Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)

От Издательства

   Данилов монастырь уже много лет ведет исследовательскую работу по изучению своей богатейшей истории. и в том числе истории недавней – ХХ века, истории гонений Церкви, закрытия обители и мученической кончины даниловской братии. и ключевой фигурой в этой истории является, безусловно, последний перед закрытием настоятель монастыря архиепископ Феодор (Поздеевский). владыка Феодор – один из наиболее значимых иерархов в истории русской Церкви. он оказал огромное влияние на церковную политику по отношению к богоборческой власти, на то, что Церковь не пошла на непозволительно большие уступки этой власти в ущерб своему авторитету и чистоте веры. он был одним из самых непреклонных борцов с обновленчеством. владыка воспитал целую плеяду архиереев – настоящих духовных пастырей православного народа в годину страшных испытаний. во многом именно благодаря владыке и близким ему по духу архиереям, сплотившимся вокруг него и Данилова монастыря, которых так и называли «Даниловским» или «конспиративным синодом», русская Церковь устояла перед натиском богоборцев и разрушителей России. Позиция владыки Феодора была наиболее близка простому верующему народу, пользовалась огромным авторитетом и поддержкой. Храмы, захваченные обновленцами, пустовали, в то время как Данилов еле вмещал молящихся. владыку называли столпом Православия. Даниловцы были для всех образцом непреклонности веры.
   Архиепископ Феодор был, пожалуй, наиболее несговорчивым для властей человеком, не шедшим с ней на контакты, в которых может упрекнуть совесть. К тому же Владыка относился к наиболее консервативному, так называемому «черносотенному» духовенству, которое для властей было наиболее ненавистно. И конечно, всё это не было ими забыто.
   Последнее следственное дело архиепископа Феодора и даниловской братии, дело № 7014-П, в исследовательской литературе получившее название дела «Иноческого братства князя Даниила» частично уже публиковалось в различных изданиях, и в России, и за рубежом, и различными исследователями предпринимались попытки проанализировать это обширное и запутанное дело. «Странное впечатление производит этот протокол», – отмечает в «Жизнеописании архиепископа Волоколамского Феодора (Поздеевского)» его автор, монахиня Иоанна (Помазанская), о протоколе последнего допроса владыки Феодора. «Странное впечатление производит все это дело!» – можем отметить мы после внимательного его изучения.
   До этой публикации обычно исследовались в основном протоколы допросов только архиепископа Феодора и только последние. Но оказалось, что при внимательном изучении всех протоколов допросов всех обвиняемых и свидетелей и притом в хронологическом порядке, и не только дела владыки Феодора, но и предшествовавших ему дел – дела № 8218-С (епископа Афанасия (Сахарова) и др.) и дела № 8151-П (даниловского архимандрита Симеона (Холмогорова) и др.) – очень многие «странности» этого дела становятся вполне понятными.
   Это дело особенно наглядно показывает проблему, которая неуклонно встает перед каждым изучающим следственные дела того времени, особенно 1937–1938 годов: насколько можно верить тому, что написано в протоколах допросов следственных дел 1937 года? Достаточно ли прочтения протокола последнего допроса, как правило, в то время «признательного», чтобы судить о том, сломало следствие человека или нет? Может ли неизвестно как полученная подпись служить доказательством того, что человек не выдержал мучений? Имеем ли мы вообще моральное право по материалам следствия карательных органов страшного богоборческого режима – следствия, ставящего себе целью, создавая некую видимость законности, не только уничтожить человека физически, но еще и оклеветать его честное имя, – имеем ли мы право на основании этого судить о том, насколько свята мученическая кончина прожившего исповедническую жизнь православного человека?
   Все эти вопросы требуют своего разрешения в наше время, когда открыты архивы со следственными делами тех страшных лет и когда все общество и Православная Церковь пытаются разобраться в том, как это происходило тогда, чтобы постараться избежать этого в будущем.
   Причем сравнивать «мученические акты», в которых записывались слова гонимых христиан первых веков христианства и на которых основывались при канонизации святых, с протоколами допросов 30-х годов XX века, недопустимо. Неоднократно уже писалось о том, что как бы там ни было, но римское право было всё-таки римским правом – там действительно стенографировались подлинные слова мучеников. О протоколах допросов особенно 30-х гг. этого сказать нельзя.
   В последние годы, благодаря сотрудничеству Данилова монастыря с Центральным архивом ФСБ, в нашем монастыре собраны достаточно полные данные по этому «расстрельному» делу братии Данилова монастыря.
   с этими материалами мы и собираемся познакомить нашего читателя. материалы даны, конечно же, в несколько сокращенном виде, выбрано самое важное, значимое, убедительное. При этом мы не будем давать голословную трактовку этого дела, потому что пересказать дело «своими словами» – это значит опубликовать свою личную, субъективную интерпретацию дела. один уважаемый исследователь этого периода, например, рассказывал, что когда он, сначала прочитав статью по одному следственному делу, потом ознакомился непосредственно с материалами дела, то он сделал из них прямо противоположные выводы, чем автор статьи. Поэтому мы считаем более правильным давать сами протоколы допросов, чтобы читатель своими глазами видел подлинные документы и мог составить свое мнение по этому вопросу. и в то же время, конечно же, необходимо сопровождать их некоторыми пояснениями и комментариями, потому что если на неподготовленного читателя обрушить сразу несистематизированный следственный материал, то ему разобраться в этом деле будет очень непросто. необходимо было не один раз и очень внимательно изучить все эти протоколы, чтобы сквозь напластования лжи и вымысла пробиться к пониманию того, как же это все происходило на самом деле, из чего и как «создавалось» это дело.

   Издательство выражает благодарность за предоставленные материалы Центральному архиву ФСБ РФ. Особая благодарность начальнику Управления регистрации и архивных фондов ФСБ РФгенерал-лейтенанту Василию Степановичу Христофорову.

Часть первая
Архиепископ Феодор (Поздеевский)

Краткое жизнеописание

   Архиепископ Феодор (в миру Александр Васильевич Поздеевский) родился 21 марта 1876 года в селе Макарьевское Ветлужского уезда Костромской губернии в семье священника Василия Поздеевского. Священнический род Поздеевских ведет свою историю с начала XVIII века. Окончил Костромскую Духовную Семинарию в 1896 г. и Казанскую Духовную Академию в 1900 г. со степенью кандидата богословия. Его наставниками в Академии были настоятель Седмиезерной Казанской Богородичной пустыни старец схиархимандрит Гавриил (Зырянов) и ректор Казанской Духовной Академии архимандрит, а с 1897 года епископ Антоний (Храповицкий), будущий митрополит и предстоятель Русской Православной Церкви Заграницей.
   В этом же году был пострижен в монашество с именем Феодор, в честь великомученика Феодора Стратилата, и затем рукоположен во иеромонаха и оставлен профессорским стипендиатом по кафедре патрологии. В 1901–1902 гг. преподавал в Калужской Духовной Семинарии, в 1902–1903 гг. был инспектором Казанской Духовной Семинарии. В 1903 г. стал магистром богословия за работу «Аскетические воззрения преподобного Иоанна Кассиана Римлянина (пресвитера Массилийского)».
   В феврале 1904 г. стал ректором Тамбовской Духовной Семинарии в сане архимандрита. Своей главной обязанностью считал повышение уровня духовного образования, воспитание духовных пастырей не только по форме, но и по содержанию, и самих горящих верою, и зажигающих настоящую веру в народе. Особое внимание уделял развитию в семинаристах умения говорить живую, доходящую до сердца каждого проповедь.
   Был редактором «Тамбовских епархиальных ведомостей», газеты, которая во время смуты так называемой «первой русской революции» не только публиковала официальную церковную хронику, но и горячо откликалась на трагические события в стране, давала церковную оценку происходящему, объясняла, какие силы борются с монархическим устройством России и к чему это в результате может привести. В октябре 1905 г. архимандрит Феодор (Поздеевский) создал и возглавил в качестве председателя «Тамбовский Союз Русских Людей», который ставил задачу «содействовать мирному процветанию Отечества, основанному на единении православного и самодержавного Царя с православным русским народом». Союз через полгода насчитывал уже более 10 000 членов всех сословий, но, конечно, главным образом крестьян. В его ряды вступали целыми приходами во главе со священниками. Союз вел активную антиреволюционную работу в народе, выпускал разъяснительную литературу листки и воззвания. Во многом благодаря этой деятельности Тамбовская губерния и в то время не поддержала «всероссийскую забастовку» железнодорожников, и, видимо, не случайно именно на Тамбовской земле произошло мощное крестьянское восстание против большевиков, подавленное новой властью жесточайшими методами.
   Ректор Семинарии активно боролся с революционными настроениями и в среде семинаристов, которая в то время была также сильно заражена, причем не только революционным, но даже террористическим духом. Был составлен список лиц, которые должны были быть убиты, среди них было и имя архимандрита Феодора. На его жизнь неоднократно совершались покушения.
   19 августа 1906 г. архимандрит Феодор (Поздеевский) становится ректором Московской Духовной Семинарии. 19 августа 1909 г. – ректором Московской Духовной Академии. 14 сентября 1909 г. в Храме Христа Спасителя он был хиротонисан во епископа Волоколамского, викария Московской епархии. При своем наречении епископ Феодор сказал: «Мудрость мира сего теперь особенно восстает на разум Божий, и это есть главный идол современности. Многие ли принимают теперь Христа и христианство так, как они есть и открылись в святом Евангелии, предании церковном и самой Церкви?.. Опознать подделки Христа и христианства, различать верно «духов» – от Бога ли они – и составляет главную задачу современности для пастыря». Эта борьба с «мудростью мира» и «подделками христианства» и была одним из главных дел владыки всю жизнь.

   Епископ Феодор (Поздеевский). 1910-е гг.

   Предыдущим ректором Академии был епископ Евдоким (Мещерский), будущий возглавитель обновленчества, при нем сложился преподавательский состав.
   В Академии царил дух либерализма и революционности. Основное внимание уделялось общественной жизни и вопросам так называемого «церковного реформирования». Студенты больше изучали Маркса, Энгельса и Каутского, чем отцов Церкви. О положении дел в Академии можно судить по словам владыки Феодора, донесенным до нас Алексеем Федоровичем Лосевым: «<Отец Павел Флоренский> – это почти единственный верующий человек во всей Академии! <…> Настолько все (профессора. —Ред.) захвачены наукой, немецкой, тюбингенской, что начинают комментировать текст Священного Писания – и разносят его до основания. <…> Получается в конце концов, что весь Евангелист состоит из одних вставок <…> В 1905–1911 годы вообще наказание Божие. Когда я стал ректором Академии и познакомился с тем, как ведется преподавание, со мной дурно было. Такой невероятный протестантский идеализм – хуже всякого тюбингенства». На лекции по психологии, например, профессор заявлял: «…никакой души нет, „мы изучаем явления психики“, вульгарный материализм… тактильные ощущения… булавочки, иголочки, рецепторы, ощущения… Это не профессора Духовной Академии – это дураки Духовной Академии… Вот состояние развала накануне революции!» [1 - Лосев. А.Ф. «Я сослан в XX век…»: в 2 тт. – Т. 2. – М.: Время, 2002. – С. 530–532.] Епископ Феодор и в Академии проявил себя как активный защитник святоотеческого Православия. Он считал, что Духовная Академия должна готовить настоящих духовных пастырей, а не просто светски образованных людей. Впервые в истории русских богословских школ он предпринял попытку читать курс аскетики, «науки о подвижничестве», целью которого было обучить студентов основам духовной жизни.
   Лекции этого курса были изданы в 1911 г. в Сергиевом Посаде под названием «Смысл христианского подвига. Из чтений по пастырскому богословию».
   Ректор Академии всеми силами боролся с современными ему «обновителями христианства». В то время среди интеллигенции были распространены «религиозные искания», но, как отмечал владыка Феодор в своей книге, все они «вовсе не желают принять христианство, как оно есть и было всегда, исторически, но желают в самом христианстве найти или, лучше сказать, выдумать некоторые новые пути для воплощения своего идеала в жизни и обновления чрез него жизни человеческой»; они далеки от понимания «смысла христианского спасения», главное для них «идея общественного блага», в основном эти «обновители» «стоят в стороне от православного учения Церкви». И главной задачей пастыря является вернуть своих пасомых на путь истинного, святоотеческого Православия, показать непреходящую глубину и ценность писаний святых отцов, их незаменимость для спасения души человека во все времена, в том числе и современные, объяснить пагубность отхода от их подлинно христианского взгляда на человека и смысл его жизни.
   Епископ Феодор принимал деятельное участие в издании «Богословского вестника», одного из лучших богословских журналов. По его предложению редактором журнала с 1912 г. был о. Павел Флоренский. Программным направлением журнала было воцерковление науки: «Орган высшей церковной школы, «Богословский вестник», самым положением своим призывается к неуклонному служению, методами и орудиями науки, интересам Святой Церкви» [2 - Цит. по: Андроник (Трубачев), иг. «Саном я обязан Епископу Феодору…»: Переписка еп. Феодора (Поздеевского) со священником Павлом Флоренским // Даниловский благовестник, № 14, 2007. С. 38.]. Как приложение к журналу стали издаваться святоотеческие творения. Именно недостаточное изучение святоотеческого наследия епископ Феодор считал главной причиной упадка духовного образования.
   Еще в период своего ректорства в МДС владыка Феодор был членом-учредителем «Кружка ищущих христианского просвещения в духе Православной Христовой Церкви», созданного его духовным сыном, известным церковным издателем и публицистом Михаилом Александровичем Новоселовым, в который также входили такие видные православные публицисты, философы и общественные деятели, как Ф.Д. Самарин, В.А. Кожевников, П.Б. и СП. Мансуровы, князья Е.Н. и Г.Н. Трубецкие, протоиерей Иосиф Фудель, священник Павел Флоренский, С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, Л.А. Тихомиров и другие – то есть, можно сказать, православная интеллектуальная элита того времени. «Кружок» духовно окормлялся старцами Зосимовой пустыни схиигуменом Германом и иеросхимонахом Алексием. Цель, которую перед собой ставил «Кружок», – совершить поворот русской богословско-философской мысли на «забытый путь опытного Богопознания», путь святых отцов. О «Религиозно-философской библиотеке», издававшейся Новоселовым, главной задачей которой было также привлечь внимание к великому святоотеческому наследию, владыка Феодор отзывался, как о «струе чистой ключевой воды, пущенной в мутную воду современной ученой богословско-философской мысли» [3 - Там же. С. 42.].
   За время своего ректорства в Духовной Академии епископ Феодор воспитал целую плеяду архиереев, проявивших себя во время богоборческих гонений настоящими воинами Христовыми. Учениками и последователями владыки Феодора были будущие архиепископы (сщмч.) Иларион (Троицкий) и Варфоломей (Ремов), епископы (сщмч.) Григорий (Лебедев), (свт.) Афанасий (Сахаров), (сщмч.) Игнатий (Садковский), Варнава (Беляев), Валериан (Рудич) и многие, многие другие.
   Позиция епископа Феодора вызывала яростное сопротивление у «прогрессивно настроенной» части академических преподавателей, некоторым из них пришлось уйти из Академии. Владыка Феодор заменял их преподавателями из монашествующих или в священном сане, близкими ему по духу, разделявшими его взгляды на то, каким должно быть духовное образование. После февральской революции либеральная профессура, разумеется, наконец добилась его увольнения с поста ректора.
   Всероссийский съезд ученого монашества, проходивший в Московской Духовной Академии 7–14 июля 1917 года, избрал епископа Феодора своим представителем на Предсоборный Совет. Вскоре владыка Феодор был избран также делегатом на Поместный Собор Русской Православной Церкви.
   1 мая 1917 г. епископ Феодор был назначен настоятелем Даниловского монастыря г. Москвы. Вместе с ним в Данилов пришли многие его бывшие студенты. Одной из главных задач владыка Феодор считал привлечение в монастырь ученой братии и создание иноческого братства монахов-подвижников, подлинных защитников Православия. Была создана и некоторое время существовала Высшая Богословская школа, ставившая себе целью «разработку богословия на строго церковном святоотеческом принципе и подготовку пастырей» [4 - Андроник (Трубачев), иг. Священник Павел Флоренский – профессор Московской Духовной Академии // Богословские труды: Юбилейный сборник «Московская Духовная Академия. 300 лет». М., 1986. С. 240–241.].
   О позиции владыки Феодора во внутрицерковной политике и его отношении к советской власти в то время можно судить по воспоминаниям архиепископа Леонтия Черниговского, в то время послушника, бывавшего в Даниловом монастыре, хорошо знавшего епископа Феодора и его окружение:
   «В 1922 г. по послушанию я должен был ехать в Черемисский край к ссыльному духовенству для передачи собранной для них помощи. Проездом через Москву я остановился в Даниловом монастыре. Управлял им в то время архиепископ Феодор Волоколамский. Весь православный епископат и народ почитали его за принципиальность, бескомпромиссное и прямолинейное отношение к советской власти. Он считал, что до тех пор, пока Православная Церковь не получит право на действительно свободное существование, не может быть никаких разговоров с большевиками. Власть только обманывает, ничего из обещанного не исполняет, а наоборот, обращает всё во зло Церкви. Поэтому лучше бы было Святейшему Патриарху Тихону сидеть в тюрьме и там умереть, чем вести разговоры с большевиками, потому что уступки могут привести Православную Церковь, в конце концов, к постепенной ее ликвидации и смутят всех как в России, так и, особенно, за границей. Это было время, когда Святейший Патриарх был выпущен на свободу.
   Архиепископ Феодор почитал и жалел Святейшего, но находился в оппозиции к нему. Несмотря на настойчивые просьбы Святейшего принять участие в патриаршем управлении, отказывался. Епископов, дискредитировавших себя в вопросах о «живой церкви», не принимал. Он мало верил в их покаяние. Принимались и часто жили в Даниловом монастыре епископы стойкие. Иногда число их доходило до 10 и более. Все, освободившиеся из тюрем или возвращавшиеся из ссылок, находили там приют. Братия состояла из людей идейных и высококультурных. Немало вышло оттуда епископов-исповедников. Строгая духовная школа владыки Феодора налагала на монастырь особый отпечаток. За исключением двух послушников, вся братия Даниловского монастыря стойко и достойно понесла свой исповеднический крест.
   В эти годы монастырские храмы Даниловского, Донского, Симонова монастырей всегда были полны народу. Но уже чувствовалось, что всё это доживает свои последние дни…» [5 - Леонтий, епископ «Воспоминания, 1917–1940 годы», рукопись. Цит. по: Иоанна (Помазанская), монахиня «Исповеднический путь владыки Феодора. Жизнеописание архиепископа Волоколамского Феодора (Поздеевского), последнего ректора Московской Духовной Академии». // «Православная жизнь» № 9 (549), сентябрь 1995 г. – Джорданвилль. С. 23–25.]
   Вокруг архиепископа Феодора возникла так называемая Даниловская группа близких по духу архиереев, твердо державшихся святоотеческих традиций и канонов Церкви, изгнанных властями и обновленцами со своих кафедр и нашедших пристанище в Москве, в Даниловом монастыре. В этот круг входили митрополиты Арсений (Стадницкий) и сщмч. Серафим (Чичагов), архиепископы сщмч. Серафим (Самойлович), Пахомий (Кедров), Гурий (Степанов), сщмч. Прокопий (Титов), епископы сщмч. Парфений (Брянских), свт. Амвросий (Полянский), сщмч. Дамаскин (Цедрик), сщмч. Иоасаф (Удалов), Валериан (Рудич) и др. Архиереи-«даниловцы» активно выступали против обновленчества и вмешательства государства в дела Церкви. «Даниловский Синод», как их еще называли, часто не был согласен со слишком гибкой, по их мнению, политикой Патриарха Тихона по отношению к обновленцам и советской власти, но тем не менее, когда в 1923 г. часть епископата, выступающая за переговоры с обновленцами, требовала от Патриарха Тихона отказа от патриаршества, как они считали, на благо Церкви, именно благодаря позиции архиепископа Феодора и других архиереев-«даниловцев» патриаршество было сохранено. Архиепископ Феодор считал, что «в Патриархе все спасение и что если Патриарха Тихона не будет, то власть не допустит вообще в Русской Церкви патриаршества, а без патриаршества для Церкви – крах» [6 - Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. М.: 1996. С. 314, 315, 351.].
   С 1920 г. архиепископ Феодор неоднократно подвергался арестам, поэтому управлял монастырем при помощи наместников, которых назначал из числа своих ближайших учеников – архимандритов Герасима (Садковского), Поликарпа (Соловьева), Стефана (Сафонова), Тихона (Баляева) и других.
   26 июля 1920 г. был арестован за «антисоветскую агитацию» и осужден к высылке на Соловки «до конца гражданской войны», но, так как на Соловках, как было сказано в деле, «не было мест», отбывал в Таганской тюрьме. После освобождения вернулся в Данилов.
   Видимо, этот арест владыки описан В.Ф. Марцинковским в книге «Записки верующего» [7 - Цит. по: Иоанна (Помазанская), монахиня «Исповеднический путь владыки Феодора. Жизнеописание архиепископа Волоколамского Феодора (Поздеевского), последнего ректора Московской Духовной Академии». // «Православная жизнь» № 9 (549), сентябрь 1995 г. – Джорданвилль. С. 20–22.]:
   «Здесь были при мне митрополиты Кирилл Казанский, Серафим Варшавский (Чичагов), архиепископ Филарет Самарский, епископы Петр и Феодор Волоколамский (Поздеевский), Гурий Казанский, игумены Иона (Звенигородский), Георгий (Мещевский) [это будущий даниловский старец священноисповедник Георгий (Лавров). – Ред.], священники, далее обер-прокурор А.Д. Самарин, проф. Кузнецов…
   "На прогулку!" – кричат сторожа в нижних коридорах.
   "Выходи на прогулку!" – вторят надзиратели из разных этажей. Камеры отворяются. По железным лестницам из разных этажей спускаются заключенные. Идут простые люди, рабочие, военные. Там-сям виднеется фигура духовного лица. Вот митрополит Кирилл с величественной осанкой, с большой бородой, в серой рясе и фиолетовой скуфье, а там исхудалый, с темными впалыми глазами на строгом аскетическом лице – игумен Иона; наклонив голову идет епископ Волоколамский Феодор, черноволосый, с бледным лицом, с очками в черной оправе (это бывший ректор МДА). Поблескивая синими очками, низко сидящими на несколько коротком носу, спускается медленно по лестнице епископ Гурий Казанский <…>
   Согласно желанию заключенных, богослужения были разрешены, и для них было отведено в тюрьме школьное помещение. <…>
   Служит обычно митрополит Кирилл, обладающий величественной фигурой, высокий, с правильным лицом и широкой седой бородой. Сослужат ему епископы Феодор и Гурий. Тут же стоят игумен Иона, с сосредоточенным, несколько суровым лицом, и о. Георгий, простой и серьезный. Управляет хором бывший обер-прокурор Св. Синода А.Д. Самарин. А как поют! Только страдание может так одухотворить песнопение».

   27 марта 1923 г. владыка Феодор был вновь арестован, обвинялся в контрреволюционной деятельности.
   Особая духовная близость связывала владыку Феодора с известным московским священником св. прав. Алексием (Мечёвым), который называл владыку «столпом Православия» и «из архиереев – архиерей». Именно владыку Феодора он просил совершить рукоположение своего сына, о. (будущего священномученика) Сергия (Мечёва), что совершилось в Даниловом монастыре в апреле 1919 года. И именно владыку Феодора отец Алексий просил отпеть его после кончины, что тот и совершил в сослужении 30 епископов 28 июня 1923 г., за несколько дней до этого, 20 июня, чудом, видимо, по молитвам св. прав. Алексия, выпущенный из тюрьмы.

   Ректор Московской Духовной Академии епископ Феодор (Поздеевский). 1910-е гг.

   В 1923 г. Святейшим Патриархом Тихоном Владыка был возведен в сан архиепископа и назначен управляющим Петроградской епархией, но от назначения отказался и остался в Даниловом монастыре.
   В третий раз владыка Феодор был арестован 16 апреля 1924 г. Обвинялся в том, что «устраивает в управляемом им монастыре собрания духовенства и мирян, которые носят политический характер, создает антисоветские группировки». Следователь был хорошо осведомлен о лицах, посещавших владыку Феодора в Даниловом монастыре, и поэтому владыке приходилось объяснять причины их посещений: обер-прокурор Синода Самарин А.Д. и сын военного министра Шуваев хотели подготовиться к монашеству, а с еп. Серафимом (Чичаговым), с которым они познакомились в тюрьме, беседовали по церковным вопросам.
   Давал также владыка Феодор объяснения по поводу составленного им вместе с еп. Германом (Ряшенцевым) акафиста преп. князю Даниилу – что он не вставлял в тропарь преп. кн. Даниилу «монархических формулировок поминовения».
   В деле есть несколько заявлений сестры владыки Феодора Цвейтовой П.В. с просьбой отпустить ее брата «на поруки из-за слабого здоровья», поскольку он страдает болезнью почек. Владыку на какое-то время переводят для лечения в тюремную больницу, но срок содержания под стражей всё продлевают и продлевают.
   Наконец, 17 октября 1924 г. постановили: Поздеевского освободить из-под стражи под подписку о невыезде, но дело продолжить. А уже то ли 9-го, то ли 17 декабря (в деле разные данные) 1924 г. владыку снова арестовывают в Даниловском монастыре.
   Теперь следователя уже интересуют встречи владыки Феодора с профессором Поповым. Владыка отвечает, что Попов, которого он знает по совместной работе в Московской Духовной Академии с 1909 г., к нему заходил, и они беседовали за чаем о тюрьме и о здоровье Патриарха, что о Соборе 1923 г. они не говорили, так как Поздеевский о нем смутно знает, что Попов спрашивал фамилии арестованных епископов и владыка назвал, кого знал, и тот внес их в свой список, и также сведения о времени, проведенном им самим в тюрьме.
   19 июня 1925 г. архиепископ Феодор был осужден по ст. 59 и ст. 73 (измышления и распространение в контрреволюционных целях ложных слухов или непроверенных сведений) за то, что «входил в сношения с иностранцами, передавал сведения о репрессиях и гонениях на церковь за границу» (причем, в конце одного из постановлений с этим обвинением стоит пометка владыки: «Не согласен, не имел сношений») и приговорен к высылке в Киркрай (ныне Казахстан) на 3 года. Отбывал владыка, по некоторым сведениям, в г. Тургае (в делах подтверждения этому нет), затем, с ноября 1927 г., жил в ссылке в г. Орске.
   Декларацию 1927 г. владыка Феодор воспринял отрицательно, видя в ней полное подчинение Церкви произволу богоборческого государства. «Даниловцы» не исполняли указ Синода о поминовении на богослужении советской власти. В материалах дела № 7014-П, в показаниях архимандрита Поликарпа (Соловьева), одного из ближайших учеников владыки Феодора, о причинах этого сказано так: «Это поминовение мы признавали неправильным, поскольку советская власть есть атеистическая и церковь отделена от государства. Декларации митр. Сергия мы не сочувствовали, так как советская власть придерживается идеологии материалистической, атеистической, значит антицерковной». Архиепископ Феодор считал, что Церковь должна жить своей жизнью, строго по церковным канонам, а с государством не вести какой-то особой политики, не стараться с ним как-то договариваться и не пытаться к нему приспособиться, идя на компромиссы со своей совестью [8 - Дамаскин (Орловский), иеромон. В огненном испытании // Даниловский благовестник, № 8, 1996. С. 50.]. Владыка говорил, что если Церковь будет жить чистой, правильной жизнью, то Господь не даст ее уничтожить [9 - Даниила (Мачкина), схимонахиня. «За Владыкины молитвы…» // Даниловский благовестник, № 18, 2009. С. 69.].
   Оппозиция архиепископа Феодора и его сторонников, так называемой «Даниловской группы» непоминающих, по отношению к митр. Сергию первоначально была достаточно умеренной. Можно сказать, что они занимали в Церкви центристскую позицию. Говоря о церковных взглядах владыки Феодора в то время, философ Лосев писал: «[Архиепископ Феодор] говорит, что сергиане и иосифляне одинаково будут судимы на будущем Соборе, хотя, по его мнению, последние безусловно будут оправданы…» По этим же воспоминаниям Лосева, владыка Феодор «фактически разорвавши (только в 1930 году!) с С<ергием>, формальное отложение все же считает не только ненужным, но и невозможным, ибо-де отложить может только Бог» [10 - Лосев А.Ф., Лосева В.М. «Радость на веки»: Переписка лагерных времен. – М.: Русский путь, 2005. С. 59.]. Однако из-за недостаточности имеющихся источников (в частности, отсутствия в следственных делах подлинных текстов писем архиепископа Феодора) церковная позиция главы «даниловцев» пока до конца не ясна.
   По окончании ссылки владыка Феодор 18 декабря 1930 г. возвратился в Москву, на Рождество 1931 г. вел службу в храме Воскресения Словущего и сразу уехал во Владимир. В начале апреля 1931 г. во Владимир на жительство приехал архимандрит Симеон (Холмогоров), близкий друг и сподвижник владыки Феодора со времен их совместной учебы в Казанской Академии, сменивший его на посту ректора Тамбовской Семинарии и продолживший его антиреволюционную политику, тяжело раненный в 1907 г. студентом-террористом и с тех пор прикованный к инвалидному креслу. Владыка Феодор заботился о нем всю последующую жизнь.
   28 мая 1931 г. во Владимире, по адресу ул. Задний Боровок, дом 21, архиепископ Феодор был вновь арестован. При аресте «у Поздеевского Ф.В. принято 5 руб. 95 коп. денег». И вещи: «чайник, два креста, две кружки, стол, ложки, ложка чайная, ложка для заварки чая, мал. каструлька, три пустых коробки». В анкете арестованного указано, что владыке 63 года, что он родился в марте 1868 г. И вообще во всех следственных делах владыки Феодора указан как год рождения 1867-й, а не 1876-й. В конце анкеты примечание заключенного: «Болею хронической малярией и почечно-каменной болезнью и нуждаюсь в постоянной медицинской помощи».
   В протоколе допроса от 10 июня 1931 г. в графе об отношении к советской власти написано: «Для меня форма государственного правления безразлична».
   В Заключении следователя от 17 сентября 1931 г. сказано, что Поздеевский «объединял реакционных церковников, призывая к активной борьбе с Советской властью при помощи церкви. Для конспирации своей деятельности Поздеевский перешел на нелегальное положение и, проживая в г. Владимире, давал указания оставшимся в Москве единомышленникам». 1 октября 1931 г. Особое Совещание при Коллегии ОГПУ постановило: «Поздеевского Ф.В. заключить в концлагерь сроком на три года, считая срок с 28 мая 1931 г.».
   Отбывал в Свирлаге. Вместе с ним в лагере, «в одной палатке», был и Алексей Федорович Лосев, который так отзывался о владыке Феодоре: «Большой человек. И интересный человек. <…> чуть ли не первый на моем пути настоящий монах из иерархов <…> Достойный и большой человек» [11 - Лосев А.Ф., Лосева В.М. «Радость на веки»: Переписка лагерных времен. – М.: Русский путь, 2005. С. 41–42.].
   20 мая 1932 г. на заседании Президиума ЦИК СССР «постановили: ходатайство о помиловании Поздеевского Ф.В. удовлетворить и от дальнейшего отбывания наказания в концлагере освободить» и владыка Феодор был досрочно освобожден из концлагеря «в порядке частной амнистии».
   3 ноября 1934 г. вновь арестован в г. Зарайске, ул. Карла Маркса, д. 13 (или 11). Заведено дело № 24649-с Брянских Петра Арсеньевича (епископа Парфения) и Поздеевского Александра Васильевича (архиепископа Феодора). В справке на арест было сказано, в чем обвиняются эти люди:

   «В Зарайске проживает с начала 1934 г. архиепископ Феодор, который сразу стал проявлять активную контрреволюционную деятельность, объединяя вокруг себя реакционно настроенное духовенство, монашество и верующих. В целях восстановления связей со своими последователями он неоднократно приезжал в Москву и Загорск, где организовывал тайные богослужения, производил сборы денег и продуктов для оказания помощи нуждающимся в ссылках и ИТЛ и монашествующим.
   В своей квартире в г. Зарайске (в доме быв. купчихи Гузнищевой) Поздеевский организовывал тайную церковь, где систематически нелегально совершал богослужения. В последнее время Поздеевский был связан с проживающим в г. Кимрах еп. Брянских Парфением, руководителем украинского контрреволюционного ИПЦ, и совместно с ним проводил активную работу по воссозданию контрреволюционной организации ИПЦ».

   Архиепископ Феодор на допросах отвечал на вопросы коротко и отрицательно: «В Москве был два раза проездом». «Посылки получаю от Красного Креста. От знакомых и прихожан Даниловского монастыря ничего не получаю». «Связей ни с кем не поддерживал, никто в Зарайск не приезжал. Брянских не приезжал ни разу, 2 года его не видел». «С митрополитом Кириллом Смирновым не встречался. С епископами Прокопием Титовым, Дамаскиным, Парфением Брянских, архиепископом Серафимом Самойловичем не встречался 2 года». «В январе 1934 г. во Владимире заходил к Холмогорову навестить несколько раз».

   «Вопрос: Вы постригли в схиму Холмогорова?
   Ответ: Мне, как настоятелю быв. Данилова монастыря, о постриге в схиму Холмогорова Семена ничего не известно, так как мне он прошение не подавал.
   Вопрос: Как протекала ваша деятельность и осуществлялось руководство монашеской братией быв. Данилова монастыря после вашего возвращения из концлагеря?
   Ответ: В Зарайске встретился с Поликарпом Соловьевым и Серафимом, который живет в Кашине. Больше ни о ком не знаю».

   При аресте епископа Парфения (Брянских) была изъята переписка, и, видимо, во многом благодаря этому его допросы гораздо более информативны:

   «Вопрос: С кем поддерживали связь?
   Ответ: На Украине Абашидзе Антоний, архиепископ, г. Киев Панкеев Антоний, епископ Белгородский, г. Белгород, Дамаскин Цедрик, епископ, г. Нежин, <…>, Кармазин Макарий, епископ, проживает около Костромы, Садковский Игнатий, проживает в г. Скопин Москов. обл., Поздеевский Феодор, архиепископ Волоцкий, Зарайск, Стадницкий Арсений, митрополит Ташкентский».

   На допросах епископ Парфений показывает, что с Поздеевским виделся в январе 1934 г. в Зарайске, с Поликарпом Соловьевым. Что они пили чай, вели общие разговоры о знакомых. Что епископ Прокопий Титов приезжал на 2–3 дня в сентябре 1934 г. Что с Поздеевским и Титовым встречались «на почве общности наших взглядов на положение православной церкви в Советском Союзе при правлении Советской власти и митрополита Сергия», где «она лишена всех своих прав на легальное служение». Что «я и мои единомышленники – еп. Макарий Кармазин и в письме еп. Цедрик – считают, что митрополит Сергий нарушил и продолжает нарушать указания Патриарха Тихона и митрополита Петра Крутицкого по управлению православной церковью. Поздеевский и Титов с этим согласны». Что еп. Прокопий Титов «подтвердил мне свою непримиримую точку зрения по отношению к Советскому правительству и митр. Сергию, изложенную в его письме митр. Сергию (копия изъята при аресте)». Что еп. Прокопий доказывает, что «политика митр. Сергия угодничества Советской власти пагубна для русской церкви и сознания верующих людей», что это «руководство, ведущее в пропасть антихристову».

   Архиепископ Феодор (Поздеевский). Фотография из следственного дела. 1934 г.

   Здесь необходимо обратить внимание на то, как на изъятых при аресте письмах строятся «показания» на допросах. Так же будет и в последнем следственном деле владыки Феодора. Но при аресте в 1933 г, в отличие от епископа Парфения, у владыки никакой переписки, на которой можно было строить его «показания», изъято не было. Поэтому сведений ни о ком от архиепископа Феодора получить не удалось. Даже проведенная 7 января 1935 г. «очная ставка» ничего не дала:

   «Брянских: В янв. 1935 г. в Зарайске на квартире Поликарпа Соловьева я и Поздеевский говорили „о тяжелом положении церкви в России“ и „пришли к убеждению правоты наших взглядов и действий на дальнейшее отрицательное отношение в Советской власти и ее церковной политике“.
   Поздеевский: Нет, я Брянских в Зарайске не встречал, знал о приезде его от моего знакомого Поликарпа Соловьева, у которого Брянских остановился в Зарайске».

   Обвинен архиепископ Феодор был в том, что «будучи враждебно настроен к Советской власти, по возвращении из концлагеря восстановил свои связи с отдельными монахами быв. Данилова монастыря, через которых проводил свою контрреволюционную деятельность по созданию вокруг себя антисоветски настроенного духовенства и верующих. <…> поддерживал тесную связь с отдельными деятелями „ИПЦ“». Приговорен к ссылке в Севкрай сроком на 5 лет, которую отбывал в Сыктывкаре.
   В последний раз владыка Феодор (Поздеевский) был арестован в Сыктывкаре 4 марта 1937 г.

Часть вторая
Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)

1. Первые аресты во Владимире

   Архиепископ Феодор (Поздеевский) был арестован 4 марта 1937 года. Но на самом деле это последнее дело владыки Феодора – «Следственное дело по обвинению Поздеевского А.В., Соловьева П.А., Пиуновского С.А., Каретниковой А.И., Лебедевой П.И. и Барановой A.M. по ст. 58–10 и 11 УК РСФСР» № 7014-П – началось гораздо раньше, как минимум на год, когда было заведено дело № 8218 и в апреле 1936 года прошли многочисленные аресты в г. Владимире.
   В этом городе в то время проживало большое количество людей, возвратившихся из ссылок и лагерей и не имевших право жить в крупных городах, в том числе духовенства. По делу № П-8218 были арестованы такие разные по положению в Церкви архиереи, как митрополит Ювеналий (Машковский), как сказано в деле «быв. обновленческий Одесский митрополит, из семьи крупных помещиков, по матери – родственник французскому королевскому Дому Бурбонов», архиепископ Сергий (Гришин) – «архиеп. Сергиевской ориентации», архиепископ Филипп (Гумилевский) – «быв. Управляющий Московской Епархией и настоятель Посольской церкви в Риме» и один из активных оппозиционеров политике митрополита Сергия (Страгородского) епископ Афанасий (Сахаров), который во Владимире «жил на нелегальном положении», а также много священнослужителей и мирян, всего более двадцати человек.
   Епископ Афанасий был арестован 18 апреля. В свое время он был студентом владыки Феодора в Московской Духовной Академии, в которой обучался с 1908-го по 1912 г., в том числе при ректорстве владыки Феодора с 1909 г. Более того, был пострижеником епископа Феодора, а духовным отцом его при постриге стал архимандрит Симеон (Холмогоров). После того как иеромонах Афанасий стал преподавателем сначала Полтавской, а потом Владимирской Духовных Семинарий, пути их с владыкой Феодором несколько разошлись, но после революции епископ Афанасий придерживался тех же взглядов на церковную политику, что и владыка Феодор, и хотя со временем владыка Афанасий больше сблизился как с духовным руководителем с митрополитом Кириллом (Смирновым), но и связь с владыкой Феодором не прерывалась, и, так как оба владыки постоянно были то в тюрьме, то в ссылке далеко друг от друга, эта связь чаще, видимо, поддерживалась через архимандрита Симеона. Об этом не раз говорится и в деле владыки Афанасия, и в делах владыки Феодора и архимандрита Симеона.
   Уже в постановлении об избрании меры пресечения от 1 мая 1936 г. следователь Новиков, «нач. 3 отд. Секретно-политич. УГБ Управления НКВД по ИПО» (Ивановская промышленная область. – Ред.), пишет, что Сахаров изобличается в том, что «является вдохновителем и организатором нелегального к/р (контрреволюционного) церковно-канонического центра „ИПЦ“ (Истинно Православной Церкви), ставящего задачу активной борьбы против Советской власти» (дело № П-8218, том 1, лист 74).

   Епископ Афанасий (Сахаров). Фотография из следственного дела 1943 г.

   А 15 мая 1936 г. в постановлении о продлении срока содержания под стражей сказано, что Сахаров уже «достаточно изобличен» в том, что «являлся активным участником нелегального контрреволюционного центра, проводившего антисоветскую деятельность на основе к/р платформы так называемого „ссыльного епископата“, ориентированного на получение помощи в борьбе против Советской власти – белоэмигрантской „церкви“ и Ватикана. Нелегальным центром в широких размерах создавались антисоветские кадры церковников, насаждались тайные „церкви“, к/р группы „ИПЦ“, устраивались антисоветские сборища, устанавливались связи с контрреволюционным националистическим и белогвардейским элементом на Украине». (Л. 75.)
   И достаточно быстро в этом деле появляются фамилии даниловских монахов и город Киржач, в котором они в то время жили.
   В Постановлении об избрании меры пресечения от 7 июня 1936 г. «опер. уполном. 3-го отделения СПО УГБ НКВД ИО» мл. лейтенант ГБ Кирьянов пишет:

   «Практическая деятельность к/р организации выражалась:
   1) В насаждении нелегальных к/р групп "ИПЦ" (группы были созданы в гор.: Владимире, Киржаче Ивановской обл., Тамбове, пос. Петушки Московской обл.).
   2) В организации нелегальной так наз. "духовной академии»", на собраниях которой участниками групп велась активная антисоветская деятельность.
   3) В распространении к/р провокационных слухов о предстоящей войне и падении Сов. власти.
   4) В связях руководящего состава центра с белоэмигрантскими церковными кругами.
   Ходом предварительного следствия выявлены новые связи и лица принадлежащие к данной организации, что вызвало и вызывает дополнительные аресты членов организации (будет ликвидирована к/р группа "ИПЦ" в г. Киржаче, имевшая связь с "центром" через тайного монаха Лобова).
   По делу необходимо установить:
   а) Руководящий центр к/р организации.
   б) Наличие к/р группы "ИПЦ" по другим городам Союза.
   в) Дополнительно документировать практическую к/р деятельность организации и связи с белоэмигрантскими церковными кругами».

   В обвинительном заключении по этому делу от 21 сентября 1936 г. говорится:

   «Центр организации в г. Владимире развернул активную деятельность по насаждению нелегальных групп „Истинно Православной Церкви“, вокруг которых объединились реакционные церковники и проводилась антисоветская агитация. Таких групп было создано в г. Владимире три – одна возглавлялась Розановым, вторая – Сабуровыми и третья – Холмогоровым» (это даниловский архимандрит Симеон, близкий друг и подвижник архиепископа Феодора (Поздеевского). – Ред.). (Л. 65.)

   Дальше говорится:

   «По отдельным группам, входящим в состав организации, устраивались нелегальные церковные службы, тайные крещения взрослых детей (так в деле. – Ред.) и моления за быв. царя Романова Николая П. Такие собрания устраивались: у обвиняемой Виноградовой с участием Розанова, Виноградовой и Жабинского (скрывается); в квартире архим. Холмогорова».
   «У обвиняемых: Виноградовой и Потапова проводились нелегальные встречи учеников и руководителей к/р групп с нелегалом еп. Сахаровым. Постоянными участниками этих встреч были: Потапов, Смирнов, Розанов, Сахаров, Виноградова и Холмогоров.
   В целях насаждения реакционных кадров церковников участниками центра производились тайные постриги в монашество.
   Так, например, с разрешения Гришина были пострижены в тайные монахи Лобов, Борошенко, Фомина и др.» (Л. 66.)

   В том же обвинительном заключении в отношении еп. Афанасия (Сахарова) сказано, что он обвиняется в том, что:

   «а) был в числе инициаторов создания к/р центра организации тайных церквей на Украине, в Ивановской и Московской обл.
   б) Проживая до ареста нелегально, Сахаров имел связь с идеологом "ИПЦ" митр. Кириллом, объезжал и инструктировал сторонников к/р платформы ссыльного епископата о насаждении тайных к/р групп "ИПЦ".
   в) возглавлял к/р группу церковников в пос. Петушки Московской области, проводил антисоветские беседы с инициаторами создания к/р групп и тайных церквей в г. Владимире.
   г) имел нелегальную связь с руководителем к/р подполья церковников – архим. Холмогоровым».

   Проходивший по тому же делу друг и помощник еп. Афанасия дьякон Потапов Иосиф Афанасьевич был обвинен в том, что «состоял в подпольной к/р церковной организации, возглавляемой Гришиным, Машковским, Сахаровым, Гумилевским, Холмогоровым». (Л. 69.)
   Дальше в этом же обвинительном заключении уже появляется и сам владыка Феодор: врач Розанов Николай Михайлович обвиняется в том, что «состоял в подпольной к/р церковной организации, возглавляемой Гришиным, Машковским, Гумилевским, Сахаровым, Холмогоровым, Смирновым и Поздеевским (последние двое находятся в ссылке)». А также в том, что «поддерживал связь и неоднократно встречался с проживающим нелегально еп. Сахаровым и с архим. Холмогоровым и беседовал с ними по вопросам нелегальной церковной организации». Также осужденная по этому делу «тайная монахиня» Фомина Мария Лаврентьевна обвинялась в том, что «является активным участником нелегальной церковно-монархической группы ИПЦ, возглавляемой схимонахом Симеоном Холмогоровым».
   В конце этого обвинительного заключения была записана задача на будущее: «Материал на Холмогорова, Керенченко (даниловский монах Антоний (Коренченко). – Ред.) и других лиц, связанных с ними, выделить и провести самостоятельное следствие». (Т. 4, л. 76.)
   И это «самостоятельное следствие» продолжилось. Арестовывать пока не спешили, собирались еще сведения, выяснялись связи. И только в декабре 1936 года начались аресты даниловцев в Киржаче.

