Вячеслав Коротин
Броненосцы победы. Топи их всех!

От автора

   Ну вот и получилась у меня «большая форма». Как получилась – судить читателям.
   Но в любом случае выражаю огромную благодарность всем, кто помогал советами и информацией. Я ведь думал, что в данной теме знаю почти все… Ан нет. С каждым написанным килобайтом убеждался, что знаю катастрофически мало. И если бы не вы – никогда бы книга не состоялась. Благодарен всем, но особенно тем, кто не пожалел времени и сил, чтобы помочь мне на протяжении этих полутора лет:
   Глебу Дойникову
   Владимиру Игрицкому
   Антону Филонову
   Борису Надеру
   Сергею Пальмину
   Сергею Акимову
   Без любого из них этой книги точно бы не было.
   И хочется, чтобы это было не зря. Мужчины! Давайте жить так, чтобы никогда не стали актуальными строки:

     Брызнуло красным в лицо планет.
     Как это вечно и как знакомо.
     Радуйтесь! Рыцарей больше нет!
     Мир и спокойствие вашему дому.

(А. Белянин)

Пролог

   Порт-Артур. Сентябрь 1904 года
   Война шла уже восьмой месяц и сложилась для России удивительно неудачно. С первых же ее минут словно злой рок преследовал русских: еще до объявления войны внезапной атакой японских миноносцев были выведены из строя крейсер «Паллада» и два лучших броненосца артурской эскадры – «Цесаревич» и «Ретвизан». В корейском порту Чемульпо героически погибли новейший крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». А буквально через несколько дней подорвались на своих же минах и утонули крейсер «Боярин» и минный транспорт «Енисей»…
   С приездом нового командующего Тихоокеанским флотом Степана Осиповича Макарова эскадра начала оживать и появилась надежда на благополучный исход войны. Но Фортуна очередной раз посмеялась над русскими: наскочил на мину и затонул броненосец «Петропавловск», вместе с ним погиб и адмирал Макаров. Даже гибель двух японских броненосцев в начале мая мало изменила расклад сил на море: все равно японский флот имел подавляющее преимущество. И вскоре армия Страны восходящего солнца, высадившись под Бицзыво, отрезала Порт-Артур от России. Крепость была блокирована, и надежды на то, что ей поможет русская армия из Маньчжурии, становилось все меньше и меньше. В конце июля артурская эскадра попыталась пробиться из осаждённой крепости во Владивосток, но снова не повезло. Когда японцы были уже готовы отступить, удачное попадание вывело из строя русский флагман, и тот, потеряв управление, смешал строй всей эскадры. Кораблям пришлось вернуться в осаждённую крепость. Но вернулись не все: погиб попытавшийся прорваться во Владивосток крейсер «Новик», были задержаны до конца войны пробившиеся в нейтральные порты броненосец «Цесаревич», крейсера «Аскольд» и «Диана». Так что силы русских уменьшились еще больше, и было решено уже не делать попыток прорыва: все внимание теперь уделялось только сухопутной обороне Порт-Артура.
   И вот теперь, в сентябре 1904 года, осаждающие японские войска получили германские одиннадцатидюймовые гаубицы [1 - Калибры пушек в то время показывали, как правило, в дюймах. В привычной метрической системе основные калибры: 75 мм – 3 дюйма, 152 мм – 6 дюймов, 203 мм – 8 дюймов, 254 мм – 10 дюймов, 280 мм – 11 дюймов, 305 мм – 12 дюймов. При этом разрушительная мощь снарядов росла куда быстрее калибра – скажем, двенадцатидюймовый снаряд был почти в сто раз мощнее трехдюймового и мог, например, в буквальном смысле разорвать на куски несколько современных танков одним попаданием. (Здесь и далее примечания автора.)]. Их снаряды настолько мощны, что ни перекрытия крепостных укреплений, ни палубы кораблей в гавани не являются для них препятствием. Первые выстрелы этих орудий означают то, что оставшиеся броненосцы и крейсера первой тихоокеанской эскадры вскоре ждет неминуемая гибель, а затем, скорее всего, подъем и воскрешение под японским флагом после падения блокированной и с суши, и с моря крепости…
   Во многом следствием этого стало самое позорное поражение русского флота – разгром при Цусиме.
   А если бы немного решительности, немного смекалки русскому руководству, умения принять решение… Ну и удачи, конечно. Сколько раз уже Фортуна не просто улыбалась, а хохотала навзрыд в лицо японцам. Не могло это продолжаться бесконечно, когда-нибудь должна она была улыбнуться и русским. Не хватало только умного, решительного, инициативного и смелого адмирала…
   Самое обидное, что такой ведь был. Именно такой, который в бытность свою, командуя крейсером, не боялся на нем одном атаковать весь японский флот. Вот только в реальной истории мужества принять решение ему не хватило…

Часть первая
Порт-артурский гамбит

Глава 1
В западне

   2.09.1904
   «Мой «Баян», – с тоскою подумал Роберт Николаевич Вирен, проходя на адмиральском катере мимо крейсера. – Сколько лет…» – У всем известного службиста и бывшего лихого командира одного из самых активных кораблей артурской эскадры повлажнели глаза.
   «Черт! Ведь японцам достанется! Ну хана Артуру, если не завтра, так через месяц-два. И мой крейсер… Ну нет! Сам на нем проскочу! Хоть и без всей эскадры.
   А почему без эскадры? Не шаланды все-таки под командой. Броненосцы, черт побери! Нас меньше, мы слабее, но не тонуть же в этой луже… Боя с японцами не выдержать – или перетопят, или побьют так, что уже не бойцами будем. Причем с минимальными повреждениями для себя. Выходит вторая эскадра, но без нашей она явно слабее японского флота, да и опыта у них никакого. Если бы соединиться… Но в Артуре мы ее не дождемся. Сколько бы ни хорохорилось сухопутное начальство – Артуру конец. Надо спасать корабли. И «Баяна», – оглянулся на четырехтрубного красавца командующий порт-артурской эскадрой. – Ну ведь не пройти японцев с утра, успеют перехватить почти сразу. Если к вечеру начать прорыв, то встретят чуть ли не за самыми минными полями всеми силами. Чёртовы приливы! – пока эскадру выведешь, Того уже рядом будет. Выведешь заранее – на внешнем рейде торпеду получить можно, да и опять же японцы далеко уходить не будут. Нужны три-четыре часа форы. Вечером. Как воздух нужны эти несколько часов. И тогда всё становится реальным. Вот если бы… В общем, ясно одно – нужно что-то предпринимать, действовать».
   Вспомнилась охота на волков, в которой он участвовал в юности: первая гончая догнала волка, он остановился и рычит, хотя мог бы перекусить ей хребет и удирать к своей стае. Но нет, стоит, пугает. Постепенно подбегает вся свора, окружает. А потом подходит охотник и поднимает ружье…
   «Неужели и мы уподобимся этому волку?
   Чего боюсь? Нагоняя из-под Шпица? Я ведь не боялся с одним только «Баяном» всю японскую эскадру атаковать. Не боялся смерти и испугаюсь нагоняя? – Черта с два!»
   Поднявшись на борт «Ретвизана», Вирен подозвал флаг-офицера и приказал: «Передайте всем командирам кораблей первого ранга приказ лично явиться на совещание в адмиральский салон «Ретвизана» завтра к двум часам пополудни».

   4.09.1904. Борт «Ретвизана».
   Совещание флагманов и командиров кораблей
   – Господа! Оставаться в Артуре – значит погубить корабли и, возможно, подарить их японцам. Выйти в море необходимо в любом случае и не просто выйти, а либо прорваться, либо нанести японцам максимальный ущерб, пусть и ценой своей гибели.
   Пусть будет перетоплена вся эскадра, но если мы сможем уничтожить хоть один японский броненосец, то это уже значительно лучше, чем быть потопленными на рейде и стать японскими трофеями. – Роберт Николаевич Вирен обвел взглядом офицеров и адмиралов, собравшихся в салоне «Ретвизана». Он понимал, что данное совещание будет не просто разговором о проблемах и перспективах. Предстоит выдержать бой. Со своими. Недовольных будет немало, хоть и по разным причинам.
   – Эскадра выйдет. Это приказ! Четыре броненосца и два крейсера. Все, кроме «Севастополя», который как самый тихоходный и небоеспособный корабль в прорыве участвовать не будет. Часть его пушек пойдет на доукомплектацию остальных кораблей…
   – Ваше превосходительство! Это совершенно невозможно! – Просто удивительно как быстро побагровели лицо и залысины командира «Севастополя» Эссена. Казалось, что из глаз капитана первого ранга вот-вот брызнут слезы.
   – Совершенно невозможно, Николай Оттович, перебивать вашего начальника. И успокойтесь. Я прекрасно понимаю, почему вы так разволновались. Беспокоитесь о том, что война пойдет без вашего участия? Не дождетесь. Такими командирами я разбрасываться, конечно, не буду. Командир «Пересвета» Бойсман серьезно ранен, поэтому «Пересвет» примете вы. А по поводу «Севастополя» – вопрос решенный. Нужно иметь хоть и меньше кораблей, но чтобы они были полноценными боевыми единицами. Нам важен каждый лишний узел, каждая пушка. Орудия «Севастополя» нужны на других судах, а со своими тринадцатью узлами [2 - Узел – единица измерения скорости корабля. Один узел – одна морская миля в час. Значительно удобнее измерять скорость именно в «милях в час», а не в привычной метрической системе, так как одна морская миля – это длина минутной дуги меридиана, и по карте, при измерении расстояний, несравненно удобнее использовать именно мили, а не километры. Одна десятая часть мили (когда речь идёт об относительно небольших расстояниях) называется «кабельтов».] он будет гирей на ногах отряда. Вы, конечно, можете отказаться от нового назначения, но я почему-то уверен, что вы этого не сделаете. Я неправ? – Вирен с легкой усмешкой посмотрел на командира «Севастополя».
   – Ваше превосходительство! Но ведь «Севастополь» – это…
   – Да или нет? Николай Оттович, еще многое нужно обсудить. Судьба вашего корабля не обсуждается. Вы принимаете «Пересвет»?
   – Принимаю. Но разрешите взять с собой некоторых офицеров.
   – Не некоторых, а всех, кого сочтете необходимым. Пусть на вашем новом броненосце их будет несколько сверх комплекта, но они всегда пригодятся в бою. Этот вопрос можно считать решенным? Тогда я продолжу.
   – Простите, Роберт Николаевич, – подал голос контр-адмирал Ухтомский. – А вы что, имеете приказ наместника на прорыв?
   – Разумеется, нет. Каким образом я мог бы его получить в осажденной крепости? Я принимаю решение сам, как старший морской начальник в Артуре. И отвечать за это решение буду сам. – Вирен начал нервничать. – Поймите, оставаться здесь – значит гарантированно погубить эскадру. А то и подарить ее японцам. Есть другие варианты?
   – Ваше превосходительство, – подал голос командир «Паллады» Сарнавский, – но ведь наши матросы нужны для обороны Артура. Не сочтет ли сухопутное начальство это трусостью?
   – Вы еще басню про кроликов и собак вспомните, – начал злиться Вирен. – Сколько адмиралов уже погибло в бою? Трое! А сколько генералов было хотя бы поцарапано в Артуре? Ни одного! Не Стесселю обвинять в трусости моряков. И идем мы в бой, а не бежим от врага. Крепости к тому же будут переданы пушки, боеприпасы со всех кораблей, не представляющих ценности в дальнейшей войне. «Забияка» и компания точно не нужны ни в прорыве, ни в море вообще. Этот вопрос с командирами соответствующих кораблей я урегулирую сам. Кто хочет высказаться по поводу прорыва из Артура? – Вирен обвел взглядом подчиненных. – Но предупреждаю, что это дело решенное. Я готов выслушать все предложения о том, как совершить это с большими шансами на успех, но не аргументы, почему этого делать не следует.
   – Я однозначно «за»! – подал голос новый командир «Баяна» Иванов. – Если и не все смогут уйти, то хоть кто-то. Все лучше, чем затонуть в артурских лужах.
   «Ты-то на таком крейсере уйдешь, а нам воду глотать придется, – с неприязнью подумал про себя Ухтомский. – Хотя…»
   – Роберт Николаевич, я тоже за прорыв, но, как я понимаю, из адмиралов в него идем только мы с вами? На четыре броненосца два адмирала будет много, разрешите принять крейсера?
   Командир «Баяна» испуганно посмотрел на Вирена. Идти в бой под руководством такого адмирала, как Ухтомский, ему не хотелось категорически.
   Вирен тоже понял ход мыслей своего младшего флагмана: «Баян» со своей скоростью мог уйти от любого японца, кроме пары легких крейсеров, с которыми ему вполне по силам было справиться.
   – Не жалко с «Пересветом» расставаться, Павел Петрович? С начала войны ведь на нем.
   – Да привык, конечно, – не отводя глаз и не дрогнув голосом, ответил Ухтомский, – но ведь руководить нужно и крейсерским отрядом.
   – Хорошо, я не возражаю.
   – Ваше превосходительство! Мы, конечно, выйдем, но шансов в бою у нас против Того практически нет. В июле, имея «Цесаревич», «Севастополь» и три крейсера вдобавок к тому, что имеется сейчас, мы были разбиты. Сейчас японцы не слабее, чем были. Какие у нас шансы? – Командир «Полтавы» Успенский был слегка смущён, но не боялся смотреть в глаза Вирена. – Объясните, как мы сможем прорваться в таких условиях. И куда мы пойдём?
   – Знаете, господа, я и сам еще не решил, – схитрил Вирен. – Но уходить отсюда надо обязательно. Там посмотрим, во Владивосток ли, навстречу эскадре Рожественского, или даже в нейтральный порт, на интернирование. Как говаривал Наполеон: «Главное ввязаться в бой, а там – посмотрим…»
   И еще. Иван Петрович, неприятно это говорить, а вам еще неприятней слушать, но хочу вас предупредить: если Того будет нагонять нас превосходящими силами, если боя будет не избежать, то вашу «Полтаву» мы бросим. Да, да, господа! – повысил голос Вирен на возмущенный гул командиров кораблей. – Важнее всего сейчас сберечь ядро эскадры, соединиться либо с владивостокским отрядом, либо с Рожественским. От этого может зависеть судьба войны. И если для этого потребуется пожертвовать кораблем и сотнями жизней – я это сделаю. А чтобы не было пересудов… Я попрошу поднять свой флаг на «Ретвизане» адмирала Ухтомского. А сам пойду с «Полтавой».
   «Вот же черт! – выругался про себя Ухтомский. – Опять! Почему этот выскочка, который и адмирала-то получил меньше месяца назад, заставляет меня, Рюриковича, делать то, что ему заблагорассудилось?»
   – Совершенно излишне, Роберт Николаевич, – слегка смущенным голосом заговорил Успенский. – Я прекрасно понял вашу мысль и полностью с ней согласен. Не беспокойтесь, раз уж «Полтава» не сможет убежать вместе со всеми, то задержать японцев мы сможем.
   – Не надо так мрачно, Иван Петрович, я очень надеюсь, что сможем пройти без боя, есть кое-какие мысли.
   – Так поделитесь, пожалуйста, Роберт Николаевич, – подал голос Зацаренный, командир броненосца «Победа». – Что-то пока мне кажется малореальным неожиданный прорыв из Артура. Японская эскадра рядом, их крейсер и миноносцы постоянно дежурят у крепости – как только мы начнем выбираться с внутреннего рейда, это будет обнаружено. Того будет здесь раньше, чем корабли успеют выйти на внешний рейд.
   – Да, я тоже об этом подумал, Максим Васильевич, но представьте, что Того каждый день будет получать такую информацию. Каждый день срываться всеми силами со своей базы и мчаться к нам. Расходовать уголь, ресурс механизмов… Я знаю, что у японцев нервы крепкие, но ведь они тоже люди. К тому же скоро, вероятно, начнется обстрел внутреннего рейда из свежеприбывших одиннадцатидюймовых мортир, и в светлое время суток вряд ли эскадре стоит находиться на внутреннем рейде во избежание случайных попаданий такого калибра. Каждый день в высокую воду мы будем выходить на внешний рейд, тралящий караван каждый день будет работать в фарватере выхода, почти каждый день наши миноносцы будут выставлять остатки мин на подходах. Посмотрим, у кого нервы крепче.
   Возражения будут?
   – Роберт Николаевич, но ведь ежедневные выходы на внешний рейд – это весьма реальный шанс наскочить на мину.
   – Да, Федор Николаевич, шанс есть, но это и наш единственный шанс проскочить. Я обращаюсь ко всем вам, господа. Если есть возражения, прошу высказать их здесь и сейчас. Итак?
   – Я за прорыв. – В голосе Эссена звучала твердая решимость.
   – Спасаем свои корабли для будущей войны. Без нас Балтийская эскадра может и не справиться. Даже наверняка не справится. По-моему, несомненно нужно попытаться, – подал голос командир «Баяна». Остальные командиры кораблей высказались менее эмоционально, но все были «за».
   – Ну что же, господа, не задерживаю вас больше и прошу, вернувшись на свои корабли, посмотреть и подумать, что в них можно улучшить для предстоящей операции. Поговорите со своими офицерами и командами. Все. Все свободны. Но я прошу задержаться Николая Оттовича и Федора Николаевича.
   Когда остальные командиры эскадры покинули адмиральский салон, Вирен с легкой улыбкой обратился к капитанам первого ранга:
   – Ну что, господа, как вы расцениваете наши шансы?
   – Как бы невелики они ни были, их нужно использовать, ваше превосходительство. А почему вы задаете такой вопрос?
   – А потому, Николай Оттович, что если мы попытаемся проломиться открытой силой – далеко не уйдем. Не та сила у нас. Японцев больше, они сильнее и быстрее. Боя нам не выдержать, незамеченными не выйти. Но вот возникла одна мысль… Прошу вас с вашими минными офицерами и инженерами прибыть ко мне сюда завтра к половине первого.

   8.09.1904. Штаб командующего Квантунским укрепрайоном
   Генерал-лейтенант Стессель, командующий Квантунским укрепрайоном, был ошарашен. Он не знал, радоваться ему только что услышанным словам или наоборот. С одной стороны, он давно хотел избавиться от морского начальства и эскадры, с другой – без моряков крепость долго не протянет. Вернуть на корабли десанты, пушки (кстати, не так уж много Вирен просит вернуть пушек), боеприпасы. Крепость долго не удержать, а отвечать придётся ему – Стесселю Анатолию Михайловичу. Но тут появляются ещё всякие нюансы: флот забрал защитников крепости – какой спрос в этом случае с генерала, у которого отняли значительную часть бойцов, часть артиллерии и боеприпасов. К тому же японцы, если эскадра уйдёт, возможно, ослабят натиск на Порт-Артур, и можно будет некоторое время воевать не с таким напряжением…
   – Генералы Белый, Кондратенко, Смирнов, Фок и начальник моего штаба полковник Рейс скоро прибудут, но вы меня удивили, ваше превосходительство. На позициях бои, и я не представляю, как мы можем снять с фортов и прочих укреплений сотни матросов, их обороняющих.
   – Давайте подождем господ генералов, чтобы мне не повторять одно и то же несколько раз, – сухо предложил Вирен.
   Когда все приглашенные генералы собрались, Стессель открыл совещание:
   – Господа, я собрал вас по просьбе Роберта Николаевича, поэтому предоставляю ему слово.
   – Спасибо! – встал адмирал. – Я хочу вам сообщить, что эскадра попробует прорваться из Артура. Здесь ее ждет неминуемая гибель и, возможно, воскрешение под японским флагом. Да, Анатолий Михайлович, несмотря на стойкую оборону крепости, она может пасть, и тогда русские корабли неминуемо погибнут. А они еще должны принести пользу России, поэтому я принял решение прорываться.
   Я догадываюсь, что Роман Исидорович и Василий Федорович не в восторге от перспективы вернуть на корабли матросов и не получить с эскадры больше пушек и снарядов, а некоторые орудия придется даже вернуть… Нет-нет, Василий Федорович, не с сухопутного фронта, успокойтесь. Только пушки «Ангары», которые на береговой батарее. Ну и еще некоторое количество трех-шестидюймовых орудий.
   Со мной уйдут все боеспособные корабли, но могу утешить – я отдаю на «растерзание» крепости «Забияку», клиперы «Джигит» и «Разбойник», небоеспособных «Боевого» и «Разящего». Их пушки и значительная часть экипажей может быть передана крепости.
   – Роберт Николаевич, вы в самом деле надеетесь прорваться? – недоверчиво спросил Роман Исидорович Кондратенко командующего артурской эскадрой. – Ведь у Того огромное превосходство в силах. Без пользы для России могут погибнуть сотни, а то и тысячи матросов и офицеров, которые способны принести пользу родине в крепости.
   – Поверьте, мы не идем на убой, – поспешил успокоить генерала Вирен. – Шансы прорваться не так уж малы, а тонуть в артурских лужах ни у меня, ни у других моряков нет никакого желания.
   – Вы собираетесь во Владивосток? – поинтересовался Белый. Василий Федорович Белый, командующий артиллерией крепости, был более всех заинтересован в корабельных пушках, но понимал, что настаивать сейчас будет бесполезно. К тому же он надеялся в приватной беседе с Виреном выцыганить с эскадры достаточно средств, чтобы не пострадала сухопутная оборона крепости.
   – Возможно, все будет зависеть от японцев. И вообще от того, как сложится ситуация на море. Но если во Владивосток не получится – пойдем навстречу второй эскадре или даже просто в океан на японские коммуникации. Возможно все, чего сейчас загадывать. А вам, Василий Федорович, мы, не считая орудий со старых и малобоеспособных кораблей, передадим с прорывающихся броненосцев и крейсеров по десятку-другому малокалиберных пушек вместе с расчетами, так что противоштурмовая артиллерия ваших укреплений будет даже усилена по сравнению с имеющейся ситуацией.
   – Да, но крупные пушки сейчас тоже необходимы. – Белый усмехнулся в усы, видя, что не ошибся в своих ожиданиях, но хотелось получить с моряков по максимуму.
   – Крупные пушки необходимы в первую очередь на кораблях. Но «Севастополь» мы, вероятно, оставим в Артуре, сняв с него несколько крупных пушек для доукомплектации других кораблей. Если останутся лишние шестидюймовки – передадим вам.
   – Роберт Николаевич, а что с запасами флотского продовольствия? – подал голос полковник Рейс. – Ведь на эскадру не потребуется так уж много, недельного запаса будет достаточно, я думаю, а крепость уже на полуголодном пайке. Не поделитесь?
   – Ну нам, возможно, вообще придется уйти в океан, а там со снабжением неважно, но полных запасов мы с собой брать не будем. Однако адмирал Григорович, начальник порт-артурского порта, мне не подчинен, договаривайтесь с ним сами.

   Из воспоминаний адмирала Вирена
   (печатается по книге Вирен Р. Н. Бури всех океанов. – Петроград, Военмориздат, 1938 г.)
   В последующие после заседания у Стесселя пару недель мне пришлось не раз убедиться, что если уж без труда и рыбку из пруда не вытащить, то забрать у Фока орудия и людей – задача и вовсе – титаническая…
   Несмотря на героическое прошлое и смелость генерала Фока, будучи наслышан о его довольно-таки своеобразной манере выполнения приказов еще со времени боев на Перешейке, я взял себе за правило ежедневно справляться о ходе работ. Однако на каждый мой запрос день за днем следовали ответы в духе:
   – Роберт Николаевич, мы делаем все возможное!
   – Работы уже идут!
   – Планы подготавливаются!
   Через несколько дней ответы пошли по второму кругу, и мне стало окончательно ясно, что никаких реальных работ не идет, и если все оставить как есть, то дело закончится по старой русской традиции: «Время ушло, орудий нет и виноватых нет».
   Честно говоря, руки так и чесались отправить генерала под арест, и, клянусь, проходи он по морскому ведомству, в Порт-Артурской крепости появился бы первый высокопоставленный заключенный! Но так как он мне напрямую не подчинялся, я решил прибегнуть к испытанному противобюрократическому средству и отправил оформленный согласно всем циркулярам официальный письменный запрос с отсылкой копии Стесселю. Полученный на другой день ответ, за исключением обширной приветственной части, гласил:
   «…наши солдаты ведут оборону в виду неприятеля, и поэтому работы по перевозке орудий должны быть тщательно организованы при надлежащей обстановке и безусловном исполнении соответствующих инструкций, так что не следует допускать черезмерной спешки, могущей оказать дурное влияние как на способность к обороне, так и на самый боевой дух наших войск, что, однако, не снижает важности поставленной задачи и необходимости противостоять врагу как на морском, так и на сухопутном фронте согласно полученным распоряжениям, что, безусловно, включает и выполнение поставленной Вами задачи».
   – Вот же люди! – невольно вырвалось у меня, когда после третьего перечитывания письма я понял, что за мишурой красивых слов в нем не скрывается ни слова по делу… Это был классический «хлюст». Стало ясно, что через Фока мне это дело не решить, и, уже наученный горьким опытом, я тут же принялся писать письмо Стесселю, в надежде, что тот не сможет уклониться от собственного обещания. Однако тот указал, что за эти работы отвечает Фок, и согласно его докладам они продвигаются со всей возможной поспешностью!
   Сказать, что в тот вечер я был в ярости – это значит ничего не сказать… Каюсь, из-за такого состояния, как я позже заметил, меня некоторое время старались обходить стороной даже флаг-офицеры. Однако на другой день у меня получилось устроить встречу с генералом Кондратенко, у которого удалось, наконец, узнать, где и сколько наших орудий находится, и даже устно согласовать примерный график их демонтажа и возвращения людей на корабли.
   У Стесселя же меня вновь ждало глубокое разочарование – вердикт коменданта укрепрайона был однозначен: «Кондратенко слишком занят организацией обороны, чтобы его отвлекать, согласуйте все ваши дела с Фоком!» Единственным, чего мне удалось добиться в тот день, было разрешение выехать вместе с Фоком на первую из согласованных с Кондратенко батарей (это была батарея номер шестнадцать) для определения нужной в этом деле помощи флота по месту. Лично уведомив Фока о распоряжении Стесселя, я направился на «Баян», где стал готовиться к завтрашней встрече по своему собственному плану.
   На следующее утро шестнадцатая батарея встречала сразу меня, Фока и прибывшего сюда же (по моей просьбе) с инспекцией генерала Кондратенко. И именно здесь, у направленных в сторону моря орудий, состоялся основной разговор с генералом Фоком:
   – Александр Викторович, нам совершенно необходимы эти орудия, и как можно скорее. Какие именно вопросы необходимо решить, чтобы передать их на корабли?
   После примерно полуторачасового обсуждения всего, что требовалось для перевозки орудий и возвращения людей, я настоял, чтобы результаты совещания были занесены в протокол и тут же подписаны.
   И не скрою, что мне доставило огромное удовольствие видеть реакцию обоих генералов, когда я, отослав посыльного к главному артиллеристу с «Баяна», поблагодарил их за проделанную работу и предложил «пойти пообедать, пока орудия грузятся». В этот момент на дороге как раз показалась колонна бравых моряков-«баянцев», еще с вечера запасшихся в порту всем необходимым и с самого утра ждавших за соседним холмом только приказа начинать.
   Сухопутные артиллеристы просто диву давались, как быстро и споро моряки разобрали пушки и лафеты. Все на протяжении часа было погружено на подъехавшие подводы, и морские шестидюймовки отправились в порт.
   Фок поскрипывал зубами, но ничего возразить не посмел. Этот раунд мы выиграли. Но сколько таких еще предстояло…

   Из воспоминаний лейтенанта В. К. Де Ливрона 2-го,
   старшего артиллерийского офицера крейсера «Баян»
   …Перед прорывом мы не только возвращали на свои места снятые ранее орудия, но и получили разрешение адмирала, при условии, что мы не задержим выход отряда, довооружиться по образцу владивостокских крейсеров, установив над центральным казематом четыре дополнительные шестидюймовые пушки на месте бывших семидесятипятимиллиметровок. Для этих орудий на заводе должны были изготовить легкие противоосколочные казематы, которые для ускорения работ было решено ставить на борт в уже готовом виде при помощи крана.
   Чтобы успеть к назначенному сроку, всю следующую неделю ремонт шел день и ночь напролет. А ведь любой современный корабль весь собран на сотнях тысяч стальных заклепок! И малейшая переделка его конструкции – это чадящие переносные жаровни с раскаленными докрасна заклепками и наносимые от всей души удары кувалд, – сначала – чтобы срубить головку старой заклепки, затем – чтобы выбить ее из отверстия, а после – чтобы расклепать новую. Надо ли говорить, что слышать и ощущать всем телом далеко разносящиеся по металлическому корпусу удары – было не самым приятным времяпрепровождением, особенно по ночам. Так что через несколько дней весь экипаж был готов идти хоть на прорыв, хоть на сухопутный фронт, лишь бы только ремонт на казематах поскорее завершился.
   К концу недели все штатные шестидюймовые орудия и семидесятипятимиллиметровые пушки в оконечностях заняли свои места и были уже приготовлены на берегу временные казематы. Но в самый последний момент выяснилось, что орудий для нашего довооружения нет: три нещадно использовавшиеся шестидюймовки расстреляны до опасного состояния, а у одной буквально за день до передачи обратно на флот оторвался ствол…
   Помню, когда я об этом узнал, у меня целый день в голове крутилась только одна мысль «ну где же взять пушки?» С нею же я и провалился в первый за долгое время не прерываемый непрекращающимися ударами кувалд сон…
   …в каком-то туманном мареве многотонное орудие зависло между небом и землей на грузовой стреле.
   – Майна! – незнакомый мне дюжий мичман, уверенно руководящий процессом, махнул рукой – и груз стал медленно опускаться на палубу какой-то обтрепанной баржи.
   И тут я осознал: «они же забирают МОИ пушки!» Мгновенно оказавшись рядом с кондуктором, я попытался его остановить, но тот даже не стал отвлекаться, сказав только:
   – Ваше благородие, вам здесь еще не место… И вообще, вы в накладной не расписались! – и сунул мне в руки какую-то бумагу. Выведенный каллиграфическим почерком документ гласил:

   «Настоящим удостоверяется, что Российский императорский флот, в лице лейтенанта Де Ливрона 2-го Виктора Карловича, передает, а Небесная канцелярия, в лице экипажа эскадренного броненосца «Петропавловск», принимает на хранение два 6»/45 орудия Канэ, которые могут быть получены обратно на дне Порт-Артурской бухты не позднее 19 сентября 1904 года.
   От Российского императорского флота: лейтенант В. К. Де Ливрон 2-й

   От экипажа ЭБР «Петропавловск»: вице-адмирал С. О. Макаров
   Заверено:…»

   При попытке прочитать подпись заверившего, все вокруг залил яркий свет, и я неожиданно проснулся…
   На следующий день, сразу после доклада командиру и посещения корабельного священника, я, во главе портовых водолазов, уже искал утонувшую еще летом от шального японского снаряда баржу с двумя нашими же орудиями. Все работы прошли удивительно гладко, и уже через три дня оба орудия заняли свои места в противоположных углах крыши центрального каземата. Удивительно, но пушки были настолько сохранными и чистыми, что не сразу и верилось, что все это время они пролежали не просто на складе.
   Через пару дней об этой истории знал весь экипаж «Баяна», а вскоре – и каждый моряк в Порт-Артуре. Матросы говорили, что Макаров их и сейчас не бросил. С этих пор на крейсере вошло в обычай перед каждым боевым походом служить панихиду в память любимого адмирала и экипажа «Петропавловска», а доставшиеся с таким трудом орудия еще не раз сослужили крейсеру очень хорошую службу.
   Вместо двух недостающих орудий были поставлены трехдюймовые пушки, но мы надеялись, что сумеем быстро восполнить этот недостаток во Владивостоке, куда, как все тогда думали, мы будем прорываться. Наконец, за несколько дней до выхода в море все, на первый взгляд, было готово и ничто не предвещало проблем, когда нам сказали, что ознакомиться с результатами ремонта решил сам контр-адмирал Вирен. Впрочем, зная нашего бывшего командира, чего-то такого можно было ожидать.
   Уже утром в кают-компании «Баяна» я и еще несколько наших офицеров знакомились с мнением адмирала, уже успевшего отдельно пообщаться с командиром корабля о проведенном нами ремонте. То есть мы стояли «по стойке смирно» и желали только поскорее куда-нибудь исчезнуть, а адмирал не очень-то и громко, но въедливо рассказывал, что он думает о нас вообще и о проведенном нами ремонте в частности:
   – Вас всех, господа, в первый класс Морского корпуса по новой отправлять надо. И то неизвестно, примут ли! Кто вам позволил такой бардак разводить?! Во что вы превратили крейсер, я вас спрашиваю? Что, нельзя было нормально края линолеума обрезать? Что??? Переделаете? Да попробуйте мне только до завтра не переделать! Пойдете вы у меня на берег окопы копать, причем в тех званиях, которые вы действительно заслуживаете!..
   Надо ли говорить, что за последующие дни даже временные казематы утратили последние следы спешного монтажа и были начищены, как бляхи на ремнях матросов перед императорским смотром. Но, по моему глубокому убеждению, абсолютный порядок – это, конечно, хорошо, но, как и подтвердили дальнейшие события, лучше бы мы это время потратили на монтаж элеваторов с «Севастополя», которые на момент прорыва пришлось просто сложить на палубе под брезентом, с надеждой закончить работы по их установке позднее.

Глава 2
Прорыв

   Сколько раз уже проклял себя Роберт Николаевич Вирен за то, что все-таки решился разворошить это болото. Постоянно какие-то проблемы и препоны. На пустом месте.
   То железа не допросишься, то провода изолированного. Утром командиры кораблей докладывают о рапортах младших офицеров, не желающих идти в десант, а вечером уже старшие офицеры добиваются разрешения забрать с собой семьи на эскадру. Сухопутное начальство всеми правдами и неправдами старается задержать десанты… В общем, настоящий девятый вал проблем!
   Но что-то все-таки сдвинулось… Сначала молодые офицеры загорелись идеей прорыва, а потом и те, кто постарше, молодость свою мичманскую вспоминать стали. Все больше эскадра стала напоминать ту, которая искрилась энтузиазмом после выхода Макарова на «Новике», когда каждый верил, что наконец-то у нас есть АДМИРАЛ! Конечно, до макаровской популярности Вирену было далеко, но моряки вдруг почувствовали, что есть человек, который может и хочет повести их в бой. И это ценили.

   Внешний рейд Порт-Артура
   Рассвет наступал медленно. Низкие облака стали едва заметно наливаться светом изнутри, а на западе все еще только угадывались темные громады Золотой горы и Электрического утеса.
   Миноносец «Сердитый» терпеливо ждал, пока достаточно рассветет, чтобы можно было спокойно вернуться на базу. Подходить к берегу в темноте было смертельно опасно – после того как в мае береговые артиллеристы приняли японцев, ставящих мины, за свои возвращающиеся миноносцы, а утром на выставленном заграждении подорвались два броненосца, один из которых погиб вместе с командующим эскадрой адмиралом Макаровым, батарейцы были готовы утопить любую тень, до которой только могли дотянуться. Так что приходилось, несмотря на реальную опасность наткнуться на японские миноносцы или выставленные ими мины, дожидаться утра, чтобы спокойно войти в гавань…
   Глаза вахтенного офицера Василия Соймонова привычно искали в предрассветных сумерках силуэты японских миноносцев, но его мысли были далеки от этих берегов, уже обильно политых русской кровью…

   «… Мне казалось, это было совсем недавно, и все было так похоже – такие же низкие облака и такие же темные в надвигающихся сумерках гранитные набережные… но я точно знал: во всей моей жизни не было более светлого мгновения. Мгновения, которое подарила мне Она и которое теперь освещает все мое существование даже здесь, на другом краю планеты.
   Тогда древность моего дворянского рода не могла уравновесить в глазах ее родителей традиционно нищенского в России оклада недавнего выпускника Морского Корпуса, и она осталась ждать моего возвращения с Дальнего Востока, ну или, по крайней мере, получения лейтенантского чина. А тут еще эта трижды проклятая война! Но я буду сражаться, Любимая! Сражаться изо всех сил! Сражаться хотя бы ради тебя и наших будущих детей, ведь если не остановить войну здесь, еще у порога, то вскоре она обязательно попытается протянуть костлявые руки прямо в наш дом…»

   Письмо мичмана Василия Соймонова
   Дорогая моя Оленька!
   Пошел уже четвертый месяц нашей осады. И, если честно, тяжелее всего мне даются совсем не неизбежные здесь опасности и лишения, а невозможность получать твои письма и самому писать, как раньше, почти каждый день.
   Не знаю, когда случится оказия, чтобы передать это письмо, но и не поговорить с тобой, хотя бы на бумаге, тоже не могу. Твоими молитвами я вполне здоров, корабль наш также не был пока поврежден, несмотря на частые выходы в море.
   Вчера ночью снова ходили ставить мины… До чего дошло – даже в виду собственной базы мы, как воры, крадемся ночами! Похоже, что после того несчастного случая с «Петропавловском» многие на эскадре вовсе разуверились в силе нашего оружия, но на моем миноносце таких настроений, кажется, нет – все, от командира до последнего матроса, готовы сражаться до победы и выжать из корабля все, что только можно. Так что я надеюсь на лучшее… и очень жду твоих писем.
   Навеки твой,
В. С.

   19.09.1904. Борт крейсера «Кассаги»
   – Господин капитан первого ранга, получено радио с «Усугомо»!
   – Читайте!
   – Русские главные силы выходят из Артура.
   «Значит, они все таки решились! И не зря мы который день болтаемся здесь на волнах… А разведчики молодцы – опять в точности все разузнали». – Командир крейсера «Кассаги» Ямайя сам не понимал, рад он этому или нет. Наконец-то унылое патрулирование обрело смысл. Он со своим отрядом обнаружил то, что могло решить судьбу войны.
   – Немедленно продублировать адмиралу радиограмму! Курс к Артуру.
   Через двадцать минут командир «Кассаги» сам смог увидеть наплывающие с юго-запада дымы. Один, два… много…
   – «Ретвизан» головным, «Пересвет» и «Победа», «Полтава», «Севастополь», «Баян», «Паллада», – передавал сигнальщик.
   «Действительно, все, – злорадно подумал Ямайя, – даже «Севастополь» взяли с собой, хотя куда ему теперь. Но далеко не уйдут. Два-три часа – и главные силы их настигнут. Жаль, если придется утопить всех в открытом море, ведь они же давно уже наши. Никуда им из Артура не деться…»
   – Третий русский броненосец взорвался! – донеслось с фор-марса.
   Ямайя бросился на левое крыло мостика и еще успел увидеть, как опадает фонтан воды у борта третьего в строю русского броненосца. Через несколько секунд до «Кассаги» докатился раскат взрыва.
   – Русские разворачиваются на обратный курс!
   Следующий взрыв вспучился у борта русского флагмана так, что радостные вопли сигнальщика японского крейсера были совершенно излишни для командира.
   «Минус два. Все, русские корабли наши», – злорадно ощерился про себя Ямайя.
   Русская эскадра ложилась на обратный курс, крен у «Ретвизана» и особенно у «Пересвета» все увеличивался, но корабли уверенно держали строй.

   – «Баян»! – просто завопил сигнальщик на «Кассаги». Действительно, у борта русского крейсера взметнулся столб воды, и снова через некоторое время донеслось ставшее уже привычным сегодня БУУММ!
   Подрыв еще одного русского броненосца был встречен уже более спокойно, хотя и с радостью. Понятно было, что русские наскочили на мины, выставленные миноносцами этой или прошлой ночью. Но чтобы так удачно… Четыре корабля! Боги страны Ямато явно показывали, на чьей они стороне.
   – Русский броненосец переворачивается! Тонет!!
   И действительно – громада «Севастополя» (или «Полтавы» – Ямайя с такого расстояния не мог определить, слишком похожи силуэты у этих двух кораблей) медленно ложилась на правый борт, а через некоторое время броненосец перевернулся и ушел на дно. Около места его гибели можно было разглядеть шлюпки и катер, на которых спасалась команда, но, судя по количеству спасательных средств, избежать судьбы своего корабля удалось немногим русским морякам.
   – Сигнальщики! Который из русских броненосцев затонул? – нервно крикнул на фор-марс старший офицер крейсера.
   – «Полтава», – донеслось в ответ. – Вентиляционная мачта на уровне труб, кажется. А! На оставшемся русском броненосце – выше труб, значит, уцелел «Севастополь». Точно, «Полтава» утонула.
   «Ну что же, – подумал Ямайя. – Еще одна приятная неожиданность, – «Севастополь» почти небоеспособен, так что только один броненосец и один крейсер могут попытаться прорваться в ближайшие несколько недель. Но что-то не верится в то, что они рискнут».

   – С «Чидори» докладывают, что русская эскадра собирается у входа на внутренний рейд. – Матрос с поклоном протянул командиру радиограмму.
   – Хвала богам! Русские уже больше не посмеют пытаться прорвать нашу блокаду.
   Офицеры, находившиеся на мостике, согласно кивнули в ответ на реплику своего командира.

   Борт броненосца «Победа»
   «Ну что же, где наша не пропадала! Пошли все-таки! А там, глядишь, и повезет», – думал командир «Победы», капитан первого ранга Василий Максимович Зацаренный, когда эскадра, выбравшись с внешнего рейда, стала выстраиваться в кильватерную колонну. Он изначально не очень верил в возможность прорыва, но постепенно всеобщий энтузиазм захватил и его. Японские крейсера-разведчики были заметны на горизонте, и было понятно, что Того уже знает о выходе русских сил в открытое море, но надежда, что прорваться удастся, оставалась. Есть несколько часов, мало ли что может случиться… А вдруг? Да и, в конце концов, погибнуть в морском бою для моряка гораздо более достойно, чем безропотно стоять в своем же порту и ждать снаряд из осадной гаубицы. А они в последние дни уже начали прилетать на внутренний рейд Артура.
   Встав в кильватер «Ретвизана», броненосец выровнял скорость, «Пересвет», шедший в струе «Победы», сделал то же самое, за ним «Полтава» и «Севастополь» (зачем взяли с собой этого «инвалида»?). Колонна русских броненосцев уверенно взяла курс на восток.
   Главных сил противника не было видно, и хотелось мечтать, что их нет вообще, что они не смогут догнать… Но так же можно мечтать каждое лето… Что зима не придет – ее ведь пока не заметно, не видно, нет никаких признаков… И завтра не будет, и послезавтра… А может, вообще никогда?
   Мечтать можно, но зима придет, и придут броненосцы Того, наведенные его крейсерами. Боя не избежать. Бесперспективного боя.
   – «Пересвееет»! – донесся вопль сигнальщика, и тут же по барабанным перепонкам ударил раскат недалекого мощного взрыва.
   Все находившиеся на мостике немедленно бросились на его левое крыло и увидели, как следующий за ними броненосец, осыпаемый брызгами воды произошедшего взрыва, медленно вываливается из строя. Заметного крена пока не было, но просто прошло еще не так много времени.
   – Да что же это?! – раздался испуганный голос сигнальщика. – Опять?!
   – Просто проклятье на нас какое-то! – злобно выдохнул старший штурман.
   Остальные, выплеснув эмоции в первые секунды, подавленно молчали.
   – Адмирал поднял сигнал о развороте! – продолжал выполнять свои обязанности сигнальщик. – Возвращаемся в Артур.
   «Сорвалось! Не получилось. Хотя… Может, и к лучшему. Утопили бы нас японцы – никаких сомнений. И Надя в Артуре осталась…» – заметались мысли в голове Зацаренного.
   Рвануло уже под бортом «Ретвизана». Не надо было оборачиваться, чтобы увидеть громадный султан взрыва, взлетевшего выше мачт. Лейтенант Любинский, старший артиллерист корабля, с досады чуть не грохнул о палубу своим цейссовским биноклем. Едва сдержался.
   – Отступилась от нас Царица Небесная! – испуганно закрестился сигнальщик.
   – Да что же такое! – не выдержал уже и сам командир броненосца. – Ну сколько уже можно?! Какого черта этот тюлень Лощинский тралил все эти дни? Вот только вернемся…
   Неожидано Зацаренный замолчал и, пожалуй, даже успокоился.
   – Разворачиваемся. Влево. Идем на внешний рейд, – странным голосом проговорил он.
   Максиму Васильевичу вдруг вспомнился вчерашний визит к адмиралу. Приглашены были он, командир «Полтавы» Успенский и командир «Паллады» Сарнавский. Командиров других броненосцев и «Баяна» не было.
   – Господа! – сказал тогда Вирен. – Поверьте, что, несмотря на все доверие к вам, я не имею права сказать больше того, чем скажу. Завтра мы идем в прорыв. Вы понимаете, что это очень опасная и рискованная операция. Но! Ничему не удивляйтесь, не падайте духом несмотря ни на что. Верьте в успех. Это все, что я хотел вам сообщить. Прошу вас вернуться на корабли и проверить лично, насколько они готовы.
   Выходя из салона адмирала, каперанги недоуменно переглядывались.
   – Господа, вы что-нибудь понимаете? – спросил Сарнавский, когда они уже подходили к трапу.
   – Нет, – ответил Успенский и, усмехнувшись, добавил: – Но раз не понимаешь – исполняй! Старое правило. Если следовать ему – будет не в чем себя винить.
   Зацаренный тогда промолчал. А теперь…
   «Взорвались корабли, командиров которых не было вчера у адмирала. Почему?.. «Не удивляться и не падать духом». Неужели все это комедия для японцев? И если какой-то из оставшихся кораблей сейчас тоже взорвется…»
   – «Баян»! – Крик сигнальщика больше походил на рыдание.
   Зацаренный расхохотался. Офицеры в полном обалдении смотрели на него.
   – Максим Васильевич, с вами все в порядке? – удивленно спросил старший офицер броненосца.
   – Хотите в Артуре меня отдохнуть на берег отправить, Александр Михайлович? – весело оглянулся Зацаренный. – Так вот, господа, не в Артур мы идем, а на внешний рейд. И, думаю, к вечеру снова выйдем в море. Ай да Роберт Николаевич! Такой водевиль японцам устроить!
   Пять пар недоумевающих глаз уперлись в лицо командира.
   – Спектакль это, господа, целы корабли. Готов спорить на что угодно. Кстати, следующим, вероятно, взорвется «Севастополь». Пойдите успокойте команду, матросы, наверное, уже в полной прострации находятся.
   Когда предсказание исполнилось, все почувствовали некоторое облегчение, но то, что «Севастополь» утонет, не ожидал никто. Выражение уверенности стало сползать с лица Зацаренного.
   Офицеры на мостике поглядывали на него как дети, которым показали конфетку и тут же спрятали ее в карман.
   От борта тонущего броненосца отваливали шлюпки, которых было на удивление мало. Но почему-то они не стали ждать остальной экипаж и направились к своим кораблям. Одна шла к «Победе».
   – Приготовиться принять на борт «севастопольцев»! – отдал приказ старший офицер.
   Поднявшиеся на борт из шлюпки лейтенант Басов, минный офицер «Севастополя» и матросы совсем не выглядели удрученными.
   Лицо Зацаренного просветлело:
   – Александр Матвеевич! Так это…
   – Так точно, господин капитан первого ранга! – улыбаясь, отрапортовал Басов. – Все, как и планировалось. К вечеру пойдем еще раз.

   Вечер того же дня. Борт крейсера «Сума»
   Командир крейсера «Сума» скучал. Солнце уже склонялось к горным кряжам Квантунского полуострова. Нудное несение патрульной службы утомляло. Точинай никак не успевал пожать славы, командуя крейсером, – в сражениях так и не удалось даже как следует поучаствовать, но корабль просто выполнял те приказы адмирала, которые ему отдавались. Пусть другие топили русских, пусть «Суме» не привелось даже всерьёз пострелять по противнику, но крейсер Точиная честно выполнял свою задачу и вносил свою малую лепту в победу.
   – Господин капитан первого ранга, с миноносцев передают, что русские выходят из Порт Артура.
   – Кто и сколько? – Командир корабля никак не ожидал такой наглости от русских.
   – Четыре броненосца и два крейсера.
   – Этого не может быть!
   И тем не менее с запада наплывали дымы. Дымы шести больших кораблей…
   – Еще радио! На норд-ост направляется отряд русских миноносцев.
   «Сумерки, – пронеслось в голове Точиная. – Наши броненосцы! Шансов у русских немного, но вдруг…»
   – Немедленно радио нашим миноносцам: «Перехватить противника, навязать бой!», радио в Дальний: «Выйти на перехват русских миноносцев». Радио командующему с предупреждением о возможной атаке, – стал сыпать распоряжениями командир японского крейсера. – Да! О выходе русских всеми силами из Артура, естественно, тоже командующему сообщить! А мы следуем за русскими. Всем отрядом.
   – Еще два больших корабля русских присоединились к основным силам!
   – Какие?
   – Похоже на «Ангару» и «Амур».
   «Значит, прорываются всем, что есть, значит, уходят… Уйдут, если мы не помешаем. Адмиралу не успеть до темноты». Все эти мысли молнией пронеслись в голове Точиная.
   – На сближение с русскими до 50 кабельтовых, – передал он приказ.
   Но «Баян» и «Паллада» в пологом развороте уже отделялись от основных сил и ложились на курс, встречный с японскими крейсерами. Связываться с такими большими дядьками для почти игрушечных «Сумы» и «Акаси» было практически самоубийством. Вскоре вспухло облако выстрела у носовой башни «Баяна» и громыхнуло взрывом восьмидюймового снаряда прямо по курсу японцев.
   Внутренне скрежеща зубами, Точинай приказал отходить, чтобы не погубить свои корабли в безнадежном бою.

   5.09.1904. Борт «Ретвизана»
   В адмиральском салоне «Ретвизана» к назначенному времени собрались командиры «Пересвета», «Баяна» и, естественно, самого «Ретвизана» вместе со своими минными офицерами и инженерами. Было еще несколько офицеров из порта и инженеров с эскадры.
   – Господа! – начал собрание Вирен. – Вы уже знаете, что эскадра пойдет на прорыв блокады. Попытаемся вырваться из артурской ловушки. Но нас просто так не выпустят. Открытой силой не пробиться. Только если мы обманем противника, у нас есть шанс потеряться в море и соединиться либо с владивостокским отрядом, либо со Второй эскадрой.
   Предлагаю следующий план.
   Утром, в высокую воду, эскадра выйдет в море, но противник увидит, что три наших корабля подорвались на минах и нам приходится вернуться обратно в порт, ибо оставшимися силами пытаться пройти его в светлое время суток – это явное самоубийство. Напряжение под Артуром будет ослаблено, а вечером все корабли снова, к удивлению, я надеюсь, японцев, выйдут в море. Вряд ли главные силы Того будут рядом. А там ночь…
   Прошу вас либо высказать принципиальные возражения, либо начать думать по поводу того, как мы реально и убедительно для противника сможем сымитировать подрывы наших кораблей.

   – Ну, подорвать мину или ее имитатор не проблема, – заговорил минный офицер «Ретвизана» Развозов. – Понятно, что не у самого борта рвать будем, но на каком расстоянии от борта это сделать, чтобы не повредить корабль, я не очень представляю. Надо же, чтобы это выглядело убедительно для японцев, то есть слишком далеко отводить нельзя. Кстати, если дальше пяти-восьми метров, то как? А обеспечить систему подрыва можно за несколько часов. Причем желательно даже дублированную, а то, не дай бог, какой-то паршивый контакт отойдет и никакого спектакля не будет.
   – А если подрывать с противоположного от японцев борта? – предложил командир «Баяна». – Тогда и фонтан будет, и грохнет как следует, но и мину подальше отвести можно.
   – Сильно подозреваю, что если все мины взорвутся в «тени» наших кораблей, то противник может засомневаться в реальности взрывов и заподозрить подвох. Хотя бы один столб должен встать со стороны, обращенной к японцам, – заметил Эссен.
   – Обязательно. И, вероятно, разумней, чтобы это был первый взрыв. Потом японцы будут следить за нами с большими вниманием и интересом. Можно и проколоться, – подтвердил Вирен. – Как я понимаю, главной для нас проблемой будет ослабить действие ударной волны на борт корабля. То есть создание некоторого экрана между миной и днищем. Я понимаю, что одними расчетами не обойдешься, нужен будет и эксперимент. Выделю для этого какого-нибудь «Джигита» или «Забияку», но вы уж, господа инженеры, постарайтесь, чтобы одного испытания хватило.
   – Роберт Николаевич, может, между бортом и миной буксировать что-то вроде понтона, затопленного встояка? Его можно пристроить на выстрелах. А мина еще метрах в пяти дальше?
   – Господа, приходится полностью довериться вам, – мрачно посмотрел на офицеров Вирен. – Работайте. И помните, что от вашей внимательности, от вашей аккуратности в расчетах, возможно, будет зависеть не только судьба эскадры, но и судьба всей войны.
   Несколько часов в салоне флагманского броненосца кипели страсти. Инженеры и минеры спорили, думали, снова спорили, но все-таки что-то у них наладилось, и после решения снабженческих вопросов они стали отбывать на свои корабли вместе с командирами.
   – Роберт Николаевич, разрешите задержаться на пару слов? – спросил Эссен.
   – Слушаю вас, Николай Оттович. – Вирен пытливо посмотрел на нового командира «Пересвета», когда остальные вышли.
   – Роберт Николаевич, вам не кажется, что японцы могут не поверить в такую инсценировку? Три подрыва, причем неизвестно, как они будут выглядеть с их стороны, и ни одного утонувшего корабля.
   – А у нас есть выбор?
   – Думаю, да. Я предлагаю все-таки взять с собой «Севастополь»…
   – Да господь с вами! Ну вроде бы решили уже все. «Севастополь» будет практически разоружен, почти без экипажа, с тринадцатью узлами, ну Николай Оттович, ну опять вы за свое! – Командующий эскадрой начал не просто нервничать, злиться начал.
   – Дослушайте, Роберт Николаевич, – терпеливо попросил Эссен. – Я же не предлагаю брать его в прорыв, я предлагаю утопить его по-настоящему. На глазах японцев. Вывести в море со всеми и рвануть настоящую мину под самым бортом. Да еще и кингстоны [3 - Кингстон – любой клапан ниже ватерлинии, открывающий доступ забортной воды внутрь корабля.] открыть, если и после этого тонуть не захочет. Вот тогда вряд ли у японцев будут сомнения в натуральности наших подрывов.
   Взгляд, которым Вирен смотрел на своего строптивого подчиненного, можно было смело назвать обалдевшим:
   – Вот уж не ожидал… Но подождите, японцы через шпионов наверняка будут знать, что «Севастополь» разоружается, и если утонет именно он, то это может быть только еще более подозрительно.
   – А утонет «Полтава», – хитро прищурился Эссен. – Чем отличаются силуэты этих двух броненосцев? У «Севастополя» трубы ниже вентиляционной мачты, а у «Полтавы» – вровень. Так можно заранее на вентиляторную мачту «Полтавы» и трубы «Севастополя» заготовить имитационные «навершия» и установить их прямо после выхода на внешний рейд.

   14.091904. Борт «Ретвизана».
   Из воспоминаний адмирала Вирена
   Если бы в адмиральском салоне эскадренного броненосца «Ретвизан» находился посторонний наблюдатель, он бы увидел, как заиграли желваки на скулах и сжались кулаки изучавшего какие-то бумаги Вирена, но поскольку здесь и сейчас присутствие посторонних лиц было абсолютно невозможным, то все бушевавшие во мне эмоции для внешнего мира вылились в громко поданную натренированным голосом команду:
   – Лейтенанта Развозова ко мне!
   На самом деле мне просто не хватало слов, чтобы выразить все свои чувства. Хорошо, что Устав четко регламентирует, какими именно словами нужно вызывать подчиненных, иначе, чувствую, я наговорил бы вестовому такого… Все дело в том, что сегодня в обед минеры наконец принесли мне отчет об испытаниях и планы минирования кораблей. Все документы были красиво и правильно оформлены, но именно из них стало понятно, насколько авантюрной затеей считают многие готовящийся прорыв – все бумаги были подписаны только неким мичманом (!), как будто на всей эскадре не нашлось более важного минного начальника!
   «Впрочем, – подумал я, – не стоит начинать разговор с подчиненным последними словами, которые все равно ничего не решат. Эти уклонисты от ответственности никуда не денутся, если получат прямой приказ! И я уж позабочусь, чтобы они его выполнили до последней запятой!» От этой мысли на душе стало спокойнее. Снова пролистав бумаги и удивившись еще раз, до какой степени безынициативности могут дойти отдельные горе-начальники, я решил не тратить драгоценного времени на разбирательства и, поставив рядом с мичманской свою контр-амиральскую подпись, отправил чертежи в работу на завод.
   Старший минный офицер «Ретвизана» прибыл через несколько минут и, не понаслышке зная пунктик своего адмирала насчет соблюдения дисциплины, доложился по-военному четко:
   – Ваше превосходительство, лейтенант Развозов по вашему приказанию прибыл!
   – Вольно! – Я заметил старание лейтенанта, и устраивать совсем уж вселенский разнос мне окончательно расхотелось. Впрочем, сначала все равно надо было кое-что уточнить. – Проходите, Александр Владимирович, присаживайтесь. Как прошли испытания нашего сюрприза?
   – Но ведь я подал вашему превосходительству отчет об испытаниях! – Лейтенант, судя по всему, отнюдь не чувствовал себя в своей тарелке на ковре у высокого начальства. Придется ему слегка помочь…
   – Да уж, совсем сухарем вы меня считаете, – я даже чуть усмехнулся, – заслужил, наверное. Но все-таки хотелось бы услышать и живые подробности. Вы же понимаете, как важно быть уверенными в том, что этот трюк нам удастся! Что японцы поверят, а наши корабли не пострадают.
   – Ваше превосходительство, взрыв выглядел очень натурально, к отчету приложены фотографии, сделанные с «Гайдамака», на «Забияке» никаких повреждений, даже слезать обшивка не начала. Хотя встряхнуло здорово, конечно. Но раз наш старичок выдержал, то новым кораблям опасаться, я думаю, нечего.
   – Ну что ж, прекрасно! – Теперь, успокоившись насчет достоверности результатов проведенных испытаний, нужно было разобраться с самими «испытателями». – Сколько офицеров участвовало в разработке и испытаниях?
   – Семь. Четыре минера и три инженера.
   – А скажите мне, любезный Александр Владимирович, – произнес я все тем же доброжелательным голосом и, резко сменив тон на самый желчный, спросил: – Почему в таком случае отчет подписан только мичманом Соймоновым и инженером Заборовским?
   – Ваше превосходительство, – Развозов замялся, – именно эти офицеры сделали больше всех остальных при расчетах, конструировании и испытаниях…
   – То есть вы хотите сказать, что работали под руководством мичмана? И вы, и старший минный офицер «Пересвета», да? А мне вот кажется по-другому! Вы попытались снять с себя ответственность в случае неудачи! Вы переложили ее на плечи самого младшего из вас! Ну, поправьте меня, если я ошибаюсь! Я буду рад принести вам извинения, если услышу правдоподобное объяснение этой истории. Прошу!
   Развозов смущенно молчал.
   – Я жду, лейтенант! Вы можете дать какое-то еще правдоподобное объяснение?
   – Нет, ваше превосходительство, – затравленно ответил Развозов.
   – Ну, хоть это хорошо. Что вилять не пытаетесь. Александр Владимирович, у меня нет никаких сомнений в вашем личном мужестве. Я прекрасно понимаю, что вы не побоитесь пойти на смерть по приказу и даже без него. Но вот почему выговора от начальства вы (да и почти все офицеры) боитесь больше, чем смерти? Я поведу эскадру на неслыханную авантюру. И если что пойдет не так, то отвечать буду я. Как командующий ею. Поэтому и власти у меня неизмеримо больше, чем у вас. Но и у вас значительно больше этой самой власти по сравнению с вашими подчиненными. И за свои ошибки в руководстве должны отвечать именно вы. А поэтому стараться ошибок не делать! – Посмотрев на совершенно раздавленного Развозова, живо напоминавшего сейчас какого-нибудь вождя американских краснокожих, я решил снова вернуться к делу. – Ладно. Так я могу твердо рассчитывать на то, что наши лжемины сработают как надо?
   – Почти наверняка, ваше превосходительство.
   – Вот и постарайтесь, чтобы «почти» исчезло из вашей фразы. И учтите, что отвечать за неудачную имитацию на своем корабле будет именно его минный офицер, а не мичман, которого вы попытались использовать как прикрытие на всякий случай. Забирайте протоколы, подпишитесь под ними сами и подписи с ваших коллег соберите. Завтра в это же время жду вас с докладом об исполнении, и протоколы заполненные принести не забудьте. Можете идти.

   Письмо мичмана Василия Соймонова
   Дорогая моя Оленька!
   Наверное, в целом мире не хватит ни слов, ни бумаги передать, как я по тебе соскучился. И пусть прямо напротив Артура в море привычно болтаются японские крейсера (нынче это, кажется, «Сума» капитана Точиная и «Акаси» капитана Миядзи), но я каждый день просыпаюсь с тайной надеждой на то, что именно сегодня каким-то чудом снова придет твое письмо.
   Сам я твоими молитвами вполне здоров и сейчас, наконец, могу тебе рассказать, чем был занят последнее время.
   Вечером того же дня, когда я написал тебе предыдущее письмо, к нам, инспектируя корабли эскадры, заглянул сам командующий – контр-адмирал Вирен. И увидев, что наш командир, лейтенант Колчак, еле ходит из-за сильной боли в коленях, тут же, несмотря на все возражения, отправил его в госпиталь, откуда тот вернулся только позавчера. На самом деле Колчак – настоящий герой – и в мирное время весь застудился, открывая новые земли там, где, говорят, даже полярные медведи не живут, и, едва началась война, добился своего перевода сюда, но с нашим адмиралом, знаменитым своей требовательностью на весь императорский флот, даже у Колчака поспорить не получилось.
   А мы с минным офицером все это время были в команде, которая в строгой тайне испытывала на стареньком «Забияке» тот сюрприз, который сегодня увидели японцы и о котором ты, несомненно, прочитаешь в газетах раньше, чем в моем письме.
   Там произошел презабавнейший случай, когда после проведения испытаний невозможно было найти ни главного инженера, ни старших офицеров, чтобы подписать окончательные бумаги. Позже оказалось, что инженер, по благополучном окончании работ, решил отметить это событие, да так славно отметил, что был найден только на другой день в самом глубоком трюме «Забияки» сладко спящим в обнимку с пустой бутылкой. Офицеры же по разным причинам сослались на невозможность прибыть и поручили все на мое усмотрение. Тогда, поскольку дело было ясное и срочное, мы со вторым инженером сами все и подписали. А сегодня утром я сам наблюдал с берега, как взрывались, оседая в море, корабли, и со слезами на глазах провожал в последний путь перевернувшийся броненосец.
   И надо же было случиться, что именно сегодня японцы вновь пошли на штурм – с запада целый день доносится жуткая канонада, а нам остается только молиться за тех, кто там сражается. Но я верю в лучшее! На этот раз не иначе как Господь уберег наши корабли, дав нужный прилив вовремя, – мне было прекрасно видно, как тяжелые снаряды все утро били по тому месту, где еще вчера стояли броненосцы, так что у японцев, как видишь, тоже случаются накладки.
   Сейчас уже вечереет, на «Сердитом» разводят пары, и мне известно, что эскадра вот-вот перестанет прикидываться смертельно раненной и уйдет пытать счастья куда-то в океан. А нашей задачей будет сделать все, чтобы японцам не удалось им помешать, так что сегодня мы будем не уклоняться от боя, а сами навязывать его.
   Оставляю это письмо на берегу, надеясь, что если судьба сложится так, что у меня не получится сегодня вернуться, друзья сумеют передать его тебе. Прости меня за все. Что бы ни случилось, навсегда только твой мичман Василий Соймонов.

   19.09.1904. Между Порт-Артуром и Дальним
   Кавторанг Елисеев прекрасно понимал, что он и его корабли являются практически смертниками. Вирен не ставил задачи – утонуть и умереть, но было очевидно, что большинство из миноносцев, порученных его командованию, в порт не вернутся. Ни в какой порт…
   Ну вот – в хвосте уже загрохотало выстрелами, – концевые миноносцы вступили в бой с японцами. А развернуться и помочь нельзя. Основная цель – броненосцы Того, в крайнем случае – крейсеры.
   В хвосте миноносного отряда действительно разгорался нешуточный бой. Японские миноносцы, будучи заведомо слабее русских эсминцев, или, как их тогда называли, «истребителей», насели на хвост русского отряда. И, как ни странно, имели огневое преимущество. Стреляя по курсу из своих пятидесятисемимиллиметровых орудий, они превосходили русских, отстреливающихся из еще более мелких пушек калибром в сорок семь миллиметров. Так можно было потерять боеспособность задолго до возможного контакта с большими кораблями Того. Концевые «Стройный» и «Сердитый» уже получили по нескольку попаданий, а японцам досталось явно меньше. Более слабые японские миноносцы уже стали наносить превосходящим, и значительно, русским серьезный ущерб. А скоро наверняка подойдут и японские эсминцы, которые уже сильнее русских. А может, и крейсера. Если так будет продолжаться, то добром это не кончится, причем и боевая задача выполнена не будет.
   Давно уже среди русского офицерства культивировалась идея о том, что нет большей чести и мужества, как погибнуть в бою, выполняя приказ. Каким бы дурацким он ни был. Призрак Андрея Болконского прочно поселился в душах офицеров как пример для подражания. А между тем… Столь геройский князь, проявив мужество солдата, проявил и трусость командира. Угробив половину своего полка, стоявшего в резерве под обстрелом. Не сделав ни одного выстрела по врагу. А ведь в какой-то момент на Бородинском поле мог потребоваться каждый штык, который по малодушию князь Андрей не сберег. А ведь стоило только отдать приказ отойти из зоны обстрела…
   Елисеев проявил больше мужества. К тому же он помнил слова Вирена: «Я не могу предвидеть все. Если обстановка сложится так, что нужно будет проявить собственную инициативу, даже в ущерб поставленной вам задаче – действуйте!»
   Первым повернул с основного курса шедший третьим с конца «Сторожевой», его маневр повторил «Бойкий», а затем и шедшие впереди «Бдительный», и даже «Властный» под брейд-вымпелом Елисеева стали разворачиваться навстречу японским миноносцам. Достаточно кому-то одному было подать пример, чтобы командиры русских истребителей дружно прекратили, стиснув зубы, терпеть огонь более слабого противника и развернулись на него в атаку. Японским кораблям быстро стало «скучно», носовые семидесятипятимиллиметровые пушки руских стали вносить в ход боя свои весомые аргументы.
   Их снаряды и предназначались для борьбы с миноносцами, только бронебойные, почти не содержащие взрывчатки стальные болванки должны были пробить борт, возможно, слой угля и добраться до котлов. Остановить. И одному удалось. Рвануло на «Кассаги», и он, окутавшись белым паром, потерял ход.
   Командующий японским отрядом не стал, конечно, ввязываться в такую авантюру, как бой с русскими эсминцами, но поступил благоразумно – его корабли отвернули, не пытаясь защитить товарища, и взяли курс на русские главные силы, что вызвало прогнозируемый ответный ход русских – погоня.
   Русским комендорам за всю войну не удалось потопить ни одного боевого корабля противника, и теперь офицерам матом и зуботычинами приходилось заставлять матросов стрелять по уходившим миноносцам противника, а не по поврежденному «Кассаги», в который артиллеристы, рыча от восторга, выпускали снаряд за снарядом. Но ситуация была достаточно быстро взята под контроль, и русские снаряды полетели в сторону тех, кто представлял сейчас наибольшую опасность. К тому же «Сердитый», несколько поврежденный и не имеющий возможности дать подходящий ход, остался добивать японца. Вскоре русскому миноносцу удалось «дотоптать» свою жертву, которая уже и не имела возможности сопротивляться.
   Японцы были быстрее, но русские трехдюймовые снаряды делали свое дело – дистанция между миноносцами догоняющими и убегающими практически не увеличивалась. И несмотря на то что с севера показались дымы (а это явно были японские эсминцы), Елисеев мог считать свою главную задачу выполненной: миноносцы противника уже вряд ли найдут в темноте русскую эскадру. Во всяком случае, мы имеем такие же шансы найти японские главные силы. Посмотрим, кому повезет…
   А вот у «Сердитого» появились серьезные проблемы. Японские истребители из Дальнего уже подходили к месту, где он добивал японский миноносец, нужно было отходить, но лейтенант Колчак, командир «Сердитого», хотел довести дело до конца. Все-таки добить японца. Но не повезло – к моменту, когда «Кассаги» стал наконец заваливаться на борт, получив явно смертельные повреждения, первые снаряды японцев уже начали падать у борта русского миноносца. С приказом отворачивать на соединение со своим отрядом Колчак запоздал. И не повезло…
   Взрывом снаряда, попавшего в боевую рубку, и его, и лейтенанта Зотова, недавно назначенного с «Забияки», изрешетило осколками. Погибли также и пять матросов. Корабль повалило в циркуляции, и носовая пушка замолчала. Пара японских эскадренных миноносцев неумолимо придвигалась к, казалось, уже обречённому русскому кораблю…
   – Ваше благородие! – подлетел к мичману Соймонову матрос Гуляев. – Там командира и лейтенанта убило! Идите миноносцем командовать, а то ведь утопят косорылые!

   «Я? Я буду командовать кораблем? Я? – пронеслось в голове мичмана. – Мне не справиться! Я…»
   Но ноги уже сами несли юношу в боевую рубку. Новый рулевой уже уверенно держал курс, у носовой пушки тоже имелся полный расчет, но по японцам она пока стрелять не могла из-за неудобного угла разворота.
   – Машина! – кричал в переговорную трубу свежеиспеченный командир корабля. – Выжимай из механизмов все, что можешь, а если сможешь, то и то, что не можешь, два японца на хвосте, а может, и еще подтянутся. Я тут наверху один остался, Александра Васильевича и Зотова убило. Выручай!
   – Передайте на минные аппараты, чтобы действовали сами, по обстановке. Но при первой же реальной возможности пусть стреляют. Не попадут, так хоть с курса собьют, может, тогда удастся до своих дотянуть.
   Японцы неумолимо приближались с левой раковины [4 - Для определения направления на флоте используют специфические термины. «По носу» и «по корме», я думаю, понятно даже самому неискушенному в морском деле человеку. «На правом (левом) траверзе» – значит перпендикулярно курсу судна. «Крамбол» – направление между «по носу» и «на траверзе», «раковина» – между «по корме» и «на траверзе».], и вот уже носовая пушка включилась в артиллерийскую дуэль. Повреждения «Сердитого» были пока незначительны, но скоро просто закон больших чисел должен сыграть на стороне противника. Нужно было что-то предпринимать.
   – Передайте на минные аппараты – пусть стреляют, взяв нужное упреждение, – приказал Соймонов. – И быть готовыми принять влево.
   Мины вышли. Безумно было предполагать, что на скорости более двадцати узлов с десяти кабельтовых можно попасть в небольшой кораблик, идущий с еще большей скоростью, скорее можно рассчитывать попасть плевком в мимо пролетающую ласточку, но не в этом была задача, нужно было заставить японцев отвернуть с курса преследования и выиграть время. Только бы отвернули!
   Когда рвануло у борта головного японского истребителя и он стал быстро переворачиваться, юный мичман, стоявший на мостике «Сердитого», просто не верил своим глазам: так не бывает!
   Но все-таки это произошло, японец переворачивался, а его товарищ вынужденно отвернул в сторону от русских, чтобы не налететь своим форштевнем на гибнущего собрата. Теперь догнать «Сердитого» до темноты у него не было шансов. Да и смысла – нужно было найти и атаковать русские броненосцы. Поэтому второй японский миноносец стал заниматься спасательными работами, вылавливая из воды экипаж своего головного. (Только после войны русские узнали, что в этом боевом эпизоде был утоплен эскадренный миноносец «Касуми».)
   …А ведь чудеса на войне бывают. И вот сейчас маленький кораблик смог оторваться от двух, превосходящих его по силам и скорости, кораблей противника, да еще и угробил один из них. И матросы уже охрипли от криков «Ура!» и даже перестали показывать неприличные жесты тем, кого совсем недавно считали своими будущими победителями. И с восхищением смотрели на молодого офицера, вышедшего из боевой рубки и тоже в полном обалдении смотревшего на удаляющихся японцев.
   «Неужели я смог? Мы смогли. Мы выиграли бой! – проносились мысли в голове Соймонова. – Кто бы мог подумать!..»
   – Ваше благородие! Куда прикажете взять курс? – К мичману подошел боцман.
   «В самом деле, куда? В Артур в сумерках через минные банки? Самоубийство. Искать отряд Елисеева? Скорее найдешь японцев. Дожидаться рассвета в море неподалеку? И на японцев можно нарваться, и на мины налететь с утра, ведь карты заграждений уничтожил все тот же злополучный снаряд, который попал в боевую рубку. Что делать?»
   – Доложить о повреждениях! – спохватился мичман, отдавая приказ, который был обязан отдать сразу же по окончании боя.
   Доклад был обнадеживающим: никаких серьезных повреждений корабль не получил, было несколько пробоин выше ватерлинии, побиты надстройки и трубы получили немного осколками, разбит минный аппарат, пожары потушены. В общем мореходность и скорость миноносца серьезно не пострадали.
   «Куда же идти дальше? – вернулся мичман к своим размышлениям. – Идти в Чифу на интернирование? – Но слишком хорошо он помнил историю, когда в этом порту китайские власти позволили японцам захватить уже разоружившийся «Решительный». – Вэйхавей? Англичане сдадут русский корабль своим союзникам-японцам еще скорее. Куда?»
   – Идем в Циндао, – приказал мичман рулевому. – Пока держать зюйд-ост двадцать три градуса.
   – Вашбродь! – подскочил к Соймонову фельдшер Воблый. – Вас командир к себе просют!
   – Александр Васильевич жив? – не поверил своим ушам офицер.
   – Живы-с! Но плохи очень. Крови много потеряли. И контузия. Несколько минут как очнулись.
   Запыхавшийся мичман, подбежав к каюте командира, отдышался и осторожно приоткрыл дверь. Смотреть на Колчака было страшно: повязка на голове набухала кровавым пятном на месте левого глаза, окровавлены были и бинты на груди.
   – Ну, рассказывай, Василий, что там было, – донесся слабый голос командира.
   – Драка была, Александр Васильевич, два японских истребителя против нас. Отбились. Один даже миной утопили.
   – Истребитель? Миной? На полном ходу? – даже слегка приподнялся ошарашенный Колчак. Но тут же, застонав, рухнул на подушки.
   – Сам удивляюсь. Просто повезло, конечно – хотели только их отвернуть заставить. И вот, попали.
   – Молодец, Василий. Что бы там ни было – это твоя заслуга. Что дальше делать собираешься?
   – Идем в Циндао, завтра сдадим вас там в госпиталь, только дотерпите.
   – Ну, помогай тебе Бог, мичман. Ладно, иди, а то вон, наш фершал уже не знает, как тебя отсюда попросить, – слабо улыбнулся раненый командир. – Иди!
   Когда спал накал боя, трудности принятия решения о дальнейшем больше не беспокоили, в голове мичмана стали все сильнее проявляться мысли: «Я победил! То есть мы… Но руководил-то я! Неужели это не подвиг? Ну ведь если все удастся… Не могут же не наградить! Как было бы здорово встретиться с Оленькой, а на груди, например, Владимир с мечами… Вряд ли тогда ее отец был бы таким же неприветливым. А если…» – Образ белого эмалевого крестика замаячил в мечтах юноши. И как ни старался Василий гнать от себя эти мысли, стыдить себя за них, они неизменно возвращались.

   Борт «Микаса». Вечер 19 сентября
   Получив радиограмму с «Сумы», адмирал Того серьезно задумался.
   Уже который день, как стало известно о готовящемся прорыве русских. Никаких сомнений не было – раз уж стали разоружать «Севастополь» и устанавливать его пушки на другие корабли, то русские решились. Японские главные силы по очереди, разделенные пополам, отдыхали и грузились углем на Эллиоте или крейсировали недалеко от Дальнего. Крейсера постоянно дежурили под Артуром. Адмирал Камимура был в Цусимском проливе, обеспечивая безопасность перевозок из Японии.
   Сообщению о выходе русской эскадры Того даже обрадовался, наконец-то определенность, наконец бой, а не ожидание. Пусть русские корабли и утонут не на рейде крепости, а в море и не достанутся империи, но они в конце концов перестанут быть, как говорят европейцы, «дамокловым мечом». Все главные силы японского флота (кроме находившихся в Цусимском проливе) стали стягиваться к Артуру.
   Известие о подрыве на минах трех русских броненосцев, один из которых затонул, и крейсера, более чем ополовинивших силы артурской эскадры, адмирал воспринял невозмутимо и приказал продолжать наблюдение.
   Остатки тихоокеанской эскадры скучились у входа на внутренний рейд, но низкая вода не давала возможности войти в гавань. Поврежденные корабли были на плаву, но даже дозорные миноносцы издали отмечали имевшийся крен.
   «Первому боевому отряду отходить к Эллиоту, – приказал Того. – Отряду Точиная остаться для наблюдения».

   Броненосцы Того уже подходили к «известному месту», когда радио с «Сумы» повергло невозмутимого командующего объединенным флотом в состояние, близкое к шоку.
   «До темноты уже не успеем, – лихорадочно проносилось в его голове. – Да и если успеем вступить в контакт, то точно не нанести серьезных повреждений. (Думать о том, как вдруг «воскресли» русские корабли, Того категорически себе запретил – есть факт, что они идут на тринадцати узлах, а почему – можно подумать потом.)
   Что предпринять?
   Куда они идут? Где заступить им дорогу?
   Вариант первый: Владивосток.
   По агентурным сведениям, наместник приказывал прорываться именно туда. Значит, через Корейский пролив. Через наши коммуникации. Охраняемые адмиралом Камимурой с его броненосными крейсерами. При нем отряд Уриу, но что это дает? Обнаружить противника они, может, и смогут, но вот нанести серьезный ущерб… Скорее сами получат большие повреждения и пропустят врага. Соединившись с владивостокским отрядом, артурская эскадра… Это будет достаточно грозный противник. Пренебрегать им будет нельзя. Придется базироваться всем или почти всем флотом на северные порты и осуществлять блокаду Владивостока. А значит, ослабить блокаду Порт-Артура.
   А когда подойдет эскадра Рожественского, можно оказаться между молотом и наковальней, если русские скоординируют свои действия.

   Вариант второй: русские идут на юг. Бункеруются, вероятно, в Циндао или Шанхае, потом навстречу второй эскадре. Вообще-то еще более неприятно. Если Рожественский получит четыре броненосца и два современных крейсера в дополнение к тому, что имеет…
   Двигаться ночью к Шантунгу… Обнаружить и перехватить русских там сложнее, чем в Корейском и Цусимском проливах, рядом не будет Камимуры с его крейсерами. К тому же, если я и успею туда раньше, то они минуют его ночью, за несколько часов до рассвета, а южнее уже просторы моря, которые накроют их как шапка-невидимка. А если они все-таки пойдут во Владивосток? А я уже не успеваю с юга. Пройдут броненосные крейсера, здорово побив их по дороге, и объединятся с «Россией» и «Громобоем».
   К тому же «Севастополь»… Русские взяли с собой совершенно небоеспособный корабль. «Амур» и «Ангару», которые не представляют боевой ценности в эскадренном бою. «Всадника» и «Гайдамака» – совершенно бесполезных. Но… Эти корабли своими дымами могут сымитировать направление ложного прорыва и уж явно не во Владивосток. «Севастополь» идет интернироваться – это очевидно, русские не будут тащить во Владивосток такой корабль, рискуя всей эскадрой.
   Так что правильнее: надежно перекрыть всеми силами путь во Владивосток и, если повезет, совершенно уничтожить артурскую эскадру, но, возможно, упустив ее на юг, прочь с театра военных действий. И неизвестно, сможет ли она до Рожественского, который только выходит из Балтийского моря, дойти без баз и снабжения? Или ловить в более широком проливе меньшими силами уходящие (пусть и пока) от войны вражеские корабли, рискуя подставить под удар свои крейсера на севере? И имея в перспективе весьма сильный и боеспособный отряд противника…»
   Вызвав флаг-офицера, адмирал Того отдал приказ главным силам срочно идти к Цусимскому проливу, имея ход в пятнадцать узлов.

