   Анастасия Сергеевна Туманова
   Роман Валерьевич Киселев
   Права человека в правовой мысли и законотворчестве Российской империи второй половины XIX – начала XX века

   Рецензенты:
   доктор философских наук, профессор А.Н. Медушевский,
   доктор юридических наук, профессор Н.С. Нижник,
   кандидат юридических наук, доцент Е.Н. Салыгин

ВВЕДЕНИЕ

   Проблема прав человека является одной из наиболее «модных» тем в российском обществоведении последних десятилетий. Едва ли нужно проводить специальные статистические подсчеты для подтверждения ее лидирующих позиций и в современных правовых исследованиях в России. Учеными-правоведами признается, что создание доктрины прав человека является актуальной задачей не только теории права, но всей науки о государстве и праве [1 - Лапаева В.В. Формирование доктрины защиты прав личности как актуальная задача теории права // Российское правосудие. 2006. № 4. С. 14–30; Права человека: Учебник / отв. ред. Е.А. Лукашева. 2-е изд. М.: Норма, 2009. С. 12.]. Права человека трактуются как фактор устойчивого развития Российской Федерации [2 - Лукашева Е.А. Права человека и устойчивое развитие // Права человека: итоги века, тенденции, перспективы. М.: Норма, 2002. С. 35–36.], как основание для согласования правовых ценностей различных юридических культур и цивилизаций [3 - Саидов А.Х. Цивилизационная теория прав человека // Права человека и современное государственно-правовое развитие / отв. ред. А.Г. Светланов. М.: Институт государства и права РАН, 2007. С. 127.]. Ценностный аспект прав человека не менее значим, когда права выступают в виде идейной первоосновы правовой доктрины и в качестве важнейшего фактора правообразования, а также показателя степени зрелости и развитости того или иного государства и общества. Это свойство прав человека порождает различные оценки у современных юристов, вызывает неприятие у одних и поощрение у других. Однако даже критики подобной интерпретации прав человека в отечественной правовой теории последних лет констатируют, что права человека превратились в позитивно маркированную идеологему, которая является сегодня несущим элементом политического либерализма [4 - Куркин Б.А. Идеологема прав человека и ее интерпретация в современной отечественной правовой теории // Право. Журнал Высшей школы экономики. 2008. № 2. С. 110.]. Бытование прав личности в качестве фундамента политико-правовой доктрины российского либерализма, а также традиционная для российского консерватизма интерпретация данной проблемы имеют под собой серьезную историческую традицию. Изучение этой традиции предпринято в настоящей книге.
   Существенный вклад в разработку современной теории прав человека внесло конституционное право и законодательство. В Конституции РФ 1993 г. права и свободы человека и гражданина объявлены высшей ценностью, а признание, соблюдение и защита этих прав и свобод – обязанностью государства (ст. 2). В ней впервые в законодательстве России выражена идея естественных, неотчуждаемых прав человека (ст. 17). Конституция РФ 1993 г. закрепила также непосредственное действие прав и свобод человека и гражданина, которые определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, органов местного самоуправления и обеспечиваются правосудием (ст. 18).
   Законодательное закрепление естественного характера прав человека, а также их непосредственного действия означает отход от позитивистской трактовки прав человека в пользу концепции естественного права, признающей примат прав и свобод человека, их естественный, неотчуждаемый характер, обязательность для всех, в том числе для публичной власти. Подобный подход к правам человека, закрепленный Конституцией РФ 1993 г., представляет собой переворот в общественном сознании и, в особенности, в правосознании, переход от трактовки права как права власти к пониманию права как самостоятельного и значимого социального феномена, утверждающего свободу и ценность человеческой личности. На смену прежней модели взаимоотношений государства и личности, постулирующей, что индивид всецело подчинен государству и зависим от него, приходит новая, утверждающая, что индивид обладает автономией, правом на невмешательство государства в сферу свободы личности, и получает гарантии государственной защиты в случае нарушения его прав и свобод.
   Между тем опыт советского конституционного строительства свидетельствует, что Конституция не является достаточной гарантией развития общества в направлении осуществления прав человека и гражданина, но скорее представляет собой идеальную модель политико-юридического бытия, которая требует своего конкретного наполнения. Закону, закрепляющему конституционные институты, должна отвечать соответствующая организация социума, способствующая утверждению и развитию демократии. Формирование подобного социума является существенной задачей современного российского государства.
   Для решения этой задачи актуален исторический опыт Российской империи в последние десятилетия ее существования, когда проблема прав и свобод личности получила фундаментальную теоретическую разработку и стала предметом практической реализации в рамках законотворческой деятельности органов власти. Права и свободы личности имели в конце XIX – начале XX в. как научную, так и практическую значимость. Осуществлявшаяся в те годы конституционная реформа затронула многие сферы жизни общества, породила институты, символизировавшие процесс перехода от авторитаризма к демократии, стимулировала разработку нормативно-правовых актов, закреплявших за российскими подданными отдельные права и свободы, содержавших их перечень и систему гарантий.
   Развитие Российской империи рубежа XIX–XX вв. в направлении правового конституционного государства обозначило приоритет государственного (конституционного) права среди юридических дисциплин и стимулировало интенсивное развитие государственно-правовой мысли. Российская юридическая наука достигла в дооктябрьский период заметных успехов в изучении прав и свобод человека. Эта проблематика являлась ключевой для доктрины «возрожденного естественного права», рассматривалась в рамках позитивистских правовых учений, интерпретировалась консервативной политико-правовой мыслью. Правоведы разработали каталог прав и свобод человека, составили научные классификации прав и свобод, обосновали их юридическое содержание и механизмы осуществления. Они использовали понятия естественного и положительного (позитивного) права, субъективных прав, трактовали основные (фундаментальные) права как права субъективные, наличие которых позволяло российскому подданному ссылаться на них перед лицом властных структур. Дореволюционными русскими юристами было обосновано, что права человека – значимый институт правового государства, а приоритет прав человека является не только признаком и свойством правового государства, но и его первостепенной целью, которой подчинены иные его характеристики. Трактовки института прав человека, данные российскими учеными-юристами, по своей масштабности, глубине теоретической разработки, уровню обобщения западного опыта и учета национально-исторической специфики России являются «золотым фондом» отечественного правового наследия.
   Задача настоящей работы состоит в изучении процесса утверждения в российском обществе второй половины XIX – начала XX в. идеологемы прав и свобод человека, в анализе факторов, определявших этот процесс, и обобщении его результатов. Мы рассмотрим институционально-правовую сторону реформы по осуществлению прав человека, представленную прежде всего актами, которыми основополагающие гражданские и политические свободы вводились в российскую политико-правовую жизнь. Существенное внимание в работе уделено идейному аспекту реформы: воззрениям общества и его различных групп на свободу личности, ожиданиям, которые были с ней сопряжены, общественному движению за гражданские права, развернувшемуся в начале XX в.
   В политическом лексиконе России начала XX в. существовало сравнение основных свобод (совести, слова, союзов и собраний) с четырьмя ногами «лошади», имя которой – правовое государство. Это сопоставление призвано было показать, что указанные гражданские и политические свободы являлись неотъемлемой составной частью правового государства, и без них, без полного комплекта всех четырех составных элементов, последнее не могло существовать. Современники отмечали, что очертания будущих «четырех ног» как опоры под зданием новой российской государственности появились с изданием Манифеста 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка», однако в течение последнего десятилетия существования монархического строя туловище «государственной лошади» стояло не на живых ногах, а на временных подставках, коими были временные правила об обществах и союзах, собраниях, печати, поскольку постоянно действующие законы о свободах так и не появились в России вплоть до февраля 1917 г. [5 - Вестник Европы. 1914. № 1.]
   Поскольку мы будем вести речь о восприятии общественными кругами идеи прав человека, а также той конкретной юридической формы, которую она обрела в России начала прошлого века, нас будет интересовать такой аспект общественного сознания, как правовое сознание; а в более узком смысле – особый вид правосознания, получивший в современном конституционном праве наименование конституционного правосознания. Конституционное правосознание представляет собой совокупность представлений людей о правах человека, их роли и значении в модернизации политико-правовой жизни России. В рамках изучения указанного типа правосознания нами предпринята попытка выяснить соотношение между естественно-правовой и «искусственно-правовой» его составляющими, между самой идеей гражданской свободы в ее различных трактовках общественными деятелями России и ее реализацией в действующем законодательстве.
   При этом авторов интересовало правовое сознание не всего российского общества, а его элитарной части, включавшей в себя представителей правящей бюрократии и политической оппозиции (деятелей земского движения, политических партий, ученых-правоведов), участвовавших в разработке законов о свободах. Государственных и политических деятелей, причастных к этому, объединяло несколько черт: подавляющее их большинство имело юридическое образование, являлось творцами нового права, значительная их часть была настроена в конституционном духе. Содержание воззрений элиты российского общества на проводимую правительством правовую реформу являлось показателем культурно-правовой зрелости тогдашнего общества, степени его подготовленности к практическому воплощению своих взглядов в виде соответствующих форм действующего права. Правовое сознание образованного общества, с одной стороны, являлось предпосылкой структурной конституционной реформы, проводимой в стране в начале XX в., а с другой – обусловливалось данной реформой.
   Проблема юридического закрепления в дореволюционный период прав человека вплоть до последнего времени не являлась самостоятельной темой научных изысканий российских историков и историков права. Ученые, занимавшиеся данным периодом, ее не исключали, однако изучали ее в рамках других смежных тем, прежде всего проблематики революционного движения. Поскольку права и свободы были дарованы самодержавием населению страны в период Первой русской революции, во время, когда накал освободительного движения достигал своей наивысшей точки, в отечественной науке советского периода они трактовались как ее непосредственное завоевание [6 - Васильева Н.И., Гальперин Г.Б., Королев А.И. Первая российская революция и самодержавие (Государственно-правовые проблемы). Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1975; Галиакбарова В.С. Законодательство царизма в борьбе против революции 1905–1907 гг. Дис. … канд. юрид. наук. Сведловск, 1977; Королева Н.Г. Первая российская революция и царизм: Совет министров России в 1905–1907 гг. М.: Наука, 1982; Печников В.Н. Антидемократическое законодательство царизма о союзах и собраниях в период первой русской революции. Дис. … канд. юрид. наук. Казань, 1984, и др.]. Такая ситуация отражала характерный для советской историографии взгляд на реформы как на побочный результат революционного процесса, вынужденные действия верхов, тогда как революции считались «локомотивами» истории.
   Не способствовало объективному рассмотрению проблемы также и то обстоятельство, что Манифест 17 октября «Об усовершенствовании государственного порядка», провозгласивший гражданские права, являлся актом октроированным, декларированные в нем свободы были дарованы самодержцем, а последующие законы о них готовились правящей бюрократией. То есть царь рассматривался как архитектор реформы, а бюрократия – как ее проводник. Этого было достаточно для того, чтобы отказать указанной реформе в глубине и основательности (закрепленные в правовых актах времени Первой революции свободы трактовались как «псевдосвободы», паллиативные меры), а ее авторам – в серьезности намерений модернизировать самодержавный строй в буржуазно-правовой, преобразовать разделенное сословно-классовыми перегородками общество в гражданское.
   Справедливости ради следует заметить, что трактовка проблемы осуществления прав человека в императорской России, ставшая официальной в советский период, в основных чертах была сформирована в дореволюционную эпоху, а ее авторство принадлежало не только и не столько радикально настроенным большевистским деятелям, сколько либералам [7 - Гессен В.М. О правовом государстве. СПб.: Издание Н. Глаголева, 1906; Каминка А.И. Правила 4-го марта об обществах, союзах и собраниях // Право. 1906. № 10, 13; Набоков В.Д. Как осуществилось начало свободы собраний и союзов // Речь. 1910. 17 (30) октября; Елистратов А.И. Административное право: Лекции. М.: Тип. Товарищества И.Д. Сытина, 1911.]. Давая негативную оценку действиям правительства в вопросе предоставления гражданских и политических прав, либеральные деятели упускали из внимания важное обстоятельство. Критикуемые ими акты были одной из немногих в дореволюционный период попыткой урегулировать взаимоотношения личности и публичной власти правовыми средствами. Факт законодательного закрепления свобод свидетельствовал о признании монархом за населением сферы публичной деятельности и права на самодеятельность, являвшегося до этого лишь особой привилегией, даруемой властью по своему усмотрению привилегированным социальным группам.
   Как справедливо указывает американская исследовательница Джейн Бербэнк, правовая культура имперской России в отношении определения прав подданных характеризовалась следующими чертами: представление об отсутствии у подданных природных естественных прав (права определялись как человеческое творение, считались производными от российских законов, исходивших от императоров); отсутствие гражданских прав у элит, компенсировавшееся привилегиями, которыми их наделяло государство; обусловленность прав, обязанностей и льгот подданных их принадлежностью к той или иной сословной группе [8 - Бербэнк Дж. Местные суды, имперское право и гражданство в России // Российская империя в сравнительной перспективе. М.: Новое издательство, 2004. С. 323; Burbank J. An Imperial Rights Regime. Law and Citizenship in the Russian Empire // Kritika. Vol. 7. No. 3. Summer 2006. P. 402, 416.].
   Исследовательский интерес к проблеме прав человека в России возник в среде западных русистов несколько ранее, чем в кругу российских ученых. Первопроходцем здесь явился американский историк М. Шефтель, выпустивший в 1976 г. свою знаменитую монографию «Русская конституция 23 апреля 1906 г. Политические институты думской монархии». Шефтель отмечал, что, несмотря на сохранение в политической жизни России начала XX в. серьезных пережитков абсолютизма, порождавших отставание российских конституционных политических институтов от их европейских аналогов, в области гражданских прав и свобод в думский период был достигнут существенный прогресс. Большое число гражданских свобод стало доступно населению, что служило основанием для умозаключения о думском периоде истории как об этапе институциональной трансформации императорской России в конституционную монархию – в государство, основанное на принципе верховенства права [9 - Szeftel M. The Russian Constitution of April 23, 1906. Political Institutions of the Duma Monarchy. Bruxelles: Les Editions de la Librairie Encyclopédique, 1976. P. 15, 441.].
   В 1989 г. в издательстве Оксфордского университета была издана коллективная монография «Гражданские права в императорской России» [10 - Civil Rights in Imperial Russia / ed. by O. Crisp, L. Edmondson. Oxford: Clarendon Press, 1989.]. Ее авторы – известные ученые У. Батлер, У. Вагнер, Ольга Крисп, Д. Ливен, С. Смит, Р. Уортман, Линда Эдмондсон и др. – рассмотрели отдельные аспекты данной проблемы, такие как опыт осуществления в императорский период свобод собственности, печати, профессиональных ассоциаций и союзов, религиозной терпимости, женского и еврейского равноправия. Профессор сравнительного права и директор Центра изучения социалистических правовых систем Лондонского университета У. Батлер признал реализацию гражданских прав в России в последнее десятилетие существования самодержавного строя неудавшимся опытом. По мнению Батлера, самодержавие в эпоху заката Российской империи гарантировало своим подданным определенные гражданские права, однако они зависели скорее от воли монарха, чем от закона; суровые ограничения на политические права граждан налагали также чрезвычайные акты военного времени, по которым в течение последних десятилетий имперского строя жила Россия. Знание исторических корней российской традиции в деле обеспечения гражданских прав, как полагает правовед, должно было служить Советскому Союзу и другим странам социалистического лагеря предостережением, сигналом к модернизации их правовых систем по образцу государств англосаксонской правовой системы, характеризовавшейся политическим, религиозным и идеологическим плюрализмом [11 - Butler W.E. Civil Rights in Russia: Legal Standards in Gestation // Civil Rights in Imperial Russia... P. 3, 12.].
   Между тем другой автор данной монографии Линда Эдмондсон оценивает опыт осуществления в позднеимперской России гражданских свобод с иных, нежели Батлер, позиций. Она указывает, что если обстоятельства русской жизни после 1905 г. и были откровенно враждебны реализации гражданских прав и развитию концепции прав человека, то это еще не означает, что развернувшееся в начале XX в. движение российского общества за права человека потерпело фиаско. Эдмондсон считает наивным преувеличением ожидание полной и последовательной реализации гражданских свобод от российского общества, не обладавшего развитой правовой культурой и рычагами контроля над исполнительной властью. Однако бескомпромиссная приверженность значительной части российской интеллигенции того времени гражданским свободам внушала, по ее мнению, уверенность, что идеология прав человека не была обречена на попадание в неплодородную почву [12 - Edmondson L. Was there a Movement for Civil Rights in 1905? // Civil Rights in Imperial Russia... P. 282.].
   В другой своей работе, посвященной развернувшемуся в 1905 г. движению за женское равноправие, Линда Эдмондсон констатирует существование в России политического дискурса, основывавшегося на идеях равенства граждан перед законом, свобод совести, слова, союзов и собраний. Либералы различных убеждений, от Д.Н. Шипова до социалистически настроенного левого крыла «Союза освобождения», были привержены этой риторике. Этот политический дискурс дал импульс движению за женские права: требование женского равноправия стало с 1905 г. лозунгом либеральной оппозиции, взаимоотношения полов чрезвычайно интересовали русскую интеллигенцию, интересы женской оппозиции формулировал специализированный журнал «Женский вестник», а стремление представительниц слабого пола к самоорганизации отражали возникавшие женские общества [13 - Edmondson L. Women’s Rights, Civil Rights and the Debate over Citizenship in the 1905 Revolution // Women and Society in Russia and the Soviet Uvion / ed. by L. Edmondson. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 89.].
   В последние десятилетия XX в. интерес западных историков к проблеме гражданских свобод в России возрос еще более. Свидетельством тому стал выход в свет монографий Д. Вортенвейлера и Сьюзен Хьюман, статей Джейн Бербэнк, Элиз Кемерлин Виртшафтер и Э. Лора и др. Так, Д. Вортенвейлер в своей монографии «Гражданское общество и академические дебаты в России» (1999 г.) утверждает, что идеи и ценности свобод личности присутствовали в научных и публицистических работах либеральной профессуры, для которой требования гражданских свобод были близкими по духу. Профессора и их институции, а также распространенная в их среде либеральная идеология свидетельствовали, по мнению Вортенвейлера, о движении российского общества в направлении гражданского общества [14 - Wartenweiler D. Civil Society and Academic Debate in Russia 1905– 1914. N.Y.: Clarendon Press, 1999. P. 4.].
   Широко известная своими разработками в области социальной истории Э. Виртшафтер утверждает, что Россия достигла к 1917 г. существенного прогресса в своем движении в направлении общественного строя, основанного на принципах правового равенства, хотя даже ко времени Февральской революции сословная градация сохранялась [15 - Wirtschafter E.K. Russian Legal Culture and the Rule of Law // Kritika. 2006. Vol. 7. No. 1. P. 68.].
   Сьюзен Хьюман проанализировала в своей книге борьбу за утверждение в российской правовой жизни начала XX в. национальных и конституционных прав, которую вел правовед Б.А. Кистяковский, стойко веривший в то, что в скором времени усилия его и его соратников в данном направлении увенчаются победой, а бесправные прежде подданные российского монарха превратятся в активных граждан, которые посредством своего участия в правовом процессе управления обществом станут хозяевами своих судеб [16 - Heuman S. Kistiakovsky. The Struggle for National and Constitutional Rights in the Last Years of Tsarism. Cambridge (MA): Harvard University Press, 1998. P. 74.].
   Э. Лор, характеризуя концепцию естественных прав другого российского ученого В.М. Гессена, резюмировал, что права являлись не простым притязанием индивида по отношению к государству; закрепленные государством, они создавали промежуточные гражданскую и институциональную сферы [17 - Lohr E. The Ideal Citizen and The Real Subject in Late Imperial Russia // Kritika. 2006. Vol. 7. No. 2. P. 192.].
   Следует отметить также монографию К. Рида, посвященную изучению общественной мысли российской интеллигенции начала XX в., объединившейся вокруг «Вех» – вышедшего в Москве в 1909 г. знакового сборника статей о русской интеллигенции, авторами которого были П.Б. Струве, Б.А. Кистяковский, А.С. Изгоев, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк и др. [18 - Read C. Religion, Revolution and The Russian Intelligentsia, 1900– 1912. The Vekhi Debate and Its Intellectual Background. Totowa (NJ): Barnes and Noble, 1979.]
   Русская либеральная философия права второй половины XIX – начала XX вв. в лице ее выдающихся теоретиков «старого» и «нового» либерализма Б.Н. Чичерина, В.С. Соловьева, Л.И. Петражицкого, П.И. Новгородцева, Б.А. Кистяковского исследована в фундаментальной монографии А. Валицкого [19 - Walicki A. Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford: Clarendon Press, 1987.].
   Изучение проблемы законодательного закрепления прав человека в российской историографии началось в 1990–2000-х годах. Отдельные аспекты законотворческой деятельности органов власти России в области закрепления прав и свобод личности получили отражение в работах по истории правительственной политики дореволюционной России ученых петербургской исторической школы, прежде всего Р.Ш. Ганелина и Б.В. Ананьича [20 - Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1999; см. также разделы указанных авторов в коллективной монографии: Власть и реформы. От самодержавной к Советской России. М.: Олма-Пресс Экслибрис, 2006.], а также в работах по истории представительных органов власти А.П. Бородина и В.А. Демина [21 - Бородин А.П. Государственный совет России (1906–1917). Киров: Вятка, 1999; Демин В.А. Государственная Дума России (1906–1917): механизм функционирования. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1996; Он же. Верхняя палата Российской империи. 1906– 1917. М.: РОССПЭН, 2006.].
   Особо следует отметить очерк В.В. Шелохаева «Институты гражданского общества и правового государства» в изданной под его редакцией коллективной монографии «Модели общественного переустройства России. XX век» (М., 2004), где дана общая характеристика разработанного кадетами пакета законопроектов, гарантировавших права личности и способствовавших демократизации российского общества начала XX в. Проблема прав человека в законотворческой деятельности конституционно-демократической партии рассмотрена также Д.В. Ароновым в монографии «Законотворческая деятельность российских либералов в Государственной думе (1906–1917 гг.)» (2005 г.).
   Состояние правового регулирования в сфере осуществления фундаментальных прав и свобод личности в России было рассмотрено А.С. Тумановой (свободы союзов и собраний) [22 - Туманова А.С. Первая русская революция и провозглашение свободы союзов и собраний // Отечественная история. 2005. № 5. С. 33–47; Она же. Гражданские свободы в законотворческой деятельности Государственной Думы императорской России (в соавторстве с А.А. Сафоновым) // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 2006. № 3. С. 4–17; Она же. Общественные организации и русская публика в начале XX века. М.: Новый хронограф, 2008.], А.А. Сафоновым [23 - Сафонов А.А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства Российской империи в начале XX века. Тамбов: Изд-во Першина Р.В., 2007; Он же. Проблемы свободы совести и вероисповеданий в общественных дискуссиях начала XX в. // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 2007. № 2. С. 203 – 211.], А.А. Дорской [24 - Дорская А.А. Свобода совести в России: судьба законопроектов начала XX века. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2001.] и В.К. Пинкевичем [25 - Пинкевич В.К. Вероисповедные реформы в России в период думской монархии (1906–1917 гг.). М.: ООО «Агент», 2000.] (свобода совести), Д.В. Березовским (на примере права собственности и других имущественных прав) [26 - Березовский Д.В. Права и свободы жителей Российской империи в период становления и развития капитализма (1861–1905 гг.). Дис. … канд. юрид. наук. Саратов, 2003.].
   Проблематика правовых учений о правах и свободах личности XIX – начала XX в. в той или иной мере была затронута в рамках изучения истории российского конституционализма (И.А. Кравец, О.А. Кудинов, А.Н. Медушевский, Е.А. Скрипилев и др.), истории либерализма (Д.В. Аронов, А.В. Гоголевский, В.В. Леонтович, Л.И. Новикова, И.Н. Сиземская, К.Ф. Шацилло, В.В. Шелохаев и др.), истории консерватизма (А.С. Карцов, М.Н. Лукьянов, А.В. Репников и др.), истории правовой мысли России (В.Ю. Багдасаров, Е.Г. Багоян, А.Л. Васин, С.Б. Глушаченко, С.И. Глушкова, В.Д. Зорькин, В.Н. Корнев, А.В. Корнев, О.А. Кудинов, Э.В. Кузнецов, А.С. Куницын, Н.Я. Куприц, А.В. Поляков, С.А. Пяткина и др.).
   Особо отметим монографии В.Н. Корнева и О.А. Кудинова, посвященные воззрениям на государство наиболее известных либеральных государствоведов XIX – начала XX в. [27 - Корнев В.Н. Проблемы теории государства в либеральной правовой мысли России конца XIX – начала XX века. М.: Изд-во «Юрлитинформ», 2005; Кудинов О.А. Развитие конституционно-правовых теорий российскими государствоведами в XIX – начале XX вв. М.: Социум, 2000.], диссертацию А.В. Корнева о консервативном и либеральном государствоведении России XIX – начала XX в. [28 - Корнев А.В. Консервативная и либеральная теории государства и права в России (XIX – начало XX вв.). Дис. … докт. юрид. наук. М., 2004.], исследование А.В. Полякова и И.Ю. Козлихина об интерпретации русской политико-правовой мыслью идеи правового государства [29 - Поляков А.В., Козлихин И.Ю. Русская политико-правовая мысль и идея правового государства // Власть и право: Из истории русской правовой мысли / сост. А.В. Поляков, И.Ю. Козлихин. Л.: Лениздат, 1990.], монографии А.С. Карцова, М.Н. Лукьянова и А.В. Репникова [30 - Карцов А.С. Правовая идеология русского консерватизма. М.: Изд-во «Центр издательских и учебных программ», 1999; Лукьянов М.Н. Российский консерватизм и реформа, 1907–1914. Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 2001. С. 17; Репников А.В. Консервативная концепция российской государственности. М.: МПУ «СигналЪ», 1999.], посвященные анализу политико-правовой идеологии российского консерватизма изучаемого периода. Правовым школам России рубежа XIX – XX вв. – позитивистской и «возрожденного естественного права» – посвящены работы В.Д. Зорькина, Н.Я. Куприца, А.Н. Медушевского, С.А. Пяткиной, А.В. Полякова и А.С. Куницына [31 - Зорькин В.Д. Позитивистская теория права в России. М.: Изд-во Московского ун-та, 1978; Куприц Н.Я. Из истории государственно-правовой мысли дореволюционной России (XIX в.). М.: Изд-во МГУ, 1980; Медушевский А.Н. История русской социологии. М.: Высшая школа, 1993; Он же. Демократия и авторитаризм: Российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.: РОССПЭН, 1998; Пяткина С.А. Русская буржуазная правовая идеология. Учебное пособие. М.: ВЮЗИ, 1980; Поляков А.В. «Возрожденное естественное право» в России: Критический анализ основных концепций. Дис. … канд. юрид. наук. Л., 1987; Куницын А.С. Теория естественного права в России: история и современность. Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2006.], а наиболее выдающимся их представителям – двухтомное издание В.А. Томсинова [32 - Томсинов В.А. Российские правоведы XVIII–XX веков: Очерки жизни и творчества: в 2 т. М.: Зерцало, 2007.].
   Политико-правовые воззрения российских интеллектуалов XIX – начала XX в. охарактеризованы в соответствующих очерках вышедшей в 2005 г. в издательстве «Российская политическая энциклопедия» Энциклопедии «Общественная мысль России XVIII – начала XX века» (отв. редактор В.В. Журавлев). Перед читателем разворачивается панорама дореволюционных российских правоведов: юристов старшего поколения, принадлежавших к государственной школе (Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин, А.Д. Градовский), их более молодых коллег по правовому «цеху», принадлежавших к социологическому направлению в юриспруденции (Н.М. Коркунов, С.А. Муромцев, М.М. Ковалевский), представителей школы «возрожденного естественного права» (В.М. Гессен, Б.А. Кистяковский, С.А. Котляревский, П.И. Новгородцев, Е.Н. Трубецкой), теоретиков юридического позитивизма (С.В. Пахман и Г.Ф. Шершеневич) и основоположника психологической теории права в России Л.И. Петражицкого и др. Основная заслуга в разработке данной проблемы принадлежит доктору философских наук, профессору А.Н. Медушевскому, написавшему подавляющее число биографических очерков о юристах, а также воссоздавшего в отдельных статьях энциклопедии («парламентаризм», «конституционализм», «федерализм», «правовое государство», «гражданское общество») понятийный ряд политико-правовой теории российского конституционализма.
   Реконструкция российского конституционализма по воззрениям его выдающихся идеологов – юристов С.А. Муромцева, Н.М. Коркунова, Л.И. Петражицкого, П.И. Новгородцева, Ф.Ф. Кокошкина, В.М. Гессена, М.Я. Острогорского, Б.А. Кистяковского, С.А. Котляровского) осуществлена в недавно вышедшей монографии А.Н. Медушевского «Диалог со временем. Российские конституционалисты конца XIX – начала XX века» (М.: Новый хронограф, 2010). В книге анализируются взгляды указанных ученых на правовое государство, гражданское общество, кодификацию права, авторитаризм, демократию, федерализм, политические партии, права и свободы граждан и др., их участие в разработке новой теоретической парадигмы в юриспруденции, а также в либерально-конституционном движении начала XX в. Медушевский указывает, что находящихся в фокусе его внимания представителей российской юриспруденции начала прошлого века объединяла приверженность либеральной парадигме правового государства, представлявшей собой в то же время стратегию модернизации без революции, т.е. перехода от сословного общества к гражданскому и от абсолютизма к правовому (конституционному) государству.
   Философия конституционализма, как зарубежного, так и российского (дореволюционного и современного) стала темой четвертых философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца [33 - Философия права и конституционализм // Материалы четвертых философско-правовых чтений памяти акад. В.С. Нерсесянца. 2 октября 2009 г. Москва. М.: Институт государства и права РАН, 2010.].
   Событием для историка правовой мысли является недавний выход в свет в издательстве «Российская политическая энциклопедия» 119-томной «Библиотеки общественной мысли с древнейших времен до начала XX века» (председатель издания – Л.А. Опенкин, сопредседатели – А.К. Сорокин и В.В. Шелохаев), вобравшей в себя труды наиболее ярких российских юристов второй половины XIX – начала XX в. и содержащей очерки их жизни и деятельности. В их числе сочинения В.М. Гессена, С.И. Гессена, К.Д. Кавелина, Б.А. Кистяковского, М.М. Ковалевского, Н.М. Коркунова, Ф.Ф. Кокошкина, С.А. Котляревского, С.А. Муромцева, П.И. Новгородцева, Л.И. Петражицкого.
   Существенный интерес для исследователя прав человека представляет изданный в 2009 г. в издательстве «Норма» энциклопедический словарь по нашей тематике, в редакционный совет которого вошли С.С. Алексеев, С.И. Глушкова и А.П. Семитко. Авторы словаря определяют содержание более 500 понятий, связанных с изучением прав человека в теоретико-историческом, философском и политологическом аспектах, а также по отраслям права [34 - Права человека: энциклопедический словарь / отв. ред. С.С. Алексеев и др. М.: Норма, 2009.].
   Между тем комплексного исследования института прав человека в Российской империи второй половины XIX – начала XX в., их теоретической разработки и законодательного обеспечения ни в российской, ни в западной исторической и правовой науках до сих пор предпринято не было. Настоящая работа ставит своей задачей восполнить данную лакуну.
   Источниковую базу исследования составляют прежде всего сочинения российских правоведов указанного периода – специалистов в области теории и философии права, государственного и административного права, истории права, в которых представлены суждения о происхождении и содержании прав и свобод личности, их типологии, роли публичной власти в их обеспечении, проанализированы отдельные виды прав и свобод, охарактеризованы основные вехи их законодательной разработки и обеспечения в странах Европы, США и в Российской империи.
   В ходе работы над книгой проанализированы документы государственных учреждений (Совета министров, Государственной думы, Государственного совета), участвовавших в разработке законодательства о правах и свободах российских подданных в начале XX в., а также документы политических партий, представивших свои законодательные проекты и предложения по поводу осуществления в России прав и свобод личности, содержащие оценки правительственных законопроектов и правоприменительной практики в данной сфере.
   Нами были изучены также нормативно-правовые акты, определяющие содержание прав и свобод личности, собранные в Полном собрании законов Российской империи третьего издания, в Своде законов Российской империи редакции 1906 г., а также в сводных изданиях законов, императорских указов и ведомственных постановлений, относящихся к правам российских подданных, под редакцией Н.И. Лазаревского, Л.М. Роговина и др.
   Использованы также материалы частного происхождения – мемуары, дневники и переписка государственных и общественных деятелей, проливающие свет на скрытые в официальных документах сюжеты, связанные с формированием в России начала XX в. идеологии прав и свобод личности, закреплением прав и свобод в российском праве и законодательстве, отношением к этому институту различных общественных и политических деятелей и т.п.
//-- * * * --//
   Авторы выражают признательность всем, благодаря кому данной книге довелось увидеть свет. Это специалисты-эксперты Высшей школы экономики, рекомендовавшие рукопись к изданию, сотрудники Издательского дома ВШЭ, подготовившие книгу к изданию. Особенно хочется отметить кропотливую и ответственную работу заведующей редакцией Е.А. Бережновой и редактора М.С. Ковалевой, «опекавших» данную рукопись на всем протяжении ее подготовки к печати. Отдельная благодарность нашим рецензентам – профессору ВШЭ, доктору философских наук А.Н. Медушевскому, профессору С.-Петербургского университета МВД России, доктору юридических наук Н.С. Нижник и декану факультета права ВШЭ, кандидату юридических наук Е.Н. Салыгину.

Глава 1
ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ИНСТИТУТА ПРАВ ЧЕЛОВЕКА В СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ ПРАВОВОЙ науке

1.1
Правовая сущность института прав человека

   Права человека – важный институт современного права. Проблемы прав человека изучаются юристами в рамках общей теории государства и права, истории государства и права, на уровне отраслевых юридических дисциплин (конституционного, административного, гражданского, уголовного права и др.). В настоящее время проблематика прав человека приобрела статус интегрального направления юридических исследований, важного для дальнейшего развития теоретического и отраслевого правоведения [35 - Саидов А.Х. Цивилизационная теория прав человека // Права человека и современное государственно-правовое развитие... С. 123; Глухарева Л.И. Современные проблемы теории прав человека. М.: Логос, 2002.].
   К числу современных российских теоретиков прав человека следует отнести таких ученых-юристов, как А.С. Автономов, С.С. Алексеев, М.И. Абдулаев, А.Г. Бережнов, Н.С. Бондарь, Н.В. Витрук, Л.Д. Воеводин, С.А. Глотов, Л.И. Глухарева, С.И. Глушкова, Е.А. Лукашева, Г.В. Мальцев, В.Д. Мазаев, Н.И. Матузов, А.С. Мордовец, И.В. Ростовщиков, Ф.М. Рудинский, Б.С. Эбзеев и другие. Развитие теории прав человека в России в последние десятилетия тесно связано с именем члена-корреспондента РАН, заведующей сектором прав человека Института государства и права Е.А. Лукашевой. В подготовленном в 1999 г. авторским коллективом под руководством Е.А. Лукашевой первом в российской юридической литературе учебнике «Права человека» [36 - Права человека: Учебник для вузов / отв. ред. Е.А. Лукашева. М.: ИНФРА-М, 1999. (В 2009 г. он вышел вторым изданием.)] теория прав человека получила свое развитие и углубление. Появление данного учебника свидетельствует о становлении в отечественной общей теории права нового направления – комплексного и междисциплинарного изучения прав человека, а также формировании соответствующего учебного курса, который читается на юридических факультетах высших учебных заведений России.
   В последние десятилетия актуальность и значимость института прав человека существенно возросла. Это связано с тем, что Россия пошла по пути демократических реформ, взяла на себя обязательства по соблюдению прав человека, безоговорочно признала основополагающие международно-правовые акты в данной области. 22 ноября 1991 г. Верховным советом РСФСР была принята российская Декларация прав и свобод человека и гражданина. В Конституции Российской Федерации 1993 г. права человека были признаны естественными и неотчуждаемыми, что означает, что они даны человеку с момента его рождения, соблюдение их обязательно для всех, включая государственную власть, призванную обеспечить их осуществление. В России учреждена должность уполномоченного по правам человека.
   Права человека в современном обществе – институт не только юридический, но и социальный, который выступает показателем зрелости и цивилизованности того или иного общества. Посредством него осуществляется доступ личности к духовным и материальным благам, реализуются ее интересы. Соблюдение прав человека имеет принципиальное значение для обеспечения безопасности и жизнедеятельности человека и общества в целом. В основе многих существенных конфликтов сегодня – нарушение прав человека или народа, или тех и других вместе взятых [37 - Апанасенко О.Н. Философия прав человека как элемент нового политического мышления в образовании // Философия образования. 2008. № 3. С. 208–209.].
   Обеспечение прав человека наравне с реализацией принципов разделения властей, правового самоограничения публичной власти и подчинения государства стоящему над ним праву являются важными составляющими правового и социального государства. Российская Федерация в ст. ст. 1 и 7 Конституции 1993 г. заявила о приверженности идеям демократического правового социального государства. В этой связи в законодательстве был закреплен конституционный принцип разделения властей, состоялось присоединение к основным международным конвенциям по правам человека и членство в Международном суде по правам человека и др.
   В юридической науке права человека сопрягаются с категорией субъективных прав. Права человека именуются субъективными, т.е. индивидуальными, принадлежащими всем членам общества и каждому человеку в отдельности, дающими их носителям возможности для удовлетворения их интересов, потребностей, пользования социальными благами и др.
   С.С. Алексеев выделяет две «ипостаси» трактовки и бытования прав человека. Ученый отмечает, что права человека в наиболее общераспространенном их понимании – это «категория «личностного» порядка – субъективные права, понимаемые как возможности конкретной личности, субъекта. Обретение же правами человека непосредственного юридического значения и действия достигается, по его мнению, посредством их воплощения в юридических конструкциях и специфических юридических принципах, что означает возвышение прав до уровня объективного права [38 - Алексеев С.С. Линия права. М.: Статут, 2006. С. 247.].
   Н.И. Матузов определяет объективное право как «совокупность юридических норм, выраженных (внешне объективированных) в соответствующих актах государства (законах, кодексах, конституциях, указах, постановлениях и т.д.)», а субъективное право – как «систему прав, свобод и обязанностей граждан, закрепленных в действующем законодательстве или вытекающих из многочисленных правоотношений, а также присущих индивиду от рождения». Таким образом, под субъективным правом понимается не только принадлежащее субъекту, но и зависящее от него право, тогда как объективное право – это право, не только не принадлежащее субъекту, но и независящее от него. Раскрывая юридическое содержание понятия «субъективное право», Матузов трактует его как «гарантированную государством меру возможного (дозволенного, допустимого, разрешенного) поведения личности, важнейший элемент ее конституционного статуса» [39 - Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права. Саратов: Изд-во Саратов. гос. академии права, 2004. С. 70, 78, 263.].
   Таким образом, изначально права человека выступают как возможности конкретной личности, а затем как полнокровные юридические права, обладающие всем набором юридических средств и механизмов. В ходе этого преобразования социально-правовой статус рассматриваемой категории существенно видоизменяется. По мере того как права субъекта закрепляются в юридических актах, признаются государством и обеспечиваются судебной ветвью власти, вступают в работу иные звенья юридической системы, начинает действовать объективное право, а сами права человека из явлений субъективного порядка возвышаются до уровня объективного права.
   Категории «субъективное право» и «объективное право» выделяли еще древнеримские юристы. В XIX в. теорию субъективного права интенсивно разрабатывали немецкие правоведы, такие как Г. Еллинек и Р. Иеринг. Иеринг различал абстрактную юридическую норму (объективное право) и конкретное (субъективное) право [40 - Иеринг Р. Дух римского права. Ч. 1. СПб.: Тип. В. Безобразова, 1875.].
   Данное понятие, как это будет показано в последующих главах нашей работы, обстоятельно разрабатывалось в российской юриспруденции второй половины XIX – начала XX в. Специалист в области государственного права Н.М. Коркунов, к примеру, считал, что выяснение понятия права в субъективном смысле представляет собой «самый трудный и самый спорный вопрос во всем учении о юридических отношениях»: «Влияние юридических норм на условия осуществления наших интересов представляется довольно разнообразным, и различные формы влияния имеют столько точек соприкосновения, так незаметно переходят одна в другую, что разобраться в них и выделить с достаточной определенностью правомочие из других последствий регулирования наших интересов юридическими нормами – дело нелегкое» [41 - Коркунов Н.М. Объективная и субъективная стороны права // Хропанюк В.Н. Теория государства и права: Хрестоматия. М.: Интерстиль, 1998. С. 772.].
   В советский период полемика вокруг содержания понятия «субъективное право» и его соотношения с правом в объективном смысле продолжалась. В начале 1950-х годов в юриспруденции была предпринята даже попытка отказаться от категории «субъективное право», которая была объявлена «не соответствующей социалистическим отношениям», возникшей под влиянием буржуазной юриспруденции. На смену понятию «субъективное право» пришел термин «правомочие» [42 - О состоянии юридических наук // Вопросы философии. 1953. № 1. С. 105.].
   Указанный подход отражал общее негативное отношение советской юриспруденции к правам человека как к буржуазным установлениям и атрибутам непопулярного тогда правового государства. Он был вызван политической ситуацией в СССР, где права человека лишь провозглашались, но не обеспечивались, находились в тени прав коллективных, общественных.
   Нигилистическое отношение к категории «субъективное право» было преодолено с наступлением хрущевской «оттепели», когда защита прав и законных интересов граждан стала признаваться самостоятельной функцией Советского государства. Утверждение этой категории в юридических исследованиях стало возможным благодаря позиции таких известных правоведов, как С.Ф. Кечекьян и А.А. Пионтковский. К примеру, Кечекьян в своей работе 1959 г. издания способствовал утверждению за «субъективным правом» статуса необходимого понятия правовой системы и правовой науки [43 - Кечекьян С.Ф. Правоотношения в социалистическом обществе. М.: Изд-во АН СССР, 1959. С. 48.]. Как о полновесной и значимой категории советского права писал о субъективном праве в те годы и А.А. Пионтковский [44 - Пионтковский А.А. К вопросу о взаимоотношении объективного и субъективного права // Советское государство и право. 1958. № 5. С. 47.].
   Советские ученые-юристы основательно разработали различные аспекты прав и свобод личности в 1970–1980-е годы. В их числе следует назвать Е.В. Аграновскую, Н.В. Витрука, Е.А. Лукашеву, Н.С. Малеина, Н.И. Матузова, Ф.М. Рудинского и др. [45 - См.: Матузов Н.И. Личность, права, демократия. Теоретические проблемы субъективного права. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1972; Патюлин В.А. Государство и личность в СССР (Правовые аспекты взаимоотношений). М.: Наука, 1974; Кучинский В.А. Личность, свобода, право. М.: Наука, 1978; Строгович М.С. Права личности: вопросы теории // Вопросы философии. 1979. № 4; Малеин Н.С. Гражданский закон и права личности в СССР. М.: Юрид. лит., 1981; Витрук Н.В. Основы теории правового положения личности в социалистическом обществе. М.: Наука, 1979; Рудинский Ф.М. Социалистическая демократия и личные права. М.: Юрид. лит., 1984; Лукашева Е.А. Право. Мораль. Личность. М.: Наука, 1986; Аграновская Е.В. Правовая культура и обеспечение прав личности. М.: Наука, 1988.]
   В ходе разработки и принятия Конституции РСФСР 1978 г. и конституционных комментариев в литературе советского периода впервые появляется термин «права личности», а также уточненные комментарии термина «конституционный статус личности». Права личности в это время рассматриваются как элемент правового статуса личности как индивида, под которым подразумевается совокупность прав и обязанностей лица. В этой характеристике некоторые юристы усматривали ключевую особенность правового регулирования; они трактовали систему прав и обязанностей лица как сердцевину правовой сферы, в которой лежит ключ к решению основных юридических проблем [46 - См.: Мальцев Г.В. Права личности: юридическая норма и социальная действительность // Конституция СССР и правовое положение личности. М.: Наука, 1979. С. 50; Права личности в социалистическом обществе / отв. ред. В.Н. Кудрявцев, М.С. Строгович. М.: Наука, 1981; Малеин Н.С. Гражданский закон и права личности в СССР...; Матузов Н.И. Правовая система и личность. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1987. С. 80–86.].
   В понятие «правовой статус личности (индивида)» в 1970-е годы юристы включали общую правоспособность, вытекающую из гражданства, а также различные гарантии признания и соблюдения прав и свобод, законные интересы, юридическую ответственность и др. [47 - См.: Бадирян Г.М. Права личности: исторические и теоретические аспекты обоснования и признания // Государство и право. 2006. № 8. С. 58; а также: Конституционный статус личности в СССР. М.: Юрид. лит., 1980. С. 21–26; Витрук Н.В. Основы теории правового положения личности...] По мнению Г.М. Бадирян, важным завоеванием советского периода в разработке проблематики субъективных прав явилось положение, что субъективные права образуют не просто составной элемент правомочий в правовом общении, но что все права субъекта правового общения, вне зависимости от их возникновения, формы фиксации или реализации, являются достоянием такого субъекта (при всем разнообразии субъективных прав по их содержанию, объему и способам реализации) [48 - Бадирян Г.М. Указ. соч. С. 58.]. Такое же суждение было высказано в те годы, в частности, Н.И. Матузовым.
   Анализируя состояние разработки категории «субъективное право» в постсоветский период, Н.И. Матузов акцентирует внимание на следующих характеристиках этого понятия. Субъективное право выступает во множестве аспектов: как право-поведение, право-требование, право-притязание и право-пользование. В зависимости от стадии реализации субъективное право может выполнять функцию обеспечения определенного положительного поведения управомоченного субъекта (обеспечения личной правовой возможности), функцию обеспечения возможности требовать соответствующего поведения правообязанного лица (право на чужие действия), возможности прибегнуть к мерам государственно-принудительного воздействия в случае неисполнения правообязанности [49 - Матузов Н. И. Актуальные проблемы теории права... С. 84, 90, 263.].
   По определению Е. А. Лукашевой, субъективное право как юридическая категория означает выраженные в норме права и закрепленные в ней: свободу поведения индивида в границах, установленных нормой права; возможность для индивида пользоваться определенным социальным благом; полномочие совершать определенные действия и требовать соответствующих действий от других; возможность обратиться в суд для защиты нарушенного права [50 - Общая теория прав человека / под ред. Е.А. Лукашевой. М.: Норма, 1996. С. 35.].
   В правовой науке отмечается взаимосвязь и взаимозависимость субъективного права и права объективного (зафиксированного в нормативно-правовом источнике). При этом указывается, что и объективное и субъективное право призваны выполнять в юридической науке и юридической практике следующие важные функции: аналитические, познавательные, прикладные, социально-регулятивные и др.
   После принятия Конституции Российской Федерации 1993 г. при некотором различии трактовок все авторы сходятся в главном – в признании значения провозглашения прав и свобод в основном законе государства. Они отмечают, что формирование прав человека как объективной реальности представляло собой подлинный перелом в мире правовых явлений и правовых представлений. Сущность данного революционного события состояла в переходе от понимания права как права власти, исключительно силового явления, сугубо властно-государственного образования, к его пониманию как самостоятельного и высокозначимого социального феномена, убежища от произвола как института свободного самоутверждения человека [51 - См.: Алексеев С.С. Указ. соч. С. 248; Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права... С. 256; Зорькин В.Д. Конституция и права человека в XXI веке. К 15-летию Конституции Российской Федерации и 60-летию Всеобщей декларации прав человека. М.: Норма, 2008. С. 215–222.].
   В Конституции Российской Федерации 1993 г. впервые в законодательстве России была выражена идея естественных, неотчуждаемых прав человека. Она получила закрепление в ст. 2 Конституции: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства» [52 - Конституция Российской Федерации. М., 1993. С. 4.]. В ней признан минимальный стандарт основных прав и свобод человека, сложившийся в международном праве: согласно подсчетам специалистов из примерно 70 гражданских прав и свобод человека, провозглашенных в Декларации 1948 г. и закрепленных в соответствующих международных пактах 1966 г., в Конституции РФ воспринято около 40. Вместе с тем те права и свободы, которые прямо не провозглашены в Конституции, обеспечиваются другими правами и свободами, закрепленными в ней. Институт прав и свобод человека стал с принятием Конституции центральным в конституционном праве Российской Федерации [53 - Зорькин В.Д. Указ. соч. С. 8.].
   Сегодня в правовой литературе наряду с термином «права человека» используются термины «права личности», «правовой статус личности», «права гражданина», «права человека и гражданина», «свободы человека». Разберемся в соотношении указанных понятий.
   Понятия «права человека» и «права личности» в юридических исследованиях нередко не разделяются. К примеру, известный специалист в теории правового положения личности Н.В. Витрук не видит различий между правами человека и правами личности. Оба термина он использует как синонимы, хотя чаще обращается к правам личности, чем к правам человека. Вызвано это тем обстоятельством, что проблема личности служит в структуре общей теории права объединяющим и цементирующим началом. В то же время теория прав в современной ее интерпретации служит утверждению человека как высшей ценности, его свободы [54 - Витрук Н.В. Общая теория правового положения личности. М.: Норма, 2008. С. 14.]. Между тем в правовых актах наиболее устоявшимся является понятие «права человека».
   Известный конституционалист С.А. Авакьян утверждает, что в конституционно-правовом смысле понятие «личность» шире понятий «человек» и «гражданин», охватывает оба эти понятия. Авакьян указывает, что, говоря о «личности», мы подразумеваем и природно-естественные свойства, и общественные связи индивида [55 - Авакьян С.А. Конституционное право России: в 2 т. М.: Норма, 2005. Т. 1. С.498.].
   С мнением Авакьяна солидаризируется и А.С. Автономов, который, отталкиваясь от философского определения понятия «личность» как субъекта отношений и сознательной деятельности, связывает применение термина «личность» в праве с ситуацией, когда желательно подчеркнуть активность человека как субъекта деятельности, сделать акцент на целостности и многогранности человека как самостоятельного деятельного существа. В целом же, по мнению Автономова, понятие личности в праве не противостоит понятию человека [56 - Автономов А.С. Права человека, правозащитная и правоохранительная деятельность. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 44.].
   В правовой науке обсуждается вопрос о различении понятий «права человека» и «права гражданина». Оно имело место еще в знаменитой «Декларации прав человека и гражданина» 1789 г. Понятие «права гражданина» тесно увязано с принадлежностью лица к определенному государству. Права человека находятся под защитой того государства, к которому принадлежит лицо, подразумевают связь носителя прав с определенным государством. Между тем права человека существуют независимо от их признания и законодательного закрепления государством. Права человека – это естественные неотчуждаемые права, принадлежащие лицу от рождения. Лица, которые не имеют статуса гражданина (к примеру, лица без гражданства), являются обладателями прав человека и не имеют прав гражданина [57 - Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права... С. 260–261.].
   По утверждению М.И. Абдулаева, права человека проистекают из таких неотъемлемых качеств человеческой личности, как достоинство и свобода, тогда как права гражданина определяют политико-правовую связь личности и государства. Через институт гражданства индивид получает дополнительные гарантии обеспечения своих прав и свобод [58 - Абдулаев М.И. Права человека и закон: Историко-теоретические аспекты. СПб.: Юридический центр Пресс, 2004. С. 178.].
   Существо разграничения прав на права человека и права гражданина выводится также из различий между гражданским обществом и государством. Права человека символизируют его правовую связь с гражданским обществом, его свободу и автономное поле деятельности как субъекта гражданского общества, где создаются условия для самореализации личности, обеспечения ее автономии и независимости, т.е. для реализации частных интересов; а права гражданина охватывают сферу отношений индивида с государством (сферу публичных интересов), в которой индивид рассчитывает не только на ограждение своих прав от незаконного вмешательства, но и на активное содействие государства в их реализации [59 - Лукашева Е.А. Права человека: понятие, сущность, структура // Общая теория прав человека... С. 32.].
   Вместе с тем некоторые правоведы констатируют стирание различий между понятиями «права человека» и «права гражданина». Так, В.Д. Перевалов, проанализировав международно-правовые акты, правовую литературу и современное законодательство развитых стран, пришел к выводу, что категории «права человека», «права гражданина» и «права личности» употребляются в одном и том же значении. Объясняется это тем, что в законодательстве демократических государств прирожденные права человека получили признание и юридическое закрепление, выступая одновременно и в качестве прав гражданина. По мере развития международного права и законодательства проживающие на территории того или иного государства лица без гражданства находятся под юрисдикцией законов этого государства и международного права [60 - Перевалов В.Д. Права и свободы человека и гражданина // Теория государства и права / под ред. В.М. Корельского, В.Д. Перевалова. М.: Норма–ИНФРА-М, 2000. С. 541.].
   Наряду с термином «права человека», в нормативных актах присутствует понятие «свободы человека». Тождественны ли они и нельзя ли объединить их в одно понятие – «права и свободы человека»?
   В юридической литературе высказываются различные точки зрения на данный счет. Ученые, которые разделяют понятия «права человека» и «свободы человека», используют следующую аргументацию. Они утверждают, что право в обязательном порядке должно быть отображено в официальном документе; свобода же может существовать и без официального оформления, которое, как правило, ее ограничивает и вводит в определенные рамки. Таким образом, правами в данной трактовке предлагается считать возможности, предоставляемые государством, а свободами – абсолютные притязания человека, принадлежащие ему от рождения и не зависящие от воли государства. Помимо того, сторонники разделения прав и свобод человека утверждают, что праву соответствует активная обязанность государства, направленная на создание условий реализации права, на саму его реализацию. Когда же отношения человека и государства соотносятся с понятием «свобода», тогда обязанность у государства пассивная – не вмешиваться в сферу свободы; активные действия предпринимает носитель свободы. Государство может в этом случае лишь по инициативе обладателя свободы препятствовать действию других субъектов, незаконно ограничивающих его свободу [61 - Обухов В.М., Чайкин Э.В., Гатиев А.Х. Теория государства и права. Учебное пособие для вузов. М.: RAINBOW, 2002. С. 262–263.].
   Противником разделения понятий «права человека» и «свободы человека» выступает А.С. Автономов, который утверждает, что права и свободы человека составляют единый институт и в равной мере подлежат регулированию и защите. Данный автор полагает, что взаимосвязь права и свободы была установлена исторически. Она была очевидной еще в период становления представлений о ценности прав и свобод отдельного человека, независимо от его принадлежности к тому или иному сословию и той или иной общине. Практическая же потребность в определении юридического статуса индивида при очевидной взаимосвязи права и свободы привела к тому, что уже в актах Европы и Северной Америки последней четверти XVIII в. безо всяких теоретических обоснований стали устанавливать права и свободы человека как единый институт [62 - Автономов А.С. Указ. соч. С. 85–86.].
   Е.А. Лукашева также утверждает, что права и свободы по своей юридической природе и системе гарантий идентичны. Оба термина очерчивают социальные возможности человека. Различие в терминологии является традиционным, сложившимся исторически еще в XVIII–XIX вв. Четкое разграничение между правами и свободами провести трудно еще и потому, считает Лукашева, что всю сферу политических прав с точно определенными правомочиями именуют также свободами. Однако на уровне конституционного законодательства различия между категориями «права человека» и «свободы человека», по ее мнению, очевидны. Лукашева считает, что термин «свобода» «призван подчеркнуть более широкие возможности индивидуального выбора, не очерчивая конкретного его результата: “Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания… (ст. 28); Каждому гарантируется свобода мысли и слова (ч. 1 ст. 29); Каждый имеет право свободно распоряжаться своими способностями к труду, выбирать род деятельности и профессию (ч. 1 ст. 37)”». Тогда как термин «право» «определяет конкретные действия человека (право участвовать в управлении делами государства, права избирать и быть избранным)» [63 - Лукашева Е.А. Права человека: понятие... С. 31. Сходная точка зрения высказывается также в следующих работах: Матузов Н.И., Мордовец А.С. Право и личность // Теория государства и права / под ред. Н.И. Матузова, А.В. Малько. М.: Юристъ, 2000. С. 263–319; Правоведение / под ред. С.А. Комарова. М.: Юристъ, 2001. С. 139–144; Марченко М.Н., Дерябина Н.М. Правоведение. М.: Городец, 2003. С. 165–171.].
   Права человека считаются в современной теории права основой правового статуса личности – важнейшей политико-правовой категории, неразрывно связанной с социальной структурой общества, законодательно закрепленной государством в конституциях и иных нормативно-юридических актах, внутригосударственных и международных. Правовой статус личности включает в себя совокупность прав, свобод и обязанностей личности, как трактует это понятие, например, Е.А. Лукашева [64 - Лукашева Е.А. Права человека: понятие... С. 28.]. В юриспруденции понятие правового статуса понимается и шире. Так, А.В. Малько включает в него также законные интересы, правосубъектность, гражданство, юридическую ответственность, правовые принципы и др. [65 - Основы государства и права: учебное пособие / под ред. А.В. Малько. М.: КНОРУС, 2005. С. 138–139.] Лукашева же трактует гражданство и общую правоспособность как предпосылки правового статуса личности. Юридическую ответственность она признает вторичным элементом по отношению к обязанностям личности: без обязанности не бывает ответственности [66 - Лукашева Е.А. Права человека: понятие... С. 29–30.].

   В данном параграфе мы охарактеризовали систему ключевых понятий, связанных с разработкой содержания прав человека в современной теории права. Нами было показано, что подходы юристов к институту прав человека формировались под воздействием идеологии и практики государственного строительства. В настоящее время в юридической литературе права и свободы человека трактуются как комплексный правовой институт, выходящий за рамки как теоретического, так и отраслевого правоведения.

