Николай Иванович Сладков
Сборник

Барсук и медведь

   – Что, Медведь, спишь ещё?
   – Сплю, Барсук, сплю. Так-то, брат, разогнался – пятый месяц без про́сыпу. Все бока отлежал.
   – А может, Медведь, нам вставать пора?
   – Не пора. Спи ещё.
   – А не проспим мы с тобой весну-то с разгону?
   – Не бойся! Она, брат, разбудит.
   – А что она – постучит нам, песенку споёт или, может, пятки нам пощекочет? Я, Миша, страх как на подъём тяжёл!
   – Ого-го! Небось вскочишь! Она тебе, Боря, ведро воды как даст под бока – небось на залежишься! Спи уж, пока сухой.

Всему своё время

   Надоела зима Сороке. Вот бы лето сейчас!
   – Эй, Свиристель, ты бы лету обрадовался?
   – Спрашиваешь ещё? – Свиристель отвечает. – Перебиваюсь с рябины на калину, оскомина на языке!
   А Сорока уже Косача спрашивает. Жалуется и Косач:
   – Сплю в снегу, на обед одна каша берёзовая! Брови красные – отморозил!
   Сорока к Медведю стучится: как, мол, зиму зимуешь?
   – Так себе! – Миша ворчит. – С боку на бок. На правом боку лежу – малина мерещится, на левом – мёд липовый.
   – Понятно! – Сорока стрекочет. – Всем зима надоела! Чтоб ты, зима, провалилась!
   И зима провалилась…
   Ахнуть не успели – лето вокруг! Теплынь, цветы, листья. Веселись, лесной народ!
   А лесной народ закручинился…
   – Растерялся я что-то, Сорока! – Свиристель говорит. – В какое ты меня поставила положение? Я к вам с севера по рябину примчался, а у вас листья одни. С другой стороны, я летом на севере должен быть, а я тут торчу! Голова кру́гом. И есть нечего…
   – Натворила Сорока дел! – шипит сердито Косач. – Что за чушь? Куда весну подевала? Весной я песни пою и танцы танцую. Самое развесёлое времечко! А летом только линять, перья терять. Что за чушь?
   – Так вы же сами о лете мечтали! – вскрикивала Сорока.
   – Мало ли что! – Медведь говорит. – Мечтали мы о лете с мёдом да с малиной. А где они, если ты через весну перепрыгнула? Ни малина, ни липа зацвести не успели, – стало быть, ни малины, ни мёда липового не будет! Поворачивайся хвостом – я его тебе сейчас выщиплю!
   Ух как рассердилась Сорока! Вильнула, подпрыгнула, на ёлку взлетела и крикнула:
   – Провалитесь вы вместе с летом!
   И провалилось нежданное лето. И снова в лесу зима. Снова Свиристель рябину клюёт… Но терпят. Настоящую весну ждут.

Ивовый пир

   Зацвела ива – гости со всех сторон. Кусты и деревья вокруг ещё голые, серые. Ива среди них – как букет, да не простой, а золотой. Каждый ивовый барашек – как пуховый жёлтый цыплёнок: сидит и светится. Пальцем тронешь – пожелтеет палец. Щёлкнешь – золотой дымок запарит. Понюхаешь – мёд!
   Спешат гости на пир.
   Шмель прилетел: неуклюжий, толстый, мохнатый, как медведь. Забасил, заворочался, весь в пыльце измазался.
   Прибежали муравьи: поджарые, быстрые, голодные. Набросились на пыльцу, и раздулись у них животы, как бочки. Того и гляди, ободки на животах лопнут.
   Комарики прилетели: ножки сложены горсточкой, крылышки мельтешат [1 - Мельтешить – надоедливо мелькать перед глазами.]. Крошечные вертолётики.
   Жуки какие-то копошатся.
   Мухи жужжат.
   Бабочки крылья распластали.
   Шершень [2 - Шершень – крупное насекомое, похожее на осу.] на слюдяных крыльях, полосатый и злой, как тигр.
   Все гудят и торопятся.
   И я там был, медовые барашки нюхал.
   Вот отцветёт ива, зазеленеет, потеряется среди других зелёных кустов. Тут и пиру конец.