2. Аресты и допросы в Киржаче

28–30 декабря 1936 года в городе Киржач Владимирской области были арестованы одновременно многие даниловцы – близкий друг и сподвижник владыки архимандрит Симеон (Холмогоров), иеромонах Игнатий (Бекренев), игумен Алексий (Селифонов), иеродиакон Анания (Алексеев), монах Антоний (Коренченко), келейник отца Симеона Михаил Карелин и другие. Было заведено «Дело по обвинению Холмогорова, Коренченко, Бекренева, Селифонова, Алексеева и Матвейченко», дело № П-8151.

   Уже в справке на арест архимандрита Симеона [12 - Симеон, архимандрит (Михаил Михайлович Холмогоров). Родился в 1874 в г. Кунгур Пермской губ., в семье священника. Окончил Казанскую Духовную Семинарию. Принял постриг. В 1906 г. о. Симеон сменил вл. Феодора на посту ректора Тамбовской Духовной Семинарии и продолжил его антиреволюционную политику. В апр. 1907 г. на него было совершено покушение, пуля попала в поясной позвонок, о. Симеон остался жив, но нижняя часть его тела была парализована. С этого времени вл. Феодор не оставлял о. Симеона. До 1915 г. о. Симеон жил у старца Гавриила в Спасо-Елеазаровой пустыни, затем поселился с владыкой Феодором в Сергиевом Посаде. После назначения владыки настоятелем Данилова монастыря, вместе с ним переехал и о. Симеон. После окончательного закрытия монастыря жил во Владимире с келейником Михаилом Карелиным (будущим монахом восстановленного Данилова; t 2003). 28 декабря 1936 г. они были арестованы в г. Киржаче, где жили в то время на полулегальном положении многие даниловцы.] от 27 декабря 1936 г. – то есть еще до всех допросов – в общем-то, все, в чем потом будут обвинять владыку Феодора, было уже перечислено:

   «Схимонах-архимандрит Холмогоров является активным сторонником «Пустынной церкви», созданной ссыльным епископатом на основе контрреволюционной программы ИПЦ. Проживая в г. Владимире, затем в г. Киржач, он проводил активную деятельность по насаждению контрреволюционных групп, объединяя их в тайные домашние скиты. Связанный с епископом Феодором, он получал от него указания и практически их осуществлял. Было стянуто в Киржач около 20 человек, которые проводили работу с верующими. Они распространяли клеветнические слухи и измышления против Сов. власти и ее отношения к религии, возбуждали недовольство верующих политикой партии и правительства» (№ 8151-П, л. 10).

   При аресте и обыске 29 декабря 1936 г. по адресу г. Киржач, ул. Свободы, д. 55, у «Семена» Михайловича Холмогорова было изъято: «паспорт, переписка, фото разных лет, церковные книги, сургуч, печать». На то, что была изъята переписка, обратим особое внимание!
   Так что следователи уже изрядно поработали над разработкой этого «дела», было «собрано» достаточно «материала», за даниловскими монахами наблюдали, особенно в последние месяцы, после владимирских арестов и дела епископа Афанасия, хорошо «поработали», судя по всему, и осведомители. Особо отметим, что ведут это дело, а потом и дело владыки Феодора, те же следователи, что и владимирское дело № П-8218 – «опер. уполном. 3-го отделения СПО УГБ НКВД ИО» мл. лейтенант ГБ Кирьянов и «нач. 3 отд. Секретно-политич. УГБ Управления НКВД по ИПО» Новиков. Поэтому из владимирского дела в киржачское переходят те же обвинения и формулировки – «контрреволюционная программа ИПЦ», потом будет и «контрреволюционная платформа ссыльных епископов», «Пустынная церковь», «тайные постриги», «нелегальные сборища» и «провокационные слухи». Уже прослежены связи, известно, кто руководитель – архиепископ Феодор (Поздеевский).
//-- * * * --//
   Прошли аресты, начались допросы. Первые допросы – 31 декабря 1936 г.
   Вместе с даниловскими монахами был арестован живший в то время в Киржаче и хорошо знакомый с даниловцами (что лишний раз подтверждает, насколько тщательно собирались данные о связях) Серафим Александрович Голубцов, 1908 года рождения, из семьи преподавателя Московского художественного института, после окончания учебы в 1925 году он был певчим при Даниловском монастыре, в 1929 году вместе со многими даниловцами был арестован и осужден на 3 года ссылки, которые отбыл в 1933 году, и после этого жил сначала во Владимире, потом в Киржаче, работал счетоводом на фабрике Урицкого Киржачского шелкокомбината.

   Архимандрит Симеон (Холмогоров), иеромонах Николай и иеромонах Анания (Алексеев) (справа). 1920-е гг.

   Текст этих первых протоколов допросов приводим почти полностью, без сокращений (только исправляя орфографические ошибки и пунктуацию и, если неразборчиво или не видно на сгибе, ставим знак <…>), потому что они все-таки еще похожи на стенограммы допросов:
//-- Показания обвиняемого Голубцова Серафима Александровича от 31 декабря 1936 г. --//

   Вопрос: Вы Симеона Холмогорова знаете?
   Ответ: Знаю с 1928 года, т. к. вместе с ним пел на клиросе в церкви быв. Даниловского монастыря в г. Москве.
   Вопрос: Как Вы часто с ним встречались?
   Ответ: До 1929 г. я с ним встречался часто, бывая у него на квартире, он был моим духовным отцом. В 1929 г. я был выслан, и связи с ним никакой не имел. В 1935 году я приехал на жительство в гор. Владимир, где мне Петр Степанович Коренченко сказал, что отец Симеон хочет со мной повидаться, сообщив, что «Симеон» проживает во Владимире, и показал квартиру. После этого я во Владимире с «Симеоном» встречался несколько раз. У «Симеона» в квартире была нелегальная домашняя церковь, службу совершал он сам. На совершаемых «Симеоном» церковных службах я присутствовал неоднократно. В ноябре м-це 1935 года на почве того, что он уговаривал меня стать монахом и окончательно остаться в нелегальной его тайной общине, я с ним расстался и с тех пор не видал, и где он находится, я не знаю.
   По вопросу моей встречи с Симеоном Холмогоровым во Владимире я выше показал неправду – о том, что он живет во Владимире я узнал в 1935 году от члена «нелегальной общины» «Симеона» Полины Ивановны, фамилию не помню, проживающей: г. Москва. Даниловский вал, дом 6 или 8. точно не помню, которая дала мне его адрес во Владимире (подчеркнуто следователем. – Ред.), с которым я поехал к «Симеону» и после этого остался на постоянное место жительство во Владимире и до подыскания квартиры в течение несколько дней жил у Симеона.
   Вопрос: Следствие Вам не верит, что Вы с 1935 г. ноября м-ца не имели связи с Холмогоровым.
   Ответ: Подтверждаю свои показания.
   Вопрос: Кто входил в нелегальную общину?
   Ответ: Архимандрит Симеон Холмогоров, иеродьякон Коренченко Петр Степанович, проживающий в данное время в Киржаче, послушник Симеона молодой человек по имени Миша, фамилии и отчества не знаю, келейница Симеона Лидия Сергеевна Виноградская, иеромонах или игумен Алексей и Полина Ивановна, о которой я говорил выше. Других, входящих в общину, я не помню ни по имени, ни по фамилии.
   Вопрос: Кто руководил общиной?
   Ответ: Архимандрит Симеон.
   Вопрос: Кто посещал Холмогорова?
   Ответ: Все поименованные мною выше лица Холмогорова посещали. Кроме того, приезжали из других городов, но я никого не знаю.
   Вопрос: Следствие Вам не верит и предлагает рассказать, кто приезжал и откуда?
   Ответ: Приезжали незнакомые мне лица мужского и женского пола, кто они и откуда, мне не известно.
   Вопрос: Следствие вторично настаивает, чтобы Вы назвали этих лиц.
   Ответ: Подтверждаю свои показания.
   Вопрос: С какой целью названные Вами лица посещали Холмогорова?
   Ответ: С целью совершения религиозных обрядов и с целью материальной помощи Симеону Холмогорову.
   Вопрос: Следствие не верит Вам, нам известно, что эти посещения преследовали контрреволюционные цели.
   Ответ: Подтверждаю свои показания. О контрреволюционной деятельности мне ничего не известно. (Лл. 189–191 об.)

   Далее спрашивают о встречах с Коренченко в Киржаче. Голубцов рассказывает, что они были случайными или по бытовым вопросам.

Голубцов Серафим Александрович. Фотография 1931 г.

Карелин Михаил Петрович. 1930-е гг.

   Виноградская Лидия Сергеевна (монахиня Серафима). 1937 г.

   В тот же день был допрос архимандрита Симеона, судя по всему, после Голубцова или, возможно, одновременно, потому что допрашивали разные следователи – Кирьянов и Новиков. Отец Симеон был прикован к инвалидной коляске, после того как в 1907 году на него, в то время ректора Тамбовской семинарии, было совершено покушение. Отец Михаил (Карелин) был келейником отца Симеона и хорошо знал состояние его здоровья. Вот, что он рассказывал (запись 1989 г.):
   – Арестовали жестоко, некрасиво. Я пришел с работы, а у нас полный дом НКВД, и уже все они перевернули, и на батюшке лица нет, взволнованный такой, расстроенный. Подали они какую-то карету, батюшку, меня, Лидию Сергеевну – была такая келейница, всех нас посадили, увезли. Потом всех разлучили. Оставили меня только с батюшкой отцом Симеоном. Это трагические дни, кошмарные дни. Нас отвезли в тюрьму, и, может, суток не прошло, как открылась дверь через маленький волчок, и ключарь сказал, чтобы я собирался со всеми вещами. Я говорю: «Что, на прогулку?» – А он сказал, что я сюда больше не вернусь. Я должен был оставить батюшку одного, беспомощного. Я поклонился батюшке в ножки, говорю: «Простите, батюшка, благословите». Батюшка вымолвил последние слова: «Ну вот, теперь мы больше не увидимся, я здесь умру, а ты еще вернешься, ты еще многое увидишь».
   Батюшка Симеон был предельно прост и скромен. О своей болезни он не любил говорить, а мне и не надо было спрашивать: когда я батюшку опрятывал, я видел у него на пояснице такое сплетение кожи и косточек, сделанное исключительно умелым хирургом, что отпадало желание спрашивать. У меня было единственное желание, как бы так взять батюшку, чтобы ему не сделать больно. Был один такой случай, я сажаю батюшку на колясочку, батюшка берет меня за шею, а я должен взять батюшку за талию и ножки, ножки не действовали. Я взял батюшку, а он вдруг так вскрикнул, что я перепугался до трясения. Я говорю: «Батюшка, простите, что так получилось». Он тогда и говорит: «Ты знаешь, вот если бутылку взять и мелко натолочь стекло и потом за кожу положить – вот такая у меня боль». Это был единственный случай, когда батюшка сказал, как ему больно. У него мочевой пузырь настолько плохо работал, что выделения напоминали сгустки крови. Он был сугубо болезненный человек и требовал постоянного умелого ухода, осторожного и гигиеничного. Малейшая инфекция могла принести болезнь. И, несмотря на это, батюшка никогда не говорил, как он себя чувствует. Иногда я заходил к нему в комнатку и видел, что у него лицо воспаленное, и лежит он полумертвый. Но чтобы он жаловался – этого не было. Из этого я делаю вывод, насколько он был многострадален и терпелив. Конечно, это священномученик.
   Отец Михаил рассказывал также, что при аресте отца Симеона буквально забросили в машину, как мешок. Трудно даже представить, что с ним делали дальше и какую боль он испытывал.
//-- Протокол допроса обвиняемого Холмогорова Михаила (в монашестве Симеон) Михайловича от 31 декабря 1936 г. --//

   Вопрос: Вам предъявляется обвинение в том, что Вы, проживая в г. Владимире, а последнее время г. Киржаче, вели активную контрреволюционную деятельность. Намерены ли Вы рассказать следствию правду об этом?
   Ответ: Я буду рассказывать правду. Задавайте вопросы.
   Вопрос: В гг. Владимире и Киржаче Вами создана нелегальная церковная организация, в основу деятельности которой положена контрреволюционная платформа т. н. ссыльного епископата. Подтверждаете ли Вы это?

   (Здесь впервые возникла эта формулировка – «на платформе ссыльного епископата». Исследователь истории Русской Православной Церкви этого периода иерей Александр Мазырин считает, что «само выражение „платформа ссыльного епископата“ было, по-видимому, изобретением тех же органов (равно как и приобретшее специфический смысл словосочетание „Истинно-православная церковь“)» [13 - Мазырин Александр, иерей. «Высшие иерархи о преемстве власти в Русской Православной Церкви». – М.: Изд-во ПСТГУ, 2006. – С. 176.]Затем эта «платформа» будет кочевать из допроса в допрос и в этом деле, и в деле владыки Феодора. Станет основным обвинением. Мы вернемся к истории возникновения этой «платформы» несколько позже. – Ред.).

   Ответ: Да, я это подтверждаю, но считаю, что упомянутая группа лиц, связанная со мною общностью взглядов и убеждений, не такая значительная, чтобы можно было называть ее организацией. В этой группе лиц находится примерно до 15 человек.
   Вопрос: С кем из ссыльных епископов, стоящих на этой платформе, Вы поддерживаете связь?
   Ответ: Поддерживаю связь с архиепископом Поздеевским, находящимся в г. Сыктывкаре.
   Вопрос: В чем выражается, вернее, выражалась эта связь?
   Ответ: С Поздеевским я переписываюсь. (Отец Симеон не мог это не сказать, потому что были изъяты письма владыки Феодора к нему. – Ред.). Кроме того, в 1935 году к нему от меня ездил из г. Владимира проживавший со мной вместе Карелин, отвозил ему посылку. (Судя по всему, эта информация взята также из письма, а не «добровольное признание» о. Симеона. Зачем, собственно, ему так вдруг, ни с того ни с сего, это рассказывать? Или же он сказал об этом, потому что помнил, что об этом все равно можно узнать в изъятых письмах. – Ред.)
   Вопрос: С епископом Сахаровым Вы знакомы?

   (Это уже начались вопросы о конкретно интересующих следствие лицах. Отметим, что епископа Афанасия назвал не о. Симеоном, а о нем спросил следователь. – Ред.)

   Ответ: Знаком.
   Вопрос: Переписываетесь?
   Ответ: Нет.
   Вопрос: Сахаров у Вас был в г. Владимире?
   Ответ: Да, был два раза. Заходил ко мне на квартиру. Один раз в 1934 году и другой в 1935. (Л. 205.)

   Второй допрос о. Симеона состоялся через довольно короткое время – через 10 дней. Отец Симеон остался в камере один, без помощи своего келейника Михаила, притом что сам был не в состоянии себя обслуживать. Что еще делали с ним в это время, остается только догадываться.
//-- Протокол допроса обвиняемого Холмогорова M. M. от 9 января 1937 г. --//

   Вопрос: На допросе 31/XII-36 года Вы признались в том, что, проживая в городах Киржаче и Владимире, создавали подпольную организацию церковников, в основу деятельности которой была положена контрреволюционная платформа ссыльных епископов. Расскажите, кто входил в эту организацию?
   Ответ: Группу моих единомышленников-сторонников платформы ссыльных епископов, объединившихся вокруг меня, как я показывал ранее, организацией не считаю. На заданный вопрос могу ответить только в отношении некоторых лиц, а именно: Карелина М.П., Туловской А.Ф., Виноградской Л.С. и Коренченко П.С. Эти лица находились со мной в постоянном общении. Других лиц своих единомышленников назвать отказываюсь, по мотивам нежелания их выдавать.

   (Все «названные» люди были арестованы вместе, поэтому не «называть» их было бесполезно. А последняя замечательная фраза, видимо, была написана следователем для пущей убедительности, что это «живой» допрос, а не написанный им текст. Эту фразу следователь Новиков неоднократно использовал в протоколах допросов. Но наивно было бы думать, что это стенограмма допроса и зафиксированы настоящие слова о. Симеона. Ведь когда человек не хочет кого-то выдавать, он отказывается от самого факта существования организации и своих единомышленников, а не подтверждает, что они есть, но, мол, я их не назову. Так что больше это похоже на хитрость следователя, правда, шитую белыми нитками. – Ред.)

   Вопрос: Вы получали указания от находящегося в ссылке архиепископа Поздеевского – активного сторонника к/р платформы оппозиционного епископата – о насаждении т. н. «домашних церквей» и дальнейшей контрреволюционной деятельности их?
   Ответ: Нет, подобных указаний от архиепископа Поздеевского я не получал. От него я имел указания о том, как мне лично устраиваться в моей домашней церкви. Политического в этих инструкциях Поздеевского не было ничего.
   Вопрос: Вы даете не совсем правдивые показания. Следствию известно, что архиепископ Поздеевский неоднократно давал указания Вам о создании подпольной церковной организации с контрреволюционными целями. Почему Вы это скрываете?
   Ответ: Повторяю, что я от Поздеевского таких указаний не получал.
   Вопрос: Вы продолжаете показывать неправду. Скажите, с какой же целью Вы посылали своего послушника Карелина к Поздеевскому в ссылку в 1935 году?
   Ответ: К Поздеевскому в ссылку я Карелина посылал для того, чтобы отвезти ему посылку, собранную моими послушниками и последователями, и повидаться с ним.
   Вопрос: Посылку Вы могли переслать почтой, почему нужно было ехать из-за нее и затрачивать значительные средства?
   Ответ: Кроме передачи посылки Поздеевскому, с ним имелось большое желание повидаться Карелину. Заодно эта поездка его и была использована для обеих целей.
   Вопрос: Давно ли и как близко Карелин знаком с Поздеевским?
   Ответ: С июня мес. 1932 года.
   Вопрос: При каких обстоятельствах они познакомились?
   Ответ: Переезжая из концлагерей в ссылку, Поздеевский заезжал в г. Владимир, останавливался у меня и в это время познакомился с Карелиным. Последний проживал со мной вместе.
   Вопрос: Карелин отвозил от Вас письма к Поздеевскому?
   Ответ: Да, отвозил.
   Вопрос: А от Поздеевского к Вам Карелин привозил письма?
   Ответ: Да, привозил.
   Вопрос: Скажите, какого характера была эта переписка?
   Ответ: О чем мне писал Поздеевский, я не помню. Точно так же не помню и что я ему писал.
   Вопрос: Вы показываете явную ложь. Следствию известно, что в письмах Поздеевский Вам давал прямые указания о создании контрреволюционной организации церковников в Ивановской области, и Вы это помните, но скрываете. Настаиваю на правдивых показаниях!
   Ответ: Повторяю, что содержания этих писем – Поздеевского <…> я не помню.
   Вопрос: У Вас не сохранились эти письма?
   Ответ: Нет, не сохранились.
   Вопрос: Вы уничтожили их?
   Ответ: Да, уничтожил.
   Вопрос: Почему Вы их уничтожили?
   Ответ: Потому, что они не имели существенного значения для <…> и носили личный характер.
   Вопрос: Почему же Вы не уничтожили другие его письма, также личного характера и мало существенные?
   Ответ: Из писем Поздеевского, не уничтоженных мною, мне нужно было сделать некоторые выписки для себя.
   Вопрос: О чем конкретно Вы хотели сделать выписки из уничтоженных писем Поздеевского?
   Ответ: Я имел в виду сделать некоторые выписки из них, относящиеся именно к указаниям Поздеевского молитвенного характера. Но по каким моментам, также не помню.
   Вопрос: Следствие считает, что Вы, несмотря на явные улики, продолжаете отрицать то, что Поздеевский Вам давал указания о создании контрреволюционной организации церковников, только потому, что сознательно хотите скрыть от следствия свою и Поздеевского контрреволюционную деятельность, как и не хотите выдать других соучастников Вашей организации. Отвечайте!
   Ответ: Других показаний на эти вопросы дать не могу.
   Вопрос: Вас неоднократно посещал проживавший нелегально сторонник активной борьбы с Советской властью епископ Сахаров. Расскажите, о чем Вы с ним беседовали?
   Ответ: Епископ Сахаров был у меня два раза в 1934 и 1935 гг. Беседовали мы с ним о нахождении его в ссылке, о переездах из одной местности в другую и о церковном уставе. Кроме того, говорили о занимаемой позиции находящегося в ссылке б. Казанского митрополита Кирилла.

   (Здесь в первый раз в этом деле возникает имя митрополита Кирилла (Смирнова). Эта ниточка потянулась из дела епископа Афанасия. Обсуждение позиции митрополита Кирилла взято, как потом будет видно, из переписки, но об этом позже. – Ред.).

   Вопрос: О контрреволюционных взглядах и позиции Поздеевского Вы говорили в беседе с Сахаровым?
   Ответ: Нет, по этому вопросу мы с ним не говорили. (Лл. 206–207.)

   На следующий день опять допрос о. Симеона:
//-- Протокол допроса обвиняемого Холмогорова M. M. от 10 января 1937 г. --//

   Вопрос: Вы подтверждаете свои предыдущие показания о том, что проживая в гг. Владимире и Киржаче создали нелегальную антисоветскую группу церковников из числа сторонников контрреволюционной платформы ссыльных епископов?
   Ответ: Да, подтверждаю.
   Вопрос: Расскажите более подробно об основных моментах контрреволюционной платформы ссыльных епископов?
   Ответ: Весь ссыльный епископат, находящийся в оппозиции к официальному руководству церковью, объединяется следующими моментами, составляющими основу политической платформы: ссыльные епископы считают, что в Советском Союзе со стороны правительства и общественности идет сильное гонение на церковь, духовенство и верующие, за веру в бога, подвергаются репрессиям (высылаются в отдаленные местности, заключаются в тюрьмы и конц. лагеря); церкви закрываются и разрушаются против желания верующих, а правящий митрополит Сергий в контакте с гражданской властью это выдают за вполне нормальное и исторически-обусловленное явление; митрополит Сергий и Советское правительство всех осужденных и высланных епископов и духовенство считают контрреволюционерами, которые ведут якобы преступную деятельность против Советского государства, оппозиционный епископат с этим не согласен. Исходя из этих положений ссыльные епископы и их сторонники решительно выступают против этих утверждений и в самой критической форме отрицают и отвергают занятую линию митрополитом Сергием лояльного отношения в данных условиях церкви и духовенства к Советской власти.

   Этот «протокол допроса» – копия машинописного текста, хотя, в основном, протоколы допросов написаны от руки. При этом без подписи подследственного. Подлинника этого протокола нет нигде, и эта копия есть только в деле о. Симеона, в деле владыки Феодора ее нет, хотя почти все остальные «протоколы допросов» о. Симеона в виде копий вложены и в дело владыки. Об этом мы еще поговорим.
   Следующий по времени допрос – 17 января. Протоколы допросов даются в хронологическом порядке, чтобы проследить, когда и какая новая информация появляется и как потом трансформируется, обрастает уточнениями и перетекает уже в готовом виде в протоколы допросов других людей.
//-- Протокол допроса обвиняемого Голубцова С. А. от 17 января 1937 г. --//

   Вопрос: Следствию известно, что архимандрит Холмогоров, проживая в гг. Владимире и Киржаче, создавал подпольные организации церковников, в основу деятельности которых была положена контрреволюционная платформа ссыльных епископов. Вам известно было об этом?
   Ответ: Да, было известно.
   Вопрос: Расскажите, что Вам известно об этой организации?
   Ответ:Холмогоров, будучи активным сторонником контрреволюционной платформы ссыльных епископов, проживая в г. Владимире, из среды своих послушников и последователей (повтор из «протокола допроса» о. Симеона. – Ред.)создал тайную организацию церковников. Эта организация состояла из отдельных групп его послушников и последователей (опять! Следователи постоянно пользуются одними и теми же своими формулировками. – Ред.),объединенных в так называемые «тайные домашние церкви». Мне известно, что «тайные домашние церкви» были в гг. Владимире и Киржаче. Точно не могу сказать, но слышал, что «тайные домашние церкви», входящие в эту же организацию, имеются: в гор. Зарайске. Калягине. Малый Ярославец Московской области и г. Ростове Ярославской области. Из этих городов к Холмогорову в г. Владимир (подчеркнуто следователем. – Ред.) неоднократно приезжали: из г. Зарайска архимандрит быв. Даниловского монастыря Поликарп, из г. Калязина архимандрит того же монастыря Стефан и из гор. М.-Ярославец и Ростов иеромонах того же монастыря Павел по фамилии как будто Троицкий». (Лл. 193–193 об.)

   Отметим, что эти имена появились впервые, на первом допросе Голубцова никто из других городов назван не был. Откуда взяты эти имена – неизвестно, то ли все-таки выбили из Голубцова, то ли из писем о. Симеона, хотя если бы это было из писем, то эту информацию вставили бы в показания о. Симеона, а не Голубцова. Во всяком случае, все эти близкие владыке Феодору люди названы задолго до его ареста. В связи с эти хотелось бы отметить, что мы считаем непозволительной поспешностью, что в некоторых современных изданиях виновником ареста этих людей называется владыка Феодор.
   Допросы Голубцова участились, видимо, из-за их результативности, в то время как о. Симеона пока не допрашивают.
//-- Протокол допроса обвиняемого Голубцова С. А. от 20 января 1937 г. --//

   Вопрос: Расскажите подробно, кто входил в контрреволюционную организацию церковников, возглавляемую Холмогоровым?
   Ответ: Мне известны входящие в контрреволюционную организацию следующие лица:
   1) Коренченко Петр Степанович, тайный монах под именем Антоний.
   2) Виноградская Лидия Сергеевна.
   3) Карелин Михаил, послушник Холмогорова (Данные пошли уточненные – на первом допросе Голубцов фамилии келейника Михаила не знал. – Ред.).
   4) Монахиня Шура, фамилии не знаю. Все четверо жили вместе с Холмогоровым.
   5) Игумен Алексей, фамилии не знаю. Проживал в Киржаче.
   6) Иеромонах Тихон, фамилии не знаю. Жил в Киржаче.
   7) Полина Ивановна, около 55 лет, фамилии не знаю. Проживает: г. Москва, Даниловский вал, дом 6 или 8, служит медсестрой. (Подчеркнуто следователем. – Ред.)
   8) Иеромонах Павел Троицкий, жил в г. Ростове, Ярославской области в 1935 г. и позднее переехал в г. Малый Ярославец Московской области.
   9) Архимандрит Поликарп, фамилии не знаю. Живет в г. Зарайске Москов. области.
   10) Татьяна Григорьевна, фамилии не знаю, хозяйка дома, в котором во Владимире жил Холмогоров.
   11) Епископ Афанасий по фамилии как будто Сахаров, но точно не помню.
   12) Монахиня Мария Лаврентьевна, около 50 лет, проживает г. Владимир.
   13) Евгений Александрович, фамилии не знаю, регент хора быв. Даниловского монастыря в Москве.
   14) Известно со слов Коренченко и Виноградской входящие в организацию следующие:
   1) Архимандрит Серафим из г. Киржача.
   2) Архимандрит Стефан из г. Калягина Московской области.
   Вопрос: Вы не всех назвали лиц, входящих в организацию?
   Ответ: Тех, которых я знал лично и из разговоров с Коренченко и Виноградской, я назвал всех.

   (Необходимо отметить, что список значительно пополнился и уточнился, в протоколе появились имена ближайших сподвижников владыки Феодора. – Ред.).

   Вопрос: Расскажите о практической деятельности членов названной организации.
   Ответ: Деятельность участников организации выражалась в посещении квартиры Холмогорова и устройстве антисоветских собраний. Архимандриты Симеон, Поликарп, игумен Алексей, иеромонах Павел и епископ Афанасий совершали нелегальные церковные службы, читали выдержки из церковных книг. Холмогоров и Коренченко в беседах со мной говорили, что митрополит Сергий продался Советской власти, потому в церковь ходить не надо, там поминают Советскую власть, поэтому благодати в церкви нет. Они агитировали меня, чтобы я бросил учебу в заочном институте и вербовали в их организацию и предлагали принять тайное монашество.
   В августе м-це 1935 г. Холмогоров послушника Карелина посылал к архиепископу Феодору в ссылку, что он туда возил и чего привез оттуда, мне неизвестно».

Монах Антоний (Коренченко). Из дела 1931 г.

Иеромонах Тихон (Баляев)

Архимандрит Поликарп (Соловьев).

Архимандрит Стефан (Сафонов)

Иеромонах Павел (Троицкий).

   Архимандрит Серафим (Климков)

   И на следующий день опять допрос Голубцова. В основном он касается знакомства и встреч Голубцова с Коренченко и другими даниловцами. Голубцов опять рассказывает, что его «вербовали» в монахи. (Лл. 198–199.)
   Допрос Голубцова 2 февраля очень важен – в нем сформулированы уже основополагающие, можно сказать, для следствия «цели и задачи контрреволюционной организации церковников», которые опять же потом перейдут в «показания» о. Симеона, владыки Феодора и других:
//-- Протокол допроса обвиняемого Голубцова С. А. от 2 февраля 1937 г. --//

   «Вопрос: На допросе 17 января 1937 г. Вы недостаточно отчетливо дали определение характера нелегальной организации церковников, созданной схиархимандритом Холмогоровым и ссыльным архиепископом Поздеевским. Уточните этот вопрос.
   Ответ: К ранее данным мной показаниям по этому вопросу дополняю следующее. В 1935 году я очень близко стоял к архимандриту Холмогорову и его нелегальным послушникам и лицам, имевшим с ним связь и одинаковые убеждения. Из бесед с ними, в частности с Холмогоровым, Коренченко и частично Карелиным, я убедился и, можно сказать, знаю точно, что архимандрит Холмогоров и ссыльный архиепископ Поздеевский, будучи сторонниками антисоветской платформы т. н. оппозиционного епископата, создали из числа своих послушников и приближенных нелегальную организацию церковников с явно контрреволюционными целями.
   Вопрос: Расскажите, что Вам известно об антисоветской платформе этой организации.
   Ответ: В беседе со мной Холмогоров летом 1935 года у него на квартире в г. Владимире несколько раз ставил предо мной вопрос о более активном моем участии в антисоветской деятельности их подпольной организации церковников. (Я. в то время, хотя и близко примыкал к церковной ориентации Холмогорова, но полностью его контрреволюционных взглядов не разделял.) Советуя мне порвать все с советской общественностью, Холмогоров предлагал мне принять тайный постриг в монашество и вступить в их организацию для борьбы с Советской властью. В этой же беседе со мной Холмогоров и определил наиболее четко политическую платформу упомянутой организации. По словам Холмогорова, последняя (платформа) содержит следующие моменты: т. н. оппозиционный епископат, к которому Холмогоров причисляет себя и Поздеевского, в вопросе об отношении церкви к Советскому правительству придерживается принципов, изложенных в воззвании патриарха Тихона 1918 года, стоит на контрреволюционной платформе и относится к Советскому строю и ко всем мероприятиям правительства резко враждебно. Представители этой ориентации считают, что в СССР церковь и духовенство подвергаются якобы сильным преследованиям со стороны власти, что церкви закрываются якобы по указанию правительства против желания верующих и что духовенство арестовывается и судится якобы не за контрреволюционную деятельность, а за то, что защищают права на свободное существование в СССР религии. А отсюда – говорил Холмогоров – и вытекает необходимость всем – кому дорога православная вера – объединиться для борьбы с Советской властью под лозунгом «Защиты Истинно-православной церкви».
   Вопрос: Какие практические задачи ставила организация?
   Ответ: Задачи эти в основном сводились к следующему: (Обратим на это особое внимание – далее будет точный повтор этих «задач» в допросах о. Симеона и владыки Феодора! – Ред.)
   1. Сохранить по возможности старые церковные кадры и систематически пополнять их за счет тайных постригов в монашество из мирян.
   2. Создать подпольную церковь «Истинно-православной веры» по программе оппозиционного епископата, в которой и сконцентрировать всех церковников, враждебно относящихся к Советской власти, т. е. создать такую организацию, которая бы активно могла участвовать в борьбе против Советской власти в контакте с зарубежными церковными и другими организациями.
   3. Под предлогом создания т. н. тайных домашних общин вовлечь в организацию наибольшее число верующих и вести обработку их против Советской власти и строительства социализма.
   Вопрос: "Что практически было сделано руководством организации?
   Ответ: Мне известно, что в число организации было вовлечено до 40 человек активных церковников. Создано несколько «домашних церквей и общин» – две во Владимире, одна в г. Зарайске и ряд др. Проведено несколько тайных постригов в монашество и несколько человек вовлечено в послушничество. Систематически устраивались антисоветские собрания церковников в квартире Холмогорова и других и оказывалась регулярно материальная помощь ссылке, через находящегося в Сыктывкаре архиепископа Поздеевского.
   Вопрос: Расскажите, кто наиболее активное участие принимал в контрреволюционной деятельности упомянутой подпольной организации?
   Ответ: Архиепископ Поздеевский Федор и схиархимандрит Холмогоров Симеон – руководители организации, тайный монах Коренченко, послушник Карелин М.П., тайная монахиня Виноградская Лидия, послушница Туловская А.Ф., монах Бекренев, архимандрит Климков Серафим, архимандрит Соловьев Поликарп (руководитель группы церковников в г. Зарайске), архимандрит Сафонов Стефан (проживает как будто в Калягине), иеромонах Троицкий Павел (проживает в Малом Ярославце), игумен Алексей, епископ Афанасий Сахаров, монахиня Мария Лаврентьевна, Татьяна Григорьевна (фамилий их я не знаю) и ряд других лиц». (Лл. 201–203.)

Иеромонах Игнатий (Бекренев).

   Туловская Александра Федоровна. Из дела 1937 г.

   Можно сказать, что основной материал для обвинений владыки Феодора и других даниловцев собран. Добавили еще допросы свидетелей. Те показали, что у даниловцев были «тайные церкви», где они собирались, что они находятся в оппозиции митрополиту Сергию за лояльное отношение того к советской власти, потому что сами к ней относятся недоброжелательно, что они выражали недовольство советской властью, гонениями на церковь, ссылкой священников, говорили, что при советской власти трудно жить и рабочим, и крестьянам, что все страдают за то, что забыли Бога, говорили «о конце мира и что надо ждать Второго Пришествия». Одна из свидетельниц (в основном это были хозяйки домов, в которых жили ссыльные даниловцы) показала, что они говорили о том, что «скоро будет война, коммунистов уничтожат, восстановят царя Михаила Романова».
   Опять возобновились допросы многострадального архимандрита Симеона (Холмогорова). Тон их поменялся, отец Симеон начал «говорить» какими-то искусственно-правильными фразами, больше похожими на стиль следователей:
//-- Протокол допроса обвиняемого Холмогорова M. M. от 6 февраля 1937 г. --//

   Вопрос: Вы продолжаете настаивать на своих предыдущих показаниях о том, что Вами в гг. Владимире и Киржаче были созданы ряд контрреволюционных групп церковников «Истинно-православной веры», которые якобы связи между собой и руководящего центра не имели.
   Ответ: Нет. По этому вопросу я свои предыдущие показания дополняю следующими: Я признаюсь в том, что мною при активном участии некоторых лиц, в пределах Ивановской и Московской областей были созданы нелегальные антисоветские группы церковников «Истинно-православной веры», которые имели между собою тесную связь и единое руководство.
   Вопрос: Кем возглавлялось руководство группами?
   Ответ: Руководство группами возглавлялось мной и ссыльным архиепископом Федором Поздеевским. Каждая в отдельности группа (за исключением моего, так называемого «скита» и Поздеевского) имела своего руководителя из числа старших монахов-архимандритов.
   Вопрос: Кем возглавлялись эти группы?
   Ответ: Вторая группа в г. Киржаче возглавлялась архимандритом Серафимом Климковым, в г. Зарайске – архимандритом Соловьевым Поликарпом.
   Вопрос: На допросе 9/1-с.г. Вы, не желая выдавать других участников организации, отказались называть их. Вы продолжаете настаивать на этом?
   Ответ: Нет, я больше на этом не настаиваю. Я согласен назвать всех участников организации.
   Вопрос: Назовите.
   Ответ: Кроме меня и архиепископа Поздеевского, активными участниками упомянутой организации являлись… (Л. 208.)

   И дальше идет список имен, полностью повторяющий список из допроса Голубцова 2 февраля, даже в том же порядке. Все, кто жили в Киржаче и были арестованы одновременно – архимандрит Симеон, его послушники и помощницы-монахини. Архимандрит Серафим (Климков) чудом избежал ареста, по воспоминаниям П.Е. Мачкиной (будущей схимонахини Даниилы, t 1999), он в эти дни уезжал в Москву к зубному врачу и его успели предупредить, что пошли аресты и возвращаться нельзя. Отца Павла (Троицкого) в 37-м не смогли арестовать, его искали до 39-го.
   На втором допросе 9 января у о. Симеона в протоколе возникли только фамилии тех, кто вместе с ним был арестован. Остальные фамилии появились в протоколе допроса Голубцова 17 января, и затем этот список был значительно дополнен в протоколе допроса того же Голубцова 20 января. Даже по «контрреволюционным группам» все были распределены в протоколе его же допроса 2 февраля. Названы были практически все даниловцы, кроме двоих: Хотяинцевой Ольги и Каретниковой Александры Ипатьевны – монахини Ермогены, келейницы владыки Феодора, которую Голубцов знать не мог, а в письмах, изъятых у отца Симеона она, конечно же, упоминается, поэтому и появляется она в протоколе допроса отца Симеона б февраля, правда, с неправильным отчеством Игнатьевна, что еще раз свидетельствует о том, что отец Симеон, скорее всего, никого не называл, а все взято из плохо читаемых бумаг.
   В деле № 8151-П есть протокол допроса Холмогорова от 9 февраля. В деле № 7014-П копии этого протокола, почему-то, нет. В нем речь идет о том, что «Сов. власть организованно уничтожает религию и насаждает безбожие среди верующих» и это «вызывает враждебное отношение духовенства к Сов. власти», а затем идет перечисление «практических задач» контрреволюционной организации – полный повтор, слово в слово, «задач» из допроса Голубцова 2 февраля: «сохранить старые церковные кадры», «создать подпольную церковь», «вовлечь в антисоветскую деятельность наибольшее число верующих». (Л. 65.)
   Дальше идет протокол допроса обвиняемого Холмогорова, уже совершенно очевидно целиком построенный на переписке с архиепископом Феодором, изъятой при аресте отца Симеона. Это, в общем-то, даже и не скрывается. Просто берутся данные и цитаты из писем, даже со ссылками на эти письма:

Каретникова Александра Ипатьевна (монахиня Ермогена).

   Хотяинцева Ольга Васильевна (монахиня Ольга). 1936 г.
//-- Протокол допроса обвиняемого Холмогорова M. M. от 10 февраля 1937 г. --//

   Вопрос: Расскажите, в чем выражалось руководство антисоветской деятельностью организации со стороны ссыльного архиепископа Поздеевского?
   Ответ: Руководство ссыльного архиепископа Поздеевского деятельностью нашей организации церковников за последние два года выражалось в ряде письменных указаний. Так, например, в письме ко мне в конце 1935 года (точной даты этого письма не помню) он мне писал о том, чтобы нелегальные группы церковников на местах (которые он называл «скитами», «обителями», тайными общинами и т. д.) организовывались из 4–5 человек, не более, во избежание провала организации.
   В ряде других писем уже в 1936 году он неоднократно давал указания о порядке устройства церковных служб в «скитах», кого и на каких условиях принимать в организацию и допускать на тайные сборища. Менее надежных он рекомендовал принимать только для беседы, а более устойчивых и близких наших сторонников допускать и на сборища.
   В конце 1935 года мы с Поздеевским переписывались по вопросу, принимать или не принимать в организацию монашествующего Серафима Голубцова. Я Поздеевскому писал, что Голубцов Серафим настроен резко против нашей антисоветской платформы ссыльных епископов и состоять в нашей организации не может. Поздеевский мне ответил, что Голубцова принимать не надо.
   В ряде указаний в отношении отдельных послушников, работающих в советских учреждениях, Поздеевский высказывал явно контрреволюционные взгляды. Например, в начале 1936 года он писал, что теперь, якобы, созданы такие условия жизни для народа, при которых уничтожена личная свобода и человек неволен распорядиться сам собой.
   В другом письме Поздеевский наряду с указанием по вопросу внутреннего устройства «скитов» сообщил мне свое «раскаяние» о том, что не выступил активно против передачи государству церковного имущества. (Это отметим, потом, уже в допросах еп. Феодора, это будет выдаваться за «живые» показания владыки! – Ред.) Это место из его письма нами было понято, как указание о том, что возглавляемая нами подпольная «Истинно-православная церковь» высказывается против закона о национализации церквей, монастырей и имущества церковной организации.
   Вопрос: С кем из епископов-сторонников контрреволюционной платформы подпольной церкви Вы и Поздеевский имели связь?
   Ответ: Лично я, бывая в г. Владимире, два раза встречался и беседовал с нелегально проживающим епископом Сахаровым Афанасием. Было это в 1935 г. С кем связан Поздеевский, я не знаю. С Поздеевским мы в нескольких письмах обменивались мнениями о занимаемой позиции ссыльным митрополитом б. Казанским Кириллом Смирновым». (Л. 209.)

   2 февраля допросы Голубцова оканчиваются, постановлением от 13 апреля и 13 июля 1937 г. (№ 8151-П, л. 2) его дело выделяют из дела Холмогорова и др. и приобщают к следственному делу Поздеевского и др.
   Но в деле Поздеевского есть только эти несколько допросов Голубцова декабря – февраля, и на этом все обрывается, нет этой фамилии и в обвинительном заключении по этому делу. Есть протокол очной ставки с Коренченко, на которой Коренченко продолжает отрицать свое участие в контрреволюционной организации, а Голубцов же подтверждает свои показания, что Коренченко тайный монах и активный участник контрреволюционной организации и пытался его вербовать.
   Эта очная ставка проходит 4 марта – в этот день арестовывают находящегося в ссылке в Сыктывкаре архиепископа Феодора (Поздеевского). К этому времени материалы для его обвинения уже в основном готовы, причем материалы весьма обширные…

3. Арест архиепископа Феодора

   Итак, настоятель Данилова монастыря архиепископ Феодор (Поздеевский) в последний раз был арестован 4 марта 1937 года, когда он находился в ссылке в городе Сыктывкаре.
   Сразу же, в справке на арест, было названо, в чем, в сущности, обвиняется владыка Феодор, и это обвинение практически не изменилось за время следствия:

   «Является руководителем подпольной контрреволюционной организации церковников, так называемое „Всероссийское иноческое братство“.
   Организация ставила задачей:
   а) Организованно поддерживать и сохранить старые церковные кадры и систематически пополнять их путем тайных постригов в монашество из мирян.
   б) Создать свою подпольную церковь "истинно-православной веры", в которую собирать церковников и духовенство, враждебно относящихся к Советской власти, т. е. создать такую организацию, которая имела бы широкие связи среди верующих и проводила антисоветскую деятельность.
   в) Под предлогом организации тайных церковных общин, т. н. "домашних скитов" и "обителей" вовлечь в антисоветскую деятельность наибольшее число верующих, обрабатывая их против мероприятий Советской власти.
   По прямым указаниям Поздеевского созданы нелегальные контрреволюционные группы церковников в ряде районов Ивановской и Московской областей. Архимандритами Холмогоровым, Климковым и Соловьевым, по указанию Поздеевского, в гг. Владимире, Киржаче, Ивановской обл., Зарайске, Малом Ярославце и Кашире Московской обл. насаждались тайные домашние церкви, вокруг которых группировалось монашество из закрытых монастырей и подготовлялись новые антисоветские кадры церковников, путем тайных постригов и рукоположений.
   Участники антисоветских групп "подпольной церкви" распространяют клеветнические измышления против Советской власти в части отношения ее к религии, возбуждают недовольство политикой партии и правительства среди верующих и ведут антисоветскую агитацию».

