-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Наталья Уланова
|
| Нельзя же все время смеяться
-------
Наталья Уланова
Нельзя же всё время смеяться
(Рассказы о девочке)
Алина
В первый раз
Много ли помнится из той поры, когда каждый из нас был маленьким человечком? И что понимали мы в той жизни этих больших людей? Кто знает… Хотя, одно известно доподлинно: всё на свете случалось тогда в первый раз.
В первый раз.
Светлые краски дня переполняют чистой радостью. Цветочки, конфетки, птички, куклы, собачки, кошки, рыбки, мультфильмы, рисунки, краски, карандаши, камушки, стёклышки, пластилин… Но вот другая краска, темная краска ночи. И ты весь преисполнен изумлением: неужели всё приятное заканчивается и пора спать? Опять спать?! Хуже манной каши с комочками!
Ничего, ничего, вырастешь, будешь об этом мечтать… Но возможности такой уже не будет. Так что, спи. Давай, ладошки под щечку и на правый бочок…
Слова удивили. Надо об этом подумать.
А потом, уже утром, не зная, что владеет тайной, маленький человечек просыпался, потягивался, готовый смотреть на мир, будто в первый раз.
Если у тебя найдется время…вспомни… научись этому вновь…
Не в первый раз…
Она чувствовала, как в нос влетает ледяной воздух и не дает ей дышать. Они с папой ждали автобус, чтобы ехать в ясли. Было темно, дул ветер. Рядом стояли чужие люди. Папа держал её на руках и переминался с ноги на ногу. Кроха уткнулась носом ему куда-то в шею, шарф, воротник пальто, обомлела от тепла и чего-то еще. Пахло домом и папой. Дышалось теперь хорошо, и ничего не страшило.
Сквозь дрёму она слышала приглушенные голоса, ощущала другие руки и скорый поцелуй. Так папа целовал на прощанье. И еще скорее он старался уйти. Этот момент кроха переспать умела. Не в первый раз… Но каждый раз, выхватив спину в коричневом пальто, глаза выкатывали слёзы, обжигающие щеки слёзы. И каждый раз, папа оборачивался, одобрительно помахивал ладошкой и очень трудно улыбался.
Просто не мог удержаться.
Улыбка жгла, но давала столько, что хватало на целый день. Кроха помнила его лицо и ждала вечера. Вечером их отдавали назад.
Зацепки
«Сама же всего минуту назад уложила спать, и тут же поднимает…» – разморённая сном, с пунцовыми щеками Алина еле выбралась из согретой постели и, пошатываясь, выходила из тёмной комнаты на яркий свет.
Спать хотелось невыносимо. Она уже было подумывала, что не нужен ей никакой этот Новый год… Но вокруг все ходили такие праздничные и весёлые, что она разлепила глаза и выжала из себя первую улыбку. И почти сразу же, откуда-то изнутри, стало пробираться наружу тоже было задремавшее долгожданное ожидание волшебного праздника.
«Ведь Дед Мороз с подарками придет! Чего это я?» – и Алина, захлопав в ладоши, втянулась в общую волнительную подготовку. И окончательно проснулась.
В большой комнате на ёлке включили разноцветные лампочки. И она сияла, искрилась, поблескивала, уверенная в своей важности и неотразимой красе. На ближних веточках примостились любимые новогодние игрушки: ёжик, кошка, попугай – и будто заговорщицки подмигивали.
На широкой плоской вазе, щедро припудренные, красовались пирожные.
– Проснулась, доченька? Хорошо поспала, часа три…
– Как три? Всего минуту!
– Да как минуту? На часы посмотри. Скоро десять… Одевайся, иди. Надень синее платье.
– Какое синее? – Алина потупила взгляд, якобы, не понимая.
– Как какое?! Твое красивое синее платье. С красной вышивкой на груди. – Мама этим платьем очень гордилась. Она рассказывала соседкам, что оно из чистой шерсти. И достали его с большим трудом. Сегодняшним гостям платье нужно было показать обязательно!
Алина же его терпеть не могла. Оно кололось и давило на горло. Но это всё ерунда, если бы… Если бы они вчера не заигрались с кошкой. А та не поточила бы об него когти. И теперь на самом видном месте, прямо в центре, из платья торчало несколько длинных ниточек, а вышивка была вся в зацепках.
– Я не знаю, где оно. Лучше, я зеленое надену. С клетчатыми рукавами. Я его больше люблю…
– Что тут за капризы? – возмутилась мама.
– Алина, раз мама сказала – иди и надень, что она говорит, – вступился папа.
Алина вернулась в комнату, взяла со стула синее платье и долго сидела с ним на краешке дивана.
Вот-вот должны были прийти гости. На кухне, судя по запахам, происходило что-то волшебное.
Накануне мама натёрла большой кусок мяса разными специями. Тонким ножом сделала в вырезке глубокие отверстия, начинила их мелко нарубленным чесноком и утрамбовала пальцем. Наблюдать, как он скрывается в глубине сырого мяса, было волнительно и одинаково интересно. Алина никак не могла запомнить, что же она делает: то ли «буржанину», то ли «буржинину». В общем, что-то связанное с…буржуями.
– Вот, подготовлю буженину сегодня, а завтра, как придём, сразу в жаровню и в духовку. К двенадцати она как раз подойдет, – сказала маме папе, который сидел в помощниках и выполнял всякую незаметную подсобную работу.
– А сегодня что еще надо делать? Лука хватит чистить?
– Да, вроде хватит… Так… – мама задумалась. – Хотя бы завтра вовремя меня отпустили, а то я чего-то волнуюсь…
– Да не волнуйся, Лидочка, всё успеем. Скажи, что делать, я, что надо – подготовлю.
Папа, который обычно приходил домой на полчаса раньше, тут же получил столько заданий, что Алина диву далась, как он всё это сможет запомнить. Она по одному разгибала пальчики для каждого дела, но у неё их очень быстро не хватило. Но тут её внимание отвлекли следующие мамины слова.
– Да, я еще хочу попробовать пирожные сделать…
– Какие пирожные?! – Алиса радостно оживилась.
– Эклеры. Но надо еще крем взбивать, – мама держала в руках крошечную записную книжку в розовой обложке и что-то там вычитывала. – Алина, очки принеси, ничего не вижу.
– А где они?..
– Там…принеси…
Алина поняла, что маме очки нужны срочно, и помчалась искать во всех возможных и невозможных местах. На её счастье они оказались в комнате под настольной лампой, заложенные в толстый журнал. Довольная быстрой находкой, она через мгновенье протягивала очки маме. Та, не отрываясь от чтения и не поворачиваясь, протянула в сторону руку и взяла их у неё.
– Так…сто граммов масла…стакан муки…пять яиц… Быстро завариваем тесто и вбиваем в него поочередно по одному яйцу… Всё понятно. Сделаем! – и весело посмотрела на выжидательно замеревшую Алину. – Вот только кто крем будет взбивать?
И в ответ послышалось двухголосое:
– МЫ!
Алинина большая помощь в приготовлении крема проявилась в доставке новой эмалированной кастрюли из буфета и в поиске деревянной расписной ложки, что осталась от бабушки, которую она с роду не видела, а лишь слышала, что такая когда-то была.
Мама сказала, что крем взбивают только деревянной ложкой. Слава богу, что она тоже очень быстро нашлась.
Папа же, по мнению Алины, взбивал крем как-то медленно и совершенно неправильно. На самом дне кастрюли он плющил масло, а сахарные песчинки даже не собирались таять и превращаться в крем.
И потому она, решив взять инициативу в свои руки, сказала нетерпеливо:
– Дай сюда, не можешь ты…
Папа безропотно передал ей кастрюлю. Алина с важностью уселась рядом и… И… И не смогла даже сдвинуть ложку с места. Она как приклеилась…
– А как ты тогда можешь?.. – она удивленно уставилась на папу.
Тот смущенно, а может, лукаво улыбаясь, вытянул у неё из рук кастрюлю, которую она, впрочем, с удовольствием вернула обратно, и с заметно удвоенной силой стал легко водить ложкой по масляно-сахарной смеси. Алина вся в восхищении и теперь уже, не отводя взгляда, лишь восклицала:
– Вот это да…вот это да…
А папа поддакивал:
– Ну да, это ж вы у нас все мастера великие. Всё умеете… А вот кто всё делает – не понятно…
– Так, Виктор, ты это о чем? – мама отвлеклась от заваривания на огне теста. – Ты курицу из холодильника вынул?
– Вынул…вынул…
– Тогда скорее зажги духовку. Чего сидишь?
Папа отложил кастрюлю с будущим кремом, который и вправду, уже становился чем-то на крем похожим. Даже забелел немного. Алина пальчиком сняла первую пробу и сморщила носик. Сахар вовсю хрустел на зубах. Еще раз попробовала поводить ложкой, но потом решила, что раз уж папа начал – пусть и заканчивает, а она чем лучше другим поможет.
Папа вернулся с газетой, оторвал от неё часть, свернул и поджёг. Получилось что-то вроде быстро сгорающего факела. Он поднёс его к духовке, и та вспыхнула ярким пламенем. Огарок он бросил в раковину.
В раковине отмораживалась курица.
– Ну ты совсем не видишь, что делаешь! – возмутилась мама.
– Да я руки чуть не обжёг…
– Надо было эту штуковину побольше сделать!
– Побольше…побольше… В следующий раз сами делайте.
– Виктор!
– Вот, чуть что – сразу Виктор! Как будто нельзя Бяшей назвать.
Мама и вправду обычно звала папу каким-то странным именем «Бяша», на которое он с удовольствием всегда отзывался.
– Бяша-Вяша… Мордва чувашская… У вас всё не как у людей.
– Ну да, лишь бы у вас всё по-людски было.
Алина недоуменно переводила взгляд с одного на другого и мало, что понимала. Особенно её обеспокоило странное мамино определение «мордва чувашская». У неё аж душа похолодела от предположения.
Алина внимательно осмотрела папу, спокойно продолжающего взбивать крем, который с каждым взмахом руки становился всё белее и воздушнее. И его еще сильнее хотелось попробовать.
Внешне папа оставался таким же, каким был вчера и задолго до того… Совершенно никаких изменений. И тогда Алина поняла. Она в ужасе зажала рот ладошкой, но восклицания всё же не удержала. Родители разом оглянулись на нее и застыли с вопросительными лицами.
– А-а-а-а-а, – это протяжное «а» никак не останавливалось.
– Алиночка, что с тобой? – тревожно спросила мама.
А папа отложил кастрюлю в сторону. Он, поняв, что этот ужас чем-то связан с ним, с опаской ощупал себя, осмотрел, но ничего странного не заметил.
– Мамочка, а у нас что… папа не русский?!
– Как не русский? С чего ты взяла? – искренне удивилась мама.
– Русский я, русский. Точно!
– А чего тогда мама говорит «чуваш мордвин»?
Родители рассмеялись.
– Ну так это просто… К слову…
Они еще раз переглянулись между собой одним им понятным взглядом.
Алина тоже выдохнула. Она не представляла, как, окажись её предположение правдой, встанет перед всем классом и на вопрос учительницы: «Кто ты по нации?» больше никогда не сможет гордо ответить: «Я – русская!»
…
Это было вчера.
А сегодня нужно было надевать это чёртовое синее платье. Которое всё в кошачьих зацепках. А как его такое надеть? А главное, как явиться в таком виде к маме. Ведь это её любимое платье. Прям гордость…
– Алина, ты чего так долго? – послышалось из кухни. – Иди бокалы ставь на стол. Только протри их сначала.
Алина надела платье. В комнате было темно, но глаза, привыкнув, всё прекрасно различали. Она подошла к зеркалу, осмотрела себя.
«Вроде не видно. Вот бы везде такой свет был… Мама ничего бы не заметила…»
Она решила весь вечер держать руки, скрещенными на груди. И всячески уворачиваться от маминого прямого взгляда.
Тут в дверь постучали. Это пришли гости. И ничего иного не оставалось, как выходить в люди.
Корниловы – главные гости – приятные добродушные люди, с которыми вот уже не один десяток лет тесно дружили родители – вошли как всегда шумно, весело, с громкими поцелуями, крепкими объятьями, цветами, подарками, звякнувшими бутылками, баллонами с маринованными огурцами и помидорами, и самое главное – с собственноручно приготовленным тортом. Алина не раз слышала историю, судя по которой именно они познакомили когда-то её родителей, и именно им они вроде обязаны тем, что так хорошо сегодня живут.
– А я вас тоже удивлю, – загадочно улыбнулась мама.
А Корниловы лишь снисходительно усмехнулись. Вроде: ну-ну, удивляйте, не возражаем. Вот только чем?
Им принадлежало неминуемое первенство в приготовлении различных кулинарных изысков.
Алина, перехватив это снисхождение, внутренне напряглась и подошла к буфету, застенчиво показывая пальчиком на блюдо с пирожными.
Корниловы деланно восхитились и стали рассаживаться каждый по своим законным местам за столом. Что явилось еще одним показательным отражением долгих лет их тесной дружбы и совместно отмечаемых праздников со строгим и справедливым чередованием: «Сегодня мы у вас, а завтра вы к нам».
За столом было вкусно, шумно и весело. Забили куранты, куда-то улетела пробка от шампанского, взрослые звякнули бокалами и под гимн Советского Союза встретили новый тысяча девятьсот семьдесят восьмой год. Дети упивались лимонадом «Буратино», то и дело, выбегая на балкон – посмотреть, сколько еще бутылок осталось из десяти закупленных. Хотелось, чтобы это лимонадное счастье не кончалось никогда.
– Алиночка, надо же какое у тебя красивое платье. Это тебе кто купил? Мама? – тетя Мария Корнилова поймала бегающую с другим детьми всю взмыленную девочку за руку и ласково потянула её к себе.
Ту, как холодной водой окатили. Счастье, радость, веселье, разом слетели с лица. Алина тут же скрестила на груди руки, пригнула к ним голову, наблюдая, какой гордостью и довольством, что всё-таки обновку отметили, засветилось мамино лицо.
Девочка утвердительно закивала:
– Да, мама купила…
Мама тут же включилась в разговор, разворачивая Алину лучше к свету:
– Да это наши с работы в Москву ездили, я им специально заказывала. Пощупай, Мария, чистая шерсть. А вышивка какая… Загляденье. … Алина, – мама нахмурилась, – убери руки. Вышивку же не видно.
Тётя Мария одобрительно причмокивала. Алина стала разворачиваться к ней боком, спинкой, чтобы та как следует рассмотрела платье сзади. Даже отошла, как можно дальше, максимально увеличивая обзор.
– Алина, руки убери, вышивку не видно, – в голосе стало больше ярких акцентов.
Ничего иного не оставалось, как подчиниться…
И мама всё увидела.
Она поначалу растерялась, захлопала глазами, но быстро взяла себя в руки. Не вымолвив ни слова, лишь внимательнее всмотрелась в и так виноватое лицо и показала взглядом: «Уйди с глаз моих. Потом поговорим».
Уходя, Алина слышала, как тётя Мария попыталась, было, вступиться:
– Ну, чего ты?.. Не расстраивайся ты так…Ну, она кошку любит…Девчонка одна целый день, надо же ей чем-то заниматься…
Мама ответила ей что-то неразборчиво, но таким эмоционально-сердитым тоном, что девочка, спиной чувствуя её взгляд, с каждым шагом всё глубже проваливалась под землю. Опозориться вот так перед тётей Марией… Да это несмываемый позор на всю жизнь. Она знала, что теперь эта история то и дело будет всплывать на каждом совместном торжестве.
Жить не хотелось.
…В комнате она быстро сняла эту мерзость с себя, куда-то забросила, переоделась в зеленое платье с клетчатыми рукавами, на котором, правда, тоже заметила несколько зацепок… но не таких явных. И вернулась туда, где продолжался праздник. Изо всех сил натужно улыбаясь, она как-то всё больше жалась к папе, который гладил её по голове, приговаривая: «Ты у нас – хорошая девочка… хорошая девочка…». Не отрываясь глазами от мамы, она перехватывала её настроение. Если видела, что та улыбается кому-то – расцветала тоже. И тут же серьезнела, еще раз уколовшись о молчаливую обиду. А попытки подластиться или негромко попросить прощение, тоже ничего хорошего не принесли…
Снова вмешалась тетя Мария:
– Ну, чего ты, в самом деле? Девчонка переживает, не видишь что ли как…
– Если бы переживала, платье бы берегла. У тебя, Мария, было такое платье хоть когда-нибудь? …Вот и у меня не было… А у этих есть всё, потому и не ценят, и не берегут ничего… …Вот как ты думаешь, Мария, к таким детям дед Мороз приходит? …Мне кажется, что нет.
Когда мама молчала – было страшно, но когда она заговорила, стало еще невыносимее…
…Утром платье аккуратно висело на стуле. Никаких зацепок на нём больше не было. Мама сидела рядом, накалывала иголки в крошечную подушечку и, перехватив испуганный взгляд, сказала:
– Если я только увижу, что ты опять кошку на руки взяла, не обижайся!
– Не буду, мамочка, честное слово не буду брать! – Алина, почувствовав, что лёд тронулся, бросилась к ней с поцелуями, краем глаза отмечая огромную коробку с куклой. – А Дед Мороз ко мне всё-таки приходил! – сказала она лукаво. Я – хорошая девочка…
….
Но всё же… мысль – куда делись зацепки с платья – никак не давала ей покоя.
«Всё-таки Новый год – волшебный праздник!» – отметила она себе на всю оставшуюся жизнь.
Слон
Алине купили слона. Когда купили она, правда, не знала. Слон появился как-то вдруг. Так обычно и случается: приходишь из детского сада, ни о чем не догадываешься, а тебя ждет сюрприз.
Большой, пластмассовый, с розовым бугристым туловищем слон стоял на диване и улыбался. Всё остальное, руки, которые почему-то потом назвали ногами, настоящие ноги, большие уши, голова и хобот, – у него были белыми.
Алина подошла к слону, восторженно подхватила, собираясь крепко прижать к себе, и сразу же вернула обратно. Он оказался неприятным, жестким. И еще, он не прижался ответно, как делали это куклы и все остальные игрушки, а успел больно упереться хоботом в шею. Созданное одним движением впечатление не расположило к дружбе. Вот кому может понравиться такой слон?
– Возьми его, – сказала мама. – Мы давно его искали. У твоего брата в детстве был такой же! Знаешь, как он его любил… Из рук не выпускал. Во все поездки с собой возил…
– Но мой слон был синий, – уточнил брат и, сморщив губы, брови, да чего там, всё лицо, добавил, – а этот розовый какой-то…
– Ну, подумаешь, розовый. Это ровным счетом ничего не значит! Внешне-то он, как тот?
– Ну, вроде да… – нехотя согласился брат. – Да не будет она с ним играть. Видишь, не нравится он ей.
– Да как это не нравится! Мы с таким трудом его нашли! Увидели… как дети, обрадовались. Ты же его вон как любил, и она будет!
Алина вновь подошла к слону, подхватила, повторно не рассчитала с хоботом, но вида не подала. Правда, перевернула его к себе спиной. Раз он им так нравится, пусть и любуются своим слоном! Да и держать его так оказалось много удобнее.
Какое-то время Алина и слон слонялись по квартире, изо всех сил демонстрируя дружбу и то, как же им хорошо вместе… Алина не раз у всех на глазах его чмокнула, а затем, безо всяких церемоний, взгромоздила на кухонный стол. Слон хорошо стоял на ногах, не падал. А если вывернуть их чуть назад, то выпячивалось смешное розовое брюшко.
– Ой, смотрите, как у папы! – рассмеялась Алина.
Папа выглянул из-за газеты, глянул поверх очков и, вновь вернувшись к чтению, сказал: – Шут знает что такое!
Алина, не сомневаясь, что сейчас встретит поддержку, посмотрела на маму.
Мама же, весело в это время подбрасывающая в ладошках будущую котлету, ответила неожиданно и строго.
– Ну-ка, убери слона со стола, нечего ему тут делать. И не стыдно над отцом-то смеяться…
Ужас, теперь мама смотрела на неё с каким-то сожалением… В этом взгляде читались слова: «Эх ты…а еще наша доченька…»
А потом, потом она говорила только с папой. На их излюбленную тему: «Попробовали бы мы что-то подобное сказать своим родителям». Далее следовало неизменное обоюдное соглашение, что такого не то, что в жизни – в природе не могло случиться. Они-то всегда молчали, – это теперешние дети языкастые.
Отложенную в сердцах газету папа давно свернул трубочкой и теперь постукивал ею по краю стола. Наверное, нервничал по поводу неправильной дочки.
– Шут знает что такое!
Это стало последней каплей. Алина предельно осознала, как ей всё здесь обидно, забрала своего слона и, ухватив за хобот, направилась к брату. Слон едва волочил ноги.
– Нет, ты смотри… Только пол покрасили! – послышалось вслед.
– Шут знает что такое!
Кто бы ни обиделся на такое? А ведь всё было хорошо, если бы не этот слон!!!
– Чего пришла? – спросил брат. – Обидели тебя там что ли? Ну, иди, иди сюда, я тебя пожалею… Вот честно мне скажи, по шее получить хочешь?
Алина замотала головой и принялась жаловаться на судьбу и слона. Голосок у нее сегодня был таким, который в обычный день невозможно и повторить. С каждым новым словом брат всё больше грустнел.
– Что… Он совсем-совсем тебе не нравится?
Алина кивнула.
– А я своего любил… Маме только не говори. А то она расстроится.
– Хорошо. Ни за что не скажу!
– А всё-таки, чем он тебе не нравится?
– Он… Он такой пластмассовый весь…
– Ну и что. Вот тоже, нашла отговорку. …Погоди, погоди-ка, а ну-ка, иди сюда…
Алина не поняла, куда ей идти, когда и так стояла к нему впритык.
– …это что же получается… Значит, моего красного медведя ты тоже не любишь?!
– Нет, что ты! – Алина перепугалась до смерти. – Красного медведя я о-о-о-очень люблю…
– Но ведь он тоже, пластмассовый, – усмехнулся брат.
Алина выдержала внушительную паузу и медленно произнесла:
– Н у, о н ж е т в о й…
Да, красного медведя с черными глазками и носиком и продавленной толстой попкой – она любила! И ничего, что все четыре лапы давным-давно провисли на старых резинках и болтались во все стороны. Красный медвежонок теперь больше напоминал погремушку для маленьких крошек, нежели игрушку для такой большой девочки, как она. Да какая всё это ерунда, когда любишь…
– А, ну ладно, тогда, – удовлетворенно кивнул брат. – Всё, отлипни от меня. Житья от тебя нет.
Наверное, он сказал ей что-то обидное, но разве Алина когда-то на брата обижалась? Да никогда в жизни! Обидеться в этой жизни она могла только на одного человека. На папу.
И что он в самом деле… Ведь его любимое «Шут его знает!» бывало совсем другим, когда произносилось с лукавой улыбкой. И чего это он сегодня…
Алина совсем загрустила. И ничем ведь не заняться в таком настроении… Разве что посмотреть фотографии?
И ведь правда, как же она не замечала этого раньше, везде-везде брат был сфотографирован со слоном. Менялись люди, менялась панорама, менялся сам брат, а улыбчивый слон неизменно оказывался зажатым правой рукой, хоботом вперед.
Вот! Хоть держит она его правильно!
Алина с ворохом подтверждающих фотографий вернулась к брату.
– Мишенька, родненький братик, а хочешь, мой слон будет твоим слоном? – пронзительно вглядываясь в глаза, она веером выставила перед ним снимки.
Брат молча покрутил у виска. Алина подумала было, а не обидеться ли ей и на брата, но их позвали на пюре с такими вкусными котлетами, что…какие тут могут быть обиды? Да, не смешите народ!
Таких котлет Алина могла съесть, наверно, целую гору…
А потом папа, как ни в чем не бывало, предложил поиграть в жмурки. О, какая это была увлекательная игра… О, какая увлекательная… Тем более, что вадил всегда папа! Потому что, он никогда и никого не умел поймать! И даже оказываясь у него в руках, Алина каждый раз хитро из плена выскальзывала. А начни он спорить, громко кричала: «Не считается! Не считается!» И ведь не считалось…
Эх, семь потов сходило. А потом, еще дольше самой игры Алина хохотала, лежа на диване и налаживая дыхание.
Так было всегда. Но сегодня, в самый пик веселья, папа неожиданно предложил поиграть со слоном.
А как с ним играть?
Алина пошла в другую комнату, раздумывая на ходу, и очень скоро вернулась с платком. С желтым таким красивым платком в разноцветных бабочках. Платков мама Алине, слава Богу, не повязывала, и потому он время от времени использовался для игры.
– Вот, смотри… Слон у нас как будто только что прилетел с космоса, а мы его встретили и на платке качаем. Ты здесь держи, а я здесь.
Папа послушно взялся за два конца платка, Алина за другие два. Слон лежал, как в люльке.
– Ну, давай, подбрасываем!
Оказалось, что это даже веселее жмурок!!! Неуклюжий слон замечательно взлетал и взлетал… Иногда даже до самого потолка. Алина жмурилась от радости и не сразу среагировала, когда тот приземлился на её сторону. Может быть поэтому, она так резко подбросила слона, раз тот почему-то влетел папе в очки и, наверное, больно ударил по носу… Потому что папа со словами: «Шут знает что такое!» схватился именно за нос и заторопился в ванную комнату. Мама заторопилась за ним.
Потом папа долго сидел на кухне с запрокинутой головой и мокрым полотенцем на лице.
– Ни во что другое поиграть не могли? – спросила мама и отвернулась к пострадавшему.
Алина, недолго думая, отнесла бессовестного слона на холодный балкон и оставила наказанным в плетеной корзинке.
«Там ему и место! – успокаивала она себя, возвращаясь в тепло. – Там ему и место!»
Потом, она долго не решалась пройти на кухню… Всё заглядывала туда, заглядывала… Пока не встретилась со взглядом мамы, от которого уж не увернешься.
– Иди, жалей. А то без тебя не проходит.
– Да, да, подержи меня за палец, – губами сказал папа. Верхняя часть лица пока так и оставалась под полотенцем. – Ну что, может, пора снимать?
– Нет, нет, – не разрешила мама.
– Завтра на работе никто не поверит… Скажут, что жена сковородкой разукрасила.
Алина скосилась на тяжелую сковороду. В ней еще оставались вкусные котлеты.
Этих взрослых никогда не понять!
– Слава Богу, что очки не разбились, – деловито вставила она свое слово.
И теперь недоумевала еще больше. Её серьезность рассыпали по кухне радужным смехом.
Жизнь вновь становилась похожей на сказку, если бы не мерзнущий на балконе слон. Ни в чем не повинный розовый слон… Ведь это она, Алина, бросила его папе в лицо. Она, а не он сам так неудачно влетел.
…На балконе темно. На балконе холодно. На балконе страшно. Алина понимает это, прижавшись носом к холодному стеклу…
Это нечестно, что слон там, а она здесь. Но что делать?
Чтобы зайти туда, в темноту, приходится сделать над собой гигантское усилие. Два-три робких шага, и ледяной розовый слон у неё в руках! Слава Богу, что в этой кромешной тьме балкона никто не ухватился сзади за платье! А ведь могли!
И вот снова тепло, хорошо и спокойно. Слон улыбается и вроде начинает отогреваться.
– Если он тебе так уж не нравится, ты можешь с ним не играть.
Мама смотрит пронзительно, выжидающе, в самые глаза. И Алина понимает, что сейчас она прочтет в них правду и, скорее всего, обидится на всю оставшуюся жизнь…
Рыжая Инка (Часть первая)
Малышей из ясельной группы готовились вывести на прогулку. День стоял солнечный, и воспитательница сама рада была подышать свежим, немного даже пьяным, воздухом. Тетя Грета – техничка – стояла на коленях, завязывая последний ботинок, в предвкушении, что ближайший час можно будет спокойно посидеть одной и попить чаю в полной тишине.
Карапузы неровным строем шли друг за дружкой по коридору. Шаг, второй, третий… Но стоило выйти на улицу, как тут же кто-то из них заваливался, заплетался в ногах и плюхался на мягкое место. Следующие натыкались на усевшегося, теряли равновесие и оказывались рядом. Слёзы, сопли, грязные руки и одежда – всё это – неминуемые составляющие так часто повторяющегося происшествия.
Но в этот раз предусмотрительная воспитательница достала из сумки несколько заготовленных пустышек и успокоила ими самых громких малышей. На площадке сразу стало тихо и спокойно. Она наспех отряхнула пальтишки и усадила детишек по лавочкам беседки, что была закреплена за этой группой. И только собралась отойти к другим воспитательницам, заинтересованно рассматривающим фотографии недавно вышедшей замуж Галины Николаевны – высокой, молодой и самой красивой в этом детском саду воспитательницы, как обернулась на неожиданную возню.
Рыжая приземистая девочка, совсем малышка, ухватившись за колечко, тянула соску изо рта её счастливого обладателя. Но зубы, крепко вцепившись в резину, не позволяли ей завладеть этим богатством. Недолго думая, рыженькая стукнула упирающегося мальчишку кулаком. Тот от удивления открыл рот, и соска тут же оказалась у победительницы.
Девочка с тёмными кудряшками, так же оставшаяся без соски, конечно, хотела заполучить такую же, но понимала, что дать её должна только воспитательница, и потому сидела дисциплинированно и спокойно. Но сердечко колотилось от мысли, что это единственный шанс попробовать диковинку на вкус. Дома её категорически запрещали!
