Луиза Мэй Олкотт
Хорошие жены

   Louisa May Alcott
   GOOD WIVES

   © Матвеева А., перевод на русский язык, 2022
   © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1. Сплетни

   Для того чтобы мы могли заново начать нашу повесть и с лёгким сердцем отправиться на свадьбу Мэг, неплохо было бы немного посплетничать о семье Марч. И здесь позвольте предположить, что если кто-то из старших задумается, не слишком ли много «любви» в этой истории, как я опасаюсь, они могут подумать (я не боюсь, что молодые люди будут против этого возражать), я могу только воскликнуть вместе с миссис Марч: «Чего ещё можно ожидать, когда в доме четыре весёлые девушки, а напротив живет лихой молодой сосед?» Три прошедших года мало что изменили в этой тихой семье. Война закончилась, мистер Марч благополучно вернулся домой, занялся своими книгами и маленьким приходом, который нашёл в нём священника как по природе, так и по достоинствам, спокойного, вдумчивого человека, богатого мудростью, которая важнее, чем учёность, милосердием, делающим всех людей «братьями», благочестием, преобразующим человека, делая его величественным и прекрасным.
   Эти качества, несмотря на бедность и высокую порядочность, мешавшие его житейским успехам, привлекали к нему многих достойных восхищения людей так же естественно, как сладкие травы привлекают пчёл, и так же естественно он давал им мёд, в который за пятьдесят лет тяжёлого жизненного опыта не попало ни одной капли горечи. Серьёзные молодые люди считали седовласого учёного таким же молодым сердцем, как и они, а рачительные или измученные проблемами женщины неосознанно делились с ним своими опасениями, уверенные в том, что найдут самое ласковое участие, самый мудрый совет. Грешники поверяли свои грехи чистосердечному старцу, и получали как обличение, так и отпущение. Одарённые люди находили в нём товарища. Честолюбивые улавливали проблески более благородных стремлений, чем их собственные, и даже люди, поглощённые житейскими заботами, признавали, что его убеждения прекрасны и истинны, хотя «они не приносят выгоды».
   Со стороны казалось, что пять энергичных женщин правят домом, и во многих отношениях это было так, но тихий учёный человек, сидящий среди своих книг, всё же являлся главой семьи, её совестью, якорем и утешителем, ибо обременённые трудом и заботами женщины всегда обращались к нему в трудную минуту, считая его, в самом прямом смысле этих священных слов, мужем и отцом.
   Девушки отдали свои сердца на попечение матери, свои души – отцу, и обоим родителям, которые жили и беззаветно трудились ради них, они дарили любовь, которая росла вместе с ними и мягко связывала их нежнейшими узами, благословляющими жизнь и преодолевающими смерть.
   Миссис Марч всё так же бодра и жизнерадостна, хотя и несколько поседела с тех пор, как мы видели её в последний раз, а сейчас настолько поглощена хлопотами Мэг, что госпиталям и домам, всё ещё полным ранеными «мальчиками» и солдатскими вдовами, решительно не хватает визитов этой заботливой миссионерки.
   Джон Брук мужественно исполнял свой воинский долг в течение года, получил ранение, был отправлен домой, и на фронт ему вернуться не разрешили. Он не получил ни звёзд, ни знаков отличия, но заслужил их по праву, потому что с готовностью рисковал всем, что имел, а жизнь и любовь очень ценны, когда и то и другое в полном расцвете.
   Совершенно смирившись с увольнением, он приложил все свои силы, чтобы восстановить здоровье, подготовиться к работе и накопить на дом для Мэг. С присущими ему здравым смыслом и стойкой независимостью он отказался от более щедрых предложений мистера Лоуренса и согласился на место бухгалтера, чувствуя себя более удовлетворённым, начав с честно заработанного жалованья, чем рискуя брать деньги в долг.
   Жизнь Мэг проходила не только в ожидании свадьбы, но и в трудах, она становилась женственнее по характеру, мудрее в искусстве ведения хозяйства и красивее, чем когда-либо, ибо любовь – великое украшение. У неё были свои девичьи стремления и надежды, и она чувствовала некоторое разочарование от того, как скромно должна была начаться её новая жизнь. Нед Моффат только что женился на Салли Гардинер, и Мэг не могла не сравнивать их прекрасный дом и экипаж, множество подарков на свадьбу и великолепный наряд невесты с теми, что будут у неё, втайне желая иметь то же самое. Но почему-то зависть и недовольство вскоре исчезли, когда она подумала о терпеливой любви и труде, которые Джон вложил в маленький домик, ожидавший её, и когда они сидели вместе в сумерках, обсуждая свои невеликие планы, будущее всегда казалось таким прекрасным и светлым, что она забывала о великолепии Салли и чувствовала себя самой богатой, самой счастливой девушкой во всем христианском мире.
   Джо никогда больше не возвращалась к тётушке Марч, так как старая леди так полюбила Эми, что подкупила её предложением брать уроки рисования у одной из лучших преподавательниц живописи, и ради этой привилегии Эми служила бы и гораздо более суровой хозяйке. Поэтому она отдавала утро долгу, а вторую половину дня – удовольствиям и прекрасно преуспевала. Джо тем временем посвятила себя литературе и заботе о Бет, все еще не окрепшей после того, как лихорадка ушла в прошлое. Все еще слабая, она уже не походила на то розовое, здоровое создание, каким была прежде, но неизменно оставалась полной надежд, счастья, безмятежности, предаваясь своим любимым тихим занятиям, она стала другом для всех и ангелом дома задолго до того, как об этом узнали любящие её больше всего на свете.
   Всё то время, пока «РАСПРОСТЁРТЫЙ ОРЁЛ» платил доллар в месяц за её «чепуху», как она это называла, Джо чувствовала себя состоятельной женщиной и старательно сочиняла свои маленькие романтические новеллы. Но великие планы бродили в её предприимчивой и честолюбивой голове, и старая жестяная жаровня на чердаке хранила медленно увеличивающуюся стопку измаранных чернильными пятнами рукописей, которые в один прекрасный день должны были поместить фамилию Марч в список знаменитостей.
   Лори, послушно поступивший в колледж, чтобы угодить деду, теперь легко справлялся с учёбой, приносившей ему удовольствие. Он был всеобщим любимцем благодаря деньгам, манерам, различным талантам и добрейшему сердцу, из-за чего нередко попадал в неприятные ситуации, пытаясь вызволить из них других людей. Существовала большая опасность, что Лори будет избалованным и, вероятно, он стал бы таким, подобно многим другим подающим надежды юношам, если бы не имел талисман против зла в виде мыслей о добром старике, которому он был обязан своим успехом, о матушке Марч, которая заботилась о нём, как о родном сыне, и, наконец, но не в последнюю очередь, в виде осознания того, что четыре невинные девушки любят, уважают его и верят в него всем сердцем.
   Будучи всего лишь «славным парнем», он, разумеется, резвился и флиртовал, становился щеголеватым, модным, чувственным или физически развитым, как диктовала университетская мода, он подшучивал над другими и сам становился объектом шуток, говорил на жаргоне и не раз был на грани отчисления. Но так как приподнятое настроение и любовь к забавам были причинами его шалостей, ему всегда удавалось спастись благодаря чистосердечному признанию, честному искуплению или непреодолимой силе убеждения, которой он владел в совершенстве. На самом деле он гордился тем, что ему удавалось избежать последствий, и любил пощекотать нервы девушек красочными рассказами о своих победах над гневными наставниками, скучными профессорами и поверженными врагами.
   Однокашники Лори были героями в глазах девушек, которые никогда не уставали слушать о подвигах «его товарищей», и им часто позволялось купаться в улыбках этих великих созданий, когда Лори привозил их погостить в свой дом.
   Эми особенно наслаждалась столь же высокой честью и стала среди друзей Лори настоящей царицей бала, ибо её светлость рано осознала присущий ей дар очарования и научилась им пользоваться. Мэг была поглощена своей личной жизнью и особенно Джоном, не замечая других венцов творения, Бет – слишком застенчива, чтобы решиться на большее, чем подглядывать за другими и удивляться, что Эми осмеливалась командовать молодыми людьми, а Джо чувствовала себя вполне в своей стихии среди юношей, хотя ей было очень трудно удержаться от подражания манерам джентльменов, их фразам и подвигам, которые казались ей более естественными, чем приличия, предписанные молодым леди. Всем юношам очень нравилась Джо, но они никогда не влюблялись в неё, и лишь очень немногие избежали подношений в виде пары-тройки сентиментальных вздохов на алтарь благоговения перед Эми. И вполне естественно, что, рассуждая о чувствах, мы перейдём к рассказу о «Голубятне».
   Так назывался маленький коричневый домик, подготовленный мистером Бруком в качестве первого жилища для Мэг. Лори окрестил его так, сказав, что дом очень подходит для нежных влюблённых, которые «живут вместе, как пара горлиц, сначала целуясь клювиками, а потом воркуя».
   Это был крошечный домик, с небольшим садиком позади него и лужайкой перед окнами размером с носовой платок. Здесь Мэг намеревалась устроить фонтан, аллею с кустарником и посадить множество прелестных цветов, хотя сейчас фонтан представлял собой обветшалую урну, очень похожую на неопрятное помойное ведро, аллея с кустарником состояла из нескольких молодых лиственниц, которые находились между жизнью и смертью, а на обилие цветов лишь намекал частокол из палочек, отмечавших места, где посажены семена. Но внутри домик был совершенно очарователен, и от чердака до подвала счастливая невеста не видела в нём никаких недостатков. По правде говоря, передняя была очень тесной, и им повезло, что у них не было фортепиано, потому что инструмент никогда не поместился бы в ней, столовая была так мала, что шесть человек с трудом бы в неё втиснулись, а кухонная лестница, казалось, была построена специально для того, чтобы слуги и фарфоровая посуда падали с неё в ящик с углем. Но если привыкнуть к этим незначительным изъянам, то ничто не могло выглядеть более цельным, ибо расстановка мебели подчинялась здравому смыслу и хорошему вкусу, что дало в высшей степени удовлетворительный результат. В маленькой гостиной не было ни столиков с мраморными столешницами, ни высоких зеркал, ни кружевных занавесок, но простая мебель, множество книг, одна-две прекрасные картины, подставка с цветами в эркере и расставленные тут и там красивые безделушки, подаренные хозяевам друзьями и казавшиеся прекраснее из-за того, что олицетворяли собой пожелания любви.
