Мокрицкий С.И.
Путь христианина

Начало

   Родился я 27 марта 1928 года на Западной Украине. В селе Лобачевка Берестечковского района Волынской области. Западная Украина к тому времени была частью Польши. Родители мои – Иван Спиридонович и Марфа Трофимовна. Бабушку звали Мария. Дедушка Спиридон так и не дожил до моего рождения.
   Дедушка по маме, Трофим, вместе с бабушкой имел возможность познакомиться со мной как с первым внуком.
   Для дедушки Трофима и бабушки, маминой мамы, я оказался первым внуком.
   Родители мои были крестьянами-середняками, то есть не слишком бедными, но и не богатыми. По национальности – украинцы, а по вере – православные. Отец недолюбливал священников, а мать к религии относилась равнодушно.
   Лобачевка (Лобачiвка по-украински) – село, в котором мы жили, было немаленькое. Около тысячи дворов. Площадь занимало тоже немалую. О нем ходила такая поговорка: мiстечко – Берестечко, Лобачiвка – город (с украинского: Берестечко – пригород, Лобачевка – город). В селе была православная церковь, очень красивая, и католический костел. Были разные магазины, которые держали в основном евреи. Это был центр села, называли его «мiстечко». В основном там жили евреи разных специальностей. Жили в нашем селе и поляки. Но их было сравнительно немного. Это были привилегированные легионеры Пилсудского – богатые люди, которые завоевывали под командованием Пилсудского части Украины в 1918 году (см. Приложение 2). Основная часть жителей села – украинцы, крестьяне, труженики сельского хозяйства: бедняки, середняки и немного зажиточных. Было барское поместье. Барин там жил богатый, имел много пахотных земель, сенокоса и леса. На него работали бедняки и имели хоть какой-то заработок.
   Как я уже сказал, отец был середняком. У нас было 4,5 гектара земли, 1,5 гектара леса, 1,5 гектара сенокоса. Было две лошади, две коровы, четыре-пять свиней, пять-шесть овец. Рабочих не нанимали, управлялись сами. Отец страдал радикулитом, а также пошаливало сердце, так что маме приходилось несладко. Она делала свою, женскую, а зачастую еще и мужскую работу. Когда мы, дети, подрастали, то работы хватало и нам, особенно в весенние и осенние дни. Приходилось затемно ложиться и затемно вставать.
   Мой брат Василий родился в 1932 году, сестра Ольга – в 1936. Сейчас они живут на Северном Кавказе.
   Когда мне исполнилось 8 лет, я пошел в школу. Учился на «отлично», несмотря на то что приходилось пасти коров и нянчить сестренку. Школа называлась семилеткой. Уроки проводились на польском. Но был урок украинского языка, если его можно назвать украинским. Чьих только слов там не было! Западная Украина за свою бытность кем только ни была завоевана. Все это нашло свое отражение в языке.
   Школа была на расстоянии одного километра от нашего дома, но добираться было нелегко. Дорога не была асфальтирована, после дождя стояла большая грязь, а в класс пускали только в чистой обуви. И детских калош у нас не водилось. По-польски я говорил неплохо, а нашим «домашним» языком был украинский.
   В школе преподавались и уроки богословия: по средам – для православных, по пятницам – для католиков. За меня шла борьба между ксендзом и православным священником.
   Поскольку у меня польская фамилия – Мокрицкий, ксендз мне говорил: «Panie Mokrzycki, pan jest urodzony polak». – «Panie proboszcz, ja napewno jestem wyrodzony polak», – возражал я (по-русски: «Пан Мокрицкий, ты урожденный поляк». – «Пан, я скорее вырожденный поляк»).
   «Победил» православный священник: он взял меня в церковь служить у алтаря. Помню, что труднее и противнее всего было целовать его волосатую руку, когда я подавал ему кадильницу.
   Вместе с классом мы ходили в церковь и просили Бога благословить Польшу, чтобы она преуспевала и чтобы Он даровал мир и благополучие. Молились также, чтобы Бог даровал долголетие правительству.
   Школа у нас считалась бедной, и учеба была не на высоком уровне, обычно ограничивалась четырьмя классами. Хочешь учиться дальше – принимай католическую веру. Дело в том, что обязательным было только начальное образование. Если кто желал учиться дальше, должен был оплачивать свою учебу. Однако состоятельных людей среди украинцев было немного. Но если православные принимали католическую веру, они имели льготы при получении среднего образования.
   Трудности жизни состояли в том, что преобладало сельское хозяйство, не было другого производства, где бы можно было заработать денег и иметь хоть какие-то условия для жизни. Продажи урожая давали низкую прибыль. Были помещики, которые владели землей и лесом. Они продавали землю по очень высокой цене. Однако люди старались покупать, чтобы наделять землей детей, выходящих в жизнь. На таком фоне получение образования часто отодвигалось на потом. Существенно утяжеляли жизнь и долгосрочные кредиты. Кредиты давал банк, под высокие проценты. Без кредитов было трудно вести хозяйство, в результате люди попадали под кабалу процентов.
   С Польши донеслась весть о новой религии – «Бадачи письма святого», то есть «Исследователи Священного писания». Их называли просто «Бадачи». Они на велосипедах развозили и продавали религиозные книги и журналы. Помню, как отец ответил на их предложение: «Нет денег купить». Тогда они дали даром. Хотя отец в то время не интересовался этой литературой, но, поскольку предложили бесплатно, отказаться было неудобно. В свое время эта литература сделала свое дело.
   Я был любимчиком у мамы, а брат Василий – у отца. Я рос похожим на маму: она была смуглая, и я, как вороненок, черный. Брат, когда родился и рос, был светлым, больше походил на отца. В школе я был отличником, а брат еле зарабатывал на тройки. Он больше хулиганил, и мама не упускала сказать отцу: «Это твой хваленый сынок!» Мне было приятно это слышать, и я старался, чтобы мама имела больше причин указать на меня как на послушного и умного сынка.

Мои детские шалости

   Помню, как-то раз отцу здорово попало от мамы. Дело было так. Мне было двенадцать лет. Родители каждый день ездили на уборку урожая или еще куда-то, а мне приходилось нянчиться с маленькой сестренкой. А так хотелось гулять с мальчишками! Но сестренка никак не засыпала. Вечером, когда родители вернулись домой, я пожаловался на то, что ее никак не угомонить. Отец в шутку сказал: «Ты бы подлил ей в молоко самогона, она бы быстро заснула». Я не забыл слов отца и на следующий день применил его «совет». Прямо с утра я подлил самогона в бутылочку с молоком. Но я сообразил, что много вливать не стоит, и добавил по своему усмотрению, на глазок. Вскоре сестренка уснула, а я побежал на улицу к мальчишкам. Часто прибегал в комнату, чтобы посмотреть спит ли она. Смотрю: дышит, значит, все в порядке. Уже вечер, вот-вот должны приехать родители, а она все спит. Я старался разбудить ее, слегка шевелил ее – никак не просыпается. Я брату ничего не сказал о самогоне. Приехали родители, а она все спит. Мама спрашивает, давно ли Ольга уснула. Говорю: «Только что, недавно, перед вашим приездом». – «Ты хоть ее кормил?» – «Конечно». И только на другой день около полудня она проснулась. Прошло немного времени, я убедился, что с ней все в порядке, и рассказал родителям о том, как все было. Конечно, мама меня не похвалила. Но отцу за совет попало здорово.
   В школе, хотя я учился хорошо и у некоторых учителей был любимчиком, у меня случались серьезные проделки. Была такая уверенность, что мне все сойдет с рук. Наверное, все знают поговорку «Первого апреля никому не верю». И если обманутый спросит, почему ты ему наврал, он получает ответ: «Ты что, забыл? Сегодня первое апреля», – и всем весело. И вот, в школе я подхожу к директору школы (он поляк, и мы общались по-польски) и говорю ему: «Пан директор, ваш сын Збышек пошел с детьми на речку и там утонул». Он галопом понесся к речке, нашел своего сына живого и невредимого, взял на руки, принес его ко мне и сказал: «Видишь?» Только со временем я понял глупость своей первоапрельской шутки. Понял, что шутить так было нельзя. Я, конечно, был виноват.
   Вспоминаю и такой случай: в летний период во время перемены все ученики выходят на улицу, чтобы порезвиться и поиграть. К основному зданию нашей школы делали пристройку. Стены были из бревен и выложены до окон. Досок было там много. Они были разной длины. Мы, ученики, выбрали самую длинную, положили серединой на окно и расселись на концы по обе стороны доски, сохраняя равновесие. Нижняя сторона отталкивалась и шла вверх, а другая сторона доски опускалась. И так по очереди – то вверх, то вниз. На одной стороне доски сидели мальчишки, а на другой – девочки. Я сидел на стороне мальчишек, на самом краю. Когда мы опустились вниз, до самой земли, а девочки были в самом верху, в трех метрах от земли, я соскочил с доски, равновесие нарушилось, и девочки стремительно упали вниз. Если бы нога крайней девочки попала под доску, перелома было бы не избежать. По чистой случайности все сложилось благополучно и для нее, и для меня. Перелома не было, только поцарапало ногу. Девочка пошла в кабинет к директору и рассказала, как было дело. Там сидел православный священник, который должен был после перерыва проводить в нашем классе урок религии. Директор поручил ему разобраться и наказать виновных. Виновным, конечно, был я и был наказан – поставлен на колени у доски. Священник, когда обращался к классу, был обращен спиной ко мне. Он ходил по классу, что-то объяснял. В то время как он был ко мне спиной, а на ней не было глаз, я садился на корточки. Ученики в классе, видя это, сразу поднимали смех. Как только он немного поворачивался, чтобы посмотреть, не я ли это смешу класс, а поворачивался он медленно, так как был пожилой, я уже стоял на коленях. Так повторялось несколько раз. Священник подзывал к себе смеющихся, дергал их за уши, кидал в них пеналом. У меня был в классе друг, и он видел, что мантия священника меня задевает, знаками показал мне, чтобы я дернул того за край одежды. И если я это сделаю, он даст мне шоколадку. Я ответил ему жестами, что за шоколадку не продаюсь. Тогда он показал мне: что, мол, слабо? Вот это меня уже задело. Я решил доказать, что я не слабак. И когда священник приблизился настолько, что пола его мантии задела меня, я схватил ее и дернул так, что тот немного пошатнулся. И весь класс снова засмеялся. Священник выругался. Возле печки лежало полено, он взял его и приказал мне поднять руки, взять полено и держать его над головой. Я получил двойное наказание – стоять на коленях и держать над головой обеими руками полено. Священник сел в кресло и наблюдал за мной. Полено не было тяжелым, но держать руки вытянутыми вверх очень трудно. Я решил выдержать честно до конца урока, довольный тем, что докажу другу, что я не слабак. Но меня одновременно мучила совесть: ведь я соскочил с доски, и из-за меня девочка поцарапала ногу. Наказания я не выдержал, мои руки онемели, перестали слушаться. Я думал о том, что виноват, конечно, но директор никогда меня так не наказал бы. «А ты, священник, ты жестокий и учишь, что Бог вечно мучает грешников. Этого не может быть», – думал я про себя. Затем я бросил полено под кресло, на котором сидел священник, а сам встал и выбежал на улицу, оставив портфель в классе. Дождавшись конца урока, попросил друзей вынести мне портфель. Пришел домой, а отец уже спрашивает: «Что ты там натворил в школе? Меня вызывает директор. Расскажи все честно. И там мне расскажут. Если расскажешь правду, учту это при наказании». Я рассказал все подробно. Священник пожаловался на меня директору, просил жестоко наказать меня. Директор попросил одну ученицу, чтобы она зашла к отцу и сказала, что тот вызван к директору. Она зашла раньше, чем я вернулся домой. Поэтому отец знал об этом до моего возвращения. От директора он вернулся не очень расстроенным и суровым. О священнике ничего особенного не сказал, может быть потому, что он их недолюбливал. Но за то, что я соскочил с доски, он меня здорово отругал, сказал, что, прежде чем это сделать, я должен был подумать о последствиях. «Это хорошо, что так обошлось, могло быть и по-другому. Как ты сам думаешь, что могло быть?» – «Девочка могла получить несколько переломов». – «Это хорошо, что ты понял, но нужно было об этом подумать раньше».

Разочаровываюсь в религии

С самого детства религия имело место в моей жизни. Как и у многих, у меня она отождествлялась с православием. Я уже упоминал, что в школе преподавались две религии: православная и католическая. Но родители были православными, и священник пригласил меня помогать при алтаре. Мне пришлось участвовать во многих церемониях. Например, в православии есть такой праздник, как родительский день. У нас, в Западной Украине, происходило это так: люди готовили сдобное печенье, колбасу, жареное мясо, расписанные яйца, творог и разную сдобу. Несли все это на кладбище, на могилы своих родственников, там расстилали ковер – обеденное самотканное рядно – и на него выкладывали все, что было приготовлено. Для умерших. По кладбищу проходила процессия со священником во главе, дьякон и певчие. С ними ходил и я. Мое участие заключалось в том, чтобы в кадильнице был ладан и чтобы он постоянно горел, издавая приятный запах. И когда священнику была нужна вторая рука, он отдавал кадильницу мне. Я проверял ее и в нужное время подавал ему. Подавая кадильницу, каждый раз целовал его руку. Когда эта процессия подходила к могиле, священник спрашивал у родственников, кто похоронен. Они отвечали, мужчина это или женщина, и называли имя умершего. После того как священник нараспев произносил «Упокой душу усопшего раба Божьего (усопшей рабы) Ивана (или Степана, Евдокии или Марии)», хор затягивал «Господи помилуй!» трижды. Я обратил внимание, что, если родня была небогатой (эти люди сами годами не ели того, что приготовили для праздничного случая), процессия быстро переходила к другой могиле. Если на другой могиле лежал богатый ковер и на нем богатые яства, первый вопрос священника был прежним, но были и дополнительные вопросы: был ли покойный глубоко верующим, был ли он благодетелем, как часто ходил в церковь. В итоге над такой могилой причитания длились не меньше двадцати минут. Таким образом проходило посещение умерших родителей. Куда же девалось все с ряден и ковров? Под руководством церковного старосты и братчиков (так называли верных православных, которые имели обязанности заботиться о церкви) их помощники складывали угощения на повозку и отвозили в помещение, которое называлось дежуркой. Там все это сортировали и затем делили между собой. Конечно, львиная доля доставалась священнику, затем старосте и так далее по старшинству. Во время этого праздника вокруг церкви сидели бедные и голодные, которые не имели никаких средств к существованию. Ничего из того, что находилось в дежурке, им не перепадало. Жители села знали это, поэтому приносили им отдельно, кто что мог. Об этом жители втайне вели разговоры. Они боялись обсуждать церковь и церковных служителей во всеуслышание. Они искренне боялись Бога и говорили: «Не наше это дело».
У нашего молодого священника была дочь, моя одноклассница. Она училась плохо. Священник просил меня помогать ей в учебе. Я старался ей помочь, даже ходил к ним на дом. Она была очень разбалована и ленива. Порой она просто списывала у меня готовые школьные задания. У этого священника было и свое хозяйство – корова и свиньи. И если после вышеупомянутой дележки продукты долго залеживались и червивели, он скармливал их свиньям. Я это видел своими глазами. Ясно, какое мнение могло сложиться у меня в юношеские годы в отношении православия и религии вообще.

Антихрист

   Когда из нашего села Лобачевка отступили фашисты, вернулась советская власть. Недалеко от нашего села линия фронта остановилась, на месяц или два, точно не помню. Нас эвакуировали подальше от линии фронта. Отца за отказ служить в армии уже осудили на десять лет. Он прислал первое или второе письмо, уже из лагеря. Конвертов тогда не было, письма складывали треугольничками. Ответ отцу я написал простым карандашом. Но нечем было написать адрес на письме: у нас не было ни чернил, ни химического карандаша. Недалеко жил старик-священник из нашего села. Я подумал, что у него должен быть хотя бы химический карандаш. Зашел к нему в комнату, он читает Евангелие большого формата. Я поздоровался, он не ответил мне раньше, чем закончил читать главу. Затем сложил книгу и только тогда поздоровался со мной, спросил, зачем я пожаловал. Я рассказал зачем. Он сказал, что у него есть чернила и ручка. Я написал на письме адрес и поблагодарил. Он спросил, где мой отец. Отвечаю, что он в Горьковской области, в лагере, что его судили за отказ служить в армии и воевать и осудили на десять лет исправительных лагерей. По этому поводу священник не стал ничего говорить. Но задал мне один вопрос: как я думаю, почему большевики прогнали немцев? Я предположил: наверное, у них оружие лучше? «Нет, большевики признали духовенство, и наши священники под Москвой и Сталинградом вышли на поле боя и благословили крестом победоносным. Вот потому их и погнали». Я ему на это ничего не ответил, хотя в то время уже мог. Еще раз поблагодарил за ручку и чернила и ушел. С этим священником у меня была еще одна встреча, года через два. Пришло время получать паспорт, была необходима справка о моем рождении. В то время так называемые метрические свидетельства находились в церквях. Некуда деваться. Нужно идти к священнику просить метрику, чтобы засвидетельствовать свое рождение. Я пришел снова к нему на квартиру, так как церковь была разбита немцами, он настороженно меня принял, и снова последовал вопрос, зачем я пожаловал.
   – Мне необходимо получить паспорт, и нужна метрика о моем рождении. Мне сказали, что метрики пока у вас.
   – Да, метрики у меня, но я тебе ее не дам. Почему? Ты отказался от Христа, и поэтому ты антихрист.
   Я понял. Он уже знает, что я Свидетель Иеговы. Тогда я спросил:
   – У вас Библия есть?
   – Есть, – ответил он.
   – На основании Библии нужно разобраться, кто из нас антихрист: вы или я.
   – Матушка, не давай ему Библии, – ибо матушка уже собиралась дать мне ее. – Что ты хочешь про меня сказать?
   – А то, что при Польше вы пели «Боже, благослови Польшу». Когда пришли немцы, в церкви пели «Христос воскресе». А большевики, по-вашему, погнали немцев, ибо признали духовенство, и оно благословило их крестом победоносным. Значит, какая власть – такая и масть?
   Священник не нашелся, что ответить.

Новая власть

   В 1939 году произошли большие перемены. С запада границу Польши перешли немцы, а с востока – русские. И разделили ее между собой. Мы оказались на территории Советского Союза (см. Приложения 3, 4).
   При Польше очень мало проводилась агитационная работа, особенно на селе. Газеты и журналы практически не доходили до обычных украинских сел. Желая как-то участвовать в общественной жизни, люди образовывали кружки. Я припоминаю такой молодежный кружок, в котором состоял отец, назывался он по-польски «Kolo Mlodiezy» («Молодежный кружок»). Был и другой кружок – «Spolem» («Вместе»). С приходом советской власти жизнь на селе начала бурно меняться. Началось с того, что Советскую Армию встречали как освободительницу от панской Польши – с хлебом и солью. Молодежь выходила на улицы в национальных одеждах, с цветами. Ведь пришли свои по крови и по вере. В школах в старших классах появился комсомол, в младших – пионеры. Моих родителей и меня привлекала советская идеология: всеобщее равенство, человек человеку друг, товарищ и брат. Не пан, а товарищ, защитник ближних. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Наша семья приняла эти идеи очень быстро. Я вступил в ряды пионеров, чтобы бороться за дело Ленина, Сталина, за комсомол и обеспеченное коммунистическое будущее. Отец стал агитатором. Образовались так называемые десятихатки: назначили по одному агитатору на десять дворов. Провозглашенный принцип о том, что человек человеку друг, товарищ и брат, действовал недолго. Постепенно стали происходить и другие изменения. Закрыли церковь. Священники разошлись по домам. Стали увеличиваться налоги, что делало еще тяжелее нашу и так не сладкую жизнь. Все это стало подготовкой к колхозу: отдай свою землю, отдай в колхоз лошадей, повозку, сани для зимы и другую хозяйственную утварь. Иди работать в колхоз, будешь зарабатывать трудодни и получать зарплату. А может, и не получишь, если, скажем, брал у колхоза лошадь для вспашки огорода или для поездки на рынок. Если что-то посеяли в колхозе, то на трудодень будешь получать то, что собрали, в зависимости от того, сколько собрали (в граммах на день). Однако люди привыкли иметь свое, пусть и немногое, а тут перемена: добровольно пиши заявление, вступай в колхоз и тебе укажут, что ты, из того, что имеешь, должен сдать в колхоз. А потом уже получишь то, что тебе выделят из колхоза. То, что человек должен добровольно написать заявление, будто желает вступить в колхоз, стало относительным понятием. Чаще добровольное превращалось в принудительное.
   Порой это доходило до абсурда. Местные власти, чтобы выслужиться перед районными и областными властями, уверяя их в активном распространении колхозов, объявляли, что вечером в клубе будет бесплатное кино. Так как во время Польши в селах и понятия не имели о фильмах, а тем более бесплатных, зал набивался битком. После фильма двери закрывались, на сцену выносили столы и сажали секретарей, у которых были подготовленные заявления на вступление в колхоз. Нужно только поставить свою подпись. Делалось объявление: «Теперь, товарищи, будет проходить вступление в «колгосп» (по-русски «колхоз»). Подходите и расписывайтесь». Некоторые, поняв, в чем дело, стали пятиться к дверям. Но там уже стояли молодчики, с засученными рукавами. Спрашивали: «Ты куда? Иди. Распишись!» И били в такое место, где не видно синяков. Тогда люди хлынули обратно, к столам. Оттуда было слышно: «Товарищи, не теснитесь, так работать невозможно. Все запишетесь». Когда об этом «передовом методе» стало известно в районах и области, подписанные заявления аннулировали.
   При Польше я закончил 4 класса начальной школы. При переходе на новую, советскую, систему образования всем школьникам было сказано перейти на класс ниже. Так что мне пришлось еще год учиться в четвертом классе. Хотя в учебе произошли перемены (какие?), я все так же преуспевал, был отличником. Стал пионером, с красным галстуком, и написал заявление в комсомол. Но получил отказ по молодости лет. На всех государственных праздниках я выступал с речами, поддерживая идею коммунизма. Отец добровольно вступил в колхоз, был в нем бригадиром и агитатором, я помогал ему в этом как мог. Однако жизнь во время становления колхозов не улучшалась, а, напротив, становилась тяжелее. Деваться некуда, пришлось терпеть. Все же от своих, а не от польских панов.

Оккупация

   В июне 1941 года Германия напала на Советский Союз, и на второй день войны, в понедельник, немцы уже были у нас. На Западной Украине была поговорка: «Быстро пришли и быстро ушли». Я думал, что Красная Армия быстро вернется, поэтому берег свой красный галстук.
   Церкви открылись, шла служба. Пели «Христос воскресе», так как сравнивали приход Гитлера с воскресением Иисуса Христа. Мне хорошо запомнился этот день.
   Я встретил одну пожилую православную женщину, идущую из церкви. «Христос воскресе», – сказала она мне с вызовом. Я растерялся, потому что в это время года никто так не приветствует друг друга, и ничего не ответил. Тогда она схватила меня за ухо так сильно, что надорвала его, и крикнула: «Ах, ты коммунист, не знаешь, как отвечать? Теперь будешь знать!»
   Нас старались убедить, что пришла новая жизнь. Ушли голодранцы, а появились хозяева, которые научат нас правильно жить. Недолго им пришлось нас учить – с 1941 по 1944 год. Однако многие успели разобраться, что у коммунизма и фашизма много общего. Жизнь во время оккупации стала совсем невыносима: все забирали, все грабили. Для победы, для фронта.
   С первых дней фашисты начали сотрудничать с украинскими националистами (см. Приложения 4, 5). В районном центре Берестечко пятеро немцев в присутствии местного православного духовенства со всею пышностью, положа руку на Библию, давали обеты быть представителями власти во благо украинского народа. Полицаями были исключительно украинские националисты. Они были верны немцам и неуклонно исполняли все указания их власти. Власти объявили особое положение – комендантский час. Тех, кого встречали до восхода солнца, расстреливали на месте. То же самое происходило и после захода солнца. В нашем селе Лобачевка устроили гетто, к уда сгоняли евреев из нашего и соседних сел. Охраняли и способствовали их сбору украинские полицаи. В определенное время неподалеку выкопали ров и расстреливали евреев целыми семьями, забирая их из гетто. Расстрелянных во рву сверху присыпали землей, которая несколько дней шевелилась, поскольку там еще оставались живые.
   Когда немецкая армия захватила Киев, украинские полицаи оставили свою службу, ушли в лес на нелегальное положение и стали бить немцев и вести с ними партизанскую войну. Писали лозунги: «Смерть Гитлеру и Сталину!»

Наша семья узнает истину

   В этот период, во время немецкой оккупации, в жизни нашей семьи произошли коренные перемены. Из соседнего села Дыковыны к отцу приехал знакомый «бадач» (в то время у нас так называли Исследователей Библии, или Свидетелей Иеговы). Он вел с отцом беседу около трех часов. Когда он приехал в следующий раз, отец пригласил послушать и меня. В их разговоре меня ничего не привлекло, и я отпросился гулять в село к нашему родственнику, моему ровеснику. Когда мы гуляли, к нам присоединились два соседних мальчика. Это были сыновья того Свидетеля Иеговы, который приехал к нам. Эти мальчики пригласили меня к себе на обед. После обеда, взяв книгу «Арфа Божья», изданную Свидетелями Иеговы, они показали, как изучают ее: один задавал вопросы, а другой писал ответ. Их отец обратился ко мне: «Видишь, как способны дети изучать Слово Бога?» На это я ответил, что хорошо им, ведь у них есть и книга, и столько литературы, а у меня – нет. Он сказал: «У тебя тоже есть. Приди домой и загляни под матрас кровати родителей». Мена это задело, и я подумал: «Почему я не знаю, что у нас дома под матрасом, а он знает?»
   Оставив их, я побежал домой – 2 километра. Прибежал, и сразу – под матрас! Удивительно, но под матрасом была спрятана библейская литература. Держать ее открыто в то время было опасно. Шел 1941 год, мне было 13 лет.
   Я читал те книги запоем. Когда мне запрещали, я залазил под кровать и читал тайком. Меня не могли найти. Мама, чтобы отвлечь меня от чтения, специально заставляла что-то делать, нянчиться с сестренкой.
   С того времени мы с отцом пытались изменить свою жизнь в соответствии с теми новыми знаниями, которые получали из библейской литературы. Отцу было труднее, потому что он выпивал и курил. Помню, как отец несколько раз сжигал все связанное с курением (табак, бумагу для самокруток и даже красивую коробку, где хранился нарезанный табак), но потом снова начинал курить.
   Мне было легче: выпивать был молод еще, а курить – не курил. Мама в изучении Библии особо нас не поддерживала, хотя и не препятствовала.
   К тому времени в нашем селе еще одна семья начала интересоваться библейской истиной. Это была семья Тихона Плийчука, люди известные в нашем селе. Раньше Тихон был атеистом и председателем колхоза. Как я упоминал, мой отец прежде тоже был агитатором и бригадиром. Люди в деревне говорили, что, вот, они были коммунистами, а теперь стали «бадачами».
   В соседнем селе Дыковыны, находящемся в 3 километрах от нас, было собрание Свидетелей Иеговы. Однако ходить туда на занятия отец и Тихон не могли, потому что за ними следили бендеровцы. Те очень враждебно относились к Свидетелям Иеговы. Бывало заходили в дома и смотрели, есть ли иконы. Если нет – заставляли вешать. Бывали случаи, что за отказ убивали.
   Время было трудное, и люди прислушивались к вести о Царстве. Христианские сестры много проповедовали, и люди собирались вокруг них, чтобы слушать, порой до двадцати человек. Сестры говорили мне: иди, встречайся с людьми, ты у нас смелый брат. А мне было всего пятнадцать. Удивительно, как я справлялся с участием в проповеди.
   В то время моего отца не было дома. После возвращения советских войск он был осужден на 10 лет за отказ служить в Красной Армии. А Тихона при отступлении немцы забрали с собой в качестве рабочей силы. Из братьев в селе остался один я, подросток. А сестер в нашу группу прибавилось. Мы собирались, проводили занятия. Занятия были своеобразные, ведь в то время литература не поступала регулярно, доставали, где могли. Встречи у нас основывались на Библии, мы заучивали стихи и целые главы наизусть.

Первые шаги в истине

Однажды пошел в проповедническое служение с одной молодой девушкой, Янкелиной, которая сама недавно начала изучать Библию. Она была старше меня на два года, очень красивая. У нее было много поклонников. Она попросила уйти подальше от своего села. Мы прошли километров десять до другого села, подошли к крайнему дому. Я говорю ей: «Начнем с первого дома?» Она предлагает: «Давай с третьего». Янкелина опасалась встретить знакомых, так как была известна во всем районе. И что же? Мы постучались в этот дом, и нам открыла девушка, которая кинулась Янкелине на шею: «Вот так встреча! Как это ты оказалась в наших краях, вот так встреча!» Моя спутница покраснела до кончиков ушей и лишилась дара речи. Нас пригласили в дом. Решив прийти на помощь Янкелине, говорю хозяйке: «Теперь ваша знакомая, Янкелина, изучает Слово Бога – Библию, в которой говорится, что эта благая весть должна быть проповедана до края земли, в том числе и в вашем селе. А что мы выбрали ваш дом, не зная, что встретим знакомых, нас, наверное, привел ангел, чтобы и вам, молодой девушке, стала доступной благая весть. Мы являемся Свидетелями Иеговы. Меня зовут Сергеем. А мою спутницу представлять не стану, вижу, вы хорошо знакомы. Мы хотим обратить ваше внимание на несколько библейских стихов, которые говорят о Царстве Божьем, о котором Иисус Христос просил молиться. Вам, наверное, знакомы слова: «Пусть придет твое царство. Пусть твоя воля будет и на земле, как на небе». Именно это Царство Бог вскоре установит, зачитай нам об этом, Янкелина, в Даниила 2:44 («И во дни тех царств Бог Небесный воздвигнет царство, которое во веки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно»). Она зачитала библейский стих. Тут раздался стук в дверь. Хозяйка открыла, и вошли трое молодых парней, тоже оказавшиеся знакомыми Янкелины. Тут моя спутница совсем растерялась. С их стороны посыпались вопросы: как мы оказались здесь? Нам пришлось объяснять сначала. Таким образом, мы повторили свое преподнесение с последующими библейскими стихами, которые зачитывала Янкелина. Они нас внимательно слушали, хотя вопросов не задавали. На меня посматривали косо. Мы вышли из дома и на улице Янкелина решительно сказала: «Теперь выбирать не будем, будем заходить во все дома подряд». Мы повернули по направлению к нашему селу и заходили в первые попавшиеся дома. К вечеру вернулись домой воодушевленные. Янкелина в дальнейшем стала нашей христианской сестрой и оставалась ею до конца своей жизни.

Филипп

   Хочу забежать немного вперед и рассказать один случай, связанный с бендеровцами. В собрание Дыковыны проводить Вечерю Воспоминания смерти Иисуса Христа прислали одного брата, которого звали Филипп. Вскоре брат отправился домой, но дома так и не появился. Начались поиски, и вскоре пастухи нашли молодого брата в лесу, в овраге, убитого, закиданного ветками. Братья поехали за ним, привезли в дом брата Павла Панасюка и похоронили у него в саду.
   Узнав об этом, бендеровцы пришли и пригрозили братьям, что если они не выкопают труп и не увезут туда, где его взяли, то все окажутся в этом же овраге. Дали время на выполнение приказа.
   Вернувшись, бендеровцы застали братьев, молящихся на коленях. Стали выяснять, почему те не выполнили приказ. И услышали в ответ:
   – Мы этого не можем сделать.
   – Тогда все окажетесь там!
   – В чем мы виноваты? Мы сделали только то, что необходимо делать с мертвым телом. Тем более, он нам брат!
   После этого разговора братьев избили, но оставили в покое.
   Итак, наш дорогой брат Филипп по сей день лежит в саду и ждет голоса Иисуса Христа: «Филипп, выходи!» (Иоанна 5:28, 29).

Подпольный кружок

   Наша семья и семья Плийчука изучали Библию и журнал «Башня Стражи», каждый у себя дома. Я же начал ходить в кружок (как у нас называли группу) в Дыковыны на изучение Библии. На занятия приходило до 15 человек. Собирались вечером, когда уже темнело, и порой изучали до двух часов ночи при глухо занавешенных окнах.
   Как мы занимались? Изучение длилось два часа. В то время в журнале «Сторожевая башня» не было вопросов.
   Каждый дома составлял свои и отдавал их служителю кружка, который выбирал для изучения лучшие. Статью в журнале проходили за два занятия.
   Это были трудные времена. Только перед рассветом мы незаметно расходились в разные стороны. Мне было особенно трудно, потому что приходилось в вечернее время, в темноте, идти два километра по лесу, а затем огородами до дома брата Петра Ткачука в селе Дыковыны. И рано утром, опять в темноте, возвращаться домой. Тогда мне было всего 14 лет.
   Помню, когда шел по лесу, слышал разные звуки, треск, и меня охватывал такой страх, что волосы становились дыбом и ноги не двигались. Тогда я останавливался, снимал фуражку и молился. Через две-три минуты страх куда-то пропадал, и я был готов от радости петь. Уже тогда я почувствовал силу молитвы.
   Проходя через лес, такое я испытывал по два-три раза. Удивительно, что все это помнится (так живо), словно происходило вчера. Помнятся и журналы «Башня стражи», которые изучал. Мой первый журнал был «Його вiйна» («Его война», то есть Божья), основанный на книге 2 Паралипоменон, 20-й главе.

Чья власть в Украине?

   Наша семья росла духовно в трудные времена. Моего отца бендеровцы били за то, что он отказывался обучаться военному делу. Меня били за то, что я отказывался изучать устройство пулемета. Они готовились воевать, чтобы добиться независимости Украины. Для этого требовались обученные солдаты. Они готовили даже кавалерию, собирали мужчин с лошадьми. Те должны были сделать деревянные винтовки, которыми пользовались во время обучения.
   В то время официальная власть была у немцев, движения украинцев боролись за «вiльну Украiну», бендеровцы и поляки – за свои интересы. Днем властвовали немцы с поляками, ночью – бендеровцы. И те, и другие забирали все, что могли, и избивали людей. Такое положение, видимо, наблюдалось по всей Западной Украине.
   В этих условиях братья продолжали проповедовать и помогать друг другу. Иегова же поддерживал и благословлял их. Я уверен, что без помощи свыше наша семья не смогла бы духовно расти и укрепляться. Мы с отцом, после долгих размышлений и колебаний, убедились, что нашли истину, что это вера, которая имеет обоснованную надежду. Ее нужно укреплять, за нее нужно бороться. И вскоре нам пришлось доказывать это на деле.

Попались, которые кусались

   Хочу упомянуть, как духовенство относилось к нам, Свидетелям Иеговы. Приведу один случай.
   Священник православной церкви вместе с церковным старостой села Дыковыны заявили в район Берестечко в жандармерию, что у них в селе есть коммунисты, которые агитируют народ. К своему заявлению они приложили поименный список наших братьев – Свидетелей Иеговы.
   Начальник жандармерии, некий немецкий офицер Калюба вместе с переводчиком, польским немцем и с украинскими полицаями приехали в Дыковыны, чтобы освободить жителей села от коммунистов.
   Арестовали всех братьев, упомянутых в списке. У тех в селе было много неверующих родственников, которые подняли шум. Но на них никто не обратил внимания, ведь заявление было от авторитетных лиц.
   Жестокой была расправа с коммунистами: приговор должен был быть приведен в исполнение на месте. Но прежде братьев заперли в чулане, так как дело близилось к обеду.
   Переводчик пошел к своему знакомому, польскому немцу Киршнеру, который был учителем в Дыковынах. Киршнер удивился, как тот оказался у них в селе. На что переводчик рассказал, зачем приехал – произвести чистку.
   Киршнер удивился:
   – Чистку от кого?
   – От коммунистов.
   – У нас нет коммунистов.
   – Как нет? Вот их список, – и подал его Киршнеру.
   – Это не коммунисты, а верующие, хорошие люди.
   – Это ты так считаешь, а священник и церковный староста утверждают другое.
   – Что вы будете делать с ними?
   – После обеда расстреляем.
   – Ты не должен этого допустить, – воскликнул Киршнер.
   Переводчик согласился помочь, если Киршнер сам поговорит с Колюбой, но предупредил, что с Колюбой шутки плохи, сказав: «Если это только твое предположение, это может стоить тебе жизни».
   Киршнер сам поговорил с Колюбой. Тот, выслушав, велел полицаю привести священника и старосту и взять им с собой Библию. Когда они пришли, привели и братьев, сидевших в чулане. Колюба отсчитал патроны по числу братьев и положил их отдельно от двух патронов, приготовленных для священника и старосты.
   Колюба велел священнику: «Клади руку на Библию и присягай, что эти люди – коммунисты». Священник увидел Киршнера, который симпатизировал Свидетелям Иеговы, и понял, что дело принимает для него плохой оборот. Он не стал присягать на Библии, а упал в ноги офицеру и стал целовать его сапоги.
   Тогда Колюба понял, какие это коммунисты, и пнул священника ногой. Потом ударил его плетью, сказав при этом: «Вас я должен по закону и справедливости расстрелять, но не сделаю этого, потому что у меня есть уважение к священническому сану. Пошли вон отсюда!» Отпустил он также и братьев.
   Священник и церковный староста со стыда и боязни расправы от прихожан подались в бега. К утру в Дыковынах их уже не было.

Расставание с отцом

   В 1944 году немецкая армия отступила и вернулась советская власть.
   Русские произвели поголовную мобилизацию мужского населения в Красную Армию. Из мужчин остались только старики да подростки, такие как я. В то время мне было 15 лет. Все наши братья, в том числе и мой отец, были призваны в армию. Они были решительно настроены сохранять нейтралитет.
   Отец, уходя, подозвал меня к себе и сказал: «Смотри, сынок, оставляю тебя за старшего. Сам держись истины и заботься о других в семье. Тебя, наверное, минует моя участь, потому что, думаю, война скоро кончится. Со мною же не знаю, что будет, но я твердо решил быть верным Иегове: оружия в руки брать не стану. Молись за меня».
   Отца, и вместе с ним сотни местных братьев, осудили за отказ служить в Красной Армии на десять лет лишения свободы. Они отбывали срок наказания, в большинстве своем, в лагере, в Горьковской области, станция Сухо-Безводная. Письма оттуда приходили редко.
   Не получилось так, как думал отец: скоро мобилизация коснулась и меня.

Расту духовно

   До этого времени все мы (я, мама, брат и сестра) посещали встречи собрания, на которых присутствовали только старики, сестры и несколько подростков.
   Как-то сестра Паличук Кристина на встрече собрания обратилась к сестрам, говоря: «Сестры, есть у нас здесь несколько подростков, наших детей. Мы их должны учить, но и должны слушаться их, потому что они ходят в брюках, а мы в юбках». Сестры дали нам полномочия заботиться о собрании, ведь других братьев не было.
   Тогда считалось, что если ты посещаешь собрания и проповедуешь, значит, являешься Свидетелем Иеговы. Крещению не уделялось первостепенного внимания.
   Я старался служить Иегове, заботиться о собрании, просил у Бога знания и сил, чтобы помогать другим и самому оставаться верным.

«Знакомство с винтовкой»

   Наступил 1945 год. Война еще не закончилась, и я получил из военкомата повестку на допризывное обучение. Ведь я был 1928 года рождения.
   Были назначены день и место, куда собрали всех допризывников. Среди нас кроме меня был еще один брат из соседнего собрания, Михаил Войцеховский.
   Офицер в звании лейтенанта подал команду: «В строй по четыре становись!»
   Я остался сидеть вместе с пятью односельчанами. Офицер прикрикнул: «А вас, что, не касается?». Тогда четверо побежали в строй, а пятый (Макар Добраньский) остался сидеть со мной. Неподалеку в сторонке стоял и Михаил. Страха у меня не было, я почувствовал уверенность и спокойствие.
   Тогда лейтенант обратился лично ко мне: «Тебя это не касается?» На что я ответил: «Я в строй не встану!» Он рявкнул:
   – Ты хотя бы встань перед советским офицером!
   – Я не военный.
   – Тогда встань перед старшим по возрасту.
   Поднявшись, я извинился.
   – Ты почему в строй не становишься? – спросил меня офицер.
   – Я – Свидетель Иеговы, поэтому сохраняю нейтралитет, – ответил я.
   Он тогда обратился к стоящему рядом моему односельчанину, Макару Добраньскому: «И ты такой же?» Тот ответил: «Да».
   Пока разгневанный офицер разбирался с нами, к нам присоединился Михаил.
   – И ты такой же? – спросил его лейтенант.
   – Да, – ответил Михаил.
   Этот разговор происходил на глазах всего строя. Офицер понял, что мы можем отрицательно повлиять на остальных, и решил нас изолировать, отправив в военкомат для дальнейшего перевоспитания.
   Во время длительной беседы с лейтенантом я как-то произнес, что у меня нет врагов. «Ах, нет врагов? Пойдем, посмотрим, есть ли у тебя враги», – сказал офицер.
   Нас завели в неотапливаемую комнату и приказали раздеться донага. Мы остались, в чем мать родила. В комнате было холодно, от чего на теле появилась «гусиная кожа». Нас била дрожь. Была осень, комната не отапливалась. Казалось, даже на улице было теплее.
   Я обратился к Макару: «Макар, ты серьезно решил?» Он ответил: «Да». Тогда я продолжил: «Братья, давайте будем молиться и просить Иегову, чтобы Он дал нам сил устоять в испытаниях. Будем молиться, каждый про себя». Мы так и сделали. Это была не просто молитва – это была мольба.
   Офицер военкомата минут через десять заглянул в комнату и застал нас молящимися.
   Молитва придала нам сил: мы перестали ощущать холод, куда-то пропала дрожь. Вся процедура воспитания продлилась примерно 45 минут. Чего от нас конкретно ожидали, мы так и не поняли. Но было ясно одно: того, чего они хотели, не получили.
   Еще немного продержав нас в военкомате, офицеры поняли, что воспитательные меры не дают эффекта, и решили передать наше дело в Министерство внутренних дел (МВД). Здание МВД находилось неподалеку. Туда нас привел работник военкомата, с предписанием провести с нами, как они это называли, «процедуру знакомства с винтовкой».
   «Знакомиться» мы не захотели. Нас убеждали, нам грозили, нас били. Били, пожалуй, больше.

Упрямый Макар

Больше всего доставалось Макару за причину, по которой он не будет брать в руки оружие. Она состояла в том, что Христос сказал: «Кто возьмет в руки меч, от меча и погибнет». Других аргументов у него не было. Мать Макара и его сестры были баптистками, а отец с братом – православными. Кем был сам Макар, трудно сказать. Он был настроен не идти в армию. Когда мы, как Свидетели Иеговы, отказались обучаться военному делу и брать в руки оружие, он присоединился в этом к нам. Поскольку Макар, кроме одного библейского стиха, ничего не знал, офицер МВД догадался, что он не Свидетель Иеговы, а просто к нам примкнул. Считая, что Макара можно перевоспитать, его били больше всех. Но тот выстоял.

Мой расстрел

   Думая, что я оказываю влияние на Макара и Михаила, офицер МВД решил меня припугнуть. Пользуясь моей юридической неграмотностью, решили инсценировать мой расстрел. Тогда я не знал, что, чтобы расстрелять человека, необходимы были арест, следствие, суд, приговор, а только затем исполнение.
   Меня вывели во двор, поставили под дерево, на моих глазах зарядили пистолет. Офицер скомандовал: «Кругом!»
   Обдумав все, что произошло в течение дня, и не найдя ничего, за что я мог бы упрекнуть себя и навести позор на Бога и организацию, точно зная, что буду воскрешен, я не стал отворачиваться и твердо сказал: «Стреляй!»
   Он с силой повернул меня лицом к дереву, хотя я сопротивлялся. Долго клацал пистолетом и, поняв, что спектакль не принес результата, ударил меня рукояткой пистолета в затылок. Я потерял сознание.
   Как долго я пробыл в таком состоянии, сказать трудно. Первая мысль, появившаяся в голове, когда я пришел в себя, была: «Жив ли я? Если я размышляю, значит, жив».
   Офицер, увидев, что я очнулся, стал пинать меня ногами, как мяч. Потом он потащил меня в кабинет, где начал размахивать пистолетом у меня перед носом. Говорил, что может просто нажать на курок – и меня нет. Я улыбнулся. Увидев мою улыбку, офицер закричал: «Ах ты, сволочь, ты еще улыбаешься?!» Поставил меня в угол и начал бить то с правой, то с левой руки, пока у меня не подкосились ноги.