   Архиепископ Феодор (Поздеевский). Одна из последних фотографий

   Здесь нет ничего нового, все взято и из предыдущих дел, и из предыдущих допросов, а «цели и задачи» «братства» практически дословно сформулированы уже в протоколе допроса Голубцова 2 февраля и полностью повторяются в допросе о. Симеона 9 февраля. При аресте и обыске владыки в Сыктывкаре присутствовали 4 человека, в том числе Каретникова Александра Ипатьевна – монахиня Ермогена, постоянная помощница, можно сказать, келейница владыки в его ссылках, для властей она была двоюродной сестрой владыки. Она будет тоже арестована. Изъяты книги, столовые приборы, карта СССР, переписка, иконы.
   Первый допрос состоялся 25 марта 1937 года. В анкете арестованного в графе «Каким репрессиям подвергался» коротко перечислено, судя по всему, со слов самого владыки: «В 1920 году был осужден за к/р деятельность на 5 лет заключения, в 1925 году был выслан в Каракалпакию, где находился 6 лет, в 1931 году арестован и осужден на 3 г., в 1934 г. выслан в Сыктывкар».
   Приведем запись показаний владыки Феодора без сокращений, потому что здесь отвечает на вопросы еще сам владыка. По этим первым допросам можно понять, как он был настроен вести себя на следствии, здесь еще слышны его живые интонации.
//-- Протокол допроса обвиняемого Поздеевского Александра Васильевича 25 марта 1937 г. --//

   Вопрос: Расскажите, с кем Вы поддерживали личную и письменную связь?
   Ответ: Личную связь имел с Каретниковой Александрой Ипатьевной и Алексеевым Александром Алексеевичем. С ними я жил в одном доме в г. Сыктывкаре. Алексеева я узнал только в ссылке в 1935 году встретив его случайно. Я знаю, что он в какой-то лечебнице работал кочегаром, верующий, вел себя скромно, и больше я о нем ничего не знаю. (Разумеется, владыка не мог отказаться от знакомства с людьми, с которыми он жил в одном доме и вместе с которыми был арестован. – Ред.).
   Вопрос: Алексеев в ссылке был?
   Ответ: Нет, он жил свободно, на отметку и регистрацию не являлся.
   Вопрос: Вы знаете, откуда Алексеев приехал?
   Ответ: Нет, я этого не знаю, не интересовался.
   Вопрос: К Вам в ссылку кто-нибудь из Ваших послушников приезжал?
   Ответ: Никто не приезжал.
   Вопрос: Это Вы верно показываете?
   Ответ: Да, я заявляю категорически, что ко мне в ссылку никто не приезжал.
   Вопрос: С кем Вы переписываетесь, вернее переписывались?
   Ответ: Регулярно переписывался с архимандритом Симеоном Холмогоровым. (Архим. Симеон был арестован 29 декабря 1936 года, причем, напомним, была изъята переписка с владыкой Феодором. Владыка мог об этом уже знать. Да и потом – владыка жил в ссылке и, конечно же, прекрасно знал, что его почта фиксировалась. Ведь наверняка, кроме писем, переправляемых со своими людьми, были и письма, посылавшиеся по почте. – Ред.)
   Вопрос: А еще с кем?
   Ответ: Кроме Холмогорова больше не переписываюсь ни с кем.
   Вопрос: Кто оказывал Вам материальную помощь в ссылке?
   Ответ: Красный Крест и моя сестра Елизавета Васильевна Поздеевская.
   Вопрос: А еще кто?
   Ответ: Больше я ни от кого материальной помощи, пока я находился в ссылке, не получал. (Лл. 45–46.)

   Второй допрос владыки Феодора.
//-- Протокол допроса обвиняемого Поздеевского А. В. от 27 марта 1937 г.: --//

   Вопрос: Вам предъявлено обвинение в том, что Вы являлись основным руководителем подпольной контрреволюционной организации монашества и церковников т. н. «Всероссийское иноческое братство», проводившей антисоветскую деятельность. Расскажите подробно о контрреволюционной работе этой организации?
   Ответ: Виновным себя в контрреволюционной деятельности не признаю. В отношении организации «Всероссийского иноческого братства» могу сообщить лишь следующее. Попытки создать Всероссийское иноческое братство действительно имели место, но все то, что практически было предпринято нами, относится к прошлому. Помню хорошо, в июне или июле м-це 1917 года по этому вопросу в Москве созывался монашеский съезд, на котором председательствовали я и б. патриарх Тихон Белавин (в его отсутствие съездом руководил я). На съезде был разработан устав иноческого братства и намечены меры к его практическому осуществлению.
   В задачи братства входило объединение монашества находящегося вне монастырей, в учебных заведениях и т. д. и создание монастырской организации. В последующее время этот вопрос поднимался на поместном соборе 1917–1918 гг., участником которого я тоже был, где окончательного решения о иноческом братстве не последовало. Я категорически утверждаю, что ничего подобного «орденам иезуитов» средневековой католической церкви в упомянутом иноческом братстве не было. Я также категорически отрицаю какую бы то ни было связь между «иноческим братством», организованной мной в 1919 г. высшей богословской школой в Москве, организацией моих послушников б. Даниловского монастыря, настоятелем которого я был, и системой связи и общений моих с послушниками последнего времени. Никакой организационной связи между этими формированиями не было и нет. Дополняю, что я не только не был организатором и руководителем упомянутой в вопросе следствия контрреволюционной организации, но и ничего о ней не знаю. Кроме того, уточняю, что монашеский съезд происходил не в Москве, а в монастыре Троицко-Сергиевой Лавры и первым председателем съезда был не я, а патриарх Тихон.

   (Это уже явно пошло «творчество» следователя. С чего бы вдруг владыка Феодор на следствии после односложных отрицательных ответов на вопросы неожиданно начал пространно рассуждать со следователем о монашеском съезде 1917 года и «орденах иезуитов». Неумелая искусственная вставка, взятая из писем. Значит, других, «живых», более похожих на достоверные, показаний обвиняемого о его контрреволюционной деятельности не нашлось, а необходимо создавать видимость того, что владыка говорит сам, поэтому выкапываются факты его биографии из его же писем и выдаются за сказанное на допросе. Замечательно выражение якобы владыки – «Хорошо помню…» – это, видимо, по мнению следователя, очень «оживляло» текст. И также замечательно, что владыка сам себя «уточняет» – то съезд был в Москве, то в Лавре, то руководил он, а то Патриарх Тихон. Грубо подделано. – Ред.)

   Вопрос: Если допустить, что в Ваших связях с б. послушниками Даниловского монастыря нет ничего антисоветского и никакой нелегальной организации, то почему же Вы скрываете от следствия лиц, поддерживающих с Вами общение и посещавших Вас?
   Ответ: С другими б. послушниками Даниловского монастыря, кроме архимандрита Холмогорова, связь и общения у меня были в большинстве случайными, а поэтому я этих лиц и не указал.
   Вопрос: Почему Вы скрыли от следствия приезд к Вам в ссылку в 1935 году Мих. Карелина?
   Ответ: Я категорически заявляю, что Карелин Мих. ко мне в ссылку в 1935 году не приезжал.

   Владыка еще не знал, что об этом уже было сказано 31.12.1936 на первом допросе отца Симеона, а вернее, взято из писем, изъятых у того при обыске, и на допросе 20.01.1937 арестованного Голубцова.

   Лист из дела № 7014-П
//-- Проводится очная ставка Поздеевскому А. В. с Карелиным М. П. --//

   Вопрос Карелину М.П.: Представленного Вам на очной ставке Поздеевского А.В. Вы знаете?
   Ответ: Да, знаю. Это архиепископ Поздеевский Александр Васильевич (в монашестве Федор), с которым я неоднократно встречался.
   Вопрос Карелину М.П.: Вы ездили к нему с посылками в ссылку в г. Сыктывкар в 1935 году?
   Ответ: Да, в 1935 году я к Поздеевскому в ссылку ездил и возил ему посылку из г. Владимира.
   Вопрос Поздеевскому А.В.: Вы продолжаете отрицать приезд к Вам в ссылку Карелина М.П.?
   Ответ: Да, я утверждаю, что в ссылку ко мне Карелин М. в 1935 году не приезжал. Он приезжал в 1933 году в г. Зарайск, где я проживал тогда и привозил мне мои вещи. Холмогоров мне писал, что Карелин выезжал ко мне в Сыктывкар, но в пути заболел и не доехав до места возвратился, что не будет отрицать и сам Карелин. (Вношу поправку: не ко мне в Сыктывкар направлялся Карелин, а в какие-то места на север.)

   Михаил Карелин не мог этого не сказать, потому что его уже «уличили» указанием на его приезд в письме о. Симеона и показаниями Голубцова, он понимал, что отказываться бесполезно, опыта следствия у него еще не было, он, видимо, считал, что отказываться от «знакомства» с владыкой уже не имеет смысла и это может быть воспринято самим владыкой как трусость. А владыка Феодор отрицает все, несмотря ни на что… Такой была тактика поведения владыки и в предыдущих делах – ни в чем не признаваться, никого не называть, если только не будет прямых доказательств, от которых не откажешься, но даже в этом случае, насколько это возможно, владыка пытается отрицать все. «Что же касается архиепископа Феодора, – пишет в своей книге «Высшие иерархи о преемстве власти в Русской Православной Церкви» иерей Александр Мазырин, – то он уже на одном из первых допросов, 19 ноября 1934 года (речь идет о предпоследнем деле владыки Феодора, общем с епископом Парфением (Брянских). – Ред.), заявил: «После моего возвращения из к(онц)лагеря, в июне 1933 года, я с этих пор ни с кем из служителей религиозного культа никакой переписки не вел и личной связи не поддерживал». Этой линии поведения архиепископ Феодор держался и далее и даже на очной ставке с епископом Парфением опроверг его показания об их встрече в городе Зарайске в январе 1934 года» (с. 166).
   Продолжается допрос Поздеевского.

   Вопрос: В том, что Вы являлись основным руководителем подпольной контрреволюционной организации церковников и монашества, именовавшейся «Всероссийское иноческое братство», Вы уличаетесь вещественными доказательствами – письмами от Вас, изъятыми у Холмогорова и Виноградской (впрямую названы источники «показаний»! – Ред.), в которых Вы рассылали свои директивные указания по вопросам нелегальной деятельности отдельных антисоветских групп на местах, входивших в упомянутую организацию. Отвечайте. (Даже записывают, как начали покрикивать. – Ред.)
   Ответ: С Холмогоровым и Виноградской у меня была переписка исключительно личного характера и никаких директив, выходящих за пределы устройства их и моей личной жизни, я им в письмах не давал. (Владыка продолжает придерживаться своей «тактики». – Ред.) (Лл. 50–51 об.)

   На следующем допросе о. Симеона (Холмогорова) 13 апреля выясняли, когда он виделся в последний раз с владыкой Феодором. Написано, что в 1933 г. во Владимире, когда владыка приезжал за своими вещами к протоиерею Побединскому (эта информация могла быть известна тоже по письмам) Во Владимир владыка приехал из деревни Вослинки Кашировского (правильно – Каширского) района – значит, он был у Мачкиных, Матроны Флоровны и ее дочери Прасковьи Емельяновны, будущей схимонахини Даниилы (об этом подробнее в статье «За Владыкины молитвы…»). А из Владимира поехал на жительство в Зарайск, где был арестован и выслан в Архангельск (это следствию, разумеется, было известно и без «показаний» о. Симеона). Затем разговор пошел о том, приезжали ли в Киржач Соловьев и Сафонов.
//-- Протокол допроса обвиняемого Холмогорова M. M. от 13 апреля 1937 г.: --//

   Ответ: Да, приезжали, Сафонов летом 1936 г. (месяц не помню), а Соловьев в последних числах декабря м-ца 1936 г., перед моим арестом. (Это тоже уже известно из писем и показаний свидетелей. – Ред.)
   Вопрос: Зачем они приезжали?
   Ответ: Сафонов приезжал не только ко мне, но и к Климкову Серафиму, основная цель его приезда была в том, что он хотел подыскать в Киржаче комнату и остановиться на жительство, а Соловьев приезжал ко мне навестить как больного. (Л. 211.)

   Следующий допрос владыки Феодора.
//-- Протокол допроса обвиняемого Поздеевского А. В. от 27 апреля 1937 г.: --//

   Вопрос: Вам предлагается рассказать о Вашей к/р деятельности, как одного из руководителей подпольной антисоветской организации, именовавшейся «Иноческое братство».
   Ответ: Никакой контрреволюционной организации церковников я не знаю и никакой контрреволюционной деятельности я не вел.
   Вопрос: Допустим, что так, но почему же тогда Вы так упорно скрываете свои связи, переписку с б. послушниками даниловского братства и их посещения Вас?
   Ответ: Я своей связи с б. послушниками Даниловского монастыря не отрицаю, но эта связь выражалась иногда в случайных встречах. О своей переписке я уже дал показание на первом допросе, а также и о посещениях меня моими знакомыми.
   Вопрос: На первом допросе Вы скрыли свою переписку с Виноградской Л.С. и Карелиным?
   Ответ: Да, я действительно о переписке с Виноградской и Карелиным не сказал.
   Вопрос: Вы и на настоящем допросе продолжаете скрывать многих лиц, с которыми вели переписку. В частности, Вы скрываете, что писали письма Туловской А.Ф.?
   Ответ: Да, я писал и Туловской А.Ф., благодарил ее за оказанную ею помощь моей сестре Каретниковой А.И. (Владыке приходится хоть что-то подтверждать, но только после прямых доказательств. – Ред.)
   Вопрос: С какого времени Вы знаете Алексеева Александра Алексеевича?
   Ответ: С 1935 г., т. е. со времени его приезда в г. Архангельск, к месту моей ссылки.
   Вопрос: На допросе 25 марта с/г Вы показали, что не знаете, откуда он приехал в Архангельск. Это верно?
   Ответ: Я в отношении приезда Алексеева в Архангельск показал неправильно. Я знал, что он приехал в Архангельск из Владимира, от Холмогорова. Об этом я узнал из писем ко мне Холмогорова и из бесед с Алексеевым, когда я с ним познакомился уже по приезде к нам. Повторяю, что до этого я Алексеева не знал.
   Вопрос: Следствию известно, что Алексеева Вы знали еще раньше, до приезда в Архангельск и знали его, как келейника Холмогорова?
   Ответ: Да, я подтверждаю, что Алексеева я знал еще раньше, как келейника Холмогорова из писем последнего.
   Вопрос: Вы продолжаете давать ложные показания. Следствию известно, что Алексеев с 1925 года по 1930 находился в качестве послушника в Даниловском монастыре, настоятелем которого Вы были. Кроме того, известно, что он, как и другие послушники, был участником иноческого братства и состоял вместе с Вами в одной к/р организации церковников. Почему Вы это скрываете?
   Ответ: Я. категорически утверждаю, что Алексеева А.А. до приезда его в г. Архангельск я не знал, также совершенно не знал о том, что он в течение 5 лет был послушником Даниловского монастыря, настоятелем которого я был включительно до 1920 г. (Официально Данилов монастырь был закрыт в 1919 г. и далее существовал как Даниловская община и ее священники – бывшие монахи Данилова. В 1920 г. владыка Феодор был впервые арестован. – Ред.)
   Вопрос: И Вы, проживая почти два года вместе с Алексеевым, ни разу не спросили его, в каких он монастырях был раньше?
   Ответ: Нет, я этим вопросом у него не интересовался.

   (Следствие все это уже знало из показаний Алексеева на допросе 26 марта, но им было важно постоянно пытаться уличить владыку, что он не дает «правдивых показаний». – Ред.)

   Иеромонах Анания (Алексеев)

   Вопрос: Вы сказали, что никто из Ваших послушников б. Даниловского монастыря к Вам в Сыктывкар и Архангельск не приезжал и Вы ни с кем из них не встречались, независимо от того, по каким обстоятельствам. Это верно?
   Ответ: Да, это верно, я помню хорошо, что никто из б. послушников Даниловского монастыря ко мне в Сыктывкар и Архангельск не приезжали, и я ни с кем там не встречался из них за все мое пребывание в этих городах.
   Вопрос: Это неправда. Вы встречались в Архангельске с иеромонахом Спиридоном Пиунковым (ошибка – Пиуновским. – Ред.). Почему Вы это скрыли?
   Ответ: Да, я с иеромонахом Спиридоном Пиунковым (ошибка, правильно – Пиуновским. – Ред.) в г. Архангельске встречался в 1935 году. Он там находился в ссылке, и я, прибыв в Архангельск в январе м-це 1935 года, жил в его квартире, с ним вместе, около м-ца, а затем он перешел на другую, а я остался в его, но встречи у нас с ним продолжали быть до мая м-ца 1935 года, т. е. до моего переезда в Сыктывкар.

   (Здесь впервые в допросах владыки появляется о. Спиридон (Пиуновский). Заметим, что, опять же, о нем следствию уже все известно, и владыке приходится подтверждать встречи. – Ред.)

   Вопрос: Больше Вы с ним нигде не встречались?
   Ответ: Нет.
   Вопрос: Вы хорошо помните, что больше с ним нигде не встречались?
   Ответ: Да, я это помню хорошо.
   Вопрос: Когда Вы встречались с архимандритом Климковым?
   Ответ: С Серафимом Климковым последний раз я встречался в г. Владимире, в квартире Холмогорова в конце 1933 г. или в начале 1934 г.
   Вопрос: Следствию известно, что архимандрит Серафим Климков приезжал в г. Сыктывкар в конце весны 1936 г. и встречался с Вами, почему Вы это скрываете?
   Ответ: В Сыктывкар Серафим Климков в 1936 г. не приезжал, и мы с ним не встречались с 1933 или начала 1934 года.
   Вопрос: Вы встречались в ссылке в г. Архангельске или Сыктывкаре с ссыльным епископом Германом Ряшенцевым?
   Ответ: С епископом Германом Ряшенцевым я не встречался с 1923 года. Я знал, что он находился в ссылке в г. Архангельске и однажды как-то во время моего проживания там приходил ко мне с визитом, но меня дома не застал. Категорически заявляю, что я с Ряшенцевым будучи в ссылке не встречался и никакой связи не имел.
   Вопрос: И не переписывались?
   Ответ: Да, и не переписывался. (Лл. 56–58.)

   А здесь впервые спрашивают о епископе Германе (Ряшенцеве), при этом уже зная по письмам, что они встречались. Но пока «препирать к стенке» не стали, потом будут уличать владыку Феодора, что он не дает «правдивых показаний».

   Иеромонах Спиридон (Пиуновский)

   В начале мая допросы о. Симеона переходят на другой уровень, можно сказать, с местного, даниловского, на более масштабный – «межобластной» (потом будет и «всесоюзный»), если это, конечно, хоть и видимость, но действительно допросы, а не полностью написанные следователем «протоколы», потому что, повторяем, есть большие сомнения, что о. Симеон при своем состоянии здоровья в тюрьме, без должного ухода, мог дожить до мая. Тем более что предыдущие допросы вел другой следователь, вел как-то вяло, а теперь опять энергично взялся за дело следователь Новиков.
//-- Протокол допроса обвиняемого Холмогорова M. M. от 11 мая 1937 г.: --//

   Вопрос: В документах, изъятых у Вас в связи с Вашей антисоветской деятельностью, довольно часто встречаются такие места, в которых указывается на причастность к возглавляемому Вами и Поздеевским контрреволюционному «иноческому братству» вдохновителей контрреволюционной платформы «ссыльных епископов», отражающей идеологию фашистски настроенного духовенства («платформы ссыльных епископов» стало уже мало, добавился «фашизм». – Ред.). Исходя из этого и из ряда Ваших предыдущих показаний, следствие считает, что упомянутое «братство» является филиалом межобластной (пока «межобластной». – Ред.) подпольной контрреволюционной организации церковников, руководимой нелегальным центром. Вы подтверждаете это?
   Ответ: Да, я это подтверждаю полностью. Действительно контрреволюционное «иноческое братство Даниловского монастыря» является филиалом разветвленной межобластной контрреволюционной организации церковников (разве можно представить, чтобы монах мог сказать, что «братство» является филиалом разветвленной межобластной организации церковников?! Понятно, что это следователь выражается как может, на своем языке. – Ред.), руководимой ссыльными иерархами митроп. Иосифом Петровых, митроп. Кириллом Смирновым, архиепископами Поздеевским и Самойловичем.

   (Видимо, был получен «заказ» на «раскручивание» «преступных связей» именно этих, наиболее авторитетных иерархов. И хотя, судя по всему, действительных связей между ними не было, кроме как через епископа Афанасия (Сахарова). По крайней мере, указаний на это никаких нет даже в письмах. Это была общая тенденция весной 37-го – необходимо было наконец расправиться с этими людьми окончательно, хотя все они и так не выходили из ссылок. – Ред.)

   Вопрос: Расскажите более подробно о структуре этой организации.
   Ответ: Вся упомянутая выше контрреволюционная организация разделяется на отдельные «братства» и «обители» – вернее, филиалы, которые каждый в отдельности возглавляются или митрополитом, или архиепископом. Так, «иноческое братство» Даниловского монастыря, как ранее показывал я, возглавлял архиепископ Федор Поздеевский; «Иосифлянское» – митрополитом Петровых Иосифом и архиепископом Самойловичем Серафимом; «Кирилловское» – митрополитом Кириллом Смирновым и епископом Сахаровым. (Эта информация совершенно не нова для следствия, но почему-то именно в «показания» о. Симеона ее необходимо было вставить, а потом повторить в последнем «допросе» владыки Феодора. Это говорит о том, что владыку по авторитету среди церковного народа ставили на одну ступень с митрополитами Иосифом и Кириллом, и властям было важно, чтобы их «разоблачение» началось с «признательных показаний» даниловцев. – Ред.)
   Каждое «братство» или «обитель» состоит из отдельных, т. н. домашних «скитов» и «тайных церковных общин» – контрреволюционных групп монашества и церковников. При этом я оговариваюсь, что в части внутренней жизни и взаимоотношений этих групп я могу дать показания только об «иноческом братстве Даниловского монастыря», как один из руководителей домашнего «скита» в г. Киржаче, а до этого в г. Владимире.
   Вопрос: Назовите всех активных участников контрреволюционного «иноческого братства Даниловского монастыря»?
   Ответ: Активными участниками контрреволюционного «иноческого братства Даниловского монастыря», вернее, контрреволюционного «иноческого братства благоверного б<ывшего> князя Даниила» являются…

Митрополит Кирилл (Смирнов).

Митрополит Иосиф (Петровых)

Епископ Игнатий (Садковский).

   Епископ Дамаскин (Цедрик)

   И дальше идет все тот же список, который сформировался в основном в протоколах допросов Голубцова 2 февраля и о. Симеона 6 февраля. Список уточненный и дополненный: из него убрали епископа Афанасия (Сахарова) и добавили даниловских иеромонаха Спиридона (Пиуновского), игумена Алексия (Селифонова), уже арестованного 3 марта в Киржаче по делу Холмогорова, и архимандрита Тихона (Баляева), который ареста и расстрела в 37-м избежит.

   Вопрос: Назовите активных участников контрреволюционных групп церковников в Москве, руководимых Вами, архимандритом Сафоновым и Троицким.
   Ответ: Назвать участников контрреволюционных групп церковников, руководимых мною и другими архимандритами в г. Москве отказываюсь категорически, не желая выдавать их. (Это для убедительности, как это делалось и в предыдущих «допросах», чтобы показать, что не так уж и легко «добывать» правдивые «признательные» показания. – Ред.)
   Вопрос: Вы также «не желая выдавать своих» не сказали ничего и о ряде других лиц, примыкавших к упомянутому контрреволюционному «братству», в частности Вы не дали показаний в отношении бывших даниловцев: епископа Игнатия Садковского, епископа Филиппа Ставицкого, епископа Митрофана Гринева, епископа Цедрик и епископа Германа Ряшенцева. Следствие настаивает на том, чтобы Вы дали откровенные показания по этому вопросу. (Как-то хаотично появляются новые имена, например епископа Митрофана, а потом, если по какой-то причине они не нужны, то дальше они не разрабатываются и так же неожиданно, как и появились, пропадают из дела. – Ред.)
   Ответ: В отношении указанных епископов и о их отношении к «иноческому братству» мне известно следующее: Садковский Сергей Сергеевич (Игнатий), Ставицкий Филипп, Дамаскин, Цедрик и Ряшенцев Николай Степанович (Герман), действительно, раньше имели близкое отношение к нашему Даниловскому братству, но я считал, что теперь никакой связи между нами и этими лицами нет.
   За последнее время мне стало известно (из писем Поздеевского и бесед с некоторыми участниками братства), что связь указанных лиц с нашим братством стала снова восстанавливаться, через Поздеевского Федора (за исключением Гринева, о котором я сказать ничего не могу).
   Все эти лица (за исключением Гринева), находясь в ссылке, встречались там с Поздеевским и беседовали с ним по вопросам подпольной деятельности контрреволюционной организации церковников.
   Вношу поправку: мне Поздеевский писал, что Дамаскин прибыл в ссылку в Архангельск (где находился Поздеевский), но встречались ли они там, мне неизвестно». (Лл. 214–217.) (Эта поправка дается тоже для убедительности, но она больше показывает опять же то, что абсолютно все взято из писем: мелькнуло в письме имя – и его сразу в дело. – Ред.)

   Епископ Герман (Ряшенцев)
//-- Протокол допроса обвиняемого Холмогорова M. M. от 12 мая 1937 г.: --//

   Вопрос: Расскажите, на какой политической платформе объединились в названную Вами на предыдущем допросе контрреволюционную организацию ссыльных епископов и церковников руководители различных подпольных церковных ориентации – митрополит Иосиф Петровых, митрополит Кирилл Смирнов, архиепископ Федор Поздеевский, архиепископ Серафим Самойлович, епископ Сахаров Афанасий и др.?
   Ответ: Указанные оппозиционные архиереи объединились в блок на контрреволюционной платформе, отражающей идеологию враждебно настроенного духовенства, монашества и церковников.
   Основными пунктами этой платформы являются:
   1) Не признание Советской власти церковью;
   2) Осуждение церковью действий Советской власти и общественности в части отношения к религии;
   3) Осуждение действий Советской власти в части репрессий духовенства и актива верующих, якобы за контрреволюционную деятельность;
   4) Насаждение на этой основе недовольства среди верующих и объединение их в нелегальную церковную организацию для борьбы с Советской властью. Хочу указать, что платформа нашей организации приведенными пунктами не исчерпывается, но они являются основными.

   (Эта «платформа», слово в слово, потом будет в протоколе «допроса» 23 июля, машинописном, с «подписями». – Ред.)

   Вопрос: Как практически осуществлялось объединение и создавался упомянутый контрреволюционный блок различных нелегальных ориентации и руководителей отдельных группировок церковников?
   Ответ: По этому вопросу я знаю следующие факты:
   Архиепископ Серафим Самойлович, будучи в ссылке в Архангельске в 1934 году, проводил совещание (нелегальное) нескольких ссыльных епископов, от имени которого им было составлено и разослано воззвание, призывающее к объединению и решительным контрреволюционным действиям в блоке со всем оппозиционно настроенным духовенством.
   Об этом мне сообщил епископ Сахаров Афанасий в беседе со мной в сентябре 1935 года в г. Владимире.
   Об этом же мне писал в конце 1935 года или в начале 1936 г. архиепископ Федор Поздеевский и в одну из бесед (в какую точно не помню) мне говорил архимандрит Поликарп Соловьев. Кто участвовал в этом нелегальном совещании, я не знаю, и мне о них никто ничего не говорил и не писал.
   Митрополит Кирилл Смирнов с нашим братством был связан через епископа Афанасия Сахарова, который в беседах со мной передавал нам о настроениях и действиях Кирилла. (Это из владимирского дела П-8218. —Ред.)
   Вопрос: Расскажите о встречах епископов Ряшенцева Гермогена (так в деле. – Ред.) и Парфения Брянских Петра Афанасьевича с архиепископом Поздеевским Федором в ссылке и о характере бесед их.
   Ответ: О встречах и характере бесед Брянских и Ряшенцева с архиепископом Поздеевским знаю лишь следующее: епископ Парфений Брянских и архиепископ Поздеевский в начале 1935 года в Москве привлекались по одному контрреволюционному делу. Поздеевскому инкриминировалось то, что он якобы послал в Ананьевскую епархию епископа Парфения с контрреволюционными целями, о чем дал показания лично Парфений. (Откуда, собственно, Холмогоров может знать о показаниях епископа Парфения?! – Ред.). Поздеевский это отрицал. После этого у них была одна встреча в Архангельске, но она политического характера не носила.
   С епископом Ряшенцевым Поздеевский встречался в 1936 году в г. Сыктывкаре, где они вместе были в ссылке. (Лл. 218–219.)

   Епископ Парфений (Брянских)
//-- Протокол допроса обвиняемого Холмогорова M. M. от 13 мая 1937 г.: --//

   Вопрос: Когда к Вам в г. Киржач приезжал архимандрит Поликарп Соловьев?
   Ответ: Архимандрит Поликарп Соловьев приезжал ко мне в г. Киржач два раза – 13 или 14 октября и 27 или 28 декабря 1936 года.
   Вопрос: По каким вопросам в части контрреволюционной деятельности т. н. «Иноческого братства благоверного князя Даниила» Вы беседовали с Соловьевым?
   Ответ: Точно не помню, в первый или второй его приезд ко мне, мы с Соловьевым обсуждали вопрос о «безблагодатности» тех церквей и духовенства, которые в знак свидетельства своего лояльного отношения к Советской власти отмечают это особым чином при богослужении, согласно указа митрополита Сергия. В этом вопросе мы остались при прежних наших взглядах, отрицательного отношения к таким общинам и служит<елям> культа. Это положение основным пунктом входит в нашу контрреволюционную платформу, о которой я дал показания на предыдущем допросе.
   В декабре м-це мы беседовали с ним по вопросу о предстоящей всесоюзной переписи населения. В этой теме нас больше всего интересовал вопрос о тайно верующих, число которых по нашим предположениям должно увеличиться.
   Эти наши предположения основывались на том, что часть верующих, когда их будут спрашивать во время переписи – веруют ли они – постараются скрыть свою религиозность и заявят, что в бога не веруют. Вот об этих лицах мы и вели суждения с Соловьевым, высказывая свои соображения о вовлечении их в нашу контрреволюционную организацию. (Совершенно непонятно, что этим хотели сказать следователи. Как можно узнать, кто и что сказал на переписи? И как их после этого вовлечь в контрреволюционную организацию?! Затем это все будет в «показаниях» владыки Феодора. – Ред.)
   В результате этой беседы по этому вопросу архиепископу Поздеевскому Соловьевым было написано специальное письмо, в котором он и сообщил эти соображения.
   Кроме того, в этом же письме Соловьев писал Поздеевскому (это замечательно – на своем допросе о. Симеон дает «показания» о том, что писал Соловьев в письме Поздеевскому! – Ред.) о плане изменений существовавшего порядка в наших «скитах» и «тайных домашних общинах» обслуживания участников в организации. Он говорил о необходимости установления особых дней в каждом «ските» для приема и для совершения религиозных обрядов.
   Вопрос: Кто еще приезжал к Вам в г. Киржач?
   Ответ: Иеромонах Спиридон Пиуновский Сергей Александрович.
   Вопрос: В какое время?
   Ответ: 4-го декабря 1936 года.
   Вопрос: Откуда Пиуновский приезжал к Вам?
   Ответ: Из г. Архангельска, находится там как будто бы в ссылке, на выезд он имел разрешение.
   Вопрос: Что Вы говорили с ним в части контрреволюционной деятельности Вашей подпольной организации?
   Ответ: Я не помню, о чем мы с ним говорили.
   Вопрос: Следствие не верит Вам. В одном из писем к Вам Поздеевский Федор предупредил Вас о приезде к Вам Пиуновского (вот откуда появление Пиуновского в деле. – Ред.), который должен Вам «осветить ряд вопросов». Следствие считает, что Вы скрываете характер Вашей беседы с Пиуновским, и настаивает на правдивом показании.
   Ответ: Повторяю, что об этой беседе я ничего не помню». (Лл. 221–222.)

   Затем опять идут вопросы о том, кто приезжал в Киржач, кто ездил в ссылку к Поздеевскому. В деле есть еще один «допрос» – 13 мая. На нем поднимается тема связи с заграницей, с митрополитом Антонием (Храповицким), на что о. Симеон якобы отвечает, что связей не было, но «вспоминает», что в 1924 г. Поздеевский собирал сведения о ссыльных епископах и через проф. Попова передавал их за границу – это явно взято из следственного дела архиепископа Феодора 1924 г. Следователь Новиков хорошо подготовился. Следующий допрос владыки Феодора опять почти через месяц после предыдущего – 23 мая. За это время поднабрали новых «свидетельств» против него.
//-- Протокол допроса обвиняемого Поздеевского А. В. от 23 мая 1937 г.: --//

   Вопрос: Вы продолжаете отрицать наличие контрреволюционной подпольной организации, именовавшейся «Иноческим братством святого князя Даниила», и то, что Вы возглавляли его?
   Ответ: Да, отрицаю.
   Вопрос: Следствие находит эти Ваши показания ложными и предлагает Вам признаться в этом так же, как Вы признались, что давали ложные показания в части переписки с послушницами Виноградской и Туловской, келейником Холмогорова – Карелиным и др.; точно также Вы дали ложные показания в отношении приезда в г. Архангельск тайного монаха Алексеева, а затем признались то же самое в отношении того, что Вы его знали раньше, но этого следствию, на поставленный вопрос, не сказали; также Вы скрыли от следствия, а после признались, что дали ложные показания в отношении встреч в 1935 г. в г. Архангельске с иеромонахом Спиридоном (Пиуновским) и др.

   (Здесь становится ясно, почему владыку так старательно расспрашивали о вещах, которые следствие уже прекрасно знало из переписки и других допросов, – чтобы потом торжественно «уличать во лжи». – Ред.)

   Ответ: Наличие контрреволюционной организации «Иноческое братство св. князя Даниила» отрицаю и подтверждаю свои предыдущие показания.
   Вопрос: Следствие продолжает уличать Вас в том, что Вы сознательно скрываете свое активное участие в контрреволюционной организации «ИБкД» («Иноческое братство князя Даниила». – Ред.) в качестве его руководителя.
   Следствие считает, что Вы дали ложные показания в той части, что к Вам в ссылку в г. Сыктывкар не приезжал никто из послушников б. Даниловского монастыря. В распоряжении следствия имеются данные о том, что к Вам в ссылку – в Сыктывкар приезжали за указаниями в контрреволюционной деятельности руководитель нелегальной группы церковников архимандрит Поликарп Соловьев. Вы признаетесь в этом?
   Ответ: Да, я признаюсь в том, что в этой части дал на предыдущем допросе действительно ложные показания. Весной 1936 г. архимандрит Поликарп Соловьев действительно приезжал ко мне в ссылку в Сыктывкар и был в течение 6–7 дней.
   Вопрос: С какой целью приезжал к Вам Соловьев?
   Ответ: Для встречи со мной, повидаться.
   Вопрос: С кем приезжал к Вам Соловьев?
   Ответ: Приезжал он с церковницей Полиной Ивановной, которая сопровождала его в виду болезни Соловьева.
   Вопрос: Как продолжительно находился у Вас Соловьев?
   Ответ: Дней десять-одиннадцать.

   (Владыка несколько поменял свою «тактику»: теперь он не отрицает категорически все и сразу, ведь уже понятно, что материал на него собран и что если о чем-то конкретном спрашивают, то, значит, уже имеют об этом точные сведения и совершенно отрицать это уже бесполезно. Поэтому владыке приходится «признаваться» в каких-то вещах, от которых уже явно не откажешься. Но больше никаких «фактических» «признаний» не поступает. И потом, почему только что было написано 6–7 дней, а теперь уже 10–11? Тоже похоже на небрежно сделанные вставки. – Ред.)

   Вопрос: Какие задания Вы давали Соловьеву по контрреволюционной деятельности?
   Ответ: Никаких указаний по контрреволюционной деятельности я Соловьеву не давал. Я просил его написать мне одну молитву что он и сделал за время пребывания у меня.
   Вопрос: На какие средства содержится Соловьев, поскольку он находится без определенных занятий?
   Ответ: На какие средства живет Соловьев, я не знаю.
   Вопрос: Вы говорите неправду. Соловьев, как активный участник к/р организации «Иноческое братство князя Даниила», содержится на средства рядовых послушников этого «братства». Почему Вы это скрываете?
   Ответ: Повторяю, что я не знаю, на какие средства живет Соловьев.
   Вопрос: Кто еще приезжал к Вам в ссылку в Сыктывкар?
   Ответ: В 1935 году приезжал в Сыктывкар Баляев Тихон Георгиевич, который, проживая там, приходил и ко мне.
   Вопрос: Как Вы с ним знакомы?
   Ответ: Баляев раньше учился в духовной академии, а я был в ней ректором.
   Вопрос: Следствию известно, что Баляев нелегальный иеромонах и активный член контрреволюционного «Иноческого братства князя Даниила». Почему Вы об этом молчите?
   Ответ: Баляев действительно иеромонах и б. послушник Даниловского монастыря. Свою связь с ним я не скрываю. (Лл. 64–65.)

   Дальше идет очень интересный допрос владыки Феодора от 25 мая – о «связях» с епископом Германом (Ряшенцевым), во время ректорства владыки в Духовной Академии они были друзьями, близкими по духу людьми. Из этого допроса становится понятно, как владыка Феодор во что бы то ни стало пытается оградить от каких бы то ни было обвинений в связях с собой.
//-- Протокол допроса обвиняемого Поздеевского А. В. от 25 мая 1937 г.: --//

   Вопрос: На допросе 27 апреля 1937 г. Вы, категорически отрицая свои встречи с епископом Германом Ряшенцевым в ссылке, дали заведомо ложные показания. Вы признаетесь в этом?
   Ответ: Признаюсь, что в этой части допроса меня я действительно дал ложные показания. С епископом Германом Ряшенцевым я в 1936 году в г. Сыктывкаре один раз встречался на почте. Встреча была очень короткой, минут 15–20. Говорили мы с ним исключительно, как тот и другой провели время, поскольку мы с ним не встречались давно.
   Вопрос: И все-таки Вы продолжаете давать ложные показания. В письме от 8/VI Холмогорову Вы сообщали (все те же письма! – Ред.), что епископ Герман Ряшенцев приходил к Вам на квартиру и беседовал с Вами по ряду вопросов. Вы не отрицаете того, что такое письмо Холмогорову было послано Вами?
   Ответ: Письмо, об этом, Холмогорову я действительно посылал, но я в нем сообщал ему, что встречался с еписк. Ряшенцевым на почте, а не у себя на квартире.
   Вопрос: Следствие утверждает, что в упомянутом письме о встрече на почте Вы ничего не говорите, а сообщаете, что Ряшенцев приходил к Вам в один из праздничных дней. Привожу Вам выдержку из этого письма.
   «В новом месте позанимались, но праздничного ничего не было и трапеза скудна и тревога. Пришел неожиданно Герман с довольно петушиным настроением, и обидой, что не приняли его посланника, с подчеркиванием, что он не одобряет М. С. (митрополита Сергия. – Ред.), но не может отделяться от него и т. д.».
   Разве не ясно отсюда, что епископ Герман Ряшенцев приходил для встречи с Вами к Вам на квартиру? Отвечайте.
   Ответ: Ряшенцев приходил ко мне на квартиру, но меня дома не было.
   Вопрос: В письме Вы об этом ничего не пишете, наоборот, Вы подчеркиваете, что Ряшенцев пришел к Вам неожиданно, после службы в праздник и что Вы с ним беседовали по многим вопросам. Следствие считает, что Вы в этом вопросе уличены Вашими документами, но не хотите признаться в этом. В этом Вас уличает еще одно обстоятельство. Выше Вы показали, что с Германом Ряшенцевым Вы встретились якобы на почте в Сыктывкаре и беседовали 15–20 минут о том, как кто из Вас провел время с момента предпоследней встречи. В письме же (упомянутом) Вы описываете происходившую между Вами политическую беседу. Следствие требует от Вас правдивых показаний.
   Ответ: Я утверждаю, что с Германом Ряшенцевым я встретился только один раз за все мое пребывание в Сыктывкаре и никаких политических бесед с ним не вел.
   Вопрос: Архимандрит Холмогоров показал, что у Вас с епископом Ряшенцевым состоялась встреча по вопросу о создании нелегального контрреволюционного блока между ссыльным епископатом и митрополитом Сергием для совместной борьбы с Советской властью. Расскажите об этом. (Это уже попытка «подкопа» под митрополита Сергия. – Ред.)
   Ответ: О создании контрреволюционного блока между ссыльным епископатом и митрополитом Сергием мы с епископом Германом Ряшенцевым не говорили.
   Вопрос: Вам зачитывается показание архимандрита Холмогорова, которым Вы уличаетесь в том, что показывали неправду. (Это, видимо, «протоколы допросов», а скорее всего, уже целиком написанные следователем «показания» о. Симеона 11, 12 и 13 мая. – Ред.)
   Ответ: Показания архимандрита Холмогорова, в части мне прочитанной, отрицаю. Ничего подобного я ему в письмах не писал и ни с кем не передавал лично.
   Вопрос: Вам предъявляется Ваше письмо на имя Холмогорова от 8/VI-1935 года, в котором Вы, хотя и в довольно зашифрованном виде, передаете содержание беседы с епископом Ряшенцевым. В частности, Вы сообщаете, что Герман Ряшенцев говорил Вам о частных письмах митрополита Сергия, где он якобы «высмеивает свое положение и роль в церкви», кроме того, Вы, в результате этой беседы, сообщаете Холмогорову, что «в церкви готовится новая страница истории» в части церковных блоков. Что Вы можете сказать по этому вопросу?
   Ответ: Я действительно, в одном из писем архимандриту Холмогорову сообщал о беседе с епископом Ряшенцевым Германом, в котором я приводил некоторые подробности моих разговоров с ним. Я сообщал ему (Холмогорову), что «в церковной жизни готовится новая страница истории» (я имел в виду объединение староцерковников и обновленцев) и что митрополит Сергий в частных письмах «смеется над своим докторством и блаженством».
   Вопрос: Следствие считает установленным, что Вы и епископ Ряшенцев в 1936 г. встречались у Вас на квартире с целью уточнения политических контрреволюционных платформ, возглавляемой Вами подпольной организации церковников и руководимой Ряшенцевым нелегальной группы духовенства, на предмет установления контрреволюционного блока между ссыльным епископатом и Сергиевской группировкой архиереев. Следствие считает, что Вы этот факт сознательно скрываете, не желая рассказать следствию правду.
   Ответ: Повторяю, что в беседе с епископом Германом Ряшенцевым о создании контрреволюционного блока между ссыльным епископатом и Сергиевской группировкой архиереев вопрос не поднимался.
   Вопрос: Вы разговаривали при встрече у Вас на квартире с епископом Ряшенцевым Германом о распространяемой нелегально антисоветской декларации ссыльным митрополитом б. Казанским Кириллом Смирновым?
   Ответ: Категорически утверждаю, что по этому вопросу я с епископом Ряшенцевым не разговаривал, и об этой декларации, распространяемой якобы митрополитом б. Казанским Кириллом Смирновым я совершенно ничего и ни от кого не слышал и не знаю.

   Иеромонах Феодор (Поздеевский) и студент Николай Ряшенцев

   Вопрос: Это Ваше категорическое утверждение также ложное, как и предыдущие. В этом Вы уличаетесь документами, изъятыми при обыске у Холмогорова. В одном из этих документов, начинающимся словами «по поводу перехода» и т. д. Вы Холмогорову, в ответ на его запрос, в письме, сообщаете, что «о послании митрополита Кирилла Вы слышали и с ним хорошо знакомы», указывая, что с юридическим обоснованием предполагаемого построения «власти» нелегальной церкви, так, как выдвигает вопрос митрополит Кирилл – Вы не согласны. Следствие настаивает на правдивых показаниях.
   Ответ: Подтверждаю, что действительно об упомянутой декларации митрополита Кирилла я слышал и знаком был с ней в общих чертах. Я также не отрицаю и того, что по этому вопросу мы переписывались с Холмогоровым. В одном из писем Холмогорову, в ответ на его письмо, я сообщил ему свое отрицательное мнение о проекте выдвижения кандидатуры на место заместителя патриаршего местоблюстителя на случай смерти Петра Крутицкого.
   Вопрос: Что писал Вам об этой контрреволюционной декларации митрополита Кирилла – архимандрит Холмогоров?
   Ответ: Мне Холмогоров об упомянутой декларации писал, что в ней митрополит Кирилл претендует на место заместителя патриаршего местоблюстителя.
   Вопрос: Вам сообщал Холмогоров, из каких источников ему стало известно о распространяемой контрреволюционной декларации митрополитом Кириллом?
   Ответ: Нет, он мне этого не сообщал. (Лл. 70–73.)