   Лесная азбука
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Хоровод

   Грибник хоть и не берёт мухоморы, но мухоморам рад: раз пошли мухоморы – белых жди! Да и глаз мухоморы радуют – хоть несъедобные и ядовитые. Стоят, подбоченясь, на белых ножках, в кружевных панталончиках, в красных клоунских колпаках: не хочешь, а залюбуешься!
   Ну а набредёшь на хоровод мухоморий – впору остолбенеть!
   Стоит дюжина красных молодцов посреди зелёной поляны: встали в круг и приготовились к танцу!
   Было в старину поверье, что таким мухоморным кольцом отмечен круг, на котором по ночам пляшут ведьмы. Так и называют кольцо из грибов – «ведьмин круг». И хотя теперь никто в ведьм не верит, нет в лесу никаких ведьм, но посмотреть на «ведьмин круг» и сейчас интересно. Он без ведьм даже лучше, словно сами грибы приготовились к танцу.
   Вот дюжина танцоров встала в тесный круг, вот – раз-два! – разомкнулись, вот – три-четыре! – приготовились. Теперь – пять-шесть! – кто-то хлопнет в ладоши, и – семь-восемь! – закружится хоровод! Всё быстрей и быстрей – пёстрой праздничной каруселью. Замелькают белые ножки, закивают красные шляпки, зашуршит лежалый лист.

Стоишь и ждёшь

И мухоморы стоят и ждут. Ждут, когда ты, наконец, догадаешься и уйдёшь. Чтобы без помех и чужого глаза затеять свой грибной хоровод вокруг круга ведьм. Как в старину…

Дудка

   Дудкой ребята называют борщовник – растение с высоким и толстым стеблем, с лопушистыми листьями и с белым цветком-зонтиком наверху.
   Растёт он на лесных полянах, по светлым лесным опушкам. И пахнет мёдом. На сладкий запах слетаются мухи, осы, пчёлы, жуки, бабочки и старательно копошатся в белых цветах.
   Но ребят борщевник влечёт не медовым запахом, а толстым, как палка, стеблем, полым внутри. Какие из него получаются чудо-дудки!
   Чего только из такой дудки не смастеришь. Свистульку смастерить можно: сидеть и весь день свистеть. Можно смастерить духовушку. Насыпать в дудку ягоды черёмухи или рябины и стрелять из кустов в прохожих. А можно сделать насос. Набирать из бочки воды и целый день гоняться друг за другом, поливая холодной струёй.
   А насвистишься, настреляешься, наобливаешься – что тогда? А тогда возьми свою дудку и съешь! Чтобы добро не пропадало. Они, дудки, вполне съедобны – как огурчики. Может, даже лекарственные.
   А взрослые-то всё кричат: хватит вам гоняться и обливаться, бросьте вы эти надоедные дудки!
   Нет уж, дудки!..

Заяц серый

   Кто сказал, что заяц серый? «Трусишка зайка серенький», «заяц серый, куда бегал?». А он, заяц-то, совсем не серый! И никогда серым не был. Он зимой белый, а летом – бурый. А его почему-то серым зовут.
   Но вот продираюсь я как-то весной сквозь ольховые мелоча и вижу… серого зайца! Замелькал в прутнике, наставя уши и вскидывая задок. Серый ольшаник, серая опадь по низу и… серый заяц! Которого не бывает. И быть не может…
   Вот ведь как иногда получается! На одну недельку в году стал заяц серым – и заметили! И даже в песнях прославили. А что остальные сорок восемь недель бурым и белым бегал – словно не замечали. Серенького углядели! Линючего, всклокоченного, облезлого. И серым в песенки вставили. А из песни, как известно, и слова не выбросишь!