Добрый военком

Те же процедуры проводили с Макаром и Мишей. Из-за того, что мы с винтовкой «не подружились», нас опять направили в военкомат и стали оформлять документы в суд. Военком, подписывая документы, пожелал на нас взглянуть. Он долго разглядывал нас, после чего спросил: «Почему вы не хотите служить в армии?» Я ответил: «Я являюсь воином Иисуса Христа. И одновременно быть воином какой-либо армии не могу. Не смогу угодить военачальнику и Христу одновременно». Тот же вопрос он задал и Мише, и Макару. И получив похожий ответ, сказал: «Не буду я брать греха на душу, отправлю вас на трудовой фронт – в Донбасс, восстанавливать разрушенное. Примерно через месяц будет отправка всех мобилизованных. Когда эта группа будет проходить через ваше село, присоединяйтесь к ним. Смотрите, вы верующие люди, и я вам доверяю. Не вздумайте прятаться. Точный день и время вам сообщат. Готовьтесь».

Вши

   Около месяца мы пробыли дома. Мать Макара была недовольна его отказом и считала меня инициатором и виновным во всем. Но Макар ей твердо заявил, что он решил сам.
   Мы сделали так, как нам велели. Присоединились к группе и прибыли в областной город Луцк Волынской области. Мы шли пешком около сорока километров, а сумки везли на повозках. Сколько нас было со всего района, я не помню, думаю, около тридцати человек. Мы шли без конвоя, под руководством представителя районного военкомата. Разместили нас в полуразрушенных домах, с настеленной на полу соломой, без спальных принадлежностей. Спали не раздеваясь. Ели то, что взял каждый с собой. Я, правда, не голодал: у меня было и печеного, и вареного около сорока-пятидесяти килограмм.
   Город Луцк был сборным пунктом со всей области. С некоторых районов мобилизованных еще собирали, поэтому отправка задержалась более месяца. За это время солома на полу истерлась, практически превратившись в пыль. Мы не переодевались и не мылись, разве только умывались. Так что в одежде, и особенно в соломе, развелись насекомые – белые и черные.
   Позже из разговора с одним узбеком я узнал об этих насекомых следующее: белые вши – хорошие, мало кушают и спят. А черные вши – плохие, кушают много, а потом гуляют и гуляют. У нас преобладали черные, соломенная пыль была для них хорошим рассадником.

Маруся

   Пришло время, по указанию властей подогнали вагоны на станцию. Один на 80 человек, а другой – на 40. В один вагон загрузили 80 мужчин, а в другой – женщин. Мужчин оказалось больше, и поэтому часть их направили в женский вагон. Мужчины большей частью были старше 55–56 лет, которых уже не брали на фронт.
   Это были не пассажирские вагоны, а товарные, без удобств. Спать пришлось на голом полу. Постелить могли только то, что имели из одежды. С собой мы перенесли и насекомых, которые не давали нам покоя.
   Нас провожал представитель из Донбасса, мужчина средних лет, и представительница из области, молодая девушка Маруся. В Донбасс мы ехали две недели. Больше стояли на перегонах и станциях, чем ехали. За это время наша проводница Маруся начала оказывать мне знаки внимания, а потом призналась в том, что я ей нравлюсь. Я ей объяснил, кто я такой и что меня везут в Донбасс за отказ служить в армии. Она сказала, что это не помеха и, когда мы приедем на место, она договорится с начальством, чтобы меня устроили на работу ее помощником. Тогда мы сможем вернуться в Западную Украину работать по вербовке следующей партии. Привезем людей в Донбасс, уволимся и уедем к моим или к ее родителям. Поженимся, она узнает больше о моей вере и примет ее.
   Она рассказала, как в Донбассе тяжело, люди голодают, все очень дорого. Тогда я спросил у нее: «Как же нам позволит совесть агитировать людей ехать на работу в Донбасс, если там так плохо? Дома в Украине им не хуже живется». Маруся стала уговаривать: «Тогда оставайся здесь и устраивайся на работу, а я поеду в Украину и зайду к твоим родителям, расскажу, как тебе плохо живется. Предложу мой вариант действия, и они согласятся, увидев свою будущую невестку. Тебе же велят соглашаться, если любишь».
   Конечно, это предложение было очень заманчивым: хотелось вернуться домой. Да и Маруся была девушкой симпатичной, неплохим человеком, согласилась принять мою веру. Но меня терзали мысли: отправка в Донбасс – начало моего пути к истине, испытание моей веры. У меня появилась возможность нести Благую Весть дальше. Неужели я сойду с этого пути и начну искать своей выгоды? Как посмотрит на это Иегова? Угодно ли это будет ему? Что бы меня ни ожидало впереди, я должен остаться на этом пути (см. фото 1 на вклейке).

Трудовой фронт

   В Донбасс мы приехали в феврале 1945 года. Работа была очень тяжелой – по двенадцать, а то и по четырнадцать часов в сутки. Месячного заработка хватало на две буханки хлеба по коммерческой цене. Хлеб выдавался по карточкам – семьсот грамм на день. На первое давали суп-рассольник, на второе – соленые помидоры. Вскоре мы заболели малярией. Несмотря на такие непростые условия, безрезультатные поиски братьев и отсутствие библейской литературы, мы втроем регулярно читали единственную имевшуюся у нас Библию и проводили обсуждение прочитанного.
   В конце апреля 25 человек отправили в командировку в Новороссийск, в том числе и нас троих – Михаила, Макара и меня. Там нам стало полегче: менее тяжелая работа и не так голодали. В Новороссийске было два цементных завода. До прихода немцев в Новороссийск, который несколько раз переходил от русских к немцам и наоборот, на этих заводах было много подготовленного к помолу цемента, называемого клинкером. Если его смолоть в специальных мельницах, то получался добротный цемент. В Макеевке, откуда мы были командированы, были мельницы, пригодные для того, чтобы молоть этот клинкер. Нас командировали в составе бригады рабочих, которая должна была грузить этот клинкер на железнодорожные платформы.
   Эти платформы мы получали от Донецкой железной дороги. Но не всегда такой состав из вагонов с пустыми платформами, вышедший из Донецка в Новороссийск, доходил до места назначения. Его нередко перенаправляли туда, где была большая потребность в платформах. Тем более, в пути они были в подчинении другой железной дороги. Тогда мы оставались без работы и могли сами искать себе занятие.
   Новороссийск был сильно разрушен войной, жизнь была трудной. Жили мы поначалу, в летний период, в заброшенном городском парке, в палатках. Вскоре трава в палатках протерлась в мелкую солому и явилась рассадником блох, все попытки их изжить не удавались. Как только появлялась босая нога, на ней сразу образовывался «носок» или даже «чулок» из блох.
   Часто по техническим причинам работа пекарни приостанавливалась. Тогда нам выдавали муку и мы сами пекли на огне лепешки. Когда работы не было, получка была минимальной. В такие моменты мы ездили на Кубань (у нас было две грузовые машины), покупали кукурузу, мололи ее в муку и продавали в поллитровых банках на рынке в Новороссийске. Часто нас брали в помощь рыбаки для ловли кильки на моторных лодках. Тогда вечером нам давали немного кильки. Из нее мы варили что-то вроде ухи, если ее можно назвать ухой. То была разваренная килька.
   Как-то раз я, голодный, пошел на «Малую землю» (которую позднее подробно описал Леонид Брежнев в одноименном романе). Она называлась малой, поскольку представляла собой небольшой полуостров в заливе Черного моря. Он имел стратегическое значение в обороне Новороссийска, где была небольшая группа моряков, удерживавшая этот стратегический пункт, который обстреливался немцами со всех сторон. Там были сплошные воронки от мин и снарядов. Сел на берег и опустил босые ноги в воду. Погода была хорошая, а вода – теплая. На мелководье я заметил: что-то шевелится. Я присмотрелся и увидел довольно большого морского краба. У меня слюнки потекли, я изловчился и выкинул его на сушу. Вернувшись домой, нашел котелок, поставил его на четыре кирпича, развел огонь и приготовил краба. Хлеба не было, но я полакомился – высосал содержимое его щупальцев.
   Нас перевели из парка в полуразрушенный дом. Это было уже что-то более похожее на жилье. Однажды под утро, хотя еще было темно, вдруг началась невыносимая пальба из всех видов оружия. Спать уже было невозможно. Пронесся слух, будто турки высадили десант. Мы были в ужасе, что вот-вот к нам ворвутся турки. О них говорили разное, но больше всего, что турки – народ жестокий и нам от них хорошего не ждать.
   Вышел из своей квартиры прораб. У него был репродуктор: «Не бойтесь, никаких турков не ждите, а стрельба по случаю конца войны! Германия капитулировала! Поздравляю с победой!»
   Казалось, будто Новороссийск ожил из руин. Скоро нас отозвали, и мы вернулись в Донбасс, в Макеевку. Город Макеевка – большой промышленный густонаселенный город. В двенадцати километрах от города Сталино (Донецк сегодня), куда по вербовке от военкомата нас и привезли. Там находились крупный металлургический комбинат и шахты. Приехала следующая группа вербованных из Западной Украины. Но Маруси среди них не было. Ее убили бендеровцы. Вербовщик сказал мне: «Ты как чувствовал, что не поехал с Марусей. Тебя постигла бы та же участь».
   В то время на Западной Украине активно действовали бендеровцы. Они усиленно старались бороться со всем, что работало на советскую власть. А Маруся работала как сотрудник местной советской власти по вербовке. Из области, города Луцка, в районы посылали разнарядку, сколько с того или иного пункта должно быть завербовано. Так что в большинстве случаев эта вербовка была добровольной и вербовщикам приходилось агитировать людей, рассказывая им о том, что их в Донбассе ждет иная, счастливая жизнь.

Малярия

   Нас троих, Михаила, Макара и меня, отказавшихся от воинского обучения, как мобилизованных военкоматом привезли в Макеевку для восстановления послевоенной разрухи: отстраивать металлургический завод, который русские взорвали при отступлении, чтобы тот не достался немцам. Что было самым страшным – это голод. Нам было всего по семнадцать лет, почти дети, а пришлось заниматься тяжелым физическим трудом. Механизированных процессов оказалось совсем мало, все приходилось делать вручную. Задача заключалась в том, чтобы взорвать замороженные домны с застывшим металлом и на их месте построить новый металлургический комбинат. Голодные и усталые, мы еле тащили ноги после работы. Через некоторое время меня назначили учеником модельщика. Эта работа была очень интересная, легкая, да и питание стало куда лучше.
   Но мы все втроем заболели малярией, которая выматывала последние силы. Основное лечение нам не помогало. Позднее Михаила по болезни «актировали» [1 - Актировать (в данном случае) – освобождать от работы на основании акта медицинского заключения (прим. ред.).] и отправили домой. Мы с Макаром тоже надеялись на это. Врач, лечившая нас, сказала: «Когда ваша медицинская карта станет потолще, отправлю вас домой». К нашему сожалению, в больнице случился пожар. Вместе с уничтоженными огнем медицинскими картами пропала и наша надежда вернуться домой.
   Постепенно малярия нас отпустила. Мы с Макаром решили, что настало время активизировать христианскую проповедническую деятельность. Вскоре мы убедились в своем успехе и благословении.
   В 1946 году мне оформили отпуск домой. Макар и Михаил оставались в Макеевке (Михаила комиссовали позднее). Их вызывали в военкомат для призыва в армию. Они отказались. Их спросили: «И Мокрицкий тоже откажется?» Они ответили: «Поскольку он отказался будучи допризывником, то и служить откажется наверняка». – «Он тоже Свидетель Иеговы, как и вы?». – «Да, он Свидетель».
   Их не стали судить, так как требовались рабочие для восстановления завода. На нас троих оформили бронь [2 - Бронь (в данном случае) – документ, закрепляющий за человеком право не быть призванным в армию (прим. ред.).].

Арест и следствие

   Библию мы читали регулярно, это нас укрепляло. Мы молились, старались вести себя богоугодно, не поддаваться ни на какие приманки Сатаны, хотя мы и жили в общежитии, среди молодежи, которая вела распутную жизнь. Мы постоянно пытались найти христианских братьев, но безрезультатно. Их в то время в Донбассе могло еще и не быть. Писем из дома получали совсем мало. Иегова удивительно укреплял, и мы сохраняли свою веру на этом трудном пути. По сравнению с тем, как мы жили в Западной Украине, здесь была совсем другая обстановка. Раньше мы жили с родителями, в семьях. Мы с Михаилом ходили на собрание. Макар тоже был скромным юношей. В Макеевке же завербованная молодежь была другой. Мы не хотели им подражать и просто боялись с ними близко общаться. Хотя с нами не было родителей, не было и братьев, которые могли бы удержать от разврата, окружавшего нас, но жила в нас, хоть юношеская, но воспитанная по Библии совесть, как у молодых еврейских юношей из книги пророка Даниила. Мы старались вести об этом разговоры, размышляли, обсуждали и молились, чтобы Иегова помог нам удержаться на узком пути истины. Понимали также, что проповедь о Царстве поможет нам устоять на этом пути.
   Мы встретились с баптистами, и они поначалу приняли нас гостеприимно. Вскоре они узнали, что мы являемся Свидетелями Иеговы, и увидели разницу между нашими вероучениями. Многие из них приняли наши взгляды. Когда же с нами побеседовали их проповедники и пресвитеры, положение несколько изменилось. Им стали запрещать с нами общаться. Но многие продолжали искренне интересоваться нашим пониманием Библии: о душе, вечных муках в аду, о небе, о земле и многом другом.
   Нами заинтересовался начальник ЖКК (жилищно-коммунальной конторы). Он приходил к нам в комнату общежития и кричал: «Ну что, богомолы?». Другие жильцы при этом спешили покинуть комнату. Тогда он командовал: «Добраньский, становись на лестницу и смотри, если будет кто подозрительный идти, сообщи. А ты, Мокрицкий, доставай Библию и читай, что ты для меня на сей раз приготовил».
   Также я регулярно занимался по Библии с молодым секретарем комсомольской организации общежития. Он был хорошим музыкантом и играл на аккордеоне. Стоило мне напеть какую-либо из наших песен Царства, он тут же подбирал мелодию.
   Но так продолжалось недолго… Подоспели выборы, и всех жильцов взяли на учет. Школьные учительницы-агитаторы проводили предвыборную кампанию. Я и Макар твердо заявили, что не будем выбирать никого из людей, так как избрали Иегову нашим Царем, Законодателем и Судьей. С нами еще раз провели отдельную агитационную беседу и, убедившись, что мы в выборах участвовать точно не будем, арестовали и меня, и Макара. Михаила с нами уже не было, к тому времени его уже отправили домой.
   В Макеевке в течение двух месяцев следствие по нашему делу вел старший следователь КГБ майор Мигаль. Держали нас в тюрьме в городе Сталино. Нелегко сейчас об этом вспоминать. Режим был страшный, тюрьма переполнена, в камерах сидели в «железных рядах». Это означало сидеть на бетонном полу, спина одного упиралась в спину другого, смотрели в лицо друг другу, а ноги наши плотно были прижаты. И так день и ночь. Если захочешь, чтобы ноги отдохнули, договариваешься и протягиваешь их на плечи впереди сидящему, и так по очереди (см. фото 2 на вклейке).
   Следователь применял разные методы воздействия, в том числе и физические. Во время допроса в комнате также находился солдат, охранявший следователя.
   Следователь выбивал из меня, так сказать, антисоветчину, которой у меня не было. Но по понятиям следствия она должна была быть, и ее нужно было выбить. Солдат слышал, за что меня бьют. Когда он вел меня обратно в тюрьму, сказал: «Если следователь и завтра тебя будет бить, я его застрелю».
   Я видел, что он настроен серьезно, и стал его отговаривать. «Ты застрелишь следователя, на его место придет другой, еще более жестокий, а тебя будут строго судить», – говорил я. Он подумал и сказал: «Имей в виду, если же ты сломаешься и согласишься с требованиями следователя, я тебя застрелю и скажу, что это было при попытке к бегству». Такое искреннее понимание солдатом ситуации укрепляло меня. Я думал о том, как добр Иегова, что не оставляет меня и даже таким способом поддерживает.
   Когда солдат меня вел, руки нужно было держать за спиной. Но он мне не разрешал, не хотел чтобы кто-нибудь думал, что я арестованный.

Суд

   В конституции СССР провозглашалась свобода религии, свобода совести, свобода слова, свобода собраний и т. д. В процессуальном кодексе не было религиозной статьи и нас судили как политических преступников, так как наши жизненные взгляды расходились. Коммунистическая идеология подразумевала мировой коммунизм, мы же проповедовали Царство Бога на земле.
   Суд состоялся 24 марта 1947 года в городе Сталино. За время следствия нас довели до того, что мы стали похожи на человекообразных обезьян – немытые, небритые и за решеткой.
   Судья зачитал обвинительный приговор и спросил: «Понятно ли, в чем вас обвиняют? Признаете ли себя виновными?»
   – В чем обвиняют нас – понятно, но виновными себя не признаем.
   – Почему?
   – Наивысший судья Иегова Бог и его сын Иисус Христос повелевают нам проповедовать Царство Бога. И мы Богу как Царю, Судье и Законодателю подчиняемся. Это наша обязанность.
   После этого последовал вызов свидетелей.
   Первым зашел секретарь комсомольской организации, упомянутый ранее. Направившись прямо к нам, он потянул на себя дверцу перегородки, где мы сидели. На что солдат, охранявший нас, преградил ему путь. Сказав: «Минуточку!», – секретарь попытался отстранить солдата рукой. Судья никак не отреагировал, и солдат отступил. Зайдя к нам за перегородку, секретарь крепко пожал руку мне и Макару. «Держитесь, ваше дело правое», – добавил он.
   На это судья пренебрежительно отреагировал: «Комсомольский вожак называется, посадить бы тебя вместе с ними на эту скамью». Тот смело ответил: «Я не против, но я еще не заслужил чести сидеть вместе с ними», – и стал давать показания, оправдывающие нас.
   Следующим свидетелем была молодая учительница, которая была агитатором в предвыборной кампании. Именно ей мы и заявляли отказ участвовать в выборах. Судья спросил учительницу:
   – Вы знаете Мокрицкого Сергея и Добраньского Макара?
   – Да, – последовал ответ.
   – Расскажите нам об их антисоветской деятельности.
   – Об антисоветской деятельности я ничего не знаю. Они сказали, что в выборах участвовать не будут, потому что выбрали Иисуса Христа своим царем.
   – Вы, наверное, все забыли, выйдите и подумайте, – раздраженно сказал ей судья.
   Она вышла и за дверями ей, скорее всего, объяснили, что именно она должна вспомнить и как должна отвечать. Однако, когда ее вызвали вновь, учительница ответила, что больше ничего не вспомнила.
   Затем зашел комендант общежития и наговорил на нас столько, что хватило бы и для расстрела. Обвинения, в частности, заключались в том, что мы с Добраньским не участвовали ни в каких культурных мероприятиях, тем самым влияли на других и давали повод к антисоветским настроениям.
   После короткого совещания суд вынес приговор: пять лет лишения свободы в исправительных лагерях общего режима без поражения в правах. Обвинения по статье 54–10 часть II – антисоветская пропаганда.

Первый лагерь

   После окончания суда нас в тюрьме долго не держали и вскоре отправили в местный трудовой лагерь в Макеевке. Библию забрали при аресте как вещественное доказательство. А гражданскую одежду у нас отобрали зэки в тюрьме. Взамен дали какое-то тряпье. В этом мы и отправились в лагерь.
   Началась трудовая жизнь. Приходилось до места работы проходить огромные расстояния пешком. Также требовали вырабатывать высокие нормы производства, а пайку хлеба давали мизерную, 700 грамм хлеба (если, конечно, это можно назвать хлебом) нам бросали в подставленную фуражку. Для голодного человека этого хватало на один прием пищи.
   С Макаром нас разлучили, его перевели в другое место. В этом лагере не было ни братьев, ни Библии, ни библейской литературы. Там я познакомился с заключенным-врачом Василием Гавриловичем, который тоже отбывал срок по политической статье. В дальнейшем наши дороги с этим человеком еще пересеклись. Кстати, в лагере было несколько таких, как он, врачей-ученых. Помнится, они верили, что кто-то из потомков царя еще жив и мечтали о восстановлении монархии.

Енакиево

   Вскоре мне пришлось перейти на новую работу. Меня и старика инженера-металлурга вызвал начальник и поручил новое задание – отливать для столовой лагеря алюминиевые чашки. Через какое-то время мы изготовили достаточное количество чашек, и меня перевели в другой лагерь, находившийся в городе Енакиево, на строительство цементного завода [1 - Енакиево – промышленный город Донбасса, известный своими заводами. Это место поселения людей ведет свою историю с 1783 года. А название свое он получил в конце XIX века в честь промышленника Федора Енакиева, одного из «отцов-основателей» Донбасса (прим. авт.).].
   На новом месте жизнь пошла по-иному. Здесь были братья и сестры. Братья: Козачук Клим, Кокотень Петро, Гушта Владимир. Сестры: Зажицкая Христина с дочерью Анной Булкой, Гушта и другие. Мы помогали во всем, как могли. Эта была группа братьев и сестер из Западной Украины, которых судили по одному делу. Раньше они находились в соседнем лагере на железнодорожной станции «Фенольная», а затем их перевезли в Енакиево. Тогда еще мужчины и женщины могли содержаться в одном лагере. С братом Петром Кокотнем мы попали в одну бригаду бетонщиков. Как же было здорово работать вместе!
   Однажды на стройку приехала правительственная комиссия. Заметив, как я работаю, подозвали к себе и стали расспрашивать, за что и какой срок я отбываю.
   Главный из комиссии так ласково сказал мне: «Вот что, сынок, когда страна получит первые тонны вашего цемента, ты уже будешь дома. Мы будем ходатайствовать перед правительством о сокращении срока, и тебя освободят».
   Я поверил и продолжал стараться изо всех сил, но, как оказалось, напрасно…

Дальнейшие испытания

   Строительство закончилось, страна получила цемент, а большинство заключенных отправили на север, в Кайский район Кировской области, куда еще царица Екатерина II ссылала неблагонадежных на покаяние. Отсюда и название района – «Кайский».
   Мне же не в чем было каяться перед человеческой властью. Я оставался верен высшей власти Иеговы Бога и Иисуса Христа.
   Объекты, находившиеся в ведении Управления лагерей МВД, были разбросаны вдоль железной дороги на протяжении девяноста километров по лесополосе и болотистой трясине. Именовалось все это «Вятлагом» [2 - Вятлаг (Вятский исправительно-трудовой лагерь) – один из крупнейших исправительно-трудовых лагерей в системе ГУЛАГ, существовавший с 5 февраля 1938 до 1960-х годов. Располагался в Верхнекамском районе Кировской области (частично в Коми АССР), в 371 километре от областного центра, города Кирова. В среднем, в лагере содержалось по 15–20 тысяч заключённых. Площадь лагеря составляла примерно 12 000 км2. К концу существования насчитывал 38 лагерных пунктов. Занимался, в основном, лесозаготовкой. Лагерь отличался сложными условиями проживания, так как находился в болотистой местности с высокой влажностью (в среднем – 80 %) (прим. ред.).].
   Вдали от Москвы и Главного управления МВД в лагерях процветало полное бесправие и беззаконие.
   В мои обязанности входило вывозить срубленный лес на лошади, запряженной в сани, по ледяной дороге на биржу. Биржей называли склад обработанной древесины, вывезенной из леса. Работа была очень тяжелой. Из лагеря выходили в шесть утра, а возвращались ночью. Необходимо было выполнить норму: две ходки из леса на биржу. Хорошо было, если я успевал вернуться в барак к полночи. Приходил голодный, уставший, промокший до нитки. Одежду сдавал в сушилку, но к шести часам утра она не успевала высохнуть, лишь распаривалась. Утром натягивал мокрую одежду и в лес – на мороз и снег.
   В связи с голодом часть одежды пришлось выменять на хлеб. Поэтому я надевал на голое тело телогрейку без пуговиц, застегивал ее алюминиевой проволокой, ватные штаны и стоптанные валенки на босу ногу. Так я продержался месяца два. Однажды утром окончательно простывший, с температурой под сорок градусов, я не смог подняться с нар. Зная, чем это может закончиться, думал, что близка моя смерть.
   На работу я тогда не вышел. Нарядчик с начальником колонны пришли за мной в барак. Я лежал на верхних нарах, примерно 1,3 метра от пола. Меня, голого и больного, сдернули с нар на пол. Я упал, ударился головой и потерял сознание. В таком состоянии меня и бросили на полу. С меня уже нечего было взять, я не был пригодным для работы материалом. Таких обычно выносили на улицу замерзать. А затем, констатировав смерть, вывозили из зоны на лагерное кладбище. Как их там хоронили, не знаю.
   Почему со мной поступили иначе? Кто-то завернул меня в одеяло и отвез в больницу. Там я долгое время лежал без сознания, с лихорадкой, в бреду. Мне чудилось, что я у себя дома, и не мог понять, почему ко мне никто не подходит. В лагере я ни с кем особо не подружился, а братьев здесь не было. В эту больницу по наряду в качестве врача был направлен Василий Гаврилович, с которым мы познакомились в Макеевке. Еще там я ему понравился за то, что совсем молодым был осужден за твердые религиозные убеждения. Позднее он поделился со мной, что его не покидала надежда найти меня. В нарядной он нашел мою фамилию в списке и узнал, что я числюсь в бригаде возчиков и что нахожусь в больнице.
   Помню, это было в воскресенье. Я как раз пришел в себя и мечтал: а вдруг я нахожусь дома и сейчас меня обязательно кто-нибудь проведает.
   Вдруг я услышал голос санитара: «Он очень болен, без сознания, с высокой температурой. К нему нельзя». И в ответ до боли знакомый баритон: «Дайте пройти, я врач, буду работать в вашей больнице». Я увидел на пороге Василия Гавриловича, радостно ахнул и потерял сознание.
   После укола я опять пришел в себя. Василий Гаврилович, сидя на кровати, успокаивал: «Не волнуйся, сынок, все будет хорошо. Кризис миновал. Ты обязательно поправишься». И он действительно помог мне поправиться. Кем я был для него, что он так старался? Кто положил ему на разум искать меня и найти?
   После болезни я был очень слаб, и Василий Гаврилович выхлопотал для меня разрешение остаться работать при больнице санитаром. Я ездил на кухню за пищей для больных и проводил ее раздачу.

Добрая Марта

   На кухне работала поваром немка по имени Марта, с Поволжья. Говорливая, она расспрашивала обо всем: какой у меня срок, за что судили, и так далее. Выслушав мою историю, она горько расплакалась. Затем велела мне в следующий раз захватить с собой кроме кастрюль еще и котелок.
   Я так и сделал. Она налила туда суп пожирнее, для меня. Вернувшись в больницу, я, не колеблясь, вылил тот котелок в общую кастрюлю. И в следующий раз пришел без котелка и набросился на Марту: «Как вы посмели так сделать: отнять у доходяг и дать мне лучшее?» Она расплакалась: «Ты сам голоден, а думаешь о других». А после сказала, что будет готовить мне еду из продуктов, которые получает из дома. А если я опять буду отказываться, она каждый раз будет плакать. Я согласился и спросил: «Кто я для тебя, что ты так заботишься обо мне?» Она ответила: «Ты мне приемный сын, и я буду заботиться о тебе до тех пор, пока ты не поправишься». Для меня это было очевидной заботой свыше.
   Но это было только начало моей жизни в том лагере.

Непростая должность

   Вскоре меня расконвоировали [3 - Расконвоировать – предоставить заключенному возможность находиться и перемещаться в пределах населенного пункта без конвоя (прим. ред.).] и предложили жить за зоной в вольнонаемной бане. Бывшего работника уволили за воровство и теперь там требовался надежный заведующий и кассир.
   Незадолго до того, как с меня сняли конвой, я познакомился с заключенным, который работал прорабом. Он знал, что я верующий – Свидетель Иеговы. Наше знакомство дало ему возможность разглядеть во мне честного и хозяйственного человека. Он сообщил обо мне лагерному начальству как о соответствующей кандидатуре на место завхоза. Я, не посоветовавшись с братьями, принял это предложение. Это включало ответственность за чистоту в жилых помещениях и на территории лагеря, а также руководство обслуживающим персоналом – более пятидесяти человек. Я не подумал о том, что этот персонал – заключенные, люди самого разного сорта. Не учел, что в этой бригаде есть десять воров в законе, которые вовсе не работают, но хотят жить лучше. Мне постоянно приходилось приспосабливаться. Кому-то приказывать, кого-то просить или действовать иными методами, чтобы добиться результата. Приходилось идти на контакт даже с ворами, просить их о помощи. А договориться с ними было проще, чем с начальством. Быть в лагере среди того контингента хоть каким-то начальником и оставаться при этом христианином стоило невыносимых усилий. Там другие манеры, другой язык, другой мир.
   Работа и отношения потихоньку наладились. Приезжали две комиссии, которые признали лагерь лучшим по чистоте. Начальство оставалось мною довольно, вынесли благодарность с занесением в личное дело. Прораб тоже был доволен, ведь он меня рекомендовал. Я же старался избавиться от этой не совсем подходящей христианину обязанности, обращался к начальству, но они и слушать не хотели. Тогда я начал сознательно игнорировать некоторые их указания. Одно из них – лагерь в выходной день должен был выйти на субботник косить траву для конюшни. Должна была выйти и моя бригада. Я собрал мужчин лет пятидесяти, человек двадцать, и пошел косить траву вместе с ними. Это было нарушением, поскольку я должен был постоянно находиться в лагере и смотреть за ним хозяйским глазом. А я оставил его на целый день. Вечером, когда возвращались в лагерь, нашу бригаду встречали у ворот с музыкой: мы накосили больше, чем все остальные. Заместитель начальника лагеря Яковлев вызвал меня вечером к себе и говорит: «За косьбу благодарю, а за то, что оставил лагерь без хозяйственника, – пять суток изолятора». – «Разрешите идти, гражданин начальник?» – «Иди». Я пошел в изолятор. Там дежурил работник из моей бригады. Спросил его, есть ли свободные места в изоляторе, он сказал, что есть. «Тогда дай мне матрас, одеяло и подушку, я пойду отдыхать». Он спросил: «А постановление есть? Без постановления я не могу принять». – «Постановление будет, Яковлев распорядился дать мне пять суток изолятора, значит, будет постановление». – «А за что?» – «Давай постель, я пойду отдыхать. Я сегодня потрудился на косьбе». – «Да, я слышал, как вас встречали с музыкой. Иди, отдыхай». Так я и сделал.
   Тот же начальник, Яковлев, на следующий день захотел поговорить со мной по поводу одного помещения. Послал посыльного, тот искал меня по всему лагерю и не нашел. Вернулся к начальнику и доложил, что поиски не увенчались успехом, нигде нет. Начальник по телефону звонит в изолятор и спрашивает, нет ли у них Мокрицкого. Там отвечают: «Он сказал, что Вы дали ему пять суток и что будет постановление». – «Я накажу тебя за то, что ты принял его без постановления, мало ли что он тебе сказал? Теперь слушай, что я тебе скажу. Чтобы Мокрицкий был у меня через десять минут, под твоим личным конвоем». Тот привел меня, и Яковлев начал кричать: «Ты что же хозяйничаешь? Что ты себе позволяешь?» – «Гражданин начальник, вы сказали про пять суток изолятора. Я спросил, идти ли. Вы сказали: иди. Я понял, что идти в изолятор. Кроме того, в лагере говорят, что «Яковлев зря трепаться не любит: сказано – сделано». – «Так говорят?» – «Да, так говорят», – ответил я. – «Правильно говорят. Но на сей раз я тебя прощаю. Нарушишь еще раз – десять получишь». Но как же уйти с этой должности? Я все больше убеждался, что эта работа не для меня.

Ложное обвинение

Вольнонаемная женщина работала на коммутаторе сменщицей. Она попросила меня зайти к ней на квартиру и замерить проемы зимних оконных рам, которые собиралась заказать в столярке. Когда рамы были готовы, она попросила меня подогнать их на место. Я сделал эту работу. Она предложила сесть за стол и пообедать. У меня не было такого желания, но она настаивала, и я согласился. Вместе с ней в квартире жила ее мать, они не ладили и были в натянутых отношениях. А рядом с их квартирой жил начальник режима лагеря, капитан Кропоткин. Мать жаловалась ему на дочь и заодно сказала, что дочь держит ее впроголодь, а кормит заключенных – указала на меня. Эти слова мне аукнулись в самое ближайшее время. Кропоткин закрыл мне пропуск на основании того, что я, заключенный, сожительствую с вольной женщиной, о чем свидетельствует ее мать. Я сдал пропуск и потерял возможность выходить за зону. Мой непосредственный начальник посылает меня за зону, а я ему заявляю, что у меня нет права выхода, поскольку начальник режима капитан Кропоткин закрыл пропуск. Тот спросил за что. Я ему говорю: «Лучше будет, если он вам сам скажет». Вскоре вызывает меня заместитель начальника лагеря Яковлев, у него в кабинете сидит мой непосредственный начальник КБЧ (коммунально-бытовой части) и сам Кропоткин. Он им уже рассказал свою версию. Яковлев говорит мне: «Начальник режима уже все нам рассказал». – «Вы ему поверили?» – «Что за вопрос, Мокрицкий. Он офицер, начальник режима, мы обязаны ему верить». – «Значит, Вы мне можете не поверить только потому, что я заключенный?» – «Мокрицкий, отвечай на вопросы. А верить или не верить – будет видно. Ты ее знаешь? Как знаешь и как познакомился?» – «Она работает оператором на коммутаторе. Я заходил туда по работе. Вы знаете, что все в поселке меня знают и обращаются за помощью в быту. Кто-то ей посоветовал обратиться ко мне по поводу двойных окон, и я согласился помочь, видя состояние ее заработка. Женщина без хозяина и с престарелой матерью на иждивении. Я сходил, замерил проемы окон, занес в столярку и заказал ей рамы. Рамы сделали, она оплатила. Опять проблема – подгонка рам на место. Она уж очень просила меня подогнать рамы, и я согласился помочь бесплатно, учитывая ее положение. Мне не так трудно было сделать это. Она решила меня покормить. Я отказывался, но она уж очень упрашивала, и я согласился, чтоб не обидеть ее отказом. Вот и все». Начальник сказал, что они также допросили и ее. Женщина твердо заявила, что все подозрения надуманны: «Я ему чуть ли не в матери гожусь!». – «Видишь, капитан, он правду говорит? Молчишь? Значит, правду!» – Яковлев нецензурно обругал Кропоткина при мне и спросил, где мой пропуск. «На вахте». – «Пиши вахтеру, чтобы вернул Мокрицкому пропуск». Я поблагодарил, пошел на вахту. И на сей раз меня оставили на этой невыносимой для меня должности завхоза.

Избавление

В нашем лагере была одна женщина – начальник медсанчасти. Хороший врач и порядочный человек. С заключенными она обходилась как с людьми, и все ее уважали. Она вступалась за заключенных, не давала их в обиду. Как-то раз она обратилась ко мне: «Слушай, завхоз, я знаю твой авторитет в зоне и за зоной. Тебя знают. Ты имеешь знакомство в столярке. Мне нужен бельевой шкаф. Я могла бы заказать сама, но знаешь, сколько с этим волокиты. Ты поговори со столярами, я могла б через тебя их отблагодарить. Я знаю, что они не откажутся». – «Да, гражданин начальник, я помогу. Только давайте так: услуга за услугу?» – «Хорошо, если я смогу оказать тебе такую услугу». – «Эта услуга, гражданин начальник, по Вашей части. Вы, как начальник медсанчасти, знаете, что за время моей работы завхозом в лагере по вопросу чистоты произошли улучшения. Честно говоря, это мне далось с огромным трудом, это влияет на состояние моего здоровья, я постоянно на грани нервного срыва. Дело в том, что у меня есть серьезный «недостаток», который неисправим. Я не научился ругаться, материться. А в лагере другого языка не понимают. Чтобы добиться результата в работе, мне приходится унижаться, просить или угрожать, а это не в моей натуре. Я уже старался разными путями освободиться от этой работы, но начальство и слушать не хочет. Я прошу вас мне помочь. Учить вас не стану, вы лучше знаете, как что сделать, чтобы меня освободили от этой должности». – «Где ты хочешь работать?» – «Все равно, что предложат, хоть и физически, я не против. А со шкафом я помогу. Даже если вам будет трудно мне помочь». Начальник медсанчасти представила документ, который освобождал меня от работы завхозом по причине ухудшения состояния здоровья. Начальник лагеря мне сказал: «Что, Мокрицкий, добился своего? Я тебя понял. Но начальник медсанчасти – это такой начальник, которому должен подчиняться, в некоторых случаях, и начальник лагеря. Я посоветуюсь с начальником по коммунальной части о том, какую работу тебе поручить».

Баня для связи

Итак, мне предложили работу за зоной, в вольнонаемной бане заведующим и кассиром. Я посоветовался с братьями, которых к этому времени в лагере было человек десять. Братья не были против. К тому же я смог бы приносить им из поселка что-нибудь из продуктов. Но пользы от этого оказалось еще больше. Сестры, которые приезжали на свидания к братьям, привозили библейскую литературу и продукты и оставляли их у меня в бане. Хотя со мной работали два кочегара, они были украинцами из Закарпатья – земляки, бояться их было нечего. Баня находилась в одном километре от лагеря, и я мог относить литературу и продукты братьям в лагерь. Это оказалось очень удобным и безопасным вариантом.
Не могу не упомянуть об одном человеке. В руках у меня наш Ежегодник за 2008 год. На странице 91 брат Петр Кривокульский рассказывает про девушку Лидию Булатову, которая интересным образом познакомилась с библейской истиной. Она жила в Горьковской области. Лидия неоднократно приезжала в наш лагерь к своему отцу и оставляла у меня в бане библейскую литературу и продукты. Жаль, что Петр Кривокульский уже умер, и я не могу рассказать ему, какой ревностной была сестра Лидия.

Освобождение

   Поселок, по которому я мог ходить без конвоя, назывался Лесное. Жители поселка обслуживали лагерь. Я с ними хорошо сжился, они доверяли мне во всем. Я им помогал: стеклил рамы, на зиму вставлял двойные стекла, помогал копать картошку. Еще я сотрудничал с местным детским садом, обеспечивая их продуктами. Часто, проходя по поселку, я слышал, как завидевшие меня в окно дети кричали: «Дядя Сережа!».
   Если начальник лагеря уезжал в отпуск, я жил в его доме. Мне поручалось присматривать за его домом и дочерью-школьницей. Когда она добросовестно справлялась с домашним заданием, я должен был давать ей деньги на кино. А если отказывалась, отец велел денег ей не выдавать.
   Согласно установленному порядку, перед освобождением всех бесконвойных загоняли в зону на месяц. Однако начальник, который отвечал за освобождающихся заключенных, заранее предупредил меня, что мне потребуется зайти в зону лишь на сутки, только чтобы переночевать перед освобождением.
   Итак, ночь перед освобождением я провел в лагере. К девяти утра я пришел на вахту с чемоданом, в котором было две пары байковых портянок и пара белья. На вахту зашел начальник режима, уже известный нам капитан Кропоткин. Он злобно спросил: «А что тут делает заключенный Мокрицкий? Заключенным в помещении вахты быть не положено». – «Извините, сейчас придет начальник УРЧ и выведет меня с вахты. А пока я нахожусь здесь по знакомству». – «Пропускники перед освобождением должны жить в зоне целый месяц. А ты только одну ночь переночевал, тоже по знакомству?» – «Спросите об этом начальника УРЧ, вот он как раз идет». Тот услышал наш разговор и говорит: «Мокрицкому пришли зачеты рабочих дней из лагеря с Украины, и он уже пересиживает свой срок. Так что он отбыл срок честно, и теперь его будет не хватать всему поселку. Вы согласны с этим, товарищ капитан? Пожелаем ему хорошего пути и счастливо добраться к своей семье: родителям, брату, сестре и бабушке, которые живут в Сибири». [4 - К тому времени родных сослали в Сибирь в связи с акцией органов госбезопасности, о чем рассказано ниже (прим. авт.).] Кропоткин недовольно повернулся ко мне: «Открой чемодан». Я открыл. В чемодане было две пары белья и несколько пар байковых портянок. «И это все?» – «Все», – ответил я. – «Два года был кассиром и больше ничего себе не приобрел? В жизнь не поверю!» – «Я был честным кассиром, товарищ начальник. Выручку всю сдавал, можете проверить по бухгалтерии». – «Нет, не верю, я должен его задержать на два часа и послать в баню надзирателя, чтобы проверить, нет ли чего там из его вещей». Начальник УРЧ говорит: «Ты не имеешь права его задерживать без постановления». Я же был спокоен, зная, что там ничего не найдут: я заранее все убрал, вплоть до самой маленькой записки, а парни из Закарпатья ему ничего не скажут. Я согласился задержаться на два часа. Кропоткин послал надзирателя, и тот вернулся ни с чем. Так я вышел на свободу.