1.2
Система прав, свобод человека и их гарантий

   В последние годы в научной литературе все чаще высказываются суждения о значимости системного подхода к изучению прав и свобод человека [67 - См., напр.: Автономов А.С. Указ. соч. С. 69–78.]. Такой подход позволяет квалифицированно разобраться в многообразии прав и свобод человека, в их возникновении и развитии в различные исторические эпохи и их взаимном соотношении.
   В настоящем параграфе мы рассмотрим права и свободы человека системно, как совокупность взаимосвязанных элементов, образующую определенную целостность. При этом мы будем учитывать то обстоятельство, что права и свободы человека оформлялись и развивались исторически, оказывали взаимное влияние друг на друга, испытывали также влияние среды, в которой они формировались и функционировали.
   Существующие в юридической науке классификации прав и свобод человека основываются на различных основаниях. В настоящее время наиболее распространенной является классификация прав по их социальному назначению, на основе выделения наиболее важных сфер общественной жизни, в которых эти права возникают и реализуются, а именно – личной, политической, социальной, экономической и культурной сфер. Согласно данной классификации, существует четыре основные группы прав и свобод: политические, социально-экономические, гражданские (личные) и культурные, грань между которыми достаточно условна, поскольку все они в совокупности образуют целостную и единую систему общественных отношений [68 - Общая теория государства и права: Академический курс: в 2 т. / отв. ред. М.Н. Марченко. Т. 1. М.: Изд-во «Зерцало», 1998. С. 272–273.].
   Под политическими правами и свободами личности понимаются возможности человека на участие в политической жизни и на осуществление государственной власти, обеспечивающие его политическое самоопределение и свободу, участие в управлении государством и обществом. К этой категории прав и свобод относятся право на объединение (право на свободу ассоциаций); право на свободу митингов, шествий и демонстраций; право избирать и быть избранным в органы государственной власти и местного самоуправления; право участвовать во всенародных обсуждениях и голосованиях (референдумах) и др.
   Под гражданскими (личными) правами и свободами понимаются возможности человека, ограждающие его от незаконного и нежелательного вмешательства в его личную жизнь. Эти права нацелены на охрану и защиту частной сферы, на ограждение автономии личности. В широком смысле слова к данной категории принадлежат все права; в узком – право на жизнь, на личную неприкосновенность, на неприкосновенность жилища, свободу передвижения и выбор места жительства, свободу совести, право частной собственности и др.
   Социально-экономические права и свободы – это возможности личности в сфере производства и распределения материальных благ, обеспечивающие удовлетворение экономических и духовных потребностей человека, приемлемый жизненный уровень. Они включают в себя право на труд, отдых, на социальное обеспечение, право на защиту материнства и детства, право на жилище, право наследования и др. Ряд исследователей относят к социально-экономическим правам право частной собственности.
   Культурные права и свободы (наиболее молодая категория гражданских прав) – это возможности человека пользоваться духовными, культурными благами и достижениями, принимать участие в их создании. К их числу относятся право на получение образования, свобода научного, технического и художественного творчества и др.
   Группы прав, объединенные по указанному выше основанию, закреплены в международных и национальных документах. Этого деления придерживается и Конституция РФ. Хотя оно и не выражено напрямую, но легко обнаруживается в тексте Конституции.
   Вышеназванные группы прав относятся не только к различным сферам жизнедеятельности человека, но и к различным историческим эпохам по времени своего возникновения. Существует подразделение прав человека на права поколений, связанные с этапами развития прав, с формированием представлений о содержании прав, заслуживших признание в качестве неотъемлемых. Ученые выделяют четыре поколения прав человека.
   К первому поколению прав традиционно причисляются гражданские (личные) и политические права, завоеванные в результате буржуазных революций в Европе и Америке и закрепленные в практике и законодательстве целого ряда государств. В каталог прав первого поколения входят право на свободу мысли, совести и религии; право на равенство перед законом; право на жизнь, свободу и безопасность личности; право на свободу от произвольного ареста, задержания и изгнания; право на рассмотрение дела независимым и беспристрастным судом и др. В юридической литературе эти права ассоциируются с негативной свободой – свободой от вмешательства иных лиц и государства в их осуществление [69 - См.: Лукашева Е.А. Права человека: понятие... С. 21–22.].
   Закрепление в законодательстве стран Западной Европы и Северной Америки такого важного гражданского (личного) права как право на свободу совести являлось составной частью процесса движения этих стран к демократии. Побудительным толчком к этому были буржуазные революции: Великая Французская 1789 г., европейские революции 1848–1849 гг., а также Война за независимость в Америке. В Англии свобода совести была обеспечена в ходе «конституционной революции» 1830-х годов. В США в 1780-х годов., сначала в конституциях отдельных штатов, а затем в Билле о правах 1789 г. было зафиксировано отделение церкви от государства. В Германии свобода совести была провозглашена в имперской Конституции 1848–1849 гг. Во Франции свобода вероисповедания, вплоть до фактического признания возможности неверия, утвердилась в конце XVIII в., однако ввиду постоянной смены политических режимов в XIX в. она являлась в большей мере декларативной нормой, включенной в Конституционные хартии 1814 и 1830 гг., в Конституцию 1848 г. [70 - Стецкевич М.С. Свобода совести: Учеб. пособие. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. С. 120–155.]
   Важным политическим правом является субъективное избирательное право, т.е. право избирать и быть избранным. В XIX в. в странах Европы был распространен имущественный ценз, отстранявший от участия в выборах лиц, не имевших имущества установленного размера; как правило, он определялся исходя из размера прямого налога. В развитых странах имущественный ценз стали отменять в начале XX в. Во Франции всеобщее избирательное право было провозглашено в результате революции 1848 г., однако уже в 1850 г. были установлены его ограничения. В России всеобщее избирательное право было введено Временным правительством и подтверждено правительством большевиков. Между тем, согласно Конституции РСФСР 1918 г., существовали категории лиц, лишенные избирательных прав: служившие до революции в карательных органах, использовавшие наемный труд для извлечения прибыли и др. В Конституции СССР 1936 г. институт «лишенцев» – лиц, лишенных избирательного права – уже практически отсутствовал: избирательного права были лишены умалишенные и отбывающие наказание по решению суда.
   К числу важнейших политических прав принадлежит право на объединение (свобода союзов или ассоциации). В Германии свобода союзов была установлена на общегосударственном уровне в 1908 г. В то же время германское законодательство подвергало ограничениям действия союзов политической направленности: от них требовалась заявка на учреждение, их уставы и списки членов сообщались администрации, женщинам и учащимся запрещалось входить в их состав и принимать участие в заседаниях и т.д. Во Франции свобода союзов была введена законом от 1 июля 1901 г. Он отменил прежнее достаточно строгое законодательство об ассоциациях, требовавшее разрешения на их создание и предусматривавшее закрытие их правительством без указания мотивов и права обжалования. По новому закону союзы могли создаваться свободно, без особого разрешения правительства и даже без предварительного заявления. Подача заявления признавалась необходимой для союзов, желающих обладать юридической правоспособностью [71 - Туманова А.С. Европейское изобретение на русской почве: институты гражданского общества в императорской России // Историко-правовой вестник: Сб. науч. ст. Вып. 2. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2007. С. 167–168.].
   Права первого поколения признаются международными и национальными документами как неотчуждаемые, не подлежащие ограничению. Некоторые западные специалисты склонны именно эти права рассматривать в качестве собственно «прав человека», полагая, что права второго и третьего поколений являются всего лишь «социальными притязаниями», направленными на перераспределение национального дохода в пользу социально слабых.
   Второе поколение прав – это социально-экономические и культурные права. Они оформились в ходе борьбы народов за улучшение своего экономического положения и повышение уровня культуры во второй половине XIX – начале XX в. В отличие от прав первого поколения с закрепленным за ними статусом негативной свободы эти права именуются позитивными правами, что означает, что для их реализации, напротив, требуется активная организационная и координирующая позиция государства. Для осуществления социальных прав государству требуется создавать социальные программы и контролировать их реализацию.
   Идейными вдохновителями закрепления этого поколения прав были социалисты. Немалую роль сыграли и либералы: в случае с Россией это были представители так называемого старого (Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин, А.Д. Градовский и др.) и нового (П.И. Новгородцев, Б.А. Кистяковский, В.М. Гессен и др.) либерализма, призывавшие к реформированию социума на принципах свободы и социального равенства.
   В развитых странах Западной Европы регламентация социально-экономических прав и свобод была осуществлена до середины XIX в. – начального этапа провозглашения прав второго поколения. Так, в Великобритании и Франции государство осуществляло социальные функции уже в XVIII и XIX вв., выделяя средства на содержание приютов, на увеличение занятости, организацию народного образования и т.д. Право частной собственности закрепляли практически все конституции капиталистических стран, принятые в XX в. Указывалось, что собственность должна выполнять социальную функцию. К примеру, Основной закон ФРГ 1949 г. утверждал, что пользование собственностью «должно одновременно служить общему благу» (ч. 2 ст. 14) [72 - Конституции государств Европы / сост. Л.А. Окуньков: в 3 т. М.: Норма, 2001. Т. 1. С. 585.]. А Конституция Японии 1947 г. гласила: «Право собственности определяется законом с тем, чтобы оно не противоречило общественному благосостоянию» (ч. 2 ст. 29) [73 - Конституции буржуазных государств / сост. В.В. Маклаков. М.: Юрид. лит., 1982. С. 252.].
   Широкий набор прав второго поколения (право на труд, отдых, образование, медицинскую помощь) был закреплен в Конституции СССР 1936 г. Социально-экономические, а также культурные права были закреплены сначала во Всеобщей декларации прав человека (1948 г.), а затем в Международном пакте об экономических, социальных и культурных правах (1966 г.). К каталогу прав второго поколения относились право на труд, на социальное обеспечение, на отдых и досуг, на защиту материнства и детства, на образование, на участие в культурной жизни общества и др.
   Третье поколение прав человека стало формироваться после Второй мировой войны. Природа этих прав порождает дискуссии. Е.А. Лукашева признает их коллективными правами, которые могут осуществляться не отдельным человеком, а коллективом, ассоциацией, и основываются на солидарности субъектов этих прав [74 - Лукашева Е.А. Права человека: понятие... С. 23–24.]. В качестве примера можно привести право на самоопределение, которое, будучи коллективным правом, осуществляется по воле не отдельного человека, а целой общности. К числу прав третьего поколения относятся право на развитие, на мир, на независимость, самоопределение, территориальную целостность, суверенитет, право на достойную жизнь, здоровую окружающую среду, на общее наследие человечества, а также право на коммуникацию. Основы этих прав заложены в международных документах (Устав Организации Объединенных Наций, Всеобщая декларация прав человека, Декларация о предоставлении независимости колониальным странам и народам 1960 г., Международные пакты 1966 г. и др.).
   Зарубежный исследователь Р.А. Мюллерсон высказывает близкое Лукашевой суждение, что третье поколение прав человека, к которым принадлежат право на мир, на здоровую окружающую среду, на социальное и экономическое развитие, олицетворяет диалектику прав человека и прав народов. Эти права принадлежат каждому человеку и каждому народу, человечеству в целом [75 - Мюллерсон Р.А. Права человека: идеи, нормы, реальность. М.: Юрид. лит., 1991. С. 30.].
   Существуют и другие воззрения на юридическое содержание прав третьего поколения. Например, по мнению С.В. Полениной, третье поколение прав человека охватывает права тех категорий граждан (детей, женщин, молодежи, престарелых, инвалидов и др.), которые по социальным, политическим, физиологическим и иным причинам не имеют равных с другими гражданами возможностей осуществления общих для всех людей прав и свобод и в силу этого нуждаются в определенной поддержке государства [76 - Поленина С.В. Права женщин в системе прав человека: международный и национальный аспект. М.: Эслан, 2000.].
   Четвертое поколение прав человека начало формироваться в 1990-х годах. Ряд авторов причисляют к нему информационные права, под которыми понимается право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию; право на информацию об окружающей среде, право на правовую информацию и др. [77 - Головистикова А.Н., Грудцына Л.Ю. Права человека: Учебник. М.: ЭКСМО, 2006. С. 59; Андрианова В.В. Конституционно-правовые основы реализации информационных прав человека в России. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2007.] А.Б. Венгеров относит к четвертому поколению прав права человечества (право на мир, на ядерную безопасность, космос, экологические, информационные права и другие) [78 - Венгеров А.Б. Теория государства и права: Учебник. М.: Юриспрудиция, 2000. С. 403.].
   В современной литературе выделяется также особая группа прав человека, именуемая личностными («соматическими») (от греч. soma – тело) правами. Эта категория прав основана на «праве» человека самостоятельно распоряжаться своим телом: реставрировать, видоизменять его и др. К ней относятся права на смерть, на изменение пола, на гомосексуальные контакты, трансплантацию органов, употребление наркотиков или психотропных средств, право на искусственное репродуктирование, стерилизацию, аборт, и даже на клонирование [79 - См.: Крусс В.И. Личностные («соматические») права человека в конституционном и философско-правовом измерении: к постановке проблемы // Государство и право. 2000. № 10. С. 43–44.]. По мнению Ф.М. Рудинского, эти права должны защищать человека от угроз, связанных с экспериментами в сфере генетики человека, открытиями в области биологии (клонирование и др.) [80 - Рудинский Ф.М. Гражданские права человека: общетеоретические вопросы // Право и жизнь. 2000. № 31; Он же. Права человека в современном мире // Марксизм и современность. 2000. № 1 (15).].
   Помимо описанных поколений прав человека в правовой теории выделяется три теории прав человека: классическая, неклассическая и постнеклассическая (эти термины заимствованы из философии науки), с позиций которых данный институт получает свое рассмотрение и обоснование. Такой подход получил развитие в работах Л.И. Глухаревой [81 - Глухарева Л.И. Права человека в современном мире: социально-философские основы и государственно-правовое регулирование. М.: Юристъ, 2003; Она же. Методологические аспекты развития теории прав человека // Государство и право. 2006. № 3. С. 14–19.].
   Как утверждает Л.И. Глухарева, каждая из означенных теорий опирается на определенный объем знаний об объекте, ограничена базовыми посылками, имеет свои схемы объяснения и применяет особый стиль мышления. Например, классическая теория объясняет права человека с позиций индивидуализма, требует однозначности в дефиниции прав, признает истинным лишь одно их описание. Неклассическая теория рассматривает права человека не только как возможности индивида, но и как общественные задачи, при этом учитывает влияние научных предпочтений и мировоззрения исследователя в ходе изучения им своего предмета, принимает как минимум двоякое описание прав (например, с либеральных и социалистических позиций). Постнеклассика (современная теория) формируется на принципах синтеза и целостности представлений о правах человека.
   Каждая теория прав человека возникала на определенном историческом этапе и утверждалась в процессе критики позиций своей предшественницы. Так, контуры классической теории определились в XVII–XVIII вв. под влиянием философско-правовой доктрины Запада, в рамках которой происходило теоретическое осмысление процессов индустриализации и модернизации общества, обоснование самоценности отдельной личности и индивида-собственника. Научное знание того периода развивалось в русле строгого отражения объективной реальности.
   Появление неклассической теории произошло в начале XX в. Она дополнила и расширила понимание объекта прав, ввела новую группу прав – прав, порождаемых совместными действиями ряда субъектов (социально-экономические права). Научное мышление этого времени постулировало зависимость формулируемой теории от идей, установок и ценностей, которых придерживается научное сообщество, признало допустимой плюралистичность трактовки прав личности и ее восприятие с позиций различных теорий (либерализма, марксизма, анархизма, феноменологии, экзистенциализма, психоанализа, прагматизма, философии жизни и др.).
   Постнеклассическая теория прав человека начала складываться под воздействием процессов глобализации в последней трети XX в. В противоположность установкам классической и неклассической методологии она демонстрирует черты комплексности, синтетичности, междисциплинарности. Ее развитие осуществляется как за счет внутридисциплинарной перестройки юридических посылок исследования, так и использования соответствующей информации из смежных правоведению наук. Постижение сущности прав сегодня, по словам Л.И. Глухаревой, оказывается возможным на том уровне абстракции, где имеет место теоретическое обобщение понятий юриспруденции с категориями других общественных и гуманитарных наук: политологии, этики, истории, экологии, психологии, экономики. Юридический подход, взятый в отдельности, хотя и отражает существенный аспект бытия прав человека, способен объяснить лишь некоторые их закономерности [82 - Глухарева Л.И. Методологические аспекты... С. 17–19.].
   Л.И. Глухарева считает постнеклассическую теорию наиболее адекватной для описания сегодняшней реальности относительно развития прав и свобод человека, выделяет такие ее отличительные особенности, как системность и целостность, усиление динамизма, взаимозависимости связей и отношений. В рамках данного типа мышления приоритет отдается осознанию эволюции прав человека, прогнозируемости перспектив их развития. Идея исторической изменчивости прав человека соотносится с мировоззренческими и ценностными установками общества. Осуществляется поиск адекватного содержания норм и моделей прав человека путем обращения к социокультурным параметрам различных обществ, к диалогу правовых и культурных традиций различных культур и цивилизаций. Права человека признаются, таким образом, комплексным и многоаспектным социально-гуманитарным явлением, в котором правовая составляющая занимает важное, но не центральное место [83 - Там же.].
   В настоящее время все три концептуально-теоретические картины прав человека продолжают свое развитие, присутствуют в исследованиях в тех или иных вариациях. При этом каждая из них интерпретирует права в определенном ракурсе. Например, сторонники либеральных и неолиберальных идей чаще обращаются к классической модели прав человека, адепты социалистической идеологии апеллируют к неклассической аргументации, приверженцы культурологических и универсалистских взглядов ориентируются на постнеклассическое видение.
   Теоретики права и специалисты в области сравнительного правоведения в последние годы все чаще применяют к изучению прав человека цивилизационный подход, который учитывает своеобразие концепций прав человека в различных цивилизациях: в исламском мире, в азиатских регионах (Китай, Япония), в традиционных обществах (Индия, Африка). Они отказываются от рассмотрения прав человека на основе какой-либо одной цивилизации (к примеру, традиционной западной цивилизации), как это было принято раньше. Вносятся коррективы в идею всеобщности и универсальности европоцентристской концепции прав человека. Утверждается взгляд, что права человека – это феномен всех цивилизаций, а не одной отдельно взятой. Последние сравнительно-правовые исследования подтверждают, что на универсальность не может претендовать ни одна концепция прав человека, включая наиболее известную и разработанную западную. Все национальные правовые системы и производные от них модели понимания прав человека признаются равноправными. Каждая концепция прав человека представляет собой уникальную ценность. Признание альтернативных моделей понимания прав человека позволяет юристам избавиться от узконормативных представлений европоцентризма в области прав человека [84 - См., напр.: Права человека: итоги века, тенденции, перспективы / отв. ред. Е.А. Лукашева. М.: Норма, 2002; Ковлер А.И. Антропология права: Учебник. М.: Норма, 2002; Сюкияйнен Л.Р. Исламский подход к правам человека: основные принципы и перспективы сближения с международными стандартами // Аналитические записки. Специальный выпуск. Права человека и права народа. О положении меньшинств в странах – членах Совета Европы. М.: Норма, 2006. С. 199–216; Крашенинникова Н.А. Права человека в Индии: традиционализм и современность // Права человека: итоги века, тенденции, перспективы... С. 321–355; Саидов А.Х. Цивилизационная теория прав человека // Права человека и современное государственно-правовое развитие... С. 112–130.].
   Возвращаясь к характеристике разновидностей прав человека, укажем на классификацию, которая подразделяет права и свободы по субъекту их реализации на коллективные и индивидуальные права. Индивидуальными признаются права, реализуемые каждым субъектом права в отдельности, коллективными – права, реализуемые множеством субъектов, т.е. права народа, нации, ассоциации.
   Индивидуальные и коллективные права различны по своей природе, но неразрывно связаны друг с другом. Осуществление коллективных прав не может ущемлять прав и свобод индивида. Право индивида – это естественное право, присущее ему от рождения, одна из главных ценностей человеческого бытия. Оно выступает измерителем всех процессов, происходящих в обществе, ибо нарушение естественных прав человека деформирует развитие общества. Коллективные права не являются естественными, поскольку формируются и кристаллизуются по мере становления интересов той или иной общности или коллектива. Их нельзя рассматривать как сумму индивидуальных прав лиц, входящих в ту или иную общность. Они имеют качественно иные свойства, определяемые целями и интересами коллективного образования. Однако как бы многообразны ни были эти права, их правомерность должна проходить проверку «человеческим измерением» – правами индивида. Коллективные права не должны игнорировать прав человека, противоречить им либо подавлять их. Если коллективные права ведут к ущемлению прав человека, значит, цели, объединившие такую общность, антигуманны и противоправны.
   В качестве примера коллективного права укажем на право наций на самоопределение, которое провозглашалось еще в XIX в. и было юридически оформлено в XX в., стало общепризнанным в результате закрепления в Уставе Организации Объединенных Наций 1945 г. Возникновение коллективных прав, как правило, датируется временем Второй мировой войны. Процесс институциализации коллективных прав связывается с распадом колониальной системы, с ужесточением экологических и гуманитарных проблем. Считается, что коллективные права находятся еще на стадии становления в качестве юридически обязательных норм.
   Индивидуальные права человека вызревали постепенно по мере выделения человеческой личности из сообщества (община, сословие, класс) и осознания ею своих интересов. Коллективные права трактуются как особая форма реализации индивидуальных прав. Так, права национальных меньшинств вытекают из права каждого отдельного человека на национальную принадлежность, из его права сохранять и развивать родной язык, свою культурную самобытность. Право на объединение, которое есть у каждого человека, может быть реализовано лишь при условии готовности нескольких человек к объединению друг с другом [85 - См.: Автономов А.С. Указ. соч. С. 95.].
   В настоящее время в юридической науке существует дифференциация прав человека с точки зрения норм, их обеспечивающих, на конституционные (основные) и закрепленные в текущем законодательстве (отраслевые). Конституционные права составляют юридическую базу для прав отраслевых и обладают по отношению к ним высшей юридической силой [86 - См.: Ростовщиков И.В. Права личности в России: их обеспечение и защита органами внутренних дел. Волгоград: ВЮИ МВД России, 1997. С. 54.].
   С точки зрения норм, определяющих юридическое содержание прав и свобод личности, последние подразделяются на материальные и процессуальные. Так, к процессуальным правам сторон – участниц гражданского процесса, согласно ст. 35 Гражданского процессуального кодекса, относятся: право знакомиться с материалами дела и делать из них выписки; вести дело через представителя, заявлять отводы судьям, прокурору, секретарю судебного заседания, эксперту; представлять доказательства и участвовать в их исследовании; задавать вопросы участвующим в деле лицам; заявлять ходатайства; давать устные и письменные объяснения по делу и др. Подразделение прав и свобод на материальные и процессуальные позволяет охарактеризовать в большей степени нормы, закрепляющие права, нежели сами права и свободы. К процессуально-охранительным правам в теории причисляются также личные права (право на судебную защиту, на возмещение вреда и др.), которые служат своеобразными гарантиями других прав и свобод [87 - См.: Ростовщиков И.В. Указ. соч. С. 56–57.].
   В зависимости от соподчиненности права делятся на основные и производные. Основными правами являются наиболее общие права человека и гражданина, которые закладывают основу правового статуса личности. Зафиксированные в конституциях государств и международно-правовых актах, они являются правовой базой для производных прав. Так, к основным правам относятся: право на жизнь, право на свободу и личную неприкосновенность, право частной собственности и др. Производными правами признаются права и свободы, в той или иной мере производные от основных прав и свобод, которые дополняют, развивают и конкретизируют основные права. Например, право на изменение и расторжение трудового договора, закрепленное в Трудовом кодексе РФ, производно от основных прав в сфере труда, закрепленных в статье 37 Конституции РФ.
   В зависимости от роли государства в осуществлении прав человека последние именуются негативными и позитивными. Негативные права охраняют личность от нежелательных вмешательств в ее свободу и от ограничения со стороны государства и частных лиц. В числе этих прав – свобода слова, совести, неприкосновенность личности, жилища, частной собственности, частной жизни и т.д.
   Позитивные права фиксируют обязанности государства предоставлять человеку те или иные блага, осуществлять те или иные действия. К этой группе прав следует отнести право на труд, на гарантированный минимум заработанной платы, на оплачиваемый отпуск, на бесплатную медицинскую помощь и т.д.
   С закреплением прав и свобод человека в конституционном и текущем законодательстве тесно связано и закрепление обязанностей. Права и обязанности являются неотъемлемыми составными частями правового статуса личности. Добросовестное исполнение гражданами своих обязанностей создает условия, необходимые для реализации прав и свобод.
   Так, все лица, находящиеся на территории того или иного государства, обязаны соблюдать его конституцию и законодательные акты, исполнять обязанности по уплате налогов. В последние годы в конституциях многих стран мира (Японии, Испании, Китая, Турции и др.) стала закрепляться обязанность трудиться. В большинстве стран сохраняется воинская обязанность граждан, производная от обязанности граждан защищать свою родину. Практически все современные государства возлагают на граждан обязанность получения начального образования, а в отдельных странах – и среднего.
   Одно из центральных мест в теории прав личности занимает проблема гарантий прав, поскольку о реальной ценности прав личности в том или ином обществе и государстве судят прежде всего по тому, как обстоит дело с их реализацией. Формирование доктрины защиты прав личности признается сегодня среди юристов актуальной задачей общей теории права [88 - См.: Лапаева В.В. Формирование доктрины защиты прав личности как актуальная задача теории права // Российское правосудие. 2006. № 4. С. 14–30.].
   В каждом обществе складывается определенная система социально-экономических, политических, культурных и юридических гарантий прав и свобод личности. Указанные гарантии создают возможности для осуществления прав и свобод, определяют характер взаимоотношений личности и государства. Согласно определению, данному А.С. Мордовцом, под гарантиями в правовой науке понимается система социально-экономических, политических, нравственных, юридических, организационных предпосылок, условий, средств и способов, создающих равные возможности личности для осуществления своих прав, свобод и интересов [89 - Мордовец А.С. Социально-юридический механизм обеспечения прав человека и гражданина. Саратов: СВШ МВД РФ, 1996. С. 168.].
   Юридические гарантии занимают значимое место в системе гарантий прав и свобод. Под юридическими гарантиями понимается совокупность специальных правовых средств и способов, при помощи которых реализуются, охраняются и защищаются права и свободы, пресекаются их нарушения, а также восстанавливаются нарушенные права. Именно посредством юридических гарантий обеспечивается процесс осуществления, охраны и защиты прав граждан.
   Соблюдение прав человека и гражданина трактуется в начале XXI в. как пассивная и одновременно активная обязанность государства. По своему существу, дело не сводится только к нормированию государством прав и установлению юридических механизмов их реализации. В этой проблеме имеется и другой сущностный аспект – создание публичной властью гарантий пользования этими правами, а также теми социальными благами, которые в них сокрыты.
   Специалист в области конституционного права Б.С. Эбзеев указывает, что права и свободы человека и гражданина, будучи выражением социальной и юридически признанной свободы личности, обладают двойственной природой. Прежде всего они призваны гарантировать интересы личности в ее отношениях с государством и его агентами, обеспечивать автономию личности от государственного вмешательства в некоторые наиболее значимые для человека сферы его жизнедеятельности, защищать личность от нарушений со стороны государства. Таким образом, права предстают своего рода «уздой для государства», его органов и должностных лиц. По мнению Эбзеева, это – пассивный (негативный) аспект функционального назначения основных прав и свобод человека. Позитивный же аспект заключается в том, что права и свободы накладывают на государство обязанность юридически гарантировать конституционный статус человека [90 - Эбзеев Б.С. Личность и государство в России: взаимная ответственность и конституционные обязанности. М.: Норма, 2007. С. 113.].
   Юридические гарантии защиты прав человека подразделяются на внутригосударственные и международные. При этом внутригосударственные механизмы защиты прав человека неотделимы от международно-правовых форм их обеспечения.
   Защита и обеспечение прав и свобод человека и гражданина осуществляется в первую очередь во внутригосударственном законодательстве. Внутригосударственные институты защиты прав человека и гражданина представляют собой систему культурных, социально-экономических, политических и правовых средств и условий, обеспечивающих непосредственную защиту прав человека и гражданина. Они закреплены в Основном законе государства, либо в законах, имеющих конституционное значение.
   С точки зрения формы закрепления правовые гарантии делятся на конституционные и отраслевые. Конституционные гарантии прав и свобод человека и гражданина – это разновидность правовых гарантий, содержащихся в нормах конституционного права. Как вид правовых гарантий, они закреплены в правовых актах, обеспечиваются нормотворческой и правоприменительной деятельностью государственных органов, имеют регламентированный в праве способ применения. Особенностью конституционных гарантий, выделяющей их из других видов правовых гарантий, является то, что наиболее существенные из них закреплены в Конституции РФ. Общие принципы юридических гарантий определены прежде всего в гл. 1 Конституции – «Основы конституционного строя».
   К числу важнейших конституционных гарантий относятся: 1) принцип разделения властей (ст. 10 Конституции), обеспечивающий политическую свободу личности; 2) обязанность государства защищать права и свободы человека (ст. 45), в том числе и осуществлять судебную защиту его прав (ч. 1 ст. 46); 3) право каждого защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом (ч. 2 ст. 45); 4) право на получение квалифицированной юридической помощи (ст. 48); 5) принцип презумпции невиновности (ст. 49), заключающийся в том, что каждый человек, обвиненный в совершении преступления, считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в судебном порядке; 6) право обвиняемого в совершении преступления на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей в случаях, предусмотренных федеральным законом (ч. 2 ст. 47); 7) право на защиту потерпевших от преступлений и злоупотреблений властью, обеспечение им доступа к правосудию и компенсации причиненного ущерба (ст. 52); 8) право каждого на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями (или бездействием) органов государственной власти или их должностных лиц (ст. 53); 9) гарантии в области правосудия (ст. 50, 51) [91 - См.: Абдулаев М.И. Права человека и закон... С. 187.]. Важнейшим гарантом основных прав и свобод человека и гражданина является институт конституционного контроля, установленный ст. 125 Конституции РФ.
   Конституционные гарантии прав и свобод человека и гражданина подразделяются, в свою очередь, на следующие виды: гарантии-принципы, обеспечительные гарантии, стимулирующие гарантии, охранительные гарантии и гарантии защиты [92 - См.: Уваров А.А. Конституционные гарантии прав и свобод личности // Государство и право. 2005. № 7. С. 82–84.].
   Конституционные гарантии-принципы являются своего рода «камертоном», которому должны быть созвучны все исходящие от законодателя акты. Они обращены прежде всего к законодателю, а уже потом к правоприменителю, который нуждается в конкретном механизме, содержащем условия, порядок осуществления и виды юридически значимых действий. К числу гарантий-принципов принадлежат принципы равноправия форм собственности (ст. 8 Конституции РФ) и политического плюрализма (ст. 13 Конституции РФ).
   Конституционные гарантии-принципы активно используются в деятельности Конституционного Суда РФ. Особенно это показательно при восполнении пробелов в законодательстве. Содержащаяся в ст. 18 Конституции РФ правовая норма, согласно которой права и свободы человека и гражданина определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной ветвей власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием, занимает особое место в системе указанных гарантий-принципов. По своему характеру она является универсальной и адресована всем субъектам правотворческой и правоприменительной деятельности.
   Обеспечительные конституционные гарантии подразумевают обязанность государства обеспечить необходимый для граждан минимум социальных благ. Так, согласно п. 2 ст. 43 Конституции РФ, гражданам «гарантируется общедоступность и бесплатность дошкольного, основного общего и среднего профессионального образования в государственных или муниципальных образовательных учреждениях и на предприятиях». Согласно п. 1 ст. 44 Конституции РФ, «каждому гарантируется свобода литературного, художественного, научного, технического и других видов творчества».
   Стимулирующая функция конституционных гарантий проявляется в поощрении деятельности людей, осуществляемой в общих с государством интересах. Конституцией РФ предусмотрены механизмы стимулирования полезной активности граждан в сфере добровольного социального страхования, создания дополнительных форм социального обеспечения и благотворительности (п. 3 ст. 39 Конституции РФ), жилищного строительства (п. 2 ст. 40 Конституции РФ).
   Охранительные конституционные гарантии имеют упреждающее действие и содержат государственные меры, направленные на предотвращение нарушения прав и свобод граждан. К примеру, они выражаются в недопущении должностными лицами таких действий, которые повлекли бы нарушение или ущемление прав, свобод и интересов граждан. Согласно п. 3 ст. 41 Конституции РФ, «сокрытие должностными лицами фактов и обстоятельств, создающих угрозу для жизни и здоровья людей, влечет за собой ответственность в соответствии с федеральным законом».
   Необходимость в конституционных гарантиях защиты возникает тогда, когда факт нарушения (ущемления) прав человека уже имеет место, либо существует реальная угроза такого нарушения. Так, согласно ст. 53 Конституции РФ: «Каждый имеет право на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями (или бездействием) органов государственной власти или их должностных лиц». Реализация восстановительных гарантий прав, как правило, не обходится без судебной процедуры и может включать в себя восстановление не только прямых материальных потерь пострадавших граждан, но и потерь нематериального характера (защита чести, достоинства, деловой репутации, возмещение морального ущерба). К гарантиям защиты принадлежит также право человека защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом (п. 2 ст. 45 Конституции РФ). Имеется в виду право судебного обжалования действий (бездействия) органов государственной власти, органов местного самоуправления, общественных объединений и должностных лиц (п. 2 ст. 46 Конституции РФ) и др.
   В Конституции РФ установлены также случаи ограничения объема прав и свобод человека и гражданина, к примеру, в условиях введения чрезвычайного положения (ст. 56). Условия чрезвычайного и военного положений в части, касающейся ограничения прав и свобод граждан, имеют много общего. Права и свободы разделяются на те, что могут, и на те, что не могут быть ограничены в условиях чрезвычайного положения. Так, не являются неприкосновенными в условиях чрезвычайного положения политические права. Напротив, ограничению не подлежат права человека, которые касаются сферы уголовного судопроизводства (ст. 46–54).
   Особым видом правовых гарантий прав и свобод человека являются такие юридические средства защиты, как конституционный контроль и надзор, судебная защита, административно-правовая защита, меры международной защиты прав человека.
   Конституционный Суд РФ призван рассматривать индивидуальные и коллективные жалобы граждан и их объединений на нарушение их прав и свобод [93 - Конституция РФ. Ст. 125. Ч. 4; Федеральный конституционный закон «О Конституционном суде Российской Федерации».]. Между тем граждане либо их объединения могут подать такую жалобу только в случае, если их право было нарушено.
   Конституция РФ гарантирует каждому гражданину судебную защиту его прав и свобод (ст. 46). Решения и действия (бездействие) органов государственной власти, органов местного самоуправления, нарушающие права и свободы граждан и их объединений, могут быть обжалованы в судебном порядке. В условиях правового государства и разделения властей роль судебной власти в защите прав граждан возрастает. Суд выступает специализированным государственным органом, осуществляющим функцию социального контроля при наличии конфликта между отдельными членами общества, между ними и государством, конфликта, возникшего в любой сфере деятельности человека, урегулированной правом [94 - Сравнительное конституционное право / под ред. А.И. Ковлера. В.Е. Чиркина, Ю.А. Юдина. М.: Юристъ, 1996. С. 70.].
   В числе институтов, обеспечивающих права человека, осуществляющих правозащитную и правоохранительную деятельность, существенное внимание уделяется внутригосударственным судам. Постулируется необходимость увеличения их независимости, гласности судопроизводства, участие общественности в отправлении правосудия.
   В современной юридической литературе широко обсуждается вопрос о содержании и функциях административного правосудия (административной юстиции), призванного обеспечивать охрану прав граждан от действий публичной администрации. Предусмотренное Конституцией РФ, а также действующим законодательством право обращаться за защитой в суд служит серьезным фактором укрепления гарантий прав граждан в сфере функционирования исполнительной власти. Суды оцениваются юристами как органы, обеспечивающие наиболее действенный контроль над соблюдением законности исполнительной властью.
   Институт судебного контроля над деятельностью органов исполнительной власти, носящей подзаконный характер, является одним из ключевых элементов правового государства. Судебный контроль над правомерностью (законностью) актов публичной власти по отношению к лицам, не обладающим государственно-властными полномочиями, осуществляется во многих странах посредством административной юстиции. Основная правозащитная черта административной юстиции состоит в том, что она представляет собой правосудие, судебную защиту, а не исполнительную власть, хотя является отдельной административной ветвью правосудия [95 - См.: Яценко И.С. Проблемы административной юстиции в Российской Федерации (организационно-правовые аспекты) // Административное право Российской Федерации. Великий Новгород: Вече, 1999. С. 107.]. В последнее десятилетие проблема административной юстиции является объектом повышенного внимания юридической науки в России, активно разрабатывается специалистами как материального, так и процессуального права [96 - См., напр.: Студеникина М.С. Административная юстиция: какой путь избрать // Российская юстиция. 1996. № 5. С. 35–38; Скитович В.В. Судебная власть как системное образование // Правоведение. 1997. № 1. С. 152; Тихомиров Ю.А. Административное судопроизводство в России: перспективы развития // Российская юстиция. 1998. № 8. С. 35–37; Фиалковская И.Д. Административная юстиция в области обеспечения прав человека: проблемы теории и правового регулирования. Автореф. дисс. … канд. юрид. наук. М., 1997; Салищева Н.Г., Хаманева Н.Ю. Административная юстиция, административное судопроизводство // Государство и право. 2002. № 1. С. 5–11.]. Теоретические аспекты данного института рассматривались еще дореволюционными правоведами.
   Важные функции в сфере защиты прав человека в ходе отправления правосудия выполняет прокуратура. Фактором обеспечения честности и справедливости судебного разбирательства в национальном и международном праве признается независимость прокуратуры. Международные акты декларируют наделение прокуроров функцией общего надзора за законностью, как это сделано в России, а ранее – в Советском Союзе. Требования к прокурорам определены в Руководящих принципах роли прокуроров ООН. Там указывается, что прокуроры обязаны действовать на основе закона, уважать и защищать человеческое достоинство и поддерживать права человека, внося вклад в обеспечение надлежащей процедуры и в слаженное функционирование системы уголовного правосудия. В ходе исполнения своих обязанностей прокуроры обязаны действовать беспристрастно, избегая всякой политической, социальной, религиозной, расовой, культурной и иной дискриминации; уделять должное внимание грубым нарушениям прав человека и иным преступлениям. На прокуроров возлагается также специальная обязанность отказа от использования доказательств, добытых незаконными методами (пытки, бесчеловечное или унижающее достоинство человека обращение), которые представляют собой грубое нарушение прав подозреваемого [97 - См.: Автономов А.С. Указ. соч. С. 224–226.].
   Важным правозащитным институтом в современной России является Уполномоченный по правам человека в РФ. Должность уполномоченного по правам человека была создана в России в соответствии с Конституцией 1993 г. в целях обеспечения гарантий государственной защиты прав и свобод граждан, их соблюдения и уважения государственными органами, органами местного самоуправления, должностными лицами и государственными служащими. Указанный институт призван стать одним из центральных звеньев государственной внесудебной правозащитной системы. Он вызван к жизни для того, чтобы дополнить существующие средства защиты прав и свобод граждан, побуждать суды к непосредственному применению норм международного права, влиять на формирование в стране «правового поля» [98 - Подробнее см.: Абазов Р.Ф. Переосмысление прав человека // Полис (Политические исследования). 1995. № 2. С. 183–186; Права и свободы личности. Деятельность Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации О.О. Миронова. 1998–2003 / сост. А.Г. Майоров. М.: Юриспруденция, 2003.]. Основными его задачами являются: восстановление нарушенного права, развитие международного сотрудничества в области прав человека, правовое просвещение и т.д. [99 - Федеральный закон «Об уполномоченном по правам человека в Российской Федерации» от 26 февраля 1997 г. // Собрание законодательства РФ. 1997. № 9. Ст. 1011.]
   Под международными механизмами гарантий прав личности в современном правоведении понимаются меры мирового сообщества (культурные, политические, организационные и правовые), направленные на обеспечение и защиту прав человека и гражданина. Политико-правовая система международных гарантий прав человека включает в себя систему международных пактов и конвенций по правам человека.
   Ссылку общего характера на права человека содержит Устав Организации Объединенных Наций 1945 г., во введении которого выражается вера «в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности, в равные права мужчин и женщин, наций больших и малых». Свои цели ООН видит в развитии дружеских отношений, основанных на принципах равноправия и самоопределения (ст. 1(2)), в обеспечении и поддержании уважения прав человека и основных свобод для всех, без различия расы, пола, языка или религии (ст. 1(3)). В соответствии с Уставом Генеральная ассамблея ООН инициировала изучение прав человека и основных свобод, дала рекомендации по порядку их реализации. Помимо этого, составители Устава ООН указывали, что если происходят серьезные и вопиющие нарушения основных прав и свобод, которые угрожают международному миру и безопасности, то государства не могут ссылаться на свои внутренние дела и их суверенитет может быть ограничен [100 - См.: Карташкин В.А. Права человека в международном и внутригосударственном праве. М.: Изд-во ИГиП РАН, 1995. С. 5–36.].
   Нормативное содержание субъективных прав было определено во Всеобщей декларации прав человека 1948 г. – первом универсальном международном акте, в котором государства мирового сообщества согласовали, систематизировали и провозгласили основные права и свободы, которые должны быть предоставлены каждому человеку на земле. Декларация стала также первым документом в комплексе универсальных международных актов общего характера в области прав человека, куда помимо Декларации вошли еще два международно-правовых акта, принятых Генеральной Ассамблеей ООН 16 декабря 1966 г.: Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах и Международный пакт о гражданских и политических правах [101 - Зорькин В.Д. Конституция и права человека в XXI веке... С. 7–8.]. В дальнейшем положения Декларации были приняты и доработаны в национальных конституциях целого ряда государств, а также использовалась в судах по обоюдному согласию сторон. После данных актов появилось множество документов по отдельным аспектам прав человека: апартеиду, пыткам и правам женщин, детей и беженцев.
   Во второй половине XX в. была сформирована система региональных соглашений по правам человека. Стремясь защитить права своих граждан и предотвратить их массовое попрание, которое происходит в ходе мировых войн и глобальных конфликтов, европейские государства внесли в Европейский договор о правах человека 1950 г. некоторые права, содержащиеся во Всеобщей декларации прав человека. Для их исполнения была учреждена Европейская комиссия по правам человека, куда направлялись жалобы государствами и отдельными гражданами, ставшими жертвами нарушения прав человека. В 1969 г. был заключен Межамериканский договор по правам человека, учреждавший комиссию, в которую в случае несоблюдения прав человека могли обращаться как государства, так и частные лица, а также суд, в который могли обращаться только государства. В том же году был учрежден Межамериканский суд по правам человека. В столице Коста-Рики Сан-Хосе разместился Американский институт по правам человека, ответственный за исследования в области прав человека. Одно из свежих региональных соглашений – Африканская хартия по правам человека и народов 1981 г., закрепившая гражданские, политические, экономические, социальные, культурные и групповые права человека на африканском континенте [102 - См.: Уможурике У.О. Права человека и развитие // Международный журнал социальных наук. 2005. № 1. С. 83; Карташкин В.А. Государственный суверенитет и соблюдение прав человека // Права человека и современное государственно-правовое развитие... С. 165.].
   Уважение прав человека – традиционная норма международного права, подтвержденная тем, что Всеобщая декларация прав человека стала частью международного обычного права. Даже если государство не является стороной договора, а предмет договора уже стал частью международного обычного права, оно связано принципами договора. Рассматривая права и свободы в рамках правового статуса субъекта правового общения, мы включаем в него не только основные (конституционные) права, но и весь комплекс прав, вытекающих из других внутригосударственных узаконений, а также из тех международно-правовых документов, которые получили государственно-правовое признание и одобрение. Новым и существенным обстоятельством следует признать влияние международных правовых норм о правах человека на расширение содержания правового статуса личности в национальной правовой системе. Происходит это вследствие того, что международное право становится все более универсальным, а его нормы и принципы – обязательными для все большего числа государств [103 - См.: Карташкин В.А. Права человека в международном и внутригосударственном праве... С. 33–35.].
   Помимо документов, международные гарантии прав, а также международно-правовую ответственность за их ординарные нарушения обеспечивают институты: Комиссия по правам человека в рамках ООН, Комитет по правам человека, Европейская комиссия по правам человека, Европейский Суд по правам человека и др.
   Существенной разновидностью организационно-правовых гарантий прав и свобод граждан в Российской Федерации признается деятельность государственных органов и в первую очередь Президента РФ, выступающего, согласно ст. 80 Конституции РФ, гарантом прав и свобод гражданина. В обязанности Президента входит обеспечение условий работы государственных органов сообразно формуле «разрешено только то, что дозволено», в том числе – в сфере обеспечения внутригосударственного механизма реализации защиты правового статуса личности, согласованности функционирования государственного механизма в интересах общества и др.
   Общим местом современных юридических исследований является признание прямой зависимости эффективности и действенности юридических гарантий прав человека от зрелости институтов гражданского общества и правового государства, уровня правовой культуры населения и государственных служащих, качества работы правотворческих и правоприменительных органов. Создание различных форм контроля гражданского общества над государственным аппаратом считается гарантией осуществления прав и свобод человека. Такой контроль может осуществляться путем привлечения представителей общественности к работе в коллегиальных органах. Важную роль в этой сфере выполняют неправительственные правозащитные организации, а также общественные объединения иных видов. В 2004 г. был создан Совет по содействию институтам гражданского общества и правам человека при Президенте Российской Федерации. Данный негосударственный институт призван осуществлять подготовку предложений по совершенствованию механизмов обеспечения и защиты прав и свобод человека и гражданина в Российской Федерации [104 - Собрание законодательства РФ. 2004. № 46. Ст. 4511.].
   Важным институтом гражданского общества, нацеленным на защиту прав и свобод личности, является адвокатура. Специфика адвокатуры состоит в том, что она предназначена отстаивать частный интерес путем защиты прав и законных интересов клиента (доверителя, подзащитного), т.е. индивида (личности), а также олицетворять собой критическое начало в правоохранительной системе [105 - См.: Орлова О.В. Социально-правовой механизм реализации и защиты прав и свобод личности в гражданском обществе // Государство и право. 2008. № 7. С. 75.].
   Резюмируя сказанное, отметим, что проблема прав человека с точки зрения их содержания, гарантий, механизмов обеспечения и защиты широко и системно разработана в современном праве – национальном и международном, материальном и процессуальном. Существенный вклад в теоретическую разработку проблемы внесла Конституция РФ 1993 г. В конституционном праве и в действующей Конституции РФ сформулирована система конституционных гарантий прав и свобод личности. В юридической литературе широко обсуждается вопрос о содержании и функциях административного правосудия, призванного обеспечить охрану прав граждан от действий публичной власти. Нормативное содержание субъективных прав определяется в международных актах. Внутригосударственная и международная формы обеспечения и защиты прав и свобод признаются взаимодополняемыми.
   Многозначность категории «права человека» получает отражение в обилии их классификаций, в основе которых лежат различные критерии – социальное назначение, субъект реализации, роль государства в их обеспечении. Между тем современная наука отвергает какую-либо иерархию прав по степени их значимости; все они признаются одинаково важными и необходимыми, гарантированными государством.
   Поскольку права человека – категория не только правовая, но и социально-философская, рациональным следует признать подход к ее изучению с позиций общефилософской методологии. Каждой эпохе развития представлений о правах человеках свойствен свой методологический подход, дающий им объяснение с позиций, присущих этому времени общих представлений о мире.

1.3
Права человека в различных типах правопонимания

   В современной теории права утвердилось убеждение, что то или иное понимание права (тип правопонимания), как наиболее общее и концентрированное выражение представлений о сущности и назначении права, во многом определяет специфику толкования той или иной юридической категории [106 - Варламова Н.В. Типология правопонимания и современные тенденции развития теории права. М., 2010. С. 5.]. Выделим несколько основных типов понимания права, каждый из которых несет в себе соответствующее определение юридической природы прав человека.
   Первый тип правопонимания – это юридический позитивизм, именуемый иначе нормативизмом. Данному типу присуще отождествление права с законом, представление о праве как о совокупности норм, установленных или санкционированных государством и обеспеченных государственным принуждением, либо принудительным порядком общественных отношений. Источником права и его обязательной силы признается государство, а само право трактуется как продукт и функция государственной власти [107 - Наиболее авторитетным в настоящее время является вариант правового позитивизма, предложенный Г.Л. Хартом: Hart H.L.A. The Concept of Law. Oxford: Clarendon Press, 1994. P. 89–96; Харт Г.Л.А. Позитивизм и разграничение права и морали // Правоведение. 2005. № 5. С. 112. Широкую известность имеет также позитивистская теория, предложенная философом XIX в. Дж. Остином: Austin J. Lectures on Jurisprudence, or The Philosophy of Positive Law / ed. by R. Campbell. 4th ed. L.: John Murray; Bristol: Thoemmes Press reprint, 2002.].
   Второй тип правопонимания – социологический позитивизм, – трактует право как систему социальных отношений, возникающих в различного рода объединениях людей, либо создаваемых решением судебных и административных органов, имеющих юридические последствия. Право и его обязательность признаются сторонниками данного типа правопонимания производными не от государства, но от общества. Отдельные теоретики социологического позитивизма признавали существование наряду с государственным правом так называемого социального права – правовых систем, вырабатываемых и поддерживаемых различными социальными структурами (семьей, корпорацией и др.) [108 - Гурвич Г.Д. Философия и социология права: Избранные сочинения. СПб.: Изд. дом С.-Петерб. ун-та, 2004. С. 41–52.].
   Несмотря на расхождения между указанными типами понимания права, юридический позитивизм и социологическая юриспруденция тесно связаны между собой, ввиду чего они признаются двумя разновидностями позитивизма – юридического и социологического. Специфика права усматривается представителями данных типов правопонимания в его принудительности, которая обеспечивается либо государственной властью, либо социальным признанием. Между тем юридический позитивизм отождествляет право в основном с законом, а социологический – с решениями судебных и административных органов, а также складывающимися в различных видах объединений людей правилами и отношениями, имеющими юридические последствия.
   Оба названных типа правопонимания интерпретируют право так, каково оно есть в действительности, тогда как два других типа правопонимания, о которых мы скажем сейчас, трактуют право исходя из того, каким оно должно быть, содержат представление о праве как о некоем идеале, зачастую отвлеченном и теоретическом.
   Третий тип правопонимания представляет теория естественного права (или юснатурализм), сложившаяся в своем классическом варианте в XVII–XVIII вв. Она определяет право исходя из природы общества и человека, утверждает, что право и устанавливаемый им правопорядок должны быть справедливыми [109 - Современное толкование естественного права берет начало с эпохи буржуазных революций XVII–XVIII вв. Видными представителями этого типа правопонимания являются мыслители эпохи Просвещения Дж. Локк, Ш. Монтескье, Ж.Ж. Руссо, И. Кант, Т. Джефферсон, А. Смит, Й. Бентам и др. Типичную для юснатурализма формулу соотношения права и справедливости, определение права как воли к справедливости (законы, «пожирающие» эту волю, недействительны и не должны исполняться) дает немецкий юрист и социолог конца XIX – первой половины XX в. Г. Радбрух: Радбрух Г. Философия права. М.: Международные отношения, 2004.]. Данная теория приписывает человеку врожденные и неотъемлемые права, существующие независимо от государства и возникшие ранее его.
   Четвертый тип правопонимания – философское понимание права – сводит право к принципу свободы. Право трактуется как сфера и мера свободы, как совокупность условий, при которых человек может действовать свободно. Разновидностью философского типа правопонимания является разработанная известным российским теоретиком права В.С. Нерсесянцем в 1980–
   1990-х годах либертарная теория права, наиболее последовательными приверженцами которой являются сегодня В.А. Четвернин, В.В. Лапаева и Н.В. Варламова [110 - Нерсесянц В.С. Право и закон. М.: Наука, 1983; Он же. Наш путь к праву. От социализма к цивилизму. М.: Российское право, 1992; Он же. Право – математика свободы. М.: Юрист, 1996; Он же. Философия права: Учебник для вузов. М.: Норма, 1999; Четвернин В.А. Понятия права и государства. Введение в курс теории права и государства. М.: Дело, 1997; Он же. Лекции по теории права. Вып. 1. М.: Российская правовая академия Министерства юстиции, 2000; Лапаева В.В. Либертарное правопонимание в контексте актуальных проблем современной России // Общественные науки и современность. 2008. № 5. С. 80–90; Варламова Н.В. Указ. соч. С. 42–81.].
   Каждый из указанных типов правопонимания дает свою трактовку прав человека, их юридической природы и содержания. При этом наиболее полярными являются толкования данной проблемы позитивистами и юснатуралистами. Различие подходов к проблеме прав личности, даваемых указанными выше правовыми теориями, является, в сущности, производным от двух традиций трактовки соотношения государства и личности в философской мысли, заложенных Т. Гоббсом и Ж.Ж. Руссо. Первая, идущая от Гоббса, приписывает политическую субъектность только государству и утверждает, что политическое измерение возникает после того, как индивидуальные интересы будут согласованы в рамках государства. Права личности понимаются в рамках данной теории как результат внутригосударственного консенсуса. Вторая философская теория, базирующаяся, главным образом, на идеях Руссо, постулирует политическую субъектность личности. Именно личность наделяется онтологическим статусом, а государство выступает лишь инструментом осуществления политической субъектности [111 - Меркушев В.Н. Права человека в мировой политике: современные теоретические модели // ПОЛИС (Политические исследования). 2006. № 4. С. 139.].
   В СССР правовая наука развивалась преимущественно в русле позитивистской концепции, приобретшей характер строгого и последовательного легизма. Легизм рассматривает право как продукт государственной власти, а субъективные права – как дарованные государством, носящие октроированный (пожалованный) характер. В силу своего патерналистского отношения к человеку и гражданину государственная власть определяет объем и содержание его прав, она правомочна как даровать те или иные права, так и отнять их своим решением [112 - См.: Общая теория прав человека / отв. ред. Е.А. Лукашева... С. 11–13.].
   Другая особенность юридического позитивизма советского образца – представление об обусловленности прав человека его обязанностями, об однопорядковости категорий «права» и «обязанности». Так, советские правоведы отмечали, что граждане получают свои права не на основании своего рождения и не для достижения личных целей, но «в интересах общественных, в целях осуществления своих обязанностей», возложенных на них как на членов общества [113 - См., напр.: Малицкий А. Советская конституция. 2-е изд. Харьков: Юридическое издательство НКЮ, 1925. С. 48.]. Другими словами, право личности трактовалось не столько как свобода личности, сколько как ее общественная обязанность. Представления от октроированности прав и свобод и их обусловленности обязанностями (ответственностью перед обществом, потребностью укрепления социалистического строя, социальными функциями др.) являются базовыми постулатами позитивистской теории права советского времени [114 - Подробнее о сущности позитивистской теории права см.: Варламова Н.Ю. Позитивистские трактовки прав человека // Права человека и современное государственно-правовое развитие... С. 249–271.].
   Естественно-правовая доктрина отдает приоритет личности, утверждает ее автономность от публичной власти. Альфа и омега данной теории – преставление о правах личности. Эта теория обосновывает понимание прав человека как прирожденных, неотъемлемых (неотчуждаемых) и священных императивов. Она интерпретирует права человека как естественные, независимые от усмотрения и произвола государственной власти, которая призвана обеспечить за человеком права, предначертанные ему его природой. Естественно-правовая доктрина нацелена на то, чтобы ограничить притязания государства по своему усмотрению определять объем прав и свобод человека, не считаясь при этом с необходимым для нормальной жизнедеятельности индивида набором прав [115 - См.: Общая теория прав человека / отв. ред. Е.А. Лукашева... С. 11–13.].
   В своих построениях естественно-правовая доктрина исходит из убеждения о существовании принципов взаимоотношений между людьми, рожденных естественным ходом вещей, природой и естеством человеческого бытия, которые отличаются от системы норм, установленных государством и именуемых позитивным правом. Естественное право предшествует позитивному и, в случае расхождения с ним, имеет безусловное превосходство.
   Естественно-правовая доктрина акцентировала внимание на ценностях жизни человека, его достоинства, равноправия, справедливости, которые выдвигались в качестве мощного стимула к утверждению прав человека. В сущности своей это – оптимистическая теория о наилучшем праве, о достижимости справедливости в области права.
   Рассмотрим воззрения на права человека, созданные в рамках либертарно-юридической теории. Либертарный тип правопонимания [116 - Здесь и далее мы будем ссылаться на работы В.А. Четвернина: Четвернин В.А. Основы либертарного правопонимания. Выступление на «круглом столе» в Центре теории и истории права и государства ИГП РАН «Основные концепции права и государства в современной России» // Государство и право. 2003. № 5. С. 19–21; Четвернин В.А. Современная либертарно-юридическая теория // Ежегодник либертарно-юридической теории. 2007. Вып. 1. М.: Изд-во «ТЕИС», 2007. С. 5–8.] исходит из отождествления права и прав человека. Право трактуется в нем как нормативно выраженная свобода, равная для всех членов общества. Совокупность прав человека составляет объем правовой свободы, который признается необходимым для каждого субъекта права. Права человека интерпретируются в данной концепции как социально значимые притязания на определенную меру свободы, совместимые с принципом формального равенства.
   Основные права и свободы возникают, согласно либертарной теории, не в силу их официального провозглашения и установления властным субъектом, как это утверждали легисты, а в силу их взаимного признания субъектами государственно-правового общения. Как и право, права человека возникают и развиваются по мере исторического прогресса свободы. Роль законодателя заключается в том, чтобы зафиксировать данный процесс. Как и естественно-правовая теория, либертарная теория признает права и свободы естественными (возникающими до и независимо от их официального признания), а также неотчуждаемыми (без них человек не может быть субъектом права и участником государственно-правового общения).
   Теоретики либертарной концепции утверждают, что права человека, как и любые правовые притязания, нуждаются в силе закона. При этом права человека выступают для них критерием, позволяющим разделять законы на правовые и правонарушающие: первые либертариями приветствуются, применение вторых они исключают. Правовые законы и другие официальные акты защищают и конкретизируют права человека. Права человека лежат в основе правового законодательства, а степень обеспеченности прав и свобод является мерилом правового закона. Права человека должны определять деятельность правительства и обеспечиваться правосудием.
   Юридический либертаризм постулирует, что официально признаваемое и защищаемое право (позитивное право) не может противоречить правам человека. Право и правовые законы представляют собой не произвольные установления законодателей, они соответствуют правам человека, являются нормативным выражением меры свободы, адекватной основным правовым притязаниям (правам человека) в определенной правовой культуре, в определенном обществе и в определенный исторический период. При этом либертарное правопонимание претендует на то, что только оно дает юридическое объяснение природы прав человека, в то время как в других теориях (в особенности в юснатурализме) естественные права объясняются как морально-этические, но не как юридические требования – требования определенной правовой свободы каждого человека или гражданина.
   Охарактеризованные нами подходы к взаимоотношениям человека и государства не ограничиваются научными дискуссиями. Они находят отражение в действующем законодательстве и прежде всего в Конституциях современных государств. Так, в Конституциях США, Франции, Италии, Испании воплощена естественно-правовая концепция прав человека, а в Конституции Австрии и ФРГ – позитивистская [117 - Общая теория прав человека / отв. ред. Е.А. Лукашева... С.12.]. Конституция же Российской Федерации 1993 г. является, по мнению ряда авторов, результатом «механического скрещивания» двух теорий – позитивистской и естественно-правовой. Как полагает М.Н. Марченко, она является позитивистским политико-правовым актом по своей природе и характеру, однако механически включает в себя ряд разрозненных и концептуально между собой не связанных естественно-правовых положений [118 - Марченко М.Н. Правовые теории и проблемы правопонимания // Выступление на «круглом столе» в Центре теории и истории права и государства ИГП РАН «Основные концепции права и государства в современной России» // Государство и право. 2003. № 5. С. 18.]. Участвовавший в работе Конституционного Совещания судья Европейского суда по правам человека А.И. Ковлер вспоминает: «работа над “правозащитной” частью Конституции была как бы отдана “на откуп” сторонникам либерально-демократического проекта, в то время как над “институциональной” частью трудились адепты сильной президентской власти. Это обусловило известное противоречие между демократическим и авторитарным элементами в российской Конституции» [119 - Ковлер А.И. Конституционные основы новой российской государственности // Становление новой российской государственности: реальность и перспективы: открытый доклад. М.: УРСС, 1996. С. 23–24.].
   Между тем такую точку зрения разделяют отнюдь не все ведущие правоведы современной России. В.Д. Зорькин, например, утверждает, что Конституция РФ с заложенной в ней идеей верховенства права и признания прав и свобод человека в качестве высшей ценности определяет лицо новой и исторически преемственной России, является источником стабильности и развития страны. Она стала высшей юридической гарантией прав и свобод человека в России. И хотя в ней закреплен отнюдь не максимально возможный набор прав и свобод человека, права и свободы, прямо не провозглашенные в Конституции, обеспечиваются правами и свободами, закрепленными в тексте Основного закона. В то же время среди закрепленных в Конституции РФ 1993 г. прав и свобод человека и гражданина, которые не могут быть ограничены даже в условиях введения чрезвычайного положения, есть такие, которых нет в актах международного права (например, о невозможности лишения человека его гражданства или права изменить его). Причем ограничение прав и свобод в Конституции РФ 1993 г. рассматривается как исключение из общего правила о необходимости наиболее полной и эффективной их защиты [120 - Зорькин В.Д. Конституция и права человека в XXI веке... С. 8, 83–84, 222.].
   Современные ученые-юристы высказывают различные суждения о «соотношении сил» в юриспруденции последних лет двух оппонентов – естественно-правовой и позитивистской доктрин – в интерпретации ими проблемы прав человека. По мнению одних авторов, позиции естественно-правовой теории по отношению к правам и свободам человека одержали победу в современной юриспруденции. Так, Н.И. Матузов утверждает, что тезис о естественном и самостоятельном характере прав человека в современной юридической литературе является общепризнанным, а взгляды позитивистов на права человека как сугубо октроированные (пожалованные), дарованные государством, уже давно преодолены [121 - Матузов Н.И. Основные права человека и гражданина // Актуальные проблемы теории права... С. 256.].
   Н.В. Варламова не спешит разделить оптимизм Н.И. Матузова в данном вопросе. Характеризуя теорию права советского периода как науку сугубо позитивистскую, легистскую, постулировавшую учредительную роль советского государства в признании основных прав и свобод граждан, она утверждает, что данная теория, хотя и выглядит сегодня архаично, не ушла еще в прошлое. Наследие легизма Варламова видит в воззрениях большинства современных теоретиков права, которые, сообразуясь с положениями действующей Конституции РФ 1993 г., не могут полностью отрицать идеологию естественных и неотчуждаемых прав человека, но при этом рассматривают естественные права лишь как элементы морали и правосознания, приобретающие юридическую силу только после закрепления их в качестве норм действующего в государстве позитивного права. В рамках подобной аргументации естественное право лишается, по мнению Варламовой, «характера высшего права в юридическом смысле», не признаются его притязания на то, чтобы быть реально действующим правом, поскольку человек в доктрине позитивизма не имеет прав вне общества и государства [122 - Варламова Н.В. Позитивистские трактовки прав человека... С. 255–256.]. Н.В. Варламова полагает, что различие между двумя базовыми типами правопонимания – позитивистским и непозитивистским – существенно и непреодолимо. В рамках первого приоритет отдается формальным признакам права, в рамках второго – содержательным, что проявляется не только в теории, но и на практике [123 - Варламова Н.В. О различиях типов правопонимания. Выступление на «круглом столе» в Центре теории и истории права и государства ИГП РАН «Основные концепции права и государства в современной России» // Государство и право. 2003. № 5. С. 29.].
   Срединную позицию в данном вопросе занимает Е.А. Лукашева. По ее мнению, на современном этапе развития российской юридической науки различия естественно-правового и позитивистского подходов к природе прав человека нивелируются, преодолевается резкая поляризация этих учений. В профессиональном правовом сообществе формируется понимание того, что ограничение власти государства правами человека не должно вести к умалению роли государства, которая остается весомой не только в области охраны прав и свобод человека, но и в сфере придания им законодательной (общеобязательной) формы. Хотя права человека на жизнь, достоинство, неприкосновенность личности и жилища принадлежат человеку от рождения, однако защищенность им придает форма закона. Поэтому права человека не следует противопоставлять государству, призванному взять на себя функцию их законодательного формулирования, обеспечения и защиты [124 - Лукашева Е.А. Права человека: понятие, сущность, структура // Общая теория прав человека... С. 13–16.].
   Антагонизм обеих доктрин был существенно ослаблен, по убеждению Е.А. Лукашевой, историей человечества XX столетия, а именно пережитыми им мировыми войнами, тоталитарными режимами и, как следствие, массовыми тягчайшими нарушениями прав человека. Негативный исторический опыт показывает, что право неотделимо от нравственности, от категорий свободы, справедливости и самоценности личности, т.е. от тех идей, которые выдвигала естественно-правовая доктрина. История XX в. свидетельствует также, что эти идеи должны быть закреплены в правовом законе, который, опираясь на них, получает дополнительную «энергию». Тем самым возрастает значимость естественно-правовой теории. Факторами, способствующими смягчению противостояния естественно-правовых и позитивистских подходов, является, по убеждению Лукашевой, также конституционная и судебная практика современных государств, которая свидетельствует, что государства, признающие естественно-правовую доктрину, отнюдь не отвергают оформления прав и свобод человека в позитивном законодательстве. Это в полной мере относится и к важнейшим международно-правовым документам по правам человека [125 - Лукашева Е.А. К вопросу о правопонимании: Выступление на «круглом столе» в Центре теории и истории права и государства ИГП РАН «Основные концепции права и государства в современной России» // Государство и право. 2003. № 5. С. 9.].
   Е.А. Лукашева считает, что естественно-правовая доктрина и позитивистский подход в современном мире не выступают как антиподы и антагонисты; напротив, они дополняют друг друга, выполняют разные функции. «Естественно-правовая доктрина, – утверждает Лукашева, – акцентирует истоки происхождения прав человека как его неотъемлемых, неотчуждаемых свойств. Она ставит права человека превыше государства, пафос ее направлен на ограничение правами человека тоталитарных притязаний государства. Вместе с тем, не находя закрепления в позитивном законодательстве, права человека выступают весьма неопределенно, размыто, и это затрудняет осуществление государством функции их обеспечения и защиты» [126 - Лукашева Е.А. Права человека: понятие, сущность, структура... С. 14.]. Со ссылкой на западногерманского ученого К. Штерна она резюмирует: «Государственно-правовое признание и гарантированность означают большой прорыв к идее прав человека. Заимствованные из постулатов и деклараций как права естественные, они становятся правами в юридическом смысле» [127 - Цит. по: Лукашева Е.А. Указ. соч. С. 16.].
   Тенденция к сближению прежде полярных позитивистских и юснатуралистских воззрений на права человека признается и такими известными теоретиками российского права, как В.К. Бабаев, О.Э. Лейст, М.Н. Марченко и О.В. Мартышин. Так, по мнению О.Э. Лейста, проанализировавшего особенности юридического позитивизма, социологического позитивизма и теории естественного права, каждый из этих типов правопонимания имеет свои основания и сторонников, выражает реальную сторону права и служит его осуществлению. Однако все они «столь же верны, сколь и оспоримы», тогда как сложнейшее общественное явление – право – находится где-то посередине между крайними точками зрения трех концепций [128 - Лейст О.Э. Сущность права. Проблемы теории и философии права. М.: Зерцало-М, 2002. С. 273–275.].
   В.К. Бабаев и О.В. Мартышин полагают, что разрешить противоречие между позитивистской и естественно-правовой теориями права способно возвращение к разработанной в дореволюционной, в том числе в российской юриспруденции, идее деления права на естественное и позитивное [129 - Общая теория права. Курс лекций / под общ. ред. В.К. Бабаева. Н. Новгород: ВШ МВД России, 1993. С. 113.]. Они утверждают, что между позитивисткой и естественно-правовой теориями много общих точек соприкосновения. «Нормативистское понимание права, – пишет О.В. Мартышин, – остается у нас наиболее распространенным. Предположим, что мы немножко снижаем планку и признаем, что это определение не права вообще, а всего лишь позитивного права. Канонам юридического позитивизма это нисколько не противоречит, потому что, согласно нормативистской концепции, иного права, кроме позитивного, вообще нет. Но с такой оговоркой нормативистское определение вполне устраивает приверженцев теории естественного права и философского понимания права. Оно становится очевидным, бесспорным» [130 - Мартышин О.В. Совместимы ли основные типы понимания права? // Государство и право. 2003. № 6. С. 18.].
   Обоснованием жизнеспособности естественно-правовой теории служит утверждение О.В. Мартышина, что наука права призвана дать не только анализ существующей системы норм, но и выработать критерии их оценки, различения хорошего и плохого в праве, а такое представление дает именно теория естественного права. Недостаток юридического позитивизма видится ученому в абсолютизации действующего права, в отказе от критического отношения к нему, в принципиальном допущении возможности его несовершенства [131 - Мартышин О.В. Указ. соч. С. 19.].
   Сближение позиций позитивистского и естественно-правового направлений правовой мысли наблюдается в западной юридической науке последних десятилетий. Ее представители все чаще склоняются к мнению, что юридический позитивизм становится «более утонченным» и движется к позициям, близким к теории естественного права, а теория естественного права, в свою очередь, развивается в направлении юридического позитивизма [132 - Там же. С. 14–15.]. Общим знаменателем для такого сближения опять же признается парный характер категорий «естественное» и «позитивное право», которые тесно связаны между собой и выполняют функции разного порядка: естественное право справедливо, но не реализуемо само по себе, а позитивное право реализуется, но не обязательно является справедливым.
   Продолжая и в известном смысле перефразируя высказывание известного французского социолога, философа и политолога Р. Арона, который в своей знаменитой работе «Эссе о свободах» (М., 2005 г.) приходит к выводу, что универсальной и единственной формулы свободы не существует, выскажем мысль, что сближение позиций позитивистской и естественно-правовой теорий способно существенно обогатить современную теорию прав человека, сделать ее более системной, полной и обстоятельной.
//-- * * * --//
   Подведем итоги проанализированным в данной главе представлениям современной юриспруденции о правах и свободах личности. Права человека – это универсальная правовая категория, изучение которой является важным направлением современных юридических исследований в различных областях юридического знания – в истории и теории права, в конституционном и административном, международном праве.
   В последние годы теоретиками права закладываются основы для создания комплексной теории прав и свобод человека. В этой связи уточняются понятия «права человека», «свободы человека», «права гражданина», «правовой статус личности». В современной теоретико-правовой литературе разделяются понятия «права человека» и «права гражданина». Права человека именуются субъективными правами, под которыми понимаются возможности конкретной личности в сфере удовлетворения интересов, потребностей, пользования благами. Под правами гражданина понимается охраняемая законом мера юридически возможного поведения, направленная на удовлетворение интересов человека, который находится в устойчивой правовой связи с определенным государством.
   Понятия «права человека» и «свободы человека» различаются юристами далеко не всегда. Основанием для их разделения является позиция государства, активная в одном случае (в случае реализации прав человека и нацеленная на создание условий для такой реализации) и пассивная в другом (государство обязано не вмешиваться в сферу свободы человека). Термин «свобода» подчеркивает широкие возможности индивидуального выбора, не очерчивая конкретного его результата.
   Многозначность понятия «права человека» подтверждает обилие разновидностей этих прав, а также их классификаций. Права и свободы разделяются по их социальному назначению (политические, социально-экономические, гражданские (личные) и культурные права), по субъекту их реализации (коллективные и индивидуальные); с точки зрения норм, их устанавливающих (материальные и процессуальные); в зависимости от роли государства в их осуществлении (негативные и позитивные) и др.
   Существенное значение в подразделении прав и свобод человека на группы занимает сравнительно-исторический подход, ранжирующий права, во-первых, по времени их возникновения и, во-вторых, по выполняемым ими функциям. Первое поколение прав (права политические и гражданские (личные)) было провозглашено буржуазными революциями XVII–XVIII вв.; второе поколение (социально-экономические права) возникло во второй половине XIX – начале XX в. Современные нам поколения прав – третье и четвертое – вызваны к жизни процессами научно-технической революции, экономической и политической модернизации, глобализации.
   Каждой эпохе развития представлений о правах человеках свойствен соответствующий методологический подход, дававший им свое объяснение. Первое поколение прав трактовалось в русле классической теории познания, строго отражавшей объективную реальность и требующей однозначности в дефиниции прав, признававшей истинной лишь какую-либо одну их интерпретацию. Неклассическая теория (широко применялась к описанию второго поколения прав) рассматривает права не только как возможности индивида, но и как общественные задачи, учитывает влияние научных предпочтений и мировоззрения исследователя при их изучении, принимает описание прав с разных мировоззренческих позиций. Постнеклассическая (современная) теория формируется на принципах синтеза представлений о правах человека, выработанных в рамках различных отраслей гуманитарного научного знания. В настоящее время все три концептуально-теоретические картины прав человека присутствуют в исследованиях в тех или иных вариациях.
   Свой вклад в освещение проблемы прав и свобод человека внесло сравнительное правоведение, отказавшееся от универсальности европоцентристской модели прав человека и постулирующее своеобразие концепций прав человека в различных цивилизациях: в исламском мире, в азиатских регионах (Китай, Япония), в традиционных обществах (Индия, Африка).
   Права человека неотделимы в современной юриспруденции от их гарантий. Гарантии прав и свобод личности представляют собой систему условий, средств и способов – экономических (свобода предпринимательской деятельности и т.п.), политических (многопартийность, плюрализм мнений и т.п.), социальных (общедоступность и бесплатность основного общего образования и др.), которые обеспечивают человеку возможности для реализации его прав. Все гарантии получают законодательное закрепление на различных уровнях – международном, внутригосударственном, региональном.
   Внутригосударственный правовой механизм защиты прав и свобод включает в себя конституционные и процессуальные гарантии. Конституционные гарантии закреплены прежде всего в Конституции РФ, в главе первой «Основы конституционного строя». Важнейшими организационно-правовыми гарантиями прав и свобод граждан является соответствующая деятельность государственных органов и в первую очередь Президента РФ как гаранта прав и свобод гражданина. Процессуальные гарантии закреплены в уголовно-процессуальном и гражданско-процессуальном законодательстве, в частности, в виде принципа состязательности судопроизводства и т.п.
   Важными видами правовых гарантий прав и свобод человека в современной юриспруденции признаются конституционный контроль и надзор, судебная защита, административно-правовая и международная защита прав человека. Под международными механизмами гарантий прав личности в современном правоведении понимаются меры мирового сообщества (культурные, политические, организационные и правовые), направленные на обеспечение и защиту прав человека и гражданина. Политико-правовая система международных гарантий прав человека включает в себя систему международных документов (конвенций по правам человека), а также институтов (Комиссия по правам человека в рамках ООН, Европейская комиссия по правам человека, Европейский Суд по правам человека и др.).
   Рассмотрев противостояние позиций различных типов правопонимания в вопросе содержания прав человека, мы пришли к выводу, что «красной нитью» в советской и постсоветской юриспруденции проходит противостояние естественно-правовой и позитивистской (легистской) теорий. Естественно-правовая теория исходит из тезиса, что права человека носят естественный характер, являются неотъемлемыми для человека и возникают до государства, а законодатели лишь фиксируют их, тогда как позитивистская теория базируется на производности прав человека от государства, на принудительном характере их обеспечения государством.
   Проанализировав ключевые позиции интерпретаций прав человека в позитивистском и естественно-правовом типах правопонимания (а также в либертарной концепции права), мы нашли значимые с точки зрения изучения указанной проблемы позиции в подходах каждой из указанных школ, выявили тенденцию к сближению трактовок прав человека в последние десятилетия. Значимость естественно-правового толкования прав человека составляет представление о правах как о самостоятельной ценности и основе национального законодательства, а также о предназначении закона быть справедливым и базирующемся на идее прав и свобод гражданина. Между тем нельзя забывать, что такой признак прав человека, как их нормативность (закрепленность, обеспеченность и защищенность государством) наиболее разработан позитивистской теорией права. Общеизвестно, что права человека, как и любые правовые притязания, нуждаются в силе закона, который их утверждает, развивает и конкретизирует. В этой связи плодотворным видится подразделение права на естественное, отождествляемое со справедливостью, и позитивное, отождествляемое с законом, утверждение значимости гибкого диалектического сочетания заключенных в институте прав и свобод личности ценностного и нормативного содержаний.