   Борт «Ретвизана». 19 сентября. 21.30
   Адмирал Вирен принял решение о направлении прорыва давно: идти к Корейскому проливу значительно дольше, чем до Шантунга, и Того наверняка успеет туда раньше. Перехватить русскую эскадру будет легче в узких проливах между Кореей и Японией, там наверняка находится и Камимура с крейсерами – шансов практически нет. Если идти на юг, навстречу Рожественскому, то за одиннадцать-двенадцать часов не только успеваем миновать Шантунг, но спуститься миль на шестьдесят-семьдесят южнее, а там уже пойди-найди. Не посмеет Того поставить свои коммуникации под удар, в крайнем случае останется у выхода из Желтого моря и пошлет разведку на юг. Даже если разведчики обнаружат нас с рассветом, что крайне маловероятно, то до Того будут десятки, если не вся сотня миль. Не успеет он, имея всего два-три узла преимущества, нагнать за светлое время суток, а там снова ночь… Ловить надо будет уже чуть ли не в Зондском проливе. Еще неизвестно, пойдем ли мы им…
   Вирен поднялся на мостик «Ретвизана» и приказал сигнальщикам: «Передайте на эскадру: «Командирам вскрыть конверт номер два».

   Даже Желтое море по-настоящему темной ночью становится черным. И если ночь безлунная и беззвездная, то кажется, что черный бархат небес здесь, совсем рядом, достаточно только протянуть руку – и она утонет в его мягкой глубине, и только плеск волн напомнит о том, что море не кончается там же, на расстоянии вытянутой руки. Но иногда, накликанные войной, и в этой тьме появляются призраки. Вот и сейчас, изо всех сил застилая и без того черное небо шлейфом еще более черного дыма, по морю мчался призрак. Стальной призрак, закованный в тысячи тонн брони. Всему миру известно, что броненосец «Полтава» вместе с большей частью экипажа уже почти сутки как покоился на морском дне.
   Но кондуктор Николай Чухрай не чувствовал себя призраком. Стенки едва заметно дрожали от работающих на полном ходу машин, а он, отгоняя сон, пытался сосредоточиться, вглядываясь в беспросветный мрак за амбразурой каземата. Если вдруг появится японский миноносец, его шестидюймовка выстрелит сразу же – орудие уже заряжено, и рядом лежат пять заранее поднятых из погреба снарядов и зарядов к ним. Люди тоже все здесь. Двое дежурят у орудия, а остальные – спят на растянутых здесь же койках. Адмирал приказал поступить так на всей эскадре, объяснив, что бой если и будет, то, скорее всего, утром и артиллеристы должны быть отдохнувшими.
   Настало время, Чухрай тихо разбудил сменщика, занял его место и тут же забылся тревожным сном. А броненосец, словно сорвавшийся куда-то по своим делам железнодорожный вокзал, продолжал упрямо идти на юг.

Эпилог первой части

   Броненосцы… в ту эпоху, когда броня разумной толщины еще могла остановить любой снаряд, а о высокоточных и ядерных боеприпасах никто и слыхом не слыхивал, самые крупные из морских орудий были настолько дороги, что для них строили огромные корабли, у которых буквально все, кроме дымовых труб, шлюпок и ненужных в бою помещений, было заковано в броню. Десятки скорострельных орудий противоминного калибра делали попытку дневной торпедной атаки на такой корабль, если только он не был сильно поврежден, сущим самоубийством. Так что вражеские броненосцы могли остановить только другие такие же броненосцы. А еще на броненосцах обычно была дюжина орудий среднего (по тогдашним меркам) калибра. Конечно, сорокакилограммовые снаряды шестидюймовых орудий не могли сравниться по разрушительной мощи с трехсотпятидесятикилограммовыми собратьями главного калибра, но наведение орудий в основном велось путем наблюдения собственных недолетов и перелетов. Добиться в таких условиях попадания, используя только гигантские орудия, стреляющие раз в две минуты, было просто нереально. А попадания слабеньких снарядов противоминного калибра издалека не были видны. Исходя из этой логики, и сформировался классический тип броненосца той эпохи: на носу и корме – по двухорудийной башне, в каждой по два двенадцатидюймовых орудия, посередине – казематы и/или двухорудийные башни с шестидюймовым средним калибром, и натыканные тут и там, – где только место найдется – от специальных казематов по бортам до крыльев мостика и даже площадок на мачтах (боевых марсов) пушки всевозможных противоминных калибров и даже пулеметы.
   Тогда эти корабли были настолько дороги, что позволить себе иметь даже один такой могли далеко не все страны. В переводе на современные цены броненосец стоил три десятка миллиардов рублей. Или, если хотите, больше миллиарда долларов. И его надо было еще суметь построить. У Японии, кстати, ни таких денег, ни таких возможностей и не было – война шла на заграничные займы и заграничным же оружием. Так что традиция вооружать до зубов «маленьких, но гордых», чтобы испытать Россию войной, началась не в двухтысячных годах, а как минимум на сто лет раньше…
   В нашей истории попытки спасти эти корабли, оплаченные неустанным трудом, а зачастую и полуголодным существованием десятков миллионов жителей Империи и осажденного Порт-Артура, успеха не принесли. Несмотря на отвагу и умение одних командиров, для слишком многих других мнение начальства и внешняя благообразность оказались важнее того дела, которое им было поручено. А в результате разгромленный флот так и не сумел оправиться до самой Первой мировой, когда его неспособность поддержать приморский фланг фронта привела к провалам в обороне балтийского побережья. Поражения на фронте спровоцировали Февральскую революцию. А после запертый в базах флот породил тех самых «революционных матросов», на штыках которых победила уже Октябрьская революция… и погибли многие из тех, кто еще тогда, в русско-японскую, не нашел в себе сил сделать пусть не благообразный и не одобряемый начальством, но правильный шаг.
   Но мужчина, и тем более офицер, должен уметь принимать решение сам, не думая о том, что скажет начальство, а иногда даже вопреки приказу. В этой истории «гамбит» разыгран, ловушка покинута, но полученный шанс надо еще суметь реализовать…

Часть вторая
Океанская одиссея

Глава 1
Хлопнуть дверью на прощанье

   Командир вспомогательного крейсера «Ангара» кавторанг Сухомлин заранее получил задачу на крейсерство. Он знал, что не пойдет с главными силами, он должен был максимально запутать японское командование и, по возможности, нарушать торговые коммуникации. На «Ангару» вернули с береговой батареи все ее 120-миллиметровые пушки и даже выделили две шестидюймовки сверх того, что было. Конечно, даже теперь нельзя было рассчитывать на успех в бою с крейсером специальной постройки ввиду отсутствия броневой палубы и гиганскими, по сравнению с настоящими крейсерами, размерами, но шанс отбиться был уже неплохой. К тому же вполне приличная скорость позволяла уйти от большинства японских крейсеров.
   С наступлением темноты был взят курс на выход в океан, и к утру на пятнадцати узлах крейсер оказался уже наверняка вне досягаемости японского флота. Ну разве что специально за ним отправили бы быстроходную «собачку» и она угадала бы место, в котором «Ангару» застанет рассвет. Но это уже из области фантастики.
   День, как ни странно, прошел спокойно, встречались дымы на горизонте, но со своим «мирным» силуэтом пассажирского парохода можно было не сильно опасаться интенсивного внимания японских боевых кораблей. А еще через день уже совершенно внаглую «Ангара» начала пиратствовать почти у Токийского залива. И один пароход имел несчастье встретить ее на своем пути.
   Капитан английского судна «Гермес» был буквально ошарашен, когда с вроде бы мирного корабля, встреченного им, раздался пушечный выстрел и был передан приказ застопорить ход и принять досмотровую партию. Все это никак не вязалось с его представлениями о состоянии дел на театре военных действий. Была твердая уверенность, что русские боевые корабли наглухо блокированы в своих базах и только плата за риск, которую всенепременно получали и он, и его команда, должна была отличать этот рейс от обыденного плавания.
   – Капитан Тетчер, – козырнул англичанин поднявшемуся на борт русскому офицеру. – Чему обязан? Мы мирное судно и в войне не участвуем. Везем медикаменты.
   – Лейтенант российского Императорского Флота Адрианов (ну или еще как-то). Если на вашем корабле не будет обнаружено военной контрабанды, вы беспрепятственно продолжите свой путь. Какой груз везете и порт назначения?
   – Осака. Медикаменты, как я уже сказал. Вот документы на груз.
   – Вы всерьез считаете свой груз лекарствами? – иронически посмотрел на англичанина Адрианов.
   – Ну да, лекарства и удобрения. Это же ясно написано в документах: карболовая кислота, селитра, йод, спирт, хлопок.
   – Господин капитан, фенола, или, как вы называете его, «карболовой кислоты», который везете, хватит для дезинфекции всей Японии и прилежащих островов лет этак на двадцать. Я артиллерист все-таки и прекрасно могу понять, для чего вашим союзникам требуется такое количество сырья – для получения шимозы и пироксилина. Практически весь ваш груз является военной контрабандой, и корабль ваш будет затоплен.
   – Я решительно протестую! Это просто пиратство какое-то! Я…
   – Хватит! У нас мало времени. Позже можете протестовать сколько угодно. Моя родина воюет. Воюет с Японией, которой вы везете сырье для производства оружия. Представьте на моем месте вашего соотечественника. Вы в самом деле считаете, что он бы отпустил корабль, который везет то же, что и вы, во вражеский порт? Разговор окончен. Готовьте свой экипаж к пересадке на наш корабль. Йод и спирт мы тоже переправим на «Ангару». Вас и йод мы передадим на ближайший «чистый» корабль, следующий в Японию, а вот спирт будет нашим трофеем, – улыбнулся русский лейтенант.
   «Гермес» был потоплен, и «Ангара» без особых приключений, досмотрев еще пять судов по пути во Владивосток (два из них были потоплены), зайдя для затягивания времени и уменьшения боевого азарта японцев аж в сам Петропавловск, благополучно добралась до порта назначения.
   «Амур», также пройдя вокруг Японии, потопив по дороге несколько японских джонок, прибыл туда неделей раньше.

   Циндао, 20 сентября
   «Сердитый» совершенно без приключений к полудню следующего после боя дня пришел в Циндао, германский порт в Китае.
   Пока входили в порт, на русских кораблях, интернированных здесь еще в августе, уже узнали об их прибытии. На пирсе, к которому подходил миноносец, размахивала бескозырками толпа соотечественников с «Цесаревича» и миноносцев «Беспощадный», «Бесшумный» и «Бесстрашный», прорвавшихся в германский порт после боя у мыса Шантунг. Встретил Василия капитан второго ранга Максимов, который был старшим среди оставшихся в Циндао русских моряков.
   Офицеры пожали друг другу руки, и Василий вкратце изложил события минувших суток. Максимов, по ходу рассказа, все более и более благожелательно смотрел на мичмана.
   – Ну, во-первых, мои аплодисменты вам лично, Василий Михайлович, а во-вторых – огромная благодарность за добрые вести, каковых мы давно не слышали. Что у вас с планами? Спускаете флаг и присоединяетесь к нам или…
   – Или. Сейчас постараюсь поскорее отбить телеграммы в Мукден и в Петербург, загрузиться углем и скорее на юг. Если, конечно, к этому времени не появятся японцы. «Сердитый» вполне боеспособен, на ходу. Постараемся дойти хотя бы до Сайгона – а там или навстречу балтийцам, или хотя бы в союзническом [5 - Значительную роль во всем ходе русско-японской войны сыграл тот факт, что и на европейских границах обстановка была весьма напряженной – в то время отношения руководства России с правителем Австро-Венгерской империи Францем-Иосифом I примерно соответствовали таковым с грузинским президентом Михаилом Саакашвили после войны в Южной Осетии. Поэтому наиболее подготовленные войска долгое время и не посылались на восток, ожидая удара в спину со стороны Австро-Венгрии при поддержке союзной ей Германии и зависимой от них Турции. Единственным же серьезным и надежным союзником на случай начала войны в Европе была Франция.] порту интернироваться, а то мало ли как еще в Европе политика повернется.
   – Еще раз браво! Полностью вас поддерживаю и завидую – вы еще имеете право воевать. Тем более во вновь сложившихся обстоятельствах. В общем, так: поезжайте-ка скорее в консульство, отправляйте корреспонденцию, а за «Сердитого» не беспокойтесь. Командира в госпиталь отправим, уголь, воду и провиант получите непосредственно с «Цесаревича» силами моих экипажей. Пусть слегка подрастрясут жирок, а то совсем обленились. Да они, честно говоря, и сами рады помочь будут. Разве что за овощами-фруктами отправьте своих – мы запаса не держим, покупаем свежее ежедневно. Все. Действуйте, Василий Михайлович. Удачи!

   В общем, долго раздумывать и сомневаться времени не было. Нельзя использовать для стоянки в Циндао все двадцать четыре разрешенных часа. К утру у входа в порт будут японцы, и хоть творить такое же, как в Чемульпо или Чифу, они не посмеют, но интернирование будет неизбежным.
   Времени катастрофически не хватало. Поэтому, прибыв в консульство, мичман ограничился передачей телеграммы в Адмиралтейство, наместнику в Мукден и, сославшись на неотложные дела, не стал задерживаться даже на чашку кофе.
   На «Сердитом» его ждали две проблемы: точнее, первая «проблема» была, конечно, не на борту – кто бы пустил на миноносец немецкого журналиста. Тот ждал у пирса. И сразу стал умолять об интервью, суля за него сумасшедшие деньги. Отбиться было нелегко, он проявлял совершенно несвойственный немцам темперамент, пытаясь выпросить у русского офицера хоть крупицы информации о прорыве эскадры.
   Проблема на борту была из серии «и смех и грех»: команда была чуть не на грани бунта. Баталер привез продукты с берега. В том числе фрукты. Свежие. А команда несколько месяцев в осажденной крепости провела. Но фельдшер просто грудью встал между матросами и ящиками. И в который раз орал, что если они сейчас наедятся этого, то миноносец превратится в сплошной гальюн.
   Отсмеявшись, мичман разрешил выдать каждому по несколько мандаринов, приказав их предварительно вымыть и сполоснуть кипяченой водой. И пообещал, что теперь матросы будут получать фрукты каждый день.
   Потом, вызвав механика Роднина и посоветовавшись, отдал приказ готовиться к выходу в море. Тепло попрощались с экипажами интернированных кораблей – Василий даже произнес короткую речь, горячо поблагодарив их за помощь, – а затем, сопровождаемый криками «ура!», «Сердитый» отошел, наконец, от причала и направился в Шанхай, где можно было передохнуть более обстоятельно…

   Письмо мичмана Соймонова
   Дорогая Оленька, любимая!
   Я жив и здоров, миноносец наш прорвался в Циндао, но надолго здесь задерживаться нам не следует, так что прошу простить мой плохой почерк – пишу по дороге в консульство прямо в коляске извозчика, так как, исполняя обязанности капитана, не имел ни одной свободной минуты со вчерашнего дня. Про мою жизнь прочитаешь из писем, которые я все, кроме последнего, оставшегося в Артуре, постараюсь отправить нынче же.
   Живу только встречей с тобой и очень хочу узнать, как ты там, вдалеке, но мы вряд ли скоро вернемся сюда, как, впрочем, и в Порт-Артур, поэтому получать твои письма мне пока негде. Обязательно напишу, как только снова буду на берегу. И береги себя,
твой В. С.

   Ночь по пути к Шанхаю была уже не такая «ласковая», как предыдущая, свежачок изрядно повалял «Сердитого», и мичману едва удалось поспать пару часов. Причем только потому, что Роднин чуть не насильно выпроводил с мостика одуревшего от недосыпа юношу.

   Мукден. Штаб наместника
   – Ваше высокопревосходительство! Телеграмма из Циндао.
   Алексеев недовольно посмотрел на своего флаг-офицера, посмевшего оторвать его от обеда, и молча протянул руку. Адмирал давно уже отвык от хороших новостей и хмуро посмотрел на переданный ему лист бумаги. Лицо наместника Его Императорского Величества на Дальнем Востоке стало «светлеть».
   «…Эскадра прорвалась из Порт-Артура… «Севастополь» погиб на минах. (Жаль, но на войне не без потерь.)…»
   – Черт побери! Да это самые приятные новости за последние несколько месяцев! – Евгений Александрович продолжил жадно читать дальше.
   Дальше был доклад мичмана, ставшего командиром миноносца, о своей «одиссее». Об отряде Вирена больше, по понятным причинам, не говорилось.
   Дальше шло описание какого-то эпического подвига. Глаза побочного сына императора Александра раскрывались все шире.
   По ходу чтения сами собой стали всплывать статьи статута ордена Святого Георгия для моряков:
   «Истребил корабль более сильный или равный по силе…» – Да!
   «Прорвался сквозь окружившего противника, не оставив тому трофеев…» – Да!!
   «Вступил в бой с вдвое и более превосходящим противником и провел бой с честью…» – Да, черт побери!!!
   «Прорвался через превосходящего противника и доставил главнокомандующему важные сведения…» – Еще бы!
   Да еще и заменил тяжело раненного командира корабля!
   А главное, доставил главнокомандующему новость, сильно поднявшую настроение главнокомандующего! Не-еет! Этот мичман (Как его? Соймонов?) без награды не останется.
   Но дело сейчас не в нем. Куда пошел Вирен с броненосцами? Приказ он имел на Владивосток. Неужели ослушается? Хотя, если он будет буквально выполнять приказ, то его, с большой степенью вероятности, перехватят японцы. Остается только ждать. Ждать информации.
   Но уже то, что корабли вырвались из Артура – маленькая победа. Наместник уже неоднократно получал выражение неудовольствия из Петербурга из-за пассивности и неуспешности действий флота в этой войне. Теперь была в активе хоть одна, но удачная операция, и адмирал был готов простить Вирену все, лишь бы она окончилась хоть сколько-нибудь успешно.
   И что докладывать Государю? Ведь пока совершенно непонятно, куда направились броненосцы артурской эскадры. Выполняют они приказ наместника или ведут свою собственную игру?
   В общем пока нужно сообщить в столицу о самом факте прорыва из западни, а подробности потом… Но про мичманца не забыть. Стране сейчас как воздух нужны герои-моряки. Флот, черт побери, тоже воюет! И воюет геройски! И пусть газетчики как следует раздуют эту историю!
   – Немедленно вызвать ко мне начальника штаба! – прогудел Алексеев флаг-офицеру…

   21.09.1904. Шанхай
   А вот при входе в порт ждал неприятный сюрприз – трехтрубный японский крейсер, похожий на «Нийтаку».
   «Теперь точно интернироваться придется, – подумалось мичману. – Недолго я кораблем прокомандовал. Хотя из под шпица наверняка такой приказ и пришел. Ну да ладно…»
   Как только отдали якорь, Соймонов отправился в консульство, где он действительно получил приказ от Адмиралтейства спустить флаг и разоружиться.
   «Ну хоть высплюсь, – думал он по пути на корабль. – И за угольные погрузки голова болеть не будет, и о том, как дальше действовать. И… Оленька! Мы скоро увидимся!..»
   Увы. По возвращении на «Сердитый» его ждал сюрприз в виде японского офицера в вельботе под белым флагом.
   – Капитан-лейтенант крейсера императорского флота «Отова» Суга, – представился японец.
   – Чему обязан визитом? – поинтересовался мичман, представившись в ответ.
   – Имею честь предложить вам либо спустить флаг и сдать свой корабль, либо выйти в море на рыцарский бой с моим кораблем.
   – А вам не кажется, что, находясь в нейтральном порту, вы не имеете прав диктовать такие условия? К тому же ваш корабль находится здесь дольше моего и по всем нормам международного права обязан покинуть порт раньше нас.
   – Идет война. В праве пусть потом разбираются дипломаты. Я военный, и мое дело уничтожать врагов страны Ямато. Если вы откажетесь – мы атакуем ваш корабль в порту. Кстати, ваш соотечественник Руднев был смелее вас, – не упустил случая подпустить шпильку японец.
   На губах Соймонова и стоявшего рядом Роднина заиграли улыбки:
   – Так что на нашем месте вы бы вышли на бой с противником, как бы силен он ни был?
   – Можете не сомневаться!
   – Ну тогда оглянитесь.
   К борту «Сердитого» подходил катер под русским флагом. Катер говорил о присутствии на рейде крупного русского корабля или даже всей эскадры.
   «Этого не может быть! – пронеслось в мыслях у японца. – Еще вчера русскую эскадру видели почти сотней миль южнее и она уходила дальше на юг».
   Русские офицеры иронически поглядывали на капитан-лейтенанта.
   – Ну что, по-прежнему согласны на рыцарский бой, капитан Суга? – спросил Роднин.
   – Я должен вернуться на свой корабль, – ответил тот.
   – А вот тут заминка, – усмехнулся Соймонов. – Вам придется побыть нашим гостем, пока я не выясню обстановку.
   – Вы не имеете права! Я прибыл под белым флагом. Вы обязаны… – замялся японский офицер.
   – Вы сами поняли, что хотели сказать… ненужные слова? Вы не взяты в плен, вы задержаны на некоторое время. Обещаю, что через час-два вы будете свободны. Спуститесь в каюту, вас проводят.
   С радостным удивлением командир «Баяна» Иванов увидел, что в порту находится русский миноносец. Обнаружение в порту «Отовы» также вызывало интерес и тревогу. Но в любом случае Иванов похвалил себя за то, что не завел крейсер в порт. В этом случае пришлось бы сидеть в Шанхае еще двадцать четыре часа после ухода японца. А там и его «старшие братья» могли подоспеть.
   «Баян» был один, он получил приказ Вирена в Шанхае связаться с Адмиралтейством, сообщить подробности прорыва эскадры, назначить точку рандеву с транспортами, которые из Петербурга должны были обеспечить. Подробности были в конверте, который Иванов должен был лично передать русскому консулу и проследить, чтобы после передачи телеграммы письмо было уничтожено.
   Заметив «Сердитый», Иванов приказал пристать к борту миноносца и поднялся на его борт.
   Выслушав рассказ мичмана, каперанг с трудом сдержался, чтобы не расцеловать этого славного юношу, который к тому же даже стеснялся, рассказывая о своей, смело можно сказать, героической одиссее.
   – Я пока съеду на берег, но «Баян» останется на внешнем рейде, так что не выпустим, не волнуйтесь. Или разоружатся они, или милости просим… «Сердитому» придется спустить флаг после боя с японцем, а может, и нет, но не беспокойтесь, вас с Родниным и пару десятков матросов я заберу на эскадру. Если пожелаете, конечно. Но такие моряки, как вы, России сейчас нужны. А миноносец, в случае чего, оставите на попечение кондукторов и остатков команды. Официальной частью займется наш местный военный представитель, я договорюсь. Возражения будут?

   Вернувшись на «Отову», Суга доложил о беседе с русскими, что, впрочем, уже не имело значения. «Баян» почти втрое превосходил японский крейсер по водоизмещению, более чем вчетверо по весу бортового залпа, не уступал в скорости, к тому же имел броневой пояс. Стоящий на внешнем рейде «Баян» надежно перекрывал выход в открытое море. А до истечения отпущенного международным правом времени нахождения в нейтральном порту оставалось три часа.
   «Отова» хоть и был новейшим крейсером, улучшенным вариантом «Нийтаки», но улучшены были мореходность, скорость, а вот как раз вооружение было ослаблено по сравнению с прототипом. Большинство экипажа не имело опыта войны. Именно поэтому Того и отправил скоростной, но слабый крейсер на юг в качестве разведчика. И в открытом море «Отову» никто из русских бы не догнал. Надо же было так глупо попасться!

   Собрав офицеров крейсера, командир японского корабля обрисовал ситуацию и предложил игнорировать правило двадцати четырех часов. А русские не посмеют здесь находиться долго – они прекрасно понимают, что адмиралу Того уже известно об их нахождении в Шанхае. Не раз уже в этой войне японцы грубо нарушали международное законодательство, и им это сходило с рук. Причем, будь это Циндао, принадлежавшее немцам, «полусоюзникам» русских… Немцы уж точно не позволили бы творить на своей территории такой же «беспредел», как было в Чемульпо и в Чифу. Но китайцы не посмеют что-то категорически требовать со своих недавних победителей.
   – Господин капитан, катер под белым флагом! – заглянул в каюту вестовой.
   К борту подходил катер с «Баяна». По поданному трапу на борт поднялся русский офицер.
   – Лейтенант Подгурский, – козырнул он японскому командиру. – Господин капитан, я уполномочен передать вам следующее: до окончания разрешенного времени стоянки в порту у вашего корабля осталось два часа. Если по истечении этого времени ваш крейсер не спустит флаг и не разоружится или не покинет порт, то наши силы атакуют вас прямо здесь, в порту. На принятие решения вам даются те самые два часа. Причем, если вы все-таки решите разоружаться, то мы не поленимся проконтролировать это, простым спуском флага не ограничитесь. Честь имею!

   После убытия русского офицера в кают-компании «Отовы» повисло тягостное молчание.
   – Ну что же, господа. Сберечь крейсер не удастся, – заговорил капитан первого ранга Арима. – Русский «Варяг» вышел на бой при гораздо более неблагоприятных обстоятельствах. Мы не можем покрыть позором себя и нашу родину, показав, что у нас меньше мужества, чем у русских. Да и шансы у нас, хоть и небольшие, но есть. Готовить крейсер к бою!
//-- * * * --//
   – А ведь наше интернирование откладывается, Василий, смотри! – протянул мичману бинокль инженер-механик.
   На «Отове» разводили пары, было видно оживление на палубе, а через несколько минут крейсер начал выбирать якоря.
   – Ну и нам туда же, – усмехнулся Соймонов. – Поднять якорь! Следовать на внешний рейд! А драться постепенно надоедает, а?
   – Ну а нам драться и не придется, хотя для чего мы жалованье получали все эти годы и мундир носили: чтобы барышень охмурять? – усмехнулся Роднин. – Ладно, я в машинное, зови, если что.
   Юркому миноносцу потребовалось, конечно, гораздо меньше времени, чтобы выйти на внешний рейд. И когда «Отова» показался на выходе из порта, «Сердитый» уже успел встать на якоря на внешнем рейде. Вся команда, кроме машинной, вывалила на палубу и с нетерпением стала ждать начала боя.

   Море. Окрестности Шанхая

     Весло ли галеры средь мрака и льдин,
     Иль винт рассекает море, —
     У волн и у Времени голос один:
     «Горе слабейшему, горе!»

Р. Киплинг

   Когда «Отова» показался из дельты, «Баян», находившийся в тридцати кабельтовых от места выхода, дал ход и стал ложиться на параллельный курс со сближением. Когда опасность повредить посторонние корабли огнем миновала, с «Баяна» хлопнул пристрелочный выстрел из шестидюймовки. Снаряд лег недолетом в 2 кабельтова, но через несколько минут дистанция была нащупана, и русский крейсер загрохотал всем бортом. Японцы стали энергично отвечать, но преимущество русских было поистине «раздавляющим»: против двух восьмидюймовых пушек «Баяна» и пяти шестидюймовых в бортовом залпе «Отова» мог отвечать из двух шестидюймовых и трех стодвадцатимиллиметровых. Первая кровь пролилась, конечно, на японском корабле: шестидюймовый снаряд попал в правое крыло мостика – были убиты штурман Коноэ и два матроса, еще трое получили ранения.
   Принято считать, что русские снаряды времен той войны были никуда не годны; действительно, они довольно часто не взрывались, зато японские фугасы давали при взрыве большое количество мелких осколков и поражали большое количество людей. Все это так. Шимозные снаряды японцев взрывались очень эффектно, давая много огня и дыма, вызывая пожары, но… Если русский пироксилиновый снаряд все же взрывался, то его взрыв, дававший крупные осколки, убивал в среднем больше моряков противника, чем взрыв снаряда, снаряженного шимозой. Разница была приблизительно как между выстрелами картечью и дробью.
   Следующим снарядом на «Отове» было уничтожено стодвадцатимиллиметровое орудие со всем расчетом. Еще два снаряда, не взорвавшись, пробили один среднюю трубу, а другой прошил навылет оба борта в носу и взорвался над морем. Но японский крейсер был все еще вполне боеспособен и энергично отвечал на огонь русских. Однако первое же попадание восьмидюймового снаряда привело к трагической для японцев цепи событий. Этот снаряд тоже не взорвался, но он перебил трубу, в которой были проложены все рулевые приводы. Крейсер потерял управление, и его неудержимо покатило вправо, на русских.

   – Федор Николаевич! Японец идет на таран! – закричал в боевой рубке «Баяна» штурман.
   – Вряд ли. Арима хоть и самурай, но не сумасшедший, чтобы с двадцати пяти кабельтовых пытаться протаранить неповрежденный крейсер. У них что-то с управлением. Воспользуемся. Беглый огонь всей артиллерией! Противоминной тоже!
   Это называется анфиладным огнем. Противник бьет по тебе всем бортом, когда ты обращен к нему носом или кормой. И при точности огня в плюс-минус пятьдесят метров по дальности (а именно она и была всегда главной проблемой артиллеристов) твой корабль все равно получает попадания. Шквал смерти прошел по палубе «Отовы».
   Сначала шестидюймовый снаряд (опять без разрыва) проделал аккуратное отверстие в носу, в метре над ватерлинией, куда тут же начали захлестывать волны, другой привел в невосстановимое состояние носовую шестидюймовку, а восьмидюймовый фугас разорвался среди пушек на палубе правого борта, выведя из строя два орудия и более полутора десятков человек. От очередного попадания рухнула третья труба. На японском крейсере стали разгораться пожары.
   В артиллерийском бою, особенно на море, существует понятие «обратная связь». Чем большее преимущество имеет один из противников, тем сильнее, при прочих равных, это преимущество будет нарастать. Если у тебя меньше пушек, то ты будешь наносить противнику меньший вред, чем он тебе, значит, количество твоих пушек будет уменьшаться с течением времени сильнее, чем у врага, а значит, относительная эффективность его огня будет возрастать, а твоего падать. Поединок «Отовы» и «Баяна» был яркой иллюстрацией этому правилу. «Баян» получил за все время боя пока только три попадания, два снаряда из трех разорвались на броневом поясе, не причинив вреда крейсеру, а один, пробив небронированный борт в корме, разрушил одну из офицерских кают.
   А «Отове» приходилось несладко. Хоть она и развернулась ранее не стрелявшим левым бортом и могла отвечать из трех стодвадцатимиллиметровых и одной шестидюймовой пушек, но падение скорости из-за пробоины в носу и сбитой трубы было столь серьезным, что «Баян» имел возможность, постоянно держа японца под обстрелом, пройти у него под кормой и еще раз обработать продольным огнем, что, конечно, не добавило «здоровья» японскому крейсеру.

   Соймонов видел, что японский крейсер уже в безнадежном положении, артиллерия практически выбита и осталось совсем немного, чтобы доломать его до конца. Но ведь артиллерией это будут делать еще ой как долго. Сколько можно быть фактически наблюдателем боя? Но ведь японцы собирались нарушить международное право совершенно вопиющим образом! А мы должны соблюдать каждую дурацкую букву этого дурацкого закона? Да гори оно все!
   – Владимир Николаевич, родной! Давай самый полный! – прокричал мичман в машинное. – Идем в атаку. Готовить минный аппарат к выстрелу!
   «Сердитый», набирая ход, стал уходить с внешнего рейда, юридической акватории порта Шанхай и нацеливался на японский крейсер.
   «Еще минут пять-десять, и можно будет пускать мину. Только бы не подбили. Только бы попасть!»
   Японцы заметили маневр миноносца и застучали выстрелами в его направлении. Всплески их снарядов ложились все ближе.
   «Только бы успеть! А там пусть хоть топят!»
   – Вашбродь! С «Баяна» сигналят: «Немедленно вернуться в порт. Не мешать стрелять».
   «Сорвалось!» – с обидой подумал мичман. – Право на борт! Вернуться на рейд.

   – Федор Николаевич! «Сердитый» выходит в атаку на японца, – доложил Иванову мичман Шевелев. – Лихо!
   – Что-о-о! – взревел командир «Баяна». – Мальчишка! Всех японцев сам перетопить решил, что ли?! Немедленно вернуть его в порт! Получит он у меня потом!

   Некогда изящный японский крейсер медленно, но верно превращался в пылающую развалину, с трудом ковылявшую по волнам. Уже рухнула вторая труба, одна за другой замолкали пушки, вспыхивали все новые пожары, ход упал до восьми узлов. Было понятно, что еще полчаса такого откровенного избиения и «Отова» отправится на дно.
   «Баян» прекратил огонь, и на его мачте заполоскался флажный сигнал: «Восхищен вашим мужеством! Предлагаю сдаться или затопиться. В порт не пущу. В случае затопления гарантирую спасение людей».
   Ответом был выстрел единственной уцелевшей стодвадцатимиллиметровой пушки. По иронии судьбы, именно этот снаряд натворил на «Баяне» бед больше, чем все предыдущие: пробив фальшборт, он разорвался между двумя противоминными орудиями, выведя из строя одну из малокалиберных пушек и начисто выкосив оба расчета, причем один из них – прямо через проем, временно оставленный во вновь установленном каземате для подноски снарядов.
   Без всякой команды на открытие огня русские орудия заговорили вновь. Раз за разом по борту «Баяна» пробегали цепочки вспышек орудийных выстрелов.
   Море вокруг крейсера японцев кипело от всплесков, и очень скоро «Отова» стал садиться носом, медленно заваливаясь на левый борт.
   – Задробить стрельбу! Беречь снаряды! – кричал Иванов. – Лейтенант Де Ливрон, прекратите, наконец, эту вакханалию!

   Капитан первого ранга Арима был некурящим, поэтому стоял на покореженном мостике тонущего крейсера без классической в таком случае сигары и даже без папироски.
   – Господин капитан! – подбежал к командиру крейсера Суга. – Шлюпка осталась только одна, идемте скорее, ваша жизнь еще нужна империи. Скорее, «Отова» скоро перевернется.
   – Портрет императора в шлюпке? – невозмутимо спросил Арима.
   – К нашему горю, в кают-компании до сих пор пожар, портрет нашего императора сгорел. Идемте в шлюпку.
   – Идите, Суга. Вон выходит английская канонерка, постарайтесь, чтобы весь спасшийся экипаж попал на нее. Думаю, наши друзья-англичане не будут настаивать на интернировании. Пусть интернируют раненых, а остальные найдут способ вернуться на родину и продолжить войну. Идите! Я остаюсь.
   Шлюпка медленно отходила от борта, вокруг плавало еще несколько десятков спасающихся японских моряков. Суга охрип, крича, чтобы находившиеся в воде отплывали дальше от борта тонущего корабля. Но тщетно. Даже когда «Отова» перевернулся, многие полезли на его днище, предпочитая хоть временную, но твердую опору под ногами. И когда корабль пошел ко дну, их, конечно же, затянуло водоворотом.
   Английская канонерка за кабельтов стала спускать шлюпки, и бравые англичане махом преодолели это расстояние. Кроме тех двух офицеров и шестнадцати матросов, которые находились в шлюпке с утонувшего крейсера, из воды было спасено еще сорок семь матросов и три офицера.

   – Ну все, – выдохнул Иванов, глядя, как англичане начинают спасение японского экипажа. – В море. Передать на «Сердитый», чтобы следовал за нами. Чёрт! Как только отойдём миль на сорок, вызвать ко мне этого сопляка Соймонова, я ему вставлю такой фитиль, что морские черти позавидуют! Нет, ну надо же! Говорят: «шило в заднице». Так у него там целый кактус! Засвербило ему, понимаешь! Благо, если за границу территориальных вод не вышел. Хотя, если даже и не вышел – англичане в прессе запросто историю о нарушении морского права раздуют. Ох и получит он у меня!
   – Федор Николаевич, – пряча глаза, обратился к каперангу старший офицер крейсера Попов. – Тут такое дело… Во время боя… На последних минутах… – продолжал Попов, – погиб мичман Соймонов… Петр Михайлович… Брат…
   Лицо командира «Баяна» помертвело:
   – Надо же так… И именно Петя… Ведь они вчера на катере встретились, даже поговорить толком не успели…
   – Да, – Попов вздохнул, – совсем мальчик еще.
   – Мужчина, Андрей Андреевич, офицер. И погиб в бою за Россию. Вечная ему память. Передайте на «Сердитый». Какие еще у нас потери?
   – Убито семеро матросов и девять ранено, из них двое тяжело.
   – Да уж, натворил делов этот последний снаряд. Похороним всех завтра утром, в море. Предупредите батюшку. Курс на Сайгон.

   Письмо мичмана Василия Соймонова
   Дорогая моя Оленька!
   Глубоко осевший в почти пресной воде миноносец увозит нас прочь из китайского Шанхая, но мое сердце, как всегда, там, на другом краю Земли, у совсем другой реки и рядом с единственной для меня девушкой на свете…
   Оленька, как много случилось за сегодняшний день! Еще утром, получив из Петербурга страшно разозливший меня приказ интернироваться, я был уверен, что мы застрянем здесь, в Шанхае, до самого конца войны, и утешало меня только то, что теперь, наконец, и я смогу получать твои письма. Но стоило мне вернуться из консульства, как бункеровавшийся здесь японский крейсер, который оказался едва вступившей в строй «Отовой», прислал ультиматум, привычно наплевав на китайский нейтралитет и грозя потопить наш корабль прямо в порту, если мы немедленно не сдадимся! Я уж, было, мысленно попрощался с этим светом, снова попросив у тебя прощения и ожидая нападения немедленно, как прикажу открыть кингстоны… Но тут, не иначе как вмешательством свыше, в порт вошел катер с прибывшего на рейд «Баяна»!
   Японцы, которые дольше не могли находиться в порту без интернирования и не имевшие теперь возможности игнорировать международные правила, пошли на бой, где и были примерно наказаны «Баяном» за свое утреннее вероломство. Мы были рядом, но в битве участия не принимали, так как по международным законам не имели права, зайдя в порт позже «Отовы», затем преследовать ее. Но «Баян» и без нас утопил японца. Страшно было представить, что творилось на их маленьком крейсере, когда его ломали русские снаряды – ужасное зрелище. Но это война – они бы нас тоже не пощадили.
   На катере я встретил моего младшего брата Петра, служащего на «Баяне», однако не имел времени перекинуться с ним и парой слов. Одно радует, что он жив и, кажется, здоров.
   Еще к нам на «Сердитый» с крейсера прислали нового вахтенного офицера, так что теперь у меня, наконец, появилась возможность написать тебе это письмо.
   Сейчас мы снова в море. Спереди – невозмутимо рассекает тараном волны красавец «Баян», позади – исчезает последняя полоска китайского берега, и теперь наш путь лежит в открытый океан – туда, где нас ждет русский флот, туда, где мы сейчас нужнее всего.
   А я – как всегда, живу только нашей будущей встречей.
Твой В. С.

   P.S. С «Баяна» мне только что передали, что Петр погиб во время боя. А я так и не смог с ним поговорить! Надеюсь, Господь будет милостив к душе новопреставленного воина Петра, положившего жизнь за своих ближних. Прости, сейчас больше не могу писать.
Твой В. С.

   На следующее утро Василий прибыл на «Баян», чтобы проводить в последний путь младшего брата. Океан был на удивление спокоен для осени.
   На палубе крейсера лежало девять зашитых в парусину тел.
   Команда была выстроена на палубе. Судовой священник, махая кадилом, читал отходную молитву. Солнце, все еще ласковое в этих широтах в конце сентября, освещало обнаженные головы матросов и офицеров.
   «Ве-е-ечная паамять!» – пел хор матросов, специально отобранных для церемонии.
   «… и в землю отыдеши, яко земля есть», – закончил священник панихиду.
   – Накройсь! – скомандовал вахтенный офицер, руководивший церемонией. – Слушай на караул!
   Офицеры вскинули палаши, подразделение матросов подняло вверх винтовки. Ударил залп. Под звуки траурного марша офицеры крейсера подняли на руки останки Петра Соймонова. Пронесли до борта. Плеснула вода… Затем волнам были преданы тела погибших матросов.

   После похорон Иванов пригласил мичмана к себе в салон.
   – Еще раз выражаю вам свои самые искренние соболезнования, Василий Михайлович, но у меня к вам разговор сугубо служебный. Вы можете говорить сейчас или перенесем его на более позднее время?
   – Конечно, могу, господин капитан первого ранга.
   – Оставьте. Обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Так вот. Разговор неприятный. Вчера вы грубо нарушили приказ, пытаясь ввязаться в бой. Почему? Так захотелось в очередной раз отличиться?
   – Нет, Федор Николаевич. Честно говоря, сам не знаю, как это получилось. Просто увидел, что японца можно быстро добить и закончить затягивающийся бой. Клянусь честью – о наградах не думал. Понимаю теперь, что поступил неосмотрительно… Не по-взрослому, что ли. Поддался порыву…
   – Именно. Именно не по-взрослому. Вы, несмотря на свой возраст, все-таки офицер, к тому же волею судьбы командир пусть небольшого, но боевого корабля. И должны действовать, опираясь не на эмоции, а на здравый смысл. Уметь просчитывать последствия своих поступков для себя, подчинённых вам людей и даже для страны, флаг которой развевается на вашем корабле.
   Я не могу не указать в рапорте адмиралу о вашем поступке, но, надеюсь, он поймет, почему вы действовали именно так. Идите, Василий Михайлович. И отдохните сегодня, благо на миноносце есть теперь кому подменить вас на мостике. И вот еще… Возьмите это.
   Иванов протянул Василию листок бумаги, на котором были записаны координаты «могилы» его брата.

   Сайгон
   Когда до Сайгона оставалась сотня миль, в каюту Соймонова постучал механик.
   – Заходи, Володя. Что скажешь?
   – Отвоевался наш «Сердитый», Василий. Тебе конкретно рассказать или на слово поверишь?
   – Что такое? – нахмурился мичман.
   – Ну, вкратце: если до Сайгона доползем, то уже хорошо. Я уже попросил передать на «Баян», что больше десяти узлов дать не можем. Сайгон – наша последняя стоянка в этой войне. Ну сам вспомни, как в Артуре регулярно механизмы из строя выходили, а мы ведь только по окрестностям бегали. А тут сколько отмахали… Да еще зачастую с форсировкой. Неделя-две на ремонт необходимы. А кто их нам даст?
   – Неужели ничего нельзя сделать?
   – Увы. Даже будь у меня запчасти – все равно нужны работы в мастерских.

   На следующие сутки отряд прибыл в Сайгон, где «Сердитый» был интернирован, а его офицеры и большая часть матросов перешли на «Баян». Хотя полноценным «разоружением» это назвать было нельзя: все четыре пушки миноносца демонтировали и вместе с боезапасом и оружием экипажа переправили на крейсер. Из оружия на «Сердитом» остался только минный аппарат и две мины к нему. Вопросы интернирования были переложены на князя Ливена, командира уже разоруженной здесь «Дианы». Иванов, побывав в консульстве, вернулся на борт с почтой из Петербурга, и крейсер, забункеровавшись, взял курс на точку рандеву с эскадрой.

   Письмо мичмана Соймонова
   Дорогая, любимая моя Оленька!
   Не таким уж и долгим оказался наш океанский поход. Были две погрузки угля в открытом море, были досмотры встретившихся пароходов на предмет военной контрабанды и был океан, почти такой же безграничный и бездонный, как наполнявшее меня все эти дни ощущение океана нерастраченной любви, которое так хотелось донести до тебя, невзирая на все расстояния. Сам я твоими молитвами жив и здоров, но вчера у нас в машине случилась серьезная поломка, и теперь корабль требует срочного ремонта. Механик клянется, что даже в оборудованном порту работа займет не меньше двух недель, и мы уже сутки медленно ползем в Сайгон, где мне придется оставить старого товарища «Сердитого» на попечение нашего старшего механика и экипажа интернированной там же «Дианы». Мы же с матросами пока заменим на «Баяне» тех, кого пришлось отправить с захваченным «Баяном» еще до Шанхая контрабандистом с военными грузами, которые были сочтены достаточно ценными, чтобы быть отправленными во Владивосток.
   Очень-очень жду нашей встречи, чтобы снова затеряться в глубине океана твоих глаз и снова увидеть на нашей грешной земле кусочек настоящей, небесной красоты – самую-самую лучшую девушку на свете!
   Из французского Сайгона,
Навеки твой,
В. С.

   Владивосток, 30 сентября 1904 года
   С самого утра командир броненосного крейсера «Громобой» Дабич был в замечательном настроении – сегодня корабль впервые после двухмесячного ремонта должен был выйти в море, а отряд артурских броненосцев, похоже, окончательно сбежал из-под носа у японцев… Благодушное настроение, казалось, было и у всего крейсера – не особо напрягаясь, он прошел по положенному маршруту и к вечеру благополучно вернулся в порт.
   Капитан так и не узнал, что будь его настроение не столь замечательным, и стоило бы случиться той редкой цепочке случайностей, что произошла в реальной жизни… Чрезмерно лихой маневр у единственной на все побережье неогороженной банки Клыкова в заливе Посьет закончился бы для «Громобоя» четырьмя месяцами в сухом доке, а для выкинутого на это время из того же дока и залатанного буквально на живую нитку крейсера «Богатырь» – и вовсе вступлением в строй уже после войны.
   Теперь же чуть не погибший весной на скалах «Богатырь» остался в доке, и рабочие спокойно продолжили укреплять его новое, в основном деревянное, днище. По удивительному совпадению основные работы по корпусу были завершены (едва ли возможное в наше время дело!) 1 января по новому стилю, как раз в день памяти святого Илии Муромца, у которого нижняя часть тела, как известно, тоже была единственным слабым местом.

   Бухта… в Зондском архипелаге
   – Заходи, Федор Николаевич, рассказывай, – пригласил Вирен в свой салон Иванова, которого встретил еще у трапа. – У нас ведь информации никакой, боимся в голландские порты заходить. По безлюдным бухтам околачиваемся.
   – Если о нас спрашиваете, Роберт Николаевич, то очень неплохо. Около Шанхая потопили «Отову»…
   – Ого! Приятная новость, а как все было?
   – Роберт Николаевич, я все подробно в рапорте написал. Конечно, потом расскажу за коньячком в красках, – улыбнулся Иванов. – Давайте уж сначала с официальщиной закончим, а?
   – Конечно, конечно, но неужели рассказать больше не о чем? Как миноносцы наши?
   – Четыре, если верить газетам, вернулись в Артур, два интернировались в Чифу. А один… Ну это отдельный разговор. В Сайгоне он остался.
   – В Сайгоне??? Да как его туда занесло? Что за миноносец?
   – «Сердитый».
   – Ай да Александр Васильевич! Всегда считал его незаурядным офицером! Но чтобы так!
   – Колчак был тяжело ранен еще при прорыве. Все остальное время «Сердитым» командовал мичманец. Соймонов Василий Михайлович. И… Держитесь за кресло – утопил миной японский истребитель.
   – Миной? Подбитый?
   – Нет, Роберт Николаевич. Подбитый миноносец они еще при живом-здоровом Колчаке артиллерией добили. А вот уже после его ранения за «Сердитым» два японских истребителя увязались. По ним на полном ходу выстрелили минами и попали. Случайность, конечно, – уточнил свое отношение к случившемуся донельзя довольный рассказываемой историей каперанг. – Но факт! И командовал «Сердитым» самый младший из офицеров – мичман Соймонов. Я его на «Баян» забрал вместе с механиком, когда миноносец в Сайгоне из-за поломки разоружился. Очень горячий молодой человек, чуть в неприятности нас в Шанхае не втравил. Я об этом тоже в рапорте написал. Вы уж в случае чего не очень строго с ним, такие сейчас нужны – война ведь… – И, вмиг погрустнев, продолжил: – К тому же у меня на крейсере в бою его брат погиб.
   – Подождите… Петя?! Господи! Ведь только в мае мы его с двадцатилетием поздравляли. Как его?
   – Последним снарядом. «Отова» уже тонул. И восемь матросов с ним вместе.
   Вирен молча встал с кресла, подшел к буфету и наполнил два стакана:
   – Помянем раба божьего Петра, Федор Николаевич.
   Выпили не закусив и десяток секунд помолчали.
   – Ладно, идите к себе на крейсер. Завтра Соймонова пришлите ко мне к полудню. Лейтенант Остелецкий сломал руку во время прорыва. Отправим этого мичмана на «Пересвет».

   Через час Вирен вызвал вахтенного офицера и приказал: «Передать по всем кораблям эскадры следующее…»
   Еще через несколько минут сигнальщики на крейсерах и броненосцах протянули командирам кораблей довольно странный приказ адмирала: «Выяснить, кто из состава команд является по специальности гравёрами, чеканщиками, стекловарами. К 18.00 доставить этих специалистов на «Ретвизан»
   Из наградных списков, полученных адмиралом Виреном
   За отвагу и мужество, проявленные при прорыве порт-артурской эскадры и в последующих боях, наградить:
   1. Контр-адмирала Вирена Роберта Николаевича
   Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 3-й степени и званием контр-адмирала свиты его величества.

   2. Контр-адмирала Ухтомского Павла Петровича
   Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени.

   3. Капитана 1-го ранга Эссена Николая Оттовича
   Орденом Святого Владимира 3-й степени с мечами.

   4. Капитана 1-го ранга Щенсновича Эдуарда Николаевича
   Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени.

   5. Капитана 1-го ранга Успенского Ивана Петровича
   Золотым оружием «За храбрость».

   6. Капитана 1-го ранга Зацаренного Василия Максимовича
   Золотым оружием «За храбрость».

   7. Капитана 1-го ранга Иванова Федора Николаевича
   Орденом Святого Владимира 3-й степени с мечами и званием флигель-адъютанта.

   8. Капитана 1-го ранга Сарнавского Владимира Симоновича
   Золотым оружием «За храбрость».
   …
   …

   27. Мичмана Соймонова Василия Михайловича
   Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени и производством в чин лейтенанта.
   10.10.1904. Борт «Ретвизана»
   С утра Соймонов, в соответствии с полученными вчера указаниями, приготовился к визиту на флагманский броненосец. Вместе с ним в катер спустились Иванов, Попов, Подгурский и Роднин. Все, так же как и он, в треуголках и при палашах. На борту «Ретвизана» явно должно было произойти что-то очень серьезное. К тому же и с других кораблей потянулись катера в том же направлении.
   В одинадцать часов на палубе «Ретвизана» выстроились около тридцати офицеров. Когда отгремел корабельный оркестр и адмирал Вирен стал зачитывать указ императора о награждениях офицеров, мысли Василия просто понеслись, обгоняя друг друга: «Не может быть! Мой первый орден! Какой? Станислав? Анна? С мечами же! Если не «клюква», конечно…»
   … – Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия четвертой степени и производством в чин лейтенанта, – прозвучал скрипучий голос адмирала.
   – Иди! – подтолкнул обалдевшего мичмана… то есть уже лейтенанта, Роднин, чуть раньше получивший своего Владимира с мечами.
   На ватных ногах вышел из строя Соймонов и получил во вспотевшие руки белый эмалевый крестик на черно-оранжевой ленточке. Знал бы он, что Вирен ему единственному передал настоящую награду, которую снял с одного из своих мундиров, а не скородел, сделанный из латуни за прошедшую ночь, каковые достались остальным сегодняшним кавалерам.
   Из всего немалого количества награжденных только четверо получили «Георгия»: два адмирала, капитан первого ранга и… мичман, вернее теперь уже лейтенант.
   – Ну, поздравляю, командир! – улыбаясь, протянул руку Роднин, когда оркестр отгремел в честь награжденных и официальная часть закончилась.
   – Да ну тебя, Володь! – сквозь слезы выдохнул Василий, обнимая друга. – Да и какой я тебе командир теперь. На «Пересвет» назначили. А тебя?
   – «Паллада», там у них один из механиков в лихорадке лежит. Вряд ли выживет.
   – Поздравляю, господин лейтенант! – протянул Соймонову руку подошедший Эссен. – Рад получить в подчинение такого офицера. Надеюсь, что назначение на мой броненосец не вызывает у вас неприятия?
   – Благодарю за поздравления, господин капитан первого ранга. А служить под вашим началом сочтет честью и удачей любой настоящий офицер. Я очень рад этому назначению.
   – Ну что же, приятно слышать, – улыбнулся командир «Пересвета». – Сегодня вернетесь на «Баян», вещи соберете, а завтра к полудню жду вас на броненосце. А сейчас, господа, прошу в кают-компанию – приглашают. Надо хоть слегка отметить наши награды.

   Письмо Василию Соймонову
   Здравствуй, дорогой мой Василий!
   Завтра идем к Добротворским, Леонид Федорович скоро уходит на своем «Олеге» к вам, на Дальний Восток, и я попрошу его передать тебе это письмо, когда вы встретитесь.
   Очень редко стали приходить твои письма, но я все понимаю. Очень скучаю по тебе и не могу дождаться, когда закончится эта проклятая война. Сколько горя несет она людям! У Инны Тельской убили жениха в Маньчжурии, я не могу видеть тебя и даже просто тебе писать, а сколько еще будет смертей и разлук! Может, я пишу сумбурно, но я в самом деле очень за тебя волнуюсь теперь. Как это страшно – Сергей Ильницкий был такой веселый, сильный, искрометный… живой. А теперь его нет. Вообще нет. Я просто боюсь подумать, что может не стать тебя. Этого не может быть! Ты обязательно вернешься! Вернешься потому, что я этого хочу, потому, что я тебя жду, потому, что ты не можешь не вернуться! К тому же…
   Третьего дня отец пришел со службы какой-то странный, позвал меня к себе в кабинет и говорит: «Знаешь, Ольга, смотрел я наградные списки артурской эскадры сегодня… А я ведь Соймонова твоего мямлей считал, был уверен, что карьеры не сделает… Радуйся – лейтенанта он за геройства какие-то получил, да еще и Георгиевский кавалер теперь. Меняет война людей. Молодец Василий! В общем, если живой вернется и не передумает твоей руки просить – я не возражаю».
   А я всегда знала, что ты у меня самый сильный и самый смелый. Ты только перед отцом моим робким был.
   Ты ведь не передумаешь, Васенька?
   Обязательно возвращайся, хороший мой!
   Очень жду.
   Люблю.
Ольга.

   Наконец-то «Паллада» привела из условленной точки рандеву два угольщика и транспорт с продовольствием. Пока на всей эскадре шла угольная погрузка, Роберт Николаевич думал о том, что делать дальше. Конечно, придется «посоветоваться» с Ухтомским, но решение нужно принять заранее. Стоять в Зондском архипелаге больше было нельзя. Влажные тропики были очень неудачным местом для длительного пребывания эскадры. Как ни пичкали людей хинином, на эскадре уже более двух десятков человек слегло с лихорадкой. Днища кораблей обрастали ракушкой, что неумолимо вело к падению их скорости. Да и мотание из бухты в бухту, с острова на остров однажды могло кончиться плохо. Длительное пребывание эскадры в этих водах было уже, несомненно, известно Того, и в любой момент можно было дождаться появления незваных гостей. Вряд ли это были бы броненосцы или даже крейсера, но миноносцы вполне могли засечь место стоянки и ночью атаковать.
   Итак, варианты: бухта Ллойда на Бонинском архипелаге. До Токио рукой подать, но связи с метрополией у японцев там нет, лежит в стороне от морских торговых путей, острова практически не заселены, климат хороший. Месяц можно чувствовать там спокойно, но потом начинает становиться опасно. Какой-нибудь абориген до Японии на лодке в порыве патриотизма догребет, и могут начаться серьезные проблемы. Да и поддерживать связь со второй эскадрой, назначить место и время встречи малореально.
   Не подходит. Хотя для прорыва во Владивосток место старта идеальное. На будущее можно иметь в виду.
   Зондский архипелаг, Филиппины, Окинава, Формоза отпадают по понятным причинам – имеют телеграфную связь с Японией и большую плотность населения, – рассекретят в момент, и можно дождаться незваных гостей в виде всего японского флота.
   Во Владивосток… Заманчиво и реально. Не через Корейский пролив, конечно. Приведя себя в порядок на том же Бонине, пройти вокруг Японии.
   А потом что? Того опять разобьет отряды по частям. Нет уж, хватит. С Рожественским надо соединяться обязательно.
   Последовать рекомендациям Адмиралтейства и идти на соединение на Мадагаскар? Ох, жалко угля и механизмов. Но, пожалуй, это единственный реальный выход.
   Но не просто же так уходить. Вирен прекрасно понимал, что современная война – война в первую очередь финансовая. Проиграет тот, у кого раньше закончатся деньги. Англичане и американцы делали щедрые вливания в экономику Японии, без них ее давно бы свело судорогой банкротства. Но кредиторы зорко следили за состоянием дел на театре военных действий, и все, что там происходило, немедленно отражалось на бирже. Прорыв артурской эскадры, несомненно, серьезно опустил цены на японские акции. Нужно было усугубить ситуацию, дать понять, что доставка товаров в Японию – дело небезопасное. И сейчас имелась такая возможность продемонстрировать это лишний раз.
   Необходимо здесь, в местах «насыщенного» судоходства, обозначить наше присутствие. Досматривать суда, идущие на север. Пусть даже ни одного японского груза не поймаем – играть на нервах у противника и тех, кто его «подкармливает», тоже немало. Возрастут страховки, а значит, и стоимость фрахтов.
   Но надолго этим увлекаться не стоит. Того может рассердиться всерьез и двинуть сюда свои главные силы – благо свои перевозки ему теперь всерьез защищать не от кого. Менее чем за неделю он может быть здесь. И связываться с ним нам пока не с руки. И иметь его «на хвосте» при переходе через океан не хочется, как бы ни была маловероятна встреча. Но дня три-четыре порезвиться в этих местах мы себе позволить можем.

   На совещании командиров, несмотря на несколько вялых возражений вначале, решение идти на Мадагаскар было принято единогласно. Наверное, не последнюю роль в этом решении сыграло недавнее награждение. Офицеры стали понимать, что можно получать награды не только за «службизм», но и за решительность. Да и, честно говоря, откровенно обрыдло маяться неизвестностью. Очень хотелось иметь конкретную точку, в которую следует двигаться, будь это Владивосток, Токио или Петербург. Да хоть Сасебо, лишь бы не тупое ожидание.
   Все подсознательно стремились скорее перестать находиться в подвешенном состоянии и иметь какую-то конкретную цель.
   – Но дверью мы перед уходом из этих вод на прощание хлопнем, – закончил командующий эскадрой. – На три дня устье Малаккского пролива, море севернее и южнее его объявляется «охотничьей территорией». Всем разойтись поодиночке, и прочешем частым гребнем эти воды. Вам будут выданы очередные конверты, которые вскроете после выхода в море. Счастливой охоты, господа!

Глава 2
Счастливой охоты!

   Ласковыми эти широты точно не назовешь – пот заливает глаза, одежда прилипает к телу, и вот, – ты уже мечтаешь об искристом снеге, о летящих на Масленицу с горки санках и, конечно, о катке на Таврических прудах, где ты когда-то провел пару часов с любимой девушкой. Да что там, – просто мечтаешь о морозе и о пронизывающем питерском ветре. И перестаешь понимать, как это можно страдать от холода.
   Особенно когда обязанности заставляют тебя ковыряться в контактах проводов в душных внутренностях броненосца. А ведь каждый день приходится. Из-за этой чертовой влажности постоянно что-то выходит из строя.
   Вызов на мостик Соймонов воспринял как счастливую паузу. Не переодевшись, в пропитанной потом одежде, он прибыл к Эссену за несколько минут и с удовольствием подставлял хоть и жаркому, но ветру свое лицо.
   – Василий Михайлович, возглавьте досмотровую партию на этот пароход. У вас двадцать минут, чтобы выглядеть соответственно.
   – Слушаюсь, Николай Оттович! Только двадцать минут…
   – А и правильно, отправляйтесь как есть, все равно после душа вспотеете, – усмехнулся Эссен. – Меньше возиться и там будете. Отправляйтесь. Исполать вам.
   Лейтенант спрыгнул в шлюпку, отходившую к английскому угольщику. Глядя на борт и корабль вообще, Василий отказывался верить, что это чумазое судно принадлежит «Владычице морей».
   Капитан «Бьянки» (так называлась эта посудина) был немногим старше Василия и традиционно возмутился «пиратскими» действиями русских. Грузом было три тысячи тонн бездымного кардиффа, порт назначения – Пусан.
   – Вы не имеете права нас задерживать, мы везем уголь в нейтральный порт, – пытался возмущаться англичанин.
   – Кэптен, это даже не смешно, – усмехнулся Соймонов. – Вы везете боевой уголь в порт, который давно захвачен японцами. Как и вся Корея. Вы в самом деле рассчитываете, что мы пропустим ваш корабль и груз, предназначенный для того, чтобы сгореть в топках японских броненосцев и крейсеров? Вы можете протестовать сколько угодно, но в Пусан ваше судно не попадет. Как и вообще никуда севернее места, где мы имели счастье вас встретить. Я не знаю, что решит призовой суд. Может, вам и удастся получить компенсацию за конфискованный груз, но мне кажется, что даже свой корабль вы уже потеряли.
   Англичанин еще попытался повозмущаться ради чести флага, но Соймонов уже перестал обращать на него внимание всерьез:
   – Вы можете грозить России самыми страшными карами, но будет так, как я сказал. И если даже предположить, что вы меня убедите – решение принято не мной, а моим командиром. И адмирал, я уверен, примет такое же. Так что не тратьте нервы понапрасну. Ваш уголь сгорит в топках наших кораблей, как бы вам это ни было неприятно, кэптен. «Бьянка» пойдет с нами.

   Кроме английского угольщика, «Пересвет» встретил еще двух французов, но их даже останавливать не стали. Портить отношения с Францией сейчас было просто недопустимо.
   Еще один англичанин вез восьмидюймовые снаряды в Вейхавэй. И хотя было известно, что это совершенно нехарактерный калибр для британцев, да еще в таких количествах (две тысячи), что стрелять ими в Вейхавэе некому и они совершенно конкретно будут переданы на японские крейсера, инкриминировать английскому капитану было нечего, и его «Норт Стар» пришлось пропустить.

   А вот норвежскую «Валькирию», перевозившую в Чемульпо рельсы и шпалы, отправили на дно с чистой совестью.

   В точку рандеву русская эскадра в общей сложности привела еще три приза, кроме «Бьянки», захваченной «Пересветом». Один угольщик был призом «Баяна», один захватила «Паллада», но больше всех удивила «Полтава», самый тихоходный из кораблей русской эскадры. Она привела немецкий рефрижератор, везший в Йокосуку мороженые свиные туши. Эскадра была обеспечена свежим мясом надолго.
   Кроме того, были утоплены еще три парохода, которые везли в Японию или Корею броневые плиты, хлопок, азотную кислоту, фенол и стодвадцатимиллиметровые гаубицы.
   Охоту можно было считать удавшейся.

   Борт броненосца «Микаса»
   Первая эскадра шла на юг. Только она. Вторая осталась охранять коммуникации, Катаока со своим антиквариатом продолжал блокаду Порт-Артура, а вот Того, с броненосцами, отрядом адмирала Дева и усиленный крейсерами «Якумо» и «Асама» направлялся разыскивать корабли Вирена в Индонезии. Адмирал нисколько не верил в успех экспедиции – слишком обширна была акватория, слишком мало у него кораблей, слишком плохо налажена передача информации в этом архипелаге. Шансы околонулевые, но обозначить, сымитировать «бурную деятельность» после фиаско под Порт-Артуром было необходимо. Ни император, ни министры, ни армия, ни народ не поймут, почему флот, упустивший врага, будет сидеть сложа руки.
   А шансы найти русских почти никакие. Всего шесть крейсеров-разведчиков (кроме отряда Дева удалось прихватить с собой «Суму» и «Акаси») для поисков на такой огромной площади океана в мешанине островов. Вспомогательные крейсера Того взять с собой даже не пытался – отвлекать от перевозок на материк такие вместительные корабли можно было только в самом крайнем случае. Ведь они только номинально числились вспомогательными крейсерами, на самом деле их использовали как войсковые транспорты.
   Неделя поисков, как и ожидалось, не дала каких-нибудь результатов, но на шестой день Того узнал о «бесчинствах», которые творили русские в Малаккском проливе. Стало совершенно ясно, что Вирен со своими кораблями уходит через океан, навстречу балтийской эскадре. Встал вопрос о дальнейших действиях японского флота.

   – Ты меня звал, Хейхатиро? – В каюту командующего зашел начальник штаба адмирал Като.
   – Заходи, Томособуро, садись. Есть разговор.
   – Слушаю. – Като присел на указанное кресло.
   – Давай-ка сыграем. Побудь, как это делали раньше в Европе, «адвокатом дьявола». Я тебе расскажу о своих планах, а ты их должен безжалостно раскритиковать. А?
   – Я знаю, кто такой «адвокат дьявола». Ну давай, попробуем. Начинай.
   – Позиция первая: если Вирен соединится с Рожественским, то объединенные силы русских будут сильнее нас.
   – Согласен.
   – Значит, желательно разбить их по частям.
   – Очень желательно. А как?
   – Вариант первый: если верить разведке, то часть кораблей балтийской эскадры должна пройти Средиземным и Красным морями. Мы можем сделать рейд через Индийский океан и успеть перехватить их возле Адена. С нашими силами мы легко их разгромим. Так? Что скажешь?
   – То есть я начинаю играть за русских? Ну изволь. Эти планы явно составлялись без расчета того, что мы сейчас будем в Индонезии. А русским этот факт известен, можно не сомневаться. Нужно быть круглым идиотом, чтобы не продумать ситуацию, которую ты озвучил. Русские просто пойдут все вместе вокруг мыса Доброй Надежды. А есть еще более интересный вариант. Часть русской эскадры проходит Гибралтар, нам об этом любезно сообщают англичане, мы стартуем через океан, русские же через пару дней выходят обратно в Атлантику и соединяются где-нибудь в Дакаре. А мы, надрывая машины и измучивая людей, торопимся ограниченными силами к Адену. И только там узнаем, что ждать тут некого. Я бы на месте русских так и поступил. Твой ход.
   – Да, ты прав. Мне просто нужно было услышать то же самое, о чем думаю я, из уст другого, грамотного в нашем деле человека. Продолжаем. А если попробовать поймать эскадру Вирена? Он уходит. Уходит через океан. Явно на Мадагаскар…
   – Уверен?
   – Почти.
   – Ах почти… Ну ладно, продолжай.
   – Ну тут все ясно: они становятся на якорь, чинятся, грузятся. И явно настроены на длительное ожидание балтийцев. А тут мы. Уж артурскую эскадру мы разобьем наверняка. И вырвем этот главный козырь из рук русских.
   – Ты уверен, что Вирен, придя на Мадагаскар, не узнает, что мы вышли следом? Мы можем как угодно стараться соблюдать скрытность, но нет абсолютной гарантии, что с какой-нибудь лодки не разглядели наш выход следом за Виреном. Далее. Ты готов выйти всей эскадрой немедленно? Можешь не отвечать – знаю, что нет. Нужен уголь и нужны угольщики. Это неделя минимум. И потом мы поползем со скоростью самого медленного угольщика при эскадре. Через океан поползем, черт побери! А то, что треть нашего флота океанскую волну держит очень неважно, ты учел? Вспомни «Унеби». Только по дороге туда пару кораблей можем потерять. Теперь «там». Бой у Шантунга помнишь? Помнишь, что «Микаса» не утонул только благодаря штилю, когда у него отвалилась броневая плита? А у русских будет лишь на один броненосец меньше. Ладно, перетопим мы их, но пару броненосцев или броненосных крейсеров ты обратно до Японии точно не доведешь. А то, что доведешь, будет с совершенно убитыми машинами. Обвальный выход из строя почти всей механической части. Рожественский при этом, со своими восемью броненосцами, будет висеть у нас на плечах. Ведь наше главное преимущество в бою с ним – скорость, вот ее-то как раз у нас и не будет после такой экспедиции.
   – А если Вирен будет уверен, что мы возвращаемся отсюда в Японию?
   – Ну и как ты это организуешь? Телеграф раскинулся по всему миру. И я бы на его месте не поверил в наше возвращение, если по дороге отсюда наши корабли не зашли бы ни в один порт.
   К тому же у тебя есть стопроцентная гарантия, что Вирен идет именно на Мадагаскар? А если в Занзибар? А если вообще в Кейптаун? Или у них с балтийцами назначена точка рандеву где-то еще? Мы «прогуляемся» через океан, никого не найдем, и придется возвращаться, как говорят русские, «несолоно хлебавши». В общем – авантюра с любой точки зрения. Мы не в казино, Хейхатиро, чтобы делать такие бездумные ставки.
   – Спасибо. Ты сказал именно то, что я и ожидал услышать. Идем домой. Чинимся. Готовимся. Ждем. И пусть меня хоть разжалуют, но нам нужно встретить русских у наших берегов. Сильными, свежими, подготовленными.

Глава 3
Индийский океан

   Чтобы получить дополнительных пару узлов скорости и сэкономить уголь, эскадра прошла Яванским морем и к Мадагаскару отправилась с попутным Южным Пассатным течением. Даже с учетом небольшого крюка в пути, несколько тысяч тонн экономии это приносило. К тому же поймали и прихватили с собой еще один угольщик из Австралии, направлявшийся в Нагасаки.
   Индийский океан встретил если не штормом, то очень сильным свежаком. Броненосцы валяло с борта на борт так, что даже у бывалых моряков ком начинал подкатывать к горлу. И так почти двое суток. На завтрак, обед и ужин в кают-компании «Пересвета» собирались далеко не все офицеры. Отец Вениамин так вообще не поднялся к общему табльдоту ни разу, хотя свои службы ежедневно в корабельной церкви проводил. Юные мичмана сперва подшучивали по его поводу, но ежедневно видели, что несмотря ни на что корабельный священник, пусть и с лицом нежно-зелёного цвета, проводит молитвы в соответствии с распорядком. Это вызывало уважение.
   Груз «Бьянки» был первым распределен по кораблям. Старались как можно меньше износить механизмы на переходе через океан и использовали для этого самый качественный уголь. Сам угольщик был отпущен в Коломбо.
   Соймонов, свободный от вахты, лежал на койке в своей каюте и очередной раз не отрываясь смотрел на мундир с белым крестиком на оранжево-черной ленте: «Я Георгиевский кавалер! Не может быть, не верю. Самая почетная награда офицера на моей груди. А ведь за что? Ну не ранило бы Александра Васильевича, не попади дуриком мина в японский истребитель, и был бы я все тем же заурядным мичманом. Да и был бы? Утопили бы нас японцы за милую душу. Как много на войне и в судьбе решает случайность…»
   Теперь еще сильнее хотелось уцелеть в этой войне, приехать домой, в Петербург, пройти под руку с Оленькой по улицам, которые были родными и близкими. Почувствовать восхищенные взгляды прохожих. Побывать в гостях у знакомых в разной степени людей. Как хотелось дожить до всего этого!
   Лейтенант встал с койки и подошел к иллюминатору. Господи! С севера наплывали множество дымов, через небольшой кругляшок «корабельного окна» не было возможности рассмотреть количество всех судов, но их явно было больше десятка.
   Тревоги объявлено не было, но все равно это было так необычно, что Василий, накинув китель и прихватив бинокль, вышел из каюты и поднялся на верхнюю палубу. На ней у правого борта уже стояло несколько офицеров.
   – Что случилось, господа? – спросил Соймонов, подходя к фальшборту.
   – Кажется, Того, – ответил мичман Витгефт. – Как он нас выследить умудрился?
   Вскинув бинокль к глазам, Василий действительно увидел очень знакомые силуэты: «Микаса», «Асахи», «Сикисима», «Фудзи», «Ясима» (значит, не утонул все-таки, починили, сволочи), крейсера… Все главные силы японцев, пользуясь преимуществом в скорости, неумолимо настигали русскую эскадру. Уже заорали горны и загрохотали барабаны, призывая всех на места, и офицеры стали разбегаться по своим постам согласно боевому расписанию.
   «Но ведь этого не может быть! – упорно билось в голове лейтенанта. – Как Того бросил свои коммуникации и всеми силами бросился искать нас в открытом океане за тысячи миль от берегов Японии? Найти иголку в стоге сена значительно легче».
   Но факт оставался фактом. Уже загрохотали пристрелочные выстрелы японцев, уже стали подниматься фонтаны воды в местах падения их снарядов. Всплески неумолимо приближались к борту «Пересвета».
   «Странно, – подумал Василий, – при ударе об воду уже не разрываются. Или они тоже решили перейти на бронебойные?»
   И вот уже накрытия. Снаряды гулко застучали по броне, но опять почему-то без разрывов…
   – Ваше благородие! – кричал вестовой, колотя в дверь лейтенантской каюты. – Вас командир на мостик просют!
   Соймонов ошарашенно приподнялся и сел в койке: «Надо же такой ахинее присниться!»
   – Сейчас буду!
   «Только что бежал по этим трапам во сне», – усмехнулся про себя Василий, поднимаясь на палубу. Погодка была приятной. Жарковато, конечно, но ветерок освежал достаточно чувствительно.
   Поднявшись на мостик, Соймонов козырнул командиру корабля и доложил о прибытии.
   – Василий Михайлович, адмирал сегодня планирует провести ночную тренировку по отбитию минной атаки, озаботьтесь, голубчик, чтобы прожекторы не подвели, проверьте, пожалуйста.
   – Конечно, Николай Оттович, не беспокойтесь. Разрешите идти?
   – Нет. После обеда. Сейчас сниму пробу, потом вам в кают-компанию, ну а после займитесь. Вам же только проверить. Сколько я помню, прожекторы не ломались, просто чтобы подстраховаться. Что-то выглядите неважно. Вы здоровы?
   – Все в порядке, просто уснул. Сам не заметил как. А тут срочный вызов, – смущенно улыбнулся лейтенант.
   А обед сегодня был…
   Давно уже за кормой корабля следовали стаи акул. Регулярно выбрасываемые пищевые отходы очень этому способствовали. Хотелось надеяться, что груз, привязанный к мешку с недавно умершим машинистом, достаточно быстро утащил его на глубину и он не стал «кормить рыб» в буквальном смысле.
   Корабельный кок со знаковой фамилией Перец за время службы в Артуре многому научился у китайцев в плане кулинарии. И как-то у фитиля (место для курения на баке) высказал идею… Матросы Пушняков и Дубин, бывшие рыбаки, этой идеей здорово загорелись… Выпросив у боцмана несколько метров стального троса, изготовив в мастерской подходящих размеров крюк, соединив всю конструкцию с канатом и насадив «сэкономленный» коком кусок некондиционного мяса, с утра «отправились на рыбалку», сбросив приманку с кормы. Двухсоткилограммовая акула-молот «клюнула» почти сразу, правда, на трофей такого размера никто из рыболовов не рассчитывал. Чтобы вытащить это чудище, пришлось звать на помощь с десяток человек, находившихся поблизости. После сорока минут «борьбы броненосца с рыбой» победил броненосец. Акулу, подцепив баграми, вытащили на палубу. Ну а уж Перец к обеду расстарался…
   Эссен, пробуя суп для команды из общего котла, удивленно поднял брови. Зачерпнул еще ложку.
   – А отнеси-ка ты мне, братец, в салон всю тарелку, – совершенно неожиданно попросил он кока. Обычно командир только пробовал пару ложек и одобрял еду к раздаче, а тут…
   – Николай Оттович, мы с офицерами хотели сегодня пригласить вас на обед в кают-компанию, – шепнул на ухо Эссену старший офицер «Пересвета» Дмитриев. – У мичмана Витгефта день рождения, не откажите.
   – Ну если наш кок для офицеров приготовил обед не хуже, чем для команды, – усмехнулся командир броненосца, – то приду с удовольствием.
   Для офицеров был приготовлен суп из плавников акулы, кроме того, паштет из ее печени на закуску. На второе были отбивные из трофейной свинины с ананасовым соусом и рисом. Давно офицеры броненосца не обедали с таким удовольствием. Даже корабельный священник, не так давно отошедший от «желудочной травмы», ел за обе щеки и решился попросить добавки акульего супа.

   Учения по отбитию минных атак начались ближе к закату. Паровые катера, которые должны были имитировать вражеские миноносцы, ушли к северу и с заходом солнца стали подбираться к эскадре. Темнеет в экваториальных широтах быстро. Навстречу направлению ожидаемой атаки «миноносцев» вонзились бивни прожекторов и зашарили по водной глади. Со стороны атакующих катеров казалось, что сонм архангелов размахивает огненными мечами, чтобы рассечь их корабли.
   Но лейтенанты и мичмана, командовавшие «вражьими силами», достаточно легко приближались к броненосцам и крейсерам. Некоторые из их корабликов попадали в лучи прожекторов, но достаточно быстро уходили в темноту. Вдруг… Словно тряпкой провели по черной доске, стирая написанное мелом. Один из русских броненосцев исчез.
   – Черт-те что, – ругался Эссен, глядя на бесполезную иллюминацию, устроенную броненосцами и крейсерами. – Мы их все равно видим секунды или пару минут. И не всех к тому же. А, черт! Лучше сейчас, чем в бою! Выключить боевое освещение! Все освещение! Вообще! Принять влево три румба! Машина, больше ход!
   В боевой рубке «Пересвета» все застыли в напряжении.
   – Взять прежний курс! – скомандовал Николай Оттович через десять минут.
   Даже с противоположной от «боя» стороны русские корабли были достаточно хорошо различимы.
   – А если бы еще и с этих румбов атаковали? – подал голос Соймонов, стоявший на мостике вместе с командиром.
   – Да уж. Вот найдут ли нас?
   Не нашли. На «Ретвизане» подняли вверх луч прожектора, что означало окончание учений. «Пересвет» снова включил огни и пошел принимать на борт свои катера.

   Днем командиров всех участвовавших кораблей и катеров Вирен пригласил на борт «Ретвизана» для разбора ночных учений.
   В адмиральском салоне было не продохнуть – влажный и, мягко говоря, теплый воздух, казалось, можно было резать ломтями. Два десятка офицеров ждали оценки адмирала, как школьники.
   – Я вместе со своим штабом внимательно изучил рапорты командиров кораблей и катеров. Выводы неутешительны. Господа командиры кораблей, кто из вас захватывал прожектором катера на расстоянии менее пяти кабельтовых от борта?
   Подняли руки Сарнавский, Успенский и Щенснович.
   – Но Роберт Николаевич, ведь эти катера могли бы быть уничтожены раньше, на более дальних дистанциях, мой крейсер неоднократно захватывал прожектором и удерживал в его свете несколько минут атакующие катера.
   – Господа офицеры, командовавшие катерами, есть такие случаи, когда вы приближались к кораблям неосвещенными или освещенными на несколько минут? – повернулся к молодежи адмирал.
   Руки подняли четверо.
   – То есть минимум два минных попадания мы имеем. Так?
   Крыть было нечем. Командиры броненосцев и крейсеров понуро молчали.
   – Теперь вы, Николай Оттович. Что это была за самодеятельность? Ни в коем случае не считаю ваши действия трусостью, но хотел бы услышать объяснения. Почему вы покинули строй?
   – Роберт Николаевич, я просто увидел весь этот «праздник света» и подумал, что при большом количестве атакующих миноносцев не спастись. И погасив огни вышел из строя, чтобы посмотреть, что из этого получится. Меня не нашли, не так ли? – посмотрел Эссен в сторону командиров, атаковавших отряд.
   Офицеры либо просто смолчали, либо покачали головами.
   – Так, может, лучше научиться ходить так, чтобы нас не заметили, чем репетировать отбитие минной атаки, которой может и не быть? Нет, этому учиться тоже надо, но, по-моему, в первую очередь нужно научиться избегать самой атаки. Разве нет?
   – Какие будут мнения, господа? – обвел газами Вирен присутствующих офицеров.
   – Что, совсем без огней? Так корабли же протаранят друг друга! – Ухтомский был явно против таких экспериментов.
   – Может, послушаем сначала сторону, атаковавшую отряд? – усмехнулся Вирен. – Прошу, господа, ваше мнение?
   – Разрешите мне? – робко спросил мичман Витгефт.
   Получив разрешение, он продолжал:
   – Я сам в первую очередь хотел атаковать именно «Пересвет», но когда он «пропал», то броненосец действительно стал необнаружим. Если бы корабли не светили прожекторами, то и они были бы невидимы в ночи, мы бы их ни за что не нашли, разве что в борт врезались.
   Другие молодые офицеры согласно закивали.
   – Так что, будем учиться ходить ночью без огней? – весело спросил Вирен у командиров кораблей.
   – Надо! – кивнул Иванов.
   – Опасно, но дело того стоит, – согласился Успенский.
   В общем не возражал никто.
   – Ну что же, каждую ночь с хорошей погодой будем пробовать. Для начала по нескольку часов, а там… Все свободны.