Рискованное предприятие

   Перед самым освобождением мне пришла в голову идея встретиться с Петром Ткачуком. Брат Петро из села Дыковыны, к которому я ходил четырнадцатилетним мальчиком на изучение Библии, был осужден на десять лет за отказ от военной службы и отбывал свой срок в Горьковской области. Вместе с другими братьями он работал без конвоя. Братья активно проповедовали, и многие из слушавших их приняли истину. Среди них был брат Булатов, которого в дальнейшем направили отбывать наказание в наш лагерь Лесное Кировской области.
   Петра Ткачука за проповедническую деятельность судили повторно и направили в особо строгий лагерь, который находился в девяноста километрах от места, где я отбывал свой срок. В той системе лагерей никаких свиданий с родственниками не давали, но мне очень хотелось его увидеть.
   Я узнал, что забор вокруг лагеря, где находился Петр, проволочный и можно увидеть друг друга и поговорить, пока не прогонят. Я загорелся мыслью повидаться с Петром и поговорить с ним хоть несколько минут.
   Я поделился этой идеей со старшим по возрасту Петром Харчием. Он меня выслушал и спросил: «Ты понимаешь, что задумал? Тебе придется проехать девяносто километров по железной дороге, которая принадлежит МВД, и на каждой из станций их сотрудников не меньше, чем железнодорожных шпал. Да и в вагоне тебя могут проверить. Несмотря на то что ты уже вольный, тебя могут снова судить. Ты им скажешь, что едешь на свидание к дяде Ткачуку Петру? Скажут, что ты в лагере за пять лет так ничего и не понял. Тогда тебе на свидание нужно в сумасшедший дом. Этого может и не быть, если свершится чудо. А если чудо не свершится, ты готов к тому, о чем я тебе сказал?»
   «Готов», – ответил я.
   «Тогда молись, – сказал брат, – и я буду молиться, чтобы все закончилось хорошо».
   Обычно, когда заканчивался срок, давали справку об освобождении, а паспорт можно было получить только по месту жительства. Начальник же, у которого я работал на дому, спросил меня: «Как ты, Мокрицкий, относишься к тому, что на основании справки об освобождении сразу получишь паспорт? Приедешь домой уже с паспортом, останется только прописаться по месту жительства. Мы это не часто делаем, но если хочешь, я для тебя организую».
   Тогда я не думал, что паспорт может мне сослужить хорошую службу, но на всякий случай согласился. Кроме того, мне почему-то хотелось ехать домой в поезде и не быть внешне похожим не зэка. К бушлату я пришил меховой воротничок, шапка у меня была не «зэковская», так что внешне я походил на вольного.
   Вышел я на свободу утром 13 января 1952 года (см. Справку об освобождении № 1 на вклейке).
   Я захватил библейскую литературу, зная, что у Петра ее нет, и он будет рад ее получить. На тот момент я просто не представлял, как смогу передать ее в лагерь. Но, зная, что для Бога нет ничего невозможного, надеялся, что все получится. Я попросил в молитве благословения и отправился в путь.
   Сидя в поезде, я уснул. Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Передо мной стояли двое в штатском. «Ваши документы», – обратился один из них ко мне. Я уверенно достал из кармана паспорт и протянул им: «Пожалуйста».
   «Нет-нет, извините, не волнуйтесь», – сказал мужчина, и они двинулись дальше по вагону, внимательно рассматривая пассажиров.
   Если бы они не поленились заглянуть в мой паспорт, все было бы по-другому.
   И так до прибытия к конечной станции повторилось еще дважды, по тому же сценарию. Что удерживало их взять мой паспорт и заглянуть? Тогда меня отправили бы обратно, а то, чего хуже, задержали бы. Ведь они увидели бы, что я освободился и должен ехать домой в Сибирь. А я еду совсем в другую сторону, так сказать, вглубь владений управления МВД.
   Я вышел на нужной станции, затем спросил у прохожих, где находится 19-я подкомандировка и как туда добраться. Мне сказали, что до нее, если не ошибаюсь, двенадцать километров и нужно добираться маленьким паровозиком по узкоколейке. Подхожу к паровозику и вижу такую картину: посылочник грузит посылки в площадку паровозика и собирается везти их как раз на ту подкомандировку, где находится Петро. За пять лет заключения я узнал, что посылочники являются заключенными и, как правило, «стукачами» – сотрудниками оперуполномоченных. Если узнают, кем я являюсь и куда еду, тут же сдадут властям.
   Я подошел к посылочнику, поздоровался и предложил помочь в погрузке. Он согласился: посылок была целая гора. Мы погрузили посылки и присели на платформу ждать машиниста. Я его спросил, едет ли этот паровоз на 19-ю командировку. Он ответил, что только туда и назад. Я не знал, как продолжить разговор. Мы сидели молча минут пятнадцать. Затем посылочник спросил: «Долго будем в молчанку играть?» – «Я тоже об этом думаю, но не знаю, с чего начать», – сказал я. – «Давай сперва познакомимся», – сказал он, протягивая мне руку и называя свое имя. Теперь я уже не помню, как его звали, поэтому называю его «посылочник». Я тоже назвал себя и решил идти напрямик: «Вы старше, и по возрасту годитесь мне в отцы. Расскажу Вам все, как своему отцу. Я отбывал срок, пять лет на пятом лагпункте в поселке Лесное. Вы наверняка являетесь сотрудником оперуполномоченного, иначе и быть не может. Но ведь Вы еще и человек. После того, что я Вам расскажу, можете поступить со мной по своему усмотрению: сдать «органам» или помочь. Я – верующий. И за свою веру отбывал пять лет в заключении. Освободившись, имею почти неосуществимое желание получить свидание на 19-й подкомандировке со своим дядей. Я узнал, что забор лагеря проволочный, и если подойти, то можно увидеться и поговорить. Я надеюсь, что Вы поможете мне увидеться с дядей, подскажете, где лучше подойти к забору, и передадите моему дяде, что я его жду».
   Посылочник поблагодарил меня за откровенность и, немного помолчав, сказал:
   – Да, я сотрудник уполномоченного, иначе не был бы посылочником. Но я не хочу собственного благополучия за счет чужого горя. Кто ваш дядя?
   – Ткачук Петро, – ответил я.
   – Ткачук? – удивленно воскликнул он. – Вы Свидетель Иеговы?
   – Да.
   – И за это отбывали срок?
   – Да.
   – Ваш дядя – тоже Свидетель Иеговы и очень хороший человек.
   – Спасибо.
   – Я вам устрою такое свидание, какое и начальник управления не смог бы устроить. Ваш дядя работает столяром в охране лагеря, за зоной. Раньше, когда он выходил из лагеря на работу, охранник записывал его имя на доске. Затем, когда его приводили назад, расписывались и стирали его имя с доски. Но теперь ваш дядя вошел в доверие и уже сам, без охраны, выходит и возвращается. Теперь слушай внимательно: мы подъедем к водокачке, где набираем воду для паровоза. Там дежурит мой человек. Ты останешься с ним, а я пойду в лагерь, найду Петра и расскажу, что ты его ждешь. Дежурному же скажу, чтобы вам не мешал общаться. Когда паровоз будет возвращаться обратно, ты сможешь вернуться. Думаю, два часа вам на свидание хватит.
   День выдался хороший, сплошной лесной пейзаж. Мчаться на маленьком паровозике, сидя на его площадке на горе посылок, – одно удовольствие. Но, размышлять о том, куда едешь и каков конец тому пути, и радостно, и тревожно. Посылочник мог меня сдать и получить за это поощрение. Но я больше думал о другом. Я молился Иегове, как и другие братья, знавшие о моих планах.
   Мы подъехали к водокачке, вошли внутрь, и посылочник сказал дежурному, что я «свой человек» и ко мне придет другой «свой человек» на деловую встречу. Чтобы он охранял нас и чтобы нам никто не мешал. Даже предупредил, что тот за нас отвечает головой и что об этом свидании никто не должен знать.
   Он ушел, а я остался ждать. Переживал, что вместо Петра придут и скажут: «Пойдем, ты свидания хотел, мы тебе устроим свидание!»
   В ожидании я задремал, но вскоре пришел Петр и крепко сжал в своих объятьях. Слезы, радость, укрепляющее общение. Затем мы зашли в отдельную комнату, и я передал ему библейскую литературу, которую привез. Мы вместе помолились и поблагодарили Иегову за это чудо.
   Наше время истекло. Я сел на паровоз, чтобы вернуться обратно, а Петро пошел на работу.
   Добравшись до станции, я сел в свой поезд. Тут же – проверка документов. Проверили мой паспорт, и сразу вопрос: как я здесь оказался? Я прикинулся дурачком, сказал, что хотел попасть на 19-ю подкомандировку, чтобы навестить своего дядю. Но не смог туда добраться. Они решили, что я не в своем уме и спросили: «Ты, что, за пять лет не научился тому, как получать разрешение на свидание?». Пригрозили, что отправят меня еще на пять лет – к дяде, чтобы научился. На обратном пути у меня еще пять раз проверяли документы и каждый раз пугали тем, что снова «посадят». Но внутри у меня все пело.
   Когда я вернулся в поселок, сообщил в лагерь Харчию Петру, что поездка и свидание удались, и поблагодарил его за поддержку моей идеи.
   Дальнейший мой путь лежал в Сибирь. Это был 1952 год – год освобождения. Но вы, наверное, спросите: почему в Сибирь, а не на Украину?

Выселить навечно

   Ночью 8 апреля 1951 года по всей Западной Украине, Западной Белоруссии и Молдавии органами госбезопасности была проведена акция по выселению Свидетелей Иеговы в Сибирь на пожизненное поселение. В два часа ночи в дома Свидетелей Иеговы ворвались вооруженные люди из различных подразделений: КГБ, милиции и даже военные с собаками. Громко стучали в дверь прикладами. Зачитывали решение Совета Министров СССР о выселении Свидетелей Иеговы в Сибирь за антисоветскую деятельность, как членов нелегальной секты (см. Приложение 1).
   На вопрос: «Что мы сделали против советской власти?», ответ был один: «У вас есть возможность остаться дома и не быть высланными. Вот вам заявление, вот ручка. Подпишитесь, что вы отказываетесь от своей нелегальной секты и ее деятельности».
   Обычно братья говорили: «Мы не можем этого сделать, это равносильно тому, чтобы отказаться от Бога». – «Тогда вам два часа на сборы. Грузитесь на машины, которые стоят у дома». Положение, в котором оказались Свидетели Иеговы, было очень непростым. Так, среди тысяч других семей в такой ситуации оказались и мои родные: отец Иван Спиридонович, мать Марфа Трофимовна и Ольга, моя сестра. Хотя мой младший брат Василий и старенькая бабушка (1875 года рождения) не были Свидетелями Иеговы, они были вынуждены тоже поехать, поскольку семьи высылали полностью.
   1951 и 1952 были годами потрясений и неопределенности. Братья знали, что их много в Иркутской области, но разыскивать друг друга не было никакой возможности: комендатура строго следила за каждым шагом. Основная цель вывоза верующих в Сибирь состояла в том, чтобы отделить от знакомых, оборвать существующие связи, расселить в отдаленных и малодоступных территориях, лишить возможности передвигаться и, насколько возможно, ограничить возможность общения.
   Когда мы жили на Украине, еще при правлении Польши, уже тогда братья размышляли о том, как же удастся охватить проповедью о Царстве весь Советский Союз. Глядя на карту России, на ее необъятные просторы, они обсуждали, как Благая Весть сможет проникнуть туда. Понимали, что заняться этим придется им, ведь Россия и Украина – соседи. Нужны будут средства, добровольцы, нужно будет изучать русский язык. Никто не мог предположить, как это произойдет. И вот, время настало. Западная Украина вошла в состав Советского Союза. Через несколько лет председатель КГБ Абакумов написал обращение к Сталину дать согласие на вывоз семей Свидетелей Иеговы с Западной Украины, Западной Белоруссии, Молдавии и Прибалтики в Сибирь (в Иркутскую, Томскую и Омскую области). Сталин дал согласие, и на основании этого Совет Министров СССР в 1952 году постановил: «Выселить навечно». В одну только Иркутскую область было направлено около пяти тысяч Свидетелей. Таким образом, средства для поездки не понадобились, а русский язык учить не пришлось, ведь он очень схож с украинским. Через 10 лет указание «навечно» было отменено, и кто пожелал уехать – уехали. Однако возвращаться домой, откуда вывезли, было запрещено. Итак, Свидетели Иеговы разъехались в разные области России и на другие территории Советского Союза, повсюду неся Благую Весть. Но это было уже позднее, в 1960-е годы.
   В первый год пребывания в Сибири братья изучали обстановку. Они пришли к выводу, что всех расселенных нужно организовать в собрания и начать проведение христианских встреч. Нужны ответственные братья, которые будут все координировать и заботиться о других. Также нужно искать каналы связи с братьями на Западе, чтобы получать духовную пищу и не быть оторванными от организации.
   Самым сложным было то, что действовал строгий надзор комендатуры и братья не могли отлучиться от места жительства без наблюдения даже на пять километров. Нарушившие порядок подвергались строгому наказанию – аресту от пяти до десяти суток.

Новое назначение

   Годы отбывания срока не способствовали росту моих библейских познаний, поскольку не было того, что необходимо – Библии и библейской литературы. Все, чем я мог довольствоваться, – это тем, что изредка попадало в лагерь и нечастым общением с братьями. Однако я был уверен, что нахожусь на истинном пути, и был намерен следовать по нему и дальше.
   Освободившись в феврале 1952 года, отправился к родным в Иркутскую область – Тыретский район, село Ханжиново. Семья встретила меня с любовью и уважением, они видели во мне зрелого христианина. Даже родной брат, Василий, не разделявший моих убеждений, уважал меня и гордился мною.
   Многие христианские братья в Иркутской области были мне хорошо знакомы по Украине. Здесь, в Сибири, все они были под строжайшим надзором – их вывезли на вечное поселение. А меня, поскольку приехал по своему желанию, комендатура под надзор не взяла. Михаил Гринчук и Степан Гаврилюк рассказали мне, как обстоят дела. Братья поделились, что чувствуют ответственность перед Иеговой за организацию собраний и снабжение библейской литературой. Попросили помогать. Сказали, что я являюсь для них находкой, потому что могу свободно перемещаться. Мне предложили встречаться с братьями, находящимися в различных районах области, поручать им ответственные задания. Предупредили, что нужно быть осторожным, поскольку некоторые могут не доверять мне, принимая за провокатора. Посоветовали не лезть в личную жизнь братьев, вести себя скромно и достойно, поощрять возвещателей, проповедовать Благую Весть.
   Я ценил предложенное мне дело как преимущество. С другой стороны, беспокоился, как Иеремия, что слишком молод. И все же согласился, несмотря на колебания. Дальнейшие события с 1952 по 1957 год подтвердили, что я тогда не имел права отказываться. Иегова поддерживал меня, как и Иеремию.
   Я стал третьим в комитете стрефы [5 - Стрефа – областной комитет в современном понимании. Это польское название, которое употреблялось и у нас на Украине в польское время для обозначения областного управления объединения Свидетелей Иеговы (прим. авт.).]. В мои обязанности входило отыскивать братьев, организовывать собрания и назначать служителей собраний. Когда я знакомился ближе с братьями в посещаемой местности, у старших по возрасту узнавал, кому они больше других доверяют и кого рекомендуют как служителя собрания (под этим понимался председательствующий служебного комитета собрания). Затем беседовал с тем, кого рекомендовали. Я объяснял наше положение и наше задание – провозгласить Благую Весть по всей Сибири. Если брат соглашался, я давал ему организационные указания и разъяснял обязанности в собрании.
   Сначала мы пользовались той литературой, которую смогли привезти с собой в Сибирь с Украины. Договаривались о встречах и методах переписки. Начали проводить Школу теократического служения.
   Я устроился на работу столяром в МТС (машинно-тракторная станция) в селе Ханжиново. Чтобы иметь больше свободного времени, я отказался от работ по воскресеньям (дирекция поощряла всех работать каждый день). Чтобы руководство не заподозрило истинных причин, я объяснял это исполнением библейской заповеди: «Шесть дней работай, а седьмой день – Господу твоему». Когда директор МТС спрашивал, почему же другие братья работают, я отвечал, что каждый за себя ответственен перед Богом.
   Была еще одна трудность: я был знаком с немногими братьями лично, и меня знали немногие. Поэтому не все принимали с доверием. А у меня не было достаточно опыта, чтобы убедить братьев, что я не провокатор и приехал помочь им организовать собрание и наладить проповедническую деятельность. Рекомендаций обо мне, разумеется, они не имели и получить их никак не могли.

Под надзором

   Прошел год. В Иркутской области были организованы собрания, налажена проповедническая деятельность и доставка отчетов. С Запада начала поступать литература. На территории от Иркутска до Тулуна действовало более 20 собраний, которые ожили после страшного 1951-го.
   Это не осталось в стороне от внимания комендатуры и органов КГБ. Они собрали информацию о моих поездках по Иркутской области и о том, что я отказался работать по воскресеньям. Для обвинения не было достаточно фактов, и они ограничились тем, что взяли меня под строгий надзор комендатуры.
   От нашего села Ханжиново до станции Тыреть, где находился рынок, было восемь километров. Если я собирался идти в воскресенье на рынок, нужно было в среду или четверг сообщить об этом надзирателю комендатуры. Надзиратель передавал мою просьбу коменданту, который находился в районном центре Тыреть. Если комендант разрешал, тогда в воскресенье утром, перед выходом, нужно было звонить надзирателю, а тот предупреждал коменданта.
   Дорога до рынка занимала чуть более часа. В комендатуре надо было отметиться и сообщить, когда буду возвращаться домой. Затем еще раз явиться к назначенному часу и сообщить, что направляюсь домой. Если через два часа меня не было дома, то поднимали тревогу и начинали поиски. Так меня ограничили в свободе передвижения.
   Иногда удавалось уходить без спроса. Пару раз об этом узнавали и сажали в КПЗ на семь суток.
   Наступил 1953 год. Умер Сталин. Эта весть докатилась до самых отдаленных уголков страны. Народ был в глубокой печали. Люди разных возрастов горько плакали, словно по родному отцу, по освободителю и спасителю от врагов. Трудно припомнить все его заслуги, о которых говорили тогда. Как же понимать все то, что говорят о нем сегодня? Что же касается лично моего отношения, я никогда не выступал против советской власти, несмотря на то что пятнадцать лет моей молодой жизни прошли в советских исправительных лагерях, без элементарных условий для существования, не говоря уже об удобствах. Нет, не для такой жизни Бог создавал человека. И противоречия здесь нет, если знаешь, что богом этого мира является Сатана, Дьявол, что существует спорный вопрос, который выдвинул Сатана и что этот спорный вопрос коснулся и меня.
   Как уже говорилось, с истиной я познакомился в 1942 году. В 1952 году, после освобождения, включился в активную деятельность организации как член комитета стрефы. И только в 1953 году принял крещение. Для этого были две причины. Первая – обстоятельства. А вторая причина может вас удивить: в то время крещению не придавалось первостепенного значения. Главное, чтобы человек посещал встречи, собрания и проповедовал.

Женюсь

   Еще одно событие, изменившее мою жизнь: я решил жениться. Наша семья, состоявшая из шести человек, жила в маленьком доме, имевшем всего одну комнату. О том, чтобы холостяку получить квартиру, не могло быть и речи. У нас было трое холостяков, среди которых я самый старший. Я был постоянно занят деятельностью организации. Мне нужен был верный помощник в служении. Со своей будущей женой, Анной Закревской, я встретился практически через неделю после освобождения и приезда в Ханжиново. Она мне сразу приглянулась – как духовная сестра и как привлекательная девушка. Но тогда мысли о женитьбе не было, я был полностью поглощен открывшимися в духовном отношении возможностями.
   Посещая собрания по теократическим делам, я имел возможность знакомиться со многими христианскими сестрами, но я никогда не позволял личным интересам мешать духовным делам. Кроме того, ухаживания могли повредить моей репутации служителя. Мне было двадцать пять лет, самый расцвет молодости. Вокруг было много симпатичных христианских сестер. Настало время выбрать ту, которая всегда будет со мной. Выбор пал на Аннушку.
   Итак, я сделал ей предложение: «Аннушка, если любишь, выходи за меня замуж». Она согласилась. Сообщение о моих планах жениться братья встретили неоднозначно. Некоторые сравнили мое решение с поступком Гитлера: когда советские войска подошли к Берлину, он повенчался с Евой Браун. Как я мог думать о женитьбе, когда наше положение настолько серьезно! Я их спросил: «Разве вы хотите стать теми, кто «запрещает жениться», по словам апостола Павла?» Они ответили: «Ладно, если уж так хочется – женись». Я и не думал ослаблять свою активность в служении, полагая, что жена будет мне не помехой, а помощницей. И сейчас могу с уверенностью сказать, что не ошибся.
   После свадьбы я пытался переехать жить по адресу жены, чтобы быть ближе к братьям, с которыми сотрудничал. Но органы КГБ, вероятно, догадались о моем намерении и отказали в разрешении на переезд. Я писал и в Иркутск, и в Москву, но получал отказ за отказом. Пришлось остаться в Ханжиново.

Новая территория и новый арест

   В 1954 году, зимой, когда прошло больше года после нашей свадьбы, директор Ханжиновской МТС предложил мне поступить в училище механизации сельского хозяйства в поселке Залари [6 - Залари – поселок городского типа, располагался примерно в сорока километрах от Ханжиново. Сейчас это районный центр Иркутской области, в 2004 году отпраздновал свое 300-летие (прим. авт.).], чтобы выучиться на механика-комбайнера. Это меня удивило. Он же знал, что по воскресеньям я не работаю. А предложил учиться на комбайнера, который во время уборки урожая вынужден чуть ли не круглосуточно находиться в поле. В то время я уже был под строгим наблюдением комендатуры и не мог свободно перемещаться, чтобы посещать братьев в других местах. А в Заларях было более трехсот братьев, которые не были достаточно организованы. Опытные братья мне посоветовали: соглашайся, поезжай и помоги им. Учиться и жить в Заларях нужно было более полугода. Но с разрешения комендатуры я мог ездить домой, в Ханжиново. Жил я в общежитии школе механизации. Останавливаться у братьев на квартире не стал из-за конспирации.
   В Заларях было два собрания. Нам удалось наладить изучение «Сторожевой башни», Школу теократического служения, организованную проповедь Благой Вести. Это стало известно органам КГБ и встревожило их. Они поняли, что тут не обошлось без меня, поскольку я был у них на строгом учете. Органы КГБ произвели обыск в нескольких семьях, нашли литературу, хотя и немного. У меня в комнате тоже сделали обыск, но не нашли ничего. Одновременно сделали обыск и дома, в Ханжиново, и нашли довольно много литературы. Жена в протоколе записала все на себя. Узнав об этом во время очередного приезда домой, я ее предупредил, когда будут вести следствие и спрашивать, где взяла литературу, чтобы она говорила: «Спрашивайте мужа, я не знаю, где он взял». Она будто бы согласилась. Я вернулся в училище. Та неделя была очень тревожной для семей, в домах которых был обыск. Их по очереди вызывали на допрос, правда, никого не задерживали. Мы встречались, обсуждали, узнавали, кого и о чем спрашивали. Зная, кого вызовут следующим, договаривались, чтобы отвечать на задаваемые вопросы одинаково. В конце недели я понял, что в понедельник наступит моя очередь идти на допрос. Но что в это время происходило дома, я не знал и узнать никак не мог. В то время домашних телефонов не было. Я решил тайком съездить домой – запрыгнуть на товарный поезд и соскочить в Тырети, а там добраться до Ханжиново. Рассуждал: может, подвернется попутка, а то и пешком дойду. Отпрашиваться в комендатуре не стал: все равно не разрешат, а то и задержат.
   Что же происходило дома в ту неделю? Анну арестовали, посадили в КПЗ. Ее допрашивали. Несмотря на нашу договоренность, она решила все взять на себя: «Все это мое, но где взяла, не скажу». В то время она ждала нашего первого ребенка, шел четвертый месяц беременности. Об этом Анна сообщила следователю. Бить ее не били, но спать не давали. Вечером допрашивали до поздней ночи, а днем спать не разрешалось. Также угрожали словесно: «Не признаешься, где взяла литературу, – сгниешь вместе со своим ребенком в тюрьме». Когда следователь убедился, что угрозы бесполезны, он попытался действовать по-другому. Он сказал: «Аннушка, ты добрый воин Иисуса Христа. Но была бы еще лучше, если бы сказала, откуда у тебя литература, кто тебе ее дал». Он всячески побуждал ее указать на меня. Нужны были улики, чтобы заключить меня под стражу.
   В то время вышел указ правительства об амнистии: освободить беременных женщин, которые находятся под следствием. Ее отпустили домой поздно вечером, хотя и предлагали переночевать в кабинете следователя, а уйти утром. Она не согласилась, хотя пешком идти двенадцать километров поздним зимним вечером было непросто. В голове у Анны была одна мысль: срочно сообщить мне, чтобы отказывался от всего. О том, что она взяла все на себя и ее отпустили. Не знай я этого, мог бы получить срок заключения до двадцати пяти лет (двадцать пять лет заключения человек получал, если устанавливали, что он занимал руководящее положение в собрании). Итак, Анна шла домой пешком, а я ехал домой по той же дороге, на попутном бензовозе. Шофер попался местный, ханжиновский. Когда Анна увидела, что едет машина, свернула в сторону. Мы проехали мимо, я видел какой-то силуэт, но не мог подумать, что это она. В кабине места не было, и шофер проехал, не останавливаясь. Так мы разминулись. Я приехал домой, а ей еще оставалась половина пути.
   По приезду родители сообщили, что Анна арестована в начале недели. Я совсем растерялся, не знал, как быть. Прилег, чтобы обдумать ситуацию. Вдруг приходит посыльный из МТС и говорит: «Срочно явись к директору». Я недоумевал: откуда директор узнал, что я дома? Как оказалось, следователь отпустил Анну и тут же поехал в Залари с другим сотрудником КГБ, чтобы арестовать меня. Не найдя, поняли, что я уехал домой. Они пытались не допустить, чтобы я увиделся с Анной и обменялся информацией. Они позвонили директору, потребовав срочно вызвать меня, арестовать и доставить в Тыреть.
   Директор принял меня дружелюбно, спросил: «Что ты там опять натворил со своими земляками? Мне звонили из КГБ, чтобы я тебя доставил к ним, живого или мертвого, сию же минуту». Тут же пришел милиционер, чтобы сопроводить меня в Тыреть. Директор передал меня милиционеру, сказав, что через два часа будет машина. А пока можно подождать в красном уголке, одновременно служившим бильярдной. Я попросил у милиционера разрешения сбегать домой, взять белье, зубную щетку и порошок. Он вначале согласился, но, вспомнив, что у меня отец с больным сердцем, отказался: «Нет, не пойдем. Ты себе представляешь: отец с больным сердцем, а ты придешь и скажешь, что арестован. Вдруг ему плохо станет?» Милиционер начал играть в бильярд, а я присел в ожидании машины. Вдруг зашел мой младший брат, Василий. Милиционер сказал: «Сходи принеси Сергею белье, зубную щетку и порошок. Он арестован, я его отправляю в комендатуру. Только так, чтобы отец не знал, у него же сердце больное». Брат вернулся домой, а там уже Аннушка пришла. Они собрали для меня все, что я просил, и вдвоем подошли к конторе. Анна осталась на улице. Передавая мне вещи, брат тихо прошептал: «Аннушка на улице, у ворот». Я улучил момент и выскользнул на улицу. Ночь выдалась темная-темная. Я вышел к воротам, но разглядеть ничего не мог. Вдруг, прямо в ухо, услышал шепот:
   – От всего отказывайся, я все взяла на себя.
   – Зачем, ведь мы договаривались иначе?
   – Об этом поговорим в другой раз.
   И тут в освещенной двери возник силуэт милиционера: «Сергей, ты где?» Я Аннушке: «Прячься за угол», а ему отвечаю:
   – Я здесь, а что случилось?
   – Почему без разрешения вышел?
   – Я вышел по нужде. А без спроса потому, что ты мне ордер на арест не предъявлял. Почему я должен тебя спрашивать?
   Анна незаметно ушла домой, а меня вскоре увезли в Тыреть. Там меня ждали следователь, который допрашивал Анну, и еще один офицер из КГБ. Когда мне предъявили ордер на арест и сказали, что повезут в Залари, я заявил, что никуда не поеду и ничего не скажу до тех пор, покуда не увижу жены: где она и что они с ней сделали. По их лицам я увидел, что они остались довольны, подумали, что их план удался, что я с женой не виделся и ничего не знаю. По дороге в Залари мы ехали втроем в кузове – два следователя и я. Я все спрашивал, где жена, что с ней. Они хвалили ее за то, что она им все рассказала и что мне остается только признаться, если буду умницей, как моя жена. То один, то другой, по делу и без дела, глумился надо мной. И так мы доехали до Заларей в субботу поздно ночью.
   Меня посадили в КПЗ, в одиночку. Внутри меня все ликовало оттого, что я информирован лучше своих следователей и могу уверенно отказываться от всех обвинений. Признать литературу своей было бы неразумно и неблагодарно по отношению к жене. Благодаря ей я избежал двадцатипятилетнего заключения.
   В понедельник меня вызвали на допрос. Так как в моей комнате (в школе механизации) ничего не нашли, а вызванные местные братья не дали показаний на меня, то следователи сразу начали расспрос про домашнюю литературу. «У тебя в доме изъята литература, кто тебе ее дал?» Я говорю: «Покажите мне протокол обыска с перечнем изъятой литературы». Не хотят, ибо протокол подписан женой и содержит сведения, что литература изъята у нее. Они говорят, что она сказала, будто литература моя, и она не знает, где я ее взял. Я спрашиваю, где это записано. Они мне: «Что ты, мол, не веришь нам? Можем организовать очную ставку с женой. Если она подтвердит, что мы тебе говорим, что тогда?». – «Хорошо, давайте очную ставку. Я хочу услышать ее слова». Из-за моей уверенности следователи впали в замешательство. Видимо, они уточняли и у директора, и у милиционера, не встречался ли я с Анной. Те сказали, что мы не виделись. И это была правда: они нас вместе не видели. Однако следователям уж очень хотелось меня посадить. Они стали искать другую зацепку. Расспрашивали о моем поведении директора школы механизации. Тот сказал, что я отличник, помогаю преподавателям в обучении других учеников, всегда посещаю занятия и заканчиваю школу с похвальной грамотой. А об агитации мною других он ничего не слышал. Обратились в МТС – директор дал положительную характеристику и сказал: «Нам нужны серьезные комбайнеры. И если бы я не надеялся, что из него не получится хороший комбайнер, не послал бы его на учебу». А завхоз МТС, будучи немного нетрезв, заявил следователю без обиняков: «Отпустите Сергея, я вам за него других пятерых пришлю».
   Итак, серьезных улик для дальнейшего суда не нашлось. Жена беременна, освобождена по амнистии. Меня отпустили, я закончил учебу и начал работу в МТС комбайнером. Директор спросил: «Мокрицкий, как будет с работой в воскресные дни?» – «Будем работать, Федор Иванович», – ответил я (теперь, под строгим контролем комендатуры, я уже не мог свободно ездить в другие места). – «Я так и думал, что ты не о празднике заботился, а о выходном дне, чтобы посетить своих братьев». – «Да, Федор Иванович, именно так».
   Собрание в Ханжинове росло и укреплялось. Нашу семью, которая прибавилась дочерью и сыном, окружающие любили и уважали.

Начальник милиции

   Положение пяти тысяч братьев в Иркутской области принимало видимость теократической организации. Некоторые братья прибыли в область добровольно из тех мест, откуда были высланы их родители, другие приехали, освободившись из мест заключений. В собраниях произошла реорганизация. Стало больше братьев с организаторскими способностями. Некоторые из них получили определенные обязанности в собраниях. Я был служителем собрания в Ханжиново и служителем Обвода (так звали тогда служителя района). Обслуживал двенадцать собраний. Тогда это сильно отличалось от сегодняшнего районного служения. Все делалось нелегально и конспиративно, требовало многих жертв, с постоянным риском лишения свободы.
   Посещение собраний и подпольные встречи со служителями собраний требовали значительного времени. Также приходилось обеспечивать семью с двумя детьми. Это было нелегко.
   Но было и много радости: обширная территория, рост числа новых возвещателей. Это было благословение, которое обогащает и печали с собой не приносит.
   Были и неприятные встречи. Как-то приехал начальник милиции из Тыретьского района, по фамилии Протасов. Вызвал меня в контору МТС, начал, вроде, по-дружески расспрашивать, как живу, как работа. Я отвечал, что все нормально. Затем он неожиданно спросил: «От кого получаешь задания?» – «От заведующего мастерской», – отвечаю. – «Не о тех заданиях спрашиваю, ты понимаешь, о чем я. Еще раз спрашиваю: от кого получаешь задания и перед кем отчитываешься?» – он повысил голос. – «Я вам ответил, от кого получаю и перед кем отчитываюсь – перед заведующим мастерской». Он неожиданно разогнался и ударил меня ногой в живот, потом ударил еще раз и злобно процедил: «Еще пожалеешь о своем молчании».
   Когда я выучился на комбайнера, я работал два сезона на уборке урожая. Это была тяжелая и напряженная работа. На целинных землях пшеница и другие культуры вырастают очень обильными. Во время уборки может выпасть снег, который укладывает колосья на землю так, что их очень трудно поднять. Поэтому на урожай бросали все силы, чтобы успеть убрать зерно до зимы. Для этого из района присылали специальных уполномоченных, которые помогали быстро организовывать ремонт комбайнов в МТС. Мне в качестве такого уполномоченного назначили начальника милиции Протасова. Много дней и ночей мы вместе боролись за урожай и даже сдружились. В конце он попросил извинения за свое поведение: «Сергей Иванович, я теперь имею другое представление о Свидетелях Иеговы. Так что за то, что тогда произошло между нами, извини».

Вербовка

   В тот же период времени, с 1954 по 1957 год, произошло со мной еще одно интересное событие. Старшему лейтенанту Зыкову, который в Иркутском управлении КГБ занимался Свидетелями Иеговы, было поручено завербовать агента среди Свидетелей, который бы согласился тайно сотрудничать с органами, сообщать сведения о братьях, выполняемых ими обязанностях, а также об их работе в организации. Причем этот агент должен был занимать в организации определенное положение, обладать достаточной информацией и связями. Завербованному надо было гарантировать свободу, даже в случае его раскрытия, а также квартиру в Иркутске и дальнейшую обеспеченную жизнь ему и его семье. Выбор Зыкова почему-то пал на меня.
   Он вызвал меня на беседу в Тыреть, в комендатуру. Представился по форме, как сотрудник Комитета государственной безопасности. Сообщил, что после нашей беседы в моей жизни может многое измениться к лучшему. Расхвалил меня как порядочного человека и хорошего работника, по словам директора МТС. Упомянув слова директора о том, что я радею за МТС, спросил, как бы я поступил, узнав, что кто-то собирается, например, поджечь МТС. И другие вопросы подобного рода. Я понимал, к чему он клонит, и решил уходить от прямых ответов. Это было серьезной ошибкой, за которую я чуть не поплатился свободой. Он продолжал гнуть свою линию, уверяя, что беседа у нас дружеская. Затем спросил, не против ли я встретиться еще раз. Я из вежливости согласился. Это была вторая ошибка.
   Зыков подумал, что мои уклончивые ответы и тактичное отношение к работнику КГБ – проявление некой слабости, дающее ему надежду на положительный результат. Он надеялся, что нашел того, кого искал. Вероятно, уже представлял себя в капитанских погонах. Итак, Зыков посетил директора МТС и дал указание секретно отправить Мокрицкого Сергея Ивановича в командировку в Иркутск, якобы по заданию от МТС. И чтобы никто об этом не знал. Зыков потребовал организовать все так, чтобы даже я сам не догадался об истинной цели поездки. Но когда он выходил из конторы, я как раз стоял возле чайной, которая было в тридцати метрах от выхода. Я заметил и узнал его. Он также узнал меня, резко развернулся и быстрым шагом вернулся в контору. Мне этот бег показался забавным. Я прошелся неподалеку от окон конторы и увидел, что он выглядывает из-за занавески. Однако я не подал виду, будто заметил его. Он полагал, что я его не увидел и ничего не знаю о его посещении конторы.
   Через несколько дней меня вызвал директор и начал дружелюбный разговор. «Сергей, ты уже закончил ремонт своего комбайна?» – «Закончил», – отвечаю. – «С работой в столярке справится твой отец. Поедешь в Иркутск в Сельхозснаб и Сельхозуправление с важным заданием. Только ты с ним справишься. Знаешь, уборка не за горами, а нам не хватает приводных ремней к комбайнам и кос к жаткам. Заказали мы давно, а там не чешутся. Можем во время уборки остаться ни с чем». – «Федор Иванович, у нас механиков, хоть отбавляй. Зачем посылать комбайнера?» – «Понимаешь, Сергей, ты у нас не просто комбайнер, ты за МТС усердствуешь, и человек ты пробивной. Наверное, научился среди своих братьев, как я понимаю? Если приедет туда механик, там подумают: не велика беда. А как приедет комбайнер, такой как ты, тогда действительно беда, если комбайнера прислали. Ты там выбьешь что нужно». Чем больше я отказывался, тем сильнее он нажимал. Пришлось согласиться. «Так-то лучше. Завтра выпишут тебе командировку и выплатят командировочные на две недели. Думаю, тебе хватит. Документацию для Сельхозснаба и Сельхозуправления получишь заранее. Моя машина довезет тебя до Тырети, к станции. Зайдешь в комендатуру за разрешением, там уже знают о твоей поездке. Покупай билет и счастливой тебе дороги».
   Тут я начал догадываться. Настойчивость директора, секретное посещение конторы сотрудником КГБ, скорее, указывали на командировку иного рода. Не в Сельхозснаб и Сельхозуправление, а в Управление КГБ, на улицу Литвинова, 17. Я поделился своими соображениями с отцом и еще с одним братом. Однако они посчитали, будто я чересчур фантазирую. На следующий день приехала машина директора, и к вечеру я был в Тырети. Сразу зашел в комендатуру. Там уже никого не было, только дежурный. Он спросил: «Мокрицкий?» – «Да», – ответил я. – «Вот тебе разрешение на выезд в Иркутск». Он спросил, каким поездом думаю ехать. Я ответил, что поездом 74, Москва – Хабаровск. Он удивился: почему не другим? Я ответил, что 74-й приходит рано, почти ночью, и до утра я смогу узнать, как добираться дальше.
   Оттуда я не спеша пошел на вокзал, до поезда еще оставалось много времени. На вокзале встретил знакомых девушек, тоже спецпоселенцев. У нас начался разговор о том, кто куда едет, как они живут. В зал неожиданно зашел милиционер (тот самый дежурный из комендатуры). Он прошелся по залу, всматриваясь в сидящих, словно искал кого-то. Увидев меня, успокоился и вышел. Я подумал, что все это неспроста. Неожиданно я вспомнил, что сестры заказали мне разные мелочи, что им купить в Иркутске. Решил заскочить к близкому знакомому Макару Добраньскому, который освободился и жил в Тырети, попросить у него чемоданчик. Когда ушел, милиционер снова приходил и, не найдя меня, подошел к тем девушкам спросить, где я. Они ответили, что пошел к знакомому за чемоданчиком. Позднее они мне сообщили, что милиционер был обеспокоен, выспрашивал, откуда они меня знают и зачем мне чемоданчик. За час до прибытия поезда я вернулся и встал в очередь за билетом. Я заметил, что милиционер зашел в кассу через служебный вход. Моим знакомым продали билеты в одиннадцатый вагон, а мне – во второй. Я стал просить в одиннадцатый. Кассир сказала, что второй лучше одиннадцатого. Когда я продолжил упорствовать, она раздраженно ответила: «В какой дают, тот и бери!» Я снова убедился, что это неспроста.
   На станции Залари в вагоне неожиданно появился мой старый знакомый старший лейтенант Зыков. Тут я укрепился в своих подозрениях, что никакого Сельхозснаба и Сельхозуправления мне не видать. Я прикрыл лицо руками, привалился к окну и стал наблюдать за Зыковым сквозь пальцы. Он дважды прошел по вагону, не заметив меня. Когда, наконец, заметил, то пробормотал: «Так, все места заняты», – и уселся в начале вагона.
   Приехали в Иркутск довольно рано, движения в городе было еще мало. С вагона на вокзал можно было пройти через широкие ворота. Выходя из вагона, я заметил, что Зыков стоял в углу ворот, ожидая меня. Я вышел и направился к воротам, прямо на него. Но дойдя до ворот, смешался с толпой и перешел к другой стороне. Он ненадолго потерял меня из виду и так занервничал, что побежал за мной и скомандовал: «Сергей Иванович, следуйте за мной!» Мелькнула мысль не подчиниться: «Не знаю, кто вы такой, я еду в Сельхозуправление», но понял, что тогда задержат как преступника. Я последовал за ним. Он привел меня в военную комендатуру, показал дежурному свое удостоверение, тот кивнул в ответ. Меня Зыков вежливо спросил: «Сергей Иванович, куда едете?» Я ответил:
   – Приехал уже.
   – Куда?
   – В Иркутск.
   – Иркутск большой, куда конкретно?
   – Литвинова 17.
   – К кому?
   – Вам лучше знать, вы же будете меня представлять.
   Наш разговор был слышен и дежурному. Зыкову не понравился наш диалог, особенно то, что его слышал дежурный.
   – Ваши документы.
   Я подал командировочное удостоверение. Он посмотрел и говорит:
   – Почему вы врете? Вы едете в Сельхозснаб и Сельхозуправление, – последние слова он произнес очень громко, чтобы слышал дежурный.
   – Я сказал вам, что на Литвинова 17, в управление КГБ. Лучше скажите, на чем будем добираться. Оно далеко, я пешком не пойду.
   – Вы хорошо знаете Иркутск? Откуда?
   – Приходилось бывать раньше.
   – Если вы так хорошо знаете город, пойдемте, как-нибудь доберемся.
   Он мог вызвать машину, но предпочел добираться другим транспортом. И это было неспроста. Его заинтересовала и встревожила моя осведомленность, и он решил по дороге об этом поговорить. Подошел первый трамвай, в вагоне почти никого, было очень рано.
   В трамвае он спросил:
   – Сергей Иванович, откуда у вас такая осведомленность о командировке?
   Я начал с нашей первой встречи и его вопросах о том, как бы я поступил, к чему он клонил, и о моей ошибке, которая дала ему повод думать обо мне иначе, чем есть на самом деле.
   – Если бы я решительно вам ответил, что предателем не стану и сотрудничать не буду, возможно, этой командировки и не было бы. Но прошлого не вернешь. Тогдашняя наша беседа, настойчивость директора и то, что я видел, как вы от меня дважды прятались, в конторе МТС и в вагоне в Заларях, а также ваше поведение в воротах вокзала окончательно убедили меня в истинной цели этого путешествия.
   – Даже так? – сказал он, слегка опешив. – Ну и какова цель?
   – Скажу прямо. Может, Вы сами, а скорее, Вам дали задание, поскольку Вы занимаетесь разрушением организации Свидетелей Иеговы в Иркутской области, найти осведомленного брата, которого можно было бы склонить к сотрудничеству с органами КГБ. Вы сперва ознакомились с моей биографией, и беседа в Тырети дала Вам повод думать, что моя кандидатура подходит. Но Вы ошиблись, как в беседе с Вами ошибся и я. Вы думаете, что, пообщавшись со мной в другой обстановке, сможете меня уговорить и что я вернусь домой не уличенным в предательстве. Но, как видите, эта тайна была раскрыта с самого начала. Уезжая в Иркутск, я рассказал отцу и еще одному брату, что моя командировка – в КГБ.
   – Неужели ты так и сказал?
   – Да. Сказал. Правда, они не поверили. Считали, что директор на самом деле посылает с заданием.
   Зыков на время задумался и сказал:
   – Смотри, Мокрицкий, ты будешь общаться с большим начальством. Так что никому не проболтайся о своих догадках. Пусть все это останется между нами.
   – Для Вас это начальство большое. А для меня они просто люди, как и все другие.
   – Но если ты им все расскажешь о своих догадках, знаешь, что это будет значить для нас обоих?
   – Для меня точно не знаю, а для Вас – знаю.
   – Что же?
   – Вы работник Комитета государственной безопасности, вам доверили завербовать Свидетеля Иеговы, чтобы никто не заподозрил, что он предатель. А Вы провалили все дело. Можно ли Вам после этого доверить что-то более серьезное? Может, Вы надеялись получить еще одну звездочку и стать капитаном. Но из-за провала Вас могут лишить и тех погон, которые имеете сейчас. А мне грозит, максимум, небольшое дело и небольшой срок.
   – Ты правильно понимаешь, поэтому не должен никому говорить. Согласен?
   – Знаете, буду я говорить или не буду, зависит от того, в каком положении окажусь. Если мне не будет угрожать опасность, я не намерен никому говорить об этом. Но если, наоборот, я увижу угрозу, то почему я должен молчать? Вы меня сюда привезли, Вы взялись за меня, чтобы сделать предателем дела Божьего, за которое я уже отбыл пять лет в местах лишения свободы. И за это дело Божие я готов умереть. Вы взялись меня перевоспитать, чтобы получить новый чин, теперь уговариваете меня молчать. Ради чего? Да, я согласен молчать, только если мне из-за этого не будет угрожать лишение свободы.
   Он выслушал все это и сказал:
   – Сергей Иванович, я сделаю, что смогу, только будь умницей и извини, что я о тебе плохо думал.
   Так, за откровенным разговором, мы доехали до Управления КГБ. В здании никого, кроме дежурного, не было. Зыков предложил мне принять душ, приготовил свой халат и полотенце. После предложил завтрак и все напоминал: «Помнишь, о чем мы договорились?» – «Помню. Если мне не будет угрозы, буду молчать».
   Меня познакомили с начальником Управления КГБ, его заместителем и с другими начальниками отделов. Меня спрашивали, где я предпочитаю жить, в какой гостинице ночевать. Сообщили, что в рабочие дни должен приходить в Управление КГБ, где со мной будут заниматься сотрудники отдела, отвечающего за работу со Свидетелями Иеговы по Иркутской области. Этот отдел состоял из пяти сотрудников. Они сразу предложили сотрудничать и ознакомиться с планом работы, если соглашусь. Моя обработка продолжалась около десяти дней. Начальником Следственного управления был некто Хомяков. Он сообщил мне, что Свидетели Иеговы в России сами по себе не так уж опасны. Но проблема в том, что мы можем стать слепым орудием в руках иностранной разведки. Допустим, окажется иностранный разведчик в нашей стране, а вдруг он подготовлен заранее и знает, как войти в нашу организацию. Проявит напускное смирение, начнет библейское изучение, примет крещение и по внешнему виду станет братом. А по сути будет волком в овечьей шкуре. И начнет выполнять свою секретную миссию. Слишком уж мы, Свидетели, доверчивые, всех принимаем. И вообще, наша организация американского происхождения и направлена на подрыв социалистического строя и строительства мирового коммунизма.
   Вскоре они убедились, что сделать из меня сотрудника и осведомителя не получится. Разговоров было много и с другими начальниками. Так, прокурор меня убеждал, что я, как Свидетель Иеговы, должен говорить всю правду, если меня спрашивают о делах организации или отдельных ее членах. В своей Библии он мне показал Притчи Соломона 19:5 «Лжесвидетель не останется ненаказанным, и кто говорит ложь, не спасется». Тогда я ответил: «Перелистните главу назад, Притчи Соломона 18:5. Там сказано: «Не хорошо быть лицеприятным к нечестивому, чтобы ниспровергнуть праведного на суде». Он разозлился, отбросил Библию с презрением и заявил моему «куратору» Зыкову:
   – Решайте сами, он нам не подходит.
   Все эти дни я жил у знакомых – родственников жены моего брата. За мной велась слежка. Настолько явная, что даже хозяева квартиры заметили это. Как-то Зыков спросил: «Что, Мокрицкий, делаешь вечером?» Я ответил: «Хотелось бы в цирк сходить, интересная программа». – «Так в чем же дело?» – «В том, что командировочные деньги так малы, что в столовой не поесть толком, не то что в цирк пойти». – «А сколько тебе надо? На какие места ты хочешь получить билеты?» – «Конечно, на первый ряд». – «Они же дорогие!» – «А что, КГБ обеднело? Вы же меня вызвали. Так и обеспечьте». Он выдал деньги: «Разбогатеешь – отдашь». Все эти дни Зыков все время старался заглядывать ко мне, чтобы убедиться, не выдал ли я его. Я всякий раз его успокаивал.
   Как-то Зыков вызвал меня к себе в кабинет. Встретил меня весело, сообщил, что начальство распорядилось оставить меня за ним. Он меня привез и сам должен решить: либо завести дело и посадить, либо отпустить. Я спросил о решении. Он ответил: «Ты же не выдал меня. Да и как дело завести, если у меня нет ничего противозаконного о тебе. Но ты здесь многое узнал из того, чего не должен знать. Дай подписку, что ты не будешь никому об этом говорить». Я ответил, что не просил открывать мне секретное, никакой подписки давать не буду и даже на словах не обещаю, что буду молчать.
   Итак, вернулся из командировки без ремней и кос. Директор попросил никому ничего не рассказывать: «Знаешь, это такая организация, что следит и за тобой, и за мной». Он все-таки не знал подробно о цели моей командировки и попросил рассказать, зачем меня вызывали в Иркутск. Я все рассказал. Он рассмеялся, сказал: «Нужно было им спросить меня. Я бы сразу предупредил: не трудитесь, все равно ничего не выйдет».