   Я не думаю, что Психея из паросского мрамора, подаренная Лори, утратила свою красоту из-за скобы, которой Джон приладил её к стене, и что любой драпировщик мог бы украсить помещение простыми муслиновыми занавесками более изящно, чем это сделали руки художницы Эми, или что любая кладовая когда-либо была заполнена более добрыми пожеланиями, шутками и счастливыми надеждами, чем та, куда Джо и её мать поместили несколько коробок, бочонков и свёртков Мэг, и вообще, я уверена, что новая идеально чистая кухня не выглядела бы такой уютной и опрятной, если бы Ханна не переставила все кастрюли и сковородки по дюжине раз и не разложила дрова в очаге, чтобы разжечь их в тот самый момент, когда «Миссис Брук войдёт в дом». Я также сомневаюсь, что какая-нибудь молодая замужняя женщина когда-либо начинала жизнь с такого богатого запаса тряпочек, подстаканников и мешочков, потому что Бет сделала их столько, что хватило бы до серебряной свадьбы, и изобрела три разных вида кухонных полотенец, чтобы быстро обтирать свадебный фарфор.
   Люди, берущие всё это напрокат, не знают, что теряют, потому что самые обычные домашние дела становятся прекраснее, если их выполняют любящие руки, и Мэг нашла так много доказательств этому, что всё в её маленьком гнёздышке, от держателя для кухонного полотенца до серебряной вазы на столе в гостиной, красноречиво говорило о царящей в доме любви и нежной предусмотрительности хозяев.
   Какие счастливые часы они проводили вместе, с каким важным видом они отправлялись за покупками, какие смешные ошибки совершали и какие взрывы смеха вызывали нелепые покупки Лори! В своей любви к шуткам этот молодой джентльмен, хотя и окончивший колледж, оставался сущим мальчишкой. Его последней причудой было приносить с собой во время еженедельных визитов какую-нибудь новую, полезную и оригинальную вещицу для молодой домохозяйки. Как то: мешок с необычными прищепками для белья, чудесная тёрка для мускатного ореха, которая развалилась на куски при первом же испытании, очиститель для ножей, который испортил их все, или механическая щётка, которая ловко снимала ворс с ковра и при этом оставляла нетронутой грязь, эффективное мыло, от которого кожа сходила с рук, надёжный клей, который накрепко склеивал только пальцы обманутого покупателя, и всевозможная жестяная посуда, от игрушечной копилки для мелочи до чудесного котла для стирки белья паром, у которой были все шансы взорваться в процессе работы.
   Напрасно Мэг умоляла его остановиться. Джон смеялся над ним, а Джо называла его «мистер Тудл» [1 - Мистер Тудл – персонаж романа Ч. Диккенса «Домби и сын».]. Он был одержим манией покровительствовать изобретательности янки и видеть, что его друзья оснащены всем необходимым. Так каждую неделю совершалась какая-нибудь новая нелепость.
   Наконец все приготовления были закончены, вплоть до того, что Эми разложила разноцветное мыло в соответствии с разными цветами комнат, а Бет накрыла стол для первой трапезы.
   «Ты довольна? Ты чувствуешь себя здесь как дома и что вы будете здесь счастливы?» – спросила миссис Марч, когда шла под руку с дочерью по новому владению, потому что в этот момент они, казалось, были ещё крепче связаны друг с другом, чем когда-либо.
   «Да, мама, совершенно довольна, спасибо вам всем, и я так счастлива, что не могу передать словами», – ответила Мэг, и ее взгляд был гораздо красноречивее слов.
   «Ей бы ещё пару служанок, тогда всё было бы в порядке», – сказала Эми, выходя из гостиной и пытаясь определить, где лучше смотрится бронзовая фигурка Меркурия – на этажерке или на каминной полке.
   «Мы с мамой всё обсудили, и я решила сначала попробовать вести хозяйство так, как делала она. Здесь вряд ли найдётся много дел, но у меня будет достаточно работы, чтобы не облениться и не затосковать по дому, а Лотти будет выполнять мои поручения и немного мне помогать», – спокойно ответила Мэг.
   «У Салли Моффат их четыре», – начала Эми.
   «Если бы у Мэг было четыре служанки, дом бы их не вместил, и хозяину с хозяйкой пришлось бы разбить палатку в саду», – вмешалась Джо, которая, обернувшись большим синим передником, наводила последний блеск на дверные ручки.
   «Салли замужем не за бедняком, и иметь много служанок вполне соответствует её высокому положению. Мэг и Джон начинают семейную жизнь скромно, но у меня такое чувство, что в маленьком доме будет столько же счастья, сколько и в большом. Молодые девушки, подобные Мэг, совершают большую ошибку, когда они ничего не делают, кроме как меняют наряды, отдают распоряжения и сплетничают. Когда я только вышла замуж, мне очень хотелось, чтобы моя новая одежда скорее износилась или порвалась, чтобы я могла с удовольствием чинить её, потому что мне тогда ужасно надоело заниматься рукоделием и заботиться лишь о состоянии своего носового платка».
   «Почему же вы не отправились на кухню, чтобы приготовить «кушанья», как, по словам Салли, она поступает, чтобы развлечься, хотя у неё никогда ничего не получается, и слуги над ней смеются», – сказала Мэг.
   «Я туда и отправилась спустя некоторое время, но не для того, чтобы готовить «кушанья», а чтобы научиться у Ханны, как это нужно делать, чтобы у слуг не было повода смеяться надо мной. Тогда это казалось игрой, но пришло время, когда я была искренне благодарна, что у меня есть не только желание, но и возможность готовить здоровую пищу для моих маленьких девочек и справляться своими силами, если я буду не в состоянии нанять себе помощников. Ты начинаешь не с того конца, Мэг, дорогая, но уроки, которые ты получишь сейчас, со временем пригодятся тебе, когда Джон разбогатеет, потому что хозяйка дома, каким бы роскошным он ни был, должна знать, как следует работать, если она хочет, чтобы ей хорошо и честно служили».
   «Да, мама, я это понимаю, – сказала Мэг, внимательно выслушав это маленькое поучение, так как даже лучшая из женщин любит порассуждать о всепоглощающем предмете домашнего хозяйства. – Знаете, эта комната в моём игрушечном домике мне нравится больше всего», – добавила Мэг через минуту, когда они поднялись наверх, и она заглянула в свой доверху заполненный бельевой шкаф.
   Там была Бет, которая аккуратно раскладывала снежно-белые кипы белья на полках, радуясь такому прекрасному порядку. Все трое засмеялись, когда Мэг заговорила, потому что этот бельевой шкаф был объектом всеобщих шуток. Видите ли, заявив, что если Мэг выйдет замуж за «этого Брука», то не получит ни цента из её денег, тётушка Марч оказалась в неловком положении, когда время усмирило её гнев, заставив раскаяться в данном обете. Она никогда не нарушала своего слова и много размышляла над тем, как бы ей обойти это затруднение, и в конце концов придумала план, который мог бы её удовлетворить. Миссис Кэррол, матушке Флоренс, было велено купить, сшить и пометить щедрый запас постельного и столового белья, а затем прислать его в подарок на свадьбу; всё это было добросовестно исполнено, но тайна просочилась наружу, и семья очень обрадовалась, потому что тётя Марч старалась выглядеть совершенно непричастной и настаивала, что не может подарить на свадьбу ничего, кроме старомодного жемчуга, давно обещанного первой невесте.
   «Это очень по-домовитому, и мне приятно это видеть. У меня была молодая подруга, которая начала вести хозяйство всего лишь с шестью простынями, но зато у неё были чаши для ополаскивания пальцев гостей, и это её устраивало», – сказала миссис Марч, поглаживая камчатные скатерти и, как истинная женщина, восхищаясь их качеством.
   «У меня нет ни одной чаши для ополаскивания пальцев, но этого запаса белья мне хватит на всю жизнь, как говорит Ханна», – и вид у Мэг был вполне довольный, как и следовало ожидать.
   Высокий, широкоплечий молодой человек, с коротко остриженными волосами, в фетровой шляпе, похожей на тазик, и развевающемся пальто, громко протопал по дороге широкими шагами, и, не желая останавливаться, чтобы открыть калитку, перемахнул через низкий забор, приблизился прямо к миссис Марч, протянув к ней обе руки и сердечно сказал:
   «А вот и я, мама! Да, у меня всё в порядке».
   Последние слова были ответом на взгляд немолодой леди, добродушный, вопросительный взгляд, который красивые глаза юноши встретили так открыто, что небольшая церемония приветствия завершилась, как обычно, материнским поцелуем.
   «Для миссис Джон Брук, с поздравлениями и поклоном от изготовителя. Благослови тебя Бог, Бет! Что за забавный вид, Джо? Эми, ты становишься слишком красивой для незамужней леди».
   Пока Лори говорил, он передал Мэг свёрток в коричневой бумаге, дёрнул Бет за ленту для волос, уставился на передник Джо и с притворным восторгом застыл перед Эми, затем пожал всем руки, и начался разговор.
   «А где Джон?» – с тревогой спросила Мэг.
   «Задержался, чтобы получить разрешение [2 - Разрешение на заключение брака.] на завтра, мэм».
   «Какая команда выиграла последний матч, Тедди?» – спросила Джо, которая, несмотря на свои девятнадцать лет, продолжала испытывать интерес к мужским видам спорта.
   «Наши, конечно. Жаль, что тебя там не было».
   «Как поживает прелестная мисс Рэндал?» – спросила Эми с многозначительной улыбкой.
   «Стала ещё суровее, чем раньше. Разве ты не видишь, как я чахну?» – и Лори звонко хлопнул себя по широкой груди, издав мелодраматический вздох.
   «Что за новый сюрприз? Развяжи узел и посмотри, Мэг», – сказала Бет, с любопытством разглядывая бугристый свёрток.
   «Это полезная вещь в доме на случай пожара или воров», – заметил Лори, когда в разгар девичьего смеха появилась трещотка сторожа.
   «В любое время, когда Джон уедет и вы испугаетесь, миссис Мэг, просто помашите ею из фасадного окна, и она мигом разбудит всю округу. Отличная вещь, не правда ли?» – Лори показал им, как она работает, что заставило их заткнуть уши.
   «Вот тебе и благодарность! И говоря о благодарности, я должен упомянуть, что ты можешь сказать спасибо Ханне за то, что она спасла ваш свадебный торт от уничтожения. Я видел, как его вносили в ваш дом, когда проходил мимо, и если бы она мужественно не защищала его, я бы попробовал кусочек, потому что он выглядел весьма аппетитно».
