-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Рэй Дуглас Брэдбери
|
| Треугольник
-------
Рэй Брэдбери
Треугольник
Она перемерила три платья, и ни одно не было ей впору. Сейчас они словно принадлежали кому-то другому. От волнения она так покраснела, что к ней не шла никакая одежда. От жара ее стройное тело распухло, так что все платья, казалось, стягивали его корсетами. А тут еще пудра рассыпалась по полу, как снег, а губы неровно накрасились, так что она глядела на себя в зеркало с изумлением, будто увидела там привидение.
– Бог мой, Лидия! – показалась в дверях Хелен. – Он всего лишь мужчина.
– Он Джон Ларсен, – возразила Лидия.
– Это еще хуже. Волосы дыбом, руки ниже колен, тонкогубый, глазки бегают, и вот он здесь – здрасьте пожалста!
Лидия расплакалась. Она сидела и смотрела в зеркало на свои слезы.
– Прости, – сказала Хелен. – Но он такой дурак.
– Хелен!
– Ты моя родная сестренка, вот и все.
– А для меня он бог.
– Не надо больше плакать. Раз он для тебя бог, пусть будет бог. Теперь, когда наши родители померли, я тебе как мать, я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. У меня было достаточно мужчин, чтобы сказать: они все придурки и лгуны, все до единого. Цирк уехал, а эти остались: макаки, клоуны и свистуны.
Лидия пребывала словно во сне.
– Для меня он добрый, красивый, порядочный. На улице с нами раскланивается. Он ведь никогда не был у нас в доме, а? Ни разу слова плохого не сказал. И тут вдруг сегодня звонит мне по телефону и говорит, что хотел бы заскочить на часок со мной повидаться. Я весь день плакала, так счастлива была. Я же годами не решалась ему позвонить. Я видела его перед табачным магазином «Юнайтед сигар» с тех самых пор, когда мне минуло шестнадцать, это было двадцать лет назад, и мне всегда хотелось остановиться и сказать ему: «Я люблю тебя, Джон, увези меня отсюда, будь моим». Но всегда проходила мимо. И, знаешь, иногда в последние годы, когда мы с тобой проходили мимо, мне казалось, в его глазах было что-то такое, будто он тоже меня узнал. Но он всегда только улыбался и небрежно приподнимал шляпу.
– Таким штукам мужчины набираются друг от друга. С фасада просто дворец, а посмотришь с тыла – нужник нужником. Так что подправь макияж и надень к своему красному румянцу что-нибудь зеленое.
– Я не хотела плакать так, чтобы лицо раскраснелось. – Она посмотрела на расплывшийся отпечаток губ на скомканном платке. – Хелен, Хелен, и с тобой было то же самое десять лет назад, когда ты любила Джейми Джозефса?
– Каждое утро мои простыни были горячие, хоть водой заливай.
– О Хелен!
– Но потом я узнала, что он играл со мной в наперстки, знаешь, как в цирке. Он потребовал, чтобы я все поставила на кон. Я была молода. И послушалась. Я была уверена, что если и растрачусь вся в пух и прах, то в нужный час буду знать, где его найти. Но час настал, я подняла один из трех наперстков, а Джейми и след простыл. Покатил со своим цирковым номером: по улице, по улице, а потом из города по железке – только его и видели. Интересно мне знать, хоть одной из женщин удалось найти Джейми?
– Ох, не надо так, пусть сегодня у нас будет счастливый день!
– Будь счастлива тем, что ты счастлива. А я буду счастлива тем, что я цинична, и посмотрим, кто из нас в конце концов окажется счастливее.
Лидия нарисовала себе новые губы и растянула их в улыбке.