   Произошел поворот интереса следствия от даниловцев к епископу Герману, митрополиту Сергию и митрополиту Кириллу. Сведения черпаются все из того же источника – из писем, неосмотрительно не уничтоженных в свое время. Но ничего нового для следствия здесь нет, всё это уже давно известно и обсуждалось на многих других следствиях.
//-- Протокол допроса обвиняемого Поздеевского А. В. от 1 июня 1937 г. --//

   Вопрос: Следствию известно, что Вы, как руководитель контрреволюционного «Иноческого братства князя Даниила» входили в нелегальный центр ссыльного епископата, возглавляющий контрреволюционную подпольную организацию, созданную из фашистски настроенного духовенства и активных церковников. (Новые термины перешли из майских «допросов» о. Симеона. – Ред.) Подтверждаете ли Вы это?
   Ответ: Отрицаю категорически. Ни в какую контрреволюционную организацию фашистски настроенного духовенства и активных церковников я не входил.
   Вопрос: В том, что Вы входили, как руководитель контрреволюционного «Иноческого братства князя Даниила» в нелегальный центр ссыльного епископата Вас уличает в своих показаниях архимандрит Холмогоров, показания которого Вам прочитаны. Что Вы можете показать? (Это все те же февральские и майские допросы, построенные целиком и полностью на сведениях из писем и очень подозрительные по подлинности. Примечательно, что следователь не ссылается на показания Голубцова, в которых владыка назван руководителем к/р «братства» еще раньше, о показаниях Голубцова владыке вообще ничего не говорят. Это делается для того, чтобы очернить в его глазах близкого друга – о. Симеона, сделать этим особенно больно владыке и попытаться «стравить» их – чтобы владыка, начиная оправдываться, давал показания против о. Симеона. Из этого ничего не вышло. – Ред.)
   Ответ: Считаю показания Холмогорова неправильными. Свое участие в упомянутой организации отрицаю.
   Вопрос: Кроме показаний Холмогорова, Вы уличаетесь еще тем, что лично принимали деятельное участие в обсуждении и распространении контрреволюционного воззвания, написанного группой епископов, участвовавших на нелегальном совещании (малом соборе) епископов в 1934 году, которое явилось выразителем всех ссыльных епископов. Расскажите об этом.
   Ответ: О состоявшемся, якобы, нелегальном «малом соборе епископов» я ничего не знаю, и о нем ни от кого и ничего не слышал.
   Вопрос: Архимандрит Холмогоров показывает, что Вы ему об этом нелегальном совещании (малом соборе) епископов неоднократно сообщали в письмах и высказывали свои соображения по этому вопросу. Отвечайте!
   Ответ: Я Холмогорову действительно сообщал, что архиепископом Серафимом Угличским было примерно в 1934 году написано «послание», которым он запрещал в священнослужении митрополита Сергия. Было ли это послание согласовано с кем-либо из ссыльных епископов, я не знаю. Мне об этом «послании» сообщил иеромонах Пиуновский Спиридон в 1935 году в г. Архангельске, где он был в ссылке. (Видимо, об этом было тоже сказано в письмах, потому что владыка сам никогда «источники информации» не называет. – Ред.)
   Вопрос: Холмогоров показал, что Вы ему сообщали об этом документе (так и есть: «Холмогоров показал, что Вы ему сообщали…» – из писем. – Ред.), как о платформе ссыльных епископов, на основе которой все ссыльное духовенство и епископы должны объединиться для борьбы против Советской власти, и что этот документ написан группой епископов, участвовавших на нелегальном совещании в Архангельске. Настаиваю на правдивых показаниях.
   Ответ: Повторяю, что я Холмогорову сообщал только о «послании» архиепископа Серафима, но ничего не писал о нелегальном совещании епископов.

   Эта тема дальше не развивается, значит, подтверждений этому в письмах нет, значит, это была «утка», на которую владыка не купился, и поэтому вопросы перешли на другую тему.
   Затем начались расспросы о епископе Варфоломее (Ремове), о переписке владыки с ним, не был ли епископ Варфоломей участником «братства князя Даниила», на что владыка Феодор ответил: «Нет, я это категорически отрицаю. Участником "Иноческого братства князя Даниила" Ремов не был».
   Опять поднимают вопрос, зачем приезжали к владыке в Сыктывкар:

   Вопрос: О том, что поименованные участники контрреволюционного «братства князя Даниила» к Вам в ссылку, в г. Сыктывкар, приезжали, Вы сообщали Холмогорову в письмах. Например, в одном письме от 19/VIII-1935 г. Вы писали, что «Карелина Михаила отпускаете одного, церковницу Марию Гандину на некоторое время оставляете». В другом письме (от 22/<…>) Вы сообщаете, что «келейницу Соловьева Поликарпа – Полину Ивановну отсылаете, а Соловьева устраиваете отдохнуть» (подчеркнуто следователем. – Ред.). Разве это недостаточное подтверждение того, что указанные лица к Вам действительно приезжали в Сыктывкар?
   Ответ: Что все указанные лица: Карелин, Соловьев, Мария Гандина и Полина Ивановна ко мне в ссылку в г. Сыктывкар приезжали – я это признаю.

   (А что остается делать? Но владыка не признавал этого до последнего. – Ред.)

   Вопрос: Вы подтверждаете, что все указанные лица – Карелин, Соловьев, Гандина и Полина Ивановна – к Вам (подчеркнуто следователем. – Ред.) приезжали с контрреволюционными целями?
   Ответ: Нет, я этого подтвердить не могу.
   Вопрос: Если у приезжавших к Вам: Карелина, Соловьева, Гандиной и Полины Ивановны не было контрреволюционных целей, то почему же Вы так упорно и долго не давали правдивых показаний о их приезде к Вам? Почему Вы так вели себя на следствии?
   Ответ: Повторяю, что никакой контрреволюционной цели приезжавшие ко мне мои «духовные дети» не преследовали. (Владыка таким образом объясняет их приезды – духовные дети приезжали к своему духовному отцу. – Ред.). (Лл. 80–83.)

   Епископ Филипп (Ставицкий)
//-- Протокол допроса обвиняемого Поздеевского А. В. от 2 июня 1937 г.: --//

   Вопрос: Филипп Ставицкий – заштатный епископ примыкал к возглавляемой Вами контрреволюционной организации, именовавшейся «Иноческое братство князя Даниила»? (Имя епископа Филиппа возникло, напомним, опять же в письмах отцу Симеону. – Ред.)
   Ответ: Для братства князя Даниила – это совершенно посторонний человек.
   Вопрос: Вы скрываете. В прошлом (и не только в прошлом) епископ Ставицкий был в близких связях с «братством князя Даниила» и является Вашим ставленником в епископы. Почему Вы об этом не хотите сказать правду?
   Ответ: Действительно, епископ Филипп до революции 1917 года был один год моим учеником в академии (духовной), во время поместного собора церковников в 1917–1918, по указанию патриарха Тихона Белавина жил некоторое время в Даниловском монастыре, где мной ему было отведена отдельная квартира. Где Ставицкий был посвящен в епископа, я не знаю. Мне известно лишь, что несколько лет он был за границей викарным епископом у архиепископа Евдокима в Америке.
   Вопрос: Какое время Ставицкий проживал за границей?
   Ответ: Епископ Филипп Ставицкий за границей – в Америке находился примерно в 1915, 1916 и 1917 гг. Из Америки он возвратился в 1917 году, приехав участвовать на поместный собор церковников.
   Вопрос: Следствию известно, что епископ Филипп Ставицкий входил в контрреволюционную организацию, именовавшуюся «Иноческое братство князя Даниила», руководителем которой Вы являетесь. Дайте правдивые показания.
   Ответ: Это я отрицаю категорически.
   Вопрос: Вам зачитывается показание Холмогорова, в котором указывается, что епископ Филипп Ставицкий, будучи в ссылке в Архангельске, был в близких связях с Вами, неоднократно встречался с Вами и беседовал по вопросам контрреволюционной платформы нелегальной организации ссыльных епископов. Расскажите о встречах с епископом Ставицким в Архангельске.
   Ответ: Я знал, что епископ Ставицкий в 1935 году находился в ссылке в Архангельске, где до июня м-ца того же года был и я, но я с ним не встречался и об этом Холмогорову ничего не писал. Показания в этой части его отрицаю.
   Вопрос: Вам известно было последнее местопребывание епископа Ставицкого?
   Ответ: Мне Холмогоров писал, что епископ Филипп Ставицкий из Архангельска приехал на жительство в г. Киржач, где в то время жил и Холмогоров.
   Вопрос: Вас Холмогоров спрашивал, нужно ли устанавливать связь с епископом Ставицким по контрреволюционной деятельности «братства»?
   Ответ: В одном из писем меня Холмогоров действительно спрашивал, можно ли с Филиппом Ставицким установить связь, на что я ему согласия не дал.

   (Тема со Ставицким пока исчерпана, вернулись опять к епископу Герману (Ряшенцеву). – Ред.)

   Вопрос: Следствие снова обращается к Вам с вопросом о посещении Вас в Сыктывкаре епископом Германом Ряшенцевым и о приезде в ссылку для встречи с Вами Карелина Михаила. Вы продолжаете настаивать на отрицании посещений Вас епископом Ряшенцевым и приезда к Вам в ссылку Михаила Карелина?
   Ответ: Нет, на этом я больше не настаиваю. Я признаюсь, что по этим вопросам я давал ложные показания.
   Будучи со мной вместе в ссылке в г. Сыктывкаре, епископ Герман Ряшенцев приходил ко мне на квартиру два раза, и мы с ним беседовали по различным вопросам. Приезд ко мне в ссылку в г. Сыктывкар в 1935 году Михаила Карелина также подтверждаю. (Отрицать это уже бесполезно. – Ред.)
   Вопрос: Следствие предлагает Вам не настаивать дальше на своих ложных показаниях и по всем другим вопросам и требует рассказать правду.
   Ответ: Дополнить и изменить предыдущие показания ничем не могу.
   Вопрос: Следствие указывает Вам, что Вы продолжаете настаивать на своих ложных показаниях по тем пунктам, которые следствием подтверждены документально и показаниями обвиняемых. В частности, Вы отрицаете наличие существовавшей к/р организации «Иноческое братство князя Даниила» и свое участие в ней в качестве руководителя, но это неправда. Вас в этом уличают обвиняемые Холмогоров, Алексеев и др., показания которых Вам уже были зачитаны. Что Вы можете показать?
   Ответ: Показания Холмогорова и Алексеева я считаю необоснованными.
   Вопрос: В своих показаниях Холмогоров приводит конкретные факты – нелегального, контрреволюционного руководства Вашего организацией. Холмогоров, в частности, показал, что в 1935 году Вы как руководитель к/р «братства» давали директиву о том, как создавать «домашние скиты, общины и тайные обители». Подтверждаете ли Вы это?
   Ответ: Эти показания я отрицаю.
   Вопрос: Вы в письмах Холмогорову писали, что «скиты», «тайные обители» и т. д. должны состоять каждый не больше, чем из 4–5 человек, во избежание провала. Был такой факт?
   Ответ: Таких указаний я Холмогорову не давал.
   Вопрос: Кроме того, Холмогоров показал, что Вы ему давали указания о том, кого и на каких условиях принимать в организацию и допускать на нелегальные собрания групп, в частности Вы предложили Холмогорову не принимать в организацию и на собрание группы Серафима Голубцова. Расскажите об этом.
   Ответ: В одном из писем я действительно Холмогорову предлагал прекратить молитвенное и другое общение с Голубцовым Серафимом, поскольку последний обвинил нас в раскольничестве.
   Вопрос: В одном из писем Холмогорову в 1936 году Вы посылали ему т. н. «раскаивание» в том, что недостаточно активно выступали в свое время против передачи государству церковного имущества, которое (раскаяние) воспринято было, как призыв к верующим оказать сопротивление закрытию церквей. Было послано такое письмо Холмогорову?
   Ответ: Да, такое письмо я Холмогорову писал и в нем указывал на свое «раскаяние» в том, что не выступил на поместном соборе церковников в 1917 и 1918 гг. против передачи церковного имущества государству духовенством. (Это уже было на допросе Холмогорова от 10 февраля. – Ред.)
   Вопрос: Из переписки Вашей с Холмогоровым видно, что Вы систематически собирали сведения о ссыльных и осужденных епископах и др. высшего духовенства. Скажите, с какой целью Вы собирали эти сведения?
   Ответ: В письмах к Холмогорову я действительно интересовался осужденными и высланными епископами, которых я знал или как моих бывших учеников, или как сослуживцев. Интересовался я этим просто для своего сведения, без всякой какой-либо другой цели.
   Вопрос: Вы передавали эти сведения за границу – с антисоветской целью?
   Ответ: Нет, за границу я никаких сведений не передавал.
   Вопрос: Скажите, кто из-за границы, через Красный Крест, Вам оказывал материальную помощь, когда Вы были в ссылке?
   Ответ: Мне в течение длительного срока оказывал материальную помощь Красный Крест, по моей просьбе.
   Вопрос: Вы возбуждали ходатайство об этом перед Красным Крестом?
   Ответ: Нет, письменного ходатайства я не подавал, но в 1934 году, когда я находился в тюрьме, Каретникова Александра Игнатьевна (опять неправильное отчество, владыка неправильно его назвать не мог. – Ред.) с моего согласия ходила в Красный Крест и просила оказать мне помощь.
   Вопрос: В чем выражалась упомянутая помощь Вам Красного Креста?
   Ответ: Когда я сидел в тюрьме, то получал от них передачи, а будучи в ссылке Красный Крест прислал мне несколько продуктовых посылок. (Лл. 85–89 об.)

4. Последние допросы архиепископа Феодора

   И вот произошел перелом в следствии. Видимо, был дан приказ: «Хватит копаться. Заканчивайте», – да и «материала» собрано более чем достаточно, и следователь Новиков приступил к обвиняемым, судя по всему, в прямом смысле слова засучив рукава.
   Обвиняемый Поздеевский стал вдруг «послушно» и «подробно» отвечать на все вопросы следователя. Причем, «ответ» сначала полностью повторяет вопрос, а потом следуют небольшие дополнения – для большей убедительности в их подлинности.
   Судя и по стилистике «показаний», и по тому, что все, что в них написано, собрано из фрагментов, разбросанных по всему делу, – из допросов других людей, а в основном из писем владыки, в свое время не уничтоженных о. Симеоном и попавших при обыске в руки следствия, «показания» архиепископа Феодора, приведенные в протоколах последних допросов владыки – 19 июня и 25 июля, должны быть отнесены к явному творчеству самих следователей. То, что эти «показания» полностью написаны следователями, доказывает еще и то, что протоколов последнего допроса – три (!) варианта.
   Это отметил также в своей книге «Высшие иерархи о преемстве власти в Русской Православной Церкви» иерей Александр Мазырин:
   «Один вариант протокола (рукописный) обрывается на полуслове и имеет подпись „Поздеевский“ лишь на трех листах из пяти (Лл. 104–108 об.), хотя, согласно требованиям ведения протокола, подписываться должен каждый лист. (К слову сказать, 107-й лист, содержащий упомянутые показания о митрополите Кирилле, – из числа не имеющих подписи.) Другой вариант (машинописный) не имеет не только подписей, но даже и даты, что вообще является нонсенсом (см.: Там же. Лл. 109–116). Только в третьем варианте (также машинописном) наличествуют все необходимые подписи (кем они поставлены – тоже вопрос), но текст существенно дополнен и отредактирован по сравнению с первыми двумя (см.: Там же. Лл. 117–136). По какой-то причине „брак“ следственного производства не был своевременно уничтожен и оказался приобщен к делу. Его наличие до некоторой степени проливает свет на вопрос о том, как появлялись признательные показания обвиняемых, и служит серьезным доводом против поспешных выводов, которые можно сделать при некритическом чтении протоколов допросов» (с. 166–167).
   Вернее сказать, вариантов «последнего допроса» даже четыре, потому что протокол допроса 19 июня, в общем-то, тоже вариант допроса 25 июля.
   Сделаем несколько выдержек из этих протоколов, чтобы читатель смог сам оценить стиль и слог этих писаний и увидеть, как преобразовывались эти так называемые «показания» из одного протокола допроса в другой:
//-- Из протокола допроса обвиняемого Поздеевского А. В. от 19 июня 1937 г.: --//

   Вопрос: На предыдущих допросах, как уже следствие отмечало, Вы давали в большинстве ложные показания. Вы продолжаете на них настаивать?
   Ответ: Нет, я больше на этих показаниях не настаиваю. Я признаюсь, что давал в большинстве ложные показания. В дальнейшем буду говорить только правду. Задавайте вопросы.

   Такое начало признательных показаний, видимо, показалось не очень убедительным, поэтому его значительно расширили.
//-- Из протокола допроса обвиняемого Поздеевского А. В. от 25 июля (одинаково во 2-м и 3-м вариантах): --//

   Вопрос: На предыдущих допросах Вы достаточно изобличены в том, что являлись руководителем подпольной контрреволюционной организации церковников, что свидетельствуется Вашей нелегальной перепиской с Холмогоровым, неоднократными признаниями Вашими в том, что Вы на допросах давали ложные показания, наличие установленной следствием нелегальной связи у Вас с рядом церковников и Ваши директивные указания, которые давались Вами по группам. Вы продолжаете запирательство?
   Ответ:Будучи достаточно изобличенным в контрреволюционной деятельности на предыдущих допросах, я не имею возможности больше продолжать запирательство. Три раза я привлекался органами НКВД (ранее ОГПУ) к ответственности за контрреволюционную деятельность, с 1925 г. я находился в концлагерях и ссылке, неоднократно допрашивался, и ни на одном еще допросе я не давал правдивых показаний о своей деятельности (подчеркнуто следователем. – Ред.). Я решил изменить свое отношение к следствию и рассказать правду о всем, что нужно будет следствию о моей продолжительной, разнообразной антисоветской деятельности и как участника отдельных контрреволюционных групп, и как руководителя контрреволюционной организации в последнее время. Задавайте вопросы.

   Листы последних «допросов» архиепископа Феодора

   19 июня:

   Политические задачи нелегальной организации церковников, именовавшейся «братство князя Даниила» определялись теми антисоветскими взглядами и настроениями членов «братства», проистекавшими из сознания опасности для церкви существования Советской власти. Уже в самом начале революции 1917 г., с приходом к власти большевиков и первых декретов Советского правительства, было ясно, что для православной церкви наступило время тяжелого бытия. (Здесь и далее подчеркнуто мной. Эта фраза перейдет в следующие «протоколы допросов» владыки. – Ред.) В этом источник того антисоветского и враждебного настроения к Советской власти, которое резко было проявлено на поместном соборе 1917–1918 гг.

   25 июля:

   Для большинства епископов духовенства и церковников в самом начале революции 1917 года, как только к власти пришли большевики и издали ряд декретов, было ясно, что для православной церкви наступило время «ее тяжелого бытия», что и вызвало враждебное отношение к Советской власти. Эта враждебная линия к власти особенно резко была проявлена на поместном церковном соборе в 1917–18 гг.».

   19 июня:

   Я и наше «братство кн. Даниила» считали и считаем, что две противоположные идеологии (христианская и марксистская) в Советском государстве мирно существовать не могут. Эти идеологии неизбежно между собою будут и должны вести гневную борьбу с целью подчинить одна – другой. Исходя из этих положений, я, возглавляемое мной братство и проводили антисоветскую деятельность. (Впервые это появилось в протоколе допроса о. Симеона 11 мая и теперь будет постоянно повторяться. – Ред.)

   25 июля (3-й вариант):

   «Лично я и наша организация в целом считаем, что две противоположные идеологии марксистская и христианская – мирно существовать в Советском Союзе не могут, они неизбежно должны вести непримиримую борьбу между собой, с целью подчинения одна другой. Исходя из этих положений и создана всесоюзная контрреволюционная организация духовенства и церковников, руководство которой осуществляется мной, митрополитом Кириллом Смирновым и Иосифом Петровых. (Это добавление «всесоюзной к/р организации» впервые произошло тоже в протоколе «допроса» о. Симеона 11 мая, причем, судя и по логике всего следствия, и по стилю, как уже отмечалось, эти майские протоколы о. Симеона написаны уже следователем. – Ред.).

   19 июня:

   Вопрос: Расскажите о практической деятельности «братства».
   Ответ: Практическая антисоветская деятельность «братства» выражалась в следующем:
   Чтобы ослабить влияние советской власти, большевистской идеологии на массы, мы усиливали религиозное воздействие на народ, которое носило характер открытой борьбы против Советской власти. Мы добивались умножения верующих, которых участники братства обрабатывали против существующего строя и проводимых мероприятий Советским правительством. Верующим внушалось, что если будет усиливаться Советская власть, религия постепенно будет умирать, гибнуть в тот момент.
   Первым антисоветским выступлением церковников против Советского правительства, которое (выступление) я поддерживал, было в форме издания от имени поместного собора духовенства в 1918 г. контрреволюционного воззвания к верующим по поводу декрета правительства о свободе совести. В этом воззвании верующие призывались к выступлениям против местных советов органов власти.
   Аналогичное выступление церковников (которое я также поддерживал) было организовано в тот же период в связи с декретом об отделении церкви от государства. В воззвании Собора по этому вопросу выражалось резкое недовольство духовенства и епископата законом о запрещении преподавания закона божьего в школах и изъятием приходских школ из ведения церковного управления. Этих взглядов я придерживаюсь и сейчас.
   В последующее время антисоветские настроения церковников значительно обострились, когда нам стало известно о написании митрополитом Сергием декларации, призывающей верующих к лояльному отношению к Советской власти и ее мероприятиям и осуждающей тех служителей культа, которые враждебно смотрят на Советскую власть <…>.
   Сознавая всю опасность распространения на верующих советской идеологии, я, в целях ограждения их от ее влияния и закрепления антисоветских взглядов у своих прихожан, ввел в «братстве» тайное монашество (?!! – Ред.).

   25 июля:

   Первое массовое контрреволюционное выступление церковников было выражено в форме опубликования и распространения от имени собора контрреволюционного воззвания верующих по поводу декретов правительства о свободе совести. В этом воззвании все верующие призывались к выступлению против местных органов Советской власти.
   Аналогичная антисоветская демонстрация духовенства и церковников была проведена в тот же период в связи с декретом об отделении церкви от государства. Епископат и духовенство в лице поместного собора выразило резкое контрреволюционное недовольство запрещением преподавания закона божьего в школах и изъятием приходских школ из церковных управлений.
   В последующее время, чем быстрее развивалось социалистическое строительство и больше укреплялась Советская власть – тем сильнее росли враждебные настроения против власти и активнее проводилась контрреволюционная деятельность церковников всех направлений. Особенно обострилась контрреволюционная борьба духовенства против существующего строя, когда распространялось известие о декларации митрополита Сергия, призывающей к лояльному отношению к Советской власти и осуждающей священство за его антисоветскую деятельность.

   В «протоколе допроса» о. Симеона 13 мая, явно написанного следователем по письмам:

   В декабре м-це мы (то есть о. Симеон и о. Поликарп (Соловьев). – Ред.) беседовали с ним по вопросу о предстоящей всесоюзной переписи населения. В этой теме нас больше всего интересовал вопрос о тайно-верующих, число которых по нашим предположениям должно увеличиться.
   Эти наши предположения основывались на том, что часть верующих, когда их будут спрашивать во время переписи – веруют ли они – постараются скрыть свою религиозность и заявят, что в бога не веруют. Вот об этих лицах мы и вели суждения с Соловьевым, высказывая свои соображения о вовлечении их в нашу контрреволюционную организацию.

   И вот, как это теперь трансформировалось в «протоколе допроса» архиепископа Феодора 25 июля:

   Я вспомнил, что мы с архимандритом Соловьевым (до этого было написано, что разговор о переписи вели Холмогоров с Соловьевым. – Ред.),в том же 1956 году беседовали по вопросу о предстоящей Всесоюзной переписи населения. В этой теме нас больше всего интересовал вопрос о тайно-верующих, число которых по нашим предположениям должно увеличиться. Эти наши предположения основывались на том, что часть верующих, когда их будут спрашивать во время переписи – веруют ли они? Постараются скрыть свою религиозную настроенность и будут заявлять, что они в бога не веруют. Вот об этих лицах мы и вели суждения с Соловьевым, высказывая свои соображения о вовлечении этих верующих в нашу контрреволюционную организацию.
   Я высказал пожелание Соловьеву, чтобы он по приезде на место разъяснил руководителям групп необходимость организации лучшего обслуживания этих тайно-верующих и подготовки их к вовлечению в нашу организацию. Кроме того, в этой же беседе с Соловьевым мы договорились о плане изменений существующего порядка в наших группах на периферии («скитах» и «тайных домашних общинах»), в части обслуживания посетителей («лучшее обслуживание тайно-верующих посетителей в скитах» – это, пожалуй, один из лучших перлов в лексике «писателей» «протоколов допросов». – Ред.).

   Подобных примеров того, что, как и из чего появляется в «признательных показаниях» владыки Феодора, так много, что займет очень много времени и места, этому необходимо посвятить отдельное исследование.

5. Подводя итог

   Подводя итог этого краткого обзора дела «Иноческого братства князя Даниила», можно сказать, что механизм того, как оно «создавалось», достаточно ясен.
   По мнению иерея Александра Мазырина: «Только в ходе следующего следствия, в 1937 году, архиепископ Феодор будто бы согласился „показывать правду“ и назвал имена лиц, с которыми он „обсуждал контрреволюционную платформу и задачи практической антисоветской деятельности организации церковников“. Тогда он, согласно протоколу от 25 июня или июля (можно прочитать и так, и так), признал: "С епископом Парфением Брянских я <…> разговаривал по вопросу о посещениях митрополита Кирилла Смирнова патриархии и митрополита Сергия. Я устанавливал, на какой основе заключался контрреволюционный блок этих двух иерархов, занимающих авторитетное положение в церковном мире" (Архив УФСБ РФ по Ивановской обл. Д. П-7014. Лл. 107–107 об). Показания эти, однако, не вызывают доверия. Причем дело здесь не только в явной тенденциозности интерпретации встречи митрополитов Кирилла и Сергия (такая тенденциозность в передаче показаний подследственных была обычным делом). Возможно, что архиепископ Феодор вообще ничего подобного не говорил. Весьма очевидно из самого текста, что большая часть признательных показаний архиепископа Феодора в 1937 году следователем не просто записана в нужном ему ключе, а придумана им» («Высшие иерархи о преемстве власти в Русской Православной Церкви», с. 166).
   При исследовании всего дела № 7014-П это предположение полностью подтверждается. В первых допросах, на которых еще записывали ответы самого владыки Феодора, он нигде не проявил слабости, не попытался как-то облегчить свою участь, ни в чем не поддался на провокации следователя, когда его старались убедить, что на него «показывают» его ближайшие единомышленники. Никаких настоящих, «живых» показаний владыки в этом деле нет, а тем более в последних «допросах». Ни одна фамилия, ни одно имя не названы им на следствии. Владыке приходилось подтверждать что-то, да и то только тогда, когда его «уличали» его же письмами. И информация, в которой он «признавался», была на уровне – приезжал к нему человек или не приезжал, встречались они или не встречались, переписывались или не переписывались. Все было взято из переписки, попавшей в руки следователей, что еще и выдавалось ими за показания архимандрита Симеона. (Причем с протоколами допросов о. Симеона – вопросов больше, чем ответов: почти все эти протоколы и в деле № 7014-П, и в деле № 8151-П – копии, на них так и написано, напечатанные на машинке, без подписи. Были ли подлинники – неизвестно, так же как и неизвестно, сколько мог прожить в тюрьме о. Симеон, дожил ли он до дня своего «расстрела» 17 сентября 1937 г.) Протоколы же последних «допросов» – уже явно полностью вымышленные, «вдохновенные» произведения следователей-«писателей», лишь с вкраплениями информации из переписки, – ставить в вину владыке Феодору вопиюще несправедливо.
   Как добивались подписей под такими «показаниями», как «показания» владыки в «протоколе допроса 25 июля 1937 г.» (напомним, единственный из трех вариантов последнего «допроса», где стоят подписи, похожие на подписи владыки), – тоже достаточно понятно. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий), который в 1937 г. тоже прошел арест и следствие и подписал свои «признательные показания», но не был расстрелян, и поэтому смог потом от них отказаться, описал, что с ним происходило, когда его пропустили через так называемый «конвейер» – это когда непрерывные допросы сопровождаются пытками и побоями, что доводит человека до состояния умопомрачения, в котором он может подписать всё что угодно:
   «Этот страшный конвейер продолжался непрерывно день и ночь. Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем, ни ночью. Я опять начал голодовку протеста и голодал много дней. Несмотря на это, меня заставляли стоять в углу, но я скоро падал от истощения. У меня начались ярко выраженные зрительные и тактильные галлюцинации. То мне казалось, что по комнате бегают желтые цыплята, и я ловил их. То я видел себя стоящим на краю огромной впадины, в которой был расположен город, ярко освященный электрическими фонарями. Я ясно чувствовал, что под рубахой на моей спине шевелится змея. От меня неуклонно требовали признания в шпионаже, но в ответ я только просил указать, в пользу какого государства я шпионил. На это ответить они, конечно, не могли. Допрос конвейером продолжался тринадцать суток, и не раз меня водили под водопроводный кран, из-под которого обливали мне голову холодной водой» [14 - Цит. по: Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. – М.: Даниловский благовестник, 2005. С. 54–55.].

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)

Поэтому говорить о том, что кто-то выдержал пытки, а кто-то не выдержал, наверное, все-таки нельзя – от кого надо было добиться подписей во что бы то ни стало, пропускались через такие изощренные пытки, которые приводили человека в невменяемое состояние, когда он уже не способен контролировать свои действия. Просто не всех пропускали через эту «мясорубку», а тех, чьи «признания» были слишком нужны, в том числе и для оклеветания их имени в истории. Да и подлинные ли это подписи – на все сто процентов не гарантирует ни одна почерковедческая экспертиза.

6. Еще раз о последнем допросе архиепископа Феодора

   Один из исследователей дела владыки Феодора и главный, кстати сказать, противник его канонизации в качестве одного из основных аргументов, свидетельствующих против владыки Феодора, называет дополнения, которые владыка «своей рукой» сделал в последнем допросе. Исследователь утверждает, что эти поправки и дополнения показывают, что Владыка давал показания, или, по крайней мере, читал написанное следователем, в сознательном состоянии и активно пытался бороться за свою жизнь. И хотя исследователь занимался этим делом более 10 лет назад, но и по сей день считает, что его толкование, безусловно, единственно правильное и не может быть подвергнуто не то что пересмотру, а даже корректировке. Поэтому при всем нежелании цитировать эту грубо сработанную фальшивку – «протокол допроса» архиепископа Феодора от 25 июля 1937 г. – все-таки придется это сделать, чтобы наглядно показать, что ни о какой «борьбе за жизнь» здесь не может быть и речи.
//-- Первая «поправка». Текст «показаний»: --//

   «Возглавляемое мною „Иноческое братство князя Даниила“, как нелегальное, глубоко законспирированное и антисоветское формирование, возникло в 1932 году. Но здесь надо отметить, что этой датой не начинается лично моя антисоветская деятельность, которую я систематически вел, начиная с 1917 года, т. е. с момента Октябрьской революции». В конце листа корявыми буквами дописано:
   «Дополняю к строке шестой снизу после слова Даниила читать: "существовавшее как Даниловская община с 1927 г."»

   «Дополнение», как мы видим, несущественное, да и не очень понятное. Далее идет текст «показаний»:

   «Кроме того мы стали усматривать, что значительное число верующих и часть духовенства поверили выступлениям митрополита Сергия в 1930 году (имеется ввиду его беседа с иностранными корреспондентами) и стали переходить на сторону епископов, лояльно относящихся к Советской власти. Видя в этом окончательную гибель православной церкви и разложение духовенства, мы с целью отсрочить окончательное разрушение церкви, решили всеми мерами воспрепятствовать этому. Имелось в виду достигнуть этого тремя путями: во-первых, тем, чтобы создать устойчивую подпольную организацию, участники которой должны вести работу среди верующих за привлечение их на нашу сторону, разъясняя при этом, что если верующие будут поддерживать Советскую власть, проводить ее мероприятия и т. д., т. е. будут лояльно относиться к существующему строю, они тем самым сами ускоряют гибель церкви и веры (а это отчасти мы проводили, но безуспешно). Во-вторых, нужно было добиться объединения всех церковных группировок в одну организацию и общими усилиями повести борьбу с проникновением в массы коммунистической идеологии, насаждая и усиливая при этом различными путями религиозный фанатизм и суеверие среди отсталых слоев населения».

   Просто диву даешься – неужели следственный «писатель», который всё это написал, не понимал, что если стараешься выдать свои писания за подлинные показания архиепископа, то нельзя пользоваться такими, мягко говоря, не свойственными церковным людям выражениями?! Но в том-то и дело, что, во-первых, наверное, действительно, не понимали, а во-вторых, писали больше, конечно же, для «своих», и поэтому применяли свои наработанные шаблоны. Казалось бы, такие страшные признания – в том, что вели активную работу против советской власти среди верующих, что усиливали «религиозный фанатизм и суеверие среди отсталых слоев населения»… И какие же в конце листа дополнения, которые якобы свидетельствуют о борьбе владыки за жизнь?

   «Дополняю к строке 9-й сверху (это „дополнение“ к самому первому „мы“ в этом абзаце – „мы стали усматривать“. – Ред.): после слова мы «и другие оппозиционеры»».

   Один из листов последнего «допроса» владыки Феодора

   Кстати, о какой пропаганде среди верующих могла идти речь, если даниловские отцы были запрещены в официальном служении в храме и могли обсуждать деяния советской власти или в письмах между собой, или с ближайшим своим окружением, то есть со своими келейниками и послушницами, разделявшими с ними тяготы ссылок, и некоторыми близкими им бывшими даниловскими прихожанами, помогавшими своим духовным наставникам материально. Ведь при всем своем желании и усердии следователи не смогли набрать в «признательные допросы» более 20 с небольшим человек – да и то, как уже отмечалось, большинство из них были арестованы вместе с батюшками, а имена остальных были взяты из писем, с конвертов, бланков денежных переводов или даже крышек посылок, найденных при обыске.
//-- «Дополнение» третье: --//

   «Активных участников „Иноческого братства князя Даниила“ ко времени 1932 года было человек до 25, которые в тот момент и перешли на нелегальное положение. За нами же пошли и все почти прихожане бывшей Даниловской общины в Москве, на содержании которых до настоящего времени и содержался весь нелегальный состав „иноческого братства“. В последующие годы это число значительно увеличилось за счет новых вербовок и создания нелегальных групп в ряде краев и областей Советского Союза».

   И опять же в конце листа, после и других достаточных для сурового приговора «признаний», в том числе, например, о том, что даниловцы были близки с «иосифлянами», следует такая приписка:

   «Дополняю к строке 10-й сверху: после слова „почти“ н. читать: „активные прихожане“».

   Следующая «поправка» вставлена в «признания», о происхождении которых уже было написано в главе «Арест архиепископа Феодора» – о разговоре с епископом Германом (Ряшенцевым) владыка Феодор написал в письме архимандриту Симеону (Холмогорову), которое, конечно же, было послано не по почте, а с кем-то из верных людей, приезжавших к владыке в ссылку в Сыктывкар, и которое отец Симеон не успел уничтожить до ареста:

   «Кроме этого оппозиция правящего митрополита Сергия подвергалась обсуждению в беседе со мной епископа Германа Ряшенцева. Мне Ряшенцев говорил (сюда будет «поправка». – Ред.), что митрополит Сергий только формально декларирует о своей лояльности к Советской власти, на деле же во всем он соглашается с позицией нелегального епископата. По сведениям епископа Ряшенцева, митрополит Сергий Страгородский имеет, якобы, сестру в гор. Арзамасе, которой он в письмах сообщает, что «смеется над своим блаженством и докторством», и что, якобы, свидетельствует о сближении митрополита Сергия с нами. Мне также было известно, что митрополит Кирилл, кажется, в 1936 году являлся к правящему митрополиту Сергию с целью еще большего сближения с ним и окончательного установления антисоветского блока. О результатах этой беседы я не знаю».

   «Дополняю, в строке 12-й снизу после слов „говорил“ н. читать „и я понял эти слова“». Эта «существенная» вставка относится к словам «Мне Ряшенцев говорил».
   Кстати, в какой-то публикации по новомученикам проскользнула фраза, что, мол, простые верующие люди более мужественно переносили допросы, чем иерархи. Это очень странное утверждение. Ведь должно быть понятно, что простым верующим человеком любое следствие занималось гораздо меньше, чем священником, а тем более иерархом. Читая дела 30-х годов, видишь и в очередной раз восхищаешься и поражаешься тому, насколько стойко могли держаться люди в тех условиях. Очень редко бывало, чтобы на первом же допросе люди начинали «признаваться» в своей «контрреволюционной деятельности» и называть других людей. А поток дел против верующих был такой, что часто для их осуждения следователю вполне хватало одного-двух допросов. Другое дело – иерархи! На них не жалели ни сил, ни времени. И материалы против них собирались тщательно, и били и пытали особенно старательно. Владыкой Феодором занимались с марта по октябрь.
   От чего зависело, на какого человека сколько можно было тратить времени на следствие? Во-первых, от того, какие задачи ставились перед следователем изначально, насколько необходимо было получить именно якобы из этого человека информацию. Во-вторых, насколько следователь был способен не останавливаться ни перед чем для достижения этих целей. А следователь Новиков, несомненно, был из числа особенно рьяных.
   Интересно еще и то, что в последнем «протоколе допроса» владыки Феодора следствие развило тему о якобы попытках сближения митрополита Сергия с оппозиционным епископатом. Это уже было, судя по всему, началом дела против митрополита Сергия. Но все-таки тогда не стали «раскручивать» эту часть «показаний», видимо, это не понадобилось, передумали.
   Следующая «поправка» была сделана в доведенный, по мнению следователей, до «совершенства» на протяжении нескольких вариантов-редакций текст «признаний» о фашизме. Эта тема перешла из «протоколов допросов» даниловского архимандрита Поликарпа, подробнее об этом сказано в главе «Собственноручные показания архимандрита Поликарпа (Соловьева)». Тема фашизма возникла в кашинском деле, по которому были расстреляны архиепископ Григорий (Лебедев), ныне прославленный в лике святых, архимандрит Стефан (Сафонов) и другие даниловцы, но после их расстрела 17 сентября 1937 года, тема фашизма была закрыта, отца Поликарпа в этом уже не обвиняли, зато фашизм плавно перетек в «протоколы допросов» владыки Феодора.

   «Но наша организация, учитывая силу и крепость Советского Союза и относительную еще слабость нашей организации, непосредственной задачи самостоятельного свержения Советской власти в ближайшее время не ставила. Мы ждали помощи в этом деле со стороны (сюда будет «поправка». – Ред.) интервентов. Исходя из этого практическая деятельность нашей организации в основном была направлена на борьбу с мероприятиями Советской власти, проводимыми внутри страны; на привлечение и организацию новых членов и воспитание верующих в духе враждебного отношения к Советской власти и коммунистической партии».
   «Дополняю к строке 6-й сверху, после слова "со стороны" н. читать: "сил борющихся с коммунизмом"».

   Вот такая «важная поправка». В приговоре «тройки» фразы из «протокола» – «Но наша организация, учитывая силу и крепость Советского Союза и относительную еще слабость нашей организации (напомним, даже по материалам этого следствия в этой «к/р организации тайных монахов» было человек 20. —Ред.), непосредственной задачи самостоятельного свержения Советской власти в ближайшее время не ставила» – стало мало, и владыку в приговоре всё-таки обвинили в борьбе за свержение советской власти:

   «Обвиняется в активной к/р деятельности. Был руководителем к/р организации церковников и монашества под названием „Иноческое братство князя Даниила“, которая боролась за свержение Советской власти и установление в стране монархического строя, с участием церкви в управлении государством. К/р группа сочувственно относилась к фашистам. Использовал в к/р целях Всесоюзную перепись населения. Организовал институт тайного монашества, как наиболее враждебную и контрреволюционно-устойчивую часть к/р организации в борьбе против сов. власти».

   Напомним, что фраза «использовал в к/р целях Всесоюзную перепись населения» – это о том, что даниловские монахи каким-то неведомым образом якобы собирались выявлять и вербовать людей, которые во время переписи скрывали, что они верующие.

   «Но мы утверждаем, что фашизм не разрешает всех социальных проблем с точки зрения религии. (О чем это? – Ред.) Одним полезен фашизм православной церкви – это тем, что он (сюда «поправка». – Ред.) поможет нам изменить советский строй и восстановить монархию, где снова церковь займет господствующее положение».
   «Дополняю 11 стр. сверху, после слова "я" читать "религии" и на 11-й стр. снизу после слова "он" читать "может измениться и…"»

   Первая часть «поправки» не понятно к чему относится, потому что на этой странице в 11-й строке, да и нигде поблизости слова «я» нет.

   Приговор к расстрелу архиепископа Феодора (лицевая и оборотная стороны)

   Затем идет всё тот же список «контрреволюционной организации» – то есть собранных по всему делу фамилий от митрополитов Кирилла и Иосифа до даниловских монахов. Зачем нужно было, чтобы в «показаниях» владыки Феодора были имена этих и так прекрасно известных органам иерархов, неоднократно судимых и в тот момент также находящихся в ссылке, тем более что, судя по всему, с владыкой Феодором они, по крайней мере в то время, не были в тесном контакте? Этим следователи собирались убить сразу даже не двух, а трех, а то и больше зайцев: во-первых, расстрелять, наконец, наиболее значимых оппозиционных архипастырей, во-вторых, создать и «разоблачить» огромный, как они писали, «всесоюзный контрреволюционный заговор церковников», и в-третьих, замарать при этом имена уважаемых в Церкви людей. Потому что ведь это же не так убедительно, когда дело против кого-то начинается, например, с донесений секретных агентов. Гораздо убедительнее, когда сами преступники, разумеется, под напором «неопровержимых доказательств» против них, начинают «подробно рассказывать» о своей контрреволюционной деятельности и «трусливо называть» при этом своих единомышленников и пособников. «Вот, оказывается, каковы они – эти якобы верующие в Бога, а тем более лучшие из православных христиан – их духовные наставники и пастыри! Что уж говорить об остальных!» Тут уж не только неверующие с презрением отвернутся от них, но и рядовые верующие ужаснутся при мысли о том, кому они верили!
   Причем в этом списке, вставленном в «показания» владыки, после каждой фамилии была информация, которую он, будучи арестованным в марте, и не мог знать, но зато хорошо знал, разумеется, следователь – кто из этих лиц в ссылке, кто уже арестован, а кто еще нет. Здесь, конечно, тоже некоторая оплошность следователя. А дальше и вообще какая-то совершенно непонятная «поправка»: на фразу «Архимандрит Серафим Климков, руководитель контрреволюционной группы в гг. Киржаче и Москве, скрывается» – вдруг появляется также загадочное для понимания «дополнение»:

   «Дополняю, слово „скрывается“ в отношении Климкова исключается».

   Что это означает, совершенно не понятно.
   И последняя «поправка». Дальше идет также собранный по всему делу список помощниц даниловских монахов, в большинстве своем тайных монахинь, которые в основном вместе с ними сразу и были арестованы, и в нем указано, что «Туловская Александра Федоровна, послушница Холмогорова, была казначеем в организации»… И следует «поправка»:

   «Дополняю: в отношении Туловской исключается слово „в организации“ и читается: „казначеем его“» (то есть Холмогорова. – Ред.). – Эта «поправка» последняя.

   Разве можно предположить, что человек, «сознающийся» в том, что ждет, когда фашизм победит коммунизм, таким образом борется за свою жизнь?! Разве могут эти «поправки» и «дополнения» указывать на «борьбу за жизнь» владыки Феодора? Разве они могут хоть как-то облегчить тяжесть тех преступлений, в которых он якобы признается?! Конечно же нет!
   Все-таки, видимо, дело владыки Феодора, да и не только оно, а все даниловские дела, потому что всё в них тесно переплетено, должны быть еще раз внимательно изучены исследователями и членами комиссии по канонизации. Иначе получается, что то, чего хотели добиться следователи в 37-м, они добились – оклеветать одного из самых уважаемых архиереев Русской Православной Церкви времен гонений.
   В свое время на встрече с сотрудниками «Даниловского благовестника» всё тот же исследователь рассказывал, что следователи в то время часто использовали такой метод давления на подследственных – угрожать человеку тем, что при его запирательстве и отказе давать нужные следствию показания он всё равно в протоколах допросов будет выставлен предателем: «Думаете, вы для своих потом будете мучениками?! Нет! Мы вас так замажем, что святых из вас не получится!» И об этом, конечно же, тоже недопустимо забывать.
   Нет, всё-таки эти поправки говорят только об одном – насколько продуманно и старательно следователь Новиков пытался придать своим писаниям вид подлинных показаний владыки Феодора.
//-- * * * --//
   В деле епископа Афанасия (Сахарова), с которого, в общем-то, началось и дело архиепископа Феодора, есть заявление Сахарова Афанасия Григорьевича (епископа Афанасия) Народному Комиссару Внутренних Дел СССР от 2 марта 1939 г. Епископ Афанасий был в лагере – в 1936 г. за «контрреволюционную деятельность по организации тайных церквей», «связь с идеологом „ИПЦ“ митр. Кириллом» и «платформу ссыльного епископата» давали еще «всего лишь» пять лет лагерей, а не расстрел, – и из лагеря он направил письмо с требованиями пересмотреть его дело и изменить условия отбывания наказания. В этом же письме содержатся бесценные сведения о методах ведения (конечно же, далеко не всех, но всё-таки) следствия следователем Новиковым (напомним, что он был следователем всех трех этих дел):

   «Все следствие (1936 г. – Ред.) велось крайне тенденциозно. Мои показания следователь Новиков не записывал точно с моих слов, а формулировал их так, что получался совершенно иной смысл. Например, простое перечисление фамилий в ответ на вопрос «Кто мои знакомые?» принимало такую приблизительно формулировку: «В состав возглавляемой мной организации входят такие-то». По этому поводу я подал в конце следствия подробное заявление.
   Мне не было дано очной ставки с моими так называемыми однодельцами Гумилевским и Смирновым, показания якобы которых зачитывал следователь.
   В результате всех искажений моих показаний и тенденциозного освещения самых невинных обстоятельств (как чаепитие на именинах), мне дано 5 лет заключения в ББК. Подробнее о всем в жалобе Верховному прокурору СССР, поданной в мае 1937 г., никакого ответа на которую до сих пор не имею» (л. 211).