   «Интересно, Лори, вырастешь ли ты когда-нибудь», – сказала Мэг тоном почтенной матроны.
   «Я стараюсь изо всех сил, мэм, но боюсь, что не смогу стать выше, так как шесть футов – это почти всё, на что способен мужчина в наше время вырождения», – ответил молодой джентльмен, чья голова почти касалась маленькой люстры под потолком.
   «Полагаю, было бы кощунством есть что-либо в этой маленькой беседке, так что, поскольку я ужасно голоден, предлагаю сделать перерыв», – тут же добавил он.
   «Мы с мамой дождёмся Джона. Остались кое-какие мелочи», – сказала Мэг, торопливо удаляясь.
   «Мы с Бет идём к Китти Брайант, чтобы купить ещё цветов на завтра», – добавила Эми, водружая живописную шляпку поверх своих живописных кудрей и наслаждаясь этим зрелищем не меньше остальных.
   «Ну же, Джо, не бросай друга. Я так ослаб, что не могу дойти до дома без посторонней помощи. Не снимай фартук, чем бы ты ни занималась, он тебе очень идёт», – сказал Лори, когда Джо спрятала предмет его особого отвращения в свой вместительный карман и протянула руку, чтобы поддержать этого еле шагающего молодого человека.
   «А теперь, Тедди, я хочу серьёзно поговорить с тобой о завтрашнем дне, – начала Джо, когда они вместе удалились. – Ты должен пообещать мне, что будешь вести себя хорошо, не станешь устраивать никаких розыгрышей и не испортишь наши планы».
   «Ни одного розыгрыша!»
   «И не шути, когда мы должны быть серьёзными».
   «Я никогда не шучу. Это ты шутишь».
   «И я умоляю тебя не смотреть на меня во время церемонии. Я не удержусь и рассмеюсь, если ты это сделаешь».
   «Ты меня не разглядишь, ты будешь так сильно плакать, что густой туман вокруг тебя скроет весь обзор».
   «Я никогда не плачу, разве что из-за какого-нибудь крупного несчастья».
   «Например, когда твои друзья уезжают учиться в колледж, а?» – вставил Лори с многозначительным смешком.
   «Не зазнавайся. Я только слегка похныкала за компанию с девочками».
   «Вот именно. Послушай, Джо, как дедушка на этой неделе? Вполне дружелюбный?»
   «Очень. Ты что, попал в передрягу и хочешь знать, как он это воспримет?» – довольно резко спросила Джо.
   «Ну же, Джо, как ты думаешь, я бы мог глядеть в глаза твоей матери и говорить «у меня всё в порядке», если бы это было не так?» – и Лори внезапно остановился, выглядя обиженным.
   «Нет, не думаю».
   «Тогда не будь подозрительной. Я только хочу попросить немного денег» – сказал Лори, снова идя вперёд, умиротворённый её сердечным тоном.
   «Ты много тратишь, Тедди».
   «Господь с тобой, я не трачу деньги, они тратятся сами собой и исчезают прежде, чем я успеваю это осознать».
   «Ты так великодушен и добр, что даёшь людям взаймы и никому не можешь отказать. Мы слышали о Хеншоу и обо всём, что ты для него сделал. Если бы ты всегда тратил деньги именно так, никто бы тебя не осуждал», – тепло сказала Джо.
   «О, он сделал из мухи слона. Вы же не хотите, чтобы я позволил этому славному парню изнурять себя работой до смерти только из-за того, что он нуждается в небольшой поддержке, а сам стоит дюжины наших лентяев, я прав?»
   «Конечно, но я не вижу смысла в покупке семнадцати жилетов, кучи галстуков и новой шляпы каждый раз по возвращении домой. Я думала, что ты уже пережил период дендизма, но время от времени это проявляется в новой форме. Сейчас вошло в моду уродовать себя, стричь волосы под жёсткую щётку, носить обтягивающую одежду, похожую на смирительную рубашку, оранжевые перчатки и ботинки на толстой подошве с квадратными мысами. Если бы это было дёшево, я бы ничего не говорила, но это стоит не дешевле других вещей, и меня это совершенно не устраивает».
   Лори запрокинул голову и так искренне расхохотался над этими нападками, что фетровая шляпа упала, и Джо наступила на неё. Это оскорбление лишь дало ему возможность рассуждать о преимуществах готового и кое-как сшитого костюма, при этом он сложил злосчастную шляпу и сунул её в карман.
   «Не читай мне больше нотаций, будь другом! Я всю неделю их выслушиваю, и я хочу отдохнуть, когда приезжаю домой. Я наряжусь завтра, не считаясь с расходами, и порадую своих друзей».
   «Я оставлю тебя в покое, если только ты отрастишь волосы. Я не аристократка, но мне не хочется, чтобы меня видели в обществе человека, похожего на молодого боксёра», – строго заметила Джо.
   «Этот непритязательный стиль способствует учёбе, вот почему мы выбрали его», – возразил Лори, который, конечно, не мог быть обвинён в тщеславии, добровольно пожертвовав красивыми кудрями ради щетины длиной в четверть дюйма.
   «Кстати, Джо, я думаю, что малыш Паркер действительно теряет голову из-за Эми. Он постоянно говорит о ней, пишет стихи и ходит как лунатик с самым подозрительным видом. Ему лучше подавить свою маленькую страсть в зародыше, правда?» – добавил Лори доверительным тоном старшего брата после минутного молчания.
   «Конечно. Нам не нужно больше свадеб в этой семье в ближайшие годы. Господи, о чём только думают эти дети?» – Джо выглядела настолько шокированной, как будто Эми и малыш Паркер ещё даже не достигли подросткового возраста.
   «Это беспутный век, и я не знаю, что нас ждёт впереди, мэм. Ты ещё совсем ребёнок, но ты выйдешь замуж следующей, Джо, и мы все будем оплакивать тебя», – покачал головой Лори, осуждая испорченность нравов.
   «Не волнуйся. Я не из тех, с кем приятно общаться. Никто не захочет взять меня в жёны, и это благо, потому что в семье всегда должна быть одна старая дева».
   «Ты никому не дашь шанса, – сказал Лори, искоса взглянув на неё, и было заметно, что, несмотря на свой загар, он чуть покраснел. – Ты не показываешь мягкую сторону своего характера, а если кто-то случайно её заметит и не сможет не показать, что ему это понравилось, ты обходишься с ним, как миссис Гаммидж [3 - Персонаж романа Ч. Диккенса «Дэвид Копперфилд»; отличалась желчным, мрачным нравом.] со своим возлюбленным: обливаешь его холодной водой и становишься такой колючей, что никто не смеет ни прикоснуться к тебе, ни взглянуть на тебя».
   «Мне не нравятся такие вещи. Я слишком занята, чтобы волноваться о всякой ерунде, и мне кажется, что это ужасно – так разбивать семью. И больше не говори мне об этом. Свадьба Мэг вскружила нам головы, и мы говорим только о влюблённых и прочей ерунде. Я не хочу сердиться, так что давай сменим тему». – И Джо, похоже, уже была готова принять в штыки малейшую провокацию.
   Какими бы ни были чувства Лори, он нашёл для них выход, издав протяжный негромкий свист и сделав страшное предсказание, когда они расставались у ворот: «Помяни моё слово, Джо, ты выйдешь замуж следующей».

Глава 2. Первая свадьба

   Июньские розы у крыльца в это утро проснулись весело и рано, искренне радуясь безоблачному солнечному свету, как добрые маленькие соседи людей. Зардевшись, словно от волнения, они раскачивались на ветру, шепча друг другу о том, что видели в доме, потому что одни заглядывали в окна столовой, где был накрыт праздничный стол, другие взбирались повыше, чтобы кивнуть и улыбнуться сёстрам, когда те одевали невесту, третьи приветственно махали тем, кто приходил и уходил по разным поручениям в сад, на крыльцо и в переднюю, и все цветы, от ярко-розового, полностью распустившегося цветка до бледного бутона, дарили красоту и благоухание своей доброй хозяйке, которая любила их и заботилась о них так долго.
   Мэг сама была очень похожа на розу, потому что всё самое лучшее и милое в её сердце и душе, казалось, отразилось в этот день на её лице, сделав его прекрасным и нежным, добавив очарования, более великолепного, чем красота. Ни шёлка, ни кружев, ни флёрдоранжа у неё не было.
   «Я не хочу модной свадьбы, я соберу вокруг себя только тех, кого люблю, – для них мне хочется выглядеть и быть самой собой».
   Поэтому она сшила свадебное платье своими руками, вложив в него нежные надежды и невинную романтику девичьего сердца. Сёстры заплели её красивые волосы в косы и уложили в красивую причёску, и единственным украшением её наряда были ландыши, которые «её Джон» любил больше всех цветов, растущих в саду.
   «Ты выглядишь по-прежнему, как наша дорогая Мэг, только такая милая и прелестная, что я обняла бы тебя, если бы не боялась помять свадебное платье», – воскликнула Эми, с восторгом глядя на неё, когда приготовления были завершены.
   «Тогда я довольна. Но, пожалуйста, обнимите и поцелуйте меня, все до единой, и не беспокойтесь о платье. Я хочу, чтобы сегодня на нём было очень много таких складок». – И Мэг раскрыла объятия сёстрам, которые на мгновение прижались к её щекам лицами, мокрыми от слёз счастья, и чувствуя, что новая любовь Мэг не заменила старую в её душе.
   «Сейчас я завяжу Джону галстук, а потом побуду несколько минут с отцом в кабинете», – и Мэг побежала вниз, чтобы исполнить эти маленькие ритуалы, а затем сопровождать мать, куда бы та ни пошла, сознавая, что, несмотря на улыбающееся материнское лицо, её сердце скрывало тайную печаль, оттого что первый птенец покидает гнездо.
   Пока младшие девочки стоят рядом друг с другом, придавая последние штрихи своим простеньким нарядам, возможно, настало время рассказать о некоторых переменах, которые привнесли в их внешность три года, потому что в этот день они все были при параде.
   Угловатость Джо значительно смягчилась, она научилась вести себя непринуждённо, если не сказать изящно. Её кудряшки отросли и превратились в густые волнистые локоны, больше подходящие к маленькой головке, венчающей высокую фигуру. На её смуглых щеках играл здоровый румянец, в глазах появился мягкий блеск, и в этот день только нежные слова слетали с её обычно острого язычка.