   Первой же ночью попробовали идти двумя тройками. На всякий случай разошлись подальше группа от группы и шли, «держась» за кормовой огонь переднего мателота три часа. Во избежание столкновений групп было открыто еще по одному бортовому огню, а в случае потери впередиидущего нужно было немедленно открыть все огни. Не потребовалось. На следущую ночь так прошли пять часов, а потом каждую ночь шли, уже постоянно держась только «за хвостик друг друга». Оказалось, вполне реально ходить в темноте без огней.
   Вначале за штурвал ставили лучших рулевых, командиры постоянно находились в ходовой рубке, потом этому научились все, кому положено, и можно было оставить корабль на среднего рулевого и вахтенного начальника.
   Рулевые, правда, освобождались от угольных погрузок.

   А угольные погрузки в океане были сущим адом. На угольщики отправлялось до сотни матросов с каждого корабля (больше всего с «Пересвета» и «Победы» – эти броненосцы еще в Артуре были прозваны «пожирателями угля»). Матросы спускались в трюмы и в тропической духоте, в угольной пыли часами загружали мешки с углем. Сапоги, одежда на этих работах просто «горели». На головы, чтобы не угробить бескозырки, надевали либо «чалмы» из ветоши, либо колпаки из парусины, либо даже шили мешки-наголовники с прорезями для глаз и рта. Угольная пыль еще долго скрипела на зубах, разъедала кожу в подмышках и в паху. Плевки матросов после этих работ были черными, как антрацит.
   Острые осколки угля быстро приводили мешки в негодность, и они расползались не только по швам. Часами и часами после погрузок матросы чинили их и штопали. А новых взять было негде.
   Не выдерживала не только ткань. Людские организмы тоже сдавали. Не было случая угольной погрузки, чтобы после нее не хоронили бы в океане несколько человек.
   Но умирали люди и в обычные дни. От солнечных ударов, например. В Индонезии для офицеров приобрели пробковые тропические шлемы, а матросы были защищены от жестоких солнечных лучей все теми же бескозырками. Вода из опреснителей была отвратительной на вкус, ее старались сдабривать лимонной кислотой, а доктора требовали, чтобы в нее добавляли и соль, но зачастую ее пили просто так.
   Старший врач «Пересвета» Августовский специально собирал офицеров и просил, чтобы они объясняли это матросам:
   – Как вы думаете, господа, от чего происходит с человеком тепловой удар?
   – От перегрева, конечно.
   – Ничего подобного, его можно получить и без особого перегрева. И наоборот, при жуткой жаре избежать. Он происходит от падения концентрации соли в крови. Если человеку долго жарко, то он много пьет. И при этом потеет. И, извините, мочится. При этом из организма выводится соль. И если она там не восполняется, то тогда в определенный момент и наступает тепловой удар. Объясните это матросам, требуйте, чтобы немного соли в питьевую воду добавлялось. Но только не надо заставлять людей пить тузлук как для засолки селедки. Щепотки соли на литр воды вполне достаточно.

   Письмо Василия Соймонова
   Дорогая моя Оленька!
   Сегодня мы, наконец, вышли в Индийский океан, так что, можно сказать, счастливо спаслись от превосходящего противника. И пусть до ближайшего дружественного порта – тысячи миль, но мы живы, у нас остались наши корабли, и мы обязательно вернемся! Вернемся, чтобы больше никогда не уходить! И это будет сказка – ведь мне наверняка дадут отпуск, и мы снова увидимся!
   Все свободное время провожу за учебой – ведь, в случае чего, мне может понадобиться не только знание каждой гайки на своем корабле, но и понимание, чего могут, а чего – нет наши люди, машины и орудия. И чем больше я занимаюсь, тем больше нахожу всего, что еще надо было бы знать и уметь и мне самому, и доверенным мне людям. Капитану это, кажется, нравится, и он сам уже раза три приглашал меня на беседы, где мы подолгу разбирали действия корабля и отряда в тех или иных ситуациях.
   Подумать только – еще совсем недавно морская стихия, разбушевавшись, бросала наш миноносец, как щепку… А теперь, стоя на мостике огромного броненосца, я вижу, как могучие океанские волны в бессилии разбиваются об его таран, отступая перед мощью наших машин и волей наших людей. Мне кажется, что теперь и на войне, и в нашей с тобой, любимая, судьбе все наладится и девятый вал проблем будет преодолен силой нашего ума, нашего духа и – главное – нашей любви!
   Из Индийского океана, навсегда твой,
В. С.

Глава 4
Мадагаскар

   На рейд Носси-Бе эскадра уже просто вползала. Последние двести миль она еле двигалась из-за поломки машин «Победы». Да и на других кораблях механизмы выходили из строя ежедневно, даже железо не могло уже вынести эти постоянные нагрузки. Вирен, несмотря на то что угольные ямы были почти пусты, дал командам три дня отдыха. Благо до прихода Рожественского было еще время. Даже ремонтом заниматься пока не стали.
   Василий был отпущен на берег в первый же день, вместе с еще пятнадцатью офицерами. К берегу плыли на шлюпке, как будто в киселе, море кишело медузами, и весла постоянно загребали не воду, а какую-то густую массу на водной основе.
   Почтовое отделение находилось у самого берега, и лейтенант первым делом убедился, что в его маленькое окошко матрос сдал всю корабельную корреспонденцию, в том числе и его письма Ольге и матери в Петербург.
   Потом вместе с ревизором «Пересвета» мичманом Даниловым и врачом Августовским, прежде чем идти в город, решили прогуляться по буйным лесам. Самым страшным после человека существом, по словам доктора, на этом острове был ядовитый паук. Змей и кровожадных хищников здесь можно было не опасаться. А природа здесь была действительно великолепна. Бесподобная тропическая растительность буквально «била фейерверком». Особенно поразил баньян, дерево-лес. С веток дерева вниз спускались побеги и давали корни, превращаясь в новые деревья. Хлебное дерево давало плоды размером с небольшой арбуз, из мякоти которого выпекался очень вкусный «хлеб».
   Краски тропического леса поражали разнообразием, огромные цветы лиан, удушающих своими объятьями могучие деревья, были всех оттенков, которые можно было только вообразить, огромные бабочки летали между стволами и кустами, делая калейдоскоп красок еще более фантастическим. Попугаи и прочие местные птицы щеголяли совершенно нескромным, по российским меркам, оперением. Крохотные, меньше многих местных бабочек, птички, похожие на колибри, переливались в солнечных лучах, как драгоценные камни.
   – Так и кажется, что сейчас из зарослей выскочит какой-нибудь леопард, – обратился к товарищам по прогулке Соймонов.
   – Самый страшный хищник Мадагаскара – фосса, величиной с не очень крупную собаку. Охотится на лемуров. Мы ей не по зубам, – усмехнулся доктор. – Настоящие собаки аборигенов более опасны.
   Через некоторое время показалось озеро, образовавшееся в кратере потухшего тысячи лет назад вулкана. Большая часть его берегов заросла камышом или чем-то, камыш сильно напоминающим. Но были и открытые места. Офицеры подошли к одному из таких пляжиков. Данилов чуть ли не машинально поднял плоский камешек и запустил его скакать по водной глади.
   – Интересно, а какая тут рыбалка? – спросил он.
   – А не отойти ли вам от берега, любезный, – улыбнулся врач и показал на еле заметные бугорки, скользившие по воде в их сторону.
   Поняв, в чем дело, все трое дружно отошли на почтительное расстояние, и из воды через пару минут выбрался небольшой крокодил.
   – Ничего себе, нет крупных хищников! – присвистнул Василий.
   – Да они тут небольшие, – ответил Августовский, – для человека опасности не представляют. Тут их на мясо и кожу выращивают и до настоящего размера подрасти не дают. Но купаться тем не менее я бы здесь никому не советовал. Однако, господа, нам пора. Через час нас ждут в «Кафе де Пари».
   – Действительно. Но напоминаю указ Петра Великого, специально для нас писанный: «В иностранных портах, чтобы честь флага российского не уронить, до изумления не напиваться!»
   Дружно рассмеявшись, офицеры тронулись в обратный путь.
   По дороге заглянули в поселок сакалавов (так называются местные жители). Дома были построены на сваях, иногда даже в качестве сваи использовалась пальма, вокруг которой строился дом. Каждый дом имел обширную террасу, покрытую пальмовыми листьями. Кожа сакалавов была темно-коричневой, густые шапки черных курчавых волос, кроме того, они имели не очень характерный для людей негроидной расы почти европейский нос. Удивляло отсутствие женщин. То есть женщины, конечно, были, но это были либо молодые девушки, либо старухи, ну или почти старухи. Девушки были очень хороши, но, вероятно, быстро расцветая, так же быстро и увядали. Мужчин, кстати, в деревне тоже было мало, они в это время в основном или работали на плантациях, или ловили рыбу. Повсюду сновали ребятишки, которые, наверное, во всем мире проводят время почти одинаково. И сейчас появление трех белых офицеров было для них событием и поводом развлечься. Шумной стайкой они подбежали к русским морякам и стали трогать их за одежду, подпрыгивать, смеяться. Насилу отбившись от этой эмоциональной публики, русские продолжили свой путь в порт.

   Ювелиры Хэлльвиля благодарили небеса, храбрость русских и щедрость их императора. Несколько десятков награжденных за прорыв офицеров буквально засыпали их заказами. Каждому из них хотелось поскорее сменить латунную скороделку на настоящий орден, изготовленный профессионалами.
   Деньги лились рекой также и в карманы владельцев забегаловок разного уровня и домов, без которых не обходится ни один портовый город, причем местные красотки были на удивление дешевы. Торговцы различными товарами тоже не могли нарадоваться на эскадру, стоящую хоть и в нейтральных водах, но снабжавшуюся из их города и порта.

   Вернувшись на «Пересвет», Василий на шканцах наткнулся на старшего офицера броненосца. Капитан второго ранга Дмитриев, полузакрыв глаза и сжав кулаки, самозабвенно… матерился. В полном одиночестве он складывал такие сочные матюки, что первые мгновения Соймонов просто заслушался.
   – Что с вами, Аполлон Аполлонович? – спросил лейтенант, слегка придя в себя от обалдения.
   – А, это вы, Василий Михайлович. – Дмитриев слегка смутился. – Представляете, какой приказ нам передали: «Все корабли перекрасить в черный цвет, а трубы в желтый. И с черной… мать, каемочкой». Совсем сдурело наше начальство. Я не нашего адмирала в виду имею, а тех, кто ему такое сверху спускает. Вот не было печали. Заняться нам больше нечем! Так что можете обрадовать своих минеров и гальванеров – на малярные работы. Это же додуматься надо – в тропиках краситься в черный цвет. Я уж не говорю про то, какими красивыми мишенями мы будем для японцев. Так и хочется этих умников послать в… в общем, на вечно падающую башню полюбоваться.

   Хмурый и злой Эссен, вернувшись с «Ретвизана», подтвердил приказ. И началось…
   Матросы день за днем смешивали штатные, имеющиеся на каждом корабле белила с угольной пылью и сажей, получая черную краску, висели на беседках вдоль бортов и труб, размахивая кистями, и вполголоса матерно поминали всех, от мичманов до государя.
   За несколько дней корабли приобрели вид, необходимый для достойной встречи с основными силами и отсутствия нареканий со стороны командующего эскадрой. Можно было заняться именно боевой подготовкой. И отдыхом. Да-да, именно отдыхом. Только за несколько дней малярных работ, только на «Пересвете» пятнадцать человек было уложено в лазарет. Благо, что никто не умер. Тем более что у команд в связи с покраской «украли» два дня, обещанных для расслабления после всех перипетий последнего месяца.
   А Эссен злился еще и оттого, что ему было категорически отказано в доставке десятидюймовой пушки с Балтики или Черного моря для замены поврежденного шальным малокалиберным снарядом еще двадцать восьмого июля орудия.
   – Я прекрасно понимаю вас, Николай Оттович, – сказал ему на борту «Ретвизана» Вирен. – Я даже верю, что ваши молодцы смогут с помощью лома и едреной матери поменять орудие на якорной стоянке. Но в Адмиралтействе это никому не докажешь. Придется смириться.

   Скоро возникли неприятности с питанием. Нет, снабжать эскадру продуктами было несложно и недорого, со свежим мясом вообще не было проблем – на севере Мадагаскара разведение скота было основной отраслью сельского хозяйства. С крупами было хуже, но тоже терпимо, просто вместо гречневой каши готовили рисовую. Команды не очень жаловали рис, но зато макароны пришлись им по вкусу. А вот с овощами были серьезные проблемы: капуста, лук, картофель, щавель и тому подобное на этом острове совершенно не выращивались, их привозили из Южной Африки в мизерных количествах и за сумасшедшие деньги. Хоть Вирен и распорядился регулярно выдавать экипажам ананасы и бананы, которые стоили здесь дешевле, чем репа в России, но из них щей было не сварить. Корни маниока были неважной заменой картофелю, хоть и стоили в пять-шесть раз дешевле.
   Ржаную муку и черные сухари берегли как лакомство, чаще пекли пшеничный хлеб или выдавали галеты.
   В общем питание было хоть и полноценным, но однообразным. И иногда приходилось все-таки покупать южноафриканские овощи за цену, от которой у ревизоров кораблей волосы поднимались дыбом.
   Однако появилась возможность по-настоящему разнообразить приевшееся меню из солонины свежей рыбой. Практически каждый корабль нашел в своем экипаже достаточно бывших рыбаков. Катера и шлюпки регулярно выходили в море на рыбный промысел, и, как правило, небезуспешно. Индийский океан щедро наполнял рыбацкие сети. Правда, корабельным докторам приходилось тщательно следить за составом улова – здесь вам не Россия, многие рыбы были ядовитыми. Приходилось выбирать только тех, которые были известны наверняка. Яркая раскраска рыбины, например, однозначно свидетельствовала о том, что такую класть в котел – себе дороже.
   Но рыбный суп и жареная рыба, по которым так соскучились моряки (странно, да? Но факт), стали довольно часто появляться в рационе экипажей, да еще без расхода для казны.
   Чтобы экипажи не потеряли бодрости от безделья и лучше подготовились к предстоящему сражению, ежедневно проводились занятия по специальностям: стволиковые стрельбы у артиллеристов были практически каждодневным занятием, сигнальщиков постоянно натаскивали на знание силуэтов вражеских и своих кораблей, возились у своих дальномеров Барра и Струдда и микрометров дальномерщики, ну и так далее. Скучать и лодырничать не приходилось.

   А двадцать восьмого ноября пришли печальные известия. Порт-Артур капитулировал. Подсознательно почти все на эскадре ожидали этого. Не могла осажденная крепость, блокированная и с суши, и с моря, держаться бесконечно или сколь-нибудь долго. Но в глубине души все-таки теплилась надежда, что «сдюжат», выдержат, не сдадутся. Слегка утешало то, что артурцы сковали своей обороной силы, впятеро их превосходившие, и уничтожили врагов вдвое больше по количеству, чем гарнизон крепости. То есть каждый артурский солдат «схватился с пятью японцами и двоих из них убил».
   Но все равно было тяжко. Уже второй день на «Пересвете» Эссен видел унылые лица матросов, поползли слухи: «А ведь мы, братва, их бросили…» С этим надо было что то делать.
   – Прикажите построить команду через пятнадцать минут, – обратился Николай Оттович к старшему офицеру.
   В назначенное время командир «Пересвета» вышел на палубу, где его ожидали стройные шеренги офицеров и матросов. Легкий ветерок теребил ленточки бескозырок, и лица команды выражали напряжённое ожидание.
   – Братцы! – начал Эссен. – Вы все уже знаете, что Порт-Артур пал. Он очень долго держался без нормальной пищи, при нехватке снарядов и патронов, пушек, пулеметов, держался против многократно превосходящего врага и огромную его часть уничтожил. Честь и слава героям-артурцам! Их не за что винить. Но я слышал, что многие считают, что мы бросили своих товарищей и сбежали. Не сметь так думать! Крепость была создана как база флота, а не флот должен был, жертвуя собой, оборонять крепость. Место боевого корабля в море! Его задача воевать с кораблями противника, а не постреливать из порта по осаждающему врагу и списывать команды в десант, а пушки на сухопутный фронт. Крепость все равно бы пала, а наши броненосцы и крейсера достались бы противнику.
   Но мы действительно должны доказать, что ушли не зря, что мы принесем победу в этой войне России. Мы вместе с балтийской эскадрой, которую ждем здесь, должны разбить японцев на море. И мы это сделаем. А для этого каждый из вас должен как можно лучше делать свое дело. Как можно лучше изучить свою пушку, дальномер, машины нашего корабля, чтобы в самый важный момент нанести врагу наибольший вред и в наименьшей степени пострадать самому. С завтрашнего дня ежедневно будут проводиться тренировки на всех боевых постах, прошу господ офицеров сегодня к восьми часам вечера представить мне планы занятий.
   Все! Разойтись по работам!
   Было видно, что с каждым словом этой короткой речи светлели лица матросов, видно, как спадало то напряжение, которое застыло на них раньше. И расходились люди уже совсем в другом настроении.

   Пятнадцатого декабря на рейд Носси-Бе пришел отряд контр-адмирала Фелькерзама: броненосцы «Сисой Великий» и «Наварин», транспорты и миноносцы. Они, в отличие от главных сил, прошли Средиземным морем и Суэцким каналом. Основная часть шла вокруг Африки, через мыс Доброй Надежды, но вскоре ожидались и они.
   На рейде грохотали пушки, отбивающие приветственный салют, гремело могучее «Ура!» и летели вверх бескозырки.
   Трудно сказать, кто радовался больше. На отряде Вирена наконец-то воочию убедились, что корабли с Балтики идут, на отряде Фелькерзама тоже, конечно, знали, что артурская эскадра прорвалась, знали и о том, что она ждет их на Мадагаскаре, но одно дело знать, а другое увидеть собственными глазами эти броненосцы и крейсера, которые могут сыграть решающую роль в сражении.

   Приближалось Рождество. Рождество почти на самом экваторе. Мечтать о елках смысла, конечно, не было, но на всех кораблях готовились к празднику.
   Двадцать пятого декабря Эссен после обедни и положенного по уставу парада пришел к раздаче чарки и потребовал налить себе тоже. Построив команду, он произнес короткую, но очень прочувствованную речь:
   – Ребята, братцы! Дай вам Бог послужить Родине и вернуться домой, к своим семьям, победителями! У нас великий праздник, но нам и в него приходится работать и служить. Да еще как порой!.. Война – ничего не поделаешь. Не буду благодарить вас за службу, все мы одинаково служим Родине. Я могу только донести до адмирала, до Государя, как вы исполняете свой долг. И благодарить вас будет Государь!
   Очень трудная у нас задача: далек путь, силен и умен наш враг… Но вся Россия следит за нами, надеется на нас. Помоги нам Бог послужить ей с честью, оправдать веру в нас и не обмануть ее надежды!
   А я надеюсь на вас! За Россию!.. – Николай Оттович резким движением опрокинул в рот чарку и поднял ее над головой.
   Последние слова были покрыты мощным «Ура!» и прогремевшим салютом. Казалось, что матросы сейчас сломают строй и бросятся качать любимого командира.

   А когда через несколько дней показались броненосцы Рожественского, радости вообще не было предела. Эскадра после соединения представляла собой грозную силу. Броненосцы «Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино», «Орел» и «Ретвизан» были сравнимы с любым из четырех японских. «Пересвет», «Победа» и «Ослябя» относились к облегченным броненосцам и имели меньшее бронирование, а также десятидюймовые пушки главного калибра вместо двенадцатидюймовых. Но они все равно были значительно более сильными боевыми единицами, чем любой из восьми японских броненосных крейсеров. Броненосцы «Полтава» и «Сисой Великий» были несколько устаревшими, обладавшими недостаточной скоростью, а «Сисой» и забронирован был неважно, но на них стояли современные орудия, то есть на два этих корабля приходилось восемь двенадцатидюймовых пушек, так что если вспомнить, что на всех японских броненосцах их шестнадцать, то сила это была немалая. «Наварин» был устаревшим броненосцем, с устаревшей артиллерией, но его тяжелые орудия со счетов сбрасывать было нельзя. Так же как и старые восьмидюймовки броненосного крейсера «Адмирал Нахимов», ведь именно из такой пушки в августе, в бою в Корейском проливе снаряд с крейсера «Рюрик» нанес самые тяжелые повреждения броненосному крейсеру японцев в этой войне. В результате попадания в крейсер «Ивате» было убито более тридцати японцев, разрушено два каземата. Так что списывать шесть таких пушек в бортовом залпе старичка не следовало. «Баян» вряд ли можно было считать кораблем линии, но при необходимости он вполне в состоянии был в ней поучаствовать. А как крейсеру ему в японском флоте вообще противопоставить ничего было нельзя, он легко мог уйти от более сильного противника, а из более слабых от него могли спастись только три крейсера и миноносцы.
   Японцы могли выставить четыре броненосца: «Микаса», «Асахи», «Сикисима» и «Фудзи» (последний был постарше и послабее остальных, вполне сравним с «Полтавой») и восемь броненосных крейсеров: «Ниссин» и «Кассуга» итальянской постройки отличались неважной скоростью, и адмирал Того использовал их в одном строю с броненосцами. «Идзумо», «Ивате», «Асама», «Токива», «Адзума» и «Якумо». Эти корабли были достаточно сильны и защищены, чтобы участвовать в линейном сражении.
   Еще у японцев имелся старый броненосец «Чин-Иен», но он был слишком тихоходным, чтобы принимать участие в бою вместе с более современными кораблями.
   В бронепалубных крейсерах у японцев было превосходство: четырнадцать кораблей разного возраста и боевой мощи. (Вместе с вестью о падении Порт-Артура пришла информация о гибели на мине крейсера «Чиода», что хоть немного подсластило эту горькую пилюлю.)
   Крейсера «Аврора», «Паллада» и особенно «Олег», ожидающийся с отрядом, который вел его командир, капитан первого ранга Добротворский, были как минимум не слабее любого японского бронепалубного крейсера, но таких было только три. Крейсер «Светлана» и строился-то как крейсер-яхта, так что несмотря на довольно солидное для своих размеров вооружение, был послабее половины своих японских визави. «Дмитрий Донской» и вооружён был прилично, и имел полный броневой пояс, и вполне мог выдержать бой опять-таки с любым японским бронепалубным крейсером, но слишком тихоходен, так что навязать бой не мог практически никому. Ещё одна яхта – «Алмаз», считающаяся крейсером второго ранга, вообще не представляла собой какой-то боевой ценности из-за слабого вооружения, даже для миноносца она не была опасна – типичное посыльное судно.
   Еще два легких крейсера, «Жемчуг» и «Изумруд», являлись самыми быстроходными из русских и японских крейсеров (да и вообще во всем мире почти ни один корабль крупнее миноносца не мог сравниться с этими крейсерами по скорости), но вооружены они были слабее почти любого японского.
   И в миноносцах у японцев преимущество чуть ли не подавляющее…
   Но главное все-таки линейные силы, именно они решат судьбу сражения, и здесь как раз огромное превосходство у русских.

//-- Борт «Князя Суворова» --//
//--  -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

--//
   Зиновий Петрович Рожественский является, пожалуй, одной из самых одиозных фигур в истории русско-японской войны. Хотя он был несомненно храбрым человеком, заслуженно получившим Георгиевский крест в русско-турецкой войне, неглупым и решительным. Но именно на его совести лежит позор Цусимы. Тоже можно понять (хоть и не простить). Вторая эскадра Тихого океана выходила в помощь порт-артурской, и вместе они вполне могли разбить японский флот. Однако, придя на Мадагаскар, Рожественский узнал, что первой, артурской, эскадры больше не существует и драться с Того ему предстоит один на один. А Петербург упорно гнал его корабли навстречу сражению с противником, превосходившим и количественно, и качественно. А маневрирование не клеится. А результаты учебных стрельб неутешительны. А идти вперед надо. Тут не просто нервничать начнешь… Тем более что когда-то давно молодого георгиевского кавалера Рожественского уже едва не выставили с флота за то, что он посмел перечить ошибочной политике начальства… Вот и сунулся, вероятно, адмирал в жерло Цусимы «лишь бы поскорей все кончилось!». Не особо рассуждая, не советуясь с младшими флагманами. И погубил тысячи жизней напрасно. Потому что со своими нервами не справился. Но ведь весь личный состав находился не в лучшем положении. Только многомесячное отсутствие возможности общения с противоположным полом у тысяч довольно молодых мужчин – уже достаточно весомый фактор, чтобы люди были в относительно невротическом состоянии. А еще были бесчисленные угольные погрузки… И то, что большинство на эскадре прекрасно понимало, как мало у них теперь шансов… И этими людьми, и этими кораблями Зиновию Петровичу приходилось руководить. Не оправдываю. Еще раз: с нервами не справился. Но теперь командующий второй эскадрой будет не совсем похож на себя реального. Полученное на Мадагаскаре подкрепление увеличило силы его эскадры в полтора раза. Теперь задача, стоящая перед адмиралом, имеет решение не в непрошибаемых петербургских кабинетах, а в дальневосточных морях, и он может с куда большим оптимизмом смотреть в будущее, меньше психовать. Так что не удивляйся, уважаемый читатель.

   Как только броненосцы Рожественского встали на якоря, отгремели приветственные салюты, Роберт Николаевич Вирен немедленно отправился на «Суворов». На юте была выстроена команда броненосца, и Зиновий Петрович Рожественский под звуки оркестра лично встретил его у трапа. Превосходительства пожали друг другу руки и даже обнялись.
   – Поздравляю вас с блестящей операцией прорыва и мастерским переходом, Роберт Николаевич! – сказал Рожественский, с легкой завистью поглядывая на белый крестик, висевший на шее Вирена.
   – Благодарю! – Вирен слегка поклонился. – Позвольте и вас поздравить с прекрасно проделанным переходом. Шутка ли – такую армаду вокруг Африки провести!
   – Да уж, потрепало нас штормом изрядно. И не только штормом. По себе, наверное, знаете, что такое океанские переходы без баз или хотя бы без дружественных портов. Ну, прошу ко мне в салон, думаю, нам много о чем есть побеседовать.
   Адмиралы зашли в салон, юркий вестовой немедленно появился с подносом, на котором была бутылка коньяку, блюдечко с тонко нарезанным лимоном и рюмки.
   – Прошу вас, Роберт Николаевич, – Рожественский наполнил рюмки. – И… погодите. – Адмирал взял два ломтика лимона и ложечкой насыпал на каждый бело-коричневый порошок из чашки, стоявшей тут же, на подносе. – Любимая закуска нашего Государя. Ну, ваше здоровье!
   Коньяк был превосходен, а прожевав лимон с тем самым порошком, Вирен удивился. Состав сразу стал понятен – молотый кофе с сахаром, но сочетание этого вкуса с коньяком и лимоном действительно было оригинальным.
   – Прошу садиться, – предложил Рожественский.
   – Благодарю, Зиновий Петрович. – Вирен утонул в мягком кресле.
   – Еще коньяку?
   – Спасибо, пока достаточно.
   – Как же вы на такую авантюру решились, Роберт Николаевич? Нет, победителей не судят, конечно, но согласитесь, что вам безумно повезло.
   – Удача помогает смелым, не так ли? – улыбнулся Вирен. – А на самом деле и выбора особого не было: либо рискнуть, либо тонуть в этой артурской луже, либо выходить на самоубийственный бой с Того. Но вам-то нет причин расстраиваться, что я пошел по первому пути, так ведь?
   – Да вы что! Вы в меня, можно сказать, жизнь вдохнули своим прорывом. Теперь-то мы точно япошек расколотим!
   – Не все так просто. Противник сильный, опытный, храбрый и гордый – поверьте. Победить будет нелегко, но, конечно, необходимо. Вот, я приготовил некоторые соображения, ознакомьтесь, пожалуйста. – Вирен протянул пухлую папку. – Не сейчас, конечно.
   – Обязательно. Ну а сейчас, на словах, вкратце?
   – Разрешите сначала о банальном и наболевшем?
   – Разумеется.
   – У моих матросов практически не осталось роб и обуви после этих треклятых угольных погрузок, расползлись почти все мешки для угля. Можно рассчитывать на хоть частичную помощь в этом плане?
   – Пока только на частичную. Идут к нам транспорты и с обувью, и с прекрасными и удобными угольными мешками. Идут. Но будут они не завтра. А вы, значит, тоже почувствовали, какая головная боль этот чертов уголь?
   – Еще бы.
   – Вот и мне он уже снится в кошмарных снах. И его же где-то еще раздобыть надо, заказать. Да и подсунуть норовят дрянь всякую вместо боевого.
   – Да уж. Теперь о снарядах. У меня в погребах хорошо если половинный боекомплект…
   – Надеюсь, что снаряды придут с отрядом Добротворского.
   – Ну а пока нельзя ли поделиться боеприпасами с ваших кораблей? Чтобы потом не авралить.
   – Сколько-то можно, я распоряжусь.
   – Теперь еще один момент. И во время прорыва, и в переходе через океан мои корабли шли без боевого освещения. То есть вообще в темноте. Держась за кормовой огонь переднего мателота. Я думаю, что это очень полезно было бы применить на всей эскадре. Нам нечего бояться Того в генеральном сражении, но ночные минные атаки могут быть очень опасны.
   – А вы не боитесь, что таранами наши корабли в результате перетопят друг друга? Так что японцам даже и стараться не придется?
   – Я докладываю о том, что проверено на практике.
   – Ну не знаю… Все-таки теперь кораблей намного больше. Опасность возрастает лавинообразно.
   – Не преувеличивайте, Зиновий Петрович. Нужно начать тренироваться сначала небольшими группами, а потом и у всех получаться начнет. Главное, начать.
   – Это нужно обсудить с другими флагманами и командирами кораблей.
   – Несомненно, нужно обсудить, но обсудить обязательно.
   – Экий вы нахрапистый, Роберт Николаевич, – улыбнулся Рожественский. – Давайте лучше еще по рюмочке выпьем, хорош коньячок-то.
   – Не возражаю, – кивнул головой контр-адмирал.
   Адмиралы некоторое время молча смаковали коньяк.
   – Зиновий Петрович, – нарушил молчание Вирен, – вы уже думали, как распределить корабли по отрядам?
   – Конечно. Вероятно, вашего «Ретвизана» присоединим к четырем типа «Бородино», второй отряд – три типа «Пересвет», ну и третий – остальные броненосцы с «Нахимовым». Согласны?
   – Разумно. Но видите ли, в этом случае, во-первых, получим три отряда с разным количеством кораблей, во-вторых, все три отряда придется «сплавывать» по новой. На кораблях все-таки живые люди, которым придется переучиваться в походе, что может быть не очень эффективным, а то и закончиться столкновениями кораблей.
   – У вас есть другие предложения?
   – Если позволите.
   – Прошу.
   – Первый отряд из четырех ваших современных броненосцев одного типа. Второй – «Ретвизан» и три «Пересвета». «Ретвизан» уже пообвык ходить головным, а «Пересвет» с «Победой» держаться за ним, думаю, что «Ослябя» вполне впишется в эту компанию. Ну а «Полтава», вероятно, возглавит третий отряд из остальных линейных судов. Получим три боевых отряда по четыре корабля в каждом. Причём один из них будет состоять из однотипных броненосцев, а второй из таковых на три четверти. Это должно значительно облегчить совместное маневрирование. К тому же, как показывает практика, японцы бьют в первую очередь по флагманским кораблям, значит, флагман должен иметь большую боевую устойчивость. У «пересветов» «шкурка тонковата», могут долго и не выдержать. «Ретвизан» больше подходит для роли флагмана.
   – Роберт Николаевич, при всем уважении к вам, вынужден напомнить, что все-таки я командую эскадрой, – набычился Рожественский; он так и не мог привыкнуть, что подчиненные могут быть с ним несогласны.
   – Несомненно. И я выполню любой ваш приказ. Но ведь вы сами спросили мое мнение. Зачем было это делать, если вы не собираетесь принимать его в расчет? – Вирен тоже начал злиться и смотрел на командующего исподлобья.
   «Какого черта! – думал он про себя. – Я для чего вытаскивал корабли из Артура, угробил «Севастополь»? Чтобы этот напыщенный болван свел на нет все усилия ради своего самодурства?»
   Адмиралы в упор смотрели друг на друга.
   Рожественский вздохнув потянулся к коньяку и снова наполнил обе рюмки.
   – Не будем ссориться, Роберт Николаевич, дело у нас общее, будем стараться понимать друг друга.
   – Разумеется. Я ни в коем случае не хотел вас обидеть, но ведь вы сами спросили мое мнение и разрешили его высказать. Кроме того, позвольте высказать еще одну мысль.
   – Конечно. Но сначала… За Государя! – поднял бокал командующий. – Слушаю вас, – продолжил он, когда бокалы опустели.
   – Вопрос о временной маневренной базе перед прорывом во Владивосток. Я считаю, что нужно «пропасть» для японцев за неделю-другую перед этой операцией, причем, когда мы будем уже совсем рядом с Японией. Я долго думал об этом. Времени хватало. Вот смотрите – архипелаг Бонин. Совсем недалеко от самого Токио, но связи с Японией не имеет. Даже если какой то патриот-абориген доставит известие о нашем нахождении там, то это потребует неделю времени минимум – Того не посмеет стронуть туда главные силы: а может, мы уже ушли оттуда и разминемся с ним в океане. Мы там сможем чуть ли не месяц приводить суда в порядок и готовиться к завершающей операции.
   – Так ведь в этом случае мы можем вызвать в это место и крейсера из Владивостока и еще усилить эскадру! – загорелся Рожественский.
   «Клюнуло!» – усмехнулся про себя Вирен и тут же ответил:
   – Конечно! Как я об этом не подумал! Разумеется, можно подтянуть «Россию» и «Громобоя» к нам, тогда мы станем еще сильнее.
   «Надо бы и на будущее стараться подавать идеи так, чтобы «гениальные озарения» приходили в его голову и как бы он сам додумывался до какого-то решения», – подумалось Роберту Николаевичу.
   – Я думаю, послезавтра мы соберем совет всех флагманов и командиров кораблей и там обсудим наши ближайшие и последующие действия, – предложил командующий. – А теперь не откажитесь пообедать со мной.
   – С удовольствием.
   – Только надо продумать, как доставить информацию о месте и времени встречи во Владивосток, – задумчиво произнес Рожественский. – Очень не хочется, чтобы об этом знал кто-то кроме нас и Иессена.
   – Да, доверять все это телеграфу и уйме народу под шпицем очень рискованно, – согласился Вирен…

   На следующий день в салоне «Князя Суворова» командира крейсера «Алмаз» Чагина уже ждали Рожественский, Вирен, Фелькерзам и капитан второго ранга Семенов.
   – Проходите, Иван Иванович, – пригласил Рожественский, – присаживайтесь.
   Чагин, сев за стол, вопросительно посмотрел на адмирала.
   – «Алмазу» предстоит чрезвычайно важная миссия, настолько важная, что я вам приказываю в течение двух дней демонтировать все пушки и сдать их вместе с боезапасом на вспомогательный крейсер «Урал». Из офицеров вам будут оставлены только штурманы и механики. Значительную часть матросов тоже переведем на другие корабли.
   – Зиновий Петрович, но как же… – Глаза кавторанга, казалось, начали вылезать из орбит.
   – Дослушайте сначала, – прервал его командующий. – Необходимо как можно скорее доставить информацию, которую повезет капитан второго ранга Семенов. Я даже вам, при всем моем уважении и несомненном доверии, не могу сообщить, что это за информация. Но от этого может зависеть судьба войны. Счет идет на минуты, поэтому, если вы сможете разоружить «Алмаз» раньше, то сообщите немедленно.
   – Но почему надо разоружать крейсер?
   – Вы пойдете в Севастополь. Вооруженный корабль турки через проливы не пропустят. Могут и так не пропустить, поэтому, на всякий случай, вас там будет ожидать гражданский пароход, на который вы передадите Владимира Ивановича. В этом случае можете догонять эскадру и получите обратно свои пушки.

   А за несколько часов до этого у Рожественского был такой же неприятный разговор с Семеновым:
   – Владимир Иванович, у меня к вам поручение чрезвычайной важности, но, боюсь, оно вам не очень понравится.
   – Ну что вы, Зиновий Петрович, я выполню любой ваш приказ. Не сомневаюсь, что без необходимости вы не попросите меня о чем бы то ни было.
   – Рад слышать. Так вот. В ближайшие два дня вы покинете эскадру и отправитесь в Россию (лицо Семенова стало вытягиваться). Я знаю, какой путь вы проделали после интернирования «Дианы», чтобы попасть на вторую эскадру, каких сил и нервов вам это стоило, но, возможно, именно поэтому я остановил свой выбор именно на вас. Мне нужен офицер, которому я могу доверять абсолютно. И не беспокойтесь, война для вас, вероятно, на этом не закончится, мы еще встретимся и вместе пойдем в бой.
   – Зиновий Петрович, я, конечно, выполню ваш приказ, обидно, правда, но раз вы говорите, что это необходимо, и делаете мне честь, остановив на мне свой выбор, то… Жду ваших распоряжений. – Семенов хмуро посмотрел на адмирала.
   – Я был уверен, что вы меня поймете. Вот этот пакет, – Рожественский достал из стола объемистый сверток, напоминающий современную бандероль и покрытый несколькими печатями, – вы должны доставить во Владивосток. Лично старшему морскому начальнику, кто бы в это время таковым ни являлся. В вашем присутствии он должен пакет вскрыть и поместить его содержимое в сейф до сообщения, которое будет отправлено ему позже. Конверты из сейфа он потом тоже должен будет вскрыть в вашем присутствии. Вам понятна задача?
   – Так точно! Но…
   – Не беспокойтесь. Все продумано и согласовано. Вы направляетесь в Севастополь, откуда вас литерным поездом доставят во Владивосток. Даже воинские перевозки будут блокированы, чтобы вы успели поскорее.
   Эти слова произвели впечатление на кавторанга, и обида стала потихоньку уходить. Не зря ему поручают такое дело, если даже эшелоны в маньчжурскую армию будут задержаны ради того, чтобы он выполнил свою задачу. Семенов догадался (да и кто бы не догадался), что речь идет о соединении владивостокского отряда крейсеров со второй эскадрой, ну или взаимодействии их друг с другом.

   Из воспоминаний капитана первого ранга Семенова Владимира Ивановича
   …«Алмаз» вышел в море на следующий день после нашего разговора с адмиралами. Несмотря на то что командующий выразил свое удовольствие крейсеру за быстрое выполнение приказа о разоружении, кавторанг Чагин был в подавленном настроении, и я его прекрасно понимал. Я сам проделал путь от Сайгона до Петербурга и от Петербурга до Мадагаскара, надеясь принять участие в бою, и вот снова возвращаюсь в Россию.
   Через несколько дней мы подходили к Криту. Там нас уже ожидал пароход Доброфлота. Наверху решили не рисковать и переправить меня на Черное море на сугубо гражданском корабле.
   А Чагин был счастлив вдвойне: во-первых, он имел возможность вернуться к эскадре, а во-вторых, на крейсер передали для установки два стодвадцатимиллиметровых орудия и боезапас к ним.
   Иван Иванович тепло простился со мной и пожелал удачи в выполнении возложенной на меня миссии.
   Проливы миновали довольно быстро, но я это мог наблюдать только через иллюминатор. На пароходе меня встретил штабс-капитан Померанцев из контрразведки и вежливо предложил все время пути провести в его обществе в каюте. Андрей Севастьянович был хмурым и неразговорчивым спутником, хотя было заметно, что он волнуется и его гнетет груз ответственности за меня и пакет, который я везу. Здорово, видно, его проинструктировали на этот счет в родном заведении.
   По прибытии в Севастополь к нам присоединился еще один контрразведчик. На этот раз это был флотский лейтенант Сергей Борисович Клюев. Он доставил нас на вокзал, и мы вместе с эшелоном, везущим пушки и снаряды на Дальний Восток, простились с Крымом.
   В России уже царствовала зима, и я даже слегка простыл от такого резкого изменения климата. Постепенно атмосфера в нашем обществе потеплела, и по вечерам мы уже регулярно играли в винт, чтобы скоротать время.
   За окном купе нашего вагона проносилась заснеженная Россия. С каждым часом я приближался к войне, к выполнению задания, которое дал мне адмирал.
   В случае задержки нашего поезда на какой-нибудь станции или разъезде Померанцев немедленно выходил из вагона, в котором ехали только мы втроем и пять солдат охраны, и буквально через несколько минут наш состав трогался дальше. Даже не представляю, какой документ он показывал начальнику станции, если среди нашего безбожного бардака он имел такое абсолютное действие.
   Пейзажи зимней Сибири, проносящиеся за окном купе, были унылы и однообразны, эти десять дней пути были, наверное, самыми скучными в моей жизни. Спутники в силу их профессии многословием не отличались, стоянки в городах и на станциях были очень кратковременными, и я даже не успевал бы прогуляться по перрону или сбегать в привокзальный буфет, как быстро нашему поезду открывали очередной перегон. Да меня бы и вообще не выпустили из вагона, господа контрразведчики вежливо, но настойчиво просто не отпускали меня дальше трех шагов от пакета, который я вез. В Омске и Иркутске мы посылали в буфет конвойного с сопровождающим его начальником караула.
   Во Владивосток прибыли накануне годовщины начала этой войны. Не заезжая никуда, прямо с вокзала мы вместе с моими сопровождающими отправились в морской штаб. Контр-адмирал Карл Петрович Иессен, старший морской начальник Владивостока и командующий бригадой крейсеров, был уже предупрежден о моем визите и ждал нас у себя в кабинете.
   – Здравствуйте, Владимир Иванович, – протянул он мне руку, после чего поздоровался и с моими сопровождающими.
   Я протянул Карлу Петровичу пакет от командующего эскадрой и конверт с предназначенным ему лично письмом. Вскрыв письмо, он на несколько минут углубился в чтение.
   – Ну приблизительно нечто подобное я и ожидал, – проговорил он. – Вот, господа, прошу еще раз убедиться, что все печати на пакете целы. Я запру его в свой сейф и вскрою по приказу в вашем присутствии. Прошу оставить адреса, по которым я смогу вас найти при необходимости.
   Контрразведчики отдали честь и вышли.
   – Ваше превосходительство, Карл Петрович, – обратился я к адмиралу. – Прошу решить вопрос с моим назначением. Адмирал Рожественский, отправляя меня с этим поручением, твердо мне обещал, что во Владивостоке я буду зачислен на один из крейсеров.
   – Ну вакансий на крейсерах сейчас нет, тем более соответствующих вашему чину, – усмехнулся Иессен. – Но можете не беспокоиться, война от вас никуда не денется. Пока будете моим «штабом», а потом подберем вам должность. А может, и не придется. И вы и я прекрасно понимаем, что в запертом пакете указания по присоединению нашего отряда к эскадре. Так что, может, и на свой «Суворов» вернетесь. Вы уже устроились?
   – Никак нет, прямиком с вокзала мы сразу прибыли к вам.
   – Хорошо, сейчас я распоряжусь на ваш счет, а пока не угодно ли чаю с коньячком?

   Через месяц Карл Петрович вызвал меня с «Громобоя» к себе. Оба контрразведчика уже были в кабинете. Я понял, что получен наконец приказ вскрыть таинственный конверт, который я доставил. Адмирал открыл сейф и продемонстрировал нам неприкосновенность печатей на конверте, после чего, разрезав его, углубился в чтение. Читал он недолго.
   – Подойдите, Владимир Иванович, – протянул он мне текст.
   «Значит, Бонин… Конец марта, – подумал я про себя, прочитав приказ. – Пожалуй, разумно».
   Иессен положил письмо в металлическую чашу, которую, вероятно, приготовил заранее, и поджег. Мы вчетвером молча смотрели, как пламя пожирает бумагу, за знание содержания которой Того отдал бы, наверное, всю свою жизнь. Когда огонь погас, контрразведчики дружно щелкнули каблуками и вышли из кабинета, не проронив ни слова.
   – Ну, Владимир Иванович, что скажете? – пытливо посмотрел на меня адмирал.
   – Решение неожиданное, но, по-моему, вполне разумное.
   – Я не об этом. Пока только мы с вами знаем, «где» и «когда». Утечка такой информации может стоить России войны. Даже самому себе доверять страшно. Как и когда сообщить командирам, куда мы идем?
   – Я думаю, это можно сделать только в открытом море.
   – Это естественно, но как? Сигналами это делать даже в море опасно. Считаю, что в море можно вызвать командиров кораблей на флагман и там лично сообщить о цели нашего похода. И поделиться этой информацией они могут только со своими старшими офицерами.
   – Пожалуй, да. В таком случае только мы с вами знаем время и место рандеву до самого последнего момента.
   Мне очень понравилось решение Карла Петровича, и позже пришлось убедиться, что не зря он «дул на воду»…
   Уже в океане, когда мы шли на соединение с Рожественским, нам встретился американский транспорт, идущий в Шанхай. Контрабанды досмотровая партия не нашла, и ее начальник, мичман Фус, уже отдал приказ вернуться на «Громобой», но тут он заметил, что матрос Белкин, напросившийся в партию вместо внезапно заболевшего товарища, бросил под ноги американского шкипера бумажный комок.
   Матрос был немедленно арестован, и абордажная партия незамедлительно вернулась на крейсера. Мичман вместе с арестованным и его посланием срочно прибыли на «Россию», и бумажка была передана адмиралу. Заглянув в нее, Иессен всего лишь усмехнулся и даже не стал разговаривать с Белкиным, которого немедленно забрал наш контрразведчик лейтенант Клюев, находившийся при адмирале. Офицеры и матросы бурно обсуждали происшедшее. Ведь не будь Фус так внимателен, к противнику могла попасть информация чрезвычайной важности и мог быть уничтожен наш отряд, а может, и вся эскадра. Но вызывало недоумение, как простой матрос мог знать то, что не знали большинство офицеров отряда – точку встречи с Рожественским (а что же еще могло содержаться в записке). Каково же было всеобщее изумление, когда Клюев вернулся вместе с Белкиным, который хоть и выглядел понуро, но никакой «обреченности» в его поведении не просматривалось.
   – Поздравляю, мичман, – с легким сарказмом сказал контрразведчик Фусу, – вы сорвали операцию по дезинформации противника.
   Конечно, как выяснилось, данное происшествие не представляло для нас опасности, но то, о чем мы все подумали в самый первый момент, было вполне реальным. Вполне мог найтись какой-нибудь националист с окраин империи или просто революционер, желающий поражения России. Ведь отправляли же поздравительные телеграммы микадо различные представители российской, так сказать, интеллигенции.
   И если бы конечная цель нашего похода не была так строго засекречена, могло произойти всякое…
   Через час офицеры были собраны в кают-компании. Туда же пришел и Иессен. Мы с удивлением узнали, что всё тот же Клюев просил нас собрать, чтобы сделать сообщение.
   Этот тридцатилетний лейтенант, надо сказать, выглядел совершенно банально, ничего таинственного или особо мужественного в нем не было. Невысок, слегка приплюснутый нос, бесцветные глаза с рыжими ресницами. Даже проведя с ним около двух недель в поезде, я через день после того, как мы расстались, не мог четко вспомнить его лицо. Но когда он встал и заговорил в кают-компании «России», как-то сразу чувствовалось, что это очень сильный и умный человек.
   – Господа, – начал он, – эта операция, свидетелями результатов которой вы были, конечно, не была столь наивна, как может показаться. Меньше всего мы надеялись на то, что, получив сведения от случайного человека, Того бросится в точку, которую мы с адмиралом указали в записке. Это было сделано в первую очередь для вас. Чтобы вы поняли и прочувствовали, как легко можно практически без особых затрат решить судьбу войны. Я не хочу посеять в вас, господа, семена подозрительности друг к другу, к матросам, но постарайтесь понять, почему любой человек, который будет высаживаться на досматриваемые суда, может быть как предателем, так и моим агентом, который бдительно будет следить за всеми, в том числе и за вами.
   По кают-компании прокатилась волна возмущенного перешептывания. Лица некоторых офицеров побагровели, и они с нескрываемой неприязнью смотрели на лейтенанта.
   – Ваша реакция предсказуема, господа офицеры. – Нимало не смутившись, Клюев продолжал: – А известно ли вам, что уже минимум пять офицеров нашего флота уличены как члены революционных партий? Что они желали и желают поражения России в этой войне? Как вы думаете, я могу допустить, что один из вас тоже революционер? Или я должен отказаться от такой мысли, чтобы никого не обидеть подозрением, но при этом рисковать уничтожением эскадры противником? Я прошу смело высказаться любого, кто со мной не согласен.
   По помещению снова прокатилась волна перешептывания, но возражать Клюеву никто не стал.
   Надо заметить, что он все-таки был прав. Как бы ни была закрыта наша каста, но было сколько угодно случаев, когда столбовые дворяне оказывались втянуты в революционное движение. И было правильным, когда такие же «беседы» он провел на «Громобое» и «Богатыре».
//-- * * * --//
   Шестого января Вирена неожиданно вызвали на «Суворов». На этот раз Рожественский у трапа его не встречал. В салон адмирала Роберта Николаевича проводил вахтенный офицер.
   Командующий встретил контр-адмирала с хмурым видом.
   – Скажите, Роберт Николаевич, – начал Рожественский, когда они разместились в кожаных креслах, – правда ли, что «Севастополь» был потоплен намеренно, а не налетел на японскую мину?
   – Откуда у вас такая информация? – делано удивился Вирен.
   – Ну такая информация есть, неважно откуда. Вы будете утверждать, что это ложь?
   – Нет, естественно. Просто интересно, кто вам ее доложил.
   – Надеюсь, вы сами понимаете, что я не могу ответить на ваш вопрос. Итак, это правда?
   – Правда.
   – Вы сами понимаете, что вы сделали? Вы во время войны своими руками утопили эскадренный броненосец! Это же не лезет ни в какие ворота! Это предательство!
   – Ваше превосходительство! – Голос Вирена стал еще более скрипучим, чем обычно, лицо окаменело. – Я прошу вас помнить, что я дворянин и офицер флота российского. И никто не смеет говорить мне такие слова, которые только что произнесли вы.
   – Но факт…
   – Черт побери! Вы предпочли, чтобы все броненосцы утопили японцы? – (Вирен крайне редко повышал голос на кого-либо, даже на подчиненных, но на этот раз сорвался на крик), – Выйдите на палубу, посмотрите на стоянку… Я вам привел шесть кораблей первого ранга с экипажами, имеющими опыт современной войны, а вы мне ставите в вину, что для этого пришлось пожертвовать практически небоеспособным кораблем?
   – Но приведи вы еще и «Севастополь», то наши силы увеличились бы еще больше, не так ли?
   – Да не мог он прийти – едва двенадцать узлов давал. И не могли японцы поверить в подрывы, если бы ни один корабль не утонул. А экипажи? А пушки? Где я мог их взять, если не с «Севастополя»? Вы не забыли, что сотни, если не тысячи моряков в Артуре погибли в сухопутных и морских боях? Что на сухопутный фронт были свезены и там потеряны орудия?
   – Роберт Николаевич, – засомневался Рожественский, – не может быть, чтобы без такой жертвы нельзя было прорваться.
   – Зиновий Петрович! – Вирен, наконец, овладел собой. – При всем моем уважении, отрядом в Артуре командовал именно я, и, если что, за все свои действия я в Петербурге и отвечу! Вы думаете, мне легко было принять такое решение? – (о том, что инициатива потопления броненосца принадлежала Эссену, адмирал благоразумно промолчал – молодого каперанга командующий мог просто уничтожить). – И что я не перебрал все возможные варианты? Знаете ли вы, что на «Севастополе» не было никакой возможности закончить ремонт вовремя, и его вывели на рейд просто с деревянным щитом на пробоине? Что мне и без этого пришлось безжалостно ограбить оставшиеся в Артуре корабли, оставив их почти без боевого угля? Что каждый день под обстрелом грозил, что выйти вообще никто не сможет? И моя совесть чиста по крайней мере тем, что все боеспособные корабли здесь, а там, где остался «Севастополь», японцам его не поднять! – резюмировал задетый за живое адмирал.
   – Но я уверен, что в Главном Морском Штабе этого не поймут. И вам придется долго оправдываться перед нашими бюрократами, когда мы придем в Россию.
   – А давайте сначала придем в Россию, – уже с усмешкой ответил Вирен. – А там уже и об этом подумать можно будет.

   Второго февраля к эскадре присоединился отряд капитана первого ранга Добротворского: бронепалубные крейсера «Олег» и «Изумруд», вспомогательные «Рион» и «Днепр», а также миноносцы «Громкий» и «Грозный». Это были последние подкрепления из России. Но они пришли. Пусть усилилась эскадра и незначительно, но тем не менее это вызвало подъем духа у экипажей. К тому же в Средиземном море на вспомогательные крейсера были погружены снаряды для отряда Вирена, доставленные с Черноморского флота. Для этого, правда, пришлось почти под метелку выгрести боезапас «Ростислава» и «Трех святителей», но им пока не воевать. И Вирен, и командиры кораблей его отряда вздохнули наконец спокойно – теперь им не грозило идти в бой с полупустыми погребами.
   Но самым счастливым на ней был, несомненно, Соймонов, получивший наконец письмо от любимой. И какое письмо! В первый день по получении Василий перечитывал его по нескольку раз в час. Несмотря на удивленные вопросы других офицеров, видевших блаженное и слегка глуповатое выражение его лица, он ничего не мог с собой поделать. Ревизор броненосца, мичман Денисов, с которым лейтенант давно сдружился, не выдержав, даже сказал ему, что так скоро можно и вернуться в Россию на «Малайе», которая на днях уходила в Одессу с ранеными, арестованными и сумасшедшими.
   Однако не только добрые вести пришли с Добротворским. Из доставленных иностранных газет и журналов стало известно о расстреле рабочей демонстрации на Дворцовой площади месяц назад. Сначала об этом узнали офицеры, а потом и матросы. Настроение было подавленным и у тех, и у других. Все чаще стали обращать внимание члены кают-компании на злобные взгляды нижних чинов, даже со стороны тех матросов, которые никогда не бывали замечены в нелояльности. Своих начальников, как представителей власти, матросы считали ответственными за действия этой власти. Но большинство офицеров тоже недоумевало: зачем царю потребовалось отдавать приказ стрелять в мирных горожан, которые шли к нему с иконами и его же портретами в руках. Большинство сошлось во мнении, что это была какая-то чудовищная провокация. Хотя были и те, кто поддерживал действия Николая.
   Не улучшили настроения и проведенные через пару дней учения по отбитию минной атаки. Противоминная артиллерия эскадры показала свою несостоятельность. В щиты, имитирующие вражеские миноносцы, попали только корабли артурского отряда, да и у них процент попаданий был невелик. А ведь щиты были, в отличие от настоящих миноносцев, неподвижны.
   Германский транспорт «Вильгельм», который ждали со снарядами для учебных стрельб, привез вместо них, кроме угля, еще и сапоги, двенадцать тысяч пар, что тоже было очень важно, так как тысячи их буквально «сгорели» в бесчисленных угольных погрузках.
   Тем не менее, несмотря на недостаток снарядов, Рожественский разрешил провести учения по стрельбе средним калибром, понимая, что пять разрешенных им выстрелов на орудие сейчас важнее, чем они же в бою. Результаты оказались лучше, чем при учениях малыми калибрами. Отряд Вирена опять «перестрелял» балтийцев, но самый высокий процент попаданий дал, как ни странно, «Ослябя». Да и «Александр» показал вполне сравнимую с артурцами стрельбу. А вот «Блюдо с музыкой» (так Рожественский называл «Наварин») не попало в цель ни разу, несмотря на приказ израсходовать еще по пять снарядов на орудие.
   Главным калибром не стреляли – берегли снаряды.

   За несколько дней перед уходом с Мадагаскара Эссен вызвал Соймонова к себе:
   – Скоро уходим, но на берег вам съехать еще пару раз, наверное, придется. Вот, по моему представлению, за призование транспортов вы награждены орденом Святого Станислава третьей степени с мечами и бантом. Поздравляю вас, Василий Михайлович, от всей души поздравляю! – Эссен крепко пожал руку молодого человека. – Давайте коньячку по поводу очередного вашего кавалерства – и на берег. Хоть местные ювелиры уже за несколько часов научились наши ордена клепать, но поторопиться все-таки стоит.
   В шлюпке Василий все еще не мог прийти в себя: еще один орден! Не так давно в письме, с теплой усмешкой переданном ему командиром «Олега» Добротворским («Олег» привез весточку от Ольги, пошутил тогда каперанг), Ольга писала, что уже знает о его Георгии, а сейчас еще один. Невероятно. Уж точно можно будет прийти в гости к ее семье, не пряча глаз и не робея в ожидании сурового взгляда отца любимой, капитана первого ранга Капитонова. Только бы дожить до этого дня, только бы дожить…

Глава 5
Снова в Индийском океане

   Тронулись. Пошли.
   «Длинным скорбным листом наших котлов и механизмов» назвал когда-то реальный переход Второй Тихоокеанской кавторанг Семенов в своей книге «Расплата». Данная реальность ничем не отличалась в этом плане от реальности нашей. Регулярно выходили из строя механизмы на кораблях. Чаще всего это случалось либо на стариках «Сисое Великом» и «Наварине», либо на «Орле», который был наспех доделан, чтобы успеть ввести его в состав эскадры. Зачастую эскадренный ход не превышал пяти узлов, в сутки проходили около ста восьмидесяти миль, то есть средний ход составлял около восьми узлов, и это учитывая попутное течение, добавлявшее пол-узла.
   И снова бесконечные угольные погрузки в океане, снова раскаленный ад угольных ям и безжалостная угольная пыль… На госпитальный «Орел» после каждой погрузки доставляли десятки людей. Рожественский просто «заболел» углем, говаривали, что даже во сне он метался и бормотал: «Уголь! Уголь! Я приказываю грузить еще!»
   Очень облегчили работу новые немецкие угольные мешки – квадратной формы, с плоским дном и из очень прочного материала. С ними было значительно удобнее работать как при загрузке угля, так и при перемещении его.

   Из воспоминаний старшего врача крейсера «Аврора» Кравченко В. С.
   …Еще на Мадагасеаре, когда мне пришлось оставить свой «Изумруд», чтобы заменить старшего врача с «Авроры», списанного с крейсера по болезни и отправившегося в Россию, я был приятно удивлен, прибыв на новое место службы. Радовал порядок на корабле, душевное отношение его командира, капитана первого ранга Евгения Романовича Егорьева, радушие кают-компании, здоровый вид матросов, среди которых больных было меньше, чем на «Изумруде», при вдвое большем числе экипажа. На второй день после прибытия и вступления в должность я стал проводить медицинский осмотр команды и был несказанно удивлен. Что здесь за молодцы! Здоровые, стройные, весело и бодро подходят, дают бойкие ответы. Заглянул на камбуз, в баню. Хорошо кормят, часто моют – не придраться. Лазарет, правда, превращен в угольный склад. Благо, что аптеку еще не тронули. Ну это всеобщая проблема на эскадре, на всех кораблях уголь, уголь, уголь… Трудно примириться с лазаретом на рундуках, но пока вроде бы обхожусь. Больных, повторяю, очень немного, не то что на «Изумруде», где каждое утро ко мне выстраивалась очередь из шестидесяти человек.
   На крейсере имеется оркестр, содержащийся на деньги офицеров: очень недурен. По-моему, это не роскошь, а необходимая на больших судах вещь. Музыка чрезвычайно благотворно влияет на настроение, меняет его, вызывает особый подьем. На «Авроре» даже авральные работы исполняются под звуки оркестра: исполняется веселый «янки дудль», и тяжеленные катера и барказы буквально взмывают в воздух. Лихо работает команда! А под звуки своего аврорского марша (есть такой) экипаж полезет куда угодно. Жаль, что в бою оркестр не может играть – ничего не будет слышно среди звуков выстрелов и взрывов. Впрочем, во время боя решено инструменты далеко не прятать – почем знать, может, и ко дну пойдем с развевающимися флагами и под звуки гимна.
   Перед выходом все набрали страшную уйму угля – на палубах громоздились горы мешков выше человеческого роста, завалена кают-компания, к орудиям оставлены лишь узкие проходы. Это просто какое-то угольное сумасшествие!
   Наблюдал, как авроровцы грузят уголь. Есть на что посмотреть! Белоручек здесь нет, даже франтоватые офицеры, превратившись в эфиопов, отдают приказания хриплым голосом. И все под звуки «янки дудль». Ко мне то и дело являются раненые, кто на своих ногах, а кто и на носилках. У некоторых раны на голове, да такие, что просто лоскутья скальпа свисают, черепные кости видны. Вычистить такие ранения очень нелегко – даже лицо отмыть от угольной пыли проблема, а тут… Но «Аврора» регулярно берет адмиральские призы за погрузку угля. Рожественский нами чрезвычайно доволен. После первой погрузки в океане прибыл к нам на крейсер, благодарил офицеров и матросов. А на следующий день был приказ по эскадре, рекомендующий ознакомиться с нашим распределением угля. Назавтра, в назначенное время, принимали делегации с других судов. Выслушали много лестного.
   В открытом океане заняться особо нечем, решил все-таки сделать то, что давно намеревался – залезть в бочку сигнальщика, наблюдающего за горизонтом на фок-мачте. Долез до марса – тяжеленько, до саллинга – еще хуже. Закружилась голова, люди внизу кажутся муравьями, а сам крейсер таким узким и хрупким по сравнению с открывающимся простором океана. Позавидовал я лемурам, которые никакого головокружения не испытывают и прыгают рядом по штагам и реям.
   Лемуры появились у нас, естественно, на Мадагаскаре. Практически все экипажи покупали для своих кораблей какую-то экзотическую живность. Но мы, пожалуй, переплюнули всех. Не говоря уже о двух собаках, которые плыли с крейсером еще из России, на борту появилось несколько лемуров, механик купил на острове пару хамелеонов, самца и самку, и они жили в его каюте. Евгений Романович принес с охоты приличных размеров питона, которому сам перебил палкой хребет. С тех пор этот тропический змей стал любимцем капитана и моим пациентом. На палубе в чане сидит небольшой крокодил, по палубе днем и ночью ползают две здоровенные черепахи, о которых часто спотыкаются матросы, поминая черными словами и всю эту живность, и тех, кто притащил ее на «Аврору».

   Еще на Мадагаскаре в кают-компаниях много спорили о том, какой пролив изберет для дальнейшего пути командующий. Да что там в кают-компаниях – все газеты, кроме русских, отводили этому вопросу целые столбцы. Идти Зондским проливом считалось в этих газетах самоубийством, Малаккский даже не обсуждался, наиболее вероятным считался поход вокруг Новой Гвинеи, некоторые вообще советовали обогнуть с юга Австралию.
   Каково же было удивление офицеров эскадры, когда по выходе из Носси-Бэ они узнали, что эскадра пойдет именно Малаккским проливом. То есть там, где противник ожидает менее всего. Но это было крайне рискованно, стоит японцам расположить там свои миноносцы, и, при ночном форсировании достаточно узкого пролива, можно потерять от минных атак несколько кораблей. А за светлое время суток полностью пройти его нереально.
   К тому же постоянно, еще в открытом океане, нервировали донесения о неопознанных кораблях, а то и конкретно о миноносцах, следующих за эскадрой. То «Светлана», то «Олег», то «Камчатка» и другие чуть ли не ежедневно присылали подобные донесения.
   По ночам основная часть эскадры шла с полным освещением и напоминала город в океане, но один из отрядов всегда шел в отдалении с потушенными огнями, готовясь к ночным переходам вблизи района боевых действий. Впоследствии это дало свои плоды и освещенными шли уже только транспорты, а боевые корабли по разные стороны от их строя следовали «невидимками».
   Попытки отрабатывать слаженное маневрирование днем особых успехов не принесли, даже несложные перестроения и повороты удавались одновременно хорошо если нескольким кораблям.
   Когда стало ясно, что эскадра пойдет Малаккским проливом, над палубами всех кораблей повисло напряжение. Очень многие офицеры осуждали Рожественского за столь необдуманный риск. Еще на Мадагаскаре поступили сведения, что два японских вспомогательных крейсера, «Ниппон-Мару» и «Гонконг-Мару», с подводными лодками на борту, отправлены к Индийскому океану. Более удобной позиции для атаки русских кораблей, чем в Малаккском проливе, не придумать. Но форсирование пролива прошло неожиданно спокойно. За полтора суток на эскадре даже не было повода волноваться.

   Когда проходили мимо Сингапура, из порта к эскадре устремился пароходик под флагом русского консула, с него передали на «Бедовый» свежую прессу и он еще около часа сопровождал эскадру, следуя на траверзе «Суворова»
   Известия о течении войны снова были неутешительными. Русская армия, несмотря на численное превосходство, была разбита японцами под Мукденом. Это известие, конечно, не подняло настроение ни офицерам, ни матросам. Пусть и был смещен с должности командующего Куропаткин, а вместо него назначен Линевич – утешало мало. «Снова набили макаки коекакам», – незримо витало и в кубриках, и в кают-компаниях.
   На выходе из пролива произошел курьезный и очень обидный случай. Встретили английский крейсер, который просигналил: «Не различаю вашего флага». Ближайший к нему «Изумруд» собирался ответить, что флаг у нас вице-адмиральский, но по ошибке поднял «ножи и вилки» (в сигнальной книге «вице-адмиральский» и «ножи и вилки» стояли рядом) [6 - В нескольких источниках упоминается этот инцидент, однако ни мне, ни тем, кто помогал мне в написании книги, так и не удалось выяснить, что означает сигнал «ножи и вилки».]. Англичанин ответил «Благодарю» и салютовать не стал.
   Рожественский пришел в нешуточную ярость и приказал выразить «Изумруду» особенное неудовольствие.

Глава 6
На подступах

   Камрань
   На подходах к берегам Аннама выяснилось, что «Александр Третий» имеет угля практически «на лопате», нехватка составляла около четырехсот тонн. Рожественский долго не мог поверить в это и несколько раз переспрашивал гвардейский броненосец. И получал подтверждение. По всей вероятности, основной причиной были призы, которые регулярно брал «Александр» во время угольных погрузок – чтобы их получить, докладывали о завершении приемки угля до полного заполнения угольных ям. Дело, конечно, не в деньгах, просто очень хотелось высоко держать марку своего корабля.
   Но заходить в какой-то из французских портов или бухту было все равно необходимо. Госпитальный «Орел» ушел в Сайгон, а остальные корабли зашли в бухту Камрань, где стали на якоря и занялись привычным для стоянки делом – ремонтом механизмов. Крейсера постоянно несли дальний дозор, так как в этих водах уже можно было запросто нарваться на атаку японского флота.
   Вскоре из Сайгона пришел транспорт с овощами, которые здесь выращивались в больших количествах, и команды наконец-то получили на обед щи, вкус которых уже почти забыли. Правда, овощи этого парохода предназначались для кают-компаний и побаловать матросов свежими овощами командующий разрешил пока только один раз.
   С этим же пароходом, нанятым князем Ливеном, командиром «Дианы», на эскадру «в гости» прибыли офицеры интернированной в Сайгоне «Дианы» и Остелецкий, бывший старший минный офицер «Пересвета», который в связи с переломом руки был оставлен руководить разоружением «Сердитого».
   – Ну как, Василий Михайлович, здесь поживает мое бывшее хозяйство? – протянул он уже зажившую руку Соймонову, прибыв на «Пересвет».
   – Все в порядке, Павел Павлович, – приветливо улыбнулся лейтенант. – Чувствуется рука бывшего хозяина. Почти нету проблем, настолько все налажено и ухоженно. Стараюсь поддерживать прежний порядок. Правда, радиостанция меня скоро в гроб вгонит. Извините, но просто совершенно самостоятельное устройство, которое работает по только ему ведомому графику. И главное – совершенно не могу понять, в чем там дело.
   – О да! Вечная моя бывшая головная боль! – кивнул Остелецкий. – Не переживайте, у меня тоже с ней всегда не ладилось. А как мои архаровцы поживают?
   – Тот же вопрос вам хотел задать, – весело посмотрел на Остелецкого Василий. – Как там на «Сердитом»? А минеров-гальванеров о вашем визите я предупредил, ждут вас на баке.
   – Да в порядке все ваши миноносники, даже не чихнул никто за все это время. – Остелецкий замялся, поглядывая в сторону носа броненосца. – А вы не обидитесь, если я…
   – Да о чем речь! Они вас ждут. Еще пообщаемся позже, Павел Павлович. Простите, не спросил сразу – как ваша рука?
   – Да в порядке… Надо же мне было сунуться к этому выстрелу – показалось, что защитный понтон мимо мины проносит… Эх! Извините, я скоро. – И бывший минный офицер быстрым шагом поспешил к матросам, которые его помнили и ждали.
   «Да, – подумал Василий, – если нижние чины так могут относиться к офицеру, то он точно живет и служит не зря».
   Но при прощании со своим предшественником Соймонов услышал комплимент:
   – Знаете, Василий Михайлович, а матросы и Герасимыч (минный кондуктор броненосца) очень тепло и с уважением о вас отзывались. Вы молодец – ни расхлябанности не позволяете, ни высокомерия в отношениях с ними. Так держать! А уж если Герасимовичу вы по душе пришлись, то за порядок можете не беспокоиться. Он сам все доглядит, если вы пропустите. В общем, удачи вам.
   – Спасибо! Не сочтите за труд отправить из Сайгона письма, – слегка замялся Василий. – Все побыстрее, чем если общей почтой будет.
   – О чем речь! Не беспокойтесь. Как только сойду на берег. Ну, удачи вам в бою! Счастливо!
   Офицеры пожали друг другу руки, и Остелецкий спустился в ожидавший его катер. Вместе с диановцами он возвращался в Сайгон.

   А сейчас ненадолго перенесемся далеко на северо-запад. Над головой нашего героя (и не только над его головой) собирается гроза, о которой он даже не подозревает.

   Санкт-Петербург
   Ольга Михайловна Капитонова, вернувшись с прогулки, сбросила шубку на руки горничной и, разувшись, быстро прошла к себе. Очень хотелось вернуться в прошлый век, к приключениям графа Монте-Кристо, к книге, которую она открыла для себя совсем недавно. Ее мало увлекала отечественная литература – герои казались «ходульными» и неживыми. И практически всегда сплошной негатив. Все или заканчивалось плохо, или было плохо вообще и все время. Разве что рассказы Чехова веселили иногда. А хотелось читать о сильных и благородных мужчинах, о нежных, верных и красивых женщинах. О любви и ревности, о борьбе за свое счастье. Но чтобы заканчивалось все хорошо.
   Но пристроиться в кресле с книжкой так и не удалось. В дверь постучала горничная, Алена:
   – Барышня! Ирина Сергеевна просит вас зайти.
   Ольга с сожалением отложила томик Дюма и направилась в комнату матери.
   – Ну что такое, мам? Я только вернулась, хотела отдохнуть, – обиженно начала Ольга, заходя в комнату. С удивлением обнаружила, что Михаил Николаевич Капитонов, ее отец, тоже находится здесь. И вид у него, мягко говоря, не очень жизнерадостный.
   – Сядь, Ольга. У нас к тебе серьезный разговор. – Лицо Ирины Сергеевны Капитоновой, все еще миловидной, несмотря на некоторую полноту, женщины, было слегка напряжено. – Евгений Филиппович вчера приходил ко мне с серьезным предложением. В общем, он просит твоей руки…
   – Мама! – Голос Ольги непроизвольно сорвался в крик.
   – Не смей повышать на меня голос. Я обещала поговорить с тобой и думаю, что смогу убедить, что в жизни важнее не романтические глупости, а житейская мудрость…
   – Папка! Ты же обещал! – повернулась девушка к отцу с глазами, уже полными слез.
   – Я обещал, что не буду возражать… Я и не возражаю, черт побери! В общем, разбирайтесь со своими женскими делами сами. У меня работы полно. – Хмурый Капитонов поднялся с кресла и, виновато посмотрев на дочь, вышел из комнаты.
   Грозный на службе, капитан первого ранга совершенно не умел справляться с властным характером своей жены. Изначально, когда она, красавица и столбовая дворянка из рода Кутасовых, вышла замуж за сына учителя гимназии, пусть и тоже дворянского, но обнищавшего рода, он чувствовал себя обязанным супруге за то, что она его осчастливила. Несмотря на их самую искреннюю любовь, Ирина Сергеевна это ощутила изначально и не преминула пользоваться. Главой дома была, несомненно, она.
   – Ольга, – начала мать, когда женщины остались одни, – я знаю, что тебе нравится Василий. Он хороший юноша, но было бы ошибкой связать тебе с ним свою судьбу. Я думаю, что ты понимаешь – я желаю тебе только добра…
   – Мама! Мамочка!! Он же мне не просто нравится! Я люблю его, честное слово люблю!
   – Во-первых, не перебивай мать, – холодно отрезала Ирина Сергеевна. – Во-вторых, я тебе верю, вернее, верю, что тебе так кажется. А свою жизнь с ним ты себе представляешь? Он почти все время на своих кораблях будет, а ты в основном одна. Причем вряд ли в Петребурге. Во Владивостоке, в Севастополе, в Гельсингфорсе, в Либаве, в Кронштадте. А могут вообще на Каспий загнать или на Амур. И сколько лет у него еще будет нищенское мичманское жалованье?
   – Он уже лейтенант!
   – Ах да. Отец что-то об этом говорил. Ну и какая разница?
   – Но ведь и ты с папой…
   – Ах, оставь. Вот как раз и не желаю тебе такой судьбы, когда есть возможность сразу стать графиней, женой капитана гвардии и, возможно, быть принимаемой при дворе…
   – Мама, ты что, жалеешь, что с отцом всю жизнь прожила?
   – Не смей судить своих родителей, дерзкая девчонка! Не обо мне речь, а о тебе.
   Около часа продолжался еще этот разговор со слезами и мольбами с одной стороны и то ласковым, то приказным тоном с другой. В конце концов в Ольге слезы стали сменяться сердитым упрямством. Она уже твердо решила не отступать.
   – Мама, я все таки не крепостная. Сейчас не восемнадцатый век. Я не пойду замуж за Ростовцева. Все!
   – Ишь как ты заговорила, – Капитонова старшая даже не возмутилась резким тоном дочери и спокойно, с уверенностью в себе, посмотрела на Ольгу. – Я к такому была готова, все ждала, когда ты начнешь показывать характер…
   Дверь в комнату резко распахнулась. На пороге стоял на удивление спокойный Капитонов:
   – Ольга, выйди! Нам с матерью нужно поговорить.
   Ольга, сперва хотевшая возразить, взглянув на лицо отца, тут же осеклась. Склонив голову, она вышла из комнаты и прошла к себе. Ей было очень тяжело, и ничего хорошего от беседы родителей она не ждала. Хотя показалось что-то обнадеживающее на лице отца, когда она, проходя, на него посмотрела. Нет, не может быть. Неужели он ей в самом деле подмигнул?

   Бухта Ллойда (Бонинский архипелаг)
   По прибытии эскадры на Бонин и размещении ее в бухте Ллойда первым делом миноносцы и минные катера обошли весь остров по периметру, безжалостно конфискуя рыболовные джонки у местного населения. Следовало обезопасить себя от того, что какой-нибудь особо патриотичный верноподданный страны Ямато рискнет отправиться в Японию и расскажет, где в данный момент находится русский флот. Однако, поскольку рыболовство являлось для местных жителей основным источником пропитания, им пришлось передать некоторое количество провизии с эскадры, что, впрочем, было не так уж проблематично – на острове проживало немногим больше ста человек.
   У экипажей кораблей появилась еще одна возможность по максимуму привести механизмы в порядок, заняться защитой личного состава в бою, да и просто передохнуть перед сражением, в неизбежности которого никто не сомневался. С нетерпением ждали владивостокские крейсера.
   Тем временем на кораблях кипела работа: щелочили котлы, перебирали механизмы, ремонтировали их, ежедневно проводилась чистка обросших водорослями и ракушками днищ. Шла упорная борьба за каждую долю узла скорости, которая была необходима в бою. Не зря говорили: «Лучше на пушку меньше, но на узел больше». Эскадренная скорость была главным козырем Того в предстоящем сражении, и надо было максимально уменьшить это его преимущество.
   Целыми днями матросы на шлюпках скребли подводную часть броненосцев и крейсеров скребками на длинных рукоятках, глубже работали водолазы. К борту плавмастерской «Камчатка» круглосуточно подходили катера и шлюпки, доставляя детали для починки и забирая отремонтированные.

   Контр-адмирал Карл Петрович Иессен, командир владивостокского отряда крейсеров, был в прекрасном настроении. С самого начала все шло как по маслу. Получив приказ из Петербурга выйти навстречу остальной части флота, идущего во Владивосток, и усилить ее, Иессен сначала занервничал. Но и выход из порта и проход Сангарским проливом прошли без сучка без задоринки – адмиралу Того было не до Владивостока. На выходе из пролива «Ангара» отделилась и отправилась пиратствовать самостоятельно, а «Россия» с «Громобоем» и «Богатырем» пошли на юг.
   Судоходство на восточном побережье Японии было весьма активным, никто не опасался русских рейдеров. И хотя проход крейсеров Сангарами не остался незамеченным, но корабли, идущие через океан, об этом не знали. Было задержано и досмотрено пять судов. Два из них потопили, как перевозящие явную контрабанду, а англичанин, везущий из Новой Зеландии баранину и шерсть, захвачен с собой. Эскадры были на некоторое время обеспечены свежим мясом. Ну а шерсть… Не топить же. Да и кораблик неплохой – четыре тысячи тонн, с рефрижераторами и вместительными трюмами.
   Потом крейсера ушли на ост. Требовалось избегать случайных встреч в океане, которые могли бы подсказать японцам, где встречаются эскадры. И после четырех дней пути, на подходах к бухте Ллойда, по горизонту мазнуло дымком. Радио использовать не стоило, и владивостокский отряд, прибавив обороты, пошел на неизвестный корабль. Им оказался «Изумруд», который вместе с «Жемчугом» и «Светланой» отправили в разведку в предполагаемые зоны подхода «России», «Громобоя» и «Богатыря». Через четыре часа Иессен уже поднимался на борт «Князя Суворова».
   Русская эскадра насчитывала теперь уже пятнадцать броненосных кораблей, не считая «Дмитрия Донского».