Глава 2
ЛИБЕРАЛЬНАЯ КОНЦЕПЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА В РОССИЙСКОМ ПРАВОВЕДЕНИИ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX – НАЧАЛА XX В.

2.1
Права личности и их гарантии в трактовке представителей школы «возрожденного естественного права»

   На рубеже XIX–XX вв. российскими учеными-юристами, создателями направления общественной и правовой мысли, именуемого «возрожденное естественное право», была создана развернутая концепция прав человека. Она внесла заметный вклад в развитие теоретической юриспруденции в России, в особенности в такие ее разделы, как теория и философия права, а также задала вектор модернизации российской государственности, стала идеологией «освободительного» движения, развернувшегося в России в начале XX в.
   Идея естественного права прошла долгий и сложный путь эволюции. Она пережила периоды расцвета и упадка, вытеснения другими теориями и нового воскрешения. Большой вклад в разработку теории естественного права внесли европейские мыслители Нового времени Г. Гроций, Т. Гоббс, Дж. Локк, Ж.Ж. Руссо, И. Кант и др. В их трудах были заложены основы либеральной концепции прав человека, обоснованы фундаментальные естественные права человека на жизнь, свободу, безопасность, собственность, равенство перед законом и др.
   Течение правовой мысли, известное под именем «возрождения естественного права», не было сугубо русским явлением. Оно было характерно в конце XIX – начале XX в. для юриспруденции ряда стран Европы, имело традиционно сильные позиции во Франции и Италии, а также в Германии – колыбели исторической школы права [133 - Медушевский А.Н. История русской социологии. М.: Высшая школа, 1993. С. 66.]. Однако в России данное направление было также весьма ярким и плодотворным.
   Теория «возрожденного естественного права» зародилась в России в 1880–1890-е годы. Заявления о необходимости возрождения естественного права были сделаны в работах философов права П.И. Новгородцева («Историческая школа юристов: ее происхождение и судьба») и Л.И. Петражицкого («Введение в науку политики права»), изданных в 1896 г. Идеология данного направления была сформулирована в работе Новгородцева «Нравственный идеализм в философии права», опубликованной в 1902 г. В ней доктор права и профессор юридического факультета Московского университета по кафедре энциклопедии права, признанный лидер «возрожденного естественного права» Новгородцев признал кризисное состояние современной ему юридической науки, в которой, по его словам, был «заглушен критический дух и глубокие философские стремления.., возобладали практические интересы, и работа ее сделалась мелкой, цеховой и замкнутой» [134 - Новгородцев П.И. Нравственный идеализм в философии права (К вопросу о возрождении естественного права) // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половина XX века). М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 598.]. Спасти положение могло, по его мнению, только «возрождение естественного права с его априорной методой, с идеальными стремлениями, с признанием самостоятельного значения за нравственным началом» [135 - Новгородцев П.И. Указ. соч. С. 600–601.].
   «Возрождение» теоретической юриспруденции П.И. Новгородцев связывал с изменением методологии данной дисциплины, основанной на догматической трактовке права, с отходом от традиционных представлений о предметном поле данной науки как науки о норме права, закрепленной в законе. Теория естественного права видела предмет правовой науки в соотношении права и правосознания. Методологическую основу доктрины «возрожденного естественного права» в России составляла философия неокантианства и неогегельянства, базирующаяся на представлении о диалектике должного и сущего, на потребности изучать общественные явления в двух аспектах: как они есть и какими они должны быть. Опираясь на данную философию, представители «возрожденного естественного права» стремились провести грань между должным и сущим, оценить сущее (а именно – правовую систему и политический режим самодержавной России) с позиций должного (морального идеала, воплощениями которого являлись идеи правовой государственности и закрепления прав и свобод личности в основном законе).
   Для теоретиков данного направления естественное право выступало одновременно как право идеально сконструированное, критерий оценки и образец для позитивного права, и как своеобразные нормы, действующие в реальной жизни. Естественное право обусловливало позитивное право и существующий общественный строй, тогда как установленное внешним авторитетом позитивное право лишь санкционировало тот фактический порядок, который являлся результатом действия естественного права. Таким образом, в данной концепции не позитивное право гарантировало действие естественного, а наоборот, последнее обусловливало силу первого, будучи его необходимой основой [136 - Палиенко Н.И. Учение о существе права и правовой связанности государства. Харьков: Тип. и лит. М. Зильберберг и с-вья, 1908. С. 177.].
   В основу своего учения о праве теоретики «возрожденного естественного права» положили идею личности. За естественным правом они закрепили статус науки, являвшейся выражением «самостоятельного абсолютного значения личности, которое должно принадлежать ей при всяких формах политического устройства» [137 - Новгородцев П.И. Указ. соч. С. 636.]. Сторонники новой правовой идеологии утверждали, что нравственные идеалы должны направлять развитие права. Назначение «возрожденного естественного права» виделось им в том, чтобы быть контрольной инстанцией над правом позитивным.
   Таким образом, возрождение естественного права было вызвано как кризисом догматической юриспруденции, так и, на что справедливо указывает А.Н. Медушевский, общественными запросами времени рубежа веков, состоянием общественного сознания предреволюционной эпохи, проникнутого стремлением к социальной справедливости и законодательным преобразованиям, призванным воплотить эту справедливость в жизнь [138 - Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 67–68.].
   В теории «возрожденного естественного права» с ее поисками нравственного идеала был заложен мощный реформаторский потенциал. Как указывал П.И. Новгородцев, идея естественного права нашла для себя место среди политических идей прогрессивных партий России прежде, чем о ней заговорили новейшие юристы [139 - Новгородцев П.И. Указ. соч. С. 595.]. «В наши дни не надо быть социалистом, – вторил Новгородцеву блестящий историк и историк права Средневековья П.Г. Виноградов, профессор Оксфордского университета, – чтобы чувствовать, что существующие системы положительного права, возникнув под влиянием феодальных представлений.., придется весьма значительно изменить ради приспособления их к потребностям растущей демократии. Всюду возникают планы реформ и попытки законодательных улучшений..; их появление и развитие несомненно свидетельствует о происходящей перемене в основных правовых понятиях» [140 - Виноградов П.Г. Очерки по теории права. М.: Изд-во Товарищества А.А. Левенсон, 1915. С. 152.].
   Оценивая существующую политическую жизнь, как и правовую сферу, с точки зрения своего правового идеала, теоретики «возрожденного естественного права» критически относились к политическому строю России, высказывали идеи модернизации российской государственности и правовой системы на основе либеральной модели общественного переустройства. «Эволюция XIX века, – как признавал другой представитель данного направления известный цивилист и профессор Московского университета И.А. Покровский, – ставила все более и более настойчивые требования, адресованные к законодательству, об активном вмешательстве в сферу социальной борьбы, об урегулировании назревших конфликтов путем издания соответствующих норм. Но для удовлетворения этих потребностей необходимо было не только изучение положения с точки зрения его истории и с точки зрения его догматики, но и оценка его с точки зрения правовой политики. Жизнь спрашивала не о том, что было, и не о том, что есть, а о том, как должно быть с точки зрения разумного и справедливого». Ученый констатировал, что позитивистская юриспруденция перед лицом этих вопросов «оказалась беспомощной и растерянной: у нее не было ни подготовки, ни методов к их трактованию» [141 - Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М.: Статут, 1998. С. 74–75.].
   К направлению «возрожденного естественного права» в России принадлежали известные юристы П.И. Новгородцев, В.М. Гессен, Б.А. Кистяковский, С.А. Котляревский, Л.И. Петражицкий, И.А. Покровский, историк П.Г. Виноградов и др. Эти ученые не только оживили естественно-правовую концепцию в дореволюционной России, но и придали ей значение методологической основы для формирования правовой системы, отвечавшей потребностям построения правового и конституционного государства.
   Профессионально занимаясь историей правовых учений, родоначальники «возрожденного естественного права» сознавали слабые стороны естественно-правовой теории, понимали, что во многом благодаря им последняя уступила в XIX в. свои позиции позитивистской и исторической концепциям права. Поэтому они занялись ее обновлением и выдвинули теорию естественного права с изменяющимся содержанием.
   Предложенная еще Б.Н. Чичериным в работе «Собственность и государство», вышедшей в 1881 г., теория естественного права с изменяющимся содержанием была призвана преодолеть дуализм старой школы естественного права, противопоставлявшей естественное право праву положительному. Б.Н. Чичерин не видел между ними антагонизма, напротив, он предсказывал постепенное сближение положительного права с правом естественным по мере исторического развития, формирования общественного строя, при котором политическая свобода лиц достигала своего завершения [142 - Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Ч. 1. М.: Тип. Мартынова, 1882. С. 87.].
   Следует отметить, что выдающийся российский государствовед и родоначальник государственной (юридической) школы Б.Н. Чичерин являлся идейным предшественником «возрожденного естественного права» в России. В основе созданной Чичериным теоретической конструкции правового порядка лежала идея человеческой личности и ее свободы. При этом личность ученый считал абсолютной ценностью, а ее свободу – фундаментом общества и целью его развития. Он был убежден, что свободное развитие общества будет невозможным без свободного развития каждой отдельной личности. В традициях школы естественного права Чичерин именовал человека началом самим по себе, «абсолютным источником своих действий», «свободным лицом, имеющим права», с которым непозволительно было обращаться «как с простым орудием» [143 - Чичерин Б.Н. Указ. соч. С. V.]. Наряду с правами личности, по мнению правоведа, было присвоено и достоинство, трактуемое им как уважение себе подобных [144 - Чичерин Б.Н. Философия права. СПб.: Наука, 1998. С. 58–59.]. Свобода и достоинство, присущие личности, являлись, согласно Чичерину, производными от ее религиозно-метафизической сущности, ее богоподобия [145 - Поляков А.В., Козлихин И.Ю. Русская политико-правовая мысль и идея правового государства // Власть и право: Из истории русской правовой мысли. Л.: Лениздат, 1990. С. 7.].
   Будучи приверженцем философии Г. Гегеля, Б.Н. Чичерин полагал, что идея прав личности развивается в соответствии с логикой абсолютного разума, который лежит в основе естественного права [146 - Зорькин В.Д. Из истории буржуазно-либеральной политической мысли России второй половины XIX – начала XX в. (Б.Н. Чичерин). М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 33.]. Этапы развития свободы личности выступали в его теории также этапами развития права. В первую очередь следовало обеспечить такие права и свободы, как равенство перед законом, право частной собственности, неприкосновенность личности и др. [147 - Куницын А.С. Теория естественного права в России: история и современность. Курск: Курск. гос. ун-т, 2006. С. 86–87.] Основное правило реализации свободы в обществе составлял, по Чичерину, принцип, что все, что не запрещено, то дозволено в силу естественно принадлежащей человеку свободы [148 - Чичерин Б.Н. Философия права... С. 96–97.].
   Б.Н. Чичерин выступал сторонником разделения личной и политической свободы. Неравнозначность указанных категорий виделась ему в том, что политическая свобода рождает отношения власти и подчинения, тогда как личная свобода рождает отношения независимости: «Истинная свобода есть свобода личная: она вытекает из природы человека как разумно-нравственного существа и дает ему право распоряжаться собой независимо от чужой воли… Политическая свобода может быть не заменой, а лишь гарантией и восполнением свободы личной» [149 - Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Ч. 2. М., 1883. С. 305.].
   Политическая свобода в трактовке Б.Н. Чичерина заключалась в праве человека участвовать в общих делах, прежде всего в осуществлении государственной власти. «Спутниками» политической свободы выступали имущественный и образовательный цензы. Личная свобода являлась достоянием всех граждан, в то время как политическая свобода составляла привилегию немногих людей. Обладатели политических прав должны были обеспечить личную свободу как себе самим, так и остальным гражданам. Необходимым условием политической свободы гражданина Чичерин считал способность лица обладать и, что не менее важно, распоряжаться ею. Способность эта, в свою очередь, предполагала наличие у лица определенного уровня образования, в том числе политического образования, знания государственных дел, высокого уровня умственного развития. Ввиду этого обладание политической свободой являлось, по мнению Чичерина, составной частью определенного этапа в развитии государства и общества. Политическая свобода представляла собой идеал государственного развития, отнюдь не являясь постоянной принадлежностью любого государства [150 - Чичерин Б.Н. Свобода в государстве // Власть и право... С. 24.].
   Важным составным элементом теории прав человека Б.Н. Чичерина явилась классификация прав, составленная ученым в работе «Собственность и государство». К категории личных прав ученый относил неприкосновенность дома, бумаг и писем; свободу и неприкосновенность собственности; свободу промыслов и занятий; свободу совести; свободу слова, заключающую в себе также свободу преподавания и свободу печати; свободу собраний и товариществ; право прошений. Последние три права, по мнению Чичерина, имели политическое значение и составляли переходную ступень к категории политических прав. Свободы печати, мысли и слова, товариществ и собраний, а также право прошений отличались от других личных прав тем, что их назначение состояло не в гарантировании гражданской свободы, а в обеспечении условий для пользования политическими правами. За неприкосновенностью личности и собственности правовед признавал особое значение. Он допускал ограничение этих прав «во имя государственных требований», однако выдвигал пожелание, чтобы такое ограничение «совершалось по закону, а не по произволу» [151 - Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Ч. 2. С. 304–306.].
   Анализируя историческое развитие России в XIX в., Б.Н. Чичерин утверждал, что оно шло в направлении утверждения начал свободы и права – ценностей правового государства [152 - Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половина XX века)... С. 503.]. В утверждении идеи политической свободы, по мнению Чичерина, состояла задача грядущего XX столетия. Формой правления, воплощавшей идею правового государства в условиях Российской империи, Чичерин считал конституционную монархию. Между тем Россию второй половины XIX в. ученый признавал неготовой к дарованию политической свободы. Реформы Александра II, по словам Чичерина, разрешили давно назревшие вопросы; в стране было отменено гражданское рабство, возник независимый суд, основанный на принципах публичности, гласности. Между тем пореформенная Россия находилась еще в начале государственных преобразованийч [153 - Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия... С. 509.]. Воспользоваться плодами политической свободы была готова одна лишь часть российского общества, а именно его правящее сословие (дворянство) как наиболее грамотное и просвещенное сословие, которому одному были присущи ценности гражданского общества: законность, польза отечества и собственность [154 - Чичерин Б.Н. О народном представительстве. М.: Тип. Грачева, 1866. С. 12.].
   Важной гарантией осуществления свободы личности в теории Б.Н. Чичерина выступал институт судебной власти. Ученый постулировал принципы независимости суда и несменяемости судей, призванных обеспечить высокое положение судебной власти в государстве. Он указывал, что только когда личность и собственность будут поставлены под защиту независимого суда, а гражданин получит право требовать этой защиты, в обществе будут созданы предпосылки для установления политической свободы. Условием наделения населения политическими правами правовед считал также независимость государственных служащих, способных в равной степени с судом отстаивать законные интересы всех граждан [155 - Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. Ч. 2. М.: Типолит. Товарищества И.Н. Кушнерев и Ко, 1894. С. 38–39.].
   Таким образом, Б.Н. Чичерин являлся сторонником приготовления общества к пользованию правами, без которого само по себе наделение населения правами могло скорее сбить общество с толку, нежели приготовить его к здравому обсуждению общественных дел.
   Новизна подхода Б.Н. Чичерина к правам и свободам личности проявлялась также в том, что ученый не исчерпывал права человека сферой частных интересов и дополнял их особой категорией совокупных общественных прав, естественно состоявших, по его словам, «в ведомстве государства». К ним Чичерин относил безопасность, попечение о духовном и материальном благосостоянии, а также права, вытекающие из международных отношений. Он считал, что государство, руководствуясь совокупными интересами народа, могло ограничивать права отдельного человека [156 - Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Ч. 2. С. 223.]. И если в частной сфере, т.е. в отношениях отдельных лиц между собой, свобода одних лиц ограничивалась свободой других, то в общественной сфере реализации свобод последние были ограничены правами государства, вытекающими из общественных потребностей. Государство в данной конструкции охраняло права, а также управляло совокупными интересами народа [157 - Там же. С. 29.].
   Водораздел между свободой и правом лица Б.Н. Чичерин проводил следующим образом. Свобода, по его мнению, становится правом только тогда, когда она «признается законом, а установление закона принадлежит государству» [158 - Чичерин Б.Н. Свобода в государстве // Власть и право... С. 21.]. Высказывая уважение к свободе и свободным учреждениям, ученый вместе с тем полагал, что свобода лица может существовать лишь в государстве и только в рамках закона.
   Внимание к государственному началу – важная идея доктрины прав человека Б.Н. Чичерина. Именно от государства, по мысли Чичерина, зависело определение содержания прав человека и гражданина, а также объема данных прав. Следует отметить, что государство Б.Н. Чичерин (вслед за И. Кантом и другими мыслителями) понимал прежде всего как государство правовое, основанное на идее верховенства права и закона, защищавшее свободу и неприкосновенность личности. Подлинное государство возникало на достаточно высокой стадии развития общества, отвечало либерально-демократическим требованиям, предполагало наличие отлаженных производственных и культурных связей. Именно такое государство должно было, по мнению правоведа, выступать гарантом законности и правопорядка, преодолевать противоборство различных политических сил, вести к достижению общественного согласия. Вместе с тем развитие мировоззрения Б.Н. Чичерина шло по пути постепенного признания приоритета частного права над публичным, утверждения, что именно частное право есть «истинная область свободы», тогда как публичное право «воздвигается над ним как высшая область», с тем, чтобы «охранять его от нарушения» [159 - Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Ч. 1. С. 90.].
   Суммируя сказанное нами о воззрениях Б.Н. Чичерина на права личности, заметим, что идеи этого мыслителя о свободе личности, ее естественных правах и их гарантиях, его представления о праве как о норме свободы, закрепленном в позитивном праве, звучат и сегодня невероятно злободневно. В свое время они подготовили почву для зарождения концепции прав и свобод личности «возрожденного естественного права».
   Возвращаясь к теории естественного права с изменчивым содержанием, отличавшей школу «возрожденного естественного права» от ее предшественника – естественно-правовой теории, заметим, что наряду с Б.Н. Чичериным в ее разработке участвовал П.Г. Виноградов. Ученый был убежден в том, что естественного права в смысле совокупности вечных норм не существует и каждая эпоха призвана иметь свое собственное «правильное право» наряду с положительным правом (законодательством). Виноградов признавал эволюцию содержания естественного права по мере исторического развития человечества, однако отмечал, что «цель его остается постоянной, и эта цель – справедливость» [160 - Виноградов П.Г. Очерки по теории права... С. 151–152.].
   Взяв за основу концепцию естественного права с изменчивым содержанием, другой видный представитель русской школы «возрожденного естественного права», петербургский приват-доцент, а затем профессор права, редактор еженедельника «Право» и депутат Государственной думы второго созыва В.М. Гессен проследил эволюцию форм, в которых воплощалась идея естественного права в различные исторические периоды в зависимости от господствующих в ту или иную эпоху философских воззрений [161 - Гессен В.М. Возрождение естественного права. СПб.: Тип. СПб. общ. Е. Евдокимов, 1902. С. 13–17.]. Сторонники новой правовой идеологии утверждали, что нравственные идеалы должны направлять развитие права. Назначение естественного права виделось им в том, чтобы быть контрольной инстанцией над правом позитивным.
   Существенное обновление концепции естественного права в России на рубеже XIX–XX вв. сделало ее менее уязвимой для критики со стороны ее соперников, главным образом, теоретиков юридического позитивизма. Естественно-правовой теории удалось доказать свое право на существование и даже несколько потеснить позитивистское учение, господствовавшее в России со второй четверти и вплоть до конца XIX в.
   Основу доктрины «возрожденного естественного права» составляли права человека. Воззрения сторонников данного учения на права человека напрямую связаны со взглядами на право. Представления о праве как о праве естественном, идеально сконструированном, образце для позитивного права служили идеологическим основанием для утверждения взгляда на права человека как на права естественные, неотчуждаемые, существующие помимо государственного их признания, данные человеку от природы, беспрепятственное осуществление которых публичная власть обязана гарантировать.
   Вклад школы «возрожденного естественного права» России в теорию прав человека состоял в первую очередь в обосновании принципа свободы личности и ее автономии по отношению к государству. Именно в охране личной свободы состояла, по мнению ее представителей, задача и сущность права. Производной от свободы личности являлась идея неотъемлемых прав человека – прав, которые существуют вне связи их носителя с тем или иным государством. При этом правоведы обосновывали приоритет прав человека (естественное право) над правом, установленным государством (позитивное право), признавали реализацию прав и свобод личности конечной целью развития как естественного, так и позитивного права. Они обосновали понятия правового закона (закона, воплощающего права личности и способствующего реализации справедливости и достоинства личности) и правового государства (государства, отдающего приоритет правам человека по отношению к публичной власти).
   Утверждая приоритет естественного права и прав человека, представители школы «возрожденного естественного права» разработали модель взаимоотношений между индивидом и публичной властью, существенно отличавшуюся от той, что была предложена позитивистами. Согласно этой модели, индивид был наделен автономией, правом на невмешательство государства в сферу его личной свободы, а также гарантиями государственной защиты в случае нарушения его прав. Обязанность невмешательства государственной власти в пределы свободы индивида корреспондировала с правом индивида на такое невмешательство, которое могло быть защищено в суде. Для индивида действовал принцип: «все, что не запрещено законом, дозволено», а для власти – принцип: «все, что не дозволено законом, запрещено» [162 - Гессен В.М. Административное право. СПб.: Тип. Б.М. Вольфа, 1903. С. 27; Он же. О правовом государстве. СПб.: Изд. Н. Глаголева,1906. С. 24–26; Он же. Подданство, его установление и прекращение. СПб.: Тип. «Правда», 1909. С. 17.].
   Идею самоограничения государства правами человека, его отречения от посягательств на права лиц высказал П.И. Новгородцев. Права человека существовали, по его словам, помимо государственного признания. Признание свободы человека со стороны государства имело по преимуществу отрицательный характер: оно означало не более чем официальное подтверждение факта, требующего своей санкции со всей силой безусловного жизненного явления. Самоограничение государства имело под собой не столько юридические, сколько нравственные основания, вызывалось требованиями естественного права [163 - Новгородцев П.И. Право и государство // Вопросы философии и психологии. 1904. Кн. IV (74). С. 527, 537–538.]. Такой подход представлял собой переворот в общественном сознании.
   Право индивида на свободу от публичной власти было обосновано в рамках так называемой теории негативной свободы, развитой теоретиками школы «возрожденного естественного права». Под негативной свободой подразумевалась свобода от какого-либо вмешательства. Представление о негативной свободе было обосновано русскими юристами под влиянием созданной немецким юристом Г. Еллинеком типологии субъективных публичных прав, или теории трех статусов лица, определявших его положение по отношению к государству и в государстве, служивших основой для его публично-правовых притязаний. Еллинек постулировал приоритет индивидуального права и публичных прав индивидуума, воздержание государства и частных лиц от действий, препятствовавших лицу в реализации его свободы. Состояние, когда человек был предоставлен самому себе, было, согласно его взглядам, как фактическим, так и правовым состоянием, признаваемым и защищаемым государством [164 - Еллинек Г. Общее учение о государстве. СПб.: Юридический центр-Пресс, 2004. С. 406.].
   Негативный статус прав немецкий ученый понимал как свободное от вмешательства государства самоопределение индивида, как свободу волеизъявления лица. К правам негативного статуса ученый причислял свободы, рожденные государственным принуждением и последующим его ослаблением, такие как свободы совести и печати (были порождены принуждением в делах веры и цензурой), неприкосновенность частного жилища, соблюдение почтовой тайны, права собраний и сходок. Позитивный статус прав Еллинек трактовал как закреплявший за его носителем притязания на положительные действия государства в его интересах, например, право на судебную защиту. Активный статус в классификации Еллинека был тесно связан с позитивным статусом, он побуждал своего носителя к активной гражданской позиции, к реализации публичных прав, уже юридически закрепленных. Другими словами, если позитивный статус очерчивал индивиду зону потенциального действия государства в его интересах, то активный статус представлял собой сферу осуществления им своей правоспособности. К активному статусу прав, например, относилось право лица на участие путем выборов в работе органов государства [165 - Еллинек Г. Указ. соч. С. 406–408; Левенталь Э.Б. Вклад Георга Еллинека в развитие института основных прав и свобод // Право и политика. 2007. № 2. С. 74–84.].
   Согласно представлению российских ученых, принадлежавших школе «возрожденного естественного права», негативная позиция государства (самоограничение, невмешательство) проявлялась преимущественно в сфере, определенной подданным законом и признаваемой законом не подлежащей воздействию государственной власти. Подданные имели право требовать от государства невмешательства в эту сферу. В узком смысле эту сферу составляла отдельная разновидность прав и свобод, именуемых правоведами «правами негативного статуса» («Status negativus»). Под «правами негативного статуса» понимались гражданские (личные) права, названные юристами «правами свободы». В условиях авторитарных режимов такие права являлись объектом наиболее активного воздействия со стороны государства. Затем они были взяты под защиту конституциями государств, вошли в текст деклараций прав и были объявлены неотъемлемыми правами человека и гражданина. К их числу принадлежали право религиозной свободы (свобода вероисповеданий), свободы слова, союзов и собраний, передвижения, занятий и др. «Каждая такая “свобода”, – писал В.М. Гессен, – является частичным проявлением, особо гарантированным конституцией, одного и единого права, – права общегражданской свободы» [166 - Гессен В.М. О правовом государстве... С. 25.].
   Наряду с трактовкой свободы, сопряженной с ограничительной позицией государства, в рамках естественно-правовой концепции было выработано также понимание свободы, связанное с активной позицией государственной власти. И здесь мы видим влияние уже охарактеризованных нами идей Еллинека. Существо этого взгляда было изложено П.И. Новгородцевым: «Старые идеи Смита и Бентама о всеисцеляющем действии частного интереса, о невмешательстве государства... оставлены. От государства требуется не только устранение юридических препятствий к развитию свободы, но и доставление материальной возможности для наилучшего проявления свободы». Попечительная функция государства касалась прежде всего осуществления права на достойное человеческое существование. Вот как характеризовал это право П.И. Новгородцев: «В настоящее время английский либерализм видит путь к осуществлению свободы в том, чтобы оказывать содействие нуждающимся, чтобы улучшить условия социальной и промышленной жизни для тех, кто сам не сможет обеспечить для себя лучшие условия. Речь идет… о том, чтобы обеспечить для каждого возможность человеческого существования и освободить от гнета таких условий жизни, которые убивают человека физически и нравственно. И так как подобная забота относится, прежде всего, к тем, кто не может стать на твердую почву в жизненной борьбе, кто нуждается в помощи и поддержке, то обеспечение права на достойное человеческое существование ближайшим образом имеет в виду лиц, страдающих от экономической зависимости, от недостатка средств, от неблагоприятно сложившихся обстоятельств» [167 - Новгородцев П.И. Введение в философию права. Кризис современного правосознания. СПб.: Изд-во «Лань», 2000. С. 272.].
   Сформулированное П.И. Новгородцевым право на достойное человеческое существование принадлежит, согласно современной классификации прав человека, к праву второго поколения, которое составляют социально-экономические права. Право на достойное человеческое существование Новгородцев предлагал включить в декларацию прав, трактуя его предельно широко. Юридическими следствиями признания этого права выступали, по мнению мыслителя, признание за каждым трудящимся права на обеспечение на случай болезни, неспособности к труду и старости, права на труд и на приложение результатов своего труда, права на определенный уровень жизни, права на широкое допущение профессиональных союзов как объединений лиц, консолидированных общностью своих интересов и взаимной поддержкой укрепляющих друг в друге чувство солидарности и сознание свободы, а также права лиц беспомощных и неспособных к труду на обязательное государственное и общественное призрение [168 - Новгородцев П. Право на достойное человеческое существование // Общественные науки и современность. 1993. № 5. С. 129–131.].
   В качестве механизма обеспечения права на достойное человеческое существование Новгородцев рассматривал фабричное законодательство, перед которым ставилась задача не ограничиваться охраной свободы, а осуществлять «общее регулирование материальных условий ее осуществления». Фабричное законодательство должно было защищать интересы трудящихся посредством объективного права (путем законодательного регулирования санитарных условий труда и др.), а также обеспечивать каждому трудящемуся его субъективные права (право на обеспечение на случай болезни, неспособности к труду и старости и др.) [169 - Там же. С. 129.].
   Понятие положительных услуг со стороны государства присутствовало также в работах Б.А. Кистяковского, приват-доцента Демидовского юридического лицея по кафедре энциклопедии и истории философии права. Расширение сферы приложения прав на положительные услуги со стороны государства, а также дополнение их новыми правами виделось Кистяковскому основной задачей государства будущего. Под государством будущего он понимал социалистическое государство, задача которого представлялась ему в том, чтобы развить юридические принципы, выработанные и установленные современным юристу правовым государством. В современном государстве из всей разновидности прав активного статуса, по словам Кистяковского, признавалось только право на юридическую защиту со стороны государства, т.е. право лица обращаться в суд за защитой и восстановлением своего нарушенного права. Ученый предрекал, что в будущем к этому праву должны будут присоединиться право на труд (право пользоваться землей и другими орудиями производства наравне с другими для приложения своего труда и достижения хозяйственных целей, право каждого на развитие своих способностей и приложение своего труда в сфере, наиболее соответствующей талантам каждого), а также право на участие в материальных и духовных благах, создаваемых современной культурой. Все эти права Кистяковский объединял в одно общее субъективное публичное право – право на достойное человеческое существование, которое, по его мнению, должно было быть гарантировано каждому человеку и обеспечено государством. Государство, осуществлявшее солидарные интересы людей, общее благо, именовалось правоведом социально ориентированным государством. Задачей такого государства Кистяковский считал расширение сферы субъективных публичных прав, что, по его мнению, должно было существенно изменить положение личности в государстве, сделать ее полноправной [170 - Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук и общей теории права. М.: М. и С. Сабашниковы, 1916. С. 580–581, 590.].
   Кистяковскому принадлежало также наблюдение, что формировавшаяся в условиях социально ориентированного государства XIX в. русская интеллигенция и ее политические мыслители уделяли недостаточное внимание теоретическим вопросам гражданской свободы и нормативного значения права, казавшимся им вопросами отвлеченными. Их больше интересовали социальные функции личной свободы и права [171 - Walicki A. Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford: Clarendon Press, 1987. P. 16.].
   Существенное место в учении теоретиков «возрожденного естественного права» о правах и свободах личности, как мы видим, занимало понятие субъективных публичных прав. В современной юриспруденции под субъективными правами понимаются конкретные возможности, правомочия лица. Субъективным правом именуется мера юридически возможного поведения лица, позволяющая субъекту удовлетворять свои интересы и требовать определенного поведения от обязанных лиц [172 - Автономов А.С. Права человека, правозащитная и правоохранительная деятельность. М.: Новое литерат. обозрение, 2009. С. 42; Комаров С.А., Малько А.В. Теория государства и права. М.: Норма, 2004. С. 183.].
   Представители школы «возрожденного естественного права» широко использовали понятие «субъективные публичные права». В трактовке С.А. Котляревского, специалиста в области государственного права Московского университета, депутата Государственной думы первого созыва, понятие субъективное публичное право обозначало наличие у отдельного индивида некоторой сферы жизни и действия, обеспеченной от посягательств со стороны власти [173 - Котляревский С.А. Конституционное государство. Опыт политико-морфологического обзора. СПб.: Тип. Альтшулера, 1907. С. 80.]. Одно из наиболее емких определений субъективных публичных прав дал в 1905 г. А.К. Дживелегов, – российский историк, ученик П.Г. Виноградова. Он трактовал их как «определенную совокупность прав, неприкосновенных для государственной власти», закреплением которых «государственная власть признает в своих отношениях к подданным известный предел, перейти который оно не в праве» [174 - Дживелегов А.К. Конституция и гражданская свобода // Конституционное государство: Сб. ст. СПб.: Тип. Товарищества «Общественная польза», 1905. С. 57–58.].
   В.М. Гессен понимал под субъективным публичным правом право, которому соответствует обязанность государственной власти по отношению к гражданам. Ученый связывал данную правовую категорию с понятием конституционного государства, в котором индивид является гражданином, а значит – правовым субъектом, т.е. субъектом публичных прав и обязанностей; в полицейском государстве он был лишь подданным – объектом власти [175 - Гессен В.М. О правовом государстве... С. 22–24.]. Б.А. Кистяковский указывал на неприкосновенный характер субъективных публичных прав в правовом государстве, зачастую закрепленных в конституциях кодификацией и торжественным провозглашением, на отсутствие у государства, считающего себя правовым, права стеснять или нарушать эти права [176 - Кистяковский Б.А. Права человека и гражданина // Вопросы жизни. 1905. № 1. С. 117.].
   Теоретиками «возрожденного естественного права» был определен универсальный набор основных прав и свобод личности, призванных обеспечить нормальную жизнедеятельность индивида, разработана классификация прав и свобод. Классический образец такой классификации был составлен В.М. Гессеном, который избрал в качестве критерия так называемый статус прав, предложенный Еллинеком. Под статусом прав понималась их роль в обществе, преобладающие функции государства по их обеспечению. В свою очередь выделялись негативный, позитивный и активный статусы прав.
   В.М. Гессен к правам негативного статуса относил права свободы. Закрепляя их, государственная власть признавала за гражданином определенную сферу свободы, в пределы которой она не была правомочна вмешиваться. В эту категорию входили свободы вероисповедания, слова, печати, союзов и собраний, передвижения, промыслов и занятий и т.д. Эти права провозглашались неотъемлемыми правами человека и гражданина и получали закрепление в конституциях государств [177 - Гессен В.М. Административное право... С. 27; Он же. О правовом государстве... С. 24–26; Он же. Подданство, его установление и прекращение... С. 17.].
   Правами позитивного статуса (правами на услуги государственной власти) в трактовке В.М. Гессена являлись права на судебную защиту, на общественное призрение, на первоначальное обучение и др. Под правами активного статуса ученым понимались политические права (права на участие в управлении государством). Наиболее важным политическим правом, по мнению Гессена, являлось активное и пассивное избирательное право (право избирать и быть избранным). К политическим правам Гессен относил также наследственное право быть членом верхней палаты парламента, право избранного быть членом палаты депутатов, право быть присяжным заседателем и т.д. [178 - Гессен В.М. О правовом государстве... С. 24–26; Он же. Основы конституционного права. Пг.: Издание Юридического книжного склада «Право», 1918. С. 56–59.]
   Б.А. Кистяковский, также взявший на вооружение типологию субъективных прав немецкого юриста Г. Еллинека, разделял права на три группы: 1) свободы личности от государства (неприкосновенность личности, жилища, корреспонденции, свобода передвижения, свобода занятий, свобода совести, слова, печати, собраний, постоянных организаций и союзов); 2) права личности на положительные услуги со стороны государства (право на труд, на получение образования, на правовую охрану со стороны государства, на судебную защиту, право обращения к административной власти для восстановления своего права); 3) права личности на участие в управлении и руководстве государством (активное и пассивное избирательное право, право на занятие государственных должностей, право петиций) [179 - Кистяковский Б.А. Права человека и гражданина… С. 125–126.].
   В отличие от В.М. Гессена, считавшего права и свободы всех категорий в равной степени важными, Б.А. Кистяковский ранжировал их по степени значимости. Ученый утверждал, что наиболее существенным правом человека является право на неприкосновенность личности и дополняющее его право на неприкосновенность жилища и переписки, без которых все остальные гражданские права «оказались бы иллюзией». В правовом государстве неприкосновенность личности получала защиту со стороны органов государственной власти, поставленных в строгие рамки закона. Анализируя процесс приращения прав человека в политико-правовой мысли и в законодательстве стран Европы (Англии, Франции, Германии) и Соединенных Штатов Америки, Кистяковский обнаружил важную тенденцию в развитии субъективных прав – их превращение из национальных прав в универсальные права человека и гражданина [180 - Кистяковский Б.А. Философия и социология права. СПб.: РХГИ, 1999. С. 545.].
   Дореволюционные правоведы использовали также понятие «основные права человека и гражданина», к которым относились права, вписанные в основные законы конституционных государств, имеющие учредительный характер [181 - Котляревский С.А. Конституционное государство. Юридические предпосылки русских Основных Законов. М.: Изд-во «Зерцало», 2004. С. 84; Дживелегов А.К. Права и обязанности граждан в правовом государстве. М.: Тип. А.П. Поплавского, 1906. С. 5–6.]. В современных классификациях прав и свобод личности данные права именуются конституционными. Основные права в свою очередь подразделялись дореволюционной юриспруденцией на права общественной свободы (свобода союзов (ассоциаций), свобода совести, мысли, слова, печати и собраний) и на права личной свободы (личная и жилищная неприкосновенность, тайна переписки, свобода профессий и передвижения). В основу деления прав на общественные и личные, предложенного, в частности, А.К. Дживелеговым, было положено утверждение, что общественная свобода обеспечивает человека полномочиями в его взаимодействии с другими людьми, тогда как личная определяет его индивидуальные действия [182 - Дживелегов А.К. Права и обязанности граждан в правовом государстве... С. 5–6.].
   Под основными правами в правоведении конца XIX – начала XX в. понимались права гражданские (личные) и политические. Само же представление о гражданских и политических правах было в дореволюционной юриспруденции иным, чем в правовой науке XXI в. Подразделяя субъективные публичные права на гражданские (свободы слова, собраний, союзов, совести и др.) и политические (избирательное право, право быть присяжным заседателем и др.), правоведы признавали границу между ними тонкой. При этом отмечалась двойственная юридическая природа гражданских прав: поскольку они осуществлялись в частных интересах, превращая отдельного индивида из объекта воздействия государства в гражданина – субъекта прав и обязанностей, их считали гражданскими правами. Однако ввиду того, что гражданскими правами нередко пользовались с политическими целями, их можно было признать политическими правами наравне с избирательным правом или правом быть присяжным заседателем. Юристы указывали, что пользование гражданскими правами составляет настоящее политическое действие и представляет собой косвенный эквивалент участия в государственной власти [183 - Гессен В.М. О правовом государстве... С. 24–26; Дживелегов А.К. Конституция и гражданская свобода... С. 59–61; Матвеев В.Г. Право публичных собраний: Очерк развития и современной постановки публичных собраний во Франции, Германии, Англии. СПб.: Тип. Товарищества «Общественная польза», 1909. С. 1–3. См. также: Туманова А.С. Государственно-правовая мысль и ее влияние на законодательство о правах и свободах граждан в годы первой русской революции // Историко-правовой вестник. Вып. 1: Сб. науч. ст. / под ред. А.С. Тумановой. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2005. С. 55.].
   Обеспечение прав и свобод личности правоведы считали основополагающей функцией правового государства, ввиду чего они разработали учение о правовом государстве и сформулировали систему гарантий прав человека применительно к данной форме государства. Позитивное право абсолютистского государства субъективных прав, по их мнению, не предусматривало.
   Способность того или иного государства к осуществлению прав и свобод личности являлась для юристов свидетельством правовой сущности этого государства. Так, государство, в котором публичная власть могла по собственному усмотрению отменять основные права и свободы, не считалось ими правовым. «Свободы эти настолько неотъемлемое право каждого человека, что тот государственный строй, в котором они нарушаются, – писал Б.А. Кистяковский, – не может быть признан нормальным, независимо от того, в чьих руках находится власть. Там, где этих свобод нет, или где они… могут быть хотя бы временно упразднены.., там государственная власть имеет характер насильственный, а не правовой» [184 - Кистяковский Б.А. Сущность государственной власти. Ярославль: Тип. губ. правл., 1913. С. 474, 479; Он же. Философия и социология права... С. 328.].
   Правоведы указывали на отсутствие субъективных публичных прав в полицейском государстве. По мнению Б.А. Кистяковского, природу абсолютной монархии можно было охарактеризовать высказыванием, которое М.А. Бакунин использовал для раскрытия содержания понятия «государство» – «это сумма отрицаний свобод всех его членов». Только имея дело с управомоченными лицами, которые могут предъявлять правовые притязания к самому государству, государственная власть, по мнению Кистяковского, была вынуждена соблюдать законы [185 - Кистяковский Б.А. Философия и социология права... С. 329–330.]. Таким образом, абсолютистское государство не было знакомо и с идеей законности.
   «Сама идея субъективного публичного права, – писал В.М. Гессен, – права, которому соответствует обязанность государственной власти, – остается совершенно неизвестной и чуждой старому режиму» [186 - Гессен В.М. Основы конституционного права... С. 10.]. В абсолютистском государстве бесправный подданный, по словам ученого, мог лишь просить милости, а не требовать права. Допуская возможность формирования в условиях абсолютизма отдельных видов субъективных публичных прав (право на судебную защиту, отдельные права в области административного законодательства), Гессен вместе с тем признавал их ограниченность, неопределенность, отсутствие у них твердых гарантий. В силу надзаконного характера правительственной власти в полицейском государстве данные права, не будучи правопритязаниями, являлись скорее рефлексом объективного права, чем субъективными правами в собственном смысле слова. «Только в правовом государстве права находят свое основание в законе, равно обязательном и для подвластных, и для власти» [187 - Гессен В.М. О правовом государстве... С. 26–27.], – считал ученый.
   В.М. Гессен полагал, что именно в силу несвязанности публичной власти в абсолютистских государствах позитивным правом предпринятая в XVIII в. попытка сформулировать понятие «общеподданнических» публичных прав, к числу которых относились права на личную неприкосновенность, на неприкосновенность собственности, на свободу передвижения и др., завершилась неудачей. Ученый утверждал, что доктрина, признающая существование таких прав в абсолютной монархии, изображала справедливое, соответствующее требованиям разума, но не действующее положительное право абсолютного государства, поскольку в последнем не было предусмотрено субъективных публичных прав. При наличии у монарха неограниченной власти, позволяющей ему по своему усмотрению лишать свободы или отправлять в ссылку неугодных ему лиц, распоряжаться имуществом своих подданных, ни о праве подданного на личную неприкосновенность, ни о его праве собственности не могло быть и речи [188 - Гессен В.М. Основы конституционного права... С. 12.].
   Завершенный характер учению о правах личности школы «возрожденного естественного права» придала разработанная его представителями система гарантий прав и свобод. Правоведы признавали, что права и свободы останутся необеспеченным принципом, если они не будут должным образом защищены и гарантированы.
   В вопросе формулирования гарантий субъективных публичных прав мы вновь видим влияние на российских ученых создателя теории правового государства Г. Еллинека, который выделял три вида их гарантий: социальные (сюда он причислял религию, мораль, общественные нравы), политические (разделение властей, местное самоуправление и др.), правовые (ответственность министров, импичмент, административная юстиция и др.). Правовые гарантии реализовывались, по мнению Еллинека, посредством прежде всего контрольной функции государства, осуществлявшего административный, финансовый и парламентский виды контроля [189 - Еллинек Г. Общее учение о государстве... С. 745–750.].
   Обосновывая систему гарантий прав человека, русские юристы подразделяли их на политические (разделение, либо обособление властей, подзаконный характер судебной и административной ветвей власти), социальные (состояние нравов, морали, правосознания общества), материальные (экономическая независимость личности) и правовые (административная юстиция, конституционный надзор, ответственность министров и иных должностных лиц перед законодательной и судебной властями) [190 - Гессен В.М. Теория правового государства // Политический строй современных государств. СПб.: Тип. «Слово», 1905. С. 140–143; Котляревский С.А. Власть и право. Проблема правового государства. М.: Тип. «Мысль», Н.П. Меснянкин и Ко, 1915. С. 287–288.].
   В государствоведческой концепции В.М. Гессена обособление властей (термин, производный от разделения властей, означавший приоритет законодательной власти среди прочих ветвей власти) и их подзаконный характер выступали ключевыми признаками конституционного государства, а также гарантиями обеспечения субъективных прав личности. Гессен указывал, что в конституционном государстве только законодательная власть, выражавшая волю народа, не была связана в осуществлении своих прерогатив действующим правом. Правительственная и судебная власти, напротив, были ограничены существующим законодательством. Правительство, управлявшее страной и обеспечивавшее исполнение законов, и суд, разрешавший споры, были обязаны, по мнению Гессена, подчиняться действовавшим в государстве законам так же, как и любой гражданин. Подзаконность правительственной и судебной властей являлась фактором самоограничения государства, поскольку государство, издавая закон, связывало им не только подчиненных индивидов, но и себя. Действующие в конституционном государстве законы, с одной стороны, возлагали определенные обязанности на граждан, предоставляя соответствующие права правительству, а с другой – возлагали обязанности на правительство, предоставляя права гражданам. Таким образом, и государство в лице правительственной власти, и любой подвластный ему гражданин одинаково выступали правовыми субъектами – носителями субъективных обязанностей и прав. Отношения, складывавшиеся между правительственной властью и гражданами в конституционном государстве, являлись правоотношениями [191 - Гессен В.М. О правовом государстве... С. 12.].
   Основное отличие двух типов государств, абсолютистского и конституционного, В.М. Гессен формулировал следующим образом: в абсолютном государстве индивид – объект власти, в конституционном государстве он – объект прав. В первом случае он – подданный, во втором – гражданин [192 - Гессен В.М. Основы конституционного права... С. 56.]. Статус гражданства правовед трактовал как юридический факт, влекущий за собой возникновение совокупности публично-правовых отношений между индивидом и государством. Творческий вклад В.М. Гессена в учение о гражданстве состоял именно в том, что в основу данного учения правовед положил публичные права, а не обязанности, считавшиеся ранее основой данного института.
   Между тем статус гражданина в государстве, по мнению В.М. Гессена, определялся не только внутригосударственным, но и международным правом [193 - Lohr E. The Ideal Citizen and Real Subject in Late Imperial Russia // Kritika. 2006. Vol. 7. No. 2. P. 184.]. Если на уровне внутригосударственных отношений существовала определенная ясность относительно используемой терминологии для обозначения статуса жителя государства (индивид является подданным в абсолютном государстве и гражданином – в конституционном государстве), то на уровне международных отношений такой ясности не было. В международном праве термин «подданство» употреблялся в ином значении, как «личная, независимая от места пребывания, принадлежность индивида к государству». Понятию «подданный» в международном праве было противопоставлено понятие «иностранец», для которого была характерна не личная, а территориальная, т.е. обусловленная местом пребывания связь с государством. Рассматриваемое в данном аспекте подданство не зависело от исторической эпохи и от формы государства. В.М. Гессен считал, что именно в этом значении, характерном для международного права, и следует использовать термин «подданство», ни в коем случае не путая его с термином «гражданин» [194 - Гессен В.М. Подданство, его установление и прекращение... С. 108–109, 125; Ивановский И. Новая теория подданства. СПб., 1910. С. 1–2, 6–7.].
   Вклад В.М. Гессена в исследование отношений гражданства отмечает современный американский ученый Э. Лор. Длительное время, по словам Лора, в литературе основное внимание уделялось обязательственной стороне отношений гражданства, тогда как права гражданина практически игнорировались. Вклад Гессена в изучение данного института состоял, по мнению Лора, в переосмыслении концепции гражданства на основе учения о правах гражданина, которые ранее отодвигались на второй план обязанностями гражданина [195 - Lohr E. Op. cit. P. 182, 193.].
   Аналогичную позицию по вопросу статуса лица в правовом государстве занимал Б.А. Кистяковский. «В правовом государстве, – писал он, – власть должна быть организована так, чтобы она не подавляла личность; в нем как отдельная личность, так и совокупность личностей – народ должны быть не только объектом власти, но и субъектом ее» [196 - Кистяковский Б.А. Философия и социология права... С. 330.]. Именно в правовом государстве, где осуществлялись субъективные права, права подданных трансформировались, по мнению Кистяковского, в права граждан.
   В системе правовых гарантий субъективных прав личности представители школы «возрожденного естественного права» ставили на первое место институт административной юстиции. Под административной юстицией ими понимался контроль со стороны суда за законностью актов, исходящих от административных органов, судебный контроль над соответствием обыкновенных законов основным (конституционный надзор), а также право жалобы в судебные органы на действия администрации [197 - Корнев В.Н. Проблемы теории государства в либеральной правовой мысли России конца XIX – начала XX века. М.: Изд-во «Юрлитинформ», 2005. С. 250.].
   Идея административной юстиции являлась в теоретических построениях теоретиков школы «возрожденного естественного права» производной от принципа разделения (обособления) властей, осуществляемого в конституционном государстве. Так, В.М. Гессен, понимавший под административной юстицией «своеобразную и обособленную организацию судебной власти, призванной к защите субъективных публичных прав путем отмены незаконных распоряжений административной власти» [198 - Гессен В.М. Теория правового государства... С. 140.], связывал возникновение данного института с оформлением конституционного государства. Он небезосновательно полагал, что в абсолютных монархиях, где вся полнота власти была сосредоточена в руках монарха и подвластный был полностью бесправен по отношению к правительственной власти, жалоба в суд на решения и действия правительственной власти не допускалась и существование административной юстиции было невозможно. Единственной формой защиты от незаконных распоряжений и решений правительства для подданных оставалась «жалоба по начальству» – не самый эффективный способ защиты прав личности, по мнению Гессена, поскольку представители власти «выступали судьями в своем собственном деле» [199 - Гессен В.М. О правовом государстве... С. 45.].
   В охвативших юридические круги начала XX в. спорах о существе административной юстиции, о том, нужен ли специальный административный суд и не следует ли передать надзор за законностью актов и решений администрации ведению судов общей юрисдикции, В.М. Гессен занимал однозначную позицию. Он считал, что административная юстиция как особая форма суда нуждалась в создании самостоятельного судебного органа. Рассмотрение конфликтов, возникающих между индивидом и властью на почве административного права, требовало от судьи, по мнению ученого, особых (административных, а не частноправовых) знаний и потому не могло быть поручено обычному гражданскому суду. Кроме того, методы, являвшиеся эффективными в гражданском процессе, не всегда «работали» в административном процессе. В подтверждение своих слов В.М. Гессен ссылался на французский опыт, где существовали два различных судебных органа для разрешения частноправовых и административно-правовых споров [200 - Там же. С. 46.].
   Характеризуя статус административных судов, В.М. Гессен утверждал, что важными принципами их организации должны стать: независимость административного судьи от администрации (как это было в случае с гражданскими судьями), несменяемость судей, коллегиальность судебной организации, состязательность, гласность судопроизводства. Понимаемую таким образом административную юстицию В.М. Гессен считал «архимедовым рычагом правового государства» [201 - Гессен В.М. Теория правового государства... С. 141.].
   Эффективным средством защиты субъективных прав граждан считал административную юстицию и Б.А. Кистяковский. Конечную цель данного института юрист видел в том, чтобы сформировать в условиях конституционного правового государства новое понятие о целесообразности управленческой деятельности. В отличие от полицейского государства в практике правового государства целесообразность администрации должна была, по мнению Кистяковского, определяться не интересами правительства, а интересами всего государства (общества), выраженными в правовых законах, принятых демократическим путем. При посредстве административной юстиции должна была производиться также проверка соответствия обжалованного административного акта нормам существующего объективного права. Тем самым на административную юстицию, наряду с ее основным предназначением как института защиты и восстановления субъективных прав, возлагалась задача утверждения и поддержания авторитета норм объективного права [202 - См.: Корнев В.Н. Указ. соч. С. 258–259.].
   Надо признать, что в юридической литературе того времени, как и в современных работах специалистов в области административного права, концепция административной юстиции как особой формы судебной власти не была общепризнанной. Немецкий юрист Р. Гнейст полагал, что административная юстиция является продолжением административной власти и предназначена для ее самоконтроля. Понятие административной юстиции отвергалось английскими юристами. А. Дайси, например. считал, что выделение соответствующего круга проблем в особую юрисдикцию выводило их из сферы обычной судебной системы и давало преимущество администрации. Между тем именно на концепцию административной юстиции российских теоретиков «возрожденного естественного права», наиболее обстоятельно разработанную В.М. Гессеном, опирались проекты реформы административной юстиции Временного правительства [203 - См.: Медушевский А.Н. Владимир Матвеевич Гессен // Гессен В.М. Основы конституционного права. М.: РОССПЭН, 2010. С. 32–33.].
   Одним из активно обсуждаемых в среде правоведов начала прошлого века вопросов была целесообразность введения в стране института конституционного надзора и осуществления в его рамках судебного контроля над соответствием принимаемых законов основным законам. В этой дискуссии активно участвовал С.А. Котляревский. Ссылаясь на деятельность Верховного Суда США, осуществлявшего проверку конституционности законов, Котляревский признал огромное его влияние на конституционное развитие Соединенных Штатов. По мнению российского юриста, возможность подобного рода сверки законов с Основным законом представляла действительную гарантию против нарушений конституции законодательной властью [204 - Котляревский С.А. Власть и право... С. 287–288.].
   К правовым гарантиям субъективных прав личности правоведы относили также институт ответственности министров. Установление ответственности должностных лиц государства перед народным представительством, верховной законодательной властью и судом считалось ими прерогативой опять же конституционного государства. Абсолютистскому государству, как справедливо полагал В.М. Гессен, институт ответственности министров был неизвестен, поскольку всякое должностное лицо являлось в условиях абсолютизма исполнителем воли абсолютного монарха, носившей надзаконный характер. При абсолютизме министры могли быть привлечены к ответственности исключительно по усмотрению верховной власти, причем основанием для подобной ответственности могло стать скорее неисполнение служебного долга и неповиновение воле монарха, чем нарушение закона. При этом сама ответственность министров носила скорее дисциплинарный, чем уголовный характер [205 - Гессен В.М. Теория правового государства... С. 142; Он же. Основы конституционного права... С. 63–64; Он же. О правовом государстве... С. 46–47.].
   Необходимой гарантией подзаконности правительственной власти в конституционных государствах В.М. Гессен считал ответственность министров перед парламентом, т.е. ответственность исполнительной власти перед властью законодательной. При этом он был убежден в том, что как самостоятельное конституционное учреждение, обеспечивавшее закономерность и целесообразность правительственных актов, министерство должно было нести ответственность также перед верховной законодательной властью, коей в условиях конституционной монархии являлся «король в парламенте». Поэтому конституционное министерство должно было быть ответственно и перед монархом, и перед парламентом [206 - Гессен В.М. Теория правового государства... С. 143; Он же. Основы конституционного права... С. 65–66, 410, 412.].
   Дореволюционная государственно-правовая доктрина различала две формы ответственности министров: политическую и уголовную. Политическая ответственность определялась, как правило, как ответственность за целесообразность, а уголовная – как ответственность за законность правительственных действий. Различались указанные виды ответственности также и по форме их реализации: политическая ответственность выражалась в увольнении министров, а уголовная – в предании их суду.
   Уголовная ответственность министров перед монархом, по мнению В.М. Гессена, заметных последствий не имела: располагая возможностью в любое время уволить неугодного министра, монарх только в самых исключительных случаях решался предать его суду. По этой причине в конституционных монархиях уголовную ответственность министры несли прежде всего перед парламентом. Право предания министров суду принадлежало обычно нижней палате, а право суда над ними – верхней палате, либо высшему уголовному суду, либо особому государственному суду, специально созданному для рассмотрения дел о преступлениях по должности, совершаемых министрами [207 - Гессен В.М. Основы конституционного права... С. 410–411; Он же. О правовом государстве... С. 49.].
   Анализ практики привлечения министров к уголовной ответственности в различных странах привел В.М. Гессена к выводу, что такая ответственность чаще всего использовалась парламентом как средство избавления от неугодного ему чиновника, а не как средство парламентского контроля над законностью управления. Суд над министрами в правовом государстве, по мнению В.М. Гессена, должен был быть делом судебной, а не законодательной власти [208 - Гессен В.М. Теория правового государства... С. 144–145; Он же. О правовом государстве... С. 49–50.].
   По убеждению В.М. Гессена, с появлением политической ответственности министров перед парламентом уголовная их ответственность теряла свое значение. Так же как и монарх, парламент предпочитал увольнение министров преданию их суду. Институт политической ответственности министров перед парламентом широко применяется в парламентарных государствах, где исходящий от нижней палаты вотум недоверия или порицания министра в его действиях нередко влек за собой коллективный уход всего штата министерства в отставку. Таким образом, при парламентарном строе устанавливалось формальное равноправие парламента и короля в вопросе ответственности исполнительной власти: министры были там политически ответственными как перед парламентом, так и перед монархом, как за законность, так и за целесообразность своих действий [209 - Гессен В.М. Основы конституционного права... 412.].
   С.А. Котляревский, ранжируя гарантии обеспечения прав и свобод личности в конституционном государстве, как и В.М. Гессен, ставил на первое место судебную защиту прав личности. Второе место он отводил политической ответственности высших представителей исполнительной власти – министров – перед народом за допущенные нарушения. Не менее значимой гарантией осуществления прав и свобод личности Котляревский считал состояние правосознания общества. По его словам, система гарантий субъективных прав оказывалась действенной лишь в случае, «если вся нация проникнута сознанием важности этих индивидуальных прав, сознанием великой опасности, происходящей от нарушения их государственной властью, и готовностью их защищать» [210 - Котляревский С.А. Конституционное государство. Опыт политико-морфологического обзора... С. 99–100.]. В этом вопросе Котляревский являлся подлинным выразителем позиции школы «возрожденного естественного права», считавшей правосознание общества источником развития права и государственности.
   Того же взгляда на правосознание придерживался и П.И. Новгородцев, полагавший, что утверждение и признание законодателем прав личности вызывается силой естественного права, а именно нравственными представлениями о государстве и государственном правопорядке, нравственным сознанием индивидов. Правосознание в трактовке Новгородцева предстает глубочайшим источником и корнем государственной жизни [211 - Новгородцев П.И. Право и государство... С. 535.].
   Юрист, приват-доцент Петербургского университета Н.И. Лазаревский констатировал развитие правосознания российских власти и общества начиная со времени Великих реформ 1860–1870-х годов, поставивших перед властью сложные задачи, которые власть не могла решать испытанными методами, держа общество в «ежовых руковицах». У самодержавия, по словам ученого, не оставалось иного выхода, как привлекать общественные силы, обратиться к обществу за содействием в вопросах государственного управления, что делало власть более открытой, вынуждало ее «прислушиваться к голосу общественного мнения.., печати.., прибегать к гласности как к необходимой гарантии законности и целесообразности управления». Не проходило оно бесследно и для общества, способствуя развитию у него самосознания и росту заинтересованности «в увеличении свобод» [212 - Лазаревский Н.И. Бюрократия и общество // Право. 1905. № 4. Стб. 206–207, 209, 213 – 214.].
   К числу гарантий прав и свобод личности ученые относили также материальные гарантии, выражавшиеся в экономической независимости личности. Так, по мнению П.И. Новгородцева, для осуществления личной свободы была «необходима забота о материальных условиях свободы», без которых последняя «может остаться пустым звуком, недосягаемым благом, закрепленным за ними юридически и отнятым фактически» [213 - Новгородцев П.И. Сочинения. М.: Раритет, 1995. С. 322–323.].
   Подводя итог сказанному, отметим, что представителями школы «возрожденного естественного права» в дореволюционной России была выработана глубокая и системная теория прав и свобод личности, пересмотревшая существовавшие в политико-правовой мысли представления о взаимоотношениях индивида и государственной власти. В рамках данной теории было сформировано представление об автономности индивида по отношению к государству, о наличии у него естественных и неотчуждаемых прав, о запрете государству вторгаться в сферу личной свободы индивида, очерченную как естественным правом, так и правом позитивным. В случае нарушения прав и свобод индивиду гарантировалась судебная защита нарушенного права.
   Теоретиками «возрожденного естественного права» с опорой на европейскую правовую теорию были составлены классификации прав и свобод личности, обоснованы наиболее значимые в российских условиях права и свободы. Ими было выделены парные категории «права подданного» и «права гражданина», национальные и универсальные права, основные фундаментальные права, политические и социально-экономические права.
   Завершенный характер учению «возрожденного естественного права» о субъективных правах придавала разработанная его представителями система гарантий прав и свобод личности, включавшая в себя политические, социальные, материальные и правовые гарантии. Обеспечение прав и свобод личности правоведы считали основополагающей функцией правового конституционного государства, ввиду чего наряду с концепцией субъективных публичных прав ими была выработана концепция правового и конституционного государства.
   Теоретики «возрожденного естественного права» видели задачу современного им государства в создании условий для реализации прав и свобод личности, оценивали позитивное право и государственную политику с позиций того, в какой мере они создавали возможности для реализации прав и свобод личности, для обеспечения принципов справедливости и человеческого достоинства. Данная теория задала вектор развитию российской государственности в начале XX в., способствовала его преобразованию из полицейского государства, характеризовавшегося патерналистским типом отношений личности и публичной власти, в государство правовое, базирующееся на примате права и закона, ценности отдельной человеческой личности, ее свободы и достоинства. Правовая теория сторонников «возрожденного естественного права» стимулировала изменения в общественном строе императорской России, стала идейной основой для поступательного преобразования сословного общества в общество гражданское.
   Помимо глубокого научного значения, эта теория оказала существенное влияние на политическую жизнь страны. Она внесла заметный вклад в формирование представлений российского образованного общества о правах и свободах, объединила под своими знаменами лидеров «освободительного движения» России начала XX в. Об этом будет сказано ниже.