Хрущевская оттепель

   В 1955 и начале 1956 года в нашей семье особых изменений не случилось. Как уже упоминал, у нас родились двое детей – Светлана и Володя. Во время правления Маленкова (Председателя Совета Министров СССР) произошли серьезные изменения в нашем положении. Была создана специальная правительственная комиссия, и многих наших братьев освободили из лагерей. Они вернулись к своим семьям и родственникам в ту же Иркутскую область.
   Назначенные братья провели в собраниях реорганизацию проповеднической деятельности, и наш комитет стрефы был заменен другими братьями. Я остался в своем назначении в качестве служителя района.
   Итак, к концу 1956 года в Иркутской области все собрания были реорганизованы. Изменения были нацелены на то, чтобы воспользоваться всеми возможностями для улучшения методов проповедования Благой Вести.
   В отношении проповеди власти не говорили: «Вы можете проповедовать», – но никто и не говорил: «Вы не имеете права проповедовать». Сибирский народ был удивительно отзывчивым на радостную весть. По выходным мы выезжали всем собранием в служение. Лишь к вечеру в воскресенье возвращались и проводили курс Теократической школы. Преследование со стороны КГБ тоже ослабло.
   1957 год, когда к руководству страной пришел Никита Сергеевич Хрущев, считается временем потепления, так называемая хрущевская оттепель. Но для Свидетелей Иеговы пришли холода, если не морозы. Начались новые аресты. КГБ отчасти достиг успехов, ибо нашлись некоторые из братьев, согласившихся сотрудничать – стать осведомителями, чтобы избежать ареста и суда. Их жертвой стал и я. В Черемховском районе Иркутской области было целое собрание из восьмидесяти человек, которое не было воссоединено с другими собраниями района. Мне поручили посетить их с одним из братьев, который знал некоторых из членов того собрания. Встречу назначили на воскресение. Но благодаря доносчикам КГБ опередил меня. За три дня до запланированной даты у меня и еще у двоих братьев были проведены обыски. При обыске нашли литературу – достаточно, чтобы нас арестовать.

Новый арест

   Арестовывать меня приехали офицеры КГБ из Иркутска – Козлов (имени не помню) и Шиверский Анатолий. Они узнали, что я переезжаю из одной квартиры в другую, и решили подождать, пока перееду, чтобы еще раз провести обыск – вдруг еще дополнится что-то к тому, что уже нашли. Повторный обыск провели к вечеру, в день переезда, но ничего нового не обнаружили. Мне предъявили ордер на арест и приказали собраться, сообщили, что повезут в Иркутск. Во время обыска весть о моем аресте разнеслась по всему поселку. Большое количество жителей собралось во дворе, ожидая, когда меня выведут. Я вышел уже под охраной, с детьми на руках (Светлане было три годика, Володе – полтора). Стал прощаться с соседями. Женщины начали плакать и причитать, говоря, что я не преступник, а благодетель для поселка. Мужчины стали заступаться, говоря, что не дадут меня увезти и будут жаловаться: преступники ходят на свободе, а хороших людей сажают в тюрьму! Плотным кольцом жители обступили сотрудников КГБ и забаррикадировали выезд. Козлов забрал у меня детей, передав их жене и бабушке.
   Офицеры затолкали меня в машину и сели сами. Козлов дал команду шоферу: «Включай первую скорость, давай сигнал и двигайся вперед, расталкивая толпу бампером». Мужчины старались сдержать машину, но это оказалось нелегко. Мы выехали на дорогу и подъехали к дому брата Иакима Белецкого, у которого тоже нашли кое-какую литературу и документы. Самое главное – ящик с моими записями. Там были отчеты о служебной деятельности и программа служебных собраний. Я хранил записи у него, полагая, что там обыска не будет: он и его жена не были активными служителями. Но я ошибся. Нас было всего трое братьев в собрании и у всех троих сделали обыск: у меня, у Иакима Белецкого и у Тихона Плийчука. У Тихона ничего не нашли. Белецкий, как узнал, что у меня производят повторный обыск и арест, вскочил на мотоцикл и уехал в неизвестном направлении. Когда мы подъехали к ним, дома его не оказалось. Жена сказала, что не знает, куда он уехал, но к вечеру, вероятно, вернется. Офицеры приняли решение: Шиверский остается ночевать в их доме, чтобы арестовать Иакима ночью или завтра и привезти его в Тыреть. Козлов поедет со мной в Тыреть, а назавтра меня с Иакимом отвезут в Иркутск. Меня же сегодня Козлов сдаст в КПЗ в Тырети, а сам где-то там переночует.
   Вечером в КПЗ ко мне заглянул мой старый знакомый начальник милиции Протасов. Зайдя в мою в камеру, он сказал дежурному: «Дай ключ, я сам закрою. Оставь нас». Протасов начал сочувственно спрашивать: «КГБ арестовало тебя?» – «Да». – «Везут в Иркутск?» – «В Иркурск». – «Будут судить?» – «Да». – «У тебя двое детей?» – «Двое». – «Обыск делали?» – «Делали». – «Нашли чего?» – «Нашли». – «Знаешь, я тебе от чистого сердца хотел бы помочь, но сам понимаешь – не в силах. Это такая контора (имея в виду КГБ), которая смотрит за всеми: и за тобой, и за мной. Если бы нам в милиции поручили твое дело, я бы мог посодействовать. А так – сам понимаешь. Одно тебе скажу: стой, на чем стоишь. Давай, держись», – и протянул руку. Я протянул ему свою, он крепко ее пожал: «Может еще встретимся? Спокойной ночи», – закрывая дверь, он по-дружески взглянул на меня на прощание. Я принял как поддержку от Иеговы. «Стой, в чем стоишь!» – сказал мне начальник районной милиции!
   Назавтра Шиверский приехал из Ханжиново без Иакима. Ни вечером, ни ночью, ни утром тот домой не вернулся. Сбежал. К вечеру следующего дня меня привезли в Иркутск как арестованного. Арест мой исчислялся с 22 мая 1957 года. С того времени впоследствии и отсчитывали срок в десять лет.

Следствие

   Следователем был назначен тот же капитан Мясников, который вел наши с Анной дела еще в 1954 году. Через три года вновь, как он и предрекал, жизнь свела нас. На сей раз он был уверен, что уже ни жена, никто другой мне не поможет. У меня была изъята литература, отчетность и темы служебных собраний.
   – Теперь, Мокрицкий, не выкрутишься – «спрашивайте жену, я не знаю, где она взяла». Будешь откровенно говорить – поможешь следствию, и суд это учтет. А может, искренне раскаешься? Тогда вообще судить не будем.
   Я сразу заявил, что не буду отвечать на вопросы, которые могут причинить хотя бы малейший вред организации или отдельным братьям. Следователь спросил почему.
   – Я посвятил себя Богу и предателем не стану, чтобы причинять вред Божьей организации, – ответил я. – Так что на большинство вопросов я вам буду отвечать «не знаю», а скорее – «не скажу».
   Мясников старался задавать такие вопросы, ответы на которые его устраивали. Позднее он понял, что ничего существенного от меня не добьется. В конце концов он уже начал сам писать ответы на задаваемые вопросы. Под ними я ставил свою подпись. Ответы, в общем, сводились к одному: предателем я не стану.
   Как-то на очередном допросе следователь сказал:
   – Знаешь, Мокрицкий, тебя и твоих братьев нужно строго наказывать.
   – Чего же я и мои братья сделали вам? – спросил я.
   – Вы людям спокойно спать не даете.
   – Интересно почему же?
   – Интересного тут мало. Я теперь, как ложусь спать, думаю об Армагеддоне.
   – Неужели думаете, гражданин следователь?
   – Да, думаю.
   – Так его ж не будет, – иронично заметил я.
   – Это как сказать. Ты слышал коммунистический лозунг: «все пути ведут к коммунизму»?
   – Слышал.
   – Но ведь если объективно взглянуть на мировые события, то ясно видно, что «все пути ведут к Армагеддону». Если бы не ты со своими братьями, я бы об этом не задумался.
   В выходные дни меня содержали в общей тюрьме, а в будние – в тюрьме КГБ, в одиночной камере. Днем спать не давали, каждые десять-пятнадцать минут открывалась «кормушка» [7 - Кормушка (жарг.) – откидывающееся в виде столика окошечко в двери в камеру, через которое раздают пищу заключенным (прим. ред.).] и дежурный проверял, чем я занимаюсь. Он ходил в тапочках, чтобы подкрадываться внезапно. Психологически мне было очень тяжело в камере-одиночке, я даже потихоньку разговаривал с летающими комариками и букашками, живущими в щелях. Когда вызывали на допрос, открывалась дверь и звучал традиционный вопрос: «На букву «М» есть?», хотя в камере я был один. Все это угнетало. Я молился, чтобы поскорее вызвали на допрос, пообщаться со следователем, все-таки живой человек.

Сосед-рецидивист

   Как-то следователь спросил: «Мокрицкий, где тебе лучше – у нас или в общей тюрьме?» Отвечаю: «В общей».
   – Почему?
   – Потому что там крик и шум, чувствуется жизнь. А у вас тут, как в гробу.
   – А где тебе лучше – со мной или в камере?
   – Конечно, с Вами.
   – Почему? Я же тебе наматываю срок, а ты говоришь, что со мной лучше.
   – Гражданин следователь, если бы меня арестовали за то, что я убийца, или вор, или хулиган, и Вы меня в том уличали бы, мне было бы трудно врать, изворачиваться и оправдываться. А так мне не трудно вести с Вами, с живым человеком, беседу. Что могу – говорю откровенно, а о чем не могу – так же откровенно отвечаю «не скажу». Ведь Вы юрист и хорошо знаете, что меня будут судить не за преступления, а за убеждения. Сами предлагаете: «Откажись и отпустим на свободу».
   Следователь спросил:
   – Ты в камере с кем сидишь?
   – Что за вопрос? Знаете же, что сижу в одиночке.
   – А хотел бы, чтобы кого-то подселили?
   – Конечно, я не против.
   – Кого бы ты хотел иметь в камере?
   – Человека, – отвечаю.
   Вернувшись после выходных из общей тюрьмы, я застал в камере молодого человека – рецидивиста. Он был уже трижды осужден и конечный срок заключения составлял 25 лет. До меня он сидел с нашим братом Михаилом Гринчуком и от него узнал многое о Свидетелях Иеговы. Он обрадовался, что я тоже Свидетель и что он может узнать еще больше. Порой у нас возникал спор, он раздражался, прекращал разговор, и мы ложились спать. Порой он ночью обдумывал наш разговор, соглашался со мной и будил: «Давай, продолжаем разговор».
   Со временем начальство тюрьмы заметило, что поведение этого рецидивиста изменилось. Однажды во время обхода начальник с надзирателем открыли дверь нашей камеры. Начальник шутливо обратился к нему: «Ты еще Мокрицкого не перевоспитал?». Он вскинулся на начальника: «Не смейте унижать Мокрицкого, он сам кого хочешь перевоспитает, и вас в том числе».

Следствие продолжается

   Ранним утром понедельника меня в очередной раз повезли из тюрьмы на следствие. День был солнечным, сквозь окно кабинета было видно, как самолет ТУ-104 поднимался в небо, набирая высоту. Следователь весело сострил:
   – Мокрицкий, вчера у нас в Иркутске был футбол. И сейчас ваш Бог Иегова возвращается в свою небесную канцелярию – был вчера на футболе.
   Это меня сильно задело! Я изменился в лице и с горечью говорю:
   – Гражданин следователь, не нужно кощунствовать. Ведь Вы понимаете, что мне больно и неприятно слышать такое. Хоть я и нахожусь под следствием, но я человек, и для меня Бог – это святость. Кроме того, Вы напоминаете человека, идущего по улице и бьющего кулаками воздух. Если считаете, что Бога нет, то зачем глумиться над тем, кого нет? Он отвернул лицо в сторону окна и начал водить пальцем вокруг глаз. И я увидел блеснувшую под глазом слезу, которую он пытался вытереть. Я опустил голову, исподлобья наблюдая за ним. Так мы молча просидели долгое время, почти не шевелясь. Наконец он встряхнулся и повернулся ко мне:
   – Ну что, Мокрицкий, будем заканчивать?
   – Гражданин следователь, мы еще не начинали.
   – Ах, да, еще не начинали.
   Затем звонок, зашел дежурный: «Уведите!»
   Меня отправили в общую тюрьму на целую неделю. Через неделю привезли обратно и на следующий день меня вызвал мой следователь, тот же самый. С первых же слов он начал на меня кричать. Я ему спокойно сказал: «Гражданин следователь, не стоит нервничать и кричать. Вы, наверное, хотели от меня избавиться, передать дело другому? Но Вам, наверное, ответили: мол, начал, так и доводи до конца? Давайте будем работать. Задавайте Ваш вопрос, ведь так мы начинаем работу». Он спокойно, уже мирно, рассмеялся. Я понял, что разгадал его чувства.
   – Ну, работать так работать.
   Следствие продолжилось. Когда дошло до отчетов, изъятых у меня при обыске, я понял, что секреты шифровки отчетностей следственным органам еще не известны. Следователь нажимал на меня: что это за цифры? Мне пришла мысль направить его по другому пути.
   – Это прочитанные мною библейские главы и стихи.
   Пришлось постараться все объяснить логично, чтобы он поверил. По-видимому, он верил, потому как все вымышленное мною записывал. Однако вскоре он разузнал, как на самом деле это все шифруется. Но не от меня.
   Я все время размышлял об Иакиме Белецком. У него был изъят ящик с моими записями служебных встреч и другие материалы, которые могли вменить мне в вину. Во время следствия не было упомянуто ни слова про Белецкого: где он есть, на свободе или арестован, Хотя по закону Иаким должен был стать моим подельником [8 - Подельник (жарг.) – тот, кто проходит по одному уголовному делу с кем-либо (прим. ред.).]. Я неоднократно хотел спросить у следователя об Иакиме. Но решил не спрашивать, думая, что тот на свободе. Раз у меня не спрашивают, то и сам не буду говорить. Оставался месяц до завершения следствия. Во время прогулки в тюремном дворе я сумел украдкой написать на стене: «Ионадав, если есть – отзовись». Поскольку согласно Библии Ионадав символизирует великое множество людей из «других овец», я надеялся, что на такое «шифрованное» послание откликнется кто-то из Свидетелей. К моему удивлению, уже на другой день под моей записью появилось: «Ионадав Иаким Б.». Вот здорово! Иаким здесь, а следователь о нем – ни слова. Вот так подельник! Тут я понял почему даже содержимое моего ящика не потребовалось следователю для обвинений. Позднее, уже в лагере, я узнал, что Иакима судили, дали всего три года, хотя в то время братьям меньше десяти лет не давали и всех свозили в Мордовию. Иакима же отправили на север и через год он досрочно вышел на свободу, вернулся к жене с лисьими воротниками. Конечно, что же было на самом деле, он хорошо знает сам.
   Во время следствия ко мне заходили и Козлов, и Шиверский. Он были недовольны тем, как идет следствие. Из найденных у меня отчетов было видно, что я обслуживал 12 собраний. Поскольку в каждом собрании было по три служителя, нас должно было быть арестовано не меньше тридцати. А арестован я один. Заканчивая следствие, Мясников посетовал:
   – Мы сделали ошибку. Не стоило тебя арестовывать, нужно было следить, с кем ты поддерживаешь связь.
   Доказательств моей деятельности внутри организации было предостаточно: журналы «Сторожевая Башня», «Пробудитесь!» и «Информатор» [9 - «Информатор» – старое название бюллетеня «Наше царственное служение» (прим. авт.).], отчеты, данные о служебных собраниях и проведении студий (библейских изучений). Не хватало только доказательств того, что я проводил агитационную работу среди инакомыслящих. Следователь отправился на неделю в Ханжиново, по месту моего жительства, где меня арестовывали, в поисках свидетелей того, что я вел антисоветскую пропаганду среди населения. И ему удалось найти такого лжесвидетеля – завхоза МТС, где я работал. Тот лживо заявил, якобы я при выступлении с речью на похоронах на кладбище сказал: «Если вы отдадите свои голоса на выборах за кандидатов от коммунистов и беспартийных, то вам всем сюда дорога!», показав рукой на могилу. Это было незадолго до выборов в местные советы. Я, конечно, выступал на похоронах, но не на кладбище, а дома, и не с политической речью, а с похоронной, ничего общего с выборами не имеющей.
   Следователь знал, что я буду это отрицать, и привез завхоза на очную ставку. Следователь признался, что ему было трудно найти свидетелей против меня. С кем бы он ни говорил, свидетельствовали обо мне только положительно. Все, кроме пьяницы завхоза.
   Конец следствия показал, что я подлежу суду (см. Обвинительное заключение на вклейке).

Суд

Вскоре состоялся суд. Продолжалось заседание часа два-три. На суде были рассмотрены материалы, изъятые во время обыска: журналы «Сторожевая Башня», «Пробудитесь!» и «Информатор». На суд были приглашены мои жена и мать. Были представлены два свидетеля: наша сестра, которая показала, что я проводил изучения Библии среди братьев и сестер в общежитии, и завхоз, лжесвидетель, который показал, что я выступал с речью на кладбище, где якобы говорил, что если на выборах будете голосовать за коммунистов и беспартийных, то вам дорога в могилу. Об этом говорится в обвинительном заключении. Следственные органы принудили сестру дать показания, хотя это сильно не повлияло на исход дела. Суд состоялся бы и без этого.
Я думал, что меня приговорят к 25 годам, но когда зачитали приговор – 10 лет, даже улыбнулся. Действительно обрадовался, что не 25.

По этапу

После суда меня посадили в одну камеру с братом Винтоняком Василием. Его семья в то время жила в Иркутске, совсем недалеко от тюрьмы. Его жена обильно снабжала нас продуктами. Администрация принимала все передачи, которые она приносила. Итак, началась моя лагерная жизнь, вдали от семьи. Вскоре нас с Василием отправили в лагерь этапом в столыпинском вагоне [3 - Столыпинский вагон (вагонзак) – специальный вагон для перевозки осужденных. Впервые вагонзаки появились в 1908 году во времена известного министра царской России Столыпина. Это были обычные товарные вагоны, приспособленные для перевозки переселенцев из Европейской России в Сибирь, которые по имени инициатора массового переселения Столыпина стали называться «столыпинскими». Когда переселенческая компания пошла на спад, «столыпинские вагоны» начали использовать для перевозки осужденных (прим. ред.).]. Нас посадили в вагон, в котором перевозили воров из Комсомольска-на-Амуре во Владимирскую тюрьму. Везли нас с ними до Тайшета. Лагерь назывался Озерлаг [4 - Озерлаг (Озерный исправительно-трудовой лагерь, Особый лагерь N 7) – особый лагерь для политзаключенных, входил в систему лагерей ГУЛАГа. Был организован в 1948 году, был разбит на лагерные пункты, располагавшиеся между Тайшетом и Братском. В Озерлаге одновременно содержались до 40 000 заключенных, занятых на строительстве участка БАМа Братск – Тайшет и далее до Усть-Кута, а также на лесозаготовках, деревопереработке, производстве и поставке пиломатериалов, шпал и сборных деревянных домов (прим. ред.).] и находился на железнодорожной ветке Тайшет – Братск. Нас привезли в Чуну на домостроительный комбинат.

Чуна

В Чуне я начал работать на домостроительном комбинате столяром-экспериментальщиком. Работа была не очень тяжелой и даже интересной. Кормили сносно, была коммерческая столовая. Мы зарабатывали деньги, которые заносились в карточку, на лицевой счет, ими мы могли пользоваться в коммерческой столовой. Первый год мы ходили в своей собственной гражданской одежде. Разрешалось получать посылки – по одной в квартал. Разрешали свидания с прямыми родственниками. Если не было нарушений по работе, один раз в квартал давали семь суток выходных подряд. Ко мне приезжали жена, мать и родная сестра (см. фото 3 на вклейке).
Мы имели возможность проповедовать. Некоторые заключенные соглашались на изучение и познавали истину. На заводе работали в основном заключенные, но на некоторых работах использовались и вольнонаемные. Среди них были наши братья – Свидетели Иеговы. Они оказывали нам, заключенным братьям, материальную и, особенно ценную, духовную поддержку в виде литературы. Так что мы, заключенные, в отношении духовного питания не многим отличались от братьев на свободе. Нам удалось организовать собрания и группы по изучению Библии. Были выбраны братья, которые служили надзирателями собраний.

Спасение Библии

   Был в нашем лагере осужденный учитель, звали его Ефим. Он очень хотел прочитать Библию. Библия у нас в лагере была одна, мы ее хранили как зеницу ока. Библию почитать Ефиму дали, но поручили двоим братьям – Анатолию и Саше – следить, чтобы никто у Ефима Библию не отобрал. Дело было весной. Ефим нашел уютное местечко во дворе и углубился в чтение. В это время по лагерю ходила комиссия во главе с начальником лагеря Яковлевым.
   Начальник заметил Ефима читающим и незаметно подкрался к нему сзади. Тот так увлекся чтением, что ничего не замечал вокруг. Яковлев подкрался и выхватил у него Библию. Ефим, как ребенок, начал плакать и просить у начальника отдать Библию. Но тот был категоричен. Саша и Анатолий, увидев это, поняли, что им здорово попадет от братьев. Они решились на отчаянный шаг – силой вернуть Библию. Начальник продолжал ходить дальше по лагерю с Библией в руках. Саша и Анатолий разработали план. Анатолий подкрадывается к начальнику, выхватывает Библию и убегает. Начальник обязательно побежит за Анатолием. Анатолий забежит за угол барака, где незаметно передаст Библию Саше, а сам побежит дальше. Когда начальник догонит Анатолия, Библия уже будет в надежных руках. Но план исполнился по-другому.
   Начальник заметил, что Анатолий подкрался сзади, он повернулся и пошутил: «Что, Анатолий, хочешь отобрать у меня Библию?», – и протянул ее: – «На, возьми». Анатолий сперва растерялся, а затем мгновенно прыгнул вперед и выхватил Библию. Секунду они стояли как оцепенелые, смотрели один на другого. Затем Анатолий бросился бежать, начальник – за ним. У начальника были длинные ноги, он бежал большими прыжками, и Анатолию не удалось оторваться на необходимое расстояние. Саша увидел, что Анатолия настигают, и в отчаянье сзади схватил начальника в охапку, стиснув так, что тот сел на землю. Библия была спасена, а Анатолий с Сашей получили по пятнадцать суток изолятора.

Начальник Яковлев

С этим начальником лагеря у меня тоже был контакт. Когда Гагарин полетел в космос, утром, на выходе из жилой зоны в рабочую, на разводе, было все начальство лагеря. Бригада за бригадой выходили на работы. Когда моя бригада подошла к воротам, начальник лагеря, Яковлев, окликнул меня: «Мокрицкий, поди сюда!» Я подошел. Он сказал, имея в виду Гагарина: «Слышал, куда наш бог забрался, что скажешь?» Я ответил: «Если нашему Богу потребуется ваш бог, он его и там найдет». Все начальство покатилось со смеху: «Что, получил?».
От того же начальника я однажды получил похвалу. Однажды к нам в лагерь приехал лектор, кандидат исторических наук. Лекция была о Библии. Лектор собрал из Библии все сомнительное (по его мнению). Например, Иона во чреве кита, сожительство Лота с дочерями, многоженство Давида и Соломона, как Ной напился допьяна и проклял Хама. Когда он читал из Библии о том, как Ной проклял Хама, я попросил его прочесть еще раз. Он прочел. Тогда я попросил прочитать имя проклятого по слогам. Он оскорбился. Тогда я попросил его разрешить мне прочитать самому, но он все-таки начал читать сам. И когда дошел до имени, произнес: «Ха-ха-ха-ханаан». – «Видите, не Хама он проклял, а Ханаана». Он ответил: «Это один и тот же». Я говорю: «Тогда читайте стих ниже». Он читает: «Ханаан, сын Хама, внук Ноя». – «Вы спутали сына с внуком, разве они одно и то же?» Тогда он меня спросил, за что Ной его проклял. Я ответил: «Если бы я читал лекцию, я бы объяснил. Но не я читаю лекцию о Библии, а Вы. Тогда из зала ко мне посыпались реплики: «Что ты хочешь от него? Он смотрит на Библию, как баран на новые ворота». Назавтра на разводе на работу начальник подзывает меня к себе и говорит: «Мокрицкий, вчера ты разнес этого кандидата исторических наук. Молодец! Не знаешь – не берись».

Подпольная Вечеря

   Лагерная администрация вела с нами борьбу: нам не давали изучать Библию, проводили обыски, отбирали библейскую литературу, которую мы вновь и вновь переписывали.
   Если у кого-либо находили литературу, то сажали на пятнадцать суток в изолятор, где было очень холодно, лишали пайки хлеба, а горячую пищу давали только раз в сутки.
   Особенно тщательно за нами следили, чтобы не дать провести Вечерю воспоминания смерти Иисуса Христа.
   В день, когда должна была проводиться Вечеря, мы старались выйти из жилой зоны в рабочую, потому что рабочая зона была больше и там было легче спрятаться. Я руководил группой братьев из пятнадцати человек. Мы тщательно готовились к Вечере: обсуждали, где будем ее проводить. Остановились на одном рискованном варианте: предложить денег дежурному по водонапорной башне, вольнонаемному человеку, чтобы он разрешил подняться на башню, в самую верхнюю комнату, которая находилась на высоте 35–40 метров от земли. Дежурный согласился.
   В вечернюю смену ужин был в десять часов вечера. Но мы в столовую не пошли, а тайком направились в водонапорную башню. Лагерные надзиратели в этот вечер постарались быть в столовой, чтобы заметить, кого там не будет. Некоторые отсутствуют, значит – празднуют, и давай тогда по всей зоне искать.
   Многие группы братьев они обнаружили и разогнали. Братьям приходилось искать другое место и проводить программу там. Иногда приходилось менять место по нескольку раз.
   Нашу группу из пятнадцати человек тщательно искали, но не нашли. Тогда стали расспрашивать других, но братья молчали. Их пугали, что объявят нас в розыск как совершивших побег. Но братья и сами не знали, где мы.
   Через час, когда уже кончился ужин, старший надзиратель нашел меня и спросил:
   – Мокрицкий, где был ты и другие с тобой?
   – Гражданин начальник, где мы были, там уже нас нет. Сейчас мы все на своих рабочих местах. А то, что не ужинали – не волнуйтесь, с голоду не помрем.
   – Мокрицкий, я прощу тебя, только скажи, где вы были. Вам ничего не будет. Я вас даже похвалю, что сумели так спрятаться, – сказал надзиратель.
   – Если не скажу, тоже ничего не будет, кроме пяти суток изолятора, а может, обойдется и без этого. Я не буду говорить, и никто Вам не скажет из тех, кто был там.

Подпольные изучения

Как я уже говорил, жизнь в этом лагере была сносной, кормили неплохо. Духовное положение тоже было не в худшем состоянии. Библейскую литературу тайком доставляли местные чунские братья, а также родственники, приезжавшие на свидания. При этом для маскировки литературы использовали различные способы: зашивали в белую матерчатую ткань, прятали в стеклянной банке, залитой жиром, или даже привязывали к камешку и выстреливали рогаткой через забор. Литература раздавалась братьям небольшими листками, чтобы они переписывали их десятками экземпляров. Власти стремились конфисковать листки, но мы писали снова и снова.
Занимались группами по пять-шесть человек. Находили тихое местечко и проводили изучения или переписывали литературу. Мы знали, что осведомители могут донести об этом администрации. Поэтому выставляли на стражу двух-трех братьев и договаривались о предупредительных знаках: первый видит надзирателей, идущих в нашу сторону, и чешет затылок или снимает фуражку. Второй делает то же самое, а третий уже предупреждает нас. Сигнальными словами были «винэ», что по-молдавски значит «идут», а также – «аскундэ», то есть «прячь». Мы убирали улики и расходились в разные стороны. Затем, после ухода надзирателей, мы возвращались и продолжали занятия.

Тайшет

   Через год меня и других братьев отправили в Тайшетский лагерь [5 - Тайшетлаг (Тайшетский исправительно-трудовой лагерь) – подразделение, действовавшее в структуре Народного комиссариата внутренних дел СССР (НКВД). Был создан в 1943 году. Администрация Тайшетлага дислоцировалась на станции Тайшет, Восточно-Сибирской железной дороги (ныне город с одноименным названием, Иркутская область). В 1946 году преобразован в Братский исправительно-трудовой лагерь (прим. ред.).]. Там отбывали срок в основном «стукачи» – осведомители лагерной администрации. Наших братьев было немного. Они не проводили изучения Библии, считая, что в этом лагере это организовать невозможно.
   Братья, приехавшие со мной, собрали имеющуюся литературу, выбрали барак, где был большой стол посреди помещения, поставили на стражу братьев и стали проводить изучения.
   Обитателям этого барака мы сообщили, что будем заниматься по одному часу, никому не мешая. Им это не очень понравилось. Мы начали изучать, а осведомители сразу побежали докладывать надзирателям. Тот, кто стоял на страже, четко сработал и предупредил вовремя. Мы разошлись. В этот день так повторялось несколько раз.
   Через две недели меня вызвал к себе оперуполномоченный, как оказалось, мой земляк из Львова, и сказал мне: «Пока тебя здесь не было, все было спокойно. Занятия свои прекратите!». Я ответил, что никакие угрозы не помогут – мы будем изучать Библию.
   Вскоре меня отправили в Иркутск для дачи показаний на следствии по делу брата Пидганюка Семена. Брат Пидганюк Семен был со мной в одном собрании в Ханжиново и от меня хотели получить на него показания. В Иркутске я отказался дать какие-либо сведения. Нужно было бы сначала спросить, буду ли я давать показания, а потом везти. Меня отправили обратно.

Вихоревка – лагерь строгого режима

   В Тайшетский лагерь меня обратно не приняли, очевидно, земляк-оперуполномоченный решил от меня избавиться. Отправили в Вихоревку, в лагерь особо строгого режима. Там без постановления о переводе в другой лагерь меня тоже не захотели принимать. И чтобы не везти обратно, спросили, готов ли я по собственному желанию остаться в лагере строгого режима. Я спросил начальника лагеря, есть ли у них Свидетели Иеговы. Оказалось, что есть, человек сорок. Я назвал фамилии известных мне братьев и спросил, есть ли такие. Он ответил, что есть. Тогда я согласился остаться. Во время поездок я был налегке, возил лишь небольшой чемоданчик с личными вещами.
   Итак, дальнейшим моим местом жительства стала Вихоревка. Заключенные в этом лагере в основном отказывались работать, кроме одной бригады, состоящей из Свидетелей Иеговы. На работе мы делали тарные дощечки. Работало человек 25–30, не считая инвалидов и стариков. На зарплату мы могли закупать сухофрукты, комбижир, конфеты и др. Это дало возможность организовать общее питание, централизованное снабжение кружков. Комитет из трех братьев принимал наши зарплаты и премии, а также посылки от родственников, затем распределял по кружкам. У нас даже был «диетический» кружок, состоявший из братьев с больными желудками. Они не могли есть сало, и им выделялось сливочное масло.
   Жили мы в одном бараке и все вместе изучали Библию. Среди нас был брат-баянист Иванов из Тайшета и два гитариста. Когда мы видели, что приближаются надзиратели, сразу переключались с изучения на пение. Солдаты заходят, а мы поем. Они садятся, слушают. Мы заканчиваем песню, они просят спеть еще. Мы удовлетворяем их просьбу, а также угощаем их чем-нибудь. Они никогда не были против.
   В Вихоревке, вне лагеря, жили наши братья, вывезенные из западных областей Украины. С ними удалось установить связь. Нас под конвоем посылали в лес рубить дрова для лагеря. Днем мы рубили дрова и складывали в поленницы. В пять часов вечера возвращались в лагерь, а братья, живущие в поселке, клали в поленницы литературу и продукты. Утром мы все это забирали. Перенести в зону особых трудностей не было, нас тщательно не обыскивали.
   Кроме этого, была возможность получать официальные передачи от «родственников». Однажды мы с братом Михаилом Сердюком получили такую передачу и по дороге в барак встретили полковника, начальника лагеря. Тот спросил:
   – Ну как, братья, довольны?
   – Да, – ответил Сердюк, – передачу получили, спасибо. Но свидание не дали.
   Полковник возмутился:
   – Сердюк, не наглей! Мы прекрасно знаем, что передачи вы получаете от ваших сестер, а не от родственников. А это нарушение режима. Так что будь доволен и этим.
   Хотя лагерь в Вихоревке и был строгого режима, наше положение было лучше, чем на общем режиме. Начальник лагеря был не очень настроен против нас. Работать в лагере соглашались одни Свидетели Иеговы. Если какой-то брат попадался и его сажали в изолятор на пять-десять суток, брат Сердюк, как бригадир, шел к начальнику и говорил, что на производстве станок простаивает. Тогда начальник распоряжался выпустить брата. Однако один из надзирателей был очень жестоким. Ему часто удавалось заставать братьев за переписыванием публикаций, и наказывал он сурово. Его жестокость была известна не только заключенным, но и всем вольнонаемным, работающим в лагере. В том числе и его жене, которая работала в бухгалтерии и была очень добра к заключенным, особенно к Свидетелям. Она старалась его уговорить: «Ты не должен так относиться к этим людям. Тебя Бог накажет, и меня с тобой, и наших детей».
   Этим повествованием я заканчиваю рассказ о своем жительстве в Вихоревке, где пробыл около года. В тот период мордовские лагеря были определены для осужденных за религиозную деятельность. Поэтому всех Свидетелей Иеговы из лагеря в Вихоревке отправили в Мордовию.

Вечеря в вагоне

Нас погрузили в товарные вагоны, двухъярусные. Переезд совпал с днем празднования Вечери воспоминания. Еще в Вихоревке мы приготовили символы – хлеб и вино, и все это удалось пронести в вагон. Заключенных, занимавших верхние нары, мы попросили поменяться на час местами, чтобы провести наш праздник. Они охотно согласились. Праздник был проведен как полагается: доклад, песня, молитва, с символами, под ритмичный стук колес вагона. Мы глубоко осознали цель того события и заботу нашего любящего и счастливого Бога. Прошли десятилетия с того времени, а я при воспоминаниях не могу удержаться от слез. Такое не забывается. Перед глазами все те восемь братьев, которые были со мной на нарах. Может быть, я один из них жив и могу рассказать об этом. Я знаю, что некоторые из них почили, и среди них наш уважаемый брат Степан Донькив, который так старательно учил нас петь песни восхваления Иегове. Мы спели песню на четыре голоса. У него был сильный бас. Те, кто уступил нам места наверху, были поражены нашим пением. Царило полное молчание.

Дубравлаг

   Итак, всех верующих, в том числе Свидетелей Иеговы, свозили в Мордовию, в Зубово-Поленский район, в Дубравлаг [6 - Дубравлаг – Дубравное лагерное управление с центром в поселке Явас Зубово-Полянского района Республики Мордовия. Представляет собой комплекс исправительных учреждений. В настоящее время входит в УФСИН по Республике Мордовия. В 1960-е – 1980-е годы в Дубравлаг входили колонии для осужденных по «политическим» статьям.]. Я попал в поселок Сосновка, в лагпункт номер 1 общего режима. Некоторых перевели на строгий режим.
   Возможно, власти рассчитывали, что все осужденные верующие перегрызутся в спорах из-за вероучений. Кроме того, что между нами будет сильнейшая вражда и мы будем жаловаться администрации, тем самым помогать им бороться с нами (см. фото 4 и 5 на вклейке).
   Верующие, узнав об этом и поняв их намерения, не позволили себе выходить за рамки приличия. Если мы и вели между собой дискуссии, то они были мирными.
   Контингент был, так сказать, «разноцветный»: одних только православных было не меньше десяти разных направлений, а пятидесятников – и того больше. Бывали такие сцены, что и в театре не увидишь. Одно только «изгнание бесов» чего стоило.

Шутка без последствий

В бараке, где большинство заключенных были Свидетелями Иеговы, жил и молдавский поп (православный священник). Дневальным в бараке был наш брат из северных народов. Он очень умело спрятал части переписанных журналов «Сторожевая Башня». Он сделал метлу из березовых веток, в которую воткнул черенок. В результате, если черенок вытащить, в метле появлялось свободное пространство. Он вытаскивал черенок, сворачивал в трубочку часть журнала, вставлял его в метлу, втыкал черенок обратно и ставил метлу в угол. Кто подумает, что в этой метле часть журнала? В любое время публикация доступна – вынул, почитал и опять вставил на место. Как-то раз из всего барака были свободны от работы я и еще два брата: Георгий и Федя Гриднев, из Хабаровска, искусный художник. Когда дневальный вытащил из метлы часть журнала, почитал и стал закладывать обратно, не обратил внимания, что за ним пристально наблюдал поп. Но от нас не ускользнуло, как тот украдкой следит за действиями брата. Когда брат поставил метлу на место, поп на время успокоился, немного повертелся на койке, затем встал и вышел на улицу. Мы решили проследить за ним. Он немного походил по зоне, огляделся вокруг и быстрым шагом вошел на вахту к надзирателям. Пробыл там немного, вышел и стал опять гулять по зоне. Нам стало ясно: сейчас появится начальник режима Андреев. А поп, его информатор, выслуживается. Гриднев Федя, художник, взял лист бумаги и быстро набросал портрет Андреева, будучи уверенным, что придет именно он. Портрет вышел как две капли воды, только были дорисованы ослиные уши и козьи рожки. Затем Федор вынул из метлы журнал и на его место вставил свернутый в трубочку портрет Андреева. Едва он закончил, мы услышали голос Андреева, подходящего к бараку. Тот зашел и громогласно спросил: «Ну, как тут братья живут?» Затем начал ходить по бараку, делая вид, что что-то ищет. Подошел к углу, где стоит метла, и, остановив на ней взгляд, многозначительно произнес: «Знаете, братья, вот метла. Но и метла раз в год стреляет, если заряжена. Посмотрим, заряжена она или нет». Мы же едва удерживались от смеха. Я лег на койку и накрыл голову подушкой. Андреев вытащил из метлы черенок, заглянул в образовавшуюся пустоту и торжествующим голосом сказал: «А ведь, братья, я не ошибся, она заряжена!» Он вытащил лист, развернул и уставился на рисунок. Некоторое время он стоял неподвижно, кажется, даже глазами не моргал. Он понял, что его доносчика раскусили и теперь его нужно немедленно забирать отсюда. Все это он, вероятно, обдумал, а затем недовольно пробормотал: «Мы работаем, но и братья не спят. Гриднев, я знаю, это твоя работа. Дать бы тебе суток пятнадцать изолятора, да ладно. Очень уж похоже вышло». Портрет он забрал, показал всему лагерному начальству и рассказал, как Свидетели сыграли с ним шутку. Молва об этом ходила еще долго.

Дуэль

   Я работал в инструментальном цехе с одним пятидесятником, который имел высшее образование. Мы с ним часто беседовали о Библии, и он был тверд в своих убеждениях. Особенно в отношении крещения духом и в говорении на иных языках. Также в лагере был лидер адвентистов седьмого дня по фамилии Шелков. Он отбывал второй или третий срок вместе со своим зятем.
   Пятидесятник мне говорит:
   – Шелков сказал, что за пятнадцать минут положит любого Свидетеля Иеговы на лопатки относительно пророчества 1914 года и конца времени язычников (2520 лет). Принимаешь дуэль или слабо?
   Я подумал и ответил:
   – Хорошо, но при условии, что ты будешь секундантом.
   – Ладно, идет.
   – Тогда действуй, чтобы дуэль состоялась.
   Через некоторое время пятидесятник подходит ко мне и передает, в какой беседке состоится дуэль и в какое время.
   Я догадывался, на что рассчитывал Шелков. Наши интересы пересекались в том, что оба мы собирали разные книги по истории, археологии, палеонтологии, геологии и другие, имевшие какое-либо отношение к Библии. У Шелкова была книга «История древнего Востока» русского дореволюционного историка Тураева, в которой многие даты согласовываются с библейской хронологией. В той книге говорилось, что падение Иерусалима было в 585 году до н. э., хотя на самом деле это произошло в 607 году до н. э.
   На эту дату и делал ставку Шелков. И я в этом не ошибся.
   Его первым вопросом был:
   – Когда начались времена язычников?
   Я отвечаю:
   – Иерусалим пал в 607 году до н. э.
   – Неправда, в 585 году до н. э.
   – Откуда ты взял эту дату?
   Он открывает мне книгу «История древнего Востока» и показывает это место: «Читай! – говорит, улыбаясь. – Победа за мной!»
   Мой секундант смотрит на меня удивленно и собирается признать мое поражение.
   – Рано праздновать твою победу, – говорю.
   – Почему рано? Посчитай 2520 лет от даты 585 год до н. э. К какому году ты придешь?
   – Мне не нужно делать этот подсчет. Я буду считать 2520 лет от 607 года до н. э. Но сначала найди в своей книге, в каком году Мидо-Персия завоевала Вавилон под командованием Кира.
   – В 539 году до н. э.
   – Это есть абсолютная дата, которая согласуется с библейской хронологией. Из библейских книг 2 Паралипоменон 36:21–23 и Ездры 3:1–3, где приводится указ Кира об освобождении иудеев и их возвращении на родину, можно заключить, что иудеи пришли на родную землю в начале октября 537 года до н. э., положив конец периоду опустошения. Ты согласен?
   – Согласен.
   – Согласно пророку Иеремии как долго евреи были в плену в Вавилоне? Я думаю, мы оба согласимся, что 70 лет. (Иеремия 25:11,12: «Вся земля эта будет пустынею и ужасом; и народы сии будут служить царю Вавилонскому семьдесят лет. И будет: когда исполнится семьдесят лет, накажу царя Вавилонского и тот народ, говорит Господь, за их нечестие. и землю Халдейскую, и сделаю ее вечною пустынею. Или Иеремия 29:10: «Ибо так говорит Господь: когда исполнится вам в Вавилоне семьдесят лет, тогда Я посещу вас и исполню доброе слово Мое о вас, чтобы возвратить вас на место сие».) А теперь вернемся на 70 лет назад – получается 607 год до н. э. И теперь сделай вывод, кому верить – пророку Бога Иеремии или Тураеву.

Жизнь в первом лагпункте

   В системе мордовских лагерей было три лагеря, где находились заключенные братья. Но в большинстве своем они были в первом и седьмом лагпунктах, которые располагались рядом. Так, в первом пункте находилось от трехсот до четырехсот братьев.
   Мы были организованы в три собрания. Среди нас были служители, которые следили за теократическим порядком и проводили встречи. Литература была у нас постоянно, правда, не в таком количестве, как хотелось бы. В основном это были журналы «Сторожевая Башня» и «Пробудитесь!», хотя они попадали к нам не в том порядке, как издавались, и номера были не самыми свежими. Также у нас была целая Библия и несколько отдельных частей Библии.
   Имели мы также и песенник, по которому пели песни восхваления Иеговы. Среди нас были братья, которые могли профессионально организовать хоровое пение, разделяя хор по голосам. Репетировали по восемь-десять братьев, каждый своим голосом. А по выходным в углу лагеря пели полным хором. Какой же был у нас красивый мужской хор! Это нас очень укрепляло.
   Нас пытались разгонять, но мы переходили с одного места на другое. К забору лагеря подходили люди из поселка, чтобы послушать пение. Когда охранник с вышки разгонял нас и даже стрелял в воздух, люди ругались с ним: «Зачем мешаешь? Что они плохого делают? Как красиво поют!»
   Голодать мы не голодали, хотя пища была не из лучших продуктов. Хлеба давали семьсот грамм на день, но многие съедали его сразу. Трудно было растянуть его на целые сутки.
   Некоторые братья получали посылки из дома. Мы поддерживали друг друга, не забывая о больных и стариках. Подобно первым христианам, у нас было все общее.