Дуб

   Дуб есть дуб: могучий, суровый, величественный. И верный…
   Задумали как-то лесоводы посадить в голой степи дубраву, чтобы укротить суховеи. Ну и для людей тень живительная, свежесть и красота. Привезли из дальнего леса жёлуди, зарыли в лунки. Но жёлуди не проросли.
   Удивились лесоводы: в лесу глупая сойка рассуёт жёлуди куда вздумается, и они прорастают. А они, знатоки-специалисты, сажали по всем правилам, а ничего не вышло. А если не жёлуди, а саженцы дубовые высадить? Вырастили на лесной делянке саженцы, осторожно их выкопали, высадили в степи. Но и саженцы захирели.
   Может, им в степи слишком сухо, дождей не хватает?
   Стали саженцы поливать, охаживать. Молодые дубки всё равно завяли.
   Может, после тенистого леса им не перенести горячего степного солнца?
   Прикрыли саженцы от солнца – саженцы не прижились.
   Наверное, нежные саженцы глушат свирепые сорняки, подумали лесоводы. И выдрали весь бурьян, выпололи сорняки. А саженцы снова погибли! Прямо как в сказке про золотое яичко: дед бил-бил – не разбил, баба била-била – не разбила. На счастье, прибежала мышка – осенила лесоводов мысль. А что, если?.. Так и сделали.
   И снова привезли из далёкой дубравы жёлуди, снова для них – как в первый раз! – лунки выкопали, да попросту, без хитрых затей – по-соечьи! – рассовали в них жёлуди. Яичко упало и разбилось: жёлуди проросли!
   Не потому проросли, что сойка умней лесоводов, а потому, что на этот раз лесоводы в каждую лунку вместе с жёлудем положили и горсть родной земли. Из той самой дубравы, где эти жёлуди выросли!
   И поднялись дубки в степи – крепкие, красивые, стройные. А потом и лес зашумел и заслонил посевы от суховеев. Встала дубрава – могучая и величественная. Как и та, из которой жёлуди брали. А вместе с ними и горсти родной им земли.

Дары леса

   Всё, что вокруг тебя, – всё из леса. Стул, стол, диван. Шкаф, этажерка, рама. Книжная полка и книжки на ней. Пол, потолок, стены. Пенал, карандаши, тетради. Балалайка, гитара, скрипка. Навес во дворе, забор, крыльцо. Метла, лодка, удочки.
   А варенье! Земляничное, малиновое, черничное. Брусничная вода и морс клюквенный. А грибы! Сушёные, солёные, маринованные. Орехи.
   А целебная вода лесных родников и целебный лесной воздух? А тишина, прохлада, тень? А лесные секреты и тайны, что на каждом шагу? А тысячи птичьих песен, переполняющих уши? А тысячи цветов, веселящих глаза? А запахи, от которых в носу свербит? А лесные радости на каждый день?..