   Лейтенант Всеволод Егорьев радовался, пожалуй, больше, чем остальные владивостокцы, присоединившиеся к эскадре Рожественского. Он имел возможность обнять отца, командира крейсера «Аврора». При первой же возможности он отправился на него, завернув, правда, по дороге к борту «Пересвета», чтобы передать письмо своему давнему другу. Но на борт там он даже не поднимался. Даже на встречу с отцом каперанг Андреев выделил не так уж много времени, поэтому нужно было торопиться.
   Катер подошел к черному борту крейсера, носившего имя богини утренней зари, и молодой человек споро взлетел на его борт.
   – А ну, поворотись-ка, сынку! – Егорьев-старший с улыбкой встретил сына у трапа, и отец с сыном крепко обнялись.
   – Все растешь, Севка! – Командир крейсера с нескрываемой гордостью разглядывал сына, которого не видел больше года.
   – Да ну тебя… господин капитан первого ранга, – улыбнулся Всеволод. – Пап, у меня полчаса, извини.
   По дороге в салон командира крейсера Егорьев-младший, глядя по сторонам, начал хмуриться. То, что он увидел на палубе, его явно встревожило.
   – Садись, Севка. – Отец показал на кресло и подошел к буфету. – Вот черт! Уже сам собственному сыну вино наливаю. Эх! Летят годы…
   За бокалами портвейна поговорили о семье, о тех новостях в столице, которые не успел узнать Евгений Романович… Много о чем. И так мало…
   – А ты чего такой мрачный, сынок?
   – Пап, слушай, а вам что, доклады Иессена о результатах боя с японскими крейсерами не передавали? Не знакомили с ними?
   – Да нет вроде. А в чем дело?
   – Да елки-палки! – сдержанно «взорвался» Всеволод. – Вам жить надоело? Это что у тебя на «Авроре» за противоосколочная защита? На других кораблях такая же?
   – Так! Во-первых, успокойся. Ты чего так завелся-то? Сам командующий нас всей эскадре в пример ставил. Именно по поводу противоосколочной защиты в том числе.
   – Да после первых же попаданий начнут гореть ваши койки. Пап, вот найди завтра-послезавтра время и приезжай на «Россию». Увидишь, как защищать расчеты от осколков. И лучше завтра, чем послезавтра. Чем скорее вы поймете, что нужно не пожалеть листового железа и нескольких дней работы, тем лучше для вас же. Ты пойми, это ведь не на пустом месте придумано, это выводы после боя с японцами.
   – Ладно, ладно, угомонись! Попробую завтра нанести визит на ваш отряд, посмотрим, что за чудеса вы там у себя наворотили. Но скорее не на «Россию», а на «Громобой». Мне как раз с Дабичем нужно один вопрос решить.
   – Только обязательно!
   – Да успокойся уже, сказал, что полюбопытствую, значит, сделаю, – улыбнулся командир «Авроры». – А тебе уже пора, отведенные полчаса закончились, да и у меня еще дел по горло.
   Увиденное на следующий день на владивостокском крейсере произвело весьма серьезное впечатление на Евгения Романовича: каждая пушка серьезного калибра на палубе была прикрыта башнеподобным щитом. Совершенно явно, что такая защита многократно понизит количество пострадавших от осколков во время боя. Пусть это и не была броня, но и листовое железо все же более серьезная преграда, чем связки матросских коек. К тому же не горит…
   Поговорив с командиром «Громобоя» Дабичем, Егорьев окончательно убедился в разумности предпринятых мер и решил немедленно начать сооружение чего-то подобного на «Авроре». Конечно, не удастся изготовить подобные полубашни, но хотя бы заменить коечную защиту на сталь было вполне по силам.

   Вирен с замиранием сердца следил за Рожественским, впервые собравшим вместе на совещание всех младших флагманов, командиров двадцати трех кораблей первого и второго ранга, которые должны будут участвовать в предстоящем сражении, а также командиров обоих отрядов миноносцев. Отсутствовали только командиры кораблей, выделенных для сопровождения транспортов. За время похода адмиралы и офицеры эскадры провели уже немало времени за обсуждением предполагавшегося сражения. Всем было понятно, что у них в руках большая сила, действительно дающая возможность разгромить врага, но так же были очевидны проблемы с плохой подготовкой экипажей, разнородностью сил эскадры, изношенностью механизмов после долгого перехода, усталостью людей… эх, да мало ли еще проблем! Все это обсуждалось, предлагались какие-то решения, но все равно решающее слово, как и ответственность за принятые решения, лежала на вице-адмирале Рожественском. И какими именно будут эти решения, всем предстояло узнать именно сейчас. Пока в голове Вирена проносились эти мысли, Рожественский успел поприветствовать присутствующих, кратко описать текущее положение вещей, о котором, впрочем, все и так были наслышаны, и, наконец, перешел к указаниям:
   – Господа, на мой взгляд, идти в бой так, как есть, было бы крайне опрометчивым с нашей стороны шагом. С приходом подкреплений наша линия стала настолько длинна, что если противник, пользуясь преимуществом хода, нападет на один из ее концов, то другой, возможно, даже не сможет участвовать в сражении. Кроме того, учения показали, что наши корабли не справляются с совместным маневрированием. Поэтому мы с адмиралами пришли к выводу о необходимости разрешить первому и второму броненосным отрядам, как и крейсерам, маневрировать отдельно от старых броненосцев. Да, при этом наши отряды могут несколько мешать друг другу, но и противник практически утратит свое преимущество в скорости. Кроме того, это позволит временно выводить из-под огня наиболее пострадавшие отряды с целью частичного устранения полученных повреждений. Конечно, нам со штабом эскадры пришлось разрабатывать соответствующую тактику для такого маневрирования, но, на мой взгляд, это был единственный выход из ситуации, так как добиться слаженных действий всей эскадры как единого целого за оставшееся время представляется совершенно невозможным. Экземпляр соответствующего приказа все вы получите после совещания. Вопросы и предложения будем рассматривать в рабочем порядке и на следующем совещании, о котором будет объявлено отдельно.
   Здесь адмирал сделал паузу, но тут же продолжил:
   – Однако даже отрядное маневрирование и подготовка отдельных экипажей требуют срочного улучшения. И для этого нам предстоит сделать следующее…
   Бамм! – даже приглушенный тонкой стенкой каземата, выстрел шестидюймовки так ударил по ушам лейтенанта Соймонова, что его ощутимо качнуло и он, взмахнув рукой, чтобы не потерять равновесие, едва не разбил о стену лампу, но все-таки весьма чувствительно приложился локтем к переборке.
   – Проклятые японцы! – выругался про себя Василий. – И чего им на своих островах не сиделось?
   Пробираться в темноте по обесточенным коридорам огромного броненосца даже с лампой было, мягко говоря, непривычно, а уж без нее найти дорогу к упрятанным в самом низу динамо-машинам стало бы и вовсе невозможно. Однако далеко пройти не удалось – под гул работающих машин и временами грохот орудий измазанный с ног до головы матрос из аварийной партии прокричал на ухо, что дальше по коридору не пройти из-за все еще не потушенного пожара, так что пришлось развернуться и искать другой путь… В это же время палуба плавно качнулась в сторону – корабль начал резкую циркуляцию… учения продолжались.

   С утра небо закрывали низкие облака, но когда команда эскадренного броненосца «Пересвет» выстроилась на палубе, солнце уже вовсю проглядывало, заставляя ярко блестеть тщательно начищенные металлические пуговицы парадных мундиров. Торжественные построения с молебнами начались одновременно на всей эскадре, и начались они одинаково:
   – РАВНЯЙСЬ!.. СМИРНО!.. Равнение на – СЕРЕДИНУ!..
   После положенных по уставу приветствий Эссен объявил:
   – Пересветовцы! Я имею честь зачитать вам обращение адмирала Рожественского, назначенного командующим флотом на Тихом океане.
   «Моряки эскадры!
   Нынче подошел к концу наш долгий поход. Уже завтра мы выйдем во Владивосток, и подлый неприятель, несомненно, попытается нас перехватить по дороге. Он сделает это не потому, что мы слабы, а потому, что нас – больше, потому, что мы – сильны, и единственное, на что ему остается надеяться – это на нашу усталость от тягот похода через три океана. Но в последние две недели, потеряв нас из виду, он и сам весь изнервничался в поисках нашей эскадры, а мы подготовились лучше, чем когда-либо до этого.
   Господа адмиралы, офицеры, кондукторы и матросы! Посмотрите вокруг – сегодня с вами в одном строю стоят лучшие корабли и лучшие моряки со всей России – из Кронштадта, Либавы, Одессы, Порт-Артура, Владивостока, Санкт-Петербурга, Батума, Севастополя и даже Астрахани. Вся морская сила великой России сейчас в наших руках. Перед нами враг, а позади нас не океан и не эти острова, позади нас – Россия! Я хочу, чтобы каждый из вас понимал, эта битва – не только за честь нашу, честь флота российского и честь нашей страны. Эта битва и эта война – за достаток в наших семьях и за будущее наших детей. Враги России хотят лишить нашу Родину дальневосточных богатств, задушить нашу промышленность и обложить нас долгами, по которым придется расплачиваться всем жителям Империи, как нынешним, так и будущим. Уже сейчас эта война принесла нашему народу многие беды. Но поражение сделало бы их во стократ горше! И теперь России от нас нужна только победа! Нужен ратный труд каждого из нас! В предстоящей битве у нас есть только один выбор – идти и побеждать! Сегодня я приказал снять караульных у флагов и включить их в состав аварийных партий. Наши боевые флаги будут прибиты прямо к мачтам, и я верю, что каждый из вас достойно исполнит свой долг! И помните еще одно – у нашего противника много судоремонтных заводов, но почти нет судостроительных! Поэтому добивайтесь, чтобы подбитые вами корабли уходили на дно, а не в сухой док, откуда они смогут вернуться в строй через месяц. Не можете быстро утопить броненосец – топите сначала крейсер, не достаете до крейсера – пустите на дно хотя бы истребитель! Пусть каждый покажет все, на что он способен, и тогда с помощью Божией мы одолеем врага! С нами – правда, за нами – Россия, а перед нами – Победа! За Веру, Царя и Отечество! Ура!»
   И в этот момент со всех сторон огромной бухты Порт-Ллойда, как первые отзвуки грома приближающейся грозы, эхом почти двадцати тысяч луженых глоток над морем покатилось раскатистое:
   УРА! УРА! УРААА!!!

   Письмо Василию Соймонову
   Здравствуй, любимый мой Васенька!
   Это письмо передаст тебе Сева Егорьев, я отправила его для тебя во Владивосток.
   Ты ведь обязательно приплывешь туда вместе со своим кораблем. Только попробуй утонуть!
   Хотя отец говорит, что вам предстоит страшная битва и очень многие могут погибнуть. Но только не ты!
   Я очень боюсь за тебя, родной мой. Я понимаю, что ты должен выполнить свой долг, но не геройствуй излишне, пожалуйста, ладно?
   Ты ведь и так герой. Я уже всем подружкам о тебе хвасталась. Как они мне завидуют!
   Но ты не думай, я тебя все равно любила бы и люблю.
   Из Маньчжурии вернулся Саша Бельской. Ему оторвало руку по локоть. Я даже не знаю, завидовать Насте или нет – с одной стороны, Саша вернулся живой, а с другой – покалечен. Он теперь сильно пить стал, но думаю, это временно. Настя часто бывает у нас. Плачет, жалуется.
   И у меня еще горе – умерла моя Жужка. Не неожиданность, конечно, четырнадцать лет ей уже было, давно уже она хрипела, а не дышала, но все равно ее жалко. Как вспомню ее еще щеночком… Как мы с ней гуляли по Невскому, как в кровать ко мне она спать забиралась… Такая милая…
   В Петербурге уже снег. Ждем Рождества. Гуляю по Васильевскому и вспоминаю, как мы ходили по этим улицам с тобой вдвоем. Ты тогда еще гардемарином был. Смешной такой, напыщенный. Гордый. А мне все девочки наши завидовали – какой ты у меня красивый. А ты действительно самый красивый. И умный. И сильный. Как я рада, что ты это проявил и папа отзывается о тебе с уважением. Ты даже не представляешь, как я жду тебя, Васенька!
   А Наташа Головина замуж вышла. За Винчевского из таможенного департамента. Не знаю, что она в нем нашла. Ему же за тридцать уже. Да и нос у него смешной и толстый он, лысеет уже…
   Извини за сумбурность, но я очень волнуюсь за тебя. Может, потому и пишу глупости всякие. Ежедневно молю Господа нашего, чтобы он сохранил тебя в этой страшной войне. Только вернись живым, Васенька.
   Очень тебя люблю и жду.
Твоя Ольга.

   …А вот после прохождения траверза Иваки известия о бесчинствах русских крейсеров перестали поступать в японский морской штаб. Гейдзины растворились в просторах Тихого океана. Было понятно, что они идут на соединение с Рожественским, но куда? Того не мог себе позволить отправить в разведку на бескрайние просторы сколько-нибудь сильный отряд, а отправлять кого-то без пары броненосных крейсеров поддержки не имело смысла. Разве что отряд адмирала Дева – он мог уйти от русских. Ну и что? Даже если бы он их обнаружил и сообщил об этом, то шансов настичь противника сильным отрядом практически не имелось.

   «Ангара» тем временем пиратствовала в водах севернее Хоккайдо по всем правилам большой дороги. По пути в Охотское море она утопила несколько каботажников, а потом словно смерч прошел по японским рыболовным флотилиям: около тридцати шхун было утоплено, грузы конфискованы или тоже пущены ко дну, экипажи взяты на борт, а потом сданы в Корсакове подполковнику барону Зальца на содержание. Барон был совсем не в восторге от такого количества нахлебников, даже груз рыбы, отданный ему полностью, не улучшил его настроения – шутка ли, кормить неизвестно сколько почти две сотни человек. Да и содержать их где-то надо, и охранять.
   Зато в Корсакове на корабль был принят экипаж героического крейсера «Новик», погибшего в этих водах, а также его пушки, свезенные до этого на берег. Командир вспомогательного крейсера Сухомлин был счастлив получить под свое начало таких моряков, да и стодвадцатимиллиметровые орудия «Новика» позволили существенно усилить корабль, который, исходя из его водоизмещения, мог нести и еще более мощное вооружение.

   Получая все эти известия, адмирал Того скрежетал зубами, но подтверждал приказ оставаться в Мозампо и ни одного крейсера в океан отправить не разрешал. Правительство метало в моряков громы и молнии, армейское командование открыто высказывало свое презрение, но адмирал категорически отказывался ослаблять главные силы.

   10.04.1905. Мозампо
   Настроение у адмирала Того – хуже некуда. Когда он упустил артурскую эскадру, можно было не сильно волноваться – дождаться Рожественского и соединиться с ним, сохранив корабли в боевой готовности, у русских почти не было шансов. А вот смогли ведь. Да еще и нервы потрепали, захватив или утопив несколько транспортов, везущих в Японию важнейшие грузы. Да и утопить «Отову» на отходе умудрились. Немало неприятных воспоминаний было связано у японского адмирала с теми событиями.
   Сейчас все обстояло еще хуже. Владивостокские крейсера вышли в океан Сангарским проливом, утопили пару транспортов и… пропали. Почти наверняка они идут на соединение с русским флотом, который тоже последний раз видели три дня назад на траверзе Шанхая. После чего русские тоже растворились в океане, и совершенно непонятно, где их искать. Никакой информации. А ведь это целая армада. С транспортами. Находись они где-нибудь на морских путях – наверняка бы их кто-нибудь заметил.
   Русские, несомненно, соединились. Но где? И главное, каким путем они пойдут во Владивосток? И во Владивосток ли? У них достаточно сил, чтобы нанести удар по японским коммуникациям и вступить в бой с объединенным флотом.
   У русских теперь одиннадцать (ОДИННАДЦАТЬ!) броненосцев против четырех японских, пусть три из них облегченные, а три устаревшие, пусть у японского флота имеется существенный перевес в крейсерах и миноносцах, но противник просто раздавит Объединённый флот главным калибром, а у нас просто не хватит снарядов, чтобы утопить русские броненосцы. Того помнил бой у Шантунга и понимал, что на дальних дистанциях русские получат решающий перевес за счёт подавляющего преимущества в тяжёлых пушках, а на коротких, где можно попытаться разыграть козырного валета калибром в восемь дюймов, в котором у японцев подавляющее превосходство, вступят в свою силу облегчённые бронебойные снаряды русского флота. Того помнил, что уже не раз броня его кораблей была такими снарядами пробита и только счастливая случайность спасала корабли от гибели.
   И это еще с погодой везло. Почти при полном штиле были одержаны победы. Но адмирал помнил про «ворота», которые открылись в носовой части его флагманской «Микасы», когда в метре над ватерлинией отлетела броневая плита и был вырван кусок борта за нею. Чуть посильнее бы волна…
   Ну да ладно. Надо исходить из худшего. Русские соединились. Где? Каким путем они пойдут во Владивосток?
   Путь первый – Цусимский пролив. Для нас наиболее опасно и наиболее удобно. С одной стороны, это наши основные коммуникации, и если русская эскадра встретит наши транспорты, то они, конечно, будут уничтожены. Нужно прекратить на ближайшее время войсковые перевозки. А на какой срок? Может, Рожественский уже подходит к Цусиме, а может, еще где-то в тысяче миль от нее. Но здесь можно использовать малые миноносцы, канонерки…
   Пролив Цугару… Самый соблазнительный вариант встретить врага в устье пролива, тогда мы их просто расстреляем. Но… Нашему флоту, чтобы успеть туда из Мозампо, нужно часов пятьдесят. Пятьдесят часов напряженной работы машинных команд на чуть ли не полном ходу… На что способны будут кочегары в бою после такого напряжения… Даже если выдержат люди – не выдержат механизмы. Поломки гарантированы, ну или очень вероятны. Во время боя.
   Русским, чтобы пройти Цугару, нужно часов пятнадцать. То есть обнаружить их флот нужно не менее чем за тридцать пять часов до входа в пролив. При самом благоприятном раскладе. И это, если они войдут туда во время отлива, когда течение отнимет у них несколько узлов скорости. А как обнаружить? Можно увидеть много дымов на горизонте, но где гарантия, что это именно русский флот, а не куча транспортов, им прикидывающаяся? И кто увидит? Рассчитывать на счастливую случайность в виде пассажирского нейтрала, имеющего радиостанцию, который поспешит поделиться информацией со всем миром? Несерьезно.
   И малые миноносцы с собой не взять…
   Пролив Лаперуза. Самый длинный и самый опасный в навигационном отношении для русских путь. Частые туманы и скала «Камень Опасности», едва возвышающаяся над водой, – серьезный минус для русских. Да и дорога до Владивостока не близкая. И по пути к нему все больше вероятность быть обнаруженными рыбаками или нейтралами. Вряд ли русские рискнут. Самый опасный и самый ненадежный маршрут. С Курил их наверняка обнаружат, и на подступах к Владивостоку мы их встретим. Вернее, задолго до подступов. Не пойдут они проливом Лаперуза.
   Так что делать? Если нет надежной информации о подходе российского флота к северным проливам, бросать коммуникации в Цусимском нельзя ни в коем случае. Если перевозки на континент окажутся под ударом, не простит ни император, ни нация. Отрядить достаточное количество вспомогательных крейсеров в океан ради возможного обнаружения там неприятеля я не могу – все внимание подходам к путям доставки в Маньчжурию.
   Вывод: ждем здесь. В Мозампо. Все разведывательные силы использовать на подступах к Цусиме.
   Дьявол! Где же сейчас эти русские!?
   В дверь салона постучали.
   – Войдите.
   Вошел лейтенант Сайто и протянул адмиралу бумагу:
   – Принята радиограмма.
   «В 17.05 сегодня американский пассажирский пароход в ста пятидесяти милях восточнее Иваки наблюдал множество дымов, движущихся на север. При попытке сблизиться был отогнан двухтрубным крейсером под русским флагом», – прочитал Того.
   – Идите, лейтенант.
   Легче не стало. Что это – русская эскадра? Или ее имитация? Двухтрубный крейсер… Это могут быть только «Дмитрий Донской» или «Алмаз», остальные крейсера русских трех– или четырехтрубные. Но именно этот «Донской» та самая старая калоша, которая не особенно нужна в эскадренном сражении. А «Алмаз» – вообще яхта не опасная даже для миноносца. Именно эти корабли и использовались бы для имитации прикрытия основных сил русских. Например, из группы транспортов или вспомогательных крейсеров. Скорее всего это блеф. А если нет? А если это и в самом деле основные силы русских? И я, получив такую информацию, не отреагирую. А противник без боя пройдет во Владивосток. Меня проведут во второй раз, и об этом снова узнает весь мир. Нет, пассивно ждать, пока получу информацию о том, что русский флот входит в Цугару, а значит, уже недосягаем, нельзя.
   Но и уйти из Мозампо нельзя тоже. Если это, что весьма вероятно, блеф русских, и они пойдут Цусимским проливом… Это будет катастрофа. Прекращение поставок для армии на несколько дней или риск уничтожения грузов для маньчжурской армии.
   А к русским прибывают в Маньчжурию по два корпуса в месяц. И теперь уже это кадровые части, которые на голову сильнее, чем те резервисты, с которыми приходилось иметь дело японской армии до этого времени. А с Балтики гейдзины могут перегнать на Тихий океан еще пару пусть и устаревших броненосцев, броненосцы береговой обороны и крейсера. Если на море сражение с противником разыграется вничью, то даже эти никчемные корабли могут сыграть решающую роль в судьбе войны.
   Нужна победа. Победа решительная, чтобы Россия сама запросила мира. И решающую роль в этом должен сыграть именно флот. Флот! Чтобы армия не смела требовать себе максимум ассигнований. Япония – остров. И флот для Империи важнее, чем армия. Но это нужно доказать…
   Возможности Империи вести войну практически исчерпаны. Необходимо как можно скорее заключать мир. И этот мир должен быть победоносным, иначе с таким внешним долгом, который повесила в военное время себе на шею Япония, и без приобретений по результатам войны она становится страной-банкротом.
   Адмирал надел мундир и отправился на мостик. Однако на полпути он внезапно остановился и, стараясь не сорваться на бег, пошел к каюте своего начальника штаба.
   – Карту! – чуть ли не закричал он, ворвавшись к контр-адмиралу Като.
   Карта была немедленно разложена, и Като с удивлением смотрел на командующего, которого никогда не видел в таком возбужденном состоянии. Но он молча наблюдал за Того, не пытаясь задавать какие либо вопросы.
   – А ведь я, кажется, знаю, где русские, Томособуро, – поднял Того глаза от карты.
   – Думаешь, они все-таки идут к Цугару?
   – Нет, конечно, это явная демонстрация. Смотри! – Палец японского командующего уперся в карту. – Здесь их видели последний раз десять дней назад. Потом русские «пропали». Будь они в море, их за это время наверняка кто-нибудь бы встретил. Делать огромный круг восточнее Японии Рожественский не посмел бы – весной с Тихим океаном шутки плохи, угольные погрузки во время шторма нереальны. Им необходима маневренная база для починки, встречи с владивостокскими крейсерами, подготовки к прорыву. Наверняка они стояли или даже до сих пор стоят здесь.
   – Бонин? В пятиста милях от Токио?
   – Дерзко, да? А чем они там рискуют? Телеграфной связи нет, бухта Ллойда с моря не просматривается, не допустить, чтобы местные рыбаки могли сообщить в Японию о нахождении русских, очень легко. Торговые пути проходят в значительном удалении от островов.
   – Но тогда необходимо…
   – Что? Знаешь, самое печальное то, что это знание нам ничего не дает. Ни-че-го! Мы ничего не можем предпринять.
   – Но хотя бы разведку отрядом Дева.
   – А если они разминутся ночью? Остаться в сражении без наших лучших легких крейсеров? Понимаешь, узнай я о стоянке на Бонине через три дня, я бы, несомненно, отправил туда миноносцы для ночной атаки. А сейчас, даже точно зная, что русские ещё там, я этого не сделаю. Они уже в любой момент могут сняться с якорей. И, не дай боги, повстречают днём наш отряд. Ведь без угольщика миноносцы туда не отправишь. И будет он уничтожен русскими. Так что даже миноносцы вернуться к бою не успеют. Возражать будешь?
   – Нет, пожалуй. Но неужели мы ничего не можем предпринять?
   – Предложи.
   – Да… Ничего в голову не идет. А что с Цугару делать будем? Неужели никак не отреагируем?
   – Да нет, кое-что сделать можно. Приготовь приказ срочно отправить туда с десяток малых миноносцев с минами на борту. Даже если там действительно пойдут транспорты, то им навстречу по течению можно будет пустить плавучие мины. А если мы все-таки ошиблись, то крейсера и броненосцы русских, получив минные пробоины, далеко не уйдут. Хотя бы несколько.
   – Так, может, и вспомогательные крейсера сюда, к Цусиме вернуть?
   – Вот нет. А если это не блеф? Если русские действительно идут через Цугару? Или Лаперузовым проливом? Мне нужно узнать об этом не позже чем за десять часов до их входа в проливы. Тогда я хотя бы у Владивостока успею их перехватить. По четыре вспомогательных крейсера там держать нужно обязательно, тем более что здесь они особой погоды не сделают… Знаешь, а я даже догадываюсь о времени, когда русские попытаются форсировать пролив. И ближайшую неделю их можно не ждать. А вот потом, в течение недели-полутора, они наверняка придут.
   – Исходя из чего такие смелые выводы?
   – Просто исходя из того, что Рожественский не дурак. И зная о том, сколько у нас миноносцев, он не полезет в пролив в полнолуние. Разве не так?
   – Ну вообще-то ты прав, это было бы авантюрой.
   – Вот именно, а ждать еще месяц на Бонине – верх самонадеянности и неосторожности. Кстати, если на протяжении двух недель он не покажется, то обещаю, что рискну предпринять туда экспедицию. Но до этого, я уверен, не дойдет. Через дней пять-десять мы получим известия о русской эскадре. Если я ошибаюсь, то сам подам в отставку как неспособный руководить флотом.
   В общем ждем здесь. Терпим, готовимся и ждем.

   Санкт-Петербург
   Ирина Сергеевна слегка насмешливо смотрела на мужа. Уже бывали в их семейной жизни случаи, когда он пытался оспорить решение супруги, но ни к чему это, как правило, не приводило.
   – Кажется, мой грозный муж и повелитель сейчас покажет, кто глава в этой семье, – улыбнулась она.
   – Не юродствуй, Ирина, – неожиданно спокойно ответил Михаил Николаевич. – Ты способна выслушать меня не перебивая?
   – Я вся внимание! – попыталась продолжать в шутливо-издевательском тоне его жена, но вроде бы даже сама почувствовала, что тон взяла неверный и он совершенно не вяжется с ситуацией.
   – Ну так во-первых. У меня одна дочь, и я хочу, чтобы она была счастливой…
   – А я, по-твоему, этого не хочу!
   – Ты обещала не перебивать, – холодно отрезал Капитонов. – Она действительно любит Соймонова, она чуть с ума не сошла от радости, когда о его наградах узнала. И когда я сказал, что не буду возражать против их женитьбы.
   – Ну да, она и вокруг меня тогда счастливая прыгала. Но это детство. Пройдет.
   – Да не пройдет, черт побери! Если мы ее толкнем в «объятья» этого Ростовского, то она нас на всю жизнь возненавидит.
   – Всю жизнь благодарить будет. Перемелется – мука будет. Неужели ты предлагаешь пойти на поводу у желаний молодой девчонки?
   – Ну я так и думал, что этим тебя не проймешь. Ты ведь сама помнишь, что недолюбливал я этого Василия. Рохлей считал. Тупым исполнителем приказов. Ты не представляешь, как я удивился, когда его фамилию в наградных списках увидел. И не просто увидел… На всю эскадру три Георгия четвертой степени дали: адмиралу Ухтомскому, каперангу Щенсновичу… И ему. Мичманцу, понимаешь? Я на следующий день не вытерпел, у Павла Андреевича выпросил представление на награждение почитать. Ты не представишь, как я был удивлен! Подробностей объяснять не буду, но этот мальчик (да какой там мальчик – мужчина!) три раза Георгия по статуту заслужил. Три! Если даже не пять! Понимаешь?
   – Ах, ах! Я сейчас разрыдаюсь от его геройства. Мне это совершенно все равно. Я не хочу, чтобы моя дочь моталась за своим супругом по заштатным портам и жила большую часть времени без мужа при живом муже. Я этого в былые годы нахлебалась сама. И в жизни Ольги такого не будет. Все!
   – Ты так и не поняла, – улыбнулся каперанг. – Я ведь пытался дать понять, что Василий сильный, смелый и, думаю, отчаянный мужчина. Как ты думаешь, что он сделает, когда узнает, что пока он там, на окраинах Империи, воевал за Родину, здесь гвардейский хлыщ украл у него невесту? Дуэль обеспечена, Ирочка, понимаешь?
   – Я… – Супруга слегка побледнела. – Нет! Не может быть! Да и в конце концов неизвестно, кто стреляет лучше. И кому повезет.
   – Да перестань. Даже если этот капитанишка…
   – Не смей так говорить о графе!
   – Даже если он убьет Василия, ты себе реакцию Ольги представляешь? Характерец у нашей дочери еще тот. Запросто отравить его сиятельство может, благо у нее на факультете всякой ядовитой дряни хватает. Ты этого хочешь? Про то, что она возненавидит и мужа и нас, я уже не говорю. Я не прав? К тому же об этом узнают и в свете. Представляешь себе историю: герой войны вернулся домой, а тыловая гвардейская крыса не только увела у него невесту, но и дуриком застрелила на дуэли. Еще и в газеты попадет, они такое любят, особенно теперь. Как ты думаешь, сколько «знакомых» останется у графа? А у нас?
   Ирина Сергеевна всерьез задумалась. Видно было, что слова мужа произвели на нее впечатление. Но уступать она категорически не собиралась:
   – Тут ты, пожалуй, прав… Но выход есть. Я сама поговорю с Соймоновым, когда он вернется. Кстати, если еще вернется. И уж поверь, я найду слова, которые убедят его не появляться в нашем доме и не искать ссоры с графом. В субботу Евгений Филиппович придет к нам с официальным визитом, и только попробуй выкинуть какой-нибудь номер!
   – Я в четверг ухожу в Кронштадт, так что придется без меня эти дела проворачивать, – не стал почему-то спорить Михаил Николаевич.
   Жена посмотрела на него с недоумением и с легким подозрением. Никак не ожидала она, что Капитонов так легко сдастся после столь напористого начала.
   – Да? Ну смотри…
   – А ведь еще нужно, чтобы Ольга сказала «да». Как ты это-то обеспечишь?
   – Об этом не волнуйся. – Ирина Сергеевна была верна себе в своей уверенности. – Алена! Але-е-на!
   – Алену я отправил с одним поручением. Чего ты хочешь?
   – Ладно, пойдем к дочке сами.
   Постучав в дверь Ольги и не дожидаясь ответа, родители зашли в ее комнату. Девушка, сидя в кресле, подняла на них глаза, в которых запылала надежда…
   – Оля, – твердо начала мать, – в субботу к нам придет Евгений Филиппович официально просить твоей руки. Вопрос решенный. Я с тобой потом еще поговорю. Все!
   Хозяйка дома развернулась и быстро вышла, не желая очередной раз смотреть на слезы дочери и выслушивать ее мольбы.
   Хлопнула входная дверь. Это вернулась Алена, выполнившая поручение Капитонова.

   – Папа! Ну как же так! – Ольга бросилась на шею отцу, обильно поливая его сюртук водопадом вновь брызнувших слез. – Не-ет! Папочка!! Я не хочу! Ну сделай же что-нибудь!
   Капитонов ласково взял ее голову двумя руками и медленно отодвинул от своей груди. Глаза их встретились, и Ольга с удивлением увидела, что отец весело улыбается.
   – Спокойно, котенок. Думаю, что мы с тобой выиграли это сражение. Эх! Мать ведь потом успокаивать придется! И знаешь еще что: не пиши Ваське своему про это сватовство. У мужчины на войне не должно быть беспокойства за свои «тылы». Уж поверь старому вояке.
   – Па-ап? А точно?.. – На глазах девушки удивительно быстро высыхали слезы, и она пытливо смотрела на отца, боясь поверить в неожиданно свалившееся… «счастье»? – пожалуй, нет, в избавление.
   – Выше нос, доча! Только бы твой Вася в живых остался. Честно скажу – бой ему предстоит страшный…

   Письмо капитану Лейб-гвардии Измайловского полка Ростовцеву Евгению Филипповичу.
   Уважаемый Евгений Филиппович!
   Узнал, что Вы сделали большую честь нашей семье, намереваясь просить руки моей дочери Ольги. Я очень горд этим, но должен Вас предупредить, что буду, несмотря на огромные уважение и симпатию к Вам, против этого брака. Во всяком случае пока.
   Дело в том, что Ольга любит морского офицера, который в настоящий момент находится на войне, защищая нашу Родину. И до его возвращения было бы неправильно думать о браке Ольги с каким-нибудь другим человеком.
   Уверен, что, знай Вы об этом факте, Вы никогда бы не сделали такого предложения.
   С неизменным уважением и расположением к Вам
Капитан первого ранга Капитонов Михаил Николаевич.

   Надо ли говорить, что в субботу в квартиру Капитоновых ожидаемый гость не пришел?
   Итак, «битва за любовь» выиграна. Предстоит битва за Родину. Вперед, Василий Михайлович!

Часть третья
Дальневосточный финал

Цусимский пролив

   Авторское отступление:
   Наконец эскадра входит в тот самый Цусимский пролив, который в реальной истории оказался для нее роковым. Тогда, вместе с пятью с лишним тысячами русских моряков, погибли семь броненосцев, пять крейсеров и пять миноносцев из девяти. Было потоплено и несколько транспортов. Еще шесть тысяч человек, четыре броненосца и истребитель сдались в плен. Только крейсер-яхта «Алмаз» и пара эсминцев добрались до Владивостока, еще несколько кораблей разбрелись по нейтральным портам и разоружились. Японцы потеряли утопленными только три малых миноносца.
   Этот бой кардинально подорвал международный престиж Российской Империи. Великая держава практически скатилась в разряд третьесортных стран, а Япония, которую почти не воспринимали всерьез, уверенно вступила в «Клуб государств первого ранга».
   Что изменится теперь? Когда я написал только о прорыве артурской эскадры, у многих моих читателей были мнения, что ничего это в принципе не изменит. Может, мол, будут другими только масштабы разгрома, да и то – неизвестно, в какую сторону. Другие же читатели, да и автор, разделяли мнение героев книги.
   И как же проверить, кто здесь прав? Как известно, окончательным критерием истины является практика. Но, как понимаете, пары флотов, чтобы провести настоящий эксперимент, у меня нет. С помощью очень опытных в этом деле людей было решено провести полномасштабное, вплоть до расчета полета отдельных снарядов, моделирование сражения в виртуале.
   Поэтому не стоит ругать автора за, казалось бы, почти невероятные попадания снарядов, за неожиданную гибель одних кораблей и чудесное спасение других, как и за обидные ошибки адмиралов обоих флотов – подавляющее большинство фактов, описанных в этой главе, случились не по воле самого автора, а потому что именно так и произошло при моделировании…

     Холодные волны, чужие рассветы,
     Враждебные воды и ночи без снов…
     На смертную битву раздала билеты
     Война экипажам стальных островов.

     Уже за кормой бури трех океанов,
     Блеснул первый лучик последней зари,
     Расходятся волны от мощных таранов,
     Эскадра на курсе Норд-Ост 23…

     Сегодня – развязка в затянутом споре:
     Сегодня – играем последний финал!
     Сегодня мы будем делить это море,
     Сегодня для двух океан слишком мал!

     Мы с ними похожи – плавучие горы,
     Своим экипажам – стальная тюрьма,
     Но нас долг с любовью отправили в море,
     А их – долг и… жадности черная тьма.

     Пусть громким, пасхальным и радостным звоном
     Гудит от прямых попаданий броня.
     За то, чтобы зло нам не стало законом,
     Отдам даже жизнь, не жалея ни дня!

В. Игрицкий

Глава 1
Прелюдия

   Волны покорно расступались перед форштевнем «Пересвета». Василий смотрел на корму идущей впереди «Победы» и думал о предстоящем сражении. Все были уверены, что не сегодня, так завтра эскадра встретится с главными силами японского флота. Боя наверняка не избежать.
   «Мы ушли, чтобы вернуться, – думал лейтенант, – мы вернулись! Пусть не в Артур, но мы снова в этих водах. И победим! Не можем не победить!! Должны победить!!! Или зачем тогда все это было придумано и сделано? Ради чего погиб Петр и еще десятки, и десятки наших моряков!? И еще погибнут…»
   Броненосец, выкрашенный в черное, как и вся эскадра, темной горой спешил на север, навстречу своей судьбе.
   – Ваше благородие! – подбежал с Соймонову матрос. – Командир вас просют.
   Соймонов, моментально очнувшись, поспешил на мостик:
   – Вызывали, Николай Оттович?
   – Да, Василий Михайлович. Со станции беспроволочного телеграфа стали принимать какие-то сигналы, пойдите туда – ваша епархия все-таки. Если сможете сказать что-то конкретное – немедленно сообщите мне.
   …Через несколько минут лейтенант снова взлетел на мостик:
   – Это японцы, наверняка! Явный шифр – одни цифры, – быстро заговорил он, протягивая Эссену листок с перехваченной радиограммой. – Может, перебить их передачу искрой?
   – Нет. Во-первых, они уже передали информацию о нас… А может, и не о нас. Что этот разведчик мог разглядеть в сумерках, кроме дымов? Вряд ли они уверены, что это мы. А «искрой» мы объявим о своем присутствии здесь совершенно «официально». А во-вторых, командующий запретил глушить их передачу, вероятно, из тех же соображений, что я вам сейчас изложил. Но пока вернитесь к станции телеграфа, если что – сообщайте немедленно.

   Было ясно, что, скорее всего, боя завтра не избежать. По всей эскадре был отдан приказ «Переодеться в чистое». И ни у кого сомнений не осталось – завтра бой.
   По давней традиции перед боем русские готовились предстать перед Всевышним при полном параде. А крови на своей одежде можно будет не стесняться. Кровь – не грязь. Тем более кровь, пролитая в бою за Родину.
   Хотя, наверное, эта традиция имела не столько мистические, сколько сугубо рациональные корни: при ранении в рану попадает и ткань от одежды, и от нижнего белья в первую очередь. Понятно, что чем меньше грязи будет на этой ткани, тем больше шансов выжить у раненого.

   На востоке небо уже окрасилось в багровый цвет, блеснула яркая искра восходящего солнца. Капитан первого ранга Нарикава, командир вспомогательного крейсера «Синано-Мару», отчаянно скучавший все предыдущие дни патрулирования, теперь был собран и внимателен на мостике своего корабля. Он прекрасно понимал, что ему, как и многим кораблям первой линии разведки, поручена важнейшая задача по обнаружению русского флота, что во многом судьба Империи зависит от бдительности и внимательности его сигнальщиков. Но многочасовое ожидание и наблюдение бескрайнего чистого горизонта кого угодно вгонит в заторможенное состояние, даже самурая. Допивая очередную чашку кофе, чтобы прогнать сон, который неумолимо требовал своего после почти двухсуточного бодрствования, Нарикава вдруг услышал крик сигнальшика: «Дымы на два румба слева по курсу!»
   «Почти наверняка какие-нибудь гражданские пароходы», – в который уже раз подумал японский каперанг, но приказал взять курс на дым. Во всяком случае, это не болтаться по ровному полотну океана.
   Через двадцать минут, при сближении, «Синано-Мару» тоже был обнаружен. От русской эскадры (а это была именно она) отделился «Жемчуг» и понесся навстречу неизвестному пароходу, чтобы разобраться, с кем это русские повстречались.
   Опознав скоростной крейсер, Нарикава приказал немедленно разворачиваться и уходить полным ходом. «Синано Мару» тут же начал передачу в эфир об обнаружении противника. Несмотря на то что на «Жемчуге» быстро разобрались в ситуации и стали глушить передачу радиостанции японца, тот успел передать главное: «Русские входят в устье восточной части Цусимского пролива».
   Нарикава прекрасно понимал, что спасти его корабль может только чудо – «Жемчуг» обязательно нагонит в самое ближайшее время, но главное «Синано-Мару» сделал, он обнаружил русскую эскадру и адмирал теперь знает, где неприятель.
   Когда японский командир увидел, что в погоню за ним устремились еще и «Олег» с «Богатырем», то даже на чудо надежд не осталось. Но он выполнил свой долг, умирать ему было не страшно.

   Капитан второго ранга Левицкий, командир «Жемчуга», не торопился сближаться с японцем. С кормы «Синано-Мару» на огонь его стодвадцатимиллиметровок отвечало шестидюймовое орудие. Если слишком сблизиться – может и бронепалубу пробить, а рисковать ради такой калоши своим крейсером, одним из двух лучших ходоков на всем океане, было неразумно. Кроме того, еще два значительно более сильных товарища спешили на помощь. Пока по японскому кораблю грохотали четыре пушки и трижды уже он был поражен снарядами. На юте разгорался пожар, но кормовая шестидюймовка продолжала стрелять. Хотя дистанция была относительно невелика, попаданий русские пока не получили, что и неудивительно – на вспомогательные крейсера назначали самых малоопытных и неумелых комендоров. Лучшие служили на броненосных кораблях, на бронепалубных крейсерах – похуже, ну а на вспомогательных судах экипажи комплектовались по принципу «На тебе, боже, что нам не гоже».
   Однако одно попадание в русский крейсер все-таки состоялось: снаряд разворотил вентиляционную трубу и изрешетил осколками шлюпку. Четыре матроса были ранены.
   «Жемчуг» ответил еще двумя попаданиями, и у корабля Нарикавы стал резко падать ход. К тому же подошедшие «Олег» и «Богатыть» тоже включились в бой, рядом с бортом «Синано-Мару» один за другим вырастали султаны всплесков от падения их шестидюймовых снарядов, последовали еще несколько попаданий, одно из которых пришлось в котельное отделение, не защищенное никакой броней. Японец сильно запарил и практически остановился. Уже не имея никаких шансов на спасение, Нарикава пытался развернуть свой корабль, чтобы ввести в действие баковое орудие и хоть чуть-чуть подороже продать свою жизнь, но и это ему не удалось. Снаряды русских безжалостно доламывали японский крейсер. После выхода из строя практически всей артиллерии японца, уже ничего не опасаясь, «Жемчуг» приблизился на убийственные пять кабельтовых и выпустил мину.
   Наверное, это было уже излишним, «Синано-Мару» и так начинал тонуть, но русским очень хотелось довести дело до конца, до решительной победы, своими глазами увидеть, как тонет враг. Минного взрыва японец, конечно, не пережил. Он начал быстро погружаться кормой, и скоро море сомкнулось над его форштевнем.
   Когда «Жемчуг» приблизился к месту гибели японского корабля, на поверхности моря виднелось еще несколько десятков голов. Все собственные спасательные суда японца были разбиты при обстреле. Русский крейсер спустил три шлюпки и приступил к спасательным работам. Но возникли неожиданные проблемы: многие японцы отказывались подниматься на борт и с проклятиями отплывали от русских. Удалось поднять из воды шестнадцать человек. Ни одного офицера среди них не было.
   К вечеру немецкий пароход обнаружил в море еще несколько моряков погибшего вспомогательного крейсера, державшихся на обломках, из которых они соорудили подобие плота, но тем не менее двое из них все-таки умерли от переохлаждения уже после того, как были подняты на борт.

   В Мозампо еще на излете прошлого дня пришло радио «Садо-Мару», что в направлении Цусимского пролива, в ста милях южнее, движутся дымы. Однако его командир, капитан первого ранга Камая, понимал, что не успевает до темноты установить надежный контакт. Но сигнал главным силам отправить было необходимо. И его установка беспроволочного телеграфа немедленно взорвала эфир торопливой морзянкой.
   Рожественский, узнав об этом, запретил перебивать передачу искрой, понимая, что точной информации в сообщении быть не может, а начав глушить японское сообщение, он обнаружит себя однозначно.
   Получив это известие, адмирал Того приказал привести флот в получасовую готовность и ждал известий следующим утром. Прекрасно понимая, что ночью никаких важных известий не поступит, командам было приказано отдыхать.
   Адмирал проснулся еще затемно и с нетерпением ожидал известий от своих вспомогательных крейсеров, которым еще ночью приказал стягиваться к устьям проливов.
   Теперь же, получив радио Нарикавы, адмирал Того не раздумывал ни минуты. На все возможные ситуации у него были разработаны приблизительные планы действий. В данном случае было совершенно очевидно, что перехватить русских в проливе он не успевает, только на выходе из него. Корабли стояли в Мозампо в получасовой готовности, но доложили о возможности выбирать якоря еще раньше. К выходу из пролива немедленно устремился крейсерский отряд адмирала Дева, а за ним и прочие крейсера. Тронулись и основные силы. Идя почти полным ходом, можно было за несколько часов достичь северного выхода из пролива и под завесой из крейсеров «спускаться» навстречу Рожественскому.
   Оставалось достаточно светлого времени суток, чтобы попытаться нанести серьезные повреждения русским, а может, и утопить несколько их кораблей. У японского командующего был план, с помощью которого это казалось осуществимым.

   Главные силы русского флота вошли в Цусимский пролив двумя колоннами: правую, состоящую только из новых броненосцев, возглавлял «Князь Суворов» под флагом Рожественского, за ним держали в кильватер «Император Александр III», «Орёл», «Бородино», «Ретвизан» под флагом Вирена, «Ослябя», «Победа» и «Пересвет». Левую колонну контр-адмирал Фелькерзам на «Полтаве» вел параллельно основной на расстоянии шести кабельтовых. Эта колонна шла чуть подотстав, таким образом, что «Полтава» находилась на траверзе «Пересвета». Далее следовал отряд пожилых кораблей: броненосцы «Сисой Великий», «Наварин» и броненосные крейсера «Адмирал Нахимов» и «Дмитрий Донской». За ними – новые броненосные крейсера Иессена «Россия», «Громобой» и «Баян».
   Легкие же силы эскадры далеко не разбегались, чтобы до поры не выдать своего присутствия. Поэтому даже лучшие разведчики – не сильные, но быстрые крейсера «Жемчуг» и «Изумруд» держались на левом и правом траверзах «Суворова» соответственно. Большие бронепалубные крейсера охраняли фланги: «Олег» с «Авророй» – левый, и «Богатырь» с «Палладой» – правый. Руководили этими крейсерскими отрядами адмиралы Энквист и Ухтомский. Крейсер-яхта «Светлана» и миноносцы держались позади.

   Вирен уже минут десять с мостика «Ретвизана» не отрываясь смотрел на корму идущего впереди «Бородино». Находившиеся здесь же офицеры не смели побеспокоить впавшего, как им казалось, в ступор адмирала. А им и не казалось.
   Несмотря на несомненно приближающееся сражение (сомнений в том, что оно начнется в ближайшие часы, не было даже у самого недалекого матроса на эскадре), в душе у Роберта Николаевича была какая-то пустота: «Ну вот мы и вернулись… Господи! Сколько сил и нервов было положено на это! А теперь… Теперь уже поздно что-то менять, поздно думать. Неужели все было зря? Неужели может случиться, что нас разобьют? Ведь держались же мы против Того, когда превосходство было на его стороне. Ведь теперь мы сильнее, неужели не сможем?»
   Мысли путались, шли обрывками, но Вирен даже не пытался «собраться с ними», это был как бы неосознанный отдых после страшного напряжения и перед напряжением новым…
   – Роберт Николаевич, вы хорошо себя чувствуете? – осмелился потревожить Вирена Щенснович.
   – Да, спасибо, не беспокойтесь, Эдуард Николаевич, – улыбнулся Вирен, «очнувшись», – задумался просто. Как думаете, когда «собачек» ждать? («Собачками» в русском флоте называли японские крейсера типа «Такасаго», самые скоростные, которые обычно использовались для дальней разведки.)
   – Ну если исходить из того, что японский вспомогатель передал час назад наши курс и скорость… Думаю, не раньше чем через часа полтора-два.
   – Да позже скорее всего. Хотя Того мог выйти в море еще ночью, но вряд ли он так поступил.

   Туман… Василий с трудом различал силуэты кораблей, идущих на траверзе. Да и не особо старался различать. И не потому, что о чем-то сильно задумался… Ну вот просто стоял у борта и смотрел в пространство. Думать пока не о чем… Скоро начнется, да… Вот тогда думать придется много и быстро, а сейчас, наверное, подсознательно понимая это, мозг требовал расслабления, отдыха…
   – Что, Василий Михайлович, о будущем задумались или о прошлом? – раздался со спины голос старшего офицера.
   Василий быстро обернулся:
   – Да не знаю даже о чем, Аполлон Аполлонович. Просто пустота какая-то в голове. Как ни странно – ни страха, ни тревоги… Вернее сказать, не было, пока вы не окликнули.
   – Оставьте. От судьбы не уйдешь. Пойдемте лучше завтракать. Начнется вот-вот, но время пока есть. Война – войной, как говорится, а питание по расписанию, – улыбнулся Дмитриев.

   Но позавтракать в нормальной обстановке Соймонову не удалось. К офицерам подбежал матрос и сообщил о буквально «взорвавшемся» эфире. Постоянно шли какие-то радиограммы, и Василию пришлось немедленно отправиться к станции беспроволочного телеграфа. Благо Дмитриев распорядился и ему принесли позже чай и бутерброды.
   Эфир действительно шипел и шкворчал, было понятно, что противник уже вступил в непосредственный зрительный контакт с русскими кораблями и ведет интенсивный радиообмен информацией. Стали поступать сообщения и с русских крейсеров-разведчиков.

Глава 2
Первые искры большого пожара

   – Зиновий Петрович, с «Олега» передают, что имеют возможность атаковать два японских малых крейсера, – наклонился к уху командующего его флаг-капитан Клапье де Колонг. – Думаю, что атаковать надо, иначе нас могут опознать и отсигналить Того. Нужно пытаться отсрочить каждую минуту до нашего явного обнаружения японцами. Тем более риска практически нет.
   – Что? – переспросил Рожественский, ожидавший в этот момент появления броненосцев Того и думавший только о предстоявшем бое главных сил. – Ах, да. Пусть атакуют, если считают возможным. Вернее, пусть атакуют обязательно! Здесь крейсера пока не очень-то нужны. Не до них. А каждая минута нам действительно очень важна. Чем позже мы столкнемся с Того, тем больше шансов на прорыв.
   Получив разрешение командующего, «Олег» и «Аврора» развернулись на север и рванули, набирая обороты, к паре дерзких японских крейсеров. Сначала за ними увязался и «Жемчуг», но ему было приказано вернуться к броненосцам. Рисковали они страшно – стоило отделиться от главных сил японцев паре быстроходных броненосных крейсеров, и русские бы уже не вернулись к своей эскадре. Но Того не стал разбрасывать свои корабли линии на сомнительные погони. Все главные силы должны были нанести «главный удар»
   А два японских легких крейсера не сразу заметили, какая опасность им угрожает. Да и не привыкли японцы к решительным атакам противника. А зря. К тому же японцы слегка замешкались при принятии решения о порядке отступления – на ближнем к русским крейсере развевался адмиральский флаг, и, судя по всему, второй собирался пропустить адмирала вперед и прикрывать отход. Время было упущено. «Олег» и «Аврора» были не только сильней, но и быстроходней. Отыгрывая кабельтов за кабельтовым, они приближались как «хроника объявленной смерти».
   Преимущество русских было подавляющим: на бортовой залп противника из трех шестидюймовых пушек они отвечали залпом из тринадцати. На несколько стодвадцатимиллиметровок – шквалом трехдюймовых снарядов. То есть по огневой мощи превосходство было не менее чем четырехкратным. По водоизмещению, а значит, и по боевой устойчивости, более чем двукратным. Правда, и мишенями русские были более крупными…
   Можно было подумать, что это ловушка, что японцы, подставляя свои слабые корабли, заманивают русские крейсера под удар каких-то своих «затаившихся» сил, но думать об этом не хотелось: вот враг, которого можно уничтожить, и боевой азарт застилал глаза всех, от матроса до адмирала Энквиста.

   Поначалу «Олег» начал пристрелку не очень удачно, хотя дистанция была и невелика, но уже с третьего залпа он накрыл вражеский корабль. Затем оба русских крейсера перешли на беглый огонь, и на «Суме» (а концевым шел именно корабль Точиная, под флагом контр-адмирала Того-младшего) стали проявляться явные результаты действия русских снарядов: разгорелся пожар, явно наблюдался выброс пара, да и артиллерия крейсера резко снизила темп стрельбы.
   – Нда, это выше всяких ожиданий! – удивленно обратился к своему штурману, лейтенанту Мантурову, командир «Олега» Добротворский, поведя своей роскошной бородой в его сторону.
   – Действительно, уж такого начала… А может, просто не так страшен японец, как его малюют?
   В крейсер ударил крупный снаряд. Еще один. Еще… Ничего фатального, но было понятно, что даже эта победа, если и состоится, то будет нелегкой и достанется недешево. Поступил доклад о пожаре в корме, о выходе из строя кормовой башни, получившей прямое попадание. Но японцам приходилось похуже.
   «Сума» уже практически не отвечал, и часть артиллерии перенесла огонь на второй крейсер. Это был «Акицусима». И снова, на удивление быстро, стали отмечаться попадания. Среди большого количества всплесков от снарядов, встававших у борта корабля, не было заметно ни особых пожаров, ни пара, но японский крейсер стал заметно крениться на левый борт и прекратил огонь. Крен перестал увеличиваться, но все-таки оставался очень заметным. Русские продолжали вколачивать снаряды в оба корабля противника. Японцы практически не отвечали. Ход их упал. На «Акицусиме» уже явно начался пожар, от кормы валил густой дым. «Сума», хоть и перестал парить, но даже кормовая пушка, единственная стрелявшая до сих пор, прекратила огонь.
   Комендоры «Авроры» действовали почти как на учениях. Японские крейсера вели огонь по ближайшему к ним «Олегу». Так что ни визжащие осколки, ни дым и огонь пожаров не мешали им спокойно наводить свои орудия и выпускать снаряд за снарядом по японцам. Громко бахали шестидюймовки, часто рявкали семидесятипятимиллиметровые пушки, которых у «Авроры» было огромное, даже чрезмерное количество. Наверное, этим людям, стоявшим у пушек крейсера, который прошел три океана, чтобы вступить в бой, можно было завидовать. Они делали то, к чему шли полгода, сражались за Родину, видели, что их старания не пропадают даром, что все не зря. Вон они – вражеские корабли – горят, кренятся, а на палубе их крейсера нет смерти, нет крови. Просто мечта любого военного – уничтожать противника, не неся потерь самому.
   Два больших и значительно более сильных корабля старались поскорее добить два слабых, уже избитых, не способных оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Неблагородно? Жестоко? Да ведь к тому же, в случае успеха, тонущих тоже спасать не планируется – успеть бы «ноги унести» и к своим присоединиться.
   Это война. «Недорубленный лес вырастает», – говорил еще сам Александр Васильевич Суворов. Если не приложить все силы, чтобы уничтожить врага сейчас, то он может залечить свои раны, снова подняться на ноги и убить. Убить тебя или твоего товарища…
   Нельзя, ни в коем случае нельзя оставлять корабль противника только подбитым, если есть возможность «затоптать» его в пучину. Строить «золотой мост» отступающему противнику перестали уже в восемнадцатом веке. Это не жестокость, это война.
   Японцы под Порт-Артуром нападали на русские миноносцы и вчетвером, и вшестером, и в Корейском проливе, когда геройски погиб русский крейсер «Рюрик», подавляющее превосходство в силах их не смущало. А уж если вспомнить Чемульпо, когда на «Варяга» и «Корейца» навалилась целая эскадра… Нет, война не место для игры в показное благородство. Если есть возможность уничтожить врага, имея превосходство в силах – этим надо пользоваться. Мало того, это превосходство нужно стараться создать везде и всегда!
   Очень соблазнительно было, чтобы не терять зря время и снаряды, приблизиться на дистанцию минного выстрела и добить врага, уже практически утратившего способность реально защищаться. Но нельзя. Можно и самому на мину нарваться, и тогда победа превратится в поражение.
   Эх, были бы рядом миноносцы или хотя бы юркий и скоростной «Жемчуг» – можно было бы попытаться, не сильно рискуя. Но имеем то, что имеем… Нужно было стрелять, ждать и терпеть.

   Контр-адмирал Того Масамичи, младший брат командующего флотом, сначала очень удивился, когда пара русских крейсеров отделилась от эскадры и взяла курс на его корабли. Не было в привычках русских атаковать. То, что практически никогда противнику не удавалось встретить японцев, имея превосходство в силах, в голову как-то не приходило. Сначала японский адмирал слегка «обалдел» от русской «наглости», потом все-таки начал понимать, чем чревата для его крейсеров встреча с русскими «большими дядьками». Был поднят сигнал «к повороту», и «Сума», флагман Того-младшего, стал поворачиваться кормой к «Олегу» и «Авроре», стремительно приближавшимся. Но Хиросе, командир «Акицусимы», которая была напарником «Сумы» в дозоре, вдруг решил прикрыть флагмана и стал разворачивать свой крейсер на обратный курс. Потребовалось отдать жесткий приказ об отступлении, что здорово задержало пару японских крейсеров и позволило русским приблизиться на дистанцию действительного огня. Но огня они пока не открывали…
   И вот полетели первые снаряды. Сначала, естественно, фонтаны от их падения вставали достаточно далеко от борта «Сумы», но они приближались, несмотря на попытки смены курса… И пошли попадания. Только успевал Точинай получать доклады о русских снарядах, настигших его крейсер: попадание в корму, пушка выведена из строя, еще одна, разбит паропровод, пожар…
   Хоть на «Олеге» тоже были заметны результаты ответного огня, но они были несравнимы с тем, что получил маленький крейсер японцев за удивительно небольшой отрезок времени. И снова попадание за попаданием, «Сума» уже стал слегка «приседать» на корму, ход стал заметно падать, из пушек левого (стреляющего) борта могла работать только одна стодвадцатимиллиметровка, пробита труба, перебит паропровод. Пожар был потушен, но осколки русских снарядов выкосили немало матросов, его тушивших.
   «Акицусима» тоже все больше становилась доступной для сосредоточенного огня русских. Снаряды «Авроры» и «Олега» обладали малым фугасным действием, зачастую они пробивали надстройки насквозь и рвались над морем, не нанося вреда противнику. Но уж если попали и разорвались внутри корабля противника… Уже две угольные ямы были затоплены водой, крен крейсера угрожающе увеличивался. Из-за этого крена даже вполне исправные пушки «Акицусимы» не могли вести огонь по противнику. Пожар был всего один и небольшой, орудия в строю, есть пробоины в трубах, вентиляторах, разбиты шлюпки, но пушки целы, они могут стрелять… Но не могут. Крен. Невозможно придать им нужный угол возвышения, чтобы добросить до противника снаряд. А снаряды врага все прилетают. Прилетают и разрушают. А ответить возможности нет. Только кормовая стодвадцатимиллиметровка, несмотря на этот крен, пытается стрелять.
   Русские не щадили противника. Пока флаг не спущен – враг ведет бой. А у японцев и мысли не возникало, что флаг в бою можно спустить. Они принимали летящую в них смерть.
   Но ситуация на войне меняется каждую секунду… Туман рассеивался… И с севера и с юга показались дымы. Если южный дым, как быстро выяснилось, принадлежал «Жемчугу», командир которого выпросил все-таки разрешение присоединиться к бою, в котором он мог принести реальную пользу, то с севера мог подходить только противник. И неизвестно, кто это будет, а мог быть кто угодно: вспомогательные крейсера, которых можно совершенно не опасаться, или отряд адмирала Дева, подход крейсеров которого мог изменить ситуацию кардинально. Или еще кто. Нужно было торопиться, благо «Жемчуг» уже вступил в кильватер «Авроры» и часто зарявкали его пушки. Крейсера первого ранга тоже усилили огонь. На «Суме» рухнула вторая труба, боевая рубка «Акицусимы» была охвачена пожаром, крен увеличивался. И по-прежнему японцы не отвечали на огонь.
   С плотоядным восторгом матросы и офицеры русских крейсеров наблюдали, как от противников «отлетают кусок за куском». И хотелось, страстно хотелось наконец увидеть днище переворачивающегося корабля или его таран, приподнятый над волнами и медленно погружающийся в пучину. Но очень нервировали наплывающие с севера дымы. Очень.
   Наконец уже вконец измученный русскими снарядами «Акицусима» стал прилегать на левый борт, из труб продолжал валить дым, просто стелившийся параллельно поверхности моря. С ужасом можно представить, что творилось в этот момент в кочегарках крейсера, что происходило возле топок, котлов, где японские матросы до последней секунды продолжали исполнять свой долг и обеспечивали корабль ходом. Казалось, что оставались действительно секунды. Ну минуты. Еще бы несколько попаданий…

   К месту избиения японских крейсеров с запада устремились два, как русские думали раньше, вспомогательных крейсера.
   – Они что, смерти ищут? – удивился каперанг Егорьев в боевой рубке «Авроры», когда ему сообщили о наглых японских пароходах. – Приготовиться открыть огонь с левого борта!
   – Евгений Романович, а ведь нельзя, – не отрываясь от бинокля, произнес минный офицер крейсера, лейтенант Старк. – Красный Крест. Госпиталя. Идут спасать тонущих.
   – Что за черт! Так они под флагами Красного Креста разведку вели? Это уже ни в какие ворота не лезет! Стрелять по ним мы, конечно, не будем, но немедленно дайте радио командующему, что японцы использовали в качестве разведчиков госпитальные суда. Мы ведь можем и не вернуться к эскадре. Но знать о таком факте должен весь мир… Кого же это несет на нашу голову с норда?
   – Знаете, Евгений Романович, а ведь катавасия может оказаться серьезной. Целый отряд, – отнял бинокль от лица старший офицер крейсера Небольсин. – Стоит ли нам связываться с этими… Уйти можем легко, не проблема. Но и показывать корму… А насчет госпиталей… Может, не торопиться с выводами?
   – Вы о чем?
   – А разве мы можем доказать, что они вели разведку? Госпитальные суда. Рядом с местом предполагаемого боя. И что? Мы даже не знаем, есть ли у них станции беспроволочного телеграфа на борту. А даже если и есть. Чем мы можем доказать, что именно они вели передачу?
   – Пожалуй, вы правы. Ну и ладно. Адмирал пусть думает. Не нашего уровня решение. Что прикажут, то и сделаем, – нервно ответил Егорьев.
   – Смотрите! Норд-ост! – резанул по барабанным перепонкам голос старшего артиллериста.
   Все немедленно обратили свои взгляды в указанном направлении.
   Из тумана наплывали тени довольно крупных кораблей. Ближе и ближе…
   – Так! – воскликнул Егорьев. – Только их нам тут и не хватало!
   Отряд вице-адмирала Катаоки состоял из довольно пожилых кораблей, но связываться с ними трем русским крейсерам было опасно. Три крейсера тиа «Мацусима» несли по чудовищному трехсотдвадцатимиллиметровому орудию, а броненосец «Чин Иен» – четыре двенадцатидюймовых. Кроме того, более полутора десятка скорострельных пушек среднего калибра грозили русским.

   Контр-адмирал Ямада получил телеграмму с «Сумы» сразу же. Призыва о помощи там, конечно, не было: «Вступаю в бой с двумя большими крейсерами русских». И координаты. Только факт. Но было понятно, что младший Того приговорен, если не придет помощь. И только он со своим отрядом мог помочь. Нет, потопить русских шансов практически не имелось, разве что очень сильно повезет. Но отогнать – вполне возможно. И приказ идти на сближение был немедленно отдан. Когда же на подходе к месту боя Ямада увидел корабли Катаоки, то настроение сразу улучшилось. Теперь уже точно русские не посмеют принять бой и отойдут. Но… Крейсера Того-младшего уже были на грани гибели, казалось, что их окончательное затопление – дело нескольких минут. Но в любом случае, даже если они чудесным образом спасутся, то в сражении участвовать точно уже не могут.

   – Ого! Еще и эти… – Адмирал Энквист получил доклад о приближении еще и броненосца «Фусо» с канонерками.
   Даже если бы и не было крейсеров Катаоки, то и тогда не стоило связываться с этим отрядом – вооружен «Фусо» неважно, но все-таки броненосец, хоть и старый. Наверное, «Олег» и «Аврора» смогли бы его уничтожить, но потратили бы на это тьму снарядов, уйму времени, да и сами наполучали повреждений… А много ли чести и пользы было бы в утоплении этого старого утюга и иже с ним? А теперь-то уж точно не стоило. Нужно было уходить. Уходить, бросив «недобитков», о гибели которых Энквист уже распорядился передать командующему.
   – К развороту! – отдал приказ адмирал, с сожалением посмотрев на разбитые, но не убитые «Суму» и «Акицусиму».
   Сигнал был поднят на «Олеге», «Аврора» и «Жемчуг отрепетовали и стали послушно разворачиваться на свою эскадру. Они сделали, что смогли в этом месте и в это время. Но…
   Адмирал Катаока не собирался разойтись миром. Вероятно, два изуродованных русскими крейсера «взывали к отмщению». И как ни мало было шансов у его устаревших кораблей, он отдал приказ на преследование. Пока русские выполняли разворот, японские корабли успели приблизиться на дистанцию открытия огня. Загрохотали стодвадцатимиллиметровые скорострелки, а изредка стали грохать и монструозные пушки калибром триста двадцать миллиметров. Правда, точность их огня была… никакая – слишком легкими «платформами» для таких гигантских орудий были четырехтысячетонные бронепалубные крейсера. Ни один снаряд этих «голиафов от артиллерии» не упал ближе пятидесяти метров от кораблей под андреевским флагом. Но это пока…
   Отряд Энквиста стал энергично отвечать, и крейсера противников словно обменивались любезностями: на каждом из шести разгорелось по пожару.

Глава 3
Ударом на удар

   Явственно ощущалось, что все вот-вот начнется… Вокруг эскадры постоянно выскакивали из тумана то один японский крейсер, то другой. Открывать огонь по этим смутным силуэтам было бессмысленной тратой снарядов. Иногда русские крейсера брали курс на сближение с дерзкими, но противник тут же отходил. Однако один раз «Изумруду» удалось прочно сесть на хвост какому-то вспомогательному крейсеру и даже открыть по нему огонь. Судьба вооружённого парохода, несомненно, была бы решена, поскольку и по скорости, и по вооружению он значительно уступал русскому крейсеру, но тому было приказано вернуться к эскадре. Ибо началось…
   – Силуэты нескольких больших кораблей с оста! – донесся до мостика «Суворова» голос сигнальщика.
   – Большие корабли с норд-оста! – будто в ответ первому прозвучал еще один голос.
   Адмирал и все офицеры вскинули к глазам бинокли.
   Один за другим из дымки выскакивали силуэты японских броненосцев и броненосных крейсеров. Они пока шли двумя отрядами с разных направлений, практически находясь на противоположных курсах с русскими. Под небольшим углом.
   – Неужели Того хочет разойтись контркурсами? – недоумевали на мостике русского флагмана. – Ведь тогда ему придется догонять нас не один час. В Желтом море ведь так и было.
   – Он может развернуться прямо сейчас, – возражали другие.
   – Разворачиваться в виду противника? Авантюра! Мы их немедленно раскатаем с окружности в центр!
   Тем не менее именно так и произошло. Дойдя до траверза второго броненосного отряда, японцы начали последовательный разворот на шестнадцать румбов и один за другим стали ложиться на параллельный с русскими курс. Маневр выполнялся на удивление быстро и красиво. «Микаса», «Сикисима», «Асахи», «Фудзи» и другие поочередно, как будто на пятке, разворачивались в одной и той же точке, строго держа строй.
   – Господа! – зычно крикнул командир броненосца Игнациус. – Прошу всех занять места по боевому расписанию! Зиновий Петрович, пройдемте в боевую рубку.
   – Да не видно там ни черта!
   – Не стоит излишне бравировать, – поддержал Игнациуса Клапье де Колонг. – Вы же помните, Зиновий Петрович, чем такое кончилось для адмирала Витгефта и для всей эскадры. Пойдемте!
   Рожественский нехотя согласился.

   Левая носовая шестидюймовая башня «Князя Суворова» сделала первый пристрелочный выстрел по японскому флагману. Снаряды легли с серьезным недолетом. Следующий выстрел дал более обнадеживающие результаты… Но вдруг подключились остальные шестидюймовки, затем грохнул главный калибр, «подал голос» «Александр Третий», заговорили остальные броненосцы первого отряда, и вода уже «стояла» у борта «Микасы» сплошной неопадающей стеной… Пристрелка была сбита… Безнадежно сбита… В мешанине всплесков было невозможно отличить падения своих снарядов от попаданий «братьев по строю».
   Как ни матерился в рубке флагмана Рожественский, ничего сделать было уже нельзя. Прервать начавшийся уже бой было невозможно, приходилось только надеяться, что хоть какая-то часть снарядов попадет в цель…
   Японцы пока хладнокровно молчали. А дело было даже не в хладнокровии… Те самые трижды проклятые желтые трубы русских кораблей на самом деле не были различимы в тумане, тонкие мачты – тем более. Ну и как определять дистанцию? Пристреливаться было практически невозможно. А позволить себе разбрасываться снарядами Того не мог. Оставалось молиться, чтобы эта дымка поскорее рассеялась.
   Однако и молча терпеть обстрел было нельзя. И скрипнув зубами, японский командующий отдал приказ об открытии огня. Двенадцатидюймовые «чемоданы» понеслись в сторону русского флагмана, хорошо различимые в полете. Без всякого бинокля можно было наблюдать их движение, в котором они вертелись, как городошные палки. Или это просто так казалось? Возможно, их «покачивание» в полете принималось глазом за «верчение» [7 - До сих пор нет единого мнения насчет «вертящихся» снарядов японцев. Многие участники боя пишут в своих воспоминаниях о той самой картине: «вертелись, как городошные биты». Но действительно ли было так (а это говорит о том, что японские орудия были уже здорово изношены), либо все-таки это был тот самый оптический обман.]. Неприятным сюрпризом для русских было то, что рвались они даже при ударе о воду. В боях под Порт-Артуром такого не наблюдалось.

   Вирен с мостика «Ретвизана» мрачно смотрел на вакханалию, разыгравшуюся в первом отряде. Щенснович нервно поглядывал на адмирала:
   – Прикажете открыть огонь, Роберт Николаевич?
   – Был приказ на открытие огня от командующего? – сухо спросил Вирен.
   – Нет, ваше превосходительство. – Командир броненосца удивленно посмотрел на адмирала. – Но ведь началось уже… Что же, если приказа не будет, мы так и пронаблюдаем со стороны?
   – Был приказ «Бить по головному». А вы видите, что там уже черт ногу сломит среди этих всплесков. Хотите просто разбросать снаряды? Давайте их уж хоть с пользой употребим. Ладно, начинайте пристрелку по третьему в строю броненосцу.

   При отсутствии каких-то специфических поручений и проблем место старшего минного офицера во время боя в боевой рубке: у артиллеристов своих проблем хватает, вахтенные начальники и офицеры по казематам и башням расписаны, трюмные… ну тут вообще все понятно, старший офицер и ревизор, как правило, носятся по всему кораблю, а минные как раз обычно без дела. Ну так, на всякий случай, рядом с командиром.
   – Ну вот и начали! – перекрестился Эссен, когда открыл пристрелку «Ретвизан». – Следить за сигналами с флагмана!
   – Тридцать четыре кабельтова, – донеслось от сигнальщика через несколько минут.
   – На дальномере? – заревел зычным басом старший артиллерист, лейтенант Черкасов.
   – Тридцать восемь кабельтовых! – донеслось в ответ.
   – Вот черт! – выругался Эссен. – Ну все равно, начинайте, Василий Нилович.
   Сколько месяцев офицеры и матросы ждали этой команды! Когда они наведут свои пушки в противника и услышат наконец: «Огонь!» Башни и казематы броненосца послушно изрыгнули этот самый «огонь», и понеслись завывая, снаряды на встречу… Да, в основном на встречу с водой Цусимского пролива… Невелика была в те времена точность стрельбы в морском сражении – пять процентов попаданий были мечтой любого артиллериста. Но некоторым должно было повезти. Некоторые должны были встретиться со сталью вражеского борта… Оправдать те сотни и тысячи рублей, которые бесполезно будут выброшены на ветер этим залпом – выброшены ради того, чтобы этим нескольким удалось попасть, продраться сквозь железо или даже броню и лопнуть внутри вражеского корабля, посеять внутри его смерч огня и стали… Посеять смерть… И ведь каким-то удалось…
   – А посмотрите, ведь попадаем периодически! – Соймонов видел, что не только фонтаны воды встают у борта вражеского броненосца («Фудзи», кажется), но и на его борту временами вспыхивали разрывы попадающих снарядов. – Ого! И неплохо иногда попадаем!
   В районе носовой башни вражеского корабля разгорался нешуточный пожар. А через некоторое время, к удивлению всех находившихся в рубке «Пересвета», «Фудзи» (а это был именно он) стал вываливаться из общего строя, вываливаться в сторону колонны русских броненосцев. Совершенно очевидно было, что корабль потерял управление.
   Чьи снаряды поразили «Фудзи», конечно, было понять невозможно – по нему громыхал весь второй броненосный отряд. Вряд ли это был сам «Ретвизан», который интенсивно обстреливался броненосными крейсерами адмирала Мису и, получив уже немало попаданий, снизил темп стрельбы, да и постоянно вздымающиеся возле его борта водяные столбы мало способствовали точности стрельбы. Скорее кто-то из «пересветов», идущих в его струе, умудрился всадить в боевую рубку японца тот самый снаряд, хоть и не пробивший броню, но выведший из строя как систему управления кораблем, так и командование японского броненосца. «Ослябя»? «Победа»? Сам «Пересвет»? Да какая разница?! Один из четырех броненосцев противника был выбит из строя, его несло в сторону русского кильватера. Неужели на кораблях Рожественского не воспользуются этой ситуацией?
   «Старички» из третьего броненосного тоже не стали ждать особого приглашения и включились в перестрелку. И небезуспешно, что неудивительно – тот же «Полтава», скромный боец артурской эскадры, всегда был хорошим «стрелком», не раз ему уже удавалось в боях поражать корабли противника. И сейчас он не изменил себе. На «Ниссине», флагмане адмирала Мису, стал разгораться пожар, потом броненосный крейсер рыскнул в сторону от русских и тоже временно вышел из боевой линии…
   Казалось, что завязка сражения складывается чрезвычайно удачно для русских. Да, оба русских флагмана интенсивно обстреливались, наверняка терпели немалый урон, на них полыхали пожары, но японцам явно доставалось больше: «Микаса», «Фудзи», «Ниссин»… да и концевому крейсеру второго отряда «Якумо» доставалось изрядно. В боевой рубке «Пересвета» царило сдержанное ликование.
   – Господа, а вы в сторону кормы смотрели? – В рубку заглянул Дмитриев. – Не все у нас гладко.
   Обстановка позволяла, и офицеры вышли на мостик. Было видно, что отряд Иессена пытается оторваться от преследующих его японцев. На «России» бушевали пожары и был заметен крен.

   …Японские корабли выстраивались в боевую линию, змейкой вливались в строй крейсерские отряды Мису и Камимуры, шедшие до этого контркурсом. Маневрирование шло удивительно слаженно, и вскоре должен был образоваться прочный и стройный кильватер.
   Иессен, который со своим отрядом играл роль «сил быстрого реагирования», держался в стороне от колонны главных сил. Увидев маневры японцев, он быстро сообразил, как может вредить противнику, практически не рискуя сам: «сесть на хвост» вражеской колонне и грызть, грызть этот «хвост». Ведь наверняка броненосные крейсера Камимуры будут связаны боем с основными силами русских и не станут всерьез отвлекаться на назойливых преследователей…
   Получив соответствующий приказ, крейсера владивостокского отряда взяли курс на точку разворота японцев и начали пристреливаться по ней.