   Бет стала худой, бледной и ещё более тихой, чем раньше. Красивые, добрые глаза, казалось, стали больше, и в них появилось такое выражение, которое может огорчить окружающих, хотя само по себе оно не печально. Тень боли с таким трогательным терпением легла на юное лицо, хотя Бет редко жаловалась и всегда с надеждой говорила, что «скоро ей станет лучше».
   Эми по праву считалась «цветком семьи», потому что в шестнадцать лет у неё были вид и осанка взрослой женщины, хотя она не была красавицей, но обладала тем неописуемым очарованием, которое называется грацией. Это чувствовалось в линиях её фигуры, в движениях рук, в форме складок на платье, в волнах её волос, – её изящество было неосознанным, но гармоничным и столь же притягательным для многих, как истинная красота. Нос Эми всё еще огорчал её, так как было очевидно, что он никогда не станет греческим, как и рот, – он был слишком широким, а подбородок – волевым. Эти обидные черты придавали изюминку всему её лицу, но она никогда не могла этого оценить и утешала себя тем, что обладала удивительно белой кожей, проницательными голубыми глазами и кудрями, которые стали более золотыми и пышными, чем раньше.
   Все три сестры были в тонких серебристо-серых костюмах (своих лучших летних нарядах), с алеющими розами в волосах и на груди, и все они выглядели именно такими, какими были на самом деле, – румяными, счастливыми девушками, которые на мгновение оторвались от своих напряжённых занятий, чтобы задумчиво прочесть самую милую главу в романе о женственности.
   Свадьба планировалась без каких-либо пышных церемоний, всё должно было проходить как можно более естественно и по-домашнему, поэтому, когда приехала тётушка Марч, она была шокирована, увидев, как невеста сама бежит приветствовать её и ведёт в дом, как жених самостоятельно закрепляет упавшую гирлянду, и краем глаза заметила отца-священника, чинно шествующего вверх по лестнице с серьёзным выражением лица, неся по бутылке вина под мышками.
   «Бог мой, что же тут творится! – воскликнула старая леди, усаживаясь на приготовленное для неё почётное место и с громким шорохом расправляя складки своего платья из лилового муара. – Тебя не должны видеть до последней минуты, дитя моё».
   «Я не позёрка, тётушка, и сюда не придут те, кто станет разглядывать меня, критиковать моё платье или подсчитывать стоимость моего свадебного обеда. Я слишком счастлива, чтобы беспокоиться о том, что кто-то скажет или подумает, и я собираюсь устроить свою маленькую свадьбу так, как мне нравится. Джон, дорогой, вот твой молоток», – и Мэг отправилась помогать «этому человеку» в его крайне неподобающем жениху занятии.
   Мистер Брук даже не сказал «спасибо», но, наклонившись, чтобы забрать этот неромантичный инструмент, поцеловал свою невестушку за складывающейся дверью и так посмотрел на неё, что тётя Марч внезапно выхватила из кармана носовой платок и на острые глаза старушки навернулись слёзы.
   Грохот, крик и смех Лори, сопровождавшиеся неблагопристойным восклицанием: «Юпитер Амон [4 - В античной литературе египетский бог Амон иногда отождествлялся с римским Юпитером.]! Джо опять опрокинула торт!» – мгновенно вызвали переполох, который едва успел улечься, как явилась стайка кузин и «вечеринка пришла», как в детстве говорила Бет.
   «Пускай этот юный великан держится от меня подальше, он беспокоит меня больше, чем комары», – прошептала старая леди Эми, когда комнаты заполнились гостями, над которыми возвышалась чёрная голова Лори.
   «Он обещал сегодня очень хорошо себя вести, ведь он, если захочет, может быть очень галантным», – ответила Эми и ускользнула, чтобы предупредить Геркулеса не приближаться к дракону. Вопреки этому напутствию он стал неотступно преследовать старую леди, что почти сводило её с ума.
   Свадебной процессии не было, но когда мистер Марч и молодая пара заняли свои места под свадебной зелёной аркой, в комнате воцарилась внезапная тишина. Мать и сёстры придвинулись друг к другу, словно не желая расставаться с Мэг. Отеческий голос не раз срывался, что, казалось, только делало церемонию ещё прекраснее и торжественнее. Руки жениха заметно дрожали, и никто не расслышал его ответа. Но Мэг посмотрела прямо в глаза мужу и сказала: «Я согласна!» с таким нежным доверием в лице и голосе, что сердце её матери возрадовалось, а тётушка Марч громко шмыгнула носом.
   Джо не плакала, хотя один раз была очень близка к этому, и от проявления эмоций её спасло только сознание, что Лори пристально смотрит на неё с забавной смесью веселья и волнения в озорных чёрных глазах. Бет прятала лицо на плече матери, а Эми стояла, как грациозная статуя, и солнечный лучик, который был ей очень к лицу, касался её белого лба и цветка в волосах.
   Боюсь, это было не к месту, но в тот момент, когда Мэг была обвенчана, она воскликнула: «Первый поцелуй мамочке!» – и, повернувшись к матери, от всего сердца поцеловала её. В течение следующих пятнадцати минут она выглядела ещё более похожей на розу, чем когда-либо, потому что все в полной мере воспользовались привилегией поздравить невесту, от мистера Лоуренса до старой Ханны, которая, украшенная дивным головным убором, накинулась на неё в холле, рыдая и восклицая: «Благослови тебя Господи, голубушка, сто раз! Торт нисколечко не пострадал, и всё выглядит прекрасно».
   Затем все успокоились и сказали что-то искромётное, или попытались сказать, что было очень кстати, потому что смех не заставит себя ждать, когда на сердце светло. Не было никакого смотра подарков, потому что их все уже отнесли в маленький домик, не было и изысканного обеда, только обильный завтрак, состоявший из торта и фруктов, украшенных цветами. Мистер Лоуренс и тётя Марч пожали плечами и улыбнулись друг другу, когда оказалось, что вода, лимонад и кофе – это единственные виды нектара, которые подавали гостям три Гебы [5 - Богиня юности в древнегреческой мифологии.]. Никто не сказал ни слова, пока Лори, настоявший на том, чтобы обслужить невесту, не появился перед ней с полным подносом в руке и озадаченным выражением лица.
   «Джо, случайно, не разбила все бутылки? – прошептал он, – Или я просто пребываю в заблуждении, что сегодня утром видел пропавшие бутылки лежавшими без присмотра?»
   «Нет, твой дедушка действительно любезно предоставил нам своё самое лучшее вино, и тётя Марч прислала несколько бутылок, но отец отложил немного для Бет, а всё остальное отправил в солдатский госпиталь. Ты же знаешь, он считает, что вино следует употреблять только во время болезни, а мама говорит, что ни она, ни её дочери никогда не предложат его ни одному молодому человеку под крышей нашего дома».
   Мэг говорила серьёзно и ожидала, что Лори нахмурится или рассмеётся, но он не сделал ни того, ни другого, потому что, бросив на неё быстрый взгляд, сказал в своей порывистой манере: «Мне это по душе! Потому что я видел достаточно зла от вина, и хочу, чтобы другие женщины думали так же, как вы».
   «Надеюсь, ты научен не личным опытом?» – и в голосе Мэг послышались тревожные нотки.
   «Нет. Даю тебе слово. Не нужно думать обо мне слишком хорошо, однако вино не является одной из моих слабостей. Я жил в стране, где вино пьют, как воду, и оно почти так же безвредно, но мне оно не нравится, хотя когда хорошенькая девушка предлагает выпить, не хочется отказываться».
   «Но откажись – ради других, если не ради себя. Ну же, Лори, обещай мне это и дай мне ещё один повод назвать этот день самым счастливым в моей жизни».
   Столь внезапное и серьёзное требование заставило молодого человека на мгновение заколебаться, ибо добровольно от чего-то отказаться часто легче, чем терпеть насмешки окружающих. Мэг знала, что если он даст слово, то сдержит его во что бы то ни стало, и, чувствуя свою власть, воспользовалась ею, как истинная женщина, во благо своего друга. Она молчала и выразительно смотрела на него со счастливым видом и улыбкой, словно говоря: «Сегодня мне никто ни в чём не может отказать».
   Лори, конечно, не мог отказать, и, улыбаясь в ответ, протянул ей руку, сердечно сказав: «Спасибо тебе, большое-большое спасибо».
   «А я подниму тост за долговечность твоего решения, Тедди», – воскликнула Джо, взмахнув бокалом и одобрительно улыбаясь ему, и окропила его брызгами лимонада, словно производя обряд крещения.

   Итак, они выпили за это, клятва была произнесена и неукоснительно исполнена, несмотря на множество соблазнов, ибо девушки воспользовались счастливой минутой с присущей им мудростью, чтобы оказать своему другу услугу, за которую он благодарил их потом всю свою жизнь.
   После обеда гости прогуливались по двое и по трое по дому и саду, наслаждаясь солнечным светом внутри и снаружи дома. Мэг и Джон стояли вместе посреди лужайки, когда Лори охватило вдохновение, придавшее последний штрих этой немодной свадьбе.
   «Все женатые люди, возьмитесь за руки и танцуйте вокруг молодожёнов, как это делают немцы, а мы, холостяки и незамужние девицы, будем парами плясать по внешнему кругу!» – воскликнул Лори, прохаживаясь по дорожке с Эми, и затем пустился с ней в пляс так заразительно и ловко, что все остальные безропотно последовали их примеру. Мистер и миссис Марч, тётя и дядя Кэррол начали первыми, остальные быстро к ним присоединились, даже Салли Моффат, после минутного колебания, перебросила свой шлейф через руку и увлекла Неда в круг. Но кульминацией танца стал выход мистера Лоуренса и тёти Марч: когда статный пожилой джентльмен торжественно подошёл к старой леди скользящим шагом, она сунула трость под мышку и проворно ускакала, чтобы взяться за руки с остальными и танцевать вокруг новобрачных, в то время как молодые люди заполнили сад, как бабочки в летний день.
   Когда гости запыхались, импровизированный бал подошёл к концу, и все начали расходиться.
   «Я желаю тебе добра, моя дорогая, от всего сердца желаю, но думаю, что ты пожалеешь об этом, – сказала тётя Марч Мэг и добавила, обращаясь к жениху, когда он вёл её к экипажу: – У вас есть сокровище, молодой человек, смотрите, будьте достойны его».