   Так что, хотя это и так достаточно ясно из дела владыки Феодора, но здесь методы следователя Новикова подтверждены документально. Опять же подчеркнем, что далеко не все методы, потому что в 1936 г., судя по этим документам, избиения и пытки еще не применялись. А в 1939 г. епископ Афанасий в заявлении Народному Комиссару даже может себе позволить фразу: «Если в период вредительских перегибов со стороны некоторых работников НКВД меня осудили на заключение в чрезвычайно тяжелые лагерные условия без достаточных оснований, – то дайте мне свободу» (л. 219). Так что владыке Афанасию несказанно «повезло», что его арестовали и осудили в 36-м, а не в 37-м. Правда, многих расстреливали даже арестовав их заново в ссылке, но владыка Афанасий чудом остался жив, проведя в этих «чрезвычайно тяжелых лагерных условиях» многие годы.
   В том же деле П-8218 епископа Афанасия и других есть еще один замечательный документ – Заключение 1958 г. по вторичному рассмотрению, в связи с жалобой осужденных, материалов этого архивного следственного дела. В этом заключении сказано:

   «Обвиняемый Сахаров (в 1936 г. – Ред.) не признал себя виновным в принадлежности к антисоветской организации «ИПЦ».
   В то же время показал, что он «…стоял на платформе нелояльного отношения к Советской власти, т. е. на позиции "ссыльного епископата", борющегося за сохранение устоев православной церкви», но эти взгляды никому не высказывал (т. 2, л. 113).
   Будучи допрошен вновь в 1957 г. Сахаров от ранее данных им показаний в 1936 г. отказался, заявив, что его показания были записаны неправильно, т. к. он ранее ничего не слышал о "так называемой платформе ссыльного епископата" (т. 4, лл. 258–260).
   Однако приведенные им доводы его невиновности не могут быть признаны убедительными потому, что в своем письме в НКВД от 2 марта 1939 г. Сахаров писал, что он епископ староцерковнического направления и что он не скрывает, что у него "человека верующего и служителя церкви нет и не может быть солидарности с воинственно безбожнической властью" в вопросах его "…религиозного упования и религиозного служения" (письмо Сахарова в пакете)». (Л. 161.)

   Из этого документа следует, что обвиняемый Сахаров «ранее ничего не слышал о так называемой платформе „ссыльного епископата“» – то есть о формулировке, которой испещрены его «показания». Приговор 1936 г. тем не менее не был отменен, так как было установлено, что все архиереи, проходившие по этому делу, были «осуждены правильно» – они действительно «не любили» советскую власть.
   Надо сказать, что в таком же Заключении, но только 1957 г., приоткрывается завеса над тайной «контрреволюционной платформы ссыльных епископов»:

   «Из показаний Гришина и Розанова видно, что они хранили у себя платформу „ссыльного епископата“, которая была изъята у них при аресте, однако в протоколах обыска Гришина и Розанова эта платформа не упоминается. К материалам архивно-следственного дела приобщен документ антисоветского содержания под названием „Ответ востязующим“ [15 - «Ответы востязующим – к защите отложившихся» – произведение, составленное М.А. Новоселовым весной 1928 г., где с помощью выписок из сочинений Отцов Церкви, русских святых и богословов обосновывается позиция «непоминающих».], который был изъят у Гришина. Проверкой установлено, что «Ответ востязующим» и является так называемой платформой «ссыльного епископата»» (П-8218, т. 4, л. 155).

//-- * * * --//
   Напомним еще раз слова выдающегося русского философа Алексея Федоровича Лосева, хорошо знавшего архиепископа Феодора, причем в самые трудные времена – сначала они вместе были в Бутырках на одних нарах («в одном месте, не слишком официальном»), затем на Свирьстрое в 1932 г.:
   «Арх<иепископ> Фе<о>дор, пострадавший тоже за антисергианство, – 3 года лагеря и находится здесь. Дежурит со мною в очередь на складах и даже спит в одной палатке рядом со мною. <…> Большой человек. И интересный человек. <…> чуть ли не первый на моем пути настоящий монах из иерархов. <…> Достойный и большой человек» [16 - Лосев А.Ф., Лосева В.М. «Радость на веки»: Переписка лагерных времен. – М.: Русский путь, 2005. С. 41–42.].
   Ректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, член Синодальной комиссии по канонизации святых протоиерей Владимир Воробьев в статье «Схимонахиня Даниила и архиепископ Феодор» писал о своем отношении к владыке и его следственному делу так:
   «Не так давно в печати появилось несколько статей, в которых сообщалось, что владыка Феодор (Поздеевский) не такой уж был добродетельный человек, как о нем говорят. Мне было больно читать и слышать такие разговоры, потому что я всю жизнь владыку Феодора почитал – еще с детства, с юности. Слышал о нем замечательные рассказы, и в моем сознании запечатлелся образ святого архипастыря. Решил на все эти разговоры и статьи, авторы которых сами владыку Феодора не знали, выступить с докладом на Богословской конференции. Пытался объяснить, что это такое – следствие в сталинское время. И как нужно относиться к протоколам следственных допросов. В качестве примера я привел дело владыки Феодора». Через некоторое время – пишет отец Владимир далее – Прасковья Емельяновна (будущая схимонахиня Даниила, в доме которой в 1933 г., во время небольшого перерыва между ссылками, скрывался владыка Феодор) привезла ему в храм и подарила икону «Успение Божией Матери» – келейную икону владыки. «5 этом священном подарке я увидел ответ: только накануне я сдал статью в защиту владыки Феодора, и на другой же день получил как бы от него такой замечательный, драгоценный для меня подарок. Для меня это очень убедительное духовное свидетельство того, что владыка Феодор отозвался на мое суждение о нем. <…>
   Те, кто знал владыку Феодора, свидетельствуют, что он был человеком святой жизни, праведником, настоящим подвижником. Вокруг него в Даниловом монастыре собралась группа замечательных архиереев, и Данилов монастырь был действительно центром совершенно исключительным по своему значению в то время. Таких центров почти нигде уже не оставалось. Братии Данилова монастыря была присуща удивительная жажда подвига, и почти все они стали мучениками и исповедниками. Данилов монастырь дал такое созвездие, соцветие подвижников нового времени, подобное которому трудно найти. И собрал их владыка Феодор. Мог ли собрать таких людей, так их воспитать, направить – мог ли это сделать гордый человек, неискренний, нечестный, лукавый? Так в жизни не бывает. Если бы сам не был подвижником, то, конечно, не собрал бы таких духовных чад» («Даниловский благовестник», № 12, 2001. С. 21–22).
   С большим уважением отзывается о владыке Феодоре и даниловской братии и исследователь этого периода истории Церкви, руководитель фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви», член Синодальной комиссии по канонизации святых, автор многочисленных книг и составитель свода житий новомучеников и исповедников Российских XX века игумен Дамаскин (Орловский):
   «У архиепископа Феодора была своя точка зрения относительно существования Церкви в условиях советского государства: он считал, что Церкви не о чем и незачем разговаривать с государством. Нужно держаться церковных правил, как они есть, ничего не прося у властей и не заискивая перед ними, не вести никакой особой политики относительно государства, жить церковной жизнью – а там что Бог даст.
   Даниловцы в то время были эхом церковного народа, неким эталоном церковности. Потому-то они и собрали тогда вокруг себя огромное количество просвещенных духовных чад. Народ видел в даниловской братии реальных подвижников, ощущал дыхание жизни церковной.
   Историю Данилова монастыря начала XX века можно разделить на два периода – до закрытия монастыря в 1930 году и после закрытия до 1937 года, когда она продолжалась в исповедничестве даниловской братии и в 1937 году закончилась смертью насельников, за немногими исключениями.
   История Русской Православной Церкви в XX столетии не проста и не может быть изложена однозначно, а только с учетом всего духовного многообразия, каким она отличалась в ту пору. Все духовные силы ее были напряжены в поисках истинного пути. Позиция архиепископа Феодора и даниловской братии составляла часть этого многообразия.
   Действенная, подлинная церковность – это главное и основное, что было в те годы в Данилове. Данилов монастырь стал тогда в одну череду духовного подвига с другими подобными обителями, такими как Оптина и Зосимова пустыни, но духовного подвига особенного – просветительства, учительства церковного народа и своих собратьев – священников и епископов, защиты Церкви и Православия» («Даниловский благовестник», № 8, 1996. С. 45–46).
   И закончить хотелось бы теми же вопросами, с которых мы начали: «Насколько можно верить тому, что написано в протоколах допросов следственных дел 1937 года? Достаточно ли прочтения протокола последнего допроса, как правило, в то время, «признательного», чтобы судить о том, сломало следствие человека или нет? Может ли неизвестно как полученная подпись служить доказательством того, что человек не выдержал мучений? Имеем ли мы вообще моральное право по материалам следствия карательных органов страшного богоборческого режима – следствия, ставящего себе целью, создавая некую видимость законности, не только уничтожить человека физически, но еще и оклеветать его имя в истории, – имеем ли мы право на основании лишь этого судить о том, свята или нет мученическая кончина прожившего исповедническую жизнь православного человека?»

   Из «Даниловского благовестника», № 17, 2009 г., переработано и дополнено

Часть третья
«Собственноручные показания» архимандрита Поликарпа (Соловьева)

   Продолжают следственное дело № 7014-П материалы по, пожалуй, ближайшему ученику и сподвижнику архиепископа Феодора (Поздеевского) архимандриту Поликарпу (Соловьеву), да и на обложке этого дела он назван вторым после владыки.
   Материалы по архимандриту Поликарпу наиболее интересные в деле 7014-П, так как, кроме однообразных «показаний», в которых всё в основном сводится к тому, кто с кем и когда встречался, а потом объявляется, что человек признался в своей контрреволюционной деятельности и назвал сообщников, в протоколах допросов о. Поликарпа есть все-таки действительно его слова и мысли и очень много ценных фактов из жизни даниловцев в последние годы. Конечно же, доверия к следственным делам того времени быть не может. Потому что следователь был озабочен лишь тем, чтобы показать, как мастерски он вынуждает «преступника» сознаться в своих «преступлениях» и назвать «соучастников», да и вообще цель следствия состояла в том, чтобы во что бы то ни стало, сохраняя лишь некоторую видимость законности, обвинить и уничтожить человека. И поэтому не стоило бы приводить даже отдельные выдержки из этих «протоколов», если бы не пробивались иногда сквозь всю их ложь настоящие слова и события, о которых мы можем сегодня узнать, к сожалению, только из этого «мутного источника». Надо быть предельно осторожным, читая всё это. Необходимо, как золотоискателям, просеивать весь этот шлак лжи и подтасовок, чтобы найти золотые крупинки бесценной информации.
   Архимандрит Поликарп (Соловьев) с 1920-го по 1927 год был наместником Данилова. Владыка Феодор начиная с 1920 года почти постоянно находился под арестом или в ссылках, поэтому для управления монастырем он назначал наместников из числа братии обители. Правда, отец Поликарп за время своего наместничества тоже был и под следствием, и в ссылке.
   О Даниловской братии осталось мало воспоминаний современников, как, впрочем, и вообще о людях того времени – слишком опасно было тогда что-либо записывать. А до времени, когда об этих людях можно было вспоминать, дожили очень немногие. Данилову монастырю в этом смысле повезло – до нашего времени дожил и оставил необыкновенно интересные воспоминания о Данилове и его братии 20–30-х годов даниловский прихожанин тех лет Михаил Иванович Макаров (1906–2004). Он еще мальчиком ходил в монастырскую церковно-приходскую школу, а юношей даже был звонарем на даниловской колокольне. Михаил Иванович хорошо запомнил и донес до нас светлые образы даниловских монахов.
   Об о. Поликарпе Михаил Иванович вспоминал, что это был необычайно смиренный и добрый человек, глубокий проповедник и незаурядный духовник: «Отец Поликарп обладал особым даром совершения исповеди. Те, кого он исповедовал, говорили, что у него необыкновенно легко исповедоваться, хотя он часто накладывал на исповедующихся епитимий. Но неоднократно приходилось слышать, что его духовные дети освобождались от закоренелых тяжких грехов и греховных привычек и, раскаявшись в них, никогда уже к ним не возвращались. Такова была благодатная сила совершения им исповеди и его молитв за духовных детей».

   Архимандрит Поликарп (Соловьев)

   Михаил Иванович также приводит слова знакомого ему по монастырю человека, который потом отошел от Церкви, но через много лет об о. Поликарпе он сказал так: «Ты знаешь, я атеист. Но каждый раз, когда я вспоминаю Поликарпа, мой атеизм начинает рушиться, и я тут же стараюсь забыть Поликарпа, чтобы не стать снова верующим» [17 - Эти воспоминания опубликованы нашим издательством в книге «Сокровенная память души». Главу, посвященную отцу Поликарпу, – «Духовник, молитвенник, доброхот» можно прочитать в 4-й части книги.].
   Такие слова дорогого стоят. К этим воспоминаниям можно добавить и воспоминания монаха Михаила (Карелина): отец Поликарп был блестяще образованным человеком, обладавшим незаурядными способностями. Он был одним из лучших учеников владыки Феодора в Московской Духовной Академии. Как-то владыка Феодор в богословском разговоре, вспоминал отец Михаил, процитировал кого-то из святых отцов. Он не помнил, чьи это слова, и обратился к отцу Поликарпу: «А ты, авва, не помнишь?» Отец Поликарп тут же назвал автора, издание и даже страницу, где было напечатано процитированное изречение.
   «Это была светлая личность, – вспоминает об отце Поликарпе архимандрит Даниил (Сарычев; †2004), бывший в 20–30-е годы послушником и регентом в Данилове. – Кротость – необыкновенная, никогда никому вслух замечаний не делал. Заметит оплошность, подзовет человека и кротко с ним поговорит. И человек исправляется».
   Таким остался отец Поликарп в памяти знавших его людей. А теперь вернемся к материалам дела № 7014-П.
   Справка на арест Соловьева Поликарпа Андреевича выписана 25 февраля 1937 г. Впервые назван он был на допросе Голубцова С. А. 17 января 1937 г.:

   «Холмогоров, будучи активным сторонником контрреволюционной платформы ссыльных епископов, проживая в г. Владимире, из среды своих послушников и последователей создал тайную организацию церковников. Эта организация состояла из отдельных групп его послушников и последователей, объединенных в так называемые „тайные домашние церкви“. Мне известно, что „тайные домашние церкви“ были в гг. Владимире и Киржаче. Точно не могу сказать, но слышал, что „тайные домашние церкви“, входящие в эту же организацию, имеются: в гг. Зарайске, Калягине, Малый Ярославец Московской области и г. Ростове Ярославской области. Из этих городов к Холмогорову в г. Владимир неоднократно приезжали: из г. Зарайска архимандрит Даниловского монастыря Поликарп, из г. Калягина архимандрит того же монастыря Стефан и из гг. М.-Ярославец и Ростов иеромонах того же монастыря Павел по фамилии Троицкий».

   Уже в этой справке сформулированы все обвинения, а текст полностью, слово в слово, повторяет справку на арест владыки Феодора:

   «Является руководителем подпольной контрреволюционной организации церковников, так называемое „Всероссийское иноческое братство“.
   Организация ставила задачей:
   а) Организованно поддерживать и сохранить старые церковные кадры и систематически пополнять их путем тайных постригов в монашество из мирян» – и так далее.

   Но ордер на арест выдан только 16 апреля 1937 г. Нашли архимандрита Соловьева Поликарпа Андреевича (как он там назван) не в Зарайске, а в Кашине по адресу: ул. Вонжинская (неразборчиво), д. 30.
   Постановление о привлечении Соловьева П.А. к ответственности было подписано 16 апреля 1937 г., а уже на следующий день – первый допрос.
   По анкете арестованного Соловьева П.А. узнаем, что мирское имя его было Дмитрий, что родился он 25 января 1892 г. в г. Зарайске, сын священника, указаны три брата и две сестры, что до революции окончил Московскую Духовную Академию и что в 1924 г. был судим по ст. 58 и осужден на 3 года «выселки и на 3 года минус шесть».
   Далее всё развивается по тому же сценарию, что и с владыкой Феодором, но гораздо короче. В деле № 7014-П всего два допроса отца Поликарпа – 17 апреля и 10 октября 1937 года. И между ними несколько машинописных страниц, озаглавленных «Собственноручные показания архимандрита Соловьева».
   Первый допрос проводил «опер, уполн.» сержант Журбин, и этот допрос разительно отличается от допросов основного следователя по этому делу – Новикова. Всё начиналось довольно миролюбиво:

   Вопрос: Сколько времени Вы проживаете в Кашине?
   Ответ: С июля м-ца 1936 г.
   Вопрос: Назовите свои связи по городу Кашину и Кашинскому району?
   Ответ: Моими знакомыми по г. Кашину являются следующие лица…

   И дальше идет перечисление пяти фамилий людей, скрывать свое знакомство с которыми не имело никакого смысла, потому что в «органах» было уже прекрасно известно, с кем общался арестованный Соловьев. А так как знакомство с этими людьми нельзя было скрыть, то дальше отец Поликарп по поводу каждого объясняет, что ничего «контрреволюционного» в отношениях его с этими людьми не было и быть не могло:

   Вопрос: Где и когда Вы познакомились с названными Вами лицами?
   Ответ: С Балабушевич Людмилой Фоминичной я познакомился в 1933 или 1934 в г. Зарайске, когда я там проживал, она в это время проживала в г. Зарайске, работала в дет. яслях. Познакомился я с ней при следующих обстоятельствах: в г. Зарайске проживал на квартире у гражданки Насоновой Марфы Тимофеевны по ул. <неразборчиво> стройка, д. № 2, а Балабушевич к моей хозяйке Насоновой ходила покупать молоко, где я с ней и познакомился и поддерживал знакомство до 1936 г., затем в июле 1936 г. из Зарайска я переехал в г. Кашин и остановился на квартире по ул. Вонжинской <тоже неразборчиво>, д. № 30 у гр. Селезневой Прасковьи Егоровны, через несколько месяцев – осенью в 1936 г. в Кашин приехала из Зарайска и Балабушевич, зная, что я проживаю в г. Кашине, она зашла ко мне и временно остановилась на квартире у моей хозяйки Селезневой П.Е., где проживала месяца три, а потом перешла на другую квартиру.

   Насколько можно судить по этому протоколу отец Поликарп так подробно рассказывает, видимо, чтобы было как можно убедительнее для следователя, что ему совершенно незачем скрывать эти чисто житейские отношения.

   «С Бабиковым [18 - Исаакий (Бабиков; 1879–1937), иеромонах. С 1923 г. монах в Даниловом, в 1931 г. рукоположен в иеромонаха, 14.04.1931 – арест, осужден как «член к/р монархической организации „ИПЦ“, антисоветская пропаганда, помощь ссыльному духовенству» на 3 года ссылки, арестован 13.09.1937 по делу епископа Григория (Лебедева) и «фашистско-монархической организации» г. Кашина, расстрелян 17.09.1937.] – отцом Исакием я знаком примерно с 1920 г. – вместе с ним находились в Даниловском монастыре до 1924 г., затем мы с ним встретились в 1936 г. в г. Кашине, и пришлось в г. Кашине видеться с ним только один раз – он приходил ко мне на квартиру исповедоваться. С Тимофеевой Ольгой Васильевной я знаком по ее мужу Пиуновскому Николаю Александровичу с которым я вместе учился в духовной академии в г. Москве <…>, когда я уехал в г. Кашин в 1936 г., зная, что Тимофеева находится здесь, я сразу обратился к ней за содействием подыскать мне квартиру – она мне в этом оказала содействие <…>
   С Анихановым Алексеем Александровичем я познакомился в 1936 г. на квартире у Тимофеевой Ольги Васильевны, после раза три был у меня на квартире, с Андреевым Максимом Федоровичем я знаком с 1919 г., познакомился с ним в Даниловском монастыре <…>
   Вопрос: В чем выражалась связь с выше указанными лицами?
   Ответ: Балабушевич Людмила Фоминична мне оказывала услуги хозяйственного характера – в частности, по моей просьбе покупала продукты на рынке, производила уборку в квартире и друг. <…> К Тимофеевой я обратился за содействием в подыскании квартиры. Когда эта квартира оказалась не пригодной по моему состоянию здоровья (здесь надо сказать, что потом по материалам дела оказывается, что у отца Поликарпа был в тяжелой стадии туберкулез. – Ред.), я несколько раз обращался к Тимофеевой, чтобы она подыскала мне вторую квартиру. Затем я к Тимофеевой обращался в 1937 г., в последнее время два раза, чтобы получить от нее кусок хлеба – она мне в этом не отказывала; к Аниханову Алексею, как к местному жителю, тоже обращался за содействием в подыскании мне квартиры и, кроме того, один раз, будучи болен, я просил Аниханова, чтобы он достал мне лекарства, с Бабиковым я виделся только один раз и регулярную связь с ним не поддерживал. С Андреевым у меня сохранялась больше всего родственная связь – как с двоюродным братом. Только в этом выражалась связь с перечисленными лицами.
   Вопрос: Назовите своих знакомых по Ивановской области?
   Ответ: В Ивановской области у меня имеются знакомые только в г. Киржач, а именно: Холмогоров Семен Михайлович – архимандрит, знаком я с ним с 1918 г. по Даниловскому монастырю, Климков Серафим Юрьевич – архимандрит, знаком я с ним с 1920 г. тоже по Даниловскому монастырю; Селифонов Алексей Иванович – игумен, знаком я с ним по Даниловскому монастырю. Других знакомых в Ивановской области у меня нет.
   Вопрос: Поддерживали Вы связь с Холмогоровым СМ., Климковым СЮ. и Селифоновым А.И.?
   Ответ: Да, с Холмогоровым, Климковым и Селифоновым я связь поддерживал до последнего времени – до января месяца 1937 г.
   Вопрос: В чем выражалась связь с ними?
   Ответ: После возвращения в 1931 г., я, будучи в г. Владимире, виделся с Холмогоровым, затем виделся с ним в 1934 или 193S г. в Киржаче. Ездил туда специально, чтобы увидеть Холмогорова, т. к. он был в это время болен, и там же я тогда виделся с Климковым С, который в это время проживал в г. Киржач. Последний раз я ездил в г. Киржач весной 1936 г. специально навестить Холмогорова, ввиду того, что он был тяжело болен. Пробыл я там тогда один день. Кроме этого у меня с Холмогоровым имелась письменная связь, но переписку мы с ним вели очень редко, один-два раза в год с поздравлениями в большие праздники. С Климковым последний раз я виделся в 193S г. Он приезжал ко мне в г. Зарайск – был он у меня один день. Больше с Климковым я не виделся и переписки с ним не имел. С Селифоновым я виделся, за все время после отбытия из монастыря, один раз в 193S г. летом, в августе м-це, после возвращения из ссылки он заехал ко мне в г. Зарайск – был примерно дня два и после уехал в г. Киржач, где в то время находились Холмогоров и Климков. Связь с Холмогоровым, Климковым и Селифоновым носила только личный характер.
   Вопрос: Назовите своих знакомых по Калязинскому р-ну Калинин, области?
   Ответ: В Калязинском районе у меня имеется один знакомый – Сафонов Стефан Александрович – бывший архимандрит Даниловского монастыря. Других знакомых у меня там нет.
   Вопрос: Имели Вы связь с Сафоновым С.А.?
   Ответ: Да, имел, в 193S г. я в г. Зарайск прибыл к Сафонову из г. Калязин – был у него два дня, находясь в г. Кашине, я к нему ездил в г. Калязин в марте м-це 1937 г. Находился я у него один день. В 1936 г. один раз приехал ко мне в Кашин Степанов (видимо, Сафонов. – Ред.) – пробыл у меня только день.
   Вопрос: В чем выражалась Ваша связь с Сафоновым?
   Ответ: Связь с Сафоновым у меня была только личного характера, как со знакомым по Даниловскому монастырю.
   Вопрос: Где еще имелись знакомые?
   Ответ: Из знакомых у меня имеется бывш. настоятель Даниловского монастыря Поздеевский Феодор Васильевич, который в настоящее время находится в ссылке в Сыктывкаре, Зырянском крае.
   Вопрос: Поддерживаете Вы связь с Поздеевским?
   Ответ: Поддерживалась, за время 1936 и 1937 гг. я от Поздеевского получил 4-S писем, последнее письмо от него получил в январе месяце 1937 г., примерно столько же писем и я ему послал.
   Вопрос: Какого характера письма писал Вам Поздеевский?
   Ответ: Письма Поздеевского были ответами на мои письма, в которых я ему писал о своих личных делах. В последних двух письмах Поздеевский интересовался в отношении Холмогорова Семена Михайловича – просил меня сообщить, как его здоровье, я ему ответил.
   Вопрос: С кем еще Вы имели связь?
   Ответ: Кроме перечисленных лиц, больше я ни с кем связи не имел.
   Показания с моих слов записаны правильно и мне прочитаны. Соловьев /подпись/»

   Судя по этим протоколам, отец Поликарп не скрывал свое знакомство с теми людьми, скрыть знакомство с которыми было просто невозможно. При этом логика его поведения примерно такая: да, я ничего не скрываю, потому что скрывать в моих отношениях с этими людьми нечего – у нас были только личные отношения.
//-- * * * --//
   Что происходило дальше на следствии – остается только догадываться. Но следующими в деле 7014-П идут «Собственноручные показания архимандрита Соловьева», вернее, напечатанная на машинке заверенная их копия без числа и подписи. Дух в этих «показаниях» уже совершенно другой. Как создавался этот «документ», понятно. Конечно же, это, в основном, творчество следователей. Имена, которые якобы названы отцом Поликарпом, на самом деле собраны по всему делу, никаких новых фамилий не появляется, кроме нескольких женщин, помогавших, как там сказано, материально. Обычно фамилии этих людей следователи легко находили на изъятых при аресте конвертах от писем, бланках переводов или крышках посылок.
   Эти «собственноручные показания», разумеется, не добровольные показания, и не показания ради спасения своей жизни за счет других, и даже не выбитые под пытками. И хотя они слеплены из материалов всего дела – и из того, что следствию уже прекрасно известно, и из чужих показаний, и из писем и записок, изъятых при обыске, – но надо заметить, что это не такая грубая подделка, как последние «показания» владыки Феодора, потому что в них всё-таки есть места, которые действительно похожи на слова отца Поликарпа. И в результате эти несколько страниц содержат очень много необычайно интересного для нас – и об отношении даниловцев к власти, и о взаимоотношениях внутри Церкви. И только ради этого мы их публикуем. Тем более что там, где приводятся подлинные слова отца Поликарпа или, по крайней мере, их отголоски, они поражают своим мужеством, потому что в них он честно и прямо говорит о том, почему он не любит и не может любить советскую власть. Вот, например, как отец Поликарп объясняет, почему он монархист и против революции:
//-- «Собственноручные показания архимандрита Соловьева: --//

   Я всегда был принципиальным контрреволюционером, дух революции всегда враждебен моему настроению, я против социализма и коммунизма и сожалею о падении монархии как в России особенно, так и где бы то ни было. Не то чтобы я не знал о трудностях и обидах, которые приходятся на долю бедноты при этом строе, но я отношу это за счет, так сказать, личной жестокости, неправды многих из представителей правящих классов, и поэтому возможным врачевать это зло не революционными методами, … признаю, что неравенство состояний и сословий неизбежно в этом мире. Не скажу также, чтобы и державы монархии ради сохранения связанных с ним некоторых привилегий и материальной обеспеченности духовенства, особенно высшего (здесь ошибки при перепечатке копии; мы их не исправляем, чтобы не внести что-либо от себя, тем более что общий смысл достаточно понятен. – Ред.). Монархия, по моему убеждению, наиболее способствует воле божией о власти на земле и наиболее способна поддерживать порядок и благоденствие, поскольку власть и подвластные держатся веры и закона божия. Советская власть, решительно порвавшая с религией, отрешающаяся и надеющаяся вскоре совсем ликвидировать ее, тем самым неприемлема моему духу, и ее начинания даже по видимому направлены к благосостоянию народов, не кажутся мне способными принести им благоденствие как начинания, не основанные на вере и христианской нравственности. Поэтому читая в советской прессе о жизни за границей, я с утешением воспринимаю сообщения о победе консервативных палат и их носителей и с сожалением о победе коммунизма».

   Замечательно всё сформулировано! Хотя последнее предложение – о чтении советской прессы – конечно, искусственное. Возможно, все-таки, это не показания, а взято из писем или записок отца Поликарпа.
   Дальше идет место, судя по всему, также вставленное следователями и хорошенько подредактированное. В 1937 г. стало недостаточно «контрреволюционной деятельности» обвиняемых, всё чаще к этому добавляется «фашизм». К 39-му году, к советско-фашистскому пакту, разумеется, это обвинение исчезает, но в 37-м оно цвело пышным цветом.

   «Я недостаточно знаком с фашизмом, и отношение, напр., Гитлера к религии и церкви для меня не ясно (в копии всё с ошибками, приходится кое-что исправлять, иначе непонятен смысл. – Ред.); более известно по газетам отношение к церкви, напр., генер. Франко. Поскольку фашизм поддерживает религию и нравственные начала в обществе и государстве и поскольку противопоставляет себя силе коммунизма, он представляется мне желанным».

   В 37-м в Кашине было состряпано дело о «фашистско-монархической организации под руководством епископа Григория (Лебедева) [19 - Григорий (Лебедев; 1878–1937), епископ Шлиссельбургский. В 1921 г. был пострижен в монашество, был насельником Данилова монастыря, здесь рукоположен в иеромонаха, а позднее получил сан архимандрита. С 1923 г. – епископ Шлиссельбургский, викарий Петроградской епархии и наместник Александро-Невской Лавры. После издания Заместителем Патриаршего местоблюстителя митр. Сергием (Страгородским) «Декларации», содержавшей далеко идущие уступки большевистской власти, осторожно поддержал митр. Иосифа (Петровых), ставшего во главе правой оппозиции митр. Сергию. Поминал за богослужением только Патриаршего местоблюстителя митр. Петра (Полянского). В 1928 г. не принял назначение епископом Феодосийским, викарием Таврической епархии, ушел на покой. Жил в Коломне, Москве, в поселке Жаворонки Московской области, с 1933 г. – в г. Кашине. 16 апр. 1937 г. арестован в Кашине и отправлен в Калининскую тюрьму. Был обвинен в том, что «являлся руководителем контрреволюционной группы фашистско-монархической организации в г. Кашине». Виновным себя не признал. 17 сент. 1937 г. расстрелян. В 2005 г. причислен к лику святых.]» (также бывший даниловец был арестован в один день с архимандритом Поликарпом и тоже расстрелян, но раньше – 17 сентября 1937 г., ныне священномученик). По этому делу проходили многие даниловцы, кто жил в то время в Калининской области – в Кашине архимандрит Поликарп и иеромонах Исаакий (Бабиков) и в Калязине даниловский архимандрит Стефан (Сафонов). Так что все даниловцы, жившие в то время в Калининской области, стали не только «контрреволюционерами», но еще и «фашистами».

   Первый лист «Собственноручных показаний» архимандрита Поликарпа

   «Но я не политический деятель и не политический борец. Я сообщаю теперь следствию свои мысли и убеждения, которыми делюсь редко, только с немногими близкими людьми».

   Это замечательная фраза – с чего бы это вдруг подследственный архимандрит Поликарп начал делиться со следствием своими самыми сокровенными мыслями и убеждениями, да еще и как «с немногими близкими людьми»?! Здесь уже следственные «редакторы» явно переусердствовали.

   «Размышляя по поводу предъявленного мне, как члену Даниловской группы, обвинения, я должен признать, что эта группа с некоторого времени и до последних арестов представляла собой организацию с контрреволюционным уклоном».

   Этот перл тоже, безусловно, тех же рук дело. А дальше идет очень интересный материал, разумеется, отредактированный, но или написанный явно отцом Поликарпом, или действительно с его слов.

   «Она (т. е. «Даниловская группа». – Ред.) создавалась таким путем. В 1929 г. храмы бывшего Данилова монастыря были закрыты, а в 1931 г. закрыт был и храм Словущего Воскресения, куда была переведена община быв. Данилова монастыря. Вместе с тем были арестованы и последние из монахов, обслуживавшие общины в качестве служителей культа. Большинство монахов были заключены в лагеря или сосланы ранее по предъявленным им обвинениям политического характера. Когда мы постепенно, каждый по отбытии своего срока наказания, возвращались, то уже не имели одного общего храма или епархии, где бы могли собраться и быть священнослужителями с надлежащей легализацией. Больше того, митрополитом Сергием мы были запрещены в священнослужении и вместе с бывшей общиной исключены из ведения патриархии. Причиной этого было неисполнение указа синода о поминовении на богослужении Советской власти и уклонение от общины (видимо, от общения. – Ред.) с членами синода. Это поминовение мы признавали неправильным, поскольку Советская власть есть атеистическая и церковь отделена от государства. Декларации митр. Сергия мы не сочувствовали, так как Советская власть придерживается идеологии материалистической, атеистической, значит антицерковной.
   Я лично держусь монархических воззрений; таким образом, не имея храма и лишенные возможности совершать богослужения, мы перешли на нелегальное существование в этом отношении и стали отправлять богослужения на своих квартирах, имея своим руководителем архиепископа Федора Поздеевского.
   Богослужения на своих квартирах совершали арх. Федор Поздеевский, архим. Симеон Холмогоров, архим. Серафим Климков, архим. Стефан Сафонов, иеромонах Павел Троицкий, иеромонах Спиридон Пиуновский и я. (Напомним, что все эти люди были названы задолго до ареста о. Поликарпа и, в основном, уже и арестованы. Так что сделать эту вставку в «показания» о. Поликарпа следователям не составляло труда. – Ред.)
   Богослужения и требы мы совершали как для себя лично, так и для других, хотя немногих лиц. К последним относились прежде всего лица, родственные или близко знакомые, обслуживавшие наши хозяйственные нужды, также живущие вместе или вблизи собратья по Данилову монастырю, затем некоторые из бывших прихожан Даниловской общины, изредка приезжавшие к нам; от горожан же мы скрывали свои богослужения, и они не бывали у нас; если бывали, то лишь как редкие исключения».

   В этих «собственноручных показаниях» несколько раз подчеркивается, что люди, близкие к даниловским архимандритам, были их духовными чадами и только этим объясняется их общение. Странно, что эту фразу следователь оставил, но ведь нельзя же совершенно всё выкидывать и переделывать, надо для придания вида достоверности что-то и оставлять. И потом, была такая следственная тактика – сначала записать, как говорит подследственный, а потом показать, что его вынудили «признать», что он говорил «неправду»:

   «И об этих лицах я должен сказать, что насколько я могу видеть, их отношение к духовным отцам является лишь религиозным и политической подкладки не имеет.
   Эти домашние богослужения не были легальными и являются нарушением закона о легализации церковной общины. И бывая в Москве, мы посещали дома верующих нашей общины, совершали для них требы и молились группой. (Здесь следователи сделали как-то всё без связки, и не очень понятно, о чем речь. – Ред.)
   Что касается вопроса о террористических методах борьбы с Советской властью, то я должен решительно сказать, что такой вопрос нами не ставился».

   А дальше идет очень интересный текст, похожий на настоящие слова отца Поликарпа, – об отношении к постригам вне монастыря:

   «По вопросу о монашестве вне монастыря арх. Федор Поздеевский высказывался не раз (и я с ним согласен), что монашество как таковое предполагает и требует соответственного быта, т. е. монастырской обстановки, устава и руководства. Постричь же человека и пустить его по миру – дело неосновательное, поэтому арх. Федор обычно неодобрительно говорил о таких пострижениях, и я никого из относившихся ко мне по духовным делам не постригал вне монастыря. Но исключения мы делали для людей больных и старых, давно имевших желание кончить жизнь в монашестве, или для людей во всяком случае немолодых, добрый нрав которых, благоприятные условия и возможность духовного руководства дают надежду, что пострижение будет с пользою. Нельзя отрицать, что люди, по возможности свободные от мирских уз и греховных привязанностей, особенно близки церкви».

   И еще хотелось бы привести часть этих «показаний», потому что очень важные вещи в них затрагиваются – почему даниловцы, как, впрочем, и все так называемые непоминающие, вынуждены были служить тайно и в домашних храмах:

   «Я, как и другие монахи или просто – верующие, связанные с именем Московского Данилова монастыря, привлекаемые ныне к ответственности, представляем собою не что иное, как остатки прежнего Данилова монастыря, перешедшего с начала революции на общих основаниях на положение приходской общины. Кажется, в 1929 г. последний храм монастыря был закрыт и община переведена в соседний храм Словущего Воскресения. К этому времени большая часть монашествующих служителей культа при этой приходской общине были уже высланы из Москвы и находились в ссылке, а в 1931 г. и храм Словущего Воскресения был закрыт и оставшиеся монахи были арестованы. Когда истекал срок ссылки или лагерного заключения того или другого из монахов, никакого общего места или рода службы у нас уже не было и каждый устраивался по собственному усмотрению и способности. Какой-либо епархии или прихода мы не имели: в 1931 г. я, как и некоторые другие из монахов, получил у синода за подписью архиепископа Питирима [20 - Питирим (Крылов; 1895–1937?), архиепископ Велико-Устюжский. В 1921 г. – иеродиакон. В 1922 г. – иеромонах. В 1923 г. – игумен. В 1926 г. – архимандрит. В 1928 г. – еп. Волоколамский, в этом же году – еп. Шуйский и Управделами Св. Синода. С 1929 г. – еп. Орехово-Зуевский. С 1931 г. – еп. Дмитровский. В 1932 г. возведен в сан архиепископа с поручением ему управления Московской епархией. 13 февраля 1933 г. освобожден от должности управляющего делами Св. Синода. В 1934 г. награжден крестом на клобук. С января 1936 г. – архиепископ Велико-Устюжский. С 20 июня 1937 г. епархией не управлял. Есть данные, что как член «террористической фашистской организации церковников» расстрелян 19 августа 1937 г.], запрещение в священнослужении с распространением этого запрещения и на других, сообщающихся с нами из нашей монашеской братии, и община исключена была из ведения синода. В указе синода это запрещение мотивировалось нашим уклонением от общины (видимо, общения. – Ред.) с членами синода. Но до этого акта со стороны синода мы не порывали отношений с ним: имя митр. Сергия возносилось за богослужением, и по делам, например о рукоположении или награждении, мы обращались в синод; поэтому, получив указ о запрещении, я лично обратился к арх. Питириму, указывая на неосновательность запрещения и <…> о снятии его с нас, но мое объяснение и ходатайство не имело успеха. Впрочем, полного общения с синодом у нас не было; были расхождения, и они состояли в следующем:
   По нашему мнению, митр. Сергий, став заместителем местоблюстителя, скоро стал превышать свои полномочия и фактически устранил местоблюстителя вплоть до занятия принадлежащей ему (временно) Московской кафедры, как учреждение синода, притом существующего на особых основаниях (действует только при м. Сергии и без последнего отпадает и т. п.), было делом произвола, притом в составе его членов были такие лица, как арх. Филипп [21 - Филипп (Гумилевский; 1877–1936?), архиепископ Звенигородский, викарий Московской епархии. В 1920 г. – еп. Ейский. С 1922 г. – еп. Балахнинский. С 1923 по 1925 г. епархиями не управлял. В эти же годы, разочарованный в церковных делах, когда торжествовало обновленчество, он взошел в сношение со старообрядческим епископатом, потом раскаялся. С 1927 г. – архиепископ Звенигородский, управляющий Московской епархией. С 18 мая 1927 г. постоянный член временного Патриаршего Св. Синода. С 1931 г. епархией не управлял. В 1936 г. приговорен по делу П-8218 к 3 годам ИТЛ. Скончался 9 сентября 1936 г. во Владимире, есть версия, что в тюрьме, по др. сведениям расстрелян в Красноярске.], законно не восстановленный после отделения в старообрядческий раскол. Между тем все полномочия м. Сергия покоились только на авторитете местоблюстителя, и потому произвольные распоряжения заместителя не имели законной силы.
   Расхождение состояло и в том, что в нашем храме за богослужением не поминали Советскую власть. Это потому, что поскольку церковь отделена от государства и поскольку Советская власть есть атеистическая, поминовение ее при богослужении неуместно; это непоминовение не было с нашей стороны выражением нелояльности по отношению к Советской власти. Что касается декларации и интервью, данных митр. Сергием, то я должен сказать, что высказанное в них лояльное отношение к Советской власти является естественным и должным со стороны всякого гражданина и общественного деятеля, т. е. и каждый гражданин, и общественный деятель обязан исполнять распоряжения гражданской власти и не должен участвовать в организациях, посягающих на благоустройство и целость государственного порядка и страны, но нельзя согласиться с таким положением, высказанным м. Сергием, что Христос пришел для угнетенных и обездоленных, которым м. Сергий противопоставляет другие классы. Христос пришел для всех классов, и христианство и церковь могут существовать при всяком государственном строе.
   Итак, мы оказались запрещенными в священнослужении и не имели возможности иметь храм и служить в нем. Между тем, имея священный сан и монашеское звание, мы, естественно, болезненно переживали невозможность священнослужения, и потому по необходимости некоторые из нас должны были служить дома, т. е. в своей квартире, частью в ссылке, где не было храма, частью на местах вольного жительства по возвращении из ссылки. Так, когда я по возвращении из ссылки поселился на родине в г. Зарайске, я иногда ходил молиться в храмы, а иногда служил дома. Служил я исключительно для себя – ни хозяева и никто из граждан при этом не присутствовали. В Кашине, где я жил перед арестом, изредка со мной молилась хозяйка и изредка присутствовали кто-либо из двоих моих знакомых, живущих в Кашине, – Алексей Александрович Аниханов и Ольга Васильевна Тимофеева. Большею частью служил я совершенно один и не вслух. Но как в Зарайске, так и в Кашине изредка навещали меня мои знакомые из верующих Даниловской общины, и тогда я молился с ними вслух тихо, отправляя церковную службу, литургию и прочее».

   Протокол последнего допроса отца Поликарпа такая же грубая подделка, как и у владыки Феодора. Происходит он 10 октября, то есть за 17 дней до расстрела. Напомним, что последний допрос владыки Феодора, насколько можно верить даже числам, стоящим в этих «протоколах», – 25 июля. Часть даниловцев, проходивших по этому же делу, уже расстреляны – 9 сентября. Проходивших по кашинскому делу тоже уже расстреляли – 17 сентября. И вот отца Поликарпа, продержав полгода в тюрьме, вызвали на «окончательный» допрос.
   Начался он с того, что отца Поликарпа спрашивают, признает ли он себя виновным «в принадлежности к контрреволюционной организации церковников, именовавшейся "Иноческое братство кн. Даниила", возглавляемой архиепископом Поздеевским Федором». На предыдущем допросе таких вопросов вообще не задавали. Спрашивали только, с кем он был знаком. Отец Поликарп отвечает, что виновным себя не признает. Тогда ему зачитывают подделанные «показания» владыки Феодора и архимандрита Симеона (Холмогорова), в которых он «назван» «активным участником упомянутой к/р организации». Отец Поликарп опять отрицает свое участие в контрреволюционной организации. Заметим, что «фашистско-монархическая организация» на этом последнем допросе уже не упоминается – значит, необходимость обвинять в «фашизме» уже отпала.
   Дальше допрос идет по знакомому сценарию: «Вы повторяете ложные показания, – восклицает следователь. – Следствие предлагает прекратить запирательство и дать развернутые и правдивые показания!» После этого меняется даже почерк того, кто пишет протокол. И дальше всё идет так же, как и во всех предыдущих допросах даниловцев, – подследственный начинает наконец давать показания, и именно «развернутые и правдивые», как от него и требовали. Таким был любимый сценарий следователя Новикова (а этот допрос, в отличие от первого, ведет уже он и в свойственной себе манере) – показать свою работу с подследственным: сначала тот всё скрывает, но постепенно, «уличенный неопровержимыми доказательствами», мастерски собранными следователем, не может уже «продолжать запирательство» и всё «честно рассказывает».
   Дальше в этом протоколе «показаний» идет следующий текст:

   «Ответ: Я являюсь принципиальным контрреволюционером с 1917 года, дух революции всегда был враждебен моему настроению, я, безусловно, противник социализма и коммунизма и сожалею о падении монархии вообще, а в России в особенности».

   А потом идет почти слово в слово текст уже известных нам «собственноручных показаний»:

   «Я не то чтобы не знал о трудностях и обидах, которые приходятся на долю бедноты при монархическом строе, что я отношу за счет личной жестокости и неправды многих из представителей правящих классов, все я это знал и знаю, но я нахожу возможным „врачевать“ это зло не методами революции. Верю и признаю, что неравенство состояний и сословий неизбежно.
   За монархический строй я не только ради сохранения привилегий и материальной обеспеченности духовенства, особенно высшего (вот, оказывается, по мнению следователя, в чем дело! – Ред.), но главным образом потому, что монархизм соответствует моим религиозным взглядам на власть. По моему убеждению, монархический строй способен поддерживать порядок и материальный уровень народа».