2.2
Представление о правах человека в доктрине юридического позитивизма

   Юридический позитивизм как отдельное направление правовой мысли и особый тип понимания права начал формироваться в России во второй трети XIX в. и достиг своего наивысшего развития в 1870– 1880-е годы. В конце XIX – начале XX в. его сторонниками являлись правоведы-цивилисты Е.В. Васьковский, А.Х. Гольмстен, Д.Д. Гримм, С.В. Пахман, Г.Ф. Шершеневич, теоретики государственного права Н.И. Палиенко и А.А. Рождественский.
   Следует отметить, что отдельные из указанных выше ученых не являлись «чистыми» позитивистами в юриспруденции, признававшими приоритет учения о догме права и видевшими своей задачей систематическое изложение действующего права. Они пытались избежать крайностей трактовки права в духе юридической догматики и использовали отдельные социологические идеи и подходы, что сближало их с представителями социологической школы права – молодого направления в российской юриспруденции рубежа XIX–XX вв. Так, ряд современных авторов считают Г.Ф. Шершеневича последователем не догматической юриспруденции, а социологической теории права, близким по ряду вопросов к естественно-правовой теории [214 - См.: Медушевский А.Н. История русской социологии... С. 67; Корнев В.Н. Проблемы теории государства в либеральной правовой мысли России конца XIX – начала XX века... С. 67, 70.]. Неоднозначно оценивается идейная принадлежность Н.И. Палиенко [215 - По мнению В.Н. Корнева, с течением времени Н.И. Палиенко отказался от позитивизма в пользу неокантианства: Корнев В.Н. Указ. соч. С. 183.]. Между тем позитивизм рубежа веков как течение правовой и философской мысли включал в себя учения различной идейной направленности от тяготеющих к крайнему субъективизму до вполне материалистических, ставящих своей задачей объяснение мира как объективной реальности и стремящихся к установлению законов его развития [216 - Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 119–120.].
   Характеризуя теоретические основания позитивистски ориентированной юриспруденции, профессор права Харьковского университета Н.И. Палиенко писал: «Позитивизм… признает положение, высказанное еще Кантом в его критической философии и подчеркнутое Огюстом Контом, об относительности нашего знания, о невозможности познания сущности вещей, “вещей в себе”, первоначальных основ и конечных целей существующего. Мы можем изучать лишь явления, доступные опыту и наблюдению. Позитивизм переносит в область социальных наук эмпирический метод, принятый в естественных науках, имеет в виду дать не рационалистические построения, основанные на априорных положениях, и не субъективную идеалистическую оценку существующего, а основанное на опыте и наблюдении объяснение факторов и явлений действительной жизни и законов этих явлений. Историзм, реализм, эмпиризм являются принципами позитивного направления… Отвергнув метафизические учения о праве и рационалистические построения естественно-правовой доктрины, юристы позитивного направления поставили своей задачей лишь изучение положительного права, которое они лишь и признают правом» [217 - Палиенко Н.И. Учение о существе права и правовой связанности государства... С. 100.]. «Признанием лишь положительного права правом современная позитивная юриспруденция устранила, – по мнению Палиенко, – тот дуализм в понимании права, который обусловливался различением права естественного и права положительного» [218 - Там же. С. 108.].
   Под правом представители юридического позитивизма понимали позитивное право – совокупность норм, установленных и санкционированных государством. Цитированный нами выше Н.И. Палиенко определял право как повелительные нормы, исходящие от внешнего авторитета и направленные на разграничение интересов человеческого общежития, на установление мира и порядка между людьми и содействие наиболее совершенному развитию их благосостояния на земле. Конечный идеал права был равнозначен, по его мнению, идеалу морали и религии, состоял в совершенстве и благе рода человеческого [219 - Палиенко Н.И. Предмет и задача энциклопедии права и идея права (Вступительная лекция приват-доцента Демидовского юридического лицея Н.И. Палиенко). Ярославль, 1900. С. 18.].
   Интерес юристов XIX в. к позитивному праву имел под собой объективные основания. Становление и укрепление юридического позитивизма было связано с интенсивным развитием в России со второй трети XIX в. капиталистических отношений, а также естественных наук с их опытно-рациональным взглядом на вещи. В области права увлечение позитивным правом выражалось в систематизации российского законодательства в период 1825– 1850 гг., позволившей тематически инкорпорировать и консолидировать по отраслевому признаку действующее законодательство и начать кодификацию отраслевого законодательства [220 - Специалист в данном вопросе С.В. Кодан считает указанные годы наиболее продуктивным этапом в систематизации российского законодательства XIX в., поскольку тогда процесс упорядочивания законов был переведен в строгие рамки концептуального и организационного характера: Кодан С.В. Юридическая политика Российского государства в 1800– 1850-е гг.: деятели, идеи, институты. Екатеринбург: УрАГС, 2005. С. 192.]. После судебной реформы 1864 г. началась разработка Гражданского уложения, задуманного как творческий синтез норм и традиций отечественной и европейских кодификаций гражданского законодательства. Сходные процессы происходили и в других отраслях российского права, нормы которых также подвергались обобщению, систематизации и комментированию. Все это способствовало усилению значения закона в системе источников права.
   Изучение права позитивистами сводилось в первую очередь к анализу законодательных памятников. В основу юридической науки ими была положена догма права, а именно – описание, обобщение, систематизация и классификация нормативных предписаний законодателя с последующей выработкой на их основе юридических понятий и конструкций. Сущностные и аксиологические аспекты права, изучение его возникновения и вскрытие механизмов его функционирования отходили в этой доктрине на второй план [221 - См.: Зорькин В.Д. Муромцев. М.: Юрид. лит., 1979. С. 20–21.].
   Отсутствие интереса к сущности права представители юридического позитивизма обосновывали признанием существующего законодательства разумным и справедливым. Однако избавиться от вопроса о соотношении сущего и должного в праве позитивистам не удавалось. Чтобы разрешить его, сохранив при этом «чистоту» своей науки (догмы права), ученые выносили данный вопрос «за скобки» правоведения, переносили его в область политики права или так называемого прикладного права, где рассматривали его с точки зрения этических принципов. Это означало фактическое признание юристами-позитивистами, хотя и в косвенном виде, метафизических идеальных начал, которые они категорически отвергали в собственно правовой науке [222 - См.: Кузнецов Э.В. Философия права в России. М.: Юрид. лит., 1989. С. 50–52.].
   Позитивистская теория права формировалась в качестве последовательного критика естественно-правовой теории с ее постулатом о дуализме позитивного и естественного права. Позитивисты считали естественно-правовую доктрину не более чем абстрактной философской теорией.
   Один из самых выдающихся российских теоретиков юридического позитивизма конца XIX – начала XX в., профессор права сначала Казанского, а затем Московского университета, теоретик Конституционно-демократической партии и член ее Центрального комитета Г.Ф. Шершеневич утверждал, что «истинное право» может быть только одно, а понятие о естественном праве следует отбросить. Задачу общей теории права правовед видел в том, чтобы определить существо понятия о положительном праве: «Вниманию исследователя подлежит только то право, которое действует, но не то право, которое должно бы действовать. Этим ограничением избегается при определении понятия опасность смешения права с правовым идеалом, со справедливостью» [223 - Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. М.: Изд. Бр. Башмаковых, 1911. С. 273.]. Важнейшим инструментом преодоления дуализма права Шерше-невич признавал кодификацию права, способствовавшую созданию простых, ясных и согласованных с Основным законом юридических норм, развитию общественных отношений, особенно в эпохи социальных потрясений, а также установлению рационального правового устройства [224 - Медушевский А.Н. Шершеневич Гавриил Феликсович // Общественная мысль России XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 2005. С. 620.].
   Методологическим основанием юридического позитивизма выступал формально-юридический метод. Он предполагал взгляд на юриспруденцию как на науку нормативную, имеющую дело не с категорией бытия, а с категорией долженствования. «Нормативный характер юриспруденции, – утверждал Н.И. Палиенко, – выражается отрицательно в том, что она не занимается объяснением фактов, относящихся к области бытия, положительно же – в том, что предметом ее являются нормы положительного права, из которых, а не из действительной жизни, подчиненной закону причинности, она выводит свои особые понятия. Эти понятия конструирует она именно из содержания норм положительного права, а не из “разума” или “природы вещей” или из других внеправовых принципов, как это делала естественно-правовая доктрина» [225 - Палиенко Н.И. Задачи и пределы юридического изучения государства и новейшее формально-юридическое исследование проблем государственного права // Журнал Министерства юстиции. 1912. Февраль– март. С. 18.].
   Отдавая приоритет юридической догматике, отдельные представители позитивизма конца XIX – начала XX в., такие как Н.И. Палиенко и Г.Ф. Шершеневич, утверждали, что наука права не должна исчерпываться одной догматикой положительного права, а исследовать явления государственно-правовой жизни исторически и социологически, с использованием всех имеющихся в ее арсенале научных методов. Так, по мысли Палиенко, наука права должна была оценивать существующее право и уяснять более совершенные формы государственно-правовой жизни в целях развития правосознания и преобразования права [226 - Палиенко Н.И. Учение о существе права… С. 89.].
   Между тем предшествующее им поколение цивилистов в лице А.Х. Гольмстена и С.В. Пахмана стояло в вопросе методологии правовой науки на ортодоксальных для юридического позитивизма позициях, считая всякий синтез социологии и права, как и всякую попытку отрицания самостоятельного значения догмы права и формально-юридического метода губительной для юриспруденции, приводящей к решительному ее ниспровержению. Еще в 1880–1890-е годы они подвергли критике подход социологической школы в юриспруденции, представленной Ю.С. Гамбаровым, М.М. Ковалевским и С.А. Муромцевым, которые пытались совместить юридическую догматику с методами иных социальных наук. Гольмстен объяснял тогда успех социологического направления в правоведении сложностью юридической догматики и невозможностью ее популяризации. Между тем как социологическая юриспруденция, по словам ученого, была интересна и понятна публике, но ведь популярность ее еще не являлась признаком научности [227 - Пахман С.В. О современном движении в науке права. Речь, произнесенная в годовом собрании юридического общества, состоявшемся при С.-Петербургском университете 14 февраля 1882 г. // Вестник гражданского права. 2008. № 3. С. 187–232; Гольмстен А.Х. Юридические исследования и статьи. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1894. С. 4–7.].
   Воззрения теоретиков юридического позитивизма на права личности были опосредованы их взглядами на право, под которым, как мы уже сумели убедиться, подразумевалось право позитивное. Проблема прав личности затрагивалась представителями юридического позитивизма в первую очередь под углом зрения критики естественно-правовой теории, выдвигавшей данный институт на передний план. Согласно суждению, высказанному Г.Ф. Шершеневичем, права личности представляли собой понятие не правовое, а слишком широкое, метаюридическое. Они непосредственно не порождали правоотношений. Более корректным применительно к данному институту ученый считал термин «субъективное право» [228 - Шершеневич Г.Ф. Общая теория права... С. 308.].
   Под субъективными правами позитивисты понимали права, дарованные государством и им же установленные. Субъективные права признавались ими отражением норм позитивного права, от них производными, творением права в объективном смысле [229 - Зорькин В.Д. Позитивистская теория права в России. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1978. С. 65.]. По Шершеневичу субъективное право являлось властью субъекта права осуществлять свой интерес, обеспеченной нормами объективного права. «Власть субъекта права в том и заключается, – писал Шершеневич, – что, в случае противозаконного препятствования ему в осуществлении его интереса он может обратиться к власти государства» [230 - Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Вып. 3. М.: Изд. Бр. Башмаковых, 1912. С. 609.].
   «Права личности, подобно всем другим правам, – писал С.В. Пахман, – существуют лишь в силу положительного права. Этим признаком (производностью прав личности от позитивного права. – А.Т., Р.К.) прямо устраняется мнение теоретиков естественного права, объявлявших права личности за права прирожденные; прав природа не дает, они создаются общежитием с его положительными нормами» [231 - Гражданское право. Лекции С.В. Пахмана. 1892–1893 гг. С. 326.].
   Между тем от такой однозначной трактовки природы субъективных прав имелись в рамках теории юридического позитивизма и отступления. К примеру, Д.Д. Гримм, тогда магистр римского права Императорского училища правоведения, считал субъективные права производными не от установленного правителем закона, а от общественных («бытовых») отношений. Гримм полагал, что и норма права была обусловлена реальными потребностями жизни [232 - Гримм Д.Д. Юридическое отношение и субъективное право. СПб.: Тип. Правительствующего Сената, 1897. С. 21–22.].
   Признавая в государстве творца прав личности, определявшего их объем и содержание, сторонники юридического позитивизма отрицали возможность ограничения государственной власти посредством субъективных прав. Подобное ограничение государства, согласно сущности позитивистской теории, являлось самоограничением [233 - Поляков А.В., Козлихин И.Ю. Русская политико-правовая мысль и идея правового государства // Власть и право: Из истории русской правовой мысли. Л.: Лениздат, 1990. С. 12–13.].
   В то же время теоретик юридического позитивизма Н.И. Палиенко обосновал теорию связанности государства правом. Проблему правовой связанности государства Палиенко рассматривал, исходя из постулата юридического позитивизма – понимания государства как субъекта права, состоявшего в правовых отношениях с подвластными. Позволим себе процитировать юриста, замечавшего: «Если для юридической конструкции государственных отношений властвования мы субъективируем государственный союз как властвующую личность и логически противопоставляем ее тем индивидам и социальным организациям, над которыми она властвует, так что последние являются в свою очередь субъектами публично-правовых отношений, то мы этим самым подчиняем наравне с ними и государство, мыслимое в качестве властвующего субъекта, праву, которым являются установленные им нормы отношений. В области права государство нельзя мыслить как самодовлеющую силу» [234 - Палиенко Н.И. Учение о существе права… С. 340.].
   Между тем рамки юридического позитивизма казались ученому тесными для обоснования концепции правовой связанности государства. Право, устанавливаемое и декларируемое субъектом государственной власти, согласно Палиенко, имело источником своей силы и обязательности признание его как самой властью, так и подвластными. «Мы должны.., – утверждал правовед, – искать объяснение правового ограничения государства не в самоопределении его как субъекта, носителя общественной власти, а в определении его другими, в нормативном сознании той массы лиц, которую в конструкции государственных отношений противопоставляют государству как подданных и граждан, и с которыми государство, как субъект властвования, мыслится состоящим в юридических отношениях. Мы полагаем, что нормы, законы, которые устанавливаются государством, носителем общественного властвования, являются внешними императивными нормами также и для него самого, потому что обязательность их для государства зиждется не на государственной лишь власти или конструируемой юристами воле государства, но обусловливается тем психологическим фактором, который в огромной мере обусловливает и самую силу государства, его власть, признается со стороны подвластных» [235 - Там же. С. 337.]. Таким образом, источником императивности норм государственной власти Н.И. Палиенко считал политико-правовое сознание подвластных [236 - См.: Корнев В.Н. Проблемы теории государства и либеральной правовой мысли России конца XIX – начала XX века... С. 207.].
   Однако следует признать, что теория связанности государства правом разделялась далеко не всеми теоретиками юридического позитивизма. Так, специалист в области государственного права Московского университета А.А. Рождественский не скрывал своего скептического отношения к данной теории, утверждая, что проблема связанности государства правом для юриста, изучающего положительное право, должна была рассматриваться лишь с позиций сущего, но не должного. Однако ни то, ни другое возможное решение проблемы правовой связанности государства, по убеждению Рождественского, не могло было быть дано на юридической почве, а всегда лишь при помощи «внеюридических оснований» [237 - Рождественский А. Теория субъективных публичных прав. Критико-систематическое исследование. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1913. С. 274.].
   Понятие о правовой связанности государства было разработано Н.И. Палиенко для утверждения концепции идеального государства, т.е. такого, каковым государство должно было быть в силу определяющего и организующего его права. Палиенко отмечал также, что функции права по отношению к государству носили нормативный характер, и государство в действительности не могло вполне соответствовать тем формам, которые были выражены его правом [238 - Палиенко Н.И. Учение о существе права… С. 355, 366.].
   Наделяя государство функциями творца права, создателя и защитника прав человека, теоретики юридического позитивизма не могли не представить своего видения данного государства. Тем более это трудно было сделать в эпоху, когда Российское государство «одевалось в конституционные и правовые одежды».
   В своих воззрениях на идеальное государство многие теоретики юридического позитивизма, как и их противники – представители школы «возрожденного естественного права», высказывали либеральные взгляды. Обратимся к суждениям Г.Ф. Шершеневича на данный вопрос. Будучи и либералом, и государственником, Шершеневич считал конституционную монархию оптимальной формой правления для современной ему России, а также «лучшим средством, гарантирующим правовой порядок». Между тем ученый не отождествлял конституционное государство со слабой (ограниченной) верховной властью. Он был сторонником незыблемости государственного суверенитета и противником института разделения властей как средства юридического ограничения верховной власти. Гарантии обеспечения правового порядка в условиях произвола государственной власти Шершеневич видел не в неотъемлемых правах личности, не в правовом самоограничении власти и даже не в подчиненности государства стоящему над ним праву. Такой гарантией являлось для него общественное мнение, позитивно оценивавшее действия публичной власти. «Главный источник силы государственной власти – сочувствие населения, основанное на сознании необходимости государственного порядка и на одобрении настоящей формы государственной организации. – утверждал мыслитель. – Для этого деятельность государственной власти должна находиться в согласии с общественным мнением и настроением. Чем больше развивается в обществе сознательность за счет инстинкта, тем большую роль играет этот источник» [239 - Шершеневич Г.Ф. Общая теория права... М., 1911. С. 213.].
   Убеждение Г.Ф. Шершеневича в значимой роли общественного мнения в государственно-правовом развитии разделялось и Н.И. Палиенко, утверждавшим, что право соблюдается государственной властью постольку, поскольку оно поддерживается гражданами: «В подданных государства и нормативных убеждениях их заключается основа связанности государства его же правом и самая верная гарантия верховенства права над государственной силой. Закон не есть теперь только императив властителя, но и императив подвластных» [240 - Палиенко Н.И. Учение о существе права... С. 342.].
   Признавая гарантом крепости государственного союза и установленного им правового порядка общественное мнение, Г.Ф. Шершеневич наиболее высоко в иерархии прав и свобод личности ставил свободы слова и печати [241 - Шершеневич Г.Ф. Определение понятия о праве. Казань: Типолит. Императ. Казанского ун-та. 1896. С. 43.]. Он придавал также большое значение праву личной неприкосновенности, которое относил к числу основных прав [242 - Там же. С. 20.].
   Кроме того, мыслитель считал необходимым приобщение граждан к благам материальной и духовной культуры, выступал сторонником создания государственной программы образования, обосновывая, тем самым, права второго поколения (социально-экономические и культурные права). Именно наделение человека правами и свободами превращало его, по мнению Шершеневича, из подданного (члена социума, подчиненного власти и обязанностям, лежащим на нем в отношении государства) в гражданина (участника осуществления государственной власти), делало его самостоятельным членом гражданского общества [243 - Шершеневич Г.Ф. Общая теория права... С. 199.].
   Ученый считал также, что принцип личной свободы настолько широко внедрился в сознание общества того времени, что идея о восстановлении законодательным актом крепостного порядка могла быть не больше, чем фигурой мысли. Подобный закон не мог осуществиться в реальной жизни [244 - Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Лекции, читанные в Московском коммерческом институте в 1909/10 г. М., 1911. С. 382.].
   Конституционные идеи идеолога юридического позитивизма Г.Ф. Шершеневича разделял другой известный представитель данного направления, профессор римского права Московского университета В.М. Хвостов. Как и его коллега по «правовому цеху», Хвостов приветствовал конституционные реформы в современной ему России, которые способствовали, по его мнению, превращению подданных в активных и предприимчивых граждан, формированию у них потребности к самодеятельности. Институту прав личности в условиях развития российского конституционализма В.М. Хвостов уделял большое внимание. Ученый утверждал: «В настоящее время в науке уже достаточно твердо установилось убеждение, что государство является плохим предпринимателем само по себе. Его главная задача состоит в регулировании самодеятельности граждан. Оно должно обеспечить свободу и порядок.., чем меньше государство берет на себя непосредственно экономических и научных предприятий, тем лучше для дела. И самая свобода граждан в достаточной степени может быть ограждена только в таком государстве, где граждане привыкли полагаться на себя и на свои силы, а не ожидать всего от попечительных забот государственной власти. Самодеятельность граждан есть лучший оплот против того зла, которое разъедает современные государства, именно против бюрократии или всевластия чиновников… Но каждому ясно, что такое развитие самодеятельности возможно только при свободе союзов и собраний. Единичными усилиями ничего крупного создать нельзя» [245 - Хвостов В.М. Свобода союзов и собраний // Московский еженедельник. 1906. № 1. С. 9.].
   В перечне основных прав и свобод граждан свободы союзов и собраний представлялись В.М. Хвостову наиболее важными. Именно с их признанием и обеспечением государством правовед связывал построение конституционного государства, а также правильное развитие народной жизни в различных ее областях (политической, духовной и экономической). В основу законодательства, обеспечивающего данные свободы, Хвостов предлагал положить принцип свободных действий граждан на почве закона и под контролем органов, охраняющих закон. Он требовал от правительства гарантий того, что ко всем делам о союзах и собраниях будут применяться раз и навсегда установленные нормы права, а не произвольное усмотрение администрации. Даровать свободы, по его мнению, следовало всему населению без ограничений. А охрану личностных прав и свобод правовед признавал одной из наиглавнейших задач представительного органа власти [246 - Хвостов В.М. Указ. соч. С. 10–11.].
   О необходимости поощрения современным государством личной инициативы и дарования населению гражданских и политических свобод на началах равенства граждан перед законом писал и цивилист С.В. Пахман [247 - Пахман С.В. О значении личности в области гражданского права // Журнал гражданского и уголовного права. Кн. 1. СПб.: Тип. Правительствующего Сената, 1883. С. 32.]. В своих лекциях по гражданскому праву Пахман заявлял, что каждому члену общественного союза должна принадлежать «своя определенная отмеренная сфера свободы» [248 - Гражданское право. Лекции С.В. Пахмана. 1892–1893. С. 4.], тогда как право устанавливает меру свободы лица.
   Воспроизведем трактовку прав личности, данную С.В. Пахманом. Именуя права личности «субъективной стороной положительного права», ученый-цивилист отмечал тесную зависимость между ними и объективным правом: «Право в смысле субъективном немыслимо вне понятия о праве объективном, ибо первое вытекает из последнего. Право объективное… есть совокупность положительных норм, коими установляется и охраняется мера общественной свободы. В основе этого понятия лежит человеческая свобода, насколько она проявляется во внешних действиях отдельных членов общественного союза, а нормы права служат к регулированию общежительной свободы. Сообразно с этим право в смысле субъективном есть… субъективное выражение той же меры общежительной свободы, определяемой и охраняемой положительными нормами» [249 - Гражданское право. Лекции С.В. Пахмана... С. 289.].
   В понятии «права личности» С.В. Пахман вычленял два элемента: определительный и охранительный. Определительный элемент прав заключался, по мысли ученого, в том, что каждое право есть выражение определенной объективным правом меры свободы лица в общежитии, которая, в свою очередь, рассматривалась применительно к каждому лицу в отдельности и составляла своего рода отмеренную сферу его внешней свободы, существовавшее для каждого лица правосостояние. Поскольку сфера свободы лиц, вступавших в правовое взаимодействие, разграничивалась, то каждому праву лица соответствовала обязанность других лиц. Право без соответствующей ему обязанности, по мнению Пахмана, было немыслимо [250 - Там же. С. 290–294.].
   Охранительный элемент прав заключался, в трактовке Пахмана, в том, что каждому праву, в случае его нарушения, сопутствовала возможность его защиты. Применительно к праву собственности, например, такая защита могла состоять либо в охранении права собственности силой, либо в обращении лица к содействию общественной власти для защиты своего права. В защите заключалась, по словам Пахмана, санкция права на его осуществление. Без возможности защиты все права лишались внешней опоры и становились пустым звуком. Взаимосвязь охранительного и определительного элементов права юрист видел в том, что защита предполагала существование уже признанного права, являлась формальной стороной права, его санкцией, тогда как определительный элемент составлял материальную сторону права [251 - Там же. С. 296–297.].
   Разделяя права на личные и имущественные, Пахман выступал за признание самостоятельного значения тех и других в области гражданского права. Он призывал также к установлению общего понятия прав личности с указанием важнейших их форм. Под правами личности ученый-цивилист подразумевал права, которыми в силу положительного права определяется самостоятельность лица по отношению к другим лицам [252 - Там же. С. 325.].
   Интерес для исследователя представляет составленная С.В. Пахманом классификация прав личности. В основание классификации им было положено соображение, что самостоятельность или свобода лица по отношению к другим лицам может состоять либо в неприкосновенности (пассивная сторона свободы), либо в свободе деятельности (активная сторона свободы). Отсюда Пахман выводил две категории прав личности: право частной неприкосновенности и право свободной деятельности [253 - Гражданское право. Лекции С.В. Пахмана... С. 328.]. Охарактеризуем каждое из них.
   Существо права частной неприкосновенности состояло в неприкосновенности личности человека для других лиц, нарушение которой влекло за собой уголовно-правовую и, в известной мере, гражданско-правовую ответственность. Право частной неприкосновенности, в свою очередь, разделялось ученым на: 1) право на неприкосновенность жизни, которое в сфере частноправовых отношений признавалось повсюду (этому праву не противоречило лишение человека жизни в качестве наказания, или же лишение жизни на войне); 2) право на неприкосновенность здоровья, на то, чтобы другие лица воздерживались от действий, способных привести к повреждению физических либо психических сил человека; 3) право на неприкосновенность личной свободы (независимо от случаев лишения свободы по закону, в виде ареста); это право не могло быть общим достоянием в условиях личной неволи в форме рабства, либо крепостного состояния, но оно имело практическое значение для свободных людей, в случае незаконного обращения которых в неволю допускались иски, не имевшие срока давности. С правом на неприкосновенность личной свободы было тесно связано в классификации Пахмана право на неприкосновенность чести. Это право сводилось к праву каждого лица независимо от его общественного положения требовать от всех признания и уважения его человеческого достоинства. Нарушение этого права проявлялось в обидах словом или действием [254 - Там же. С. 329–334.].
   Вторая разновидность прав в классификации С.В. Пахмана (права активной свободы) аттестовалась им как права беспрепятственной деятельности в сфере частных интересов. Эта группа прав включала в себя свободы местожительства, труда и приобретения, слова и совести, частных союзов [255 - Гражданское право. Лекции С.В. Пахмана... С. 338.].
   Свобода местожительства, по Пахману, означала возможность перемены местожительства, т.е. свободу передвижения. Эта свобода признавалась несомненной, однако допускались различного рода стеснения ее, такие как паспортная система, определение для тех или других сословных или вероисповедных групп мест постоянной оседлости, ограничение свободы местожительства лица в связи с прохождением им службы в определенном месте и т.п. Анализируя действующее законодательство Российской империи, Пахман указывал, что свобода передвижения стеснялась такими карательными мерами, как личный арест, ссылка на жительство в определенную местность, запрещение выезда в столицы и т.п. [256 - Там же. С. 339–341.]
   Свобода труда означала в теории прав личности С.В. Пахмана свободу выбора занятий, профессии, промысла, или, в широком смысле, «право избрания рода жизни». Это право признавалось неотъемлемым, поскольку нельзя было принудить кого-либо к труду, к которому он не имел ни стремления, ни призвания, как нельзя было устранить человека от деятельности, к которой он имел стремление и призвание. Однако в современной Пахману законодательной практике ограничения свободы труда существовали, и юрист их педантично воспроизводил в своем курсе лекций по гражданскому праву. Ограничения свободы труда были производными от сословного строения общества и различий в правовом положении представителей различных сословных групп (в условиях развития капиталистических отношений такие ограничения были обречены на отмирание). Другая группа ограничений свободы труда обусловливалась потребностями государственного быта; таковым являлась обязанность отбывания воинской повинности. Существовали также стеснения, которые не преграждали человеку доступа к той или иной общественной деятельности, но ограничивали его каким-либо имущественным, либо образовательным цензом. Такие цензы в современном С.В. Пахману обществе существовали для мировых судей, присяжных поверенных и др. [257 - Там же. С. 341–344.]
   Свободу духовной деятельности С.В. Пахман понимал как свободу слова и свободу совести. Свобода слова предполагала свободу печатного выражения мысли (свободу прессы), которая подчинялась различного рода ограничениям, составлявшим предмет цензуры и порожденным не только государственными, но и частными интересами. В той мере, в которой слово в печати могло быть орудием клеветы или личного оскорбления, оно примыкало к разряду действий, нарушающих право личной неприкосновенности. Свобода печатного выражения мысли составляла, как указывал Пахман, необходимое основание для авторской деятельности, которая, в свою очередь, служила основанием для особого гражданского института – авторского права [258 - Гражданское право. Лекции С.В. Пахмана... С. 344–345.].
   Свобода совести для С.В. Пахмана – это право исповедовать ту или другую религию. Данное право могло подлежать ограничению в том случае, если какая-либо религия признавалась государством исключительной или господствующей, и лица, исповедующие ее, не должны были переходить в другие вероисповедания. Для остальных же обывателей, по мнению ученого, свобода веры и веротерпимость составляли одно из основных начал российского законодательства [259 - Там же. С. 345–346.].
   Свобода частных союзов определялась С.В. Пахманом как свобода, вытекавшая из «естественной потребности каждой живой личности входить в общение с подобными ей существами». Пахман указывал на великое множество разнообразных союзов как форм соединения людей, начиная с союзов непромышленных и непроизводственных (клубы, общества) и заканчивая сложными экономическими ассоциациями (товарищества, артели и т.п.). Закон вторгался в реализацию свободы союзов преимущественно, по мнению юриста, потому что иногда под видом частного интереса преследовались предосудительные цели, к примеру, создавались противозаконные сообщества [260 - Там же. С. 346–348.].
   Выделяя различные виды прав и свобод личности, российские теоретики юридического позитивизма признавали их социально-историческую обусловленность. Субъективные права являлись, по их мнению, результатом развития общества на определенном историческом этапе. Так, политические и гражданские свободы (свободы собраний, союзов, слова и др.) устанавливались конституционным государством, однако еще при деспотическом режиме подданные пользовались правами собственности, военной охраны, судебной защиты, семейными правами и сословными привилегиями [261 - См.: Шершеневич Г.Ф. Общая теория права... М., 1911. С. 200.]. Таким образом, уже в начале прошлого столетия были заложены основания для популярного ныне разделения прав на поколения по хронологии их приобретения обществом.
   Типология субъективных прав и их гарантий была рассмотрена в магистерской диссертации приват-доцента Московского университета, специалиста в области государственного права А.А. Рождественского. Труд Рождественского получил критическую оценку в научном сообществе в силу резкости и полемичности суждений автора в отношении его коллег, а также недостроенности его собственных теоретических конструкций, отсутствия систематичности в изложении материала [262 - См.: Елистратов А. Рождественский А. Теория субъективных публичных прав, критико-систематическое исследование. М.: Печатня А. Снегиревой, 1914. С. 1–20; Игельстром В. Новая система субъективных публичных прав // Журнал Министерства юстиции. 1913. № 10. С. 308–314.].
   Определяя субъективное право как юридическую власть субъекта над объектом, А.А. Рождественский выделил два разряда субъективных публичных прав населения: права на услуги государства (права публичных служб) и политические права (права населения на участие в государственном властвовании). Именно политические права являлись, с его точки зрения, настоящими публичными правами, как с формальной, так и с материальной стороны [263 - Рождественский А. Теория субъективных публичных прав... С. 248–249.].
   При этом Рождественский отрицал публичный характер за правами личной свободы. Однако он считал государство субъектом права и говорил о субъективных публичных правах государства. А так как наряду с государством существовали и другие публично-правовые союзы (общины, округа и др.), то и они, по мнению Рождественского, должны были обладать публичными правами [264 - Рождественский А. Указ. соч. С. 186.].
   Правомочие на защиту субъективных прав в случае их нарушения Рождественский признавал за каждым гражданином современного ему государства. Утверждая так, ученый ссылался на своего выдающегося современника, профессора права Гейдельбергского университета Г. Еллинека, который одним из первых исследовал юридическую природу прав человека и гражданина во всей ее полноте. Еллинек признавал, что уже из положения гражданственности необходимо вытекало притязание на защиту прав гражданина, и какого-либо особого признания со стороны государства для этого не требовалось [265 - Рождественский А. Указ. соч. С. 38.].
   Систематизируя гарантии защиты прав личности, А.А. Рождественский выделял административные гарантии (меры административного и полицейского воздействия, парламентского контроля), судебные гарантии (охранительное судопроизводство, направленное на защиту субъективных прав), политические гарантии (соотношение сил, обусловливавшее распределение сфер государственного властвования между различными органами), социальные гарантии (общественное мнение). Административные и судебные гарантии правовед причислял к правовым [266 - Рождественский А. Основы общей теории права. М.: Изд. В.С. Спиридонова, 1912. С. 144–146; Он же. Теория субъективных публичных прав... С. 259–260.].
   Обеспечение прав и свобод личности возлагалось учеными-позитивистами на государство, признавалось его обязанностью. Так, Г.Ф. Шершеневич считал, что государство обязано было принимать меры, обеспечивающие жизнь, здоровье, личную и имущественную неприкосновенность каждого гражданина. Способность обеспечить права и свободы граждан делала государство стабильным и эффективным, неспособность их обеспечить, напротив, создавала опасность для существования государственного союза, поскольку порождала у населения сомнение в необходимости подобного публично-правового института [267 - Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. М., 1909–1910. С. 368.]. Таким образом, государство выступало в правовой доктрине школы юридического позитивизма инструментом защиты прав и интересов личности.
   Суммируя сказанное, отметим, что субъективные права не занимали центрального места в правовой теории юридического позитивизма, однако в ней было выработано теоретическое представление об их юридическом содержании и системе гарантий. Позитивистская теория права, опирающаяся на философию позитивизма, признавала субъективные права производными от государства. Права личности представали в данной концепции дарованными правами, которые давались подданным государством и получали воплощение в законодательстве. Вместе с тем закрепление субъективных прав в норме права придавало им, по мнению правоведов, юридическую обязательность и определенность.
   Считая государство источником права как объективного, так и субъективного, позитивисты трактовали его в духе либеральной традиции, усматривали призвание государственной власти в охране прав и свобод личности. Государство, способное к защите прав своих граждан, было, по их мнению, крепким и эффективным, а неспособное делать это ослаблялось и отмирало.
   Кроме того, теоретики юридического позитивизма типологизировали субъективные права, а также разработали содержание гарантий прав человека. Отдельные представители данного направления отстаивали идеи правовой связанности государства, законности и правового равенства людей. Одним словом, нельзя не признать, что в данной доктрине теория субъективных прав получила свое развитие.

2.3
Права человека в концепции российской школы социологической юриспруденции

   Социологическая школа права сформировалась в России в 1880-е годы и стала популярной на рубеже XIX–XX вв. К этому направлению правовой мысли принадлежала целая плеяда блестящих русских правоведов, в числе которых были Ю.С. Гамбаров, Н.А. Гредескул, М.М. Ковалевский, Н.М. Коркунов, С.А. Муромцев и др.
   Социологическая юриспруденция опиралась в целом на позитивистскую методологию и теорию познания. И в этом смысле она была разновидностью позитивизма. Вместе с тем ее представители трактовали право не формально-догматически, как систему нормативных предписаний государственной власти, а стремились постичь его содержание.
   Социологический позитивизм был ориентирован на рассмотрение правовых проблем в широком социальном и историческом контексте. Опираясь на материалы исторических и социологических исследований, правоведы пытались выявить законы развития общественной жизни, открыть повторяемость правовых явлений и выяснить их причинную связь между собой. Они исследовали норму права не изолированно, а в системе общественных отношений и на каждом отдельном этапе развития общества. Право в данной трактовке представало социальной структурой, которая не пребывала в статическом состоянии, а непрестанно эволюционировала.
   Российские теоретики социологического позитивизма уделяли существенное внимание обоснованию идейных и методологических позиций своего направления. Как указывал профессор римского права Московского университета С.А. Муромцев, он и его единомышленники смотрели на задачи правоведения с позиций строго позитивного мировоззрения, однако видели сущность юридической науки не просто в отыскании системы норм, долженствующих руководить людьми, но в изучении законов, по которым развивалось право. Право Муромцев трактовал как отдельную область социальных явлений, тесно связанную с социальной жизнью общества. «При отсутствии одного идеального правового состояния и при постоянной смене форм общественной и юридической жизни наука должна открыть законы, по которым происходит означенная смена.., – считал ученый. – Наука должна определить отношения, в которых состоят правовые явления между собой, к явлениям других групп и к прочим условиям и факторам общественного развития». «Вместо совокупности юридических норм под правом разумеется совокупность юридических отношений (правовой порядок)», – резюмировал ученый [268 - Муромцев С.А. Определение и основное разделение права. М.: Тип. А.И. Мамонтова, 1879. С. 8, 10, 14, 48.].
   «Правоведение должно стать отделом социологии», – писал Муромцев в другой своей работе, – как вообще законы социологии, так и законы правоведения были законами сосуществования (статика) и преемственности (динамика)» [269 - Муромцев С.А. Что такое догма права? М.: Тип. А.И. Мамонтова, 1885. С. 24–25.]. Воплощение должного и сущего в задачах гражданского права ученый трактовал следующим образом: «Первый шаг науки – чисто объективный, наблюдательный. Она определяет, что есть. Политика, в смысле теории искусства, исполняет второй шаг. Она определяет, что должно быть, к чему следует стремиться… Мы должны различать: общее гражданское правоведение и гражданско-правовую политику. Общее гражданское правоведение есть наука в строгом смысле. Не преследуя никакой практической цели, но руководясь исключительно требованиями любознательности, оно изучает законы развития гражданского права. Оно предполагает, как подготовительную стадию, описательное гражданское правоведение, которое описывает в правильной системе факты гражданского права. Гражданско-правовая политика определяет цели и приемы, которыми должны руководиться гражданский законодатель и судья» [270 - Муромцев С.А. Определение и основное разделение права... С. 14.].
   Наряду с социологией, «близким другом» юриспруденции, по мнению теоретиков социологического позитивизма, являлась история. Они высоко оценивали немецкую историческую школу права, ее идеи постепенного развития, закономерного движения истории права, заимствования права одним народом у другого, участия в процессе правообразования объективных и субъективных факторов: экономических отношений, жизни общества (народа), социальной психологии, мыслительной деятельности общества в целом и юридического сообщества в частности.
   Теоретики социологической школы права обосновали перспективность применения сравнительно-исторического метода для лучшего объяснения явлений русской истории. Одним из первых об этом написал историк древнерусского права В.И. Сергеевич, который в своих трудах сопоставлял удельно-вечевые порядки на Руси с аналогичными на Западе, сравнивал однотипные нормы англосаксонского и древнегерманского права со славянским и т.п. Специальная работа о возможностях историко-сравнительного изучения права – «Историко-сравнительный метод в юриспруденции и приемы изучения истории права» (М., 1880) принадлежала перу М.М. Ковалевского. Между тем Ковалевский принадлежал к другой школе с точки зрения обоснования возможностей применения сравнительно-исторического метода, нежели Сергеевич. Если Сергеевич применял данный метод по отношению к истории народов, имевших общее происхождение, то Ковалевский исходил из возможности сравнения однотипных юридических порядков различных народов при условии достижения ими сходных ступеней общественного развития, безотносительно к общности их исторических корней. Данный подход Ковалевский продемонстрировал на материале истории родового быта и общинного строя древних и новых народов, таких как арийцы, семиты, туранцы и негры [271 - См.: Медушевский А.Н. История русской социологии... С. 58, 149– 150.].
   Признавая достижения исторической школы права, российские теоретики социологической школы, вслед за немецким ученым Р. Иерингом, в то же время критиковали ее за то, что она «упустила совершенно из виду деятельность общества, которой создается право» [272 - Муромцев С.А. Определение и основное разделение права... С. 27.]. Образование права, по мнению С.А. Муромцева, совершалось не самопроизвольно, а человеческой деятельностью. Причем в основе творческой работы, созидающей право, лежал психический труд. Само по себе развитие права давалось, по признанию ученого, тяжелой и неустанной борьбой: «… люди борются из-за отношений, которые нуждаются в правовой защите или же имеют таковую; они борются также из-за норм, которые защищают отношения или только предназначаются для того» [273 - Муромцев С.А. Образование права по учениям немецкой юриспруденции // Немецкая историческая школа права. Челябинск: Социум, 2010. С. 257.]. Утверждая так, один из лидеров социологического позитивизма пытался примирить две школы в современной ему юриспруденции – историческую школу и школу естественного права, найти общность их идей. От исторической школы Муромцев брал идею закономерности, от школы естественного права – идею творчества. Постижение закономерностей правового развития, а также творческий подход в ходе создания права являлись основой научной концепции Муромцева и его политическим кредо [274 - Шершеневич Г.Ф. С.А. Муромцев как ученый // Сергей Андреевич Муромцев. Сборник статей. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1911. С. 89.].
   Доказывая свое право на существование в условиях, когда российская правовая наука была далеко неоднородной, теоретики социологического позитивизма обосновывали свои позиции посредством критики воззрений оппонентов. Так, М.М. Ковалевский, имя которого, по выражению его коллеги, юриста и общественного деятеля К.К. Арсеньева, стало известным по обе стороны Атлантического океана как имя государствоведа, равновеликого ведущим западноевропейским ученым [275 - Арсеньев К. М.М. Ковалевский // Максим Ковалевский. 1851– 1916: Сборник статей. Пг.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1918. С. 55.], так писал о своих научных интересах: «Догматическая юриспруденция никогда не пользовалась моими симпатиями. И то же еще в большей степени я могу сказать о той нравственно-правовой метафизике, которая под именем философии и энциклопедии юридических и государственных знаний, или общей части государственного и уголовного права, преподавалась и преподается в русских университетах по образцу германских. Меня несравненно более привлекали к себе экономика и обществоведение» [276 - Ковалевский М.М. Моя жизнь: Воспоминания. М.: РОССПЭН, 2005. С. 213–214.].
   Ученые социологического направления указывали на ограниченность юридического позитивизма. «Догматическое изучение права весьма важно и необходимо, но лишь для одной цели – для практического применения права в жизни. Оно есть изучение подчиненное, вся догматика возникла и существует… как служанка правосудия. Правосудие есть дело великой важности, но все же не самое важное в области права; в жизни права есть задача еще более важная, чем применение права, а именно его создание, и перед этой задачей догматика оставляет нас совершенно бессильными, ибо вопрос о том, каково должно быть право, для нее не существует» [277 - Гредескул Н.А. Современные вопросы права. Харьков: Изд. книжн. маг. П.А. Брейтигама, 1906. С. 6.], – считал профессор гражданского права Харьковского университета Н.А. Гредескул. «И если конечное назначение науки состоит не столько в теоретической истине, сколько в практическом добре, если найденная упорным трудом истина лучше всего окупает себя применением к улучшению человеческой жизни, – продолжал Гредескул, – то… социологическое изучение права – и лишь оно одно – обещает нам богатые плоды: оно даст нам возможность разумно созидать право... И если при господстве догматики права идеалом юриста… является пушкинский дьяк, в приказе поседелый, спокойно зрящий на правых и виновных, знаток текстов и тонкий диалектик, всегда готовый разрешить на основании существующего права самый запутанный юридический казус, – то при социологическом изучении права перед нами вырисовывается совершенно уже другой идеал юриста… Это юрист – третейский судья в борьбе общественных классов, юрист – творец права, юрист, консультирующий обществу о том, каковым должно быть право, и выполняющий эту задачу, как беспристрастный ученый, с полной независимостью сверху и снизу» [278 - Гредескул Н.А. Указ. соч. С. 14–15.].
   М.М. Ковалевский подвергал критике догматическую юриспруденцию за признание ею беспредельности государственного суверенитета и недопущение существования у граждан других прав, кроме созданных государством. Это порождало, по словам ученого, представление о необязательности для государства конституции как продукта его добровольного самоограничения и о вторичности обеспеченных данной конституцией прав личности [279 - Ковалевский М. Учение о личных правах // Русская мысль. 1905. Кн. IV. С. 97.]. Взгляд юристов-позитивистов на право, по словам М.М. Ковалевского, «служил оправданием произвола правительства по отношению к подданным» [280 - Ковалевский М. Учение о личных правах… С. 98.].
   Слабой стороной доктрины естественного права родоначальники социологической школы считали преуменьшение ею роли государства, представление об ограниченном его верховенстве по отношению к правам личности, убеждение, что поскольку государство было создано в интересах защиты прирожденных человеку прав свободы личности и собственности, оно не могло поднять на них руку, не было способно отменить эти права своим законом [281 - Там же. С. 98.]. Метафизическим считали социологи права также представление школы естественного права о прирожденных человеку правах как о критерии для оценки действующего права [282 - Ковалевский М.М. Социология. Т. 1. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1910. С. 62.].
   Профессор государственного права Петербургского университета Н.М. Коркунов критиковал теорию естественного права за отдаваемый ею приоритет характеристике должного, но не сущего, реально существующего. «И пора, наконец, понять, – писал ученый, – что задача общественных наук не в том, чтобы быть судьей фактов, а в том, чтобы их объяснять… Надо брать факты как они есть. Надо отвлеченные понятия проверять их применимостью к реальным фактам. Не может иметь жизненного значения, не может руководить общественной жизнью теория, проглядевшая действительное направление современного государственного развития» [283 - Коркунов Н.М. Государство и свобода // Юридическая летопись. 1892. Т. 1. С. 5.].
   Отношение представителей социологического позитивизма к школе естественного права наиболее обстоятельно выразил Ю.С. Гамбаров, профессор гражданского права Высшей школы общественных наук и ряда российских университетов, а также близкий друг М.М. Ковалевского. Гамбаров отдал дань идейному потенциалу естественно-правовой теории, ее вкладу в развитие государственности европейских стран, в ликвидацию рудиментов средневекового строя и феодализма: уничтожение крепостничества, цехового устройства, пыток, уголовного преследования за религиозные преступления и др. Гамбаров признал, что все следовавшее за естественно-правовой теорией развитие политических идей и государственных отношений осуществляло на практике указанный ею великий принцип ограничения государственного всемогущества не только индивидуальными правами, но и господством закона [284 - Гамбаров Ю.С. Свобода и ее гарантии. Популярные социально-юридические очерки // Антология мировой правовой мысли. Т. V. М.: Мысль, 1999. С. 311.].
   Вместе с тем Гамбаров считал роль естественно-правовой теории в исторических условиях XIX в. – века буржуазно-демократических революций и разрушения «старого порядка», сыгранной. По его убеждению, школа естественного права потеряла в XIX столетии, и, в особенности, во второй его половине, тот кредит доверия, которым она пользовалась ранее. Причины упадка естественного права ученый усматривал, во-первых, в появлении в XIX в. позитивизма – научного движения, осуждающего априоризм и утверждающего культ положительного закона; во-вторых, в изменении в XIX в. роли государства, которое из учреждения, пекущегося только о защите права (правовое государство), превращается в учреждение, озабоченное общим благом (социальное государство) и способное к вторжению в индивидуальную сферу и ограничению свободы некоторых для обеспечения свободы всех. Ослабление позиций естественно-правовой теории связывалось Гамбаровым также с появлением в XIX столетии обширного конституционного законодательства, которое, в свою очередь, явилось основанием для создания учения о государстве на почве сравнительно-исторического его изучения – учения социологического позитивизма [285 - Гамбаров Ю.С. Свобода и ее гарантии… С. 305, 309–311.].
   Родоначальники российской социологической школы права предлагали, таким образом, теорию права, свободную, по их мнению, от крайностей индивидуализма и коллективизма, которые воплощали теории естественного права и юридического позитивизма.
   С целью преодоления противоречий, заложенных в доктринах «возрожденного естественного права» и юридического позитивизма, М.М. Ковалевский выдвинул и обосновал понятие человеческой солидарности, совместных усилий людей в обществе. Через понятие солидарности ученый раскрыл свое понимание хода исторического процесса, свою трактовку идеи прогресса как объективного развития общества, подчиненного определенным законам, проявляющимся в росте солидарности. Все историческое развитие человечества, согласно взглядам Ковалевского, могло быть объяснено как постоянный рост солидарности [286 - См.: Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 129.]. Человеческая солидарность выступала в его трактовке единым источником, из которого вытекали право и государство, и одновременно единой задачей, которую право и государство преследовали. В разные эпохи развития государства человеческая солидарность предъявляла, по мнению ученого, различные требования, предполагавшие то большую самодеятельность индивидов, входящих в состав государства, то большую опеку государства над ними. В зависимости от потребностей человеческой солидарности происходило расширение либо сужение индивидуальных прав, находящееся в прямой зависимости от сужения либо расширения пределов государственного вмешательства [287 - Ковалевский М. Учение о личных правах… С. 98.].
   Таким образом, человеческая солидарность в концепции М.М. Ковалевского ограничивала как притязания отдельной личности, так и могущество государства, она составляла общий знаменатель для взаимных претензий государства и личности при определении допустимого поведения субъектов политического общения. В поддержании солидарности между людьми, в создании и обеспечении общности их интересов Ковалевский усматривал предназначение права [288 - Ковалевский М.М. Общее учение о государстве. Лекции, читанные в 1908–1909 гг. СПб.: Касса взаимопомощи студентов СПб. политехн. унта, 1909. С. 47.].
   Право представлялось ученому самостоятельной категорией, не зависевшей от государства, однако объективно обусловленной общественным развитием. М.М. Ковалевский рассматривал право как стоящее вне и над государством явление, непосредственно вытекающее из факта общественной солидарности и потому обязательное для государства [289 - См.: Зорькин В.Д. Позитивистская теория права в России... С. 129, 131.]. По мнению Ковалевского, государство не создавало право, а лишь признавало его в форме положительных норм в качестве требования общественной солидарности. Сознавая эволюцию и изменчивость общественной жизни, Ковалевский тем не менее был сторонником единых и твердых принципов права, постулировал принцип правовой связанности государства.
   Свобода личности выступала в трактовке М.М. Ковалевского необходимым условием общественной солидарности. Представление о неотчуждаемых правах личности вырабатывалось, согласно его теории, в результате постепенного распространения солидарности. Признание прав личности со стороны государства являлось требованием общественной солидарности. В интересах собственного самосохранения государство должно было выступать стражем и охранителем личных прав, а не быть их тормозом [290 - Ковалевский М.М. Общее конституционное право. Лекции, читанные в С.-Петербургском университете и Политехникуме. СПб.: Тип. «Север», 1907–1908. С. 103–106; Ковалевский М. Учение о личных правах… С. 98.].
   Согласно М.М. Ковалевскому, государство должно было быть принципиально ограничено в своем праве посягать на личную свободу. Границу, за которую государство в осуществлении своей законодательной и исполнительной власти не могло выходить, составляла признанная им свобода самоопределения каждого гражданина. При этом границей свободы самоопределения отдельной личности являлась свобода самоопределения других людей: «Каждый входящий в состав политического сообщества… вправе требовать признания этим сообществом своей неприкосновенности» [291 - Ковалевский М.М. Общее конституционное право... С. 104–106; Магазинер Я.М. Политическая идея М.М. Ковалевского в связи с характеристикой его личности (Речь, произнесенная в заседании Петроградского юридического общества 20 января 1917 г.). Пг.: Типолит. акц. о-ва «Просвещение», 1917. С. 4.].
   Представление о наличии у людей прирожденных прав, которыми они пользовались в своем естественном состоянии, М.М. Ковалевский не разделял. Ученый был убежденным противником какой-либо декларации неотъемлемых прав личности с неизменным, раз навсегда установленным содержанием. Он полагал, что подобный акт мог сделаться тормозом для дальнейшего политического развития. Ковалевский признавал полезность принятых на себя законодателем формальных обещаний не посягать на личную свободу и другие вольности граждан лишь в определенные исторические эпохи, в годы масштабных реформ, когда «новое становится ребром к старому и полезно бывает напомнить, что старое отошло в область прошедшего» [292 - Ковалевский М. Учение о личных правах… С. 102–103.]. Между тем определенное положительное влияние деклараций о правах на действующее позитивное право ученый не исключал. Ссылаясь на Французскую декларацию прав, Ковалевский указывал, что именно благодаря ей в позитивном праве сложилось представление о субъективных правах граждан по отношению к государству, присущее ранее только праву естественному [293 - Ковалевский М.М. Общее конституционное право… С. 64.].
   М.М. Ковалевский рассматривал права человека как результат эволюции государства и общества в определенное время и определенных условиях. Данный вывод ученый подтверждал ссылками на законодательство о правах и свободах различных государств. Ковалевский указывал, что вероисповедная свобода ранее всего была провозглашена в Северной Америке. Движение в пользу терпимости и свободы церкви широко овладело сознанием граждан Французской республики. Между тем в современной ученому Российской империи до обеспечения свободы совести было, по его мнению, еще далеко. К числу поздно завоеванных вольностей Ковалевский относил свободы печати, собраний и союзов. При этом М.М. Ковалевский выражал надежду на то, что Россия сумеет поставить свободы союзов и собраний на ту же высоту, на которую данные свободы были постановлены в Англии и Германии. В этих странах для образования общественных объединений не требовалось предварительного разрешения правительства [294 - Ковалевский М.М. Русская Конституция. 1. Свободы // Антология мировой правовой мысли. Т. V. М.: Мысль, 1999. С. 293–297.].
   Представлению М.М. Ковалевского о свободах как о результате исторической эволюции общества было созвучно высказывание С.А. Муромцева: «Всему приходит свое время. Потребность в свободе собраний и союзов – потребность общечеловеческая, но степень необходимости ее на различных ступенях общественного положения различна. Кроме того, различны и препятствия, которые встречаются при удовлетворении сказанной потребности» [295 - Муромцев С. Статьи и речи. Некрологи, приветствия, воспоминания (1878–1910). Вып. 3. М.: Тип. О-ва распространения полит. книгъ, 1910. С. 54.].
   В марте 1880 г. в записке «о внутреннем состоянии России», адресованной министру внутренних дел графу М.Т. Лорис-Меликову, С.А. Муромцев констатировал наличие в русском обществе остро осознаваемой потребности в политической свободе, которая, по словам ученого, «питалась и развивалась умственным движением прошлого и в особенности настоящего столетия», а в результате либеральных реформ Александра II стала практической задачей. «Идеи неприкосновенности прав личности, свободы мысли и слова, государственного устройства, обеспечивающего эти права, легли в основание идеала, – писал Муромцев, – …стремление общества к участию в государственной жизни, его потребность общественной деятельности сделалась фактом упроченным, с которым должна считаться правительственная власть… Если правительственный механизм в его современном виде исключает… право на непосредственное участие в государственной жизни, самое желание войти в его состав, то механизм этот подлежит преобразованию» [296 - Муромцев С. Статьи и речи. Вып. 5. М.: Тип. О-ва распространения полит. книгъ, 1910. С. 21–22.].
   Интерес представляет также умозаключение С.А. Муромцева, что потребность общества в гражданских свободах наиболее остро ощущалась в эпохи радикальных общественных преобразований, когда идеи личной свободы начинали отвергаться в результате посягательства на них. Именно в такие эпохи идеи неприкосновенности личности и жилища, права собственности распространялись особенно быстро и усваивались особенно глубоко [297 - Муромцев С. Статьи и речи. Вып. 5... С. 5.].
   Вернемся к воззрениям на права личности М.М. Ковалевского. С представлением ученого о правах человека как о результате эволюции государства и общества был связан его вывод о расширении сферы индивидуальной самодеятельности и круга личных прав по мере развития государства. Ученый указывал, что современное государство в отличие от древнего признавало за каждым из своих подданных наряду с полной гражданской правоспособностью большую или меньшую сумму публичных и политических прав [298 - Ковалевский М.М. Предисловие к русскому переводу // Вильсон В. Государство. Прошлое и настоящее конституционных учреждений. М.: В.М. Саблин, 1905. С. XXXIII.].
   Следуя за французским ученым Б. Констаном, Ковалевский подразделял права человека на публичные и политические. Под политическими правами он понимал сумму тех прав, в силу которых гражданин современного государства являлся участником политической власти. Он относил к данной категории прежде всего право избирать и быть избранным на государственные должности, включая депутатскую службу, а также право на участие в правотворческой деятельности, всеобщее избирательное право и др. [299 - Там же.] Политические права признавались ученым базовыми правами. Он видел в них гарантию сохранения прав личности и необходимую основу современной демократии [300 - Ковалевский М.М. Происхождение современной демократии. М.: Тип. А.П. Мамонтова, 1895. Т. 2. C. 89–92, 334.].
   К публичным правам Ковалевский причислял права, которыми обусловливалась свобода самоопределения гражданина по отношению к государству. В это понятие входила личная свобода, понимаемая Ковалевским как свобода от произвольного задержания государственными властями, а также свободы вероисповедания, печати и преподавания, сходок и обществ [301 - Ковалевский М.М. Предисловие... С. XXXIII.]. Публичные права имели, по его мнению, революционное происхождение, были провозглашены в XVII–XVIII столетиях в законодательных актах Английской и Французской революций. Принцип политического равенства также пробил себе дорогу революционным путем – в результате Великой Французской революции, которой Ковалевский придавал огромное значение [302 - Ковалевский М.М. Происхождение современной демократии. Т. 1. С. 630–631.].
   Важное место в воззрениях М.М. Ковалевского о правах и свободах личности занимало его представление о гарантиях прав. Средствами, с помощью которых современное ему государство проводило в жизнь начало политического и гражданского полноправия, ученый считал самоуправление – местное и общее, а также подчинение администрации и законодательства судебному контролю [303 - Ковалевский М.М. Предисловие... С. XXXVIII.].
   Признание за гражданами политических прав Ковалевский считал следствием утверждения принципа самоуправления общества, сводившегося к тому, что страной управляло правительство большинства, а граждане призывались к заведованию государственными делами. Начало самоуправления общества было потенциально осуществимым, по его мнению, как в конституционной монархии, так и в представительной республике. Признание и обеспечение публичных прав ученый связывал с утверждением правового государства, в котором права граждан гарантировались народным представительством, с одной стороны, и местным самоуправлением – с другой. Народное представительство давало гражданам возможность заведовать общими делами страны, а местное самоуправление – интересами сельской общины, города и области [304 - Там же. С. XXXIV–XXXV.].
   Гарантом обеспечения прав личности выступала также судебная ответственность частных лиц и чиновников, наступающая в случае превышения ими своих законных полномочий. Ученый считал, что публичные права получают значение только тогда, когда они обеспечиваются судебными гарантиями и исковой охраной. Гарантией признания личных прав, по мнению правоведа, являлась «возможность призыва в суд всякого, кто бы он ни был, причиняющего мне вред и убытки своими действиями, не согласными с законом». «Основу личных прав составляет, таким образом, судебная ответственность, – резюмировал Ковалевский, – ответственность как частного лица, так и чиновника, ответственность всех и каждого, от мала до велика, кто с добрыми бы даже намерениями превысил сферу предоставленных ему законом правомочий» [305 - Ковалевский М. Учение о личных правах… С. 102–103.].
   Анализируя положение с обеспечением прав человека в различных государствах, М.М. Ковалевский отдавал приоритет Англии: декларации прав там не было, однако суды реально обеспечивали соблюдение прав и свобод личности. Во Франции, наоборот, Декларация прав человека и гражданина существовала, однако она не подкреплялась независимой и эффективной судебной системой: суд там не был правомочен рассмотреть жалобу на чиновника без предварительного разрешения Государственного совета. Преимущество судебной практики как источника прав личности Ковалевский видел в ее гибкости. Ученый обращал внимание на то обстоятельство, что английские судьи, пользующиеся большой свободой оценки и толкования законов и прецедентов, были в состоянии противостоять законодательной власти в случае нарушений прав и свобод личности. Аналогичную ситуацию он отмечал и в США [306 - Там же. С. 103.].
   Выделял Ковалевский также процессуальные гарантии обеспечения прав и свобод человека, такие как замена ареста поручительством и залогом, запрет на вторжение в жилище человека ночью, отсутствие у закона обратной силы. Особенность данной группы гарантий прав состояла, по мнению ученого, в том, что они были призваны защищать человека в случае его задержания [307 - Ковалевский М.М. Происхождение современной демократии... Т. 2. С. 70–75.]
   В вопросе о законодательных гарантиях прав личности М.М. Ковалевский вступал в дискуссию с теоретиками юридического позитивизма, считавшими решающим фактором в обеспечении прав человека перечисление их государством в законодательных документах. Отношение Ковалевского к закону как гаранту личных прав было двойственным. С одной стороны, он видел в законе мощную положительную силу, правовой источник автономии личности и защиты ее от произвола государства. С другой же стороны, правовед искал гарантии против самого закона, средство отнять у него возможность вторгаться в личные права. Основополагающей гарантией личной свободы М.М. Ковалевский считал господство права. Противопоставляя закон произволу, он ценил в законе не организационную его функцию как регулятора общественной жизни, не уравнительную его функцию как общего для всех правила, не централизующую его мощь, нивелирующую местные и личные особенности и стягивающую единый и полновластный народ вокруг единого центра, а в первую очередь функцию ограждения лица от произвола власти [308 - Магазинер Я.М. Указ. соч. С. 5.].
   Ученый апеллировал к любимой им Англии, где не было письменного акта, системно закреплявшего права и свободы личности, однако сильная судебная власть была способна их гарантировать. В Англии права не имели другой основы, кроме общего господства закона, единого и неизменного для всех, забота о соблюдении которого была поручена судебным учреждениям. Между тем права человека, по мнению Ковалевского, обеспечивались в этой стране в большей степени, нежели где бы то ни было на европейском континенте [309 - Ковалевский М.М. Общее конституционное право... С. 65; Ковалевский М. Учение о личных правах… С. 115–117.].
   Между тем М.М. Ковалевский не отрицал позитивного значения законодательного закрепления прав и свобод человека, видел в этом действенный способ связать руки правительству и сделать невозможным для него поворот назад. Как справедливо указывает современный исследователь А.Л. Васин, Ковалевский проводил мысль, что объективация права в писаных нормах закона преследовала практические цели, была необходима, чтобы гарантировать достигнутый обществом уровень личной свободы. Права и свободы личности – это социальные нормы, которые общество на определенном этапе своего развития в ходе борьбы за права человека фиксирует юридически, т.е. в нормах закона. Отрицать или недооценивать связь социальных норм с законодательством, равно как подменять одно другим значило, по мысли ученого, нарушать философское соотношение формы и содержания, поскольку никакое содержание не могло обойтись без формы [310 - Васин А.Л. Права личности в российском государствоведении дореволюционного периода. Дис. … канд. юрид. наук. М., 2003. С. 148.].
   Приверженный принципу системного анализа правовых категорий, М.М. Ковалевский подразделял права человека на базовые и производные. К числу базовых ученый относил свободы совести, слова, петиций. Так, в проекте адреса Государственной думы первого созыва ученый обнаружил пробел, обратив на него внимание депутатов: «В числе необходимых свобод, которые должны быть обеспечены, вы, как мне кажется, напрасно опустили одну – свободу петиций, подаваемых на имя Государственной Думы: свобода петиций есть именно та свобода, благодаря которой англичанам удалось превратить свой аристократический строй в демократический» [311 - Цит. по: Магазинер Я.М. Указ. соч. С. 7.].
   Производным правом Ковалевский считал свободу стачек. В ней он видел выражение более общего начала свободы труда, которое, в свою очередь, являлось одним из проявлений свободы личности. Право митингов Ковалевский, вслед за английским правоведом А.В. Дайси, считал проявлением личной свободы и свободы слова [312 - Ковалевский М. Учение о личных правах… С. 100, 117.]. А в праве ассоциаций ученый видел лишь одну из форм самоопределения личности, которая лежала в основе неприкосновенности личности и всех других прав личной свободы [313 - Магазинер Я.М. Указ. соч. С. 7.].
   Обеспечение прав и свобод личности в позитивном праве М.М. Ковалевский считал функцией правового государства. Именно правовое государство, именуемое ученым «правовым порядком», предоставляло личности возможность свободного осуществления своих требований до момента, когда эти требования входили в коллизию с интересами общества и принимали форму нарушения установленного им права. В то же время правовое государство выполняло функции проводника культурных начал в общество и поэтому расширяло сферу своего контроля над личностью [314 - Ковалевский М. Учение о личных правах… С. 100.].
   Правовое государство М.М. Ковалевский противопоставлял полицейскому государству. Для полицейского государства были характерны административная ответственность и превентивные меры обеспечения законности. Существенным признаком правового государства являлась судебная ответственность, которая осуществлялась широко и последовательно, была одинаковой для всех: и для правительственных чиновников, и для подвластных. В качестве примера Ковалевский указывал на существовавшее в полицейском государстве у правительственных агентов право нарушать спокойствие домашнего очага в интересах предупреждения преступлений посредством организации обысков, вскрытия частной корреспонденции, административными ссылками и т.д. В правовом государстве господствовал обратный принцип: жилище каждого признавалось нерушимой твердыней, в которую сам король не мог проникнуть без согласия живущих; для лиц, нарушивших данный порядок, устанавливалась судебная ответственность. Сходную эволюцию проходили, по мнению Ковалевского, и другие права человека, подкреплявшиеся в итоге судебной ответственностью лиц, на них посягавших [315 - Ковалевский М. Учение о личных правах… С. 100.].
   Воззрения М.М. Ковалевского на взаимоотношения государства и личности дополняла концепция, созданная Н.М. Коркуновым. Представление о необходимости ослабления роли государства в обществе и ограничении государственного вмешательства в общественную жизнь Коркунов считал поверхностным. Не видел этот ученый и прямой зависимости между расширением государственной деятельности и умалением индивидуальной свободы. Взаимоотношения личности и государства он считал более сложными.
   Анализируя исторический материал, ученый утверждал, что сужение сферы государственного вмешательства приводит не к заполнению высвободившегося пространства личной свободой, а, напротив, к вмешательству в данную сферу других общественных союзов. Он аргументированно доказывал, что индивидуальная свобода на каждом шагу испытывает «атаку» со стороны общественных союзов – церкви, семьи, сословия, общины и т.д. При этом общественные союзы были, по его мнению, менее предсказуемыми и управляемыми, чем государство. «Замена, хотя бы частичная, подчинения личности фактической зависимости от общества юридически регулированным вмешательством государства представляет по общему правилу не проигрыш, а выигрыш личной свободы...», – считал Коркунов. Вместе с тем и государство, которое распоряжается властью «не по делегации, не по поручению другого союза, а по собственному праву, самостоятельно», ученый считал далеким от идеала. В качестве сдержек и противовесов государственного вмешательства в права личности ученый рассматривал наделение граждан политическими правами и укрепление института народного представительства [316 - Коркунов Н.М. Государство и свобода // Юридическая летопись. 1892. Т. 1. С. 6, 9–10, 13.].
   Эту идею разделял и С.А. Муромцев, считавший, что «чем ближе поставлен каждый гражданин к политической деятельности, чем чаще выступает он активным исполнителем государственного порядка, а не слепым его орудием, чем более… он заинтересовывается им и влагает в него свою душу, тем более сторон человеческого существования охватывает государство, тем сильнее оно по качественным пределам своего господства и могущественнее по степени своего культурного влияния» [317 - Муромцев С. Статьи и речи. Вып. 1... С. 64.].
   Обоснованию содержания политических прав граждан Н.М. Коркунов уделял существенное внимание. Наделение населения политическими правами, по его мнению, сглаживало негативные последствия всевластия государства. Политические права государствовед трактовал как «права распоряжения властью», которые являются, по сути, не только правами, но и обязанностями. Распоряжаясь властью, гражданин, по его убеждению, обязан был действовать сообразно как своему личному, так и общественному интересу. Он был правомочен при этом отказаться от каких-либо политических прав, например, от права участия в выборах [318 - Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. 1. СПб.: Книжный магазин А.Ф. Цинзерлига, 1892. С. 363–364.].
   Н.М. Коркунов выступал сторонником наделения политическими правами всех граждан без исключения и противником цензовой системы, ограничивавшей граждан в осуществлении их политических прав. Критикуя имущественный ценз, ученый утверждал, что ценность личности не должна зависеть от величины ее материальных приобретений, ведь «богатство наживается нередко не совсем чистыми средствами» [319 - Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. 1... С. 400.].
   Законодательному обеспечению прав личности Коркунов придавал большее значение, чем Ковалевский. Ученый считал, что поскольку в современной ему России принципы гражданской свободы уже успели стать частью общественного сознания, следовало позаботиться «о выработке законов, в подробностях регулирующих обеспечение прав гражданской свободы». «В настоящее время нет вопроса более настоятельного, более неотложного, требующего реформы, как вопрос об обеспечении за русским обществом прав гражданской свободы», – утверждал Н.М. Коркунов в своем пособии по русскому государственному праву 1892 г. Отсталость российского законодательства в данном вопросе правовед объяснял двумя обстоятельствами. Первым было долгое существование крепостного права: «Пока значительная часть русского народа находилась в крепостной зависимости, обеспечение права гражданской свободы стало бы привилегией меньшинства. А это не мирилось с… демократическим складом всей нашей государственной жизни». Другой причиной незакрепленности в российском законодательстве прав и свобод личности Коркунов считал отсутствие в политико-правовой жизни идеи законности, всеобщее бесправие, в результате чего объективная норма права оставалась лишь мертвой буквой. Устранение бесправного положения личности в государстве ученый-юрист связывал с наделением ее правами личной свободы, такими как свобода выражения своих мнений, свобода исповедания своих верований, свобода общения с другими людьми [320 - Там же. С. 316–317.].
   Для обеспечения личных прав граждан Н.М. Коркунов предлагал им активно включаться в политико-государственную деятельность, оказывать на нее влияние. При этом ученый возлагал надежды на нравственное поведение государства, сознававшего свой долг «подчиняться требованиям мирного государственного порядка» и соблюдать права и свободы личности. Свобода, по мнению Коркунова, составляла необходимое условие нравственного развития, тогда как нравственность выступала главным критерием общественного прогресса. Коркунов полагал, что при необходимости ограничения прав человека само это ограничение должно было проистекать не из произвола органов власти, а быть обусловленным известными этическими принципами, находящими выражение в праве и могущими вызвать в нравственном сознании личности свободное себе подчинение [321 - Там же. С. 313.].
   Проблема гарантий прав и свобод личности была основательно разработана в учении Н.М. Коркунова. Коркунов одним из первых российских правоведов теоретически обосновал значение административной юстиции в защите прав человека. Административная юстиция представляла собой, по его мнению, систему самостоятельных судебных органов, независимых от исполнительной власти и необходимых для разрешения споров о законности распоряжений администрации и органов местного самоуправления. Коркунов доказывал, что дела, относящиеся к юрисдикции административного суда, носили особый, публично-правовой характер, в силу чего они не могли рассматриваться в рамках традиционных судопроизводств (гражданского и уголовного). «Как для охраны гражданских прав существуют суды гражданские, так для охраны публичных прав должны существовать особые административные суды, для которых, однако, требуются те же гарантии независимости, как для судов уголовных или гражданских» [322 - Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. 2... С. 641–642.], – утверждал правовед.
   Гарантией осуществления прав и свобод личности Н.М. Коркунов считал также институт разделения властей, принцип действия которого он видел «в обеспечении свободы надлежащим распределением функций властвования». Права и свободы личности, по его мнению, «наилучшим образом были гарантированы в том случае, когда решение одного и того же вопроса возлагалось одновременно на несколько государственных органов, а хуже всего, когда подобные вопросы были полностью переданы в компетенцию одного органа власти» [323 - Коркунов Н.М. Указ и закон. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1894. С. 223.].
   Гарантией обеспечения прав человека в учении Коркунова являлся также общий надзор государства и общества за деятельностью органов управления. В осуществлении такого надзора большое значение ученый придавал праву на петицию, предлагая предоставить его всем гражданам без ограничений. Право на петицию представлялось Коркунову связующим звеном взаимодействия гражданского общества и контролирующих органов государства [324 - Цит. по: Васин А.Л. Указ. соч. С. 140.].