Попытки перевоспитания

   Чтобы нас перевоспитать, администрация находила все новые методы борьбы. В большинстве своем эти методы были аморальными и бесчеловечными. И хотя над ними работали целые идеологические отделы, они не имели большого успеха. В самых трудных обстоятельствах у нас появлялись новые силы, позволяющие всё претерпеть.
   Конечно, за пятнадцать лет, проведенных в лагере, всех эпизодов не вспомнишь и не запишешь. Каждый день имел свои особенности. Расскажу несколько случаев, произошедших со мной.
   Некоторых братьев из мордовского лагеря время от времени переводили в Саранскую тюрьму для «промывки мозгов». Когда до окончания моего срока заключения оставалось пять лет, я побывал там уже трижды: два раза по месяцу и один раз – целых два. Переубеждать нас специально приезжали представители из Киева. Украина имела большой опыт борьбы со Свидетелями Иеговы. Их специалисты обучали сотрудников КГБ методам борьбы и перевоспитания.
   Работа инструментальщиком давала мне возможность продолжить учебу. Я получил неполное среднее образование с оценкой «отлично» по всем предметам. Также укреплял свою веру в Библию. Мне удалось связаться с ленинградским отделением издательства «Академкнига». Они регулярно высылали мне каталоги книг для заказа наложенным платежом. Я был честным плательщиком и книги получал сразу по выходу из печати, даже до поступления в продажу. Многие книги по археологии, геологии, палеонтологии, истории и языковедению были ценным источником для лучшего понимания библейской истории.
   Однажды из камеры меня привели в кабинет тюремной администрации, где капитан КГБ представил мне одного старичка, заслуженного археолога Мордовской АССР. Старичок, не подозревая, что нарушает лагерный режим, пожал мне руку. Я думаю, что его не осведомили, что меня интересует. Он начал рассказывать о поселении скифов на территории России в области Царицына (нынешнего Волгограда). Я внимательно слушал его минут сорок. Когда он закончил, я сказал, что это очень занятно, но меня больше интересует археология с точки зрения Библии. Сказал, что я с четырнадцати лет изучаю Библию и меня интересует исторический период времени Древнего Востока.
   – А что вас конкретно интересует? – спросил он.
   – Как и где появилась первая цивилизация? Как она повлияла на другие населенные области?
   – И где же, по-Вашему?
   – В разные времена ученые указывали на разные области: то, что первая цивилизация зародилась в Китае, то в Египте, то указывали на Минойскую (Критскую) цивилизацию. А теперь говорят: это Месопотамия, что в согласии с Библией.
   – Какие для этого есть доказательства?
   Я начал ему рассказывать о пионерах археологии, таких как Вилли, Лэйард, Бота и другие. Он меня остановил, достал из портфеля записную книжку и стал записывать их имена и их труды. Нужно было видеть лицо капитана, которое то бледнело, то краснело. Археолог слушал меня с таким вниманием, как будто я сам был заслуженным археологом с мировым признанием. Напоследок, после беседы, которая продолжалась около часа, он любезно распрощался, поблагодарил меня и сообщил, что сейчас работает над трудом «Посланцы из Мордовии к Ленину». Раздраженный капитан с сарказмом передразнил его. Мне стало жаль этого искреннего и наивного старичка. Как я понял, целью организации этой встречи было развенчать мое мировоззрение и привить мне иное – атеистическое. После этой беседы «Академкнига» мои заказы на книги более не выполняла. Вместо этого с их адреса стала поступать атеистическая литература.
   Много разных методов «промывания мозгов» использовали атеисты. Однажды меня забрали из лагеря в Саранск для очередной «промывки мозгов». На сей раз мне выпала честь встретиться с сотрудником КГБ Ивано-Франковска, который представил мне отчет (он назвал это успехом) о том, чего они достигли в переубеждении Свидетелей Иеговы. Отчет касался молодежи, которая «освободилась от религиозного дурмана». Не получив желаемого результата, он отстал от меня.
   Позже, примерно через месяц, мне организовали встречу с дипломированным философом Павлом Юрченко. Тот использовал иной подход. Отчет украинского КГБ он не совсем одобрял, считая эти «успехи» результатом насильственных действий.
   Вначале он высказал сожаление о том, что мою жену осудили на два года исправительных лагерей и лишили родительских прав на двоих детей (см. фото 6 на вклейке). Потом сказал мне, что так жестоко с ней могли поступить только враги советской власти.
   – Нам известны лица, которые являются служителями краевого комитета Свидетелей Иеговы, однако спокойно живут у себя дома со своими семьями. А кем могла быть твоя жена? Не больше, чем служителем кружка, – сказал Юрченко, выжидательно глядя на меня.
   Я ответил:
   – Если Вы знаете некоторых служителей краевого комитета, то должны понимать, что моя жена не могла быть служителем кружка, так как для этого есть достаточно братьев.
   Вдруг он глянул мне прямо в лицо и проникновенно сказал:
   – Знаешь что, Мокрицкий, разреши мне взять твоих детей к себе, их все равно заберут в интернат для перевоспитания. Освободитесь ты или твоя жена и заберете их обратно. Тем более, у меня дома двое своих детей. Я буду относиться к твоим детям как к родным.
   – Мои дети не захотят быть у Вас, узнав, что Вы причастны к тому, что их лишили отца и матери.
   – И с тобой поступили не совсем справедливо. Если бы я тебя судил, дал бы тебе не десять лет, а не больше пяти. И разве справедливо, что твои братья сегодня ходят на свободе, живут со своими семьями, хотя чины имеют большие, чем твой?
   – Так ведь это можно поправить. Если Вы дали бы мне не более пяти лет срока, может быть, поспособствуете, чтобы меня освободили? Тогда Вам не нужно будет забирать моих детей.
   Сначала мне было трудно понять, что за этим кроется. Жену жалеет, говорит, что ее осудил враг. Детей жалеет, просит отдать на время ему, ибо там, в интернате, им будет нелегко. Меня жалеет, говорит, что большой срок дали. Но вскоре я понял глубину этого лицемерия.
   Юрченко в очередной раз приехал из Киева в Саранск проведать меня, прихватив с собой небольшой чемоданчик с литературой Свидетелей Иеговы, выпущенной во времена Рассела, Рутерфорда и Норра. Стал показывать мне противоречия в объяснениях одних и тех же стихов Библии и сказал: «Если они писали под руководством святого духа, то почему возникли противоречия? В этом нужно разобраться».
   Тут я понял его главную цель – подорвать доверие к ответственным братьям и «верному и благоразумному рабу». Вот почему он так себя вел: жалел мою жену, детей и меня. Видимо, хотел расположить к себе, чтобы вывести меня на откровенный разговор о противоречиях в наших публикациях.
   Я четко обозначил свою позицию: «Кто Вы, чтобы я с Вами рассматривал противоречия в нашей литературе? Вы Свидетель Иеговы? Мой христианский брат? Старейшина? Вы – мой идеологический противник, и в этом отношении говорить нам не о чем. В наших противоречиях мы разберемся сами. Лучше займитесь своими противоречиями».
   Он упорно твердил о каких-то противоречиях из литературы. Я просто молчал, не вступая в дискуссию. Как Юрченко ни старался вовлечь меня в разговор, результата не было. По правде, я бы мог дать ответы на многие вопросы, пояснить, что здесь нет ничего противоречивого. Однако я понял, что этим самым буду обучать его для дальнейших бесед с молодыми и неопытными братьями.
   Когда он понял, что я его раскусил и разговора не получится, то начал угрожать и кричать, что нас нужно наказывать более строго. Тут я невольно улыбнулся.
   – Что смешного? – возмутился он.
   – Да, вспомнил, как Вы вчера слезу роняли, жалея меня, мою жену и детей. Смешно, кому эти слезы были нужны! – ответил я. На этом разговор и закончился (см. фото 7 на вклейке).
   Вся деятельность Юрченко, его посещения братьев в Мордовии сводились к тому, чтобы привить недоверие к «верному и благоразумному рабу». Он старался убедить своих соратников по КГБ, что насильственные методы непрактичны, они только больше укрепляют веру и стойкость Свидетелей. С его точки зрения целей необходимо было достигать путем внушения недоверия к организации. Ему это, в незначительной мере удавалось, делая ставку на молодых в истине братьев, которые были в недостаточной мере знакомы с Писанием и объяснениями верного раба, а также с действием Божьего духа в настоящее время.
   Он стремился убедить, что как на пророков, апостолов и писателей Библии действовал Божий дух, так же должен он был действовать и на сегодняшних представителей верного раба – Рассела, Рутерфорда, Норра. И если то, что они писали, не исполняется, значит, им говорил не Божий дух. К примеру, Рутерфорд в брошюре «Божье мщение» писал, что в 1925 году воскреснут пророки. Но где они, эти пророки? Обычно молодые братья ему отвечали: «Неправда, этого Рутерфорд не писал», – а Юрченко только это и нужно было. Тогда он брал эту брошюру, пожелтевшую от времени, и давал прочесть. После чтения продолжал обсуждение, опираясь на этот факт. Брат, будучи лишен знания сути, оказывался в растерянности. А Юрченко, сломив сопротивление, начинал подсовывать данные по статистике и другим изменениям, произошедшим в организации.
   Того же он хотел достичь и со мной. Это была лишь одна попытка «промывки мозгов», а всего их было три или четыре.

Чуть не попал в тюрьму

   Мы переписывали библейскую литературу в больших количествах. Формат журнала был очень маленький, чтобы легче прятать. Надзиратели лагеря часто проводили обыски, обнаруженную литературу сжигали.
   Помню, однажды некого было поставить в дозор, чтобы предупреждать об опасности, потому что братья были на работе. Я в очередной раз переписывал книгу «Да будет воля Твоя на земле» и, будучи увлечен переписыванием, не услышал, как в барак зашел начальник нашего отряда – старший лейтенант. Он заметил, что я что-то пишу, и тихо подкрался сзади.
   Склонившись над рукописью, я вдруг увидел, как холеная, волосатая рука тянется к моим листам. Не поднимая глаз, одной рукой зажимаю то, что пишу, а другой – то, из чего переписываю. Затем, повернув голову, вижу торжествующий взгляд своего непосредственного начальника.
   – Ну что, Мокрицкий, попался? Почему не выставил дозор, чтобы охраняли тебя? – спросил он.
   – Гражданин начальник, все братья на работе. Может, Вы постоите, я скоро закончу, – грустно сострил я.
   Он ехидно усмехнулся, и, схватив меня за руку, говорит:
   – Придется изъять незаконченным.
   – Вы моложе и сильнее меня. Но я тоже живой человек и Вам ничего не отдам.
   – Да ладно, я только прочитаю, что ты написал, и отдам.
   – Тогда подождите минут десять-пятнадцать. Я допишу и дам Вам один экземпляр. Только прочтите и назад верните.
   – Знаешь, Мокрицкий, торговаться я с тобой не буду. Отдавай все сейчас же.
   – Не отдам. Прошу Вас, давайте не будем заходить слишком далеко, чтобы не причинять Вам неудобств? Позвольте дописать, и я отдам Вам один экземпляр. Вы прочтете и убедитесь, что там ничего антисоветского нет, – настаивал я.
   Он ухватил мою руку за запястье и начал сжимать. То, что у меня было в свободной руке, я сунул в карман и, перехватив его руку, рывком освободился.
   Тогда он крикнул дневального, чтобы тот пошел на вахту и позвал надзирателя. Я сказал старшему лейтенанту: «Не трудитесь, я не буду ждать, пока придет надзиратель. Сейчас встану и выйду». – «Куда?» – спросил он. – «На улицу», – ответил я. Подумав, он сказал: «Пойдем». Видимо, он рассчитывал, что, когда мы будем проходить узенький коридор, где находится его кабинет, он меня туда затолкнет и силой отберет записи.
   Мы вышли. Кабинет его оказался закрыт на ключ. Он стал открывать, а одну ногу упер в противоположную стену, перегородив мне путь. Рукой я легко столкнул его ногу и прошел к выходу. Вдогонку злобно прорычал: «Сволочь, ты меня еще вспомнишь!»
   Прошла неделя, другая – все тихо. Никто мне ничего не говорит, никуда не вызывает. В лагере произошла смена отрядов, и меня перевели в другой, к другому начальнику. Если прежний начальник имел университетское военное образование, то новый был без военного образования, пожилой мужчина лет шестидесяти, дослужившийся в лагерях до майора. Между собой эти начальники были в натянутых отношениях.
   Мое личное дело последовало за мной в новый отряд. Как-то майор вызвал меня к себе. Зайдя в кабинет, я увидел у него в руках какие-то бумаги. «Что ты натворил в том отряде? – спросил он. – Чем так обидел своего начальника? Только давай все начистоту».
   Я рассказал ему все, как было, со всеми подробностями. Выслушав меня, майор откинулся на спинку стула, громко хохоча и приговаривая: «Ну и Мокрицкий, ну и Мокрицкий!» Затем он показал мне документ. Это было направление в тюрьму на полгода. Не хватало только подписи моего нового начальника. Он взял документ, поднял его вверх и демонстративно порвал. Затем с презрением выбросил в мусорное ведро. Я понял, что это презрение было адресовано прежнему начальнику. «Спасибо, гражданин начальник», – с благодарностью сказал я.

Аттестат

В силу обстоятельств у меня было всего четыре класса образования. Причем основным образованием было польское. В лагере, как я уже упоминал, в возрасте 35 лет я пошел в восьмой класс вечерней школы и сдал все экзамены на «отлично». По окончании учебы директор школы выдавал аттестаты. Мой отрядный майор забрал у директора мой аттестат. Во время проверки перед заключенными (их было примерно восемьдесят-девяносто человек) он зачитал его, призвав всех брать с меня пример – идти учиться, и хотел демонстративно мне его вручить. Контингент в лагере был разный, и мне такая реклама была ни к чему. Я отказался принять аттестат от начальника.
Он обиделся, посчитав мои действия оскорбительными и незаслуженными. Ведь он для меня столько сделал, можно сказать, спас от тюрьмы. А я его так подвел, унизив перед заключенными. В личной беседе я объяснил ему свою позицию, он успокоился и вернул аттестат директору школы. Директор вручил мне аттестат и сказал: «Мокрицкий, валяй с восьмого сразу в одиннадцатый класс!». См. фото 8 и 9 на вклейке.

Башня, но не построенная

   Жилая и рабочая зоны находились совсем рядом, и в обеденный перерыв мы имели возможность изучать «Сторожевую Башню». В летний период мы группами по восемь-десять человек, ложились на травку в круг, головами к центру. Надзиратель, понимая, что мы таким образом изучаем, спрашивал, кто из нас старший. Мы шутливо отвечали: «Крайний». Как в круге можно найти крайнего? Он усмехался и уходил, зная, что другого ответа не получит.
   Однажды начальник лагеря зашел в жилую зону во время обеда и заметил, что на траве образовалось несколько таких кружков. Разъяренный, он направился к начальнику рабочего цеха, который был вольнонаемным, и начал кричать:
   – Ты здесь штаны протираешь, а там братья «Башню Стражи» разбирают!
   – А когда они ее успели построить? – не понимая, в чем дело, спросил тот.
   – Дурак, это журнал, который они изучают!

Вопросы из Москвы

   Как-то в лагерь прибыл из Москвы представитель из Управления лагерей. У него было несколько вопросов, которые он должен был задать всем Свидетелям Иеговы в лагере: если мы окажемся на свободе, будем ли мы проповедовать? Если правительство зарегистрирует нас как официальную организацию, будем ли мы поддерживать связь с бруклинским центром? Согласны ли мы, чтобы наша литература проходила через цензуру властей? Они знали, что братья в нашем лагере были хорошо организованы и от их авторитетного мнения зависели многие решения в организации на воле.
   Я был вызван одним из первых. Мой ответ состоял в следующем. Согласиться изменить нашу жизнь в согласии с поставленными вопросами означает изменить своему имени, Свидетели Иеговы. Каждый из братьев, возвращаясь с допроса, рассказывал, как он отвечал. Все ответы были похожи. Начальник лагеря сказал представителю из Москвы: «Не тратьте напрасно время, других ответов вы не получите. Я уже убедился в этом».
   Перед отъездом представитель вызвал меня к себе. Вначале стал говорить разные комплименты, а потом сказал: «Я хочу поговорить с тобой не как сотрудник КГБ, а как человек с человеком. Я плохо знаю учения Свидетелей Иеговы и хочу о них тебя расспросить. Если посчитаешь нужным – отвечай. Если нет – нет». Правда, вопросов, на которые я решил не отвечать, было немного. Он расспрашивал о наших вероучениях: об Армагеддоне, истине об аде, душе и так далее. Как я понял, он сравнивал их с учениями других конфессий. На прощание он меня поблагодарил.

Отступник-лектор

   Однажды в лагере было вывешено объявление: «Будет проводиться лекция на тему: «Кто такие Свидетели Иеговы». Лекцию проводит бывший Свидетель Иеговы Александр Мамчук». Этот «лектор» был мне хорошо знаком. После окончания войны, в 1945 году, украинцев с территории Польши переселили в основном в Западную Украину. А поляков – наоборот, из Украины в Польшу. Таким образом семья Мамчуков, украинцев, оказалась у нас, в Западной Украине. Они уже тогда были Свидетелями Иеговы. Их разместили в селе, которое было неподалеку от нашего. Александр был образованным, с хорошим знанием Библии. Он был искусным оратором, от его речей на библейские темы у слушателей захватывало дух. Я стремился познакомиться с ним поближе и, поскольку был молодым в истине, считал, что он мог стать для меня «столпом», на который можно опереться. Но по мере изучения Библии я понял, что на несовершенных людей, какими бы способными они ни были, не следует полностью полагаться. Столпы могут подгнить и завалиться. Так и случилось с Александром Мамчуком. Он подгнил и даже стал предателем. Органы КГБ использовали его как разъездного оратора, но уже не на библейские темы.
   Итак, Александра привезли в мордовский лагерь, где находились сотни братьев. Привезли, чтобы открыть им глаза на то, кто такие Свидетели Иеговы. Я не пошел на эту лекцию. Хорошо зная прежнего Александра, мне было бы противно слушать нынешнего. Большинство братьев на лекцию пошли. После они рассказывали, что не услышали там ничего нового или интересного. После лекции брат Алексей Курдас задал Александру вопрос: верит ли он в существование Бога? Тот с ухмылкой ответил: «Я атеист». На следующий день около десяти часов меня вызвал начальник отряда. Я догадывался, что Александр хочет встречи со мной. И не ошибся.
   Проходя мимо окна кабинета, я разглядел знакомый силуэт. Зайдя, я посмотрел на начальника, как будто не замечая Александра, и сказал: «Здравствуйте, гражданин начальник». Он ответил: «Здравствуй. Поздоровайся со своим другом». Я не стал смотреть в сторону Александра, сказал: «Гражданин начальник, когда-то он был моим другом. А теперь я сильно сомневаюсь, является ли он хотя бы Вашим другом». – «Кем же ты сейчас считаешь его?», – спросил начальник. – «Гражданин начальник, я хочу называть вещи своими именами. Он несчастный трус. Даже не так. Он как та половая тряпка, которой хозяйка моет пол. И каждый раз после мытья она ее стирает и сушит. А когда тряпка протрется, ее не стирают и не сушат, а выбрасывают в мусор. Он уже здорово поистрепался, и Вы с ним сделаете то же, что хозяйка делает с протертой тряпкой». Начальник заорал: «Как ты смеешь оскорблять советского гражданина? Извинись сейчас же!» – «Хорошо, гражданин начальник», – я повернулся к Александру: – «Если он скажет мне в лицо, что я его оскорбил, я извинюсь. Александр, я тебя оскорбил?» В ответ молчание. И так я повторил трижды, и трижды то же самое – молчание. Он опустил голову вниз и не произнес ни слова. Зазвонил телефон, начальник поднял трубку, коротко что-то спросил. Затем, положив трубку, сказал: «Я вас оставлю вдвоем ненадолго. Думаю, не подеретесь?»
   Минут десять мы оба молчали. Александр заговорил первым.
   – Сергей, не думай, что я уж такой грешный. Моя жена Таня все еще Свидетель Иеговы. Ее навещают братья, недавно приходил Тихон Плийчук. Я ей не препятствую быть в собрании. Может быть, у тебя есть какой вопрос или просьба, скажи, пока мы одни.
   – Да, Александр, у меня есть к тебе вопрос. И я не жду от тебя ответа как от христианина, которым ты уже не являешься. А как от мужчины. Тебе вчера после лекции брат Курдас задал вопрос, веришь ли ты в Бога. Ты сказал, что ты атеист. Это равносильно, как если бы ты сказал, что Бога нет. Я тебе сегодня задаю тот же самый вопрос, который вчера задавал брат Курдас: ты действительно веришь, что Бога нет?
   – Я верю, что Бог есть и что Свидетели Иеговы – его организация. Но что мне от того?
   – Но почему тогда ты не сказал правду вчера?
   – Сергей, тебе трудно меня понять, хотя ты ясно видишь, что со мной происходит. Я действительно как та тряпка, мною еще трут, хотя я уже и здорово протерся и скоро попаду в мусор.
   Заходит начальник, спрашивает:
   – Ну что, пообщались?
   – Да, гражданин начальник.
   – Можешь идти.
   Вскоре я узнал, что Александр расстался с женой и уехал из Львова. Затем он работал на кирпичном заводе, возил на тачке обожженный кирпич. Он совсем опустился, как-то один брат видел его пьяного, лежащего на автобусной остановке и наделавшего в штаны. А вскоре он пропал, вероятно, умер. Кто хоронил его – неизвестно. Такова судьба «подгнившего столпа». Как верно сказал псалмопевец: «Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения».
   Размышляя о событиях из лагерной жизни братьев, я многократно убеждаюсь в том, что хотя Сатана придумывал разные способы, чтобы извести служителей Бога посредством мирских правителей, их задумки не осуществлялись и возвращались им же на голову. Над тем, как вести борьбу со Свидетелями Иеговы, работали целые отделы специалистов, но ни одна попытка не увенчалась серьезным успехом. Почему? Ответ очевиден: борясь со Свидетелями Иеговы, они боролись с Богом. Они не извлекли уроков из истории римских императоров, католической инквизиции, Гитлера и других. Им бы вспомнить конец египетского фараона, который заявлял: «Кто такой Иегова, чтобы я повиновался его голосу …?».

Давление через семью

   В советской конституции были прописаны свободы – совести, слова, печати. В процессуальном кодексе даже не было статьи для обвинения по религиозным мотивам. Поэтому нас с женой судили по другим статьям: меня как политического и антисоветского преступника, изменника коммунистическому мировоззрению. Что же сделали с женой? Расскажу по порядку.
   Итак, органы КГБ не достигли желаемых результатов в попытках завербовать меня для сотрудничества. После суда я один получил наказание в виде лишения свободы, никого не выдал. Они знали, что для меня значит семья, и решили попытаться ее разрушить. Может быть, тогда поколеблюсь, если поколеблется моя жена?
   После моего ареста и осуждения семью не оставили в покое. Власти через КГБ стали использовать самые коварные и изощренные методы в отношении моей жены. Вначале стали подсылать ей антисоветские письма – как она к этому отнесется? Нельзя ли будет за что-то зацепиться, если она клюнет на приманку? Она сразу все поняла и не отвечала на эти письма. Затем стали присылать посылки с провокационным содержимым. Безрезультатно. Тогда подыскали видного ухажера, который начал преподносить ей цветы, духи. Когда он пытался провожать ее с работы, Анна сказала ему прямо: «Спасибо, я не слепая, поводыря мне не нужно». Она вначале думала, что просто нравилась этому человеку. Но позже, на суде, когда одна журналистка проговорилась: «Анна, был человек, который любил Вас, и муж Ваш ему не чета», Анна поняла, что это был завербованный ухажер.
   Наконец, исчерпав все возможные средства, Анну решили осудить. После ареста двух братьев – Живеля Станислава и Олещука Владимира – Анну оформили в качестве их подельницы и судили по статье 227 как религиозного хулигана. Якобы она насиловала совесть советских граждан, навязывая им свои религиозные взгляды. Суд был публичным. На суде нашу дочь Светлану пытались использовать в качестве свидетеля против матери. Светлане было всего девять лет, и это, разумеется, было противозаконным. Во время заседания судья поставил девочку на стул и спросил:
   – Как тебя зовут?
   – Света.
   – Света, зови меня дядя Миша. Дядя Миша любит маленьких детей.
   – Если ты любишь маленьких детей, зачем забираешь у меня маму?
   Судья сделал возмущенное лицо и театрально обратился к публике:
   – Видите, видите, как они ее научили?
   Толпа в ответ зашумела: «Судить, судить!» Суд, как бы повинуясь возмущению граждан, осудил Анну на два года лишения свободы и лишение родительских прав в отношении двоих детей: девятилетней Светланы и восьмилетнего Володи.
   Итак, с семьей расправились. Я отбывал срок в Мордовии, оставалось еще три года. Анна, страдающая послеродовым тромбофлебитом, находилась в заключении в Иркутске. Двое старших детей, чтобы избежать интерната, прятались по родственникам. Вздрагивали при каждом гудке машины. А младший Сережа, трех лет, находился у дедушки с бабушкой.
   Что произошло дальше с моей Анной, она рассказывает сама.

История Анны

   Первая ночь в тюремной камере. Здесь, в одиночестве, я смогла дать волю чувствам, выплакалась от души. Это не были слезы сожаления о моем решении стоять на стороне истины. Мне было жаль детей. Ведь не было у них родительской защиты. Отец в мордовских лагерях, а я, еще неизвестно, куда попаду – в Иркутск или куда дальше. На следующий день ко мне в камеру подсадили одну женщину. Я сразу ее раскусила. Она тщательно расспрашивала меня обо всем, давала советы, прямо как корреспондентка из газеты. Ничего ценного не выпытала и наутро ее увели.
   Через неделю меня отправили по этапу в лагерь. Это было село Плишкино, примерно в двадцати километрах от Иркутска. Началась лагерная жизнь.
   В большой женской зоне был представлен самый разнообразный контингент. Наших сестер в то время там не было. Из верующих были две пятидесятницы. Поначалу было тяжело, поскольку не с кем было общаться духовно. Со временам я потихоньку освоилась с лагерной обстановкой. Начался отсчет моего срока.
   Когда приходит этап с новыми заключенными, их распределяют по отрядам в зоне, в бараки. Меня определили во второй отряд. Начальником отряда была Анна Георгиевна, юрист первого класса, старший лейтенант по званию. Уже первая встреча с ней оставила приятное впечатление. Она рассказала, что росла в семье евангелистов, но, когда начала учиться, жизнь пошла по другому руслу. Рассказала, что со Свидетелями Иеговы знакома давно, что они были на этой зоне и что, вероятно, еще будут. Также о том, что рядом с нашей зоной есть большая мужская. Еще она поделилась информацией о том, что раньше работала в Норильске в мужском лагере и там видела наших братьев. Когда она ознакомилась с моим делом, то поняла, что мои обвинения надуманны. Анна Георгиевна стала вызывать меня вечерами к себе. Интересовалась подробностями моей жизни, сочувствовала и всячески старалась чем-то помочь. Иногда угощала так, что мне становилось неловко. Я видела: это было от чистого сердца, но все же проявляла осторожность и сохраняла определенную дистанцию в отношениях.
   Рядом с жилой была рабочая зона – большая швейная фабрика. Поскольку я ранее занималась пошивом, меня определили туда. Для меня это был самый лучший вариант, поскольку я еще не оправилась от тяжелой болезни.
   Однажды Анна Георгиевна в очередной раз пригласила меня к себе. У нее на столе лежала Библия. Первый вопрос, который ее интересовал, – это значение стиха из Бытие 3:15. Честно говоря, уже не помню, как объясняла ей тогда. Наверное, сегодня объяснила бы лучше, имея куда больше знаний. Такие встречи были частыми, и они не ускользнули от внимания соседей по бараку. Нас там было около пятидесяти человек, располагавшихся на двухъярусных кроватях. Соседки стали подозревать, будто я работаю на отрядного стукачом. Когда Анна Георгиевна объяснила им смысл наших встреч, заключенные успокоились. Время шло, статья по которой меня осудили, 227 часть вторая, шла по половине срока. Что это значило? Это значило, что я могла освободиться досрочно, на год раньше, при следующих условиях: 1) рабочие показатели выше 100 %; 2) участие во всех мероприятиях жизни лагеря; 3) учеба в школе; 4) раскаяние в своих преступлениях и 5) отказ от организации Свидетелей Иеговы. За этим всем должна наблюдать начальник отряда. Когда срок подходил к половине, она собрала все данные и подала их на рассмотрение лагерной администрации. Комиссия во главе с начальником лагеря включала начальника режима, культработника, начальника производства – всего шесть человек. На такое условно-досрочное освобождение представила меня Анна Георгиевна. Она сообщила об этом заранее, пояснила, что хочет помочь мне вырваться отсюда. Я сильно сомневалась, поскольку понимала, что это может стать ловушкой. Уже одно лишь раскаяние само по себе означало бы признание в преступлении, которого не совершала. И второе – отказаться от организации было немыслимо. Этого я никогда бы не сделала. Я могла бы сделать это во время следствия или суда и вообще не попасть в лагерь. Тем не менее Анна Георгиевна подала ходатайство. Через месяц состоялось заседание комиссии. На условно-досрочное освобождение было заявлено пятнадцать человек с самыми разными статьями. Заседание комиссии уже подходило к концу, когда к моему рабочему месту подбежала запыхавшаяся начальник отряда: «Быстро иди со мной!» Я ответила, что ее усилия будут напрасны, так как я никогда не откажусь от Бога и его организации и не признаю, что совершила преступление против советской конституции. А это уже достаточные причины не пропустить меня через комиссию. Анна Георгиевна настаивала: «Ничего, ты же учишься в школе, и производственные показатели у тебя высокие. Это примут во внимание». Я пошла с ней, и каков был результат? Первый же вопрос был таков: «Осознала ли ты свою вину перед советским законом? Отказываешься ли от своего бога и от организации?» Я однозначно ответила, что не считаю себя нарушителем советских законов. От Бога не откажусь и также от организации. Тут же на Анну Георгиевну обрушился шквал вопросов: «Кого Вы представляете на условно-досрочное освобождение? Преступницу?» Мне велели выйти. За дверью кипели страсти. Анна Георгиевна пыталась доказать, что в моем деле, которое она досконально изучила, нет оснований для лишения родительских прав и ограничения свободы: «Если мы хотим перевоспитать религиозного человека, чтобы он изменил свое мировоззрение, то это надо делать не такими жестокими методами». Она добилась того, что меня допустили до следующей комиссии – наблюдательной, которая должна была состояться через месяц. Я, конечно, поблагодарила и вернулась в рабочую зону. Я не была в восторге, понимая, что через месяц будет комиссия, но уже из областной прокуратуры. И будут те же самые вопросы. Очередная нервотрепка, психологическое давление.
   Но Анна Георгиевна не оставляла меня в покое. Наши встречи продолжались и в кабинете, и в бараке. Окружающие были настроены ко мне доброжелательно. За год, прожитый в лагерной обстановке, даже в одной огромной комнате с людьми различных взглядов, склонностей и нравственных ценностей, мне удалось завоевать уважение многих. Здесь были лесбиянки, воры, убийцы и прочие. Живя с людьми двадцать четыре часа в сутки ничего невозможно скрыть. Из духовной пищи у меня ничего не было. Единственной отрадой была Библия начальника отряда, и то лишь тогда, когда у нее возникали вопросы. Искать в ней ответы было для меня огромной поддержкой.
   Итак, прошел месяц. Вечером Анна Георгиевна вызвала меня к себе после работы и говорит: «Мокрицкая, готовься, завтра приезжает наблюдательная». Я попросила оставить меня в покое, так как знала, что меня все равно не пропустят. Для меня это лишь очередная тревога и стресс. Сказала, что хочу с чистой совестью отбыть свой срок и выйти на свободу. Что никогда не изменю свои взгляды и решения, как бы тяжело мне ни пришлось. Анна Георгиевна твердила: «Поверь, я не хочу сломить твою веру, просто хочу помочь. Держись своего решения, а я сама буду воевать за тебя». Так оно и было.
   На другой день меня опять вызвали на комиссию из рабочей зоны. И что вы думаете? Повторилось все то же самое. Первый вопрос: «Осознала ли ты свою вину? Раскаялась ли в своем преступлении?» Я отвечаю, что не совершила никакого преступления, а веру в Бога гарантирует советская конституция. И мне не в чем каяться. Опять вопросы к начальнику отряда: «Кого Вы представляете на досрочное освобождение? Ее за воротами уже ждут братья с поручениями». Анна Георгиевна говорит: «Ее ждут дети, трое, ей их нужно воспитывать». Она обращала их внимание на мое отношение к работе, поведение, на учебу и так далее. Члены комиссии возражают: «Она этим прикрывается: вот какая я, мол, хорошая, исправляюсь». Опять попросили меня выйти. Анна Георгиевна вновь сражалась за меня. Через несколько минут пригласили меня войти и сообщили, что допускают меня на последнюю инстанцию – суд. Суд через месяц. Я поблагодарила и вернулась на рабочее место. Однако и это решение меня не радовало. Я прекрасно понимала, что суд не допустит моего освобождения. Это просто было психологическое давление – предложение дешевой свободы за высокую цену. Откажись от Бога и организации, признай, что ты преступница. Вот какова была их цель. Не получилось во время следствия, во время суда, а здесь, за колючей проволокой, может, получится – свобода дорога каждому.
   Итак, два месяца нервотрепки прошли, остался еще месяц. Я отказываюсь от такой «свободы», а меня тащат силком. Наконец, приехала областная комиссия суда, она уж положит конец всему. Но какой и как? Опять та же самая процедура. Поскольку ответ с моей стороны был однозначным, сразу возник вопрос судьи к начальнику отряда: «Кого же Вы представляете на досрочное освобождение? Анна Георгиевна, Вы коммунист, Вам партия доверила надзор и перевоспитание преступников, а Вы добиваетесь для них свободы. Пусть работает – труд исправляет». И последний вопрос мне: «Мокрицкая, скажи, твои высокие показатели на работе, дисциплина, учеба – все это с целью выйти на свободу? Как тебя понимать? Ты изначально знала, что твоя статья допускает половину срока. Но это лишь при условии, если ты признаешь, что нарушила советскую конституцию, что откажешься от своего Бога и организации. Но ты же категорически не хочешь это делать. На что ты рассчитываешь? Суд не может освободить тебя, так что придется еще поработать. Срок небольшой, но как ты думаешь дальше работать и вести себя?» – «Гражданин судья, хочу заверить Вас, что мое отношение к труду, поведение, учеба и все остальное не изменятся по двум причинам. Первое: я христианский Свидетель Иеговы, посвятила свою жизнь служению Богу. Честность и добропорядочность – это принципы, заложенные в учении Христа, и вести себя по-другому я не могу. Второе: я получила хорошее воспитание от своих родителей. Они с детства привили мне любовь к труду. Это мое кредо». На этом разговор закончился, и я ушла в рабочую зону. Думала, что, наконец, все закончилось. Однако вечером после рабочего дня начальник отряда прислала посыльного за мной – срочно явиться к ней. Я пришла и спрашиваю: «В чем дело, Анна Георгиевна?» – «Мокрицкая, не поверишь, но у тебя еще есть шанс освободиться». Я спрашиваю: «Как, разве комиссия не уехала?» – «Нет, – отвечает, – я до сих пор боролась за тебя». – «Что Вы еще хотите? Прошу, оставьте меня в покое. Я хочу спокойно работать до конца срока». – «Но я не хочу, чтобы ты оставалась здесь. Тебе здесь не место, среди этого преступного контингента. Я буду до конца бороться за тебя. От тебя требуется вот что. Судья хочет, чтобы ты в письменном виде изложила вкратце свою биографию: как давно ты стала Свидетелем Иеговы, через кого, а также объяснила свои взгляды: что такое Армагеддон, когда он будет, кто будет уничтожен, что такое Царство Христа и др. Ты все это изложи в письменном виде, а я отнесу».
   Это предложение было неожиданным. Я неуверенно ответила: «Анна Георгиевна, ведь это серьезный вопрос, мне нужно хорошо подумать. Суд закончился. Кого пропустить – пропустили, а кого нет – оставили в покое. Только меня терзают, почему?» И тут меня осенило: это же очередная ловушка! Почему они хотят именно в письменном виде? Пусть вызовут, и я объясню им все подробно, а писать не стану. Незадолго до суда ко мне приезжали на свидание родители и показали газетную статью, где рассказывалось, как один наш молодой брат попался на подобную удочку. От него взяли письменное объяснение, что он отказывается лишь от подпольной работы по изготовлению литературы, а затем напечатали статью и подписали от его имени, что он отказывается от Бога и организации. Я объяснила ей свои соображения, а она ответила: «И все-таки напиши. А этот случай упомяни, сделав оговорку, что имеешь опасения, чтобы подобное не случилось с тобой. Я сама им зачитаю, а в руки им не отдам, поверь».
   Анна Георгиевна очень настойчиво просила, и я согласилась. Подпись поставила прямо под самой последней строчкой письма и сделала письменную оговорку, что надеюсь на их коммунистическую порядочность. Хотя был поздний вечер, вся комиссия ждала моего письменного объяснения. Цели их, конечно, были коварны. Но благодаря моей оговорке, им не суждено было осуществиться. Когда Анна Георгиевна прочитала мое изложение, судья и вся комиссия взбесились: за кого так усердно борется начальник отряда? В результате ей вынесли выговор по партийной линии и лишили одной звездочки на погонах. Я все ждала Анну Георгиевну в ее кабинете. Был уже поздний час, пробил лагерный отбой. Наконец она вернулась, расстроенная. Но не из-за взысканий, а из-за несправедливости. Сказала мне: «Иди, отдыхай». На этом и закончился тот день – полным провалом искренних стараний Анны Георгиевны.
   С большим интересом ожидали моего освобождения женщины из отряда. Когда я вернулась в барак, все уже спали. На следующее утро, перед разводом на работу, все пятьдесят человек обступили меня с вопросами. Я пояснила, что мне отказали. «Почему? Какая причина? Может, ты что скрываешь? Может, у тебя есть на самом деле какое-то тяжелое преступление, а ты просто прикрываешься религией? Ведь смотри, пропустили всех пятнадцать человек. А у них были и воровство, и расхищение государственного имущества. У цыганки – убийство и еще здесь, в зоне, 102 нарушения. Она не работала, и ее освободили. А у тебя все на высоком уровне: работа, дисциплина, учеба и так далее. Здесь что-то не то, Анна, скажи правду!» Я не стала ничего подробно объяснять, посоветовав обратиться к начальнику отряда.
   Вечером, после работы, женщины обступили Анну Георгиевну и задали ей тот же самый вопрос: «Почему Мокрицкую не освободили?» Она рассказала им все подробно от начала до конца. Рассказала, как я ее предупреждала, что все старания будут напрасны и что она наживет много неприятностей из-за меня. Анна Георгиевна опровергла все подозрения в мой адрес и сказала: «Эта женщина в нашем отряде – настоящий идеал нравственности и преданности своему Богу. Конечно, ей здесь не место. Но пока я бессильна. Я сделала все, что могла».
   На этом закончился очередной этап моих терзаний. Областная комиссия и КГБ еще раз убедились, что им не удастся сломить Мокрицкую. Жизнь пошла более размеренно. Особенно меня порадовала новость, что моих детей оставили в покое. (Заседатель суда сообщил моим родителям, что детей в интернат не заберут.) Анна Георгиевна по-прежнему проявляла внимание ко мне. Однако приходилось быть настороже. Неожиданно мне представилась возможность работать на расконвоировке, то есть без конвоя. Моя статья позволяла это. Место было соблазнительное – дежурным приемщиком на молокозаводе, но я отказалась. Во-первых, это накладывало большую ответственность, можно было ходить только на молокозавод и никуда более. Во-вторых, там работал мой подельник Олещук Владимир. Я сознательно избегала встреч с ним, чтобы не дать возможности для нового обвинения – в организации преступной группы.
   За два года моего отсутствия дети были полностью на попечении моих родителей. Отцу было 62 года, мама тоже была немолода. Все легло на их плечи: удовлетворение физических, эмоциональных, материальных и духовных потребностей. Но родители полностью жертвовали собой и никогда не жаловались. За что я им безмерно благодарна.

Дети

   Дети, как уже было упомянуто, оказались на руках дедушки с бабушкой. Заслышав шум автомобиля за окном, они прятались или в чулан, или под кровать, думая, что приехали за ними. Как-то раз детей направили на медицинский осмотр и прививки. Дедушка с бабушкой понимали, что после этого за детьми могут вскоре приехать, в любой момент. Тогда родители Анны отправили детей к моим родителям, жившим за четыреста километров. Когда органы опеки приехали за детьми, их не оказалось дома. Тесть писал несколько жалоб в Иркутск, в областной суд. Ответ был один: Анна осуждена правильно.
   Но однажды заседатель суда, где судили Анну, сказал тестю:
   – Сафрон Иванович, не волнуйтесь, детей не заберут.
   – Как не заберут, ведь на жалобы приходил дважды ответ, что решение суда по делу Анны признано правильным.
   – Это вам пришел такой ответ. А в суд пришла рекомендация, чтобы дети оставались при вас.
   По-видимому, это была правда, поскольку детей пытались забрать лишь поначалу, после заседания суда. Однако родители Анны опасались, думая, что заседатель суда сказал это, чтобы детей перестали прятать от органов опеки.

Освобождение

   Я имел возможность переписываться и с детьми, и с женой. Жена освободилась в 1965 году и вернулась к семье (см. Справку об освобождении № 2 на вклейке).
   В 1962 году со спецпоселенцев [10 - Спецпоселенец (спецпереселенец) – лицо, выселенное из места проживания, преимущественно в отдаленные районы страны без судебной процедуры. Особая категория репрессированного населения СССР (прим. ред.).] в Сибири сняли срок «навечно». Стало возможно уезжать из Сибири, можно было выезжать в любые области СССР, за исключением мест, откуда были выселены. Наши родственники (мужья двух родных сестер моей жены, приходящиеся друг другу родными братьями) выехали на Северный Кавказ в город Невинномысск. Анна с тремя детьми и со своими родителями поехали следом. В 1967 году освободился и я и приехал к ним (см. Справку об освобождении № 3 на вклейке).
   Хочу немного рассказать о дне моего освобождения. Это случилось 22 мая 1967 года. Прошли десять лет заключения. Отбыл, как говорится, «от звонка до звонка» – с 22 мая 1957 года по 22 мая 1967 года. За это время можно было привыкнуть к лагерной жизни. Как говорится, «собака к цепи тоже привыкает». Для этого пришлось в какой-то мере подавить в себе многое из того, что Создатель заложил в человека. В частности, способность радоваться и наслаждаться жизнью. Выходя из лагеря, я размышлял: какова она, эта свобода? Как она встретит меня? Нас, братьев, в это время в одном лагере было несколько сотен. Думаю, что не ошибусь, если скажу – человек триста. С некоторыми прожил бок о бок годы, а то и все десятилетие. Лагерь на пяти гектарах земли был нашим общим домом. Мы свыклись, притерлись друг к другу, как единая семья. Как было странно оставлять их, расставаться! И сейчас, когда пишу, не могу сдержать слез. Когда я вышел, вернее, меня вывели за зону, я поднялся на пригорок. Братья за лагерным забором забрались на крыши построек и деревья, махали мне вслед. Я плакал навзрыд. Не помню, было ли еще когда-то такое со мной. Я подал им знак: «Слазьте со своих мест, а то не смогу уйти». Они поняли меня, махнули последний раз на прощание. Велико чувство любви к братству, но есть и другое, превышающее.
   Я выбрал удобное место, чтобы собраться с мыслями. Я размышлял о том, что с помощью Бога перенес испытание веры, пережил эти долгие десять лет, что прошел часть узкого пути, остался жив и невредим. Я обратился к Богу в молитве с просьбой благословить меня в путь к моей любимой жене и дорогим деткам. Затем переоделся в хороший костюм, который перед освобождением мне прислала Аннушка, и направил свои шаги на Северный Кавказ, в город Невинномысск, где меня ждала моя семья, мои родители и родители моей жены.