Рыжая Инка с недовольным видом мусолила пустышку. Та ей явно не понравилась. Но отдавать захваченную добычу обратно принципиально не хотелось, и тогда она решила впихнуть щедро наслюнявленную соску своей тёмненькой соседке.
Воспитательница, успокоившись, что всё в её группе в порядке, направилась к своим коллегам, совершенно не обратив внимания на то, какая возня завязалась на скамейке.
Тёмненькая девочка отчаянно крутила головой, обороняясь от назойливой доброты. Боролись они долго и безрезультатно. Но втолкнуть соску соседке, Инке так и не удалось.
Вот так характер натыкается на характер.
Вспотевшие малышки внимательнее присмотрелись друг к другу и поняли, что с этой минуты будут вместе.
Так началась эта странная, непонятная никому дружба.
//-- * * * --//
Когда тётя Грета натирала в группе паркет мастикой, а затем долго гудела полотёром, всем детям приходилось безмолвно и неподвижно сидеть на стульчиках.
Это было трудно.
Тогда воспитательница, Татьяна Борисовна, научила их играть в очень интересную игру «Молчанку», смысл которой заключался в том, кто дольше всех промолчит. Рот при этом своеобразным движением руки запирался на замок, и все сидели, переглядываясь и подозревая своего соседа в оброненном слове. Игра была увлекательнейшая!
И на самом интересном месте тетя Грета так не вовремя стала подзывать к себе детей! Они должны были подходить к ней со снятыми и перевернутыми тапочками.
Тетя Грета сидела над ведром, с ножом в руках, и энергично соскабливала с подошв грязь. При этом она ворчала и громко объявляла – у кого грязи накопилось больше, а у кого меньше.
Наслоения на подошвах с потрохами выдавали тех, кто с особым рвением катался по натёртому паркету.
Оставшиеся в очереди, затаив дыхание, ждали, в какую же из импровизированных групп определят их.
Несмотря на ворчание и вечно недовольное лицо, дети любили свою техничку даже больше, чем меняющихся воспитательниц, и опростоволоситься в её глазах не хотелось никому.
Тетя Грета была у них одна!
Дети готовились к дневному сну.
Провинившиеся были назначены в помощники, чтобы помочь тете Грете достать из кладовки раскладушки и расставить их в строго определенном порядке по комнате. Среди них была и Алина, тёмненькая кудрявая девочка. Раскладывать эти тяжелые раскладушки ей не очень-то и хотелось, но находиться в числе избранных было очень почётно.
Сидевшая на стульчике невиновная Инка, иссверлив глазами подружку, решила, что как только тетя Грета выйдет из группы, она будет кататься по паркету так, чтобы грязи на её тапочках скопилось как можно больше.
После мёртвого часа в группе случился какой-то шум. Алина никак не могла разобрать, в чём дело, а спросить об этом у Инки было невозможно, потому что за ней очень рано пришла мама и забрала домой.
Но Инка почему-то совсем не радовалась, а озиралась и тайком утирала слёзы.
Только на следующий день стало известно, что во время дневного сна, как только Татьяна Борисовна и тетя Грета на минутку, как они потом говорили, вышли из группы, Инка залезла в их раздевалку и тайком съела торт.
Целый торт!
Как она могла узнать, что он существует и находится именно там, для всех детей осталось загадкой.
С этого дня Инка стала героем! Съесть торт у самой Татьяны Борисовны! Вот это смелый поступок!
Её со всех сторон окружили любопытные дети и, тормоша из стороны в сторону, расспрашивали о том, какой был торт, как назывался, много ли было в нём крема и шоколада, и еще – почему она ни с кем не поделилась?
Инка взахлёб описывала ситуацию, как она, со страхом быть пойманной, пробралась к раздевалке, чтобы только одним глазком посмотреть на торт, а потом взяла мармеладку, а потом шоколадку, а потом облизала розочку и не смогла остановиться…
Алина стояла поодаль и, вытаращив глаза, слушала всё это. Она верила и не верила в произошедшее…
А Инка, изредка встречаясь с ней глазами, тут же отводила их в сторону и с еще большим рвением припоминала подробности.
Совсем скоро случился еще один скандал. На этот раз, всё в тот же тихий час, воспользовавшись отсутствием воспитательницы и технички, Инка слопала целую сумку помидоров.
Тетя Грета отлучилась с утра из группы и, отстояв очередь, купила их в соседнем овощном магазине. Но домой почему-то не отнесла, а сразу вернулась в группу, хоть и жила в двух шагах от детского сада.
Помидоры висели на гвоздике довольно высоко от пола.
Недоумение, как Инка смогла перетащить тяжелую сумку под воспитательский стол и съесть их все до единой за рекордно короткое время, превратилось в еще одну загадку.
Крик тети Греты был слышен на всю округу.
На этот раз с Инкой никто не разговаривал, ограничившись выразительными, полными осуждения, взглядами. Она сидела в углу, но не ревела, а затравленно переживала повышенный к себе интерес.
Утром её мама долго извинялась перед техничкой и заверяла, что больше ничего пропадать у них не будет.
И правда, до самого последнего детсадовского дня тетя Грета кричала по какому угодно поводу, но обвинить Инку в пропаже – ни разу больше не пришлось.
//-- * * * --//
С утра Татьяна Борисовна объявила, что уходит из детского сада, потому что они с семьей переезжают в другой город. Муж у неё был военный и не раз заходил в группу. Все дети при виде формы замирали и стояли, как вкопанные. И только после его ухода медленно приходили в себя и уточняли друг у друга: сколько же звездочек было у него на погонах.
Так что, известие грянуло, как гром среди ясного неба.
Поверить в то, что Татьяны Борисовны завтра не будет, не мог никто….
Дети окружили её и ревели в полный голос. Воспитательница обняла их всех, своих подросших воробышков, с которыми проводила утренники, ставила спектакли, учила правильно читать стихи, да что там говорить – многих ходить научила, прижала к себе и не утирала слёз. А они капали на её белый костюм, плюхаясь и расплываясь темными пятнами.
Инка, до объявленного известия помогавшая тете Грете чистить вареный бурак, быстро смахнула капли с ткани.
Тут в свою смену пришла любимая Галина Николаевна и тоже присоединилась к общему прощанию.
Тетя Грета стояла с тазом нарезанного кружочками сладкого бурака и, не стесняясь своих слёз, пыталась напомнить, что все-таки время полдника.
Она не отменила ненавистный бурак даже в такой день…
Спорить с ней было бесполезно.
И потому дети стали по одному отрываться от Татьяны Борисовны, запихивать в рот свой кружочек и быстренько возвращались продолжать обнимания.
Через время было совершенно непонятно, кто первым запачкал воспитательнице белый костюм.
Алина, которая знала правду, вздохнула с облегчением, что Инке хоть на этот раз не влетит.
Дома же, ей давно запретили дружить с этой неспокойной девочкой. И если Алина позволяла себе какой-то каприз, то мама пристально всматривалась в её лицо, разводила руками и кричала в комнату, что из садика привели не её послушную дочку, а разбалованную Инку, которую она даже знать не желает! И пусть, идут скорее и поменяют обратно!
Алина в ужасе бросалась к зеркалу и…облегченно вздыхала, что в отражении на неё смотрит она же, а не рыжая, вся конопушках, подружка, а мама просто как-то глупо ошибается!
//-- * * * --//
Утром в группе Инка объявила, что звать теперь её нужно Инесса. А еще лучше Инесса Николаевна.
Между детьми тут же завязался горячий спор. Всем было интересно узнать, с чем именно связана такая перемена.
Инка хлопала рыжими ресницами и не нашлась с ответом. Лепетала, что вроде ей так сказали дома.
Затем кто-то предположил, что так её будут звать, когда она вырастет и станет учительницей. Дети тут же согласились. Согласилась и Инка.
Алина робко тронула подружку за плечо и тихо спросила:
– Инна, а как меня будут звать, когда я вырасту?
– Тебя? А тебя никак! Алина и Алина, – она смерила девочку высокомерным взглядом. – Уйди, мне некогда! И на физкультуре сегодня встанешь сзади меня!
– Почему это сзади тебя? Я же выше! – Алина прямо опешила от такого заявления.
– Я выше! Я!!! – Инка стала подпрыгивать и, придерживаясь за Алинину руку, еле еле устаивала на цыпочках. Нос, шея – всё стремилось к потолку.
Но тут мимо проходил Генка Шкуринский, самый красивый мальчик в группе, который быстро сориентировался в происходящем, и разрешил спор в пользу Алины.
Правда победила и на этот раз.
Инка показала язык им обоим и понеслась вниз по лестнице. Но, остановившись пролётом ниже, задрала голову и отчаянно закричала:
– Я выше! Я Инесса Николаевна! Я вырасту и стану учительницей! А ты, Алинка-дуринка, никогда учительницей не будешь! И Генка на мне женится, а не на тебе! Тили-тили тесто, жених и невеста! ………
Инка сказала очень обидные слова. Алина выскочила на улицу и спряталась в колючих кустах.
Ветки искололи колени, руки, плечи, но она молча переносила боль.
Ей совсем расхотелось жить…
Но Инка как сбесилась в тот день. Она очень быстро разыскала Алину, силком вытащила её из кустов и, уперев руки в боки, задала всего один вопрос.
Поодаль же стояла группка детей, с нетерпением ожидающая ответа.
– Вот скажи нам, Алина, как звать твою маму?
… … … … … …
– …мама…
Инка довольно обернулась к ребятам и утвердительно кивнула:
– Вот! Что я вам говорила! Она даже не знает, как звать её маму!
– Как не знаю!!! Знаю я! Маму звать…МАМА!!! – выкрикнула в сердцах Алина, но каким-то седьмым чувством уже ощущая какой-то подвох.
Дети поначалу весело рассмеялись, но потом, видимо, пожалели хорошую девочку и стали наперебой объяснять, что у каждой мамы есть имя, и пусть она вечером спросит у своей, как же её зовут.
Услышанное потрясло Алину до глубины души… Она никак не могла понять, как это у мамы, у самой мамы, может быть какое-то имя… А главное – для чего? Мама – она мама и есть!
Она потупила взгляд и еле слышно произнесла:
– Это наверно у ваших мам есть имя, а у моей нет! – и не выдержала, разревелась.
Инка растерялась, подбежала к подружке, стала быстро её целовать и крепко прижимать к себе.
Ей стало так жалко свою глупую непутевую Алинку, что она тут же пообещала всем, что вечером сходит к ней домой и узнает, как звать тётю Лиду.
Инкины слова понравились всем, кроме Алины. Она не представляла, как Инка появится у них в доме, ведь мама не разрешает им дружить. И второе, как можно решиться задать маме такой вопрос!
И потому, Алина целый день выбирала момент, чтобы под благовидным предлогом отозвать Инку в сторону и уговорить не приходить вечером.
Наконец момент был выбран. Просьба была озвучена в раздевалке. Но Инка упорно настаивала на своём визите.
Ситуация получалась безвыходная.
Единственное, на что она со скрипом вдруг согласилась – это поменяться шкафчиками для одежды.
Она давно, оказывается, хотела, чтобы на её дверце была картинка с вишенками, а не с шариками.
Сегодня Инке явно фартило.
Вечером Алина кругами ходила вокруг мамы, никак не решаясь задать этот сложный вопрос.
Она так боялась обидеть её своими глупыми словами и подозрением!
«Какая же Инка – плохая девочка! Это всё из-за неё! Не буду дружить с ней в жизни!» – решение было принято окончательное и бесповоротное.
И как-то сразу полегчало.
Но уже через секунду мелькнуло дневное воспоминание, в котором Инка – такая смелая и уверенная в себе – выступала впереди, а чуть поодаль выжидали другие дети.
От пережитого волнения Алина никак не могла припомнить: был ли среди них Гена…
Ничего иного не оставалось, как идти к маме и…спрашивать…
…
…
…
И никак ведь не решиться…
…
…
…
Никак…
– Доченька, да что с тобой сегодня? – мама перестала переворачивать котлеты.
– …ничего… – выдавила из себя Алина и убежала с кухни.
За ужином она попросила ещё одну порцию второго.
Давилась, но ела, изо всех сил изображая голод, и тянула время, чтобы все ушли, а она осталась с мамой наедине.
Домашние по-доброму посмеивались над сегодняшним аппетитом, но Алине было невесело.
…Среди ночи она горячо зашептала маме в ухо:
– Мамочка, как тебя зовут?
Мама со сна охнула, отстранилась, а потом, долго привыкая к темноте, глухо ответила:
– Лида… А что?!..
– Лида?!! – Алина аж выдохнула.
«Оказывается, всё правда! У мамы есть имя! И Инка права… Она… хорошая!»
– А мама? Что такое тогда мама?!!
Женщина прижала к себе горячую дочку, коснулась губами лба.
– оооооооо, да у тебя температура! Виктор, вставай скорее!!! Ребёнок весь горит, а ты спишь!
Утром Алина в садик не пошла. Она была по-своему счастлива и несчастна одновременно.
Всю неделю она с трепетом ждала момента, как войдет в группу и объявит детям имя своей мамы.
По дороге в садик они с мамой встретили Гену. Его провожала старшая сестра. Увидев друг друга, они взялись за руки и попросились от ворот идти до группы самостоятельно.
По дороге Алина дала Генке грушу, а от него получила яблоко.
Яблоки она совсем не любила, но это было какое-то очень вкусное!
Всю прогулку дети играли в «немцы-русские».
Гонялись по площадке до темноты в глазах, обзывали фашистами своих противников, брали в плен, пытали, с ненавистью выкручивая руки и заплёвывая друг другу лицо, пока другая сторона не успевала отбить своего пленённого друга.
Алина что было духу убегала от Инки-фашистки, вроде радуясь игре, но больше думая: когда же, она, наконец, сможет назвать детям мамино имя.
Но было всё как-то некогда, не вовремя, не к месту.
Время шло тягостно, тягуче. …Но никто из ребят никогда об этом даже не спросил…
Рыжая Инка (Часть вторая)
И ведь было такое время, … было, … когда они, беззаботные и счастливые дети, выбегали на большой перемене в поле, что через дорогу от школы, брались за руки и кружились, радостно выкрикивая прямо в небо:
«Какое счастье, что мы живем в Советском Союзе! Мы самые счастливые дети на свете!»
И были совершенно искренними.
Затем целовались, обнимались, дарили друг другу только что сорванные полевые цветы и переполненные необъяснимой радостью неслись учиться дальше.
И уже в классе, в четырех стенах, случалось многое, разное.
Там дрались, кусались, плевались.
Делили пополам парты, проводя толстую жирную черту посередине и зорко следя, чтобы краешек чужого локтя не коснулся границы.
Щедро ставили синяки и порой ломали руки.
Дружно тянулись отвечать и выкрикивали с места, завидовали пятеркам и подтирали двойки, прятали дневники и переписывали друг у друга задания.
Выбирали мужей и назначали жен.
Давили под партой ноги и, немного оттолкнувшись, выпихивали соседа с парты, а тот – от неожиданности – скользил по гладкой, крашеной масляной краской поверхности и сваливался в проход.
Девчонки били по мальчишеским коротко остриженным головам самыми толстыми книжками, желательно «Родная речь», а они, бедняги, терпели боль и ничем не могли ответить, потому что с детства свято помнили, что женщин обижать нельзя.
Откусывали друг у друга бутерброды, яблоки и передавали дальше, а вечером отчитывались родителям, что завтрак съеден и никакие Инка, Светка, Юлька, Андрей, Эмиль, Феликс, и уж тем более Эльдар – ничего не просили, и после их заразных слюней никто ничего не ел, честное слово!
А расшалившихся до мокрой одежды и ничего не видящих глаз – можно было вернуть на место одним только выкриком: «Директор идет!» или «Милиционер!», неизвестно кем обронённым.
На эти слова реагировали все!
И буквально через секунду класс заполнялся до отказа, и маленький народ сидел по своим местам, с опаской озираясь на предусмотрительно плотно запертую дверь. Ждали в напряжении.
Что интересно, ни директор, ни милиционер, ни разу так и не появились. Хотя, ожидали их часто, даже можно сказать – ежедневно.
Но никакие запреты и даже этот страх постоянного ожидания не мешали девчонкам приносить в класс резинки и прыгать до умопомрачения, пока кто-то из мальчишек, изловчившись, не подрезал им их, натянутых до предела, ножницами или лезвием.
Далеко убежать такому герою не удавалось никогда… Лупили его больно и от души, но сей факт всё равно не покрывал девчоночьего горя.
Резинка с узлом – это уже не то… Такие есть у всех…
А ведь только вчера они наконец-таки вскладчину смогли купить ровно три метра настоящей цельной резины, а не вынимать кусочками из своих трусишек, а потом запихивать их подальше в угол шкафа, чтобы мама не скоро нашла.
И с какой гордостью они начинали сегодняшнюю игру, с удовольствием наблюдая завистливые взгляды противных девчонок из параллельного класса.
Не успели, как следует напрыгаться в своём счастье, а теперь…опять будет узел? …
И не унять рыданий до скончания века, если бы техничка, что первая не позволяла прыгать, не бросила в сердцах швабру с пропахшей керосином тряпкой и не сшила бы разорванные концы неизвестно откуда взявшимися иголкой с ниткой.
И счастливые девчонки прыгали дальше, покоряя первую, вторую, третью высоту.
А мальчишки сидели рядом на корточках, и от изредка вздымающихся подолов их коричневых форм у них перехватывало дыхание.
Так они и жили, связанные чем-то необъяснимо сильным, и все вместе, разом, не любили свою первую учительницу.
Потому что она была второй… И совершенно, совершенно другой!
//-- * * * --//
А начиналось ведь всё совершенно иначе. Красиво и счастливо, как в доброй сказке.
Каждый из них запомнил свой первый школьный день навсегда.
На ступеньках их встречала самая красивая учительница в школе – Виолетта Эрвандовна, у которой хотели учиться все начальные классы, но повезло именно им.
Малышня в одинаковых синих брючках-юбочках, белых рубашечках-кофточках сразу приметила, как выигрышно и броско на общем фоне строгой одежды смотрится её красное платье.
//-- * * * --//
Алина в то утро проснулась рано, но лежала с закрытыми глазами и напряженно ждала, когда же родители встанут и выйдут из спальни, чтобы можно было скорее вскочить и самой надеть школьную форму.
И чтобы потом зашла мама, разбудить свою первоклассницу, а она уже вот – стоит себе готовенькая.
Оделась она быстро, за какую-то секунду, и вытянулась в струнку вся такая гордая, счастливая и торжественная.
В комнате было темно, но свет девочка не зажигала, время от времени, оборачиваясь к окну и наблюдая, как красиво просыпается солнышко.
А мама всё не шла и не шла, занимаясь какими-то непонятными и совершенно ведь ни ко времени делами.
Алина уже подумывала о том, что и папа бы сошел на крайний случай, чего уж тут делать-то… И только высунулась в дверной проем, чтобы посмотреть, чем там занимаются эти взрослые, как наткнулась на маму, которая шла будить дочку.
Охнули обе.
А потом мамочка, привыкнув к темноте, всё увидела! Она включила свет, расцеловала свою дочечку, продолжая искренне удивляться и нахвалить, что какая та – молодец, умница, большая девочка, золотой ребенок, уже оделась сама.
Алина стояла счастливая-счастливая и жмурилась от переполнявшего избытка чувств.
В тот день всё начиналось хорошо.
Папа размазывал по хлебу желтое масло, а сверху поливал малиновым вареньем. Это выглядело так красиво и смотрелось так празднично, что у Алины не только потекли слюнки, но и появилось ощущение, как где-то внутри эти картинки отщелкиваются с яркой вспышкой, чтобы остаться в воспоминаниях на всю жизнь.
А потом началось…
Первое недоумение вызвал факт, что мама не идет на первый звонок, потому что опаздывает на работу. Поэтому, из дома вышли вдвоем с папой.
Алина шла по двору и серьезно верила в то, что у всех встретившихся им и улыбающихся соседей сегодня такой же праздник, как и у неё!
Иначе и быть не могло.
Свернув к соседнему дому, они увидели, как из подъезда выходит торжественная Инка. Она тоже шла с папой.
Увидев это, Алина тут же успокоилась и перестала расстраиваться по поводу оставшейся дома мамы.
Если уж и Инка так идёт, значит, всё правильно!
Девочки обрадовались друг другу, выпустили руки из отцовских ладоней и радостно устремились навстречу. В первый класс они шли вместе, и заранее решили, что сидеть будут за одной партой.
Алина, наконец, подавила волнение, которое будило её среди ночи, и о котором она так боялась сказать вслух. Но вот Инке – решилась…
– Инночка, а тебе написали записочки?
– Какие такие записочки? – Инка посмотрела, нахмурив брови.
– Ну… как нашу учительницу зовут… Как детей… Какой у нас класс… Куда задания записывать… Ну…это…как в класс идти… Вдруг мы потеряемся!
Инка не отвечала. Она шла, о чем-то задумавшись, а Алина семенила рядом, незаметно всматриваясь ей в глаза и понимая, что сморозила какую-то глупость, – непозволительную ученице первого класса.
И, сглотнув горькую слюну непонимания, она решила никого и ни о чём не спрашивать. Но еще крепче вцепилась в ладошку подружки, заметив, как много детей и взрослых идет в одном с ними направлении.
– Через дырку перелезем? – спросила Инка почти у самой школы.
Алина незаметно обернулась на отцов, которые шли чуть позади, увлеченно беседуя, многозначительно посмотрела на Инку и как бы между прочим ответила:
– Конечно через дырку! А как же еще…
И они стремглав помчались к каменному забору, из которого кто-то давным-давно для быстроты и удобства проникновения в школу вынул несколько белых кубиков. Лаз был небольшим. И пробраться через него можно было двумя способами: боком или вперед ногами.
В первом случае в дыру нужно было просунуть одну ногу и быстренько ею нащупать почву по ту сторону стены. Затем, согнувшись пополам и стараясь не перепачкать спину, переместиться под кладкой и скоренько подтянуть вторую. И как-то там одновременно протаскивался портфель.
Во втором случае портфель выбрасывался первым. И как только слышался звук его приземления, пальцы впивались в расщелину над лазом, ноги быстренько перебирали нижние кирпичи, выбрасывались наружу, находили землю, упирались в неё и семенили мелкими шажками, пока уцепившиеся руки не вытягивались до предела. Вот в этот момент нужно было рывком подтянуть изогнувшееся тело, стараясь при этом не удариться головой, и выпрямиться уже на той стороне из такого вот своеобразного мостика. (Легче показать, чем описать… Уверяю, что в действии это занимало пару секунд (прим. ав.).
Второй способ считался самым быстрым, рисковым и эффектным. Решались на него немногие, потому как здорово обтирался зад, а о шершавый камень со лба частенько сдиралась кожа. Но решившихся сразу выделяли и посматривали на них с завистливым восхищением.
Вот и сейчас Инка и Алина, подбежав к каменному забору, лишь махнули опешившим отцам ладошками и через мгновение уже были на территории школы. Те что-то им прокричали и быстрым шагом направились к центральному входу. Перелезть вот также у них не получилось бы при всем их желании…
Алина содрала немножко кожу на попке. И уже вылезая, она видела же, как Инка резко одёрнула юбку и выпрямилась, перестав рассматривать что-то у себя на том же месте.
– Ты тоже ободралась? – сочувственно спросила Алина.
– Да нет, ты что! …А вон наши папы идут. Бежим к ним скорее.
Алина, отряхнулась, опасливо прикоснулась к саднившей коже. Потом осмотрела себя. И глядя вслед убегающей Инке – поняла: какая же та красивая в своей плиссированной юбочке и кружевной кофточке.
Но тут рыжую малышку остановила какая-то взрослая тетенька и что-то ей объяснила. Родители стояли чуть поодаль, к детям их не пускали.
Инка на бегу подхватила Алину за руку и бесцеремонно потянула к зданию школы, объясняя скороговоркой, что уже сейчас начнется главная линейка и будут запускать в класс.
Алина постоянно оборачивалась назад, страшно беспокоясь, что потеряет из виду своего папу. И вдруг он чего-то сам пропустит и не увидит. Но тот как чувствовал, время от времени поднимал вверх руку и одобрительно ей махал.
Учительница в красном платье указала им, куда надо встать, и они, крепко держась за руки, втиснулись в маленькую толпу таких же желторотых первоклашек.
Линейка началась, заиграла музыка, взрослые стали произносить речи. И тут Инка зашептала Алине в самое ухо, что та пришла в первый класс с неправильным портфелем, и раз не верит – пусть посмотрит на неё и других ребят.
Алина стала озираться и увидела, что у всех за спинами ранцы, и только она держит за ручку бордовый портфель.
– Убедилась? Сейчас тебя выгонят, не пустят в школу, – Инка выпустила её руку и даже как будто чуть отошла в сторону.
Алина же придвинулась к ней поближе. Инка отошла еще.
Тут, еще раз осмотрев детей и что-то сообразив, Алина перебросила портфель за спину, удерживая ручку у плеча.
– Инночка, посмотри, так похоже, что у меня правильный портфель?
Инка серьезно осмотрела её со всех сторон и сказала:
– Вроде, похоже…
– Меня пустят теперь в школу?
– Сегодня наверно пустят, а завтра уже нет. Только никому не говори, что я тебе это сказала, ладно? А то меня тоже выгонят из-за тебя.
Алина облегченно вздохнула и пообещала, что будет молчать. А сама вспоминала, с какой радостью они выбирали с мамой этот портфель, как она, счастливая, возвращалась с ним домой и, беззастенчиво хвастаясь, показала во дворе всем-всем соседям. А теперь он оказался неправильным?..
Еще раз обернувшись и выискивая глазами папу, она увидела, что тот показывает ей на часы и просит разрешения уйти. Она одобрительно мотнула головой, а у самой глаза наполнились слезами. Папа еще раз махнул ей и стал уходить из школы. Она поднималась на цыпочки, стараясь не упустить из виду его удаляющуюся спину, не верила, что это происходит, и недоумевала, как можно было оставить её в такой день и уйти. Тем более что Инкин папа как стоял, так и стоит на месте, и издалека им улыбается…
«Наверно радуется, что мой папа ушел…» – насупив брови решила Алина.
Тут её стали подталкивать сзади, и они куда-то быстро пошли. Просто, их уже заводили в школу, и это оказалось еще более волнительным событием, от которого перехватило дыхание. Вдобавок она поняла, что пропустила главную линейку и ничегошеньки не запомнила…
Идя по витиеватым коридорам, Алина то и дело озиралась по сторонам, хоть по каким-то ориентирам пытаясь запомнить дорогу назад. Инка тоже шла, как-то напряженно осматриваясь.
Уже сидя за партой, они немного успокоились и перевели дух. Перед каждым из них лежала красивая открытка и пластмассовая указка голубого цвета. Дети принялись рассматривать нежданные подарки, ревностно перепроверяя внимательным глазом: то же ли самое досталось соседу.
Так по-доброму встретила их первая учительница. Да и внешне она напоминала волшебницу из любимой сказки. И было совершенно не понять, почему взрослые говорили о ней: «старая дева», «не может замуж выйти».
Девочки потом не раз обсуждали этот вопрос, и на самом деле не понятно было: почему такая красивая, а замуж не вышла. Учительнице было тридцать шесть лет. Пальцев на руках не хватало, чтобы сосчитать, сколько же это получается.
А она рассказывала им что-то приятным грудным голосом, вслушиваясь в который, они, выпав из реальности, трепетно замерли, улавливая каждое слово…
Влюбились в неё разом и с самой первой минуты общения, добиваясь в дальнейшем её внимания всеми возможными способами…
Время от времени звенел звонок, и Виолетта Эрвандовна с большим трудом поднимала детишек с мест, предлагая погулять в коридоре. Они выходили из класса, если только выходила она.
Вот так прошел первый день.
Как околдованные, дети, не шелохнувшись, сидели, сложив перед собой руки, как научила учительница.
– Да что с вами такое? – она рассмеялась, осматривая класс. – Что вы застыли у меня, как статуи в Летнем саду? Завтра еще придете. И так каждый день, дорогие мои, ровно десять лет, раз переступили этот порог. А сейчас я вас сфотографирую и в десятом классе покажу: какими вы у меня были смешными в свой первый день. Вот потом посмеемся все вместе. Сидите, не двигайтесь.
А те и не думали шевелиться. Они радостно переглянулись друг с другом и застыли для серьезного исторического момента.
– А открыточки с указочками с собой домой забирайте, это я для вас купила. Потом тоже об этом будете вспоминать… Я хочу, чтобы вы запомнили свой первый школьный день навсегда. Запомните?
И ей хором, не сговариваясь, ответили:
– Запомним!
Виолетта Эрвандовна улыбнулась и еще раз спросила:
– А меня запомните?
И еще громче послышалось:
– Запомним!!!
– Вот и хорошо. Завтра не опаздывайте. Опоздавших буду отправлять домой. С самого первого дня мы должны приучиться к строгости и порядку.
Алина с удовольствием укладывала в портфель красивую открытку и голубую указку. Ей было хорошо и покойно. И в школе очень понравилось!
– Слышала? – Инка незаметно зашептала ей в ухо. – Ты чего так свой портфель вытащила? Спрячь скорей, а то тебя завтра в класс не пустят.