Стоял теплый сентябрьский вечер, и первые дымки костров поднимались среди кленов вокруг старого, дряхлеющего дома. Лидия, словно привидение, ходила по темной, как пещера, гостиной; были погашены все огни, кроме ее пылающего розового румянца, так что она издалека заметила его движущуюся, как в мелодраме, фигуру еще прежде, чем он повернул к дому и решительно зашагал по дорожке, шурша опавшей листвой. Она слышала, как он на ходу насвистывает какую-то осеннюю мелодию. Она наспех стала придумывать, что говорить, но слова приходили на ум и на язык в виде скомканного, бессвязного набора букв, в котором тонул и кружился ее разум. Она снова расплакалась, и напыщенные слова смылись и растворились в потоке этих слез, а руки и ноги едва не растеряли навек все заученное изящество движений. Она прервала этот процесс, хорошенько шлепнув себя по щеке. Вот он уже поднимается по ступеням безмолвного дома, вот он звонит в серебряный колокольчик, снимает соломенную шляпу, которую он надел слегка не по сезону, трижды прокашливается, словно посетитель, старающийся привлечь внимание нерадивого служащего. Он что-то бормотал про себя, как будто в панике повторяя роль.
– Добрый вечер!
Джон Ларсен отпрянул от двери, словно ему выстрелили из пистолета прямо в лицо. Пораженная звуком собственного голоса, внезапно вырвавшегося из ее груди, Лидия лишь стояла, покачиваясь, в дверях, пока наконец лицо пришедшего с улицы мужчины не обрело прежнюю улыбку, которая вновь оказалась кстати. Затем, сама не зная как, Лидия открыла дверь и вышла на веранду.
– Какой замечательный вечер, – сказала она. – Давайте сядем здесь, на качелях.
– Отлично, – произнес Джон Ларсен, когда они уселись в затканной виноградом тени укромных садовых качелей, скрытых от посторонних глаз.
Он помог ей сесть, поддерживая за локоть, и место, которого он коснулся, загорелось огнем и заныло, словно ожог, след от которого останется на всю жизнь. Голова ее закружилась, она села на скамью, и все вокруг закачалось вверх-вниз; она подумала, что ей дурно, но потом поняла, что это качели раскачивают ее вверх-вниз, а рядом все так же молча сидит мужчина – неловко вертит в руках свою шляпу, прищурившись, разглядывает ярлычок с обозначением размера, марки производителя и цены. В его руках эта шляпа выглядела словно плетеная мебель. Он то и дело запускал в нее руку, будто ища там слова, чтобы завязать разговор, затем смущенно вскидывался, словно собираясь подняться и удрать из гостей. Должно быть, он потерял все слова где-то между верандой и дорожкой, ведущей к дому.
Лидия была сама не своя, ее лицо пылало как факел, кожа горела, обожженная приливом крови, кости ныли от жара, и тут она почувствовала, как ее распухшие губы произнесли:
– Приятно видеть вас, мистер Ларсен.
– О, зовите меня Джон, – ответил он и качнул скамейку, оттолкнувшись ботинками, которые теперь почему-то ужасно скрипели на разные голоса при каждом движении.
– Мы очень надеялись, что однажды вы к нам заглянете, – сказала Лидия и тут же поняла, что сболтнула лишнее.
– Правда, это правда? – Он повернулся к ней, глядя на Лидию с детским восторгом, так что, похоже, ее слова оказались кстати.
– Да, мы часто говорили, что хорошо бы вам заглянуть к нам.
– Я так рад, – сказал он, сидя на краешке качелей. – Знаете, я пришел сегодня поговорить об одном очень важном деле.
– Я понимаю.
– Правда? Вы догадались?
– Думаю, да.
– Я так много лет знаю вас и вашу сестру, мы мимоходом обменивались несколькими словами, – продолжал он. – Я так много раз видел, как вы идете мимо. И у меня никогда не доставало смелости…
– Спросить разрешения зайти к нам.
– Именно так. До сегодняшнего вечера. И вот сегодня я набрался храбрости. А знаете почему? Сегодня мой тридцать четвертый день рождения. И я сказал себе: Джон Ларсен, ты стареешь. Ты слишком долго бродил по свету, слишком много скитался. Веселая жизнь для тебя закончилась. Пора осесть. А где лучше осесть, чем в твоем родном Гринтауне, и в нем, конечно же, найдется девушка, по-настоящему красивая девушка, которая, может быть, даже ни разу не взглянула на тебя…
– Еще как взглянула… – уклончиво сказала Лидия.