Лиса-плясунья

   Ну и погодка, чтоб ей ни дна ни покрышки!
   Дождь, слякоть, холод, прямо – бррр!.. В такую погоду добрый хозяин собаку из дому не выпустит.
   Решил и я свою не выпускать. Пусть дома сидит, греется. А сам взял ружьё, взял бинокль, оделся потеплее, надвинул на лоб капюшон – и пошёл. Любопытно всё-таки поглядеть, что в такую непогоду зверьё делает.
   И только вышел за околицу, вижу – лиса! Мышкует – промышляет мышей. Рыскает по жнивью – спина дугой, голова и хвост к земле – ну чистое коромысло!
   Вот легла на брюхо, ушки торчком – и поползла: видно, мышей-полёвок заслышала. Сейчас они то и дело вылезают из норок – собирают себе зерно на зиму.
   Вдруг вскинулась лиска всем передом, потом пала передними ногами и носом на землю, рванула – вверх взлетел чёрный комочек. Лиса разинула зубастую пастишку, поймала мышь на лету. И проглотила, даже не разжевав.
   Да вдруг и заплясала.
   Подскакивает на всех четырёх ногах, как на пружинках. То вдруг на одних задних запрыгает, как цирковая собачка – вверх-вниз, вверх-вниз! Хвостом машет, розовый язычок от усердия высунула.
   Я давно лежу, в бинокль за ней наблюдаю. Ухо у самой земли – слышу, как она лапками топочет. Сам весь в грязи вымазался.
   А чего она пляшет – не пойму! В такую погоду только дома сидеть, в тёплой, сухой норе! А она вон чего выкомаривает, фокусы какие ногами выделывает!
   Надоело мне мокнуть – вскочил я во весь рост. Лиса увидала – тявкнула с испугу. Может, даже язык прикусила. Шасть в кусты – только я её и видел!
   Обошёл я жнивьё и, как лиса, всё себе под ноги гляжу.
   Ничего примечательного: размокшая от дождей земля, порыжелые стебли.
   Лёг тогда по-лисьему на живот: не увижу ли чего так?
   Вижу: много мышиных норок. Слышу: в норках мыши пищат.
   Тогда вскочил я на ноги и давай лисий танец отплясывать! На месте подскакиваю, ногами топочу.
   Тут как поскачут из-под земли перепуганные мыши-полёвки. Из стороны в сторону шарахаются, друг с другом сшибаются, пищат пронзительно… Эх, был бы я лисой, так…
   Да что тут говорить: понял я, какую охоту испортил лисичке. Плясала – не баловала, мышей из их норок выгоняла… Был бы у неё тут пир на весь мир!
   Оказывается, вон какие звериные штучки можно узнать в такую погоду: лисьи пляски!
   Плюнул бы я на дождь и на холод, пошёл бы других зверей наблюдать, да собаку свою пожалел. Зря её с собой не взял.
   Скучает, поди, в тепле под крышей.

Медвежья горка

   Увидеть зверя непуганым, за его домашними делами – редкая удача. Мне пришлось.
   Искал я в горах горных индеек – уларов. До полудня пролазал зря. Улары – самые чуткие птицы гор. И лазать за ними приходится по кручам у самых ледников.
   Устал. Присел отдохнуть.
   Тишина – в ушах звенит. Жужжат на припёке мухи. Кругом горы, горы и горы. Вершины их, как острова, поднялись из моря облаков.
   Разомлел я на припёке. И заснул. Проснулся – солнце уже вечернее, с золотым ободком. От скал протянулись вниз узкие чёрные тени. Ещё тише стало в горах.
   Вдруг слышу: рядом за бугром, будто бык вполголоса: «My-у-у! My-у-у-у!» И когтями по камням – шарк, шарк! Вот так бык! С когтями…
   Выглядываю осторожно: на уступе ската медведица и два медвежонка. Медведица только проснулась. Закинула башку вверх, зевает. Зевает и брюхо лапой чешет. А брюхо толстое, мохнатое. Медвежата тоже проснулись. Смешные, губастые, головастые. Сонными глазами луп-луп, с лапы на лапу переминаются, плюшевыми башками покачивают. Поморгали глазами, покачали башками – и схватились бороться. Лениво спросонок борются. Нехотя. Потом разозлились и сцепились всерьёз. Кряхтят. Упираются. Ворчат. А медведица всей пятернёй то по брюху, то по бокам: блохи кусают!..
   Послюнил я палец, поднял – ветер на меня тянет. Перехватил ружьё половчее. Смотрю.
   От уступа, на котором были медведи, до другого уступа, пониже, лежал ещё плотный нестаявший снег. Дотолкались медвежата до края – да вдруг и скатились по снегу на нижний уступ. Медведица перестала брюхо чесать, перегнулась через край, смотрит. Потом позвала тихо: «Р-р-рму-у-у!»
   Покарабкались медвежата наверх. Да на полгорке не утерпели и схватились опять бороться. Схватились – и опять покатились вниз. Понравилось им. Выкарабкается один, ляжет на пузечко, подтянется к краю – раз! – и внизу. За ним второй. На боку, на спине, через голову. Визжат: и сладко, и страшно. Я и про ружьё забыл. Кому же придёт в голову стрелять в этих неслухов, что штаны себе на горке протирают! Медвежата наловчились: схватятся и катятся вниз вдвоём. А медведица опять раздремалась.
   Долго смотрел я на медвежью игру. Потом вылез из-за камня.
   Увидели меня медвежата – притихли, во все глаза глядят. А тут и медведица меня заметила. Вскочила, фыркнула, вскинулась на дыбы. Я за ружьё. Глаза в глаза смотрим. Губа у неё отвисла, и два клыка торчат. Клыки мокрые и от травы зелёные.
   Вскинул я ружьё к плечу. Медведица схватилась обеими руками за башку, рявкнула – да вниз с горки, да через голову! Медвежата за ней – снег вихрем! Я ружьём вслед машу, кричу:
   – А-а, растяпа старая, будешь спать!
   Скачет медведица по скату так, что задние лапы за уши забрасывает. Медвежата сзади бегут, курдючками толстыми трясут, оглядываются. И холки горбиком – как у мальчишек-озорников, которых матери закутают зимой в платки: концы под мышки и на спине узел горбиком.
   Убежали медведи. «Эх, – думаю, – была не была!» Сел я на снег и – раз! – вниз по накатанной медвежьей горке. Оглянулся – не видал ли кто? – и, весёлый, пошёл к палатке.