– Посмотри, Инночка, у толстенькой девочки почти такой же, а она его не прячет!
– Так это Юлька Трифонова из пятого дома! У неё отца же нет. Чего ты себя с ней сравниваешь? Её не выгонят, а тебя выгонят обязательно!
Тут Алина посмотрела на учительницу, набрала побольше воздуха в грудь, как бы на что-то решаясь. Она подняла руку, как научили, и терпеливо ждала, пока её заметят.
– Чего ты хочешь? – с тревогой спросила Инка.
Но Алина молчала.
– Да, Алиночка, что случилось? – спросила учительница. Брат девочки в своё время отучился у неё, и она прекрасно знала эту семью.
Алина, стараясь без запинки выговорить отчество, подняла высоко портфель и тихо произнесла:
– Виолетта Эрвандовна, скажите, пожалуйста, вы меня завтра пустите в класс?
– Конечно, пущу, что за вопрос? Только не опаздывай, смотри, – и улыбнулась.
Девочки многозначительно переглянулись.
Домой они пошли по отдельности.
Долго не попадая в замочную скважину ключом, Алина думала о том, как же вечером попросить маму купить новый портфель, правильный. Этот она возненавидела всей душой… И в отчаянии попинала его ногами, чтобы скорее испортился.
Через время соседка с лестничной клетки никак не могла достучаться в квартиру. Алина давно спала на диванчике, свернувшись калачиком, и ничего не слышала. День у неё был трудным.
Рыжая Инка (часть третья)
– Мы сегодня с тобой домой не пойдём! – сказала Инка. – Иди одна.
– Не пойдёте? А почему? – изумилась Алина.
Вместо ответа Инка собрала девочек, Юльку и сестричек Майку с Иркой, в кружок и, выразительно поглядывая в её сторону, что-то заговорщицки им зашептала. Девочки заворожено вслушивались в каждое слово, оборачивались, смотрели тоже…
– Ну, не идёте, не надо, – обреченно заметила Алина и медленно пошла со школьного двора.
Ситуация задела больно. Традиция – возвращаться домой компанией, ведь они все оказались соседками, – непонятно отчего оказалась нарушенной. И раз подружки шепчутся, значит, причина в ней. Алина плелась в тяжелых думах, перебирала причины, но ничего вразумительного так и не подыскала. Загадка осталась неразгаданной, что удручало дополнительно. Невыразимая обида заколола каждую клеточку тела.
«За что так со мной, интересно? Что я такого сделала?..»
Землю густо устилали прелые листья, и Алина принялась ворошить их носками ботинок. Запахло мхом и грибами. Девочка улыбнулась чему-то приятному, отвлеклась от своих грустных дум. Да, запахи – самое сильное ощущение памяти. Она подобрала палочку и, вороша листья, во все глаза принялась что-то среди них выискивать. Увлеклась и потому, не сразу отреагировала на неприязненные смешки.
– Ну что я вам говорила? Сами теперь видите? Мы с ней еще в садик вместе ходили, я её давно-о-о знаю! Она немного того, – Инка выразительно покрутила у виска пальцем.
– Сама ты того, – ответно отреагировала Алина.
– Ага, ты сейчас будешь врать, что тебя не лечили от нервов, – Инка мстительно смотрела в самые глаза.
Алина аж задохнулась.
– От каких нервов?!
– Не ври мне тут, пожалуйста! Твоя мама говорила моей, что лечила тебя от нервов. Валерианкой даже на ночь мазала. И с тобой надо осторожно, а то всё что угодно может случиться. От тебя всё что угодно ожидать можно.
Дальше она вновь что-то зашептала удивленно вылупившимся одноклассницам. И натужно засмеялась. Те подумали и смех подхватили. Сначала недоверчиво, а затем презрительно и насмешливо.
Алина и вправду вспомнила, как мама обтёрла её валерианкой, а потом вся семья спать не могла, потому что кошка Васька ластилась к ней, мурлыкала, и всю ночь носилась по квартире, как угорелая. Мама сказала тогда, что эти процедуры они прекращают и переходят на хвойные ванны. Алина вновь вспомнила, с каким наслаждением она погружалась в тепленькую желтенькую и так славно пахнущую водичку… Удовольствие непередаваемое. Вдобавок приятное еще тем, что мыло с мочалкой при таких купаниях оставались сухими! Кто не обрадуется?
Алина отметила себе, что поинтересуется вечером – чего эти приятные процедуры прекратились.
«Спасибо, Инночка!»
…А то, что она нервная, никто и не скрывал вроде… И «осторожно» – так это надо не её остерегаться, а осторожными быть с ней самой, беречь, не раздражать понапрасну, чтобы не плакала много… Но Инка же исказила положение безбожно!
«Инка, как же ты можешь…»
Алина из-за стыда за неё потупила глаза.
– Видите, видите? Правду я сказала! Молчит, да еще глаза прячет! Ой, какое нежное у нас мороженое – бя-бя-бя – сейчас заплачет.
– Не буду я плакать.
Алина развернулась и пошла, напряженно, похолодевшей спиной ощущая, как те идут следом, кривляются да посмеиваются. А до дома еще так много шагов…
Небо начало сереть, сгущать цвет и его холодная напряженность низко повисла над головой.
Сердце колотилось, и вся она напряглась, как от худого предчувствия. Возмутиться бы, но ни сил, ни слов не было. Алина остановилась и стояла долго, будто приросла к месту и не может ступить с него ни шагу. Всю её объяло туманом, в голове гудело. И чем дольше стояла она, слушая выкрики и насмешки своих подружек, тем обморочнее становилось её состояние. Вслушавшись в себя, она поняла, что не ощущает ни страха, ни злости, – да, ничего этого не было, лишь оторопь от произошедшего с ней недоразумения.
Этими кривляньями одноклассницы уничтожали в ней, вытаптывали что-то хрупкое и беззащитное. Алина перестала ощущать реальность и поняла, что находится в каком-то неведомом ей прежде месте, где плохо, пусто, гадко, где только подлость правит всем и всеми.
Страдать душа уме-е-ет… Вот, даже в таком пустяке, раскаляется до последнего градуса и рвёт себя в клочья со страшной силой. В доверчивых и чистых-чистых глазах засела непосильная боль. Хотелось убежать, обнять кого-нибудь родного, спрятать лицо в его тепле или же забиться в угол и долго, горько там реветь. От жалости к себе или еще от чего, пока не совсем детскому осознанию понятного.
– За что вы так со мной? – искренне вопросил девчоночий голос.
– За то, что ты такая ду-у-урочка! Дурочка-снегурочка! Алинка-малинка, глупая дубинка!
– ………….
– ………….
– ………….
– И вот она, такая, будет нашей старостой! – выкрикнув это, Инка горестно покачала головой.
И тут она всё поняла.
Сегодня на большой перемене с единогласного одобрения класса Алина была выбрана старостой. Инка одной из первых тянула руку «за»! А как искренне потом поздравляла…
Что же это теперь такое?.. И эти… Что за подружки такие, раз их так легко можно переубедить?..
Искры негодования вспыхнули и погасли в глазах, оставив там тёмный нехороший блеск, а лицо, подавив горечь, приобрело выражение отчаянное, решительное.
Алина, пробормотав еле слышно: «Ну, вы сейчас у меня получите…», – нагнулась, быстро подобрала горсть камней и побежала навстречу своим мучительцам.
– Я ничего вам не сделала! Вы первые начали!
Град камней достался первой попавшейся на пути маленькой пухленькой Юльке. Пампушку было жалко, но что поделаешь… Юлька же повернулась спиной, наклонилась, закрыла голову рукавами пальто, подставив под обстрел обтянутую колготами не по-детски большую попку. Камни еще так весело от неё отскочили… Толстушка же присела на корточки и, потирая место под платьем, принялась обидно реветь. Маленькая, беззащитная, а на пальто осыпавшаяся с камней пыль…
Но Алина всего этого не видела, она лупилась портфелями с сестричками – Майкой и Иркой. Лупилась остервенело, до тех пор, пока сама впечатлительно не получила камнями по голове, а еще один содрал лоскут кожи на внешней стороне правой ладони.
Кровь отрезвила девчонок. Всем разом нестерпимо захотелось домой.
Инка, единственная, кто не пострадал, стояла на приличном расстоянии ото всех, и оттуда кричала что-то невозможно обидное. Алина только сделала вид, что собирается бежать за ней, как та нервно отбежала в сторону и уже там догадалась, как смешно и позорно это выглядело со стороны.
Домой поплелись через детский садик. Алина, истерзанная внешне и внутренне, переполненная слезами, шла на два шага впереди и время от времени оглядывалась на всё же спасовавшую перед ней армию. Сделалось веселей. Сердце забилось ровнее, и силы прибавились. Но вот шепотные угрозы: «Смотрите, смотрите, что она мне сделала! Я маме на неё пожалуюсь! И я тоже!» – пугали, бередили душу.
«Они первые на меня напали, я их не трогала, а теперь я же и виновата…» Всё в Алине, всё вопило от несправедливости, негодовало.
Она как бы случайно обратила внимание на свою саднящую руку, демонстративно дула на ранку и морщилась.
Инка в момент подскочила к ней, обхватила за плечи, шумно поцеловала в щеку.
– Ой, Алиночка, кто это тебя так? Больно, да? – она скорчила притворно сочувственную физиономию.
Кожей ощущая всю неискренность поступка, Алина не смогла оттолкнуть подружку. Она почти проглотила обиду, но в это время их нагнал веселый мальчишка – Иська. Он жил с Юлькой и сестричками в одном доме, в одном подъезде, но на разных этажах. И до недавнего времени был соседом Алины по парте, пока их не рассадили за драку линейками. Хотя, они и не дрались вовсе, а сражались на шпагах. Правда, во время урока. Их уняли, линейки забрали, но эмоциональное разрешение вопроса «Кто же теперь победитель?» поставило последнюю точку на их соседстве. И вот теперь Иська успел забросить дома портфель, переодеться и даже сбегать в магазин. В авоське позвякивали две бутылки кефира с синими крышечками из фольги. Иногда крышечки бывали малиновыми.
Девочки, завидев соседа, оживились и активно принялись жаловаться на Алинку, демонстрируя свою помятость, взъерошенность и развязанные банты. По мере поступления информации веселость сходила с лица Исика, делая его жестким и оскорбленным, глаза нехорошо покраснели. Как-то очень кстати Инка выпустила Алину из объятий и добавила своих красок. Исик распалился и тяжело дышал.
– Ты била моих соседок? Ты? Сейчас я тебя за них изобью!
Он пружинно подскочил к ней, высоко задирая ногу для удара. Звякнули бутылки. Алина вовремя отскочила в сторону. Сценка повторилась еще раз, и еще раз, и еще…
Нападение Исика окончательно добило её. Оскорбило до глубины души.
– Они врут всё, врут, а ты, как дурак!..
Алина не выдержала, разразилась слезами, развернулась бежать, но затем вернулась, с размаху стукнула Исика портфелем и только после этого убежала.
Неприятен звук бьющегося стекла.
Начались охи, вздохи, сочувствия…
– Исик, бедненький, тебя же дома убьют!
– Посмотрите, вторая не разбилась! Можно в луже помыть.
Исик растолкал их, подхватил авоську и пошел домой.
Но всего этого Алина не видела. Она, как ненормальная, неслась по улице.
– Хулиганка! Она даже мальчика бьёт!
Кто-то кричал ей вслед, кричал…
Наконец, увидев свой дом и свет в своём окне, Алина, задыхаясь в истерике, начала звать брата. Ведь это он там, дома! Он сейчас услышит, выйдет и спасёт. И весь этот кошмар сразу закончится.
Исик бежал за ней следом, просил остановиться, а она, заметив его боковым зрением, испугалась и закричала истошно на весь двор.
– Не подходи! Сейчас мой брат выйдет, он вас всех убьёт! И тебя в первую очередь!
Исик тоже что-то крикнул…
Но она уже вбежала в подъезд, захлопнула двери, которые никогда и не закрывались толком, крепко прижалась телом, чтобы никто не вошел следом. И долго, очень долго унимала слёзы и дыхание.
Домой она поднялась почти спокойная, только непривычно грустная.
– Что с тобой? – взволнованно спросил брат.
– Ничего, – кротко ответила она. – А ты не слышал, я тебя кричала.
– Нет, не слышал, балкон же закрыт. Ты плакала что ли?
– Нет.
– А чего так поздно?
– Меня старостой выбирали.
– Ух ты, поздравляю!
– Спасибо…
Дома было так хорошо, тепло и уютно. Не хотелось нести сюда грязь с улицы. И потому, она отправилась в ванную, пустила холодную струю и долго держала под ней руку. Держалась молодцом, хотя, может быть, и не удержала парочку соленых капель…
«Бог с ней, с этой Инкой, – решила Алина. – Давно известно, что никто так не врёт и не надумывает, как она».
Эх, Алина, наивная ты душа, она еще столько придумает, что не один век тебе отплевываться надо будет.
Подлость разъедает душу, как кислота, но ты уже привыкнешь к ней, притерпишься. Жизнь, девочка, несмотря на все невзгоды, упорно движется вперед. А пока, учись, пропустив всё «через себя», платить добром и своевременно благодарить за помощь, пока в твоей руке чья-то теплая добрая ладонь.
Рыжая Инка (часть четвертая)
Дождливый ноябрьский день. Моросит. Колкие дождинки быстро, безжалостно заливают лицо. А тут еще и ветер старается, сбивает с ног. Но какие всё это глупости в такой важный день, когда настали твои первые в жизни каникулы! Радостное ожидание объединяет и делает детей роднее. Они маршируют по своей улице стихийно сложившимся строем и выкриками сообщают каждому встречному о своем счастье. Плащики, разумеется, нараспашку!
Ребята постарше урезонивают их:
– Дураки какие! Каникулы не только у вас! А у всех!
Но настроение в такой день не портится.
– Сами дураки. Зато у нас они – первые! Первый раз в жизни!
Так хорошо, что хочется петь. И они орут во всю мощь слабых горлышек какие-то песни… Редкие взрослые, попадающиеся навстречу, отчего-то укоризненно качают головами. Но если подольше последить за их лицами, видно, что некоторые улыбаются, как заговорщики, скупо, стеснительно и проказливо.
Впереди целых шесть дней отдыха. Время, которым впервые за долгие месяцы распорядишься по своему усмотрению. В голове столько мыслей, столько сложившихся планов…
Алина шагает со всеми и предвкушает, как проснется завтра и сразу же засядет за свои любимые сказочные пластинки, к которым не прикасалась, как началась школа. Первой поставит самую большую, долгую по времени, из двух частей – «Старика Хоттабыча». Усядется на скамеечке перед большим радио на тонких ножках. И вот когда начинается для неё самое таинственное… В нижней части радио, ровно посередине – дверца. Алина потянет эту дверцу на себя и аккуратно выдвинет на откинувшуюся площадку проигрыватель. Каждый раз, как он появляется наружу, почему-то перехватывает дыхание… Чудо, некогда белой пластмассы, но от времени ставшее цвета слоновой кости, сейчас отправит её путешествовать с Волькой ибн Алёшей и волшебным дедушкой, который по огромной жизненной несправедливости почему-то не появился в её квартире. Хотя, должен был это сделать непременно! Итак, пластинка заведена, игла на неё опущена. Сейчас пошипит немного, и приятный голос какого-то дядечки начнёт рассказывать ей эту историю. А теперь, можно и даже пора прикрыть от удовольствия глаза и, подперев кулачками подбородок, отдаться впечатлениям…
Какое сильное счастье можно пережить, сидя на этой маленькой скамеечке, разве когда перескажешь!..
– Я к тебе утром приду! – Инка на прощанье стукнула Алину портфелем и забежала в свой двор.
Толчок вывел из оцепенения. Пока она мечтала, они, оказывается, почти дошли…
– Нет, не приходи! – крикнула ей вслед Алина.
Инка резко остановилась, развернулась.
– Это еще почему?! Еще как приду, и только попробуй не открой мне дверь!
И не орать же на всю улицу, не позорить Инку, что мама не разрешает её вообще пускать в дом, когда Алина будет одна. Досада царапнула посильнее кошки Васьки.
И она ей что-то туманно пообещала…
Смотри-ка, хочет испортить намысленное счастье!
«А не открою и всё. Скажу, что меня закрыли, а ключ не оставили».
Может, такая ложь извинительна?..
…Окончание каникул – это, всё-таки, потрясение. Кто же знал, что и этому чувству присуще повышать децибелы…
У них теперь новая учительница.
Что-о-о???
И от простых по сути слов холодеешь и бледнеешь на ровном месте. Страшно спросить о чем-то еще. Даже шепотом.
Сколько времени прошло, прежде чем кто-то решился задать вопрос?
– А где наша?..
– Наша замуж в Москве вышла!
Инка, как обычно, знала всё раньше и лучше всех, и теперь высокомерно дозировала информацию, ожидая новых расспросов. Но паузы не выдержала сама, и застрекотала:
– Она по путевке туда поехала, и познакомилась с каким-то военным. И всё, за пять дней замуж вышла. К нам она больше не приедет никогда! Так что, не ждите даже. Всё, она про нас и думать забыла. Теперь у неё муж есть и будут свои дети. Мы ей больше не нужны!
Дети начали громко кричать на Инку, обзывать дурой и врушкой.
– Не верите?! Не верите?! – отчаянно вопила она. – Сейчас сами всё увидите! Сами вы все дураки набитые!
Пять дней. Всего каких-то пять дней… А перевернули всё с ног на голову.
Так уж получается, что приятное изменение в жизни одного человека круто меняет жизни многих других, и не суть, что в лучшую сторону.
Валентина Григорьевна. Очень трудно описать эту женщину в нескольких словах.
Противные редкие кудряшки. Две-три на всю голову. Прозрачные глаза, которых не хочется видеть. И самое неприятное, тонкие некрасивые ноги в отвратительных серых ботинках с черными шнурками. Всё, всё, всё в ней плохо!
Что бы ни сделала, что бы ни сказала, чего бы ни предложила – молча, не озвучено воспринимается в штыки. Каждое движение фиксируется, а затем сравнивается. Как села, встала, повернулась. Всё раздражает. Не та, совсем не та… Обманули их с учительницей! На целых три года наказали…
Сказали, что у этой новой учительницы тоже муж военный.
Военные… Что это за люди такие, если увозят хороших, а привозят вот таких?..
Начались занятия, полетели дни. Но всё теперь было совсем иначе…
Учительница по фамилии Небылица. Казалось, сама фамилия призывала выявить сущность этого человека. Небылица, значит, неправда. То, что никогда не воспримешь всерьез.
«Для чего такая фамилия?» – задавалась вопросом Алина. Поразмыслив некоторое время, сложив воедино предыдущие впечатления, она в сердцах выдохнула: «Какая фамилия – такая и учительница! Небылица! Нет её, нет! Не должно быть!»
Ан, нет, учительница была, существовала, и каждый день приходила в класс. И её притворно вкрадчивый голос погружал в бессильную покорность, а злорадная улыбка, растянувшая тонкие губы в узкую полоску, ответно вызывала лишь отчаяние.
Её любимым и часто повторяющимся вопросом был: «Ну что, хитренькая я у вас?»
И послушный теперь класс хором подтверждал: «Да-а-а!..»
Причем, под хитростью подразумевался отказ выпустить кого-то из мальчишек в туалет.
Девочки посреди урока отпрашиваться стеснялись.
«Что тут хитрого? Непонятно… Это скорее, вредность!»
Они часто пересекались взглядами.
Наверно, учительница тоже что-то чувствовала, а скорее замечала в лице… Потому что, долго, очень долго не переводила Алину с тетрадки в косую линейку на тетради в широкую линию. В такие, в которых пишут даже десятиклассники! Первыми этой чести удостоились лучшие ученики, за ними хорошисты, затем троечники и даже двоечники. Получается, все, кроме неё…
Какое-то время Алина делала вид, что ничего не происходит. Прилежно, одна одинешенька, писала в этой стыдной детской тетрадке. И хоть стыдилась своего положения, но почти не роптала на жизнь… Если бы Инкины насмешки в один из дней не распалили в груди негодование такой силы, что она, отчаянно борясь со стеснением, подошла к учительнице и с долгими паузами спрашивала:
– …Валентина Григорьевна… а почему… Вы… не разрешаете…мне…писать как всем?
Последние слова Алина произнесла так тихо, что учительница участливо склонилась к ней и попросила повторить вопрос. Пришлось шептать ей в самое ухо.
Расслышав, наконец, смысл обращения, Валентина Григорьевна какое-то время пронзительно вглядывалась в свою ученицу, вроде бы размышляя, что теперь с ней делать. Затем откинулась на спинку стула и злорадно ухмыльнулась.
– Нет, вы только полюбуйтесь на неё. Какие вопросы она мне задает. Ну-ка, принеси свою тетрадь. Неси, неси…
Алина пошла к своему месту, где бесцельно теперь подымала и опускала крышку парты. Возвращаться к учительнице ей не хотелось.
– Чего ты там замерла? Иди сюда. Сейчас мы посмотрим. Сейчас мы все посмотрим…
Напряженная тишина повисла над классом. А озорные глаза детей сделались всё более живыми, волнительными, горячими и жадными до новых впечатлений.
Валентина Григорьевна пролистала тетрадку, остановилась на середине и затем, брезгливо зажав двумя пальцами уголок, вытянула перед собой, демонстрируя классу.
– Ребята, посмотрите все и скажите: вот разве можем мы разрешить Алине писать во взрослой тетради?
Тишину класса нарушил редкий шепотный шелест.
– Мне кажется, что пока не можем. Правда, ребята? – уточнила Валентина Григорьевна с нажимом.
И, прорвав электрическую тишину, с трех разных парт понеслось:
– …Да
– …да
– …не можем…
Ни в чьи глаза смотреть не хотелось. Так же, как не хотелось знать, кто именно так не верит в неё. Хотя, можно было и догадаться…
– Вот видишь, Алина, не только я, но и твои друзья так считают. Рано тебе еще. Ты согласна со мной?
Алина покорно кивнула.
– Ну и хорошо. Иди, садись.
И она пошла к себе, внимательно рассматривая паркет и носки своих ботиночек. Вот только, виделись ей всюду какие-то мерцающие тени…
«Не разрешают… Так я сама себе разрешу! Тоже мне нашлись…»
Дома она решительно вытянула долгожданную тетрадку из заветной, загодя прикупленной стопочки и принялась старательно выполнять домашнее задание именно в ней. Боже мой, как это было, оказывается, непросто… Усердие ни к чему не приводило. Буквы плясали, скатывались со строки, предательски отличались размерностью… Один вырванный лист сменял другой. Восемнадцати листовая тетрадка скоро превратилась в двенадцати листовую. Тоненькую. Как в клетку. …Авось, никто не заметит циферку на обложке…
Но нет, вскоре пришлось брать новую тетрадь. И вновь с чистого листа… Но в этот раз, перед тем, как приступить к невольно заученному упражнению, Алина как следует, до красноты, отлупила свою правую руку. Что ж, вновь вышло кривовато, но без прежних фортелей.
Боже мой, как пела теперь душа. И кто бы знал, как замечательно прошел остаток дня! А как радостно, как гордо замирало сердечко, когда вечером она, самую малость, потупив глаза, демонстрировала маме свою победу.
И слова: «Мне уже разрешили», – так легко сошли с языка.
Лишь под вечер проявилась первая тонкая тревога. Осознание собственной силы не уживалось с боязливой неуверенностью в себе. Сумерки сгущались.
В постели стало совсем страшно. «Что же будет завтра… Что будет завтр…» Но батюшка сон оказался посильнее треволнений.
Назавтра Алина, благодаря доброй подруге, с обидчивой зоркостью отстаивавшей справедливость, вновь оказалась в центре внимания. Её подняли с места, и она стояла, потупив глаза, сжимая белыми пальцами крышку парты.
– Скажи, Алина, кто тебе разрешил так поступать? – в который уж раз вопросила Валентина Григорьевна. Она начала терять терпение с этой паршивкой. – В последний раз я тебя спрашиваю!
– Никто. Я сама.
Учительница аж задохнулась от подобной наглости и не сразу нашлась, что сказать. Но быстро взяла себя в руки и, расплываясь своей фирменной улыбкой, очень по-доброму произнесла:
– Завтра без мамы в класс я тебя не пущу. Поняла?
– Да, – изо всех сил сохраняя спокойствие и так, чтобы не прорвался затаённый страх, ответила Алина.
– Поняла – хорошо. А теперь достань свою тетрадь и пиши в ней. Ты и сегодня всему классу срываешь занятия, – Валентина Григорьевна подошла вплотную и больно впилась пальцами в левое плечо.
Алине криком хотелось выразить всё, что она сейчас чувствует, но страшно было шевельнуться. Неизвестно как перебарывая буйное волнение, она развернула тетрадку в широкую полоску и, понимая, как глупа в своей решительности, начала делать первые записи. Ручка виляла, выписывала немыслимые закорючки, но отступать было некуда.
– Не ожидала я от тебя, Алина, совсем не ожидала. Вот ты какая, оказывается. Я уже простить тебя хотела, маму думала не вызывать… Но раз ты так себя ведешь, ставишь себя выше учителя, то, пожалуйста, иди за мой стол и учи этих детей. Ребята, вы хотите, чтобы вашей учительницей была не я, а Алина?
На этот раз молчала даже Инка. Все понимали, что это как раз тот случай, когда лучше затаиться, как мышки. И понаблюдать.
Алина, ощущая жёсткий холодок класса, корила себя за глупое упрямое геройство и не знала, как выпутаться. Она будто теперь не дышала, не слышала ничего, мысленно отстранившись от происходящего вокруг.
В этой душной обманчивой тиши Валентина Григорьевна вернулась на свое место, наказала выполнять следующее по учебнику упражнение, а сама принялась наводить порядок на столе. Она бесцельно меняла местами мелкие предметы, перекладывала тетрадные стопки. Затем резко поднялась, подошла к окну, где и простояла до конца урока. Домашнего задания не задала.
Да никто о нем и не напомнил.
Когда все, негромко попрощавшись, направились к выходу, голос тихий, почти шепотный произнёс:
– Алина, чтобы завтра без мамы не являлась.
Но от него жарко перебило дыхание.
– Хорошо.
На том они и расстались.
За дверью класса, сбросив с плеч оцепенение, дети вновь стали прежними. Шебутными, весёлыми и отзывчивыми на чужое горе. Сочувствовали, как умели, искренне недоумевали, а затем раз – и разбежались по своим благополучным жизням.
Рядом осталась верная Инка. И только она приготовилась отчитывать свою нерадивую подругу, как та заговорила первой.
– Да, я боюсь, боюсь сказать маме… Но почему я должна писать в этих тетрадках? Почему?! Это нечестно, Инночка! Ну хоть ты это скажи! – закончила Алина с укоризной.
– Да… – нерешительно отозвалась Инка. – Но разве можно без разрешения? Тебе же не разрешили!
Они насупились и долго гипнотизировали друг на друга. Высматривая каждый своё. Растерянно и настороженно. И будто вывернутые наизнанку, разом почувствовали, как швы их единства начали расходиться. И теперь любая пустяшная причина еще дальше и безвозвратнее отдалит их внутренние миры.
– Дурочка ты, Алиночка. Ох, какая дурочка… Представляю, как тебе дома достанется…
– Сама такая! – Алина резко вырвала руку и побежала домой.
Сомнения её не подтачивали. Ведь знала, чувствовала, что права!
Вечером она смело и честно рассказывала о случившемся. И ничто не обрывалось, и не холодело внутри. Выслушав эмоциональную речь, мама лишь посетовала, что из-за этой учительницы, делать которой больше нечего, она теперь опоздает на работу. Но что поделаешь, надо пойти и разобраться, кто там нервирует ей ребенка!
Алина улыбнулась и довольная отправилась спать.
Утром она проснулась с такой верой в справедливость, что в этой наивной уверенности даже выглядела трогательно. Алина подошла к зеркалу и очень себе понравилась. Ей показалось, что за ночь она подросла.
В разговоре с мамой Валентина Григорьевна была робка и даже услужлива. Несколько раз она прижимала к себе Алину так нежно, как если бы та была родной дочкой. Пригвожденная неискренней лаской, девочка терпела и ждала, когда эта пытка закончится.
Наконец, учительница отправила её за тетрадью.
Страх и настырность каким-то образом сделали походку ровной, а взор чрезвычайно уверенным в себе. Только что пар из ноздрей не шел…
А потом…
Валентина Григорьевна заявила, что с сегодняшнего дня разрешает Алине широкую линию, и дальше так нахваливала, что делалось страшно за такие способности…
Слушать приятно, но неправда же…
А дальше, больше…
На большой перемене с единогласного одобрения класса Алина была выбрана старостой.
Да, а что Алина?
Алина согласилась ею быть.
Матильда
Сбоку на коробке было написано «Матильда».
Каждый раз, получая в подарок немецкую куклу, Алина внутренне протестовала: почему это она должна соглашаться со странным именем, что придумали какие-то немцы. Ведь кукла-то её! А кто хозяин, тот и называет так, как сам захочет. Её Леночка когда-то была Региной, Таня – Бигги, толстый пупс Отто стал Димой.
И потому она, вся расстроенная, опять побежала к маме:
– Смотри, смотри… Они опять что-то написали! Что тут написано? Что написано тут? – она нетерпеливо трясла коробку.