   Резюмируя сказанное, заметим, что эвристический потенциал социологической юриспруденции состоял в междисциплинарной природе данного направления. Опираясь на результаты социологической и исторической наук, теоретики социологического позитивизма сформировали представление о правах и свободах личности как о категории, динамично развивающейся, совершенствующейся по мере развития общества, по ходу эволюции государства от полицейского к правовому. Итогом исторического развития являлось представление о неотчуждаемых правах личности, а также о необходимости их признания со стороны государства.
   Опираясь на результаты сравнительно-исторических и сравнительно-правовых исследований, теоретики социологического позитивизма основательно изучили развитие личных и политических свобод в западном мире, сформулировали представление о расширении круга прав и свобод по мере эволюции общества, выявили специфические условия и факторы, воздействовавшие на права человека в России. Признавая значение позитивного права в вопросе обеспечения прав человека, юристы, между тем, отдавали приоритет судебной системе, связывали реализацию прав личности с подчинением законодательства и исполнительной власти контролю судебной власти, с признанием за каждым лицом права обжалования действий правительства, затрагивавших его интересы и представлявшихся ему нарушением существующих законов, в судебном порядке. К гарантиям обеспечения прав человека ученые причисляли также институты народного представительства и местного самоуправления.
   Приоритетными правами личности применительно к современной им России теоретики социологической школы права считали политические права, которые корреспондировались с обязанностью населения участвовать в управлении государством. Они признавали также, что и политические, и личные права могли быть обеспечены лишь государством, правовым по своей природе.
//-- * * * --//
   Осуществляя в заключении данной главы сравнительный анализ воззрений различных правовых направлений («возрожденного естественного права», юридического позитивизма, социологической школы), определявших отношение юридической мысли России конца XIX – начала XX в. к проблематике прав и свобод личности, выскажем суждение, что наиболее основательной и системной разработке права человека были подвергнуты представителями школы «возрожденного естественного права».
   Теоретики данной школы определили содержание понятия прав человека как естественных и неотчуждаемых прав, выработали представление о механизме их реализации, связывая ее с утверждением новой формы государства – правового конституционного государства, призванного по самому своему названию осуществлять функцию защиты субъективных прав. Важное место в данном учении заняли классификации прав и свобод человека, составленные на основе таких критериев, как роль государства в обеспечении субъективных прав, характер актов и правовых систем, в которые указанные права были вписаны, и др. Сильным местом данного учения явилась выработка системного представления о гарантиях прав и свобод личности. Идеи последователей «возрожденного естественного права» явились теоретической основой для реформирования российской государственности в направлении конституционного и правового государства.
   В советский период воззрения юристов, принадлежавших к школе «возрожденного естественного права», были подвергнуты суровой критике со стороны нормативистски ориентированных правоведов. Критика эта была необоснованной и не выдерживающей проверку на объективность.
   Значение теории прав человека, созданной школой «возрожденного естественного права» в России, для теоретической юриспруденции до сих пор недооценено. Как недооценена и значимость воззрений данного направления в условиях реформирования российской государственности и правовой системы в начале XX в. Нами обосновано выше, что именно данная теория в условиях господства позитивистских воззрений на право и государство возродила ценность человеческой личности, ее свободы, придала институту прав человека юридико-регулятивное значение. Она, во-первых, утвердила за правами человека статус неотъемлемых прав, которые существуют независимо от их государственного признания и законодательного закрепления, вне связи их носителя с тем или иным государством. Во-вторых, она обеспечила данные права системой гарантий – политических, социальных, материальных, правовых.
   Учение школы «возрожденного естественного права» аргументировало автономию индивида как носителя прав и свобод, установило сферу его свободы, в которую государство не имело права вторгаться, закрепило за индивидом гарантии государственной защиты его прав и свобод в случае их нарушения. Первостепенную задачу любого политического союза оно видело в обеспечении условий для реализации прав и свобод личности, а позитивное право оценивало с учетом того, в какой мере в нем были созданы условия для реализации субъективных публичных прав.
   В трактовке главного оппонента «возрожденного естественного права» – школы юридического позитивизма дореволюционной России правам человека не придавалось определяющего значения. Теоретики юридического позитивизма не разделяли исходный тезис естественно-правовой теории о первичности права и субъективных публичных прав, а видели в правах человека установление государства, воплощенное в творимом им праве и в силу этого получившее юридическую обязательность.
   Поскольку права человека представали в данной теории октроированными государством, роли государства в определении их объема, содержания и гарантий уделялось большое внимание. Считая государство источником права и субъективных прав личности, позитивисты трактовали его в духе либеральной традиции. Они усматривали призвание современного государства в даровании своим подданным гражданских и политических свобод на началах равенства людей перед законом. Это превращало подданных (членов социума, подчиненных власти) в граждан (участников осуществления государственной власти) и членов гражданского общества. Государство делалось при этом стабильным и эффективным, а творимое им право поддерживалось населением.
   Теоретики юридического позитивизма обосновали социально-историческую обусловленность прав личности формой государства. Так, политические и гражданские свободы (свободы собраний, союзов, слова и др.) они считали установлением конституционного государства, а право собственности, семейные права, судебную защиту, права и привилегии отдельных сословий – созданием полицейского государства.
   Отдельными представителями данного направления были обоснованы также права второго поколения (социально-экономические и культурные). К примеру, Г.Ф. Шершеневич выступал сторонником создания государственной программы образования, приобщения граждан к благам материальной и духовной культуры и др.
   Подводя итог анализу воззрений социологической школы права на проблему прав и свобод личности, мы должны признать, что ее представителями была создана собственная оригинальная теория прав человека. Теоретики социологического позитивизма не идеализировали ни государство и позитивное право, ни естественное право. В своих методологических построениях они искали «твердую почву» и находили ее в виде результатов непосредственного научного знания, достижений прежде всего истории и социологии.
   Если теоретики юридического позитивизма понимали под правами личности государственные дозволения, то представители социологической школы права обосновывали обусловленность субъективных прав общественными отношениями. Высоко оценивая роль государства и его институтов в обеспечении прав и свобод личности, теоретики социологической школы признавали, что государство не создавало прав человека, они были порождением общественного развития (общественной солидарности в концепции М.М. Ковалевского и общественной нравственности в воззрениях Н.М. Коркунова). Между тем государство было призвано, по их мнению, обеспечить своим гражданам права и свободы, выступать их защитником.
   Права человека представлялись ученым социологического направления институтом, который не пребывал в статическом состоянии, а развивался и совершенствовался по мере развития и совершенствования государства и личности. В данном контексте теоретики социологической школы явились создателями прогрессивного юридического учения, ориентированного на борьбу за право, на творчество во имя осуществления прав личности. При этом следует заметить, что такие выдающиеся представители социологической школы права, как С.А. Муромцев и Н.А. Гредескул были не только борцами за право и субъективные права в теории, но и на практике, в Государственной Думе являясь, соответственно, председателем и заместителем председателя первого российского парламента.
   Обеспечение прав человека признавалось сторонниками социологического позитивизма важной функцией правового государства. Именно с построением правового государства они связывали создание гарантий осуществления прав и свобод личности, таких как судебная защита, разделение властей, народное представительство и эффективное местное самоуправление.

Глава 3
ПРАВА ЧЕЛОВЕКА В КОНСЕРВАТИВНОЙ ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ МЫСЛИ РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX – НАЧАЛА XX В.

3.1
Свобода личности в политико-правовой доктрине российского консерватизма

   Права личности составляют основу либеральной политико-правовой доктрины, поэтому неудивительно, что данная проблема была в либеральной правовой науке основательным образом разработана. Однако что думали о правах и свободах личности главные политические оппоненты либералов – консерваторы, которые, как известно, не рассматривали данную проблему в качестве ключевой для своего правового учения? Настоящая глава будет посвящена рассмотрению данного вопроса.
   Консерватизм как направление политико-правовой мысли в России, как и в Западной Европе, явился ответной реакцией на Французскую революцию и на предложенный ею радикальный вариант политико-правовой модернизации. Консерваторы отдавали себе отчет в том, что происходящую модернизацию нельзя остановить, однако они стремились сделать ее контролируемой, предотвратить радикальную ломку традиционных отношений. В условиях быстро меняющегося мира консерватизм пытался противопоставить либеральной и радикально-социалистической моделям общественного переустройства свой собственный проект, который основывался на обосновании преимуществ традиции. Устойчивость традиционного общества виделась консерваторам в присущих ему духовно-нравственных ценностях православия и сильной (монархической) государственности. Консерваторы стремились к сохранению как «внешней оболочки» традиционной России, так и ее внутренних религиозно-нравственных принципов [325 - См.: Репников А.В. Консервативная концепция российской государственности. М.: МПУ «Сигналъ», 1999. С. 42–43.].
   Правовая идеология русского консерватизма была аксиологичной и антропологичной. При этом консервативные воззрения на природу человека принципиально отличались от взглядов на данный вопрос теоретиков либеральной мысли, обосновавших представление об изначально присущих человеку доброте и нравственном чувстве и возведших на пьедестал своей доктрины человеческую личность, ее свободу, достоинство и счастье. Антропологическим основанием консервативной позиции являлось религиозное представление об изначальных несовершенстве и греховности человеческой природы. Совершенствованием человека в его нравственно-религиозной жизни занималась церковь, в силу чего цивилизация, основанная на религиозной идее, была, по мнению консерваторов, более совершенной, чем лишенная такой идеи. Совершенствование людей в их внешней жизни, согласно консервативной теории, было призванием монархического государства, способного контролировать и подавлять темные стороны человеческой природы, заставлять людей сдерживать их отрицательные страсти и желания. Из представления о несовершенстве человеческой природы рождалось недоверие консерваторов к человеческой личности и ее автономии в обществе себе подобных [326 - См.: Карцов А.С. Правовая идеология русского консерватизма (II половина XIX – начало XX веков). Автореф. дис. … докт. юрид. наук. М., 2008. С. 12–13; Лукьянов М.Н. Российский консерватизм и реформа, 1907–1914. Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 2001. С. 17; Репников А.В. Указ. соч. С. 107.].
   Под влиянием реформ 1860–1870-х годов в России появился новый тип консерваторов, отличавшийся от их идейных предшественников – славянофилов. Это был тип консерваторов-государственников, которые критически относились как к своим противникам «слева» – сторонникам либеральной и социалистической доктрин, так и к правящим властным структурам (особенно в периоды либерального реформирования российской государственности), не способным, по их мнению, держать под контролем происходящие перемены и разработать стратегию, способную предотвратить радикальную ломку традиционных отношений [327 - Лукьянов М.Н. Указ. соч. С. 17.]. Мы сосредоточимся на анализе воззрений на права человека преимущественно этой группы консервативных мыслителей.
   Многие известные идеологи российского консерватизма рассматриваемого времени, такие как обер-прокурор Св. Синода К.П. Победоносцев, публицист и журналист, издатель журнала «Русский вестник» и редактор газеты «Московские ведомости» на протяжении третьей четверти XIX в. М.Н. Катков, публицист и редактор «Московских ведомостей» в 1909–1913 гг. Л.А. Тихомиров, имели обширные связи и влияние в среде высшей российской бюрократии, оказывая воздействие на выработку правительственного курса трех последних российских императоров. К примеру, М.Н. Катков был самым влиятельным журналистом времени правления Александра II и Александра III, который воздействовал как на общественное мнение, так и на правительственные круги. Согласно свидетельству К.П. Победоносцева, «были министерства, в коих ничто важное не предпринималось без участия Каткова» [328 - Цит. по: Пайпс Р. Русский консерватизм и его критики. М.: Новое издательство, 2008. С. 160.]. К.П. Победоносцев сыграл определяющую роль в формировании мировоззрения будущего императора Александра III, а также в отказе его от реформаторского курса своего отца в пользу политики контрреформ. Л.А. Тихомиров был известным правым публицистом, специалистом в области общественного движения и рабочего вопроса. Он привлекался председателем Совета министров П.А. Столыпиным к участию в ряде правительственных совещаний, неоднократно консультировал премьера.
   Л.А. Тихомиров был одним из самых авторитетных консервативных мыслителей конца XIX – начала XX в., автором книг «Единоличная власть как принцип государственного строения» (1897 г.) и «Монархическая государственность» (1905 г.), а также серии брошюр и публикаций в газете «Московские ведомости». Тихомиров был наиболее плодовитым мыслителем среди теоретиков консервативной мысли своего времени, основным жанром для большинства которых, как отмечает историк М.Н. Лукьянов, являлась газетная либо журнальная статья, значительно реже – доклад или брошюра. Сами консерваторы, по замечанию того же автора, достаточно настороженно относились к теоретическим изысканиям своих коллег по политико-правовому «цеху» [329 - Лукьянов М.Н. Российский консерватизм... С. 32.]. По всей видимости, им было больше по душе амплуа политических публицистов, державших руку на пульсе времени, чем ученых. В этом состояло существенное отличие консервативных мыслителей от теоретиков либеральной политико-правовой мысли, зарекомендовавших себя в первую очередь в качестве академических ученых и только затем пришедших в политику.
   Заметный вклад в развитие академической консервативной юриспруденции внес Л.А. Тихомиров. Современные историки монархизма утверждают, что именно с появлением фундаментальных теоретических работ Тихомирова консервативной мысли удалось, наконец, преодолеть публицистический период в своем развитии и дать академической науке так не хватавшего ей синтеза русской государственной традиции и правового научного знания [330 - Карцов А.С. Правовая идеология русского консерватизма. М.: Моск. обществ. науч. фонд, 1999. С. 115; Смолин М.Б. Имперский проект социального монархизма Л.А. Тихомирова // Тихомиров Л.А. Церковный собор, единоличная власть и рабочий вопрос. М.: Москва, 2003. С. 8.].
   Привнесенный Л.А. Тихомировым академический настрой в изучение государственной и правовой материи поддерживался и такими теоретиками монархической мысли, как профессора права Новороссийского университета В.Д. Катков и П.Е. Казанский, ученик П.Е. Казанского юрист Н.А. Захаров и т.д. В.Д. Катков был автором книг по проблемам философии и теории права, вексельного права. Наиболее известными работами В.Д. Каткова как теоретика консервативной правовой мысли являлись книги «О русском Самодержавии» (1906 г.), «Нравственная и религиозная санкция русского самодержавия» (1906 г.), «О власти русского Императора и ее недругах» (1912 г.). Декан юридического факультета Новороссийского университета П.Е. Казанский был известным специалистом в области международного права, однако наибольшую известность ему дала монография «Власть Всероссийского Императора» (1913 г.). В ней Казанский исследовал юридическую природу императорской власти после 1905 г. и обосновал тезис о сохранении ею своего верховного и неограниченного характера, учредительных прав с вхождением в новый фазис эволюции, отмеченный изданием Основных законов 1906 г. Н.А. Захаров отстаивал те же идеи в монографии «Система русского государственного права» (1912 г.).
   По свидетельству историка М.Н. Лукьянова, консервативным партиям симпатизировала в условиях третьеиюньского политического режима довольно значительная часть российских ученых [331 - Лукьянов М.Н. Консервативная научная интеллигенция и власть (1907–1914) // Власть и наука, ученые и власть: 1880-е – начало 1920-х годов: Материалы международного научного коллоквиума. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 2003. С. 345.]. В выработке идеологии российского консерватизма участвовали профессора-юристы В.Ф. Залесский (профессор по кафедре энциклопедии и истории философии права Казанского университета, доктор политической экономии), В.М. Грибовский (профессор Новороссийского, а затем Петербургского университетов, доктор государственного права), Н.О. Куплеваский (профессор по кафедре государственного права и доктор государственного права Харьковского университета). К консервативному направлению принадлежали П.И. Ковалевский (профессор психиатрии и специалист в области судебной психологии юридического факультета Петроградского университета), Т.В. Локоть (профессор и выпускник естественного отделения Киевского университета), Д.И. Пихно (профессор по кафедре экономических наук Императорского университета Св. Владимира в Киеве).
   Между тем к началу правления последнего русского императора консервативное направление политико-правовой мысли подошло не без потерь и, как свидетельствовал Л.А. Тихомиров в октябре 1894 г., эти потери были существенны: «Все, что ни есть крепкого или подававшего надежды – все перемерло: Катков (М.Н. Катков. – А.Т., Р.К.), Д. Толстой (Д.А. Толстой – министр внутренних дел и активный идеолог политики контрреформ Александра III. – А.Т., Р.К.), Пазухин (А.Д. Пазухин – государственный и общественный деятель консервативной ориентации. – А.Т., Р.К.), К. Леонтьев (К.Н. Леонтьев – мыслитель, писатель и публицист религиозно-консервативного направления. – А.Т., Р.К.), П. Астафьев (П.Е. Астафьев – консервативный философ и публицист, приват-доцент Московского университета. – А.Т., Р.К.). Ничего кругом: ни талантов, ни вожаков, ни единой личности, о которой бы сказал себе: вот центр сплочения». При этом Тихомиров с грустью констатировал, что либералы подошли к началу царствования Николая II «в лучшей форме»: «… в строжайшей замкнутости и дисциплине сохранили все позиции, сохранили даже людей, фирмы, знамена, около которых завтра же могут сплотиться целые армии» [332 - Тихомиров Л. Дневник (с января 1889 г. по декабрь 1895 г.) // Тихомиров Л.А. Воспоминания. М.: Гос. публ. ист. б-ка России, 2003. С. 494.].
   Возвращаясь к содержанию политико-правовой доктрины российских консерваторов второй половины XIX – начала XX в., отметим, что она базировалась на идеях наследственной монархии, имперского государственного устройства, патерналистского типа отношения власти к подданным, которые трактовались как несущие опоры здания российской государственности [333 - Карцов А.С. Правовая идеология русского консерватизма (II половина XIX – начало XX веков)... С. 13.]. Ценности права и прав и свобод личности не занимали в ней ключевых позиций. Права личности являлись для российских консерваторов вторичными от их религиозно-нравственных построений, ведь именно на религиозных принципах, по их мнению, традиционно базировалась российская государственность.
   Надюридическому, религиозно-сакральному обоснованию прав личности идеологи российского консерватизма уделяли первостепенное внимание. Именно в области духовно-нравственного существования личности они усматривали истоки возникновения ее прав. «Противоположность между нами и Западом, – писал М.Н. Катков, в том состоит, что там все основано на договорных отношениях, а у нас на вере. Такое слияние Царя с народом и взаимная их принадлежность друг к другу вели к тому выводу, что всякая царская служба была службой государственной и всякая государственная служба – царской, то же самое были и обязанности» [334 - Катков М.Н. Имперское слово. М.: Москва, 2002. С. 41–42.].
   Наиболее системное представление о праве и правах человека в консервативной мысли создал Л.А. Тихомиров. Для него были характерны глубокое религиозное мировоззрение и внимание к государственно-правовой материи, которые сливались в его работах воедино. Для обоснования понятия «свобода» консервативный мыслитель обратился к религиозно-нравственным построениям. Проблему свободы личности он переносил из политической сферы в религиозную [335 - Тихомиров Л.А. О свободе // Тихомиров Л.А. Россия и демократия. М.: Изд-во «Фонд ИВ», 2007. С. 431.].
   Тихомиров выделял в понятии «свобода личности» два измерения. Первое измерение свободы, внешнее, составляло представление о свободе в том или ином обществе и его выражение в законе того или иного общества. Второй срез свободы, ее внутренняя сторона, – это свобода по своему существу, т.е. то, чем свобода являлась. Внешнее измерение свободы относилось к сфере действия права, однако юридическая точка зрения отражала социальную природу вещей, по мнению Тихомирова, лишь частично. Будучи в основе своей практической и подчиненной преходящим историческим факторам, она затушевывала подлинный смысл явлений [336 - Тихомиров Л.А. О свободе… С. 433.].
   Рассматривая правовую трактовку свободы, Л.А. Тихомиров обращался к определению свободы в «Декларации прав человека и гражданина» 1789 г., где она формулировалась как возможность лица делать то, что не наносит ущерба правам других лиц. Все определения свободы, предшествовавшие Декларации прав, а также следовавшие за ней, Тихомиров считал разновидностями одной и той же мысли: свобода простирается до тех пределов, где она сталкивается со свободой других людей и задевает чужое право. Такое определение свободы, трактовавшее свободу в отрицательном смысле (в смысле отсутствия стеснений свободе человека извне, со стороны общества), было, по его мнению, ошибочным, поскольку из него следовало, что человек тем более свободен, чем меньше прав будет у других людей. Кроме того, оно не «работало» в условиях демократического общественного устройства, основанного на всеобщем равенстве, поскольку там человек имел те же права и в том же объеме, что и другие люди, значит, следуя идее правового определения свободы, он был тем больше свободен, чем меньше у него было прав. Тихомиров также считал, что власть общества над личностью несла личности не только ограничение, но и расширение ее свободы. Поскольку общество препятствовало произволу одних лиц стеснять свободу других, оно обеспечивало и расширяло свободу лиц. Мыслитель делал вывод, что юридическое понятие свободы, которое глубоко вошло в политическую философию XVIII в., не давало определения свободы личности, а подменяло его определением пределов власти общества над личностью. И, что самое важное, оно не давало представления о социальной природе свободы, т.е. не говорило ничего о сути свободы [337 - Тихомиров Л.А. О свободе… С. 434–438.].
   Л.А. Тихомиров утверждал, что свободу следует понимать не в отрицательном смысле (как свободу «от чего-то»), а в положительном, как внутреннюю свободу личности, свободу ее духовного существа. Внутренняя свобода личности состояла в способности личности к самостоятельной деятельности, в наличии у нее свободного сознания и желания к действию. Она делала человека инициативным, способным ставить перед собой цели и достигать их в тех пределах, в которых ему не мешали в этом прочие, столь же свободные личности. Рождалась такая свобода в области духовно-религиозного существования человека, в общении и взаимодействии его с духовным миром. Она рождалась в душе человека и была обусловлена наличием у него связи с Богом. «Те, которые не признают реального бытия духовного мира, – писал Тихомиров, – не должны бы и говорить о свободе, так как в сфере законов материального мира она совершенно непонятна». В атеистическом государстве свобода, по мнению мыслителя, существовала только во внешних ее проявлениях. Лишь христианская культура принесла в мир величайшие образцы общественности, соединяющей крепость государственную со свободой личности, и только в христианском обществе внутренняя свобода лица существовала [338 - Там же. С. 439, 443–444, 446, 450.].
   Итак, сферой бытования внутренней (абсолютной) свободы личности была, по мысли Л.А. Тихомирова, духовная жизнь человека. Между тем в гражданской и государственной жизни абсолютной свободы быть не могло. В обществе свобода проявлялась лишь в относительном виде, выступала в юридической форме, в качестве правового принципа, который, имея принудительный характер, давал место свободе духовной в той мере, в которой юридический закон выражает в себе нравственный закон [339 - Там же. С. 451, 454.].
   В иерархии свобод личности Тихомирова главенство принадлежало внутренней свободе, на которой, в свою очередь, базировались политическая и гражданская свободы как проявления внутренней свободы в условиях того или иного общества. При этом консервативный мыслитель опровергал известные ему представления об абсолютной ценности политической и гражданской свобод. Взгляд на политическую свободу как на наиболее важную из всех видов свобод, поскольку она обеспечивала свободу гражданскую, позволявшую, в свою очередь, человеку свободно жить своим внутренним духовным миром, Тихомиров считал принципиально неверным. Политическая свобода, т.е. участие гражданина в управлении государством, сама по себе нисколько не обеспечивала, по его мнению, свободы его бытовой жизни, не исключала деспотизма в отношении отдельной личности и ее свободы. Тихомиров предостерегал политических деятелей, которые в своих заботах о политической и гражданской свободах забывали о религиозном чувстве и сознании. По его мнению, они и не подозревали, что «в наш земной мир необходимости свобода проникает только из области духа», а разрушение внутренней свободы личности делало в конечном итоге пустым звуком и гражданские, и политические свободы. Задачу общества и государства Тихомиров видел в признании абсолютного значения за духовной свободой лица и в поддержании этого значения всеми доступными средствами [340 - Там же. С. 442–443.].
   Свободу, по мнению Л.А. Тихомирова, нельзя было объяснить через «прогрессивное накопление усовершенствованной государственности», как это делали теоретики либеральной мысли. Она была созданием христианской культуры. Рассматривая развитие личной свободы в различные исторические эпохи, Тихомиров наиболее высоко оценивал христианский период истории человечества, признавал его временем возрастания прав человека без различия состояния, пола и возраста, развития политической свободы, человеколюбия, равенства всех перед юридическим законом. В государствах христианского периода с самыми различными формами правления (монархии, республики) мыслитель видел влияние на право духовно сильной самостоятельной личности, превращавшей государство в организацию, служащую народу, исполняющую то, что лежит в народном сознании. По мере ослабления напряжения религиозной жизни общества и отпадения христианского мира от Христа стремление общества к внешним проявлениям свободы (к свободе гражданской и политической), по убеждению консервативного мыслителя, возросло и даже в определенный момент достигло апогея: слова о свободе наполнили мир, науку, философию и конституцию. Однако это стремление оказалось на поверку «простой фантасмагорией, и вместо провозглашавшейся абсолютной свободы стало развиваться полное упразднение свободы личности и общества» [341 - Тихомиров Л.А. О свободе… С. 454–455.].
   Первый фазис отказа от свободы Л.А. Тихомиров связывал с развитием философии Ж.Ж. Руссо, именуемой им «религией политической свободы», которая приняла за аксиому природную свободу личности и самодовлеющее ее право, желала построить общество, основанное на свободном договоре личностей. На практике, однако, воображаемые абсолютные права личности могли поддерживаться в обществе только при постоянном и непосредственном управлении гражданами со стороны государства, и даже при этом свобода личности не была обеспечена, а непосредственное управление оказалось неосуществимой фантазией. Тогда пришлось прибегнуть к представительству, которое скоро оттеснило граждан от власти и оставило им только один аспект «свободы» как свободы выражения мнения при подаче голосов на выборах. При этом оказалось, что гражданин есть величина «близкая к нулю», а действительную силу составляют лишь «политиканы». Построение политической свободы из самодовлеющего права личности неудержимо влекло мир к понижению права и упразднению свободы [342 - Там же. С. 456–457.].
   Угрозу абсолютной свободе Л.А. Тихомиров усматривал также в распространении социалистических учений, подменявших ценности свободы материальными интересами – в пище, питье, комфорте. Первый шаг к уничтожению личности сделало, по его мнению, учение социалиста-утописта Роберта Оуэна, считавшего человека созданием внешних условий. Такое воззрение упраздняло свободу, поскольку свобода имела свойство быть первопричиной, а не следствием. Вторым шагом стал научный социализм К. Маркса и Ф. Энгельса. Благодаря социалистическим теориям, как констатировал Тихомиров, за несколько десятков лет личность и ее внутренняя свобода были развенчаны, а общество принялось за обоготворение внешних условий жизни. Тихомиров иронически противопоставлял христианскую личность, черпавшую внутреннюю свободу в общении с духовным миром, обнищавшей личности наследников «свободы, равенства и братства». Он предостерегал общество от социалистического строя, который, по его словам, способен был довершить начатое ранее и отнять у людей их свободу и самостоятельность, окончательно унизив человеческую личность. По признанию Л. Тихомирова, «…не теория, а сама жизнь уже решает перед нами вопрос о свободе, которая пышно развивается при развитии духовной жизни человека и начинает угасать с чрезвычайной быстротой по мере угасания духовной жизни». Из этого следовал вывод: «Где дух, там свобода, и нет ее в ином месте… А без нее нет и права общественного. Источники свободы и права широко раскрыло миру христианство, и, отрекаясь от христианства, мир закрывает их для себя, приводя этим и свою общественность к отречению от прав личности» [343 - Там же. С. 459–460.].
   Институт прав личности был тесно связан в идейных построениях российских консерваторов с институтом сильного государства. Сильное государство и сильная власть, в свою очередь, считались ими атрибутами самодержавно-монархической формы правления. Самодержавие было для консервативных мыслителей институтом как политическим, так и в первую очередь религиозным. Оно представляло форму Верховной Власти, основанную на духовной стороне человеческого существа, на выполнении высшего долга монарха перед Богом, народом и историей [344 - Репников А.В. Консервативная концепция российской государственности... С. 94.]. Сила монархической власти виделась консервативным мыслителям в ее религиозно-нравственном основании, в том обстоятельстве, что российское самодержавие было освящено авторитетом Церкви и базировалось на началах православной веры, было хранителем народного духа, закрепленном в вере, обычаях и языке. Именно монархия могла, по мнению консервативных авторов, гармонизировать отношения между верой, властью, законодательством и обычаями, с одной стороны, и внутренней свободой лица – с другой.
   Власть самодержавного монарха в политико-правовых концепциях российских консерваторов выступала условием для развития позитивного права и субъективных прав. В этом состояло очередное существенное отличие политико-правовой доктрины консерватизма от взглядов либеральных теоретиков на взаимоотношения монархической власти и личности. В либеральной теории самодержавная монархия представала неизбежным злом для реализации личной свободы, так как личность в условиях самодержавия была лишена прав и обременена большим числом обязанностей. Выдвинутая либералами концепция негативной свободы (свободы от государства) была нацелена на то, чтобы «отвоевать» у государства побольше свободы, ограничив произвол правителя правами личности. Консерваторы, напротив, обосновали взгляд на самодержавие как на институт, способствующий развитию политических и гражданских свобод. Мы находим его у Л.А. Тихомирова, который писал: «Всякий, кто в суждении своем основывается на точных фактах, не может не видеть, что наше государство, руководимое неограниченным Самодержавием монархов, неуклонно, из поколения в поколение, развивало гражданские права своих подданных и расширяло область свободы их действий» [345 - Тихомиров Л.А. Государство, свобода и христианство // Московские ведомости. 1912. 2 октября.].
   «Всякая свобода и самая жизнь… человеческая в обществе возможны только при условии единой и бесспорной, над всякой властью господствующей власти. Ее ослабление неизбежно порождает смуту» [346 - Катков М.Н. События 1 марта // Катков М.Н. Империя и крамола. М.: Изд-во «Фонд ИВ», 2007. С. 231.], – признавал почти за треть века до высказывания Л.А. Тихомирова публицист М.Н. Катков. «Только по недоразумению думают, что монархия и самодержавие исключают “народную свободу”; на самом же деле она обеспечивает ее более, чем всякий шаблонный конституционализм» [347 - Катков М.Н. О самодержавии и конституции. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1905. С. 33.].
   В трактовке самодержавной формы правления как условия для введения гражданских свобод консервативные мыслители проявляли единомыслие. В их хоре голосов был заметен и голос юридической профессуры правого направления. Так, приват-доцент юридического факультета Харьковского университета В.Д. Катков указывал: «В России только сильная власть способна даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности и различных свобод» [348 - Катков В.Д. Нравственная и религиозная санкция русского Самодержавия. Харьков, 1907. С. 25.]. Не менее однозначно высказывался на этот счет профессор и декан юридического факультета Новороссийского университета П.Е. Казанский: «Великие преобразователи России не раз сверху донизу реформировали ее государственный строй. Последний оказывался способным усваивать себе самые передовые приобретения современной юридической мысли. Социальный прогресс и политическая свобода вовсе не непримиримы с Самодержавием» [349 - Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. М.: Изд-во «Фонд ИВ», 2007. С. 556.].
   Государство в воззрениях консерваторов представало не только политической силой, развивавшей свободы и наделявшей правами население, но и институтом, реализовывавшим контроль над осуществлением прав и свобод личности и оберегавшим личность от эксцесса злоупотребления свободой. «Государство вооружено, – писал М.Н. Катков, – но не против свободы, которая только в ограде его и возможна; оно вооружено против других государств как вне, так и внутри его… Собирая и сосредоточивая власть, государство тем самым создает свободное общество. Власть над властями, Верховная власть на всякой властью – вот начало свободы. Что прямо или косвенно нарушает свободу, то противно и государственному началу… Толкуют о свободе печати, но не все отдают себе ясный отчет в том, что разуметь под этой свободой. Люди на общественных дорогах свободно ходят и ездят, и чем свободнее, тем лучше, но никому нельзя предоставить свободу бесчинствовать на улице и нападать на встречных. Охраняя общественные пути от физического насилия, не обязано ли то же правительство охранять общество и от насилий нравственных? …Может ли правительство оставлять уличное слово без контроля и отдавать малых, слабых и темных людей во власть всякому речистому шарлатану?» [350 - Катков М.Н. Свобода и власть // Катков М.Н. Империя и крамола... С. 252–253.]
   В рамках религиозно-нравственного миропонимания российских консерваторов и их представления о самодержавии как о выразителе нравственного идеала и народного духа формировался их взгляд на правовой статус лица, соотношение его прав и обязанностей. Как известно, в либеральной доктрине права личности, трактуемые в широком смысле как юридическое выражение ее свободы, а в узком – как юридически определенные правомочия, которые личность получала в обществе для пользования своей свободой, выступали основным элементом правового статуса личности и его основой. Между тем обязанность, понимаемая либералами как ограничение личной свободы в обществе, неизбежная жертва, которую личность приносила своей свободой в пользу общества для получения от него правовой охраны этой свободы, выступала в их концепции в качестве элемента производного.
   Принципиально иной взгляд на диалектику прав и обязанностей лица имелся у теоретиков консервативной политико-правовой мысли. Предельно ясно он был сформулирован Л.А. Тихомировым в его работе «Единоличная власть как принцип государственного строения». «В самой Верховной Власти, – писал Тихомиров, – право истекало уже из обязанности, из миссии ее. Только для исполнения этой миссии, для возможности исполнять обусловленные ею обязанности Верховная Власть получила свои права и не от людей, а от Бога. Не людям, стало быть, принадлежало и определение границ этих прав. Нравственно же религиозная идея, разделяемая нацией и выражавшая по ее вере волю Божию, ограничивала права царя не правами подданных, а только их обязанностями высшей категории, а именно обязанностями их в отношении Бога. Никаких других прав подданных в отношении Царской власти не знает эта идея, кроме тех, которые даются нашими обязанностями в отношении Бога. Повиновение Верховной Власти кончается только там, где она сама нарушает свою обязанность. Как у власти, так и подданных право в основе определяется обязанностью… право есть только формула условий, необходимых для исполнения обязанности». «Каковы же наши личные права при столкновении с другими людьми? – задавался вопросом мыслитель и отвечал на него: – С точки зрения религиозно-нравственного миросозерцания, в сущности, никаких. Мы имеем обязанности. Они указаны очень подробно. Прав же в отношении один другого никаких не имеем, и если они являются, то лишь как последствие обязанности других людей относительно нас… Право является лишь последствием обязанности и результатом взаимных обязанностей» [351 - Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения // Тихомиров Л.А. Церковный собор, единоличная власть и рабочий вопрос... С. 155–156.].
   Обоснование той же мысли на примере государственного права мы встречаем у редактора-издателя популярной столичной газеты «Новое время» А.С. Суворина, заметившего, что «… в конституциях говорится не только о свободах, но и об ограничениях их в известных случаях, не только о правах граждан, но и об обязанностях их к монарху и государству. На обязанностях строятся и права» [352 - Суворин А. Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904–1908). М.: Алгоритм, 2005. С. 299.].
   Представление о вторичности прав по отношению к обязанностям вытекало также из консервативного взгляда на человека как на частицу целого – общности реальной (народ, государство) и мистической (религия, культурная традиция). Будучи частью целого, индивид должен был соотносить свое целеполагание с интересами общностей, в которые он входил. Человек имел обязанности по отношению к этим общностям: социальные обязанности по отношению к семье, сословию, обществу, нации и государству, а также духовные обязанности по отношению к Богу. Признание за индивидом субъективного права ставилось консерваторами в тесную зависимость от возложения на него как на субъекта этого права обязанности, корреспондирующей предоставленному правомочию [353 - Карцов А.С. Проблема субъективных прав и обязанностей в русском консерватизме // Lex Russica (Научные труды Московской государственной юридической академии). М., 2006. № 3. С. 447–448.].
   Производным от взгляда консерваторов на первичность обязанностей и вторичность прав человека выступало их представление о природе политических прав. Консервативные мыслители выступали против распространенного воззрения на политическую свободу как на свободу личности участвовать в государственном устроении, поскольку устроение государства являлось, согласно их доктрине, делом только Верховной Власти. Поэтому политические права для консерваторов означали имевшиеся у частных лиц возможности и обязанности служения Верховной Власти в осуществлении ею дела государственного устроения. Политические права, как и права других категорий, именовались в консервативной теории правами, охраняющими свободу личности в отправлении ее обязанностей. Л.А. Тихомиров указывал, что политические права не являются бесконтрольными и неотъемлемыми, поскольку «выше них носится нравственная обязанность, для исполнения которой дается право. Если же обязанность нарушается, то право может быть отнято или ограничено во всем, где данная свобода вторгается в жизнь государственную» [354 - Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения… С. 162.].
   Ярко и лаконично выражал свой взгляд на соотношение политических прав и обязанностей консервативный публицист М.Н. Катков в своей известной статье «Наша Конституция», опубликованной в «Московских ведомостях» в 1882 г. «Мы, русские подданные, уже обладаем тем, что они (либеральные партии. – А.Т., Р.К.) обещают даровать нам; у нас есть даже нечто большее, – писал Катков. – Они хотят даровать нам политические права, но у нас есть политические обязанности, а это больше. В обязанностях уже заключаются права, обязанности неотлучно сопровождаются правами. Что нам в обязанность поставлено, на то нам… и право дано. Но если за обязанностью само собой следует право, то не всегда обязанность поспевает за правом, когда оно выдвигается вперед. Право, не прикрытое обязанностью, уносится налегке далеко вперед, оставляя позади себя багаж обязанностей. Напрасно нам сулят конституцию; мы уже имеем ее в нашей государственной присяге, которая обязывает всякого русского подданного радеть о пользах Государя и государства… Кто этого не делает, тот в силу нашего “правового порядка” будет изменник и преступник. А если каждый из нас обязан служить… Престолу и Отечеству, то каждый, конечно, имеет и право исполнять эту обязанность» [355 - Катков М.Н. Наша Конституция // Катков М.Н. Имперское слово... С. 403.].
   Упрекавший М.Н. Каткова в политическом романтизме, увлечении проповедью известных принципов без облечения их в конкретные правовые формы и механизмы их реализации, юрист консервативного направления Н.А. Захаров вместе с тем в своем определении содержания публично-правовых обязанностей продолжал линию Каткова. Захаров также признавал этический характер российской конституции, основанной на нравственных обязанностях личности: «Настоящая конституция заключена в душе каждого русского – в душе царя в виде возложенной на него Богом обязанности вести свой народ к благоденствию, а в душе каждого его подданного как обязанность помогать Царю в исполнении его задачи, что для облегчения исполнения достигается благодаря существованию сословий…» [356 - Захаров Н.А. Система русской государственной власти. М.: Москва, 2002. С. 118.]. Свой юридический труд о системе российской государственности Н.А. Захаров завершил оптимистическим прогнозом, что «…двигателем государственной жизни должна стать не столько сила и гарантия против произвола, сколько двустороннее доверие власти и подвластных, основанное на взаимном сознании своего долга, на общем стремлении к прогрессивному развитию всех сторон государственной жизни страны» [357 - Захаров Н.А. Указ. соч. С. 335.].
   Провозглашая первичность публично-правовых обязанностей по отношению к правам, консерваторы исходили из убеждения, что общественный порядок основан на долге и дисциплине, уважаемыми как властью, так и подвластными. Известный консервативный публицист газеты «Новое время» М.О. Меньшиков в статье 1906 г. под названием «Выше свободы» доказывал, что свобода по самой природе своей «лишь средство и только средство», которое должно служить высшему и жертвовать собой во имя его, а вне этой службы и благородной жертвы она станет бессмыслицей, или предлогом к катастрофе. Высшей целью свободы Меньшиков провозглашал цивилизацию. Используя термин «цивилизация» в значении синонима культуры (культурной государственности и правовой системы), Меньшиков высказывался за непрерывное ограничение, обуздание и уравновешение свободы, поскольку в основе цивилизации лежала идея служения (подданного – государству, матери – ребенку и т.п.). При этом Меньшиков не являлся противником развития личной, семейной, общественной, государственной и всенародной свобод, но полагал, что это развитие должно осуществляться в определенных границах и «регулироваться целью свободы – цивилизацией», которая одна может дать меру освобождению [358 - Меньшиков М.О. Выше свободы // Меньшиков В.О. Выше свободы. Статьи о России. М.: Современный писатель, 1998. С. 173–175.].
   Важным компонентом либеральной теории прав личности было представление о всеобщности прав, наделении ими всех граждан в равном объеме согласно принципу формального юридического равенства независимо от их сословного, вероисповедного и имущественного положения, образовательного ценза. Консерваторы не были сторонниками формального юридического равенства. Это было связано с их воззрениями на общественный строй, убежденностью в преимуществе сословно-иерархического строения общества над эгалитарно-демократическим общественным устройством. Из двух типов мировоззрения – рангового и эгалитарного, выделенного И.А. Ильиным применительно к современному ему обществу [359 - Ильин И.А. Сочинения: в 10 т. Т. 2. Кн. 1. М.: Московский философский фонд, 1993. С. 353.], консерваторы в большинстве своем выбирали ранговое. Ранговый подход базировался на представлении об изначальном неравенстве людей в их социальном положении, уровне образования, потребностях и др., выражением чего являлась их юридическая неравноправность, тогда как эгалитарная теория считала наиболее существенным в людях то сходное и одинаковое, что их сближало. Как указывает А.В. Репников, консерваторы-государственники ратовали за сохранение сословной иерархии не столько из-за их личной принадлежности к определенному сословию, сколько из-за приверженности религиозно-политическим идеалам, в которых не было места всеобщему равенству. Такими идеалами были православное мировоззрение, монархические убеждения, аристократизм, представление о сложности и неоднородности общественного организма, наличии в нем субординации и др. [360 - Репников А.В. Указ. соч. С. 85.]
   Монархисты признавали неравенство людей в правах и обязанностях, вызванное различием их происхождения, способностей, социальных функций, которые они выполняли. Правовое неравенство представлялось им справедливым. Л.А. Тихомиров в этой связи утверждал, что «…во всем правовом строении должно явиться стремление не к уравнительности, не к одинаковости, а к справедливости, к соответственности прав с обязанностями, что мы… замечаем как типичную черту монархически создаваемых юридических отношений» [361 - Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного устройства… С. 156.]. Формулируя корпус обязанностей и прав граждан, Тихомиров подразделял все население Российской империи на две категории. При этом каждая из них была одинаково нацелена на службу государству. Первую категорию составляли все русские, которых мыслитель определял как граждан империи, обязанных «способствовать созиданию и поддержанию государства, духом и трудами Русского народа созданного». Они наделялись личными и политическими правами. Вторую категорию составляли народности, которые по характеру своему и историческим традициям не были способны поддерживать чуждую им национально-русскую государственность. Они характеризовались Л. Тихомировым как подданные и наделялись только личными правами, необходимыми для исполнения «обязанностей честной и добропорядочной жизни». Отдельным лицам из числа подданных, имевшим особые заслуги перед русской государственностью, мыслитель считал возможным даровать права граждан империи [362 - Тихомиров Л.А. Самодержавие и народное представительство. М.: Университетская тип., 1907. С. 8–9.].
   Поскольку самодержец являлся верховным арбитром над сословиями и призван был поддерживать между ними равновесие, то именно ему, по мысли консерваторов, принадлежало определяющее мнение о том, какие свободы следовало даровать населению и в каком объеме, и какие социальные группы исключить из пользования благами свободы. В наибольшей мере принцип неравноправности касался политических прав, которые не могли быть «ни равномерными, ни безусловными», но «по мере практической возможности складывались пропорционально и условно, применительно к желанию и способности личности… выполнить ту обязанность, во имя которой дается право» [363 - Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного устройства… С. 162.].
   Наиболее последовательным сторонником сословно-иерархического строения общества и различий между социальными группами в их возможностях являлся крупный консервативный философ XIX столетия К.Н. Леонтьев, считавший подобную иерархически выстроенную систему не аппаратом подавления свободы, но регулятором требований, предъявляемых к каждому члену общества в зависимости от его положения. Система сословных привилегий и правового неравенства позволяла, по мнению мыслителя, добиться безопасного для государственности и культуры соотношения между социальной активностью масс и инициативностью элиты. Наибольшая ответственность при этом ложилась на людей, находившихся на верхних этажах социальной иерархии, прежде всего на монарха, берущего на себя бремя власти, и аристократию как носительницу исторических преданий и хранительницу идей благородства и чести. Леонтьев утверждал, что весь мир живет благодаря удачной гармонии между свободой и стеснением, т.е. добровольным отказом от части свободы во имя высших интересов государства [364 - См.: Репников А.В. Указ. соч. С. 71, 80–81; Карцов А.С. Проблема субъективных прав и обязанностей в русском консерватизме… С. 455.].
   К.П. Победоносцев обосновывал иерархическое подчинение в обществе социальных групп религиозными догмами и был убежден в том, что каждая личность должна рассматриваться в рамках тех обязанностей, которые влекло за собой ее положение на иерархической лестнице [365 - См.: Репников А.В. Указ. соч. С. 83.].
   Некоторым особняком от консерваторов-государственников, сторонников рангового и элитаристского строения общества стояли отдельные консерваторы-славянофилы, такие как Ю.Ф. Самарин, И.С. Аксаков, Н.Я. Данилевский и С.Ф. Шарапов. Они, как известно, отстаивали известный славянофильский политический идеал «народного самодержавия»: «сила власти – царю, сила мнения – народу». Этот «символ веры» славянофильства был охарактеризован И.С. Аксаковым, писавшим: «Русский народ, образуя Русское государство, признал за последним, в лице царя, полнейшую свободу правительственного действия, неограниченную свободу государственной власти, – а сам, чуждаясь всяких властолюбивых притязаний, всякого властительного вмешательства в область государства или верховного правительствования – признал за землей мысленно – полную свободу бытовой и духовной жизни, свободу мнения, т.е. мысли и слова» [366 - Аксаков И.С. Сочинения. М.: Тип. М.Г. Молчанинова, 1886. Т. 2. С. 281.]. Славянофилы были сторонниками относительного равенства правовых статусов всех социальных групп и противниками предоставления элитам политических преимуществ [367 - Карцов А.С. Проблема субъективных прав и обязанностей в русском консерватизме… С. 457.]. Они считали, что русский народ, пройдя сквозь вековое и необходимое воспитание крепостничеством и научившись дисциплине и повиновению, созрел для гражданской свободы [368 - См.: Репников А.В. Указ. соч. С. 66.]. Эта категория консервативных мыслителей выступала за расширение политических и гражданских свобод.
   Согласно взгляду консервативных теоретиков на права человека, их предоставление должно было быть согласовано с готовностью населения распорядиться ими себе не во вред. Для этого требовалось привитие населению ценностей свободы и личных прав, формирование у него развитого правого сознания. Консервативные мыслители придавали большое значение развитию общественного мнения и правосознания. Славянофилы, о которых мы только что упоминали, считали, что стоящая над сословиями самодержавная власть должна была прислушиваться к общественному мнению, способствовавшему нравственному ограничению самодержавия и реализовавшему принцип народного суверенитета. В проекте идеального славянофильского государства самодержавию отводилась роль охранителя личной свободы, в том числе свободы мнения, свободы слова, свободы критики и обличения деяний правительственных [369 - Дудзинская Е.А. Славянофилы в пореформенной России. М.: ИРИ РАН, 1994. С. 224–225.].
   Самодержавию в монархической политико-правовой теории принадлежало также право на осуществление личного верховного суда над подданными. Возникновение данного права консерваторы связывали с образованием Московского государства, его развитие – с созданием в 1810 г. при Государственном совете Комиссии прошений, приносимых на высочайшее имя, а его существенное ограничение и фактическое лишение монарха данного права – с судебной реформой 1864 г. и превращением Сената в верховный орган судебной власти. Признание за самодержцем права верховного суда над подданными логически вытекало из консервативного учения об универсальности компетенции верховной власти, которая включала в себя, в том числе, право и обязанность суда, составляя последнюю судебную инстанцию. Признание за подданными права обращения к царю как к верховному судье вытекало также из консервативного взгляда на монархию как на верховную власть, основанием которой является высшая правда. Поскольку монарх является «органом абсолютной правды», основной закон деятельности которого, как писал К.П. Победоносцев – «мерило праведное», он не мог отказаться от прерогативы и обязанности действовать по существу правды, по совести. Из действия по совести выводилась обязанность царской власти на осуществление функций верховного судьи и корреспондировавшее ему право подданных на апелляцию к царю [370 - Тимошина Е.В. Политико-правовая идеология русского пореформенного консерватизма: К.П. Победоносцев. СПб.: С.-Петерб. гос. ун-т, 2000. С. 162–164.].
   Значение правосознания для развития общества, да и для правообразования в целом было обосновано Л.А. Тихомировым. По мнению этого мыслителя, правосознание общества, определяемое им как «состояние духа и настроения граждан», влияло на развитие права, а также на его прогрессивную эволюцию в направлении монархических идеалов. О состоянии правосознания населения, в свою очередь, можно было судить по его политической сознательности, проявлявшейся в понимании им целей государственного строительства и недопущении того, что угрожало их подрыву. Правосознание общества основывалось, по мнению Тихомирова, на трудах ученых и философов, которые давали трактовку законов развития государственности. Будучи представителем консервативного направления политико-правовой мысли, Тихомиров понимал под ученым наследием в первую очередь работы своих политических единомышленников, таких как публицист М.Н. Катков, юрист П.Е. Казанский и др. [371 - Тихомиров Л.А. Власть Всероссийского Императора // Московские ведомости. 1913. 28 августа.]
   О значении правосознания для развития общественных свобод в мае 1905 г., накануне крупных государственно-правовых реформ, писал публицист А.С. Суворин: «К произволу все приучились, к закону никто, и вот настало время, когда произвола перестали слушаться, а закона не составлено. Те, которые терпели от произвола, взялись за это же оружие… Свобода требует законного порядка, уважения к самому себе и к ближнему. У нас очень мало того и другого, и нам еще предстоит длинный путь для создания граждан» [372 - Суворин А. Указ. соч. С. 300.].
   М.Н. Катков считал актуальной задачей современности развитие местного самоуправления. Он указывал, что «с точки зрения понимающей свое призвание власти ничто не может быть так желательно, как самоуправление общественных групп», и чем шире сфера самоуправления, тем шире будет осуществлена в государстве свобода личности [373 - Катков М.Н. Свобода и власть… С. 253.]. Определенные надежды на развитие самоуправления возлагал и Л.А. Тихомиров.

   Резюмируя сказанное о воззрениях на права человека представителей консервативной политико-правовой мысли, напомним, что юридико-правовое обоснование данного института выступало в построениях консерваторов производным от религиозного. Основываясь на религиозном взгляде на личность и государство, консерваторы подразделяли свободу на внутреннюю (духовную, состоявшую в свободе и самостоятельности человеческого духа) и внешнюю (правовую), провозглашали приоритет первой, как истинной свободы, над второй, как производной от первой. Ограничение внешней свободы государством и позитивным правом во имя внутренней свободы личности признавалось принципом человеческого общежития.
   Исходя из того же религиозного миропонимания, консервативные мыслители отдавали приоритет публично-правовым обязанностям личности над ее правами, поскольку главное предназначение человека они видели в служении Богу и в принесении пользы государю и государству. Права трактовались консерваторами как дающие личности возможности для отправления обязанностей.
   Идею формального юридического равноправия консерваторы не разделяли в силу их веры в справедливость иерархического начала. Предоставление населению политических и гражданских свобод выступало в консервативной теории следствием готовности населения к пользованию этими свободами.
   Проблема прав личности была тесно связана в консервативных политико-правовых построениях с проблемой адаптации самодержавной формы правления к осуществляемой в России модернизации. Либеральному утверждению о несовместимости прав и свобод личности с самодержавием – полицейским государством, патерналистски относящимся к подданным и подавляющим их свободы, консерваторы противопоставляли тезис о неантагонистичности института прав человека монархической форме правления. Консерваторы доказывали, что монархия является стимулом для политико-правовой модернизации и условием контролируемого и безболезненного для общества протекания последней. Они были убеждены в том, что стремление к неограниченной свободе, проповедуемой либералами и социалистами, обернется для России анархией и созданием деспотического государства, что приведет к очередному подавлению личности во имя государственных интересов.