   И дальше так и идет немного подредактированный, чтобы хоть чем-то отличался, повтор текста «собственноручных показаний». Но при этом еще добавлено кое-что из «показаний» на последнем допросе владыки Феодора, тоже почти дословно:

   «…Я с момента издания Советской властью декретов об отделении церкви от государства и о национализации церковно-монастырских земель (1918 г.) вместе с реакционным духовенством и монашеством не задумываясь встал на путь борьбы с Советской властью, проводя ее различными методами в зависимости от условий».
   Дальше дается краткая биография архимандрита Поликарпа (Соловьева), которая, соответствует действительности, но, разумеется, с точки зрения и в выражениях следователя:
   «В монахи я ушел еще будучи в Академии в 1917 году, а в начале 1918 года поступил в б. Данилов монастырь в Москве, настоятелем которого был ректор духовной академии архиепископ Поздеевский Федор.
   В 1920 году Поздеевский был арестован и осужден за контрреволюционную деятельность, а я, будучи уже архимандритом, остался в монастыре его заместителем и управлял монашеством.
   Во время изъятия церковных ценностей в 1922 году мы вместе с архимандритом Сафоновым, в целях воспрепятствования изъятию, часть ценностей укрыли, за что впоследствии были арестованы и осуждены на 1 год тюремного заключения.
   В 1924 году я за контрреволюционную деятельность был арестован и осужден второй раз, был выслан на 3 года в Казахстан. По отбытии трехлетнего срока ссылки я получил "минус шесть" на 3 года, который я отбывал в городе Орске.
   Окончив "минус", я по пути в бывшую Рязанскую губернию заехал в Москву. Это было в 1931 году. К тому времени я, как и все почти бывшие послушники Данилова монастыря, стоял на платформе ссыльных контрреволюционных епископов, стоящих в оппозиции к митр. Сергию». (Вот, наконец, появилась до боли знакомая по всем предыдущим допросам этого, да и не только этого дела, «платформа».. – Ред.)

   Вот таким, в общем-то, и был путь архимандрита Поликарпа на Голгофу.
   Расстреляли его 27 октября 37-го года, в той же Ивановской тюрьме, но почему-то на 4 дня позже, чем владыку Феодора и иеромонаха Спиридона Пиуновского. На небольшой, в четверть листа, желтой бумажке – в «Выписке из протокола № 66 судебного заседания тройки Упр. НКВД Ивановской обл. от 22 октября 1937 г.» напечатано:

   «Слушали дело <…> по обвинению Соловьева Поликарпа Андреевича <…> Обвиняется в активном участии в к/р работе группы монашества и церковников. Признал себя виновным и объявил: что устраивал под видом молений к/р сборища, создал к/р группу из 8 человек. Обвиняемый показал: «Я являюсь принципиальным контрреволюционером с 1917 г. Я безусловно противник социализма и коммунизма и сожалею о падении монархии вообще, а в России в особенности…»

Приговор к расстрелу архимандрита Поликарпа (лицевая и оборотная стороны)

Часть четвертая
Воспоминания о владыке Феодоре и даниловцах

   Игумен Андроник (Трубачев)
   «Саном я обязан епископу Феодору…»
   Переписка епископа Феодора (Поздеевского) со священником Павлом Флоренским

   Епископ Феодор (Поздеевский, 1876–1937) был одним из наиболее значительных лиц, которые оказали влияние на жизнь священника Павла Флоренского (1882–1937). Позволительно предположить и обратное (учитывая, конечно, разницу в положении и возрасте), что отец Павел был в окружении епископа (архиепископ с 1923 г.) Феодора одним из наиболее ценных и авторитетных соработников. их связывали отношения искренней дружбы и священной иерархии.
   Епископ Феодор и П.А. Флоренский впервые встретились в сентябре 1909 г., в начале учебного года. оба они пришли в преподавательскую корпорацию МДА почти одновременно (П.А. Флоренский в 1908 – м, епископ Феодор в 1909 г.), оба были неудовлетворены состоянием Академии: считали, что преподавание в высшем учебном заведении Церкви должно строиться на более церковных началах, и надеялись изменить положение в лучшую сторону. Для обоих позитивизм, рационализм и морализм являлись извечными врагами. Это естественно делало их союзниками и друзьями в работе.
   Поскольку епископ Феодор и отец Павел трудились и жили рядом, переписка их носила особый характер. Это или служебные записки, или глубоко личные письма-исповеди, которые писались потому, что выразить данные чувства и мысли устно было труднее, чем письменно, а также, вероятно, для того, чтобы запечатлеть свои чувства и мысли не только в душе. Чтобы восполнить понимание переписки и того, о чем в ней не говорилось, но подразумевалось, определим основные темы, которые связывали епископа Феодора и отца Павла.

Священство

   В марте 1911 года П.А. Флоренский подал прошение о принятии священного сана. 5 апреля 1911 года митрополит Московский и Коломенский Владимир наложил резолюцию на сообщение ректора МДА епископа Феодора от 31 марта: «Профессора Флоренского разрешается рукоположить во священника с приписыванием его к Благовещенской, села Благовещенского, церкви» (Письмо Московской духовной консистории № 7783 от 14 июня 1911 года благочинному 2-го округа Дмитровского уезда протоиерею церкви в честь Рождества Христова Сергиева Посада Михаилу Багрецову).
   23 апреля 1911 года в Покровском храме Московской Духовной Академии П.А. Флоренский был рукоположен ректором преосвященным Феодором, епископом Волоколамским, во диакона; 24 апреля – во священника.
   Благодарный за двойное рукоположение отец Павел написал владыке Феодору письмо, начало которого сохранилось в черновике:

   «Дорогой Архипастырь!
   Не могу удержаться от того, чтобы не выразить Вам, своему Епископу, глубокой сердечной признательности за помощь и содействие, оказанные мне; не могу не высказать своего чувства уже неразрывной связи и, потому, своей привязанности к Вам, которая отныне есть и будет, даже независимо от Вашего или моего личного настроения или желания. Этот, давно желанный день, дал такой толчок всему существу моему, что нить биографии порвалась и началась новая. Первая хиротония еще оставила во мне мои чувства и мысли, она меня растрогала. Но вторая оторвала меня от меня самого, почти до потери сознания и памяти; она меня ошеломила, и только теперь я начинаю немного приходить в себя. Да и то прихожу от острого сознания собственного недостоинства, своей неумелости, своего незнания, и только благодаря снисходительности и кротости о. Николая я еще не окончательно теряюсь от стыда».
   Эти события возвели их дружеские отношения на степень особой духовной близости. На память о рукоположении владыка Феодор подарил отцу Павлу иерейский молитвослов с надписью: «На молитвенную память о. Павлу. 24/IV. 1911 г.».
   Сохранилось ответное письмо епископа Феодора отцу Павлу от 27 апреля 1911 года, которое было одним из его архипастырских наставлений новорукоположенному:
   «Дорогой о. Павел! Я очень, очень тронут Вашим письмом, и оно так отвечает и моему переживанию и чувству в отношении к Вам за эти дни Вашей хиротонии. Господь и мне дал, и на сей раз реальнее, чем когда-либо раньше это бывало со мной грешным, ощутить силу Его благодати, проявляющейся в образовании чрез Его святую любовь нитей духовной связи между личностями и близости до родственности, каковые по естественным законам психики нашей невозможны. Мне так хотелось после литургии вместо благословения Вас с алтаря взять Вас обеими руками за голову и целовать в радостном сознании того нового переживания, которое и мной чувствовалось в Вас.
   Сознаюсь, я не без смущения и душевного трепета относился к Вашему рукоположению, ибо знал как сложен путь к лику внутреннего Вашего человека и потому особенно хотелось, чтобы Господь открыл Вам Себя в том, что особенно дорого верующему, особенно пастырю, а не в том, что, быть может, казалось Вам самым главным в том служении, какое Вы избрали. Итак, Господь явил Свою великую милость и явил Вам Свой мир, то, что очень просто само по себе и не дается мудростью жизни человеческой, что и сильно в то же время и неизгладимо отражается на внутреннем мире нашем. Да поможет Господь и сохранит сей мир Его, ибо и наше служение, по слову Апостола, есть служение примирению – примиритеся с Господом, – говорит он. Храните и возгревайте это острое настроение молитвой теплой и простой; это настроение лучше всего сохранит от всяких искушений и уклонов; но не смущайтесь и охлаждению сердца – сему надлежит быть, как и зиме в природе. Не поддавайтесь в эти минуты мысли: то было просто нервное состояние; но откуда же качество сего состояния такое?
   Храни Вас Господь! Прошу святых молитв. С любовью Е. Феодор. 27/IV».

   Священник Павел Флоренский. 1910 гг.

   На рукоположении в сан иерея епископ Феодор приветствовал отца Павла, призывая взять урок из одной проповеди епископа-аскета:
   «У одного святителя-аскета, – говорил преосвященный, – есть прекрасная характеристика настроения верующей души в период ее обращения ко Христу или в период искания ею Христа Спасителя. Он говорит, что нашему исканию Христа Спасителя часто мешает камень, приваленный к дверям сердца. Этот камень есть нечувствие души, которое не дает человеку спуститься в глубь своего сердца и увидеть свои духовные язвы. Нечувствие или духовное окаменение выводит человека из его внутренней жизни, заставляет его погрузиться в обыденность и суету дел житейских и тем заслоняет от него драгоценную часть его существа – его богоподобную душу. Человек, ослепленный нечувствием, не видит необходимости в Спасителе и Искупителе, ибо не чувствует своих грехов, не переживает своей духовной бедности. Самая Личность Христа Спасителя в этом случае подменяется для него личностью общественного деятеля или какого-нибудь мирового гения. Из Нее выкидывается все, что в Ней есть самого ценного, самого существенного и святого. Так, по крайней мере, понимали и понимают Христа почти все философы и мудрецы мира сего. Не мне учить тебя этой исторической правде. Ты сам прекрасно знаешь, как Святейшая Личность Христа Спасителя в устах античных и современных нам мудрецов подменялась и подменяется личностью ученого, поэта, реформатора, народного демагога. Дело Христово в устах этих мудрецов сводится к общественному или чисто мирскому служению, и нешвенный хитон Лика Христова раздирается на части их плотским мудрованием. Бойся этого нечувствия, этого духовного ослепления. Для тебя теперь предстоит задача спуститься в глубину своего сердца, усмотреть свои духовные язвы и восчувствовать нужду в Спасителе и Искупителе. Он Сам войдет в твою душу и Сам отвалит камень от дверей твоего сердца. Ты только должен стяжать настроение жажды и любви ко Христу Спасителю, той самой жажды и любви, которую явили Ему жены-мироносицы» (Московские церковные ведомости. 1911. № 20. С. 447–450).

   В Московской Духовной Академии. В центре – епископ Феодор (Поздеевский), справа – иеромонах Игнатий (Садковский)

   Через пять лет после своего рукоположения отец Павел так писал об этом в своих записях: «Оглядываясь назад, я благодарю Господа своего, давшего мне Свою великую милость. Не стану говорить о великости дара самого по себе, да, м. б., и самой ничтожной доли его я все еще не ощущаю. Но в отношении к моей жизни. Что делал бы я, как жил бы без сана? Как метался бы и скорбел… Как плохо было бы Анне со мною и детям. И теперь нехорошо, но так мы все погибли бы. Правда, было много страданий, много неприятностей, связанных с саном, но что они все в сравнении с даром благодати! И как там ни говори кто, а саном я обязан Епископу Феодору. Ему я воистину благодарен за дар, который получил от него не формально, а существенно».
   К сожалению, не сохранилось письмо отца Павла к епископу Феодору от 24 апреля 1916 г., но сохранилось ответное письмо Владыки:
   «24 апреля 1916. Дорогой отец Павел! Глубоко растроган Вашей любовью о Христе. Утешайтесь и принимайте дары благодати своей, дабы первое приветствие Воскресшего Христа мироносицам "Радуйтесь" исполнено было всегда в Вашей личной жизни и церковной деятельности.
   Вот, когда Христос выходил на проповедь, первым Его словом было "Покайтесь", теперь по Воскресении первым словом Его было "Радуйтесь". Се пути нашей жизни, вернее, начало и конец нашего пути жизни. Да благословит Вас Господь умилением и радостию духовною. С любовью Е[пископ] Феодор. 24/IV/1916.
   P.S. Яйцо в картузе дайте сегодняшнему причастнику Васе. Епископ Феодор».
   Ответные письма владыки Феодора (27 апреля 1911 г. и 24 апреля 1916 г.) по своей значительности могут рассматриваться не только как его личные письма, но и как часть его творческого наследия в области пастырского богословия и аскетики.

«Богословский вестник»

   В июне 1912 года епископ Феодор предложил отцу Павлу возглавить академический журнал «Богословский вестник». После того как отец Павел дал свое согласие, 28 сентября 1912 г. Святейший Синод утвердил его в должности редактора. Священник Павел Флоренский стал первым редактором журнала, который на основании нового академического устава был назначен на эту должность ректором Академии, а не избран ее корпорацией. Всего лишь второй раз за двадцать лет существования журнала во главе его стал редактор в священном сане. Это должно было способствовать более четкому определению направления «Богословского вестника» как печатного органа Московской Академии. При частой смене редакторов и их независимости от ректора ранее такую задачу было, конечно, осуществить затруднительно.
   Своеобразное воспоминание епископа Феодора о том, почему он назначил на должность редактора «Богословского вестника» отца Павла, сохранились в передаче А.Ф. Лосева (запись 5.6.1971 г.):
   «В начале 30-х годов я тут встретил в одном месте, не слишком официальном, бывшего ректора Духовной Академии епископа Феодора. <…> Реакционер, твердый, все семинаристы трепетали. В него стреляли в 1905 году. На суде над стрелявшим епископ Феодор сказал только: "Я прошу этого постановления не принимать, а молодого человека отпустить на волю". Так властно, так твердо сказал, что этого молодого человека отпустили, и он так и пошел, как ни в чем не бывало.
   Компания, в которой я оказался с епископом Феодором, не очень казенная была. "Как вы такого декадента и символиста, как Флоренский, поставили редактором "Богословского вестника", – я спросил, – и дали ему заведовать кафедрой философии?" – "Все знаю. Символист, связи с Вячеславом Ивановым, с Белым… Но это почти единственный верующий человек во всей Академии!" – "Как так?" – "Судите сами. Богословие читает профессор Соколов. Патрологию – Иван Васильевич Попов. Психологию – Иванцов. Настолько все захвачены наукой, немецкой, тюбингенской, что начинают комментировать текст Священного Писания – и разносят его до основания. Например, в Евангелии есть фраза: "Крестяще их во имя Отца и Сына <и Святаго Духа>". Тюбингенская школа говорит: позднейшая вставка, результат редактирования в IV веке, на Втором Вселенском Соборе. И так далее. Получается в конце концов, что весь Евангелист состоит из одних вставок: это – отсюда, это – оттуда, это – из Индии, то – из Египта. Срам! Но я вам скажу, что недавно найдена армянская рукопись II века, там эти слова имеются… Флоренский – один верующий из всех". – "Да он же декадент и светский человек!" – "Да! Но вот лично я утвердил "Столп и утверждение Истины" для защиты в качестве магистерской диссертации. Едва отстоял, ездил специально в Киев, добился принятия. И я его сознательно назначил на кафедру, потому что он единственный верующий человек в Академии. 1905–1911 годы вообще наказание Божие. Когда я стал ректором Академии и познакомился с тем, как ведется преподавание, со мной дурно было. Такой невероятный протестантский идеализм – хуже всякого тюбингенства. Тареев, например, пишет "Самосознание Христа". Самосознание! А личность Его была? Ничего об этом не говорит". Вот тебе эпизод. Интересно? Вот Духовная Академия накануне развала.
   Епископ Феодор умный. В Академию приезжал митрополит Макарий, старец восьмидесяти лет. "В богословии разбирался. Но его беда была – семинарист, не получил высшего образования. Тем не менее постепенно дошел до митрополичьего сана. Духовной Академии он боялся. Все же приехал, выразил желание посетить занятия. С дрожью в руках даю ему расписание. Что выберет? А и выбирать-то нечего, ведь это же вертеп! Застенок! Выбирает – "психология". Я ахнул. Психологию ведет профессор Павел Петрович Соколов. Владыка думал – будут говорить о душе, что-то важное. Пришел, сидит, слушает. Ну, во-первых, душа набок, никакой души нет, "мы изучаем явления психики", вульгарный материализм. Сегодняшняя лекция – тактильные восприятия. И пошел – булавочки, иголочки, рецепторы, ощущения. Проводит опыты, вызывает студентов. И так вся лекция. Вышли. Смотрю, митрополит идет с поникшей головой, серое лицо. "Владыка святый! – говорю ему (все архиереи – владыки), – я вижу у вас неблагоприятное впечатление. Зайдите ко мне, я вам все расскажу. Не обращайте внимания, Владыка, на этих дураков. Это не профессора Духовной Академии – это дураки Духовной Академии. И как он смел при вас излагать всю эту пакость! А знает, что вы его начальство!" – "Да, да… я, убогий, не понимаю…", – говорит Макарий. – "А тут и понимать нечего! Все вздор!" Так и пошел митрополит оскорбленный, огорченный; я не смог его утешить. Ведь чтобы бороться с Соколовым, всю сволочь надо разогнать. Так этот Соколов и остался на кафедре. И – до самой революции, когда революция его разогнала".
   Вот состояние развала накануне революции! Да, Флоренский символист, но в вере он не равнодушный человек, искатель. Старое ушло; Пушкин, Лермонтов, они правду говорили, да они были давно, а тут на дворе двадцатый век. Официальная Церковь повторяет старое, интеллигенты отошли от веры, а Флоренский и со всеми декадентами был близок, и искал новых путей в вере» [22 - Лосев А.Ф. «Я сослан в XX век…»: В 2 т. – Т. 2. – М.: Время. 2002. – С. 530–532.].

   Епископ Феодор (Поздеевский). 1910-е гг.

   Программное направление «Богословского вестника» – воцерковление науки – было официально изложено в «Объявлении о подписке…» в первом же номере, который редактировал священник Павел Флоренский. Нет сомнений, что эта программа была согласована с епископом Феодором: «Орган высшей Церковной школы, „Богословский вестник“, самым положением своим призывается к неуклонному служению, методами и орудиями науки, интересам Святой Церкви. Раскрывать нетленные сокровища Сокровищницы Истины и углублять понимание их в современном сознании, уяснять вечное и непреходящее значение церковности, показывать, что она есть не только момент и факт истории, но и непреложное условие вечной жизни – такова прямая, положительная задача этого служения Церкви. Но положительная задача неизбежно связывается с задачей отрицательною, – с борьбою против расхищения духовного достояния Церкви, с расчисткою церковных владений от всех чуждых природе ее сил, покушающихся на ее собственность и на самое ее существование».
   Из переписки видно, как внимательно следил владыка Феодор за деятельностью «Богословского вестника». Приведем еще некоторые свидетельства: «Дорогой Володя! Простите великодушно, что до сих пор не ответил Вам на Ваши письма, тем более что должен бы поблагодарить Вас за Ваши прекрасные "Письма о Риме". 1-ое уже вышло в свет (разве не получили?), и всем нравится, в частности получило одобрение и похвалы преосвященного Феодора, ректора Академии», – из письма отца Павла В.Ф. Эрну 20 декабря 1912 г.
   «Был вчера у нас епископ Феодор. Пил чай; сидел часа 172… Очень доволен "Богословским вестником"», – из письма М.А. Новоселова отцу Павлу Флоренскому 15 июня 1913 г.

Магистерская диссертация священника Павла Флоренского

   5 апреля 1912 г. отец Павел представил в Совет МДА книгу «О духовной Истине» с просьбой допустить ее к защите на степень магистра богословия. Сочинение было передано для рассмотрения профессору С.С. Глаголеву. В качестве второго рецензента, по его собственной просьбе, был утвержден ректор МДА епископ Феодор (Поздеевский). Фактически же владыка Феодор стал не только рецензентом, но и руководителем работы отца Павла после кончины профессора А.И. Введенского (t 23 февраля 1913 г.). Руководство владыки Феодора заключалось в научно-богословской проверке сочинения, в указании, какие требования формального характера могут быть предъявлены к магистерскому сочинению и кем, в умении убедить не выставлять на защиту магистерской диссертации вопросов, не получивших решения в святоотеческом богословии. При этом владыка Феодор считал своим долгом сохранить свободу творчества отца Павла и не хотел, чтобы он поступал против совести, внося в книгу изменения, с которыми не был согласен. Изучив представленный текст, владыка Феодор убедил отца Павла сократить его. Из письма В.А. Кожевникова П.А. Флоренскому 21 января 1914 года: «Вчера был у меня епископ Феодор и говорил, что находит нужным, чтобы Вы еще кое-что выпустили в книге Вашей (для диспута). Это меня очень встревожило. Лично он отлично к Вам настроен, но, видимо, побаивается синодалов; упоминал, по крайней мере (и с порицанием) об Остроумове. Помоги Бог скорее покончить и благополучно с этим делом!». Что из написанного следует подавать в качестве магистерской диссертации, решило, вероятно, письмо Преосвященного от 28 января 1914 года. Отец Павел принял все замечания.
   28 марта 1914 года на Совете МДА были выслушаны отзывы епископа Феодора и профессора С.С. Глаголева о магистерском сочинении священника Павла Флоренского и назначены официальные оппоненты. В своей рецензии на диссертацию епископ Феодор подчеркивал, что Совет МДА рассматривает не книгу «Столп и утверждение Истины», успевшую выйти в 1914 г. до диспута, но ее предыдущее издание под названием «О духовной Истине» (М., 1912). Правильнее было бы сказать, что епископ Феодор рецензировал специально изданный к защите, тиражом в несколько десятков экземпляров, сокращенный вариант книги «О духовной Истине» (1913).
   Ситуация осложнялась тем, что объем магистерской диссертации отца Павла оказался меньшим чем кандидатского сочинения. К тому же московское издательство «Путь» в начале 1914 года выпустило книгу отца Павла Флоренского «Столп и утверждение Истины» и Н.А. Бердяев, В.В. Розанов и Е.Н. Трубецкой в январе-феврале 1914 г. начали ее открытое общественное обсуждение, и так или иначе все признавали ее за книгу выдающуюся.

   Священник Павел Флоренский и Михаил Александрович Новоселов

   Все это вместе взятое и придало магистерскому диспуту священника Павла Флоренского значение большее, чем рядовое научно-академическое событие. Все словно ждали ответа: сможет ли Московская Духовная Академия выдержать своеобразный экзамен и по достоинству оценить не столько диссертацию, сколько самую мысль отца Павла. С другой стороны экзамену подвергалось также и то направление религиозно-философской мысли, которое, будучи «нецерковным» по ведомству, хотело быть церковным по разуму и сердцу; экзамену подвергалось и издательство «Путь» – насколько это был путь ко Христу.
   Защита магистерской диссертации священника Павла Флоренского состоялась 19 мая 1914 года на собрании Совета МДА. Официальными оппонентами были: ординарный профессор по кафедре основного богословия С.С. Глаголев и и. д. доцента по кафедре систематической философии и логики Ф.К. Андреев. Третьим оппонентом выступил ректор МДА епископ Феодор. По окончании коллоквиума Владыка ректор, собрав голоса, объявил, что Совет единогласно признал защиту удовлетворительною, а магистрата – достойного утверждения в степени магистра богословия и должности доцента Академии.
   22 мая 1914 г. было принято предложение ректора МДА епископа Феодора об избрании священника Павла Флоренского экстраординарным профессором со дня утверждения его Святейшим Синодом в ученой степени магистра богословия. После благожелательного отзыва архиепископа Антония (Храповицкого), 27 августа 1914 года, Святейший Синод принял указ (№ 14292) об утверждении священника Павла Флоренского в степени магистра богословия и в звании экстраординарного профессора.
   Четыре редакции книги «Столп и утверждение Истины» различаются составом глав и примечаний, наличием или отсутствием лирических вступлений к письмам, стилистической и частично смысловой правкой основного содержания. Магистерская диссертация, получившая высший отзыв епископа Феодора, утвержденная отзывом архиепископа Антония (Храповицкого) и дважды отмеченная Советом МДА Филаретовской и Макариевской премиями, является наиболее усеченной редакцией. Ясно, что сам по себе текст магистерской диссертации, вне бытования разрозненных частей книги по журналам в 1908–1911 гг. и без существования полной редакции как особой книги, не вызвал бы ни такого напряженного интереса, ни столь высокой оценки. Хотя формально отзывы и премии касались лишь магистерской диссертации, рецензенты не могли не учитывать в своем мнении полного варианта «Столпа…». Если бы они (и в первую очередь епископ Феодор) не приняли книги, то, конечно, не дали бы положительных отзывов и на собственно магистерскую диссертацию отца Павла.
   Конечно, владыка Феодор не был во всем согласен с отцом Павлом: и в изданном отзыве содержится много ценных критических замечаний, еще больше их было, вероятно, высказано устно. Но епископ Феодор увидел в книге главное, то, что вот уже много десятилетий неизменно влечет к ней читателя и сделало ее не устаревающей. Он рассматривал «Столп…» не как попытку создать еще одну религиозно-философскую систему, а именно как теодицею, то есть апологию христианской веры, единственной и конечной истины, выполненную «тем путем и в той сфере мысли, в какой полагают последний резон всякой истины поклонники человеческого рассудка». Именно в этом смысле, несмотря на множество спорных и нерешенных вопросов, несмотря на частные мнения отца Павла, которые вступают в противоречие с такими же частными мнениями других мыслителей, «как труд богословско-философский книга от начала до конца православна». Важно понять, что православность «Столпа…», свидетельствованная высоким авторитетом епископа Феодора, относится не к догматической точности каждого положения, а к духу книги, к тому, к чему призывает книга. Такая православность дается не изложением общеизвестных положений в определенной системе, а жизнью в Церкви, личным духовным опытом, церковностью.

«Кружок ищущих христианского просвещения в духе православной Христовой церкви»

Епископ Феодор, еще будучи архимандритом, стал членом-учредителем «Кружка…», в который входили Ф.Д. Самарин (председатель), М.А. Новоселов, В.А. Кожевников, Н.Н. Мамонов, П.Б. Мансуров, СП. Мансуров, кн. Е.Н. Трубецкой, кн. Г.Н. Трубецкой, протоиерей Иосиф Фудель, священник Павел Флоренский, С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, Л.А. Тихомиров, священник Евгений Синадский, АС. Глинка-Волжский, СА. Цветков, Ф.К. Андреев. «Кружок…» духовно окормлялся старцами Зосимовой пустыни схиигуменом Германом и иеросхимонахом Алексием.
Вот как оценивал епископ Феодор серию книг религиозно-философской библиотеки, издававшуюся М.А. Новоселовым: «Мы рекомендуем человеку, не утерявшему интереса к вопросам веры и христианской жизни, все выпуски "Религиозно-философской библиотеки".

   В покоях Московской Духовной Академии. Слева направо: архимандрит Варлаам (Ряшенцев), иеромонах Гурий (Степанов), епископ Феодор (Поздеевский), иеромонах Филипп (Гумилевский), иеромонах Герман (Ряшенцев), архимандрит Симеон (Холмогоров)

   Впечатление получается у прочитавшего все эти выпуски, особенно, если он знаком с духом и направлением нашей современной, так называемой ученой богословско-философской мысли, как будто в мутную воду вдруг пущена струя чистой ключевой воды или в душную атмосферу – струя светлого, чистого воздуха.
   …Несомненно, благодаря тому, что нами забыты духовные сокровища богословствования святых отцов, и замечается теперь такой упадок продуктивности богословской мысли. Куда зайдет по этой дороге наша богословская мысль – угадать нетрудно. Когда утерян критерий истины, и нет уже руководства святоотеческого, блуждание возможно и широкое, и свободное… если богословская мысль и работа не возвратятся к тем забытым сокровищам духа, которые способны, как бы живой водой, окроплять сухой скелет нашей богословской науки и ввести в него дыхание жизни. Это воистину будет освобождение из тяжкого плена и вступление на новый и в то же время на старый путь богословствования. С этой точки зрения вступления богословской мысли на истинный путь своей работы, мы и приветствуем издания "Религиозно-философской библиотеки" М.А. Новоселова. В этом отношении первый же выпуск, по своему уже названию, может рассматриваться как бы программным для всех последующих изданий: "Забытый путь опытного Богопознания"… Среди вышедших выпусков есть и такие, которые посвящены вопросам, выдвинутым потребностями современной жизни. Но и здесь издатель берет для решения этих вопросов не чуждую нам западную мысль, а главным образом, мысль лучших наших же русских мыслителей… И здесь у него, как и в религиозных специально выпусках, остается девизом: нужно идти к своим родным великанам мысли и духовного творчества. В этом отношении выпуски и специально богословские, и философские идут одинаковым путем… Кто знает, какую роль могут сыграть эти небольшие книжки "Религиозно-философской библиотеки" в деле поворота нашей богословско-философской мысли на забытый и брошенный путь? Дай Бог, чтобы миссия этих изданий увенчалась успехом».
   Отец Павел привлекал членов «Кружка…» к сотрудничеству в «Богословском вестнике». По совместной инициативе епископа Феодора и священника Павла Флоренского члены «Кружка…» М.А. Новоселов, Ф.Д. Самарин и В.А. Кожевников в 1912 году были избраны почетными членами МДА. Представления к избранию М.А. Новоселова и В.А. Кожевникова были написаны отцом Павлом.
   Впоследствии, весной 1918 года, на квартире М.А. Новоселова были открыты Богословские курсы для мирян, где преподавали некоторые члены «Кружка…», в том числе и епископ Феодор.

Уход епископа Феодора из МДА

События февральской революции повлекли попытку перестроить жизнь МДА. Главным препятствием на этом пути был, естественно, владыка Феодор. 13 марта 1917 года с ревизией от обер-прокурора В.Н. Львова в МДА прибыл Б.В. Титлинов, который якобы «нашел разные упущения в академическом хозяйстве и полную разруху в академической жизни, явившуюся следствием ректорского режима (способа управления)». 13 марта состоялись два заседания, утром и вечером, на которых часть профессоров (М.М. Тареев, Н.Л. Туницкий) обрушились на владыку Феодора с обвинениями. На утреннем заседании он, поникнув головой, все время молча слушал грубые обличительные речи, но в конце заседания не выдержал и покинул зал. На вечернем заседании его уже не было.
Отец Павел был среди тех немногих профессоров, которые остались верны и благодарны владыке Феодору. Он покинул собрание профессоров 14 марта и отказался подписывать «Коллективное обращение к обер-прокурору Святейшего Синода с пожеланием необходимых реформ для возрождения академической жизни». 20 марта 1917 г. отец Павел подал епископу Феодору прошение об освобождении от обязанностей редактора «Богословского вестника», желая уйти с этой должности вместе с уходом с ректорства епископа Феодора. Владыка Феодор был уволен 1 мая 1917 г. и назначен настоятелем Московского Данилова монастыря, а 4 мая редактором «Богословского вестника» был избран М.М. Тареев. Позиция отца Павла была по достоинству оценена архиепископом Антонием, который писал ему 16 июня 1917 года: «Всечестный батюшка о. Павел <…> Господь да вознаградит Вас за благородство в отношении к Преосв. Феодору. Преданный душевно архиепископ Антоний».

   Во дворе Московской Духовной Академии

   Обстановку этого времени хорошо показывает письмо отца Павла А.С. Мамонтовой, написанное в связи с присылкой в Абрамцевскую церковь священника на Пасхальную службу ко 2 апреля:
   «Глубокоуважаемая Александра Саввична!
   Почти вся Академия распущена, Ректора нет, у нас тут такая грязь, интриги и мерзость, что жить невыносимо. Постараюсь достать священника, хотя и не обещаю. Об успехе или неуспехе дам Вам знать на днях. Кое-что Юра расскажет о наших делах. Мне совершенно необходимо свестись с Ал. Дм., вероятно, сегодня я поеду в Москву или завтра, хотя только позавчера вернулся оттуда. Имейте в виду, что ни писем, ни телеграмм владыке Феодору посылать сколько-нибудь значительных нельзя, ввиду возможной их задержки и прочтения. По телефону также говорить нельзя.
   Против Алекс. Дм. у нас ведут гадкую агитацию, почему ему надо быть особенно осторожным и вместе решительным. Вы не можете себе представить, глубокоуважаемая Александра Саввична, сколько грязи обнаружилось.
   Желаю хоть Вам иметь от Господа возможность провести это время в мире и утешении! Сейчас надо нам всем особенно тесно сплотиться духовно.
   Преданный Вам Священник Павел Флоренский.
   Итак, относительно священника я сделаю все, что можно будет. П.Ф.»
   Не удивительно, что, когда появилась возможность открыть Высшую Богословскую школу при Даниловом монастыре, отец Павел был в числе тех, кого позвал владыка Феодор. Несмотря на согласие отца Павла, данных о том, что он систематически вел преподавание в «Даниловской академии», нет. Вероятнее всего, причина была в том, что с осени 1918 г. отец Павел принял иное очень ответственное церковное послушание – вошел в Комиссию по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры. Но общение с владыкой Феодором на этом не прервалось. Так, в дневнике отца Павла содержится запись от 4 октября 1921 г.: «Приехав сюда (в Москву из Сергиева Посада. – И. А.), получил от Вас. Ив. Лисьева известие, что на запрос наш епископам Русской Церкви относительно имяславия еп. Феодору из Таганской тюрьмы, наущаемые Кузнецовым, написали «хулиганский» ответ, где грозят отлучением и т. д.».
   Не исключено, что найдутся и более поздние свидетельства встреч отца Павла Флоренского и епископа Феодора, память о котором всегда свято хранилась в семье отца Павла.

   Из «Даниловского благовестника»,
   № 14, 2007 г.

Записки священника Сергия Сидорова
Глава из книги

«Владыка Феодор»

   В первый раз я видел владыку Феодора поздней осенью 1915 года в Сергиеве. Туманы закутывали белым облаком Успенский собор и митрополичьи покои. В Академии кончалась всенощная. Богомольцы, скользя по мокрому снегу спешили к воротам. Я задержался у могилы Ивана Аксакова, ожидая моих спутников, когда ко мне подошел высокий монах в очках и бархатной скуфье и сказал:
   – Вы не от Михаила Александровича Новоселова? [23 - Новоселов М.А. (1864–1938) – известный издатель «Религиозно-философской библиотеки» и церковный писатель. См. о нем предисловие Е.С. Полищука к книге: Новоселов М.А. Письма к друзьям. М., 1994.]
   – Да, я знаком с ним.
   – Я прошу вас, передайте это, пожалуйста, по адресу: дом десять, квартира семь, улица N-ская, только не смотрите, что в этом узле и конверте и не говорите, что это от меня.
   – Владыка, как я рад, – услышал я голос Сергея Николаевича Дурылина, подходящего к нам. Он познакомил меня с епископом Феодором, который пригласил нас к чаю и накормил прекрасным ужином.
   После посещения Владыки я исполнил его поручение. В доме номер десять жило несчастное семейство паралитика, были грязь и ужас голода. Я не знаю содержания узла, переданного Владыкой несчастным, но когда передавал конверт, они раскрыли его и из него выпали двести рублей. С этого вечера я стал частым посетителем знаменитого тогда главы «реакционного» духовенства епископа Феодора, ректора Московской Духовной Академии, и сделался пламенным почитателем его. Я не разделял многие его взгляды, но, созерцая подлинную его, скрытую от других, доброту, слушая его мудрые речи, проникнутые горячей любовью к божественным творениям, я познавал в его келье суть подлинного Православия. После 1917 года Владыка Феодор был уволен на покой в Данилов монастырь, где началась его слава, слава первого праведника, охраняющего церковь от мятежных мирских течений.
   В 1918 году я был на богословских курсах, на которых преподавал епископ Феодор. Как-то я провожал Владыку до храма Спасителя, где он должен был сесть на трамвай. Стояла жаркая весенняя погода. Лучи солнца горели на главах храма Христа Спасителя, и они казались раскаленными шарами, несущими зной на шумную суету Москвы. На пыльных тротуарах вереницы людей ждали хлеба и текла жизнь, где властвовал голод. Какой-то старик с убогими клочками седых волос, бритый, с выпуклыми остановившимися глазами следил жадно за выдаваемым хлебом. У Владыки была булка, и он дал ему. Старик рванул хлеб и бросился целовать руку Преосвященного Феодора; Владыка ее насильно отдернул, а тот склонился почти до земли перед ним. Старик смешался с очередью, а я спросил у Владыки, знает ли он его. «Как же, это сумасшедший чиновник Петр Федорович Спицын, его я хорошо знаю. Он юродствует давно в Москве. Знаете, чтобы понять сущность Православия, надо его познавать не в книгах и ученых трудах, а в близком общении с людьми, забытыми, презираемыми миром, с юродивыми, странниками, сумасшедшими, даже с преступниками. Особенно это общение полезно пастырям. Узнав ближе отверженных миром людей, пастырь поймет, что, в сущности, эти люди гораздо ближе ко Христу, чем он, потому что грешники, сознавая свою боль и падение, любят Господа, прощающего их и их милующего. Православие – религия жалости и смирения, жалеть надо грешников и сознать свои грехи. А это чувство дается при соприкосновении с миром отверженных и убогих». Я вспомнил, слушая слова епископа Феодора, митрополита Московского Филарета, который также любил искать и находил людей, забытых жизнью; духовный облик Владыки Феодора стал мне еще ближе. Я, кроме уважения к его уму и сердцу, почувствовал трепет его души, светлой, чистой, приобщенной к истокам веры православной.

   Епископ Феодор (Поздеевский). 1910-е гг.

   Поразительно смирение владыки Феодора, этого властного администратора Московской Духовной Академии, человека, влияющего на целый ряд иерархов нашего времени. В Даниловом монастыре на покое в тесной комнате живет архимандрит Симеон, некогда раненный революционером и лишенный действия рук и ног. Владыка Феодор каждый день посещал больного и исполнял малейшее его приказание. Во время посещения моего в 1921 году Москвы я по поручению друга владыки Феодора и духовного сына архимандрита Симеона В.В. Сладкопевцева сообщил им о его увлечении католичеством. Преосвященный Феодор очень взволновался моим сообщением. Он резко стал осуждать католиков и называл их папистами. Я до сих пор помню обстановку беседы с владыкой Феодором. Душная келья, насыщенная запахом герани, узкий диван, на котором лежал с покрытой головой архимандрит Симеон (у него бывали часто острые нервные мигрени). Владыка Феодор в белом подряснике сидел на высоком кресле под маленьким окошком, из которого тянулся солнечный луч полдня.
   – Вы знаете, передайте от нас В.В., – сказал он, – что мы не одобряем его увлечения католичеством и считаем католиков еретиками.
   Едва произнес эти слова Владыка, как с шумом сорвался занавес, разделяющий комнатушку наполовину, и появился маленький сморщенный человек, безусый, со строгими глазами, и крикнул Владыке:
   – Не смей ругать чужие веры, берегись Бога, не высокоумничай!
   – Ну, ну, успокойся. Признаюсь, я слишком уж горжусь, – благодушно откликнулся Преосвященный. – Вот видите, какой он строгий, – обратился Владыка ко мне, указывая на карлика.
   Карлик улыбнулся и поцеловал руку владыки Феодора, который, благословив его, вышел из кельи. Когда он ушел, архимандрит Симеон сказал мне:
   – Вот учитесь смирению у Владыки. Никогда не возразит слова, когда его укоряют и указывают на его ошибки.
   Прошел год, разразились бури ересей над Русской Церковью. Авторитет владыки Феодора особенно возрос среди оставшихся верными Православию. Наиболее почитаемые иерархи России, либеральные профессора, бывшие враги епископа Феодора, интеллигенты, двинувшиеся к Церкви после разрушения революцией их чаяний, простецы, видевшие в Церкви опору жизни, – все признали высокий авторитет епископа Феодора, все преклонились перед его стойкой верой и непоколебимым убеждением. В дни живоцерковья Данилов монастырь был светочем Православия, и к авторитету его настоятеля прислушивалась вся православная Русь.

   Иеромонах Игнатий (Бекренев)

   В 1923 году я стал настоятелем Петропавловской церкви Сергиева, и тревоги прихода часто заставляли меня посещать владыку Феодора и советоваться с ним. Как-то, утешая меня, огорченного клеветой, Преосвященный Феодор рассказал мне о событиях, предшествовавших его увольнению из Московской Духовной Академии. Эти события особенно ярко открывают внутреннюю сущность гонений на епископа Феодора, поднятых либеральной печатью и профессурой в 1917 году.
   Вот рассказ его: «В Сергиеве чрезвычайно много бесноватых. Много их подводят к Святой Чаше. В академической церкви как-то раз, когда я служил литургию, я заметил, что кто-то упорно смотрит на меня злыми глазами. А когда причастники стали подходить к Чаше, среди них подошла девушка лет двадцати и я узнал глаза, устремленные на меня во время обедни. После службы она оставалась в храме и я подошел к ней и узнал, что она дочь Сергиевского старожила. Придя домой и став на обычное правило, я не мог молиться. Внутренний голос повелевал мне спасти несчастную от духа зла, который, как я ясно убедился в церкви, был в ней. Убеждение мое зиждилось только на особом холодном и тусклом взгляде глаз у девушки. Вела же она себя в храме благопристойно. На другой день я посетил ее родителей и выяснил, что их дочь действительно больна, что она не может, молясь, читать Богородицу и на нее нападает тоска при Святом Причастии. Эти сведения убедили меня в том, что девушка бесноватая, и я стал усиленно о ней молиться и совершил над ней чин изгнания бесов. В день совершения этого чина с ней произошла разительная перемена по отношению ко мне. Раньше она относилась ко мне с полным доверием и любовью, а после молебна перестала совершенно бывать у меня и скрывалась в дальней комнате, когда я посещал дом ее родителей. Она, по слухам, собиралась покинуть Сергиев, а это, по моему мнению, могло ее погубить, так как ей особенно покровительствовал преподобный Сергий.

   Свято-Троице-Сергиева Лавра

   Как-то, проезжая вечером по Переяславке, я увидел ее, несущую чемодан и направляющуюся к вокзалу. Я велел остановить карету, слез и, приказав ей сесть со мною, отвез ее домой. По дороге она спросила меня, отчего я не пустил ее на вокзал, и уверяла, будто я был у нее утром и уговаривал уезжать из Сергиева. Я тогда принял ее слова за бред явно больной. Но едва только переступил порог своей комнаты, как услышал глухой смех и голос: „Перехитрил я тебя, не борись со мною, а то я тебя выгоню отсюда". Я понял, что это голос темного духа, и, окропив крещенской водой комнату, заставил его умолкнуть. Заснуть, однако, в эту ночь мне не пришлось. Я все время думал о несчастной девушке и начинал догадываться, что ее слова о том, что я был у них, не бред больного, а действие темной силы.
   На другое утро я, вложив в панагию часть мощей преподобного Сергия, отправился к больной. Дверь в их квартиру была отворена, никто не встретил в прихожей, и я прошел прямо в комнату девушки.
   Она сидела на постели, и против нее сидел мой двойник и убеждал ее немедля покинуть Сергиев. Я, пораженный, остановился на пороге. Двойник обернулся ко мне и, указывая на меня девушке, сказал: „Этому не верь, это диавол". – „Ты лжешь", – сказал я и дотронулся до него панагией. Двойник мой тотчас исчез и больше не тревожил девушку, которая оправилась совершенно от душевной болезни, мучившей ее с семилетнего возраста.
   А меня через два месяца выгнали из ректоров Академии и из Сергиева. Когда я переехал в Данилов, ночью я слышал голос: „Выгнал тебя из Сергиева, не спасай моих девушек"».
   «Отчего, Владыка, – спросил я, – так много бесноватых в Сергееве?» – «Я думаю, – отвечал он, – что в подвиге Преподобного Сергия заключалась особая черта борьбы с бесом. В его житии, правда, нет указаний на способы борьбы с ним, но есть указание на то, что эта борьба велась долго и упорно. Преподобный избрал место для прославления Бога, населенное темной силой, и раньше чем построить монастырь, уничтожил демонов. Но ведь вы знаете свойства темных мест. Они становятся еще страшнее, еще темнее, когда колеблется сдерживающая их святыня».
   Мы расстались. Вскоре после нашей беседы епископ Феодор был арестован [24 - Здесь, очевидно, имеется в виду арест 1924 года.], и больше его я не видел.

   Михаил Макаров
   «Сокровенная память души»
   Главы из книги

Михаил Иванович Макаров родился в Москве, недалеко от Данилова монастыря, в 1906 году. Преставился ко Господу в 2004-м, немного не дожив до ста лет. В детстве учился в церковно-приходской школе при Даниловом, полюбил обитель, был ее прихожанином и даже звонарем на монастырской колокольне. В 1995 году Михаил Иванович написал книгу воспоминаний о своей жизни – «Сокровенная память души», в которой особое место уделил даниловской братии 1920-х годов, которых он хорошо знал и с благодарностью помнил всю свою жизнь. Михаил Иванович смог так тепло рассказать о братии, что даниловские новомученики становятся для читателя не только историческими личностями, но и живыми и близкими людьми.