Сквозь прозрачную крышку красочной коробки видно было, как внутри перекатывалась кукла, сонно открывая и закрывая зелёные глазки с густыми ресницами.
– Алина, сколько тебе лет? – спокойно спросил папа.
Та недоуменно развернулась к отцу. «Неужели, он забыл, сколько мне лет?»
– Шесть…
– Шесть. А почему ты до сих пор читать не научилась? Вот как можно в шесть лет не уметь читать?
Папа опять не вовремя начал такой неприятный, так часто в последнее время всплывающий, разговор…
Алина сморщила носик, опустила виновато голову, раздумывая, что бы в этот раз ему ответить, чтобы не повторяться. Потому как объяснение, что она не ходит еще в школу, папу больше не устраивало. Пауза затягивалась, как Алина вдруг нашлась:
– А ты мне в последний раз прочти. В самый последний! А завтра я уже научусь читать. Честное слово! – выпалила она с чистосердечием. Главное – это сегодня узнать, что же написали эти немцы. А завтра, если ей что-то еще раз понадобится прочесть, папа же всё равно не откажет.
– Завтра научишься? Ну, раз так, то сейчас прочтем, куда деваться-то… Иди ко мне, золотко мое, – довольно прищурился папа. Вот не было у него никогда усов, чтобы прятать в них улыбку…
И «золотко» моментально устроилось у него на коленях.
– Нравится тебе кукла, Алина? – спросила, улыбаясь, мама. Она забрала у дочери коробку и внимательно, как в первый раз, рассматривала её содержимое.
Кукла была непростая. Она приехала в этот дом со своим приданым. Специальными резиночками к днищу коробки крепилась её роскошная одежда в бело-розовых тонах. У куклы был шелковый халатик в мелкий горошек, с кружевными рукавами и длинным пояском, бархатное платье розового цвета с коротким рукавом и белым цветочком посередине, гипюровая кофточка с прозрачным бантом, кружевные трусики, белые носочки, мягкие туфельки, крошечная расческа и множество красочных заколок для её золотистых волос.
Мама открыла крышку, не заметив, как ахнула дочка, не поверив, что уже можно, оказывается, открывать. Она доставала по одной вещичке и каждой из них долго любовалась.
Алина, заразившись её восторгом, тоже едва касалась незнакомого материала и чувствовала, как замирает сердце.
– Какие вещи… – выдохнули они разом. – Смотри, береги их, – продолжила мама.
– Мамочка, а когда я вырасту, у меня тоже будет такой халатик?
– Конечно, будет. А как же!
– А почему у тебя тогда нет такого? Ты же выросла!
Мама как-то странно усмехнулась, уложила вещички обратно в коробку и ответила:
– Так у нас здесь – откуда такие вещи?.. Это у них там всё такое красивое, качественное…душа радуется. А у нас откуда? Да и для чего мне такой халатик?..
«У них там» – Алина поняла, что это у немцев, и задумалась. «У них и куклы, вон какие красивые… Жалко, что наши такие страшные».
Алина терпеть не могла советских кукол с завитыми кудрями, жесткими руками и лицами, с пластмассовыми ресницами и взглядом, устремленным куда-то вверх.
Привезли ей одну такую как-то из Москвы. Она была тогда выше Алины на полголовы и если держать её за руку – умела ходить. Но почему-то быстро разучилась… Немало воды утекло, пока Алина её переросла и, наконец, облегченно вздохнула. Быть ниже куклы ей было очень стыдно.
Имени у неё не было, играла с ней девочка тоже редко, и всё время держала на балконе. Зимой там было холодно, Алина туда не заходила, и это было одним из объяснений, почему с ней можно не играть.
Мама всё допытывалась:
– Тебе кукла не нравится?
– …Нравится…
– А почему тогда не играешь?
– Она холодная…
– Правильно, мы такую тяжесть тащили, думали она радоваться будет, а тут смотри что…
– Нравится она мне, нравится! – Алина шла на балкон, вытягивала действительно всю промёрзшую куклу, усаживала в самый центр и всячески, случайно проходившей мимо маме, демонстрировала, какой к ней проявляется повышенный интерес.
Однажды мама не выдержала, сходила на балкон за куклой и со словами:
– Раз не играешь, отдадим хорошим детям, – действительно пошла, отдавать её девочке-татарочке, что жила напротив.
…
У Наили, которая держалась обособленно и редко с кем заговаривала, тихони с большими зелёными глазами и толстой соломенной косой, был необычный отец. Говорили, что он слепой. Сильно пошатываясь, с какой-то странно блуждающей улыбкой на лице, он шел по улице, постукивая перед собой палочкой и запрокидывая голову. Девочка, если видела его во дворе, бежала к нему, бережно брала за руку и вела домой. Отец в такие моменты что-то говорил, захлёбываясь словами, но разобрать никогда ничего не удавалось. Наиля же его понимала прекрасно. Дома у них были большие белые книги с шершавыми выпуклостями. Отец девочки водил по страницам пальцами, шевелил губами. Наиля указывала глазами Алине и своему маленькому братишке, чтобы они перестали шуметь и сидели тихо, это означало, что папа читает.
…
Мама не шутила. Она уже открыла входную дверь и переступала порог. До соседской двери оставалось два три шага.
Алина хватала куклу за ноги, тянула к себе, умоляя, чтобы мама этого не делала, но в руках у нее остались лишь пластмассовые башмачки.
«Ничего, хоть это мне останется… Ничего, другие поносят…» – совершенно ненужную до того куклу стало невозможно жалко.
Мама очень быстро вернулась, даже не заметив, что отдала игрушку без обуви. Соседская девочка промолчала тоже. И каждый раз, во дворе, натыкаясь на свою куклу, Алина, глотая обиду, тихо говорила соседке: «Она моя, не твоя!» Наиля же быстро сворачивала свою игру и поднималась домой. Алина шла следом, как бы тоже вдруг заспешив домой, и долго просила вернуть её обратно.
Кукла ей была не нужна. Она даже не знала, как принесет её домой, если вдруг Наилька возьмёт да отдаст, но видеть у чужой девочки свою собственную вещь было очень неприятно. Башмачки же оказались такими большими, что никому не подошли. Они валялись в корзинке с ненужными игрушками. А кукла так и ходила босой.
…
– Так что же написано на коробке? – нетерпеливо повторила Алина.
– Написано «Матильда»…
– Матильда?! Да так же зовут кошку из Карлсона! – кукла на ту кошку была совершенно не похожа.
«Надо же…Кошкиным именем мою куклу назвали!» – девочка недовольно зацыкала.
– А ты как назвать хочешь?
Алина этого не знала. Мысленно перебрав все возможные имена своих подружек, она не остановилась ни на одном…
– Даже назвать нечем… – сказала она расстроено.
В дверь постучали. Мама пошла открывать, и по голосам Алина поняла, что пришла Аня Царукян.
«Пришла…» – глазки Алины радостно заблестели.
Где-то уже с месяц назад Аня выставила свою маленькую соседку за дверь. Та долго стояла на площадке, не решаясь постучать к себе. На шее висела тонкая нитка розового бисера и жгла ей кожу. Алина сняла бусы, зажала их в кулачке и только после этого постучала к себе. Её взъерошенного вида и странного выражения глаз никто не заметил. Да и что могло приключиться с ребенком – ведь она была у соседки. Фактически такого же ребенка. Потом она много лет прятала эти бусы, до смерти боясь, что их найдет мама, и придется объяснять – откуда они у неё.
Аня была старше Алины на четыре года и казалась той совершенно взрослой девочкой. Они частенько играли вместе у них дома. Квартира всегда была полна людьми. Аня жила с папой, мамой, старшей сестрой Иной и младшим братиком Серёжкой, который только родился. Но всем в их смежной двухкомнатной квартире хватало места. Девочки любили влезать под чехол пианино и устраивать там пусть тесный, но свой собственный домик. В этом домике можно было только сидеть, согнувшись, плотно обхватив ноги руками и прижав коленки к подбородку. И если маме Ани или её взрослой сестре вздумывалось неизвестно для чего снимать этот чехол – это заметно портило настроение и нарушало планы.
Мама Алины после одного случая, о котором впредь никогда не вспоминали, запретила Ане приходить к ним домой, а если и отпускала дочку к соседям, внимательно следила, чтобы дома были взрослые. Это стало неписаным правилом. Алина тогда была так мала, что запомнила только страх того допроса. Взрослые посадили их на стулья и сердито спрашивали, что они делали в запертом туалете. Аня молчала и исподлобья смотрела на девочку. Её взгляд чётко передавал: «Ничего не говори…». Она ничего и не сказала. Не сказала и потом, когда соседскую девочку увела вызванная растревоженная мать, а её о чем-то непонятном расспрашивали уже одну.
– Точно она тебе ничего не делала? – мама была строгая и какая-то чужая.
– …точно… – пролепетала Алина, едва выговаривая слова.
С тех пор прошло несколько лет. Девочки дружили, но играли только у Ани.
В тот день, когда Алина вернулась с бусами, дома был только Анин папа. Он спал в другой комнате и громко храпел.
– Сейчас будем играть в свадьбу!
Ну, это было привычно.
Их кукольные дочки постоянно выходили друг за друга замуж. Для этого достаточно было надеть на голову фату из связанного платка и вывернутого затем кулем. Кукла тут же превращалась в невесту. Затем Аня клала их спать и стукала одну об другую. Алина с опаской следила, как бы подружка не сломала её куклу.
– Они, что…дерутся?..
Аня медленно развернулась и посмотрела на Алину, как на никчёмное ничтожество.
– Да … дерутся …
Сказано это было таким тоном, что девочке стало одновременно и стыдно, и жутко. Но задавать вопросы дальше она тем более постеснялась…
– Пока папа спит, мы в настоящую свадьбу сыграем. У тебя муж есть?
– Нет, – доверчиво ответила Алина, – Я же еще не выходила замуж…
– И у меня нет…
Они одновременно посмотрели друг на друга и подумали о соседе этажом ниже… Алине он нравился невозможно. Причем, не так давно она поймала себя на мысли, что выходить замуж за брата, как хотела всю жизнь, она теперь не особо-то и хочет… А вот Миша… Миша, это, конечно же – мечта…
Но он любил красавицу Аню. И с этим ничего уже нельзя было поделать. Они были ровесниками. И совершенно взрослыми уже детьми…
Алина тяжко вздохнула.
– Моим мужем ты будешь. – Аня напялила себе на голову связанную кулем косынку и, даже не посмотрев на себя в зеркало, подтолкнула Алину к дивану: – Я сейчас лягу, а ты ложись сверху.
– А почему это я муж? – девочке игра как-то заранее не нравилась.
– А потому что посмотри на себя! У тебя разве есть грудь? – её ладонь ровно прошла по платью, нигде не изогнувшись. – Нет у тебя груди! А у меня посмотри какая…
Аня красиво гладила свои сиси, которые на самом деле были большими, назвав именно их незнакомым словом «грудь».
Алина тоже провела по своему платью, тяжело вздохнула, подумав про себя, что никогда у неё таких сись ведь не будет, и грустно согласилась быть мужем.
Аня в фате давно лежала на диване и ждала.
Алина с трудом улеглась на неё. Было жутко неловко и неудобно.
Они так полежали некоторое время, после чего Аня возмущенно сказала:
– Ты чего не двигаешься?
– А куда надо двигаться? – недоуменно ответила та.
Аня явно была Алиной недовольна. Она это чувствовала по нервному тону и переживала, что старшая девочка сейчас окончательно разозлится и не будет больше с ней никогда играть. Эта мысль её сильно расстроила и потому, чуть не плача, Алина произнесла:
– Скажи… скажи, что мне надо делать?
Аня без слов стала быстро водить Алину вверх-вниз по своему телу. Девочку замутило.
– Ах. Поняла… Это как в поезде, да? Давай, я сама…
– Нет, не так… Ты еще должна мою грудь трогать.
Как можно было коснуться того, о чем просит Аня, Алина не представляла. Лежать на другом человеке, беспрестанно двигаясь, да еще что-то трогать… Такого ведь невозможно даже представить, не то, что сделать…
– Мне не нравится, Аня… – робко сказала она.
– Да ты сама не умеешь быть мужем! – ответила недовольно Аня и сбросила с себя Алину. – Я буду теперь мужем… Сейчас посмотришь, как надо. – Она задрала ей платье и стала стягивать трусы.
– Что ты делаешь! – Алина в испуге посмотрела в другую комнату, где сладко и спокойно храпел дядя Максим. – Что ты делаешь, Аня!
– Тише, папу разбудишь… Не видишь, он устал, спит… Не буди моего папу!
И тут Алина вспомнила тот давний неприятный день и поняла, что происходило в туалете. Она покраснела и от стыда не могла даже взглянуть на свою соседку.
Та тем временем стянула с неё трусики, сняла свои и совершенно разочарованно растянула слова:
– о-о-о-о-о-о…да у тебя и там ничего нет… – и тут же с гордостью продемонстрировала свои черные кудряшки.
Алину это зрелище просто убило. Она смотрела, не отводя взгляда, а потом выкрикнула:
– Там – кудряшки? А почему у меня нет?! Почему у меня нет?!
– Да что ты так кричишь? Смотри, а то сейчас папа проснется… Ты, Алина, совсем ничего не знаешь… Мне за тебя стыдно… Волос бывает только у таких больших девочек, как я… – Аня гордо задрала голову, совершенно довольная произведенным эффектом. Она сняла с головы фату, надела её на Алину и уложила девочку на спину. Аня была намного крупнее и выше. Когда она легла сверху, Алина затерялась где-то под ней.
Аня была такая тяжелая, да еще так быстро ёрзала, что девочка стала задыхаться.
– Ты так сильно дышишь… Так нельзя. Ты как паровоз дышишь… Нельзя так дышать. Твоему мужу это не понравится! Ты опозоришься в первый же день! Нет…ты совершенно ничего не умеешь… Вставай и уходи. Мне с тобой не интересно играть! – Аня поднялась и стала сердито одеваться.
Алина была рада, что эта пытка, наконец, закончилась. Она еле отдышалась и вся красная сидела, уставившись на дядю Максима, который за всё это время даже не перевернулся на другой бок.
– Иди к себе домой. Я больше с тобой никогда не буду играть. Ты ничего не умеешь… Э-э-э-э-э… всё настроение мне испортила…
Алине, несмотря на то, что игра совершенно не понравилось, было страшно терять дружбу такой хорошей подруги и очень стыдно за свои неумения…
Аня на цыпочках прошла в комнату, где спал отец, и, призывая, махнула рукой. На трюмо стояла большая шкатулка. Девочка открыла её, и Алина ахнула от восхищения. Шкатулка доверху была полна разными красивыми бусами. Их было много, разных, переливающихся, перламутровых…
Аня вытянула тонкую ниточку бисера и подала Алине. Та потянула руки и… взяла.
– Всё. А теперь иди домой. Маме своей только ничего не говори, поняла?
– Да… А зачем мне это? – спросила Алина недоуменно. Но и отдавать обратно такую красоту уже жутко не хотелось…
– Так всегда бывает. Мужчина потом дарит женщине бусы. Вот у нас видишь сколько? Это нам всё подарили.
– А кто это вам подарил?
Аня задумалась. Это выглядело так, как будто она размышляет – открывать ли Алине страшную тайну или пусть всё останется так, как есть.
Алина преданно смотрела ей в глаза, в которых читалось: «Не выдам! Ни за что на свете не выдам!»
– Ладно, скажу… Это моей сестре дарят… – Аня выхватила из ладошки розовые бусы и продела девочке через голову.
Алина, не заметив, что бусы уже на шее, стояла, как пень: услышанное удивило её не на шутку. Инна – старшая сестра Ани – училась с её братом в одном классе, и точно не была еще замужем. Она была отличницей и лучше всех играла на пианино. Девочкой в семье и во дворе очень гордились. Кто мог, а главное – когда – надарить ей столько бус – было непонятно. То, что Аня может так беспросветно лгать и позорить сестру, Алине и в голову не приходило.
Она стояла, вытолкнутая за дверь, на лестничной клетке и размышляла о многом.
С тех пор Аня с Алиной даже не здоровалась. Она презрительно обводила соседку взглядом и равнодушно отворачивалась. Алина тяжело переживала странную размолвку, считая себя невиновной, да и странно заработанные бусы сильно отравляли ей жизнь и были совершенно не в радость. Носить их всё равно было невозможно, а уж тем более показать кому-то… А раз так – для чего они тогда вообще нужны?
Дружить, конечно же, можно было с тихоней Наилей и её братом Нагимом. Но с ними было скучно. Алину постоянно тянуло к старшим. Но путь туда был закрыт, пока Аня её игнорировала.
В семье у Наили тем временем появился маленький братик. Настоящая живая кукла.
Алина, затаив дыхание, поняла, что теперь, значит, и у них со дня на день должен появиться малыш. У Ани, правда, он появился у первой…
Не осмеливаясь смотреть в глаза, Алина сказала об этом предположении маме, в надежде как-то поторопить события, но мама, выслушав её, лишь рассмеялась.
– Да не будет у нас никакого братика. Для чего он тебе нужен?
– Нужен, – упрямо ответила Алина.
– Да не нужен… Вот сама подумай. Вы сейчас апельсин на сколько частей делите? На две, правильно? А потом придётся на три делить. Тебе же мало достанется. Жалко же будет кому-то отдавать…
– Не жалко… я отдам…
– Да это ты сейчас так говоришь… Потом жалеть будешь…
Алина долго представляла себе эту ситуацию с апельсином, а затем, несмотря на мамины слова, решила упорно ждать этого долгожданного братика. У всех же девочек на площадке он появился, значит и у неё должен!
…
«Пришла…» – глазки Алины радостно заблестели. Она заёрзала у папы на коленях, ожидая, что же будет дальше.
– Алина, – позвала мама из коридора. – Иди, за тобой Аня пришла.
Алина, как пуля соскочила с колен, схватила коробку с куклой и помчалась вперед. В узком коридоре они столкнулись с мамой.
– Можно, я к ним новую куклу возьму? – вопрошающие глазки светились счастьем.
Мама, было, засомневалась, но потом разрешила:
– Ладно, бери. Только смотри, чтобы не портили её там… – Последние слова она сказала уже закрывшейся соседской двери.
В гостях у Ани оказалась Епишкина Ирка… Сей факт, моментально погасил разгоревшийся огонек Алининого счастья.
Ирка была старше Ани на целый год. Она никогда не принимала Алину в общие игры двора и постоянно выгоняла её стоять поодаль с остальной малышней. Это было несправедливо и обидно. Аня и Миша за Алину вечно заступались. И тогда Ирке приходилось нехотя соглашаться. Но ворчала она потом еще долго, то и дело, заостряя внимание на Алининых промахах…
– Вот! Говорила же… Не нужно было её брать! Не нужно!
Ирка и Алина глянули друг на друга без особой нежности.
– Э-э-э-э-э…зачем ты её позвала? Делать что ли тебе нечего?
– Посмотрим да, что ей на Новый год подарили.
Пока старшие девочки переговаривались, Алина незаметно просунула коробку под чехол пианино.
– Ну, так что тебе подарили? – обратилась к ней Аня.
Алина стояла и думала: как же ей теперь доставать куклу обратно. Стыдно же… Теперь же будут спрашивать – для чего она её туда засунула…
– Да куклу подарили… – как можно безразличнее ответила девочка.
– А где она? Показывай.
Ирка Епишкина заинтересовалась тоже. Алина присела и вытянула коробку из-под материи.
– Не поняла… Она у вас что ли была? – спросила Ирка у Ани.
– Да нет. Она только что её туда спрятала. Думала, что я не вижу.
Девочки ехидно засмеялись, осматривая Алину с коробкой с ног до головы.
– Ну, показывай, давай…
Алина радостно протянула им свой подарок. Большие девочки не смогли сдержать восхищения.
– Ничего себе, – сказала Ирка. И подозрительно глядя на девочку, продолжила: – А кто это тебе такую куклу подарил?
– А такой кукле место вот где! – Аня ни с того ни с сего швырнула игрушку под пианино.
Там частенько бывало пыльно… Алина бросилась вызволять куклу. Но как только она показалась у неё в руках, её заново вырвали и со смешками забросили обратно. Туда же полетела вся волшебная одежда.
Алина, вся красная от потрясения, пыталась достать её снова. Но старшие девочки к пианино её не подпускали. Они стояли и ухмылялись, время от времени, отталкивая Алину от себя.
– Сначала скажи – откуда у тебя такая кукла! У кого украла?
Алина в ужасе уставилась на Ирку.
– Ага, думаешь, я не знаю, что ты у Ани бусы стащила? Тебя вообще ни в один дом пускать нельзя.
Алина молча посмотрела на Аню, а та лишь отвела взгляд. Ирка, ожидая, что подруга её поддержит, недоуменно уставилась на неё и больше ничего не говорила. Пауза затянулась. Алина отодвинула их, достала свою куклу, огладила её со всех сторон и гордо, но, немного отчего-то стесняясь, ответила:
– …это мне Дед Мороз принёс…
– Что? Кто принёс? – девочки откровенно расхохотались.
– Это мне Дед Мороз принёс! – грозно повторила Алина.
– Ой, мамочки, не могу…посмотрите на эту дурочку…которая верит в дедов морозов… ой, мамочки…не могу… – Ирка, такая большая и взрослая Ирка, покатывалась со смеху над крошечной девчушкой, которая никогда в жизни не сделала ей ничего плохого.
Алина уже было забыла про недавнее унижение, она стояла пригвождённая к полу новым жизненным потрясением.
«Деда Мороза – НЕТ???!!!!!!»
А Ирка довольная произведённым эффектом склонилась над Алиной и зашептала ей в ухо, открывая самую главную тайну:
– Это тебя родители твои – обманывают… Никакого деда мороза нет вообще… Это они сами купили куклу в магазине, и пока ты спала – положили её тебе, как будто от деда мороза. А его нет, это тебя родители твои – обманывают… Бедная ты девочка…
В голове застучало: «Это тебя родители твои – обманывают… Обманывают… Обманывают… Обманывают… ……………»
Алина уставилась стеклянными глазами на Аню, которая всё это время молча простояла рядом.
– Да, Аня…обманывают?.. – ей казалось, что Аня сейчас рассмеется глупым Иркиным словам, и всё сказанное не более чем шутка.
Но Аня кивком подтвердила, что всё правда истинная.
Сдерживавшаяся всё это время Алина закричала диким голосом и бросилась с кулаками на больших и злобных девчонок. Она колотила по ним, плевалась, выкрикивая всякие нехорошие слова в их адрес.
Опешившие девочки не могли её никак унять…
– Да она сумасшедшая какая-то…
– Я сейчас маме про вас всё расскажу! Я сейчас расскажу маме про вас всё! Расскажу – какие вы плохие и злые!
Аня выразительно посмотрела на Алину и произнесла:
– Да ничего она не скажет. Она же не предательница.
Алина на мгновенье перестала плакать. Тоже задержалась на ней многозначительным взглядом, собрала какую-то ненавистную теперь куклу («ух-х-х…Матильда…») и попросила открыть ей дверь. До замка она сама не доставала.
Уже дома Алина нарыдалась вдоволь…приговаривая, какая злая девочка эта Ирка Епишкина…
Про Аню она не сказала ни слова.
Укладывая Алину спать, мама наверно в двадцать пятый раз её заверила, что Дед Мороз всё же есть. А несусветные глупости, что его, якобы, нет, распространяют плохие дети, которым он не приносит подарков.
Кто-то бы не поверил маме?
А с Аней и Иркой Епишкиной Алина больше сама не дружила.
Ирку она просто тихо ненавидела. А через Аню пронесла предвзятое отношение ко всему её народу.
От неприятия этого Алина избавилась через много взрослых лет, с трудом распознав его природу… И было ей потом очень стыдно…
16.06.2007
Проклятый диван. Уличный кот
Как светло и потешно всё в благополучном детстве…
Но как все страшно, когда взрослая жизнь перетекает в вовсе неблагополучные времена.
Перетекает вопреки всему. Потому что она жизнь. И ей положено протекать вопреки.
Сергей Стукало
//-- Лето 1981-го года --//
Ночь. Душная, мучительная бакинская ночь, когда ворочаешься в жаркой постели, не в силах уснуть, но и проснуться тоже. Тянешь воздух долгим жадным глотком и, выдыхая с протяжным невольным полустоном, прекрасно понимаешь, что в повисшей влажной тишине не дождёшься ни спасительного дуновения, ни шелеста листика. Ошалевшие от солнечного внимания листья остаются скукожившимися даже ночью… Утро. Скорее бы утро…
Утром бывает прохладнее.
Со стороны моря налетает лёгкий бриз – полчаса или чуть более дышится легче.
– Не спишь?.. – мама с подушкой в руках осторожно подошла к двери.
– Нет… – сквозь странный мутный полусон, в котором осознаешь происходящее вокруг, ответила дочка.
– Я у тебя лягу. У нас совсем дышать нечем… Сердце останавливается…
– Тебе плохо? – обеспокоено подскочила Алина. – Ложись сюда…сюда ложись…я на диван перейду.
Мама нехотя согласилась и, не успев лечь, моментально уснула. Переутомилась.
Напротив кровати стоял новенький, не сумевший прижиться диванчик. От него, несмотря на полугодичное его здесь простаивание, здорово пахло мебельным магазином. Для чего его купили – Алине было совершенно не понять.
– Как для чего? – чуть ли не возмущалась в день покупки мама. – Гости придут. Где им сидеть?
– Но у нас же есть диван в большой комнате! – парировала дочка. – Красный, – это слово прозвучало с каким-то особым к этому цвету отношением. – Пусть там и сидят. Для чего в моей комнате…им сидеть… – она продолжала настырничать, внутренне возмущаясь, что его поставили здесь безо всякого согласования с ней.
– В каждом нормальном доме должно быть два дивана.
На этом разговор завершился. А девочка еще долго ворчала, околачиваясь возле этого неприятного новшества.
Было ведь у них два дивана. Было! Но для чего-то один выбросили. И он тоже был красный! Отнесли на свалку, когда переезжали. И через полчаса, когда выбрасывали что-то ещё, дивана там, разумеется, больше не было.
– Значит, кому-то понадобился. Чужим людям доброе дело сделали, – удовлетворенно отметила мама. – А мы себе новый купим.
И действительно купили. Горчичного цвета с едва пробивающимися золотистыми нитями.
– Почему такой?! – портфель полетел куда-то в сторону.
– Алина, как ты себя ведешь?!
В субботу, пока девочка была в школе, домашние устроили ей приятный сюрприз. Но праздника не получилось…
Мама поджала губы. Брат, обронив что-то вроде: совершенно вы ее разбаловали, ушел сидеть с книжкой на своём красном диване. А папа… Папа, получается, тоже не поддержал, раз сказал лишь:
– Ну, ты же у нас хорошая девочка… Послушная.
Но отчего-то именно от этих его простых слов глаза наполнились горючими слезами. Сдержав их, но обидно глянув в сторону отца, Алина пошла под бочок к брату. Прижалась к нему, уютно подобрав под себя ножки.
– Отлипни от меня, – локтем отодвинул ее тот. – Неблагодарная. Пока ты в школе прохлаждалась, мы все магазины в городе обегали, маме сердцем плохо стало. А ты? – он уничтожающе посмотрел на нее.
Ей, конечно же, было стыдно. Но внутренний бунт никак не утихал.
– А вот пойдем, пойдем… Посмотришь, какие там пружины дурацкие. Сидеть невозможно! – она тянула брата за руку, и тот на удивление встал и пошёл за ней.
Покачавшись на сидении и прижимая его ладонями, он заметил:
– Да…чего-то мы не рассчитали… Но этот был самый приличный. Остальные, знаешь каких диких расцветок. Тебе бы вообще не понравились.
– Надо было меня тоже взять…
Брат внимательно посмотрел на нее и сказал:
– Честное слово, без тебя больше ничего покупать не будем. А этот уже купили, поняла? Пойди и скажи маме, что он тебе понравился, – и, разворачивая повернувшуюся совсем не в ту сторону девочку, назидательно процедил: – Пойдешь сейчас же и скажешь, что понравился. – Он подтолкнул ее в направлении кухни.
Мама резала лук, наверно от того и смахивала слезы. Папа выстукивал по столу пальцами «…погоня, погоня, погоня в горячей крови…»
Алина села на стул позади мамы, потом потянулась, обхватила её и приложила голову к ложбинке на пояснице. Потёрлась лбом.
– Сядь нормально. Ты мне мешаешь, – но обиды в голосе больше не было.
Быстро среагировав, Алина предприняла последнюю попытку избавиться от ненавистного соседа, роняя через паузу:
– Мамочка… Диван… Очень хороший… Красивый… Мне понравился, – и теперь, как можно быстрее постаралась выговорить главный аргумент: – Но он же новый! Его надо в большую комнату. Братику родненькому поставить! Там лучше будет.
– Вот пойди у него сама и спроси.
Первый серьёзный этап пройден.
Брат, как обычно, сидел в правом углу дивана, увлеченно читал, никак не прореагировав на ее появление в комнате. Стараясь не наступать на скрипучие половички, Алина приблизилась и присела сначала на краешек, но затем придвигаясь всё ближе и ближе.
– Опять липнешь? Сколько раз тебе говорить? Не видишь – я читаю!
– А что ты читаешь?
– Книгу.
– Я вижу, что книгу. А вот что именно?
