Н. С. Бондарь
Власть и свобода на весах конституционного правосудия: Защита прав человека Конституционным Судом Российской Федерации

Введение

   Реализация конституционных принципов становления гражданского общества, формирования демократического правового государства представляет собой сложный противоречивый процесс совершенствования системы экономических, социальных, политических, правовых отношений на всех уровнях их проявления – общегосударственном, региональном, муниципальном, корпоративном, что, в свою очередь, предопределяет в качестве одной из ключевых проблему гармонизации отнюдь не всегда совпадающих интересов личности, коллектива, общества, государства на основе обеспечения баланса власти и свободы. Это в полной мере проявляется в том числе в институте конституционной защиты прав и свобод человека и гражданина.
   Известно, что нарушения прав и свобод могут быть вызваны не только противоправными действиями (бездействием) органов публичной власти и их должностных лиц, но также могут являться следствием несоответствия законам ведомственных и иных подзаконных нормативных правовых актов, равно как и неконституционности самих законов. Поэтому государство обязано создавать такие условия, когда каждый человек обладал бы реальной возможностью защитить свои права, в том числе – и от неконституционного закона. Важной гарантией выступает здесь право на судебную защиту (ст. 46 Конституции РФ), которое, как неоднократно отмечал в своих решениях Конституционный Суд РФ, носит абсолютный характер. Одним из проявлений качеств права на судебную защиту как абсолютного является возможность обращения человека за защитой своих прав и свобод не только в суды общей юрисдикции, арбитражные суды, но и в органы конституционного правосудия, к которым относятся Конституционный Суд РФ, а также конституционные (уставные) суды субъектов РФ.
   Анализ практики Конституционного Суда РФ позволяет не только оценить состояние и перспективы усиления судебной защиты прав человека после учреждения в России института конституционного правосудия, но и предложить с учетом сформированных Конституционным Судом РФ правовых позиций некоторые новые концептуальные подходы к пониманию баланса власти и свободы и на этой основе уяснение природы прав человека и их защиты в посттоталитарном обществе, признавшем в качестве основополагающих для своего развития конституционные ценности демократического социального правового государства. При этом, осуществляя защиту своих прав с помощью средств конституционного правосудия, гражданин прямо или косвенно способствует защите прав и свобод огромного количества других граждан, на которых также может распространяться действие обжалуемого закона. Тем самым, выражая в конкретном правозащитном действии, связанном с обращением в Конституционный Суд, не только частный, но и публичный интерес, заявитель способствует также достижению баланса власти и свободы. Это тем более важно, если учитывать тот достаточно очевидный факт, что осуществление в нашей стране радикальных реформ, развитие на этой основе рыночной экономики, укрепление плюралистической политической демократии самым непосредственным образом связаны с выработкой и практической реализацией, в том числе на законодательном уровне, принципиально новых для нас подходов к организации и функционированию публичной власти, правам человека и механизмам их гарантирования.
   Существо этих подходов заключается в том, чтобы национально-демократические традиции и представления о свободе, справедливости, равенстве соединить с современными ценностями общедемократической конституционно-правовой культуры. Этот интеграционный процесс, весьма позитивный по своей сути, должен строиться на единении исторической народной памяти, национальных демократических традиций и рациональной оценки новейших достижений и тенденций правовой модернизации социальной действительности, пораженной глубокими противоречиями современных институтов и непосредственной, и представительной демократии. В этой связи все более актуальное значение приобретает вопрос об основополагающих конституционных ценностях и их приоритетах в условиях глобалистских процессов ХХI века и новых вызовов современной эпохи.
   В системе разделения властей именно Конституционный Суд призван находить оптимальный баланс между властью и свободой, публичными и частными интересами, защищать личность, общество и государство от необоснованных посягательств, поддерживать состояние защищенности и безопасности конституционно-правового статуса всех и каждого субъекта социальных и правовых отношений.
   За относительно непродолжительный период своей деятельности Конституционный Суд РФ стал реальным, действенным правозащитным механизмом, эффективным институциональным средством разрешения противоречий и коллизий между человеком и обществом, гражданином и государством. Практически каждое решение Конституционного Суда Российской Федерации в той или иной степени связано с достижением баланса власти и свободы; при этом более 35% решений Конституционного Суда РФ посвящены вопросам организации и функционирования федеральной и (или) региональной государственной власти, а также местному самоуправлению, и не менее 30% принятых Судом постановлений и определений непосредственно связаны с раскрытием различных аспектов регулирования, защиты либо ограничений прав и свобод. Объектами конституционного контроля за истекший 12-летний период существования Конституционного Суда РФ стали более 60 федеральных правовых актов, непосредственно затрагивающих права и свободы человека и гражданина (это более половины от общего числа проверенных в рамках публичных заседаний федеральных законов).
   Разрешая конкретные дела о конституционности оспариваемых законодательных положений и, тем более, осуществляя непосредственное толкование Основного Закона, Конституционный Суд Российской Федерации раскрывает содержание конституционных норм, оценивает проверяемые положения отраслевого законодательства в их системной взаимосвязи, одновременно утверждая на основе конституционных императивов верховенства и прямого действия Основного Закона Российской Федерации (ст. 15) непосредственность действия и самих по себе прав и свобод человека и гражданина (ст. 18) – как для законодателя, так и для всех правоприменителей. В этом плане Конституционный Суд не только призван обеспечивать достижение баланса власти и свободы, создавать условия для конституционно-правовой оптимизации публичной власти и повышать с помощью имеющихся в его распоряжении специфических средств конституционного контроля эффективность защиты прав и свобод человека и гражданина и их реализации, но Суд играет активную роль в формировании новых доктринальных подходов к институту основных прав и свобод человека и гражданина и механизмам их обеспечения, в конституционном обосновании, актуализации их нормативного содержания на новом этапе государственно-правового развития России, а, в конечном счете, и в утверждении приоритетов конституционных ценностей.
   От того, каким образом организована и функционирует публичная власть, как соблюдаются и гарантируются права человека, во многом зависит общественная стабильность, безопасность не только отдельной личности, но и общества, государства в целом, степень реализации национальных интересов России. Сочетание традиций российской державности с идеями и ценностями прав человека имеет вполне определенные конституционные ориентиры, которые являются одновременно важной основой деятельности Конституционного Суда России в поиске баланса публичных и частных интересов, власти и свободы в демократическом правовом государстве. Именно эти конституционные ценности и «взвешивает» Конституционный Суд на весах конституционной Фемиды в процессе рассмотрения каждого конкретного дела как по жалобам на нарушение конституционных прав и свобод граждан законом, примененным или подлежащим применению в конкретном деле, так и по запросам других субъектов обращения в Конституционный Суд.
   Таким образом, на весах конституционного правосудия практически всегда присутствуют права и свободы человека и гражданина – в рамках как конкретного, так и абстрактного нормоконтроля.
   Широта рассматриваемой проблематики предопределила необходимость авторского самоограничения перечнем тех вопросов, которые характеризуют достижение баланса власти и свободы посредством конституционной защиты прав и свобод, осуществляемой, в своей основе, в режиме конкретного нормоконтроля и, соответственно, взаимоотношений человека и гражданина с Конституционным Судом Российской Федерации.

Часть первая

Глава 1
Обеспечение баланса власти и свободы – главная задача конституционного правосудия

Конституционные характеристики Российской Федерации как демократического правового социального государства (ст. 1, 7 Конституции РФ) предопределяют в качестве одной из ключевых проблему достижения баланса интересов личности, общества и государства, гармонизацию власти в ее соотношении со свободой в экономической, социальной, политической сферах как при решении публично значимых задач по защите основ конституционного строя, обеспечению обороны страны и безопасности государства, так и в процессе выполнения государством конституционных обязанностей по защите прав и свобод человека и гражданина.
В этом находит свое отражение тот достаточно очевидный факт, что соотношение власти и свободы как взаимосвязанных, взаимозависимых и при этом чаще всего конкурирующих, а нередко и конфликтующих ценностей составляет основу современного конституционализма и, соответственно, конституционно-правовых характеристик современного государственно организованного общества.

1.1. Сущность конституции как отражение баланса власти и свободы

   В современных условиях, когда с переходом России к новому конституционному строю в обществе и государстве по-новому и весьма остро проявились многие конфликты и противоречия, оценка соответствующих проблем социальной действительности, в особенности в конституционно-правовых формах их проявления, приобретает повышенную актуальность. Бесспорным является тот факт, что эффективность конституционного регулирования, степень реальности провозглашаемых Конституцией демократических принципов во многом определяется глубиной ее проникновения в противоречия между властью и свободой, в природу других социальных конфликтов современного общества и государства.
   Конец ХХ в. был ознаменован стремительными и масштабными конституционными преобразованиями во многих странах. Оценка этих процессов предполагает необходимость учета глубинных причин общесоциального и одновременно социокультурного плана, предопределяющих, с одной стороны, сущностные характеристики конституции как основного закона общества и государства и, с другой – оказывающих национально-специфическое влияние на состояние политической и правовой культуры каждого конкретного общества, включая его господствующую конституционную идеологию и даже социальную психологию.
   Важно понимать, что конституция – при всей космополитичности данного понятия и самого по себе термина constitutio – представляет собой явление конкретно-историческое, социокультурное и уже в этом смысле всегда национально-специфическое. Это тем более важно учитывать, имея в виду, что общечеловеческие ценности демократии, свободы, равенства, справедливости, священной и неприкосновенной частной собственности, прав человека и их примата по отношению к правам социальных общностей, в концентрированном виде сформулированные на заре современного конституционализма (XVII—XVIII вв.) [1 - См.: Чиркин В.Е. Общечеловеческие ценности и современное государство // Государство и право. 2002. № 2. С. 5—9.], не остаются неизменными ни во временном, ни в социокультурном пространстве. Вместо прежних, двухвековой давности, конституционных положений о безусловном примате личности по отношению к обществу и государству и, соответственно, первенства свободы в ее соотношении с государственной властью современные демократические конституции исходят из возможности и необходимости активного участия государства в обеспечении прав граждан не столько с учетом приоритета какой-либо из соответствующих ценностей, а скорее с целью достижения баланса между свободой личности и властью государства в рамках и на основе реализации конституционных принципов демократического правового государства с рыночной социально ориентированной экономикой.
   В этом плане процесс исторических преобразований, сопровождающий Россию на протяжении двух последних десятилетий, который включает в том числе и принятие новой Конституции РФ 1993 г., выдвигает на передний план исследование Конституции как документа, впитавшего в себя все многообразие социальных противоречий в условиях политических и экономических преобразований и призванного конституционно-правовыми средствами способствовать – как реально действующий, работающий акт – разрешению соответствующих противоречий между властью и свободой при переходе к качественно новым направлениям социально-экономического и политического развития общества и государства.
   Сама сущность конституции как политико-правового явления, призванного отражать основополагающие качественные характеристики общества, государства и личности в их соотношении и взаимосвязях, предопределяет необходимость восприятия конституционных явлений во всей их многогранности и противоречивости, когда конституция может рассматриваться как порождение и своего рода нормативный правовой результат разрешения противоречий между властью и свободой.
   Современный цивилизационный подход, характерный для конституционализма стран развитой демократии, основан на признании того факта, что сущность конституции демократического государства должна проявляться не в регистрации итогов политической борьбы, победы одной политической силы (части общества) над другой, а в юридическом закреплении согласованных интересов и воли всех социальных групп, наций и народностей, составляющих государственно организованное общество. Согласование, приведение к общему знаменателю интересов и воли различных групп общества происходят на основе объективно складывающегося соотношения социальных сил в обществе. Однако показателем этого соотношения и его результатом должна быть не классовая, национально-этническая, религиозная или иная борьба, а достижение гражданского мира и согласия в обществе, социальная солидарность. [2 - См., напр.: Чиркин В.Е. Конституция: российская модель. 2002. С. 32—33; Эбзеев Б.С. Сущность Конституции Российской Федерации // Конституция и законодательство. Книга 2. По материалам международной научно-практической конференции. М., 2004. С. 88—94.]
   Сущностная же характеристика конституции в этом случае проявляется в том, что она (конституция) является юридически узаконенным балансом интересов всех социальных групп общества, мерой достигнутого в обществе и государстве баланса между властью и свободой. Уже поэтому в юридическом плане конституция есть политико-правовое порождение наиболее значимых социальных противоречий, выражающих в том числе взаимоотношения между личностью, обществом и государством, свободой и властью. Конституция как основной закон государства призвана отражать на правовом уровне соответствующие противоречия и, по мере возможности, способствовать их разрешению с помощью специфического, юридико-правового конституционного инструментария воздействия на различные сферы общественных отношений.
   Не является исключением в этом плане и Конституция РФ 1993 г., которая стала государственно-правовым результатом разрешения политических противоречий между прежней системой политической власти и новыми общественно-политическими силами, провозгласившими лозунги демократии, обновления на основе отказа от классовых приоритетов и признания общечеловеческих, общедемократических ценностей.
   В основе такого понимания сущности Конституции лежит оценка всей системы конституционно-правового регулирования, понимание как предмета конституционного права с точки зрения не только «количественно-объемных», но и качественных характеристик соответствующих общественных отношений, составляющих предмет данной отрасли права), так и самой по себе системы ее норм и институтов.
   Речь идет о том, что в своем формализованном, нормативно-правовом выражении проблема соотношения власти и свободы прямо или косвенно пронизывает всю систему конституционного регулирования, «присутствует» в каждом конституционном институте, каждой норме и статье Конституции. В этом смысле следует согласиться с тонким замечанием М.В. Баглая, что «нахождение баланса власти и свободы составляет главнейший и деликатнейший смысл конституционного права» [3 - Баглай М.В. Конституционное право Российской Федерации. Учебник для вузов. 4-е изд., изм. и доп. М.: Норма, 2003. С. 3.] и, добавим, конституционного правосудия. Этим подходам во многом созвучна и позиция А. Шайо, который под сущностными характеристиками современного конституционализма понимает такую систему самоограничения власти, при которой на первом месте стоит обеспечение свободы граждан. [4 - См.: Шайо Андраш. Самоограничение власти (краткий курс конституционализма). М.: Юристъ., 2001. С. 12 и др.]
   В чем же состоит смысл баланса власти и свободы? Как его обеспечить, если иметь в виду, что, с одной стороны, реальная свобода личности невозможна вне сильной государственности, а с другой – сильное государство, не обеспечивающее последовательную защиту свободы, обречено на вырождение в тоталитарный режим? Поиск ответов на эти вопросы требует дальнейшего проникновения в содержание и природу Конституции как нормативно-правовой основы обеспечения баланса власти и свободы.

1.2. Конституция России – юридизированная форма выражения конфликта между властью и свободой

   Каждый народ имеет такую конституцию, которой он достоин. Судьба российской Конституции, история ее становления и развития достаточно адекватно отражают общую сложную, противоречивую судьбу Российского государства.
   История конституционного развития России подтверждает тот непреложный факт, что конституция, в силу самой сущности данного явления, представляет собой политико-правовое отражение и порождение несовпадающих интересов власти и свободы, иных социальных противоречий общества в их историческом развитии. Признание всеобщей, универсальной роли социальных противоречий как «локомотива» конституционного процесса не исключает специфики их проявления на отдельных этапах исторического развития общества и государства.
   История российского конституционализма наполнена причудливым переплетением самых сложных, нередко, казалось бы, внутренне несовместимых политико-правовых тенденций, связанных, например, с периодом дворянского конституционализма (XVIII – начало XIX вв.), в последующем – с придворно-бюрократическим, просвещенно-монархическим, а на протяжении семи десятилетий XX в. – с советским конституционализмом. Весьма противоречивым оказался и новый, современный этап российского конституционализма.
   Принятию Конституции 1993 г. предшествовало, как известно, начало конституционной реформы, которая проходила параллельно со становлением новой российской государственности в условиях острой политической борьбы. На начальных этапах это была борьба между старой советской системой и новыми политическими силами, провозгласившими лозунги демократии и обновления. На последующих этапах, в том числе непосредственно предшествовавших принятию Конституции 1993 г., развернулась не менее острая борьба между противоборствующими группами новой политической элиты и государственной бюрократии. В этом плане новая Конституция как юридизированная форма отражения социальных противоречий начала 90-х гг. имела триединое назначение: а) устранить несоответствие новым общественным отношениям сохранявшейся на тот момент советской конституционно-правовой системы, преодолеть противоречие между старой юридической формой в лице многократно «латаной» Конституции 1978 г. и реальным (материально-политическим) наполнением нового вектора конституционного развития новой России; б) с помощью обновленных конституционных средств преодолеть сопротивление экономическим и политическим преобразованиям в обществе; в) создать устойчивую систему конституционных противовесов неизбежным проявлениям негативных тенденций и противоречий в новых условиях зарождающейся рыночной экономики и плюралистической демократии.
   Качественно новая для российского конституционализма сущностная характеристика вновь принятой Конституции – как юридического средства социального компромисса, поддержания и обеспечения гражданского мира и согласия в обществе – получила также институционно-правовое наполнение: всем своим содержанием она отражает тот непреложный факт, что с развитием рыночной экономики и плюралистической демократии действие социальных противоречий не только не «отменяется», но и во многом усиливается. Тем самым был подтвержден факт смены господствующих тенденций развития конституционных отношений: тенденция к их мнимой чистоте, «социалистической бесконфликтности» после достижения конституционной цели «полного подавления буржуазии, уничтожения эксплуатации человека человеком и водворения социализма» (ст. 9 Конституции РСФСР 1918 г.) сменилась тенденцией к усложнению конституционных процессов, наполнению их внутренними противоречиями, развивающимися на своей собственной основе. При этом «созревание» внутренних противоречий новой демократической государственности, усложнение спектра социальной действительности происходит вместе с формированием нового конституционного строя России как государственно-правового выражения гражданского общества.
   Конституция 1993 г. исходит из того, что сила государственной власти, прочность, незыблемость основ нового конституционного строя России определяется не его «монолитностью», недопустимостью столкновения и противоборства идей и интересов, а, напротив, наличием плюрализма в системе несовпадающих конституционных ценностей институтов организации и функционирования публичной власти, федерализма, правового положения личности и, соответственно, закреплением уже на основе конституционного строя системы сдержек и противовесов как правовых механизмов разрешения противоречий не только на уровне системы организации публичной власти, но и в виде правовых форм выражения свободы личности. Речь идет, в частности, о правозащитной природе не только отдельных институтов публичной власти, но и самого по себе принципа разделения властей.
   С учетом различной степени «зрелости» и особенностей форм проявления несовпадающих начал в соотношении власти и свободы в отдельных сферах общественных отношений на уровне конституционного регулирования в той или иной мере находят свое отражение: а) противоречия-несовпадения (отражающие многообразие несовпадающих личных и общественных, федеральных и региональных, государственных и муниципальных интересов и т. д.); б) противоречия-противоположности (основанные на противоположных ролевых функциях и интересах субъектов конституционного права в отдельных сферах социальных отношений); в) противоречия-конфликты, возникающие, как правило, в результате развития, «вызревания» социальных противоречий и их трансформации в правовую, политическую, властно-управленческую, экономическую сферы, что проявляется, например, в виде коллизионно-правовых, управленческо-компетенционных конфликтов или национально-этнических, социально-экономических и иных конфликтов. [5 - На сегодняшний день в правовой науке наиболее глубоко исследованы проблемы юридических конфликтов в рамках формирующейся науки коллизионного права. (См., напр.: Юридическая конфликтология. М., 1995; Тихомиров Ю.А. Коллизионное право: учебное и научно-практическое пособие. М., 2000; Крохина Ю.А. Юридический конфликт в финансовой сфере: причины, сущность и процедуры преодоления // Журнал российского права. 2003. № 9).]
   Таким образом, определяя стратегию конституционного регулирования новых явлений общественной жизни, порожденных демократическими преобразованиями, следует исходить из того, что социальные противоречия, конфликты и различия во взглядах на их разрешение – дело нормальное. Конституция и текущее законодательство должны не нивелировать, а, официально, на нормативно-правовом уровне признав сам факт существования несовпадающих интересов, конфликтов и социальных противоречий, предложить эффективные правовые средства их разрешения.

1.3. Конституционно-правовая основа разрешения противоречий между властью и свободой

   Данное назначение Конституции определяется уже тем, что она призвана раскрывать содержание важнейших принципов и закономерностей социально-экономического, политического развития общества, действие которых проявляется через развертывание социальных противоречий в соответствующих сферах общественной и государственной жизни. Включением в сферу конституционного воздействия противоречивых явлений социальной действительности, несомненно, повышается не только реальность, но и эффективность всей системы конституционного регулирования.
   Отдельным видам противоречий, как и уровням их развития, соответствуют свои, специфические способы правового воздействия на них. Во-первых, в условиях плюралистической демократии становится возможным и необходимым максимальное использование позитивного регулирования несовпадающих интересов и противоречий между властью и свободой, создание правовых условий для достижения оптимального сочетания, гармонизации взаимоотношений сторон конфликтной ситуации, которая имеет объективные предпосылки для своего существования. Яркий пример в этом плане – позитивное, многоуровневое полиструктурное регулирование социальных противоречий между государством и гражданским обществом, что находит свое отражение прежде всего в системе институтов конституционного строя России. Во-вторых, установление норм, ориентирующих на постепенное преодоление различий между сторонами социального противоречия, в том числе в подходе к решению конкретной конфликтной ситуации (здесь могут быть как поощрительные или обязывающие нормы, так и институты коллизионного права, судебного контроля и т. д.). В-третьих, запретительное воздействие на социальные противоречия и конфликты, которые обнаруживаются в виде не только антиобщественных действий, преступлений, терроризма и т. п., но и, например, захвата власти или присвоения властных полномочий (ч. 4 ст. 3 Конституции), дискриминации (ч. 2 ст. 19), монополизации или недобросовестной конкуренции (ч. 2 ст. 34). Каждый из этих методов находит свое воплощение в конкретных правовых нормах и институтах различных отраслей права, имеющих в конечном счете конституционное обоснование.
   Конституция является не только некой праксиологической основой государственно-властной деятельности по разрешению социальных конфликтов и противоречий между властью и свободой; конституционные институты имеют достаточно определенное аксиологическое значение в качестве основы разрешения правотворческих и правоприменительных противоречий в соответствующих сферах социальной действительности. Будучи нормативным правовым актом высшего порядка, Конституция является выражением ценностно-нормативной системы общества, которая, получая свое конституционное оформление, оказывает на общество обратное воздействие посредством учреждаемой Основным Законом институциональной системы.
   Причем речь идет не только об организационно оформленных, юридически формализованных институтах политической системы, как то: политические партии, иные общественные объединения, избирательная система и т. п. Важным и весьма специфичным нормативным правовым каналом такого воздействия является, например, конституционная идеология и конституционное правосознание российского общества в целом. Очевидно, что ценностно-идеологическое воздействие Конституции РФ 1993 г. на сознание людей коренным образом отличается от «воспитательно-идеологического» воздействия всех ранее действовавших конституций советской эпохи. Основной целью принятия действующей Конституции и одновременно условием ее реальности стало достижение в государстве общественного согласия на основе определенных принципов и ценностей. Однако демократическое общество плюралистично по своей природе, так как в нем сосуществуют различные или даже несовместимые, конфликтующие идеи, ценности, доктрины политического, экономического, религиозного и иного характера, представляющие интересы различных социальных групп [6 - См.: Пастухов В.Б. Становление российской государственности и конституционный процесс: политологический аспект // Государство и право. 1993. № 2. С. 94—95; Варламова Н.В. Конституционный процесс в России (1990—1993 гг.). М., 1998. С. 105.]. Поэтому основная задача Конституции в процессе формирования единого в своей основе конституционного правосознания российского общества состоит не в отражении и придании общеобязательного характера идеологии какой-либо партии или класса, социальной или иной общности, а в закреплении определенных всеобъемлющих общедемократических мировоззренческих ценностей, оказывающих влияние на сознание и поведение людей и в конечном счете способствующих формированию у них демократического мировоззрения, отвечающей сегодняшнему уровню и требованиям цивилизационного развития политической и конституционной культуры, социально-правовой активности.
   Определенные социальные ценности, относящиеся к той или иной области жизни, в специфической форме закрепляет в своих источниках каждая отрасль права. Однако ведущая роль в этом принадлежит именно Конституции. Отражаемые в Основном Законе социальные ценности можно рассматривать как обобщенные, получающие всеобщее признание и общеобязательное значение представления людей об общественном благе и человеческом достоинстве, добре и справедливости, о целях и нормах своего поведения, желаемых и, по мнению ведущих политических сил общества, наиболее целесообразных формах общественного и государственного устройства, концентрированно воплощающих национально-исторический и общедемократический опыт развития данного общества [7 - Проблема ценностей в праве привлекает в последнее время все большее внимание. См., напр.: Мартышин О.В. Проблема ценностей в теории государства и права // Государство и право. 2004. № 10. С. 5—14.]. Одним словом, к соответствующим ценностям относятся наиболее значимые предписания и ориентиры, приобретающие характер неких социальных императивов. Будучи закрепленными в Конституции, они трансформируются в конституционные идеи-принципы, а в результате их восприятия отдельными индивидами становятся элементом их конституционного правосознания, неотъемлемой частью их психологии и, воздействуя на потребности, интересы, цели человека, способствуют выбору участником конституционно-правовых отношений наиболее приемлемого для общества варианта поведения. Базовыми ценностями российского общества, основополагающими принципами функционирования государственной власти Российской Федерации являются в этом плане принципы демократического правового социального государства, признания, соблюдения и защиты прав и свобод человека и гражданина.
   Одновременно Конституция призвана определять и институционные средства достижения баланса между властью и свободой и на этой основе – разрешения социальных противоречий. Среди таких средств можно выделить две основные разновидности: а) всеобщие, универсальные институты, которые могут быть использованы для гармонизации любых противоречий и конфликтов между властью и свободой; б) специальные институты, имеющие конкретно-целевое назначение с точки зрения разрешения конфликтов в конкретных сферах государственной и общественной жизни. К специальным относятся как публично-правовые институты организации политической власти, например институты роспуска Государственной Думы (ст. 109), президентского вето (ст. 107), недоверия Правительству (ст. 117), так и институты экономической власти: экономической конкуренции (ч. 1 ст. 8, ч. 2 ст. 34), равно как и конституционно-правовые институты свободы личности: петиций (ст. 33), индивидуальных и коллективных трудовых споров, включая право на забастовку (ч. 4 ст. 37), судебного обжалования решений и действий органов государственной и муниципальной власти, общественных объединений и должностных лиц (ч. 2 ст. 46) и т. д.
   К универсальным институтам обеспечения баланса власти и свободы на основе разрешения противоречий и конфликтов относятся институты разделения властей по горизонтали (ст. 10) и вертикали (ст. 11, 12), федерализма (ст. 5), политического и идеологического многообразия, многопартийности (ст. 13), экономического плюрализма, множественности форм собственности (ст. 8), равно как и комплексные по своему характеру институты социального государства (ст. 7), с одной стороны, и правового государства (ст. 1) – с другой (с их несовпадающими конкурирующими конституционными ценностями) и т. д.
   Особым универсальным институтом разрешения социальных противоречий и достижения баланса власти и свободы является судебно-конституционный контроль, представленный деятельностью Конституционного Суда РФ, а также конституционных (уставных) судов субъектов РФ.

1.4. Конституционный Суд – универсальный институт обеспечения баланса власти и свободы

   Важнейшим государственно-правовым механизмом обеспечения баланса власти и свободы является правосудие, реализующееся в рамках судебной власти. Это вытекает уже из того обстоятельства, что в результате исторического правового прогресса государственности именно суд выделился в качестве единственного самостоятельного органа, предназначение которого состоит в разрешении споров о праве, а следовательно, и в поиске справедливого баланса вступивших в противоречие интересов. [8 - См. об этом, напр.: Судебная власть / Под ред. И.Л. Петрухина. М., 2003; Абросимова Е.Б. Судебная власть в Российской Федерации: система и принципы. М., 2002.]
   В наиболее полном объеме предназначение судебной власти раскрывается в ситуациях, когда человек приобретает юридически обеспеченную возможность спорить с государством, обладает всей полнотой прав на судебную защиту от произвола власти независимо от уровня ее проявления, а суд при этом наделяется реальными и эффективными полномочиями по пресечению незаконных, противоправных действий и по упорядочению, согласованию – исходя из свойственных ему средств, способов и методов реализации государственного управления – частных и государственных интересов в таких спорах. В этой связи и сама по себе судебная власть предстает не только в качестве организационно-правовой формы реализации права на судебную защиту, но и формой осуществления свободы, т. е. не только ее защитой, но и утверждением, созиданием, расширением.
   Именно поэтому право на судебную защиту, как неоднократно подчеркивал в своих решениях Конституционный Суд РФ, носит абсолютный характер. Оно универсально и не знает никаких исключений. Одним из проявлений качеств права на судебную защиту как абсолютного является возможность обращения человека за защитой своих прав и свобод не только в суды общей юрисдикции, арбитражные суды, но и в органы конституционного правосудия, к которым относятся Конституционный Суд России, а также конституционные (уставные) суды субъектов РФ.
   В системе разделения властей Конституционный Суд является уникальным публично-властным субъектом, призванным находить оптимальный баланс между властью и свободой, публичными и частными интересами, защищать личность, общество и государство от необоснованных посягательств, поддерживать состояние защищенности и безопасности конституционно-правового статуса всех и каждого субъекта социальных и правовых отношений. Такой подход непосредственно вытекает из конституционных полномочий и функций Конституционного Суда как единственного органа, могущего толковать Конституцию и оценивать на ее основе действующее правовое регулирование и правоприменительную практику, а следовательно, и обладающего возможностью взвешивать воплощенные в тех или иных анализируемых конституционных и законодательных нормах и институтах конституционные ценности. Это подтверждается и положениям ст. 1 (ч. 1) и 3 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации», согласно которым защита основных прав и свобод человека и гражданина является, наряду с защитой основ конституционного строя, обеспечением верховенства и прямого действия Конституции Российской Федерации, основной целью деятельности Конституционного Суда Российской Федерации как судебного органа конституционного контроля, самостоятельно и независимо осуществляющего судебную власть посредством конституционного судопроизводства.
   В этом плане все полномочия Конституционного Суда РФ по осуществлению нормоконтроля и разрешению компетенционных споров, официальному толкованию Конституции Российской Федерации, как и все виды обращений в Конституционный Суд, включая запросы Президента или Правительства РФ, парламента в лице его отдельных палат или одной пятой депутатов Государственной Думы (членов Совета Федерации), высших органов судебной власти, непосредственно или в конечном счете, направлены в том числе и на обеспечение оптимального и гармоничного сочетания (равновесия) названных конституционных ценностей, в концентрированном варианте предстающих в облике власти и свободы.
   Разрешая конкретные дела о конституционности оспариваемых законодательных положений и, тем более, осуществляя непосредственное толкование Основного Закона, Конституционный Суд Российской Федерации раскрывает содержание конституционных норм, оценивает проверяемые положения отраслевого законодательства в их системной взаимосвязи, одновременно утверждая на основе конституционных императивов верховенства и прямого действия Конституции РФ (ст. 15) непосредственность действия и самих по себе прав и свобод человека и гражданина (ст. 18) – как для законодателя, так и для всех правоприменителей. В этом плане Конституционный Суд не только призван обеспечивать достижение баланса власти и свободы, создавать условия для конституционно-правовой оптимизации публичной власти, с одной стороны, и для эффективной защиты прав и свобод человека и гражданина – с другой, но Суд играет активную роль в формировании новых доктринальных подходов к институтам публичной власти и основных прав и свобод человека и гражданина и механизмам их обеспечения, а в конечном счете, и в утверждении приоритетов конституционных ценностей.
   Таким образом, на весах конституционного правосудия практически всегда присутствуют власть и свобода, права и свободы человека и гражданина – как в рамках конкретного, так и абстрактного нормоконтроля.

1.5. Власть и свобода как конституционные ценности в их коллизионном единстве

   В чем состоит смысл баланса власти и свободы? Как его обеспечить, если иметь в виду, что, с одной стороны, реальная свобода личности невозможна вне сильной государственности, а с другой – сильное государство, не обеспечивающее последовательную защиту свободы, обречено на вырождение в тоталитарный режим?
   Все это отчетливым образом проявляется в том числе в судебных процедурах защиты прав и свобод человека и гражданина. Ведь любое нарушение прав и свобод представляет собой либо необоснованное чрезмерное властное вмешательство в сферу автономной самореализации индивида и тем самым чрезмерное ограничение его свободы, либо произвольный отказ публичной власти от принятых на себя позитивных обязательств по обеспечению свободы индивидов (в большей степени это относится к социальным правам) и, следовательно, недопустимое блокирование реализации конкретного права человека и гражданина. В результате снижается активность и инициатива индивида, он перестает ощущать себя ответственным как за свою собственную судьбу, так и за решение общих дел.
   Отсюда со всей очевидностью вытекает, что конфликтующая с властью свобода нуждается в «покровительстве» со стороны самой власти, в публично-властном обеспечении прав и свобод человека и гражданина. Неограниченная, неконтролируемая свобода неизбежно порождает анархию и произвол, который отличается от произвольного вмешательства публичной власти в сферу автономии личности лишь тем, что носит неорганизованный, неупорядоченный характер. Отсутствие властных ограничителей свободы особенно опасно в условиях переходных периодов общества, когда социальная доминанта связана с изменениями политической и экономической систем, что чаще всего сопровождается разрушительными, а не созидательными тенденциями. Соответственно, в этом случае и сама по себе свобода воспринимается в своей основе в негативном аспекте – как запрещение вмешательства в автономию личности («свобода от…»), а не в позитивном – как ответственная самореализация, сообразующаяся с общественным интересом, пользованием социальным благом («свобода для…»).
   Анализ деятельности Конституционного Суда в контексте достижения баланса власти и свободы предполагает выяснение содержания данных конституционных ценностей, их взаимосвязей, позволяющих говорить о существовании принципа баланса власти и свободы, а также о внутренних и внешних механизмах его обеспечения.
   Несмотря на их системное, диалектическое единство, власть и свобода представляют собой самостоятельные конституционные ценности, каждую из которых необходимо оценивать с учетом собственной значимости и своих особенностей. Так, публичная власть как политическая функция по обеспечению нормального функционирования общества объективируется посредством права в конструкции государственной и муниципальной власти. Такая объективация означает внутреннюю сущностную ограниченность государственной и муниципальной власти правом, их подчиненность праву.
   В демократических правовых государствах, к которым относится в соответствии с Конституцией РФ и Российская Федерация, ограничения государственной власти правом приобретают четко структурированный характер, что на формально-юридическом уровне выражается, с одной стороны, в конституционном закреплении, признании прав и свобод человека и гражданина как высшей ценности, а значит, и высшего ориентира (эталона) ограничения власти, а с другой стороны, в конституционализации принципов формирования, организации и функционирования государственной власти как внутренних самоограничителей власти и одновременно – институтов обеспечения, гарантирования свободы личности. К ним относятся, в частности:
   принцип народовластия, предполагающий, что единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ, осуществляющий свою власть непосредственно и через своих представителей (ст. 3 Конституции);
   принцип разделения властей, относящийся к числу общих принципов демократического федеративного правового государства и требующий разделения в рамках единой в своем социальном предназначении государственной власти функций законодательствования, исполнения законов и правосудия и гарантирующего в известной степени недопущение произвольного властвования. Данный принцип означает, в частности, что органы законодательной и исполнительной власти в пределах своей компетенции действуют независимо друг от друга, каждая власть формируется как самостоятельная, а полномочия одной власти по ограничению или прекращению деятельности другой допустимы только при условии сбалансированности таких полномочий, обеспечиваемой на основе законодательных решений [9 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 18 января 1996 г. № 2-П по делу о проверке конституционности ряда положений Устава (Основного Закона) Алтайского края // СЗ РФ. 1996. № 4. Ст. 409.]. Принцип разделения властей предполагает не только распределение властных полномочий между органами различных ветвей государственной власти, но и взаимное уравновешивание (сбалансирование) ветвей власти, невозможность ни для одной из них подчинить себе другие (ст. 10, 11 Конституции РФ); [10 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 29 мая 1998 г. №16-П по делу о проверке конституционности ч. 4 ст. 28 Закона Республики Коми «О государственной службе Республики Коми» // СЗ РФ. 1998. № 23. Ст. 2626.]
   принцип федерализма как способ территориальной децентрализации государственной власти, обеспечивающей, в частности, возможность культурного развития народов России посредством внутреннего самоопределения в рамках Российской Федерации [11 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 16 ноября 2004 г. № 16-П по делу о проверке конституционности положений п. 2 ст. 10 Закона Республики Татарстан «О языках народов Республики Татарстан», части второй ст. 9 Закона Республики Татарстан «О государственных языках Республики Татарстан и других языках в Республике Татарстан», п. 2 ст. 6 Закона Республики Татарстан «Об образовании» и п. 6 ст. 3 Закона Российской Федерации «О языках народов Российской Федерации» в связи с жалобой гражданина С.И. Хапугина и запросами Государственного Совета Республики Татарстан и Верховного Суда Республики Татарстан // СЗ РФ. 2004. № 47. Ст. 4691.] (ст. 5 Конституции). Он не допускает каких-либо произвольных изменений в статусе субъектов Российской Федерации, в том числе одностороннего перераспределения государственной власти. [12 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 14 июля 1997 г. № 12-П по делу о толковании содержащегося в ч. 4 ст. 66 Конституции Российской Федерации положения о вхождении автономного округа в состав края, области // СЗ РФ. 1997. № 19. Ст. 3581.]
   Очевидно, что каждый из конституционных принципов организации публичной власти несет в себе определенное сочетание власти и свободы. Достаточно сказать, что народовластие, разделение властей и федерализм не только гарантируют незыблемость свободы в государстве и обществе, но эти принципы реализуются посредством осуществления прав граждан, в частности посредством пользования правами: на участие в управлении делами государства как непосредственно, так и через своих представителей; избирать и быть избранными в органы государственной власти и органы местного самоуправления, а также участвовать в референдуме; на равный доступ к государственной службе; на участие в отправлении правосудия (ст. 32 Конституции РФ) и др.
   Одним из принципов организации публичной власти, наиболее ярко отражающим внутреннее единство власти и свободы, является принцип самостоятельности местного самоуправления. Местное самоуправления в отличие от государственной власти – это прежде всего институт гражданского общества. В этом качестве местное самоуправление, во-первых, закрепляется как одна из форм народовластия, основа конституционного строя Российской Федерации (ст. 3, 12 Конституции). Во-вторых, это институт правового положения личности. Этот аспект местного самоуправления находит свое закрепление в целом ряде конституционных норм, посвященных индивидуальным и коллективным правам на местное самоуправление (ст. 24, 32, 33, 40, 41, 130, 131, 132 и др.), что подробно будет раскрыто в дальнейшем. И лишь в-третьих, местное самоуправление – это институт организации публичной власти. Поэтому, рассматривая местное самоуправление в данных аспектах [13 - Названные элементы конституционной природы местного самоуправления были выявлены Конституционным Судом РФ в следующих решениях. См., например: постановление Конституционного Суда РФ от 30 ноября 2000 г. № 15-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Устава (Основного Закона) Курской области в редакции Закона Курской области от 22 марта 1999 г. «О внесении изменений и дополнений в Устав (Основной Закон) Курской области» // СЗ РФ. 2000. № 50. Ст. 4943; постановление Конституционного Суда РФ от 2 апреля 2002 г. № 7-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Закона Красноярского края «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления» и Закона Корякского автономного округа «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления, выборного должностного лица местного самоуправления в Корякском автономном округе» в связи с жалобами заявителей А.Г. Злобина и Ю.А. Хнаева // СЗ РФ. 2002. № 14. Ст. 1374; постановление Конституционного Суда РФ от 11 ноября 2003 г. №16-П по делу о проверке конституционности положений пункта 2 ст. 81 Закона Челябинской области «О бюджетном устройстве и бюджетном процессе в Челябинской области» в связи с запросом Челябинского областного суда // СЗ РФ. 2003. № 46 (ч. II). Ст. 4509.], и возможно утверждать, что местное самоуправление, с одной стороны, может существовать вне организационных структур муниципальной власти (в рамках государственной модели местного самоуправления), а с другой – оно может находить свое воплощение в муниципальной власти как организационно обособленной от государства самостоятельной форме публичной власти. Именно организационное обособление местного самоуправления от государственной власти – как функции по самоорганизации и налаживанию совместной деятельности населения, проживающего на соответствующей территории, – придает ему природу муниципальной власти как особой формы публичной власти. Одновременно подобный подход позволяет выявить глубинные характеристики местного самоуправления, его сущность, которая находит свое воплощение в балансе и высоком уровне единства власти и свободы. Ведь самоуправление населения невозможно без свободы. По самой своей глубинной природе и целевому назначению местное самоуправление есть проявление свободы общества и личности. Общинная свобода и права личности – глубинная основа местного самоуправления. При этом своеобразным связующим звеном между личностью и ее свободой, с одной стороны, и местной властью как функцией – с другой, является свобода местного сообщества, общинная свобода. Еще А. Токвиль, один из основателей теории свободной общины, отмечал естественный характер общинной формы человеческой жизнедеятельности и, соответственно, наличие определенного уровня общинной свободы. Он подчеркивал, что «община является тем единственным объединением, которое так хорошо отвечает самой природе человека». [14 - Токвиль А. Демократия в Америке. Пер. с франц. М., 1992. С. 65.] Это становится возможным, между прочим, еще и потому, что сама общинная (местная) власть, если она не навязана извне, а ее реальным источником и субъектом выступает вся община (местное сообщество), может рассматриваться не только как функция по управлению, но и как своеобразный масштаб, предел свободы деятельности субъектов самоуправления, их возможностей распоряжаться материальными и духовными ценностями местного сообщества. Тем самым в системе реальных отношений самоуправления воплощается воля местного сообщества, его общинная свобода в сочетании со свободой каждой отдельной личности. Ведь местное сообщество является в этом случае в одинаковой мере субъектом власти и субъектом свободы, а личность – главным компонентом субъекта и объекта системы местного самоуправления. Поэтому свобода личности должна рассматриваться как составная часть понятия муниципальной власти, ее высшая ценность и органическое проявление самоуправленческих начал в нашем обществе. Ведь сама по себе возможность для граждан управлять местными делами, осуществлять местную власть является важнейшим проявлением свободы личности.
   Очевидно однако, что такая степень единства (а не только баланса) власти и свободы становится возможной в современном обществе лишь на уровне местного самоуправления. Государственная власть имеет более жесткие линии взаимосвязей с личностью и ее свободой. Но и в том, и в другом случаях главным внешним ограничителем публичной власти являются права человека, признание которых означает позиционирование человека в обществе и государстве как самостоятельного, автономного, свободного и равноправного субъекта.
   В Конституции РФ это выражается путем провозглашения человека, его и прав и свобод высшей ценностью, определяющей смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти и обеспечиваемой правосудием (ст. 2 и 18). Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – императивная обязанность государства. Вместе с тем признание человека высшей ценностью не должно абсолютизироваться, восприниматься таким образом, что ради блага одного индивида можно пожертвовать общим благом. Неограниченная свобода опасна настолько же, насколько опасна и чрезмерная власть.
   Поэтому Конституция РФ, основываясь на принципе единства свободы и ответственности, исходит из необходимости установления пределов осуществления прав и свобод, фундаментальными среди которых являются следующие:
   1) принцип недопустимости злоупотребления правом, вытекающий из ч. 3 ст. 17 Конституции РФ, согласно которой осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц. Содержание данного принципа значимо не только для граждан, но и для органов публичной власти, включая и законодателя, который не вправе принимать решений, способствующих злоупотреблению правом, и во всяком случае должен стремится к тому, чтобы свести возможности для злоупотребления к минимуму [15 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 23 декабря 1997 г. № 21-П по делу о проверке конституционности п. 2 ст. 855 Гражданского кодекса Российской Федерации и части шестой ст. 15 Закона Российской Федерации «Об основах налоговой системы в Российской Федерации» в связи с запросом Президиума Верховного Суда Российской Федерации» // СЗ РФ. 1997. № 52. Ст. 5930; постановление Конституционного Суда РФ от 24 января 2002 г. № 3-П по делу о проверке конституционности положений части второй ст. 170 и части второй ст. 235 Кодекса законов о труде Российской Федерации и п. 3 ст. 25 Федерального закона «О профессиональных союзах, их правах и гарантиях деятельности» в связи с запросами Зерноградского районного суда Ростовской области и Центрального районного суда города Кемерово // СЗ РФ. 2002. № 7. Ст. 745.]. Он предполагает также, что развитие и защита одной категории прав никогда не могут служить предлогом или оправданием для освобождения государства от развития и защиты других прав. В противном случае при реализации любого права будет иметь место не осуществление права, а злоупотребление правом; [16 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 13 марта 1992 г. № 3-П по делу о проверке конституционности Декларации о государственном суверенитете Татарской ССР от 30 августа 1990 г., Закона Татарской ССР от 18 апреля 1991 г. «Об изменениях и дополнениях Конституции (Основного Закона) Татарской ССР», Закона Татарской ССР от 29 ноября 1991 г. «О референдуме Татарской ССР», постановления Верховного Совета Республики Татарстан от 21 февраля 1992 г. «О проведении референдума Республики Татарстан по вопросу о государственном статусе Республики Татарстан» // Ведомости Съезда народных депутатов РФ и Верховного Совета РФ. 1992. № 13. Ст. 671.]
   2) принцип допустимости соразмерного ограничения прав и свобод в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства, т. е. в том числе и в целях поддержания нормального режима функционирования публичной власти, стабильности политической системы, в рамках которых создаются условия для удовлетворения и (или) удовлетворяются основные потребности всех или большинства членов общества (ч. 3 ст. 55 Конституции РФ). [17 - См., например: постановление Конституционного Суда РФ от 1 февраля 2005 г. № 1-П по делу о проверке конституционности абзацев второго и третьего п. 2 ст. 3 и п. 6 ст. 47 Федерального закона «О политических партиях» в связи с жалобой общественно-политической организации «Балтийская республиканская партия» // СЗ РФ. 2005. № 6. Ст. 491.]
   Данные принципы находятся в тесной взаимосвязи, которая выражается, в частности, в том, что государство, даже имея цель воспрепятствовать злоупотреблению правом, с тем чтобы осуществление конституционных прав одного не нарушало права и свободы других лиц, должно использовать не чрезмерные, а только необходимые и строго обусловленные целями меры. [18 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 13 июня 1996 г. № 14-П по делу о проверке конституционности части пятой ст. 97 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.В. Щелухина // СЗ РФ. 1996. № 26. Ст. 3185; постановление Конституционного Суда РФ от 1 декабря 1997 г. № 18-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 1 Федерального закона от 24 ноября 1995 г. «О внесении изменений и дополнений в Закон Российской Федерации «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС» // СЗ РФ. 1997. № 50. Ст. 5711.]
   Важнейшим институционным средством обеспечения баланса власти и свободы является принцип взаимных прав, обязанностей и ответственности гражданина и государства, впервые сформулированный Конституционным Судом РФ в постановлении от 20 декабря 1995 г. №17-П по делу о проверке конституционности ряда положений п. «а» ст. 64 Уголовного кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.А.Смирнова [19 - СЗ РФ. 1996. № 1. Ст. 54.]. Данный принцип основан на идее наличия фундаментального конституционно-правового отношения между гражданином и государством, в рамках которого государство вправе осуществлять регулирование общественных отношений посредством установления общеобязательных правил поведения (ст. 4 (ч. 2), 15 (ч. 1) Конституции РФ), а гражданин обязан этим правилам подчиняться (ч. 2 ст. 15 Конституции РФ); наряду с этим государство обязано признавать, соблюдать и защищать права и свободы человека и гражданина (ст. 2 и 18 Конституции РФ), а гражданин вправе требовать от государства исполнения этой обязанности (ст. 45, 46, 52, 53, 125 Конституции РФ).
   Следовательно, при неисполнении или ненадлежащем исполнении государством своей обязанности гражданин вправе требовать привлечения государства к ответственности и восстановления нарушенных прав, в связи с чем Конституция РФ предусматривает, что права потерпевших от преступлений и злоупотреблений властью охраняются законом; государство обеспечивает потерпевшим доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба (ст. 52), а также провозглашает право каждого на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями (или бездействием) органов государственной власти или их должностных лиц (ст. 53).
   При этом очевидно, что в условиях демократического правового государства единственным надлежащим способом привлечения государства в лице его органов и должностных лиц к ответственности, разрешения коллизии между властью и свободой является судебная процедура рассмотрения соответствующих претензий гражданина, т. е. реализация гражданином его права на судебную защиту, включая право на конституционную жалобу.

Глава 2
Весы конституционного правосудия доступны каждому гражданину (субъекты права на конституционную жалобу)

2.1. Граждане – главные субъекты конституционной жалобы

Защита основных прав и свобод человека и гражданина является, наряду с защитой основ конституционного строя, обеспечением верховенства и прямого действия Конституции Российской Федерации, основной целью деятельности Конституционного Суда Российской Федерации как судебного органа конституционного контроля, самостоятельно и независимо осуществляющего судебную власть посредством конституционного судопроизводства (ст. 1, ч. 1 ст. 3 Федерального конституционного закона от 21 июня 1994 г. № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации» [20 - См.: СЗ РФ. 1994. № 13. Ст. 1447.]; далее – Закон «О Конституционном Суде РФ»). В этом плане все полномочия Конституционного Суда РФ по осуществлению нормоконтроля и разрешению компетенционных споров, официальному толкованию Конституции Российской Федерации, как и все виды обращений в Конституционный Суд, включая запросы Президента или Правительства РФ, парламента в лице его отдельных палат или одной пятой депутатов Государственной Думы (членов Совета Федерации), высших органов судебной власти, непосредственно или в конечном счете направлены на обеспечение баланса власти и свободы, в том числе – на защиту основных прав и свобод человека и гражданина.
Это, однако, не исключает необходимости специального исследования в качестве относительно самостоятельного направления конституционного контроля рассмотрения Конституционным Судом Российской Федерации обращений самих граждан, их объединений, судов на нарушения конституционных прав и свобод граждан.

2.1.1. Право на конституционную жалобу как элемент конституционного статуса гражданина РФ.

   Право на конституционную жалобу получило конституционное закрепление в ч. 4 ст. 125 Конституции Российской Федерации, в соответствии с которой к полномочиям Конституционного Суда Российской Федерации отнесена проверка по жалобам на нарушение конституционных прав и свобод граждан и по запросам судов конституционности закона, примененного или подлежащего применению в конкретном деле. Закон «О Конституционном Суде РФ» детализирует данное положение, закрепляя правомочие по обращению в Конституционный Суд Российской Федерации с жалобой на нарушение конституционных прав и свобод законом за гражданами и их объединениями.
   Являясь конкретизацией закрепленного в ч. 1 ст. 46 Конституции РФ права на судебную защиту, право на конституционную жалобу предполагает строго определенный порядок его реализации, что было неоднократно подтверждено и в решениях Конституционного Суда РФ. В частности, в определениях от 21 декабря 2000 г. [21 - См.: Определение КС РФ от 21 декабря 2000 г. № 253-О по жалобе гражданки Дудник Маргариты Викторовны на нарушение ее конституционных прав п. 2 ч. 1 ст. 43 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 2000. (Архив КС РФ здесь и далее – источник неопубликованных определений КС РФ).] и от 19 февраля 2004 г. [22 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 19 февраля 2004 г. № 108-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Давыдова Вадима Геннадьевича на нарушение его конституционных прав п. 1 ч. 2 ст. 40 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 2004.] Конституционный Суд РФ указал, что из права каждого на судебную защиту его прав и свобод, в том числе путем обжалования решений и действий (бездействия) органов государственной власти, как оно сформулировано в ст. 46 (ч. 2) и конкретизирующей ее содержание в ст. 125 (ч. 4) Конституции РФ, не следует возможность выбора гражданином по своему усмотрению любых способов и процедур судебной защиты (в том числе судебного оспаривания правовых актов), особенности которых применительно к отдельным видам судопроизводства и категориям дел определяются, исходя из Конституции РФ – ее ст. 46—53, 118, 120, 123 и 125—128, федеральными конституционными законами и федеральными законами.
   Как видно из нормы ст. 96 вышеупомянутого Федерального конституционного закона в ее непосредственной взаимосвязи с соответствующим конституционным положением, право на конституционную жалобу не ограничивается нормативным содержанием ч. 4 ст. 125 Конституции Российской Федерации, но имеет более глубокие конституционные основания, находящиеся в системе координат конституционного статуса личности.
   В юридической литературе понятие конституционного статуса используется достаточно широко, предпринимаются попытки обосновать его универсальность и, соответственно, возможность использовать в различных институтах конституционного права [23 - См.: Богданова Н.А. Система науки конституционного права. М.: Юристъ, 2001. С. 46—70.]. Однако применительно к правовому положению личности характеристики конституционного статуса чаще всего ограничиваются лишь сравнением со смежными категориями – с точки зрения объемного содержания, например, в соотношении с понятием правового статуса как более широкой категорией, включающей не только конституционные, но и частно-отраслевые права и свободы, а также (в зависимости от имеющихся подходов и точек зрения) и другие правовые явления, характеризующие положение гражданина в обществе и государстве (гарантии прав и свобод, гражданство, правоспособность, дееспособность и т. п.). Если согласиться с таким подходом, тогда, возможно, следовало бы просто ограничиться использованием самого понятия правового статуса в двух смыслах – в узком и широком.
   Однако основные характеристики и отличительные черты конституционного статуса определяются не объемными его параметрами (включением в это понятие большего или меньшего количества правовых явлений и категорий), а качественными характеристиками. Конституционный статус является самостоятельной и весьма специфической государственно-правовой категорией [24 - В данном случае мы не касаемся дискуссионных вопросов понятия и элементного содержания категории конституционного статуса личности. См. об этом, напр.: Конституционный статус личности в СССР. М., 1980.; Матузов Н.И. Правовая система и личность. Саратов, 1987; Воеводин Л.Д. Юридический статус личности в России. М., 1997; Права человека. Учебник для вузов / Отв. ред. чл. – корр. РАН, д-р юрид. наук Е.А. Лукашева. М.: Норма – Инфра-М, 1999. С. 91—104; Мельников Н.В. Прокурорская власть и личность: Правовые средства обеспечения конституционности прав и собод граждан России. М.: «Юристъ», 2003. С. 202—207.]. В этом качестве он призван отражать не только внешние признаки института конституционных прав и свобод, но и их социально-политическую и юридическую природу. Он выступает конституционным выражением реально существующей в обществе свободы граждан РФ, их положения во взаимоотношениях с обществом и государством. Законодательным оформлением конституционного статуса обеспечивается правовое закрепление общесоциальной категории прав человека, ее превращение в юридическую категорию прав гражданина. Тем самым на уровне конституционного статуса гражданина достигается синтез объективного права, выражающего государственную волю, направленную на удовлетворение притязаний человека к обществу по поводу свободы поведения и возможностей пользования социальными благами, и субъективного права как волевого отражения в индивидуальном сознании человека экономических и политических условий жизни общества, порождающих эти притязания и гарантирующих возможность их реализации. Иными словами, конституционный статус представляет собой с точки зрения юридической природы диалектическое единство объективного и субъективного права. Это своего рода формально-юридический итог перевода правовых возможностей в плоскость социальной действительности.

2.1.2. Юридические особенности права на конституционную жалобу.

   Самим фактом принадлежности права на жалобу в Конституционный Суд к конституционному статусу человека и гражданина объясняются многие особенности юридической природы данного права, как, впрочем, и других основных (конституционных) прав и свобод. На уровне конституционного статуса как общезакрепительной категории основные права и свободы проявляют себя не просто как отдельные правовые возможности, имеющие относительно обособленное значение (хотя, естественно, и этих характеристик за ними нельзя отрицать), но обнаруживают свою нормативную значимость, в том числе и как единый комплекс правовых возможностей, определяющий равенство правового бытия граждан РФ, как реализующийся основополагающий принцип их взаимоотношений с обществом и государством. Это в полной мере находит свое подтверждение и в характеристиках права на конституционную жалобу.
   Во-первых, соответствующие нормы Конституции и Закона «О Конституционном Суде РФ» предоставляют равные для каждого возможности вступать с государством в спор о праве конституционном, что является одним из основополагающих элементов характеристики Российской Федерации как правового демократического государства, признающего человека, его права и свободы высшей ценностью, определяющей смысл и содержание деятельности всех органов государственной власти (ст. 1, 2, 18 Конституции РФ), и обязывающего сообразно этому выстраивать публично-властные отношения со своими гражданами.
   Во-вторых, право на конституционную жалобу является проявлением системного единства целого комплекса прав граждан РФ как элементов конституционного статуса: это прежде всего право участвовать в управлении делами государства (ч. 1 ст. 32 Конституции РФ), право граждан обращаться лично, а также направлять индивидуальные и коллективные обращения в государственные органы и органы местного самоуправления (ст. 33 Конституции РФ), право каждого на судебную защиту его прав и свобод (ч. 1 ст. 46 Конституции РФ), право каждого на рассмотрение его дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом (ч. 1 ст. 47 Конституции РФ).
   В-третьих, порядок реализации права на конституционную жалобу связан с существованием определенного процессуального механизма ее рассмотрения и разрешения, конструируемого на основе ряда конституционных принципов, а именно: принципа осуществления правосудия только судом (ч. 1 ст. 118 Конституции РФ), принципа разделения юрисдикций в зависимости от характера спорного правоотношения (ч. 2 ст. 118, ст. 125—127 Конституции РФ), принципа независимости судебной власти и судей (ст. 10, ч. 1 ст. 11, ч. 1 ст. 118, ч. 1 ст. 120 Конституции РФ, ст. 5, 13 Закона «О Конституционном Суде РФ»), принципа открытости судебного разбирательства (ч. 1 ст. 123 Конституции РФ, ст. 5, 31 Закона «О Конституционном Суде РФ»), принципа осуществления судопроизводства на основе состязательности и равноправия сторон (ч. 3 ст. 123 Конституции РФ, ст. 5, 35 Закона «О Конституционном Суде РФ»).
   При этом, как следует из положений ч. 4 ст. 125 Конституции РФ и ст. 96 Закона «О Конституционном Суде РФ», граждане могут обращаться в Конституционный Суд РФ как с индивидуальной, так и с коллективной жалобой.
   Практика конституционного правосудия знает множество примеров обращения граждан в порядке не только индивидуальной, но и коллективной активности. Причем в данном случае речь идет об обращениях не только объединений граждан (это, естественно, тоже форма реализации коллективной жалобы), но и о жалобах, направляемых в Конституционный Суд от имени нескольких граждан – своего рода коллективные петиции. Вот лишь некоторые примеры.
   В 1998 г. Конституционным Судом РФ было рассмотрено дело по коллективной жалобе учредителей ТОО НПП «Альфа» (граждане Л.Н. Васильева, А.Н. Евсеев, Н.П. Евсеев и Л.А. Налетов), которыми оспаривалось положение ст. 146.7 Кодекса РСФСР об административных правонарушениях, предусматривающее возможность применения в качестве меры административной ответственности конфискацию имущества без судебного решения, что, по мнению заявителей, являлось нарушением ст. 35 (ч. 3) Конституции РФ. [25 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 3 декабря 1998 г. № 201-О по жалобе граждан Л.Н. Васильевой, А.Н. Евсеева, Н.П. Евсеева и Л.А. Налетова на нарушение их конституционных прав положением ч. 2 ст. 146.7 Кодекса РСФСР об административных правонарушениях // СЗ РФ. 1999. № 17. Ст. 2204.]
   В 2003 г. получила конституционно-правовое разрешение коллективная жалоба граждан Т.С. Гирдюк, Л.Н. Маркеловой, Г.В. Ращинской и других (всего 97 заявителей) об оспаривании абз. 1 п. 7 ст. 84 Налогового кодекса РФ, согласно которому каждому налогоплательщику присваивается единый по всем видам налогов и сборов, в том числе подлежащих уплате в связи с перемещением товаров через таможенную границу Российской Федерации, и на всей территории Российской Федерации идентификационный номер налогоплательщика. Заявители полагали, что идентификационный номер налогоплательщика содержит антирелигиозную символику, служит заменой имени человека и используется для сбора, хранения и использования информации о частной жизни лица без его на то согласия, в связи с чем просили признать соответствующую норму не соответствующей Конституции РФ, ее ст. 17 (ч. 1 и 2), 24 (ч. 1) и 28. [26 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 10 июля 2003 г. № 287-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Можнева Ивана Федоровича и коллективной жалобы граждан Гирдюк Татьяны Сергеевны, Маркеловой Людмилы Николаевны, Ращинской Галины Владимировны и других на нарушение их конституционных прав абзацем первым п. 7 ст. 84 Налогового кодекса Российской Федерации // Вестник КС РФ. 2003. № 6.]
   В начале 2004 г. Конституционным Судом РФ было принято решение по нескольким коллективным жалобам граждан-акционеров ряда акционерных обществ о проверке конституционности положений ст. 74 и 77 Федерального закона «Об акционерных обществах», регламентирующих вопросы, связанные с проведением акционерными обществами консолидации акций. [27 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 24 февраля 2004 г. № 3-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 74 и 77 Федерального закона «Об акционерных обществах», регулирующих порядок консолидации размещенных акций акционерного общества и выкупа дробных акций, в связи с жалобами граждан, компании «Кадет Истеблишмент» и запросом Октябрьского районного суда города Пензы // СЗ РФ. 2004. № 9. Ст. 830.]

2.1.3. Какие требования предъявляются к оформлению конституционной жалобы?

   Являясь конкретизацией закрепленного в ч. 1 ст. 46 Конституции РФ права на судебную защиту, право на конституционную жалобу предполагает строго определенные требования к жалобе и к порядку ее реализации, что было неоднократно подтверждено и в решениях Конституционного Суда РФ.
   Исходя из этого законодатель в Законе «О Конституционном Суде РФ» предусмотрел ряд требований, предъявляемых к обращению, которые, как следует из положений ст. 37—39 этого Закона, состоят в следующем. Обращение должно быть направлено в Конституционный Суд РФ в письменной форме и подписано управомоченным лицом (управомоченными лицами). В обращении должны быть указаны:
   1) Конституционный Суд РФ в качестве органа, в который направляется обращение;
   2) наименование заявителя (в жалобе гражданина – фамилия, имя, отчество); адрес и иные данные о заявителе;
   3) необходимые данные о представителе заявителя и его полномочия, за исключением случаев, когда представительство осуществляется по должности;
   4) наименование и адрес государственного органа, издавшего акт, который подлежит проверке, либо участвующего в споре о компетенции;
   5) нормы Конституции РФ и настоящего Федерального конституционного закона, дающие право на обращение в Конституционный Суд РФ;
   6) точное название, номер, дата принятия, источник опубликования и иные данные о подлежащем проверке акте, о положении Конституции РФ, подлежащем толкованию;
   7) конкретные, указанные в настоящем Федеральном конституционном законе, основания к рассмотрению обращения Конституционным Судом РФ;
   8) позиция заявителя по поставленному им вопросу и ее правовое обоснование со ссылкой на соответствующие нормы Конституции Российской Федерации;
   9) требование, обращенное в связи с запросом, ходатайством, жалобой к Конституционному Суду РФ;
   10) перечень прилагаемых к обращению документов.
   К направляемому в Конституционный Суд РФ обращению должны быть также приложены: 1) текст акта, подлежащего проверке, или положения Конституции РФ, подлежащего толкованию; 2) доверенность или иной документ, подтверждающий полномочия представителя, за исключением случаев, когда представительство осуществляется по должности, а также копии документов, подтверждающих право лица выступать в Конституционном Суде РФ в качестве представителя; 3) перевод на русский язык всех документов и иных материалов, изложенных на другом языке; 4) документ об уплате государственной пошлины. В соответствии с положениями ст. 333.23 гл. 25.3 «Государственная пошлина» части второй Налогового кодекса РФ, вступившей в силу с 1 января 2005 г., госпошлина составляет:
   при направлении запроса или ходатайства – 4 500 рублей;
   при направлении жалобы организацией – 4 500 рублей;
   при направлении жалобы физическим лицом – 300 рублей.
   Конституционный Суд РФ своим решением может освободить гражданина, с учетом его материального положения, от уплаты государственной пошлины либо уменьшить ее размер, что на практике нередко имеет место. В случаях, если обращение не было принято к рассмотрению, государственная пошлина возвращается заявителю. Практика применения данной нормы свидетельствует о том, что государственная пошлина возвращается и в тех случаях, когда Конституционный Суд РФ принимает определение об отказе в принятии жалобы к рассмотрению, хотя фактически рассмотрение обращения имело место пленумом, т. е. всем составом Конституционного Суда. Государственная пошлина возвращается и в том случае, если обращение в Конституционный Суд в соответствии со ст. 44 Закона «О Конституционном Суде РФ» отзывается заявителем. Отозвать свое обращение заявитель имеет право без какой-либо аргументации, но до начала рассмотрения дела в заседании Конституционного Суда.
   Запросы судов, запросы о толковании Конституции Российской Федерации, ходатайства Президента Российской Федерации по спорам о компетенции, когда он в этих спорах не является стороной, запросы о даче заключения о соблюдении установленного порядка выдвижения обвинения Президента Российской Федерации в государственной измене или совершении иного тяжкого преступления государственной пошлиной не оплачиваются.
   Наряду с перечисленными выше обязательными требованиями к обращению и прилагаемым документам по усмотрению заявителя к обращению могут быть приложены и иные материалы и документы, имеющие отношение к конституционной оценке поставленного в обращении вопроса, а также (что специально оговаривается в ст. 38 Закона «О Конституционном Суде РФ») списки свидетелей и экспертов, которых заявитель предлагает вызвать в заседание Конституционного Суда РФ. Обращение и прилагаемые к нему документы, все иные материалы представляются с копиями в количестве тридцати экземпляров. Граждане представляют необходимые документы с копиями в количестве трех экземпляров.
   Несоблюдение данных требований, а также критериев допустимости обращения (о чем подробнее будет сказано ниже) влечет за собой невозможность признания за обращением в Конституционный Суд РФ юридического качества конституционной жалобы и, соответственно, отказ в принятии его к рассмотрению, причем не обязательно в рамках распорядительного пленума Конституционного Суда РФ, но и на более ранних стадиях изучения соответствующих документов Секретариатом Конституционного Суда РФ.
   Установленные Законом требования к конституционной жалобе, а также полномочия Секретариата Конституционного Суда Российской Федерации были предметом конституционной оценки в связи с жалобой гражданки Пчелкиной Людмилы Николаевны на нарушение, по мнению заявительницы, ее конституционных прав рядом статей Закона «О Конституционном Суде РФ». [28 - Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 17 февраля 2000 г. № 125-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Пчелкиной Людмилы Николаевны на нарушение ее конституционных прав рядом статей Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 2000.]

   Гражданка Л.Н. Пчелкина обратилась в Конституционный Суд Российской Федерации с жалобой на нарушение ее конституционных прав ст. 3, 37, 40, 41, 43, 84, 86, 88, 92, 96, 97, 101 и 105 Закона «О Конституционном Суде РФ». По мнению заявительницы, указанные нормы Закона «О Конституционном Суде РФ» создают необоснованные преграды для обращения гражданина с соответствующей жалобой в Конституционный Суд Российской Федерации, чем ограничивают его права, закрепленные в ст. 18, 19 (ч. 1 и 2), 46 (ч. 1) и 47 (ч. 1) Конституции Российской Федерации.

   Позиция Конституционного Суда Российской Федерации, сформулированная по данному делу, заключается в следующем. Согласно ст. 46 (ч. 1) Конституции Российской Федерации каждому гарантируется судебная защита его прав и свобод. Из статей 46 и 125 (ч. 4) Конституции Российской Федерации не следует возможность выбора гражданином по своему усмотрению любых способов и процедур судебной защиты, особенности которых в отношении отдельных видов судопроизводства и категорий дел определяются исходя из требований ст. 47 (ч. 1) Конституции Российской Федерации, федеральными законами.
   Осуществляя необходимое правовое регулирование, законодатель предусмотрел, что всякое заинтересованное лицо вправе в соответствии с Конституцией Российской Федерации и Федеральным конституционным законом от 31 декабря 1996 г. № 1-ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации» обратиться в надлежащий суд за защитой нарушенного или оспариваемого права или охраняемого законом интереса в порядке, установленном законом, соблюдая в том числе требования, предъявляемые к оформлению соответствующего обращения в судебные органы, включая Конституционный Суд Российской Федерации.
   Такого рода требования применительно к обращениям, направляемым в Конституционный Суд Российской Федерации, закреплены в оспариваемых заявительницей ст. 37 и ч. 2 ст. 96 Закона «О Конституционном Суде РФ» и вытекают из содержания ст. 125 (ч. 4) Конституции Российской Федерации, определяющей процессуальные условия судебной защиты конституционных прав и свобод граждан посредством конституционного судопроизводства. Вопреки утверждениям заявительницы, они не направлены на ограничение права граждан на обращение за судебной защитой в Конституционный Суд Российской Федерации, а лишь устанавливают в соответствии со ст. 125 и 128 Конституции Российской Федерации процедуру реализации этого права.
   Закон «О Конституционном Суде РФ» (ст. 40 и 111) предписывает Секретариату Конституционного Суда Российской Федерации при рассмотрении поступающих обращений в предварительном порядке проверять их соответствие требованиям названного Закона. Уведомление заявителя о несоблюдении тех или иных требований с одновременной рекомендацией об устранении недостатков в оформлении обращения является обязанностью Секретариата по обеспечению деятельности Конституционного Суда Российской Федерации и не может рассматриваться как ограничение права заявителя на обращение в Конституционный Суд Российской Федерации.

2.2. Иностранные граждане и лица без гражданства – субъекты конституционной жалобы

   Право на конституционную жалобу принадлежит определенному кругу субъектов, а именно: гражданам Российской Федерации и их объединениям (ст. 96 Закона «О Конституционном Суде РФ»). В то же время ч. 4 ст. 125 Конституции Российской Федерации, как, впрочем, и иные конституционные положения, не содержит каких-либо ограничений по субъектной принадлежности права на конституционную жалобу. Определяя подведомственность Конституционному Суду Российской Федерации дел, возбужденных посредством индивидуальных жалоб, Основной Закон указывает лишь на то, что жалоба должна быть связана с нарушением конституционных прав и свобод граждан, а также на конкретную форму нормоконтроля по данной категории дел. Следовательно, конституционного ограничения или, тем более, запрета на участие в споре с государством лиц, не находящихся с Российской Федерацией в устойчивой правовой связи в виде гражданства, нет.
   В то же время ни в Конституции Российской Федерации, ни в Законе «О Конституционном Суде РФ» не содержится и прямого допущения для иностранных граждан и лиц без гражданства обращаться в Конституционный Суд Российской Федерации. Но формальное отношение к механизмам судебной защиты конституционных прав и свобод, принадлежащих только гражданину конкретного государства, но не каждому человеку, в отношении которого была применена соответствующая норма российского закона, не соответствовало бы не только духу, но и букве Конституции Российской Федерации. Защита нарушенных конституционных прав и свобод, представляющих собой высшую форму нормативного выражения основных прав и свобод человека и гражданина, не может быть поставлена в зависимость от наличия или отсутствия политико-правовой связи между государством, принимающим закон (в данном случае, по мнению заявителя, «правонарушающим» законом), и лицом, на которое действие этого закона распространяется. Необходимым юридическим условием, обуславливающим возникновение права на конституционную жалобу на нарушение прав человека законом, является применение или реальная возможность применения к лицу правонарушающего закона [29 - См. об этом: Лучин В.О., Доронина О.Н. Жалобы граждан в Конституционный Суд РФ. М.: Закон и право. Юнити, 1998. С. 31.]. Именно из этого исходит Конституционный Суд России.

   Лицо без гражданства Яхья Дашти Гафур, пребывавший в Российской Федерации, 18 февраля 1997 г. был подвергнут задержанию на основании санкционированного прокурором г. Москвы постановления УВИР ГУВД г. Москвы о выдворении из Российской Федерации под конвоем. Более двух месяцев он содержался под стражей в Центре социальной реабилитации № 1 ГУВД г. Москвы и 29 апреля 1997 г. был принудительно выдворен в Швецию.
   Постановление о выдворении Яхья Дашти Гафура из Российской Федерации было вынесено на основании ч. 2 ст. 31 Закона СССР «О правовом положении иностранных граждан в СССР», в соответствии с которой иностранный гражданин или лицо без гражданства обязаны покинуть страну в срок, указанный в решении о выдворении; уклоняющийся от выезда в таких случаях подлежит с санкции прокурора задержанию и выдворению в принудительном порядке; задержание допускается при этом на срок, необходимый для выдворения.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации заявитель оспаривал не всю ч. 2 ст. 31 названного Закона, а лишь положение, допускающее задержание иностранных граждан и лиц без гражданства с санкции прокурора на срок, необходимый для выдворения, что, по его мнению, нарушает конституционное право каждого на свободу и личную неприкосновенность и потому не соответствует ст. 22 Конституции Российской Федерации. [30 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 17 февраля 1998 г. № 6-П по делу о проверке конституционности положения ч. 2 ст. 31 Закона СССР от 24 июня 1981 г. «О правовом положении иностранных граждан в СССР» в связи с жалобой Яхья Дашти Гафура // Вестник КС РФ. 1998. № 3.]

   Принимая жалобу заявителя к рассмотрению, Конституционный Суд Российской Федерации сформулировал правовую позицию, в соответствии с которой по смыслу ч. 1 ст. 96 Закона «О Конституционном Суде РФ», закрепляющей право на обращение в Конституционный Суд Российской Федерации с жалобой на нарушение конституционных прав и свобод за гражданами, чьи права и свободы нарушаются законом, примененным или подлежащим применению в конкретном деле, и объединениями граждан, а также иными органами и лицами, указанными в Федеральном законе, в ее взаимосвязи со ст. 46, 17 (ч. 2), 62 (ч. 3) и 125 (ч. 4) Конституции Российской Федерации, возможность защиты прав и свобод посредством конституционного правосудия должна быть обеспечена каждому, в том числе иностранным гражданам и лицам без гражданства, если законом нарушены их права и свободы, гарантированные Конституцией Российской Федерации. Следовательно, лицо без гражданства Яхья Дашти Гафур имеет право на обращение в Конституционный Суд Российской Федерации и является в данном случае надлежащим заявителем. Поскольку оспариваемое положение Закона затрагивает конституционное право заявителя и применено в конкретном деле, его жалоба отвечает критериям допустимости, установленным ст. 97 Закона «О Конституционном Суде-РФ».
   По итогам рассмотрения данного дела оспариваемая норма была признана не соответствующей Конституции Российской Федерации.
   Еще один, более колоритный пример: 12 (!) решений было принято Конституционным Судом РФ в течение нескольких лет по жалобам гражданина Республики Грузия Вельмира Арамаисовича Аветяна, который оспаривал, в частности, положения ст. 211 КЗоТ Российской Федерации, устанавливающей месячный срок для обращения в суд с заявлением по делам об увольнении со дня вручения копии приказа об увольнении либо со дня выдачи трудовой книжки, и ст. 222 Гражданского процессуального кодекса РФ, регламентирующей порядок и последствия оставления иска без рассмотрения [31 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 27 сентября 1995 г. № 58-О о признании жалоб гражданина В.А. Аветяна не соответствующими требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 1995.]; п. 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 18 мая 1981 г. «О возмещении ущерба, причиненного гражданину незаконными действиями государственных и общественных организаций, а также должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей», и ст. 447 Гражданского кодекса РСФСР об ответственности государства за вред, причиненный незаконными действиями должностных лиц органов дознания, предварительного следствия, прокуратуры и суда [32 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 2 ноября 1995 г. № 92-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Аветяна Вельмира Арамаисовича как не соответствующей требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 1995.]; ст. 3 Закона Российской Федерации от 25 февраля 1993 г. «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» [33 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 28 декабря № 136-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Аветяна Вельмира Арамаисовича как не соответствующей требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 1995.]; п. 1 ч. 2 ст. 333 Гражданского процессуального кодекса РСФСР, устанавливающий исчерпывающий перечень оснований для пересмотра решений, определений и постановлений судов, вступивших в законную силу по вновь открывшимся обстоятельствам [34 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 13 июня 1996 г. № 67-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы Аветяна Вельмира Арамаисовича как не соответствующей требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 1996.]; ст. 123 Гражданского процессуального кодекса РСФСР, допускающей передачу вышестоящим судом дела из одного суда в другой, а также ст. 115 и п. 1 ч. 2 ст. 122 указанного Кодекса [35 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 4 ноября 1996 г. № 102-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Аветяна Вельмира Арамаисовича как не соответствующей требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 1996.]; ст. 220 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР [36 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 21 марта 1997 г. № 35-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Аветяна Вельмира Арамаисовича как не соответствующей требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 1997.]; ст. 220.1 и 220.2 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР. [37 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 3 мая 1995 г. № 4-П по делу о проверке конституционности ст. 220.1 и 220.2 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.А. Аветяна // СЗ РФ. 1995. № 19. Ст. 1764.]
   Нет сомнений, что такая активность иностранца (гражданина Республики Грузия) имела в своей основе не только личную заинтересованность заявителя, но и публичное значение конституционного разрешения по крайней мере отдельных вопросов, поставленных заявителем перед Судом. В то же время нельзя не признать, что подобного рода примеры, относящиеся к рассмотрению Конституционным Судом жалоб некоторых своего рода «постоянных клиентов конституционного правосудия» (а они есть, начиная от одного из известных в городе Воронеже юриста и заканчивая несколькими лицами, отбывающими длительные сроки лишения свободы, количество конституционных жалоб которых исчисляется десятками), заставляют задуматься над проблемой злоупотребления правом на конституционную жалобу. При очевидности и, естественно, возможности подтверждения факта злоупотребления заявителем своим правом на подачу жалобы в Конституционный Суд данное обстоятельство должно рассматриваться как основание для отказа в принятии такой жалобы как недопустимой. Такой подход находит свое подтверждение и в практике Европейского Суда по правам человека. [38 - См.: Туманов В.А. Европейский Суд по правам человека. Очерк организации и деятельности. М.: Норма, 2001. С. 24—25.]

2.3. Юридические лица как субъекты обращения в Конституционный Суд

   Отсутствие в Конституции Российской Федерации четкого определения категории допустимости конституционной жалобы по субъектному составу, а также предусмотренная ст. 96 Закона «О Конституционном Суде РФ» возможность обращения в федеральный орган конституционного правосудия объединения граждан, с учетом распространения на данное законодательное положение требования о нарушении оспариваемой нормой прав и свобод граждан, а не их объединений, порождает вопрос о допустимости обращения в Конституционный Суд объединения граждан при условии, что примененной или подлежащей применению в деле заявителей законодательной нормой были нарушены права соответствующего объединения [39 - См.: Кузнецов В. Конституция и права юридических лиц // Российская юстиция. 1997. № 4.]. Разрешая данную проблему, Конституционный Суд Российской Федерации изначально взял курс на наиболее оптимальное с точки зрения правозащитной функции и социального предназначения института конституционного контроля истолкование соответствующих взаимосвязанных положений Конституции Российской Федерации и Закона «О Конституционном Суде РФ».

   В 1996 г. товарищества с ограниченной ответственностью «Титан» и «Кентавр» и общество с ограниченной ответственностью «Норок» обратились в Конституционный Суд Российской Федерации с требованием о признании неконституционной ст. 2 Федерального закона «О внесении изменений в Закон Российской Федерации «Об акцизах». Одновременно акционеры акционерного общества закрытого типа «Альфа-Эко» ходатайствовали о признании не соответствующей Конституции Российской Федерации ст. 2 Закона применительно к ч. 2 п. 7 ст. 5 Федерального закона «Об акцизах» (в ред. от 7 марта 1996 г.). [40 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 24 октября 1996 г. № 17-П по делу о проверке конституционности ч. 1 ст. 2 Федерального закона от 7 марта 1996 г. «О внесении изменений и дополнений в Закон Российской Федерации «Об акцизах» // Вестник КС РФ. 1996. № 5.]

   Для оценки конституционности обжалуемых заявителями законоположений Конституционный Суд Российской Федерации предварительно разрешил вопрос о допустимости обращения с точки зрения субъектного состава.
   По смыслу ст. 96 Закона «О Конституционном Суде РФ» граждане и созданные ими объединения вправе обратиться с конституционной жалобой на нарушение прав, в частности, самого объединения в тех случаях, когда его деятельность связана с реализацией конституционных прав граждан, являющихся его членами (участниками, учредителями). В данном случае акционерное общество, товарищества и общество с ограниченной ответственностью, обратившиеся в Конституционный Суд Российской Федерации, по своей сути являются объединениями – юридическими лицами, которые созданы гражданами для совместной реализации таких конституционных прав, как право свободно использовать свои способности и имущество для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности (ч. 1 ст. 34 Конституции Российской Федерации) и право иметь в собственности, владеть, пользоваться и распоряжаться имуществом как единолично, так и совместно с другими лицами (ч. 2 ст. 35 Конституции Российской Федерации). Следовательно, на данные объединения граждан в качестве субъектов названных прав в полной мере распространяется требование ст. 57 Конституции Российской Федерации о недопустимости придания обратной силы законам, ухудшающим положение налогоплательщиков.
   Нарушение законом конституционных прав и свобод служит основанием для обращения за их защитой в Конституционный Суд Российской Федерации. Заявители по данному делу – товарищества и общество с ограниченной ответственностью и акционеры акционерного общества реализовали это свое правомочие.
   Таким образом, рассматриваемые жалобы являются в соответствии с требованиями Закона «О Конституционном Суде РФ» допустимыми. [41 - После принятия данного решения Конституционным Судом Российской Федерации было рассмотрено значительное число дел по жалобам юридических лиц. См. например: постановление Конституционного Суда РФ от 23 марта 1999 г. № 5-П по делу о проверке конституционности положений ст. 133, ч. 1 ст. 218 и ст. 220 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами граждан В.К. Борисова, Б.А. Кехмана, В.И. Монастырецкого, Д.И. Фуфлыгина и общества с ограниченной ответственностью «Моноком» // Вестник КС РФ. 1999. № 4; постановление Конституционного Суда РФ от 14 мая 1999 г. № 8-П по делу о проверке конституционности положений ч. 1 ст. 131 и ч. 1 ст. 380 Таможенного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой закрытого акционерного общества «Сибирское агентство «Экспресс» и гражданина С.И. Тененева, а также жалобой фирмы «Y.& G.Reliable Services, Inc.» // Вестник КС РФ. 1999. № 8; Определение Конституционного Суда РФ от 7 октября 1999 г. № 133-О по жалобе открытого акционерного общества «Телекомпания НТВ» на нарушение конституционных прав и свобод ч. 2 ст. 186 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 2000. № 1; Определение Конституционного Суда РФ от 5 ноября 1999 г. № 195-О по жалобе открытого акционерного общества «Сыктывкарский лесопромышленный комплекс» на нарушение конституционных прав граждан положениями п. 7 Порядка уплаты страховых взносов работодателями и гражданами в Пенсионный фонд Российской Федерации, утвержденного постановлением Верховного Совета Российской Федерации от 27 декабря 1991 г.» // Вестник КС РФ. 2000. № 2; постановление Конституционного Суда РФ от 28 марта 2000 г. № 5-П по делу о проверке конституционности подп. «к» п. 1 ст. 5 Закона Российской Федерации «О налоге на добавленную стоимость» в связи с жалобой закрытого акционерного общества «Конфетти» и гражданки И.В.Савченко» // Вестник КС РФ. 2000. № 4; Определение Конституционного Суда РФ от 18 апреля 2000 г. по жалобе работников открытого акционерного общества «Крыловскаярайгаз» на нарушение их конституционных прав ст. 10 Федерального закона «О ветеранах» // Вестник КС РФ. 2000. № 6; постановление Конституционного Суда РФ от 10 апреля 2003 г. № 5-П по делу о проверке конституционности п. 1 ст. 84 Федерального закона «Об акционерных обществах» в связи с жалобой открытого акционерного общества «Приаргунское» // Вестник КС РФ. 2003. № 3.]
   Двумя годами позже Конституционный Суд Российской Федерации в развитие использованного им в приведенном решении правозащитного подхода расширил категорию «объединение граждан», включив в нее в том числе акционерные общества и государственные унитарные предприятия. Дело в том, что Конституция Российской Федерации в рамках получившей всеобъемлющее, комплексное закрепление модели рыночной конституционной экономики [42 - См.: Баренбойм П.Д., Лафитский В.И., Мау В.А. Конституционная экономика для вузов: Учебное пособие. М.: Юстицинформ, 2002.] гарантирует равную защиту всех форм собственности – частной, муниципальной, государственной, следовательно, равная защита, и в первую очередь равная судебная защита, должна быть обеспечена всем лицам, осуществляющим правомочия собственника.

   В своих жалобах в Конституционный Суд Российской Федерации АО «Кондопожский комбинат хлебопродуктов» и НИЦИАМТ оспаривали конституционность положения п. 3 ст. 11 Закона РФ «Об основах налоговой системы в Российской Федерации», согласно которому «обязанность юридического лица по уплате налога прекращается уплатой им налога». [43 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 12 октября 1998 г. № 24-П по делу о проверке конституционности п. 3 ст. 11 Закона Российской Федерации от 27 декабря 1991 г. «Об основах налоговой системы в Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 1999. № 1.]

   Согласно ч. 1 ст. 96 Закона «О Конституционном Суде РФ» правом на обращение в Конституционный Суд Российской Федерации с индивидуальной или коллективной жалобой на нарушение конституционных прав и свобод обладают граждане, чьи права и свободы нарушаются законом, примененным или подлежащим применению в конкретном деле, и объединения граждан. Право акционерных обществ на обращение с жалобой в Конституционный Суд Российской Федерации обосновано в постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 24 октября 1996 г. по делу о проверке конституционности ч. 1 ст. 2 Федерального закона от 7 марта 1996 г. «О внесении изменений в Закон Российской Федерации «Об акцизах». Исходя из этой правовой позиции жалоба АО «Кондопожский комбинат хлебопродуктов» является допустимой в соответствии с требованиями Закона «О Конституционном Суде РФ».
   В отличие от акционерного общества, обладающего правом частной собственности на свое имущество, НИЦИАМТ как государственное унитарное предприятие собственником имущества не является, а обладает правом хозяйственного ведения. Между тем согласно ст. 8 (ч. 2) Конституции Российской Федерации в Российской Федерации частная, государственная, муниципальная и иные формы собственности признаются и защищаются равным образом. Юридические лица, как частные, так и государственные (независимо от их организационно-правовой формы), являются субъектами конституционной обязанности платить законно установленные налоги и сборы, закрепленной ст. 57 Конституции Российской Федерации.
   Споры по жалобам юридических лиц, возникающие при определении соответствия законов ст. 57 Конституции Российской Федерации, затрагивают ряд конституционных прав граждан, в частности право на равенство, право частной собственности, право на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской деятельности.
   Поскольку конституционная обязанность платить законно установленные налоги и сборы распространяется на всех налогоплательщиков, на государственные предприятия – юридические лица распространяются и конституционные принципы и гарантии в той степени, в какой эти принципы и гарантии могут быть к ним применимы.
   Следовательно, жалоба НИЦИАМТ также может быть признана допустимой в соответствии с требованиями Закона «О Конституционном Суде РФ». [44 - См. также: Определение Конституционного Суда РФ от 13 ноября 2001 г. № 225-О об отказе в принятии к рассмотрению жалоб государственных унитарных предприятий «Арктикморнефтегазразведка» и «123 Авиационный ремонтный завод», открытых акционерных обществ «Горно-металлургический комбинат «Печенганикель», «Салаватнефтеоргсинтез» и «Таймырэнерго» на нарушение конституционных прав и свобод положениями п. 2 ст. 8 Закона Российской Федерации «О налоге на прибыль предприятий и организаций» // Архив КС РФ. 2001.]

2.4. Некоммерческие объединения, муниципальные образования

   Конституционным Судом Российской Федерации в качестве допустимых рассматриваются жалобы, поступающие и от некоммерческих объединений, включая религиозные, правозащитные и иные общественные объединения. [45 - См., например: постановление Конституционного Суда РФ от 23 ноября 1999 г. № 16-П по делу о проверке конституционности абзацев третьего и четвертого п. 3 ст. 27 Федерального закона от 26 сентября 1997 г. «О свободе совести и о религиозных объединениях» в связи с жалобами Религиозного общества Свидетелей Иеговы в городе Ярославле и религиозного объединения «Христианская церковь Прославления» // Вестник КС РФ. 1999. № 6; Определение Конституционного Суда РФ от 13 апреля 2000 г. № 46-О по жалобе религиозного объединения «Независимый российский регион Общества Иисуса» на нарушение конституционных прав и свобод п. 3, 4 и 5 ст. 8, ст. 9 и 13, п. 3 и 4 ст. 27 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» // Вестник КС РФ. 2000. № 4; Определение Конституционного Суда РФ от 7 февраля 2002 г. № 7-О по жалобе религиозного объединения «Московское отделение Армии Спасения» на нарушение конституционных прав и свобод п. 4 ст. 27 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» // Вестник КС РФ. 2002. №.См., например: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 10 ноября 2002 г. № 280-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы общественного объединения «Сутяжник» на нарушение конституционных прав и свобод ст. 52 Федерального закона «Об общественных объединениях» // Архив КС РФ. 2002.См., например: Определение Конституционного Суда РФ от 2 ноября 2000 г. № 234-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы ряда общественных объединений на нарушение конституционных прав и свобод положениями федеральных законов «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» и «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 2002. № 1.]
   Особым субъектом обращения в Конституционный Суд Российской Федерации является население муниципального образования, представляющее собой коллективного носителя права на осуществление местного самоуправления и, соответственно, располагающее возможностью защищать гарантируемые Конституцией Российской Федерации права и свободы, связанные с осуществлением местным сообществом самостоятельной и под свою ответственность деятельности по решению вопросов местного значения, в рамках судебной процедуры, включающей, разумеется, и конституционное судопроизводство. Не имея прямого законодательного закрепления, это положение получило свое обоснование в виде имеющей общеобязательное значение правовой позиции Конституционного Суда.

   Граждане А.Г.Злобин и Ю.А. Хнаев (бывшие главы муниципальных образований) обратились в Конституционный Суд Российской Федерации с жалобой о проверке конституционности ряда положений Закона Красноярского края «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления» и Закона Корякского автономного округа «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления, выборного должностного лица местного самоуправления в Корякском автономном округе», регулирующих порядок отзыва депутатов представительных органов местного самоуправления. Не ставя вопрос о конституционности института отзыва, заявители указывали на то, что оспариваемые нормы допускают произвольное использование отзыва и не содержат гарантий от злоупотреблений им, в частности, по политическим мотивам; тем самым один институт непосредственной демократии (отзыв выборного должностного лица) противопоставляется другому (выборам), нарушаются конституционное право граждан на участие в осуществлении власти через органы местного самоуправления и конституционный принцип равенства всех перед законом и судом, умаляется достоинство личности, что противоречит ст. 3 (ч. 2 и 3), 13 (ч. 1, 2 и 3), 19 (ч. 1), 21 (ч. 1), 32 (ч. 2), 130 (ч. 2) и 133 Конституции Российской Федерации. [46 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 2 апреля 2002 г. № 7-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Закона Красноярского края «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления» и Закона Корякского автономного округа «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления, выборного должностного лица местного самоуправления в Корякском автономном округе» в связи с жалобами заявителей А.Г. Злобина и Ю.А. Хнаева // Вестник КС РФ. 2002. № 3.]

   Анализируя возможности судебной защиты прав граждан, включая выборных должностных лиц, и населения муниципального образования в целом в связи с осуществлением процедур досрочного отзыва выборных должностных лиц муниципального образования, Суд указал, что субъектом права на самостоятельное осуществление муниципальной власти – непосредственно и через органы местного самоуправления – выступает население муниципального образования (ч. 2 ст. 3, ст. 12, ч. 2 ст. 130 Конституции Российской Федерации). Согласно ст. 133 Конституции Российской Федерации местное самоуправление в Российской Федерации гарантируется правом на судебную защиту. Данное положение во взаимосвязи со ст. 46 (ч. 1 и 2) Конституции Российской Федерации призвано обеспечить защиту в суде прав и законных интересов всех лиц, чьи права могут быть затронуты в процессе отзыва, с тем чтобы гарантировать в том числе право возражать против его проведения. Право на судебную защиту может быть использовано отзываемым выборным должностным лицом, органами местного самоуправления, а также самими избирателями – как сторонниками, так и противниками отзыва, и должно служить предупреждению необоснованного отзыва, объективно приводящего к дестабилизации местного самоуправления в соответствующем муниципальном образовании.
   Обжалованию в судебном порядке подлежат в силу ст. 46 (ч. 1 и 2) Конституции Российской Федерации и действующего законодательства любые юридически значимые решения и действия (или бездействие), связанные с основаниями и процедурой отзыва выборного должностного лица местного самоуправления. В процедуре конституционного судопроизводства в соответствии со ст. 125 (ч. 4) Конституции Российской Федерации могут быть оспорены и сами законы – федеральные и законы субъектов Российской Федерации, примененные или подлежащие применению в конкретном деле, по жалобам на нарушение конституционных прав и свобод граждан и их объединений. Как следует из данной конституционной нормы в системном единстве с ч. 1 ст. 96 Закона «О Конституционном Суде РФ», при этом не исключается защита средствами конституционного правосудия прав муниципальных образований как территориальных объединений граждан, коллективно реализующих на основании Конституции Российской Федерации право на осуществление местного самоуправления.
   Конституционное право на судебную защиту местного самоуправления получило нормативное развитие в положениях федерального законодательства о судопроизводстве и о судебной системе Российской Федерации и в Федеральном законе от 6 октября 2003 г. № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» (ст. 46 и 52). Данное право может быть использовано и в связи с назначением и осуществлением отзыва и реализуется в процедурах административного судопроизводства. [47 - На основании изложенной правовой позиции Конституционный Суд Российской Федерации при удовлетворении требований рассмотрения жалоб в рамках конкретного конституционного контроля признает жалобы муниципальных образований допустимыми. См., например: Определение Конституционного Суда РФ от 9 апреля 2003 г. № 132-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы администрации города Волгограда на нарушение конституционных прав и свобод положениями п. 3 ст. 19 Закона Российской Федерации «О статусе судей в Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 2003. № 5; Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 11 июля 2002 г. № 207-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы Администрации города Пензы на нарушение конституционных прав и свобод п. 17 Указа Президента Российской Федерации «О неотложных мерах по осуществлению земельной реформы в РСФСР» // Архив КС РФ. 2002.]
   Из данной правовой позиции Конституционного Суда РФ вытекает, что право на судебную защиту в конституционном судопроизводстве является разновидностью коллективных муниципальных прав местного сообщества [48 - См. об этом: Бондарь Н.С. Гражданин и публичная власть: Конституционное обеспечение прав и свобод в местном самоуправлении: Учебное пособие. М.: ОАО «Издательский дом «Городец», 2004. С. 306—329.], которое может быть реализовано от имени местного сообщества выборным должностным лицом, органами местного самоуправления, а также самим населением муниципального образования.
   Следует при этом иметь в виду, что сформулированная Конституционным Судом правовая позиция, признающая муниципальные образования субъектами обращения в Конституционный Суд, не исключает необходимости закрепления данного права на надлежащем законодательном уровне, что позволило бы в том числе более детально урегулировать порядок и особенности обращения в Суд от имени муниципального образования органов местного самоуправления, с одной стороны, и непосредственно населения – с другой. Важно, например, иметь в виду, что бы в обращении органа местного самоуправления был выражен интерес не самого органа, а муниципального образования как «территориального объединения граждан, коллективно реализующих на основании Конституции Российской Федерации право на осуществление местного самоуправления». Что же касается процедуры, то в целом она должна соответствовать процедуре обращений граждан. [49 - См. подробнее: Защита прав местного самоуправления органами конституционного правосудия России. Том 1 / Под ред. Т.Г. Морщаковой. М.: ООО «Городец-издат», 2003. С. 34—35.]

2.5. Запрос суда – опосредованная конституционная жалоба

   Наряду с правомочием гражданина обращаться в Конституционный Суд Российской Федерации с конституционной жалобой непосредственно, ч. 4 ст. 125 Конституции Российской Федерации предусматривает и опосредованную форму защиты гражданином нарушенных законом прав и свобод. Запрос суда в Конституционный Суд РФ – это правовой институт в системе конституционного судопроизводства, регулирующий деятельность судов общей юрисдикции и арбитражных судов по участию в возбуждении и рассмотрении дел о конституционности законов, примененных или подлежащих применению в конкретном деле [50 - См.: Анишина В.И. Запрос суда в Конституционный Суд Российской Федерации о проверке конституционности закона. Автореф. дисс. канд. юрид. наук. Ростов н/Д., 2001. С.8.]. По количеству обращений в Конституционный Суд РФ в связи с защитой прав и свобод человека и гражданина на втором месте после граждан (от них поступило 58% таких обращений) находятся суды общей юрисдикции и арбитражные суды (17% обращений за 12-летний период деятельности Конституционного Суда РФ).
   Эта форма заключается в обязанности [51 - В данном случае не представляется целесообразным специально анализировать вопрос о том о том, является обращение судов общей и арбитражной юрисдикции с запросом в Конституционный Суд их обязанностью или правом. Думается, не только правовая позиция Конституционного Суда РФ (впервые сформулированная в постановлении от 16 июня 1998 г.), но и системный анализ ч. 4 ст. 125 Конституции РФ в единстве с нормами ст. 101, 103 Закона «О Конституционном Суде РФ» свидетельствуют о наличии характера долженствования, обязывания в соответствующем правомочии судов общей и арбитражной юстиции, хотя на этот счет есть и иная точка зрения (см., напр.: Лебедев В.М. Судебная власть в современной России: проблемы становления и развития. СПб.: Санкт-Петербургский гос. ун-т., 2001. С. 94—95).] суда любого вида юрисдикции и любой инстанции в случае, если при рассмотрении конкретного дела суд придет к выводу о несоответствии Конституции Российской Федерации закона, примененного или подлежащего применению в указанном деле, приостановить разбирательство и обратиться в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о проверке конституционности данного закона (ст. 101—103 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации», абз. 6 ст. 215 и абз. 5 ст. 217 ГПК РФ, ч. 3 ст. 13 и п. 1 ч. 1 ст. 143 АПК РФ). При этом суд может направить запрос в Конституционный Суд Российской Федерации как по собственной инициативе, так и по ходатайству заинтересованного лица. Однако вне зависимости от того, связано направление запроса с активностью одной из сторон по делу или же это проявление самостоятельной инициативы суда, по своей правовой природе такой запрос представляет опосредованную конституционную жалобу и он не должен приобретать форму абстрактного нормоконтроля. Данный тезис, правда, требует некоторых пояснений.
   Во-первых, регулирование непосредственной конституционной жалобы и судебного запроса в Конституционный Суд Российской Федерации содержится в рамках одной и той же нормы Конституции Российской Федерации (ч. 4 ст. 125), что свидетельствует о их сущностном единстве с точки зрения конституционного законодателя.
   Во-вторых, предпосылкой допустимости и конституционной жалобы, и судебного запроса является применение или реальная возможность применения оспариваемого закона в конкретном деле. Из этого следует, что ходатайство перед судом о направлении запроса в Конституционный Суд Российской Федерации выступает в качестве специфической процессуальной формы возбуждения процедуры конституционной защиты прав и свобод конкретного лица, а инициативный запрос суда является выражением правозащитной функции правосудия, объективирующейся во вспомоществовании конкретному лицу защитить его права и свободы в наиболее полном объеме [52 - См.: пункт 5 мотивировочной части постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 16 июня 1998 г. № 19-П по делу о толковании отдельных положений ст. 125, 126 и 127 Конституции Российской Федерации // Вестник КС РФ. 1998. № 5.]. Нельзя в данном случае не обратить внимание и на то, что зачастую судебные органы используются заинтересованными лицами, наделенными законодательством Российской Федерации правом на конституционную жалобу, в качестве способа обеспечения наиболее благоприятного режима конституционного судопроизводства. Здесь имеется в виду: а) несколько более ускоренный порядок принятия запроса суда к рассмотрению – направление его непосредственно на предварительное изучение судье Конституционного Суда Российской Федерации в порядке ст. 41 Закона «О Конституционном Суде РФ», как правило, сокращая таким образом процедуру изучения обращения Секретариатом Конституционного Суда Российской Федерации; б) уход гражданина от уплаты государственной пошлины и, наконец, в) привлечение на сторону заинтересованного лица авторитета суда.
   Порой стремление к достижению «режима наибольшего благоприятствования» в конституционном судопроизводстве приводит к противоречие, нежелательным результатам. Примером может быть рассмотренное Конституционным Судом Российской Федерации дело о проверке конституционности абз. 2 п. 3 ст. 6 Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» [53 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 5 июня 2003 г. № 274-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Санкт-Петербургского городского суда о проверке конституционности абзаца второго п. 3 ст. 6 Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» и жалобы администрации муниципального образования «Смольнинское» на нарушение той же нормой конституционных прав и свобод // Архив КС РФ. 2003.]. Основанием для рассмотрения данного дела послужили самостоятельные обращения в Конституционный Суд Российской Федерации администрации муниципального образования «Смольнинское» и Санкт-Петербургского городского суда по одному и тому же вопросу, поскольку в производстве данного суда находилось дело по заявлению администрации указанного муниципального образования. Администрация муниципального образования «Смольнинское», как заинтересованный субъект, фактически воспользовалась своим правом на конституционную жалобу дважды – посредством непосредственного обращения и через судебный запрос, т. е. посредством опосредованной конституционной жалобы.
   В-третьих, и конституционная жалоба, и судебный запрос в Конституционный Суд Российской Федерации имеют в качестве своего сущностного наполнения определенное сочетание частного и публичного элементов, каждый из которых получает большее или меньшее содержательное раскрытие в зависимости от конкретных обстоятельств дела. Из этого непосредственно вытекает внутреннее единство гражданской и судебной процедур инициирования конституционного судопроизводства, заключающееся в сбалансированности механизма конституционно-судебной защиты прав и свобод конкретного индивида, а также иных субъектов, подпадающих под действие оспариваемой нормы, и, таким образом, отражающее оптимальный баланс частных и публичных интересов.
   Соответственно можно выделить конституционные жалобы с преобладающим публичным элементом и, напротив, судебные запросы с преобладающим частным элементом. Так, граждане С.А. Бунтман, К.А. Катанян и К.С. Рожков обратились в Конституционный Суд Российской Федерации с требованием признать не конституционными некоторые положения Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», регулирующие деятельность организаций, осуществляющих выпуск средств массовой информации, в связи с информационным обеспечением выборов [54 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 30 октября 2003 г. № 15-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» в связи с запросом группы депутатов Государственной Думы и жалобами граждан С.А. Бунтмана, К.А. Катаняна и К.С. Рожкова // СЗ РФ. 2003. № 44. Ст. 4358.]. По мнению заявителей, чрезвычайно широкое законодательное определение предвыборной агитации, не позволяющее провести четкого разграничения между предвыборной агитацией и информированием избирателей, предвыборной агитацией и выражением журналистом своего мнения, во взаимосвязи с запретом представителям средств массовой информации при осуществлении ими профессиональной деятельности проводить предвыборную агитацию под угрозой дисциплинарной и административной ответственности, а также принудительного прекращения деятельности СМИ, нарушало их конституционные права, в том числе право на свободу слова и свободу массовой информации. Вместе с тем заявители подчеркивали, что подобное законодательное регулирование информационных отношений в предвыборный период несет в себе серьезную угрозу институту свободных выборов, т. к. избиратели будут вынуждены определить свое отношение к тем или иным кандидатам в условиях отсутствия надлежащей информированности, проистекающей как из невозможности СМИ распространять сведения в отношении кандидатов, так и из невозможности граждан вести публичную политическую дискуссию по жизненно важным для общества и государства вопросам. Таким образом, доминирующим аспектом данной конституционной жалобы являлась защита целого комплекса публичных интересов, таких как существование института свободных выборов и независимых и самостоятельных средств массовой информации, реальная возможность публичного обсуждения принципиальных вопросов жизнедеятельности общества и государства. И лишь на втором плане обозначался вопрос о пересмотре неправомерно возложенных на заявителей дисциплинарных и административных взысканий.
   Применительно к запросам судов с преобладающим частным элементом следует заметить, что большинство судебных обращений в Конституционный Суд Российской Федерации необходимо отнести именно к данной категории по причине возбуждения судебной процедуры защиты прав самими гражданами.

   Так, Сормовский районный суд г. Нижнего Новгорода в производстве которого находилось дело по жалобе гражданина И.В. Комогорова о признании незаконным решения администрации г. Сарова – закрытого административно-территориального образования, которым ему после отбытия уголовного наказания было отказано во въезде и постоянном проживании в этом городе, в процессе разбирательства установил, что И.В. Комогоров, родившийся и постоянно проживавший с семьей в г. Сарове, за совершенные преступления был осужден и по приговору суда отбывал наказание в местах лишения свободы за пределами данного административно-территориального образования; администрация свой отказ в разрешении на въезд и проживание И.В. Комогорова мотивировала тем, что в связи с наличием у него непогашенной судимости орган федеральной службы безопасности не дает соответствующего согласия.

   Придя к выводу о несоответствии Конституции Российской Федерации подлежащих применению в данном деле положений Закона Российской Федерации от 14 июля 1992 г. № 3297-1«О закрытом административно-территориальном образовании», согласно которым: в особый режим безопасного функционирования предприятий и (или) объектов в закрытом административно-территориальном образовании включаются ограничения на въезд и (или) постоянное проживание граждан на его территории (п. 1 ст. 3); решение об обеспечении особого режима в отношении конкретного закрытого административно-территориального образования принимается Правительством Российской Федерации, а обеспечение особого режима осуществляется в порядке, установленном Правительством Российской Федерации (п. 2 ст. 3); органы местного самоуправления закрытого административно-территориального образования участвуют совместно с руководителями предприятий и (или) объектов, по роду деятельности которых созданы закрытые административно-территориальные образования, и органами федеральной службы безопасности в порядке, устанавливаемом Правительством Российской Федерации, в определении пропускного режима в закрытом административно-территориальном образовании, за исключением режимных территорий (абз. 4 п. 2 ст. 4); органы местного самоуправления закрытого административно-территориального образования по согласованию с органами федеральной службы безопасности имеют право давать разрешение на въезд граждан в закрытое административно-территориальное образование и выезд из него, за исключением режимных территорий предприятий и (или) объектов, находящихся в границах внутренних контролируемых и (или) запретных зон (абз. 5 п. 2 ст. 4), суд обратился с запросом в Конституционный Суд Российской Федерации с требованием признать названные положения неконституционными по основанию неопределенности их нормативного содержания. [55 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 25 декабря 2003 г. № 420-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Сормовского районного суда города Нижнего Новгорода о проверке конституционности ряда положений Закона Российской Федерации «О закрытом административно-территориальном образовании» // Архив КС РФ. 2003.]
   Очевидно, что в данном случае суд исходил в первую очередь из необходимости защиты частного интереса конкретного гражданина.
   В наиболее развернутом варианте сущностное единство конституционной жалобы и судебного запроса в Конституционный Суд Российской Федерации на основе сбалансированности частного и публичного элементов (соотношение защищаемого частного и публичного интереса) проявляется при предметном совпадении обращений в федеральный орган конституционного правосудия граждан и судебных органов. К примеру, в конце 2003 г. Конституционный Суд Российской Федерации рассматривал дело по запросам судов общей юрисдикции и жалобам граждан о проверке конституционности ряда положений Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, которыми определяются последствия отказа от обвинения или изменения обвинения государственным обвинителем при производстве в суде первой инстанции и регламентируется содержание решений, принимаемых по уголовному делу судами первой, кассационной и надзорной инстанций при выявлении нарушений закона, допущенных в ходе предварительного следствия или дознания. [56 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 8 декабря 2003 г. № 18-П по делу о проверке конституционности положений ст. 125, 219, 227, 229, 236, 237, 239, 246, 254, 271, 378, 405 и 408, а также гл. 35 и 39 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросами судов и жалобами граждан // СЗ РФ. 2003. № 51. Ст. 5026.См. также, например: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 19 марта 2003 г. № 3-П по делу о проверке конституционности положений Уголовного кодекса Российской Федерации, регламентирующих правовые последствия судимости лица, неоднократности рецидива преступлений, а также п. 1—8 постановления Государственной Думы от 26 мая 2000 г. «Об объявлении амнистии в связи с 55-летием Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов» в связи с запросом Останкинского межмуниципального (районного) суда г. Москвы и жалобами ряда граждан // Вестник КС РФ. 2003. № 3; постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 14 июля 2003 г. № 12-П по делу о проверке конституционности положений ст. 4, п. 1 ст. 164, п. 1 и 4 ст. 165 Налогового кодекса Российской Федерации, ст. 11 Таможенного кодекса Российской Федерации и ст. 10 Закона Российской Федерации «О налоге на добавленную стоимость» в связи с запросами Арбитражного суда Липецкой области, жалобами ООО «Папирус», ОАО «Дальневосточное морское пароходство» и ООО «Коммерческая компания «Балис» // Вестник КС РФ. 2003. № 5; постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 12 ноября 2003 г. № 17-П по делу о проверке конституционности ряда положений ст. 19 Федерального закона «О государственном регулировании производства и оборота этилового спирта, алкогольной и спиртосодержащей продукции» в связи с запросом Арбитражного суда Псковской области и жалобой гражданина А.Н. Гасанова // СЗ РФ. 2003. № 47. Ст. 4586.]
   В Конституционный Суд Российской Федерации могут обратиться суды любой юрисдикции и любой инстанции, в том числе и конституционные (уставные) суды субъектов Российской Федерации, и такие случаи не редки в практике федерального конституционного правосудия [57 - См., например: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 10 апреля 2002 г. № 107-О по запросу Конституционного суда Республики Карелия о проверке конституционности п. 2 и 5 ст. 3 Закона Российской Федерации «О дорожных фондах в Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 2002. № 6; Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 9 декабря 2002 г. № 347-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Конституционного суда Республики Карелия о проверке конституционности положения абзаца третьего ч. 2 ст. 39 Временного положения о проведении выборов депутатов представительных органов местного самоуправления в субъектах Российской Федерации, не обеспечивших реализацию конституционных прав граждан Российской Федерации избирать и быть избранными в органы местного самоуправления // Вестник ЦИК РФ. 2003. № 1; постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 18 июля 2003 г. № 13-П по делу о проверке конституционности положений ст. 115 и 231 ГПК РСФСР, ст. 26, 251 и 253 ГПК РФ, ст. 1, 21 и 22 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» в связи с запросами Государственного Собрания – Курултая Республики Башкортостан, Государственного Совета Республики Татарстан и Верховного Суда Республики Татарстан // Вестник КС РФ. 2003. № 5; Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 4 декабря 2003 г. № 423-О по запросу Конституционного Суда Республики Татарстан о проверке конституционности подп. 9 п. 1 ст. 14 Федерального закона «О ветеранах» // Российская газета. 2004. 27 января.]. При этом необходимо учитывать, что обращение судов в Конституционный Суд может быть направлено только в порядке конкретного нормоконтроля. Это означает, что запрос суда не только должен проистекать из конкретного дела, находящегося в производстве данного суда, но и должен быть связан с защитой нарушенных конституционных прав и свобод человека и гражданина. К сожалению, суды не всегда учитывают это обстоятельство, порой их запросы (в целом или в какой-то части) содержат вопросы, относящиеся к абстрактному нормоконтролю.

   В производстве судьи Всеволожского городского суда Ленинградской области А.К. Большакова находилось уголовное дело по обвинению граждан А.А. Мкртычяна и П.Н. Байкова в совершении преступления, предусмотренного п. «а» и «б» ч. 2 ст. 162 УК РФ. Данное дело поступило в суд на новое рассмотрение после отмены судебной коллегией по уголовным делам Ленинградского областного суда ранее вынесенного постановления о возвращении уголовного дела прокурору для устранения допущенного в ходе предварительного расследования нарушения уголовно-процессуального закона, выразившегося в нерассмотрении прокурором отвода, заявленного следователю обвиняемым А.А. Мкртычяном.
   По мнению суда кассационной инстанции, возвращение дела прокурору было незаконным, т. к. суд был не вправе принимать такое решение в стадии судебного разбирательства, поскольку им не был исследован вопрос об основаниях заявленного следователю отвода, о принятых следователем мерах к самоотводу, а также о причинах, по которым впоследствии обвиняемыми не заявлялись возражения против расследования уголовного дела ни самим следователем, ни следственной группой, в состав которой он входил.
   Считая решение суда кассационной инстанции незаконным и необоснованным, судья Всеволожского городского суда Ленинградской области А.К. Большаков, приостановив производство по делу, обратился в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о проверке соответствия Конституции Российской Федерации, ее ст. 120, ч. 6 ст. 388 УПК РФ, устанавливающей обязательность указаний суда кассационной инстанции для суда первой инстанции, которому уголовное дело направляется для нового рассмотрения, а также ст. 402 того же Кодекса, не относящей суд, постановивший решение по уголовному делу, к числу субъектов, обладающих правом обжаловать в надзорном порядке решения вышестоящих судебных инстанций, отменивших или изменивших принятое им решение. [58 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 4 ноября 2004 г. по запросу Всеволожского городского суда Ленинградской области о проверке конституционности ч. 6 ст. 388, ч. 1 ст. 402 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации.]

   Указав на то, что положением ч. 6 ст. 388 УПК РФ не ограничиваются полномочия суда или судьи, в случае несогласия с указаниями суда кассационной инстанции, сформулированными применительно к самому существу уголовного дела и выступающими в качестве препятствия для вынесения законного, обоснованного и справедливого приговора, суд вправе при новом рассмотрении дела, подчиняясь только Конституции РФ и федеральному закону (ч. 1 ст. 120 Конституции РФ), самостоятельно принять в пределах собственной компетенции процессуальное решении.
   Согласно ст. 123 (ч. 1) Конституции Российской Федерации судопроизводство осуществляется на основе состязательности и равноправия сторон. Как неоднократно указывал в своих решениях Конституционный Суд Российской Федерации, применительно к уголовному судопроизводству это предполагает, что суд в ходе производства по делу не может становиться ни на сторону обвинения, ни на сторону защиты, подменять стороны, принимая на себя их процессуальные правомочия, а должен оставаться объективным и беспристрастным арбитром (постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 20 апреля 1999 г. № 7-П, от 14 января 2000 г. № 1-П, от 4 марта 2003 г. № 2-П, от 8 декабря 2003 г. № 18-П). Функция правосудия (разрешения дела), осуществляемая только судом, отделена от функций спорящих перед судом сторон. Суд при этом уполномочен разрешать подсудные ему дела лишь на основе соответствующих обращений участников судопроизводства, выступающих на стороне обвинения или защиты, либо обращений иных лиц, чьи права и законные интересы были затронуты действиями и решениями органов и должностных лиц, осуществляющих уголовное судопроизводство. Наделение же суда в ходе производства по уголовному делу полномочиями по оспариванию решений, принятых другими, в том числе вышестоящими, судами, на чем настаивает в своем запросе Всеволожский городской суд Ленинградской области, фактически превращало бы его из органа правосудия в одну из спорящих сторон и тем самым приводило бы к нарушению ст. 46 (ч. 1) и 120 Конституции Российской Федерации.
   Исходя из этого, Конституционный Суд пришел к выводу о том, что отсутствие таких полномочий у суда не затрагивает конституционные права и свободы граждан А.А. Мкртычяна и П.Н. Байкова, в рамках уголовного дела по обвинению которых Всеволожский городской суд Ленинградской области обратился в Конституционный Суд РФ. При таких условиях не имеется предусмотренных ст. 36 (ч. 2) Закона «О Конституционном Суде РФ» оснований для рассмотрения запроса Всеволожского городского суда Ленинградской области в порядке конституционного судопроизводства.
   Сказанное позволяет сделать вывод о наличии в современной России надлежащей законодательной регламентации права на конституционную жалобу, обеспечивающей оптимальные и сбалансированные возможности для граждан защитить свои конституционные права и свободы в рамках конституционного судопроизводства. В этом смысле вполне можно согласиться с утверждением, что успешная конституционная защита прав граждан невозможна, если к этой защите активно не была бы подключена вся судебная система, включая суды общей и арбитражной юрисдикции, конституционные суды. [59 - См.: Морщакова Т.Г. Конституционная защита прав и свобод граждан судами РФ // Сравнительное конституционное обозрение. 2004. С. 205.]

Глава 3
Какая конституционная жалоба допустима?

Анализ положения ч. 4 ст. 125 Конституции Российской Федерации и корреспондирующих ему норм Закона «О Конституционном Суде РФ» позволяет выявить ряд критериев допустимости конституционной жалобы или, иначе говоря, условий реализации права на конституционную жалобу. [60 - См. об этом, например: Кравец И.А. Конституционная жалоба: традиции и новации в механизме гарантий прав и свобод личности // Журнал российского права. 2003. № 8.]

3.1. Если конституционная жалоба недопустима в связи с неподведомственностью

   Как свидетельствует практика деятельности Конституционного Суда РФ, граждане весьма широко прибегают к праву на обращение в Конституционный Суд. Вместе с тем нельзя не обратить внимание на то обстоятельство, что количество обращений, направляемых в высший орган конституционного контроля Российской Федерации, существенным образом превышает количество выносимых Конституционным Судом РФ на основе жалоб граждан решений [61 - См. об этом, например: Катанян К. Отказники. Почему потоки писем в Конституционный Суд обернулись лишь тонким ручейком решений? // Политический журнал. 2004. № 48.]. Одной из основных причин этого являются проблемы, связанные с невозможностью признания соответствующих обращений в качестве конституционных жалоб ввиду несоблюдения установленного порядка реализации соответствующего конституционного права. Так, удельный вес (в процентном отношении) явно неподведомственных Конституционному Суду РФ обращений в общем количестве хоть и снизился с 82% в 1992 г. до 51% в 2004 г., никогда за весь период деятельности Конституционного Суда РФ не был менее 50%. В ряду неподведомственных Конституционному Суду значительным остается число обращений о пересмотре решений и приговоров судов общей юрисдикции. Так, из общего количества поступивших в Конституционный Суд в 2004 г. обращений (15 561 обращение) количество неподведомственных «жалоб на другие суды» составило 338, включая 279 по гражданским делам, 73 человека просили оказать содействие в пересмотре приговоров, устранении нарушений при проведении дознания и следствия.
   Нередки случаи направления в Конституционный Суд РФ и обращений, содержащих признаки злоупотребления правом на конституционную жалобу. Разграничение предметной компетенции между судами общей юрисдикции, арбитражными судами и конституционным судом является одной из важных в этом плане проблем. [62 - См. об этом: Жуйков В.М. Судебная защита прав граждан и юридических лиц. М.: Городец, 1997. С. 190—318; Морщакова Т.Г. Судебная защита основных прав граждан в общем и конституционном судопроизводстве: соотношение и особенности // Судебный контроль и права человека. М.: Изд-во «Права человека», 1996. С. 29—35.]

   Так, например, гражданин Осипов И.А. обращался в Конституционный Суд РФ с просьбой о проверке конституционности федеральных и региональных законов, принятых без согласования с населением, поскольку это, по его мнению, нарушает конституционные права граждан, предусмотренные ст. 3 и 32 (ч. 1) Конституции РФ3. Гражданин Павлычев А.В., именуя свое обращение заявлением-протестом, оспаривал конституционность ст. 3, 37, 39, 40, 96 и 97 Закона «О Конституционном Суде РФ», положения которых, по его мнению, создают необоснованные преграды для обращения граждан с соответствующей жалобой в Конституционный Суд РФ, чем ограничивают его право на судебную защиту и нарушают ст. 45 и 46 Конституции РФ, а также положения международно-правовых актов о правах человека. При этом ограничение своих прав заявитель фактически усматривал в том, что оспариваемые им нормативные положения не позволяют Конституционному Суду РФ оценивать решения и действия должностных лиц органов государственной власти, в то время как отсутствие соответствующей возможности приводит, как утверждал заявитель, к злоупотреблениям со стороны российских чиновников и их преступному поведению. [63 - См.: Архив КС РФ. 2004.]

   Вместе с тем даже в случаях, если обращение не соответствует установленным требованиям, Секретариат Конституционного Суда РФ может разъяснить положения Закона «О Конституционном Суде РФ», касающиеся порядка обращения в Конституционный Суд РФ, в необходимых случаях предоставить выписки из данного Федерального конституционного закона и реквизиты для оплаты государственной пошлины, оказать содействие обратившемуся в надлежащем оформлении жалобы (к примеру, в 2004 г. количество таких лиц составило 150). В случае, если обращение явно не подведомственно Конституционному Суду РФ, Секретариат Конституционного Суда РФ может направить его в государственные органы и организации, компетентные решать поставленные в нем вопросы (ч. 4 ст. 40 Закона «О Конституционном Суде РФ»). Данная норма, направленная на оказание гражданину правовой помощи и имеющая глубоко позитивный правозащитный потенциал, ни в коем случае не может рассматриваться в качестве препятствия для реализации права на конституционную жалобу.

   Конституционность ч. 4 ст. 40 Закона «О Конституционном Суде РФ» оспаривалась гражданином Ю.И. Титовым, по мнению которого ее нормативные положения не соответствуют ст. 19 (ч. 1), 33, 45 (ч. 1), 46 (ч. 1), 47 (ч. 1), 55 (ч. 2 и 3), 118 (ч. 1) и 125 (ч. 4) Конституции РФ. [64 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 16 октября 2003 г. № 321-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Титова Юлия Ивановича на нарушение его конституционных прав ч. 4 ст. 40 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 2003.]

   Изучив представленные заявителем материалы, Конституционный Суд РФ не нашел оснований для принятия его жалобы к рассмотрению, поскольку его права оспариваемой нормой нарушены не были.
   Из представленных материалов следовало, что заявитель по существу выражает несогласие с решением Пенсионного фонда Российской Федерации по Челябинской области об отказе в повышении расчетного размера его пенсии с учетом п. «и» ст. 110 Закона Российской Федерации «О государственных пенсиях в Российской Федерации» на основании предоставленной им справки о реабилитации. Между тем проверка правильности конвертации пенсионных прав застрахованных лиц в расчетный пенсионный капитал может быть осуществлена только вышестоящим органом (в данном случае – Пенсионным фондом Российской Федерации) или в порядке, установленном законодательством о гражданском судопроизводстве. Для рассмотрения обращения заявителя по существу на основании ч. 4 ст. 40 Закона «О Конституционном Суде РФ» оно и было направлено в Департамент организации назначения и выплаты пенсий Пенсионного фонда Российской Федерации.
   В течение 2004 г. было оказано содействие в приеме граждан Верховным Судом РФ, Генеральной прокуратурой РФ, приемной Администрации Президента РФ, приемными Министерства внутренних дел РФ и Министерства обороны РФ.

3.2. Форма нормативно-правового акта как критерий допустимости конституционной жалобы

Оспариванию гражданином в конституционном судопроизводстве подлежит закон, под которым Конституционный Суд Российской Федерации понимает прежде всего федеральные законы и федеральные конституционные законы.

3.2.1. Подпадает ли под конституционную жалобу федеральный конституционный закон?

Следует отметить, что ни ст. 125 Конституции РФ, ни ст. 3 Закона «О Конституционном Суде РФ» не называют федеральные конституционные законы в качестве предмета конституционного контроля, в том числе в рамках конкретного нормоконтроля по жалобам граждан. Однако на основе анализа соответствующих норм Конституции и названного Закона в их системном единстве с другими положениями Конституции РФ, в частности ст. 4 (ч. 2), 15 (ч. 1, 3, 4), 18, 71 (п. «а»), 72 (ч. 1, п. «а»), 90 (ч. 2), 115 (ч. 1, 3), 120 (ч. 1), можно сделать вывод, что в этом случае конституционное понятие «федеральные законы» имеет расширительное значение и включает в свое содержание в том числе и «федеральные конституционные законы». Из этого исходит и Конституционный Суд РФ, признавая жалобы граждан на нарушение прав и свобод федеральными конституционными законами допустимыми [65 - См., например: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 21 декабря 2000 г. по жалобе гражданки Шагуновой Натальи Анатольевны на нарушение ее конституционных прав п. 3 ст. 11, подп. 4 п. 1 ст. 14 Закона Российской Федерации «О статусе судей в Российской Федерации» и ч. 2 ст. 15 Федерального конституционного закона «О судебной системе» // Архив КС РФ. 2000; Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 22 июня 2000 г. № 169-О по жалобе гражданки Усковой Елены Петровны на нарушение ее конституционных прав положениями ст. 11 и 14 Закона Российской Федерации «О статусе судей в Российской Федерации» и ч. 2 ст. 15 Федерального конституционного закона «О судебной системе Российской Федерации» // Архив КС РФ. 2000.]. В противном случае достаточно большой массив важных законов конституционного уровня, напрямую затрагивающих права и свободы граждан, оставался бы вне сферы влияния судебного конституционного контроля. Поэтому обращения в Конституционный Суд с требованием признать не соответствующим Конституции РФ такой подход, когда жалобы на федеральные конституционные законы признаются допустимыми, оставляются Судом без удовлетворения.

3.2.2. Региональные законы как предмет конституционной жалобы.

   Под конституционное понятие «законы» (ч. 4 ст. 125 Конституции РФ) подпадают также законы субъектов Российской Федерации [66 - См., например: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 15 мая 2001 г. № 98-О по жалобе гражданина Ревазова Бориса Анатольевича на нарушение его конституционных прав ст. 1 и 2 Закона Республики Северная Осетия-Алания «О внесении изменений и дополнений в Закон Республики Северная Осетия-Алания «О местном самоуправлении в Республике Северная Осетия-Алания» // Вестник КС РФ. 2002. № 1; Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 13 января 2000 г. № 8-О по жалобе гражданки Маршаковой Екатерины Захаровны на нарушение ее конституционных прав ст. 10 Закона Республики Мордовия от 27 ноября 1995 г. «О торговле и оказании услуг населению в Республике Мордовия» и постановлениями Правительства Республики Мордовия от 28 сентября 1995 г. № 285 «Об аттестации хозяйствующих субъектов в сфере оптовой торговли товарами народного потребления» и от 12 мая 1996 г. № 238 «Об аттестации хозяйствующих субъектов в сфере розничной торговли товарами народного потребления на территории Республики Мордовия» // СЗ РФ. 2000. № 12. Ст. 1311; постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 2 июля 1997 г. № 11-П по делу о проверке конституционности п. «б» ч. 1 ст. 1 Закона Республики Мордовия от 20 января 1996 г. «О временных чрезвычайных мерах по борьбе с преступностью» в связи с жалобой гражданина Р.К. Хайрова // СЗ РФ. 1997. № 28. Ст. 3498.], включая их конституции (уставы) как основные законы субъектов Российской Федерации. Это важно иметь в виду еще и потому, что на конституционные жалобы граждан в этом случае не распространяется предусмотренное п. «б» ч. 2 ст. 125 Конституции ограничение юрисдикции Конституционного Суда по проверке на соответствие Конституции РФ лишь тех законов и иных нормативных актов субъектов РФ, которые изданы по вопросам, относящимся к ведению органов государственной власти РФ или совместному ведению органов государственной власти РФ и органов государственной власти субъектов РФ. Конституционная жалоба гражданина (или запрос суда) может быть связана с проверкой на соответствие Конституции и такого закона субъекта РФ, который принят в порядке ст. 73 Конституции РФ, т. е. вне пределов ведения Российской Федерации и полномочий РФ по предметам совместного ведения РФ и субъектов РФ.
   Так, например, 4 апреля 2002 г. Конституционный Суд РФ принял уже упоминаввшееся постановление по делу о проверке конституционности положений Закона Красноярского края «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления» и Закона Корякского автономного округа «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления, выборного должностного лица местного самоуправления в Корякском автономном округе».
   В данном постановлении Конституционный Суд РФ указал, в частности, что, исходя из права населения муниципального образования на самостоятельное определение организации местного самоуправления (ст. 130 и 131, ч. 1, Конституции Российской Федерации) и при признании федеральным законом возможности введения отзыва выборного должностного лица местного самоуправления, законы субъектов Российской Федерации во всяком случае не могут препятствовать муниципальным образованиям самостоятельно решать, какие основания и порядок отзыва должностных лиц местного самоуправления должны быть предусмотрены уставом муниципального образования. Самостоятельность муниципальных образований в правовом регулировании института отзыва предполагает возможность либо установления непосредственно в уставе процедуры отзыва, включая дополнительные гарантии прав его участников, либо отсылки к регулирующему данную процедуру закону субъекта Российской Федерации, подлежащему применению при проведении отзыва в муниципальном образовании. Причем такие законы должны исключать вмешательство государственных органов, а также избирательных комиссий субъектов Российской Федерации в процесс отзыва, поскольку иное было бы нарушением конституционных принципов местного самоуправления.
   Вместе с тем отсутствие закона субъекта Российской Федерации об отзыве выборного должностного лица местного самоуправления не может быть препятствием для введения данного института уставом самого муниципального образования и определения порядка осуществления отзыва в соответствии с нормами Конституции Российской Федерации (ст. 12; ст. 130 и 131, ч. 1) и Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» (подп. 9 п. 1 ст. 8, п. 5 ст. 18, ст. 48).
   Из сказанного ясно, что при признании федеральным законодателем возможности введения отзыва должностного лица местного самоуправления решение вопроса о введении или невведении на территории того или иного субъекта Российской Федерации данной формы непосредственного народовластия является прерогативой соответствующего субъекта Российской Федерации, т. е. входит в состав его исключительной компетенции.
   При этом, как подчеркивается в данном постановлении, в силу ст. 46 (ч. 1 и 2) Конституции РФ и действующего законодательства обжалованию в судебном порядке подлежат любые юридически значимые действия (или бездействие), связанные с основаниями и процедурой отзыва. В процедуре же конституционного судопроизводства – в соответствии со ст. 125 (ч. 4) Конституции Российской Федерации в системном единстве с ч. 1 ст. 96 Закона «О Конституционном Суде РФ» – могут быть оспорены и сами законы (федеральные и законы субъектов Российской Федерации), примененные или подлежащие применению в конкретном деле, по жалобам на нарушение конституционных прав и свобод граждан и объединений граждан.
   Особой разновидностью законов субъектов РФ как предмета конституционного контроля являются их конституции (уставы) [67 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 22 января 2002 г. № 2-П по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 69, ч. 2 ст. 70 и ст. 90 Конституции Республики Татарстан, а также п. 2 ст. 4 и п. 8 ст. 21 Закона Республики Татарстан «О выборах народных депутатов Республики Татарстан» в связи с жалобой гражданина М.М. Салямова // Вестник КС РФ. 2002. № 3; Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 9 апреля 1998 г. об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Карелина Михаила Юрьевича на нарушение его конституционных прав положениями Конституции Республики Татарстан и Закона Республики Татарстан «О местных органах государственной власти и управления» // Вестник КС РФ. 1998. № 4.]. Учитывая весьма существенную специфику юридической природы данных актов, этот вопрос был предметом специального рассмотрения Конституционного Суда РФ, в том числе с точки зрения допустимых форм, способов судебного нормоконтроля относительно данного вида актов субъектов РФ.

   Государственное Собрание – Курултай Республики Башкортостан, Государственный Совет Республики Татарстан и Верховный Суд Республики Татарстан обратились в Конституционный Суд РФ с требованием о проверке конституционности ряда положений ГПК РСФСР и ГПК РФ. [68 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 18 июля 2003 г. № 13-П по делу о проверке конституционности положений ст. 115 и 231 ГПК РСФСР, ст. 26, 251 и 253 ГПК РФ, ст. 1, 21 и 22 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» в связи с запросами Государственного Собрания – Курултая Республики Башкортостан, Государственного Совета Республики Татарстан и Верховного Суда Республики Татарстан // СЗ РФ. 2003. № 30. Ст. 3101.]
   Заявители утверждали, что в силу ст. 5 (ч. 2), 66 (ч. 1 и 2), 118 (ч. 2), 125 (п. «б» ч. 2) и 126 Конституции РФ конституции и уставы субъектов Российской Федерации как учредительные по своей природе акты, определяющие конституционно-правовой статус субъектов Российской Федерации, могут быть проверены только в рамках конституционного судопроизводства Конституционным Судом РФ, а потому наделение судов, осуществляющих гражданское и административное судопроизводство, полномочием проверять законность конституций и уставов субъектов РФ и, соответственно, закрепление полномочия прокурора обращаться в такие суды с заявлением (требованием) о признании их противоречащими федеральному закону недопустимо.
   В связи с этим, как следует из содержания запросов и выступлений представителей Государственного Собрания – Курултая Республики Башкортостан, Государственного Совета Республики Татарстан и Верховного Суда Республики Татарстан в ходе судебного заседания, заявители оспаривали конституционность следующих норм Гражданского процессуального кодекса РСФСР (в период рассмотрения настоящего дела утратил силу), Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации и Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации»:
   нормы, наделяющей суд общей юрисдикции полномочием разрешать дела об оспаривании нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации, – как допускающей разрешение судом общей юрисдикции дел об оспариваний конституций и уставов субъектов Российской Федерации. Данная норма содержалась во взаимосвязанных п. 2 ст. 115 и п. 2 ст. 231 ГПК РСФСР и по существу сохранилась во взаимосвязанных п. 2 ч. 1 ст. 26, ч. 1, и 4 ст. 251, ч. 2 и 3 ст. 253 ГПК РФ;
   нормы, наделяющей прокурора правом обращаться в суд с заявлением о признании нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации противоречащими закону, – как допускающей обращение прокурора в суд общей юрисдикции с заявлением о признании положений конституций и уставов субъектов Российской Федерации противоречащими федеральному закону. Данная норма содержится во взаимосвязанных п. 2 ст. 1, п. 1 ст. 21 и п. 3 ст. 22 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации», п. 2 ч. 1 ст. 26 и ч. 1 ст. 251 ГПК РФ.