На Кавказе

Кавказ встретил меня весенним теплом. Но еще большую теплоту проявили те, кто меня ждал. Жена чуть постарела, но ее прежняя прелесть осталась при ней. Дети выросли больше, чем я ожидал. Хотя полной свободой назвать это еще было нельзя. Каждую неделю я должен был ездить за тридцать километров в административный центр Кочубеевское чтобы отмечаться в районном управлении милиции. Кроме того, без разрешения я не имел права никуда выезжать, а после 20:00 должен был находиться дома. Так продолжалось в течение года.
Когда с меня сняли эти ограничения, я уже работал модельщиком на Невинномысском химическом комбинате. Заработок был небольшой, жена тоже получала небольшую зарплату. Нашей семье из семи человек, где росли трое детей и было двое пенсионеров, приходилось туговато. Нужно было что-то делать, чтобы поправить материальное положение.

На заработки в Эстонию

   Мы с восемью братьями, пятеро из которых отбывали со мной срок в Мордовии, решили поехать на заработки в Эстонию, на строительство коровника на 408 голов коров, телятника и молочного блока. Там нас приняли гостеприимно. Когда часть работы была выполнена, встал вопрос о прописке. Пятеро из нас попадали под «положение о паспортах» [11 - Положение о паспортах – наличие двух судимостей по одной и той же статье. Это означало – рецидивист, с ограничением по месту жительства (прим. авт.).], так как у нас было по две судимости, и въезд в Эстонию как в приграничную зону нам воспрещался.
   Комиссия проверила нашу работу и похвалила, потому что кирпичную кладку мы делали лучше местных эстонских строителей. Нам предложили продолжить работу не в приграничной зоне. Мы не согласились, ведь часть работы уже выполнена. Мы заявили: либо доводим эту работу до конца, либо уезжаем.
   Тут началась борьба между местными отделами КГБ и КПСС. Отдел партии был за то, чтобы договориться и продолжать работу, а КГБ – чтобы выдворить. Победила партия. Мы закончили работу, а нас прописали задним числом и тут же выписали. Нам хорошо заплатили, да еще премировали. При этом удивлялись нашей слаженности и организованности. Коровник и по сей день стоит как живой свидетель (см. фото 10 и 11 на вклейке). Надо сказать, что за время этой работы мы познакомились почти со всеми братьями и сестрами в Эстонии. Мы разыскали их, расспрашивая местных жителей. Эта поездка помогла нам поправить финансовое положение.

Новые гонения

   Итак, живя в Невинномысске, я включился в жизнь моей семьи и духовную деятельность местного собрания. Мы были благодарны Богу за новую территорию после Сибири, на которой только частично была провозглашена весть о Царстве Бога. Многие братья после освобождения из лагерей остались в Сибири и по сей день трудятся на Божьей ниве.
   По мере расширения деятельности Свидетелей Иеговы на Кавказе увеличивались и гонения. Они выражались в том, что нам не давали встречаться для изучения Библии, активно следили за нами, разгоняли наши встречи, штрафовали, публично обвиняли, обыскивали, конфисковывали литературу и Библии. Нередко вызывали в местное управление КГБ, угрожали, преследовали на работе, компрометировали деятельность братьев. Однако деятельность Свидетелей на Северном Кавказе в Краснодарском крае продолжала быстро распространяться, особенно по приезду братьев из Сибири. Развернулась организованная проповедь, созывались собрания. Трудновато было с библейской литературой и со связью с Руководящим советом Общества.
   Мы старались использовать различные возможности получать новые номера журналов «Сторожевая Башня»
   и «Пробудитесь!». Но самая большая потребность была в размножении и распространении журналов. Использовали ручное переписывание, фотокопирование, ротаторное изготовление. Были трудности в приобретении восковок, краски и бумаги. Мешали также постоянная слежка со стороны органов КГБ, частые обыски, конфискация всего, что имело хоть какое-то отношение к печатанию. Приходилось придумывать тайные места, где можно было изготовлять литературу и снабжать ею собрания.
   Если нам удавалось достать книгу Общества на английском, а лучше на польском, мы переводили ее на русский и снабжали этими книгами не только собрания в Ставрополье и Краснодарском крае, но и в Грузии, Армении и Кабардино-Балкарии, где уже начала организовываться проповедническая деятельность. В частности, это были книги «„Узнают народы, что Я – Иегова“. Как?», «Да будет воля Твоя на земле», «Святой дух – сила за приближающимся новым порядком», «Извлекай наилучшее из твоей молодости».
   Меня часто вызывали в местное управление КГБ и предлагали сотрудничать. Заверяли, что сотрудничество будет тайным и незамеченным.

Показательный суд

   Когда я работал на Невинномысском химкомбинате, со мной работал и мой сын Владимир, 1955 года рождения. Он проходил практику после окончания училища по специальности сантехник. Окончил школу с оценкой «отлично» по всем предметам. Ему полагалась золотая медаль. Но потому что он Свидетель Иеговы, медали ему не досталось. Подошел год его призыва в армию. Когда Володя получил повестку в военкомат, он пошел и заявил, что по религиозным убеждениям в армию служить не пойдет, так как, согласно Библии, христиане не берут в руки оружие и не учатся воевать (Исаия 2:4б).
   Его отпустили домой, сказав, что, когда потребуется, его вызовут повесткой. Через месяц пришла повестка, но уже к следователю. В то время я был в Железноводске, лечил радикулит. К следователю с Володей пошла мать. Прежде они заехали ко мне в санаторий, чтобы сын простился со мной, полагая, что его сразу арестуют. Так и вышло, его уже не отпустили домой, а посадили в КПЗ. А жену следователь записал как свидетеля, который будет давать показания. По окончании следствия Володю должны были судить. Суд организовали не обычный, а показательный. Его решили провести на швейной фабрике, где работала Анна. На той фабрике работали сотни рабочих. А с химкомбината, где работали мы с Володей, был организован выезд рабочих специальным автобусом. От цеха, в котором работал Володя, был даже назначен общественный обвинитель [12 - Общественный обвинитель – самостоятельный участник уголовного судопроизводства, представляющий общественную организацию или трудовой коллектив (прим. ред.).]. Мне сказали, что на суд я поеду в этом же автобусе, вместе с другими рабочими. Мне было неприятно ехать с ними, но пришлось согласиться, чтобы не создавать впечатления враждебного отношения к ним.
   По дороге в автобусе завязалась беседа. Они начали говорить о Володе как о культурном человеке, как о высоконравственном парне и хорошем работнике. А обо мне – как о плохом отце, воспитавшем сына неправильно. Они испытывали сожаление, что такого хорошего молодого парня будут судить. Спрашивали, что испытываю при этом я, отец. О чем я думаю? Я ответил:
   – Я думаю вот о чем. Все вы, сидящие здесь, коммунисты-ленинцы. А как бы себя чувствовал Владимир Ильич Ленин, если бы он ехал сейчас с вами на суд и слушал ваши разговоры?
   Их это удивило: причем тут коммунисты, Ленин?
   – Я вам объясню. Причем вам будет стыдно, что вы не знаете ответа на мой вопрос. В то время, когда молодую Советскую республику со всех сторон окружали враги-белогвардейцы, Деникин, Врангель, Махно, Петлюра и страны Антанты, в 1919 году Ленин посчитал нужным издать декрет о том, что если кто отказывается от службы в Красной Армии по причине своих религиозных убеждений и воспитанной совести, он освобождается от воинской повинности. Декреты не отменяются. И сегодня в силе декрет «О земле», который был издан вместе с декретом «Об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям». А сегодня, когда Советский Союз могуществен и оснащен современным оружием, моего сына будут судить за то, что он отказывается служить в Советской Армии по религиозным убеждениям и тем самым ослабит эту армию? Скажите, что вы думаете по этому поводу?
   Они начали наперебой спрашивать, что это за декрет такой. Мол, Ленин такого не издавал. Беседа наша прервалась, когда мы приехали на швейную фабрику, где должен был проходить суд. Собрали всех рабочих, даже тех, кто должен был работать в вечернюю смену. Во время судебного заседания все шумели и кричали – и впопад, и невпопад. Очевидно, была дана установка как можно громче возмущаться. Это было настолько ужасным зрелищем, что можно было подумать, будто судят страшного преступника, который хотел совершить государственный переворот.
   Жена проходила свидетелем, и ей пришлось выступать. Она ссылалась на Хельсинкскую встречу, где матери всего мира приняли такую резолюцию: не прекратятся войны до тех пор, покуда мы, матери, не перестанем посылать наших сыновей в ряды вооруженных армий. «А я мать-христианка, воспитала сына мирным человеком. В Библии сказано, что истинные христиане не только не будут воевать и убивать, но даже не будут учиться воевать». Как ее только ни обзывали и как ей только ни угрожали в ответ! Уже на следующий день ей отомстили тем, что сорвали ее фотографию с доски почета ударников труда.
   А я на следующий день убедил сотрудников в том, что Лениным был действительно издан такой декрет, что глубоко верующие люди освобождаются от службы в армии. Им, конечно, стало неловко, когда я принес официальное издание этого документа. Они с удивлением говорили, что ничего не знали о декрете и не знают, кто и когда его отменил.
   Жене пришлось тяжелее меня. Ее вынудили уволиться с фабрики. Пришлось искать другую работу. Сыну дали три года лишения свободы в лагерях общего режима. А по истечении половины срока его выпустили на вольное поселение [13 - Вольное поселение – мягкий режим лишения свободы, когда осужденные содержатся без охраны, но под надзором администрации колонии-поселения (прим. ред.).], которое отбывал на Ставрополье. Так пятеро членов нашей семьи на практике испытали «свободы», гарантированные декретом Ленина и Конституцией СССР. Отец Анны (был поначалу приговорен к смертной казни), мой отец, я, Анна и наш сын Володя. В общей сумме 25,5 года.

Серьезное предупреждение

   Я вкратце описал нашу историю с 1967 по 1978 год. Дальше – новые изменения. В очередной раз меня вызвали в Ставрополь. Сотрудник КГБ, который занимался делами Свидетелей Иеговы, сказал:
   – Мокрицкий, а ты неплохой человек. Приехал сюда с большой семьей, устроился работать за невысокую зарплату. Работаешь уже десять лет. А многие не хотят работать на одном месте, ищут лучшей работы по всему Кавказу, – пояснил он и добавил: – Мокрицкий, я знаю твою биографию лучше тебя самого. Ты должен ненавидеть советскую власть до мозга костей, а я в тебе этого не вижу. Как это тебе удается, скажи мне?
   Я ответил:
   – Это просто. Я христианин, то есть ученик Христа. И я хочу ему подражать. Иисус висел на столбе, испытывал великие мучения, но молился Богу: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают».
   – Но ты же не Христос, – сказал сотрудник КГБ.
   – Да, это правда, Христос был совершенным. Но я приведу пример несовершенного человека. Когда побивали камнями христианина Стефана, он возвел глаза к небу и воскликнул: «Боже, прости им, ибо не знают, чего делают».
   – Мокрицкий, ты уже был дважды осужден. Пятнадцать лет провел в лагерях. У тебя жена и трое детей. Судить тебя третий раз как-то совестно. Хотя есть за что, и ты это знаешь. Уезжай в другое место, мы даем тебе такую возможность. Не уедешь – придется тебя судить.
   Я задумался над его словами: «есть за что судить». Два года мы занимались изучением Библии с одной студенткой ставропольского института. Она серьезно относилась к изучению и скрывала это от родителей. Она была жительницей Невинномысска, училась в Ставрополе на медицинском факультете. В институте также никто не знал об этом. Под конец учебы открылось то, что она хочет стать Свидетелем Иеговы и изучала Библию вместе со мной. В институте ей угрожали, что, если она не оставит изучения, не получит диплом, а лишь справку о прослушивании лекций. Также у нее изъяли аудиокассету с записями песен, которые мы пели после изучения Библии. У студентки спросили, кто это пел таким приятным тенором. Она призналась, что Сергей Иванович занимается с еще одним студентом, который учится в Москве на солиста. Допросили и того студента, он тоже признался, что изучал Библию со мной. Так что материалов против меня было достаточно.
   Итак, со мной хотят поступить гуманно – дают возможность уехать. Но куда?

Новый паспорт

   Я решил ехать в Эстонию. Почему? С одной стороны, я уже был знаком со многими возвещателями в этой республике. С другой – я знал, что в Эстонии есть потребность в русскоговорящих возвещателях. В Эстонии живут белорусы, украинцы, русские, армяне, татары, азербайджанцы и другие русскоязычные народности. Эстонские братья почти все говорили по-русски, но их было не так много, чтобы донести благую весть всем русскоговорящим в Эстонии.
   Однако встал серьезный вопрос: как ехать в Эстонию? В паспорте две судимости по одной статье – значит, рецидивист. Попадаю под «Положение о паспортах». С таким паспортом про Эстонию и думать нечего. С другой стороны, серьезное предупреждение: «Не уедешь – будем судить». Я молился Иегове с просьбой указать мне путь.
   Решение созрело, когда стало известно, что в России начали выдавать паспорта нового образца, в которых уже не ставили пометки о судимости. Однако при переезде в другое место, в другую республику, эта информация фиксировалась в так называемых листках убытия. Замена паспортов проходила по районам и до Невинномысска должна была дойти не раньше, чем через два года. Срочно меняли лишь те паспорта, у которых вышел срок или по каким-то причинам была потеряна пригодность. Срок годности моего паспорта был долгим. Но непригодным он стал, будучи постиран вместе с брюками. Пользоваться им было невозможно, но записи в нем четко сохранились.
   Когда я обратился в паспортный стол, начальник паспортного стола, женщина в звании капитана, кричала на меня и угрожала тюремным сроком. Она была очень зла на Свидетелей Иеговы в Невинномысске и вместе с другим начальством всячески старалась выжить нас из города. Она обвиняла меня в том, что я хотел скрыть записи в паспорте. Я ответил, что в этом меня нельзя обвинить, ибо записи сохранились. Тогда она сказала, что этот вопрос надо решать по-другому. Как? «Вот выйди на десять-пятнадцать минут и подумай. А потом зайдешь, если надумаешь». Я вышел, но, что она хочет, я так и не понял. Когда я зашел обратно и сказал, что ничего не надумал, она ответила: «Значит, мало думал, иди и подумай еще». Я начал понимать, чего она хочет. Она провоцировала, чтобы я предложил ей взятку. Чтобы потом поднять шумиху, призвать других очевидцев и обвинить меня во взяточничестве. За это и статья есть, два года лишения свободы. «Нет, – подумал я, – не выйдет». Захожу в третий раз и говорю: «Скажите мне прямо, чего Вы от меня хотите?» Она злобно зыркнула на меня и молча протянула повестку на комиссию в горисполком для решения вопроса о новом паспорте.
   В назначенный день я явился в горисполком. Председателем комиссии был секретарь горисполкома по фамилии Лазаренко, который очень не любил Свидетелей Иеговы. Когда я зашел, Лазаренко, обращаясь к комиссии и указывая на меня, сказал: «Прошу любить и жаловать одного из лидеров Свидетелей Иеговы Невинномысска, – и продолжил: – Он не признает меня за власть. Я ему запрещаю проповедовать, а он проповедует». После этого он обратился ко мне: «Садись!» Я сел за стол рядом с членами комиссии. Лазаренко дал мне Библию и сказал: «Найди мне место в Библии, где говорится, что ты должен подчиняться мне как власти». А сам пока вызывает следующего стоящего в очереди на комиссию. После того, как следующего за мной отпустили, я зачитал из Библии Римлянам 13:1 «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены». «Хватит, – остановил меня Лазаренко. – Теперь найди для себя то место, где говорится, что ты можешь мне не подчиняться». Вызывает следующего на комиссию и еще следующего. Затем говорит мне: «Ну что, нашел?» Читаю стих из Исаии 33:22 «Ибо Господь – судия наш, Господь – законодатель наш, Господь – царь наш: Он спасет нас».
   – Для меня это наивысшая власть.
   – Но здесь ничего не говорится о том, что ты не должен мне подчиняться.
   Пока вызывают следующего на комиссию, открываю Деяния 5:26–29, объясняю, что во дни апостолов Синедрион был высшей властью – политической, религиозной и административной. Читаю дальше: «Тогда начальник стражи пошел со служителями и привел их без принуждения, потому что боялись народа, чтобы не побили их камнями; Приведши же их, поставили в синедрионе; и спросил их первосвященник, говоря: Не запретили ли мы вам накрепко учить о имени сем? и вот, вы наполнили Иерусалим учением вашим и хотите навести на нас кровь Того Человека. Петр же и апостолы в ответ сказали: должно повиноваться больше Богу, нежели человекам».
   – Итак, наивысшая власть – Иегова Бог и Иисус Христос – повелевают мне (читаю Матфея 24:14): «И проповедано будет Сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец». Марка 13:10: «И во всех народах прежде должно быть проповедано Евангелие». Матфея 28:19, 20: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца, Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века». Дальше продолжать?
   – Хватит, – говорит Лазаренко.
   – Как видите, служить Богу мне повелевает наивысшая власть. А человеческая власть – Лазаренко – запрещает. Так кого мне теперь слушаться?
   – И кого ты решил слушаться? – спросил Лазаренко.
   – Конечно, Бога.
   Лазаренко обратился к членам комиссии: «Вот видите, Библия такая книга, что каждый в ней находит то, что ему выгодно». Я отдал ему Библию и сказал: «Разве? Тогда найдите здесь то, что выгодно Вам. Впрочем, товарищ Лазаренко, я пришел на комиссию, чтобы решить вопрос о моем паспорте». – «Ах, да! Товарищи, только что вышел человек, который потерял паспорт, и мы ему назначили десять рублей штрафа. Мокрицкий только постирал паспорт, и все записи сохранились. Я думаю, что для него хватит пяти рублей штрафа. Согласны?» В ответ прозвучало: «Согласны». Расстались мы весело, чуть ли не по-дружески. Я уплатил штраф в пять рублей и квитанцию принес начальнику паспортного стола. Нужно было видеть ее злобный взгляд!
   Через некоторое время я получил новый паспорт без каких-либо пометок о судимости. Самое трудное было впереди: получить без пометок «листок убытия», чтобы на новом месте спокойно получить прописку и устроиться на работу. Я обращался к Иегове в молитве и просил о помощи, хотя и не представлял, как мне возможно получить чистым этот документ.
   Когда я пришел в паспортный стол, народу было очень много. Вышел начальник и объявил: «Все, кто на прописку, – ко мне в кабинет. Кто на выписку, ко мне заходить не нужно. В других кабинетах будут работать два инспектора. Они выдадут «листки убытия».
   Я сперва присмотрелся к тем инспекторам. В одном кабинете была женщина лет сорока-пятидесяти, в погонах лейтенанта или старшего лейтенанта. Во втором кабинете – молодая девушка, тоже в милицейских погонах. Я решил идти к девушке. Когда я зашел в кабинет и подал ей паспорт, она спросила:
   – Куда уезжаете?
   – В Эстонию.
   – Зачем?
   – На постоянное место жительства.
   Она взяла бланки документов и спросила, кто еще со мной едет. Я ответил, что вся семья: жена и трое детей, и протянул документы на них.
   Она начала заполнять бланки. Тут зашел молодой парень, милиционер, и начал с ней шутить и вести разговоры. Она протянула ему ящик с карточками и говорит: «Поищи, если есть, карточку на Мокрицкого Сергея за 1976-й год», – а сама продолжала писать. Я внутренне похолодел, ведь в этой карточке были занесены две мои судимости и информация о том, что я Свидетель Иеговы. Милиционер пролистал карточки и неожиданно для меня сказал, что моей там нет. «Тем проще, – ответила она и отдала мне листки: – Можете идти».
   Я уже был по ту сторону двери, когда услышал, что девушка спросила у милиционера, за какой год он искал карточку. Он ответил, что за 1977-й. А ведь она его просила за 1976-й! Наверное, она в дальнейшем просто уничтожила мою карточку. Ведь так легче уйти от ответственности за халатность, в которой ее могли обвинить. Так я думаю. А как было на самом деле, не знаю.

В Эстонии

   Так мы с женой переехали в Эстонию. Нас прописали, и я устроился на работу без каких-либо трудностей. По нашему приезду в Эстонии было всего лишь одно небольшое русскоязычное собрание на юге республики, а также группы в Арду и в Таллинне, состоящие из семи человек, говорящих по-русски.
   Я планировал устроиться на работу модельщиком [14 - Модельщик изготовляет деревянную модель шкива и шестерни, затем ее формуют, отливают из чугуна, стали или из другого сплава (прим. авт.).]. Знал, что в Эстонии есть два судоремонтных завода, на которых есть литейные цеха. А где есть литейщики, туда требуются и модельщики. Я пришел на судоремонтный завод, чтобы устроиться на работу. В отделе кадров посмотрели мои документы, паспорт и трудовую книжку. Начальник отдела кадров пошел со мной к директору. Тот посмотрел мои документы и с удовольствием дал согласие принять на работу. Паспорт был «чистым», а в трудовой книжке имелся специальный, пятый, разряд и довольно большой стаж работы. Но когда я упомянул, что нуждаюсь в жилплощади, радостный взгляд директора потух. «Дорогой мой! Комнату, и ту трудно сразу выделить. А чтоб квартиру… Не раньше чем лет через пятнадцать! Нужно вставать на очередь». Подумав, он посоветовал мне обратиться в Таллинстрой – организацию, строившую олимпийские объекты для Олимпиады–80. Те принимали специалистов и в течение трех лет обеспечивали жилплощадью. А меня как модельщика пятого разряда могли бы принять на работу столяром пятого разряда. После этого я обратился в Таллинстрой и устроился на работу именно на таких условиях. Через некоторое время ко мне приехали два семейных сына и дочь с мужем. Владимир был женат с 1976 года, когда был на поселении в Ставрополье. Сергей женился в 1978 году, а Светлана вышла замуж в 1975 году.
   Всех нас приняли в СУ-8 Таллинстроя. Сыновья устроились каменщиками, а я работал столяром. Таллинстрой сразу выделил нам комнаты, а старшему сыну – квартиру. После и мы получили двухкомнатную квартиру, второй сын некоторое время жил у нас. Я работал столяром, в основном на строительстве детских садов и магазинов. Мы так хорошо себя зарекомендовали, что начальство иногда выделяло мне средства на поездки в другие города, чтобы приглашать на работу наших братьев Свидетелей.
   Итак, с 1978 года я работал на одном месте и в 1988 году вышел на пенсию. После 1991 года в Советском Союзе произошли изменения, положительные для всех «инакомыслящих», в том числе и для нас, Свидетелей Иеговы. Было признано, что преследования были незаконными: лишение религиозной свободы, заключение в тюрьмы и лагеря сроками до двадцати пяти лет (а ведь некоторые были осуждены и на смертную казнь). Была выплачена компенсация и за конфискацию имущества, и за годы лишения свободы. Затем была проведена реабилитация (см. Справки о реабилитации №№ 5, 6 и 7 на вклейке).
   Как писали газеты, нам, Свидетелям Иеговы, вернули «доброе имя». Годы лишения свободы засчитали в трудовой стаж из расчета три года стажа за год заключения. Таким образом, мой стаж составил: 15 лет лагерей – 45 лет трудового стажа, 5 лет спецпоселения – 15 лет стажа и еще 26 лет выработанного стажа на свободе. Всего 86 лет трудового стажа! Получается, я еще не родился, а стаж уже шел. Я не стал подавать документы на учет стажа за 15 лет лагерей (жена сказала: «Не наглей, хватит тебе и 71 года стажа!»). Получилось 45 лет и 26 лет, выработанных на свободе, – всего 71 год.

Эпилог

   Итак, с 1978 года мы с женой живем в Эстонии, в городе Маарду. Уже двадцать лет как на пенсии. Пенсии у нас с женой средние (у нее 69 лет трудового стажа), на жизнь хватает – жаловаться не приходится. Живем мы в Маардуском Зале Царства Свидетелей Иеговы. Этот Зал можно назвать историческим: он первый посвященный Зал на территории бывшего Советского Союза, первый в Прибалтике и первый в Эстонии. Еще на Кавказе я был назначен старейшиной. Приехав в Эстонию, был утвержден как старейшина и служу в этом назначении по сей день.
   С того времени как Эстония стала независимой, Свидетели Иеговы здесь официально зарегистрированы как религиозная организация. Мы ни в чем не ущемлены и пользуемся всеми правами и свободами в поклонении Богу. Свободно проповедуем по домам, на улицах, в торговых и административных учреждениях. Устраиваем в общественных местах витрины с нашей литературой. В Таллинне и Маарду уже четырнадцать русскоязычных собраний, и все имеют свои Залы Царства для встреч. Из года в год в большом Городском Холле проводятся областные и даже международный конгрессы.
   Как относятся жители Эстонии к благой вести, которую мы проповедуем? По-разному. Мир, по большому счету, везде одинаков.
   Как я уже упоминал, в 1978 году мы застали в Таллинне и Маарду всего лишь семь русскоязычных Свидетелей Иеговы. А сейчас нас четырнадцать собраний. Так что и здесь Иегова благословляет рост. Благословил ли Бог меня и мою семью? Я приехал в Эстонию в 1978 году. Теперь же рядом со мной жена, сын с женой, дочь с мужем, девять внуков и четыре правнука. Больше тридцати родственников, и большинство из них – Свидетели Иеговы, восхваляющие имя Бога.
   Наш Бог – счастливый Бог, и мы – Его счастливый народ. Иногда, как в кино, перед глазами пробегают кадры моей жизненной «кинохроники». 1942 год, мне четырнадцать лет, я начинаю изучать Библию и убеждаюсь, что это истина. В 1945 году моя вера начинает испытываться на стойкость. Пожалуй, кульминационным моментом были мордовские лагеря – время, когда мою больную жену власти осудили на два года и пытались забрать детей в интернат. И я никак не мог им помочь. Мне неоднократно предлагали: «Откажись от своей веры, оформи письменный отказ и в этом заявлении обратись к своим братьям, которые сидят, как и ты, чтобы они последовали твоему примеру. Ведь ты лидер. Может, кто-то поддержит твой почин». Но я избрал другой путь. Вместо заявления об отказе – молитва к Иегове. Я возлагал все трудности на Него. Сам же оставался стойким в вере. Принял ли Он на себя мои заботы? Вся наша жизнь говорит о том, что принял.
   Мне идет восемьдесят третий год жизни, и после всего пережитого я благодарен Богу за здоровье, хотя и болячек хватает. Я регулярно участвую в проповеди, распространяю литературу за столиком на железнодорожном вокзале или на центральном рынке, выступаю с докладами в собраниях. Братья и сестры в собраниях Маарду и Таллинна поддерживают меня, любят, когда рассказываю о том, что пришлось пережить.
   Не могу не уделить внимания заслугам моей верной спутницы жизни, супруги Аннушки. Мы поженились в 1953 году. Всего через год, как я освободился после первого, пятилетнего, срока. Это был второй год после выселения Свидетелей Иеговы в Сибирь. Времена были непростые, и братья не приветствовали, когда я сообщил им о желании вступить в брак. Считали, что я стану менее деятельным. Я же так не думал. Поэтому искал себе жену, которая станет хорошей спутницей в моей христианской жизни. Сегодня я могу утверждать, что в выборе не ошибся. Она служит мне надежной опорой все 57 лет нашей совместной жизни. Жизни нелегкой, с мужем, который наградил тремя детьми, был в рабочие дни на работе, а в выходные – в поездках по собраниям. То арестуют его, а жена выручает. А то на десять лет осудят. То ее саму осудят на два года и лишат родительских прав. И она остается стойкой в вере. И когда мне дают предупреждение «уезжай», она согласна ехать со мной от родителей, сестер и детей. За всю нашу совместную жизнь я ни разу не слышал, чтобы она была недовольна своей долей с таким мужем, как я. Мы можем сказать, что по-настоящему счастливы.
   Заканчивая, хочу сказать, что еще в 1942 году я встал на дистанцию «в беге за жизнь», прошел длинный отрезок этой дистанции успешно, но «финиш» еще впереди. Но, когда бы он ни наступил, я стремлюсь его достичь со словами апостола Павла: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил [пробежал дистанцию до конца], веру сохранил». Иегова благословляет этот путь. Истинно сказано: «Благословение Иеговы – оно обогащает и печали с собой не приносит».
//-- * * * --//
   05.04.2001 мы с женой были приглашены на презентацию видеофильма «Верные в испытании. Свидетели Иеговы в Советском Союзе». Она проходила в московском Доме журналиста. Мне выпало преимущество давать интервью в этом документальном фильме. В рамках презентации состоялся «круглый стол», стенограмму материалов которого я привожу в Приложении 1.

Фото и документы

//-- Фото 1. Слева направо: Добраньский Макар, Мокрицкий Сергей, Войцеховский Михаил; Новороссийск, 1945 г. --//

Трое 17-летних юношей, которые не хотели знакомиться с винтовкой. После дня усилий нас решили отдать под суд за неподчинение воинской повинности. Однако военком отменил это решение и нас отправили в Донбасс на восстановление разрухи.

//-- Фото 2. Слева направо: Добраньский Макар, Ермола Михаил, Мокрицкий Сергей; Донбасс, лагерь Макеевка, 1947 г. --//

В феврале 1947 года мы с Добраньским Макаром были арестованы Макеевским отделом КГБ по обвинению в антисоветской пропаганде по статье 54–10 части II УК УССР. Но почему нас судили по политической статье? Здесь Макар с Сергеем за проповедническую деятельность и за отказ участвовать в выборах были арестованы и осуждены на пять лет лишения свободы как политические преступники. Вина наша заключалась в том, что мы говорили, что Царство Божие будет править миром. В то время как коммунистическая идеология утверждала, что все дороги ведут к коммунизму. А Михаил был заинтересованным библейской истиной.

//-- Справка № 1. --//

//-- Обвинительное заключение --//
//-- (на 4 листах, с расшифровкой). --//

   «Утверждаю»
   ИО Начальника управления КГБ
   при совете министров Союза ССР
   по Иркутской области
   Подполковник /Шадский/
   19 июля 1957 года.
   \Печать № 6, Управление КГБ по Иркутской области\
//-- Обвинительное заключение --//
   по следственному делу № 1146
   по обвинению
   Мокрицкого Сергея Ивановича – в преступлениях,
   предусмотренных ст. ст.58–10 ч. 2 58–11 УК РСФСР.

   В мае 1957 года Управлением КГБ при СМ СССР по Иркутской области арестован Мокрицкий Сергей Иванович за активное участие в антисоветской иеговистской организации, созданной в США для отвлечения трудящихся масс от революционной борьбы за построение нового социалистического общества и действующей на территории СССР нелегально.
   Следствием по делу установлено, что Мокрицкий вступил в организацию иеговистов в 1943 году по месту своего рождения в с. Лобачевка, Волынской области и является активным её членом. В марте 1947 года Мокрицкий был осуждён за антисоветскую иговистскую деятельность к 5 годам ИТЛ.
   Освободившись из заключения в 1952 году, где он отбывал меру наказания по приговору Сталинского облсуда УССР и проживая на спецпоселении в селе Ханжиново, Тыретского района, Иркутской области, Мокрицкий с мая 1952 года вновь возобновил и активизировал свою нелегальную иеговистскую деятельность. В секте иеговистов он занимал руководящее положение вначале «слуги группы», затем «слуги стрефы».
   /л.д. 71,40–41, 51–53, 55–56, 63/.

   Иеговистская организация издаёт свою периодическую антисоветскую сектантскую литературу /журналы «Башня стражи» и «Информатор», разные брошюры, листовки, инструкции/, которая по нелегальным каналам из США пересылается в Советский Союз. Эта реакционная литература участниками организации нелегальным путём размножается и на сборищах среди своих членов и населения изучается, распространяется.
   В феврале 1954 года и 13 мая 1957 года при обыске по месту жительства Мокрицкого была изъята реакционная иеговистская литература – журналы «Информатор», «Башня стражи», «Вартова башта» и другая литература этого характера в количестве 7 экземпляров, которая им была получена по нелегальным каналам, когда он занимал руководящее положение в иеговистской организации.
   Кроме того, во время обыска у Мокрицкого были изъяты его рукописи в количестве 3-х экземпляров разного реакционного иеговистского содержания.
   В данной литературе возводится клевета на советскую действительность и пропагандируется истребительная война против тех, кто не придерживается взглядов иеговистов.
   /л.д. 11,13,15,18,40,46,48,53,67,72–74,76-77,78,80,81–83,84/.

   Секта имеет свой нелегальный руководящий центр и построена по принципу строго централизма при обязательной отчетности о проделанной работе снизу доверху, начиная с каждого отдельного члена с соблюдением глубокой конспирации.
   Мокрицкий о своей сектантской деятельности отчитывался перед вышестоящим лицом организации.
   С 1952 по 1953 год, будучи «слугой группы», он в письменной форме и в зашифрованном виде получал отчёты о деятельности иеговистов 4-х «килок» численностью до 30 человек членов «теократической организации». Затем по день ареста являясь уже «Слугой стрефы», неоднократно получал отчёты о нелегальной работе участников организации за 5-ть «групп». Собранные сведения Мокрицкий передавал в начале «слуге стрефы» затем «слуге отдела».
   /л.д. 41,59–62,64-66,84–85/.

   Иеговисты, борясь за теократическую форму управления государством, ведут пропаганду, направленную против проводимых мероприятий партией и Советским правительством и основных положений Конституции СССР. Своей проповедью выражают презрение к родине, Советской Армии, государственной власти, членам КПСС и комсомолу, работникам советских и общественных организаций, культивируют безродный космополитизм, угодный империалистам в их агрессивной политике.
   Мокрицкий в 1952 и 1953 г.г. на сборищах участников организации и др. граждан в общежитии с. Ханжиново, где присутствовало до 14 человек, проповедовал религию, заявляя присутствующим, что «кто не будет выполнять библейское писание – тот погибнет».
   /л.д. 55–56,87,88об.91–92/.

   Примерно летом 1953 года на Ханжиновском кладбище, Тыретского района, Мокрицкий выступил среди присутствующих на похоронах с речью религиозного характера, в которой призывал народ к вере в бога Иегова и к невыполнению законов наземных властей.
   /л.д. 89,92–93/.

   С мая 1952 года по август 1956 год, Мокрицкий, будучи «Слугой группы», а затем «Слугой стрефы» по день ареста систематически прорабатывал нелегальную иеговистскую литературу.
   В начале на иеговистских «собраниях – в низовых «килках», после – в «группах», обрабатывая тем самым участников организации в антисоветском духе.
   /л.д. 56,78–80,81,82/.

   В марте 1957 года во время выборов в местные советы депутатов трудящихся с. Ханжиново, Тыретского района, Мокрицкий категорически отказывался от участия в голосовании.
   /л.д. 72,32/.

   Будучи допрошен по существу предъявленного обвинения, Мокрицкий подтвердил, что с 1943 года он является членом «теократической организации», занимал в иеговистской организации руководящее положение, являлся «слугой группы» затем «слугой стрефы» и в это направлении вёл активную работу. Следил за регулярным проведением иеговистских «собраний», обеспечивал посещаемость, прорабатывал на них иеговистскую литературу, собирал в зашифрованном виде отчёты о сектантской деятельности иеговистов. В своей квартире хранил нелегальную иеговистскую литературу. Представлял свою квартиру для нелегальных иеговистских сборищ и о проделанной работе отчитывался перед вышестоящим членом организации.
   /л.д. 71,40–41,48,51–53,55-56,59–67,72-74,77,78–85/.

   Нелегальная иеговистская деятельность Мокрицкого подтверждается показаниями свидетелей: Садовец Л.П. /л.д. 86–87/; Ширяева М.Е. /л.д. 88–89/; очной ставкой /л.д. 90–93/; вещественными доказательствами; изъятой при обыске у Мокрицкого литературой и рукописями реакционного содержания, письменной отчётностью о иеговистской деятельности; заключением экспертной комиссии по исследованию иеговистской литературы; актом графической экспертизы.
   /л.д. 99об. 104–108,115,120–122,124,129,134 и вещдоки/.

   На основании изложенного обвиняется
   Мокрицкий Сергей Иванович, 1928 года рождения, уроженец села Лобачёвки, Берестечковского района, Волынской области, из крестьян-середняков, украинец, гр-н СССР, беспартийный, с образованием 5 классов, в 1947 году осуждён за а/с иеговистскую деятельность к 5 годам ИТЛ. До ареста проживал на спецпоселении в с. Ханжиново, Тыретского района, Иркутской области, работал плотником в Ханжинской МТС
   в том, что Мокрицкий, проживая на спецпоселении в с. Ханжиново, Тыретского района, Иркутской области и являясь участником нелегальной антисоветской организации иеговистов, активно вёл сектантскую работу. Занимая в секте руководящее положение в начале «слуги группы», затем «слуги стрефы», собирал в зашифрованном виде отчёт об антисоветской сектантской деятельности иеговистов. В своей квартире хранил нелегальную иеговистскую литературу и систематически читал её среди участников организации.
   На устраиваемых нелегальных сборищах Мокрицкий проповедовал реакционную сущность иеговистской секты. Выступал среди граждан с. Ханжиново против выполнения ими законов власти, т. е. в преступлении, предусмотренным ст. 58–10 ч. 2 и 58–11 УК РСФСР.
   Считая следствие по делу законченным, а добытые данные достаточными для предания Мокрицкого Сергея Ивановича суду, руководствуясь ст. 208 УПК РСФСР, следственное дело № 1146 направить прокурору Иркутской области для утверждения обвинительного заключения и направления его по подсудности.
   Обвинительное заключение составлено 19 июля 1957 года.
   Ст. следователь следственного отдела КГБ при СМ СССР Иркутской области капитан /Мясников/
   «Согласен» Начальник следственного отдела УКГБ при СМ СССР Ирк. Области подполковник /Хомяков/

   Справка
   1. Обвиняемый Мокрицкий Сергей Иванович арестован 22 мая 1957 года.
   2. Обвинение предъявлено 5 июня 1957 года.
   3. Предварительное следствие закончено и ст. 206 УПК РСФСР выполнена 17 июля 1957 года.
   4. Преступление совершено в 1952–1957 г.р.

   Ст. следователь следственного
   отдела УКГБ при СМ СССР Ирк.
   Области капитан /Мясников/

   Список
   Лиц, подлежащих вызову в суд. заседание
   5. Обвиняемый – Мокрицкий Сергей Иванович содержится под стражей в Иркутской тюрьме № 1.
   6. Садовец Любовь Никитовна, проживает в Тырети;
   7. Ширяев Михаил Емельянович, проживает в с. Ханжиново, Тыретского района;

   Ст. следователь следственного
   отдела УКГБ при СМ СССР Ирк. Обл.
   капитан /Мясников/

//-- Фото 3. Первое свидание в лагере после ареста и суда. Чуна, 1958 г. --//

Семь суток без выхода на работу. Эта возможность предоставлялась тем, кто выполнял свыше 100 % производственной нормы и имел отличное поведение, без нарушений лагерного режима. Я был очень признателен моей Аннушке, зная, как нелегко это ей давалось. Расстояние до Чуны было приличное. Когда меня позже, в 1960 году, перевезли в Мордовию, она меня также посещала вместе с сыном Сергеем. Это было до того, как арестовали ее саму.

//-- Фото 4. С близкими друзьями в мордовских лагерях. Слева направо: Сердюк Михаил (Джанбул), я сам, Казкаускас Эдвард (Литва). --//

Эдвард живет в Каунасе, с ним изредка встречаюсь. Мы оба еще на дистанции – бежим за жизнь. Финиш впереди. Сердюк Михаил свою дистанцию закончил.

//-- Фото 5. Близкие мне братья и друзья. В нижнем ряду первый слева – Николай Пятоха (в 1949 г. ездил в числе других делегатов в Москву, чтобы зарегистрировать организацию Свидетелей Иеговы), крайний справа – родной брат Николая, Иван Пятоха. --//

//-- Фото 6. Наши дети. --//

Надпись на обратной стороне: «На память нашему любому таткови из Черемхова. 01.11.1960 року» (На память нашему любимому папочке из Черемхова, 01.11.1960 года). Это фото Аннушка мне выслала незадолго до того, как ее лишили родительских прав на двух детей – Светлану и Володю. Думала ли она о том, что с ними нет отца, что вскоре и ей придется расстаться с ними? Сережу оставили на попечение бабушки и дедушки. Анну лишили родительски прав за то, что воспитывала детей в религиозном духе. Свету и Володю должны были по решению суда отдать в интернат.

//-- Фото 7. Вместе, несмотря на разлуку. --//

Мама с детками еще дома, а отец – не помню, где был в то время: в Чуне или Тайшете, а может быть, в Вихоревке. Да какая разница, одним словом – в лагере. Ему так хотелось быть с ними вместе. Он прилепился к своей семье, хотя бы на фото. Да какая разница! Все равно со своими, любимыми. Смотришь теперь и вспоминаешь: неужели это все было?

//-- Фото 8 и 9. В Мордовии. --//

Прошло восемь лет второго срока. Фото были высланы любимым деткам от папы во время нашей разлуки, 28 сентября 1965 года из Мордовии. Нашей мамы тогда не было дома, она отбывала срок в Иркутске.

//-- Справка № 2. --//

//-- Справка № 3. --//

//-- Фото 10. Наша бригада, 1970 г. --//

Слева направо: зоотехник местного колхоза Тийт Нийло, Сергей и Анна Мокрицкие, Дубовинский Иван с женой, брат Дубовинского Николая с женой, другие братья.
Дубовинский Николай в 1957 году был осуждён на смертную казнь, которая была после заменена 25-ю годами заключения.

//-- Фото 11. Коровник, 2011 г. --//

   С внуком Русланом мы специально съездили в поселок Валкла, чтобы сфотографировать наш коровник. Сегодня там находятся 130 голов скота. Прошло сорок лет, но я без труда нашел это место. Особенно приятно было встретить Тийта Нийло, который тогда был в колхозе зоотехником. Он посмотрел на меня, спросил:
   – Сергей? Ты жив?
   Я подарил ему несколько книг библейского содержания. Взглянув на них, он воскликнул: «А ведь они на эстонском языке!», после чего сердечно поблагодарил. Прощаясь, мы договорились встречаться чаще, чем раз в сорок лет.

//-- Справка № 5. --//

//-- Справка № 6. --//

//-- Справка № 7. --//

Приложения

Приложение 1.
Стенограмма «Круглого стола»

   «Операция «Север».
   50-летие высылки верующих в Сибирь»
   5 апреля 2001 года, Москва [15 - Цитируется по: Одинцов М.И. Совет Министров СССР постановляет: «выселить навечно». М., 2002. С. 193–221.]

