Анна Ахматова
Реквием

     Нет! и не под чуждым небосводом
     И не под защитой чуждых крыл, —
     Я была тогда с моим народом,
     Там, где мой народ, к несчастью, был.

1961

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

   В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
   – А это вы можете описать?
   И я сказала:
   – Могу.
   Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.
   1 апреля 1957 г., Ленинград

ПОСВЯЩЕНИЕ

     Перед этим горем гнутся горы,
     Не течет великая река,
     Но крепки тюремные затворы,
     А за ними «каторжные норы»
     И смертельная тоска.
     Для кого-то веет ветер свежий,
     Для кого-то нежится закат —
     Мы не знаем, мы повсюду те же,
     Слышим лишь ключей постылый скрежет
     Да шаги тяжелые солдат.
     Подымались как к обедне ранней,
     По столице одичалой шли,
     Там встречались, мертвых бездыханней,
     Солнце ниже, и Нева туманней,
     А надежда все поет вдали.
     Приговор… И сразу слезы хлынут,
     Ото всех уже отделена,
     Словно с болью жизнь из сердца вынут,
     Словно грубо навзничь опрокинут,
     Но идет… Шатается… Одна.
     Где теперь невольные подруги
     Двух моих осатанелых лет?
     Что им чудится в сибирской вьюге,
     Что мерещится им в лунном круге?
     Им я шлю прощальный мой привет.

Март 1940

ВСТУПЛЕНИЕ

     Это было, когда улыбался
     Только мертвый, спокойствию рад.
     И ненужным привеском качался
     Возле тюрем своих Ленинград.
     И когда, обезумев от муки,
     Шли уже осужденных полки,
     И короткую песню разлуки
     Паровозные пели гудки,
     Звезды смерти стояли над нами,
     И безвинная корчилась Русь
     Под кровавыми сапогами
     И под шинами черных марусь.

1

     Уводили тебя на рассвете,
     За тобой, как на выносе, шла,
     В темной горнице плакали дети,
     У божницы свеча оплыла.
     На губах твоих холод иконки,
     Смертный пот на челе… Не забыть!
     Буду я, как стрелецкие женки,
     Под кремлевскими башнями выть.

Осень 1935, Москва

2

     Тихо льется тихий Дон,
     Желтый месяц входит в дом.

     Входит в шапке набекрень.
     Видит желтый месяц тень.

     Эта женщина больна,
     Эта женщина одна.

     Муж в могиле, сын в тюрьме,
     Помолитесь обо мне.

3

     Нет, это не я, это кто-то другой страдает,
     Я бы так не могла, а то, что случилось,
     Пусть черные сукна покроют,
     И пусть унесут фонари…
     Ночь.

1939

4

     Показать бы тебе, насмешнице
     И любимице всех друзей,
     Царскосельской веселой грешнице,
     Что случится с жизнью твоей —
     Как трехсотая, с передачею,
     Под Крестами будешь стоять
     И своею слезой горячею
     Новогодний лед прожигать.
     Там тюремный тополь качается,
     И ни звука – а сколько там
     Неповинных жизней кончается…

1938

5

     Семнадцать месяцев кричу,
     Зову тебя домой,
     Кидалась в ноги палачу,
     Ты сын и ужас мой.
     Все перепуталось навек,
     И мне не разобрать
     Теперь, кто зверь, кто человек,
     И долго ль казни ждать.
     И только пышные цветы,
     И звон кадильный, и следы
     Куда-то в никуда.
     И прямо мне в глаза глядит
     И скорой гибелью грозит
     Огромная звезда.

1939

6

     Легкие летят недели.
     Что случилось, не пойму,
     Как тебе, сынок, в тюрьму
     Ночи белые глядели,
     Как они опять глядят
     Ястребиным жарким оком,
     О твоем кресте высоком
     И о смерти говорят.

Весна 1939

7
ПРИГОВОР

     И упало каменное слово
     На мою еще живую грудь.
     Ничего, ведь я была готова,
     Справлюсь с этим как-нибудь.

     У меня сегодня много дела:
     Надо память до конца убить,
     Надо, чтоб душа окаменела,
     Надо снова научиться жить.