   «Это самая прелестная свадьба, на которой я была за целую вечность, Нед, и я не понимаю почему, ведь в ней не было ни капли шика», – заметила миссис Моффат мужу, когда они отъезжали.
   «Лори, мой мальчик, если ты когда-нибудь надумаешь сделать что-то подобное, обратись за помощью к одной из этих девчушек, и я буду чрезвычайно рад», – сказал мистер Лоуренс, усаживаясь в своё мягкое кресло, чтобы отдохнуть после утренних волнений.
   «Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы угодить вам, сэр», – ответил Лори с необычной сговорчивостью, осторожно отстёгивая букетик, который Джо вставила ему в петлицу.
   Маленький домик находился рядом с домом Марчей, и единственным свадебным путешествием Мэг была тихая прогулка с Джоном от старого дома к новому. Когда она спустилась вниз, похожая на хорошенькую квакершу [6 - Квакеры – религиозная христианская секта в Англии и США.] в своём сизом костюме и соломенной шляпке, перевязанной белой лентой, все близкие собрались вокруг неё, чтобы попрощаться так нежно, как будто она собиралась отправиться в далёкое путешествие.
   «Не думай, что мы разлучаемся с тобой, дорогая мамочка, или что я стала любить тебя меньше из-за того, что так сильно полюбила Джона, – сказала она, прильнув к матери, и на глаза её моментально навернулись слёзы. – Я буду приходить каждый день, отец, и надеюсь сохранить своё прежнее место в ваших сердцах, хотя я и вышла замуж. Бет собирается проводить со мной много времени, и другие девочки будут иногда заглядывать ко мне, чтобы пошутить над моими попытками вести домашнее хозяйство. Спасибо вам всем за этот счастливый день моей свадьбы. До свидания, до свидания!»
   Они стояли и смотрели на неё глазами, полными любви, надежды и нежной гордости, когда она уходила, опираясь на руку мужа, держа охапку цветов, и июньское солнце освещало её счастливое лицо – и так началась замужняя жизнь Мэг.

Глава 3. Творческие поиски

   Людям требуется много времени, чтобы научиться видеть разницу между талантом и гениальностью, особенно если это амбициозные молодые женщины или мужчины. Эми училась видеть эту разницу путём многих испытаний, потому что, ошибочно принимая энтузиазм за вдохновение, она с юношеской дерзостью бралась почти за все виды изобразительного искусства. Так как в лепке «куличиков» долгое время продолжалось затишье, Эми посвятила себя тончайшему рисунку пером и чернилами, в котором она проявила такой вкус и мастерство, что её изящные работы оказались и приятными и прибыльными. Но перенапряжение зрения заставило её отложить перо и чернила ради смелой попытки попробовать свои силы в выжигании по дереву.
   Пока длился этот порыв, вся семья жила в постоянном страхе перед пожаром, потому что в любое время дня и ночи дом наполнялся запахом горящего дерева, с чердака и из сарая валил дым и распространялся с пугающей частотой; повсюду беспорядочно были разбросаны раскалённые докрасна покеры [7 - В данном случае речь об острых наконечниках прибора для выжигания.], и Ханна никогда не ложилась спать без обеденного колокольчика и не поставив у своей двери ведро с водой на случай пожара. Лицо Рафаэля было рельефно выжжено на обратной стороне разделочной доски, а на пивной бочке – Бахус. На крышке ведёрка с сахаром красовался поющий херувим, а попытки изобразить Ромео и Джульетту какое-то время служили щепками для растопки.
   Переход от выжигания к масляным краскам был естественным для обожжённых пальцев, и Эми с неослабевающим рвением принялась за живопись.
   Один знакомый художник снабдил её своими палитрами, кистями и красками, и она малевала не покладая рук, изображая пасторальные и морские виды, которых доселе свет не видывал ни на суше, ни на море. Монстры, которые у неё получались вместо домашнего скота, могли бы занять призовые места на сельскохозяйственной ярмарке, а смертельная качка её кораблей вызвала бы морскую болезнь даже у самого опытного в мореплавании зрителя, если бы полное пренебрежение всеми известными правилами судостроения и оснастки не заставило бы его задрожать от смеха с первого же взгляда на картины Эми. Смуглые мальчики и темноглазые Мадонны, уставившиеся на вас из угла студии, напоминали манеру Мурильо [8 - Бартоломео Эстебан Мурильо – севильский живописец XVII в.]. Маслянисто-коричневые тени на лицах с яркой полосой света в неправильных местах походили на Рембрандта. Пышногрудые дамы и младенцы, явно страдающие водянкой, – на Рубенса, а стиль Тёрнера [9 - Джозеф Мэллорд Уильям Тёрнер (1775–1851) – британский пейзажист.] появлялся в шквалах голубых бурь, оранжевых молний, коричневого дождя и пурпурных облаков, с пятном томатного цвета посередине, которое могло быть как солнцем, так и буем, бушлатом матроса или королевской мантией, как угодно зрителю.
   Затем последовали портреты углем, и лица всех членов семьи висели на стене в ряд, выглядя такими взъерошенными и покрытыми сажей, как будто их только что достали из угольного ящика. Их черты на карандашных набросках смягчились, и они выглядели лучше, потому что сходство было очевидным, а волосы Эми, нос Джо, рот Мэг и глаза Лори были объявлены «особенно удавшимися». Затем последовало возвращение к глине и гипсу, и слепки её знакомых, подобно привидениям, наполняли углы дома или падали с полок шкафов людям на головы. В качестве моделей привлекались соседские дети, пока после их бессвязных рассказов о её таинственных деяниях мисс Эми не стали считать чуть ли не юной людоедкой. Однако её творческие поиски в этом направлении внезапно прекратились из-за одного несчастного случая, который охладил её пыл. Так как другие модели некоторое время отсутствовали, она решила сделать слепок своей прелестной ножки, и однажды все члены семьи перепугалась из-за страшного шума и визга и, прибежав на помощь, обнаружили, что юная энтузиастка отчаянно прыгает по сараю с ногой, крепко застрявшей в кастрюле с гипсом, который неожиданно быстро затвердел. Её извлекли с большим трудом и некоторым риском для здоровья Эми, потому что Джо так смеялась, пока пыталась расковырять гипс, что её нож зашёл слишком глубоко, порезал бедную ногу и надолго оставил память, по крайней мере, об одном из творческих начинаний юной художницы.
   После этого Эми успокоилась, пока мания рисовать эскизы с натуры не заставила её бродить вдоль реки, в лесу и по полю, чтобы заниматься живописью на пленэре и тосковать по возможности нарисовать руины с натуры. Она постоянно подхватывала простуду, сидя на влажной траве, чтобы сделать набросок какого-нибудь «лакомого кусочка», состоявшего из камня, пня, гриба и сломанного стебля коровяка, или «изумительную груду облаков», которые выглядели в её исполнении как перины, выставленные на продажу в витрине. Она жертвовала своим безукоризненным цветом лица, плавая по реке в лодке под летним солнцем, чтобы научиться искусству светотени, и у неё появилась морщинка меж бровей из-за попыток найти нужный «угол зрения», или как там называется эта тренировка для глаз с приближением и удалением объекта.
   Если «гений – это вечное терпение», как утверждает Микеланджело, то Эми вполне могла претендовать на обладание этим божественным качеством, поскольку она, несмотря на все препятствия, неудачи и разочарования, твёрдо верила, что со временем она просто обязана создать нечто, что можно было бы назвать «высоким искусством».
   Тем временем она училась, занималась и наслаждалась другими вещами, потому что решила стать привлекательной и образованной женщиной, даже если никогда не станет великой художницей. И здесь она больше преуспела, потому что была из тех счастливых созданий, которые могут нравиться, не прилагая к этому усилий, везде заводят друзей и принимают жизнь так изящно и легко, что менее удачливые люди склонны полагать, будто такие счастливчики рождены в рубашке. Её все любили, потому что одним из её лучших достоинств было чувство такта. Благодаря внутреннему чутью она знала, что может быть приятным и правильным, так как она всегда говорила то, что нужно и кому нужно, делала то, что было своевременным и уместным, и она была так уверена в себе, что её сёстры обычно говорили: «Если бы Эми пришлось явиться в суд без всякой подготовки, она бы и тогда точно знала, как себя вести».
   Одной из её слабостей было желание вращаться в «нашем лучшем обществе», не будучи до конца уверенной в том, какое общество на самом деле является лучшим. Деньги, высокое положение, светское воспитание и изысканные манеры были пределом её мечтаний, и ей нравилось общаться с теми, кто обладал всем этим, хотя она часто ошибочно принимала ложное за истинное и восхищалась тем, что недостойно восхищения. Всегда помня о своём благородном происхождении, она воспитывала в себе аристократические вкусы и чувства, чтобы, когда представится возможность, быть готовой занять место, сейчас недоступное из-за бедности. «Миледи», как называли её подруги, искренне желала стать настоящей леди и была таковой в глубине души, но ей ещё только предстояло узнать, что за деньги нельзя купить утончённость натуры, что высокое положение не всегда обеспечивает благородство души, а истинное воспитание даёт о себе знать, даже несмотря на внешние недостатки.
   «Я хочу попросить вас об одолжении, мама», – сказала Эми, войдя однажды в комнату с важным видом.
   «Да, девочка моя, в чём дело?» – спросила её мать, в чьих глазах эта статная барышня по-прежнему оставалась «малышкой».
   «Наш курс рисования заканчивается на следующей неделе, и, прежде чем девочки разъедутся на летние каникулы, я хочу пригласить их сюда на денёк. Им не терпится увидеть реку, сделать эскизы развалин моста и скопировать некоторые наброски, которые им понравились в моём альбоме. Они были очень добры ко мне во многих отношениях, и я благодарна им за это, потому что все они богаты, а я знаю, что бедна, но это никогда не имело для них значения».
   «А разве это должно иметь для них значение?» – Этот вопрос миссис Марч задала с выражением лица, который дочери называли «вид Марии-Терезии [10 - Мария Терезия Вальбурга Амалия Кристина (1717–1780) – эрцгерцогиня Австрийская.]».
   «Вы не хуже меня знаете, что это имеет значение почти для всех, так что не горячитесь, как любящая и заботливая наседка, когда её цыплят клюют птицы посильнее. Гадкий утёнок ещё превратится в лебедя, вы же знаете». – И Эми улыбнулась без горечи, потому что у неё был весёлый нрав и оптимистичная натура.