   Участники:
   Алексеева Л. М.,председатель Московской Хельсинской группы
   Калин В. М.,председатель Руководящего комитета Управленческого Центра Свидетелей Иеговы (Санкт-Петербург)
   Яковлев А. Н.,председатель Комиссии по реабилитации жертв политический репрессий
   Даниэль А. Ю.,Общество «Мемориал»
   Одинцов М. И.,начальник Отдела по религиозным и национальным вопросам Аппарата Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации
   Залужный А. Г.,заместитель начальника Отдела регистрации религиозных организаций Министерства юстиции Российской Федерации
   Борщев В. В.,председатель Постоянной палаты по правам человека Политического консультативного совета при Президенте РФ
   Назарычев А. Ю.,руководитель Отдела по связям с общественностью Управленческого центра Свидетелей Иеговы (Санкт-Петербург)
   Бычков Н. М.,член объединения Свидетелей Иеговы
   Равлюк С. Н.,член объединения Свидетелей Иеговы
   Силликсаар С. Ф.,член объединения Свидетелей Иеговы (Эстония)
   Шевченко М. Л.,ответственный редактор газеты «НГ-религии»
   Еленский В. Е.,главный редактор журнала «Людина и свит», Украина)
   Стенографическая запись заседания «круглого стола», состоявшегося 5 апреля 2001 года в Доме журналистов и посвященного 50-летию массовой высылки членов объединений Свидетелей Иеговы из западных районов Советского Союза в Сибирь. Публикуется в несколько сокращенном и отредактированном виде.
//-- Председатель Московской Хельсинской группы Алексеева Л. М. --//
   Спасибо всем представителям средств массовой информации, которые пришли сегодня. Это не только дежурные слова благодарности, которые каждый раз полагается сказать пришедшим представителям прессы. А действительно, в нынешние бурные дни мемориальное собрание, мы, честно говоря, боялись, что немногих заинтересует. А это хотя и мемориальное собрание, но очень животрепещущее, потому что эта операция «Север», 50-летие высылки верующих – это такая дата, в связи с которой грех не вспомнить те тысячи, десятки тысяч, а может быть, и больше – сотни тысяч людей, пострадавших от религиозных преследований в советские времена. Не грех сказать и о том, что сейчас, слава Богу, верующих не высылают и они уравнены в правах с остальными гражданами, которые исповедуют так называемые традиционные религии или никакую не исповедуют, – но жизнь у религиозных меньшинств наших не столь безоблачна. Религиозные меньшинства у нас и сейчас находятся в трудном положении.
   Сегодняшнюю дату отмечают три организации вместе. Это: Московская Хельсинская группа, которой я имею честь быть председателем; «Мемориал» и Комиссия по реабилитации осужденных. Почему Комиссия по реабилитации жертв политических репрессий и «Мемориал» – это понятно. Почему Московская Хельсинская группа? Мы – правозащитная организация. Прежде всего, конечно, потому что нам и сейчас приходиться защищать верующих, верующие меньшинства: Свидетелей Иеговы и пятидесятников, баптистов и кришнаитов и т. д. Всех, кто не входит в этот пресловутый список «традиционных религий». Но у этого интереса к судьбам верующих у Московской Хельсинской группы есть предыстория. Наша группа была создана в 1976 году. Так как мы поставили своей целью отслеживать нарушение прав человека на территории Советского Союза и предавать эти нарушения гласности, то большую часть наших документов составляли документы о преследовании верующих. К нам обращались верующие, те, кто терпел преследование. И по их рассказам, по их документам мы предавали гласности эти случаи нарушения прав человека. О том, как отнимают детей у адвентистов за то, что они воспитывают детей в своей вере, о том, как разгоняют молитвенные собрания баптистов и т. д.
   Но я должна сказать, что Свидетели Иеговы, которые сейчас уже постоянные клиенты Московской Хельсинской группы, потому что все время суды идут по поводу регистрации их общин, они к нам тогда не обращались. Мы знали по рассказам возвращающихся из лагерей, что сидят Свидетели Иеговы, поэтому мы в списки сидящих их включали. Вот сами, персонально, они не обращались. Сейчас, когда познакомилась и с молодым поколением этой общины, и со старшими, я их спрашивала: «А почему вы к нам не обращались?» А они говорят: «А мы все сидели». Уважительная причина. Ну вот, после этого у нас много выступающих, у нас большая программа и небольшой документальный фильм, поэтому на этом я кончаю свое вступительное слово и хотела бы передать слово Василию Михайловичу Калину, председателю Руководящего комитета Управленческого центра Свидетелей Иеговы. Он будет говорить о 50-летии со времени осуществления операции «Север».
//-- Председатель Руководящего комитета Управленческого Центра Свидетелей Иеговы Калин В. М. --//
   Уважаемые дамы и господа, мы очень признательны вам за то, что вы сегодня пришли на это мероприятие. Я хочу сказать, что в истории людей были и есть разные события. Были события, которые люди помнят тысячелетиями, помним и мы сегодня, а есть события, которые забываются на завтрашний день или за короткий промежуток времени. Но я хочу сказать о событиях, о которых трудно забыть. Это события, происшедшие в первые недели апреля 1951 года. Хотя мне в то время было всего 5 лет, но я оказался причастным к тем событиям и многое помню из того, какие события происходили в те месяцы и особенно после этого времени. Это секретная операция, которая имела кодовое название «Север», разработанная тогдашним НКВД и одобренная Сталиным и Берией.
   Безусловно, что в то время в бывшем Советском Союзе вообще религия была вопросом, который не рассматривался как что-то достойное обществом. Безусловно, велась очень большая атеистическая борьба, пропаганда против любого вероисповедания. Но в поле зрения особо оказались Свидетели Иеговы, не самая многочисленная религиозная организация того времени. Почему? Может быть, была одна особенность: эти люди старались на протяжении всей своей жизни всегда жить соответственно тем библейским принципам, которые ставили они в основу своей веры. И, может быть, самое главное было то, что эти люди больше подчинялись законам Бога, нежети законам государства, в котором они жили. Политика того времени была такова, что многие люди по тем или иным причинам относитесь к так называемым врагам народа. К этим же врагам народа стали относиться и Свидетели Иеговы. Борьба, которую в то время проводила партия и правительство, не увенчалась успехом. Потому что количество Свидетелей Иеговы не уменьшалось, а росло. Даже маленькие дети и люди преклонного возраста были теми, с которыми не могли справиться. Поэтому была именно запланированная акция, т. е. ссылка Свидетелей Иеговы.
   По данным архивных документа» которые мы имеем в данный момент, более 9 тысяч человек, т. е. мужчин, женщин, людей преклонного возраста, грудных детей, были сосланы из западных районов Украины, Молдавии, Белоруссии, Литвы, Латвии и Эстонии в Сибирь и Казахстан. Почему это произошло и для чего это было сделано? Цель была такова, чтобы раз и навсегда покончить с этой религиозной организацией – Свидетели Иеговы. Каковы были планы или намерения партии и правительства того времени, на что они рассчитывали? Думали, что старшее поколение под тяжестью тех жестоких условий жизни, климатических условий, конечно, вымрет. Молодое же поколение забудет о Боге, ну, а если говорить о третьем поколении, о внуках, то, конечно, даже не будут именоваться Свидетелями, никто из не будет знать о своей религиозной принадлежности.
   Но, как и всегда, эти «теологи» или «идеологи» просчитались. Почему? Потому что мы видим сегодня, что Свидетели Иеговы живут, проводят свою религиозную деятельность и являются уже многочисленной группой в нашем обществе. Например, если сказать о своей семье, то в нашей семье уже 5 поколений Свидетелей Иеговы. В первом поколении Свидетелей Иеговы была моя бабушка, потом – мои родители, потом – все мы, уже взрослые дети наших родителей, теперь – наши дети взрослые и наши внуки посещают собрания Свидетелей Иеговы и интересуются этим вероучением.
   Условия, в которых мы жили в то время, начиная с 1951 года, были ужасные. Я не хочу наводить здесь страхи. Потому что всем известно, какие были условия в Сибири, тем более в 1951 году. Это были действительно страшные условия. Если сравнить климатические условия Украины или Молдавии с сибирскими морозами в 50 и даже ниже градусов, то это, конечно, была большая разница. Но интересно то, что, когда ссылали более 9 тысяч людей, каждому из них была предоставлена возможность остаться на месте. Безусловно, при одном условии: нужно было подписать документ «Отречение от веры». Я очень хорошо знаю эту историю, хотя я не помню ее, но отец многократно рассказывал, как человек, который возглавлял ссылку нашей семьи, человек очень добрый, долго уговаривал моего отца, чтобы он не делал того, чтобы его сослали. Он говорил: я могу предоставить вам возможность остаться здесь только при том условии, если вы подпишете бумагу «Отречение от веры». И он убеждал моих родителей: «Вы оставайтесь со своей верой в сердце, но дайте мне подпись на бумаге и останьтесь. Не делайте того, чтобы мы сослали вас. Сибирь – страшный, суровый край. Вы там вымрете, погибнете вы и ваши дети». Но родители не дали такого согласия. Интересно, что в то время нашей бабушке было 75 лет. Обращаясь к ней он говорил: «Бабуля, куда ты едешь? Ты не доедешь просто до этого места. Сделай просто. Откажись от своих убеждений. Подпишись и останься». Но этого не произошло. Почему не произошло? Не потому что люди фанатиками, а потому, что люди обладали сильной верой, которую нельзя было искоренить никакими гонениями, никакими преследованиями.
   Эта история, безусловно, останется в памяти всех тех поколений, которые были участниками этих драматических событий и пережили выпавшие на их долю лишения.
   Сегодня мы имеем в наличии, может быть, первый документальный фильм об истории Свидетелей Иеговы в Советском Союзе. Этот фильм, конечно, не мог вместить в себе все, но некоторые аспекты или самые яркие фрагменты тех страшных событий он запечатлел.
   Нельзя забывать и другое: репрессии и преследования не окончились вместе со ссылкой. Продолжались аресты и обыски, изымалась Библия и библейская литература. Многие наши соверующие были дважды и даже трижды осуждены. В 50-е годы сроки давали очень большие, всем почти по 25 лет. Некоторым из них давали высшую меру наказания с последующей заменой на 25 лет. И только после смерти Сталина немного стало легче: людям, которые имели сроки по 25 лет, в большинстве случаев сроки снижены были до 10 лет. Ну, конечно, получить 25 лет, а потом получить 10 лет, может быть, было и приятно. Но на этом преследования не заканчивались, потому что преследования касались и тех, кто жил в ссылках, и кто был «вольным». Невозможно было получить хорошую работу, приобрести хорошую специальность, получить высшее образование – и все по одной причине, принадлежность к Свидетелям Иеговы.
   Я, например, в свое время дважды пытался поступить в высшее учебное заведение, и оба раза мне вежливо отказывали, ссылаясь на то, что я принадлежал к Свидетелям Иеговы и не отрицая своей принадлежности к данной религиозной организации. Порой мне просто говорили: «Принеси комсомольский билет и все вопросы будут решены». Конечно, я не мог этого сделать по своим религиозным убеждениям и не сожалею, что так произошло. В своей жизни я имел интересную работу, проработав 30 лет на одном предприятии.
   Верующие и в ссылках, и на поселении продолжали жить, оставались частью общества того времени. Интересно то, что в последующем: в 50-е и вплоть до 80-х годов, сотням наших соверующих, имевших большие сроки за своей спиной или 2 и 3 срока, тоже предлагалось выйти на свободу в любой день, но при одном условии – подписать документ «Отречение». Никому больше из «сидяших верующих» не предлагалось таким образом выйти на свободу. А нашим – предлагалось и неоднократно. Это доказывает, по-моему, лишь одно, что Свидетели Иеговы не были преступниками и что они были осуждены за свои религиозные убеждения.
   В то время было очень много атеистической литературы, очень много пресса того времени писала о Свидетелях Иеговы. Конечно, писали то, что никогда не делали Свидетели Иеговы. Но сегодня очень приятно, что в зале присутствует очень много представителей прессы. Мы надеемся, что современные журналисты будут писать и о Свидетелях Иеговы, и о других верующих, и о любых событиях нашего прошлого и настоящего только объективную информацию. К сожалению, сегодня в некоторых газетах тоже иногда печатаются материалы, подобные тем, что публиковались 20–40 лет назад. Но мы думаем, нам бы хотелось надеяться, что это лишь досадные недоразумения и наша пресса будет стоять на страже демократических завоеваний, которые завоеваны российским общество. Большое спасибо.
//-- Председатель Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий Яковлев А. Н. --//
   Я уже 12 лет являюсь председателем этой Комиссии, сначала Комиссии Политбюро, теперь Президентской комиссии. За это время реабилитировано около 4,5 миллиона человек, им возвращено их доброе имя.
   В настоящее время в Комиссии находится около 400 тысяч персональных заявлений. Это цифра, конечно, не включает в себя всех, кто жил в СССР и хотел бы быть реабилитированным. Она относится только к гражданам России. В бывших республиках Советского Союза есть свои комиссии по реабилитации. Заявлений могло бы быть больше, но не всегда подают заявления дети и внуки о политической реабилитации своих родственников. Как-то: то ли забыли, то ли не хотят, трудно сказать.
   Но факт остается фактом – 4,5 миллиона официально реабилитировано. Вы помните, что еще при Борисе Николаевиче Ельцине был подписан указ о реабилитации всех репрессированных за религиозные убеждения. Конечно, сюда же входят и все «секты», если они и их деятельность не противоречат законам. Чтобы быть правильно понятым, скажу, что сам я не могу назвать себя верующим. Но одновременно сказать, что я совсем неверующий, тоже не могу. Моя религия – это свобода человека. Вот в это я верю. В этом смысле я верующий человек. Хотя крещен в православной церкви, в деревне под Ярославлем. Я даю эту справку, чтобы были понятны мои дальнейшие рассуждения.
   Я не знаю тонкостей религиозного учения Свидетелей Иеговы. Но считаю, что имеют право на существование любые религиозные взгляды и учения. Но историей религиозного течения этого все же немного занимался. Хочу передать представителям Управленческого центра Свидетелей Иеговы копию одного любопытного исторического документа. Это постановление о выселении «иеговистов». К нему и письмо Абакумова Сталину. Первое его письмо где-то задержалось, и он повторно информировал Сталина, что решение Совета Министров о выселении Свидетелей до сих пор не принято. Тогда-то и было принято решение Совета Министров о выселении верующих навечно в Иркутскую и Томскую область. На что я хотел обратить внимание… Где-то это, наверное, уже напечатано, но все равно я вам оставлю. Здесь сказано, что секретарь ЦК Украины Мельников, секретарь ЦК Белоруссии Патоличев, секретарь ЦК Молдавии Брежнев, секретарь Латвии Калнберзин, секретарь ЦК Литвы Снечкус и секретарь КПБ Эстонии Кэбин поддерживают это решение и считают необходимым эту ссылку в дальние края.
   На что бы я хотел обратить внимание уже политически… Вы знаете, что сейчас появились люди, которые все время кричат о порядке. Говорят: «Вот был порядок и нам такой надо». Действительно, был порядок. В постановлении Совета Министров, о котором я упоминал, было расписано точно: кому и сколько надо выделять продуктов, бензина, эшелонов, автомашин для ссыльных и репрессированных.
   Вы знаете, наша Комиссия рассмотрела тысячи и тысячи документов, но… открываются все новые и новые. Не знаю, будет ли когда-нибудь край этим преступным документам. Вот недавно мне попали в руки документы о соревновании в НКВД между отделами по линии арестов, приговоров, и о победе 4-го отдела в соревновании с 3-м отделом по количеству арестов и заключенных. Или еще пример. При поездке на Дальний Восток Фриновский, замнаркома НКВД, взял с собой Ушакова и, кажется, Лунквеста. С собой у них было 20 тысяч дел. Пока ехали, пили, как свидетельствуют документы, под патефон пели. Под патефон, уже упившись, соревновались, кто больше рассмотрит дел и поставит букву «р» на деле, т. е. «расстрелять» Вроде бы, по дошедшим свидетельствам, «победителем» был объявлен сам Фриновский. Но каков же кровавый итог этого «соревнования» – за одну поездку трое приговорили к смерти 20 тысяч человек.
   Недавно попали мне в руки документы, свидетельствующие, что убивали не только «тройки» и Особое совещание. Приговаривали к расстрелу единолично. К примеру, один из «начальников» НКВД в Житомирской области подписал приговор сам, т. е. не приговор подписал, а распорядился расстрелять до 4 тысяч человек. Один, никого не спрашивая, не запрашивая ни Киев, ни Москву. И последующие его доклады были, естественно, приняты и одобрены. Фамилия этого человека – Вяткин.
   Я это вам рассказываю не для того, чтобы повысить наше с вами общее знание по этому поводу. Еще и еще раз хочу сказать, что вот эти разговоры о том, что надо вернуться к некоему порядку, меня, честно говоря, очень и очень тревожат. Возможно, кто-то искренне хочет, чтобы было меньше убийств, жулья всякого. Я тоже «за». Но меня беспокоят разговоры о сильном государстве, которое у нас, как уже известно, было, сильное, великое государство. Да, если сильное государство будет направлять силу на защиту прав человека, на его безопасность, на пресечение произвола чиновнического – я бы высказался за такое сильное государство. Слава Богу, если оно бы появилось. Но сейчас ведь у нас чиновник такой: у него носы – это биокомпьютеры. Он начинает чувствовать, что в воздухе вроде бы запахи какие-то новые, почему бы ему не развернуться? А наше чиновничество традиционно ненавидит народ. Он, чиновник, готов на местах снова начать этот накат на свободу печати, на свободу слова. Ибо зачем этому чиновнику свобода слова? Она же против него и направлена. Поэтому он пользуется любой ситуацией, если она каким-либо образом складывается, чтобы эту свободу слова оставить только за собой и задушить любое иное свободное слово.
   Мемориальное событие, отмечаемое нами сегодня, есть свидетельство преследования свободы, преследование людей, сделавших свой самостоятельный мировоззренческий выбор. Никого не касается, не должно касаться, и уж тем более государства, какой выбор сделал тот или иной гражданин, какое религиозное объединение он поддерживает. Поэтому я очень приветствую такого рода «круглый стол». Думаю, что сейчас надо бы почаще собираться людям, чтобы обсуждать проблемы свободы совести, проблемы духовной свободы. На этой основе, думаю, все религии могут объединиться, что очень важно. Я, например, считаю, что это начало новой какой-то идеологии единства человечества, чтобы мы стали патриотами Земли, а не патриотами маленького или большого государства. Начало должны этому положить религии, объединение религий на базе свободы человека, и такая возможность есть.
//-- Представитель общества «Мемориал» Даниэль А. Ю. --//
   Тема, которая здесь в программе обозначена за мной, называется «Карательная политика в отношении верующих в послесталинский период». Но это немножко, по-моему, все-таки комично, если я буду говорить о карательной политике, которую половина из присутствующих почувствовала на собственной шкуре.
   Но вы знаете, я скажу, может быть, чуть-чуть о другом. Меня поражает судьба этого религиозного течения, Свидетелей Иеговы. Вы посмотрите: две тоталитарных мясорубки в XX веке! Что такое были гитлеровские концлагеря по наполнению? Это: евреи, цыгане, социал-демократы, коммунисты, Свидетели Иеговы. Что такое сталинские лагеря? Это: антикоммунисты, социал-демократы и вообще Бог знает кто… и Свидетели Иеговы. Что такое послесталинские лагеря? Это правозащитники, как коммунисты, так и антикоммунисты, немножко баптисты, немножко пятидесятники… и опять – Свидетели Иеговы.
   Вы знаете, ведь я совсем недавно узнал о совершенно поразившем меня факте. Оказывается, режим «спецпоселения» был снят со Свидетелей Иеговы всего лишь в 1965 году. Если нам мысленно перенестись в нашу собственную жизнь середины 60-х, то, припомнив многое, не припомним, уверен, что могли знать, что где-то есть люди, все еще находящиеся на режиме «спецпоселений». Иными словами, абсолютно сталинские реалии в середине 60-х годов. Заметьте себе, что этот указ от 30 сентября 1965 года состоит, как всегда, из двух пунктов. Первое: снятие режима «спецпоселений», а второе – указание о том, что освобождаемые (Свидетели Иеговы, истинно-православные христиане, Иннокентьевцы и адвентисты-реформисты) ни в коем случае не могут возвратиться в родные для них места (как правило, Украина, Молдавия), как не возвращалось им и ранее конфискованное имущество. Облегчение состоялось такое, странное несколько.
   Дальше берем. У нас сейчас в «Мемориале» создается список политических процессов по «антисоветской» 70-й статье (бывшая 58.10), прошедших с 1961 г. Вообще говоря, верующих активистов разных конфессий, неугодных властям, судили разными способами.
   Это, говорить о 60-х годах, статьи 227-я и 142-я Уголовного кодекса. Первая касалась «нарушения прав граждан под видом совершена религиозных обрядов». Вторая – «нарушении законов об отделение государства от церкви и школы от церкви». Но судили по ним не чиновников, которые вмешивались в дела религиозных общин, а судили религиозных активистов, которые, к примеру, пытались обучать детей основам своей религии. Вот такая «зашита прав». И люди шли по этим статьям в лагеря. У нас есть статистика. Это сотни, сотни людей в течение сравнительно либеральных хрущевских и брежневских времен. Конечно, подавляющая часть осуждений падает на хрущевский период с его антирелигиозной кампанией конца 50-х – начала 60-х годов.
   Наконец, еще один способ – это осуждение активистов, обычно руководителей религиозных общин в городах, за тунеядство. Причем, специально оговаривалось, что совершенно не имеет значения, работает человек или нет. Мне известны случаи, когда аресты производились на проходной завода. Вот человек идет со смены, а за проходной его встречают, хватают, надевают наручники и отправляют в ссылку как тунеядца. Он еще не успел помыться, от масла отмыться смазочного или что-то там еще, а уже «осужденный за тунеядство».
   И, наконец, считалось это самым крутым, самым серьезным – это применение статьи 70-й, а с 66-го года и 190-й УК. Я сделал выборку из числа осужденных по ней с 61-го года. Оказалось, среди них до полутораста человек, являвшихся членами объединений Свидетелей Иеговы. Заведомо можно быть уверенными, что на самом деле этих людей было еще больше, так как из протоколов не всегда можно установить принадлежность человека к тому или иному религиозному объединению. И еще что очень характерно: почти у всех Свидетелей Иеговы, кроме статьи 70-й УК, присутствует статья 72-я, т. е. бывшая 58.11 – «антисоветская организация». Это означает, что советская карательная политика рассматривала религиозную общину Свидетелей Иеговы как антисоветскую организацию. Не как религиозную общину, а как антисоветскую. Правда, этому подходу имеется все-таки временная граница. Это 64-й год. Когда в комментарии к статье 72 УК появляются следующие, примерно, разъяснения, что нельзя автоматически рассматривать членство в той или иной «религиозной секте, пусть и даже запрещенной», как членство в «антисоветской организации»; требуется выяснение содержания инкриминируемого человеку действия. Так вот эти 150 человек – это до 64-го года. После 64-го года тоже сажали, но кампанию чуть-чуть ослабили. Сажали верующих Свидетелей уже не как членов «антисоветских групп», а как «антисоветчиков».
   Таким образом, то, что происходило в отношение Свидетелей Иеговы, нужно рассматривать не как отдельно взятую «нелюбовь» государства к конкретной религии, а как проявление его карательной политики в отношении всех верующих. Можно назвать и другие организации, попавшие под эту политику, хотя исчерпывающей информации, думаю, ни у нас, ни у кого-либо другого нет: федоровцы, покутники, баптисты-инициативники, адвентисты-реформисты, пятидесятники, кришнаиты, истинно-православные христиане, истинно-православная церковь, униаты. К этим относились, грубо говоря, как к врагам. Но сажали и православных, католиков, мусульман, иудеев.
   Надо сказать, что представители этих общин имели различные отношения с диссидентским миром. Евангельские христиане-баптисты были просто частью диссидентского мира, а пятидесятники, истинно-православные христиане или Свидетели Иеговы все-таки существовали отдельно. Контакты были эпизодические. Может, отчасти объяснение в том, что Свидетели не нуждались в прагматических контактах с диссидентами, так как имели собственные хорошо отлаженные и глубоко законспирированные контакты с Западом.
//-- Начальник Отдела по религиозным и национальным вопросам Аппарата Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации Одинцов М. И. --//
   Здесь уже прозвучала нелестная оценка чиновничества и утверждение о непреодолимой пропасти между чиновниками и народом, как в прошлом, так и в настоящем нашей страны. Подобное мне кажется чрезмерным преувеличением. По своей личной судьбе я ведь тоже чиновник! Десять лет в качестве инспектора по культам я работал в организации, о которой здесь говорилось, в Совете по делам религий при СМ СССР. И на своей шкуре знаю, какой была вероисповедная политика советского государства и как она реализовывалась на практике. Точно так же хорошо знаю в центре и на местах многих и многих чиновников, своих коллег, к которым не применима столь нелестная оценка.
   Всякая встреча, посвященная историческим датам и событиям, неизбежно вызывает в сознании определенные аналогии, ассоциации. По пути в Дом журналиста, под весенним теплым солнцем, мне неожиданно припомнилось, что именно в такие дни, но 95 лет назад (1906 г.) в России начала свою деятельность первая Государственная Дума. Одним из основных вопросов, вынесенных на обсуждение парламентариев, стал вопрос о религиозной свободе. Общее мнение собравшихся заключалось в том, что Россия жила под режимом несвободы совести и что необходимо изменить ситуацию. Прошел почти век, и что же? Мы, собравшись вместе, вновь горячо обсуждаем вопрос о религиозной свободе. Поистине поверишь в «отрицательные гены», вместе с которыми в нашей российской истории из поколения в поколение передается нелюбовь к инакомыслию, к инаковерующим.
   Если говорить о судьбах Свидетелях Иеговы, то буквально пару дней тому назад я разбирал свой домашний архив в поисках документов для публикации в журнале «Исторический архив». Наткнулся на материалы нашей советской военной администрации в Германии, выписки из которых я сделал несколько лет назад, работая в Архиве внешней политики Российской Федерации. В одной из справок давалась характеристика религиозной ситуации в советской оккупационной зоне. Я начал ее читать. И какое же удивление меня пронзило! В перечне тех организаций, деятельность которых взята под особый негласный контроль и которым надо уделять особое внимание, поскольку они имеют зарубежные связи, ведут антисоветскую деятельность и агитацию, да и вообще настроены отрицательно к коммунизму и советской власти, названы все те же: баптисты, евангелисты, Армия Спасения (названа полувоенной организацией), Свидетели Иеговы. Вновь подумалось, сколь живучи стереотипы прошлого. Они буквально осаждают всех нас. Я с ними сталкиваюсь чуть ли не каждый день, разбирая приходящую в Аппарат Уполномоченного по правам человека почту. Верующие и руководители религиозных объединений из Липецкой и Челябинской областей, из Северной Осетии и Кабардино-Балкарии, из Москвы и Санкт-Петербурга (можно добавить еще не один десяток субъектов РФ) сообщают о неправомерных ограничениях и запретах в отношении объединений Свидетелей Иеговы. Здесь отказы в регистрации и перерегистрации объединений, изъятие молитвенных домов и запрещение строительства культовых зданий, запрет на проведение культурных акций, недопущение в места заключения и в больничные учреждения и т. д. и т. п.
   В рамках Федерального закона «Об Уполномоченном по правам человека в Российской Федерации» мы предпринимаем шаги в защиту граждан и у нас примеры положительного разрешения конфликтных ситуаций. Но, право, достигаются они нелегко, через преодоление равнодушия и черствости чиновников, предвзятых мнений и предубеждения.
   Хотел бы подчеркнуть, что федеральный Уполномоченный по правам человека – Олег Миронов уделяет много внимания проблеме защиты прав человека на свободу совести. При этом он исходит из принципов, закрепленных в нашей Конституции: равенство граждан независимо от их отношения к религии; правовое равенство всех религиозных организаций, которые действуют в рамках закона; светскость государства; отделение религиозных объединений от государства; светскость государственного и муниципального образования; защита принципа свободы совести и вытекающих из него прав человека и гражданина, прав этих людей и этих организаций.
   Мы сегодня все вместе обращаемся к нашей истории пятидесятилетней давности, и это вполне закономерно, ибо без знания, без объективной оценки прошлого невозможно демократическое устроение нашего настоящего. Мне даже представляется, что мы должны быть еще более активными в изучении государственной вероисповедной политики, осуществлявшейся в России на протяжении XX века. Правда, хотелось бы избегать при этом крайностей. Было при любой политической системе огромное количество людей, которые выступали против репрессивной политики в отношении верующих. Можно назвать немалое количество славных имен… коммунистов, беспартийных, работников различных государственных органов, ученых, которые в сложных для них личных обстоятельствах отстаивали подлинное понимание религиозной свободы и свободы совести. И как те, кого преследовали за веру, так и они тоже очень часто становились жертвой. Многие из них оставили нам и письменное свидетельство своих позиции и убеждений. Будучи историком-архивистом, работая с документами 30–60-х гг., я неоднократно сталкиваюсь с ними и всегда мысленно благодарю этих людей за то, что они спасли честь и государства, и чиновников, и науки. Поэтому давайте, глядя в прошлое, видеть и плохое, и хорошее; видеть их сложное противоборство в трагической истории нашего Отечества.
//-- Заместитель начальника Отдела регистрации религиозных организаций Министерства юстиции Российской Федерации Залужный А. Г. --//
   В процессе становления демократии в обществе постепенно формируется взаимопонимание относительно социально-экономического и политико-правового устройства, признающего незыблемость прав, свобод, достоинства личности, обеспечивающего гарантии свободы, самостоятельности и собственности граждан и их объединений. Тем не менее, даже испытанная годами западная система не позволяет полностью исключить конфликты на религиозной почве в жизни общества. Поэтому первостепенную роль в их преодолении играет инструментальная роль права. Существует совершенно справедливое мнение, что нельзя однозначно оценивать конфликты как конфликты со знаком «плюс» или со знаком «минус». Нельзя рисовать их одной краской, тем более черной. Существуют конфликты в форме различий. Есть конфликты в форме противоположностей. И, наконец, конфликты в форме антагонизма. Они отнюдь не одинаковы. Право может даже, как представляется, в какой-то мере создавать предпосылки для возникновения конфликтов, в частности, плюрализм мнений, суждений, развития неизбежно связан с определенного рода различиями, которые, в свою очередь, способны породить тот или иной конфликт. И в этом плане роль права позитивная. Очевидно, всех нас заботит то обстоятельство, что конфликты перерастают в борьбу. Отсюда роль права: терпимо относиться к конфликтам, которые вытекают из противоречий, навеянных противоположностью, и предупреждать и пресекать конфликты, которые вызваны антагонизмом. Очень важный вопрос: как обеспечить законность при разрешении противоречий, чтобы в ходе их преодоления не возникли другие, еще более серьезные противоречия. И здесь основным приоритетом видится строгое соблюдение положений Конституции. Когда речь идет о религиозно-правовых противоречиях и спорах, все они должны обсуждаться и решаться на основе права. Если спорящими сторонами нарушается право, это неизбежно вызывает ответные правонарушения, и конфликтная ситуация запутывается, а нередко проводит к применению силовых методов, что, конечно, недопустимо.
   Современной юридической наукой разработаны всеобъемлющие принципы решения правовых конфликтов, что, безусловно, применимо и к коллизиям правовых и религиозных норм, и к возникающим на этой почве противоречиям. Их составляют, во-первых, консенсус в правовой сфере, а во-вторых, институты и процедуры разрешения конфликтов, к которым, в свою очередь, относятся: разделение властей и согласительные процедуры, парламентские процедуры, конституционное правосудие, гармонизация правовых актов, гражданское судопроизводство, арбитражный процесс, в какой-то степени уголовное судопроизводство, международно-правовые процедуры, неформальные процедуры. Таким образом, одной из самых сложных задач при разрешении межконфессиональных противоречий и противоречий в сфере государственно-церковных отношений представляется их своевременная юридизация, для чего науке еще предстоит разработка соответствующей системы категорий, понятий и предпосылок. При этом юридизация столкновения противоположных интересов должна быть одной из целей практического разрешения противоречий, хотя юридизировать противоречия в такой очень тонкой сфере, как религиозная, совсем не просто.
   Когда удается посадить за стол переговоров людей, чтобы они решили межконфессиональные проблемы в юридической плоскости, мы можем предполагать, что самое страшное позади, так как они начинают составлять юридически значимые документы и применять в разговоре юридически значимые термины. Это очень обнадеживающий признак. Он свидетельствует о завершающей стадии конфликта. Правда, всегда существует возможность, и в этом плане обнаруживается практическое различение права и закона, возникновение и стимулирование многих религиозно-правовых противоречий отдельными нормами законодательства. Необходимо исходить из того, что противоречия – болезненная, хотя и естественная форма существования человеческого общества. И задача права, может быть, самая главная – ограничить негативные проявления разного рода разногласий и споров, создать систему процессуальных гарантий для разрешения противоречий в правовой форме.
   В сегодняшней практике наше министерство, наш департамент, отдел старается проводить очень взвешенную линию во всех вопросах, возникающих в отношениях между государством и религиозными организациями и между самими религиозными организациями. И показателем того, что позиция эта действительно взвешенная, является то, что религиозные организации очень часто сейчас обращаются к нам. Они имеют право и в суд подать исковое заявление или жалобу, но тем не менее обращаются к нам с просьбой для разрешения каких-то определенных своих споров. Я считаю, что это показательный момент того, что у нас отношения налаживаются в нужном направлении. И что касается Свидетелей Иеговы, о которых сегодня было очень много сказано, то эта конфессия за последние 6–8 лет выросла многократно. Хотя на местах и возникают проблемы в процессе их регистрации или каких-то взаимоотношений с другими религиозными, общественными организациями и с государственными органами. Но это, может быть, как раз и есть та болезнь роста, когда чей-то бурный рост вызывает определенные эмоции, может быть, и не совсем положительные. Но я думаю, что при желании и в центре, и на местах находить общий язык и взаимопонимание за таким, как у нас сегодня, круглым столом, можно разрешить все проблемы и вопросы, что в конечном итоге сведет к минимуму межрелигиозные конфликты и конфликты между государством и религиозными объединениями.
//-- Председатель Постоянной палаты по правам человека Политического консультативного совета при Президенте Российской Федерации Борщев В. В. --//
   Дорогие друзья, часто говорят в последнее время, что вопрос прав человека исключительно чужд христианству. Я же утверждаю обратное. Ибо убежден, что правозащитное движение, идея прав человека имеют основание в христианских ценностях. Более того, первое нарушение прав человека произошло в сфере религии. Как вы знаете, одному человеку не понравилось, как другой исповедует, строит свои отношения с Богом, и он его убил. Одного человека звали Каин, другого – Авель. Эта история, к сожалению, продолжается. Этот тип отношений жив, и боюсь, что еще долго будет жить. Мы, собравшиеся, должны как-то повлиять на то, чтобы он хотя бы, по крайней мере, не усиливался. Мне в этом смысле отчасти повезло. Вот тут зачитывали, что в 65-м году снятие ограничений касалось не только Свидетелей Иеговы, но и Истинно Православных христиан. Так вот, моя судьба сложилась так, что моим религиозным воспитанием занимался дед по матери. Он меня отвел в церковь, крестил в 54-м году. А вот мать по отцу, она была ИПЦ-шница, в Тамбовской области жила. И умерла таковой, хотя уже епископ Афанасий Сахаров – как вы, наверное, уже многие знаете, – он уже разрешил ИПЦ-шникам контактировать с Московской Патриархией. Но она была очень твердая, нетерпимая, не прощала деду, что он в колхоз вступил, в общем, такая железная была женщина. Так вот, рассказы о гонениях, о преследованиях верующих у нас в доме, среди моих родственников, были бурными. К тому же мне повезло. Я жил в Иркутске как раз в 50-м, 51-м, 53-м годах, когда вот вас туда направили. Повезло почему? Потому что у нас в классе тоже было очень много ссыльных. Я не уверен, что там были Свидетели Иеговы, но то, что, когда умер Сталин, у нас в классе почти никто не плакал, поскольку в общем-то народ был образованный, то есть атмосфера была соответствующая. И то, что происходит сейчас, меня очень печалит, потому что мне кажется, что мы утратили те ценности – как ни парадоксально это звучит, – те ценности, которые мы приобрели в период тоталитарного режима. Я имею в виду сострадание к гонимому, сочувствие к гонимому, независимо от того, является ли он твоим единомышленником, единоверцем. Но гонимый, который находится примерно в том же положении, что и ты, ощущался как соратник.
   В 70-е годы я был членом Общественного Комитета защиты прав верующих, куда входили в основном православные, но мы занимались защитой прав верующих всех конфессий. Там, действительно, были по преимуществу баптисты. Со Свидетелями Иеговы, к сожалению, контактов почти не было. Но атмосфера была такова, что мы ощущали некое единство со всеми, кто претерпевал лишения и гонения, и хотели помочь каждому из них. Общее ощущение «гонения» людей объединяло. Не суть важно было, сколь велики твои различия, в том числе и в религиозном отношении. Сейчас ситуация очень сильно изменилась – и это печально. Печально, поскольку, понимаете, дело не просто в том, что какие-то конфессии борются за людей, за то, что они хотят перевести на свою сторону. Дело в том, как это делается. Так вот то, что здесь торжествует агрессия, злоба и ложь, вот это, пожалуй, самое страшное, самое печальное. Когда принимался закон в 97-м году о свободе совести, я был против этого закона. Я тогда выступал и говорил, что многие положения этого закона, который, как полагали многие авторы, должен был как-то ограничить деятельность протестантских конфессий, ударят по всем верующим, абсолютно по всем. И, прежде всего, по Православной церкви. Я очень благодарен «Независимой газете», они тогда опубликовали мое интервью, где я, в общем-то, и приводил эти примеры.
   Да, пока эти нормы, как правило, используются против религиозных меньшинств, в частности, против Свидетелей Иеговы, но кто поручится, что они завтра не ударят по «традиционным церквам», по всем верующим. Недавно был я на суде. Там разбирали спор между разведенными супругами. Один родитель требовал вернуть себе ребенка на том основании, что тот вместе с воспитывающей его мамой посещает религиозные собрания, не имея на то согласия отца. Подобный конфликт может быть в любой конфессии. К сожалению, мои единоверцы (православные) молчали, полагая, что это их не коснется. Да, пока это их не касается, это верно. Ну, во всяком случае, на территории, где большинство православных. А там, где не большинство православных, уже касается. Молчали и попустили вот эту базу (закон 1997 г.), эту основу для гонений. Но вот в Головинском межмуниципальном суде Москвы обвинения в разрушении семьи уже не гипотеза, а факт. Они выдвигаются прокуратурой как основание для отказа в регистрации объединения Свидетелей Иеговы в Москве. Членов этого объединения вновь, как в казалось бы давно прошедшие 60-е годы, изображают как неких монстров, нелюдимых, злобных, агрессивных, желающих несчастий человечеству. И «мы» – имею в виду общество, транслируем эти утверждения, способствуя нагнетанию истерии в отношении тех или иных религиозных представлений и организаций. Если мы не воспримем ситуацию гонимого как собственную, ситуацию преследуемого как личную, общество погибнет. И в этом смысле воспоминание о трагедии 50-летней давности я считаю чрезвычайно полезным. И хотелось бы, чтобы наше общество сделало надлежащий вывод.
//-- Руководитель Отдела по связям с общественностью Управленческого центра Свидетелей Иеговы Назарычев А. Ю. --//
   Большое спасибо всем выступавшим. Сегодня, когда мы, молодое поколение Свидетелей Иеговы, беседуем с кем-то из людей из различных общественных организаций, мы иногда слышим такой вопрос, нам говорят: «Ну что ж вы себе такую религию выбрали? Надо вам было что-нибудь получше…», – имея в виду, что гнали в прошлом, и, конечно, негативный имидж существует до сегодняшнего дня. Но, наверное, как мы понимаем, человек тем и прекрасен, что он выбирает не то, что спокойнее, не то, что приятнее, не то, что от него не требует каких-то затрат, а человек выбирает то, к чему лежит его сердце. Он выбирает то, в чем он видит воплощение истины. И поэтому сегодня мы, видя жизнь определенным образом, выбираем религию Свидетелей Иеговы и не стесняемся этого.
   Почему встал вопрос о том, чтобы выпустить фильм о Свидетелях Иеговы и о гонениях, которым они подверглись? Я думаю, есть по крайней мере три категории людей, для которых это будет интересно, а может быть, во всяком случае, полезно, если даже не очень интересно. Во-первых, конечно, это молодые Свидетели Иеговы, которым интересен духовный опыт тех, кто стал Свидетелем гораздо раньше, и тех, кто с честью прожил и претерпел серьезные испытания веры. Другая категория, как мне кажется, это общественность в целом. Потому что в этом году, работая над этим фильмом, мы были удивлены многим встречам с нашими соверующими. Я лично по-человечески был удивлен, когда видел людей, которые по 20 лет отсидели в лагерях: в сталинских, хрущевских и брежневских, и тем не менее сохранили человеческий облик, человеческое достоинство. И я думаю, что этот пример, наверное, интересен для всех. И есть еще одна категория людей – это современные гонители свободы. Гонители свободы совести, гонители свободы веры и вообще гонители всякой свободы. Наверное, для этой категории людей такой урок будет тоже полезен. Почему? Потому что они должны понять, что человек устроен по-другому. Человек – это не животное, и он никогда не будет действовать только из-за сиюминутных корыстных интересов. Он всегда будет стремиться к каким-то высшим целям. И в этом смысле гонители наверняка потерпят поражение. Вот ради этих трех категорий людей создан этот фильм. И мы надеемся, что эти уроки будут интересны для всех. Мы желаем вам познакомиться с этим фильмом и рады предоставить больше информации и ответить на дальнейшие вопросы.
//-- Член объединения Свидетелей Иеговы Бычков Н. М. --//
   Уважаемые дамы и господа, я действительно являюсь Свидетелем Бога Иеговы. Но в отличие от моих дорогих братьев, пожилых, которые со мной присутствуют, несколько позднее познакомился с библейской истиной и, конечно, не при таких тяжелых обстоятельствах, о которых рассказывает просмотренный нами фрагмент из фильма.
   Я коренной житель Сибири. Отец мой фронтовик, коммунист. Я воспитывался как обычный советский школьник, пионер, комсомольское детство, патриотическое воспитание, романтический настрой на будущее… В таком как бы коммунистическом духе. Отец мой всегда старался, чтобы я приобретал знания. Я получил высшее техническое образование в городе Красноярске. Это было в 1968 году. И там на последнем курсе у нас была лекция, читал представитель Комитета госбезопасности, также предлагал сотрудничество, то есть немножко изменить профиль работы. Ну, видимо, им понадобились новые кадры. И я с моим другом, который был литовец по национальности (мы вместе с ним росли, в школе учились), пошли и написали заявление, чтобы в КГБ работать в будущем. Для этого нужно было поучиться. Но так как мой товарищ был из семьи сосланных литовцев, его кандидатура не прошла. А я, как представитель рабоче-крестьянской гвардии, был с хорошей анкетой. И вот параллельно с направлением на работу в Леспромхоз в качестве механика получаю я еще задание от Комитета госбезопасности установить слежку за проживающими там Свидетелями Иеговы. В той местности – это был поселок Квиток в Иркутской области – там была довольно многочисленная группа, около 200 человек. Сам я в то время не проявлял никакого интереса к Свидетелям Иеговы, а задумывался о карьере. И, конечно, это задание мне не особенно понравилось, потому что, в общем, я не считал их врагами народа, как-то относился к этому подозрительно. Но так как мне дали такое задание, как комсомолец я обязан был его выполнять.
   Контакт мне удалось установить легко. Там на работе были у меня подчиненные Свидетели Иеговы. Один был сварщик. Я с ним познакомился поближе. В мое задание входило наладить с ними контакт и получать литературу, именно нелегальную, которая считалась у нас запрещенной, антисоветской. Меня хорошо проинструктировал тайшетский офицер КГБ Ножников Яков Васильевич. Конечно, если бы сейчас он мне встретился, я бы пожал ему руку, потому что именно через него, может быть, мне так повезло, я стал Свидетелем Иеговы. Негативная информация, которую мне преподнес и Ножников, и советская печать, стала разбиваться, когда я вступил в контакт непосредственный со Свидетелями Иеговы. Я увидел, что это люди, во-первых, порядочнее гораздо, чем мы были простые советские граждане, в смысле честности, в смысле морального облика, в смысле здорового семейного уклада. Ну и тем более, что отношение к работе – это было… ну ни с чем не сравнимо. Потому что с первых дней моей работы я столкнулся с тем, что там были профсоюзные, как обычно, собрания, разборы за пьянку в рабочее время. Свидетели Иеговы никогда в таком не были замечены. У меня стали тогда появляться такие сомнения. Думаю: «За что же этих людей все-таки преследуют?» Но так как задание выполнять все-таки нужно, я перешел ко второй части: взять литературу. Мне удалось получить брошюру. Она называлась «Эволюция против нового мира». Этот вопрос меня, в общем, интересовал, так как там затрагивался вопрос происхождения жизни, а и в школе, и в институте эти вопросы как-то не очень глубоко были освещены. Допустим, как возникла жизнь, и по сегодняшний день есть много споров и нет никакой определенной точки зрения. А в этой брошюре, как мне казалось, содержалась объективная информация, и меня это затронуло.
   Поскольку оперативная моя работа оказалась, как выговаривали мне офицеры КГБ, не очень успешной: слежки толком не установил, мест сбора собраний не выявил, литературы собрал мало – очередная встреча с представителями КГБ оказалась последней. А так как к этому времени у меня уже сформировалось отличное от официального мнение о Свидетелях, я решил, что лучше буду заниматься своей профессией, а с КГБ расстанусь.
   Дальнейшее знакомство со Свидетелями, конечно, уже превратилось у меня в цель. И цель была уже совершенно обратная: не преследовать этих людей, а познакомиться поглубже с вероучением, которое как бы возвышало человека. Ведь, действительно, мы, люди, не животные, и нам интересно, откуда мы и зачем мы. Читая Библию, я нашел в ней ответы на свои вопросы.
   Позже я познакомился со свидетелями в поселке Челна. Несмотря на мою репутацию, на то, что я был известен им как, что ли, преследователь, но тем не менее, они мне оказали любовь свою и понимание. Я был поражен смелостью этих людей, что они не боялись, хотя им грозило и тюремное заключение.
   Среди нас есть братья, которые отсидели по 10–15 и даже 20 лет. Некоторые были приговорены к расстрелу. Через знакомство со Свидетелями, через органы госбезопасности я обрел себе цель хорошую, обрел хорошие жизненные принципы. Под волну репрессий мне тоже пришлось попасть и пережить эти тяготы. Но переживал их не в одиночку, а с народом Божиим. Это я тоже почувствовал.
//-- Член объединения Свидетелей Иеговы Равлюк С. Н. --//
   Уважаемые дамы и господа, я очень признателен вам за вашу объективность здесь, на этой встрече за круглым столом.
   Родился я в Молдове в 1936 году. Свидетелем Иеговы являюсь с детства, с 45-го года. Отец у меня коммунист, погиб на фронте. Мать не была Свидетелем Иеговы, но другие родственники исповедовали эту религию и воспитывали меня соответствующим образом, и я стал Свидетелем Иеговы. Кратко скажу о своей биографии. Уже в 1955 году я получил первый срок, который отбывал в Горьковской области, на станции Сухобезводная. Когда вернулся домой, меня не приняли ни в Молдавии, ни на Украине. Объявили врагом народа. И я добровольно отправился в край ссылки, куда несколько лет перед тем отправили тысячи моих братьев, в Томскую область. Там я немножко работал. Правда, долго не дали работать, потому что начали снова искать, чтобы арестовать.
   Прошло где-то два года, я женился и с семьей отправился в Казахстан. Но в Казахстане всего лишь 9 месяцев пришлось пожить. Арестовали и посадили на 7 лет. Это известный тогдашнему обществу и агитаторам суд Карагандинский, который продолжался 11 дней. Журнал «Огонек» очень подробно писал об этом. Существует даже фильм под названием «По ту сторону закона», который был снят Оренбургской киностудией. Многие видели этот фильм, знают об этом. Отбывал срок в Мордовии.
   Мне очень импонировало то, что сказал господин Даниэль Александр Юльевич, с отцом которого я бок о бок пробыл 7 лет в мордовских лагерях. Это Темниковская ветка. Правда, у нас идеи были разные, но тем не менее это не мешало нам иметь хорошие взаимоотношения. И не только с господином Даниэлем, но и со всеми диссидентами, которые были там. Да, мы со всеми другими конфессиями и деноминациями могли находить общий язык в этом месте заключения. Дело в том, что Свидетелей Иеговы было преимущественное большинство в Сосновке, в лагере 385-1. Потом нас перебросили еще в другие лагеря: станция Явас (11-е отделение), поселок Озерный (лагерь № 17). Туда потом попали и другие заключенные из группы диссидентов. Мы всегда находили общий язык и взаимопонимание. Дело даже в том, что так как наша и их литература считалась запрещенной, то часто бывало так, что мы пользовались одним и тем же тайником. Представьте: ночью, в темноте, кто-то вышел, спрятал, закопал в песок или в землю. Он не знает, что рядом я прятал литературу минут 15 тому назад. Ночью же он идет доставать. И достал не свою, а мою. Посмотрел: «О, „Сторожевая башня», нет, не наше.» Пришел в барак: «Где Сергей? Сергей, мы нашли вашу литературу, а свою нет». Или я нахожу их литературу, приношу: «Пожалуйста, ребята, я нашел вашу литературу». И мы делили все хорошо, мы понимали друг друга и очень хорошо жили совместно. Я очень благодарен именно Александру Юльевичу за такой объективный рассказ о Свидетелях Иеговы.
   Но хочу подчеркнуть еще то, что Свидетели Иеговы не потому не обращались к диссидентам, что какое-то недоверие имели к ним. У нас, как он сказал, действительно был налаженный канал, хороший канал, который удивлял всех представителей госбезопасности. Они удивлялись, как так могло случиться, что «Сторожевая башня», которая вышла, допустим, в Нью-Йорке 3 месяца тому назад, через 3 месяца появилась уже в Мордовии. И позднее, в дни перестройки, мы тоже не могли прийти к диссидентам. Что касается меня, то последний листок календаря в лагерях сорвал я только в 1986 году. Но оказавшись на свободе, наши братья нашли вас, и контакты наши сегодня устойчивы и многообразны.
   Меня очень радует то, что мы сделали такую встречу за круглым столом и здесь выслушали такие хорошие высказывания о сотрудничестве, о взаимопонимании, о взаимопомощи, чтобы бороться за одно: за свободу человека. Каждый человек, рождающийся в мире, имеет право на жизнь, имеет право на свободу. Но тоталитарный режим, под которым мне пришлось провести преимущественное большинство моей жизни, не давал мне этих свобод. И я очень рад, что мы дожили до этих дней, когда и правоведы, и другие люди с пониманием относятся к нашим нуждам. И мы готовы сотрудничать с вами, господа, чтобы этой свободы добиться и окончательно утвердить ее. И чтобы каждый в нашей огромной стране мог ею пользоваться!
//-- Член объединения Свидетелей Иеговы Силликсаар С. Ф. --//
   Уважаемые дамы и господа, мне было очень приятно увидеть, что представители таких разных организаций говорят столько много общего. И здесь, действительно, проявляется взаимопонимание и сочувствие к разным группам, которые претерпели много несчастий в течение многих лет.
   Я лично из Эстонии. Родился в 1942 году. Тогда были там немцы. Но родился я в семье Свидетелей Иеговы. И поэтому воспитан на этом. У меня шестеро старших сестер, брат, который умер. И мы все в свое время оказались перед лицом гонений, так же, как и во всей восточной части Советского Союза в свое время. Но у нас еще было проблемой то, что в октябре 1950 года арестовали мать, старшую сестру, а до этого еще за полгода погиб отец в аварии. Через полгода забрали и всех нас, оставшихся детей, из которых, так сказать, главой семьи была 18-летняя сестра, Валентина. Такой семьей мы попали в Сибирь и оказались прямо-таки в безвыходном положении.
   Мне очень приятно было, как господин Одинцов здесь выразил мысль о том, что не надо впадать в крайность, видеть в прошлом только черное, а в людях – только плохое. Были люди, и много людей, которые заступались за верующих. Или вот господин Борщев говорит о том, что в диссидентской среде активно проявлялось сочувствие к гонимым. Это действительно было.
   Один только пример, просто личный, пережитый в детстве. Директор школы, где я учился до второго класса, и его жена. Я назову их поименно, потому что очень почитаю этих людей. Это были Сергей Петрович Петров и Валентина Максимовна Петрова. Она классная руководительница моя, а муж – директор школы. Эти люди к нам, высланным, тем более ко мне, мальчишке, которого «фашистом» обзывали, относились с таким тактом, что я даже среди своих христианских друзей не встречал такого тактичного подхода к мальчишке. Когда Валентина Максимовна помогала мне, то делала это тактично, не задевая чувства человека нуждающегося. Или вот, помню, как однажды подошел ко мне Сергей Петрович и заявил, что у него есть данные, что наш отец погиб на фронте на стороне советской власти. Мы говорим: «Это не так». Он в ответ: «Вы мне не говорите, я знаю, давайте, подпишитесь здесь». Мы еще русский плохо знали, тем не менее знали, что ни под чем подписываться не надо. Но поскольку мы знали этих людей, как очень добрых, то старшая сестра подписала. Вскоре этих людей перевели в районный центр, и мы их больше не видели. Однако прошло какое-то время, и мы начинаем получать на детей до 16 лет паек, выделенный паек из магазина в виде муки. И это постоянно. Этого добился тот самый коммунист, фронтовик, директор школы, чиновник, можно так сказать.
   Подобных случаев было много. Я не в состоянии здесь за неимением времени обо всех них рассказать. Но это и не нужно. Я хотел просто привести пример, что добрые и отзывчивые люди были всегда. Они такими были независимо от того, был или не был у них партийный билет, были они верующими или неверующими. Я уверен, что мои братья и сестры по вере могут также подтвердить и привести вам множество таких конкретных данных, конкретных людей, которые сочувствовали, которые проявляли понимание и выступали смело за гонимых.
   На прошлой неделе вышла из печати моя книга, к сожалению, на эстонском языке. Насколько я знаю, это первая книга воспоминаний о ссылке 1951 года. Здесь есть и документы, и фотографии. Книга про ссылку, но она более положительная, чем негативная. Надеюсь, что я продолжу работу по написании истории Свидетелей Иеговы этого периода.
//-- Ответственный редактор газеты «НГ-религии» Шевченко М. Л. --//
   Мне кажется, что к тому, что нам известно о сталинских репрессиях, добавлено сегодня много неизвестного, лично пережитого присутствующими людьми: кошмар, ужас, произвол.
   Я задумываюсь, какой опыт мы можем извлечь из тех лет. Конечно, те репрессии касались всех подряд. Арестовывали и Свидетелей Иеговы, и православных, и коммунистов, которые были не согласны со сталинским бюрократическим государством.
   Полезно вспомнить историю и первых лет нашей советской истории. Тогда религиозные меньшинства в Советской России не испытывали таких притеснений, какие начались со сталинских времен. Притеснения касались только Православной церкви, которая ассоциировалась со старым монархическим режимом. Многие религиозные меньшинства получили свободу после 1917 года и активно сотрудничали с Советской властью где-то до конца 20 – начала 30-х годов. С 30-х годов, когда Сталин полностью захватил власть и решил, что никакое инакомыслие, никакая свобода слова больше в стране не нужны, репрессии коснулись всех религиозных общин: православных, обновленцев…
   Как бы ни были масштабны преследования, мы не можем говорить о Советской власти и о сталинском режиме, как о режиме тотального и абсолютного произвола. Все-таки признаемся, что своеобразное правовое и идеологическое пространство было у сталинского Советского Союза и у сталинской России. Недаром верующие и инакомыслящие воспринимались как враги, поскольку они таковыми и являлись для сталинского государства. Для сталинского государства было понятие друга – это человек, который вписывался в механизм функционирования бюрократического государства. И те, кто хотел жить по своей совести, они, конечно, выпадали из этой общей картины.
   Какой же опыт сегодня мы можем извлечь из прошлого? Мне кажется, что сегодня не стоит говорить о каких-то новых гонениях на религию. Мы можем говорить лишь о произволе чиновников, которые просто не понимают законодательства своей страны и которые не желают соблюдать законодательство своей страны. О том, что законы в нашей стране все-таки соблюдаются, говорит, по крайней мере тот факт, что, по-моему, почти все процессы, которые были инициированы против религиозных организаций, в том числе и Свидетелей Иеговы, были проиграны их инициаторами (прокуратура, ФСБ, МВД). Все это говорит о том, что пока мы не можем сравнивать ситуацию в современной России с временами произвола.
   Чем же объясняется конфликтная ситуация, которая сегодня складывается у Свидетелей Иеговы с современным обществом? Прежде всего, она объясняется идеологическим хаосом и отсутствием конкретного видения перспектив исторического развития у российского общества после 1991 года. После того, как КПСС ушла от власти, а ее место заняли разные группы людей, которые не предложили целостной концепции развития России и чьи судорожные попытки создания национальной идеологии провалились, в этой «разреженной общественной ситуации» многие религиозные организации воспользовались своими правом и возможностью на открытую религиозную проповедь. К сожалению, надо сказать, что границы этой религиозной проповеди, методы, которыми она велась, зачастую входили в некий конфликт с общепринятыми понятиями о свободе проповеди у граждан бывшего Советского Союза и у граждан России. В частности, была масса примеров, когда проповедники ходили по квартирам и вели активную пропаганду своего вероучения, скажем так, на территории, которая на английском языке называется privacy. Я понимаю, что для вероучения Свидетелей Иеговы такая проповедь является обязательным элементом, как и для многих протестантских церквей. Но все же мы должны признать, что рамки и методология этой проповеди зачастую выходили за рамки общепринятых у нас норм, и это-то и приводило к конфликтам.
   Мне кажется, что сегодня фактор борьбы с «сектами» и «сектантами» используется не столько против них самих, сколько в целях силового давления на российское общество в целом. Политтехнологам, разыгрывающим схемы создания новой «империи» в нашей стране, интересы верующих и религиозных объединений абсолютно безразличны.
   Я знаю случаи, когда нарушались права Свидетелей Иеговы, и это вопиюще безобразие. Но я знаю случаи, когда нарушались права православных в связи с их отношением к Свидетелям Иеговы. В Ленинградской области, например, один учитель, православный по вероисповеданию, был изгнан из школы за то, что на уроках истории вел дискуссию с проповедником Свидетелей Иеговы, которые уже вели в этой школе свою проповедь. Ситуация сложилась исключительно острая. Мне представляется, Свидетели Иеговы в этой ситуации должны были бы заступиться и настоять, чтобы этот православный учитель был оставлен в школе. Ведь он защищал свободу совести свою и свои права человека. Но несправедливость не было устранена.
   Я хочу пожелать представителям всех религиозных организаций России, в том числе и уважаемой мною церкви Свидетелей Иеговы – первая верующая в моей жизни, кстати, с которой я познакомился, будучи еще маленьким мальчиком, была такая тетя Женя, няня моя, она была из вашей общины, это было начало 70-х годов; тогда я впервые в жизни увидел Библию у нее в руках, поэтому тут, скажем так, контакты очень давние, – я хочу пожелать деликатности в проповеди в такой сложной стране, как Россия, я хочу пожелать чиновникам терпимости и соблюдения законов, в первую очередь, в отношении такой сложной страны, как Россия. И я хочу пожелать также журналистам, к которым я и принадлежу, скажем так, соблюдать объективность в деле освещения ситуации и четко указывать источник информации, которая публикуется по тому или иному вопросу.
//-- Главный редактор журнала «Людина и свит» Еленский В. Е. --//
   Уважаемое собрание, я, как положено человеку, приехавшему из-за границы, подготовил длинный и нудный доклад. И понимаю, насколько неуместно было бы его сейчас зачитывать, хотя он, что называется, правильный. Поэтому я хотел бы рассказать очень коротко о том, как я встретился со Свидетелями Иеговы и какие, на мой взгляд, уроки они могут предложить в сфере религиозной свободы в посткоммунистических странах.
   В 1987 году я изучал в Ивано-Франковской области проблемы конфессиональной идентичности населения. Почему в одном селе одни называют и ощущают себя православными, а живущие рядом с ними рядом – греко-католиками. Почему одни захотели стать греко-католиками, а другие нет. Но никого из православных и греко-католиков я в этом селе не застал. Они все молились в селе Грушево Львовской области, где тогда на часовне возникло видение Божьей матери. Те люди, которые остались в селе, поразили меня тем, что все мои сверстники, например, родились на станции Зима Иркутской области. Это оказались Свидетели Иеговы. Эти люди очень не походили на фотографии на страницах «Сторожевой башни». Это совсем были не «глянцевые» юноши и девушки. Это были люди с растрескавшимися руками от работы, люди, которые очень спокойно и очень, я бы сказал, решительно встречали каждую машину, приезжавшую из райцентра. Они всегда интересовались только одним: будут ли вывозить на этот раз?
   Затем мне приходилось уже в 1988–1989 годах принимать участие в экспертизах, которые требовал проводить КГБ по реабилитации членов тех или иных религиозных организаций: малеванцев, которых тоже сегодня забыли назвать, пятидесятников и Свидетелей Иеговы. Теперь я понимаю, что во всех случаях, когда касалось Свидетелей Иеговы, я немножко лукавил. Речь шла о том, подрывают ли Свидетели Иеговы советский общественный и государственный строй. Я неизменно писал, естественно, что они этим не занимаются, что они поднимают свой взгляд выше современной системы вещей и не принимают участия в «делах кесаря». Но теперь я понимаю, что своим неучастием в этой современной системе вещей они, конечно, этот строй, этот режим молча, на коленях, подрыва ли. Это были совершенно необычные люди. Атмосфера, которую создавали Свидетели Иеговы, этот присущий им мир, конечно, достоин более бойкого и достойного пера, чем я владею. Это люди, которые, с одной стороны, раз в 3–4 месяца приглашались на профилактику в прокуратуру или в КГБ. А с другой – сдавали больше всех молока в районе. А им за их труд и доблесть указывали на то, что они едят украинское сало, а молятся «своему Бруклину».
   Теперь я бы хотел обратить ваше внимание на то, какие действительно уроки могут предложить Свидетели Иеговы в сфере религиозных свобод. Мы помним, что именно со Свидетелей Иеговы началась в Соединенных Штатах правовая революция в сфере религиозной свободы. До Свидетелей Иеговы Соединенные Штаты имели только 16 слов в поправке к Конституции о религиозной свободе. После того, как Свидетели Иеговы начали движение за религиозные свободы, появилось известное дело о салютовании флагу, когда судья Джексон написал известную теперь, принадлежащую не только Соединенным Штатам, фразу о том, что если в нашем конституционном созвездии горит какая-либо звезда, то эта звезда предписывает нам, что ни один чиновник, самый значительный или самый ничтожный, не может говорить нам о том, во что мы должны верить. И поэтому, конечно, совершенно не удивительно, что именно Свидетели Иеговы в посткоммунистических странах, в постсоветских странах, первыми начали судебные процессы за расширение религиозной свободы. Отсюда первый урок: борьбу за религиозные свободы начинают меньшинства, а затем их достояние (меньшинств) становится достоянием всех.
   В этой связи, я думаю, что для меня, например, очень важно, как завершится ситуация в Украине (она началась даже раньше, чем в России) с индивидуальными кодами. Как бы мы ни хулили этих людей, как бы мы ни говорили о них, как об обскурантах и так далее, и так далее, мы имеем классический пример. Человек не хочет принять бремя, накладываемое на него кесарем, потому что это противоречит его убеждениям. Эти убеждения нам кажутся средневековыми, варварскими и так далее, и так далее… Но это то же самое, что от Свидетелей Иеговы когда-то требовали подписать справку об отречении от веры. Это то же самое, когда первым христианам предлагали бросить к статуе императора жертвоприношение, и то, что первые христиане отказывались, казалось совершеннейшей глупостью – ведь это же формализм, что ведь от вас ничего не требуют. Как здесь рассказывалось: «останьтесь в сердце своем, но подпишите». Они на это не пошли.
   Далее о чем можно говорить, исходя из уроков Свидетелей Иеговы: это то, что борьба за религиозную свободу, естественно, не может останавливаться никогда. Человек воспитывает в себе потребность в религиозной свободе и постоянно борется за расширение ее пределов.
   Наконец, еще один урок состоит в том, что не может существовать религиозная свобода для одной какой-то группы, для какого-то сообщества, когда рядом существуют большие зоны несвободы. И, наконец, учитывая, как мало мое время, я бы хотел вступиться за Александра Гавриловича Залужного, который сказал о том, что Свидетели Иеговы – молодая религия. Она молодая в такой же степени, в какой молодо все христианство. Вы помните, как говорил Клайв Льюис: «Нехристиане смотрят на нас и думают, что у нас выпадают зубы от старости, на самом же деле они только режутся».
//-- Председатель Московской Хельсинской группы Алексеева Л. М. --//
   В заключение нашего «круглого стола» я благодарю всех его участников. Не знаю, как всем остальным, но мне было очень интересно и приятно за этим круглым столом, потому что здесь, по-существу, не было дискуссий, которые круглый стол предполагает, но, по-моему, в данном случае это очень приятно, что все мы сошлись на том, что так, как высылали Свидетелей Иеговы 50 лет назад, делать не следует. И дискуссий по этому поводу здесь нет. Все согласны. Большое спасибо всем.