   Адмирал Камимура прекрасно понял замысел своего противника и был вынужден немедленно принимать решение. Было видно, что снаряды русских уже стали накрывать «Якумо», концевой крейсер отряда Мису. Его «Идзумо» следующий в очереди… А потом через этот «горячий коридор» придется протащить весь свой отряд. Его четыре броненосных крейсера наполучают попаданий, практически лишенные возможности вести ответный огонь, а потом русские сосредоточенными силами будут терзать последнего мателота… Но покинуть линию… Необходимо было срочно делать выбор.
   – Передать приказ на отряд: «Атаковать противника в юго-западном направлении».
   «Идзумо», «Асама», «Токива» и «Ивате» не вступили в кильватер главным силам, вся мощь этих грозных кораблей готовилась обрушиться на русские крейсера. И обрушилась.
   Снаряд за снарядом стали падать рядом с «Россией», флагманом Иессена, рваться на его бортах, а некоторые на таком расстоянии пробивали даже броневой пояс. Продолжать сближение было самоубийством для русских. Владивостокские крейсера и «Баян», не искушая судьбу, устремились под защиту главных сил, но Камимура этим не ограничился, он стал преследовать врага, продолжая избивать «Россию». Казалось, что японский адмирал непременно хочет довести до конца бой при Ульсане, где ему удалось утопить только «Рюрика», а «Россия» с «Громобоем» смогли оторваться и уйти во Владивосток.
   Даже когда стало ясно, что русские крейсера больше не будут угрожать хвосту колонны и вроде бы можно вернуться к главным силам, чтобы усилить боевую линию, Камимура упрямо не прекращал преследование.
   У «России» уже имелся заметный крен, но хода крейсер не терял. Отряд Иессена вел интенсивный ответный огонь, кроме того, его поддержала часть кораблей Фелькерзама. «Идзумо» тоже приходилось несладко – на его борту разгорались пожары, флагман Камимуры заметно садился носом, но преследование продолжалось…

   Лейтенант Егорьев с азартом наблюдал, как приближается «точка разворота» японской боевой линии. Уже началась столько раз отработанная пристрелка, снаряды ложились очень неплохо. Скоро можно было открывать огонь на поражение, и Всеволод с нетерпением ждал дистанции до противника, чтобы начать работать своими пушками. Он мысленно аплодировал адмиралу Иессену, который принял такое тактически красивое решение. Насесть на хвост колонны вражеских крейсеров, практически не подвергаясь обстрелу, и терзать своими снарядами последнего…
   Но японские крейсера, которые должны были плавно вписаться в общую боевую линию своего флота, вдруг решительно повернули на сближение с отрядом русских броненосных крейсеров.
   Треть кораблей линии покинули ее! Это было немыслимо, но это было фактом.
   Крейсера Камимуры не вступили в кильватер впередиидущего отряда и продолжали следовать по прямой. Чтобы всей мощью четырех броненосных крейсеров, лучших в мире в своем классе, обрушиться на отряд Иессена.
   Шимоза… Пикриновая кислота или тринитрофенол. Многие годы это вещество использовалось для окраски тканей в желтый цвет или даже женщинами для окраски волос… И оказалось, что при детонации оно взрывается со страшной разрушительной силой. Многие страны мира пытались оснастить свои снаряды этой новой взрывчаткой, дающей огромную температуру при взрыве. Большинство от этого отказалось. Отказались не случайно, та самая пикриновая… хоть и слабая, но кислота. Снаряжать ей снаряды очень чревато. Кислоты, как известно, реагируют с металлами, образуя соли. А соли пикриновой кислоты, пикраты, ну очень «нежные» вещества – чихнешь в соседней комнате – запросто взорваться могут. Вот и представьте, что произойдет, если заряд побудет внутри ЖЕЛЕЗНОГО корпуса снаряда месяц-другой. Японцы тем не менее не отказались от этой идеи. Они выкладывали полости снарядов шелком, покрывали масляной краской, чтобы не допустить контакта шимозы с металлом. Но разве возможно избежать неизбежного?
   Где-то кто-то недолил краски, отслоилась краска при температурных перепадах… Шимозные снаряды представляли опасность не только для противника, но и для своих пушек. И в реальной истории отрывались стволы собственных орудий от преждевременного разрыва снарядов на японских броненосных кораблях, и сейчас это происходило: уже лишились из-за этого по одной пушке главного калибра «Микаса», «Ниссин» и «Адзума»… Но все-таки, если они попадали, эти снаряды, то приносили с собой «законсервированный ад». И теперь они, снаряды, снаряженные самой на то время разрушительной взрывчаткой, с детонаторами, рассчитанными на взрыв при малейшем касании, устремились к огромному русскому флагману крейсерского отряда. Трудно представить себе более удобную цель, чем длинный, высокобортный корпус «России». Крейсер сразу украсился «желтыми цветками» разрывов японских снарядов.
   Опыт боя в Корейском проливе был учтен на владивостокских крейсерах, противоосколочные переборки не давали смерти собирать такую щедрую жатву, как это было в августе прошлого года, но уж больно много попаданий одновременно получила «Россия». И несмотря на то что количество объектов на корабле, которые могли гореть, было резко уменьшено, полностью удалить все деревянное было невозможно. Пожары разгорались. Температура взрыва японских снарядов была неимоверно высокой, если сталь и не загоралась, то краска на ней вспыхивала сразу. По корпусу словно лупили гигантские кувалды. Уже ощущался заметный крен (два японских восьмидюймовых снаряда пробили даже главный броневой пояс).
   Но Всеволод не особо обращал на это внимание, оно сейчас было обращено на противника и на свои пушки. Как дирижер оркестром, он управлял своими орудийными расчетами и, можно сказать, получал удовольствие, наблюдая их слаженные действия. Не зря все-таки столько времени уделялось тренировкам, не прошел даром августовский бой в Корейском проливе – матросы работали, как хорошо отлаженный механизм. Да и противник конкретно их каземат не особо тревожил. Было несколько близких попаданий, но ни одного убитого и даже раненого пока среди подчиненных Егорьева не было.
   И совершенно неожиданным было в такой ситуации появление рассыльного.
   – Вашбродь, вас просят в боевую рубку, – с растерянным лицом обратился к нему матрос. – Идите командовать крейсером.
   – Господи! Что случилось?
   – Снаряд прямо в рубку попал. Командир и их превосходительство контужены, старшого еще раньше на юте убило, а из лейтенантов вы ближе всех, вас и приказали позвать.
   С сожалением глянув на свои пушки, лейтенант отправился к боевой рубке. На палубе открылась очень мрачная картина: вторая труба покосилась и держалась непонятно как, сбита грот-мачта, несколько пожаров разной величины, а кормовой мостик просто пылал со всеми своими «окрестностями». Японские снаряды продолжали прилетать, рваться и сеять смерть вокруг.
   В боевой рубке уже стоял новый рулевой, первого контузило вместе со всеми находившимися в ней в момент попадания злосчастного снаряда. Егорьеву уже оставалось только держать корабль на курсе. Крейсер вполне уверенно держался в струе «Громобоя», вполне исправно, хоть и не в полную силу, стрелял. «Побиты, но не убиты. Мы еще повоюем!» – пульсировало в голове Всеволода.
   Внезапно «Россию» потянуло вправо.
   – Лево руля! – тут же отреагировал молодой «командир» корабля.
   – Не слушается, вашбродь! – испуганно кричал рулевой.
   – Левая стоп! Правая полный вперед! – не растерялся лейтенант, крича в раструб переговорного устройства.
   Без результатов. «Россию» неудержимо тащило вправо… Быстро нарастал крен, по палубе стало невозможно ходить, не держась руками за что-нибудь из оснастки.
   «Все! Конец!» – пронеслось в голове Всеволода. За какие-то мгновения он успел выкрикнуть последний приказ: – Всем спасаться!!! – и, подхватив за шкирку замешкавшегося рулевого, последним выскочить из боевой рубки…

   Несмотря на значительное количество попаданий, потопить такой огромный корабль, как крейсер «Россия» – задача не из легких. Большой запас плавучести при таком водоизмещении, переборки, броня, в конце концов… Даже когда были получены пробоины по ватерлинии, когда стали затапливаться водой отсеки и угольные ямы, особой опасности не было. Даже когда шальной осколок повредил подшипник одной из машин, когда в результате этой дурацкой случайности остановился винт и корабль выкатился из строя – ничего фатального не произошло, был отдан приказ переложить руль… А вот выполнен приказ не был… Ввиду физической невыполнимости. Надо же было так случиться, что именно в этот момент еще один крупный снаряд перебил привод руля… И «Россия» неудержимо катилась и катилась на той фатальной циркуляции, черпая и черпая воду своими пробоинами… Крейсер повалился на левый борт, а через несколько минут опрокинулся. В воде оказались только те, кто в этот момент находился на палубе. А таких было немного. Да и у них было не слишком много шансов спастись.
   Матросам издавна вдалбливали: «Если корабль тонет, нужно отплывать как можно дальше от него, иначе вас затянет под воду водоворотом». Наверное, они помнили об этом в воде, но никакая логика не могла заставить их отплывать в море, ставшее теперь враждебным. Даже днище тонущего корабля казалось им более надежным пристанищем, чем холодные воды вокруг. И многие стали карабкаться на этот кусок «тверди» посреди гуляющих рядом волн. Очень хотелось верить, что даже в таком положении крейсер долго еще останется на плаву.
   Когда Всеволод пришел в себя, огромного крейсера, не уступавшего по водоизмещению иным броненосцам, уже нигде не было видно. О случившемся напоминали только плавающие рядом на поверхности воды барабан и какие-то щепки… Людей видно не было. Его, похоже, сбросило в море близким взрывом. Лейтенант даже сообразить не успел, как очутился в холодной воде Цусимского пролива. Один осколок обжег бок, но рана явно была поверхностная. Холод моря сначала даже привел Всеволода в чувство после легкой контузии, полученной при взрыве, но очень быстро океанская вода всей своей чудовищной теплоемкостью стала жадно забирать тепло человеческого организма…
   Откуда-то издалека над морем продолжали разноситься звуки боя, и с гребней волн были видны дымы и даже сами корабли, сошедшиеся в смертельном бою. Однако лейтенанту было не до того – ему уже стало ясно, что долго в такой воде он не продержится. За показавшиеся целой вечностью минуты Всеволод успел со всеми проститься, прочитать пару покаянных молитв, на этот раз совершенно искренне жалея о том, что тратил жизнь не всегда на дело. И даже пообещать, что если случится вдруг невозможное и он выживет, то… впрочем, это уже личное. На самом деле он уже начал потихоньку проваливаться в ту дрему, из которой при переохлаждении не возвращаются, но от самокопания лейтенанта самым бесцеремонным образом отвлек сильный удар по ногам.
   Когда полгода назад в этих самых водах геройски погиб собрат «России» – броненосный крейсер «Рюрик», то крупные деревянные обломки, по словам очевидцев, иногда всплывали настолько стремительно, что убивали спасающихся в воде людей. Так что Всеволода от немедленной гибели спасли только упрямство адмирала Рожественского, требовавшего буквально выполнять все свои указания, и собственная добросовестность. Не выдержавшая, наконец, чудовищной нагрузки легшего на бок крейсера, верхушка бизань-мачты обломилась и непременно окончательно оборвала бы жизнь молодого человека, если бы ее не притормаживал насмерть прибитый к ней два дня назад под руководством самого Егорьева, а теперь – запутавшийся в остатках прожекторной площадки огромный Андреевский флаг…

   Американский капитан, нашедший следующим утром замерзающего моряка на странном плоту из обломков, запутавшихся во флаге, был человеком практичным. Контрабанда, привезенная японцам в Корею, благополучно разгружена. Теперь же глупо было упускать возможность получить что-то и от русских… так что флаг выловили вместе со Всеволодом. Ушлый американец оказался прав – через полгода российское правительство согласилось выплатить ему неплохое вознаграждение за спасение ставшего к тому времени легендарным имущества. Позже выяснилось, что лейтенант Егорьев, впоследствии – полный адмирал, оказался не единственным спасенным с броненосного крейсера «Россия» – еще одному сигнальщику спасли жизнь большой кусок палубного настила и случайный японский вспомогательный крейсер.

   – Да уж! Это не на «Баяне» рассекать волны туда, куда считаешь нужным. – Деятельная натура Вирена просто бунтовала против роли, которая отводилась в бою ему и его кораблю. – Как это все-таки тяжко, тащиться за впередиидущим и просто держать свое место в строю. А адмиральский флаг – просто повод получать лишние попадания.
   Японцы действительно уделяли «Ретвизану» «особое» внимание: сначала все четыре броненосных крейсера адмирала Мису засыпали его снарядами, потом, после выхода «Ниссина» из линии – три. Но он был их основной целью. И стреляли японские «недоброненосцы» очень прилично. Адмирал только морщился и втягивал голову в плечи при каждом новом попадании. А следовали они одно за другим. Уже заклинило носовую башню, броненосец стал слегка зарываться носом, поступали доклады о пробитых трубах, пожарах, разрушенной кормовой рубке, дым от пожара на баке сделал наблюдение из боевой рубки совершенно невозможным. А ведь били по броненосцу снарядами «всего» в восемь дюймов максимум (пару десятидюймовых «приветов» от «Кассуги» пока можно было «вынести за скобки»). Но доставалось «Ретвизану» лихо. Разве что «Суворову» приходилось похуже.
   А нужно было держаться. Нельзя выходить из линии, не полученные тобой снаряды найдут себе другие цели, а следующие в кильватере «пересветы» защищены значительно хуже, им такого огня не выдержать…
   Вирен оглянулся на командира броненосца, когда тот получал доклад о повреждениях:
   – Ну, что там у нас, Эдуард Николаевич?
   – Неважные дела: в носу здоровенная пробоина, сели на метр, переборки вспучились. Опасно идти таким ходом. Первая башня… Сами видите. Еще минимум полчаса на ремонт требуется, чтобы вращение восстановить. На батареях пока благополучно. Ну и пожары… Трубы побило здорово, тяга – ни к черту.
   – Терпим. Ничего не поделаешь. Японцам тоже достается.

   «Пересвет» пока не обстреливался вообще, поэтому офицеры, которым не требовалось в данный момент находиться при пушках, в машинном отделении, рубке и так далее, собрались на мостике и с волнением следили за своим отрядом броненосных крейсеров, особенно за «Россией».
   – Вашбродь! – К Соймонову подбежал рассыльный матрос. – Принято на станцию телеграфа!
   Матрос протянул Василию листок бумаги. Прочитав текст, который был написан крупными, пляшущими буквами, лейтенант чуть не заорал от радости, но, сдержавшись, протянул донесение командиру.
   Эссен себя так не сдерживал. Казалось, что одним взглядом он проглотил все содержание, и тут же его лицо стало счастливым и довольным, ну как… Ну как у кота, объевшегося сметаной.
   – Господа! – радостно объявил Николай Оттович. – «Олег» и «Аврора» потопили два японских малых крейсера. Прошу немедленно сообщить об этом орудийным расчетам. Пусть постараются! Пусть покажут, что мы тоже кое-что можем…
   Его последние слова потонули в восторженных криках «Ура!!!». Офицеры и редкие на мостике матросы не сдерживали своего ликования.
   (К сожалению, адмирал Энквист поторопился сообщить об уничтожении японских крейсеров и на самом деле они были «живы», хоть и едва-едва, но все-таки оставались на плаву.)
   – О Господи! Что это?! – Вскрик матроса, принесшего телеграмму, больше походил на рыдание…
   Взгляды пересветовцев обратились к кормовым румбам…
   Крейсера Иессена уже подошли к отряду Фелькерзама и выстроились в линию пеленга – так можно было максимально удобно и эффективно концентрировать огонь двух отрядов. И это сказывалось на «Идзумо» – рухнула средняя труба, корабль всё сильнее садился носом, казалось, что всё уже в порядке, наши выскочат…
   Из кормы «России» вдруг вырвался сноп огня и дыма, огромный крейсер повалило в развороте вправо, иди отряд Иессена строем фронта, то таран флагмана непременно врезался бы в борт «Громобоя». А так… «Россия» повалился на левый борт… Еще минута… И киль красавца-крейсера показался над поверхностью Цусимского пролива.
   – Да как же это! – продолжал причитать матрос, в полном обалдении глядя на гибель корабля.
   – Так! – с трудом сориентировался Василий. – Немедленно сообщи артиллеристам правого борта о гибели двух японских крейсеров!
   – А как же…
   – Марш! Выполнять приказ! – Матроса тут же сдуло «выполнять приказ», все-таки есть что-то в уставе, который вгоняется матросам в «спинной мозг». Иногда действительно нужно «не рассуждать, а выполнять»
   А на мостике стало уныло… Стали обращать внимание не только на то, что не стреляют по «Пересвету», но и на пылающий чуть ли не от носа до кормы «Ретвизан», на то, что «Фудзи» справился с повреждениями и, практически нагнав отряд японских броненосцев, встает в кильватер «Асахи». Его отряд Вирена, конечно, здорово потрепал в то время, пока он был вне строя, но корабль врага на плаву и по-прежнему бьет из своей кормовой башни…
   – Василий Нилович, – обратился к старшему артиллеристу Эссен. – Думаю, что уже нет смысла стрелять по «Фудзи». Нам далеко, вряд ли попадем, да и другим своими всплесками пристрелку собьем. Переносите огонь на «Якумо», он нам наиболее удобная цель. Да и «Победа» давно его «победно» громит. Присоединяйтесь.
   А между тем всплески от падающих снарядов стали вставать недалеко от борта «Пересвета». «Пикник» на мостике пора было заканчивать. Эссен приказал офицерам разойтись по местам, предписанным боевым расписанием.
   Василий прошел в боевую рубку броненосца. Было тесновато, но вполне терпимо и, хотя ему очень хотелось быть либо у станции беспроволочного телеграфа, либо вообще у своих минных аппаратов (очень страшно было увидеть гибель еще одного своего корабля) – уж лучше сидеть на своем месте, выполнять свой долг… Легче. Но долг сейчас требовал другого. Лейтенант прильнул к смотровой «щели», если щелью можно назвать прорезь в фут размером, и смотрел на японские корабли, посылающие смерть в него и в его соотечественников.
   Черт его знает, какая пылинка попала ему в нос в тот самый момент… Чихнул… И пропустил такой момент…
   – «Фудзи!!!» – просто заорал над его ухом Черкасов…

   «Суворов» к этому времени стал получать уже серьезные повреждения. Несмотря на то что «Фудзи» был выбит из линии, остальные японские броненосцы настырно громили русский флагман. Новые японские снаряды обладали чудовищной разрушительной силой. Если броня и не «плакала стальными слезами» в местах их попаданий, то обычная сталь небронированных перекрытий плавилась. Огромное количество мелких осколков, которые они давали при взрыве, было хоть и безопасно для укрытых за броней, но исправно выкашивало матросов, тушивших пожары на борту.
   Туман рассеивался, и огонь японских броненосцев становился все точнее.
   Последовали попадания в первую трубу, которая уже опасно накренилась, удерживаемая пока на растяжках, был разрушен кормовой мостик, крупный снаряд, пробив борт, разорвался в кают-компании, вызвав нешуточный пожар. Но больше всего пострадала артиллерия. Один из первых же японских «гостинцев» умудрился угодить в ствол кормовой башни главного калибра и хоть не смог оторвать его, но загнул вверх, сделав эту пушку совершенно бесполезной. Взрыв этого снаряда вызвал такое сотрясение башни, что она вышла из строя на полчаса. Из трех шестидюймовых башен левого борта в строю осталась только одна, остальные намертво заклинило попаданиями, и они не имели способности вращаться и наводить свои пушки на японские корабли. В общем броненосец за ничтожный промежуток времени утратил практически половину своей огневой мощи.
   – Зиновий Петрович! Может быть, имеет смысл выйти из строя для исправления повреждений? – робко спросил Рожественского флаг-капитан. – Эскадру поведет «Александр», он еще совершенно цел, японцы потратят лишнее время на пристрелку по нему. Приказ о том, что в случае нашего выхода из строя эскадру ведет следущий мателот, всем известен… Выйдем, починимся и снова вернемся в строй…
   – Мы еще можем стрелять, управляться, держать ход. Какого черта! – вспылил командующий.
   – Но ведь смотрите – японский флагман второго отряда покинул строй…
   – МЫ МОЖЕМ СТРЕЛЯТЬ! Оставаться на курсе!
   «Суворов» продолжал вести за собой русскую эскадру. Хотя приходилось лихо… Броненосец постоянно содрогался от получаемых попаданий, пожары вспыхивали от носа до кормы, и хоть их регулярно тушили, но они разгорались снова и снова. Дым разъедал глаза находящихся в боевой рубке. Во рту стояла непереносимая горечь от недогоревшей при взрывах шимозы. Реальное управление эскадрой было утрачено, командующий мог только вести корабли за собой, не более.
   Что Рожественский и делал. Может быть, и зря. Может, стоило выйти из линии, пересесть на другой броненосец, а может даже, и на «Изумруд», чтобы полноценно руководить эскадрой, которая вслед за своим флагманом неуклонно сбавляла ход, и у адмирала Того появлялась возможность сделать тот самый «кроссинг Т», к которому он всегда так стремился.
   «Суворов» превратился в «земной филиал ада». Огонь и дым, удары взрывной волны и летящие осколки всевозможных размеров. Осколки снарядов и обрывки металлических конструкций самого корабля. Все это как коса смерти проходило по палубам и казематам броненосца. Уже погиб старший офицер Македонский, руководивший тушением пожаров, выжгло глаза флагманскому минному офицеру лейтенанту Леонтьеву. Сам командующий уже был ранен в плечо и правый бок, но оставался в боевой рубке.
   – «Фудзи!!!» – Капитан первого ранга Игнациус не сдерживал эмоций.
   – УРААА!!! – взорвалась ликующими воплями вся боевая рубка флагмана.

   …Было понятно, что стрелять по «Микасе» практически нереально. Ну не позволял доворот башни стрелять под таким углом эффективно. Нужно было найти более подходящую цель.
   – Наводить по третьему, двухтрубному броненосцу, – распоряжался мичман Щербачев, командир кормовой двенадцатидюймовой башни броненосца «Орёл». – Дистанция тридцать пять кабельтовых.
   Башня стала послушно разворачиваться.
   – Внимание! СТООЙ!!! – заорал мичман.
   Но его резкий крик был услышан комендорами как «Огонь!», и оба орудия грохнули выстрелами.
   – Идиоты! Я же сказал по третьему, а не по четвертому! – в ярости орал Щербачев.
   – Так по третьему из двухтрубных вы приказали, вашбродь, – смущенно пытался оправдаться хозяин башни.
   – По третьему в строю я командов…
   – Урааа! – завопили комендоры, и этот крик подхватил, казалось, весь броненосец и даже вся эскадра.
   Мичман прильнул к прорези командирского колпака башни.
   В корме четвертого в строю японского броненосца, казалось, началось извержение вулкана. Дым от взрыва выбросило вдвое выше мачт. А потом рвануло так, что сразу стало ясно, что этот корабль уже не жилец на белом свете.

   Один из тех двух «неправильных» орловских снарядов все-таки проломил лобовую броню кормовой башни «Фудзи» и взорвался внутри. Мгновенно вспыхнули полузаряды, поданные в башню из погребов, и огонь скользнул вниз, в эти самые погреба боезапаса. Грянул взрыв ужасающей силы, у броненосца не только вырвало дно, но почти оторвало корму. «Фудзи» стремительно погружался. Следующий за ним крейсер «Кассуга» вынужден был сделать коордонат от русской линии, чтобы не налететь на тонущего товарища. В самом начале битвы японцы потеряли один из четырех своих броненосцев.

   Все так и произошло в реальном Цусимском сражении. Почти. Японцев «преследовало» фатальное везение. Дурной осколок перебил трубу гидравлики, и хлынувшая под большим напором вода быстро загасила разгорающийся пожар. Огонь в погреба боезапаса не проник…
   … – Есть! – прошептал Соймонов, увидев, как взрывается японский броненосец, и тут же заорал во весь голос, не стесняясь нижних чинов, находившихся в рубке «Пересвета»: – Есть! Взорвался!! Тонет!!!
   Но и стесняться было нечего, все, включая Эссена, который на радостях сорвал и швырнул на палубу свою фуражку, громко ликовали, обнимались. Хорошо еще, что рулевой не бросил штурвал.
   Впервые за всю войну в артиллерийском бою удалось потопить артиллерией броненосный корабль противника. Поколебавшаяся было уверенность в грядущей победе опять захватила умы и души русских моряков, чаще застучали выстрелы, что не лучшим образом сказывалось на точности стрельбы. С трудом удалось снова наладить нормальный темп стрельбы.
   Восторг от произошедшего потихоньку сошел на нет, и экипаж вернулся в нормальное боевое состояние, к тому же поступил доклад о проблемах с разворотом кормовой башни, и Василий немедленно отправился разбираться с ее электроприводом.
   А сражение продолжалось. «Якумо», броненосный крейсер немецкой постройки, не выдержав сосредоточенного огня броненосцев отряда Вирена и частично Фелькерзама, стал выходить из кильватера основных сил японцев. Если уж и это творение германских судостроителей, ставивших во главу угла именно надежность и непотопляемость своих кораблей, покинуло боевую линию… Ещё один был выбит из строя. Ещё один!
   Снова зажужжали электромоторы на русских броненосцах, и башни, приводимые ими в движение, хищно уставились своими орудиями на новую цель. Пока Камимура займет свое место в кильватерной колонне японского флота, можно успеть многое. Надо было максимально использовать момент своего значительного преимущества.
   «Пересвет» с «Победой» перенесли огонь на крейсер «Адзума». Этот корабль французской постройки был наименее защищенным из японских броненосных крейсеров и уже успел пострадать от огня «Наварина» – пожар на юте все еще не был потушен. Скоро стали отмечаться и попадания артурцев: ясно заметен был взрыв на первой трубе, после которого она покосилась, замолчала кормовая восьмидюймовая башня, вспыхнуло еще несколько небольших пожаров. В довершение всего, очередным взрывом окончательно повалило покосившуюся трубу.
   Черкасов вместе с Эссеном азартно следили за результатами своего огня, очень хотелось его решительных последствий поскорее. Ну хоть не потопить, хоть выбить опять из строя. Как уже были выбиты «Ниссин» и «Якумо». К тому же сигнальщики передали, что боевую линию покинул японский флагман, сам «Микаса».
   А «Ретвизан» с «Ослябей» наконец перенесли огонь на «Кассугу», который с самого начала боя не обстреливался вообще и его комендоры действовали в самых комфортных условиях, методично и весьма эффективно обстреливая тот же «Ретвизан».
   На «Кассуге» почти сразу стали отмечаться попадания, первыми же снарядами была сбита дымовая труба и приведена к молчанию кормовая башня. А русские броненосцы продолжали и продолжали посылать в его сторону смерть различного калибра.
   После потопления «России» адмирал Камимура оказался в сложной ситуации: с одной стороны, нужно было срочно возвращаться к главным силам, с другой – это значило еще раз «протащить» свои корабли сквозь огонь третьего броненосного отряда русских и их броненосных крейсеров. К тому же появилась реальная возможность провести маневр, являющийся мечтой любого флотоводца – «обрезать» хвост колонны противника и поставить его под продольный огонь всего своего отряда. Искушение было слишком велико, и Камимура не устоял.
   Концевым кораблем русской линии был крейсер «Дмитрий Донской». Это был уже старый крейсер с малым ходом и относительно слабой артиллерией. Откровенно говоря, Рожественский долго колебался, не отправить ли его с транспортами во Владивосток, но настоятельные просьбы каперанга Лебедева и наличие у корабля полного броневого пояса привели к решению поставить его в конце русского кильватера. В глубине души командующий понимал, что «Донской» практически обречен, если японские корабли «обратят на него серьезное внимание». Но это значило и то, что меньше снарядов прилетит к другим, более ценным кораблям. А может, противник как раз и «погнушается» стрелять по такой «несерьезной» цели, тогда несколько шестидюймовок могут оказать некую помощь эскадре.
   В общем в результате на самый малый и старый крейсер броненосных сил русских обрушился огонь, способный вывести из строя современный броненосец.
   Старый крейсер с молодым задором вступил в бой. Но шансов у него было не больше, чем у подростка против четырех взрослых мужчин. Несколько залпов, и «Дмитрий Донской» получил заметный крен и заполыхал от носа до кормы. Ответный огонь был эпизодическим и несерьезным.
   Однако отвлекаться на добивание противника Камимура не мог себе позволить, его ждали в главной линии, его крейсера были там сейчас необходимы. Уже можно было пройти так, чтобы не подставляться под огонь отряда Фелькерзама. Адмирал скомандовал разворот…
   Играл ли адмирал Камимура в шахматы всерьез? Если да, то наверняка знал термин «цугцванг» – ситуация, когда любой ход только ухудшает перспективу.
   Своим поворотом он поставил «Громобой» и «Баян» в положение, когда у тех просто не осталось выбора – они не могли уже вернуться к своим кораблям, минуя пушки его крейсеров. Русские были просто вынуждены отвернуть от своей колонны и устремиться на… На «Ниссин», который уже побывал в нокдауне в завязке сражения и, кое-как справившись с повреждениями, старался догнать «Якумо» и пристроиться ему в кильватер. Камимура просто «гнал» противника на своего ослабевшего товарища. «Громобой» уже начал пристрелку, и было понятно, что скорее всего флагман адмирала Мису получит серьезные повреждения до подхода японских крейсеров и опять встанет дилемма: защищать его и оставить главные силы без так необходимого им подкрепления или бросить товарища «на съедение» русским. Ситуация усугублялась тем, что с нордовых румбов подходили русские крейсера Энквиста. Если не прикрыть «Ниссин» – его участь решена.
   Повернуть левее? Как бы «пригласить» противника вернуться к своим? Но тогда придется лишние полчаса нагонять свои главные силы. Лишние полчаса не вступать в бой. Да и примут ли русские такое «приглашение»? Почти наверняка – нет. Нужно идти на помощь адмиралу Того. Но как? Если по кратчайшему расстоянию, то придется пройти в пределах досягаемости орудий броненосного отряда Фелькерзама. А это двенадцать двенадцатидюймовок, не считая пушек «Нахимова» – может случиться всякое. Если отклоняться – опять потерять время.
   …Неожиданная помощь последовала от отряда Катаоки. Японский адмирал тоже увидел, какая опасность угрожает «Ниссину», и решил хотя бы не допустить к нему крейсера Энквиста. Неожиданно он пошел на сближение с русскими, и те, хоть и серь-езно превосходили по огневой мощи японских «пенсионеров», стали отходить, сохраняя дистанцию – на малом расстоянии становилось уже вполне реальным заполучить снаряд из гомерических пушек мацусим, который мог не только серьезно повредить, но, при удачном попадании, даже утопить небронированные русские крейсера. Бой этих двух отрядов склонялся к югу, и атаковать японского «подранка» «Олег» и компания уже в ближайшее время не могли.
   Однако корабли Катаоки дорого платили за свой маневр. Если по мощи бортового залпа «Жемчуг» практически не уступал «Итцукусиме», то «Олег» и «Аврора» серьезно превосходили своих оппонентов в этом плане (если, конечно, не учитывать трехсотдвадцатимиллиметровые пушки японцев). Здорово горели уже все три японца. На русских крейсерах тоже вспыхивали пожары, но значительно меньшего масштаба.

   Как говорил Наполеон: «Ситуация в бою меняется каждую секунду»… Командир «Громобоя» Дабич увидел, что третий броненосный отряд взял под обстрел «Ниссин» и его крейсер с «Баяном» не особенно нужны для планировавшейся ранее атаки. Зато представляется возможность поставить в «два огня» (обстрел с обоих бортов) отряд Катаоки, а потом соединиться с крейсерами Энквиста. Цель была немедленно сменена, и по японским старым кораблям било уже вдвое больше орудий, чем раньше. А этим пенсионерам и до того приходилось несладко. Правда, с севера изо всех сил торопился на помощь совсем уже тихоходный «Чин Иен», но, стреляя орудиями левого борта по «Мацусиме» и «Итцукусиме», крейсера, которыми теперь, после гибели «России», руководил Дабич, огнем правого борта встречали старичка-броненосца.
   Камимура, пока все еще засыпавший снарядами «Дмитрия Донского», снова встал перед дилеммой: помочь избиваемым кораблям Катаоки или, бросив их, спешить в линию главных сил. Да и добить русского старичка очень хотелось, ну не мог он со своим водоизмещением долго выдержать обстрел японской четверки. Весь в огне, с заметным креном, он тем не менее продолжал стрелять из нескольких уцелевших пушек. И даже попадал иногда: на баке «Идзумо» снова разгорелся небольшой пожар.
   Но «Донской» был уже на грани. Крейсер зарыскал на курсе и все сильнее садился кормой. Через несколько минут на его, по странной случайности, еще не упавшей грот-мачте заполоскался флаг «Како»: «Не могу управляться».
   На счастье для его экипажа, Камимура не собирался всерьез уделять внимание избитому ветерану. Дав еще несколько залпов по нему на отходе, японский адмирал повел свой отряд на соединение с главными силами.
   Но русскому крейсеру хватило и того, что он получил раньше. Ковыляя на восьми узлах, израненный корабль покинул строй и направился к югу. Оставались призрачные надежды передохнуть, хоть сколько-нибудь починиться и попытаться вдалеке следовать за своими. Теперь только решительная победа русских могла спасти «Донского».

   Командир «Авроры» с удовольствием наблюдал, как снаряды его крейсера крушат противника. Очередной раз крушат. «Мацусима», которая досталась ему при распределении целей, горела. Горела здорово. Хотя тонуть пока еще совсем не собиралась. Душа Евгения Романовича просто пела, как у любого человека, который видел, что его труды не пропали даром, что пушки его крейсера работают как сыгранный ансамбль. Егорьев имел право гордиться стрельбой своих подопечных.
   – Евгений Романович, смотрите, а ведь и наши броненосные крейсера подходят! – Старший офицер не скрывал своей радости.
   – Ну тогда уж недолго нам возиться придется с этим антиквариатом, – усмехнулся командир крейсера.
   – Крейсера… два, – невольно осекся Небольсин, мгновенно сообразив, что все не так здорово, как хотелось бы думать.
   – Ну два – это тоже очень неплохо, вполне достаточно, Аркадий Константинович, чтобы… Как ДВА? Какие? – До Егорьева не сразу дошел смысл слов, сказанных его старшим офицером, и в мозгу сразу запульсировало, забилось: «Сева! Севка!! Сынок!!!» – У Егорьева-старшего просто перехватило дыхание от волнения.
   Но ненадолго. Шел бой. Вставший в двадцати метрах по борту фонтан воды от падения японского «чемодана» сразу вывел Евгения Романовича из ступора. «Спаси и сохрани раба твоего Всеволода!» – перекрестился командир «Авроры» и вернулся к руководству кораблем.
   – Один – «Баян», а второго пока не разобрать. Может – «Россия», может – «Громобой».
   – Да ладно, потом. Эх! Жаль, наших теперешних визави нам не добить – подходят японские броненосные крейсера. Прикроют своих «младших братьев», придётся нам отойти. И знаете что, Аркадий Константинович, перейдите пока в кормовую рубку от греха подальше. Негоже нам обоим сейчас в одном месте находиться.
   – Как прикажете, Евгений Романович. – Старший офицер козырнул и отправился в корму. И остался в живых…
   А крейсера Катаоки действительно не стали искушать судьбу дальше и устремились к отряду Камимуры.
   Тот пошел навстречу и вскоре надежно прикрыл пушками и бортами своих кораблей горящих подранков. Теперь можно было возвращаться к главным силам или все-таки атаковать русских, забравшихся так глубоко в «тыл» японского флота. Пока можно было не мучиться выбором – курс в обоих случаях совпадал: Норд-ост. На этом курсе можно было и «Ниссин» с «Чин-Иеном» прикрыть, и русских атаковать, и к своим броненосцам приблизиться.
   «Олег» и «Аврора», спрятав «Жемчуга» за своими корпусами, шли на соединение со своими крейсерами и открыли огонь уже по «Идзумо», но пока безрезультатно. Да, в общем, этого и следовало ожидать. И не собирались русские всерьез связываться со столь грозным противником. Но и пренебрегать возможностью пострелять по флагману Камимуры не стали. Другое дело, что противник стал энергично отвечать. И хоть огонь могли вести только сам «Идзумо» и «Токива», следовавший за ним, получили русские крейсера изрядно.
   Шестидюймовый снаряд ударил в боевую рубку «Авроры» сзади. Там, где находился вход в нее. Осколки японского фугаса, влетев внутрь и отражаясь от стен… В общем рубка превратилась в мясорубку. Среди находившихся в ней не осталось ни одного сколько-нибудь живого человека. Даже легкораненых не было. Старший офицер, немедленно вызванный для управления крейсером, сначала даже отдернул ногу, когда хотел ступить на палубу внутри боевой рубки – все, абсолютно все было залито кровью.
   Но чувства на войне сильно притупляются, никаких рвотных позывов не почувствовали ни он, ни новый рулевой, вставший к штурвалу, ни те, кто выносил тела раненых и остатки тел из помещения. Шел бой, и только боем жили все моряки сражающегося крейсера.
   «Аврора», рыскнув на курсе, снова уверенно держала в кильватер «Олегу». Стрельба ее хоть и ослабела, но крейсер продолжал вести огонь с обоих бортов.
   А ответных снарядов она получала даже больше, чем флагманский корабль Энквиста. Каждый из крейсеров Камимуры успел уже отметиться попаданиями в нее восьмидюймовыми снарядами. Последний взорвался, зацепив в полете шлюпбалку, и щедро осыпал осколками ют. Пожары не прекращались – стоило потушить один, как немедленно разгорался новый.

Глава 4
Клинч

   А горемычный «Ниссин» снова стал получать попадание за попаданием, что и неудивительно – три броненосца и броненосный крейсер сосредоточили огонь на нем одном. Русские снаряды не давали, как правило, эффектных взрывов, но издалека было видно, что как будто кто-то высекает искры из его борта. Попадания явно были, к тому же снова в носу японского крейсера заполыхал нешуточный пожар. Замолчали уже обе башни главного калибра. Попытавшийся вернуться в строй флагман адмирала Мису был отправлен в очередной нокдаун и снова стал разворачиваться, чтобы выйти из-под огня.
   Но нельзя сказать, что из сражения он просто выпал. Пушки левого, неповрежденного борта нашли себе цель – «Громобой», который в это время, совместно с «Баяном», обстреливал «Чин Иен». И комендоры «Ниссина» показали, чего они стоят, что рано еще их списывать в этом бою – русский крейсер просто засыпало снарядами. Но Дабич приказал не отвлекаться от основной цели – броненосца, в который тоже весьма удачно ложились русские залпы. «Старый китаец» горел, уже замолчала его двенадцатидюймовая башня, снарядов которой можно было вполне обоснованно опасаться. Нужно было заканчивать начатое, вывести «Чин Иена» из строя, а еще лучше утопить вконец. А стрелять по «Ниссину» – только сбивать пристрелку своим броненосцам.

   «Пересвет», «Баян», «Паллада», теперь вот «Богатырь»… Павел Петрович Ухтомский вспоминал, сколько кораблей носили его флаг за последние несколько месяцев. Без удовольствия вспоминал. Было ощущение, что его, как какую-то пешку, постоянно пытаются куда-то сбагрить, пристроить, убрать с глаз долой. Он ощущал себя лишним и неудобным для всех. С его-то гонором!
   С уверенностью можно было сказать, что на всей эскадре не найдется дворянина такого древнего рода. А вот поди ж ты!
   Георгиевский крест за прорыв из Артура, конечно, «согревал душу и сердце», но неприятный осадок все же был. Ну никак ему не представлялся случай принять самостоятельное важное решение – то Вирен руководит, то Рожественский…
   Вот и сейчас под его команду отдали совсем несерьезный отряд. И бой опять идет без его участия…
   «Ну вот, опять бой проходит мимо. Война – мимо». – У Стеммана, командира «Богатыря», были похожие мысли. Он наблюдал, как флагманский броненосец пылает и превращается в руины. А он по приказу должен был охранять правый фланг своей боевой линии. Справа действительно «нависали» три «собачки» адмирала Дева, но держались на почтительном расстоянии и в бой не лезли. Неудивительно – кроме крейсеров его «полуотряда», наглецов бы встретило более двух десятков шестидюймовок нестреляющего борта броненосцев.
   На «Суворове» рухнула вторая труба, было очевидно, что головной корабль русских долго не выдержит. «Флоту – рисковать!» – вспомнил Стемман лозунг покойного адмирала Макарова.
   Нет, конечно, не личный героизм и не трепетная любовь к Родине заставили хладнокровного и рассудительного обычно Александра Федоровича отдать приказ «Палладе» и «Светлане», следующим в струе его крейсера: «Иметь ход шестнадцать узлов». Очень хотелось выйти из этой войны с наградой. С боевой наградой.
   Этому предшествовал короткий диалог с Ухтомским:
   – Александр Федорович, вот смотрите: если мы сейчас пристроимся в голове кильватера, то стрелять по нам броненосцы вряд ли станут, а сами мы вполне безнаказанно сможем обстрелять «Микасу». Что скажете?
   – Павел Петрович, вы читаете мои мысли! – Стемман несказанно удивился решительности адмирала, которого все считали лишенным этого «недостатка». – Прикажете увеличить ход?
   – Ну конечно! Действуйте!
   Бронепалубные крейсера стали выдвигаться из тени своих броненосцев. Вот уже ясно виден «Микаса». И последовал приказ начать пристрелку по японскому флагману… Хотя какая там к черту пристрелка – весь первый броненосный отряд лупил по кораблю Того без остановки.
   Помощь оказалась запоздалой. Уже через несколько минут «Микаса» стал отворачивать и покинул свое место во главе кильватера. Ликовавшие в боевой рубке «Богатыря» могли, конечно, считать, что именно их вмешательство помогло выбить из строя самого Того, но вряд ли даже они всерьез думали так.
   А вот возмездие за дерзкий маневр последовало незамедлительно: японские крейсера, шедшие прямо по курсу, стали разворачиваться для защиты своего командующего и открыли огонь по флагману Ухтомского, японские крейсера, шедшие правее и не вмешивавшиеся в ход сражения до сих пор, пошли на сближение и открыли огонь по русскому крейсерскому отряду. А среди этих японских кораблей были три крейсера типа «Такасаго» с восьмидюймовыми пушками – противник очень серьезный и опасный. Кроме них у японцев было еще три крейсера послабее, но и из них любой был не менее сильной боевой единицей, чем «Светлана». Разгорался еще один «бой местного значения». И в этом месте русские были явно слабее своего соперника. Что сразу стало сказываться.

   – Ну куда он полез! – Сарнавский с негодованием смотрел на сигнал, поднятый на «Богатыре». – Кому мы там сейчас нужны? Крестов захотелось? Так даже деревянных не удостоимся, не то что Георгиевских.
   – Владимир Симонович, но может, действительно стоит поддержать наши броненосцы, – попытался возразить старший офицер «Паллады», находившийся пока вместе с командиром на мостике крейсера. – Глядишь, и окажемся той самой последней соломинкой, которая сломает спину верблюда.
   – Очень сомневаюсь. Но вот японские крейсера, которые пока спокойно двигаются справа и по носу, наверняка своего флагмана прикрывать ринутся. А сколько их, видите? Гроб нам с крышкой сразу же сколотят. Черт! Вот приспичило Ухтомскому подергать тигра за усы!
   И результаты, конечно, немедленно воспоследовали, и для «Паллады» в том числе. Крейсера у японцев малые, но их было много. К тому же в помощь отряду адмирала Дева немедленно стал выдвигаться и вице-адмирал Уриу со своими четырьмя крейсерами, в результате положение русских в этом месте сражения стало просто катастрофическим.
   Японцы к тому же прекрасно знали, какой из трех крейсеров отряда Ухтомского является «слабым звеном», и уделили «Светлане» особое внимание. И небезуспешно. Кроме нескольких, вполне терпимых, стодвадцатимиллиметровых снарядов, «Читосе» всадил в крейсер и восьмидюймовый «подарок». «Светлана» немедленно стала зарываться носом, ход значительно упал. Ну и, как говорится: «Не было бы счастья, да несчастье помогло» – еще один снаряд проделал приличную пробоину в корме, и хлынувшая туда вода практически выправила дифферент. Но избиение продолжалось. Ухтомский, глядя на подчиненный отряд, который стали корежить вражеские снаряды, уже несколько раз пожалел о своем «гусарстве». Нужно было как-то выбираться…

   Капитана второго ранга Коломейцева Рожественский явно недолюбливал, может, сказывался ершистый характер командира «Буйного», может, слухи о том, что в юности он был близок к революционерам… Неважно. Не жаловал командующий кавторанга.
   «Буйный» шел концевым в первом отряде миноносцев, которым командовал Баранов на «Бедовом». Миноносцы в бою пока участия не принимали, да и в обозримом будущем этого не предполагалось – «отношения выясняли» броненосные корабли, нечего «всякой мелочи» путаться под ногами…
   Японского кильватера практически было не разглядеть, а вот то, что свои получают здорово, было заметно: горели «Князь Суворов», «Александр», «Ретвизан», «Ослябя». Оставалось надеяться, что и японцам достается на орехи. Но видно, этого не было, можно было только надеяться. Запылал и накренился «Дмитрий Донской», обстрелянный крейсерами Камимуры, на флагмане Рожественского рухнула труба… «Суворов» явно был уже здорово избит и долго не продержится.
   Подтверждения этих слов долго ждать не пришлось, «Суворов», а за ним и «Александр», у которого к тому времени тоже сбило трубу, стали отворачивать в сторону от японского кильватера.
   – Пора снимать адмирала, вам не кажется? – спросил Коломейцев лейтенанта Вурма, бывшего с ним на мостике.
   – Но нам такой задачи не ставили, Николай Николаевич, приказа нет, – удивился лейтенант.
   – Понятное дело, что нет, я и не о нашем миноносце говорю, но кому-то ведь такую задачу ставили наверняка. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы предвидеть такую ситуацию. У Баранова наверняка есть какие-то инструкции.

   У кавторанга Баранова, командира миноносца «Бедовый» и первого отряда миноносцев, такие инструкции были. Снимать командующего, в случае чего, должен был именно он. Но в любой момент мог поступить приказ на минную атаку противника, нужно было бы руководить отрядом. Поэтому после некоторых раздумий было решено отправить к броненосцам за Рожественским или за каким-то его приказом концевой миноносец отряда, которым как раз и был «Буйный». Приказ был немедленно передан.

   – Ваше высокоблагородие! – обратился к Коломейцеву сигнальщик. – С «Бедового» передают: «Подойти к адмиралу, при необходимости принять его и штаб на борт».
   – Ну, слава Богу, хоть на что-то решились! Странно, что Баранов сам не пошел. Ну черт с ними совсем! Лево руль! Увеличить скорость до семнадцати узлов! Курс к «Суворову», – начал сыпать распоряжениями Коломейцев.
   «Буйный» вышел влево из своей колонны миноносцев и, прибавив ход, стал ее обгонять.
   Когда поравнялись с «Бедовым», Коломейцев приказал продублировать сигнал «Иду к флагману, для того чтобы снять адмирала».
   – Поднять сигнал «Исполнять», – подтвердил решение Баранов.
   «Буйный» стал быстро удаляться в сторону «Князя Суворова» и кипящего от падения снарядов участка моря.

   – Не было печали – черти накачали! – выругался Коломейцев, подходя к флагману. Маневр отряда Ухтомского выманил на голову колонны японские крейсера, которые не преминули «засвидетельствовать свое почтение» уже избитому русскому броненосцу. Когда «Буйный» был уже совсем рядом, на «Суворове» с грохотом и жутким скрипом рухнула и вторая труба. Море вокруг регулярно вздыбливалось всплесками от снарядов, одного из которых за глаза хватило бы маленькому истребителю, чтобы надолго выйти из строя, а то и вообще отправиться в гости к Нептуну навеки.
   Орать в мегафон среди грохота взрывов было бесполезно, и на фок-мачте «Буйного» расцвел флажный сигнал: «Готов принять на борт адмирала».
   Прошло несколько напряженных минут, во время каждой из которых могло произойти непоправимое для маленького корабля…
   – Смотрите, вашсыкородь! – крикнул сигнальщик и тут же начал «переводить на человеческий язык» «рукомашество» своего коллеги с «Суворова»: «Немедленно передать на «Орел» и «Полтаву»…
   Взрыв на корме броненосца снес сигналящую флажками фигурку, как бита сносит городошную палку. С миноносца продолжали напряженно вглядываться в горящий флагман. Через минуту еще один сигнальщик продолжил передачу приказа: «…двумя колоннами повернуть влево и отсечь силы противника друг от друга».
   – Вот черт! Ну и что делать будем? – вопросительно посмотрел Коломейцев на своего минного офицера. – Радио?
   – Радио само собой, но надо и продублировать флагами. А кто на броненосцах на нас смотреть будет? – Лейтенант Вурм задумался… – А может, на «Изумруд» отсемафорим? Он и повидней нас, и мачты у него… Да и сбегает пусть к главным силам. А?
   – Вероятно, самое разумное решение, благо он рядом. Передавайте.
   Получив сообщение с «Буйного», барон Ферзен, командир крейсера «Изумруд», немедленно продублировал приказ командующего и с удовлетворением понял, что тот был принят на броненосцах. Сначала «Полтава» стала выполнять «правое плечо вперед», ложась всем отрядом на курс, параллельный крейсерам Камимуры, а через несколько минут и «Орел», ведущий теперь всю эскадру за собой, стал сворачивать влево.
   Идущий последним в японском кильватере крейсер «Адзума» оказался в весьма незавидной ситуации. Русские броненосцы в количестве (пока!) четырех стали всем бортом, продольным огнем, бить по нему с кормовых румбов. Что, конечно, не прошло для, как его называли, «самого неброненосного из броненосных крейсеров» японского флота даром. Кормовая башня и так молчала из-за десятидюймового снаряда, который хоть и не взорвался, но, как кувалда пробив барбет башни, разрушил систему подачи снарядов из погребов. Так теперь еще и прямым попаданием в ствол орудия его оторвало на две трети длины. Ну и многострадальный кормовой мостик крейсера (вернее, его остатки) снова как завороженный притягивал попадания. Весь ют полыхал чадным пламенем, и просто не могли стрелять пушки, находившиеся к корме ближе, чем остатки сбитой трубы.

   Адмирал Того мрачно взирал на происходящее уже с покореженного мостика «Микасы». В самом начале боя его начальник штаба уговорил командующего перейти в боевую рубку, чтобы в такой ответственный момент не рисковать управлением флота. Он оказался прав: на первых же минутах боя взрыв на броне носовой двенадцатидюймовой башни вывел из строя всех находящихся на мостике. Потом флагманский броненосец получил еще столько попаданий, такие повреждения, что вынужден был в конце концов выйти из боевой линии. Впервые за всю войну. Но не это было главное. Потерян «Фудзи», «Микаса» малобоеспособен в ближайшее время. «Ниссин» и «Якумо» хоть и временно, но покинули строй. Да! «Суворов» и «Александр» тоже отвернули, пусть даже горит «Ретвизан», горит «Ослябя», потоплен русский четырёхтрубный броненосный крейсер. Но этого недостаточно! Японского командующего никак не устраивала победа «по очкам», не устраивал размен кораблей линии. У русских на Балтике есть ещё броненосцы, да и не в этом даже дело – после войны нужно будет возрождать флот Империи, а если дело пойдёт так и дальше, то возрождать его будет просто НЕКОМУ. Не столько жаль сейчас было корабли, сколько обученных моряков, которые гибли с ними. Хотя и корабли тоже… Передали о том, что «Сума» и «Акицусима» на краю гибели – если и не утонут, то в сражении на них рассчитывать уж точно не приходится. Камимура, демоны его побери, ввязался во второстепенные перестрелки, хотя как воздух его отряд был необходим в главной линии, где, как узнал Того из докладов, практически не повреждёнными остались только «Сикисима», «Асахи» и «Кассуга». А у русских более пяти «не царапнутых» снарядами броненосцев.

   После недолгого и безрезультатного обстрела со стороны японцев «Пересвет» снова спокойно шел в строю и стрелял по врагу, не подвергаясь особой опасности. В него не стреляли. Сильно поредевший кильватер противника бил по другим кораблям. А броненосец продолжал посылать снаряд за снарядом то по «Адзуме», то по «Кассуге», в общем по наиболее удобной цели. Старший артиллерист Черкасов просто наслаждался такой возможностью – бить по врагу совершенно безнаказанно. Пока, во всяком случае.
   Офицеры давно уже снова вышли из боевой рубки на мостик и наблюдали за боем. Если в соперничестве главных сил ничто не предвещало серьезных неприятностей, то по правому борту дела обстояли далеко не столь радужно. Отряды адмиралов Дева и Уриу здорово навалились на крейсера Ухтомского. Горели все три: «Богатырь», «Паллада» и «Светлана». Последний к тому же значительно сел носом и весьма вяло отвечал на обстрел. Было понятно, что он получил серьезные повреждения. Что и неудивительно – для такого крейсера-яхты восьмидюймовый снаряд, да еще удачно попавший – почти катастрофа. Вот, видно, такой и прилетел… А может, и не один.
   Вероятно, адмирал Дева решил поскорее дотоптать горемычный русский крейсер, а заодно окончательно добить пылающий на юге «Дмитрий Донской». Его отряд дружным кильватером пошел контркурсами с колонной броненосцев второй эскадры, явно полагая, что на тридцати кабельтовых при такой скорости расхождения особой опасности не будет. Несколько шестидюймовых попаданий от пушек правого борта русских броненосцев его крейсера как-нибудь переживут…
   Эссен настороженно наблюдал за маневром японских крейсеров.
   – Василий Нилович, прикажите развернуть башни на правый борт, – неожиданно обратился он к Черкасову. – Огонь по «собачкам»!
   – Да зачем, Николай Оттович? Мы же так хорошо по «Кассуге» пристрелялись! Давайте ее добивать, а этим мелким крейсерам и шестидюймовок хватит! – Старший артиллерист броненосца походил в этот момент на ребенка, у которого отбирают любимую игрушку.
   – Может, хватит, а может, и нет, – отрезал Эссен. – Переносите огонь главного калибра на правый борт, лейтенант. Они идут «Донского» добивать. Пусть крейсер и не жилец, но там сотни наших моряков. Возможно, от нас зависит, погибнут они или нет. Кстати, посмотрите на «Победу», там, кажется, разделяют моё мнение.
   И действительно – кормовая башня переднего мателота, прекратив огонь, разворачивалась на правый борт. Через минуту в ту же сторону стали разворачиваться и десятидюймовки «Пересвета».
   Адмирал Дева никак не ожидал, что русские броненосцы отвлекут на него свой главный калибр, но высоченные столбы воды от падения крупных снарядов, встающие рядом с бортами крейсеров, быстро убедили в обратном. Так рисковать было нельзя. Несколько снарядов среднего калибра уже попало в корабли отряда, это было терпимо… Но получить в борт двухсот-трехсоткиллограммовый подарок с взрывчаткой для малого крейсера грозит фатальными последствиями. Осторожный адмирал дал приказ отворачивать. Поздно дал…
   – Смотрите! – закричал сигнальщик на «Пересвете». – Есть!
   Но все находившиеся на мостике и так видели, как из борта «Такасаго» вырвался сноп огня с огромным количеством черного дыма. Японский флагманский крейсер стал медленно прилегать на правый борт. С сильным креном раненый корабль, а за ним и остальные японцы стали отворачивать с курса. Адмирал Дева получил жесткое «предупреждение» от русских броненосцев и больше решил не рисковать.

   «Мученик Цусимы» – так назвал свою книгу, посвященную броненосцу «Князь Суворов», один глубоко неуважаемый мною автор. Но, несмотря ни на что, этот эпитет очень точно характеризует судьбу русского флагмана в том страшном бою.
   В этой Цусиме был свой мученик. «Ниссин». Выбитый из строя одним из первых, крейсер тщетно пытался в строй вернуться. И постоянно попадал под огонь то одного, то другого русского отряда. Флагман адмирала Мису, который и сам уже давно вышел из строя с осколком в животе, регулярно был слабее своих противников – то «Громобой» с «Баяном», то старые русские броненосцы обстреляют, то главные силы русских… А иногда и сразу по два отряда засыпали снарядами японский корабль… Пожары, разбитые пушки, пробоины…

   – Дмитрий Густавович, приказ повернуть влево всем отрядом. – Успенский чисто формально проинформировал Фелькерзама о полученном приказе. Адмирал сидел на мостике в кресле и принимал в сражении чисто номинальное участие. Состояние его здоровья было весьма неважным (только НЕДОЛГАЯ стоянка у берегов Индокитая и отдых в более умеренных широтах Бонина позволили адмиралу дожить до сражения – в реальной истории он умер от инсульта, не дойдя до Цусимского пролива).
   Реально и сейчас с начала боя третьим броненосным отрядом командовал командир «Полтавы», именно он, предварительно спросив мнение адмирала, отдавал приказы следовавшим за ней броненосцам.
   – Конечно, Иван Петрович, поворачивайте, – слабым голосом отозвался Фелькерзам.
   На грот-мачту «Полтавы» взлетел флажный сигнал, остальные корабли отрепетовали «Ясно вижу», и все четверо стали последовательно ворочать влево. Этот маневр если и не отсекал крейсера Камимуры окончательно от главных сил японцев, то отсрочивал их соединение весьма надолго. К тому же у отряда снова была общая цель: броненосец «Чин Иен» находился всего в тридцати кабельтовых от броненосцев Фелькерзама, и упускать такую возможность русские не стали. Несколько пристрелочных залпов, и снова четыре корабля загрохотали всем бортом. Всплески, всплески… Взрыв!
   В носовой части японца встал огромный водяной столб от попадания явно двенадцатидюймового снаряда, и «Чин Иен» начал зарываться носом в волны.
   – Дистанция растет, может, побережем снаряды? – спросил Успенский адмирала.
   – Ну что вы! Еще немного, и мы его добьем, надо же нам довести дело до конца, раз уж представилась такая возможность.
   – Меня, если честно, больше волнуют крейсера Камимуры, с которыми нам наверняка предстоит схватиться в ближайшее время. А этот инвалид теперь все равно не боец.
   – Вот когда он из категории «не боец» окончательно перейдет в раздел «не жилец», тогда и прекратим, – по-стариковски проворчал адмирал. – Все одно, больше стрелять не по кому, а это старое корыто мешает «Громобою» добить «Ниссина». Да и за «Донского» отомстить надо бы. Отвоевался наш старик, судя по всему.
   – Ну… Я не против, конечно. Снарядов жалко. Сколько их на такой дистанции даром пропадет.
   – Этого добра у нас, Иван Петрович, пока достаточно. Для «доброго» дела экономить не станем, – слабо улыбнулся адмирал. – Продолжать огонь по «Чин Иену». Подранков – добивать, так действуют охотники, так будем поступать и мы.
   Стрельба по броненосцу продолжилась, но недолго. Очень уж быстро разносило корабли на контркурсах, дистанция менялась слишком резко, и это сказывалось на точности огня.
   – Ваше превосходительство! – взмолился наконец Успенский. – Ну давайте перенесем огонь. Ведь цель подостойней появилась – «Ниссин». А этот утюг императрицы Цыси так носом в море зарылся, что в этом бою уже участвовать точно не будет. А крейсер скоро за Камимуру спрячется, тогда можем и не добить.
   – Пожалуй, вы правы. Давайте весь огонь по «Ниссину», – согласился Фелькерзам.
   «Чин Иен», освободившись от обстрела и уходя из сражения, все-таки умудрился одним из последних снарядов попасть на прощание в «Нахимова». Однако на него внимания уже не обращали. Пушки русских броненосцев грохотали по многострадальному флагману вице-адмирала Мису. И не безрезультатно. Был отчетливо виден взрыв крупного снаряда у него на юте, после чего вся корма заполыхала. Были видны и попадания шестидюймовых снарядов, вспыхнули еще пожары, покосилась вторая труба, но японский крейсер породолжал идти и стрелять. Казалось, что несокрушимая самурайская воля будет держать его на воде и продолжать вести бой несмотря ни на что.
   Фелькерзам даже покинул свое кресло и подошел к ограждениям мостика. Пожилой моряк азартно вглядывался в избиваемый «Ниссин».
   – А что, Иван Петрович, чувствуют японцы, что значит по-настоящему с русскими воевать, как думаете? Впервые за всю войну у них преимущества нет – вот вам и результаты.
   «Русский моряк Фелькерзам», – хмыкнул про себя Успенский. – Хотя… А кто же он, если не русский? Идет в бой за Россию, рискует жизнью. При чем тут его фамилия или корни? Мало ли таких на эскадре, на флоте, в Империи. Эссен, командир «Пересвета», что, швед? Да более русского человека я и не встречал. Фитингоф, командир «Наварина» – немец? Щенснович – поляк? Братья Де Ливроны с «Баяна» и «Осляби» – французы? А Вирен что, не русский? Адмирал Иессен, который наверняка погиб вместе с «Россией» за Россию, не русский?
   И кто более русский: ретвизановский дальномерщик Куйво или какой-нибудь студент Мордвинов, отправивший микадо поздравительную телеграмму в связи с падением Порт-Артура? Главное понятно: не в фамилии дело. У нас всегда проблем хватало настолько, что русским испокон веков числится каждый, кто не считает соседей по стране вторым сортом и готов вместе с ними идти отечество защищать. Не то что в «цивилизованных» европах, где даже на последней забегаловке может висеть объявление в стиле: «Неграм, ирландцам и собакам вход запрещен!» Россия – наша общая Родина, и за нее мы все вместе пойдем бить любого врага!»
   – Так точно, Дмитрий Густавович, с боем в Желтом море – никакого сравнения. Продержаться бы в таком ключе еще пару часов, и все – нечего нам будет больше Того бояться, только не забыть подранков японских добить. Лишь бы никаких неприятных сюрпризов не приключилось.

   Капитан первого ранга Юнг, командир «Орла», сначала сильно занервничал, когда его броненосцу пришлось вести за собой флот. Но ничего – иди себе прежним курсом и стреляй, жди распоряжений от командующего.
   Броненосцы, заранее имеющие приказ в случае выхода флагмана из строя следовать за головным, послушно легли на курс в кильватере первого в строю броненосца и привычно продолжали бой. В кильватер «Пересвету» пристроился даже «Александр», справившийся с основными повреждениями. Теперь они били с двух бортов: по броненосцам «Сикисима» и «Асахи», а также по крейсерам «Якумо» и «Ниссин», не успевшим достаточно удалиться с их курса. (В этот момент «Асахи» получил попадание, которое могло, если и не погубить японский броненосец, то вывести его из строя: десятидюймовый снаряд с «Пересвета» вломился сквозь броню в каземат шестидюймовой батареи… И не взорвался! Просто трех-соткилограммовая болванка разбила одно орудие и ничего более. Не взорвался сам снаряд, не сдетонировали заряды и снаряды, находившиеся в каземате, у корабля не вырвало здоровенный кусок борта и не взорвались погреба боезапаса… Попадание, которое могло уничтожить «Асахи», просто лишило его одной пушки и нескольких человек ее прислуги, которых посекло кусками металла, разлетевшимися при пробое брони.)
   По этим же крейсерам работали с двух бортов и «Громобой» с «Баяном», и «Олег» с «Авророй». Японцам приходилось ох как несладко, особенно на «Якумо». В его кормовой части творилось ну очень неприятное для этого броненосного крейсера. Со стороны русских наблюдались многочисленные разрывы снарядов и был заметен сильный дифферент на корму. Было обидно, что этот японец вышел уже из зоны эффективного поражения броненосцев первых двух отрядов, но оставалась надежда на крейсера Энквиста. Им вполне по силам было довести дело до конца.

   – Ну вот и с первым боевым приветом, господа! – воскликнул Дмитриев, когда японский «чемодан» взорвался в воде в десятке метров от «Пересвета» и осыпал осколками его палубу. – Начинаем общаться взаимно.
   И как подтверждение его словам, еще один снаряд лопнул на броневом поясе. Пробоины, к счастью, не получилось, броня выдержала.
   Будь адмирал Того русским, то при взгляде на «Микасу» ему, наверное, пришла бы на ум поговорка «Краше в гроб кладут». Сказать, что флагманский броненосец изуродован – ничего не сказать. Приходилось только удивляться, как он еще держится на воде. Все-таки не случайно он считался одним из лучших в мире представителем своего класса.
   Вид кораблей, находящихся поблизости, тоже не сильно обнадеживал: «Адзума» до сих пор не мог справиться с пожарами, первая труба была сбита, крейсер сильно осел кормой, из кормовой башни сиротливо торчало только одно орудие, а носовая, как следовало из доклада, заклинена. Немногим лучше выглядел «Кассуга», также имевший дифферент на корму, с готовой рухнуть первой трубой и разбитой кормовой башней. Пожары на нем, правда, уже успели погасить.
   Было видно, что вдалеке русские продолжают избивать «Якумо» и «Ниссина» и что приходится этим кораблям очень нелегко. Реально боеспособными оставались только совершенно целый «Сикисима» и уже слегка побитый «Асахи», спешащие на юг выполнять приказ командующего. Хотя и на этом курсе второй из упомянутых броненосцев успел наполучать попаданий, о чем свидетельствовали несколько пожаров, ясно наблюдаемых на его борту.
   Ну и были крейсера Камимуры. Вряд ли они пострадали сильно. Но уже второй час Того тщетно ожидал их соединения с главными силами.
   В бое при Шантунге адмирал Того был готов отступить и пропустить артурскую эскадру, получив значительно меньшие повреждения. Но теперь, несмотря на просто клокочущее в голове желание прекратить это самоубийственное для японского флота сражение, уступать было нельзя – это равносильно проигранной войне. Нужно, необходимо хотя бы утопить еще несколько кораблей русских. Утопить, чтобы газеты имели повод написать, что сражение разыгралось «вничью». Чтобы от Японии не отвернулись ее, так сказать, союзники, чтобы продолжались финансовые вливания в экономику, которую уже скорчило судорогами банкротства, чтобы армия не «перетащила одеяло на себя», аргументируя это небоеспособностью флота… Нужно было продолжать бой… Продолжать, пока оставались хоть какие-нибудь шансы нанести русским существенный ущерб. Ну хотя бы дотопить их флагманский броненосец.
   Продолжать битву было необходимо, но «Микаса» уже совершенно не годился для роли корабля управления. Поэтому командующий приказал подозвать сигналом к борту авизо «Тацута» и, дождавшись отрыва от главных сил русских, перешел с остатками штаба на его борт. Впервые за всю войну Хейхатиро Того руководил боем не с мостика своего бессменного флагмана.

   Наверное, можно не сомневаться, что души павших в бою за Родину воинов попадают сразу на небеса. Нельзя в этом сомневаться. А вот летят они туда сразу или перед этим задерживаются над полем битвы? Думаю, второе, может, даже дожидаются ее окончания.
   Что увидели они, жертвы этого страшного боя, если бы сейчас оглянулись на полдороге к Вечности?
   Наверное, это можно было бы назвать «Хороводом смерти». Русские корабли были окружены противником со всех сторон: с юга к востоку двигались крейсерские отряды Дева и Уриу с миноносцами, с востока шли в южном направлении два еще боеспособных броненосца японцев, вероятно, собираясь атаковать с трудом приходящий в себя «Суворов». На восток же отходили сильно побитые «Микаса» с «Адзумой» и «Кассугой», на норд пытался оторваться от русских крейсеров «Якумо», а с запада шла на север четвёрка крейсеров Камимуры, под защиту которых стремился уйти «Ниссин», очередной раз оказавшийся между своими и врагами. С зюйд-веста кольцо замыкали крейсера Катаоки. Старался уйти на юг жестоко раненный «Чин Иен», но на него хищно нацелилась четвёрка русских истребителей.
   Русские, тремя кильватерными колоннами, упорно рвались на норд-вест, «Орел» возглавлял отряд из еще пяти броненосцев, крейсера Ухтомского следовали левее за «Изумрудом», ну и «Полтава» вела за собой «старичков». Южнее «Дмитрий Донской» слегка оправился после жестокого удара и потихоньку набирал ход.
   Вроде русский флот находился в кольце, но в направлении прорыва путь «заслонял» только «Якумо», которому самому было впору беспокоиться о своем выживании, если бы главные силы русских рвались к Владивостоку и ни о чем больше не заботились.
   Но просто прорыв в свой порт не был для Второй Тихоокеанской главной задачей. Необходим был удар по вражескому флоту, нанесение ему максимального ущерба.

   И бой продолжался с неослабевающим напряжением. Крейсера Ухтомского направились к многострадальному «Чин Иену», на его защиту ринулся Катаока, завязалась очередная перестрелка, и попадания отмечались с обеих сторон. Старый «китаец», несмотря на то что стрелял по нему всего лишь «Изумруд», вскоре уныло огрызался уже только из одной шестидюймовой пушки.
   «Ниссин» подошел наконец ко второму боевому отряду, но этот его «тернистый путь» обошелся еще в несколько попаданий. С сильным креном флагман Мису вступал в кильватер «Ивате», пушки его уже молчали, дифферент на корму неумолимо нарастал.
   «Орел», «Бородино» и «Ретвизан», которым было уже слишком далеко стрелять по «Якумо» и крейсерам Камимуры, снова перенесли огонь на правый борт. И небезуспешно. Был замечен взрыв на «Микасе» в районе грот-мачты, начался сильный пожар, рвануло с выбросом пара на «Кассуге», и корабль сразу стал отставать от товарищей. «Пересветы» и «Александр» били по «Асахи» с «Сикисимой» и тоже периодически попадали. «Суворов», к которому, вероятно, и спешили эти два японских броненосца, тоже, не дожидаясь особого приглашения, открыл по ним огонь.
   Но и русским доставалось немало. «Аврора», по которой били крейсера Камимуры, представляла собой уже сплошной пожар, продолжала стрелять только баковая шестидюймовая пушка. Меньше, но тоже здорово пострадал «Олег». На «Громобое» от огня все еще стреляющего «Якумо» рухнула грот-мачта, крейсер сильнее и сильнее зарывался носом в волны. Хотя японец тоже получил еще несколько попаданий и стрельба его сначала ослабела, а потом и прекратилась вовсе.

   «Наконец-то можно дышать морским ветром, а не спертым воздухом боевой рубки, смешанным с дымом пожаров и взрывов вражеских снарядов», – подумал Роберт Николаевич, выйдя на правое крыло мостика «Ретвизана». Левое было разрушено еще при бое с главными силами японцев, и заходить на него мог себе позволить только очень самоуверенный экстремал. «Ретвизан» не обстреливался, и можно было позволить себе осмотреть «поле боя» достаточно комфортно и спокойно.
   События продолжали развиваться, и никаких приятных ощущений у Вирена они не вызывали: на восток продолжали отходить три броненосных корабля Того, причем «Кассуга» явно отставал от своих товарищей, наверняка он получил какие-то серьезные повреждения. Крейсера Камимуры успели повернуть на юг, прикрыв своими корпусами уже совершенно разгромленный «Ниссин». Катаока заслонил своими кораблями «Чин Иена», и отряд Ухтомского не стал вязнуть в этом бое – отвернул и лег на курс главных русских сил. «Якумо» уходил на норд-вест, и крейсера Энквиста его, кажется, не доставали. В общем во все стороны расползались японские подранки, которых можно и должно было добить. Но русский флот продолжал идти норд-вестовым курсом на двенадцати узлах.
   – Ну куда же мы! – не выдержал Вирен. – Ну добить! Добить хоть кого-нибудь! Передать на адмирала запрос о разрешении атаковать противника на ост!
   Ответ последовал немедленно: «Оставаться на курсе».
   – Да что же такое! – Адмирал только еще не выматерился. – Ну ведь уйдут, починятся и снова… А ведь эти два броненосца могут и «Суворова» добить. Тогда вообще получится, что мы проиграли вчистую по потопленным кораблям.
   «Сикисима» и «Асахи» действительно уже практически миновали строй русских броненосцев и, если те бы продолжили следовать тем же курсом, могли совершенно безнаказанно добить измученного русского флагмана. Вернее, бывшего флагмана, так как Рожественский был уже снят «Буйным» и…
   – А ведь если вы сейчас прикажете своему отряду атаковать японцев в восточном направлении – станете велик, как Нельсон, Роберт Николаевич. – Щенснович как будто угадал мысли своего адмирала.
   – Под суд меня отдадут и правильно сделают, – скривился Вирен. – В виду корабля командующего позволять себе такую самодеятельность, да еще и нарушить прямой приказ, это, знаете ли… Я бы такого выскочку сам в крепость после боя пристроил, даже перетопи он весь японский флот. Это был бы такой пример, который может разрушить всю субординацию на флоте. Зачем нужен начальник, если его приказы будут нарушать в бою?
   К тому же, возможно, Зиновий и прав. Японцы разбрелись по морю, а мы собраны в кулак. Знать бы, в какую сторону этот кулак занесен…
   – Но ведь упустим уже так здорово повреж-денных японцев! Ведь если они линию покинули, то дела у них совсем плохи. Вы помните, чтобы раньше противник из боя выходил?
   – Думаю, что вы зря горячитесь, Эдуард Николаевич…
   – Ваше превосходительство! – неожиданно подскочил к адмиралу матрос. – С «Буйного» передали: «Первому и второму отрядам приготовиться повернуть вдруг на восемь румбов и атаковать противника на ост строем фронта».
   – Спасибо, братец, ступай! Ответить: «Ясно вижу». Ну вот видите, и дисциплины нарушать не пришлось, – улыбнулся Вирен Щенсновичу. – Командуйте к повороту!
   Подняв сигналы о готовности выполнить маневр и через несколько минут получив приказ «Исполнять», русские броненосцы стали поворачивать вправо, на подбитые «Микасу», «Адзумо» и «Кассугу» стала грозно надвигаться фаланга из шести тяжелых кораблей и, если первые двое еще сохраняли шансы уйти от преследования, то третий был практически обречен. «Кассуга» почти утратил ход и не мог ни уйти от противника, ни оказать ему хоть сколько-нибудь серьезное сопротивление.
   Правда, со стройной фалангой фронт русских броненосцев имел мало общего: корабли были достаточно разнотипные, в различной степени повреждены, могли развить разный максимальный ход (а всем хотелось поскорее выйти на дистанцию действительного, сокрушающего огня). В общем линия была неровной, но это сейчас было далеко не главным, главное – поскорее дотянуться своими снарядами до подбитых, но не убитых японских броненосных кораблей.
   На выручку «Кассуге» спешил отряд крейсеров адмирала Дева, уже пришедший в себя после того, как получил жестокий отпор, пытаясь пройти к поврежденному «Донскому» прямо напротив линии русских броненосцев. Хотя выглядело это странно – пытаться прикрыть своего подбитого товарища легкими, небронированными корпусами и огнем достаточно маломощной против броненосных кораблей артиллерии.
   – Ай да Зиновий! Ай да браво! – услышал восхищенный крик из-под мостика Вирен. Глянув вниз, он увидел трех офицеров, радостно жестикулировавших и смотревших в сторону кормы.
   – Лейтенант Развозов, вы не в театре! Прошу выражать свои эмоции более сдержанно. И рекомендую вернуться по местам, которые вам предписаны в бою, – одернул адмирал «потерявших бдительность» офицеров. Те поспешили разойтись по указанным адресам.
   – А ведь Зиновий Петрович действительно молодец, – кивнул в сторону кормы Щенснович, когда Вирен повернулся к нему.
   – Да вижу я. И аплодирую его хладнокровию, уму и выдержке. А мы задергались, как мальчишки, которым лишь бы поскорей.
   Рожественский скомандовал поворот, только когда «Полтава» вышла на траверз «Пересвета», и теперь в кильватер броненосцу Эссена вступил отряд Фелькерзама. По морю шла этакая «кочерга» из броненосцев. И четверка «стариков» являлась ее «ручкой». Теперь «собачкам» адмирала Дева при их попытке прикрыть почти обездвиженного «Кассугу» противостоял бы не эпизодический огонь атакующих русских из носовых орудий, а полноценный бортовой залп всего третьего броненосного отряда…

   Чтобы жить, нужно дышать… Банальная истина, известная всем. А для чего? Почему, если в организм перестанет поступать кислород, то человек умрет в течение нескольких минут? Не хочу обижать читателей, которые могут вдруг подумать, что автор считает их необразованными, просто поясню для тех, кто над этим не задумывался.
   Для того чтобы жить, нужно получать энергию, и получаем мы ее, медленно «сжигая» в организме вещества, получаемые с пищей. И именно для этого «горения» необходим кислород. Не будет его, и мы не сможем получить ту самую энергию, которая необходима хотя бы для того, чтобы «стучало» сердце. И чем больше энергии расходует организм, тем чаще и глубже нужно нам дышать…
   Чтобы жил корабль, ему тоже нужна энергия. И стучит в его утробе «сердце-машина» благодаря сжигаемому в топках «пище-углю», и для этого сжигания тоже необходим кислород. И нагнетают его в котельные отделения мощные вентиляторы…
   Но «вдыхать» воздух мало, нужно еще и «выдыхать» продукты сгорания. Для этого предназначены дымовые трубы. А если с ними непорядок…

   И вот с «Суворовым» было совсем плохо. Броненосец и пострадал по понятным причинам больше остальных, и не повезло ему здорово. Конечно, по флагману японцы били интенсивней, чем по другим кораблям, но забронирован он был неплохо и защита в жизненно важных для сохранения боеспособности местах пробита не была. Да, выходили из строя орудийные башни и отдельные орудия, разгорались и тушились пожары, захлестывала в пробоины и откачивалась вода, но броненосец был бы вполне боеспособен… Но трубы! Дымовые трубы были сбиты.
   А ведь они не только и не столько для того, чтобы дым не валил прямо на палубу. Трубы – это тяга в котлах, и каждая пробоина в них снижает мощность судовых машин, уголь горит медленней и сгорает не полностью. А уж если труба сбита… Не бритвой ее в таком случае срезали – взрывом сбросило, взрывом, который крушит и сминает железо, и та часть трубы, которая проходит через корпус корабля, зачастую забита обломками, а наружный ее остаток перекорежен и смят, что опять-таки затрудняет отвод продуктов сгорания угля. «Князь Суворов» потерял обе трубы. Ход упал до восьми узлов, и никакими чудесами было невозможно его увеличить, не снижая скорость до минимума – тогда можно было бы, останавливая машины по очереди, прочистить дымоходы от обломков, выпрямить скомканный металл оснований труб. Но позволить себе этого «суворовцы» не могли: шел бой, и противник не собирался дать возможность вести ремонтные работы спокойно. Приходилось поддерживать максимально возможную скорость. Те самые восемь узлов. И это при неповрежденных машинах. Кроме того, дым действительно валил прямо на палубу и забирался повсюду, разъедая глаза комендорам и мешая стрелять. Вентиляторы снова затягивали его в утробу корабля, в кочегарки, где кочегары и так уже изнемогали от жары и духоты, но им всё равно приходилось, вытягивая из себя жилы, таскать и таскать уголь, кидать и кидать его в ненасытные топки. Но броненосец по-прежнему безнадёжно отставал от остальной эскадры.
   Командующий вместе с большей частью штаба уже перешли на миноносец «Буйный», и кораблю оставалось либо подороже заставить противника заплатить за свою гибель, либо надеяться на чудо. Два японских броненосца неумолимо приближались, чтобы поскорее добить раненого гиганта, с ними двигались и присоединившиеся малые крейсера адмирала Уриу. Хоть японцы и получили по пути несколько попаданий с русских броненосцев, но исход схватки был предрешен. Однако «Суворов», снова получавший одно попадание за другим, снова объятый пожарами, решительно отвечал противнику.
   И небезуспешно. Были заметны как несколько попаданий в «Сикисиму» снарядами среднего калибра, так и взрыв явно двенадцатидюймового снаряда у носовой башни, которая надолго замолчала. Но судьба «Суворова» была практически решена, он не мог ни сопротивляться достаточно долго столь превосходящим силам японцев, ни уйти от них. Игнациус, командир броненосца, с неизменной сигарой в зубах спокойно ожидал неминуемого финала этой схватки.
   – Японцы отворачивают! – растерянно-радостным голосом вдруг выкрикнул рулевой.
   Действительно, «Сикисима», а за ним и остальные корабли японского кильватера стали поворачивать влево, причем переложив руль, не возвращали его в исходное положение. В результате через несколько минут строй японских броненосцев и крейсеров «изобразил» на поверхности океана практически идеальное кольцо. Словно решили хоровод поводить среди боя эти грозные боевые машины. На «Суворове» и других русских кораблях недоумевали, наблюдая эту картину.
   – Вы что-нибудь понимаете? – недоуменно посмотрел Игнациус на лейтенанта Саблина.
   – Думаю, что японцы не рискуют идти на сближение, имея нестреляющую носовую башню, – пожал плечами тот.
   – Непохоже это на самураев.
   – А чего гадать, Василий Васильевич. Все равно сейчас не узнаем. А может, и вообще никогда. Главное, что сейчас опасность миновала.