Брат быстро показал ей обложку. Обложка мелькнула, увидеть ничего не получилось, и потому пришлось нагнуться, чтобы посмотреть снизу. Брат прижал книгу к коленям.
– Ты посмотри на нее… Книга месяц лежала, никто ее не касался. Как я взял, ей тут же стало интересно. Ты отстанешь от меня, наконец?
– А что я делаю? – сестра насуплено отсела в другой угол. – Спросить уже нельзя.
– Поворчи мне еще… Давно, вижу, по шее не получала.
Ссориться сейчас неразумно, и потому, пропустив обиду мимо ушей, она, по лисьи высматривая узоры на диванной обивке, очень быстро оказалась вблизи него.
– Опять начинаешь? – брат был бдителен.
– …а, может, тебе что-нибудь сделать надо?
– Что? – непонимающе переспросил он.
– Ну… рубашку погладить…
– Нет.
– А туфли почистить?
– Туфли? Вообще-то не надо… Но, если хочешь, иди почисть. Только коричневым кремом!
– Угу, – мысленно потирая ладошки, улыбнулась сестра. – Вечером почищу.
– Чего-то всё очень подозрительно… – усмехнулся брат, но натолкнулся на такой доверчивый и искренний взгляд, что усмехнулся теперь совершенно иначе.
Вот только разговор явно не клеился.
– А, может, тебе яблоки принести?
Брат скорчил гримасу. Накормить его чем-то всегда было проблемой.
– Ладно, одно давай.
Довольная сестра помчалась на кухню, в полной уверенности, что сейчас перехватит похвалу от мамы.
– Мамочка, родненький братик яблоки просит!
– Сам попросил или ты предложила? – мама, недоверчивая, но обрадованная возможностью хоть что-то впихнуть в своего великовозрастного худющего сына, быстро чмокнула кивнувшую дочку и передала полную тарелку: – Ты там к нему поближе подложи и сама погромче хрусти. Он, на тебя глядя, может тоже возьмёт. О, Господи, ничего не ест этот ребенок…
Брат, увидев ее с тарелкой, страдальчески сморщился:
– Э-э-э, опять мама начинает… я же одно просил…
– Ну, это не только тебе… я тоже поем…
Алина яблоки не любила. Но куда деваться?..
– …а твои друзья, они, когда к нам придут? – доев яблоко до голого черенка, как приветствовалось мамой, она положила его на край общей тарелки.
– Не знаю… С ума сошла? Куда мусор бросила?
– Завтра придут? – она послушно забрала черенок и зажала его в ладошке. Ладошка сразу стала влажной, парной.
– Не знаю.
– А послезавтра?
– Не знаю! – брат заиграл желваками. И передал ей свой плохо объеденный огрызок.
– Что ты сразу сердишься, – она разжала ладошку и сравнивала теперь яблочные черенки. – Смотри, как ты плохо съел!
– Ничего не плохо. Нормально, – он ворчливо потянулся за вторым яблоком.
– Я же не просто так спрашиваю, – елейным голоском продолжила сестра. – Может, пока они еще не пришли, мы твой старый диван ко мне поставим?.. А тебе – новый! А? – она заворожено вычитывала решение в его глазах.
– Это мой диван. Пошла отсюда. Ничего переставлять не будем.
– А-а-а-х, – обида плюс рухнувшая надежда. – Вот уйду сейчас и не подойду к тебе больше в жизни! Понял?!
– Очень хорошо будет, – спокойно отмахнулся брат и заново уткнулся в книжку, совершенно уверенный в том, что какое-то время, пока не переживут случившееся, его отвлекать не будут.
Сестра выбежала из комнаты, но тут же в дверном проеме показалась голова:
– И туфли чистить не собираюсь!
– Куда денешься…
…И как после всего этого любить этот диван? Тут время не поможет.
Переложив подушку в сторону окна, она устроилась на узкой диванной половинке, к тому же еще и скрипучей. Под ребрами оказались неудобные впивающиеся пружины… Но гладкая обивка была такой прохладной, что девочка не заметила, как уснула.
Проснулась она, когда никого уже не было дома. «Надо же, даже не слышала, как ушли…» Тело ломило, тянул низ живота. «Проклятый диван. Это он во всём виноват».
На кухне лежала записка. Нужно было купить хлеб, пять пачек молока, две банки сметаны. Оставленной трешки хватило бы даже на мороженое, и в остатке – пятьдесят копеек сдачи, если молоко по шестнадцать копеек, или сорок пять, если по семнадцать. «Посмотрим, может и два мороженых…» – разрешил обычно строгий внутренний голос, Алина же довольная прошла в коридор: посмотреть на себя в зеркало.
У ее отражения волосы торчали дыбом. И теперь целых полчаса приглаживать их мокрой расческой… Она повернулась боком и заметила, что болевший живот стал немного больше обычного и ощущениями в нем напоминал надувающийся воздушный шарик. Правда, небольшой. Но это всё ерунда в сравнении с неожиданно набухшими сиськами. Они болели тоже, а к крошечным розовым шарикам невозможно даже прикоснуться. Настроения это не прибавило. «Для чего растут? Стыдно как… Наверно скоро и в трусах не походишь…» Тут ее как-то резко сморило, и она еле добрела до своей постели, оказавшись в которой сразу же и уснула.
Потом, какое-то время спустя, не могла понять: снилась ей эта дикость или же, сон переступил неположенный ему порог, и всё продолжается наяву… Там, за ней долго гнался преступник, который потом таки настиг её, задыхавшуюся, опрокинул на спину, и теперь со злостью резал острым ножом по живому, вытягивал кишки. Боль была дикая, но кричать она не могла, выплевывая горлом сухой спазм. Металась, но спастись не получалось всё равно. По ногам текла кровь, а живот был горячим и отчего-то влажным.
Алина судорожно схватилась рукой за край кровати, и какое-то время лежала, не открывая глаз и прислушиваясь к звукам вокруг себя. Почувствовав что-то тяжелое на животе, она опасливо протянула к нему другую руку. Пальцы попали в густой мех.
– Васька! Ты? – девочка распахнула глаза и приподняла голову, рассматривая свернувшийся тяжелый клубок.
Привлеченная голосом и потревоженная кошка встрепенулась и волнительно промяукала. Её заспанная мордочка, до того запрятанная между лапок, была влажной и свалявшейся. Но томные глаза светились такой добротой и расположением, что Алина подтянула ее повыше и попыталась поцеловать. Но кошка, влажная на один бок, увернулась и пошла обратно на вспотевший живот.
– Васька, жарко же… Живот и так болит, а еще ты ложишься…
Странное дело, сколько она ни скидывала кошку, та, виновато поглядывая исподлобья, настойчиво возвращалась обратно.
– Ладно, что с тобой делать, – как-то горестно произнесла девочка. – Давай еще немного поспим…
Но лежала, боясь сомкнуть глаза, отирала мокрый лоб и чувствовала, как изнуряющая боль тупеет и куда-то исчезает… Чудеса.
Как только ей стало лучше, кошка, глубоко и неприятно оттолкнувшись задними лапами, соскочила и пулей рванула вглубь квартиры.
– Васька, ты какая-то бешеная! – крикнула ей вслед Алина.
Она села в постели и… опешила. Ноги с внутренней стороны были в крови. Простыня запачкана. И на новом диване яркое, но заметно подсохшее пятно.
«Мамочка моя…»
Расплакавшись, она не представляла, как теперь ликвидировать последствия этого медленно уничтожающего всё её естество ужаса.
Трусы запустила под струю холодной воды. Вода долго разбегалась ярко кровавой мутью, от которой трудно было отвести взгляд. Пострадавший кусок простыни замочила в тазике с порошком. Долго отмывала себя. Утомилась, но времени расслабляться – не было совсем. Набрав в ковшик воды, она захватила кусок хозяйственного мыла, тряпочку и пошла к дивану. Вот только растираемое пятно безобразно ширилось, наотрез отказываясь исчезать, как ни плачь. Вдобавок одна мысль не давала ей покоя: «Заметила ли что-то мама? Ведь она спала не укрытая… Ногами к двери…»
Алина то и дело отбегала в комнату к часам, волнуясь, что упускает ли время для похода в магазин. Но и бросить начатое никак не могла. На ее счастье и простыня отстиралась быстро. И минут через пятнадцать высохла на легком спасительном ветерке. А вот середина дивана предательски красовалась огромным мокрым темным пятном. И было не понять – это грязь так расплылась или же, может тоже бесследно высохнет?..
В шкафу ваты оказалось не так уж и много… «Надо узнать в аптеке – сколько стоит». Соорудив спасительную затычку и потоптавшись, чтобы она более-менее удобно там уложилась, Алина вспомнила, что не завтракала. Оставленный бутерброд давно расплылся под бьющим в стекло солнцем, а видом и запахом вызвал не аппетит, а позыв гнетущей тошноты. Да еще Васька удружила. Не доела рыбу в своей тарелке, и теперь на этот кусочек собралась вереница мелких прозрачных муравьишек.
– Васька, какая ты дура! Иди, посмотри, что тут из-за тебя творится! – крикнула в комнаты девочка, но никто не пришел.
Зато из-за входной двери доносился пронзительный кошачий глас. Это просился котенок Мурзик. Котенок, правда, давно оформился в лоснящегося кота. Этот зверь умел подластиться к кому угодно. И потому всегда был сыт и доволен жизнью.
Прошедшей зимой, недели две как переехав в этот двор, мать с дочкой возвращались из магазина. Переполненные сумки оттянули руки, и мама, предложив малость передохнуть, остановилась возле скамейки второго блока.
– Давай, возле нашего посидим… – опасливо предложила ей дочка, которая была в курсе странного раздела жильцами и их детьми территории двора. Но мама, посвятившая жизнь работе и семье, далекая от условностей общественной жизни, не обращала на подобные глупости внимания. Дочка же сидела нервно, волнуясь, чтобы кто-то не сделал им замечания. Тем более, что в окнах за шелохнувшимися занавесками просматривались лица.
Мама облокотилась на спинку лавочки и пыталась стянуть с верхней пуговицы ускользающую петлю.
– Тебе плохо?
– Да нет, жарко.
Тут они вдвоем неожиданно вздрогнули. Маме на колени резво запрыгнул непонятно откуда взявшийся котенок и, громко мурлыча и активно перебирая когтями по черной шубе, быстро направлялся к лицу. Шел до тех пор, пока не упёрся в нос. Тут же началось такое эмоциональное ласкание, пение и выкрутасы телом, что опешившая от невиданного нахальства мама не сразу нашлась, как отреагировать. Изымая котенка откуда-то у себя из-за шиворота, она теперь смеялась и восторгалась этим меховым покорителем сердца. Ну, а уж как дочка была довольна, и говорить нечего…
– Возьмем? Возьмем? – как заведенная повторяла она.
– Да куда возьмем? А твою куда? Выбросишь?
– Не-не… – от подобной мысли зажалось сердце. – Ни за что не выброшу! Она же моя… Но и этот ведь – какой хороший котенок… Он же тебе тоже понравился, да, мамочка?
– Да, очень красивый, – она гладила серого в тигриный окрас зверька, а тот умильно закатывал глазки. – Покормить возьмем, а вот домой не надо. Мало ли он какой заразный. Не надо мне в дом заразу тащить.
И откуда было маме знать, что с тех пор Мурзик все дни, пока взрослых не было дома, околачивался в их квартире… Наверно ему было совсем не понятно, отчего его сонного порой резко выставляют за дверь. Мурзик был удачной живой игрушкой. Он спокойно и даже с какой-то растянувшейся улыбкой принимал все посылаемые на его долю мучения. Безропотно ходил в чепчике и распашонке, качался, без страха сорваться, в подобии гамака, привязанного к боку раскладушки и сооруженного из куска тряпки и наспех пришитых по бокам ленточек. Болтался часами и спал сном безропотного ребенка. Но как-то очень быстро гамак стал мал, а тяжесть с трудом втиснутого туда кота заваливала раскладушку… Пришлось срочно искать ему новое место для сна. Им оказалась собственная постель. Мурзик, как настоящий человек, спал на спине, глубоко провалившись головой в подушку, а поверх укрывающего его тельце одеяла лежали пушистые лапки с темными и не всегда чистыми подушечками. Умильная картина. Но главное, Мурзик начисто вылизывал Васькину тарелку! Которую потом, не нужно было мыть!
Вот и теперь, от подтухающего куска рыбы не осталось и следа. Куда-то исчезли и муравьи. Мурзик же тактично ожидал чего-то еще.
– Может, ты, и бутерброд мой съешь?
Хоть и скребя сердце, но съел, выручил. И теперь сам, без всяких уговоров и дополнительного приглашения, отправился спать на свежевыглаженной простыне. Алина заботливо укрыла котика, почесала шейку и посмотрела на часы. Еще полчаса и магазин закроют. Ох, ты боже мой… Сегодняшний день не вмещался в тот распорядок, которой она ежедневно скрупулезно размечала себе на листке.
Подхватив авоську и деньги с ключом, крепко зажатые в другом кулаке, Алина поспешила в продуктовый. Если пойти в тот, что налево – это, конечно же, быстрее. Но там противная наглая продавщица, которая никогда не дает правильно сдачу. Как-то за десять заварных пирожных по двадцать две копейки за штуку, она хотела содрать с Алины два пятьдесят. И как та ни пыталась, едва показываясь из-за прилавка, объяснить, что столько те не стоят, продавщица была непреклонна и наотрез отказывалась передавать пакет в тянущиеся руки. Что же делать? Уйти? Но как вернуться домой пустой? И чай дома свежий, наверно, заварили, ждут её. А как разыгрался на пирожные аппетит, надо ли говорить? И тогда Алина…соврала. Она пообещала, что занесет недостающие деньги – только сейчас – отдайте, пожалуйста, пакет. Продавщица еще долго сомневалась, отвлекалась на что-то другое, делая вид, что девчонку не замечает. Затем скорчила пренебрежительное выражение лица, но пирожные ей всё же швырнула.
– Смотри а-а, я жду!
Дома Алина честно созналась, что с нее в магазине требуют еще тридцать копеек, которые она обязательно должна отнести. Обещала.
– Вот еще, – сказала мама. – Пирожное стоит двадцать две копейки. Я тебе два двадцать дала. И нечего мне глупости пороть, и аферистов поощрять.
Вот так честнее, – отчего Алина стороной обходила тот магазин. И эта ситуация её нещадно угнетала. ниса поспешила продуктовый. ругой кулакк, которой она ежедневно скрупулезно размечала себе на листке. елких прозрачных муравьиш
В магазине направо, тоже тетенька не из приятных – огромная, как матрешка, вдобавок, как говорили взрослые: бреется. Дети ее побаивались. Но ее частенько из молочного отдела переводили в мясной. Надежда не столкнуться с ней – оставалась.
Во дворе Алина быстро отмахнулась от подружек, прошла мимо детсада, до магазина оставался последний поворот. И именно за ним, она налетела на…маму.
– Ты откуда? Почему так рано? – в страхе выпалила она, чувствуя, как деревенеет язык и подгибаются ноги.
– Неважно себя чувствовала, отпросилась. А ты куда?
– Я?.. Я?.. – растерянно соображала девочка, представляя, как на ее постели роскошно сейчас отдыхает уличный кот, и это будет первым, что увидит мама, войдя в квартиру. – Какая у тебя сумка тяжелая… Давай, я возьму и скорее домой отнесу. А ты пока в магазин вместо меня сходи, я как раз туда шла. (Заявить такое – наглость вопиющая! Но что делать!)
– Только сейчас в магазин? А чего так поздно?
– А ты что там купила такое тяжелое? – она встала перед мамой, не давая ей идти к дому. Алина понимала, что Мурзик – это преступление. А вот испорченный новый диван – это как объяснить? Если они вдвоем войдут в квартиру…ей не успеть выбросить кота за дверь. Не успеть чем-то накрыть диван. Мама перечисляла покупки, но дочка ее не слышала.
– Мамочка, вот тебе деньги, иди скорее в магазин, а то его сейчас закроют. Сметану купи.
– Так я уже купила сметану…
– А хлеб? Хлеб ты разве купила? – назидательно поинтересовалась дочка. Да еще таким тоном, будто у них нерадивая мать, которая собралась голодом морить своих детей.
– Да лучше ты в магазин сбегай, а я домой пойду. Совсем плохо себя чувствую…
В другое бы время, Алина обеспокоилась последней фразой, но сейчас было не до сантиментов.
– Да ты что, мамочка, сумка просто камень. Ты тихо иди, а я, ее быстренько отнесу, и прибегу к тебе.
Мама подозрительно посмотрела, но направилась в сторону магазина.
– А деньги? – дочка протягивала ей трешку.
– Ничего, у меня есть в кошельке.
Они повернулись спинами и пошли. Каждый в свою сторону. Сумка действительно оказалась неподъемной. Алина прошла несколько шагов и для чего-то обернулась. Мама стояла и зорко смотрела ей в след. Струсив невозможно, что та ее сейчас или остановит, или позовет с собой, девчонка прытко рванула вперед, уверенная, что мама постесняется людей и не побежит следом. А за это время она вышвырнет кота, и остальное прикроет тоже… Она даже знала чем – маленькой подушечкой. На бегу, она оглянулась еще раз, с ужасом увидев, что мама самым быстрым шагом на свете идет за ней следом, выкрикивая:
– Остановись! Алина! Кому говорю, остановись!
Но она сделала вид, что ничего такого не слышит, и припустила еще быстрее.
Ключ как назло долго не попадал в замочную скважину. Сердце колотилось, как бешеное. В дверях встречала, черт знает где, весь день прятавшаяся, но ласковая теперь, Васька. Запутавшись в ней ногами, Алина прямо с сумкой бросилась в свою комнату, выдернула заспанного и ошарашенного Мурзика из постели, скорее швырнула за дверь и только придвинула щеколду, как в дверь бойко постучали.
Вдохнув больше воздуха и широко улыбаясь, Алина открыла дверь:
– Ой, мамочка, это ты…
На резиновом коврике перед дверью сидел, предательски зевая во весь свой широкий рот, заспанный кот. Мама отодвинула ее, быстро прошлась по квартире. Осмотрев ее мельком, она, видно было, облегченно выдохнула, и еще раз открыла входную дверь. Мурзик печально на нее глянул.
– Так вот почему ты от меня убегала? Домой она торопилась. Сумка у матери тяжелая, пожалела. Ага, пожалела! Куда там. Убила! …Где он спал?! В свою кровать, небось, положила?! – мама прошла в комнату. Алина же уселась на мокрое диванное пятно. – Ну, конечно… здесь он и спал! – Песок с лап кота сбился в тёмную кучку. – Постирала бы хоть один раз постельное белье, я бы посмотрела, как ты тогда кошек уличных с собой укладывала. Это, называется, меня рано отпустили с работы. Потому что я плохо себя чувствую. Да мне на работе – спокойнее! Там меня никто так не расстраивает!
– Так ты сейчас снова на работу пойдешь?
– Что?!
– Извини, пожалуйста…
– Кому нужны такие извинения?
– …А какие должны быть?..
– Правильно, у всех дети, как дети… у меня черт знает что такое! Без ножа зарежут.
Алина с ужасом думала – сколько еще часов ей предстоит находиться с бушующей мамой…
Четверг, ни в чем неповинный четверг, она невзлюбила на всю свою жизнь.
Благодарю Сергея Николаевича Стукало за помощь в редактировании текста.
Всем дням день
Алина никогда не понимала, ну откуда же подружке известны все подробности происходящего в её дворе после того, как попрощавшись, та уходила в свой двор. Или же заверяла, что безвылазно находилась дома. Не понимала, пока не оказалась у неё в гостях на праздновании дня рождения.
//-- * * * --//
Начало лета. Самая приятная пора. Не жарко. Закончилась школа, заброшены портфель и форма, а впереди три бесконечных месяца первых в жизни летних каникул. Но что было самым приятным, начиналось время летних платьев и первых фруктов.
Алина долго размышляла, что же ей надеть… Вертелась перед зеркалом, хмурилась. Многое не влезало, или же сидело так, что не продохнуть. А ведь она целый год ждала эти платья! А ведь на дне рождения они будут пить лимонад! Много лимонада будут пить!
– Не расстраивайся, – сказала мама. – Ты выросла из них. Сейчас что-нибудь придумаем.
Мама заговорщицки улыбалась, Алине же было не до улыбок. Вот этого голубого с белой шнуровкой и полосатыми зебрами ей было особенно жаль. Она сидела на диване, крепко прижимала платье к себе, размышляла о потере. Мама же времени даром не теряла. Она установила швейную машину, и вот уже меняла черную шпульку на белую.
– У меня кусок японского шелка остался. Будет тебе платье!
– Только рукавчики фонариками, пожалуйста, сделай.
– Да нет, не хватит. – Она посмотрела на притихшую дочку. – Смотри какая ткань прохладная. В самую жару бегать. Сама подумай, для чего тебе в жару платье с рукавами? Это мне уже надо руки прятать, а тебе и так хорошо. – Мама пошлепала себя по внутренней стороне руки.
Алина принялась внимательно изучать её руки. Но, даже изучив, не поняла, что в них не так. Обычные руки, как у всех взрослых людей. Ну, если только чуть-чуть с веснушками, тогда понятно. И Алина с мамой согласилась.
– Легкий фасон. Смотри, вырезаю горловину, два проема для рук, юбочка трапецией, два шва по бокам, и платье готово. – Ножницы легко скользили по ткани.
«Ой, сейчас будет говорить, что пора мерить… А потом прямо на мне закалывать иголками… Ой… Да не хочу я трапецией! Ой…»
Алину передернуло.
– Да не бойся ты так, я аккуратно, не уколю.
– А куда теперь мои платья?
– Отдадим кому-нибудь, – ответила спокойно, а дальше совершенно иным тоном. – Мы же вечно всё раздаем! Вот хоть бы раз нам кто-нибудь что-то дал! Вечно мы всем должны! Всё, снимай! Ну, осторожнее, расходится же…
Такое мамино настроение Алине никогда не нравилось. В предыдущие разы, прекрасно понимая, что она не виновник, а вынужденный слушатель, всё равно расстраивалась, если такое с ней происходило. Волновалась, что не смогла предупредить такие разговоры. А тут спровоцировала сама…
Платья малы, мама расстроилась… Определенно, Инка родилась в очень неприятный день.
…Платье понравилось. Фасон простой, но, как сказала мама, оно выигрывало за счет ткани и расцветки. Ощущения тоже были очень приятными. Казалось, что платья нет совсем. Но стоит только посмотреться в зеркало, как восхищения не сдержать. Алина едва справлялась с довольством. Оставалось причесаться и завернуть подарок.
Чтобы оттянуть первую процедуру, она как можно дольше натягивала белые гольфы. Мама же, оказывается, безрезультатно искала расческу. Так и не найдя, пришла с вопросом к ней, Алине.
– Где твоя расческа? Опять неизвестно где валяется?
«Как это неизвестно! Известно! – чуть не возразила Алина. Но вовремя опомнилась. – Вот еще не хватало, чтобы раскрылся расчёскин тайник…»
Расческа терялась каждое утро, и, в зависимости от настроения и торопливости мамы, в школу можно было пойти с приглаженными мокрой рукой кучеряшками. Неприятная процедура расчесывания откладывалась на следующий день. А там кто его знает, может, и на следующий. Тем более что Алина заверяла маму, и на тот момент верила сама, что непременно причешется днём! Вечером мама пытливо переспрашивала, получала кивок, но в каком-то недоверии проводила по её волосам.
– Терпеть не могу, когда мне врут, – произносила она куда-то в сторону и уходила.
Следующим за такой неприятностью утром расческа всегда обнаруживалась на положенном месте. Всегда. Но со временем исчезала вновь.
Вот и теперь, когда в школу не ходят, спят, сколько хотят, о ней бы и не вспомнили никогда, если б не Инкин день! Вот уж эта Инка!
– Я сейчас её найду.
«Мне не больно. Мне совсем не больно».
– Вот причесывалась бы каждый день, не приходилось бы так волосы драть. Нет, вы только посмотрите, какой овин в голове! Завтра же пойдем в парикмахерскую! Скажу, чтобы остригли тебя, как можно короче!
«Мне не больно. Мне совсем не больно», – а морщилась поневоле.
Ну вот и всё. Алина рассматривала себя в зеркале, не понимая, что так особенно поменялось после этой жестокости и что так особенно теперь нравится маме. Разве что кудряшки разгладились, стали волнами. И это, называется, хорошо?
Потом долго думали: во что завернуть подарок. Мама дарила Инке шелковый гарнитур. Еще в марте она купила таких два. Алина еще долго выбирала, какой взять себе: белый или сиреневый. Хотелось и тот, и другой. Инке тогда достался белый. Лежал, искушал, ждал сегодняшнего дня. Алина же успела свой поносить так, что шелк стал заметно светлее кружев. А у Инки вон какой, новенький. И не полиняет ведь никогда!
Оказалось, что подарок заворачивать не во что.
Алина отказывалась нести его в прозрачном целлофане. Стеснялась.
Папа предлагал газету, даже соглашался отдать новую, не прочитанную. На его предложение дружно замахали руками. На миллиметровку брат согласия не давал. Ему чертить видите ли. Как будто на чем-то другом нельзя!
Оставалась калька.
– Ну что ж, опять останемся без безе. Так мы никогда и не научимся его печь!
Алина горестно глянула на маму. Не так уж она получается и не права, когда говорит, что мы всё отдаем… Вот уж действительно, всем дням день!
…Алина волнительно спускалась по ступенькам. Не дай Бог помять…
Держать перед собой оказавшийся большим и неудобным сверток и спускаться – это было что-то новенькое. По ступенькам не попрыгаешь. Она знала, что на балконе стоит мама, а папа смотрит из окна на кухне, но ведь не помашешь им в ответ.
Еще никогда дорога в соседний двор не была такой невыносимо долгой, торжественной и… мало приятной. Оказавшиеся во дворе дети засыпали её завистливыми вопросами. Им хотелось на день рождения тоже.
– Возьмешь меня? Возьмешь меня? – кричала вслед малышня их двора.
Алина поджала губы. Неприятность покруче ждала у подхода к Инкиному дому. Как назло надо было пройти через весь двор! Заметив Алину, игравшая ребятня бросила свои дела и вмиг окружила её плотным галдящим кольцом. К Инке было не пробиться. Шажки стали мелкими, незаметными. Занемели руки. Плюнув на подарок, Алина сунула его подмышку и освобожденной рукой принялась пробивать себе дорогу. Дети отталкивались плохо.
– Ничего себе Инночка! Из чужого двора приглашает, а нас нет!!! Ничего себе…
Ничего себе… Ничего себе… Ничего себе…
Вдалеке, уперев руки в боки, выгнув спину, стояла Инка. В спортивных шерстяных штанах и белой майке. Стояла безмолвно, наблюдала. Заметив её, дети в мгновение ока разбежались кто куда. Алина, наконец, вдохнула, облегченно выдохнула и улыбалась теперь вовсю. Ей захотелось расцеловать Инночку как можно скорее!
– Чего это ты так вырядилась? – набросилась на неё Инка, когда они уже слюняво чмокнулись. – Не видишь, я по-домашнему! Никого кроме тебя не будет.
– Как не будет?.. – Алина опешила.
– А кто мне еще нужен? Ты у меня одна подруга.
Алине стало не по себе. Ведь она приглашает на свой день рождения кого-то еще… А надо, оказывается, только одну Инку! Мысль, а может, новое понимание, заставили поежиться.
– Ладно, идем домой. Запоминай, вот этот балкон наш. Вот по этому голубому ящику запоминай.
У Инки, как у всех, кто жил на первом этаже, почтовый ящик был свой собственный, а не ряд железных ячеек, как у остальных живущих выше. И балкон у них весь в решетке, как настоящая крепость.
Дверь, дверная ручка, звонок ей понравились тоже. И коридор был просторнее, квадратом, а не вытянутым прямоугольником. Инкины родители широко улыбались. Наверно, обрадовались Алине.
– Пока я накрываю, побудьте в нашей спальне, – сказала Инкина мама.
– Идём, – показала на дверь Инка. – Заходи, я сейчас.
В этот момент она, подумать только, дралась с папой. Лупила его кулаками и задирающимися ногами.
– Видишь, в какой я форме! – произнесла она в прыжке и мягком приземлении.
Алина еще раз осмотрела её обычную спортивную форму, может, излишне синего цвета. Но додумать не успела, потому что сейчас Инка поддавала ногой по папиному заду, как только он развернулся к ним спиной. А тот не только не ругался, напротив, будто одобрял!
Ну, ничего себе…
Алина перепугалась до смерти. Уже в комнате, маленькой, но заставленной так, что повернуться негде, как только совладала с собой, она всё-таки решилась на вопрос.
– Ты почему так ударила папу?
– Да ну…ему полезно, – сказала, будто отмахнулась от мухи.
В голове Алины сработал переключатель. Она многое переосмыслила и теперь жалела Инку. Это каков же у нее папа, раз ей, бедняжечке, приходится с ним так расправляться!
«Бедная ты моя Инночка… Как же тебе трудно приходится…»
Она подалась к подружке и скоро её поцеловала. Инка силой оттолкнула её. Хорошо, что за спиной оказалась кровать, а не зеркало и не стул, и Алина грохнулась на неё.
– Ты чего это нам покрывало портишь? – Инка взобралась на постель с ногами. – Ладно, раз испортила, я тогда попрыгаю немного. Только тебе нельзя!