   Для разрешения поставленных заявителями вопросов Конституционный Суд РФ первоначально обратился к проблеме особенностей юридической природы конституций (уставов) субъектов Российской Федерации и отметил следующее.
   Конституции и уставы субъектов РФ, в отличие от иных нормативных правовых актов субъектов РФ, находятся в особой связи с Конституцией РФ и не могут считаться разновидностью нормативных правовых актов, контроль за законностью которых производится в порядке гражданского или административного судопроизводства.
   По смыслу ст. 66 (ч. 1 и 2) Конституции РФ во взаимосвязи с ее ст. 1, 3, 4, 5, 15, 71, 72, 73 и 76 конституции и уставы субъектов РФ, будучи учредительными по своему характеру, что в то же время непосредственно обусловлено учредительным характером Конституции РФ, определяют организацию субъектов РФ и образуют основу законодательства и иного правотворчества по вопросам их исключительного ведения. Что касается совместного ведения РФ и ее субъектов, то конституции и уставы субъектов Российской Федерации служат основой их законодательства по этим вопросам наряду с федеральными законами без ущерба для верховенства последних.
   Конституционные принципы федеративного устройства, учредительный характер Конституции РФ и конституций (уставов) субъектов РФ обеспечивают органическое единство федерального и регионального конституционно-правового регулирования и тем самым единство конституционно-правового пространства, единство конституционно-правового регулирования в условиях федеративного государства, которое не должно нарушаться текущим федеральным регулированием посредством законов.
   Конституция (устав) субъекта РФ – это целостный, единый акт, имеющий высшую юридическую силу в системе правовых актов субъекта РФ, и такой силой обладает любое его положение. Поэтому нельзя разделить нормы конституций и уставов субъектов РФ на имеющие и не имеющие конституирующий, т. е. учредительный, характер.
   Особенности конституций (уставов) субъектов РФ как учредительных по своей правовой природе нормативных правовых актов, их конституционно-правовые отличия от других нормативных правовых актов субъектов РФ предопределяют и различия в порядке их судебной проверки по содержанию на соответствие Конституции РФ и федеральным законам, которые, основываясь на конституционных нормах, непосредственно затрагивают конституционный статус субъектов РФ. Эти особенности не может не учитывать федеральный законодатель, устанавливая полномочия судов по рассмотрению дел об оспаривании конституций и уставов субъектов РФ.
   При проверке конституций (уставов) субъектов Российской Федерации – в силу их прямой нормативной связи с Конституцией РФ – основополагающим критерием является их соответствие Конституции РФ. По смыслу положений ст. 5, 66, 71, 72, 73, 76 и 125 Конституции РФ выявление соответствия конституций (уставов) субъектов РФ федеральным законам без установления их соответствия Конституции РФ не является достаточным основанием для признания нормы конституции (устава) субъекта РФ утратившей юридическую силу и потому не подлежащей применению. Разрешение такого рода вопросов влечет за собой необходимость применения процедур конституционного судопроизводства.
   В связи с этим Конституционный Суд РФ признал содержащуюся во взаимосвязанных п. 2 ст. 115 и п. 2 ст. 231 ГПК РСФСР и во взаимосвязанных п. 2 ч. 1 ст. 26, ч. 1, 2 и 3 ст. 251, ч. 2 и 3 ст. 253 ГПК РФ норму, которая наделяет суд общей юрисдикции полномочием разрешать дела об оспаривании нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации в той мере, в какой данная норма допускает разрешение судом общей юрисдикции дел об оспаривании конституций и уставов субъектов Российской Федерации, не соответствующей Конституции РФ, ее ст. 66 (ч. 1 и 2), 76 (ч. 3, 4, 5 и 6), 118 (ч. 2), 125 (ч. 2, 3 и 5), 126 и 128 (ч. 3).
   Что же касается полномочий прокурора обращаться в суды общей юрисдикции с заявлением о признании положений конституций и уставов субъектов РФ противоречащими федеральному закону, то, признав соответствующие положения не соответствующими Конституции РФ, Конституционный Суд РФ одновременно заключил, что закрепленные федеральными законами полномочия органов прокуратуры, осуществляя обеспечение исполнения Конституции РФ, соответствия ей конституций (уставов), законов и иных правовых актов субъектов РФ, обращаться в суд с заявлениями о проверке нормативных правовых актов субъектов РФ, с одной стороны, и исключительные полномочия Конституционного Суда РФ в области судебного конституционного контроля – с другой, предопределяют для Генерального прокурора РФ возможность обращаться в Конституционный Суд РФ по вопросу о соответствии Конституции РФ конституций и уставов субъектов РФ, в том числе вне связи с их применением в конкретном деле.

3.2.3. Могут ли быть предметом конституционной жалобы постановления Правительства?

   Часть 4 ст. 125 Конституции РФ, закрепляя институт конституционной жалобы, не называет постановления Правительства Российской Федерации в качестве возможного предмета таких жалоб. Но как быть в том случае, если имеет место прямая нормативная связь постановления Правительства Российской Федерации с федеральным законом и эти акты применены или подлежат применению в конкретном деле в неразрывном единстве? Речь идет о таких нормативных актах Правительства Российской Федерации, которые приняты во исполнение полномочия, возложенного на Правительство Российской Федерации непосредственно федеральным законом по вопросу, не получившему содержательной регламентации в этом законе; именно на основании такого уполномочия Правительство Российской Федерации в этом случае непосредственно осуществляет правовое регулирование соответствующих общественных отношений (так называемое делегированное регулирование). Ответ на эти вопросы дал Конституционный Суд РФ в своем постановлении от 27 января 2004 г. по делу о проверке конституционности отдельных положений п. 2 ч. 1 ст. 27, ч. 1, 2 и 4 ст. 251, ч. 2 и 3 ст. 253 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом Правительства Российской Федерации. [69 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 27 января 2004 г. № 1 по делу о проверке конституционности отдельных положений п. 2 ч. 1 ст. 27, частей первой, второй и четвертой ст. 251, частей второй и третьей ст. 253 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом Правительства Российской Федерации // СЗ РФ. 2004. № 5. Ст. 403.]
   Исходя из буквального толкования ч. 4 ст. 125 Конституции Российской Федерации и конкретизирующих ее положений Закона «О Конституционном Суде РФ», граждане действительно не входят в круг субъектов обращения в Конституционный Суд Российской Федерации с жалобой на нормативные акты Правительства Российской Федерации. Но, как вытекает из правовой позиции Конституционного Суда, граждане вправе обжаловать наряду с законами и такие акты, которые по своей юридической природе приравнены к законодательным (например, постановления Государственной Думы, которыми объявляется амнистия, о чем будет подробнее сказано ниже). Однако постановления Правительства Российской Федерации вне зависимости от того, приняты они в пределах собственных полномочий или во исполнение непосредственного уполномочия федерального законодателя, таковыми не являются.
   В соответствии с положениями ч. 1 ст. 115 Конституции Российской Федерации нормативные акты Правительства Российской Федерации принимаются на основании и во исполнение Конституции Российской Федерации, федеральных законов и нормативных указов Президента Российской Федерации. Это означает, что нормативные акты Правительства Российской Федерации являются подзаконными регуляторами, обеспечивающими исходя из их конституционной природы вторичное правовое регулирование. Требование ч. 1 ст. 115 Конституции Российской Федерации не может толковаться как допускающее возможность принятия Правительством Российской Федерации нормативного правового акта на основании и во исполнение непосредственно Конституции Российской Федерации. Такая интерпретация рассматриваемой нормы приводила бы к принципиальному противоречию между ч. 1 ст. 115 Конституции Российской Федерации и положениями ее ст. 10 и 11 (ч. 1), согласно которым государственная власть в Российской Федерации осуществляется в соответствии с принципом разделения властей, означающим в первую очередь невмешательство органов одной ветви власти в сферу полномочий органов другой ветви государственной власти.
   Конституция РФ подобного противоречия не допускает, закрепляя за нормативными актами Правительства Российской Федерации определенное (подзаконное) место в иерархии источников права, а также наделяя Правительство Российской Федерации правом законодательной инициативы (ч. 1 ст. 104 Конституции РФ). При этом Конституция РФ не предполагает дифференцирование постановлений Правительства Российской Федерации как по юридической силе, так и тем более по характеру их воздействия на общественные отношения. Таким образом, Правительство Российской Федерации, осуществляя регулирование на основании делегированной компетенции, и в этом случае не выступает субъектом первичного правового регулирования.
   Наличие особой нормативной связи между постановлением Правительства Российской Федерации и федеральным законом, заключающейся в уполномочивании федеральным законодателем Правительства Российской Федерации осуществить регулирование тех или иных общественных отношений, не изменяет юридического существа нормативного акта Правительства Российской Федерации, которым указанное полномочие было реализовано. Правительство Российской Федерации так же, как и во всех иных случаях, регулирует общественные отношения на основании и во исполнение актов большей юридической силы с той лишь особенностью, что первичная содержательная регламентация соответствующей сферы жизнедеятельности общества и государства закрепляется не в законодательном акте, предусматривающем делегированное регулирование, а, имея своим первоисточником конституционные нормы, диверсифицирована в действующем законодательстве. Таким образом, Конституция Российской Федерации не создает непосредственных предпосылок для наделения гражданина правом непосредственной конституционной жалобы на постановления Правительства Российской Федерации.
   Вместе с тем ч. 1 ст. 46 Конституции Российской Федерации гарантирует право каждого на судебную защиту его прав и свобод. Данное конституционное положение, находящееся в системной взаимосвязи с положениями ее ст. 1 (ч. 1), 2, 3 (ч. 1), 18, 55 (ч. 2), согласно которым гражданин может вступать с государством в судебный спор по поводу принятия органом государственной власти акта, нарушающего конституционные права и свободы; положениями ч. 1 ст. 47 и ч. 1 и 2 ст. 118, исходя из которых никто не может быть лишен права на рассмотрение его спора в соответствии с установленной юрисдикционной подведомственностью и подсудностью в соответствии с принципами правосудия, а также положениями ч. 1 ст. 115 и ч. 4 ст. 125 Конституции Российской Федерации, определяет, что гражданин вправе спорить с Правительством Российской Федерации по поводу принятия им в рамках делегированных полномочий нормативного акта, нарушающего конституционные права и свободы, в Конституционном Суде РФ в опосредованном порядке. А именно, гражданин вправе обжаловать любое постановление Правительства Российской Федерации в суде общей юрисдикции или в арбитражном суде на предмет его соответствия федеральным законам согласно правилам подведомственности и подсудности. В случае, если в процессе судебного разбирательства выяснится, что правонарушающий характер акта Правительства Российской Федерации не может быть устранен через признание его не соответствующим федеральным конституционным законам, федеральным законам, а также нормативным указам Президента Российской Федерации по причине осуществления Правительством Российской Федерации не свойственной ему функции первичного правового регулирования, соответствующий суд обязан приостановить рассмотрение данного дела и обратиться с запросом в Конституционный Суд Российской Федерации на предмет соответствия такого постановления Правительства РФ не только федеральному закону, но и Конституции РФ.
   Однако в решении Конституционного Суда Российской Федерации от 27 января 2004 г. реализована иная модель разрешения данной проблемы, а именно: предусмотрена возможность возбуждения гражданином конституционного судопроизводства по проверке постановлений Правительства Российской Федерации непосредственно, что предопределяет допустимость перенесения гражданами спора с Правительством Российской Федерации на уровень конституционного правосудия; это становится возможным в случае, если имеет место прямая нормативная связь постановления Правительства Российской Федерации с федеральным законом и эти акты применены или подлежат применению в конкретном деле в неразрывном единстве.
   По состоянию на 1 ноября 2004 г. можно привести пока два случая обращения в Конституционный Суд РФ со ссылкой на названную правовую позицию.

   Постановлением Сыктывкарского городского суда Республики Коми от 9 января 2004 г. гражданин А.М. Горчаков за пользование автомобилем, ввезенным на территорию Российской Федерации с территории Республики Беларусь без таможенного оформления, признан совершившим административное правонарушение, ответственность за которое установлена ст. 16.21 КоАП Российской Федерации, и подвергнут штрафу в размере одной трети стоимости транспортного средства без его конфискации.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации А.М. Горчаков просил признать не соответствующими Конституции Российской Федерации постановление Правительства Российской Федерации от 24 марта 2000 г. № 254 «О внесении изменения в постановление Правительства Российской Федерации от 23 июня 1995 г. № 583», а также указание Государственного таможенного комитета Российской Федерации от 28 ноября 1996 г. № 01—14/1310 и приказ Государственного таможенного комитета Российской Федерации от 27 ноября 2000 г. № 1069, регулирующие вопросы таможенного оформления товаров при ввозе их с территории Республики Беларусь. По мнению заявителя, указанные нормативные правовые акты нарушают его конституционные права, гарантированные ст. 2, 8 (ч. 2), 15 (ч. 1, 4), 17 (ч. 1, 2), 18 и 35 Конституции Российской Федерации.

   Конституционный Суд Российской Федерации, изучив представленные А.М. Горчаковым материалы, не нашел оснований для принятия его жалобы к рассмотрению, указав при этом, что из содержания оспариваемого А.М. Горчаковым постановления Правительства Российской Федерации не следует, что данный нормативный акт принят Правительством Российской Федерации в силу прямого предписания федерального закона, а его содержание увязывается с каким-либо федеральным законом, поэтому данная жалоба не может быть признана допустимой. [70 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 27 мая 2004 г. № 193-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Горчакова Александра Михайловича на нарушение его конституционных прав постановлением Правительства Российской Федерации от 24 марта 2000 г. № 254 «О внесении изменения в постановление Правительства Российской Федерации от 23 июня 1995 г. № 583» и ведомственными нормативными актами Государственного таможенного комитета Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Согласно Федеральному конституционному закону от 17 декабря 1997 г. № 2-ФКЗ «О Правительстве Российской Федерации» Правительство Российской Федерации в пределах своих полномочий осуществляет регулирование в социально-экономической сфере (абз. 3 ст. 13), обеспечивает проведение единой финансовой, кредитной и денежной политики, разрабатывает и осуществляет меры по проведению единой политики цен (абз. 2 и 11 ст. 15); номенклатура товаров, в отношении которых применяется государственное регулирование цен, устанавливается исключительно на заседаниях Правительства Российской Федерации (абз. 4 ст. 28).
   Статья 15 Закона Российской Федерации от 24 декабря 1992 г. № 4218-1 «Об основах федеральной жилищной политики» (в ред. Федерального закона от 6 мая 2003 г.) определяет полномочие Правительства Российской Федерации по установлению основ ценообразования в области жилищно-коммунального хозяйства и ежегодно федеральных стандартов оплаты жилья и коммунальных услуг (ч. 4) и полномочия органов местного самоуправления, органов государственной власти города федерального значения Москвы и органов государственной власти города федерального значения Санкт-Петербурга в порядке, определяемом Правительством Российской Федерации, по установлению нормативов потребления коммунальных услуг, цен на содержание, ремонт жилья, наем жилых помещений в государственном и муниципальном жилищных фондах и тарифов на коммунальные услуги в жилых помещениях, а также цен и тарифов в соответствии со стандартами оплаты жилья и коммунальных услуг (ч. 7).
   Постановлением Правительства Российской Федерации от 7 марта 1995 г. № 239 «О мерах по упорядочению государственного регулирования цен (тарифов)» утвержден Перечень продукции производственно-технического назначения, товаров народного потребления и услуг, на которые государственное регулирование цен (тарифов) на внутреннем рынке Российской Федерации осуществляют органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации, в числе которых услуги систем водоснабжения и канализации (абз. 8).
   Екатеринбургское муниципальное унитарное предприятие «Водоканал» обратилось с жалобой в Конституционный Суд Российской Федерации, утверждая, что приведенные нормативные положения ограничивают его право на самостоятельное установление цен на услуги по соглашению сторон в соответствии с Гражданским кодексом Российской Федерации, ущемляют свободу экономической деятельности и тем самым противоречат Конституции Российской Федерации, ее ст. 8 (ч. 1), 34 (ч. 1), 55 (ч. 3), 71 и 76 (ч. 1). [71 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 8 июля 2004 г. № 255-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы Екатеринбургского муниципального унитарного предприятия «Водоканал» на нарушение конституционных прав и свобод положениями Федерального конституционного закона «О Правительстве Российской Федерации», Закона Российской Федерации «Об основах федеральной жилищной политики» и Перечня продукции производственно-технического назначения, товаров народного потребления и услуг, на которые государственное регулирование цен (тарифов) на внутреннем рынке Российской Федерации осуществляют органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   В решении по данному делу Конституционный Суд РФ указал следующее. Согласно абз. 2 п. 1 ст. 424 ГК РФ в предусмотренных законом случаях применяются цены (тарифы, расценки, ставки и т. п.), устанавливаемые или регулируемые уполномоченными на то государственными органами.
   Постановление Правительства Российской Федерации от 7 марта 1995 г. № 239 «О мерах по упорядочению государственного регулирования цен (тарифов)», которым утвержден Перечень продукции производственно-технического назначения, товаров народного потребления и услуг, на которые государственное регулирование цен (тарифов) на внутреннем рынке Российской Федерации осуществляют органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации, издано во исполнение одноименного Указа Президента Российской Федерации от 28 февраля 1995 г. № 221, который в данном случае и с учетом правовой позиции Конституционного Суда Российской Федерации, выраженной в постановлении от 25 июня 2001 г. по делу о проверке конституционности Указа Президента Российской Федерации от 27 сентября 2000 г. № 1709 «О мерах по совершенствованию управления государственным пенсионным обеспечением в Российской Федерации» выполняет роль закона и действует во времени до момента вступления в силу соответствующего законодательного акта.
   Оспариваемые же положения ч. 4 ст. 15 Закона РФ «Об основах федеральной жилищной политики» (в ред. Федерального закона от 6 мая 2003 г.), предусматривающие полномочие Правительства Российской Федерации по установлению основ ценообразования в сфере жилищно-коммунального хозяйства, явились основанием для принятия других нормативных актов – постановлений Правительства Российской Федерации от 17 февраля 2004 г. № 89 «Об утверждении основ ценообразования в сфере жилищно-коммунального хозяйства» и от 25 августа 2003 г. № 522 «О федеральных стандартах оплаты жилья и коммунальных услуг на 2004 год», которые в деле заявителя не применялись и не оспариваются им в порядке конституционного судопроизводства.
   Следовательно, прямая нормативная связь ч. 4 ст. 15 Закона РФ «Об основах федеральной жилищной политики» и абз. 8 Перечня продукции производственно-технического назначения, товаров народного потребления и услуг, на которые государственное регулирование цен (тарифов) на внутреннем рынке Российской Федерации осуществляют органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации, утвержденного постановлением Правительства Российской Федерации от 7 марта 1995 г. № 239 «О мерах по упорядочению государственного регулирования цен (тарифов)», отсутствует, а потому данная жалоба в части, касающейся проверки конституционности названных положений, не может быть признана допустимой в соответствии с требованиями Закона «О Конституционном Суде РФ».
   Не может быть предметом проверки по данной жалобе и ч. 7 ст. 15 Закона РФ «Об основах федеральной жилищной политики», поскольку в ней закрепляются полномочия органов местного самоуправления, органов государственной власти городов федерального значения Москвы и Санкт-Петербурга, а индивидуальные предельные максимальные расчетные тарифы на услуги водоснабжения и водоотведения для Екатеринбургского муниципального унитарного предприятия «Водоканал», как следует из жалобы, были установлены Региональной энергетической комиссией Свердловской области, которая к указанным органам не относится.

3.2.4. Постановления Государственной Думы об объявлении амнистии как предмет конституционной жалобы.

   Вопрос о возможности возбуждения гражданином конституционного судопроизводства по оспариванию данной разновидности нормативно-правовых актов был решен Конституционным Судом Российской Федерации при рассмотрении дела о проверке конституционности постановления Государственной Думы от 28 июня 2000 г. № 492-III ГД «О внесении изменения в постановление Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации «Об объявлении амнистии в связи с 55-летием Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов» [72 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 5 июля 2001 г. № 11-П по делу о проверке конституционности постановления Государственной Думы от 28 июня 2000 г. № 492-III ГД «О внесении изменения в постановление Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации «Об объявлении амнистии в связи с 55-летием Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов» в связи с запросом Советского районного суда города Челябинска и жалобами ряда граждан // СЗ РФ. 2001. № 29. Ст. 3059.]. Обосновывая допустимость подобного обращения, Конституционный Суд выделил ряд принципиально значимых свойств постановлений Государственной Думы об объявлении амнистии, позволяющих приравнивать их по материально-правовому содержанию и процедуре принятия к федеральным законам.
   Во-первых, из взаимосвязанных положений ст. 15 (ч. 1), 71 (п. «о»), 103 и 125 (ч. 2 и 4) Конституции Российской Федерации следует, что постановление Государственной Думы, которым объявляется амнистия, является уникальным нормативно-правовым актом в сравнении с постановлениями Государственной Думы по другим вопросам, а также в сравнении с иными нормативными подзаконными актами, принимаемыми в форме постановлений. Принятие Государственной Думой постановлений об амнистии предусмотрено самой Конституцией Российской Федерации, что отличает эти постановления от других нормативных актов, включая большинство законов, и, таким образом, они имеют особую конституционную природу.
   Во-вторых, Конституция не исключает право федерального законодателя принять закон об общих условиях осуществления амнистии. В отсутствие такого закона именно нормативные предписания, содержащиеся в постановлении об амнистии, могут и должны выполнять функцию законодательного регулирования, тем более что издание законов по вопросам амнистии не предусматривается Конституцией Российской Федерации как необходимое и обязательное.
   В-третьих, постановление Государственной Думы об амнистии, распространяющееся на индивидуально не определенный круг лиц и деяний, т. е. носящее нормативный характер, по существу допускает отказ от реализации ранее примененных или подлежавших применению – в отношении названных в данном акте категорий лиц и преступных деяний – норм Уголовного кодекса Российской Федерации, что не может быть осуществлено нормативным актом, не приравненным по уровню к закону, поскольку акты ниже уровня закона не должны в каком бы то ни было отношении ему противоречить, препятствуя его применению.
   В-четвертых, объявление амнистии отнесено к полномочиям именно Государственной Думы, деятельность которой как палаты представительного органа обеспечивает на основе формирования воли большинства поиск и принятие целесообразных нормативных политико-правовых решений в установленной для нее конституционной нормотворческой процедуре. Это необходимо и при принятии акта об амнистии.
   В-пятых, из взаимосвязанных положений ст. 18, 46, 118, 120 и 125 Конституции Российской Федерации следует, что правосудие должно обеспечивать в предусмотренных Конституцией Российской Федерации формах судопроизводства защиту прав и свобод граждан от любых неконституционных законов и, следовательно, от равных им по уровню актов, в том числе путем исключения из правового поля их неконституционных положений. Поэтому применительно к актам об амнистии было бы недостаточным признание возможности их обжалования только через оспаривание основанных на них правоприменительных решений. Последние проверяются судами общей юрисдикции только для того, чтобы установить, подлежит ли применению акт об амнистии к конкретному лицу. Лишение же актов об амнистии – в случае их противоконституционности – юридической силы не может быть прерогативой судов общей юрисдикции, поскольку такого рода полномочия в настоящее время закреплены Конституцией Российской Федерации и федеральным конституционным законом, в соответствии со ст. 125 и 128 (ч. 3) Конституции Российской Федерации, только за Конституционным Судом Российской Федерации.

3.2.5. Ограничительный подход к предмету конституционной жалобы не есть ограничение права на судебную защиту.

   Следует подчеркнуть, что иные, кроме перечисленных выше, нормативные акты в сферу конституционной оценки по жалобам граждан не входят. Из этого исходит в своей практической деятельности и Конституционный Суд РФ.
   Так, жалоба гражданина В.М. Аствацатряна в части оспаривания положений Указа Президента Российской Федерации «О приведении земельного законодательства Российской Федерации в соответствие с Конституцией Российской Федерации» была признана Конституционным Судом Российской Федерации недопустимой [73 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 20 февраля 2002 г. № 23-О по жалобе гражданина Астварцатряна Василия Мелконовича на нарушение его конституционных прав абзацем первым п. 3 ст. 2 Закона РСФСР «О крестьянском (фермерском) хозяйстве» и Указом Президента Российской Федерации «О приведении земельного законодательства в соответствие с Конституцией Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 2002. № 4.]. Ограничительный подход к определению круга нормативных актов, могущих быть обжалованными в рамках конституционного судопроизводства, не означает ограничения права каждого на судебную защиту его прав и свобод и, тем более, не может рассматриваться в качестве его нарушения.

   Гражданка А.В.Грищенко обратилась в Конституционный Суд Российской Федерации с требованием признать неконституционными положения п. 3 ч. 1 ст. 3, ст. 96 и 97 Закона «О Конституционном Суде РФ» [74 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 19 марта 1997 г. № 56-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Грищенко Адели Викторовны как не соответствующей требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // СЗ РФ. 1997. № 24. Ст. 2803.]. На основании этих норм Конституционный Суд Российской Федерации своим Определением от 2 ноября 1995 г. отказал в принятии к рассмотрению ее жалобы. По мнению А.В.Грищенко, положения Федерального конституционного закона, не допускающие обращение в Конституционный Суд Российской Федерации граждан, их объединений с жалобами на нарушение конституционных прав и свобод иными, кроме закона, нормативными актами, ограничивают конституционное право на судебную защиту прав и свобод, гарантированное ст. 46 (ч. 1 и 2), 47 (ч. 1), 53 и 56 (ч. 3) Конституции Российской Федерации.

   Сопоставив положения ст. 46 (ч. 2), 118 (ч. 2), 120 (ч. 2) и 125 (ч. 4) Конституции Российской Федерации, Конституционный Суд Российской Федерации пришел к выводу, что иные акты, кроме законов, подлежат обжалованию в других судах в соответствии с их компетенцией, установленной Конституцией Российской Федерации и законами. Из этого исходит ст. 3 Закона РФ от 27 апреля 1993 г. № 4866-1 «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», согласно которой суды рассматривают жалобы на любые действия (решения), нарушающие права и свободы граждан, кроме действий (решений), проверка которых отнесена законодательством к исключительной компетенции Конституционного Суда Российской Федерации, и действий (решений), в отношении которых законодательством предусмотрен иной порядок судебного обжалования.
   Проверка по жалобам граждан нормативных и ненормативных актов федеральных органов государственной власти отнесена согласно гражданскому процессуальному и арбитражному процессуальному законодательству к компетенции соответственно Верховного Суда Российской Федерации и Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. Те же нормативные акты, оспаривание которых в судах указанным процессуальным законодательством не предусмотрено, согласно ст. 3 Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» должны рассматриваться судами в процедуре, установленной этим Законом. Указанные правовые предписания в их совокупности обеспечивают вытекающее из ст. 46 Конституции Российской Федерации право гражданина обжаловать в суд любой (как ненормативный, так и нормативный правовой) акт.

3.3. Предмет конституционной жалобы – действующий нормативный правовой акт

По общему правилу конституционной жалобой может быть оспорен нормативно-правовой акт, который не отменен и не утратил силу до начала рассмотрения дела Конституционным Судом Российской Федерации. Если же нормативный акт утрачивает силу в процессе рассмотрения дела Конституционным Судом, это является основанием для прекращения производства по делу.

3.3.1. Возможно ли обжалование утративших силу актов?

   Статья 43 Закона «О Конституционном Суде РФ» допускает возможность обжалования даже утративших юридическую силу актов, но только лишь в том случае, если действием этого акта были нарушены конституционные права и свободы граждан.

   Определением Конституционного Суда Российской Федерации от 5 февраля 1998 г. гражданке И.Е. Ивановой со ссылкой на ч. 2 ст. 43 Закона «О Конституционном Суде РФ» было отказано в принятии к рассмотрению жалобы на нарушение ее конституционных прав ч. 2 ст. 108 ГК РСФСР, утратившей силу с 1 января 1995 г., т. е. до обращения заявительницы в Конституционный Суд Российской Федерации.
   Полагая, что применением ч. 2 ст. 43 Закона «О Конституционном Суде РФ» были нарушены ее конституционные права, предусмотренные ст. 18, 45 и 46 Конституции Российской Федерации, что в свою очередь создало препятствия в защите прав, закрепленных ст. 21 (ч. 2), 35 и 55 (ч. 2 и 3) Конституции Российской Федерации, И.Е. Иванова обратилась в Конституционный Суд Российской Федерации с требованием признать оспариваемую норму не соответствующей Конституции Российской Федерации. [75 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 4 июня 1998 г. об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Ивановой Ии Ефимовны на нарушение ее конституционных прав ч. 2 ст. 43 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 1998. № 5.]

   Разрешая данное дело, Конституционный Суд Российской Федерации подчеркнул, что оспариваемая норма не распространяется на случаи, когда оспариваемый акт утрачивает силу еще до обращения заявителя в Конституционный Суд Российской Федерации, – Закон «О Конституционном Суде РФ» вообще не предусматривает проверку конституционности таких актов.
   Вместе с тем признание законодателем нормативного акта утратившим силу имеет такие же правовые последствия, как и признание Конституционным Судом Российской Федерации какого-либо акта не соответствующим Конституции Российской Федерации, поскольку именно путем лишения юридической силы устраняются неконституционные нормы и, следовательно, обеспечивается защита конституционных прав граждан.
   Настаивая на признании не соответствующей Конституции Российской Федерации отмененной законодателем нормы, заявительница фактически исходит из того, что решение Конституционного Суда Российской Федерации могло бы способствовать пересмотру ее гражданско-правового спора в судах общей юрисдикции. Однако в таком случае конституционное судопроизводство использовалось бы как средство судебной защиты, заменяющее судопроизводство по гражданским, уголовным или административным делам, что по смыслу ст. 118, 125 и 126 Конституции Российской Федерации не может быть признано допустимым.
   Конституционная жалоба, несмотря на кажущееся первоначальное сходство с жалобой административной, ей не тождественна, более того, эти жалобы имеют ряд принципиальных отличий, связанных в первую очередь с характером спорного правоотношения.
   Административная жалоба связана с оспариванием публично-властных обязывающих действий или решений должностных лиц или органов государственной власти на предмет их соответствия законам; конституционная жалоба направлена на активизацию проверки конституционности актов определенного круга законотворческих органов. Отсюда вытекает необходимость установления различных процедур судебного разбирательства для каждой из названных жалоб, а равно и последствий рассмотрения соответствующих дел. В связи с этим уже упоминавшийся нами принцип разделения юрисдикций исключает возможность рассмотрения и разрешения дел в рамках административной жалобы.

   Гражданка Р.А. Мохова обратилась в Конституционный Суд Российской Федерации с жалобой на нарушение ее конституционных прав ст. 96 и 97 Закона «О Конституционном Суде РФ», примененными Конституционным Судом Российской Федерации в деле заявительницы при вынесении определения об отказе в принятии к рассмотрению ее предыдущей жалобы. [76 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 21 декабря 1998 г. по жалобе гражданки Моховой Риммы Александровны на нарушение ее конституционных прав статьями 96 и 97 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 1999. № 2.]
   По мнению Р.А. Моховой, положения оспариваемых ею статей Закона, как не предоставляющие гражданам права на обращение в Конституционный Суд Российской Федерации с жалобами на незаконные действия органов государственной власти, повлекшие нарушение их конституционных прав и свобод, противоречат ст. 125 (ч. 4) Конституции Российской Федерации.

   Как указал Конституционный Суд Российской Федерации, восстановление прав граждан, нарушенных в результате незаконных действий государственных органов, осуществляется судами общей юрисдикции в соответствии со ст. 46 (ч. 2) Конституции Российской Федерации, Законом РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» и иными законодательными актами Российской Федерации. Возложение же на Конституционный Суд Российской Федерации обязанности рассматривать жалобы граждан на незаконные действия государственных органов означало бы использование конституционного судопроизводства вместо судопроизводства по гражданским делам, осуществляемого судами общей юрисдикции, и противоречило бы ст. 47, 118, 125 и 126 Конституции Российской Федерации, исключающим подмену того суда, к подсудности которого закон относит рассмотрение определенной категории дел, каким-либо другим судом. [77 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 21 декабря 1998 г. по жалобе гражданки Моховой Риммы Александровны на нарушение ее конституционных прав статьями 96 и 97 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 1999. № 2.]

3.3.2. Требование о применении обжалуемого закона как критерий допустимости конституционной жалобы.

Оспариваемый закон должен быть применен или подлежит применению в конкретном деле, рассмотрение которого завершено или начато в суде или ином органе, применяющем закон. При этом не имеет значения, каково содержание решений, принятых по делу судом и рассмотрено ли оно всеми судебными инстанциями [78 - См.: Витрук Н.В. Конституционное правосудие в России. М.: Городец, 2001. С. 239.]. Более того, правоприменение не обязательно должно быть связано с судебным порядком рассмотрения дела. Законодатель не связывает возможность конституционной оценки закона с обязательным его применением в суде, поэтому критерий допустимости конституционной жалобы в этой части связан с применением или реальной возможностью применения закона любым правоприменительным органом.
Рассматривая требование о применении или о реальной возможности применения обжалуемого закона в конкретном деле, следует уяснить содержание категории «конкретное дело». В соответствии с правовой позицией, выраженной Конституционным Судом Российской Федерации в Определении от 5 июля 2002 г. № 187-О [79 - Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 5 июля 2002 г. № 187-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Половцева Игоря Николаевича на нарушение его конституционных прав п. 1 ст. 1 Федерального закона «О внесении дополнений в Федеральный закон «Об общих принципа организации местного самоуправления в Российской Федерации» // Архив КС РФ. 2002.], по смыслу ч. 4 ст. 125 Конституции Российской Федерации, а также ст. 96 и 97 Закона «О Конституционном Суде РФ» конкретным делом является то дело, в котором судом или иным правоприменительным органом в установленной юрисдикционной и иной процедуре разрешается затрагивающий права и свободы заявителя вопрос на основе норм соответствующего закона, устанавливаются и (или) исследуются фактические обстоятельства.

3.3.3. О возможности обжалования в Конституционном Суде РФ «доконституционных» законодательных актов.

   Очевидно, что данная проблема с каждым днем приобретает в большей степени теоретическое, нежели практическое значение. Это, однако, не исключает возможности возникновения споров, в том числе самого неожиданного характера, о конституционности такого рода правовых актов.

   Решением Мещанского районного суда г. Москвы от 7 февраля 2003 г. гражданину А.Н. Фирсанову было отказано в удовлетворении исковых требований, в том числе о признании права совместной собственности на владение братьев Фирсановых (застроенный жилыми зданиями земельный участок, которым владели до 1917 г. братья Фирсановы), а также о признании отсутствия у Правительства г. Москвы доказательств и законных оснований приобретения имущественных прав на данный объект недвижимости. Суд указал, что факт национализации недвижимого имущества в городах на основании Декрета от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах» общеизвестен и в соответствии со ст. 61 ГПК РФ является обстоятельством, не нуждающимся в доказывании. При этом суд, ссылаясь на отдельные положения Декрета об отмене права частной собственности на земельные участки и определенную категорию строений, расположенных в городских поселениях, и о передаче изъятых из частной собственности городских земель и строений в распоряжение органов местной власти, поименовал данный акт как «Декрет Президиума ВЦИК от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах».
   Это обстоятельство послужило поводом для обращения А.Н.Фирсанова с жалобой в Конституционный Суд Российской Федерации, поскольку, по его мнению, судебные инстанции г. Москвы применили в его деле не опубликованный в надлежащем порядке Декрет об отмене права частной собственности на недвижимости в городах, полный текст которого был утвержден Президиумом ВЦИК на заседании 20 августа 1918 г. (Протокол № 8).
   Заявитель просил признать указанный «Декрет Президиума ВЦИК» противоречащим ст. 15 (ч. 3) Конституции Российской Федерации и не подлежащим применению в Российской Федерации, т. к. он не был официально опубликован для всеобщего сведения; признать, что положения п. 1 ст. 11 ГПК РФ о нормативных правовых актах, применяемых судом при разрешении гражданских дел, не распространяются на неопубликованные для всеобщего сведения акты государственных или иных органов; признать, что положения ст. 15 (ч. 3) Конституции Российской Федерации об условии применения законов и любых нормативных актов, затрагивающих права, свободы и обязанности человека, распространяются на все законы и иные нормативные правовые акты независимо от момента их издания (принятия). Заявитель также указывает, что применение данного акта в его деле противоречит ст. 6 (ч. 2), 8 (ч. 2), 9 (ч. 2), 15 (ч. 3), 17, 19 (ч. 2), 35, 36 (ч. 1) и 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации. [80 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 18 июня 2004 г. № 261-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Фирсанова Алексея Николаевича на нарушение его конституционных прав «Декретом Президиума ВЦИК от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах» // Архив КС РФ. 2004.]

   В силу ч. 2 ст. 43 Закона «О Конституционном Суде РФ» не допускается проверка конституционности актов, которые были отменены или утратили силу до обращения заявителя в Конституционный Суд Российской Федерации. Декрет Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Совета рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах», как политический акт, на основании которого в период изменения государственного строя принимались решения о национализации и экспроприации находившегося в частной собственности недвижимого имущества, после завершения этого процесса исчерпал свою силу, и, следовательно, проверка его конституционности не может быть осуществлена.
   Заявитель указывает на нарушение применением названного акта его прав, закрепленных, в частности, в ст. 35 Конституции Российской Федерации, гарантирующей право собственности и право наследования, и в ст. 36 (ч. 1) Конституции Российской Федерации о праве граждан иметь в частной собственности землю. Между тем названные конституционные права граждан гарантируются только в отношении того имущества, правовой режим которого определяется действующим законодательством и субъективные права на которое возникли в соответствии с ним. Таким образом, данная жалоба не отвечает критерию допустимости.
   Фактически же обращенные к Конституционному Суду Российской Федерации требования заявителя направлены на восстановление путем признания данного Декрета противоречащим Конституции Российской Федерации 1993 г. существовавших ранее прав частных собственников и наделение наследственными правами в отношении национализированного имущества их потомков. Однако в силу ст. 10, 125 Конституции Российской Федерации решение этого вопроса Конституционному Суду Российской Федерации неподведомственно и составляет прерогативу законодателя, который реализует политическую волю государства путем принятия соответствующих федеральных законов.
   Довод заявителя о нарушении положений ст. 15 (ч. 3) Конституции Российской Федерации применением в его деле неопубликованного в надлежащем порядке «Декрета Президиума ВЦИК» заявлен по мнимому основанию и фактически направлен на отмену состоявшегося решения суда общей юрисдикции средствами конституционного судопроизводства. Однако решение вопроса о проверке законности и обоснованности состоявшихся судебных решений, в том числе в части выбора подлежащей применению нормы, равно как и вопроса о внесении в их тексты каких-либо исправлений, относится к компетенции судов общей юрисдикции и Конституционному Суду Российской Федерации неподведомственно в силу ст. 3 Закона «О Конституционном Суде РФ».

   На основании п. 6, 8 и 11 ч. 2 и ч. 4 ст. 6, абз. 2 п. 2 ч. 1 ст. 7, ч. 2 ст. 8 Закона РФ от 13 марта 1992 г. № 2506-1 «Об оперативно-розыскной деятельности в Российской Федерации» заместителем Генерального прокурора Российской Федерации в отношении М.И. Сапронова было санкционировано проведение оперативно-розыскных мероприятий: прослушивание телефонных переговоров (с 25 августа 1993 г. сроком на 30 суток, продлено 22 сентября 1993 г. сроком на 90 суток) и наблюдение с использованием аудио– и видеозаписи (с 10 сентября 1993 г. сроком на 90 суток).
   Московским городским судом в отношении М.И. Сапронова (постановление от 10 марта 1994 г.) и М.Б. Никольской (постановление от 15 марта 1994 г.) было дано разрешение на прослушивание телефонных переговоров и проникновение в жилища сроком на 90 суток.
   По результатам оперативно-розыскных мероприятий 25 апреля 1994 г. было возбуждено уголовное дело (приготовление к даче взятки и покушение на дачу взятки). В ходе производства по делу М.И. Сапронов в числе других лиц был привлечен к уголовной ответственности, а в отношении М.Б. Никольской уголовное дело было прекращено на основании ст. 5 (п. 2 ч. 1) УПК РСФСР за отсутствием в деянии состава преступления, а также ст. 208 (п. 2 ч. 1) УПК РСФСР, в соответствии с которой уголовное дело прекращается при недоказанности участия обвиняемого в совершении преступления, если исчерпаны все возможности для собирания дополнительных доказательств.
   Заявители утверждали, что при проведении оперативно-розыскных мероприятий были нарушены их права на тайну телефонных переговоров и на неприкосновенность жилища, гарантированные ст. 23 (ч. 2) и 25 Конституции РФ, и просят проверить конституционность положений, содержащихся в п. 6, 8, 9 и 10 ч. 1 и ч. 2 ст. 6, подп. 1 п. 2 ч. 1 ст. 7, ч. 2 ст. 8 и ст. 9 Федерального закона от 12 августа 1995 г. «Об оперативно-розыскной деятельности». По мнению заявителей, их конституционные права нарушены положениями именно названного Федерального закона, воспроизводящими, как они утверждают, примененные в их конкретном деле положения Закона РФ от 13 марта 1992 г. «Об оперативно-розыскной деятельности в Российской Федерации», которые, таким образом, фактически действуют и после того, как этот Закон утратил силу. [81 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 4 февраля 1999 г. № 18-О по жалобе граждан М.Б. Никольской и М.И.Сапронова на нарушение их конституционных прав отдельными положениями Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности» // Вестник КС РФ. 1999. № 3.]

   Решая вопрос о допустимости жалобы, Конституционный Суд Российской Федерации отметил, что по смыслу ст. 125 и п. 2 раздела второго «Заключительные и переходные положения» Конституции Российской Федерации, а также ст. 3, 36, 43, 96 и 97 Закона «О Конституционном Суде РФ» Конституционный Суд Российской Федерации по жалобам граждан проверяет конституционность закона, действовавшего на территории Российской Федерации до вступления в силу Конституции Российской Федерации, только в том случае, если этот закон был применен в деле заявителя после ее вступления в силу, т. е. после 25 декабря 1993 г., и лишь в связи с соответствующим правоприменительным актом. В отношении заявителей такие акты, как следует из представленных материалов, имели место в марте 1994 г.
   По итогам рассмотрения заявителям было отказано в принятии жалоб к рассмотрению в связи с тем, что оспариваемые нормы к одним заявителям не применялись, а конституционные права других ими нарушены не были.
   Таким образом, конституционной жалобой закон может быть оспорен только в той части, которая применена или подлежит применению в деле заявителя. Если же заявитель ставит под сомнение более широкий круг законодательных решений, нежели примененные или подлежащие применению в его конкретном деле, Конституционный Суд Российской Федерации принимает жалобу к рассмотрению только в той ее части, в которой оспариваются фактически задействованные или могущие быть задействованными в деле заявителя нормативные положения. [82 - См., например: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 27 декабря 1999 г. № 19-П по делу о проверке конституционности положений п. 3 ст. 20 Федерального закона «О высшем и послевузовском профессиональном образовании» в связи с жалобами граждан В.П.Малкова и Ю.А.Антропова, а также запросом Вахитовского районного суда города Казани // Вестник КС РФ. 2000. № 1.]

Глава 4
Юридическая природа решений конституционного суда РФ

4.1. Решения Конституционного Суда РФ в системе источников права

   При всей очевидности того факта, что Конституционный Суд РФ является важной составляющей государственно-правовой действительности России, в том числе в обеспечительном механизме прав и свобод человека и гражданина, в юридической литературе по-прежнему отсутствует единое мнение по поводу правовой природы решений Конституционного Суда РФ; весьма дискуссионным остается вопрос о том, являются ли эти решения источниками российского права. [83 - См., например: Авакьян С.А. Конституция России: природа, эволюция, современность. М., 1998. С. 206; Бойков А.Д. Опасность негативного правотворчества // Уголовное право. 2000. № 4. С. 78—79; Витрук Н.В. Конституционное правосудие в России (1991—2001 гг.): Очерки теории и практик. М.: Городец, 2001. С. 104—108; Гаджиев Г.А. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации как источник конституционного права // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 1999. № 3. С. 81—95; Конституционное право России: Учебник / Отв. ред. Кокотов А.Н. и Кукушкин М.И. М.: Юристъ, 2003. С. 63—64; Котов О.Ю. Влияние решений Конституционного Суда России на гражданское судопроизводство. М.: Городец, 2002. С. 47—57; Лазарев Л.В. Правовые позиции Конституционного Суда России. М.: ОАО «Городец»; «Формула права», 2003; Лучин В.О. Конституция Российской Федерации. Проблемы реализации. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2002. С. 542; Морозова Л.А. Еще раз о судебной практике как источнике права // Государство и право. 2004. № 1. С. 19—23; Нерсесянц В.С. У российских судов нет правотворческих полномочий // Судебная практика как источник права. М.: Юристъ, 2000. С. 107; Петров А.А. К дискуссии о правовой природе решений Конституционного Суда Российской Федерации // Академический правовой журнал. 2002. № 3; Ржевский В.А., Чепунова И.М. Судебная власть в Российской Федерации. М., 1998; Кутафин О.Е. Источники конституционного права Российской Федерации. М.: Юристъ, 2002. С. 144—147.]
   Сторонники нормативистской концепции права рассматривают в качестве единственного источника права нормативно-правовой акт и, исходя из идеи разделения властей, считают недопустимой подмену законодательных решений актами органов, осуществляющих правосудие, пусть даже и конституционное. Такой подход, на наш взгляд, не выдерживает критики, поскольку разделение властей вовсе не предполагает возможности осуществления правотворческой деятельности только законодательными органами. Достаточно отметить то обстоятельство, что ведь и исполнительные органы не выводятся из круга субъектов правотворческого процесса как особого вида юридической практики.
   Конечно, роль Конституционного Суда РФ в правотворческом процессе довольно специфична, что объясняется его юрисдикционной природой, предполагающей, что назначение данного органа государственной власти прежде всего состоит в использовании и применении конституционных норм. На этом основании некоторые авторы делают заключение о том, что Конституционный Суд ни при проверке конституционности отдельных актов или их положений, ни при разрешении споров о компетенции, ни при толковании Конституции РФ не создает новых норм, а выступает соответственно в роли «блюстителя юридической строгости правовой системы, института, в определенной мере сдерживающего и дисциплинирующего законодательную и исполнительную власть в их правотворческой деятельности», выполняет функцию арбитра, традиционную для судебного органа, «раздвигает или уточняет содержание сформулированного в Конституции нормативного установления исходя из его буквы и смысла с целью наиболее точного понимания и единообразного применения толкуемого конституционного положения». В итоге решения Конституционного Суда рассматриваются лишь в качестве источника науки конституционного права, не носящего свойства нормативности. [84 - См.: Богданова Н.А. Конституционный Суд РФ в системе конституционного права // Вестник КС РФ. 1997. № 3. С. 64—65.]
   Сейчас, по истечении определенного периода функционирования в России института конституционного правосудия, вряд ли есть основание сомневаться, что деятельность Конституционного Суда РФ играет значительную роль не только в развитии конституционно-правовой науки, но и в становлении и развитии современного российского конституционализма во всех его компонентных характеристиках, включая нормативный. Причем развитие содержащихся в Конституции фундаментальных идей и принципов осуществляется не только в результате их толкования Конституционным Судом, но и за счет отмены норм, ей противоречащих. Признавая ту или иную норму неконституционной, Конституционный Суд лишает ее юридической силы (ст. 79 «О Конституционном Суде РФ»), а значит, отменяет ее. Следовательно, соответствующее решение Конституционного Суда не лишено свойств нормативного акта, направленного, как известно, на установление, изменение либо отмену правовых норм или на изменение сферы их действия. В данном случае Конституционный Суд играет роль, говоря языком Кельзена, «негативного законодателя». Однако, несмотря на то, что в деятельности Конституционного Суда данный способ конституционного контроля является преобладающим, его нельзя рассматривать в качестве единственного канала воздействия на процесс воплощения в жизнь конституционных предписаний, их конкретизации в текущем законодательстве. [85 - См., например: Гаджиев Г.А. Конституционные принципы рыночной экономики (Развитие основ гражданского права в решениях Конституционного Суда Российской Федерации). М.: Юристъ, 2002. С. 25—49; Невинский В.В. Конституционный Суд Российской Федерации и правотворчество в России // Вестник КС РФ. 1997. № 3.]
   Осуществляя конституционный контроль и давая официальное, обязательное для всех субъектов права толкование положений Конституции РФ, а также обеспечивая конституционализацию отраслевого законодательства в порядке конституционного истолкования отдельных его норм и институтов в соответствии с высшими ценностями, принципами Конституции и общими принципами права, Конституционный Суд неизбежно выступает и в качестве «положительного законодателя», что имеет особое значение, в частности, в условиях установленного самой Конституцией весьма «жесткого» порядка ее пересмотра и внесения конституционных поправок, несовершенства законодательства переходного периода. Очевидно, что здесь речь идет не о праве законодательной инициативы, которым Конституционный Суд наделен в соответствии с ч. 1 ст. 104 Конституции РФ, а о возможности Конституционного Суда РФ совершенствовать смысл конституционных положений посредством официального толкования, выносить решения, фактически развивающие, преобразующие содержание отдельных норм Конституции без изменения ее текста [86 - См.: Хабриева Т.Я. Толкование Конституции Российской Федерации: теория и практика. М.: Юристъ, 1998; Митюков М.А. О преобразовании Конституции Российской Федерации // Конституционное развитие России. Межвузовский сборник научных статей. Вып. 4. Саратов, 2003. С. 30—39.]. Важно, что подобного рода решения Конституционного Суда должны вытекать из политико-правовой логики Конституции [87 - См.: Эффективность закона: Методология и конкретные исследования / Отв. ред. В.М. Сырых, Ю.А. Тихомиров. М., 1997. С. 138.]. Конечно, доктринально толкование представляет собой лишь разъяснение правового предписания, что не влечет создания новой правовой нормы; однако на практике – и здесь нельзя не согласиться с профессором Б.С. Эбзеевым – дословный текст интерпретируемой нормы далеко не всегда выступает в качестве непреодолимой границы, а Конституционный Суд, толкуя положения Конституции, осуществляет по сути правотворческую функцию: принимаемые им решения о толковании конституционных норм становятся по существу частью Конституции, по юридической силе ей не уступают и «оказывают свое влияние на формирование конституционно-правовой доктрины, отвечающей современным социально-экономическим, политическим и правовым реалиям России и ценностям демократического развития общества, выработанным в международном сообществе». [88 - См.: Эбзеев Б.С. Толкование Конституции Конституционным судом Российской Федерации: теоретические и практические проблемы // Государство и право. 1998. № 5. С. 9—12.]
   Следует учитывать, что деятельность по толкованию конституционных положений не ограничивается реализацией Конституционным Судом РФ предоставленного ему ч. 5 ст. 125 Конституции полномочия. Интерпретация конституционных принципов и норм в той или иной мере и форме имеет место практически в каждом решении Конституционного Суда при оценке оспариваемого акта на соответствие Конституции РФ, ее конкретным нормам, конституционным принципам, основам конституционного строя и т. п. Принимая решение о неконституционности правовой нормы и лишая ее, таким образом, юридической силы, Конституционный Суд РФ в мотивировочной части соответствующего постановления указывает аргументы, лежащие в основе выводов содержащихся в его резолютивной части. Интерпретируя конституционную норму, с которой сопоставляется оспариваемое правовое положение, Конституционный Суд выявляет ее скрытый, неявный смысл. «Воистину, Конституция, – отмечает Г.А. Гаджиев, – это кладезь неявных конституционных ценностей. Это и есть правовые позиции, имеющие общее значение. Это важные правовые выводы, идеи, представляющие собой выявленное судом кристаллизованное право». [89 - Гаджиев Г.А. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации как источник конституционного права // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 1999. № 3. С.85.]
   Принимаемые Конституционным Судом решения общеобязательны, причем не только для сторон по конкретному делу, но и для всех других субъектов права. Выработанная в нем правовая позиция становится образцом, нормативом, которым в обязательном порядке должны руководствоваться другие органы государственной власти, должностные лица при разрешении вопросов на основе актов, содержащих положения аналогичные признанным неконституционными нормам. Такой характер решений Конституционного Суда имеет законодательное закрепление. Так, в ч. 2 ст. 87 Закона «О Конституционном Суде РФ» закреплено: «Признание не соответствующими Конституции Российской Федерации федерального закона, нормативного акта Президента Российской Федерации, договора или отдельных их положений является основанием отмены в установленном порядке положений других нормативных актов либо договоров, основанных на признанных неконституционными полностью или частично нормативном акте либо договоре либо воспроизводящих их или содержащих такие же положения, какие были признаны неконституционными». Положения этих нормативных актов или договоров не могут быть применены судами, другими органами и должностными лицами.
   Говоря о юридических свойствах решений Конституционного Суда РФ, позволяющих рассматривать их в качестве источников российского права, важно отметить и то обстоятельство, что основные характеристики соответствующих свойств имеют не только доктринальное обоснование, но и определенное подтверждение в самих решениях Конституционного Суда РФ.
   В связи с этим можно выделить следующие основные свойства решений Конституционного Суда.
   Во-первых, решения о толковании положений Конституции РФ, о проверке конституционности актов, перечисленных в ч. 2 ст. 125 Конституции РФ, о разрешении компетенционных споров между органами государственной власти Российской Федерации и ее субъектов могут приниматься только Конституционным Судом РФ.

   В отношении гражданина В.А. Аветяна было возбуждено уголовное дело по обвинению в совершении преступлений, предусмотренных ст. 122 (злостное уклонение от уплаты алиментов), 130 (клевета) Уголовного кодекса РСФСР, и вынесено постановление о применении к нему в качестве меры пресечения заключения под стражу, которое исполнено не было. Это постановление, датированное 16 августа 1990 г., не отменялось вплоть до момента прекращения уголовного дела 16 апреля 1994 г. Таким образом, решение о заключении гражданина В.А. Аветяна под стражу действовало в течение почти четырех лет; в связи с этим был объявлен его розыск, о чем сообщалось в местной газете.
   Гражданин В.А. Аветян обращался в суды общей юрисдикции с жалобами на незаконность постановления о применении в отношении его в качестве меры пресечения заключения под стражу и просил об отмене этого постановления. Однако в рассмотрении жалобы ему было дважды отказано на том основании, что в соответствии со ст. 220.1 и 220.2 УПК РСФСР такие жалобы могут быть принесены только лицами, реально содержащимися под стражей, и рассматриваются судом по месту такого содержания.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации заявитель утверждает, что примененные в его деле ст. 220.1 и 220.2 УПК РСФСР ограничивают его права на свободу и личную неприкосновенность, на судебную защиту, противоречат провозглашенному в Конституции Российской Федерации равенству всех перед законом и судом и, следовательно, не соответствуют ст. 19, 22, 45, 46 и 47 Конституции Российской Федерации. [90 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 3 мая 1995 г. № 4-П по делу о проверке конституционности ст. 220.1 и 220.2 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.А. Аветяна // СЗ РФ. 1995. № 19. Ст. 1764.]

   Конституционный Суд РФ признал жалобу допустимой, поскольку, как того требует ст. 97 Закона «О Конституционном Суде РФ», обжалуемые положения закона (в данном случае – УПК РСФСР) были применены в деле заявителя и затрагивают его конституционные права. При этом Суд указал следующее.
   Суды общей юрисдикции, применяя ст. 220.1 и 220.2 УПК РСФСР, исходят из буквального смысла этих норм, к чему их обязывает ст. 120 Конституции РФ, согласно которой суды в своей деятельности должны строго подчиняться как Конституции РФ, так и федеральному закону.
   В то же время в постановлениях Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 апреля 1993 г. № 3 «О практике судебной проверки законности и обоснованности ареста или продления срока содержания под стражей» и от 29 сентября 1994 г. № 6 о выполнении судами постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 апреля 1993 г., а также в материалах обобщения судебной практики по этим вопросам, подчеркивается, что суды должны проверять соблюдение всех норм УПК РСФСР, регламентирующих применение указанной меры пресечения, и строго обеспечивать на практике права лиц, обжалующих в суд применение ареста. Тем не менее суды общей юрисдикции, признавая введенное УПК РСФСР ограничение права на судебное обжалование, не воспользовались предусмотренным в ст. 125 (ч. 4) Конституции Российской Федерации, а также в п. 3 ч. 1 ст. 3 и ст. 101, 102 Закона «О Конституционном Суде РФ» правом обратиться в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о соответствии указанных статей УПК РСФСР Конституции РФ. Вместе с тем суд общей юрисдикции не вправе признавать неконституционным закон, который подлежит применению в рассматриваемом им конкретном деле. Этот вопрос подведомствен только Конституционному Суду Российской Федерации, который в свою очередь не проверяет законность и обоснованность решений судов общей юрисдикции, а решает исключительно вопросы права.
   По итогам рассмотрения дела оспариваемые нормы были признаны не соответствующими Конституции РФ.
   Во-вторых, решения Конституционного Суда общеобязательны, носят нормативный характер.

   В запросе Законодательного Собрания Республики Карелия указывается, что в результате неопределенности в понимании компетенции судов, установленной ст. 125, 126 и 127 Конституции Российской Федерации, в правоприменительной практике имеют место случаи признания нормативных актов, перечисленных в п. «а» и «б» ч. 2 и в ч. 4 ст. 125, неконституционными иными помимо Конституционного Суда Российской Федерации судами. По мнению же заявителя, проверка конституционности этих актов относится к исключительной компетенции Конституционного Суда Российской Федерации. Аналогичная позиция была изложена в запросе Государственного Совета Республики Коми. [91 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 16 июня 1998 г. № 19-П по делу о толковании отдельных положений ст. 125, 126 и 127 Конституции Российской Федерации // СЗ РФ. 1998. № 25. Ст. 3004.]

   Статья 125 Конституции РФ содержит специальные предписания, которые возлагают на особый орган правосудия – Конституционный Суд Российской Федерации полномочия по осуществлению проверки конституционности перечисленных в ней нормативных актов, которая может повлечь утрату ими юридической силы. Другие судебные органы Конституция Российской Федерации такими полномочиями не наделяет.
   Определяя компетенцию Конституционного Суда Российской Федерации, Конституция РФ исходит из обязательности ее осуществления в специфической форме правосудия – конституционном судопроизводстве и поэтому устанавливает основные признаки этой формы, а именно: круг предметов проверки и инициаторов рассмотрения дел, связанные с этим виды процедур и юридические последствия принимаемых решений. В отношении других судов такая регламентация на конституционном уровне отсутствует. Следовательно, Конституция РФ не предполагает и проверку ими конституционности нормативных актов, которые перечислены в ее ст. 125 в качестве предмета нормоконтроля со стороны Конституционного Суда Российской Федерации.
   Таким образом, поскольку указанные полномочия Конституционного Суда Российской Федерации закреплены специально и поскольку для их осуществления именно этим органом судебной власти предусмотрена особая форма правосудия – конституционное судопроизводство, осуществление другими судами аналогичных полномочий без их конституционного закрепления и вне таких форм исключается.
   Правомочием по проверке конституционности указанных нормативных актов наделен только Конституционный Суд Российской Федерации, который осуществляет ее в особой судебной процедуре конституционного судопроизводства. Это обусловлено тем, что решения Конституционного Суда Российской Федерации, в результате которых неконституционные нормативные акты утрачивают юридическую силу, имеют такую же сферу действия во времени, пространстве и по кругу лиц, как решения нормотворческого органа, и, следовательно, такое же, как соответствующие нормативные акты, общее значение, не присущее правоприменительным по своей природе актам судов общей юрисдикции и арбитражных судов.

   Гражданин Р.А. Кагиров обратился в Конституционный Суд Российской Федерации с требованием признать противоречащими ст. 19 (ч. 2), 32 (ч. 1, 2 и 4) и 55 (ч. 2 и 3) Конституции Российской Федерации положения ч. 2 и 5 ст. 25 Закона Республики Башкортостан от 12 октября 1994 г. «О местном государственном управлении в Республике Башкортостан», препятствующие, по его мнению, гражданам избирать главу администрации района, города и быть избранными главой администрации района, города. [92 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 4 марта 1999 г. № 19-О по жалобе гражданина Кагирова Рафиса Агзамовича на нарушение его конституционных прав положениями частей второй и пятой ст. 25 Закона Республики Башкортостан «О местном государственном управлении в Республике Башкортостан» // СЗ РФ. 1999. № 15. Ст. 1928.]

   Вопросы природы местной публичной власти, включающей как государственную власть, так и местное самоуправление, и критериев разграничения органов государственной власти и органов местного самоуправления уже были предметом рассмотрения Конституционного Суда РФ в деле о проверке конституционности Закона Удмуртской Республики от 17 апреля 1996 г. «О системе органов государственной власти в Удмуртской Республике» и в деле о проверке конституционности ст. 80, 92, 93 и 94 Конституции Республики Коми и ст. 31 Закона Республики Коми от 31 октября 1994 г. «Об органах исполнительной власти в Республике Коми».
   Правовая позиция Конституционного Суда Российской Федерации, изложенная им в постановлениях от 24 января 1997 г. и от 15 января 1998 г., сводится к следующему.
   Согласно ст. 5 (ч. 3), 11 (ч. 2), 66 (ч. 1), 67 (ч. 1), 72 (п. «н» ч. 1), 73, 76, 77 и 78 Конституции РФ входящая в состав Российской Федерации республика (государство) осуществляет принадлежащую ей власть на всей своей территории и для осуществления этой власти сама устанавливает систему представительных и исполнительных органов государственной власти. Конституция РФ не содержит ни исчерпывающего перечня органов государственной власти в субъектах Российской Федерации, ни ограничения такого перечня высшими органами государственной власти. Поэтому система органов государственной власти субъекта Российской Федерации может включать в себя как высшие органы государственной власти, так и территориальные органы соответствующих административно-территориальных единиц, предусмотренных его административно-территориальным устройством.
   Конституционный Суд РФ признал правомерным создание в административно-территориальных единицах, непосредственно входящих в состав республики, наряду с органами местного самоуправления представительных и исполнительных органов государственной власти данных территориальных единиц, входящих в систему органов государственной власти республики. Однако такие органы и соответствующие должностные лица вправе действовать только в сфере компетенции органов государственной власти и не могут ущемлять самостоятельность местного самоуправления, его органов и вторгаться в сферу их компетенции. На территориях, не имеющих статуса таких административно-территориальных единиц, субъекты Российской Федерации не могут создавать представительные и исполнительные органы государственной власти. Поэтому Конституционный Суд РФ признал противоречащими ст. 12, 130, 131 (ч. 1) и 132 Конституции РФ правовые нормы, согласно которым местные администрации, решающие в соответствии с законами республики вопросы местного значения, входят в систему исполнительной власти республики.
   Конституционный Суд РФ признал также, что назначение и освобождение от должности главы администрации административно-территориальной единицы, являющегося должностным лицом самостоятельного исполнительного органа государственной власти, а не должностным лицом вышестоящего (республиканского) органа власти, несовместимо с положениями ст. 5 (ч. 3) и 10 Конституции РФ, в соответствии с которыми государственная власть в Российской Федерации осуществляется на основе принципов разграничения предметов ведения и полномочий между органами государственной власти различного уровня и самостоятельности в пределах их полномочий.
   Таким образом, создавая органы государственной власти, субъект Российской Федерации не вправе наделять их полномочиями по решению вопросов местного значения, подчинять органы местного самоуправления государственным органам и тем самым лишать граждан права на самостоятельное решение вопросов местного значения.
   В соответствии с Законом «О Конституционном Суде РФ» Конституционный Суд РФ отказывает в принятии обращения к рассмотрению, если по предмету обращения ранее им было вынесено постановление, сохраняющее свою силу (п. 3 ч. 1 ст. 43); решения Конституционного Суда РФ обязательны на всей территории Российской Федерации для всех представительных, исполнительных и судебных органов государственной власти, органов местного самоуправления, предприятий, учреждений, организаций, должностных лиц, граждан и их объединений (ст. 6); признание нормативного акта либо отдельных его положений не соответствующими Конституции РФ является основанием отмены в установленном порядке положений других нормативных актов, воспроизводящих его или содержащих такие же положения, какие были предметом обращения (ч. 2 ст. 87).
   Из указанных положений в их взаимосвязи вытекает, что юридическая сила решений Конституционного Суда РФ включает их обязательность на всей территории Российской Федерации и распространяется не только на акт, который являлся предметом рассмотрения Конституционного Суда Российской Федерации. Признание Конституционным Судом РФ какого-либо положения нормативного акта, в том числе закона субъекта Российской Федерации, не соответствующим Конституции РФ порождает обязанность отмены в установленном порядке аналогичных положений, в том числе содержащихся в законах других субъектов Российской Федерации. Иное не согласуется с прямым действием и единообразным применением Конституции РФ на всей территории Российской Федерации, а также с закрепленными ею принципами равенства прав и свобод граждан независимо от места их жительства (ст. 19) и равноправия субъектов Российской Федерации (ч. 4 ст. 5).
   Таким образом, установленные ч. 2 и 5 ст. 25 Закона Республики Башкортостан «О местном государственном управлении в Республике Башкортостан» порядок назначения и освобождения от должности главы местной администрации района, города и включение указанных должностных лиц в единую систему исполнительной власти Республики Башкортостан, согласно правовой позиции Конституционного Суда РФ, выраженной в постановлениях от 24 января 1997 г. по делу о проверке конституционности Закона Удмуртской Республики от 17 апреля 1996 г. «О системе органов государственной власти в Удмуртской Республике» и от 15 января 1998 г. по делу о проверке конституционности ст. 80, 92, 93 и 94 Конституции Республики Коми и ст. 31 Закона Республики Коми от 31 октября 1994 г. «Об органах исполнительной власти в Республике Коми», не соответствуют Конституции РФ.
   В-третьих, решения Конституционного Суда не требуют дополнительного подтверждения другими государственными органами, имеют силу, превышающую силу федеральных законов, а постановления о толковании Конституции РФ имеют силу, равную ей самой.
   Данная характеристика непосредственно вытекает из Конституции Российской Федерации и не может быть изменена или модифицирована федеральным или федеральным конституционным законом. В связи с этим изменения, внесенные законодателем в Федеральный конституционный закон «О Конституционном Суде Российской Федерации» 15 декабря 2001 г., общий смысл которых заключается в создании механизма изменения или отмены акта, признанного не соответствующим Конституции Российской Федерации, посредством принятия государственным органом, к компетенции которого относится соответствующий вопрос, не могут рассматриваться как каким-либо образом влияющие на непосредственность решений Конституционного Суда Российской Федерации. Оставляя за рамками анализа нормативно– и организационно-правовые недостатки такого решения законодателя, отметим, что «чисто психологически оно создает у правоприменителя некую иллюзию «рекомендательности» решений Конституционного Суда, реализация которых может восприниматься как зависящая целиком от усмотрения государственных органов, осуществляющих полномочия в сфере нормотворчества. Последнее особенно опасно, ибо способствует деформации конституционного правосознания в обществе и в известной мере препятствует воспитанию уважения к Конституции и решениям Конституционного Суда». [93 - См.: Брежнев О.В. Процессуальные аспекты деятельности Конституционного Суда Российской Федерации: проблемы и пути их решения // Конституционное и муниципальное право. 2003. № 2. См. также: Лазарев Л.В. Правовые позиции Конституционного Суда России. М.: Городец, 2003. С.90—94.]

   2 февраля 1996 г. Конституционный Суд Российской Федерации принял постановление по делу о проверке конституционности п. 5 ч. 2 ст. 371, ч. 3 ст. 374 и п. 4 ч. 2 ст. 384 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, которым признал не соответствующим Конституции Российской Федерации, ее ст. 15 (ч. 4), 18, 21 (ч. 1), 45, 46, 55 (ч. 2 и 3), положение п. 4 ч. 2 ст. 384 УПК РСФСР, ограничивавшее круг оснований к возобновлению уголовного дела только обстоятельствами, неизвестными суду при постановлении приговора или определения, и в силу этого в случаях исчерпания возможностей судебного надзора препятствовавшее исправлению судебных ошибок, в результате чего нарушались права и свободы человека и гражданина.
   Конституционный Суд Российской Федерации, основываясь на требованиях ч. 2 ст. 100 Закона «О Конституционном Суде РФ», постановил также, что уголовные дела обратившихся в суд граждан К.М. Кульнева, В.С. Лалуева, Ю.В. Лукашова и И.П. Серебренникова, разрешенные на основании признанного неконституционным п. 4 ч. 2 ст. 384 УПК РСФСР, подлежат пересмотру.
   В силу ст. 6 и 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» указанное постановление, как и любое иное решение Конституционного Суда Российской Федерации, является обязательным для всех органов и должностных лиц, управомоченных обеспечить согласно действующим уголовно-процессуальным нормам пересмотр дел заявителей. Однако 28 января 1997 г. в Конституционный Суд РФ от имени гражданина И.П. Серебренникова обратился его представитель – доктор юридических наук А.С.Горелик, сообщивший, что в пересмотре дела его доверителя, как и дел других граждан, обращавшихся в Конституционный Суд Российской Федерации, было отказано. Верховный Суд Российской Федерации направил эти дела в Генеральную прокуратуру Российской Федерации, ссылаясь на то, что ее заключение является необходимой предпосылкой для возобновления дела. Генеральная прокуратура РФ не нашла оснований для обращения к компетентному суду с заключением о необходимости пересмотра приговора в порядке, предусмотренном ст. 387 УПК РСФСР.
   Полагая, что причиной отказа в пересмотре дела явилось неправильное истолкование правоприменительными органами постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 2 февраля 1996 г., заявитель просит официально разъяснить, при наличии каких условий и в каком порядке данное постановление подлежит исполнению. [94 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 6 июня 1997 г. № 59-О о разъяснении постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 2 февраля 1996 г. по делу о проверке конституционности п. 5 ч. 2 ст. 371, ч. 3 ст. 374 и п. 4 ч. 2 ст. 384 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами граждан К.М.Кульнева, В.С.Лалуева, Ю.В.Лукашова и И.П.Серебренникова // Вестник КС РФ. 1997. № 5.]

   Содержащееся в п. 3 резолютивной части постановления Конституционного Суда РФ требование о необходимости пересмотра уголовных дел граждан К.М. Кульнева, В.С. Лалуева, Ю.В. Лукашова и И.П. Серебренникова основывается на положении ч. 2 ст. 100 Закона «О Конституционном Суде РФ», согласно которому «в случае, если Конституционный Суд Российской Федерации признал закон, примененный в конкретном деле, не соответствующим Конституции Российской Федерации, данное дело во всяком случае подлежит пересмотру компетентным органом в обычном порядке».
   Поскольку в силу ч. 2 ст. 79 вышеназванного Закона решение Конституционного Суда Российской Федерации действует непосредственно и не требует подтверждения другими органами и должностными лицами, исполнение указанного требования Конституционного Суда Российской Федерации не может ставиться в зависимость от усмотрения каких-либо должностных лиц, управомоченных в иных случаях выступать с инициативой или давать согласие на пересмотр дела.
   В соответствии с уголовно-процессуальным законодательством уголовные дела, по которым были вынесены постановления Верховного Суда Российской Федерации, подлежат возобновлению Президиумом Верховного Суда Российской Федерации (п. 3 ч. 1 ст. 388 УПК РСФСР). Поэтому пересмотр уголовных дел граждан К.М. Кульнева, В.С. Лалуева, Ю.В. Лукашова и И.П. Серебренникова, которые ранее были рассмотрены Президиумом Верховного Суда РФ как последней инстанцией, относится к исключительной компетенции именно этого органа. Причем, имея в виду положения ч. 2 ст. 100 Закона «О Конституционном Суде РФ», Президиум Верховного Суда РФ не вправе отказать гражданину в пересмотре его дела под предлогом отсутствия указанных в ст. 386 и 387 УПК РСФСР поводов к его началу. Для пересмотра уголовного дела в рассматриваемой ситуации не требуется ни проведение расследования новых или вновь открывшихся обстоятельств, ни последующее направление его материалов вместе с заключением прокурора в суд.
   По смыслу ч. 2 ст. 100 Закона «О Конституционном Суде РФ» единственный и достаточный повод к началу пересмотра уголовного дела – само решение Конституционного Суда РФ о признании закона, примененного в этом деле, не соответствующим Конституции Российской Федерации. В данном случае таким решением является постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 2 февраля 1996 г.
   Иное истолкование названной нормы Федерального конституционного закона могло бы привести к нарушению требований действующего законодательства и к неисполнению решения Конституционного Суда Российской Федерации, что в соответствии со ст. 81 Закона «О Конституционном Суде РФ» влечет установленную федеральным законом ответственность, а в случаях, затрагивающих права граждан, является основанием для обращения в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека (ч. 3 ст. 46 Конституции РФ). Применительно к делам заявителей такое обращение тем более возможно, поскольку Международный пакт о гражданских и политических правах, из положений ст. 14 которого исходил и Конституционный Суд Российской Федерации, в отличие от признанного неконституционным положения ст. 384 УПК РСФСР предусматривает более широкий круг оснований для пересмотра окончательных решений судов, относя к ним любые обстоятельства, которые неоспоримо доказывают наличие судебной ошибки.
   В-четвертых, выработанные Конституционным Судом правовые позиции в случае необходимости могут быть пересмотрены самим Конституционным Судом (ст. 73 Закона «О Конституционном Суде РФ»);

   Определением от 8 октября 1998 г. Конституционный Суд Российской Федерации отказал в принятии к рассмотрению жалобы гражданки М.В.Дудник ввиду неподведомственности поставленного в ней вопроса Конституционному Суду РФ. По существу жалобы в Определении было отмечено, что оспариваемые заявительницей ст. 319, 320 и 321 ГПК РСФСР не исключают для нее возможности добиваться исправления незаконных и необоснованных, с ее точки зрения, решений судов общей юрисдикции, в том числе путем пересмотра окончательных решений, если вновь открывшиеся обстоятельства свидетельствуют о допущенной по делу судебной ошибке.
   Не согласившись с выводами Конституционного Суда РФ, М.В.Дудник потребовала пересмотра указанного Определения, в чем ей было отказано со ссылкой на ч. 1 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ», согласно которой решение Конституционного Суда РФ является окончательным и обжалованию не подлежит.
   В жалобе, поступившей в Конституционный Суд РФ 1 сентября 1999 г., М.В.Дудник утверждает, что данная норма необоснованно ограничивает предусмотренное Конституцией РФ право на судебную защиту (ч. 1 ст. 46), в соответствии с которым гражданин должен иметь возможность обжаловать решение суда, включая постановления и определения Конституционного Суда РФ, в целях исправления судебных ошибок. Отсутствие такой возможности, по мнению заявительницы, умаляет достоинство личности (ч. 1 ст. 21 Конституции РФ), а также противоречит ст. 55 (ч. 2) Конституции РФ, согласно которой в Российской Федерации не должны издаваться законы, умаляющие права человека и гражданина. [95 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 13 января 2000 г. № 6-О по жалобе гражданки Дудник Маргариты Викторовны на нарушение ее конституционных прав ч. 1 ст. 79 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // СЗ РФ. 2000. № 11. Ст. 1244.]

   Из закрепленного в ст. 46 Конституции РФ права на судебную защиту не следует возможность для гражданина по собственному усмотрению выбирать способ и процедуру судебного оспаривания. Применительно к отдельным видам судопроизводства они определяются ст. 46—53, 118, 120, 123, 125—128 Конституции РФ, а также федеральными конституционными и федеральными законами. Это относится и к пересмотру судебных решений, в том числе окончательных.
   Статья 46 (ч. 3) Конституции РФ признает наличие судебных инстанций, решения которых в правовой системе Российской Федерации не подлежат обжалованию, что не противоречит конституционной обязанности государства обеспечивать каждому доступ к правосудию, в том числе для исправления судебной ошибки. Из этого исходил Конституционный Суд РФ, признав необходимость пересмотра вынесенных высшими инстанциями окончательных судебных решений при обнаружении новых, в том числе правовых, обстоятельств (постановления от 2 февраля 1996 г. по делу о проверке конституционности п. 5 ч. 2 ст. 371, ч. 3 ст. 374 и п. 4 ч. 2 ст. 384 УПК РСФСР и от 3 февраля 1998 г. по делу о проверке конституционности ст. 180, 181, п. 3 ч. 1 ст. 187 и ст. 192 АПК РФ).
   Непосредственно в Конституции РФ право на пересмотр судебного решения предусматривается лишь применительно к уголовному судопроизводству – согласно ее ст. 50 (ч. 3) каждый осужденный за преступление имеет право на пересмотр приговора вышестоящим судом. Это согласуется с международно-правовыми обязательствами Российской Федерации, вытекающими, в частности, из Протокола № 7 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод (п. 1 ст. 2), в котором закреплено аналогичное положение, однако при этом допускается возможность ограничения названного права на основе закона, а также в случаях, когда дело в первой инстанции было рассмотрено судом высокого уровня (п. 2 ст. 2).
   Таким образом, регулируя процедуры обжалования судебных решений, законодатель вправе, исходя из Конституции Российской Федерации и международных договоров Российской Федерации, принимать во внимание особенности того или иного вида судопроизводства, а также место соответствующего суда в судебной системе.
   Конституционный Суд РФ как орган конституционного правосудия осуществляет проверку нормативных правовых актов с точки зрения их соответствия Конституции РФ, при этом он не устанавливает фактические обстоятельства, исследование которых отнесено к компетенции других правоприменительных органов и лежит в основе их правоустанавливающих решений по конкретным делам. При рассмотрении дел в любой из установленных Законом «О Конституционном Суде РФ» процедур ему принадлежит исключительное право официального, а потому обязательного для всех правоприменителей, толкования конституционных норм.
   Следовательно, статус Конституционного Суда РФ не предполагает обжалование принимаемых им решений. Иное не соответствовало бы его природе как органа конституционного контроля. Вместе с тем развитие и определенная корректировка правовых позиций, формулируемых Конституционным Судом РФ при осуществлении конституционного судопроизводства, может иметь место. Это вытекает, в частности, из ст. 73 Закона «О Конституционном Суде РФ», допускающей изменение правовой позиции, выраженной Конституционным Судом РФ в ранее принятых решениях, что требует обязательного рассмотрения дела в пленарном заседании Конституционного Суда РФ, т. е. в наиболее широкой коллегии его судей. Поводом же может послужить обращение в Конституционный Суд РФ любого из управомоченных на это субъектов, в частности жалоба гражданина. Кроме того, такая инициатива может исходить от судей Конституционного Суда РФ, пришедших при рассмотрении нового дела к выводу о необходимости изменения правовой позиции. Наличие оснований для пересмотра прежних правовых позиций во всяком случае подтверждается в пленарном заседании (ч. 2 ст. 40, ч. 1 ст. 42, ст. 43 и 73 Закона «О Конституционном Суде РФ»).
   Положение ч. 1 ст. 79 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации», вытекающее непосредственно из закрепленного в Конституции РФ статуса Конституционного Суда РФ, означает, таким образом, лишь признание того факта, что в судебной системе Российской Федерации нет иного органа конституционного судопроизводства, управомоченного проверять соответствие нормативно-правовых актов Конституции РФ и в случае их неконституционности лишать их юридической силы (ч. 6 ст. 125 Конституции РФ). Это не ограничивает доступ граждан к правосудию в установленных федеральным законом формах и процедурах и не лишает их иных возможностей судебной защиты своих прав. Определение же видов и особенностей процедур судебной защиты является прерогативой законодателя.
   В соответствии с Конституцией РФ и международными договорами РФ межгосударственные органы могут быть использованы гражданином для защиты своих прав, в частности, если исчерпаны все имеющиеся внутригосударственные средства правовой защиты.
   Вынесенное Конституционным Судом РФ не подлежащее обжалованию определение о том, что жалоба гражданина неподведомственна Конституционному Суду РФ или не является допустимой, как это имело место в отношении обращений М.В.Дудник, подтверждает, что конституционное судопроизводство в конкретном случае не относится к тем внутригосударственным правовым средствам, использование которых должно рассматриваться в качестве обязательной предпосылки для обращения в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека.
   Поэтому положение ч. 1 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» о том, что решения Конституционного Суда Российской Федерации не подлежат обжалованию, которое вытекает из предопределяющих статус Конституционного Суда РФ конституционных норм, согласующихся также с международно-правовыми договорами Российской Федерации, не препятствует обращению в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека, решения которых обязательны для исполнения внутри Российской Федерации (ч. 3 ст. 46, ч. 4 ст. 15 Конституции РФ). Таким образом, не нарушаются права заявительницы на доступ к правосудию, с тем чтобы добиваться эффективного восстановления в правах и исправления допущенной, по ее мнению, судебной ошибки.
   В-пятых, решения Конституционного Суда вступают в силу немедленно после их провозглашения – в ст. 80 Закона «О Конституционном Суде РФ» о сроках исполнения решения принцип незамедлительного действия устанавливается и для исполнения, если иные сроки специально не оговариваются в постановлении Конституционного Суда.

   Коммерческий банк «Севернефтьбанк» по платежным поручениям ОАО «Северные магистральные нефтепроводы» списал с его расчетного счета денежные средства для уплаты налога на добавленную стоимость, однако в бюджет их не перечислил. В связи с этим государственная налоговая инспекция по г. Ухте направила инкассовые поручения на бесспорное списание со счета ОАО «Северные магистральные нефтепроводы» недоимки по указанному налогу, что частично и было сделано в январе и марте 1998 г.
   После принятия Конституционным Судом РФ постановления от 12 октября 1998 г. по делу о проверке конституционности п. 3 ст. 11 Закона РФ «Об основах налоговой системы в Российской Федерации», в котором было установлено, что обязанность по уплате налога считается исполненной с момента списания в этих целях банком со счета налогоплательщика денежных средств, ОАО «Северные магистральные нефтепроводы» обратилось в Арбитражный суд Республики Коми с иском о возложении на государственную налоговую инспекцию обязанности произвести зачет списанных и не перечисленных банком сумм, как излишне уплаченных, в погашение числящейся за заявителем недоимки и в счет предстоящих платежей по налогу на добавленную стоимость.
   Арбитражный суд Республики Коми решением от 3 июня 1999 г. исковые требования ОАО «Северные магистральные нефтепроводы» удовлетворил частично, обязав государственную налоговую инспекцию произвести зачет в погашение недоимки лишь тех списанных со счета ОАО «Северные магистральные нефтепроводы» сумм, которые по состоянию на 12 октября 1998 г., т. е. на день провозглашения постановления Конституционного Суда Российской Федерации, еще не были взысканы в бесспорном порядке. Федеральный арбитражный суд Волго-Вятского округа признал данное решение законным и обоснованным, сославшись на то, что согласно ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» постановление Конституционного Суда Российской Федерации вступает в силу с момента его провозглашения, и именно с этого момента акт, признанный неконституционным, утрачивает силу.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации ОАО «Северные магистральные нефтепроводы» утверждает, что положения ч. 1 и 3 ст. 79 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде РФ», предполагающие наступление правовых последствий признания нормативного акта неконституционным не со дня его принятия, а лишь с момента провозглашения решения Конституционного Суда Российской Федерации, нарушают закрепленные Конституцией РФ принцип равенства всех перед законом (ст. 19), право на свободное использование своего имущества (ст. 34) и право собственности (ст. 35). [96 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 4 мая 2000 г. по жалобе открытого акционерного общества «Северные магистральные нефтепроводы» на нарушение конституционных прав и свобод частями первой и третьей ст. 79 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 2000. № 6.]

   Согласно п. 12 ч. 1 ст. 75 и ст. 80 Закона «О Конституционном Суде РФ» Конституционный Суд РФ вправе, в зависимости от характера рассматриваемого вопроса, установить порядок вступления решения Конституционного Суда РФ в силу, а также порядок, сроки и особенности его исполнения.
   Указанное правомочие Конституционного Суда Российской Федерации подтверждает, что оспариваемые положения ч. 1 и 3 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ», предусматривающие вступление решения Конституционного Суда Российской Федерации в силу немедленно после провозглашения, сами по себе не определяют момент наступления правовых последствий признания акта неконституционным, в том числе тот момент, с которого подлежит восстановлению нарушенное неконституционной нормой право. В зависимости от характера регулируемых правоотношений это может по-разному решаться законодателем, Конституционным Судом Российской Федерации либо – при отсутствии специального регулирования или решения Конституционного Суда Российской Федерации – другими судами на основе непосредственного применения конституционных норм, что вытекает из ч. 4 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ».
   Исходя из цели обеспечения баланса конституционно значимых интересов и недопустимости нарушения прав и свобод других лиц при осуществлении прав и свобод человека и гражданина (ч. 3 ст. 17 Конституции РФ), Конституционный Суд Российской Федерации может определить и особенности реализации положения ч. 3 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ», в том числе путем отсрочки исполнения постановления Конституционного Суда Российской Федерации, обусловленной, в частности, необходимостью обеспечивать стабильность правоотношений в интересах субъектов права. Однако в постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 12 октября 1998 г., по поводу распространения которого на период до его провозглашения у заявителя возник спор с налоговой инспекцией, какие-либо особенности его исполнения установлены не были.
   В то же время предусмотренный ч. 3 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» пересмотр другими судами правоприменительных решений, основанных на неконституционных нормах, предполагает наличие у судов общей юрисдикции и арбитражных судов дискреционных полномочий при выборе различных, связанных с особенностями соответствующих правоотношений, форм восстановления нарушенного права (например, не путем возмещения ущерба от незаконных изъятий денежных средств, а на основе зачета излишне взысканного в счет будущих платежей).
   Проверка же законности и обоснованности вынесенных по делу заявителя правоприменительных решений – в том числе с учетом имеющих обязательный характер правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации относительно толкования оспариваемых в жалобе положений Закона «О Конституционном Суде РФ» – осуществляется вышестоящими судебными инстанциями в системе арбитражной юрисдикции и к ведению Конституционного Суда Российской Федерации не относится.
   Этим не затрагивается правомочие законодателя, который вправе определить особый порядок и условия пересмотра решений судов и иных органов, основанных на актах, признанных постановлением Конституционного Суда Российской Федерации неконституционными, и восстановления нарушенных ими прав и законных интересов.
   Наконец, в-шестых, решения Конституционного Суда подлежат опубликованию в официальных изданиях органов государственной власти РФ, а также субъектов Федерации, которых оно касается.
   Это – требование действующего законодательства, получающее свое подтверждение не только в правовых позициях Конституционного Суда РФ, но уже и в одном из первых решений союзного органа конституционного надзора.

   Комитет конституционного надзора СССР, рассмотрев по собственной инициативе вопрос о соответствии Конституции СССР и международным актам правил, допускающих применение неопубликованных нормативных актов, затрагивающих права, свободы и обязанности граждан, установил следующее. [97 - См.: Заключение Комитета конституционного надзора СССР от 29 ноября 1990 г. № 12 (2-12) о правилах, допускающих применение неопубликованных нормативных актов о правах, свободах и обязанностях граждан // ВСНД СССР и ВС СССР. 1990. № 50. Ст. 1080.]

   Предоставление должностным лицам права определять, имеют правовые акты «общее значение» или не имеют, а также засекречивать информацию и в зависимости от своего решения публиковать или не публиковать нормативные акты, открывает возможность для произвольного, неправомерного и не контролируемого обществом ограничения прав и свобод, для возложения на граждан дополнительных, нередко обременительных обязанностей, а также предоставления неоправданных льгот отдельным категориям граждан.
   В результате граждане лишаются возможности в полной мере использовать свои конституционные и иные права и свободы, в отношении которых изданы закрытые акты. В то же время они нередко не могут судить, правомерно ли действует по отношению к ним должностное лицо, руководствующееся закрытыми инструкциями, что затрудняет борьбу с произволом и препятствует реализации конституционного права на обжалование неправомерных действий государственных органов и должностных лиц.
   В ряде случаев граждане подлежат юридической ответственности за нарушение правил, с которыми они не имели возможности ознакомиться. Более того, привлечение к уголовной ответственности за разглашение государственной тайны или утрату документов, содержащих государственную тайну, нередко зависит от грифа секретности на документах, который устанавливается или снимается по усмотрению руководителя министерства, ведомства, предприятия, организации.
   На основании изложенного и руководствуясь ст. 124 Конституции СССР, ст. 12, 18 и 21 Закона СССР «О конституционном надзоре в СССР», Комитет конституционного надзора СССР принял следующее заключение.
   Опубликование законов и других нормативных актов, касающихся прав, свобод и обязанностей граждан, т. е. доведение их тем или иным способом до всеобщего сведения, является обязательным условием применения этих актов. Статья 4 Закона СССР «О порядке опубликования и вступления в силу законов СССР и других актов, принятых Съездом народных депутатов СССР, Верховным Советом СССР и их органами», п. 1, 2, 5 постановления Совета Министров СССР от 20 марта 1959 г. № 293 «О порядке опубликования и вступления в силу постановлений и распоряжений Правительства СССР» и другие нормативные положения в той их части, в которой они прямо или косвенно допускают вступление в силу неопубликованных нормативных актов, касающихся прав, свобод и обязанностей граждан, не соответствуют Конституции СССР и международным актам о правах человека и в этой части утрачивают силу с момента принятия настоящего заключения.

   Гражданин М.З. Финкель, осужденный по приговору Московского городского суда от 16 мая 1997 г. за совершение преступления, предусмотренного ст. 275 «Государственная измена» УК РФ, оспаривает конституционность ч. 5 ст. 9 Закона РФ «О государственной тайне» постольку, поскольку она допускает засекречивание нормативных правовых актов и не исключает возможность применения этих неопубликованных актов судом, нарушая тем самым права, гарантируемые ст. 15 (ч. 1 и 3) и 29 (ч. 4) Конституции Российской Федерации. [98 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 27 мая 2004 г. № 188-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Финкеля Моисея Зусмановича на нарушение его конституционных прав ч. 5 ст. 9 Закона Российской Федерации «О государственной тайне» // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд Российской Федерации, изучив представленные заявителем материалы, не нашел оснований для принятия его жалобы к рассмотрению.
   Согласно ч. 5 ст. 9 Закона РФ от 21 июля 1993 г. № 5485-1 «О государственной тайне» (в ред. от 6 октября 1997 г.) органами государственной власти, руководители которых наделены полномочиями по отнесению сведений к государственной тайне, в соответствии с Перечнем сведений, отнесенных к государственной тайне, разрабатываются развернутые перечни сведений, подлежащих засекречиванию; в эти перечни включаются сведения, полномочиями по распоряжению которыми наделены указанные органы, и устанавливается степень их секретности; в рамках целевых программ по разработке и модернизации образцов вооружения и военной техники, опытно-конструкторских и научно-исследовательских работ по решению заказчиков указанных образцов и работ могут разрабатываться отдельные перечни сведений, подлежащих засекречиванию, которые утверждаются соответствующими руководителями органов государственной власти; целесообразность засекречивания таких перечней определяется их содержанием.
   Приведенные нормы, регламентирующие порядок отнесения сведений к государственной тайне, сами по себе права, свободы и обязанности граждан непосредственно не затрагивают. В них не содержатся какие-либо предписания, исключающие возможность ознакомления с перечнями сведений, составляющих государственную тайну, для лиц, которых эти сведения непосредственно касаются, а также допускающие привлечение к ответственности за разглашение государственной тайны в случае, если лицо не могло знать о характере сообщаемых им сведений.
   Как признал Конституционный Суд Российской Федерации в постановлении от 20 декабря 1995 г. по делу о проверке конституционности ряда положений п. «а» ст. 64 УК РСФСР, в силу ст. 29 (ч. 4) Конституции РФ уголовная ответственность за выдачу государственной тайны иностранному государству правомерна лишь при условии, что перечень сведений, составляющих государственную тайну, содержится в официально опубликованном для всеобщего сведения федеральном законе. Правоприменительное решение, включая приговор суда, не может основываться на неопубликованном нормативном правовом акте, что вытекает из ст. 15 (ч. 3) Конституции Российской Федерации.
   Данное постановление сохраняет свою силу, а выраженная в нем правовая позиция подлежит учету судами, в том числе при разрешении конкретных уголовных дел. Проверка же законности и обоснованности принятых судами общей юрисдикции решений по уголовным делам в компетенцию Конституционного Суда Российской Федерации не входит.
   Названные правовые позиции Конституционного Суда РФ, непосредственно сформулированные в отношении законодательных актов, имеют общий характер и распространяются в том числе на решения Конституционного Суда РФ, которые приближаются по своей юридической природе к нормативным актам, о чем свидетельствуют признаки, изложенные в п. «а»—«д». Причем важно подчеркнуть, что требование недопустимости применения официально неопубликованного акта, затрагивающего права и свободы человека и гражданина, является значимым как для постановлений, так и для определений Конституционного Суда РФ. [99 - См.: Максимов В.А. Определения Конституционного Суда – важный источник правовой информации // Российская юстиция. 1999. № 1.]
   Данные характеристики не только раскрывают нормативную природу постановлений и ряда определений Конституционного Суда РФ, но и позволяют сделать вывод о том, что эти акты способны в большей мере, нежели все остальные нормативные акты, развивать заложенные в Конституции идеи и принципы.

4.2. Правовые позиции Конституционного Суда по правам человека – источник действующего права

   Юридическая природа решений Конституционного Суда по правам человека как источников права решающим образом связана с получающими отражение в соответствующих решениях правовыми позициями Конституционного Суда. В конечном счете именно правовые позиции, с одной стороны, придают решениям Конституционного Суда юридические (нормативно-правовые) качества источников права, а с другой стороны, предопределяют весьма существенную специфику данного вида правовых источников, что порой при недостаточном учете особенностей природы такого нового для нас явления правовой жизни, как правовые позиции Конституционного Суда, становится причиной сомнений в правомерности отнесения данного вида судебных документов к источникам права. Поэтому для понимания решений Конституционного Суда в качестве источников права анализ научной проблемы правовых позиций Конституционного Суда имеет принципиальное значение.
   Само по себе понятие «правовая позиция» применительно к Конституционному Суду имеет легальное, законодательное закрепление (ст. 73 Закона «О Конституционном Суде РФ»). Однако содержание этого понятия, его юридическая природа в Законе не раскрываются, хотя сама практика конституционного правосудия сложилась таким образом, что проблема правовых позиций Конституционного Суда РФ получает все более широкое освещение в научной литературе [100 - См., напр.: Лазарев Л.В. Правовые позиции Конституционного Суда России. М., 2003; Баранов В.М., Степанков В.Г. Правовая позиция как общетеоретический феномен. Н.Новгород, 2003; Гаджиев Г.А. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации как источник конституционного права // Конституционное правосудие в посткоммунистических странах. М.,1999; Витрук Н.В. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации: понятие, природа, юридическая сила и значение // Конституционное правосудие в посткоммунистических странах. М.,1999; Анишина В. Правовые позиции Конституционного Суда России // Российская юстиция. 2000. № 7; Непомнящих Е.В. Понятие правовой позиции Конституционного Суда Российской Федерации // Законодательство и экономика. 2003. № 10; Кряжкова О.Н. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации: вопросы теории и практики. Автореф. дисс. канд. юр. наук. М., 2004.], и она (данная проблема) имеет принципиальное значение как для деятельности самого Конституционного Суда с точки зрения строгого соблюдения и на этой основе обеспечения преемственности принимаемых решений Суда с ранее высказанными им правовыми позициями, так и для законодателя, правоприменителей, к которым обращены решения Конституционного Суда как акты, обладающие свойствами правовых источников.
   В отечественной юридической науке нет единства мнений о том, что собой представляет правовая позиция Конституционного Суда. Не подвергая сомнению ценность различных подходов к этой относительно новой проблеме юридической науки, представляется возможным дать определение понятия правовых позиций Конституционного Суда РФ как аргументированных, получающих обоснование в процедуре конституционного правосудия оценок и интерпретационных представлений по вопросам права в рамках решения Конституционного Суда, принятого по итогам рассмотрения конкретного дела. В этом плане можно выделить следующие основные характеристики правовых позиций Конституционного Суда как весьма своеобразных носителей нормативных начал решений Суда, благодаря чему последние приобретают качества источников права.
   Это, во-первых, итогово-обобщающий характер правовых позиций. Они лежат в основе решений Конституционного Суда, хотя по своему объему содержание решений (постановлений, определений) заметно шире, богаче и не сводится только к сформулированным в них правовым позициям. Правовые позиции определяют внутренний смысл решений Конституционного Суда, составляют юридическую квинтэссенцию принятого судебного решения в порядке конституционного контроля.
   Во-вторых, оценочная, аксиологическая природа правовых позиций, в которых получает выражение отношение Конституционного Суда к конкретной правовой норме, составляющей предмет запроса. Главным в этом случае является ответ на вопрос о конституционности рассматриваемой Конституционным Судом нормы. Вместе с тем правовая позиция – это не только итоговый вывод, содержащийся в резолютивной части решения Конституционного Суда. Мотивировочная часть решения нередко содержит не менее важные правовые позиции, усиливающие значение решений как источников права. Более того, без глубокого проникновения в содержание мотивировочной части решения Суда невозможно адекватное реальному значению понимание конституционно-правовых выводов, содержащихся в резолютивной части.
   В-третьих, правовые позиции Конституционного Суда есть результат истолкования конкретных положений законодательства, итог выявления конституционного смысла рассматриваемых положений в пределах компетенции Конституционного Суда. Тем самым обеспечивается своего рода «конституционная рихтовка» норм российского законодательства без дисквалификации, признания неконституционной той или иной нормы, но при этом преодолевается ее конституционно-правовая неопределенность. В конечном счете это специфическая форма правотворческой деятельности Конституционного Суда РФ, т. к. с помощью конституционного истолкования: а) уточняется нормативное содержание статьи закона; б) преодолевается коллизия между несколькими нормами путем поиска баланса содержащихся в них конкурирующих конституционных ценностей; в) выявляются системные, иерархические связи и зависимости между отдельными нормами правовых институтов конкретной отрасли права; г) придается новое, современное содержание норме «доконституционного» закона и т. д.
   При этом следует учитывать, что «толкование» и «истолкование» – это нетождественные методы осуществления конституционного правосудия. В соответствии с ч. 5 ст. 125 Конституции РФ Конституционный Суд РФ дает официальное толкование Конституции РФ, что является его исключительным полномочием. В то же время Суд в рамках любого конкретного дела может использовать метод конституционного истолкования норм отраслевого законодательства, выявляя тем самым его конституционный смысл. Соответственно, правовые позиции Конституционного Суда, выражающие итог официального толкования норм Конституции либо результат истолкования отраслевого законодательства, имеют заметные различия в своих юридических, нормативных характеристиках. В иерархии правовых позиций Конституционного Суда на первом месте, безусловно, стоят решения, посвященные толкованию Конституции. Однако это не исключает, что для правоприменителя, включая судебные органы, одинаково обязательными являются все правовые позиции Конституционного Суда, включая те, которые представляют собой результат истолкования норм отраслевого законодательства.
   В-четвертых, концептуальный в своей основе характер правовых позиций Конституционного Суда, в рамках которых не просто дается ответ о конституционности конкретной правовой нормы (по принципу «да»—«нет»), но предлагаются конституционно-правовые решения рассматриваемых Конституционным Судом проблем. В-пятых, общий характер правовых позиций Конституционного Суда. Это свойство состоит не только в том, что выраженная в решении Конституционного Суда правовая позиция распространяется на всех субъектов права на всей территории России; это универсальная характеристика всех социальных, в том числе правовых, явлений, имеющих не индивидуализированную, адресную направленность своего воздействия, а общий характер. Наряду с данным свойством общности (или – что несколько иное, но также относится к данной характеристике – обобщенности) правовая позиция Конституционного Суда носит общий характер еще и в том плане, что она распространяется не только на тот конкретный случай, который стал предметом рассмотрения в Конституционном Суде, но и на все аналогичные случаи, имеющие место в правовой практике. Внешне это сближает правовую позицию Конституционного Суда с судебным прецедентом. Но это лишь внешнее сходство, если иметь в виду, что под «аналогичными случаями» в конституционном правосудии имеются в виду прежде всего аналогичные правовые нормы, получившие оценку в рамках правовой позиции Конституционного Суда. Так, признание неконституционной нормы закона одного субъекта Российской Федерации распространяется на аналогичные нормы регионального законодательства всех других субъектов Федерации.
   Например, постановление Конституционного Суда от 15 января 1998 г. [101 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 15 января 1998 г. № 3-П по делу о проверке конституционности ст. 80, 92, 93 и 94 Конституции Республики Коми и ст. 31 Закона Республики Коми от 31 октября 1994 г. «Об органах исполнительной власти в Республике Коми» // СЗ РФ. 1998. № 4. Ст. 532.], признавшее не соответствующими Конституции Российской Федерации отдельные положения Конституции Республики Коми, а также Закона Республики Коми «Об органах исполнительной власти Республики Коми», распространяется в этой части на всех субъектов РФ. При возникновении же сомнения, насколько соответствующую норму закона можно рассматривать как аналогичную признанной неконституционной, этот вопрос может быть решен в суде общей юрисдикции. Однако суд общей юрисдикции, признав норму закона аналогичной той, которая является неконституционной, может признать ее лишь недействующей, что не влечет дисквалификацию этой нормы, она в этом случае не может применяться, но сохраняет свое «присутствие» в правовой системе; недействительной же, т. е. утратившей юридическую силу, эта норма может быть признана лишь Конституционным Судом. Эта правовая позиция, заключающаяся в том, что утрата законом юридической силы возможна лишь в результате признания его неконституционным (кроме решения об этом самого законодательного органа) была выражена в постановлении Конституционного Суда от 11 апреля 2000 г. по делу о проверке конституционности отдельных положений п. 2 ст. 1, п.1 ст. 21 и п.3 ст. 22 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации». [102 - См.: СЗ РФ. 2000. № 16. Ст. 1774.]
   В-шестых, юридическая обязательность правовых позиций Конституционного Суда. Правовые позиции Конституционного Суда имеют такую же юридическую силу, как и сами решения Конституционного Суда. Об этом свидетельствует и то обстоятельство, что Конституционный Суд РФ неоднократно указывал – как в мотивировочной, так и в резолютивной части своих решений – на обязательность конституционно-правового смысла соответствующих законодательных положений, выявленного в конкретном решении, предполагающую в том числе недопустимость любого иного истолкования таких положений в правоприменительной практике [103 - См., например: абз. 3 п. 7 мотивировочной части постановления Конституционного Суда РФ от 25 января 2001 г. № 1-П по делу о проверке конституционности положения п. 2 ст. 1070 Гражданского кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан И.В. Богданова, А.Б. Зернова, С.И. Кальянова и Н.В. Труханова // СЗ РФ. 2001. № 7. Ст. 700; п. 6 мотивировочной части постановления Конституционного Суда РФ от 27 февраля 2003 г. № 1-П по делу о проверке конституционности положения ч. 1 ст. 130 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан П.Л. Верещака, В.М. Гладкова, И.В. Голышева и К.П. Данилова // СЗ РФ. 2003. № 10. Ст. 953; абз. 2п. 1 резолютивной части постановления Конституционного Суда РФ от 24 февраля 2004 г. № 3-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 74 и 77 Федерального закона «Об акционерных обществах», регулирующих порядок консолидации размещенных акций акционерного общества и выкупа дробных акций, в связи с жалобами граждан, компании «Кадет Истеблишмент» и запросом Октябрьского районного суда города Пензы // СЗ РФ. 2004. № 9. Ст. 830; абз. 2 п. 1 резолютивной части постановления Конституционного Суда РФ от 3 марта 2004 г. № 5-П по делу о проверке конституционности ч. 3 ст. 5 Федерального закона «О национально-культурной автономии» в связи с жалобой граждан А.Х.Дитца и О.А.Шумахер» // СЗ РФ. 2004. № 11. Ст. 1033; п. 6 резолютивной части постановления Конституционного Суда РФ от 29 июня 2004 г. № 13-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 7, 15, 107, 234 и 450 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом группы депутатов Государственной Думы // СЗ РФ. 2004. № 27. Ст. 2804.]. Поэтому официальный, обязательный характер является не только важным свойством правовых позиций, но наряду с предыдущей характеристикой (общий характер) эти качества, пожалуй, в наибольшей степени сближают правовые позиции Конституционного Суда с правовыми нормами, хотя знак равенства между этими правовыми явлениями ставить нельзя.
   Правовые позиции Конституционного Суда, как и решения Конституционного Суда в целом, обязательны на всей территории Российской Федерации для всех представительных, исполнительных и судебных органов государственной власти, органов местного самоуправления, предприятий, учреждений, организаций, должностных лиц, граждан и их объединений (ст. 6 Закона «О Конституционном Суде РФ»). Уже в силу этого вряд ли можно согласиться с попытками деления правовых позиций Конституционного Суда на юридически обязательные (например, те, которые сформулированы в решениях о толковании Конституции, а также содержатся в резолютивной части иных решений КС), и на правовые позиции, имеющие рекомендательный, ориентирующий характер. Действительно, в общем массиве правовых позиций Конституционного Суда возможно выстраивание определенной иерархической системы, где приоритет принадлежит, как отмечалось, правовым позициям о толковании Конституции: по юридической силе они фактически находятся на одном уровне с Конституцией. Некоторые же правовые позиции могут в большей степени выступать, например, в качестве ориентира (критерия) для законодателя, но и в этом случае они не утрачивают свойство юридической обязательности. И законодатель, сохраняя право на дискретность при принятии своего решения в рамках законодательного процесса, в то же время не может преодолеть юридическую силу постановления о признании акта неконституционным повторным принятием этого же акта (ч. 2 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ»).
   Важно, что данное свойство (юридическая обязательность) правовых позиций распространяется и на сам Конституционный Суд. Однако это не означает, что правовые позиции не могут уточняться. Статья 73 Закона «О Конституционном Суде РФ» устанавливает, что в случае, если большинство участвующих в заседании палаты судей склоняются к необходимости принятия решения, не соответствующего правовой позиции, выраженной в ранее принятых решениях Конституционного Суда, дело передается на рассмотрение в пленарное заседание. Такой ситуации в работе Конституционного Суда Российской Федерации пока не возникало. Вместе с тем практика свидетельствует, что при выявлении конституционного смысла ряда положений законодательства правовые позиции углубляются и обогащаются.
   Объективности ради следует признать, что по вопросу об общеобязательности правовых позиций Конституционного Суда для законодателя и правоприменителя нет единства мнений в юридической науке, что отнюдь не способствует конституционализации отраслевого законодательства, укреплению конституционной законности. В определенной мере это связано еще с одной особенностью правовых позиций.
   В-седьмых, правовые позиции Конституционного Суда находятся в сложных системных взаимосвязях с корреспондирующими им правовыми позициями законодателя. В случае признания Конституционным Судом оспариваемой нормы законодательства конституционной правовые позиции Конституционного Суда и законодателя совпадают. Признание же Конституционным Судом нормы неконституционной означает расхождение в правовых позициях законодателя и Конституционного Суда. Конституционный Суд при решении этой проблемы имеет собственную правовую позицию, которую он аргументирует в мотивировочной части и выражает в виде итогового вывода в резолютивной части решения. При этом существенная особенность правовых позиций Конституционного Суда по сравнению с парламентскими правовыми позициями состоит в том, что Конституционный Суд решает исключительно вопросы права (ч. 2 ст. 3 Закона «О Конституционном Суде РФ»), принимает постановления (определения) с позиций Конституции Российской Федерации, обеспечивая ее верховенство. Парламент же является законодательным и представительным органом (ст. 94 Конституции), и в этом качестве в законотворческом процессе он призван выражать (представлять) в том числе плюрализм политических интересов, идеологическое многообразие в нашем обществе. В этих условиях при возникновении конкуренции правовых позиций Конституционного Суда и парламента безусловный приоритет – за Конституционным Судом.

   Граждане К.М. Кульнев, В.С. Лалуев, Ю.В. Лукашов и И.П. Серебренников, в разное время осужденные к мерам наказания, связанным с лишением свободы, на протяжении длительного времени оспаривали законность и обоснованность своего осуждения, ссылаясь на то, что при рассмотрении уголовных дел суды не учли существенные, в том числе оправдывающие их, обстоятельства, имеющие значение для принятия правильного решения, а также допустили ошибки при применении уголовного закона. В результате проверки в кассационном и надзорном порядке различными судебными инстанциями, включая Президиум Верховного Суда Российской Федерации, первоначально вынесенные незаконные и необоснованные судебные решения были существенно скорректированы. Однако, по мнению осужденных, допущенные в отношении их судебные ошибки полностью устранены не были. Последующие жалобы в Верховный Суд и Генеральную прокуратуру Российской Федерации были оставлены без удовлетворения в связи с тем, что действующий уголовно-процессуальный закон не предусматривает возможности пересмотра судебных решений в подобных ситуациях.
   Заявители обратились в Конституционный Суд Российской Федерации, поскольку считают, что положенные в основу отказов в пересмотре решений по их делам нормы ст. 371, 374 и 384 УПК РСФСР не соответствуют ст. 45, 46 (ч. 1) и 50 (ч. 3) Конституции Российской Федерации и ограничивают их право на судебную защиту. [104 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 2 февраля 1996 г. № 4-П по делу о проверке конституционности п. 5 ч. 2 ст. 371, ч. 3 ст. 374 и п. 4 ч. 2 ст. 384 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами граждан К.М. Кульнева, В.С. Лалуева, Ю.В. Лукашова и И.П. Серебренникова // СЗ РФ. 1996. № 7. Ст. 701.]

   Конституционный Суд РФ признал п. 5 ч. 2 ст. 371 и ч. 3ст. 374 УПК РСФСР соответствующими Конституции Российской Федерации постольку, поскольку предусмотренные ими ограничения на пересмотр в порядке надзора постановлений Президиума Верховного Суда Российской Федерации не исключают возможности использования иных процессуальных средств исправления судебных ошибок; а положение п. 4 ч. 2 ст. 384 УПК РСФСР, которое ограничивает круг оснований к возобновлению уголовного дела лишь обстоятельствами, «неизвестными суду при постановлении приговора или определения», и в силу этого препятствует в случаях исчерпания возможностей судебного надзора исправлению судебных ошибок, нарушающих права и свободы человека и гражданина, не соответствующим Конституции Российской Федерации, ее ст. 15 (ч. 4), 18, 21 (ч. 1), 45, 46, 55 (ч. 2 и 3). При этом он указал следующее.
   Анализ действующего законодательства показывает, что в противовес жесткому регулированию, препятствующему высшей судебной инстанции повторно рассматривать дело в надзорном порядке, процедура, предусмотренная ст. 384—390 УПК РСФСР, могла бы обеспечить гражданам необходимую защиту их прав, ущемленных в результате судебной ошибки. Однако этому препятствует вытекающее из п. 4 ч. 2 ст. 384 УПК РСФСР ограничение круга оснований возобновления дел, что не отвечает конституционно провозглашенным требованиям государственной защиты прав и свобод.
   Вместе с тем законодатель, исходя из этих требований, в ходе дальнейшего совершенствования законодательства вправе выбрать и иную, в том числе не известную действующему регулированию, систему процедурных правил, которая обеспечивала бы достижение целей защиты прав граждан от судебных ошибок. Не исключено, что при введении или развитии каких-либо процессуальных институтов, которые будут компенсировать недостатки положений п. 4 ч. 2 ст. 384 УПК РСФСР, данная норма может получить новое звучание в будущем уголовно-процессуальном законодательстве даже в прежней ее редакции. Это не будет противоречить запрету преодолевать юридическую силу решения Конституционного Суда Российской Федерации о неконституционности акта повторным его принятием (ч. 2 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ»). Такой вывод следует из того, что Конституционный Суд Российской Федерации, руководствуясь ч. 2 ст. 74 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации», оценивает соответствие Конституции Российской Федерации оспариваемых правовых норм в их системе, т. е. исходя из систематического толкования, имея в виду, что конституционное содержание соответствующих правовых институтов может быть обеспечено совокупным результатом действия норм права.

4.3. Без исполнения решений Суда невозможна эффективная конституционная защита прав человека

   Юридическим последствием решения Конституционного Суда Российской Федерации о признании неконституционным нормативного правового акта или его отдельных положений, в том числе с учетом смысла, который им придан сложившейся правоприменительной практикой, является утрата соответствующими правовыми актами юридической силы (ч. 6 ст. 125 Конституции РФ). Это означает, что с момента вступления в силу решения Конституционного Суда РФ такие акты не могут применяться и реализовываться какими-либо субъектами права, правоприменительными, в том числе судебными, органами: акт, признанный неконституционным, является недействительным и, стало быть, недействующим. И такое полномочие является исключительной прерогативой Конституционного Суда Российской Федерации. Суды общей юрисдикции и арбитражные суды, как следует из постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 11 апреля 2000 г. № 6-П, вправе признавать закон лишь не действующим, не подлежащим применению. [105 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 11 апреля 2000 г. № 6-П по делу о проверке конституционности отдельных положений п. 2 ст. 1, п. 1 ст. 21 и п. 3 ст. 22 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» в связи с запросом Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда Российской Федерации.]
   Одним из ключевых вопросов с точки зрения конституционной защиты прав граждан в рамках исполнения решений Конституционного Суда РФ, является вопрос о моменте утраты актом, признанным не соответствующим Конституции РФ, юридической силы.
   Положение ч. 6 ст. 125 Конституции РФ об утрате юридической силы признанных неконституционными актов или их отдельных положений получило конкретизацию в нормах Закона «О Конституционном Суде РФ», предусматривающих, что, если решением Конституционного Суда РФ нормативный акт признан не соответствующим Конституции РФ полностью или частично либо из решения Конституционного Суда РФ вытекает необходимость устранения пробела в правовом регулировании, государственный орган или должностное лицо, принявшие этот нормативный акт, рассматривают вопрос о принятии нового нормативного акта, который должен, в частности, содержать положения об отмене нормативного акта, признанного не соответствующим Конституции Российской Федерации полностью, либо о внесении необходимых изменений и (или) дополнений в нормативный акт, признанный неконституционным в отдельный его части. До принятия нового нормативного акта непосредственно применяется Конституция Российской Федерации (ч. 4 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» в ред. от 15 декабря 2001 г.).

   В запросе администрации Сахалинской области оспаривается конституционность п. 3 ст. 55 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)», согласно которому определения арбитражного суда, не предусмотренные Арбитражным процессуальным кодексом Российской Федерации, могут быть обжалованы в случаях, предусмотренных данным Федеральным законом, – как исключающего судебную проверку по жалобам на определения арбитражного суда о завершении конкурсного производства, предусмотренные п. 1 ст. 119 того же Федерального закона.
   Как утверждается в запросе, из такого понимания оспариваемой нормы, основанного на письме Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 6 августа 1999 г. № 43 «Вопросы применения Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» в судебной практике» (п. 22), исходит правоприменительная практика, что лишило Главное финансовое управление администрации Сахалинской области, которое не было включено в реестр кредиторов ОАО «Первомайский ЛПХ», возможности обжаловать определение Арбитражного суда Сахалинской области от 20 июня 2000 г. о завершении конкурсного производства в отношении данного предприятия.
   По мнению заявителя, п. 3 ст. 55 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» в части, устанавливающей правило, в соответствии с которым не могут быть обжалованы определения арбитражного суда, предусмотренные в п. 1 ст. 119 того же Федерального закона, противоречит ст. 46 (ч. 1 и 2) и 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации. [106 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 1 октября 2002 г. № 268-О по запросу Администрации Сахалинской области о соответствии Конституции Российской Федерации п. 3 ст. 55 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» в части, касающейся невозможности судебного обжалования определения арбитражного суда о завершении конкурсного производства // Вестник КС РФ. 2003. № 2.]

   Для разрешения поставленного заявителем вопроса Конституционный Суд РФ обратился к ранее сформулированным им правовым позициям.
   Вопрос о возможности обжалования определений, принимаемых арбитражным судом при рассмотрении дела о банкротстве, уже был предметом рассмотрения Конституционного Суда Российской Федерации в деле о проверке конституционности ряда положений Федеральных законов «О несостоятельности (банкротстве)» и «О несостоятельности (банкротстве) кредитных организаций», а также ст. 106, 160, 179 и 191 АПК РФ.
   В сохраняющем свою силу постановлении от 12 марта 2001 г. по данному делу Конституционный Суд Российской Федерации, давая оценку содержащемуся в п. 3 ст. 55 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» правилу, в соответствии с которым не могут быть обжалованы определения арбитражного суда, предусмотренные в п. 4 ст. 46, п. 1 ст. 55, п. 4 ст. 63 и п. 5 ст. 75 того же Федерального закона, пришел к выводу, что это правило не соответствует Конституции Российской Федерации, ее ст. 46 (ч. 1 и 2) и 55 (ч. 3).
   Оспариваемое в запросе администрации Сахалинской области правило, содержащееся в п. 3 ст. 55 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)», о невозможности судебного обжалования определений арбитражного суда, предусмотренных п. 1 ст. 119 того же Федерального закона, является аналогичным правилу, которое было предметом рассмотрения Конституционного Суда Российской Федерации и признано им не соответствующим Конституции Российской Федерации: определения, выносимые в соответствии с п. 1 ст. 119 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)», не только затрагивают процессуальные отношения, но и порождают материальные права и обязанности сторон, поэтому отсутствие возможности проверки их законности и обоснованности путем обжалования в вышестоящие судебные инстанции может причинить невосполнимый в дальнейшем ущерб.
   Согласно ст. 87 Закона «О Конституционном Суде РФ» признание отдельных положений нормативного акта не соответствующими Конституции РФ является основанием для отмены в установленном порядке положений других нормативных актов, содержащих такие же положения, какие были признаны неконституционными (ч. 2); положения этих нормативных актов не могут применяться судами, другими органами и должностными лицами (ч. 4).
   Следовательно, п. 3 ст. 55 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» в части, содержащей правило, в соответствии с которым не могут быть обжалованы определения арбитражного суда, предусмотренные в п. 1 ст. 119 того же Федерального закона, как устанавливающий противоречащее Конституции РФ ограничение конституционного права на судебную защиту, не может применяться судами, другими органами и должностными лицами.
   До внесения федеральным законодателем необходимых изменений и дополнений в законодательство арбитражным судам и иным правоприменительным органам для обеспечения права на судебную защиту по делам о несостоятельности (банкротстве) надлежит – в силу ч. 4 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» – применять непосредственно ст. 46 Конституции Российской Федерации в ее истолковании, данном Конституционным Судом Российской Федерации в постановлениях, сохраняющих свою силу. Судам, кроме того, необходимо иметь в виду нормы Федерального закона от 8 августа 2001 г. № 129-ФЗ «О государственной регистрации юридических лиц», касающиеся государственной регистрации юридического лица в связи с его ликвидацией.
   Вместе с тем, поскольку предоставление кредиторам возможности обжаловать определения арбитражного суда может привести к значительному продлению сроков рассмотрения дел о банкротстве и к отсутствию необходимой определенности имущественных прав кредиторов, федеральный законодатель в целях достижения баланса интересов кредиторов и должников в процедурах банкротства вправе предусмотреть особенности обжалования затрагивающих права кредиторов определений о завершении конкурсного производства, отличающиеся от апелляционного и кассационного порядка по составу суда, а также срокам обжалования и рассмотрения дел.
   Таким образом, поскольку по предмету обращения администрации Сахалинской области Конституционным Судом Российской Федерации было вынесено постановление, сохраняющее свою силу, данный запрос не может быть принят к рассмотрению в силу п. 3 ч. 1 ст. 43 Закона «О Конституционном Суде РФ».
   Однако ни Конституция РФ, ни Закон «О Конституционном Суде РФ» не содержат прямых указаний о моменте утраты нормативным актом или отдельным его положением, признанным неконституционным, юридической силы. Часть 1 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ», закрепляя общие характеристики юридической силы решений Конституционного Суда РФ, среди которых окончательность, невозможность обжалования, вступление решения в силу немедленно после провозглашения, со всей определенностью конкретизирует лишь момент вступления решения Конституционного Суда РФ в силу.
   Вместе с тем в ст. 80 Закона «О Конституционном Суде РФ» (в ред. от 15 декабря 2001 г.) предусмотрен порядок приведения законов и иных нормативных актов органами государственной власти Российской Федерации и субъектов Российской Федерации, а также их должностными лицами в соответствие с Конституцией РФ в связи с принятием решения Конституционного Суда РФ. Так, в случае, если решением Конституционного Суда РФ нормативный акт признан не соответствующим Конституции РФ полностью или частично либо из решения Конституционного Суда РФ вытекает необходимость устранения пробела в правовом регулировании:
   Правительство РФ не позднее трех месяцев после опубликования решения Конституционного Суда РФ обязано внести в Государственную Думу проект нового закона (федерального или федерального конституционного), ряд взаимосвязанных проектов законов либо законопроект о внесении изменений (дополнений) в закон, признанный неконституционным в отдельной его части; указанные законопроекты рассматриваются Государственной Думой во внеочередном порядке;
   Президент РФ, Правительство РФ не позднее двух месяцев после опубликования решения Конституционного Суда РФ обязаны отменить нормативный акт соответственно Президента РФ или Правительства РФ, принять новый нормативный акт либо внести изменения (дополнения) в нормативный акт, признанный неконституционным в отдельной его части;
   законодательный (представительный) орган государственной власти субъекта Федерации в течение шести месяцев после опубликования решения Конституционного Суда РФ вносит необходимые изменения в конституцию (устав) субъекта Федерации, отменяет признанный неконституционным закон субъекта Федерации, принимает новый закон субъекта Федерации или ряд взаимосвязанных законов либо вносит изменения (дополнения) в закон субъекта Федерации, признанный неконституционным в отдельной его части. Высшее должностное лицо субъекта Федерации вносит соответствующий законопроект в законодательный (представительный) орган государственной власти субъекта Федерации не позднее двух месяцев после опубликования решения Конституционного Суда РФ;
   высшее должностное лицо субъекта Федерации не позднее двух месяцев после опубликования решения Конституционного Суда РФ отменяет признанный неконституционным нормативный акт, принимает новый нормативный акт либо вносит изменения и (или) дополнения в нормативный акт, признанный неконституционным в отдельной его части;
   федеральные органы государственной власти, органы государственной власти субъектов Федерации, заключившие признанные полностью или частично не соответствующими Конституции РФ договор между федеральными органами государственной власти и органами государственной власти субъектов Федерации, договор между органами государственной власти субъектов Федерации, не позднее двух месяцев после опубликования решения Конституционного Суда РФ вносят в соответствующий договор изменения (дополнения) или прекращают действие договора.
   При этом в отношении законодательного (представительного) органа и высшего исполнительного органа государственной власти субъекта Федерации законодатель в названной статье предусмотрел и специальные меры ответственности (федерального принуждения) в случае неприведения в соответствие с Конституцией РФ в связи с решением Конституционного Суда РФ своих нормативных правовых актов в установленный срок.

   Полномочный представитель Президента Российской Федерации в Приволжском федеральном округе на основании ст. 83 Закона «О Конституционном Суде РФ» обратился в Конституционный Суд РФ с ходатайством об официальном разъяснении направленного ему в порядке официальной рассылки определения Конституционного Суда Российской Федерации от 27 июня 2000 г. № 92-О по запросу группы депутатов Государственной Думы о проверке соответствия Конституции Российской Федерации отдельных положений конституций Республики Адыгея, Республики Башкортостан, Республики Ингушетия, Республики Коми, Республики Северная Осетия – Алания и Республики Татарстан.
   В ходатайстве указывается, что ряд положений конституций республик в составе Российской Федерации, признанных Конституционным Судом Российской Федерации утратившими силу и не подлежащими применению как не соответствующие Конституции РФ, тем не менее, продолжают действовать: так, в Конституции Республики Башкортостан (в ред. Закона Республики Башкортостан от 3 ноября 2000 г.) и Конституции Республики Татарстан (в ред. Закона Республики Татарстан от 19 декабря 2000 г.) содержатся нормы, закрепляющие суверенитет (государственный суверенитет) республики и принадлежность ей всей полноты высшей (т. е. верховной) власти на своей территории. Кроме того, как утверждает заявитель, некоторыми субъектами Российской Федерации не признается обязанность на основании ч. 2 ст. 87 Закона «О Конституционном Суде РФ» устранять из действующей нормативной правовой системы положения, такие же, как признанные Конституционным Судом Российской Федерации не соответствующими Конституции Российской Федерации.
   В связи с этим полномочный представитель Президента Российской Федерации в Приволжском федеральном округе просил разъяснить:
   существует ли необходимость какого-либо – дополнительно к решению Конституционного Суда Российской Федерации – судебного решения (в частности, суда общей юрисдикции), еще раз подтверждающего наличие в законодательстве субъекта Российской Федерации норм, не подлежащих применению как не соответствующих Конституции Российской Федерации;
   возможно ли в отношении высших должностных лиц, законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации применение мер ответственности, указанных в Федеральном законе от 6 октября 1999 г. № 184-ФЗ «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации» (в ред. от 29 июля 2000 г.), в связи с непринятием мер по отмене норм конституций республик в составе Российской Федерации, признанных Конституционным Судом РФ утратившими силу и не подлежащими применению, и каков порядок возложения такой ответственности;
   с какого момента наступает их обязанность по исполнению решений Конституционного Суда Российской Федерации и с какого момента возможно их привлечение к ответственности за неисполнение этой обязанности. [107 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 19 апреля 2001 г. № 65-О по ходатайству полномочного представителя Президента Российской Федерации в Приволжском федеральном округе об официальном разъяснении Определения Конституционного Суда Российской Федерации от 27 июня 2000 г. по запросу группы депутатов Государственной Думы о проверке соответствия Конституции Российской Федерации отдельных положений Конституции Республики Адыгея, Республики Башкортостан, Республики Ингушетия, Республики Коми, Республики Северная Осетия – Алания и Республики Татарстан // СЗ РФ. 2001. № 20. Ст. 2059.]