   Миссис Марч рассмеялась и, подавив свою материнскую гордость, спросила: «Ну, мой лебедь, каков твой план?»
   «Я хотела бы пригласить девочек на ланч на следующей неделе, чтобы отвезти их туда, где они хотят побывать, например, покататься на лодке по реке, и устроить для них небольшой творческий праздник».
   «Это вполне осуществимо. Что ты хочешь на обед? Торт, бутерброды, фрукты и кофе – этого хватит, я полагаю?»
   «О Боже, нет! Кроме этого, нам понадобятся холодный язык и курица, французский шоколад и мороженое. Девочки привыкли к таким блюдам, и я хочу, чтобы мой обед был приличным и изысканным, хотя я и зарабатываю себе на жизнь сама».
   «Сколько же юных леди в вашей группе?» – спросила её мать, посерьёзнев.
   «Двенадцать или четырнадцать человек в группе, но, думаю, приедут не все».
   «Боже мой, детка, тебе придётся нанять омнибус, чтобы отвезти их на прогулку».
   «Мама, как вы могли такое подумать? Скорее всего, приедет не больше шести-восьми человек, так что я найму открытую коляску или одолжу у мистера Лоуренса “шерри-бум”». – (Так Ханна произносила слово «шарабан».)
   «Всё это будет дорого стоить, Эми».
   «Не очень. Я прикинула расходы и заплачу за всё сама».
   «Не кажется ли тебе, дорогая, что, поскольку эти девушки привыкли к подобным вещам и их не впечатлит даже лучшее из предложенного нами, какой-нибудь более скромный план понравился бы им больше – для разнообразия, и это было бы гораздо лучше для нас, чем покупать или нанимать то, что нам не нужно, и пытаться перенимать манеры, не соответствующие нашим возможностям?»
   «Если я не смогу устроить всё так, как мне хочется, то я не хочу ничего устраивать вообще. Я уверена, что прекрасно осуществлю свой замысел, если вы с девочками мне немного поможете, и не вижу причин, почему мне нельзя этого сделать, ведь я готова заплатить за всё сама», – сказала Эми с решимостью, которую сопротивление могло превратить в упрямство.
   Миссис Марч знала, что опыт – отличный учитель, и, если это было возможно, она предоставляла своим дочкам самим набивать шишки, и она с радостью облегчила бы этот процесс, если бы они не возражали против её советов так же, как против слабительного или сенны.
   «Отлично, Эми, если тебе так хочется, и ты знаешь способ, как это сделать без чрезмерных затрат денег, времени и сил, я больше не скажу ни слова. Обсуди это с сёстрами, и какое бы решение вы ни приняли, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вам помочь».
   «Спасибо, мама, вы всегда так добры». – И Эми ушла, чтобы изложить сёстрам свой план. Мэг тотчас согласилась и пообещала ей помочь, с радостью предлагая всё, что у неё есть, от самого её маленького домика до своих лучших ложечек для соли. Но Джо смотрела на весь этот проект неодобрительно и поначалу не хотела иметь ничего общего с этим предприятием.
   «С какой стати ты собираешься тратить деньги, беспокоить семью и переворачивать весь дом вверх дном из-за кучки девчонок, которые на тебя плевать хотели? Я думала, что у тебя хватит гордости и здравого смысла, чтобы не заискивать перед каждой смертной только потому, что она носит французские сапожки и ездит в карете», – сказала Джо, которую только что оторвали от трагической кульминации её романа, и она была не в лучшем настроении для организации светских приёмов.
   «Я ни перед кем не заискиваю и, как и ты, терпеть не могу, когда на меня смотрят свысока! – возразила Эми с негодованием, потому что две сестры всё ещё не упускали случая вступить между собой в перебранку, когда возникали подобные вопросы. – Этим девочкам я действительно нравлюсь, а они – мне, и у них в достатке доброты, ума и таланта, несмотря на то, что ты называешь «модной чепухой». Это ты не стараешься понравиться людям, стать частью хорошего общества, привить себе хорошие манеры и вкусы. А я хочу этого, и я собираюсь воспользоваться каждым шансом, который у меня появляется. Можешь идти по миру, уперев локти в бока и задрав нос, называя это независимостью, если тебе нравится, но это не мой путь».
   Когда Эми давала волю своему остроумию, одновременно облегчая душу, ей обычно удавалось одерживать верх в споре, потому что она часто выступала за здравый смысл, в то время как Джо в своей любви к свободе и непринятию условностей заходила так безгранично далеко, что, естественно, оказывалась проигравшей. Определение, данное Эми пониманию независимости Джо, было настолько удачным, что обе рассмеялись, и дискуссия приняла более дружеский оборот. Хотя и вопреки своей воле Джо наконец согласилась пожертвовать одним днём ради «миссис Гранди [11 - Вымышленный английский персонаж, олицетворение придирчивости и ханжества.]» и помочь сестре с тем, что она всё ещё считала «бессмысленным занятием».
   Приглашения были разосланы, почти все из них приняты, и следующий понедельник был отведён для торжественного мероприятия. Ханна была не в духе, потому что привычный для неё еженедельный распорядок работы был нарушен, и предсказала, что «ежели стирка и глажка не сделаны в срок, всё остальное тоже не заладится». Эта поломка главной пружины всего домашнего механизма плохо сказалась на всём предприятии, но девизом Эми было «Nil desperandum [12 - Никогда не отчаиваться (лат.)]», и, однажды решив, что нужно делать, она продолжала прикладывать усилия в этом направлении, невзирая на все препятствия. Начать следует с того, что стряпня Ханны в этот раз не очень удалась. Курица была жёсткая, язык слишком солёный, а шоколад плохо пенился. Затем оказалось, что торт и мороженое стоят больше, чем Эми ожидала, так же как и повозка, а различные другие расходы, которые сначала казались пустяковыми, вылились в довольно крупную сумму, когда их затем посчитали. Бет простудилась и слегла в постель. У Мэг было необычное количество посетителей, что удержало её дома, а Джо была так рассеянна, что неловкости, неприятные случайности и ошибки, которые она совершала, были на редкость многочисленными, значительными, и это всех очень раздражало.
   Если в понедельник погода не будет ясной, барышни приедут во вторник – договорённость, которая в высшей степени рассердила Джо и Ханну. В понедельник утром погода находилась в том состоянии неопределенности, которое досаждает больше, чем непрекращающийся ливень. То немного моросил дождь, то ненадолго выглядывало солнце, то поднимался ветерок – погода будто бы не могла решиться, на чём ей остановиться, пока не стало слишком поздно, чтобы и люди могли принять хоть какое-то решение. Эми встала на рассвете, и подняла всех остальных с постелей, чтобы они поскорее позавтракали и начали приводить дом в порядок. Гостиная вдруг поразила её своим необычайно убогим видом, но Эми было некогда вздыхать о том, чего у неё не было, она попыталась умело использовать то, чем она располагала: она расставила стулья так, чтобы они скрывали потертые места ковра, прикрыла пятна на стенах статуэтками собственного изготовления, что придало комнате творческую атмосферу, как и прекрасные вазы с цветами, расставленные Джо в разных местах.
   Накрытый стол выглядел аппетитно, и, окидывая его взглядом, Эми искренне надеялась, что еда будет вкусной и что взятые взаймы бокалы, фарфоровая посуда и серебряные приборы вернутся к своим обладателям в целости и сохранности. Экипажи были обещаны, Мэг и мама были готовы принимать гостей, Бет была в состоянии помогать Ханне «за кулисами», Джо обещала быть настолько приветливой и дружелюбной, насколько возможно с её рассеянностью, мигренью и решительным неодобрением всех и вся, и, устало одеваясь, Эми подбадривала себя предвкушением счастливого момента, когда, благополучно завершив ланч, она наконец уедет с подругами на целый день, чтобы получать творческое удовольствие, ибо «шерри-бум» и развалины моста были самыми сильными сторонами её плана.
   Затем наступили часы ожидания, в течение которых она переходила из гостиной на крыльцо, в то время как общественное мнение менялось, как флюгер. Сильный ливень в одиннадцать часов, очевидно, погасил энтузиазм юных леди, которые должны были приехать в двенадцать, потому что никто так и не приехал, а в два часа истомлённое семейство село за стол под палящими лучами солнца, чтобы съесть скоропортящиеся праздничные кушанья, чтобы они не пропали.
   «Насчёт сегодняшней погоды можно не сомневаться, они обязательно приедут, так что мы должны поторопиться и быть готовыми к их визиту», – сказала Эми, когда солнце разбудило её на следующее утро. Она говорила бодрым голосом, но в глубине души сожалела, что разрешила девушкам приехать во вторник, потому что её интерес к этой затее угасал с той же скоростью, как её торт терял свежесть.
   «Я не смог раздобыть омаров, так что сегодня вам придется обойтись без салата», – сказал мистер Марч, войдя через полчаса в дом с выражением тихого отчаяния на лице.
   «Тогда заменим их курицей, жёсткое мясо не повлияет на вкус салата», – посоветовала миссис Марч.
   «Ханна на минуту оставила курицу на кухонном столе, и котята добрались до неё. Я очень сожалею, Эми», – добавила Бет, которая всё ещё была покровительницей кошек.
   «Тогда омар просто необходим, потому что одного языка недостаточно», – решительно заявила Эми.
   «Может, я слетаю в город и потребую, чтобы мне его продали?» – спросила Джо с великодушием мученицы.
   «Ты же вернёшься домой, держа его под мышкой, без всякой обёртки, просто мне назло. Я сама поеду», – ответила Эми, которая уже начала терять терпение.
   Накинув плотную вуаль и вооружившись изящной дорожной корзинкой, она удалилась, надеясь, что утренняя свежесть успокоит её смятенные чувства и подготовит к напряжённому дню. Не без некоторой задержки, но предмет её вожделения был добыт, как и бутылочка с соусом, чтобы предотвратить дальнейшую потерю времени на его приготовление дома, и она поехала обратно, вполне довольная своей предусмотрительностью.