– А я и не хочу! У нас свои кровати есть! Я сколько хочешь на них прыгаю! – брякнула в запале Алина.
– Да-а-а? – затянула гласную Инка с разгорающимися прямо на глазах глазами. – Я тогда завтра к тебе приду!
Даже не зажмуриваясь, Алина смогла увидеть, как Инка скачет по их новым тесненным покрывалам. С кровати на кровать. Туда и обратно. От зрелища подурнело. А еще захотелось вырвать свой язык. Ведь в самый последний раз с полным разрешением она вдосталь напрыгалась на сетке от старой кровати, которую выбрасывали. Тогда тоже случилось одурение, но совсем не такое, как сейчас. Тогда же она дала честное слово, что это в последний раз в жизни! Новое надо беречь. И она берегла. Что же будет теперь?
– А завтра нас не будет! – нашлась Алина. – Завтра мы ведем меня в парикмахерскую.
– Ну, я тогда в понедельник приду. Еще лучше, твоей мамы дома не будет!
Ответа на такое не нашлось.
– Девочки, у меня всё готово. Идите к столу…
– Идём, мам, я только подарок посмотрю. Давай, дари.
Алина хотела сказать Инке, что подарки обычно смотрят, когда гости уходят. А так некрасиво себя вести. Но Инка уже рвала любовно завернутую кальку на клочки.
– Мама-а-а-а-а! – через секунду она уже вопила. – Они мне комбинацию с трусами подарили! Ты ужас, а не подруга! – перестав вопить, Инка заговорила взрослым, поучительно-назидательным голосом. – Алиночка, ты взрослая девочка, вот сама подумай, разве такие подарки дарят?
Неизвестно за что и почему, но ей сделалось стыдно… Сразу захотелось домой. Она вспомнила свою любимую комбинацию со своими трусами и принялась надумывать, что в них не так. Как назло, не надумывалось.
– Ладно, – горестно вздохнула Инка. – Что мне теперь с тобой делать, горе ты моё луковое. Идём, – смилостивилась она и перестала поедать взглядом, – угощать тебя будем. Мы люди добрые.
В коридоре Алина застыла. Дверь в левую комнату (у них даже комнат больше!) оказалась открытой. В глубине, на большой кровати лежала крошечная сухонькая бабушка с широко раскрытым ртом и проваленными глазами.
– Не смотри туда, проходи. Это про-пробабушка моя. Она двадцать лет лежит, воняет, не помирает никак.
– Что, даже никогда не встает?
– Не-а, и не собирается даже.
«Вот какие про-пробабушки бывают, оказывается! Лежат целыми днями в постелях, и вставать не собираются!»
– А мы за ней стирай, убирай, – попала в мысль Инка. – И еще воняет как. Воздух нам отравляет только. – Она погрозила в комнату кулаком. – Дед, ты чего дверь распахнул?
– Душно… – из комнаты показался белый дедушка. – Ладушки, ладушки, затворяю. Ягодку купите. Крупную только. Мелкоту саме ишьте.
– Это мой прадед, – пояснила Инка. – Бабулин отец. А лежит его теща. Его жена умерла давно, он теперь с ней живет.
– … …А помнишь, у тебя еще рыжая бабушка есть. Она тогда кто?
– Дотумкала, наконец. – Инка заулыбалась. – Не бабушка, а бабуля! Иди в зал, давай. Бабуля этому деду – дочка.
– А кто тогда тёща?
– Вот ты, Алиночка, тупая… В зал, говорю, иди.
Комната. Вот где Алина застыла вновь. На этот раз от великолепия. Красивый бархатный диван, а в длинных, во всю стену шкафах искрящийся хрусталь. Наконец, Алина осознала значение слов «полки ломятся». Полки, действительно, ломились. От добра. А у них две лодочки, две конфетницы, пудреница, как мама говорит, и еще одна корзиночка. Всё, чем Алина так гордилась, вылилось в сравнении в сущую ерунду. Она поняла чего Инка ухмыляется, когда бывает у них. Было чему. Что за день сегодня такой!
Великолепие стола, первые фрукты, огромная клубника, черешня: белая, розовая, бордовая – радовали глаз, но не радовали душу. Хотелось уйти отсюда. Уйти, в свой скромный, но какой-то теперь еще более родной, дом.
– Что ты как не живая. Садись. Села? Удобно тебе? Не проваливаешься? Может, подушку под попку хочешь? Выше будет. Нет, лучше на стул садись.
Алина пересела. Так правда было лучше.
– Папа, мы сели! Иди наливай нам «Тархун»! Или тебе «Байкал»?
– Ты что! «Байкал» для взрослых! – Алина неожиданно расслабилась, поняв, как многого Инка еще не знает.
– Ты так много салата не ешь, а то у нас еще курица жареная, горячее и еще мы с мамой делали вчера вафельные каллы с кремом. Вон, видишь, на блюде. Мы их только на мой день рождения делаем, – гордо заявила она напоследок.
Глупые вопросы не предполагались, но Алина всё-таки не сдержалась. Отложив вилку, она застрекотала, как пулемет:
– А всё-таки, Инночка, других гостей разве не будет? Почему папа с мамой не идут к нам? Где твой брат? Дедушка? Он же ягодку хотел. Хорошо, из класса сейчас никого нет, а твои подружки со двора? Почему нет их? А Майка, Юлька? Ты же знаешь, где они живут! Почему только я-я-я?
Инка перестала жевать, насупилась.
– Мало того, что подарок дурацкий принесла, теперь день рождения мое портит. Бабуля когда придет, принесет ему черешню. Брат в… в… Мама!!! Папа!!! Идите сюда!!! …А хочешь, потом в подвал полезем. Там холодно.
– Х-хочу… Инночка, а что тебе надо правильно дарить?
– Мне? Мне надо дарить бусики, браслетики. Всякие золотые вещи. Видишь, какие серёжки? Это…
Но тут пришли встревоженные родители, встали у двери. Инка не договорила, но, завидев их, теперь всем своим видом излучала обиду. Алина принялась сосредоточенно накалывать на зубчик вилки зеленые горошинки.
– Что тут у вас, девочки? Поссорились? Алина, сегодня Инночку обижать нельзя. Смотри, она вся в слезах. Инночка, дочечка моя, что случилось, что она тебе сказала?
Инка вроде плакать не собиралась, но вдруг, правда, расплакалась. Алина еще ниже склонилась над тарелкой, и сметанная заправка становилась всё жиже, водянистее. Инка же теперь рыдала в голос, захлебывалась слезами. На раскрасневшемся лице веснушки стали коричневее обычного. Мама хлопотала над ней с одной стороны, папа с другой отпаивал лимонадом. Она давилась, но пила, пыталась что-то говорить, а скошенными глазами, полными отчаянной, незаслуженной обиды, упёрлась в сторону Алины. Потом поперхнулась, закашлялась. Ей долго стучали по спине. Отдышавшись и смачно высморкавшись, она для начала накинулась на склонившегося к ней отца, отхлестала его по щекам.
– Это из-за твоего «Тархуна» я чуть не умерла! А она, вот она, – Инка вновь зашлась в обидной икоте, – сказала, что вы мне неправильное день рождение сделали-и-и-и!!!
Алина сказала бы, что не говорила никогда таких слов. Сказала бы, если могла. Инкин папа кинулся отпаивать лимонадом теперь её. Но она захлебнулась от первого же глотка.
– Инночка, дочечка моя, Алина твоя глупости говорит. Такое день рождение, как мы тебе сделали, ни одной девочке не устраивают. Алина, вот честно только мне скажи: у вас тоже всё так бывает? – Инкина мама обвела руками вокруг себя и, заполучив отрицательное мотание головой, удовлетворенно продолжила. – Вот видишь, Инночка.
– Но к ним гости приходят, а к нам не-е-ет!!! – Инка кричала отчаянно. – Почему вы не разрешаете мне никого приглашать домой-й-й?!!
Алина, пронзенная её состоянием, своей виноватостью донельзя, сейчас любила её больше всех на свете. Родители переглядывались и молчали. Трель дверного звонка вывела из оцепенения. В коридоре стало шумно. Пришел Инкин брат.
Он был младше брата Алины на два года и еще учился в их же школе. Так что, разница в пользу старшинства давала преимущества Алине, а вот постоянное присутствие старшего брата в школе перекрывало это преимущество. Инка им часто и результативно угрожала. Алина его побаивалась тоже, но не из-за страха расправы, а за его сухую суровость. Он никогда не замечал её в школе.
И вот он пришел. А они тут в слезах. И его сестре испорчен день рождения…
Он шумно вошел в комнату и остановился.
– Ух ты как интересно! Мам, это они лимонадом так опились, что он уже из глаз полез?
Сказал в полной серьезности, но стало отчего-то смешно. Тут Инкина мама засуетилась больше прежнего.
– Девочки, девочки, давайте мириться. Вы подружки, вам ссориться нельзя ни в коем случае! Идите ко мне, обнимитесь скорее…
Девочки обнялись крепко-крепко. Инка мокрым носом уткнулась в самое ухо, и Алине сделалось щекотно, а, значит, еще смешнее.
Теперь смеялись все. Затем дружно уселись за стол, и дальше хохотали не переставая.
Инкин брат оказался та-а-аким веселым человеком! Словами. Он постоянно говорил что-то такое, что они хватались за всё больше и больше надувающиеся животики. Ведь Инкин папа «Тархуна» не жалел! От смеха болели щеки и даже ребра. А когда пришла бабуля стало еще веселее. Она говорила вроде по-русски, но какими-то удивительными словами.
– Ты понимаешь, что она говорит? – захлебываясь смехом шепнула Инке Алина.
– Мы сейчас тебя в подвал спустим и закроем там. – Весело, но серьезно ответила ей Инка.
А потом принесли торт. «Апшерон»! Такой торт, и Алина это знала, настоящий дефицит! Доставали его из-под полы, по знакомству.
– Откуда у вас такой?
– Это всё мой папа! Он всё может! – Инка выгнула спину и возгордилась лицом.
А потом принесли еще коробку. С крошечными пирожными. Такими же, как продавались везде, но очень маленькими. Алина залюбовалась… Такие не есть, а только рассматривать!
– Это мини, – важно сказала Инка.
– Что?
Инка пронзила её уничтожающим взглядом и осуждающе покачала головой. Вроде, что с такой взять.
А потом их телевизор оказался…цветным!!! И теперь того, что творилось вокруг, Алина больше не видела.
– Алина!!! Алина, ты что оглохла? – Инка изо всей силы толкнула её в спину. – Мама сказала, чтобы ты в тундик сходила, а то весь диван нам сейчас засикаешь. Там, в коридоре белая дверь, но не где душ, а где мальчик без трусов. У нас санузел раздельный. Только закройся, а то дед зайдет.
В коридоре Алина услышала разговор, прислонилась к косяку и опасливо заглянула в комнату, совершенно иную комнату, по духу, мебели и людям. Бабуля тоже была там. Она стояла у двери, белый дедушка сидел за круглым столом, а прапрабабушка так и лежала в постели.
– Ты полкило купи, но ладной. А эта барахлятина мне не нужна, – белый дедушка усмехнулся и брезгливо отодвинул тарелку с черешней от себя подальше. – Что, девочка, верно я говорю? Поди сюды, откушай ягодку. Вишь, нейдет. Хряка тож отворотит.
Алина перестала заглядывать в комнату, рванула на кухню. Тем более что воздух в той стороне оказался много лучше, не забивал нос чем-то странным и до тошноты неприятным. Там было открыто окно. Жаль в сетке и тоже зарешеченное, а то бы Алина шмыгнула в него.
– Правда его. Верно говорит, верно, – за ней вслед шла рыжая бабуля, тоже постоянно улыбающаяся, как Инкин папа.
«Они так похожи. Интересно, она Инкиному папе кто?»
– …лучше полкило хорошева прикупить, чем два кило похужее. Правда его!
Рыжая бабуля говорила сама с собой.
– Бабуля, – Алину хоть и оглоушило от собственной смелости и непонимания: а может ли она так обращаться к этой бабушке, но сил для вопроса хватило, – а Вы Инночкиному папе кто?
Бабушка не заругалась, а напротив, заулыбалась больше обычного.
– Коленьке-то? Матушка я ихнева. Коленька сынком мне доводится.
– А дедушка белый кто тогда?
– Батюшка.
– А Инночка мне сказала, что отец!
– Я и говорю: батюшка. Батюшка и есть.
«Вот и попалась Инночка! «Отец» говорит… Вот какая обманщица нашлась! Но всё равно, как ведь много у неё всех! Очень…»
Алина загрустила, встала у окна и принялась рассматривать мир через маленькие железные квадратики. И тут, присмотревшись внимательнее, она поняла, что видит свой двор! Свой двор!!!
Вот когда Алина поняла, откуда Инке известны все подробности происходящего в её дворе после того, как попрощавшись, та уходила в свой двор. Или же заверяла, что безвылазно находится дома.
Она следила! Следила вот из-за этих маленьких железных квадратиков!
Вот откуда она знала всё!
– Ты где застряла?
– Там наш двор! Вот ты откуда всё знаешь! Ты за нами следишь всё время!
– Во-первых, Алиночка-дуриночка, это мое окно. Куда хочу туда и смотрю. Поняла? Иди, там за тобой твоя мамочка любименькая пришла. А во-вторых, нужна ты нам сто лет!
В коридоре действительно стояла мама, стеснительно улыбалась и смотрела на Алину таким удивительным взглядом, будто не узнавала. Алина похлопала себя по груди: смотри, это я, точно я. Мама кивнула.
– Ну что, говори людям «Спасибо» и пойдем уже, наверно… Она и так у вас весь день отняла.
– Что вы, что вы… – послышалось в ответ.
Инка присела помочь застегнуть босоножки, и смотрела так, как будто прощается навсегда. Они вновь обнялись и долго не разжимались.
– Видите, как наши девочки дружат, мы прям не нарадуемся…
Уже на улице Алина поняла, что сейчас надует в штаны. Но не возвращаться же… Домой, скорее домой! А мама шла неторопливо, засыпала вопросами «про как и что», на которые Алина отвечала с излишней дрожью. А затем, войдя в описательность, позабыла о своем хотении, и расписывала Инкин день рождения, как самый волшебный день в жизни. Таких дней она еще не жила, честное слово!
– А про платье что сказали? – вроде как безразлично спросила мама.
– Сказали: красивое!
Алина, не дожидаясь пока поднимется мама, взлетела на свой третий этаж, прижалась щекой к своей любимой двери светло-салатного цвета… До-ма…
Хорошо… Ей было очень хорошо.
А вот и мама показалась! Теперь можно стучать в свою дверь!
Тук-тук-тук! Открывайте скорей! Мне, вашей Алине! Только смотрите, никуда меня больше не отдавайте!
Всем дням получился день, но как же хорошо, что он заканчивается…
Мой папа не Ленин!
К брату пришел друг, его одноклассник – Лисанов Игорь. После одной истории с грибом Алина его не очень-то и любила. Но теперь она уже большая девочка, и больше они её не обманут. Тем более что, увидев Игоря, она поняла, что очень по нему соскучилась.
Но…
Ребята быстро прошли в комнату и общались исключительно друг с другом, не обращая на Алину никакого внимания. Никакого… Это обидело невозможно! Раз гость пришел к ним, значит, это гость общий! А разве нет?
– Иди в куклы играй, не мешай нам!
Ага, именно так и было сказано. Да какие там могут быть куклы, когда в доме гость! И говорят ведь так тихо, что из другой комнаты не разобрать! Алина вежливо посидела на диване, потрогала кукол. Всё. Чем еще заниматься? Когда магнитом тянет к ним.
– А хотите, я вам концерт покажу? – предложила она просительным голоском.
– Какой еще концерт? – неохотно отвлекаясь от разговора, среагировал брат.
Лицо у него, как обычно, неприятно сморщилось. Но это не остановило!
– Нет, вы сначала скажите: хотите? – Алина усилила ударную гласную.
– Ладно, только быстро, – как-то неожиданно быстро согласился брат. А Игорю сказал. – Давай, посмотрим, а то не отвяжется.
– Я сейчас! Ждите! – Обрадованная Алина пулей сорвалась переодеваться.
Прямо на домашнее платье она еле-еле натянула свою самую красивую розовую юбку в частую складку. Когда мама стирала её, то сшивала складочки ниткой, чтобы не разошлись. Так что, пока она была в руках, от юбки невозможно было отвести взгляд. Красота невозможная! А вот в зеркале Алина себе не понравилось, но время поджимало. Зрители в любой момент могли расхотеть. И потому, в зеркало лучше сейчас вообще не смотреть! На трюмо лежала розовая помада мамы. И не просто лежала, она призывно манила, склоняла взять в руки. Ну, как тут было не взять? Алина отвернула колпачок, понюхала, закатила глаза. А затем рука сама жирно и не совсем ровно прошлась по губам, по щекам. Но зеркало сегодня было настроено против Алины. Она это знала теперь точно!
– Ну, где ты там застряла?
О, как приятно! Нетерпеливо ждут!
– Иду! Готовьтесь встречать!
Алина влетела в комнату так, что ребята вздрогнули. Остановилась напротив зрителей. Они переглянулись. Брат смущенно отвел от друга глаза и впился в Алину злобным взглядом.
«А, наверно, ждали долго», – поняла она. Взялась пальчиками за края юбочки, присела в поклоне, выпрямилась и во весь голос объявила.
– Концерт начинается!
Объявив, она, пританцовывая, запела. Слух от природы отсутствующий, на этих куплетах особо не спотыкался.
Я у Коли на балконе каблучками топала,
Хоть я Колю не любила, а конфетки лопала.
Ребята переглянулись и дружно расхохотались. Это воодушевило. Она отпустила юбочку, прижала пальчик к щечке, придерживая второй рукой локоток. Брат нервно рассмеялся.
На базаре тетя Поля назвала меня свиньей.
Люди думали свинина, встали в очередь за мной.
Она пропела и не могла теперь отвести от брата глаз, не понимая, почему он такой родной и такой чужой одновременно. Она сразу почувствовала себя неуклюжей. Но спохватилась, что в выступлении повисла ненужная пауза, расправила плечи и теперь почти что кричала для пущей убедительности своего таланта.
Говорила баба деду:
«Ты купи-ка мне «Победу»!
А не купишь мне «Победу»,
я уйду к другому деду!»
Во саду ли в огороде
выросла демьянка.
А кто её посадил?
Бабушка армянка!
Брат густо покраснел. Порывисто встал, сгреб Алину подмышку и направился в ванную комнату. Шел, а сам оборачивался и говорил.
– Игорь, теперь ты понимаешь, какой ты счастливый человек? Ты один, у тебя нет этого наказания. Никто тебе не треплет нервы, а главное не позорит перед людьми!
На последних словах он, умывая, еще ожесточеннее потер ей лицо, не жалея холодную воду. Умывает, называется!
– Ничего, Игорь уйдет, я с тобой разберусь! Ты мне признаешься, кто тебя научил этой дряни!
– Про бабушку ты сам меня научил! – успела она вставить перед следующей пригоршней воды.
– Нет, вы только подумайте, еще и врет! Совсем обнаглела!
Алина мокрая, растрепанная, опозоренная перед Игорем, изо всех сил пыталась оправдаться, припоминая брату ситуацию, когда он её учил, а теперь вдруг почему-то забыл начисто! Игорь прислонился к стене, наблюдал молча. Посмеиваясь. Алина не поверила, еще раз внимательнее всмотрелась ему в глаза. Да, так и есть, не верит, потому и смеется. Она не хотела, но вновь вспомнила историю про гриб… Покрутила на языке его фамилию… Конечно, такая фамилия неспроста! Дальше она додумать не успела, так как ее за шиворот тянули на…
– Посиди здесь, подумай над своим поведением!
Так, опять на балконе… И, судя по всему, выпустят не скоро. Всплеснула руками, прижалась к холодному стеклу носом. В комнате задернули занавеску. Зябко. Алина оглянулась вокруг. Старый шифоньер, в закутке у стены половое ведро, тряпка, швабра, посередине маленький столик, у другой стены диван и старый холодильник «Саратов». Ничего нового… Правда, балкон застеклен, и получилось целых четыре вида на улицу, а не два, как из комнат. Алина для согрева побегала от одной половинки окна к другой, рассмотрела двор с разных ракурсов. Но дождь в этот день зарядил сильный, да к тому же, еще с ветром. Так что стекла залило водой. Расплывчатая панорама… Алина принялась считать струйки, но очень быстро сбилась со счета. Не успевала. Вновь огляделась вокруг. Возле двери в комнату, в комнату, где так сейчас тепло и несмотря ни на что – интересно, на длинном толстом гвозде висели прицепленные к связанной вкруговую веревке шпильки. Или, если правильнее говорить, – прищепки. Алина взяла несколько и, складывая фигурки, грустно вспоминала своих кукол. Эх, как бы она сейчас с ними играла! И не нужны ей ни этот родненький братик, ни тем более Игорь! Лиса…Лисанов!
Алина думала сейчас о том, что если бы он не пришел, она бы сидела у брата под бочком. Им было бы так хорошо и тепло вдвоем… А теперь что? Она наказанная за такой хороший концерт на балконе, а Игоречек этот в её доме, куда ей нельзя! Ну ничего себе… Алина расстроилась невозможно, постучала в стекло. Без ответа. Расстроилась больше, но вскоре сердиться устала и нашла себе новое занятие.
Она открыла дверцу шифоньера, пересмотрела всё, что лежало там на полках, чего-то касаясь, но больше так, глазом. «Ничего интересного», – отметила себе и разочарованно закрыла скрипнувшую дверь. Во второй, более широкой половине шифоньера, находились вещи поинтереснее, но туда сейчас было не добраться. Прямо посередине на таком же толстом гвозде, как и шпильки, но прибитом не к наличнику, а прямо к крыше шифоньера, висела сетка полная мандарин. Последние в этом году мандарины. Куплены к завтрашнему дню рождения папы.
Алина потянула воздух. Ах, как же замечательно, оказывается, на балконе, если на нем хранится такая вкуснота! Она вплотную подошла к сетке, прижалась носом, едва перебарывая щекотку в нем. Приятно закружилась голова…
На балконе сразу сделалось праздничнее и светлее.
«Ну и пусть, дураки эти, сидят в своей комнате!» А ей и здесь хорошо.
Алина потянулась рукой, но вытянуть мандаринку не получилось. Она попросту не доставала.
Вот они, перед глазами, а не взять!
Нижние мандарины под тяжестью верхних, просели и выпуклились из прорезей.
И что теперь? Просто смотреть на них?.. Это стоило ей огромного труда и отнимало все больше душевных сил. Мир бы померк, если бы тут не оказалось ведро. Алина перевернула его, шустро взобралась, и жадно ухватила сразу две. Положила на стол, потом взяла еще и еще. Ей вдруг море стало по колено. Для утешения нужно много мандарин. Сейчас, уже сейчас, она будет их есть!
А не стыдно ли тебе, Алина? Ведь папин день рождения.
Алина вздрогнула, опомнилась. Но охота, пуще неволи. Человека уже понесло.
Первая, вторая, третья ушли с наслаждением. Дальше пошло труднее… Алина сидела на столе, болтала ногами, и теперь явно ощущала холод во рту. И какой-то особенный по спине… К тому же, стыли запачканные соком пальцы. Ох ты, заляпана юбка…
Тут она заметила, что отодвинута занавеска. Интересно, давно? А еще секунду назад смотрящий на нее во все глаза Игорь, невозможно теперь смеется, показывает пальцем и зовет брата.
Брат подошел, остолбенел на мгновение, потом резко отдернул занавеску, порывисто открыл дверь. Алина, избавляясь от улик, запихнула в рот плохо очищенный мандарин. Попыталась скорее пережевать. И надо же было такому случиться, чтобы сок из него нечаянно брызнул прямо в лицо близко подошедшему брату…
Не сказав ни слова, он развернулся обратно и закрыл за собой дверь. И тут Алину сорвало окончательно.
Она спрыгнула со стола и принялась плясать на маленьком пространстве балкона, выкрикивая, что есть мочи.
Игорь, Игорь, Игорек.
Сел на бабушкин горшок.
Бабушка ругается.
Игорь извиняется!!!
Она выкрикивала и выкрикивала. До хрипоты. А Игорь стоял за стеклянной дверью. Хмурился, улыбался, смущался.
Вернулся брат. Наверно, умылся. Заметил продолжение концерта.
Сил не было совсем. Но Алина, держась на честном слове, закривлялась, вроде как еще больше.
Игорь, Игорь, Игорек!!!
Сел на бабушкин горшок!!!
Бабушка ругается!!!
Игорь извиняется!!!
Допела, остановилась, красная, потная. Виноватая-виноватая. Стояла, смотрела, как Игорь направляется к коридору, а брат, укоризненно оглянувшись на неё, идет следом.
…
– Выходи.
Алина покорно вышла. Встала под самой люстрой, от свечения которой сделалось еще жарче.
– Совсем совести у тебя нет! Один раз в жизни человек в гости пришел! А ты что устроила?
Брат неожиданно улыбнулся, но, быстро поборол себя. Улыбка ушла с его лица, и он опять помрачнел и взялся за ругань. Ругался долго. Алина не спорила, соглашалась. Невыносимый стыд сжигал всё естество. Но стыднее всего было перед папой…
Ни кто иной, как она, испортила ему день рождения! Ведь когда у человека в этот день нет пяти килограммов мандаринов, он может совсем не рождаться! Тем более, что брат сказал, если она столько съела, то он сейчас пойдет и съест в два раза больше!
– Мишенька, родненький братик, ты потерпи до завтра, не ешь… Я что хочешь – сделаю! Честное слово! Вот сам скажи, что мне сделать? – Алина согнулась в три погибели.
Брат оживился. А сестра ждала, заглушая ужас возможного отказа безмолвной мольбой. Страх покалывал кончики пальцев на руках и ногах. Но его реакция оказалась быстра. Он уже начал получать первое легкое удовольствие от стремительно расходящейся вширь перспективы.
– Так, за то, что говорила при Игоре, что я учу тебя дурацким стишкам, почистишь сама картошку.
– Хорошо.
– За съеденные мандарины… Кстати, чтобы убрала кожурки! …вымоешь на кухне пол. За то, что дразнила Игоря, десять раз прочтешь вот этот текст. За то, что из-за тебя человек ушел из дома, десять раз поиграем в шашки. Потом вымоешь Васькины чашки, погладишь мне рубашку, понюхаешь мои грязные носки.
– Хорошо, хорошо, хорошо, хорошо, хорошо… Хорошо. – Алина была согласна на всё.
Брат даже разочаровался. Могла бы, и упереться насчет носков.
– Что не могла сказать: «Ой, зачем, я не буду!»?
– Нет, – грустно ответила Алина. – Давай…
– Да ну, не интересно с тобой… Ладно, пойдем что ли, вместе картошку почистим…
…Сегодня Алина по собственной воле выбирала самые мелкие картофелины. Пол вымыла во всех уголочках. Чашки Васькины сверкали, только выгляни солнце. Рукава на рубашке, с большим, правда, трудом и обожженными пальцами, прогладила безо всяких стрелочек посередине. И была готова работать еще и еще… Но, на нее глядючи, утомился брат.
Потом, и не понять, кто-то из них сделал первый шаг, и они крепко, порывисто обнялись. Алина, прижавшись к брату всем телом, уткнувшись ему в живот, надрывно, наконец, разрыдалась.
– Мишенька, родненький братик, ты не представляешь, как я тебя люблю… Только, не ругай меня, пожалуйста, больше. А то я так не могу…
– Ладно, так уж и быть, – ответил брат голосом совершенно правильного звучания. – А совесть ты будешь иметь?
– Да, да! – порывисто заверила Алина, на самом деле плохо понимая про совесть. – …только, нельзя как-то прибавить этих мандаринов?..
– Да как их теперь прибавишь… Эх, надо не забыть мусор выбросить! …Ладно, я маме скажу, что это я сделал. А папа…так он вообще, ты же знаешь, ничего не скажет.
– Да, – тихо согласилась сестра и еще теснее прижалась.
– Да отодвинься ты от меня!
А что, можно было предвидеть… Уже сидя на своей стороне дивана Алина задала вопрос.
– Мишенька, родненький братик, а почему дети в классе говорят, что мой папа – Ленин?
– Что-о-о? – брат удивился и рассмеялся одновременно. Отсмеявшись, сказал. – Ну так они в один день родились, наверно, дети и запутались. А ты что, – он подозрительно глянул на Алину, – тоже так думала?
– Я – нет. Мой папа же не умер. Но мне обидно, что они думают, что он такой у меня старый! Вот папе сколько? Пятьдесят будет, правильно? А Ленину ведь сто восемь лет! Дураки они все какие-то…
– Еще какие! Вот только я не понимаю, почему ты постоянно говоришь, что папа – твой? Он и мой тоже! И моим папой он был намного раньше, чем твоим! Поняла?
Настроение Алины вновь потеряло вернувшийся градус. Как ей не нравилось, когда он так говорил! Как можно не понимать, что главной считается именно её собственность! Ей хотелось дать этому какое-то доступное объяснение, но в голову ничего не шло. И слов хватило лишь на…
– Поняла…
– Слушай, вот мы с тобой сидим, а подарок-то папе не подготовили!!!
Алине стало совсем нехорошо. Все вокруг заволокло туманом.