3.2
Консерваторы о правах человека в «обновленной» россии

   В результате происшедшей в России революции 1905–1907 гг. идеологи консерватизма оказались в сложном положении. С потерей верховной властью самодержавного характера и ограничением ее прерогатив в законодательной сфере представительными учреждениями, с ускоряющимся размыванием сословного общества и формированием ростков гражданского общества, с приходом на смену официальному политическому монизму, скрепленному идеологией народного самодержавия, политической многопартийности, из ладно скроенного «здания» консервативной идеологии были выбиты важные опоры. Разрушались базовые ценности традиционалистского мировоззрения, но что могли консерваторы предложить им взамен?
   1905–1907 годы погрузили многих лидеров российского консерватизма в глубокий пессимизм относительно дальнейших перспектив развития России. Переписка консерваторов, их дневниковые записи (в которых люди, как правило, говорят о самом сокровенном) были пронизаны нотами печали и безысходности. К.П. Победоносцев сетовал в своих письмах к государственному деятелю и историку графу С.Д. Шереметеву на крайнюю слабость и фактическое отсутствие в стране правящей власти. Повсюду Победоносцев видел ломку традиционных устоев, он ощущал всю тяжесть психологического настроения человека, по его словам, «сидящего на развалинах прошедшего» [374 - Цит. по: Репников А.В. Консервативная концепция российской государственности... С. 116–117.].
   Консервативный публицист Л.А. Тихомиров сокрушенно констатировал в своем дневнике в мае 1905 г., что сторонники традиционализма бессильны против «мириад либералов и недовольных», что «вообще все гибнет», «России грозит гибель... и царь бессилен ее спасти», а русские люди обречены быть бездеятельными свидетелями этой гибели [375 - 25 лет назад (Из дневников Л. Тихомирова) // Красный архив. М.; Л., 1930. Т. 2. С. 71.]. В своих письмах к А.С. Суворину, также датированных 1905 г., Тихомиров критиковал российское правительство, которое своим «полным незнанием, бездействием и трусостью» допустило революцию, показало себя «во всем бессилии гнилости». Сторонник сильной монархической власти констатировал, что с таким государством «невозможно жить». Критические нападки Тихомиров обрушивал и на российский правящий слой, социально-политическая подготовка которого казалась ему неудовлетворительной [376 - Цит. по: Репников А.В. Консервативная концепция... С. 130.].
   А.С. Суворин также выразил негативное отношение к происходящему, записав в своем дневнике 30 мая 1907 г., т.е. накануне третьеиюньского политического кризиса: «…Некого выбирать. Все одни и те же. Земля клином сошлась. Молодых никого. В Думе никого. Разбойников много, разрушителей несть числа, а правителей нет, и дело идет и пойдет под гору… Ничего не будет хорошего, когда нет государственных людей. Страна не может управляться сама собою…» [377 - Дневник Алексея Сергеевича Суворина. L.; М.: Изд-во «Независимая Газета», 2000. С. 482.]
   В анализе консерваторами государственно-правового и политического развития в начале XX в. появилось новое измерение. Им стал 1905 г. Консервативные авторы анализировали развитие России до 1905 г. и после него, а 1905 г. выступал в их схеме важным «верстовым столбом», задавшим вектор развития страны.
   В 1913 г., когда возникла возможность относительно спокойного анализа политических событий, Л.А. Тихомиров признал, что до 1905 г. Российское государство твердо стояло на почве идеи «народного блага» (понятие народного блага для Тихомирова было тождественно понятию государственной пользы). «С точки зрения не “свободы”, но “народного блага” вникали мы в те сложные сочетания этики, права, обязанности, классовых интересов, потребностей экономических.., социального строя и политического порядка и т.д., на основании которых государство законодательствует и правит. Уделялось место и свободе, но не как первенствующему принципу, а одному из многих условий, требуемых народным благом». С 1905 г. Российское государство сделало, по признанию Тихомирова, огромную уступку «режиму свободы», оно не было разрушено, однако вектор его развития существенно изменился. По свидетельству Тихомирова, после 1905 г. в стране господствовала идея «свободы», проявлявшаяся в устройстве высших государственных учреждений, в размышлениях населения о «свободном строе», в том, что свобода стала основным элементом устроения государства. Консервативный мыслитель полагал, что правящая власть, заменившая в 1905 г. идею «народного блага» идеей «свободы» в качестве руководящего принципа государственного строительства, совершила большую ошибку, обернувшуюся для общества стеснениями свободы, произволом и «подавленным состоянием умов».
   Тихомиров доказывал, что «общество и государство могут строиться только на принципе общественного блага, а… не свободы», что «свобода является лишь привходящим элементом, который нужно санкционировать.., поскольку это не мешает общественному благу», что «принцип свободы может не строить, а только разрушать общество и государство». По прошествии нескольких лет существования в условиях «режима свободы» консервативный мыслитель выражал признательность российскому правительству, которое, будучи более опытным, зрелым и ответственным, чем передовые партии, не вступило в безудержный «режим свободы» и не допустило полного торжества этого принципа. Тихомиров призывал воспрянувшее государственное самосознание русского народа «вернуться на круги своя», к устроительному государственному принципу общественного блага [378 - Тихомиров Л.А. Свобода и общественное благо // Московские ведомости. 1913. 28 ноября.].
   Стремление к установлению бесконтрольной свободы, проявившееся в России в годы Первой русской революции, по мнению консерваторов, было чревато ослаблением государственности и скатыванием страны в произвол. Наряду со свободой как знаменем революции и принципом революционной государственности, в монархических построениях изучаемого времени присутствовала и другая тема – судьба самой свободы и свободной личности как ее носителя в условиях революции, когда на смену обычному правосознанию приходило революционное правосознание.
   По мнению Л.А. Тихомирова, в условиях революции свобода становилась элементом разрушительным, поскольку революционная стихия подменяла идею свободы принципом псевдосвободы, который и составлял душу революции. В период революции на авансцену политического действия выступала личность не свободная, но распущенная, ненавидящая всякие ограничения в виде закона, религии или государства, не устроенная внутри себя, не знающая ничего, кроме рефлекса своей страсти. Эта распущенная личность выступала с революционной подделкой свободы, она боролась против Бога, как источника внутренней дисциплины, и Царей, разрушала государство и общество, выхолащивала идею свободы. Потому в России, пережившей неистовство и безумие 1905 г., первостепенной задачей власти, по мнению Л.А. Тихомирова, должна была стать охрана Божественного принципа, вырабатывавшего ту высокую, самоуправляющуюся личность, на которой зиждились свобода, право и порядок, само существование общества и государства [379 - Тихомиров Л.А. Государство, свобода и христианство // Московские ведомости. 1912. 2 октября.].
   Опыт Первой русской революции, поднявшей знамя свободы личности на свой штык и даровавшей населению незыблемые основы гражданской и политической свободы, убеждал консерваторов-государственников в преимуществах дозированной свободы, побуждал их выступать за ограничение прав и свобод личности при «обновленном строе». Они ратовали за временное «закручивание гаек», которое, по их мнению, должно было пойти общественной свободе только на пользу.
   Следуя своему принципу, что права даются российским подданным для исполнения ими обязанностей, монархисты призывали определять объем и содержание прав личности в зависимости от того, в какой мере они способствовали осуществлению обязанностей, составляющих священный долг верноподданных российского императора, в частности, первейшей из них – служить упрочению основ самодержавного строя. Поскольку же гражданские свободы, возвещенные Манифестом 17 октября 1905 г., укреплению самодержавия, по их мнению, не способствовали, а только расшатывали его, они признавались консерваторами вредными для населения страны.
   Связывая умеренные гражданские реформы с наличием сильной, а иногда и диктаторской власти, и не видя подобной крепости и авторитета у русского правительства, лидеры правых, сначала в мягкой и осторожной форме, а затем все более резко высказывали недоверие к взятому правительством курсу на осуществление гражданских и политических свобод.
   Так, Л.А. Тихомиров в своей статье «Свобода и авторитет», опубликованной в 1913 г. в «Московских ведомостях», утверждал, что «развить гражданскую свободу далее известных пределов правительство было не в состоянии». Причины этого он усматривал как в «общей неподготовленности России к гражданской свободе», так и в невозможности для правительства сочетать решение двух задач – необходимости прекратить смуту, терзавшую Россию, при расширении гражданских свобод. Ответственность за неуспех реформ в области расширения гражданской свободы правительство, по мнению Тихомирова, должно было разделить с оппозиционными партиями «социалистов, кадетов и либералов союза 17 октября.., шедших рука об руку с радикалами», превращавших «все орудия свободы в орудия революции». Последствия развития гражданских свобод после 1905 г. представлялись Тихомирову печальными: «Свобода печати в первое время представляла какую-то вакханалию подрыва власти и революционизирования России, свобода союзов пошла прямо к подготовке революции, что было особенно ясно по союзам, именуемым профессиональными, и по всем обществам, где влияние получали конституционалисты-демократы». Тихомиров делал традиционное для монархической мысли заключение, что в условиях слабости самодержавной власти гражданские свободы превращаются в орудие революции, вынуждая при этом власть «вместо упрочения гражданских вольностей вступать в борьбу с пользованием ими» [380 - Тихомиров Л.А. Свобода и авторитет // Московские ведомости. 1913. 5 сентября.].
   Другой российский консерватор начала XX в., лидер группы правых Государственного совета в 1906–1915 гг. П.Н. Дурново рассматривал проблему прав человека в иной плоскости, не с точки зрения власти, но с позиций общества, которому эти свободы и предназначались. Дурново был убежден в бессмысленности расширения личных прав ввиду отсутствия в стране широкой социальной опоры для восприятия идеи свободы личности. Народ, составлявший подавляющую массу российского населения, по словам Дурново, был придавлен материальными трудностями и хронической нуждой, в политическом отношении крайне неразвит и к пользованию свободами не готов. «Русский простолюдин, крестьянин и рабочий, – утверждал Дурново, – одинаково не ищет политических прав, ему и ненужных, и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужой землей, рабочий – о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта, и дальше этого их вожделения не идут». В этих условиях любые политические уступки не могли, по его мнению, иметь иных последствий, кроме создания благоприятной почвы для социальной революции [381 - Записка П.Н. Дурново Николаю II. Февраль 1914 г. // Красная новь. М.; Пг., 1922. № 6 (10). С. 195–197.].
   «В современной зараженной бунтом атмосфере любая культурная инициатива примет революционный характер; правительство должно быть дальновидно и не допускать общественной самодеятельности», – утверждал правый публицист и идеолог Всероссийского национального союза М.О. Меньшиков. В статье, написанной в 1908 г., Меньшиков доказывал, что созданные свободой союзов общественные организации и профессиональные союзы, пришедшая со свободой слова свободная печать в революционное время не могли быть иными организациями, кроме как революционными, которые много политиканствовали и не были способны на реальные дела. Пугая правительство призраком Первой русской революции, Меньшиков внушал ему недоверие к личности и ее самодеятельности [382 - Меньшиков М. Просветители слева // Новое время. 1908. 10 января.].
   Наиболее радикальные российские правые признавали наличие войны между властью и обществом в условиях «обновленного строя» и призывали правительство действовать по военным законам: не щадить общественных начинаний, в большинстве своем враждебных существующему режиму, уничтожать их на корню, заводя, при этом, на их месте лояльные власти начинания. Смысл хорошей политики виделся им в том, чтобы правительство не прислушивалось к общественному мнению – «этой многоголосице различных и, порой, разнополярных чаяний и требований различных групп населения», а само «угадало органический запрос жизни и указало его народу». «Только тогда, – утверждали правые, – снова просветлеет народная душа, воскреснет ее сила, явится общественное мнение и закипит дружная национальная работа» [383 - Московские ведомости. 1913. 22 августа.].
   Лидер «Союза Михаила Архангела» В.М. Пуришкевич, выступая в Русском собрании в 1909 г., критиковал правительство за то, что вместо поддержки правых организаций, способных стать серьезной альтернативой оппозиции, оно игнорировало их, чинило препятствия их стремлению бороться с левыми их же оружием – созданием общественных организаций, только лояльных власти [384 - Экспроприаторы народного духа (доклад В.М. Пуришкевича в Русском собрании) // Свет. 1909. 13 января.].
   Л.А. Тихомиров также призывал консерваторов к созданию правых организаций, видя в них фактор укрепления монархической государственности и противостояния либерализму. Идеи «опоры на общественность» и сотрудничества с общественными институтами высказывал в начале XX в. даже такой столп самодержавия, как князь В.П. Мещерский [385 - Гросул В.Я. Русское общество XVIII–XIX веков: Традиции и новации. М.: Наука, 2003. С. 444–445.].
   Следует заметить, что консерваторы традиционно играли в общественных организациях роль менее скромную и заметную, чем либералы. Невысокая степень интеграции правых в общественные организации, как указывает В.Я. Гросул, приводила к ослаблению их духовного влияния на русское общество [386 - Гросул В.Я. Указ. соч. С. 443, 469–470.]. Правые традиционно проявляли интерес к салонной форме общения. В начале XX столетия литературные и музыкальные салоны XIX в. сменили салоны политические – объединения элитарные по своему персональному составу, стремившиеся воздействовать на назначения должностных лиц, официальную идеологию и общественное мнение. К политическим салонам, где велась на первый взгляд малозаметная, но постоянная работа по подбору кадров государственных служащих, и было приковано внимание консервативных деятелей. Наиболее значимыми в политическом отношении были салон редактора-издателя «Гражданина» кн. В.П. Мещерского и салон генерала Евгения Васильевича Богдановича и его жены Александры Викторовны. Салон Богдановичей посещали известные деятели правой ориентации В.К. Плеве, граф В.Б. Фредерикс, В.А. Сухомлинов, Б.В. Штюрмер, Н.А. Маклаков, А.С. Суворин, В.П. Мещерский, В.М. Пуришкевич, А.И. Дубровин, Л.А. Тихомиров и др. Здесь обсуждались новые назначения, деятельность Государственной думы, слухи и сплетни из придворной и околоправительственной жизни [387 - Подробнее см.: Стогов Д.И. Правомонархические салоны Петербурга-Петрограда (конец XIX – начало XX века). СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 2007.].
   Даже лидеры «Объединенного дворянства» – созданного в мае 1906 г. объединения правомонархически настроенных представителей поместного землевладения, признали, что изданные в марте 1906 г. в развитие провозглашенной в октябре 1905 г. свободы союзов Временные правила об обществах и союзах дали дворянству возможность «заговорить иным языком и предъявить свои политические права на историческое служение государству» [388 - Объединенное дворянство. Съезды уполномоченных губернских дворянских обществ. 1906–1916 гг. Т. 1. М.: РОССПЭН, 2001. С. 13.]. Правительство, по мнению дворян-консерваторов, совершило ошибку в одном: в том, что даровало свободу союзов всему населению России, а не сделало ее достоянием элиты – избранных политически благонамеренных слоев российского общества. Серьезной политической ошибкой правые считали также предоставление свободы союзов «инородцам», в особенности народностям, «недружественным русскому народу и не способным поддерживать национальную русскую государственность» [389 - Права и свободы человека в программных документах основных политических партий и объединений России. XX век. М.: РОССПЭН, 2002. С. 34–146; Тихомиров Л.А. Самодержавие и народное представительство... С. 10–12.].
   Таким образом, выступая противниками свободы личности, провозглашенной Первой русской революцией, консерваторы вместе с тем считали для себя возможным воспользоваться производными от нее свободами союзов и собраний для создания правых организаций и проповеди ценностей традиционализма. Несмотря на все высказывания консерваторов о неготовности России к свободе и опасности ее расширения в условиях слабости государственной власти и антигосударственного настроя оппозиции, правые политики и публицисты ощущали себя после 1905 г. в России другой, в которой следовало жить и работать по новым правилам.
   Свободы личности в построениях правых публицистов, ученых и политиков выступали ценностью не абсолютной, но относительной. В оценке той или иной свободы для консерватора было важно знать, кто и в каких интересах станет ею пользоваться. Будучи носителями мировоззрения элитарного типа, консерваторы полагали, что распоряжение свободой было уделом политической элиты общества и прежде всего дворянства и бюрократии. Консерваторы признавали важность свобод в том смысле, что свободы должны были «работать» на правое дело, служить развитию традиционалистских идей.
   По мнению А.С. Суворина, политические и личные свободы сами по себе никакой опасности для государства и общества не представляли, если они вводились в жизнь в условиях режима законности и в пределах законности. «Ничего нет страшного в свободе веры, которая стала законом, ничего нет страшного в свободе речи, которая теперь всюду раздается, не страшны и свобода печати, сходок, собраний, неприкосновенность жилища и проч., – писал Суворин в мае 1905 г. – Все это определяется законом, который предвидит злоупотребления, и закон действует тем решительнее, чем более обеспечена свобода. Я верю, что мы накануне этих человеческих благ, но мое искреннейшее желание в том, чтобы они наступили не путем революции, насилья и крови» [390 - Суворин А. Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904–1908)... С. 298.].
   Гражданской свободой, затрагивающей основы консервативной идеологии, была свобода совести. Церковь являлась в консервативной доктрине важнейшим оплотом здания российской государственности, поэтому, когда в общество просочилась информация о подготовке закона о свободе вероисповеданий, дискуссия о религиозной свободе и о месте Церкви в монархическом государстве разгорелась в консервативной среде с новой силой.
   В своих взглядах на религиозную свободу и перспективы ее осуществления в России консервативный лагерь не представлял собой единого целого. Отдельные представители православного духовенства, такие как митрополит Антоний (Вадковский) и архиепископ Антоний (Храповицкий), критиковали сложившуюся систему государственной опеки над Церковью [391 - Православный собеседник. 1905. Январь.]. Сторонниками проведения церковной реформы являлись консервативные мыслители Л.А. Тихомиров, М.О. Меньшиков и А.А. Киреев [392 - Правда, М.Н. Лукьянов указывает, что после издания указа 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости» многие консерваторы, выступавшие ранее за церковные реформы, изменили свое мнение. Подробнее см.: Лукьянов М.Н. Указ. соч.]. Проблемы религиозной свободы обсуждались консерваторами и в рамках более частного вопроса – отношения государства к старообрядцам. Эта тема затрагивалась еще И.С. Аксаковым, К.Н. Леонтьевым и Ф.М. Достоевским, а из консервативных деятелей начала XX в. С.Ф. Шараповым. С.Ф. Шарапов – известный публицист и общественный деятель, близкий к славянофилам, ставший в 1905 г. учредителем Союза русских людей, призывал изменить отношение государства к старообрядчеству, в котором он видел воплощение традиции и крепкого быта. По мнению Шарапова, насилие в делах веры было несовместимо с духом Христова учения. Истинное православие отождествлялось им с «полной и абсолютной веротерпимостью» за исключением некоторых ограничений иноверческой пропаганды [393 - Русское дело. 1906. № 16.].
   Между тем в консервативном сообществе имел хождение и другой взгляд на проблему реализации религиозной свободы. В консервативной академической среде ее выразителем был профессор канонического права И.С. Бердников. В своем фундаментальном труде «Наши новые законы и законопроекты о свободе совести» (1914 г.) он доказывал, что свободы совести и вероисповеданий являлись следствием не настоятельных жизненных потребностей Российского государства, а лишь соображений, навеянных революционным опытом европейских стран. Неизбежными спутниками указанных свобод, согласно Бердникову, были анархия религиозной мысли и религиозный индифферентизм. Свобода совести, считал ученый, противоречит христианской точке зрения и государственному строю современной России, граждане которой «исповедуют… в большинстве Христианскую православную веру» [394 - Бердников И. Наши новые законы и законопроекты о свободе совести. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1914. С. 198–199, 228–229.]. И.С. Бердников являлся сторонником сохранения существовавшей в России веротерпимости как основополагающего принципа государственной вероисповедной политики.
   Позиция Бердникова была близка воззрениям К.П. Победоносцева. Формулируя свой взгляд на задачи государственно-церковной политики, Победоносцев писал: «Охрана православной веры от колебаний и от покушений на нее, с какой бы то ни было стороны, составляет важнейший исторический долг России, потребность жизни ее»; «России нужна твердая устойчивость в собственных началах. Что бы было с Россией, если бы она, окруженная с востока и запада многими десятками народностей и исповеданий, и постепенно давая им приют у себя, колебалась в недоумении между одними и другими! От Азии шли мусульманские влияния, западные исповедания у нас были несвободны от мирских видов: католицизм проникся полонизмом, лютеранство, в лице бывших ливонских рыцарей, ведет борьбу с туземцами, ищущими единения с Россией, – за исключительное господство в крае» [395 - Цит. по: Арсеньев К.К. Свобода совести и веротерпимость. СПб.: Тип. Товарищества «Общественная польза», 1905. С. 3–4.].
   В среде церковной бюрократии наиболее последовательным противником свободы совести и вероисповеданий был чиновник особых поручений при обер-прокуроре Синода, редактор «Миссионерского обозрения» В.М. Скворцов. Скворцов считал введение свободы совести мерой, равнозначной потрясению основ российской государственности: «Спаянность государственная и церковная слишком велика в православно-самодержавной России, чтобы отвергать одно, не трогать другого». Неприемлемость для России свободы совести доказывалась им также низким уровнем правосознания народа: «Кто знает логику народа (я жил среди народа 12 лет), – говорил Скворцов, – тот согласится, что у него то, что не запрещается, считается позволительным». Аргументы В.М. Скворцова были развиты чиновником Синода и богословом В.А. Тернавцевым. Тернавцев считал свободу совести одним из главных принципов революции, а спор о ней ставил в плоскость спора о религиозном призвании государства: «Народ верует в обязанность власти охранять общество от обольстителей… Вмешательство власти в дела веры народу представляется нравственно-самопонятным.., охранение – это минимум» [396 - Цит. по: Сафонов А.А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства Российской империи в начале XX века. Тамбов: Изд-во Першина Р.В., 2007. С. 104–105.].
   Охранительные убеждения части монархически настроенных ученых и чиновников в вопросе религиозной свободы разделял протоиерей и известный церковный публицист И. Восторгов. Восторгов выступал сторонником господствующего и первенствующего положения Русской православной церкви по отношению к другим конфессиям в Российской империи и высказывался за осуществление правовой защиты ее интересов при столкновении с интересами инославных и иноверных исповеданий. В качестве аргументов им приводились известные доводы противников введения свободы совести: низкий уровень культуры и образования русского народа, исторические традиции и условия его жизни, негативный опыт европейских стран, предпринимавших попытки установления религиозной свободы. И. Восторгов апеллировал также к традиции, к роли, сыгранной Православием в жизни русской государственности: «Жизнь живого народа нельзя рассматривать и определять только с точки зрения отвлеченного формального права.., не считаясь ни с историей, ни с вероисповедным составом населения, ни с расовыми особенностями, ни с настроениями народов… В России нельзя забывать.., что Православие стояло у колыбели русского народа, что оно срослось с его государственным строением, сделалось вполне национальной религией, что оно принесло неоцененные услуги России, которая обязана ему своим бытием, прошло во все стороны житейского уклада народного, что… к православию принадлежит почти весь русский народ, а в империи оно исповедуется 70% всего населения» [397 - Восторгов И. Государственная дума и Православно-русская церковь. К вопросу о положении Церкви в правовом государстве (по поводу законопроекта Думы о свободе совести и отобрании церковных земель). М.: Верность, 1906. С. 11–12.].
   Церковные деятели правого направления выступали также против использования термина «свобода совести», считая его понятием этическим, а никак не юридическим, нуждавшимся в правовой защите. В позитивном праве, по их мнению, надлежало использовать термины «свобода вероисповеданий» и «религиозная свобода» [398 - Сафонов А.А. Указ. соч. С. 111–112.].
   Дискуссионность вопроса о введении свободы вероисповедания и свободы совести, а также позиция монархистов в данном вопросе во многом предопределили сложность и противоречивость реформирования вероисповедного законодательства в Российской империи в начале XX в.

   Подводя итоги сказанному, отметим, что под влиянием событий Первой русской революции свобода личности перестала быть для консерваторов отвлеченным теоретическим вопросом. Дарование актами 1905–1906 гг. политических и гражданских свобод и первые их результаты вызвали в целом негативную реакцию в консервативном сообществе. Консерваторы увидели во введении свобод угрозу стабильности монархического строя и православной идеологии, адептами которых они являлись. Они усматривали исходящую от «режима свобод» опасность для нравственного чувства русского народа, способного под влиянием революционной стихии променять подлинную свободу (духовную) на псевдосвободу, которая выхолащивала идею свободы и разрушала общество и государство.
   Сталкиваясь с фактами небрежного обращения со свободами оппозиционной интеллигенции, консерваторы с еще большим недоверием относились к способности грамотно распорядиться ими остальной части общества – народа. Они приходили к выводу о неготовности российского общества к обладанию свободой в силу его социальной, национальной и вероисповедной неоднородности, низкого уровня культуры, образования и правосознания.
   В этой связи можно вспомнить высказывание А.С. Суворина, относившееся к 15 декабря 1904 г. и последовавшее за выходом в свет указа «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», положившего начало реформам, в котором известный правый публицист, приветствуя «наступающее обновление русской жизни», предостерегал реформаторов в правительстве от недооценки русского народа. В свете последующих событий оно выглядит поистине провидческим. Суворин констатировал «ту огромную разницу, которая существует между тем народом и обществом, которые встречали реформы 60-х годов, и теперешним. Тогда – небольшое общество, в значительной степени однородное и чисто русское, без всякой примеси инородческих элементов. Провинция не знала ни административных ссыльных, ни прокламаций, ни революционеров, ни массы фабричных рабочих. Не было и той тучи, которая теперь стоит над Россией в виде войны… Однородный состав общества в значительной степени облегчал задачи реформ… Теперь однородности этой совсем нет, общество разношерстное и гораздо больше, и желания его гораздо разнообразнее и точнее» [399 - Суворин А.С. Указ. соч. С. 211–212.].
   Между тем консерваторы не могли не отдавать себе отчет и в том, что «обновленный строй» создал новые условия государственной и общественной жизни, к которым рано или поздно придется адаптироваться. Подобной адаптацией стало их стремление к использованию возможностей, которые давали свободы, в интересах правого дела. Наиболее прозорливые идеологи монархизма, такие как Л.А. Тихомиров и А.С. Суворин, призывали своих единомышленников создавать правые организации, пропагандировать монархическую идею в печати и т.п. Нельзя не отдать должное консервативным публицистам, которые были действительно яркими пропагандистами.
//-- * * * --//
   Таким образом, проблема свободы личности получила достаточно основательную разработку в консервативной политико-правовой мысли. Несмотря на кажущуюся второстепенность для консерваторов вопросов личной свободы, мы должны констатировать, что представление о свободе личности являлось важной составной частью консервативного мировоззрения, в котором личная свобода, закрепленная позитивным правом, была производной от свободы человеческого духа и определяемой ей.
   Гармонические условия для развития личной свободы, по мнению консерваторов, создавались только в государстве христианском, где право лица на свободную деятельность и его обязанность служения государству были гармонизированы и тесно увязаны между собой. Гармоническое развитие свободы личности считалось консерваторами делом сильного государства, которое было способно верно определить приемлемую для общества «дозу» свободы, облечь ее в рамки закона, создать условия для его осуществления и избежать злоупотребления правами. В таком осененном авторитетом христианской церкви и монарха государстве были созданы условия также для развития нравственной и правовой культуры подданных, для формирования у них чувства гражданственности и нравственного долга перед государством, сопричастности его жизни, без которых свободы были невозможны.
   Когда теоретические построения российских консерваторов были подвергнуты испытанию политической практикой, то последняя, в принципе, подтвердила им их правоту. Наблюдая государственно-правовое развитие России после 1905 г., когда в стране начали реализовываться гражданские и политические свободы, консерваторы убедились, что оснований для оптимизма в связи с введением на русской почве свобод личности нет. Они скептически оценивали возможности осуществления прав человека в России, где ни государство, ни общество не были готовы к функционированию в условиях режима свобод. Отсюда следовали все злоупотребления свободой и другие негативные эксцессы свободы. Многие из опасений консерваторов были весьма справедливыми, доказательством чему служил опыт двух российских революций 1917 г.

Глава 4
ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ ГРАЖДАНСКИХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРАВ И СВОБОД В РОССИИ НАЧАЛА XX В.

4.1
Обеспечение прав-привилегий как задача правительственного реформаторства последней трети XVIII–XIX вв. и дарование общегражданских прав как лозунг общественного движения начала XX в.

   Доминирующие позиции самодержавия в социальной сфере, его патерналистское отношение к обществу, как к группе подданных, лишенных всяких прав и обремененных лишь обязанностями перед государем, объем которых определялся сословной принадлежностью лица, более чем двухвековое, вплоть до 1861 г., сохранение крепостного права – все эти факторы обусловили существенно более позднее по сравнению со странами Западной Европы и США закрепление в российском законодательстве прав человека. Права человека и гражданина были провозглашены в последней четверти XVIII столетия, сначала в Декларации прав американского штата Вирджиния 1776 г., затем во французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г., ставшей основой европейского законодательства о правах человека.
   В России гражданские и политические свободы были дарованы населению страны лишь в начале XX в., в годы Первой русской революции. Между тем предпосылки для законодательного закрепления прав человека были заложены реформами второй половины XVIII–XIX вв., нацеленными первоначально на завершение законодательного оформления сословного общества в России, а затем – на его разрушение и становление гражданского общества.
   Во второй половине XVIII в. верховная власть даровала права и привилегии первенствующему в России дворянскому сословию. Под привилегиями следует понимать права, которые давались одним (привилегированным) сословиям и не предоставлялись другим [400 - Иванова Н.А., Желтова В.П. Сословное общество Российской империи (XVIII – начало XX века). М.: Новый хронограф, 2010. С. 113.]. Изданный императором Петром III в 1762 г. указ «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» освобождал дворян от обязательной военной и гражданской службы, дозволял им выходить в отставку и выезжать за границу. Освобождение дворян от их служилого тягла стало важным этапом на пути превращения дворянства в привилегированное сословие.
   Изданная 21 апреля 1785 г. «Грамота на права, вольности и преимущества благородному российскому дворянству» подтвердила освобождение дворян от обязательной государственной службы и даровала им значительные личные и имущественные права и привилегии, завершив оформление правового статуса дворянского сословия как привилегированного. Жалованная грамота подтвердила освобождение дворян от обязательной государственной службы, предоставив им право просить от службы увольнения и поступать на службу союзных европейских держав, а также беспрепятственно выезжать в европейские страны на обучение. Она освободила дворян и их семьи от телесных наказаний, а помещичьи дома – от воинских постоев. Грамота наделила дворян монопольным правом на владение и приобретение имений, населенных крепостными крестьянами. И если ранее это владение было обусловлено обязанностью прохождения государевой службы, то теперь оно выводилось из понятия полной и безусловной собственности дворян на землю и крепостных. Екатерина II связывала понятие поземельной собственности с личной свободой, рассматривая последнюю как одну из форм собственности и утверждая, что без личной свободы отношения собственности вообще не могут существовать. Жалованная грамота закрепила за дворянами особые привилегии при поступлении на военную и гражданскую службу и при чинопроизводстве. Она провозгласила неприкосновенность дворянского достоинства, чести и жизни, лишение которых было возможно лишь за тягчайшие преступления и по приговору дворянского сословного суда, утвержденному верховной властью [401 - Иванова Н.А., Желтова В.П. Указ. соч. С. 113–114, 118–119.].
   Важно отметить также, что Жалованная грамота снабдила дворян собственной организацией, защищавшей корпоративные права и преимущества дворянского сословия и обеспечивавшей их участие в местном управлении. Она наделила дворян правами на осуществление сословного общественного самоуправления, объединив их в рамках губерний в дворянские общества с правами юридического лица (на владение имуществом и капиталом, заключение сделок, вступление в обязательства, наличие собственного помещения, печати и делопроизводства). Тем самым посредством создания корпоративной организации дворянства за ним было закреплено право на очерченную законом сферу свободной деятельности.
   По мнению Б.Н. Миронова, еще до великих реформ 1860-х годов каждое дворянское общество представляло собой сложившийся элемент гражданского общества, поскольку оно являлось автономным от государства сообществом свободных граждан со своей организацией, через которую они имели право и возможность влиять на политику правительства. В деятельности представительного органа дворянского общества – дворянского собрания – историк усматривал зачатки парламентаризма: там действовали заинтересованные группы лиц, иногда с различными политическими взглядами, которые вели борьбу за достижение своих целей и имели каналы влияния на правительство [402 - Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1999. Т. 1. С. 521–522.].
   На наш взгляд, это утверждение является верным лишь в той его части, что участие дворян в своих собраниях способствовало выработке у них опыта самоуправления и самоорганизации, сплачивало и консолидировало их. В то же время мы не можем согласиться с тем, что дворянское общество было элементом гражданского общества. Дворянское собрание было наследственной корпорацией, вступление в которую являлось не правом, но обязанностью и привилегией первенствующего сословия. Дворянская корпоративная организация способствовала сохранению замкнутости, обособленности и элитарности дворянского сословия. Основной ее функцией являлась консервация существующего самодержавно-монархического строя, социальной опорой которого являлось дворянство, отстаивание корпоративного интереса дворянства, сохранение за ним его привилегированного социального статуса (в дворянской корпоративной организации, например, было запрещено участвовать личным дворянам) и преобладающих позиций в системе государственной службы и местного управления. Дворяне воспроизводили в нем систему отношений подданства и служения монархическому государству, но не гражданства. Дворянская корпоративная организация была, таким образом, институтом традиционного, сословного общества, но никак не гражданского. Она являлась сегментарным сообществом (термин, введенный Э. Геллнером).
   Екатерининское правление было периодом заключительной фазы процесса формирования сословного общества в России и одновременно – начальной фазы становления гражданского общества, временем зарождения его институциональных форм. В 1765 г. в России была создана первая общественная организация – Вольное экономическое общество, внесшая заметный вклад в рационализацию аграрного сектора российской экономики, в развитие политической экономии и сельскохозяйственной статистики.
   К XVIII в. относятся и первые упоминания о гражданском обществе в литературе. Особый интерес представляет его трактовка, данная самой императрицей в тексте знаменитого «Наказа» членам Уложенной комиссии: «Гражданское общество, как и всякая вещь, требует известного порядка. Надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим, которые повинуются» [403 - Цит. по: Гросул В.Я. Русское общество XVIII–XIX веков: Традиции и новации. М.: Наука, 2003. С. 56.]. Надо признать, что это определение более подходило к традиционному обществу, разделенному сословными перегородками, чем к обществу свободных и равных граждан. Вместе с тем подобная трактовка вписывалась в екатерининскую концепцию реформ, основывавшуюся на идее преобразования государственного строя России в легитимную монархию, опирающуюся на прочный фундамент «непременных» законов и сословную организацию общества [404 - Омельченко О.А. «Законная монархия» Екатерины Второй. Просвещенный абсолютизм в России. М.: Юрист, 1993. С. 239–254.].
   Определяя значение екатерининского правления, историки видят в нем попытку реализации в России либеральной модели общественного переустройства, нацеленной на развитие гражданского общества и правового государства [405 - Каменский А.Б. От Петра I до Павла I: Реформы в России XVIII века (опыт целостного анализа). М.: РГГУ, 1999. С. 469.]. По мнению В.В. Леонтовича, российской императрице были знакомы идеи верховенства права и закона, ограничения власти законом, равенства перед законом, уважения к субъективным правам людей и защиты этих прав, незыблемости частной собственности перед лицом государственной власти, устранения ограничений для развития частной инициативы и частного предпринимательства, составлявшие основу либеральной доктрины [406 - Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762–1914. М.: Русский путь – Полиграф-ресурсы, 1995. С. 4–5, 21.]. Американский историк М. Раев усматривал конечную цель екатерининских реформ в создании гражданского общества и видел определенные подвижки в этом направлении, полагая, что императрица «оставила Россию с более крепкой правовой и институциональной основой, с более рациональным, а следовательно, более эффективным центральным аппаратом..., с идеей управляемого социального и экономического развития, направляемого наиболее динамичными и добившимися успеха членами реорганизованных сословий». Как справедливо полагал историк, «планы, цели, усилия и частичные успехи Екатерины создали основу для трансформации общества в первой четверти девятнадцатого века и оказались в одном шаге, стали sine qua non (лат. – непременным условием. – А.Т., Р.К.) реформ 1860-х годов» [407 - Raeff M. The Empress and the Vinerian Professor // Oxford Slavonic Papers. New Series. 1974. Vol. VII. P. 37–38.].
   Реформы 1860–1870-х годов явились поистине судьбоносным этапом для сословного общества России, обернувшись расширением прав целого ряда сословных групп. Вследствие освобождения крестьян от крепостной зависимости многомиллионное российское крестьянство, хотя и осталось податным сословием, было приобщено к гражданской жизни. С момента опубликования Манифеста об освобождении крестьян прекращалось право помещика распоряжаться личностью крестьянина: продавать его и покупать, дарить как вещь, насильно женить и выдавать замуж, переселять с места на место, отдавать в услужение и в работы, произвольно наказывать. Крестьяне получали личные и имущественные права: на самостоятельное, без разрешения помещика, вступление в брак, заключение договоров, занятие торговлей и промышленностью, ведение судебных дел и выступление на суде, участие в работе органов общественного самоуправления, поступление на службу и на учебу, приобретение движимой и недвижимой собственности на свое имя, наследование имущества, переход в другие сословия.
   За крестьянской реформой последовала отмена 17 апреля 1863 г. телесных наказаний – одного из наиболее типичных признаков неравноправности в сословном обществе.
   Церковные реформы 1860-х годов способствовали преобразованию духовенства из полупривилегированного в привилегированное сословие, наделенное комплексом прав и привилегий. Церковнослужители получили те права, которые ранее имели только священнослужители (свобода от подушной подати, телесных наказаний, воинской повинности). Детям духовенства был открыт доступ к светскому образованию и поступлению на государственную службу, они получили права потомственных или личных почетных граждан (сами священнослужители были приравнены к личным дворянам), права на занятие торговлей, промышленностью и другими промыслами. Расширились служебные права духовенства, которые приближались к дворянским [408 - Иванова Н.А., Желтова В.П. Указ. соч. С. 277.].
   Реформы 1860–1870-х годов внесли существенные коррективы в институциональную структуру российского общества. В системе государственного управления наряду с бюрократическими институтами появились выборные органы. К их числу следует отнести всесословные органы местного самоуправления (земские и городские), а также выборные судебные органы (мировые суды). Созданные в ходе земской реформы 1864 г. и городской реформы 1870 г. органы местного самоуправления в виде земских собраний и городских дум обеспечили города и сельские местности избираемой населением администрацией, пришедшей на смену власти дворянства и чиновничества на местах. В ведение органов земского и городского самоуправления были переданы такие важные функции государственного управления, как образование, здравоохранение, статистика, агрономическая и ветеринарная службы, дорожное и пожарное дело.
   Уничтожение крепостной зависимости, а также созданный прецедент привлечения негосударственных учреждений к нуждам местного управления расширил возможности для проявления частной инициативы. Способствуя децентрализации управления и ограничению бюрократического произвола, государство создавало на местах жизнедеятельную структуру формирующегося правового государства, одну из тех «сдержек», «при воздействии которых гарантии гражданской свободы, как и свободы политической, укрепляются и получают развитие» [409 - Лейберов И.П., Марголис Ю.Д., Юрковский Н.К. Традиции демократии и либерализма в России // Вопросы истории. 1996. № 2. С. 10.].
   Заметное воздействие на формирование ценностей правовой культуры и субъективных прав оказала судебная реформа, вводившая публичность и гласность судебного процесса, равенство граждан перед судом. Изданными 20 ноября 1864 г. судебными уставами судебная система России существенно обновилась. Россия впервые получила независимое судопроизводство и суд присяжных. В судебных уставах была предпринята попытка оградить права подданного в самом существенном его благе – личной свободе. Так, ст. 8–11 Устава уголовного судопроизводства постановляли о невозможности задержания лица под стражей иначе чем в случаях, законами определенных, а также содержания его в помещениях, не установленных на то законом [410 - Судебные уставы 20 ноября 1864 года. Ч. 2. Устав уголовного судопроизводства. СПб.: Государственная канцелярия, 1866. С. VII–VIII.]. По справедливому утверждению американского историка Дж. Бредли, в судебных уставах 1864 г. были воплощены такие правовые принципы гражданского общества, как равенство населения перед законом, юридическая неприкосновенность, гласность и юридическое представительство в суде [411 - Bradley J. Voluntary Associations in Tsarist Russia. Science, Patriotism and Civil Society: Cambridge (MA): Harvard University Press, 2009. P. 13.].
   Утверждению в обществе либеральных ценностей прав и свобод личности способствовали реформы в сфере образования и печати: провозгласивший принципы академической автономии университетский устав 1863 г. и расширившая возможности частной издательской деятельности цензурная реформа. Будучи центрами притяжения передовой интеллектуальной элиты, университеты, издательства и редакции крупных либеральных журналов становились местом создания неформальных кружков и организационно оформленных объединений ученых и литераторов, регулярно собиравшихся для обсуждения актуальных проблем жизни страны и отстаивания корпоративных интересов отдельных профессиональных групп.
   Оценивая влияние проведенной правительством в третьей четверти XIX в. реформаторской работы на умонастроение российской общественности, мемуаристы указывали на проявлявшееся во многих областях жизни стремление к самодеятельности, пробуждавшиеся «общественные инстинкты и навыки», накапливавшуюся «политическую энергию, социальную отзывчивость, потребность высказываться, проводить свои мысли в жизнь, стремление приносить пользу родине, жить и общими, а не только узкими личными интересами» [412 - Тыркова-Вильямс А. Воспоминания. То, чего больше не будет. М.: Слово, 1998. С. 240.].
   И хотя либеральные реформы Александра II не затронули принципа незыблемости самодержавной власти российского монарха, они имели большое значение с точки зрения укоренения в российском обществе потребности в личных и политических правах и свободах. Реформы 1860–1870-х годов, по выражению американского историка Р. Пайпса, впервые в российской истории поставили общество в определенные партнерские отношения с властью [413 - Пайпс Р. Русский консерватизм и его критики. М.: Новое издательство, 2008. С. 154.]. Б.Н. Миронов дополняет это высказывание, признавая общественность младшим партнером [414 - Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 258.]. По мнению Т. Эммонса, О. Файджеса и Лоры Энгельштейн, великие реформы заложили институциональную структуру гражданского общества достаточного масштаба и автономности, чтобы противостоять монополии режима на политическую власть [415 - Emmons T. The Zemstvo in Historical Perspective // The Zemstvo in Russia: An Experiment in Local Self-Government / ed. by T. Emmons, W.S. Vucinich. Cambridge; N.Y.: Cambridge University Press, 1982. P. 433; Figes O. A People’s Tragedy: A History of the Russian Revolution. N.Y.: Penguin Books, 1996. P. 162; Engelstein L. The Dream of Civil Society in Tsarist Russia: Law, State and Religion // Civil Society Before Democracy: Lessons from Nineteenth-century Europe / ed. by N. Bormeo, Ph. Nord. Lanham (MD): Roman and Littlefield, 2000. P. 23–41.].
   Рубежный этап в развитии общественного самосознания населения России обозначился в начале 1890-х годов, когда общественность пришла на помощь власти в деле борьбы с голодом 1891 г. и ликвидации его последствий, а власть, напуганная размахом принявшего грозные размеры неурожая, временно дала ей возможность работать. В организацию помощи голодающим крестьянам включились деятели местного самоуправления и добровольных организаций самого разного профиля, люди различного социального и имущественного положения. Помощь голодающим оказывалась в форме сбора продовольствия и денежных средств, путем организации столовых, школ и больниц.
   Указывая на новую линию поведения самодержавной власти в условиях голода 1891 г., вынужденной в силу объективных трудностей допустить помощь общества, его очевидец, видный либеральный деятель В.А. Маклаков констатировал, что «в 1891 г. на сцену впервые выступила «общественность» в ее противопоставлении «власти» [416 - Маклаков В.А. Власть и общественность на закате старой России: Воспоминания современника. Париж, 1928. Ч. 1. Париж: Изд. журн. «Иллюстрированная Россия», 1928. С. 127, 129.]. Близкая Маклакову по своим политическим взглядам А.В. Тыркова-Вильямс характеризовала воздействие голода 1891 г. на общество как основание для кооперации с властью: «Наконец власть и общественность стали сотрудничать. Их сблизило народное бедствие и осознание общей ответственности. Это продолжалось недолго, года полтора. Прошла острая беда, и правительство опять стало хмуро, недоверчиво и недоброжелательно коситься на всякое проявление общественной самодеятельности. Но толчок был уже дан… Мысль, раз пробужденная, уже не останавливалась. Общественное настроение превращалось в общественное движение, которое скоро должно было разрастись в то освободительное движение с большой буквы, которое подготовило революцию 1905 года» [417 - Тыркова-Вильямс А. Указ. соч. С. 239.].
   Позволив негосударственным институтам играть активную общественную роль, государство разрушало традиционно принадлежавшую ему монополию на общественную жизнь. Результаты такой политики не замедлили сказаться.
   Как в Европе, так и в России закреплению прав и свобод личности в позитивном праве предшествовало общественное движение в поддержку данных институтов. Борьба за обретение прав человека стала важным направлением общественного движения начала XX в., главным идеологом которого был сначала «Союз освобождения» – либеральная организация, явившаяся предтечей кадетской партии. «В свободе личности мы признаем альфу и омегу нашего политического символа веры; в нашей программе это вместе и исходное начало, на котором все строится, и конечная цель, к которой все направляется. Мы считаем особенно важным настаивать на этом в русском обществе, среди которого не только реакционные, но и прогрессивные партии часто относились с пренебрежением к этому основному требованию общественности» [418 - Шаховской Д.И. Политика либеральной партии // Либеральное движение в России. 1902–1905 гг. М.: РОССПЭН, 2001. С. 71.], – говорил конституционалист Д.И. Шаховской на учредительном съезде «Союза освобождения» в январе 1904 г. Превращение России в конституционную монархию с введением в конституцию декларации прав человека стало программным лозунгом «Союза освобождения» и было сформулировано в выработанном его лидерами П.Н. Милюковым, П.Б. Струве и др. в октябре 1904 г. проекте конституции [419 - Основной закон Российской империи: Проект русской конституции, выработанный группой членов «Союза освобождения». Париж: Изд. ред. «Освобождение», 1905. С. 50–51; Программа Союза освобождения // Освобождение. 1905. № 69–70. С. 303–306.].
   Активизация участия общества в принятии политических решений и гарантирование ему определенных прав и свобод являлись ключевыми позициями идеологической платформы общественного объединения лидеров земского движения России начала XX в. – кружка «Беседа». Для входивших в «Беседу» российских конституционалистов права человека являлись базовой ценностью, обеспеченной общественной культурой [420 - Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905. М.: РОССПЭН, 2009. С. 70, 97.]. По выражению Ф.Ф. Кокошкина, основные права человека при сложившемся состоянии правосознания культурного человечества были «неприкосновенны для законодательной и даже для учредительной власти государства. Конституционные законы не устанавливают, а только провозглашают и формулируют их» [421 - Кокошкин Ф.Ф. Лекции по общему государственному праву. М.: Изд. Бр. Башмаковых, 1912. С. 145.].
   Проблема прав и свобод личности активно обсуждалась на страницах подцензурного заграничного журнала «Освобождение», издаваемого П.Б. Струве. Журнал «Освобождение», являвшийся активным пропагандистом либеральной идеологии, нацеленной на ликвидацию авторитарного строя, создание правового государства и гражданского общества, развернул на своих страницах дискуссию по проблеме прав и свобод личности. Как свидетельствует О.Е. Веденеева, проведшая контент-анализ содержания номеров журнала «Освобождение» за 1903–1905 гг., вопросам предоставления населению прав и свобод, либо нарушения этих прав администрацией в журнале уделялось более 50% объема [422 - Веденеева О.Е. Права человека в либеральной доктрине конституционно-демо кратической партии России (конец XIX – начало XX в.). Дис. … канд. ист. наук. М., 1995. С. 122.]. Автор монографического исследования о журнале «Освобождение» В.Ю. Канищев указывает, что дискуссия о правах человека способствовала более углубленному осмыслению в журнале содержания и объема понятий «права» и «свободы», а также их конкретному наполнению и «переплавке» в программные положения [423 - Канищев В.Ю. Роль журнала «Освобождение» в формировании конституционно-демократической партии. Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 2006. С. 17–18.].
   Приветствуя нового министра внутренних дел П.Д. Святополка-Мирского, объявившего «эру доверия» власти к обществу, «Освобождение» писало, что «ближайшей задачей министра, понимающего потребности государства и государственной власти, должно быть установление свободы слова, свободы печати и свободы союзов!» [424 - Ближайшая задача // Освобождение. 1904. № 59. 10 ноября (28 октября). С. 150.]. Каталог основных прав и свобод, выработанный журналом «Освобождение», включал: 1) личную свободу, гарантированную независимым судом; 2) равенство всех перед законом и отмену всех национальных, сословных и религиозных ограничений; 3) свободу печати, собраний и союзов; 4) право петиции. Указанные права и свободы вошли в первый раздел программы «Союза освобождения», принятой в марте 1905 г. и ставшей, в свою очередь, основой программы кадетской партии. С течением времени положения программы о правах и свободах граждан были еще более структурированы либералами, сформулированы максимально емко и четко. Как правило, они располагались в преамбуле перечня политических требований.
   Впервые декларация гражданских и политических прав была заявлена либералами публично на проходившем в Петербурге 6–9 ноября 1904 г. земском съезде. В своей резолюции съезд высказался за предоставление гражданам России неприкосновенности личности и жилища (п. 5), совести и вероисповедания, слова и печати, собраний и союзов (п. 6), введение полного гражданского и политического равноправия (п. 7), созыв народного представительства, наделенного законодательными правами (п. 10) [425 - Положения по вопросу об общих условиях, препятствующих правильному течению и развитию нашей общественной жизни, постановленные частным совещанием земских деятелей, назначенным на 6 и 7 ноября 1904 г. в Петербурге // Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. 102.00. 1904. Д. 1250. Т. 2. Л. 35–36; Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М.: М. и С. Сабашниковы, 1918. С. 240.]. Иностранная печать писала о съезде: «С единодушием, поразительным для представителей дворянства и крупной земельной собственности, члены съезда наметили программу, в которой фигурируют все необходимые права: свобода печати, собраний, союзов, требование национальных прав, одним словом конституции, что бы теперь ни сделали царь и князь Святополк-Мирский с этими реформами или с их мужественными инициаторами, один колоссальный шаг сделан: великая русская нация в ожидании своей “Декларации прав” и своего “Bill of Rights” имеет уже свою “Петицию о правах”» [426 - Перепечатка из французской газеты «Le Temps» в журнале «Освобождение». См.: Из иностранной печати о русских делах // Освобождение. 1904. № 61. С. 194.].
   Н.И. Астров, выпускник юридического факультета Московского университета, гласный и секретарь Московской городской думы, один из основателей и активных деятелей Конституционно-демократической партии, вспоминал, что постановления Земского съезда стали началом политического и правового просвещения городского населения России. Позитивным результатом земского съезда Астров признал растущий интерес к проблемам конституционного права: «Кое-кто из гласных заходил спросить, какую бы книжку, не очень большую, можно было бы прочитать по конституционному праву, чтобы быть в курсе вопроса» [427 - Астров Н.И. Воспоминания. М.: ГПИБ, 2000. С. 73–74.].
   Важной составной частью «национальной кампании» в поддержку конституции и прав человека, организатором которой являлся «Союз освобождения», стали проведенные во многих городах империи общественные банкеты. Приуроченная к сорокалетию судебной реформы 1864 г., отмечавшейся 20 ноября 1904 г., банкетная кампания получилась весьма многолюдной: по подсчетам К.Ф. Шацилло, в 34 городах России произошло более 120 собраний и банкетов, в которых приняли участие около 50 тыс. человек [428 - Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905 – 1907 гг.: Организация, программы, тактика. М.: Наука, 1985. С. 294.]. В ходе юбилейных торжеств по случаю введения судебных уставов была предпринята попытка расширить «смягченные» требования земских деятелей и выдвинуть более смелые политические лозунги, ключевым среди которых явился созыв Учредительного собрания на основе всеобщего избирательного права. Сочетание вкусной пищи и остроумных речей, зачастую радикальных по содержанию и резких по тону, поднимавших острые политические вопросы о конституции и гражданских правах, наделяло банкеты большой притягательной силой в глазах организовывавшей их либеральной интеллигенции – врачей, адвокатов, литераторов, учителей и др.
   Прошедшая с большим воодушевлением и успехом банкетная кампания, по словам одного из ее идейных вдохновителей Д.И. Шаховского, вполне выполнила поставленную перед ней задачу – «объединила вокруг конституционного лозунга массу интеллигенции в стране» [429 - Шаховской Д.И. Союз Освобождения // Либеральное движение в России. 1902–1905 гг... С. 568, 577.]. Признаком перехода общественного движения в качественно новую, революционную стадию признавал юбилей сорокалетия судебных уставов другой видный представитель общественного движения И.В. Гессен: «Первое открытое выступление широким фронтом, бодрое и решительное, встретило со стороны власти бессильное колебание – явное нежелание допустить банкеты и неспособность воспрепятствовать их устройству. Такое соотношение внушало ощущение бесповоротной победы, и с этого момента движение становится стихийным» [430 - Гессен И.В. В двух веках: Жизненный отчет // Архив русской революции. Т. 22. М.: Терра – Республика, 1993. С. 186.].
   На создании гарантий осуществления прав и свобод личности настаивали многие легальные общественные организации, считая такие гарантии залогом успешной деятельности в области науки, сельского хозяйства, медицины, просвещения и др. Так, Петербургское педагогическое общество в собрании своих членов 28 ноября 1904 г. пришло к выводу, что «когда каждому гражданину будут предоставлены неотъемлемые права свободной личности.., только тогда сможет правильно развиваться самое дорогое для нашего народа дело, дело народного просвещения» [431 - Золотарев С. Очерк по истории учительского объединения в России // Профессиональные учительские организации на Западе и в России. Пг.: Изд-во газеты «Школа и жизнь», 1916. С. 258.]. Требования предоставления населению прав и свобод прозвучали на заседаниях Харьковского, Одесского и Курского юридических обществ, Московского общества сельского хозяйства и его Костромского отдела, Киевского и Одесского литературно-артистических обществ, ряда просветительских и учительских организаций [432 - Степанский А.Д. Либеральная интеллигенция в общественном движении России на рубеже XIX–XX вв. // Исторические записки. 1983. Т. 109. С. 90.].
   С наступлением 1905 г. кампания либеральной общественности в поддержку прав и свобод личности не ослабла, а, напротив, достигла наивысшего накала. Требования неприкосновенности личности, равенства перед законом, свободы слова, печати, союзов, веротерпимости и др. присутствовали в петиции, с которой обратились к царю рабочие 9 января 1905 г. [433 - Освобождение. 1905. № 74. С. 233.] И хотя очевидно, что включение в петицию требований гражданских прав было результатом не столько собственного творчества рабочих, сколько влияния на них со стороны либералов и социалистов, сам по себе этот факт означал, что движение за права личности в 1905 г. не исходило исключительно или преимущественно от образованных общественных кругов, а консолидировало широкие массы населения, причем рабочий люд не являлся здесь исключением [434 - Edmondson L. Was there a Movement for Civil Rights in 1905? // Civil Rights in Imperial Russia / ed. by O. Crisp, L. Edmondson. Oxford: Ox ford University Press, 1989. P. 269–270, 273–274; Smith S.A. Workers and Civil Rights in Tsarist Russia, 1899–1917 // Ibid. P. 145–170.]. Веру рабочих в то, что они имеют определенные основополагающие права, как свидетельствовали очевидцы и явствовало из хода реализации столыпинской аграрной реформы, разделяли и многие крестьяне [435 - Crisp O. Peasant Land Tenure and Civil Rights Implications before 1906 // Civil Rights in Imperial Russia. P. 33–64.].
   Требования гражданских прав (неприкосновенности личности и жилища, свободы совести, слова, печати, собраний и союзов, свободы передвижения и промыслов, полной равноправности всех граждан независимо от пола, религии, расы и национальности и др.) присутствовали также в программах революционных партий: программе Российской социал-демократической рабочей партии 1903 г. и программе Партии социалистов-революционеров 1906 г. [436 - Права и свободы человека в программных документах основных политических партий и объединений России. XX век. М.: РОССПЭН, 2002. С. 97, 130.]
   Для социалистов права человека не были первоочередным требованием, являлись не столько целью самой по себе, сколько средством: население, наделенное политическими правами, рассматривалось ими в качестве благоприятной социальной среды для осуществления социальной революции. Обладание гражданскими и политическими правами имело практический смысл и для либеральных политиков, поскольку, ориентируясь на легальные методы работы, они не имели возможности апеллировать к широкой аудитории до тех пор, пока в стране не была разрешена политическая деятельность, базировавшаяся на юридическом закреплении свобод слова, собраний, союзов и др. Таким образом, каталог гражданских и политических прав объединял в начале XX в. все оппозиционные политические партии.
   Существенный вклад в формирование представлений российского образованного общества о правах и свободах внесли ученые-юристы, в особенности, теоретики «возрожденного естественного права», такие как П.И. Новгородцев, В.М. Гессен, С.А. Котляревский, Б.А. Кистяковский и др. Накануне и в годы Первой русской революции они разъясняли содержание прав человека и гражданина как естественных и неотчуждаемых прав, обосновывали новые параметры отношений индивида и публичной власти, давали оценку перспективам осуществления прав и свобод в России в свете предрекаемой ими модернизации Российского государства.
   Развернутое либеральными общественными деятелями начала XX в. движение в поддержку прав и свобод личности и его кульминация – революционные события 1905 г. убедили правительство в том, что дарование прав и свобод личности являлось назревшей задачей общественного переустройства, от осуществления которой зависела судьба монархии. Такая убежденность стала основанием для правительственного реформаторства в области закрепления за населением страны гражданских и политических прав.

4.2
Права и свободы личности в правительственном законотворчестве начала XX в.