   В силу требований ст. 6, 80 и 81 Закона «О Конституционном Суде РФ» решения Конституционного Суда Российской Федерации, а следовательно, и Определение от 27 июня 2000 г. № 92-О обязательны на всей территории Российской Федерации для всех представительных, исполнительных и судебных органов государственной власти, органов местного самоуправления, предприятий, учреждений, организаций, должностных лиц, граждан и их объединений; они подлежат исполнению немедленно после опубликования официального текста; неисполнение, ненадлежащее исполнение либо воспрепятствование исполнению решения Конституционного Суда РФ влечет ответственность, установленную федеральным законом.
   Неисполнение органами государственной власти и должностными лицами субъектов Российской Федерации решения Конституционного Суда Российской Федерации дает, в частности, основания для применения мер уголовной ответственности за неисполнение судебного акта (ст. 315 УК РФ), а также для вынесения Президентом Российской Федерации на основании Федерального закона «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации» предупреждения соответствующему органу власти (должностному лицу) субъекта Российской Федерации и возможного последующего досрочного прекращения их полномочий как формы конституционно-правовой ответственности, поскольку действует презумпция конституционности положений федерального законодательства. При этом, учитывая, что неисполнение решения Конституционного Суда Российской Федерации объективно создает препятствия для обеспечения верховенства и прямого действия Конституции РФ на всей территории Российской Федерации, для реализации закрепленных Конституцией Российской Федерации основ конституционного строя и полномочий федеральных органов государственной власти, дополнительное, повторное установление иным судом таких обстоятельств для вынесения Президентом Российской Федерации предупреждения не требуется, тем более что в соответствии с ч. 1 и 2 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» решение Конституционного Суда Российской Федерации окончательно, не подлежит обжалованию, действует непосредственно и не требует подтверждения другими органами и должностными лицами, т. е., следовательно, и другими судами.
   Вместе с тем и при отсутствии специального судебного решения, непосредственно подтверждающего неконституционность положения законодательства субъекта Российской Федерации, аналогичного ранее признанному Конституционным Судом РФ не соответствующим Конституции РФ, принцип непосредственного действия решений Конституционного Суда Российской Федерации и положение ч. 2 ст. 87 Закона «О Конституционном Суде РФ» обязывают органы государственной власти субъектов Российской Федерации выявлять в своем законодательстве положения, аналогичные тем, которые признаны неконституционными, и отменять их в установленном порядке. Неисполнение этой обязанности также влечет конституционно-правовую ответственность в форме досрочного прекращения полномочий, процедура которого начинается с вынесения Президентом Российской Федерации предупреждения.
   Сказанное не препятствует субъектам Российской Федерации использовать средства судебной защиты, включая обращение в Конституционный Суд РФ (ч. 1 ст. 85 Закона «О Конституционном Суде РФ»), направленные на подтверждение конституционности нормативного положения и, таким образом, отсутствия у них обязанности его отменять, а также на опровержение иных аргументов федеральных органов государственной власти по поводу фактов неисполнения решения Конституционного Суда Российской Федерации.
   Содержание элементов процедуры применения конституционно-правовой ответственности законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации, а также их высших должностных лиц, подлежит толкованию в процессе правоприменительной практики федеральных органов государственной власти, а при возникновении споров материально-правового или процессуального характера при применении этой процедуры – судами. Конституционный Суд Российской Федерации при рассмотрении отнесенных к его компетенции дел дает конституционное истолкование положений о такой ответственности.
   Применительно к иным субъектам, названным в ст. 80 Закона «О Конституционном Суде РФ», каких-либо специальных последствий неисполнения решений Конституционного Суда РФ не предусмотрено; они подпадают под действие общей нормы ст. 81 данного Федерального конституционного закона, согласно которой неисполнение, ненадлежащее исполнение либо воспрепятствование исполнению решения Конституционного Суда РФ влечет ответственность, установленную федеральным законом.
   Вместе с тем очевидно, что применение мер ответственности к целому ряду субъектов, указанных в соответствующей статье, является по меньшей мере проблематичным. Достаточно вспомнить о конституционно закрепленной неприкосновенности Президента РФ и строго очерченном перечне оснований для реализации мер конституционно-правовой (никакой иной в данном случае и не может быть) ответственности в отношении Государственной Думы. Данная юридическая ситуация осложняется тем обстоятельством, что для федерального законодательного процесса, связанного с приведением нормативного регулирования в соответствие с решением Конституционного Суда РФ, установлен единственный обязывающий срок – срок внесения Правительством РФ в Государственную Думу проекта закона об отмене (изменении, дополнении) законодательного акта, признанного противоречащим Конституции РФ. Иными словами, федеральный законодатель как в силу объективных причин, вытекающих из сущности парламентского процесса, так и руководствуясь политико-конъюнктурными соображениями, имеет возможность не спешить с принятием конституционализирующего акта.
   Неотъемлемым контекстом данных рассуждений выступает возможность неоднозначных интерпретаций целевой направленности нормативных положений ст. 80 Закона «О Конституционном Суде РФ», которые могут быть восприняты и таким образом, что якобы законодателем в рамках нового регулирования установлен общий порядок введения решения Конституционного Суда РФ в действие, предполагающий, что до принятия указанными государственными органами и должностными лицами решения об отмене нормативного акта (договора) или отдельных его положений, признанных неконституционными, они действуют, сохраняют юридическую силу, а утрачивают ее лишь в момент вступления в силу соответствующего решения государственного органа или должностного лица об их отмене.
   При таком истолковании рассматриваемые положения противоречили бы, во-первых, ст. 125 (ч. 6) Конституции РФ, согласно которой акты или их отдельные положения, признанные неконституционными, утрачивают силу, что является юридической гарантией высшей юридической силы Конституции РФ; во-вторых, это противоречило бы и самому Закону «О Конституционном Суде РФ», его ст. 6 об обязательности решений Конституционного Суда РФ; в-третьих, такое понимание противоречило бы положениям ст. 79 (ч. 1 и 2) Закона «О Конституционном Суде РФ», предусматривающим, что его решения вступают в силу немедленно после их провозглашения, действуют непосредственно и не требуют подтверждения другими органами и должностными лицами, а также ч. 4 ст. 79, согласно которой до принятия нового нормативного акта непосредственно применяется Конституция РФ: ведь в этом случае признанный неконституционным нормативный акт не применяется, недействителен, исключен из правовой системы. [108 - См.: Лазарев Л.В. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации. М.: Городец, 2003. С. 91—92.]
   С приведенной позицией можно согласиться, но лишь в том случае, если удастся обосновать, что Конституция РФ и названные положения Закона «О Конституционном Суде РФ», закрепляя последствия принятия Конституционном Судом РФ того или иного решения, отождествляют момент вступления решения Конституционного Суда РФ в силу с моментом введения его в действие. В противном случае необходимо уяснить пределы усмотрения законодателя при выборе конкретных способов регулирования порядка введения решений Конституционного Суда РФ в действие, которые не противоречили бы самому существу судебного конституционного контроля.
   Следует напомнить, что Конституция РФ в ст. 125 не определяет конкретного момента вступления решения Конституционного Суда РФ в силу. В то же время, как следует из п. 12 ст. 75 Закона «О Конституционном Суде РФ», в решении Конституционного Суда РФ в зависимости от особенностей рассматриваемого вопроса и принятого по нему решения могут содержаться сведения в том числе о порядке вступления решения в силу, а также о порядке, сроках и особенностях его исполнения и опубликования.
   Из соответствующих положений Конституции РФ и Закона «О Конституционном Суде РФ» в их системной взаимосвязи следует, что момент утраты юридической силы нормативного акта, признанного неконституционным полностью или в части, может совпадать, а может и не совпадать с моментом вступления решения Конституционного Суда РФ в силу. Иными словами, следует различать такие юридические факты, как вступление решения Конституционного Суда РФ в силу (немедленно после провозглашения) и введение решения Конституционного Суда РФ в действие. Это означает, что законодатель, не выходя за рамки конституционных установлений, принципиально допускает возможность такого положения, при котором в течение определенного периода – с момента вступления решения в силу до момента введения его в действие – признанные неконституционными положения нормативного правового акта продолжают действовать, порождают правовые последствия.
   Однако по смыслу п. 12 ст. 75 во взаимосвязи с ч. 1 и 3 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» несовпадение момента вступления решения Конституционного Суда РФ в силу и момента утраты юридической силы нормативным правовым актом, признанным не соответствующим Конституции РФ, может иметь место лишь при наличии в решении Конституционного Суда РФ специального указания на порядок вступления решения в силу и на особенности его исполнения, т. е. указанные моменты могут не совпадать только по инициативе самого Конституционного Суда РФ, но не какого-либо иного субъекта государственной власти [109 - См. об этом подробнее: Мнение судьи Конституционного Суда Российской Федерации Н.С. Бондаря по постановлению Конституционного Суда Российской Федерации от 6 апреля 2004 г. № 7-П по делу о проверке конституционности положений п. 2 ст. 87 Кодекса торгового мореплавания Российской Федерации и постановления Правительства Российской Федерации от 17 июля 2001 г. № 538 «О деятельности негосударственных организаций по лоцманской проводке судов» в связи с жалобой Международной общественной организации «Ассоциация морских лоцманов России» и автономной некоммерческой организации «Общество морских лоцманов Санкт-Петербурга» // Вестник КС РФ. 2004. № 4.]. Это может быть связано, например, со спецификой той сферы общественных отношений, которые регулируются признанным неконституционным (полностью или частично) нормативным правовым актом и которыми обусловливаются неблагоприятные последствия немедленного прекращения действия признанных неконституционными положений. Об этом свидетельствует и практика Конституционного Суда РФ, основывающаяся на том, что решения Конституционного Суда РФ, в результате которых неконституционные нормативные правовые акты утрачивают юридическую силу, как общее правило, имеют такую же сферу действия во времени, пространстве и по кругу лиц, как и нормативные акты правотворческого органа, и, следовательно, такое же, как нормативные акты, общее значение. Такая правовая позиция была сформулирована Конституционным Судом РФ, в частности, в постановлении от 16 июня 1998 г. № 19-П по делу о толковании отдельных положений ст. 125, 126 и 127 Конституции РФ [110 - См.: СЗ РФ. 1998. № 25. Ст. 3004.]. Она получила свое подтверждение и в иных решениях Конституционного Суда, в том числе напрямую связанных с конституционной защитой прав и свобод человека и гражданина.
   Постановлением от 22 января 2002 г. № 2-П [111 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 22 января 2002 г. № 2-П по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 69, ч. 2 ст. 70 и ст. 90 Конституции Республики Татарстан, а также п. 2 ст. 4 и п. 8 ст. 21 Закона Республики Татарстан «О выборах народных депутатов Республики Татарстан» в связи с жалобой гражданина М.М. Салямова // СЗ РФ. 2002. № 6. Ст. 627.] Конституционный Суд РФ признал взаимосвязанные положения о проведении выборов в Государственный Совет Республики Татарстан по административно-территориальным и территориальным округам, содержащиеся в ч. 2 ст. 69, ч. 2 ст. 70 и ст. 90 Конституции Республики Татарстан, а также в п. 2 ст. 4 Закона Республики Татарстан «О выборах народных депутатов Республики Татарстан», поскольку данными положениями нарушаются гарантии свободных выборов на основе всеобщего и равного избирательного права, не соответствующими Конституции РФ, ее ст. 3 (ч. 2 и 3), 19 (ч. 1 и 2) и 32 (ч. 1 и 2), а также нормативное положение, содержащееся в ч. 2 ст. 70 Конституции Республики Татарстан и п. 8 ст. 21 Закона Республики Татарстан «О выборах народных депутатов Республики Татарстан», согласно которому пассивным избирательным правом на выборах в Государственный Совет Республики Татарстан по административно-территориальным избирательным округам обладают лишь постоянно проживающие или работающие на территории данного избирательного округа, не соответствующим ст. 3 (ч. 2 и 3), 19 (ч. 1 и 2), 32 (ч. 1 и 2) и 55 (ч. 3) Конституции РФ.
   При этом Конституционный Суд РФ указал следующее. Признание названных положений не соответствующими Конституции Российской Федерации не влечет за собой пересмотра результатов выборов действующего состава Государственного Совета Республики Татарстан и само по себе не предопределяет оценку принятых им решений.
   В силу ст. 125 (ч. 6) Конституции Российской Федерации, ч. 1 ст. 79, п. 3 ч. 2 ст. 80 и ч. 3 и 4 ст. 87 Закона «О Конституционном Суде РФ» Государственный Совет Республики Татарстан обязан не позднее чем в течение шести месяцев после опубликования настоящего постановления внести необходимые, вытекающие из него изменения в Конституцию Республики Татарстан, Закон Республики Татарстан «О выборах народных депутатов Республики Татарстан», а также другие нормативные правовые акты, содержащие такие же положения, какие настоящим постановлением признаны не соответствующими Конституции Российской Федерации; до внесения соответствующих изменений в такие положения они не могут применяться судами, другими органами и должностными лицами.
   В силу п. 12 ч. 1 ст. 75 Закона «О Конституционном Суде РФ» до внесения соответствующих изменений в Конституцию Республики Татарстан законодательные акты Республики Татарстан должны приниматься действующим составом депутатов на пленарных сессиях Государственного Совета Республики Татарстан.
   Исходя из цели обеспечения баланса конституционно значимых интересов и недопустимости нарушения прав и свобод других лиц при осуществлении прав и свобод человека и гражданина, Конституционный Суд РФ может определить особенности реализации ч. 3 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ», в том числе путем отсрочки исполнения постановления Конституционного Суда РФ, обусловленной, в частности, необходимостью обеспечить стабильность правоотношений в интересах субъектов права [112 - См., например: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 4 мая 2000 г. № 101-О по жалобе открытого акционерного общества «Северные магистральные нефтепроводы» на нарушение конституционных прав и свобод частями первой и третьей ст. 79 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 2000. № 6; Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 7 марта 2003 г. № 120-О об отказе в принятии к рассмотрению ходатайств гражданина Игнатьева Максима Вячеславовича об официальном разъяснении определения Конституционного Суда Российской Федерации от 9 апреля 2002 г. № 69-О по жалобе гражданина М.В. Игнатьева на нарушение его конституционных прав положениями ст. 2, 4 и 5 Федерального закона «О налоге на игорный бизнес», Законом Нижегородской области «О ставках налога на игорный бизнес» и Законом Ивановской области «О ставках налога на игорный бизнес» // Вестник КС РФ. 2003. № 5.]. Очевидно, что это связано с теми ситуациями, когда немедленная утрата юридической силы признанными неконституционными положениями и отсутствие правового регулирования соответствующих отношений (правовой вакуум) могут породить более существенные негативные последствия, нежели продолжение действия правовых норм, признанных неконституционными.
   Причем Конституционный Суд РФ, реализуя предоставленные ему полномочия по определению особенностей введения в действие принятого решения, равно как и органы государственной власти Российской Федерации, обязанные осуществить правовое регулирование в соответствии с решением Конституционного Суда РФ, не свободны в своих действиях от требований Конституции РФ, определяющих основы правопорядка. Так, установление Конституционным Судом РФ особенностей вступления в силу принятого им решения должно отвечать требованиям определенности, ясности, основываться на необходимости обеспечения баланса конституционно значимых интересов. Одновременно органы государственной власти Российской Федерации, на которые возложена обязанность по приведению правового регулирования в соответствие с принятым Конституционным Судом РФ решением, должны исходить из необходимости поддержания доверия граждан к правосудию и деятельности органов государственной власти Российской Федерации, а также из общеправового принципа исполнимости судебных решений.
   Названные требования предполагают, что Конституционный Суд РФ, устанавливая особый порядок исполнения вынесенного решения в части отложения момента утраты признанными неконституционными положениями юридической силы, имеет возможность указать разумный срок, в течение которого законодателю надлежит урегулировать соответствующие отношения и, во всяком случае, по истечении которого нормы, признанные не соответствующими Конституции РФ, утрачивают юридическую силу. В случае же отсутствия в решении Конституционного Суда РФ специальной оговорки о сроке введения его в действие законодатель должен в разумный срок исполнить решение Конституционного Суда РФ.
   В отсутствие же специально определенного Конституционным Судом РФ срока исполнения принятого им решения (если, тем не менее, содержится оговорка о порядке его вступления в силу) следует исходить из того, что нормы, признанные Конституционным Судом РФ не соответствующими Конституции РФ, сохраняют свое действие вплоть до урегулирования федеральным законодателем данных отношений в соответствии с решением Конституционного Суда РФ.
   Вместе с тем для заявителя, обратившегося в Конституционный Суд РФ в порядке конкретного нормоконтроля, принятие Конституционным Судом РФ решения, в том числе и определения с так называемым позитивным содержанием (которое включает в себя конституционно-правовое истолкование оспариваемого положения), во всяком случае влечет пересмотр компетентными органами того дела, которое послужило поводом для обращения в Конституционный Суд РФ. Это прямо вытекает из взаимосвязанных положений ч. 3 ст. 79 и ч. 2 ст. 100 Закона «О Конституционном Суде РФ». Иными словами, для такого заявителя соответствующее постановление и определение Конституционного Суда РФ вступает в силу с момента его принятия.
   Проблемным, однако, остается вопрос о том, с каким моментом следует связывать вступление определения Конституционного Суда РФ в силу для иных заинтересованных лиц: является ли таковым момент принятия определения – как и в случае с заявителем по делу – или момент официального опубликования соответствующего определения?
   Казалось бы, верным следует признать первый из названных вариантов, поскольку установление для всех заинтересованных лиц, включая заявителя по конкретному делу, одного и того же момента вступления определения в силу представляется наиболее адекватным способом реализации принципа равенства, закрепленного в ст. 19 (ч. 1 и 2) Конституции РФ. Однако более детальное рассмотрение существа вопроса свидетельствует о недостатках изложенной модели в первую очередь как раз с точки зрения равноправия.
   Действительно, заявитель и иные заинтересованные лица получают доступ к содержанию принятого Конституционным Судом РФ решения в различном порядке: заявителю определение направляется в обязательном порядке как стороне по конкретному делу; иным же субъектам его содержание может стать известно лишь после его опубликования. Признание при таких условиях вступления определения в силу с момента его принятия означало бы, что в течение определенного периода времени (с момента принятия и до официального опубликования) субъекты права, на которых распространяется принятое решение, должны были бы привести свою юридическую активность в соответствие с содержанием определения, к которому они по объективным причинам не имеют доступа. Не способствуют разрешению данной проблемы и положения ст. 78 Закона «О Конституционном Суде РФ», которые, прямо обязывая Конституционный Суд РФ направлять к публикации, а официальные издания органов государственной власти Российской Федерации, субъектов Российской Федерации, которых касается принятое решение, незамедлительно публиковать постановления и заключения Конституционного Суда РФ (ст. 78), в то же время не содержат предписаний, касающихся столь же незамедлительного опубликования определений Конституционного Суда РФ.
   Таким образом, установление для всех заинтересованных лиц в качестве момента вступления определения Конституционного Суда РФ момент его принятия ставило бы юридические возможности таких лиц (в течение периода, когда определение еще официально не опубликовано) в зависимость от их субъективных возможностей получить доступ к содержанию вынесенного решения, а также от произвольного усмотрения лиц, получивших текст решения (неофициальное опубликование, обнародование через Интернет или информационно-правовые базы данных), что тем самым нарушало бы конституционный принцип равенства.
   Подобные ситуации встречаются в практике довольно часто. Так, например, 8 апреля 2004 г. Конституционным Судом РФ было принято Определение № 169-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы общества с ограниченной ответственностью «Пром Лайн» на нарушение конституционных прав и свобод положением п. 2 ст. 171 Налогового кодекса Российской Федерации, подлежащее в соответствии с п. 3 резолютивной части обязательному опубликованию в «Вестнике Конституционного Суда Российской Федерации». В течение нескольких месяцев (в том числе по причине летнего отпускного периода), вплоть до ноября 2004 г., такой публикации осуществлено не было. Вместе с тем 19 и 27 июля 2004 г. данное решение было размещено соответственно в информационно-правовых базах «Консультант Плюс» и «Гарант». Кроме того, текст решения был частично воспроизведен в «Обзоре арбитражной и налоговой практики» (№ 2. Июль 2004 г. С. 19—20), а также включен в полном объеме в «Налоговый вестник» (2004. № 9/9) и «Экономику и жизнь» (2004. № 42). Все названные публикации не носили официального характера. Однако уже с июля 2004 г. Определение № 169-О стало применяться арбитражными судами для обоснования позиции по конкретным делам и вынесения по ним судебных решений [113 - См., например, решения Федерального арбитражного суда Северо-Западного округа в информационно-правовой базе «Гарант» (разд. Cудебная практика): постановление от 28 июля 2004 г. № А56-8282/04; постановление от 29 июля 2004 г. № А56-4592/04; постановление от 30 июля 2004 г. № А56-10985/04; постановление от 2 августа 2004 г. № А56-6132/04; постановление от 2 августа 2004 г. № А56-37343/03; постановление от 11 августа 2004 г. № А56-5021/04; постановление от 11 августа 2004 г. № А56-1474/04; постановление от 17 августа 2004 г. № А56-43525/03; постановление от 18 августа 2004 г. № А56-7685/04; постановление от 18 августа 2004 г. № А56-519/04; постановление от 23 августа 2004 г. № А56-3210/04; постановление от 23 августа 2004 г. № А56-1383/04; постановление от 26 августа 2004 г. № А56-3458/04; постановление от 27 августа 2004 г. № А56-13148/04; постановление от 27 августа 2004 г. № А26-1464/04-21; постановление от 30 августа 2004 г. № А56-7587/04; постановление от 2 сентября 2004 г. № А56-37154/03; постановление от 8 сентября 2004 г. № А56-8984/04; постановление от 14 сентября 2004 г. № А56-8302/04; постановление от 20 сентября 2004 г. № А56-10502/04; постановление от 27 сентября 2004 г. № А44-2385/04-С7; постановление Федерального арбитражного суда Уральского округа от 16 августа 2004 г. № Ф09-3225/04АК.]. Не вдаваясь в содержательные (налогово-правовые) аспекты данного Определения, отметим, что одним из замечаний, прозвучавших в некоторых средствах массовой информации в адрес данного решения Конституционного Суда, явилось его применение без официального опубликования [114 - См., например: Зарипов В. Конституция или НДС? // эж-ЮРИСТ. 2004. № 31.], что, безусловно, может содержать в том числе и предпосылки для нарушения прав и свобод граждан.
   Наиболее адекватным, с точки зрения Конституции РФ, могло бы стать такое законодательное решение данной проблемы, при котором вступление определения Конституционного Суда РФ в силу связывалось бы с моментом его официального опубликования при одновременном закреплении обязательности незамедлительного (например, в течение двух недель после принятия) опубликования определений Конституционного Суда РФ в официальных источниках органов государственной власти Российской Федерации («Вестнике Конституционного Суда Российской Федерации», Собрании законодательства Российской Федерации, а наиболее важных – и в «Российской газете»), а также субъектов Российской Федерации, с которыми решение связано.

Часть вторая

Глава 5
Гражданское общество как сфера обеспечения конституционного баланса власти и свободы

5.1. Свобода в конституционно-правовом измерении 5.1.1. Это трудное слово «свобода».

   Положение человека в обществе и государстве, обеспечение свободы человеческой личности – один из коренных вопросов конституционного развития всякого общества и государства. Конституционная история человечества – это история взаимоотношений человека с обществом и государством, история становления и развития идей свободы и равенства, их воплощения в реальной действительности, в том числе с помощью права и закона.
   На протяжении всей своей жизни человек, сам того не осознавая, «приговорен» к свободе: он должен каждый свой поступок, все свои действия (или бездействия) совершать в системе координат, которые определяются требованиями свободы и ответственности, прав и обязанностей человека и гражданина. Человек или борется за свободу, стремится к ней как к цели своей жизни; или пользуется свободой, наслаждается ее неповторимыми и ничем не заменимыми ценностными качествами, необходимыми для самого существования человеческой личности как биосоциального существа; или теряет свободу, оказывается в плену социальных или природных сил, которые лишают его возможности проявить себя как самостоятельную, независимую человеческую личность; или человек отказывается от свободы, противопоставляет себя обществу и природе, делает сознательный выбор между свободой и несвободой в пользу последней. Во всем этом – отражение не только философско-мировоззренческой дилеммы, но и вполне реальной, жизненной проблемы о том, что значит быть свободным. Свобода – это социальное и личное благо или бремя для ее носителей? Особую остроту приобретает этот вопрос в периоды реформ, экономических и политических преобразований.
   При всей сложности и противоречивости осуществляемых в Российской Федерации глубоких преобразований очевидным является тот факт, что их основное содержание соответствует общим закономерностям демократического развития современного мира, а основной целью этих преобразований является в конечном счете утверждение в России идеалов свободы и социальной справедливости, формирование гражданского общества и правового государства.
   Заключая в себе глубинные характеристики социального и правового положения человека в обществе и государстве, категория свободы является в то же время важнейшим качественным показателем зрелости всей системы общественных отношений, критерием уровня самоорганизации населения, степени демократизма государственной и общественной жизни. Подобный подход, освобожденный от фетишизации вещных отношений и материальных потребностей как вульгарно-материалистической основы социального развития, позволяет выявить гуманистический, личностно-правовой взгляд на закономерности развития институтов демократии в нашей стране, на современные процессы формирования гражданского общества и правового государства. В сопоставлении со свободой все иные институты и категории, характеризующие демократизм общества, уровень самоорганизации населения, эффективность функционирования публичной власти и т. п., выступают как вторичные, производные.
   Это, однако, не означает, что свобода личности сама по себе, автоматически трансформируется в политические и экономические институты демократии. Для этого, несомненно, сложного процесса необходима определенная совокупность социальных и правовых условий (факторов), относящихся как к самой личности, индивидуальным формам развития ее свободы, так и к социальным, коллективным формам человеческого бытия. Тем самым свобода как возможность индивидуальных и коллективных субъектов поступать в своих интересах, согласованных с познанной необходимостью, выступает как социальный фактор, нормирующий поведение людей.
   Важно при этом учитывать объективно необходимое единство социального содержания и правовой формы соответствующих явлений, в связи с чем и сама свобода как основа самоорганизации населения и в конечном счете социального прогресса общества, его взаимоотношений с человеком и гражданином должна анализироваться не в абстрактном, общефилософском аспекте, а сквозь призму формально-юридических, правовых форм ее движения.

5.1.2. Основные уровни правового измерения свободы.

   Свобода личности как основа самоорганизации населения и формирования гражданского общества может проявляться на разных уровнях и в различных качествах, формах своего бытия, предопределяющих, соответственно, широту, многогранность социально-правовых характеристик статуса человека и гражданина в обществе в целом и в системе властеотношений, в частности. Основываясь на общеметодологических подходах к категории свободы, выработанных в отечественной и зарубежной философии, отметим, что правовое значение свободы может проявляться по крайней мере на трех уровнях. [115 - См.: Бондарь Н.С. Гражданин и публичная власть: Конституционное обеспечение прав и свобод в местном самоуправлении: Учебное пособие. М.: ОАО «Издательский дом «Городец», 2004. С. 17—26.]
   Первый, но, безусловно, необходимый уровень свободы, который проявляется как внутренняя характеристика личности, ее природное свойство, имманентно присущее человеческой личности и отличающее ее от других живых существ. Это свобода воли как интегральная основа всех других личностных характеристик (как-то:
   осознание человеком собственной индивидуальности, разумность, ответственность). Она объемлет человеческую личность в единстве всех ее биосоциальных качеств и выступает глубинной генетической основой формирования начал социальной саморегуляции на уровне прежде всего самой личности, которая является в этом случае и субъектом, и объектом реальных отношений власти и подчинения, производства и распределения и т. д. Без свободы воли невозможна и свобода индивида вообще: свобода индивидов и свобода их воли на правовом уровне фактически выступают как понятия тождественные. В праве волевой компонент представлен как свободная воля, соответствующая всем сущностным характеристикам права и тем самым отличная от произвольной воли и противостоящая произволу. В этом смысле и само по себе право как форма свободы людей есть не что иное, как свобода их воли. [116 - Нерсесянц В.С. Философия права. Учебник для вузов. М.: Изд-во НОРМА-Инфра-М., 1999. С. 23.]
   В формально-юридическом же плане с наличием свободы воли законодатель связывает юридические качества физического лица как субъекта права. Это такие юридические качества (свойства), как правоспособность, дееспособность, деликтоспособность.
   Правоспособность лица как способность иметь гражданские права и нести обязанности признается, как известно, в равной мере за всеми гражданами, она возникает в момент рождения гражданина и прекращается его смертью (ст. 17 ГК РФ). Это, однако, не означает, что правоспособность является простым результатом появления человека на свет. Являясь способностью юридической, она должна быть признана государством. И условием, предпосылкой такого признания является свобода воли лица как его внутренняя природная характеристика. Это означает, что правоспособность воплощает в себе признанную государством потенциальную возможность (способность) выступать субъектом права. Уже поэтому, кстати, вряд ли было бы правильно правоспособность рассматривать в качестве некого особого субъектного права.
   Соответствующие категории – правоспособность, дееспособность, деликтоспособность – лишь исходные системообразующие правовые начала для формирования всей структуры права в единстве его объективных и субъективных компонентов (объективного и субъективного права) как «царства реализованной свободы». На данном уровне универсальность свободы заключается в том, что свободный человек, являясь «владельцем своей собственной личности» [117 - Локк Дж. Сочинения. Т.3. М.,1988. С. 287.], приобретает внутренние качества и для собственной личностной саморегуляции, и для реализации своей индивидуальности в социальной среде, для осуществления своего индивидуального потенциала в тех общественных отношениях, где происходит материализация человеческой свободы в различных формах ее проявления (политическая, экономическая, социально-культурная и т. п.).
   Второй уровень выявления интегральных связей «свобода личности – самоорганизация населения» и, соответственно, следующий аспект свободы как генетической основы самореализационных начал в обществе характеризует ее с точки зрения состояния, положения человека в обществе. На этом уровне человек уже не только осознает свою индивидуальность, становится владельцем своей жизни и собственной человеческой личности, но и противопоставляет себя социальной среде, коллективу, обществу в целом, строит с ними отношения на определенных принципах, характеризующих степень единства индивидуальных и коллективных (общественных) интересов, уровень демократизма и самоорганизации этих отношений. В этом случае в категории свободы отражается достигнутый уровень не просто самопознания личности, но познания законов внешней природы и закономерностей развития человеческого общества в целом.
   В социальном плане данный аспект свободы характеризуется как освобождение личности от воздействия чуждых ей сил, ограничений и насилия (в форме экономического или политического принуждения, национального угнетения, дискриминации и т. д.), а на правовом, формально-юридическом уровне он связан прежде всего с закреплением статусных состояний лица как гражданина: обеспечение режима равноправия, провозглашение правовых запретов на различные формы дискриминации, правовое гарантирование личной безопасности, автономии, а также закрепление во многом примыкающих к данному уровню правового регулирования законных интересов как относительно самостоятельного института правовой свободы. Это так называемый негативный, или, по терминологии некоторых ученых, «отрицательный», уровень свободы, который находит свое юридическое воплощение в известной формуле запретительного метода нормирования общественных отношений как «свобода от…».
   Функциональное назначение данного метода государственно-правового воздействия на отношения саморегуляции, самоорганизации населения заключается в том, что он позволяет «соединить» частные (личные) и публичные (общественные) начала соответствующих отношений как выражения достигнутой свободы и тем самым заложить сами основы, установить фундаментальные принципы движения общественных отношений в режиме свободы и самоорганизации.
   Вместе с тем абсолютизация негативного метода регулирования взаимоотношений личности с обществом и государством может привести к глубоким деформациям в правовом положении гражданина, что вытекает из самих философско-мировоззренческих основ негативной (отрицательной) свободы. «Отрицательная свобода как право человека на самостоятельность включает право быть, в определенных пределах, эгоистичным, безумным, эксцентричным, безответственным, отклоняющимся в поведении, одержимым самоубийцей, мономаном и т. д. и т. д.» [118 - Беллмер Альбрехт. Модели свободы в современном мире // Социологос. Пер. с англ., нем., франц. М., 1991. С. 26.]. В этом плане концепция негативных прав человека составила основу доктрины западного консервативного либерализма, его идей о правах личности, антиномии свободы и равенства, когда в качестве одного из естественных прав провозглашается и «право на неравенство». Сами по себе негативные права не приносят благ, они лишь порождают у других лиц обязанность воздерживаться от нарушения интересов данного субъекта. В этом случае исключается или ставится под сомнение идея притязаний индивида на получение социальных благ и услуг от общества, государства, поскольку такие права и социальные гарантии посягают на интересы тех членов общества, за счет которых могут быть удовлетворены такого рода притязания.
   Третий уровень свободы личности как основы взаимоотношений человека со своей внешней социальной средой (включая общество и государство в целом) отражает свободу как деятельную характеристику личности. Человек выступает в этом случае не только как самостоятельная, независимая личность, которая способна «быть господином самому себе» (И.Кант), но как деятельный субъект. Свобода личности предполагает здесь уже широкие возможности для выбора различных вариантов активного поведения, для преобразующей деятельности личности. На правовом уровне это реализуется в позитивном методе нормативного регулирования общественных отношений. Он получает воплощение в юридической формуле «свобода на…», что раскрывается через конкретные юридические права и свободы, а также посредством некоторых иных правовых средств стимулирующей ориентации активного поведения личности (правовые стимулы), к которым можно отнести, например, льготы, поощрения, а в некоторых случаях – и законные интересы. Данный (позитивный) метод правового регулирования в отличие от негативного в большей степени отвечает уже идеологии коллективизма. Он обеспечивает более конкретное институционное оформление самореализационных начал в обществе: закрепляя за гражданином юридические права и свободы, в том числе связанные с участием в управлении обществом и государством, придает нормативное содержание социально-политическим и экономическим институтам демократии в общегосударственном масштабе реализации.
   Сочетание соответствующих уровней свободы в процессе развертывания отношений саморегулирования, самоорганизации населения и последующего их правового оформления и позволяет отразить, с одной стороны, автономию личности, ее самостоятельное значение как высшей ценности и, с другой – возвести свободу (во всем многообразии этого явления) в основу всех сфер жизнедеятельности общества; свобода должна стать главным принципом организации экономики, социального развития, всей системы общественных отношений, это сердцевина конституционного строя всякого демократически организованного общества и государства. [119 - См.: Баглай М.В. Конституционное право Российской Федерации. Учебник для вузов. М., 1997. С. 154.]
   В становлении и развитии соответствующих институтов состоит смысл и основное содержание исторического процесса перехода человечества из несвободы в «царство свободы».
   Переход к такому состоянию общества и государства – исторически длительный процесс. И тем не менее достижение соответствующих целей – не мираж, а реальная историческая перспектива. Она связана, в частности, с формированием гражданского общества.

5.2. Конституционное обоснование гражданского общества как социально-правовой ассоциации свободных граждан

5.2.1. Правовой характер гражданского общества.

   В нашей юридической и социально-философской литературе проблемы гражданского общества привлекли внимание лишь в постсоветский период развития. Ключевое методологическое значение имеет эта категория и для исследования правовых основ взаимоотношений человека с публичной властью, его положения в общей системе соционормативной регуляции.
   Что же такое «гражданское общество»? Каковы его внутренние механизмы, которые позволяют развиваться экономическим, социально-культурным, политическим отношениям в режиме демократизма, уважения человеческой личности, гарантирования ее прав и свобод?
   Чтобы ответить на эти вопросы, следует прежде всего обратить внимание на тот факт, что между понятием «гражданское общество» и однопорядковым понятием «общество» есть не только очевидная взаимосвязь, но и весьма существенные различия. Не ставя перед собой задачу анализа соответствующей проблемы с учетом имеющихся в зарубежной и отечественной науке различных мнений и подходов к самому понятию гражданского общества, отметим, что данная категория призвана отразить принципиально новое качественное состояние общества. Оно должно основываться на развитых формах общественной самоорганизации и саморегуляции, на оптимальном сочетании публичных и частных интересов при определяющем значении последних и при безусловном признании в качестве высшей ценности такого общества человека, его прав и свобод. Поэтому гражданскому обществу противостоит не просто «негражданское» общество, т. е. общество, не обладающее качествами гражданского, а общество насилия, подавления личности, государственного тотального контроля за общественной и личной жизнью его членов.
   Исторический процесс самоорганизации населения и формирования гражданского общества характеризует, таким образом, сложный путь восхождения человечества от угнетения, политического диктата и государственного тоталитаризма к реальному демократизму общественных отношений, к действительной свободе личности. Не случайно уже первые научные концепции гражданского общества, возникшие в XVIII – начале XIX вв., обращали внимание на такие его характеристики, как наличие определенной сферы общественных (прежде всего имущественных, рыночно-экономических), семейных, нравственно-этических, религиозных отношений, относительно независимых от государства. В этом плане первоначальное понимание гражданского общества строилось, по существу, на противопоставлении сферы публичных и частных интересов: если воплощением первых является государственная организация общества, то вторые должны получать свою реализацию в независимой, автономной по отношению к государству гражданской, т. е. «частной» сфере жизни людей.
   Сама по себе постановка вопроса о гражданском обществе как определенной сфере неполитической, частной жизни граждан, независимой от государственной власти, исторически имела, безусловно, прогрессивное значение. Она сыграла важную роль в утверждении нового, буржуазного конституционного строя, основанного на принципах неприкосновенности частной собственности, невмешательства государства в сферу свободного предпринимательства, стихии рыночной конкуренции, равно как и в сферу личной, семейной жизни членов гражданского общества. Этим был завершен процесс отделения политической жизни от гражданского общества. В результате самостоятельное, независимое от политической власти, существование обрело и гражданское общество. На этой основе произошла «атомизация» общества, выделение индивидов как субъектов неотъемлемых прав человека из социально-классовой структуры общества. При этом в свое время К. Маркс отмечал, критически анализируя современное ему гражданское общество, что именно индивидуальная свобода явила собой, в историческом плане, своего рода генетическую основу гражданского общества. И не удивительно, что в этом варианте оно было и не могло не быть ничем иным, кроме как сферой проявления частных интересов эгоистичных личностей, обладающих формально-юридической свободой, но фактически находящихся (в условиях всеобщности товарного производства) в системе жестких форм вещной зависимости, реальной несвободы.
   Для нынешнего понимания современного гражданского общества недостаточно представление о нем лишь с позиции его противопоставления государственной власти и, соответственно, сфере реализации публичных интересов. Частные и публичные начала могут и должны не только противопоставляться, но на определенном уровне развития правовой государственности они получают гармоничные формы сочетания, взаимопереплетения в процессе их самореализации в экономической, социально-культурной, политической жизни общества. В этом плане главным в современной общедемократической концепции гражданского общества должно быть определение собственных качественных характеристик тех реальных общественных отношений, которые в системном единстве могут быть определены как современное гражданское общество.
   Гражданское общество – это не просто некое объемное понятие, характеризующее определенную сферу общественных отношений, пределы которых определяются лишь тем, что это «область действия частных интересов» (Гегель). В то же время «гражданское общество» – это и не юридическая, не государственно-правовая категория. Государство не может, не в состоянии «учредить», «декретировать», «установить» своими законами желательный для него образ гражданского общества. В этом плане гражданское общество есть объективно складывающийся порядок реальных общественных отношений, который основан на признанных самим обществом требованиях справедливости и меры достигнутой свободы, недопустимости произвола и насилия. Данный порядок складывается на основе внутреннего содержания самих этих отношений, что превращает их в носителей справедливости и критерий меры свободы. Тем самым отношения, составляющие гражданское общество, обретают способность воплощать в себе определенные требования, нормативные модели поведения граждан, должностных лиц, государственных органов и государства в целом в соответствии с идеалами справедливости и свободы.
   Это означает, что в отношениях, составляющих гражданское общество, объективно воплощаются идеи права как высшей справедливости, основанной на недопустимости произвола и гарантировании равной для всех членов гражданского общества меры свободы. Это те нормативные, общеобязательные требования, которые складываются и существуют в гражданском обществе независимо от их государственного признания и закрепления в законах. Но следование им со стороны государства является залогом того, что закон в таком обществе и государстве приобретает правовой характер, т. е. они не только воплощают в себе государственную волю, но эта воля в полной мере соответствует требованиям справедливости и свободы.
   В данном случае речь идет о либертарно-юридическом типе правопонимания, основанном в том числе на признании нетождественности понятий «право» и «закон» в демократическом правовом государстве [120 - См. об этом.: Нерсесянц В.С. Философия права: либертарно-юридическая концепция // Вопросы философии. 2002. № 3. С. 3—9, 13—15; его же: Право и закон в Российской Конституции: традиции правопонимания и современность // Право и политика современной России. М., 1996. С. 92—125; Четвернин В.А. Российская конституционная концепция правопонимания // Конституционное право: Восточно-европейское обозрение. 2003. № 4. С. 28—36.]. Причем это имеет не только научно-теоретическое значение. Соотношение права и закона, как справедливо отмечается в литературе, «ключевая проблема теории права, теснейшим образом связанная с принципиальными вопросами судебной власти, т. к. в правовом государстве именно судебной власти вручаются полномочия по контролю за правовым содержанием законов» [121 - Лебедев В.М. Судебная власть в современной России: проблемы становления и развития. СПб.: Санкт-Петербургский гос. ун-т, 2001. С. 18.]. А если учесть, что именно эти полномочия являются основными для органов конституционного правосудия, станет понятным важное методологическое значение проблемы соотношения закона и права в процедуре конституционного контроля. Исходя из этого подхода, само право (и, соответственно, Конституцию как юридический документ, отвечающий требованиям правового закона) можно рассматривать как объективно обусловленную форму свободы и одновременно – ее формальную меру, всеобщую, нормативную и общеобязательную. «Формальное равенство и формальная справедливость – вот наиболее общие требования права в приближении к идеалу совершенного гражданского общества» [122 - Общая теория права и государства / Под ред. В.В. Лазарева. М., 1994. С. 62.]. Такое общество может быть только правовым обществом, основой функционирования которого служат признание государством прав и свобод человека и гражданина и ответственность государства перед личностью. Объективно, в силу реально существующего порядка общественных отношений оно приобретает правовой характер, т. е. гражданское общество по самим своим внутренним свойствам должно быть правовым обществом, правовой организацией социально-экономических и политических отношений. Именно поэтому в современной России на нормативном уровне вопросы развития институтов гражданского общества тесно соприкасаются с построением правового государства, обеспечением прав человека [123 - См., например: Указ Президента РФ от 6 ноября 2004 г. № 1417 «О Совете при Президенте Российской Федерации по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека» // СЗ РФ. 2004. № 46 (2). Ст. 4511.]. «Правовое государство невозможно без правового и справедливого общества. Здесь, как ни в какой другой сфере нашей жизни, государство таково, каково общество». [124 - См.: Зорькин В.Д. Тезисы о правовой реформе в России // Правовая реформа, судебная реформа и конституционная экономика: Сб. статей / Составит. П.Д. Баренбойм. М.: Издание г-на Тихомирова М.Ю., 2004. С. 7.]
   Правовой характер гражданского общества, его соответствие высшим требованиям справедливости и свободы является важнейшей качественной характеристикой такого общества. Эта особенность гражданского общества воплощается в нормативных требованиях, заложенных в содержании категорий справедливости и свободы. Свобода и справедливость представляют собой в условиях гражданского общества социальный фактор, нормирующий упорядочивающий деятельность людей, придающий им начала саморегуляции и самореализации. С другой стороны, сам человек как член гражданского общества, участник производственного или территориального коллектива обретает реальную свободу в результате своей способности подчиняться внутренним нормативным требованиям свободы как познанной необходимости. Это предопределяет, соответственно, и новые принципы социального управления: поведение человека в данных условиях регулируется гораздо больше «изнутри», чем «извне». И такой способ регуляции наиболее близок к саморегуляции, он воспринимается индивидом как форма реализации своей свободы. Но свобода здесь, конечно, не вседозволенность, а именно особый способ существования человека в координатах внутренней саморегуляции своего поведения и социальной саморегуляции на уровне определенной общности, коллектива, когда сама свобода проявляется как оборотная сторона внутренней ответственности человека как социального существа.

5.2.2. Функциональные характеристики гражданского общества.

Следующая качественная особенность гражданского общества определяется его функциональными характеристиками. Они связаны с тем, что основой функционирования такого общества является не просто создание определенного поля (пространства) реализации частных интересов, формально-юридически независимого от государственной власти, но достижение высокого уровня самоорганизации, саморегуляции общества. Основные функции по налаживанию совместной деятельности членов гражданского общества в отдельных сферах (предпринимательства и других форм экономической деятельности, семейных отношений, личной жизни и т. п.) должны осуществляться в этом случае не с помощью орудий и средств стоящей над обществом государственной власти как «особой публичной власти», а самим обществом на подлинно демократических началах, а в сфере рыночной экономики – прежде всего на началах экономической саморегуляции. В этом плане новая функциональная характеристика гражданского общества заключается не в том, что государство великодушно «уступает» определенную сферу частных интересов самому обществу, «отдает» ему на откуп решение тех или иных проблем. Напротив, само общество, достигая нового уровня своего развития, приобретает способность самостоятельно, без вмешательства государства осуществлять соответствующие функции. И в этой части уже не государство «поглощает» общество, устанавливая тотальные государственные формы руководства и контроля за развитием соответствующих сфер, а происходит обратный процесс «поглощения» государства гражданским обществом: возникает (по крайней мере в этих областях «гражданской жизни») примат гражданского общества над государством. Это происходит, в частности, в том смысле, что гражданское общество как саморегулирующаяся система само формирует для себя управляющую систему – аппарат государственной власти, а также задает параметры и пределы государственного вмешательства, предопределяет функции и задачи государства. На индивидуальном уровне это находит свое отражение в том, что человек становится гражданином, он добровольно принимает на себя функцию политика или хотя бы общественного деятеля, свободно и совместно с другими участвующего в обсуждении и решении всех важнейших общественных дел, живущего не только частным, но и общим интересом. Но в отличие от профессионального политика он политик не по должности, на которую избран или назначен, а по сознанию своего гражданского (или общественного) долга. [125 - См.: Гражданское общество, правовое государство и право («Круглый стол» журналов «Государство и право» и «Вопросы философии») // Государство и право. 2002. № 1. С. 18—19.]

5.2.3. Гражданское общество как сфера достижения баланса частных и публичных интересов.

   Еще одна качественная особенность гражданского общества характеризует его высшие ценности и главную цель функционирования. В отличие от первоначальных представлений о гражданском обществе, основанных на абсолютизации частных интересов (их главные носители, естественно, частные собственники), современная общедемократическая концепция постиндустриального гражданского общества должна быть основана на признании необходимости обеспечения оптимального, гармоничного сочетания частных и общественных интересов. Особое значение это имеет для таких стран, как Россия, с глубокими корнями евразийской культуры, основанной не на культе индивидуализма (что характерно для Запада), а на традициях общинного коллективизма. Свобода, права человека и его частные интересы должны рассматриваться в этом случае не с позиции эгоистической сущности «экономического человека», для которого свобода есть собственность, а, наоборот, сама собственность во всем многообразии ее форм становится средством утверждения идеалов освобожденной личности. И это должно происходить на основе безусловного признания в качестве высшей ценности гражданского общества человека, его прав и свобод, чести и достоинства политически свободной и экономически независимой личности.
   В соответствии с этим следует подходить и к определению главной цели функционирования современного гражданского общества. Не умаляя значения автономии личности, гарантий невмешательства в сферу ее частных интересов, следует признать, что не это является его главной целью (как это представлялось на начальных этапах формирования гражданского общества в условиях первоначального накопления капитала в западных странах). Главная цель заключается в удовлетворении материальных и духовных потребностей человека, в создании условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека. А государство в этом случае (в условиях правового гражданского общества) неизбежно приобретает характер социального государства (ст. 7 Конституции РФ).
   На этой основе становится возможным преодолеть конкуренцию порой несовпадающих конституционных ценностей правового государства, с одной стороны, и социального – с другой.
   Речь идет об обогащении природы правового государства социальными началами, которые в значительной мере трансформируют его властные функции. Утверждая себя как социальное, правовое, государство берет ответственность за социокультурное и духовное развитие общества, за устранение (в том числе с помощью правовых законов) несправедливых социальных неравенств, которые и в рыночных условиях экономической свободы и имущественного расслоения не могут выходить за пределы обеспечения каждому индивиду достойного уровня жизни. При этом само понятие «достойная жизнь», получая конституционное обоснование путем закрепления достаточно конкретных обязанностей государства по ее достижению (ч. 2 ст. 7), должно восприниматься не как политическое программное положение, которое уже по этой причине нецелесообразно было бы использовать при определении понятия гражданского общества, а как конституционно-правовая категория, имеющая свое нормативное содержание.
   На этой основе можно следующим образом определить понятие гражданского общества: это основанная на самоорганизации система социально-экономических и политических отношений, функционирующих в правовом режиме социальной справедливости и имеющая своей целью создание условий, обеспечивающих достойную жизнь человека, защиту его прав и свобод как высшей ценности гражданского общества и правового государства.

5.2.4. Структуризация гражданского общества.

   Из качественных характеристик гражданского общества вытекает и конкретный анализ основных его элементов как системы относительно независимых от государства институтов и отношений, которые обеспечивают условия для свободного развития личности, удовлетворения частных интересов и потребностей индивидов и коллективов [126 - См.: Козлова Е.И., Кутафин О.Е. Конституционное право России. М., 1998. С. 77.]. В структурном плане соответствующие институты составляют достаточно сложную систему экономической, социальной, общественно-политической организации общества.
   В экономической организации гражданского общества находит свое воплощение достигнутый уровень экономической свободы общества и каждой личности в отдельности. В экономическом аспекте гражданское общество является обществом цивилизованных рыночных отношений. Поэтому скорейший переход нашей страны к цивилизованному рынку является важнейшим условием создания в России гражданского общества. А это возможно лишь на основе: последовательного проведения в жизнь принципа множественности форм собственности и равных возможностей их правовой защиты (ч. 2 ст. 8 Конституции РФ); обеспечения свободы труда как основы функционирования любого обществ, необходимость гарантирования на защиту от безработицы, равно как и права на индивидуальные и коллективные трудовые споры (ст. 37 Конституции РФ); гарантирования свободы предпринимательства и иной не запрещенной законом экономической деятельности (ст. 34).
   Единство этих факторов обеспечивает новое качество экономических отношений и положения личности в данной сфере. Квинтэссенцией этого нового качества является рынок – этот, говоря словами М. Фридмана, «прямой компонент свободы» [127 - Фридман М. Капитализм и свобода // Фридман М., Хайек Ф. О свободе. Минск, 1990. С. 12.]. При этом нельзя не согласиться с известным экономистом в той части, что «экономическое устройство» способствует развитию свободного общества в двоякой роли. Во-первых, свобода экономических отношений сама по себе есть составная часть свободы в широком смысле, поэтому экономическая свобода есть самоцель. Во-вторых, экономическая свобода – это также необходимое средство к достижению свободы политической, ибо «она отделяет экономическую власть от политической и таким образом позволяет одной служить противовесом другой» [128 - Фридман М. Указ. соч. С. 8, 9—10.]. Одновременно это позволяет соединить воедино свободу и предпринимательство, экономику и самоуправление населения в рамках демократически структурированного гражданского общества. При этом сами права личности (включая гражданские и политические) становятся важным средством экономического развития общества, совершенствования его экономической самоорганизации.
   Второй системообразующий структурный компонент гражданского общества – его социальная организация. Социальная организация общества является не только важнейшей его качественной характеристикой в процессе рыночных и политико-демократических преобразований на пути к формированию гражданского общества, но и одним из важных показателей достигнутого уровня равенства, социальной справедливости и свободы в данном обществе. В основе этого лежит тот факт, что само понятие социальной организации, как справедливо отмечается в современной западной социологии, «непосредственно вытекает из «социального измерения» человека, его способности объединяться во имя прямого или косвенного удовлетворения своих потребностей». [129 - Котта А. Капитализм // Алэн Котта, Жан Ривуар. Капитализм и рыночная экономика. Пер. с франц. М., 1995. С. 3.]
   Важно при этом учитывать, что закономерности современного развития социальной организации общества, в частности его социальной структуры, определяются не ее упрощением, не уменьшением числа социальных групп и классов, нивелированием различий между ними (как это обосновывалось в марксистско-ленинской теории классового развития общественных систем), а ее существенным усложнением, что отражает богатство и многообразие экономической, социально-культурной, национально-этнической, религиозной, общественно-политической жизни в обществе, основанном на экономическом и политическом плюрализме.
   Усложнение социальной организации общества на первый взгляд трудно совместить с перспективами углубления свободы и особенно юридического равенства граждан. Не касаясь пока других аспектов сложной, комплексной проблемы равенства, которые будут предметом последующего анализа, отметим, что сущность не только правового, но и социального равенства нельзя сводить к обеспечению тождества, одинакового социального положения индивидов: это лишь некая антитеза социального неравенства. Собственной же характеристикой достигнутого уровня социального равенства является свободное развитие каждой личности в одинаково благоприятных в социальном плане условиях при сохранении индивидуальных различий личности. Поэтому диалектика социального развития такова, что чем больше в обществе свободы и чем полнее обеспечивается равенство граждан, тем меньше они похожи друг на друга, богаче, многообразнее отношения между ними и, соответственно, тем большее число социальных групп в обществе или, как это определялось в дореволюционной социологической литературе, тем больше «социальных кругов», к которым принадлежит индивид и в рамках которых он удовлетворяет свои интересы. [130 - См.: Зиммель Г. Социальная дифференциация. Социологическое и психологическое исследование. М.,1909.]
   Множественность социальных кругов (этот термин вполне достоин употребления без кавычек), их многократное наложение не только не противоречит, но способствует утверждению требований равенства; эта же ситуация (многообразия социальных кругов) приближает в одно и то же время и к идеалу коллективизма, и к идеалу индивидуализма. Это происходит, поясняет Г. Зиммель, потому, что, с одной стороны, отдельный человек находит для каждой своей склонности и для каждого интереса социальные условия, общественные объединения, группы граждан (социальные круги), которые облегчают ему удовлетворение соответствующих потребностей. С другой стороны, специфическое в индивидуальности обеспечивается комбинацией социальных кругов, которая может быть самой различной в каждом конкретном случае; способствуя сохранению индивидуальности, перекрещивающиеся социальные круги являются в то же время известным противовесом уединению, изоляции личности от общества [131 - См.: Зиммель Г. Указ. соч. С. 149—161.]. Исходя из этого, необходимо решать и вопрос о том, что предпочтительнее для утверждения идеалов свободы и равенства, для углубления самоорганизации населения: однородный состав общества (социальная однородность) или разнородный (социальная дифференциация).
   В процессе формирования гражданского общества тенденция к мнимой «чистоте», «бесконфликтности» социального развития сменяется тенденцией к усложнению социальных процессов, наполнению их внутренними противоречиями, к углублению социальной дифференциации общества. Вместе с тем следует учитывать, что, как отмечал еще французский исследователь XIX в. Бугле, «дифференциация и усложнение общественных отношений не одно и то же. Усложнение не может произойти в обществе без его предварительной дифференциации, но не наоборот, т. к. общество может быть дифференцированным, не усложняя вследствие этого своей внутренней жизни» [132 - Бугле. О равенстве. Социологический этюд. Пер. с франц. Одесса, 1905. С.91.]. Демократический путь формирования рынка и перехода к гражданскому обществу – усложнение общественных отношений через их дифференциацию и, соответственно, усложнение социальной организации общества.
   И эти процессы активно происходят в настоящее время. Их исследования ведутся с различных позиций, в том числе на основе теории социальной стратификации. Страты – это, как известно, социальные группы (слои), отличающиеся друг от друга определенными, важными для данного общества признаками. Причем социальная стратификация означает не просто различное положение в обществе отдельных страт и входящих в них индивидов, но именно неравное их положение.
   Современная социальная организация общества носит весьма сложный характер, ее стратификационные характеристики очень разнообразны. Они могут быть выявлены на основе таких критериев, как классовая, национально-этническая, конфессиональная, социально-демографическая принадлежность, равно как и анализ соответствующих групп в территориальном, ведомственно-профессиональном, должностном аспектах, и т. д. Эти критерии не носят исчерпывающий характер. Но именно они имеют важное значение с точки зрения использования средств правового регулирования соответствующих отношений, влияния права на социальные процессы в этих областях. По той же причине важно учитывать в условиях перехода к рынку и формирования гражданского общества динамику социальных страт в системе отношений собственности, производства и, соответственно, распределения материальных благ.
   В соответствии с этим можно выделить три основные группы населения гражданского общества – наемных работников, предпринимателей и нетрудоспособных граждан. Обеспечение баланса экономических интересов и материальных возможностей этих групп – важное направление политики социального правового государства, целью которой является создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека (ст. 7 Конституции РФ). Это означает, что социальное правовое государство в том понимании, которое вкладывает в него Конституция, отказывается от патерналистских отношений со своими гражданами и стремится лишь к максимально возможному в условиях демократической страны содействию благу всех граждан и к максимально возможному равномерному распределению социальных и правовых обременений. Первичной же ячейкой гражданского общества, которая находится под защитой социального правового государства и органов местного самоуправления, является семья (ст. 38 Конституции РФ).
   Наконец, третий системообразующий структурный компонент гражданского общества – его общественно-политическая организация, обеспечивающая реализацию политической свободы граждан и социальных групп общества. Ее нельзя отождествлять с государственно-политической организацией, с государственным управлением обществом. Напротив, реальный демократизм гражданского общества как основы обеспечения действительной свободы личности становится возможным именно тогда, когда общество, приобретая качества гражданского, правового, вырабатывает свои собственные, негосударственные общественно-политические механизмы саморегуляции и самоорганизации. Государство как публично-властную институцию можно рассматривать в качестве управляющей системы по отношению к гражданскому обществу как системе управляемой. Вместе с тем гражданское общество – это саморегулирующаяся социальная система, детерминирующая государство [133 - Проблемы общей теории права и государства. Учебник для вузов / Под общей ред. Нерсесянца В.С. М., 2001. С. 628.]. В соответствии с этим происходит политическая институционализация гражданского общества; общество самоорганизуется с помощью таких институтов, как политические партии, массовые движения, профессиональные союзы, женские, ветеранские, молодежные, религиозные организации, добровольные общества, творческие союзы, землячества, фонды, ассоциации и другие добровольные объединения граждан, создаваемые на основе общности их интересов. Сами же политические отношения приобретают в этом случае значение негосударственной формы социального управления, сферы самореализации личности, что подтверждает правомерность включения в содержание понятия гражданского общества политических отношений.
   Таким образом, Конституция РФ закрепляет основные характеристики гражданского общества в единстве экономических, социальных и политических отношений, а само гражданское общество в его конституционном закреплении воплощает основные характеристики конституционного строя России (гл. 1 Конституции РФ).

5.2.5. Новый конституционный строй России как государственно-правовое выражение гражданского общества.

   Наличие в Конституции РФ 1993 г. самостоятельной главы, посвященной основам конституционного строя РФ, безусловно, имеет принципиальное, основополагающее значение для конституционного регулирования всей системы общественных отношений. Воплощенные в гл. 1 Конституции институты конституционного строя России представляют собой своего рода метаюридическую часть Конституции, которая обладает повышенной юридической силой по отношению не только к текущему законодательству, но и в соотношении со всеми другими структурными частями самой Конституции.
   Вместе с тем парадокс заключается в том, что весьма подробное закрепление в главном законе страны основ конституционного строя сослужило плохую службу для научных исследований самой по себе категории конституционного строя России. При наличии соответствующей главы Конституции в науке конституционного права как бы естественным образом утвердился во многом комментаторский подход к анализу основ конституционного строя России в соответствии со статьями гл. 1 Конституции. Между тем главы и статьи Конституции – это лишь внешняя форма конституционного регулирования; глубинные же, содержательные особенности, как и сущностные характеристики конкретных конституционных институтов, не могут быть раскрыты без анализа реальных общественных отношений, являющихся предметом соответствующей сферы конституционного регулирования. Внутреннее содержание Конституции является выражением объективно существующей системы конституционных институтов, в основе которых лежат реальные общественные отношения, представляющие собой четко (а в чем-то и достаточно жестко) скоординированную систему.
   Это в полной мере касается и конституционного строя. В основе не только материальных, но и правовых характеристик получившего закрепление в Конституции РФ 1993 г. нового конституционного строя России лежит природа тех общественных отношений, воплощением которых является конституционный строй как специфическая конституционная категория. В этом плане правы те ученые, которые при всех различиях и нюансах в подходах к пониманию нового конституционного строя России и природы его отдельных институтов – что не в последнюю очередь объясняется политико-идеологическими причинами – исходят из того, что конституционный строй как конституционно-правовая категория представляет собой государственно-правовое выражение формирующегося в России гражданского общества [134 - См., напр.: Безуглов А.А., Солдатов С.А. Конституционное право Российской Федерации. В 3-х т. Т. 1. М., 2001. С. 213—215; Боброва Н.А. Конституционный строй и конституционализм в России / Под ред. проф. В.О.Лучина. М.: ЮНИТИ-ДАНА, Закон и право. 2003. С. 45—53; Кабышев В.Т. Становление конституционного строя России // Конституционное развитие России. Саратов, 1992. С. 4—5.]. Не только содержание, но и институциональная структура конституционного строя предопределяется соответствующими характеристиками (содержанием и структурой) гражданского общества.
   Именно конституционный строй – «основная интегрирующая и предельная категория» [135 - Богданова Н. А. Система науки конституционного права. М., 2001. С. 160.] призван гарантировать развитие демократических начал во всех сферах жизнедеятельности общества. При этом гражданское общество как правовое общество призвано обеспечивать на уровне своих институтов и отношений неразрывную связь свободы личности с правовым положением граждан, единство социальных и правовых основ взаимоотношений человека с обществом и государством.
   Являясь нормативно-правовым, конституционным выражением гражданского общества, конституционный строй воплощает в себе закрепленную в конституции систему господствующих политических и социально-экономических отношений, на основе которых обеспечивается свобода личности, соблюдение прав и свобод человека и гражданина, а политическая и экономическая власть функционируют в строгом соответствии с требованиями правовых законов. Что же касается понятия основ конституционного строя, то под ними следует понимать находящиеся под повышенной правовой защитой (см. ст. 16 Конституции РФ) «сущностные социально-нравственные установки и политико-правовые правила разумной и справедливой организации общества» [136 - Гаджиев Г.А. Защита основных экономических прав и свобод предпринимателей за рубежом и в Российской Федерации. М., 1995. С. 107.], его взаимоотношений с человеком и гражданином. Это совокупность (система) закрепляемых Конституцией принципов (основ), определяющих главные характеристики экономической и политической организации общества и государства, основные параметры правового положения личности, ее взаимоотношений с обществом и государством. Основы конституционного строя предопределяют и одновременно воплощают в себе (на нормативно-правовом уровне) основные характеристики всей системы организации гражданского общества, устанавливают конституционную меру социальной свободы как высшей правовой ценности и основного критерия нормативного упорядочения социальных связей и отношений гражданского общества.
   Повышенная юридическая сила институтов конституционного строя предопределяет особое значение основ конституционного строя как для оценки конституционности правовых норм на любом уровне их закрепления, включая конституционный, так и для преодоления в правоприменительной практике пробелов, коллизий и т. д.
   Это предполагает возможность и необходимость двуединой характеристики институтов конституционного строя: с одной стороны, как главного критерия конституционности законов и иных нормативно-правовых актов, являющихся предметом конституционного контроля, с другой – как важнейшего объекта конституционной охраны, осуществляемой, в частности, средствами конституционного правосудия.

5.2.6. Конституционный Суд о политических партиях и религиозных организациях как институтах гражданского общества.

   Конституционной основой институционализации гражданского общества являются положения ст. 30 Конституции РФ, закрепляющей право каждого на объединение, включая право создавать профессиональные союзы для защиты своих интересов, гарантирующей свободу деятельности общественных объединений и запрещающей принуждение к вступлению в какое-либо объединение или пребывание в нем. Расположенные в общей системе конституционной регуляции социального общежития, данные положения находятся в неразрывном единстве с такими принципами основ конституционного строя Российской Федерации, как идеологическое и политическое многообразие, многопартийность (ч. 1 и 3 ст. 13 Конституции РФ), равенство общественных объединений перед законом (ч. 4 ст. 13), светский характер государства, включая недопустимость установления какой бы то ни было религии в качестве государственной или обязательной, а также отделение религиозных объединений от государства (ст. 14).
   В своем сложноструктурном нормативном потенциале они, с одной стороны, являются предпосылкой для созидательной публичной активности граждан через участие в коллективных формах отстаивания гражданской позиции и общегражданского интереса, а с другой – обусловливают обращенное к публичной власти требование создания надлежащих организационно-правовых механизмов партийно-политического и конфессионального самовыражения.
   Выделение этих социальных образований – политических партий и религиозных объединений – в качестве особых объектов конституционно-правового обеспечения и, соответственно, конституционного контроля не случайно. Ведь именно они, как свидетельствует исторический опыт и современная практика, являют собой наиболее интенсивные каналы гражданской инициативы личности: религиозные образования – через сопричастность к традиционным духовным ценностям народа, партийно-политические – через сопричастность к общей идеологии и политической практике. Это обусловливается также тем обстоятельством, что, будучи институтами гражданского общества, политические партии и религиозные объединения одновременно являются организационно-правовыми формами коллективной реализации основных прав и свобод человека и гражданина – права на участие в управлении делами государства, права избирать и быть избранными в органы государственной власти и местного самоуправления, свободы совести, что, соответственно, предполагает и многообразие, известную степень различения выраженных в них ценностей. В частности, в отличие от религиозных объединений неотъемлемым признаком, характеризующим роль политических партий как института конституционного строя, является их программно-политическая деятельность, осуществляемая посредством выработки и реализации конституционных целей, направленных на сохранение либо преобразование конституционными средствами и методами основ конституционного строя государства [137 - См.: Ермаков А.Д. Политические партии – институт конституционного строя Российской Федерации // Автореф. дисс. к. ю.н. Саратов, 2004. С. 9.]. При этом выработка партийно-политического целеполагания, объективирующегося не только непосредственно в парламентско-фракционной, но и во внепарламентской деятельности, есть выражение частных интересов социальных коллективов.
   Особая значимость названных институтов гражданского общества, заключенная в существе их социального предназначения, предполагает и специальный режим их деятельности, а также повышенную ответственность перед обществом. Это находит свое выражение, в частности, в конституционных положениях о запрете создания и деятельности общественных объединений, цели или действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации, подрыв безопасности государства, создание вооруженных формирований, разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни (ч. 5 ст. 13), а также в общенормативных предписаниях ст. 4 (ч. 3), 17 (ч. 3), 19 (ч. 2), 29 (ч. 2) и ряде других Конституции РФ.
   Названные подходы получили свое обоснование и в практике Конституционного Суда РФ.

5.2.6.1. Вопросы конфессиональной институционализации гражданского общества имеют конституционное значение.

   Одно из первых дел, в которых высший орган конституционного контроля России затронул вопросы структуризации гражданского общества, было связано с жалобой религиозных объединений «Христианская церковь Прославления» и Религиозное общество Свидетелей Иеговы. [138 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 23 ноября 1999 г. № 16-П по делу о проверке конституционности абзацев третьего и четвертого п. 3 ст. 27 Федерального закона от 26 сентября 1997 г. «О свободе совести и о религиозных объединениях» в связи с жалобами Религиозного общества Свидетелей Иеговы в городе Ярославле и религиозного объединения «Христианская церковь Прославления» // СЗ РФ. 1999. № 51. Ст. 6363.]

   Обратившиеся в Конституционный Суд РФ религиозные объединения оспаривали положения п. 3 ст. 27 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях», согласно которым религиозные организации, не имеющие документа, подтверждающего их существование на соответствующей территории на протяжении не менее пятнадцати лет, пользуются правами юридического лица при условии их ежегодной перерегистрации до наступления указанного пятнадцатилетнего срока (абз. 3); в данный период указанные религиозные организации не пользуются правами, предусмотренными п. 4 ст. 3, п. 3 и 4 ст. 5, п. 5 ст. 13, п. 3 ст. 16, п. 1 и 2 ст. 17, п. 2 ст. 18 (применительно к образовательным учреждениям и средствам массовой информации), ст. 19 и п. 2 ст. 20 данного Федерального закона (абз. 4). В частности, они не вправе обратиться к Президенту Российской Федерации с просьбой о предоставлении священнослужителям отсрочки от призыва на военную службу; создавать образовательные учреждения; иметь при себе представительство иностранной религиозной организации и приглашать иностранных граждан в целях занятия проповеднической, религиозной деятельностью; проводить религиозные обряды в больничных учреждениях, детских домах, домах-интернатах для престарелых и инвалидов, в учреждениях, исполняющих уголовные наказания в виде лишения свободы; производить, приобретать, экспортировать, импортировать и распространять религиозную литературу, печатные, аудио– и видеоматериалы и иные предметы религиозного назначения, а также учреждать средства массовой информации. По мнению заявителей, названные законоположения, примененные в их делах, ограничивают права граждан по признакам принадлежности к религиозной организации, не имеющей документа, подтверждающего ее существование на соответствующей территории не менее пятнадцати лет, и тем самым нарушают положения Конституции РФ о равенстве религиозных организаций перед законом (ч. 2 ст. 14), равенстве всех перед законом (ч. 1 ст. 19), свободе вероисповедания (ст. 28), гарантированности свободы слова (ч. 1 ст. 29), праве на объединение (ч. 1 ст. 30), праве на образование (ч. 1 ст. 43), недопустимости издания законов, отменяющих или умаляющих права и свободы человека и гражданина (ч. 2 ст. 55), признании и гарантированности прав и свобод человека и гражданина в Российской Федерации согласно общепризнанным принципам и нормам международного права (ч. 1 ст. 17).

   Суд первоначально определил пределы законодательного вмешательства в деятельность религиозных объединений, указав при этом следующее. Из статьи 28 Конституции РФ во взаимосвязи с ее ст. 13 (ч. 4), 14, 19 (ч. 1 и 2) и 30 (ч. 1) следует, что свобода вероисповедания предполагает свободу создания религиозных объединений и свободу их деятельности на основе принципа юридического равенства, в силу чего федеральный законодатель, реализуя полномочия, вытекающие из ст. 71 (п. «в» и «о») и 76 Конституции РФ, вправе урегулировать гражданско-правовое положение религиозных объединений, в том числе условия признания религиозного объединения в качестве юридического лица, порядок его учреждения, создания, государственной регистрации, определить содержание правоспособности религиозных объединений.
   При этом законодатель, учитывая исторически сложившийся в России многоконфессиональный уклад, обязан соблюдать положение ст. 17 (ч. 1) Конституции РФ о том, что в Российской Федерации гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией РФ. Вводимые им меры, относящиеся к учреждению, созданию и регистрации религиозных организаций, не должны искажать само существо свободы вероисповедания, права на объединение и свободы деятельности общественных объединений, а возможные ограничения, затрагивающие эти и иные конституционные права, должны быть оправданными и соразмерными конституционно значимым целям.
   В демократическом обществе с присущим ему религиозным плюрализмом, как следует из ст. 17 (ч. 3) и 55 (ч. 3) Конституции РФ и корреспондирующих им положений ст. 18 (п. 2 и 3) Международного пакта о гражданских и политических правах, а также ст. 9 (п. 2) Конвенции о защите прав человека и основных свобод, подобного рода ограничения могут быть предусмотрены законом, если это необходимо в интересах общественного спокойствия, охраны общественного порядка, здоровья и нравственности или для защиты прав и свобод других лиц. Государство вправе предусмотреть определенные преграды, с тем чтобы не предоставлять статус религиозной организации автоматически, не допускать легализации сект, нарушающих права человека и совершающих незаконные и преступные деяния, а также воспрепятствовать миссионерской деятельности (в том числе в связи с проблемой прозелитизма), если она несовместима с уважением к свободе мысли, совести и религии других и к иным конституционным правам и свободам, а именно сопровождается предложением материальных или социальных выгод с целью вербовки новых членов в церковь, неправомерным воздействием на людей, находящихся в нужде или в бедственном положении, психологическим давлением или угрозой применения насилия и т. п. На это, в частности, обращается внимание в постановлении Европейского Парламента от 12 февраля 1996 г. «О сектах в Европе» и в рекомендации Совета Европы № 1178 (1992) «О сектах и новых религиозных движениях», а также в постановлениях Европейского Суда по правам человека от 25 мая 1993 г. (Series А no.260-А) и от 26 сентября 1996 г. (Reports of Judgments and Decisions, 1996-IV), разъяснивших характер и масштаб обязательств государства, вытекающих из ст. 9 названной Конвенции.
   Исходя из этих принципиальных положений, применив системный подход к анализу законодательных положений, Конституционный Суд пришел к выводу о том, что оспариваемые положения не могут быть признаны неконституционными и нарушающими права и свободы граждан, поскольку по своему конституционно-правовому смыслу означают, что соответствующие религиозные организации пользуются правами юридического лица в полном объеме, без подтверждения пятнадцатилетнего минимального срока существования на соответствующей территории, без ежегодной перерегистрации и без ограничений, предусмотренных абз. 4 п. 4 ст. 27 названного Федерального закона.
   Проблемы создания и деятельности религиозных организаций рассматривались Конституционным Судом РФ также в деле по жалобе ряда граждан на нарушение их конституционных прав п. 1 ст. 9 и п. 5 ст. 11 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях». [139 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 9 апреля 2002 г. № 113-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы граждан И.А. Зайковой, Н.Х. Иванцовой, В.А. Илюхина, С.В. Кадеева, И.А. Никитина, А.Г. Прозорова, В.Г. Работнева, Н.П. Сергеевой, Н.Р. Халиковой и Ф.Ф. Халикова на нарушение их конституционных прав п. 1 ст. 9 и п. 5 ст. 11 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» // Вестник КС РФ. 2002. № 6. См. также: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 13 апреля 2000 г. № 7-О по жалобе религиозного объединения «Независимый российский регион Общества Иисуса» на нарушение конституционных прав и свобод п. 3, 4 и 5 ст. 8, ст. 9 и 13, п. 3 и 4 ст. 27 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» // СЗ РФ. 2000. № 19. Ст. 2101; Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 7 февраля 2002 г. № 7-О по жалобе религиозного объединения «Московское отделение Армии Спасения» на нарушение конституционных прав и свобод п. 4 ст. 27 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» // СЗ РФ. 2002. № 9. Ст. 963.]

   Федеральный закон от 26 сентября 1997 г. № 125-ФЗ «О свободе совести и о религиозных объединениях» (в ред. от 26 марта 2000 г.) предусматривал, что учредителями местной религиозной организации могут быть не менее десяти граждан Российской Федерации, объединенных в религиозную группу, у которой имеется подтверждение ее существования на данной территории на протяжении не менее пятнадцати лет, выданное органами местного самоуправления, или подтверждение о вхождении в структуру централизованной религиозной организации того же вероисповедания, выданное указанной организацией (п. 1 ст. 9); для государственной регистрации местной религиозной организации учредители представляют в соответствующий орган юстиции документ, подтверждающий существование религиозной группы на данной территории на протяжении не менее пятнадцати лет, выданный органом местного самоуправления, или подтверждающий ее вхождение в централизованную религиозную организацию, выданный ее руководящим центром (абз. 6 п. 5 ст. 11).
   Управление Министерства юстиции Российской Федерации по Удмуртской Республике со ссылкой на названные положения отказало в регистрации местной религиозной организации «Сайентологическая церковь города Ижевска», поскольку ее учредители – граждане И.А. Зайкова, Н.Х. Иванцова, В.А. Илюхин, С.В. Кадеев, И.А. Никитин, А.Г. Прозоров, В.Г. Работнев, Н.П. Сергеева, Н.Р. Халикова и Ф.Ф. Халиков требуемый документ не представили (уведомление о создании ими религиозной группы «Сайентологическая церковь» было принято к сведению Администрацией г. Ижевска 19 июня 2000 г.).
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации заявители утверждали, что отказом органа юстиции зарегистрировать в качестве религиозной организации на правах юридического лица созданное ими объединение нарушаются конституционные гарантии свободы совести, свободы вероисповедания и права на объединения, и просят признать названные положения п. 1 ст. 9 и п. 5 ст. 11 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» противоречащими ст. 13 (ч. 4 и 5), 19 (ч. 1 и 2), 28, 30 (ч. 1) и 55 (ч. 2 и 3) Конституции РФ.

   Проанализировав положения Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях», Конституционный Суд указал, что подтверждение пятнадцатилетнего срока существования религиозной группы, учреждающей местную религиозную организацию, по смыслу п. 1 ст. 9, п. 5 и 7 ст. 11 данного Федерального закона во взаимосвязи с его ст. 6, 7 и 8 необходимо, только если учреждение и регистрация местной религиозной организации происходит после вступления в силу названного Федерального закона и если не подтверждена ее конфессиональная принадлежность к какой-либо централизованной религиозной организации, зарегистрированной в Российской Федерации. При этом Закон не устанавливает форму и процедуру доказывания факта пятнадцатилетнего срока существования религиозной группы.
   В соответствии с п. 2 ст. 12 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» отказ регистрирующего органа в государственной регистрации религиозной организации в случае несогласия ее учредителей обжалуется в суд. Заявители, не согласившись с решением Управления Министерства юстиции Российской Федерации по Удмуртской Республике, обратились за защитой своих прав не в суд общей юрисдикции, который, по смыслу ст. 126 Конституции РФ и основанного на нем действующего законодательства, наделен компетенцией разрешать такого рода дела, а непосредственно в Конституционный Суд РФ.
   Между тем разрешить спор и окончательно установить права и обязанности сторон вправе только тот суд и тот судья, к подсудности которых такое дело отнесено законом (ч. 1 ст. 47 Конституции РФ) и которые осуществляют судебную власть на основе принципа независимости и подчинения только Конституции РФ и федеральному закону (ч. 1 ст. 120 Конституции РФ). Поэтому если учредители религиозной организации не согласны с отказом регистрирующего органа, соответствующий спор должен быть разрешен судом общей юрисдикции.
   Впредь до вынесения судебного решения отказ регистрирующего органа приобретает характер предварительного, а потому и вывод о необходимости применения нормы, на которой был основан отказ, и ее истолкование регистрирующим органом не могут иметь преюдициального значения. Разрешение вопроса о том, подлежит ли та или иная норма применению, ее казуальное истолкование (применительно к конкретному случаю), является, по смыслу ст. 118, 120 (ч. 2), 125 (ч. 4), 126 и 128 (ч. 3) Конституции РФ, прерогативой именно суда общей юрисдикции, который в этом вопросе не связан ни мнением заявителей, ни правоприменительным решением регистрирующего органа исполнительной власти.
   Следовательно, принятие Конституционным Судом РФ к рассмотрению данной жалобы граждан – учредителей религиозной организации «Сайентологическая церковь города Ижевска» в отсутствие судебного решения, устанавливающего, подлежала ли применению норма о пятнадцатилетнем сроке, на основании которой им было отказано в регистрации этой религиозной организации, означало бы, что Конституционный Суд РФ, осуществляющий конституционное судопроизводство (ст. 125 Конституции РФ) и разрешающий вопрос о конституционности юридических норм, в то же время разрешил бы и другой вопрос, а именно: подлежат ли оспариваемые нормы применению в конкретном деле, и тем самым осуществил бы принадлежащее суду общей юрисдикции правомочие по разрешению дел в порядке уголовного, гражданского и административного судопроизводства (ст. 126 Конституции РФ). Такое вмешательство в прерогативы суда общей юрисдикции по разрешению конкретного дела и по выбору нормы, подлежащей применению, по смыслу указанных статей Конституции РФ, а также ст. 43, 96 и 97 Закона «О Конституционном Суде РФ», недопустимо.

5.2.6.2. Партийно-политическая составляющая гражданского общества как предмет конституционного контроля.

   В последнее время в сферу оценки конституционного правосудия все более активно включается и партийно-политическая институционализация гражданского общества. В первую очередь это связано с развитием самих партий и партийных отношений, что получило свое формально-юридическое выражение в Федеральном законе «О политических партиях».
   Одним из главных тезисов Конституционного Суда РФ в данной области – не сформулированным непосредственно, но вытекающим из анализа принятых решений – является принцип сбалансированного формирования системы институтов гражданского общества, что предполагает такое нормативное обеспечение организации и деятельности каждого ее института, при котором он реализовывал бы свое публичное предназначение и социальные функции, не вмешиваясь и тем более не препятствуя осуществлению соответствующих функций другими институтами. В частности, партийные формы гражданской активности не должны подменять собой национальную и религиозную самоорганизацию населения, как, впрочем, и наоборот.

   Согласно п. 3 ст. 9 Федерального закона от 11 июля 2001 г. № 95-ФЗ «О политических партиях» не допускается создание политических партий по признакам профессиональной, расовой, национальной или религиозной принадлежности; под признаками профессиональной, расовой, национальной или религиозной принадлежности в данном Федеральном законе понимается указание в уставе и программе политической партии целей защиты профессиональных, расовых, национальных или религиозных интересов, а также отражение указанных целей в наименовании политической партии.
   После вступления Федерального закона «О политических партиях» в силу съезд общероссийской общественной политической организации «Православная партия России» принял решение о преобразовании в политическую партию «Православная партия России». Гражданка Н.Е. Илюхина – член данной организации, полагая, что решение съезда в части сохранения наименования «Православная партия России» противоречит предписаниям п. 3 ст. 9 названного Федерального закона и тем самым препятствует регистрации этой организации в качестве политической партии, обратилась в Коптевский районный суд г. Москвы с жалобой, в которой просила отменить указанное решение. Придя к выводу о том, что в вопросе о соответствии Конституции РФ положений п. 3 ст. 9 Федерального закона «О политических партиях» имеется неопределенность, Коптевский районный суд г. Москвы определением от 11 июля 2002 г. производство по делу приостановил и направил в Конституционный Суд РФ запрос о проверке их конституционности. Одновременно в Конституционный Суд РФ обратилась общероссийская общественная политическая организация «Православная партия России» с жалобой на нарушение теми же законоположениями, подлежащими применению в деле по жалобе Н.Е. Илюхиной, конституционного права граждан на объединение.
   Конституционность п. 3 ст. 9 Федерального закона «О политических партиях» оспаривается также гражданином Д.А. Савиным – членом политической партии «Российская Христианско-Демократическая партия» и гражданином И.В. Артемовым – членом политической партии «Русский Общенациональный Союз». Со ссылкой на оспариваемые законоположения Министерство юстиции Российской Федерации отказало в государственной регистрации «Российской Христианско-Демократической партии», посчитав, что первая часть слова «христианско-демократическая» в ее наименовании является базовой и указывает на создание партии по признаку религиозной принадлежности, а политической партии «Русский Общенациональный Союз» – на том основании, что использование в ее наименовании слова «русский» указывает на создание партии по национальному признаку. Заявление И.В. Артемова об отмене соответствующего решения Министерства юстиции Российской Федерации Таганским районным судом г. Москвы оставлено без удовлетворения.
   В своих обращениях заявители утверждали, что названные законоположения противоречат ст. 19 (ч. 2) и 30 (ч. 1) Конституции РФ, поскольку нарушают свободу объединений и принцип равноправия в ее реализации, и не согласуются со ст. 13 (ч. 5) Конституции РФ, закрепляющей основания, по которым в Российской Федерации запрещается создание и деятельность общественных объединений. [140 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 15 декабря 2004 г. № 18-П по делу о проверке конституционности п. 3 ст. 9 Федерального закона «О политических партиях» в связи с запросом Коптевского районного суда г. Москвы, жалобами общероссийской общественной политической организации «Православная партия России» и граждан И.В. Артемова и Д.А. Савина // Российская газета. 2004. 24 декабря.]

   Для разрешения данного дела Конституционному Суду требовалось первоначально определить конституционно-правовые параметры партии и религиозного объединения, их специфические особенности, место и роль в институциональной системе гражданского общества. Очевидно, что разрешение данного вопроса с необходимостью предполагает выявление социально-политического содержания названных институтов, что, однако, не должно и не может приводить к замещению политической целесообразностью и обоснованностью юридического существа конституционно-правового спора.
   Конституционный Суд указал следующее. Политические партии как необходимый институт представительной демократии, обеспечивающий участие граждан в политической жизни общества, политическое взаимодействие гражданского общества и государства, в открытой легальной борьбе на основе принципов равноправия и политического плюрализма стремятся решающим образом влиять на государственную власть, участвовать в формировании органов власти и в контроле за их деятельностью. В отличие от других объединений, действующих на политической арене (профессиональных и предпринимательских союзов, так называемых групп давления и т. п.), партии, преследуя собственные политические цели, открыто борются за места в парламенте и правительстве, дающие возможность осуществлять управление государством, а через него – всем обществом. Консолидируя политические интересы граждан, они способствуют формированию политической воли народа. В конкурентной борьбе партий за политическую власть создается та необходимая демократическая среда, которая позволяет многонациональному российскому народу как носителю суверенитета и единственному источнику власти в Российской Федерации осознанно выбрать оптимальные направления развития общества и государства и достичь гражданского согласия.
   В отличие от политических партий религиозные объединения, как следует из ст. 28 и 30 Конституции РФ, создаются с целью реализации свободы вероисповедания, права каждого объединяться с другими для исповедания определенной религии, что предполагает и возможность совершения в соответствии с избранными убеждениями религиозных обрядов и церемоний, распространения своих религиозных убеждений, религиозное обучение и воспитание, благотворительность, миссионерскую, подвижническую и иную деятельность, определяемую соответствующим вероучением. Конституционно-правовой основой создания и деятельности религиозных объединений наряду со ст. 13 Конституции РФ, закрепляющей идеологический и организационный плюрализм, служит также ее ст. 14, согласно которой Российская Федерация – светское государство; никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной (ч. 1); религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом (ч. 2).
   В силу ст. 14 Конституции РФ во взаимосвязи с ее ст. 11, 12 и 13 и в соответствии с конкретизирующими их положениями ст. 4 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» конституционный принцип светского государства и отделения религиозных объединений от государства означает, что государство, его органы и должностные лица, а также органы и должностные лица местного самоуправления, т. е. органы публичной (политической) власти, не вправе вмешиваться в законную деятельность религиозных объединений, возлагать на них выполнение функций органов государственной власти и органов местного самоуправления; религиозные объединения, в свою очередь, не вправе вмешиваться в дела государства, участвовать в формировании и выполнять функции органов государственной власти и органов местного самоуправления, участвовать в деятельности политических партий и политических движений, оказывать им материальную и иную помощь, а также участвовать в выборах, в том числе путем агитации и публичной поддержки тех или иных политических партий или отдельных кандидатов. Это не препятствует приверженцам того или иного вероисповедания, в том числе священнослужителям, наравне с другими гражданами участвовать в народном волеизъявлении путем голосования. Сторонники той или иной религии имеют свободу выбора и выражения своих политических убеждений и политических интересов, принятия решений и осуществления соответствующей деятельности, но не в качестве членов религиозных объединений, а непосредственно в качестве граждан или членов политических партий.
   Таким образом, в Российской Федерации, как демократическом и светском государстве, религиозное объединение не может подменять политическую партию, оно надпартийно и неполитично, партия же в силу своей политической природы не может быть религиозной организацией, она надконфессиональна, внеконфессиональна. Во всяком случае партия, исходя из своего политического предназначения, создается не для выражения и защиты тех или иных религиозных интересов – в этих целях могут создаваться соответствующие общественные объединения в иных установленных законом организационно-правовых формах.
   Относящиеся к основам конституционного строя Российской Федерации принципы плюралистической демократии, многопартийности и светского государства применительно к законодательной регламентации создания и деятельности (в том числе условий регистрации) политических партий не могут истолковываться и реализовываться без учета особенностей исторического развития России, вне контекста национального и конфессионального состава российского общества, а также особенностей взаимодействия государства, политической власти, этнических групп и религиозных конфессий.
   Конституция РФ закрепляет, что носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ (ч. 1 ст. 3). Именем многонационального народа России, как совокупности граждан различных национальностей и вероисповеданий, соединенных общей судьбой и сохраняющих исторически сложившееся государственное единство, состоялось принятие Конституции РФ (преамбула).
   Поэтому принцип светского государства в понимании, сложившемся в странах с моноконфессиональным и мононациональным устройством общества и с развитыми традициями религиозной терпимости и плюрализма (что позволяло, в частности, допустить в некоторых странах политические партии, основанные на идеологии христианской демократии, поскольку понятие «христианский» в данном случае далеко выходит за конфессиональные рамки и обозначает принадлежность к европейской системе ценностей и культуре), не может быть автоматически применен к Российской Федерации.
   В многонациональной и многоконфессиональной России – вследствие особенностей функционирования ведущих вероучений (с одной стороны, православия как господствующего направления христианства, а с другой – мусульманства), их влияния на социальную жизнь, в том числе использования в политической идеологии, исторически в значительной степени тесно связанного с национально-этническим фактором, – такие понятия, как «христианский», «православный», «мусульманский», «русский», «татарский» и т. п., ассоциируются в общественном сознании скорее с конкретными конфессиями и отдельными нациями, чем с общей системой ценностей российского народа в целом.
   Кроме того, на современном этапе российское общество, в том числе политические партии и религиозные объединения, еще не приобрело прочный опыт демократического существования. В этих условиях партии, созданные по национальному или религиозному признаку, неизбежно ориентировались бы на преимущественное отстаивание прав соответствующих национальных (этнических) или религиозных групп. Конкуренция партий, образованных по национальному или религиозному признаку, которая особенно остро проявляется в предвыборной борьбе за голоса избирателей, способна привести вместо консолидации общества к расслоению многонационального народа России, противопоставлению этнических и религиозных ценностей, возвеличению одних и принижению других и в конечном счете к приданию доминирующего значения не общенациональным ценностям, а какой-либо этнической идеологии или религии, что противоречило бы Конституции РФ, ее ст. 13 и 14.
   Создание партий по религиозному признаку открыло бы путь к политизации религии и религиозных объединений, политическому фундаментализму и клерикализации партий, что в свою очередь повлекло бы отторжение религии как формы социальной идентичности и вытеснение ее из системы факторов, консолидирующих общество. Создание партий по национальному признаку могло бы привести к преобладанию в выборных органах власти представителей партий, отражающих интересы больших этнических групп в ущерб интересам малых этнических групп, и тем самым к нарушению установленного Конституцией РФ принципа правового равенства независимо от национальной принадлежности (ч. 2 ст. 6, ч. 4 ст. 13, ч. 2 ст. 19).
   Таким образом, конституционный принцип демократического и светского государства применительно к конкретно-историческим реалиям, сложившимся в Российской Федерации как многонациональной и многоконфессиональной стране, не допускает создание политических партий по признакам национальной или религиозной принадлежности.
   Поэтому в условиях сохраняющейся напряженности межэтнических и межконфессиональных отношений, а также возрастающих политических претензий со стороны современного религиозного фундаментализма, когда привнесение в сферу политики (а значит, в сферу борьбы за власть) дифференциации по религиозному признаку, которая может приобрести и национальный оттенок, чревато расколом общества на национально-религиозные составляющие (в частности, на славянско-христианскую и тюркско-мусульманскую), введение в Федеральном законе «О политических партиях» запрета на создание политических партий по национальному или религиозному признаку соответствует аутентичному смыслу ст. 13 и 14 Конституции РФ во взаимосвязи с ее ст. 19 (ч. 1 и 2), 28 и 29 и является надлежащей конкретизацией содержащихся в них положений.

5.2.6.3. Конституционно ли создание региональных партий?

   Формирование эффективной системы институтов гражданского общества невозможно без учета того обстоятельства, что политическая самоорганизация населения реализуется в том числе территориальными сообществами. В России это местные (муниципальные) сообщества, население субъектов Российской Федерации (региональные сообщества), а на высшем государственно-территориальном уровне – многонациональный российский народ. Это означает, что каждый из них должен располагать реальными возможностями по участию как в общефедеральном политическом процессе, так и в политическом процессе регионов и муниципальных образований, включая и партийно-политическую деятельность. Но следует ли из этого, что на каждом уровне территориальной организации населения возможно создание самостоятельных (территориальных или межтерриториальных) общественно-политических организаций или же политическая активность в регионах и муниципалитетах должна быть сконцентрирована в пределах территориальных отделений общефедеральных партийных структур?
   Анализ зарубежной практики регулирования соответствующей сферы общественных отношений позволяет дать вполне определенный ответ, предполагающий допустимость создания таких организаций. Так, например, в Германии десятки партий действуют на уровне отдельных земель, в частности в Баварии; в Индии на несколько десятков общенациональных партий приходится около 300 партий, действующих в пределах нескольких штатов, на уровне отдельных штатов или на местном уровне; в Испании значительное число партий, действующих на региональном уровне, сосредоточено в основном в Каталонии и Стране басков; в Мексике существование региональных политических партий предусмотрено в ст. 41 Конституции; в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии имеются самостоятельные партии практически во всех составных частях Королевства (Шотландская национальная партия, Уэльсская национальная партия, Юнионистская партия Ольстера и др.); во Франции различные партии Корсики и заморских департаментов наделены правом принимать участие в выборах в национальный Парламент; в Японии из 10 тысяч зарегистрированных партий подавляющее большинство действуют на местном уровне (в префектурах и единицах местного самоуправления).
   В российском законодательстве данный вопрос решен принципиально иным образом. В каком соотношении такой подход находится с конституционными нормами?

   В Конституционный Суд РФ обратилась общественно-политическая организация Калининградской области «Балтийская республиканская партия» с жалобой на нарушение конституционных прав и свобод положениями ст. 1, 3 (п. 2), 5 и 47 (п. 6) Федерального закона «О политических партиях».
   Названная организация была учреждена 21 марта 1992 г. и зарегистрирована 1 декабря 1993 г. В связи с изменением законодательства 24 сентября 1998 г. прошла перерегистрацию в Управлении Министерства юстиции РФ по Калининградской области и получила новое регистрационное свидетельство. В августе 2002 г. указанным Управлением Минюста РФ в адрес заявителя было вынесено предписание с требованием исключения из названия организации слова «партия», а 23 октября 2002 г. деятельность «Балтийской республиканской партии» была приостановлена сроком на шесть месяцев. Решениями Калининградского областного суда от 14 ноября 2002 г. и Верховного Суда РФ от 30 января 2003 г. законность приостановления была подтверждена.
   По мнению заявителя, оспариваемые положения противоречат конституционным принципам федерализма и политического многообразия (ст. 1 и 13 Конституции РФ), т. к. запрещают создавать по собственному усмотрению граждан на территории одного или нескольких субъектов Федерации региональные общественно-политические организации и устанавливают «единый, то есть унитарный порядок существования партий»; требуют, чтобы политическая партия имела региональные отделения более чем в половине субъектов Российской Федерации, при этом в субъекте Федерации может быть создано только одно региональное отделение данной политической партии; чтобы в партии состояло не менее десяти тысяч членов, а в региональных отделениях более чем в половине субъектов Российской Федерации – не менее ста человек.

   В постановлении по данному делу, вынесенном 1 февраля 2005 г. [141 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 1 февраля 2005 г. № 1-П по делу о проверке конституционности абзацев второго и третьего п. 2 ст. 3 и п. 6 ст. 47 Федерального закона «О политических партиях» в связи с жалобой общественно-политической организации «Балтийская республиканская партия» // Российская газета. 2005. 8 февраля.], Конституционный Суд РФ обратил внимание прежде всего на тот факт, что Конституция РФ, закрепляя принцип многопартийности, не определяет, на каком территориальном уровне создаются политические партии – общероссийском, межрегиональном или местном; равным образом не содержит она и прямого запрета на создание региональных партий. Следовательно, установленное оспариваемым Законом ограничение правомерно только в том случае, если оно необходимо в целях защиты конституционных ценностей, как это предусмотрено ч. 3 ст. 55 Конституции РФ.
   При этом деятельность политических партий, как отметил Конституционный Суд, непосредственно связана с организацией и функционированием публичной (политической) власти: они включены в процесс властных отношений и в то же время, будучи добровольными объединениями в рамках гражданского общества, выступают в качестве необходимого института представительной демократии, обеспечивающего участие граждан в политической жизни общества, политическое взаимодействие гражданского общества и государства, целостность и устойчивость политической системы. Данное обстоятельство позволяет федеральному законодателю устанавливать – в развитие конституционных положений о праве каждого на объединение – дополнительные требования к созданию политических партий, их устройству и осуществлению уставной деятельности.
   По смыслу Федерального закона «О политических партиях», политические партии создаются для обеспечения участия граждан в политической жизни всей Российской Федерации, а не только ее отдельной части, они призваны формировать политическую волю многонационального российского народа как целого, выражать прежде всего общенациональные интересы, цели их деятельности не должны ассоциироваться исключительно с интересами отдельных регионов. В то же время, осуществляя свою деятельность непосредственно в регионах, политические партии должны обеспечивать сочетание общенациональных и региональных интересов.
   В этом плане структурирование политического пространства посредством увязывания возможности получения статуса политической партии лишь теми общественными объединениями, которые выражают интересы значительной части граждан независимо от региона проживания и действуют на всей или большей части территории Российской Федерации, направлено против дробления политических сил, проявления множества искусственно создаваемых (особенно в период избирательных кампаний) малочисленных партий, деятельность которых рассчитана на непродолжительное время и которые в силу этого не способны выполнить свое предназначение в качестве общественного объединения в политической системе общества.
   Учитывая эти обстоятельства, Конституционный Суд, принимая решение по соответствующему делу, исходил из того, что в современных условиях, при том что российское общество еще не приобрело прочный опыт демократического существования, когда имеют место серьезные вызовы со стороны сепаратистских, националистических, террористических сил, создание региональных политических партий – поскольку они стремились бы к отстаиванию преимущественно своих, сугубо региональных и местных, интересов – могло бы привести к нарушению государственной целостности и единства системы государственной власти как основ федеративного устройства России. Кроме того, размывалась бы правовая грань между региональными политическими партиями и партиями, которые фактически формировались бы по признакам национальной или религиозной принадлежности.
   В условиях сложносоставного характера Российской Федерации создание в каждом субъекте Российской Федерации региональных и местных политических партий могло бы привести также к образованию множества региональных партийных систем, что чревато превращением формирующейся партийной системы как части политической системы страны в фактор ослабления развивающейся российской демократии, системы народовластия, федерализма, единства страны и тем самым ослабления конституционных гарантий прав и свобод, в том числе самого права на свободу объединения в политические партии, равенства прав граждан на создание и участие в деятельности политических партий на всей территории Российской Федерации.
   В то же время данная позиция Конституционного Суда РФ, думается, не исключает возможности такой законодательной регламентации партийно-политических отношений, при которой даже в условиях существования обстоятельств, которые, по мнению Конституционного Суда РФ, препятствуют образованию региональных и местных политических партий, в настоящее время допускалось бы создание межрегиональных партийно-политических образований. При этом конкретные территориальные масштабы соответствующих организаций могли бы быть установлены законодателем исходя из объективных критериев, связанных, в частности, не только с учетом процессов укрупнения самих по себе субъектов Российской Федерации, но и, например, образованием девяти федеральных округов как специфической формы территориально-политической основы создания и функционирования федеральных управленческих структур в Российском государстве и т. п. В рамках данного подхода должна в полной мере учитываться конституционно значимая цель, связанная с обеспечением целостности Российской Федерации посредством консолидации политических интересов взаимосвязанных крупных территориальных общностей. Этим подходом не только не отрицается, но, напротив, в полной мере учитывается то обстоятельство, что политические партии, будучи активными участниками публично-властных отношений, являются одной из основных форм политико-правовой институционализации гражданского общества, самоорганизация которого непосредственным образом не связана с государственно-территориальными основами устройства публичной власти в государстве.
   При этом введенное федеральным законодателем ограничение, как это следует из постановления Конституционного Суда, носит временный характер и с отпадением лежащих в его основе обстоятельств может быть снято.
   Одновременно в рамках данного дела был рассмотрен вопрос о законодательных требованиях относительно численности политических партий. В связи с этим отмечено, что, признавая многопартийность и гарантируя право на свободу объединения в политические партии и свободу их деятельности, Конституция РФ не предопределяет ни количество партий, ни их численный состав, как не предполагает она и невозможность установления требования о минимальной численности членов партии. Во всяком случае федеральный законодатель призван урегулировать эти вопросы таким образом, чтобы, с одной стороны, численный состав и территориальный масштаб деятельности политических партий не были чрезмерными и не посягали на само существо (основное содержание) права граждан на объединение, а с другой – чтобы они были способны выполнять свои уставные задачи и функции именно в качестве общенациональных (общероссийских) политических партий, т. е. в конечном счете законодатель должен руководствоваться критерием разумной достаточности, вытекающим из принципа соразмерности. При решении вопроса о численном составе политических партий и территориальном масштабе их деятельности законодатель обладает достаточной степенью дискреции, учитывая, что данный вопрос во многом связан с политической целесообразностью. Эти количественные критерии могут приобрести неконституционный характер в том случае, если результатом их применения окажется невозможность реального осуществления конституционного права граждан на объединение в политические партии, в том числе если – в нарушение конституционного принципа многопартийности – на их основании будет создана лишь одна политическая партия.
   Важно также учитывать, что закрепленный ст. 13 (ч. 3) Конституции РФ принцип политического многообразия реализуется не только через многопартийность, создание и деятельность партий различной идеологической направленности. Из положений Федерального закона «Об общественных объединениях» (ст. 27) в их взаимосвязи с положениями избирательных законов, законов о референдумах и других следует, что общественные объединения имеют большую часть тех же прав, что и политические партии: право участвовать в выборах и референдумах, вносить предложения в органы государственной власти, участвовать в выработке решений органов государственной власти и органов местного самоуправления, представлять и защищать свои права, законные интересы своих членов и участников, а также других граждан в органах государственной власти, органах местного самоуправления и общественных объединениях, проводить собрания, митинги, демонстрации, шествия и пикетирования. Для осуществления уставных целей эти общественные объединения вправе учреждать средства массовой информации и осуществлять издательскую деятельность, свободно распространять информацию о своей деятельности, осуществлять в полном объеме полномочия, предусмотренные федеральным законодательством об общественных объединениях.
   Кроме того, Конституционный Суд РФ подчеркнул, что положение Федерального закона «О политических партиях» о том, что политическая партия является единственным видом общественного объединения, которое обладает правом самостоятельно выдвигать кандидатов (списки кандидатов) в депутаты и на иные выборные должности в органах государственной власти (п. 1 ст. 36), не означает отрицания права иных общественных объединений, в том числе региональных и местных, устав которых предусматривает участие в выборах и (или) референдумах, выдвигать кандидатов (списки кандидатов) в депутаты и на иные выборные должности в органы местного самоуправления, а также права инициировать проведение референдума соответствующего уровня – регионального или местного. Региональные общественные объединения в предусмотренном избирательным законодательством порядке вправе осуществлять общественный контроль за организацией и проведением выборов, направлять своих представителей в качестве наблюдателей, в допустимых формах оказывать поддержку участвующим в выборах политическим партиям, их региональным отделениям и выдвинутым ими кандидатам.
   Исходя из этого, оспариваемые законодательные положения были признаны соответствующими Конституции РФ.

5.3. Конституционная природа прав человека

5.3.1. Единство цели и средств демократических преобразований.

   Осуществление в России демократических реформ, глубокие экономические и политические преобразования в обществе самым непосредственным образом связаны с выработкой и практической реализацией принципиально новых для нас подходов к правам человека. Их существо заключается в том, чтобы на качественно новом уровне объединить ранее забытые самобытные национально-демократические традиции с общедемократическими ценностями западной конституционной культуры. Этот интеграционный процесс, глубоко позитивный по своей сути, должен строиться не на основе неприятия, отрицания отдельных этапов развития нашей страны, а на единении, сочетании, как сказано в преамбуле Конституции РФ 1993 г., «памяти предков» с «верой в добро и справедливость» современников, стремящихся «обеспечить благополучие и процветание России», «незыблемость ее демократической основы».
   Коренное изменение политико-идеологических представлений и государственной политики в области прав человека, развитие и укрепление гарантий прав и свобод человеческой личности находятся в русле стратегической линии вхождения России в современный цивилизационный процесс, способный адекватным образом реагировать на политические, экономические, технологические, экологические и другие возможные вызовы ХХI в.
   В этом плане права человека не просто средство демократизации, инструмент утверждения правового государства. Подобный инструментальный подход – лишь один из возможных аспектов их исследования. Без учета всех других моментов может оказаться, что он ущербен в самой основе и не позволяет определить реальное место и роль прав человека, а в конечном счете и самого человека, в политических и социально-экономических процессах обновляющегося общества. В этом случае он, с одной стороны, низводит индивида, личность до положения «средства», «фактора» реализации принципов демократии, а с другой – не позволяет взвесить (в том числе на «конституционных весах»), дать реальную оценку правам и свободам в соотношении с иными весьма динамично меняющимися приоритетами ценностей безопасности современного индустриального и завтрашнего информационного общества.
   В то же время при всей глубине изменений современных демократий, что связано в том числе и с проявлениями глобального кризиса основных (классических) институтов и непосредственной, и представительной демократии, становится очевидным, что главным нормативно-правовым хранителем ценностей демократии и свободы является современный конституционализм как система не только правовых (хотя и обладающих высшей юридической значимостью), но и философских, социально-политических, нравственно-этических, гуманистических идей и доктрин, определяющих нормативную модель современного демократического общества и государства [142 - О современном конституционализме подробнее см.: Кравец И А. Формирование российского конституционализма (проблемы теории и практики). Москва – Новосибирск, 2001; Арановский К.В. Конституционная традиция в российской среде. СПб.: Изд-во «Юридический центр Пресс», 2003.]. Соответственно, в основе понимания постоянно усложняющихся взаимосвязей и зависимостей человека и общества, гражданина и государства лежит конституция государства и вытекающая из нее особая, конституционная природа института основных прав и свобод человека и гражданина, его специфическая социальная сущность и повышенная юридическая значимость в едином механизме регулирования правового положения личности.
   Следует, правда, признать, что в литературе конституционный характер института основных прав и свобод человека и гражданина, его функциональное назначение чаще всего рассматриваются в своей основе с формально-юридических позиций: исходя из самого по себе факта их закрепления в Конституции. И это вполне объяснимо. Ведь социальная ценность Конституции определяется прежде всего тем, что она является главным нормативно-правовым средством обеспечения свободы личности, основным инструментом упорядочения взаимоотношений человека с обществом и государством. Более того, само возникновение конституции как основного закона государства во многом было связано в историческом плане с необходимостью провозглашения и закрепления на высшем правовом уровне идеи свободы личности, равенства всех граждан перед законом и обеспечения на этой основе принципиально новых взаимоотношений личности с политической властью, что влияло, соответственно, и на характеристики самой власти. Не случайно первыми документами конституционного характера, которые в последующем заложили краеугольные камни современного конституционализма, явились такие акты всемирно-исторического значения, как английский Билль о правах 1689 г., Декларация независимости США 1776 г. и, конечно, выдающийся документ Великой Французской революции – Декларация прав человека и гражданина 1789 г.
   Таким образом, уже на заре становления современного конституционализма проблема взаимоотношений человека с обществом и государством рассматривалась в качестве одной из центральных в механизме конституционного регулирования всей системы общественных отношений. Юридическим средством (формой) выражения этих взаимоотношений как раз и стал получивший в этот период философское и политико-идеологическое обоснование институт прав и свобод человека и гражданина. Поэтому обеспечение прав человека, признание и гарантирование определенного уровня свободы и взаимной ответственности составляет основной смысл и главное содержание конституций всех цивилизованных государств современности. [143 - См. об этом: Общая теория прав человека. Отв. ред. Е.А. Лукашева. М., 1996.]
   Очевидно, однако, что не законодатель и не правовые нормы, закрепляющие права и свободы, а сами общественные отношения, которые воплощаются в этих отношениях, господствующий конституционный строй определяют характер фактически существующей в обществе свободы и правовых форм ее выражения. Эти права в отличие от всех других прав и обязанностей фиксируют наиболее существенные, коренные, принципиальные связи и отношения между обществом и личностью, государством и гражданами. Речь идет, таким образом, о том, что при решении вопроса о природе, конституционном содержании соответствующих прав и свобод необходимо исходить не просто из норм Конституции, но прежде всего из объективного содержания самих общественных отношений, которые подвергаются конституционному регулированию.

5.3.2. Конституция – мера свободы.

   Что такое эти общественные отношения и какова их специфика? Ответ на эти вопросы связан с определением социальной сущности самой конституции как основного закона, что позволяет в конечном счете раскрыть глубинные характеристики и отдельных конституционных институтов демократии.
   Это объективно возникающие и существующие во всяком государственно-организованном обществе общественные отношения между крупнейшими социальными образованиями, в которых находят свое выражение основные характеристики гражданского общества – его социальная структура, характер политической власти и экономической организации общества, а на этой основе и уровень реально обеспечиваемых индивидуальных и коллективных свобод. Именно данные отношения воплощают в себе, говоря словами Ф. Лассаля, ту реальную «постоянно действующую силу», «которая оказывала бы влияние на все издаваемые в стране законы, влияла бы так, чтобы законы эти в известных границах всегда были таковы, как они есть, и не могли быть иными. И сила эта то фактическое соотношение сил, которое существует в данном обществе» [144 - См.: Лассаль Ф. О сущности конституции // Конституционное право. Учебное пособие. Часть II. Конституционно-правовая мысль XIX – начала XX века. Хрестоматия. М., 1994. С. 43.]. Это фактическая конституция общества, а соответствующие отношения можно назвать конституционными в их объективной, т. е. независимой от норм права, форме. При определенных же социально-политических условиях они, равно как и складывающиеся в них реальная власть политических сил и свобода личности, получают государственно-правовое оформление, становятся предметом конституционно-правового регулирования. [145 - См.: Фарбер И.Е., Ржевский В.А. Вопросы теории советского конституционного права. Саратов, 1967. С. 15—17; Еременко Ю.П. Предмет российского конституционного права. Ростов н/Д., 1996. С. 22—23.]
   Исходя из сущностных характеристик конституции, понимаемых не в традиционном для советской конституционно-правовой науки идеологически-классовом подходе, а в общедемократическом ее представлении как юридически узаконенный баланс интересов всех классов и социальных слоев общества, необходимо раскрывать природу всех социальных явлений, получающих свое конституционное воплощение, в том числе и свободы личности, прав человека и гражданина. В этом плане Конституция – это обладающий высшей юридической силой основной закон государства и общества, закрепляющий в соответствии с объективно сложившимся соотношением социальных сил согласованную волю всех социальных групп общества и являющийся мерой достигнутой свободы, правовым выражением баланса политических, социально-экономических, национально-этнических, религиозных, личных и общественных, иных интересов в гражданском обществе и правовом государстве. Именно конституционные отношения как выражение фактического соотношения социальных сил могут дать хотя и общую, но наиболее точную характеристику важнейших сторон организации (и самоорганизации) общества, свободы личности. В рамках данных отношений происходит перевод общедемократических начал организации общественной жизни на уровень каждой конкретной личности, утверждение, конституирование основных прав и свобод человека как общесоциальной категории. Материальным содержанием этих отношений предопределяется и конституционный характер соответствующих прав и свобод уже в их фактическом, «до-юридическом» существовании (как выражения фактической конституции общества).
   Подобный подход позволяет выявить фактическое конституционное содержание как основных прав гражданина, получающих юридическое закрепление в Конституции, так и прав человека как категории естественного права, отражающей взаимоотношения человека с гражданским обществом на основе принципов автономии, независимости, уважения человеческого достоинства, невмешательства в сферу его частных интересов. Это позволяет, в свою очередь, вскрыть диалектику становления и развития основных прав и свобод человека и гражданина, выявить генетические линии внутригосударственного и международно-правового развития данных институтов, логически вывести их материальное содержание и проследить внутреннюю связь и зависимость конституционных прав личности от социальных прав народа, нации, территориальных общностей и иных социальных групп, к которым принадлежит личность.

5.3.3. Государственный патернализм: права человека как дар государства.

   В историческом плане в характеристике прав и свобод как нормативно-правовой формы взаимоотношений политической власти и личности можно проследить различные концептуальные подходы к оценке форм такого взаимодействия и, соответственно, к анализу природы основных прав и свобод граждан. Один из них основан, как известно, на характеристике прав и свобод как категории, исходящей от государства и установленной государством.
   Права и свободы рассматриваются в этом случае не как естественные и неотъемлемые, а как дарованные (октроированные), как результат «отеческой заботы» государства о своих гражданах, о способах и пределах удовлетворения их потребностей, в том числе даже в личной жизни.
   Показательным является в этом плане заимствованный у Монтеня следующий исторический факт, характеризующий «безграничность отеческой заботы» верховной государственной власти о своих подданных: некая женщина обратилась к королеве Арагонской с жалобой на своего мужа, что он чрезмерно усерден; королева после рассуждений о том, что и в брачном союзе необходима «сдержанность», предписала категорическое: «число ежедневных сближений между супругами необходимо ограничить шестью». Не менее колоритные примеры «отеческой заботы» государства о своих гражданах можно было бы вспомнить и из недавней истории развития нашего общества с его средневековыми ограничениями для граждан свободы передвижения, обязательной трудовой повинностью, «стимулированием» деторождаемости через налоги на холостяков и т. п.
   Важно при этом понимать, что российский патернализм имеет глубокие исторические корни. Они уходят в идеи державности, в православные ценности патриархального российского общества. Основные каноны православия определили покорный характер русского народа, его терпимость к неблагоприятным условиям жизни, примат духовного (божественного) над материальным (земным).
   Под влиянием государственно-патерналистской идеологии мы привыкли рассматривать демократию, права и свободы человека, включая их возможности пользоваться естественными свободами и элементарными благами на труд и отдых, образование и здравоохранение и т. п., в качестве результата «отеческой» заботы государства в лице его верховной власти и высшего политического руководства страны о гражданах, удовлетворении их повседневных материальных и духовных потребностей. Этому в полной мере соответствовала и политико-экономическая концептуальная основа организации экономики как «единой фабрики», централизованное государственное финансирование социальных затрат.

5.3.4. Естественно-правовой подход: права человека как объективный прогресс свободы.

Принципиально иная концептуальная основа взаимоотношений личности с обществом и государством базируется как раз на естественно-правовом подходе к правам и свободам. Они, как записано в ст. 17 Конституции РФ, неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения. Этому подходу в полной мере соответствует и теория фактического конституционного содержания (конституционной природы) основных прав и свобод человека. Ее значение в этом плане заключается в том, что «естественный» потенциал прав человека как бы удваивается: он определяется в этом случае не только теми факторами, которые вытекают из природы самого человека, его физиологических характеристик и естественных потребностей, но и усиливается ярко выраженными социальными факторами в силу того, что соответствующие возможности (права человека) складываются объективно в результате социально-экономического и политического развития общества и не зависят от государственного признания.
Идеи естественной, а не искусственной, навязанной извне природы прав личности в той или иной форме высказывались с древних времен. Соответствующие рассуждения можно найти уже у Платона, Аристотеля в связи с их анализом социально-политических основ организации государства и его взаимоотношений с личностью. Однако у этих мыслителей древности и их последователей неизменными оставались представления о естественном и неизбежном для человеческого общества неравенстве в правах и свободах, о том, что сама природа делает одних властвующими и господствующими, других – подвластными, бесправными. Лишь много позже из первоначальных представлений о естественном характере привилегий у одной части общества и бесправном положении другой возникли идеи о равенстве всех перед законом и принадлежности каждому человеку естественных и неотчуждаемых прав. В этом плане права человека как принципиально новая общественно-политическая и правовая категория впервые были провозглашены и получили юридическое признание в эпоху буржуазно-демократических революций. «Мы, – говорится, например, в Декларации независимости США 1776 г., – считаем очевидными следующие истины: все люди сотворены равными и все они одарены своим Создателем некоторыми неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат жизнь, свобода и стремление к счастью». [146 - См.: Конституции зарубежных стран. Сборник. М.: Юрлитинформ, 2000. С. 181.]

5.3.5. Цивилизационный подход: права человека как универсальный общесоциальный феномен.

   В современном мире общепризнанным является взгляд на права человека как на универсальную категорию, отражающую наднациональные, внетерриториальные и вненациональные, т. е. не зависящие от периодически меняющихся правительств общечеловеческие требования и стандарты в области свободы личности [147 - См.: Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права. Саратов: Изд-во Сарат. гос. академии права, 2003. С. 237.]. В этом плане права человека являются не государственно-правовой, конкретно-юридической категорией, а общесоциальным понятием. Их основные характеристики определяются тем, что: во-первых, они вытекают из природы самого человека и определяются уровнем развития человеческой цивилизации в целом; во-вторых, эти права складываются объективно в результате социально-экономического и политического развития общества, они не зависят от государственного признания; в-третьих, права человека принадлежат индивиду от рождения, для обладания ими не требуется наступление каких-либо юридических фактов; в-четвертых, эти права являются неотчуждаемыми, они неотъемлемы от биосоциальной природы человеческой личности и одновременно от основополагающих (конституционных) характеристик современного демократического общества. Таким образом, права человека как общесоциальная категория представляют собой объективно складывающиеся в современном обществе в результате закономерного развития человеческой цивилизации и вытекающие из биосоциальной природы человека возможности пользоваться элементарными, наиболее важными благами и условиями безопасного, свободного существования человеческой личности в обществе и государстве.
   Права человека носят универсальный и интернациональный характер. Их признание на международном уровне и закрепление в нормах международного права усиливает всеобщность и обязательность заложенных в правах человека требований в масштабах всего мирового сообщества применительно ко всем народам и государствам мира. С момента их международно-правового признания права человека как общесоциальная категория приобретают новое, дополнительное качество: они становятся международными правами человека. Это означает, что соответствующие права как общесоциальная, «доюридическая» категория приобретают четко выраженные нормативно-правовые начала, но не внутригосударственного, а международно-правового характера. Значение норм международного права в области прав человека состоит в том, что они, с одной стороны, обязывают государства мирового сообщества обеспечивать личности закрепленные в международно-правовых актах права человека; с другой стороны, эти документы предоставляют индивиду право требовать от государства выполнения его международных обязательств.
   Тем самым международно-правовое признание прав человека напрямую влияет на характер взаимоотношений общества и личности, на процесс обеспечения прав человека в каждом конкретном государстве. Тем более важно иметь в виду это обстоятельство с учетом особенностей соотношения международного и внутригосударственного права, в частности, в Российской Федерации, где «общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы» (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ).
   Отмечая важное значение международно-правового признания прав человека, следует в то же время иметь в виду, что эффективная государственная защита и охрана прав с использованием всех тех средств, которые имеются в распоряжении государственного аппарата и его органов, становится возможной лишь после государственного признания этих прав. Это происходит путем их юридического закрепления в национальном законодательстве (и прежде всего в конституциях), что порождает юридическую категорию основных прав и свобод гражданина. В этом плане основные права и свободы гражданина – это юридическая форма взаимоотношений государства и личности в рамках определенной социально-экономической и политической системы по обеспечению общепризнанных прав человека и гражданина. Закрепляя международно-правовые стандарты в соответствующей области, законодатель придает фактическому конституционному содержанию соответствующих институтов юридический характер и определяет конкретных субъектов – граждан Российской Федерации. В данном случае происходит своего рода встречный процесс правообразования [148 - См.: Явич Л.С. Общая теория права. Л.,1976. С. 78.], который предполагает издание законодательного акта, конституирующим фактором которого являются объективно сложившиеся общепризнанные социальные нормы (возможности поведения).

5.3.6. Конституционная природа прав человека: единство субъективного и объективного права.

Конституционная природа прав человека и гражданина, равно как и процесс их становления, носит весьма сложный характер. Здесь находят свое отражение как объективные, независимые от законодателя моменты, которые связаны с содержанием фактических отношений, определяющих реальное положение личности в гражданском обществе (права человека) и государстве (права гражданина), так и их международно-правовое признание, а также государственно-правовое регулирование соответствующих отношений, юридическое закрепление объективно складывающихся прав человека и гражданина. Конституционное содержание основных прав и свобод человека и гражданина предопределяет существенную специфику и их юридической природы. В литературе по этому вопросу имеются, как известно, различные точки зрения, что нашло свое отражение в исследованиях таких ученых, как Н.В. Витрук, Л.Д. Воеводин, Е.А. Лукашева, Г.В. Мальцев, Н.И. Матузов, В.А. Патюлин, Ф.М. Рудинский, Б.С. Эбзеев и др. При этом общепризнанным является теперь тот факт, что основные права и свободы обладают всеми необходимыми качествами субъективных прав. Следует вместе с тем признать, что особенности их юридической природы не могут быть раскрыты в рамках традиционного понимания субъективных прав личности как элемента конкретных правоотношений. Основные права, свободы и обязанности составляют в своей совокупности конституционный статус гражданина РФ.

5.3.7. Конституционный статус – категория действующего права.

   Следует учитывать, что на уровне конституционного статуса как общезакрепительной категории основные права и свободы проявляют себя не просто как отдельные правовые возможности, имеющие относительно обособленное значение (хотя, естественно, и этих характеристик за ними нельзя отрицать). В этом качестве они обнаруживают свою нормативную значимость, в том числе и как единый комплекс правовых возможностей, определяющий равенство правового бытия граждан РФ, как реализующийся основополагающий принцип их взаимоотношений с обществом и государством. И в этом плане особенностью данной категории является то, что в каждом основном праве как элементе конституционного статуса, условно говоря, «присутствует» равноправие граждан как выражение равных для всех правовых возможностей пользоваться соответствующими благами. Понимаемый таким образом, конституционный статус является не просто абстрактно-теоретическим понятием, инструментом научного познания соответствующих правовых явлений, но и важным компонентом действующей нормативно-правовой структуры государства. Объективируясь в законе, он перерастает рамки научно-теоретического понятия и выступает средством правового регулирования прямых отношений между государством и гражданином. Поэтому конституционный статус человека и гражданина в РФ – это не только теоретико-правовая категория, но и категория действующего права. В этом качестве он объединяет в себе систему нормативно-регулятивных величин (прав и свобод человека и гражданина), действующих как единый государственно-правовой масштаб, обеспечивающий урегулирование наиболее важных, основополагающих отношений по поводу свободы личности в обществе и государстве.
   Результатом такого воздействия нормативно-правового урегулирования является возникновение правоотношений общего, конституционного характера между государством, с одной стороны, и каждым в отдельности гражданином – с другой. Это, однако, отнюдь не означает отождествления, сведения конституционного статуса к общим правоотношениям или включения их в данную категорию. Соответствующее правоотношение не сам по себе конституционный статус, не какой-то его структурный или содержательный компонент, а результат нормативного действия данной категории права, внешняя форма его выражения. Здесь находит свое проявление тот факт, что конституционный статус человека и гражданина в РФ характеризуется не просто правообладанием гражданина, его пассивным состоянием, но активным взаимодействием с государством – носителем юридических обязанностей по отношению к своим гражданам. Конституционный статус гражданина реализуется, таким образом, в сложном по своему юридическому содержанию всеобъемлющем конституционном правоотношении, в котором находят свое выражение прямые и обратные связи гражданина с государством.
   В данном качестве конституционный статус, равно как и отдельные его элементы, обладает всеми качествами первичных, непосредственно действующих величин. Статья 18 Конституции РФ содержит по этому поводу прямое указание: «Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием». Это, однако, не исключает возможности и необходимости и конкретизации соответствующих конституционных величин на уровне отраслевого законодательства, что в конечном счете отражает сложный процесс их воплощения в реальных общественных отношениях.

5.4. Права человека и гражданина в России: соотношение индивидуализма и коллективизма

5.4.1. Универсальный и национальный характер прав человека.

В современном конституционализме общепризнанным является взгляд на права человека как универсальную категорию, отражающую наднациональные, общечеловеческие стандарты в области свободы личности. Прогрессивные мыслители всегда рассматривали права человека с позиций не узко-национальных, регионально-специфических, а неких универсальных требований, соответствующих, с их точки зрения, божественным предписаниям всеобщей справедливости (Ф. Аквинский), наднациональному категорическому императиву (И. Кант) либо вытекающих из природы самого человека (Г. Гроций, Дж. Локк и др.), независимо от того, в каком обществе он проживает.
Признавая тот факт, что права и свободы человека определяются природой самого человека и развитием человеческой цивилизации в целом, уровнем и степенью интегрированности международного сообщества, следует в то же время учитывать, что их универсальный характер отнюдь не исключает, что права и свободы человека воплощают в себе одновременно и глубинные характеристики национальной политической и правовой культуры, особенности хозяйственно-экономического уклада каждого народа и государства. В этом плане права человека, не абстрактная категория. «Она суть категория морали, духовности, культуры, которая имеет конкретный смысл в социально-экономическом, культурно-историческом, нравственном измерениях общества» [149 - Синюков В.Н. Российская правовая система. Саратов, 1994. С. 236; Право и культура. М.: Изд-во РУДН, 2002. С. 160—208.]. Это в полной мере касается и России, которая всегда имела свою самобытную демократическую культуру. И сегодня наша основная задача заключается не в том, чтоб в максимальной степени перенести на российскую почву западный опыт развития прав человека (как это, к сожалению, нередко представляется), а выявить собственные национально-культурные и исторические основы взаимоотношений личности с обществом и государством, ее положения в системе реальных, формирующихся и развивающихся на национальной основе экономических, социально-культурных, общественно-политических отношений. Общественно-индивидуальный тип отношений собственности, общинный характер социальной и политической организации российского общества предопределяют и существенные особенности социально-правового статуса личности в российском обществе, ее прав и свобод. Наиболее существенные национально-культурные особенности прав и свобод личности в России связаны в этом плане с отражением в них диалектики индивидуализма и коллективизма. Именно эти характеристики позволяют выявить глубинные, с точки зрения своей значимости, типологические особенности прав и свобод человека и гражданина.

5.4.2. Исторические типы прав человека.

   С учетом национальных, исторических, культурных особенностей и традиций народов и государств в теории и практике мирового конституционализма можно выделить несколько цивилизационных моделей прав человека [150 - См.: Глухарева Л.И. Права человека в современном мире. М.: Юристъ, 2003. С. 188—208; Права человека: итоги века, тенденции, перспективы / Рук. авт. коллектива и отв. ред. – чл.-корр. РАН, д-р юрид. наук Е.А. Лукашева. М.: Норма, 2002. С. 263—341.]. В обобщенном плане их можно свести к двум типам. Во-первых, это индивидуалистический тип. В его основе лежит идеология личной, индивидуальной свободы, одним из решающих условий которой является автономия личности, ее право на независимость, невмешательство со стороны общества и государства в сферу частных интересов. В основе такого подхода лежит как раз философия негативной, «отрицательной» свободы. Концепция негативных прав человека составила основу доктрины западного консервативного либерализма, его идей о правах личности, антиномии свободы и равенства. Сами по себе негативные права не приносят благ, они лишь порождают у других лиц обязанность воздерживаться от нарушения интересов данного субъекта. Поэтому исключается или ставится под сомнение идея притязаний индивида на получение социальных благ и услуг от общества и государства, поскольку такие права и социальные гарантии нарушают интересы и ограничивают права тех членов общества, за счет которых могут быть удовлетворены такого рода притязания. Причем на первый план в этом случае выдвигается экономическая свобода и экономические интересы личности как субъекта права собственности, через призму которых рассматриваются все другие проявления свободной человеческой деятельности. А негативная свобода, как это было обосновано еще в социальной философии Дж. Локка, по существу совпадает с собственностью, причем с собственностью на все, чем человек располагает в этом мире, – на его жизнь, личные качества, способности и таланты, материальные объекты и отношения и т. п. В этом – философская и экономико-правовая основа индивидуализма как основного критерия и ценностного ориентира во взаимоотношениях человека с обществом и государством, в той или иной мере характерного для большинства стран западной демократии. Типологическое значение соответствующих характеристик института прав и свобод очевидно: именно индивидуализм явился в конечном счете воплощением основных ценностей западной демократии и буржуазного образа жизни.
   Иной, альтернативный индивидуалистическому, подход к правам человека воплощает в себе коллективистский тип прав и свобод. Свобода и права человека рассматриваются в этом случае не с позиции эгоистической сущности «экономического человека» (Homo economicus), для которого свобода есть собственность, а, наоборот, сама собственность во всем многообразии форм и способов своего бытия становится средством утверждения идеалов освобожденной личности. Негативная свобода («свобода от…») материализуется здесь в структурах гражданского общества дополняется, преобразуется в позитивную свободу граждан как членов социального (экономического) и государственного (политического) сообщества. И вполне можно согласиться, что «свобода в таком смысле может существовать только как форма нравственной жизни, т. е. как коллективная практика, пронизывающая институты общества на всех уровнях, характер, обычаи и моральные чувства его граждан». [151 - Веллмер А. Модели свободы в современном мире // Социо-логос. М., 1991. С. 26.]
   Именно такой, коллективистский, подход к правовым институтам демократии, взаимоотношениям государства и личности в основе своей был присущ и России. Вместе с тем важной особенностью развития коллективистских форм российского демократизма было сочетание этих процессов с нравственно-этическими, религиозными ценностями российского общества, что объективно вело к сочетанию принципа коллективизма с принципами справедливости, уважения и защиты достоинства человеческой личности. Как это обосновывал видный русский философ И.А. Ильин, соборность и общинность отнюдь не исключают, а, напротив, предполагают, что «человек может и должен быть самостоятельным везде… Потому что духовная свобода и религиозная самостоятельность отнюдь не исключают ни общения, ни единения людей. Напротив, истинное духовное единение возможно именно там, где каждый человек стоит духовно и религиозно на собственных ногах… Там, где этого нет, там единение не будет на настоящей высоте; а это значит, что там необходимо стремиться к этой личной самостоятельности и внутренней свободе людей». [152 - Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 171.]

5.4.3. Сочетание коллективной и индивидуальной свободы в правовой истории России.

   Реализация идеи сочетания коллективизма и индивидуальной свободы на правовом уровне происходила в России крайне непоследовательно, противоречиво. При этом, несмотря на все своеобразие и внешнюю непохожесть отдельных исторических эпох российского пути к свободе, общая линия просматривается достаточно отчетливо: приоритет в закреплении правовой свободы идей коллективизма, общинности. Это было характерно для дореформенной, пореформенной России, равно как и для послереволюционного, советского периода развития нашей страны. В основе этого лежали, по крайней мере, две причины национально-культурного, исторического характера. Во-первых, принцип «верховенства человеческой личности» и ее свободы всегда сочетался в России, как это хорошо показал Н.А. Бердяев в связи с исследованием истоков «русского коммунизма», с социальным и правовым нигилизмом, с «признанием греховности всякого богатства и роскоши жизни, всякого творческого избытка в искусстве, в мысли» [153 - См.: Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма // Бердяев Н.А. Сочинения. М., 1994. С. 279, 281.]. Индивидуалистические идеи у нас уживались, таким образом, с жесткими требованиями православной аскетики и нигилизма, что в конечном счете требовало подчинения личности «общей пользе», признания приоритета общественных интересов над личными. Еще более усилились эти тенденции в XX в., в условиях утверждения в качестве господствующей идеологии вульгарного (экономического) материализма, где личность оказалась лишенной не только своей социальной и правовой самостоятельности, но и внутренней национальной (нравственно-этической, религиозной) духовности.
   Второй момент, раскрывающий исторические корни приоритета коллективистских начал в положении личности, ее правах и свободах, связан с особым характером соотношения прав и свобод человека с обязанностями личности в российском обществе и государстве. Те же культурно-правовые и этноментальные корни российской духовности привели к закономерным представлениям не просто о единстве прав и обязанностей и о том, что без последних невозможна действительная свобода в обществе (с чем нельзя не согласиться), но о неком приоритете обязанностей перед правами человека. Н.А. Бердяев в другом своем произведении, например, прямо указывает: «В осуществлении прав человека самое важное не собственные правовые притязания, а уважение к правам другого, почитание в каждом человеческого образа, т. е. обязанности человека к человеку и человека к Богу». Соответственно, из этих посылок делается вывод, что «обязанности человека глубже прав человека, они и обосновывают права человека. Право вытекает из обязанности». [154 - См.: Бердяев Н. А. Философия неравенства. М., 1990. С. 147.]
   И этот подход, основанный в своем исходном варианте на нравственно-этических и религиозных началах российской истории, в последующем также получил, казалось бы, принципиально иное, но вполне соответствующее истокам российской правовой ментальности марксистско-ленинское идеологическое «обоснование» в виде концепции «слияния прав и обязанностей советских граждан». Эта концепция была логическим продолжением большевистских идей радикально-народной демократии «трудового народа». Конечно, сам по себе вопрос о единстве прав и обязанностей имеет общесоциальное значение. Но варианты его решения в решающей степени определяются идеологическими взглядами и установками. Получив, например, свою практическую реализацию в советской правовой системе, концепция слияния прав и обязанностей весьма органично вписалась в государственную идеологию патернализма и отрицания естественных прав человека. В этом плане оптимальное соотношение между правами и обязанностями в механизме правового регулирования положения личности является важной гарантией устойчивого функционирования любого общественного организма. Одновременно обязанности в правильном их сочетании с правами человека «составляют важную часть социального и юридического механизма равновесия между личным, или индивидуальным, и коллективными формами организации общества». [155 - Эбзеев Б.С. Права и обязанности человека и гражданина как отражение диалектики индивидуального и коллективного начал в организации социума // Личность и власть (конституционные вопросы). Межвуз. сб. науч. работ. Ростов н/Д., Саратов, 1995. С. 127.]
   Это равновесие в свое время существенным образом было нарушено всей логикой политического и конституционно-правового развития российской государственности. Были отвергнуты не только выработанные демократическим конституционным опытом идеи естественных прав человека, парламентаризма, разделения властей, но и национальные традиции коллективных (общинных) прав российского народа, прав местного самоуправления. На смену коллективистско-демократическому подходу к правам и свободам пришли классово-идеологические государственно-патерналистские оценки, когда социальное и правовое положение граждан стало определяться строго по классовой принадлежности.
   Такой подход полностью снимал вопрос о естественных правах человека, автономии личности, т. к. безусловный приоритет провозглашался за правами «трудящихся классов». Отдавая должное некоторым важным идеям, в частности идее коллективных прав граждан, которые получили свое отражение в таких документах Октябрьской революции, как Декларация прав народов России от 15 ноября 1917 г. [156 - См.: Сборник нормативных актов по советскому государственному праву. М., 1984. С. 14—15.] и Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа от 25 (12) января 1918 г. [157 - См.: Там же. С. 24—26.], и которые сыграли в целом прогрессивное значение в соотношении с безраздельно господствовавшей на тот момент западной идеологией крайнего индивидуализма, следует признать, что в последующем позитивный потенциал коллективистских идей был парализован классовым подходом как в теории, так и в практике советского политического и конституционного развития. Так, при разработке первой советской Конституции РСФСР 1918 г. широкое распространение получили взгляды, что личные права граждан вообще закреплять не следует. Достаточно известных ограничений высшей власти в целях обеспечения «основного и единственного права трудящихся, а именно права на социальную революцию и установление социалистического правопорядка». Социалистическая конституция не должна содержать перечня прав граждан: если трудовой народ находится у власти, то ясно, что он использует эту власть в своих интересах [158 - См.: Рейснер М. Основы Советской Конституции. М., 1920. С. 221—224.]. Последующие советские конституции закрепляли, правда, определенный набор прав и свобод личности. Однако они рассматривались лишь как итог классовой борьбы. В основе представлений о правах личности лежали идеи классового освобождения, когда сама личность воспринималась (в том числе на правовом уровне) не как самоценность, а с позиций ее классовой принадлежности. В этом была своя жестокая и (парадокс истории!) весьма своеобразная «коллективистская» логика: социализация в сфере правового регулирования положения личности означала, что отныне правами и свободами должен пользоваться, строго говоря, не отдельный человек, а представитель определенной социальной группы, идеи, взгляды и права которого предопределены самим фактом отнесенности к этой группе. Своеобразным «логическим завершением» подобных подходов стало отрицание некоторыми учеными-юристами бывших социалистических стран не только естественной природы прав человека, но и самих по себе прав человека при социализме. [159 - См., напр.: Кучинский Ю. Права человека и классовые права. М., 1981. С. 40.]

5.4.4. Баланс индивидуализма и коллективизма на современном этапе развития российского конституционализма.

   Особенность современного периода формирования рыночной экономики и развития новой российской государственности – поиск оптимального соотношения коллективизма с самостоятельностью, автономией личности и обеспечение на этой основе подлинной свободы человеческой личности. Важная роль принадлежит в этом плане государству, на которое возлагаются конституционные обязанности по признанию, соблюдению и защите прав и свобод человека (ст. 2 Конституции РФ). В рамках каждого из этих трех направлений деятельности государства имеются конкретные задачи по достижению оптимального сочетания индивидуального и коллективного начал как в содержании соответствующего конституционного института, так и в механизме его реализации. Причем, исследуя роль государства в признании, соблюдении и защите прав человека, следует подчеркнуть, что в России эта роль традиционно являлась более активной, чем в странах западной правовой и политической культуры. Это было характерно практически для всех периодов развития политико-правовой мысли России и практики ее государственного строительства. Так, уже в ХVIII в., когда проблема прав человека развивалась в России в своей основе как часть проблемы прав общностей, главное содержание соответствующих идей составляли представления о правах дворянства, крестьянства, других групп подданных монарха как своего рода продолжение суверенных интересов и верховных полномочий Российского государства. В последующем, на более поздних этапах российской истории, когда получили широкое распространение леворадикальные революционные взгляды, идее государственности были противопоставлены в России идеи свободы и справедливости. На волне революционных устремлений широких трудящихся масс наметился, таким образом, поворот на 180 градусов: от фетишизации государственной власти как «источника» и решающего гаранта всей полноты прав и свобод подданных Империи до политико-идеологического обоснования необходимости слома в целях социального освобождения трудящихся всей системы государственности, существовавшей на тот момент.
   Противопоставление идеи классовых свобод и прав трудящихся не только идее личности, но и идее государственности, распространение революционно-романтических и – в своей основе – нигилистических представлений о переходе уже при социализме к «полугосударству», грядущем его «отмирании» как условии достижения подлинного социально-классового освобождения человека объективно привели в конечном счете к результатам противоположного характера: к установлению тоталитаризма и полному порабощению личности, отрицанию ее прав и свобод. Более того, и сегодня в России с ее, казалось бы, незыблемыми традициями державности, с одной стороны, и безусловным приоритетом коллективизма, духовных, нравственно-этических начал в понимании демократического устройства общества и государства, в понимании индивидуальных и коллективных прав – с другой, вновь и столь же неистово сталкивают идею государственности с принципами соблюдения прав человека и гражданина, другими демократическими ценностями. Получается странная (если не сказать по-иному: опасная) логика у сторонников таких подходов: «чем слабее государство, тем сильнее права человека». А что это означает на практике, теперь уже мы хорошо знаем. О каких правах человека можно говорить, если, например, государство бессильно решить проблемы своей территориальной и государственной целостности, а стало быть, и защитить находящихся на соответствующих территориях своих граждан? Может ли слабое государство обеспечить безопасность личности, защиту граждан от разгула преступности, терроризма? А как слабое государство будет выполнять социальные функции, обеспечивать права социально незащищенных граждан? Если государство по самой своей сущности выступает как институциональная форма свободы, призванная гарантировать реализацию индивидом своих притязаний на самореализацию, умаление его значения и роли с неизбежностью приводит к умалению и самих прав человека [160 - См. подробнее: Бондарь Н.С. Конституционная безопасность личности, общества, государства: постановка проблемы в свете конституционного правосудия, обеспечения социальной справедливости, равенства и прав человека // Правовая реформа, судебная реформа и конституционная экономика: Сб. статей / Составит. П.Д. Баренбойм. М.: Изд-е г-на Тихомирова М.Ю., 2004. С. 42—64.]. Не потому ли сегодня возникает так много подобного рода риторических вопросов, что демократические ценности, на которые мы усиленно пытались сориентировать в последние годы массовое общественное сознание (в том числе используя для этого силу и авторитет государственных институтов власти), не всегда и не в полной мере основывались на последовательном учете наших национальных традиций государственности, демократии и прав личности?
   В связи с этим крайне важной представляется принципиальная, программная установка, выраженная в Президентском послании Федеральному Собрании 2003 г.: «Весь наш исторический опыт свидетельствует: такая страна, как Россия, может жить и развиваться в существующих границах, только если она является сильной державой. Во все периоды ослабления страны – политического или экономического – перед Россией всегда и неотвратимо вставала угроза распада… Сильная и ответственная власть, основанная на консолидации общества, необходима для сохранения страны. Без сильной власти невозможен и прорыв в будущее».
   Рецепция той или иной доктрины прав личности, как справедливо отмечается в литературе, чрезвычайно ответственна: от характера этой доктрины во многом зависит методологическая ориентация законодательного регулирования важнейших областей общественной жизни и перспективы развития всей правовой культуры [161 - См.: Синюков В.Н. Российская правовая система. Саратов, 1994. С. 235.]. В этом плане особую актуальность приобретает в нынешних условиях отказа от советского менталитета и поиска своих, наиболее эффективных путей демократизации, обеспечения прав и свобод граждан проблема оптимального сочетания автономии личности, ее независимости как субъекта естественных прав человека с коллективистскими началами, сохранение, развитие которых не только возможно, но необходимо и в новых условиях экономического и политического развития России. Вместе с тем коллективистские традиции и критическое отношение к западноевропейским принципам крайнего индивидуализма отнюдь не исключают необходимости обеспечения автономии личности, имея в виду, что автономия и индивидуализм – понятия несовпадающие, нетождественные.
   Понятию индивидуализма противостоит автономия личности, которая призвана служить, между прочим, и достижению оптимального баланса между солидарностью (коллективизмом) и индивидуализмом. Автономия личности на правовом уровне сводится в конечном счете к защите достоинства личности, гарантированию невмешательства со стороны кого бы то ни было в личную и семейную жизнь гражданина, к обеспечению правовых гарантий его частной жизни и частного интереса. А частная жизнь и частный интерес, в отличие от индивидуализма, имеют общецивилизационную значимость [162 - См.: Замошкин Ю.А. Частная жизнь, частный интерес, частная собственность // Вопросы философии. 1991. № 1. С. 4—5.]. И это должно учитываться во всех отраслях законодательства, в том числе в институтах как частного, так и публичного права.
   На основе оптимального сочетания автономии личности и самоуправленческо-коллективистских начал во взаимоотношениях граждан с обществом и государством становится возможным не только обеспечение негативной свободы и правовой защищенности личности, но и достижение правовой комфортности в условиях «демократии малых пространств», что предполагает качественно новый уровень позитивной правовой свободы. Причем речь идет не только о сфере реализации политических интересов личности и, соответственно, политических прав и свобод, но в неменьшей степени и о положении личности в экономике, о социально-экономических правах и свободах, равно как и о личных (гражданских) правах и свободах человека и гражданина в Российской Федерации.