Приложение 2 [7 - В Приложениях 2–4 содержатся краткие исторические сведения о событиях, происходивших на территории Украины и соседних государств в 1917–1945 гг. Они помогают представить обстановку, в которой проходили детство и юность автора книги, когда формировалось его мировоззрение. Материалы взяты из открытых источников (прим. ред.).].
Украина (отдельные политические события 1917–1920 гг.)

   На территории нынешней Украины в 1917–1920 годах существовали 16 самопровозглашенных государственных образований.
//-- Центральная рада --//
   После Февральской революции, 4 (17 марта) 1917 года в Киеве по инициативе Товарищества украинских прогрессистов при участии политических партий, кооператоров, общественных и культурных организаций (Украинское научное общество, украинское педагогическое общество, Товарищество украинских техников и агрономов в том числе) была создана Центральная рада. Значительную часть членов Рады составляли эсеры и меньшевики.
   Центральная Рада начала переговоры с Временным правительством России относительно условий вхождения Украины в демократическую Российскую Республику на правах автономии. Однако эти переговоры были прерваны Октябрьской революцией в Петрограде, в результате которой власть в России взяли большевики. В конце октября – начале ноября 1917 большевики Донбасса взяли власть в Луганске, Макеевке, Горловке, Краматорске. Центральная Рада 7 (20) ноября 1917 провозгласила Украинскую Народную Республику (УНР).
   Для распространения своего влияния на южные губернии и Дон, находящийся под контролем атамана Каледина, правительство большевиков создало Южный революционный фронт под командованием А. И. Антонова-Овсеенко. В первой половине декабря 1917 отряды Антонова-Овсеенко заняли район Харькова. 24–25 декабря 1917 Всеукраинский съезд Советов в Харькове провозгласил Украину Республикой Советов и избрал Советское правительство Украины. В декабре 1917 – январе 1918 на Украине развернулась вооруженная борьба за установление Советской власти. В результате боевых действий войска Центральной рады были разбиты и большевики взяли власть в Екатеринославе, в Полтаве, Кременчуге, Елисаветграде, Николаеве, Херсоне и других городах.
   Большевистское правительство России объявило Центральной Раде ультиматум с требованием силой остановить русских казаков и офицеров, следовавших через Украину на Дон. В ответ на это Центральная Рада 12 (25) января 1918 объявила о выходе из состава России и о государственной независимости Украины.
   16 (29) января 1918 года против Центральной Рады началось восстание в Киеве. 8 февраля 1918 красными войсками под командованием левого эсера М. А. Муравьева был взят Киев. Затем Муравьев взял с города крупную контрибуцию и двинулся дальше – на Одессу. В феврале Советская власть утвердилась по всей Украине. Однако в конце февраля – апреле 1918 г. Украина была оккупирована немецкими войсками, и Советская власть прекратила существование на Украине до ноября – декабря 1918 г.
//-- Немецкая оккупация и восстановление Украинской Народной Республики --//
   В обстановке начавшейся военной интервенции Германии, Центральная Рада послала свою делегацию на переговоры в Брест-Литовск. Не дожидаясь окончания общих переговоров, 9 февраля 1918 делегация УНР подписала с Германией сепаратный договор и обратилась с просьбой направить свои войска для защиты от большевистских сил. Немцы ввели свои войска на Украину.
   29 апреля 1918 при поддержке Германии на Украине произошел государственный переворот, в результате которого на смену социалистам Центральной Рады к власти пришел П. П. Скоропадский – бывший генерал-лейтенант царской армии. На «съезде хлеборобов» Скоропадский был избран гетманом Украины. Было принято новое название страны – Украинская держава.
   После окончания Первой мировой войны и последовавшей революции в Германии, правительство Скоропадского лишилось поддержки немцев, и было свергнуто восстанием под командованием С. В. Петлюры. 14 декабря 1918 года была восстановлена Украинская Народная Республика во главе с Директорией (органом государственной власти). В начале 1919 г. ее фактически возглавил главнокомандующий войск УНР Симон Петлюра. Была установлена военная диктатура Петлюры. Армии УНР боролись в 1918-20 гг. с белыми, красными и махновскими силами.
   В феврале 1919 года Директория была изгнана из Киева войсками Красной Армии. 6 февраля 1919 года состоялось первое легальное заседание Киевского Совета рабочих депутатов.
//-- Гражданская война --//
   10 марта 1919, в разгар гражданской войны большевиками была провозглашена самостоятельная Украинская Советская Социалистическая Республика (УССР) со столицей в Харькове, находящаяся в военном союзе с РСФСР. При этом в состав УССР были включены не только южные губернии (Новороссия), но и западная часть бывшей Области Войска Донского, ликвидированной большевиками. Таврическая губерния отошла к РСФСР.
   Во время военных действий территории южных губерний неоднократно переходили из рук в руки. Екатеринославская губерния и Приазовье находились под контролем Крестьянской повстанческой армии (Нестора Махно).
   Весной 1919 Новороссия стали ареной боев гражданской войны. В ходе наступления войск ВСЮР [8 - Вооруженные силы Юга России (ВСЮР) – оперативно-стратегическое объединение белых войск Юга России в 1919–1920 гг., в ходе Гражданской войны. Образованы 8 января 1919 г. в результате объединения для совместной борьбы Добровольческой армии и армии Всевеликого Войска Донского против большевиков.] были заняты Донбасс, Екатеринослав, Харьков и Одесса. 31 августа пал Киев, правительство Петлюры бежало в Винницу, а затем – в Каменец-Подольский. Сельская местность Приазовья и Екатеринославской губернии находилась под властью отрядов Махно. К осени 1919 наступление белых потеряло силу и восточная часть Украины вновь попала под власть большевиков. К декабрю 1919 на большей части территории Украины была вновь установлена Советская власть.
//-- Западная Украина --//
   В результате распада Австро-Венгрии в 1918 году на территории Галиции была создана Западно-Украинская Народная Республика (ЗУНР), которая 22 января 1919 провозгласила Акт объединения с УНР – Акт Злуки. Польша, вернувшая в 1918 независимость, утраченную в конце XVIII века, стремилась при этом вернуть себе украинские земли, некогда принадлежавшие ей. Это стало причиной польско-украинской войны.
   К началу июня 1919 почти вся ЗУНР была оккупирована Польшей, Румынией и Чехословакией. Украинская Галицкая Армия (УГА) [9 - Украинская Галицкая Армия – регулярная армия Западно-Украинской Народной Республики. Основой армии являлся легион сечевых стрельцов, находившийся на 1 ноября 1918 года в районе Черновцов (270 км от Львова). Создавалась на основе частей австро-венгерской армии, состоящих полностью или большей частью из украинцев.] контролировала лишь правый берег реки Збруч, восточной границе между ЗУНР и УНР. 7 июня 1919 УГА начала «Чортковское наступление», в результате чего войска ЗУНР продвинулись к 24 июня вплотную ко Львову и Станиславу и заняли Тернополь. Однако 28 июня началось польское наступление и к 16 июля УГА была вытеснена на свои позиции от 7 июня. Началась поспешная эвакуация УГА на левый берег Збруча и таким образом 18 июля 1919 УГА полностью потеряла контроль над территорией ЗУНР. Часть побежденных войск бежала в Чехословакию, где стала известна под названием «украинской бригады», однако основная часть армии, насчитывавшей около 50 000 бойцов, перешла на территорию УНР.
   21 апреля 1920 г. Польша и Украина договорились о том, что граница должна проходить по реке Збруч. Фактически, Петлюра в тот момент уже не представлял собой самостоятельной силы и мог существовать только при польской поддержке. С исчезновением таковой двумя месяцами спустя (с разгромом советскими войсками поляков на Украине) УНР окончательно прекратила свое существование.
//-- Советско-польская война --//
   При продвижении Красной Армии на территории, оставляемые эвакуировавшимися немецкими частями, в феврале 1919 года со столкновений в Белоруссии началась советско-польская война.
   19 апреля 1919 года польские войска под командованием Пилсудского [16 - Юзеф Пилсудский (5 декабря 1867 – 12 мая 1935) – польский государственный и политический деятель, первый глава возрожденного польского государства, основатель польской армии; Маршал Польши.] заняли Вильну (захваченную в январе 1919 года красными частями) и весь Виленский край, в августе 1919 года взяли Минск (занятый красными частями в январе 1919 года). Заключив союз с С. В. Петлюрой, Пилсудский весной 1920 начал наступление на Киев (занят 7 мая). 18 мая Пилсудский вернулся в Варшаву.
   Летом началось контрнаступление Красной Армии. Поляки были вынуждены оставить Киев. Советское контрнаступление осуществлялось двумя фронтами: Южная армия двигалась на Львов; Северная под командованием Тухачевского продвигалась по Белоруссии и Литве (11 июля Красная Армия взяла Минск, 19 июля – Гродно, 20 июля – Вильно, 1 августа – Брест).
   Под фактической советской властью на короткое время оказались провозглашенные формально в составе РСФСР Бессарабская Советская Социалистическая Республика (май – сентябрь 1919) и Галицийская Советская Социалистическая Республика (июль – сентябрь 1920).
   Однако ни одна из сторон в ходе войны не достигла поставленных целей: Белоруссия и Украина были разделены между Польшей и республиками, в 1922 году вошедшими в Советский Союз. По Рижскому договору 1921 года Западная Украина вошла в состав Польши.
   Буковина отошла Румынии, Закарпатье – Чехословакии.

Приложение 3.
Украина (отдельные политические события 1922–1939 гг.)

//-- УССР --//
   30 декабря 1922, подписав Союзный договор, Украинская ССР совместно с РСФСР, Белорусской ССР и Закавказской СФСР вошла в состав СССР. В июле 1924 года Таганрогский и Шахтинский округа были переданы в состав РСФСР. В октябре 1925 года постановлением ЦИК СССР «Об урегулировании границ Украинской ССР с РСФСР и Белорусской ССР» Украине была передана территория с населением 278 тыс. чел., а в состав других республик, прежде всего в состав РСФСР, была передана от Украины территория с населением около 479 тыс. чел.
   В первые годы после Гражданской войны политика коренизации (украинизации) привела к увеличению количества украинских школ, вузов. Советская власть проводила политику под лозунгом «национальная по форме, советская по содержанию». Однако в конце 1920-х годов руководство ВКП(б) изменило общий политический курс, компартия Украины подверглась чистке за «националистический уклон». В результате террора 1930-х годов были уничтожены многие украинские писатели, представители творческой интеллигенции.
   1930-е годы стали весьма противоречивым периодом в истории Украины, в который вместились такие масштабные события, как
   • индустриализация;
   • урбанизация – создание на Украине крупнейших промышленных центров;
   • раскулачивание, коллективизация и Голодомор [10 - Голодомор на Украине – массовый голод, охвативший всю территорию Украинской ССР в 1932–1933 годах, повлекший значительные человеческие жертвы, пик которого пришелся на первую половину 1933 года и, по мнению противников версии отдельного характера событий на Украине, являющийся частью общего голода в СССР 1932–1933.];
   • сталинские репрессии и др.
//-- Западная Украина --//
   В это время на Западной Украине, вошедшей в состав Польши, осуществлялась политика полонизации, усиливался национальный гнет. Ответом на него стал подъем националистического движения, сразу же принявшего насильственные формы.
   С приходом к власти в Польше в результате государственного переворота 1926 года Юзефа Пилсудского здесь установился авторитарный режим, известный как «санация». Политическая оппозиция преследовалась правовыми средствами и силовыми методами. По отношению к национальным меньшинствам проводилась политика «культурного подавления», которая осенью 1930, после многочисленных провокаций и терактов украинских националистических организаций в отношении польского населения, переросла в массовые репрессии против украинского населения Галиции и Волыни («Пацификация»). Подразделения польской полиции и армии были введены в более чем 800 сел, было арестовано более 2 тысяч человек, ликвидированы украинские организации, сожжено около 500 домов. Составной частью «пацификации» стали украинские погромы со стороны польских шовинистических группировок. Дело дошло до того, что в 1932 Лига Наций осудила действия польского правительства по отношению к украинскому населению.
   В 1938–39 автономная Карпатская Украина в составе Чехословакии была в результате Мюнхенского сговора и раздела Чехословакии захвачена Венгрией.
   Вследствие Секретного дополнительного протокола о разграничении сфер интересов к Договору о ненападении между Германией и Советским Союзом и последовавшего Польского похода РККА, в 1939 к УССР присоединена Западная Украина, а в 1940 – Северная Буковина и украинская часть Бессарабии.

Приложение 4.
Украина (отдельные политические события 1939–1945 гг.)

   В годы Великой Отечественной войны вся территория Украины была оккупирована немецкими войсками. В начале войны украинскими националистами была предпринята попытка создания украинского государства под протекторатом Германии, однако оккупационные власти отнеслись к этой идее крайне негативно. В результате сторонники независимости, в частности Степан Бандера, были заключены в концлагеря. В годы войны на территории Украины, широкое развитие получило партизанское движение. Партизанские отряды формировались не только по инициативе советских активистов, но и силами националистических организаций. Самую большую известность получили советское объединение С. Ковпака, и националистическая УПА. Немецкая оккупация Украины отличалась особой жестокостью, особенно по отношению к евреям. Более ста тысяч человек были уничтожены только в Киеве – самое знаменитое место казни мирных жителей – Бабий Яр. Освобождена территория Украины в 1944 году.
   Вал войны прокатился из конца в конец Украины дважды – сначала с запада на восток, затем с востока на запад. В войну погибло свыше 5 миллионов жителей Украины, а около 2 миллионов было угнано на принудительные работы в Германию. На территории Украины было разрушено около 700 городов и поселков и 28 тысяч сел. Свыше 10 миллионов человек остались без крова. Экономике был нанесен тяжелый урон.
//-- Организация украинских националистов (ОУН) --//
   Украинская политическая организация, изначально созданная как движение 2 февраля 1929 года на Западной Украине (в то время находившейся под контролем Польши). Декларировало своей ближайшей целью защиту украинского населения от репрессий и эксплуатации со стороны польского правительства, конечной целью – создание независимого и единого украинского государства, которое должно включать в себя польские, советские, румынские, и чехословацких территории, населенные украинцами. При этом ОУН считало насилие приемлемым инструментом в борьбе против внешних и внутренних врагов своего дела, а также в качестве мести за «оккупацию Украины Польшей и Россией». В 1940 году ОУН разделилась на две части: старшие, более умеренные члены поддержали Андрея Мельника (ОУН-М), тогда как более молодые и более радикальные члены – Степана Бандеру (ОУН-Б). Последняя группа получила контроль над националистическим движением на Западной Украине, в том числе над военным крылом ОУН – Украинской повстанческой армии (УПА), которая была крупнейшим украинским вооруженным движением сопротивления.
//-- Организация украинских националистов (бандеровское движение) (ОУН(б)), или (ОУН(р)) (революционная) --//
   Одна из фракций ОУН, появление которой разные источники трактуют по-разному. Основные версии указывают на внутренний конфликт в ОУН между возглавляемыми Андреем Мельником консервативными членами этой организации и радикальной молодежью с лидером Степаном Бандерой (см. Приложение 4) во главе. О появлении новой фракции в ОУН – ОУН-Р было заявлено 10 февраля 1940 года. В апреле 1941 года движение провозгласило себя «единственно верной» ОУН.
   С февраля 1943 года было принято название ОУН-СД (самостийников-державников). К концу лета 1943 года приставка вновь отпала, В послевоенный период в самой ОУН(б) произошел раскол, что привело к появлению третьей ОУН – ОУН (заграничной). В настоящее время (с 1992 года) преемником ОУН(б) называет себя Конгресс украинских националистов (КУН).
//-- Украинская повстанческая армия (УПА) --//
   Это вооруженное крыло Организации украинских националистов. Действовала с весны 1943 года на территориях, входивших в состав Генерал-губернаторства (Галиция – с конца 1943, Холмщина – с осени 1943), рейхскомиссариата Украина (Волынь – с конца марта 1943), и румынской Транснистирии (Заднестровья) (Северная Буковина – с лета 1944), которые до 1939–1940 годов входили в состав Польши и Румынии.
   В 1943–1944 отряды УПА действовали против советских партизан, отрядов польского подполья (как коммунистического, так и подчинявшегося лондонскому правительству, то есть Армии Крайовой) и германской оккупационной администрации и ее вооруженных формирований. С конца 1943 – начала 1944 отряды УПА взаимодействовали с германскими войсками и полицией и действовали в интересах германских спецслужб – Гестапо и Абвера. С середины 1946 УПА сотрудничала с британскими и американскими спецслужбами.
   Формально деятельность штабов и подразделений была прекращена 3 сентября 1949 г. Это, однако, не означало прекращения деятельности антисоветского националистического подполья в западных областях Украинской ССР и Белорусской ССР, которое было фактически ликвидировано только к концу 1953 г., хотя отдельные мелкие группы действовали до начала 1956 г.
//-- Степан Бандера --//
   Степан Андреевич Бандера (1 января 1909, Старый Угринов, Галиция, Австро-Венгрия – 15 октября 1959, Мюнхен, Федеративная Республика Германии) – один из лидеров движения за независимость Украины, в 1941–1959 гг. руководитель Организации украинских националистов (ОУН (б)).

   По информации ряда источников в начале 1941 года C. Бандера проводит ряд встреч с руководством немецкой военной разведки, результатом которых становится начало формирования батальонов «Нахтигаль» (ряд источников среди названий этого подразделения упоминают «Украинский легион им. С. Бандеры) и «Роланд», весной 1941 года ОУН-Р получает от абвера 2,5 млн марок для ведения подрывной борьбы в СССР.
   В апреле 1941 года Революционный провод ОУН созвал в Кракове «свой» II-й Великий Сбор украинских националистов, где главой ОУН был избран Степан Бандера, а его заместителем – Ярослав Стецько. Организационным приветствием члена ОУН было принято приветствие со словами «Слава Украине», ответ: «Героям Слава» также допускалась сокращенная версия – «Слава»-«Слава». Были приняты цвета флага ОУН под руководством С. Бандеры – черный и красный.

   В решениях съезда говорилось: «Евреи в СССР являются преданнейшей опорой господствующего большевистского режима и авангардом московского империализма на Украине. Противоеврейские настроения украинских масс использует московско-большевистское правительство, чтобы отвлечь их внимание от действительной причины бед и чтобы во время восстания направить их на еврейские погромы. Организация Украинских Националистов борется с евреями как с опорой московско-большевистского режима, одновременно осведомляя народные массы, что Москва – это главный враг».

   В базовом документе ОУН(б) принятой после Съезда – инструкции «Борьба и деятельность ОУН во время войны» указывалось: «Во времена хаоса и смуты можно позволить себе ликвидацию нежелательных польских, московских и жидовских деятелей, особенно сторонников большевистско-московского империализма; национальные меньшинства делятся на: а) лояльные нам, собственно члены все еще угнетенных народов; б) враждебные нам – москали, поляки и жиды. а) имеют одинаковые права с украинцами…, б) уничтожать в борьбе, в частности тех, которые будут защищать режим: переселять в их земли, уничтожать, главным образом интеллигенцию, которую нельзя допускать ни в какие руководящие органы, вообще сделать невозможным „производство“ интеллигенции, доступ к школам и т. п. Руководителей уничтожать… Ассимиляция жидов исключается».
   В тылах передовых частей немецких войск С. Бандера и Ярослав Стецько с группой сторонников 29 июня прибыли во Львов, где Бандера был задержан и возвращен в Краков, а Стецько на следующий день созвал «Украинские национальные сборы», провозгласившие 30 июня 1941 года «Украинское государство» которое будет вместе с Великой Германией устанавливать новый порядок по всему миру во главе с «вождем украинского народа Степаном Бандерой».
   Успехи немецкой армии и быстрое продвижение на восток к середине сентября 1941 года стали поводом для Гитлера окончательно отказаться от идеи появления «украинского государства». Стецько и Бандера, неоднократно пытавшиеся письменно объяснить свою позицию нацистскому руководству, 15 сентября 1941 года были помещены в центральную Берлинскую тюрьму, а в январе 1942 года они были переведены в спецбарак «Целленбау» концлагеря Заксенхаузен. В 1943 – начале 1944 годов к нему присоединись другие лидеры националистов – Т. Бульба-Боровец и А. Мельник. Они, описывая пребывания в Заксенхаузене, отмечали неплохое по военным меркам питание и возможность относительно свободного перемещения по территории и даже иногда и вне ее.
   Бандеру и его сторонников немцы освободили в начале осени 1944 года. После освобождения Бандеры и еще нескольких членов руководства ОУН из заключения, немцы предложили Бандере возглавить создающийся ими украинский национальный орган для борьбы с СССР, однако, как утверждается источниками ОУН(б), Бандера «решительно отверг немецкое предложение и на сотрудничество не пошел». По другим данным, он согласился и зимой 1944–1945 годов, в частности, инструктировал команды «абверштелле» в Кракове и оказался на территории, занятой советскими войсками, откуда его впоследствии переправил на территорию рейха Отто Скорцени.
   После капитуляции Германии ОУН(б) уже к концу 1945 входит в контакт с разведками бывших союзников СССР по антигитлеровской коалиции. Одновременно с этим ОУН(б) активно действует в лагерях для перемещенных лиц. Зимой 1946 в Мюнхене создается ЗЧ ОУН (Заграничная Часть – поскольку позиционируется, что основная часть сторонников Бандеры находится на контролируемых СССР территориях) возглавляемая С.Бандерой. В том же году оформляется Антибольшевистский Блок Народов (АБН), который возглавляет его соратник Я.Стецько.
   15 октября 1959 года Степан Бандера был убит агентом КГБ Богданом Сташинским в подъезде дома, в котором он жил с семьей. На лестнице ему выстрелили в лицо из специального устройства струей раствора цианистого калия. Степан Бандера был похоронен 20 октября на кладбище Вальдфридхоф (нем. Waldfriedhof) в Мюнхене. Правление Заграничных частей ОУН в день смерти своего руководителя заявило, что это политическое убийство – продолжение серии убийств, начатых в 1926 г. убийством Симона Петлюры в Париже, а в 1938 г. – Евгена Коновальца в Роттердаме. 17 ноября 1961 г. германские судебные органы объявили, что убийцей был агент КГБ Богдан Сташинский. 8-15 октября 1962 г. в Германии состоялся суд над Сташинским (весной 1961 г. он перебежал из Восточного Берлина в Западный, где обратился в американское представительство с признанием в убийстве Бандеры и, двумя годами раньше, одного из руководителей ОУН(з) Льва Ребета, редактора «Українського Самостійника», давнего политического противника Бандеры). На суде Сташинский дал показания, что он действовал по указанию руководства СССР. 19 октября был оглашен приговор, согласно которому Сташинского осудили на 8 лет строгого режима.
   Руководство КГБ отрицало свою причастность к убийству Бандеры до последнего времени. Только в 2005 году бывший председатель КГБ СССР Владимир Крючков признал, что «убийство Степана Бандеры было одним из последних устранений КГБ насильственными методами нежелательных элементов».
   20 января 2010 года президент Украины Виктор Ющенко своим указом присвоил Степану Бандере звание Героя Украины посмертно с формулировкой: «за стойкость духа в отстаивании национальной идеи, проявленные героизм и самопожертвование в борьбе за независимое Украинское государство». Данное решение вызвало противоречивую реакцию как на Украине, так и за рубежом.

Мокрицкий С.И. Путь христианина

Начало

Мои детские шалости

Разочаровываюсь в религии

Антихрист

Новая власть

Оккупация

Наша семья узнает истину

Первые шаги в истине

Филипп

Подпольный кружок

Чья власть в Украине?

Попались, которые кусались

Расставание с отцом

Расту духовно

«Знакомство с винтовкой»

Упрямый Макар

Мой расстрел

Добрый военком

Вши

Маруся

Трудовой фронт

Малярия

Арест и следствие

Суд

Первый лагерь

Енакиево

Дальнейшие испытания

Добрая Марта

Непростая должность

Ложное обвинение

Избавление

Баня для связи

Освобождение

Рискованное предприятие

Выселить навечно

Новое назначение

Под надзором

Женюсь

Новая территория и новый арест

Начальник милиции

Вербовка

Хрущевская оттепель

Новый арест

Следствие

Сосед-рецидивист

Следствие продолжается

Суд

По этапу

Чуна

Спасение Библии

Начальник Яковлев

Подпольная Вечеря

Подпольные изучения

Тайшет

Вихоревка – лагерь строгого режима

Вечеря в вагоне

Дубравлаг

Шутка без последствий

Дуэль

Жизнь в первом лагпункте

Попытки перевоспитания

Чуть не попал в тюрьму

Аттестат

Башня, но не построенная

Вопросы из Москвы

Отступник-лектор

Давление через семью

История Анны

Дети

Освобождение

На Кавказе

На заработки в Эстонию

Новые гонения

Показательный суд

Серьезное предупреждение

Новый паспорт

В Эстонии

Эпилог

Фото и документы

Мокрицкий С.И.
Путь христианина

Приложение 1.
Стенограмма «Круглого стола»

Приложение 3.
Украина (отдельные политические события 1922–1939 гг.)

Приложение 4.
Украина (отдельные политические события 1939–1945 гг.)