   Свое намерение встать на путь реформ, существенная часть которых была нацелена на осуществление гражданских прав и свобод, император Николай II заявил указом 12 декабря 1904 г. «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка». В этом акте были намечены реформы по обеспечению законности управления, устранению излишних стеснений печати и постановке печатного слова в точно определенные законом пределы, введению начал религиозной терпимости, пересмотру актов, ограничивающих права инородцев, установлению самостоятельности судов и равенства перед судом лиц всех состояний и др. [437 - Именной Высочайший указ Правительствующему Сенату 12 декабря 1904 г. «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» // Законодательные акты переходного времени. 1904–1908 гг.: сб. законов, манифестов, указов Правительствующему Сенату, рескриптов и положений Комитета министров, относящихся к преобразованию государственного строя России, с приложением алфавитного предметного указателя. М.: ГПИБ, 2010. С. 10–13.]
   Важным шагом в деле предоставления населению политических прав явился указ 18 февраля 1905 г., узаконивший право петиции – обращений подданных к верховной власти с заявлениями и ходатайствами. Указ возлагал на Совет министров обязанность рассмотрения поступавших от частных лиц и учреждений «видов и предположений по вопросам, касающимся усовершенствования государственного благоустройства и улучшения народного благосостояния», бывших ранее с юридической точки зрения незаконными [438 - Лазаревский Н.И. Указ Правительствующему Сенату 18 февраля 1905 г. // Право. 1905. № 8. Стб. 552.].
   Ответ общества на приглашение к участию в обсуждении государственных вопросов превзошел самые смелые ожидания правительства. По всей стране прошли сотни митингов и собраний, на которых составлялись петиции к царю. Газеты пестрели сообщениями о выражении недовольства администрацией в центре и на местах, помещали требования либеральной оппозиции, объединявшейся в земствах, городских думах, легальных обществах и съездах, с призывом к реформированию различных сфер жизни. Все они имели сходное содержание, утверждая, что никакая культурная работа невозможна без преобразования самодержавного строя в правовой и предоставления населению прав и свобод. «Критику правительственных мероприятий мы считаем не дерзостью, а правом и долгом каждого человека, особенно после предоставленного указом 18 февраля всем русским людям права представлять свои предложения, касающиеся усовершенствования государственного благоустройства и улучшения народного благосостояния», – выражало умонастроение общественности заявление Тамбовского общества попечения о детях [439 - Право. 1905. № 16. Стб. 1296.].
   Важнейшим направлением правовых реформ стало введение личных прав и прежде всего права на свободу вероисповеданий. Оно было закреплено указом 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости». Указ ввел право лица изменять свое вероисповедание и выходить из православия в другие христианские конфессии, а также в нехристианство (для лиц, являвшихся православными только формально-юридически). Он уравнял в правах старообрядцев и сектантов, исключая последователей изуверных сект, приблизил их по правовому статусу к инославным [440 - ПСЗ-III. Т. 25. № 26125.].
   Издание указа 17 апреля 1905 г. означало установление в Российской империи свободы вероисповеданий, под которой следует подразумевать свободу осуществления подданными своего религиозного выбора и отправления религиозных обрядов. Положительно следует оценить распространение принципов религиозной терпимости на старообрядцев и сектантов. Все эти меры имели целью ликвидировать правовую неравноправность религиозных обществ, приостановить религиозные преследования в Российской империи [441 - Подробнее см.: Сафонов А.А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства Российской империи в начале XX в. Тамбов: Изд-во Першина Р.В., 2007. С. 137.].
   Указ 17 апреля 1905 г. породил в обществе разноречивые отклики. Газета «Право», являвшаяся рупором либеральной общественности, усматривала в дарованной правительством свободе «далеко не полную свободу совести», которой пользовались развитые европейские страны и которой «так страстно добивались лучшие люди русского общества и народа». Тем не менее Указ признавался «первой серьезной уступкой в деле свободы духа» и «первым серьезным уроном политики насилия над совестью человека и грубого вмешательства в интимную область веры», поскольку он провозглашал «свободу религиозной мысли, хотя и с крупными, существенными урезками» [442 - Пругавин А. По поводу закона 17 апреля // Право. 1905. 1 мая. Стб. 1354–1357.].
   Право на участие в государственном управлении население страны получило благодаря принятию в августе – декабре 1905 г. серии актов, составивших избирательное законодательство. Сюда входили «Положение о выборах в Государственную думу» от 6 августа 1905 г., «Правила о применении и введении в действие “Учреждения Государственной думы”» от 18 сентября 1905 г., Высочайший указ от 11 декабря 1905 г. и др. Законодательство о выборах явилось важным шагом на пути вовлечения населения в выборный процесс. Помимо предоставления населению прав на участие в выборах в органы государственной власти, его результатом явилась политизация общества, проявившаяся в формировании политических партий. В то же время избирательное право было провозглашено в России в весьма ограниченном размере. Выборы не были всеобщими и из выборного процесса были исключены отдельные группы населения: женщины; лица, не достигшие 25-летнего возраста, студенты; группа «маргиналов», включающая людей, не имевших определенного места жительства или осужденных судом, а также нетрудоспособных членов крестьянских семей (иждивенцы); высшая бюрократия (губернаторы, вице-губернаторы, городские головы, представители местной полиции и др.), т.е. люди, которые были призваны контролировать ход выборов, но не участвовать в них. Следует отметить, что первые три группы населения трактовались как неадекватные для наделения их избирательными правами не только в России, но и во многих других странах в начале XX в. В итоге доля «первичного электората», по общим оценкам, составляла в Российской империи около 10–15% всего населения; для крупных городов, таких, как Москва и Петербург, этот показатель был существенно ниже, составляя 3–5% [443 - Селунская Н., Тоштендаль Р. Зарождение демократической культуры: Россия в начале XX века. М.: РОССПЭН, 2005. С. 116–117, 121.].
   Обязательство даровать населению страны незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов царское правительство взяло на себя в Манифесте 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка» [444 - ПСЗ-III. Т. 25. № 26803.]. Манифест закрепил политические успехи либерального и революционного движений начала XX в. Он провозглашал личные и политические права и свободы, не существовавшие в прежней России, создавал правовые основы для институционализации политических партий. В литературе распространено сравнение Манифеста 17 октября 1905 г. как акта, ликвидировавшего политическое рабство населения империи, с Манифестом 19 февраля 1861 г., отменившего на просторах страны гражданское рабство.
   В исторических и юридических исследованиях до сих пор не выработано единой точки зрения в оценке Манифеста 17 октября и дискутируется вопрос: ограничил ли он самодержавие или только декларировал эволюцию формы правления от абсолютной монархии и конституционной? Во взглядах на правовую природу Манифеста 17 октября можно выделить два основных направления, к которым так или иначе примыкали все авторы книг, статей и брошюр об этом эпохальном для России акте. Согласно первой точке зрения, Манифест являлся не конституцией, а декларацией намерений власти; он не столько устанавливал позитивное право, сколько провозглашал правовые принципы, которые предстояло еще облечь в законодательные нормы. Публичная власть намечала в нем перспективу преобразований.
   Как отмечал разделявший данное суждение дореволюционный правовед Н.А. Захаров, «Манифест 17 октября не вводил тотчас непосредственно новый законодательный порядок, он устанавливал его в будущем с момента собрания Государственной думы» [445 - Захаров Н.А. Система русской государственной власти. Юридическое исследование. Новочеркасск: Электротип. Ф. Туникова, 1912. С. 120–121.]. В том же ключе, что и Захаров, высказывался профессор Н.И. Палиенко: «Содержание Манифеста 17 октября… указывало на намерение Верховной Власти преобразовать строй России на началах правового государства» [446 - Палиенко Н.И. Основные законы и форма правления в России. Харьков: Тип. «Печатник», 1910. С. 36.].
   Профессор русского государственного права Московского университета Ф.Ф. Кокошкин считал, что «хотя в морально-политическом отношении Манифест 17 октября есть акт величайшей важности, но с формально-юридической стороны он не ввел никаких существенных изменений в государственное право России, предуказав лишь путь, по которому должна пойти реформа». По убеждению Кокошкина, Манифест не являлся законом в материальном смысле, поскольку он не вносил изменений ни в организацию государственной власти, ни в юридические отношения между властью и подданными [447 - Кокошкин Ф.Ф. Юридическая природа Манифеста 17 октября // Юридический вестник. 1913. С. 41, 43.].
   Известный петербургский государствовед Н.И. Лазаревский вскоре после издания Манифеста 17 октября 1905 г. оценил его политико-правовые результаты в журнале «Вестник права» следующим образом: «Манифест 17 октября 1905 г. не удовлетворил никого и никого не успокоил, он ничего реального не дал, только обещал.., им возлагается на все органы государства обязанность действовать в новом духе, готовить и проводить реформы…» [448 - Лазаревский Н.И. Манифест 17-го Октября и погромы // Вестник права. 1905. Кн. 8. С. 306.]. Манифест оценивался Лазаревским как акт, предрешивший переход к конституционной монархии; сам же переход датировался им 27 апреля 1906 г., временем открытия заседаний Государственной думы. Что касается обязательств правительства о даровании прав и свобод, то и они, по мнению Лазаревского, носили «явно программный… характер, ничего не меняя в действующем русском праве: пока правительство не осуществит этой программы, не дарует свобод, все постановления, эти свободы пока отрицающие (предварительная цензура, административные аресты, концессионная система разрешения союзов и т.д. и т.д.), остаются в полной своей силе. Свободы эти пока еще не созданы» [449 - Лазаревский Н.И. Указ. соч. С. 306–307.].
   Другая часть русского образованного общества в 1905 г. стояла на противоположной точке зрения в оценке Манифеста 17 октября 1905 г., отождествляя его с конституцией. Выражением этого мнения явилось высказывание либерального политического деятеля П.Б. Струве, полагавшего, что акт 17 октября – это «новый основной закон империи», благодаря которому «родилась русская свобода, создан русский гражданин» [450 - Струве П.Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. М.: Республика, 1997. С. 15.]. Законом и октроированной конституцией считал Манифест В.М. Гессен [451 - Гессен В.М. Самодержавие и Манифест 17 октября // На рубеже: Сб. ст. СПб.: Типолит. А.Г. Розена, 1906. С. 205.], нормативно-правовым актом, создававшим ограниченную (конституционную) монархию – профессор государственного права Л.А. Шаланд [452 - Шаланд Л.А. Русское государственное право. Юрьев: Тип. Шнакенбурга, 1908. С. 19.].
   Точки зрения, что Манифест 17 октября 1905 г. есть закон, устанавливающий конституционный строй, придерживался профессор государственного права В.М. Грибовский. Ученый указывал, что юридическому значению Манифеста как акта, утверждающего новый государственный строй, не противоречило то обстоятельство, что после 17 октября 1905 г. и по 23 апреля 1906 г. император издал своей властью целый ряд временных законов, ставивших многие юридические нормы в соответствие с новыми формами быта и государственного устройства. По мнению Грибовского, следовало в скорейшие сроки добиться улучшения правового положения печати, организации собраний и союзов [453 - Грибовский В.М. Государственное устройство и управление Российской империи. Одесса: Тип. «Техник», 1912. С. 32.].
   Профессор истории П.Г. Виноградов охарактеризовал юридические последствия Манифеста 17 октября лаконично: «Манифест 17-го октября провозгласил подданных Российской империи ее гражданами, и от нашего поколения будет зависеть, удастся ли превратить начала, возвещенные 17-го октября, в действительное достояние общества, облечь их в кровь и плоть благодетельных учреждений и прав» [454 - Виноградов П.Г. Россия на распутье: Историко-публицистические статьи / сост. А.В. Антощенко. М.: Изд. дом «Территория будущего», 2008. С. 255–256.].
   Оба охарактеризованных нами направления сходились в утверждении, что Манифест 17 октября 1905 г. являлся правовым актом конституционного характера, в котором впервые в истории России был сформулирован основополагающий принцип конституционного государства: ни один закон не может быть издан иначе, как с согласия народного представительства. Манифест провозглашал также частичное осуществление принципа разделения властей: разграничивал власти законодательную и исполнительную. Кроме того, он провозглашал принцип ответственности министров, предоставлял народным представителям право надзора за закономерностью действий исполнительной власти.
   Имелись в Манифесте 17 октября как акте конституционного значения и свои пробелы. Как справедливо отмечает И.А. Кравец, среди перечисленных в нем прав и свобод отсутствовало признание права частной собственности и ее неприкосновенности, являвшееся основным принципом всякой буржуазной конституции. Не содержал Манифест и одного из важнейших демократических прав – равенство граждан перед законом, провозглашенное еще Великой французской революцией в Декларации прав человека и гражданина 1789 г. Оригинальной чертой Манифеста был его октроированный (дарованный) характер. Это был акт, исходивший исключительно от монарха, хотя его возникновение и было связано с забастовочной ситуацией середины октября 1905 г. [455 - Кравец И.А. Конституционализм и российская государственность в начале XX века. М.: ИВЦ «Маркетинг»; Новосибирск: ООО «Издательство ЮКЭА», 2000. С. 89–90.]
   При всем различии оценок юридической природы Манифеста в современной научной литературе общепризнанным стал тезис, что акт 17 октября провозгласил принципы буржуазного конституционализма, внес изменения и в форму правления и в политический режим государства. Дума получила возможность влияния на законодательный процесс, так как ни один закон не мог иметь силы без ее одобрения [456 - Селунская Н., Тоштендаль Р. Указ. соч. С. 37–38. См. также: Пушкарева Н.М. Первая победа революции // Первая революция в России: взгляд через столетие. М.: Памятники исторической мысли, 2005. С. 317.]. Сбылось предсказание дореволюционного историка А.А. Кизеветтера, что Манифест будет признан историками нашей эпохи гранью между старой и новой Россией [457 - Кизеветтер А. История Манифеста 17-го октября 1905 г. // Русские ведомости. 1915. 17 октября.].
   Характеризуя значение Манифеста 17 октября с точки зрения закрепления в нем личных и политических прав и свобод, следует признать, что последний стал первой в России декларацией прав внесословного характера (основные свободы провозглашались вне зависимости от социального положения российских подданных) [458 - Кравец И.А. Указ. соч. С. 89.]. Поскольку содержание Манифеста в части прав и свобод не было подкреплено конкретными правовыми нормами, он не может считаться юридической конституцией в полном смысле этого слова.
   За Манифестом 17 октября 1905 г. последовали правовые акты, облекшие провозглашенные им принципы в юридические формы. 24 ноября 1905 г. был издан именной высочайший указ Правительствующему Сенату «О временных правилах о повременных изданиях», обеспечивавший, по словам его составителей, свободу слова. Указ отменял предварительную цензуру для периодических изданий, выходивших в городах, а также право наложения на них взысканий в административном порядке. Он вводил судебный порядок рассмотрения дел о печати [459 - Именной Высочайший указ Правительствующему Сенату от 24 ноября 1905 г. «О временных правилах о повременных изданиях» // Законодательные акты переходного времени. 1904–1908 гг. С. 160–168.]. Временные правила для неповременной печати от 26 апреля 1906 г. упразднили предварительную цензуру для книг (как общую, так и духовную). В случае наложения на отдельные экземпляры неповременного издания ареста вопрос об аресте передавался на рассмотрение судебного органа власти с возбуждением, в надлежащих случаях, против виновных уголовного преследования [460 - Именной Высочайший указ Правительствующему Сенату от 26 апреля 1906 г. «О временных правилах для неповременной печати» // Законодательные акты переходного времени. 1904–1908 гг. С. 333–335.].
   Юридическое содержание права населения России на объединение определили изданные 4 марта 1906 г. в форме именных высочайших указов Сенату Временные правила об обществах и союзах и Временные правила о собраниях. Остановимся на разработке и значении данных актов подробнее. Оба указа были подготовлены в предельно короткий срок: Временные правила об обществах и союзах начали разрабатываться с середины октября 1905 г. Министерством юстиции, с 8 ноября 1905 по 10 января 1906 г. Советом министров, 16, 18 и 23 января рассматривались в Государственном совете, 15 февраля императором и 4 марта 1906 г. приобрели силу закона [461 - Подробнее см.: Туманова А.С. Первая русская революция и провозглашение свободы союзов и собраний // Отечественная история. 2005. № 5. С. 33–47; Она же. Общественные организации и русская публика в начале XX века. М.: Новый хронограф, 2008. С. 142–172.]. Срок составления Временных правил о собраниях был еще более рекордным: законопроект о собраниях был представлен министром юстиции С.С. Манухиным 22 ноября 1905 г., другой вариант был подан министром внутренних дел П.Н. Дурново 7 января 1906 г.; проекты были обсуждены в двадцатых числах января Советом министров, итоговый проект рассматривался в чрезвычайном общем собрании Государственного совета 1 февраля, был утвержден царем 26 февраля и приобрел силу закона 4 марта 1906 г. [462 - Печников В.Н. Антидемократическое законодательство царизма о союзах и собраниях в период первой русской революции. Дис. … канд. юрид. наук. Казань, 1984. С. 73.]
   Быстрота составления временных правил о союзах и собраниях объясняется желанием законодателей установить границы указанных свобод до созыва Государственной думы, поставив Думу перед фактом проведенной реформы [463 - Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1999. С. 303.]. Стремление опередить Думу в выработке законодательных гарантий свобод информированный чиновник канцелярии Совета министров И.И. Тхоржевский обосновывал недоверием Николая II к ней и ее способности легитимно распорядиться своими законодательными правами: «Манифест 17 октября объявил целый ряд свобод, но как, на каких условиях, оставалось еще неясным. И если бы отложить точное решение этих вопросов “до Думы”, то для Думы создался бы явный соблазн вообразить себя Учредительным Собранием и расширить свою власть до крайних пределов. Государь этого опасался…» [464 - Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Воспоминания камергера. СПб.: Алетейя, 1999. С. 71–72.]. М. Вебер находил поспешным успехам министерства С.Ю. Витте в сфере правового закрепления свобод другое объяснение. Они были вызваны, по мнению немецкого социолога и историка, страхом царского правительства перед общественным мнением и попыткой восстановить утраченный в войне престиж [465 - Вебер М. О России: Избранное. М.: РОССПЭН, 2007. С. 61.].
   Издание в один день актов о двух различных свободах не являлось случайностью. Союзы и собрания имели сходную юридическую природу: и те, и другие были проявлением самодеятельного общественного начала и корпоративного духа, различаясь между собой лишь тем, что союзы имели постоянный характер (постоянные цель, состав членов, финансы, правление), тогда как собрания были объединением временным (временная цель, состав, отсутствие правления) [466 - Об общности правовой природы союзов и собраний писали тогда многие юристы. См., напр.: Дживелегов А.К. Конституция и гражданская свобода // Конституционное государство: Сб. ст. СПб.: Тип. Товарищества «Общественная польза», 1905. С. 71; Котляревский С.А. Конституционное государство. Опыт политико-морфологического обзора. СПб.: Тип. Альтшулера, 1907. С. 95; Матвеев В.Г. Право публичных собраний: Очерк развития и современной постановки во Франции, Германии, Англии. СПб.: Тип. Товарищества «Общественная польза», 1909. С. 15.].
   Протекавшая в правительственных сферах в начале XX в. дискуссия по поводу содержания свобод союзов и собраний отражала стоявшую перед самодержавием дилемму: какого типа законотворчества придерживаться России – в полной мере реализующего право граждан на объединение, как это было в большинстве западных стран, либо исходившего из необходимости сохранения традиционного патерналистского отношения монархической власти к общественной сфере. Ключевыми вопросами предпринятой самодержавием реформы являлись: как должна относиться к общественным институциям государственная власть, может ли она предоставить им свободу существования и в каких пределах, какой ветви власти (судебной или исполнительной) следует доверить контроль над ними. Основополагающим вопросом был вопрос о пределах административного усмотрения в ходе осуществления права жителей империи на объединение.
   Судьба законопроекта о союзах была весьма сложной в общественно-политической ситуации Первой русской революции, когда правительство было в большей мере озабочено не столько установлением правового режима образования обществ, сколько стремлением не выпустить общественную самодеятельность из-под контроля. Самым последовательным с точки зрения реализации свободы союзов был законопроект о союзах, составленный Министерством юстиции сразу же после выхода в свет октябрьского Манифеста 1905 г. Он вобрал в себя такие основополагающие принципы свободы союзов, как явочный порядок их образования и судебная регистрация.
   Законопроект Министерства юстиции устанавливал новый порядок образования общественных организаций – без предварительного разрешения правительства (регистрационный для обществ, желающих обладать правами юридического лица, и явочный для всех остальных), оставлявший исполнительной власти лишь право надзора за их образованием и правомерной деятельностью. Учреждение общественных организаций, как и прекращение их действий, должно было осуществляться в судебном порядке. По способу своего учреждения союзы делились на зарегистрированные в окружном суде (так называемые уставные) и образовавшиеся путем простого заявления (явочные). Наличие устава и регистрация наделяли их правами юридического лица – распоряжаться недвижимым имуществом, устанавливать членские взносы, заключать договоры и вступать в обязательства, выступать на суде в качестве истца или ответчика. Производилась регистрация посредством внесения союза в реестр окружным судом [467 - Проект временных правил о союзах, составленный Министерством юстиции // Российский государственный исторический архив (далее – РГИА). Ф. 1276. Оп. 1. Д. 79. Л. 39–41 об.].
   Принципиальным оппонентом Министерства юстиции в данном вопросе выступило Министерство внутренних дел, которое основательно переработало законопроект Министерства юстиции и внесло в него существенные поправки. Принципиальные расхождения во взглядах на свободу союзов, имевшиеся у данных министерств, можно определить следующим образом: Министерство юстиции стремилось сделать регулирование функционирования обществ и союзов сферой действия права и судебной власти, а МВД – сферой административного усмотрения. Боясь потерять рычаги контроля над общественными организациями и не доверяя политической лояльности судебных деятелей, руководители МВД предлагали пойти по традиционному пути предоставления администрации широких полномочий в вопросах регистрации общественных организаций и приостановки их действий.
   Замечания министра внутренних дел П.Н. Дурново на законопроект о союзах сводились к расширению полномочий исполнительной власти в регулировании создания и деятельности общественных организаций. Если в проекте Министерства юстиции вопросы легализации обществ входили в компетенцию судебной власти, то в проекте МВД посредником между обществом и судом выступала исполнительная власть в лице губернатора. По замыслу Дурново, без участия администрации не могла образоваться ни одна организация вне зависимости от способа ее создания и объема получаемых прав: учредители безуставных обществ подавали губернатору заявление о своем образовании, причем последний наделялся правом сообщать «о встреченных к тому препятствиях» (ст. 6); учредители обществ, претендовавших на права юридического лица, представляли губернатору экземпляр своего устава, после чего он направлял суду свое по нему заключение, которое в обязательном порядке принималось во внимание судом (ст. 14, 17–18). Наделялся губернатор также правом приостанавливать действия обществ, если они угрожали общественным спокойствию, безопасности или нравственности (ст. 23, 27), и закрывать их, если в них допускались игры, забавы и увеселения (ст. 28) [468 - Проект Временных правил об обществах и союзах с предложенными управляющим Министерством внутренних дел изменениями // РГИА. Ф. 1276. Оп. 1. Д. 79. Л. 65–68 об.].
   Подобное расширение прерогатив администрации противоречило содержанию свободы союзов в том его понимании, которое давалось в работах ведущих теоретиков государственного права, признававших единственно правильным и законным такой порядок, при котором правительственные учреждения не касаются образования союзов.
   Различие между законодательными предложениями двух министерств состояло прежде всего в различии задач, стоявших перед ними. Если Министерство юстиции стремилось в тот период в своей законотворческой работе полнее соответствовать букве и духу закона, то МВД исходило в первую очередь из интересов поддержания общественного порядка и государственной безопасности, заметно пошатнувшихся в годы Первой русской революции. Существенно разнились также взгляды на гражданские и политические свободы руководителей этих министерств. Так, министр юстиции С.С. Манухин имел в правительственных сферах репутацию законника, стоявшего на почве традиций, заложенных судебными уставами Александра II, сторонника реализации провозглашенных в Манифесте 17 октября правовых принципов [469 - Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. 31 октября 1905 г. – 24 апреля 1906 г. М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шигалина, 1997. С. 162; Курлов П.Г. Гибель императорской России. М.: Современник, 1991. С. 56.]. П.Н. Дурново являлся в Совете министров одним из наиболее убежденных приверженцев жесткого курса. Наблюдая за развитием революционных событий после обнародования Манифеста 17 октября, он считал исполнение правительством данных в нем обещаний «опасной авантюрой». В условиях охватившего общество революционного психоза любые послабления со стороны власти способствовали, на его взгляд, лишь дальнейшему его развитию [470 - Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого… С.162, 179. Описывая поправение П.Н. Дурново за время его нахождения во главе МВД, А.П. Бородин, ссылаясь на свидетельства современников, указывает на переоценку им Манифеста 17 октября 1905 г. Первоначально, в первые полтора месяца его министерской службы, он рассматривался Дурново как конституционный акт, с которым следует считаться как со свершившимся фактом, а затем как «крупная политическая ошибка», приведшая к усилению революции (Бородин А.П. П.Н. Дурново: портрет царского сановника // Отечественная история. 2000. № 3. С. 52–53).].
   В ходе обсуждения проектов министерств внутренних дел и юстиции на заседании Совета министров 16 декабря 1905 г. мнения членов правительства разделились. Группа реформаторски настроенных членов правительственного кабинета [471 - К реформаторски настроенной группе членов Совета министров принадлежали министр народного просвещения граф И.И. Толстой, министр торговли и промышленности В.И. Тимирязев, государственный контролер Д.А. Философов, главноуправляющий землеустройством и земледелием Н.Н. Кутлер.] высказалась за судебную регистрацию союзов. Они говорили, что свобода союзов в стране уже фактически осуществлена и общество от нее не откажется, а редакция закона о союзах П.Н. Дурново будет истолкована как лишение населения свободы союзов, которая лишь дискредитирует правительственный кабинет в глазах общества. Однако эти рассуждения встретили сопротивление со стороны министра внутренних дел П.Н. Дурново, который заявил: «Вы хотите лишить меня возможности арестовать союз даже в том случае, когда я узнаю, что там делаются бомбы» [472 - Народное хозяйство. 1905. 18 декабря.]. «Мы живем, как в осажденном лагере, – говорил Дурново, – мы перестаем быть национальной властью и превращаемся в каких-то поработителей-татар. Но идти сейчас в порядке полного осуществления провозглашенных свобод значит заменить одну тиранию другой, безмерно худшей, от которой неминуемо погибнет государство» [473 - Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М.: Новое литературное обозрение, 2000. С. 485.].
   На стороне П.Н. Дурново выступило большинство членов правительственного кабинета во главе с премьер-министром С.Ю. Витте. Было решено возложить надзор за возникновением и деятельностью общественных организаций на учреждения административной юстиции. Однако в силу отсутствия в России губернских советов с правами административных судов регистрацию и закрытие обществ, обладавших правами юридических лиц, решено было предоставить окружным судам. Общества, не имевшие уставов, планировалось учреждать, а также закрывать разрешением губернаторов [474 - Проект мемории Совета министров по проекту Временных правил об обществах и союзах // РГИА. Ф. 1276. Оп. 1. Д. 79. Л. 82.].
   Размеры уступок, на которые готова была пойти власть по отношению к общественным организациям, зависели от успехов революционного движения. Когда революция пошла на спад в начале 1906 г., скромнее стал и реформаторский потенциал архитекторов преобразования. Каждая последующая редакция законопроекта об обществах и союзах, готовившаяся с ноября 1905 г. по февраль 1906 г. Министерством внутренних дел, Советом министров, Государственным советом, носила более выраженный консервативный характер. В этом проявлялось стремление власти балансировать между предоставлением союзам свободы существования и сохранением над ними административного контроля. Диалектически сочетать в одном законе свободу и административное усмотрение оказалось задачей трудноосуществимой.
   В ходе каждого рассмотрения проекта закона о союзах в него вносились все новые ограничения. Так, после его обсуждения Советом министров 16 ноября 1905 г. термин «союзы», использовавшийся для наименования общественных организаций, был заменен термином «общества». Это объяснялось подозрительностью правительственных чиновников к объединениям обществ (союзам), обладавшим, по сравнению с обычными организациями, наибольшими рычагами воздействия на население в силу обширного района своей деятельности, многочисленного и неоднородного членского состава [475 - Проект Министерства юстиции, исправленный согласно замечаниям Совета министров // РГИА. Ф. 1276. Оп. 1. Д. 79. Л. 65–68 об.]. Предубеждение, сложившееся в среде высшей бюрократии против союзов, было связано также с разразившейся в середине ноября 1905 г. всероссийской почтово-телеграфной стачкой, инициированной Всероссийским почтово-телеграфным союзом и в очередной раз заставившей правительство задуматься об опасности, исходившей от социально-политических союзов, и нежелательности участия в них государственных служащих.
   В том же ключе рассматривался вопрос о прерогативах судебных и административных органов и в Государственном совете, постановившем, что регулирование деятельности общественных организаций должно базироваться на общегосударственных интересах, а их может обеспечить надлежащим образом только исполнительная власть. Наиболее дискуссионным вновь явился вопрос о том, какой власти (судебной или административной) следует предоставить право открытия и прекращения деятельности обществ и союзов. Оба мнения имели достаточное количество сторонников. Дискуссия по законопроекту об обществах и союзах в Государственном совете приняла еще более острый характер после оформления в нем третьей точки зрения на прерогативы власти в деле закрытия обществ. Высказавшая ее группа в количестве двадцати семи человек предлагала закрывать общественные организации решением административных судов, таких, как первый и второй департаменты Сената и местные присутствия. Присутствия должны были также регистрировать уставы обществ. Создававшиеся на правах учреждений административной юстиции, они должны были, по логике рассуждений членов Государственного совета, устроить как власть, так и общественных деятелей, защищая членов обществ от произвола администрации и предоставляя правительству гарантии прекращения действий обществ, допустимых в обычное время, но представлявших опасность в исключительных обстоятельствах. Такой порядок учреждения и закрытия обществ был признан большинством членов Государственного совета наиболее обоснованным теоретически, однако, совершенно неосуществимым на практике ввиду отсутствия в России судебно-административных учреждений, за исключением высшего административного суда в лице первого департамента Сената [476 - Журнал Государственного совета с суждениями по проекту Временных правил // Отчет по делопроизводству Государственного совета за сессию 1905–1906 гг. СПб.: Государственная типография, 1906. С. 577–582.].
   Между тем именно это особое мнение, отвергнутое большинством членов Государственного совета и не включенное в окончательный вариант законопроекта о союзах, получило поддержку императора и определило главное содержание «Временных правил об обществах и союзах». В результате этого введенного императором в законопроект новшества все вопросы жизнедеятельности общественных организаций, связанные с их открытием, регистрацией, воспрещением и закрытием, были сосредоточены в ведении губернских (городских) по делам об обществах присутствий, руководимых губернаторами.
   Высказываемые в ходе обсуждения в бюрократических учреждениях правового содержания свободы союзов идеи о подзаконности исполнительной власти, преимуществах судебного порядка рассмотрения дел и другом свидетельствовали о том, что в годы Первой русской революции уровень правосознания правящего слоя был весьма высок. Достаточно вспомнить, что в 1870-е годы министр внутренних дел П.А. Валуев считал незазорным открыто признать «в государственном отношении всякое сплочение и всякую организацию масс неудобной» [477 - Цит. по: Гросул В.Я. Русское общество XVIII–XIX веков... С. 476, 477.].
   Временные правила об обществах и союзах 4 марта 1906 г. провозглашали замену концессионного порядка образования обществ явочным (общества могли создаваться отныне без разрешения правительственной власти). Между тем общества, желающие получить права юридического лица (приобретать недвижимое имущество, иметь денежные средства, создавать капиталы, заключать договоры, являться истцом и ответчиком в суде, открывать свои учреждения и др.), а также имевшие отделения подлежали обязательной регистрации в губернских (городских) по делам об обществах присутствиях, причем последним предоставлялась возможность отказа в регистрации. Современники быстро окрестили присутствия по аналогии с действующими присутствиями по земским и городским делам «коллегиями ширмы», подчеркивая их несамостоятельность и всестороннюю зависимость от влияния губернаторов [478 - Речь. 1906. 10 марта.]. Губернатору или градоначальнику давалось право приостанавливать действия общественных организаций. Закрывались общества решением губернских (городских) по делам об обществах присутствий. Обществам предписывалось уведом лять администрацию об изменениях в своем составе, устройстве общих собраний, организации отделений [479 - ПСЗ-III. Т. XXVI. № 27479.].
   Противоречия в тексте Временных правил о союзах обратили на себя внимание общественности. Указывалось, что главная новелла Временных правил – замена концессионного порядка образования обществ явочным, согласно которому общества и союзы могли создаваться без разрешения правительственной власти, оказалась фикцией. «Явочный порядок превращается в концессионный, если заявление может встретить “отказ в удовлетворении”, а устав – отказ в регистрации», – указывали на двусмысленность акта о свободе союзов юристы [480 - См., напр.: Елистратов А.И. Административное право. М.: Тип. Товарищества И.Д. Сытина, 1911. С. 162–163.]. «Общество не нуждается в разрешении, и, тем не менее, общество может быть и не разрешено, – вникали в казуистику закона о союзах газетчики. – Это – не игра слов, это – доморощенная форма союзной свободы…» [481 - Речь. 1906. 10, 12 марта.].
   Сравнение с ситуацией в Европе было также не в пользу российского акта о свободе союзов. В западноевропейском праве, за исключением австрийского, учреждениям, принимающим заявления о создании обществ, не предоставлялось возможности отказывать в регистрации. Власти имели там право лишь на последующее закрытие общества в случае противозаконности его действий. Судебный порядок, как дающий наибольшие гарантии реализации прав граждан, был принят в Англии, Франции, Италии, Испании, Бельгии.
   Временные правила 4 марта 1906 г. об обществах и союзах вызвали критику практически всех групп российского общества. Либералы нашли этот закон недостаточно последовательным, а декларированную свободу – декоративной, тогда как консерваторы сочли его революционным, а полученную обществами свободу – чрезмерной. Так, если общественный деятель А.И. Каминка оценивал Временные правила в юридическом еженедельнике «Право» как дающие лишь «по форме» свободу союзов, сохраняя «по существу в полной мере ту систему опеки и бесконтрольного правительственного надзора, которая царила… до сих пор» [482 - Каминка А.И. Правила 4-го марта об обществах, союзах и собраниях // Право. 10 марта 1906. Стб. 867.], то в трактовке начальника Петербургского охранного отделения А.В. Герасимова и правой газеты «Земщина» «новый закон о союзах и обществах как будто шел на встречу вожделениям революционеров, так как для разрешения открытия новых обществ… требовалось лишь выполнение крайне несложных и… пустых формальностей» [483 - Краткая характеристика революционной деятельности просветительных обществ за последние годы в С.-Петербурге, представленная начальником Петербургского охранного отделения А.В. Герасимовым в Департамент полиции 31.03.1909 г. // ГАРФ. Ф. 102.00. 1906. Д. 194. Ч. 2. Л. 271–271об.; Культурно-просветительные общества // Земщина. 1910. 17 февраля.]. «Свободой организовывать массы для революционной борьбы» признал Временные правила 4 марта 1906 г. высокопоставленный чиновник центрального аппарата МВД И.Я. Гурлянд [484 - Васильев Н.П. (Гурлянд И.Я.) Наша оппозиция. СПб.: Тип. «Мирный труд», 1910. С. 36, 39–40, 43.].
   Несмотря на справедливую критику современниками отдельных ограничительных норм Временных правил об обществах и союзах, следует признать, что данный акт явился важной вехой на пути проведения в жизнь свободы союзов в России. Благодаря его изданию создание обществ и союзов из особой милости правительства, предоставляемой отдельным лицам по своему усмотрению, превращается в законное и законодательно закрепленное право граждан. Правила 4 марта 1906 г. очертили правовое поле свободы союзов, создав условия для усиления роли общественных организаций в удовлетворении насущных потребностей населения страны. Кроме того, они явились основой для закономерных действий администрации в отношении обществ и союзов, минимизировав возможности для произвольных мер административной власти в отношении общественности.
   Подготовка закона о собраниях, обсуждавшегося в высших государственных органах месяцем позднее его предшественника – закона об обществах и союзах – также не укрылась от внимания российской общественности. Составители проекта Временных правил о собраниях начали с признания неудовлетворительности именного высочайшего указа Правительствующему Сенату «Об установлении временных мер в дополнение действующих постановлений о собраниях», принятого 12 октября 1905 г. Они утверждали, что данный первый опыт регламентации собраний в России установил лишь порядок их проведения, но никак не свободу. Согласно указу 12 октября 1905 г., собрания подразделялись на публичные, доступ на которые получал каждый желающий, и частные, участники которых приглашались поименно. Организаторы публичных собраний обязывались не позднее чем за трое суток до их проведения извещать об этом начальника полиции который наделялся правом воспрещать собрание, представлявшее угрозу общественным спокойствию и безопасности. В законе оговаривались также основания для закрытия собраний [485 - Именной высочайший указ Правительствующему Сенату 12 октября 1905 г. «Об установлении временных мер в дополнение действующих постановлений о собраниях» // Законодательные акты переходного времени. 1904–1908 гг. С. 130–134; Циркуляр министерства внутренних дел губернаторам, градоначальникам и варшавскому обер-полицмейстеру от 14 октября 1905 г. о порядке применения закона о публичных собраниях // Право. 1905. 31 октября; Цызырев Н. Первый опыт регламентации собраний в России (Временные правила 12 октября 1905 г.) // Право. 1906. 29 января.].
   В ходе обсуждения Временных правил о собраниях раскол между консервативно и реформаторски настроенными членами Совета министров пролегал по тем же ключевым позициям, что и в процессе составления законодательства о союзах. Причем и противоборствующие группы в правительственном кабинете по своему персональному составу были теми же. С.Ю. Витте солидаризировался с П.Н. Дурново, признав, что собрания действуют на общество значительно более развращающим образом, чем крайняя пресса, и призвал строго их контролировать. Реформистская партия правительственных сановников вновь, как и в вопросе о союзах, высказалась о неуместности выработки правил о свободах в форме, которая ухудшит существующее положение вещей и усугубит критическое отношение к Совету министров, призвав кабинет сделать свой выбор в сторону прогресса [486 - В бюрократических сферах // Наша жизнь. 1906. 24 января.].
   Основными пунктами разногласий между разрабатывавшими законопроект о собраниях чиновниками министерств юстиции и внутренних дел, членами Совета министров стали вопросы об участии в собраниях чинов полиции – их прерогативах и обязательности присутствия на собрании. Реформистское меньшинство членов Совета министров подвергло критике пункт проекта П.Н. Дурново, что собрание может быть закрыто, «если оно существенно отклонилось от предположенного предмета занятий», «приняло угрожающий для общественных спокойствия и безопасности характер». «Кто же будет судить об этом? – задавались вопросом члены правительственного кабинета. – Можно ли предоставить компетенцию в таком вопросе полицейским чинам, которые в огромном большинстве своем даже не поймут того, о чем говорится в собраниях, и могут принять самую обыденную фразу за достаточно уважительный повод к закрытию, тем более в настоящее время, когда полицейским, воспитанным при старом курсе, приходится сплошь и рядом сталкиваться с явлениями, которые еще недавно считались преступлением?» По мнению либерального меньшинства правительственного кабинета, контролирующие полномочия следовало предоставить лицу, состоящему в ведомстве юстиции, достаточно образованному для принятия закономерного решения и способному понести за него ответственность. Закрытие собраний силами полиции предлагалось использовать как крайнюю меру, применяемую только в исключительных определенных в законе случаях (акцент был перенесен на привлечение устроителей собраний к судебной ответственности). Ответом на это стал включенный с подачи П.Н. Дурново в законопроект пункт, обязывавший начальника полиции давать объяснение своих действий по закрытию собраний в случае их обжалования в установленном порядке [487 - В бюрократических сферах // Наша жизнь. 1906. 4 февраля.].
   Согласно Временным правилам о собраниях 4 марта 1906 г., собрания подразделялись на частные и публичные. Собрания публичные (доступные неопределенному числу лиц, а также лицам, лично неизвестным устроителям собрания) проводились с разрешения полиции или губернатора. О времени, месте и повестке дня собрания необходимо было предварительно предупредить полицию. На собраниях в обязательном порядке присутствовал представитель полиции, который был правомочен закрыть собрание. Собрания непубличного характера можно было устраивать без разрешения властей. Участники и устроители незаконных собраний подлежали уголовной ответственности [488 - ПСЗ-III. Т. XXVI. № 27480.].
   Оценка либералами Временных правил о собраниях отражала их разочарование в обещаниях правительства. Так, видный деятель кадетской партии В.Д. Набоков в газете «Речь» замечал, что конституционный режим «ввел ряд небывалых стеснений в такие области, в которых раньше… существовала свобода, основанная на обычае и традиции… Надо было дожить до современных толкователей и применителей конституционных принципов, чтобы увидеть полицейского чиновника, присутствующего на чтении ученого доклада о юридических лицах или о воздухоплавании и старающегося самым добросовестном образом выяснить, имеется ли скрытая крамола в повестке, обещающей реферат о должностных преступлениях». «При конституционном строе свободы собраний и союзов превратились в миф, – делал вывод политик. – Правила 4 марта ставят их на шаткую почву полицейского усмотрения, не давая в то же время решительно никаких сколько-нибудь действительных средств для борьбы с уродливыми проявлениями произвола» [489 - Набоков В.Д. Как осуществилось начало свободы собраний и союзов // Речь. 1910. 17 октября.].
   Придание законопроектам об обществах и союзах, а также о собраниях формы временных правил, вводимых в действие впредь до издания общего закона о союзах и обществах и о собраниях, отражало противоречивый характер законодательной процедуры, сложившейся в России. Манифестом 17 октября 1905 г. законодательные прерогативы монарха были ограничены необходимостью одобрения законодательных актов Государственной думой, однако механизма для реализации данной декларации вплоть до 27 апреля 1906 г. – времени созыва Думы – не было создано, поскольку не существовало самого учреждения, наделенного, наряду с монархом, прерогативой издания законов. Манифест 17 октября непосредственно новой законодательной процедуры не вводил, связывая ее с открытием Государственной думы.
   Анализ текста Временных правил об обществах и союзах и Временных правил о собраниях 4 марта 1906 г., а также процедуры их разработки позволяет заключить, что указанные нормативные акты по всем формальным признакам являлись законами, хотя и именовались только «временными правилами». Они были законами по своему содержанию (Правила сформулировали и установили новое право российских граждан – право на объединение в общества и союзы, право на открытие собраний), по порядку издания (Правила были подготовлены в министерствах, обсуждены и доработаны в Совете министров, рассмотрены в Государственном совете, утверждены императором и собственноручно им подписаны, помещены в виде высочайшего именного указа в Полное собрание законов).
   «Серьезным успехом либерального мышления» считал Временные правила о союзах и собраниях В.В. Леонтович. Вместе с тем он отмечал и ограниченность свобод собраний и союзов в России, порожденную объективными историческими и социально-политическими особенностями жизни страны. Утверждая, что подлинное значение принципов гражданской и политической свободы «зависит в первую очередь от законов, регулирующих на каждый отдельный случай дарованные конституцией свободы, а далее – и, конечно, не меньше – от связанной со всем этим административной практикой», известный правовед и историк признавал, что «за короткое время существования в России конституционного строя вряд ли можно было привести законодательство и административную практику в полное соответствие с конституционными принципами» [490 - Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762–1914... С. 443.].
   Этот взвешенный взгляд на свободы разделил постфактум и ряд юристов – современников указанных актов. Так, в написанном по прошествии ряда лет после издания временных правил пособии по административному праву А.И. Елистратов указывал, что «Временные правила 4 марта 1906 г., в противоположность старому законодательству с его безусловно отрицательным отношением к “сходбищам”, “скопищам” и “сообществам”, так или иначе признают в России начало свободы собраний и обществ. Но это совершенно новое для нашей административной практики начало еще с великим трудом укладывается в русскую жизнь» [491 - Елистратов А.И. Указ. соч. С. 165.].
   Получив юридическое определение во Временных правилах 4 марта 1906 г., право на образование обществ и союзов было закреплено в ст. 80 Свода основных государственных законов Российской империи в редакции 23 апреля 1906 г.: «Российские подданные имеют право образовывать общества и союзы в целях, не противных закону. Условия образования обществ и союзов, порядок их действий, условия и порядок сообщения им прав юридического лица, равно как порядок закрытия обществ и союзов, определяются законом» [492 - Свод основных государственных законов // Государственный строй Российской империи накануне крушения: Сборник законодательных актов / сост. О.И. Чистяков, Г.А. Кутьина. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1995. С. 24.]. В данном случае под «законом» подразумевались изданные ранее Временные правила об обществах и союзах.
   Право на организацию собраний было закреплено в ст. 78 Свода основных государственных законов Российской империи от 23 апреля 1906 г. в следующей редакции: «Российские подданные имеют право устраивать собрания в целях, не противных законам, мирно и без оружия. Законом определяются условия, при которых могут происходить собрания, порядок их закрытия, а равно ограничение мест для собраний». При этом законодатель, как и в случае с союзами, опять же ссылался на Временные правила о собраниях от 4 марта 1906 г. [493 - Там же.]
   Свод основных государственных законов Российской империи в редакции 23 апреля 1906 г. содержал отдельную главу (гл. 8) «О правах и обязанностях российских подданных», которой не было в предыдущих редакциях Свода законов. Помимо свобод союзов и собраний, в указанной главе получили закрепление свобода веры (ст. 81 – «Российские подданные пользуются свободой веры»), свобода слова (ст. 79 – «Каждый может в пределах, установленных законом, высказывать изустно и письменно свои мысли, а равно распространять их путем печати или иными способами»), неприкосновенность жилища (ст. 75 – «Жилище каждого неприкосновенно. Производство в жилище без согласия его хозяина обыска или выемки допускается не иначе, как в случаях и в порядке, законом определенных»), неприкосновенность личности (ст. 72 – «Никто не может подлежать преследованию за преступное деяние иначе, как в порядке, законом определенном», ст. 73 – «Никто не может быть задержан под стражей иначе, как в случаях, законом определенных», ст. 74 – «Никто не может быть судим и наказан иначе, как за преступные деяния, предусмотренные действовавшими во время совершения сих деяний уголовными законами»), неприкосновенность собственности (ст. 77 – «Собственность неприкосновенна. Принудительное отчуждение недвижимых имуществ, когда сие необходимо для какой-либо государственной или общественной пользы, допускается не иначе, как за справедливое и приличное вознаграждение»), право свободно избирать место жительства и занятие, приобретать и отчуждать имущество и беспрепятственно выезжать за пределы государства (ст. 76). К обязанностям российских подданных причислялись уплата налогов и пошлин, защита престола и Отечества, воинская повинность (ст. 70–71) [494 - Свод основных государственных законов… С. 23–24.]. Воинской повинности, по общему правилу, подлежало все мужское население, достигшее 21 года, без различия сословий.
   Право населения страны на участие в законодательной работе определяли соответствующие статьи Свода основных законов, формулировавшие компетенцию Государственной думы и Государственного совета, которые пользовались «равными в делах законодательства правами» (ст. 106) и были правомочны «возбуждать предположения об отмене или изменении действующих и издании новых законов, за исключением Основных государственных законов» [495 - Там же. С. 27.].
   Анализируя главу 8 Свода основных государственных законов 1906 г., многие правоведы приходили к выводу, что с его изданием понятие гражданских прав было, наконец, введено в русское законодательство. Так считал, например, доктор государственного права, профессор Императорского Новороссийского университета В.М. Грибовский. Ученый признавал, что новые Основные законы признают целый комплекс гражданских прав, таких как неприкосновенность жилища, личности, собственности, право свободного передвижения и гражданского оборота, право собраний, союзов, свободу печатного и устного слова, исповедания. Недостатком российского законодательства о свободах Грибовский считал отсутствие в нем права на неприкосновенность переписки, а также противоречие вновь изданных актов о свободах действующему законодательству, не приведенному с ним в соответствие. Правовед отмечал, что если право союзов, собраний, печати и, отчасти, исповедания упорядочивается временным законодательством освободительной эпохи, то другим свободам повезло меньше и они «наталкиваются на построенные на противоположных началах законоположения дореформенной эпохи, допускавшие широкое усмотрение властей без достаточных гарантий их ответственности». Противоречило осуществлению гражданских прав, провозглашенных Основными законами, по словам Грибовского, также широкое применение в стране исключительных положений различной силы [496 - Грибовский В.М. Государственное устройство и управление Российской империи (Из лекций по русскому государственному и административному праву). Одесса: Тип. «Техник», 1912. С. 58.].
   Действительно, Свод основных государственных законов 1906 г. подвел черту под законодательным закреплением прав и свобод российских подданных. В нем были провозглашены и гарантированы основные гражданские (личные) и политические права и свободы, сделаны отсылки к соответствующим правовым актам, определявшим правовое содержание каждой из свобод, созданы основания для участия населения в осуществлении государственной власти, определены границы вмешательства государственной власти в личную и общественную жизнь подданных.
   Правовая природа государственного строя, установленного в Российской империи Основными законами 23 апреля 1906 г., – тема, вызывавшая и вызывающая поныне повышенный интерес в российской и зарубежной историко-правовой литературе. Большинство дореволюционных правоведов и современных западных русистов считали и считают Основные законы 23 апреля 1906 г. конституцией, выдерживавшей сравнение с конституциями ряда стран с ярко выраженным монархическим содержанием, например Японии, а Государственную думу и реформированный Государственный совет – двухпалатным парламентом. Согласно данной концепции, самодержавный строй с принятием Манифеста 17 октября 1905 г. и Основных законов прекратил свое существование. Россия в последнее десятилетие существования империи была конституционной монархией.
   Целый ряд отечественных историков и правоведов советского периода (Н.И. Васильева, Г.Б. Гальперин, А.И. Королев, Н.П. Ерошкин и др.) отстаивали в своих работах тезис о незыблемости самодержавного строя в Российской империи вплоть до ее крушения. Они утверждали, что «Основные законы» – «монархическая конституция»; Государственная дума – псевдопарламент; новый государственный строй – абсолютизм, прикрытый лжеконституционными формами. Отстаивая данные тезисы, они стремились принизить успехи русской государственности, достигнутые к 1917 г., и оправдать ее разрушение после октября 1917 г.
   Некоторые авторы акцентировали внимание на переходном характере российской государственности в результате принятия Манифеста 17 октября и Основных законов 23 апреля, сочетавшей в себе самодержавие и конституционные формы, представляли «Основные законы» 1906 г. как консервативную конституцию. «Конституция в пределах самодержавия», «конституционное самодержавие» – так определял существо установившегося после 1905 г. государственного строя А.М. Давидович [497 - Давидович А.М. Самодержавие в эпоху империализма: Классовая сущность и эволюция абсолютизма в России. М.: Наука, 1975.]. А.Н. Медушевский, вслед за М. Вебером, аттестовал политический режим, установившийся в России с принятием Основных законов, как мнимый конституционализм – особый тип монархического конституционализма, возникший на переломном этапе перехода от царского самодержавия к советскому тоталитарному государству, признавая его феноменом переходного периода [498 - Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: Российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.: РОССПЭН, 1998. С. 432.]. Другой российский историк В.М. Шевырин считал наиболее адекватной характеру государственного строя дефиницию «самодержавно-конституционная монархия» [499 - Шевырин В.М. Рецензия на книгу: Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: Российский конституционализм в сравнительной перспективе // Вопросы истории. 1999. № 3.].
   Противоречивость вышеприведенных понятий отражает противоречивую реальность того времени, которую порождало вынужденное сочетание Государственной думы с переставшей быть неограниченной, но сохранившей большую часть своих прерогатив самодержавной властью. Следует согласиться с утверждением петербургского историка права А.В. Ильина, что существующие в современной науке противоречивые взгляды на форму правления России после 1905 г. обусловлены как причинами субъективного порядка (различием мировоззренческих позиций ученых), так и объективной сложностью отнесения переходной видоизменяющейся формы российской государственности к какому-либо определенному типу. Не упрощает картины, по справедливому заявлению Ильина, также то обстоятельство, что в Основных законах 1906 г. конституционные начала соединялись с атавистическими доконституционными нормами так называемого неограниченного самодержавия, что страна, получившая ограниченную конституцию, не была еще конституционной в смысле повсеместной и последовательной реализации начал конституционализма. Между тем А.В. Ильин отмечает, и мы солидаризируемся с ним в этом, что главный вектор политико-правового развития России в 1905–1917 гг. составляла тенденция к формированию и укреплению конституционных начал и принципов, а оформлявшуюся форму правления следует считать дуалистической монархией [500 - Ильин А.В. Форма правления в России в 1905–1917 гг. // Историко-правовой вестник. Вып.1: Сб. науч. ст. / отв. ред. А.С. Туманова. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2005. С. 212–214.].
   Под дуалистической монархией понимается одна из разновидностей конституционной монархии, переходная форма правления от абсолютной монархии к парламентарной, от традиционного устройства власти к конституционному. Она предполагает раздвоение законодательной власти (монарх как глава законодательной власти делит ее с парламентом) и сосредоточение всей исполнительной власти в руках монарха.
   Следует заметить, что представление о форме правления России после 1905 г. как о дуалистической монархии является наиболее распространенным в современной литературе. Его разделяет целый ряд российских (В.С. Дякин, Б.Н. Миронов, И.А. Христофоров и др.) и зарубежных историков (к примеру, М. Шефтель в своей фундаментальной монографии 1976 г. «Русская конституция 23 апреля 1906 г. Политические институты думской монархии», а также значительная часть государствоведов начала XX в. [501 - По мнению государствоведов начала XX в., обобщенному петербургским историком С.В. Куликовым, совокупностью актов, изданных в 1905 – 1906 гг., монархия в России превратилась из абсолютной в ограниченную, что означало ограничение власти монарха народным представительством. Подразделяя ограниченные монархии на конституционные (дуалистические) и парламентарные, правоведы признавали существование конституционно-дуалистической монархии, считавшейся самой предпочтительной формой правления для государств, недостаточно подготовленных к установлению народовластия. В такой монархии глава государства был ограничен палатами только в законодательстве, оставаясь неограниченным в управлении, существовал дуализм двух независимых друг от друга ветвей власти – законодательной (представительство) и исполнительной (правительство) (Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале XX в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало XX в.). СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004. С. 283–284).]
   Как утверждает Б.Н. Миронов, новые Основные законы Российской империи по юридической силе и содержанию были аналогичны тому, что на Западе называли конституцией, поскольку они дали конституционное понятие закона (его текст разрабатывался и принимался Государственной думой и Государственным советом, санкционировался императором); установили пределы власти императора, хотя и сохранили львиную ее долю в его руках; определили устройство Государственной думы и Государственного совета, в компетенцию которых входила законодательная деятельность; гарантировали публичные (политические) права граждан [502 - Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.). Т. 2. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1999. С. 156.].
   Дореволюционный либеральный правовед В.А. Маклаков, характеризуя установленную «Основными законами» 23 апреля 1906 г. форму правления как дуалистическую монархию, указывал, что в ней за короной сохранялась вся исполнительная и значительная доля законодательной власти, а народное представительство и монарх с подчиненным ему правительством составляли два центра власти, находящихся в подвижном и неустойчивом равновесии [503 - Дедков Н.И. Консервативный либерализм Василия Маклакова. М.: АИРО-ХХ, 2005. С. 155–157.]. При этом Маклаков замечал, что Россия по-прежнему управлялась в основном методами, характерными для абсолютной монархии, а население империи не ощущало в обыденной жизни наличия конституции и парламента. Конституционные принципы зачастую слабо воздействовали на практику государственного управления, центральная исполнительная власть и местная администрация нередко действовали вне контекста новой правовой реальности, произвольно трактуя и явно игнорируя ее.
   Значимость позиции В.А. Маклакова заключалась прежде всего в том, что в оценку существа государственно-правовых реформ он вводил такой критерий, как состояние правовой культуры общества. Маклаков подчеркивал позитивное значение Основных законов, которые, по его словам, «провели в нашей государственной жизни ту грань, которая существует между неограниченным самодержавием старого типа и конституционной монархией, они образовали пропасть, которая разделяет два различных государственных понимания» [504 - Маклаков В.А. Законность в русской жизни // Вестник Европы. 1909. Т. 3. Кн. 5. С. 249–250.]. Между тем отыскание правильного соотношения между назначением государства и правами человека составляло, по его мнению, первостепенную задачу науки о государстве [505 - Цит. по: Дедков Н.И. Указ. соч... С. 156.].

   Подводя итог содержанию данного параграфа, заметим, что в начале XX в. целый ряд гражданских (личных) и политических прав и свобод получил закрепление в российском законодательстве. Были изданы указ 18 февраля 1905 г., узаконивший право петиции, указ 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости», установивший свободу вероисповеданий, Манифест 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка», декларировавший свободы совести, слова, собраний и союзов, а также неприкосновенность личности; указ «О временных правилах о повременных изданиях» от 24 ноября 1905 г., упразднивший предварительную цензуру для периодических изданий в городах; указ от 26 апреля 1906 г. «О временных правилах для неповременной печати», ликвидировавший предварительную цензуру для книг; Временные правила об обществах и союзах и Временные правила о собраниях от 4 марта 1906 г., установившие свободы союзов и собраний. Основные права и свободы российских подданных (свободы веры, слова, союзов, собраний, неприкосновенность личности и жилища и др.) были закреплены в главе 8 Свода основных государственных законов 1906 г.
   Предпосылкой для законодательного закрепления прав и свобод послужило состояние государственно-правовой мысли рубежа XIX–XX вв., признавшей необходимость обеспечения прав и свобод населения в качестве назревшей задачи правового развития страны. Фактором, стимулировавшим провозглашение прав и свобод, явилось освободительное движение кануна Первой русской революции, в ходе которого был выработан каталог прав и свобод личности, включавший в себя как личные (гражданские), так и политические права. Требование введения прав и свобод личности фигурировало в программах всех политических партий России оппозиционной направленности, начиная от социалистов (РСДРП, Партия социалистов-революционеров) и заканчивая либералами (Конституционно-демократическая партия, Союз 17 октября). У русского общества, добившегося в 1905 г. возможности реализовывать свое право на объединение в союзы и собрания, издания печатных органов и т.п., были серьезные основания считать юридическое признание свобод собраний, союзов, печати закономерным итогом своих усилий.

4.3
Деятельность государственной думы российской империи в области законодательного обеспечения прав и свобод личности