– Ладно, я знаю, что делать! – успокоил её брат. – Вот, смотри, я скопил немного. – Из крошечного кармашка на брюках, о существовании которого Алина даже не подозревала, он выудил много раз свернутую красивую денежку с Лениным. – Сейчас поеду в город, куплю ему часы! А то у него совсем старые, ты же видишь.
– Может, возьмешь меня с собой? – Робко спросила она, веря и не веря, что у брата могли оказаться такие деньги, и что подарок папе теперь будет.
– Нет, ты лучше дома посиди. Смотри на улице какой дождь. Я быстро, туда обратно. Ты даже не заметишь!
Алина встала у окна. Ждать.
…Алина смотрела на мокрую улицу, представляя каково брату под таким дождем и явно ощущая холодные капли на щеках. Потом не заметила, как забралась в постель. …Разве она спала? Наверно, спала, раз её так тормошат за плечи. Алина разлепила глаза, и от зрелища перед глазами возликовала каждой клеточкой своего существа. На ладони брата, в крошечной белой коробочке, на шелковой подушке лежали закрепленные резиночками невообразимой красоты часы. Алина сразу увидела их на папиной руке. Вместо тех, страшных старых, с покарябанным стеклом и растрескавшимся ремешком. Увидела и задохнулась.
– Мишенька, родненький братик, какой же ты молодец…
– Честно, понравились?
– …еще как… – Алина едва дышала. Вот бывает же такое счастье!
– Только смотри, папа придет, не проболтайся! Обещаешь?
– Обещаю.
– Смотри, тут еще дни устанавливать можно. – Брат покрутил колесико, переводя циферки. – Так, давай, поставим двадцать первое… Вот! А завтра они сами перейдут.
Алина и так ликовала от счастья, а от увиденного готова была вознестись до небес. Но тем не менее, пребывая в своем блаженстве, она учуяла своей восприимчивой душой, что как-то напряжен брат…
– Мишенька, родненький братик, а тебе что, циферки не понравились?
– Да понравились… Тут понимаешь, какое дело… Там новую пластинку Мирей Матье продавали…а я денег пожалел, не купил. Теперь жалею. Обложка, знаешь какая красивая, тебе бы понравилась, – вся в ромашках! Жалею невозможно…
– А может поехать купить?..
– Думаешь?
Алина мотнула головой. Брат невозможно любил эту певицу. Невозможно! Он слушал бы её всегда, если бы у мамы не болела голова. Алина же завидовала её обворожительной стрижке… И, получается, любили они ее вместе! Да, за пластинкой нужно было идти!
– Так я пойду? – неуверенно спросил брат. – Да нет, наверно, уже разобрали. Идти, только расстраиваться.
– Тем более такой дождь…
– А может, всё-таки пойти?
– Конечно, пойти!
– Ладно, я еще раз туда обратно. Жди!
Алина вновь стояла у окна, и у нее заныло там, где сердце. Она просила кого-то неизвестного ей, чтобы пластинка, что должна достаться брату, не купилась, чтобы осталась его ждать… Ныло, а потом стало щемить… Она закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу. Пусть ей будет так же, как ему! Пусть!
…Глаза открылись сами по себе. Алина увидела на дороге к дому вышагивающего, промокшего до нитки брата. Он нес что-то завернутое в газету. Большое, округлое. Не пластинка…
Завидев её в окне, он сунул руку за пазуху, выудил оттуда маленький квадрат и теперь радостно показывал ей. На ярком зеленом поле россыпь белых ромашек… Цветы из жаркого летнего дня вдоволь напивались водой…
Он подходил всё ближе и ближе, и уже становилось видно, как из размокшей газеты проглядывает что-то округло оранжевое…
Хочешь быть счастливым, будь им, немного для того потрудившись. Правда, счастье окажется заразительным.
Они смотрели друг на друга, и глупо-глупо улыбались. С Днём рожденья, папочка…
Что моя?
Тётушке моей, Ларисе Григорьевне
Алина и не думала выходить так поздно во двор, если бы её не выпроводили туда тетя Лариса и этот самый родненький на свете братик! Вернее, они и не выпроваживали, а вежливо предложили. Но предложили так, что не откажешься. И вот Алина разгуливает по двору из стороны в сторону, от начала до конца. Раз, второй, третий, но ничего не происходит. Взрослые сидят по лавочкам, и дети, для которых она здесь приезжая, занимаются своими делами. Кошек нет. А ты ходи, как неприкаянная.
Да-а-а, дома было лучше. И чего ей взбрело в голову задавать эти ненужные никому вопросы… Сидела бы тихо, слушала, как забавляются брат с тетей на непонятном ей языке… И ведь весело им сейчас, наверно. Ухахатываются! Она бы точно смеялась громче всех.
Когда она уходила, брат такой веселый был. А тетя, так вообще, будто мурлыкала от удовольствия.
И чего мурлыкать, спрашивается…
Настроение, несмотря на теплый, летний вечер, хмурилось на глазах. До тех самых пор, пока Алина не столкнулась с выходящим из своего подъезда Серёжей. И как-то сразу оно начало меняться, становиться совсем-совсем другим…
Серёжа был мальчик взрослый. На целых пять лет старше. Но всё равно до старшинства её брата не дорос, что по возрасту, что по росту. Эти два преимущества, при всем придыхании, давали возможность держаться на короткой ноге, если можно так выразиться, вплоть до сегодняшнего момента. А сейчас, Алина и не собиралась вовсе, но тем не менее, задохнулась. Наверно, от его неожиданного появления, раз стояла теперь растерянная-растерянная…
– Добрый вечер, Алина. Гуляешь?
– Угу.
– Давно?
– Угу.
– И я погулять вышел. Может, пойдем, посидим.
Она поплелась за ним, как хвостик. Скромно присела на лавочку и принялась разглаживать на платье оборки. Странно, ведь она так о многом хотела ему порассказывать… Отчего же так предательски настроен её собственный язык? И куда подевались слова? Эх, если бы она знала это взрослое слово – замешательство… Но Алина его не знала и объяснить, даже себе, такое свое состояние никак не могла. Как же всё это странно…
Увлеченная оборками, она не сразу и заметила, что их давно окружили другие девочки, и каждая изо всех сил крутится перед Серёжей и рассказывает что-то веселое. Серёжа же, сидит на лавочке, привалившись на спинку, и улыбается уголком рта, то и дело, вставляя вопрос или затерявшееся у рассказчицы словечко. А глаза! Какие интересные у него сейчас глаза. Какие-то не особо Алине нравящиеся…
«Ничего себе, как они хвастаются! А я сижу, как пень…»
Алина, предельно возмущенная, подскочила с места и, обращаясь почему-то к девочкам, затараторила.
– А мне, если хотите знать, ничего не стоит привести сюда Дингу!
– Ой, ой, ой, – закривлялись все без исключения. – Да кто тебе ее даст!
Закривлялись все без исключения, но не Серёжа. Серёжа смотрел удивленно и как-то…насмешливо. И вновь не понять, что значит этот взгляд…
– Да мне ничего не стоит пойти и её взять! – Алина уперла руки в боки и притопнула ногой.
– А вот иди и возьми. Вот только никто тебе собаку не даст!
– Мне не даст? А вот и даст!
– Да чтобы твоя тетя дала тебе собаку? Ври побольше!
– А вот сейчас посмотрим! – Алина в запале возмущения помчалась домой. – А вот сейчас увидите!!! – кричала, пока бежала.
Она в момент оказалась у своей двери. И сразу же её пробила дрожь. Как быстро сошли на нет запал и уверенность… Да с чего она взяла, что такое вообще возможно?! Кто ей даст собаку? Огромную собаку, которая, когда стоит на четырех лапах, ей выше пояса… А если встанет на задние, Алины не видно совсем. Заколотило нешуточно.
Алина какое-то время постояла у двери, но потом всё же зашла. Забрезжившая надежда толкнула вперед: «А вдруг тетя больше не выпустит меня во двор?! Всё, я тогда не виновата!»
В квартире будто никого не было. Алина с опаской прошла коридор и остановилась.
Они сидели в темноте. Молчали. Но даже сквозь сумрак Алина увидела заплаканные лица. Плакала…тетя? Строгая, неласковая, громогласная тетя-директор, с домом на голове, как говорила мама, – может плакать? …Ну, она все-таки женщина, и это необычное для неё состояние еще как-то поддавалось объяснению. Но отчего плачет брат?
Увидев оторопевшую девочку, тетя подозвала её и, как та подошла, порывисто прижала. Сжимала крепко-крепко, долго-долго… Затем отстранила от себя, но из рук не выпустила, держала. Неумело, неласково, коротко касалась волос губами, а потом заговорила. И говорила, говорила, говорила… На своём. О своём.
Алина боязливо косилась на брата, но больше ни о чём спрашивать не осмеливалась. Терпела. И ласку тоже.
Звякнула посуда. Это в соседней комнатке спрыгнула с кровати Динга. Пришла, осмотрела собравшихся пьяненькими со сна глазками, потыкалась мордой, признала своих и, как обычно, необузданно развеселилась. Обрубок хвоста, задняя часть собаки, да и вся комната ходили теперь ходуном. Даже Алина поняла, что веселье тут сейчас ни к месту.
Совершенно неожиданно тетя предложила Алине выгулять собаку.
«Что? Мне? Одной? Да я даже не успела попросить! Вот это да-а-а-а…» – Алина еще больше напряглась, веря и не веря, что такое возможно. Но очень быстро сориентировалась: это не шутка. Вот и поводок в руке, а собака нетерпеливо переминается на лапах и волнительно озирается на хозяйку. Вроде как тоже не верит и ожидает именно её.
– Пошли, пошли, Динга, – поспешила к входной двери Алина.
Веселая собака перестала сомневаться и рванула что было мочи наружу. За дверью, как только та захлопнулась, собачий порыв был притушен. Нужно перевести дух. Поверить своему нежданно свалившемуся счастью. Побыстрее проглотить его, чтобы выйти туда, на улицу, к детям, к соседям, к кошкам, деревьям, траве, небу, – совершенно спокойной. Выйти так, будто ничего особенного не произошло. Вроде бы, справиться с собой удалось, но вот нос… Он задирался и задирался. А уж как непросто приходилось глазам, и говорить нечего…
Алина не вышла из подъезда, остановилась на площадке. Противоречивые чувства переполняли. Счастье мешалось с волнением, волнение со стеснением, стеснение с гордостью, гордость с нерешительностью, нерешительность с уверенностью. Каким-то чудом, но всё получилось. И теперь она сможет доказать значимость и правдивость своего слова. Всё это хорошо и приятно, но множество новых и сильных ощущений, и так разом…это всё-таки страшно. И Алина наматывает на руку поводок, чтоб поближе к сильной и бесстрашной псине. Её большой теплый бок помогает.
Теперь Алина облокачивается о собачью спину, вольготно наваливается, а та стоит, хоть бы хны. Динга весит солидно, килограммов под восемьдесят, что ей какой-то детский локоток. Собаке ничего не стоит рвануть с места и удрать в парк. Она может, но не делает этого. Будто перенимает серьезность момента или предвидит перспективу будущих гуляний с этой малявкой. Смирение и еще раз смирение.
Во дворе на мгновение стало тихо. Сколько же глаз разом обратилось в их сторону?.. Теперь Алина с вызовом смотрит на всех. А изнутри так и рвутся наружу слова: «Ну что, чья взяла?» Но она сдерживается изо всех сил. Озвучить это, всё равно, что признать свою несостоятельность. А этого она, особо после свершившегося волшебства, делать не будет. Тем более что теперь совсем другими глазами смотрит на неё Серёжа. Мало того, он самый первый направляется сейчас к ней.
Алина хватается за ошейник. И не понять для чего. Уверенности ради, а может, чтобы получше устоять на ногах… Кто там чего сейчас разберет, когда на глазах у всего двора сам Серёжка Юдин направляется к ней!
– Тебе разрешили?
– А ты думаешь, я кого-то спрашивала? Взяла, да и всё! – От такого вранья закосило глаза. Но разве теперь остановишь.
– Можно, я её поглажу?
– Конечно! Гладь сколько хочешь.
– А не укусит?
– Нет. Тебя нет.
– А можно, я тоже возьму за поводок?
– Конечно!
Сережка взялся за поводок ближе к ошейнику. Его пальцы, её пальцы, кожа жесткого поводка, колкая, но гладкая щетинка холеного животного…всё смешалось, переплелось. Крохотная площадка завертелась, закружилась, понеслась по кругу, как хорошо раскрученная карусель. Или так может кружиться в десять лет голова? Слова снова закончились, вернее, теперь они стали совсем не нужны. Динга, как верный сообщник, сверкала глазами, вертела башкой, толкалась телом, и, вывалив слюнявый язык, громко дышала, всё порываясь кого-нибудь лизнуть. Из-за собачьего непокоя они наваливались друг на дружку, стыдливо отстранялись, смеялись и поругивали Дингу. А той было всё нипочем. На пике настроения она поднялась на задние лапы, передними оперлась на Сережкины плечи и упоительно теперь вылизывала ему лицо. Серёжка утирался, когда получалось, и самоотверженно выдерживал тяжелую ношу и слюнявую ласку. Алине невозможно понравилось, какой он большой, сильный и выдержанный.
Потом, он что-то карябал на стене ключом. И хотя Алина прекрасно видела, что там вырисовалось в итоге, всё-таки решила уточнить.
– Как темно… А что ты там написал?
Серёжа смолчал, но как-то пронзительнее всех прежних разов уставился на неё. Выдержать такого взгляда Алина не сумела, зарделась и, учуяв, что сейчас может произойти что-то неправильное, засобиралась домой.
– Динга домой хочет. Мы пойдём. – Подгоняя собаку, она уже летела по ступенькам вверх. Её подгоняло крылатое счастье.
– А вы завтра выйдете? – послышалось вдогонку.
– Да, да, конечно! – выкрикнула Алина, захлопывая за собой дверь.
Удивительно, как только она увидела брата, сердечко сразу унялось. Вспомнилось сумрачное настроение, в котором она оставляла их с тетей… Но ненадолго. К сладкому, таинственному, но уже пережитому очарованию, примешалась бы приторная мука, если бы не возможность поделиться тайной. Алину вновь распирало от многого. Желание рассказать натыкалось на понимание, что лучше б ей смолчать. Неловкость за свалившуюся взрослость еще больше тушевалась от детского стеснения, что как рано к Алине пришла её любовь.
Ну, вот так получилось. И что ты тут теперь поделаешь. Но не выпалишь, же так сразу. Алина благоразумно решила выждать.
– А чего так рано? Во дворе что сказали?
– А где тетя Лариса?
– Она легла… Расстроилась сильно. Столько она мне рассказала сегодня… Сердце теперь ноет.
Алина не знала, что говорить, как реагировать. А брат и не ждал. Ему будто тоже хотелось выговориться.
– Она на своем языке рассказывала, я с трудом, но понимал. В идише многие слова на немецкие похожи, но всё равно другие. Ты же слышала…
– Угу, – поддакнула Алина, ничегошеньки совершенно тогда не поняв, но сейчас, переняв состояние брата, разволновалась не на шутку.
– Она же блокаду пережила, а мы с тобой ничего не знаем… Видишь, как она крошки подбирает со стола. Она голодала. Да что тебе говорить, ты разве что-то понимаешь…
– Мама тоже в Тавде голодала! – вступилась за свое понимание и за маму Алина. Вступилась, полная уверенности, что всё, касающееся мамы, – важнее, сильнее и значительнее, в сравнении с пережитым тётей Ларисой. Тем более, голод.
– Нет, там по-другому всё было… Они хоть картошку могли сажать. Да ну тебя к чёрту. Тебе рано об этом знать. – Брат очень тяжело вздохнул.
«Вот, он опять начинает: «рано»! Ну, сейчас он увидит, как «рано»!»
– А ты знаешь… – Алина всё-таки задохнулась от храбрости и прежде, чем продолжить, набрала больше воздуха. А потом, как можно безразличнее: – Ты знаешь, мы с Серёжкой Юдиным скоро поженимся.
– Что-о-о-о?
Брат в это время пил воду из холодильника и поперхнулся, а потом посмотрел на Алину и почему-то рассмеялся. Довольно неприятно рассмеялся, как будто не поверил. Даже не то, что не поверил, а как будто, такого вообще не может быть! Алину последнее понимание оскорбило, задело нешуточно. Получается, она должна сказать что-то такое, чтобы ей поверил собственный брат!
«Эх, наверно, надо было сказать Серёжа, а не Серёжка… Или еще лучше – Сергей!»
– Не хочешь, не верь. А мы всё равно поженимся. – Алина демонстративно развернулась и собралась обиженно уходить.
– Стой, а ну-ка, стой, куда пошла! А, ну, рассказывай, давай.
– А что рассказывать?
– Он тебе что-то сказал?
– Нет. А зачем говорить? Я и так знаю.
– Отку-у-да-а? – По лицу брата пробежали смех и нерв одновременно. Но нерв задержался.
Алина, заметив, что настроение поменялось, всё равно, сохраняя видимое спокойствие, пожала плечами, скривила уголок рта: как вроде этого можно не понимать.
– Знаю и всё.
– Я тебе сейчас дам «знаю и всё!». Я тебе сейчас покажу «замуж» в десять лет!
Брат разъярился не на шутку, Алина же испугалась и пошла на попятную.
– Ну не сейчас же…
– А когда? Мы уезжаем скоро. И еще неизвестно, приедем сюда когда-нибудь еще или нет.
Алина, её уверенность в себе и грядущем счастье, начали спускаться, как воздушный шарик.
«И, правда – когда?»
– Ну, когда вырастем… – тихо-тихо пролепетала она. Внутри что-то зазвенело от напряжения. Наверно, так звенеть умеют только нервы. А с их звоном куда-то безвозвратно подевалось радужное ощущение счастья.
– А ну-ка, идём со мной, я сейчас этого Сергея поспрашиваю!
«Вот! Сергей и надо было говорить… Эх, теперь уже поздно…»
Брат грозно направился к двери, Алина же повалилась ему в ноги и уцепилась за одну из них, не пуская.
– Пожалуйста, не надо к нему… Пожалуйста, не надо… Он честное слово ничего не говорил, это я сама всё придумала!
Но брат, не замечая причитаний, упорно шел к двери, волоча Алину по полу. Может потому, что она зацепилась ногой за дверцу шкафа, и в нем что-то громыхнуло и даже повалилось наружу, а может потому, что Алина вопила, на шум вышла тетя. Лицо у неё было распухшее и встревоженное. От неожиданности она даже отпрянула.
– Что тут происходит?
– Да вот, замуж собралась. – Брат нагнулся и поставил виноватую Алину на ноги. Она как-то разом застеснялась, перестала рыдать и только всхлипывала, скрываясь у брата за спиной.
– Мазл тов, – тетя Лариса рассмеялась и потянула Алину к себе. – А кто наш избранник?
Алина, красная, потная, растревоженная душой, ни в какой замуж, даже, несмотря на то, что Сергей продолжал ей по-прежнему нравиться, больше не собиралась! Не собиралась! Понимаете? И потому, говорить ей было нечего.
– Представляете, тетя Лариса, сын Юдиных, – ответил за неё брат.
«Ну, не предатель?»
– Да ему уже пятнадцать лет! – Она всё-таки не сдержалась.
– А тебе сколько?! Ты у меня сейчас точно получишь! Deine Seele soll in eine Katze reingehen, und ein Hund soll sie beissen!1
– О-о-о, – рассмеялась тётя. – А знаешь, как бы это произнесла я?
– Как? – Настроение брата разительно поменялось. Он всем своим естеством подался к тёте Ларисе и напрягся от нетерпеливого интереса.
– Дайн нэшомэ зол арайнгейн ин а кац, ун а хунт зол ир а бис тон. [1 - Дайн нэшомэ зол арайнгейн ин а кац, ун а хунт зол ир а бис тон. – Чтоб твоя душа вселилась в кошку, а её укусила собака. – Deine Seele soll in eine Katze reingehen, und ein Hund soll sie beissen!] Запомнил? Видишь, легко. А вот это: Золн дайнэ байнэр зих брахн азай офт, ви ди асарэс хадибрэс. [2 - Золн дайнэ байнэр зих брахн азай офт, ви ди асарэс хадибрэс. – Чтоб твои кости ломались так часто, как нарушаются десять заповедей. – Soll deine Beiner sich brechen so oft, wie die zehn Testamente brechen.]
– … Soll deine Beiner…
– Так, так… Смотри, что получается: Soll deine Beiner sich brechen so oft… А дальше?
– … wie die zehn Testamente brechen.
– А теперь целиком повтори.
– Soll deine Beiner sich brechen so oft, wie die zehn Testamente brechen. [3 - Чтоб твоя душа вселилась в кошку, а её укусила собака.]
Тетя Лариса, как девочка, захлопала в ладоши. А брат разве что не подпрыгивал до потолка.
– Золн дайнэ зин зайн азой гезунт ун штарк, аз ди армэй-доктойрим золн зих фрэйен. [4 - Золн дайнэ зин зайн азой гезунт ун штарк, аз ди армэй-доктойрим золн зих фрэйен. – Чтоб твои сыновья радовали своим здоровьем армейских врачей. – Sollen deine Sohne so gesund und stark sein, damit sich die Armee-Doktore sollen sich freuen.]
– Sollen deine Sohne so gesund und stark sein, damit sich die Armee-Doktore sollen sich freuen. [5 - Чтоб твои сыновья радовали своим здоровьем армейских врачей.]
И опять они смеялись, восторгались друг другом так, что невозможно было находиться рядом.
Когда людям хорошо, им ни в жизнь не понять, что кому-то в это же время может быть плохо.
– Ничего, ничего!!! Я вот через год запишусь в немецкую группу и буду всё-всё-всё, что вы тут мне говорите, – понимать!!!
– А что, очень даже приятный молодой человек. – Оборачиваясь к Алине, каким-то уж слишком мурлыкающим голосом заговорила тетя Лариса. – Главное, наш человек, да, мейделе моя? – И совсем, как заговорщик, подмигнула сверкнувшим глазом.
А ведь такой блеск Алина сегодня уже видела!
«Что моя? А вообще-то… как же замечательно она умеет говорить…»
Эх, блеск в глазах – это так заразительно!
Жорик
Никто в этот город ехать не собирался! Вот честное слово. Даже разговоров таких не было! Если бы были, она уж точно о них знала. Ничего, ровным счетом ничего, не предвещало этот скорый отъезд.
И вдруг… Тебя, утомлённую яркими впечатлениями промелькнувшего дня и только-только заснувшую, вынимают из постели, ничего не понимающую наскоро одевают, целуют на прощание так жалостливо, будто у тебя что-то случилось, но тебе об этом знать не положено, сажают в такси и в кромешной тьме везут на вокзал. Хоть об этом она осмелилась спросить. Когда у папы вот так поджаты губы, хорошего не жди…
А теперь, Алина… Сиди, унимай дрожь, вжимайся в сиденье, обхватывай коленки, молчи, терзайся неизвестностью.
Машина мчится в ночи. Их ослепляют встречные огни. Шофер бьет по рулю и, чертыхаясь, оборачивается к папе, ожидая поддержки. А папа, уставившись в одну точку, стеснительно кивает в пространство и покачивается. То ли от тряски, то ли это он так сам подается вперед, видом своим подгоняя водителя.
– Не боись, успеваем, – понимающе успокаивает тот.
…А ведь как хорошо они гостили в красивом городе Киеве, в Пущей Водице… Где быстрый трамвай, громадины-сосны, мостик через зеленое озеро, вереница деревянных домов… Во втором с краю они много лет снимают на лето комнату или две. Штакетник, голубая скрипучая калитка, любимые качели, песочница, старая яблоня, крыльцо. А там, в глубине двора, за проволочной сеткой – настоящая жизнь. Утки, куры, гуси, кролики, индюки… И все они – настоящие! А еще, цветник, огород и целое поле клубники…
Роскошное ощущение праздника с самой первой утренней минутки длилось до позднего вечера, омрачаясь лишь перерывами на ночь. Властную и непреклонную ночь, с которой в десятилетнем возрасте не поспоришь… Радовало, что мелькала она незаметно. Стоило только лечь в постель, как глаза закрываются сами собой, и буквально сразу же в них бьет солнце! И вот, что-то невидимое хватает за руки и выбрасывает тебя из постели. Еще теплое внутри одеяльце пытается запутаться в ноге, но без церемоний летит в сторону. Разве удержит?
В трусах и майке, босиком, скорее туда, в не проснувшийся двор, самой первой всё осмотреть, коснуться, притронуться, вдохнуть… И пока никто не видит, может быть, прокрутить, наконец, запретное «солнышко»!
Но качели скрипят, а за окном мелькнула взрослая тень. И вроде как грозят пальцем…
Опять не успела.
Ой, подумаешь… Можно подумать, на этих качелях свет клином сошелся!
Алина спрыгнула налету, приземлилась на корточки. Пока поднималась, сиденье вернувшихся качелей огрело по затылку. Кто-то стучал по стеклу, но она уже улепетывала со двора.
…Особо поражает крыжовник. Прозрачная яркая зеленая ягода. Полосатая. Увидев её впервые, несколько лет назад, Алина испугалась и громко звала на помощь. Боялась, но уйти не могла, как намагнитилась к неведомой красоте… А сейчас она ею любуется, совершенно не понимая прежних страхов. Ягодки, как серёжки, осыпали куст, и каждая красива по-своему.
Сразу за двором лес. Но не такой, которым они идут от трамвая. Этот лес настоящий. Сосны выросли тесно. И даже в самый солнечный день, за первыми деревьями уже темнота. Опасливо и, наверное, прохладно. Говорят, там много грибов, земляники, цветов зверобоя и бессмертника, но дети туда не ходят.
…Завтра они снова собирались в зоопарк, досматривать животных. Днём на озеро. Хозяйская бабушка расщедрилась и обещала запустить их на клубничное поле. Вечером папа гурьбой собирался вести их в кино. А как же теперь качели? Велосипедный заезд? Ряска для уток? Круговая лапта? Мотоцикл большого Юры? Грибы, земляника, фашистские дзоты… Вареники с вишней. Чердак. День рождения этого противного Вовки, который тоже из Баку, и вроде уже поэтому должен с ней дружить… Но нет, он единственный тут, с которым постоянно стычки. Этот Вовка каждый год портит ей отдых! А сейчас даже с ним расставаться та-а-ак жалко… Но главное, друзья-мальчишки спят и ничего не знают об её отъезде!
Завтра они собирались…
А завтра получилось в дороге.
…В этом городе, в который она так не хотела ехать, в этой незнакомой квартире, вперемешку с братом (который тоже там неожиданно оказался!) и папой, шастало много новых родственников. Их было так много, этих незнакомых больших людей, что у Алины кружилась голова. Тети, двоюродные братья, сестры мельтешили, говорили, смеялись, плакали, знакомились, прощались, устраивали большие столы, спали вперемешку, а кто на полу… Потом куда-то исчезали. Вместо них появлялись другие. С ума же можно сойти…
И только она ко всей этой суматохе начала привыкать, как грянуло новое потрясение: неожиданно исчез собственный папа. Алина проснулась утром, а его нет. Оказывается, он уехал тихо, не стал её будить, чтобы не расстраивать.
Не расстраивать? Так почему же она так горько сейчас плачет, если он этого совсем не хотел?
– Смотрите, как ребенок убивается…
– Хорошо, что она его не видела… Да ты не плачь так. Он не мучился, упал и умер…
Алина сразу прекратила плакать, и теперь бешено искала глазами брата.
– Володь, ну для чего ты сказал? Мы не говорили ей ничего. Для чего ей знать, что дядя Юра…
Дядя Юра. Алина облегченно выдохнула. Но сразу же разрыдалась сильнее. От обиды, что её так напугали папой!!! Она больше не обижалась, что он уехал не попрощавшись. Ничего, главное, что с ним всё хорошо!
Но дядю Юру тоже ведь жалко! В каждом письме он обязательно писал что-то и для неё… Писал, что очень этим летом ждёт…
– Нет, вы посмотрите, какая у меня сестра рёвушка-коровушка. Не нужна мне такая сестра! – Сказал какой-то совершенно незнакомый взрослый дяденька.
– А Вы кто? – опасливо и сильно стесняясь, спросила Алина.
– Я кто? Я Володя! Твой ленинградский брат! Ты меня разве не знаешь?
– Нет, – честно призналась Алина.
– Да, знает она, – вступился за нее собственный брат. – Она просто забыла. – Сказал и так, чтобы никто не видел, показал кулак. Вроде: «Подумай, как позорно себя ведешь!» или «По шее точно получишь!»
– Ну, раз знает, давай, знакомиться! Я – Володя! Мне тридцать лет! Сейчас компот вишневый тебе налью. Сам варил. Хочешь?
Алина кивнула, безропотно взяла протянутый стакан, пригубила и…поняла, что вкуснее никогда еще не пила! Брат Володя ей сразу же понравился. Веселый, постоянно шутит, и рассказывает что-то такое замечательное, раз все покатываются со смеху. Она ничего не понимает, но какая всё это ерунда, когда так приятно смеяться вместе со всеми… Правда, Алина в недоумении, как можно это делать, ведь не стало дяди Юры… Но думает об этом недолго. Брат Володя нравится невозможно! А какой он варит ей компот! Именно ей! И постоянно просит называть его, как брата, на «ты». Алина хочет этого, но стесняется… И каждый раз заверяет себя, что сделает это завтра.