Он опешил от счастья.
– Я даже мечтать не мог!
Он снова откинулся на спинку качелей, улыбаясь.
– В любом случае, сказал я себе, ты должен зайти к ней домой. Заявить о себе. Высказать все. Но я не решался. Видите ли, бывают иногда женщины такие прекрасные и далекие, неосязаемые, какими и должны быть женщины. А я трус. Правда-правда, я трус, когда дело касается женщин. Правильных женщин. Как вы посоветуете мне поступить? Я решил сперва прийти к вам, поговорить с вами, все спланировать – а вдруг вы мне поможете.
– Сперва? – переспросила Лидия. – Помочь вам? Спланировать?
– О, ваша сестра, она такая красавица, – продолжал Джон Ларсен. – Высокая, белолицая. Я сравниваю ее с белой лилией. Особый вид, на длинном стебле. Такая величественная, важная и прекрасная. Я много лет смотрел, как она проходит мимо меня, и был влюблен в нее – ну вот, я и сказал эти слова. Десять лет я смотрел, как она проходит мимо, но боялся что-либо сказать.
– Что? – Жаркий факел замерцал на ее лице и погас.
– Так вы говорите, я тоже ей нравлюсь? Подумать только, сколько лет прошло даром. Я должен был прийти раньше. Вы поможете мне? Вы ей скажете, вы разобьете этот лед? Вы устроите так, чтобы я смог повидаться с ней вскоре?
– Вы любите мою сестру. – Это была констатация факта.
– Всем сердцем.
Она чувствовала себя как печь зимним утром, когда все угли погасли, а все поленья остыли и заиндевели.
– Что такое? – спросил он.
Она сидела, а вокруг все качалось, но на сей раз ей было действительно плохо. Мир проваливался в бездну.
– Скажите же что-нибудь, – умолял он ее.
– Вы любите мою сестру, – произнесла она.
– Как вы это говорите.
– А я люблю вас, – сказала она.
– Что?
– Я люблю вас, – повторила она.
– Постойте, постойте, – пробормотал он.
– Вы что, не слышали? – спросила она.
– Я не понимаю.
– Я тоже, – сказала она, сидя прямая как стрела. Теперь дрожь прекратилась, и из ее глаз полился холод.
– Вы плачете, – сказал он.
– Как глупо, – продолжала она. – Вы думаете обо мне так же, как она думает о вас.
– О нет, – запротестовал он.
– Да, да, – сказала она, не вытирая слез.
– Этого не может быть! – чуть не кричал он.
– Это так.
– Но я люблю ее, – возразил он.
– А я люблю вас, – ответила она.
– Вам не кажется, что и в ней есть маленькая искорка любви ко мне? – поинтересовался он, высовываясь на свет веранды.
– А вам не кажется, что и в вас могла бы быть маленькая искорка любви ко мне? – спросила она.
– Возможно, я смогу что-то с этим поделать.
– Никто из нас ничего не может с этим поделать. Все любят не тех, кого надо, все ненавидят не тех, кого надо.
Она расхохоталась.
– Не смейтесь.
– Я не смеюсь.
Ее голова запрокинулась назад.
– Прекратите!
– Сейчас! – прокричала она сквозь хохот, глаза ее были мокры от слез, и он тряс ее за плечо.
– Перестаньте! – прокричал он ей прямо в лицо, уже стоя. – Пойдите и попросите вашу сестру выйти, скажите, что я хочу поговорить с ней!
– Скажите ей сами, пойдите и скажите ей сами.
Она продолжала хохотать.
Он надел шляпу и стоял в замешательстве, глядя, как она хохочет, раскачиваясь на качелях, бесчувственный, как кусок холодного железа, и смотря на дом.
– Прекратите! – закричал он.
Он снова принялся трясти Лидию, но тут чей-то голос вмешался:
– А ну перестаньте!
Он обернулся: за сетчатой дверью в прохладном сумраке, как бледный, расплывчатый меловой силуэт, стояла Хелен.