     А не то… Горячий шелест лета
     Словно праздник за моим окном.
     Я давно предчувствовала этот
     Светлый день и опустелый дом.

22 июня 1939

8
К СМЕРТИ

     Ты все равно придешь – зачем же не теперь?
     Я жду тебя – мне очень трудно.
     Я потушила свет и отворила дверь
     Тебе, такой простой и чудной.
     Прими для этого какой угодно вид,
     Ворвись отравленным снарядом
     Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
     Иль отрави тифозным чадом.
     Иль сказочкой, придуманной тобой
     И всем до тошноты знакомой, —
     Чтоб я увидела верх шапки голубой
     И бледного от страха управдома.
     Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
     Звезда Полярная сияет.
     И синий блеск возлюбленных очей
     Последний ужас застилает.

19 августа 1939, Фонтанный Дом

9

     Уже безумие крылом
     Души накрыло половину,
     И поит огненным вином,
     И манит в черную долину.

     И поняла я, что ему
     Должна я уступить победу,
     Прислушиваясь к своему
     Уже как бы чужому бреду.

     И не позволит ничего
     Оно мне унести с собою
     (Как ни упрашивай его
     И как ни докучай мольбою)!

     Ни сына страшные глаза —
     Окаменелое страданье,
     Ни день, когда пришла гроза,
     Ни час тюремного свиданья,

     Ни милую прохладу рук,
     Ни лип взволнованные тени,
     Ни отдаленный легкий звук —
     Слова последних утешений.

4 мая 1940, Фонтанный Дом

10
РАСПЯТИЕ

   «Не рыдай Мене, Мати, во гробе зрящи»

//-- 1 --//

     Хор ангелов великий час восславил,
     И небеса расплавились в огне.
     Отцу сказал: «Почто Меня оставил!»
     А Матери: «О, не рыдай Мене…»

1938
//-- 2 --//

     Магдалина билась и рыдала,
     Ученик любимый каменел,
     А туда, где молча Мать стояла,
     Так никто взглянуть и не посмел.

1940, Фонтанный Дом

ЭПИЛОГ

//-- 1 --//

     Узнала я, как опадают лица,
     Как из-под век выглядывает страх,
     Как клинописи жесткие страницы
     Страдание выводит на щеках,
     Как локоны из пепельных и черных
     Серебряными делаются вдруг,
     Улыбка вянет на губах покорных,
     И в сухоньком смешке дрожит испуг.
     И я молюсь не о себе одной,
     А обо всех, кто там стоял со мною,
     И в лютый холод, и в июльский зной
     Под красною, ослепшею стеною.

//-- 2 --//

     Опять поминальный приблизился час.
     Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
     И ту, что едва до окна довели,
     И ту, что родимой не топчет земли,
     И ту, что красивой тряхнув головой,
     Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
     Хотелось бы всех поименно назвать,
     Да отняли список, и негде узнать.
     Для них соткала я широкий покров
     Из бедных, у них же подслушанных слов.
     О них вспоминаю всегда и везде,
     О них не забуду и в новой беде,
     И если зажмут мой измученный рот,
     Которым кричит стомильонный народ,
     Пусть так же они поминают меня
     Вканун моего поминального дня.
     А если когда-нибудь в этой стране
     Воздвигнуть задумают памятник мне,
     Согласье на это даю торжество,
     Но только с условьем – не ставить его
     Ни около моря, где я родилась:
     Последняя с морем разорвана связь,
     Ни в царском саду у заветного пня,
     Где тень безутешная ищет меня,
     А здесь, где стояла я триста часов
     И где для меня не открыли засов.
     Затем, что и в смерти блаженной боюсь
     Забыть громыхание черных марусь,
     Забыть, как постылая хлопала дверь
     И выла старуха, как раненый зверь.
     И пусть с неподвижных и бронзовых век,
     Как слезы, струится подтаявший снег,
     И голубь тюремный пусть гулит вдали,
     И тихо идут по Неве корабли.

Март 1940, Фонтанный Дом

Анна Ахматова Реквием