   Начиная с 1906 г. в разработке нормативно-правового содержания прав и свобод личности важную роль играла Государственная дума. Нижняя палата российского парламента была легальной трибуной, с которой осуществлялась полемика по вопросам правовой сущности института прав человека в условиях авторитарного строя, обсуждались проблемы выработки юридических и институциональных механизмов их защиты. Депутаты Государственной думы разработали серию законодательных предположений [506 - Согласно ст. 32 «Учреждения Государственной думы» 1906 г., Дума была правомочна возбуждать предположения об отмене или изменении действующих и издании новых законов. Процедура была следующей. Члены Государственной думы (в количестве не менее тридцати) вносили председателю Думы заявление об издании закона, прилагали к нему проект основных положений закона и объяснительную записку, что и именовалось «законодательное предположение». Заявление рассматривалось Думой. В случае согласия Думы с группой депутатов соответствующий законопроект разрабатывался и вносился в Думу министром, в ведении которого данный вопрос находился. Если министр отказывался готовить законопроект, то Дума создавала для его выработки комиссию, которая разрабатывала уже законопроект.], относящихся, согласно современной классификации, к политическим и личным свободам. Это были законопредположения о свободах слова, союзов, собраний, совести, неприкосновенности личности, гражданском равенстве.
   Авторство думских законодательных предположений о правах и свободах принадлежало преимущественно депутатам от конституционно-демократической партии. Их составителями были либеральные юристы – основатели российских школ «возрожденного естественного права» и позитивизма, которые опирались на теории прав и свобод личности, разработанные в рамках указанных доктрин. Лидер школы «возрожденного естественного права» П.И. Новгородцев значился первым, подписавшим законопроекты о неприкосновенности личности, свободе печати, гражданском равенстве, был в числе первых подписантов законопроектов о свободе собраний, свободе совести, свободе союзов. Лидер российских юридических позитивистов Г.Ф. Шершеневич числился среди наиболее активных разработчиков законопроектов о свободе совести, свободе собраний и свободе союзов. В обсуждении законопроектов о собраниях активное участие принимал лидер социологической школы права в России М.М. Ковалевский.
   Названные правовые доктрины признавали законодательное обеспечение и последовательное осуществление прав и свобод личности назревшей задачей современного им государства. Проекты либеральных правоведов-думцев были нацелены на создание правовых гарантий для осуществления прав личности и на обеспечение ответственности власти по соблюдению правовых норм. Гарантиями осуществления прав и свобод личности признавались установление в России единых и равных для всех граждан суда и права, утверждение принципа надзора суда над администрацией.
   Открывшаяся 27 апреля 1906 г. Государственная дума первого созыва считала замену указов о свободах, изданных под влиянием событий Первой русской революции в форме временных правил, законами своей первостепенной задачей. В адресе Государственной думы, обнародованном в заседании 4 мая 1906 г., подготовка законов о неприкосновенности личности, свободе совести, слова и печати, союзов, собраний и стачек была причислена к разряду первоочередных мер представительного органа власти. Народные избранники высказывали в адресе убеждение, что «без точного установления и строгого проведения этих начал, заложенных уже в Манифесте 17 октября, никакая реформа общественных отношений неосуществима» [507 - Государственная Дума. Стенографические отчеты. Созыв I. Сессия I. СПб.: Государственная типография, 1906. Стб. 184.]. Совет министров, приветствуя желание Думы заменить временные правила о свободах постоянно действующими законами, в своей декларации 13 мая 1906 г. предлагал составить их таким образом, чтобы предоставить правительству возможность «предотвращать злоупотребления дарованными свободами и противодействовать посягательствам, угрожающим обществу и государству» [508 - Там же. Стб. 321.].
   П.А. Столыпин, возглавивший Совет министров в августе 1906 г., когда Государственная дума первого созыва была распущена, провозгласил в своем программном выступлении подготовку законов о свободах слова, собраний, печати, вероисповедания первоочередными мероприятиями своего кабинета. Законы о свободах Столыпин назвал материальными нормами, в которые должны будут воплотиться правоотношения, вытекающие из реформ последнего времени. По его словам, законы о свободах должны были составить нормативную базу для формирования правового государства в России. Само же построение правового государства было признано премьер-министром главной задачей правительственного кабинета: «Преобразованное по воле Монарха отечество наше должно превратиться в государство правовое, так как, пока писаный закон не определит обязанностей и не оградит прав отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц… Правовые нормы должны покоиться на точном, ясно выраженном законе.., иначе жизнь будет постоянно порождать столкновения между новыми основаниями общественности и государственности.., и старыми установлениями и законами, находящимися с ними в противоречии…» [509 - П.А. Столыпин: Программа реформ. Документы и материалы. Т. 1. М.: РОССПЭН, 2002. С. 33.]
   Внесение в Государственную думу первого созыва законодательных предположений о правах и свободах личности было заслугой партии конституционных демократов (кадетов) и ее думской фракции. Получив во время выборов в Думу первого созыва абсолютное большинство голосов избирателей, кадеты внесли на ее рассмотрение пакет законопроектов о личных и политических свободах, в число которых входили законопроекты о неприкосновенности личности, свободе совести, гражданском равенстве, свободе собраний, свободе союзов, свободе печати [510 - Проекты перечислены в той последовательности, в которой они были внесены кадетами в Государственную думу первого созыва.].
   Партия кадетов (народной свободы), являвшаяся одним из главных проводников либеральной идеи в России начала XX в., уделяла законодательному установлению личных и политических свобод большое внимание. Осуществление прав и свобод личности признавалось кадетами назревшей потребностью государственного и общественного развития России, необходимой предпосылкой и условием для политического освобождения личности, для становления в России гражданского общества и правового государства.
   Определивший тактическую линию конституционных демократов в Думе январский 1906 г. съезд партии отнес выработку законов о свободах к числу первоочередных задач народного представительства, реформ не обычного законодательного, но «учредительного характера», нацеленных на коренное переустройство российской государственности на конституционных началах [511 - Второй съезд конституционно-демократической партии 5 – 11 января 1906 года: Отчет о дневном заседании 6 января; Доклад Ф.Ф. Кокошкина // Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 1. 1905 – 1907 гг. М.: РОССПЭН, 1997. С. 74 – 75; Постановления второго съезда конституционно-демократической партии // Там же. С. 184; Милюков П.Н. Воспоминания (1859 – 1917): в 2 т. Т. 1. М.: Современник, 1990. С. 334, 356.]. Лидер партии кадетов П.Н. Милюков признал, что только Дума может подготовить законы о свободах вместо временных правил, усматривая в этом существо «учредительной» работы думских либералов. Выдвижению законов о свободах на первый план способствовало, по словам П.Н. Милюкова, то обстоятельство, что кадеты считали их наиболее безопасными, не способными вызвать столкновений с правительством, в отличие, например, от аграрного вопроса [512 - Милюков П.Н. Указ. соч. С. 360–361.].
   8 мая 1906 г. в Государственную думу первого созыва было внесено законодательное предположение о неприкосновенности личности. Оно было подготовлено думской фракцией кадетов за подписью 31 депутата; первым подписавшимся был юрист П.И. Новгородцев. Инициаторы законопредположения отмечали в объяснительной записке, что они ориентировались на достижение двоякой задачи: создать правовые гарантии неприкосновенности личности и обеспечить ответственность власти по соблюдению правовых норм. Составители указывали, что охрана неприкосновенности личности могла стать для России осуществимой задачей только при условии утверждения в стране единых и равных для всех граждан суда и права. Базовым принципом закона о неприкосновенности личности либералы признавали установление надзора суда над администрацией, позволявшего, по их мнению, оградить личность от произвола исполнительной власти. Задержания, обыски, высылки должны были основываться на судебных решениях. Исключительные случаи предварительного задержания лиц без приговора суда точно оговаривались в законе и ставились под надзор судебной власти; задержанные в обязательном порядке представали перед судом в течение дня с момента задержания. Законопроект провозгласил охрану неприкосновенности личности, жилища, корреспонденции, всех способов контактов граждан между собой посредством почтовой, телеграфной либо телефонной связи. Было признано необходимым установить ответственность представителей суда и администрации за нарушение постановлений закона [513 - Законотворчество думских фракций. 1906–1917. Документы и материалы. М.: РОССПЭН, 2006. С. 457–460.].
   Законопредположение о неприкосновенности личности обсуждалось на общем собрании Думы первого созыва 15 мая 1906 г. Выступивший по нему министр юстиции И.Г. Щегловитов призвал к преобразованию местных судов, сославшись на подготовленный правительством законопроект, а также к совершенствованию уголовно-правовой ответственности должностных лиц. По решению Думы законопредположение о неприкосновенности личности было передано для дальнейшей разработки в комиссию 15-ти, которая спустя полтора месяца представила доработанный вариант. Докладчиком выступал П.И. Новгородцев. Между тем Дума первого созыва доработанное законопредположение не рассматривала. Оно было внесено уже в Государственную думу второго созыва 9 июня 1907 г. практически в том же виде [514 - Там же. С. 460–461.].
   На рассмотрение Государственной думы второго созыва был направлен также правительственный законопроект о неприкосновенности личности, выработанный в междуведомственной комиссии под председательством товарища министра внутренних дел А.А. Макарова. По своему содержанию данный законопроект был близок думскому. Он рассматривался комиссиями Думы второго и третьего созывов.
   Государственная дума четвертого созыва рассматривала законопроект о неприкосновенности личности, который был внесен в 1-ю сессию Думы в декабре 1912 г. за подписью 32 депутатов; список возглавляли либералы П.Н. Милюков, А.И. Шингарев, М.С. Аджемов. Законопроект провозглашал, что личность каждого неприкосновенна; никто не может быть наказан без суда; никто не может быть судим иначе, как тем судом, к юрисдикции которого относилось данное деяние; никто не может быть задержан, заключен под стражу, подвергнут личному обыску, полицейскому надзору или иному ограничению свободы иначе, как в случаях, законом определенных, после предъявления копии судебного постановления [515 - Законодательный проект о неприкосновенности личности // Законотворчество думских фракций. 1906–1917... С. 461–462.].
   Закона о неприкосновенности личности в дооктябрьский период так и не было издано, что объяснялось разногласиями по данному вопросу между исполнительной и представительной ветвями власти. Законопроект о неприкосновенности личности был внесен кабинетом П.А. Столыпина в Думу, однако он не устроил думцев; думская же редакция не получила поддержки правительства [516 - Szeftel M. The Russian Constitution of April 23, 1906. Political Institutions of the Duma Monarchy. Bruxelles: Les Editions de la Librairie Encyclopédique, 1976. P. 251.].
   Наибольшую активность правительство П.А. Столыпина проявило в сфере законодательного обеспечения свободы совести. Руководимое Столыпиным Министерство внутренних дел составило семь вероисповедных законопроектов, получивших одобрение Совета министров. Правительственные акты трактовали свободу совести значительно шире определенной в действующем Указе 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости», как право каждого человека заявлять свою веру, проповедовать ее, беспрепятственно переходить из одного вероисповедания в другое. Вероисповедные законопроекты МВД устанавливали свободный переход из одного вероисповедания в другое, занимавшее в установленной государством иерархии религий равное либо более высокое место; допускали свободный переход из христианской веры в нехристианскую; предоставляли всем терпимым конфессиям право пропагандировать свое вероучение. В Думе правительственные законопроекты натолкнулись на противодействие со стороны практически всех думских фракций: правых, центристов, левых. Либералы призывали правительство к созданию светского государства, тогда как правые депутаты выступали за возврат к системе государственно-церковных отношений, существовавшей до 17 апреля 1905 г. (ни того, ни другого правительство П.А. Столыпина не желало) [517 - Сафонов А.А. Правовое регулирование функционирования религиозных объединений в России в начале XX века. Автореф. дис. ... докт. юрид. наук. М., 2008. С. 33–34.].
   Заметное воздействие на законотворчество кабинета П.А. Столыпина в области свободы совести оказало законодательное предположение о свободе совести, подготовленное думской фракцией Партии народной свободы и внесенное в Государственную думу первого созыва в мае 1906 г. Первыми подписавшимися под ним были либеральные юристы, представители школы «возрожденного естественного права» С.А. Котляревский и Л.И. Петражицкий.
   Проанализируем законопредположение кадетской фракции Думы первого созыва о свободе совести. Согласно ст. 1, каждому гражданину Российской империи была обеспечена свобода совести, а также свобода от преследований и ограничений в правах за религиозные убеждения. Государство не могло принуждать гражданина к выбору вероисповедной принадлежности, к исполнению обязанностей, вытекавших из вероисповедной принадлежности, к совершению религиозных действий и участию в обрядах какого-либо вероисповедания (ст. 3). Наделение лица личными и политическими правами не связывалось с вероисповеданием, ввиду чего законы, ограничивавшие права лиц определенной конфессиональной принадлежности, отменялись [518 - Законодательные проекты и предложения Партии народной свободы. 1905–1907 гг. СПб., 1907. С. 11–12.].
   Свободу совести либералы трактовали в своем законопроекте как право человека на свободный мировоззренческий выбор своего отношения к религии (право иметь как религиозные, так и нерелигиозные убеждения). Кадеты призывали к коренной реформе действующего законодательства, в особенности уголовного, в направлении создания населению правовых гарантий для пользования религиозной свободой. Они высказывались за создание религиозным обществам условий для достойного существования и закономерного развития, невмешательство органов власти во внутреннюю жизнь конфессий. Кадеты ожидали, что издание закона о свободе совести в предложенной ими редакции должно привести к восстановлению доверия между отдельными нациями и народностями Российской империи, содействовать в конечном итоге нравственному обновлению страны.
   В Государственной думе второго созыва наметилось взаимодействие исполнительной и законодательной ветвей власти по вероисповедным вопросам. 10 марта 1907 г. в Думу были внесены правительственные вероисповедные законопроекты. В Думе третьего созыва разработкой вероисповедных законопроектов занимались три комиссии, действовали также вероисповедные комиссии при фракциях Партии народной свободы и Союза 17 октября. Общий думский настрой характеризовало стремление к осуществлению в России свободы совести, к предоставлению населению права свободно выбирать вероисповедание, переходить в любое другое вероисповедание либо вероучение, как христианское, так и нехристианское. Между тем проведение в жизнь законодательных предложений Думы о свободе совести на определенном этапе натолкнулось на противодействие исполнительной власти, которая в октябре 1909 г. стала свертывать вероисповедные реформы. Отдельные законопроекты были взяты правительством обратно, другие обсуждались в думских комиссиях, но безрезультатно, третьи прошли через общее собрание Думы, но были приторможены Государственным советом, следовавшим в фарватере нового курса правительства. Законопроекты П.А. Столыпина в области свободы совести, как и законопроекты либералов по данному вопросу, были блокированы [519 - Сафонов А.А. Указ. соч. С. 36–38.]. В декабре 1912 г. в Государственную думу четвертого созыва был внесен кадетский законопроект «О свободе совести», в точности повторявший проект кадетов, выработанный в рамках Думы первого созыва.
   15 мая 1906 г. в Государственную думу первого созыва было внесено законодательное заявление за подписью 151 депутата (в числе первых подписавшихся значились П.И. Новгородцев, Ф.Ф. Кокошкин, М.М. Винавер), в котором содержалось предложение Думе приступить к выработке законопроектов о гражданском равенстве. По мнению депутатов, гражданское неравенство настолько глубоко проникло во все сферы жизни российского общества и было закреплено в различных отделах российского законодательства, что устранение его путем единого законодательного акта представлялось невозможным. Гражданское неравенство выражалось в ограничениях в правах отдельных сословий, национальностей и вероисповеданий, в правовой дискриминации женщин. Законодательную работу по установлению гражданского равенства депутаты предлагали свести к составлению законов четырех разрядов: первый разряд законов должен был отменить правоограничения представителей крестьянского сословия (подведомственность особым крестьянским учреждениям и особой юрисдикции, ограничения в распоряжении имуществом, в свободе передвижения, в получении образования и поступлении на государственную службу); второй разряд законов был нацелен на отмену ограничений в правах, связанных с принадлежностью к той или иной национальности и вероисповеданию; третий разряд законов должен был отменить привилегии дворян (по образованию, государственной службе, владению недвижимым имуществом и участию в местном самоуправлении); четвертый разряд законов упразднял ограничения прав лиц женского пола (в получении образования, активного и пассивного избирательного права и др.). Государственная дума первого созыва не успела рассмотреть данное законодательное заявление по причине своего скорого роспуска [520 - Основные положения законов о гражданском равенстве // Законотворчество думских фракций. 1906–1917... С. 464–465.].
   Ни одно из внесенных кадетами в Государственную думу законодательных предположений не породило столь острой и продолжительной дискуссии, как законопредположение о собраниях. Оно было внесено в Думу первого созыва 29 мая 1906 г. за подписью 33 депутатов – представителей кадетской фракции. Его составителями выступили Г.Ф. Шершеневич, П.И. Новгородцев, М.М. Винавер, В.Д. Набоков, Л.И. Петражицкий и др. На думском заседании 16 июня докладчик по законопредположению Г.Ф. Шершеневич изложил его основополагающие принципы. Отмечалось, что для страны, вступавшей на дорогу политической самодеятельности, была необходима широкая свобода собраний. Препятствиями для ее осуществления признавались невысокий уровень правовой культуры населения и, как следствие, неуважение правящего слоя к законному порядку, его неспособность держаться рамок закона. Ввиду этого в основу законопредположения был положен принцип сокращения сферы административного усмотрения [521 - Государственная Дума. Стенографические отчеты. Созыв I. Сессия I... Стб. 1445.].
   Из двух возможных систем регламентации собраний – концессионной и явочной – составители выбрали последнюю, распространив ее на собрания, устраивавшиеся под открытым небом и в закрытых помещениях. При этом они апеллировали к опыту европейских стран, прежде всего Франции, где действовала явочная система. Заявления требовались от организаторов публичных собраний, а также для собраний, на которых планировалось обсуждать значимые государственные и общественные вопросы.
   Ограничения свободы собраний, по мнению разработчиков законопредположения, должны были определяться не предпочтениями правительства (что соответствовало воззрениям на свободу полицейского государства), а законными правами и интересами населения. Чтобы реализация свободы собраний не мешала осуществлению свободы передвижения, воспрещались собрания на железнодорожном полотне, а собрания на улицах и площадях допускались, если они не препятствовали свободному уличному движению. Свобода собраний не должна была также нарушать свободного выражения мнений законодательных органов власти, для чего проектировалось законодательное ограничение в отношении мест проведения собраний: запрещались собрания под открытым небом на расстоянии одной версты от императорской резиденции и от места заседаний Государственной Думы во время ее сессий. Свобода собраний не должна была мешать также реализации права свободы слова собравшихся, поэтому устанавливался запрет являться на собрание с оружием. Наконец, свобода собраний не должна была угрожать личной и имущественной неприкосновенности граждан. Администрации предоставлялось право закрыть собрание, представлявшее угрозу общественной безопасности [522 - Первая Государственная Дума. Вып. II: Законодательная работа. Сб. ст. СПб.: Изд. А.А. Муханова и В.Д. Набокова, 1907. С. 90–91].
   Главной гарантией соблюдения свободы собраний докладчик по законопредположению Г.Ф. Шершеневич считал создание правительства, ответственного перед Думой и пользующегося ее доверием. «Какие бы мы законы ни изобрели и какие бы лучшие образцы Запада мы ни приняли, – отмечал именитый правовед, – они могут свободно зачахнуть в той атмосфере административного произвола, которая господствует в настоящее время и которая будет господствовать до тех пор, пока не будет сдвинут главный камень, лежащий на пути нашем... судьба этого проекта, как и всяких других проектов о свободе, находится в зависимости от “разрушения Карфагена”» [523 - Государственная Дума. Стенографические отчеты. Созыв I. Сессия I... Стб. 1445–1446.].
   Обсуждение инициированного кадетами законопредположения о собраниях вызвало в Думе полемику. Оппонентами кадетов выступили представители немногочисленной фракции социал-демократов, насчитывавшей всего 16 человек. Депутаты данной фракции С.Д. Джапардизе, Н.Н. Жордания и И.И. Рамишвили были принципиальными противниками регламентации свободы собраний и считали составление Думой подобных законопроектов лишней тратой времени. При этом они исходили из посыла, что законодательная деятельность должна быть прерогативой не Государственной Думы, а Учредительного собрания, опиравшегося на революционно настроенные народные массы. Думская работа имела, по мнению социалистов, единственный смысл: продемонстрировать народу истинные требования народных представителей, а также отказ правительства от их осуществления. Регламентация собраний являлась, по их мнению, проявлением недоверия к народу, который доказал своей борьбой политическую зрелость и потому достоин полной неограниченной свободы. Воззрения социал-демократов на сущность свободы собраний нашли выражение в выдвинутой ими формуле, провозглашавшей свободу собраний и устанавливавшей наказание для должностных лиц за посягательство на эту свободу, а также отменявшей действие всех законов, которые ее стесняли [524 - Законопроект о свободе собраний. Выступление социал-демократической фракции // Варшавский С. Жизнь и труды Первой Государственной Думы. М.: Тип. Товарищества И.Д. Сытина, 1907. С. 198.].
   Позиция социалистов неожиданно получила поддержку со стороны известного ученого, лидера социологического позитивизма в России и члена Партии демократических реформ М.М. Ковалевского. Из двух систем регламентации собраний – континентальной и англо-американской – Ковалевский выбирал последнюю, способствовавшую, по его мнению, демократическому развитию конституции с ограниченным избирательным правом. Ссылаясь на опыт Англии, где «право собираться было присуще каждому гражданину, так как оно составляется из двух прав: права свободного перемещения и права свободы речи», оратор выступил против предложения кадетов, построенного на принципах континентального права [525 - Государственная Дума. Стенографические отчеты. Созыв I. Сессия I... Стб. 1458–1460.].
   В защиту законодательного предположения Партии народной свободы выступили юристы М.М. Винавер, Н.А. Гредескул, Ф.Ф. Кокошкин и Г.Ф. Шершеневич. Винавер доказывал ошибочность представления Ковалевского об Англии как о «стране обетованной». Замечая, что в Англии собрания регулируются обычаем, он задавался вопросом, могут ли обычаи в условиях российской практики дать подобие английской системы, а не нечто значительно худшее. «Партия народной свободы, – замечал Винавер, – ограждает свободу собраний, как святая святых, памятуя, что чем шире платформа речи, тем уже платформа баррикад». Ф.Ф. Кокошкин заявлял, что внесенное его фракцией предположение трактовало свободу собраний значительно шире, чем аналогичные акты европейских государств [526 - Цит. по: Попов И.И. Дума народных надежд. Очерк деятельности Первой русской Думы и Государственного совета. М.: В.М. Саблин, 1907. С. 108.].
   В результате думского обсуждения законодательное предположение фракции Партии народной свободы было принято большинством голосов и передано в комиссию для доработки. Состав комиссии сформировали на паритетных началах, включив как сторонников, так и противников кадетского проекта (Винавер, Джапаридзе, Ковалевский, Кокошкин, Шершеневич и др.). После оживленных прений комиссия все же сохранила ключевые его положения, но ее работу прервал роспуск Думы 8 июля 1906 г.
   Законодательное предположение о союзах, направленное в Думу 1 июня 1906 г., назначили к слушанию на 4 июля. В числе подписавших его были те же видные кадетские правоведы М.М. Винавер, В.Д. Набоков, П.И. Новгородцев, Л.И. Петражицкий, Г.Ф. Шершеневич [527 - Председатель I Государственной Думы С. А. Муромцев – министру внутренних дел П. А. Столыпину 3 июня 1906 г. // РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. 1906. Д. 135. Л. 17.]. Однако Дума так и не обсудила его ни 4 июля, ни позднее ввиду ее роспуска. Не состоялось и предварительное его рассмотрение на предмет направления в комиссию. Кадеты сделали тогда ставку на проект о собраниях, считая его приоритетным: «Вся страна жила усиленным темпом, главным образом интересами данной минуты; этим интересам собрания служат лучше, нежели союзы... рассчитанные на более продолжительное существование» [528 - Каминка А. И. Проект закона о союзах // Первая Государственная дума. Вып. II... С. 100–101.].
   В объяснительной записке к законопредположению его составители признавали свободу союзов «одним из самых ценных благ гражданской свободы» и высказывались за ее развитие в обновленной России. При этом они ссылались на пример европейских стран, покрытых «бесконечной сетью всевозможных союзов» и постоянно предпринимавших попытки реформирования законодательства в направлении развития свободы союзов [529 - Объяснительная записка к законопроекту о союзах, внесенному в Государственную Думу кадетской фракцией 1 июня 1906 г. // РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. 1906. Д. 135. Л. 18.].
   Правовое содержание свободы союзов было разработано кадетами на высоком теоретическом уровне, с учетом идейных установок либерализма и прогрессивных европейских законов о союзах – французского Закона об ассоциациях и религиозных конгрегациях от 1 июля 1901 г. и Германского гражданского уложения от 1 января 1900 г., предоставлявших гражданам широкие возможности для самоорганизации. Кадеты провозглашали право российских граждан «составлять союзы в целях, непротивных законам или добрым нравам, не испрашивая на то разрешения правительственной власти». Замена концессионного порядка образования общественных организаций явочным проводилась ими более последовательно, чем во Временных правилах 4 марта 1906 г., поскольку для образования союзов не требовалось даже заявления на имя администрации. Общественные организации приобретали права юридического лица при наличии у них уставов и регистрации их у старшего нотариуса. На отказ нотариуса в регистрации учредители могли приносить жалобы в судебном порядке [530 - Проект закона о союзах и обществах, внесенный в Государственную Думу кадетской фракцией 1 июня 1906 г. // РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. 1906. Д. 135. Л. 18 об., 19.].
   Судебную регистрацию союзов составители законопредположения признавали его наиболее важным достоинством. По утверждению В.Д. Набокова, она была «огромным шагом вперед», поскольку регистрация союзов освобождалась «от… полицейских соображений» и становилась «функцией... старшего нотариуса» [531 - Набоков В.Д. Законопроекты партии народной свободы и их критика // Право. 1906. № 49. Стб. 3852.]. Прекращение действия обществ и союзов также планировалось сделать прерогативой судебной власти (постановление о закрытии выносилось окружным судом и могло быть обжаловано в судебную палату в апелляционном порядке).
   Преимуществом своего законопредположения кадеты считали и широкий объем прав, предоставляемый общественным организациям. Границей свободы союзов должны были служить другие неотъемлемые права граждан. Положение законопроекта о недопустимости союзов, «противных уголовным законам и добрым нравам», устанавливало естественную границу свободы союзов, вытекавшую из общих принципов договорного права, которым, по мнению его составителей, должны были подчиняться союзы. Если законопроект «запрещает союзы, противные уголовным законам или добрым нравам, – писал В.Д. Набоков, – то, само собой разумеется, что опять-таки ни одно культурное государство не может допускать союзов любителей чужой собственности, например, или союзов шулеров... словом сказать, таких союзов, которые явно преследуют цели, запрещенные уголовными законами» [532 - Набоков В. Д. Законопроекты партии народной свободы и их критика… Стб. 3853.].
   Таким образом, широко трактуя свободу союзов и ратуя за создание правовых гарантий для осуществления деятельности общественных организаций, кадетское законодательное предположение о союзах в большей степени отвечало принципам конституционного строя, чем Временные правила об обществах и союзах 4 марта 1906 г. Между тем Министерство внутренних дел дало ему критическую оценку, признав главным его недостатком стремление составителей лишить исполнительную власть рычагов контроля над обществами и союзами [533 - Замечания Департамента общих дел МВД на думский законопроект о союзах // РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. 1906. Д. 61 (е). Л. 444 – 446.].
   Критические отзывы МВД, а также острые разногласия, возникшие в Думе при обсуждении близкого по содержанию законопредположения о собраниях, позволяли предположить, что судьба обоих документов и во Второй Думе будет непростой. Ввиду этого в соответствии с избранной кадетами тактикой так называемого бережения Думы акты либералов о союзах и собраниях не были внесены в Думу ни второго, ни третьего созывов.
   Между тем на рассмотрение Думы второго созыва был представлен проект основных положений закона о собраниях и союзах, разработанный социал-демократической фракцией. Он был внесен 18 мая 1907 г. за подписью 50 депутатов, т.е. практически всей фракцией, насчитывавшей 65 человек и являвшейся третьей по численности думской фракцией.
   Документ явился результатом доработки предложений об организации собраний, высказанных социал-демократами в Думе первого созыва. Ссылаясь на английский и американский опыт, депутаты настаивали на праве созывать собрания без предварительного разрешения полиции и без предварительной заявки. В нем устранялись ограничения на проведение собраний под открытым небом, упразднялось право администрации вмешиваться в ход проведения собраний. Принципы, взятые думскими левыми за основу при разработке вопроса о собраниях, были теперь распространены и на союзы. Социал-демократы выступали за безусловную свободу союзов для граждан, без каких бы то ни было изъятий в отношении принадлежности к той или иной группе населения, полу, отрасли труда или профессии. Всякое ограничение свободы собраний и союзов расценивалось как выражение недоверия народу, доказавшему революционной борьбой свою политическую зрелость и способному устроиться так, чтобы его объединения не нарушали ничьих интересов [534 - Основные положения законопроекта о собраниях и союзах // Законотворчество думских фракций. 1906–1917... С. 681.].
   Дальнейшего движения социал-демократический проект о собраниях и союзах не получил ввиду роспуска Думы второго созыва, последовавшего через две недели. Вместе с тем принятие Думой этого проекта нельзя было исключать в случае продолжения ее работы и поддержки социал-демократов крупнейшей фракцией трудовиков, выступивших с ними единым фронтом в Думе первого созыва против кадетских законопредположений о собраниях и уже тогда отстаивавших идею нерегулируемой свободы объединений.
   Государственная дума третьего созыва законопроектов о собраниях и союзах не рассматривала. Стратегию оппозиционных фракций в Думе лидер партии кадетов П.Н. Милюков характеризовал как «оборонительную», нацеленную на удержание своих ранее занятых позиций и на компромисс с властью [535 - Милюков П. Н. Воспоминания... Т. 2. С. 10, 134.].
   Однако нельзя не отметить имевшихся у Думы третьего созыва заслуг в организации контроля над осуществлением действующих законов о собраниях и союзах. Нижняя палата предъявляла правительству запросы о вопиющих нарушениях администрацией Временных правил о собраниях и союзов. Путем запросов Дума не только осуществляла свое право надзора за действиями исполнительной власти в области реализации свобод. Предметом подавляющей части составленных депутатами Думы третьего созыва запросов о нарушениях свободы союзов являлись преследования, которым подвергались рабочие профсоюзы. Заметный общественный резонанс получило обсуждение внесенного в Думу в апреле 1908 г. социал-демократической фракцией запроса о преследовании профессиональных союзов, адресованного министрам юстиции и внутренних дел. Основанный на обширном документальном материале запрос обнажил факты произвола ряда местных присутствий по делам об обществах по отношению к профессиональным организациям (незаконные отказы в регистрации, высылки, аресты, обыски, запрещение собраний и профессиональной печати, предъявление требований об изменении уставов и закрытии обществ). Составители запроса требовали ввести действия присутствий по регистрации и запрещению профсоюзов в рамки закона [536 - Государственная Дума. Приложения к стенографическим отчетам. III созыв. I сессия. 1907–1908 гг. Т. 1. СПб.: Государственная типография, 1908. Стб. 1369–1378.].
   В ходе обсуждения в комиссии и на общем собрании Государственной Думы выявилось различие мнений по запросу между фракциями, в самих фракциях, а также между Думой и МВД, которое дало свое объяснение обстоятельств дела. Так, комиссия о неприкосновенности личности, в которую был передан запрос (в ней преобладали консервативно настроенные депутаты), под влиянием октябриста Я.Б. Гололобова, назначенного докладчиком по запросу, не обнаружила незаконных действий в приведенных фактах. По ее мнению, высылка членов профсоюзов носила обоснованный характер, поскольку производилась на основании законов об исключительном положении. Выступая за отклонение запроса, комиссия рекомендовала на неправомерные действия присутствий по регистрации и закрытию обществ жаловаться в Сенат, а не призывать к ответу правительство [537 - Третья Государственная Дума. Материалы для оценки ее деятельности. СПб., 1912. С. 76.].
   В то же время на заседании Думы 18 февраля 1909 г. фракция октябристов высказалась за принятие указанного запроса. Выступавший от ее имени Л.Г. Люц призывал к созданию благоприятных условий для развития профсоюзов. После выступлений представителей фракций кадетов и эсдеков в поддержку запроса он был принят 144 голосами против 92 [538 - Государственная Дума. Приложения к стенографическим отчетам. III созыв. II сессия. 1908 – 1909 гг. Т. 2. СПб.: Государственная типография, 1909. Стб. 1938, 2469.].
   На заседании 28 октября 1909 г. свои объяснения по запросу представил товарищ министра внутренних дел П.Г. Курлов. Он поделился с Думой имевшимися в распоряжении Департамента полиции сведениями о рабочих профсоюзах, многие из которых использовали интересы рабочих как легальное прикрытие для ведения революционной работы. Если правительство не примет своевременных мер против превращения профессиональных союзов в противозаконные общества, утверждал шеф полиции, «мы встретимся сначала с политической забастовкой, а потом, быть может, и с вооруженным восстанием. Министерство, сознающее свой долг перед Государем и родиной, этого допустить не может и не допустит» [539 - Государственная Дума. Приложения к стенографическим отчетам. III созыв. III сессия. 1909–1910 гг. Т. 1. СПб.: Государственная типография, 1910. Стб. 944–954.].
   Октябристы А.Ф. Мейендорф и Д.Д. Протопопов указали на непозволительность различного толкования профсоюзного закона государственными учреждениями. Со свойственной юристу стройной логичностью и аргументированностью А.Ф. Мейендорф доказывал, что МВД обязано принять меры для установления единообразной правоприменительной практики, поскольку управление посредством анархии нежелательно и опасно. Вредной называл профсоюзную политику правительства кадет П.В. Герасимов, утверждавший, что разрушение профессиональных рабочих организаций вошло у правительства в систему, подобно «зубатовщине», чреватую самыми непредсказуемыми последствиями [540 - Там же. Стб. 1376–1378.].
   Различие позиций партийных фракций по запросу о преследовании рабочих профсоюзов выразилось в вынесении по нему пяти резолюций: трудовиков, кадетов, октябристов, прогрессистов и социал-демократов. Все они указывали на важность профессиональных организаций и необходимость создания условий для их свободного образования и функционирования [541 - Там же. Стб. 1389–1390.].
   Однако с четвертой сессии (1910–1911 гг.) тактика октябристов, игравших в Думе третьего созыва главную роль, изменилась, и они начали регулярно отклонять запросы о нарушении властью законных прав союзов. Запросы, как правило, оказывались «похороненными» еще в комиссиях и на обсуждение общего собрания Думы не попадали. Дума третьего созыва отклонила внесенные социал-демократической фракцией запросы по поводу преследования петербургским градоначальником Д.В. Драчевским профессиональных рабочих организаций (запрос от 17 декабря 1910 г.) и незаконного закрытия в Петербурге двух обществ рабочих – по металлу и графических искусств (от 27 февраля 1912 г.) [542 - Третья Государственная Дума. Материалы для оценки ее деятельности... С. 78–79.]. Не дошел до общего собрания и запрос кадетской фракции по поводу незаконного закрытия обществ избирателей и обывателей: по мнению отклонившей его думской комиссии циркуляр МВД об упразднении указанных организаций имел законную силу, поскольку основывался на решении Сената [543 - Там же. С. 79 – 80.].
   Дума третьего созыва внесла два запроса о нарушении временных правил о собраниях. Первый запрос касался запрещения прений по докладу Погодина «Босния и Герцеговина под оккупацией Австро-Венгрии» и был внесен 15 октября 1908 г., в разгар общественного возбуждения по поводу аннексии Боснии и Герцеговины. Второй запрос касался незаконного запрещения петербургским градоначальником совместного собрания петербургских научных обществ в честь 50-летия освобождения крестьян от крепостной зависимости и был внесен в Думу 17 февраля 1911 г. [544 - Там же. С. 74.]
   Судьба законодательного предположения о союзах, внесенного в Думу четвертого созыва в самом начале ее работы – 3 декабря 1912 г., сложилась непросто. Острую полемику вызвал механизм его рассмотрения. Документ был вынесен на думское заседание 13 февраля 1913 г., однако представители октябристской фракции предложили предварительно направить его в судебную комиссию для изучения на предмет желательности. Реакцией на такое предложение стала речь кадета Н.Н. Щепкина, известного общественного деятеля и предпринимателя, гласного Московской городской думы, подвергшего резкой критике непоследовательное поведение думской фракции октябристской партии, «которая прикрывается знаменем Манифеста 17 октября, где ясно и твердо... было возвещено право свободы союзов». «Неужели же этим людям, опытным в деле государственного строительства, – говорил Н.Н. Щепкин, – неизвестно, что единение людей есть громадная культурная сила, без которой ни одна страна не может идти вперед, в особенности же Россия, где личная инициатива так слабо развита? Наконец, неужели же они, живя в России, не знают того трагического положения, в котором находится страна; неужели они не видят, что закон 4 марта о союзах не только не дал свободы союзов, а дал в руки правительства орудие для закрытия тех союзов, которые до тех пор действовали? Неужели они не видят, что при полном отсутствии свободы союзов на деле развиваются совершенно свободно союзы, вредные для общества и государства, а закрываются и преследуются союзы культурные, которые следовало бы поддерживать» [545 - Свобода союзов и октябристы (Речь Н. Н. Щепкина по вопросу о желательности законопроекта о свободе союзов в заседании Государственной Думы 13 февраля) // Четвертая Государственная Дума. Сессия I. Фракция народной свободы в период 15 ноября 1912 – 25 июня 1913 г. Отчет о деятельности фракции. СПб.: Государственная типография, 1913. С. 58–59.].
   Выступление Н.Н. Щепкина, весьма эмоциональное, непрерывно прерывалось возгласами правых депутатов. Несмотря на увещевания председателя, шум не прекращался, поэтому свою речь Щепкину удалось закончить лишь две недели спустя. На заседании 27 февраля 1913 г. представитель кадетов вновь упрекал октябристов в неискренности и убеждал их не превращать Государственную Думу в «буфер между нацией и законодательством». В ответ на заявление министра внутренних дел Н.А. Маклакова о готовности правительства внести в ближайшем времени в Думу свой законопроект о союзах представитель октябристов Н.И. Антонов предложил признать кадетский законопроект о союзах желательным и передать его в комиссию по судебным реформам для доработки, что и было сделано [546 - Четвертая Государственная Дума. Сессия I. Фракция народной свободы в период 15 ноября 1912 – 25 июня 1913 г... С. 14.]. Однако указанная комиссия в ожидании правительственного законопроекта бездействовала.
   С осени 1913 г. составление думского законопроекта о союзах стали поддерживать октябристы, эволюционировавшие к переходу в оппозицию и обвинявшие правительство в отступлении от начал Манифеста 17 октября. Новая тактика в вопросе о свободах была провозглашена на ноябрьской 1913 г. партийной конференции октябристов, осудившей правительство за полное забвение Манифеста 17 октября и обязавшей фракцию перейти к активной работе по отстаиванию декларированных в нем начал. К январю 1914 г. в Думе образовалось левоцентристское большинство в составе умеренно-оппозиционных фракций, национальных групп (поляков и мусульман) и октябристов, выступившее с защитой конституционных проектов, направленных на осуществление требований Манифеста 17 октября [547 - Донесения Л.К. Куманина из министерского павильона Государственной Думы, декабрь 1911 – февраль 1917 гг. // Вопросы истории. 1999. № 8. С. 18 – 19; № 9. С. 7; № 11–12. С. 13–14.].
   12 ноября 1913 г. законодательное предположение о союзах было передано в думскую комиссию для выработки законопроекта о собраниях. Однако и эта комиссия, возглавляемая октябристом Л.Г. Люцем, не работала эффективно. Несколько активизировались усилия Думы по разработке данного акта в конце четвертой думской сессии, в июне 1916 г., после принятого Думой 24 марта 1916 г. постановления о срочной выработке комиссией о собраниях указанного документа. Эта работа проходила в атмосфере устных и письменных заверений членов правительства о подготовке собственного законопроекта о союзах [548 - Думский дневник. Проект о союзах // Биржевые ведомости. 1916. 9 июня. Утр. вып.; Материалы различных комиссий Государственной Думы IV созыва 5 сессии. Пг., 1917.].
   Законодательные предположения о собраниях, воспроизводившие основные положения кадетского законопроекта Думы первого созыва, были внесены либералами в Думу четвертого созыва в декабре 1912 г. Министерский законопроект о собраниях был внесен в Думу в июне 1914 г. Тогда же социал-демократы предложили фракции народной свободы подписать их законодательное предложение о свободе коалиций. Кадеты ответили на это отказом ввиду существенного различия принципов, на которых основывались кадетский и социал-демократический законопроекты [549 - Четвертая Государственная Дума. Сессия II. Фракций народной свободы в период с 15 октября по 24 июня 1914 г. Отчет о деятельности фракции. СПб.: Государственная типография, 1914. С. 22.]. Проводимую законотворческую работу по обеспечению свободы собраний прервала Февральская революция 1917 г.
   На рассмотрение Государственной думы первого созыва 4 июля 1906 г., т.е. за четыре дня до ее роспуска, было внесено законодательное предположение о печати. Внесено оно было за подписью 44 депутатов. Список составителей открывали кадеты Г.Е. Иоллос, В.Д. Набоков, П.И. Новгородцев. Составители законопредположения подвергли критике действующие Временные правила о повременных изданиях 24 ноября 1905 г., которые, по их мнению, не смогли обеспечить свободу развития печатного слова и положить предел существовавшей в стране полицейской опеке книгопечатания. В определении правового содержания свободы печати депутаты Думы исходили из того, чтобы не допустить никаких иных ограничений печати, кроме тех, которые диктуются безусловными требованиями общегражданской свободы, интересами защиты частной жизни. Рассмотрение преступлений в области печати планировалось отнести к компетенции суда присяжных. Коронный суд считался составителями проекта не свободным от административного воздействия в решении дел, сопряженных с политическими, идеологическими и социальными конфликтами. При этом устанавливался принцип ответственности за правонарушение ответственных лиц, а не издания в целом; исключалась практика закрытия, а также предварительной конфискации периодического издания. Система регистрации печатных изданий законопредположениями о печати отменялась, предлагалось издавать и распространять газеты и журналы явочным путем. Законопредположения о печати были доработаны и повторно внесены либералами в Государственную думу четвертого созыва в декабре 1912 г., однако дальнейшего движения они вновь не получили [550 - О печати // Законотворчество думских фракций. 1906–1917. Документы и материалы. М.: РОССПЭН, 2006. С. 477–482.].
   Имелись свои законодательные предложения в отношении печати и у октябристов. Они были внесены депутатами-октябристами в Государственную думу четвертого созыва 3 мая 1913 г. Фракция Союза 17 октября дала четкое определение повременного издания, установила заявительный принцип открытия печатного органа, оговорила случаи, когда свобода высказываний могла быть ограничена (военные действия, личная жизнь императора и его семьи, православная церковь, судебные разбирательства). Арест издания мог быть осуществлен только по решению прокурора. Проект был нацелен на ограничение преследований органов печати в административном порядке. Провозглашалось, что ответственность за преступные деяния, совершаемые посредством печатного слова, определяется не иначе, как по приговору суда [551 - О печати // Законотворчество думских фракций... С. 213–223.].
   На рассмотрение Государственной думы третьего созыва 7 декабря 1911 г. депутатами-социал-демократами был внесен законопроект о свободе стачек. Согласно законопроекту, правительство должно было признать за пролетариатом право организовывать стачки – действия по соглашению двух или более рабочих для защиты своих экономических, правовых и политических интересов. Лица (должностные или частные), препятствовавшие осуществлению права на стачку, подлежали тюремному заключению на срок до шести месяцев. Предпринимателям запрещалось оказывать какое-либо административное воздействие на рабочих, к примеру, увольнять их. Законопроект о свободе стачек был передан в комиссию по рабочему вопросу, однако дальнейшего движения он не получил [552 - О свободе стачек // Законотворчество думских фракций... С. 702– 704.].

   Резюмируя сказанное, заключим, что Государственная дума дореволюционной России внесла заметный вклад в дело законодательного обеспечения прав и свобод личности. Разработка законодательных предположений о правах и свободах в Думе была прерогативой парламентской фракции конституционно-демократической партии. Кадетская фракция подготовила и внесла на рассмотрение Государственной думы первого созыва законопредположения о неприкосновенности личности, свободе совести, свободе собраний, свободе союзов, свободе печати, а также о гражданском равенстве. Указанные акты были внесены кадетской фракцией также на рассмотрение Государственной думы четвертого созыва. В числе их составителей были видные правоведы-кадеты П.И. Новгородцев, Г.Ф. Шершеневич, Л.И. Петражицкий, М.М. Винавер, В.Д. Набоков и др., использовавшие возникшую возможность апробировать свои представления о правах и свободах личности на практике.
   В определении правового содержания свобод печати, союзов, собраний и других депутаты-кадеты исходили из того, чтобы не допустить никаких иных ограничений печати, союзов и собраний, кроме тех, которые диктуются безусловными требованиями общегражданской свободы, в том числе защиты частной жизни и иных неотъемлемых прав граждан. Законопроекты либералов отменяли систему регистрации органов печати, вводили явочный принцип их открытия. Явочным путем должны были открываться также частные собрания и общественные организации. От учредителей публичных собраний требовалось заявление, а создатели организаций с правами юридического лица регистрировали уставные документы в судебном порядке.
   Помимо кадетов, авторами законодательных предположений о свободах выступали в Государственной думе социал-демократы, которые подготовили и внесли соответствующий документ о собраниях и союзах в Думу второго созыва, а также акт о свободе стачек – в Думу третьего созыва. Октябристская фракция Думы четвертого созыва разработала также акт о печати.
   Парламентарии проводили принцип свободы личности более широко и последовательно, чем исполнительная власть. Их трактовка содержания прав личности и гарантий их обеспечения в большей мере соответствовала ценностям правового государства, на пути к которому, по их мнению, находилась Россия, содержала отдельные заимствования из актов о правах и свободах личности, провозглашенных в законодательстве европейских стран. Акцентируя свое внимание на формально-правовых аспектах осуществления прав личности и рецепции отдельных позиций правового регулирования свобод в европейских странах, либералы в меньшей степени отрабатывали в своих законопроектах механизмы реализации гражданских и политических прав в специфических социально-политических и конфессиональных условиях Российской империи. Путем запросов, которые широко практиковались Думой третьего созыва, думцы реализовали свое право надзора над действиями исполнительной власти в области реализации прав и свобод личности, обнаружили факты вопиющих нарушений действующих актов о свободах представителями власти.
   Однако ни один из подготовленных депутатами Государственной думы актов о правах и свободах личности законом так и не стал. Законопроекты обсуждались в думских фракциях, комиссиях и общих собраниях, однако дальнейшего движения не получали. Противоборство по законопроектам о правах и свободах личности существовало внутри Думы (между различными фракциями), внутри представительной ветви власти (между Государственной думой и Государственным советом), между представительной (Государственная дума) и исполнительной (Совет министров) ветвями власти. Тормозили выработку законов о правах и свободах личности в России также частые роспуски Государственной думы. Сказывалось и отсутствие у значительной части депутатского корпуса Российской империи должного уровня правовой культуры, не позволявшее думцам примирить свои позиции и достичь единства по принципиальным вопросам развития права и государства.
   Между тем законотворческая работа Государственной думы в области обеспечения прав и свобод личности была ненапрасной и составила почву для законодательства Временного правительства, не только провозгласившего свободы, но и установившего правовые гарантии для их осуществления. Как вспоминал один из лидеров Временного правительства П.Н. Милюков, работа этого властного органа была максимально «облегчена богатым материалом законопроектов, подготовленных законоведами партии Народной свободы и залежавшихся в Государственных думах всех созывов» [553 - Милюков П.Н. Воспоминания... Т. 2. С. 286.].
   20 марта 1917 г. Временным правительством было издано постановление «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений», ликвидировавшее все установленные действующими законами ограничения в правах российских граждан, обусловленные их принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальности [554 - Свод узаконений. 1917. № 70. 29 марта. Ст. 400 «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений».]. Подготовить данный законопроект было поручено министру юстиции А.Ф. Керенскому только 9 марта [555 - Архив новейшей истории России. Серия «Публикации». Т. VII. Журналы заседаний Временного правительства. Т. 1. Март – апрель 1917 года. М.: РОССПЭН, 2001. С. 64.], однако, опираясь на законодательные материалы Дум первого и четвертого созывов, куда либералами вносились законопроекты «О гражданском равенстве» и «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений», он справился со своей задачей достаточно оперативно.
   В преамбуле к законопроекту было отмечено, что он исходил «из незыблемого убеждения, что в свободной стране все граждане должны быть равны перед законом, и что совесть народа не может мириться с ограничениями прав отдельных граждан в зависимости от их веры и происхождения». Постановление отменяло административные распоряжения и статьи Свода законов Российской империи, ограничивавшие гражданские, политические, социальные и имущественные права граждан в зависимости от их принадлежности к тому или иному вероисповеданию и вероучению. Отмене подлежали ограничения прав передвижения, собственности и иных вещных прав на движимое и недвижимое имущество, на занятие ремеслами, торговлей и промышленностью, участие в акционерных и иных торгово-промышленных обществах и товариществах, поступление на государственную службу, участие в выборах в органы местного самоуправления, поступление в учебные заведения и др. Изменения вносились в целый ряд разделов российского законодательства: Устав о воинской повинности, Устав уголовного судопроизводства, Уложение о наказаниях уголовных и исправительных и Уголовное уложение, Законы гражданские и Законы о судопроизводстве гражданском, Положение об инородцах и др. Устранялись запреты на усыновление лиц христианского вероисповедания нехристианами, наследование нехристианами предметов христианского культа, строительство синагог и мечетей, принятие в адвокатуру лиц нехристианского исповедания [556 - Архив новейшей истории России. Серия «Публикации». Т. VII. Журналы заседаний Временного правительства. Т. 1... С. 142–146.].
   Отмена ограничений в правах, вызванная конфессиональной или национальной принадлежностью лица, исправляла, по выражению П.Н. Милюкова, «грех старой власти» по отношению к народностям, в наибольшей степени страдавшим «от капризов самодержавной политики» и подвергавшимся стеснениям – евреям, полякам, финнам, получившим равные с русскими личные, политические и имущественные права [557 - Милюков П.Н. История второй русской революции. М.: РОССПЭН, 2001. С. 57–58.].
   12 апреля 1917 г. был издан законопроект о собраниях и союзах, в соответствии с которым российские граждане, все без исключения, получили право явочным порядком, без особого на то разрешения организовывать общества и союзы, а также устраивать собрания, имевшие цели, не противоречащие уголовным законам. В его основу был положен опять же думский (кадетский) законопроект. Общества и союзы получали право объединяться между собой, а также вступать в соглашения с образованными за границей союзами или обществами (ст. 5). Пользование правами юридического лица обусловливалось необходимостью регистрации общественных организаций в судебных органах, порядок которой должен был быть определен особым постановлением (ст. 6). Принудительное закрытие общества (союза) в соответствие с постановлением могло последовать только по решению суда, в том случае, если деятельность его нарушала уголовный закон (ст. 7) [558 - СУ. 1917. № 98. 20 апреля. Ст. 540 «О собраниях и союзах».].
   Постановление Временного правительства «О регистрации товариществ, обществ и союзов», изданное 21 июня 1917 г., определяло порядок регистрации обществ и союзов в окружных судах. Наряду с заявлением учредители обязывались представлять в суд три экземпляра устава, один из которых возвращался окружным судом учредителям с отметкой о времени подачи устава в суд и назначенном дне слушания дела. Определения о внесении общества (союза) в реестр или об отказе ему в регистрации выносились окружными судами в месячный срок с момента подачи документов. Отказ в регистрации мог последовать лишь в случае, если устав противоречил действовавшему законодательству, причем в обязательном порядке делались ссылки на статьи законов, которым устав противоречил, а также указывалось, в чем именно это несоответствие заключалось. Учредители были правомочны жаловаться на решения окружного суда в судебную палату, а на судебную палату соответственно в Сенат. Ведение регистрации общественных организаций возлагалось на учреждаемые при окружных судах регистрационные отделения. [559 - СУ. 1917. № 165. 19 июля. Ст. 907 «О регистрации товариществ, обществ и союзов».] Таким образом, свобода союзов была обеспечена законодательно в полной мере, с соблюдением принципов защиты права на объединение, характерных для законодательств передовых европейских стран.
   15 мая 1917 г. было издано положение «О печати», объявившее печать и торговлю произведениями печати свободными, а применение к ним административных взысканий недопустимым. Положение содержало правило о порядке печатания и выпуска в свет печатных произведений [560 - СУ. 1917. № 109. 15 мая. Ст. 597 «О печати».].
//-- * * * --//
   Итак, в 1905–1906 гг. российским правительством были подготовлены и изданы в форме именных высочайших указов Правительствующему Сенату акты, предоставлявшие населению право подачи петиций, свободы слова, союзов, собраний и вероисповедания. Основные гражданские (личные) и политические права и свободы были провозглашены и гарантированы в Своде основных государственных законов 1906 г. Глава 8 Свода «О правах и обязанностях российских подданных», содержавшая отсылочные нормы к действующим в России актам о свободах, дала правовую характеристику содержания каждой из провозглашенных свобод и установила границы вмешательства государства в личную и общественную жизнь подданных. Вводя в политико-правовую жизнь России свободы слова, собраний и союзов, законодатель создал основы для участия подданных в осуществлении государственной власти.
   Важную роль в разработке юридического содержания прав и свобод личности сыграла Государственная дума. Внесение на обсуждение Государственной думы законодательных предположений о правах и свободах личности было заслугой конституционно-демократической партии, относившей данные вопросы к числу первоочередных задач народного представительства, призванных служить переустройству российской государственности на конституционных основаниях. Подготовкой законопроектов о правах личности занимались парламентская фракция кадетской партии и ее комиссии (законодательная, о свободе собраний, вероисповедная и др.).
   На рассмотрение Государственной думы первого созыва кадетской фракцией были вынесены законопроекты о неприкосновенности личности, свободе совести, гражданском равенстве, свободе собраний, свободе союзов, свободе печати, составленные видными российскими юристами. Лидер школы «возрожденного естественного права» П.И. Новгородцев значился первым думцем, подписавшим законопроекты о неприкосновенности личности, свободе печати, гражданском равенстве, был в числе первых подписантов законопроектов о свободе собраний, свободе совести и свободе союзов. Лидер юридических позитивистов Г.Ф. Шершеневич числился среди наиболее активных разработчиков законопроектов о свободе совести, свободе собраний и свободе союзов. В обсуждении законопроекта о собраниях активное участие принимал видный представитель социологического позитивизма М.М. Ковалевский.
   Работавшие в Государственной думе либеральные правоведы составляли содержание законопроектов о правах и свободах личности, руководствуясь принципами теорий прав человека школ «возрожденного естественного права» и позитивизма. Все эти теории признавали законодательное обеспечение и последовательное осуществление прав и свобод личности назревшей задачей государства, претендующего на то, чтобы называться правовым. В объяснительных записках к законопроектам о свободах содержалась критика правительства, которое не смогло последовательно реализовать права и свободы личности, ограничивало и искажало их содержание.
   Проекты либеральных правоведов-думцев были нацелены на создание правовых гарантий осуществления свобод личности и на обеспечение ответственности власти за соблюдение правовых норм. Гарантиями осуществления прав и свобод личности признавалось утверждение в России единых и равных для всех граждан суда и права, принципа надзора судебной власти над администрацией.
   Совет министров под руководством премьер-министра П.А. Столыпина также занимался разработкой законов о правах человека и внес соответствующие законопроекты на рассмотрение Государственной думы. Права и свободы человека, по мнению Столыпина, должны были составить нормативную базу для формирования в России правового государства, создание которого признавалось премьер-министром главной задачей его кабинета.
   Однако думские законопроекты о свободах личности законами не стали. Кроме внутренних противоречий в системе органов власти Российской империи подготовку законов о свободах прерывали частые роспуски Государственной думы императором, а также Первая мировая война и Февральская революция. Ввиду этого «постоянно действующих» законов, регламентировавших права и свободы личности, в дореволюционной России так не было создано. Русскому обществу, разочаровывавшемуся в способности царского правительства к реализации свобод собраний, союзов, печатного и устного слова, больше ничего не оставалось, как высказываться за сохранение временных правил о свободах, все несовершенства которых после появления в печати проектов «постоянных» законов, по выражению октябристской газеты «Голос Москвы», ушли «в область воспоминаний» [561 - Голос Москвы. 1914. 5 января.].
   Лишь с приходом к власти Временного правительства, заявившего приверженность принципам демократии и состоявшего из политиков, желавших установления в России парламентского строя по западному образцу, политические и личные права граждан были обеспечены законами.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

   В последней трети XIX – начале XX в. российскими правоведами – представителями школ «возрожденного естественного права», юридического позитивизма и социологической юриспруденции были разработаны оригинальные учения о правах человека.
   Наиболее весомый вклад, как в развитие теоретической юриспруденции, так и законодательства Российской империи этого времени внесла, пожалуй, теория прав человека, созданная школой «возрожденного естественного права». В условиях господства позитивистских воззрений на право и государство она настаивала на ценности человеческой личности, ее свободы, достоинства и счастья, трактовала реализацию прав и свобод личности в качестве конечной цели развития права.
   Вклад школы «возрожденного естественного права» в теорию прав человека состоит в обосновании идей неотъемлемых прав человека, которые существуют вне связи их носителя с тем или иным государством; свободы и автономии личности по отношению к государству; приоритета прав человека («естественное право») над правом, установленным государством («позитивное право»). В рамках данного учения была разработана основательная классификация прав и свобод личности, обоснованы понятия основных фундаментальных прав (закрепленных в актах, имеющих высшую юридическую силу), социально-экономических прав (право на достойное человеческое существование, право на труд, право на социальное обеспечение, на пользование культурными благами и др.). То есть мнение, будто социально-экономические права – изобретение социалистической правовой мысли, неверно.
   За политическими и гражданскими правами теоретиками «возрожденного естественного права» был закреплен статус прав негативной свободы, которая понималась как свобода от какого-либо вмешательства, в том числе государственного, в осуществление гражданских прав (прав члена гражданского общества) и политических прав (прав участника политической жизни). Была обоснована система гарантий прав человека: политических (разделение (обособление) властей, подзаконный характер судебной и административной ветвей власти), социальных (состояние нравов, морали, правосознания общества), материальных (экономическая независимость личности), правовых (административная юстиция, конституционный надзор, ответственность министров и иных должностных лиц перед законодательной и судебной властями). Иными словами, данная теория придала институту прав человека непосредственное юридико-регулятивное значение.
   Теоретики школы «возрожденного естественного права» обосновали понятия правового закона (закона, воплощающего идею субъективных прав личности и способствовавшего реализации справедливости и достоинства личности) и правового государства (государства, отдававшего приоритет правам человека по отношению к публичной власти). Реализация прав человека связывалась ими с конституционной реформой, нацеленной на разрушение полицейского государства и утверждение правового государства, призванного признать за гражданами определенную сумму прав, ограниченных лишь в судебном порядке, превратить подданного, являвшегося в полицейском государстве объектом властеотношений и носителем обязанностей, в гражданина – субъекта правоотношений, носителя публичных прав и обязанностей. Учеными-юристами, принадлежавшими к школе «возрожденного естественного права», был задан вектор развития российской государственности в начале XX в. в направлении перехода к правовому государству, к преобразованию сословного общества дореволюционной России в гражданское.
   Идеи естественно-правовой теории, являвшиеся злободневными и важными для позднеимперской России, стали неприемлемыми для России советской и были подвергнуты ее теоретиками жесточайшей критике. В 1990-е годы, в особенности после закрепления идеи о естественном и неотчуждаемом характере прав человека в Конституции Российской Федерации 1993 г., ученые вновь обратились к изучению воззрений данной юридической школы. Однако до сих пор значение теории прав человека, созданной школой «возрожденного естественного права» в России, недооценено. В своей работе мы стремились отдать дань ярким и плодовитым представителям данного направления, проповедовавшим идеи верховенства права, свободы и прав личности, их вкладу в теоретико-правовую разработку проблемы прав человека и участию в осуществлении конституционной реформы начала прошлого века, нацеленной на законодательное закрепление прав человека.
   В учении юридического позитивизма последней трети XIX – начала XX в. институту прав человека не было отведено первостепенного внимания в отличие от естественно-правовой теории. Права человека признавались позитивистами дарованными государством и установленными творимым им законом. Государство наделялось ими функциями определения содержания и объема прав и свобод личности, обеспечения их соблюдения, а в случае необходимости – даже ограничения прав подданных. Признавая в государстве творца прав личности, позитивисты отрицали возможность ограничения государственной власти посредством субъективных прав, трактовали его как самоограничение.
   Между тем задачу современного им имперского монархического государства юристы-позитивисты видели в поощрении личной инициативы российских подданных, в даровании им гражданских и политических свобод на началах равенства людей перед законом. Считая государство источником права и субъективных прав личности, позитивисты трактовали его в духе либеральной правовой традиции, видели его задачу в даровании прав и свобод личности и в их охране. Государство, способное к защите прав своих граждан, было, по их мнению, крепким и эффективным, а неспособное гарантировать права граждан государство было обречено, на их взгляд, на ослабление.
   Существенное внимание позитивисты уделяли свободам слова и печати, на которых, на их взгляд, основывалось позитивное общественное мнение, являвшееся гарантом устойчивости государственного и правового порядка, а также свободам союзов и собраний – гарантам правильного развития политической и культурной жизни. В рамках юридического позитивизма осуществлялась разработка правовых гарантий соблюдения прав человека, отстаивались принципы законности и всеобщего равенства людей. Нельзя не признать, что в данном учении теория субъективных прав получила свое развитие.
   Если теоретики юридического позитивизма понимали под правами личности государственные дозволения, то представители социологической юриспруденции трактовали их как объективные и закономерные установления общественного развития, обосновывали обусловленность субъективных прав общественными отношениями. Основными постулатами социологического позитивизма явились: взгляд на права человека как на результат эволюции государства и общества в определенное время и в определенных условиях; вывод о расширении сферы индивидуальной самодеятельности и круга личных прав по мере развития государства; представление о формировании прав человека как о нелинейном процессе; убеждение, что определенные этапы развития общества могут характеризоваться сужением сферы действия прав личности и усилением контроля над ними со стороны государства; признание гарантиями прав человека институтов разделения властей, народного представительства, местного самоуправления и судебной защиты прав личности (обычные и административные суды); утверждение о приоритетности политических прав в системе прав человека, которые корреспондировались с обязанностью населения участвовать в управлении государством и служили первоочередным условием законодательного обеспечения прав и свобод государством.
   Теоретики социологического позитивизма критиковали теорию «возрожденного естественного права» за преимущественное внимание к должному, но не к сущему, а также за принижение ею роли государства. Они постулировали изменение функций современного им государства по отношению к личности и ее правам в сравнении с государством XVII–XVIII вв., приход на смену государства, пекущегося только о защите права (правовое государство), государства, озабоченного общим благом (социальное государство), которое вторгается в индивидуальную сферу и ограничивает свободу некоторых для обеспечения свободы всех.
   Несмотря на различия интерпретаций прав человека указанными доктринами, они явились создателями прогрессивного юридического учения, ориентированного на борьбу за право и права человека, за утверждение правового государства, призванного обеспечивать права за населением. Именно с построением правового государства либеральные правоведы связывали создание гарантий осуществления прав и свобод личности, таких как судебная защита прав личности, разделение властей, народное представительство и эффективное местное самоуправление.
   Некоторым особняком от либеральных теоретиков прав человека стоят идеологи российского консерватизма второй половины XIX – начала XX в., которых традиционно принято считать принципиальными противниками идеи свободы личности и ее прав. Между тем, как показывает материал нашей книги, подобное утверждение является глубоко ошибочным. Права человека выступали в консервативном мировосприятии в двух ипостасях – юридико-правом и религиозном, причем первое их обоснование считалось производным от второго. Основываясь на религиозном взгляде на личность и государство, теоретики консервативной политико-правовой мысли подразделяли свободу на внутреннюю (духовную, состоявшую в свободе и самостоятельности человеческого духа) и внешнюю (правовую), отдавая при этом приоритет первой, как истинной свободе, над второй, как производной от первой. Ограничение внешней свободы государством и позитивным правом во имя внутренней свободы личности признавалось ими принципом человеческого общежития.
   Исходя из того же религиозного миропонимания, в рамках которого главное предназначение человека состояло в служении Богу, а затем уже в принесении пользы государю и государству, консервативные мыслители утверждали преимущество публично-правовых обязанностей личности над ее правами. Права интересовали консерваторов, в первую очередь, под углом зрения приобретаемых их обладателем возможностей для отправления обязанностей.
   Будучи приверженцами самодержавно-монархической формы правления, российские консерваторы исходили из вторичности политических прав граждан и примата над ними политических обязанностей, таких как защита прав верховной власти и забота о пользах государства. Утверждая, что права даются российским подданным для исполнения обязанностей, монархисты призывали определять объем и содержание прав в зависимости от того, в какой мере они способствуют осуществлению обязанностей, составляющих священный долг верноподданных российского императора. Поскольку же политические и гражданские свободы, возвещенные Манифестом 17 октября, укреплению самодержавного строя, на их взгляд, не способствовали, а только расшатывали его, они признавались вредными для населения страны.
   Связывая умеренные гражданские реформы с наличием крепкой власти, и не видя подобной крепости и авторитета у русского правительства, лидеры правых, сначала в мягкой и осторожной форме, а затем все более резко выражали пессимизм в отношении осуществления в Российской империи свобод личности. Предоставление населению политических и гражданских свобод выступало в консервативной теории также следствием развитого правосознания общества и готовности населения к пользованию этими свободами. Либеральному утверждению о несовместимости прав и свобод личности с самодержавием консерваторы противопоставляли тезис о неантагонистичности института прав человека монархической форме правления. Консерваторы доказывали, что монархия является стимулом для политико-правовой модернизации России и залогом контролируемого и безболезненного для русского общества протекания последней.
   Правовые идеи о свободе личности имели в России начала XX в. не только чисто научное, но и практическое значение, детерминируя поведение правящих сил и оппозиции, направляя их на борьбу за права личности. Они стали одним из факторов, обусловивших законодательную разработку прав и свобод личности в Российской империи в начале XX в. Либеральные ученые-юристы накануне и в годы Первой русской революции «насытили» печатные издания публикациями, в которых разъяснялось содержание прав человека и гражданина, давалась оценка перспектив их осуществления в России.
   Провозглашению политических и гражданских прав в России предшествовало движение за права человека в канун Первой русской революции, в ходе которого представители интеллигенции, деятели земского самоуправления и политических партий составили каталог гражданских и политических прав, консолидировавший все оппозиционные самодержавию силы. Он был декларирован на страницах журнала «Освобождение» в 1903–1905 гг., в решениях земского съезда 6–9 ноября 1904 г., в постановлениях банкетной кампании ноября 1904 г., в петиции населения к царю 9 января 1905 г., в программах политических партий леворадикальной и либеральной направленности.
   Основные гражданские (личные) и политические права и свободы были провозглашены в Манифесте 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка» и регламентированы в именных императорских указах Сенату 1905–1906 гг. – «Об укреплении начал веротерпимости», Временных правилах о повременных изданиях, Временных правилах об обществах и союзах 1906 г., Временных правилах о собраниях 1906 г. Они были гарантированы в Своде основных государственных законов 1906 г., глава восьмая которого «О правах и обязанностях российских подданных» дала правовую характеристику каждой из провозглашенных свобод, установив тем самым границы вмешательства государства в частную и общественную жизнь подданных.
   В ходе обсуждения законопроектов о свободах чиновники министерств юстиции и внутренних дел, члены Совета министров высказывали идеи о подзаконности исполнительной власти, преимуществах судебного порядка рассмотрения дел об обществах и собраниях перед административным, достоинствах явочного и заявительного режимов открытия общественных организаций и устройства собраний по сравнению с концессионным. Это позволяет говорить, что уровень правосознания правящего слоя России был достаточно высоким.
   Заметную роль в разработке законопроектов о правах и свободах личности играла Государственная дума. Парламентской фракцией Партии народной свободы были составлены и внесены на рассмотрение Думы первого и четвертого созывов законопроекты о неприкосновенности личности, свободе совести, свободе собраний, свободе союзов, свободе печати, основные положения законов о гражданском равенстве. Авторами законо-проектов были видные правоведы П.И. Новгородцев, Г.Ф. Шершеневич, Л.И. Петражицкий, М.М. Винавер, В.Д. Набоков и др., которые разработали их, руководствуясь идеями различных правовых доктрин.
   Проекты думских правоведов были нацелены на последовательное осуществление прав и свобод личности, создание правовых гарантий для их осуществления, в том числе на обеспечение ответственности власти по соблюдению правовых норм. К правовым гарантиям прав и свобод личности были причислены единые и равные для всех граждан суд и право, надзор суда над исполнительной властью, ограничение дискреционных правомочий администрации. Наиболее слабое место думских актов о свободах состояло в недостаточном внимании к проблемам правоприменения, к механизмам реализации прав человека в специфических условиях Российской империи – многоконфессионального государства с монархической формой правления и авторитарным политическим режимом.
   Несмотря на то что законодательные предложения Государственной думы не стали законами, думское законотворчество в области прав человека не было напрасным. Оно было положено в основу законодательства Временного правительства, не только провозгласившего свободы, но и установившего правовые гарантии для их осуществления.
   Не напрасной оказалась и напряженная работа либеральной юриспруденции конца XIX – начала XX в. по обоснованию института прав и свобод личности. Созданное ею учение о правах человека стало вновь актуальным и востребованным для юриспруденции России 1990-х годов, окрыленной начавшимися тогда процессами демократизации государственного и общественного строя. Концепция прав человека, созданная школой «возрожденного естественного права», занимает сегодня достойное место в теории права. Закрепление в Конституции Российской Федерации 1993 г. принципов естественного характера прав человека и их непосредственного действия означает отход на государственном уровне от позитивистской трактовки прав и свобод личности в пользу концепции естественного права, признающей примат прав и свобод человека, их естественный и неотчуждаемый характер, обязательность их признания и уважения для всех, включая публичную власть. Уходят в прошлое представления юристов-позитивистов о правах как об установлениях публичной власти, а воззрения на права человека дополняются категориями свободы, справедливости и самоценности человеческой личности.
   Между тем противостояние позиций в вопросе прав человека различных типов правопонимания существует и сегодня. Проанализировав содержание различных интерпретаций прав и свобод, имевшихся в правовой мысли России рубежа XIX–XX вв. и существующих в современной юриспруденции, мы должны признать, что в основании противоборства юридических школ лежат позиции двух теорий: естественно-правовой и позитивистской (правда, юридический позитивизм дореволюционного периода был заменен в условиях советского строя на более прямолинейный легизм с его односторонним взглядом на права человека). Естественно-правовая теория исходит из тезиса, что права человека носят естественный характер, являются для человека неотъемлемыми и возникают до государства, а законодатели лишь фиксируют их, тогда как позитивистская теория базируется на представлении о производности прав человека от государства и принудительном характере их обеспечения государством.
   Между тем в подходах каждой из этих школ, включая близкую к юснатурализму либертарную теорию права, есть существенные для трактовки прав человека аспекты, что позволяет предположить, что последние могут выступать не только антиподами, но и дополнять друг друга, обогащая при этом представления об институте прав человека, отражая различные его грани. Мы разделяем суждения известных теоретиков права Е.А. Лукашевой и О.В. Мартышина, которые допускают возможность рационально сочетать и дополнять определения прав человека, данные в указанных правовых концепциях, считаем, что в своей совокупности они приблизят нас к тому, чтобы наиболее полно определить правовое содержание института прав и свобод человека. Естественно-правовая доктрина и позитивистский подход в современном мире находят все больше точек соприкосновения, причем общим знаменателем для их сближения является парный характер категорий «естественное» и «позитивное право», которые неразрывны, поскольку естественное право справедливо, но не реализуемо само по себе, а позитивное право реализуется, но не будет справедливым без учета прав и свобод человека.
   Значимость трактовки прав человека, даваемой естественно-правовой теорией, составляет аксиологический подход к данному институту, представление о правах как о самостоятельной ценности, принадлежащей человеку от его природы, а о национальном законодательстве как о справедливом, базирующемся на идее прав и свобод гражданина. Между тем права человека, как и любые правовые притязания, нуждаются в силе закона, который их утверждает, развивает и конкретизирует. Такой признак прав человека, как их нормативность, законодательная оформленность, обеспеченность и защищенность государством, способствующий превращению естественных прав в права юридические, подчеркивает позитивистская теория права.
   История XX столетия, полная мировых войн, этнических и конфессиональных конфликтов, в ходе которых права человека грубо попирались, показывает, что право неотделимо от категорий свободы и справедливости, от самоценности личности, т.е. от тех идей, которые выдвигала естественно-правовая доктрина. Утверждению данных ценностей способствуют теория и практика российского конституционализма, судебная практика современных государств. В то же время права человека не следует противопоставлять государству, призванному осуществлять функции их защиты, обеспечения и законодательного формулирования, благодаря чему естественные права становятся правами в юридическом смысле.
   Происходящая в правовой мысли современной России смена идеологического монизма в трактовке института прав человека, присущего советскому периоду (легизм), многообразием подходов (естественно-правовая теория, либертарно-юридическая теория, социологическая юриспруденция, юридический позитивизм, интегративная теория, коммуникативная теория права и др.) вселяет надежду на то, что в рамках такого многообразия можно будет интерпретировать проблему свободы личности более широко и многоаспектно, выявить в ней новые грани и концептуально осмыслить перспективы и возможности развития прав человека в нашем отечестве.

Анастасия Сергеевна Туманова Роман Валерьевич Киселев Права человека в правовой мысли и законотворчестве Российской империи второй половины XIX – начала XX века

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1 ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ИНСТИТУТА ПРАВ ЧЕЛОВЕКА В СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ ПРАВОВОЙ науке

1.1 Правовая сущность института прав человека

1.2 Система прав, свобод человека и их гарантий

1.3 Права человека в различных типах правопонимания

Глава 2 ЛИБЕРАЛЬНАЯ КОНЦЕПЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА В РОССИЙСКОМ ПРАВОВЕДЕНИИ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX – НАЧАЛА XX В.

2.1 Права личности и их гарантии в трактовке представителей школы «возрожденного естественного права»

2.2 Представление о правах человека в доктрине юридического позитивизма

2.3 Права человека в концепции российской школы социологической юриспруденции

Глава 3 ПРАВА ЧЕЛОВЕКА В КОНСЕРВАТИВНОЙ ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ МЫСЛИ РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX – НАЧАЛА XX В.

3.1 Свобода личности в политико-правовой доктрине российского консерватизма

3.2 Консерваторы о правах человека в «обновленной» россии

Глава 4 ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ ГРАЖДАНСКИХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРАВ И СВОБОД В РОССИИ НАЧАЛА XX В.

4.2 Права и свободы личности в правительственном законотворчестве начала XX в.

4.3 Деятельность государственной думы российской империи в области законодательного обеспечения прав и свобод личности