Глава 6
Требования равенства – критерий конституционного измерения баланса власти и свободы

Проблема равенства, имеющая всеобщий универсальный характер, может быть предметом самостоятельного конституционно-правового исследования. Вместе с тем, будучи не только общеправовым принципом нормирования общественных отношений, но и инструментально-прикладной категорией, равенство может рассматриваться и в качестве конституционного критерия оценки законодательного регулирования каждого в отдельности права и свободы, а равно и всей системы прав и свобод личности. Это вытекает уже из того, что равенство, располагаясь в качестве неотъемлемого элемента в конституционно-правовом статусе личности, присутствует в каждом основном праве и свободе. Не случайно Конституционный Суд РФ фактически повсеместно задействует ст. 19 Конституции РФ при принятии решении, связанных с оценкой законодательного регулирования, затрагивающего права и свободы человека и гражданина. В то же время, как свидетельствует практика, Конституционный Суд РФ непосредственно касается и самостоятельной проблемы равенства применительно к видам равноправия, в частности процессуальное, социально-демографическое, национальное, гендерное равноправие и др. Это предполагает необходимость проведения анализа конституционного содержания принципа равенства сообразно названным его аспектам.

6.1. Равенство и свобода в правовом регулировании положения человека и гражданина

   Утверждение в нашей стране новых конституционных ценностей, переход к развитию России как демократического правового государства предопределили отказ от господствовавших ранее искаженных представлений о равенстве и справедливости, сложившихся на протяжении многих предшествовавших десятилетий в условиях идеологических стереотипов и политических предрассудков. Конституция 1993 г. определяет все признаваемые и гарантируемые в Российской Федерации права и свободы человека основными, неотчуждаемыми (ч. 2 ст. 17), утверждая тем самым их фундаментальность и равноценность для всех граждан Российской Федерации.
   По смыслу нашей Конституции требование равенства имеет многоплановое, универсальное содержание, которое проявляется в различных нормативных правовых формах: оно выступает и как институт правового положения человека и гражданина, и как принцип правового государства, и одна из основ российского федерализма, и, более того, как некая политико-правовая основа гражданского общества, особая форма (режим) достижения юридического равновесия на основе достижения баланса интересов людей и групп населения, политической элиты и бизнеса и т. д.
   Как свидетельствует исторический опыт, вопросы равенства и справедливости всегда актуализируются в переломные периоды развития общества и государства, как это имеет место и в современной России: переход к рыночной экономике и плюралистической демократии сопровождается серьезными изменениями наших представлений об этих вечных ценностях современной цивилизации.

6.1.1. Преодоление несправедливых неравенств в контексте угроз демократическим завоеваниям.

   В ряду внутренних угроз демократическим завоеваниям России проблема бедности, социального расслоения, неоправданного неравенства и, как следствие, проявлений социальной нестабильности обретает в современных условиях особую остроту и актуальность. Весьма показательны в этом отношении результаты социологических исследований. На вопрос «Если вы считаете, что угроза демократическим завоеваниям в России есть, то в чем она проявляется?» наибольшее количество граждан выбрали следующие варианты ответов: «в большом разрыве между богатством и бедностью» (30,4% – первое место по числу ответов); «в отсутствии равенства всех перед законом» (18,2% – второе место). И лишь на шестом месте оказался такой вариант ответа, как «угроза демократии со стороны международного терроризма» (6,3%). [163 - См.: Петухов В. Россияне разочарованы в демократии // Родная газета. 2004. 19 марта. С. 15.]
   Эти же исследования позволяют говорить о весьма тревожной тенденции последних лет, связанной с заметным изменением оценок в массовом общественном сознании справедливости существующих различий в доходах: если в 1991 г. 58% россиян считали, что «стремление хорошо работать возникает лишь тогда, когда различия в доходах достаточно велики», то к 2003 г. этот показатель снизился до 37% [164 - Там же.]. Очевидно, что социальная острота этой проблемы имеет прямое отношение к конституционному обеспечению прав и свобод в России. Одно из таких проявлений в том, что данная проблема в последнее время все чаще стала приобретать характер критики и усиливающихся нападок на успешных, имеющих высокие доходы людей. Все это, безусловно, способно породить социальную нестабильность в обществе. Между тем ключевое значение имеет не «выяснение отношений» между бедными и богатыми, а решение задач конституционного характера, в ряду которых первоочередными не столько в концептуально-теоретическом, сколько в прагматическом плане являются по крайней мере следующие: во-первых, обеспечение для граждан при их «вхождении» в новые рыночные реалии равенства стартовых позиций, основным показателем чего является равная возможность получения образования для детей и молодежи, равные возможности их роста и развития, гражданского формирования свободной личности; во-вторых, равные возможности в реализации конституционных прав и свобод, включая свободу предпринимательской и иной экономической деятельности; в-третьих, равенство перед законом всех граждан РФ в судебной и иных сферах правозащитной деятельности.
   Сказанное находит свое отражение на конституционно-правовом уровне и активно реализуется в деятельности Конституционного Суда РФ.
   Практически в каждом рассматриваемом Конституционным Судом деле приходится в той или иной мере сталкиваться с проблемами справедливости и равенства. Это наглядно демонстрирует, например, перечень решений, принятых Судом только в 2001—2004 гг. (по состоянию на 1 июля 2004 г.): вывод о соответствии обжалуемых положений нормативных правовых актов требованиям ст. 19 Конституции РФ напрямую был сделан в 53 решениях [165 - См. решения КС РФ: постановление от 18 июля 2003 г. № 13-П, постановление от 14 июля 2003 г. № 12-П, постановление от 19 июня 2003 г. № 11-П, постановление от 27 мая 2003 г. № 9-П, постановление от 24 апреля 2003 г. № 7-П, постановление от 1 апреля 2003 г. № 4-П, постановление от 27 февраля 2003 г., Определение от 6 марта 2003 г. № 107-О, Определение от 7 февраля 2003 г. № 106-О, Определение от 6 февраля 2003 г. № 105-О, Определение от 18 декабря 2002 г. № 374-О, Определение от 10 октября 2002 г. № 258-О, Определение от 1 октября 2002 г. № 228-О, постановление от 22 июля 2002 г. № 14-П, Определение от 11 июля 2002 г. № 191-О, Определение от 5 июля 2002 г. № 188-О, постановление от 12 апреля 2002 г. № 9-П, Определение от 9 апреля 2002 г. № 123-О, Определение от 9 апреля 2002 г. № 70-О, постановление от 4 апреля 2002 г. № 8-П, Определение от 12 марта 2002 г. № 39-О, Определение от 20 февраля 2002 г. № 23-О, Определение от 20 февраля 2002 г. № 48-О, постановление от 19 февраля 2002 г. № 5-П, постановление от 14 февраля 2002 г. № 4-П, Определение от 7 февраля 2002 г. № 37-О, Определение от 7 февраля 2002 г. № 7-О, Определение от 7 декабря 2001 г. № 256-О, Определение от 6 декабря 2001 г. № 255-О, Определение от 6 декабря 2001 г. № 310-О, Определение от 15 ноября 2001 г. № 243-О, Определение от 13 ноября 2001 г. № 226-О, Определение от 5 июля 2001 г. № 154-О, Определение от 5 июля 2001 г. № 134-О, постановление от 24 мая 2001 г. № 8-П, постановление от 20 февраля 2001 г. № 3-П.], а 34 постановления и определения Конституционного Суда, принятые за тот же период, содержат вывод о тех или иных формах и аспектах несоответствия обжалуемых норм конституционным требованиям равенства. [166 - См. решения КС РФ: Определение от 1 апреля 2003 г. № 63-О, Определение от 6 марта 2003 г. № 108-О, Определение от 14 января 2003 г. № 129-О, постановление от 26 декабря 2002 г. № 17-П, постановление от 21 ноября 2002 г. № 15-П, постановление от 19 июня 2002 г. № 11-П, постановление от 11 июня 2002 г. № 10-П, Определение от 9 апреля 2002 г. № 162-О, постановление от 2 апреля 2002 г. № 7-П, Определение от 20 февраля 2002 г. № 22-О, Определение от 7 февраля 2002 г. № 13-О, постановление от 24 января 2002 г. № 3-П, постановление от 22 января 2002 г. № 2-П, Определение от 10 января 2002 г. № 3-О, постановление от 13 декабря 2001 г. № 16-П, Определение от 4 октября 2001 г. № 181-О, постановление от 30 июля 2001 г. № 13-П, постановление от 27 апреля 2001 г. № 7-П, Определение от 1 марта 2001 г. № 49-О, Определение от 1 марта 2001 г. № 46-О, постановление от 30 января 2001 г. № 2-П, Определение от 18 января 2001 г. № 6-О.]
   Каждое из перечисленных дел является по-своему интересным, т. к. раскрывает различные аспекты принципа справедливости и равенства применительно к конкретной правовой норме. Вместе с тем анализ решений Конституционного Суда РФ по соответствующим вопросам позволяет не только оценить состояние гарантирования равенства прав и свобод граждан России, но и предложить с учетом сформированных Конституционным Судом правовых позиций некоторые новые концептуальные подходы к проблемам социальной справедливости и равенства, к пониманию природы конституционного института равенства в посттоталитарном обществе, признавшем в качестве основополагающих для своего развития конституционные ценности демократического социального правового государства.

6.1.2. От относительного равенства – к всеобщему равноправию: исторический процесс конституционного утверждения.

   Признание конституционного принципа равноправия граждан в теории и практике современного конституционализма имеет глубокую и сложную историю, понимание которой позволяет глубже уяснить социальное и нормативно-правовое содержание данного принципа, гарантии и способы его реализации в условиях формирования гражданского общества на основе принципов социальной справедливости, свободы и самоуправления населения.
   Уже в Древней Греции сформировались представления о равенстве как критерии справедливого отношения общества и государства к своим членам. Не случайно на Западе Древнюю Грецию называют «классической страной идеи равенства». Однако античные, а затем и более поздние представления о равенстве были совершенно отличны от современного понимания равноправия. Даже формально это было еще не всеобщее, абсолютное, а относительное равенство; именно в этом качестве оно получало законодательное закрепление путем провозглашения равенства только свободных граждан-мужчин (так называемое аристократическое рабовладельческое равенство) либо равенства представителей отдельных сословий, социально-классовых, партийно-государственных бюрократических групп (разновидности сословно-иерархического, классово-политического и иных форм проявления относительного равенства).
   В этот период общепризнанным было положение о том, что для неравных в социальном отношении равный правовой масштаб неприменим: равное стало бы неравным, если бы не соблюдалась надлежащая мера [167 - См. об этом: Нерсесянц В.С. Политические учения Древней Греции. М., 1979. С. 157, 209.]. Поэтому неравенство социального положения влечет за собой неравенство и в правовой жизни, что исключает, естественно, какие бы то ни было формы проявления демократии и самоуправления населения. Человечество должно было пройти сложный исторический путь длиной в тысячелетия, прежде чем из первоначального представления об относительном равенстве был сделан вывод о равноправии в государстве и обществе.
   Впервые идея всеобщего равноправия и упразднения сословных привилегий получает свое теоретическое обоснование у идеологов буржуазно-демократических революций и в последующем находит практическое (формально-юридическое) закрепление в качестве важнейшего принципа нового (буржуазного) конституционного строя. Именно с констатации «той самоочевидной истины, что все люди созданы равными», начиналась и Декларация независимости США 1776 г., открывшая эпоху современного конституционализма.
   Выдающуюся роль в формировании современных конституционных идей равноправия сыграла естественно-правовая теория. Ее представителями были обоснованы два основополагающих начала, составившие в последующем краеугольные конституционные принципы режима равноправия граждан, равно, кстати, как и требований народного самоуправления. Это, во-первых, суверенность народа как источника всей полноты власти в правовом государстве и, во-вторых, признание естественных прав человека как общесоциальной категории, отражающей объективно необходимые каждому человеку как биосоциальному существу возможности пользоваться элементарными благами. Именно народный суверенитет и естественные права человека обеспечивают, как отмечал в свое время основоположник буржуазного эгалитаризма Ж.-Ж.Руссо, такую форму общественного устройства, которая, не разрывая сложившихся уз общения, гарантирует свободу и равенство всех членов общества. С установлением верховенства народа-суверена все граждане одинаково подчинены его власти, но вместе с тем они одинаково и господствуют, обладают равными правами участвовать в осуществлении этой власти.
   Поэтому суверенная власть народа, не ущемляя естественных прав человека, способна обеспечить полное равноправие граждан [168 - См.: Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре. М., 1938. С. 25—37.] и, добавим, реальное самоуправление населения. Соответствующие идеи естественного равенства граждан сохраняют свою актуальность и сегодня. Фактическое отношение к ним, уровень воплощения этих идей на законодательном уровне и в правоприменительной практике является, пожалуй, наиболее ярким показателем реального демократизма того или иного общества и государства. Не случайно Всеобщая декларация прав человека в первой же статье торжественно провозглашает, что «все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах».
   Вместе с тем общедемократические идеи естественного равенства получают конкретное юридическое наполнение в конституциях и правовых системах государств по-разному. При этом, пожалуй, главным при решении соответствующих проблем всегда является вопрос о соотношении равенства и свободы.

6.1.3. Свобода и равенство: конституционно-правовая и нравственно-этическая основы соотношения.

   При всем различии в оценках конкретного содержания этих категорий на уровне отдельных философских, конституционно-правовых, мировоззренческих систем современности нет сомнения в том, что это базовые общедемократические ценности современной цивилизации и ее правовых систем.
   Какими бы ни были господствующие в данном обществе политико-идеологические взгляды и оценки соответствующих категорий, все они в конечном счете сводятся к проблеме поиска оптимального соотношения между требованиями свободы и равенства. При этом как в западной, так и в господствовавшей до недавнего времени у нас социалистической политической и правовой науке устоявшимся было мнение о том, что в основе антиномии равенства и свободы лежат классово-политические, идеологические критерии оценки данных категорий. В обобщенном плане это выглядит следующим образом: равенство – это плебейский идеал толпы, народа, и при конфликте равенства со свободой предпочтение, безусловно, должно отдаваться равенству. Анализируя эти идеи, которые в последующем получили свое идеологическое обоснование в социалистических учениях, А. Токвиль отмечал, что трудящиеся массы «жаждут равенства в свободе, и, если она им недоступна, они хотят равенства хотя бы в рабстве. Они вынесут бедность, порабощение, разгул варварства, но не потерпят аристократии». [169 - Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992. С. 373.]
   В отличие от этого идеология классического консервативного индивидуализма исходит из безусловного приоритета свободы личности над идеей равенства, без чего невозможно, по мнению сторонников такого подхода, ни развитие рыночной экономики, ни существование политических свобод. «Общество, которое ставит равенство (в смысле равенства результатов) выше свободы, в результате утратит и равенство, и свободу, – считает один из видных идеологов современного либерализма М. Фридман – …В противоположность этому, общество, которое ставит свободу превыше всего, обретет – даже не ставя перед собой эту задачу – и большую свободу, и большее равенство». [170 - Фридман М. Свобода, равенство и эгалитаризм // Фридман М., Хайек Ф. О свободе. Минск, 1990. С. 99.]
   Конечно, нельзя игнорировать политико-идеологическую основу антиномии равенства и свободы и, соответственно, различных подходов к правовому, законодательному решению данной проблемы. Но не меньшее значение имеют в этом плане национально-исторические, культурологические особенности и, соответственно, типологические характеристики того или иного общества и государства, их экономических, политико-правовых систем.
   При всем многообразии современных подходов к решению проблемы соотношения равенства и свободы следует признать, что в мире практически отсутствуют правовые системы более или менее высокого уровня развития, где соответствующие базовые демократические ценности сосуществовали бы в режиме равновеликих нравственно-этических и юридических величин. В каждой национальной правовой и социально-экономической системах имеются в этом плане свои приоритеты, вытекающие в конечном счете из культурных и исторических традиций общества, геополитических особенностей его развития. И всякие попытки «подправить», скорректировать исторический путь развития правовой системы общества обречены на неудачу, если они не будут соответствовать национальным традициям, в том числе касающимся особенностей соотношения равенства и свободы.
   Не является исключением в этом отношении и Россия, которая, как уже отмечалось, всегда имела свою самобытную шкалу демократических ценностей.

6.1.4. Национальные приоритеты равенства над свободой.

   Специфическими для России всегда были приоритеты коллективизма над индивидуализмом, равенства над свободой, что, в свою очередь, в наибольшей степени соответствовало не только традиционным нравственно-этическим ценностям российского общества, но и идеям земского и городского самоуправления. Это и понятно: без развития коллективистских форм хозяйствования, без достижения определенного уровня социального партнерства на основе принципов социальной справедливости самоорганизация населения и, соответственно, развитие местного самоуправления были бы невозможны.
   Эгалитарно-коллективистский подход к правовым институтам политической и экономической демократии (в том числе на местном уровне) в России исторически был связан с особенностями развития отношений собственности, с коллективизмом крестьянской общины и общинным землевладением. Анализируя эту ситуацию, Н. Бердяев объяснял ее тем, что «в России рецепция идей демократии произошла на почве позитивистической и материалистической настроенности и сознания и была оторвана от идеалистической идеи прав человека и гражданина». Уже поэтому «пафос социального равенства всегда подавлял у нас пафос свободы личности». [171 - Бердяев Н.А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1990. С. 196.]
   Важно вместе с тем иметь в виду, что отрицание в условиях общинных форм российского демократизма правовой автономии личности и индивидуализма отнюдь не означало недооценки самой по себе личности. Как справедливо отмечал тот же Н. Бердяев, «в русском народе сочетается принцип личности с принципом общинности» [172 - Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма // Бердяев Н.А. Сочинения. М.,1994. С. 279.]. Но осознание этих идей на правовом уровне происходит лишь в пореформенный период, когда в России появляется наряду с философией правового позитивизма новый для того времени социологический подход к праву как к средству социальной интеграции и социальных изменений. Для его представителей в лице С.А. Муромцева, П.И. Новгородцева, Б.А. Кистяковского права и свободы личности должны были стать не второстепенной, но главной целью общественного развития. Эти теоретики возлагали надежды не столько на традиционные для России моральные ценности (коллективизма, общинного равенства и т. п.), но прежде всего на «либерализм правового государства», основанного на народном суверенитете, в котором во главу угла будут поставлены личность и права человека. Для построения такого государства необходимо, чтобы отдельные индивиды перешли из состояния подданных империи в состояние граждан; другими словами, они должны быть законодательно определены как лица, имеющие основные (естественные) права, и должны сами осознать себя гражданами, обладающими равными юридическими правами, а не просто частью сословия, или класса, или профессиональной группы [173 - См.: Хойман С.Е. Обрубленные корни: взгляд на правовую культуру дореволюционной России // США: Экономика, политика, идеология. 1991. № 8. С. 34.]. Важное значение в преодолении традиционной для России сословной системы, имевшей юридическое закрепление на уровне своеобразного патриархального правового апартеида, имело российское (византийское) православие, на основе которого во многом обеспечивалось сочетание принципа самоценности личности и ее свободы с принципом общинности, эгалитарной коллективности.
   Российская национально-специфическая основа проблем равенства распространяется не только на вопросы соотношения равенства и свободы, но и на содержательные характеристики самого понятия равенства. Для социально-политической жизни и правовой системы России никогда не был присущ формально-юридический подход к пониманию равенства, который в соответствии с либеральными традициями западных демократий сводится к равенству граждан перед законом. Имея глубокую социально-экономическую основу национально-специфических форм развития отношений собственности, общинности и коллективизма, идеи равенства в России всегда (в том числе в досоветскую эпоху) понимались более широко, чем чисто правовая, формально-юридическая проблема. Более того, во многом традиционный для российского менталитета правовой нигилизм [174 - См., напр.: Матузов Н.И. Правовой нигилизм в свете российского менталитета; Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права. Саратов, 2003. С. 141—186.] нередко выхолащивал именно правовые, юридические аспекты этой проблемы, акцентируя главное внимание на ее социально-экономических аспектах. Поэтому идея равенства всех граждан перед законом фактически никогда не была в России господствующим правовым принципом.
   Это явилось благодатной почвой для распространения в России в последующем коммунистических идей «казарменного» равенства и попыток их практической реализации после социалистической революции. В основе этих идей и политических устремлений лежала беспочвенная вера в возможность достижения социального (фактического) равенства граждан безотносительно к правовым средствам защиты и обеспечения свободы личности, т. е. независимо от уровня гарантирования юридического равенства граждан. Нет необходимости говорить о безусловном приоритете здесь классово-политических требований «фактического равенства» перед свободой конкретной личности. Сформировавшаяся система «государственного социализма» изначально была основана на отрицании формального («буржуазного») равенства всех граждан перед законом; поставив перед собой целью достижение фактического равенства, «государственный социализм» привел в конечном счете к отрицанию самого права как равной меры свободы и подменил его уравниловкой, которая на самом деле была не чем иным, как иерархической системой потребительских привилегий [175 - См.: Нерсесянц В.С. Прогресс равенства и будущность социализма // Вопросы философии. 1990. № 3. С. 47.]. И это было вполне закономерно, т. к. в условиях тоталитарной государственности положение человека в обществе определялось не горизонтальными отношениями самоуправления и равенства, а вертикальными отношениями власти подчинения. В этих условиях равноправие свободных граждан, их равенство в «мере свободы» было заменено «равенством в несвободе», в бесправии по отношению к государству.

6.1.5. Сочетание равенства и свободы – основа базовых ценностей новой российской демократии.

   Слом тоталитарной системы и переход к рыночным отношениям привели не только к разрушению старых экономических и политических структур, но и к потере в определенной мере духовных ценностей и ориентиров, в том числе связанных с переоценкой традиционных для России представлений о справедливости, равенстве, духовности. [176 - См.: Лукашева Е.А. Социальное государство и защита прав граждан в условиях рыночных отношений // Социальное государство и защита прав человека. М., 1994. С. 5—6.]
   В современных условиях политических и экономических преобразований по-прежнему востребованы новые концептуальные подходы к социально-экономическим и правовым аспектам проблемы равенства в ее соотношении со свободой. В основе их анализа должна лежать национально-историческая основа российского уклада жизни в единстве с традиционными для нас духовными ценностями, которые нисколько не противоречат и фундаментальным общедемократическим ценностям. В частности, идеи коллективизма, проникающие в том числе в понимание прав и свобод личности, складывающаяся система самоорганизации населения и перспективы дальнейшего развития местного самоуправления позволяют сделать вывод, что принципиальная основа соотношения равенства и свободы как базовых ценностей новой российской демократии должна находиться не в плоскости приоритетов одной из них, а на основе поиска единства, оптимального сочетания. В этом случае равенство в правовом его оформлении не противоречило бы свободе, а, напротив, представляло бы собой существенную составную часть свободы.
   Свобода не только не противоположна равенству (а именно – правовому равенству), но, напротив, воплощена в этом равенстве. Свобода и равенство неотделимы друг от друга и взаимно предполагают друг друга [177 - Нерсесянц В.С. Право – математика свободы. М., 1996. С. 15.]. В таком единстве – залог реального обеспечения прав и свобод личности, с одной стороны, и условие успешного развития реформы местного самоуправления, возрождения на новой основе национальных институтов демократии «малых пространств» – с другой.
   Успешное решение соответствующих проблем предполагает глубокое понимание самой природы, содержательных характеристик категории равноправия в его конституционно-правовых аспектах проявления и конкретных формах реализации, в том числе в системе местного самоуправления.

6.1.6. Равенство и справедливость как критерий конституционности законодательства.

   Решения Конституционного Суда РФ, в которых находит свое подтверждение тот факт, что требования равенства являются важнейшим критерием конституционности норм действующего законодательства, имеют особое значение для уяснения самой природы данного конституционного принципа. [178 - См.: Бондарь Н.С. Требования равенства и справедливости в измерении Конституционного Суда Российской Федерации // Конституционные основы судебной власти. Материалы Всеросс. научн. конф. (Москва, 23 октября 2003 г.). М.: Российская Академия правосудия, 2004. С. 56—66.]
   Практически в каждом рассматриваемом Конституционным Судом деле приходится в той или иной мере сталкиваться с проблемами справедливости и равенства. Это наглядно демонстрирует, как уже отмечалось, и статистика решений, принятых Судом. Вместе с тем анализ решений Конституционного Суда РФ по соответствующим вопросам позволяет не только оценить состояние гарантирования равенства прав и свобод граждан России, но и предложить с учетом сформированных Конституционным Судом правовых позиций некоторые новые концептуальные подходы к проблемам социальной справедливости и равенства.
   И здесь становится важной проблема финансовой безопасности [179 - См.: Алимурзаев Г.Н. Финансовая безопасность личности и ее обеспечение в условиях современной России: постановка проблемы // Права человека и конституционная безопасность. Отв. ред. Бондарь Н.С. Ростов н/Д: Изд. Рост. ун-та, 2002. С. 18—25.], защита, как сформулировано в одном из решений Конституционного Суда, «экономического суверенитета и экономической безопасности Российской Федерации» [180 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 8 июня 2000 г. об отказе в принятии к рассмотрению жалобы ООО «Твин Холдинг Интернешнл» на нарушение конституционных прав и свобод применением ст. 31 и 126 Таможенного кодекса РФ // Вестник КС РФ. 2001. № 2.]. Чрезвычайно актуальна в этом плане также проблема равенства как критерия оценки конституционности так называемых финансовоемких правовых норм в соотношении с принципом экономической обоснованности того или иного объема предоставляемых обжалуемым законом материальных благ или возлагаемых на гражданина обременений, связанных, например, с уплатой налога, их оценка в системной взаимосвязи принципов равенства и соразмерности [181 - См. об этом: Крохина Ю.А. Принцип экономической обоснованности налога в правовых позициях Конституционного Суда РФ // Налоговое право в решениях Конституционного Суда Российской Федерации 2003 г. / Под ред. С.Г. Пепеляева. М.: Издательско-консультационная компания «Статус-Кво 97», 2004. С. 28—37.] и т. п.
   Очевидно, что в основе этих подходов лежит понимание того обстоятельства, что требования равенства как критерий конституционности включают в себя не только формально-юридические, нормативно-правовые начала. В данном принципе присутствует высокий удельный вес финансово-экономических, социальных, политических и иных элементов его (принципа равенства) содержательных характеристик.

6.2. Социальные и юридические начала режима равноправия

Анализируя проблемы равенства граждан Российской Федерации на нынешнем уровне их конституционного закрепления, следует отметить, что Конституция 1993 г. учитывает сложносистемный, комплексный характер данного института. В основе конституционного анализа достигнутого уровня равенства и, соответственно, имманентно присущих любой социальной системе форм проявления неравенства лежат социально-политические, экономические, правовые и иные характеристики самого общества, степень его демократизма, зрелости реальных общественных отношений, определяющих положение человека и гражданина в обществе и государстве.
До недавнего времени в нашей юридической науке этим вопросам не уделялось должного внимания. В своей основе это во многом было связано с особенностями господствовавших на протяжении длительного времени политико-идеологических подходов и наших национально-исторических традиций, заключавшихся, как уже отмечалось, в недооценке правовых, формально-юридических аспектов проблемы равенства.

6.2.1. Понятие равноправия как социально-правовой категории.

   В литературе высказываются различные подходы к пониманию нормативного содержания равноправия граждан, его соотношению со смежными понятиями и категориями, к формам реализации данного конституционного принципа и т. д. В каждом из предлагаемых подходов имеются свои достоинства.
   Но вряд ли можно согласиться с пониманием равноправия лишь с формально-юридических позиций, в частности как одного из проявлений правового равенства, которое проявляется как равенство перед законом или существует наряду с последним как самостоятельный правовой институт. Для такого подхода были формальные основания, вытекавшие, с одной стороны, из специфики закрепления (не во всем удачного) данного принципа в ранее действовавших советских конституциях. С другой стороны, это было связано с господствовавшими представлениями о равенстве, равноправии как категориях, основанных на противопоставлении их социальных (фактических) и правовых (формально-юридических) начал. Новое понимание соответствующих проблем, освобожденное от политико-идеологических догм, а также нынешний характер конституционного регулирования соответствующих вопросов таковы, что они позволяют рассматривать равноправие граждан более широко, как своего рода режим взаимоотношений человека и гражданина с обществом и государством, который характеризуется и социальными аспектами (достигнутым уровнем социального равенства), и нормативно-правовым содержанием (достигнутым уровнем правового равенства).
   Поэтому режим равноправия – это категория социально-правовая, которая находит свое адекватное выражение не только на уровне правовых явлений, но прежде всего в реально существующих и получающих последующее правовое закрепление фактических общественных отношениях. Само же конституционное регулирование соответствующих отношений может быть охарактеризовано как полиструктурное и многоплановое, что обеспечивается правовым воздействием на них не одним, а, как будет показано далее, достаточно широким комплексом конституционных институтов равноправия.
   Равноправие граждан воплощается во всей системе общественных отношений, характеризующих положение человека и гражданина в обществе и государстве. Однако основу, сердцевину этих отношений, предопределяющих основные параметры достигнутого уровня равенства граждан, составляют социальные отношения (в узком смысле слова), суть которых состоит в том, что они представляют собой не просто один из видов общественных отношений, существующих наряду с экономическими и политическими, но это, условно говоря, некий итог взаимодействия, результат «социализации» всей системы отношений. В них проявляются совокупные качества и экономических, и политических, и социально-культурных отношений, а их конституционное закрепление происходит в рамках концепции социального государства (ст. 7), которая служит, с одной стороны, своего рода итоговым конституционно-правовым показателем «социальной зрелости» рыночной экономики и правового государства и конституционным выражением ценностей справедливости, достойной жизни, свободного развития человека как программного вектора (конституционного императива) дальнейшего развития всех сфер государственной и общественной жизни и, соответственно, социального и правового положения личности – с другой.
   Достигнутый же «итог» заключается в фиксации в рамках социальных отношений объективно достигнутой степени равенства и справедливости, реального положения граждан в обществе во всем многообразии его проявления. В таком понимании социальных отношений категория социального равенства предстает как проявление социального аспекта режима равноправия и носит уже не распределительный характер (когда достигнутый уровень равенства выводится исключительно из распределительных отношений и сводится в конечном счете к уравниловке), а она предстает как ценностная величина, отнесенная ко всей совокупности экономических, социально-культурных, политических отношений, включая их правовую форму, и ко всем возможным уровням социального положения личности, в том числе к местным поселениям и, соответственно, к системе местного самоуправления.
   Всеобъемлющий, универсальный характер института равноправия позволяет выделить две основные структурные плоскости, в рамках которых характеризуется достигнутый уровень социального и правового равенства, режима равноправия граждан: а) горизонтальную, характеризующую его содержание с учетом сфер общественной жизни, и прежде всего отношений собственности, сферы производства и распределения, социально-культурной, политической сфер; б) вертикальную, отражающую содержание достигнутого уровня равенства с учетом того, на каком уровне социальных отношений определяется положение личности (общества в целом, социальной группы (страты), местного сообщества, семьи и т. п.).
   Вертикальная плоскость позволяет выявить, с одной стороны, высокую степень равенства граждан на высшем (конституционном) уровне их положения во взаимоотношениях с обществом и государством в целом и, с другой – обнаружить социальные различия, проявления неравенства, связанные с неодинаковыми условиями реализации прав и свобод граждан как членов социально-демографической, профессиональной и иных социальных групп. Одновременно в рамках данного подхода становится возможным раскрыть и территориальный, включая муниципально-правовой, срез отношений равенства (неравенства) граждан.
   Исходя из этого социально-правовой режим равноправия может быть определен как особый правовой режим взаимоотношений человека и гражданина с обществом и государством, действующий на основе оптимального сочетания демократических ценностей свободы и равенства с использованием юридических стимулов (в виде льгот, компенсаций, поощрений, привилегий, ограничений) и создающий благоприятные условия для удовлетворения потребностей в равенстве граждан во всех сферах жизни.
   Своеобразным связующим звеном, интегративной основой «вертикальных» (стратификационных, социально-групповых, личностных) и «горизонтальных» (экономических, политических, социально-культурных) характеристик отношений равенства является социальная политика, направленная на достижение социального партнерства, примирение интересов общества, отдельных социальных групп и конкретных граждан, нуждающихся в социальной поддержке и помощи. Проводником такой политики становится в условиях рыночной экономики социальное государство.
   При всем многообразии подходов к пониманию социального государства важной является такая трактовка его природы, которая связана с интерпретацией самого понятия «социальное» как указания на общественный (социальный) статус человека, его связь с обществом и с требованиями социальной справедливости. Термин «социальное государство» в таком понимании на первый план выдвигает проблему взаимной ответственности общества и человека, государства и гражданина и достижение на этой основе такого результата, который основывался бы на законодательно закрепленных требованиях социальной солидарности, справедливости, преодоления ничем не обоснованных неравенств.
   Социальное государство возникло как реакция против раздвоения, противопоставления государственно-общественного и индивидуально-частного, права и морали, закона и справедливости, свободы и равенства и т. п. Идеи социальной государственности возникли на рубеже ХIХ – ХХ вв., когда резко обострились противоречия буржуазного общества, с одной стороны, и появились реальные экономические возможности для смягчения этих противоречий, «сглаживания неравенств» на основе усиления надклассовых функций государства, расширения и углубления общесоциального содержания закона – с другой. В этом плане социальное правовое государство – это новый для нас этап развития государственности.

6.2.2. Структурные и дистрибутивные неравенства.

   Утверждая себя как социальное, государство берет ответственность за «социальный климат» в обществе, социокультурное и духовное развитие человека и общества в целом, за устранение (в том числе с помощью правовых средств) несправедливых социальных неравенств, которые и в рыночных условиях экономической свободы и имущественного расслоения не могут выходить за пределы обеспечения каждому индивиду достойного уровня жизни.
   Заметим в этой связи, что возможно выделение по крайней мере двух видов неравенств, в той или иной мере характерных для современного гражданского общества. Это, во-первых, структурные (стратификационные) неравенства, связанные с социальной организацией общества, его социальной стратификацией. Суть социальной стратификации сводится к тому, что власть, собственность, права и обязанности неравномерно распределяются между различными этажами этой структуры и возникают, таким образом, иерархически расположенные страты (социальные группы). Это означает не просто различное, но неравное их положение в обществе, в отношениях собственности, политического властвования. Разновидностью стратификационных неравенств может рассматриваться и региональное, социально-территориальное неравенство, что напрямую связано с социальным развитием местных сообществ и, соответственно, с проблемами местного самоуправления (более подробно об этом – далее).
   Второй вид неравенств – так называемые дистрибутивные неравенства, отличающиеся высокой степенью динамичности, подвижности и индивидуализации на уровне конкретной личности, ее индивидуального cоциального статуса с определенным уровнем квалификации, доходов, семейного, служебного положения и т. д. [182 - См. об этом: Мальцев Г.В. Буржуазный эгалитаризм: эволюция представлений о социальном равенстве в мире капитала. М., 1984. С. 59—60.]. Наиболее сложной является здесь проблема соотношения «равенства возможностей» и «равенства результатов». Современный либерализм (не только западный, но и его последователи в России) решает ее однозначно: идеям свободы и рыночной экономики отвечает лишь требование равенства возможностей, которое на правовом уровне раскрывается через равенство перед законом. Более того, представители наиболее радикального крыла неолиберальной экономической концепции свободы, «корректируя» М.Фридмана, Ф. Хайека, предпочитают не говорить и о равенстве возможностей для каждого члена общества. Они признают лишь один вид равенства – равенство в свободе. А это, в свою очередь, предполагает недопустимость какого бы то ни было вмешательства государства в экономику. Способ решения социальных проблем для них один:
   «Следует построить эффективную экономическую «машину» – свободный рынок, который автоматически создаст нормальный социальный порядок и преодолеет все то, что нуждается в сострадании». [183 - Цит. по кн.: Козловский В.В. и др. Модернизация: от равенства к свободе. СПб., 1995. С. 25.]
   Это крайняя позиция, противоположная марксистской, признающей безусловный приоритет равенства перед свободой и, соответственно, неограниченные возможности государственного вмешательства в экономику. Между тем парадокс заключается в том, что из всех вариантов теоретического оправдания социализма Россия выбрала именно марксистский, а из всех вариантов первоначального накопления капитала – самый крайний из всех вариантов неолиберальной экономики. [184 - См.:Козловский В.В. и др. Модернизация: от равенства к свободе. СПб., 1995. С. 23. См. также: Пискотин М.И. Россия в ХХ веке: неоконченная трагедия. М., 2001; Паршев А.П. Почему Россия не Америка. М., 2002.]
   Очевидно, что между этими полярными позициями есть и другие, более взвешенные, подходы. Они как раз получили развитие, в частности, в рамках современной концепции социального государства, социально ориентированной экономики и нового эгалитаризма. Роль социального государства в условиях новых экономических отношений постиндустриального общества заключается в обеспечении социальной справедливости, утверждении нравственных и правовых начал в производственных и распределительных отношениях, в расширении социальных программ, установлении справедливой системы налогов. Важно при этом иметь в виду, что соответствующие задачи могут быть успешно решены лишь в том случае, если активная социальная роль будет принадлежать местному самоуправлению, муниципальным органам власти. Ведь именно социальные функции являются для них основными. Учитывая же специфику соотношения государства и местного самоуправления, думается, есть основания говорить не столько о социальном государстве, сколько о социальном (или точнее, социально ориентированном) обществе.
   В социально ориентированном обществе складывается принципиально новое соотношение между социальными, фактическими и правовыми, формально-юридическими характеристиками положения личности в обществе и государстве, что решающим образом влияет также на характер и пределы конституционного регулирования соответствующих отношений, равно как в конечном счете и на характер полномочий органов государственной и муниципальной власти при осуществлении конкретных направлений социально-экономической политики. Это получает свое подтверждение и в Конституции Российской Федерации.

6.2.3. Конституционно-правовые характеристики социального содержания режима равноправия.

   Конституционное содержание институтов равноправия граждан находит отражение в связи с закреплением не только юридических характеристик режима равноправия и конкретных форм его проявления (ст. 19), но и в рамках тех конституционных положений, которые напрямую отражают экономическое, социальное, политическое содержание режима равноправия граждан РФ.
   Соответствующие аспекты равноправия граждан наиболее полно проявляются в институтах основ конституционного строя, что определяется спецификой самого предмета правового регулирования, особенностями соответствующих отношений. В частности, юридическими средствами проявления социального содержания режима равноправия граждан являются следующие. Во-первых, конституционный институт экономического плюрализма и равноправия всех форм собственности (ст. 8) как экономическая основа юридического равноправия граждан в процессе осуществления ими индивидуальных и коллективных прав в хозяйственно-экономической сфере. Во-вторых, это институт политического плюрализма и равенство перед законом всех общественных объединений (ст. 13), во многом предопределяющий политические основы режима равноправия граждан. Наконец, обобщающие социальные характеристики режима равноправия получают отражение, как отмечалось, в ст. 7 Конституции посредством закрепления конституционных основ социально ориентированной политики Российской Федерации, осуществляемой в соответствии с принципами социальной справедливости и обеспечения достойной жизни всем членам общества. Очевидно, что во всех этих случаях имеют место ярко выраженные личностные моменты, представляющие собой важный элемент, а во многих случаях – и фундамент нормативно-правовой базы режима равноправия граждан РФ. Поэтому вполне правомерным является включение соответствующих конституционных положений в общую систему институтов равноправия граждан.
   С другой стороны, своеобразным правовым наполнителем достигнутого уровня социального равенства являются реально гарантированные основные права и свободы граждан. В каждом конституционном праве заложены равные для всех возможности пользоваться соответствующими благами. В этом также проявляется сложная диалектика социального и правового равенства как органически взаимосвязанных, взаимодополняющих начал режима равноправия. В условиях современного постиндустриального общества и социального правового государства правовое равенство обладает ярко выраженным социальным содержанием и выступает (при условии его последовательного проведения в жизнь) необходимым условием преодоления несправедливых форм проявления фактического (социального) неравенства.
   В основе равноправия граждан, воплощающего единство их социального и правового положения, должно быть опирающееся на требования социальной справедливости равенство стартовых условий для всестороннего развития каждой личности при сохранении ее индивидуальных особенностей. Потому подлинное равноправие граждан может быть обеспечено лишь с использованием всей совокупности экономических, политических, социально-культурных, правовых средств, которыми располагает современное общество. Сложный, противоречивый процесс перехода нашего общества к рыночной экономике, например, неизбежно привел не только к имущественному расслоению, материальному обнищанию части населения, но и напрямую повлиял на реализацию конституционного принципа равноправия граждан, на возможность осуществления значительной частью общества закрепленных в Конституции прав и свобод, причем не только в экономической и социально-культурной, но и в политической сферах. В известной мере можно сказать, что вся совокупность общественных отношений, характеризующих положение человека в обществе, представляет собой «отпечаток» достигнутого уровня равноправия.
   С учетом такого широкого подхода к социальному содержанию режима равноправия граждан следует анализировать и его юридические формы осуществления.

6.3. Конституционная концепция равенства и справедливости

   Равенство и справедливость заключают в себе не только важнейшие характеристики социального и правового положения человека в обществе и государстве, но и являются качественными показателями зрелости конституционного строя, всей системы общественных отношений. В связи с этим особого внимания заслуживает проблема воплощения демократических ценностей равенства и справедливости в системе конституционного регулирования.
   Конституцией РФ 1993 г. провозглашено построение правового, демократического (ст. 1) и социального государства (ст. 7). Российским государством взят курс на реальное воплощение в общественных отношениях свободы, равенства и справедливости, хотя оптимальный баланс между этими конституционными ценностями пока не найден.
   Это объясняется не только несовершенством нашего законодательства и правоприменительной практики, но и объективными, внутренними противоречиями между принципами правового государства (равноправие граждан), с одной стороны, и социального государства (справедливость и социальное равенство) – с другой. Известны различные исторические модели конституционного развития и разрешения соответствующих противоречий: например, в США – в пользу правового государства, в Швеции, ФРГ – в пользу социального государства.
   В теории и практике современного российского конституционализма пока лишь формируются концептуальные подходы к решению соответствующих проблем (которые в советский период развития нашего общества в такой плоскости не стояли и уже поэтому являются для нас относительно новыми). Речь идет, конечно, не о формально-юридических декларациях, в том числе на конституционном уровне, о справедливости и равенстве – с этим у нас как раз все в порядке. Новая же конституционная концепция социальной справедливости и равенства должна воплощать в себе сплав теории и практики, отражать единство нормативной модели регулирования соответствующих отношений и практики – в том числе судебной – их защиты. И на этом уровне пока отсутствует единый концептуальный подход. Например, законодательная власть нередко дает примеры чисто популистских решений социальных проблем с помощью финансово необеспеченных законодательных актов, что во многом является отражением глубоко укоренившихся в массовом общественном сознании прежних, советских, представлений о социальной справедливости.
   В конечном же счете речь идет о выборе между двумя концепциями: а) классическая либеральная концепция свободы, основанная на противопоставлении равенства и свободы и предполагающая минимальное участие государства в социальном вспомоществовании, исключающая юридически зафиксированные в конституции социальные обязанности государства перед гражданином и делающая основной упор на задачах защиты человеческого достоинства при возможном осуществлении государственных, а также (в большей мере) негосударственных, коммерческих социальных программ [185 - См. об этом подробнее: Шайо Андраш. Гарантии социальной защиты в посткоммунистических государствах // КПВО. 2001. № 4 (37). С. 5—6.]; б) концепция «социально-ориентированной» свободы в социальном правовом государстве.
   Конституция России, весьма либеральная с точки зрения общефилософских, мировоззренческих подходов к решению фундаментальных проблем политической власти, рыночной экономики, положения личности в обществе и государстве, в то же время безоговорочно закрепляет нормативно-правовую модель «социально-ориентированной» свободы [186 - См. об этом: Бондарь Н.С. Конституционный императив социальных прав (О практике Конституционного Суда Российской Федерации по социальной защите граждан) // Конституционное Право: Восточноевропейское Обозрение. 2002. № 2 (39). С. 216—225.]. Достаточно отметить тот факт, что уже в ст. 7 (ч. 1) Конституции РФ, содержащей формулу социального государства, присутствует указание на «свободное развитие человека» как сущностную характеристику, важнейшую цель социального государства. Между тем свобода – главная доминанта правового, но не социального государства. Для социального государства такой доминантой являются идеи справедливости и равенства. Не случайно для большинства современных конституций традиционным является подход, в рамках которого природа социального государства определяется посредством категорий справедливости, равенства (ст. 1 Конституции Испании), национальной солидарности (ст. 2 Конституции Турецкой Республики), гуманизма и т. п. Есть основание полагать, что конституционная модель социального государства, закрепленная в Конституции РФ, содержит некий внутренний резерв для преодоления противоречий между принципами социального государства, с одной стороны, и правового государства – с другой, на основе баланса соответствующих конституционных ценностей. В поиске такого баланса незаменима роль Конституционного Суда. Показательно, что в постановлении Конституционного Суда РФ от 19 июня 2002 г. о проверке конституционности положений Закона РФ «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС» (в ред. от 24 ноября 1995 г. и от 12 февраля 2001 г.) и положений ряда других законодательных актов, относящихся к социальной защите граждан, пострадавших вследствие Чернобыльской катастрофы, конституционная обязанность государства по возмещению вреда здоровью, выводится из природы Российской Федерации и как социального, и как правового государства со ссылкой на ст. 1, 2 и 7 Конституции РФ (п. 2 мотивировочной части постановления) [187 - См.: Вестник КС РФ. 2002. № 5. С. 68.]. Более того, в этом же постановлении принцип справедливости выводится из норм ст. 1 и 7 Конституции наряду с принципом равенства (ст. 19). [188 - См.: Там же. С. 69.]
   В этом плане обоснование конституционной концепции социальной справедливости и равенства предполагает необходимость уяснения многих, недостаточно исследованных, дискуссионных вопросов, среди которых можно выделить такие, как: характер конституционного регулирования отношений равенства и справедливости; особенности юридической природы соответствующих конституционных норм, механизм их конкретизации в отраслевом законодательстве; основные формы и способы нормативного закрепления соответствующих принципов, их соотношение с целями и задачами социальной политики; возможности прямого применения конституционных норм о справедливости и равенстве и, соответственно, пределы судебной защиты соответствующих конституционных ценностей; юридическая сила корреспондирующих им материально-финансовых обязательств государства перед гражданами и в связи с этим – содержит ли Конституция достаточные для законодательной и исполнительной власти нормативы, в частности, в социальной сфере, которыми мог бы и должен руководствоваться Конституционный Суд при осуществлении конституционного контроля за соблюдением конституционных требований равенства и справедливости; в связи с этим же – возможные пределы усмотрения конституционного правосудия при оценке с позиций равенства и справедливости «финансовоемких» нормативно-правовых актов в области социальной защиты граждан. Например, в какой мере и каким образом Конституционный Суд должен учитывать при разрешении конкретных дел о конституционности норм социального законодательства материально-финансовые ресурсы государства? Допустима ли квалификация материально-финансовых возможностей государства в качестве некой меры обязанностей государства перед своими гражданами в рамках требований справедливости?
   И это далеко не исчерпывающий перечень вопросов, требующих исследования в рамках обозначенной темы. В их ряду представляется важным обратить внимание прежде всего на аспекты, имеющие общеметодологическое значение для понимания конституционных проблем справедливости и равенства и осуществления конституционного контроля в данной сфере.

6.4. Нормативно-правовой потенциал конституционных принципов равенства и справедливости

   Высокий уровень регулятивного потенциала конституционных начал равенства и справедливости обусловлен тем обстоятельством, что в их нормативно-правовом содержании органично сочетаются, переплетаются эти требования с требованиями свободы. В данном аспекте конституционный принцип равноправия граждан должен рассматриваться как «равенство в свободе» или как мера свободы, одинаково применяемая к каждому. Регулятивный потенциал равноправия в этом случае реализуется в следующей логической цепочке: свобода (в социальном и правовом смыслах) – право (как мера свободы) – равноправие (равная мера по отношению к каждому). Высокий уровень нормативного потенциала равноправия обусловлен и тем обстоятельством, что идея равноправия несет в себе элементы справедливости. Очевидно, что справедливость обеспечивается прежде всего тем, что мера свободы должна быть равной по отношению к каждому. В этом случае требование равноправия не только не противоречит, но как бы является частью принципа социального государства. Социальная направленность государства предполагает социальную защиту человека, сглаживание фактического неравенства людей путем перераспределения доходов между населением через налогообложение, дотации из государственного бюджета, социальные программы, а следовательно, способствует установлению социальной справедливости и преодолению несправедливых форм проявления неравенства. Задача Российской Федерации в качестве социального государства и состоит в том, чтобы действительно обеспечить всем достойную жизнь независимо от каких-либо различий и одновременно на основе строгого соблюдения принципа равенства всех перед законом.
   Регулятивный потенциал равенства и справедливости имеет глубинные исторические, социокультурные предпосылки, что выводит на необходимость их анализа в соотношении с категориями добра и зла, морали и нравственности. Справедливость – одновременно и правовой принцип, и нравственно-этическая категория. В совокупности со свободой и требованиями равенства она представляют собой действенный социальный фактор, нормирующий, упорядочивающий социальную жизнь.
   Поскольку в общественной жизни проблемы справедливости и равенства неотделимы друг от друга, т. к. являются объективными свойствами общественных связей и отношений, их часто смешивают. Однако отождествлять равенство и справедливость неверно, т. к. это разнопорядковые качества общественных отношений.
   Тем не менее категории справедливости и равенства тесно связаны. Справедливость немыслима без равенства и заключается не только в нем, но в соответствующих ситуациях и в социально оправданном неравенстве. Таким образом, понятие «равноправие», с одной стороны, формально потому, что является результатом сознательного абстрагирования от тех различий, которые присущи уравниваемым субъектам (индивидуальным или коллективным); с другой стороны, принцип равноправия не абсолютен, он подвержен допустимой корректировке посредством взаимодействия с другим демократическим принципом – социальной справедливости.
   Уравновесить данные конституционные ценности и гармонизировать основанные на них общественные отношения посредством конституционализации и конституционной корректировки законодательных подходов к регулированию прав и свобод граждан в первую очередь призван Конституционный Суд РФ.

6.5. Конституционный Суд как интерпретатор институтов равенства и справедливости

   Интерпретация норм и институтов отраслевого законодательства посредством конституционных принципов справедливости и равенства имеет практическое, правоприменительное значение. Нет сомнений, что посредством именно конституционного правосудия конституционные положения наиболее общего характера (существующие в виде принципов, основ и т. п.) как бы трансформируются в специфические нормативно-правовые требования защиты прав и свобод граждан.
   Принципы равенства и справедливости пронизывают практически все содержание первой главы Конституции, получают закрепление на различных уровнях, в том числе народовластия (ст. 3), социального государства (ст. 7), форм собственности (ст. 8), общественных объединений (ст. 13). Так, по смыслу ст. 3 Конституции объявление единственным источником власти в Российской Федерации ее многонационального народа означает, что каждый гражданин России наравне друг с другом имеет право принимать государственные решения непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления (ч. 2 ст. 3); в системной же взаимосвязи с ч. 1, 2 ст. 32 Конституции это составляет основы избирательного (электорального) равноправия. Статья 8 Конституции признает право на существование и равенство всех форм: частной, государственной, муниципальной и иных форм собственности, гарантирует их равную защиту. Нормативное содержание ст. 10 Конституции относительно баланса трех ветвей власти в некотором смысле также пронизано элементами равенства, т. к. все три ветви власти в одинаковой мере самостоятельны. Статья 13 признает политическое многообразие, многопартийность (ч. 3), закладывает равные правовые основы существования общественных объединений (ч. 4). Принцип равноправия субъектов РФ является также базовым принципом конституционной модели российского федерализма; Российская Федерация состоит из равноправных субъектов Федерации (ч. 1 ст. 5 Конституции), они равноправны во взаимоотношениях с федеральными органами государственной власти (ч. 4 ст. 5).
   Квинтэссенцией же конституционных требований социальной справедливости является принцип социального государства (ст. 7). Нельзя недооценивать, как свидетельствует в том числе и опыт конституционного правосудия, также прямое текстовое закрепление категории справедливости в преамбуле Конституции. Несмотря на имеющиеся в научной юридической литературе различные оценки юридической природы конституционной преамбулы, очевидно, что преамбула – не «введение» в Конституцию, а составная часть ее текста и в этом качестве, безусловно, имеет юридическое значение. Преамбула является своего рода методологическим ключом к пониманию всех других следующих за ней структурных частей (глав и отдельных статей) Конституции. Содержащееся в преамбуле положение о «вере в добро и справедливость» дает в этом плане не только нравственно-этические, но и политико-юридические, т. е. обязательные для законодателя и всех правоприменителей ориентиры для толкования, выявления глубинного нормативного смысла Конституции и отдельных ее статей. Что же касается конституционного правосудия, то преамбула Конституции (включая ее требование справедливости) имеет, кроме того, важное значение для конституционного истолкования норм и институтов текущего законодательства.
   Конституционные принципы социальной справедливости и равноправия в полном соответствии с общепризнанными международно-правовыми актами (ч. 4 ст. 15 Конституции) реализуются также в институтах конституционного статуса человека и гражданина. На первом месте здесь стоят институты равноправия в различных формах проявления (ст. 19); далее – основные права и свободы человека и гражданина, каждое из которых – равно как и конституционные гарантии каждого из них – содержит конституционно-правовую «частичку» требований равенства и справедливости. Проникновение принципа равноправия в систему прав и свобод ярко прослеживается в содержании практически всех статей гл. 2 Конституции. Терминологически это выражено в формулировках «равные обязанности» (ч. 2 ст. 6), «равным образом» (ст. 8), «равны перед законом» (ч. 4 ст. 13, ч. 2 ст. 14), «равные возможности…» (ст. 20), «равный доступ…» (ч. 4 ст. 32), «равное право и обязанность…» (ч. 2 ст. 38), «каждому гарантируется…» (ч. 1 ст. 39, ч. 1 ст. 44)), «каждый имеет право…» (ч. 1 ст. 40, ч. 1 ст. 41 и др.), «никто не может…» (ч. 1 ст. 47, ч. 1 ст. 50), «никто не обязан…» (ч. 1 ст. 51), «наравне» (ч. 3 ст. 62) и т. д., что и означает прямое указание на равный правовой статус граждан России. В тесном соприкосновении с правовым статусом граждан РФ, но в сфере судопроизводства, находится ч. 3 ст. 123 Конституции. Несмотря на то, что принцип равноправия в сфере судопроизводства выполняет специфические функции, общая его направленность также имеет антидискриминационный характер, способствует установлению равного процессуального статуса сторон в суде.
   Не случайно Конституционный Суд РФ при рассмотрении конкретных дел часто опирается на институты конституционного строя и другие положения общего характера. Речь идет о принципах социального государства, принципах справедливости, равноправия, юридической безопасности, гарантированности государством прав и свобод человека и гражданина. Эти положения, закрепленные в Конституции или вытекающие из ее норм и институтов, обладают, как было прямо указано в одном из постановлений Конституционного Суда РФ, «высшей степенью нормативной обобщенности, предопределяют содержание конституционных прав человека, отраслевых прав граждан, носят универсальный характер и в связи с этим оказывают регулирующее воздействие на все сферы общественных отношений. Общеобязательность таких принципов состоит как в приоритетности перед иными правовыми установлениями, так и в распространении их действия на все субъекты права» [189 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 27 января 1993 г. по делу о проверке конституционности правоприменительной практики ограничения времени оплаты вынужденного прогула при незаконном увольнении, сложившейся на основе применения законодательства о труде и Постановлений Пленумов Верховного Суда СССР, Верховного Суда РФ, регулирующих данные вопросы // Вестник КС РФ. 1993. № 2—3.]. Отдавая должное роли судебной власти в решении соответствующих задач, бесспорным является тот факт, что Конституция РФ содержит лишь общие установки относительно принципов равенства и справедливости; отраслевое законодательство (включающее огромный массив федеральных и региональных законов), развивая эти установки, создает конкретные механизмы реализации соответствующих конституционных принципов. Роль же Конституционного Суда РФ в этом случае состоит в том, чтобы гарантировать правовое согласование и разграничение социально-политических интересов, формировать разумный правовой баланс между социальной защищенностью, воплощением чего являются требования справедливости, и личной свободой, поддержкой нуждающихся и экономической эффективностью, обеспечением социального мира и созданием условий для динамичного развития. В этом плане Конституционный Суд не может не самоограничиваться: он интерпретирует Конституцию РФ, наполняет конституционным смыслом проверяемые нормативные акты, но, как подчеркивалось в его определениях, не может устанавливать конкретные размеры пенсий, пособий, виды льгот и т. п., поскольку подобное означало бы оценку целесообразности и экономической обоснованности решений законодателя, что не относится к полномочиям Конституционного Суда. [190 - См., напр.: Определение Конституционного Суда РФ от 20 ноября 1998 г. № 164-О по жалобе гражданина Барсукова А. С. на нарушение его конституционных прав ч. 2 ст. 112 Закона Российской Федерации «О государственных пенсиях в Российской Федерации» (здесь и далее – если отсутствует источник, значит, Определение Конституционного Суда РФ официально опубликовано не было).]
   Вполне оправданная в данном случае сдержанность Конституционного Суда РФ наряду с признанием за законодателем безусловного права политического выбора решений по вопросам социальной политики основывается на вытекающей из самой Конституции РФ концепции конституционного контроля, когда Конституционный Суд РФ видит свою задачу не в оценке целесообразности решений законодателя (включая интересы социальной справедливости), а исключительно в оценке того, соответствуют ли эти законодательные решения требованиям Конституции и соблюден ли в проверяемых нормах баланс конституционных ценностей демократического правового социального государства.
   В рамках именно таких подходов становится возможной не только реализация конституционной концепции социальной справедливости и равноправия в режиме конституционного правосудия, но и дальнейшее развитие данной концепции на основе выработанных Конституционным Судом правовых позиций по соответствующим проблемам.
   При этом соответствующие конституционные нормы и институты, отражающие требования равенства и справедливости, имеют достаточно определенное аксиологическое значение в качестве нормативной основы разрешения правотворческих и правоприменительных проблем защиты рыночных преобразований, плюралистической демократии, прав и свобод граждан.
   С учетом этих обстоятельств определяются сами возможности конституционного контроля в данной сфере, равно как и цели, задачи, на решение которых должен ориентироваться Конституционный Суд.
   Анализ практики деятельности не только Конституционного Суда РФ, но и органов конституционного контроля других, в частности постсоциалистических, стран свидетельствует о весьма активном (но, к сожалению, не всегда положительном) влиянии конституционных судов на реализацию соответствующих принципов в русле формирования новой социальной политики в своих странах. Достаточно привести в связи с этим мнение известного венгерского ученого Андраша Шайо, высказанное им в статье с красноречивым названием «Как верховенство права погубило реформу социальной защиты в Венгрии». В ней он обращает внимание на некоторые решения Конституционного Суда Венгрии, которые «замедлили реорганизацию системы социальной защиты в стране и остро поставили принципиальные вопросы, связанные с зависимостью посткоммунистического общества от опеки государства». [191 - См.: Шайо Андраш. Как верховенство права погубило реформу социальной защиты в Венгрии // КПВО. 1998. № 2 (23). С. 54.]
   Конституционный Суд РФ, активно занимаясь соответствующими вопросами, оказывает своими решениями весьма положительное влияние на законотворческую и правоприменительную практику, способствует разрешению противоречий между требованиями социальной справедливости и экономической свободы личности. Активная роль Конституционного Суда РФ в данной сфере проявляется прежде всего в конституционализации на основе требований равенства и справедливости как социального, так и рыночного законодательства, институтов защиты прав и свобод граждан.
   Ярким примером такой конституционализации, внедрения с помощью средств конституционного правосудия требований равенства и справедливости, в частности, в финансовое и муниципальное право может служить принятое 11 ноября 2003 г. постановление Конституционного Суда Российской Федерации, в котором требования конституционного принципа справедливого равенства и, соответственно, действие ст. 19 Конституции распространены в том числе и на коллективных субъектов в лице муниципальных образований.

   В производстве Челябинского областного суда находилось дело по заявлению прокурора Челябинской области о признании недействующим, не соответствующим требованиям Бюджетного кодекса Российской Федерации п. 2 ст. 81 Закона Челябинской области от 13 ноября 1997 г. «О бюджетном устройстве и бюджетном процессе в Челябинской области» (в ред. от 14 декабря 2000 г.), согласно которому органы государственной власти Челябинской области вправе наделять органы местного самоуправления муниципальных образований, в границах территорий которых находятся другие муниципальные образования, полномочиями:
   по распределению и закреплению расходов бюджетов;
   по составлению сводных прогнозных показателей социально-экономического развития соответствующих территорий;
   по распределению между местными бюджетами муниципальных образований, находящихся в границах их территорий, регулирующих налогов и сборов, средств финансовой помощи, переданных из областного бюджета в порядке межбюджетного регулирования на основе единых принципов и условий, определяемых в законе Челябинской области об областном бюджете на очередной финансовый год с целью выравнивания уровней бюджетной обеспеченности;
   по составлению и представлению свода отчетов по исполнению местных бюджетов муниципальных образований, находящихся в границах соответствующей территории.
   Придя к выводу, что названные положения не только противоречат федеральному законодательству, но и нарушают закрепленные в ст. 132 Конституции Российской Федерации гарантии самостоятельности местного самоуправления, поскольку ставят сельские, поселковые муниципальные образования в подчиненное положение от органов местного самоуправления более крупных муниципальных образований (районов) при разработке и принятии местного бюджета, распоряжении бюджетными средствами, Челябинский областной суд приостановил производство по делу и обратился в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о проверке их конституционности. [192 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 11 ноября 2003 г. № 16-П по делу о проверке конституционности положений п. 2 ст. 81 Закона Челябинской области «О бюджетном устройстве и бюджетном процессе в Челябинской области» в связи с запросом Челябинского областного суда // Российская газета. 2003. 18 ноября.]

   Основополагающая правовая позиция, сформулированная по данному делу, заключается в следующем.
   Понимание местного самоуправления как признаваемой и гарантируемой Конституцией Российской Федерации формы осуществления народом своей власти, обеспечивающей самостоятельное решение населением вопросов местного значения, обусловливает необходимость учета природы данной публичной власти как наиболее приближенной к населению и ориентированной в том числе на выполнение задач социального государства, связанных, в частности, с непосредственным обеспечением жизнедеятельности населения муниципальных образований; из конституционной природы Российской Федерации как социального государства, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека, равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от места жительства (ч. 1 ст. 7, ч. 2 ст. 19, ч. 1 ст. 130 Конституции РФ), вытекает необходимость достижения баланса конституционных ценностей, получающих воплощение в гарантированности принципа финансовой самостоятельности муниципальных образований, с одной стороны, и выравнивании уровня их социально-экономического развития, в том числе путем справедливого перераспределения публичных финансов, включая бюджетные средства, с целью выравнивания уровня минимальной бюджетной обеспеченности муниципальных образований, – с другой.
   Другими словами, местное самоуправление имеет преобладающие полномочия в социальной сфере, что обусловливает необходимость справедливого и равномерного распределения финансовых ресурсов в рамках минимальных социальных стандартов обеспеченности каждого муниципального образования.
   Данные требования должны учитываться и при реализации органами местного самоуправления отдельных государственных полномочий, которыми они могут наделяться, как это вытекает из ст. 132 (ч. 2) Конституции Российской Федерации, федеральным законом или законом субъекта Российской Федерации с передачей необходимых для их осуществления материальных и финансовых средств.
   Проанализировав на этой основе оспариваемое законодательное регулирование, Конституционный Суд пришел к выводам о том, что:
   положение абз. 4 п. 2 ст. 81 Закона Челябинской области «О бюджетном устройстве и бюджетном процессе в Челябинской области», предусматривающее право органов государственной власти Челябинской области наделять органы местного самоуправления муниципальных образований, в границах территории которых находятся другие муниципальные образования, полномочиями по распределению между местными бюджетами муниципальных образований регулирующих налогов и сборов, средств финансовой помощи, переданных из областного бюджета в порядке межбюджетного регулирования на основе единых принципов и условий, определяемых в законе Челябинской области об областном бюджете на очередной финансовый год с целью выравнивания уровня минимальной бюджетной обеспеченности, не противоречит Конституции Российской Федерации, поскольку такому распределению подлежат средства собственных бюджетных доходов субъекта Российской Федерации, полномочия органов местного самоуправления муниципальных образований – районов ограничены применением единых принципов и методик установления нормативов отчислений от регулирующих доходов и распределения средств финансовой помощи, а реализация этих полномочий не должна нарушать финансовую самостоятельность муниципальных образований, находящихся в границах территорий других муниципальных образований;
   положения абз. 3 и 5 п. 2 ст. 81 Закона Челябинской области «О бюджетном устройстве и бюджетном процессе в Челябинской области», предусматривающие право органов государственной власти Челябинской области наделять органы местного самоуправления муниципальных образований, в границах территории которых находятся другие муниципальные образования, полномочиями по составлению сводных прогнозных показателей социально-экономического развития соответствующих территорий, а также по составлению и представлению свода отчетов об исполнении местных бюджетов муниципальных образований, находящихся в границах соответствующей территории, не противоречат Конституции Российской Федерации, поскольку реализация указанных полномочий должна осуществляться в целях координации и взаимодействия муниципальных образований;
   положение абз. 2 п. 2 ст. 81 Закона Челябинской области «О бюджетном устройстве и бюджетном процессе в Челябинской области», предусматривающее право органов государственной власти Челябинской области наделять органы местного самоуправления муниципальных образований, в границах территории которых находятся другие муниципальные образования, полномочиями по распределению и закреплению расходов бюджетов, не соответствует Конституции Российской Федерации, ее ст. 12, 19 (ч. 1), 76 (ч. 5) и 132, поскольку оно характеризуется неопределенностью нормативного содержания, вследствие чего его реализация в системе действующего правового регулирования может повлечь нарушение финансовой самостоятельности муниципальных образований, находящихся в границах территорий других муниципальных образований.
   Таким образом, практика Конституционного Суда РФ направлена на развитие системы связей конституционно-правовых элементов, включающих требование равенства, его многоуровневые соотношения с другими конституционными принципами и ценностями. Тем самым происходит обогащение содержания как самого института равноправия, так и всей правообеспечительной системы государства. Понимание этого предполагает выявление всех аспектов сложного нормативного содержания и множественности форм реализации конституционных институтов равноправия с учетом специфики их проявления. Первым таким институтом является институт равенства граждан перед законом.

6.6. Основные формы конституционной реализации равноправия

6.6.1. Равенство перед законом.

   Содержание данного конституционного требования необходимо определять с учетом того обстоятельства, что «равенству перед законом» в нашей Конституции придается самостоятельное нормативно-правовое значение, и эта формула не тождественна «равноправию граждан». Требование равенства всех перед законом означает, с одной стороны, запретительный аспект достижения равноправия, когда равное отношение всех членов общества к закону должно исключать саму возможность существования в законодательных актах каких-либо норм дискриминационного характера. Они решительно запрещаются как незаконные, неконституционные. В этом плане конституционное требование равенства всех перед законом должно пониматься прежде всего как мера (требование) антидискриминационного характера. А дискриминация – это всякое различие, исключение или предпочтение, основанное на признаках расы, пола, религии, политических убеждений, национальной принадлежности или социального происхождения, и имеющие своим результатом ликвидацию или нарушение равенства правовых возможностей человека и гражданина в различных сферах его общественной и личной жизни.
   С другой стороны, с антидискриминационным характером равенства перед законом тесно связана правоохранительная направленность этого требования. Из него вытекает, в частности, право на равную для всех защиту закона. Единство антидискриминационного и правоохранительного содержания в требовании равенства перед законом получает свое отражение как на международно-правовом уровне (что особенно четко закреплено в ст. 7 Всеобщей декларации прав человека), так и в самых различных нормах национального законодательства, практически во всех его отраслях. Например, ст. 5 Закона РФ от 18 апреля 1991 г. № 1026-1 «О милиции» закрепляет правоохранительную направленность принципа равенства всех перед законом следующим образом: «Милиция защищает человека независимо от его гражданства, места жительства, социального, имущественного и должностного положения, расовой и национальной принадлежности, пола, возраста, образования, языка, отношения к религии, политических и иных убеждений» [193 - Ведомости РФ. 1992. № 17. Ст. 888.]. В конечном счете это проблема обеспечения равной для всех граждан безопасности личности в федеративном государстве в рамках единого конституционно-правового пространства. С другой стороны, последовательная реализация конституционного требования равенства перед законом всех граждан независимо от их национальной принадлежности является важным условием обеспечения прочного единства всего многонационального гражданского организма в рамках федеративной государственности.
   В этом находит свое отражение, в частности, и тот факт, что конституционное содержание равенства всех перед законом содержит не только антидискриминационный (запретительный) и правоохранительный аспекты, но и предоставительно-обязывающий (позитивный) уровень проявления равноправия. Ведь в правовом государстве равенство должно быть не только по отношению к запретам закона, но и проявляться на основе положительного действия всей системы законодательных актов, в процессе их реализации в повседневной жизни человека.
   Поэтому конституционное требование равенства всех перед законом в позитивном, предоставительно-обязывающем плане включает: а) закрепление за всеми гражданами равного объема прав и свобод во всех сферах жизни; б) закрепление равных для всех граждан возможностей реализации соответствующих прав и свобод; в) равенство в способах защиты, а также восстановления нарушенных прав и свобод; г) равенство для всех граждан юридических обязанностей; д) законодательное закрепление равных, одинаковых для всех оснований юридической ответственности.
   Одновременно анализ конкретного содержания соответствующих положений свидетельствует, что конституционный принцип равенства всех перед законом воплощает в себе органическое единство материальных и процессуальных начал своего нормативно-правового содержания. Наиболее ярко они проявляют себя в сфере правосудия, где взаимодействие, сочетание материального и процессуального регулирования имеет особое значение.

   Гражданин С.Н. Рачихин направил в Конституционный Суд Российской Федерации несколько жалоб на нарушение конституционных прав и свобод ч. 1 ст. 26, п. 3 ч. 1 ст. 33, ч. 4 ст. 39, п. 4 ст. 135 и ст. 136 Кодекса законов о труде Российской Федерации. Заявитель полагает, что нормы указанных статей КЗоТ Российской Федерации противоречат ст. 7, 19 и 37 Конституции Российской Федерации, закрепляющим принцип равенства всех перед законом, свободу труда, право свободно распоряжаться своими способностями к труду и право на труд.
   Секретариат Конституционного Суда Российской Федерации в пределах своих полномочий на основании ч. 2 ст. 40 Закона «О Конституционном Суде РФ» уведомлял С.Н. Рачихина о несоответствии его жалоб требованиям названного Закона.
   Однако в жалобе, поступившей 23 декабря 1996 г., заявитель настаивал на принятии Конституционным Судом РФ решения по поставленным им вопросам. [194 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 4 февраля 1997 г. № 17-О об отказе в принятии к рассмотрению жалоб гражданина Рачихина Сергея Николаевича как не соответствующих требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 1997.]

   В пункте 4 ч. 1 ст. 135 КзоТ РФ в числе дисциплинарных взысканий, налагаемых работодателем за нарушение трудовой дисциплины, называется и увольнение с работы по п. 3 ч. 1 ст. 33. Заявитель считает, что нормы этих статей КзоТ РФ, как не предоставляющие работнику возможности налагать дисциплинарные взыскания на работодателя, не соответствуют положениям ст. 19 Конституции РФ о равенстве всех перед законом. Однако равенство перед законом вовсе не означает равенства в объеме тех полномочий, которыми граждане обладают в различных правоотношениях, в том числе трудовых.

   В соответствии с Законом Самарской области от 18 мая 1999 г. «Об исчислении стажа государственной службы государственного служащего Самарской области» в стаж государственной службы государственного служащего Самарской области, необходимый для замещения государственных должностей государственной службы Самарской области, а также дающий право на установление ежемесячной надбавки к должностному окладу за выслугу лет, ежемесячной доплаты к государственной пенсии и на предоставление дополнительного оплачиваемого отпуска, могут включаться в порядке, установленном федеральным и областным законодательством, иные периоды трудовой деятельности государственного служащего – периоды работы (службы) на руководящих должностях и должностях научных работников в государственных и муниципальных производственных, научных и учебных организациях, опыт и знания по которой необходимы для выполнения должностных обязанностей государственного служащего (абз. 4 ст. 1 и п. 1 ст. 2); государственный орган по труду Самарской области по поручению руководителей законодательных (представительных), исполнительных органов государственной власти Самарской области подготавливает заключение о возможности включения в стаж государственной службы иных периодов работы (службы) персонально по отдельным государственным служащим, занимающим высшие, главные и ведущие государственные должности; с учетом заключения этого органа такие периоды включаются в стаж государственной службы на основании решения руководителя законодательного (представительного), исполнительного органа государственной власти Самарской области (п. 2 и 3 ст. 2).
   Самарский областной суд, в производстве которого находилось дело по заявлению прокурора Самарской области о признании недействующими отдельных норм Закона Самарской области «Об исчислении стажа государственной службы государственного служащего Самарской области», в своем запросе в Конституционный Суд Российской Федерации оспаривал конституционность п. 2 и 3 его ст. 2. По мнению заявителя, установленный ими порядок включения в стаж государственной службы государственного служащего Самарской области «иных периодов работы (службы)», предусматривающих право на социальные гарантии, – в зависимости от усмотрения государственного органа и должностных лиц допускает возможность нарушения конституционного принципа равенства прав и свобод человека и гражданина, что противоречит ст. 18 и 19 (ч. 1 и 2) Конституции Российской Федерации. Заявитель полагает, что иные периоды работы (службы) должны включаться в указанный стаж только на основании закрепленного в законе перечня их конкретных видов.
   Оспариваемые нормы основываются, в частности, на п. 4 приложения к Указу Президента Российской Федерации от 3 сентября 1997 г. № 982 «О периодах работы (службы), включаемых в стаж государственной службы федеральных государственных служащих, дающий право на установление ежемесячной надбавки к должностному окладу за выслугу лет» (с послед. изм. и доп.), которым предусмотрена возможность включения в порядке исключения в стаж государственной службы федеральных государственных служащих на основании решения руководителя федерального органа государственной власти, руководителя аппарата федерального органа государственной власти или иного государственного органа, образованного в соответствии с Конституцией Российской Федерации, иных периодов работы (службы), опыт и знания по которой необходимы для выполнения должностных обязанностей по замещаемой должности федеральной государственной службы. В связи с этим заявитель просил оценить также конституционность названного положения. [195 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 8 июня 2004 г. № 195-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Самарского областного суда о проверке конституционности п. 2 и 3 ст. 2 Закона Самарской области «Об исчислении стажа государственной службы государственного служащего Самарской области» и п. 4 приложения к Указу Президента Российской Федерации «О периодах работы (службы), включаемых в стаж государственной службы федеральных государственных служащих, дающих право на установление ежемесячной надбавки к должностному окладу за выслугу лет» // Архив КС РФ. 2004.]

   Позиция Конституционного Суда состояла в следующем. Содержащиеся в оспариваемых нормах правила в равной мере распространяются на всех государственных служащих Самарской области, занимающих высшие, главные и ведущие государственные должности и работавших на руководящих должностях и должностях научных работников в государственных и муниципальных производственных, научных и учебных организациях, приобретенные опыт и знания по которым необходимы для выполнения ими обязанностей по замещаемой государственной должности. Они направлены на то, чтобы обеспечить равные условия при определении этим лицам продолжительности стажа государственной службы, дающего право на определенные социальные гарантии, а потому не могут расцениваться как ущемляющие их равенство перед законом.
   Таким образом, в вопросе, соответствуют ли п. 2 и 3 ст. 2 Закона Самарской области «Об исчислении стажа государственной службы государственного служащего Самарской области» Конституции Российской Федерации, отсутствует неопределенность, а потому запрос Самарского областного суда в этой части в силу ч. 2 ст. 36 Закона «О Конституционном Суде РФ» не может быть принят Конституционным Судом Российской Федерации к рассмотрению.

6.6.2. Равенство перед судом.

Специфика судебной деятельности, ее повышенная чувствительность к требованиям равноправия во всех формах его проявления объективно предопределяют необходимость существования, условно говоря, специальной «материально-процессуальной» нормы. В качестве таковой выступает конституционное требование равенства перед судом. Соответствующая конституционная формула (о равенстве всех перед судом) носит всеобщий и всеобъемлющий характер. Она распространяется не только на всех граждан как физических лиц, но и на всех других участников процессуально-правовых отношений с судом, равно как и на все виды и уровни судебных органов.
В обобщенном виде нормативное содержание принципа равенства всех перед судом сводится к следующему: а) наличие единой, одинаковой для всех судебной системы, обеспечивающей каждому человеку, независимо от происхождения, имущественного и должностного положения или каких бы то ни было иных обстоятельств, справедливое и гласное разбирательство дела компетентным, независимым судом; б) равное для всех применение норм конституционного, гражданского, уголовного и всех других отраслей законодательства в процессе разрешения судебного спора; в) процессуальное равенство сторон в судебном заседании, когда права и обязанности участвующих в нем лиц определяются лишь процессуальным положением (обвиняемого, потерпевшего, истца, ответчика и т. д.), а не какими-либо иными обстоятельствами (личного, имущественного, политического или иного характера).

6.6.3. Процессуальный режим равноправия.

   При очевидном нормативном единстве требований равенства перед законом, с одной стороны, и равенства перед судом – с другой, это одновременно и относительно самостоятельные конституционно-правовые императивы. Чисто внешние, объемные различия между ними проявляются уже в том, что равенство граждан перед законом – понятие более широкое, чем равенство их перед судом: ведь первый принцип характеризует правовое положение граждан во всех областях жизни общества, а второй касается только сферы осуществления правосудия. Равенство перед судом не может существовать без равенства перед законом, суд обязан действовать на основе законодательства, которое не создает преимуществ или ограничений в зависимости от социального, имущественного и служебного положения, расы, национальности и вероисповедания.
   Принцип равенства перед судом является в том числе требованием процессуального судопроизводства и обеспечивает другой процессуальный принцип – принцип состязательности. Состязательность следует рассматривать как способ, метод исследования доказательств в судебном разбирательстве. При этом равноправие субъектов состязательного судебного разбирательства состоит в равных возможностях участия в исследовании доказательств, а во всем другом равенства прав для них (сторон) быть не может. Равноправие в данном аспекте (в смысле равенства процессуальных прав) относится именно к сторонам, участникам процесса: стороне обвинения и стороне защиты. В этом плане закрепленное в ст. 123 (ч. 3) Конституции Российской Федерации положение об осуществлении судопроизводства на основе состязательности и равноправия сторон является одной из гарантий права на судебную защиту. [196 - См.: Вестник КС РФ. 2000. № 2.]
   На основе данных характеристик можно сделать вывод, что нельзя также отождествлять принцип равноправия участников процесса перед законом и судом и принцип равенства граждан перед законом и судом, хотя они теснейшим образом связаны. Отличие принципов равноправия граждан и равноправия сторон судебного процесса заключается в том, что принцип равенства граждан перед законом и судом регулирует всю совокупность правоотношений различной отраслевой принадлежности с участием граждан, является универсальным принципом правовой системы, определяющим равенство конституционного статуса граждан, а равноправие сторон уголовного процесса – специально-процессуальный принцип, выполняет роль размежевания функций участников судебного процесса и сводится лишь к равенству процессуальных возможностей в отстаивании своей позиции по судебному делу.
   Принимая во внимание, что конституционный принцип равенства перед законом действует в единстве с конституционными требованиями равенства перед судом, состязательностью и равноправием сторон в суде и это, в свою очередь, усиливается ч. 1 ст. 46 Конституции РФ, также содержащей в себе элементы требований равенства, когда «каждому гарантируется судебная защита его прав и свобод», можно заключить, что по смыслу взятых в системном единстве ст. 19 (ч. 1), 46 (ч. 1) и 123 (ч. 3) Конституции в Российской Федерации обеспечивается процессуальный режим равноправия.
   Проблемы процессуального равноправия граждан затрагиваются в ряде решений Конституционного Суда.
   В этом смысле интересно постановление от 14 февраля 2000 г. по делу о проверке конституционности положений ч. 3, 4 и 5 ст. 377 УПК РСФСР. Конституционный Суд, признав соответствующую норму УПК неконституционной, установил: право на судебную защиту предполагает наличие гарантий, которые позволяли бы реализовать его в полном объеме и обеспечить эффективное восстановление в правах посредством правосудия, отвечающего требованиям справедливости. Одной из таких гарантий применительно к уголовному судопроизводству является закрепленное в ст. 123 (ч. 3) Конституции РФ положение об осуществлении судопроизводства на основе состязательности и равноправия сторон. Принципы состязательности и равноправия сторон распространяются на все стадии уголовного судопроизводства. Объем процессуальных прав, предоставленных сторонам в надзорной инстанции, исходя из конкретных целей и особенностей этой процессуальной стадии, может быть меньше, чем в суде первой инстанции, рассматривающем дело по существу на основе непосредственного исследования всех имеющихся доказательств. Однако при определении таких прав законодатель должен учитывать конституционные требования об осуществлении судопроизводства на основе состязательности и равноправия сторон. Это означает, что на разных стадиях уголовного процесса, в том числе в надзорной инстанции, стороны должны обладать равными процессуальными правами. [197 - См.: Вестник КС РФ. 2000. № 3.]

   Гражданин В.П. Науменко, осуществляющий платную юридическую деятельность на основании выданной ему 21 августа 1995 г. органами юстиции лицензии, был приглашен к участию в производстве по уголовному делу в качестве защитника обвиняемого Е.Н. Жеренкова. Работники прокуратуры Кемеровской области, ведущие предварительное следствие, отказали В.П. Науменко в допуске к участию в деле, сославшись на то, что ч. 4 ст. 47 УПК РСФСР не предусматривает возможность допуска в качестве защитников лиц, не являющихся членами коллегии адвокатов.
   Полагая, что применением указанной нормы уголовно-процессуального закона нарушаются его права и свободы, предусмотренные ст. 19 (ч. 1 и 2) и 30 (ч. 2) Конституции Российской Федерации, В.П. Науменко обратился в Конституционный Суд Российской Федерации с требованием о признании ее неконституционной. [198 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 11 марта 1996 г. № 43-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Науменко Валерия Петровича как не соответствующей требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Архив КС РФ. 1996.]

   Как указал Конституционный Суд, оспариваемое заявителем правило ч. 4 ст. 47 УПК РСФСР само по себе не исключает равной для всех возможности осуществления процессуальной функции защиты любым лицом, имеющим статус адвоката, что связано со специфическим характером уголовного судопроизводства и особенностями профессиональной защиты по уголовным делам. Однако условия для приобретения статуса адвоката устанавливаются не в УПК, а в другом законодательстве.
   Соблюдение данных условий всеми желающими профессионально осуществлять защиту по уголовным делам диктуется квалификационными требованиями. Оно не может быть расценено как нарушение принципа равенства перед законом и судом, связанное с принадлежностью к общественному объединению (ч. 1 и 2 ст. 19 Конституции РФ), и как понуждение к вступлению в общественное объединение (ч. 2 ст. 30 Конституции РФ), поскольку адвокаты не являются членами таких объединений. Коллегии адвокатов согласно Положению об адвокатуре РСФСР, утвержденному Законом РСФСР от 20 ноября 1980 г., являются добровольными объединениями лиц, профессионально занимающихся адвокатской деятельностью на возмездной основе. Будучи негосударственными организациями, коллегии адвокатов, тем не менее, не обладают признаками тех общественных объединений, о которых идет речь в ст. 19 и 30 Конституции РФ.
   Таким образом, положением ч. 4 ст. 47 УПК РСФСР, примененным в конкретном уголовном деле, не затрагиваются конституционные права В.П. Науменко, гарантируемые ст. 19 (ч. 1 и 2) и 30 (ч. 2) Конституции Российской Федерации, в связи с чем указанный гражданин не может быть признан надлежащим заявителем, а его обращение не является допустимым с точки зрения требований ч. 1 ст. 96 и ст. 97 Закона «О Конституционном Суде РФ».

   В жалобе гражданина Д.Т. Худоерова оспаривалась конституционность положений ст. 376 УПК РФ, согласно которым при назначении судебного заседания в суде кассационной инстанции вопрос о вызове осужденного, содержащегося под стражей, как и вопрос о форме его участия в судебном заседании (непосредственно или путем использования систем видеоконференцсвязи) решается судом (ч. 2 и 3). По мнению заявителя, данные положения, истолковываемые правоприменительной практикой как исключающие возможность участия в заседании суда кассационной инстанции содержащихся под стражей обвиняемых, обжаловавших в кассационном порядке вынесенные в отношении них судебные решения, в том числе о возвращении уголовного дела прокурору для производства дополнительного расследования и об оставлении при этом без изменения меры пресечения в виде заключения под стражу, нарушают его права, гарантируемые ст. 15 (ч. 4), 17 (ч. 1), 19, 21 (ч. 1), 22 (ч. 1), 46 (ч. 1), 55 (ч. 3) и 123 (ч. 3) Конституции Российской Федерации. [199 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 22 января 2004 г. № 66-О по жалобе гражданина Худоерова Дониера Тошпулатовича на нарушение его конституционных прав частями второй и третьей ст. 376 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   В постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 10 декабря 1998 г. по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 335 УПК РСФСР было признано не соответствующим ст. 19 (ч. 1), 46 (ч. 1), 47 (ч. 1), 50 (ч. 3) и 123 (ч. 3) Конституции РФ ее положение, согласно которому вопрос об участии осужденного, содержащегося под стражей, в заседании суда, рассматривающего дело в кассационном порядке, разрешается этим судом в той мере, в какой оно позволяет суду кассационной инстанции принимать окончательное решение по делу, не предоставив такому осужденному возможности путем личного участия в заседании или иным способом изложить свое мнение по рассматриваемым судом вопросам, а также реализовать другие свои права в суде кассационной инстанции. При этом Конституционный Суд Российской Федерации подчеркнул, что, по смыслу ст. 46 (ч. 1) Конституции РФ во взаимосвязи с ее ст. 19 (ч. 1), 47 (ч. 1), 50 (ч. 3), 123 (ч. 3) и с учетом соответствующих положений Международного пакта о гражданских и политических правах и Конвенции о защите прав человека и основных свобод, реализация конституционных гарантий судебной защиты предполагает, что осужденный, если он изъявляет желание участвовать в судебном заседании, не может быть лишен возможности заявлять отводы и ходатайства, знакомиться с позициями выступавших участников судебного заседания и дополнительными материалами, если таковые представлены, давать объяснения. Как следует из названного постановления, перечисленные процессуальные права являются необходимыми, но не исчерпывающими гарантиями судебной защиты и справедливого разбирательства дела на стадии кассационного производства.
   Правовая позиция, сформулированная Конституционным Судом Российской Федерации в постановлении от 10 декабря 1998 г., получила развитие, в частности, в Определении от 10 декабря 2002 г. по жалобе гражданина Д.Т. Худоерова на нарушение его конституционных прав ст. 335 УПК РСФСР (аналогичной в оспариваемой части ст. 376 УПК РФ), в котором отмечалось, что данная статья, прямо не указывающая на возможность участия обвиняемого, содержащегося под стражей, в заседании суда кассационной инстанции при проверке законности и обоснованности затрагивающих его права промежуточных процессуальных решений, не может истолковываться как ограничивающая право такого обвиняемого путем личного участия в судебном заседании или иным установленным судом способом изложить суду кассационной инстанции свое мнение по существу вопросов, связанных с рассмотрением жалобы на решение о продлении срока содержания под стражей.
   Тем самым Конституционный Суд Российской Федерации признал, что не только осужденному, но и другим лицам (в том числе обвиняемому, содержащемуся под стражей), чьи права затрагиваются проверяемым судом кассационной инстанции решением, должно быть обеспечено право довести до сведения суда свою позицию по обсуждающимся в ходе заседания кассационной инстанции вопросам путем личного участия в этом заседании или иным способом.
   Названные решения сохраняют свою силу, что в соответствии с ч. 1 и 2 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» исключает как возможность повторного принятия нормативного акта, признанного неконституционным, так и возможность истолкования и применения вновь принятых законоположений, регламентирующих порядок производства в суде кассационной инстанции, вопреки выявленному Конституционным Судом Российской Федерации их конституционно-правовому смыслу. Истолкование этих положений Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации как ограничивающих право на участие в кассационном производстве всех иных лиц, кроме непосредственно в них перечисленных, противоречило бы не только ст. 45 (ч. 2), 46 (ч. 2), 50 (ч. 3) Конституции Российской Федерации, но и положениям самого Кодекса, закрепляющим право всех участников судопроизводства, а также иных лиц обжаловать как приговор, так и иные решения суда в той части, в какой этими решениями затрагиваются их интересы (ч. 11 ст. 108, ст. 123, 127, 354 и 355).

   В жалобе гражданина А.В. Горского оспаривалась конституционность п. 6 ч. 2 ст. 231 УПК РФ, в соответствии с которым вопрос о мере пресечения, за исключением случаев избрания меры пресечения в виде домашнего ареста или заключения под стражу, разрешается судьей в постановлении о назначении судебного заседания без проведения предварительного слушания. На основании данной нормы судья Хамовнического районного суда г. Москвы при назначении судебного заседания по уголовному делу А.В. Горского принял решение об оставлении без изменения ранее избранной в отношении его меры пресечения в виде заключения под стражу и ее продлении в отсутствие обвиняемого и его защитника.
   По мнению А.В. Горского, п. 6 ч. 2 ст. 231 УПК РФ, как лишающий обвиняемого и его защитника возможности участвовать в процедуре разрешения судьей на стадии подготовки дела к судебному заседанию вопроса об оставлении без изменения и продлении меры пресечения в виде заключения под стражу, избранной на предварительном следствии, и не позволяющий довести до суда позицию обвиняемого по данному вопросу, нарушает конституционные права и свободы, закрепленные ст. 22 (ч. 2), 46 (ч. 2) и 48 (ч. 2) Конституции Российской Федерации. [200 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 8 апреля 2004 г. № 132-О по жалобе гражданина Горского Анатолия Вадимовича на нарушение его конституционных прав п. 6 ч. 2 ст. 231 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // СЗ РФ. 2004. № 24. Ст. 2427.]

   Конституционный Суд указал, что из положений ст. 22, 46 (ч. 1), 48, 118, 120, 123 (ч. 1, 2 и 3) Конституции РФ в их взаимосвязи вытекает, что суд как орган правосудия призван обеспечить справедливую процедуру принятия решения о применении к лицу, в отношении которого осуществляется уголовное преследование, меры пресечения в виде заключения под стражу, что предполагает в том числе обеспечение одинаковых по своей природе судебных гарантий защиты прав и законных интересов личности при принятии решений, связанных с ограничением свободы и личной неприкосновенности. В силу названных конституционных положений п. 6 ч. 2 ст. 231 УПК РФ не может толковаться как допускающий пониженный уровень гарантий прав обвиняемого в процедуре принятия судом решения, влекущего продление меры пресечения в виде заключения под стражу на стадии подготовки к судебному заседанию.

6.6.4. Социально-демографическое равноправие.

Важной формой реализации конституционных институтов равноправия является правовое закрепление и реальное гарантирование равенства в положении социально-демографических групп, наличием которых характеризуется социальный состав общества. Это прежде всего женщины, молодежь, пенсионеры, т. е. те социально-демографические группы, принадлежность к которым предопределяет специфику не только в характере, условиях реализации прав и свобод, но и особенности закрепления самого объема соответствующих прав, наличие дополнительных льгот, гарантий их осуществления. На личностном уровне (правового положения граждан) это проявляется как социально-демографическое равноправие, имеющее различные формы своего проявления.

6.6.4.1. Основные формы социально-демографического равноправия.

   В конституционно-правовой теории, как и практике конституционного регулирования, социально-демографическое равноправие сводится, как правило, к равноправию мужчин и женщин, которое получает наиболее детальную конституционную и отраслевую регламентацию и, безусловно, имеет принципиальное значение для всех уровней правового положения личности. Это, однако, нисколько не должно умалять проблему обеспечения и иных форм социально-демографического равноправия: равноправия молодежи, пенсионеров, инвалидов и т. п. Причем в данном случае законодательством должны учитываться как «внешние» аспекты обеспечения равноправия соответствующих социально-демографических групп (обращенные к обществу и государству в целом), так и те требования равноправия, которые ориентированы «внутрь» самой социально-демографической группы. К первым относятся, например, требования, касающиеся равноправия женщин и мужчин, равноправного положения молодежи или пенсионеров в системе поколений (возрастных групп общества), обеспечения инвалидам равных с другими гражданами возможностей полноценно жить в обществе и т. п.
   Очевидно, что далеко не все эти формы проявления социально-демографического равноправия получили последовательную нормативно-правовую регламентацию. Важное значение имеют в этом плане так называемые статусные законы, регламентирующие правовое положение граждан отдельных социально-демографических групп [201 - См. напр.: Федеральный закон от 12 января 1995 г. «О ветеранах» // СЗ РФ. 1995. № 3. Ст. 168; Федеральный закон от 24 ноября 1995 г. «О социальной защите инвалидов в Российской Федерации» // СЗ РФ. 1995. № 48. Ст. 4563; Федеральный закон от 27 мая 1998 г. «О статусе военнослужащих» // СЗ РФ. 1998. № 22. Ст. 2331. Федеральный закон от 24 июля 1998 г. «Об основных гарантиях прав ребенка в РФ» // СЗ РФ. 1998. № 31. Ст. 3802.], законодательные акты по отдельным отраслям социальной политики и конкретным социально-экономическим правам граждан [202 - См., напр: Закон РФ от 29 июня 1992 г. «Об образовании» (в ред. Федерального закона от 13 января 1996 г.) // СЗ РФ. 1996. № 3. Ст. 150; Основы законодательства РФ от 9 октября 1992 г. № 3612-1 о культуре // Ведомости РФ. 1992. № 46. Ст. 2615; Основы законодательства РФ от 22 июля 1993 г. «Об охране здоровья граждан» // Ведомости РФ. 1993. № 33. Ст. 1318.], а также правительственные целевые программы по отдельным направлениям социального развития, связанным с решением конкретных проблем социально-экономического и правового положения тех или иных социально-демографических групп. [203 - См., напр.: Основные направления государственной семейной политики. Утверждены Указом Президента РФ от 14 мая 1996 г. // СЗ РФ. 1996. № 21. Ст. 2460.]
   Что же касается «внутреннего» аспекта социально-демографического равноправия (равноправия в положении граждан, относящихся к одной социально-демографической группе), то здесь имеется определенная специфика, связанная, в частности, с тем, что не во всех случаях является оправданным уравнивание систем социального обеспечения, например для всех пенсионеров или для всех инвалидов и т. д. Это противоречило бы, в частности, такому фундаментальному принципу социального обслуживания в условиях рыночной экономики, как его адресность. [204 - См.: Федеральный закон от 10 декабря 1995 г. № 195-ФЗ «Об основах социального обслуживания населения в Российской Федерации», ст. 5 // СЗ РФ. 1995. № 50. Ст. 4872.]
   Отдавая должное различным формам социально-демографического равноправия граждан, следует в то же время определенно подчеркнуть, что особое значение (и не только экономическое и социальное, но и политическое) имеет здесь равноправие женщин и мужчин.

6.6.4.2. Равноправие мужчин и женщин.

   Сложный исторический путь зарождения и утверждения прошел этот демократический принцип [205 - См. об этом: Поленина С.В. Права женщин в системе прав человека: международный и национальный аспект. М., 2000.]. Современное законодательство всех цивилизованных стран, а также международно-правовые акты в области прав человека закрепляют в качестве одного из обязательных демократических требований равенство прав мужчин и женщин во всех сферах их жизни и запрещение дискриминации в отношении женщин под угрозой ответственности, вплоть до уголовной.
   В качестве общего требования принцип женского равноправия закрепляется в ст. 2 Всеобщей декларации прав человека. А в 1979 г. Генеральная Ассамблея ООН приняла на этот счет специальный документ – Конвенцию о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин. В соответствии с этим документом женская дискриминация означает: любое различие, исключение или ограничение по признаку пола, которое направлено на ослабление или сводит на нет признание, пользование или осуществление женщинами на основе равноправия с мужчинами прав человека и основных свобод в политической, экономической, социальной, культурной, гражданской или любой другой области. [206 - См.: Дискриминация вне закона. Сборник документов. Отв. ред. А.Я. Капустин. М.: Юристъ, 2003. С. 76—77.]
   Повышенное внимание к институту равноправия по половому признаку на законодательном уровне находит свое выражение в принятии рядом государств специальных нормативно-правовых актов, посвященных регулированию данной сферы общественных отношений. В качестве примера можно привести норвежский Закон от 9 июня 1978 г. № 45 «О равноправии» Несмотря на то, что в его названии речь идет о равноправии вообще, Закон посвящен закреплению равного правового положения мужчины и женщины. В первой же статье указывается, что «настоящий Закон призван содействовать равноправию полов и особенно улучшению положения женщин. Органы власти должны создавать условия для равноправия полов во всех областях жизни общества. Женщинам и мужчинам должны предоставляться равные возможности в производственной жизни, в сфере образования и профессионального роста, в области культур». Помимо установления в Законе общих оснований равноправия полов, выделяются и специальные. Это: 1) равноправие при приеме на работу; 2) равная заработная плата за равноценный труд; 3) равное право на получение образования; 4) учебные пособия (учебные пособия, используемые в школах и других учебных заведениях, должны основываться на идее равноправия полов); 5) равенство прав на объединение; это означает, что объединения должны быть на равных условиях открыты для женщин и мужчин, если: членство в объединении имеет значение для профессиональных возможностей и профессионального развития человека; основной целью объединения является участие в решении обычных общественных проблем; 6) равное представительство полов в государственных комиссиях. Когда государственный орган назначает или выбирает комиссии, правления, советы, комитеты и т. п. с числом членов 4 и более, каждый пол должен быть представлен не менее чем 40% от общего числа членов комиссии, правления и т. д. В комиссиях из 2 или 3 человек должны быть представлены оба пола. Эти правила распространяются и на запасных членов комиссий. Из перечисленных правил могут быть сделаны исключения в тех случаях, когда их выполнение явно невозможно. Также эти правила не распространяются на комиссии, состоящие из членов избранных напрямую органов.
   Небезынтересным представляется положение Закона, которым вносится изменение в Закон о контроле за рекламой. В соответствии с ним «лицо, размещающее рекламу, или лицо, создающее ее, обязаны обеспечить соответствие рекламы идее равноценности полов и сделать все для того, чтобы реклама не создавала впечатления уничижительного отношения к одному из полов и не содержала оскорбительного изображения женщины или мужчины».
   В Конституции РФ принцип женского равноправия закрепляется достаточно широко, многопланово, в соответствии с нормами международного права. Хотя фактор пола упоминается уже в ч. 2 ст. 19 Конституции (наряду с другими обстоятельствами, которые не должны влиять на обладание и осуществление прав и свобод человека и гражданина), ч. 3 этой статьи посвящена специальному закреплению положения о том, что «мужчина и женщина имеют равные права и свободы». Это означает, что соблюдение прав женщин должно осуществляться в единстве с правами и свободами человека и гражданина. При этом принципиальная новизна в закреплении данного принципа Конституцией 1993 г. состоит в том, что в процессе обсуждения проекта новой российской Конституции соответствующая статья была дополнена указанием на то, что мужчины и женщины имеют также «равные возможности для реализации» соответствующих прав и свобод. Это положение, не ограничиваясь формально-юридическим провозглашением женского равенства, призвано обеспечивать перевод данной проблемы на уровень фактического гарантирования условий для равного с мужчинами, полноправного осуществления женщинами прав и свобод.
   Однако эти конституционные положения нередко носят декларативный характер, поскольку недостаточно разработана и эффективна система мер, обеспечивающих их реализацию, в том числе путем конкретизации в текущем законодательстве. Решение соответствующих задач предполагает необходимость осуществления как целенаправленных законотворческих работ, так и активной социальной политики, предоставления женщинам широких льгот и специальных гарантий. Именно поэтому в ст. 7 Конституции в качестве важнейших задач социального государства называется поддержка семьи, материнства и детства. А статья 38 Конституции специально закрепляет положение о том, что «Материнство и детство, семья находятся под защитой государства». Более того, ч. 2 ст. 38 весьма широко закрепляет принцип конституционно-правового регулирования равенства родительских прав и обязанностей в Российской Федерации. Это весьма многоаспектная конституционная норма, которая должна еще получить свою последовательную реализацию в отраслевом законодательстве, включая притязания родителей (независимо от их пола) не только на равенство прав и обязанностей родителей на воспитание детей, но и на равенство их льгот и гарантий, предоставляемых на уровне текущего законодательства порой лишь женщине-матери, но не мужчине-отцу.
   Руководствуясь требованиями Конституции России и положениями международно-правовых актов, Правительство РФ утвердило своим постановлением от 8 января 1996 г. Концепцию улучшения положения женщин в Российской Федерации [207 - См.: СЗ РФ. 1996. № 3. Ст. 185.]. В последующем Государственной Думой была одобрена Концепция законотворческой деятельности по обеспечению равных прав и равных возможностей мужчин и женщин, содержащая основные структурные части механизма обеспечения гендерного равноправия. Комментируя названную Концепцию, С.В. Поленина подчеркивает необходимость создания такого механизма как на федеральном уровне, так и на уровне субъектов Федерации, обращая внимание на то, что вовсе не случайно для женщин-политиков ряда стран подлинная защита прав женщин представляется возможной лишь в условиях децентрализации политики и усиления влияния мест, от которых зависит создание инфраструктуры, ориентированной в равной мере на развитие телефонной, телефаксной, компьютерной связи и одновременно службы ухода за детьми, детских садов и прачечных [208 - См.: Поленина С.В. Права женщин в системе прав человека: международный и национальный аспект. Институт государства и права РАН. М., 2000. С. 194—195.]. На такой принципиальной основе выстроена упомянутая Концепция улучшения положения женщин в Российской Федерации, одной из особенностей которой является комплексный подход к решению соответствующих проблем.
   При очевидном прогрессе в решении проблем женского равноправия представляется затруднительной реализация гендерного аспекта конституционного принципа равноправия в отсутствие специального закона, который бы структурировал и конкретизировал механизм его обеспечения по различным направлениям. Законы о равноправии приняты во многих странах мира – в Канаде, Дании, Финляндии, Швеции, Португалии; нами уже упоминался закон о равноправии Норвегии. Аналогичные правовые акты разрабатываются и в странах СНГ, например на Украине, в Казахстане, Киргизии, а также в Литве.
   В Российской Федерации подобный нормативный акт на сегодняшний день отсутствует, но 16 апреля 2003 г. Государственной Думой в первом чтении был принят проект закона «О государственных гарантиях равных прав и свобод и равных возможностей мужчин и женщин в Российской Федерации». Данный законопроект предусматривает конкретные меры по предотвращению дискриминации по мотивам пола, а также обозначает приоритетные направления государственной политики по обеспечению равных прав и свобод мужчин и женщин и создание равных возможностей для их реализации. В содержательной части законопроекта дается определение дискриминации по признаку пола, которое до сих пор не было сформулировано ни в одном законодательном акте Российской Федерации; устанавливаются обязанности федеральных органов государственной власти, органов государственной власти субъектов Федерации по обеспечению равных возможностей мужчин и женщин; намечаются позитивные действия со стороны государства, способные обеспечить достижение фактического равноправия между лицами обоего пола. Особо оговаривается необходимость учета равных возможностей работников обоего пола с семейными обязанностями при отправлении служебных и трудовых обязанностей. Кроме того, уточняются обязанности государства и других работодателей по соблюдению социально-экономических прав мужчин и женщин в сфере трудовых отношений, в том числе в случае массового увольнения работников, при заключении трудовых договоров, при оформлении кадровой политики на предприятиях всех форм собственности. Законопроект содержит и механизм обеспечения равных прав и равных возможностей мужчин и женщин, в рамках которого конкретизируется компетенция органов государственной власти – Президента РФ, Федерального Собрания РФ, Правительства РФ, Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации; предусматривается участие общественных объединений в обеспечении равенства прав и возможностей мужчин и женщин, обжалование фактов дискриминации по мотивам пола, а также государственный надзор и контроль за соблюдением законодательства о равных правах и возможностях мужчин и женщин.
   Говоря о женском равноправии, не следует забывать и о том, что практика знает примеры, когда ущемленными в правах оказываются мужчины. Так, например, Законом Республики Дагестан от 30 ноября 1998 г. «О выборах депутатов Народного Собрания Республики Дагестан» (п. 5 ст. 11) было предусмотрено, что в целях обеспечения представительства женщин в парламенте, рассмотрев предложения органов местного самоуправления, Избирательная комиссия Республики Дагестан может определить женские избирательные округа.
   В соответствии с названным Законом (п. 2 ст. 11) Народное Собрание Республики Дагестан постановлением от 26 ноября 1998 г. утвердило схему избирательных округов по выборам депутатов Народного Собрания Республики Дагестан и поручило Избирательной комиссии Республики Дагестан в установленном порядке определить в ней женские избирательные округа. Избирательная комиссия Республики Дагестан, руководствуясь Законом и постановлением Народного Собрания Республики Дагестан, из 121 территориального избирательного округа 7 определила как женские. Таким образом, пассивное право мужчин, проживающих на территории соответствующих избирательных округов, было поставлено под вопрос.
   Подобное регулирование стало поводом для обращения ряда граждан в Конституционный Суд Республики Дагестан, который, рассмотрев дело, указал, что установленное Законом Республики Дагестан «О выборах депутатов народного Собрания Республики Дагестан» преимущественное право женщин быть избранными депутатами народного Собрания Республики Дагестан, не только не согласуется с общепризнанными принципами и нормами международного права, исключающими какую-либо дискриминацию граждан в зависимости от пола, но и не соответствует ряду положений Конституции Российской Федерации и Конституции Республики Дагестан.
   Практика знает и иные примеры, когда именно мужчины обращались в различные судебные органы, чтобы устранить направленное на них, по мнению заявителей, дискриминационное регулирование.

   Так, в 2001 г. в Королевский городской суд Московской области обратился гражданин Верчинский А.Н. с жалобой на неправомерные действия военного комиссара г. Королева, ссылаясь на то, что военный комиссариат г. Королева в соответствии с Законом РФ «О воинской обязанности и военной службе» возложил на заявителя обязанность по воинскому учету. По мнению Верчинского А.Н., этим нарушено равноправие мужчин и женщин, гарантированное Конституцией РФ, чем ограничены его права и свободы. Рассмотрев дело, суд решением от 1 августа 2001 г. отказал заявителю в его требовании признать постановку его на воинский учет необоснованным и обязать Военный комиссариат г. Королева освободить его от воинской обязанности, обосновав это тем, что законодательство РФ о воинской обязанности и военной службе основывается на Конституции РФ, в частности на ее ст. 19. 18 сентября 2001 г. по данному делу было вынесено решение судебной коллегии по гражданским делам Московского областного суда, в которую обратился гражданин Верчинский А.Н., не согласившись с мнением суда первой инстанции. Судебная коллегия по гражданским делам Московского областного суда не усмотрела оснований к отмене ранее вынесенного судебного решения, отметив, что доводы заявителя о нарушении принципа равенства прав и свобод граждан независимо от пола, принятием решения о постановке его, не имеющего военно-учетной специальности, на воинский учет исключительно по половому признаку, несостоятельны, т. к. в соответствии со ст. 59 Конституции РФ гражданин РФ несет военную службу в соответствии с федеральным законом. Таким законом является Федеральный закон от 28 марта 1998 г. № 53-ФЗ (с послед. изм.) «О воинской обязанности и военной службе», п.1 которого предусматривает воинский учет как воинскую обязанность граждан РФ, а не как права и свободы граждан РФ. После повторного отказа в удовлетворении его требований гражданин Верчинский А.Н. обратился в Конституционный Суд РФ. В своей жалобе он подтвердил доводы, использованные в судах общей юрисдикции, а также добавил, что согласно действующему законодательству исполнение воинской обязанности гражданами РФ ограничивает более 30 прав и свобод, в том числе право на жизнь, на свободу и личную неприкосновенность частной жизни, на тайну переписки, право на отдых и другие. Таким образом, по мнению заявителя, положение при котором лица мужского пола ограничиваются в своих правах в таком объеме, а женщины нет, это является дискриминацией. [209 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 18 декабря 2002 г. № 374-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Верчинского Анатолия Николаевича на нарушение его конституционных прав п. 1 ст. 8 Федерального закона «О воинской обязанности и военной службе» // Архив КС РФ. 2002.]

   Конституционный Суд отказал гражданину Верчинскому А.Н. в принятии его жалобы к рассмотрению, обосновав это тем, что часть поставленных заявителем перед Судом вопросов не относится к компетенции Конституционного Суда (проверка целесообразности постановки граждан на воинский учет), а часть является недопустимой, т. к. заявитель в своей жалобе фактически просит проверить не конституционность норм Федерального закона «О воинской обязанности и военной службе», а конституционность положений ст. 59 Конституции России, которые получили развитие в названном Законе.
   И это далеко не единичный случай.

   По существу те же самые вопросы были поставлены перед Конституционным Судом гражданином Брониным С.В., который просил проверить конституционность положений п. 1 ст. 22 Федерального закона «О воинской обязанности и военной службе» в части, предусматривающей, что призыву на военную службу подлежат граждане мужского пола в возрасте от 18 до 27 лет, состоящие или обязанные состоять на воинском учете и не пребывающие в запасе (подп. «а» п. 1).
   По мнению заявителя, оспариваемое положение, которое может быть к нему применено после окончания высшего учебного заведения, нарушает его права на развитие личности и ставит в неравное положение по сравнению с женщинами, которые не подлежат призыву на военную службу. [210 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 19 марта 2003 г. № 96-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Бронина Сергея Валерьевича на нарушение его конституционных прав под-п. «а» п. 1 ст. 22 Федерального закона «О воинской обязанности и военной службе» // Архив КС РФ. 2003.]

   Поскольку гражданином С.В. Брониным не были представлены какие-либо документы, подтверждающие применение в его деле оспариваемого им положения п. 1 ст. 22 Федерального закона «О воинской обязанности и военной службе», а ч. 4 ст. 125 Конституции РФ и Закона «О Конституционном Суде РФ» обращение граждан в Конституционный Суд РФ вне связи с конкретным делом не предусмотрено, Конституционный Суд отказал в принятии жалобы к рассмотрению.
   Нельзя не признать, что подобные жалобы носят во многом надуманный характер и, по существу, связаны с недостаточным пониманием природы, особенностей гендерного равноправия. Но есть судебные дела и иного рода, в рамках которых ставятся реальные проблемы преодоления дискриминации мужчин.
   В качестве примера можно привести находящееся в производстве Конституционного Суда РФ дело по жалобе гражданина Галеева К.А. на нарушение его конституционных прав положением подп. 1 п. 1 ст. 28 Федерального закона от 17 декабря 2001 г. № 173-ФЗ «О трудовых пенсиях в Российской Федерации» (жалоба принята Конституционным Судом РФ к производству). По мнению заявителя, оспариваемым положением ущемляются права отцов, воспитывающих детей-инвалидов без матерей, поскольку оно не позволяет распространить на таких отцов предусмотренное для матерей детей-инвалидов право на досрочное назначение пенсии по старости, что нарушает принцип равенства, а также социальные права родителей, закрепленные в ст. 19 и 38 Конституции РФ [211 - См.: Архив КС РФ: материалы дел за 2003 г.]. Действительно, ч. 2 ст. 38 весьма широко закрепляет принцип конституционного равенства родительских прав и обязанностей; ее нормативно-правовой потенциал должен распространяться на все отрасли права и институты, регулирующие данную сферу отношений [212 - См. подр.: Шумилова Т.А. Конституционно-правовое регулирование равенства родительских прав и обязанностей в Российской Федерации. Автореферат дисс. канд. юрид. наук. Саратов, 2003.]. Требования заявителя во многом созвучны и международно-правовым актам (ст. 16 и 25 Всеобщей декларации прав человека, ст. 3 и 23 Международного пакта о гражданских и политических правах, ст. 14 Конвенции о защите прав человека и основных свобод и ст. 5 Протокола № 7 к Конвенции).

   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации гражданин Ю.Г. Ямбулатов оспаривал конституционность п. 3 ст. 65 Семейного кодекса Российской Федерации, регулирующего осуществление родительских прав, и п. 2 ст. 66 того же Кодекса об осуществлении родительских прав родителем, проживающим отдельно от ребенка, согласно которым место жительства детей при раздельном проживании родителей устанавливается соглашением родителей, а при отсутствии такого соглашения спор между родителями разрешается судом исходя из интересов детей и с учетом их мнения; родители вправе заключить в письменной форме соглашение о порядке осуществления родительских прав родителем, проживающим отдельно от ребенка; если родители не могут прийти к такому соглашению, спор разрешается судом с участием органа опеки и попечительства по требованию родителей (одного из них).
   По мнению заявителя, п. 3 ст. 65 Семейного кодекса Российской Федерации, предоставляющий суду право выносить решение об определении места жительства ребенка, как правило, в пользу матери, и п. 2 его ст. 66, закрепляющий разрешение судом спора между родителями о порядке осуществления родительских прав и тем самым приводящий к затягиванию сроков рассмотрения дела, нарушают его право на заботу о детях и их воспитание, закрепленное ст. 38 (ч. 2) Конституции Российской Федерации. [213 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 19 февраля 2004 г. № 58-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Ямбулатова Юрия Геннадьевича на нарушение его конституционных прав п. 3 ст. 65 и п. 2 ст. 66 Семейного кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд, рассмотрев данное обращение, пришел к выводу, что п. 2 ст. 66 Семейного кодекса РФ в деле заявителя не применялся. Что касается п. 3 ст. 65 этого Кодекса, то содержащаяся в нем норма, предусматривающая в случае раздельного проживания родителей совместное решение ими вопроса о месте жительства детей, не препятствует определению места жительства ребенка как совместно с матерью, так и совместно с отцом, а следовательно, не может рассматриваться как нарушающая какие-либо конституционные права и свободы заявителя.
   Проверка же того, насколько принятое решение отвечает интересам ребенка, требующая установления и оценки фактических обстоятельств дела, к компетенции Конституционного Суда Российской Федерации, как она определена в ст. 125 Конституции РФ и ст. 3 Закона «О Конституционном Суде РФ», не относится.

6.6.5. Национальное равноправие.

Одной из актуальных проблем обеспечения прав человека является проблема национального равноправия. Ее актуальность определяется весьма сложными этно-социальными характеристиками населения Российской Федерации, ее субъектов. Интенсивные миграционные процессы также оказывают существенное влияние не только на численность и структуру населения, но и на этнический состав, межнациональные отношения, проявляющиеся на всех уровнях социальной организации населения.

6.6.5.1. Основные уровни регулирования национального равноправия.

   Национальное равноправие основывается на всей совокупности международных и национальных норм. Уже Всеобщая декларация прав человека провозглашает в ст. 2 в качестве обязательного и универсального требования равенство всех в правах и свободах независимо от расы, цвета кожи, языка, религии, национального происхождения.
   Конституция и отраслевое законодательство Российской Федерации в полном соответствии с международно-правовыми стандартами закрепляют принцип национального равноправия. На конституционном уровне он отражается прежде всего в ст. 19, где национальное происхождение и раса называются в числе факторов, исключающих какое-либо влияние на правовое положение личности. Принципиально новым для нашего законодательства является закрепление в ст. 26 Конституции нового правового режима (порядка) определения гражданами своей национальной принадлежности: теперь это право самого гражданина. При этом национальная принадлежность может быть определена человеком не обязательно в соответствии с национальностью своих родителей (что ранее было обязательным требованием). Например, дальними предками человека по материнской или отцовской линии могли быть представители другой национальности, или он длительное время проживал в иной национально-этнической среде, чем та, к которой принадлежит «по крови». И в том, и в другом случае человек вправе избирать свою национальность по личному усмотрению. Нельзя, правда, отрицать и того обстоятельства, что это усмотрение не может быть чисто субъективным; в его основе должна быть свободная национально-этническая самоидентификация личности – не обязательно кровно-родственная, но, например, культурологическая или основанная на иных обстоятельствах самооценки национально-этнических характеристик человека. В связи с этим содержание ст. 26 Конституции и практика ее прямого применения в том числе судами общей юрисдикции порождает немало неясных вопросов. Соответственно, не случайными являются и обращения по таким вопросам и в Конституционный Суд РФ.

   Так, например, Государственное Собрание – Курултай Республики Башкортостан в своем запросе в Конституционный Суд РФ просило разъяснить порядок реализации закрепленного в ч. 1 ст. 26 Конституции РФ права каждого определять и указывать свою национальную принадлежность.
   Как следовало из запроса, заявитель полагал, что отсутствие конкретизирующего названное конституционное положение федерального закона, устанавливающего критерии определения национальной принадлежности и содержащего перечень документов, удостоверяющих личность, в которых гражданин может указывать свою национальную принадлежность, создает неопределенность в понимании ч. 1 ст. 26 Конституции РФ. [214 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 25 декабря 2003 г. № 430-О по запросу Государственного Собрания – Курултая Республики Башкортостан о толковании ч. 1 ст. 26 Конституции Российской Федерации // Архив КС РФ. 2003.]

   Конституционный Суд РФ отказал в принятии данного запроса к рассмотрению, поскольку после поступления обращения в Конституционный Суд РФ Государственной Думой был принят в первом чтении внесенный Президентом РФ Федеральный закон «Об основных документах, удостоверяющих личность гражданина Российской Федерации», ст. 10 которого, в частности, определяется перечень сведений и отметок, вносимых в паспорт (фамилия, имя, отчество, пол, дата рождения и место рождения в соответствии со свидетельством о рождении), и устанавливается, что в паспорте должна быть предусмотрена графа, в которую по письменному заявлению владельца паспорта органом внутренних дел вносятся сведения о национальности данного гражданина.
   В данной ситуации, с учетом стадии законодательного процесса, в которой находился законопроект, рассмотрение по существу вопроса о толковании ч. 1 ст. 26 Конституции РФ в указанном заявителем аспекте явилось бы предварительным конституционным контролем, что не соответствует положениям Закона «О Конституционном Суде РФ».
   Вместе с тем такой отказ, как указывается в решении, не исключает право заявителя после вступления в силу Федерального закона «Об основных документах, удостоверяющих личность гражданина Российской Федерации» обратиться в Конституционный Суд РФ с соответствующим запросом.
   Аналогичное решение было принято Конституционным Судом РФ по запросу Волгоградской областной Думы, в котором оспаривалась конституционность п. 5 Положения о паспорте гражданина Российской Федерации (утвержденного постановлением Правительства РФ от 8 июля 1997 г. № 828), устанавливающего перечень отметок, которые производятся в паспорте гражданина Российской Федерации. Неконституционность данного положения усматривалась заявителем в том, что оно не содержит указания на отметку о национальности гражданина Российской Федерации, при том что иного официального документа, в котором каждый гражданин мог бы указать свою национальность, законодательством не предусмотрено. Иными словами, это положение не соответствует ст. 26 (ч. 1) Конституции Российской Федерации, согласно которой каждый вправе определять и указывать свою национальную принадлежность. [215 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 8 апреля 2004 г. № 128-О по запросу Волгоградской областной Думы о проверке конституционности п. 5 Положения о паспорте гражданина Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]
   Важно иметь в виду, что указание своей национальной принадлежности является, в соответствии с той же статьей Конституции, не обязанностью, а правом каждого человека. И никто не может принудить его к этому, если сам человек не посчитает необходимым указать в анкетных данных свою национальность. Кроме того, в ст. 26 Конституции в качестве важной гарантии национального равноправия закрепляется право каждого «на пользование родным языком, на свободный выбор языка общения, воспитания, обучения и творчества». Эта конституционная формула может быть определена как своеобразный принцип языкового равноправия граждан РФ. Он получает свою конкретизацию и специальное гарантирование в Законе о языках народов России от 25 октября 1991 г. (с изм. и доп. от 24 июля 1998 г.) [216 - См.: Ведомости РФ. 1991. № 50. Ст. 1740; СЗ РФ. 1998. № 31. Ст. 3804.]. В этой части также есть те весьма сложные вопросы, которые стали предметом исследования в рамках рассмотрения Конституционным Судом РФ жалобы гражданина РФ Хапугина Сергея Игоревича и запросов Государственного Совета Республики Татарстан и Верховного Суда Республики Татарстан. [217 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 16 ноября 2004 г. № 16-П по делу о проверке конституционности положений п. 2 ст. 10 Закона Республики Татарстан «О языках народов Республики Татарстан», ч. 2 ст. 9 Закона Республики Татарстан «О государственных языках Республики Татарстан и других языках в Республике Татарстан», п. 2 ст. 6 Закона Республики Татарстан «Об образовании» и п. 6 ст. 3 Закона Российской Федерации «О языках народов Российской Федерации» в связи с жалобой гражданина С.И. Хапугина и запросами Государственного Совета Республики Татарстан и Верховного Суда Республики Татарстан // СЗ РФ. 2004. № 47. Ст. 4691.]

   Пунктом 2 ст. 10 Закона Республики Татарстан от 8 июля 1992 г. «О языках народов Республики Татарстан» (в ред. от 28 марта 1996 г.) предусматривалось, что татарский и русский языки как государственные языки Республики Татарстан изучаются в детских дошкольных учреждениях, общеобразовательных школах, средних и средних специальных учебных заведениях в равных объемах. С 28 июля 2004 г. в Республике Татарстан действует Закон Республики Татарстан «О государственных языках Республики Татарстан и других языках в Республике Татарстан», в ч. 2 ст. 9 которого также устанавливается, что татарский и русский языки в общеобразовательных учреждениях и учреждениях начального и среднего профессионального образования изучаются в равных объемах. Аналогичное положение закреплено в п. 2 ст. 6 Закона Республики Татарстан от 19 октября 1993 г. «Об образовании» (в ред. от 29 мая 2004 г.).
   На основании п. 2 ст. 10 Закона Республики Татарстан «О языках народов Республики Татарстан» и п. 2 ст. 6 Закона Республики Татарстан «Об образовании» Ново-Савиновский районный суд г. Казани отказал в удовлетворении жалобы гражданина С.И. Хапугина, поданной им в интересах несовершеннолетнего сына, о признании неправомерными действий начальника районного отдела образования Ново-Савиновского района г. Казани, чьим приказом установлена обязательность изучения татарского языка в равном объеме с русским языком, а Вахитовский районный суд г. Казани – в удовлетворении искового заявления о признании недействительным в той же части базисного учебного плана общеобразовательных учреждений, утвержденного Министерством образования Республики Татарстан.
   По мнению гражданина С.И. Хапугина, поскольку примененные в его деле законоположения и соответствующее положение ч. 2 ст. 9 Закона Республики Татарстан от 28 июля 2004 г. «О государственных языках Республики Татарстан и других языках в Республике Татарстан» обязывают учащихся общеобразовательных учебных заведений с русским языком обучения изучать татарский язык в большом объеме, для них – при соблюдении установленных максимальной учебной нагрузки и обязательного минимума содержания основных образовательных программ – ограничивается возможность углубленного изучения иных предметов учебного плана, а также освоения дисциплин по выбору (факультативно). Тем самым, утверждал заявитель, граждане Российской Федерации, проживающие в Республике Татарстан, ставятся в неравное положение в реализации права на образование по сравнению с проживающими в других субъектах Российской Федерации, чем нарушаются гарантии данного права, закрепленные в ст. 43 Конституции РФ во взаимосвязи с ее ст. 6 (ч. 2), 17 (ч. 3), 19 (ч. 2) и 55 (ч. 2 и 3).
   В запросе Государственного Совета Республики Татарстан и запросе Верховного Суда Республики Татарстан оспаривалась конституционность п. 6 ст. 3 Закона РФ от 25 октября 1991 г. № 1807-1 «О языках народов Российской Федерации» (в ред. от 11 декабря 2002 г.), согласно которому в Российской Федерации алфавиты государственного языка Российской Федерации и государственных языков республик в составе Российской Федерации строятся на графической основе кириллицы; иные графические основы алфавитов государственного языка Российской Федерации и государственных языков республик могут устанавливаться федеральными законами.
   Заявители утверждали, что установление графической основы алфавита как органической составной части государственного языка республики, по смыслу ст. 68 (ч. 2), 71, 72, 73 и 76 (ч. 4 и 6) Конституции РФ, не относится ни к ведению Российской Федерации, ни к совместному ведению Российской Федерации и ее субъектов и, следовательно, в этом вопросе республики обладают всей полнотой государственной власти; выбор графической основы алфавита государственного языка является правомочием, производным от конституционного права республики устанавливать свои государственные языки, и, соответственно, составляет исключительную компетенцию самих республик. По мнению заявителей, федеральный законодатель, предусмотрев в п. 6 ст. 3 Закона РФ «О языках народов Российской Федерации», что графические основы алфавитов государственных языков республик устанавливаются федеральными законами, в нарушение ст. 68 (ч. 2 и 3), 73 и 76 (ч. 4 и 6) Конституции Российской Федерации неправомерно вторгся в компетенцию этих субъектов Российской Федерации, которые вправе осуществлять в данной сфере собственное правовое регулирование, включая принятие законов и иных нормативных правовых актов; в Республике Татарстан таковым является Закон Республики Татарстан от 15 сентября 1999 г. «О восстановлении татарского алфавита на основе латинской графики», предусматривающий, что в Республике Татарстан восстанавливается татарский алфавит на основе латинской графики (ст. 1) и что до 1 сентября 2011 г. действуют одновременно два алфавита – на основе латинской графики и кириллицы (ст. 3).