Несколько вводных слов

Меньше одного года учился я в церковно-приходской школе Московского Данилова монастыря, но за это короткое время школа и монастырь произвели на меня такое неизгладимое впечатление, что я стал часто ходить сюда молиться. Скажу больше: все хорошее во мне – это результат влияния монастыря, его размеренной, праведной жизни. Это влияние благодатно действовало на меня, хотя я и не был близок к внутренней жизни обители. Я ходил только молиться и замечал лишь то, что бросалось в глаза во время службы или по пути от монастырских ворот в храм и обратно. И даже тогда, когда, очень редко, во время отсутствия посошника владыки Феодора – Коли Журко, я держал посох служащего архиерея, мои наблюдения ограничивались лишь монастырской службой, которую я очень любил и люблю.
Поэтому мои воспоминания о монастыре отрывочны, но тем не менее я считаю необходимым, пусть в отдельных штрихах, сказать и о некоторых насельниках, и о событиях, запечатлевшихся в моей памяти, так или иначе связанных с дорогой мне обителью.

Новый настоятель

Как-то в конце мая 1917 года я пошел ко всенощной в Данилов (так сокращенно дома мы называли Данилов монастырь). Были будни. Я вышел ранее обыкновенного с расчетом побывать перед службой на могиле Н.В. Гоголя и погулять по аллее новой части монастыря. Вечер был погожий, но довольно прохладный.

   Данилов монастырь. Начало XX века

   Когда я, войдя в монастырь, хотел идти к Троицкому собору, я увидел шедших к воротам настоятеля монастыря архимандрита Иоакима и рядом с ним монаха высокого роста, брюнета с бледным, очень умным лицом. Очки в черной оправе еще больше подчеркивали бледность его лица. Особенно запомнилось увиденное мною впервые: наметка его клобука не расстилалась свободно по спине, как было обычно у монахов, а уходила под верхнюю рясу-пальто. Это придавало его фигуре какой-то плоский вид.
   Я по обыкновению подошел к отцу Архимандриту под благословение, но он жестом указал мне, что благословение надо получить не у него, а у высокого монаха. Высокий монах сосредоточенно и, мне показалось, даже строго благословил меня, и они пошли дальше к воротам. Все это для меня было необычно. Я нарочно замедлил шаг, чтобы видеть, куда они пойдут. Оказалось, что они пошли на колокольню. Кто-то мне тут же сказал, что высокий монах в очках – новый настоятель монастыря епископ Феодор Волоколамский, которому архимандрит Иоаким сдает монастырь.
   Мне было жаль расставаться с архимандритом Иоакимом – добродушным человеком, службы которого я любил и с которым были связаны добрые воспоминания о монастырской школе. Поэтому весть об уходе его из монастыря для меня была неприятна. Больше архимандрита Иоакима я не видел. Он уехал на покой на дачу на станции Икша, где был убит в 1918 или 1919 году.

Владыка Феодор

Служения Владыки

   Новый настоятель почему-то долго не служил. Первая его служба была в день Петра и Павла. Это было очень торжественно и радостно. Никогда не забуду, как я вошел в сияющий солнечным летним утром Троицкий собор монастыря. От алтаря до входа в собор разостлана пышная ковровая дорожка. Посредине собора перед паникадилом положена обитая красным сукном архиерейская кафедра, также устланная дорогим ковром. На коврах в соответствующих местах положены архиерейские орлецы. Все это настраивает на торжество. Вместительный собор полон народа. Я кое-как пробрался на свое любимое место, у самой солеи, слева от среднего входа на солею.
   На потолке над солеей весело играли солнечные зайчики – отражение от драгоценной утвари в алтаре. Вот вышел из северной двери алтаря иеродиакон отец Серафим в золотом стихаре с орарем, заправленным крестообразно. В руках у отца Серафима перовая кисть (щетка-сметка). Отец Серафим подошел к Царским вратам и стал деловито осматривать их, легко проводя по ним в нужных местах кистью. Потом так же осмотрел он и подчистил иконостас и, убедившись, что все в порядке, ушел в алтарь. Этот выход отца Серафима тоже радовал меня и настраивал на торжественное ожидание.
   Прозвучал ясак. Начался благовест. Из алтаря проследовала ко входу в собор торжественная встреча… Обедня прошла для меня как райский миг, я был наполнен неземным торжеством – так благодатно служил епископ Феодор. Это чувствовал не только я: постоянное большое стечение молящихся на служениях Владыки доказывало, что это чувствовали и другие.
   Чтобы не забыть, сделаю маленькое отступление. Я заметил у владыки Феодора одну особенность. Когда Владыка после пения Трисвятого устремлял взор ввысь и произносил слова: «Призри с Небесе, Боже, и виждь…», на какое-то мгновение он как бы слеп: были видны только белки его глаз.
   После Петрова дня Владыка стал служить очень часто. Он не пропускал ни одной воскресной службы (всенощной и Литургии), ни одного праздничного дня. При владыке Феодоре Данилов монастырь стал самым популярным в Москве. Монастырь пополнился образованными, строгими, истыми монахами. Видимо, они пришли в монастырь вслед за Владыкой из Академии, где он был ректором. Молящиеся во множестве стекались в монастырь. Даже в обычные воскресные службы это множество людей мог вместить только обширный Троицкий собор. Поэтому было решено перенести мощи святого князя Даниила из храма Вселенских Соборов в Троицкий собор.

В отсутствие Владыки

Хотя владыка Феодор был настоятелем монастыря вплоть до его закрытия в 1930 году [25 - Официально закрыт в 1919 г., до 1930 г. существовал как даниловская община. – Ред.], но с 1922 года Владыке мало пришлось быть в монастыре; больше Владыка был в заключении, а затем – в ссылке. Однако это не ослабило популярности монастыря. В монастыре подолгу жили и служили: епископы Филипп (Ставицкий), Гурий (Степанов), Амвросий (Полянский), Валериан (Рудич), Парфений (Брянских) и другие архиереи; нередко служил митрополит Серафим (Чичагов). Поэтому в отсутствие Владыки архиерейская служба здесь почти не прекращалась, строго соблюдался порядок, установленный Владыкой, и молящиеся во множестве стекались в монастырь.

Последние службы Владыки

   Владыку Феодора неоднократно, и притом внезапно, освобождали из заключения. Он неожиданно появлялся в монастыре, что вызывало большую радость молящихся. Не помню точно, в каком это было году: Владыка, находившийся в то время в длительном заключении, вдруг появился в Троицком соборе в конце всенощной. Кажется, это была всенощная под Лазареву субботу или в Великую Среду. Светлой радости молящихся, слившейся с радостью Владыки, не было конца. Молящиеся были ошеломлены чудесным по своей внезапности освобождением и возвращением Владыки как раз под Пасху.
   По окончании всенощной Владыка вышел на амвон, благословил нас, молящихся, под пение «Исполла» и обратился к нам с краткой речью. Я заметил, что в бороде Владыки появилась значительная проседь. Вот содержание этой речи, насколько я ее запомнил.
   «Своим Промыслом Господь сподобил меня встретиться с вами, дорогие мои друзья, чтобы с вами вместе молиться в святые дни Страстной седмицы и светло праздновать великий день Воскресения Христова. Какая это большая неизреченная радость! И какими словами я смогу выразить мое благодарение Господу за эту радость! Разлука с вами была для меня очень тяжела, и тяга к вам, как волна, подымала меня на молитву о даровании мне, хотя бы на мгновение, встречи с вами. И вот я снова с вами, да еще в такие великие дни! Разве это не милость Божия?! Будем же вместе, едиными устами и единым сердцем благодарить и славить Его за эту милость. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!»
   Владыка был растроган. Это слышалось в его голосе. В этом году службы Владыки в страстные и пасхальные дни были особенно торжественны, вдохновенны и благодатны. Кто знает, быть может, он чувствовал, что это были его последние страстные и пасхальные службы в любимом им монастыре.

Епископ Феодор (Поздеевский)

Всерьез и надолго

От монахов и посещавших владыку Феодора в заключении молящихся мне не приходилось слышать, за что Владыка подвергался заключению. Не сообщалось об этом и в газетах. Возможно, что эти заключения были результатом какого-то недоразумения. Запомнился такой случай. Как-то в конце лета 1919 года трое каменщиков, ремонтировавших колонны Троицкого собора, сели отдохнуть на лавочке у «черного хода» настоятельского дома. Среди них зашел разговор о недолговечности советской власти. Неожиданно из сеней дома вышел владыка Феодор в простом сереньком подряснике. Очевидно, он что-то мастерил в сенях. Он остановился около каменщиков и сказал:
– Я невольно слышал ваш разговор. Тот, кто думает, что советская власть недолговечна, – ошибается. Эта власть – всерьез и надолго, потому что ее поддерживает большинство народа. Если вообще когда-либо произойдет замена этой власти другою, то это может случиться очень не скоро, через несколько поколений, и только тогда, когда ее руководители оторвутся от народа.

Духовник, молитвенник, доброхот

   Это было спустя два-три дня после октябрьских революционных событий в Москве 1917 года. Я шел в гимназию. Я учился тогда в первом классе 6-й московской гимназии во вторую смену. Мы учились в здании 10-й гимназии в Петропавловском переулке, выходившем на Полянку против Казачьего переулка. Здание 6-й гимназии было занято тогда под госпиталь. Здание 10-й гимназии выходило одной стороной на Якиманку, а другой стороной – в Петропавловский переулок. Напротив гимназии, в Петропавловском переулке, был храм Петра и Павла, выходивший своей западной стороной также на Якиманку. Когда я вышел из нашего 3-го Павловского переулка на Павловскую улицу, меня поразила необычайная для того времени похоронная процессия. От Чернышевских казарм (тогда они назывались Александровскими) двигался нескончаемый поток запряженных лошадьми пушечных лафетов и просто ломовых полков, на которых стояли закрытые красные гробы. На крышке каждого гроба лежала фуражка или шапка с пришитыми к ним красными повязками. На некоторых крышках лежала сабля или шашка.
   Это были похороны красногвардейцев, павших в октябрьских революционных боях. Процессия двигалась через Серпуховку и Пятницкую улицу на Красную площадь. Я пошел по правой стороне улицы обычным своим путем в гимназию. Мне было жалко павших, и я невольно думал, как же останутся теперь их семейства. Это тягостное чувство усиливалось тем, что за некоторыми гробами шли в трауре, очевидно, родственники. Мужчины были грустно-задумчивы, женщины – заплаканны. Случайно обернувшись назад, я увидел, что в нескольких шагах позади меня шли два монаха. Один был отец Герасим, а другой – неизвестный мне молодой брюнет лет двадцати пяти с очень бледным лицом аскета, большими выразительными черными глазами и правильными длинными бровями. Лицо этого монаха мне сразу напомнило лица молодых святых на иконах и картинах Васнецова.
   Я нарочно замедлил шаги, чтобы лучше рассмотреть монаха. Он был в клобуке с наметкой, заправленной под теплую рясу-пальто. Передняя нижняя часть клобука была дугообразно срезана, чтобы не закрывать бровей. Монах смотрел сосредоточенно вниз перед собой, но не мрачно, а смиренно. Может быть, это была мысленная молитва.
   После дождя на тротуаре было очень мокро. Видимо, поэтому монах несколько приподнял рясу левой рукой. Тем не менее ряса была очень забрызгана. Мне показалось, что и на лице у него была грязь, но я ошибся: это была черная родинка. Монах был сутул, что очень гармонировало с его смиренным видом.
   Сутулость монаха навела меня на отвлеченный вопрос: сутулость порождает привычку смотреть вниз склонив голову или, наоборот, привычка постоянно клонить голову вниз приводит к сутулости? Заняться решением этого «важного» вопроса мне не удалось. Мы были уже у Серпуховской площади, и надо было решать другую задачу: как пройти на противоположную сторону, чтобы попасть на Полянку. Пришлось ждать подходящий интервал в процессии, чтобы прошмыгнуть через него, и я потерял монахов из виду.
   Через несколько дней я увидел в Троицком соборе монастыря нового монаха, встретившегося во время похоронной процессии. Он служил в сане иеродиакона. Мне назвали его имя – Поликарп. Он так же, как отец Герасим с отцом Игнатием (Садковские. – Ред.), пришел из Академии. Служба его ничем не выделялась, но он отличался от других монахов монастыря особенной сдержанностью, скромностью, молчаливостью, сосредоточенностью, уходом в себя. Складывалось впечатление, что он постоянно молится про себя. Вскоре отец Поликарп был посвящен в иеромонаха.
   Некоторых молодых женщин, посещавших монастырские службы, занимало подходить на монастырском дворе под благословение к молодым иеромонахам и задавать им вопросы, большей частью праздные, служившие лишь предлогом к тому, чтобы заговорить и познакомиться с иеромонахом. Отец Поликарп появлялся на монастырском дворе, лишь следуя в храм или из храма, и притом шел всегда быстро, потупив взор. Дав благословение, он на подобные вопросы отвечал односложно, раскрывая духовную пустоту вопроса, и тут же ускоренным шагом шел дальше. Таким образом он быстро отучил задавать ему подобные вопросы.
   Я очень мало слышал проповедей отца Поликарпа. Мне запомнился лишь фрагмент всего одной его проповеди, поразившей меня неожиданностью совпадения моей мысли с тем, что сказал отец Поликарп. Как будто он читал мою мысль и говорил для меня. Это было в Неделю о мытаре и фарисее. Когда отец Поликарп напомнил молящимся содержание притчи о мытаре и фарисее по евангельскому чтению этого дня, я подумал: «Я не такой, как этот фарисей». И лишь только я это подумал, как отец Поликарп сказал: «Некоторые могут подумать: "Я не такой, как этот фарисей, я лучше"».
   При этом отец Поликарп посмотрел в мою сторону, взоры наши встретились… Отец Поликарп продолжал: «Кто так подумает, тот сразу становится ниже фарисея, потому что осуждает его. А ведь Господь говорит в притче, что фарисей пошел домой оправданным, пусть меньше оправданным, чем мытарь, но все-таки оправданным. А мы-то пойдем оправданными? Фарисей благодарил Бога за дарование ему добродетелей, которые у него действительно имелись. А у нас есть добродетели?
   Хочешь оправдаться – думай о своих грехах и недостатках. И если будешь внимателен – содрогнешься от множества своих тяжких грехов и вспомнишь слова предпричастной молитвы: "Господи, Ты пришел в мир грешников спасти, от них же первый есмь аз". И из твоей груди вырвется глубокий вздох и другой молитвы – молитвы мытаря: "Боже, милостив буди мне грешному".
   Если мы хотим оправдаться перед Богом, мы должны идти не по пути перечисления своих добродетелей, а по пути очищения себя от грехов. Для этого необходимы глубокое сознание своей греховности, горячее желание освободиться от греха и, конечно, Божия помощь. Путь к нашему оправданию лежит через исповедь и Причащение Святых Христовых Таин. Самооправдания и самоочищения нет и быть не может. Без Бога ни до порога».
   Отец Поликарп обладал особым даром совершения исповеди [26 - В Даниловом монастыре совершалась только частная исповедь. Общей исповеди, как это принято теперь во многих храмах, в монастыре никогда не совершалось. Нередко частная исповедь за всенощной затягивалась далеко за полночь. Надо было исповедовать всех желающих, а их были сотни.]. Те, кого он исповедовал, говорили, что у него необыкновенно легко исповедоваться, хотя он часто накладывал на исповедующихся епитимии. Но неоднократно приходилось слышать, что его духовные дети освобождались от закоренелых тяжких грехов и греховных привычек и, раскаявшись в них, никогда уже к ним не возвращались. Такова была благодатная сила совершения им исповеди и его молитв за духовных детей.
   Вспоминая отца Поликарпа, нельзя умолчать о следующем случае. У владыки Феодора был келейник Ванюша, мальчик лет шестнадцати. Как сейчас его вижу: коротко стриженная белобрысая голова с косым проборчиком, круглолицый, краснощекий, с немного вздернутым носом, лицо приветливое, голубая рубашка навыпуск, подпоясанная простым тесьмяным пояском. Говорили, что он сирота. К нему все хорошо относились, берегли его и никогда не обижали. Однажды он сказал Владыке, что вступает в комсомол. Владыка был ошеломлен.
   – Но где же ты будешь жить?
   – Жилье мне дадут.
   – Иди, я тебя удерживать не стану.
   К уходу Вани все отнеслись сдержанно. Старались с ним об этом не говорить и ничего не спрашивать.
   В день ухода Вани его позвал к себе в келью отец Поликарп.
   – Ванюша, у меня к тебе большая просьба, – сказал отец Поликарп. – Ты от нас уходишь, а у тебя ничего нет. Возьми мою личную мебель.
   И отец Поликарп отдал Ване все, что имел: свою скудную мебель и вещи домашнего обихода, какие у него имелись.
   Монахи и богомольцы монастыря уважали и любили отца Поликарпа. По ходатайству владыки Феодора отец Поликарп был возведен в сан архимандрита и назначен наместником монастыря. Ему довелось довольно долго (пока Владыка был в заключении) управлять монастырем. Будучи наместником, отец Поликарп ввел обычай: по воскресным и праздничным дням после поздней обедни предлагать трапезу нуждающимся в этой трапезе богомольцам. Обычно обедало человек до пятидесяти. Трапеза состояла из монастырской похлебки (постный суп или щи) с ржаным хлебом и каши. Приготовлено это было по-монастырски просто и очень вкусно. Этот обычай сохранялся и после ареста отца Поликарпа, вплоть до закрытия монастыря.
   Как-то после войны, году в 1946-м, я случайно встретился с Анатолием, бывшим монастырским звонарем-любителем. В разговоре вспомнили о Даниловом монастыре, закрытом в 1930 году. На мой вопрос, известно ли что-либо об отце Поликарпе, Анатолий отвечал:
   – Мне ничего не известно. Я ведь как поступил в МГУ, так навсегда отошел от монастыря.
   Потом Анатолий помолчал, раздумчиво посмотрел на меня и сказал:
   – Миша, ты знаешь, я атеист. Но каждый раз, когда я вспоминаю Поликарпа, мой атеизм начинает рушиться, и я тут же стараюсь забыть Поликарпа, чтобы не стать снова верующим.

Протоиерей Валериан Кречетов
О Даниловом монастыре, владыке Феодоре и даниловцах

   Владыку Феодора (Поздеевского) часто называют строгим аскетом, ученым монахом, столпом Православия. Многие современники вспоминали, что владыка был очень серьезным и даже суровым человеком. В то же время многие из его учеников и сподвижников владыку не только уважали, но и искренне любили, не теряли с ним связи даже в лагерях и ссылках, были преданы ему до конца, до мученической кончины.
   Те же немногие, кто пережил осень 37-го года, когда почти одновременно большинство даниловцев были расстреляны, через всю свою жизнь пронесли благодарную благоговейную память о владыке, о годах в Данилове, о том особом даниловском исповедническом духе, который укреплял их потом на протяжении всей жизни.
   Воспоминания одного из духовных чад владыки Феодора даниловского монаха Дорофея (Рябинкина) рассказывают, каким владыка был с близкими ему людьми.
   Протоиерей Валериан Кречетов – известный проповедник, настоятель храма Покрова Божией Матери в подмосковном селе Акулове, старший духовник Московской епархии – был знаком с архимандритом Дорофеем в последние годы его жизни и похоронил его за алтарем своего храма. Отец Валериан бережно сохранил в памяти интереснейшие рассказы отца Дорофея о Даниловом монастыре того времени, о владыке Феодоре и многих других насельниках и пострижениках обители Даниила.

   О Даниловом монастыре я слышал с детства, можно сказать с колыбели. Моя мама и ее родня ходили в Данилов, две мои тети были духовными чадами архимандрита Георгия (Лаврова), ныне причисленного к лику святых. Данилов монастырь славился своим богослужением, особенно на день святого князя Даниила там собиралась вся Москва. Я долго этого не знал, но даже город моего рождения был связан с Даниловым монастырем, потому что архимандрит Поликарп (Соловьев), один из последних до закрытия наместников Данилова, был родом из Зарайска. Владыка Феодор, когда монастырь закрывали и он скрывался, два года жил в Зарайске. Этот дом, кстати, еще существует, на центральной улице, и не так давно – лет 20 назад – умерли люди, у которых владыка жил. Вернее, их дети. О том, что он у них жил, они долго не знали, даже не слышали, потому что в то время всё тщательно скрывалось. С этим временем связан замечательный случай.
   На «октябрьские праздники» надо было вывешивать красный флаг – в знак своей, так сказать, верноподданнической позиции к властям. Хозяйка дома уже старенькая была. Полезла она по лесенке флаг прибивать, а не получается. Владыка смотрел-смотрел на это, не выдержал и, хотя он скрывался, вышел и полез сам прибивать этот флаг. Потом он говорил: «Кому сказать, что настоятель Данилова монастыря прибивал красный флаг, – не поверят». Те, кто «святее папы римского», могут сказать: «Как же так, нельзя было даже прикасаться!» А у владыки была такая удивительная душа – он прибивал красный флаг, потому что надо было помочь старушке. Такие у него были любовь и самоотверженность! Он был удивительной личностью!
   Потом, когда я уже начал служить в Отрадном, я познакомился с отцом Дорофеем (Рябинкиным), пострижеником Данилова монастыря и духовным чадом владыки Феодора. Отец Дорофей много рассказывал мне о Даниловом. Причем рассказывает-рассказывает, а потом говорит: «Ты что думаешь – мне с тобой поболтать просто хочется? Это тебе нужно». Было это 30 с лишним лет назад. От него я и услышал эти истории о владыке Феодоре.

   Архимандрит Георгий (Лавров)

   Владыка Феодор, при внешней суровости, был на самом деле очень милостивый человек. Вот, например, такой случай. Архиереи жили тогда очень скромно и вкушали воздержанно. И после трапезы на заговенье Рождественского поста остался пирог с капустой. Владыка Феодор утром приходит к отцу Дорофею, приносит пирог и говорит: «Уж ты потихонечку съешь – о Господи, прости нас грешных! Ведь пропадет, а ты голоден». Так владыка заботился! А ведь это первый день поста, Данилов монастырь! Всё было очень строго! Но отцу Дорофею Господь послал испытание. Отец Дорофей съел пирог, и – надо же такому случиться! – в бороде застрял кусочек яйца. Он пришел на спевку, все это увидели, и регент сказал: «Как же так, первый день поста – и с яйцом в бороде? Ничего себе монах!» Конечно, не со вчерашнего же дня сохранилось – значит, утром ел. «Я, – рассказывал отец Дорофей, – готов был со стыда провалиться. Но не могу же я владыку выдать! Он очень строго к посту относился». То есть все-таки отец Дорофей поплатился, что съел пирог, но то, что владыка так поступил, говорит о его большой внутренней доброте.
   И еще как-то было – приходит владыка: «Я тебе какао принес. Ты, наверное, забыл, что это такое. Ну, где у тебя кружка-то?» – «Я растерялся, – вспоминал отец Дорофей, – а у меня кружка была – вся в налете от чая. А владыка говорит: "Давай я тебе кружку помою, тебе некогда посуду мыть, ты же умной молитвой занимаешься". Помыл кружку налил какао и ушел».

   Архимандрит Поликарп (Соловьев)

   Это было в голодные годы. Но когда кто-нибудь приезжал и что-нибудь привозил, то владыка сам вкусит немножко, а остальное раздаст своим близким. Такое у владыки Феодора было доброе отношение к людям. Он очень любил своих духовных чад, заботился о них. Он только внешне был строг и суров.
   Владыка Феодор любил хорошее пение и о даниловском хоре имел особое попечение. У отца Дорофея был сильный голос, первый тенор. Вот однажды Владыка спрашивает отца Дорофея: «Ты почему сегодня не пел?» – «Владыко, я пел». – «Почему же я не слышал?» – «Ну, Владыко, у вас нет слуха – я сегодня пел не первым тенором, а вторым». Владыка как стукнет посохом и говорит: «Придешь – выгоню». А было это накануне Крещения. «Я, – говорит отец Дорофей, – знал, что в гневе владыка бывает действительно грозен. Я испугался, пришел в келью, реву и на службу не пошел – думаю: ведь выгонит при всех, позор какой!» Ревел-ревел и заснул. Вдруг стук – входит владыка: «Э-эх, – говорит, – монах, служба идет, а он спит. Ну, губы покажи!» – «Я, – говорит отец Дорофей, – губы выпятил». – «Что надул-то? Ты, – говорит владыка, – соображаешь? При других говоришь архиерею, что у него нет слуха! Ты бы сказал мне потихонечку, на ухо – еще ладно. А ты при всех меня опозорил. Что ж ты! Ну, ладно, – говорит, – ты, наверное, еще и правило вечернее не читал». И стал с отцом Дорофеем правило читать. Владыка Феодор был очень необычным, неординарным человеком.
   Рассказывал отец Дорофей, как он как-то приехал к владыке, а тот ему сказал: «Возьми с собой частичку Святых Даров. Обязательно!» И на обратном пути произошло крушение, поезд сошел с рельсов, только вагон, в котором ехал отец Дорофей, остался на колесах, а все остальные повалились. Отец Дорофей верил, что это по благословению Владыки Святые Дары сохранили его и еще целый вагон вместе с ним.
   Отец Дорофей всегда говорил о владыке Феодоре с благоговением. Когда я ездил на свою родину, в Зарайск, где есть дом, в котором Владыка скрывался, отец Дорофей мне говорил: «Ты хоть за ворота этого дома подержись».
   Владыка Феодор был человеком принципиальным и твердым: если какой-то архиерей по каким-либо соображениям общался с обновленцами, то владыка Феодор больше с ним не служил. И если кто-то из этих архиереев приезжал в Данилов, то владыка Феодор говорил: «Приезжать ты, конечно, можешь, но служить ты у меня не будешь».

   Архимандрит Дорофей (Рябинкин)

   Ведь хозяин Москвы и основа монастыря – святой благоверный князь Даниил. Поэтому в Даниловом монастыре Господь ставит настоятелей и дает им особые дары. Личность, конечно, много значит, но все, что есть в человеке, – это дар Божий! Я как-то спросил у своего духовника отца Сергия: «Батюшка, почему к одному священнику идут, а к другому не идут?» А он ответил: «Просто одному дано, а другому не дано». А дается от Бога! Владыке Феодору было дано – по молитвам святого князя Даниила, по милости Божией. Господь поставил человека и дал ему дары. Ведь владыка Феодор непростой, конечно, был человек. Не случайно в Даниловом монастыре в то время был такой столп Православия. Святейшему Патриарху Тихону было очень сложно, он должен был удержать Церковь от раскола, а Данилов стоял как гранитная стена. Когда разрешили переходить на новый стиль и многие начали переходить, то не перешли на него очень немногие – Данилов, храмы на Маросейке и в Подкопаях, еще кое-кто. Такая у них была необыкновенно твердая позиция. С Маросейкой у Данилова была глубокая связь. Ведь святой праведный Алексий (Мечев) просил, чтобы его отпевал именно владыка Феодор, и Владыку как раз выпустили в это время из тюрьмы.
   Владыка Феодор был очень образованным, очень глубоким человеком. Отец Дорофей отзывался о нем с большим почтением. Даниловская братия любила Владыку. Может, конечно, не все, но ведь Владыка не перед всяким и раскрывался, он держался в себе. Ведь многие, кто у владыки Феодора учился в Духовной Академии, считали его сухарем. А это было совсем не так. Вот отец Дорофей знал владыку Феодора совсем другим, он много рассказывал о его смирении, юморе и доброте.
   Данилов монастырь любили, особенно после революции, потому что это была твердыня Православия. Там был настоящий устав и необыкновенное пение.
   Отец Дорофей очень интересно рассказывал о том, как появился в Москве, в Даниловом, протодиакон Максим Дормидонтович Михайлов.
   Владыка Феодор очень любил хорошую службу и старался на Данилов день собрать хороших диаконов, чтобы служба была особенно торжественной. И вот как-то отец Дорофей и другие молодые монахи были на службе у Святейшего Патриарха Тихона в Донском и там услышали, что приехал один диакон из Казани (а тогда время было такое, что клирики были без мест и подрабатывали кто кем, и вот этот диакон был проводником) и сказал: «Ну, что тут у вас за дьякона – как котята пищат. Вот протодиакон Максим в Казани!» Они пришли и рассказали об этом владыке Феодору Владыка вдохновился и говорит: «Выписать его! На Данилов день».
   «Послали телеграмму, – рассказывал отец Дорофей, – пошли встречать. Пришли на Казанский вокзал. Смотрим, все уже прошли, никого нет. Мы ждем, что выйдет гора, как Розов. Вдруг – идет: бородка жиденькая (бородка-то у Максима Дормидонтовича плохо росла), но с длинными волосами – в общем, вроде духовное лицо. Спрашиваем: "Это вы?" – "Да-да-да, из Казани", – отвечает обычным таким баритончиком. Едем – ни живы ни мертвы. Приехали к владыке, отец Максим надел рясу, пошел на благословение к владыке, говорит: "Благословите, Владыко", – опять же баритончиком. Владыка сразу посерьезнел, взглянул на нас строго, а мы уже были готовы провалиться со страху, и говорит ему: "Идите, пока отдохните, вы же с дороги". А когда тот ушел, нам говорит: "Трепачи, болтуны, у меня таких петухов полна Москва. Говорили: "Протодиакон! Такой голос!" – а там ничего нет! Кого вы мне выписали?" Мы, – говорит отец Дорофей, – уже трясемся, хотя владыка очень отходчив был. А у отца Максима просто голос при разговоре звучал так, будто ничего особенного в нем нет. Что делать? Раз уже выписали, неудобно отказывать. "Ладно, – говорит владыка, – пусть послужит в воскресенье".

   Братия Данилова монастыря. 1920 г.

   Приходим мы в алтарь на всенощное, смотрим – отец Максим облачается, вынул двойной орарь. А в то время иметь двойной орарь – это было не просто. Что же дальше будет? Он выходит кадить, сначала в молчании кадит алтарь. Потом выходит и как дал голосом в купол: «Востаните!» – и сразу по всему храму звук рассыпался. Регент аж присел, – рассказывал отец Дорофей, – даже пауза была, хор молчит, все растерялись – не могли начать, настолько поразил голос – как орган прозвучал. Мы скорее к владыке. А везде уже громыхает голос отца Максима – окна были открыты, ранняя осень. Такой голос был!»
   Так знаменитый бас Максим Дормидонтович Михайлов начал в Москве с Данилова монастыря. А на князя Даниила съезжалась вся Москва, отца Максима как услышали, так стали везде приглашать. А стали приглашать – стали хорошо угощать. И через некоторое время отец Максим начал полнеть, а голос – тускнеть. Владыка Феодор услышал: «Хватит ездить по службам, в Крым его, по горам пусть ходит». И отца Максима направили на Чёрное море. Вернулся – всё хорошо. Это чтобы он форму держал. Так Михайлов и остался в Москве. И притом, что Максим Дормидонтович стал потом артистом, отец Дорофей все-таки очень любил его и почитал. Ведь все равно Михайлов остался диаконом – он же не снимал с себя сана. Они с отцом Дорофеем долго дружили, потом, когда начались репрессии и стали сажать, они потеряли друг друга.
   Был, например, такой диакон, Туриков, он в то время не согласился петь на сцене и попал в ссылку, а Максим Дормидонтович уступил, стал петь, но от диаконства он тоже не отступил. Время было очень сложное.
   Мне кто-то рассказывал, что когда митрополит Антоний (Храповицкий) написал митрополиту Сергию (Страгородскому): «Что же ты, мол, так: "ваша радость – наша радость", со всеми начинаешь целоваться», – то владыка Сергий ему ответил: «Ты знаешь, дорогой собрат, если бы я сидел за границей, а ты – в Москве, может, я бы тебе, тоже так написал».
   Так что сейчас, конечно, легко рассуждать о тех временах, а вот жить тогда…
   Вот еще история: епископ Григорий (Козырев) – один из даниловских. Он был духовным чадом владыки Феодора и с отцом Дорофеем очень дружил. Они сначала оба были иеромонахами. Потом отец Григорий стал архиереем, а отец Дорофей какое-то время его сопровождал, будучи иеромонахом. Владыка Григорий очень строгой жизни был архиерей.
   Приезжают как-то они в одну епархию, в женский монастырь. А как принимают в женском монастыре архиерея? Сначала трапеза, потом – в покои, а там перины, подушки, всё белоснежное.
   Помолились, и отец Дорофей собрался укладываться, а владыка Григорий говорит: «Ты куда? Ты монах или кто? Ну-ка ложись вот тут, сибарит, видишь, коврик постелен? – а около постели был коврик. – Вот это наше монашеское ложе. А перины – это не наше ложе». Такая школа была! На этом коврике они и спали. А утром владыка Григорий встал, перемешал всё, как будто всё смято, будто он спал на самом деле на перинах. Вот какие были архиереи и какие были монахи! Был у них, прежних даниловцев, очень сильный дух тайного монашества, не напоказ, а сокровенный.
   У отца Дорофея хранилось слово епископа Григория на хиротонии. Оно начиналось так: «Какое чувство я испытываю после этого высокого Таинства? Чувство стыда. И да и Саул во пророцех, и да и Григорий во епископех» (мол, до чего дошла наша жизнь, что и я стал епископом) – так смиренно начал свою речь владыка Григорий. Удивительные личности!

   Владыка Феодор (Поздеевский)

   Когда владыка Григорий был уже на своей кафедре, а отец Дорофей был при нем, они очень строго жили, и только когда кто-нибудь приходил и владыка Григорий угощал гостя чайком, тогда и отец Дорофей мог попить с ними. И отец Дорофей подговаривал гостей почаще заходить. Потом, когда это раскрылось, владыка Григорий говорил: «А я-то думаю, что они зачастили?» Голодно ведь было. И владыке Феодору трудно было, он говорил: «Вот вы где у меня все сидите – на шее. Как вас прокормить?!»
   Еще отец Дорофей рассказывал, как Святейший Патриарх Тихон приезжал, и он, отец Дорофей, молодой монах, сидел и слушал, о чем архиереи говорят. И вот Патриарх владыке Феодору говорит: «Замучили меня все эти настоятели своими наградами. Раньше Синод был, сложно было получить, а теперь Патриарх благословил – и всё. Я уж думаю, может, ввести такое изменение: сразу всё давать – митру, все награды, чтобы дальше уже служили только ради Бога».
   Еще помню один рассказ отца Дорофея: о владыке Ермогене (Голубеве), который потом был в Ташкенте и в Ташкенте при Хрущеве построил собор, за что сразу был снят и закончил свою жизнь в Жировицах. Так вот владыка Ермоген тоже был пострижеником Данилова монастыря. А сначала дело было так. У владыки Феодора, поскольку он был до этого ректором Духовной Академии, было очень много знакомых архиереев. Приехал в Данилов какой-то архиерей, Киевский, кажется, и говорит: «У меня нет наместника Киево-Печерской Лавры». Владыка Феодор говорит: «О, у меня есть». – «Кто?» – «Да вот у меня иеродиакон Ермоген». – «Да он же иеродиакон!» – «Ну и что же, что иеродиакон – через два дня будет архимандритом». И иеродиакон Ермоген уехал в Киево-Печерскую Лавру, и стал там иеромонахом, потом архимандритом и наместником. Когда тот уехал, владыка Феодор, как бы с облегчением, сказал: «Ну, хоть одного со своей шеи спихнул, а то везде лезет – всё ему не так. Пусть теперь там устав устанавливает». Это было сказано, конечно, в шутку. На самом деле, в Данилове был очень строгий устав, даниловская выучка везде ценилась, и Владыка рассылал знающих людей по другим монастырям.

   Святейший Патриарх Тихон и митрополит Сергий (Страгородский)

   Вот еще одна интересная история. Отец Дорофей был архимандритом, правда, в Данилове он им стал или потом – мне не известно. Но было и такое, что владыка Феодор ему сказал, когда они с отцом Дорофеем последний раз виделись: «Ты не вздумай в архиереи. Если пойдешь в архиереи, я от тебя на Страшном суде отрекусь». И вот потом отец Дорофей приехал в Троице-Сергиеву Лавру и его увидел митрополит Никодим (Ротов) и спросил: «А вы откуда?» – «Я архимандрит Данилова монастыря». – «Архимандрит Данилова монастыря! Подожди-подожди, мне архиереи нужны!» Но отец Дорофей – шапку в охапку и бежать. А ведь могли архиереем сделать – такой был авторитет Данилова монастыря даже через много лет, в 60-е годы. Так ценилась даниловская школа!
   Отец Дорофей заслуживает особого о себе рассказа. Он в Белых Столбах жил лет 13 в сарае. Ему предлагали перебраться в дом – он не пошел, так и жил в нетопленом сарае. Такой он нес подвиг. Форточка была открыта – коты приходили, много котов, и грели его.
   Я у отца Дорофея не исповедовался, мы с ним просто беседовали. Он был резковатый, суровый – это тоже школа владыки Феодора.
   Владыка Феодор, по воспоминаниям отца Дорофея, – для меня он святой человек, что бы там ни говорили. Очень сложно всё, иногда информация настолько тонкая, что она, пока до нас доходит, претерпевает такие изменения, что очень сложно уследить за ними. Да и стоит ли следить? Поэтому надо поступать, как Пимен Великий: когда ему рассказывали о ком-то что-либо – он говорил: «Это неправда». – «Нет, авва, это правда». – «Откуда ты знаешь?» – «Мне такой-то сказал». – «Мало ли что он сказал». – «Да нет, он человек верный». – «Если такие вещи говорит, то он человек неверный».
   По крайней мере, отец Дорофей с такой любовью, с таким почитанием всегда говорил о владыке Феодоре, что у меня в памяти остался образ святого человека. Тем более, державшего истину Православия и пострадавшего.

   Из «Даниловского благовестника»,
   № 14, 2007 г.

Схимонахиня Даниила (Mачкина)
«За владыкины молитвы…»

Прасковья Емельяновна Шачкина родилась в 1904 году. Семья была глубоко верующей, особенно мать Матрона Фроловна. Свои первые двенадцать лет Паня провела в деревне Вослинки Каширского уезда Московской области. В Москве жили на Малой Тульской улице и были прихожанами Данилова монастыря. В 1925 году в Данилове Паня познакомилась с архимандритом Серафимом (Климковым) и стала его духовной дочерью. Младший брат Прасковьи Емельяновны Евгений был посошником у владыки Феодора, сама она сопровождала Владыку во Владимир, вся семья принимала участие в судьбе Владыки и других даниловских насельников. За это Прасковья Емельяновна пострадала. В 1942 году получила пять лет ссылки в Свердловскую область. После ссылки, по словам Прасковьи Емельяновым, – еще семь лет «намордника»: приходилось жить в Александрове, под надзором. Потом с трудом вернулась в Москву.

Рассказ Прасковьи Емельяновны

   В годы, когда владыка Феодор был настоятелем Данилова монастыря, его почитали многие архиереи, считались с его мнением – он ведь ректором Академии был, многие были его студентами, учениками. Приезжали к нему, останавливались в Данилове.
   Владыка все время находился в ссылках. Только приедет, немного отдохнет – и опять в ссылку. Когда возвращался, уезжал во Владимир, жил там вольно, на частной квартире. Местонахождение его знали только немногие.
   Монастырь закрыли в 1930 году. Почти всех монахов к тому времени уже взяли. Наместником монастыря тогда был о. Тихон. Мощи князя Даниила перенесли в храм Воскресения Словущего. 24 сентября, под преподобного Сергия Радонежского, на всенощной (монастырские служили всенощную после приходских: приходские – с четырех часов вечера, монастырские – с шести; так же и Литургию: приходские – с шести утра, монастырские – с десяти), когда запели «Ублажаем…», открылась дверь, и о. Тихон со священством внесли мощи благоверного князя Даниила. И тут же запели величание князю Даниилу.
   Владыка завещал службу преподобному Сергию 25 сентября править вместе со службой князю Даниилу.
   Но этого, конечно, не делают теперь. Храм Воскресения Словущего закрыли в 1932 году. Мощи князя Даниила увезли в Канаду (матушка так считала. – Ред.)
   Как-то, когда монахи молились уже в храме Воскресения Словущего, настоятель распорядился поминать власти. Староста, простая женщина, возразила: «Владыка не разрешил». А он: «Мне дела нет, я здесь настоятель». Решили ехать к Владыке. Спросили – велел не поминать, сказал: «Иначе меня не поминайте как настоятеля». Когда же Владыка узнал, что братия не послушали его, то прислал епитимию: сорок дней класть поклоны у раки с мощами князя Даниила.
   Однажды Владыка, уже будучи во Владимире, собрался ехать в Данилов. Матушка-келейница не пускала его, но он очень уж хотел попасть в монастырь, к князю Даниилу. Тут пурга поднялась. Матушка говорит: «Видишь, Владыка, природа против того, чтобы ты ехал…» Но все ж доехали, прибыли в Москву на святителя Николая. В дороге Владыка простудился и заболел воспалением легких. Две недели лежал. Остановился он в одной семье. Мы, прихожане, пришли пригласить его на службу. Пришли и иподиаконы… Хозяйка сразу поняла, что это за «иподиаконы». Велела Владыке тотчас уходить черным ходом. Одну лишь службу и отслужил он – на третий день Рождества, в храме Воскресения Словущего. И только закончилась обедня, за ним пришли. Но Владыка успел уйти. Сразу же уехал во Владимир.

   Семья Мачкиных: Прасковья (слева), отец Емельян Михайлович, брат Виктор, сестра Антонина

   Впоследствии Владыка говорил нам, что молиться в храмах, где поминают митрополита Сергия, – не грех.
   Вскоре после этого во Владимире Владыку опять арестовали. Отправили в лагерь, в Лодейное Поле, по северной дороге. В этом лагере я у него была. Встретил нас Владыка в лагерном брезентовом плаще – ветер сквозной был.
   В лагере он пробыл месяцев пять. Затем полгода жил в нашем доме в деревне, в двадцати километрах от Каширы, в Московской области. Отец боялся за семью, за детей, но мама его уговорила: «За Владыкины молитвы…»
   Потом председатель колхоза донес, что тут живет человек без прописки. Пришлось ехать опять во Владимир. Владыка там таился, выходил во двор только темной ночью – свежим воздухом подышать. Но все равно вскоре его опять взяли.
   Тогда говорили, что Владыка умер в 1935 году. Прасковья Васильевна (сестра Владыки) постоянно ездила за справками в Патриархию. Пришла один раз, и отец Николай Колчицкий ей говорит: «Вот тебе просфора, вот тебе земля. Владыка отпет, принял схиму с именем Даниил. Где и что – не спрашивай. Больше я ничего не могу тебе сказать».

   Из «Даниловского благо вестника», № 8,1996 г.

   О схимонахине Данииле (Прасковье Емельяновне Мачкиной) мы уже неоднократно писали в журнале «Даниловский благовестник». Все, кто любит Данилов и интересуется его историей, хорошо знают это имя. Матушка была прихожанкой Данилова в 1920–30-е годы, ее духовным отцом был один из, можно сказать, легендарных даниловских духовников архимандрит Серафим (Климков), они с мамой приютили в своем деревенском доме архиепископа Феодора (Поздеевского), что было далеко не безопасно. Паня, как все ее называли, свою жизнь полностью посвятила Богу, жила только верой, работала только в храмах, любила Данилов, была надежной помощницей многострадальной даниловской братии: ездила к ним в ссылки, отвозила письма, посылки. Ей полностью доверяли, она выполняла самые ответственные поручения. Во время войны матушка и сама прошла лагеря, правда, как она сама говорила, «всего» 5 лет, в то время как всем давали 10, и отбывала она их «как в санатории жила»: пекла хлеб в лагере – и всё это «за Владыкины молитвы».
   Мне посчастливилось знать матушку в последние три года ее земной жизни. Я приезжала к ней в Выхино, попить чайку и послушать рассказы о Данилове. Матушка рассказывала очень живо и интересно. Слава Богу, я догадалась приезжать с диктофоном. Матушка сначала настороженно к нему относилась, но потом разрешила записывать. Хотя последние 15 лет матушка была на костылях – перелом шейки бедра, при этом она обязательно к приходу гостей готовила какое-нибудь угощение – например, любимые отцом Серафимом рыбные котлеты. Я ставила диктофон прямо на стол, между посудой, мы трапезничали и беседовали. Всё, что матушка рассказывала, каждая мелочь, необыкновенно ценно, потому что проникнуто тем настоящим даниловским духом, который она в себе несла, – неповторимым духом старого Данилова.
   Диктофонные записи голоса матушки передают ее живую речь, пересказать всё это так ярко по памяти было бы невозможно. Благодаря этим рассказам узнаешь очень много интересного из жизни даниловцев, владыки Феодора, слышишь его подлинные слова. Ведь матушка всё это знала не из третьих рук, она рассказывала о том, что слышала сама, своими собственными ушами. А память у нее и в 90 лет была прекрасная, как это бывает только у людей с чистой душой. В этом я потом неоднократно убеждалась, когда какие-то ее слова подтверждались архивными данными. Мы очень мало знаем о жизни даниловской братии того времени – воспоминаний об этом других людей почти не осталось, а все их собственные письма и записи безвозвратно поглотили следственные дела. Поэтому так необыкновенно ценны для нас эти бесхитростные, но такие живые и непосредственные рассказы матушки Даниилы.
   Вечная ей память!