– Отойдите от нее, оставьте ее в покое. Уберите от нее свои руки, мистер Ларсен.
– Но Хелен!.. – запротестовал он, подбегая к двери.
Дверь была закрыта на крючок, и Хелен хлопнула по сетке, словно выбивая из нее застрявших мух, задержавшихся до позднего лета.
– Уйдите, пожалуйста, с веранды, – сказала Хелен.
– Хелен, позвольте мне войти!
«Джон, вернись!» – думала Лидия.
– Забирайте свою шляпу и уматывайте, считаю до десяти.
Он стоял на темной веранде между двух холодных женщин. Минули и лето, и осень. Невидимый снег падал на его плечи, и ветер повеял из глубины дома.
– Как это все случилось?
Он медленно обвел взглядом все вокруг. Отчего-то Хелен почудилось, будто он стоит на берегу, а корабль, то есть дом, уносит ее в даль осеннего моря, и никто не машет рукой на прощанье, но все расстаются друг с другом навсегда. Она не могла точно сказать, каким он ей кажется: мужественным или нелепым. Море трубило в свой огромный рог, и корабль плыл все быстрей и быстрей, а он, покинутый, стоял на зеленом берегу, держа в руках шляпу и глядя в нее, будто надеясь увидеть там всю свою жизнь, и размер на ярлычке был очень мал, и цена весьма невысока. Руки у него дрожали. Он был словно пьяный от постигшего его удара. Его шатало. Веки дрожали на бледном лице.
– Доброй ночи, мистер Ларсен, – сказала Хелен откуда-то из темноты.
Лидия молча, без сил, покачивалась на качелях. Она не смеялась, не плакала, а просто смотрела, как погруженный во тьму мир скачет меж звезд в одну сторону, а белая луна – в другую, это было просто бесчувственное тело, раскачивающееся вверх-вниз, с опавшими руками, и слезы высыхали на воздухе, всколыхнувшемся от ее мерного движения.
– Прощайте.
Дойдя до середины лужайки, мистер Ларсен споткнулся и упал. Он посидел так с минуту, воздев к небу руки, словно утопающий. Затем встал и побежал по улице прочь.
Когда он ушел, Хелен открыла дверь, тихонько вышла и села на качели.
Так они молча качались минут десять. Потом Хелен сказала:
– Ты ведь не сможешь перестать любить его, да?
Они качались в темноте.
– Да.
Еще минуту спустя Лидия спросила:
– А ты, ты ведь не сможешь полюбить его, верно?
Хелен отрицательно покачала головой.
Следующая мысль пришла к ним в голову одновременно. Одна начала говорить, а другая закончила:
– А он, он ведь не сможет…
– …перестать любить тебя, Хелен.
– …и полюбить вместо меня тебя, Лидия?
Оттолкнувшись, они пустили качели в виноградно-тенистую ночь и, лишь четырежды качнувшись туда и обратно, сказали:
– Нет.
– Я представляю нас с тобой, – произнесла Хелен. – Боже, я так и вижу нас двадцать, тридцать лет спустя. Ты и я выходим вечером прогуляться по городу. Идем по Главной улице, разговариваем, одни. Подходим к табачной лавке. А он там. Джон Ларсен, один-одинешенек, сидит под лампой, разворачивает сигару. И мы вроде как замедляем шаг, а он, завидев нас, бросает раскуривать свою сигару. И я смотрю на него тем же взглядом, что и теперь. И ты смотришь на него тем же взглядом, что и теперь. И он смотрит на тебя тем взглядом, которым он только и может смотреть на тебя. А на меня – тем же дурацким взглядом, каким он смотрел на меня сегодня. И вот мы останавливаемся перед ним и киваем. А он приподнимает шляпу. Он лысый. А мы с тобой седые. А потом мы идем дальше. Под ручку. Ходим по магазинам и весь вечер гуляем по городу. А когда два часа спустя мы идем обратно домой, он все еще стоит там, один, глядя в пустоту.
Тихий ангел пролетел между ними.
Так они и сидели, неподвижно, думая о предстоящих тридцати годах.