Надежда Тэффи
Легенда и жизнь

I. Легенда

   Колдунья Годеруна была прекрасна.
   Когда она выходила из своего лесного шалаша, смолкали затихшие птицы и странно загорались меж ветвей звериные очи.
   Годеруна была прекрасна.
   Однажды ночью шла она по берегу черного озера, скликала своих лебедей и вдруг увидела сидящего под деревом юношу. Одежды его были богаты и шиты золотом, драгоценный венчик украшал его голову, но грудь юноши не подымалась дыханием. Бледно было лицо, и в глазах его, широко открытых, отражаясь, играли далекие звезды.
   И полюбила Годеруна мертвого.
   Опрыскала его наговорной водой, натерла заклятыми травами и три ночи читала над ним заклинания.
   На четвертую ночь встал мертвый, поклонился колдунье Годеруне и сказал:
   – Прости меня, прекрасная, и благодарю тебя.
   И взяла его Годеруна за руку, и сказала:
   – Живи у меня, мертвый царевич, и будь со мной, потому что я полюбила тебя.
   И пошел за ней царевич, и был всегда с нею, но не подымалась грудь его дыханием, бледно было лицо, и в глазах его, широко открытых, отражаясь, играли далекие звезды.
   Никогда не смотрел он на Годеруну, а когда обращалась она к нему с ласкою, отвечал всегда только: «прости меня» и «благодарю тебя».
   И говорила ему Годеруна с тоскою и мукою:
   – Разве не оживила я тебя, мертвый царевич?
   – Благодарю тебя, – отвечал царевич.
   – Так отчего же не смотришь ты на меня?
   – Прости меня, – отвечал царевич.
   – Разве не прекрасна я? Когда пляшу я на лунной заре, волки лесные вьются вокруг меня, приплясывая, и медведи рычат от радости, и цветы ночные раскрывают свои венчики от любви ко мне. Ты один не смотришь на меня.
   И пошла Годеруна к лесной Кикиморе, рассказала ей все про мертвого царевича и про любовную печаль свою.
   Подумала Кикимора и закрякала:
   – Умер твой царевич оттого, что надышался у черного озера лебединой тоской. Если хочешь, чтобы он полюбил тебя, возьми золотой кувшинчик и плачь над ним три ночи. В первую ночь оплачь молодость свою, а во вторую – красоту, а в третью ночь оплачь свою жизнь; собери слезы в золотой кувшинчик и отнеси своему мертвому.
   Проплакала Годеруна три ночи, собрала слезы в золотой кувшинчик и пошла к царевичу.
   Сидел царевич тихо под деревом, не подымалась дыханием грудь его, бледно было лицо, и в глазах его, широко открытых, отражаясь, играли далекие звезды.
   Подала ему Годеруна золотой кувшинчик:
   – Вот тебе, мертвый царевич, все, что у меня есть: красота, молодость и жизнь. Возьми все, потому что я люблю тебя.
   И, отдав ему кувшинчик, умерла Годеруна, но, умирая, видела, как грудь его поднялась дыханием, и вспыхнуло лицо, и сверкнули глаза не звездным огнем. И еще услышала Годеруна, как сказал он:
   – Я люблю тебя!
//-- * * * --//
   На жертвенной крови вырастает любовь.

II. Жизнь

   Марья Ивановна была очень недурна собой. Когда она танцевала у Лимониных падеспань с поручиком Чубуковым, все в восторге аплодировали и даже игроки бросили свои карты и выползли из кабинета хозяина, чтобы полюбоваться на приятное зрелище.
   Однажды ночью встретила она за ужином у Лягуновых странного молодого человека. Он сидел тихо, одетый во фрак от Тедески, грудь его не подымалась дыханием, лицо было бледно, и в глазах его, широко открытых, отражаясь, играли экономические лампочки электрической люстры.
   – Кто это?
   – Это Куликов, Иван Иваныч.
   Она пригласила его к себе, и поила чаем с птифурами, и кормила ужином с омарами, и играла на рояле новый тустеп, припевая так звонко и радостно, что даже из соседней квартиры присылали просить, нельзя ли потише.
   Куликов молчал и говорил только «пардон» и «мерси».
   Тогда пошла Марья Ивановна к приятельнице своей, старой кикиморе Антонине Павловне, и рассказала ей все об Иване Иваныче и о любовной печали своей.
   – Что делать мне? И пою, и играю, и ужин заказываю, а он сидит как сыч, и, кроме «пардон» да «мерси», ничего из него не выжмешь.
   Подумала кикимора и закрякала:
   – Знаю я твоего Куликова. Это он в клубе доверительские деньги продул, оттого и сидит как сыч. Все знаю. Он уж к Софье Павловне занимать подъезжал, и мне тоже намеки закидывал. Ну да с меня, знаешь, не много вытянешь. А если ты действительно такая дура, так поправь ему делишки – он живо отмякнет.
   Позвала Марья Ивановна Куликова.
   Сидел Куликов на диване, и не подымалась дыханием грудь его, бледно было лицо, и в глазах его, широко раскрытых, отражаясь, играли экономические лампочки электрической люстры.
   Сидел как сыч.
   И сказала ему Марья Ивановна:
   – Сегодня утром прогнала я своего управляющего, и некому теперь управлять моим домом на Коломенской. Как бы я рада была, если бы вы взяли это на себя. Делать, собственно говоря, ничего не нужно – всем заведует старший дворник. Вы бы только раза два в год проехали бы по Коломенской, чтобы посмотреть, стоит ли еще дом на своем месте или уже провалился. А жалованья получали бы три тысячи.
   – Пять? – переспросил Куликов, и лампы в глазах его странно мигнули.
   – Пять! – покраснев, ответила Марья Ивановна и замерла.
   Но, замирая, видела, как грудь его поднялась дыханием, и вспыхнуло лицо его, и сверкнули глаза не экономическим светом.
   И еще услышала Марья Ивановна, как сказал он:
   – Я совсем и забыл сказать вам… Маруся, я люблю тебя!..
//-- * * * --//
   На жертвенной крови вырастает любовь.

Надежда Тэффи Легенда и жизнь

I. Легенда

II. Жизнь

Надежда Тэффи
Легенда и жизнь