   Саблин был прав только отчасти: башня «Сикисимы» действительно временно вышла из строя, и идти на сближение с хоть и сильно побитым, но сохранившим большую часть артиллерии русским флагманом, не имея возможности адекватно отвечать на его огонь, было очень опасно, но вряд ли это остановило бы японцев. На самом деле капитан первого ранга Терагаки получил доклад, что крейсер «Кассуга» получил серьезные повреждения, теряет ход и ему угрожают приближающиеся русские броненосцы. Нужно было попытаться прикрыть подбитого товарища.
   Вообще-то прийти на помощь «Кассуге» можно было бы быстрее, повернув направо, но в этом случае сбивался огонь по «Суворову» не только у двух японских броненосцев, но и у следовавших за ними крейсеров адмирала Уриу, поэтому было решено повернуть влево и, потеряв несколько минут на циркуляцию, все-таки всадить несколько дополнительных снарядов в изувеченный русский броненосец.
   Но может быть, как раз эти несколько минут и окажутся роковыми. Положение «Кассуги» было отчаянным…

   Так же, как и их братья, они были рождены для продажи. Их судьба заранее была известна. Не ходить им под флагом родной матери – Италии. Уже четыре крейсера этого проекта ушли в Аргентину, один «попытался» стать испанским, но прожил совсем недолго, а они оба тоже должны были пересечь океан и войти в состав аргентинского флота. Но уже в самом начале двадцатого века тоже бывали договоры об ограничении вооружений… Аргентина заключила таковой и отказалась от почти готовой пары броненосных крейсеров. Фирма «Ансальдо» стала судорожно искать новых покупателей. Корабли, уже имевшие имена «Рока» и «Митра», в южноамериканском флоте должны были называться «Морено» и «Ривадавия». Но вышло все по-иному. Трудно даже представить, как бы они назывались в русском флоте, прими Россия предложение фирмы-строителя и купи их. Россия отказалась. Итальянцы нашли покупателя посговорчивее. «Ниссин» и «Кассуга» вошли в состав японского флота.
   И был долгий путь с Средиземного моря на Дальний Восток. К началу войны крейсера не успели, но повоевать им уже пришлось, оба участвовали в бою при Шантунге, как японцы называют бой в Желтом море. «Кассуга» там остался неповрежденным, а вот больше «Ниссина» пострадал разве что только сам «Микаса».
   Но времени на ремонт было предостаточно, и оба корабля заняли место во главе третьего боевого отряда в новом генеральном сражении. На «Ниссине» поднял свой флаг вице-адмирал Мису.
   И именно этот флаг притянул к себе огонь третьего отряда русской эскадры.
   Сначала все было терпимо – первый крупный снаряд пробил оба борта в носу крейсера навылет и взорвался уже над морем. Никого это не встревожило, скорее наоборот. Бой есть бой, и повреждения неизбежны, а ущерб от этого крупного снаряда никак не соответствовал его калибру.
   Командир крейсера, капитан первого ранга Такеноути, даже позволил себе пошутить, обращаясь к адмиралу:
   – Русские по-прежнему не могут правильно подобрать замедление взрывателей, после более года войны! Вот если бы у этого чемодана он был бы не столь дубовый, то щеголять нам с пробоиной в носовой оконечности. Диаметром в пару метров…
   Следующее попадание, во вторую трубу, тоже, поморщившись, можно было стерпеть. Хотя тут уже было не до шуток – никак не проявившийся при взгляде со стороны русских удар снаряда среднего калибра привел к потере пары узлов хода. Но следующий двенадцатидюймовый снаряд, ударивший в верхний броневой пояс, заставил Мису прошипеть сквозь зубы что-то про «болтунов в капитанских погонах, длинным глазливым языком притягивающих неприятности». Дело было не только в суеверности адмирала – просто на этот раз избыточное замедление русского снаряда вполне себя оправдало. Болванка в почти четыреста килограммов прошла сквозь броню без особого замедления. Далее снаряд играючи снес шестидюймовое орудие, оказавшееся со своим неудачливым расчетом на его пути. Взрываться ради такой мелочи творение Путиловского завода посчитало ниже своего двенадцатидюймового достоинства, ведь «чем дальше в корпус – тем важнее механизмы». Только в момент пробития основания первой трубы крейсера замедлитель наконец догорел. Да, по фугасному воздействию русский снаряд был далеко позади японского собрата – почти в два раза меньше взрывчатки. Но разорвавшись ВНУТРИ корабля противника, он вполне смог не только раздраконить сам дымоход, но и прошить осколками паропроводы. И парочку котлов в придачу, чего-чего, а дури у нас, русских, всегда хватало, ломать – не строить [8 - Сколько исследователей и писателей уже предавали анафеме «негодные» русские снаряды и взрыватели. Вроде бы они логичны: и взрывчатки российский снаряд содержал меньше японского того же калибра, и сам был легче… Действительно, русские снаряды имели меньшую массу по сравнению с аналогичными снарядами противника, но почему-то обычно забывается, что они имели большую начальную скорость. А кинетическая энергия, если помните, зависит не только от массы, от скорости тоже. И по этой самой кинетической энергии русские снаряды превосходили те, которые посылал в них противник. И траектория их полета была в связи с этим более пологой, а значит, и точность огня была выше при прочих равных. Правда, все это верно для небольших дистанций… Так сейчас бой и идет именно на таких. И не следует особо удивляться повышенной точности и пробивной силе русских снарядов.]. Отправленный одним ударом в нокдаун, крейсер потерял носовое котельное отделение и теперь стремительно терял скорость.
   – Ваше превосходительство! – Командир крейсера Такеноути встревоженно повернулся к адмиралу. – Мы тормозим отряд, нужно выйти из линии.
   – Сначала дождемся доклада о повреждениях, – мрачно процедил Мису.
   Информация о том, что натворил русский снаряд, была получена быстро и не утешала. Требовалось минимум полчаса, чтобы суметь дать приемлемый ход. Корабль покинул линию, подняв сигнал «Вышел для исправления повреждений».
   Далее последовала та самая череда случайных, но болезненных неудач, которая так и не позволила «Ниссину» хоть сколько-нибудь надолго вернуться в строй. То старые русские броненосцы засыпали его снарядами, то, стоило оторваться от медлительных броненосцев, подключались крейсера отряда Энквиста. И всегда у русских было преимущество в силах именно там, где был несчастный «Ниссин». Он же почти всегда был в одиночестве, так и не сумев вернуться в кильватер главных сил. Классический случай «эффект обратной связи». Для того чтобы пристроиться в кильватерную колонну, поврежденному кораблю надо восстановить скорость и управляемость, для чего ему надо эту колонну покинуть… Но одинокий корабль, тем более поврежденный, легкая добыча для отрядов противника. В результате вместо ремонта повреждения «Ниссина» со временем только росли.
   Уже силой унесли с мостика в операционную адмирала Мису, с засевшим в животе осколком. Очередным попаданием был убит командир крейсера, и теперь «Ниссином» командовал один из оставшихся в живых капитан-лейтенантов. Артиллерия была выбита почти вся, в пробоиы вливалась и вливалась вода. Избитый корабль уже просто был не в состоянии продолжать участие в сражении, об этом можно было и не мечтать. Еще были шансы дойти до Такесики, и крейсер бы тогда остался в строю императорского флота… Но судьба, в виде того же самого отряда Фелькерзама, что отправил его в аут в завязке боя, снова стояла между японским кораблем и пунктом его назначения…
   Командовавший «Ниссином» офицер проявил незаурядное мастерство, управляя крейсером первый раз в жизни. Он заметил, что старому медленному «Чин Иену» почти удалось проскочить на контркурсах мимо русских броненосцев. Если это удалось корыту императрицы Цыси, на десяти узлах, то все еще выдающий двенадцать узлов крейсер имеет гораздо лучшие шансы. Тем более, что артиллерия русских продолжает долбить «Чин Иена»… Неизвестный капитан-лейтенат направил «Ниссина» в ту же лазейку, в которую четверть часа назад, под обстрелом, просочился «Чин Иен». Другого пути к спасению просто не было…
   До выхода из зоны действенного огня русских оставались считаные минуты, «Ниссин» уже почти вырвался из шквала смерти, расходясь с броненосцами Фелькерзама левыми бортами. Еще чуть-чуть, и можно будет перевести дух, привести корабль в более-менее «транспортабельное» состояние и попытаться дойти до ближайшего порта, до Такесики. Уже совсем рядом крейсера Камимуры, которые могут в конце концов прикрыть его своими корпусами… И тут горемыка получил последний, сокрушительный удар.
   Двенадцатидюймовый снаряд с «Полтавы» пронзил палубу юта и, ударив в стык бронепалубы с траверсом, взорвался. Мощный траверс, прикрывающий цитадель крейсера от снарядов, попадающих с кормы, выдержал взрыв. Бронепалуба – нет. Последствия были самые печальные для японцев. Крейсер, продолжая отрываться от отряда Фелькерзама, погрузился кормой уже почти на четыре метра. Пока старый русский адмирал материл артиллеристов-неумех и идиотов, принявших на вооружение негодные снаряды, «Ниссин» накренился и стал жадно хлебать орудийными портами океанскую воду. Было понятно, что это конец. На чудом уцелевшую в этом бою мачту взлетел сигнал «Тенно хейко банзай!», что позволило понять на втором боевом отряде сложившуюся ситуацию. К гибнущему кораблю устремился «Чихайя», чтобы спасти хотя бы людей.
   Все шлюпки были, разумеется, давно разбиты русскими снарядами, и авизо принимал спасающихся моряков прямо из воды. «Ниссин» же кренился все сильнее, дифферент на корму нарастал. Вот уже из воды показался таран крейсера, и тут он неожиданно перевернулся кверху килем.
   «Банзай!» – кричали спасавшие, спасенные и еще плавающие в воде японцы, провожая свой погружающийся корабль.

   В рубке «Полтавы» занятый сложным маневрированием Фелькерзам был удивлен криком сигнальщика «Ниссин пропал!».
   – Не туда смотришь, бестолочь, – не слишком обрадовался напоминанию об ушедшей добыче старый охотник, – не до него теперь. Лучше смотри, куда Камимура поворачивает, нам надо от него «Суворова» прикрыть. А «Ниссин» просто вышел из зоны видимости.
   – Никак нет! – упрямо стоял на своем сигнальный квартирмейстер, вернувшийся с левого крыла мостика, куда он бегал «глянуть за корму». – «Чиена» видел, авизо мелкое тоже. А «Ниссина» нет! Неужели утонул?

   «Кассуга» в завязке боя отделался легко. Вернее, вообще не отделался – по нему не стреляли. А вот он успел только в «Ретвизан» засадить пару десятидюймовых снарядов. И это только десятидюймовых. Однако с выходом из строя одного за другим японских кораблей линии дошла очередь и до него. Выбит был флагманский крейсер, взорвался «Фудзи» – нужно же было русским стрелять в кого-то вместо них.
   Один из первых же снарядов разорвался на носовой трубе, и она угрожающе накренилась. Восьмидюймовая башня была заклинена попаданием еще одного крупного, начался пожар в кают-компании, пожар на кормовом мостике. Но все это было терпимо – нельзя ожидать, участвуя в бою, полной безопасности. Стреляешь не только ты, в тебя стреляют тоже.
   А потом «Кассуге» стало попадать все сильнее и сильнее, настолько, что ее командир, капитан первого ранга Като, попросил разрешения присоединиться к отряду, выходящему из боя. А приказать поднять такой сигнал для самурая было чем-то невообразимым. Пристроившись за «Адзумо», крейсер отходил на восток, и было делом получаса привести его снова в боеспособное состояние. Но этого времени команда корабля не получила.
   Русские броненосцы развернулись в погоню за подранками. И больше всего не повезло именно «Кассуге». Десятидюймовый снаряд, пробив как бронированный борт, так и скос броневой палубы, разорвался в первом котельном отделении; перебило паропроводы, взорвался котел, корабль окутался облаком пара, и его ход стал стремительно уменьшаться. С огромным трудом удавалось выжать семь узлов, а это был приговор…
   «… разорвался в котельном отделении, котельное отделение вышло из строя…» Именно такой доклад получил командир крейсера. И принял к сведению… Громадина весом больше двухсот килограммов, пробив борт и скос бронепалубы, вломилась в котельное отделение, разбрасывая на своем пути обломки корабельных конструкций, и эти железки уже начали калечить находившихся внутри людей. Шесть килограммов пироксилина разорвали снаряд на десятки тяжеленных осколков, которые на бешеной скорости разлетелись искать и крушить человеческую плоть и оборудование. Даже не найдя жертву с первого раза, они продолжали рикошетить, и их энергии еще хватало, чтобы остаться смертью, даже отразившись несколько раз. Из разорванных паропроводов и пробитого котла на японских матросов ринулся раскаленный пар, превращая тех, кто еще несколько минут назад был «человеком разумным», в орущий сгусток боли. Выживших в первом котельном отделении крейсера «Кассуга» не было.
   Командир получил доклад, что первое котельное вышло из строя. Но бой продолжался.
   Русские неумолимо приближались, а «Микаса» с «Адзумой», естественно, не стали ввязываться в самоубийственный бой с шестью подходившими броненосцами Рожественского.
   Еще один крупный снаряд снес вторую трубу, рухнула мачта, ход упал до уже совершенно невообразимых пяти узлов…
   И вот до русских уже двадцать кабельтовых, пятнадцать, совершенно убийственные десять кабельтовых… И все время сближения шесть броненосцев продолжали терзать и крушить уже совершенно потерявший ход японский крейсер сосредоточенным и становившимся при сближении все более действенным огнем. Като приказал уже не доставлять ему доклады о состоянии «Кассуги». Он уже просто стоял на мостике и меланхолически ожидал снаряда, который оборвет его земной путь…
   На корабле просто уже не было живого места, все горело и взрывалось, очень быстро замолкла вся оставшаяся артиллерия, и только две чудом уцелевшие мелкие пушки носового каземата упрямо продолжали выпускать по «Победе» свои совершенно несерьезные снаряды.
   Вырвало сноп огня и дыма из правого кормового каземата – взорвался боезапас. Потом то же самое произошло под кормовой башней. «Кассуга» стал быстро заваливаться на правый борт и перевернулся…
   «Ниссин» и «Кассуга». Они родились вместе… Почти в одно и то же время, в одном и том же месте. Вместе пришли на Дальний Восток. Воевали все время рядом. И, по странной иронии судьбы, «умерли» тоже в одной точке океана и в один и тот же час…

   На самом деле звали его Артурас Вилкас, но, может, литовское звучание имени резало слух писарю, который заносил юношу в списки новобранцев, а может, и по обычным русским невнимательности и раздолбайству появился в списках личного состава флота российского Артур Вилкат. И ничего уже было не поделать: «Что написано пером…» Любви к России у молодого литовца это, конечно, не прибавило…
   Да и в армию Артуру вообще очень не хотелось. А уж на флот – тем более. Но сына ковенского часовщика отправили служить именно на море. Не хочется, а куда денешься. И втянулся в службу матрос Вилкат, наводчик левого десятидюймового орудия носовой башни броненосца «Ослябя». Не так уж страшен черт, как его малюют… Служба и служба себе. В общем сыт хотя бы, что дома не всегда было гарантировано.
   Особым рвением по службе Артур, конечно, не отличался, даже наоборот – Российская Империя была для него чуждой. Вспоминались рассказы деда о Великой Литве. Мечталось о ее возрождении, но чего уж там… Нереально это было, да и флотский распорядок не оставлял нижним чинам много времени для раздумий.
   Служилось себе из-под палки… Но сегодня…
   Сегодня напротив был враг. Враг, который хотел тебя убить. И чтобы не дать ему возможности сделать это, следовало убить его первым.
   На протяжении всего боя Вилкат очень тщательно наводил свою пушку, он, казалось, просто слился с прицелом в одно целое и составлял с орудием единый организм. Когда началось преследование подбитых японских кораблей в восточном направлении, левая десятидюймовая пушка башни вышла из строя, на ремонт требовалось не так много времени, но случилось это очень некстати, нужно было стрелять! Стрелять как можно чаще…
   – Есть! Врезали! – восторженно завопил командир башни, мичман Бачманов. – Вилкат! Молодчина!! После боя – расцелую!!! И «Георгий» тебе обеспечен!
   …Концевой крейсер японцев (это был как раз «Кассуга») окутался паром и резко сбросил ход. В бою как раз случилась заминка со стрельбой главным калибром, и было очевидно, что именно снаряд с «Осляби» нашел свою жертву. Теперь оставалось только добить…
   А наводчик даже не отрывался от своей оптики, продолжал удерживать противника в прицеле и стрелять. Это уже была его личная война. Только одно пульсировало в мозгу: «Там враг! Его нужно уничтожить!»
   Наверное, именно в эти минуты Россия и стала для Артура Родиной: он сражался за нее и победил. Пусть это была и маленькая по масштабам сражения победа. Но это была его Победа!
   И решилось все в его судьбе не сейчас, сейчас хрустнула первая льдинка в его душе, он впервые стал ощущать себя… Нет, не русским, но солдатом Империи. Это потом уже будет и Знак отличия Военного Ордена, которым он будет заслуженно гордиться, потом он, задумавшись о будущем, останется на сверхсрочную, станет кондуктором, «шкурой» для простых матросов, которых будет «прессовать» до седьмого пота. Все будет потом. А сейчас он просто попал своим снарядом. Очень удачно попал. И это решило почти все в его дальнейшей жизни.

Глава 5
До последних козырей

   – Нет, не догнать нам «Якумо», Оскар Адольфович. – Добротворский опустил бинокль. – Дистанция растет.
   «Олег» уже не обстреливался, и Энквист с командиром крейсера вышли на мостик, который местами был уже серьезно покорежен взрывами. Оба моряка хищно смотрели в сторону хоть и сильно присевшего на корму, но сохранившего ход больше, чем у русских, японского крейсера.
   – Может, хоть «Баяна» пошлем за ним? Этот-то наверняка нагонит. А там, глядишь, и ход собьет. А тут и мы подтянуться сможем.
   – Нет уж, Леонид Федорович. А если «Баяну» ход собьют, подтянется Камимура? Давайте уж лучше себя в порядок приводить и ждать приказов Зиновия Петровича. Прикажите, кстати, выяснить, что с «Авророй», а то на нее даже смотреть страшно.
   – Горит, конечно. Здорово горит. Но ход держит и постреливает пока. Да вы лучше на «Жемчуг» посмотрите! Посмотрите, что творит этот авантюрист Левицкий!

   «Жемчуг» был первым кораблем в этом сражении, который открыл огонь по противнику. И уничтожив вражеский вспомогательный крейсер, русский «скороход» не собирался отсиживаться в дальнейшем на вторых ролях: то к перестрелке с отрядом Того-младшего присоединялся, то в бой с кораблями Катаоки вступал, но влезать в разборки с броненосными крейсерами, конечно, не стремился. Слишком уж легким для этого он был корабликом. Но все до поры до времени. Здорово погрузившийся кормой «Якумо», у которого практически не действовала артиллерия в сторону кормы, показался командиру «Жемчуга» жертвой вполне по зубам. Нет, он, конечно, не надеялся утопить бронированного гиганта своими лёгкими снарядами, а вот миной… Почему бы не попытаться?
   Хотя было вполне реально догнать японский крейсер с кормы, где тот был практически «беззубым», но в этом случае минам пришлось бы на своих двадцати пяти узлах догонять цель, идущую на семнадцати – гарантированный неуспех. Поэтому Левицкий отдал приказ обогнать японца и атаковать его с носовых румбов. Обогнать удалось…
   – Пал Палыч, а не зря ли мы это затеяли? – тревожно обратился к командиру крейсера старший офицер, лейтенант Вяземский. – Ведь если нас достанут восьмидюймовым снарядом, то можем если и не потонуть, но без хода остаться – запросто.
   Левицкий, высокий худощавый брюнет, и сам нервничал. Но приказ свой не отменял:
   – Уйдет ведь! А ведь ему всего ничего осталось. Нужно попытаться добить!
   – Но зачем лезть с носовых румбов? С кормы он практически не стреляет.
   – Что, изобразить минную атаку, заранее зная, что она будет безуспешной? С кормы нашим минам его не догнать – запас хода у них кончится, прежде чем настигнут. Да и просто отшвырнет их японец своей кильватерной струей.
   – Все-таки, по-моему, это безрассудство. Мы очень рискуем при ничтожных шансах на успех, – продолжал сомневаться старшой.
   – А помните заветы адмирала Макарова: «Встретишь слабейшего противника – атакуй! Встретишь равного – атакуй! Встретишь сильнейшего – атакуй!» А наш избит уже достаточно прилично, чтобы можно было считать его заведомо сильнейшим. Рискнем!
   Но тут заговорили носовые пушки «Якумо». Какое-то время юркий легкий крейсер оставался непоражаем, но с уменьшением расстояния вероятность попаданий возрастала, и произошло то, что и должно было произойти: крупный снаряд разорвался у самого форштевня «Жемчуга», и тот на полном ходу стал заглатывать воду в образовавшуюся пробоину.

   – Дьявол! Черт побери этого авантюриста Левицкого! – Энквист забыл о своей вечной нордической невозмутимости. – Ну куда его понесло?!
   – А за крестами, – мрачно отозвался командир «Олега». – Вообще-то за такие номера нужно списывать с корабля. А все Вирен…
   – А при чем здесь Роберт Николаевич? – искренне удивился Энквист.
   – Да он своим прорывом показал всему флоту, как важно иногда принять решение и взять инициативу на себя. Теперь, пожалуйста, получите! Каждый мнит себя Нельсоном и лезет очертя голову во всякие авантюры. Черт! Хоть бы крейсер не угробил!
   – Пожалуй, вы правы. Инициатива – это хорошо, но надо и порядок соблюдать. А Павел Павлович как будто «личную войну» начал. Действительно, буду настаивать на его наказании, если жив, конечно, останется.
   – Ну да. А вот попадет он сейчас миной в «Якумо», и все. Попробуйте его наказать. Победителей не судят. А дисциплина совсем посыпаться в результате может. Грех говорить, конечно, но мне сейчас даже хочется, чтобы Левицкий не смог потопить японца – небольшая победа может привести к серьезным поражениям.
   Когда у форштевня «Жемчуга» взметнулся всплеск, сопровождаемый выбросом пламени и черного дыма, на мостике флагманского крейсера, казалось, даже вздохнули с облегчением.
   – Ну и что делать будем, Оскар Адольфович? – Добротворский выжидательно посмотрел на адмирала. – Идем на выручку или все-таки будем соединяться с Ухтомским, который вот-вот подойдет?
   – К черту! Пусть сам выкарабкивается, раз влип в такую историю. Мы не можем из за авантюры одного кавторанга ставить под удар судьбу сражения. Соединяемся с вторым крейсерским отрядом.
   – Пожалуй, вы правы. А кто командовать теперь этим самым объединенным отрядом будет? Вы или Ухтомский?
   – Ну по времени производства в чин преимущество у меня, хотя… – Энквист с сомнением посмотрел на растрепанные мачты «Олега». Стеньги были сбиты, грот-мачту вообще снесло до половины… – Действительно, управлять сигналами в бою я не смогу, только вести корабли за собой.
   – Да я смотрю, на «Богатыре» ситуация не лучше. Им тоже здорово влетело. Неприятная ситуация… Непонятная. А решать что-то все-таки надо…

   Павел Павлович Левицкий не был трусом. Но и героем он тоже не был. Просто честный службист. Теперь же, стоя на мостике «Жемчуга» и периодически инстинктивно нагибая голову при гудении пролетающих мимо снарядов, он мысленно проклинал злополучный приказ адмирала Энквиста, а точнее, мягкость адмирала, попавшего под влияние волевого и авантюрного командира крейсера «Олег» капитана первого ранга Добротворского. Ведь понятно же, что такая идея не могла родиться у нерешительного адмирала, который и адмиралом-то стал, как утверждали сплетни, благодаря родственным связям.
   А начиналось все прекрасно.
   И когда «Жемчуг» получил сигнал с «Олега» проверить, что за дым на северо-западе, и по возможности добить стоящие без хода и явно поврежденные «Суму» и «Акицусиму», а также подошедший к ним на помощь пароход гражданской наружности – явно вспомогательный крейсер, – все выглядело просто и логично: помочь большим крейсерам в перестрелке с отрядом Камимуры «Жемчуг» все равно не мог, а высокая скорость позволяла быстро присоединиться к отряду Энквиста, если что пойдет не так.
   И «Жемчуг» помчался к японским подранкам. Настроение у команды было приподнятое, офицеры на мостике уже мысленно примеряли к тужуркам крестики различного достоинства, как-никак за день потопить два, а если повезет, и три корабля противника, это подвиг в любом случае. От бакового орудия встречный ветер доносил красочные предположения комендоров о судьбе японских крейсеров. Все было прекрасно, но начались неожиданности.
   «Сума» и «Акицусима» дали ход и открыли огонь, оказавшийся довольно интенсивным, хотя и неточным. А вспомогательный крейсер, болтавшийся около них, неожиданно направился прямо навстречу «Жемчугу» и немного погодя был опознан как госпитальное судно. И этот плавгоспиталь, пользуясь тем, что по нему не стреляют, пытался постоянно быть между «Сумой» и «Жемчугом», да еще и совершал резкие маневры, похожие на попытку тарана. Левицкому пришлось обходить его по дуге и потерять уйму времени. Затем была какая-то бестолковая перестрелка с «Сумой» и «Акицусимой», причем «Жемчуг» пытался зайти с поврежденного борта, а японские крейсера крутились почти на месте, пытаясь подставить целые борта. Были даже попадания с обеих сторон, на «Суме» разгорался пожар, а «Жемчугу» снарядом разворотило носовую трубу и осколками, попавшими в котельное отделение, перебило паропровод. Если не считать двух обваренных паром кочегаров – ничего страшного. Ход упал до 16 узлов, но старший механик обещал все исправить за полчаса, но этих тридцати минут у «Жемчуга» не оказалось.
   Пока «Жемчуг» и «Сума» с «Акицусимой» занимались балетом, броненосный крейсер «Якумо», вышедший из зоны огня крейсеров Энквиста, направился прямиком к «Жемчугу». План японского командира защитить свои малые крейсера был понятен, и легкому крейсеру-разведчику «Жемчуг», конечно, не тягаться с броненосным «Якумо», даже и поврежденным; оставалось уходить, если бы не одно «но»: скорость «Якумо» была вполне соизмерима со скоростью «Жемчуга». Хорошо хоть «Сума» и «Акицусима» попытались было тоже преследовать, но быстро отстали.

   И теперь по Цусимскому проливу, удаляясь от места боя главных сил, курсом на запад и со скоростью 17 узлов убегал поврежденный «Жемчуг», а его преследовал с такой же скоростью поврежденный «Якумо». Дистанция почти не менялась, кормовые орудия «Жемчуга» вели беглый огонь по «Якумо» в надежде, нет, не пробить броню, стодвадцатимиллиметровым снарядам это не под силу, но хотя бы нанести какой-то вред. Прислуга от нестреляющих орудий была отправлена в помощь кочегарам оставшихся в строю двух кочегарок, и за «Жемчугом» стелился громадный шлейф черного дыма из труб. Этот дым периодически скрывал из вида «Якумо», но, похоже, и для «Якумо» «Жемчуг» был плохо виден, иначе сложно объяснить постоянные промахи японца. Но всплески от восьмидюймовых снарядов вблизи борта впечатляли. Левицкому пришла в голову мысль, что точно так же, тридцатью годами ранее, русский вспомогательный крейсер «Веста» убегал от турецкого броненосца. Но тогда русским повезло, пушка, которой командовал лейтенант Рожественский, удачно попала и вынудила турок прекратить погоню.
   История повторялась; теперь уже вице-адмирал и генерал-адъютант Рожественский командовал эскадрой, а русский легкий крейсер не мог оторваться от погони сильнейшего противника. И командир русского крейсера стоял на мостике, подбодряя команду и периодически инстинктивно нагибая голову при гудении пролетающих мимо снарядов.
   Впрочем, попадание пока было всего одно, в палубу; пожар, было начавшийся в каютах, быстро потушили. Броневая палуба спасла механизмы, спрятанные под ней, от осколков.
   Вдруг «Жемчуг» рыскнул и завибрировал всем корпусом, в лицо ударило раскаленным ветром, а вслед за тем окатило душем мартовской воды. Это крупный снаряд попал в нос по ватерлинии, через огромную пробоину быстро затапливались носовые отсеки, правда поперечные переборки, как ни странно, держали, хотя их в спешке подготовки к походу даже не проверяли на герметичность, но напором воды их выгибало, и даже несмотря на усилия трюмного дивизиона, подкрепляющего переборки брусьями: было понятно, на такой скорости они сдадут за несколько минут. Оставалось два варианта: или снизить скорость, тогда переборки выдержат, но сблизившийся «Якумо» утопит «Жемчуг», или не сбавлять ход, и тогда «Жемчуг» утонет без вмешательства японцев.
   Хотя нет, был и третий вариант – развернуться и надеясь, что за время сближения «Якумо» не успеет утопить «Жемчуг», торпедировать японца, благо на «Жемчуге» были новейшие сорокапятисантиметровые торпеды, только в прошлом году принятые на вооружение. Левицкий понимал, что шансов уйти у его корабля даже в случае успеха нет, японец успеет привести «Жемчуг» за время сближения в состояние, близкое к развалинам, и его доьбют «Сума» с «Акицусимой», да и четыре миноносца, идущие за «Якумо», им помогут, но если все равно умирать, то хоть с какой-то пользой, и отдал приказание готовить к стрельбе торпедные аппараты.
   Очередной близкий восьмидюймовый разрыв опять окатил водой. Пожалуй, уже пора поворачивать, еще одного попадания «Жемчуг» может не выдержать, но минный офицер все не докладывает о готовности минных аппаратов. Желая поторопить, Павел Павлович склонился над переговорной трубой, как вдруг рядом закричали «ура!», еще несколько мгновений, и уже по всему крейсеру перекатывалось сначала «ура», а потом и вовсе непонятные крики радости: «Якумо» и присоединившийся к нему японский вспомогательный крейсер прекратили стрельбу и поворачивали на юг! На «Якумо» был заметен сильный дифферент на корму. «Неужели это мы его так?» – мельком подумал Левицкий.
   Впрочем, главное было: «Спасены!» Враг отвернул, путь на северо-запад открыт, главное – отойти подальше, и можно завести пластырь на пробоину, откачать воду и заделать дыру временным деревянным щитом. Радиотелеграф цел, свяжемся с эскадрой и запросим точку рандеву, а если нет, то сами дойдем до Владивостока, угля хватит, а с нашей скоростью – кто нас догонит? Успеть бы починиться, пока опять японцы не появились.
   И в уголке сознания крутилась мысль о точном повторе боя «Весты».

   Василий плотоядно смотрел на горящий «Кассуга». Японский крейсер, практически потерявший способность к сопротивлению, приближался. Казалось, что еще чуть-чуть, и все будет кончено. А вдруг нет?
   – Николай Оттович, разрешите спуститься к минным аппаратам?
   – Нет! – холодно ответил Эссен. – Этого мы добьем и артиллерией, а вы и Василий Нилович можете в любой момент мне понадобиться в другом месте, так что прошу вас пока оставаться рядом со мной.
   – Есть! (А что еще может ответить офицер в такой ситуации?)
   Соймонов продолжал наблюдать за боем и через несколько минут вместе со всей командой броненосца орал «ура!», глядя на тонущий вражеский крейсер.
   Но битва продолжалась. С юго-запада подходил японский отряд, ведомый «Сикисимой» и «Асахи». Благо к этому времени русские броненосцы успели изобразить из восторженно избивающей «Кассугу» кучи некоторое подобие кильватера.
   Казалось, что со стороны японцев это явная авантюра – атаковать шесть броненосцев двумя, не считая поддерживающие их малые крейсера, к тому же устаревшие. Ведь стоило обратить сколько-нибудь серьезное внимание на такую «мелочь» главному калибру русских броненосцев, и трехтысячетонные крейсера второго ранга в течение нескольких минут «закувыркались» бы кверху килем.

   А вот поди ж ты! Под огнем «Сикисимы» и «Асахи» идущие головными «Победа» и «Ослябя» запылали с носа до кормы. Оба. «Пересвет» не обстреливался, а вот «Ретвизан», по которому сосредоточили огонь те самые «несерьезные» легкие крейсера японцев, достаточно быстро лишился третьей трубы и выкатился из строя. Да-да, три малых корабля выбили из строя бронированного гиганта; мало того, вместе с потерянной трубой «Ретвизан» потерял и несколько драгоценных узлов скорости. А японские броненосцы уже начали разворот к западным румбам, чтобы, вероятно, соединиться с крейсерами Камимуры, и раненый флагман адмирала Вирена находился в опасной близости от их предполагаемого курса. Необходимо было как можно скорее отходить под защиту своих кораблей. И Вирен приказал двигаться на соединение с «Суворовым».
   Но неприятности для «Ретвизана» далеко еще не закончились. Еще один шестидюймовый фугас ударил в боевую рубку. Не пробил, конечно, но прорва мелких осколков ринулась в смотровые щели и иссекла находящихся в рубке, как заряд картечи, выпущенный в упор. Убит был только рулевой, но все остальные получили ранения различной тяжести. Невредимых внутри рубки не осталось. Вирену располосовало щеку, и один осколок застрял в предплечье. Щенснович, рухнув на колени, зажимал окровавленный бок. Остальным тоже досталось… Броненосец полностью потерял управление, и судьба его висела на волоске…
   Старший офицер во время боя почти никогда не находится в боевой рубке или на мостике. Что и разумно – «не следует класть все яйца в одну корзину». В случае выхода командира из строя «старшой» должен его заменить. Поэтому его место в бою «подальше от греха»… Но и «поближе» к нему на самом деле: старший офицер обычно руководит тушением пожаров и борьбой с затоплениями. А значит, зачастую действует с пожарным дивизионом на открытом пространстве и является поражаемым со значительно большей вероятностью, чем укрытый за броней рубки командир.
   Лейтенант Иван Иванович Скороходов не стал исключением: во время руководства тушением пожара на шканцах очередной взрыв разметал гребной катер, и «старшому» вогнало в бедро здоровенную щепку. Насквозь. От боли лейтенант потерял сознание и был доставлен в лазарет с большой потерей крови. Хоть рана теперь, после оказания медицинской помощи, и не представляла больше опасности для жизни, но о том, чтобы заменить раненого командира, речи идти не могло. В рубку отправился лейтенант Развозов, старший минный офицер.
   Подошел он туда одновременно с новым рулевым.
   – Во хрень-набекрень! – в ужасе отпрянул от входа рулевой Лаптев: палуба рубки была почти полностью залита кровью.
   – К штурвалу, матрос! – рявкнул над ухом оторопевшего парня лейтенант.
   Рулевой в один прыжок оказался у штурвала и схватился за ручки. Даже не поскользнулся в крови. Развозов вошел в боевую рубку осторожнее и, подойдя к смотровой «щели» (ничего себе «щель» – больше фута), стал оглядывать окружающую действительность. Действительность была сильно неприглядной: японские броненосцы легли на параллельный курс и потихоньку нагоняли «Ретвизана». Было весьма вероятно, что постараются добить, если свои не прикроют.
   – Курс к «Суворову»! – приказал лейтенант рулевому. – Зовут-то тебя как?
   – Матрос первой статьи Платон Лаптев, вашбродь.
   – Вот и держи, Платон, на флагманский броненосец, ну то есть на бывший флагманский… Нам без его поддержки кранты будут.
   – Есть, вашбродь!
   – Машинное! – склонился Развозов к переговорной трубе.
   – Есть машинное! – устало отозвался из «недр» броненосца старший механик Вишневский.
   – Илиодор Петрович! Говорит Развозов. Я пока за командира остался, здесь в рубке всех посекло осколками. Как дела у вас? Сейчас на лаге девять узлов, еще выдать можешь?
   – Дела – как сажа бела. Тяги почти никакой, больше, чем на то, что имеется, не рассчитывай, Александр Владимирович. Шестьдесят оборотов в минуту – это максимум, который можно обеспечить. Уже четверо кочегаров сознание потеряли от перегрева и отравления. Из оставшихся многие тоже на последнем издыхании. Людей бы мне…
   – Хорошо, я распоряжусь, но еще хоть пару узлов выжми.
   – Ой не обещаю, я прошу только для того, чтобы хоть этот ход удержать. Что можем – делаем.
   Положение корабля было если и не отчаянным, то очень серьезным. «Сикисима» и «Асахи» с малыми крейсерами стремились добить или хотя бы сделать небоеспособным израненный и почти «обезноженный» броненосец.
   – Ну что, справляешься? – зашел в боевую рубку старший артиллерист «Ретвизана» Кетлинский. – Помощь нужна?
   – Да мне твоя помощь нужна там, у пушек! – раздраженно отозвался Развозов. – Нам ведь сейчас гроб со свечкой японцы устроят!
   – Да вряд ли – «Орел» и «Бородино» идут на выручку, отобьемся. Да мне и делать уже, собственно, нечего – оба дальномера разбиты. Я вообще пока приказал прекратить огонь – снарядов не так много осталось. Нащупывать дистанцию пристрелкой мы пока себе позволить не можем.
   – Ладно, Казимир Филиппович, все равно иди к пушкам, в любой момент координировать стрельбу может понадобиться. Я справляюсь, спасибо.
   Кетлинский ушел, но прибыл сигнальный кондуктор, наскоро перевязанный и слегка не в себе после ранения, так что толку от него было немного.
   Потом появился легкораненый младший штурман. А потом…
   – Бобавите офтанофу! – Развозов обернулся и узрел нечто напоминающее египетскую мумию из гимназического учебника, только орлы на погонах позволили понять, что в рубку заявился сам адмирал. Вот уж кого не ждали!
   А Вирен, несмотря на протесты врача, вырвался из лазарета и, превозмогая боль, лишь слегка приглушенную алкоголем, чувствуя легкое головокружение, как только была закончена перевязка, приказал себя отвести в боевую рубку. Даже окровавленный мундир переодевать не стал – вестовой принес пальто из каюты, каковое и было наброшено ему на плечи, так как вдеть в рукав перевязанную руку было нереально.

   …Когда Вирена привели в судовой лазарет, он увидел жутковатую картину: стонущие раненые, окровавленные обрывки одежды, оцинкованный таз под хирургическим столом, в котором лежали… В общем, смотреть на это не хотелось. Оперировать требовалось многих, но было пока не до этого – раненых наспех перевязывали и спешили к вновь поступившим. А они все прибывали и прибывали.
   Два врача деловито и без суеты занимались своим делом: резали, шили, отдавали команды помогающим им санитарам и фельдшеру. Обнаружив, что к ним поступил сам адмирал, они не бросили своих пациентов, которыми занимались в данный момент. Вытереть кровь и обработать раны к Роберту Николаевичу подбежал один из санитаров.
   – Ну, что с вами, ваше превосходительство? – наконец освободился младший судовой врач, лекарь Рейнвальт.
   – Оее оауса, – прогудел адмирал, стараясь меньше напрягать рассеченную почти насквозь щеку. – Е у уху аго.
   «Скорее, пожалуйста» лекарь еще понял, но разобрать «Мне в рубку надо» уже не смог.
   – Сейчас, сейчас, ваше превосходительство. Сейчас укольчик сделаем… – Рейнвальт обернулся к санитару: – Шприц морфия!
   – Ео и уау! – заорал Вирен и тут же зашипел от боли, охватившей левую половину лица.
   Благо эту его фразу сразу поняли (к тому же он продублировал свой приказ достаточно понятными жестами) и принесли перо и бумагу. Крупными неровными буквами, дрожащей рукой, Роберт Николаевич выводил: «Никакого морфия! Полстакана коньяку, перевяжите, и пусть меня отведут в рубку».
   – Да Господь с вами! – Увидев написанное, младший врач оторопел. – Я вам решительно это запрещаю! И здесь вообще распоряжаетесь не вы, ваше превосходительство!
   Адмирал злобно глянул на расхрабрившегося доктора и снова застрочил по бумажному листку: «Немедленно перевяжите и не мешайте. Идет бой. Выполнять приказ! Все! Коньяк!».
   – В чем дело, коллега? – подал голос старший врач броненосца Жоффре. Он уже приготовился оперировать тяжелораненого Щенсновича, но отвлекся на шум и возню, происходившие рядом.
   – Да вот, господин адмирал рвется на мостик.
   – Не может быть и речи!
   «Я вам покажу «не может быть и речи», костоправы хреновы! – свирепел в душе Вирен. – Я вам потом кузькину мать устрою!»
   «Перевязать, не сметь меня задерживать!» – заскрипело снова перо в его руке.
   Адмирала и так уже перевязывали. Прочитав его последнюю записку, Рейнвальт сдался и только спросил:
   – У вас же осколок в плече, Роберт Николаевич! Как вы с ним?
   – Фоом! – выдохнул Вирен.
   – Что? Ах да! Коньяка у нас нет, вот, спирта развели немного.
   Адмирал с отвращением выпил разведенный, еще теплый спирт и решительно поднялся со стула… Напрасно так решительно, слабость от потери крови давала о себе знать. Вирена шатнуло без всякой качки, стоящий рядом матрос едва успел его поддержать, задев при этом раненое плечо.
   Роберт Николаевич, стиснув зубы, взвыл от боли. Будь он здоров – матрос пренепременно схлопотал минимум оплеуху. Причем не со зла – рефлексы бы сработали. Вирен никогда не бил нижних чинов, хотя они иногда предпочли бы получить хорошего леща от этого зануды и формалиста, чем простаивать потом в качестве наказания двенадцать часов под винтовкой, например.
   На этот раз адмирал даже не разозлился на причинившего ему боль – хватило здравого смысла понять, что этот матрос хотел именно помочь и что без его, пусть и неудачной, помощи все могло кончиться значительно более неприятно. Кивком головы приказав ему следовать за собой, Вирен вышел из лазарета и направился к боевой рубке «Ретвизана»…

   – Повреждений пока больше нет, ваше превосходительство, подтягиваемся к «Суворову», – отрапортовал слегка обалдевший Развозов. – Ход девять узлов, больше пока дать не можем.
   – Машинное рубке! – донеслось из переговорного устройства.
   – Есть рубка! – тут же отозвался лейтенант.
   – Удалось слегка добавить оборотов.
   – Вижу, на лаге девять с половиной узлов, спасибо! А еще можете?
   – Ну, может, еще на пол-узла выжмем, но вряд ли. Лучше на это не рассчитывать, Александр Владимирович.
   – Ладно, и на том спасибо. – Развозов не успел еще закончить разговор с механиком, как поступил доклад от сигнальщиков: «С «пересветов» запрашивают разрешение прекратить огонь главным калибром».
   Вирен нахмурился и молча кивнул. Бой шел уже третий час, и шел практически без перерыва. При таком огневом напряжении не было ничего удивительного, что броненосцы уже значительно подрастратили снаряды, было бы нерационально растрачивать дефицитный главный калибр на такой дистанции, где процент попаданий был крайне невелик. Нужно было приберечь «чемоданы» для какого-нибудь решительного момента, когда они смогут сыграть свою нокаутирующую роль.
   После того, как с «Ретвизана» было передано «добро» адмирала, русские облегченные броненосцы перешли на огонь только средним калибром. Шестидюймовые снаряды теперь вряд ли могли серьезно повредить противнику, но тем не менее кое-каких успехов русские добились: разгорелся пожар на баке «Сикисимы», и замолчала его носовая башня. Временно, но замолчала. Однако далось это русским недаром, сначала очередной раз заполыхало на «Ослябе», а потом…
   – С «Победы» запрашивают разрешения покинуть строй для заводки пластыря! – поступил очередной доклад в рубку «Ретвизана».
   Вирен, очередной раз скрипнув зубами, кивнул: «Раз Зацаренный просится покинуть линию в такой момент, значит, основания у него для этого очень веские».
   – Да что же такое! – с отчаянием в голосе выкрикнул тот самый сигнальный кондуктор. – Вдво-ем нас шестерых лупят! Какой чертяка им ворожит?!
   Свирепо посмотрев на поддавшегося эмоциям, адмирал молча показал ему кулак.

   Адмирал Уриу проявил, конечно, большое мужество, вступив со своими старенькими и слабенькими крейсерами в кильватер двум оставшимся боеспособными броненосцам. И достаточно долго Фортуна была на его стороне: его корабли почти безнаказанно били по русским, а на них практически не обращали внимания – были цели посерьезнее. И именно его отряду удалось совершить чудо – выбить из строя русский броненосец. Не получив при этом практически никаких повреждений.
   Но чудеса не могут продолжаться бесконечно, когда «Сикисима», а за ним и остальные стали ложиться в развороте на запад, два концевых крейсера стали слишком удобной мишенью, чтобы на них не обратили внимание русские броненосцы. И обратили… Самое пристальное внимание…
   Сначала рухнула вторая труба на «Акаси», потом запылал «Такачихо»… Однако держать под огнем эти корабли долго не получилось: «Орлу» и «Бородино» пришлось поспешить на прикрытие «Ретвизана», а облегченные русские броненосцы Рожественский приказал двинуть на северо-запад, чтобы контратаковать подходящие с севера «Микасу» и «Адзуму», уже слегка «зализавшие раны», полученные в дебюте, и снова возвращающиеся на «поле боя». Поэтому крейсера Уриу деловито взяли под обстрел «Бородино», и снова не безуспешно. И снова начались пожары на русском броненосце, и снова некогда было сурово покарать зарвавшихся наглецов – приходилось стрелять по более грозным «Сикисиме» и «Асахи», которые били по «Орлу» и уже успели свалить на нем носовую трубу.
   Но «мелким пакостникам» все же досталось: «пересветы» не стали бить по ним главным калибром, но шестидюймовых снарядов не пожалели, и снова последовали попадания в «Акаси» и «Такачихо». Первый из них серьезно накренился, а на втором занялся пожар в районе боевой рубки. Адмирал Уриу предпочел не испытывать больше судьбу в перестрелке с таким опасным противником и приказал отвернуть своему отряду на юг. Но русские «в разлуку» и его флагманскому крейсеру всадили шестидюймовый снаряд над ватерлинией. В пробоину тут же начали захлестывать волны.

   А на западе в это время Камимура «танцевал» с Фелькерзамом. Японский отряд крейсеров то пытался прорваться на юг, на соединение со своими броненосцами – русские тут же повторяли маневр и перекрывали это направление, то следовал поворот на север «все вдруг», чтобы атаковать сильно побитые русские крейсера – Фелькерзам с упорством назойливого ухажера за капризной красавицей поворачивал туда же. Так повторилось уже несколько раз, причем дистанция между «партнерами по танцу» постепенно уменьшалась. Когда расстояние между колоннами достигло тридцати пяти кабельтовых, японцы начали пристрелку по противнику и русские стали отвечать через несколько минут.
   Первые снаряды достались все-таки русским. Долго броненосцы третьего отряда оставались неповрежденными, но вот уже рвануло в носу у «Полтавы», и корабль получил легкий дифферент, разорвался снаряд на фок-мачте «Сисоя Великого», и она угрожающе накренилась.
   Но ответные попадания не заставили себя долго ждать: сначала на борту «Токивы» произошел сильный взрыв, а потом еще сильнее попало «Асаме» – в районе ватерлинии произошел сильнейший выброс дыма и пламени, вспыхнул пожар на баке, буквально за пару минут крейсер пострадал настолько сильно, что здорово накренился на левый борт, прекратил огонь средний калибр, и только башенные орудия продолжали стрелять в сторону русских броненосцев. Снова начались пожары на «Идзумо». Только крейсер «Ивате» был пока не царапнут русскими снарядами. У русских тем же мог похвастать броненосец «Наварин», продолжавший исправно бить по врагу из своих устаревших, но достаточно грозных пушек.
   Но вскоре и «Ивате» получил снаряд в среднюю трубу, так что среди японских кораблей линии не осталось больше ни одного неповрежденного. И вообще положение кораблей Камимуры становилось все более угрожающим – отряд Фелькерзама с присоединившимся к нему «Александром Третьим» был существенно мощнее четырех японских броненосных крейсеров, а отойти западнее, используя превосходство в скорости, японцы тоже не могли себе позволить, так как в этом случае объединение кораблей опять откладывалось и русские имели бы возможность атаковать разрозненные отряды противника. Приходилось терпеть превосходящий огонь и надеяться на удачу и мастерство своих комендоров.

   На мостике «Полтавы» Фелькерзам с каждой минутой все больше мрачнел. После третьего подряд разворота Камимуры «все вдруг» командир «Полтавы» с готовностью повернулся к старому адмиралу:
   – Поворачиваем «вдруг» на шестнадцать румбов, поднять предварительный к повороту? [9 - Поворот «все вдруг», когда отряд кораблей поворачивает влево или вправо одновременно, в отличие от поворота «последовательно», во время которого корабли продолжают следовать в кильватер головного. Преимущество поворота ВДРУГ – можно резко повернуть на/от противника для изменения дистанции. Недостаток – следующие за флагманом корабли должны быть оповещены о повороте ЗАРАНЕЕ, предварительным сигналом. Иначе они, не зная, поворот выполняется «вдруг» или последовательно и на сколько румбов, просто смешают строй, и вместо отряда кораблей перед радостным противником будет идеальная мишень в виде «кучи». Последовательный же поворот, простое следование за флагманом, вообще не требует поднятия лидером сигналов. И, естественно, более прост к исполнению.] – Именно так отряд старых русских броненосцев отреагировал на прошлые два разворота, прикрывая от огня Камимуры отряд наиболее поврежденных кораблей во главе с «Суворовым».
   – Вы правда не понимаете, что здесь происходит? – неожиданно зло процедил Фелькерзам. – Да Камимура нас просто пытается как можно дольше продержать в проливе! Чтобы миноносцам ночью было удобнее нас атаковать в узостях под берегом, а не в открытом море! Вот и дергается туда-сюда, как матрос после года в море в портовом борделе… А мы постоянно теряем пристрелку после каждого разворота. Нет. Он ЖДЕТ, что мы сейчас опять вслед за ним развернемся… Так что именно этого мы делать не будем.
   – Но тогда «Суворов» окажется под ударом! – возмутился капитан первого ранга.
   – Вы вообще кроме как на крейсера Камимуры по сторонам смотрите? – ехидно прозвучал вполне справедливый упрек старого адмирала более молодому командиру броненосца, который и правда увлекся дуэлью с японскими крейсерами и перестал следить за окружающей обстановкой. – Нам корму сейчас режут и японцы, отряд во главе с «Сикисимой», и наши «бородинцы» с «пересветами». О «Суворове» с кормы позаботиться есть кому. А вот «Микаса» с «Адзумой», которые подходят с носовых румбов, выйдут прямо к нашим подранкам, если мы развернемся, конечно… Похоже, Того тоже ожидает нашего разворота, вот мы его и удивим. А удивить…
   – Значит победить? – с сомнением в голосе закончил командир «Полтавы» Успенский. – Но таким курсом мы сами влезем под «палочку Т» к Того, и он нас с носа расстреляет, а не «Суворова».
   – Именно поэтому прикажите на дальномере следить за дистанцией до «Микасы». Как только будет пятьдесят кабельтовых – поворот на два румба влево и пристрелка по нему. Потом репетим дистанцию остальному отряду и посмотрим, как там японцы починили своего флагмана… Вот спорить могу, что на кроссинг они не решатся – «Микасе» наверняка влетело так, что ни одного целого дальномера у них не осталось. Просто так флагман из боя не выходит… Пока же огонь по Камимуре на максимуме скорострельности, ну сколько может им везти, ведь с этой дистанции наши снаряды обязаны их пояса навылет прошивать!
   Как бы отзываясь на раздражение старого, больного адмирала, ведущего, возможно, свой последний бой, снаряды гвардейского «Александра Третьего» настигли наконец «Асаму» всерьез.

   Но «партнеры по танцу» уже расходились на контркурсах, и попаданий больше не последовало ни с одной из сторон. Крейсера Камимуры наконец-то шли на соединение с «Сикисимой» и «Асахи». Вместе эти шесть кораблей представляли уже грозную силу, они теперь были мощнее любого отдельного броненосного отряда русских. Правда, и русские отряды соединялись вместе и не собирались разрозненно подставляться под удар. Их главной задачей теперь было вывести из пролива своих «подранков», потерявших значительную часть скорости: «Суворов», «Ретвизан», «Аврору» и «Светлану». До темноты было необходимо выйти из пролива и как можно дальше удалиться в открытое море, где японским миноносцам было бы значительно труднее обнаружить в темноте эскадру, чем в относительно узком проливе.
   Но для начала нужно было прикрыться от более насущной опасности, от двух малоповрежденных броненосцев японцев. А удавалось это не очень… Вернее, не очень удачно складывались события для прикрывающих кораблей. Сначала сбило трубу на «Орле», потом вышла из линии «Победа». «Заслонка» из русских броненосцев неумолимо таяла, а к японцам присоединялся отряд Камимуры, что увеличивало их силы более чем в два раза. К тому же на русских броненосцах практически одновременно стали замолкать башни главного калибра…
   – Николай Оттович! – Старший артиллерист броненосца зашел в боевую рубку в крайне возбужденном состоянии. – Десятидюймовых снарядов осталось по десять-двенадцать на ствол. Я приказал пока прекратить огонь главным калибром.
   – Все верно, Василий Нилович, на такой дистанции их расходовать будет неразумно. Прибережем пока… А что, в носовой тоже из одного ствола почти весь боекомплект ушел?
   – Да нет, там чуть больше запас. Но ведь там и загружалось не на два ствола…
   – Ладно, бейте пока шестидюймовыми. Кстати, я смотрю, что на «Ослябе» тоже башни молчат. Наверное, та же история… А японцы палят из своих башен непрерывно. Обидно.
   – Так у них в бою перерывы были. А мы ведь с первых минут не переставая стреляли – всегда какая-то цель была.
   – Да уж… Благо нас почти не обстреливали. Но сейчас, кажется, эта лафа кончится. Мы станем самой близкой целью для врага.
   «Пересвет», замыкая уходящую на север колонну русских броненосцев, действительно был ближе всех к противнику, и японцы не преминули сосредоточить свой огонь именно на нем.
   Пара залпов нащупала дистанцию, а потом начались попадания. Ударило в корму, начались пожары на верхней палубе.
   Аполлон Аполлонович Дмитриев руководил пожарной партией весьма успешно. После первых взрывов растекающееся по броненосцу пламя в течение нескольких минут забивалось из шлангов и ничего особенно опасного не допускалось. Выбыло из строя несколько матросов, пораженных осколками, но пока остальные держались молодцами. На то и бой, чтобы не без жертв, ведь шел уже третий час сражения, а на «Пересвете» только-только пролилась первая кровь.
   Снова ударило возле средней трубы, и там стало разгораться по-серьезному. Вместе с расчетами, волокущими два пожарных рукава, Дмитриев бросился туда. На этот раз огонь, получив достаточно «пропитания» в виде разбитых шлюпок и катеров, долго не хотел сдаваться. К тому же поблизости рвануло еще раз, и пожар усилился. Здорово мешали обломки, все еще продолжавшие сыпаться сверху, с поврежденных труб и мачт. Еще пятерых унесли. Кого в лазарет, а кого и… Совсем.
   При взрыве тринитрофенола даже не все вещество успевает сдетонировать, не говоря уже о том, что при взрывном его разложении образуются сажа и угарный газ, которые могут гореть. Раскаленное «горючее» выбрасывает взрывом в стороны, и оно, придя в контакт с кислородом воздуха, вспыхивает мгновенно. Уже миновали осколки очередного разрыва, когда старшего офицера «Пересвета» настигло «вторичное» пламя. Казалось, что весь воздух вокруг вспыхнул. Огонь ударил в лицо, мгновенно обгорели ресницы и брови, занялась одежда. Кожу лица в первые секунды стало просто печь, но боль постоянно усиливалась, и не особо ее ослабила струя воды, которой обдали из пожарного рукава превратившегося в факел офицера матросы пожарного расчета. Лицо «горело» все сильнее, глаза невозможно было раскрыть. Дмитриев упал на колени, руки инстинктивно тянулись прикрыть пораженное место, но первое же прикосновение отозвалось адской болью. Два матроса подхватили старшего офицера и повели в лазарет.
   Когда Александровский, старший врач «Пересвета», увидел старшего офицера, то узнал его только по полуобгорелым погонам – все лицо уже было покрыто волдырями ожогов.
   – Шприц морфия! – немедленно скомандовал он санитару. А когда, разрезав одежду, увидел грудь и руки Дмитриева, то взглянув на своего младшего врача, скорбно помотал головой. – Еще шприц!.
   – Неужели там наверху так все плохо, братцы? – обратился он к матросам.
   – Да нет, ваше благородие. Жарковато, конечно, но терпимо. Другим кораблям и сильнее достается. А старшого неудачно выбросом огня задело. А как он?
   – Идите, братцы, идите. Некогда нам, – смущенно выпроводил нижних чинов доктор.

   В рубку «Пересвета», запыхавшись от бега и задыхаясь от дыма, заскочил матрос Ильин:
   – Ваше высокоблагородие! – обратился он к Эссену. – Там старшого обожгло сильно, в лазарет отвели.
   – О господи! – перекрестился командир броненосца. – Как он?
   – Дохтур нам не сказал, но смотреть страшно.
   – Что с пожарами?
   – Потушили, господин капитан первого ранга!
   – Да оставь ты сейчас титулование! Понятно. Ступай! – Николай Оттович повернулся к Соймонову, бывшему рядом: – Василий Михайлович, я вас пока попрошу возглавить пожарную партию на палубе.
   – Конечно, Николай Оттович! Иду! – Козырнув, Василий выскочил вслед за матросом.
   Броненосец уже не обстреливался, пожары успели потушить, но, несмотря на морской ветер, весьма чувствительно воняло горелой краской и не сгоревшей при взрыве шимозой. Да и серой тоже – многие японские снаряды были снаряжены не сверхновой взрывчаткой, а старым добрым черным порохом. Осмотрев состояние пожарных стволов и найдя их вполне удовлетворительным, Василий наблюдал за затихающим на этом участке боем.
   Через несколько минут подошли ревизор Денисов, выбравшийся из недр корабля, где он тоже со своей партией матросов боролся с пожарами, и мичман Витгефт.
   – Ух, хорошо! Завидую я тем, кто тушит пожары на свежем ветерке! – Денисов потянулся, с казалось бы видимым удовольствием хрустнув суставами. – А у нас ад сплошной, не столько от огня проблемы, сколько от дыма.
   – Ну вы зато броней прикрыты, а здесь, в «благодати», Аполлон Аполлонович обгорел так, что вряд ли выживет. Я пока за него.
   – Ох ты! – Мичман здорово расстроился. К старшему офицеру с огромным уважением относился весь экипаж. – Так серьезно?
   – Да не знаю я. Но матрос рассказывал, что лицо и шея у него – сплошной волдырь. Да и док наш, как я слышал, ему два шприца морфия закатал. Наверное, были на то основания.
   – Да уж…
   – А мой каземат разбило, – как-то виновато глянул на товарищей мичман Витгефт, сын погибшего в бою у Шантунга адмирала. – Вернее, не каземат, а пушку. Черт! Ну ладно бы в броняжку – в самый ствол угодили… Так что поступаю в ваше распоряжение, старшой.
   – Иди ты, Вася… Сам знаешь куда. Старшого нашел. Вали к Ниловичу, он тебя пристроит. В рубке он.
   – Смотрите! – вдруг вытянул руку Денисов. – «Ретвизан» разворачивается!
   Флагман Вирена действительно начал поворот, и на стеньге его фок-мачты полоскался на ветру флажный сигнал.

   – Ваше благородие, господин лейтенант! – К офицерам подскочил матрос Никонов.
   – Ну что тебе? – повернулся к нему Соймонов.
   – Да ведь там какое дело, – замялся посыльный, – кормовая башня вертится плохо, говорят, что с динамой какие-то неполадки, срочно вас просют!
   – Вот черт! Не вовремя-то как! – Василий расстроенно глянул на Денисова. – Надо мне идти, давай за меня пока тут. А ты, – обернулся он к матросу, – давай быстро к командиру и доложи, что я ушел разбираться с динамо-машиной и вместо меня остался ревизор. Понял? Да! И боцмана найди, передай, что я ему приказал в распоряжение господина мичмана прибыть. Запомнишь?
   – Не извольте беспокоиться, вашбродь, – выпучив глаза на офицера, отрапортовал Никонов. – Все в лучшем виде передам!
   – Ну давай, бегом!

   Письмо Василию Соймонову
   Здравствуй, милый мой и родной Васенька!
   Это письмо будет ждать тебя во Владивостоке, куда ты непременно придешь на своем корабле. Обязательно! Я ежедневно молю Господа нашего, чтобы он сохранил тебя среди волн и огня.
   Мы узнали из газет, что битва ваша уже началась. Господи! Как страшно представлять, что сейчас творится в Корейском проливе. (Ну не сейчас, конечно, – для вас бой уже закончился, но мы-то ведь пока ничего не знаем). Отец говорит, что сражение будет страшным, что японцам теперь отступать некуда и они это делать не привыкли. Значит, будут сражаться до конца…
   Я понимаю, что советовать тебе не геройствовать слишком сильно уже поздно… Ты или читаешь это письмо, или… Нет! Обязательно читаешь! Ты не мог погибнуть, потому что я люблю тебя! Люблю и жду! И ты обязательно вернешься ко мне!
   И немедленно, как только придешь во Владивосток, пришли мне телеграмму, что ты жив!
   Очень жду!
   Очень люблю!
Твоя Ольга.

   «Ослябя», как и оба однотипных с ним броненосца, был, мягко говоря, малоудачным кораблем. Проектировщики хотели создать мощный океанский рейдер, который, в случае чего, мог бы участвовать и в эскадренном сражении. Как обычно в таких случаях, да еще и при стремлении сэкономить на постройке, неважненько получилось все: и дальность плавания не такая уж большая, и вооружение ослабленное, и бронирование неполное. То есть рейдер средненький, дорогой, а эскадренный броненосец слабый. Но когда речь идет о сражении – в боевую линию ставится все, что только этому соответствует хотя бы на бумаге. Да и три броненосца типа «Пересвет» – весьма грозная сила. Особенно если их использовать грамотно. А если бы в этот день еще и погодка бы была посвежей, они бы вообще «королями сражения» стать могли: очень удачно для серьезной волны у русских «недоброненосцев» была расположена носовая десятидюймовая башня. Она могла стрелять, когда японские низкобортные корабли вынуждены молчать своим главным калибром из-за захлестывающих их башни волн. Но погода была обычной: небольшое волнение, средний ветерок…

   В завязке боя «Ослябя» шел в кильватере флагмана отряда. Вторым. Перепало ему не так уж много, но очень уж неудачно: восьмидюймовые снаряды японцев поразили его в небронированную носовую оконечность, и соответствующие отсеки стали заполняться водой. Все было терпимо, небольшие пожары достаточно успешно гасились расчетами, которыми руководил старший офицер броненосца, кавторанг Похвистнев, но вот дифферент на нос из-за этих чертовых пробоин сильно беспокоил. Правда, через некоторое время сами японцы «помогли» с ним справиться, сделав очередным попаданием здоровенную пробоину ещё и в корме. В общем не так всё и страшно было для корабля. Сражение продолжалось, и «Ослябя» принимал в нём самое активное участие. Почти не замолкали его орудия, всё время в зоне досягаемости была какая-то достойная его пушек цель.

   Капитан первого ранга Бэр, командир броненосца, не пользовался особой любовью ни команды, ни господ офицеров. Дотошный и мелочный, с параноидальной требовательностью к чистоте на корабле, он мог своими придирками довести до нервного срыва любого, даже самого старательного боцмана или офицера. Но, надо отдать ему должное, свой корабль он не только содержал в образцовом порядке, но и в плане боевой подготовки сделал одним из лучших на эскадре. Только артурские корабли и, иногда, гвардейский «Александр Третий» «перестреливали» «Ослябю» на артиллерийских учениях. И карьеристом Владимир Иосифович не был: почти перед самым выходом эскадры с Балтики ему предложили оставить броненосец и перейти на другую должность, сулившую адмиральские орлы на погоны в самом ближайшем будущем. Отказался. Повел свой корабль в поход и бой. И в этом бою теперь вел себя более чем достойно и хладнокровно.
   Уже закончилась «рубка» с главными силами Того, уже «стреножен» и потоплен «Кассуга», отогнаны крейсера Уриу, идет бой с парой упорных и удачливых броненосцев японцев, которые уже умудрились вдвоем «ополовинить» противостоящую им и ранее втрое превосходящую по количеству вымпелов линию русских броненосных кораблей. Но ведь не может это продолжаться бесконечно! Должно повезти и русским!..
   Может продолжаться, черт побери! И продолжалось!
   В боевую рубку ввалился корабельный инженер Змачинский. Кожа на лбу у него была рассечена, кровь заливала лицо:
   – Владимир Иосифович! Нужно выйти из боя.
   – Вы что? В этот момент? Нас уже трое в линии, если покинем ее и мы, то японцы точно добьют «Бородино» и «Пересвета». К ним же крейсера Камимуры присоединяются. Необходимо держаться! Что случилось-то? Вроде серьезных попаданий в последнее время не было.
   – Несерьезных хватает. Переборки в носу сдают одна за другой, корму тоже затапливает. Крена пока особого нет, но еще пара крупных снарядов в борт, и мы продемонстрируем оверкиль в течение минуты. Нужна передышка, Владимир Иосифович! Необходимо покинуть строй. Необходимо! Дайте мне полчаса, и мы вернемся. Я даже не прошу возможности завести пластыри – можно обойтись. Но откачать воду и подкрепить переборки необходимо. Решайтесь!
   Мысли галопом понеслись в мозгу Бэра: «Выйти из кильватера? Сейчас?»
   Да, он давно заметил, что броненосец очень долго и «неохотно» выходит из кренов при поворотах, но неужели все так критично? Может, в этот момент, в этой раскаленной минуте дрожит и вибрирует судьба всей войны… Остаться и приказать открыть огонь главным калибром, расходуя последние снаряды в надежде нанести противнику какие-то решающие повреждения? Пусть погибнуть – Бэр этого не боялся. И о людях на корабле не беспокоился. Но вот броненосец… Ведь победили почти! А если погибнет «Ослябя», то потери в бою почти сравняются… И с командующим связаться времени нет. Нужно немедленно решать все самому… Нет! Покидать строй нельзя!
   – Остаемся. Открыть огонь главным калибром! Да поможет нам Бог!
   Попаданий в «Ослябю» не было, резких поворотов корабль тоже не делал, так что пока все было относительно безопасно. Через пару минут после приказа ожили его десятидюймовые башни, и их снаряды ложились на удивление удачно. Башни били попеременно, и все ближе к борту «Сикисимы» придвигались всплески от падений крупных снарядов…
   Чудеса на войне случаются… Наверное, на войне чаще, чем где-либо. После третьего залпа оба десятидюймовых снаряда кормовой башни нашли свою цель…

   – Смотрите! Головной японец! – заорал штурман, вытянув руку в сторону вражеского корабля.
   Под носовой башней «Сикисимы» действительно выплеснуло огнем, и огромный броненосец врага неудержимо повалило в сторону, противоположную от русских кораблей, «Асахи», решив, что это маневр, переложил руль следом за передним мателотом. Бой временно прекратился.
   – Есть! Врезали! Благодарю тебя, Господи! – прошептал Бэр, с трудом сдерживая переполнявшую его радость. – Господа! Если я вдруг не доживу до конца боя, то передайте моему преемнику, чтобы командир башни был представлен к «Георгию» и весь ее расчет к крестам. Ну а теперь мы вполне можем покинуть линию и заняться своим броненосцем. Два румба влево!
   Корабль стал медленно выкатываться из кильватера.

Глава 6
Пощады никто не желает

   Крейсерские отряды Энквиста, Ухтомского и два оставшихся броненосных крейсера, «Громобой» и «Баян», наконец объединились. «Аврора» и «Светлана», избитые до невозможности и бывшие уже неспособными поддерживать эскадренный ход, отделились от своих товарищей и потащились к «Князю Суворову», начав формировать «группу инвалидов» эскадры. Команды остальных крейсеров провожали этих двух «дев», принявших на себя огромную долю вражеского огня, дружными криками «Ура-а-а!», показывая, как ценят вклад покалеченных кораблей в это сражение.
   Выйдя в голову отряда, контр-адмирал Ухтомский как бы принял на себя командование всеми крейсерами. Возражений не последовало, да и последовать не могло – даже если бы Энквист сошел с ума и захотел бы начать разбираться в старшинстве во время боя, возможности он такой не имел – все стеньги на «Олеге» были сбиты.
   А Павел Петрович Ухтомский действовал вполне разумно: для начала он приказал самому малоповрежденному «Баяну» возглавить крейсерский кильватер и вести отряд за собой на север.
   И тут произошел очередной курьез: русские были уже практически удовлетворены результатами боя, японцы, пожалуй, тоже поняли, что в этот раз проиграли. И те, и другие были не прочь разойтись. Русским нужно было на север, но там, как на грех, вертелись «Микаса», «Адзума», «Тацута» и четыре крейсера вице-адмирала Дева…

   Соблазн «откусить» концевого «Адзуму» был для русских слишком велик… Ну в самом деле: прямо по курсу в пределах досягаемости орудий маячит корабль противника. Здорово побитый корабль, не зря ведь он линию покинул. Как не попытаться добить подранка?
   И японцы поняли это; дружно развернувшись под огнем, они на максимальной для «Адзумы» и «Микасы» скорости стали уходить на север, а отряд Девы бросился прикрывать их отход и ввязался в перестрелку с крейсерами Ухтомского. Попадания последовали с обеих сторон, но более тяжелые снаряды русских, выпускаемые из большего количества стволов, наносили противнику урон, существенно более заметный: «Кассаги» и «Такасаго» от полученных пробоин как по команде дружно присели на корму и, пылая, стали увеличивать ход. «Читосе» и «Нийтака» в этой перестрелке не пострадали, но тоже потянулись за своими собратьями, стремясь оторваться от преследователей и спрятаться от их огня за корпусами броненосных кораблей.
   Перед адмиралом Того встала дилемма, как перед витязем на распутье.
   Налево пойдешь – опасно приблизятся броненосцы Фелькерзама и вполне могут удачным тяжелым снарядом «стреножить» «Адзуму», а потом навалятся вместе с крейсерами, и тут уже или бросай подбитый крейсер, или погибай вместе с ним.
   Направо пойдешь – русские крейсера вцепятся в концевого и будут терзать его сколько захотят, пока опять же не собьют ход и не навалятся всей кучей.
   Прямо убегать будешь – у русских крейсеров все-таки незначительное, но преимущество в скорости. Повторяется сюжет «номер два»…
   Того сразу отмел вариант «налево», как самый опасный и бесперспективный – следовало отрываться от броненосцев противника в первую очередь.
   – Два румба вправо! – отдал он приказ, и через несколько минут колонна стала склоняться на восток.
   «В конце концов, с нами крейсера адмирала Дева, а уж с ними вместе мы как-нибудь от этих храбрых наглецов отобьемся…» – думал японский командующий.
   Сводный отряд Ухтомского – Энквиста послушно склонился к востоку. Русские крейсера упорно продолжали преследование противника и не прекращали огня. «Баян» с «Богатырем» били по «Микасе», а остальные старались зацепить «Адзуму». «Микаса» был русским крейсерам, конечно, не по зубам, но нужно было мешать ему стрелять, ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы комендоры японского флагмана вели огонь в полигонных условиях, им должны были мешать всплески от падений снарядов, попадания (которых пока не было, но ведь только пока!), и вообще сама мысль о том, что в тебя стреляют, должна мешать противнику наводить свое орудие так, как он умеет в идеале.
   В общем, пока перестрелка шла безрезультатно для обеих сторон, но русские потихоньку приближались, и вскоре эффективность огня должна была возрасти. Что было бы не в пользу японских кораблей. Если, конечно, это произошло бы в ближайшее время…

   Капитан первого ранга Фудзии, командир «Адзумо», «невозмутимо нервничал». То есть он, конечно, очень беспокоился насчет дальнейшего развития событий, но, как положено самураю, виду не подавал. Хотя вполне возможно было и уйти без потерь и даже без попаданий, но можно было и не уйти вообще – достаточно и одного удачно выпущенного снаряда. Стоит потерять пару узлов, и навалятся не только крейсера русских, но и их броненосцы, а это верная гибель. Благо, что пока попаданий не было…
   – Смотрите! Что они делают?! – Юный мичман Окунамия вытянул руку в направлении концевого крейсера русской колонны.
   Из-за кормы «Паллады» на большом ходу выскочил один истребитель… другой… третий… Курсом на «Адзуму».
   – О боги! – выдохнул Фудзии. – Неужели они рискнут атаковать минами наши корабли? Днем? Не может быть! Не могут русские обезуметь до такой степени. С тридцати кабельтовых…
   – Разрешите перенести огонь на миноносцы? – слегка нервничая, спросил командира мичман. Фудзии холодно посмотрел на подчиненного:
   – Это явный блеф. Именно этого они и добиваются, чтобы мы перестали обстреливать крейсера. Поэтому приказываю за истребителями следить, но пока не обстреливать. К тому же… Смотрите! – командир крейсера показал рукой на корабли адмирала Дева, они резко сбрасывали ход, давая возможность поврежденным «Микаса» и «Адзума» обогнать себя и прикрыть их от атакующих миноносцев. А четыре бронепалубных крейсера представляли собой вполне надежный «забор» для защиты даже от десятка миноносцев, не говоря уже о четырех, которые шли в атаку. Естественно, что в сложившейся ситуации продолжать сближение с противником для русских истребителей было самоубийством, и они дружно «притормозили», уменьшив скорость до четырнадцати узлов. Сыграть на нервах у японцев в этот раз не получилось. Но…

   – Поднять сигнал «Иметь ход тринадцать узлов»! – Фелькерзам отдал приказ, не отрываясь от бинокля.
   – Ваше превосходительство, вряд ли все корабли отряда смогут поддерживать такой ход. – Успенский недоуменно смотрел на адмирала.
   – Да не нужны нам сейчас все! – раздраженно оглянулся на командира броненосца командующий отрядом. – Посмотрите, что происходит: «собачки» сбросили ход, и если мы сейчас резко сблизимся с ними, то можем подбить одну-другую. А там навалимся и доломаем… Это шанс! Поднимайте приказ и приготовьтесь начать пристрелку шестидюймовками.
   Флажный сигнал взлетел на мачту «Полтавы», и через несколько минут она вместе с «Сисоем Великим» и «Навариным» стала потихоньку отрываться от более медленных «Нахимова» и «Александра».
   – Уйдут они от нас, Дмитрий Густавович, – с сомнением в голосе заговорил Успенский, глядя на слегка приблизившиеся, но реально не поражаемые крейсера Дева. – Играючи уйдут. Не достать нам их всерьез с такой дистанции.
   – Правильно, Иван Петрович, уйдут, – весело глянул на собеседника адмирал. – Вот тогда-то наши миноносцы смогут атаковать их концевого. Так что выбор у японцев будет нелегким: либо под наши тяжелые пушки с их легкими корабликами, либо мину в борт. А может, и то и другое…
   – Ой, не разделяю я вашего оптимизма… Вы думаете, что мы с тринадцатью узлами гарантированно догоним даже их поврежденные корабли?
   – Совсем не уверен. Пока. Но ведь они под обстрелом наших крейсеров. Вполне могут и ход кому-то сбить. Хоть на время. Вот тогда мы себе локти искусаем, что вовремя не подобрались поближе…

   А русские крейсера все увереннее нащупывали дистанцию до японцев. Вот уже «Баян» угодил восьмидюймовым снарядом в барбет носовой башни «Микасы», и она замолчала, вот снова стали разгораться пожары на «Адзуме», даже «Изумруд» умудрился залепить снаряд в маленькую «Тацуту» на дистанции более тридцати кабельтовых. Адмирал Того не стал искушать судьбу и поднял сигнал отряду «Повернуть влево всем вдруг». Изувеченные корабли стали выходить из-под огня, и прикрыть их попытались крейсера отряда вице-адмирала Дева.
   По своим тактико-техническим данным крейсера типа «Такасаго» были весьма грозными кораблями – одни восьмидюймовые пушки на легких крейсерах чего стоят! Да и скорость была у них более чем приличная. Но за все надо платить. За свое мощное вооружение и высокую скорость хода «собачки» расплачивались «хрупкостью» корпуса и очень небольшой живучестью. Они не могли выдержать даже трети той огневой нагрузки, которую достаточно успешно держали их визави.
   Русские уже были достаточно потрепаны в этом бою, но их значительное водоизмещение и более рациональная защита позволили им поглотить огромное количество вражеских снарядов и остаться при этом в строю.
   Попадания следовали одно за другим в оба крейсерских отряда, и зачастую русским тоже доставалось здорово. После попадания восьмидюймового снаряда «Богатырь» запылал от второй трубы до кормы, замолчала вся его артиллерия, расположенная в этом районе корабля. Но японцам приходилось похуже. Грохнул взрыв у боевой рубки «Нийтаки», на «Такасаго» удачным попаданием выбило почти все стодвадцатимиллиметровые пушки правого борта, «Кассаги» и «Читосе» горели… Но огонь никто не прекращал – отряду Дева нужно было прикрыть отход израненных «больших братьев», и несмотря на то, что концевого «Такасаго» уже взяли под обстрел подбирающиеся броненосцы Фелькерзама, японцы не собирались отворачивать с боевого курса. Во всяком случае, в ближайшее время.
   Вдруг, после нескольких попаданий, «Адзума» и «Тацута» практически одновременно отвернули влево, через минуту этот маневр повторил и «Микаса» – корабли выходили из боя с русскими крейсерами, благо они уже достаточно оторвались от броненосцев третьего русского отряда, чтобы не опасаться попасть под их огонь. Четыре легких крейсера вице-адмирала Дева оставались одни против пяти больших крейсеров русских. Им предстояло прикрыть отход отряда командующего вчетвером… Нет! Уже втроем! – «Такасаго» получил очередной удар и тоже выкатился из строя в западном направлении. Увидев такое развитие событий, адмирал Того, скрипнув зубами, приказал вернуться в боевую линию своим кораблям. «Тацута» и «Микаса» снова заняли свои места в строю, чтобы хотя бы часть снарядов оттянуть на себя. «Адзума» вернуться был пока (уже?) не в состоянии. Самый «неброненосный из броненосных крейсеров» японского флота получил слишком много, чтобы продолжать бой. Он продолжал отходить на норд-вест, и, заметив это, четыре миноносца отряда кавторанга Баранова стали снова набирать узлы и подкрадываться к поврежденному крейсеру. Находящийся рядом «Такасаго» с выбитыми орудиями был неважной защитой. Скорее даже не защитой, а еще одной потенциальной жертвой атаки. Правда, были еще четыре истребителя отряда капитана второго ранга Хиросе, они вполне могли отразить атаку русских миноносцев, но…
   На северо-востоке из за строя русских крейсеров на большой скорости выскочил еще один отряд миноносцев, сопровождаемый крейсером «Изумруд». И они вполне могут атаковать «Микасу» с носовых румбов, если его не прикрыть. Хиросе хладнокровно ждал приказа, куда выдвигать свои корабли…
   Но тут снова последовало несколько попаданий в «Микасу», и на броненосце рухнула еще и фок-мачта (грот-мачта была сбита раньше). Бывший флагман Того, разукрасившись пожарами, снова покидал боевую линию, отворачивая на запад. За ним пошёл и «Тацута», не рискуя оставаться под огнём русских крейсеров и вполне резонно опасаясь атаки миноносцев, находившихся уже к северо-востоку. Зато «Такасаго», справившись с повреждениями, в строй возвращался. Продолжалась всё та же чехарда, к тому же горящий «Читосе», в свою очередь, покидал своё место, отворачивая на северо-запад, в сторону от русских.