   Поскольку в омнибусе был ещё только один пассажир – сонная пожилая дама, Эми сунула в карман свою вуаль и коротала скучную дорогу, пытаясь сообразить, куда же делись все её деньги. Она была так занята своей картой расходов, исписанной упрямыми цифрами, что не заметила нового пассажира, который вскочил в экипаж на ходу, пока мужской голос не произнёс: «Доброе утро, мисс Марч», и, подняв глаза, она увидела одного из самых элегантных друзей Лори по колледжу. Горячо надеясь, что он выйдет раньше её, Эми не обращала никакого внимания на корзину у своих ног и, про себя поздравив себя с тем, что на ней новое дорожное платье, ответила на приветствие молодого человека с присущей ей учтивостью и оживлённостью.
   Они разговорились, так как Эми вскоре избавилась от причины своего беспокойства, узнав, что джентльмен выйдет первым, и она как раз что-то говорила в особо возвышенной манере, когда старая леди поднялась с места. Ковыляя к выходу, она споткнулась, опрокинула корзинку и – о ужас! – омар во всём своём до неприличия крупном размере и великолепии предстал высокородному взору Тюдора.
   «Клянусь Юпитером, она забыла здесь свой обед!» – воскликнул ничего не подозревающий юноша, тростью заталкивая алое чудовище на место и готовясь подать корзину выходившей старой леди.
   «Пожалуйста, не надо… это… это моё», – пробормотала Эми, лицо которой стало почти таким же красным, как её добыча.
   «О, в самом деле, прошу прощения. Он необыкновенно хорош, не правда ли?» – сказал Тюдор с большим присутствием духа и выражая сдержанный интерес, что делало честь его воспитанию.
   Эми быстро взяла себя в руки, смело поставила корзину на сиденье и со смехом спросила: «А вам не хотелось бы отведать салата, в который мы собираемся его добавить, и повидаться с очаровательными юными леди, которые будут его есть?»
   Вот это было настоящее проявление чувства такта, ибо она затронула две главные мужские слабости. Омара мгновенно окружил ореол приятных воспоминаний, и любопытство, вызванное упоминанием «очаровательных юных леди» отвлекло молодого человека от случившегося только что забавного происшествия.
   «Наверное, он потом будет смеяться и шутить над этим с Лори, но я об этом не узнаю, что меня очень утешает», – подумала Эми, когда Тюдор раскланялся и вышел.
   Она не стала упоминать об этой встрече дома (хотя обнаружила, что из-за падения корзинки её новое платье сильно пострадало от разводов соуса, появившихся на подоле её платья), занявшись приготовлениями, которые теперь казались ещё более утомительными, чем прежде, и в двенадцать часов всё было готово. Чувствуя, что соседи интересуются её передвижениями, она желала стереть воспоминания о вчерашнем провале грандиозным успехом сегодняшнего дня, поэтому заказала «шерри-бум» и уехала в город встречать и сопровождать гостей на банкет.
   «Слышится шум колёс, они едут! Пожалуй, выйду на крыльцо, чтобы их встретить. Это будет выглядеть гостеприимно, а я хочу, чтобы бедняжка хорошо провела время после всех этих хлопот», – сказала миссис Марч, выполняя сказанное. Но одного взгляда на улицу было достаточно, чтобы она отступила назад с неописуемым выражением лица, так как, совершенно затерявшись в большом экипаже, внутри сидели только Эми и ещё одна молодая леди.
   «Беги, Бет, и помоги Ханне убрать со стола половину приборов. Было бы слишком нелепо выставить обед на двенадцать персон всего лишь перед одной гостьей», – воскликнула Джо, в спешке спускаясь на нижний этаж, слишком взволнованная, даже чтобы остановиться и рассмеяться над сложившейся ситуацией.
   Вошла Эми, совершенно спокойная и восхитительно радушная к единственной девушке, которая сдержала своё обещание. Остальные члены семьи, будучи людьми артистичными, тоже хорошо отыграли свои роли, и мисс Элиот нашла их весьма весёлой компанией, так как никто из них не был в состоянии полностью сдержать охватившее всех веселье. Когда переделанный для одной гостьи обед, ко всеобщей радости, был съеден, состоялось посещение студии и сада, а также воодушевлённое обсуждение искусства, после чего Эми заказала двухместную коляску (а не элегантный «шерри-бум», увы) и спокойно возила подругу по окрестностям до заката, пока «вечеринка не закончилась».
   Когда она вошла в дом, выглядя очень усталой, но как всегда невозмутимой, она заметила, что все следы неудачного праздника исчезли, за исключением подозрительной морщинки в уголках рта Джо.
   «Погода сегодня была чудесной – вполне подходящая для поездки, дорогая», – сказала мама тактично, словно приехали все двенадцать приглашённых гостей.
   «Мисс Элиот очень милая девушка и, кажется, осталась довольна», – заметила Бет с необычайной теплотой.
   «Не могла бы ты со мной поделиться своим тортом? Мне он действительно понадобится, у меня так много гостей, а сама я не сумею приготовить такой вкусный торт, как у тебя», – серьёзно сказала Мэг.
   «Возьми его целиком. Я здесь единственная, кто любит сладкое, и он заплесневеет раньше, чем я успею с ним справиться», – ответила Эми, со вздохом подумав о том, какую щедрую сумму она потратила ради такого финала.
   «Жаль, Лори здесь нет, он бы нам помог», – начала было Джо, когда они во второй раз за два дня приступили к поеданию мороженого и салата.
   Предостерегающий взгляд матери остановил дальнейшие высказывания, и вся семья ела в героическом молчании, пока мистер Марч деликатно не заметил: «Салат был одним из любимых блюд у древних, и Эвелин…» Тут общий взрыв хохота прервал «историю салатов», к великому удивлению учёного джентльмена.
   «Сложи всё в корзинку и отправь Хюммелям. Немцы любят такую стряпню. Меня уже тошнит от одного вида всего этого, и вы не обязаны умирать от обжорства только потому, что я была такой дурой», – воскликнула Эми, вытирая слёзы.
   «Я думала, что умру, когда увидела, как вы, две девочки, с грохотом катитесь в этом, как бишь его, наподобие двух маленьких зёрнышек в огромной ореховой скорлупе, а мама-то ожидала встретить целую толпу», – вздохнула Джо, изрядно устав от смеха.
   «Мне очень жаль, дорогая, что ты разочарована, но мы сделали всё возможное, чтобы ты осталась довольна», – сказала миссис Марч тоном, полным материнского сочувствия.
   «Я довольна. Я выполнила задуманное, и не виновата, что всё пошло не так. Эта мысль меня утешает, – сказала Эми с лёгкой дрожью в голосе. – Я очень благодарна вам всем за помощь, и ещё больше буду благодарна, если вы не будете упоминать об этом хотя бы месяц».
   В течение нескольких месяцев никто и не упоминал об этом случае, но слово «творческий праздник» всегда вызывало всеобщую улыбку, а подарком Лори на день рождения Эми был крошечный коралловый брелок в виде омара для цепочки её карманных часов.

Глава 4. Уроки литературы

   Фортуна внезапно улыбнулась Джо и бросила на её пути счастливое пенни. Не то чтобы это было золотое пенни, но я сомневаюсь, что даже полмиллиона долларов принесли бы ей больше настоящего счастья, чем та скромная сумма, которая досталась ей литературным трудом. Каждые несколько недель она запиралась в своей комнате, надевала «костюм для бумагомарания» и «падала в водоворот», как она выражалась, когда писала свой роман, вкладывая в него всё сердце и душу, потому что не могла успокоиться, пока не допишет его. Её «костюм для бумагомарания» состоял из чёрного шерстяного передника, о который она могла вытирать перо, когда захочет, и украшенной забавным красным бантом шапочки из того же материала, под которую она убирала волосы, когда палубы были расчищены, и она готова была пуститься в плавание. Эта шапочка служила маяком для любопытных глаз членов её семьи, которые в эти периоды держались от писательницы подальше, лишь изредка просовывая головы к ней в комнату, чтобы с интересом спросить: «Ну, как, Джо, гений разгорелся?» Они даже не всегда решались задавать этот вопрос, лишь наблюдая за положением шапочки и делая соответствующие выводы. Если этот выразительный предмет одежды был низко надвинут на лоб, это говорило о том, что идёт процесс тяжёлой работы, в волнительные моменты он был дерзко сдвинут набок, а когда отчаяние переполняло автора, она решительно срывала шапочку и швыряла её на пол. В такие моменты незваный гость молча удалялся, и только тогда, когда красный бантик вновь задорно возвышался над челом гения, можно было осмелиться обратиться к Джо. Она ни в коем случае не считала себя гениальной, но когда её обуревал писательский порыв, она полностью и самозабвенно отдавалась ему и вела счастливую жизнь, забывая о потребностях, заботах или плохой погоде, спокойно и благополучно пребывая в своём воображаемом мире, полном друзей, почти как настоящих, которые были дороги ей не меньше, чем живые люди. Сон покидал её, еда оставалась нетронутой, день и ночь были слишком коротки, чтобы можно было успеть насладиться счастьем, которое переполняло её только в такие моменты и делало эти часы достойными того, чтобы жить, даже если они не приносили никаких иных плодов. Божественное вдохновение обычно длилось неделю или две, а затем она выходила из своего «водоворота» голодная, сонная, сердитая или угрюмая.
   Она как раз приходила в себя после одного из таких приступов, когда её уговорили сопроводить мисс Крокер на лекцию, и в обмен на свою добродетель она была вознаграждена новой идеей. Это была лекция открытого курса о египетских пирамидах, и Джо весьма удивил выбор подобной темы для такой аудитории, но она согласилась допустить, что, возможно, будет побеждено какое-то великое социальное зло или какая-то великая потребность будет удовлетворена, если раскрыть славу фараонов перед публикой, занятой мыслями о ценах на уголь и муку и посвящавшей свои жизни попыткам решить более сложные вопросы, чем загадка Сфинкса.
   Они пришли на лекцию раньше времени, и, пока мисс Крокер вязала пятку чулка, Джо развлекалась, разглядывая лица людей, сидевших с ними на одной скамье. Слева от неё расположились две матроны с массивными лбами и соответствующими шляпками, обсуждавшие права женщин и плетение кружев. Чуть дальше сидела пара скромных влюблённых, бесхитростно державшихся за руки; мрачная старая дева, поедавшая мятные леденцы из бумажного пакетика, и пожилой джентльмен, решивший вздремнуть перед лекцией под жёлтым носовым платком. Единственным соседом справа от неё был парень прилежного вида, поглощённый чтением газеты.