   Формулируя итоговый вывод по данному делу, Конституционный Суд РФ выразил ряд принципиально важных для рассматриваемого вопроса правовых позиций.
   Во-первых, федеральный законодатель вправе устанавливать основы правового регулирования языков народов Российской Федерации, включая общие вопросы языковой политики, в том числе относящиеся к статусу государственных языков республик в его соотношении со статусом государственного языка Российской Федерации. Статус государственных языков республик в составе Российской Федерации, как затрагивающий статус государственного языка Российской Федерации, права и свободы ее граждан в сфере образования и культуры, не может быть предметом исключительного ведения субъектов Российской Федерации. Это вытекает из того обстоятельства, что положения ст. 68 Конституции РФ, провозглашающей русский язык государственным языком Российской Федерации на всей ее территории, признающей за республиками в составе Российской Федерации право устанавливать свои государственные языки, а также гарантирующей всем народам Российской Федерации право на сохранение родного языка и создание Российской Федерацией условий для его изучения и развития, находятся в системной связи с другими положениями Конституции РФ, закрепляющими основы федеративного устройства Российской Федерации как суверенного государства (ч. 1 ст. 4, ч. 3 ст. 5), статус республик в составе Российской Федерации (ч. 1 ст. 66), а также регламентирующими статус личности – об обладании каждым гражданином Российской Федерации на ее территории всеми правами и свободами и несении равных обязанностей, предусмотренных Конституцией РФ (ч. 2 ст. 6), о равенстве прав и свобод человека и гражданина независимо от каких-либо обстоятельств, в том числе национальности, языка и места жительства (ч. 2 ст. 19), о гарантиях прав каждого на пользование родным языком, на свободный выбор языка общения, воспитания, обучения и творчества (ч. 2 ст. 26), о запрещении пропаганды языкового превосходства (ч. 2 ст. 29). Следовательно, вопросы, касающиеся правового статуса государственных языков республик, затрагивают конституционные права как граждан носителей соответствующего государственного языка республики, в том числе проживающих в Российской Федерации за пределами данной республики, так и граждан, проживающих в ней и не владеющих этим языком, включая права в области общения, воспитания, обучения, творчества, изучения и развития родных языков (ч. 2 ст. 26, ч. 3 ст. 68 Конституции РФ), а также в сфере культуры, включая право на доступ к культурным ценностям (ч. 2 ст. 44, Конституции РФ) и подлежат по смыслу взаимосвязанных положений ст. 71 (п. «в» и «е») и 72 (п. «б» и «е» ч. 1) Конституции РФ регламентации на уровне федерального законодательства.
   Во-вторых, федеральный законодатель вправе урегулировать принципиальные вопросы статуса государственных языков республик, затрагивающие интересы всей Российской Федерации и конституционные права и свободы граждан, а также определить общие принципы правового регулирования этих языков, к которым должны предъявляться особые требования по сравнению с иными языками, не имеющими статус государственных. Соответствующее правомочие обосновывается тем, что государственные языки республик являются одним из элементов конституционного статуса этих субъектов Российской Федерации, который определяется Конституцией Российской Федерации и Конституцией республики (ч. 1 ст. 66 Конституции Российской Федерации) и вместе с тем обусловлен федеративным устройством Российской Федерации, основанном на ее государственной целостности, единстве системы государственной власти, разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Российской Федерации, равноправии и самоопределении народов в Российской Федерации (ч. 3 ст. 5 Конституции РФ), а установление основ федеральной политики и федеральные программы в области культурного и национального развития Российской Федерации, в том числе основ государственной языковой политики и содействие развитию государственных языков республик, отнесено Конституцией РФ к ведению Российской Федерации.
   В-третьих, в целях обеспечения на территории Республики Татарстан использования татарского языка во всех сферах официальных отношений законодатель Республики Татарстан вправе – по смыслу ст. 68 Конституции РФ во взаимосвязи с ее ст. 43 и в соответствии с федеральным законодательством – предусмотреть его изучение как государственного языка Республики Татарстан при получении основного общего образования.
   Следовательно, введение законами Республики Татарстан изучения татарского языка как государственного в общеобразовательных учреждениях Республики Татарстан само по себе не нарушает закрепленные Конституцией Российской Федерации право каждого на свободный выбор языка воспитания и обучения (ч. 2 ст. 26) и право на образование (ст. 43), а также вытекающие из нее право родителей или лиц, их заменяющих в соответствии с законодательством Российской Федерации, на выбор образовательного учреждения с тем или иным языком воспитания и обучения детей (п. 3 ст. 8 Закона РФ «О языках народов Российской Федерации»), право на получение основного общего образования на родном языке (п. 2 ст. 6 Закона РФ от 10 июля 1992 г. № 3266-1 (с послед. изм.) «Об образовании»), согласуется с таким принципом государственной политики в области образования, как защита и развитие системой образования национальных культур, региональных культурных традиций и особенностей в условиях многонационального государства, и отвечает предъявляемому к содержанию образования требованию – содействовать взаимопониманию и сотрудничеству между людьми, народами независимо от национальной, этнической принадлежности (п. 2 ст. 2, п. 4 ст. 14 Закона РФ «Об образовании»).
   Тем самым проживающим в Республике Татарстан лицам, которые не владеют татарским языком, предоставляется возможность изучать его. Однако регулирование статуса татарского языка как государственного языка Республики Татарстан, его защита и развитие, изучение (преподавание) в рамках основного общего образования как обязательной учебной дисциплины должны осуществляться без ущерба для функционирования и изучения русского языка как государственного языка Российской Федерации в соответствии с общефедеральными государственными стандартами с учетом того, что в отличие от русского языка татарский язык не является официальным языком на территориях других субъектов Российской Федерации. В противном случае создавалась бы возможность нарушения гарантированных Конституцией РФ принципов равенства прав и свобод человека и гражданина и несения гражданами Российской Федерации равных обязанностей на всей ее территории, в том числе применительно к реализации права на образование и языковых прав и свобод (ч. 2 ст. 6, ч. 2 ст. 19 ст. 43 и 68).
   В-четвертых, требованию, содержащемуся в оспариваемых положениях законодательства Республики Татарстан, об изучении русского и татарского языков в равных объемах, распространяющемуся на всех лиц, получающих основное общее образование в Республике Татарстан, в том числе в общеобразовательных учреждениях с русским языком обучения, имеющих государственную аккредитацию, – на тех, для кого татарский язык является родным, и на тех, для кого он родным языком не является; на тех, кто изучает татарский язык с начального уровня образования, и на тех, кто начинал обучение в образовательных учреждениях Российской Федерации, где татарский язык не преподавался, нельзя придавать абсолютный характер. Изучение в Республике Татарстан русского и татарского языков в равных объемах может иметь место при соблюдении установленных законодательством Российской Федерации федеральных государственных образовательных стандартов, в том числе относящихся к обязательному изучению русского языка как государственного языка Российской Федерации, и при наличии соответствующих условий, в полной мере гарантирующих право на образование, не допускающих умаление других конституционных прав и свобод. Поэтому к реализации законоположений об изучении татарского языка в образовательных учреждениях Республики Татарстан в рамках программы общего образования необходим дифференцированный подход. Изучение татарского языка как государственного языка Республики Татарстан не может осуществляться в ущерб федеральному компоненту федерального базисного учебного плана и примерных учебных планов для общеобразовательных учреждений Российской Федерации и препятствовать реализации права учащихся на углубленное изучение иных предметов учебного плана, включая русский язык, дисциплин по выбору и т. п. При этом учебные планы и программы должны быть составлены с учетом разнообразных жизненных ситуаций, с тем чтобы для тех учащихся, для которых татарский язык не является родным и которые не имели возможности изучать его как учебную дисциплину в необходимом объеме, не создавались препятствия к прохождению итоговой аттестации и выдаче документа о получении основного общего образования, а также к реализации права на получение образования более высокого уровня. В противном случае – имея в виду неравные требования, предъявляемые в различных республиках к изучению государственных языков, – не исключаются не только негативные последствия для преемственности обучения в едином федеральном образовательном пространстве, но и нарушения принципа равенства в осуществлении конституционного права на образование, а также права на получение основного общего образования на родном языке, гарантий общедоступности основного общего образования и равного объема обязанностей, выполнение которых необходимо для его получения, и, кроме того, ограничение закрепленного ст. 27 (ч. 1) Конституции РФ права на свободу передвижения и выбор места пребывания и жительства.
   В-пятых, установление той или иной графической основы алфавита государственного языка (кириллицы, латиницы или другой), как свидетельствует исторический опыт, обусловливается не только и не столько особенностями фонетики языка, сколько происходящими в обществе переменами социально-культурного и национально-исторического характера, а также интересами государства на разных этапах его развития, в том числе в сфере международных отношений, а потому смена графической основы алфавита государственного языка должна осуществляться с учетом исторических и политических факторов, национальных и культурных традиций, быть научно обоснованной и отвечать общественным ожиданиям, что в конечном счете требует проявления суверенной воли государства. Установив единую графическую основу алфавитов государственного языка Российской Федерации и государственных языков республик, федеральный законодатель прежде всего констатировал и легитимировал исторически сложившиеся в Российской Федерации реалии – существование и развитие языков народов России, получивших статус государственного языка, на графической основе кириллицы. Такое законодательное решение в настоящее время обеспечивает – в интересах сохранения государственного единства – гармонизацию и сбалансированное функционирование общефедерального языка и государственных языков республик, направлено на достижение их оптимального взаимодействия в рамках общего языкового пространства и не препятствует реализации гражданами Российской Федерации прав и свобод в языковой сфере, в том числе права на пользование родным языком. Вместе с тем федеральный законодатель не исключил возможность изменения графической основы алфавитов государственных языков республик, употреблявшейся ими на момент принятия Конституции Российской Федерации. При этом он не вправе действовать произвольно, по своему усмотрению. Такое изменение допустимо, если только оно преследует конституционно значимые цели, отвечает историко-культурным, социальным и политическим реалиям, а также интересам многонационального народа Российской Федерации. Решение же этого вопроса республикой в одностороннем порядке, без учета вытекающих из Конституции РФ требований и гарантий в языковой сфере, могло бы привести не только к ослаблению федеративного единства, нарушению полномочий Российской Федерации в языковой сфере, но и к ограничению конституционных прав и свобод граждан, в том числе проживающих за пределами республики, для которых данный язык является родным, – на пользование родным языком, на свободный выбор языка общения, воспитания, обучения и творчества, на участие в культурной жизни, на доступ к культурным ценностям, многие из которых созданы на основе исторически сложившейся письменности.
   Исходя из этого, оспариваемые положения были признаны не противоречащими Конституции РФ.
   Принципиально новые моменты способен внести в практику реализации принципа национального равноправия Федеральный закон от 17 июня 1996 г. № 74-ФЗ «О национально-культурной автономии» [218 - См.: СЗ РФ. 1996. № 25. Ст. 2965.]. Само понятие национально-культурной автономии как формы национально-культурного самоопределения граждан, относящих себя к определенным этническим общностям, на основе их добровольной самоорганизации (ст. 1 указанного Закона) свидетельствует, что национально-культурная автономия является своеобразным, во многом уникальным средством реализации принципа национального (в частности, культурно-национального и языкового) равноправия граждан. Не случайно в ст. 2 Федерального закона в качестве одного из основных принципов национально-культурной автономии называется принцип самоорганизации и самоуправления. Значимость данной формы национального самовыражения подтверждается рассмотрением Конституционным Судом РФ вопроса о соответствии Конституции РФ положения ч. 3 ст. 5 Федерального закона «О национально-культурной автономии», согласно которому местные национально-культурные автономии граждан Российской Федерации, относящих себя к определенной этнической общности, могут образовывать региональную национально-культурную автономию граждан Российской Федерации, относящих себя к определенной этнической общности, в связи с жалобой граждан А.Д.Дитца и О.А.Шумахер. [219 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 3 марта 2004 г. № 5-П по делу о проверке конституционности ч. 3 ст. 5 Федерального закона «О национально-культурной автономии» в связи с жалобой граждан А.Х. Дитца и О.А. Шумахер // СЗ РФ. 2004. № 11. Ст. 1033.]

   Неконституционность данной нормы заявители усматривали в том, что по своей юридической конструкции и реализации в правоприменительной практике она предполагает создание конкретной этнической общностью только одной региональной национально-культурной автономии. Тем самым, по мнению заявителей, нарушается принцип равенства общественных объединений перед законом, ограничивается свобода создания на основе полной добровольности любых общественных объединений и свобода их деятельности, что противоречит ст. 13 (ч. 4) и 30 Конституции РФ.

   Рассмотрев данное обращение, Конституционный Суд пришел к выводу, что установленная Федеральным законом «О национально-культурной автономии» система национально-культурной автономии, предполагающая возможность создания на территории субъекта Российской Федерации местными национально-культурными автономиями с соблюдением демократических основ организации таких объединений и без вмешательства государства не более одной региональной национально-культурной автономии граждан, относящих себя к соответствующей этнической общности, имеет объективные основания, обусловленные прежде всего спецификой расселения граждан Российской Федерации, относящих себя к определенной этнической общности, организационные основы национально-культурной автономии в части, касающейся права местных национально-культурных автономий образовывать региональную национально-культурную автономию, направлены не на ограничение, а на защиту прав национальных меньшинств, в том числе путем создания необходимых фактических и юридических предпосылок их самоорганизации и возложения соответствующих обязанностей на органы публичной власти.
   Тем самым также обеспечиваются условия для коллективного и самостоятельного решения этнической общностью, находящейся в ситуации национального меньшинства на соответствующей территории, объединенной в региональную национально-культурную автономию, вопросов сохранения самобытности, развития языка, образования, национальной культуры, координации деятельности местных национально-культурных автономий и взаимодействия с иными объединениями граждан, относящих себя к данной этнической общности, а также представительства во взаимоотношениях с различными органами публичной власти, поскольку такая автономия создается соответствующими субъектами по их выбору и без предварительного разрешения органов публичной власти, основана на добровольном участии и действует свободно с соблюдением демократических принципов, установленных законодательством Российской Федерации и предусмотренных уставом самой национально-культурной автономии.
   Следовательно, положение ч. 3 ст. 5 Федерального закона «О национально-культурной автономии» в нормативном единстве с положениями ч. 3 и 7 его ст. 6, предполагающее, что в пределах субъекта Российской Федерации может быть образовано не более одной региональной национально-культурной автономии граждан Российской Федерации, относящих себя к определенной этнической общности, подлежащей государственной регистрации в установленном законодательством Российской Федерации порядке, в системе действующего правового регулирования и с учетом выявленного Конституционным Судом Российской Федерации смысла не противоречит Конституции Российской Федерации.
   Это не означает, что национально-культурная автономия как объединение граждан Российской Федерации, относящих себя к определенной этнической общности, находящейся в ситуации национального меньшинства на соответствующей территории, исключает другие формы самоорганизации граждан по признаку принадлежности к той же этнической общности. В соответствии с Конституцией Российской Федерации и законодательством Российской Федерации могут создаваться другие объединения граждан Российской Федерации, относящих себя к соответствующей этнической общности, которые также содействуют сохранению самобытности, развитию языка, образования, национальной культуры, но не обладают статусом национально-культурной автономии, как он установлен Федеральным законом «О национально-культурной автономии».
   Во всем этом находит свое отражение и тот факт, что проблема реализации конституционного принципа национального равноправия имеет не только многоотраслевой (с точки зрения реализации этого принципа в отдельных отраслях права), но и многоуровневый характер. Не случайно утвержденная Указом Президента РФ Концепция государственной национальной политики Российской Федерации [220 - См.: Концепция государственной национальной политики Российской Федерации // Российская газета. 1996. 10 июля.] четко определяет три уровня субъектов, призванных обеспечить реализацию этой политики: федеральные органы государственной власти, органы государственной власти субъектов Федерации, органы местного самоуправления.

6.6.5.2. Неравенство – внешняя форма проявления национально-этнических конфликтов.

   В механизме конституционного регулирования межнациональных отношений и в практике их развития находят свое проявление межнациональные конфликты различных уровней, которые можно свести в своей основе к конфликтам: а) основанным на противоположных национально-этнических интересах и б) отражающим национально-этнические различия в подходе к решению конкретных проблем. В основе тех и других лежит неравенство как внешняя форма проявления отношений между конфликтующими этническими группами, хотя степень, глубина отношений неравенства, естественно, различны.
   Поэтому при всем многообразии конкретных причин и условий, лежащих в основе межнациональных конфликтов, единым началом является нарушение конституционного принципа национального равноправия. Не случайно в законодательстве всех цивилизованных государств и в международно-правовых актах решение национального вопроса увязывается прежде всего с закреплением равноправия наций и народностей, обеспечением равноправия граждан независимо от их национальной принадлежности.
   В связи с этим для анализа конституционно-правовых аспектов межнациональных конфликтов важное методологическое значение имеет выявление различных уровней нормативно-правового обеспечения принципа национального равноправия.
   Первый, личностный, уровень предполагает равенство для всех граждан индивидуальных прав человека, которые в одинаковой мере и в одинаковом объеме принадлежат всем и каждому независимо от национальной и расовой принадлежности, включая представителей как коренной, в том числе титульной, нации, так и национальных меньшинств.
   Второй уровень – коллективные права, которыми обладают коллективные субъекты (группы, общины) в отличие от индивидуумов. Конечно, индивидуальные права тоже имеют коллективное измерение (использование своего языка, следование своим религиозным обычаям и т. д.). Однако есть и специфичные солидарные, коллективные требования индивидов, отражающие их групповые интересы (в том числе и этнические).
   Третий уровень – права наций и народов. Он предполагает равное право каждой нации на самоопределение, на выбор форм своей общественной жизни. Это право является юридической предпосылкой политико-правового статуса нации (народности), в силу которого она самостоятельно и свободно осуществляет свое экономическое, социальное, культурное развитие.
   Соответственно, межнациональный конфликт в его правовом измерении всегда сопряжен с нарушением либо индивидуальных прав человека (в основе чего лежит действительная или мнимая дискриминация по национальному признаку), либо коллективных прав национальных меньшинств или же универсального права нации на самоопределение. Причем во всех этих случаях речь может идти как о правоприменительной практике, так и о законодательстве, в том числе конституционном.
   В связи с этим возникают вопросы, имеющие важное практическое значение: как найти баланс между соответствующими уровнями прав; каким из них следует отдать приоритет? Конституционный Суд Республики Дагестан в одном из своих постановлений сделал вывод о приоритете при подобной коллизии прав народов Дагестана, обратив при этом внимание на следующие обстоятельства.
   Из содержания ст. 1, 2, 4 и 5 Конституции Республики Дагестан в их взаимосвязи следует, что принцип равноправия народов Дагестана относится к основам конституционного строя Республики Дагестан. Поскольку никакие другие положения Конституции Республики Дагестан не могут противоречить основам конституционного строя, законодатель обязан гарантии равенства избирательных прав граждан согласовывать с принципом равноправия народов Дагестана, что не исключает возможность ограничения избирательных прав граждан, если это связано с реализацией принципа равноправия народов Дагестана, защитой прав национальных меньшинств. Ограничение, связанное с образованием национально-территориальных избирательных округов, не приводит к лишению права граждан быть избранными в представительные органы местного самоуправления по общим избирательным округам и национально-территориальным избирательным округам, соответствующим их национальности. [221 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Дагестан от 14 января 1999 г. по делу о проверке конституционности ч. 3 ст. 11 и п. 18 ст. 34 Закона Республики Дагестан от 24 марта 1998 г. «О выборах депутатов представительных органов местного самоуправления» в связи с жалобами граждан И.К. Гаджимагомедова и И.Н. Набиева // Дагестанская правда. 1999. 2 февраля.]
   Воздерживаясь от оценок данного решения одного из региональных органов конституционного контроля, отметим положение, имеющее, как представляется, принципиальное значение для решения данной проблемы и, соответственно, для исследования межнациональных конфликтов, а также выработки правовых средств их разрешения как на уровне муниципальных образований, так и на более высоких уровнях публично-властных форм организации населения: вряд ли есть основание искать в триаде «индивидуальные права человека – коллективные права группы – права нации (народа)» приоритет тех или иных прав. В основе разрешения межнационального конфликта должен лежать поиск оптимального сочетания, баланса индивидуальных и коллективных прав этнических общностей, отдельных наций и многонационального народа в целом. Главные параметры такого баланса содержатся в Конституции России, общепризнанных нормах и принципах международного права. [222 - См. подробнее: Бондарь Н.С. Конституционное право как средство разрешения межнациональных конфликтов // Национальный вопрос и государственное строительство: проблемы России и опыт зарубежных стран / Под ред. проф. С.А. Авакьяна. Изд-во МГУ, 2001. С. 17—24.]

6.6.6. Социально-территориальное равноправие граждан.

6.6.6.1. Единство – в многообразии.

   Анализ конституционного принципа равноправия и форм его воплощения был бы неполным, если не обратить внимание еще на одну форму его реализации – на социально-территориальное равноправие граждан. Более того, данный аспект равноправия имеет особое значение для развития институтов демократии, реализации прав и свобод граждан и заслуживает самостоятельного анализа.
   Правовая наука и, соответственно, законодательная практика до недавнего времени не уделяли должного внимания территориальным проблемам правового положения граждан. Чаще всего соответствующие проблемы рассматривались лишь в социально-экономическом плане либо в связи с анализом отраслевых льгот и преимуществ для жителей отдельных регионов страны (прежде всего Дальний Восток, Крайний Север и приравненные к ним районы). В конституционно-правовом же аспекте эти вопросы не имели своего концептуального обоснования.
   В настоящее время, когда имеется законодательная основа для выделения соответствующей формы проявления равноправия граждан на конституционном уровне, есть основание для дальнейшего развития соответствующих подходов, связанных с конституционными проблемами социально-территориального равноправия. Это будет иметь, в свою очередь, методологическое значение и для решения частно-отраслевых вопросов территориального равноправия граждан.
   Конституционное обоснование территориального аспекта равноправия граждан находит свое отражение уже в ст. 19 Конституции, когда в ч. 2 наряду с другими факторами и обстоятельствами, которые не должны влиять на равенство прав и свобод человека и гражданина, называется и место жительства. Это весьма широкая, емкая (тем более для нашего государства с его социально-территориальными характеристиками) формула. Из нее можно вывести два уровня реализации социально-территориального равноправия. Это, во-первых, региональный уровень (в территориальных границах отдельных субъектов Федерации), который условно можно определить как региональное равноправие граждан. Во-вторых, это муниципальный уровень (в границах территории муниципальных образований), его можно определить как муниципальное равноправие человека и гражданина.
   Очевидно, что более существенные различия социально-экономического, а порой и правового, характера проявляются на региональном уровне. Вместе с тем оба они (региональный и муниципальный уровни) тесно связаны, переплетены в единый узел социально-территориальных проблем, что предполагает необходимость учета региональных аспектов и при анализе проблем муниципального равноправия граждан. Необходимо, однако, учитывать, что в отличие от муниципального уровня региональный аспект равноправия граждан включает не только социально-экономические, но и правовые, законодательные формы проявления различий и неравенств между гражданами.
   И уже по этой причине существенное значение для конституционного обоснования регионального и муниципального уровней социально-территориального равноправия граждан имеют решения Конституционного Суда РФ, а также органов конституционного контроля субъектов РФ.
   В решениях Конституционного Суда вопрос по оценке регионального избирательного законодательства и принципа равенства избирательных прав независимо от места жительства также получил свое выражение.

   Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда Республики Башкортостан 21 февраля 1995 г. рассмотрела дело по жалобе гражданина М.З. Гайсина на решение Татышлинской окружной избирательной комиссии об отказе в регистрации его кандидатом в депутаты Палаты Представителей Государственного Собрания Республики Башкортостан, а также на действия председателя Центральной избирательной комиссии Республики Башкортостан В. Н. Косенко. Судебная коллегия отменила решение окружной избирательной комиссии и обязала ее зарегистрировать гражданина М.З. Гайсина в качестве кандидата в депутаты, а действия председателя Центральной избирательной комиссии Республики Башкортостан признала не основанными на законе.
   Решение суда было исполнено, гражданин М.З. Гайсин зарегистрирован и участвовал в выборах, состоявшихся в марте 1995 г., в качестве кандидата в депутаты.
   При рассмотрении дела в Верховном Суде Республики Башкортостан подлежали применению положения ст. 20 Закона Республики Башкортостан «О выборах депутатов Государственного Собрания Республики Башкортостан», предусматривающие в виде необходимых условий для регистрации кандидата в депутаты сбор в его поддержку подписей избирателей соответствующего округа в количестве не менее 5% от общего числа избирателей округа (п. 2), обязательность проведения общего собрания избирателей для выдвижения кандидата в депутаты, а также представление протокола (выписки из протокола) общего собрания избирателей вместе со списком не менее 100 человек, проголосовавших за выдвижение кандидата в депутаты (подп. «б» ч. 1 п. 4).
   Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда Республики Башкортостан обратилась в Конституционный Суд Российской Федерации, поскольку полагает, что указанные нормы устанавливают ряд условий для регистрации кандидата в депутаты, которые противоречат соответствующим положениям Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав граждан Российской Федерации» и тем самым ущемляют избирательные права граждан, предусмотренные ст. 32 Конституции Российской Федерации. [223 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 21 июня 1996 г. № 15-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 20 Закона Республики Башкортостан «О выборах депутатов Государственного Собрания Республики Башкортостан» в связи с запросом Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда Республики Башкортостан // СЗ РФ. 1996. № 27. Ст. 3344.]

   Конституционный Суд отметил следующее. Право гражданина избирать и быть избранным в органы государственной власти принадлежит к основным правам и свободам и в качестве такового признается и гарантируется в Российской Федерации (ст. 17 и 32 Конституции РФ). Регулирование прав и свобод человека и гражданина Конституцией Российской Федерации отнесено к ведению Российской Федерации (п. «в» ст. 71), а их защита – к совместному ведению Российской Федерации и ее субъектов (п. «б» ч. 1 ст. 72). Одним из способов такой защиты является законодательное закрепление гарантий реализации гражданами их конституционных прав и свобод, осуществленное, в частности, в Федеральном законе от 6 декабря 1994 г. № 56-ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав граждан Российской Федерации».
   В соответствии со ст. 76 Конституции РФ законы и иные нормативные правовые акты субъектов Российской Федерации не могут противоречить федеральным законам, принятым по предметам ведения Российской Федерации либо по предметам совместного ведения Российской Федерации и ее субъектов. Следовательно, правовой акт субъекта Российской Федерации, регулирующий вопросы осуществления избирательных прав граждан, не должен противоречить Федеральному закону «Об основных гарантиях избирательных прав граждан Российской Федерации».
   Вместе с тем в силу ч. 3 ст. 1 названного Федерального закона субъект Российской Федерации вправе наряду с основными гарантиями избирательных прав граждан, закрепленными данным Федеральным законом, установить в своем законе дополнительные гарантии этих прав.
   Завысив же требование к количеству подписей избирателей, необходимому для регистрации кандидата в депутаты, а также усложнив процедуру их сбора, республиканский закон поставил граждан Башкортостана в неравные условия с гражданами других субъектов Российской Федерации при осуществлении ими избирательных прав, что не соответствует ст. 19 (ч. 2) Конституции Российской Федерации, согласно которой государство гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо в том числе и от места жительства.
   Установление запрета на проведение повторного голосования в случае, когда на день его проведения в избирательном бюллетене осталась только одна кандидатура, также представляет собой ограничение избирательных прав граждан, которое нельзя ввести без соблюдения критериев, установленных ст. 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации. Во всяком случае такой запрет непосредственно законом субъекта Российской Федерации предусматриваться не может.

   Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда Российской Федерации, рассматривающая в порядке надзора дело по жалобе Д.Н. Бизюкова на решение Балаковской территориальной избирательной комиссии от 24 ноября 2000 г. о регистрации А.И. Саурина в качестве кандидата на должность главы Балаковского муниципального образования и кандидата в депутаты Совета Балаковского муниципального образования, оспаривает конституционность п. 1 ст. 64 Федерального закона от 19 сентября 1997 г. № 124-ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» (в ред. от 10 июля 2001 г.), которым устанавливается возможность отмены (аннулирования) регистрации кандидата.
   Как следовало из запроса и приложенных к нему документов, Балаковский городской суд Саратовской области решением от 22 декабря 2000 г. отказал Д.Н. Бизюкову, утверждавшему, что А.И. Саурин представил в избирательную комиссию недостоверные сведения о принадлежащем ему на праве собственности имуществе, в удовлетворении указанной жалобы. Однако по протесту прокурора Саратовской области Президиум Саратовского областного суда постановлением от 3 января 2001 г. (после того как по результатам состоявшегося 24 декабря 2000 г. голосования А.И. Саурин, получив 49,6% от числа проголосовавших избирателей, вышел во второй тур выборов) решение суда первой инстанции отменил и направил дело на новое рассмотрение. Решением Балаковского городского суда от 9 января 2001 г. решение избирательной комиссии о регистрации А.И. Саурина в качестве кандидата было отменено.
   Заместитель Председателя Верховного Суда Российской Федерации в протесте, направленном в Судебную коллегию по гражданским делам Верховного Суда Российской Федерации, поставил вопрос об отмене постановления Президиума Саратовского областного суда от 3 января 2001 г. и решения Балаковского городского суда от 9 января 2001 г. как вынесенных с нарушением норм материального и процессуального права, в частности п. 1 ст. 64 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», и оставлении в силе решения суда первой инстанции от 22 декабря 2000 г.
   Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда Российской Федерации, приостановив производство по делу, обратилась в Конституционный Суд Российской Федерации, поскольку полагает, что предусмотренная данной нормой возможность отмены регистрации кандидата, который по итогам голосования, состоявшегося на общих выборах, т. е. в результате волеизъявления избирателей, включен в избирательный бюллетень для повторного голосования, нарушает гарантированное ст. 32 (ч. 2) Конституции Российской Федерации право граждан избирать и быть избранными в органы государственной власти. [224 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 11 июня 2002 г. № 10-П по делу о проверке конституционности положений п. 1 ст. 64, п. 11 ст. 32, п. 8 и 9 ст. 35, п. 2 и 3 ст. 59 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» в связи с запросами Верховного Суда Российской Федерации и Тульского областного суда» // СЗ РФ. 2002. № 25. Ст. 2515.]

   Альтернативность как необходимое условие свободных выборов относится к самому существу избирательного права. Во всяком случае без проведения голосования по нескольким кандидатурам на общих выборах оно теряет свое реальное содержание, а граждане фактически лишаются возможности реализовать принадлежащие им избирательные права, и потому в данной части эти права не подлежат ограничению. Отсюда также следует, что выборы должны быть признаны несостоявшимися, если в избирательный бюллетень для голосования были включены лишь два кандидата и ни один из них не получил необходимого для избрания числа голосов избирателей.
   Вместе с тем законодатель – для обеспечения баланса конституционно защищаемых ценностей и интересов в сфере реализации избирательных прав и осуществления народовластия через избираемые органы государственной власти – вправе предусмотреть второй тур выборов, т. е. повторное голосование по двум или более кандидатам, получившим наибольшее число голосов избирателей, которое проводится в случае, если в результате голосования в первом туре ни один из кандидатов, включенных в избирательный бюллетень, не получил необходимое для избрания число голосов избирателей.
   Поскольку в первом туре избиратели имели реальную возможность свободного выбора из нескольких кандидатов, т. е. свободные выборы на альтернативной основе были проведены, и поскольку законодатель не исключает возможность отмены регистрации кандидата, включенного в бюллетень для повторного голосования (п. 11 ст. 32, п. 8 и 9 ст. 35, п. 2 ст. 59 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации»), в связи с чем независимо от воли избирателей на день проведения повторного голосования в избирательном бюллетене может остаться только одна кандидатура, федеральный законодатель – в целях обеспечения результативности выборов – правомочен предусмотреть возможность проведения повторного голосования по одной кандидатуре, которое, по смыслу ст. 3 (ч. 2 и 3), 19 (ч. 1 и 2), 32 (ч. 1 и 2), 71 (п. «в») и 76 (ч. 1) Конституции Российской Федерации, должно осуществляться на основе общепризнанных принципов народовластия и демократического большинства как одного из важнейших критериев легитимности выборов (постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 17 ноября 1998 г. по делу о проверке конституционности отдельных положений Федерального закона «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации»).
   Исходя из этих требований, п. 3 ст. 59 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» предписано, что кандидат может считаться избранным, если он получит не менее 50% голосов избирателей, принявших участие в голосовании.
   Установление же запрета на проведение повторного голосования в случае, когда на день его проведения в избирательном бюллетене осталась только одна кандидатура, представляет собой ограничение избирательных прав граждан, которое нельзя ввести без соблюдения критериев, установленных ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ. Во всяком случае такой запрет непосредственно законом субъекта Российской Федерации предусматриваться не может.
   Между тем из оспариваемого положения вытекает, что применительно к выборам в органы государственной власти субъектов Российской Федерации этот запрет может быть установлен именно законом субъекта Российской Федерации (что и имеет место в Законе Тульской области «О выборах губернатора – главы исполнительного органа государственной власти Тульской области»), т. е. непосредственно законом субъекта Российской Федерации вводится ограничение избирательных прав граждан, что в силу ст. 55 (ч. 3), 71 (п. «в») и 76 (ч. 1), Конституции РФ недопустимо. При этом не обеспечивается и единство регулирования прав и свобод человека и гражданина (п. «в» ст. 71, ч. 1 ст. 76 Конституции РФ), что в конечном счете приводит – в противоречие с требованиями ст. 19 (ч. 1 и 2) и 32 (ч. 2) Конституции РФ – к неравенству избирательных прав граждан Российской Федерации в зависимости от места жительства и к нарушению принципа юридического равенства в целом.
   Таким образом, оспариваемое положение п. 3 ст. 59 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» постольку, поскольку оно закрепляет возможность проведения повторного голосования по одной кандидатуре, если это предусмотрено соответствующими федеральными законами, не противоречит Конституции Российской Федерации. Вместе с тем данное положение в той части, в какой оно допускает возможность установления запрета на проведение повторного голосования по одной кандидатуре законом субъекта Российской Федерации, не соответствует Конституции Российской Федерации, ее ст. 19 (ч. 1 и 2), 32 (ч. 2), 55 (ч. 3) и 71 (п. «в»).
   Проблема территориального равноправия на региональном уровне в наиболее общем виде проявилась в свое время уже при формулировании принципа равноправия в учредительных актах субъектов Федерации, где требование равноправия нашло неодназначное отражение, нередко получая причудливое закрепление, не отвечающее принципу равенства каждого в неотчуждаемых правах и свободах, устанавливаемому Конституцией РФ принципу федерализма с приоритетом федеративного государства в решении вопросов, составляющих содержание его суверенитета. [225 - Конституционное право субъектов Российской Федерации / Отв. ред. проф. В.А.Кряжков. М.: ООО «Городец-издат», 2002. С. 245.]
   В конституциях и уставах субъектов Федерации в целом выдержан принципиальный подход к вопросу о равноправии, сформулированный Конституцией РФ. Однако в учредительных актах некоторых регионов можно встретить по меньшей мере противоречивый способ закрепления принципа равноправия. Так, ст. 22 Устава Томской области устанавливает, что «отношения между гражданином и органами государственной власти Томской области, органами местного самоуправления основываются на приоритете и защите прав человека и гражданина как высшей ценности, равенства каждого перед законом и судом…» [226 - См.: Устав (Основой закон) Томской области, принятый решением Томской областной Думы от 26 июля 1995 г. № 136 в ред. от 18 августа 2003 г. // Официальные ведомости Государственной Думы Томской области (сборник нормативных правовых актов). Спецвыпуск. 2002. 1 августа.]. Из такой формулировки неясно, признается ли данным Уставом равенство перед законом и судом каждого человека либо речь идет лишь о равенстве каждого гражданина РФ на территории области.
   В качестве примера нарушения принципа равноправия можно привести также ст. 30 Конституции Республики Тыва, которая гарантирует равенство прав и свобод независимо от расы, национальности, языка, пола, имущественного и должностного положения, социального происхождения, места жительства, отношения к религии, убеждений только гражданам Республики Тыва. Это может вести к нарушению в том числе и территориального равноправия граждан Российской Федерации, не являющихся гражданами Республики Тыва, но проживающих на ее территории. Такое регулирование имело место до 6 мая 2001 г., когда на референдуме была принята новая конституция. Принцип равноправия в ней закреплен следующим образом: «1. Все равны перед законом. 2. В Республике Тыва гарантируется равенство провозглашенных Конституцией Российской Федерации прав и свобод человека и гражданина независимо от пола, расы, национальности, языка, имущественного и должностного положения, происхождения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств. На территории Республики Тыва запрещаются любые формы ограничений прав граждан по признакам социальной, расовой, национальной, языковой или религиозной принадлежности» (ст. 19 Конституции Республики Тыва). [227 - См.: Конституция Республики Тыва (принята на референдуме Республики Тыва 6 мая 2001 г.) в ред. от 24 июня 2003 г. // Тувинская правда. 2001. 15 мая.]
   Несмотря на то, что за последние несколько лет положения многих конституций и уставов субъектов Федерации, в том числе касающиеся равноправия, претерпели значительные изменения и в основной массе приведены в соответствие с нормами Конституции России, в отдельных регионах этот процесс до сих пор не завершен.
   Не менее актуальной является проблема равноправия граждан на уровне текущего законотворчества субъектов РФ. Сложность здесь заключается в том, что Конституция РФ не дает четких критериев разграничения полномочий федеральных органов государственной власти и органов государственной власти субъектов Федерации в области прав человека и гражданина [228 - См. об этом: Соотношение законодательства Российской Федерации и законодательства субъектов Российской Федерации. М., 2003. С. 334—360.]. Указание Конституции на то, что к федеральной компетенции относятся «регулирование и защита прав и свобод человека и гражданина» (п. «в» ст. 71), а к компетенции субъектов Федерации – «защита прав и свобод человека и гражданина» (п. «б» ст. 72), предполагает слишком тонкую грань для такого разграничения, которая на практике далеко не всегда выдерживается: субъекты Федерации нередко принимают правовые акты, призванные не только защищать права и свободы, но и регулировать их. Причем это регулирование направлено чаще всего отнюдь не на расширение прав и свобод. В результате подвергается испытанию принцип социально-территориального равноправия как на региональном, так и муниципальном уровнях его реализации. В той или иной мере это попадает в том числе и в сферу конституционного контроля.
   Примером может быть в этом плане принятое 11 ноября 2003 г. постановление Конституционного Суда РФ. Правовая позиция, сформулированная по данному делу, заключается в том, что исходя из понимания муниципальной власти как наиболее приближенной к населению и ориентированной в том числе на выполнение задач социального государства, связанных, в частности, с непосредственным обеспечением жизнедеятельности населения муниципальных образований, вытекает необходимость установления надлежащего соотношения требований равенства и справедливости применительно к институту финансовой самостоятельности местного самоуправления при осуществлении полномочий в социальной сфере. Из конституционных положений, провозглашающих Российскую Федерацию социальным государством, призванным обеспечить достойную жизнь, а также принципа равенства прав и свобод человека и гражданина независимо от места жительства, вытекает требование достижения баланса конституционных ценностей, получающих воплощение в гарантированности принципа финансовой самостоятельности муниципальных образований, с одной стороны, и выравнивании уровня их социально-экономического развития, в том числе путем справедливого перераспределения публичных финансов, включая бюджетные средства, с целью выравнивания уровня минимальной бюджетной обеспеченности муниципальных образований, – с другой [229 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 11 ноября 2003 г. по делу о проверке конституционности положений п. 2 ст. 81 Закона Челябинской области «О бюджетном устройстве и бюджетном процессе в Челябинской области» в связи с запросом Челябинского областного суда // Российская газета. 2003. 18 ноября.]. Другими словами, местное самоуправление имеет преобладающие полномочия в социальной сфере, что обусловливает необходимость справедливого и равномерного распределения финансовых ресурсов в рамках минимальных социальных стандартов обеспеченности каждого муниципального образования.

6.7. Конституционный Суд о неопределенности правовых норм как отрицании равенства всех перед законом и судом

Одним из условий обеспечения равноправия граждан выступает определенность нормы с точки зрения содержания.

6.7.1. Определенность правовых норм – критерий их конституционности.

   В правовой норме законодатель закрепляет всеобщий равный масштаб поведения, чем должен исключаться произвол в применении данного масштаба к отдельным гражданам в конкретных ситуациях. Единообразное понимание правовой нормы, равная подчиненность ей возможны лишь при наличии точно определенного, непротиворечивого содержания нормы. Неопределенное содержание правовой нормы приводит к произвольному, основанному на субъективном усмотрении истолкованию и применению данной нормы, что допускает, как считает Конституционный Суд, возможность неограниченного усмотрения в процессе правоприменения и неизбежно ведет к произволу, а значит – к нарушению принципов равенства, а также верховенства закона [230 - См.: Вестник КС РФ. 1999. № 5.]. А это, соответственно, свидетельствует о нарушении такой нормой, примененной в конкретном деле, и конституционных прав и свобод граждан, что также является основанием для признания ее не соответствующей Конституции Российской Федерации.
   На необходимость исследования принципа определенности правовой нормы уже указывалось в отдельных работах [231 - См.: Кононов А. Принцип определенности правовой нормы в конституционном судопроизводстве // Уголовное право. 1999. № 2. С. 79.]. При этом справедливо отмечалось, что принцип определенности не сформулирован явно ни в одном из действующих нормативных правовых актов. Само по себе требование определенности вытекает из самой природы правовой нормы как равного масштаба, равной меры свободы для всех субъектов права, что позволяет, в свою очередь, определить требование нормативно-правовой определенности в качестве важного принципа режима равноправия граждан. Вместе с тем конкретные параметры степени определенности правовой нормы содержатся не в сущностных характеристиках правовой нормы, а в форме правового закрепления правила поведения. Иными словами, определенность характеризует уровень законодательной техники, а не сущностную природу нормативно-правового предписания.
   Правда, нельзя не учитывать, что во всякой правовой норме имманентно присутствует определенный уровень неопределенности (например, с точки зрения круга субъектов, подпадающих под ее действие; казуальной инвариантности их реализации и т. п.). В этом смысле неопределенность есть некорректная форма внешнего выражения правовой нормы. Определенность правовой нормы должна обеспечиваться специальными требованиями к законодательной технике, вырабатываемыми юридической теорией и практикой. Например, язык закона должен быть ясным, непротиворечивым, иметь точный смысл, исключать неоднозначность в процессе правоприменения. Для достижения определенности правовой нормы законодателю необходимо соблюдать законы логики, избегать расплывчатых, нечетко употребленных терминов и т. д.
   Весьма обширная практика использования принципа определенности правовой нормы сложилась при реализации своих полномочий Конституционным Судом РФ. Принцип определенности как критерий конституционности правовых норм используется Конституционным Судом РФ при принятии решений как по делам в частноправовой, так и публичноправовой сферах.

6.7.2. Обоснование принципа определенности правовых норм в решениях Конституционного Суда.

   Впервые принцип определенности правовой нормы как критерий оценки ее конституционности четко был обоснован и сформулирован Конституционным Судом в постановлении от 25 апреля 1995 г. по делу о проверке конституционности ч. 1 и 2 ст. 54 Жилищного кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданки Л.Н. Ситаловой.

   Гражданка Л.Н. Ситалова в течение пяти лет находилась в фактических брачных отношениях с гражданином В.Н. Кадеркиным и проживала в его квартире, оставаясь прописанной в другом жилом помещении вместе с дочерью и зятем. После смерти родителей В.Н. Кадеркина она поставила вопрос о прописке в его квартире, на что согласия не получила.
   Наримановский районный народный суд Астраханской области, куда обратилась заявительница, удовлетворил ее исковые требования. Судебная коллегия по гражданским делам Астраханского областного суда отменила решение народного суда и оставила иск без удовлетворения, ссылаясь на то, что вселение в жилое помещение было произведено в нарушение правил о прописке, предусмотренных ст. 54 Жилищного кодекса РСФСР, и что заявительница не является членом семьи нанимателя этого жилого помещения.
   Полагая, что тем самым нарушено ее конституционное право на жилище, гражданка Л.Н. Ситалова обратилась в Конституционный Суд Российской Федерации с требованием признать соответствующее законодательное положение неконституционным. [232 - См.: Вестник КС РФ. 1995. № 2, 3.]

   По указанному делу Конституционный Суд установил, что в жалобе поставлен вопрос о нарушении ст. 40 (ч. 1) Конституции Российской Федерации, согласно которой каждый имеет право на жилище и никто не может быть произвольно лишен жилища. Законодатель, осуществляя регулирование этого конституционного права, обязан следовать требованию ст. 55 (ч. 2) Конституции Российской Федерации о недопустимости умаления законами прав и свобод человека и гражданина. Это имеет непосредственное отношение к установленному в Жилищном кодексе РСФСР порядку вселения в жилое помещение. Положение ч. 1 ст. 54 Жилищного кодекса РСФСР о праве нанимателя на вселение других граждан в занимаемое им жилое помещение «в установленном порядке» носит бланкетный характер. Неопределенность его юридического содержания не позволяет ответить на вопрос, какой орган и каким актом должен устанавливать этот порядок, и порождает произвольное понимание того, что он означает по своему существу.
   Отсутствие указания на вид нормативного акта, который должен «устанавливать порядок» вселения в жилое помещение, позволяет законодательным и исполнительным органам государственной власти различных субъектов Российской Федерации устанавливать его по собственному усмотрению, что может привести к нарушению конституционного права граждан на жилище и произвольному лишению их жилища. Это не отвечает требованиям ст. 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации, согласно которой права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства. Противоречива и судебная практика применения ч. 1 ст. 54 Жилищного кодекса РСФСР. При юридически сходных обстоятельствах дела этой категории разрешаются судами по-разному, что влечет для граждан неодинаковые правовые последствия. Возможность произвольного применения закона является нарушением провозглашенного Конституцией Российской Федерации равенства всех перед законом и судом (ч. 1 ст. 19).
   Конституционный Суд указал, что недопустимо ставить условием реализации, а равно ограничения, права на жилище, и вообще любого другого права гражданина, зависимость от института прописки либо от заменившего его института регистрации. Признал, что произвольное понимание содержания нормы позволяет различным государственным органам, в том числе субъектов Федерации, устанавливать порядок вселения по собственному усмотрению, что может привести к нарушению конституционных прав граждан. И постановил признать содержащееся в ч. 1 ст. 54 Жилищного кодекса РСФСР положение об «установленном порядке» как процедуре вселения в жилое помещение при условии соблюдения режима прописки не соответствующим по содержанию ст. 18, 19 (ч. 1), 27 (ч. 1), 40 (ч. 1) и 55 (ч. 2 и 3) Конституции РФ.
   В последующих решениях Конституционного Суда РФ принцип определенности получил дальнейшую конкретизацию и развитие.

   Закон РФ от 2 июля 1993 г. № 5318-1 «О выплате пенсий гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации» предусматривал, что гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации, перед отъездом выплачиваются суммы назначенных пенсий (независимо от вида пенсий) в российских рублях за шесть месяцев вперед (ст. 1); на основании письменного заявления гражданина, выезжающего на постоянное жительство за пределы Российской Федерации, сумма назначенной пенсии может переводиться за границу в иностранной валюте по курсу рубля, устанавливаемому Центральным банком Российской Федерации на день совершения операции. При этом ее перевод производится начиная с месяца, следующего за месяцем отъезда этого гражданина за пределы Российской Федерации, но не ранее чем со дня, до которого выплачена пенсия в российских рублях (ст. 2); действие данного Закона не распространяется на граждан, выехавших на постоянное жительство за пределы Российской Федерации, если в отношении этих граждан законодательством Российской Федерации или межгосударственным договором (соглашением) установлен иной порядок пенсионного обеспечения (ст. 5); данный Закон вводится в действие с 1 июля 1993 г. (ст. 6).
   В соответствии с правилами, действовавшими на территории Российской Федерации до вступления в силу этого Закона, гражданину, выезжавшему на постоянное жительство за границу, пенсия выплачивалась за шесть месяцев вперед, а во время его пребывания за границей начисление и выплата пенсии (за исключением пенсий по инвалидности вследствие трудового увечья или профессионального заболевания) не производились.
   На основании этих правил гражданину Л.С. Кигелю, в сентябре 1992 г. выехавшему из Российской Федерации на постоянное жительство в Израиль, начисление и выплата пенсии по старости были прекращены. В связи с принятием Закона РФ «О выплате пенсий гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации» Л.С. Кигель обратился с просьбой о возобновлении выплаты ему трудовой пенсии и переводе ее по месту жительства в Израиль, в чем ему было отказано. Как указывалось в ответе Министерства труда и социального развития Российской Федерации, данный Закон предусматривает выплату назначенных пенсий только тем постоянно проживающим за пределами Российской Федерации гражданам, которые выехали с территории Российской Федерации после 1 июля 1993 г.
   На этом же основании правоприменительными органами было отказано в возобновлении выплаты и переводе по месту постоянного жительства назначенных пенсий А.П. Мерхасину, проживающему с июня 1992 г. в Германии, а также гражданам Российской Федерации А.М. – Э. Лернеру, В.Н. Файб и Л.И. Файбу, выехавшим с территории Российской Федерации соответственно в октябре 1990 г. и в декабре 1991 г. на постоянное жительство в Израиль.
   Заявителю А.Ф. Кравицкому, проживавшему в Латвийской Республике, как гражданину Российской Федерации и военному пенсионеру за счет средств Российской Федерации выплачивалась пенсия за выслугу лет, назначенная в соответствии с Законом РФ от 12 февраля 1993 г. № 4468-1 «О пенсионном обеспечении лиц, проходивших военную службу, службу в органах внутренних дел, и их семей». В связи с выездом А.Ф. Кравицкого в августе 1994 г. на постоянное жительство в Германию выплата пенсии ему была прекращена. Министерство обороны Российской Федерации, а затем Пресненский межмуниципальный суд г. Москвы, куда он обратился с жалобами, отказали в удовлетворении его требований, сославшись на то, что установленный Законом РФ «О выплате пенсий гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации» порядок выплаты пенсий распространяется только на граждан, проживавших до отъезда за границу на территории Российской Федерации.
   По тем же мотивам был лишен возможности получать пенсию и гражданин Российской Федерации Г.А. Дементьев, постоянно проживающий с июня 1996 г. в Республике Болгария и выехавший в эту страну также с территории Латвийской Республики, где он как военный пенсионер получал пенсию за выслугу лет за счет средств Российской Федерации.
   В своих жалобах в Конституционный Суд РФ заявители утверждали, что примененный в их делах Закон РФ «О выплате пенсий гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации» лишает их права на получение ранее назначенных и заработанных длительным трудом пенсий и тем самым не соответствует ст. 19 (ч. 1 и 2) и 39 (ч. 1) Конституции Российской Федерации. [233 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 15 июня 1998 г. № 18-П по делу о проверке конституционности положений ст. 2, 5 и 6 Закона Российской Федерации от 2 июля 1993 г. «О выплате пенсий гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации» в связи с жалобами ряда граждан // СЗ РФ. 1998. № 25. Ст. 3003.]

   Конституционный Суд пришел к следующим выводам. Закон РФ «О выплате пенсий гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации», устанавливающий правила выплаты пенсий гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации, вступил в силу с 1 июля 1993 г. При этом в нем прямо не указано, распространяются ли его положения на граждан, выехавших за границу до указанной даты.
   По смыслу ст. 5 Закона, согласно которой его действие не распространяется на граждан, выехавших на постоянное жительство за пределы Российской Федерации, если в отношении этих граждан законодательством Российской Федерации или межгосударственным договором (соглашением) установлен иной порядок пенсионного обеспечения, с 1 июля 1993 г. предусмотренные Законом правила, в том числе положения ст. 2 о переводе по заявлению гражданина назначенной ему пенсии за границу, могут применяться в отношении всех других граждан, для которых такой порядок не установлен, независимо от даты их выезда за пределы Российской Федерации.
   В то же время в ст. 2 Закона для обозначения круга лиц, которым она адресована, употребляется выражение «граждане, выезжающие на постоянное жительство за пределы Российской Федерации». В контексте ст. 2 во взаимосвязи со ст. 6 Закона это выражение может рассматриваться как включающее в число таких граждан только выезжающих за пределы Российской Федерации начиная со дня введения Закона в действие. Вместе с тем ст. 2 и 6 могут быть интерпретированы и как лишь закрепляющие способ реализации гражданином права на получение пенсии в соответствии с установленными Законом правилами в период его проживания за границей, но не как определяющие круг лиц, имеющих такое право.
   Согласно ст. 3 Закона порядок выплаты пенсий в соответствии с данным Законом устанавливается Правительством Российской Федерации по согласованию с Пенсионным фондом Российской Федерации. Такая формулировка предполагает, что подзаконный нормативный акт, принимаемый во исполнение этого предписания, не должен содержать каких-либо правоустанавливающих норм в отношении условий, с которыми связывается само право на получение назначенных пенсий, поскольку законодатель предписывает определить лишь порядок их выплаты.
   Правительство Российской Федерации реализовало предоставленное ему полномочие, приняв Положение о порядке выплаты пенсий гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации (утверждено постановлением от 19 августа 1994 г. № 981). Положением, в частности, установлено, что его действие распространяется на граждан, которым назначены пенсии в соответствии с законодательством Российской Федерации, в случае их выезда на постоянное жительство за пределы Российской Федерации после 1 июля 1993 г. (п. 2). Тем самым Правительство Российской Федерации определило сферу действия Закона во времени и по кругу лиц, причем по существу истолковало положения его ст. 2 и 5 в узком смысле. В результате граждане, выехавшие за границу до 1 июля 1993 г., в период проживания за пределами Российской Федерации не могут претендовать на возобновление начисления и выплаты им пенсий.
   Неопределенность содержания рассматриваемых предписаний Закона привела также к тому, что правоприменительные органы толкуют их как не распространяющиеся на лиц, которые получали пенсии, назначенные в соответствии с законодательством Российской Федерации, но проживали до отъезда за пределами Российской Федерации и, соответственно, выезжали на постоянное жительство за границу не с ее территории. В результате граждане Российской Федерации, после распада Союза ССР проживающие, в частности, в Латвийской Республике, Литовской Республике и Эстонской Республике и получающие там за счет средств Российской Федерации пенсии, назначенные им по нормам Закона РФ «О пенсионном обеспечении лиц, проходивших военную службу, службу в органах внутренних дел, и их семей», в случае выезда на постоянное жительство с территории этих государств в другую страну лишаются назначенных им пенсий. Именно в силу такого понимания рассматриваемого Закона заявителям Г.А. Дементьеву и А.Ф. Кравицкому была прекращена выплата пенсий за выслугу лет после их выезда на постоянное жительство с территории Латвийской Республики соответственно в Болгарию и Германию.
   Таким образом, исходя из рассматриваемых положений Закона РФ «О выплате пенсий гражданам, выезжающим на постоянное жительство за пределы Российской Федерации», право гражданина, постоянно проживающего за пределами Российской Федерации, на получение ранее назначенной пенсии и возможность реализации им этого права поставлены в зависимость исключительно от таких обстоятельств, как дата выезда гражданина за пределы Российской Федерации и его проживание непосредственно перед выездом на территории Российской Федерации. Тем самым часть пенсионеров, выехавших на постоянное жительство за пределы Российской Федерации, лишается права на получение назначенных им пенсий. Таким образом, вследствие неопределенности правовой нормы, которая по сути установила новые ограничения прав граждан, была нарушена ст. 55 Конституции.
   Правительство РФ, определив сферу действия ст. 2 и 5 указанного Закона в узком смысле во времени и по кругу лиц, ущемило права граждан на получение пенсии за пределами Российской Федерации, выехавших за границу до 1 июля 1993 г. В результате неопределенность содержания положений указанного Закона в отношении круга лиц, на которых распространяется его действие, порождала возможность произвольного его толкования и применения, что приводило к нарушению гарантированного Конституцией равенства всех перед законом и судом (ч. 1 ст. 19), т. к. фактически устанавливались необоснованные и несправедливые различия в праве на получение трудовых пенсий между пенсионерами, проживающими на территории РФ, и пенсионерами, постоянно проживающими за ее пределами, а также между проживающими за границей пенсионерами, выехавшими из России в разное время – до 1 июля 1993 г. и после этой даты [234 - См.: Вестник КС РФ. 1998. № 5. С. 33—50.]. В результате нарушения права на социальное обеспечение (ч. 1 ст. 39 Конституции России) появилось неравенство правовых последствий реализации указанного права, выразившегося в неполучении пенсий определенной категории лиц. Указанное неравенство было обусловлено лишь местом постоянного жительства пенсионеров и датой их выезда за границу, что недопустимо, т. к. нарушает ст. 19 (ч. 2) Конституции РФ.

   Акционерные общества «Большевик», «Свет», «Сыктывкарский лесопромышленный комплекс», «Банк Сосьете Женераль Восток», «Монсанто», «Воткинский молочный завод» и предприниматели Т. П. Телебокова и А.Н. Кузнецов решениями руководителей налоговых инспекций и органов налоговой полиции были привлечены к ответственности за нарушения налогового законодательства на основании норм, предусмотренных под-п. «а», абз. 1 подп. «б» и подп. «в» п. 1 ст. 13 Закона РФ «Об основах налоговой системы в Российской Федерации», а также п. 8 ст. 7 Закона РСФСР «О Государственной налоговой службе РСФСР». Жалобы акционерных обществ на эти решения различными судебными инстанциями были оставлены без удовлетворения, дело гражданина А.Н. Кузнецова не было разрешено.
   В своих обращениях в Конституционный Суд РФ заявители утверждали, что санкции, установленные оспариваемыми нормами, являются неоправданно завышенными, применены к ним без соблюдения надлежащей процедуры, без установления вины и других обстоятельств, чем, по их мнению, были существенно ограничены их право на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности и право частной собственности. В связи с этим они просили признать не соответствующими ст. 8 (ч. 1), 34 (ч. 1), 35 (ч. 1), 55 (ч. 3) и 57 Конституции РФ – как по буквальному смыслу, так и по смыслу, придаваемому им правоприменительной практикой, – содержащиеся в оспариваемых нормах положения о размерах и порядке применения налоговых санкций за налоговые правонарушения и восстановить нарушенные их применением конституционные права. [235 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 15 июля 1999 г. № 11-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Закона РСФСР «О государственной налоговой службе РСФСР» и Законов РФ «Об основах налоговой системы в Российской Федерации» и «О федеральных органах налоговой полиции» // СЗ РФ. 1999. № 30. Ст. 3988.]

   Конституционный Суд РФ указал по данному делу следующее. Содержание подп. «а», абзаца первого подп. «б» п. 1 ст. 13 Закона Российской Федерации «Об основах налоговой системы в Российской Федерации» и п. 8 ст. 7 Закона РСФСР «О Государственной налоговой службе РСФСР» свидетельствует о том, что они предусматривают ответственность за различные составы правонарушений, которые недостаточно разграничены между собой. При этом установленные законодателем меры ответственности в действительности не обусловливаются характером, степенью общественной вредности, последствиями правонарушения, а также наличием вины правонарушителя. В диспозициях рассматриваемых составов правонарушений, выраженных в неопределенных, подчас неотличимых друг от друга понятиях («сокрытый доход», «заниженный доход», «сокрытый объект налогообложения», «неучтенный объект налогообложения», «отсутствие учета объектов налогообложения», «нарушение порядка учета объекта налогообложения»), законодатель не выделил существенных признаков каждого конкретного правонарушения, вследствие чего на практике оказалось невозможным дифференцировать и однозначно истолковать эти составы.
   Кроме того, в отношении большинства составов правонарушений, в том числе вмененных заявителям, закон не содержал прямых указаний на виновность правонарушителя в качестве условия привлечения его к ответственности. Умышленная форма вины была упомянута лишь в положении подп. «а» п. 1 ст. 13 Закона РФ «Об основах налоговой системы в Российской Федерации», предусматривавшем штраф в пятикратном размере сокрытой или заниженной суммы дохода (прибыли) при установлении умысла приговором либо – по иску налогового органа или прокурора – решением суда. Исходя же из указаний Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации в практике арбитражных судов и органов налоговой службы ответственность за нарушение законодательства о налогах и сборах применялась и без наличия вины налогоплательщика, а понятия «сокрытие» и «занижение» толковались как идентичные, и к ним приравнивалось также невнесение необходимых сведений в отчетные документы или неправильное их заполнение, в том числе вследствие счетных или иных ошибок.
   Указанная неопределенность правового содержания рассматриваемых положений противоречит общеправовым принципам юридической ответственности.
   Кроме того, юридическая конструкция рассматриваемых положений такова, что позволяла применять все предусмотренные ими меры как за само сокрытие или занижение дохода, так и одновременно за каждое из действий, повлекших это правонарушение, являвшихся по сути лишь его частью и не образующих самостоятельного правонарушения, а именно: за неведение учета, нарушение установленного порядка учета, счетные ошибки, неправильное оформление документов и т. п. Таким образом, на основании этих положений налогоплательщик в связи с сокрытием или занижением дохода подвергался штрафным взысканиям за одни и те же действия многократно, вопреки общему принципу справедливой ответственности, согласно которому лицо не может быть дважды подвергнуто взысканию за одно и то же. Отступление от данного принципа приводило бы к явно чрезмерным ограничениям, не соответствующим целям защиты конституционно значимых интересов и по сути к умалению конституционных прав и свобод.

   Федеральный арбитражный суд Восточно-Сибирского округа, рассматривая дело по иску государственной налоговой инспекции по Уярскому району Красноярского края о взыскании штрафа, наложенного в соответствии с п. 1 и 3 ст. 120 и п. 1 ст. 122 Налогового кодекса Российской Федерации на администрацию г. Уярска за грубое нарушение правил учета доходов, расходов и объектов налогообложения и неуплату налога, приостановил судебное производство и обратился с запросом в Конституционный Суд РФ. По мнению заявителя, юридическая конструкция п. 1 и 3 ст. 120 и п. 1 ст. 122 Налогового кодекса Российской Федерации такова, что позволяет применять все предусмотренные ими меры ответственности как за неуплату или неполную уплату сумм налогов, возникшую в результате неотражения, несвоевременного или неправильного отражения на счетах бухгалтерского учета и в отчетности хозяйственных операций, денежных средств, материальных ценностей и т. д., так и за каждое из указанных действий (бездействие) в отдельности. В результате, как полагал заявитель, налогоплательщик за одно и то же неправомерное действие может быть дважды подвергнут взысканию, что противоречит ст. 15 (ч. 4), 19 (ч. 1) и 50 (ч. 1) Конституции Российской Федерации. [236 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 5 марта 2001 г. № 6-О по запросу Федерального арбитражного суда Восточно-Сибирского округа о проверке конституционности п. 1 и 3 ст. 120 и п. 1 ст. 122 Налогового кодекса Российской Федерации // СЗ РФ. 2001. № 10. Ст. 995.]

   В решении по данному делу Конституционный Суд РФ прямо указал на то, что общеправовой критерий определенности, ясности, недвусмысленности правовой нормы вытекает из конституционного принципа равенства всех перед законом и судом (ч. 1 ст. 19 Конституции РФ), поскольку такое равенство может быть обеспечено лишь при условии единообразного понимания и толкования нормы всеми правоприменителями. Неопределенность ее содержания, напротив, допускает возможность неограниченного усмотрения в процессе правоприменения и неизбежно ведет к произволу, а значит – к нарушению принципов равенства и верховенства закона.
   Исходя из этого оспариваемые заявителем положения, определяющие недостаточно разграниченные между собой составы налоговых правонарушений, не могут применяться одновременно в качестве основания привлечения к ответственности за совершение одних и тех же неправомерных действий, что не исключает возможности их самостоятельного применения на основе оценки судом фактических обстоятельств конкретного дела.
   Понимание неопределенности как нарушения равноправия граждан – в сочетании с требованиями ст. 7 Конституции – находит отражение в Определении Конституционного Суда РФ от 18 апреля 2000 г. по жалобе гражданина Пинхасика М. Л. на нарушение его конституционных прав ч. 1 ст. 2.1 Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий».

   Согласно оспариваемому положению, дети, которые остались в несовершеннолетнем возрасте без попечения одного или обоих родителей, необоснованно репрессированных по политическим мотивам, признавались пострадавшими от политических репрессий.
   Заявитель утверждал, что такие дети также могут считаться репрессированными, поскольку их подвергали унижениям, лишали жилья и имущества, возможности нормально учиться, ограничивали в праве на опеку, насильственно выселяли с места жительства, принудительно помещали в детские дома, расположенные за пределами мест проживания, в том числе находящиеся под надзором органов НКВД СССР, подвергали другим ограничениям, предусмотренным, в частности, в оперативном Приказе народного комиссара внутренних дел СССР от 15 августа 1937 г. № 00486. Поэтому, считает заявитель, указанная категория детей, как и дети, находившиеся вместе с родителями в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении, должна относиться именно к репрессированным, а не к пострадавшим от политических репрессий, и на нее должно распространяться действие постановления Конституционного Суда РФ от 23 мая 1995 г. по делу о проверке конституционности ст. 2.1 и 16 Закона РФ от 18 октября 1991 г. № 1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий».
   Между тем, по мнению М.Л. Пинхасика, ч. 1 ст. 2.1 Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» не обеспечивает полного восстановления прав детей, оставшихся в несовершеннолетнем возрасте без попечения одного или обоих родителей, необоснованно репрессированных по политическим мотивам, и потому противоречит ст. 13 (ч. 2), 17 (ч. 1 и 2), 18, 19 (ч. 1), 26 (ч. 2), 27 (ч. 1), 38 (ч. 1), 40 (ч. 1), 45 (ч. 1), 55 (ч. 2) и 61 (ч. 1) Конституции Российской Федерации. [237 - См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 18 апреля 2000 г. № 103-О по жалобе гражданина Пинхасика Марата Лазаревича на нарушение его конституционных прав ч. 1 ст. 2.1 Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» // СЗ РФ. 2000. № 33. Ст. 3429.]

   В решении по данному делу Конституционный Суд признал: вследствие неточности ч. 1 ст. 2.1 Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий», которая заключается в том, что дети, находившихся вместе с родителями в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении, признаются не репрессированными, а пострадавшими от политических репрессий, эти лица получили меньший по сравнению с реабилитированными правовой статус, получают меньший объем льгот и объем компенсации. Суд указал, что оспариваемое положение ч. 1 ст. 2.1 Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий», как и положение, относившее детей, находившихся вместе с родителями в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении, не к репрессированным, а к пострадавшим от политических репрессий, фактически служит основанием для дискриминации по возрасту и для отказа им в судебной защите и признании их необоснованно репрессированными в порядке и по основаниям, предусмотренным ст. 1 и 7 названного Закона, а потому также не соответствует ст. 19 (ч. 1) и 52 Конституции РФ. По сути, в указанном деле неопределенность нормы затруднила выполнение функции адресной помощи, что нарушило ст. 7 Конституции, согласно которой наше государство является социальным и берет на себя обязательство оказания помощи нуждающимся в этом гражданам.
   При произвольном толковании правовой нормы могут возникать как неравенства последствий реализации конституционного права, так и неравенства, возникающие при реализации конституционных прав и свобод. Это было отмечено Конституционным Судом, например, в постановлении от 23 декабря 1997 г. по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 855 ГК РФ и ч. 6 ст. 15 Закона РФ «Об основах налоговой системы в Российской Федерации».

   Президиум Верховного Суда Российской Федерации, ставя вопрос о соответствии Конституции РФ п. 2 ст. 855 ГК РФ, утверждал, что предусмотренное им преимущественное удовлетворение требований по оплате труда перед обязательствами по налоговым платежам при списании денежных средств со счета клиента банка противоречит ст. 57 Конституции РФ, закрепляющей обязанность платить законно установленные налоги и сборы.
   В то же время, как отмечал заявитель, положение ч. 6 ст. 15 Закона РФ «Об основах налоговой системы в Российской Федерации», касающееся порядка списания денежных средств, напротив, создает преимущества для требований, обеспечивающих формирование государственного бюджета в ущерб интересам лиц, работающих по трудовым договорам (контрактам), что не соответствует конституционной обязанности выплачивать гарантированное ст. 37 (ч. 3) Конституции РФ вознаграждение за труд. [238 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 23 декабря 1997 г. № 21-П по делу о проверке конституционности п. 2 ст. 855 Гражданского кодекса Российской Федерации и ч. 6 ст. 15 Закона Российской Федерации «Об основах налоговой системы в Российской Федерации» в связи с запросом Президиума Верховного Суда Российской Федерации // СЗ РФ. 1997. № 52. Ст. 5930.]

   В решении Конституционного Суда РФ была сформулирована следующая правовая позиция. Внешне отказавшись от приоритета обязательных бюджетных платежей, законодатель нарушил логику построения п. 2 ст. 855 ГК РФ, создав не только неравенство при реализации прав и законных интересов различных групп граждан, но и конкуренцию конституционных обязанностей по выплате заработной платы и уплате налогов, поскольку четко не определил порядок и условия их исполнения. Установленная данной нормой очередность перечисления денежных средств может приводить к нарушению конституционной обязанности платить законно установленные налоги и сборы (ст. 57 Конституции РФ) и формирует правовые условия для легального отказа от ее выполнения. Между тем налоги являются важнейшим источником доходов бюджета, за счет которого должны обеспечиваться соблюдение и защита прав и свобод граждан, а также осуществление социальной функции государства (ст. 2 и 7 Конституции РФ). Без поступлений в бюджет налоговых платежей невозможно финансирование предприятий, выполняющих государственный заказ, учреждений здравоохранения, образования, армии, правоохранительных органов и т. д., а следовательно, также выплат заработной платы работникам бюджетной сферы. Поэтому конституционные обязанности выплачивать вознаграждения за труд и платить законно установленные налоги и сборы не должны противопоставляться друг другу, т. к. установление жесткого приоритета для одной из них означает невозможность реализации, а следовательно, умаление равно защищаемых прав и законных интересов тех или других групп граждан, что не соответствует также ст. 55 (ч. 2) Конституции Российской Федерации.
   Правовая позиция Конституционного Суда о неопределенности как нарушении принципа равноправия получила свое развитие в постановлении от 6 апреля 2004 г. № 7-П по делу о проверке конституционности положений п. 2 ст. 87 Кодекса торгового мореплавания Российской Федерации и постановления Правительства Российской Федерации от 17 июля 2001 г. № 538 «О деятельности негосударственных организаций по лоцманской проводке судов» в связи с жалобой международной общественной организации «Ассоциация морских лоцманов России» и автономной некоммерческой организации «Общество морских лоцманов Санкт-Петербурга» [239 - См.: СЗ РФ. 2004. № 15. Ст. 1519.]. В своем решении Конституционный Суд указал, что неопределенность может появляться в том числе в результате делегирования законодателем неопределенных по объему полномочий органам исполнительной власти (в названном деле – Правительству РФ); в результате возникает противоречивое, неясное и двусмысленное правовое регулирование, что, в свою очередь, может приводить к произвольному, основанному на субъективном усмотрении истолкованию соответствующих норм и их произвольной реализации, нарушая таким образом конституционное требование равноправия.
   Один из новых аспектов соотношения конституционных принципов правовой определенности и равноправия был выявлен Конституционным Судом РФ при рассмотрении вопросов, связанных с законодательным регулированием юридической силы Уголовно-процессуального кодекса РФ, а именно: закреплением его приоритета перед другими федеральными законами и иными нормативными правовыми актами. Обосновывая позицию о том, что законодатель был вправе принять такое решение, если под другими федеральными законами и иными правовыми актами в данном случае подразумеваются нормативные положения, регулирующие отношения, связанные с предметом уголовно-процессуального регулирования, Конституционный Суд указал, что появление в регулировании уголовного судопроизводства нормативных положений, противоречащих УПК РФ, может создать неопределенность в правовом положении участников судопроизводства, привести к нарушениям прав и законных интересов граждан и в конечном счете к дестабилизации единого правового пространства в сфере уголовного судопроизводства. [240 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 29 июня 2004 г. № 13-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 7, 15, 107, 234 и 405 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом депутатов Государственной Думы // СЗ РФ. 2004. № 27. Ст. 2804.]

6.8. Конституционный принцип равноправия в решениях региональных органов конституционного правосудия

   Праксиологическая ценность принципа равноправия значима как для федерального, так и для регионального конституционного правосудия. Это связано в первую очередь с юридической природой конституций (уставов) субъектов Российской Федерации, на соответствие которым региональные конституционные (уставные) суды проверяют оспариваемые нормативные положения.
   Как указал Конституционный Суд РФ в постановлении от 18 июля 2003 г. № 13-П по делу о проверке конституционности положений ст. 115 и 231 ГПК РСФСР, ст. 26, 251 и 253 ГПК РФ, ст. 1, 21 и 22 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» в связи с запросами Государственного Собрания – Курултая Республики Башкортостан, Государственного Совета Республики Татарстан и Верховного Суда Республики Татарстан [241 - См.: СЗ РФ. 2003. № 30. Ст. 3101.], конституции и уставы субъектов Российской Федерации, в отличие от иных нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации, находятся в особой связи с Конституцией Российской Федерации. Это вытекает из всего содержания Основного Закона, который последовательно различает конституции (уставы) и другие нормативные правовые акты субъектов Российской Федерации. Данная связь, по смыслу сформулированных в постановлении правовых позиций, заключается, в частности, в том, что конституционные принципы федеративного устройства, учредительный характер Конституции Российской Федерации и конституций (уставов) субъектов Российской Федерации обеспечивают единство федерального и регионального конституционно-правового регулирования и тем самым единство конституционно-правового пространства, единство конституционно-правового регулирования в условиях федеративного государства.
   Рассмотрим примеры применения принципа равноправия как критерия оценки конституционности актов, подлежащих конституционной проверке органами конституционного контроля субъектов РФ.
   1. Постановление Конституционного Суда Республики Адыгея от 30 июля 2001 г. по делу о проверке конституционности отдельных положений Закона Республики Адыгея «Об администрации города, района». Решая вопрос о том, может ли изменение главой администрации города, района места жительства послужить основанием для досрочного освобождения его от занимаемой должности, Конституционный Суд Республики Адыгея указал, что Конституция Республики Адыгея не устанавливает ограничений для занятия гражданином должности в органах государственной власти республики в зависимости от места жительства. Более того, ст. 20 (п. 2) Конституции Республики Адыгея гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от места жительства. Следовательно, изменение главой администрации города, района места жительства не может служить основанием для досрочного освобождения его от занимаемой должности. [242 - См.: Собрание законодательства Республики Адыгея. 2001. № 9.]
   2. Конституционный Суд Республики Коми в постановлении от 28 апреля 2004 г. пришел к выводу об отсутствии нарушения принципа равенства всех перед законом и судом таким республиканским регулированием пенсионных отношений, при котором выплата единовременного денежного вознаграждения в размере десяти должностных окладов государственным служащим Республики Коми увязывалась с наличием у соответствующих лиц права на ежемесячную доплату к трудовой пенсии. [243 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Коми от 28 апреля 2004 г. по делу о проверке конституционности ч. 8 ст. 19 Закона Республики Коми «О государственной службе Республики Коми» от 25 марта 1996 г. № 12-РЗ и п. 21 Раздела IV Положения о порядке определения стажа государственной службы государственного служащего Республики Коми, назначения и выплаты надбавки за выслугу лет, предоставления доплаты к пенсии и дополнительного оплачиваемого отпуска, утвержденного Указом Главы Республики Коми от 6 июня 1996 г. № 161 «О мерах по реализации Закона Республики Коми «О государственной службе Республики Коми», в связи с жалобой гражданки Л.П.Ошибовой // Ведомости нормативных актов органов государственной власти Республики Коми. 2004. № 10. Ст. 3534.]
   3. Рассматривая запрос депутата Государственного Собрания Республики Марий Эл о конституционности ст. 4 Закона Республики Марий Эл «Об административных правонарушениях в Республике Марий Эл», которой устанавливалась административная ответственность за неисполнение или ненадлежащее исполнение (исполнение не в полном объеме или с нарушением установленных сроков) требований и предписаний, содержащихся в законодательных и иных нормативных правовых актах органов государственной власти Республики Марий Эл, а также иных правовых актов руководителей этих органов, принятых (изданных) в пределах их компетенции, Конституционный Суд Республики Марий Эл, руководствуясь ст. 7 Всеобщей декларации прав человека и корреспондирующей ей ч. 1 ст. 19 Конституции РФ, правовыми позициями Конституционного Суда РФ, сформулированными в ряде его решений (постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 15 июля 1999 г., от 13 декабря 2001 г., от 5 июля 2001 г., от 25 апреля 1995 г. и др.), а также ст. 19 (п. 1) Конституции Республики Марий Эл, предопределяющими нормативное содержание принципа равенства и вытекающее из него требование к законодательной технике, признал оспариваемое положение не соответствующим Конституции Республике Марий Эл и указал следующее. [244 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Марий Эл от 8 апреля 2004 г. по запросу депутата Государственного Собрания Республики Марий Эл Сорокина Василия Анатольевича о проверке конституционности ст. 4 Закона Республики Марий Эл «Об административных правонарушениях в Республике Марий Эл» от 4 декабря 2002 г. № 43-З // Марийская правда. 2004. 19 мая.]
   Оспоренная норма устанавливает общий объект правонарушения, а именно: всю совокупность действующих в Республике Марий Эл актов, принимаемых органами государственной власти республики и их руководителями. При этом оспоренная норма носит общий характер, охватывает своим составом не только правонарушения, объединенные в одной главе оспоренного Закона по родовому объекту, но и правонарушения, предусмотренные в других главах оспоренного Закона, допуская тем самым за совершение одного и того же правонарушения применение мер административного воздействия в рамках одного закона по разным статьям, предусматривающим различные санкции. Кроме того, диспозиция оспоренной нормы, имея отсылочный характер, не устанавливает конкретные требования, нарушение или невыполнение которых влекут административную ответственность. Таким образом, неопределенность ст. 4 Закона Республики Марий Эл «Об административных правонарушениях в Республике Марий Эл» нарушает конституционный принцип равенства перед законом и судом, закрепленный в ст. 19 (п. 1) Конституции Республики Марий Эл.
   4. Принцип равенства был задействован в постановлении Конституционного Суда Республики Башкортостан от 29 апреля 2004 г. [245 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Башкортостан от 29 апреля 2004 г. № 25-П по делу о проверке конституционности абзаца первого п. 2 и абзаца первого п. 3 Инструкции о порядке представления к награждению медалью «Материнская слава», утвержденной Указом Президента Республики Башкортостан от 16 апреля 1998 г. № УП-204 «О медали «Материнская слава», в связи с жалобами граждан Котиковой Васимы Анасовны и Хакимзяновой Елены Викторовны // Республика Башкортостан. 2004. 30 апреля.]. Граждане В.А. Котикова и Е.В. Хакимзянова в своих жалобах в Конституционный Суд Республики Башкортостан оспаривали конституционность положений Инструкции о порядке представления к награждению медалью «Материнская слава», утвержденной Указом Президента Республики Башкортостан от 16 апреля 1998 г. № УП-204 «О медали «Материнская слава», согласно которым данной медалью награждаются матери, родившие и воспитавшие пять и более детей (абз. 1 п. 2), а представление к награждению производится по достижении последним ребенком возраста одного года и при наличии в живых остальных детей этой матери (абз. 1 п. 3).
   Заявители, каждая из которых имеет пятерых детей, рожденных до вступления в силу Указа Президента Республики Башкортостан «О медали «Материнская слава», неоднократно обращались в местные органы исполнительной власти Республики Башкортостан и органы местного самоуправления с просьбой возбудить ходатайство о награждении их данной медалью. Им в этом было отказано со ссылкой на то, что согласно названной Инструкции медалью «Материнская слава» награждаются только те матери, пятый и (или) последующий ребенок которых родился либо достиг возраста одного года после вступления в силу данного Указа. По мнению заявителей, смысл, придаваемый правоприменительной практикой оспариваемым положениям, ущемляет их конституционные права, противоречит ст. 18, 19 и 20 Конституции Республики Башкортостан.
   Оценивая конституционность названных положений, Конституционный Суд Республики Башкортостан использовал системный подход к их анализу, указав при этом следующее. Оспариваемые нормативные положения, находящиеся во взаимосвязи с нормами Закона Республики Башкортостан «О государственной поддержке многодетных семей в Республике Башкортостан» (ст. 13), означают, что многодетная мать может быть награждена медалью «Материнская слава» при рождении ею пятерых и более детей (с учетом усыновленных детей), по достижении последним ребенком возраста одного года и наличии в живых остальных детей. Учитываются также дети, погибшие и пропавшие без вести при защите Отечества или при исполнении иных обязанностей военной службы, либо при выполнении долга гражданина по спасению человеческой жизни, по охране законности и правопорядка, а также умершие вследствие ранения, контузии, увечья или заболевания, полученных при указанных обстоятельствах, либо вследствие трудового увечья или профессионального заболевания. При этом, исходя из природы данной государственной награды Республики Башкортостан, являющейся высшей оценкой труда многодетной матери по воспитанию детей, награждение производится с учетом морального, нравственного облика матери, добросовестного исполнения ею возложенных конституционных обязанностей заботиться о детях, воспитывать и содержать их (ч. 3 ст. 42 Конституции Республики Башкортостан). Таким образом, установленные в Инструкции о порядке представления к награждению медалью «Материнская слава» требования отвечают конституционному принципу равенства прав и возможностей граждан (ст. 19 Конституции Республики Башкортостан).
   5. Интересным было решение Конституционного Суда Республики Карелия относительно оценки конституционности закрепленного в республиканском законодательстве принципа добровольности при направлении сотрудников органов внутренних дел Республики Карелия для временной работы в районы действия вооруженных конфликтов. Конституционный Суд в своем постановлении указал, что в соответствии со ст. 12 Конституции Республики Карелия граждане республики равны перед законом, им обеспечивается равноправие во всех областях жизни, в том числе и социальной. Закрепляя равенство всех перед законом, Конституция устанавливает независимость этого принципа от каких-либо неопределенных обстоятельств его обеспечения и воли исполнителя закона [246 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Карелия от 25 февраля 1998 г. // Карелия. 1998. 6 марта.]. Поэтому содержащаяся в законодательстве Республики Карелия норма о соблюдении принципа добровольности при направлении сотрудников органов внутренних дел Республики Карелия для временной работы в районы действия вооруженных конфликтов была признана неправомерной, поскольку нарушала принцип равенства перед законом всех граждан Российской Федерации, закрепленный в ст. 19 (ч. 1) Конституции Российской Федерации и ст. 12 (ч. 1) Конституции Республики Карелия. [247 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Карелия от 29 сентября 1995 г. // Собрание законодательства Республики Карелия. 1995. № 11.]
   6. Принцип равенства в полной мере относится, как это было определено в другом постановлении Конституционного Суда Республики Адыгея, и к регулированию права граждан Российской Федерации избирать и быть избранными в органы местного самоуправления (активное и пассивное избирательное право), предусмотренного ст. 31 Конституции Республики Адыгея. Закрепление в ст. 20 (п. 1, 2 ч. 1, п. 1, 2 ч. 2) Закона Республики Адыгея «О местном самоуправлении» иных условий приобретения гражданами избирательного права, чем это установлено Конституцией Республики Адыгея и федеральными законами, является нарушением этого принципа. Конституция Республики Адыгея гарантирует каждому, кто законно находится на территории Республики Адыгея, право свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства. Согласно ст. 55 (п. 3) Конституции Российской Федерации ограничение прав и свобод человека и гражданина, в том числе закрепленных в ее ст. 27, может устанавливаться федеральным законом и только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства. Ни по одному из указанных оснований действующее федеральное законодательство не устанавливает ограничений в зависимости от места жительства применительно к возможности занятия гражданином Российской Федерации должности главы или заместителя главы муниципального образования. Тем более их не вправе ввести законодатель субъекта Российской Федерации. [248 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Адыгея от 15 июля 2001 г. № 2-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Закона Республики Адыгея от 8 августа 1997 г. № 54 «О местном самоуправлении» // Собрание законодательства Республики Адыгея. 2001. № 6.]
   7. Представляет интерес в этом плане и постановление Уставного Суда Свердловской области от 24 июня 2002 г. по делу о соответствии Уставу Свердловской области постановления Правительства Свердловской области от 14 декабря 2001 г. № 832-ПП «О тарифах на электрическую энергию для населения». В нем было отмечено, что установление для отдельных групп (категорий) потребителей различного объема льгот по оплате электрической энергии на основе экономически обоснованных критериев, обусловленных особенностями производства, передачи, использования электрической энергии и другими технологическими факторами, не может быть признано нарушением конституционного принципа равноправия граждан и не противоречит Уставу Свердловской области. [249 - См.: постановление Уставного Суда Свердловской области от 24 июня 2002 г. по делу о соответствии Уставу Свердловской области постановления Правительства Свердловской области от 14 декабря 2001 г. «О тарифах на электрическую энергию для населения» // Областная газета. 2002. 29 июня.]
   Конституционный принцип равенства не препятствует законодателю субъекта Российской Федерации также устанавливать при осуществлении правового регулирования трудовых отношений различия в правовом статусе как работников, принадлежащих к разным категориям по условиям и роду деятельности, так и работодателей, использующих рабочую силу в разных условиях, в том числе вводить дополнительные меры защиты трудовых прав работников и устанавливать дополнительные обязанности для отдельных категорий работодателей. Установление отличий в правовом статусе работодателей, если эти различия объективно оправданны, обоснованны и соответствуют конституционно значимым целям, в частности обеспечению и защите конституционных прав и свобод граждан, не может признаваться дискриминацией. Дополнительные обязанности отдельных групп работодателей в трудовых отношениях не относятся к предпринимательской деятельности и, следовательно, не ограничивают ее свободы, гарантированной ст. 102 Устава Свердловской области [250 - См.: постановление Уставного Суда Свердловской области от 26 июня 2000 г. по делу о проверке соответствия Уставу Свердловской области п. 1, 3, 4, 5, 6 ст. 16 Областного закона от 8 апреля 1997 г. № 18-ОЗ «О защите трудовых прав граждан на территории Свердловской области» и постановления Главы города Екатеринбурга от 6 января 1998 г. № 1 «Об утверждении положения «О порядке регистрации трудовых договоров (контрактов), заключаемых работниками с работодателями – физическими лицами и удостоверении записей в трудовые книжки работников на территории города Екатеринбурга» // Областная газета. 2000. 1 июля.]. Хотя закрепление первоочередного права на получение пособия является дополнительной гарантией для граждан, оно по своей сути означает создание преимуществ одним гражданам, обладающим таким правом, перед другими. Однако по федеральному закону все граждане обладают равными правами на получение пособия, следовательно, установление первоочередного права нарушает равенство граждан перед законом и ущемляет права и свободы определенной части граждан. [251 - См.: постановление Уставного Суда Свердловской области от 25 июня 1999 г. по делу о проверке соответствия Уставу Свердловской области постановления Правительства Свердловской области от 24 марта 1997 г. № 234-п «О первоочередной выплате государственных пособий отдельным категориям граждан, имеющим детей» и «Положения о выплате государственных пособий гражданам, имеющим детей, с доходами ниже прожиточного минимума», утвержденного постановлением Правительства Свердловской области от 11 августа 1998 г. № 811-п «О дополнительных мерах по погашению задолженности по выплате государственных пособий гражданам, имеющим детей», отдельных положений постановлений Правительства Свердловской области от 31 октября 1997 г. № 918-п «О мерах по обеспечению передачи функций назначения и выплаты государственных ежемесячных пособий на детей в органы социальной защиты населения»; от 27 марта 1998 г. № 310-п «О порядке назначения, выплаты и финансирования государственных пособий гражданам, имеющим детей, в 1998 году» и от 10 июня 1998 г. № 610-п «О мерах по погашению задолженности по выплате государственных пособий гражданам, имеющим детей» // Областная газета. 1999. 2 июля.]
   8. Конституционный Суд Республики Карелия в одном из своих постановлений также сделал важный вывод о том, что принцип равного избирательного права на любой стадии избирательного процесса в силу ст. 19 (ч. 2) Конституции Российской Федерации, 19 (ч. 2) Конституции Республики Карелия предполагает юридическое равенство и равный правовой статус всех кандидатов независимо от материального положения, места проживания, состояния здоровья (кроме случаев, указанных в законе), нахождения в командировке, служебного положения и так далее, т. е. именно тех обстоятельств, которые могут явиться решающими при подведении итогов голосования в указанном случае и ограничивают избирательное право граждан. Ни одно из этих обстоятельств также не может расцениваться как достаточное основание для введения ограничений по обеспечению целей, предусмотренных ч. 3 ст. 55 Конституции Российской Федерации. [252 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Карелия от 12 мая 2003 г. // Карелия. 2003. 24 мая.]
   9. Принцип равного налогового бремени также нарушается, если повышенное налогообложение устанавливается в зависимости от места нахождения плательщика, характера (содержания) предпринимательской деятельности, а также от различий в организации деятельности каждого предпринимателя. Такие правовые предписания не могут расцениваться как отвечающие конституционному принципу юридического равенства, общеправовым принципам обоснованности и соразмерности, носят дискриминационный характер, не соответствуют ст. 2, 8 (ч. 2), 16, 17 и 19 (ч. 2) Конституции Республики Карелия. [253 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Карелия от 23 августа 2002 г. // Карелия. 2002. 12 сентября.]
   10. В то же время учет государственными и иными органами публичной власти неравенства жизненных условий через дифференциацию оплаты сверхнормативного жилья и коммунальных услуг является одним из способов обеспечения равноправия и социальной справедливости в правовом социальном государстве. Этот вывод сделал Конституционный Суд Республики Карелия в своем постановлении от 21 февраля 2002 г. по делу, суть которого состояла в следующем.
   Гражданка Ерофеева оспаривала конституционность положений решения Олонецкого районного Совета от 19 апреля 2001 г. № 55 «О дифференцированной оплате за жилье и коммунальные услуги» и положений решения Олонецкого районного Совета от 19 сентября 2001 г. № 85 «О введении расчетов за тепловую энергию с разбивкой расходов на календарный год» от 28 сентября 2001 г. № 39. Решение Олонецкого районного Совета № 55 устанавливает методику начисления платы за «сверхнормативную площадь жилья и сверхнормативное потребление коммунальных услуг». Пунктом 2 этого решения для всех квартиросъемщиков, за исключением нанимателей и собственников жилых помещений, указанных в п. 1 и 3 решения, «ставки и тарифы для оплаты сверхнормативной площади жилья и сверхнормативного потребления коммунальных услуг устанавливаются в зависимости от превышения социальной нормы». Решением Олонецкого районного Совета от 19 сентября 2001 г. № 85 введены расчеты за тепловую энергию для населения по тарифам, рассчитанным на весь календарный год, с 1 октября 2001 г. Заявительница считает, что правовые предписания п. 2 решения Олонецкого районного Совета от 19 апреля 2001 г. № 55 значительно ухудшают ее положение по сравнению с другими нанимателями жилых помещений такой же площади, а правовые предписания п. 1 решения Олонецкого районного Совета от 19 сентября 2001 г. № 85 обязывают платить ее за тепловую энергию в летний период, когда отопление жилья не производится. Оспариваемые положения решений Олонецкого районного Совета, по мнению заявительницы, нарушают ее право на жилище и не соответствуют ст. 26 Конституции Республики Карелия.
   Анализируя данную ситуацию, Конституционный Суд Республики Карелия указал, что Международный Пакт об экономических, социальных и культурных правах от 16 декабря 1966 г., возлагая на участвующие в нем государства обязанность принять меры к тому, чтобы обеспечить полное осуществление признаваемых в Пакте прав всеми надлежащими способами, включая принятие законодательных мер, дозволяет осуществлять эти меры в «максимальных пределах имеющихся ресурсов» и «постепенно» (ст. 2). Дифференцированная плата предполагает установление заведомо заниженной (по сравнению с экономически обоснованной) платы за жилье и коммунальные услуги для собственников и нанимателей жилых помещений в пределах социальной нормы площади жилых помещений, а при превышении социальной нормы площади жилья оплата за жилье и коммунальные услуги увеличивается в зависимости от величины этого превышения, причем по повышенным тарифам оплачивается только площадь, находящаяся за пределами социальной нормы (в том числе и второе жилье). На случаи, когда граждане имеют право на льготы по оплате жилья и коммунальных услуг, а также право на дополнительную жилую площадь в соответствии с действующим законодательством, дифференцированная оплата жилья и коммунальных услуг не распространяется. В процессе проведения реформы жилищно-коммунального хозяйства предполагается постепенный переход к уровню оплаты за жилье и коммунальные услуги, отражающему реально произведенные затраты на содержание жилья и предоставление коммунальных услуг. Существующая система содержания жилищно-коммунальной инфраструктуры носит бюджетно-затратный характер. В настоящее время граждане платят за потребленные жилищно-коммунальные услуги не по их полной стоимости, а лишь часть, определенную органами местного самоуправления. Остальная часть (в Олонецком районе – 60%) предприятиям жилищно-коммунального хозяйства возмещается из местных бюджетов, а также за счет трансфертов из федерального и республиканского бюджетов, выделяемых на эти цели. Такая упрощенная система бюджетных дотаций населению по оплате жилья и жилищно-коммунальных услуг приводит к ситуации, когда тот, кто имеет большую площадь жилья и больше потребляет коммунальных услуг, получает и большую помощь из бюджета, независимо от размера доходов.
   Кроме того, при равной площади жилых помещений больший размер бюджетных дотаций приходится на малосемейных, но чем больше семья, тем меньшее количество средств из бюджета они получают. Однако такое финансирование не соответствует общеправовым принципам справедливости и соразмерности, поставленной цели – социальной защите населения и не отвечает провозглашенным в ст. 7 Конституции Российской Федерации положениям о социальном государстве, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека. Дифференцированная система оплаты жилья и коммунальных услуг позволяет пропорционально социальной норме площади жилья и нормативам потребления коммунальных услуг оказывать помощь из средств бюджета гражданам с низким уровнем доходов. Если жилье превышает социальную норму на каждого проживающего, то оплата за жилье и коммунальные услуги увеличивается в зависимости от величины этого превышения. Статья 19 Конституции Республики Карелия гарантирует равенство всех перед законом. Запрещается дискриминация по признакам расы, национальности, языка, пола, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям. Конституция запрещает дискриминацию и по другим обстоятельствам. Тем самым при осуществлении нормативного регулирования общественных отношений соответствующие органы публичной власти должны учитывать эти конституционные требования. Учет государственными и иными органами публичной власти неравенства жизненных условий через дифференциацию оплаты сверхнормативного жилья и коммунальных услуг является одним из способов обеспечения равноправия и социальной справедливости в правовом социальном государстве. На это ориентирована и практика Европейского Суда по правам человека, который в своем решении «Национальный профсоюз полиции Бельгии против Бельгии» постановил, что «равенство нарушено, если различие не имеет никакого объективного и разумного оправдания», и что «если такое оправдание существует, то оно должно быть оценено с точки зрения цели и эффективности рассматриваемой меры, с учетом принципов, которые превалируют в демократическом обществе».
   Отступление от формального равенства в оплате жилья и коммунальных услуг отвечает принципам соразмерности, разумности, сбалансированности публичных и частных интересов и является допустимым, если при этом учитывается в том числе фактическая способность граждан нести эти дополнительные затраты. Решение о дифференцированной оплате за жилье и коммунальные услуги, связанное с увеличением финансовых затрат граждан, должно учитывать сбалансированность публичных и частных интересов, и в первую очередь интересов малообеспеченных слоев населения, работников учреждений образования, здравоохранения, пенсионеров, инвалидов и других, а также неработающих, при повышении качества предоставляемых жилищно-коммунальных услуг.
   Это позволило сделать вывод, что оспариваемые правовые предписания п. 2 решения Олонецкого районного Совета от 19 апреля 2001 г. № 55 не нарушают конституционного принципа равенства граждан перед законом и судом и соответствуют ст. 19 Конституции Республики Карелия в той мере, в какой они учитывают сбалансированность публичных и частных интересов на территории Олонецкого района. Не противоречат оспариваемые положения и ст. 26 Конституции Республики Карелия, закрепляющей право граждан на жилище, т. к. они не препятствуют получению жилья и не являются основанием для произвольного его лишения. Кроме того, если гражданин имеет жилое помещение, значительно превышающее размеры социальной нормы, и не может его оплачивать, то местная администрация в соответствии со ст. 15 Закона РФ от 24 декабря 1992 г. № 4218-1 «Об основах федеральной жилищной политики» и ст. 75 Жилищного кодекса Российской Федерации по обращению гражданина обязана предоставить ему жилое помещение меньшего размера с той же степенью благоустройства. Причем с момента подачи заявления о замене жилого помещения и до его замены граждане оплачивают жилое помещение лишь в пределах социальной нормы жилья. Если такое жилое помещение находится у гражданина в собственности, то он вправе распорядиться им по своему усмотрению: обменять, продать, сдать в аренду и так далее в соответствии с действующим гражданским и жилищным законодательством. [254 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Карелия от 21февраля 2002 г. // Собрание законодательства Республики Карелия. 2002. № 2.]
   11. Одновременно тот же Суд Республики Карелия, оценивая положение республиканского Закона о служебном жилье для депутатов, сделал вывод, что оно не вступает в противоречие с конституционным принципом равенства граждан перед законом, т. к. устанавливает равным образом для всех депутатов (не имеющих жилья в г. Петрозаводске) отличный от предусмотренного указанным выше жилищным законодательством порядок получения специального служебного жилья, определяет равным образом для всех депутатов и порядок его освобождения. Поэтому все депутаты находятся по отношению к данному Закону в равном положении. Права всех других граждан (не депутатов) этот Закон не затрагивает. Гарантия предоставления депутатам жилого помещения на время их полномочий имеет иное правовое содержание, чем конституционное право граждан на жилище, предусмотренное Конституциями Российской Федерации и Республики Карелия (соответственно ст. 40 и 21). Эта гарантия не является личной привилегией, дополнительным основанием удовлетворения права на жилье, а имеет публичноправовой характер, призвана служить публичным интересам, обеспечивая депутату возможность иметь жилье по месту нахождения законодательного органа для беспрепятственного осуществления им государственных функций на время депутатской деятельности. [255 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Карелия от 11 декабря 1998 г. // Собрание законодательства Республики Карелия. 1999. № 5.]
   То же самое касается и субсидий на оплату жилья и коммунальных услуг в зависимости от социальной нормы площади жилья, что позволяет обеспечить лицам реальное юридическое равенство в реализации этого права, т. к. оно подкрепляется равенством социальных возможностей. [256 - См.: постановление Конституционного Суда Республики Карелия от 13 августа 2003 г. // Карелия. 2003. 21 августа.]
   В то же время в постановлении Уставного Суда Свердловской области от 29 июня 2001 г. по делу о соответствии Уставу Свердловской области п. 6 постановления Главы города Екатеринбурга от 22 июня 2000 г. № 658 Об утверждении Положения «О ликвидации металлических гаражей на территории муниципального образования «город Екатеринбург» и п. 1.4 Положения «О ликвидации металлических гаражей на территории муниципального образования «город Екатеринбург», утвержденного постановлением Главы города Екатеринбурга от 22 июня 2000 г. № 658, был однозначно сделан вывод о нарушении принципа муниципально-правового равенства граждан. Суть дела состояла в следующем.
   Пунктом 1.4 вышеназванного Положения было предусмотрено, что владельцы автомобилей, хранящие автотранспортные средства на платных стоянках и не имеющие металлических гаражей, имеют преимущественное право на вступление в гаражно-строительный кооператив. По мнению заявительницы Гончаровой Е.Ю., оспариваемый пункт носит дискриминационный характер, нарушает конституционные права граждан и не соответствует Уставу Свердловской области.
   Гаражно-строительный кооператив является специальным видом потребительского кооператива, т. е. добровольным объединением граждан и (или) юридических лиц, создаваемым с целью удовлетворения потребностей участников путем объединения его членами имущественных паевых взносов. Следовательно, вступление граждан в гаражно-строительный кооператив – это способ реализации гражданских прав: объединение имущества, создание общей собственности, владение и пользование имуществом, находящимся в общей собственности, управление и распоряжение им и т. д. Эти отношения регулируются гражданским законодательством, в частности разд. II ГК РФ. Предоставление п. 1.4 Положения «О ликвидации металлических гаражей на территории муниципального образования «город Екатеринбург» преимущественного права на вступление в кооператив означает установление льгот и предпочтений для одних категорий граждан и ограничение возможностей, соответствующих прав других, что является также регулированием гражданских прав, и относится к области гражданского законодательства. В соответствии со ст. 71 (п. «в» и «о») Конституции Российской Федерации регулирование прав граждан и гражданское законодательство находятся в исключительном ведении Российской Федерации.
   Органы местного самоуправления наделены собственной компетенцией, основу которой составляют вопросы местного значения, решаемые ими самостоятельно в соответствии с федеральными и областными законами (ст. 12, 130 Конституции РФ, ст. 10, 92 Устава Свердловской области). Согласно ст. 6 Закона Свердловской области «О правовых актах Свердловской области» муниципальное образование вправе осуществлять правовое регулирование по вопросам местного значения, отнесенным в соответствии с федеральными и областными законами к его ведению. Таким образом, Уставным Судом был сделан вывод, что принятие органом местного самоуправления муниципального образования «город Екатеринбург» положения, устанавливающего ограничения на вступление граждан в гаражно-строительный кооператив, произведено с превышением компетенции органа местного самоуправления, нарушает конституционные права граждан и противоречит Уставу Свердловской области.

Глава 7
Конституционные права и свободы человека и гражданина в зеркале конституционного правосудия

7.1. Конституционные права и свободы как система

7.1.1. Единство системы конституционных прав и свобод.

   Сама природа конституционных прав и свобод, сочетание в них индивидуалистических и коллективистских начал свидетельствует о глубоких взаимосвязях и взаимопроникновении соответствующего конституционного института с институтами конституционного строя, равно как и с организационно-правовыми структурами государства. Без развитой системы конституционных прав и свобод личности, наличия реальных гарантий и правовых механизмов их осуществления невозможно развитие самой государственности в современном демократическом обществе. Ведь характер, содержание и основное назначение конституционных прав и свобод предопределяют уровень правового наполнения государственных институтов, а государство в данном контексте предстает в качестве особой организации публичной политической власти, призванной признавать, соблюдать и защищать права и свободы человека и гражданина.
   Из этого следует, что каждое конституционное право, независимо от его целевой направленности, определяет меру субъективных притязаний индивида на свободную самореализацию в обществе и государстве. В этом находит свое отражение тот непреложный факт, что правовая свобода не простая совокупность индивидуальных свобод вообще, а сложная система, комплекс правовых возможностей, охватывающих все сферы человеческой жизнедеятельности. На конституционно-правовом уровне это находит свое отражение путем закрепления единой, целостной системы конституционных прав и свобод в виде конституционного статуса личности, который включает в себя личные (гражданские), политические, социально-экономические, а также, как это будет обосновано далее, конституционно-процессуальные права-гарантии.
   Для современных демократических государств характерно отношение к правам человека как к единому комплексу. Выделение же в его рамках определенной группы прав и свобод в качестве ведущих, основополагающих неизбежно ведет к недооценке, умалению роли других. Об этом свидетельствует и наш исторический опыт, когда в теории и практике советского конституционализма безусловный приоритет отдавался социально-экономическим правам в ущерб другим. Столь же несостоятельны предпринимаемые сегодня попытки некоторых ученых представить в качестве ведущих, основополагающих личные (гражданские) права и свободы.
   Свобода гражданина неделима, как неделима и вся система его основных прав, свобод и обязанностей. Поэтому речь может идти не о большей или меньшей значимости тех или иных прав (и их групп), а об их конкретной функциональной роли и особенностях проявления в общей системе правового обеспечения свободы личности.
   Данный подход находит свое отражение и в практике Конституционного Суда РФ. Так, например, в постановлении от 14 мая 2003 г. № 8-П Суд указал, что из конституционных гарантий неприкосновенности частной жизни, личной тайны и недопустимости распространения информации о частной жизни лица без его согласия вытекает как право каждого на сохранение в тайне сведений о его банковских счетах и банковских вкладах и иных сведений, виды и объем которых устанавливаются законом, так и соответствующая обязанность банков, иных кредитных организаций хранить банковскую тайну, а также обязанность государства обеспечивать это право в законодательстве и правоприменении. [257 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 14 мая 2003 г. № 8-П по делу о проверке конституционности п. 2 ст. 14 Федерального закона «О судебных приставах» в связи с запросом Лангепасского городского суда Ханты-Мансийского автономного округа // СЗ РФ. 2003. № 21. Ст. 2058.]
   В этой позиции отчетливо проявляются взаимосвязи личного права на неприкосновенность частной жизни и права на свободную экономическую деятельность. Принимая решение по делу о проверке конституционности ряда положений п. «а» ст. 64 Уголовного кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.А.Смирнова, Конституционный Суд РФ по существу исходил из того, что свобода передвижения составляет одну из основ свободного пользования гражданскими, политическими и иными правами, гарантированными Конституцией РФ, признав не соответствующим Конституции РФ такое уголовное регулирование, при котором бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы квалифицировались как одна из форм измены Родине. [258 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 20 декабря 1995 г. № 17-П по делу о проверке конституционности ряда положений п. «а» ст. 64 Уголовного кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.А.Смирнова // СЗ РФ. 1996. № 1. Ст. 54.]
   В постановлении от 30 октября 2003 г. Конституционный Суд сформулировал правовую позицию, согласно которой выборы могут считаться свободными, только когда реально гарантированы право на информацию и свобода выражения мнений; поэтому законодатель обязан обеспечивать права граждан на получение и распространение информации о выборах и референдумах, соблюдая применительно к данному предмету регулирования баланс конституционно защищаемых ценностей – права на свободные выборы и свободы слова и информации и не допуская неравенства и несоразмерных ограничений [259 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 30 октября 2003 г. № 15-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» в связи с запросом группы депутатов Государственной Думы и жалобами граждан С.А. Бунтмана, К.А. Катаняна и К.С. Рожкова // СЗ РФ. 2003. № 44. Ст. 4358.]. Данная правовая позиция демонстрирует, что личные права и свободы являются основой и надлежащей гарантией осуществления политических (в данном случае – избирательных) прав и свобод.
   При этом очевидно, что постижение сути конституционных прав и свобод, их внутренних и внешних связей, раскрытие их социального предназначения и нормативного содержания требует использования дифференцированного подхода и их определенной структуризации. Не ставя задачу выявления различных классификационных вариантов анализа конституционных прав и свобод [260 - См. об этом, в том числе с учетом различных подходов, напр.: Права человека. Учебник для вузов. Отв. ред. Е.А. Лукашева. М.: Изд. группа НОРМА-ИНФРА. 1999. С. 142—172. Интересны также попытки классификационного (системного) подхода к анализу самой по себе свободы и на этой основе – правовых форм ее проявления, см. об этом, напр.: Петрухин И.Л. Человек и власть (в сфере борьбы с преступностью). М.: Юристъ, 1999. С. 21—26.], представляется целесообразным не ограничиваться традиционным вариантом трехчленной их систематизации, предполагающим выделение личных (гражданских), политических, а также социально-экономических (по другой терминологии – экономических, социальных и культурных) прав и свобод [261 - Этого подхода ранее придерживался и автор данной работы. См, напр.: Бондарь Н.С. Права человека и Конституция России: трудный путь к свободе. Ростов н/Д., Изд-во Ростовского ун-та, 1996. С. 158—188.], а наряду с названными группами в качестве относительно самостоятельного институционального образования вычленить конституционно-процессуальные права-гарантии.
   Такой подход обусловливается, по меньшей мере, тремя обстоятельствами. Во-первых, ряд позитивно выраженных и имеющих конституционное закрепление субъективных притязаний индивидов имеют преимущественно правообеспечительную направленность, т. е. на уровне правомочий выступают в качестве неотъемлемого элемента гарантирования других конституционных прав и свобод и, таким образом, не укладываются в классическую структуризацию системы прав и свобод личности. Во-вторых, классификационным основанием выделения данного институционного образования является единство материального содержания, а также социальное и юридическое предназначение образующих данную группу прав-гарантий. Таким образом, речь идет о единой для всех конституционных прав и свобод человека и гражданина классификационной основе их систематизации, т. е. предлагаемая группа конституционно-процессуальных прав-гарантий не только не выпадает из единой системы прав и свобод человека и гражданина, но дополняет, делает ее более стройной. Наконец, в-третьих, все это подтверждается и самой логикой, последовательностью конституционного закрепления прав и свобод в Конституции РФ 1993 г.: в гл. 2 система прав и свобод человека и гражданина последовательно структурирована на личные (ст. 20—29 Конституции РФ), политические (ст. 30—33), социально-экономические права и свободы (ст. 34—44) и, наконец, конституционно-процессуальные права-гарантии (ст. 45—54 Конституции РФ) как завершающий, итоговый уровень конституционного регулирования взаимоотношений человека и гражданина с обществом и государством. Уже тот факт, что Конституция 1993 г. весьма широко регламентировала положение личности во взаимоотношениях с судебной властью, включая прежде всего уголовно-процессуальную сферу, объективно порождает потребность выявить природу, определить место соответствующих норм гл. 2 Конституции [262 - В связи с этим весьма интересным является, например, выделение И.Л. Петрухиным конституционно-процессуальных и уголовно-правовых конституционных прав личности, хотя само обоснование такой группы прав, к сожалению, не дается, и в общей системе конституционных прав в соответствующей работе они не анализируются (см.: Петрухин И.Л. Человек и власть (в сфере борьбы с преступностью). М.: Юристъ, 1999. С. 70).]. Поэтому выделение в системе прав и свобод конституционно-процессуальных прав-гарантий никоим образом не противоречит общим подходам к оценке системы конституционно-правового регулирования положения личности в обществе и государстве, в том числе на основе безусловного признания единства всей системы конституционных прав и свобод человека и гражданина. [263 - Предлагая соответствующий подход к классификационному анализу конституционных прав и свобод с выделением конституционно-процессуальных прав-гарантий, в полной мере отдаю отчет тому обстоятельству, что всякая классификация носит во многом условный характер. Очевидно, что некоторые конституционные нормы, включаемые мною в группу конституционно-процессуальных прав-гарантий, занимают по существу пограничное положение, содержат достаточно высокий удельный вес не только процессуальных, но и материальных нормативных начал, и в этом плане они могли бы претендовать на включение также в группу личных прав и свобод (как, например, ст. 46 Конституции). Однако для настоящей работы данный вопрос имеет постановочный характер, а его более подробный анализ может стать, вероятно, темой других исследований.]
   Важно при этом учитывать, что единство данной системы предполагает не только представленный выше «горизонтальный» аспект, отражающий неделимость прав и свобод на одном (федеративно-конституционном) уровне нормативного опосредования, но и «вертикальный», заключающийся в том, что конституционные права и свободы являются императивом для органов публичной власти в целом на всей территории Российской Федерации, а потому их нормативное содержание в полной мере сохраняется и находит свое практическое проявление в процессе осуществления властной деятельности органами государственной власти субъектов Российской Федерации и органами местного самоуправления. Особое значение данный вопрос имеет применительно к реализации нормотворческих полномочий субъектов Федерации.

7.1.2. Права человека в конституционно-уставном пространстве Российской Федерации и ее субъектов: разграничение предметов ведения и полномочий.

   Сложность этой проблемы заключается в том, что Конституция РФ не дает четких критериев разграничения правотворческих полномочий федеральных органов государственной власти и органов государственной власти субъектов Федерации в области прав человека и гражданина. Указание Конституции на то, что к федеральной компетенции относятся «регулирование и защита прав и свобод человека и гражданина» (п. «в» ст. 71), а к компетенции субъектов Федерации – «защита прав и свобод человека и гражданина» (п. «б» ч. 1 ст. 72), не основывается на объективных критериях такого разграничения. Очевидно, что «защита» может осуществляться субъектами Федерации, в том числе и путем правового регулирования соответствующей сферы общественных отношений, в процессе чего, например, устанавливаются (либо конкретизируются) механизмы реализации тех или иных прав на территории данного субъекта Российской Федерации, закрепляются дополнительные (региональные) гарантии реализации прав и свобод.
   Подтверждением трудностей, с которыми сталкивается региональный законодатель при принятии такого рода нормативно-правовых актов, является, в частности, рассмотренное Конституционным Судом РФ дело по запросу Законодательного Собрания Ростовской области о толковании содержащегося в ч. 3 ст. 15 Конституции самого понятия «нормативно-правовые акты, затрагивающие права, свободы и обязанности человека и гражданина», что связано с предписанием этой же статьи Конституции о том, что любые такие акты «не могут применяться, если они не опубликованы официально для всеобщего сведения». С другой стороны, все нормативные правовые акты, как это вытекает из ст. 2, 18 Конституции РФ, в той или иной мере затрагивают права, свободы и обязанности человека и гражданина. Тем самым правовое регулирование соответствующей сферы общественных отношений можно истолковать как регулирование по вопросам защиты прав и свобод человека и гражданина, на основании п. «б» ст. 72 Конституции.
   Такое регулирование субъектов Российской Федерации имеет формально-юридические и материально-правовые критерии ограничения. К первым относятся, в частности, такие требования, как: осуществление правового регулирования по вопросам защиты прав и свобод человека и гражданина в соответствии с Конституцией Российской Федерации и федеральными законами; недопустимость вторжения регионального законодателя в предметы ведения Российской Федерации, а также в вопросы местного значения, относящиеся к сфере муниципального нормотворчества. Вторые, материально-правовые, критерии регионального правотворчества в области прав и свобод человека и гражданина связаны в конечном счете с ориентацией не на первичное, учредительное регулирование, предполагающее провозглашение новых для нашего конституционного пространства, своего рода эксклюзивных, региональных прав, а на юридическое гарантирование признанных Конституцией РФ прав и свобод человека и гражданина, их конкретизацию (в том числе применительно к определенным социальным общностям и группам населения, как-то: национальные меньшинства, казачество и т. п.) или на создание дополнительных механизмов их реализации применительно к конкретным условиям отдельных субъектов Российской Федерации.
   На практике, однако, весьма сложно выдержать эту грань: региональное регулирование нередко направлено отнюдь не на усиление гарантий прав и свобод, примером чего могут служить правовые акты субъектов Российской Федерации в области миграционной политики, свободы передвижения, свободного перемещения товаров, региональных и муниципальных выборов, прав национальных меньшинств, местного самоуправления и т. д.. [264 - Подробнее об этом см.: Бондарь Н.С. Европейские стандарты по правам человека в решениях Конституционного Суда Российской Федерации и их реализация в законодательстве субъектов Российской Федерации // Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры в практике конституционного правосудия. Материалы Всероссийского совещания (Москва, 24 декабря 2002 г.). М.: Международные отношения, 2004. С. 211—212.]
   В связи с оценкой возможностей регионального законодателя вторгаться в соответствующую сферу правового регулирования несомненный интерес представляет констатация Конституционным Судом РФ в своем постановлении от 4 апреля 1996 г. по делу о проверке конституционности ряда нормативных актов г. Москвы и Московской области, Ставропольского края, Воронежской области и г. Воронежа того факта, что «ограничения прав граждан на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в процессе осуществления этих прав связаны с необходимостью поиска равновесия между общественными и частными интересами и зависят от ряда социально-экономических факторов». При решении этой проблемы «в законах субъектов Российской Федерации… должны учитываться такие конституционные принципы, как принцип равенства (ч. 1 ст. 19) и принцип соразмерного конституционно значимым целям ограничения прав и свобод (ч. 3 ст. 55)» [265 - См.: Вестник КС РФ. 1996. № 2.]. Это является косвенным подтверждением того, что соответствующие вопросы не могут решаться без определенного проникновения субъектов Российской Федерации в сферу правового регулирования прав и свобод человека и гражданина.
   В случае конституционной ретрансляции, текстуального воспроизведения провозглашенных в федеральной Конституции прав и свобод на уровень учредительных актов субъектов Российской Федерации вопрос достаточно ясен: конституционная защита такого права, закрепленного в уставе (конституции) субъекта Российской Федерации, означает одновременно и восстановление нарушенного права человека и гражданина, признанного Конституцией РФ. В данном случае можно говорить об одном, едином с точки зрения нормативного содержания основном праве, гарантированном на двух уровнях его правового закрепления: федеральном и региональном. Очевидно, что на эту часть прав и свобод, закрепленных как бы повторно (после Конституции РФ), продублированных в конституциях (уставах) субъектов Российской Федерации, не распространяется общий принцип верховенства федеральных законов: напротив, последние должны соответствовать требованиям этих прав и свобод как аналогичным правам и свободам, закрепленным в Конституции РФ.
   Значительно сложнее выглядит природа тех прав и свобод, которые, получив закрепление в конституциях (уставах) субъектов Российской Федерации, не совпадают по своему нормативному содержанию с аналогичными правами, содержащимися в Конституции РФ или, более того, не имеют прямой генетической связи с конкретным федеральным институтом конституционных прав и свобод человека и гражданина (как, например, закрепленные в гл. 3 Устава Ростовской области права жителей области на казачью самоидентификацию, государственную службу и на развитие различных форм казачьего самоуправления).
   Возможность вторжения регионального законодателя в сферу правового регулирования прав и свобод человека и гражданина не может вместе с тем рассматриваться как основание для выделения в качестве относительно самостоятельной некой группы «региональных» прав и свобод: конституционная система прав и свобод человека и гражданина едина для всех граждан РФ на всей территории России.

7.2. Личные (гражданские) права и свободы человека и гражданина

Во всех ранее действовавших советских конституциях личные права и свободы закреплялись на последнем месте в общей системе конституционных прав и в предельно ограниченном объеме. Конституция РФ 1993 г. закрепила систему личных прав в полном соответствии со Всеобщей декларацией прав человека, Международным пактом о гражданских и политических правах 1966 г., другими международными документами о правах человека.
При всем многообразии и различии нормативного содержания каждого в отдельности личного (гражданского) права им присущи и некоторые общие характеристики как единой группы прав и свобод [266 - См. об этом: Малеина М.Н. Личные неимущественные права граждан: понятие, осуществление, защита. 2-е изд. М.: «МЗ-ПРЕСС», 2001. С. 8—22; Красавчикова Л.О. Личная жизнь граждан под охраной закона. М., 1983.]. Их главное назначение и сущностная характеристика заключаются в том, чтобы обеспечить личную свободу, независимость и самостоятельность, неприкосновенность человеческой индивидуальности. Именно личная, индивидуальная свобода лежит в основе всей системы личных прав. Основное же назначение личных прав заключается в том, чтобы, во-первых, гарантировать человеческую жизнь и обеспечить защиту от всяких форм насилия, жестокого или унижающего человеческое достоинство обращения; во-вторых, личные права и свободы призваны выражать, обеспечивать уважение и защиту достоинства личности; в-третьих, личные права и свободы индивидуализируют гражданина и отношения, в которых он находится; в-четвертых, обеспечивают ему гарантии личной неприкосновенности и невмешательства в частную и семейную жизнь; в-пятых, с помощью личных прав гарантируется индивидуальная свобода, т. е. возможность беспрепятственного выбора различных вариантов поведения в сфере национальных, нравственно-этических, религиозных и других отношений.

7.2.1. Право на жизнь – фундаментальное личное (гражданское) право.

   На основе закрепления в Конституции РФ системы личных прав и свобод можно выделить несколько их групп (разновидностей). На первом месте в этой системе находится право на жизнь.
   Впервые юридическое признание право на жизнь получило в Декларации независимости США 1776 г. Однако в последующем на протяжении длительного времени (вплоть до XX в.) оно не включалось в конституционные акты ни одного из государств. Это объяснялось сущностью прежних государственных систем, характером взаимоотношений государственной власти с человеком. Огромное значение для признания этого права в качестве основополагающего конституционного права национальных законодательных систем мира имело его международно-правовое признание – закрепление во Всеобщей декларации прав человека (ст. 3), Международном пакте о гражданских и политических правах (ст. 6). В нашем законодательстве право на жизнь впервые получило признание в Декларации прав и свобод человека и гражданина, принятой Верховным Советом РФ 22 ноября 1991 г., а затем – в Конституции 1993 г.
   Жизнь человека – высшая социальная ценность, которая имеет абсолютное значение. Анализ содержания ст. 20 Конституции РФ позволяет сделать вывод о том, что право на жизнь предполагает прежде всего недопустимость произвольного лишения жизни человека, в частности, путем неоправданно широкого распространения смертной казни как меры уголовного наказания. Смертная казнь – исключительная мера наказания, что закрепляется теперь в самой Конституции. Ее применение строго ограничено соответствующей конституционной нормой. Эти ограничения определяются тем, что смертная казнь может быть установлена только федеральным законом и лишь за особо тяжкие преступления, причем не за все (что особенно важно), а исключительно за те преступления, которые направлены против жизни человека. Поэтому Конституция 1993 г. позволила отменить смертную казнь за преступления, которые связаны с посягательствами на такие государственные и общественные интересы, как: измена Родине, шпионаж, хищение в особо крупных размерах, получение взятки в особо крупных размерах и т. п. Теперь смертная казнь применяется в основном за убийство при отягчающих обстоятельствах. Причем в соответствии с новым законодательством РФ возможна замена смертной казни пожизненным заключением. Полная же ее отмена (а такая цель вытекает из ст. 20 Конституции РФ, равно как и из ст. 6 Международного пакта о гражданских и политических правах) в нынешних условиях роста преступности, появления новых, все более жестоких способов совершения заказных убийств, террористических актов, убийств на сексуальной почве и т. п. была бы преждевременной. Об этом свидетельствует и наш исторический опыт, когда смертная казнь в России отменялась трижды (в 1917, 1920 и 1947—1950 гг.), но, к сожалению, это не приносило желаемых результатов в наших конкретно-исторических условиях.

   Гражданину В.Ю. Гризаку, привлеченному к уголовной ответственности по обвинению в преступлении, за совершение которого предусматривается наказание в виде смертной казни, было отказано в удовлетворении ходатайства о рассмотрении его дела судом с участием присяжных заседателей, поскольку в Московском городском суде, к подсудности которого относилось дело, суд присяжных не создан.
   В своей жалобе в Конституционный Суд РФ В.Ю. Гризак утверждал, что рассмотрение судом без участия присяжных заседателей дела о преступлении, за совершение которого возможно назначение наказания в виде смертной казни, нарушает его права, предусмотренные ст. 20 (ч. 2) Конституции РФ, а также противоречит ее ст. 6 и 19, гарантирующим равенство прав и свобод человека и гражданина на всей территории Российской Федерации. Поэтому постановление Верховного Совета Российской Федерации от 16 июля 1993 г., допускающее в регионах, где отсутствуют суды присяжных, рассмотрение таких дел судом в составе судьи и двух народных заседателей, являлось, по мнению заявителя, дискриминационным.
   С аналогичными жалобами в Конституционный Суд РФ обратились гражданин О.В. Филатов, по приговору Верховного Суда Удмуртской Республики осужденный к смертной казни, и гражданин Н.А. Ковалев, осужденный к смертной казни. [267 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 2 февраля 1999 г. № 3-П по делу о проверке конституционности положений ст. 41 и ч. 3 ст. 42 УПК РСФСР, п. 1 и 2 постановления Верховного Совета Российской Федерации от 16 июля 1993 г. «О порядке введения в действие Закона Российской Федерации «О внесении изменений и дополнений в Закон РСФСР «О судоустройстве РСФСР», Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, Уголовный кодекс РСФСР и Кодекс РСФСР об административных правонарушениях» в связи с запросом Московского городского суда и жалобами ряда граждан // Вестник КС РФ. 1999. № 3.]

   Суд отметил, что из нормы ст. 20 (ч. 2) Конституции РФ, согласно которой смертная казнь впредь до ее отмены может устанавливаться федеральным законом в качестве исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления против жизни при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей, в ее взаимосвязи со ст. 18 и 46 (ч. 1) Конституции РФ следует, что в этих случаях право обвиняемого на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей выступает особой уголовно-процессуальной гарантией судебной защиты права каждого на жизнь (как основного, неотчуждаемого и принадлежащего каждому от рождения), прямо установленной самой Конституцией Российской Федерации; оно является непосредственно действующим и в качестве такового должно определять смысл, содержание и применение соответствующих положений уголовного и уголовно-процессуального законодательства, равно как и деятельность законодательной власти по принятию, изменению и дополнению этого законодательства, и обеспечиваться правосудием.
   Согласно ст. 19 Конституции РФ все равны перед законом и судом (ч. 1); государство гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств (ч. 2). Следовательно, право на рассмотрение дела судом с участием присяжных заседателей в случаях, предусмотренных ст. 20 (ч. 2) Конституции РФ, должно быть обеспечено на равных основаниях и в равной степени всем обвиняемым независимо от места совершения преступления, установленной федеральным законом территориальной и иной подсудности таких дел и прочих подобного рода обстоятельств.
   Анализ права на жизнь свидетельствует вместе с тем, что его содержание не должно ограничиваться запретами на применение смертной казни или иных способов лишения жизни. В частности, ст. 6 Международного пакта о гражданских и политических правах позволяет рассматривать право на жизнь более широко – как возможность обращения к государству за защитой по поводу любого незаконного или неоправданного в медицинском отношении вмешательства в человеческий организм, что могло бы поставить под угрозу его жизнь и здоровье. Из конституционного права на жизнь вытекают также правовые ограничения на осуществление трансплантации (пересадки) человеческих органов, проведение медицинских, научных и иных опытов над человеком [268 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 4 декабря 2003 г. № 459-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Саратовского областного суда о проверке конституционности ст. 8 Закона Российской Федерации «О трансплантации органов и (или) тканей человека» // Вестник КС РФ. 2004. № 3.]. Одним словом, право на жизнь должно пониматься в широком смысле – как отрицание смерти, как создание условий для нормального человеческого существования.

7.2.2. Достоинство личности – под конституционной защитой.

   Из права на жизнь в конечном счете вытекают и все остальные личные права и свободы. Но относительно самостоятельное и, без сомнения, особое значение в конституционном статусе человека и гражданина имеет право на защиту человеческого достоинства. Не случайно в германской конституционной теории и практике неприкосновенность человеческого достоинства рассматривается в качестве конституционно-правовой основы положения граждан ФРГ. [269 - См. об этом: Невинский В.В. Немецкие граждане в зеркале основополагающих принципов конституции ФРГ. Барнаул: Изд-во Алтайского ун-та, 1994. С. 43—68; его же: Обеспечение человеческого достоинства – главная цель конституционно-правового регулирования // Конституционное право России: Учебник / Отв. ред. А.Н. Кокотов, М.И. Кукушкин. М., 2003. С. 112—131.]
   По существу аналогичный подход был использован и конституционным законодателем при внесении изменений в Конституцию РФ от 12 апреля 1978 г. В соответствии с Законом РФ от 21 апреля 1992 г. и Законом РСФСР от 15 декабря 1990 г. ее ст. 31, которой начиналась гл. 2 Конституции РФ «Права и свободы личности», была изложена в следующей редакции: «Общество и государство утверждают права и свободы человека, его честь и достоинство как высшую ценность». Представляется, что в данном контексте должны быть восприняты и положения действующей Конституции РФ, в которой провозглашается общий принцип охраны государством достоинства личности и одновременно подчеркивается, что «ничто не может быть основанием для его умаления», а человек, его права и свободы рассматриваются в качестве высшей ценности (ст. 2 Конституции РФ). В этом плане, как справедливо отмечает А.Н. Кокотов, целью конституционализма является справедливость особого рода – укрепление в обществе гармонии и, как следствие, свободы, раскрытие творческого потенциала индивидов, их объединений. [270 - См.: Кокотов А.Н. Доверие. Недоверие. Право. М.: Юристъ, 2004. С. 79.]
   Данные конституционные положения, находящиеся в неразрывном единстве с нормами ст. 17 (ч. 2) и 18 Конституции РФ и корреспондирующие международно-правовым подходам к нормативному позиционированию личности, в частности преамбуле Международного пакта о гражданских и политических правах, согласно которой признание достоинства, присущего всем членам человеческого сообщества, является основой свободы, справедливости и всех неотъемлемых прав личности, предполагают, что государство обязано охранять достоинство личности во всех сферах, чем утверждается приоритет личности и ее прав, а личность в ее взаимоотношениях с государством выступает не как объект государственной деятельности, а как равноправный субъект. [271 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 3 мая 1995 г. № 4-П по делу о проверке конституционности ст. 220.1 и 220.2 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.А. Аветяна // СЗ РФ. 1995. № 19. Ст. 1764; постановление Конституционного Суда РФ от 2 июля 1998 г. № 20-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 331 и 464 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами ряда граждан // СЗ РФ. 1998. № 28. Ст. 3393.]
   Это означает, что умаление человеческого достоинства недопустимо ни по отношению к нищему и безработному, ни по отношению к осужденному, отбывающему меру уголовного наказания в местах лишения свободы, или к больному, независимо от характера его заболевания (неизлечимое психическое заболевание, СПИД или какое бы то ни было другое), и т. д.
   При этом в нашем законодательстве предусмотрены специальные средства защиты чести и достоинства личности:
   а) уголовно-правовые, предполагающие уголовную ответственность за посягательства на человеческое достоинство. Глава третья действующего Уголовного кодекса так и называется: «Преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности». Наряду с другими статьями она включает, например, такие виды преступных посягательств на достоинство личности, как клевета, т. е. распространение заведомо ложных порочащих другое лицо измышлений, оскорбление, т. е. умышленное унижение чести и достоинства личности, выраженное в неприличной форме, разглашение сведений, составляющих врачебную тайну, и другие;
   б) административно-правовые, предусматривающие негативные последствия за действия, направленные на умаление чести и достоинства лица. Здесь следует отметить ст. 5.13 «Непредоставление возможности обнародовать опровержение или иное разъяснение в защиту чести, достоинства или деловой репутации» и ст. 20.21 действующего Кодекса об административных правонарушениях РФ от 30 декабря 2001 г.;
   в) гражданско-правовые средства защиты чести и достоинства личности. Особенно четко и подробно они закрепляются в новом Гражданском кодексе РФ, который называет жизнь и здоровье, достоинство личности, личную неприкосновенность, честь и доброе имя, деловую репутацию, неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну в числе важнейших нематериальных благ, принадлежащих гражданину от рождения и подлежащих гражданско-правовой защите. Кроме того, гражданин вправе требовать в порядке гражданского судопроизводства (т. е. без возбуждения уголовного дела) опровержения порочащих его честь, достоинство или деловую репутацию сведений. При этом заявитель не обязан доказывать несоответствие действительности распространенных сведений; бремя доказывания невиновности, т. е. того факта, что сведения соответствуют действительности, возлагается на распространителя этих сведений. Если соответствующие сведения распространены в средствах массовой информации, они должны быть опровергнуты в тех же средствах массовой информации.
   Важной конституционной гарантией защиты достоинства личности является содержащийся в ч. 2 ст. 21 Конституции запрет подвергать человека «пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию». Это положение полностью соответствует требованиям принципов и норм международного права, которые вытекают, в частности, из Декларации о защите всех лиц от пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания, принятый Генеральной Ассамблеей ООН в 1975 г., а также из Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания 1984 г.
   Категория «достоинство личности» имеет не только сугубо теоретическое, но и совершенно определенное праксиологическое значение. В рамках конституционного судебного процесса она выступает не только в качестве критерия оценки конституционности тех или иных нормативных решений, затрагивающих права и свободы человека и гражданина, но и как самостоятельный объект конституционно-правовой защиты. Конституционный Суд РФ неоднократно использовал ее в качестве элемента аргументации несоответствия Конституции РФ оспариваемых нормативных положений. Так, например, постановлением от 2 февраля 1996 г. № 4-П Конституционный Суд признал неконституционным положение п. 4 ч. 2 ст. 384 УПК РСФСР, которым ограничивался круг оснований к возобновлению уголовного дела лишь обстоятельствами, «неизвестными суду при постановлении приговора или определения», в том числе в связи с тем, что при отсутствии других механизмов установление в законе фактического запрета обращаться к органам судебной власти за защитой от ошибочных решений в случаях, не подпадающих под признаки п. 4 ч. 2 ст. 384 УПК РСФСР, означает для человека обязанность подчиниться незаконному, необоснованному осуждению, что явно умаляет достоинство личности [272 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 2 февраля 1996 г. № 4-П по делу о проверке конституционности п. 5 ч. 2 ст. 371, ч. 3 ст. 374 и п. 4 ч. 2 ст. 384 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами граждан К.М. Кульнева, В.С. Лалуева, Ю.В. Лукашова и И.П. Серебренникова // СЗ РФ. 1996. № 7. Ст. 701.]. Данная правовая позиция была подтверждена в постановлении от 6 июля 1998 г. № 21-П [273 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 6 июля 1998 г. № 21-П по делу о проверке конституционности ч. 5 ст. 325 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.В. Шаглия // СЗ РФ. 1998. № 28. Ст. 3394.]. Разрешая вопрос о конституционности положения ч. 1 ст. 47 УПК РСФСР, которые допускали защитника к участию в деле с момента объявления лицу, подозреваемому в совершении преступления, протокола задержания либо постановления о применении до предъявления обвинения меры пресечения в виде заключения под стражу, Конституционный Суд указал, что в противоречие с требованиями ст. 48 Конституции РФ оспариваемые положения ч. 1 ст. 47 УПК РСФСР препятствуют реализации права на помощь адвоката (защитника), допуская ее не с момента фактического задержания лица, подозреваемого в совершении преступления, а лишь с момента объявления ему органами дознания и следствия протокола задержания или постановления об аресте, в результате чего реализация права на защиту и права пользоваться помощью адвоката (защитника) ставится в зависимость от усмотрения этих органов. Такое усмотрение открывает возможность для недопустимых произвольных властных действий в отношении лица, чьи конституционные права и свободы ограничиваются, что не только противоречит принципам свободы и личной неприкосновенности (ч. 1 ст. 22 Конституции РФ), но и умаляет достоинство личности как основу признания и уважения ее прав и свобод (ч. 1 ст. 21 Конституции РФ) [274 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 27 июня 2000 г. № 11-П по делу о проверке конституционности положений ч. 1 ст. 47 и ч. 2 ст. 51 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.И. Маслова // СЗ РФ. 2000. № 27. Ст. 2882.]. Проверяя конституционность внесения Государственной Думой в акт об амнистии после вступления его в силу изменений, касающихся сужения круга лиц, подлежащих амнистированию, Конституционный Суд отметил, что, несмотря на социальную обоснованность исправлений, внесенных в акт об амнистии, ими вводились новые ограничения для освобождения от уголовной ответственности и наказания по кругу лиц и деяний. В результате лица, чье правовое положение полностью зависело от государства, которое первоначально предоставило им право на восстановление правового статуса, а затем – вследствие несвоевременного устранения дефектов собственного правового акта – лишило их возможности воспользоваться амнистией, претерпели излишние, не обусловленные целями уголовной ответственности и назначенным наказанием страдания, что противоречит содержащемуся в Конституции РФ запрету унижающего человеческое достоинство обращения со стороны государства и его органов по отношению к любому лицу (ст. 21). [275 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 5 июля 2001 г. № 11-П по делу о проверке конституционности постановления Государственной Думы от 28 июня 2000 г. № 492-III ГД «О внесении изменения в постановление Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации «Об объявлении амнистии в связи с 55-летием Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов» в связи с запросом Советского районного суда города Челябинска и жалобами ряда граждан // СЗ РФ. 2001. № 29. Ст. 3059.]
   На умаление достоинства личности как основания для признания соответствующих норм неконституционными зачастую ссылаются и субъекты, обращающиеся в Конституционный Суд, что обусловливает конституционно-правовую оценку оспариваемых нормативных положений с точки зрения охраны достоинства.

   Государственная Дума Федерального Собрания 24 ноября 1995 г. приняла постановление об обращении в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о проверке конституционности ст. 39—43 Закона РСФСР от 20 ноября 1990 г. «О государственных пенсиях в РСФСР», определяющих, в каких случаях инвалидность считается наступившей вследствие трудового увечья (ст. 39), профессионального заболевания (ст. 40), военной травмы (ст. 41), заболевания, полученного в период военной службы (ст. 42), общего заболевания (ст. 43).
   Необходимость проверки конституционности данных норм Государственная Дума обосновывала тем, что оспариваемые статьи пенсионного Закона допускают установление юнгам, сыновьям (воспитанникам) полков инвалидности вследствие военной травмы или заболевания, полученного в период военной службы, и не предусматривают этого в отношении всех иных детей, пострадавших в результате ведения боевых действий на территории Российской Федерации (в Чеченской Республике, Республике Северная Осетия и некоторых других регионах России). Их инвалидность считается следствием общего заболевания. Заявитель полагает, что ст. 39—43 Закона вступают в противоречие со ст. 18, 19, 21 (ч. 1) и 53 Конституции РФ. [276 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 28 декабря 1995 г. № 126-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации о проверке конституционности ст. 39—43 Закона РСФСР от 20 ноября 1990 г. «О государственных пенсиях в РСФСР» // Архив КС РФ. 1995.]