   Крейсера продолжали изрыгать друг в друга огонь и сталь. Попадало приблизительно поровну и той и другой стороне: сильно сел на корму «Такасаго», у него же на баке взметнулся султан взрыва и разгорелся пожар, после чего замолчала носовая восьмидюймовка, горели «Микаса» и «Кассаги», «Читосе» все никак не мог вернуться в боевую линию, огонь бушевал на «Богатыре» и «Громобое», на «Олеге» упала третья труба, досталось и «Баяну»…

   А отряд русских эсминцев, ведомый «Бравым», не встречая пока сопротивления, нахально выходил на носовые румбы японского кильватера. Хиросе пришлось направить своего «Сирануи» вместе с остальными тремя истребителями на перехват. Сорвать атаку русских было несложно, тем более, что с северо-востока подходил еще один отряд японских контрминоносцев из шести кораблей. Правда, с русскими был весьма грозный для любого миноносца «Изумруд», но он очень отстал от своих скоростных подопечных. За атаку с севера японцам можно было не переживать.
   А на юго-западе дела обстояли хуже: первый отряд русских миноносцев ускорился и устремился в сторону искалеченного «Адзума». Теперь, если бы Баранов атаковал поврежденный броненосный крейсер, тому приходилось рассчитывать только на свои силы. Прикрыть и поддержать его было некому. Командиры миноносцев, Баранов на «Бедовом», Иванов на «Бодром», Шамов на «Блестящем» и Рихтер на «Быстром», не видя друг друга, азартно «присели» на мостиках своих кораблей, как жокеи в седлах: «ну еще чуть-чуть, еще десять-пятнадцать минут, и можно будет пускать мины! Только бы проскочить! Только бы успеть! Только бы попасть! А там пусть хоть утопят к чертовой матери!». И то же самое думали все находящиеся на палубах эсминцев, от командиров кораблей до последнего матроса.
   Но на «Адзуме», оказывается, не все так плохо было с артиллерией. Достаточно много пушек осталось в строю. Вдоль борта цепочка за цепочкой стали пробегать огоньки выстрелов. Да и «Читосе» был выбит из линии очень некстати – еще издали он поддержал своими орудиями атакуемый броненосный крейсер. Русские миноносцы шли уже по «лесу» из водяных всплесков. Ну и, конечно, вскоре последовали попадания.
   Взрыв в средней части «Бедового» практически «обезножил» головной русский истребитель, он окутался паром из перебитых магистралей и выкатился из строя, теряя скорость. Атака становилась безнадежной, тем более, что «Адзума» торопливо подтянулся к своим крейсерам и для его защиты были готовы пушки их нестреляющего борта.
   Отряд с «Бравым» во главе тоже попал в незавидное положение: об атаке японской колонны уже не могло быть и речи – она была надежно прикрыта миноносцами Хиросе, а с северо-востока открыли огонь еще шесть контрминоносцев. Завязалась перестрелка, последовали попадания с обеих сторон, но русские не могли уже даже вернуться к своим крейсерам – при потере времени на разворот они подпустили бы противника на совершенно убийственную дистанцию. Приходилось отрываться и уходить на север… И уже очень смутно представлялось, когда удастся объединиться с русской эскадрой.
   Но именно подходившие на помощь своим японские миноносцы «спасли» русских, отрезая им путь на север, – пришлось разворачиваться, разворачиваться под огнем, и под огнем сравнимого по силам противника. И хоть «Микаса» и «Тацута» тоже подключились к обстрелу, но русских поддержал приблизившийся «Изумруд». Попадания в основном были из малокалиберных «пукалок» калибром сорок семь миллиметров у русских и пятьдесят семь у японцев, но даже эти гранаты, в немалом количестве попадая в небольшие кораблики, наносили повреждения надстройкам, косили осколками людей, вызывали пожары… Покрылись комками разрывов «Кагеро», «Югири», «Сирануи». А вот в «Муракумо» лихой комендор с «Громкого» засадил уже трехдюймовый снаряд из бакового орудия. Да к тому же прямо в заряженный минный аппарат. Грянул взрыв ужасающей силы, и «Муракумо», окутавшись паром, полностью прекратил движение.
   Но и русским досталось не меньше. Попало всем, но если «Безупречный» отделался только «стандартным набором» попаданий мелкашек, то на «Громком» и «Грозном» замолчали и носовые орудия калибром в семьдесят пять миллиметров, а «Бравый»…
   «Бравый» двигался головным, и при развороте на обратный курс он шел прямо на поредевшую колонну японских крейсеров и сблизился уже почти на десять кабельтовых с идущей впереди «Тацутой». Та, поддержанная крейсером «Такасаго», немедленно сосредоточила на дерзком огонь всех своих пушек… Неизвестно, кому повезло – авизо или крейсеру: стодвадцатимиллиметровый снаряд взорвался в носовой части миноносца, последовало еще несколько попаданий мелкими снарядами, и «Бравый» отчаянно паря, вышел из строя, ковыляя на десяти узлах…
   Русским истребителям грозила серьезная опасность: японские корабли развили по ним ураганный огонь, а шести– и особенно двенадцатидюймовые снаряды с «Микасы» даже не при попадании, а при близком разрыве в воде могли легко вывести из строя миноносец, который потом было бы несложно добить. И барон Фрезен, выручая миноносцы, направил на японцев свой «Изумруд». Крейсер тоже, конечно, «игрушечный», но почти в десять раз более крупный, чем хрупкие миноносцы. Так ведь и мишенью он был более крупной, а японцы прекрасно осознавали опасность атаки такого корабля, и «Изумруд» сразу стал для них приоритетной целью. Весь огонь обрушился на него, и попадания немедленно последовали. В носовой части русского крейсера раздался мощный взрыв, и он с сильным дифферентом, теряя скорость, стал отворачивать вправо… Потом на его палубе раздалось еще несколько взрывов, усилился крен на левый борт, но он уже выходил из зоны обстрела, дав русским миноносцам небольшую передышку в самый напряженный и опасный момент, дав шанс уцелеть ценой повреждений крейсера. Только шанс… Но дал…

   Отряду Баранова на тот момент пришлось еще хуже. «Бедовый», выйдя из строя, не дал сигнала о прекращении атаки – Баранова больше волновали в этот момент повреждения его собственного корабля. И три оставшихся миноносца дисциплинированно продолжали некоторое время атаку, ставшую уже совершенно самоубийственной: «Адзуму», кроме «Читосе», прикрывал уже и «Кассаги», тоже покинувший строй… Три миноносца с пятнадцати кабельтовых шли в атаку на три крейсера. Днём. Более надёжный способ самоубийства для маленьких кораблей придумать сложно. Прошло несколько фатальных минут, прежде чем Иванов, командир ставшего головным «Бодрого», сообразив, что ведёт отряд на верную и бесполезную гибель, приказал отворачивать. Но было поздно. Во всяком случае, для его миноносца. Шквал снарядов накрыл развернувшийся уже истребитель, несколько взрывов, и «Бодрый», окутавшись облаком белого пара, остановился…
   «Бодрый» был обречен… Японцам просто оставалось задержаться и расчихвостить дерзкий кораблик из пушек трех крейсеров, как… Ну, в общем, угробить окончательно. Но для этого нужно было бы задержаться. А вот нельзя было…
   С юга медленно, но верно накатывали «Полтава», «Сисой Великий» и «Наварин»…
   Нет, добить русский истребитель, при очень большом желании, было вполне реально. Но это потребовало бы времени. Времени, которого бы хватило русским броненосцам приблизиться и ударить. Ударить так, что лучшие японские «скороходы» могли бы быть покалечены…

   – Петр Васильевич! – К командиру «Бодрого» Иванову подбежал мичман Погожев. – Перебит главный паропровод, мы совершенно без хода!
   – Есть шанс исправить в ближайшее время?
   – Мех говорит, что нужно минимум полчаса.
   – Ну вы сами видите, что у нас их нету, – махнул рукой в сторону японских крейсеров командир. – Сейчас наши узкоглазые друзья с толком, с чувством, с расстановкой разнесут «Бодрого» в щепки.
   – Но надо же что-то делать, Петр Васильевич!
   – Да? А что мы сейчас можем предпринять? Вот мы с вами, что? Лично ремонтировать паропровод? Открыть огонь из нашей пушки по японцам? Только стоять и ждать, когда нас начнут топить. Не суетитесь, Дмитрий Михайлович. Закурим, что ли, напоследок…
   Но не все было так однозначно. У «Бодрого» появился шанс. Дело в том, что севернее японские истребители заступили дорогу русскому второму отряду и заставили его отвернуть. Отвернуть на юг, прямо на свои крейсера и «Микасу». А это было уже опасно для самих японцев. Русские эсминцы сблизились на очень небольшое расстояние с ними, еще немного, и можно будет пускать мины. Дистанция, конечно, предельная, но чем морской черт не шутит – могут и попасть. «Микаса», «Тацута», «Такасаго» и «Нийтака» немедленно перенесли весь огонь на трех «нахалов» и дружно отвернули налево. Теперь они удалялись на запад строем фронта, непрерывно грохоча из всех стреляющих в сторону кормы пушек. А пушки не только «грохотали». Они еще и попадали. Снарядами. Очень немаленькими для миноносцев. Да еще и с пятнадцати-десяти кабельтовых. «Безупречный» получил сильнее всех: сначала стодвадцатимиллиметровый снаряд, взорвавшийся на его правой скуле, сделал там здоровенную пробоину, а потом еще несколько попаданий буквально растерзали трубы и паропроводы. На девяти узлах корабль Матусевича отвернул влево, прикрываемый корпусами «Громкого» и «Грозного», которые тоже получили несколько попаданий, но хода не потеряли. И своим маневром эти три русских миноносца почти спасли «Бодрого» – теперь стрелять по нему мог только «Нийтака», но и у этого корабля времени на прицельный обстрел было не слишком много – с юга неумолимо приближались броненосцы Фелькерзама, и «Полтава» уже начал пристрелку…
   – А может, и поживем еще! – Мичман весело посмотрел на командира. – Может, и прикроют броненосцы, сейчас макакам не до нас станет.
   – Сглазите, мичман. – Иванов мрачно смотрел на проходящих на расстоянии чуть больше мили японцев. – Готовиться надо к худшему.
   – Отворачивают, Петр Васильевич! Смотрите!
   Японцы действительно не стали испытывать судьбу, дожидаясь, пока русские броненосцы приблизятся на дистанцию уверенного огня, и, когда опасность минной атаки миновала, снова взяли курс на север. Вокруг концевого «Нийтаки» вставали всплески пристрелочных выстрелов, но попаданий пока не отмечалось.
   – Да? А не рано ли вы обрадовались? Гляньте-ка туда. – Иванов протянул руку в сторону другого крейсерского отряда японцев. – Не по нашу ли душу?
   «Касаги» и «Читосе» разворачивались на юго-запад, за ними следовали три японских миноносца. При таком курсе через несколько минут эти корабли выходили на убийственную для «Бодрого» дистанцию. Правда, и сами они рисковали страшно, если «Полтава» и «Сисой Великий» обратят на них сколько-нибудь серьезное внимание.
   Оказалось – именно «по их душу». Такая лакомая мишень, каким являлся «Бодрый», не могла не представлять интереса для японцев. И две «собачки», не слишком связанные боем на северо-востоке, решили доконать лишившийся хода миноносец. Словно крупнокалиберный пулемет начал работать по русскому истребителю, и результаты сказались немедленно: несколько попаданий стодвадцатимиллиметровыми снарядами в течение нескольких минут превратили его в очередную жертву этого боя. «Бодрый» стал быстро погружаться кормой и вскоре исчез с поверхности моря. Как ни странно, даже в этом смерче огня и стали уцелела одна шлюпка, с которой стали собирать плавающих в воде матросов (ни одного офицера с миноносца среди спасенных не было).
   Впрочем, этот эпизод не прошел безнаказанным и для японцев: «Полтава», прикрывая «Бодрого», несмотря на весьма приличную дистанцию, умудрилась двенадцатидюймовым снарядом сбить трубу на «Читосе». Крейсер сразу потерял несколько узлов хода, и его можно было смело вычеркивать из числа лучших ходоков японского флота. И это японцам еще несказанно повезло: еще один двенадцатидюймовый пробил борт у носовой оконечности, но не взорвался. Сработай в нем нормально взрыватель, и у «Читосе» так разворотило бы борт, что вряд ли он смог добраться не только до своего порта, но и вообще до берега.

   «Баяну» в начале сражения везло. Из всех русских крейсеров он стал получать сколько-нибудь серьезные повреждения последним. Да и к этому моменту, несмотря на то, что уже получил три только двенадцатидюймовых снаряда, не говоря уже о более мелких, потерял одну из труб, держался он молодцом и сохранил шестнадцатиузловой ход.
   Последний час боя он намертво «прилип» к «Микасе». Израненный гигант огрызался как мог, но практически выбитая средняя артиллерия и многократно выходивший из строя главный калибр не могли пока примерно наказать дерзкого. Ну и кроме того везло. Пока.
   После того как японцы выполнили маневр уклонения от атаки русских миноносцев, контакт был потерян, но когда «Микаса» вновь взял курс на север, «Баян» вместе с «Богатырем» упрямо продолжили преследование. Они, пользуясь преимуществом в скорости, постепенно приводили бывшего флагмана японского флота на левую раковину и снова начали пристрелку.
   Справа, всего в пяти кабельтовых, на свою беду, беспомощно раскачивался на волнах подбитый «Муракумо». Он был немедленно взят под обстрел артиллерией правого борта «Баяна», по нему же отстрелялся приближающийся с другой стороны «Изумруд». Даже чудо не могло спасти в такой ситуации японский истребитель. Взрывы пробежали по всей длине его корпуса, и он стал быстро погружаться кормой. Мина, которую он выпустил, отчаянно пытаясь отомстить за свою гибель, в русские крейсера не попала…
   Несколько десятков японских моряков оказались в холодной воде весеннего Японского моря. Практически без надежды на спасение – вокруг кипел бой, и ни свои, ни противник сейчас не стали бы отвлекаться на спасательные работы. С «Баяна», правда, сбросили тонущим несколько коек, но это ничего всерьез не меняло. За те несколько часов, которые понадобятся вспомогательным судам, чтобы подойти к месту гибели миноносца, морская вода выкачает тепло жизни из большинства…
   – Как думаете, Николай Люцианович, – обернулся командир «Баяна» к своему минному офицеру, – продолжим бить по «Микасе» или попробуем нагнать «Адзуму»?
   – «Адзума» соблазнительней, конечно, – отозвался лейтенант Подгурский. – Но «Микаса»-то по нам стрелять не перестанет, а с такой дистанции получить «чемоданом»… Утопить, наверное, не утопят, но выбить из строя и лишить хода – запросто.
   – Я тоже думаю, что «Микаса» сейчас важнее и реальнее, – подал голос штурман. – К тому же там впереди армада миноносцев, а ну как они на нас развернутся при поддержке и «Микасы», и «Адзумы». А вот броненосцу мы сбить ход вполне можем, если повезет. И тогда его «дожуют» «Полтава» с компанией.
   – Да я и сам так думаю, Клавдий Валентинович, – кивнул Иванов. – Но могу и ошибаться, хотел узнать ваше мнение. А вы, Николай, спускайтесь-ка на всякий случай к минным аппаратам. Пока дистанция великовата, но кто его знает, как обернется…
   Подгурский молча козырнул и вышел.
   – Ой, Федор Николаевич, опасно это, – поежился Шевелев. – До «Микасы» около десяти кабельтовых. Для его двенадцатидюймовок это практически прямая наводка, сквозь дырку ствола целиться можно. Просто удивительно, что Того еще не наказал нас за нахальство.
   – Ничего, – попытался отшутиться Иванов. – Бог не выдаст, Того не съе…
   Не успел он закончить свою шутку, как японский главный калибр нашел-таки свою цель. Везти бесконечно не может. Двенадцатидюймовый снаряд с «Микасы» ударил в основание второй трубы, взорвался, и «Баян», окутавшись паром, немедленно «захромал».
   К тому же «Адзума», давно и безрезультатно нащупывавший дистанцию до русского крейсера, добился наконец сразу нескольких попаданий. Замолчала носовая башня «Баяна», а от близкого взрыва попадали все, находившиеся в его броневой рубке.
   – Мехи! Немедленно доклад о повреждениях! – заорал в переговорную трубу Иванов, вскочив на ноги. – Право руль!
   Обратный доклад был совсем неутешительным.

   Не везет так не везет! Практически одновременно с попаданиями в «Баян» «Такасаго» так прошелся своими несколькими оставшимися скорострелками по корпусу и палубе «Богатыря», что за несколько минут ополовинил его огневую мощь… А тут еще и…

   – Мина с правого борта! – истошно заорал сигнальщик «Богатыря».
   Стемман сдержанно выматерился и немедленно скомандовал «лево на борт!».
   – Еще одна… Две! С правого крамбола! – не унимался сигнальщик.
   – Дьявол! Машина! – заорал каперанг в переговорную трубу. – Левая стоп, правая самый полный!
   Действительно, «Тацута» и «Адзума», не сговариваясь, одновременно разрядили свои минные аппараты в «Богатыря», который оспасно сблизился с ними. Хоть стрельба с десяти кабельтовых обещала мало шансов на успех японским минерам, но отвернуть с курса русский крейсер они заставили.
   А вообще-то не просто отвернуть. Пытаясь принять кормой одну пару мин, «Богатырь» неизбежно подставлял борт другой паре. И если прицел был взят точно, то русскому крейсеру из пролива не уйти…
   Все замерли в ожидании результатов атаки и смотрели, как неумолимо приближаются пенные следы японских мин. Одна из них попала в бурлящую за винтами «Богатыря» воду, сбилась с курса и пропала за кормой. Три остальные прошли мимо. В рубке флагмана Ухтомского все облегченно перекрестились.
   – Опередили нас макаки! А ведь как хорошо мы по «Микасе» уже примерились! – с сожалением вздохнул Ухтомский.
   – Не гневите Господа, Павел Петрович! – недовольно отозвался Стемман. – Счастье, что сами сейчас вывернулись. Ещё чуть-чуть, и кормить нам местную подводную фауну.

   А Того «шлепнул очередным козырем по игровому столу». С севера на русских ринулась армада эсминцев. К месту боя подходила тройка пожилых русских броненосцев, которые теперь стали самыми сильными кораблями в Японском море, ибо практически не были повреждены за время сражения – не стреляли по ним почти. И вот теперь, когда их новейшие собратья были избиты в хлам, эти старички могли «ходить гоголем» по волнам и уничтожать все, что способны были догнать.
   Именно их и хотел выбить японский командующий этой немыслимой минной атакой. Атаковать днем три неповрежденных броненосца истребителями было безумием. И русские совсем недавно продемонстрировали бесперспективность такой попытки: из восьми русских миноносцев, выходивших в атаку, боеспособными осталась ровно половина.
   Но у японцев атаковали пятнадцать миноносцев. Больших миноносцев. Эсминцев, как их будут называть позже. К тому же два бронепалубных крейсера лидировали эту атаку, вызывая на себя огонь и угрожая вместе со своими «меньшими братьями» атаковать минами отряд Фелькерзама.
   Русские прекрасно поняли опасность, угрожавшую их броненосцам; «Полтава», «Сисой Великий» и «Наварин» немедленно отвернули на восток и открыли бешеный огонь из всех калибров по приближавшимся японским истребителям. Четверка оставшихся в строю русских миноносцев выдвинулась прикрывать их отход. «Громобой», «Паллада» и даже «Олег», находившийся достаточно далеко от места атаки, загрохотали всеми оставшимися в строю орудиями, выстраивая огненную стену защиты.
   А тут еще, как в дешевом американском вестерне… Кавалерия из-за холмов…
   Все давно уже заметили приближающийся с запада дым, но что за корабль спешит присоединиться к сражению, было неясно ни русским, ни японцам. Теперь же стало очевидно, что это возвращается «Жемчуг».
   Японцы хорошо помнили, на что способны крейсера этого типа: несколько более слабый «Новик» под Порт-Артуром в одиночку разогнал как-то СЕМНАДЦАТЬ японских миноносцев.
   Игнорировать присутствие такого корабля японцы, естественно, не могли. «Касаги» и «Читосе» отвернули ему напересечку, и миноносцам пришлось атаковать без своих лидеров.
   И плотный (хоть и недостаточно) огонь русских стал вносить свои коррективы в атаку: рвануло в носовой части «Фубуки», и он стал скатываться в циркуляцию; вывалился из строя «Ариаке» и с дифферентом на корму с трудом пристроился в кильватер «Акацуки», которого до этого имел за кормой; сел носом «Харусаме»; был выбит из строя «Араре»… Но грозная лавина миноносцев продолжала настигать отходящие броненосцы. Было понятно, что относительно молодые командиры японских истребителей не пощадят ни своих жизней, ни жизней своего экипажа, лишь бы хоть одна мина настигла хоть одного из троих…
   Головному «Оборо» до заветной цели оставалось всего пятнадцать кабельтовых, а с трех-пяти можно уже стрелять минами (лучше с трех, поскольку бить придется вдогон, а значит, и скорость сближения мин с кораблями будет меньше).
   Но четверка русских миноносцев, подставив свои борта под японские снаряды, погасила первый порыв японцев, и броненосцы Фелькерзама уже подтягивались под защиту своих крейсеров, а значит, их минная атака уже почти не имела шансов на успех, и капитан первого ранга Ядзима, командовавший японскими истребителями, приказал отвернуть к югу. На этот раз массированного удара минами русским удалось избежать…

   А на юге разыгрывалась ситуация абсолютно «зеркальная».
   Камимура со своими крейсерами все-таки соединился с «Сикисимой» и «Асахи», и для японцев отходящие на север русские побитые броненосцы показались лакомым кусочком, тем более, что воодушевлял предыдущий эпизод боя, когда два японских броненосца практически победили в бою с шестью русскими. Разделившись на два отряда («Асама», начерно починившись, присоединился к броненосцам), они начали преследование противника. Неожиданно удачное попадание «Осляби», выбившее «Сикисиму» из сражения всерьез и надолго, несколько спутало карты: «Асахи» сначала тоже послушно отвернул за передним мателотом, и только разобравшись в ситуации, лег на прежний курс преследования.
   Русские, напрягая все силы, пытались поскорее соединиться с отрядом тихоходов, которые хоть и потеряли значительную часть своей скорости, оставались все еще весьма грозными в боевом отношении кораблями. Японцы старались за оставшееся время максимально «покусать» концевые русские корабли. Небезуспешно. Здорово получил «Ослябя», горел «Пересвет», отмечались попадания и в «Победу». И хотя «Асама» с «Идзумо» тоже горели, ситуация была не в пользу русских.

   Поминутно оглядываясь с крыла мостика уходящего на север «Ретвизана», Вирен постепенно мрачнел. Подчиненные ему корабли совершенно потеряли всякое подобие строя. Сейчас более слабый отряд Камимуры, всего-то в три броненосных крейсера, догонял и перестреливался не с семью русскими броненосцами, а только с концевым «Ослябей». Что-то начеркав в блокноте, временно онемевший Вирен передал записку Развозову: «Сложившаяся ситуация неприемлема. «Нахимов» уводит «Суворова» с «Александром» на восьми узлах. Мы их догоняем на десяти, а Камимура нас на пятнадцати. Опасно долго для «Осляби», он уже поврежден. Отсемафорьте приказ на «Нахимова»: «Поворот вправо последовательно, восемь румбов. Огонь по флагману Камимуры».
   Невероятно быстро разобрав сигнал, «Нахимов» стал заваливаться в циркуляцию, поворачивая с севера на… Увы, через три минуты Роберту Николаевичу стало ясно, что на «Нахимове» приказ разобрали не только быстро, но и неправильно. Броненосный крейсер повел ведомые им броненосцы не на запад, а на юг. Теперь куцая русская колонна шла в лоб крейсерам Камимуры, совершенно не в соответствии с планами адмирала.
   – Бл… АА!!!
   Договорить Вирену не удалось, снова разошелся шов на щеке. Заливая кровью многострадальный блокнот и продолжая материться мысленно, адмирал стал спешно писать следующее приказание, должное исправить ошибку сигнальщиков. Хотя, возможно, на «Нахимове» и сам командир настолько торопился побыстрее принять участие в бою, что приказал повернуть на шестнадцать румбов вместо положенных восьми…
   Вдруг адмирал перестал судорожно водить пером по бумаге и задумался. Вернее сказать, в течение нескольких секунд череда мыслей пронеслась в его голове. Читающему эти строки понадобится в несколько раз больше времени, чтобы их пробежать, чем Вирену для принятия решения: «А может, всё к лучшему? Может, если и мы ещё развернёмся… Скорость сближения будет больше двадцати узлов… Если к отряду «Нахимова» присоединятся «Ретвизан» с «Орлом» (Как там «Победа»? Сможет?) и «Бородино» с «Пересветом»… И японцы не отвернут… Ведь тогда с тридцати кабельтовых из практически десятка тяжелых орудий очень вероятно подбить, а потом и «убить» один из вражеских броненосных крейсеров. Ой как заманчиво!.. А если отвернут? Тогда всё зря и мы потеряем время. А нужно уходить из пролива как можно дальше в открытое море, пока не спустилась темнота… Или всё-таки рискнуть?..»
   И все-таки – НЕТ! Вирен решительно стал черкать в своем блокноте и передал записку Развозову: «Вступить в голову отряда. Курс – ост».
   Лейтенант отдал соответствующие распоряжения, и броненосец стал поворачивать вправо. Несколько минут, и он принял в кильватер «Адмирала Нахимова», за которым тащились «Суворов» и «Александр». Отряд стал «рисовать палочку над Т» броненосным крейсерам Камимуры. Правда, до противника было более тридцати кабельтовых – далековато для нынешнего состояния артиллерии русских. А вот продолжать идти прежним курсом стало для японцев «сильно чревато»: подставиться под анфиладный огонь с четырех, пусть и поврежденных, броненосных кораблей с двадцати кабельтовых… Для флагмана Камимуры такое могло кончиться очень плачевно. «Идзумо» был уже достаточно серьезно побит снарядами среднего калибра во время своих постоянных перестрелок то с крейсерами русских, то с броненосцами.
   Хотя пока попадало больше русским, чем японцам: выполняя маневр по смене курса, очень трудно вести прицельный огонь, а японцы продолжали бить по разворачивающимся броненосцам. Причем основное внимание они уделяли «Ослябе» и «Пересвету», прекрасно сознавая, что именно они защищены хуже других и попадания в эти корабли наиболее «перспективны». И снова горели два этих броненосца.
   Русским удалось наконец изобразить кильватер, идущий на восток, но японцы мгновенно отреагировали, повернув на запад. Противники расходились контркурсами. Вирен очередной раз застонал, наблюдая это: отдать приказ о повороте «все вдруг» требовало много времени, а повести за собой корабли, повернув «последовательно», значило сдвоить строй, сорвать пристрелку и еще долго быть мишенью для броненосных крейсеров Камимуры, которые уже пристрелялись. Оставалось пока идти прежним курсом, надеясь все-таки влепить противнику пару-тройку тяжелых снарядов, а это может кардинально изменить ситуацию: глядишь, и будет сбит ход какому-нибудь броненосному крейсеру, а дальше… Может, и история с «Кассугой» повторится.
   И, несмотря на достаточно неорганизованный огонь русских, девять броненосных кораблей, пусть и с подвыбитой артиллерией, бьющих по двум целям, – это серьезная опасность. И когда линия Вирена перешла к стрельбе на поражение, то просто по статистике нескольким снарядам не должно было хватить места на поверхности моря, и они угодили все-таки в «Идзумо» и «Асаму». Причем каждому из японских крейсеров досталось минимум по одному крупнокалиберному гостинцу.

   А в кильватер броненосным крейсерам Камимуры уже плавно вписывались три малых крейсера Уриу. Теперь все трое были однотрубными («Нанива» и «Такачихо» изначально, а на «Акаси» сбило трубу в предыдущем столкновении).
   Вирен с особой ненавистью смотрел на эти легкие кораблики, которые, тем не менее, умудрились не только выбить «Ретвизана» из строя, но свалить у него две трубы, сделав один из лучших броненосцев русского флота еле-еле ковыляющим по волнам кораблем. Только потому, что адмирал не имел чисто физической возможности, он не высказал все, что думает об этих «узкоглазых снайперах» со старых жестянок. Ох как хотелось приказать перенести весь огонь именно на них. Разорвать, растерзать, разметать их по морю своим главным калибром. Но рассудок взял верх над эмоциями, и пушки русских броненосцев продолжали посылать снаряд за снарядом в главного, броненосного противника.
   Однако нанести серьезных повреждений японцам не удалось: они уже были в накрытиях, но было понятно, что во-первых, это ненадолго при бое на контркурсах, а во-вторых, если продолжать двигаться на восток, то Камимура со своими немалыми силами проскочит под хвостом русской колонны на север и обрушится на три броненосца Фелькерзама, которые теперь стали главным козырем эскадры, так как были минимально повреждены. Пришлось Вирену отдать приказ о развороте «все вдруг на шестнадцать румбов», и дистанция до противника была сорвана на долгие десять минут – точность огня при маневрировании была ничтожной. А когда русские легли на курс, параллельный кильватеру противника, пристрелку пришлось начинать заново.

   Гинконойя Камимура был уже дважды ранен в этом бою. И ему еще крупно повезло: когда его увели на перевязку второй раз, русский снаряд угодил непосредственно в мостик и, разорвавшись, начисто вымел всех, кто там находился. (Серьезного обстрела тогда не ожидали и высыпали на свежий воздух из душной и задымленной боевой рубки.)
   «Идзумо» получил здорово. Хоть и не было ни одного фатального попадания крупным калибром, но «шестидюймовый ливень» потрепал флагмана второго броненосного отряда очень даже…
   Сейчас адмирал смотрел в бинокль на проходившие в противоположном направлении русские броненосцы и поражался их живучести: страшные, обгорелые, пылающие, со сбитыми трубами, они продолжали «рычать» своей артиллерией в сторону японцев. И, несмотря на то, что бой на контркурсах самый неудобный для артиллеристов вид боя – пристрелочные всплески неумолимо приближались к его крейсерам, русские упрямо пытались нащупать дистанцию и дать хоть несколько залпов из главного калибра. Пришлось сбить и пристрелку своего отряда, отдав приказ принять вправо и разорвать дистанцию.

   Эссен сдержанно матерился вполголоса, с тихой ненавистью поглядывая на Черкасова: очередной снаряд с «Асахи» разнес вторую трубу, попадания в «Пересвет» следовали одно за другим, а противник был словно заговоренным.
   – Василий Нилович, долго это будет продолжаться? – наконец не выдержал командир броненосца. – Что это такое? Нас избивают как детей. Безнаказанно избивают! Каким глазом целятся ваши комендоры?
   – Николай Оттович, ну мы ведь курс меняли, пристрелка сбилась…
   – А у японцев почему не сбилась? – Вопрос Эссена совпал с очередным попаданием, разворотившим небронированную обшивку в носу «Пересвета». Корабль стал сильно зарываться носом.
   – Черт! Дьявол!! Сатана!!! – невольно процитировал каперанг графа Альмавиву из «Женитьбы Фигаро». – Да мы-то попадем хоть когда-нибудь?
   – Смотрите! Кормовая башня японца замолчала!
   ШАРАХ! «Пересвет» словно встряхнула рука невидимого гиганта – очередной снаряд ударил в основание носовой башни, после такого попадания на нее можно было не рассчитывать, если там и остались живые люди, если даже ее единственная пушка могла еще стрелять – сама башня была уже безнадежно заклинена. Ни о каких ее поворотах не могло больше быть и речи.
   Та самая башня, в которой Эссен так стремился еще на Мадагаскаре заменить поврежденное в июле орудие… Единственная «одноорудийная» из всех вступающих в этот бой башен русских броненосцев. Замолкла… Но успела…
   Именно ее снаряд ударил в крышу кормовой башни «Асахи». Пробил ее… И не взорвался… В который уже раз русские снаряды в этом сражении, попав в жизненно важные места кораблей противника, оказывались «калеными ядрами» времен парусного флота… Не взрывались, и все тут!
   И пусть эта башня окончательно вышла из строя, пусть снаряд вынес заднюю броневую плиту… «Асахи» остался в строю и продолжал вести огонь…

   Эссен давно бы уже должен был отдать приказ своему броненосцу отвернуть: «Пересвет» получил классический «кроссинг Т», «Асахи» и «Асама» били по нему всем бортом, а он отвечал только из тех пушек, которые могли стрелять по направлению носовых румбов. Да и дистанция была просто убийственной для броненосных кораблей – около пятнадцати кабельтовых. Но приказ от адмирала на отворот всё не приходил (что неудивительно при растянутости русского кильватера и состоянии связи), а показаться трусом Николай Оттович категорически не хотел. Только когда замолчала носовая башня, Эссен скомандовал повернуть вправо, оставляя «Бородино» пока в одиночку сражаться с двумя японцами. В разлуку «Пересвет» получил ещё несколько попаданий, и для него вполне реальным стало не добраться до Владивостока; пробоины в незабронированной носовой оконечности были весьма опасны.
   Но и японцам они хоть частично, но отомстили: на «Асаме» упала труба, и крейсер с сильным креном и дифферентом на нос вышел из кильватера «Асахи».

   А «Орел», «Ослябя» и «Победа» наконец-то накрыли «Идзумо», который тоже слишком уж нахально сблизился с броненосцами русских. Флагман адмирала Камимуры какое-то время представлял собой сплошной пожар от носа до кормы. Обе башни его замолчали. Флаг на гафеле был сбит.

   В любом сколько-нибудь серьезном морском сражении есть «точка поворота»: ситуация, когда один из противников избит настолько, что он должен либо выйти из боя и отступить, либо его корабли начнут тонуть один за другим.
   Сегодня эта самая «точка» наступила практически одновременно для обеих эскадр. Оба флота хотели эту битву прекратить, и оба не могли этого сделать: русским мешали идти к своему порту японские корабли, а японцы не могли просто так пропустить русских к Владивостоку и оставить на уничтожение русским те корабли, которые мешали русским идти к своему порту. Ну и так далее… «Дом, который построил Джек»… Замкнутый круг боя.
   Поэтому крейсера и броненосцы продолжали исколачивать друг друга снарядами, и вот-вот должен был наступить момент, когда никакая сталь и никакая броня не выдержит больше такого издевательства и измученные корабли начнут один за другим отправляться в ведомство соответствующего морского бога.
   «Микаса» и в самой завязке боя получил больше, чем любые два корабля в этом сражении, вместе взятые: только двенадцатидюймовых снарядов в него попало почти два десятка на протяжении получаса. Если бы все они взорвались, то больше этого времени бессменный флагман адмирала Того и не продержался бы на поверхности воды, но несовершенные русские взрыватели срабатывали хорошо если два раза из трех. Но и этого, вместе с ливнем шестидюймовых «подарков», вполне хватило, чтобы превратить один из сильнейших броненосцев мира в искореженную развалину, с трудом ковыляющую по волнам. Командующий флотом перешел на авизо «Тацута» и дальнейшим боем руководил уже с него. «Микаса», вместе с «Адзумой» и «Кассугой», сначала решил оторваться от русских в восточном направлении («Кассуге» при этом не повезло), а потом, слегка починившись и введя в действие часть артиллерии, отряд вернулся в сражение, и его пушки нанесли немалый урон русским крейсерам, с которыми постоянно велась жаркая перестрелка.
   «Микаса» потерял уже более четверти личного состава убитыми и ранеными, но это значит, что механизм под названием «боевой корабль» был разрушен значительно больше: стало меньше комендоров, которые могли стрелять из оставшихся пушек, меньше подносчиков снарядов, меньшее количество людей могло принимать участие в тушении пожаров и заделывании пробоин, откачке воды… На помощь поредевшему экипажу из низов отправляли часть машинной команды и кочегаров, а значит, их нагрузка дополнительным бременем ложилась на плечи тех, кто остался…
   Нет, при таких потерях корабль еще может существовать, но полноценно сражаться он уже не в силах… Это другой корабль… «Микаса» был «кораблем номер один» японского флота, его экипаж был элитой не только Военно-Морских Сил, но и всей Японии. И в физическом, и в моральном плане его моряки словно роботы продолжали стрелять, подносить снаряды, носиться по кораблю, тушить пожары, кидать уголь в прожорливые топки уже который час. Их было меньше, чем раньше, но они успевали все. Ну или почти все. Люди не ломались – ломалась сталь. И поднять упавшую трубу или заставить стрелять разбитое орудие не могли сейчас даже боги.
   Избитый броненосец смог еще, при поддержке крейсеров адмирала Дева, отбить минную атаку русских, смог серьезно повредить «Изумруд», смог «тяжело ранить» обнаглевший «Баян», всадив в него три двенадцатидюймовых снаряда (и это только двенадцатидюймовых). Смог, с помощью легких крейсеров, избежать минной атаки с «Богатыря»… Но русские поставили себе целью уничтожить именно «Микасу».
   На «ринге» появились новые бойцы: «Громобой» и «Паллада». Они достаточно долго перестреливались с японскими крейсерами без особого успеха, но сейчас, уворачиваясь от маневрирующего «Богатыря», японский броненосец свернул в их сторону, просто напрашиваясь на «кроссинг «Т». «Громобой» не преминул отреагировать соответственно, на «Палладе» тоже прекрасно поняли маневр, и два русских крейсера несколькими бортовыми залпами старательно обработали «Микасу» анфиладным огнем. Броненосцу, несмотря на поддержку «Нийтаки» (более-менее целого) и «Такасаго» (избитого вдрызг в носовой части), отвечать было почти нечем.
   Но русские не ограничились этим – повернув на встречный курс, они прошли вдоль борта «Микасы» на расстоянии всего пяти кабельтовых и исколотили его снарядами так, что стало ясно: флагманскому кораблю адмирала Того долго не прожить. На «Громобое» и «Палладе» не было крупнокалиберных пушек, но на такой дистанции их шести– и восьмидюймовки уже пробивали любую броню, кроме главного пояса, а точность попаданий была чуть ли не стопроцентной. Взрывы и пожары полыхали на борту японского броненосца от носа до кормы, снаряды рвали в клочья сталь и броню, разметывали человеческую плоть, крушили пушки и корабельные механизмы. «Микаса» умирал… Уже появился заметный крен на правый борт, корабль сильно осел в воде и стал понемногу черпать океанскую волну казематами нижнего яруса, орудия его замолчали.
   Но русские не ограничились сделанным. «Громобой» и «Паллада», проскочив мимо борта доживающего последние минуты броненосца, выпустили по мине, и к его борту устремились два пузырящихся следа.
   А в это же время с левого борта вышли в атаку три оставшихся боеспособными русских истребителя: «Блестящий», «Громкий» и «Грозный». «Микаса» огрызнулся в последний раз, его поддержал и «Такасаго». Русские эсминцы получили серьезнейшие повреждения, ход их упал до шестнадцати (а у «Блестящего» так и вообще до пяти) узлов, но свое дело они все-таки сделали: еще четыре мины пошли в сторону гибнущего врага, и при таком положении одна-две из выпущенных обязаны были найти свою цель… И тогда уже никакое чудо не спасет бывшего флагмана адмирала Того.
   «Громобой» не попал… А вот мина с «Паллады» прочертила свой пузырчатый след до самого борта «Микасы»… И все… То есть ничего. Взрыватель не сработал, и она только слегка «боднула» борт вражеского корабля под ватерлинией.
   Из четырех выпущенных миноносцами одна затонула на полдороге, одна прошла опять же мимо, одна (уже традиционно) не взорвалась. Но четвертая (выпущенная как раз с «Блестящего») все-таки сделала свое дело: с русских кораблей видели, что от середины корпуса «Микасы» к носу и корме вдруг стал разливаться желтый огонь, а через несколько секунд до экипажей донесся смачный рокот следующих один за другим взрывов. «Микаса» медленно лег на левый борт… Еще минута… И только днище гиганта возвышалось над волнами.
   Артиллерия всех русских кораблей дружно замолчала. Нет-нет, это не была дань уважения поверженному противнику, просто все офицеры и матросы российского флота, наблюдавшие в данный момент за гибелью корабля, который всегда считался «врагом номер один», были сейчас способны делать только одно – во всю силу своих легких самозабвенно орать: УРАААА!!!
   Потребовалась пара минут, чтобы пришли в себя офицеры. И еще минут пять, чтобы эти самые офицеры смогли привести в чувство матросов. Бой еще не закончился. Гибель «Микасы» оставила без защиты пару японских крейсеров: вдрызг избитый «Такасаго» и почти не поврежденный «Нийтака».
   «Громобой» с «Палладой» стали отсекать их с западных румбов, а «Богатырь», «Баян» и «Изумруд» с северных.
   Командир «Нийтаки» Шоодзи быстро понял, чем это может закончиться, и на максимальных оборотах повел свой крейсер на юг. Он выскочил.
   А вот «Такасаго» давно уже имел такой дифферент на корму, что его таран поднимался над поверхностью моря. Он не успел. К тому же русские снаряды летели как раз в его наиболее поврежденную корму, и даже близкие разрывы (а в этом случае русские стреляли в основном фугасными снарядами) контузили обшивку, и крейсер, шедевр английских корабелов, все больше той самой кормой погружался. Никакого крена – только кормой. Море съедало флагманский корабль адмирала Дева «с хвоста». «Такасаго» тоже тонул, он «выжил», получив десятидюймовый снаряд от «Победы» пару часов назад, он вытерпел град шестидюймовых фугасов с русских крейсеров, но безболезненно принять еще десяток снарядов среднего калибра не смог и он. Уже полностью погрузился ют корабля, волны захлестывали среднюю палубу… А потом все произошло очень быстро, корпус просто как будто «заскользил» под поверхность воды, и, оставив водоворот, «Такасаго» исчез под волнами.

   Южнее, там, где продолжали «выяснять отношения» русские броненосцы с Камимурой, тоже близился момент скорых «погружений». Доставалось всем или почти всем, но первым кандидатом на путешествие в гости к Нептуну был все-таки «Идзумо». Несколько залпов с трех русских кораблей накрывали его на протяжении нескольких минут, и крейсер представлял собой сплошной пожар. Он сильно осел в воде, получил дифферент на нос, ко всему вдобавок наблюдался сильный взрыв в районе кормовой башни. Но прекращать бой он пока не собирался, мало того – носовая башня, молчавшая уже около двадцати минут, вновь возобновила огонь. Однако даже с пятнадцати кабельтовых русским было видно, что состояние флагманского крейсера адмирала Камимуры уже совершенно плачевное. Оставалось лишь чуть-чуть «дожать» его. Еще несколько удачных попаданий, и не выдержит никакая сталь, даже великолепной британской выработки и сборки. Шестидюймовки русских броненосцев загрохотали еще чаще. А вот главный калибр рявкал крайне редко: снарядов в башнях оставалось катастрофически мало…

   – Ну вот, вашбродь, распоследний, больше нету, – обернулся к командиру башни комендор Жулев, закрыв замок орудия. – Стрелять будем?
   – Подождем. Последний – он и есть последний, его в самую морду всадить надо.
   Лейтенант Нелюбин был раздосадован куда побольше своих подчиненных: ну надо же! Такая дистанция, ну просто бери и убивай японцев, а вот на тебе – стрелять уже нечем, а тут еще и отворот… Дистанция сорвана, и этот «распоследний» снаряд может уйти впустую… Сотни рублей стоящий снаряд, десяток коров, в переводе на крестьянские мерки. Да сейчас даже не это было важно. Можно быть уверенным, что в данный момент ни офицеры, ни матросы не пожалели бы последних сбережений, чтобы за свой счет купить один, два или три снаряда. Да негде. И приходилось терпеть и ждать, сохраняя последние возможности нокаутировать врага, если он посмеет войти в клинч. В голос стонали от бессилия матросы, скрежетали зубами офицеры, но большинство башен главного калибра на «Ослябе», «Победе», «Орле» и «Александре Третьем» молчали. Изредка палили те башни, в которых оставалось только по одному орудию. Они не успели из него опустошить погреба, и кой-какой запас снарядов имелся.
   У шестидюймовых пушек было со снарядами получше, но тоже не очень… Приходилось помнить о приближающейся темноте и весьма вероятных минных атаках. Нужно было иметь достаточный запас боеприпасов, чтобы суметь отразить врага. Поэтому стрелять было приказано «экономно». А ведь морской артиллерийский бой – это не стрельба в тире. Невозможно на его реальных дистанциях наводить «точно в трубу». В силуэт вражеского корабля попал – уже здорово. И реальные повреждения противнику можно нанести только за счет большого количества выпущенных снарядов.
   И вот хоть ты плачь, хоть матерись – без плотного беглого огня результатов не было и быть не могло.
   Матросы-комендоры умоляли своих офицеров разрешить интенсивный огонь на такой убойной дистанции, офицерам самим хотелось этого неимоверно… Но приказ. И как это ни неприятно, приказ разумный…
   Японцы же щедро расходовали свои снаряды. Перед боем каждый корабль линии получил полуторный по сравнению с нормальным боезапас и теперь не скупился на выстрелы.
   Сегодня уже сотни тонн стали и взрывчатки вылетели из стволов орудий, десятки тонн этой всесокрушающей смерти нашли свои жертвы. Но ничего еще не закончилось…
   К тому же «Ивате» и «Токива», видя бедственное состояние своего флагмана, увеличили ход и прикрыли его корпусами. Это были новые цели, и русским приходилось опять начинать пристрелку заново. А значит, снова достаточно бесполезный расход снарядов.
   Но предпоследним снарядом носовой башни «Ослябя» все-таки «достал «Идзумо». Главный «крейсеробоец» русского флота, наводчик правого орудия, Артур Вилкат, опять не промахнулся: десятидюймовый снаряд разорвался прямо под носовой башней главного калибра, сделав ее неремонтопригодной без заводских возможностей. «Идзумо» уже напрочь выбывал из сражения, но на русской эскадре об этом пока не знали.

   «Асама» в этом бою умудрился собрать уже «флэшь рояль»: строго по одному попаданию всех калибров, от двенадцати до трех дюймов. Вот такие чудеса бывают на войне. Но только одно было очень серьезным – двенадцатидюймовый снаряд с «Полтавы» разорвался в угольной яме, открыв через пробоину доступ морской воде. Пришлось выходить из строя и заделывать здоровенную дырищу в борту, откачивать воду… Но «Асама», справившись с этим, вернулся в линию и последние полчаса успешно громил на пару с «Асахи» подставившихся «Бородино» и «Пересвета». Последний уже выходил из строя, нещадно избитый японской парой, но, по русскому обычаю, преподнес на прощание «на посошок»… «Полнехонький стакан»…
   Ее величество Фортуна весело подмигнула русским…
   Для русских десятидюймовых снарядов дистанция в двенадцать кабельтовых – практически детская. И пара таких, свободно проломив бортовую броню «Асамы», проникла в соседние, подопустевшие угольные ямы. Причем одна из них была именно та, в которой уже побывал полтавский «подарок». Мало того: ОБА СНАРЯДА ВЗОРВАЛИСЬ. В результате в борту японского крейсера образовалась здоровенная пробоина, и в нее бодро стала вливаться вода…
   – Иида! – заорал в переговорное устройство командир «Асамы», капитан первого ранга Ясиро. – Немедленно доклад о повреждениях!
   Ясиро прекрасно ощутил несколько секунд назад взрыв пары снарядов, попавших в его крейсер, но когда тот стал так стремительно крениться… Это было слишком для такого огромного корабля даже при попадании нескольких тяжелых снарядов.
   Обратный доклад был малооптимистичным: немедленно выходить из боя, ВЕСЬ экипаж на перегрузку угля из ям правого борта в ямы левого (там уже было проведено контрзатопление нескольких отсеков, но это помогало мало). Только при выполнении этих условий ЕСТЬ ШАНС добраться до берегов острова Цусима…
   «Асама» резко отвернул на запад и на всех парах, которые могли быть позволены при таких повреждениях, стал удаляться на запад. Капитан первого ранга Ясиро понимал, что жить ему осталось в лучшем случае до рассвета, когда он расстелит красную циновку и уйдет из жизни так, как положено самураю, не выполнившему приказ. Древние обычаи требовали оставаться в бою до конца, умереть самому, умереть вместе с людьми, которыми он командовал, но не отступать… Но европейское влияние все-таки слегка изменило психологию японцев: думать нужно не только о своей чести, но и о стране. А стране было необходимо сохранить при таких обстоятельствах каждый вымпел, каждого моряка… И командир «Асамы» это понимал. Он сделает все, чтобы дойти до Такесики, но никто не посмеет ему воспрепятствовать уйти из жизни, чтобы не опозорить себя…

   Радиограмма адмирала Того командирам кораблей
   Категорически запрещаю командирам кораблей, вышедших из боя по объективным причинам, лишать себя жизни до разбирательства причин выхода. Боги сегодня были не на нашей стороне, но так не будет вечно. Империи нужен флот, нужны корабли, которые вы спасли, нужны моряки. Вы, ваше образование, слишком дорого обошлись Империи. Вы не имеете права уйти из жизни без разрешения.
   Приказ довести до всех офицеров, кондукторов и матросов.

   До Такесики оставалось с десяток миль, когда из низов крейсера на мостик поднялся инженер Иида.
   – Рокуро, – обратился он к командиру, – мы не дотянем. Поверь, раз уж видишь меня здесь, раз я не с трюмной командой. Шансов почти никаких.
   – Почти или никаких? – мрачно переспросил Ясиро.
   – Ну не могу я сказать совершенно определенно. Но водоотливные средства не справляются, пробоину заделать не удается.
   – То есть шансы дойти имеются? Мы и так уже покинули сражение, чего же больше ты от меня требуешь? Если осталась хоть ничтожная возможность довести «Асаму» до берега, то мы будем испытывать судьбу до конца. Или ты согласен носить на лбу клеймо предателя? Если так угодно богам, то экипаж разделит судьбу корабля. Но мы используем последнюю возможность, чтобы довести его до порта.
   – Хорошо. Я возвращаюсь в низы.
   – Стой! Сначала все-таки обеспечь, чтобы портрет императора подняли на палубу.
   Приказ был выполнен в течение десяти минут, и на верхней палубе по приказу командира приготовили один из баркасов для того, чтобы спасти изображение Тенно в случае гибели крейсера. Приготовили к спуску еще несколько шлюпок. Но они в основном не понадобились…
   Ясиро командовал «Асамой» еще задолго до начала войны. Он по праву гордился своим крейсером, бывшим одним из лучших кораблей мира в своем классе. В первый же день этой войны пришлось сразиться с «Варягом» в Чемульпо, потом были многочисленные небольшие операции и сражение у Шантунга. И ни разу его «Асама» не получил сколько-нибудь серьезных повреждений. Да и сегодня начиналось все и шло вполне благополучно… Если бы не эта пара снарядов!
   Уже было послано радио о помощи в Такесики, уже оставалось до порта с десяток миль, уже видны были дымки судов, идущих на выручку…
   Ясиро почувствовал, что палуба стала уходить из-под ног слишком резко…
   Напряженнейшая работа почти всего экипажа броненосного крейсера не спасла корабль. Он продолжал крениться, и, как только вода достигла портов орудий, пусть и задраенных, «Асама» стал стремительно заваливаться на правый борт. Еще пять минут, и он уже лежал на боку, продолжая извергать дым из практически не поврежденных труб…
   Баркас с портретом императора все-таки умудрились спустить в момент опрокидывания, кроме него сорвались две подготовленные шлюпки, причем одна из них при этом не утонула и продолжала держаться на воде рядом с гибнущим крейсером. Пустая. Почти весь экипаж в это время находился внутри, таская уголь, пытаясь заделать пробоины и подкрепить переборки, продолжая держать ход, чтобы поскорее достичь берега…
   В море, рядом с шлюпкой, виднелось над водой меньше двух десятков голов. Но этим японцам еще здорово повезло.
   «Асама» стал переворачиваться дальше, и скоро только его днище виднелось над поверхностью моря. Выбраться из стального нутра огромного корабля у моряков не было ни единого шанса. Попытайтесь представить себя на месте тех, кто находился под палубой: узкие лесенки трапов уходят из-под ног, на вас сыплется все, что не закреплено, «пол» и «потолок» стремительно меняются местами… Выбраться из этого ада невозможно. И вот, когда корабль перевернулся кверху килем, все выходы из него уже глубоко под водой… Он стал огромной общей могилой для всего экипажа. И даже не стоит пытаться представить, что пережили люди, опускаясь вместе с ним на дно…

   А бой продолжался, русская и японская линии перестреливались с прежней яростью: горел «Александр Третий», на «Сикисиме» свалилась еще одна труба, рыскал на курсе «Ослябя», «Адмирал Нахимов» и отряд Катаоки пытались нащупать дистанцию друг до друга, и через некоторое время это удалось обоим: на русском крейсере стал разгораться пожар, а на «Итцукусиме» после попадания восьмидюймового снаряда замолчала его чудовищная тринадцатидюймовая пушка. В общем, всем доставалось приблизительно поровну.
   Катаока и Уриу, поставив свои «картонные» крейсера в линию, рисковали неимоверно. Любой крупнокалиберный снаряд русских, если они обратят на обнаглевшие лёгкие крейсера противника сколь-нибудь серьёзное внимание, может стать фатальным. Но японские адмиралы шли на этот риск, во-первых надеясь, что броненосцам противника будет не до них, а во-вторых… ну деваться просто некуда было: необходимо было поддержать отряд Камимуры здесь и сейчас, отвлечь часть снарядов на себя, добавить часть снарядов от себя, иначе русские могли просто раздавить оставшиеся в строю корабли линии Японии.

   Командующий эскадрой любил давать обидные прозвища не только людям, но и кораблям: крейсер «Светлана» он часто называл «Горничная», «Дмитрия Донского» – «Брандвахта», «Сисой Великий» – «Инвалидное убежище»… Броненосец «Наварин» получил малопочтенную кличку «Блюдо с музыкой». Корабль был действительно «так себе», на фоне новейших броненосцев типа «Бородино» он выглядел медленным и слабым. Да и неказистым – приземистый, низкобортный, трубы его торчали в небо не как у всех нормальных кораблей, в один ряд, а как ножки перевернутого табурета… Но по ходу сражения «Наварин» потихоньку превращался в один из самых грозных кораблей, которые находились сейчас в Японском море. В отличие от своих более молодых и мощных товарищей он не получил пока ни одного попадания, все его орудия были целы, трубы – тоже, и «Наварин» уверенно держал ход в тринадцать узлов, ход, который был уже недостижимой мечтой для большинства броненосцев. Сейчас в его кильватере шли остальные корабли отряда Фелькерзама. Шли на юг.
   Командовал «Навариным» барон Фитингоф, крупный, импозантный мужчина с неплохим характером. И матросы, и офицеры очень тепло относились к своему командиру, и атмосфера на корабле всегда была доброжелательной. Но и порядок был, никакого разгильдяйства каперанг у себя не позволял.
   Почти все время боя комендоры «Наварина» били по врагу практически в полигонных условиях, и командир со своими офицерами даже не переходил с мостика в боевую рубку. После того, как контратакой была парирована минная атака японцев, три броненосца Фелькерзама направились на юг, где адмирал собирался своими свежими силами разрубить наконец гордиев узел сражения.
   – Бруно Александрович! Бруно Александрович! – На мостик взлетел старший офицер броненосца Дуркин. Лицо его раскраснелось, глаза выпучены, ну и вообще кавторанг явно пребывал в состоянии крайнего возбуждения.
   – Владимир Николаевич! – укоризненно посмотрел на своего заместителя Фитингоф. – Что случилось? Ну вы же не мичманец уже…
   – «Микаса»! «Микаса» потоплен, Бруно Александрович! Представляете?
   – Ну а что же вы мне сами радио принесли, Владимир Николаевич? – спросил Фитингоф своего старшего офицера, когда на мостике отбушевали страсти по поводу радостной вести.
   – Да понимаете: вышел на спардек из духотищи кормовой рубки, а тут матрос бежит с бумажкой и орет радостно. Ну остановил, хотел внушение сделать… В результате сам у него донесение отобрал и к вам прибежал, – смущенно оправдывался Дуркин. – Но ведь кто бы сдержался, а?
   – Да и я бы не сдержался, – рассмеялся командир. – Спасибо вам еще раз за радостную весть.
   – Ну так и нам, наверное, стоит такой почин поддержать. Еще минуты, и мы снова в контакте с япошками будем.
   – Дай-то Бог.

   Но вид кораблей русской эскадры, бьющихся на юге, оптимизма не внушал. С большим удивлением смотрели с мостика «Наварина» на свои корабли, ведущие бой с заведомо более слабым противником: русские броненосцы еле ползли, штатного количества труб и мачт не было ни на одном из них, да и вообще выглядели они уныло… А ведь был виден не тот борт, который обращен к японцам…

   Но, судя по всему, бой уже догорал. И перестрелка продолжалась только по той причине, что обе группировки кораблей шли на север – русские шли таким курсом, поскольку он был генеральным, а японцы стремились объединиться со своими крейсерами. Воевать не хотелось уже никому, здорово побиты были почти все, снарядов оставалось все меньше, но раз уж курсы параллельные – чего бы не пострелять по противнику. Правда, «Ослябя», ведущий за собой остальные броненосцы, потихоньку склонялся к востоку. Дистанция стала слегка увеличиваться.
   Но пожилые броненосцы третьего отряда взяли курс на сближение с основными силами. На колеблющиеся чашки весов русские готовились бросить вполне весомый аргумент. Сражение могло разгореться с новой силой. Но не судьба…
   К тому же скорость линии, ведомой «Ослябей», уже сравнялась со скоростью «беструбных инвалидов», и те, ведомые «Ретвизаном», уже явно собирались выйти в голову колонны, ведущей бой. Со скоростью у них было неважно, но с артиллерией все обстояло относительно благополучно. Да и снарядов было пока достаточно.
   Японским кораблям нужно было либо разрывать дистанцию и уходить на север, либо грозили им серьезные неприятности, очень серьезные.
   Камимура уже утратил возможность управлять силами, находящимися под его началом, и решение должен был принять командир «Асахи», идущего головным.

   А «Ослябя» устал… Никакое железо не способно так долго переносить все те удары, которые достались этому броненосцу. Никакой экипаж не способен так долго бороться за жизнь свою и корабля, если во время заделывания одной пробоины образуется две-три новых и разгорается новый пожар, как только потушен предыдущий, когда в легкие людей врываются ядовитые газы, образовавшиеся при взрывах вражеских снарядов, а сами люди уже измождены до последнего предела…
   Трюмный механик поднялся на мостик и, козырнув, обратился к командиру:
   – Господин капитан первого ранга, «Ослябя» тонет. Хорошо, если еще полчаса на воде удержимся. Шансов нет. Водоотливные средства в основном разбиты. Тех, что осталось, не хватает.
   – Ну вообще-то ожидаемо. – Бэр снял фуражку и промокнул лысину платком. – Передайте на «Победу»: «Выхожу из строя. Тону». Право на борт! Но осторожно: два румба. Прекратить огонь! Экипажу – спасаться!
   «Ослябя» с сильным креном покатился вправо. Крен неумолимо нарастал, артиллеристы спешно задраивали орудийные порты броневыми ставнями. Но не успевали… Вода начала вливаться уже и через нижние казематы. Броненосец все сильнее прилегал на борт и в конце концов повалился окончательно. Дым от оставшихся труб стелился по морю, отравляя последние минуты моряков, плававших в холодной воде. Но у них еще оставался какой-то шанс на спасение, а вот из-под броневой палубы выбраться не успели многие. И не выбрался бы никто, если бы командир не отдал заранее приказа спасаться…

   Когда на «Победе» получили сигнал с впередиидущего мателота, верить в это не хотелось, теплилась надежда, что на «Ослябе» сгущают краски, что все не так плохо, что выдюжат, справятся… И тяжкий стон-рычание вырвался хором у всех, кто находился в боевой рубке, когда избитый товарищ лег на борт.
   Всегда невозмутимый командир «Победы» Зацаренный дал волю эмоциям. Специфически, правда.
   – Владимир Александрович, – обратился он к старшему артиллеристу Любинскому, – огонь по «Асахи». Главным калибром.
   – Так ведь снарядов-то…
   – К черту! Выстреливайте погреба до железки, хватит уже экономить неизвестно зачем. Эти снаряды должны попасть здесь и сейчас! И, даст Бог, отомстим за «Ослябю»!
   А снарядов в десятидюймовых башнях оставалось: пять в носовой и шесть в кормовой. Но «Победа» не зря был лучшим «стрелком» русского флота, регулярно бравшим главные призы на учебных стрельбах. В «Асахи» попали два снаряда. Всего-то два. Что это может сделать пятнадцатитысячетонному броненосцу? Но эти два были одиннадцатым и двенадцатым, попавшими в корабль. И это не считая шестидюймового «града» в несколько десятков штук. И попала эта пара донельзя удачно. (Удачно для русских, конечно). В корме был пробит не только борт, но и скос бронепалубы, а в носу просто отвалилась броневая плита, и море стало забрасывать свои волны в широченные ворота, открывшиеся на его пути. Захлебываясь в этих волнах, «Асахи» стал зарываться носом в море все сильнее и сильнее, вот вода уже подступила к клюзам, пушки нижних казематов втягивались внутрь корабля, казематы задраивались… Нет! Поздно! Бронированный гигант стал быстро переворачиваться, и вскоре только его днище возвышалось над поверхностью. Третий броненосец японского флота был потоплен в сегодняшнем бою.
   А на грани был еще один… Русский броненосец.
   Одним из последних выстрелов комендоры «Сикисимы» умудрились попасть двенадцатидюймовым снарядом в носовую башню «Александра». Он пробил броню и взорвался внутри. Сдетонировали заряды, находившиеся в башне. Расчет мгновенно разметало на атомы, крышу сорвало, как с консервной банки, пламя рванулось в погреба боезапаса. Еще чуть-чуть, и повторилась бы история с «Фудзи» – взрыв погребов не может пережить ни один корабль… Но ничего более серьезного уже не произошло: погреба были пустыми. То есть абсолютно. Всепожирающее пламя взрыва не нашло себе «еды» и утихло. Гвардейский броненосец рыскнул на курсе, но быстро вернулся в строй. Как говорится: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». А вот если бы это произошло в кормовой башне, где имелся еще запас на десяток выстрелов… Но Фортуна в этот день была благосклонна к русским…

   После гибели «Асахи» японцы не стали дальше испытывать судьбу, и Камимура отдал приказ отвернуть на запад. Русские «отзеркалили» его маневр. Огонь был прекращен, и «Адмирал Нахимов», единственный из кораблей в этом районе боя, сохранивший целые шлюпки, подойдя к месту гибели «Осляби», стал спасать пока ещё держащихся на воде моряков.
   «Такачихо» и «Акаси» сделали то же самое для экипажа своего погибшего броненосца.
   Еще хлопнуло по нескольку выстрелов с каждой стороны, но очень быстро противники перестрелку прекратили. Обе стороны понимали, что продолжать бой уже бессмысленно: никто не добьется больше каких-то решительных результатов в обозримое время, японцы не отдадут на «съедение» «Идзумо» и «Сикисиму», которые просто уйдут из зоны поражения, а «Токива» и «Ивате» почти целые, и чтобы их серьезно повредить, у русских просто не хватит ни времени, ни снарядов. А с японской стороны было бы уж слишком большим оптимизмом надеяться утопить еще один русский броненосец из оставшейся армады.
   В общем, и те, и другие в первую очередь занялись спасением экипажей только что утопленных кораблей. После многочасовой канонады над морем царила практически полная тишина.
   Разбросанные предыдущим боем русские корабли потихоньку стали стягиваться к месту спасательных работ, и нужно было снова распределиться по боевым отрядам, чтобы следовать к заветной цели – Владивостоку.

   «Буйный» уже который час носился между кораблями и отрядами, Рожественский руководил сражением с его борта и, чтобы не потерять темп при управлении эскадрой, категорически отказывался перейти на более «солидный» корабль. Да и трудно было выбрать, на какой, – практически все были намертво завязаны на бой с противником. Выбирать было, в общем-то, не из чего.
   Но дань восхищения со своего флота Зиновий Петрович снимал полную: флаг командующего не на крейсере даже, а на миноносце. Здесь он переплюнул даже Макарова, вышедшего в бой на «Новике». Ведь тот был хоть легким, однако крейсером. А здесь…
   Команды всех не ведущих бой кораблей выскакивали на палубу и исступленно орали «Ура!!!» своему адмиралу. Теперь он с полным правом мог называть эскадру «своей».
   Несмотря на свой тяжелый характер, он завоевал душу каждого матроса, не говоря уже об офицерах.
   Весь свой штаб Зиновий Петрович на «Буйный», конечно, не взял – слишком мало места на мостике крохотного миноносца. Только Клапье де Колонг (флаг-капитан) и Филлиповский (флагманский штурман) составили компанию своему командующему. А вот четверых опытных сигнальщиков с «Суворова» взять с собой на борт адмирал не преминул.
   Проблема была даже не в том, что «Буйный» был небольшим и плохо защищенным (вернее – вообще не защищенным) кораблем – мостик его был, естественно, слишком низким, и наблюдать за картиной боя было крайне затруднительно. А на миноносце ведь даже на мачту наблюдателя не пошлешь…
   Сначала Рожественский планировал «перескочить» хотя бы на «Изумруд», но это потребовало бы не менее получаса. А события стремительно неслись вскачь, и терять управление боем нельзя было ни на минуту. Принимать решения приходилось мгновенно, приказы отдавать максимально лаконично, но четко, анализировать обрывки поступающей информации тоже было сверхсложно…
   Но приходилось исходить из того, что имелось. Худо-бедно, руководящие указания исходили с борта русского истребителя, и флот действовал достаточно слаженно.
   Бывали и накладки, конечно, терялось время, которое было драгоценно. Зачастую приходилось рассчитывать на инициативу и здравый смысл подчиненных, и они, как правило, не подводили.
   Однако, когда началась погоня за подбитыми японскими кораблями, уходящими на восток, все едва не рухнуло: азарт преследования так захватил командиров русских броненосцев, что им почти уже удалось построиться строем «куча». Что давало все шансы японцам уйти практически безнаказанно, а русским получить очень неприятный фланговый удар.
   Просто руганью и конкретным матом Рожественскому все-таки удалось изобразить из атакующих кораблей ту самую «кочергу», которая позволила сначала подбить, а потом и утопить «Кассугу», и прикрыться при этом от атакующих с юга «Сикисимы» и «Асахи».
   Когда «Кассуга» скрылся под водой, а потом еще и поступил доклад о потопленном «Ниссине», командующий почувствовал нешуточную гордость, и настроение его значительно улучшилось.
   – А ведь не все так плохо, как я ожидал, господа, – обратился Рожественский к стоящим рядом офицерам. – Уже три броненосных корабля противника на дне. Мы потеряли только один. Можно все-таки бить японцев, можно!
   – Ну «бить», это, пожалуй, пока громко сказано. – Флаг-капитан был, как обычно, осторожен в оценке событий. – Вон на зюйде нашим здорово достается. Почти все горят, а на «Ретвизане» уже только одна труба осталась.
   – Ничего, – адмирал неласково посмотрел на Клапье де Колонга. – Поддержим. Не все сразу. И до них доберемся.
   Но позже, отрядив «пересветы» к основным силам, сам Зиновий Петрович увлёкся вместе с крейсерами и миноносцами «охотой на «Микасу». Ну очень хотелось наконец-то отправить на дно японского флагмана. И ведь уже в который раз казалось, что до заветной цели осталось совсем чуть-чуть. И бросались в атаку на пистолетную дистанцию крейсера и миноносцы, получая тяжёлые «раны», но упорно стараясь добить японский корабль.
   И сколько же ликования выплеснулось на мостике «Буйного», когда у борта «Микасы» все-таки вырос султан минного взрыва и броненосец стал переворачиваться…
   Сам Рожественский не постеснялся грохнуть биноклем о палубу и орать «Ура!» вместе со всеми офицерами и матросами.
   А когда, на кураже, пошли атаки на оставшиеся легкие крейсера японцев, то командующий, словно вспомнив свою офицерскую юность, когда ходил в атаки на минных катерах на Дунае, приказал присоединиться к своим миноносцам. Напрасно офицеры штаба пытались его отговорить, и командир «Буйного», весело глянув на адмирала, повел свой корабль к атакующей группе. Все едва не кончилось печально. Японцы хладнокровно открыли массированный огонь по русским, и пришлось атаку прекратить. «Громкий» и «Грозный» получили серьезные повреждения. «Буйный» попаданий не получил, но несколько снарядов с «Икадзучи» взорвались в опасной близости от его борта.

   Когда бой прекратился, когда замолкла перестрелка и на севере, и на юге, пора было думать о «переселении» командующего на другой корабль: сколько можно вице-адмиралу лихачить на миноносце.
   Разговор об этом первым начал Клапье де Колонг:
   – Ваше превосходительство, пока есть возможность, нужно перейти на более солидный корабль. И руководить удобнее, и врач вам нужен посерьезнее местного фельдшера, да и стол будет получше…
   – Да плевать на стол! – сердито отозвался адмирал. – Командовать отсюда – как из гальюна. (Коломейцев исподлобья покосился на Рожественского, но промолчал.) Нам приходится работать как овчарке при стаде баранов – то разбредаются, то в кучу сбиваются. В бою еще туда-сюда было, а сейчас построиться надо и уйти до темноты как можно дальше от пролива.
   – Ну так я и говорю…
   – Что вы говорите? Вы корабли видите? Сборище инвалидов. Где мне флаг поднимать?
   – Ну на одном из броненосцев третьего отряда.
   – Нет уж, увольте. Это отряд адмирала Фелькерзама – ему и командовать… Знаете… А прикажите-ка Левицкому подвинтить своего «Жемчуга» к нам поближе… Вроде выглядит он неплохо. Если там все в порядке – на него и перейдем.
   С «Жемчугом» было все нормально, пробоину в носу он уже залатал, мог дать ход в семнадцать узлов и через полчаса командующий вместе с офицерами штаба перешли на крейсер.
   Практически сразу на мачте взвился флажный приказ Рожественского, который он отдал еще не поднявшись на мостик: «Построиться по боевым отрядам. Иметь прежний ордер. Курс норд-вест двенадцать градусов». Эскадра стала постепенно превращаться из боевой кучи в подобие строя. Эскадра шла домой…

   Удивительная вещь человеческий организм. Нежный и хрупкий: его можно убить ничтожным количеством разной химической дряни, можно убить легким ударом в определенную точку, да мало ли еще как… Но он и удивительно прочен и стоек. Он может выдержать совершенно невероятные травмы и нагрузки, в экстремальных обстоятельствах он может творить такие чудеса, в которые отказывается верить самая буйная фантазия…
   Непреклонная воля Вирена держала его на ногах, несмотря на большую кровопотерю, контузию, боль… Держала, пока шел бой, пока он понимал, что не может позволить себе расслабиться и уйти из боевой рубки «Ретвизана». И даже теперь, когда перестали грохотать пушки, он не собирался покидать свой пост. Он понимал, что еще ничего не кончилось, что еще предстоит напряженная ночь в ожидании минных атак, что расслабляться нельзя…
   Но его подсознание решило по-другому. Оно «решительно потребовало» прекратить издевательство над измученным организмом: в глазах адмирала все стало расплываться, в ушах зазвенело, колени подогнулись, и Вирен стал медленно сползать на палубу по стенке боевой рубки. Благо, это вовремя заметил находящийся рядом матрос и успел подхватить падающего адмирала.
   – Так что, ваше благородие, – обратился он к Развозову, – их превосходительство сомлели. Прикажете отнести в салон или к дохтуру?
   – Ох ты, Господи! Немедленно вызови санитаров, и отнесите адмирала в салон. И врача туда! Быстро!
   Роберта Николаевича бережно уложили на доставленные носилки и отнесли в ближайшую офицерскую каюту (салон адмирала был безбожно разгромлен двумя японскими снарядами). К адмиралу был приставлен фельдшер, но его помощь не понадобилась: измученному организму был необходим просто отдых. Просто спокойный сон…

Глава 7
Молодая отвага старого крейсера

    [10 - Именно так назвал главу, посвящённую «Дмитрию Донскому», Новиков-Прибой в своей замечательной книге. История повторилась в альтистории, лучшего заголовка для данной главы я придумать не смог.]
   «Дмитрий Донской» уходил на юг. После повреждений, которые крейсер получил от огневого контакта с отрядом Камимуры, шансов дойти до Владивостока не оставалось. Ход упал до одиннадцати узлов, но это при форсаже, долго такую скорость кораблю обеспечить машинное отделение не могло.
   Каперанг Лебедев решил попробовать дойти хотя бы до Циндао и там интернировать свой избитый крейсер. Особой боевой ценности «Донской» не представлял, и после войны старика вряд ли стали бы даже всерьез ремонтировать, но нужно было постараться, чтобы он не стал «победой» японцев в этом сражении, и нужно было спасти экипаж.
   А вот японцы считали иначе. Им была совершенно необходима лишняя победа в этом бою, лишний утопленный корабль противника, который к тому же формально являлся броненосным крейсером, что хоть и маловажно для воюющих флотов, но весьма существенно для читателей газет: для них разницы между уже потопленной «Россией» и «Дмитрием Донским» никакой – оба броненосные крейсера, и неважно, что их боевая ценность отличается в разы.
   Именно так думал вице-адмирал Уриу, когда отдал приказ «Цусиме» и «Идзуми» преследовать и уничтожить вражеский корабль. И те, на пятнадцати узлах, повернули в погоню за «подранком».
   Результат погони был предсказуем – делом нескольких десятков минут было сближение на дистанцию действительного огня, а вот бой… Все шансы были на стороне японцев. Вернее, почти все. Им было неизвестно о конкретных повреждениях преследуемого, о том, какая часть его артиллерии еще боеспособна, что с дальномерами и машинами… А полный броневой пояс «Донского» был весьма серьезным козырем при битве с бронепалубными крейсерами. Если бы русский корабль не был уже избит противником, то вполне можно было ставить на него в стычке даже с двумя этими японцами.
   Но, впрочем, уже не двумя. Вспомогательный крейсер «Такасака-Мару» тоже решил поучаствовать в добивании и поспешил напересечку с востока, а за японскими малыми крейсерами увязались два истребителя.
   Наиболее рискованно приблизился вспомогательный крейсер, и комендоры «Дмитрия Донского» тут же дали ему понять, что крейсер жив и легкой добычей не является. Лейтенант Кавамура, командовавший данным наспех вооруженным пароходом, после первых же всплесков у борта понял, что не ему пока ввязываться в серьезную схватку. «Такасака-Мару» тут же поспешил отойти и предоставить крейсерам, специально построенным для боя, самим разбираться с огрызающимся русским кораблем.
   И они не преминули этим заняться. После обмена несколькими безрезультатными залпами последовали первые попадания. Сначала шестидюймовый снаряд взорвался на броневом поясе «Донского», потом еще один, – и вот уже на баке многострадального ветерана начал заниматься пожар. Но не осталась невредимой и «Цусима» – на ее мостике задымило и показались языки пламени. Позже последовал взрыв возле форштевня, и японский крейсер, получив заметный дифферент на нос, существенно сбавил скорость. «Идзуми» тоже получил попадание в трубу.
   Но «Донской» горел… Было понятно, что пожилой корабль ведет свой последний бой, которого не переживет. Нужно было думать о спасении экипажа, и Лебедев направил свой израненный крейсер к берегам островка Окиносима, который столь кстати оказался на его курсе.
   Островок диаметром всего около километра, с горкой в центре очень подходил для того, чтобы в случае чего разбить крейсер о прибрежные камни и все-таки спасти людей.
   Командир вызвал к себе старшего минного офицера лейтенанта Шутова и приказал готовить корабль к взрыву. Но торопиться с «самоубийством» «Дмитрий Донской» пока совершенно не собирался. Теперь, вблизи этого маленького «камня» посреди Цусимского пролива, можно было попытаться подороже продать свою жизнь и нанести максимальный вред неприятелю.
   – Попробуем-ка повальсировать с японцами вокруг скалы, – обратился Лебедев к своему штурману, кивнув в сторону острова. – Постараемся прикрыться этой горушкой от огня противника. Пусть они за нами погоняются вокруг. Чем дольше мы заставим их этим заниматься, тем больше вероятность, что пара вражеских крейсеров уже не сможет поучаствовать в сегодняшнем сражении там, на севере.
   Обязанности старшего штурмана на «Донском» исполнял целый подполковник. До относительно недавнего времени и с зарождения российского флота должность штурмана на кораблях была очень непрестижной. Дворянские дети ещё со времён Петра чурались скучных и нудных навигацких расчётов. Куда веселей и проще было командовать пушками или постановкой парусов, чем корпеть над математикой и астрономией. И с петровских же времён было разрешено поступать на эту офицерскую должность людям недворянского происхождения. Сам Пётр был вынужден в своё время издать указ: «Штурман персона подлая, но дело своё зело знает, поэтому в кают-компанию пущать и офицерские почести оказывать».
   И почти до конца века девятнадцатого штурманов готовил не Морской корпус, один из четырех самых престижных вузов Российской Империи (кроме него в эту четверку входили Пажеский корпус, Александровский лицей и Училище правоведения), а низшее отделение при Морском училище. Чины штурманы получали сухопутные и оставались «черной костью» на флоте.
   Но физика с математикой все настойчивей стучали в двери кают-компаний. Боевые корабли становились самыми высокотехнологичными сооружениями, которые имело государство, и обслуживать их могли только очень образованные люди. Пар и электричество стремительно ломали кастовость русского флота. Учиться приходилось всем офицерам, и со временем штурманы, а потом и механики становились полноправными членами касты флотских офицеров. Среди штурманов теперь было предостаточно не просто дворян, но дворян титулованных. Должность штурмана перестала быть непрестижной. Но это касалось только «молодежи». Штурманы «прежних времен», выслужившиеся из прапорщицкого чина, оставались тем, кем и были раньше.
   Густав Степанович Шольц достиг практически вершины карьеры. Только один человек в Империи с его образованием и происхождением мог стать флагманским штурманом с чином полковника. На всем флоте была только одна такая должность. Но в свои пятьдесят пять сыну прапорщика береговой службы и в голову не приходило роптать на судьбу. Более трех десятков лет он отдал флоту и ни о чем не жалел. И сейчас, в боевой рубке крейсера, ведущего безнадежный бой, он думал только об этом бое.
   – Иван Николаевич, опасно прижиматься слишком близко к берегу, черт его знает, какие здесь глубины и рифы. Лоция очень неконкретна.
   – Ну не совсем же вплотную к острову мы пойдем. Только бы в его тень попасть, а там пусть угадывают японцы, в какую сторону мы движемся.
   – Так они могут разделиться и обойти остров с двух сторон.
   – Искренне бы этого хотел. Один на один мы вполне еще можем сделать какой-то из их крейсеров надолго небоеспособным. Но вряд ли противник сделает нам такой «подарок». А вот покружить их вокруг мы все-таки попробуем…
   Но, как говорится «гладко было на бумаге…». Очередной снаряд с «Цусимы» перебил рулевое управление, и «Донской», не имея возможности управляться даже машинами, поскольку был одновинтовым, не сумел, как планировал его отважный командир, заложить достаточно крутой поворот к берегу Окиносимы. «Дмитрия Донского» по дуге большого радиуса неумолимо проносило мимо островка. Японцы постарались воспользоваться этим по максимуму, и их крейсера заняли позицию между русским кораблем и маленьким кусочком суши, отсекая «Донского» от спасительных мелей. Бой приходилось продолжать на глубине, и в случае гибели оставалось только надеяться на то, что тонущих противник все-таки будет спасать. Но эти мысли проносились только где-то в глубине подсознания русских моряков. Пока они жили и дышали лишь боем.
   Только «быстрее подавать», «быстрее и точнее наводить» пульсировало в мозгу каждого, кто находился у пушек. Не о родных и любимых были их мысли в этот момент, не о себе, не о Боге. Да и не о России, честно говоря. «Продать свою жизнь подороже» было главным девизом почти у каждого в эти минуты на обреченном корабле. Ну или более оптимистичное: «Ни хрена! Мы им, сукам, еще покажем!»
   И они продолжали, как заведенные, таскать снаряды к орудиям (а каждый шестидюймовый – полцентнера, а уже не первый час эти снаряды они таскают), целиться, несмотря на разъедающие глаза пот, дым пожаров, взрывов и выстрелов. Продолжали тушить пожары, игнорируя свистящие рядом осколки. Продолжали бороться…
   – А может, и к лучшему это, Иван Николаевич. Если мы разобьем крейсер о камни, так японцы же непременно попытаются его подлатать и оттащить в ближайший порт под своим флагом. Как ни крути – это тогда будет их трофей в сражении. «Русский броненосный крейсер захвачен в плен!» И возразить было бы нечего. Факт, – Шольц вопросительно посмотрел на командира.
   – Пожалуй, вы правы, Густав Степанович. Может, и действительно – все к лучшему.
   – Может. Но соленой водички нам, вероятно, похлебать все-таки придется. И не в наши с вами годы надеяться на то, что мы продержимся в холодной воде до тех пор, пока «победители» не вытащат нас из нее за шиворот.
   – Отставить похоронное настроение! – весело глянул на своего штурмана и друга командир. – Еще повоюем… Ах!
   Взрыв относительно небольшого стодвадцатимиллиметрового снаряда с «Идзуми» буквально нашпиговал осколками боевую рубку «Донского». Живых в ней не осталось. Только полуживые. И то ненадолго. Но Лебедеву и Шольцу бог войны подарил быструю и легкую смерть.
   Крейсер при этом остался на курсе. Старший офицер Блохин, чудом уцелевший среди взрывов и пожаров, быстро прибыл из кормовой рубки и принял командование.
   Положение было аховым. Запас плавучести стремительно уменьшался, подошедший старший артиллерист доложил, что снаряды…

   – Все, братва, курим! – Правая кормовая шестидюймовка выпустила последний свой «гостинец» в сторону вражеских кораблей. Погреб боезапаса был затоплен во избежание взрыва, когда в нем начался пожар. Стрелять было больше нечем…
   Мичман Лукомский, командующий орудием в бою, был ранен в шею, и его уже двадцать минут назад отвели в лазарет. До сих пор матросы управлялись с пушкой самостоятельно.
   – Может… Там помочь где-то надо? – неуверенно, явно надеясь на отрицательный ответ, спросил подносчик Журавлев.
   – Да пошел ты! – со злостью выдохнул наводчик орудия Снетков. – Дайте хоть перекурить перед смертью! В нептуньем царстве с огоньком туго. Все! Под дулом винтовки с места не сдвинусь, пока цигарку не выкурю!
   – И правда, братцы, давайте передохнем, покурим, а там… И по новой можно воевать. А сейчас уже, ну честное слово – ноги не держат. Да и не нужны мы вроде нигде особо. – Еще один комендор устало прислонился к переборке и, достав из кармана кисет, стал сворачивать самокрутку.
   Матросы уселись прямо на палубу и задымили махрой. Курили молча, говорить не хотелось, грохот пушек и близкие фонтаны от падения вражеских снарядов стали настолько обыденным фоном, что совершенно не отвлекали на себя внимания. Даже когда в рубку попал очередной японский гостинец, никто не повернул головы в направлении взрыва.
   И вдруг послышались регулярные гулкие звуки ударов металла о металл.
   – Кто это там уже нам отходную звонит? – лениво спросил один из курящих.
   – Посмотреть, что ли? Рядом вроде. – Снетков приподнялся, встал и выглянул из каземата. – Ох и ни хрена себе! Цветанович грот-мачту рубит!
   – Чего?! – Остальные тоже повскакивали, и их взору открылось совершенно фантасмагорическое зрелище: дюжий матрос рубил пожарным топором стальное основание мачты. Рубил сосредоточенно, не оглядываясь и не реагируя на мечущегося вокруг и матерящегося ревизора крейсера.
   – Он что, рехнулся? – обалдело выговорил Журавлев.
   – А тебя удивляет? Как мы тут еще все не рехнулись. Пойти оттащить, что ли?
   – Ага! Чтобы он тебя этим топором по кумполу приложил. Хочешь?
   – Ну ведь не слушать же этот перезвон постоянно…
   …Сухой треск револьверного выстрела был четко различим даже на фоне грохота пушек. Обезумевший матрос упал, и гулкий грохот перестал разноситься по кораблю.
   – Ну чисто собаку… – сплюнул Журавлев.
   – А ты хотел этот звон до последних минут слушать? Или сам топором по башке получить? Ладно… Покурили. Пошли к ревизору, небось работа найдется, чтобы минут с десяток лишних прожить…
   Ничего удивительного в данном эпизоде нет. Человеческая психика – очень устойчивая штука, но вполне вероятно, что после пребывания в аду разрывов, визжащих рядом осколков, огня, пышущего жаром вокруг, среди воплей раненых и вида оторванных конечностей… Выдерживают не все. Хоть в основном милосердное сознание отключает подобные «раздражители», не дает думать о них, и уж тем более «примеривать это на себя», иначе воевать вообще бы почти никто не смог, но все-таки случается… После боя только среди выживших, только на «Дмитрии Донском», было четверо сошедших с ума. А на всей эскадре таких оказалось под три десятка…
   Еще несколько снарядов настигло русский крейсер. Еще сильнее накренился корабль на левый борт, но тут с ужасающим скрежетом на борт правый легла разбитая первая труба и крен даже немного спрямился. Пушки замолкали одна за другой, и огрызался несгибаемый ветеран уже совсем вяло. Однако японцы опасались идти на сближение, чтобы побыстрее добить горящего от носа до кормы «старика».
   Но, продолжая идти прежним курсом, значительно превосходя «Донского» в скорости, «Цусима» и «Идзуми» открыли для него возможность прорваться у себя под кормой к берегам Окиносимы, и русский крейсер стал медленно, но верно приближаться к острову.
   Пара японских истребителей попыталась парировать эту попытку и вообще покончить наконец с этим «непотопляемым» кораблем. Увеличив ход до двадцати двух узлов, они пошли в минную атаку. Но умирающий лев быстро дал понять, что шакалы рановато пытались «вкусить его плоти» – быстро захлопали три уцелевшие пушки левого борта, и головной «Асасио» тут же попал под накрытие. Раздался взрыв в середине его корпуса, но японский миноносец, даже окутавшись паром, не сбавлял скорости и не отворачивал с атакующего курса. За ним следовал и второй, «Сиракумо».
   «Донской» на шести узлах продолжал ползти к берегу Окиносимы, стреляя с обоих бортов, с левого он сопровождал огнем так и не отвернувшие миноносцы, а правым бил по крейсерам. И продолжал попадать: на «Идзуми» упала мачта, а на «Асасио» полетела за борт вторая труба.
   Капитан-лейтенант Нанри упрямо продолжал сближаться с «Донским» на своем уже искореженном истребителе. В японский корабль влетали снаряд за снарядом, но тот уверенно сокращал дистанцию до русского крейсера: вот уже семь кабельтовых, пять, четыре… Пошли мины! «Асасио» успел выстрелить из обоих минных аппаратов, прежде чем стал погружаться кормой и переворачиваться. Мины пошли… Мимо.
   Но был еще и «Сиракумо». Он приближался спокойно, без помех и повреждений. Можно сказать, что «Асасио» пожертвовал собой, прикрывая выход в атаку своего товарища. И «Сиракумо» не промахнулся. Одна из его мин все-таки настигла «Дмитрия Донского». Словно сам Нептун ударил со дна моря трезубцем в днище русского крейсера. Его подбросило на волнах и закачало, как беспомощный бумажный кораблик. Старик полностью потерял ход, замолчала его артиллерия… НО ОН НЕ ТОНУЛ!!! Во всяком случае, пока…
   Однако чудес не бывает… Таких… Даже только с повреждениями от вражеских снарядов «Донской» имел возможность добраться только до одного берега – берега острова Окиносима. Не дальше. А после минной пробоины время его пребывания на поверхности моря исчислялось уже минутами. К тому же холодная морская вода, хлынувшая в пробоину после взрыва мины, быстро добралась до второго котельного отделения и встретилась с раскаленными паровыми котлами. Такого издевательства не вынесла даже сталь: котлы взорвались со страшным грохотом, круша осколками и обваривая перегретым паром всех, кто находился рядом. В соседнем котельном срочно стали травить пар из не поврежденных пока котлов. Корабль не только окутался белым облаком, но и «ревел», как раненый гигант. Это гудел пар, выпускаемый в атмосферу под страшным давлением.
   Крейсер было уже не спасти. Оставалось только сберечь оставшихся в живых людей. Причем очевидно, что выручить всех не удастся: очень немногие из находившихся под броневой палубой могли успеть подняться наверх и доверить свою судьбу холодному морю… Раненые не могли… Не успевали их поднять из низов корабля.
   Да и жизни тех, кто находился на верхней палубе и даже не ранен, были под серьезным вопросом: шанс выжить – только в холодной апрельской воде Японского моря, подальше от тонущего «Донского». Причем только вплавь – все шлюпки были превращены в груду дров давным-давно.
   Кавторанг Блохин отдал приказ загасить топки и всем спасаться по способности. С борта полетели в море койки, и за ними посыпались горохом уцелевшие матросы. Море вокруг тонущего крейсера покрылось «рассыпанным горохом» голов плавающих моряков. Матросы, держась за койки старались отплыть подальше от водоворота, который непременно образуется на месте затопления такого большого корабля.
   Многострадальный русский крейсер исчез с поверхности моря, не забрав вместе с собой почти никого из искавших спасения на волнах. Пока… До Окиносимы было около четырёх миль. Если японцы не станут спасать…
   Но они стали. Вспомогательный крейсер шел в первую очередь спасать моряков с «Асасио», но и к плавающим в воде русским тоже были направлены шлюпки. Правда, только после того, как на них приняли из воды последнего матроса с японского миноносца.