Назавтра исчезает и Володя. Без него будто меркнет мир.
Потом уезжает кто-то еще. И еще, и еще… Они остаются втроем.
Потом они долго ждут другого ленинградского Володю. Какого-то особенного. Каждый день ходят на пристань. Алина и его не видела никогда, но точно знает, что этому, как и тому Володе, тридцать лет. В каждом пассажире она пытается увидеть его. И очень-очень хочет, чтобы нужный Володя наконец-то приехал. Потому что, туда они идут веселые, а возвращаются, как в воду опущенные.
Однажды, проводив взглядом последнего пассажира, тетя Лариса говорит:
– Всё. Больше ходить не будем. Он не приедет.
Она как знала. Дома ждала телеграмма: «Извини тчк Не приеду тчк Срочные дела тчк». Тетя Лариса улыбнулась уголком рта и ушла к себе.
– Чтобы сидела тихо, – строго сказал брат.
Они весь вечер просидели в потемках, не говорили даже шепотом. Прежде Алина и не подозревала, что расстроенному человеку ничего не стоит несколько часов провести без движения. Из спальни, тихо ступая, вышла тетя Лариса. В белой длинной ночной рубашке она походила на привидение. Прошла мимо, не замечая, бормоча под нос.
– …диссертацию защищает… студентам помогает… конечно, не смог… потому и не смог…
Распущенные волосы, крючковатый нос… Алина и раньше подозревала в ней Бабу-Ягу, а теперь уверилась окончательно.
…Утро. Все куда-то ушли. И вот, по многолюдной было квартире бродит грустная собака. Алина сама мрачнее тучи. Сложила ноги по-турецки, сидит на диване и старается на неё не смотреть. Не гуляется, не читается, не звонится по телефону. А телевизор, она уже знает по бабушке, сорок дней не смотрят. Большая комната же, где они с папой в первую ночь спали на диване, вся оказалась в картинах. Прям настоящий музей… И как она этого раньше не замечала! Тогда она ничего не замечала…
Рассматривая картину за картиной, Алина перешла в следующую комнату, но не пошла дальше, остановилась. Такого подарка она не ожидала никак! На подоконнике, на большой расписной подушке сидел толстый полосатый кот, деловито вылизывал хвост и урчал. Урчал, правда, хрипловато, неровно. Но красотой своей заворожил. Сам серый, а полоски широкие, ярко коричневые. Алина, как загипнотизированная, не могла отвести глаз. Пожалуй, красивый, неточное для кота определение. Он весь сиял, блестел, лоснился. Такого котика сразу же захотелось взять на руки! О таком котике невозможно было даже мечтать! Вот радость свалилась на голову!
Алина подбежала к подоконнику, потянулась руками и сразу же заполучила длинную царапину.
– Ну, ничего себе, какой ты кот!
Кот, продолжая сидеть на подушке, беззвучно оскалился, показал ей свои белые блестящие зубы и почти сразу же взялся вылизывать левый бок.
– Котик, хороший котик…
Котик лупанул так, что зацепил кожу когтём, и не сразу смог высвободиться. Когда у него это получилось, Алина, ойкая, отдернула руку и увидела, как уголок новой ранки сначала поголубел, а теперь темнеет.
С котом завязалась драка.
Причем, стукнуть его хотя бы по уху не удалось ни разу. Полосатый матрос восседал на задних лапах, а передними удачно атаковал, не забывая беззвучно скалить свои красивые зубы.
«Ничего себе, – подумала Алина. – Не могу справиться с каким-то котом!» А если учесть, что никто из котов еще ни разу её не обижал… Определенно, всё шло не совсем так, как положено.
Алина ушла, было, в свои размышления, но тут, вот удача, кот опустился на все лапы и, посматривая ей поверх плеча, замурлыкал. И, наконец, получил по уху! Заслуженно получил!
Алина ждала чего угодно в ответ, но не такого… Кот попятился в угол подоконника, съежился там округлым комочком, не забыв сверкнуть глазами, зажмурился, прижал уши и замер. Будто не дышал. В общем, котик прибеднялся изо всех сил, и это у него получалось. Только распушившийся хвост, выдавая настроение, злостно бил по стеклу.
– Ты почему бьешь Жорика?!
Алина вздрогнула, обернулась. Оказывается, за спиной стояла тётя Лариса. Так вот кого увидел кот и разительно поменялся в поведении… Ну, артист!
– Это дяди Юры любимый кот! Его несколько дней не было, наконец, пришел! А ты… Не ожидала я от тебя, Алина! Жорик, Жорик…бедненький мой, изголодался… Нет больше твоего хозяина… А ты его еще бьешь! Бедненький мой, Жорик, тебя здесь без меня обижали…
Жорик приоткрыл глаз и что-то там рыкнул в ответ. Чтобы загладить свою вину перед тетей Ларисой, Алина отважилась при ней еще раз погладить котика. Но тот куснул её с особой злостью и, истерично мякнув, сиганул к входной двери.
– Ну вот, убежал! Он больше не вернется! Дядя Юра его так любил… Как он его любил… Эх, ты! Жорик… Теперь я совсем одна осталась…
– Да, этот Жорик какой-то очень хитрый кот! Смотрите, как он меня искарябал!
Но тетя Лариса разве услышала. Она продолжала причитать, стонать, звать Жорика… Алина совсем потеряла себя. Но досталось ей по первое число, когда пришел брат. После серьезного разговора на кухне он отправил её отмывать руки от возможной инфекции, а потом больно жёг зеленкой, строго настрого запретив даже пикать.
– Чтобы к приезду мамы все руки у тебя прошли! Поняла?
– Да… А что, мама приедет?
После такого известия настроение поменялось разительно! Разве теперь ей что-то здесь было страшно? Ничегошеньки! Теперь Алина легко сносила безжалостные прижигания.
– Разве не жжет? – удивленно поинтересовался брат.
– Жжет.
– А чего не орёшь?
– Ты же сам не разрешил. …А я же послушная.
Брат как-то очень обидно для неё усмехнулся.
«Ничего-ничего! Мама им тут всем за нее жару задаст! Как плохо, что мамы сейчас нет. Скорее бы она приехала! Но вот руки… Они же так быстро не пройдут…»
– Четыре дня Жорик не ел! Наконец, домой пришел, думал, наестся, наконец…
– Ну, тёть Ларис, ну она не нарочно…
– Нет, ты только подумай! Четыре дня! Ладно, скажи ей, чтобы в следующий раз она постаралась его больше не бить.
Алину хоть и распирало от несправедливости, но еще сильнее ощущался стыд. Как же ей стыдно, очень стыдно…
Тяжело вздохнув и еще тяжелее выдохнув, она принялась изо всех сил ждать Жорика. Грустила, считала дни и содрогалась от срока его новой вынужденной голодовки. …Жорик не приходил.
Время шло. Дома о Жорике больше не говорили, а за новыми приключениями, Алина вскоре и сама не заметила, как напрочь о нём позабыла.
Наверное, это был шестой день отсутствия Жорика. К тому времени Алина завела себе прекрасного котёнка леопардового окраса, доброго, веселого, недрачливого, и прекрасно проводила с ним время. Но сегодня котенок не появился, и она бродила по двору и окрестностям, высматривая пропажу.
И неожиданно высмотрела Жорика.
От встречи такой заколотила нервная дрожь, перед глазами пошли радужные круги. Ничего, теперь она всё наладит!
– Жорик, Жорик…кис-кис-кис…
Сейчас Алина боялась одного: лишь бы котик не драпанул. Но Жорик плевать хотел на «кис-кис», и в её сторону даже не обернулся. Его внимание сосредоточилось на кустах. Алина заинтересовалась тоже и только раздвинула ветки, как оттуда выскочила блеклая кошка. Отряхнув шерстку и совершенно никого не замечая, она уселась неподалеку. Жорик вразвалочку направился к ней. До встречи оставались считанные шаги, как кошечка подскочила и отбежала на безопасное расстояние. Жорик за ней. Кошечка в сторонку. Жорик за ней. Кошечка в сторонку. Жорик за ней. Кошечка в сторонку. ………. Алина терпеливо ходила за ними следом. Наконец, поняла: кошки играют в ловитки, и тоже включилась в игру. Несколько раз она почти уже поймала Жорика, но верткий кот ускользал из рук.
Всё шло неплохо, пока кошка не дала дёру. И теперь все трое понеслись по двору с такой прытью, что только держись. После первого же круга Алина выдохлась, а тем хоть бы хны.
– Стойте, стойте, не бегите вы так!
Но разве кто-то её слышал? В удрученном состоянии она бухнулась на лавку. А эти неугомонные продолжали играть. Через пару кругов кошка метнулась Алине под ноги. Вроде как спряталась. Но разъяренный Жорик её сразу же настиг, вцепился зубами в шкирку, потрепал, а потом еще и сам бесцеремонно взгромоздился. Кошка, признав свое поражение, жалобно мяукнула.
– Поймал! – радостно вскрикнула Алина. Проигравшую хоть и было жалко, но Жорик-то роднее. – Вот, молодец какой!
Она присела к ним и, поначалу с опаской, а затем с удовольствием, принялась почесывать трясущегося Жорика между ушами, удивляясь правда, чего того так трясет. А потом даже смогла погладить! Вот радость: наконец-то они друзья! Наглаживая кота, Алина сосчитала дни его отсутствия и ужаснулась. Пора домой, кормить гуляку. С ума сойти: шесть дней ничего не ел! И охнула от новой догадки: так он же умирает!!!
Алину прошиб холодный пот. Если сейчас она Жорика не спасет, тетя Лариса не простит ей этого никогда!
Задохнувшаяся страхом, она схватила кота подмышки. Но не тут-то было! Пришлось приложить немалое усилие, чтобы поднять его с земли. Вернее, стянуть с кошки. Но когда это получилось, началось страшное. Жорик, как дикий, разверещался, ощерился и прежде чем вырвался из рук, вновь успел покусаться, покарябаться. Оказавшись на земле, он бросился на кошку с какой-то особой жестокостью. Прям шею ей закусил! А кошка оказалась настоящей трусихой. Не думая сопротивляться, она растелилась, как тряпочка.
– Да отстать ты от неё! Ты уже выиграл! Тебе надо домой! Жорик, ты умираешь от голода!
В этот раз она подняла их вместе.
Ничего себе, тяжесть какая! А кошка куда собралась? Ты, кошка, совершенно нам не нужна!
А между прочим, виноватым в том, что так получилось, оказался именно Жорик! Это он вцепился зубами и ухватил лапами никому ненужную кошку. Алина тряхнула Жорика, и кошка свалилась на землю.
– Беги! – крикнула она ей, а сама зажала кота и что было мочи, рванула домой.
Но убежала недалеко. Сильный кот вновь вывернулся и в мгновение ока оказался на кошке.
– Ну что ты делаешь!!! – Алина расстроилась невозможно.
Теперь виноватой она считала только кошку! Если бы та убежала…
Раз за разом, наплевав на раны, укусы, злобное отношение, она снимала Жорика и снимала. Но тот упорно возвращался и возвращался к этой бессовестной кошке. Ну прям обидно до слёз!
Руки лучше не видеть. Расцарапаны до крови. Пот заливает пылающее лицо. Платье в пятнах, шерсти… Она устала даже ругаться с ними. Ничего не оставалось, как нести их домой вдвоем. А что делать! Не умирать же Жорику прямо здесь! Может, успеет хоть что-то съесть… Но главное, как обрадуется тетя Лариса!
Кто бы знал, с каким трудом она подняла этих двоих! Кто бы знал, как тяжело было с ними идти… Алина внушала себе, что это всего-навсего два серых мешочка.
Оставалось пройти последнюю дорожку. Они почти дома. И вот надо же, на пути, где не разминуться, встречается соседка. Она останавливается, кривой полуулыбкой отвечает на приветствие и смотрит на Алину необычайно жалостливо. Так смотрят только на глупеньких.
Алине и так приходится нелегко, а тут еще не дают пройти…
– Ты отпусти их, девочка…
Алине не нравилась она сама, не понравился и её тоскливый голос. Не хотела, но безвольно разжала руки. Кошек, как ветром сдуло.
– Наш Жорик две недели голодный! Ему домой надо было! Его тётя Лариса ждёт! Это был любимый кот дяди Юры!
Разумеется, она слегка преувеличила, сгустила краски, но сейчас всё было поздно. Кошки миновали чужой двор и убежали в сторону парка. Более расстроенного человека, чем Алина, в мире не существовало.
– Ему не до еды сейчас… – сказала соседка, наверное, чтобы загладить свою вину.
– Он же умирал! Разве Вы не видели?!
Алина не понимала, для чего после случившегося вообще разговаривает с ней.
– Любовь у них, девочка. Любовь. – Обронила фразу и пошла. А голос почему-то неприятнее прежнего.
Алину бросило в краску: говорить с ребенком о таких вещах! Про любовь только взрослым же можно. Ну и соседка у тети Ларисы!
Тут, правда, она что-то начала понимать про кошек… А-а-ах, ничего себе, хулиганы какие!
Испугалась, задохнулась, вспыхнула еще сильнее.
Теперь она смотрела в спину удалявшейся соседке, что стала свидетельницей её небывалого позора, сгорала от стыда и желала только одного: никогда с ней больше не встречаться! Иначе, она этого не переживет!
И с еще большим ужасом Алина думала о том, что бедная тётя Лариса живет и ведь не знает: какой у неё Жорик – хулиган! А потом решила: вот и хорошо, что не знает.
Жорик потом безвылазно торчал дома. Но неужели кто-то думает, что Алина хоть раз к нему подошла? Ответ очевиден.
Соседка тоже хороша. Она, наверное, нарочно решила так часто попадаться Алине на глаза, чтобы та стеснялась, краснела и не знала: куда ей деваться.
Семнадцатое августа
Перебирая в памяти предшествующие событию дни, Алина удивлялась, как же она раньше не замечала подозрительного поведения в своих мужчинах. В переосмысленных задним числом воспоминаниях, ясно теперь проявились не примеченные предвестия. Как же такое возможно? Видеть, но не придать значения? Сегодня же, вот они, миленькие, как на ладони: загадочные уединения, кроткие перешептывания, оборванный при её появлении разговор, плохо скрываемая досада, неловкое молчание, отведенные взгляды, многозначительные переглядывания, улыбки с напряжением лица…
Как это обычно бывает, шила в мешке не утаить. Выяснилось, и очень скоро: семья тайно к чему-то готовится. А именно, готовится мужская половина семьи. Алина же по своему обыкновению витала в облаках.
Выяснилось, правда, не сразу. Потому, внеурочное появление папы и брата в самый разгар бурной жизнедеятельности, возможной лишь в отсутствие взрослых, привели её в явное замешательство.
– Ой, вы?.. …А вы чего так рано пришли?.. – не сдержала она своего удивления.
По соображениям воспитательным или просто потому, что мужчины торопились, никто с ней объясняться не стал.
– Оденься, как человек, с нами в город идешь, – коротко бросил брат.
Вопрос повис в воздухе. В надежде хоть на каплю прояснить ситуацию, Алина заглянула на кухню. Папа сидел за столом и перестукивал по столешнице пальцами. Надо полагать, выказывал нетерпение.
– Ага, я сейчас! – заверила его Алина и метнулась за платьем.
Минута, и вот она уже стоит в коридоре. Ждет.
– Ну что, скоро вы там? – У кого бы спросить, достаточно ли в голосе возмущения…
– Нет, вы на эту наглую посмотрите! Мы еще за ней пришли, а она стоит, выступает теперь! – надо признать, справедливо возмутился брат.
– Ладно, ладно… – миролюбиво подключился к разговору папа. Он переобулся с тапочек в туфли и теперь тоже стоял в коридоре.
– Вечно мы его ждем, скажи… – негромко проворчала Алина.
Папа быстро скомкал улыбку, а брат, вышагивая из одной двери в другую, ухмыльнулся и довольно изрёк:
– Подождешь.
– Ага, а папа тоже должен тебя ждать? – и для контраргумента. – Опаздываем ведь! – Вот только бы знать куда… Хотя, никакой разницы, главное, что её тоже туда берут!
– Ладно, ладно… – папа примирительно взял её за руку и немного потряс. В поддержку или чтоб успокоилась? Хотя, если честно, требовалось и то, и другое.
Не прекращая хождения по квартире, брат в беседе участвовал.
– Дома хочешь остаться?
Алина хоть и дрогнула от такой перспективы, но виду не подала. Крепче сжав папины пальцы, она потянулась к дверной защелке.
– Всё, мы пошли, – сказала как можно строже.
Вот только её совершенная строгость вызвала такие ухмылки, что впору обидеться. И только Алина собралась насупить брови, как брат пошел на мировую. После того, что он теперь говорит, да так приятно, по родненькому, – Алина может прождать его еще целую вечность. Эх, был бы он всегда таким…
– Я такую бессовестную в жизни не видел! Еще сестра называется, подождать не может…
Алина выпустила папину руку, отошла от него и теперь провожала фигуру брата преданными глазами верной сестры. И потому, едкое замечание родителя:
– Ну что ты в самом деле, возишься! – поддержки не нашло.
На площадке же, пока папа поворачивал ключ в замке, Алина нетерпеливо покачивала головой. Брат этого, правда, не видел. Он, по своему обыкновению, уже слетел на несколько пролетов вниз. Будет он еще кого-то ждать!
Вышли, наконец. Вот только, вдохнув жаркого воздуха, настроение в Алине разом переменилось. И ко второму тоже. Мало того, что нарушили её дневной распорядок дня, так вытащили теперь по самой жаре неизвестно куда.
– Мне мама не разрешает в такое время на улицу выходить. Самые ультрафиолетовые, – Алина по слогам выговорила трудное слово, – лучи. – Не заметив должного внимания, устрашения продолжила: – В это время от солнца самая сильная радиация. Мы заболеем. Потом умрем.
Мужчины её, должно быть, не слышали, раз пришлось догонять.
Плавился под ногами асфальт. Ничто вокруг не отбрасывало тени. Солнце било в самую макушку. Пот катился градом. Конечно же, хотелось пить.
– Куда мы всё-таки идём?
– Скоро узнаешь.
– А если я вместо тебя выброшу сегодня мусор, скажешь?
– Итак выбросишь.
После такого Алина перестала держаться пальчиком за карман брата и предпочла идти за руку с папой. Папа шел и чему-то мечтательно улыбался. Вот тебе и пожалуйста… С ними разве можно что-то узнать?! Алина решила, что теперь тоже в жизни ни о чем рассказывать не будет!!! Пусть хоть на коленочках молят. Их тайна того не стоит. Чего, спрашивается, ей не терпится? Время придет, узнает. Очень надо! Алина надулась.
Шли долго. Через весь город. Алина безучастно прошла мимо водяных автоматов. Мимо мороженого. Мимо бывшей немецкой кондитерской. Мимо магазина Шахновича, как его прозвали в народе. Всюду можно было задержаться и угоститься чем-то очень вкусным… Но не в таком настроении и не с такими людьми! Была бы тут мама…
Вот когда Алина спохватилась!
– А мама! Где мама?! Почему с нами не пошла мама?!
Алина от страха сжалась в комок. В последний раз, вот так же втроем, они ходили в старый БУМ покупать брату стерео проигрыватель «Вега». Но тогда она обо всем знала заранее! А мама… Мама тогда лежала в больнице с сердцем. А ей, Алине, не купили заводного доктора в очках и белом халате, который сам умел наливать лекарство. Как же ей захотелось тогда этого доктора… что не утерпела и несколько раз показала на него пальчиком: «Смотрите, какой хороший доктор!», «Смотрите, какой хороший!» На лице застыла вымученная, почти страдальческая улыбка. Она уже видела, во что они с ним сегодня вечером будут играть! Все на доктора посмотрели и согласились. Домой же пошли без него, но с большими коробками для брата. Этот запах картона надолго въелся в память.
Они незаметно прошли книжный пассаж.
– А-а-а-а… – всё поняв, она вросла в асфальт.
– Ну что опять? – сморщился брат.
– Мама в больнице?!!
Мужчины испуганно переглянулись.
– С чего ты взяла?
– Фу ты, – выдохнул папа. Он чуть было не наткнулся на большую пальму. – Мама на работе.
Алина поняла, что сморозила глупость и хоть по одному поводу, но успокоилась. А в остальном? Идти куда-то без ведома мамы? Ну, ничего себе затейники!
Они в молчании прошли Парапет и свернули к магазину «Динамо». От того, как кипела в ней кровь, Алина разве что не подпрыгивала!
Ну, теперь она их раскусила! Вон он, кинотеатр «Азербайджан». Значит, они идут в кино. В кино? Из-за какого-то фильма столько секретиков? Да ну-у-у… Взгляд начал потухать.
Ан, нет. От магазина «Динамо» они идут к дому напротив. В этом доме золотой магазин «АГАТ». В который Алине всегда хотелось, но никак не получалось попасть. Больше из-за страха, волнения, малолетства, а значит, ничтожности своего я. Говорили, там продают самоцветы.
Самоцветы, это же драгоценные камни! Драгоценные. Слово само по себе дорогое, волшебное… К такому так просто не подойти. Оно и языка касалось по волшебному…
– Идём, идём, – папа понимающе улыбнулся и подтолкнул её за плечико.
Ступени ведут вниз, к красивой двери. Затем порожек и еще несколько ступенек, застеленных ковровой дорожкой. Магазинчик небольшой. Справа и слева углубленные ниши с окнами на улицу, посередине вход в основной зал. На тумбах расписные вазы. Картинки украшают стены. Каждую бы рассматривать долго, внимательно… если не стеклянные искрящиеся витрины, которые, разом отвлекая ото всего, тянут, манят к себе безвозвратно… На одну из них падает солнечный луч, отражается в белых камушках и ликует повсюду скачущим многоцветием.
Когда любопытство заложено в основе характера, не всё так страшно. Мгновенье, и вот уже замершая было на пороге Алина прилипла к одной из витрин, рассматривает диковинные камушки. Глаза стараются увидеть, запомнить всё-всё-всё.
– Алина! Алина, иди сюда…
С трудом оторвавшись от самоцветов, она еще стремительней взлетела в другой зал. За новыми впечатлениями только бегом. На то, что открылось глазу там, невозможно было налюбоваться… Кольца, броши, цепочки, браслеты, запонки. А папа с братом в это время, притихшие какие-то, вертят, передают друг другу только одно кольцо!
– Нравится?
– Да, – коротко бросила она, даже не повернувшись. С глазами, правда, творилось что-то невозможное.
– Ну-ка, иди сюда. Давай пальчик, посмотрим как на руке…
Алина охотно приняла предложение. И вот ладошка на стеклянной витрине, на безымянном пальце кольцо с большим красноватым камнем, Алина же – без признаков жизни.
– Ну как? – тихо спросил папа у брата.
– Мне нравится, – ответил тот. – А тебе?
Папа одобрительно кивнул, а потом сказал продавщице:
– Мы берем.
Алина от радости вздрогнула, и тут же предложила взять колечко размером поменьше. Иначе, не видят разве, спадает с пальца. Мужчины отсчитывали деньги, и ничего этого замечать не хотели. Она догадалась сама. Значит, и кольца берут на вырост. Стопочка с десятками тоже вышла рослой. Папа придвинул ее к продавщице. Продавщица взялась считать, Алина вместе с ней. Отсчитав девять штук, она перекладывала десятки десятой денежкой и откладывала в сторону. Так же делали дома. Потом удобно понимать, сколько это в сотнях. В сотнях кольцо стояло раза в три дороже проигрывателя «Вега». Алина в страхе наблюдала за своими мужчинами. Они и волновались, и были торжественны одновременно.
– Ничего, ничего…один раз покупаем… Она заслужила.
Алина расправила спинку и теперь зорко следила, как кольцо с большим красноватым камнем красиво располагают в специальной коробочке синего бархата на белой атласной подушечке.
– А это какой камень? – спросила она с важностью знатока, совершенно не понимая, о чем спрашивает.
– Гранат, – вежливо отозвалась продавщица.
Алина покраснела и поджала губы. Ничего, выйдут они отсюда, она папе расскажет, как над его дочкой надсмехаются! Гранат. А то она не знает, что такое – гранат! Алина демонстративно повернулась к продавщице спиной. Та же, оказывается, повела себе еще более странно, раз задала папе такой вопрос:
– А жена у вас по гороскопу кто?
– Что? – переспросил папа и сильно смутился.
– Сейчас, сейчас, – продавщица заглянула под прилавок.
Алина знала, как это называется: доставать что-то из-под палы. Сейчас будет папе что-то тайно предлагать, несмотря на то, что они и так кучу денег потратили.
– Идёмте домой.
– Стой тихо, распоясалась совсем, – шикнул на нее брат.
Алина поняла: влюбился! И теперь показывает себя перед этой, как её, продавщицей. В магазине ей больше ничего не нравилось. Поведение мужчин вообще не вписывалось ни в какие рамки. Как все чуткие дети, Алина затрепетала душой. Раздумья одолевали.
– У неё когда день рождения? – Девушка вылезла из-под прилавка с растрепанной тетрадкой.
– Семнадцатого августа, – хором отозвались все трое.
– Так, семнадцатое, – девушка принялась листать страницы и дошла до середины, – августа… Выходит, она Лев. Значит, камень вы выбрали правильно. Вот, смотрите сами… Гранат оберегает львов…
Она рассказывала что-то еще, но Алина ничего больше не слышала. Она была оглоушена бессовестностью этой взрослой тёти! Ладно, обидела её, она маленькая… Но как можно обзывать её маму львом? Хоть лев и царь зверей, но какое это имеет значение. Глаза заполнили обидные слезы. Она поняла, что если они сейчас же не уйдут отсюда, случится что-то нехорошее. Она побледнела лицом.
– Что с тобой? – заволновался папа. – Идём, идём уже…
С минуту папа с братом вежливо прощались с продавщицей. Алина же взбегала по ступенькам наверх. Скорее отсюда наверх! На улице слезки сорвались с ресничек и потекли по щекам. Еще сильнее угнетало то, что она трусливо бежала, не заступившись за маму…
– Ты почему вечно нас позоришь? Тебя никуда нельзя с собой брать! – накинулся на нее брат.
– Ладно, ладно, – вступился за нее папа. – Ничего, вырастешь мы и тебе кольцо купим. Еще лучше.
– Бессовестная, – не унимался брат, – у мамы день рождения. Мы сколько времени с папой деньги копили, её с собой, как человека, взяли… А ты себя как ведешь?
– Как? – тихо переспросила Алина. Она уже поняла, что кольцо куплено не ей, а маме. На день рождения. Стало до рези в животе стыдно, что она забыла про такой день! И еще обиднее за маму. Теперь из-за себя. Слёзы полились градом.
Брат демонстративно шел впереди, а тут резко остановился и повернул к ним. Он присел перед Алиной на корточки, обнял, утер слезы.
– Жвачку хочешь?
– Не-е-ет… – еле выговорила она.
– Ну, не обижайся ты так… Будет тебе шестнадцать лет, я уже работать буду, и куплю тебе настоящий перстень. Хочешь?
Алина кивнула, но тут, будто поняла что-то новое, и расплакалась пуще прежнего. Выходит, и папа, и брат думают, что она так плачет из-за кольца! Из-за того, что кольцо купили не ей… Алина вся сжалась, притихла и затравленно посмотрела на брата.
– Я не поэтому плачу. …а что она маму львом обозвала! …а на кольцо гранат говорит! – выложив последний аргумент, Алина повторно пережила обидную волну.
Брат же сразу переменился в настроении, поспешно встал и пошел вперед. Алина побежала за ним, догнала, схватила за палец, но он руку выдернул и больше не давал. Папа шел где-то сзади. Алина семенила, частила шагами, стараясь поспеть и попасть в ногу, заискивающе заглядывала в глаза. Брат ничего этого не замечал. Вернуть его расположение не представлялось возможным, объясниться тем более, а уж оправдаться – вообще никогда.
– Ты всё-таки очень бессовестная, – через некоторое время брат сам взял её за руку. – Но от тебя же, никуда не денешься, – сказал он дальше, чем, должно быть, поставил на этой истории жирную точку.
Тут и папа их нагнал и взял Алину за другую руку. Стало совсем хорошо. Настолько хорошо, что она осмелела и всю оставшуюся до дома дорогу нахваливала будущий мамин подарок.
Вечером она тайком ото всех сбегала на почту, где настоящим, обмакивающимся в чернильницу пером, без единой помарки и кляксы надписала открытку. Потому что такое перо было только там. Такие чернильные надписи мамой ценились особенно.
Наутро Алина проснулась раньше всех, чтобы, стараясь не скрипеть половичками, прокрасться к маминой постели. Правда, сунуть открытку под подушку незаметно не удалось. Мама сначала вздрогнула, а потом вскрикнула в темноте, от кого-то защищаясь руками. Алина быстро присела и из комнаты выползла по-пластунски. Дело было сделано! Ведь главное, результат.
А в открытке без одной помарочки было написано вот что:
Дорогая Мамочка!
От всей души поздравляю тебя с Днём рождения!
Твой день, семнадцатого августа, на всю жизнь будет моим самым любимым днём!
Честное слово.
Я тебя очень-приочень люблю.
Крепко целую.
Дочка Алина.
…но после того как её прочла мама, некоторые буквы поплыли, нарушив первоначальную чистоту и старание.