Почему год круглый

   – Потому год круглый, – сказало Солнце, – что Земля вокруг меня мчится по кругу. Как полный круг сделает, так и год.
   – И совсем не потому! – проскрипел Дуб. – Год потому круглый, что за год на всех деревьях годовое кольцо нарастает. Как год, так новое кольцо. А кольцо – тоже круг!
   – Нет, друзья, – прошептала Ёлка, – ведь всем известно, что мы, ёлки, круглый год зелёные. А как же мы могли бы быть зелёными, если бы год-то не был круглым.

Сорока и заяц

– Слушай, Заяц, все говорят, что осина страсть горькая. А ты, смотрю, грызёшь её и даже не жмуришься!
– А я, Сорока, осинку на третье блюдо употребляю. Когда на первое только воздух свежий, на второе – прыжки по снегу, так и горькая осина на третье слаще мёда покажется!

   Суд над декабрём
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Собрались на озере птицы и звери.
   Декабрь судить.
   Уж очень все от него натерпелись.
   Потёр Ворон носище об лёд и каркнул:
   – День Декабрь нам сократил, а ночь сделал длинной-предлинной. Засветло теперь и червячка заморить не успеешь. Кто за то, чтоб осудить Декабрь за такое самоуправство?
   – Все, все, все! – закричали все.
   А Филин вдруг говорит:
   – Я против! Я в ночную смену работаю, мне чем ночь длиннее, тем сытнее.
   Почесал Ворон коготком затылок. Судит дальше:
   – В Декабре скучища в лесу – ничего весёлого не происходит. Того и гляди, от тоски сдохнешь. Кто за то, чтоб Декабрь за скукоту осудить?
   – Все, все, все! – опять закричали все.
   А из полыньи вдруг высовывается Налим и булькает:
   – Я против! Какая уж тут скука, если я к свадьбе готовлюсь? И настроение у меня, и аппетит. Я с вами не согласен!
   Поморгал Ворон глазами, но судит дальше:
   – Снега в Декабре очень плохие: сверху не держат и до земли не дороешься. Измучились все, отощали. Кто за то, чтобы Декабрь вместе с плохими снегами из леса выставить?
   – Все, все, все! – кричат все.
   А Тетерев и Глухарь против. Высунули головы из-под снега и бормочут:
   – Нам в рыхлом снегу спится здорово: скрытно, тепло, мягко. Пусть Декабрь остаётся.
   Ворон только крыльями развёл.
   – Судили, рядили, – говорит, – а что с Декабрём делать – неизвестно. Оставлять или выгонять?
   Опять закричали все:
   – А ничего с ним не делать, сам по себе кончится. Месяц из года не выкинешь. Пусть себе тянется!
   Потёр Ворон носище об лёд и каркнул:
   – Так уж и быть, тянись, Декабрь, сам по себе! Да очень-то, смотри, не затягивайся!..

Николай Иванович Сладков Сборник