   С ненавистью и уважением смотрел на горящий крейсер «Дмитрий Донской» капитан первого ранга Сентоо, командир крейсера «Цусима». Сколько же времени, сил, снарядов и жизней японских моряков забрала в сегодняшнем бою эта старая бронированная калоша!
   Но сами эти гейдзины были достойны наивысшего уважения. Дрались они как настоящие самураи. На этом «Черном драконе», как окрестил про себя русский крейсер Сентоо, рушились мачты, бушевали пожары, валил по палубе дым из разбитых труб, а они продолжали биться. Стреляли. И явно не собирались спускать флаг.
   Командир японского крейсера взглянул на разбитую ходовую рубку «Цусимы», первую трубу с развороченным верхом, окинул взглядом горящий «Идзуми»… И его слегка передернуло от мысли, что пришлось бы сражаться один на один, без поддержки крейсера кавторанга Исиды. Тогда все попадания достались бы только «Цусиме» – страшно представить, что бы было с его кораблем. Утонуть бы он, конечно, не утонул, но участия в сражении уже точно принять не смог бы. Да и сейчас это было под сомнением – бой откатывался все дальше на север, а проклятый «Донской» все еще не собирался тонуть. Хорошо, что хоть удалось отсечь его от острова, прячась за которым, можно было бы еще долго «водить за нос» японские крейсера, прикрываясь скалой. И хотя мичман Цунода доложил, что пробоина в носу начерно заделана и «Цусима» может уже попробовать дать шестнадцать узлов – это не особенно успокаивало. Бой еще не был закончен, следовало окончательно затоптать в волны этого строптивого русского, а за это время многое может произойти… Догнать своих и принять участие в основном сражении, видимо, уже не получится.
   Шестидюймовый снаряд весит почти пятьдесят килограммов, а подают его к орудию живые люди… На протяжении уже нескольких часов… Представьте себе, читатель, что вам нужно регулярно (ну хотя бы каждую минуту) поднимать с пола сорокапятикилограммовую гирю, нести ее несколько метров, передавать товарищу и возвращаться за новой… И так хотя бы час. Представили? А вы ведь, наверное, «продукт акселерации». Рост у вас под метр восемдесят. И мышечная масса соответствующая. А японцы того времени были не в пример мельче. И питались очень скромно. Не выдерживали они такого физического напряжения, несмотря на силу своего духа… Огонь «Цусимы» ослабевал…
   – «Идзуми»! «Идзуми» выходит из боя! – закричал сигнальщик, и Сентоо раздраженно обернулся в его сторону.
   – О боги! – вздохнул рядом штурман крейсера Цучия.
   «Идзуми» действительно с сильным креном лег на курс, «прячущий» его за корпусом «Цусимы». Русский шестидюймовый снаряд не только попал в борт, но даже пробил броневую палубу, машинное отделение «Идзуми» стало заполняться водой, и крейсер был выбит из сегодняшнего боя окончательно.
   «Да сколько же можно! – пронеслось в мозгу Сентоо. – Да когда же, наконец, это порождение демонов отправится на дно?!»
   А это самое «порождение демонов» на дно, казалось, вовсе и не собирается. Что и было очередной раз доказано одиноким снарядом, разорвавшимся у основания третьей трубы «Цусимы».
   Когда атака миноносцев завершилась наконец успехом, Сентоо вздохнул с облегчением: было понятно, что русский крейсер уже никуда не уйдет. И несмотря на то что он не затонул сразу, были заметны и сильный крен, и дифферент на корму, и то, что экипаж «Донского» уже сам стал прыгать в море с его борта.
   Сентоо приказал приблизиться «Такасики-Мару» и приступить к спасательным работам: нужно было выловить из воды не только экипаж «Асасио», но и русских, ведь пленные требовались японцам не только, чтобы в более благоприятном свете представить итоги сражения. За содержание каждого из них можно будет после войны стребовать минимум втрое больше денег, чем истрачено в реальности.
   С «Идзуми» передали, что крейсер следует в Сасебо, продолжать сражение возможности не имеет, и Сентоо понял, что только крайняя необходимость могла заставить Исиду отдать такой позорящий самурая приказ. Но сам бы он такого, конечно, не отдал…
   «Да отдал бы, – честно признался себе командир «Цусимы» через несколько секунд. – Какой смысл тонуть, если не имеешь возможности даже добраться до ближайшего противника…» Ладно, это решать Исиде, а свой крейсер Сентоо приказал полным ходом направить в зону вероятного сражения. Только «полный ход» был уже невелик, а бой удалялся на север. До темноты присоединиться к своим было уже не успеть. Да, как позже оказалось, в этом не было уже и необходимости. Бой на выходе из Цусимского пролива тоже скоро отполыхал, и «Цусима» получил приказ следовать в Сасебо.

Глава 8
Когда замолкают пушки…

   Рейд Такесики. Рейд Сасебо
   Чего угодно ожидал капитан второго ранга Цукахара, командир порта Такесики, но только не этого. Понятно, что в морском сражении корабли получают повреждения и тонут. Когда на подходах к внешнему рейду показались «Акицусима» и «Сума», издали сигналящие о помощи портовых средств, это было можно понять – бой все-таки. Буксиры были немедленно высланы к обоим крейсерам, один из которых имел уже совершенно критический крен, а второй – такой дифферент на корму, что это казалось нереальным, корабли не могли так задирать нос и оставаться на плаву…
   Пока оказывали помощь этим двум крейсерам, показался «Чин-Иен». Севший в воду носом так, что волны спокойно перекатывались через его бак. Пришлось немедленно заниматься еще и им, а портовых средств уже катастрофически не хватало. Буксирам все-таки удалось оттащить корабли к ближайшим мелям, чтобы выиграть хоть какое-то время для их спасения и для того, чтобы снять выловленных этими крейсерами из воды японских моряков с «Ниссина».
   Цукахара сбился с ног, отдавая распоряжения, он никак не ждал такого наплыва поврежденных судов, тем более подробней узнав о повреждениях, командир порта пришел в полный ужас: дока, способного принять такие большие корабли, в Такесики не было. А тут еще и…

   «Якумо» не случайно прекратил преследование «Жемчуга» – доклад, который получил его командир, капитан первого ранга Мацути, был откровенно пессимистичным: крейсер затонет в течение нескольких часов из за пробоин в корме. Нос корабля уже давно задрался вверх, почти обнажив таран, но командир не думал, что все так серьезно. Пришлось, бросив недобитого русского нахала, брать курс на ближайший порт.
   Когда «Якумо» появился на подходах к Такесики, командир порта уже не сдержал эмоций. Было понятно, что сражение закончилось чем угодно, но только не победой. В результате напряжение последних часов вылилось на его подчиненных, которые и так делали все что могли.
   Радио с «Асамы», которое по японским меркам можно было считать откровенно паническим, добило окончательно. Капитан первого ранга Ясиро срочно требовал помощь, его крейсер тонул на подходах к порту. А где было взять Цукахаре корабли для помощи? Такесики не Сасебо все-таки, островной заштатный порт. Ну да, место базирования третьей эскадры, но кто же рассчитывал на такое?
   Однако приказ приостановить спасательные работы с «Чин-Иеном» и «Сумой» и отправляться на помощь броненосному крейсеру был немедленно отдан. Два буксира быстро отдали концы на поврежденные корабли и устремились к дымку на горизонте. Слишком поздно… Им удалось подобрать только несколько десятков моряков с «Асамы». Из нескольких сотен ее экипажа.

   Когда на рейд Сасебо вполз «Идзуми», это тоже никого особо не удивило: на войне как на войне. К крейсеру поспешили портовые суда, чтобы помочь поскорее отбуксировать поврежденный корабль к месту ремонта. Но то, что наблюдали служащие главной базы «Объединенного Императорского Флота» потом… Наверное, это запечатлелось в их памяти до конца дней…
   Основные силы флота подходили к Сасебо. В первую очередь в порт пропускали тех, чье состояние было наиболее угрожающим. На рейд втянулись «Идзумо», «Адзума» и «Сикисима». Наблюдающим с берега казалось чудом, что в таком изуродованном состоянии корабли могут еще держаться на воде. Севший носом «Читосе» с одной трубой уже не производил особенного впечатления, остальные подходящие к порту корабли были хоть и побиты, но особо удручающе не выглядели.
   Но как же их было мало! Где остальные?

   Адмирал Того с мостика «Тацуты» мрачно взирал на остатки Объединенного флота, втягивающиеся на рейд. Мысли у него были самые что ни на есть невеселые.
   Сражение проиграно. Проиграно, даже если представить, что миноносцам ночью несказанно повезет и они утопят два-три корабля русских – у тех все равно останется достаточно броненосцев, чтобы разгромить японский флот в следующем сражении. Проигран не только сегодняшний бой, проиграна война. Месяц – и русские станут полными хозяевами Японского моря, поставки сухопутной армии на материк станут невозможны. А виноват во всем он, адмирал Того.
   Где и когда сегодня он ошибся? В который раз адмирал вспоминал сегодняшнюю схватку двух флотов и не мог представить, когда можно было бы поступить иначе, принять решение, отличное от того, которое было принято. И все время возвращался к мысли, что ничего сделать было просто нельзя. Невозможно было имеющимися силами победить сегодняшних русских, которых было слишком много. И не просто много, они были непривычно стойкими, инициативными, достаточно гибко маневрировали, смело атаковали и очень прилично стреляли. И, несмотря на небывалое мужество японских моряков, победить противника сегодня было никак не возможно. Несмотря на то, что броненосцы атаковали вдвоем шестерых и небезуспешно, несмотря на то, что малые устаревшие крейсера шли на новые броненосцы противника и умудрялись выводить их из строя… Несмотря ни на что.
   Победить сегодня было невозможно. Разумом адмирал Того понимал, что ему не в чем себя упрекнуть, но легче от этого не становилось. К тому же постоянно давила мысль о том, как он будет докладывать о поражении императору и министру. Каким презрением окатит флот армия… Невозможно было найти слова, которые позволят им всем понять, что и флот, и сам командующий сделали для победы все, что в человеческих силах, и даже больше… Не поймут и не воспримут. Чтобы понять, нужно было пройти через ад этого боя, побыть среди огня, взрывов, визжащих осколков, волн, захлестывающих пробоины… Испытать ту безысходность от невозможности опрокинуть в волны всех этих бронированных гигантов противника, которые неумолимо и безостановочно засыпали своими снарядами его корабли.
   Ведь он не дал себя обмануть имитацией прорыва вокруг Японии, вычислил время и место истинного прорыва, перехватил русских в самом благоприятном для себя месте. Для победы было сделано всё. Командующий Объединённым флотом не ошибся ни разу. Хотя…
   Одну ошибку Того все-таки совершил. Не сегодня. В сентябре, когда порт-артурскому отряду удалось перехитрить японцев и проскочить на соединение с Рожественским. Наверное, все решилось именно тогда…

   – Неужели получилось! До последней минуты не верилось. – Эссен совершенно несолидным образом, по-мальчишески навалился на фальшборт. – Василий Михайлович, а вы были уверены в успехе?
   – Да подождите, Николай Оттович, еще ночь впереди. Миноносцев у японцев ой как много!
   – Боитесь, что накаркаю? – весело посмотрел каперанг на Соймонова. – Да впервой, что ли, нам сквозь миноносцы продираться? А тут не Артур – открытое море, поди найди нас в темноте, тем более что без огней мы ходить научились. Не-ет! Вот уж миноносцев я не сильно боюсь.
   – А чего сильно?
   – Да не знаю даже. Может, бардака нашего непобедимого. После боя запросто приборы могут вместо того, что положено, год рождения микадо показывать. Разбредемся в темноте. А то и тараном друг другу в борт угодить можем.
   – Ну вы уж слишком сгущаете краски. Все же главное сделано, идем во Владивосток. С победой идем.
   – Вы думаете? – прищурился Эссен. – Уверены, что наш успех можно назвать победой, которая изменит ход войны?
   – Но как же… – Соймонов даже не смог сразу найти слов.
   – Ну вот пришли мы во Владивосток, Василий Михайлович, что дальше? Мало у нас «инвалидов», а то и вообще «калек» среди кораблей? А док там один. И выстроится туда здоровенная очередь. Можете прикинуть, через какое время все или почти все суда будут боеспособны? А у японцев судоремонтных заводов больше, чем поврежденных кораблей. Месяц – и они снова хозяева моря. Нужно заключать мир как можно скорее. Кстати о том, что у нас погреба практически пустые, вы помните? Или уверены, что во Владивостоке склады так и ломятся от снарядов подходящих калибров? Вот на что угодно спорю, что только когда мы бросим якоря в Золотом Роге, только тогда в Петербург пойдут телеграммы с просьбой эти снаряды нам доставить. И пока их найдут, соберут и отправят… Пока они дойдут по ниточке Транссиба… А ведь и для армии грузы возить надо. Месяца полтора, не меньше.
   – Но ведь тогда мы не успеем вернуть потерянное в войне. – Лейтенант чувствовал себя, как обманутый ребенок. – Для чего тогда было все? Ради чего был прорыв, походы, бой в конце концов?
   – Ради чего? Ради чести России, ради чести ее флота, господин лейтенант и кавалер! – У Эссена задергалась от волнения щека. – Василий Михайлович, мы с вами люди хоть и военные, но должны, черт побери, видеть дальше дульного среза пушки. Неужели мне надо вам объяснять, в какую пучину позора рухнула бы наша Родина, если бы наши корабли остались в Артуре и достались японцам? Неужели непонятно, что балтийская эскадра без наших броненосцев была бы разгромлена? Как стали бы относиться к России в мире после этого? Да мы скатились бы, на уровне международной политики, в разряд таких стран, как Португалия или Сиам. Неужели вам это непонятно?
   – Да что вы, Николай Оттович, такие вещи даже я понимаю. Но обидно же – победили, и нате вам! Все без толку.
   – А вы каких бы итоговых результатов нашей, честно будем говорить, «полупобеды» ожидали?
   – Ну вернуть Артур, Маньчжурию…
   – Да? А зачем?
   – Ну как… Наши ведь территории…
   – И много мы с этих территорий имели? Насколько мне известно, русское золото текло сюда рекой и почти никакой отдачи. А как к нам относились китайцы, помните? Помните! Мы там чужие, Василий Михайлович, нас там не любят. Что и продемонстрировали не раз. И то, что японцев после их зверств ненавидят еще больше, – слабое утешение. Вот и оставить бы японцам эти проблемы, пусть сами мучаются и с хунхузами воюют.
   – Но ведь Артур – незамерзающий порт. Где еще нам взять на Дальнем Востоке такую базу для флота?
   – Да нигде, пожалуй. Петропавловск разве что, но связь со страной там уж очень несерьезная.
   – Ну вот видите! А нам ведь необходим незамерзающий порт на Дальнем Востоке.
   – А зачем, позвольте спросить? Нет, не помешал бы, конечно. Но какой ценой? Для чего он так необходим? Сколько золота вгрохали в Дальний? Для чего? Маньчжурскими бобами торговать?
   – Ваше высокоблагородие! – взлетел на мостик матрос. – Там… Дохтур приказали передать… Старшой отходит…
   – О господи! – вздохнул Эссен, и они вместе с Соймоновым перекрестились. – Василий Михайлович, я отлучиться сейчас не могу. Сходите, пожалуйста, в лазарет, попрощайтесь с Аполлоном Аполлоновичем от всех нас.
   – Конечно, Николай Оттович. – Лейтенант, надев фуражку, пошел вслед за посыльным.

   Но Василий опоздал. Тело Дмитриева уже было накрыто простыней, и Александровский только покачал головой в ответ на вопросительный взгляд лейтенанта.
   – Неужели так быстро? – недоуменно спросил Соймонов врача.
   – Совсем не быстро, Василий Михайлович. Несколько часов он на морфии был, и представить страшно, что бы испытал Аполлон Аполлонович, если бы находился в сознании. Почти половина поверхности тела – сплошной ожог. Сразу было понятно, что не выживет.
   – Но почему? Почему так быстро? Да и вообще почему? Ведь поражена была только кожа…
   – А кожа такой же орган, как печень или почки. Причем самый большой и тяжелый орган нашего организма. Это, конечно, не сердце, мозг или легкие, отказ которых вызывает немедленную смерть, но если кожа не будет выполнять свои незаметные нам функции – тоже долго не прожить… Хотя… Я, конечно, «украл» у него несколько часов жизни. Несколько часов адской боли. Морфия было слишком много, сердце не выдержало. Но надеюсь, что Господь простит мне это. Извините, Василий Михайлович, у меня полно раненых… Проститесь так, не открывая лицо покойного. Честное слово, лучше запомнить нашего старшого таким, каким вы его видели раньше.
   Василий не стал спорить и, перекрестившись над телом Дмитриева, поднялся на палубу.

   – Ты чего такой смурной, тезка? – окликнул лейтенанта на палубе Черкасов.
   – Дмитриев только что скончался.
   – Господи! Прими душу раба твоего Аполлона! – перекрестился артиллерист. – Прекрасный человек и офицер был. Мучился?
   – Да без сознания все время. Под морфием.
   – Давай помянем старшого. – В руках Черкасова появилась фляжка.
   Ароматный коньяк обжег горло и теплыми струями разбежался по всему телу. Василий остро почувствовал, как он голоден, ведь с самого утра во рту не было маковой росинки, и есть захотелось совершенно зверски.
   – Надо бы в буфет заглянуть.
   – Забудь про буфет и камбуз – разнесло и то, и другое. Теперь будем на консервах и сухарях до самого Владивостока. Ну, еще по глотку?
   – Нет уж, уволь. Натощак могу окосеть, а мне еще в проводах копаться. Хоть прожекторы чинить и не придется, но разрывов в проводке столько, что самому страшно. Да и тебе не советую.
   – Да ладно тебе! Чего с нескольких глотков будет? Матросам и то чарку раздали. Эххх!
   Кстати! Хочешь, развеселю? Слушай: расходимся мы уже с «Асахи», и прилетает нам в разлуку аккурат в элеватор кормовой башни. В момент подачи заряда наверх. Естественно – фонтаны огня и в башню, и в погреб… Ну и как ты думаешь, почему мы еще живы и не на дне?
   – Вероятно, в башне уже ни снарядов, ни зарядов не было, ну а погреб, наверное, затопить успели. Так?
   – Почти угадал. Про башню – точно, а погреб никто не затапливал. Просто он был такой же пустой, как и башня над ним. Представляешь? На пару минут бы раньше такое попадание, и все! Так что делать мне пока особенно нечего – в кормовой башне погреба под метёлку выстреляли. В носовой с десяток снарядов осталось – благо ствол там один. Но она заклинена и стрелять не способна. Сейчас шестидюймовые таскают с правого борта на левый, а то там тоже почти ничего не осталось. Так не будешь? Хороший ведь коньячок!
   Василий мотнул головой и снова направился в низы броненосца. Предстояло долго и упорно копаться в проводке, чтобы к следующему дню наладить хоть какие-то возможности боевого освещения.
   Не повезло, однако. Повалило броненосец в развороте совсем некстати. И совсем некстати попался Василию под ботинок тот ошметок, на который угораздило его наступить в неподходящий момент. И понесло обалдевшего лейтенанта прямо на развороченное недавним взрывом железо. Соймонов, нелепо взмахнув руками, ударился грудью об хищно выставившую шипы разорванной стали переборку. Только боль… Василий успел почувствовать только боль…
   – Прекратите, господин лейтенант! – Пощечина не то чтобы привела Соймонова в чувство, но все-таки частично вернула в этот мир. В легком тумане Василий видел лицо Александровского.
   – Счастлив ваш бог, Василий Михайлович. – Врач дружелюбно улыбнулся своему пациенту. – Еще чуть-чуть – и не беседовали бы мы больше с вами. Ребро вас спасло. Грудная мышца распорота, но внутрь железо не проникло. Пару-тройку дней поболит, а потом как новенький будете.
   А сейчас – спать!
   – Какой там спать! – попытался возразить Василий…
   – А ну молчать, пациент! – Доктор и друг стал неожиданно суровым. – Это там, в бою, вы старший специалист. А здесь я для вас главнее всех адмиралов вместе взятых, понятно? Только попробуйте мне тут свой гонор демонстрировать. Ни секунды не сомневаясь, доложу Николаю Оттовичу. И зря думаете, что он примет вашу сторону.
   Соймонов скрипнул зубами и оставил пререкания. На глазах выступили слезы. Не столько от боли, сколько от обиды: надо же было так глупо и нелепо влипнуть. Смеяться ведь будут – на ногах устоять не смог. Офицер, черт побери!
   А грудь действительно здорово болела, даже дышать было больно, пока не стал действовать укол морфия, сделанный доктором. Чертовски хотелось повернуться на правый бок, но пока организм весьма остро реагировал на любую попытку пошевелиться. Пришлось лежать на спине.
   Несколько минут Василий пытался «собрать в кучу» разбегающиеся по углам сознания мысли, вспомнить сегодняшний день… Безуспешно. А потом пришел милосердный сон.
   Уже засыпая, Соймонов слышал мольбы комендора Малинина, лежавшего на соседней койке с развороченным животом: «Доктор, Христом-Богом прошу! Помогите до Владивостока мне дотянуть! Чтобы не в море, чтобы в российской земле моя могила была»…
   Александровскому действительно было не до лейтенанта с его хоть и болезненным, но не угрожающим жизни ранением: почти весь бой в лазарете было скучно («Пересвет» почти не обстреливался), а вот потом, на протяжении часа, раненых поставляли десятками. И каких раненых! Дальномерщику Харитонову вырвало полбока, и наружу проглядывали белые ребра, комендору Гузееву разворотило пах, и он орал от боли до тех пор, пока ему не вогнали убойную дозу морфия, барабанщик Скворцов лишился глаз. Огромное количество обгорелых, из которых многим можно поставить диагноз: «не жилец», но облегчить их последние минуты было необходимо…
   Некоторые бредили, и в помещении лазарета регулярно раздавалось что-то типа: «Наводить по «Асахи»! Стрелять бронебойными!»
   Работа корабельного врача по сравнению с его сухопутным коллегой – ад и ювелирное мастерство: постоянно качается хирургический стол, раны такие страшные и обширные, что даже смотреть жутко, пациенты прибывают зачастую десятками после каждого удачного попадания противника, квалифицированных помощников практически нет…
   Но работали. Справлялись. И вытаскивали из могилы тех, на кого Смерть уже вроде бы наложила свою костлявую лапу…

Глава 9
Дожить до рассвета

   Миноносцы… Лихие кавалеристы флота!
   Действительно, очень похожи главные задачи кавалерии на суше и минных сил на море: преследовать разбитого противника и добивать его, превращать победу в разгром. И так же как кавалерии настоятельно не рекомендуется атаковать нерасстроенную пехоту, для миноносцев самоубийственна атака на неповрежденный броненосец или крейсер. Выходить относительно безопасно только на корабль, уже почти беззащитный, с почти выбитой артиллерией, а то… Слишком многое принесено в жертву главному – скорости: облегченный корпус, отсутствие брони, слабая артиллерия, небольшие дальность плавания и мореходность, условия жизни экипажа. Все на алтаре, посвященном ЕЙ!
   Сблизиться как можно скорее на те убийственные три-пять кабельтовых, когда каждый, самый мелкий снаряд может вывести твой корабль из строя. Сблизиться и выпустить по противнику мину (торпеду, как мы называем сейчас). Все ради этого! А мины в те времена были еще ой как несовершенны! Хорошо, если одна из трех шла прямо к цели. Хорошо, если одна из трех, цели достигнув, все-таки взрывалась. Но все равно. Шли в атаку, надеясь, что если не твой миноносец, то товарищ по отряду все-таки добьется того рокового попадания, которое отправит на дно огромный корабль врага. А значит, все будет не зря! Это днем.
   А вот ночью… Миноносцы – хозяева моря. Бояться им практически некого, боятся их. Маленьких, юрких, незаметных, скоростных… Попробуй догадайся, когда и где этот маленький кораблик принесет тебе смерть. Можно, конечно, загородиться бивнями прожекторов и встречать каждую тень шквальным огнем всей артиллерии… Возможно. Когда целы все прожекторы и в строю большая часть пушек. И вражеских миноносцев немного…
   А если большинство прожекторов разбито в дневном бою? Как и большинство орудий. Если команда после многочасового боя еле волочит ноги от физической усталости и морального опустошения? Если у матросов и офицеров глаза слипаются так, что хоть спички между век вставляй? Если у врага не просто десяток миноносцев и истребителей, а несколько десятков?
   Только спрятаться! Укрыться шапкой-невидимкой темноты и бескрайних просторов моря. И молиться, чтобы тебя не нашли.
   Именно они, миноносцы, были последним козырем адмирала Того, на них была вся надежда после достаточно неудачного дневного боя: ночью атаковать ставшие вполне беззащитными и слепыми русские корабли. Несколько удачных минных попаданий, и полупоражение превратится в полную победу. Даже с одной минной пробоиной ни один корабль противника уже не будет способен дойти до Владивостока, ему дорога либо на дно Японского моря, либо сдача в плен. Правда, на последнее японский командующий не рассчитывал – русские показали сегодня небывалое упорство и мужество в бою. Но если ночью миноносцы успеют выбить несколько врагов, то даже оставшихся от флота страны Ямато боеспособных кораблей будет достаточно, чтобы добить, доломать то, что останется от эскадры Рожественского.
   Изначально флоту был отдан приказ: после окончания дневного боя следовать в точку рандеву на север. Там предполагалось встретиться утром и атаковать русские корабли, которые уцелеют. А миноносцам все море южнее этой точки отдавалось на растерзание: все, что плавает в обозначенной зоне – враг! Атакуй и топи!
   Конечно, японцам должно было очень повезти в минных атаках, чтобы оставшиеся боеспособными их корабли были способны нанести серьезный ущерб остаткам русской эскадры. Но это была их последняя надежда на более-менее благоприятный исход сражения.
   Однако первый приказ пришлось отменить – японский флот после сражения уже не имел никакой возможности нанести сколько-нибудь серьезный удар по русским даже при самом удачном для себя исходе ночных атак. Артиллерийские корабли ушли в Сасебо и Такесики. Но распоряжения миноносцам остались в силе. И молодые капитан-лейтенанты, стоящие на их мостиках, готовились приложить все силы для нанесения врагам страны Ямато максимального ущерба.

   Еще перед сражением командиры русских кораблей получили совершенно категорический приказ: открывать боевое освещение и огонь только (ТОЛЬКО!) в случае минного попадания.
   Ни обнаружение рядом вражеских миноносцев, ни факелы из труб, замеченные рядом, ни обстрел из пушек, ни даже замеченный выстрел минного аппарата и идущая в борт мина не являлись «уважительной причиной» для открытия огня ночью. Мина может и не попасть и не взорваться, даже почти наверняка не попадет, а вот рыщущие поблизости вслепую другие вражеские миноносцы не преминут атаковать обнаружившую себя мишень. Только сам взрыв, когда терять все равно уже нечего, давал право на активную оборону.

   Секи, командир «Чидори» и вместе с ним всего четырнадцатого отряда миноносцев, конечно, не спал в эту ночь. Он находился на мостике и вместе с сигнальщиками напряженно вглядывался в темноту.
   Ближе к заходу солнца японские минные силы перешли на западные румбы относительно русской эскадры: на фоне еще светлого неба, силуэты вражеских кораблей просматривались весьма четко, а вот готовящиеся к атаке миноносцы уже не были освещены. Самое время приблизиться на минимальную дистанцию, чтобы при наступлении полной темноты атаковать.
   Но «Паллада», «Изумруд», «Жемчуг» и «Богатырь», вместе с боеспособными истребителями русских, как раз в это время вышли на прикрытие своих броненосцев и с десяток минут вели непрерывный огонь по приблизившимся нахалам.
   Тогда пришлось отойти. Но приказ был совершенно недвусмысленным: «Искать и уничтожать!» И «Чидори», «Манадзуру», «Хаябуса» и «Хато» отряда Секи резали волны Японского моря, вместе с другими миноносцами Объединенного флота, чтобы рассчитаться с русскими за дневной позор.

   – Вашбродь! Ну неужели, даже когда в нас стреляют, отвечать нельзя? – Черкасов уже замучился объяснять одно и то же в каждом каземате, но терпеливо пытался донести до матросов суть приказа:
   – Ну вот представьте: увидел японский миноносец какую то тень. Ни дистанции до нее, ни скорости он определить не может. Стреляет минами наугад. Шанс попасть – почти нулевой. А мы уходим. Значит, ему надо почти вслепую нас обогнать и снова выйти в атаку. В темноте-то! Потеряет он нас наверняка.
   А вот если вы палить начнете, можете не сомневаться, все японские миноносцы с округи сбегутся, пустят мины, и нам будет гроб с музыкой. Так что если мину в борт получим – пали изо всех стволов, чтобы не зазря погибать, но до этого момента – ни-ни! Поняли?
   – Поняли, ваше благородие, не извольте беспокоиться! – нестройным хором ответили матросы.
   – Ну и слава Богу! – Старший артиллерист побрел в следующий каземат.

   Но главная ответственность сейчас лежала не на комендорах. Все или почти все зависело от мастерства рулевых. Лучшие из оставшихся встали сейчас к штурвалам, рядом обязательно находился штурманский офицер (если не погибли оба, как на «Бородино» и «Громобое»), ну и командиры так же неотлучно были на мостиках.
   Броненосцы построились в две колонны, и нужно было, держась только за кормовой огонь впередиидущего мателота, не потерять строй, не вывалиться из него, не угодить тараном в свой корабль и не получить таранный удар от кого-то из товарищей. Пока все удавалось, но ночь еще только начинала вступать в свои права, и впереди были несколько часов адского напряжения и нервотрепки.
   – Шемяков, голубчик, – не стеснялся перейти на панибратский тон Эссен, разговаривая с рулевым. – Только удержись за хвост «Победы», только удержись! «Георгия» получишь точно, обещаю! И от меня лично червонец. И двойную винную порцию до конца службы. Только удержись, братец!
   Но матросу Максиму Шемякову было сейчас глубоко плевать на все кресты и чарки. На все золото мира ему было начхать. Только бы удержаться за этим впереди идущим фонарем, не потерять его, выжить самому и хорошо сделать то, чему он так долго учился. Все тело, все сознание было сейчас у него нацелено только на одно – удержаться, не потерять. И никаких дополнительных стимуляторов не требовалось. Просто рефлексы, выработанные многомесячными тренировками, управляли сейчас всем организмом рулевого. И он держал штурвал, он впился глазами в кормовой огонь идущего впереди броненосца и держал строй. Просто держал строй…
   Благо, что ночные переходы без огней были не раз отработаны еще в Индийском океане, но кто знает, как пройдет все сейчас? Сейчас… Когда нарушена связь, измождены люди, когда за ошибку последует не «неудовольствие адмирала», а мина в борт…
   Ночь – спасительница, она может скрыть корабли своей непроницаемой темнотой, и вражеские миноносцы так и не найдут своих целей.
   Ночь – предательница, она дает возможность врагу подобраться незамеченным и атаковать в упор. Безнаказанно атаковать…
   Пока все шло без происшествий, темнота на-дежно скрывала русскую эскадру, и вражеские миноносцы, отогнанные в сумерках крейсерами и истребителями русских, пока не могли найти в бескрайних просторах Японского моря ни одного крупного корабля (а любой крупный корабль здесь и сейчас мог быть только русским).
   Но после часу ночи взошла луна. Ее свет на глади моря был серьезным подспорьем для «охотников». Благо, что это был уже «умирающий месяц» – Рожественский специально продержал эскадру на Бонине лишнюю неделю, чтобы не входить в пролив при полной луне.
   – Ууу, выглянуло «волчье солнышко», – с ненавистью отзывались о ней матросы.
   Но пока все обходилось без эксцессов. Под покровом ночи русский флот, на всякий случай отвернув восточнее своего прежнего курса, уверенно двигался на север шестиузловым ходом.
   Скорость была ничтожно мала, и дело даже не в том, что, двигаясь «потихоньку», далеко не уйдешь – корабли могли прибавить еще пару узлов, но в этом случае из огрызков дымовых труб полетели бы искры, а то и пламя могло вырваться. И такой корабль стал бы в ночи просто маяком для рыщущих вокруг японских миноносцев. Приходилось идти с минимальной скоростью. А управлять на такой большим кораблем значительно труднее (недоверчивый читатель пусть вспомнит, как плохо слушается руля медленно едущий велосипед).
   Именно по этой причине малопобитые и вполне «свежие» «Полтава», «Сисой Великий», «Наварин», «Адмирал Нахимов» и «Громобой» с «Баяном» были отпущены вперед десятиузловым ходом, с приказом повернуть назад, когда рассветет. Заодно и японские миноносцы оказались в более сложной ситуации для поиска и атаки.

   – Справа по корме крейсер «Мацусима»! – услышал Секи голос сигнальщика.
   – Что? Какого дьявола ему здесь делать? – не поверил командир, оглядываясь. Но силуэт корабля уже выскользнул из полосы света восходящей луны, и только какая-то смутная тень растаяла в темноте.
   – «Мацусима», точно, господин капитан второго ранга: высокий полубак, одна труба, одна мачта, – оправдывался молодой сигнальщик.
   – Идиот! Это русские! Немедленно разворот всему отряду!
   Четыре миноносца, получив сигнал головного, дисциплинированно легли на обратный курс, искромсали своими форштевнями море в ближайших окрестностях вдоль и поперек, но «Аврору» (а это была именно она) так и не нашли. К тому же луна как раз в это время скрылась в облаках.

   А вот ее систершипу «Палладе» повезло куда меньше…

   Семен Тищенко был несказанно рад, когда перед прорывом из Порт-Артура его оставили на крейсере, а не списали в десант, как основную часть прислуги малокалиберной артиллерии. Его пушку, вместе с тремя другими, оставили на корабле. Он прошел вместе с «Палладой» до Мадагаскара, подхватил там лихорадку, провел две недели на госпитальном «Орле». Еще немного, и отправили бы его в Россию на «Малайе», но дела пошли на поправку, молодой и здоровый организм малоросса победил болезнь, и долечивался он уже по пути на Дальний Восток в лазарете родного крейсера. Всю дорогу до Африки и обратно его готовили как запасного наводчика семидесятипятимиллиметрового орудия: комендоров было мало, а его мелкая «пукалка» в эскадренном бою ценности не представляла. Достаточно быстро Семен освоил новую артсистему и на равных состязался в учебных стрельбах с «природными трехдюймовщиками».
   С началом сражения командир крейсера Сарнавский приказал убрать в низы всех лишних, в том числе и прислугу мелкой артиллерии. Все равно от них толку пока не было, а люди еще наверняка пригодятся в дальнейшем. И почти два часа матрос Тищенко просидел не видя боя, но прекрасно слыша его. Когда в «Палладу» одно за другим посыпались попадания, находиться внизу стало совершенно невыносимо – казалось, что каждый взрыв последний. Казалось, что сейчас сталь не выдержит и крейсер опрокинется и пойдет ко дну. Поэтому приказ подняться наверх и заменить у орудия убитого наводчика Семен воспринял с огромным облегчением и немедленно взлетел на верхнюю палубу.
   Дым, огонь, жужжащие вокруг осколки и палуба, не только забрызганная кровью, но и еще хранившая на себе местами обрывки конечностей, не прибавляли жизненного оптимизма, но комендор немедленно включился в бой. Слившись с пушкой, он стал посылать снаряды во врага, как будто делал это с самого начала сражения.
   Семен успел пострелять и по «Микасе», и по японским миноносцам, и по крейсерам адмирала Дева, но бой неумолимо катился к завершению. «Паллада», вместе с остальными, повернула на юг, на соединение с основными силами. Огонь был прекращён, и команда «имела время обедать».
   Только сейчас Тищенко ощутил, как зверски он проголодался за эти несколько часов. Да и не он один. Весь плутонг изошелся на слюну, пока дожидались посланного к ревизору за консервами и сухарями матроса Блыкина. А тому пришлось выстоять здоровенную очередь – не только расчеты их пушек хотели есть. Но зато по возращении «гонца» был повод для радости – мичман Изенбек, заменивший тяжело раненного ревизора, по случаю победы расщедрился и, с благословения командира, выдал полуторные порции.
   Банки вскрывались дрожащими от нетерпения руками, и вот наконец можно было «расплатиться» с организмом за многочасовое напряжение. Семен ел свою порцию, забыв об окружающем и думая только… Да ни о чем не думая. Жевал консервированную говядину, грыз сухари и наслаждался именно этим.
   Тут к Тищенко подошел земляк и друг минер Сидор Склеменок. Этот молодой еще парень имел на удивление старое лицо: глубокие морщины и ноздреватая кожа заставляли выглядеть двадцатидвухлетнего мужчину лет на пятьдесят. Матросы шутливо называли Склеменка «старухой», но он не обижался. Матросом он был толковым и дело свое знал. Товарищем был тоже хорошим.
   – Давай за мной в кильватер, – шепнул он Семену.
   Комендор торопливо оглянулся – начальства рядом не было. Можно было следовать за загадочно подмигнувшим другом.
   Быстро спустились в минное отделение, где их ожидал третий земляк – Антон Бухвалов, а также импровизированный стол, на котором красовались бутылка дешевого рома, кусок солонины, сухари и даже немного вяленой рыбы, которую Склеменок выменял у местных на Бонине.
   – Сидай, друже! – улыбнулся Бухвалов, наливая ром в кружки.
   – Хорошо устроились, братва, – улыбнулся Семен, подсаживаясь по-турецки к перевернутым ящикам, игравшим роль стола. – Откуда такое богатство?
   – Ты не спрашивай, ты поднимай, – весело загоготали друзья.
   – Это я завсегда! Ну что, за прорыв и Владивосток?
   – Ага! И за Житомирщину нашу! Скорее бы туда попасть!
   – Накаркаешь! До России бы догрести. Ну, вздрогнули!
   Душистая и крепкая жидкость растекалась по организму, принося сладостную истому, особенно приятную после многочасового напряжения. Матросы вгрызлись в солонину и пару минут сосредоточенно жевали.
   – А ведь порой казалось, что ихняя брать начала. – Проглотив первый прожеванный кусок. Склеменок продолжил беседу.
   – Да какой там, – откликнулся Бухвалов, – с самого начала было понятно, что разобьем япошат. Мелкий народишко. Ну что, по второй?
   – Да притормози. Разберет еще. – Семен всерьез опасался, что офицеры могут обнаружить последствия попойки, и не хотел лишних неприятностей. – Это вам в низах оставаться, а мне на палубу скоро.
   – Да брось! Чего нам троим с одной бутылки? Пьяными не будем, а на душе все порадостней и полегче.
   Бутылка «ушла» незаметно. Раздобревшие матросы вспоминали сегодняшний бой и мечтали о родине. Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Пора было подниматься на палубу, и Тищенко забеспокоился первым:
   – Ой, хватит уже. Наверх надо. Лейтенант такого фитиля вставит, если долго меня не будет. Пойду я.
   И бодро перебирая ногами по трапам (а что там пол-литра на троих в таком возрасте), Семен вылетел на палубу. И надо же так не повезти – прямо пред светлые очи старшего офицера, кавторанга Стевена.
   – Ну и где тебя носило, акулий сын? Почему в низах был? А?
   – Так что звиняйте, вашвысокородь, – ошалело вытянулся комендор перед старшим офицером. – Нужда прижала.
   – А ну-ка дыхни, сукин кот, – густые брови офицера сошлись в одну линию. – Ну давай, давай, смелее, гальюнный завсегдатай. Ну!
   Семен понял, что старшого не провести. Оставалось лишь не подставить друзей.
   – Виноват, ваше высокоблагородие. Действительно тяпнул сверх того, что государем нашим отведено. Давно хранил фляжку малую. С ромом. Победу отметить берег. Ну вот и подумал, что можно уже…
   – Победа у него, засранца, видите ли. – Было видно, что Стевен не особенно-то и злится. – До утра доживем, а потом я тебе такое празднование устрою… Пшел вон палубу лопатить, скотина!
   Тищенко обрадовался, что отделался так легко и быстро, и, пока старшой не передумал, отправился к боцману за распоряжениями. Через пару минут он уже прилежно налегал на швабру, надраивая уже приведенную в приличный вид палубу крейсера. И он, и другие матросы не отлынивали и работали вполне добросовестно. Это в мирное время могло вызывать раздражение цепляние начальства к неидеальной чистоте. Тогда не было войны, и фраза: «Тебе же самому раненому сюда падать. В грязь предпочитаешь или на чистое?» не пробирала до самых печенок. А сейчас каждый знал, что чистая палуба – лишний шанс остаться живым или не потерять руку-ногу в результате заражения.
   Постепенно темнело, и весь экипаж потихоньку начинал нервничать. Самым заветным желанием каждого из тех, кто находился на корабле, было пережить ночь. Спать не лег никто, хотя в обозримое время не требовалось производить каких либо авральных работ. Просто если вдруг ударят миной в корпус, нужно успеть быть готовым и пробоину заделывать, и за борт прыгнуть.

   Все когда-нибудь кончается. Неумолимо катилась к своему завершению и эта ночь, полная волнений и тревог. Уже подернулся серым восток, оставались считаные минуты до рассвета, до того долгожданного момента, когда на горизонте ослепительно вспыхнет первая «искра» восходящего солнца и настанет новый день. И можно будет вздохнуть с облегчением и больше не особо бояться ночных хищников-миноносцев. Оставалось минут двадцать.
   – Факелы! Факелы с левого борта! Три миноносца! – Сигнальщик своим пронзительным воплем накрыл весь крейсер, казалось, что его услышали даже в машинном отделении. Единственный оставшийся на «Палладе» горнист немедленно заиграл «отбитие минной атаки». Весь экипаж, стряхнув с себя сонную одурь немедленно разбежался по своим местам. Да большинству и разбегаться не пришлось – многие, как и Семен Тищенко, всю ночь потихоньку кемарили у своих пушек.
   – Вашбродь! – умоляюще обратился Семен к подбежавшему лейтенанту Стаалю. – Неужто стрелять так и нельзя?
   – Идиот! Ты горн слышал? Все! Пали! Они нас все равно на светлом горизонте видят и уже не потеряют. Огонь!

   За ночь из отряда потерялся миноносец «Хато». Секаи уже знал слова, которые выскажет старшему лейтенанту Миямото за такую подготовку экипажа. Но на самом деле даже сам командир отряда понимал, что в условиях ночного поиска задача перед его кораблями и их командирами стояла хоть и выполнимая, но очень непростая: искать в темноте врага и при этом сохранить строй было сверхсложно. И тут миноносцам четырнадцатого отряда несказанно повезло по сравнению с их коллегами: на посветлевшем горизонте стал медленно выступать силуэт большого крейсера. Он становился все более заметен, а миноносцы все еще оставались во мраке. Более удачной ситуации для атаки просто невозможно было бы представить. «Чидори», «Хаябуса» и «Манадзуру» дружно развернулись на цель. До «Паллады» (а это была именно она) оставалось приблизительно двадцать кабельтовых; чтобы выйти на дистанцию минного выстрела, требовалось около пятнадцати минут, но нужно было еще и подгадать подходящий курсовой угол. Поэтому скорость пришлось увеличить, и из труб миноносцев вырвались те самые факелы, которые заметили на крейсере.

   «Паллада» рокотала и хлопала из всех оставшихся целыми стволов в сторону надвигающейся на нее смерти, один шестидюймовый снаряд нашел все-таки борт «Хаябуса», и на миноносце разгорелся пожар. Тут же все орудия, не сговариваясь, перенесли огонь по этой, теперь вполне различимой цели и в течение нескольких минут разнесли миноносец в щепки. Но зато два других за это время сумели приблизиться на три кабельтовых и выпустить свои мины. Четыре. Четыре смертоносных снаряда устремились к борту русского крейсера. Одна из торпед затонула, одна прошла далеко за кормой, от пенного следа одной успели уклониться, но четвертая, с «Чидори», достала борт корабля прямо в средней части. В небо поднялся султан водяного всплеска, и через секунды японцы услышали долгожданный грохот взрыва.
   Не досматривая результатов, оба японских миноносца дружно развернулись и стали уходить на запад, провожаемые всплесками снарядов умирающей «Паллады».

   При взрыве палубу словно выдернуло из-под ног. Семен здорово шарахнулся плечом об орудие и, растирая ушиб, с трудом поднялся на ноги. Крейсер уже ощутимо кренился, было понятно, что долго он не протянет: взрывом не только разворотило борт в районе миделя, но и сорвало пластырь в носу, в месте, где разорвался двенадцатидюймовый снаряд с «Микасы».
   О спасении корабля уже не было речи, командир крейсера отдал приказ спасаться. А спасаться можно было только подручными средствами – все шлюпки и катера были разбиты вдребезги в дневном бою. За борт летели свернутые койки, которые могли продержать человека на поверхности моря минут сорок-час, прежде чем пропитаются водой и утонут.
   Едва получив команду спасаться, Семен тут же сиганул за борт. Никаких вспомогательных предметов он с собой не прихватил и пока полагался только на свое умение плавать.
   Апрельская вода Японского моря немедленно обожгла матроса холодом. Экономя силы, он сразу стал потихоньку отплывать подальше от тонущего корабля, справедливо полагая, что если продержаться до его погружения, то наверх всплывет достаточно плавучего «мусора», за который можно будет надежно зацепиться.
   Семену попалась целая связка коек, оторванная взрывом от одной из перегородок противоосколочной защиты. Койки были полуобгорелыми, серьезно пованивали паленой пробкой, но в такой ситуации было не до того, чтобы привередничать. Вцепившись в подарок небес, матрос, уже постукивая зубами, медленно болтал ногами в воде, чтобы хотя бы плыть куда-то целенаправленно. Целенаправленно… Цели-то особой не было, понятно, что до ближайшей «тверди земной» в такой воде не догребешь. Но нужно было хоть как-то бороться с «курносой» и не даваться в ее костлявые руки. Постепенно холод перестал так мучительно обнимать измученное тело. И ничего хорошего в этом не было – организм сдавался смерти. Семен впал в полузабытье, продолжая судорожно сжимать свой «спасательный плотик». Именно таким, почти потерявшим сознание, его и подняли на борт «Такасака-Мару», проходившего по этому району.
   Матроса растерли спиртом, немного разрешили употребить внутрь и отвели к соотечественникам – нескольким десяткам моряков, спасенных с «Дмитрия Донского».
   Тищенко был единственным спасенным с крейсера «Паллада».

   Эссен уже который час бессменно находился на мостике броненосца. Нервы были на пределе – уже несколько раз неподалеку проносило факелы из труб ищущих свои жертвы японских миноносцев. Не нашли. И на этом спасибо. Но в любую минуту они могли заметить силуэт «Пересвета» или еще кого-то из колонны и атаковать.
   Вдруг на горизонте к северу замелькали зарницы, а секунд через двадцать докатился рокот сильного взрыва. Там явно творилось что-то серьезное. Там мог быть только Фелькерзам со своими броненосцами. Неужели его нашли и подорвали? Ведь у него сейчас самые боеспособные корабли эскадры. Неужели японцам так повезло?
   Огненная вакханалия на горизонте продолжалась минут пять. Потом все неожиданно стихло. Снова наступила тишина, и темнота накрыла море на всем обозримом пространстве.
   Но за это время два японских отряда миноносцев и один – истребителей, при первых же выстрелах, бросили сомнительные поиски в своем районе и хищно устремились на вспыхнувшее на севере зарево. Там враг был точно, он неосмотрительно показал свое местонахождение, и были очень неплохие шансы найти его и атаковать. А может, и потопить, если повезет.
   Но через пару минут вся эта иллюминация резко оборвалась. Вокруг снова был непроницаемый мрак, и тонкий серпик умирающей луны давал крайне мало света, зачастую к тому же скрываясь в облаках. Но «там» был хоть какой-нибудь ориентир, хоть и «был раньше». Японские миноносцы продолжали искать эту так некстати ускользнувшую мишень. А зря.

   «На чужом несчастье своего счастья не построишь», «Не рой яму другому…» ну и так далее. У любого народа достаточно поговорок на эту тему…
   Несколько месяцев назад он назывался «Решительный» и ходил под Андреевским флагом, но в августе японцы, презрев все нормы международного права, при попустительстве китайских властей нахально захватили в Чифу интернированный русский миноносец. Он был подремонтирован и включён в состав японского флота под именем «Акацуки», в честь погибшего в мае на русских минах японского истребителя.
   Не много славы принес японскому флоту новоиспеченный «Акацуки», а вот проблем добавил. Когда он поворачивал вслед за остальными эсминцами первого отряда на свет «маяка», зажженного на горизонте, то на пятнадцати узлах всадил свой форштевень в борт миноносца номер тридцать пять из восемнадцатого отряда, как оказалось, находившегося рядом. Маленький номерной миноносец затонул на протяжении нескольких минут, да и сам «Акацуки», со свернутым на сторону тараном, пришлось брать на буксир и тащить к берегам Цусимы.

   – Ну что, Иван Николаевич, начнем? – Фелькерзам повернулся к командиру «Полтавы».
   – Ох и чревато это, ваше превосходительство. Стоит ли? Ну ведь рискуем же неимоверно.
   – Покойный Степан Осипович Макаров так и завещал: «Флоту – рисковать!»
   – Ну не так же… Хотя – воля ваша. Баковая! Давай!
   Носовая башня броненосца дала дружный залп, осветив море вспышкой и грохнув выстрелом так, что казалось, услышали в самом Токио.
   Тут же захлопали мелие пушки всего отряда, в море вонзились лучи уцелевших прожекторов, иногда утробно погрохатывали шестидюймовки. В общем усиленно имитировалось паническое отбитие минной атаки, о котором Фелькерзам предупредил следующих за ним мателотов еще в спускающихся сумерках. Эта демонстрация продолжалась несколько минут, а потом сыграли «Дробь!» на флагмане. «Полтава» затихла. За ней прекратили шуметь и светить остальные. Отряд принял три румба влево и выкатился с прежнего курса. Хотелось надеяться, что это рискованное предприятие поможет остальным кораблям эскадры и не закончится печально для обнаглевших до такой степени кораблей. Так и случилось. Храбрецам часто везет. А может, и везет им именно потому, что они храбрецы?

Глава 10
Владивосток

   Серая скотинка благородной морской войны… Транспорты. А ведь они тоже воюют. Не громят главным калибром корабли врага, как грозные броненосцы, не ходят в разведку или нарушают коммуникации, как крейсера, не подкрадываются хищно в ночи и не атакуют противника, как резвые миноносцы. Медленно и неторопливо они просто доставляют грузы из пункта «А» в пункт «Б». Уголь, боеприпасы, провизию, запчасти, обмундирование, да мало ли еще чего… А уж на вид как неказисты… Даже сравнивать нельзя какой-нибудь «Князь Горчаков» или «Корею» с изящными силуэтами боевых кораблей.
   А вот если не привез такой невзрачный кораблик уголь, снаряды, муку или мясо? Много ли смогут навоевать крейсера с броненосцами? Не доставил он теплую одежду армии или банальные лопаты, или палатки – как зимой, да и не только, будет вести боевые действия пехота?
   А храбрости временами экипажу нужно даже побольше, чем на крейсерах или броненосцах. Беззащитен транспорт практически перед любым боевым кораблём. Даже самым слабым. Цель-то лакомая. Поэтому требуют транспорты охранения.
   У отряда капитана первого ранга Радлова охранения практически не было. Ну не считать же за таковое пять вспомогательных крейсеров и «Алмаз», которые выделил для этой цели адмирал Рожественский. Ни один из них и сам даже от пары миноносцев отбиться не способен.
   Теперь, когда открылась бухта Золотой Рог, сказать, что Радлов вздохнул с облегчением, значит ничего не сказать. Все эти десять дней его отряд был под угрозой быстрого и беспощадного уничтожения. Если бы адмирал Того поверил в поход всей эскадры вокруг Японии и отправился бы на перехват… Конечно, на такой случай командующий дал приказ топиться через кингстоны и спасаться, пересев на вспомогательные крейсера, но это было практически неосуществимо.
   Хотя эскадра тогда практически беспрепятственно проходила во Владивосток. Что не сильно утешало. Чувствовать себя пешкой, которой пожертвовали в ходе игры ради выигрыша какого-то темпа… Не очень.
   Вспомнилось двухдневное ожидание в Лаперузовом проливе, когда из-за тумана туда было невозможно войти. Одиночным кораблем попробовать, конечно, можно, но такой армадой… Наверняка кто-нибудь напоролся бы на «Камень Опасности» – небольшую скалу, поднимающуюся сразу с большой глубины. Два дня страха быть обнаруженными и уничтоженными…
   Но все-таки дошли! Без потерь. Даже привели на один транспорт больше: «Кубань» захватила неосторожный американский пароход, шедший в Японию с грузом хлопка. (Куда теперь девать столько хлопка? Ну, разве что обеспечить маньчжурскую армию ватой на будущее.)
   Дело за адмиралом. Только бы прорвались! Теперь Владивосток готов встретить свой флот! Есть и уголь, и продовольствие, и материалы для ремонта. Даже пятьдесят бочек рома, которые привез «Иртыш».
   Празднично разукрашенные флагами миноносцы кавторанга фон Радена вышли навстречу. С транспортов грохотал салют малокалиберных пушчонок, которые, пожалуй, ни на что другое и не были годны. Ликовал отряд Радлова, ликовал и город, чуть ли не все население которого высыпало на встречу героев, прошедших через три океана.
   Город уже знал, что два дня назад эскадры наверняка схватились в поединке. Немецкий пароход, поднявший из воды моряков потопленного «Синано-Мару», сообщил об этом факте в первом же порту. Весь мир замер в ожидании результатов генерального сражения, а во Владивостоке, конечно, ждали вестей с моря со дня на день, с часу на час… И, что понятно, с особым нетерпением.
   Поэтому экипажи вспомогательных крейсеров даже не сходили на берег. Вместе с присоединившимися к ним «Ангарой» и «Амуром» они отправились на юг, чтобы встретить прорвавшиеся корабли своей эскадры. Не слишком далеко отправились, конечно, миль на сто южнее Владивостока.

   Погода была… перламутровой: рябь не сформировавшихся в тучки высоких облаков на фоне голубого неба. Небольшой ветерок, не жарко и не холодно – в общем, уютно.
   «Рион» крейсировал вместе с остальными своими собратьями на, так сказать, «подступах». Ни особой опасности, ни поставленной боевой задачи по поиску кораблей-контрабандистов перед вспомогательными крейсерами не стояло, поэтому командир корабля был в своей каюте, а на мостике находился только вахтенный офицер. Ещё предстояло отстоять три склянки до конца вахты, лейтенант Залесский давно уже перестал пытливо вглядываться в горизонт, чтобы первым обнаружить эскадру Рожественского…
   – Дым! С зюйда дым! – зазвенел в ушах голос сигнальщика. – Еще дым! Третий!
   Залесский вскинул к глазам бинокль. Действительно, с юга наплывали дымы. Разглядеть корабли пока не представлялось возможным.
   – Боевая тревога! – немедленно отреагировал лейтенант.
   Горны и барабаны крейсера немедленно озвучили команду вахтенного офицера. Топот матросских ботинок загрохотал по всему кораблю.
   Команда вывалила на верхнюю палубу, каждый из моряков трепетно вглядывался в наплывающие с юга силуэты.
   – Наши! – взволнованно выдохнул матрос, стоящий рядом с лейтенантом. – Прорвались все-таки!
   Почти одновременно то же самое поняли и все остальные. Раскатистое «УРРАА!» гремело по всем кораблям из самого восточного военного порта России, вышедшим встречать балтийскую эскадру. Матросы обнимали друг друга, в воздух взлетали бескозырки, часть из которых уносил игривый ветер…
   «ОНИ ПРИШЛИ! ОНИ ПРОРВАЛИСЬ!! – пульсировало в каждой голове встречающих эскадру русских моряков. – Теперь мы вместе!!!»
   Корабли сближались, и, когда схлынули первые восторги владивостокцев, лица у них постепенно стали вытягиваться. Испуганно переглядываясь, они начали понимать, какой ценой дался этот прорыв: с трудом удавалось разобрать, на какой корабль смотришь в данный момент – штатного количества труб и мачт не нес почти никто. Хорошо, если на всю эскадру приходилась половина этого добра… Да и половины не было. Навстречу шли просто какие-то обгорелые обломки того, что когда-то было грозной эскадрой. Если три старых броненосца и «Адмирал Нахимов» выглядели вполне сносно, то основные силы и крейсера были разбиты вдрызг. Иллюстрировало это все то же количество сбитых труб: «Суворов» и «Ретвизан» потеряли их все, на «Пересвете», «Орле», «Александре», «Олеге» и «Авроре» осталось по одной. По одной трубе потеряли «Победа», «Богатырь» и «Светлана». «Громобой» лишился двух из четырех… А ведь японцы не специально били по трубам, в соответствии с этим было искорежено и все остальное. Но все-таки эти избитые до изумления корабельные огрызки не были побеждены, они шли победителями…
   По пути во Владивосток потихоньку подтянулись остальные вспомогательные крейсера. Поскольку было ясно, что до темноты к родному порту не успеть, а пробираться в темноте через минные поля не особо хотелось, то «Урал» вызвал навстречу эскадре госпитального «Орла», чтобы передать на него особо проблемных раненых.
   Так что «ночевали» в море, на дальних подходах к порту, а с рассветом встретили отряд миноносцев барона Радена, которые проводили измученные корабли эскадры через проходы в минных заграждениях. Казалось, все население Владивостока высыпало на берега порта, нескончаемое «УРА!» гремело и с берега, и с бортов броненосцев, крейсеров, миноносцев. Люди, более полугода не видевшие родной земли, ликовали как дети. Они пришли к своим берегам, они пришли победителями!
   Но один человек, ликовавший вместе со всеми, уже сейчас чувствовал, какой огромный груз проблем ложится на его плечи в связи с приходом такого количества избитых вдрызг кораблей в родной порт. В его порт.
   Контр-адмирал Николай Романович Греве раньше командовал портом Порт-Артура, но адмирал Макаров, прибыв на место службы, в минуту раздражения почти сразу снял Греве с должности. В значительной мере за дело, но Степан Осипович часто рубил сплеча и упорно стоял на своем. Наместник отправил Николая Романовича командовать портом Владивостока, и тот вполне сносно справлялся со своими обязанностями.
   Сейчас вид искореженных броненосцев и крейсеров вызывал ужас начальника порта. Он вполне явственно представлял ближайшие полгода своей жизни, когда с него ежедневно все, от командиров кораблей до Адмиралтейства, будут требовать ускорения ремонта. А док во Владивостоке только один, а запасных частей, запасных пушек, материалов, рабочих и инженеров до смешного мало для того, чтобы отремонтировать целый флот, избитый до такого состояния. А Транссибирская магистраль будет снабжать в основном Маньчжурскую армию. А спрашивать будут все равно с него.
   Благо пришла плавмастерская «Камчатка», и транспорты привезли хоть малую толику необходимого для ремонта кораблей. Но, вообще-то, даже при использовании всех мощностей балтийских судоремонтных заводов потребовалась бы пара месяцев на возрождение всей эскадры. А тут нет и десятой доли тех возможностей. А требовать все равно будут, торопить будут, а вот слушать его объяснения не будут. В общем, хоть на пупе извертись, а выдай ремонт кораблей в нереальные сроки.
   Адмирал Греве совершенно отчетливо понимал, что будет именно так. И, несмотря на искреннюю радость по поводу победы русского флота в сражении, в его подсознании предательски шевелилось сожаление о том, что пришли почти все. Насколько убавилось бы у него проблем, дотопи японцы еще несколько русских кораблей.
   Первой в док встала «Победа». Ее состояние было самым угрожающим. Наибольшее внимание уделили в первую очередь «Жемчугу» с «Изумрудом», и эти два лучших ходока Тихого океана были боеготовы уже через пару недель, а еще через несколько дней они ушли в океан с целью показать противнику, что «крейсер – хозяин моря», а быстроходный крейсер – вообще его полный властелин. (Надо заметить, что никакими особыми достижениями «камешки», как их любовно называли на флоте, в этот раз похвастаться не смогли, но их видели в море и японцы, и нейтралы. Скидывать со счетов такой фактор не смели ни те, ни другие.)

   На следующий же после прибытия эскадры во Владивосток день командиры вспомогательных крейсеров «Кубань», «Урал», «Терек», «Рион», «Ангара», «Днепр», крейсера «Алмаз» и минного заградителя «Амур» были вызваны командующим на «Сисой Великий», который временно стал флагманским кораблем флота.
   Рожественский, поприветствовав офицеров в салоне, дал слово своему флаг-капитану.
   – Господа! – начал Клапье де Колонг. – Нашему флоту удалось прорваться во Владивосток, но состояние кораблей вы видели сами. Не раньше чем через месяц сможет выйти в море хоть сколько-нибудь сильный отряд. Единственно, что утешает: у японцев дела не лучше, но они имеют ремонтные возможности, не сравнимые с нашими. У нас один док и тонкая ниточка Транссибирской магистрали, по которой мы получаем все, от снарядов и до зерна – у них несколько судоремонтных заводов и метрополия в шаге от них. К тому же Транссибу нужно снабжать еще и маньчжурскую армию. Вернее, не «еще», а «в первую очередь». Так что наша победа в Цусимском проливе – это далеко еще не победа в войне.
   Но и у японцев есть слабое место… Впрочем, не мне вам это объяснять – сами понимаете. Страна не только воюет за счет импорта жизненно необходимых товаров, она за счет этого живет. И живет и воюет она в кредит. Думаю, что приходится Японии сейчас очень нелегко, и наша задача как можно серьезней нарушить ввоз-вывоз товаров на этих островах, заставить их поставщиков повышать цены за товары, без которых она не может воевать, заставить страховые компании повышать плату за риск, заставить японцев каждый транспорт с войсками и снабжением для маньчжурской армии сопровождать сильным эскортом. Это не может не сказаться на темпах перевозок, а значит, приблизит нашу победу на суше. Я изложил ситуацию понятно, господа? Вы поняли, какую роль вам предстоит сыграть?
   – Да куда уж яснее. Когда и куда выходим? – Командир «Алмаза» кавторанг Чагин был обижен на судьбу и командующего за то, что его гвардейскому крейсеру не пришлось поучаствовать в сражении. Теперь появлялся шанс проявить себя.
   – Подождите, Иван Иванович! – Истомин, командир «Урала», был явно не в восторге от перспективы, обрисованной флаг-капитаном флота, и не разделял нетерпения Чагина. – Наши картонные крейсера не способны оказать серьезного сопротивления даже какой-нибудь «Наниве». А свои главные коммуникации японцы наверняка охраняют очень тщательно. И крейсеров у них осталось достаточно. Очень рискованно.
   Остальные командиры стали хмуриться и недовольно переглядываться. Непонятно из-за чего: разделяли ли они опасения Истомина или осуждали его нерешительность? Скорее, второе.
   – Напрасно нервничаете, Михаил Константинович, естественно, сразу в пасть тигра мы не полезем. Сначала попробуем нанести удары на севере и со стороны океана. Пусть понервничают. А атаки главной их транспортной артерии прикроем боеспособными броненосцами – всегда будет, к кому под защиту отскочить. К тому же от подавляющего числа вражеских крейсеров, оставшихся в строю на данный момент, ваши корабли уходят легко и без напряжения. Вероятность встретить в море «Ивате» или «Токиву» – ничтожна. – Ответ на такие аргументы у Клапье де Колонга заранее был готов.
   – Хватит, господа! – Рожественский поднялся с кресла и обвел взглядом присутствовавших. Его мутило и знобило от последствий полученных в бою ран, но не присутствовать на данном совещании он себе позволить не мог. – Операция – дело ре-шенное, если у вас есть какие-то конкретные предложения по ее сути – высказывайтесь.
   Офицеры не стали (да и в большинстве своем не хотели) возражать.
   – Тогда, – выдержав паузу продолжил командующий, – получите пакеты с указанием зоны ваших операций и приготовьтесь выйти в море в течение двух дней…

   Через два дня вспомогательные крейсера стали один за другим покидать Владивосток. «Амур» и «Алмаз» отправились к северному побережью Хоккайдо громить японских рыбаков, «Урал» – к западному побережью того же острова, «Кубань» – южнее Сангарского пролива попытаться нарушить каботаж, «Днепр», «Рион» и «Терек» проливом Лаперуза просочились в Тихий океан, а «Ангара» в сопровождении «Наварина» и «Сисоя Великого» отправилась на параллель Гензана. Там никого не утопили, но остановили и досмотрели три нейтральных парохода. Ввиду отсутствия контрабанды они были отпущены, но свою роль в изменении стоимости фрахтов поход русских кораблей сыграл: Тихоокеанский флот продолжал действовать на коммуникациях Японии, это нельзя было сбрасывать со счетов. Очередной удар по экономике врага был нанесен.

   Разговор предстоял неприятный, ну просто как давиться… Однако сам кашу заварил. И отступать Василий не собирался. Получив приглашение от Эссена прибыть в командирский салон, лейтенант уже через пять минут постучался в дверь.
   – Заходите, Василий Михайлович, присаживайтесь, – радушно пригласил командир броненосца офицера. – Прочитал ваш рапорт. Удивлен. Вы просите отпуск, когда «Пересвет» в таком состоянии?
   – Извините, Николай Оттович, я, наверное, не сумел выразиться внятно. Конечно, я прошу об отпуске только после того, как приведу в порядок всю минно-электрическую часть броненосца.
   – А в чем причина такой спешки, Василий Михайлович? Я правильно догадался? – Эссен прекрасно видел смущение Соймонова, и в его глазах прыгали лукавые искорки.
   – Думаю, что правильно. – Василий сначала потупил глаза, но потом, словно застыдившись своего смущения, с вызовом посмотрел на Эссена. – Правильно поняли! Неужели вы в этом видите что-то постыдное?
   – Да Боже упаси! Эх, молодость, молодость! Я прекрасно понимаю вас, но все-таки служба есть служба, война еще не закончилась.
   – Но наш «Пересвет» еще долго будет небоеспособен, а свою часть я обязательно приведу в порядок. Отъеду не раньше, чем самый придирчивый проверяющий признает, что все в порядке.
   – Ооо! Вы, к вашему счастью, пока еще не знаете, что значит просто придирчивый проверяющий. А уж «самый придирчивый»… Но дело не в этом. Я верю, что вы разберетесь со своим электричеством достаточно быстро, ну, в смысле, с проводами. А где взять новые прожектора? Вы наше российское разгильдяйство забыли? Мне надо доказывать, что каждую лампочку достать будет серьезной проблемой и битвой с нашими береговыми бюрократами и крючкотворами? Я не прав?
   Василий понял, что командир припер его к стенке и возразить нечего.
   – Ладно, успокойтесь, подпишу я ваш рапорт, – глянув на мгновенно осунувшееся лицо своего старшего минера, сказал Николай Оттович. – Я о другом с вами сейчас поговорить хочу. А! Кстати! А почему вы не упомянули в рапорте о своём ранении? Мне было бы легче ходатайствовать о его удовлетворении.
   – Но ранение-то легкое, царапина, можно сказать. – В глазах лейтенанта появилась надежда. – Было бы унизительно козырять этим, когда есть огромное количество действительно серьезно раненных офицеров. Но, Николай Оттович, а как же вы меня отпустите, если столько проблем предстоит решать? А о чем о другом вы хотели поговорить? А…
   – Стоп! Слишком много вопросов сразу, молодой человек, – улыбнулся каперанг. – Для начала напомню, что кроме вас есть еще и младший минный офицер – пусть с месячишко поработает без вашего присмотра, покажет, что он способен занять ваше место.
   У Василия похолодело внутри: он ожидал, что командир может быть недоволен его просьбой, что откажет, но чтобы отрешить от должности… И пусть какой другой командир, но Эссен! Рассудок отказывался воспринимать информацию, но слова прозвучали.
   – А какая должность? – голос Соймонова предательски дрогнул, выдавая волнение.
   – Я хочу предложить вам стать старшим офицером «Пересвета», – весело посмотрел в глаза лейтенанта Николай Оттович. – А вы о чем подумали?
   – Мне?? – Василий ошарашенно посмотрел на командира. – Старшим офицером? Да я же еще…
   – Да-да. Полгода назад вы были мичманцом, вахтенным офицером маленького миноносца, а сегодня я вам предлагаю должность… «второго после Бога», учитывая, что первый после Всевышнего на «Пересвете» – я. Война, Василий Михайлович. Еще не такие взлеты бывали в военное время. В конце концов, мне решать, кого из офицеров я хочу видеть на месте своего первого помощника. Вы умны, пользуетесь авторитетом, вы тактичны, когда надо, и требовательны, когда необходимо. И вы честолюбивы. В хорошем смысле. Быть вам адмиралом, но именно должность старшого и есть самая главная ступенька в пути к орлам на погоны.
   Просто необходимо пройти через эту «собачью» должность. Командовать кораблем буду я, а экипажем – вы. И матросами, и кондукторами, и господами офицерами. Последнее сложнее всего. Многие из них в одном с вами чине, у многих из них гонору… Ну не мне вам объяснять. И придется быть тактичным и гибким в одних случаях и решительным и непреклонным в других. И вы сами должны будете понимать, когда каким быть. И корабль фактически на вас. Все «железки» и «деревяшки», ну и все остальное, из других материалов. Жить вам придется на броненосце. Не случайно на флоте говорят о давних событиях: «Это было еще до того, как старшой сходил на берег». Но без этого не стать хорошим командиром. А ведь вы хотите стать и командиром большого корабля, и адмиралом. И было бы ненормально, если бы не хотели. Тогда и не стоило вообще поступать в Морской корпус. Что скажете, Василий Михайлович?
   – Ну мой ответ достаточно очевиден. Я совершенно согласен со всем, что вы сказали, Николай Оттович. Да, я, как и все, хочу делать карьеру и понимаю, что, не пройдя через эту должность, настоящим командиром не станешь. Но неужели, несмотря на мою молодость и небольшой опыт, начальство согласится с моей кандидатурой? И на броненосце, и на флоте полно лейтенантов, имеющих преимущество в старшинстве передо мной, а занимающих должности более скромные, чем старший офицер броненосца. Я-то с благодарностью приму ваше предложение, но не очень верю в его реальность.
   – Этого достаточно. Мне нужно было только ваше согласие – остальное предоставьте мне. А сейчас – в добрый путь! Езжайте в Петербург. Даю вам две недели, не считая дороги. Отдохните, поправляйтесь, решайте свои сердечные дела. До встречи! Честь имею!

Эпилог

   26.06.1905. Санкт-Петербург
   Барышни Васильевского острова очень хорошо разбирались в военно-морских чинах и наградах. Для большинства из них морские офицеры были кругом общения и потенциальными женихами. Да и отцы с братьями зачастую служили на флоте.
   Поэтому молодой лейтенант в парадной форме, с тремя орденами на груди (кроме полученных ранее Георгия и Станислава, Василию была пожалована за бой в Цусимском проливе еще и Анна третьей степени с мечами) вызывал живой интерес и привлекал неравнодушные взгляды встречавшихся по дороге красоток.
   Василий чувствовал это, и ему было приятно ощущать внимание хорошеньких девушек. Но он спешил к одной-единственной, и все мысли у него были только о ней.
   Взлетев на третий этаж по знакомой лестнице, он, с колотящимся сердцем, позвонил в дверь.
   Алена, горничная Капитоновых, даже не сразу узнала в блестящем офицере давно здесь не появлявшегося скромного мичмана.
   – Кто там, Алена? – услышал Соймонов до боли родной и любимый голос.
   – Гггосподин лейтенант…
   – Ах, это к отцу…
   – Оля! – Голос от волнения прозвучал на удивление хрипло.
   Девушка подняла на него удивленные гляза. А потом… Наверное, и секунды не прошло, как она с визгом повисла у него на шее:
   – Васенька! Вернулся! Вернулся, хороший мой! Вернулся!
   – Здравствуй, Оленька, – шептал Василий, – наконец-то я тебя вижу. Наконец-то…
   Лейтенант осекся. В дверях своего кабинета стоял вышедший на шум капитан первого ранга Капитонов, отец Ольги. Стоял и ухмылялся в свою роскошную бороду.
   – Здравствуйте, Михаил Николаевич, – смущенно пробормотал Соймонов. Ольга быстро отпрянула.
   – Здравствуйте, Василий Михайлович, – протянул руку каперанг. Он с уважением посмотрел на три ордена на груди молодого человека. – Прошу ко мне в кабинет, расскажите, как воевали, а то из газет и сухих отчетов полного впечатления об этой войне не складывается. Алена! Чаю нам.
   – Папа! Но ведь… – обиженно начала Ольга.
   – Потерпишь! – усмехнулся отец. – Дай нам сначала с Василием Михайловичем о серьезных вещах поговорить.
   Ольга, сверкнув глазами, возмущенно ушла в свою комнату.
   Василий, передав треуголку и палаш Алене, прошел в кабинет хозяина дома.
   Прихлебывая ароматный, цвета марочного коньяка чай, мужчины более часа беседовали о прошедшей войне, о последней решающей битве, о том, каковы будут результаты мирных переговоров.
   – Где служить дальше будете? – спросил в конце беседы капитан первого ранга.
   – Аполлон Апполонович погиб в последнем бою. Мне предложена должность старшего офицера «Пересвета». Я согласился. Не хочется расставаться с броненосцем и с Николаем Оттовичем.
   – Ну Эссен-то долго командиром броненосца не пробудет, наверняка на повышение пойдет. Кстати, Василий Михайлович, а почему вы сегодня при полном параде? – В глазах Капитонова замелькали лукавые огоньки. – У вас сегодня какой-то официальный визит после нас?
   Василий начал краснеть. Сколько месяцев он мечтал об этой минуте, а сейчас слова против воли застревали в горле.
   – Михаил Николаевич, – встал Соймонов, – я давно люблю Ольгу Михайловну, вашу дочь, и имею честь просить у вас ее руки.
   – Ах вот как! – весело как бы удивился Капитонов. – А как моя стрекоза? Согласна?
   – Очень надеюсь на это. Я хотел поговорить сначала с ней, но…
   – Понятно. Ну что же. – Каперанг позвонил в колокольчик.
   – Что угодно, Михаил Николаевич? – заглянула в кабинет горничная.
   – Пригласи сюда Ольгу.
   Ольга уже успела переодеться. Темно-зеленое платье очень шло к ее ладной фигурке и темным волосам.
   – Пап, ты меня звал?
   – Вот Василий Михайлович твоей руки просит. Ты как, согласна?
   – Да, папа, – расцвела девушка, – конечно.
   – Вот бестолочь! А подумать для вида хоть минутку? – рассмеялся Капитонов. – Ладно, вернётся Ирина – благословим вас, а сейчас забирай своего жениха, дочка, вижу я, какое нетерпение у вас обоих. Идите, поболтайте.
   Молодые люди, не дожидаясь каких-то еще слов, быстро скрылись в комнате Ольги. Им многое хотелось сказать друг другу.
   Не будем подслушивать. Ладно?

Вячеслав Коротин Броненосцы победы. Топи их всех!

От автора

Пролог

Часть первая Порт-артурский гамбит

Глава 1 В западне

Глава 2 Прорыв

Эпилог первой части

Часть вторая Океанская одиссея

Глава 1 Хлопнуть дверью на прощанье

Глава 2 Счастливой охоты!

Глава 3 Индийский океан

Глава 4 Мадагаскар

Глава 5 Снова в Индийском океане

Глава 6 На подступах

Часть третья Дальневосточный финал