   Конституционный Суд отказал в принятии данного запроса к рассмотрению, указав следующее. Статьи 39 и 40 Закона РСФСР «О государственных пенсиях в РСФСР», конституционность которых просит проверить заявитель, определяют, при каких условиях несчастные случаи и заболевания, вызвавшие повреждения здоровья, считаются трудовыми увечьями и профессиональными заболеваниями и дают основания для установления гражданам инвалидности вследствие этих причин. Положения данных статей не регламентируют установление инвалидности детям, пострадавшим в результате боевых действий, а также юнгам, сыновьям (воспитанникам) полков и не имеют к ним никакого отношения. Следовательно, они не могут быть предметом рассмотрения по данному делу, и в этой части запрос Государственной Думы не является допустимым в соответствии с требованиями Закона «О Конституционном Суде РФ».
   Статьи 41 и 42 Закона, также оспариваемые заявителем, предусматривают случаи, при которых инвалидность граждан, проходивших военную службу, в том числе в качестве юнг, сыновей (воспитанников) полков, считается наступившей вследствие военной травмы либо заболевания, полученного в период военной службы. Из содержания указанных статей следует, что они применяются только к гражданам, проходившим военную службу, и на детей, которые являлись юнгами, сыновьями (воспитанниками) полков, распространяются лишь постольку, поскольку ранение, контузия, увечье или заболевание получено ими при прохождении военной службы. Таким образом, речь в этих статьях идет не вообще о детях, пострадавших на войне либо в период ведения боевых действий, а исключительно о тех из них, которые наряду со взрослыми проходили военную службу (в частности, в период Великой Отечественной войны). Установление специальных норм о пенсионном обеспечении лиц, получивших инвалидность при прохождении военной службы, не является нарушением принципа равенства граждан перед законом и не может рассматриваться как умаление достоинства других лиц.
   Оценка подобной дифференциации в пенсионном обеспечении по инвалидности не может быть произведена и с позиций ст. 53 Конституции Российской Федерации, поскольку пенсия по инвалидности является законно установленным источником средств к существованию, не связанным с правовыми основаниями возмещения государством вреда, причиненного незаконными действиями (бездействием) органов государственной власти или их должностных лиц.
   Установление же для детей, ставших инвалидами в результате боевых действий на территории Российской Федерации, повышенного уровня пенсионного обеспечения по сравнению с тем, что существует в настоящее время, – прерогатива самого законодателя. Решение таких вопросов в соответствии со ст. 3 Закона «О Конституционном Суде РФ» Конституционному Суду Российской Федерации неподведомственно.

   В своей жалобе в Конституционный Суд РФ гражданин А.К. Корковидов оспаривал конституционность ст. 195, 198 и 203 УПК РФ.
   Как следовало из представленных материалов, в ходе предварительного расследования по уголовному делу в отношении А.К. Корковидова – подозреваемого по этому делу следователем прокуратуры Западного административного округа г. Москвы на основании ст. 195 УПК РФ была назначена амбулаторная судебно-психиатрическая экспертиза. Подозреваемый и его защитник были ознакомлены следователем с постановлением о назначении экспертизы уже после ее проведения. Дорогомиловский районный суд г. Москвы, рассматривавший жалобу А.К. Корковидова на незаконное производство экспертизы, действия следователя признал правомерными, указав, что ст. 195 УПК РФ не устанавливает обязанность следователя ознакомить подозреваемого с постановлением о назначении экспертизы, если от него не поступило соответствующее ходатайство, тем более что согласно ст. 198 УПК РФ подозреваемый вправе, но не обязан ознакомиться с таким постановлением. По тому же уголовному делу Дорогомиловский районный суд г. Москвы по ходатайству следователя, основанному на соответствующей рекомендации амбулаторной судебно-психиатрической экспертизы, принял на основании ст. 203 УПК РФ решение о помещении А.К. Корковидова в психиатрический стационар для производства в отношении его стационарной судебно-психиатрической экспертизы (подозреваемый и его защитник в судебном заседании не участвовали).
   По мнению заявителя, наделение ст. 195 и 198 УПК РФ следователя правом принудительно назначать подозреваемому судебно-психиатрическую экспертизу при отсутствии объективных данных, указывающих на необходимость ее производства, и без ознакомления при этом подозреваемого и его защитника с постановлением о ее назначении противоречит ст. 21, 22 и 48 (ч. 1) Конституции Российской Федерации, гарантирующим право каждого на достоинство личности, личную неприкосновенность, а также на получение квалифицированной юридической помощи; ст. 203 УПК РФ, закрепляющая, что решение о помещении не содержащегося под стражей подозреваемого в психиатрический стационар для производства в отношении его судебно-психиатрической экспертизы принимается судом в порядке, установленном ст. 165 УПК РФ (которая не предусматривает участие в соответствующем судебном заседании подозреваемого и его защитника), умаляет права человека и нарушает право каждого на судебную защиту, чем противоречит ст. 46 (ч. 1) и 55 (ч. 2) Конституции РФ. [277 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 18 июня 2004 г. № 206-О по жалобе гражданина Корковидова Артура Константиновича на нарушение его конституционных прав статьями 195, 198 и 203 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд дал конституционное истолкование оспариваемых норм, в том числе с учетом ранее сформулированных правовых позиций, указав, что положения ст. 203 УПК РФ не предполагают право суда первой инстанции принимать окончательное решение по ходатайству следователя о помещении подозреваемого в психиатрический стационар для производства судебно-психиатрической экспертизы без предоставления ему и (или) его защитнику возможности ознакомиться с таким ходатайством и изложить свою позицию по данному вопросу.

   В жалобе гражданина А.И. Беспалова оспаривалась конституционность ч. 1 ст. 412 УПК РФ, согласно которой внесение повторных надзорных жалоб или представлений в суд надзорной инстанции, ранее оставивший их без удовлетворения, не допускается. Заявитель полагал, что эта норма, как исключающая дальнейшее обжалование неправосудного приговора, препятствует исправлению судебной ошибки, защите его чести и достоинства и тем самым противоречит ст. 21 (ч. 2), 45 (ч. 1), 52 и 123 (ч. 3) Конституции РФ. [278 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 14 октября 2004 г. № 332-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Беспалова Александра Ивановича на нарушение его конституционных прав ч. 1 ст. 412 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд не нашел оснований для принятия жалобы к рассмотрению. Производство в надзорной инстанции, имеющее место после того, как судебное решение, постановленное по делу, рассмотренному судом первой и кассационной инстанции, вступило в законную силу, выступает в качестве дополнительной гарантии права на судебную защиту. Регламентируя данное производство, Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации предоставляет заинтересованным лицам возможность обращения в различные надзорные инстанции, а также к руководителям соответствующих судов с просьбой об отмене решений, принятых по итогам рассмотрения надзорных жалоб. Как видно из представленных материалов, А.И. Беспалов воспользовался такой возможностью, обжаловав вынесенный в отношении него обвинительный приговор как в кассационном, так и в надзорном порядке в Верховный Суд Российской Федерации; его жалоба на постановление судьи Верховного Суда Российской Федерации об отказе в удовлетворении надзорной жалобы была рассмотрена заместителем Председателя Верховного Суда Российской Федерации. Не лишен заявитель возможности обращения и к Председателю Верховного Суда Российской Федерации с просьбой об отмене принятых в порядке надзора решений по его делу.
   Небезынтересным с точки зрения исследуемой проблематики представляется и находящаяся в производстве Конституционного Суда РФ жалоба гражданки П.Ф. Енборисовой. [279 - См.: Архив КС РФ. 2005.]

   Гражданка Енборисова Прасковья Федоровна обратилась в Конституционный Суд Российской Федерации с просьбой о проверке конституционности п. 8 ст. 14 Федерального закона «О трудовых пенсиях», согласно которому сумма базовой части и страховой части трудовой пенсии по старости не может быть менее 660 рублей в месяц.
   Как следует из жалобы и приложенных материалов, гражданка Енборисова П.Ф., имеющая страховой стаж 27 лет 8 месяцев и 22 дня (включая весь период Великой Отечественной войны), получала пенсию в размере 973 руб. 63 коп. Полагая, что такой размер пенсионного обеспечения не покрывает минимальных расходов, она обратилась в Южноуральский городской суд с иском к территориальному Управлению Пенсионного фонда РФ г. Южноуральска, отказавшему ей в начислении трудовой пенсии, соответствующей величине прожиточного минимума в Челябинской области.

   Судебная коллегия по гражданским делам Челябинского областного суда оставила решение городского суда без изменения, сославшись на то, что действующее пенсионное законодательство не предусматривает исчисление размера пенсии по старости исходя из величины прожиточного минимума в субъекте Российской Федерации.
   По мнению заявительницы, положение п. 8 ст. 14 Федерального закона «О трудовых пенсиях в Российской Федерации», позволившее установить ей трудовую пенсию по старости ниже уровня прожиточного минимума в соответствующем субъекте Российской Федерации, не обеспечивает достойную жизнь, умаляет достоинство личности и фактически лишает права на жизнь и тем самым нарушает ст. 15 (ч. 4), 18, 20 (ч. 1), 21 (ч. 2) Конституции Российской Федерации, а также ст. 11 Международного Пакта от 16 декабря 1966 г. «Об экономических, социальных и культурных правах», являющегося в соответствии с положениями ст. 15 (ч. 4) и 17 (ч. 1) Конституции РФ составной частью правовой системы России.
   В данном деле категория «достоинство личности» имеет не только правозащитное значение с точки зрения оценки ситуации на предмет нарушения закрепленного в ст. 21 Конституции права заявительницы, но является одновременно и критерием конституционно-правовой оценки действующего пенсионного регулирования, поскольку именно она позволяет определить меру юридических притязаний индивида на необходимый и соразмерный экономическим возможностям общества на конкретном этапе его развития уровень социального вспомоществования наименее защищенным слоям населения.

7.2.3. Неприкосновенность – общедемократическая основа бытия свободной личности.

   К анализируемой второй группе личных прав относятся прежде всего права и свободы, закрепленные в ст. 22—25 Конституции. При всем их различии они связаны между собой внутренним содержанием, идеей защиты личной неприкосновенности (ст. 22), неприкосновенности частной жизни, личной и семейной тайны (ст. 23), неприкосновенности жилища (ст. 25), гарантирования недопустимости сбора, хранения, использования и распространения информации о частной жизни человека без его согласия (ст. 24). В обобщенном плане значение соответствующих статей Конституции и закрепленных в них прав человека можно свести к гарантированию неприкосновенности личности человека. [280 - Большой интерес с точки зрения комплексного анализа категории неприкосновенности, в том числе в системе прав и свобод человека и гражданина, представляет новая работа академика Кутафина О.Е. «Неприкосновенность в конституционном праве Российской Федерации». М.:Юристъ, 2004.]
   Многовековой исторический опыт развития человечества свидетельствует, что даже самые развитые формы политического и экономического коллективизма и общинности не умаляют потребности человека как биосоциального существа в личной неприкосновенности, в необходимости защиты своего достоинства и на этой основе в стремлении к самовыражению и самоутверждению, к признанию всеми (включая государство) независимости и свободы человека в его мыслях и чувствах, неприкосновенности частной и семейной жизни. Частная жизнь и частный интерес имеют в этом плане общецивилизационную значимость [281 - См.: Замошкин Ю.А. Частная жизнь, частный интерес, частная собственность // Вопросы философии. 1991. № 1. С. 4—5; Стецовский Ю.И. Право на свободу и личную неприкосновенность: Нормы и действительность. М.: Дело, 2000.]. И это должно учитываться во всех отраслях законодательства, в том числе конституционном.
   Конституция России 1993 г. самим подходом к закреплению личных (гражданских) прав, их местом в общей системе конституционного регулирования положения человека и гражданина в обществе отразила тот факт, что личные права и свободы выходят далеко за пределы индивидуальных интересов. Соответственно, они находятся значительно ближе к проблемам политического и экономического развития, чем может показаться на первый взгляд. В каждом личном праве присутствует, в частности, такой нравственно-этический и юридический элемент, как «неприкосновенность» (физическая и нравственно-психологическая неприкосновенность личности, неприкосновенность частной жизни, неприкосновенность жилища, информации о личной жизни и т. п.). А государственно-правовое, конституционное значение понятия «неприкосновенность» самым непосредственным образом связано с политическим властвованием. Неприкосновенность – обязательное условие осуществления полновластия и верховенства в обществе и государстве. Неприкосновенен в своем положении и действиях именно суверен [282 - См.: Гулиев В.С., Рудинский Ф.М. Социалистическая демократия и личные права. М., 1984. С. 89—90.]. Если же суверенитетом обладает народ, то неприкосновенность должна быть обеспечена всем, кто его составляет, т. е. членам гражданского общества. В этом плане личные (гражданские) права и свободы – важное средство саморегуляции поведения гражданина и как индивида, и как участника общественно-политических процессов, и как субъекта экономической деятельности, что, в свою очередь, может предопределять – как это на первый взгляд ни покажется парадоксальным – частнопубличный характер многих личных прав и свобод.
   Данный подход получает свое подтверждение и в практике Конституционного Суда РФ.

   В производстве Лангепасского городского суда Ханты-Мансийского автономного округа находилось дело по жалобе заместителя управляющего филиалом коммерческого банка «Петрокоммерц» в г. Лангепасе на постановление судебного пристава-исполнителя от 27 февраля 2001 г. о привлечении его к ответственности в виде штрафа за отказ выполнить требование судебного пристава-исполнителя о предоставлении сведений о банковском вкладе физического лица – клиента этого банка.
   Придя к выводу о том, что подлежащий применению в данном деле п. 2 ст. 14 Федерального закона «О судебных приставах» не соответствует Конституции Российской Федерации, Лангепасский городской суд Ханты-Мансийского автономного округа, приостановив производство по делу, обратился в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о проверке конституционности содержащегося в нем положения, согласно которому информация, документы и их копии, необходимые для осуществления судебными приставами своих функций, предоставляются по их требованию безвозмездно и в установленный ими срок.
   По мнению заявителя, п. 2 ст. 14 Федерального закона «О судебных приставах», в котором заключается правомочие судебного пристава-исполнителя истребовать в банке справки о составляющих банковскую тайну вкладах физических лиц без запроса (согласия) суда, нарушает конституционные права клиентов банков на неприкосновенность частной жизни и личную тайну (ч. 1 ст. 23 Конституции РФ) и вступает в противоречие с положениями иных федеральных законов. [283 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 14 мая 2003 г. № 8-П по делу о проверке конституционности п. 2 ст. 14 Федерального закона «О судебных приставах» в связи с запросом Лангепасского городского суда Ханты-Мансийского автономного округа // СЗ РФ. 2003. № 21. Ст. 2058.]

   Анализируя постановленный заявителем вопрос, Конституционный Суд исходил из того, что Конституция Российской Федерации определяет основы правового режима и законодательного регулирования банковской тайны как условия свободы экономической деятельности, вытекающей из природы рыночных отношений. Соответственно, институт банковской тайны по своей природе и назначению имеет публично-частный характер и направлен на обеспечение условий для эффективного функционирования банковской системы и гражданского оборота, основанного на свободе его участников; одновременно данный институт гарантирует основные права граждан и защищаемые Конституцией Российской Федерации интересы физических и юридических лиц (п. 3 мотивировочной части).
   С этим связан и еще один важный вывод: требования неприкосновенности, безусловно, присутствуют в конституционной категории «тайна» как меры личной свободы в соответствующих областях: не случайно тайна переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений закрепляется в ч. 2 ст. 23 Конституции РФ, а ч. 1 посвящена праву на неприкосновенность частной жизни. Более того, без режима неприкосновенности невозможно представить реализацию какого бы то ни было другого конституционного права человека и гражданина.
   Оспариваемые положения были признаны не противоречащими Конституции РФ в той мере, в какой ими предусматривается право судебного пристава-исполнителя в связи с исполнением постановления суда запрашивать и получать в банках, иных кредитных организациях необходимые сведения о вкладах физических лиц в том размере, который требуется для исполнения исполнительного документа, и в пределах, определяемых постановлением суда.
   Вопрос о неприкосновенности был затронут в Определении Конституционного Суда РФ от 4 декабря 2003 г. № 459-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Саратовского областного суда о проверке конституционности ст. 8 Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека». [284 - Вестник КС РФ. 2004. № 3.]

   Судебная коллегия по гражданским делам Саратовского областного суда обратилась в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о проверке конституционности ст. 8 Закона РФ от 22 декабря 1992 г. № 4180-1 «О трансплантации органов и (или) тканей человека» (в ред. от 20 июня 2000 г.), согласно которой изъятие органов и (или) тканей у трупа не допускается, если учреждение здравоохранения на момент изъятия поставлено в известность о том, что при жизни данное лицо либо его близкие родственники или законный представитель заявили о своем несогласии на изъятие органов и (или) тканей после смерти для трансплантации реципиенту.
   Как следовало из представленных материалов, решением Октябрьского районного суда г. Саратова от 17 сентября 2002 г. было отказано в удовлетворении иска гражданки Л.В. Житинской к Саратовской областной больнице о взыскании морального вреда. Свои требования истица обосновывала тем, что из акта судебно-медицинского исследования трупа ее сына, скончавшегося в данной больнице, ей стало известно, что сотрудниками больницы у него в целях трансплантации были изъяты обе почки; о соответствующем намерении врачей она не была поставлена в известность, и изъятие произведено без ее согласия. В решении суда указывалось, что ст. 8 Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека», подлежащей применению при рассмотрении данного дела, закрепляется презумпция согласия гражданина или его близких родственников (представителей) на изъятие после смерти его органов для трансплантации.
   Судебная коллегия по гражданским делам Саратовского областного суда, куда Л.В. Житинская обратилась с кассационной жалобой, придя к выводу о том, что ст. 8 Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека» не соответствует Конституции Российской Федерации, приостановила производство по делу и направила в Конституционный Суд Российской Федерации запрос о проверке ее конституционности.
   По мнению заявителя, указанная норма лишает гражданина или его близких родственников (представителей) права на волеизъявление о согласии или несогласии на изъятие органов и (или) тканей из его тела после смерти, поскольку не устанавливает обязанность учреждений здравоохранения выяснять прижизненную волю умершего либо волю его близких родственников (представителей) в отношении такого изъятия. Кроме того, поскольку ею не определяется учреждение здравоохранения, обязанное вести учет граждан, не согласных на изъятие органов, и не предусмотрено создание банка соответствующих данных, граждане лишены возможности предварительно зафиксировать факт своего несогласия. Не устанавливается в оспариваемой норме и порядок извещения граждан о смерти родственника (представляемого лица), а также не указывается, на кого возлагается обязанность известить их об этом; тем самым для граждан исключается возможность выразить свое несогласие непосредственно перед изъятием органов в случаях, когда наступление смерти нельзя было предвидеть. При этом, поскольку изъятие донорских органов производится сразу же после констатации смерти человека, родственникам или законным представителям умершего, проживающим в отдаленных районах, практически невозможно сообщить медицинскому учреждению о своем мнении.
   Заявитель утверждал, что в силу неопределенности и неясности ст. 8 Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека» усмотрение учреждений здравоохранения в отношении осуществления изъятия у умершего человека органов для трансплантации практически не ограничивается, чем нарушаются право человека на достойное отношение к его телу после смерти и принцип равенства, и просит признать ее не соответствующей ст. 2, 15, 17, 18, 19, 21, 45 и 55 Конституции РФ.

   Судом было установлено следующее. Согласно Конституции Российской Федерации человек, его права и свободы являются высшей ценностью, а признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства (ст. 2); каждый имеет право на жизнь и право на охрану здоровья и медицинскую помощь (ч. 1 ст. 20, ч. 1 ст. 41). К числу неотъемлемых прав человека относится и закрепленное ст. 22 (ч. 1) Конституции Российской Федерации право на личную неприкосновенность, исключающее незаконное воздействие на человека как в физическом, так и в психическом смысле, причем понятием «физическая неприкосновенность» охватывается не только прижизненный период существования человеческого организма, но и создаются необходимые предпосылки для правовой охраны тела умершего человека. В равной мере это относится и к праву на государственную охрану достоинства личности (ч. 1 ст. 21 Конституции РФ), а также к производному от названных конституционных прав праву человека на достойное отношение к его телу после смерти.
   При осуществлении такого вида медицинского вмешательства, как трансплантация органов и (или) тканей от одного человека к другому, в условиях возникающей между донором и реципиентом сложной правовой связи и возможного конфликта их интересов – задача достижения должного, не нарушающего права ни одного из них баланса конституционно значимых ценностей и охраняемых прав предопределяет содержание правового регулирования в данной сфере, которое должно учитывать в том числе нравственные, социальные и иные аспекты этого вида медицинского вмешательства.
   Определяя условия и порядок трансплантации, в частности изъятия органов и (или) тканей у трупа с целью пересадки нуждающемуся в этом реципиенту, федеральный законодатель установил в ст. 8 Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека» недвусмысленно выраженный запрет на такое изъятие в случае, когда учреждение здравоохранения на момент изъятия было поставлено в известность о том, что при жизни данное лицо либо его близкие родственники или законный представитель заявили о своем несогласии на него.
   Таким образом, законодатель в данном случае избрал модель презумпции согласия на изъятие органов и (или) тканей человека после его смерти («неиспрошенное согласие» или «предполагаемое согласие»), трактующую невыражение самим лицом, его близкими родственниками или законными представителями своей воли либо отсутствие соответствующих документов, фиксирующих ту или иную волю, как наличие положительного волеизъявления на осуществление такого изъятия – при том, что никто после смерти не может быть подвергнут данной процедуре, если известно об отрицательном отношении к этому самого лица, его близких родственников, законных представителей.
   Презумпция согласия базируется, с одной стороны, на признании негуманным задавать родственникам практически одновременно с сообщением о смерти близкого человека либо непосредственно перед операцией или иными мероприятиями лечебного характера вопрос об изъятии его органов (тканей), а с другой стороны – на предположении, обоснованном фактическим состоянием медицины в стране, что на современном этапе развития трансплантологии невозможно обеспечить выяснение воли указанных лиц после кончины человека в сроки, обеспечивающие сохранность трансплантата.
   Необходимым условием для введения в правовое поле презумпции согласия на изъятие в целях трансплантации органов (тканей) человека после его смерти является также наличие опубликованного для всеобщего сведения и вступившего в силу законодательного акта, содержащего формулу данной презумпции, – тем самым предполагается, что заинтересованные лица осведомлены о действующих правовых предписаниях. В Российской Федерации таким актом является Закон РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека».
   Кроме того, российское законодательство не препятствует гражданам зафиксировать в той или иной форме (в том числе нотариальной) и довести до сведения учреждения здравоохранения свое несогласие на изъятие у них органов и (или) тканей после смерти в целях трансплантации, причем нарушение соответствующего волеизъявления влечет наступление юридической ответственности.
   Таким образом, оспариваемая в запросе Саратовского областного суда ст. 8 Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека», содержащая формулу презумпции согласия на изъятие в целях трансплантации органов (тканей) человека после его смерти, сама по себе не является неясной или неопределенной, а потому не может рассматриваться как нарушающая конституционные права граждан.

7.2.4. Права, обеспечивающие возможность беспрепятственного выбора человеком поведения в сфере личной жизни.

   К ним относятся: право определять и указывать свою национальную принадлежность (ст. 26), право свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства (ст. 27), свобода совести и вероисповедания (ст. 28). Если содержание закрепленного в ст. 26 Конституции личного права было раскрыто в связи с анализом национального равноправия граждан, то следующие два конституционных права заслуживают хотя бы краткого анализа.
   Право на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства на протяжении десятилетий в нашей стране грубо нарушалось, в том числе на законодательном уровне – прежде всего с помощью пресловутого института прописки как условия приобретения и реализации многих социально-экономических и политических прав и свобод граждан по месту их пребывания и жительства. Без прописки невозможно было получить медицинскую помощь, принять участие в выборах и т. п. Поэтому не было никаких оснований говорить и о социально-территориальном равноправии граждан. Принятый в соответствии со ст. 27 Конституции Закон РФ от 25 июня 1993 г. № 5242-1 «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации» ввел систему регистрационного учета граждан, установив при этом уведомительный порядок регистрации, при котором регистрация или отсутствие таковой не могут служить основанием ограничения или условием реализации других прав и свобод (ч. 2 ст. 3). В этом нашел свое признание тот непреложный факт, что право на выбор места жительства составляет часть свободы самоопределения личности, ее равноправия независимо от места жительства. И никакие органы не вправе его ограничивать, в том числе путем установления в своих нормативных актах разрешительных условий реализации данного права фискального характера (уплата налогов и сборов за разрешение на регистрацию и т. п.). Неконституционность подобной практики была констатирована Конституционным Судом РФ в процессе проверки ряда нормативных актов субъектов Федерации, регламентирующих порядок регистрации граждан. [285 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 4 апреля 1996 г. «По делу о проверке конституционности ряда нормативных актов г. Москвы и Московской области, Ставропольского края, Воронежской области и города Воронежа, регламентирующих порядок регистрации граждан, прибывающих на постоянное жительство в названные регионы» // Вестник КС РФ. 1996. № 2. С. 42—61.]

   Центральный районный суд г. Сочи в порядке ст. 101 и 102 Закона «О Конституционном Суде РФ» обратился в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о проверке конституционности положений ст. 14, 15 и 35 Закона Краснодарского края от 23 июня 1995 г. «О порядке регистрации пребывания и жительства на территории Краснодарского края», на основании которых нотариусы Сочинского нотариального округа отказывают в регистрации сделок с жилыми помещениями, если гражданин, приобретающий жилье, не имеет постоянной регистрации по месту жительства в Краснодарском крае, а паспортно-визовые службы районных и городского управления милиции не регистрируют таких граждан по избранному месту жительства в приобретаемых ими квартирах и домах на территории г. Сочи. По мнению заявителя, оспариваемые нормативные положения, подлежащие применению в рассматриваемом им конкретном деле, нарушают права граждан, закрепленные ст. 27 (ч. 1) и 35 (ч. 2) Конституции Российской Федерации.
   Просьба о проверке конституционности ст. 35 названного Закона содержится также в жалобе гражданки А.П.Савицкой и в жалобе граждан О.А. Фурмановой и Н.Г. Фурмановой, которым нотариусы на основании этой статьи отказали в удостоверении договоров дарения жилых помещений, а суды общей юрисдикции, в которые указанные граждане обжаловали действия нотариусов, подтвердили правомерность такого отказа. [286 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 7 октября 1998 г. по делу о проверке конституционности положений ст. 14, 15 и 35 Закона Краснодарского края от 23 июня 1995 г. «О порядке регистрации пребывания и жительства на территории Краснодарского края» // СЗ РФ. 1998. № 42. Ст. 5210.]

   Рассматриваемые положения ст. 14, 15 и 35 Закона Краснодарского края «О порядке регистрации пребывания и жительства на территории Краснодарского края» устанавливают не предусмотренные федеральным законом ограничения конституционного права граждан Российской Федерации свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства.
   Положения, такие же, как содержащиеся в оспариваемых предписаниях, т. е. ограничивающие конституционное право гражданина Российской Федерации на выбор места жительства не федеральным законом, а иными нормативными актами, в том числе нормативными актами субъектов Российской Федерации, уже были предметом рассмотрения Конституционного Суда Российской Федерации в делах о проверке конституционности отдельных нормативных актов г. Москвы и Московской области, Ставропольского края, Воронежской области и г. Воронежа, регламентирующих условия и порядок регистрации граждан, прибывающих на постоянное жительство в названные регионы, а также Правил регистрации и снятия граждан Российской Федерации с регистрационного учета по месту пребывания и по месту жительства в пределах Российской Федерации, утвержденных постановлением Правительства Российской Федерации от 17 июля 1995 г. (постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 4 апреля 1996 г., от 2 июля 1997 г. и от 2 февраля 1998 г.).
   Давая оценку этим положениям с точки зрения их соответствия Конституции Российской Федерации, Конституционный Суд Российской Федерации пришел к следующим выводам.
   Согласно ст. 27 (ч. 1) Конституции РФ каждый, кто законно находится на территории Российской Федерации, имеет право свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства. Из статьи 71 (п. «в») Конституции РФ следует, что регулирование данного права находится в ведении Российской Федерации. Закон РФ «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации», регулируя данную сферу общественных отношений, вводит регистрационный учет граждан Российской Федерации по месту пребывания и по месту жительства в пределах Российской Федерации в целях обеспечения необходимых условий для реализации гражданами Российской Федерации их прав и свобод, а также исполнения ими обязанностей перед другими гражданами, государством и обществом. При этом регистрация или отсутствие таковой не могут служить основанием ограничения или условием реализации прав и свобод граждан, предусмотренных Конституцией Российской Федерации, федеральными законами и законодательными актами субъектов Российской Федерации.
   Вместе с тем право гражданина Российской Федерации свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства в пределах Российской Федерации не является абсолютным, поскольку в соответствии со ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ оно может быть ограничено федеральным законом в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства. Так, согласно ст. 8 Закона РФ «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации» данное право ограничивается на территориях с определенным режимом: в пограничной зоне, в закрытых военных городках и закрытых административно-территориальных образованиях, в зонах экологического бедствия, на территориях, где введено чрезвычайное или военное положение, а также на отдельных территориях и в населенных пунктах, где в случае опасности распространения инфекционных и массовых неинфекционных заболеваний и отравлений людей введены особые условия и режимы проживания населения и хозяйственной деятельности. В целях, предусмотренных ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ, федеральный закон может установить и иные ограничения указанного конституционного права и условия его осуществления.
   Установление иных, помимо прямо указанных в федеральном законе, оснований для введения особого порядка регистрации как условия реализации права гражданина Российской Федерации на выбор места жительства является нарушением требований Конституции Российской Федерации и федерального закона. Субъекты Российской Федерации не могут самостоятельно вводить ограничения конституционного права гражданина на выбор места жительства, а также предусматривать регистрацию или отсутствие таковой как основание ограничения или условие реализации прав граждан, предусмотренных Конституцией Российской Федерации (в данном случае ее ст. 35). Положения иных, помимо федерального закона, нормативных актов, предусматривающие такие ограничения, не соответствуют ст. 27 (ч. 1), 55 (ч. 3), 71 (п. «в»), 76 (ч. 1 и 5) Конституции РФ с точки зрения установленного ею разграничения предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Российской Федерации. В силу предписаний ст. 76 (ч. 5) Конституции РФ такие акты не могут действовать.
   Это равным образом относится и к нормативным актам субъектов Российской Федерации, их отдельным положениям, которые служат основанием для отказа гражданам в регистрации по избранному месту жительства в приобретаемых ими квартирах и домах на территории данного субъекта Российской Федерации, а также устанавливают запрет нотариального оформления договоров отчуждения жилья, если участником договора является гражданин, не имеющий постоянной регистрации по месту жительства на территории этого субъекта Российской Федерации, – федеральное законодательство таких ограничений не содержит.
   Поскольку рассматриваемые положения ст. 14, 15 и 35 Закона Краснодарского края «О порядке регистрации пребывания и жительства на территории Краснодарского края» являются аналогичными тем положениям, которые уже были предметом обращения в Конституционный Суд Российской Федерации и по которым вынесены постановления, сохраняющие свою силу, то по смыслу предписаний ст. 68 и п. 3 ч. 1 ст. 43 Закона «О Конституционном Суде РФ» Конституционный Суд РФ прекратил производство по данному делу, указав, что рассматриваемые положения ст. 14, 15 и 35 Закона Краснодарского края «О порядке регистрации пребывания и жительства на территории Краснодарского края», устанавливающие не предусмотренные федеральным законом ограничения конституционного права гражданина на выбор места жительства, не могут применяться судами, другими органами и должностными лицами и подлежат отмене в установленном порядке.
   Несомненный интерес представляет в связи с этим констатация Конституционным Судом РФ в постановлении от 4 апреля 1996 г. того факта, что «ограничения прав граждан на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в процессе осуществления этих прав связаны с необходимостью поиска равновесия между общественными и частными интересами и зависят от ряда социально-экономических факторов». При решении этой проблемы «в законах субъектов Российской Федерации… должны учитываться такие конституционные принципы, как принцип равенства (ч. 1 ст. 19) и принцип соразмерного конституционно значимым целям ограничения прав и свобод (ч. 2 и 3 ст. 55)». [287 - См.: Вестник КС РФ. 1996. № 2. С. 49, 53.]
   Между тем и сейчас в законодательстве многих субъектов Российской Федерации сохраняются несоответствия решениям Конституционного Суда и федерального законодательства, как-то: незаконное установление в нормативных актах субъектов Федерации срока проживания на своих территориях; введение неизвестного федеральному законодателю понятия «временное проживание»; фактическая подмена заявительного порядка регистрации разрешительным и т. п.. [288 - См.: Соотношение законодательства Российской Федерации и законодательства субъектов Российской Федерации. М.: 2003. С. 35—354.]
   Справедливости ради следует признать, что именно возможностью злоупотребления гражданами своими правами в сфере регистрационного учета органы государственной власти регионального уровня, как правило, обосновывают вводимые ограничения прав, которые превращают институт регистрации в институт прописки. В порядке иллюстрации данной проблемы можно отметить следующее. В ходатайстве Министерства внутренних дел о разъяснении отдельных положений постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 2 февраля 1998 г. № 4-П были приведены следующие цифры, свидетельствующие о недобросовестности некоторых граждан: в одном из частных домов, расположенном в Лотошинском районе Московской области, было зарегистрировано по месту жительства 205 человек; в Санкт-Петербурге в комнате коммунальной квартиры площадью 9,5 кв. м. зарегистрировано… 557 человек. Но и это еще не предел: в том же Санкт-Петербурге в квартирах, расположенных по ул. Бабушкина и по пр. Большакова, зарегистрировано 636 и 673 человека соответственно. Кроме того, отмечалось, что в некоторых субъектах Федерации, таких как Москва, Санкт-Петербург, Московская, Ленинградская области, весьма широко распространена практика заключения по сути фиктивных сделок купли-продажи, дарения (доли) собственности в виде части жилой площади с целью оформления регистрации по месту жительства иностранных граждан, лиц без гражданства, а также граждан Российской Федерации, желающих закрепиться в названных субъектах. При этом собственники, наниматели, давая письменные согласия на вселение других лиц в жилые помещения, как правило, не учитывают права других граждан, проживающих с собственником, нанимателем жилого помещения, в том числе несовершеннолетних.
   Однако целесообразность не должна стоять над правом. Как указал Конституционный Суд РФ в постановлении от 13 июня 1996 г. № 14-П по делу о проверке конституционности ч. 5 ст. 97 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.В. Щелухина [289 - См.: СЗ РФ. 1996. № 26. Ст. 3185.], государство, даже имея цель воспрепятствовать злоупотреблению правом, должно использовать не чрезмерные, а только необходимые и строго обусловленные целями меры; этот принцип соразмерного ограничения прав и свобод, закрепленный в ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ, означает, что публичные интересы, перечисленные в данной конституционной норме, могут оправдывать правовые ограничения прав и свобод, если они адекватны социально оправданным целям. Регистрационный учет должен быть основан на добросовестности и добропорядочности как регистрируемого, так и регистрирующего лица. Это означает, что для регистрации необходимо предоставить только предусмотренные законом надлежащие документы, а регистрирующие органы обязаны при соблюдении формальных оснований лицом зарегистрировать его. Но если впоследствии выяснится, что гражданин злоупотребил своим правом, это будет является основанием для признания решения о регистрации недействительным. Так, в частности, гражданин может быть снят с регистрационного учета по месту жительства при обнаружении несоответствующих действительности сведений или документов, послуживших основанием для регистрации, или неправомерных действий должностных лиц при решении вопроса о регистрации – на основании вступившего в законную силу решения суда (подп. «ж» п. 31, п. 32 ст. 7 Правил).
   Злоупотребление правом не всегда связано с недобросовестностью лица или его умыслом совершить то или иное неправовое действие. Зачастую оно проистекает из незнания и/или непонимания нормы поведения, своего права, т. е. является объективацией низкого уровня правосознания. Право на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в этом аспекте выступает в качестве своеобразного показателя уровня осознания населением своих прав. Изменение концептуальных подходов к регулированию свободы передвижения граждан по территории страны и за ее пределами на уровне общественного правосознания нашло причудливое отражение, выражающееся в абсолютизации свободы, восприятии права как вседозволенности, возможности поступать в соответствии со своими собственными представлениями о праве. Таким образом, право на свободу передвижения предстает как возможность пребывать, проживать там, тогда и постольку, где, когда и поскольку того пожелает лицо, независимо от каких бы то ни было обстоятельств.
   В качестве иллюстрации к сказанному приведем дело, ставшее предметом рассмотрения Конституционного Суда Российской Федерации.

   В 2002 г. в Конституционный Суд поступили жалобы от Н.Ф. Филипповой и Д.В. Горешвили на нарушение их конституционных прав положениями Закона РФ «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации». Принципиальным вопросом, по существу поставленным заявителями, являлся вопрос о том, что включает в себя понятие «место жительства». С точки зрения заявителей, местом жительства гражданина может быть любое сооружение, избранное им для проживания, и компетентные органы обязаны зарегистрировать его по этому месту жительства, т. к. иное якобы нарушает конституционные права и свободы гражданина. Д.В. Горешвили было отказано в регистрации по месту жительства по указанному им адресу на основании отсутствия родственных связей с нанимателем. В жалобе в Конституционный Суд он отметил, что он не знает другого жилого помещения, где он мог бы проживать, но имеет возможность приобрести дачу, где мог бы зарегистрироваться, если бы не ч. 2 ст. 2 Закона, устанавливающая, что местом жительства гражданина может быть только жилое помещение. Кроме того, данная норма предусматривает, что местом пребывания может быть только специализированное учреждение или жилое помещение. В связи с этим Д.В.Горешвили не может пребывать, например, в палатке более 10 дней без регистрации по месту пребывания. Однако он не сможет и зарегистрироваться по месту пребывания в этой палатке, вследствие чего он будет вынужден либо нарушить закон, либо непрерывно переезжать из одного места в другое, что противоречит ст. 27 Конституции РФ.
   Другая заявительница, Н.Ф. Филиппова, на протяжении нескольких лет (с 1994 г.) проживала с благословения Отца Владимира (заведующего Канцелярией Патриархии РФ) в вагоне-бытовке на территории Храма Живоначальной Троицы. В 2000 г. решением Паспортного Управления ГУВД г. Москвы, а затем и Замоскворецкого межмуниципального суда ей было отказано в регистрации по месту жительства в вагоне-бытовке. Решение было мотивировано тем, что заявительница не является собственником, нанимателем или имеющим другие законные основания для вселения в занимаемое помещение, а вагон-бытовка не является жилым помещением. Определением судебной коллегии Московского городского суда от 14 ноября 2000 г. указанное решение было оставлено без изменений. В дальнейшем П.Н. Филиппова обратилась в Конституционный Суд, считая, что ст. 6 Закона нарушаются ее конституционное право быть зарегистрированной по месту жительства.

   Конституционный Суд РФ, рассмотрев указанные жалобы, подтвердил правовую позицию, ранее сформулированную им в ряде решений, в том числе в постановлении от 2 февраля 1998 г. по делу о проверке конституционности ряда положений Правил регистрации и снятия граждан Российской Федерации с регистрационного учета по месту пребывания и по месту жительства в пределах Российской Федерации, утвержденных постановлением Правительства Российской Федерации от 17 июля 1995 г. № 713.
   В данном постановлении Конституционный Суд Российской Федерации указал, что институт регистрации введен в целях обеспечения необходимых условий для реализации гражданами Российской Федерации их прав и свобод, а также исполнения ими обязанностей перед другими гражданами, государством и обществом, а потому уведомление гражданином органов регистрационного учета о месте своего пребывания и жительства в соответствии с установленным порядком является не только его правом, но и обязанностью. Регистрация гражданина в палатке или в вагоне-бытовке или ином сооружении, не соответствующем законно установленным параметрам, не позволяет обеспечить реализацию гражданами их прав и свобод, в том числе жилищных прав граждан; противоречит сущности регистрации, т. к. не дает возможности вести учет места пребывания гражданина.
   Воплощая в себе важные инструментальные и ценностные компоненты, личные права и свободы представляют собой, таким образом, конституционную гарантию автономии, индивидуальной самостоятельности, неприкосновенности личности в ее взаимоотношениях с обществом, государством, их социальными образованиями и организационно-правовыми формированиями.

7.3. Политические права как воплощение баланса власти и свободы

   Пожалуй, наиболее глубокие линии обеспечения баланса власти и свободы и, соответственно, взаимосвязей и проникновения прав и свобод в институты конституционного строя, во всю систему российского конституционализма наблюдаются в процессе реализации политических прав и свобод человека и гражданина.
   В чем их специфика и каково их назначение? При ответе на данный вопрос необходимо учитывать особенности их конституционной природы, место и роль в общей системе правового регулирования положения человека и гражданина.
   Основная особенность данной группы прав заключается в том, что они самым непосредственным образом связаны с организацией и осуществлением различных форм публичной власти и всей системы народовластия (ст. 3 Конституции).

7.3.1. Частное и публичное в механизме реализации политических прав и свобод.

   Политические права и свободы самым непосредственным образом связаны со всеми сторонами функционирования политической власти населения на всех уровнях ее организации – как в вертикальном срезе, так и в горизонтальном, включая функционирование форм прямой (непосредственной) и представительной демократии. В процессе реализации политических прав и свобод проявляется достигнутый уровень реального демократизма в обществе. В данном конституционном институте находит свое практическое подтверждение тот факт, что «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ» (ст. 3 Конституции).
   Политические права и свободы имеют также ярко выраженное личностное, частноправовое нормативное значение. Являясь способом привлечения каждого гражданина к осуществлению политического народовластия, политические права обеспечивают перевод, «трансляцию» публичноправового содержания институтов демократии на уровень каждой конкретной личности как участника (субъекта) политических отношений. Сами же граждане как носители соответствующих прав и свобод выступают в этом случае в качестве участников социально-политической жизни всего общества. В этом плане именно политические права и свободы являются наиболее действенным инструментом преодоления отчуждения личности от власти и, соответственно, нахождения того баланса, который определяет сам смысл современной демократии: речь идет о нахождении баланса между такими внутренне противоречивыми конституционными ценностями, как полновластие народа и автономия человека.
   В чем же особенность политических прав и свобод? Чем они отличаются от других?

7.3.2. Специфика политических прав и свобод – в их функциональном назначении.

   Во-первых, политические права и свободы являются средством реализации политической демократии, народовластия в РФ. Они непосредственно связаны с основными сторонами политической власти народа, с институтами прямой (непосредственной) и представительной форм ее осуществления. Не случайно в литературе имеются попытки обосновать в качестве относительно самостоятельных такие права (комплексные по своему нормативному содержанию), как право граждан на народное представительство [290 - См.: Масленникова С.В. Народное представительство и права граждан в Российской Федерации. М.: ООО «Городец-издат», 2001. С. 67—149.] или право на прямую демократию [291 - См.: Руденко В.Н. Прямая демократия: модели правления, конституционно-правовые институты. Екатеринбург: УрО РАН, 2003.]. В процессе реализации политических прав и свобод проявляется достигнутый уровень реального демократизма в обществе и государстве, в них находит свое практическое подтверждение тот факт, что «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ» (ст. 2 Конституции).
   Во-вторых, политические права и свободы являются способом привлечения, приобщения гражданина к осуществлению политического народовластия – как на уровне участия в осуществлении государственной власти, так и местного самоуправления. Сами же граждане как носители (субъекты) этих прав и свобод выступают в качестве участников политической жизни своего города, села и страны в целом.
   Наконец, в-третьих, в отличие от гражданских (личных) прав и свобод, которые принадлежат каждому человеку как биосоциальному существу и члену гражданского общества, политические права, как правило, принадлежат только гражданам государства. Эти права позволяют участвовать в управлении государственными и общественными делами, в формировании органов государственной власти и органов местного самоуправления. И уже поэтому государству не может быть безразлично, кто будет обладать избирательными и другими политическими правами. На эти права (во всей их полноте) не могут претендовать иностранцы, лица без гражданства. Условием их приобретения является наличие гражданства данного государства.

7.3.3. Право граждан РФ участвовать в управлении делами государства.

   В ряду политических прав и свобод ведущее место принадлежит праву граждан РФ участвовать в управлении государством. Это весьма сложное, богатое по своему нормативному содержанию конституционное право, получающее закрепление в ст. 32 Конституции. Анализ этой статьи позволяет сделать вывод, что данное право является комплексным, и оно включает несколько субъективных возможностей, которые, в свою очередь, можно рассматривать как самостоятельные политические права граждан. Рассмотрим их подробнее.
   Права, обеспечивающие участие граждан в формировании органов государственной власти. Это целый комплекс, система избирательных прав граждан РФ. Как указывается в постановлении Конституционного Суда РФ, право избирать и быть избранным в органы государственной власти, органы местного самоуправления, а также право участвовать в референдуме относятся к основным политическим правам, определяющим правовой статус гражданина Российской Федерации, важнейшую форму его участия в управлении делами государства. [292 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 25 февраля 2004 г. № 4-П по делу о проверке конституционности п. 10 ст. 75 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» и ч. 1 ст. 259 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом Верховного Суда Российской Федерации // СЗ РФ. 2004. № 9. Ст. 831.]
   Права граждан на участие в референдуме и других формах прямой (непосредственной) демократии. Референдум как всенародное голосование по важнейшим вопросам государственной и общественной жизни является, наряду с выборами, высшим непосредственным выражением власти народа и, соответственно, яркой формой политической свободы граждан. Соответствующие институты политической свободы граждан РФ прошли своего рода дополнительную конституционализацию посредством оценки на соответствие Конституции отдельных положений законодательства о референдуме.

   Депутаты Государственной Думы, обратившиеся с запросом в Конституционный Суд Российской Федерации, утверждают, что Федеральный конституционный закон «О внесении изменения и дополнения в Федеральный конституционный закон «О референдуме Российской Федерации», увеличив период, в течение которого не допускается инициатива о проведении референдума Российской Федерации и само его проведение, тем самым нарушил, фактически пересмотрел положения Конституции Российской Федерации о том, что народ осуществляет свою власть непосредственно, и о том, что референдум является высшим непосредственным выражением власти народа, которые относятся к основам конституционного строя Российской Федерации и как таковые не могут быть пересмотрены Федеральным Собранием, а также несоразмерно ограничил право граждан Российской Федерации участвовать в референдуме, что противоречит ст. 1 (ч. 1), 2, 3, 16 (ч. 1), 29 (ч. 1 и 3), 32 (ч. 2), 55 (ч. 2 и 3) и 135 (ч. 1 и 2) Конституции Российской Федерации. [293 - См.: См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 11 июня 2003 г. № 10-П по делу о проверке конституционности Федерального конституционного закона «О внесении изменения и дополнения в Федеральный конституционный закон «О референдуме Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 2003. № 4.]

   Суд указал, что, провозглашая референдум и свободные выборы высшим непосредственным выражением власти народа и гарантируя в ст. 32 (ч. 2) право граждан Российской Федерации на участие в свободных выборах и в референдуме, Конституция Российской Федерации исходит из того, что названные высшие формы непосредственной демократии, имея каждая собственное предназначение в процессе осуществления политической власти, равноценны и, будучи взаимосвязаны, дополняют друг друга. Последовательность их перечисления в ст. 3 Конституции РФ (референдум – свободные выборы) не дает основания для вывода о придании приоритетной роли референдуму, как не свидетельствует о приоритетной роли свободных выборов ст. 32 Конституции РФ, которая, определяя право граждан на участие в непосредственном осуществлении народовластия, называет сначала право избирать и быть избранным в органы публичной власти, а затем – право участвовать в референдуме.
   Исходя из того, что каждая из этих форм предназначена для достижения самостоятельных целей, федеральный законодатель определяет как время проведения выборов, так и время проведения референдума. Поскольку одновременное проведение выборов и референдума в силу объективных обстоятельств может воспрепятствовать адекватному волеизъявлению граждан и привести к снижению эффективности и той и другой формы непосредственного народовластия, федеральный законодатель вправе ввести регулирование, при котором осуществление кампании по проведению референдума не совпадает с избирательной кампанией. При этом он должен соблюдать требования Конституции Российской Федерации, в том числе закрепленный ею принцип периодичности выборов.
   В любом случае изменение сроков проведения президентских или парламентских выборов в результате тех или иных обстоятельств, в том числе вследствие принятия новых законодательных актов о времени и порядке проведения выборов и референдума, не должно приводить к тому, чтобы период, в течение которого граждане Российской Федерации имеют возможность выступить с инициативой о проведении референдума Российской Федерации и непосредственно участвовать в нем, составлял менее половины избирательного цикла.
   Права граждан РФ на осуществление местного самоуправления. Являясь элементом (правомочием) права на участие в управлении делами государства, оно, в свою очередь, само по себе является сложным, комплексным по своему содержанию правом, получающим многоуровневую нормативно-правовую регламентацию, начиная с конституционного признания в Основном Законе и заканчивая актами местного нормотворчества муниципальных образований. Оно составляет ядро самоуправленческого статуса гражданина Российской Федерации, основу всей системы муниципальных (территориальных) прав, в связи с чем представляется целесообразным дать подробный анализ этого права в следующей главе – в рамках самостоятельной проблемы муниципальных прав и свобод граждан.
   Данное право, как критерий оценки законодательного регулирования местного самоуправления, было задействовано Конституционным Судом РФ, в частности, в постановлении от 15 января 1998 г.. [294 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 15 января 1998 г. № 3-П по делу о проверке конституционности ст. 80, 92, 93 и 94 Конституции Республики Коми и ст. 31 Закона Республики Коми от 31 октября 1994 г. «Об органах исполнительной власти в Республике Коми» // Вестник КС РФ. 1998. № 2.]

   Предметом проверки Конституционным Судом Российской Федерации по настоящему делу явились положения ст. 92 Конституции Республики Коми – о создании на уровне районов, городов республиканского подчинения и районов в городе местных представительных органов власти; ст. 93 Конституции Республики Коми – об осуществлении этими органами полномочий, присущих органам местного самоуправления, а также ст. 80 и 94 Конституции Республики Коми и ст. 31 Закона Республики Коми «Об органах исполнительной власти в Республике Коми» – об образовании в территориальных единицах Республики Коми местных администраций, которые осуществляют государственное управление на соответствующей территории, входят в систему исполнительной власти Республики Коми и возглавляются главами администраций, назначаемыми на должность и освобождаемыми от должности вышестоящими должностными лицами, при том что местные администрации осуществляют полномочия, присущие органам местного самоуправления.
   По мнению заявителя, названные нормы, предусматривающие формирование в территориальных единицах Республики Коми таких органов, нарушают право граждан на осуществление местного самоуправления. Заявитель исходит из того, что без применения оспариваемых положений Конституции Республики Коми невозможно решить вопрос о территориальных образованиях, в которых должны быть назначены муниципальные выборы, а проведение выборов на основании этих положений не может обеспечить формирование органов местного самоуправления, способных полноценно осуществлять решение вопросов местного значения. Таким образом, судом в связи с рассмотрением конкретного дела поставлен вопрос о проверке конституционности норм, которые, по его мнению, подлежат применению в этом деле, и, следовательно, данный запрос является допустимым.

   При разрешении данного дела Конституционный Суд исходил из следующего. Статья 92 Конституции Республики Коми предусматривает создание местных представительных органов, предназначенных для решения вопросов местного значения, на уровне районов, городов республиканского подчинения, районов в городе.
   Таким образом, данные территории определены как уровни, на которых осуществляется местное самоуправление. В то же время, согласно ст. 1 и 2 Закона Республики Коми от 29 мая 1997 г. «О муниципальных образованиях в Республике Коми», муниципальными образованиями являются поселок, село, деревня, части городов районного и республиканского подчинения в границах жилых комплексов. Поскольку из ст. 9, 92 и 93 Конституции Республики Коми в изложенном выше истолковании вытекает существование муниципальных образований и на иных уровнях, где решаются вопросы местного значения, указанные нормы Закона Республики Коми могут рассматриваться лишь как содержащие дополнительный, а не исчерпывающий перечень муниципальных образований. При этом названные в ст. 92 Конституции Республики Коми территории будут являться лишь верхними территориальными уровнями, на которых осуществляется местное самоуправление.
   Вместе с тем обозначение в ст. 92 Конституции Республики Коми уровней, на которых местные выборные представительные органы осуществляют функции местного самоуправления, при истолковании данной нормы как исключающей создание таких органов на более низком территориальном уровне, в том числе не предусмотренном в Законе Республики Коми «О муниципальных образованиях в Республике Коми», не согласуется с целью приближения местного самоуправления к населению и препятствует населению других территорий в осуществлении права на местное самоуправление, что не соответствует ст. 131 (ч. 1) Конституции РФ.
   Права граждан РФ на равный доступ к государственной и муниципальной службе. В части 4 ст. 32 Конституции говорится, правда, лишь о государственной службе, но право на равный доступ к муниципальной службе прямо закрепляется в ч. 4 ст. 3 Федерального закона от 28 августа 1995 г. № 154-ФЗ «Об общих принципах местного самоуправления в Российской Федерации». Право на равный доступ к государственной и муниципальной службе означает равенство исходных возможностей для занятия соответствующих должностей и недопустимость какой-либо дискриминации. Требования, предъявляемые к кандидату на должность государственного или муниципального служащего, могут обусловливаться исключительно характером должностных обязанностей. Все это получило подтверждение и конкретизацию также в Федеральном законе от 31 июля 1995 г. № 119-ФЗ «Об основах государственной службы Российской Федерации». [295 - См.: СЗ РФ. 1995. № 31. Ст. 2990.]

   Ивановский областной суд решением от 14 ноября 2000 г. отказал в удовлетворении заявления прокурора Ивановской области о признании положений ст. 16, 33, 35, 42 и 54 Закона Ивановской области «О муниципальной службе Ивановской области» противоречащими федеральным законам, недействующими и не подлежащими применению. Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда Российской Федерации, рассмотрев кассационный протест прокурора Ивановской области, 8 февраля 2001 г. отменила это решение и направила дело на новое рассмотрение в Ивановский областной суд, который 29 марта 2001 г. признал указанные положения Закона Ивановской области «О муниципальной службе Ивановской области» противоречащими федеральному законодательству, недействующими и не подлежащими применению с момента вступления решения суда в законную силу. Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда Российской Федерации определением от 24 мая 2001 г. оставила без удовлетворения кассационную жалобу Законодательного Собрания Ивановской области, а решение суда первой инстанции – без изменения.

   В своем запросе в Конституционный Суд Российской Федерации Законодательное Собрание Ивановской области, не соглашаясь с решениями судов общей юрисдикции, утверждало, что положения подп. 4 п. 1 ст. 16, ст. 33, п. 4 ст. 35, подп. 4, 5, 6, 7 и 14 п. 3 и п. 5 ст. 42, абз. 1 п. 3 ст. 54 Закона Ивановской области «О муниципальной службе Ивановской области» были приняты в пределах его конституционных полномочий как законодательного органа субъекта Российской Федерации и в соответствии со ст. 21 Федерального закона от 6 октября 2003 г. № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» и ст. 4 Федерального закона от 8 января 1998 г. № 8-ФЗ «Об основах муниципальной службы в Российской Федерации», как того требует Конституция Российской Федерации при издании закона субъекта Российской Федерации по предмету совместного ведения Российской Федерации и ее субъектов, и просит подтвердить конституционность указанных положений. [296 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 15 декабря 2003 г. № 19-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Закона Ивановской области «О муниципальной службе в Ивановской области» в связи с запросом Законодательного Собрания Ивановской области // СЗ РФ. 2003. № 52 (ч. 2). Ст. 5101.]
   Аргументируя итоговый вывод по делу, Конституционный Суд отметил: из ст. 37 (ч. 1) Конституции РФ, гарантирующей каждому право свободно распоряжаться своими способностями к труду, выбирать род деятельности и профессию, во взаимосвязи с ее ст. 19 и 32 (ч. 2 и 4) вытекает право граждан на равный доступ к муниципальной службе, прохождение которой является одновременно и осуществлением трудовых прав. Эти права, согласно ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ, могут быть ограничены только федеральным законом соразмерно конституционно значимым целям.
   По итогам рассмотрения положения подп. 4 п. 1 ст. 16, ст. 33, п. 4 ст. 35, подп. 5, 6 и 14 п. 3 и п. 5 ст. 42 Закона Ивановской области «О муниципальной службе Ивановской области» были признаны соответствующими Конституции РФ; подп. 4 п. 3 ст. 42 Закона Ивановской области «О муниципальной службе Ивановской области» соответствующим Конституции РФ в части, устанавливающей возможность увольнения муниципального служащего в случаях осуждения к наказанию, исключающему продолжение прежней работы, и не соответствующим Конституции РФ, ее ст. 37 (ч. 1), 55 (ч. 3) и 76 (ч. 5), в части, устанавливающей возможность увольнения муниципального служащего в случаях осуждения к наказанию, не исключающему продолжение прежней работы; подп. 7 п. 3 ст. 42 Закона Ивановской области «О муниципальной службе Ивановской области» соответствующим Конституции РФ в части, устанавливающей возможность увольнения муниципального служащего вследствие недостаточной квалификации, подтвержденной результатами аттестации, и не соответствующим Конституции РФ, ее ст. 19 (ч. 1 и 2), 37 (ч. 1), 55 (ч. 3) и 76 (ч. 5), в части, устанавливающей возможность увольнения муниципального служащего в случае выражения недоверия представительным органом местного самоуправления.
   Право граждан РФ на участие в отправлении правосудия (ч. 5 ст. 32 Конституции). В настоящее время имеется несколько форм такого участия. Это прежде всего такая традиционная для нашей судебной системы форма как народные заседатели, когда дело рассматривается коллегией в составе профессионального судьи и двух народных заседателей, избранных населением. Вторая, более эффективная форма участия граждан в отправлении правосудия, возрождается в нынешних условиях осуществления судебно-правовой реформы. Это институт присяжных заседателей. Кроме того, избрание мировых судей во многих субъектах РФ непосредственно населением, несомненно, является важной формой участия граждан в отправлении правосудия.
   Не ставя перед собой задачу анализа всей системы политических прав, отметим лишь отдельные из них, законодательство о порядке реализации которых, пожалуй, наиболее часто попадало в поле зрения Конституционного Суда РФ посредством конституционных жалоб. Одним из показательных является в этом плане право избирать и быть избранным в органы государственной власти и местного самоуправления.

7.3.4. Избирательные права и их гарантии.

   В ряду политических прав и свобод граждан РФ избирательные права занимают особое место. Степень демократизма избирательных прав, уровень их гарантированности для граждан как участников избирательного процесса не только определяют положение человека в этой важной сфере политических отношений, но они (избирательные права граждан) и избирательная система государства в целом самым непосредственным образом характеризуют природу политической власти в нашем государстве, степень ее демократизма как власти всего народа, как системы народовластия, когда «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ» (ч. 1 ст. 3 Конституции).
   В связи с этим следует отметить, что проблема выборов и реализации в ходе их осуществления избирательных прав граждан носит разноуровневый, многоплановый характер. Так, с одной стороны, выборы и избирательные права граждан являются во всяком демократическом обществе одним из важнейших институтов народовластия, инструментом его осуществления с точки зрения обеспечения каждому гражданину (как избирателю и как кандидату на выборную должность) реальных возможностей участвовать в формировании персонального состава органов государственной власти и органов местного самоуправления. Не случайно в ч. 3 ст. 3 Конституции РФ закрепляется, что свободные выборы являются (наряду с референдумом) «высшим непосредственным выражением власти народа».
   С другой стороны, избирательные права граждан и процесс их реализации в ходе избирательной кампании характеризуют степень политической свободы личности, ее возможности участвовать в управлении делами государства как непосредственно (в процессе выборов или путем референдума), так и через своих представителей (избранных депутатов). Не случайно на конституционном уровне избирательные права граждан закрепляются в ст. 32 как элемент, составная часть нормативного содержания комплексного (многопланового по своему значению) права граждан РФ на участие в управлении делами государства. Этому посвящена ч. 2 ст. 32 Конституции, где сказано: «Граждане Российской Федерации имеют право избирать и быть избранными в органы государственной власти и органы местного самоуправления, а также участвовать в референдуме».
   Таким образом, избирательные права рассматриваются в соответствующей статье Конституции как разновидность субъективных политических прав граждан, т. е. таких прав, которые закрепляются за каждым гражданином РФ и реализуются в соответствии с индивидуальными (субъективными) политическими симпатиями и антипатиями самого гражданина, на добровольной основе, т. к. никто не вправе оказывать воздействие на гражданина РФ с целью принудить его к участию или неучастию в выборах, равно как и недопустимы какие бы то ни было формы контроля за свободным волеизъявлением гражданина.

7.3.4.1. Избирательные права – нормативное выражение электорально-правового статуса личности.

   Существенной особенностью субъективных избирательных прав как прав политических является их включенность одновременно в конституционный статус личности и в институциональную систему выборов, посредством которой обеспечивается реализация конституционной характеристики России как демократического правого государства (ч. 1 ст. 1 Конституции РФ). Тем самым избирательное право заключает в себе как личный интерес каждого конкретного гражданина, так и интерес публичный [297 - См. об этом подробнее: Особое мнение судьи Конституционного Суда РФ Н.С. – Бондаря по постановлению Конституционного Суда РФ от 15 января 2002 г. № 1-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 64 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» и ст. 92 Федерального закона «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» в связи с жалобой гражданина А.М. Траспова // Вестник КС РФ. 2002. № 3.]. В этом смысле избирательные права граждан являются своего рода нормативным правовым выражением электорально-правового статуса личности, который, в свою очередь, есть не что иное, как конкретизация конституционного статуса, его опредмеченная (применительно к избирательному праву) суть.
   Вместе с тем нормативное содержание электорально-правового статуса личности определяется не только самими по себе избирательными правами, но и в большой степени принципами избирательного права, которые являются своего рода интегральной основой субъективных электоральных притязаний граждан и публично признанного, нормативно закрепленного порядка их реализации.
   При этом в самой по себе структуре электорально-правового статуса личности принято выделять две группы субъективных прав.
   Это, во-первых, активное избирательное право – право граждан РФ избирать в органы государственной власти и выборные органы местного самоуправления. Речь идет о субъективных возможностях граждан РФ влиять на персональный состав представительных органов государственной власти и органов местного самоуправления путем выборов депутатов соответствующих органов, а также о возможностях граждан РФ участвовать в выборах Президента РФ, глав местной администрации и т. п. Во-вторых, пассивное избирательное право – это право граждан РФ быть избранными депутатами соответствующих представительных органов государственной власти и органов местного самоуправления, а также руководителями единоличных выборных органов (вплоть до Президента).

   Постановлением избирательной комиссии муниципального образования «Кингисеппский район» (Ленинградская область) от 18 февраля 2003 г. № 49 были признаны состоявшимися и действительными выборы главы данного муниципального образования. Согласно постановлению в голосовании приняли участие 29 тыс. 449 избирателей, что составило 50,3% от числа избирателей, включенных в списки избирателей; избранным главой муниципального образования признан А.И. Невский, получивший 13 тыс. 758 голосов избирателей, или 50,8% голосов от общего числа голосов избирателей, отданных за всех кандидатов; при этом в соответствии с п. 4 ст. 64 Закона Ленинградской области «О выборах депутатов представительных органов местного самоуправления и должностных лиц местного самоуправления в Ленинградской области» при определении результатов выборов не учитывались голоса избирателей, проголосовавших «против всех кандидатов», а именно: 1 896 голосов, или 7% от общего числа голосов избирателей, отданных за всех кандидатов.
   Участвовавшие в выборах граждане С.В. Пашигоров и В.И. Гнездилов (в качестве кандидата и избирателя соответственно), чьи иски о признании результатов выборов недействительными были оставлены без удовлетворения судом общей юрисдикции, в своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации оспаривали конституционность абз. 1 п. 4 ст. 64 Закона Ленинградской области от 24 августа 2000 г. «О выборах депутатов представительных органов местного самоуправления и должностных лиц местного самоуправления в Ленинградской области», согласно которому при выборах должностных лиц местного самоуправления кандидат, получивший более половины от общего числа голосов избирателей, отданных за всех кандидатов, признается избранным; если ни один из кандидатов не получил более половины от общего числа голосов, отданных за кандидатов, в соответствии с данным Законом проводится повторное голосование по двум кандидатам, набравшим наибольшее число голосов избирателей.
   По мнению заявителей, названная норма, соотносящая при определении результатов выборов число голосов, полученных победителем на общих выборах, с числом голосов, отданных за всех кандидатов, а не с числом голосов избирателей, принявших участие в голосовании, по своей сути является дискриминационной и нарушающей требования ст. 1 (ч. 1), 2, 3 (ч. 3), 17 (ч. 1) и 32 (ч. 1 и 2) Конституции Российской Федерации, поскольку позволяет игнорировать мнение избирателей, проголосовавших «против всех кандидатов», тем самым приравнивая их к избирателям, не принимавшим участия в голосовании. Заявители полагают, что, если бы при определении результатов выборов учитывались голоса «против всех кандидатов», кандидат, за которого проголосовало наибольшее число избирателей, мог бы не получить более половины от общего числа голосов избирателей, что привело бы к необходимости повторного голосования. [298 - См: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 29 ноября 2004 г. № 17-П по делу о проверке конституционности абзаца первого п. 4 ст. 64 Закона Ленинградской области «О выборах депутатов представительных органов местного самоуправления и должностных лиц местного самоуправления в Ленинградской области» в связи с жалобой граждан В.И. Гнездилова и С.В. Пашигорова // СЗ РФ. 2004. № 49. Ст. 4948.]

   Для разрешения данного дела Конституционному Суду предстояло первоначально раскрыть природу права на голосование против всех в системе избирательных прав и, соответственно, природу самих избирательных прав. В силу взаимосвязанных положений ст. 1 (ч. 1), 3 (ч. 3) и 32 (ч. 1 и 2) Конституции РФ избирательные права как права субъективные выступают в качестве элемента конституционного статуса избирателя, вместе с тем они являются элементом публичноправового института выборов, в них воплощаются как личный интерес каждого конкретного избирателя, так и публичный интерес, реализующийся в объективных итогах выборов и формировании на этой основе органов публичной власти. Согласно правовой позиции, сформулированной Конституционным Судом РФ применительно к проблеме признания выборов не состоявшимися в постановлении от 10 июня 1998 г. № 17-П по делу о проверке конституционности ряда положений Федерального закона от 19 сентября 1997 г. № 124-ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» и подтвержденной в Определении от 5 ноября 1998 г. № 169-О по запросу Верховного Суда Российской Федерации, каждый избиратель имеет право выражать свою волю в любой из юридически возможных форм голосования в соответствии с установленными процедурами, с тем чтобы при этом исключалась возможность искажения существа волеизъявления избирателей; воля избирателей может быть выражена голосованием не только за или против отдельных кандидатов, но и в форме голосования против всех внесенных в избирательный бюллетень кандидатов.
   Из названных конституционных положений и правовых позиций Конституционного Суда РФ вытекает, что голосование против всех кандидатов, включенных в избирательные бюллетени, соотносится как с правом граждан Российской Федерации, руководствуясь собственными убеждениями, избирать или не избирать конкретных лиц в качестве представителей народа в выборные органы государственной власти и местного самоуправления, так и с самим институтом свободных выборов.
   Руководствуясь данными принципиальными положениями, а также принимая во внимание, что в избирательном законодательстве Ленинградской области закреплено правило о признании выборов не состоявшимися в случае, если количество проголосовавших против всех кандидатов превышает количество избирателей, отдавших свои голоса в поддержку лидирующего кандидата, Конституционный Суд пришел к выводу о конституционности оспариваемых положений.

7.3.4.2. Избирательные цензы в оценке Конституционного Суда.

   Активное и пассивное избирательное право, как правило, совпадают с точки зрения их носителей, т. е. принадлежности конкретному гражданину РФ как избирателю (активное избирательное право) и потенциальному депутату или иному выборному лицу (пассивное избирательное право). Вместе с тем законодательство РФ и ее субъектов (равно как и законодательство других государств) знает и дополнительные условия (избирательные цензы) приобретения гражданином пассивного избирательного права. У нас это два вида избирательных цензов, которые исчерпывающим образом определены законом, – возрастной ценз и ценз оседлости. Так, возрастной ценз предполагает установление минимального возраста депутата Государственной Думы не ниже 21 года (ст. 97 Конституции), возраст Президента РФ – не ниже 35 лет (ст. 81), а активное избирательное право в этих, как и других, случаях наступает раньше – с 18 лет. Ценз оседлости как установленное законом требование проживания гражданина на протяжении определенного срока на территории РФ, ее субъекта или муниципального образования может быть установлен для приобретения как пассивного, так и активного избирательного права. Но для приобретения пассивного избирательного права этот ценз чаще всего выше. Так, для гражданина РФ, который может быть избран Президентом РФ, такой ценз оседлости равен 10 годам (не менее 10 лет постоянного проживания в РФ для кандидата в Президенты, как это закреплено в ст. 81 Конституции).
   Вопросы, связанные с установлением различных цензов (возрастных, языковых, оседлости) реализации избирательных прав, неоднократно становились предметом рассмотрения Конституционного Суда РФ.

   В запросе Государственной Думы, поступившем в Конституционный Суд РФ 9 апреля 1997 г., оспаривались положения ч. 1 ст. 92 Конституции Республики Башкортостан, ст. 2 Закона Республики Башкортостан от 30 октября 1991 г. «О Президенте Республики Башкортостан» и ст. 1 Закона Республики Башкортостан от 31 октября 1991 г. «О выборах Президента Республики Башкортостан» (с изм. и доп. от 4 ноября 1993 г.), согласно которым Президентом Республики Башкортостан может быть избран гражданин Республики Башкортостан не моложе 35 и не старше 65 лет, проживающий на территории Республики Башкортостан не менее десяти лет и владеющий башкирским и русским языками.
   По мнению Государственной Думы, эти положения противоречат ст. 6 (ч. 2) и ст. 19 (ч. 2) Конституции РФ, в соответствии с которыми каждый гражданин Российской Федерации обладает на ее территории всеми правами и свободами и несет равные обязанности, предусмотренные Конституцией РФ; государство гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств; запрещаются любые формы ограничения прав граждан по признакам социальной, расовой, национальной, языковой или религиозной принадлежности. [299 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 27 апреля 1998 г. № 12-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ч. 1 ст. 92 Конституции Республики Башкортостан, ч. 1 ст. 3 Закона Республики Башкортостан «О Президенте Республики Башкортостан» (в ред. от 28 августа 1997 г.) и ст. 1 и 7 Закона Республики Башкортостан «О выборах Президента Республики Башкортостан» // СЗ РФ. 1998. № 18. Ст. 2063.]

   В решении по данному делу Конституционный Суд установил: Конституция РФ непосредственно не устанавливает условия реализации гражданином Российской Федерации пассивного избирательного права при выборах главы исполнительной власти субъекта Российской Федерации, связанные с достижением определенного возраста и продолжительностью проживания на территории субъекта Российской Федерации.
   Установление дополнительно к Конституции РФ в качестве условий приобретения гражданином пассивного избирательного права требований, связанных с достижением определенного возраста и продолжительностью проживания на территории субъекта Российской Федерации, ограничивает права и свободы человека и гражданина. Такого рода ограничения, в соответствии со ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ, не могут вытекать из правомочия субъектов Российской Федерации, закрепленного в ее ст. 77 (ч. 1) и 11 (ч. 2): самостоятельно устанавливая систему своих органов государственной власти и образуя их, субъекты Российской Федерации обязаны действовать в соответствии с основами конституционного строя Российской Федерации, в том числе с принципом свободных выборов (ч. 3 ст. 3), гарантируя свободу волеизъявления граждан и не нарушая демократические принципы и нормы избирательного права.
   Положения ч. 1 ст. 92 Конституции Республики Башкортостан и ч. 1 ст. 3 Закона Республики Башкортостан «О Президенте Республики Башкортостан», которыми применительно к выборам Президента Республики Башкортостан в качестве условий приобретения гражданином пассивного избирательного права установлены требования к возрасту и продолжительности проживания на территории субъекта Российской Федерации, расходящиеся с условиями, установленными Российской Федерацией, или выходящие за рамки предоставленных органу законодательной власти субъекта Российской Федерации полномочий, противоречат ст. 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации и в силу этого не согласуются с конституционным принципом равенства прав граждан на всей территории Российской Федерации (ч. 2 ст. 6, ч. 2 ст. 19 Конституции РФ).
   Таким образом, оспариваемые положения ч. 1 ст. 92 Конституции Республики Башкортостан и ч. 1 ст. 3 Закона Республики Башкортостан «О Президенте Республики Башкортостан» не соответствуют Конституции Российской Федерации, что, согласно ч. 2 ст. 87 Закона «О Конституционном Суде РФ», является основанием отмены в установленном порядке других нормативных актов, основанных на этих положениях либо воспроизводящих их или содержащих такие же положения. Эти положения не могут применяться судами, другими органами и должностными лицами.
   Относительно установления языкового ценза Конституционный Суд указал следующее. В Республике Башкортостан статус государственного языка (языков) формально, в установленном Конституцией Республики Башкортостан порядке, не закреплен, нормативно не определены надлежащие предпосылки для признания языка (языков) в качестве государственного, а также вытекающие из такого признания правовые последствия. Это не позволяет Конституционному Суду Российской Федерации в производстве по данному делу установить объективные условия, которые необходимы для реализации закрепленного в ст. 68 (ч. 2) Конституции РФ правомочия по установлению государственного языка (языков) республики, с тем чтобы при этом исключалась произвольная трактовка языка в качестве государственного, а также не допускались чрезмерные языковые требования. Такие условия связаны в том числе с реальным соотношением языковых групп, наличием рассчитанных на переходный период программ и мероприятий, обеспечивающих возможность изучения и использования соответствующего языка населением республики.
   Без этого нельзя дать оценку оспариваемому Государственной Думой требованию с точки зрения его соответствия закрепленному в Конституции Российской Федерации принципу равенства граждан независимо от языка (ч. 2 ст. 19), в том числе при осуществлении гражданами избирательных прав, а также иным конституционным принципам и вытекающим из них особенностям федеративного устройства, с которыми связано правомочие республики устанавливать свой государственный язык.
   Конституционный Суд Российской Федерации в соответствии с ч. 2 ст. 74 Закона «О Конституционном Суде РФ», давая оценку оспариваемому акту, обязан исходить не только из его буквального смысла, но и из его места в системе правовых актов. При отсутствии в Республике Башкортостан необходимых правовых предписаний, позволяющих определить статус государственного языка (языков) и связанные с ним правовые последствия, в производстве по данному делу нельзя осуществить такую оценку в соответствии с требованиями Закона «О Конституционном Суде РФ» и, следовательно, невозможно установить, конституционно ли требование к знанию языка, содержащееся в ч. 1 ст. 92 Конституции Республики Башкортостан и ч. 1 ст. 3 Закона Республики Башкортостан «О Президенте Республики Башкортостан».
   В этих условиях правоприменители, руководствуясь ст. 15 (ч. 2) Конституции Российской Федерации, должны исходить из правового статуса личности (ст. 2, 17, 18 и 19 Конституции РФ), статуса государственного языка Российской Федерации, а также гарантированности права на пользование родным языком, на свободный выбор языка общения, воспитания, обучения и творчества (ч. 2 ст. 26), запрета пропаганды языкового превосходства (ч. 2 ст. 29), права избирать и быть избранным (ч. 2 ст. 32). Следовательно, в настоящее время в ходе избирательного процесса государственными органами, включая правоприменительные, должна обеспечиваться реализация избирательных прав граждан вне зависимости от требований к знанию языка.

   Законодательное Собрание Республики Карелия оспаривало конституционность п. 6 ст. 4 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», согласно которому субъекты Российской Федерации могут своими законами устанавливать дополнительные условия реализации российским гражданином пассивного избирательного права, связанные с достижением определенного возраста, однако лишь при соблюдении установленных федеральным законом пределов – минимальный возраст кандидата не должен превышать 21 года на выборах в законодательные (представительные) органы государственной власти субъектов Российской Федерации и органы местного самоуправления и 30 лет – на выборах глав исполнительной власти субъектов Российской Федерации.
   По мнению заявителя, эта норма противоречит основам конституционного строя и другим положениям Конституции Российской Федерации, в частности ее ст. 12 и 130, гарантирующим местное самоуправление, ст. 19 (ч. 2), закрепляющей равенство прав и свобод граждан, ст. 60, устанавливающей полную правосубъектность гражданина с 18-летнего возраста, и ст. 73, определяющей исключительное ведение субъектов Российской Федерации. Таким образом, в запросе оспаривалось право федерального законодателя вводить связанные с возрастом ограничительные условия реализации гражданином пассивного избирательного права, посягающие, как полагает заявитель, на права субъектов Российской Федерации, местного самоуправления и граждан. [300 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 10 июня 1998 г. № 17-П по делу о проверке конституционности положений п. 6 ст. 4, подп. «а» п. 3 и 4 ст. 13, п. 3 ст. 19 и п. 2 ст. 58 Федерального закона от 19 сентября 1997 г. «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» // СЗ РФ. 1998. № 25. Ст. 3002.]

   Между тем, по мнению Конституционного Суда РФ, оспариваемой нормой такие ограничения не вводились, а решение соответствующего вопроса оставлялось на усмотрение субъектов Российской Федерации. Отсюда следует, что заявитель считает не подлежащим действию положение, реализация которого полностью зависит от него как законодателя субъекта Российской Федерации, при том что ни один из федеральных органов государственной власти или органов государственной власти субъектов Российской Федерации не настаивает на его применении при проведении выборов в органы государственной власти субъектов Российской Федерации или органы местного самоуправления.
   Именно субъект Российской Федерации вправе принять решение об отказе от установления таких условий, ограничительный характер которых оспаривается в настоящем деле, обеспечивая при этом единый стандарт прав человека и гражданина, закрепленный в Конституции Российской Федерации. Это согласуется с правовой позицией Конституционного Суда Российской Федерации, выраженной в постановлении от 27 апреля 1998 г. по делу о проверке конституционности отдельных положений Конституции Республики Башкортостан и Законов Республики Башкортостан «О Президенте Республики Башкортостан» и «О выборах Президента Республики Башкортостан». В нем указано, что федеральным органам государственной власти и органам государственной власти субъектов Российской Федерации в процессе реализации их полномочий, в том числе предоставленных им федеральным законодателем, надлежит действовать, в частности, с учетом того, что каждый гражданин Российской Федерации обладает на ее территории всеми правами и свободами и несет равные обязанности, предусмотренные Конституцией РФ (ч. 2 ст. 6), что все равны перед законом и судом (ч. 1 ст. 19), а ограничения прав и свобод могут устанавливаться только федеральным законодателем и должны быть соразмерны предусмотренным самой Конституцией РФ целям (ч. 3 ст. 55). На реализацию этих требований направлена и оспариваемая норма.
   Следовательно, с точки зрения разграничения предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и ее субъектов оспариваемое положение должно быть признано соответствующим Конституции Российской Федерации.

   В своей жалобе в Конституционный Суд РФ гражданин М.М. Салямов оспаривал конституционность ряда положений Конституции Республики Татарстан и Закона Республики Татарстан «О выборах народных депутатов Республики Татарстан». Как следует из данной жалобы и приложенных к ней документов, в деле заявителя фактически были применены находящиеся в нормативном единстве положения о проведении выборов в Государственный Совет Республики Татарстан по административно-территориальным и территориальным округам (ч. 2 ст. 69, ч. 2 ст. 70, ст. 90 Конституции Республики Татарстан и п. 2 ст. 4 Закона Республики Татарстан от 29 ноября 1994 г. «О выборах народных депутатов Республики Татарстан» (в ред. от 21 июля 1999 г. и от 21 января 2000 г.), а также положение, в соответствии с которым право быть выдвинутыми в качестве кандидатов в народные депутаты и право быть избранными в Государственный Совет Республики Татарстан по административно-территориальным избирательным округам имеют граждане Республики Татарстан, постоянно проживающие или работающие на территории данного избирательного округа (ч. 2 ст. 70 Конституции Республики Татарстан и п. 8 ст. 21 Закона Республики Татарстан от 29 ноября 1994 г. «О выборах народных депутатов Республики Татарстан» (в ред. от 21 июля 1999 г. и от 21 января 2000 г.).
   По мнению заявителя, названные положения нарушают его конституционное право избирать и быть избранным в органы государственной власти (активное и пассивное избирательное право), а потому не соответствуют ст. 32 Конституции Российской Федерации. [301 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 22 января 2002 г. № 2-П по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 69, ч. 2 ст. 70 и ст. 90 Конституции Республики Татарстан, а также п. 2 ст. 4 и п. 8 ст. 21 Закона Республики Татарстан «О выборах народных депутатов Республики Татарстан» в связи с жалобой гражданина М.М. Салямова // Вестник КС РФ. 2002. № 3.]

   Позиция Конституционного Суда заключалась в следующем. Согласно оспариваемому заявителем нормативному положению, содержащемуся в ч. 2 ст. 70 Конституции Республики Татарстан и п. 8 ст. 21 Закона Республики Татарстан «О выборах народных депутатов Республики Татарстан», право быть выдвинутым в качестве кандидата и избранным в депутаты Государственного Совета Республики Татарстан по административно-территориальному избирательному округу имеют граждане Республики Татарстан, постоянно проживающие или работающие на территории данного избирательного округа. Тем самым определяются условия реализации пассивного избирательного права на выборах в Государственный Совет Республики Татарстан.
   Между тем такие условия не могут искажать конституционные принципы избирательного права, а также отменять или умалять само принадлежащее гражданину Российской Федерации пассивное избирательное право. Установление субъектом Российской Федерации условий, связанных с наличием гражданства республики, а также с постоянным или преимущественным проживанием на ее территории (или на территории конкретного избирательного округа), означает, что граждане Российской Федерации, которые этим условиям не отвечают, данного права лишаются. Однако по смыслу ст. 32 (ч. 2) во взаимосвязи со ст. 6 (ч. 2) и 19 (ч. 1 и 2) Конституции РФ каждый гражданин Российской Федерации обладает на территории Российской Федерации правом быть избранным в органы государственной власти, в том числе в органы государственной власти того или иного субъекта Российской Федерации на основе принципа равного избирательного права. Отсюда следует, что условия реализации пассивного избирательного права гражданами Российской Федерации должны быть едиными на всей ее территории; субъект же Российской Федерации, устанавливая своими нормативными актами расходящиеся с федеральным регулированием дополнительные условия осуществления пассивного избирательного права, нарушает равенство избирательных прав граждан Российской Федерации.

7.3.4.3. Принципы избирательного права – конституционно-правовая основа избирательных прав граждан (правовые позиции).

   В практике Конституционного Суда по проверке избирательного законодательства находит свое подтверждение тот факт, что юридическое, нормативно-правовое содержание понятия избирательных прав раскрывается прежде всего посредством конституционно-правовых норм. Правда, Конституция Российской Федерации 1993 г. не содержит специальной главы, закрепляющей, например, принципы избирательного права. Это, однако, отнюдь не означает, что современная избирательная система лишена конституционного содержания. Ряд статей Конституции (ст. 3, 32, 60, 81, 84, 96, 97, 102, 109, 111, 117, 130), а также п. 3, 5, 7, 8 второго раздела Конституции содержат в себе конституционные основы современной российской избирательной системы и избирательных прав граждан.
   Вместе с тем Конституция дает нормативно-правовое представление лишь об основах формирования федеральных институтов государственной власти: Президента Российской Федерации, Совета Федерации и Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации. При этом непосредственно на уровне Конституции закрепляются различия в порядке формирования этих органов. В то же время буквально вскользь, лишь в одной ст. 130, Конституция Российской Федерации упоминает об основах избирательной системы при выборах в органы местного самоуправления. И в то же время никакого нормативного указания не содержится в Основном Законе об основах избирательной системы при выборах в органы государственной власти субъектов Российской Федерации. В этой связи высказываются предложения по совершенствованию конституционно-правового регулирования избирательной системы Российской Федерации [302 - См. напр.: Постников А.Е. Избирательное законодательство: необходимо четкое разделение полномочий между различными уровнями власти при проведении выборов // Журнал российского права. 2002. № 5.], хотя способы такого совершенствования могут быть различными, в том числе не обязательно связанными с вмешательством в сам по себе текст действующей Конституции.
   Определяя даже самые общие правовые параметры избирательной системы, соответствующие нормы и институты Конституции Российской Федерации, тем не менее, закрепляют основополагающие начала современного избирательного права Российской Федерации. Свое полноценное развитие эти начала (основы) получают в разветвленной системе федерального и регионального законодательства, а также в решениях Конституционного Суда РФ.
   Конституционно-правовым ядром, основой всей системы избирательных прав и гарантий их реализации являются принципы участия граждан Российской Федерации в выборах (принципы избирательного права). Именно принципы избирательного права воплощают в себе наиболее важные, основополагающие правовые требования, предопределяющие демократизм избирательной системы в Российской Федерации, реальные возможности граждан РФ участвовать на основе свободного волеизъявления в выборах.
   Так, принцип всеобщего избирательного права имеет своим назначением определение избирательного корпуса, т. е. круга лиц, которые обладают активным, а также пассивным избирательным правом. Одновременно устанавливается, что не имеют права избирать и быть избранными граждане, признанные судом недееспособными, а также содержащиеся в местах лишения свободы по приговору суда (ч. 3 ст. 32 Конституции). Это означает, что даже лица, содержащиеся под стражей в порядке предварительного заключения, обладают и активным, и пассивным избирательным правом, т. к. они еще не были признаны судом виновными в совершении преступления и в отношении них не выносился обвинительный приговор.
   Принцип равного избирательного права означает, что, во-первых, каждый избиратель имеет один голос и, во-вторых, все избиратели участвуют в выборах на равных основаниях. Важной гарантией равного избирательного права является установленный порядок образования избирательных округов. При их образовании должно соблюдаться примерное равенство по числу избирателей с допустимым отклонением от средней нормы представительства избирателей не более 10%, а в труднодоступных и отдаленных районах – не более 15%. Тем самым обеспечивается равенство значимости голоса каждого избирателя, т. к. все депутаты избираются от одинакового количества избирателей.

   В жалобе граждан Г.С. Борисова, А.П. Бучнева, В.И. Лошманова и Л.Г. Маховой оспаривалась конституционность ч. 2 ст. 3 Закона Оренбургской области «О выборах депутатов Законодательного Собрания Оренбургской области», согласно которой выборы в Законодательное Собрание Оренбургской области проводятся на всей территории Оренбургской области по мажоритарной системе в одномандатных и (или) многомандатных округах.
   Заявители полагали, что проведение выборов в рамках единой избирательной кампании одновременно в одно– и многомандатных округах приводит к нарушению равенства прав избирателей по признаку места жительства, поскольку часть избирателей имеют по одному голосу, а часть – по нескольку (в зависимости от числа мандатов, распределяемых в округе); при этом нарушаются и права кандидатов в депутаты, которые в силу различных условий проведения избирательной кампании в одно– и многомандатных округах также поставлены в неравное положение. Указанные обстоятельства, по мнению заявителей, свидетельствуют о том, что оспариваемая норма противоречит ст. 3 (ч. 3), 6 (ч. 1), 19 (ч. 2) и 32 Конституции Российской Федерации, а также п. «b» ст. 25 Международного пакта о гражданских и политических правах. [303 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 23 марта 2000 г. № 4-П по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 3 Закона Оренбургской области от 18 сентября 1997 г. «О выборах депутатов Законодательного Собрания Оренбургской области» в связи с жалобой граждан Г.С. Борисова, А.П. Бучнева, В.И. Лошманова и Л.Г. Маховой // Вестник КС РФ. 2000. № 3.]

   Конституционный Суд аргументировал свое решение следующим образом. Право граждан избирать и быть избранными в органы публичной власти в процессе демократических выборов осуществляется в различных формах, в том числе путем проведения выборов как в одномандатных, так и в многомандатных округах, в которых распределяется несколько депутатских мандатов. Вместе с тем использование такой избирательной системы должно сопровождаться надлежащими гарантиями участия граждан в выборах на равных основаниях, что требует также – при соблюдении пропорциональности представительства – наделения каждого избирателя одним голосом либо одинаковым числом голосов. При соблюдении этого условия одновременное проведение выборов по одно– и многомандатным избирательным округам не ведет к нарушению конституционного принципа равенства избирательных прав.
   Таким образом, само по себе положение о проведении выборов по мажоритарной избирательной системе одновременно в одно– и многомандатных избирательных округах может не противоречить Конституции Российской Федерации и закрепленному ею равенству прав граждан избирать и быть избранными в органы публичной власти, но лишь в случае, если обеспечены равные условия для реализации гражданами избирательных прав и, следовательно, справедливое народное представительство.
   Между тем в Законе Оренбургской области «О выборах депутатов Законодательного Собрания Оренбургской области» предусмотрена только средняя норма представительства избирателей при образовании избирательных округов на территории области (п. 1 ст. 5) и установлено, что схема избирательных округов утверждается Законодательным Собранием (п. 2 ст. 5). Следовательно, рассматриваемые в настоящем деле Законы Оренбургской области не исключают возможность необоснованного, произвольного решения вопросов организации и проведения выборов, в том числе продиктованного целями, не соответствующими Конституции Российской Федерации и федеральным законам.

   Выборы в Государственный Совет Чувашской Республики проводились в марте, мае и июне 1994 г. на основе Закона Чувашской Республики от 24 ноября 1993 г. «О выборах депутатов Государственного Совета Чувашской Республики» (в ред. от 20 января 1994 г.). При этом из установленного Конституцией Чувашской Республики (ч. 1 ст. 93) общего численного состава Государственного Совета, равного 47 депутатам, были избраны 33 депутата. Для завершения формирования Государственного Совета на 27 ноября 1994 г. был назначен еще один тур выборов. Одновременно вновь избранный состав Государственного Совета 26 августа 1994 г. принял Закон «О внесении изменений и дополнений в Закон Чувашской Республики «О выборах депутатов Государственного Совета Чувашской Республики». Этим Законом, в частности, из ч. 2 ст. 42 было исключено положение о том, что избранным по большинству голосов считается кандидат в депутаты, получивший при повторном голосовании не менее 25% от числа голосов граждан, внесенных в списки избирателей. 4 декабря 1994 г. в результате проведения последнего этапа повторного голосования на основе Закона в новой редакции были доизбраны все остальные члены Государственного Совета Чувашской Республики.
   По мнению заявителя, исключение из избирательного Закона названной нормы не согласуется с положением ст. 77 (ч. 1) Конституции Российской Федерации, в силу которого органы государственной власти субъекта Российской Федерации должны формироваться в соответствии с основами конституционного строя Российской Федерации. Кроме того, как указано в запросе, введение этой поправки в действие перед последним туром повторного голосования нарушает принцип равенства в избирательных правах, что противоречит также ст. 3, 15 и 19 Конституции Российской Федерации. [304 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 10 июля 1995 г. № 9-П по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 42 Закона Чувашской Республики «О выборах депутатов Государственного Совета Чувашской Республики» в редакции от 26 августа 1994 г. // Вестник КС РФ. 1995. № 4.]

   Конституционный суд пришел к выводу о том, что изменением правил подсчета голосов при повторном голосовании в процессе уже начатых выборов был нарушен принцип равного избирательного права, соблюдение которого является необходимым условием свободных выборов (ч. 3 ст. 3 Конституции РФ). Содержание этого принципа конкретизируется также в Международном пакте о гражданских и политических правах, действие которого признано Российской Федерацией.
   В Российской Федерации права и свободы человека и гражданина признаются и гарантируются в соответствии с Конституцией Российской Федерации и нормами международного права (ст. 17 Конституции РФ), которые согласно ст. 15 (ч. 4) Конституции РФ являются составной частью ее правовой системы. В целях обеспечения народовластия п. «b» ст. 25 упомянутого Международного пакта предусматривает, что каждый гражданин должен иметь без какой бы то ни было дискриминации и без необоснованных ограничений право и возможность голосовать и быть избранным на подлинных периодических выборах, производимых на основе всеобщего и равного избирательного права при тайном голосовании и обеспечивающих свободное волеизъявление избирателей.
   В соответствии с Конституцией Российской Федерации и данной международно-правовой нормой федеральное законодательство гарантирует право гражданина участвовать в свободных выборах на основе всеобщего и равного избирательного права. Гарантии данного права должны быть также предусмотрены в законах субъектов Российской Федерации.
   Указанные изменения в процедуре выборов в Государственный Совет Чувашской Республики привели к неравенству граждан при осуществлении ими пассивного и активного избирательного права в ходе одних и тех же выборов. На их первом этапе к кандидатам в депутаты предъявлялись более высокие требования, что было обусловлено более жесткими нормами прежней редакции Закона относительно числа голосов, необходимых для избрания в Государственный Совет. В результате и избиратели не смогли в ряде случаев на равных основаниях реализовать свое право на представительство в законодательном органе Чувашской Республики.

   В запросе Саратовской областной Думы оспаривалась конституционность целого ряда положений Федерального закона от 21 июня 1995 г. «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации», как противоречащих в том числе вытекающему из Конституции РФ принципу равного избирательного права. [305 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 17 ноября 1998 г. № 26-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Федерального закона от 21 июня 1995 г. «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» // СЗ РФ. 1998. № 48. Ст. 5969.]
   Абзацем 2 ст. 5 оспариваемого Федерального закона предусмотрено, что одномандатные избирательные округа образуются на основе единой нормы представительства избирателей на одномандатный избирательный округ, за исключением избирательных округов, образуемых в субъектах Российской Федерации, число избирателей в которых меньше единой нормы представительства; согласно ч. 2 ст. 11 на территории субъекта Российской Федерации с числом избирателей меньше единой нормы представительства образуется по одному избирательному округу. Заявитель считает, что установленное названными нормами исключение из общего правила формирования одномандатных избирательных округов нарушает принцип равенства избирательных прав и потому не соответствует ст. 19 и 32 Конституции РФ.

   Конституционному Суду фактически предстояло решить вопрос о соотношении таких конституционных ценностей, как федерализм и равное избирательное право, в связи с чем он пришел к следующим заключениям. Демократический принцип равных выборов и обязанность государства гарантировать равенство избирательных прав граждан, с одной стороны, и принципы федерализма и равноправия субъектов Федерации – с другой, могут в известной мере входить в юридическое противоречие. Как свидетельствует опыт современных федеративных государств, законодатель, с учетом особенностей территориального устройства и размещения населения, а также в целях сохранения государственного единства и стабильности конституционного строя, без которых невозможна нормальная реализация прав и свобод человека и гражданина, допускает в качестве вынужденной меры определенные отступления от общей нормы представительства, т. е. прибегает к ограничению равного избирательного права в пользу принципов федерализма. Подобного рода диспропорции в избирательной системе не могут считаться результатом произвола и злоупотреблений.
   Из статей 1, 3, 5, 19 и 32 Конституции РФ в их взаимосвязи следует, что положение о гарантиях равенства избирательных прав граждан законодатель обязан согласовывать с принципами федерализма и равноправия субъектов Российской Федерации, относящимися к основам конституционного строя Российской Федерации.
   По указанным выше причинам законодатель вынужден допускать определенные отклонения от единой нормы представительства. Так, согласно ч. 1 ст. 11 рассматриваемого Федерального закона одномандатные округа должны отвечать следующим требованиям: равенство числа избирателей в избирательных округах в пределах одного субъекта Российской Федерации с допустимым взаимным отклонением не более 10%, а в труднодоступных и отдаленных районах – не более 15%; избирательный округ образует единую территорию: не допускается образование избирательного округа из не граничащих между собой территорий. Такого рода отклонения, как свидетельствует практика многих стран, не рассматриваются как чрезмерные.
   Еще более существенное отклонение от единой нормы представительства имеет место при реализации положения, содержащегося в абз. 2 ст. 5 и ч. 2 ст. 11 рассматриваемого Федерального закона, поскольку в ряде субъектов Российской Федерации число избирателей меньше этой нормы. Указанное положение призвано гарантировать представительство в Государственной Думе субъектам Российской Федерации с малочисленным населением.
   По мнению заявителя, равное представительство субъектов Российской Федерации обеспечивается конституционным порядком формирования Совета Федерации (по два представителя от каждого субъекта Российской Федерации), и потому, на его взгляд, при выборах депутатов Государственной Думы не должно быть исключений для субъектов Российской Федерации с числом избирателей меньше единой нормы представительства.
   Однако, как следует из ст. 94 Конституции РФ во взаимосвязи с ее ст. 1 и 5, представительным и законодательным органом Российской Федерации именно как федеративного государства является парламент в целом, т. е. Совет Федерации и Государственная Дума, полномочия которых соответствующим образом сбалансированы. Проведение же выборов в Государственную Думу на основе единой нормы представительства, без исключения, предусмотренного оспариваемым положением, привело бы к тому, что субъекты Российской Федерации с малочисленным населением не были бы представлены в этой палате парламента. В результате под вопрос были бы поставлены принцип равноправия субъектов Российской Федерации, составляющий одну из основ ее конституционного строя, а также представительный характер Государственной Думы.
   Учитывая возникшие в процессе принятия рассматриваемого Федерального закона обстоятельства, в частности позицию Совета Федерации, исходя из исторически обусловленных особенностей России как федеративного государства, специфики ее территориального устройства и крайне неравномерного размещения населения в различных субъектах Российской Федерации, с тем чтобы не поставить под угрозу основы конституционного строя и его стабильность, законодатель мог в соответствии со ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ предусмотреть в данном Федеральном законе норму, устанавливающую отклонение от единой нормы представительства.
   Положениям ст. 1, 5, 19, 32 и 55 (ч. 3) Конституции РФ, в их системной связи позволяющим законодателю сделать указанные отступления, корреспондируют общепризнанные принципы и нормы международного права, относящиеся к устройству избирательной системы и выборам на основе равного избирательного права.
   Так, по смыслу ст. 25 (подп. «b») и 12 (п. 3) Международного пакта о гражданских и политических правах равное избирательное право не может быть объектом никаких ограничений, кроме тех, которые предусмотрены законом и необходимы для охраны государственной безопасности, здоровья или нравственности населения, для обеспечения должного признания и уважения прав и свобод других и удовлетворения справедливых требований морали, общественного порядка и общего благосостояния в демократическом обществе и которые совместимы с признаваемыми в настоящих актах другими правами.
   Из этих положений следует, что в целях сохранения целостности федеративного государства равное избирательное право может быть ограничено законом таким образом, чтобы гарантировать представительство субъектов Федерации с малочисленным населением и тем самым обеспечить надлежащий представительный характер и легитимность федерального парламента.
   Рассматривая вопрос о равном избирательном праве и допустимых отклонениях от него с точки зрения требований ст. 3 Протокола № 1 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод, согласно которой подписавшие ее государства-участники (а к ним теперь относится и Россия) обязуются проводить с разумной периодичностью свободные выборы путем тайного голосования в таких условиях, которые обеспечат свободное волеизъявление народа в выборе законодательной власти, Европейская комиссия по правам человека в своем решении от 8 декабря 1981 г. пришла к следующему выводу. Избирательная система, гарантирующая жителям малонаселенных районов определенное представительство в парламенте за счет снижения веса голосов в густонаселенных районах, не может на этом основании рассматриваться как противоречащая ст. 3 Протокола № 1, которая не устанавливает требования равного веса голосов, отдаваемых за каждого депутата. Следовательно, законодатель с учетом исторического контекста может реализовать положения о равных выборах и равном избирательном праве, с тем чтобы в парламенте было обеспечено представительство от территориальных единиц с малочисленным населением.
   Таким образом, оспариваемое положение, содержащееся в абз. 1 ст. 5 и ч. 2 ст. 11 Федерального закона «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации», не противоречит Конституции РФ.

   Саратовская областная Дума утверждала также, что ч. 3 ст. 36 оспариваемого Федерального закона, согласно которой избирательное объединение, избирательный блок вправе выдвигать кандидатами в депутаты лиц, не являющихся членами входящих в них общественных объединений, не соответствует Конституции РФ.

   Конституционный Суд отметил, что из ст. 19 (ч. 2) и 32 (ч. 2) Конституции РФ следует, что государство гарантирует равенство избирательных прав граждан независимо от принадлежности к общественным объединениям. По смыслу ст. 96 (ч. 2) Конституции РФ, устанавливая порядок выборов в Государственную Думу, законодатель определяет и порядок выдвижения кандидатов. Наделение избирательных объединений, избирательных блоков правом выдвигать кандидатами в депутаты лиц, не являющихся членами входящих в них общественных объединений, способствует реализации права граждан избирать и быть избранными в органы государственной власти и не нарушает Конституцию РФ.

   Часть 5 ст. 37 оспариваемого Федерального закона устанавливала, что в федеральный список могут входить кандидаты в депутаты Государственной Думы, выдвигаемые тем же избирательным объединением, избирательным блоком в одномандатных избирательных округах. Заявитель полагал, что эта норма создает двойное преимущество кандидатам, выдвинутым избирательными объединениями (блоками), перед кандидатами, выдвинутыми непосредственно избирателями, т. е. не отвечает конституционному принципу равенства избирательных прав.

   Конституционный Суд пришел к выводу, что из принципа равенства не вытекает обязательность единой процедуры выдвижения кандидатов в депутаты по одномандатному и федеральному округам. Важно, чтобы соответствующие процедуры применялись на равных основаниях ко всем гражданам. Граждане на равных основаниях при соблюдении соответствующих процедур выдвижения могут быть зарегистрированы по одномандатному округу. И любой гражданин при соблюдении соответствующей процедуры может быть зарегистрирован по федеральному округу: он может быть выдвинут избирательным объединением, избирательным блоком независимо от принадлежности к входящим в них общественным объединениям либо путем создания вместе с другими гражданами избирательного объединения может реализовать свое право на выдвижение в федеральном списке от этого объединения.
   Смешанная избирательная система фактически предусматривает две самостоятельные системы получения и распределения депутатских мандатов – мажоритарную и пропорциональную, с заранее установленным количеством депутатских мандатов по той и другой. Поскольку возможность баллотироваться по федеральному округу и одновременно по одномандатному округу (т. е. одновременно по мажоритарной и по пропорциональной системе) при условии соблюдения соответствующих процедур выдвижения и регистрации обеспечивается для всех граждан на равных основаниях и поскольку при этом исключается совмещение депутатских мандатов, в смешанной избирательной системе законодатель вправе допустить такую возможность.
   Следовательно, ч. 5 ст. 37 Федерального закона «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» не противоречит принципам свободных и равных выборов и не нарушает Конституцию РФ.

   Согласно ст. 39 оспариваемого Федерального закона избирательное объединение, избирательный блок, выдвинувшие федеральный список кандидатов, обязаны собрать в его поддержку не менее 200 тыс. подписей избирателей, и при этом на один субъект Российской Федерации должно приходиться не более 7% от требуемого числа подписей (ч. 2); подписи, собранные в поддержку кандидата, выдвинутого избирательным объединением, избирательным блоком по одномандатному избирательному округу и зарегистрированного окружной избирательной комиссией, включаются Центральной избирательной комиссией Российской Федерации в число подписей в поддержку федерального списка кандидатов, выдвинутого этим избирательным объединением, избирательным блоком (ч. 3). Заявитель считал, что эти положения, как создающие преимущества для кандидатов от избирательных объединений избирательных блоков, нарушают принцип равенства избирательных прав граждан.

   Позиция Конституционного Суда по данному вопросу заключалась в следующем. Устанавливая порядок выдвижения и регистрации кандидатов в депутаты, законодатель вправе в интересах избирателей предусмотреть специальные предварительные условия, позволяющие исключить из избирательного процесса тех его участников, которые не имеют достаточной поддержки избирателей. К таким условиям относятся требования собрать не менее 200 тыс. подписей в поддержку федерального списка кандидатов (ч. 2 ст. 39) и не менее 1% подписей избирателей от общего числа избирателей одномандатного избирательного округа в поддержку кандидата, выдвинутого непосредствено избирателями (ч. 2 ст. 41).
   Условие, закрепленное ч. 2 ст. 39 рассматриваемого Федерального закона, в равной мере распространяется на все избирательные объединения и блоки, на всех кандидатов в депутаты, включенных в федеральные списки. Оно не ущемляет и равноправия кандидатов от одномандатных избирательных округов. Поскольку выборы (выдвижение, регистрация, голосование, подведение итогов и распределение мандатов) осуществляются по федеральному округу и по одномандатным округам самостоятельно и притом различным образом (в первом случае конкурируют списки кандидатов, во втором случае – кандидаты в индивидуальном качестве), гарантии равенства избирательных прав (в том числе кандидатов по одномандатным округам) не нарушаются тем, что для выдвижения списка и для выдвижения кандидата требуется различное количество подписей. Следовательно, ч. 2 ст. 39 Федерального закона «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» соответствует Конституции Российской Федерации.
   Положение же ч. 3 ст. 39 ставит в неравные условия как избирателей, так и кандидатов в депутаты. Подпись избирателя в поддержку конкретного кандидата в одномандатном избирательном округе не обязательно означает, что этот избиратель поддерживает федеральный список, в котором значится данный депутат, и потому не может автоматически, без соответствующего документального оформления, которое отражало бы его волеизъявление, включаться в число подписей в поддержку федерального списка. В противном случае неправомерно получают преимущество те избирательные объединения, которые одновременно выдвигают своих кандидатов и по одномандатным избирательным округам. Оспариваемая норма, как не учитывающая этих обстоятельств, нарушает активное и пассивное избирательное право гражданина и, следовательно, противоречит ст. 19 (ч. 1 и 2) и 32 (ч. 2) Конституции РФ.

   Согласно ч. 2 ст. 62 оспариваемого Федерального закона избирательные объединения, избирательные блоки, списки кандидатов которых получили менее 5% голосов избирателей, принявших участие в голосовании, из распределения депутатских мандатов по федеральному избирательному округу исключаются. По мнению заявителя, эта норма противоречит ст. 3, 19 и 32, а также ст. 13 (ч. 4) Конституции РФ.

   Конституционный Суд проанализировал соответствующее законодательное положение в его юридическом и социально-политическом контексте. Последнее, однако, не следует воспринимать в качестве искажения принципа рассмотрения в конституционном судопроизводстве только вопросов права, поскольку конституционная природа парламентаризма, включающая в себе в известной мере и вопросы партийного строительства, предполагает и определенный социальный контекст.
   Так называемый заградительный пункт (процентный барьер), означающий некоторое ограничение пропорциональности представительства, предусмотрен в законодательстве ряда стран со смешанной избирательной системой. Такое ограничение позволяет избежать раздробления депутатского корпуса на множество мелких групп, к образованию которых может привести пропорциональная избирательная система при отсутствии процентного барьера, с тем чтобы обеспечить нормальное функционирование парламента, стабильность законодательной власти и конституционного строя в целом.
   Положением ч. 2 ст. 62 рассматриваемого Федерального закона, устанавливающим процентный барьер, не ограничиваются избирательные права граждан и не нарушается равенство перед законом общественных объединений, предусмотренное ст. 13 (ч. 4) Конституции РФ.
   Из статей 13, 19 и 32 Конституции РФ, которым корреспондируют ст. 26 Международного пакта о гражданских и политических правах и ст. 14 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, следует, что равенство избирательных прав граждан, а также равенство избирательных объединений, избирательных блоков означает равенство перед законом и право на равную и эффективную защиту закона без всякой дискриминации по какому бы то ни было признаку или обстоятельству. Однако равенство применительно к избирательному праву не может означать равенство результатов, т. к. выборы – это возможность для избирателей определить свои предпочтения и голосовать за соответствующего кандидата или список кандидатов и, следовательно, наличие победивших и проигравших. Правила, по которым проводятся выборы, для всех избирательных объединений, избирательных блоков и для всех граждан, участвующих в выборах по федеральным спискам, одинаковы: условия избрания одинаковы для всех федеральных списков, и каждый избиратель вправе голосовать за любой федеральный список; ни одно из избирательных объединений, не собравших 5% голосов, не участвует в распределении депутатских мандатов.
   Такой порядок не нарушает и ст. 3 Конституции РФ, поскольку он не препятствует проведению свободных выборов, т. е. обеспечению свободного волеизъявления народа на выборах в орган законодательной власти. Не искажается им и существо народного представительства. Граждане, которые не голосовали вообще или голосовали, но не за тех кандидатов, которые стали депутатами, не могут рассматриваться как лишенные своего представительства в парламенте. Из статей 3, 32, 94, 95 и 96 Конституции РФ в их взаимосвязи следует, что все законно избранные депутаты Государственной Думы являются представителями народа и, следовательно, представителями всех граждан, которые вправе осуществлять управление делами государства через своих представителей. Кандидат, победивший на выборах на условиях, определенных законом, причем независимо от того, по какому избирательному округу, одномандатному или федеральному, он избран, становится депутатом Государственной Думы как представительного органа Российской Федерации, т. е. представителем народа в смысле ст. 3 Конституции РФ.
   Таким образом, Конституция РФ не исключает возможность для законодателя установить определенный процент голосов избирателей, который необходимо собрать на выборах в поддержку федерального списка кандидатов, выдвинутого избирательным объединением, избирательным блоком, с тем чтобы избирательное объединение, избирательный блок имели право участвовать в распределении депутатских мандатов. Вместе с тем Конституционный Суд РФ в рамках своей компетенции, решая исключительно вопросы права и в целях защиты основ конституционного строя, основных прав и свобод человека и гражданина, обеспечения верховенства и прямого действия Конституции РФ на всей территории Российской Федерации, может проверить, при каких конституционно значимых юридических условиях тот или иной барьер, установленный законодателем, является допустимым, а при каких, напротив, становится чрезмерным.
   В странах с устойчивой многопартийной системой пятипроцентный барьер является средним показателем, позволяющим без искажения принципа пропорциональности выполнять те задачи, ради осуществления которых он вводится в пропорциональной и смешанной избирательных системах, и потому не рассматривается как чрезмерный. Между тем в Российской Федерации с ее еще только складывающейся и неустойчивой многопартийной системой пятипроцентный барьер в зависимости от различных условий может выступать и как допустимый, и как чрезмерный.
   По данным Центральной избирательной комиссии РФ, при наличии пятипроцентного барьера на выборах в Государственную Думу в 1993 г. избирательные объединения, преодолевшие этот барьер, все вместе получили 87,06% голосов избирателей, участвовавших в голосовании, а на выборах в 1995 г. – в общей сложности 50,50% голосов. Столь существенное понижение количества голосов, поданных за избирательные объединения, избирательные блоки, преодолевшие пятипроцентный барьер, связано прежде всего с резко возросшим количеством объединений, участвовавших в выборах, – с 13 в 1993 г. до 43 в 1995 г.
   Как следует из оспариваемой нормы во взаимосвязи со ст. 70 рассматриваемого Федерального закона, избирательные объединения, избирательные блоки, преодолевшие пятипроцентный барьер, получают (путем распределения между ними) не только мандаты, которые при отсутствии этого барьера они имели бы наряду со всеми объединениями, участвовавшими в выборах, пропорционально количеству поданных за них голосов, но и остальные мандаты, которые причитались бы другим объединениям в случае пропорционального распределения при отсутствии процентного барьера, т. е. в конечном счете получают все мандаты по федеральному избирательному округу. В силу этого обстоятельства и исходя из общепризнанных принципов народовластия, демократическое большинство, на основе которого, по смыслу ст. 1 и 3 Конституции РФ, должна определяться воля народа, выраженная им на выборах, и наличие которого необходимо для признания легитимности органа народного представительства, каковым является Государственная Дума, в данном случае не может быть лишь относительным большинством.
   Поскольку в 1995 г. избирательные объединения, преодолевшие установленный барьер, получили на выборах более половины голосов избирателей, принявших участие в голосовании, принцип большинства не был нарушен. Следовательно, пятипроцентный барьер, предусмотренный ч. 2 ст. 62 рассматриваемого Федерального закона, с учетом его реализации в избирательном процессе в 1995 г., не может рассматриваться как чрезмерный.
   Вместе с тем пятипроцентный барьер недопустимо использовать вопреки предназначению пропорциональных выборов. Поэтому законодатель должен стремиться к тому, чтобы при его применении была обеспечена максимально возможная реализация принципа пропорционального представительства. Во всяком случае применение пятипроцентного барьера недопустимо, если избирательные объединения, преодолевшие этот барьер, тем не менее, все вместе не получат хотя бы абсолютного большинства голосов избирателей (т. е. 50% плюс один голос), принявших участие в голосовании.
   Кроме того, следует учесть, что по смыслу ст. 1 и 13 Конституции РФ демократия, основанная на политическом многообразии и многопартийности, исходит из необходимости существования оппозиции и не допускает монополии на власть. Поэтому если пятипроцентный барьер будет преодолен лишь одним избирательным объединением, избирательным блоком, даже при условии, что за него подано большинство голосов, ему не могут быть переданы все депутатские мандаты по федеральному округу, т. к. это противоречило бы принципу пропорциональности выборов в условиях демократии и, следовательно, делает применение пятипроцентной оговорки недопустимым.
   Для подобных случаев Федеральному Собранию надлежит определить механизм правового регулирования, позволяющий соблюсти требования, вытекающие из демократического характера основ конституционного строя Российской Федерации. Установление конкретных положений, закрепляющих такой механизм (введение «плавающего» барьера, анонсированное блокирование объединений и т. п.), является прерогативой законодателя.
   Таким образом, положение ч. 2 ст. 62 Федерального закона «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» соответствует Конституции РФ в той мере, в какой применение установленного им пятипроцентного барьера позволяет обеспечить участие в распределении депутатских мандатов не менее чем двум избирательным объединениям, которые при этом в совокупности получат более 50% голосов избирателей, принявших участие в голосовании.

   Согласно ч. 1 ст. 67 оспариваемого Федерального закона в случае досрочного выбытия депутата, избранного в результате распределения депутатских мандатов между избирательными объединениями, избирательными блоками по федеральным спискам кандидатов, его мандат по постановлению Государственной Думы передается следующему за избранными кандидату из того же федерального списка. Заявитель полагал, что эта норма нарушает равенство избирательных прав, ставит в неравное положение кандидатов в депутаты по одномандатному округу и кандидатов в депутаты по федеральному округу, поскольку в случае досрочного прекращения полномочий депутата в одномандатном округе депутатский мандат объявляется вакантным и назначаются новые выборы.

   Конституционный Суд разрешил данный вопрос следующим образом. Различие в способах замещения вакантного мандата депутата по федеральному округу и по одномандатному округу обусловлено различием применяемых в них избирательных систем – пропорциональной и мажоритарной. На выборах по федеральному округу избиратель отдает свой голос не одному кандидату, а всему списку. Применение в одномандатном округе способа замещения вакантного мандата по федеральному округу как раз и привело бы к искажению воли избирателей, выраженной на выборах по мажоритарной системе, и к нарушению равного избирательного права. Поэтому оспариваемое положение не нарушает Конституцию Российской Федерации, в том числе гарантированное ею равное избирательное право.
   Принцип прямого избирательного права предполагает, что каждый избиратель голосует на выборах «за» или «против» кандидатов (или партийного списка кандидатов) непосредственно. Прямые выборы отличаются в этом плане от косвенных (когда избиратели выбирают выборщиков, а уже они голосуют за кандидата в депутаты или в Президенты и т. п.) и от многостепенных выборов (в этом случае, например, депутаты парламента избираются депутатами нижестоящих представительных органов). Очевидно, что прямые выборы являются наиболее демократичными.

   Обратившаяся в Конституционный Суд РФ Администрация Алтайского края оспаривала ряд положений Устава Алтайского края, полагая, что закрепленная в Уставе организация системы органов государственной власти в Алтайском крае, предполагающая избрание руководителя высшего исполнительного органа государственной власти субъекта РФ (главы администрации) законодательным органом, не соответствует ст. 10 Конституции РФ, не создает достаточной системы сдержек и противовесов между исполнительной и законодательной властью, не обеспечивает баланса между ними. [306 - См.: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 18 января 1996 г. по делу о проверке конституционности ряда положений Устава (Основного закона) Алтайского края // СЗ РФ. 1996. № 4. Ст. 409.]

   Конституционный Суд исходил из следующего. Конституция Российской Федерации не содержит прямого указания в отношении порядка избрания глав исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации. Однако она предусматривает в ст. 3 (ч. 2), что народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти. Из смысла этой статьи в ее взаимосвязи со ст. 32 Конституции РФ, закрепляющей право граждан избирать органы государственной власти, вытекает, что высшее должностное лицо, формирующее орган исполнительной власти, получает свой мандат непосредственно от народа и перед ним ответственно. Поскольку федеративное устройство Российской Федерации основано на единстве системы государственной власти (ч. 3 ст. 5 Конституции РФ), органы государственной власти в субъектах Российской Федерации формируются на тех же принципах, что и федеральные. Федеральный закон от 6 декабря 1994 г. № 56-ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав граждан Российской Федерации» называет в числе избираемых гражданами должностных лиц главу исполнительного органа государственной власти субъекта Российской Федерации (ст. 2).
   Порядок формирования исполнительной власти субъектов Российской Федерации на основе прямого избрания глав администраций предусматривается в большинстве принятых уставов субъектов Российской Федерации. В Уставе Алтайского края (ст. 83 в ред. от 2 октября 1995 г.) установлено иное: главу администрации избирает Законодательное Собрание; им может быть избран гражданин Российской Федерации, отвечающий предусмотренным требованиям. Тем самым Законодательное Собрание превращено в своеобразную избирательную коллегию, решение которой подменяет прямое волеизъявление избирателей. Такой порядок избрания не соответствует Конституции Российской Федерации и действующему законодательству. Избранный в таком порядке глава администрации не может считаться легитимным независимым представителем исполнительной власти, поскольку ни законодательная, ни исполнительная власть не вправе определять одна для другой ее представителя, в том числе в федеральных органах.
   Эти требования, вытекающие из самостоятельности исполнительной и законодательной властей и обосновывающие независимое формирование их органов, отражены в ст. 95 (ч. 2) Конституции РФ, согласно которой в Совет Федерации входят по два представителя от каждого субъекта Российской Федерации: по одному от представительного и исполнительного органов государственной власти. Такое раздельное представительство становится бессмысленным, если оба представителя – председатель Законодательного Собрания и глава администрации – избраны одним и тем же органом.
   Российское избирательное законодательство закрепляет в качестве самостоятельного принципа избирательного права также принцип добровольного участия граждан РФ в выборах. Это важное условие реальной политической свободы человека. Причины отказа от участия в выборах могут быть самыми различными, и они далеко не всегда могут отрицательным образом характеризовать политическую и гражданскую позицию человека. Особенно это характерно для ситуаций, когда в обществе появляется обоснованное разочарование в деятельности не только конкретных депутатов или иного выборного лица, но когда люди теряют надежду на справедливую, эффективную деятельность самих по себе органов. В целом, однако, отказ от участия в выборах (абсенстеизм) свидетельствует о низком уровне политической и демократической культуры в обществе.
   Специфической российской формой противодействия абсентеизму является институт голосования против всех участвующих в выборах кандидатов. Используемый наряду с Российской Федерацией лишь некоторыми государствами СНГ, он является механизмом перевода негативной реакции граждан на действия органов и должностных лиц публичной власти из формы игнорирования демократической легитимации соответствующих органов и лиц в форму активного выражения собственной гражданской позиции в виде отказа в поддержке баллотирующимся кандидатам и партиям. Вместе с тем представляется очевидным, что мотивационная вариативность голосования против всех чрезвычайно затрудняет уяснение действительной направленности воли голосующих соответствующим образом граждан. В частности, неясно, стремятся ли соответствующие лица к признанию выборов несостоявшимися или же, не имея такого намерения, желают лишь продления избирательного процесса в целях получения достаточного для осознанного волеизъявления объема информации об участвующих в выборах кандидатах (что отчетливо проявляется при голосовании тех категорий граждан, которые в силу объективных обстоятельств остаются за пределами агитационно-информационной предвыборной кампании).
   В силу изложенного Конституционный Суд РФ, рассматривая вопрос о допустимости использования субъектом РФ института голосования против всех на выборах глав муниципальных образований лишь при решении вопроса о признании выборов состоявшимися и, соответственно, невключении голосов, отданных против всех кандидатов, в общее число избирателей, исходя из которого определяется избранный кандидат, признал такое регулирование соответствующим Конституции РФ [307 - См: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 29 ноября 2004 г. № 17-П по делу о проверке конституционности абзаца первого п. 4 ст. 64 Закона Ленинградской области «О выборах депутатов представительных органов местного самоуправления и должностных лиц местного самоуправления в Ленинградской области» в связи с жалобой граждан В.И. Гнездилова и С.В. Пашигорова // СЗ РФ. 2004. № 49. Ст. 4948.]. Это связано с тем, что в условиях пониженной электоральной активности субъекты Федерации, имеющие больший объем информации об особенностях своего электората, вправе, не снижая объем федеральных гарантий избирательных прав, а именно не исключая возможности голосования против всех и не изменяя последствий соответствующего голосования в виде признания выборов несостоявшимися в случае, если количество голосов, поданных против всех превышает количество голосов, отданных за лидирующего кандидата, самостоятельно регулировать вопросы, связанные с учетом или неучетом голосов «против всех» при подведении итогов голосования.
   Избирательные гарантии прав граждан обеспечиваются также самим порядком выборов, который состоит из ряда последовательных стадий. Каждая из них имеет четкие временные границы и другие правовые требования, установленные избирательным законодательством, имеющие, таким образом, конституционно-правовое значение. Подтверждением этого служат примеры рассмотрения Конституционным Судом РФ вопросов, связанных с организационным обеспечением эффективной реализации избирательных прав граждан, к которому относится в том числе включение гражданина в списки избирателей, надлежащая форма избирательного бюллетеня и т. д.

   Часть 2 ст. 10 Закона Республики Северная Осетия от 22 декабря 1994 г. «О выборах в Парламент Республики Северная Осетия – Алания» предусматривала, что «в список избирателей включаются лица, обладающие избирательным правом и имеющие постоянное место жительства на территории соответствующего избирательного участка».
   Центральная избирательная комиссия по выборам депутатов Парламента Республики Северная Осетия в своем решении от 2 февраля 1995 г. № 4 «Об участии беженцев и военнослужащих в выборах Парламента Республики Северная Осетия – Алания» установила, что граждане, не проживающие на территории Республики Северная Осетия и находящиеся за ее пределами, независимо от причин отсутствия в списки избирателей не включаются. Тем самым вместо разъяснения порядка применения оспариваемой нормы Закона Центральная избирательная комиссия по выборам депутатов Парламента Республики Северная Осетия своим решением ввела не предусмотренные этим Законом ограничения избирательных прав граждан.
   Правительство Ингушской Республики обратилось в Конституционный Суд РФ с требованием признать норму ч. 2 ст. 10 Закона Республики Северная Осетия «О выборах в Парламент Республики Северная Осетия – Алания» не соответствующей Конституции РФ, а именно ее положениям об избирательных правах граждан Российской Федерации (ч. 1, 2 и 3 ст. 32) и о праве на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства на территории Российской Федерации (ч. 1 ст. 27), т. к. она ограничивает права граждан, покинувших территорию Республики Северная Осетия и обладающих статусом вынужденного переселенца, поскольку они согласно указанной норме не подлежат включению в списки избирателей. [308 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 24 ноября 1995 г. № 14-П по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 10 Закона Республики Северная Осетия от 22 декабря 1994 г. «О выборах в Парламент Республики Северная Осетия – Алания» // СЗ РФ. 1995. № 48. Ст. 4692.]

   Позиция Конституционного Суда РФ по данному делу основывалась на том, что вопрос о признании за гражданином права быть включенным в список избирателей по своему значению относится к числу конституционных, поскольку он непосредственно связан с правом граждан на участие в свободных выборах, являющихся высшим выражением власти народа (ч. 3 ст. 3 Конституции РФ), а также с вытекающим из этого положения принципом всеобщности избирательного права. Кроме того, в избирательных правах граждан должны находить отражение требования ст. 19 (ч. 2) Конституции РФ о равенстве прав и свобод человека и гражданина независимо от различных обстоятельств и условий, в том числе места жительства.
   Часть 3 ст. 8 Федерального закона от 6 декабря 1994 г. «Об основных гарантиях избирательных прав граждан Российской Федерации» устанавливает, что основанием для включения гражданина Российской Федерации в список избирателей на конкретном избирательном участке является его проживание на территории этого избирательного участка, определяемое в соответствии с федеральным законом, устанавливающим право граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства на территории Российской Федерации.
   Из статьи 2 Закона РФ от 25 июня 1993 г. № 5242-1 «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации» следует, что под «местом пребывания» и «местом жительства» подразумевается определенное юридическое состояние, возникающее при регистрационном учете граждан Российской Федерации по месту пребывания и месту жительства. При этом «место жительства» может означать как «постоянное проживание», так и «преимущественное проживание» и, согласно Закону, не всегда совпадает с фактическим проживанием гражданина в жилых помещениях, определяемых как постоянное или преимущественное место жительства.
   Свобода выбора места жительства является конституционным правом гражданина Российской Федерации. Вместе с тем Закон возлагает на него обязанность регистрироваться и по месту пребывания, и по месту жительства. Это распространяется и на граждан, признанных вынужденными переселенцами. Часть 1 ст. 3 Закона РФ от 19 февраля 1993 г. № 4530-1«О вынужденных переселенцах» место пребывания вынужденных переселенцев определяет как временное поселение. Следовательно, они не могут быть признаны постоянно или преимущественно проживающими в местах временного поселения. Из части 2 ст. 2 Закона РФ «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации» следует, что временное поселение является местом пребывания, а не жительства. В соответствии с ч. 1 ст. 5 данного Закона временное пребывание за пределами места жительства не влечет за собой снятия с регистрационного учета по месту постоянного или преимущественного проживания. В силу этого наличие регистрации должно рассматриваться в качестве одного из оснований для включения гражданина в список избирателей по месту жительства, что относится и к вынужденным переселенцам. Сам по себе факт отсутствия гражданина на момент составления списков избирателей по месту постоянного или преимущественного проживания не может служить основанием для отказа ему во включении в список избирателей на соответствующем избирательном участке.
   Оспариваемая норма Закона Республики Северная Осетия «О выборах в Парламент Республики Северная Осетия – Алания» по своему буквальному смыслу не устанавливает правовых ограничений для внесения в списки избирателей граждан, обладающих статусом вынужденных переселенцев и не избравших иное место жительства. Наличия регистрации достаточно для органов, осуществляющих учет избирателей и направляющих сведения о них в соответствующие участковые избирательные комиссии, которые с учетом и других предусмотренных законодательством оснований принимают решение о включении гражданина в список избирателей. Невключение гражданина в список избирателей может служить основанием для обжалования в соответствующую избирательную комиссию или для обращения за защитой нарушенного права в судебном порядке. Если же ко дню выборов вынужденный переселенец избрал другое постоянное или преимущественное место жительства, то участковая избирательная комиссия правомерно не включает его в список избирателей.
   Рассматриваемая норма в части, ограничивающей активное избирательное право граждан, преимущественно проживающих на территории избирательного участка, но находящихся на момент составления списков избирателей за его пределами, противоречит ст. 3 (ч. 3), 19 (ч. 1 и 2), 27 (ч. 1), 32 (ч. 1 и 2) Конституции РФ, которые устанавливают право граждан Российской Федерации на участие в свободных выборах, равенство прав и свобод человека и гражданина, а также право на свободу передвижения и выбор места жительства. Вместе с тем, вопреки утверждению заявителя, она не содержит предписаний, ограничивающих избирательные права граждан в зависимости от национальности, языка и других обстоятельств.

   В своей жалобе в Конституционный Суд РФ гражданин В.А.Кайсаров оспаривал конституционность положений ст. 17 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», ст. 15 и 16 Федерального закона «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» и ст. 19 и 20 Избирательного кодекса Хабаровского края, определяющих порядок составления списков избирателей. По мнению заявителя, данные положения нарушают его конституционное право избирать в органы государственной власти и органы местного самоуправления и противоречат ст. 32 (ч. 2) Конституции РФ, поскольку не предусматривают невключение гражданина по его волеизъявлению в список избирателей.
   Как следовало из представленных материалов, определением судебной коллегии по гражданским делам Хабаровского краевого суда от 5 июня 2001 г. было отказано в удовлетворении жалобы В.А. Кайсарова на действия избирательной комиссии Хабаровского района Хабаровского края, отказавшей в удовлетворении просьбы В.А. Кайсарова о невключении его в списки избирателей по выборам главы Администрации Хабаровского края и в органы местного самоуправления. [309 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 22 января 2004 г. № 17-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Кайсарова Василия Алексеевича на нарушение его конституционных прав положениями ст. 17 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», ст. 15 и 16 Федерального закона «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации», ст. 19 и 20 Избирательного кодекса Хабаровского края // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд указал, что в соответствии со ст. 32 (ч. 2) Конституции РФ граждане Российской Федерации имеют право избирать и быть избранными в органы государственной власти и органы местного самоуправления, а также участвовать в референдуме. Одной из гарантий избирательных прав и права на участие в референдуме является устанавливаемый избирательным законодательством порядок составления списков избирателей, участников референдума, в которые включаются граждане Российской Федерации, обладающие на день голосования активным избирательным правом, правом на участие в референдуме. Тем самым обеспечивается реализация указанных конституционных прав.
   Следовательно, оспариваемыми нормами избирательных законов, примененными в деле заявителя избирательной комиссией и судами общей юрисдикции Хабаровского края, его конституционные права и свободы нарушены не были.

   Гражданин А.Н. Яшник неоднократно обращался в Конституционный Суд РФ с жалобами, в которых оспаривал конституционность п. 7 ст. 51 Федерального закона от 19 сентября 1997 г. № 124-ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», п. 3 ст. 63 Федерального закона от 31 декабря 1999 г. № 228-ФЗ «О выборах Президента Российской Федерации» и п. 4 и 5 ст. 71 Федерального закона от 24 июня 1999 г. № 121-ФЗ «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации», устанавливающих требования к форме избирательного бюллетеня. Согласно названным нормам в избирательном бюллетене справа от сведений о каждом зарегистрированном кандидате (от наименования избирательного объединения, избирательного блока) помещается пустой квадрат; в конце перечня зарегистрированных кандидатов (наименований избирательных объединений, избирательных блоков) помещается строка «Против всех кандидатов (списков кандидатов)» с расположенным справа от нее пустым квадратом.
   Заявитель утверждал, что такая форма избирательного бюллетеня не позволяет избирателю одновременно видеть фамилию кандидата и квадрат для отметки, что может привести к ошибочному волеизъявлению голосующих и, следовательно, к недостоверным результатам выборов. По мнению заявителя, тем самым нарушается активное избирательное право, что противоречит ст. 32 (ч. 2) Конституции РФ. Он также вносил предложение по совершенствованию формы избирательного бюллетеня – изменить место расположения пустого квадрата, в котором избиратель ставит знак при голосовании. [310 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 23 января 2003 г. № 4-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Яшника Андрея Николаевича на нарушение его конституционных прав положениями Федеральных законов «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», «О выборах Президента Российской Федерации» и «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» // Архив КС РФ. 2003.]

   Конституционный Суд не нашел оснований для принятия жалобы к рассмотрению, поскольку положения федеральных законов, устанавливающие требования к форме избирательного бюллетеня, сами по себе не затрагивают конституционные права граждан.
   Что же касается предложения заявителя по совершенствованию формы избирательного бюллетеня, то разрешение этого вопроса относится к прерогативе законодателя.
   В случае их нарушения, т. е. в случае посягательств на избирательные права граждан РФ, возможны различные формы ответственности, включая как административную, уголовную, так и конституционно-правовую, предполагающую, в частности, возможность отмены регистрации кандидата, отмены итогов голосования и т. п.

   Гражданин А.М. Траспов оспаривал конституционность п. 3 ст. 64 Федерального закона от 19 сентября 1997 г. «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» и п. 3 ст. 92 Федерального закона от 26 июня 1999 г. «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» в части, касающейся правомочия суда соответствующего уровня отменять решения избирательной комиссии об итогах голосования, результатах выборов в избирательном округе в том числе в случае таких нарушений избирательного законодательства, как незаконный отказ в регистрации кандидата, только если вследствие этого невозможно с достоверностью определить результаты волеизъявления избирателей.
   Как следовало из представленных материалов, решением Ставропольского краевого суда от 19 октября 1999 г. была удовлетворена жалоба гражданина А.М. Траспова на отказ окружной избирательной комиссии Ставропольского одномандатного избирательного округа № 55 в регистрации его кандидатом в депутаты при проведении в 1999 г. выборов в Государственную Думу. Однако окружная избирательная комиссия, на которую тем же решением возлагалась обязанность в срок до 24 октября 1999 г. рассмотреть вопрос о регистрации А.М. Траспова кандидатом в депутаты, своим постановлением от 22 октября 1999 г. вновь отказала ему в этом.
   Жалоба А.М. Траспова на данное постановление окружной избирательной комиссии решением Ставропольского краевого суда от 17 декабря 1999 г. была оставлена без удовлетворения. Верховный Суд Российской Федерации определением от 1 февраля 2000 г. удовлетворил кассационную жалобу А.М. Траспова на это судебное решение частично, а Президиум Верховного Суда Российской Федерации, рассмотрев дело 24 мая 2000 г. в порядке надзора, отменил указанные решения и направил дело на новое рассмотрение в Ставропольский краевой суд, который 4 июля 2000 г. признал постановление окружной избирательной комиссии от 22 октября 1999 г. недействительным с момента его принятия.
   Поскольку к этому времени выборы в Государственную Думу уже состоялись, А.М. Траспов обратился в Ставропольский краевой суд с требованием признать результаты выборов по Ставропольскому одномандатному избирательному округу № 55 недействительными, однако данное требование было оставлено без удовлетворения на том основании, что неправомерный отказ в регистрации его кандидатом в депутаты не повлиял на достоверность определения результатов волеизъявления избирателей, принявших участие в голосовании 19 декабря 1999 г. Это решение Ставропольского краевого суда было оставлено Верховным Судом Российской Федерации без изменения.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации А.М. Траспов утверждал, что при отказе гражданину в регистрации кандидатом в депутаты определить в ходе выборов волеизъявление избирателей нельзя в принципе; следовательно, оспариваемые положения, в силу которых итоги голосования, результаты выборов могут быть признаны судом недействительными только ввиду невозможности достоверного определения результатов состоявшегося волеизъявления избирателей, исключают для гражданина при незаконном отказе в регистрации реализацию им права быть избранным в органы государственной власти, а потому противоречат ст. 32 (ч. 2) Конституции РФ и международным актам о правах человека. [311 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 15 января 2002 г. № 1-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 64 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» и ст. 92 Федерального закона «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» в связи с жалобой гражданина А.М. Траспова // СЗ РФ. 2002. № 6. Ст. 626.]