«За владыкины молитвы…»

   – Когда я говорю о Владыке, вот странно, чувствую, что вот он – передо мной стоит. Я смотрю-смотрю: «Владыченька, милый, что ж ты со мной не поговоришь-то?»
   Была у меня Владыкина фотокарточка, а теперь пропала. Рядом с отцом Иоанном Кронштадтским стояла, также за стеклом. Там он был с крестиком на клобуке – значит, уже архиепископ. Куда-то пропала.
   Когда Владыка вернулся из ссылки в Лодейное Поле, Свирьлаг [27 - Осудили архиепископа Феодора на три года концлагеря 1 октября 1931 г., считая срок с 28 мая 1931 г., а освободили досрочно, в порядке частной амнистии, 25 мая 1932 г.], к нам пришла мать Ермогена [28 - Каретникова Александра Ипатьевна (1889–1968), послушница Владыки. Называясь двоюродной сестрой, сопровождала его в ссылках.] и попросила маму: «Благословите, чтобы владыка Феодор приехал отдохнуть к вам в деревню, уж очень он в ссылках измучился». У нас дом был в деревне – целая башня: двухэтажный, низ каменный, верх деревянный, дерево хорошее было, окна выше роста человеческого, света много. А мама говорит: «Я ведь не хозяйка, у меня хозяин – папочка. А вдруг что случится?» А мать Ермогена говорит: «Передайте ему – за Владыкины молитвы ничего не будет».
   Когда мама стала говорить об этом папочке, он и говорит: «Ну, ты совсем у меня… Все ваши знакомые такие умные, а вот чего вы у меня такие дураки? Как ты не понимаешь? Вас у меня шесть человек, работаю я один. Если Владыку к себе возьмем – меня тут же посадят. Что ж вы без меня делать будете? Вы с голода все подохнете. Какие вы чудные?! Я прямо не понимаю». А мама говорит: «За Владыкины молитвы ничего не будет».
   …Вот пришел к нам Владыка, проездом, с папочкой поговорил, познакомились, очень они друг другу понравились. Мне Владыка говорит: «Пань, тебе никакого старца не надо. У тебя отец идет по Закону Божию».
   Папочка Владыке процитировал: «У Исаака было двенадцать сыновей» – и всех до одного перечислил. Я говорю: «А я ни одного не знаю, как зовут». Владыка говорит: «Отец – вот тебе и старец, никого тебе больше не надо, никакого старца». – «Хорошо», – говорю.

   – А Вы тогда уже были чадом отца Серафима (Климкова)? [29 - Архимандрит Серафим (Климков) (1897–1970) – один из лучших духовников Данилова. Близкий ученик и сподвижник владыки Феодора. В 1937 г. чудом избежал ареста и расстрела. Во время войны оказался на оккупированной территории, поехал на свою родину – под Львов, служил в храме. Несмотря на то, что знал, что его разыскивают органы НКВД, остался в СССР. В 1945 г. был арестован, приговорен к 10 годам лагерей, затем ссылка. После возвращения жил у своих духовных чад, окормлял оставшихся в живых даниловцев и огромное количество новых духовных детей. До нас дошла обширная переписка архимандрита Серафима с чадами, полная глубоких духовных пастырских советов.]
   – Была уже у отца Серафима. Просто отец Владыку очень утешил, что тот Библию хорошо знает. Папочка все-таки окончил земское училище. В то время дети едва кто только первую ступень оканчивал, а он четыре класса прошел, был заведующим в магазине Кузнецовского фарфора.
   В общем, мамочка разрешила в своем доме побыть. Приехал Владыка… А там зависть такая была кругом! Председатель колхоза невозможно злой был: «Приехали, живут без прописки». В район подал заявление: люди живут без прописки. Это год 32-й. Приехали из Каширы, проверили документы, сказали: «Дедушка, живи спокойно, никто не имеет права тебя трогать. Документы у тебя все нормальные. Ничего не бойся, только живи». Он, бедняга, конечно, уже был напуган. Ведь всё время – ссылка, тюрьма, ссылка, тюрьма. Они ведь ему передохнуть не давали: только выйдет из тюрьмы – в лагерь, из лагеря придет – тут же опять забирают. В тот же день опять забирают. Они же ему не давали совершенно покоя.
   Да, надо сказать, как я Владыку один раз во Владимир провожала. Владыка две службы в монастыре прослужил, и на третий день Рождества за ним пришли. А он был близ Данилова, у Клавдии Васильевны [30 - Константиновской, жила по адресу: Даниловский Вал, д. 6.], у нее парадное выходило на улицу, а сзади калитка была во двор. Они, как только вошли, говорят: «Мы – иподьяконы, мы хотим попросить его служить». А на столе стояла его карточка, они карточку-то прямо схватили. Она говорит: «Ну, я теперь вижу, какие вы иподьяконы», – а Владыке как-то смогла шепнуть: «Владыка, уходи сейчас же». И он задним ходом, калиткой, вышел и ушел. Там, в низочке, еще одна верная семья жила. Дали ему пальто, шапку меховую, и он ушел. А потом кто-то ко мне приходит и говорит: «Владыка просит, чтобы ты пришла». Я прихожу туда к ним. «Вот, Паня, послужил три службы, больше не дали. Иди, – говорит, – возьми билет во Владимир. Бери и себе, сегодня уедем».

   Архимандрит Серафим (Климков) в 1930-е гг.

   Сейчас в поезде готовая постель, а раньше постель с собой надо было везти. Ничего не было, только полка деревянная. Прихожу. «Ну, пошли». Поехали на вокзал, с постелью, сидим, послышался мне голос М. [31 - Один из насельников Данилова монастыря в 1920-е гг. матушка считала, что М. сотрудничал с НКВД.], я так прямо вся похолодела: «Владыка, лезь на третью полку. Быстро!» Он вскочил быстро, закрылся постелью. Я сижу – ни жива ни мертва. Если, думаю, он сейчас увидит меня, то поймет, что здесь и Владыка. Господи! Матерь Божия, пронеси, Владычица! Неужели конец? Я оглянулась, смотрю – прошел ли, а там никого нет. Вот как враг – показал его голос, вот прямо голос М. Это был не он. Потом всё успокоилось. Владыка спрашивает: «Ты почему меня на третий этаж загнала?» – «А мне показался голос М.».
   Приехали во Владимир полвторого ночи. Луна. Адреса у меня нет, адрес у Владыки. Извозчики были в то время. Подошел к извозчику: «Свободный?» – «Свободный». – «Задний Боровок» – «Садитесь». Приезжаем к дому. Извозчик спрашивает: «Какой номер дома?» – «20» (по архивным материалам дом № 21, но всё-таки надо отметить, что память у матушки необыкновенная. – Ред.) – Как раз на берегу какого-то ручья. Отец Димитриан [32 - Иеромонах Димитриан (Франк-Пфейлитцер)(1881–193?) – барон, окончил 2-й Московский кадетский корпус, даниловский насельник в 1920–30-е гг. В 1933 г. был осужден на 5 лет исправтрудлагеря, отправлен в Сиблаг. Сведения о кончине уточняются.] всегда смеялся: «Поселился на реке, по которой гусь пешком ходит».

   Схимонахиня Даниила с монахом Михаилом (Карелиным) в день схимнического пострига – 28 августа 1999 г.

   Владыка подошел, позвонил, вышел кто-то, спрашивает: «Кого?» Владыка: «Отца Владимира». Тот отвечает: «Отец Владимир на приходе». – «Ну, матушку». – А тот спрашивает: «А кто спрашивает?» – А Владыка и отвечает: «Архиепископ Феодор». Я прямо опешила: «Владыко, что ж вы наделали-то, что ж вы наделали?!» – «А что?» – «Вы же не знаете, кто там спрашивает, вы же не знаете, и я не знаю. Отца Владимира нет, и матушка не вышла. Боже мой, Боже мой! Если бы я знала, я бы Вас не пустила звонить».
   Выходит Марья Васильевна: «Пожалуйста, пожалуйста, Владыко, там две комнаты, всё спокойно, всё на месте. Раздевайтесь, чувствуйте себя хозяином. Это всё ваше, всё уже уплачено».
   Он разделся. А мне-то и раздеваться уже некогда, мне надо на поезд успеть, надо бежать, чтобы в восемь часов быть дома.

   – Писем от Владыки у Вас, конечно, не осталось?
   – Нет, ничего не осталось. Какие письма?! Всё было изъято или сами уничтожали!
   Вот когда мы были в Даниловом монастыре у отца наместника, сидим мы у отца Алексия – я, отец Михаил (Карелин), и отец Алексий спрашивает: «Ну, так было у Владыки-то?» Я говорю: «Вы, отче, забываете, что мы девчонки были, а он – Владыка. Нас не пускали во Владыкины покои. Мы знали только, что были там покои архиерейские, а потом, когда все закрыли монастыри, они жили все в покоях Владыки, разгороженные занавесочками друг от друга. И всё, что было.
   Владыка очень простой был в обращении с людьми. Когда он был у нас в деревне, очень любил, чтобы всё время самовар шумел, и вот, пока печку топишь, он всё напоминает: «Параскева, самовар помирает». Я бегу скорее уголь подсыпаю. В чашки разливать всегда любил сам. Вечером чай пил с томленым молоком, сам разогревал себе молоко и наливал чай. А в чай клал, когда были, розовые лепестки. Иконы в праздники Богородицы всегда убирали гирляндами из роз, вот он потом розы соберет, высушит и в чай кладёт. Чай был душистый! Если спросят: «Интересно, что это за чай вы пьете?» – он отвечал: «Чай мы пьем свой. У вас такого нет и не будет». А чай был душистый от роз.
   А матушка моя, она у меня простая такая была, как-то его спросила: «Владыко святый, вот ведь Вы за свои страдания получите Царство Небесное. А мы-то грешные…» – «А вы за то, что принимаете нас. Это великий подвиг. Это вам воздаст Господь, потому что в такое время, когда люди боятся даже здороваться, вы нас принимаете. Господь не оставит. Нет-нет-нет, Вас Господь не оставит». И мамочка успокоилась.
   …Владыка поднимался всегда рано, вставал в красный угол и всё вычитывал наизусть. Пока он всё прочтет, мамочка печь топит, что-нибудь к завтраку обязательно испечет – или бисквитный пирожок, или лепешечек каких-нибудь. Когда он помолится, надо, конечно, чайку попить. Он так ослабел – всё время в ссылке. Поставим самовар, попьем, и он опять начинает Богу молиться. А мамочка говорит: «Владыченька, а ведь мы чаю попили». А он: «Ну и что же, разве, попивши чаю, нельзя Богу молиться? Нет-нет, можно». Ну, можно так можно.
   Мать Ермогена всё время что-нибудь придумывала – старалась как-то Владыку утешить. Кровати были деревянные, матрасов, перин тоже в деревне не было. «Сейчас, Владыко, я тебе сделаю гамак». – «Не мудри ты, не мудри! Благодари только Бога, что не в лагере!» – «Нет, Владыко, я тебе сейчас сделаю гамак». Ну, сделала она гамак – он с гамаком вместе и провалился. А вытаскивать-то кто его будет? «Я тебе говорил, а ты всё не слушаешь. Я же тебе говорил: ничего не делай. Мне очень хорошо на кровати. Нет – "хочу гамак". Мало ли что ты хочешь? Вот тебя Господь и наказал – теперь вытаскивай».

   – Болел Владыка?
   – Болеть мы ему не давали, всячески старались его поддержать. У нас корова была, парным молоком его поили. Если не хочет парного – прокипятим. Владыка очень любил томленое молоко. Бабушка печку натопит, натомит – даем томленого молока. Питался Владыка очень просто. Как утром встанем, спросишь: «Что готовить?» – «Щи и кашу». – «Так ведь это же вчера было!» – «А что тебе еще надо?» – «Да нет, может, еще чего-нибудь хочется?» – «Щи и кашу». Щи кислые постные, а каша черная, гречневая, с молоком или морсом. Очень просто питался. Присылали ему из Ветлуги посылки его сестры старые, и он всегда, получая эти посылки, плакал: «Ведь я им должен помогать, а они в таком возрасте меня содержат!» Присылали грибы сушеные. Мы с Владыкой за грибами тоже ходили, помню, как он собирал грибы. «Владыченька, мы такие грибы не собираем. Смотрите, они уж "говорят" – их сожмешь, а они – пых!» – «Так ведь это тоже гриб!» – «Владыченька! Так надо же хорошие, белые надо собирать, а серые не берите, не надо. Бог с ними! Пусть они растут!»
   Или вот еще что присылали – свеклы сварят, разрежут ее на куски и повялят в печке. Владыка получает посылку: «Пань! Цукатов хочешь?» – «А какие у Вас, Владыко, цукаты?» – «Откуда у него фрукты?» – думаешь. – «Сейчас я тебе дам», – и сует мне свеклу. Владыка очень любил пошутить. Над матушкой Ермогеной все время подшучивал, а она ведь губернаторская дочь была, воспитание получила! [33 - По документам, м. Ермогена была дочерью казачьего полковника, но воспитание тоже получила хорошее.] А Владыка видит, что матушка какой-то едой увлеклась, а у нас к чаю обязательно что-нибудь было испеченное, вот он посмотрит-посмотрит: «Да, мышь, наверное, вкусная, раз кошка за ней так бегает». Она все бросает: «Владыко, не говорите так…» – «А что я сказал? Ведь это же правда! Что ж ты испугалась-то?»

   Эта фотография владыки Феодора висела последние годы над матушкиной постелью

   – А про лагерь Владыка что-нибудь рассказывал?
   – В лагере что он испытал – Боже мой! Один раз мать Ермогена собиралась поехать к Владыке в ссылку, говорит: «Матрена Флоровна (это моя мама), отпустите со мной Паню». Почему попросила? Может, у нее тяжелая клажа была – не помню. Но почему-то в этот раз одна она не поехала. А там так – доедешь до определенной станции, а дальше начинается зона, где только заключенные ездят и вывозят из леса древесину. Нам туда дороги нет, там только заключенные. Мы в вагон залезли, и тот, кто сопровождает поезд, на наш вагон наложил пломбу. Едем дальше. Боже мой! Я вся дрожу, думаю – куда же они нас привезут? С лесом вместе свалят – вот тебе и смерть, и костей наших не найдут. Едем дальше, батюшки родимые! На каждой станции простукивают – ловят беглецов. А мы дрожим, разговаривать нельзя. Услышат – снимут и отправят вместе с заключенными. Вот уж страху натерпелись!
   Ладно. Приехали. Матушка Ермогена говорит: «Сейчас у Владыки час обеда». Она такая ушлая была (это, видимо, в смысле шустрая и ловкая. – Ред.), где уж она доставала денег – я не знаю, но из лагеря она приводила Владыку на частную квартиру обедать. Привела его обедать, он в лагерном халате брезентовом, снял, бросил на пол. Она тут же подняла – одежда Владыки, архиерея, нельзя, чтобы на полу лежала. Вот, значит, обедом покормили мы его, он и говорит: «Пойдемте посмотрите, где я работаю». Пришли – на берегу реки Свири огромные кучи цепей, и он их караулит. А там сильные ветра были и очень холодно. Думаю: «Кто их возьмет? Кому они нужны?» А его, бедного, караулить поставили на страшном ветру.
   …Когда меня арестовали в 1942 году, то обо всех спрашивали. Я им говорю: «Я знаю, что вы меня взяли за веру». – «Мы за веру не берем». – «А за что же ты меня взял, скажи, пожалуйста: я поездов под откосы не пускала и никаких диверсий не совершала. За что ж ты меня взял? Только за веру».
   Обычно они карточку чью-нибудь показывали: «Вот этого знаешь?» – «Знаю». – «Как ты его знаешь?» – «Так, он ведь был настоятелем Данилова монастыря, а я в церковь ходила. Я знаю все его проповеди, как он говорил, помню все его службы».
   Службы Владыки никогда никто не пропускал. Два часа мог проповедь говорить, муха пролетит – слышно, никто с места не сдвинется, все будут стоять до последнего.
   Следователь спрашивал: «Чем он вас привлекал? Когда про власть говорил?» – «Это к нему не относится. И к нам тоже не относится. Он говорил проповеди на Евангелие, во всяком случае власти он никогда не касался». – «Как же так – не касался? Ведь он все время от власти страдал, и что же – он никогда власть не ругал?» – «Никогда не поминал». Даже в НКВД удивлялись его мужеству – что он страдал, но никогда на поклон к властям не шел. Он всё терпел. Говорил: «Положено нам всё терпеть». И нас тоже учил всё терпеть.

   Матушка Даниила и монах Михаил (Карелин) на приеме в Даниловом монастыре. 1995 г.

   В Данилов ходил, в основном, народ простой, поэтому Владыка исключительно простые проповеди говорил. До всех доходило. Он плачет – и все плачут. У нас был еще отец Михаил – тот очень любил богословские проповеди говорить. Была такая Валентина, она была в Данилове бухгалтером, так она встанет впереди и рот разинет. Кончит отец Михаил проповедь, мы ее спрашиваем: «Валь, что отец Михаил говорил-то?» – «Я не знаю». – «Так ты же первая, рот разинув, стояла. Что ж ты около него первая стоишь, а ничего не знаешь?» Отец Михаил только богословские проповеди говорил. А никто ничего не понимал. А Владыка на прочитанное Евангелие говорил. Про жизнь говорил: «Всё идет по плану – будет еще хуже».

   – После закрытия даниловских храмов вы куда ходили?
   – Владыка разрешал ходить только в такие храмы, где власти не поминают. Говорил: «Если в монастыре станут поминать власть – меня пусть не поминают». Говорил: «Где Сергия (митр. – Ред.) поминают – там еще можно молиться, а где власти поминают – туда не ходите». Мы и не ходили. Мы молились дома, никуда не ходили. Во всех церквах были обновленцы, а мы молились дома.

   – А когда начали ходить в храмы?
   – После войны, когда заступил Патриарх Алексий I. Но мы всё равно часто дома службу правили. У меня все книги были, я всегда старалась приобретать богослужебные книги. У меня были девчонки – одна первым голосом пела, другая – вторым. Они поют, а я читаю.
   Следователь – такой глупый был! – вызвал и стал спрашивать, показывает на какого-нибудь Владыку: «Это владыка Амвросий?» – «Я знаю владыку Амвросия – это не владыка Амвросий». А я ж всех владык видела, знала наперечет. – «А ты что, архиерей?» – «Нет, не архиерей». – «А как же ты правишь службу?» – «Да, я правлю службу, но я не архиерей». А меня девчонки всегда Архиереем звали. – «Ты ведь службу всю знаешь?» – Это, значит, по цепи кто-то сказал. – «А ты сама себя архиереем не считаешь?» – «Сама себя архиереем не считаю, а люди называют – да». Свои книги были, мы со своими книгами и с певчими придем, кто попросит Канон Великий читать, скажут: «Ко мне приходите». Ну, соберутся 10–15 человек, одна читает, а они все поют.
   Причащались мы раз в месяц, как батюшка благословил, кто-нибудь приезжал из священников, отец Павел (Троицкий) [34 - Иеромонах Павел (Троицкий; 1884–1991) – один из насельников Данилова монастыря в 1920-е гг. Был арестован в 1929 г., ссылка в Акмолинск, в 1937 г. избежал ареста и расстрела по делу о «Иноческом братстве князя Даниила», был арестован в 1939 г., лагеря, в 1944 г. вышел из лагеря с чужими документами и справкой о собственной смерти, после этого жил в затворе. Единственная, кто знала о его месте жительства, – келейница Агриппина Кутомкина. Переписывался с духовными чадами, среди которых – прот. Димитрий Смирнов, прот. Владимир Воробьев, прот. Аркадий Шатов и др.] чаще всего был. Приедет, причастит всех и опять уезжает. Отец Павел – какой у него голос был! До сих пор у меня в ушах его голос! Как они антифоны читали! Когда после чтения Евангелия антифоны читают, перекличкой – один куплет M., a один – отец Павел, а у него был сильный баритон. Господь говорит Иуде: «Я ли тебя чего лишил? Лишил ли Я тебя чудотворения? Не омыл ли Я тебе ноги? И ноги Я тебе омыл, и не лишил тебя чудотворения». А отец Павел: «А злочестивый Иуда не восхотел разумети», – громко так, чисто, резко, – «А злочестивый Иуда не восхотел разумети!» Да, всё Господь ему, М, разъяснял, и всё равно он не уразумел.

   – Владыка считал, что Церковь не должна общаться с богоборческими властями? А если эти власти уничтожат Церковь?
   – Владыка говорил: «Держите, сколько можете. Но ничто нечистое да не входит в Церковь». Как они изощрились: всякая власть от Бога – и всё хорошо! Владыка говорил: «Неправильно это, неправильно!» Он за это 20 лет не выходил из тюрьмы: тюрьма – ссылка, тюрьма – ссылка. Вот сколько он страдал! И расстреляли в 37-м.

   – Владыка считал, что Церковь не уничтожат?
   – Нет, не будет этого. Господь сказал: «И врата адовы не одолеют ея» (Мф. 16, 18). Церковь будет существовать. Конечно, силы нужны, борьба нужна. Если будет, говорил, правильная жизнь – Господь сохранит Церковь.

   – А как Владыка относился к тем, кто все-таки поминал власти?
   – Он с ними не сообщался. Он считал, что этого делать нельзя. Говорил: «Если будете поминать власти, то мое имя не поминайте».

   – Владыка строгий был?
   – Он очень простой был, очень простой. Строгий был, но справедливый. Вот я посмотрю на его карточку – точь-в-точь он сидит: очень спокойный, рассудительный, как будто он никогда ничем не возмущался. Нет, возмущался.
   Я очень озорная была на язык. Язык мой виноват. Нам тогда надо было уже уезжать из деревни – мы уезжали всегда до Покрова, – а он не дает. Не то чтобы прямо так и говорит, но уехать мы никак не можем. От нас можно было на Зарайск, можно было на Озера, можно было на свою станцию. Куда ни поедем – нигде нам ходу нет, приезжаем обратно. За 15 километров до Озер поехали – мост развели, и через реку нет езды, приезжаем опять обратно. До Зарайска – там тоже мост развели, приезжаем обратно. А я ведь такая «умная» была (что мне за это на том свете будет – не знаю), я говорю: «Владыка, что ж Вы нас мучаете-то?!» – «Что ты, Паня, я тут ни при чем!» – «Как же Вы ни при чем, разве я не вижу? Вы не даете благословения – нам нет дороги. Куда мы ни поедем – обратно приезжаем, куда ни поедем – обратно приезжаем. Чья же это работа? Ваша. А ведь у нас там папа. Он волнуется, нас ругает: "Что вы там сидите?" У нас там младшие дети». – «Это ты права, конечно, права. Ну что с тобой поделаешь?! Поезжай». Приехали мы на свою станцию, и нам тут же дали билет, и мы тут же поехали. Всё за Владыкины молитвы…

   Из «Даниловского благовестника»,
   № 18, 2009 г.

   Часть пятая
   Следственные дела не могут быть главным аргументом
   Отклики на публикацию «Последнего следственного дела архиепископа Феодора (Поздеевского)»

Протоколы допросов и вопрос о церковном прославлении: случай архиепископа Феодора (Поздеевского)

   Священник Александр МАЗЫРИН, магистр богословия, кандидат исторических наук, доцент ПСТГУ
   Начавшееся в 1990-е годы стремительное развитие отечественной церковно-исторической науки, особенно в области новейшей истории Русской Православной Церкви, в значительной мере оказалось возможным благодаря открытию огромного массива источников, ранее исследователям не доступных. Одно из важнейших мест среди этих новооткрытых источников занимают документы советских репрессивных органов, в первую очередь материалы следственных дел в отношении служителей Церкви, из которых в 1920-е и последующие годы мало кто избежал арестов, допросов и приговоров. Использование следственных дел позволило церковным историкам прояснить большое количество темных пятен нашей новейшей истории: восстановить биографии многих видных репрессированных церковных деятелей (ранее, зачастую, неизвестными были даже время и место их кончины), точнее определить их позиции по тем или иным вопросам, волновавшим Церковь, обнаружить многие важные церковные документы (письма, послания, воззвания), которые в большом числе изымались при арестах и приобщались к делам в качестве «вещдоков». Отрицать в целом большую ценность следственных дел как источников по истории Русской Церкви эпохи гонений не станет ни один серьезный исследователь.
   В то же время использование архивных документов советских спецслужб поставило проблему их правильной, с точки зрения Церкви, интерпретации. Особенно остро эта проблема стоит в отношении собственно следственных документов: протоколов допросов, обвинительных заключений, внутренней переписки органов госбезопасности. Очень редко в следственных делах встречаются стенограммы допросов. Чаще, но тоже в особых случаях, – собственноручные показания подследственных (при этом может еще оставаться вопрос: что побудило человека давать такие показания). Обычно же протокол допросов составлялся следователем и лишь подписывался допрашиваемым (теоретически, с внесением необходимой правки). Разумеется, следователь записывал показания в угодном для себя ключе. За кадром оставались жесточайшее давление на допрашиваемых (в том числе и пытки), всевозможные провокации и подлоги. Дистанция между подлинными словами подследственного и зафиксированными в протоколе могла быть огромной. Бывали случаи (и, судя по всему, нередко), когда подпись подследственного ставилась под уже заранее заготовленный следователем протокол. На это указывает сам стиль подобных протоколов, составленных в выражениях, для церковных людей совершенно не свойственных, но очень характерных для работников НКВД. Наконец, для следствия (особенно в 1937 году) не составляло большого труда и просто подделать подпись под протоколом. Когда счет приговоров к высшей мере шел на десятки тысяч, следователям было не до «щепетильностей». Обо всем этом уже не раз было написано, причем с весьма красноречивыми примерами фальсификаций показаний и подписей допрашиваемых (см., например: Воробьев В., прот. Особенности документов следственных дел 20–40-х годов // Ежегодная Богословская конференция ПСТБИ: Материалы 1997 г. М., 1997 С. 163–166; Головкова Л.А. Особенности прочтения следственных дел в свете канонизации новомучеников и исповедников Российских // Богословский сборник. 2000. Вып. 6. (Прилож.) С. 1–13).
   Проблема интерпретации протоколов допросов порой особенно остро встает при обсуждении возможности церковного прославления кого-либо из пострадавших за Церковь, его причисления к Собору новомучеников и исповедников. Конечно, необходимо попытаться выяснить, каким было его поведение в решающий момент, насколько он устоял перед натиском гонителей (сам по себе факт расстрела еще не означает, что человек не был предварительно сломлен, причем, может быть, даже еще задолго до последнего ареста: имели место, например, случаи расстрелов священнослужителей, бывших секретными осведомителями НКВД). Однако очень часто бывает так, что единственными дошедшими до современного исследователя свидетельствами о последних месяцах или днях того или иного церковного деятеля являются именно материалы его следственного дела: те самые протоколы допросов, доверять которым, в силу сказанного выше, бывает очень сложно, а порой и вовсе невозможно. Результатом этого могут быть весьма сложные коллизии, когда сохранившийся в церковной памяти образ кого-то из известных священнослужителей оказывается не соответствующим картине его поведения в заключении, в том виде, как она вырисовывается из материалов следственного дела. Возникает вопрос, чему доверять больше: церковной памяти, в которой, конечно, могло отложиться не все, или документам следствия, в которых все могло быть злонамеренно искажено (а может быть, и нет)? Вопрос этот далеко не прост и едва ли имеет какое-то универсальное решение. В каждом конкретном случае требуется кропотливое изучение всех доступных свидетельств и их предельно трезвая оценка.
   Одним из примеров подобного рода коллизий и является случай архиепископа Феодора (Поздеевского), замечательного подвижника и ревнителя церковной Истины периода гонений, но якобы сломленного в итоге на следствии и оговорившего себя и других. О том, что последнее следственное дело архиепископа Феодора производит впечатление грубой фальсификации даже на фоне других дел 1937 года, писалось уже неоднократно, в том числе и автором настоящих строк. Однако до сих пор никто не брался за труд досконально исследовать его, а также теснейшим образом с ним связанное дело архимандрита Симеона (Холмогорова), последовательно рассмотреть процесс появления тех или иных данных в этих следственных делах и проанализировать возможные источники этих данных, из которых в итоге и составился последний протокол допроса архиепископа Феодора, считающийся главным препятствием для его канонизации. В своей публикации «Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)» Т.В. Петрова, можно сказать, блестяще справилась с этой непростой задачей. Весьма убедительно она раскрывает ход фабрикации «показаний» архиепископа Феодора и доказывает, что он ни на какое «сотрудничество» со следствием не шел, никого не выдал, а пререкаемые последние протоколы его «допросов» – «уже полностью вымышленные, написанные следователями, только с вкраплениями информации из переписки», ставить их владыке Феодору «в вину» совершенно несправедливо.
   В конце публикации ставится ряд принципиальных вопросов: «Насколько можно верить тому, что написано в протоколах допросов следственных дел 1937 года? Достаточно ли прочтения протокола последнего допроса, как правило, в то время "признательного", чтобы судить о том, сломало следствие человека или нет? Может ли неизвестно как полученная подпись служить доказательством того, что человек не выдержал мучений? Имеем ли мы вообще моральное право по материалам следствия карательных органов страшного богоборческого режима – следствия, ставящего себе целью, создавая некую видимость законности, не только уничтожить человека физически, но еще и оклеветать его имя в истории, – имеем ли мы право лишь на основании всего этого судить о том, насколько свята мученическая кончина прожившего исповедническую жизнь православного человека?!!»
   Автор не отвечает прямо на эти вопросы, но всем своим трудом дает читателю возможность самому понять: в случае с архиепископом Феодором мы такого права судить не имеем. Это не значит, конечно, что материалам следственных дел, в том числе и 1937 года, вообще не нужно придавать значения. И среди них бывают весьма многозначительные и очень показательные (например, следственное дело священномученика протопресвитера Александра Хотовицкого и ряда других расстрелянных вместе с ним в августе 1937-го близких сотрудников митрополита Сергия (Страгородского)). Но последнему следственному делу архиепископа Феодора верить нельзя, теперь это доказано с почти математической точностью. Поэтому, возвращаясь к вопросу, чему доверять больше: церковной памяти или документам следствия, – применительно к владыке Феодору ответ можно дать без особых колебаний. Неизвестно как полученная подпись под сфальсифицированным протоколом не может превозмочь ясное церковное свидетельство о безукоризненном многолетнем исповедническом служении Владыки – служении, принесшем столь замечательные духовные плоды и вызвавшем столь яростную злобу гонителей. Посему считать вопрос о прославлении архиепископа Феодора закрытым, как думается, нельзя. Бог даст, и вслед за святцами Русской Зарубежной Церкви в нашем общем списке Собора новомучеников и исповедников Российских имя священномученика Феодора займет свое достойное место.

   Протоиерей Димитрий СМИРНОВ, настоятель храма Благовещения Пресвятой Богородицы, председатель Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями:
   – Следственные дела могут служить только дополнением к исследованию и не могут быть решающим аргументом. Лишь в отдельных случаях, когда некоторые исследуемые нами люди пишут своей рукой, ровным почерком несколько страниц – тогда можно с достаточной степенью достоверности предположить, что человек не выдержал следствия и осознанно пытается за счёт других бороться за свою жизнь. А то, что явно писал следователь и измененным почерком, дрожащей, да и вообще неизвестно чьей рукой подписывал человек, – это решающим аргументом «против» быть никак не может.
   Следователи использовали разные приемы, чтобы фабриковать дела. И поэтому каждое дело требует очень внимательного рассмотрения, и при этом учитывая личность человека. Потому что очень много было именно фальсификаций. Надо также учитывать, что следователи были между двух огней: с одной стороны – начальство требовало от них скорейшего рассмотрения дела, а, как всякий чиновник, они боялись начальства, за это можно было поплатиться головой. А с другой – что это были люди, потерявшие стыд и совесть. Поэтому основываться на показаниях, которые интерпретированы людьми, потерявшими честь и совесть, – это нехорошо. Использовать эти материалы в своей работе – конечно, можно, потому что всякий документ интересен, потому что сквозь это всё равно что-то настоящее можно увидеть, но необходимо приобрести определенное видение, которое дается при долгой работе с такого рода материалами, и при этом каждый раз быть предельно внимательным и осторожным в выводах. Это вопрос очень сложный, и возможны очень серьезные ошибки даже у опытных исследователей. Поэтому надо уметь и признавать свои какие-то ошибки – ничего в этом страшного нет, хуже – ошибаться и настаивать на ошибке.

   Протоиерей Владимир ВОРОБЬЕВ, ректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, член Синодальной комиссии по канонизации святых:
   – Читая материалы одного из дел 37-го года, я обнаружил очень интересный документ. Дело очень страшное, тоже были избиения и пытки, и все подследственные в результате дали нужные следствию показания и были расстреляны. Но один из этих подследственных не был расстрелян, а был осужден на большой срок. Он дожил в лагере до смерти Сталина и стал добиваться пересмотра дела в надежде на освобождение. В своей апелляции он писал: «Мне говорят: "Вы же подписали свои показания". А вы знаете, как нас били? Приходя в сознание во время избиения, слышишь одно: "Подпиши, подпиши, подпиши". Потом опять били, приводили в сознание, и снова: "Подписывай!" И я не могу сказать, подписал я или не подписал, но если и подписал, то это было совершено в полубессознательном состоянии».
   Это – убедительное, зафиксированное в деле свидетельство того, что подписи подследственных на страницах следственных протоколов очень часто, особенно в 1937–1938 гг., когда официально было разрешено применять на допросах пытки, и они применялись с невероятной жестокостью, не могут считаться достаточным основанием для того, чтобы обвинить допрашиваемых, подписавших «свои показания» (в действительности почти всегда сочиненные следователем), в нестойкости или в том, что они кого-то выдали.

   Протоиерей Валериан КРЕЧЕТОВ, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы в Акулове, старший духовник Московской епархии:
   – Имя владыки Феодора не должно замарываться. Это, конечно, несправедливо. Говорить о Владыке как о выдающемся архиерее, а о его мученической кончине стараться умалчивать, говорить, что жизнь – это одно, а смерть – другое дело, – это неправильно. Нет, не другое. Конец венчает дело, тем более жизнь.
   Надо также учитывать, что сами слова, кто что и как сказал, – это не самое главное. Главное – это дух. Последние допросы – они не в том духе. Дух так не меняется. А то, что он якобы еще и дает подробную информацию, какое движение когда создалось, кто такие «иосифляне», а кто такие «кирилловцы» – уже одно это показывает, что всё вымышлено. Для меня, например, никаких сомнений нет, что последние протоколы сфальсифицированы. Мое отношение к Владыке после их прочтения никак не изменилось. Это для каждого свое. В истории часто существуют не факты, а отношение к фактам.
   Как с Царской семьей было – кто-то Их и до канонизации почитал, а кто-то был против прославления. Так же и тут.
   Я нисколько не сомневаюсь в твердости Владыки. Потому что все, кто его знал, отмечали именно его твердость. И говорить «Владыка сломался» нельзя – это маловероятно. Это мы «ломаемся» – по себе и судим. Можно сказать: «Всё-таки любой может "сломаться"», – но если судить по логике, что и святые падали, то тогда можно придраться и к отречению апостола Петра. Но он остался святым и первоверховным и засвидетельствовал свою твердость «камня» мученической кончиной.
   Ведь дело всё в том, что следователи писали не материалы для канонизации. Следователи делали свое дело не для того, чтобы перед нами отчитываться, им надо было отчитываться перед своим начальством, что работа идет, что они с ней справляются. Мало людей посадишь – тебя самого посадят. Вот они и старались. А здесь все средства хороши для достижения цели – для того чтобы закрыть дело и вынести смертный приговор.
   Не стоит сравнивать между собой и разные случаи – один человек выдержал допросы, а другой не выдержал. Ведь многое нам не известно. В одном месте пытали, а в другом, может, и нет. От следователя тоже зависит много – один на всё шел, другой мог быть не таким «прытким». В каждом случае всё по-разному.
   Причем спорить здесь часто бесполезно. Спор – яд для души. Когда шел спор за храм между православными и арианами, то Василий Великий сказал: «Мы тут можем еще долго спорить. Давайте помолимся, и кому храм откроется, тот и прав». Так и здесь. Что мы тут спорим, кто святой – кто не святой?! Не надо никогда забывать о Боге. Есть же Бог! Как будто Он не видит и не слышит! Он всё явит.
   Например, как было с Симеоном Верхотурским. Кто его знал? Никто его уже не знал. А Господь его явил людям. И теперь ему все молятся. Явить святого – это дело Божие.
   Сколько Царя не канонизировали? Долго. Но нельзя же положить предел Промыслу Божию! Царь был канонизирован тогда, когда это было лучше всего – вместе со всем народом, когда было всенародное прославление. Так и с владыкой Феодором будет. Когда Господь изволит – тогда и канонизируют.

«Оценка личности, а тем более критерий святости невозможны на основании следственных дел»

   Лидии ГОЛОВКОВА, старший научный сотрудник отдела новейшей истории РПЦ Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета
   Публикация заместителя главного редактора издательства Данилова монастыря Татьяны Петровой «Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)» наглядно демонстрирует, как фальсифицировались следственные дела сотрудниками НКВД в конце 1930-х годов.
   Т. Петрова в течение двух лет работала в Центральном архиве ФСБ Российской Федерации и смогла изучить во всех деталях не только дело самого Владыки, но и его сподвижников: архимандрита Симеона (Холмогорова) и его келейника Михаила Карелина, иеромонаха Игнатия (Бекренева), игумена Алексия (Селифонова), иеродиакона Анании (Алексеева) и многих других. Это дало возможность выявить внутренние связи между отдельными следственными делами. Никто до этого не изучал весь комплекс документов по делам «даниловцев».
   Мнение большинства исследователей, работающих со следственными делами, таково: оценка личности, а тем более критерий святости для канонизации новомучеников и исповедников Российских – невозможны на основании следственных дел. Эта проблема существовала с самого начала работы в ведомственных архивах. Доверие, которое выказывают некоторые исследователи по отношению к следователям и протоколам следствия 1930-х – начала 1950-х годов, просто поразительно. Приходится снова и снова доказывать то, что само собой очевидно, например, то, что никогда нельзя быть уверенным, что подследственный вел себя на следствии так, как это следует из дела, а не иначе. Кроме физического принуждения (иногда – чудовищного, о котором мы не имеем даже отдаленного представления), на вооружении у следователей 1930-х – начала 1950-х годов было множество иных средств, и первыми в этом ряду должны быть названы обман и подтасовка фактов. Если о физических истязаниях чекисты впоследствии говорили уклончиво, в общих словах, сваливая вину на других, то в поголовном обмане подследственных при пересмотре их дел в 1950-х годах сотрудники органов НКВД-МГБ-МВД признавались открыто. Это был узаконенный и поощряемый свыше метод ведения следствия. Сотрудник «органов» (КРО УНКВД НСО В.Д. Качуровский) оценивал «недостоверность протоколов 1937–1938 гг. в 100 %». В областных УНКВД начальством был выработан «шаблон, который использовался остальными следователями» [35 - Тепляков А.Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929–1941 гг. М.: Новый Хронограф, 2008. С. 254.]. А бывало и так: «объект только намечался к аресту, а протокол допроса уже был заготовлен» [36 - Там же. С. 257.]. Руководство отделов (например, начальник Особого отдела УНКВД по Алткраю И.Я. Шутилин) учил молодых подчиненных: «…Нужно обмануть врагов, на то мы и чекисты» [37 - Там же. С. 258 (По материалам документов ФСБ).].
   Есть сведения, что начальники отделов по утрам собирали следователей и давали им схемы нужных следствию показаний. Следователи по этим схемам составляли протоколы допросов, которые заставляли подписывать обвиняемых. Недоказанность обвинения считалась провалом в работе сотрудников «органов». Это преследовалось в уголовном порядке. Освобождение из-под следствия исключалось еще из соображений конспирации, чтобы не «рассекретить» методы дознания чекистов. Можно с большой долей уверенности говорить о том, что освобождались лишь те, кто соглашался в будущем сотрудничать с «органами». Конечно, немало было расстреляно и сексотов.
   Дело последнего настоятеля Данилова монастыря архиепископа Феодора (Поздеевского), или, как оно было названо, «Дело об иноческом братстве князя Даниила» под № 7014-П, другие дела «даниловцев» – яркий пример фальсификации тех лет.
   Т.В. Петрова доказывает на конкретных примерах, что сведения, полученные из признаний Серафима Голубцова и из конфискованных у архимандрита Симеона (Холмогорова) при аресте письмах, выдаются за признания самих обвиняемых. Кроме того, автором прослеживается, что целые страницы из допросов одних обвиняемых перекочевывают в допросы других. Все это дается Т.В. Петровой пунктуально, с уточнением номеров дел и страниц. Вместе с тем исследователь старается отделить чекистскую речь от правдивых показаний самих обвиняемых, уловить их живые интонации.
   Конечно, следователи тех лет не предполагали, что их «работа» окажется впоследствии под пристальным взглядом исследователей, пытающихся разглядеть истину в хитросплетениях лжи. Поэтому фальсификаторы не стеснялись в выборе средств. И даже не прятали концы в воду. Методы фальсификации налицо и не требуют какой-то особенно изощренной археографической работы. Требуется только внимание и проникновение в суть дела.
   Отдельная тема – подписи обвиняемых. «Практика подделывания подписей была настолько распространена, что сами чекистские начальники были вынуждены порой осаживать самых очевидных фальсификаторов» [38 - Тепляков А.Г. Машина террора… С. 267. (По материалам документов РГАНИ).]. Практиковались грубые подделки подписей в отсутствие обвиняемого. В других случаях рукой избитого до полусмерти подследственного водил сам следователь.
   В деле владыки Феодора удивляют поправки, сделанные якобы рукой Владыки. Они настолько незначительны, порой даже бессмысленны, что трудно поверить, что сделаны самим Владыкой, и вызывают только недоумение. По правде говоря, эти приписки и поправки не представляют никакого интереса и для следствия. Разве что слишком нарочито демонстрируют то, что подследственный был ознакомлен с делом.
   Об этом уже много писалось и говорилось. Даже неловко, что приходится повторяться и говорить об элементарных, всем известных вещах. Но несправедливые обвинения вынуждают защищать тех, кто ничуть не нуждается в нашей защите, потому что составляет славу Православной Церкви. И все же еще раз напомним, что у следствия, кроме физической расправы, имелось в запасе множество средств психологического давления для получения подписи: это неоднократно практиковавшаяся имитация с расстрелами в тюремных подвалах, кроме того – так называемые допросы «на яме», когда подследственных привозили на массовые расстрелы и у края расстрельной ямы или рва продолжали домогаться признания в несуществующей вине (как правило, это всегда удавалось). Это еще угрозы, а иногда и прямые истязания на глазах обвиняемых их близких, также целые инсценировки, предназначенные для верующих, с помощью икон и «потусторонних голосов». Например, заместитель начальника СПО УНКВД по Омской обл. З.А. Пешков обманом добился показаний от старообрядческого епископа Амфилохия (Журавлева). Он спрятал сотрудника маленького роста в коробке из-под архивных дел. Вынув из ящика на мгновение икону Святителя Николая, сотрудник произнес: «Я вижу твои страдания, подпиши, и я тебе все прощу». Истерзанный допросами священнослужитель был поражен происшедшим на его глазах «чудом» и подписал все оговоры на себя и других. После этого следователь со смехом учил подчиненных, как надо допрашивать церковников [39 - Самосудов В.М. О репрессиях в Омском Прииртышье. Исторические этюды. Омск, 1998. С. 48–49.].
   Исследователи, как правило, не давали читать протоколы обвиняемым (у которых, кстати, при аресте отбирались очки, так что большинство из них просто не имели возможности что-либо прочитать). А следователи зачитывали протоколы выборочно, только то, что они считали нужным [40 - История сталинского ГУЛАГа. Конец 1920-х – первая половина 1950-х годов: Собр. документов в 7 томах. Т. 1. Массовые репрессии в СССР. М., 2004. С. 492.]. Часто следователи подсовывали на подпись уже сфабрикованный протокол, оставляя свободное место, на котором затем дописывали признание в антисоветской деятельности, либо добивались подписи «на чистом бланке в 3–4 местах» [41 - Тепляков А.Г. Машина террора… С. 259.].
   Все подобные случаи стали известны из жалоб осужденных или из следственных дел арестованных чекистов. Конечно, и к этим делам нужно относиться с осторожностью. Но ложь в них, как правило, иного рода: оправдываясь, чекисты просто валят вину на руководство или друг на друга, но фактов нарушений законности не отрицают, да в этом и не было необходимости. Обычные слова в этих случаях: «Так поступали все. Этого требовало начальство НКВД-МГБ».
   Мы не должны забывать также, что от следователей требовался определенный процент «признательных» показаний; они даже соревновались в этом друг с другом: отдел с отделом, район с районом, область с другой областью; кроме того, Москва соревновалась с Ленинградом (чтоб не отстать от Ленинграда, было принято своеобразное «обязательство» – получать по Москве не менее 200 «признательных» показаний в день).
   О какой хотя бы частичной правде может идти речь при таком положении дел? И можно ли основывать святое дело канонизации новомучеников и исповедников Российских на подобной бесстыдной лжи?..
   Исследование, подобное исследованию Т.В. Петровой, прежде всего ценно тем, что раскрывает саму механику ведения следственных дел, обрекавших лучших людей, в том числе выдающихся деятелей Русской Православной Церкви, на мучения и гибель.

   Из «Даниловского благовестника», № 18, 2009 г.; № 19, 2010 г.