   Конституционный Суд, рассмотрев дело, пришел к выводу о неконституционности оспариваемых заявителем законодательных положений и при этом исходил из следующего.
   Устанавливая правовые последствия незаконного отказа в регистрации в качестве кандидата или исключения из списка зарегистрированных кандидатов и в связи с этим определяя способы и формы судебной защиты нарушенного права, закон должен гарантировать охрану как активного, так и пассивного избирательного права, а также ответственность избирательных комиссий за неправомерные действия, препятствующие надлежащему осуществлению названных прав. Решение суда о восстановлении нарушенного пассивного избирательного права, в том числе о регистрации в качестве кандидата, не может во всех случаях интерпретироваться как нарушающее активное избирательное право граждан, принявших участие в голосовании, а, напротив, служит его защите. Такая защита должна быть эффективной не только, когда нарушения права быть избранным выявляются до начала голосования, но и впоследствии, и, следовательно, не исключает также – в качестве способа восстановления права – отмену итогов голосования, результатов выборов, с тем чтобы обеспечивались подлинно свободные выборы.
   Между тем согласно оспариваемым законоположениям подразумевается, что реализация избирательных прав в ходе состоявшихся выборов сама по себе признается достаточным основанием для фактического игнорирования существенных нарушений прав отдельных кандидатов и избирателей в избирательном процессе. Именно из такого его понимания исходили правоприменительные органы – окружная избирательная комиссия и суды – в деле гражданина А.М. Траспова.
   Данный подход не согласуется с требованиями, вытекающими из ст. 17 и 55 Конституции РФ, которые в их взаимосвязи предполагают, что целью обеспечения прав других может обусловливаться только устанавливаемое федеральным законом соразмерное ограничение права. Вместе с тем ни законодатель, ни правоприменитель не вправе исходить из того, что этой целью может быть оправдано какое-либо существенное нарушение права, а также отказ в его защите, поскольку тем самым фактически допускалось бы умаление права как такового. Искаженное представление законодателя и правоприменителя о целях, которым должна служить оспариваемая норма, приводит к умалению как избирательных прав, так и права на судебную защиту (ч. 3 ст. 3, ч. 1 и 2 ст. 32, ч. 1 и 2 ст. 46 Конституции РФ).
   Как видно из состоявшихся судебных решений по делу А.М. Траспова, окружная избирательная комиссия и суды не обеспечили своевременную и эффективную защиту пассивного избирательного права заявителя, в результате чего он был неправомерно лишен возможности участвовать в выборах в качестве кандидата в депутаты.
   Между тем решение суда должно служить средством эффективной защиты нарушенного права: в силу ст. 6 Федерального конституционного закона «О судебной системе Российской Федерации» и п. 3 ст. 63 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» судебное решение является обязательным, в том числе для избирательных комиссий, и служит достаточным основанием для регистрации (восстановления регистрации), не требуя какого бы то ни было подтверждения с их стороны.
   Такой подход, основанный на принципах самостоятельности судебной власти и обеспечения правосудием прав и свобод человека и гражданина, в том числе права на судебную защиту (ст. 10, ч. 1 ст. 18 и 46 Конституции РФ), корреспондирует толкованию, которое дается Европейским Судом по правам человека праву на доступ к суду и принципу справедливого правосудия, закрепленным в п. 1 ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. В решении от 19 марта 1997 г. по делу «Хорнсби (Hornsby) против Греции» Европейский Суд по правам человека подтвердил неоднократно выражавшуюся им позицию, согласно которой «право на суд» стало бы иллюзорным, если бы правовая система государства позволяла, чтобы окончательное обязательное судебное решение оставалось неисполненным, поскольку исполнение решения, вынесенного любым судом, должно рассматриваться как неотъемлемая часть права на судебную защиту в смысле ст. 6 Конвенции.
   Окружная избирательная комиссия, не устранив в отношении заявителя до начала голосования такое нарушение его избирательных прав, как незаконный отказ в регистрации, и суды, не прибегавшие к отмене результатов выборов в избирательном округе, исходили из того, что оспариваемое положение предполагает возможность отмены результатов выборов лишь при условии доказанности влияния выявленного нарушения избирательных прав на достоверность результатов волеизъявления избирателей. Между тем в условиях незаконного отказа кандидату (кандидатам) в регистрации такое доказывание практически неосуществимо. Поэтому суды ориентируются не на обеспечение реальных условий для подлинного свободного волеизъявления избирателей в ходе первоначальных или повторных выборов, а лишь на формальную проверку характеристик подлинности бюллетеней, правильности голосования и его количественных итогов, т. е. на проверку результатов состоявшегося голосования. Однако к этому не сводится оценка адекватности отражения в результатах выборов действительной воли избирателей, и отмена результатов выборов возможна также в других случаях – если не были обеспечены необходимые условия, существенно влияющие на свободное волеизъявление избирателей.
   Таким образом, использованная в Законе формулировка «достоверность результатов волеизъявления избирателей» позволяет правоприменителю отказываться при рассмотрении соответствующих споров от установления влияния обнаруженных существенных нарушений в ходе выборов на адекватное отражение действительной воли избирателей в итогах голосования, результатах выборов, что фактически приводит к отказу в эффективной судебной защите избирательных прав граждан и, следовательно, противоречит Конституции РФ.
   В соответствии с ч. 4 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» в тех случаях, когда признание нормативного акта противоречащим Конституции Российской Федерации создает пробел в правовом регулировании, подлежит непосредственному применению Конституция РФ, в том числе закрепленный в ней принцип соразмерности (пропорциональности), обусловленный природой Российской Федерации как правового государства (ч. 1 ст. 1, ч. 3 ст. 55 Конституции РФ). Исходя из этого принципа суды должны находить адекватные формы и способы защиты пассивного и активного избирательного права и не могут, признавая незаконным отказ в регистрации лица кандидатом, ограничиваться одной только констатацией нарушения избирательных прав. Иное не согласуется также с требованием ст. 18 Конституции РФ об обеспечении правосудием непосредственного действия прав и свобод.
   При этом принцип соразмерности требует использования в каждом конкретном случае нарушений избирательных прав соответствующего способа восстановления или компенсации, учитывающего их специфику, связанную с тем, что, будучи индивидуальными, эти права реализуются в процессе выборов, предполагающих выявление общей воли избирателей, принявших участие в голосовании. Это, однако, не должно приводить к отказу от использования компенсаторных механизмов для устранения последствий обнаруженных нарушений, а также исключать ответственность допустивших эти нарушения субъектов избирательного процесса, включая избирательные комиссии.
   При наличии предусмотренных законом оснований суд вправе признать невозможным проведение повторных выборов в целях восстановления пассивного избирательного права гражданина. Однако во всяком случае негативные последствия, явившиеся результатом незаконных действий (или бездействия) избирательных комиссий, которые обладают по сути публично-властными функциями, должны быть компенсированы, а доброе имя гражданина восстановлено на основе вытекающего из ст. 53 Конституции РФ признания и возмещения государством причиненного вреда, что как универсальный способ защиты нарушенных прав предполагает государственные гарантии от любого претерпевания, причиненного лицу публичной властью.
   Обеспечение своевременного, до проведения голосования, восстановления нарушенных избирательных прав – с тем, чтобы в дальнейшем предотвращалась необходимость признания итогов голосования, результатов выборов недействительными, – требует дополнительных законодательных мер, которые препятствовали бы необоснованному отказу в регистрации кандидата в депутаты либо аннулированию уже осуществленной регистрации.
   Такие меры могут состоять в том числе в уточнении оснований для отказа в регистрации, соответствующих полномочий избирательных комиссий и их ответственности, в совершенствовании судебных процедур, служащих своевременному, до проведения выборов, восстановлению пассивного избирательного права, а также в разработке адекватных компенсаторных механизмов восстановления прав, нарушенных вследствие незаконного отказа в регистрации.

7.3.5. Право на объединение.

   Осуществление политической свободы личности и гарантирование демократии невозможно без закрепления и последовательного гарантирования каждому гражданину права на объединение как одного из важных политических прав. В конституционном закреплении (ст. 30) оно имеет своим содержанием возможность образования совместно с другими гражданами РФ любого объединения (включая политические партии, профессиональные союзы и т. п.) либо вступления в уже существующие объединения в соответствии с их уставами. Закрепляя соответствующее право, Конституция подчеркивает: «Свобода деятельности общественных объединений гарантируется». Одновременно устанавливаются основные требования, которым должны соответствовать общественные объединения в процессе их создания и деятельности. В части 5 ст. 13 указывается, что запрещается создание и деятельность общественных объединений, цели и действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации, подрыв безопасности государства, создание вооруженных формирований, разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни. Не допускается создание и деятельность политических партий и других объединений, исповедующих идеологию фашизма, имеющих собственные воинские формирования и т. д.
   Порядок реализации гражданами конституционного права на объединение регламентируется Федеральным законом от 19 мая 1995 г. № 82-ФЗ «Об общественных объединениях» [312 - См.: СЗ РФ. 1995. № 21. Ст. 1930.]. Закон четко определяет организационно-правовые формы общественных объединений, которые могут создаваться гражданами РФ: общественные организации, общественные движения, общественные фонды, общественные учреждения, органы общественной самодеятельности. Для создания общественного объединения не требуется согласия какого-либо государственного органа, для этого достаточно решения самих граждан-учредителей, принятого в установленном законом порядке. Если же общественное объединение желает получить права юридического лица, оно подлежит государственной регистрации в органах юстиции.
   Важное значение для реализации политических прав и свобод имеет также Федеральный закон от 11 июля 2001 г. № 95-ФЗ «О политических партиях» [313 - См.: СЗ РФ. 2001. № 29. Ст. 2950.], в котором нашли закрепление общественные отношения, связанные с выражением политической воли, участием в общественных политических акциях, в выборах и референдумах граждан через политические партии, а также представление интересов граждан с помощью соответствующих объединений в органах государственной власти и органах местного самоуправления.
   Любая попытка со стороны исполнительной власти ограничить инициативную деятельность по созданию общественного объединения является нарушением конституционного права граждан на объединение. [314 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 12 февраля 1993 г. № 3-П по делу о проверке конституционности Указа Президента Российской Федерации от 28 октября 1992 г. «О мерах по защите конституционного строя Российской Федерации» // Ведомости Съезда народных депутатов РФ и Верховного Совета РФ. 1993. № 9. Ст. 344.]

   В 1994 г. гражданка Е.М. Березина заключила договор с акционерным обществом открытого типа «Омский каучук» на долевое участие в строительстве многоквартирного дома. В 1995 г. ей было выдано регистрационное свидетельство о праве собственности на квартиру в этом доме, а в 1996 г. она была поставлена в известность о том, что является членом товарищества собственников жилья в кондоминиуме «Каучук». Полагая, что включение в члены товарищества без ее волеизъявления нарушает ее интересы, Е.М. Березина обратилась за защитой своих прав в общество защиты прав потребителей «Альтернатива».
   Советский районный суд г. Омска, в производстве которого находилось дело по иску общества защиты прав потребителей «Альтернатива» о «признании недействительным приема гражданки Е.М. Березиной в члены товарищества собственников жилья и взыскании излишне выплаченных ею коммунальных и иных платежей», придя к выводу о том, что подлежащие применению в данном деле положения Федерального закона «О товариществах собственников жилья» (п. 1, 3 и 4 ст. 32 и ст. 49) не соответствуют ст. 30 (ч. 2) и 55 (ч. 2) Конституции РФ, приостановил производство по делу и направил в Конституционный Суд Российской Федерации запрос о проверке конституционности указанных положений. [315 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 3 апреля 1998 г. № 10-П по делу о проверке конституционности п. 1, 3 и 4 ст. 32 и п. 2 и 3 ст. 49 Федерального закона от 15 июня 1996 г. «О товариществах собственников жилья» в связи с запросом Советского районного суда города Омска» // СЗ РФ. 1998. № 15. Ст. 1794.]

   Суд пришел к выводу, что из смысла и содержания ч. 2 ст. 30 Конституции РФ вытекает невозможность принуждения к вступлению в какое-либо объединение или пребыванию в нем. Любое объединение, его структура и организационно-правовые формы управления им должны быть основаны на личной инициативе, добровольном волеизъявлении и, следовательно, на добровольном членстве в таком объединении. Применительно к товариществу собственников жилья как объединению это означает невозможность принудительного членства в нем, несмотря на решение большинства объединиться в товарищество. Из принципа добровольности членства в объединении следует, что создание товарищества собственников жилья в кондоминиуме не исключает возможности для отдельных домовладельцев оставаться вне данного объединения, при этом не утрачивая с ним иных правовых связей, кроме членства в товариществе.
   Основываясь на Конституции Российской Федерации и учитывая международно-правовые обязательства Российской Федерации, законодатель вправе регулировать условия, порядок создания и деятельности общественных объединений, а также порядок их государственной регистрации, определять объем и содержание прав общественного объединения.

   15 декабря 1997 г. в Управление юстиции Алтайского края поступили документы от двух местных национально-культурных автономий российских немцев (Барнаульская городская «Видергебурт-Возрождение» и Новоалтайская городская «Видергебурт-Возрождение») на государственную регистрацию в качестве общественного объединения Алтайской краевой национально-культурной автономии российских немцев «Видергебурт-Возрождение», а также от четырех местных национально-культурных автономий российских немцев (Барнаульская городская, Калманская районная, Косихинская районная и Шипуновская районная) – на государственную регистрацию Алтайской краевой национально-культурной автономии российских немцев. Зарегистрировав 16 декабря 1997 г. Алтайскую краевую национально-культурную автономию российских немцев, Управление юстиции Алтайского края распоряжением от 15 января 1998 г. отказало в государственной регистрации Алтайской краевой национально-культурной автономии российских немцев «Видергебурт-Возрождение» со ссылкой на то, что к региональной должна быть отнесена национально-культурная автономия российских немцев, имеющая большее число организаций в районах и городах Алтайского края.
   Решением от 13 апреля 1998 г. Центральный районный суд г. Барнаула отказал в удовлетворении требований Алтайской краевой национально-культурной автономии российских немцев «Видергебурт-Возрождение» о признании указанного распоряжения незаконным, мотивируя свой отказ тем, что в субъекте Российской Федерации может быть образована только одна региональная национально-культурная автономия граждан немецкой национальности. Судебная коллегия по гражданским делам Алтайского краевого суда, не согласившись с такой позицией, в определении от 17 марта 1999 г. указала, что ч. 3 ст. 5 Федерального закона «О национально-культурной автономии» не запрещает создание в субъекте Российской Федерации нескольких региональных национально-культурных автономий и что суд первой инстанции должен вынести решение об обязании Управления юстиции Алтайского края зарегистрировать Алтайскую краевую национально-культурную автономию российских немцев «Видергебурт-Возрождение». Однако постановлением Президиума Алтайского краевого суда от 15 июня 1999 г. данное определение было отменено и оставлено в силе решение Центрального районного суда г. Барнаула.
   Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда Российской Федерации в определении от 10 сентября 1999 г. также пришла к выводу, что в соответствии с ч. 3 ст. 5 Федерального закона «О национально-культурной автономии» в субъекте Российской Федерации может быть образована только одна региональная национально-культурная автономия граждан определенной национальности, которая, следовательно, и подлежит государственной регистрации в установленном законодательством Российской Федерации порядке.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации граждане А.Х. Дитц и О.А. Шумахер – члены Барнаульской городской национально-культурной автономии российских немцев «Видергебурт-Возрождение» оспаривали конституционность положения ч. 3 ст. 5 Федерального закона от 17 июня 1996 г. № 74-ФЗ «О национально-культурной автономии», согласно которому местные национально-культурные автономии могут образовывать региональную национально-культурную автономию. Заявители утверждают, что данное законоположение, как показывает правоприменительная практика, допускает создание только одной региональной национально-культурной автономии граждан определенной национальности, подлежащей регистрации в установленном законодательством Российской Федерации порядке. Тем самым, по мнению заявителей, нарушается принцип равенства общественных объединений перед законом, ограничивается свобода создания на основе полной добровольности любых общественных объединений и свобода их деятельности, что противоречит ст. 13 (ч. 4) и 30 Конституции РФ. [316 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 3 марта 2004 г. по делу о проверке конституционности ч. 3 ст. 5 Федерального закона «О национально-культурной автономии» в связи с жалобой граждан А.Х. Дитца и О.А. Шумахер // Российская газета. 2004. 16 марта.]

   Суд отметил, что осуществляя регулирование отношений, связанных с реализацией права на объединение, законодатель обязан соблюдать положение ст. 17 (ч. 1) Конституции РФ, провозглашающей, что в Российской Федерации гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией Российской Федерации, а осуществляемое им регулирование не должно искажать существо права на объединение и свободы деятельности общественных объединений; возможные же ограничения, затрагивающие эти или иные конституционные права, должны быть оправданными и соразмерными конституционно значимым целям. Вместе с тем, поскольку национально-культурная автономия представляет собой организационно-правовую форму реализации права нации на самоопределение, которое не обязательно корреспондирует праву на объединение, а также с учетом специфических особенностей вытекающих из существа национальной самоорганизации населения, Конституционный Суд пришел к выводу о соответствии оспариваемого положения Конституции РФ.

7.3.6. Право на организацию публичных мероприятий.

   Одной из специфических форм участия в проявлении социальной и политической активности населения по месту жительства является право проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирования. Это право в силу специфики его нормативного содержания и особенностей механизма реализации также имеет сложный, многоуровневый механизм своей регламентации. Кроме федерального уровня, представленного ст. 31 Конституции, а также Федеральным законом от 19 июня 2004 г. № 54-ФЗ «О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях» [317 - См.: СЗ РФ. 2004. № 25. Ст. 2485.], (далее – Федеральный закон о публичных мероприятиях), это еще и акты субъектов Федерации [318 - См., напр.: Закон Курской области от 7 апреля 2003 г. «О порядке организации и проведения собраний, митингов, уличных шествий, демонстраций и пикетирования на территории Курской области» // Курская правда. 2003. 19 апреля; Закон Республики Калмыкия от 13 марта 1995 г. № 10-1-3 (в ред. от 22 сентября 2003 г.) «О собраниях, митингах, шествиях и демонстрациях» // Известия Калмыкии. 1995. 30 марта.] и даже акты местного самоуправления. Однако, как следует из взаимосвязанных положений ч. 3 ст. 55, п. «в» ст. 71 и п. «б» ч. 1 ст. 72 Конституции РФ, субъекты Российской Федерации вправе своими законодательными актами только лишь расширять гарантии права на проведение публичных мероприятий, предусмотренные федеральным законодательством.
   Согласно Федеральному закону о публичных мероприятиях под публичным мероприятием понимается открытая, мирная, доступная каждому в форме собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования либо в различных сочетаниях этих форм акция, осуществляемая по инициативе граждан РФ, политических партий, других общественных объединений и религиозных объединений, целью которой является свободное выражение и формирование мнений, а также выдвижение требований по различным вопросам политической, экономической, социальной и культурной жизни страны и вопросам внешней политики (п. 1 ст. 2).
   Безусловно, положительным решением законодателя явилось установление уведомительного характера проведения митингов, шествий, демонстраций и пикетирования, что соответствует положениям ст. 19 Декларации прав и свобод человека и гражданина, принятой Верховным Советом РСФСР 22 ноября 1991 г. Уведомление о проведении публичного мероприятия (за исключением собрания и пикетирования, проводимого одним участником) подается его организатором в письменной форме в орган исполнительной власти субъекта Российской Федерации или орган местного самоуправления в срок не ранее 15 и не позднее 10 дней до дня проведения публичного мероприятия. При проведении пикетирования группой лиц уведомление о проведении публичного мероприятия может подаваться в срок не позднее 3 дней до дня его проведения. Последовательным продолжением закрепления уведомительного принципа является отсутствие в Федеральном законе оснований отказа в проведении публичного мероприятия со стороны органов исполнительной власти или местного самоуправления. При этом уполномоченное лицо обязано в строго определенных случаях (если информация, содержащаяся в тексте уведомления о проведении публичного мероприятия, и иные данные дают основания предположить, что цели запланированного публичного мероприятия и формы его проведения не соответствуют Конституции РФ, нарушают запреты, предусмотренные законодательством об административных правонарушениях или уголовным законодательством) незамедлительно довести до сведения организатора публичного мероприятия письменное мотивированное предупреждение о том, что организатор и иные участники публичного мероприятия в случае его проведения могут быть привлечены к ответственности.
   В то же время на уровне законодательства субъектов Российской Федерации названный принцип пока не получил должного оформления. Так, например, ст. 7 Закона Курской области «О порядке организации и проведения собраний, митингов, уличных шествий, демонстраций и пикетирования на территории Курской области» предусматривает основания для отклонения уведомления о проведении публичного мероприятия, среди которых указаны, в частности, такие, как несоответствие акции общепризнанным принципам морали и нравственности и создание ею реальной угрозы нормальной работе органов и организаций. Остается только гадать, каким образом уполномоченные лица до начала проведения публичного мероприятия должны установить реальность названной угрозы. Что же касается несоответствия мероприятия общепризнанным принципам морали и нравственности, то следует заметить, что под данное основание отказа можно подвести крайне широкий круг предполагаемых обстоятельств. Конечно же, в случае спора их наличие или отсутствие может быть установлено в суде, однако за время разбирательства публичное мероприятие может утратить свою актуальность и цель. В таком контексте названные основания представляют собой не что иное, как существенные элементы разрешительного порядка публичных мероприятий, которым затрагивается самое существо права, закрепленного в ст. 31 Конституции РФ, а потому региональному законодателю следует принять меры к их конституционной корректировке или устранению из правового пространства.
   Другим нововведением Федерального закона является нормативное обеспечение безопасных условий проведения публичных мероприятий. В частности, согласно ч. 1 ст. 14 Федерального закона по предложению органа исполнительной власти субъекта Российской Федерации или органа местного самоуправления начальник органа внутренних дел, в обслуживании которого находится территория, где планируется проведение публичного мероприятия, обязан назначить уполномоченного представителя органа внутренних дел в целях оказания организатору публичного мероприятия содействия в обеспечении общественного порядка и безопасности граждан. Кроме того, Федеральный закон устанавливает основания и порядок приостановления и прекращения проведения публичного мероприятия.
   Обращают на себя внимание и закрепленные в Федеральном законе о публичных мероприятиях гарантии реализации гражданами права на проведение публичных мероприятий, предполагающие в том числе возможность обжалования решений и действий (бездействия) должностных лиц в суд, если, по мнению заинтересованных лиц, ими было нарушено право на проведение публичного мероприятия.
   Что же касается конституционного контроля, то имеется практика проверки отдельных норм соответствующего института политических свобод не только на федеральном, но и на региональном уровне.

   Так, в Свердловской области вопросы, связанные с регулированием организации и проведения митингов, шествий, демонстраций и пикетирования стали предметом рассмотрения Уставного Суда. Гражданин Стуков К.В. и гражданка Ермилова Н.П. обратились в Уставный Суд Свердловской области с запросами, касающимися проверки соответствия Уставу Свердловской области п. 4.6 Положения «О порядке организации и проведении в городе Екатеринбурге митингов, уличных шествий, демонстраций и пикетирования», утвержденного решением Екатеринбургской городской Думы от 22 мая 2001 г. № 3/4, который предусматривал, что «уполномоченные (организаторы) массовой акции не вправе проводить ее, если уведомление не было подано в срок, либо получен письменный мотивированный отказ, и обязаны прекратить его подготовку». По мнению заявителей, данная норма была принята городской Думой в нарушение требования Устава Свердловской области, т. к. ограничивает их право собираться мирно, без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование. В мотивировочной части постановления по данному делу Суд подчеркнул, что органы местного самоуправления вправе принимать правовые акты исключительно по вопросам своего ведения и в пределах своих полномочий, в число которых в качестве одного из основных входит охрана общественного порядка. Органы местного самоуправления принимают нормативные акты по вопросам охраны общественного порядка, в том числе при проведении массовых акций, в рамках представленных им полномочий. Органы местного самоуправления могут наделяться отдельными государственными полномочиями, в том числе производить соответствующее нормативное регулирование. Однако полномочиями по регулированию порядка проведения собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций, считает Уставный Суд Свердловской области, они не наделены. Доказывая правомерность принятого решения, Екатеринбургская городская Дума ссылалась на Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 июля 1988 г. № 9306-XI «О порядке организации и проведения собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций в СССР», которым предусматривалось право местных органов государственной власти производить дополнительное регулирование порядка проведения собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций с учетом местных условий. Уставный Суд не воспринял данную позицию, обратив внимание городской Думы на конституционный принцип невхождения органов местного самоуправления в систему органов государственной власти. Таким образом, Суд констатировал несоответствие Уставу Свердловской области п. 4.6 Положения в связи с превышением городской Думой своих полномочий при его принятии.

7.3.7. Свобода политической дискуссии – обязательное условие демократического общества.

   Практически ни одно из политических прав и свобод не было бы осуществлено, если бы каждому человеку не была гарантирована свобода мысли и слова, равно как и свобода массовой информации. Свобода мысли – это естественное состояние человека, в основе которого лежит отношение человека к явлениям и событиям окружающего мира, свободное формирование собственных убеждений относительно всего происходящего. Учитывая глубоко личный, индивидуальный характер данного вида свободы, ее порой относят к разряду гражданских (личных) свобод. Но в то же время свобода мысли всегда рассматривалась как важное средство выражения политической свободы в обществе. Не случайно в ст. 29 Конституции, где закрепляется соответствующее право, в развитие свободы мысли говорится также о свободе слова, свободе массовой информации и, следовательно, о праве каждого человека «свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом». Важной гарантией этих свобод является запрещение в РФ цензуры (ч. 5 ст. 29 Конституции), обеспечение широкой самостоятельности средствам массовой информации, в частности, в соответствии с Законом РФ от 27 декабря 1991 г. № 2124-1 «О средствах массовой информации». [319 - См.: Ведомости РФ. 1992. № 7. Ст. 300.]
   Из этих же конституционных посылок вытекает и весьма широкое по своему нормативному содержанию право гражданина на информацию. Важно подчеркнуть, что это политическое право, которое не следует отождествлять с личным правом человека на информационную неприкосновенность (что в литературе, к сожалению, не всегда учитывается). Право на информацию носит комплексный характер: наряду с позитивным нормативно-правовым содержанием оно может рассматриваться и как своего рода право-гарантия, ибо с установлением и реальным претворением в жизнь соответствующих юридических возможностей связаны существенные стороны правовой защищенности личности вообще. Только свободная циркуляция информации в социальных связях позволит гражданину избежать жесткой зависимости от властных структур и создаст более полные гарантии удовлетворения его интересов. [320 - См.: Малько А.В. Право гражданина на информацию и его конституционные ограничения // Личность и власть (конституционные вопросы). Межвуз. сб. научн. работ. Ростов н/Д., Саратов, 1995. С. 147—148.]
   Свобода слова и производное от нее право каждого искать, получать и свободно распространять информацию осуществляется гражданами как индивидуально, так и коллективно, в том числе через средства массовой информации, включая газеты. [321 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 19 мая 1993 г. по делу о проверке конституционности постановления Верховного Совета Российской Федерации от 17 июля 1992 г. «О газете «Известия» и по индивидуальной жалобе членов журналистского коллектива редакции газеты «Известия» в связи с постановлением Верховного Совета Российской Федерации от 17 июля 1992 г. «О газете «Известия» // Вестник КС РФ. 1994. № 2—3.]
   Особый режим информационных отношений складывается в процессе осуществления средствами массовой информации возложенных на них публичных функций в предвыборный период. [322 - См. подробнее: Предвыборная агитация: теория и практика / Отв. ред. Н.С. Бондарь М.: ОАО «Издательский дом «Городец»; «Формула права», 2004.]

   Целый ряд субъектов направили в Конституционный Суд РФ обращения с требованием признать не соответствующими Конституции РФ отдельные положения ст. 45, 46, 48, 49, 50, 52 и 56 Федерального закона от 12 июня 2002 г. «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» (в ред. от 4 июля 2003 г.), касающихся регулирования деятельности организаций, осуществляющих выпуск средств массовой информации, в связи с информационным обеспечением выборов и референдумов.
   Обратившиеся в Конституционный Суд Российской Федерации депутаты Государственной Думы утверждали, что положения подп. «д», «е», «ж» определяющего понятие и виды предвыборной агитации п. 2 ст. 48 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» противоречат ст. 29 и 55 (ч. 3) Конституции РФ. По мнению заявителей, эти положения позволяют отнести к предвыборной агитации любую деятельность по распространению информации о кандидатах, списках кандидатов, избирательных объединениях, избирательных блоках, что во взаимосвязи с подп. «ж» п. 7 ст. 48 того же Федерального закона, запрещающим представителям организаций, осуществляющих выпуск средств массовой информации, при осуществлении ими профессиональной деятельности проводить предвыборную агитацию, агитацию по вопросам референдума, означает несоразмерное ограничение свободы слова, права каждого передавать, производить и распространять информацию и нарушает гарантии свободы массовой информации.
   В жалобе гражданина С.А. Бунтмана, направленной в Конституционный Суд Российской Федерации, утверждалось, что положение п. 5 ст. 45 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», запрещающее давать в информационных теле– и радиопрограммах, публикациях в периодических печатных изданиях комментарии к сообщениям о проведении предвыборных мероприятий, а также регулирующая вопросы предвыборной агитации ст. 48 того же Федерального закона нарушают конституционные гарантии свободы информации и избирательных прав. В заседании Конституционного Суда Российской Федерации представитель заявителя адвокат П.А. Астахов уточнил предмет жалобы в части, касающейся ст. 48, и просил проверить конституционность подп. «в», «ж» ее п. 2, признающих предвыборной агитацией описание возможных последствий избрания или неизбрания кандидата и иные действия, имеющие целью побудить или побуждающие избирателей голосовать за кандидатов или против них, а также против всех кандидатов, во взаимосвязи с подп. «ж» п. 7 данной статьи.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации К.А. Катанян утверждал, что п. 2 ст. 45, п. 2 ст. 46, подп. «б»—«ж» п. 2, п. 5 и подп. «ж» п. 7 ст. 48, п. 11 ст. 50, п. 5 ст. 52 и п. 6 ст. 56 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» несоразмерно ограничивают право гражданина на участие в свободных выборах, право каждого свободно производить и распространять информацию, право каждого на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности, а потому противоречат ст. 3, 29, 32, 34 и 55 (ч. 3) Конституции РФ.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации К.С. Рожков просил проверить конституционность п. 2 ст. 48 и п. 2 ст. 49 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», которыми, по его мнению, неправомерно широко определяется понятие предвыборной агитации, создается возможность подвести под это понятие любые сведения и информацию о кандидатах, что ведет к нарушению закрепленных Конституцией Российской Федерации свободы информации (ст. 29) и права на свободные выборы (ст. 3 и 32).

   Конституционным Судом были сформулированы следующие правовые позиции. В целях гарантирования свободных выборов и референдумов федеральный законодатель – по смыслу ст. 3, 29, 32 во взаимосвязи со ст. 71 (п. «в»), 72 (п. «б» ч. 1) и 76 (ч. 1 и 2) Конституции РФ – вправе устанавливать порядок и условия их информационного обеспечения. Вместе с тем выборы могут считаться свободными, только когда реально гарантированы право на информацию и свобода выражения мнений. Поэтому законодатель обязан обеспечивать права граждан на получение и распространение информации о выборах и референдумах, соблюдая применительно к данному предмету регулирования баланс конституционно защищаемых ценностей – права на свободные выборы и свободы слова и информации и не допуская неравенства и несоразмерных ограничений (ст. 19 и 55 Конституции РФ; п. 2 ст. 10 Конвенции о защите прав человека и основных свобод; п. 3 ст. 19 Международного пакта о гражданских и политических правах).
   Исходя из того, что пользование свободой массовой информации – по смыслу ст. 29 Конституции РФ, п. 2 ст. 10 Конвенции о защите прав человека и основных свобод и п. 3 ст. 19 Международного пакта о гражданских и политических правах – налагает на организации, осуществляющие выпуск средств массовой информации, особые обязанности и особую ответственность, представители этих организаций, действующих на основе редакционной независимости и вырабатываемых журналистским сообществом норм саморегуляции, т. е. правил профессии и этических принципов, должны занимать этичные и взвешенные позиции и освещать избирательные кампании справедливым, сбалансированным и беспристрастным образом.
   Устанавливаемое Федеральным законом «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» отграничение информирования избирателей от предвыборной агитации направлено на обеспечение формирования свободного волеизъявления граждан и гласности выборов и отвечает требованиям ст. 3 (ч. 3), 29 (ч. 1, 3, 4 и 5), 32 (ч. 1, 2 и 3) Конституции РФ, поскольку только когда реально гарантированы право на объективную информацию и свобода выражения мнений, выборы могут считаться свободными. Применительно к средствам массовой информации свободу выражения мнений нельзя отождествлять со свободой предвыборной агитации, к которой не предъявляются требования объективности. Поэтому в целях защиты права на свободные выборы, являющиеся одной из основ конституционного строя, в том числе в целях обеспечения свободного волеизъявления избирателей, свобода выражения мнений для представителей средств массовой информации, как следует из ст. 3 (ч. 3), 17 (ч. 3), 29 (ч. 5), 32 (ч. 2) и 55 (ч. 3) Конституции РФ, может быть ограничена федеральным законом.
   Вместе с тем ограничения конституционных прав, в том числе, следовательно, свободы массовой информации, должны быть необходимыми и соразмерными конституционно признаваемым целям таких ограничений; в тех случаях, когда конституционные нормы позволяют законодателю установить ограничения закрепляемых ими прав, он не может осуществлять такое регулирование, которое посягало бы на само существо того или иного права и приводило бы к утрате его реального содержания; при допустимости ограничения того или иного права в соответствии с конституционно одобряемыми целями государство, обеспечивая баланс конституционно защищаемых ценностей и интересов, должно использовать не чрезмерные, а только необходимые и строго обусловленные этими целями меры; публичные интересы, перечисленные в ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ, могут оправдать правовые ограничения прав и свобод, только если такие ограничения отвечают требованиям справедливости, являются адекватными, пропорциональными, соразмерными и необходимыми для защиты конституционно значимых ценностей, в том числе прав и законных интересов других лиц, не имеют обратной силы и не затрагивают само существо конституционного права, т. е. не ограничивают пределы и применение основного содержания соответствующих конституционных норм; чтобы исключить возможность несоразмерного ограничения прав и свобод человека и гражданина в конкретной правоприменительной ситуации, норма должна быть формально определенной, точной, четкой и ясной, не допускающей расширительного толкования установленных ограничений и, следовательно, произвольного их применения.
   Поскольку как агитация, так и информирование любого характера могут побудить избирателей сделать тот или иной выбор, при том что достоверные и объективные сведения о кандидате в большей мере помогают избирателю сформировать свои предпочтения, чем просто призывы голосовать «за» или «против», то очевидно, что критерием, позволяющим различить предвыборную агитацию и информирование, может служить лишь наличие в агитационной деятельности специальной цели – склонить избирателей в определенную сторону, обеспечить поддержку или, напротив, противодействие конкретному кандидату, избирательному объединению. В противном случае граница между информированием и предвыборной агитацией стиралась бы, так что любые действия по информированию избирателей можно было бы подвести под понятие агитации, что в силу действующего для представителей организаций, осуществляющих выпуск средств массовой информации, запрета неправомерно ограничивало бы конституционные гарантии свободы слова и информации, а также нарушало бы принципы свободных и гласных выборов.
   С учетом этого, как следует из решения Конституционного Суда, должны толковаться и оспариваемые заявителями положения. Вместе с тем Конституционный Суд признал не соответствующим Конституции РФ положение подп. «ж» п. 2 ст. 48 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», поскольку на его основании во взаимосвязи с положением п. 4 ст. 2 того же Федерального закона в качестве предвыборной агитации признаются любые иные, помимо перечисленных в подп. «а», «б», «в», «г», «д», «е» п. 2 ст. 48, действия, имеющие целью побудить или побуждающие избирателей голосовать за кандидатов, списки кандидатов или против них, против всех кандидатов, против всех списков кандидатов.
   Таким образом, политические права вместе с личными (гражданскими) и социально-экономическими правами и свободами человека и гражданина являются важным средством развития гражданского общества в России. Всем своим содержанием они обогащают институты демократии, утверждают ее высшие ценности. Являясь непосредственно действующими, конституционные права и свободы определяют смысл и содержание деятельности органов власти.
   С другой стороны, интегрируясь в систему демократии, конституционные права и свободы человека и гражданина получают свою конкретизацию, развитие, что отражает сложный процесс их реализации.

7.4. Собственность, экономическая власть, социально-экономические права и свободы граждан

Значение данной группы прав необходимо понимать более широко, чем это определяется конкретным содержанием соответствующих прав [323 - См. об этом: Гаджиев Г.А. Конституционные принципы рыночной экономики. М.: Юристъ, 2002; Крусс В.И. Право на предпринимательскую деятельность – конституционное полномочие личности. М.: Юристъ, 2003.]. В основе социально-экономического статуса личности лежит система экономического властвования и, соответственно, полнота прав человека на осуществление предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности, свободу труда, частную собственность, на пользование социальными и культурными благами, необходимыми для нормального существования человеческой личности, что создает, в свою очередь, надлежащие предпосылки и условия и для политической деятельности, более полной реализации политических прав и свобод человека и гражданина.

7.4.1. Экономическое развитие общества – проблема конституционная.

   Проявившиеся в последние годы позитивные тенденции в экономическом развитии страны, некоторое улучшение социального положения отдельных категорий населения, включая пенсионеров, бюджетных работников социальной сферы, вселяют сдержанный оптимизм относительно перспектив решения стратегических задач модернизации экономики и на этой основе последовательного продвижения по пути формирования социального правового государства. При этом модернизацию экономики и повышение жизненного уровня населения невозможно осуществить без уяснения того очевидного обстоятельства, что социально-экономическая сфера, как никакая другая, крайне остро реагирует на несоблюдение баланса интересов: бизнеса и власти, труда и капитала, мелкого и крупного предпринимательства, наемных работников и работодателей, нуждающихся в социальной помощи и трудоспособного населения и т. д.
   При всем многообразии средств и способов достижения сбалансированности соответствующих интересов, концентрированным выражением чего является соотношение частных и публичных интересов, интересов личности, общества и государства и, соответственно, гарантирование национальных интересов России, важнейшее место занимают в этом ряду правовые, в особенности конституционно-правовые, средства гарантирования свободы в ее оптимальном балансе с политической властью. Сама природа конституционного права такова, что благодаря повышенной концентрации своей нормативности и, соответственно, способности быть общеобязательным мерилом свободы не только для отдельных индивидов, но для всех социальных субъектов в государственно-организованном обществе, включая само общество (в лице народа-суверена) и его государство, конституционное право способно выражать согласованную волю различных социальных групп общества, устанавливать, поддерживать, охранять и защищать определенный баланс интересов.
   Уже поэтому социально-экономическое развитие общества представляет собой проблему конституционную. Поиск направлений ее решения предполагает выработку стратегии экономического и социального развития в соответствии с основополагающими принципами и целями конституционного развития общества и государства, соотношения власти и свободы и формирование на этой основе модели конституционной экономики [324 - О конституционной экономике см.: Баренбойм П.Д. О соотношении конституционного права и конституционной экономики // Право и экономика. 2002. № 1.], понимаемой весьма широко, всеохватывающе: это не только конституционные принципы рыночной экономики, но практически вся система конституционной организации власти в ее соотношении с экономической свободой и социально-экономическим положением общества, социальных групп (страт), каждой отдельной личности. И это вполне естественно: вся Конституция РФ 1993 г., все ее главы в их органическом единстве имеют отношение к социально-экономическому развитию страны, задавая базовую логику ее экономике [325 - См.: Баренбойм П.Д. Лафитский В.И., Мау В.А. Конституционная экономика для вузов. Учебное пособие. М.: «Юридический Дом «Юстицинформ», 2002. С. 20.] и основным параметрам взаимоотношений личности с обществом и государством.
   Можно ли, однако, квалифицировать сформировавшуюся к настоящему времени экономику в полном смысле этого слова конституционной, если, например, как показывают социологические исследования, касающиеся оценки россиянами причин бедности и богатства, 77% опрошенных видят причину бедности в «плохой экономической системе» и, соответственно, 80% опрошенных считают, что причинами богатства является «экономическая система, позволяющая богатым наживаться за счет бедных»? Показательно, что это наиболее частые ответы; в то же время «способности и таланты», «усилия и упорный труд» как причина богатства рассматриваются россиянами в последнюю очередь [326 - См.: «Лишь бы не было богатых». Новые данные о том, что думают россияне о социальной справедливости и неравенстве // Известия. 2004. 22 января.]. Преодоление данного положения – задача чрезвычайно сложная, комплексная. В ее основе лежат процессы преобразования отношений собственности.

7.4.1.1. Собственность, власть и свобода в их взаимосвязи и правовом единстве.

   Совершенствование отношений собственности является ключевой задачей в условиях формирования гражданского общества и утверждения нового конституционного строя в России. В этом плане проблема собственности выходит далеко за пределы чисто экономических явлений: не только из теории, но и на основе реальной жизни мы убедились в том, что собственность – тоже власть, власть экономическая. Одновременно она практически всегда претендует (в скрытых или открытых формах) и на то, чтобы быть генератором и власти политической. С другой стороны, коренные изменения в развитии отношений собственности, в достигнутом уровне и самом понимании экономической свободы – и тем более конституционное признание этих изменений – всегда являют собой результат политических преобразований.
   В процессе осуществления правовой реформы соответствующие преобразования должны получать адекватное отражение в законодательстве, что имеет объективные предпосылки с точки зрения самих закономерностей становления нового конституционного строя, рыночной экономики, где и свобода, и собственность как элементы гражданского общества существуют и проявляют себя в нормативно-правовой форме.
   Решающее значение имеет при этом конституционное регулирование соответствующих отношений.

7.4.1.2. Конституционное единство собственности и свободы.

   Известно, что конституционное назначение отношений собственности определяется прежде всего их ролью в формировании и реализации процессов политического властвования. Причем конституционно-правовая оценка отношений собственности определяется в этом случае не только их значением как материальной основы, фундамента политических отношений властвования, но и как особой формы экономической власти того или иного социального образования.
   В этом плане юридическое содержание собственности предопределяет важнейшие характеристики институтов конституционного строя в их экономическом и социальном проявлении.
   Данный подход позволяет раскрыть глубинные основы экономических и политических отношений властвования в обществе, равно как и показать экономические корни свободы и зависимостей личности в системе ее реальных отношений с политической и экономической властью в обществе и государстве.
   Вместе с тем собственность – явление само по себе относительно самостоятельное, чрезвычайно многогранное и многозначное. Поэтому узкоцивилистические представления о собственности как вещно-товарной категории явно недостаточны. Ее познание предполагает непременный учет властно-экономических, волевых аспектов и форм проявления на уровне взаимоотношений социальных групп и социально-экономических характеристик общества в целом, равно как и учет личностных подходов к юридическому и социальному содержанию отношений собственности, к их системным и генетическим особенностям, выявлению исторических тенденций изменения самой природы отношений собственности в процессе демократических преобразований в обществе и утверждения свободы личности.
   Методологической основой исследования собственности и свободы как фундаментальных исторических явлений в их взаимосвязи и правовом (прежде всего конституционном) единстве является оценка и восприятие собственности как всеобщности, объемлющей собой все стороны и формы проявления человеческого бытия и воплощающей социальный механизм постепенного освобождения человека и перевода его в систему реальных социально-экономических и иных прав и свобод.
   Собственность, взятая в аспекте всеобщности, и представляет собою отношение индивида, коллектива, общества в целом к условиям своего существования как к своим. Это позволяет в конечном счете качественно по-иному, более глубоко оценить экономические, а также правовые формы развития демократии, свободы личности на различных уровнях ее реализации. Взаимосвязь собственности и свободы определяется в этом случае теми глубинными явлениями, которые не только раскрывают значение собственности для освобождения (или порабощения) личности, но позволяют характеризовать саму свободу как атрибут и основу отношений собственности.

7.4.1.3. Свобода – основа, атрибут отношений собственности.

   Одним из первых, кто на философском уровне обосновал подобный подход к собственности, был Джон Локк. Он сформулировал положение о том, что собственность не сводится к сумме материальных благ, а есть целостность, объемлющая собой жизнь, свободу и имущество человека. Каждый человек, писал Дж. Локк, «…обладает властью… охранять свою собственность, т. е. свою жизнь, свободу и имущество» [327 - Локк Дж. Сочинения. Т. 3. М., 1988. С. 310.]. Эти категории, по мнению философа, образуют единую систему, органично взаимодополняют одна другую. Однако решающая роль в этой системе, т. е. среди названных компонентов собственности, принадлежит свободе: «…свобода является основанием всего остального». Глубокий смысл имеет вывод философа о том, что свободный человек составляет «великую основу собственности» [328 - Там же. С. 271, 287.]. Люди не потому становятся собственниками, что овладевают вещественными предметами природы; они в состоянии присваивать овеществленные результаты труда, ибо изначально свободны (обладают свободой воли) и уже в силу этого – собственники своей жизни и своей индивидуальности (человеческой самости).
   Таким образом, соотношение свободы и собственности значительно сложнее, оно имеет более глубинные корни, чем зависимости причинно-следственного характера (как, например, констатация того очевидного факта, вытекающего из вещных отношений собственности, что последние являются материальной основой свободы, средством ее гарантирования и т. д.). Подобные подходы с позиций линейного экономического детерминизма во многом являются следствием вульгарно-материалистических представлений о личности, истоках и пределах ее свободы. Они ведут к фетишизации вещных отношений собственности, которые, приобретая всеобщий характер, не освобождают личность, а господствуют над ней, предопределяют ее образ жизни и диктуют варианты поведения как в экономической, так и в политической сфере. В рамках линейной оценки вещных отношений собственности становится возможным развитие лишь чисто иерархических отношений зависимости, власти – подчинения, но не отношений свободных индивидов.
   Важный аспект проявления свободы как основы и атрибута собственности характеризует свободу с точки зрения состояния, положения человека в обществе и, соответственно, негативного метода правового регулирования соответствующих отношений, обеспечения их неприкосновенности. Небезынтересно отметить, что в историческом плане правовая категория «неприкосновенность» впервые была использована одновременно и к личности, ее свободе, и к вещной форме собственности. Так, французская Декларация прав человека и гражданина 1789 г. провозглашает, с одной стороны, собственность в качестве «неприкосновенной и священной» (ст. 17) и, с другой – устанавливает правовые гарантии неприкосновенности личности (ст. 7). [329 - См.: Декларация прав человека и гражданина 1789 г. // Французская Республика. Конституция и законодательные акты. М., 1989. С. 27, 29.]
   Негативный уровень экономической свободы позволяет «соединить» с помощью запретительных методов государственно-правового нормирования общественных отношений личностные и вещные начала отношений собственности как выражения свободы и неприкосновенности. Не случайно та же Декларация 1789 г. в знаменитой ст. 2 в один ряд среди «естественных и неотъемлемых прав человека» ставит «свободу», «собственность», «безопасность». При этом в основе запретительного метода регулирования соответствующих связей «свобода – собственность» лежит принцип «Разрешено все, что не запрещено законом», который имеет очевидные преимущества перед разрешительной системой регламентации положения личности, если иметь в виду развитие соответствующих отношений в режиме свободы и равенства.
   Наконец, следующий уровень свободы как основы собственности проявляется в правовой сфере как институт субъективных прав и свобод, обеспечивающий возможность владеть, пользоваться и распоряжаться материальными и духовными благами цивилизации. Этот срез свободы «замыкает» локковскую триаду собственности, выводя личность в том числе и на уровень вещных отношений собственности. Человек как деятельный субъект выступает уже не только собственником самого себя и характеризуется статутной автономией в системе отношений присвоения, но он проявляет себя как активная личность, действует по своему усмотрению, выбирая наиболее приемлемые для себя варианты поведения. Юридическая модель этих вариантов поведения заложена в субъективных правах и свободах.
   Сочетание соответствующих уровней свободы в процессе развертывания отношений собственности и последующего их правового оформления и позволяет отразить, с одной стороны, автономию личности, ее самостоятельное значение как высшей ценности и, с другой – возвести свободу (во всем многообразии этого явления) в основу всех сфер жизнедеятельности общества; свобода должна стать главным принципом организации экономики, социального развития, всей системы общественных отношений [330 - Это и понятно, ибо, как отмечал известный русский философ С.Н.Булгаков, сама экономика, хозяйство должны рассматриваться как «синтез свободы и необходимости». См.: Булгаков С.Н. Философия хозяйства // Русская философия собственности (XVIII—XX вв.). СПб., 1993. С. 227.]. Это особенно зримо проявляется в процессе формирования рыночных отношений и обретения самой экономикой характеристик важнейшей сферы проявления свободы труда, предпринимательства и, естественно, развития отношений собственности.
   Наряду с другими направлениями реализации соответствующих задач важное значение имеет приведение в действие в качестве эффективного средства развития отношений собственности, обеспечения экономической свободы и рыночных преобразований, с одной стороны, и социальной защиты граждан – с другой, института социально-экономических прав и свобод человека и гражданина.

7.4.2. Социально-экономические права: программно-декларативные фикции или юридическая реальность?

   Социально-экономические права длительное время не признавались в качестве основных прав человека и, соответственно, им отказывалось в признании за ними конституционных характеристик субъективных прав. В частности, классическая теория и практика буржуазного конституционализма исходили из того, что качествами основных прав человека как естественных, неотъемлемых обладают лишь гражданские и политические права и свободы; что же касается социально-экономических, то они в лучшем случае могут рассматриваться в виде «программных установок законодателя» [331 - Подробнее об этом см.: Бондарь Н.С. Самоуправление народа и социально-экономические права граждан СССР: конституционный аспект. Ростов н/Д., 1988.]. Потребовался достаточно длительный исторический процесс, чтобы социально-экономические права получили признание в качестве основных прав человека и вошли в единую систему как права и свободы второго поколения (после гражданских и политических прав, составляющих первое поколение основных прав человека).
   На этом, однако, дискуссии о природе социально-экономических прав не прекратились. Они имеют место не только на доктринальном уровне, но проявляются и в практике конституционного регулирования. Это характерно, кстати, и для тех современных конституций, которые признают и достаточно последовательно реализуют идеи социального государства. Например, Конституция Союзной Швейцарской Конфедерации, провозглашая «равенство шансов для гражданок и граждан» (ч. 3 ст. 2) и весьма подробно регламентируя сферу социальных отношений (ч. 3 Конституции), в то же время закрепляет возможности «каждого лица участвовать в системе социальной защищенности» (ч. 1 ст. 41) посредством «социальных целей» Союза и кантонов, оговаривая при этом, что «из социальных целей не могут выводиться никакие непосредственные претензии на государственные услуги» (ч. 4 ст. 41) [332 - См.: Конституции государств Европы. Т. 3 / Под ред. Л.А. Окунькова. М.: Норма, 2001. С. 537, 543.]. К последним, естественно, относятся и претензии на судебную защиту, причем в некоторых конституциях этот факт специально оговаривается (например, ч. 2 ст. 59 Конституции Республики Албания гласит: «Добиваться социальных целей непосредственно через суд нельзя» [333 - См.: Конституции государств Европы. Т. 1 / Под ред. Л.А.Окунькова. М.: Норма, 2001. С. 190—191.]). Исключает эти права из сферы судебной защиты и Конституция Испании (ст. 53), хотя она весьма широко закрепляет принципы социального государства и социальной защиты граждан. [334 - См.: Конституции государств Европы. Т. 2 / Под ред. Л.А.Окунькова. М.: Норма, 2001. С. 61.]
   Истоки подобных взглядов определяются не только господствующим в обществе типом юридического мировоззрения, но они также тесно связаны с реальной обстановкой в стране, когда многие права граждан лишь декларируются (право на бесплатное жилище для малообеспеченных, право на бесплатное образование и т. д.), а воплощение других в рамках конкретных государственных социальных программ не приводит к достижению заложенных в них целей из-за ограниченных материально-финансовых возможностей государства (право на социальную защиту и поддержку семьи, материнства и детства и т. п.). В наиболее острой форме эти проблемы проявляются в странах новых демократий: в каждой из них по-разному, но везде одинаково сложно и противоречиво протекают процессы перехода от социалистических, государственно-патерналистских в своей основе, принципов социальной защиты граждан к социально ориентированному пониманию правового государства и рыночной экономики. [335 - См.: Бондарь Н.С. Конституционная модель российской системы защиты социальных прав (в свете решений Конституционного Суда РФ) // Российская и европейская правозащитные системы: соотношение и проблемы гармонизации. Нижний Новгород, 2003. С. 318.]
   Это находит свое подтверждение и на уровне теоретических исследований, когда соответствующую группу прав порой прямо называют «юридически бессмысленными декларациями», «условными социальными правами», мотивируя это тем, что в данном случае не может быть безусловных притязаний индивидов на социальные блага [336 - См.: Конституция Российской Федерации. Проблемный комментарий. Рук. авт. коллектива и отв. ред. В.А. Четвернин. М., 1997. С. 250—253.]. Вместе с тем более широко признанным, в том числе в международно-правовом плане, является тот факт, что социально-экономические права имеют право на существование и нуждаются наряду с другими в признании, соблюдении и защите со стороны всех современных цивилизованных государств. Что же касается определенного «комплекса неполноценности», который преследует второе поколение прав человека, то он, очевидно, во многом связан и с идеологическими моментами, в частности с тем фактом, что эти права возникли на основе социалистических учений, а их юридическое признание в качестве конституционных связывается с Конституцией РСФСР 1918 г. [337 - См.: Мюллерсон Р.А. Права человека: идеи, нормы, реальность. М., 1991. С. 29—30; Тузмухамедов Р.А. Третье поколение прав человека и права народов // Советское государство и право. 1986. № 11. С. 106.]. Если же учесть еще и тот факт, что социально-экономические права воплотили в себе присущие российскому обществу коллективистские начала в положении гражданина, то можно согласиться, что именно Россия во многом может считаться родиной социально-экономических прав.

7.4.3. Социально-экономические права не есть «социалистические» права.

Следует, однако, иметь в виду, что в условиях социалистической государственно-монополистической экономики, когда произошла реанимация феодальных принципов взаимоотношений политической власти и экономических структур, проявились глубокие деформации и в социально-экономическом положении личности. Характерным стало эклектическое сочетание уравнительности (принцип утопического социализма) и российской общинности с номенклатурной элитарностью, ведомственной сословностью в оплате труда, в распределении жилья, санаторно-курортном, медицинском обслуживании, пользовании другими благами, распределяемыми через получившие в тот период широкое распространение общественные фонды потребления. И это было вполне естественно: отсутствие рынка диктовало не экономико-правовые, а административно-волевые (фондовые, «талонные» и т. п.) способы распределения материальных благ. Все это и привело к тому, что в стране, давшей цивилизации второе поколение прав человека, были возрождены в сфере планово-директивной экономики черты и элементы докапиталистических формаций, которые приняли в сфере права форму привилегий и произвола.

7.4.4. Концепция рыночной модели социально-экономических прав.

Принципиально новое содержание приобретает экономическая свобода в условиях перехода к рынку, что, соответственно, требует концептуального обоснования и нового конституционного оформления института социально-экономических прав и свобод в рыночном варианте их проявления. Эта задача является тем более важной, если учесть, что не только у нас, где формирование рыночной экономики находится на начальной стадии, но и в странах Запада «исследование проблемы свободного рыночного хозяйства в наши дни не поднялось до уровня, отвечающего требованиям времени, в особенности в связи с перспективами обеспечения социальных и экономических прав личности». [338 - Фабрициус Ф. Положение рабочего в системе рыночного хозяйства и общепризнанные права человека // Государство и право. 1992. № 8. С. 153.]
Выработка рыночной модели социально-экономических прав предполагает необходимость не просто уточнения содержания и набора соответствующей группы прав; речь должна идти о выработке принципиально новых подходов к самой природе правового регулирования экономических отношений с участием человека и гражданина [339 - Весьма интересны в этом плане работы: Гаджиев Г.А. Защита основных экономических прав и свобод предпринимателей за рубежом и в Российской Федерации (опыт сравнительного исследования). М., 1995; Крусс В.И. Право на предпринимательскую деятельность – конституционное полномочие личности. М.: Юристъ, 2003.]. В этом плане рыночная концепция социально-экономических прав должна, во-первых, отвечать экономическим признакам самого по себе рынка как генетической основы и пространственной сферы материализации соответствующих прав и свобод личности. К такого рода экономическим признакам рынка, которые имеют системообразующее значение для социально-экономических прав, можно отнести: экономический плюрализм; свободное предпринимательство; конкуренцию; возмездность товарных отношений. Во-вторых, новая природа социально-экономических прав определяется также необходимостью их соответствия правовым признакам рынка. К ним относятся: формально-юридическое равенство участников рыночных отношений; равная правовая защита всех форм собственности; имущественная самостоятельность; превалирование диспозитивных начал в нормативном содержании рыночных отношений, в том числе с участием граждан. В той или иной мере эти признаки (и экономические, и правовые) напрямую воплощаются в нормативном содержании социально-экономических прав, придают им рыночный характер.

7.4.5. Рынок не самоцель, а мера социальной ответственности.

   Законодательное закрепление социально-экономических прав в рыночном их варианте должно учитывать еще один принципиально важный момент: формирование рыночной экономики в Российской Федерации не самоцель. Решение этой задачи должно служить достижению экономической свободы личности, ее экономического достоинства и обеспечению на этой основе наиболее эффективного развития социально ориентированной экономики. Сам по себе рынок не может быть представлен одномерно: с позиций нравственных или безнравственных, справедливых или несправедливых, правовых или неправовых оценок и характеристик. Ведь рынок – это исторически развивающаяся и весьма динамичная социальная система. Соответственно, и социально-правовой статус личности в системе рыночных отношений не может носить универсальный, «абстрактно-рыночный», наднациональный характер. Социально-экономический статус личности – это нормативно-правовое отражение национальных, социально-политических, экономических характеристик гражданского общества, степени его зрелости, самоорганизованности и институционального оформления.
   С учетом же того обстоятельства, что наше гражданское общество только формируется, соответственно, и система социально-экономических прав человека и гражданина не может быть выше по уровню своей зрелости и гарантированности, чем само гражданское общество. В этих условиях роль законодателя удваивается: он призван не только закрепить достигнутый уровень экономической свободы с помощью правовых институтов, но выработать стратегию развития, обогащения рыночным содержанием юридических прав и свобод по мере формирования гражданского общества и утверждения цивилизованного рынка. Применительно к Российской Федерации это означает, что на всех уровнях правового регулирования рыночных отношений, включая закрепление социально-экономических прав и свобод, должна быть положена концепция социально ориентированного рынка. В своей основе Конституция 1993 г. реализует такой подход, хотя и не всегда последовательно. Впрочем, эта непоследовательность во многом объяснима: ведь речь идет о необходимости обеспечить сочетание в рамках института социально-экономических прав двух внутренне противоречивых принципов: принципа рыночной свободы и принципа социальной справедливости. Это противоречие возможно разрешить лишь на путях последовательной реализации конституционных положений о Российской Федерации как социальном государстве.
   Вместе с тем это диалектически взаимосвязанный процесс: социальное правовое государство невозможно построить без обеспечения экономической свободы личности и формирования на этой основе социальных рыночных отношений. В связи с этим для современной российской государственности имеет важное значение анализ правовой модели рынка не просто как стихийного регулятора экономических процессов и формально свободной деятельности хозяйствующих субъектов, а как регулятора, ограничителя и экономической, и политической власти государства над личностью, как пространственной сферы реализации экономических и социальных интересов человека, где происходит реальное раскрепощение его труда, реализуется свобода хозяйственной деятельности. В этих условиях новые качественные характеристики приобретает вся система традиционных социально-экономических прав и свобод, равно как и появляются новые, ранее неизвестные права человека и гражданина в рыночной социально-экономической сфере.
   Решение комплекса этих и многих других проблем, связанных с формированием в РФ рыночного института социально-экономических прав и созданием эффективных механизмов их реального осуществления, должно основываться на глубоком понимании и последовательном учете особенностей социальной и юридической природы этих прав.

7.4.6. От патернализма – к концепции «социально-ориентированной» свободы через отрицание либеральной концепции социально-экономических прав.

   Широта конституционного регулирования в РФ социальных отношений и социальных прав во многом является продолжением традиций советских конституций. Однако Конституция РФ 1993 г. закрепляет данные права в ином контексте по сравнению с советским конституционным прошлым: теперь Россия объявляется демократическим правовым государством, провозглашающим принципы рыночной экономики, признающим и защищающим все формы собственности, включая частную, в полной мере гарантирующим основные личные и политические права. Отсюда и другая концепция социальных прав.
   Господствовавшая в советский период социалистическая концепция основывалась на патерналистской модели взаимоотношений государства и личности. Удовлетворение граждан некоторыми «бесплатными» для них социальными благами (образование, здравоохранение, жилье) рассматривалось как важнейшая цель государства и «высшее проявление социалистической демократии», что, в свою очередь, оправдывало монополию государства на распределение материальных благ, способствовало вытеснению из жизни личных и политических прав, а в конечном счете оборачивалось иллюзорностью и самих социальных прав. Характерным стала уравнительность (принцип утопического социализма) с номенклатурной элитарностью, ведомственными привилегиями в «бесплатном» распределении жилья, санаторно-курортном, медицинском обслуживании и т. д. И это естественно: отсутствие рынка диктовало не экономико-правовые, а административные способы распределения социальных благ, как и привлечения человека к труду. Многочисленные льготы и преимущества превратились в конечном счете в привилегии отдельных категорий граждан. В этих условиях не могло быть и речи о реальных социальных правах человека как выражения социально-экономической свободы личности; помимо того, что они были декларативны, они зачастую превращались в обязанность, не защищались и не могли защищаться судом.
   В теории и практике современного российского конституционализма (который основан на признании общедемократических ценностей правового государства, рыночной экономики, прав человека) пока лишь формируется новая концепция социальной защиты граждан, в том числе – социальных прав человека. Речь идет, конечно, не о формально-юридических декларациях на высшем правовом (конституционном) уровне о социальных правах. Если иметь в виду объем, пределы конституционного регулирования социальной сферы и реализуемых в ней прав человека, с этим у нас как раз все в порядке. Новая же концепция социальных прав граждан России должна воплощать в себе сплав теории и практики, отражать единство нормативной модели данного вида конституционных прав и практики – в том числе судебной – их защиты и реализации. И на этом уровне пока отсутствует единый концептуальный подход к социальным правам. Например, законодательная власть нередко дает примеры чисто популистских решений социальных проблем с помощью финансово необеспеченных законодательных актов, что во многом является отражением глубоко укоренившихся в массовом общественном сознании прежних, советских, представлений о роли государства в социальной защите населения [340 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 23 апреля 2004 г. № 9-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Федеральных законов «О федеральном бюджете на 2002 год», «О федеральном бюджете на 2003 год», «О федеральном бюджете на 2004 год», и приложений к ним в связи с запросом группы членов Совета Федерации и жалобой гражданина А.В. Жмаковского // Вестник КС РФ. 2004. № 4.]. В конечном же счете речь идет о выборе между двумя концепциями социальных прав: а) классическая либеральная концепция социально-экономических прав, предполагающая минимальное участие государства в экономических процессах и в социальном вспомоществовании, что исключает юридически зафиксированные в конституции социальные обязанности государства перед гражданином и делает основной упор на задачах защиты человеческого достоинства при возможном осуществлении государственных, а также (в большей мере) негосударственных, коммерческих социальных программ [341 - См. об этом подробнее: Шайо Андраш. Гарантии социальной защиты в посткоммунистических государствах // КПВО. 2001. № 4 (37). С. 5—6.]; б) концепция «социально-ориентированной» свободы граждан в социальном правовом государстве.
   Конституция России, весьма либеральная с точки зрения общефилософских, мировоззренческих подходов к решению фундаментальных проблем политической власти, рыночной экономики, положения личности в обществе и государстве, в то же время безоговорочно закрепляет нормативно-правовую модель «социально-ориентированной» свободы. Достаточно отметить тот факт, что уже в ст. 7 (ч. 1) Конституции РФ, содержащей формулу социального государства, присутствует указание на «свободное развитие человека» как сущностную характеристику, важнейшую цель социального государства. Между тем свобода – главная доминанта правового, но не социального государства. Для социального государства такой доминантой являются идеи справедливости и равенства. Не случайно для большинства современных конституций традиционным является подход, в рамках которого природа социального государства определяется посредством категорий справедливости, равенства (ст. 1 Конституции Испании), национальной солидарности (ст. 2 Конституции Турецкой Республики), гуманизма и т. п. Есть основание полагать, что конституционная модель социального государства, закрепленная в Конституции РФ, содержит некий внутренний резерв для преодоления противоречий между принципами социального государства, с одной стороны, и правового государства – с другой, на основе баланса соответствующих конституционных ценностей. В поиске такого баланса незаменима роль Конституционного Суда.
   Показательно, что в постановлении Конституционного Суда РФ от 19 июня 2002 г. о проверке конституционности положений Закона РФ «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС» (в ред. от 24 ноября 1995 г. и от 12 февраля 2001 г.) и положений ряда других законодательных актов, относящихся к социальной защите граждан, пострадавших вследствие Чернобыльской катастрофы, конституционная обязанность государства по возмещению вреда здоровью выводится из природы Российской Федерации и как социального, и как правового (выделено мною. – Н.Б.) государства со ссылкой на ст. 1, 2 и 7 Конституции РФ (п. 2 мотивировочной части постановления) [342 - См.: Вестник КС РФ. 2002. № 5. С. 68.]. Более того, в этом же постановлении принцип справедливости выводится из норм ст. 1 и 7 Конституции наряду с принципом равенства (ст. 19). [343 - Там же. С. 69.]

7.4.7. Социально-экономические права как конституционный институт обеспечения достойной жизни и свободного развития личности.

   Нельзя не учитывать, что применительно к российской действительности с ее советским социалистическим наследием социальные права в общественном сознании традиционно обладают повышенной ценностью в сравнении с другими правами: опросы стабильно показывают, что людей больше волнуют вопросы зарплаты, пенсий, пособий, безработица, жилье и заметно меньше – гражданские и политические права. Не случайно абсолютное большинство дел по вопросам социальной защиты рассматривались Конституционным Судом РФ в порядке конкретного, а не абстрактного нормоконтроля по жалобам граждан и их объединений.
   Такое понимание социальных прав предполагает закрепление за государством корреспондирующих им юридических обязанностей с целью поддержания определенного уровня социальной защищенности всех членов общества, что является естественным условием достойной жизни и свободного развития каждого человека. Категория «достоинство» в этом случае как бы интегрируется в концепцию социального государства, а защита человеческого достоинства выступает уже не некой альтернативой для социально-экономических прав в их традиционном понимании как прав человека второго поколения. Напротив, социально-экономические права рассматриваются в качестве конституционного института обеспечения достойной жизни человека. Это находит подтверждение и в ч. 1 ст. 7 Конституции РФ, где принцип социального государства раскрывается через конституционные ценности «достойной жизни» и «свободного развития» каждого человека, на что должна быть направлена в соответствии с конституционными требованиями политика Российской Федерации как социального государства, а также неоднократно упоминалось в решениях Конституционного Суда РФ. [344 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 3 июня 2004 г. № 11-П по делу о проверке конституционности положений подп. 10, 11 и 12 п. 1 ст. 28, п. 1 и 2 ст. 31 Федерального закона «О трудовых пенсиях в Российской Федерации» в связи с запросами Государственной Думы Астраханской области, Верховного Суда Удмуртской Республики, Биробиджанского городского суда Еврейской автономной области, Елецкого городского суда Липецкой области, Левобережного, Октябрьского и Советского районных судов города Липецка, а также жалобами ряда граждан // Вестник КС РФ. 2004. № 4; постановление Конституционного Суда РФ от 18 марта 2004 г. № 6-П по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 6 Закона Российской Федерации «О пенсионном обеспечении лиц, проходивших военную службу, службу в органах внутренних дел, государственной противопожарной службе, органах по контролю за оборотом наркотических средств и психотропных веществ, учреждениях и органах уголовно-исполнительной системы, и их семей» в связи с запросами Верховного Суда Российской Федерации и Мещанского районного суда г. Москвы» // Вестник КС РФ. 2004. № 2.]
   Это делает социально-экономические права как бы конституционно равноценными с личными и политическими правами и свободами. Признание социально-экономических прав конституционно равноценными с личными и политическими правами и свободами предполагает их одинаковую правовую защиту, в том числе в рамках конституционного правосудия.
   Важное значение имеет понимание того обстоятельства, что институт социально-экономических прав и свобод человека и гражданина является решающим инструментом реализации экономической самоорганизации населения. Это определяется, в частности, тем, что только данная группа прав и свобод самым непосредственным образом связана с отношениями собственности, экономическими и социальными компонентами гражданского общества. А осуществление этих прав означает участие граждан в осуществлении экономической власти, в пользовании достижениями культуры и социальными благами общества.
   Здесь, правда, нельзя не учитывать, что и другие права человека формируются и реализуются под воздействием и на основе отношений собственности. Получая юридическое закрепление, они приобретают нормативную энергию как от политической, так и экономической власти; в этом смысле все они обладают определенным экономическим значением. Однако материальное содержание, например, политических прав (на объединение, избирательные и т. п.) обусловливается отношениями собственности не непосредственно, а опосредованно. Соответственно и экономическое назначение данных прав воплощается, как правило, не в экономических или социальных, а в политических отношениях. Так, экономическое и социальное значение права на объединение выражается прежде всего в том, что его реализацией предопределяются организационно-правовые формы согласования интересов работников наемного труда и предпринимателей в рамках различного рода общественных объединений, достижения социального партнерства между ними, включая защиту экономических интересов как трудящихся, так и предпринимателей-работодателей. Происходит, таким образом, тесная взаимосвязь, взаимопереплетение правовых норм экономической и политической свободы. Это и понятно, ибо демократическая организация отношений собственности способствует развитию всех сфер свободного сообщества. Нельзя не согласиться в этом вопросе с М. Фридманом: «С одной стороны, свобода экономических отношений сама по себе есть составная часть свободы в широком смысле, поэтому экономическая свобода есть самоцель. Во-вторых, экономическая свобода – это также необходимое средство к достижению свободы политической» [345 - См.: Фридман М., Хайек Ф. О свободе. Минск, 1990. С. 8.]. И если «экономическая свобода как самоцель» реализуется на государственно-правовом уровне через систему социально-экономических прав и свобод, обладающих всеми характеристиками субъективных, непосредственно действующих прав и составляющих важнейший элемент конституционного статуса гражданина, то экономическая свобода как «средство к достижению свободы политической» характеризует институт социально-экономических прав с точки зрения гарантирующих его функций по отношению к другим правам конституционного статуса. К таким правам-гарантиям и политической, и личной свободы человека относятся, например, право на благоприятную окружающую среду, на охрану здоровья, на образование, пользование достижениями культуры, право на отдых и т. п. Последовательная реализация соответствующих прав – важное условие (гарантия) формирования свободных и социально активных индивидуальных и коллективных субъектов в лице каждой в отдельности личности. Более того, образовательный уровень населения, его культурные ценностные ориентиры напрямую влияют на сам процесс формирования территориальной общности людей по месту их жительства, где обеспечивается доступ к соответствующим благам.
   Выступая как права-гарантии, социально-экономические права несут, таким образом, двойную нагрузку в юридическом механизме обеспечения и экономической, и политической свободы личности. Более того, они способны оказывать самое непосредственное влияние и на другие звенья единого механизма конституционного регулирования положения личности в обществе и государстве. Социально-экономические права, их объем и степень гарантированности во многом предопределяют, например, эффективность реализации института равноправия граждан, в том числе территориального [346 - В постановлении Конституционного Суда РФ от 17 июня 2004 г. № 12-П по делу о проверке конституционности п. 2 ст. 155, п. 2 и 3 ст. 156 и абзаца двадцать второго ст. 283 Бюджетного кодекса Российской Федерации в связи с запросами Администрации Санкт-Петербурга, Законодательного Собрания Красноярского края, Красноярского краевого суда и Арбитражного суда Республики Хакасия отмечалось: «Бюджет каждого территориального уровня как инструмент реализации финансовой политики государства служит для распределения и перераспределения финансовых ресурсов на определенной территории, посредством чего происходит финансовое обеспечение публичных функций, а сами бюджетные отношения выступают в таком случае существенным элементом социально-экономического развития государства и муниципальных образований. Бюджет субъекта Российской Федерации или местный бюджет не существуют изолированно – они являются составной частью финансовой системы Российской Федерации. Недостаточность собственных доходных источников на уровне субъектов Российской Федерации или муниципальных образований влечет необходимость осуществлять бюджетное регулирование в целях сбалансированности соответствующих бюджетов, что, в частности, обеспечивается посредством оказания финансовой помощи из федерального бюджета бюджетам субъектов Российской Федерации, в форме предоставления дотаций на выравнивание уровня минимальной бюджетной обеспеченности субъектов Российской Федерации, субвенций и субсидий на финансирование отдельных целевых расходов, бюджетных кредитов, бюджетной ссуды на покрытие временных кассовых разрывов, возникающих при исполнении бюджета субъекта Российской Федерации (ст. 133 Бюджетного кодекса Российской Федерации)» // Вестник КС РФ. 2004. № 4.]. В силу особенностей материального содержания в социально-экономических правах находит свое наиболее полное воплощение единство правовых и социальных аспектов равноправия. Не случайно некоторые авторы, рассматривая отдельные формы проявления равноправия в качестве конкретных «видов права на равенство», относили их к группе социально-экономических прав, признавая тем самым наличие особой связи равноправия с социально-экономическими правами. [347 - См., напр.: Фарбер И.Е. Свобода и права человека в Советском государстве. Саратов, 1974. С. 72—74.]
   Таким образом, понимание социально-экономических прав в одинаковой мере должно исключать как «уравнительно-социалистический» подход к ним (как некоего уравнителя материальных и духовных благ, регулятора правового положения гражданина-потребителя «бесплатных» благ и услуг), так и ставший распространенным в сегодняшних условиях подход к социально-экономическим правам с позиций их чисто рыночной наполненности, когда они рассматриваются прежде всего как совокупность правовых возможностей беспрепятственного распоряжения капиталом, другими ресурсами и доходами для достижения собственной выгоды, удовлетворения своих эгоистических потребностей. Рыночно-экономическое содержание – это лишь одна сторона данной группы прав. Вторая же, и не менее важная, заключена в их общесоциальной направленности. Именно это позволяет рассматривать и экономическую свободу в целом (в правовых формах ее проявления) как общецивилизационный феномен, как проявление естественных, неотъемлемых прав человека, инструмент утверждения принципов социальной справедливости, формирования гражданского общества.

7.4.8. Система социально-экономических прав и свобод.

   Уже нынешний уровень зрелости рыночных отношений обусловил качественно новый характер конституционной системы социально-экономических прав и свобод, что позволяет им выполнять важные функции в общей системе институционных средств гарантирования прав личности. Этому способствует, в частности, достаточно зрелая, широко разветвленная система социально-экономических прав человека и гражданина, характеризующаяся не только своими формально-юридическими, нормативно-правовыми характеристиками как прав и свобод прямого, непосредственного действия, но и богатым материальным содержанием, которым охватываются все основные формы проявления экономической свободы и социальных интересов граждан и их объединений.
   В основе этого обстоятельства лежит тот факт, что социально-экономические права человека и гражданина, являясь важным институтом экономической демократии в условиях рыночных преобразований, включают в себя следующие подгруппы прав и свобод, о чем прямо указано в Основном Законе РФ.
   1. Рыночно-экономические права и свободы, обеспечивающие свободу предпринимательской и иных форм экономической, трудовой деятельности:
   право частной собственности (ч. 1 ст. 35) и ее наследования (ч. 4 ст. 35);
   право свободного владения, пользования и распоряжения землей и другими природными ресурсами (ст. 36);
   право на свободу предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности (ст. 34);
   право свободно распоряжаться своими способностями к труду, выбирать род деятельности и профессию (ч. 1 ст. 37);
   право на труд и на вознаграждение за труд (ч. 3 ст. 37).
   2. Социально-культурные права и свободы, способствующие духовному развитию каждого гражданина:
   право на образование (ч. 1 ст. 43), на общедоступность и бесплатность дошкольного, основного общего и среднего профессионального образования (ч. 2 ст. 43);
   право на бесплатное получение на конкурсной основе высшего образования (ч. 3 ст. 43);
   свобода литературного, художественного, научного, технического и других видов творчества (ч. 1 ст. 44);
   свобода преподавания (ч. 1 ст. 44);
   право на доступ к культурным ценностям, на участие в культурной жизни и пользование учреждениями культуры (ч. 3 ст. 44);
   право на охрану интеллектуальной собственности (ч. 1 ст. 44).
   3. Социальные права, гарантирующие человеку достойную жизнь, защиту от негативного воздействия рынка:
   право на гарантированный минимальный размер оплаты труда (ч. 2 ст. 7);
   право на защиту от безработицы (ч. 3 ст. 37);
   право на государственную защиту материнства, детства и семьи (ч. 1 ст. 38);
   право на государственную поддержку отцовства, инвалидов и пожилых граждан (ч. 2 ст. 7);
   право на социальное обеспечение по возрасту, в случае болезни, инвалидности, потери кормильца, для воспитания детей (ст. 39);
   право на жилье (ч. 1 ст. 40), на получение жилища малоимущим гражданам бесплатно или за доступную плату (ч. 3 ст. 40);
   право на охрану здоровья и медицинскую помощь (ст. 41), включая бесплатную медицинскую помощь в государственных и медицинских учреждениях здравоохранения (ст. 41).
   4. Социальные права-гарантии, обеспечивающие нормальное физиологическое развитие личности:
   право на отдых (ч. 5 ст. 37);
   право на благоприятную окружающую среду, достоверную информацию о ее состоянии (ст. 42).
   5. Социальные права, способствующие достижению социального партнерства как на предприятиях различных форм собственности, так и в обществе в целом:
   право создавать профессиональные союзы, иные общественные объединения для защиты социальных и экономических интересов (ст. 13, 30);
   право на индивидуальные и коллективные трудовые споры, включая право на забастовку (ч. 4 ст. 37).
   Каждая из этих подгрупп характеризуется своей спецификой и особым функциональным назначением.

7.4.9. Конституционный Суд России – гарант социальных прав и экономической свободы.

   Анализ практики Конституционного Суда Российской Федерации позволяет не только оценить состояние и перспективы усиления судебной защиты социально-экономических прав после учреждения в России института конституционного правосудия, но и предложить с учетом сформированных Конституционным Судом РФ правовых позиций некоторые новые концептуальные подходы к защите граждан, к пониманию природы социально-экономических прав в посттоталитарном обществе, признавшем в качестве основополагающих для своего развития конституционные ценности демократического социального правового государства92.
   Конституционное правосудие – важный институт гарантирования социально-экономических прав. Нарушения прав и свобод в социально-экономической сфере могут быть вызваны не только противоречащими закону действиями или бездействием органов публичной власти и их должностных лиц, но и быть следствием несоответствия законов конституционным принципам. В этой ситуации государство обязано создать такие условия, в которых каждый человек обладал бы реальной возможностью восстановить свои нарушенные права. Важной гарантией выступает здесь право на судебную защиту (ст. 46), которое, как неоднократно отмечал в своих решениях Конституционный Суд РФ, носит абсолютный характер. Одним из проявлений качеств права на судебную защиту как абсолютного является возможность обращения человека за защитой своих прав и свобод не только в суды общей юрисдикции, но и в Конституционный Суд РФ.
   Социальная проблематика весьма заметна в деятельности Конституционного Суда РФ. Так, объектом конституционном контроля за 10-летний период его существования было более 30 федеральных правовых актов, регламентирующих отношения в социальной сфере (это примерно четверть от общего числа проверенных в рам-92 См.: Бондарь Н.С. Конституционная модель российской системы защиты социальных прав (в свете решений Конституционного Суда РФ) // Российская и европейская правозащитные системы: соотношение и проблемы гармонизации. Нижний Новгород, 2003. С. 318.
   ках публичных заседаний). Социальные вопросы в той или иной мере получили отражение в 40 постановлениях Конституционного Суда РФ (25% от принятых), в которых, в частности, интерпретировались конституционные положения, касающиеся: социального обеспечения – в связи с необходимостью гарантирования гражданам минимального материального обеспечения государственными пособиями гражданам, имеющим детей; выплатами и социальными льготами для граждан в случае болезни, потери кормильца и др.; пенсионной системы – в части дифференциации прав на получение пенсии отдельными категориями рабочих и служащих, мужчинами и женщинами; недопустимости установления неравного статуса пенсионеров в зависимости от вида получаемой ими пенсии; необоснованного ограничения права осужденного на пенсию; права на трудовую пенсию граждан, выехавших на постоянное жительство за пределы Российской Федерации; пенсионного обеспечения граждан, пострадавших от катастрофы на Чернобыльской АЭС; возмещения вреда, ущерба и расходов – вследствие незаконных действий и решений государственных органов и должностных лиц, включая судебные решения; техногенных катастроф и экологических бедствий; политических репрессий; права на жилище – при его ограничении в зависимости от регистрации и в случае временного отсутствия нанимателя, перевода жилого помещения в нежилое; судебной защите права на жилище в связи с выселением в административном порядке; жилищные субсидии гражданам, выезжающим из районов Крайнего Севера, и др.; права на образование – по поводу пределов гарантированности получения бесплатного высшего образования, соотношения права на высшее образование и обязанности нести военную службу, способов реализации права на получение высшего образования; труда и статуса безработных – в отношении возрастных ограничений права на труд, судебной защиты этого права; ограничений права свободно распоряжаться своими способностями к труду, выбора рода деятельности и профессии; выплат пособий по временной нетрудоспособности и предоставления защиты от безработицы и т. д. Этот перечень социальной проблематики в деятельности Конституционного Суда РФ можно было бы продолжить.
   В условиях формирования рыночной модели хозяйствования особое значение приобретает экономическая составляющая социально-экономических прав. Хотя само по себе признание частной собственности, провозглашение равенства всех форм собственности, а также закрепление на конституционном уровне принципа свободного использования каждым его экономического потенциала, не гарантирует достатка и благополучия каждого и всех членов общества. В условиях рынка социально-экономические права могут быть реально гарантированы только лишь при условии последовательного сочетания экономической свободы и социальной ответственности, рыночного прагматизма и благоразумного патернализма, могущего быть достигнутым путем взвешенного сообразования частноправовых и публичноправовых элементов регулирования рыночных отношений [348 - См. об этом, напр.: Ведяхин В.М., Ревина С.Н. Об особенностях рыночных правоотношений // Журнал российского права. 2002. № 8; Гаждиев Г.А. Рыночная экономика в решениях Конституционного Суда РФ // Российская юстиция. 2001. № 10.], что приводит в результате к экономической гарантированности социальной защищенности. Поиск оптимального соотношения названных ценностей стал одной из ключевых проблем конституционного правосудия за последнее десятилетие. [349 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 6 декабря 2001 г. № 310-О по запросу Законодательного Собрания Тверской области о проверке конституционности п. 2 и 3 постановления Правительства Российской Федерации «Об утверждении Списка должностей, работа в которых засчитывается в выслугу, дающую право на пенсию за выслугу лет в связи с педагогической деятельностью в школах и других учреждениях для детей, и Правил исчисления сроков выслуги для назначения пенсии за выслугу лет в связи с педагогической деятельностью в школах и других учреждениях для детей» // СЗ РФ. 2002. № 15. Ст. 1496; Определение Конституционного Суда РФ от 6 июня 2002 г. № 115-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Мартыновой Евгении Захаровны на нарушение ее конституционных прав п. 2 ст. 779 и п. 2 ст. 782 Гражданского кодекса Российской Федерации // Вестник КС РФ. 2003. № 1; постановление Конституционного Суда РФ от 22 июля 2002 г. № 14-П по делу о проверке конституционности ряда положений Федерального закона «О реструктуризации кредитных организаций», п. 5 и 6 ст. 120 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» в связи с жалобами граждан, жалобой региональной общественной организации «Ассоциация защиты прав акционеров и вкладчиков» и жалобой ОАО «Воронежское конструкторское бюро антенно-фидерных устройств» // СЗ РФ. 2002. № 31. Ст. 3161; постановление Конституционного Суда РФ от 1 апреля 2003 г. № 4-П по делу о проверке конституционности положения п. 2 ст. 7 Федерального закона «Об аудиторской деятельности» в связи с жалобой гражданки И.В.Выставкиной // СЗ РФ. 2003. № 15. Ст. 1416.]
   В решениях Конституционного Суда Российской Федерации затрагивались вопросы права частной собственности и права на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной экономической деятельности (всего более 30 постановлений). В этих решениях были сформулированы в том числе следующие правовые позиции:
   о том, что право частной собственности не является абсолютным и не принадлежит к таким правам, которые в соответствии со ст. 56 (ч. 3) Конституции РФ не подлежат ограничению ни при каких условиях, следовательно, по смыслу ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ оно может быть ограничено федеральным законом, но только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства; [350 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 17 декабря 1996 г. № 20-П по делу о проверке конституционности п. 2 и 3 ч. 1 ст. 11 Закона Российской Федерации от 24 июня 1993 г. «О федеральных органах налоговой полиции» // СЗ РФ. 1997. № 1. Ст. 197.]
   о том, что конституционные гарантии права частной собственности касается частных собственников – физических и юридических лиц и принадлежащего им имущества, если оно не изъято из гражданского оборота и принадлежит им на законных основаниях; [351 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 20 мая 1997 г. № 8-П по делу о проверке конституционности п. 4 и 6 ст. 242 и ст. 280 Таможенного кодекса Российской Федерации в связи с запросом Новгородского областного суда // СЗ РФ. 1997. № 21. Ст. 2542; постановление Конституционного Суда РФ от 14 мая 1999 г. № 8-П по делу о проверке конституционности положений ч. 1 ст. 131 и ч. 1 ст. 380 Таможенного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой закрытого акционерного общества «Сибирское агентство «Экспресс» и гражданина С.И. Тененева, а также жалобой фирмы «Y.& G.Reliable Services, Inc.» // СЗ РФ. 1999. № 21. Ст. 2669.]
   о том, что содержание регулирования отношений собственности законодатель не может определять произвольно, а должен исходить из того, что отношения собственности в Российской Федерации регламентируются в соответствии с принципами правового государства, на основе юридического равенства и справедливости; право собственности относится к числу основных прав и свобод, которые определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием; государство обязано признавать, соблюдать и защищать право собственности согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией РФ; [352 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 20 июля 1999 г. № 12-П по делу о проверке конституционности Федерального закона от 15 апреля 1998 г. «О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате Второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации» // СЗ РФ. 1999. № 30. Ст. 2989.]
   о том, что Конституцией РФ защищается любое имущество, связанное с реализацией права частной и иных форм собственности, в том числе имущественные права, включая полученные от собственника права владения, пользования и распоряжения имуществом, если эти имущественные права принадлежат лицу на законных основаниях, следовательно, возможные ограничения правомочий владения, пользования, распоряжения имуществом, а также гражданско-правовой свободы договора должны отвечать требованиям справедливости, быть соразмерны конституционно значимым целям.
   Кроме того, Конституционный Суд РФ указал, что конституционное право на свободное осуществление предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности не означает, что государство возлагает на себя обязанность гарантировать каждому предпринимателю получение дохода. [353 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 22 июля 2002 г. № 14-П по делу о проверке конституционности ряда положений Федерального закона «О реструктуризации кредитных организаций», п. 5 и 6 ст. 120 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» в связи с жалобами граждан, жалобой региональной общественной организации «Ассоциация защиты прав акционеров и вкладчиков» и жалобой ОАО «Воронежское конструкторское бюро антенно-фидерных устройств» // СЗ РФ. 2002. № 31. Ст. 3161.]
   Понятие «экономическая свобода» впервые было использовано Конституционным Судом РФ совсем недавно: в постановлении от 24 февраля 2004 г. № 2-П обосновывался исходя из содержания ч. 1 ст. 8 Конституции РФ принцип экономической свободы [354 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 24 февраля 2004 г. № 3-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 74 и 77 Федерального закона «Об акционерных обществах», регулирующих порядок консолидации размещенных акций акционерного общества и выкупа дробных акций, в связи с жалобами граждан, компании «Кадет Истеблишмент» и запросом Октябрьского районного суда города Пензы // СЗ РФ. 2004. № 9. Ст. 830.]. При этом, что особенно важно, здесь же указывалось, что экономическая свобода каждого, корреспондирующая обязанности государства установить правовые основы единого рынка, должна соотноситься с конституционными характеристиками Российской Федерации как правового государства с социально ориентированной рыночной экономикой. Ранее же, до принятия указанного постановления, Конституционный Суд РФ оперировал понятием «свобода экономической деятельности», что текстуально соответствует формуле ч. 1 ст. 8 Конституции РФ. Очевидно, что категории «экономическая свобода» и «свобода экономической деятельности» не тождественны, они соотносятся между собой как общее и частное. Экономическая свобода включает в себя: свободу предпринимательской и иной экономической деятельности, единство экономического пространства, свободу перемещения товаров, услуг и финансовых средств, равенство разных форм собственности, защиту частной собственности, свободу договора, поддержку конкуренции [355 - См.: Дедов Д.И. Общее благо как система конституционных критериев правомерного регулирования экономики. М., 2003. С. 54.]. В то же время принцип свободы экономической деятельности предполагает, что граждане, реализуя право на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности (ч. 1 ст. 34 Конституции РФ), вправе определять сферу этой деятельности и осуществлять ее в индивидуальном порядке либо путем участия в хозяйственном обществе, товариществе или производственном кооперативе. [356 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 10 апреля 2003 г. № 5-П по делу о проверке конституционности п. 1 ст. 84 Федерального закона «Об акционерных обществах» в связи с жалобой открытого акционерного общества «Приаргунское» // СЗ РФ. 2003. № 17. Ст. 1656.]
   Таким образом, из названного решения Конституционного Суда РФ от 24 февраля 2004 г. становится ясно, что требованиям социальной ориентации подчинена не только экономическая (предпринимательская) деятельность хозяйствующего субъекта, но и вся система отношений между гражданами, бизнесом и публичной властью. В этой системе участник экономической деятельности свободно использует свои способности и свое имущество в одинаковых для каждого правилах (условиях) хозяйствования, однако, действуя в своем интересе, он стремится к достижению интереса публичного – к стабильному состоянию защищенности экономических благ, возможному лишь при условии справедливого перераспределения предпринимательского дохода в пользу социально слабых. В рамках данных взаимосвязей сама собственность как фундаментальная основа свободного хозяйствования стремится не к абсолютизации самой себя, но к ответственным ограничениям социальными обязательствами ради общего блага. [357 - См. об этом: Гаджиев Г.А. Защита права собственности в конституционном праве Российской Федерации // Роль конституционных судов в обеспечении права собственности: Сборник докладов. М.: Институт права и публичной политики, 2001. С. 32—43; Дедов Д.И. Общее благо как система критериев правомерного регулирования экономики. М., 2003.]
   Отдавая должное роли судебной власти в решении задач по социальной защите граждан, надо признать бесспорным тот факт, что полное осуществление социальных прав в решающей степени зависит от состояния экономики и финансовых возможностей государства. Конституция РФ содержит лишь общие установки в данной сфере; законодательство (включающее десятки федеральных и региональных законов, регламентирующих трудовые, жилищные, пенсионные, иные социальные отношения), развивая эти установки, создает механизмы реализации социальных прав. Роль же Конституционного Суда РФ, как одного из институтов социальной защиты граждан, состоит в том, чтобы гарантировать правовое согласование и разграничение социально-политических интересов, формировать разумный правовой баланс между социальной защищенностью и личной свободой, поддержкой нуждающихся и экономической эффективностью, обеспечением социального мира и созданием условий для динамичного развития. Конституционный Суд РФ ограничен в своих возможностях: он интерпретирует Конституцию РФ, наполняет конституционным смыслом проверяемые нормативные акты, но, как подчеркивалось в его определениях, не может устанавливать конкретные размеры пенсий, пособий, виды льгот и т. п., поскольку подобное означало бы оценку целесообразности и экономической обоснованности решений законодателя, что не относится к полномочиям Конституционного Суда. [358 - См., напр.: Определение Конституционного Суда РФ от 20 ноября 1998 г. № 164-О по жалобе гражданина Барсукова А.С. на нарушение его конституционных прав ч. 2 ст. 112 Закона Российской Федерации «О государственных пенсиях в Российской Федерации» (здесь и далее – если отсутствует источник, то Определение Конституционного Суда РФ официально опубликовано не было).]
   Вполне оправданная в данном случае сдержанность Конституционного Суда РФ наряду с признанием за законодателем безусловного права политического выбора решений по вопросам социальной политики основывается на вытекающей из самой Конституции РФ концепции конституционного контроля, когда Конституционный Суд РФ видит свою задачу не в оценке целесообразности решений законодателя (включая интересы социальной защиты), а исключительно в оценке того, соответствуют ли эти законодательные решения требованиям Конституции РФ и соблюден ли в проверяемых нормах баланс конституционных ценностей демократического правового социального государства.
   В рамках именно таких подходов становится возможной не только реализация конституционной концепции социальной защиты в режиме конституционного правосудия, но и дальнейшее развитие данной концепции на основе выработанных Конституционным Судом правовых позиций по соответствующим проблемам.
   При этом Конституция является не только некой праксиологической основой деятельности государства в социальной сфере, соответствующие конституционные институты имеют достаточно определенное аксиологическое значение в качестве нормативной основы разрешения правотворческих и правоприменительных проблем социальной защиты граждан.
   С учетом этих обстоятельств определяются сами возможности конституционного контроля в данной сфере, равно как и цели, задачи, на решение которых должен ориентироваться Конституционный Суд в вопросах социальной защиты граждан.
   Анализ практики деятельности не только Конституционного Суда РФ, но и органов конституционного контроля других стран, в частности постсоциалистических, свидетельствует о весьма активном (но, к сожалению, не всегда положительном) влиянии конституционных судов на формирование новой социальной политики в своих странах. Достаточно привести в связи с этим мнение известного венгерского ученого Андраша Шайо, высказанное им в статье с красноречивым названием «Как верховенство права погубило реформу социальной защиты в Венгрии». В ней он обращает внимание на некоторые решения Конституционного Суда Венгрии, которые «замедлили реорганизацию системы социальной защиты в стране и остро поставили принципиальные вопросы, связанные с зависимостью посткоммунистического общества от опеки государства». [359 - Шайо Андраш. Как верховенство права погубило реформу социальной защиты в Венгрии // КПВО. 1998. № 2 (23). С. 54.]
   Конституционный Суд РФ, активно занимаясь соответствующими вопросами, оказывает своими решениями весьма положительное влияние на законотворческую и правоприменительную практику социальной защиты граждан, способствует разрешению соответствующих противоречий.

7.4.10. Конституционализация «доконституционных» нормативных актов в сфере социальной защиты – важное направление деятельности Конституционного Суда.

   Учитывая, что многие законы в области социальной защиты устарели, нередко носят «доконституционный» характер, т. е. были приняты до принятия Конституции РФ 1993 г., конституционное истолкование оспариваемых в Конституционном Суде РФ соответствующих норм имеет принципиальное значение.

   Так, 8 февраля 2001 г. Конституционный Суд РФ рассмотрел жалобу нескольких акционерных обществ на нарушение конституционных прав и свобод одной из норм Кодекса законов о труде РФ [360 - Определение Конституционного Суда РФ от 8 февраля 2001 г. № 33-О по жалобам ОАО «Дятьковский хрусталь», ОАО «Курский Холодильник» и ОАО «Черепетская Грэс» на нарушение конституционных прав и свобод п. 8 ч. 1 ст. 33 КЗоТ Российской Федерации // Вестник КС РФ. 2001. № 3.], согласно которой трудовой договор может быть расторгнут досрочно по инициативе администрации предприятия в случае совершения работником по месту работы хищения (в том числе мелкого) государственного или общественного имущества.
   ОАО «Дятьковский хрусталь», ОАО «Курский холодильник» и ОАО «Черепетская ГРЭС» оспаривали конституционность положения п. 8 ч. 1 ст. 33 КЗоТ Российской Федерации, согласно которому трудовой договор (контракт), заключенный на неопределенный срок, а также срочный трудовой договор (контракт) до истечения срока его действия могут быть расторгнуты по инициативе администрации предприятия, учреждения, организации в случае совершения работником по месту работы хищения (в том числе мелкого) государственного или общественного имущества, установленного вступившим в законную силу приговором суда или постановлением органа, в компетенцию которого входит наложение административного взыскания или применение мер общественного воздействия.
   Исковые требования о восстановлении на работе уволенных на основании этой нормы граждан – работников ОАО «Дятьковский хрусталь», ОАО «Курский холодильник» и ОАО «Черепетская ГРЭС» были удовлетворены соответствующими решениями Дятьковского городского суда Брянской области, Кировского районного суда г. Курска (данное решение оставлено без изменения решением судебной коллегии по гражданским делам Курского областного суда) и Суворовского районного суда Тульской области. Суды мотивировали свои решения тем, что установленный ч. 1 ст. 33 КзоТ РФ перечень оснований расторжения трудового договора (контракта) по инициативе администрации предприятия является исчерпывающим и не подлежит расширительному толкованию, а потому ее п. 8 не может служить основанием для увольнения работника акционерного общества за совершение хищения имущества, принадлежащего данному акционерному обществу.
   По мнению заявителей, положение п. 8 ч. 1 ст. 33 КзоТ РФ в той мере, в какой оно препятствует расторжению трудового договора с работником акционерного общества за совершение по месту работы хищения имущества, не являющегося ни государственным, ни общественным, противоречит ст. 8 (ч. 2) и 35 (ч. 1) Конституции РФ.
   Учитывая, что имущество акционерного общества не является ни государственным, ни общественным, соответствующее положение Кодекса законов о труде РФ препятствовало расторжению трудового договора с работником акционерного общества за совершение им по месту работы хищения имущества, что, по мнению заявителей, противоречило конституционным требованиям равной защиты всех форм собственности, включая частную (ст. 8). На основе исторического толкования соответствующей нормы трудового права Конституционный Суд РФ вывел ее новый конституционно-правовой смысл, соответствующий условиям рыночной экономики, в соответствии с которым «в случае совершения работником хищения имущества предприятия, не находящегося в государственной или общественной собственности, работодатели не могут лишаться права на применение установленных законом мер, включая расторжение трудового договора (контракта). Иное недопустимо с точки зрения принципа справедливости… и противоречит принципам свободы договорных отношений». С учетом этого Конституционный Суд РФ определил, что соответствующее положение Кодекса законов о труде РФ «подлежит применению в соответствии с его конституционно-правовым смыслом, выявленным Конституционным Судом Российской Федерации и являющимся … общеобязательным, что исключает любое иное истолкование данной нормы в правоприменительной практике».

   Не менее показательным является в этом плане Определение Конституционного Суда РФ от 5 октября 2000 г. о проверке конституционности отдельных положений Гражданского кодекса РСФСР (в старой редакции), касающихся наследования по закону. [361 - Определение Конституционного Суда РФ от 5 октября 2000 г. № 200-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы граждан Дружининой Ненеллии Константиновны и Кадария Тамары Константиновны на нарушение их конституционных прав отдельными положениями ст. 527, 532 и 552 Гражданского кодекса РСФСР // Архив КС РФ. 2000.]

   Заявители по данному делу – гражданки Дружинина Н.К. и Кадария Т. К., дальние родственницы всемирно известной балерины Галины Улановой. Они оспаривали конституционность норм ГК РСФСР, которыми устанавливались всего лишь две очереди наследников по закону. Заявительницы в силу дальнего родства не входили в установленный круг наследников по закону и, соответственно, имущество г. Улановой должно было перейти в государственную собственность (в силу отсутствия других наследников по закону или по завещанию), хотя в силу ч. 4 ст. 35 Конституции РФ «право наследования гарантируется». По мнению заявительниц, это положение Конституции РФ является непосредственно действующим, а оспариваемые нормы неконституционными.

   Конституционный Суд РФ в своем решении указал, что положение ст. 35 Конституции РФ не может рассматриваться как гарантирующее не указанным в законе дальним родственникам умершего право наследовать его имущество при отсутствии более близких родственников и наследников по завещанию. В то же время Конституционный Суд РФ отметил, что «действительно в ст. 532 ГК РСФСР установлен значительно более узкий круг наследников по закону, чем в законодательстве большинства развитых стран мира. Такое регулирование не в полной мере отвечает изменениям в отношениях собственности, произошедшим в связи с коренной перестройкой экономической системы в РФ. Государство, объявившее своей целью создание рыночной экономики, основанной на приоритете частного предпринимательства и частной собственности, должно обеспечивать в числе прочего и такую регламентацию права наследования, которая способствовала бы укреплению и наибольшему развитию частной собственности, исключала ее необоснованный переход к государству». Однако решение данного вопроса – прерогатива законодателя, который в полной мере воспринял соответствующее конституционное истолкование данной ситуации и в рамках части третьей нового Гражданского кодекса Российской Федерации, введенного в действие с 1 марта 2002 г., установил семь очередей родства (гл. 63).
   В данном случае конституционализация отраслевого института наследственного права была обеспечена с помощью рекомендаций Конституционного Суда РФ, высказанных в адрес законодателя и воспринятых последним. Таким образом, этот операционный прием конституционного контроля также является эффективным средством преодоления советского нормативно-правового наследия.

7.4.11. Приобретенные социальные права граждан.

   Практика конституционного правосудия, в том числе зарубежных стран, идет по пути признания за законодателем в данной области права на свободу усмотрения. Соответственно, признаются допустимыми отмена и ограничения приобретенных социальных прав, но при строго определенных условиях. И если последние не сформулированы на законодательном уровне, критерии таких условий могут быть установлены органом конституционного контроля.
   При этом ряд европейских конституционных судов отмечал в своих решениях, что законодатель обладает достаточно широкой свободой усмотрения при регулировании, в том числе ограничении, социальных прав (Федеральный Конституционный Суд Германии, решение от 4 июля 1995 г.; Конституционный Суд Литвы, решение от 3 декабря 1997 г.; Конституционный Суд Хорватии, решения от 4 марта 1998 г. и от 12 мая 1998 г.). Рассматривая эти дела, суды оценивали прежде всего принципиальную допустимость ухудшения социального положения в результате введения изменений, а также допустимость распространения таких изменений на уже возникшие правоотношения.
   Показательным в этом плане является постановление Конституционного Суда РФ от 24 мая 2001 г. по делу о проверке конституционности отдельных положений Федерального закона «О жилищных субсидиях гражданам, выезжающим из районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей». [362 - См.: постановление от 24 мая 2001 г. № 8-п по делу о проверке конституционности положений ч. 1 ст. 1 и ст. 2 Федерального закона «О жилищных субсидиях гражданам, выезжающим из районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей» в связи с жалобами граждан А.С. Стах и Г.И. Хваловой // Вестник КС РФ. 2001. № 5.]

   Федеральный закон от 25 июля 1998 г. «О жилищных субсидиях гражданам, выезжающим из районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей» предусматривал, что правом на получение жилищных субсидий, предоставляемых за счет средств федерального бюджета, обладают граждане, имеющие стаж работы или проживающие в районах Крайнего Севера и приравненных к ним местностях не менее 15 лет и не имеющие жилья в других регионах Российской Федерации (ч. 1 ст. 1); средства федерального бюджета, предусмотренные на предоставление жилищных субсидий гражданам, выезжающим из районов Крайнего Севера и приравненных в ним местностей, в объеме до 5% используются на предоставление жилищных субсидий гражданам, выехавшим из указанных районов и местностей не ранее 1 января 1992 г., нуждающимся в улучшении жилищных условий по новому месту жительства и имеющим в соответствии с данным Федеральным законом право на получение таких субсидий (ст. 2).
   Нормативные правовые акты, действовавшие до вступления в силу названного Федерального закона, предоставляли право на получение за счет средств федерального бюджета безвозмездных субсидий на строительство или приобретение жилья лицам, проработавшим в районах Крайнего Севера и местностях, приравненных к районам Крайнего Севера, не менее 10 лет и состоящим на учете по улучшению жилищных условий (абз. 4 п. 5 Положения о предоставлении гражданам Российской Федерации, нуждающимся в улучшении жилищных условий, безвозмездных субсидий на строительство или приобретение жилья, утвержденного постановлением Совета Министров – Правительства Российской Федерации от 10 декабря 1993 г. № 1278; абз. 3 п. 3 Положения о предоставлении гражданам Российской Федерации, нуждающимся в улучшении жилищных условий, безвозмездной субсидии на строительство или приобретение жилья, утвержденного постановлением Правительства Российской Федерации от 3 августа 1996 г. № 937; ч. 2 ст. 5 Федерального закона от 17 августа 1996 г. «О распределении жилищных субсидий между районами Крайнего Севера и приравненными к ним местностями в 1996 году»).
   На основании указанных положений гражданка Г.И. Хвалова, проработавшая в районах Крайнего Севера 12 лет и 6 месяцев и выехавшая в 1996 г. на постоянное жительство в г. Пермь, где была поставлена на учет как нуждающаяся в улучшении жилищных условий, в сентябре того же года обратилась с заявлением о выделении ей жилищной субсидии, предоставляемой за счет средств федерального бюджета, поскольку имела необходимый стаж работы для ее получения. Однако в связи с тем, что средства из федерального бюджета в 1996—1998 гг. на эти цели в Пермскую область не поступали, субсидия Г.И. Хваловой предоставлена не была, а в декабре 1998 г. администрация Дзержинского района г. Перми сообщила ей о том, что в соответствии со вступившим в силу Федеральным законом «О жилищных субсидиях гражданам, выезжающим из районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей» права на получение субсидии она не имеет, поскольку стаж ее работы в районах Крайнего Севера составляет менее 15 лет. Государственный Комитет Российской Федерации по делам Севера в своем ответе на обращение Г.И. Хваловой также подтвердил, что право на государственную поддержку при строительстве или приобретении жилья таких, как она, граждан, выехавших из районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей, регламентируется названным Федеральным законом, установившим, что для получения жилищной субсидии необходимо иметь не менее 15 лет северного стажа и выехать в другие районы страны не ранее 1 января 1992 г.
   По той же причине в марте 1999 г. Министерство региональной политики Российской Федерации исключило из представленных Администрацией Волгоградской области списков граждан, выехавших из районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей на постоянное жительство в Волгоградскую область, нуждающихся в улучшении жилищных условий и имеющих право на получение жилищных субсидий за счет средств федерального бюджета, гражданку А.С. Стах (имеющую стаж работы в районах Крайнего Севера более 13 лет), которая в апреле 1998 г. администрацией г. Волгограда была поставлена на учет для получения такой субсидии.
   В своих жалобах в Конституционный Суд Российской Федерации граждане А.С. Стах и Г.И. Хвалова утверждали, что положения ч. 1 ст. 1 и ст. 2 Федерального закона «О жилищных субсидиях гражданам, выезжающим из районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей», изменившие условия предоставления жилищных субсидий гражданам, выехавшим из районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей до вступления данного Федерального закона в силу, в результате чего они лишились права на получение полагающейся им жилищной субсидии, противоречат ст. 7 (ч. 1), 19 (ч. 1 и 2), 40 и 55 (ч. 2) Конституции РФ.

   Конституционный Суд РФ сделал вывод, что федеральный законодатель, закрепляя право на получение выплат в виде жилищных субсидий, определяя условия его возникновения, вправе внести изменения в ранее установленные правила предоставления благ в виде жилищных субсидий. Но при этом «изменение законодателем ранее установленных условий предоставления жилищных субсидий, оказывающее неблагоприятное воздействие на правовое положение соответствующих лиц, должно осуществляться таким образом, чтобы соблюдался принцип поддержания доверия граждан к закону и действиям государства, который предполагает сохранение разумной стабильности правового регулирования и недопустимости внесения произвольных изменений, а также предоставление гражданам в случае необходимости возможности, в частности, посредством установления временного регулирования в течение некоего разумного переходного периода адаптироваться к вносимым изменениям, в том числе при решении вопроса о выборе места жительства и работы».
   Одновременно Конституционный Суд РФ подтвердил свою правовую позицию о том, что государство обязано обеспечивать равные условия реализации приобретенных прав с соблюдением принципа равенства, закрепленного ст. 19 Конституции РФ, который распространяется не только на непосредственно упомянутые в тексте Конституции права и свободы, включая социальные, но и не связанные с ним другие права, приобретенные на основе закона [363 - См.: постановление от 24 мая 2001 г. № 8-п по делу о проверке конституционности положений ч. 1 ст. 1 и ст. 2 Федерального закона «О жилищных субсидиях гражданам, выезжающим из районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей» в связи с жалобами граждан А.С. Стах и Г.И. Хваловой // Вестник КС РФ. 2001. № 5.]. Это имеет принципиальное значение еще и по той причине, что конституционный принцип равенства, вторгаясь в сферу реализации приобретенных социальных прав, как бы получает возможность самообогащения, наполнения социальным содержанием и на этой основе преодоления в определенной мере формально-юридической ограниченности позитивистских формул согласно положениям Конституции РФ «Все равны перед законом» (ч. 1 ст. 19), «равенство прав и свобод человека и гражданина» (ч. 2 ст. 19).
   Между тем законодатель нередко нарушает конституционное по своей сути требование равенства приобретенных социальных прав, что может быть устранено, в частности, с помощью средств конституционного судебного контроля. В качестве примера можно сослаться на постановление Конституционного Суда РФ от 24 октября 2000 г. по делу о проверке конституционности отдельных положений Закона Российской Федерации «Об образовании», Федерального закона «О сохранении статуса государственных и муниципальных образовательных учреждений и моратории на их приватизацию» и Федерального закона «О высшем и послевузовском профессиональном образовании». [364 - Вестник КС РФ. 2001. № 1.]

   Майнский районный суд Ульяновской области, в производстве которого находилось дело по иску гражданки В.Г. Прохоровой к Вешкаймскому районному отделу народного образования и Комитету по управлению имуществом Вешкаймской районной администрации о признании необоснованным отказа в приватизации занимаемого истицей жилого помещения, состоящего на балансе районного отдела народного образования, в своем запросе в Конституционный Суд Российской Федерации оспаривал конституционность положения п. 13 ст. 39 Закона РФ «Об образовании», согласно которому не подлежат приватизации закрепленные на праве оперативного управления за государственными и муниципальными образовательными учреждениями жилые помещения, расположенные в сельской местности.
   Аналогичное нормативное положение содержалось в оспариваемой гражданкой Е.Е. Насоновой ст. 1 Федерального закона «О сохранении статуса государственных и муниципальных образовательных учреждений и моратории на их приватизацию», подлежащей применению в ее деле, находящемся в производстве Одинцовского городского суда Московской области, а также в оспариваемом гражданкой Н.П. Ярушиной п. 7 ст. 27 Федерального закона «О высшем и послевузовском профессиональном образовании», на основании которого Кетовский районный суд Курганской области оставил без удовлетворения ее иск к Курганской государственной сельскохозяйственной академии.
   По мнению заявителей, оспариваемые положения нарушают конституционные права и свободы граждан, в том числе равенство всех перед законом и судом, право свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства, право на жилище, и противоречат ст. 2, 19 (ч. 1 и 2), 20 (ч. 1), 27 (ч. 1), 40, 46 (ч. 1 и 2) и 55 Конституции РФ.

   Судом по данному делу было установлено следующее. Во-первых, имела место дискриминация по территориальной принадлежности объектов приватизации, т. к. запрет на приватизацию распространялся лишь на те жилые помещения государственных и муниципальных образовательных учреждений и высших учебных заведений, которые расположены в сельской местности. Соответственно, граждане – работники сферы образования, проживающие в сельской местности, были лишены возможности наравне со всеми другими гражданами, имеющими право на приватизацию занимаемого ими государственного и муниципального жилья, воспользоваться данным правом. А это нарушение социально-территориального равенства граждан Российской Федерации. Во-вторых, оспариваемые нормы содержали дискриминационные положения по субъектам права на приватизацию, что проявилось, в частности, в том, что запрет на приватизацию государственного и муниципального жилья в сельской местности распространялся лишь на граждан – работников сферы образования в лице учителей общеобразовательных школ и преподавателей высших учебных заведений, а стало быть, речь шла о дискриминации соответствующей категории граждан по их профессиональной принадлежности. Наконец, в-третьих, оспариваемые нормы не соответствовали требованиям конституционного принципа равенства в силу содержащейся в них неопределенности: отсутствие законодательно установленных критериев допустимого введения ограничений (запрета) на приватизацию жилых помещений государственного и муниципального жилищного фонда, закрепленных за государственными и муниципальными образовательными учреждениями и высшими учебными заведениями, неизбежно вел к произвольному ограничению прав соответствующей категории граждан.
   Конституционный Суд отметил, что принцип равной защиты прав граждан предполагает, что особый правовой режим жилого помещения (в связи с чем могли бы быть установлены приватизационные ограничения) должен определяться законодателем не только исходя из специального целевого назначения жилого помещения, но и из других критериев допустимости введения такого режима. Например, особый правовой режим нельзя распространять на уже занятые жилые помещения. И такие критерии должен установить законодатель, чтобы устранить неопределенность содержания соответствующих нормативно-правовых положений и тем самым исключить противоречивую правоприменительную практику. В противном случае такие положения противоречат, как сделал вывод Конституционный Суд РФ относительно оспариваемых норм, конституционному требованию равенства.
   Касаясь функций и полномочий федерального законодателя в сфере социальной защиты, Конституционный Суд обращает внимание на то, что законодатель: не только вправе, но и обязан принимать законы, обеспечивающие социальную защиту тех категорий населения, которые в ней нуждаются, и определять механизм реализации этих законов, включая степень и формы участия в ней органов государственной власти субъектов Российской Федерации [365 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 6 ноября 1998 г. № 149-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Администрации Челябинской области о проверке конституционности ст. 4 Федерального закона «О государственных пособиях гражданам, имеющим детей».]; может производить дифференциацию прав по социально-оправданным критериям [366 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 1 апреля 1996 г. № 33-О об отказе в принятии к рассмотрению жалоб гражданина Гербеды, как не соответствующих требованиям Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации».]; исполняя конституционную обязанность по предоставлению права на социальное обеспечение, исходит из имеющегося на эти цели объема финансовых средств [367 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 21 мая 1999 г. № 87-О от отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Полянского Владислава Михайловича на нарушение его конституционных прав положением ч. 1 ст. 18 Закона Российской Федерации «О государственных пенсиях в РФ».]; вправе самостоятельно определять форму регулирования социальных отношений, условия назначения пенсий, в том числе при установлении их размеров, вносить изменения в способы возмещения вреда, уточняя критерии их дифференциации. [368 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 1 декабря 1997 г. // Вестник КС РФ. 1997. № 6; Определение Конституционного Суда РФ от 1 апреля 1996 г. № 33-О.]
   Конституционный Суд РФ твердо стоит на позициях, заключающихся в том, что провозглашенные в Конституции РФ цели политики Российской Федерации как социального государства (ч. 1 ст. 7 Конституции РФ) предопределяют обязанность государства заботиться о благополучии своих граждан, их социальной защищенности. И если в силу возраста, состояния здоровья, по другим не зависящим от него причинам человек трудиться не может и не имеет дохода для обеспечения прожиточного минимума себе и своей семье, он вправе рассчитывать на получение соответствующей помощи, материальной поддержки со стороны государства и общества. [369 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 16 декабря 1997 г. по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 28 Закона Российской Федерации «О занятости населения в Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 1998. № 1.]
   Гарантирование, последовательное обеспечение и использование различных механизмов, включая судебные, защита социальных прав граждан становятся возможными благодаря высокому потенциалу заложенных в данном институте конституционных императивов. Их последовательная реализация как в правоприменительной, так и в законотворческой практике является залогом успешного преодоления противоречий между конституционными ценностями правового государства, с одной стороны, и социального государства – с другой. Активная роль Конституционного Суда РФ в решении этих проблем несомненна.

7.4.12. Некоторые вопросы защиты социально-экономических прав органами конституционного правосудия субъектов Российской Федерации.

   Важным элементом государственного механизма защиты социально-экономических прав и свобод является региональное конституционное правосудие, которое уже в силу конституционного распределения предметов ведения между Федерацией и субъектами Российской Федерации призвано рассматривать и разрешать споры между гражданином и органами государственной власти субъекта Российской Федерации по вопросам, относящимся к сфере совместной компетенции Российской Федерации и субъектов Российской Федерации и исключительной компетенции регионов. Большая часть соответствующих дел посвящена защите социально-экономических прав реализуемым гражданами.
   В решениях региональных органов конституционного правосудия не только разрешаются конкретные дела, связанные с защитой отдельных социально-экономических прав заявителей, но нередко делаются важные выводы, вырабатываются правовые позиции, имеющие принципиальное значение для развития конституционно-уставного законодательства субъектов Российской Федерации, защиты прав и свобод граждан. Так, Конституционный суд Республики Карелия в постановлении от 16 апреля 2001 г. № 45, предостерегая законодателя Республики Карелия от принятия популистских решений, обратил его внимание на принцип экономической обоснованности и финансово-ресурсной обеспеченности при принятии законов. Исходя из этого, законодатель Республики Карелия вправе устанавливать размер доплат государственным служащим к пенсиям, назначенным на общих основаниях, в зависимости от финансово-экономического положения в республике и бюджетных возможностей. [370 - См.: постановление Конституционного суда Республики Карелия от 16 апреля 2001 г. № 45 // Карелия. 2001. 21 апреля.]
   В подтверждение достаточно активного участия конституционных (уставных) судов субъектов Федерации в защите социально-экономических прав можно также привести ряд конкретных дел региональных органов конституционного правосудия.

7.4.12.1. Принцип социального партнерства – под защитой регионального конституционного правосудия.

   В 2001 г. в Конституционный суд Республики Татарстан обратился профессиональный союз работников торговли, общественного питания, потребительской кооперации и предпринимательства «Торговое единство» с жалобой на несоответствие Конституции Республики Татарстан постановления Кабинета Министров Республики Татарстан от 23 августа 2000 г. № 608 «О введении повременной системы оплаты услуг местной телефонной связи». Заявитель считал, что принятие постановления Кабинета Министров Республики Татарстан от 23 августа 2000 г. № 608 «О введении повременной системы оплаты услуг местной телефонной связи» повлекло за собой установление нового прейскуранта тарифов на услуги электросвязи, предоставляемые ОАО «Казанская ГТС». Одновременно данное постановление явилось, как утверждал заявитель, правовым основанием непредоставления на территории Республики Татарстан инвалидам и семьям, имеющим детей-инвалидов, при повременной системе оплаты услуг телефонной связи 50-процентной скидки за пользование телефоном, предусмотренной ч. 6 ст. 28 Федерального закона от 24 ноября 1995 г. № 181-ФЗ «О социальной защите инвалидов в Российской Федерации» (в ред. Федерального закона от 27 мая 2000 г. № 78-ФЗ) [371 - См.: СЗ РФ. 1995. № 48. Ст. 4563.]. Тем самым, по мнению заявителя, постановлением были нарушены нормы ст. 10, 17, 33, 42 Конституции Республики Татарстан, которыми устанавливается, что экономические отношения в республике строятся на социальном партнерстве между гражданином и государством, потребителем и производителем (ст. 10), провозглашается обязанность государства защищать интересы потребителя и поддерживать общественную деятельность по защите его прав (ст. 17), закрепляется обязанность всех государственных органов по уважению личности, охране прав и свобод граждан (ст. 33), а также гарантируется государством социальная защита граждан, в том числе инвалидов и малообеспеченных граждан (ст. 42).
   Рассматривая данное дело, Конституционный суд Республики Татарстан раскрыл содержание принципа социального партнерства, который является ключом для разрешения проблем, связанных с противоречивыми интересами различных субъектов при осуществлении экономической деятельности – государством и гражданином, производителем и потребителем, работником и работодателем. Сущность социального партнерства, как отметил суд, заключается в том, что в каждом конкретном экономическом отношении, независимо от его содержания, должна присутствовать сбалансированность интересов его субъектов, достигаемая их взаимными консультациями, переговорами, соглашением или договором при неукоснительном соблюдении прав и обязанностей субъектов, закрепленных Конституцией Республики Татарстан и действующим законодательством.
   Изменения в содержании отношений, связанных с оказанием услуг местной телефонной связи, не исключают достижения в них сбалансированности интересов потребителей и производителей (исполнителей услуг), поскольку предполагают, что заключение и исполнение ими договоров об оказании услуг телефонной связи осуществляются на основе выражения согласованной воли сторон, свободы договора, соблюдения ими требований гражданского законодательства, в том числе предусмотренных в нем ограничений в правах и обязанностях сторон. Кроме того, закрепляя положения о предоставлении соответствующим категориям граждан льгот по оплате местного телефонного соединения (разговора) в размерах, установленных действующим законодательством, и возмещении предприятиям (операторам) связи выпадающих доходов, рассматриваемое постановление обеспечивает юридически такие важные условия достижения сбалансированности интересов потребителей и производителей (исполнителей) в сфере услуг телефонной связи, как обязательность предоставления гражданам-потребителям в полном объеме льгот, на которые они имеют право по действующему законодательству, а также финансовое возмещение производителям (исполнителям услуг) возникающих в связи с этим убытков. Что же касается предоставления социально незащищенным категориям граждан льгот при пользовании услугами связи, предусмотренных законодательством, то закрепленная указанным Федеральным законом скидка за пользование телефоном должна предоставляться со всей суммы, подлежащей оплате абонентом из числа инвалидов и семей, имеющих детей-инвалидов, что исключает возможность ее предоставления только в отношении какой-либо одной составной части повременной системы оплаты услуг телефонной связи либо применения такой методики расчета скидки, которая приводит к уменьшению ее размера по сравнению с размером, предусмотренным законом. [372 - См.: постановление Конституционного суда Республики Татарстан от 25 мая 2001 г. № 1-П по делу о проверке конституционности постановления Кабинета Министров Республики Татарстан от 23 августа 2000 г. № 608 «О введении повременной системы оплаты услуг местной телефонной связи» в связи с жалобой профессионального союза работников торговли, общественного питания, потребительской кооперации и предпринимательства «Торговое единство» // Республика Татарстан. 2001. 8 июня.]

7.4.12.2. Льготы ветеранов по оплате жилищно-коммунальных услуг как конституционно-уставная проблема.

   11 июня 2002 г. Конституционный суд Республики Татарстан вынес решение по жалобе гражданина В.А. Орлова. Организация-поставщик газа ООО «Таттрансгаз» и эксплуатационно-производственное управление «Казаньгоргаз» отказали гражданину В.А.Орлову, являющемуся пенсионером, ветераном военной службы, в предоставлении льготы в виде 50-процентной скидки с оплаты за техническое обслуживание внутридомовых газовых сетей и внутридомового газового оборудования, ссылаясь на п. 3 постановления Кабинета Министров Республики Татарстан от 1 декабря 2000 г. № 830 «О совершенствовании системы оказания услуг по газоснабжению населению Республики Татарстан и внесении изменений и дополнений в постановление Кабинета Министров Республики Татарстан от 25 ноября 1999 г. № 784 «О совершенствовании системы оплаты жилья и коммунальных услуг». Но заявитель имеет право на льготы по оплате жилищно-коммунальных услуг на основе п. 6 и 7 ч. 2 ст. 22 и ст. 23 Федерального закона от 12 января 1995 г. № 5-ФЗ «О ветеранах» [373 - См.: СЗ РФ. 1995. № 3. Ст. 168.] и ч. 10 ст. 15 Федерального закона от 27 мая 1998 г. № 76-ФЗ «О статусе военнослужащих» [374 - См.: СЗ РФ. 1998. № 22. Ст. 2331.]. В своей жалобе гражданин Орлов В.А. утверждал, что примененный в его деле п. 3 указанного постановления Кабинета Министров Республики Татарстан в части, устанавливающей выделение отдельного платежа за жилищно-коммунальную услугу – техническое обслуживание внутридомовых газовых сетей и внутридомового газового оборудования и тарифа за единицу данной услуги, явился правовым основанием непредоставления ему 50-процентной скидки с оплаты за указанную услугу. Заявитель считал, что тем самым нарушаются его конституционные права.
   Разрешая дело, Конституционный суд Республики Татарстан сформулировал несколько важных позиций.
   Во-первых, право на социальное обеспечение, вытекающее из норм Конституции Республики Татарстан в их взаимосвязи с положениями ст. 22 и 23 Всеобщей декларации прав человека от 10 декабря 1948 г. означает, что государство гарантирует, в частности, предоставление пенсий в объеме, обеспечивающем достойную жизнь человека.
   Во-вторых, уровень материальной обеспеченности пенсионеров зависит не только от суммы получаемой пенсии, но и от наличия социальных услуг и различных льгот, в том числе и по оплате жилищно-коммунальных услуг. Исходя из этого издание подзаконных правовых актов, равно как и принятие основанных на них правоприменительных решений, влекущих уменьшение, ограничение или отмену установленных законом льгот по оплате жилищно-коммунальных услуг, нарушают также и конституционное право граждан на социальное обеспечение.
   В-третьих, оспариваемой заявителем нормой не урегулирован порядок предоставления установленных законодательством льгот по оплате жилищно-коммунальных услуг при внесении гражданами платежа за жилищно-коммунальную услугу – техническое обслуживание внутридомовых газовых сетей и внутридомового газового оборудования, однако отсутствие предписания о льготах в оспариваемых заявителем положениях не может быть истолковано как основание для отказа в их предоставлении. В связи с этим предусмотренное оспариваемой нормой установление самостоятельного платежа за отдельную жилищно-коммунальную услугу – техническое обслуживание внутридомовых газовых сетей и внутридомового газового оборудования и тарифа за единицу данной услуги в период своего действия не ограничивало право заявителя на 50-процентную скидку с оплаты за указанную жилищно-коммунальную услугу и не могло быть истолковано правоприменителем как основание для отказа в предоставлении такой льготы заявителю В.А. Орлову, а также другим гражданам, имеющим, согласно действующему законодательству, право на льготы по оплате жилищно-коммунальных услуг. [375 - См.: Определение Конституционного суда Республики Татарстан от 11 июня 2002 г. № 4-О по жалобе гражданина В.А.Орлова на нарушение его конституционных прав отдельными положениями п. 3 постановления Кабинета Министров Республики Татарстан от 1 декабря 2000 г. № 830 «О совершенствовании системы оказания услуг по газоснабжению населению Республики Татарстан и внесении изменений и дополнений в постановление Кабинета Министров Республики Татарстан от 25 ноября 1999 г. № 784 «О совершенствовании системы оплаты жилья и коммунальных услуг» // Республика Татарстан. 2002. 21 июня.]
   Другое Определение Конституционного суда Республики Татарстан, от 13 февраля 2004 г. № 2-О, о прекращении производства по делу по жалобе гражданина Н.И. Седойкина на нарушение его конституционных прав и свобод постановлением Кабинета Министров Республики Татарстан от 14 января 2003 г. № 4 «Об утверждении временного порядка расходования в 2003 г. средств, выделяемых из бюджета Республики Татарстан на выплату адресных жилищно-коммунальных субсидий» (с изм. от 6 февраля, 11 и 17 марта 2003 г.) [376 - Республика Татарстан. 2004. № 36—37.], является примером не только защиты прав ветеранов, но и взаимодействия Конституционного Суда РФ и конституционных судов субъектов Федерации.

   Гражданин Н.И. Седойкин обратился в Конституционный суд Республики Татарстан с жалобой на нарушение его конституционных прав и свобод постановлением Кабинета Министров Республики Татарстан от 14 января 2003 г. № 4 «Об утверждении Временного порядка расходования в 2003 г. средств, выделяемых из бюджета Республики Татарстан на выплату адресных жилищно-коммунальных субсидий» (с изм. от 6 февраля, 11 и 17 марта 2003 г.).
   Заявитель является бывшим несовершеннолетним узником фашистских концлагерей и признан инвалидом второй группы вследствие общего заболевания. До сентября 2001 г. ему и проживающим совместно с ним членам его семьи (жене, дочери и внучке) организация-поставщик газа ООО «Таттрансгаз» и эксплуатационно-производственное управление (ЭПУ) «Казаньгоргаз» предоставляли льготу в виде 50-процентной скидки с оплаты за пользование газом. Однако с сентября 2001 г. данная льгота за пользование газом предоставляется только самому заявителю и его жене, являющейся ветераном труда, а на остальных проживающих совместно с ним членов его семьи – дочь и внучку – не распространяется. По мнению заявителя, причиной такого ограничения является обжалуемое им постановление Кабинета Министров Республики Татарстан на том основании, что в нем не установлен порядок возмещения выпадающих доходов газовиков в связи с предоставлением льгот бывшим несовершеннолетним узникам фашизма и членам их семей, а также вообще не упоминается о данной категории льготников. И эти обстоятельства позволяют ЭПУ «Казаньгоргаз» не предоставлять проживающим совместно с ним членам его семьи предусмотренную законом льготу за пользование газом. Заявитель считает, что применение в его конкретном деле указанного постановления Кабинета Министров Республики Татарстан нарушает его права, предусмотренные ст. 54 и 58 Конституции Республики Татарстан.
   Заявитель ранее обращался в ЭПУ «Казаньгоргаз» по поводу непредоставления льготы за пользование газом проживающим совместно с ним членам его семьи (дочери и внучке) и получил ответ, в котором сообщалось, что бывшие несовершеннолетние узники концлагерей, гетто и других мест принудительного содержания, созданных фашистами и их союзниками в период II мировой войны, приравнены по материально-бытовым льготам к инвалидам и участникам Великой Отечественной войны. При предоставлении льгот указанным категориям граждан ЭПУ «Казаньгоргаз» руководствовалось письмом Министерства труда и социального развития Российской Федерации от 17 ноября 2000 г. № 8299-ГК, согласно которому члены семьи инвалидов войны, а следовательно, и члены семьи бывших несовершеннолетних узников фашизма правом оплаты в размере 50% коммунальных услуг (водоснабжение, водоотведение, вывоз бытовых и других отходов, газ, электрическая и тепловая энергия), установленным Федеральным законом «О ветеранах», не пользуются. На этом основании руководство ЭПУ «Казаньгоргаз» подтвердило заявителю правомерность отказа в предоставлении льготы за пользование газом проживающим совместно с ним членам его семьи.
   Обжалуемым постановлением Кабинета Министров Республики Татарстан был утвержден Временный порядок расходования в 2003 г. средств, выделяемых из бюджета Республики Татарстан на выплату адресных жилищно-коммунальных субсидий, который регулирует процедуру компенсации расходов управляющим компаниям, жилищно-строительным кооперативам и товариществам собственников жилья в связи с предоставлением ими жилищно-коммунальных льгот соответствующим категориям граждан при участии Министерства социальной защиты Республики Татарстан и Министерства финансов Республики Татарстан. При этом данный Временный порядок не предусматривает каких-либо ограничений установленных законом льгот по оплате жилищно-коммунальных услуг, в том числе ни за пользование газом, ни в отношении бывших несовершеннолетних узников фашизма. Напротив, п. 6.2 данного Временного порядка прямо предписывает Министерству социальной защиты Республики Татарстан на основании заключенных договоров представлять в Департамент казначейства Министерства финансов Республики Татарстан заявки на перечисление денежных средств обществу с ограниченной ответственностью «Таттрансгаз» на компенсацию расходов по предоставлению льгот по оплате газа и технического обслуживания внутридомового газового оборудования и газовых сетей в соответствии с Федеральным законом «О ветеранах» и нормативными правовыми актами Республики Татарстан.

   При рассмотрении дела Конституционный суд Республики Татарстан установил, что отказ в предоставлении совместно проживающим с заявителем членам его семьи льготы по оплате в размере 50% коммунальной услуги за пользование газом, предусмотренной подп. 9 п. 1 ст. 14 Федерального закона «О ветеранах», мотивирован не обжалуемым по настоящему делу постановлением Кабинета Министров Республики Татарстан, а письмом Министерства труда и социального развития Российской Федерации от 17 ноября 2000 г. № 8299-ГК «Ответы на некоторые вопросы, поступившие от органов социальной защиты населения субъектов Российской Федерации в департамент по делам ветеранов, пожилых людей и приема населения», в котором указано, что «правом оплаты в размере 50% коммунальных услуг (водоснабжение, водоотведение, вывоз бытовых и других отходов, газ, электрическая и тепловая энергия) члены семьи инвалида войны согласно подп. 9 п. 1 ст. 14 Федерального закона «О ветеранах» не пользуются».
   Тем самым Министерство труда и социального развития Российской Федерации создало такие условия правового применения подп. 9 п. 1 ст. 14 Федерального закона «О ветеранах», при которых льготы по оплате коммунальных услуг, в том числе за пользование газом, не распространялись на проживающих совместно с льготником членов семьи инвалидов Великой Отечественной войны и бывших несовершеннолетних узников фашизма.
   Подобное истолкование в сложившейся правоприменительной практике подп. 9 п. 1 ст. 14 Федерального закона «О ветеранах», влекущее ограничение прав инвалидов Великой Отечественной войны и приравненных к ним по материально-бытовому обеспечению бывших несовершеннолетних узников фашизма, по мнению Конституционного суда Республики Татарстан, вошло в противоречие с рядом положений Конституции Российской Федерации, в связи с чем было принято решение об обращении с запросом в Конституционный Суд Российской Федерации.
   Конституционным Судом РФ был выявлен конституционно-правовой смысл положения подп. 9 п. 1 ст. 14 Федерального закона «О ветеранах» по запросу Конституционного суда Республики Татарстан в Определении от 4 декабря 2003 г. № 423-О, в котором, в частности, говорится, что в соответствии с п. 1 Указа Президента РФ от 15 октября 1992 г. № 1235 указанные льготы должны распространяться не только на бывших несовершеннолетних узников фашизма, приравненных к инвалидам Великой Отечественной войны, но и на совместно проживающих с ними членов их семей. Иное означало бы отказ государства от выполнения ранее принятых на себя обязательств.
   Конституционный Суд РФ установил, что само по себе оспариваемое положение подп. 9 п. 1 ст. 14 Федерального закона «О ветеранах» во взаимосвязи с положениями ст. 11 того же Федерального закона, п. 1 Указа Президента РФ от 15 октября 1992 г. № 1235 и п. 17 Положения о льготах для инвалидов Отечественной войны и семей погибших военнослужащих, утвержденного постановлением Совета Министров СССР от 23 февраля 1981 г. № 209, не может рассматриваться как лишающее льгот по оплате коммунальных услуг в размере 50% проживающих совместно с инвалидами Великой Отечественной войны или с бывшими несовершеннолетними узниками фашизма членов их семей. Иное истолкование оспариваемого положения противоречило бы его конституционно-правовому смыслу, выявленному Конституционным Судом Российской Федерации в настоящем Определении.
   С учетом изложенного Конституционный Суд Российской Федерации определил, что положение подп. 9 п. 1 ст. 14 Федерального закона «О ветеранах» подлежит применению в соответствии с его конституционно-правовым смыслом, выявленным в настоящем Определении и являющимся в силу ст. 6 Закона «О Конституционном Суде РФ» общеобязательным.
   Конституционный суд Республики Татарстан указал, что прежняя практика применения положения подп. 9 п. 1 ст. 14 Федерального закона «О ветеранах», лишавшая льгот по оплате коммунальных услуг в размере 50% проживающих совместно с инвалидами Великой Отечественной войны или с бывшими несовершеннолетними узниками фашизма членов их семей, подлежит прекращению как не соответствующая конституционно-правовому смыслу данной правовой нормы, выявленному Определением Конституционного Суда РФ от 4 декабря 2003 г. № 423-О, а нарушенные права указанных категорий льготников, в том числе гражданина Н.И. Седойкина, должны быть восстановлены.
   По сведениям, полученным из ООО «Таттрансгаз», в настоящее время данная правоприменительная практика пересмотрена, вследствие чего бывшим несовершеннолетним узникам фашизма, ставшим инвалидами вследствие общего заболевания, льгота предоставляется в соответствии с действующим законодательством: как самому льготнику, так и проживающим совместно с ним членам его семьи.

7.5. Конституционно-процессуальные права-гарантии

Система конституционных прав и свобод личности не ограничивается формализацией отношений между индивидом, обществом и государством в сфере личной, политической и социально-экономической свободы. Наряду с этим она включает в себя в качестве неотъемлемого структурного элемента правопритязания индивидов на судебно-процессуальное и иные формы обеспечения всех других конституционных прав и свобод, что создает надлежащие юридические предпосылки для нормальной правореализации и эффективного достижения субъектами правоотношений юридических целей. Выделение данной группы конституционных прав, как уже было сказано, обусловливается в первую очередь специфическими особенностями их материального содержания социального назначения, характеризующегося, во-первых, относительно самостоятельным конституционным оформлением и, соответственно, наличием собственного нормативного содержания у данной группы прав-гарантий; во-вторых, преимущественно процессуальным наполнением, что, очевидно, не исключает вкрапления материальных элементов, как это имеет место, например, в содержании права на судебную защиту; в-третьих, детальной нормативной конкретизацией данного конституционного института в отраслевом законодательстве и, в-четвертых, как правило, непосредственной реализационной связью соответствующих прав-гарантий с деятельностью судебной власти.

7.5.1. Система конституционно-процессуальных прав-гарантий.

Анализ положений Конституции РФ позволяет сформировать следующее представление о структурном выражении группы конституционно-процессуальных прав-гарантий.

7.5.1.1. Право на государственную и иные формы защиты прав всеми способами, не запрещенными законом.

   Во главе системы конституционно-процессуальных прав-гарантий человека и гражданина находится весьма сложное, комплексное по своему нормативному содержанию право на государственную и иные формы защиты своих прав всеми способами, не запрещенными законом (ст. 45 Конституции РФ).
   Содержание этой статьи свидетельствует о том, что, с одной стороны, государство призвано установить конкретные механизмы обеспечения защиты прав и свобод граждан; с другой стороны, перечень форм самозащиты прав и свобод носит открытый характер, он не является исчерпывающим. В связи с этим, например, ст. 12 Гражданского кодекса РФ устанавливает, что защита гражданских прав осуществляется путем: признания права; восстановления положения, существовавшего до нарушения права, и пресечения действий, нарушающих право или создающих угрозу его нарушения; признания оспоримой сделки недействительной и применения последствий ее недействительности, применения последствий недействительности ничтожной сделки; признания недействительным акта государственного органа или органа местного самоуправления; самозащиты права; присуждения к исполнению обязанности в натуре; возмещения убытков; взыскания неустойки; компенсации морального вреда; прекращения или изменения правоотношения; неприменения судом акта государственного органа или органа местного самоуправления, противоречащего закону; иными способами, предусмотренными законом. Причем, как следует из положений ст. 14 Гражданского кодекса РФ, предусматривающей дополнительные гарантии осуществления самозащиты прав, способы самозащиты, круг которых законом не определяется, должны быть соразмерны нарушению и не выходить за пределы действий, необходимых для его пресечения.
   Закрепленные в названной норме принципы реализации самозащиты права – соразмерность и необходимость – представляют собой нормативную конкретизацию взаимосвязанных положений ст. 17 (ч. 3), 19 (ч. 1 и 2) и 45 Конституции РФ, полагающими в основу конституционного правопользования в качестве общего принципа недопустимость злоупотреблений со стороны управомоченного лица. При этом необходимо принимать во внимание и то обстоятельство, что данные конституционные положения обусловливают обязанность законодателя при регулировании названного права во всяком случае воздерживаться от установления необоснованных различий в формах защиты прав для лиц, находящихся в аналогичных правовых ситуациях. [377 - См., например: постановление Конституционного Суда РФ от 24 января 2002 г. № 3-П по делу о проверке конституционности положений ч. 2 ст. 170 и ч. 2 ст. 235 Кодекса законов о труде Российской Федерации и п. 3 ст. 25 Федерального закона «О профессиональных союзах, их правах и гарантиях деятельности» в связи с запросами Зерноградского районного суда Ростовской области и Центрального районного суда города Кемерово // СЗ РФ. 2002. № 7. Ст. 745.]

   В жалобе гражданки Н.В. Бочаровой оспаривалась конституционность ч. 1 ст. 333 ГК РФ, примененной в ее деле судом общей юрисдикции, уменьшившим на основании данной нормы неустойку, которая подлежала выплате ей как кредитору за просрочку исполнения обязательств по договору долевого участия в строительстве жилья.
   По мнению заявительницы, данное положение, как позволяющее суду уменьшать неустойку, установленную законом, нарушает ее права, гарантированные ст. 19, 45 (ч. 1), 46 (ч. 1) и 123 (ч. 1 и 3) Конституции РФ. [378 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 22 января 2004 г. № 13-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Бочаровой Нины Викторовны на нарушение ее конституционных прав ч. 1 ст. 333 Гражданского кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд Российской Федерации, изучив представленные гражданкой Н.В. Бочаровой материалы, не нашел оснований для принятия ее жалобы к рассмотрению.
   Статья 330 ГК РФ признает неустойкой определенную законом или договором денежную сумму, которую должник обязан уплатить кредитору в случае неисполнения или ненадлежащего исполнения обязательства, в частности в случае просрочки исполнения. Согласно ч. 1 ст. 333 ГК РФ, если подлежащая уплате неустойка явно несоразмерна последствиям нарушения обязательства, суд вправе уменьшить неустойку.
   Таким образом, гражданское законодательство предусматривает неустойку в качестве способа обеспечения исполнения обязательств и меры имущественной ответственности за их неисполнение или ненадлежащее исполнение, а право снижения размера неустойки предоставлено суду в целях устранения явной ее несоразмерности последствиям нарушения обязательств независимо от того, является неустойка законной или договорной.
   Возложение законодателем на суды общей юрисдикции решения вопроса об уменьшении размера неустойки при ее явной несоразмерности последствиям нарушения обязательств вытекает из конституционных прерогатив правосудия, которое по самой своей сути может признаваться таковым лишь при условии, что оно отвечает требованиям справедливости (ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах 1966 г.).
   Следовательно, сама по себе ч. 1 ст. 333 ГК РФ не может рассматриваться как противоречащая Конституции Российской Федерации, в том числе ее статьям, на которые в обоснование своей позиции ссылается заявительница. Проверка же того, имелись ли при рассмотрении конкретного дела основания для уменьшения размера законной неустойки, не входит в компетенцию Конституционного Суда Российской Федерации, установленную ст. 125 Конституции РФ и ст. 3 Закона «О Конституционном Суде РФ».

   В жалобе гражданки Р.Н. Солдатовой оспаривалась конституционность положений ч. 6 и 7 ст. 259 УПК РФ, согласно которым протокол судебного заседания должен быть изготовлен и подписан председательствующим и секретарем судебного заседания в течение трех суток со дня окончания судебного заседания; протокол в ходе судебного заседания может изготовляться по частям, возможность ознакомления с которыми по мере их изготовления может быть предоставлена сторонам по их ходатайству. По мнению заявительницы, указанные положения, не предусматривающие ответственность суда за нарушение сроков изготовления протокола судебного заседания и отдельных его частей, позволили председательствующему в судебном заседании по ее уголовному делу затягивать изготовление протокола по частям, а также в течение длительного времени не рассматривать замечания на протокол судебного заседания, в результате чего были нарушены ее права, гарантируемые ст. 45 и 123 (ч. 3) Конституции РФ. [379 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 25 марта 2004 г. № 126-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Солдатовой Риммы Николаевны на нарушение ее конституционных прав частями шестой и седьмой ст. 259 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд пришел к выводу, что из представленных заявительницей материалов не следует, что ее конституционные права и свободы нарушаются оспариваемыми законодательными нормами. Напротив, как видно из жалобы, именно содержащиеся в этих нормах предписания дали основания Р.Н. Солдатовой настаивать на изготовлении и предоставлении ей для ознакомления отдельных частей протокола судебного заседания. Оценка же того, насколько своевременно изготавливались части протокола судебного заседания и соблюдалось ли при этом право подсудимой и других участников судебного заседания на ознакомление с частями протоколов и на принесение замечаний на них, в компетенцию Конституционного Суда Российской Федерации не входит.

   В жалобе гражданина М.Е. Попова оспаривалась конституционность положения ч. 2 ст. 49 УПК РФ, согласно которому по определению или постановлению суда в качестве защитника могут быть допущены наряду с адвокатом один из близких родственников обвиняемого или иное лицо, о допуске которого ходатайствует обвиняемый.
   Как указывал заявитель, основываясь на данной норме, суд отказал ему в удовлетворении ходатайства о допуске в качестве защитника его родственника на том основании, что в деле уже участвует адвокат. По мнению М.Е. Попова, этой нормой нарушаются его права, гарантируемые ст. 19 (ч. 2) и 45 (ч. 2) Конституции РФ. [380 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 22 апреля 2004 г. № 160-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Попова Михаила Евгеньевича на нарушение его конституционных прав положением ч. 2 ст. 49 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд Российской Федерации, изучив представленные гражданином М.Е. Поповым материалы, не нашел оснований для принятия его жалобы к рассмотрению, поскольку оспариваемой нормой его конституционные права и свободы не нарушаются.
   Статья 45 Конституции Российской Федерации, на которую в обоснование своих требований ссылался М.Е. Попов, предусматривает право каждого защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом. Приглашение по ходатайству обвиняемого для участия в судебном заседании в качестве его защитника – наряду с адвокатом – одного из близких родственников или иного лица прямо предусмотрено уголовно-процессуальным законодательством (в частности, оспариваемой заявителем нормой) как один из способов защиты от предъявленного обвинения.
   Поскольку такой способ защиты не только не запрещен, но и прямо предусмотрен в законе, отказ суда в предоставлении обвиняемому возможности воспользоваться им может иметь место лишь при наличии существенных к тому препятствий, в том числе в связи с наличием предусмотренных уголовно-процессуальным законом обстоятельств, исключающих участие защитника в производстве по уголовному делу. Во всяком случае решение по вопросу о допуске в качестве защитника наряду с адвокатом одного из близких родственников обвиняемого или иного лица, об участии которых ходатайствует обвиняемый, не может быть произвольным, не учитывающим требований закона, обстоятельств конкретного дела и особенностей личности приглашаемого в качестве защитника лица.
   При этом, по смыслу уголовно-процессуального закона, обстоятельством, препятствующим допуску в качестве защитника лица, не являющегося адвокатом, не может признаваться участие в деле профессионального адвоката, поскольку ни Конституция Российской Федерации, ни уголовно-процессуальный закон не ограничивают число защитников, имеющих право участвовать в деле, а также поскольку в силу ч. 2 ст. 49 УПК РФ участие в деле адвоката является одним из условий допуска в качестве защитника иного, наряду с адвокатом, лица.
   Таким образом, по своему конституционно-правовому смыслу оспариваемая М.Е. Поповым норма уголовно-процессуального закона сама по себе не предполагает право суда произвольно отклонять ходатайство обвиняемого о допуске в качестве защитника лица, не являющегося адвокатом, и не препятствует осуществлению защиты интересов обвиняемого в суде наряду с адвокатом близким родственником или иным лицом, а потому данная жалоба, как не отвечающая установленному п. 1 ст. 97 Закона «О Конституционном Суде РФ» критерию допустимости, не может быть принята к рассмотрению.
   Защита прав гражданина М.Е. Попова – если они были нарушены в результате произвольного отказа суда допустить в качестве его защитника по уголовному делу одного из родственников – может быть осуществлена не в порядке конституционного судопроизводства, а путем проверки в соответствии с нормами уголовно-процессуального законодательства законности и обоснованности принятого судом решения по данному вопросу в ходе пересмотра вышестоящими судебными инстанциями вынесенного приговора или иного завершающего судебное разбирательство по уголовному делу решения.

7.5.1.2. Права, гарантирующие доступ к правосудию.

   Это достаточно разветвленная своего рода подсистема прав-гарантий, в которой ведущее место принадлежит праву на судебную защиту (ч. 1 ст. 46 Конституции РФ). Учитывая специфику его нормативного содержания и повышенную значимость, представляется целесообразным представлять его самостоятельный анализ.
   Среди других прав, гарантирующих доступ к правосудию, можно выделить: право на конституционную жалобу (ч. 4 ст. 125 Конституции РФ); право на обжалование в судебном порядке решений и действий (или бездействия) органов государственной власти, органов местного самоуправления, общественных объединений и должностных лиц (ч. 2 ст. 46 Конституции РФ); право на обращение в соответствии с международными договорами Российской Федерации в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека и гражданина, если исчерпаны все имеющиеся внутригосударственные средства правовой защиты (ч. 3 ст. 46 Конституции РФ).
   Данные конституционные права-гарантии получили свою нормативную конкретизацию в действующих процессуальных кодексах Российской Федерации, Федеральном конституционном законе от 21 июля 1994 г. № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации», Федеральном конституционном законе от 31 декабря 1996 г. № 1-ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации» [381 - См.: СЗ РФ. 1997. № 1. Ст. 1.], Федеральном конституционном законе от 28 апреля 1995 г. № 1-ФКЗ «Об арбитражных судах в Российской Федерации» [382 - См.: СЗ РФ. 1995. № 18. Ст. 1589.], Федеральном конституционном законе от 23 июня 1999 г. № 1-ФКЗ «О военных судах Российской Федерации» [383 - См.: СЗ РФ. 1999. № 26. Ст. 3170.], Федеральном законе от 24 июля 2002 г. № 102-ФЗ «О третейских судах в Российской Федерации» [384 - См.: СЗ РФ. 2002. № 30. Ст. 3019.], а также в Законе РФ от 27 апреля 1993 г. № 4866-1 (в ред. от 14 декабря 1995 г.) «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» [385 - См.: Ведомости СНД и ВС РФ. 1993. № 13. Ст. 685.], устанавливающих порядок обращения в суд и порядок судебного рассмотрения юридических споров.

   В жалобе гражданина С.П. Кузина оспаривалась конституционность п. 1 ч. 1 ст. 134 ГПК РФ, согласно которому судья отказывает в принятии искового заявления в случае, если заявление не подлежит рассмотрению и разрешению в порядке гражданского судопроизводства, поскольку заявление рассматривается и разрешается в ином судебном порядке.
   Как следовало из представленных материалов, судья Московского городского суда отказала в принятии к производству жалобы С.П. Кузина на неправомерные действия судьи и председателя Чертановского районного суда г. Москвы, допущенные при рассмотрении его гражданского дела.
   По мнению заявителя, указанная норма не соответствует ст. 1 (ч. 1), 2, 17 (ч. 1 и 2), 18, 19 (ч. 1 и 2), 21, 45, 46 (ч. 1 и 2), 52, 55 (ч. 3) и 56 (ч. 3) Конституции РФ, поскольку исключает судебную защиту его прав и свобод в судах общей юрисдикции. [386 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 19 февраля 2004 г. № 31-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Кузина Сергея Петровича на нарушение его конституционных прав п. 1 ч. 1 ст. 134 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Позиция Конституционного Суда по данному делу заключалась в следующем. Статьи 45 и 46 Конституции Российской Федерации, как и иные конституционные нормы, не устанавливают обязательности какой-либо определенной процедуры осуществления судебной проверки тех или иных действий и решений по жалобам заинтересованных лиц – конкретный порядок возбуждения и рассмотрения дел устанавливается законом.
   Оспариваемая заявителем норма Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации не исключает возможности судебного обжалования действий (бездействия) должностных лиц судов общей юрисдикции, а значит, не может рассматриваться как нарушающая указанные в жалобе конституционные права и свободы. Она лишь отсылает к другим нормам действующего законодательства, устанавливающим иные, нежели предусмотренные гл. 25 ГПК РФ, формы судебного обжалования действий и решений государственных органов и должностных лиц, включая должностных лиц судов общей юрисдикции.
   В частности, проверка законности и обоснованности принимаемых ими процессуальных актов осуществляется в порядке, установленном гражданским процессуальным законодательством, которое предусматривает рассмотрение дел в судах кассационной и надзорной инстанций. Вопрос о наличии предусмотренных законом оснований для рассмотрения конкретного дела с использованием той или иной процедуры, позволяющей реализовать конституционное право заявителя на судебную защиту, относится к компетенции судов общей юрисдикции и может быть разрешен ими с учетом фактических обстоятельств дела.

   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации общественное благотворительное учреждение «Институт общественных проблем «Единая Европа» оспаривало конституционность ст. 255 и 258 ГПК РФ, а также ст. 2 и 5 Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан».
   Как следовало из представленных материалов, Советский районный суд г. Орла отказал в удовлетворении жалобы общественного благотворительного учреждения «Институт общественных проблем «Единая Европа» на бездействие заместителя губернатора Орловской области, не направившего письменный ответ на запрос, в котором заявитель просил предоставить информацию о проведении конкурсов на замещение государственных должностей, утверждении их условий и публикации данных условий в печати, сославшись на то, что права, нарушение которых является основанием для обращения в суд, в соответствии со ст. 255 ГПК РФ могут принадлежать только гражданам и не подлежат защите по заявлениям организаций.
   По мнению заявителя, ст. 255 и 258 ГПК РФ и ст. 2 Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», как позволяющие суду отказать в рассмотрении в порядке гражданского судопроизводства дел по заявлениям объединений граждан (юридических лиц) о нарушении их прав, свобод и интересов, в допуске представителя организации в судебное заседание, в вынесении решения об удовлетворении заявления организации, противоречат ст. 46 (ч. 1 и 2) Конституции РФ; ст. 5 Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», как ограничивающая право объединений граждан (юридических лиц) требовать получения письменного ответа на свои обращения от соответствующих должностных лиц, противоречит ст. 19 (ч. 1 и 2) и 46 (ч. 1 и 2) Конституции РФ. [387 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 22 апреля 2004 г. № 213-О по жалобе общественного благотворительного учреждения «Институт общественных проблем «Единая Европа» на нарушение конституционных прав и свобод ст. 255 и 256 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации и ст. 2 и 5 Закона Российской Федерации «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» // Архив КС РФ. 2004.]

   Разрешая настоящее дело, Конституционный Суд указал следующее.
   Общественные объединения, к каковым относится общественное благотворительное учреждение «Институт общественных проблем «Единая Европа», создаются гражданами на основании ст. 30 (ч. 1) Конституции РФ, закрепляющей право каждого на объединение, для совместной реализации конституционных прав, таких как право на свободный поиск, получение, передачу, производство, распространение информации любым законным способом, право обращаться лично, а также направлять индивидуальные и коллективные обращения в государственные органы и органы местного самоуправления, право защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом (ч. 4 ст. 29, ст. 33 и ч. 2 ст. 45 Конституции РФ).
   Названные права по своей природе могут принадлежать как гражданам (физическим лицам), так и их объединениям (юридическим лицам), которые вправе реализовать гарантированное ст. 46 Конституции Российской Федерации право на обращение в суд, в том числе на обжалование решений и действий (бездействия) органов государственной власти, при том что право на судебную защиту выступает как гарантия всех конституционных прав и свобод. Данная правовая позиция выражена Конституционным Судом Российской Федерации в постановлениях от 24 октября 1996 г. по делу о проверке конституционности ч. 1 ст. 2 Федерального закона «О внесении изменений в Закон Российской Федерации «Об акцизах», от 17 декабря 1996 г. по делу о проверке конституционности п. 2 и 3 ч. 1 ст. 11 Закона Российской Федерации «О федеральных органах налоговой полиции» и неоднократно подтверждена в ряде его решений.
   Как вытекает из изложенной правовой позиции, осуществление права каждого на судебную защиту предполагает не только право на обращение с заявлением в суд, но и разрешение дела судом по существу в соответствии с подлежащими применению нормами права, а также вынесение судом решения, по которому нарушенные права лица, обратившегося за защитой, должны быть восстановлены. Отсутствие в действующем законодательстве, в том числе в оспариваемых положениях ГПК РФ и Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», прямого указания на право объединения граждан (юридического лица) оспорить в порядке гражданского судопроизводства коллегиальные и единоличные решения и действия (бездействие), в результате которых нарушены права и законные интересы объединения, оно незаконно привлечено к ответственности либо на него незаконно возложена какая-либо обязанность, созданы препятствия к осуществлению им прав, как и отсутствие указания на обязанность суда принять такое заявление к своему производству, а в случае его обоснованности вынести решение об обязании соответствующего органа государственной власти, органа местного самоуправления, должностного лица, государственного или муниципального служащего устранить в полном объеме допущенное нарушение или препятствие к осуществлению прав объединения, не может парализовать само это право, гарантированное Конституцией Российской Федерации.
   Статьи 255 и 258 ГПК РФ, вопреки утверждению заявителя, не регулируют участие представителя организации в судебном разбирательстве, а ст. 5 Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» регламентирует сроки для обращения с жалобой в суд, а не отношения, возникающие в связи с обращением к тем или иным органам государственной власти, местного самоуправления и их должностным лицам.
   Что касается проверки законности и обоснованности решения суда, отказавшего в удовлетворении заявления общественного благотворительного учреждения «Институт общественных проблем «Единая Европа» об обжаловании бездействия должностного лица, то она к компетенции Конституционного Суда Российской Федерации, установленной ст. 125 Конституции РФ и ст. 3 Закона «О Конституционном Суде РФ», не относится.

   Гражданин Л.В Кравченко обратился в Европейский Суд по правам человека с жалобой на невзыскание заработной платы, отказ в возмещении морального ущерба и несправедливое судебное разбирательство.
   Юридический референт Европейского Суда по правам человека письмом от 4 февраля 1999 г. уведомил Л.В.Кравченко о том, что согласно п. 1 ст. 35 Конвенции о защите прав человека и основных свобод Европейский Суд по правам человека принимает дело к рассмотрению только после того, как в соответствии с общепризнанными нормами международного права были исчерпаны все внутригосударственные средства правовой защиты, и лишь в течение шести месяцев с даты принятия окончательного внутригосударственного решения. При этом Л.В. Кравченко было указано, что окончательным решением по его делу признается определение судебной коллегии по гражданским делам Тверского областного суда от 25 марта 1997 г.
   Решением от 31 мая 1999 г. комитет по фильтражу первой секции Европейского Суда по правам человека признал жалобу Л.В. Кравченко неприемлемой в связи с тем, что факты, относившиеся к предмету жалобы, имели место до 5 мая 1998 г., т. е. до вступления Конвенции о защите прав человека и основных свобод в отношении Российской Федерации в силу. Как следует из текста данного решения, в деле Л.В. Кравченко наряду с определением суда кассационной инстанции фигурировали адресованные заявителю ответы из Верховного Суда Российской Федерации (от 10 июля 1998 г.) и Генеральной прокуратуры Российской Федерации (от 5 июня и 18 августа 1998 г.), в которых сообщалось об отказе в удовлетворении его надзорных жалоб должностными лицами, обладающими правом принесения протеста на вступившие в законную силу судебные постановления.
   Однако Европейский Суд по правам человека не признал рассмотрение жалоб Л.В.Кравченко должностными лицами Верховного Суда Российской Федерации и Генеральной прокуратуры Российской Федерации в качестве тех внутригосударственных средств правовой защиты, которые должны быть полностью исчерпаны для принятия дела к рассмотрению. Поэтому ответы из Верховного Суда Российской Федерации и Генеральной прокуратуры Российской Федерации не были использованы при установлении условий приемлемости жалобы в соответствии со сроком, предусмотренным п. 1 ст. 35 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, и датой вступления Конвенции в силу в отношении Российской Федерации.
   Полагая, что отказ в рассмотрении жалобы в Европейском Суде по правам человека обусловлен тем, что обжалованные заявителем решения по гражданскому делу не прошли проверку в суде надзорной инстанции в связи с отсутствием протеста, правом принесения которого обладают должностные лица, указанные в ст. 320 ГПК РСФСР, Л.В. Кравченко обратился в Конституционный Суд Российской Федерации с просьбой признать указанную норму не соответствующей ст. 15 (ч. 4) и 46 (ч. 3)
   Конституции РФ, а также ст. 35 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. По мнению заявителя, ст. 320 ГПК РСФСР нарушает его право на обращение в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека, реализация которого обусловлена исчерпанием всех внутригосударственных средств правовой защиты, соответствующих общепризнанным нормам международного права. [388 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 18 апреля 2000 г. об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Кравченко Леонида Васильевича на нарушение его конституционных прав ст. 320 ГПК РСФСР // Вестник КС РФ. 2000. № 4.]

   Конституционный Суд указал, что вопрос о порядке возбуждения надзорного производства уже исследовался им. В постановлении от 6 июля 1998 г. по делу о проверке конституционности ч. 5 ст. 325 УПК РСФСР, а также в определениях от 25 марта 1999 г. по жалобам граждан А.Г. Гольдберга, А.А. Писарева, З.И. Шмелевой и Б.Ф. Шмелева Конституционный Суд Российской Федерации указал, что, установив в качестве обязательных стадий судебного разбирательства рассмотрение дел судами первой и кассационной инстанций, законодатель предусмотрел дополнительную гарантию конституционного права на судебную защиту – производство в надзорной инстанции, наделив соответствующих должностных лиц суда и прокуратуры обязанностью приносить протесты на состоявшиеся судебные решения лишь при наличии оснований для их пересмотра. Сам по себе отказ в принесении протеста на состоявшиеся судебные решения нельзя рассматривать как нарушение конституционного права на судебную защиту, поскольку какое-либо иное решение, по-новому определяющее права и обязанности лиц, участвующих в деле, при разрешении вопроса о принесении надзорного протеста не выносится.
   Как следует из материалов данной жалобы, Европейский Суд по правам человека при оценке обстоятельств обращения Л.В.Кравченко исходил из того, что рассмотрение дела в порядке надзора не является обязательным условием для реализации права на такого рода обращение, и признал, что в результате осуществления кассационной проверки и принятия окончательного решения по делу заявителя были исчерпаны внутригосударственные средства правовой защиты, что создавало юридическую предпосылку для обращения в Европейский Суд по правам человека, несмотря на отсутствие решения суда надзорной инстанции.
   Таким образом, ст. 320 ГПК РСФСР не затрагивает предусмотренное ст. 46 (ч. 3) Конституции РФ право на обращение в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека, поскольку отсутствие решения суда надзорной инстанции не препятствует обращению гражданина в Европейский Суд по правам человека; ссылки заявителя в обоснование своей правовой позиции на ст. 15 (ч. 4) Конституции РФ, а также ст. 35 Конвенции о защите прав человека и основных свобод являются произвольными и не могут быть приняты во внимание Конституционным Судом Российской Федерации. Следовательно, жалоба Л.В.Кравченко не может быть признана допустимой по смыслу ст. 96 и 97 Закона «О Конституционном Суде РФ».

7.5.1.3. Права, гарантирующие справедливое рассмотрение дела (право на справедливый суд).

   К данной группе прав-гарантий относятся:
   право каждого на рассмотрение его дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом (ч. 1 ст. 47 Конституции РФ; ч. 3 ст. 8, ст. 31 УПК РФ, гл.3 ГПК РФ, пар. 2 гл.4 АПК РФ);
   право на рассмотрение дела судом с участием присяжных заседателей в случаях, предусмотренных федеральным законом (ч. 2 ст. 47 и ч. 4 ст. 123 Конституции РФ; п.2 ч. 2 ст. 30 и разд. XII УПК РФ, Федеральный закон от 20 августа 2004 г. № 113-ФЗ «О присяжных заседателях федеральных судов общей юрисдикции в Российской Федерации» [389 - См.: СЗ РФ. 2004. № 34. Ст. 3528.]);
   право на презумпцию невиновности (ч. 1 и 2 ст. 49 Конституции РФ; ст. 14 УПК РФ, ст. 1.5 КоАП РФ);
   право на недопустимость повторного осуждения за одно и то же преступление (ч. 1 ст. 50 Конституции РФ; ч. 2 ст. 6 Уголовного кодекса РФ);
   право не свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом (ч. 1 ст. 51 Конституции РФ; п. 2 ч. 4 ст. 46, п.3 ч. 4 ст. 47, ч. 4 ст. 56 УПК РФ; ч. 6 ст. 56 АПК РФ, ч. 1 ст. 25.1 и п.1 ч. 3 ст. 25.6 КоАП РФ);
   право на недопустимость распространения юридической силы закона, устанавливающего или отягчающего ответственность, на правоотношения, возникшие до его вступления в силу (ч. 1 ст. 54 Конституции РФ, ст. 9 и 10 Уголовного кодекса РФ);
   право на рассмотрение дела независимым и беспристрастным судьей (ч. 1 ст. 120 Конституции РФ; ст. 17 УПК РФ, ст. 8 ГПК РФ, ст. 5 АПК РФ, ст. 5, 7, 13 и 29 Закона «О Конституционном Суде РФ»);
   право на открытое судебное разбирательство (ч. 1 ст. 123 Конституции РФ; ст. 241 УПК РФ, ст. 10 ГПК РФ, ст. 11 АПК РФ, ст. 5, 31 и 54 Закона «О Конституционном Суде РФ»);
   право на непосредственное участие в разбирательстве уголовных дел (право на очное разбирательство уголовных дел) (ч. 2 ст. 123 Конституции РФ; ст. 247 УПК РФ);
   право на рассмотрение дела на основе состязательности и равноправия сторон (ч. 3 ст. 123 Конституции РФ; ст. 15 УПК РФ, ст. 12 ГПК РФ, ст. 8 и 9 АПК РФ, ст. 35 Закона «О Конституционном Суде РФ»).

   В Конституционный Суд Российской Федерации обратился гражданин Н.А. Ковалев, осужденный 23 мая 1996 г. судебной коллегией по уголовным делам Приморского краевого суда за совершение преступлений, предусмотренных п. «е» ст. 102, ч. 4 ст. 117 и ч. 2 ст. 144 Уголовного кодекса РСФСР, к исключительной мере наказания в виде смертной казни. Вынесенный в отношении его приговор (в период предварительного рассмотрения жалобы в Конституционном Суде Российской Федерации он был пересмотрен Верховным Судом Российской Федерации, и мера наказания изменена на лишение свободы) Н.А. Ковалев считает незаконным, в частности, в связи с тем, что он был постановлен не Сахалинским областным судом, в районе деятельности которого было совершено преступление и закончено предварительное следствие по уголовному делу, а Приморским краевым судом, которому дело было передано по распоряжению заместителя Председателя Верховного Суда Российской Федерации на основании ст. 44 УПК РСФСР.
   Согласно ст. 44 УПК РСФСР в отдельных случаях, в целях наиболее быстрого, полного и объективного рассмотрения дела, а равно в целях наилучшего обеспечения воспитательной роли судебного разбирательства дела, оно может быть передано для рассмотрения из одного суда в другой такой же суд. Передача дела по этим основаниям допускается лишь до начала его рассмотрения в судебном заседании (ч. 1); вопрос о передаче дела по указанным основаниям из одного районного (городского) народного суда в другой в пределах автономной республики, края, области, города, автономной области или автономного округа разрешается соответственно председателем Верховного суда автономной республики, краевого, областного, городского суда, суда автономной области или автономного округа (ч. 2); вопрос о передаче дела по указанным основаниям в суд другой автономной республики, края, области, города, автономной области, автономного округа разрешается Председателем Верховного Суда РСФСР или его заместителем (ч. 3).
   По мнению заявителя, ст. 44 УПК РСФСР, примененной в его деле, были нарушены конституционные права и свободы, гарантированные ст. 2, 6, 15 (ч. 1 и 4), 16, 17, 18, 19 (ч. 1), 20 и 47 Конституции РФ. [390 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 16 марта 1998 г. № 9-П по делу о проверке конституционности ст. 44 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР и ст. 123 Гражданского процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами ряда граждан // СЗ РФ. 1998. № 12. Ст. 1459.]

   Конституционный Суд указал, что по смыслу положений ст. 17 (ч. 1 и 2) и 46 (ч. 1) Конституции РФ, ст. 7, 8 и 10 Всеобщей декларации прав человека, ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. и ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах 1966 г. право каждого на судебную защиту посредством законного, независимого и беспристрастного суда означает, в частности, что рассмотрение дел должно осуществляться законно установленным, а не произвольно выбранным составом суда, без предубеждения, полно, всесторонне и объективно. Поэтому ст. 47 (ч. 1) Конституции РФ гарантирует, что никто не может быть лишен права на рассмотрение его дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом.
   В силу требований Конституции Российской Федерации, в том числе ее ст. 46 и 47 (ч. 1), подсудность дел определяется законом. В таком законе должны быть закреплены критерии, которые в нормативной форме (в виде общего правила) предопределяли бы, в каком суде подлежит рассмотрению то или иное гражданское либо уголовное дело, что позволило бы суду (судье), сторонам и другим участникам процесса избежать неопределенности в этом вопросе, которую в противном случае приходилось бы устранять посредством правоприменительного решения, т. е. дискреционным полномочием правоприменительного органа или должностного лица, и тем самым определять подсудность дела не на основании закона.
   Предусмотренная ст. 44 УПК РСФСР и ст. 123 ГПК РСФСР передача дела вышестоящим судом из одного суда, которому оно подсудно, в другой суд не противоречит Конституции Российской Федерации, если осуществляется в рамках судебной процедуры при наличии указанных в самом процессуальном законе (как в статьях о подсудности, так и в иных его статьях) точных оснований (обстоятельств), по которым дело не может быть рассмотрено в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом, и, следовательно, подлежит передаче в другой суд.
   При определенных обстоятельствах (например, если иск в гражданском процессе предъявлен к самому судье либо самим судьей этого же суда или если суд, к подсудности которого отнесено дело, по тем или иным причинам не функционирует) изменение подсудности именно вышестоящим судом не только допустимо, но иногда и необходимо. Однако такие обстоятельства также должны быть предусмотрены в законе.
   Между тем ст. 44 УПК РСФСР и ст. 123 ГПК РСФСР, предоставляя председателю вышестоящего суда (его заместителю) полномочие по изменению установленной подсудности уголовных и гражданских дел, фактически ставят решение этого вопроса в зависимость не от выраженной в законе воли законодателя, а от субъективного усмотрения того или иного руководителя судебного органа, поскольку, в частности, не содержат каких-либо предписаний, формально определяющих круг оснований, по которым возможна передача дела из одного суда в другой. Указанные в них цели («наиболее быстрого, полного и объективного рассмотрения дела», «наиболее быстрого и правильного рассмотрения дела», «наилучшего обеспечения воспитательной роли судебного разбирательства»), для достижения которых предусмотрена такая передача, практически не ограничивают усмотрение правоприменителя, поскольку допускают возможность расширительного истолкования, а следовательно, и произвольного применения оспариваемых положений.
   Вопрос о передаче дела из одного суда в другой может решаться произвольно еще и потому, что процессуальный закон не требует при передаче дела вынесения мотивированного судебного акта. Это означает, что принимающий соответствующее решение руководитель вышестоящего суда, действуя не как судья, а как должностное лицо, фактически освобождается от обязанности устанавливать и оценивать наличие законных оснований для изменения подсудности дела, а граждане лишаются возможности судебного обжалования такого решения. Кроме того, как следует из оспариваемых норм, решения указанных в них должностных лиц об изменении подсудности являются окончательными: Председатель Верховного Суда Российской Федерации не вправе изменить или отменить решение председателя суда более низкого уровня.
   Таким образом, установленное ст. 44 УПК РСФСР и ст. 123 ГПК РСФСР регулирование оснований и порядка изменения подсудности соответственно уголовных и гражданских дел не исключает возможность решения вопроса о передаче дела в тот или иной суд произвольно, на основании субъективных представлений должностных лиц, действующих вне рамок судебной процедуры. Тем самым создается нормативная предпосылка для нарушения закрепленных Конституцией Российской Федерации принципов и положений, относящихся к осуществлению правосудия, – права каждого на судебную защиту (ст. 46), в том числе на рассмотрение его дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом (ч. 1 ст. 47); равенства всех перед законом и судом (ч. 1 ст. 19); осуществления правосудия только судом посредством соответствующего вида судопроизводства (ст. 118); независимости судей (ст. 120).

   4 февраля 1999 г. гражданин А.А. Шевяков был осужден Тверским межмуниципальным (районным) судом г. Москвы за совершение преступлений, предусмотренных ч. 1 ст. 264 (нарушение правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств), 265 (оставление места дорожно-транспортного происшествия) и 125 (оставление в опасности) Уголовного кодекса Российской Федерации. Судебная коллегия по уголовным делам Московского городского суда, рассмотрев дело в кассационном порядке, определением от 5 апреля 1999 г. отменила приговор и прекратила дело за отсутствием состава преступления в части осуждения А.А. Шевякова по обвинению в преступлении, предусмотренном ст. 125 УК РФ, в остальной части приговор был оставлен без изменения.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации А.А. Шевяков оспаривал конституционность ст. 265 УК РФ. Как утверждает заявитель, содержащейся в данной статье нормой по существу вводится уголовная ответственность за отказ содействовать в расследовании дорожно-транспортных происшествий, а на водителя, совершившего преступление, возлагается обязанность сохранять и предоставлять правоохранительным органам доказательства своей вины, что противоречит положению ст. 51 (ч. 1) Конституции РФ, согласно которому никто не обязан свидетельствовать против себя самого. Кроме того, по мнению заявителя, ст. 265 УК РФ противоречит ст. 50 (ч. 1) Конституции РФ, поскольку фактически устанавливает ответственность за те же действия и их последствия, ответственность за которые предусмотрена ст. 264 УК РФ, что приводит к двойному наказанию за одно и то же преступление. [391 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 25 апреля 2001 г. № 6-П по делу о проверке конституционности ст. 265 Уголовного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина А.А. Шевякова // СЗ РФ. 2001. № 23. Ст. 2408.]

   Решение Конституционного Суда состояло в следующем. Вытекающая из ст. 265 УК РФ обязанность лица, нарушившего правила дорожного движения и эксплуатации транспортных средств, оставаться на месте происшествия в случае наступления последствий, предусмотренных ст. 264 данного Кодекса, не препятствует ему воспользоваться правом не свидетельствовать против самого себя (ч. 1 ст. 51 Конституции РФ), которое должно обеспечиваться на любой стадии уголовного судопроизводства. Данное конституционное право предполагает, что лицо может отказаться не только от дачи показаний, но и от предоставления органам дознания и следователю других доказательств, подтверждающих его виновность в совершении преступления.
   Право каждого не свидетельствовать против себя самого, как и право не быть обязанным доказывать свою невиновность и считаться невиновным до тех пор, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном законом порядке, в силу ст. 18 Конституции РФ являются непосредственно действующими и должны обеспечиваться, в том числе правоприменителем, на основе закрепленного в ст. 15 (ч. 1) Конституции РФ требования о прямом действии конституционных норм. С учетом этого при установлении обстоятельств дорожно-транспортного происшествия и возбуждении уголовного дела соответствующие должностные лица обязаны разъяснить лицу, управлявшему транспортным средством, нарушившему правила дорожного движения или эксплуатации транспортных средств и оставшемуся на месте дорожно-транспортного происшествия, его право отказаться от дачи объяснений, показаний и от предоставления иных доказательств по поводу данного происшествия. Доказательства же, которые были получены от него принудительно, не могут быть положены, как следует из ст. 49 (ч. 2), 50 (ч. 2) и 51 (ч. 1) Конституции РФ, в основу выводов и решений по уголовному делу.
   Согласно ст. 50 (ч. 1) Конституции РФ никто не может быть повторно осужден за одно и то же преступление. В силу данной конституционной нормы исключается возможность осуждения лица за одно и то же деяние повторно как за несколько самостоятельных преступлений.
   Положения, закрепляющие принцип «non bis in idem», суть которого сводится к тому, что никто не может быть судим или наказан в уголовном порядке в рамках юрисдикции одного и того же государства за преступление, за которое он уже был окончательно оправдан или осужден в соответствии с законом и уголовно-процессуальными нормами этого государства, содержатся в Международном пакте о гражданских и политических правах (п. 7 ст. 14) и Протоколе № 7 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод (п. 2 ст. 4). Европейская конвенция о выдаче, вступившая в силу для Российской Федерации 9 марта 2000 г., определяет действие данного принципа в отношениях между государствами. В целях недопущения повторного осуждения лица за преступление, совершенное вне пределов Российской Федерации, если ответственность за него установлена уголовным законодательством Российской Федерации, ст. 12 УК РФ предусмотрено, что такое лицо может быть привлечено к уголовной ответственности только в том случае, если оно не было осуждено за это преступление в иностранном государстве.
   Нарушение лицом, управляющим механическим транспортным средством, правил дорожного движения или эксплуатации транспортных средств, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью человека либо смерть одного или более лиц (ст. 264 УК РФ), и оставление места дорожно-транспортного происшествия лицом, управляющим транспортным средством и нарушившим правила дорожного движения или эксплуатации транспортных средств, в случае наступления указанных последствий (ст. 265 УК РФ) образуют самостоятельные составы преступлений, и, следовательно, установление ответственности за каждое из этих деяний не означает нарушения ст. 50 (ч. 1) Конституции РФ, гарантирующей каждому право не быть повторно осужденным за одно и то же преступление.
   Таким образом, ст. 265 УК РФ не противоречит Конституции Российской Федерации. Разрешение же вопросов, связанных с уголовно-правовой квалификацией указанных деяний, включая оценку фактических обстоятельств, мотивов оставления места дорожно-транспортного происшествия лицом, управляющим транспортным средством и нарушившим правила дорожного движения или эксплуатации транспортных средств, в случае наступления последствий, предусмотренных ст. 264 УК РФ, относится к компетенции судов общей юрисдикции и должно осуществляться с учетом предписаний ст. 49 (ч. 1 и 2), 50 (ч. 1 и 2), 51 (ч. 1) и 55 (ч. 3) Конституции РФ.

   Гражданка А.Р. Идиатуллина приговором мирового судьи судебного участка № 2 по Советскому району г. Уфы от 26 февраля 2003 г. осуждена за совершение преступления, предусмотренного ст. 200 УК РФ. Апелляционной и кассационной инстанциями приговор оставлен без изменения. В удовлетворении надзорной жалобы, в которой осужденная и ее защитник просили отменить состоявшиеся по уголовному делу судебные решения и дело прекратить за отсутствием в действиях А.Р. Идиатуллиной состава преступления, судьей Верховного суда Республики Башкортостан отказано.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации А.Р. Идиатуллина оспаривала конституционность ст. 200 УК РФ, устанавливающей ответственность за обмеривание, обвешивание, обсчет, введение в заблуждение относительно потребительских свойств или качества товара (услуги) или иной обман потребителей в организациях, осуществляющих реализацию товаров или оказывающих услуги населению, а равно гражданами, зарегистрированными в качестве индивидуальных предпринимателей в сфере торговли (услуг), если эти деяния совершены в значительном размере.
   По мнению заявительницы, в результате расширительного истолкования данной нормы судом она, являясь лицом, реализующим товар по договору подряда с индивидуальным предпринимателем, была признана субъектом обмана потребителей, хотя диспозиция данной нормы, прямо определяя круг субъектов этого преступления, не включает в него подобную категорию граждан. Такое толкование нормы судом обусловлено, как считает заявительница, соответствующим разъяснением, данным Президиумом Верховного Суда Российской Федерации в постановлении от 27 февраля 2002 г. (обжалование которого, однако, не предусмотрено законодательством). [392 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 19 февраля 2004 г. № 103-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Идиатуллиной Альфии Радиковны на нарушение ее конституционных прав ст. 200 Уголовного кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд Российской Федерации, изучив представленные гражданкой А.Р. Идиатуллиной материалы, не нашел оснований для принятия ее жалобы к рассмотрению.
   Как следует из жалобы А.Р. Идиатуллиной и представленных ею материалов, заявительница не оспаривает конституционность конкретных положений ст. 200 УК РФ, а настаивает на признании незаконным истолкования и применения этой нормы судом общей юрисдикции. То, что конституционные права и свободы заявительницы нарушены непосредственно положениями ст. 200 УК РФ, приложенные к жалобе материалы не подтверждают.
   Между тем проверка законности и обоснованности решений судов общей юрисдикции, правильность применения и истолкования закона ими, а равно иными правоприменителями при разрешении конкретных дел к компетенции Конституционного Суда Российской Федерации не относится. Указанное в жалобе постановление Президиума Верховного Суда Российской Федерации не является по своему назначению и содержанию разъяснением и не подпадает под признак «официального и иного толкования», которое в соответствии с ч. 2 ст. 74 Закона «О Конституционном Суде РФ» оценивается наряду с буквальным смыслом рассматриваемого акта Конституционным Судом Российской Федерации при принятии решения по делу. Правом давать разъяснения по вопросам судебной практики Президиум Верховного Суда Российской Федерации не наделен законом. Указанное же постановление вынесено в отношении другого лица по иному конкретному делу, на которое только и распространяется его действие.
   Пунктом 125 ст. 1 вступившего в силу со дня его официального опубликования в «Российской газете» от 16 декабря 2003 г. Федерального закона от 8 декабря 2003 г. № 162-ФЗ «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» ст. 200 УК РФ признана утратившей силу. Согласно ст. 54 (ч. 2) Конституции РФ и основанным на ней положениям ч. 1 ст. 10 УК РФ закон, устраняющий наказуемость деяния, имеет обратную силу, и лица, осужденные за совершение преступления, предусмотренного указанной нормой Уголовного кодекса Российской Федерации, подлежат освобождению от наказания в порядке, установленном уголовно-процессуальным законом.
   Это обстоятельство не препятствует заявительнице защищать свои права в уголовном судопроизводстве посредством обращения в надзорные инстанции судов общей юрисдикции для исправления ошибок, допущенных, по ее мнению, нижестоящими судами при принятии решений по ее уголовному делу.

   По приговору Курганского городского суда Курганской области, вынесенному 26 сентября 2000 г., гражданин В.П. Лицкевич был осужден к лишению свободы на срок четыре года за совершение трех краж чужого имущества на сумму соответственно 209, 359 и 415 рублей. В связи с тем что Федеральным законом от 30 декабря 2001 г. с 1 июля 2002 г. был введен в действие Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях, ст. 7.27 которого (в редакции, действовавшей до 5 ноября 2002 г.) хищение чужого имущества на сумму, не превышающую пяти минимальных размеров оплаты труда, установленных законодательством Российской Федерации на момент совершения правонарушения, признавалось административно наказуемым правонарушением, В.П. Лицкевич обратился в Курганский городской суд с ходатайством об освобождении его от дальнейшего отбывания наказания ввиду издания закона, устраняющего уголовную наказуемость совершенных им деяний.
   Курганский городской суд, полагая, что удовлетворению ходатайства препятствуют положения ч. 1 ст. 3 и ст. 10 УК РФ, а также п. 13 ст. 397 УПК РФ, которыми, по его мнению, предусматривается возможность придания обратной силы только уголовному, а не любому иному (в том числе административному) закону, устраняющему преступность деяния, смягчающему наказание или иным образом улучшающему положение лица, совершившего преступление, обратился в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о проверке их конституционности. Заявитель утверждает, что оспариваемые положения нарушают права граждан, гарантируемые ст. 19 (ч. 1) и 54 Конституции РФ. [393 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 10 июля 2003 г. № 270-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Курганского городского суда Курганской области о проверке конституционности ч. 1 ст. 3, ст. 10 Уголовного кодекса Российской Федерации и п. 13 ст. 397 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Вестник КС РФ. 2003. № 5.]

   Конституционный Суд пришел к следующему заключению. Согласно ч. 1 ст. 3 УК РФ преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только данным Кодексом. Статьей 10 УК РФ предусмотрено, что уголовный закон, устраняющий преступность деяния, смягчающий наказание или иным образом улучшающий положение лица, совершившего преступление, имеет обратную силу, т. е. распространяется на лиц, совершивших соответствующее деяние до вступления такого закона в силу, в том числе отбывающих наказание или отбывших наказание, но имеющих судимость. Пунктом 13 ст. 397 УПК РФ закреплено полномочие суда решать связанный с исполнением приговора вопрос об освобождении от наказания или о смягчении наказания вследствие издания уголовного закона, имеющего обратную силу, в соответствии со ст. 10 УК РФ.
   Названные нормы уголовного и уголовно-процессуального законов – при том что в силу специфики предметов правового регулирования они непосредственно закрепляют правовые последствия принятия именно уголовного закона, устраняющего или смягчающего уголовную ответственность, – не исключают возможность придания обратной силы законам иной отраслевой принадлежности в той мере, в какой этими законами ограничивается сфера уголовно-правового регулирования.
   Уголовный закон, будучи в силу своей правовой природы крайним средством, с помощью которого государство осуществляет реагирование на факты правонарушающего поведения, распространяет свое действие лишь на те сферы общественных отношений, регулирование которых с помощью правовых норм иной отраслевой принадлежности, в том числе норм, устанавливающих административную ответственность, оказывается недостаточным. Такой вывод подтверждается, в частности, положением ч. 2 ст. 14 УК РФ, согласно которому не является преступлением действие (бездействие), хотя формально и содержащее признаки какого-либо деяния, предусмотренного Уголовным кодексом Российской Федерации, но в силу малозначительности не представляющее общественной опасности. Исходя из этого, декриминализация тех или иных деяний может осуществляться не только путем внесения соответствующих изменений в уголовное законодательство, но и путем отмены нормативных предписаний иной отраслевой принадлежности, к которым отсылали бланкетные нормы уголовного закона, либо ограничения объема уголовно-правового регулирования в результате законодательного признания какого-либо деяния не представляющим общественной опасности, свойственной именно преступлениям, и влекущим на данном основании административную или иную более мягкую ответственность.
   Такое истолкование положений, содержащихся в ч. 1 ст. 3 и ст. 10 УК РФ и п. 13 ст. 397 УПК РФ, согласуется как с требованием Конституции Российской Федерации о необходимости придания обратной силы любому закону, устраняющему или смягчающему ответственность (ч. 2 ст. 54), так и с провозглашаемыми ею принципами справедливости и соразмерности ограничений прав и свобод конституционно значимым целям (преамбула; ч. 3 ст. 55).

   В жалобе гражданина А.В. Горского оспаривалась конституционность п. 6 ч. 2 ст. 231 УПК РФ, в соответствии с которым вопрос о мере пресечения, за исключением случаев избрания меры пресечения в виде домашнего ареста или заключения под стражу, разрешается судьей в постановлении о назначении судебного заседания без проведения предварительного слушания. На основании данной нормы судья Хамовнического районного суда г. Москвы при назначении судебного заседания по уголовному делу А.В. Горского принял решение об оставлении без изменения ранее избранной в отношении него меры пресечения в виде заключения под стражу и ее продлении в отсутствие обвиняемого и его защитника.
   По мнению А.В. Горского, п. 6 ч. 2 ст. 231 УПК РФ, как лишающий обвиняемого и его защитника возможности участвовать в процедуре разрешения судьей на стадии подготовки дела к судебному заседанию вопроса об оставлении без изменения и продлении меры пресечения в виде заключения под стражу, избранной на предварительном следствии, и не позволяющий довести до суда позицию обвиняемого по данному вопросу, нарушает конституционные права и свободы, закрепленные ст. 22 (ч. 2), 46 (ч. 2) и 48 (ч. 2) Конституции РФ. [394 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 8 апреля 2004 г. № 132-О по жалобе гражданина Горского Анатолия Вадимовича на нарушение его конституционных прав п. 6 ч. 2 ст. 231 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // СЗ РФ. 2004. № 24. Ст. 2477.]

   Как указал Конституционный Суд, действительный смысл оспариваемой заявителем нормы не может быть выявлен вне ее связи с конституционными положениями, без учета правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации, а также места данной нормы в системе действующего уголовно-процессуального законодательства.
   Как неоднократно указывал Конституционный Суд Российской Федерации, необоснованное применение мер, связанных с ограничением прав, гарантированных ст. 22 (ч. 1) Конституции РФ, п. 1 ст. 9 и п. 3 ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах, недопустимо, а решение об избрании меры пресечения, включая заключение под стражу, может быть вынесено только при условии подтверждения достаточными данными оснований ее применения, устанавливаемыми в соответствии с уголовно-процессуальным законом.
   Из данной правовой позиции, а также из правовой позиции, изложенной Конституционным Судом Российской Федерации в постановлениях от 10 декабря 1998 г. по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 335 УПК РСФСР и от 15 января 1999 г. по делу о проверке конституционности положений ч. 2 и 2 ст. 295 УПК РСФСР, согласно которой одной из необходимых гарантий судебной защиты и справедливости судебного разбирательства является предоставляемая сторонам реальная возможность довести свою позицию относительно всех аспектов дела до сведения суда, следует, что лицу – вне зависимости от его уголовно-процессуального статуса (подозреваемый, обвиняемый, подсудимый) – во всяком случае должна быть предоставлена возможность довести до сведения суда свою точку зрения относительно столь важного для его судьбы вопроса, как продолжение пребывания под стражей. Иное являлось бы, помимо прочего, нарушением конституционного принципа состязательности: судье в отсутствие возможности выслушать позицию обвиняемого и его защитника пришлось бы разрешать вопрос о содержании обвиняемого под стражей исключительно на основе аргументов, изложенных в обвинительном заключении, ходатайстве прокурора, следователя, дознавателя или в ранее вынесенном постановлении судьи об избрании меры пресечения, т. е. по существу отказаться от проверки обоснованности дальнейшего применения ранее избранной меры пресечения исходя из собственной самостоятельной оценки обстоятельств по делу.
   Продлевая либо не продлевая в постановлении о назначении судебного заседания ранее избранную в отношении обвиняемого меру пресечения в виде заключения под стражу, судья не просто соглашается или не соглашается с вынесенным в период предварительного следствия или дознания постановлением о заключении обвиняемого под стражу, а принимает соответствующее решение исходя из анализа всего комплекса вопросов, связанных с переходом уголовного судопроизводства в стадию судебного разбирательства, что означает в том числе изменение процессуального статуса обвиняемого, а также возможное появление новых оснований для оставления без изменения и тем самым фактического продления меры пресечения в виде заключения под стражу. Как установлено ч. 2 и 3 ст. 255 УПК РФ, такое решение дает основание содержать лицо под стражей с момента поступления уголовного дела в суд в течение шести месяцев, по истечении которых по делам о тяжких и особо тяжких преступлениях возможно дальнейшее продление срока содержания под стражей.
   Таким образом, норма п. 6 ч. 2 ст. 231 УПК РФ по своему конституционно-правовому смыслу в системе действующего уголовно-процессуального регулирования не предполагает, что при подготовке к судебному заседанию суд вправе принять решение об оставлении без изменения меры пресечения в виде заключения под стражу и тем самым продлить эту меру пресечения, не выслушав мнение обвиняемого по данному вопросу и не исследовав его доводы. При принятии судом соответствующего решения должны быть соблюдены все установленные ст. 108, 109 и 255 УПК РФ требования, в том числе об участии в судебном рассмотрении данного вопроса обвиняемого и его защитника (если он участвует в деле), что применительно к иным предусмотренным законом ситуациям обеспечивается на этапе подготовки к судебному заседанию проведением предварительного слушания в порядке, установленном гл. 34 УПК РФ.

   Граждане Л.И. Батищев, Ю.А. Евграфов, О.В. Фролов и А.В. Шмелев в своих жалобах в Конституционный Суд Российской Федерации оспаривали конституционность положения п. 2 ч. 1 ст. 232 УПК РСФСР, на основании которого их уголовные дела были направлены судами общей юрисдикции для дополнительного расследования со ссылкой на допущенные в ходе предварительного расследования существенные нарушения уголовно-процессуального закона. Кроме того, граждане Ю.А. Евграфов и А.В. Шмелев просят проверить конституционность ч. 3 ст. 232 УПК РСФСР, допускающей оставление ранее избранной меры пресечения в отношении обвиняемого при направлении дела для дополнительного расследования.
   Как следовало из представленных материалов, в ходе судебного разбирательства по делу Л.И. Батищева, обвиняемого в совершении преступлений, предусмотренных п. «б» ч. 3 ст. 159 и п. «а», «б» ст. 160 УК РФ, Южно-Сахалинский городской суд вынес определение о возвращении дела прокурору для дополнительного расследования в связи с тем, что в постановлении о привлечении Л.И. Батищева в качестве обвиняемого не было указано, какие конкретно пункты устава акционерного общества, генеральным директором которого он являлся, были им нарушены, а также поскольку обвиняемый и его защитник не были ознакомлены с материалами дела в полном объеме.
   Определением судебной коллегии по уголовным делам Архангельского областного суда приговор в отношении О.В. Фролова, осужденного по обвинению в преступлении, предусмотренном п. «б» ч. 3 ст. 229 УК РФ, был отменен и дело направлено прокурору для дополнительного расследования на том основании, что ознакомление обвиняемого и его защитника с материалами уголовного дела и составление обвинительного заключения производились по истечении срока предварительного следствия, а потому не имеют правового значения. Суд кассационной инстанции признал также существенным нарушением уголовно-процессуального закона отклонение судом первой инстанции ходатайства обвиняемого о проведении стационарной психиатрической экспертизы без его обсуждения в совещательной комнате и ходатайства о допуске в качестве защитника отца обвиняемого.
   Верховный суд Республики Коми неоднократно направлял дело Ю.А. Евграфова и А.В. Шмелева, обвиняемых в совершении преступлений, предусмотренных ч. 2 ст. 163 и ч. 2 ст. 105 УК РФ, для дополнительного расследования, мотивируя это существенными нарушениями следователем уголовно-процессуального законодательства, выразившимися в непринятии решений по заявленным обвиняемыми ходатайствам об отводе следователя и проведении следственного эксперимента, а также в нарушении права на защиту обвиняемого А.В. Шмелева, которому участие адвоката было обеспечено уже после окончания предварительного расследования – на этапе ознакомления с материалами дела. Кроме того, суд признал необходимым проведение следственного эксперимента, дополнительной экспертизы, а также ряда мероприятий по установлению и допросу новых свидетелей.
   При направлении дел заявителей для производства дополнительного расследования суды, руководствуясь ч. 3 ст. 232 УПК РСФСР, оставили без изменения ранее избранные в отношении их меры пресечения: Л.И. Батищеву – подписку о невыезде, а О.В. Фролову, А.В. Шмелеву и Ю.А. Евграфову – содержание под стражей.
   Оспаривая конституционность положений п. 2 ч. 1 и ч. 3 ст. 232 УПК РСФСР, заявители утверждают, что в результате применения указанных положений их уголовные дела были необоснованно направлены прокурору для дополнительного расследования, чем нарушаются гарантируемые ст. 46 (ч. 1 и 2), 49, 52, 55 (ч. 3), 118 и 123 (ч. 3) Конституции РФ права и свободы человека и гражданина. [395 - См: постановление Конституционного Суда РФ от 4 марта 2003 г. № 2-П по делу о проверке конституционности положений п. 2 ч. 1 и ч. 3 ст. 232 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами граждан Л.И. Батищева, Ю.А. Евграфова, О.В. Фролова и А.В. Шмелева // СЗ РФ. 2003. № 12. Ст. 1176.]

   Позиция Конституционного Суда РФ состояла в следующем. Согласно ст. 118 (ч. 1 и 2) и 123 (ч. 3) Конституции РФ правосудие в Российской Федерации осуществляется только судом, который осуществляет судебную власть посредством конституционного, гражданского, административного и уголовного судопроизводства на основе состязательности и равноправия сторон.
   Применительно к уголовному судопроизводству это означает прежде всего строгое разграничение судебной функции разрешения дела и функции обвинения, каждая из которых возлагается на соответствующие субъекты. Возбуждение уголовного преследования, формулирование обвинения и его поддержание перед судом обеспечивается указанными в законе органами и должностными лицами, а в предусмотренных законом случаях – также потерпевшими. Возложение же на суд обязанности в той или иной форме осуществлять функцию обвинения не согласуется с предписанием ст. 123 (ч. 3) Конституции РФ и препятствует независимому и беспристрастному осуществлению правосудия, как того требуют ст. 120 (ч. 1) Конституции РФ и нормы ратифицированных Российской Федерацией международных договоров – Конвенции о защите прав человека и основных свобод (ст. 6) и Международного пакта о гражданских и политических правах (п. 1 ст. 14).
   Кроме того, конституционные принципы правосудия предполагают неукоснительное соблюдение процедуры уголовного преследования, что гарантирует процессуальные права участников уголовного судопроизводства. Поэтому в случае выявления допущенных органами дознания или предварительного следствия процессуальных нарушений суд, самостоятельно осуществляя правосудие (ст. 120 Конституции РФ), вправе принимать в соответствии с уголовно-процессуальным законом меры по их устранению с целью восстановления нарушенных прав, что позволяет всесторонне и объективно рассмотреть дело по существу. Тем самым обеспечивается право каждого на судебную защиту его прав и свобод (ст. 46 Конституции РФ) и право потерпевшего на доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба (ст. 52 Конституции РФ).
   Основанием для возвращения прокурору уголовных дел граждан Л.И. Батищева, Ю.А. Евграфова, О.В. Фролова и А.В. Шмелева послужили и допущенные органами предварительного расследования существенные нарушения уголовно-процессуального закона, которые не могли быть исправлены в ходе судебного разбирательства.
   Существенное процессуальное нарушение является препятствием для рассмотрения дела, которое суд не может устранить самостоятельно и которое, как повлекшее лишение или стеснение гарантируемых законом прав участников уголовного судопроизводства, исключает возможность постановления законного и обоснованного приговора и фактически не позволяет суду реализовать возложенную на него Конституцией Российской Федерации функцию осуществления правосудия.
   Такие процессуальные нарушения не касаются ни фактических обстоятельств, ни вопросов квалификации действий и доказанности вины обвиняемых, а их устранение не предполагает дополнение ранее предъявленного обвинения. Направляя в этих случаях уголовное дело прокурору, суд не подменяет сторону обвинения, он лишь указывает на выявленные нарушения, ущемляющие процессуальные права участников уголовного судопроизводства, требуя их восстановления.
   Возвращение уголовного дела прокурору имеет целью приведение процедуры предварительного расследования в соответствие с требованиями, установленными в уголовно-процессуальном законе, что дает возможность после устранения выявленных существенных процессуальных нарушений вновь направить дело в суд для рассмотрения по существу и принятия решения. Тем самым обеспечиваются гарантированные Конституцией Российской Федерации право обвиняемого на судебную защиту и право потерпевшего на доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба (ст. 46 и 52).
   Таким образом, п. 2 ч. 1 ст. 232 УПК РСФСР в той части, в какой он допускает возвращение уголовного дела прокурору для устранения существенных нарушений уголовно-процессуального закона, если это не связано с восполнением неполноты произведенного дознания или предварительного следствия, не противоречит Конституции Российской Федерации.

7.5.1.4. Права-гарантии на получение юридической помощи.

   Они закрепляются в ст. 48 Конституции в качестве относительно самостоятельных следующим образом:
   право на получение квалифицированной юридической помощи (ч. 1 ст. 48 Конституции РФ);
   право на получение бесплатной юридической помощи в случаях, предусмотренных законом (ч. 1 ст. 48 Конституции РФ);
   право каждого задержанного, заключенного под стражу, обвиняемого в совершении преступления пользоваться помощью адвоката (защитника) с момента соответственно задержания, заключения под стражу или предъявления обвинения (ч. 2 ст. 48 Конституции РФ).
   Нормативное содержание названных конституционных прав конкретизируется, в частности, в ст. 16 и 49 УПК РФ, гл.6 АПК РФ, гл.5 ГПК РФ, ст. 25.1 КоАП РФ, ст. 53 Закона «О Конституционном Суде РФ», Основах законодательства Российской Федерации о нотариате от 11 февраля 1993 г. № 4462-1 [396 - См.: Ведомости СНД и ВС РФ. 1993. № 10. Ст. 357.], Федеральном законе от 31 мая 2002 г. № 63-Ф3 «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации» [397 - См.: СЗ РФ. 2002. № 23. Ст. 2102.], ст. 22 Федерального закона от 27 мая 1998 г. № 76-ФЗ «О статусе военнослужащих». [398 - См.: СЗ РФ. 1998. № 22. Ст. 2331.]
   Важно отметить, что логика построения ст. 48 Конституции РФ заключается в том, что право на получение квалифицированной юридической помощи не находится в непосредственной связи с правом пользования помощью адвоката, а выступает по отношению к нему как общее к частному. Иными словами, право на получение квалифицированной юридической помощи по своему нормативному содержанию шире и богаче; оно не ограничивается только лишь адвокатской практикой, но включает в себя, например, нотариальную, иные виды юридической помощи, являющиеся определяющими при выстраивании гармоничных отношений между личностью и властью на основе права.
   Важным для понимания его нормативного значения явилось Определение Конституционного Суда, в котором была истолкована ст. 45 УПК РФ [399 - См.: Определение от 5 декабря 2003 г. № 447-О по жалобе Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации на нарушение конституционных прав гражданки Г.М.Ситяевой ч. 1 ст. 45 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Еженедельный бюллетень законодательных и ведомственных актов. 2004. № 10.]. Из буквального смысла данной нормы следовало, что представителями потерпевшего, гражданского истца и частного обвинителя в уголовном процессе могут быть только адвокаты, и лишь при рассмотрении дела у мирового судьи последний мог принять решение о допуске в качестве представителя потерпевшего близкого родственника либо любого иного лица, о допуске которого ходатайствует потерпевший. Но ст. 48 (ч. 1) Конституции РФ, устанавливающая гарантии права каждого на получение квалифицированной юридической помощи, не уточняет, кем именно должна быть обеспечена квалифицированная юридическая помощь нуждающемуся в ней гражданину, а потому конституционную обязанность государства обеспечить каждому желающему достаточно высокий уровень любого из видов предоставляемой юридической помощи нельзя трактовать как обязанность пользоваться помощью только адвоката. Соответственно, право потерпевшего на получение юридической помощи не может влечь за собой возникновение у него обязанности обращаться за юридическими услугами только к членам адвокатского сообщества. В связи с этим Конституционный Суд РФ пришел к выводу, что ст. 45 УПК РФ по ее конституционно-правовому смыслу не исключает, что представителем потерпевшего и гражданского истца в уголовном процессе могут быть иные помимо адвокатов лица, в том числе близкие родственники, о допуске которых ходатайствует потерпевший или гражданский истец.

   З.Р. Шенгелая, осужденный за совершение разбоя (п. «а», «б» ч. 3 ст. 162 УК РФ) к двенадцати годам лишения свободы и отбывавший наказание в колонии общего режима, по постановлению суда был переведен на три года на тюремный режим отбывания наказания. Как в период нахождения в колонии, так и в период нахождения в тюрьме за злостные нарушения установленного порядка отбывания наказания он подвергался дисциплинарным взысканиям в виде перевода в помещение камерного типа и водворения в штрафной изолятор. При этом администрация названных учреждений со ссылкой на положения ст. 118 УИК РФ отказывала адвокату, приглашавшемуся по просьбе З.Р. Шенгелая для оказания помощи в подготовке жалоб на приговор, другие судебные решения и на решения администрации исправительных учреждений о наложении дисциплинарных взысканий, в предоставлении свиданий с клиентом.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации З.Р. Шенгелая утверждал, что в соответствии с примененными в отношении него положениями ч. 1 и п. «г» ч. 2 ст. 118 УИК РФ – во взаимосвязи со ст. 89 того же Кодекса, регламентирующей порядок предоставления свиданий осужденному к лишению свободы, осужденный, переведенный в штрафной изолятор или в помещение камерного типа, лишается права на свидания с адвокатом, причем на неопределенное время, поскольку эти виды дисциплинарных взысканий могут назначаться подряд неограниченное число раз в связи с новыми нарушениями. Тем самым, по мнению заявителя, ущемляются его права на получение квалифицированной юридической помощи и на защиту его прав и свобод, в том числе путем обжалования приговора, других судебных решений, а также решений администрации исправительного учреждения о наложении дисциплинарных взысканий, что противоречит ст. 45 (ч. 1), 48 (ч. 1) и 50 (ч. 3) Конституции РФ. [400 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 26 декабря 2003 г. № 20-П по делу о проверке конституционности отдельных положений частей первой и второй ст. 118 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой Шенгелая Зазы Ревазовича // СЗ РФ. 2004. № 2. Ст. 160.]

   Конституционный Суд разрешил данное дело следующим образом. Согласно ст. 48 Конституции РФ каждому гарантируется право на получение квалифицированной юридической помощи (ч. 1), а каждому задержанному, заключенному под стражу, обвиняемому в совершении преступления – право пользоваться помощью адвоката (защитника) с момента соответственно задержания, заключения под стражу или предъявления обвинения (ч. 2). Исходя из того что Конституция Российской Федерации определяет начальный, но не конечный момент осуществления обвиняемым права на помощь адвоката (защитника), данное право должно обеспечиваться ему на всех стадиях уголовного процесса, в том числе при производстве в надзорной инстанции, а также при исполнении приговора. Само по себе осуждение лица за совершенное преступление и даже назначение ему в качестве наказания лишения свободы не могут признаваться достаточным основанием для ограничения его в праве на защиту своих прав и законных интересов путем обжалования приговора и других решений по уголовному делу, заявления ходатайств о смягчении назначенного по приговору суда наказания, возражения против представления администрации учреждения, исполняющего наказание, об изменении назначенного судом наказания на более тяжкое или об изменении режима отбывания наказания.
   С учетом особенностей статуса осужденного право на квалифицированную юридическую помощь гарантируется ему не только для обеспечения возможности отстаивать свои интересы в рамках уголовного процесса, но и для защиты от ущемляющих его права и законные интересы действий и решений органов и учреждений, исполняющих наказание. То обстоятельство, что осужденный, отбывающий наказание в виде лишения свободы, и тем более водворенный в штрафной изолятор или переведенный в помещение камерного типа, находится в подчиненном, зависимом от администрации исполняющего наказание учреждения положении и ограничен в правомочиях лично защищать свои права и законные интересы, предопределяет особую значимость безотлагательного обеспечения ему права пригласить для оказания юридической помощи адвоката (защитника) и реальной возможности воспользоваться ею.
   Реализация осужденным права на помощь адвоката (защитника), как и права на квалифицированную юридическую помощь в целом, в том числе по вопросам, связанным с применением дисциплинарных взысканий за нарушения установленного порядка отбывания наказания, предполагает создание условий, позволяющих ему сообщить адвокату о существе своих требований по тому или иному вопросу и предоставить всю необходимую для их отстаивания информацию, а адвокату – оказать своему доверителю консультативную помощь и согласовать с ним действия по защите его прав и законных интересов.
   Непосредственное общение с адвокатом – важная составляющая права на получение квалифицированной юридической помощи, которое в силу Конституции Российской Федерации ни при каких условиях не подлежит произвольному ограничению, в том числе в части определения количества и продолжительности предоставляемых в этих целях свиданий. Федеральный законодатель, как следует из ст. 71 (п. «в», «о») и 76 (ч. 1) Конституции РФ во взаимосвязи с ее ст. 55 (ч. 3), вправе конкретизировать содержание закрепленного в ст. 48 (ч. 2) Конституции РФ права и устанавливать правовые механизмы его осуществления, условия и порядок реализации, но при этом не должен допускать искажения существа данного права и введения таких его ограничений, которые не согласовывались бы с конституционно значимыми целями.
   Конституционные положения о праве на получение квалифицированной юридической помощи применительно к осужденным, отбывающим наказание в виде лишения свободы, конкретизированы в ч. 4 ст. 89 УИК РФ, которая связывает предоставление свиданий с адвокатами и иными лицами, имеющими право на оказание юридической помощи осужденным, только с подачей осужденным соответствующего заявления. Каких-либо дополнительных, носящих ограничительный характер условий предоставления осужденному свиданий с адвокатом закон не предусматривает, из чего следует, что администрация не вправе отказать в удовлетворении заявления осужденного о свидании с приглашенным им адвокатом.
   Об уведомительном, а не разрешительном характере предусмотренного ч. 4 ст. 89 УИК РФ порядка предоставления осужденному свиданий с адвокатом свидетельствует, в частности, закрепление в пар. 14 принятых на основе Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации Правил внутреннего распорядка исправительных учреждений (утверждены приказом Министерства юстиции Российской Федерации от 30 июля 2001 г. № 224) положения, согласно которому количество и продолжительность свиданий осужденного с адвокатом не ограничиваются.
   Не вытекает право администрации учреждения, исполняющего наказание в виде лишения свободы, отказать осужденному в свидании с адвокатом и из рассматриваемых положений ст. 118 УИК РФ, содержащих запрет на свидания для осужденных, водворенных в штрафной изолятор (ч. 1), и ограничение количества свиданий одним краткосрочным свиданием в течение шести месяцев для осужденных, переведенных в единое помещение камерного типа, помещение камерного типа или одиночную камеру (п. «г» ч. 2). Названные положения устанавливают особые условия содержания осужденных к лишению свободы в штрафных изоляторах, помещениях камерного типа, единых помещениях камерного типа, одиночных камерах и не содержат каких-либо предписаний, регламентирующих получение осужденным юридической помощи, в том числе предоставление ему свиданий с приглашенным адвокатом, и, следовательно, не могут расцениваться как затрагивающие право на квалифицированную юридическую помощь.
   Как следует из ст. 89 УИК РФ, законодатель, предусматривая предоставление свиданий осужденным к лишению свободы, различает, с одной стороны, свидания, которые предоставляются им в целях сохранения социально-полезных связей с родственниками и иными лицами, и, с другой – свидания с адвокатами и иными лицами, имеющими право на оказание юридической помощи, в целях реализации осужденными конституционного права на получение квалифицированной юридической помощи. Именно с учетом различий в правовой природе и сущности этих видов свиданий законодатель, хотя и использует для их обозначения один и тот же термин, вместе с тем по-разному подходит к их регламентации исходя из того, что, если режим свиданий осужденного с родственниками и иными лицами предполагает нормативную определенность в части, касающейся продолжительности, частоты, порядка их предоставления и проведения, а также возможных ограничений, правовой режим свиданий с адвокатами, как обеспечиваемый непосредственным действием права, закрепленного в ст. 48 (ч. 1 и 2) Конституции РФ, не требует подобного урегулирования. Свидетельством нетождественности указанных видов свиданий является и то, что свидания с адвокатами и лицами, имеющими право на оказание юридической помощи, не засчитываются в число свиданий с родственниками и иными лицами (пар. 14 Правил внутреннего распорядка исправительных учреждений).
   Таким образом, положения ч. 1 и п. «г» ч. 2 ст. 118 УИК РФ по их конституционно-правовому смыслу в системе норм не могут расцениваться как допускающие возможность ограничения права осужденного, переведенного в период отбывания наказания в виде лишения свободы в штрафной изолятор или помещение камерного типа, на свидания с адвокатом или иными лицами, имеющими право на оказание юридической помощи.

   15 августа 2003 г. судья Тульского областного суда вынес постановление об отказе в удовлетворении надзорной жалобы, в которой содержалось требование о пересмотре обвинительного приговора, вынесенного в отношении гражданина Е.П. Лазукина, ввиду мягкости наказания или по иным основаниям, влекущим за собой ухудшение положения осужденного. Кроме того, следователь и суд отказались допустить к участию в деле в качестве представителя лицо, не являющееся адвокатом (руководителя юридической фирмы), избранное гражданкой В.О. Ивкиной – потерпевшей по данному уголовному делу.
   Гражданка В.О. Ивкина, признанная также гражданским истцом по этому делу, в своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации оспаривала конституционность ч. 1 ст. 45 и ст. 405 УПК РФ. По мнению заявительницы, содержащимися в них нормами были нарушены ее права, гарантированные ст. 19 (ч. 1), 45 (ч. 2), 46 (ч. 1 и 2) и 48 (ч. 1) Конституции РФ. [401 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 5 февраля 2004 г. № 25-О по жалобе гражданки Ивкиной Валентины Оноприевны на нарушение ее конституционных прав ч. 1 ст. 45 и ст. 405 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2004.]

   Конституционный Суд пришел к выводу, что для разрешения данного дела не требуется вынесения решения в виде постановления и дал конституционно-правовое истолкование оспариваемых положений ч. 1 ст. 45 УПК РФ, в том числе с учетом ранее сформулированных правовых позиций.
   Согласно ч. 1 ст. 45 УПК РФ представителями потерпевшего, гражданского истца и частного обвинителя могут быть адвокаты, а представителями гражданского истца, являющегося юридическим лицом, – также иные лица, правомочные в соответствии с Гражданским кодексом Российской Федерации представлять его интересы. По постановлению мирового судьи в качестве представителя потерпевшего или гражданского истца могут быть также допущены один из близких родственников потерпевшего или гражданского истца либо иное лицо, о допуске которого ходатайствует потерпевший или гражданский истец.
   Эта норма, как следует из ее содержания, устанавливая правила допуска представителей в уголовном судопроизводстве, определяет и круг лиц, которые могут быть допущены в качестве представителей.
   Согласно ст. 48 (ч. 1) Конституции РФ каждому гражданину гарантируется право на получение квалифицированной юридической помощи. В части 2 той же статьи указывается, что каждый задержанный, заключенный под стражу, обвиняемый в совершении преступления имеет право пользоваться помощью адвоката (защитника). Таким образом, Конституция Российской Федерации гарантирует право на получение квалифицированной юридической помощи в лице адвоката для подозреваемых и обвиняемых, а не для иных участников уголовного судопроизводства, что нашло свое закрепление в ст. 49 УПК РФ, согласно которой защитник – лицо, осуществляющее в установленном данным Кодексом порядке защиту прав и интересов подозреваемых и обвиняемых и оказывающее им юридическую помощь при производстве по уголовному делу; в качестве защитников допускаются адвокаты.
   Что касается потерпевших, в том числе признанных гражданскими истцами, то Конституция Российской Федерации не ограничивает круг лиц, которые вправе оказывать им квалифицированную юридическую помощь. Такой подход нашел свое закрепление и конкретизацию в ч. 1 ст. 45 УПК РФ, предусматривающей при осуществлении уголовного судопроизводства мировым судьей возможность участия в качестве представителя потерпевшего и гражданского истца помимо адвоката одного из близких родственников потерпевшего либо иного лица, о допуске которого ходатайствует потерпевший или гражданский истец. Наделяется правом иметь представителя из числа выбранных им лиц гражданский истец и в гражданском судопроизводстве (ст. 48 и 53 ГПК РФ).
   Лишение потерпевшего и гражданского истца по уголовным делам, подсудным федеральным судам, права обратиться к другим лицам, способным оказать, по их мнению, квалифицированную юридическую помощь, фактически привело бы к понуждению этих участников уголовного судопроизводства использовать только один способ защиты, что не согласуется со ст. 45 (ч. 2) Конституции РФ. Такое ограничение вопреки ст. 48 (ч. 1) Конституции РФ значительно сузило бы возможности потерпевшего и гражданского истца свободно выбирать способ защиты своих интересов, а также право на доступ к правосудию, что гарантировано ст. 46 (ч. 1) Конституции РФ.
   Обязанность государства гарантировать защиту прав потерпевших от преступлений, в том числе путем обеспечения им адекватных возможностей отстаивать свои интересы в суде, вытекает также из ст. 21 (ч. 1) Конституции РФ. Применительно к личности потерпевшего это конституционное предписание предполагает обязанность государства не только предотвращать и пресекать в установленном законом порядке какие бы то ни было посягательства, способные причинить вред, но и обеспечивать пострадавшему от преступления возможность отстаивать свои права и законные интересы любым не запрещенным законом способом (постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 24 апреля 2003 г. № 7-П).
   Кроме того, если обвиняемый, не имеющий возможности пригласить для своей защиты адвоката по своему выбору, всегда может ходатайствовать о предоставлении ему защитника по назначению, то потерпевший и гражданский истец таким правом не наделены, а значит, они вообще могут лишиться возможности реализовать свое право на получение квалифицированной юридической помощи.
   Следовательно, содержащееся в ст. 48 (ч. 1) Конституции РФ положение о том, что каждому гарантируется получение квалифицированной юридической помощи, означает конституционную обязанность государства обеспечить каждому желающему достаточно высокий уровень любого из видов предоставляемой юридической помощи, но не обязанность потерпевшего и гражданского истца пользоваться помощью только адвоката; в противном случае это нарушало бы также конституционное право, закрепленное ст. 52 Конституции РФ, в силу которой права потерпевших от преступлений (в том числе признанных гражданскими истцами) подлежат охране законом, а государство обеспечивает им доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба.
   Таким образом, ч. 1 ст. 45 УПК РФ в соответствии с ее конституционно-правовым истолкованием предполагает, что представителем потерпевшего и гражданского истца могут быть адвокаты и иные лица, в том числе близкие родственники, о допуске которых ходатайствует потерпевший или гражданский истец.

   Согласно ч. 5 ст. 59 АПК РФ представителями организаций могут выступать в арбитражном суде по должности руководители организаций, действующие в пределах полномочий, предусмотренных федеральным законом, иным нормативным правовым актом, учредительными документами, или лица, состоящие в штате указанных организаций, либо адвокаты.
   Данное законоположение во взаимосвязи с п. 4 ст. 2 Федерального закона от 31 мая 2002 г. № 63-ФЗ «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации», согласно которому представителями организаций, органов государственной власти, органов местного самоуправления в гражданском и административном судопроизводстве, судопроизводстве по делам об административных правонарушениях могут выступать только адвокаты, за исключением случаев, когда эти функции выполняют работники, состоящие в штате указанных организаций, органов государственной власти и органов местного самоуправления, если иное не установлено федеральным законом, позволяет арбитражным судам отказывать в допуске к участию в арбитражном процессе в качестве представителя организации выбранного ею лица, если такое лицо не относится к числу адвокатов или не состоит в штате этой организации.
   Конституционность ч. 5 ст. 59 АПК РФ оспаривалась в порядке ст. 125 (ч. 2) Конституции РФ Государственным Собранием – Курултаем Республики Башкортостан и губернатором Ярославской области. Как указывается в запросах, в отличие от организаций граждане в силу ч. 3 той же статьи Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации могут выбирать в качестве своих представителей в арбитражном суде не только адвокатов, но и иных оказывающих юридическую помощь лиц. Тем самым, по мнению заявителей, оспариваемая норма вопреки ст. 19 (ч. 1 и 2) и 123 (ч. 3) Конституции РФ ставит стороны в арбитражном процессе в неравное положение, а также нарушает конституционные права частнопрактикующих юристов и сотрудников юридических фирм, не имеющих статуса адвоката, поскольку препятствует их участию в арбитражном процессе в качестве представителей организаций, что противоречит ст. 2, 8, 19, 34, 35 и 55 Конституции РФ.
   В запросе Арбитражного суда Красноярского края, который при рассмотрении дела по иску налогового органа к ОАО «Красноярский завод синтетического каучука» о взыскании налоговых санкций был вынужден отказать в признании полномочий представителя ответчика по доверенности – аудитора Н.В. Карамышева, поскольку тот не являлся адвокатом и не состоял в штате завода, утверждалось, что ч. 5 ст. 59 АПК РФ противоречит ст. 19 (ч. 1 и 2), 30 (ч. 2), 45 (ч. 2) и 48 (ч. 1) Конституции РФ.
   Со ссылкой на ч. 5 ст. 59 АПК РФ арбитражные суды отказали ряду организаций – ОАО «Тюменская нефтяная компания», ЗАО «Гориславцев и К°. Аудит», ЗАО «Информационно-вычислительный центр» и ЗАО «Классик Компани» в признании полномочий избранных ими в качестве представителей лиц, не состоящих в их штате и не имеющих статус адвоката. Нарушение своих конституционных прав эти организации усматривали в том, что названное законоположение лишает их – в отличие от граждан в арбитражном процессе и от всех участников гражданского процесса – возможности пользоваться квалифицированной юридической помощью со стороны избранных ими по своему усмотрению представителей, что противоречит ст. 19 (ч. 1 и 2), 45, 48 (ч. 1) и 123 (ч. 3) Конституции РФ. Кроме того, по их мнению, оспариваемая норма не соответствует ст. 1, 2, 7, 8, 15, 17, 18, 30, 34, 37, 46 и 55 Конституции РФ.
   С жалобами на нарушение конституционных прав и свобод ч. 5 ст. 59 АПК РФ в Конституционный Суд Российской Федерации обратились также ООО «Юридическая фирма «Правовой профиль», ООО «Юридическая фирма «Лекс», ООО «Юридическая фирма «Север-Лекс», ОАО «Холдинговая компания «Отечество», ООО «Юридическая фирма «Юрус», ООО «Гориславцев и К°. Юридические услуги», ООО «Юридическая фирма «Ардашев и Партнеры», ЗАО «Управление и финансы» и ООО «Аудиторская фирма «Каббалкаудит», занимающиеся оказанием юридических или аудиторских услуг, а также ряд сотрудников юридических и аудиторских фирм и частнопрактикующих юристов, которым арбитражные суды со ссылкой на оспариваемую норму отказали в допуске к участию в арбитражном процессе в качестве представителей других организаций в соответствии с заключенными между ними договорами.
   Заявители утверждали, что ч. 5 ст. 59 АПК РФ нарушает закрепленные Конституцией Российской Федерации право граждан и их объединений на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности (ч. 1 ст. 34), право свободно распоряжаться своими способностями к труду (ч. 1 ст. 37) и ставит объединения адвокатов в привилегированное положение, что не соответствует принципу правового равенства (ч. 1 и 2 ст. 19 Конституции Российской Федерации), а также противоречит ст. 1, 2, 6, 7, 8, 17, 18, 30, 45, 46, 48, 55 и 123 Конституции РФ.
   ООО «Юридическая фирма «Правовой профиль», граждане С.В. Киселев, Т.С. Кравцева и Э.Р. Хаснеева, оспаривавшие конституционность примененной арбитражными судами в их делах ч. 5 ст. 59 АПК РФ, указывали также на ее взаимосвязь с п. 4 ст. 2 Федерального закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации», который, по их мнению, как содержащий правило, аналогичное закрепленному в ч. 5 ст. 59 АПК РФ, также нарушает их права и свободы. [402 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 16 июля 2004 г. № 15-П по делу о проверке конституционности ч. 5 ст. 59 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросами Государственного Собрания – Курултая Республики Башкортостан, Губернатора Ярославской области, Арбитражного суда Красноярского края, жалобами ряда организаций и граждан // СЗ РФ. 2004. № 31. Ст. 3282.]

   В итоговом решении по данному делу Конституционным Судом была изложена следующая конституционно-правовая оценка оспариваемых норм.
   Реализации права на судебную защиту наряду с другими правовыми средствами служит институт судебного представительства, обеспечивающий заинтересованному лицу получение квалифицированной юридической помощи (ч. 1 ст. 48 Конституции РФ), а в случаях невозможности непосредственного (личного) участия в судопроизводстве – доступ к правосудию. В отличие от граждан организации по своей правовой природе лишены возможности непосредственно участвовать в судопроизводстве, а потому дела организаций ведут в арбитражном суде их органы в лице руководителей или другие, по их выбору, представители (ч. 4 и 5 ст. 59, ст. 61 АПК РФ).
   Отсутствие у организации возможности иметь представителя для реализации своих прав как участника арбитражного процесса и отстаивания своих интересов в суде лишало бы ее самого права на судебную защиту и на участие в судопроизводстве на основе закрепленных в ст. 123 (ч. 3) Конституции РФ принципов состязательности и равноправия сторон. Вместе с тем конституционное право на судебную защиту и принципы состязательности и равноправия сторон не предполагают выбор по своему усмотрению любых способов и процедур судебной защиты, а право вести свои дела в суде через самостоятельно выбранного представителя не означает безусловное право выбирать в качестве такового любое лицо и не предполагает возможность участия в судопроизводстве любого лица в качестве представителя.
   Исходя из конституционной природы правосудия, осуществление которого возложено на суды как органы государственной (судебной) власти (ст. 10, ч. 1 ст. 11, ч. 1 и 2 ст. 118 Конституции РФ), и обязанности государства гарантировать каждому судебную защиту, в том числе путем определения порядка получения квалифицированной юридической помощи, а также особых требований, предъявляемых к членам адвокатских образований, законодатель вправе предусмотреть преимущества для адвокатов при допуске их в качестве представителей в суде, если необходимость таких преимуществ обусловлена публичными интересами, что, например, имеет место в уголовном судопроизводстве в отношении представителей обвиняемого (постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 28 января 1997 г.). Однако при этом он должен обеспечивать баланс публичных интересов и прав и законных интересов лица при выборе представителя для судебной защиты, не допуская несоразмерного ограничения как права на судебную защиту, так и права на получение квалифицированной юридической помощи. Данное требование является обязательным для законодателя и при определении условий и критериев допуска представителей организаций для участия от ее имени в арбитражном процессе.
   В отличие от организаций граждане, в том числе индивидуальные предприниматели, вправе выбирать в качестве своих представителей в арбитражном суде не только адвокатов, но и иных оказывающих юридическую помощь лиц (ч. 3 ст. 59 АПК РФ). Не делает закон исключений и для случаев, когда организации и граждане, будучи участниками процесса по одному делу, имеют противоположные интересы. Кроме того, организации, участвующие в арбитражном процессе, при выборе представителя находятся в неравном положении с организациями, участвующими в гражданском судопроизводстве по делам, отнесенным к компетенции судов общей юрисдикции: так, ст. 48 ГПК РФ не проводит различий между организациями и гражданами при выборе ими представителя в гражданском процессе и не связывает возможность реализации данного права с наличием у избранного представителя статуса адвоката.
   В уголовном процессе организации, выступающие в качестве потерпевшего или гражданского истца, в соответствии с ч. 1 ст. 45 УПК РФ также вправе выбирать представителя не только из числа адвокатов. Как указал Конституционный Суд Российской Федерации, лишение этих участников уголовного судопроизводства права обратиться помимо адвоката к другим лицам, способным, как они полагают, оказать квалифицированную юридическую помощь, фактически привело бы к понуждению их использовать только один способ защиты, что не согласуется со ст. 45 (ч. 2) Конституции РФ; такое ограничение вопреки ст. 48 (ч. 1) Конституции РФ значительно сузило бы возможности потерпевшего и гражданского истца свободно выбирать способ защиты своих интересов, а также право на доступ к правосудию, что гарантировано ст. 46 (ч. 1) Конституции РФ (определения от 5 декабря 2003 г. № 446-О по жалобам граждан Л.Д. Вальдмана, С.М. Григорьева и региональной общественной организации «Объединение вкладчиков «МММ» на нарушение конституционных прав и свобод рядом положений Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации и Федерального закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации» и от 5 февраля 2004 г. № 25-О по жалобе гражданки В.О. Ивкиной на нарушение ее конституционных прав ч. 1 ст. 45 и ст. 405 УПК РФ).
   Не делает исключений для организаций при выборе защитника или представителя и Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях: согласно его ст. 25.5 в качестве защитника для оказания юридической помощи лицу, в отношении которого ведется производство по делу об административном правонарушении, или представителя потерпевшего допускается адвокат или иное лицо, полномочия которого удостоверяются доверенностью, оформленной в соответствии с законом.
   Таким образом, государство, допуская в действующей системе правового регулирования возможность выступать в арбитражном суде в качестве представителей организаций штатных сотрудников либо адвокатов, а в качестве представителей граждан – иных, помимо адвокатов, лиц, оказывающих юридическую помощь, тем самым, по существу, не предъявляет особых требований к качеству предоставляемой юридической помощи и, следовательно, не гарантирует ее надлежащий уровень, а потому не вправе возлагать на организации обязанность выбирать в качестве представителей только адвокатов или содержать юристов в штате.
   Гарантируемые Конституцией Российской Федерации поддержка конкуренции, свобода экономической деятельности, признание и равная защита различных форм собственности, право каждого на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности, право каждого свободно распоряжаться своими способностями к труду, выбирать род деятельности и профессию (ст. 8 и 34, ч. 1 ст. 37) создают правовую основу для осуществления юридическими лицами и физическими лицами – индивидуальными предпринимателями деятельности по оказанию юридических услуг.
   К их числу относятся организации и частнопрактикующие юристы, предмет деятельности которых – осуществляемое на основании соответствующих гражданско-правовых договоров оказание юридической помощи другим организациям и гражданам, в том числе путем судебного представительства. Однако ч. 5 ст. 59 АПК РФ в системной связи с п. 4 ст. 2 Федерального закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации» лишает их возможности выполнять взятые на себя по договору обязательства по представительству интересов клиента в арбитражном суде в случаях, когда клиентом является не гражданин, а организация. Это означает, что в данном случае законодатель избрал критерием для ограничения допуска к участию в качестве представителей в арбитражном процессе не квалификационные требования, связанные с качеством юридической помощи и необходимостью защиты соответствующих публичных интересов, а лишь организационно-правовую форму, в которой выступает участник судопроизводства, нуждающийся в юридической помощи.
   Между тем сама по себе организационно-правая форма участника судопроизводства (физическое либо юридическое лицо, гражданин либо организация) не предопределяет различия в условиях и характере оказываемой ему юридической помощи при представительстве в арбитражном процессе и не свидетельствует о существовании таких различий. Следовательно, вводящая названный критерий ч. 5 ст. 59 АПК РФ, при том что индивидуальные предприниматели и иные граждане в арбитражном процессе (а в гражданском процессе – и организации) не ограничены в выборе представителя, не отвечает принципам соразмерности и справедливости, которые должны соблюдаться при ограничении в конституционно значимых целях свободы договоров, свободного использования своих способностей для предпринимательской и иной не запрещенной законом деятельности. Тем самым нарушается и конституционный принцип юридического равенства, поскольку адвокаты и их объединения произвольно ставятся в привилегированное положение по отношению к частнопрактикующим юристам и организациям, предметом деятельности которых является оказание юридической помощи, включая представительство в суде.

7.5.1.5. «Компенсаторные» конституционно-процессуальные права.

   К таким правам относятся:
   право потерпевших на доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба (ст. 52 Конституции РФ);
   право потерпевших от преступлений и злоупотреблений властью на охрану их законных интересов (ст. 52 Конституции РФ);
   право на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями (или бездействием) органов государственной власти или их должностных лиц (ст. 53 Конституции РФ).
   Более детальное регулирование этих прав осуществляется, в частности, нормами ст. 1064, 1069, 1070 и 1071 Гражданского кодекса РФ, ст. 6 (п. 1 ч. 1), 22, 42, 86, 119 (ч. 1), 166 (ч. 9), 186 (ч. 2), 249 и др. УПК РФ, Федерального закона от 20 августа 2004 г. № 119-ФЗ «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства» [403 - См.: СЗ РФ. 2004. № 34. Ст. 3534.] и ст. 25.2 и 25.14 КоАП РФ, ч. 3 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ».

   Октябрьский районный суд г. Санкт-Петербурга оставил без удовлетворения исковые требования гражданина И.В. Богданова к Министерству финансов Российской Федерации о взыскании материального ущерба, включая упущенную выгоду, причиненного в результате того, что госпошлина, излишне уплаченная им при подаче искового заявления в Невский районный суд г. Санкт-Петербурга, была возвращена спустя два года в номинальном размере без учета инфляции.
   Якутский городской суд Республики Саха (Якутия) отказал гражданину А.Б. Зернову в удовлетворении иска к Министерству юстиции Республики Саха (Якутия) о взыскании морального вреда, причиненного в результате того, что Усть-Янским районным судом Республики Саха (Якутия) были нарушены сроки рассмотрения его дела по спору, возникшему из трудовых отношений, а соответствующее мотивированное решение вручено спустя полгода после вынесения.
   Смольнинский районный суд г. Санкт-Петербурга отказал гражданину С.И. Кальянову в иске к Управлению судебного департамента Ленинградской области, Управлению юстиции Ленинградской области и Министерству финансов Российской Федерации о взыскании материального ущерба, явившегося, по мнению истца, результатом нарушения Волховским городским судом Ленинградской области сроков рассмотрения его гражданского дела и сроков направления дела в кассационную инстанцию.
   Решением Арбитражного суда Амурской области, оставленным без изменения постановлением апелляционной инстанции того же суда, было отказано в иске коллективного крестьянского хозяйства «Лесное», главой которого является гражданин Н.В. Труханов, к Федеральному казначейству по Амурской области о взыскании понесенных убытков, в том числе упущенной выгоды, причиненных в результате вынесения Ивановским районным судом Амурской области незаконного определения о наложении ареста на расчетный счет хозяйства «Лесное» в качестве меры по обеспечению предъявленного к нему иска и волокиты, допущенной судьей этого суда при направлении дела в надзорную инстанцию, что повлекло неплатежеспособность данного юридического лица.
   Во всех указанных случаях суды при разрешении вопроса о возмещении государством вреда, причиненного при осуществлении гражданского судопроизводства, действовали на основании положения п. 2 ст. 1070 ГК РФ, согласно которому вред, причиненный при осуществлении правосудия, возмещается в случае, если вина судьи установлена приговором суда, вступившим в законную силу. Применяя эту норму, суды полагали, что при отсутствии вступившего в законную силу приговора в отношении судьи иски к государству о возмещении вреда не подлежат удовлетворению.
   В своих жалобах в Конституционный Суд Российской Федерации граждане И.В. Богданов, А.Б. Зернов, С.И. Кальянов и Н.В. Труханов, оспаривая конституционность названной нормы, утверждали, что ею нарушаются право на судебную защиту и право на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями органов государственной власти и их должностных лиц (ст. 46 и 53 Конституции РФ). [404 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 25 января 2001 г. № 1-П по делу о проверке конституционности положения п. 2 ст. 1070 Гражданского кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан И.В. Богданова, А.Б. Зернова, С.И. Кальянова и Н.В. Труханова // СЗ РФ. 2002. № 7. Ст. 700.]

   Конституционный Суд заключил нижеследующее. Согласно Конституции Российской Федерации каждый имеет право на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями (или бездействием) органов государственной власти или их должностных лиц (ст. 53); права потерпевших от преступлений и злоупотреблений властью охраняются законом, а государство обеспечивает потерпевшим доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба (ст. 52).
   Отсутствие в данных конституционных нормах непосредственного указания на необходимость вины соответствующего должностного лица или лиц, выступающих от имени органа государственной власти, как на условие возмещения государством причиненного вреда не означает, что вред, причиненный, в частности, при осуществлении правосудия незаконными действиями (или бездействием) органа судебной власти и его должностных лиц, в том числе в результате злоупотребления властью, возмещается государством независимо от наличия их вины.
   Наличие вины – общий и общепризнанный принцип юридической ответственности во всех отраслях права, и всякое исключение из него должно быть выражено прямо и недвусмысленно, т. е. закреплено непосредственно. Исходя из этого в гражданском законодательстве предусмотрены субъективные основания ответственности за причиненный вред, а для случаев, когда таким основанием является вина, решен вопрос о бремени ее доказывания.
   Само по себе указание в п. 2 ст. 1070 ГК РФ на наличие вины судьи не может рассматриваться как противоречащее вытекающей из Конституции Российской Федерации обязанности государства возместить вред, причиненный при осуществлении правосудия судом как органом государственной власти или судьей как его должностным лицом.
   При этом, однако, законодатель – в целях обеспечения общеправового принципа справедливости и достижения баланса конституционно защищаемых ценностей и целей – вправе установить в порядке исключения, как это сделано применительно к случаям незаконного осуждения, незаконного привлечения к уголовной ответственности, незаконного ареста, возмещение государством вреда гражданину и независимо от вины должностных лиц органов дознания, предварительного следствия, прокуратуры и суда (п. 1 ст. 1070 ГК РФ).
   Определяя во исполнение требований ст. 53 Конституции Российской Федерации порядок возмещения государством вреда, причиненного незаконными действиями (или бездействием) органов судебной власти и их должностных лиц, законодатель обязан учитывать также конституционные положения, относящиеся к осуществлению правосудия.
   Гражданским кодексом Российской Федерации в качестве общего основания ответственности за причинение вреда предусмотрено, что лицо, причинившее вред, освобождается от возмещения вреда, если докажет, что вред причинен не по его вине (п. 2 ст. 1064), т. е. по общему правилу бремя доказывания отсутствия вины возлагается на причинителя вреда. Оспариваемое положение является исключением из этого правила – в предусмотренном им случае не действует презумпция виновности причинителя вреда, вина которого устанавливается в уголовном судопроизводстве, т. е. за пределами производства по иску о возмещении вреда.
   Такое специальное условие ответственности за вред, причиненный при осуществлении правосудия, связано с особенностями функционирования судебной власти, закрепленными Конституцией Российской Федерации (гл. 7) и конкретизированными процессуальным законодательством (состязательность процесса, значительная свобода судейского усмотрения и др.), а также с особым порядком ревизии актов судебной власти. Производство по пересмотру судебных решений, а следовательно, оценка их законности и обоснованности, осуществляется в специальных, установленных процессуальным законодательством процедурах – посредством рассмотрения дела в апелляционной, кассационной и надзорной инстанциях. Пересмотр судебного решения посредством судебного разбирательства по иску гражданина о возмещении вреда, причиненного при осуществлении правосудия, фактически сводился бы к оценке законности действий суда (судьи) в связи с принятым актом, т. е. означал бы еще одну процедуру проверки законности и обоснованности уже состоявшегося судебного решения и, более того, создавал бы возможность замены по выбору заинтересованного лица установленных процедур проверки судебных решений их оспариванием путем предъявления деликтных исков.
   Между тем в силу указанных конституционных положений это принципиально недопустимо, иначе сторона, считающая себя потерпевшей от незаконных, с ее точки зрения, действий судьи в ходе разбирательства в гражданском судопроизводстве, будет обращаться не только с апелляционной либо кассационной жалобой, но и с соответствующим иском, а судья всякий раз будет вынужден доказывать свою невиновность. Тем самым была бы, по существу, перечеркнута обусловленная природой правосудия и установленная процессуальным законодательством процедура пересмотра судебных решений и проверки правосудности (законности и обоснованности) судебных актов вышестоящими инстанциями.
   Отправление правосудия является особым видом осуществления государственной власти. Применяя общее правовое предписание (норму права) к конкретным обстоятельствам дела, судья дает собственное толкование нормы, принимает решение в пределах предоставленной ему законом свободы усмотрения (иногда весьма значительной) и зачастую оценивает обстоятельства, не имея достаточной информации (иногда скрываемой от него).
   При столь большой зависимости результата осуществления правосудия от судейской дискреции разграничение незаконных решений, принятых в результате не связанной с виной ошибки судьи и его неосторожной вины, представляет собой трудновыполнимую задачу. Поэтому участник процесса, в интересах которого судебное решение отменяется или изменяется вышестоящей инстанцией, может считать, что первоначально оно было постановлено не в соответствии с законом именно по вине судьи. В этих условиях обычное для деликтных обязательств решение вопроса о распределении бремени доказывания и о допустимости доказательств вины причинителя вреда могло бы парализовать всякий контроль и надзор за осуществлением правосудия из-за опасения породить споры о возмещении причиненного вреда.
   Оспариваемое положение п. 2 ст. 1070 ГК РФ не только исключает презумпцию виновности причинителя вреда, но и предполагает в качестве дополнительного обязательного условия возмещения государством вреда установление вины судьи приговором суда и, следовательно, связывает ответственность государства с преступным деянием судьи, совершенным умышленно (ст. 305 УК РФ «Вынесение заведомо неправосудных приговора, решения или иного судебного акта») или по неосторожности (неисполнение или ненадлежащее исполнение судьей как должностным лицом суда своих обязанностей вследствие недобросовестного или небрежного отношения к службе, если оно повлекло существенное нарушение прав и законных интересов граждан, – ст. 293 УК РФ «Халатность»).
   Из пункта 2 ст. 1070 ГК РФ во взаимосвязи с его ст. 1069, а также названными и иными положениями УК РФ, на основании которых судья как должностное лицо суда может быть привлечен к уголовной ответственности, следует, что государство возмещает вред во всех случаях, когда он причинен преступным деянием судьи при осуществлении судопроизводства.
   Специфический характер оспариваемого положения как исключения из общих правил, регламентирующих условия возмещения причиненного вреда, позволяет прийти к выводу, что в нем под осуществлением правосудия понимается не все судопроизводство, а лишь та его часть, которая заключается в принятии актов судебной власти по разрешению подведомственных суду дел, т. е. судебных актов, разрешающих дело по существу. Судебный процесс завершается принятием именно таких актов, в которых находит выражение воля государства разрешить дело, отнесенное к ведению суда.
   В этом смысле оспариваемое положение корреспондирует ст. 18, 118 (ч. 1 и 2), 125, 126 и 127 Конституции РФ, из которых следует, что осуществление правосудия связано прежде всего с разрешением соответствующих дел. Разрешение же судом дел посредством гражданского судопроизводства и выражается в таких актах, которыми определяются правоотношения сторон или иные правовые обстоятельства, устраняется спорность, обеспечиваются возможность беспрепятственной реализации права и охраняемого законом интереса, а также защита нарушенных или оспоренных материальных прав и законных интересов.
   В актах, разрешающих дело по существу, суд определяет действительное материально-правовое положение сторон, т. е. применяет нормы права к тому или иному конкретному случаю в споре о праве. Именно разрешая дело (ст. 126, 127 и 128 Конституции РФ) и принимая решение в соответствии с законом (ст. 120 Конституции РФ), суд осуществляет правосудие в собственном смысле слова, что и является целью гражданского судопроизводства, и тем самым обеспечивает права и свободы как непосредственно действующие (ст. 18 Конституции РФ).
   Согласно ст. 123 (ч. 3) Конституции РФ судопроизводство осуществляется на основе состязательности и равноправия сторон. В гражданском судопроизводстве реализация этих принципов имеет свои особенности, связанные прежде всего с присущим данному виду судопроизводства началом диспозитивности: дела возбуждаются, переходят из одной стадии процесса в другую или прекращаются под влиянием главным образом инициативы участвующих в деле лиц. Стороны, реализуя свое право на судебную защиту, определяют предмет и основания заявленных требований; истец вправе изменить основания или предмет иска, увеличить или уменьшить размер исковых требований или отказаться от иска, а ответчик – признать иск; стороны могут окончить дело мировым соглашением. Каждая сторона должна доказать те обстоятельства, на которые она ссылается в обоснование своих требований и возражений. Доказательства представляются сторонами и другими лицами, участвующими в деле. Кроме того, в гражданском судопроизводстве сторона, в пользу которой состоялось решение, имеет право на возмещение судебных расходов за счет другой стороны, а также на возмещение убытков, причиненных обеспечением иска, на взыскание вознаграждения за потерю времени; с этим связаны также нормы о повороте исполнения решения, об индексации взысканных судом денежных сумм на момент исполнения решения суда и др. (ст. 92, 140, 207.1, 430—432 ГПК РСФСР, ст. 80 и ч. 1 и 3 ст. 95 АПК РФ).
   Исходя из указанных особенностей гражданского судопроизводства и учитывая, что активность суда в собирании доказательств ограничена, законодатель вправе связать ответственность государства за вред, причиненный при осуществлении правосудия (т. е. при разрешении дела по существу) посредством гражданского судопроизводства, с уголовно наказуемым деянием судьи – в отличие от того, как это установлено для случаев возмещения вреда, повлекшего последствия, предусмотренные п. 1 ст. 1070 ГК РФ, в соответствии с которым ответственность государства наступает независимо от вины должностных лиц суда. В этой связи оспариваемое положение не противоречит Конституции РФ.
   Судебные акты, которые хотя и принимаются в гражданском судопроизводстве, но которыми дела не разрешаются по существу и материально-правовое положение сторон не определяется, не охватываются понятием «осуществление правосудия» в том его смысле, в каком оно употребляется в оспариваемом положении п. 2 ст. 1070 ГК РФ; в таких актах решаются главным образом процессуально-правовые вопросы, возникающие в течение процесса – от принятия заявления и до исполнения судебного решения, в том числе при окончании дела (прекращение производства по делу и оставление заявления без рассмотрения).
   Вследствие этого положение о вине судьи, установленной приговором суда, не может служить препятствием для возмещения вреда, причиненного действиями (или бездействием) судьи в ходе осуществления гражданского судопроизводства, в случае если он издает незаконный акт (или проявляет противоправное бездействие) по вопросам, определяющим не материально-правовое (решение спора по существу), а процессуально-правовое положение сторон. В таких случаях, в том числе в случае противоправного деяния судьи, не выраженного в судебном акте (нарушение разумных сроков судебного разбирательства, иное грубое нарушение процедуры), его вина может быть установлена не только приговором суда, но и иным судебным решением. При этом не действует положение о презумпции вины причинителя вреда, предусмотренное п. 2 ст. 1064 ГК РФ.

   Арбитражный суд г. Москвы своим постановлением отказал ОАО «Большевик» в иске об уплате процентов на сумму излишне взысканных налоговым органом до 1 января 1999 г. налогов и сумму необоснованно взысканных штрафных санкций в связи с тем, что п. 1 ст. 395 ГК РФ, на котором истец основывал свои требования и согласно которому за пользование чужими денежными средствами вследствие их неправомерного удержания, уклонения от их возврата, иной просрочки в их уплате либо неосновательного получения или сбережения за счет другого лица подлежат уплате проценты на сумму этих средств, в налоговых правоотношениях не применяется.
   Федеральный арбитражный суд Московского округа оставил данное постановление без изменения, сославшись в том числе на постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации и Пленума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 1 июля 1996 г. «О некоторых вопросах, связанных с применением ч. 1 Гражданского кодекса Российской Федерации», в котором указано, что в случаях, когда разрешаемый судом спор вытекает из налоговых правоотношений, гражданское законодательство может быть применено только при условии, что это предусмотрено законодательством; между тем, поскольку начисление процентов за пользование чужими денежными средствами на суммы, необоснованно взысканные с юридических и физических лиц в виде экономических (финансовых) санкций налоговыми органами, законодательством не предусмотрено, при удовлетворении требований названных лиц о возврате из соответствующего бюджета этих сумм нормы, регулирующие ответственность за неисполнение денежного обязательства (ст. 395 ГК РФ), применению не подлежат; в названных случаях гражданами и юридическими лицами на основании ст. 15 и 16 ГК РФ могут быть предъявлены требования о возмещении убытков, вызванных в том числе необоснованным взиманием экономических (финансовых) санкций.
   В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации ОАО «Большевик» просило признать не соответствующими ст. 1, 2, 8 (ч. 2), 18, 19, 53, 55 (ч. 3) и 57 Конституции РФ положения п. 3 ст. 2 ГК РФ об ограничении сферы применения гражданского законодательства и п. 1 ст. 395 ГК РФ в той мере, в какой они с учетом смысла, придаваемого им правоприменительной практикой, не предусматривают начисление процентов на незаконно взысканные с налогоплательщика суммы налогов и штрафов.
   По мнению заявителя, сложившаяся на основе указанного разъяснения Пленума Верховного Суда Российской Федерации и Пленума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации практика неприменения п. 1 ст. 395 ГК РФ ограничивает налогоплательщика в выборе форм возмещения вреда, предусмотренных данным Кодексом, а толкование п. 3 его ст. 2 незаконно освобождает государство от ответственности за неисполнение денежного обязательства в форме уплаты процентов на сумму несвоевременно возвращенных денежных средств. [405 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 19 апреля 2001 г. № 99-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы открытого акционерного общества «Большевик» на нарушение конституционных прав и свобод п. 3 ст. 2 и п. 1 ст. 395 Гражданского кодекса Российской Федерации // Архив КС РФ. 2001.]

   В решении Конституционного Суда сформулирована позиция, согласно которой Конституция Российской Федерации, закрепляя в ст. 53 право каждого на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями соответствующих государственных (в том числе налоговых) органов или их должностных лиц, не конкретизирует при этом порядок, условия и размер возмещения причиненного вреда и не предоставляет заинтересованным лицам право выбора конкретных форм такого возмещения. Эти вопросы урегулированы другими законодательными актами, на основании которых разрешаются соответствующие споры.
   Так, согласно ст. 1082 ГК РФ, устанавливающей способы возмещения вреда (в том числе вреда, причиненного государственными органами, а также их должностными лицами), суд в соответствии с обстоятельствами дела обязывает лицо, ответственное за причинение вреда, возместить вред в натуре или возместить причиненные убытки, под которыми понимаются расходы, которые лицо, чье право нарушено, произвело или должно будет произвести для восстановления нарушенного права, утрата или повреждение его имущества (реальный ущерб), а также неполученные доходы, которые это лицо получило бы при обычных условиях гражданского оборота, если бы его право не было нарушено (упущенная выгода).
   Таким образом, обязательность применения ст. 395 ГК РФ, устанавливающей ответственность за неисполнение денежного обязательства, к тем или иным видам правоотношений не вытекает ни из общих норм о возмещении убытков, ни из конституционных положений, перечисленных заявителем в обоснование своей позиции, а потому его жалоба, по смыслу ст. 96 и 97 Закона «О Конституционном Суде РФ», не может быть признана допустимой.
   Пункт 3 ст. 2 ГК РФ предписывает судам и иным правоприменительным органам применять гражданское законодательство к имущественным отношениям, основанным на административном или ином властном подчинении одной стороны другой в том случае, если это предусмотрено законодательством. Тем самым применение положений ст. 395 ГК РФ в конкретных спорах зависит от того, являются ли спорные имущественные правоотношения гражданско-правовыми, а нарушенное обязательство – денежным, а если не являются, то имеется ли указание законодателя о возможности их применения к этим правоотношениям.
   Разрешение подобных вопросов, как и распространение действия закона на те или иные правоотношения либо придание ему обратной силы к компетенции Конституционного Суда Российской Федерации, установленной ст. 125 Конституции РФ и ст. 3 Закона «О Конституционном Суде РФ», не относятся.

7.5.2. Право на судебную защиту.

   Приведенная классификация конституционных судебно-процессуальных прав, предполагающая выделение их относительно самостоятельных структурных образований, не означает, что каждое из названных прав имеет равновеликую процессуальную и гарантирующую значимость. Не лишним будет обратить в связи с этим внимание на то, что в литературе встречается точка зрения о необходимости подразделения процессуальных прав на условные и безусловные [406 - См. об этом подробнее: Мурадьян Э.М. Истина как проблема судебного права. М.: Юристъ, 2004. С.301.]. Последние являются правами абсолютными, в осуществлении которых стороне нельзя отказать иначе как в случае, прямо предусмотренном в законе.
   Одним из фундаментальных конституционно-процессуальных прав является в этом плане право на судебную защиту, выступающее, по существу, первоосновой для всех других судопроизводственных правопритязаний. Имеется огромный массив решений Конституционного Суда РФ, которые в той или иной мере касаются этой проблематики.
   Во многих решениях Конституционного Суда РФ выявлялась и исследовалась сущность самой судебной власти в России, ее независимость, обеспечение свободного доступа к правосудию, состязательность, публичность судопроизводства, возможности обеспечения судебной защитой местного самоуправления, прав граждан и их объединений.
   Гуманистические идеи справедливости, соразмерности, баланса частных и государственных интересов, конкретизированные Конституционным Судом РФ в их ценностно-нормативном выражении, легли в основу нового Уголовно-процессуального кодекса РФ, Гражданского процессуального кодекса РФ, были использованы при разработке нового Кодекса об административных правонарушениях, Трудового кодекса и других основополагающих для страны нормативных актов.
   Так, например, в новом Уголовно-процессуальном кодексе РФ в числе принципов уголовного процесса, наряду с известными ранее действовавшему законодательству, были провозглашены и зафиксированы и такие – провозглашенные Конституцией РФ и получившие развитие в решениях Конституционного Суда РФ, – как презумпция невиновности [407 - См., например: постановление Конституционного Суда РФ от 28 октября 1996 г. № 18-П по делу о проверке конституционности ст. 6 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина О.В. Сушкова // СЗ РФ. 1996. № 45. Ст. 5203; постановление Конституционного Суда РФ от 20 апреля 1999 г. № 7-П по делу о проверке конституционности положений п. 1 и 3 ч. 1 ст. 232, ч. 4 ст. 248 и ч. 1 ст. 258 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с запросами Иркутского районного суда Иркутской области и Советского районного суда города Нижний Новгород // СЗ РФ. 1999. № 17. Ст. 2205; постановление Конституционного Суда РФ от 25 апреля 2001 г. № 6-П по делу о проверке конституционности ст. 265 Уголовного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина А.А. Шевякова // СЗ РФ. 2001. № 23. Ст. 2408; постановление Конституционного Суда РФ от 27 апреля 2001 г. № 7-П по делу о проверке конституционности ряда положений Таможенного кодекса Российской Федерации в связи с запросом Арбитражного суда города Санкт-Петербурга и Ленинградской области, жалобами открытых акционерных обществ «АвтоВАЗ» и «Комбинат «Североникель», обществ с ограниченной ответственностью «Верность», «Вита-Плюс» и «Невско-Балтийская транспортная компания», товарищества с ограниченной ответственностью «Совместное российско-южноафриканское предприятие «Эконт» и гражданина А.Д.Чулкова // СЗ РФ. 2001. № 23. Ст. 2409.], осуществление судопроизводства на основе состязательности сторон [408 - См., например: постановление Конституционного Суда РФ от 27 марта 1996 г. № 8-П по делу о проверке конституционности ст. 1 и 21 Закона Российской Федерации от 21 июля 1993 г. «О государственной тайне» в связи с жалобами граждан В.М. Гурджиянца, В.Н. Синцова, В.Н. Бугрова и А.К. Никитина // СЗ РФ. 1996. № 15. Ст. 1768; постановление Конституционного Суда РФ от 28 ноября 1996 г. № 19-П по делу о проверке конституционности ст. 418 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с запросом Каратузского районного суда Красноярского края // СЗ РФ. 1996. № 50. Ст. 5679; постановление Конституционного Суда РФ от 28 января 1997 г. № 2-П по делу о проверке конституционности ч. 4 ст. 47 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами граждан Б.В. Антипова, Р.Л. Гитиса и С.В. Абрамова // СЗ РФ. 1997. № 7. Ст. 871; постановление Конституционного Суда РФ от 2 июля 1998 г. № 20-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 331 и 464 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами ряда граждан // СЗ РФ. 1998. № 28. Ст. 3393; постановление Конституционного Суда РФ от 10 декабря 1998 г. № 27-П по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 335 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина М.А.Баронина // СЗ РФ. 1998. № 51. Ст. 6341; постановление Конституционного Суда РФ от 15 января 1999 г. № 1-П по делу о проверке конституционности положений частей первой и второй ст. 295 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина М.А. Клюева // СЗ РФ. 1999. № 4. Ст. 602; постановление Конституционного Суда РФ от 14 февраля 2000 г. № 2-П по делу о проверке конституционности положений частей третьей, четвертой и пятой ст. 377 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами граждан А.Б. Аулова, А.Б. Дубровской, А.Я. Карпинченко, А.И. Меркулова, Р.Р. Мустафина и А.А. Стубайло // СЗ РФ. 2000. № 8. Ст. 991.]; оценка доказательств по внутреннему убеждению судьи [409 - См., например: постановление Конституционного Суда РФ от 2 июля 1998 г. № 20-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 331 и 464 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами ряда граждан // СЗ РФ. 1998. № 28. Ст. 3393; Определение Конституционного Суда РФ от 4 февраля 1999 г. № 18-О по жалобе граждан М.Б. Никольской и М.И. Сапронова на нарушение их конституционных прав отдельными положениями Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности» // Вестник КС РФ. 1999. № 3.]; свобода обжалования процессуальных действий и решений. [410 - См., например: постановление Конституционного Суда РФ от 3 мая 1995 г. № 4-П по делу о проверке конституционности ст. 220.1 и 220.2 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.А. Аветяна // СЗ РФ. 1995. № 19. Ст. 1764; постановление Конституционного Суда РФ от 13 ноября 1995 г. № 13-П по делу о проверке конституционности ч. 5 ст. 209 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами граждан Р.Н. Самигуллиной и А.А. Апанасенко // СЗ РФ. 1995. № 47. Ст. 4551; постановление Конституционного Суда РФ от 29 апреля 1998 г. № 13-П по делу о проверке конституционности ч. 4 ст. 113 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с запросом Костомукшского городского суда Республики Карелия // СЗ РФ. 1998. № 19. Ст. 2142; постановление Конституционного Суда РФ от 2 июля 1998 г. № 20-П по делу о проверке конституционности отдельных положений ст. 331 и 464 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами ряда граждан // СЗ РФ. 1998. № 28. Ст. 3393; постановление Конституционного Суда РФ от 6 июля 1998 г. № 21-П по делу о проверке конституционности ч. 5 ст. 325 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.В. Шаглия // СЗ РФ. 1998. № 28. Ст. 3394; Определение Конституционного Суда РФ от 9 апреля 2002 г. № 28-О по жалобе гражданина Ефимова Николая Петровича на нарушение его конституционных прав ч. 3 ст. 386 и ч. 2 ст. 387 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР // СЗ РФ. 2002. № 17. Ст. 1719.]
   В решениях Конституционного Суда Российской Федерации по вопросам судопроизводства было дано толкование конституционного принципа самостоятельности судебной власти [411 - См. об этом: Гаджиев Г.А. Конституционный принцип самостоятельности судебной власти в Российской Федерации (на основе решений Конституционного Суда РФ 2000—2002 годов) // Журнал российского права. 2003. № 1. С. 9—17.]; показана невозможность сужения законодателем, определяющим процедуры ее осуществления, дискреционных полномочий суда при разрешении дел по существу; раскрыт потенциал законодательных решений с учетом того, что при выборе их вариантов конституционное содержание соответствующих правовых институтов может быть обеспечено результатом действия норм права; запрет произвола и гарантии такого положения личности в ее взаимоотношениях с государством, при котором она выступает не в качестве объекта государственной деятельности, а как равноправный субъект, чем, по сути, исключается произвол любых органов и должностных лиц; раскрыто соотношение непосредственно действующих, закрепленных в Конституции прав и переходных положений к ней – показано, что последние, связывая реализацию конституционного права с принятием нового закона, не могут парализовать такое право на неопределенный или необоснованно длительный срок и не оправдывают бездействие законодателя; выявлены конкретные возможности использования аналогии закона при пробелах в правовом регулировании, возникающих в связи с признанием нормативных положений неконституционными. Все это имеет прямое отношение к проблеме судебной защиты прав и свобод граждан.
   Именно в решениях Конституционного Суда РФ право на судебную защиту интерпретировано как не подлежащее ограничению. Так, в постановлении от 23 мая 1995 г. № 4-П и ряде последующих решений Конституционный Суд указывал, что допустимые ограничения конституционных прав в соответствии со ст. 55 (ч. 3) Конституции РФ могут быть введены законодателем только в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства. Право на судебную защиту ни в каком случае не может вступить в противоречие с данными целями и, следовательно, не подлежит ограничению. Именно поэтому право на судебную защиту отнесено, согласно ст. 56 (ч. 3) Конституции РФ и, к таким правам и свободам, которые не могут быть ограничены ни при каких обстоятельствах. [412 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 3 мая 1995 г. № 4-П по делу о проверке конституционности ст. 220.1 и 220.2 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.А. Аветяна // СЗ РФ. 1995. № 19. Ст. 1764; постановление Конституционного Суда РФ от 29 апреля 1998 г. № 13-П по делу о проверке конституционности ч. 4 ст. 113 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с запросом Костомукшского городского суда Республики Карелия // СЗ РФ. 1998. № 19. Ст. 2142; постановление Конституционного Суда РФ от 28 мая 1999 г. № 9-П по делу о проверке конституционности ч. 2 ст. 266 и п. 3 ч. 1 ст. 267 Кодекса РСФСР об административных правонарушениях в связи с жалобами граждан Е.А. Арбузовой, О.Б. Колегова, А.Д. Кутырева, Р.Т. Насибулина и В.И. Ткачука // СЗ РФ. 1999. № 23. Ст. 2890; Определение Конституционного Суда РФ от 21 декабря 2001 г. № 298-О по жалобе гражданина Власова Алексея Юрьевича на нарушение его конституционных прав ст. 218 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР // СЗ РФ. 2002. № 9. Ст. 962.]
   При этом Конституционный Суд неоднократно подтверждал дискреционные полномочия судов как основу реальной судебной защиты во всех видах судопроизводства – по гражданским, административным, уголовным, арбитражным делам, применительно к сфере публичноправовых отношений, связанных с налоговым, таможенным, административным, уголовно-процессуальным регулированием, где гражданину особенно сложно противостоять государству, а также при защите социальных прав и в частноправовых отношениях – при приватизации жилья и другого государственного имущества, при наследовании, изъятии собственности в социально оправданных публичных целях, при банкротстве и т. д.
   В целом ряде решений Конституционного Суда РФ сформулирована правовая позиция, согласно которой законодатель в силу принципа самостоятельности судебной власти (ст. 10 Конституции РФ) не вправе лишать суд необходимых для осуществления правосудия дискреционных полномочий [413 - См., например: постановление Конституционного Суда РФ от 12 марта 2001 г. № 4-П по делу о проверке конституционности ряда положений Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)», касающихся возможности обжалования определений, выносимых арбитражным судом по делам о банкротстве, иных его положений, ст. 49 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве) кредитных организаций», а также ст. 106, 160, 179 и 191 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом Арбитражного суда Челябинской области, жалобами граждан и юридических лиц // СЗ РФ. 2001. № 12. Ст. 1138; постановление Конституционного Суда РФ от 3 июля 2001 г. № 10-П по делу о проверке конституционности отдельных положений подп. 3 п. 2 ст. 13 Федерального закона «О реструктуризации кредитных организаций» и п. 1 и 2 ст. 26 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве) кредитных организаций» в связи с жалобами ряда граждан // СЗ РФ. 2001. № 29. Ст. 3058; постановление Конституционного Суда РФ от 22 июля 2002 г. № 14-П по делу о проверке конституционности ряда положений Федерального закона «О реструктуризации кредитных организаций», п. 5 и 6 ст. 120 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» в связи с жалобами граждан, жалобой региональной общественной организации «Ассоциация защиты прав акционеров и вкладчиков» и жалобой ОАО «Воронежское конструкторское бюро антенно-фидерных устройств» // СЗ РФ. 2002. № 31. Ст. 3161.]. Конституционный Суд РФ в постановлении от 2 апреля 2002 г. № 7-П [414 - См.: постановление Конституционного Суда РФ от 2 апреля 2002 г. № 7-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Закона Красноярского края «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления» и Закона Корякского автономного округа «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления, выборного должностного лица местного самоуправления в Корякском автономном округе» в связи с жалобами заявителей А.Г. Злобина и Ю.А. Хнаева // СЗ РФ. 2002. № 14. Ст. 1374.], признав не соответствующими Конституции РФ положения ст. 1 Закона Красноярского края и п. 1 ст. 2 Закона Корякского автономного округа, определяющие основания отзыва выборного должностного лица местного самоуправления, поскольку они допускают расширительную интерпретацию и не содержат гарантий недопустимости субъективной оценки деятельности соответствующих лиц, а сам перечень обстоятельств, с которыми связывается утрата доверия избирателей к этому должностному лицу как основание его отзыва, не исключает, что к таковым могут относиться не конкретные действия (бездействие), а общая негативная оценка деятельности должностного лица без ее обоснования подлежащими проверке фактами, указал, что подобное регулирование приводит, кроме прочего, к нарушению права на судебную защиту. Суды, руководствуясь требованиями ст. 10, 46 и 133 Конституции РФ, не должны ограничиваться констатацией того, что инициаторами отзыва были сформулированы основания для выражения недоверия, а обязаны оценивать их содержание, что оспариваемыми нормами фактически не обеспечено, и таким образом ограничиваются дискреционные полномочия судов. В Определении от 6 ноября 2003 г. № 390-О Конституционный Суд РФ отметил, что применение обеспечительных мер в административном судопроизводстве, осуществляемом арбитражными судами, реализуется в рамках их дискреционных полномочий на основе принципов состязательности и равноправия сторон. [415 - См.: Определение Конституционного Суда РФ от 6 ноября 2003 г. № 390-О об отказе в принятии к рассмотрению запроса Совета администрации Красноярского края о проверке конституционности ч. 3 ст. 199 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации // Вестник КС РФ. 2004. № 1.]
   Применительно к процедуре исполнения судами решений Конституционного Суда РФ высший орган конституционного контроля Российской Федерации неоднократно обращал внимание на то, что предусмотренный ч. 3 ст. 79 Закона «О Конституционном Суде РФ» пересмотр другими судами правоприменительных решений, основанных на неконституционных нормах, предполагает наличие у судов общей юрисдикции и арбитражных судов дискреционных полномочий при выборе различных, связанных с особенностями соответствующих правоотношений, форм восстановления нарушенного права (например, не путем возмещения ущерба от незаконных изъятий денежных средств, а на основе зачета излишне взысканного в счет будущих платежей). [416 - См., например: Определение Конституционного Суда РФ от 4 мая 2000 г. по жалобе открытого акционерного общества «Северные магистральные нефтепроводы» на нарушение конституционных прав и свобод частями первой и третьей ст. 79 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» // Вестник КС РФ. 2000. № 6.]
//-- * * * --//
   Право на судебную защиту является, таким образом, важнейшей конституционно-процессуальной гарантией всех других прав и свобод человека и гражданина. Собственно, и сама по себе конституционная защита прав человека средствами конституционного правосудия, «взвешивание» любых личных (гражданских), политических, социально-экономических прав и свобод, конституционно-процессуальных прав-гарантий на весах конституционного правосудия является одновременно и реализацией права на судебную защиту. Именно поэтому вполне логичным представляется завершение анализа (порой весьма фрагментарного) поставленных в настоящей книге проблем акцентированным вниманием к той статье Конституции РФ, которая, закрепляя право на судебную защиту, является своеобразным источником нормативного заряда «весов правосудия», в том числе конституционного, постоянно приводит их в действие. Нарушения прав и свобод человека и гражданина – это, к сожалению, наша не только правоприменительная, но и законодательная реальность. А стало быть, весы конституционного правосудия и дальше должны активно работать.
   Соответственно, и в научном исследовании обозначенных в настоящей работе проблем нет никаких оснований ставить точку.

Н. С. Бондарь Власть и свобода на весах конституционного правосудия: Защита прав человека Конституционным Судом Российской Федерации