   Это была иллюстрированная газета, и Джо рассматривала ближайшую к ней иллюстрацию, от нечего делать задаваясь вопросом, какое случайное стечение обстоятельств могло свести вместе ради мелодраматической картинки индейца в полном боевом облачении, падающего в пропасть с волком, вцепившимся ему в горло, двух разъярённых молодых джентльменов с неестественно маленькими ногами и выпученными глазами, которые кололи друг друга ножами, и женщину с растрёпанными волосами и широко раскрытым ртом, спасающуюся бегством на заднем плане изображения. Прервав чтение, чтобы перевернуть страницу, парень заметил, что Джо смотрит на него, и с мальчишеским добродушием предложил половину своей газеты, спросив прямо: «Хотите почитать? Сюжет отличный!»
   Джо с улыбкой приняла предложение, потому что так и не переросла своей симпатии к молодым парням, и вскоре оказалась вовлечённой в традиционный лабиринт любви, тайн и убийств, поскольку история принадлежала к тому роду развлекательной литературы, в которой разыгрываются страсти, и когда у автора не хватает изобретательности, грандиозная катастрофа очищает сцену от одной половины personae dramatis [13 - Действующих лиц (лат.)], оставляя другую половину ликовать по поводу гибели первой.
   «Великолепно, да?» – спросил паренёк, когда она пробежала глазами последний абзац своей части истории.
   «Я думаю, мы с вами могли бы написать рассказ не хуже этого, если бы попытались», – снова повернулась к молодому человеку Джо, умиляясь его восхищению этим литературным мусором.
   «Я бы считал себя счастливчиком, если бы мог так писать. Говорят, она неплохо зарабатывает на таких историях. И он указал на имя автора – миссис «С. Л. Э. Н. Г. Нортбери [14 - Отсылка к Эмме Дороти Элизе Невитт Саутворт (1819–1899), самой читаемой американской писательнице XIX века.]» под заголовком рассказа.
   «Вы её знаете?» – спросила Джо с внезапно возникшим интересом.
   «Нет, но я читал все её произведения и знаю одного парня, который работает в конторе, где печатается эта газета».
   «Вы сказали, она неплохо зарабатывает на подобных историях?» – И Джо с большим уважением посмотрела на взволнованную группу людей на иллюстрации и густую россыпь восклицательных знаков, которые украшали страницу.
   «Ещё бы! Она точно знает, что нравится людям, и ей хорошо платят за то, что она пишет».
   Но тут началась лекция, хотя Джо почти ничего не слышала из неё, потому что, пока профессор Сэндс разглагольствовал о Бельцони [15 - Джованни Баттиста Бельцони (1778–1823) – итальянский путешественник и авантюрист, увлекавшийся культурой Древнего Египта и впервые систематически описавший ее памятники.], Хеопсе, скарабее и иероглифах, она тайком переписала адрес редакции и смело решила поучаствовать в конкурсе на сенсационный рассказ за приз в сто долларов, о котором было объявлено в одном из разделов газеты. К тому времени, когда лекция закончилась и публика проснулась, Джо сколотила себе неплохое состояние (уже не первое, построенное на бумаге) и уже была глубоко погружена в сочинение своего рассказа и не могла решить, должна ли дуэль состояться до побега или после убийства.
   Дома она ничего не рассказала о своей затее, но на следующий день приступила к работе, вызвав большую обеспокоенность матери, которая всегда выглядела немного озабоченной, когда «гений разгорался». Джо никогда раньше не пыталась писать в таком стиле, довольствуясь вполне невинными любовными рассказами для «Распростертого Орла». Теперь ей пригодились её опыт и беспорядочное чтение, давшие ей некоторое представление о том, что именно создаёт драматический эффект, и снабдившие её сюжетом, нужным стилем языка и костюмами. Её рассказ был полон безрассудства и отчаяния, насколько позволяло её ограниченное знакомство с этими душевными волнениями, и, избрав местом действия Лиссабон, она закончила своё произведение землетрясением [16 - 1 ноября 1755 года землетрясение, сменившееся цунами и пожарами, практически стерло Лиссабон с лица земли.], в качестве поражающей воображение и вполне подходящей развязки. Рукопись была тайно отправлена в редакцию и сопровождалась запиской, скромно сообщавшей, что, если рассказ не получит премии, на которую автор вряд ли осмеливался рассчитывать, Джо будет очень рада получить любую сумму, которой мог быть достоин её рассказ.
   Шесть недель – долгий срок для ожидающего, и ещё более долгий срок для девушки, которая вынуждена хранить секрет, но Джо справилась и с тем, и с другим, и, едва она начала терять всякую надежду когда-либо снова увидеть свою рукопись, как пришло письмо, от которого у неё перехватило дух, потому что, когда она открыла конверт, ей на колени упал чек на сто долларов. С минуту она смотрела на него, как на змею, потом прочитала письмо и заплакала. Если бы доброжелательный джентльмен, написавший эту любезную записку, мог знать, какое безмерное счастье он принёс ближнему, я думаю, он посвятил бы свои часы досуга, если бы они у него были, только этому занятию, потому что для Джо это письмо обладало большей ценностью, чем деньги, ведь оно обнадёживало, и после многих лет усилий было так приятно обнаружить, что она хоть чему-то научилась, пусть даже только умению писать сенсационные рассказы.
   Редко можно увидеть более гордую молодую женщину, чем она, когда, взяв себя в руки, Джо взбудоражила всю семью, представ перед всеми с письмом в одной руке и чеком в другой и объявив, что она выиграла приз. Конечно, после этого было большое торжество, и когда эта история появилась в газете, все прочитали и похвалили её, хотя потом отец сказал, что язык хорош, любовная линия оригинальна и душевна, а трагедия довольно увлекательна, но, покачав головой, он добавил со свойственной ему непрактичностью:
   «Ты вполне можешь написать что-нибудь получше, Джо. Стремись к самому высокому и не думай о деньгах».
   «А я считаю, что деньги – лучшая часть всего этого. Что ты будешь делать с таким богатством?» – спросила Эми, благоговейно глядя на волшебный листок бумаги.
   «Отправлю Бет с мамой на море на месяц или два», – не задумываясь, ответила Джо.
   После долгих обсуждений они всё-таки отправились к морю, и хотя Бет вернулась домой не такой пухлой и румяной, как хотелось бы, ей стало гораздо лучше, а миссис Марч заявила, что чувствует себя на десять лет моложе. Так что Джо была довольна вложением своих призовых денег и принялась за работу с приподнятым настроением, стремясь заработать побольше таких восхитительных чеков. В тот год она заработала несколько таких чеков и начала чувствовать, что обладает значительной властью в семье, потому что волшебство пера превратило её «чепуху» в блага для всей семьи. «Дочь герцога» оплатила счет мясника, «Призрачная Рука» расстелила новый ковер, а «Проклятие Ковентри» оказалось благословением для семейства Марч, обеспечив его бакалейными продуктами и платьями.
   Богатство, безусловно, самая желанная вещь, но и бедность имеет свою солнечную сторону, и одно из приятных свойств невзгод – это подлинное удовлетворение, которое может доставить усердная работа ума или рук, и именно нужда вселяет вдохновение, которому мы обязаны половиной мудрых, прекрасных и полезных мирских благ. Джо наслаждалась вкусом этого удовлетворения и перестала завидовать более богатым девушкам, находя большое утешение в том, что она может обеспечить свои потребности и не должна просить ни у кого ни гроша.
   Её рассказы не привлекли большого внимания публики, но своего читателя они нашли, и, воодушевлённая этим, она решила сделать ещё один смелый шаг к славе и богатству. Переписав свой роман в четвёртый раз, прочитав его всем своим близким друзьям и предложив его со страхом и трепетом трём издателям, она, наконец, сбыла его с рук с условием, что сократит его на треть и уберёт все те части, которыми особенно восхищалась.
   «Теперь я должна либо отправить его обратно в свою жестяную жаровню, чтобы он там заплесневел, либо мне придётся самой оплатить печать, либо нарезать его на мелкие кусочки, приспособив к требованиям покупателей, и получить за него столько, сколько смогу. Слава – это очень хорошо, но наличные деньги мне больше пригодятся, поэтому я хочу узнать ваше мнение по этому важному вопросу», – сказала Джо, созвав семейный совет.
   «Не порти свою книгу, девочка моя, в ней заложено больше, чем ты осознаёшь, и идея хорошо продумана. Пусть он полежит и дозреет», – таков был совет её отца, и он сам делал то, что проповедовал, терпеливо ожидая тридцать лет, пока созреют плоды его собственных трудов, и не спешил пожинать их даже сейчас, когда они стали сладкими и сочными.
   «Мне кажется, Джо извлечет больше пользы, если примет участие в испытании, чем если будет ждать, – сказала миссис Марч. – Критика – лучшая проверка такой работы, потому что она покажет ей как неожиданные достоинства, так и недостатки, и поможет ей в следующий раз написать что-то получше. Мы слишком пристрастны, но похвала и порицание со стороны могут оказаться полезными, даже если она выручит не так много денег».
   «Да, – сказала Джо, нахмурив брови, – в том-то и дело. Я так долго возилась с этим романом, что действительно не знаю, хорош он, плох или посредственен. Мне очень поможет, если спокойные, беспристрастные люди взглянут на него и скажут мне, что они о нём думают».
   «Ты всё испортишь, если сделаешь то, что сказал издатель, потому что самое интересное в романе – это мысли, а не действия персонажей, и всё запутается, если ты не будешь давать объяснений по ходу дела», – сказала Мэг, которая твёрдо верила, что эта книга была самым замечательным романом, когда-либо написанным.
   «Но мистер Аллен пишет: “Опустите объяснения, сделайте их краткими и драматичными, пусть персонажи сами расскажут историю”», – перебила Джо, обращаясь к записке издателя.
   «Делай, как он говорит. Он знает, что можно продать, а мы – нет. Сделай хорошую, популярную книгу и получишь столько денег, сколько возможно. Мало-помалу, когда у тебя будет имя, ты сможешь позволить себе отступать от темы и включить в свои романы философов и метафизиков», – сказала Эми, которая придерживалась сугубо практического взгляда на дело.
   «Ну, – сказала Джо со смехом, – если мои герои «философы и метафизики», то это не моя вина, потому что я ничего не знаю о таких вещах кроме того, что иногда слышу от отца. Если некоторые из его мудрых идей вплетаются в мой роман, тем лучше для меня. Ну, Бет, а ты что скажешь?»
   «Мне бы так хотелось, чтобы его напечатали поскорее», – вот и всё, что сказала Бет и улыбнулась. Однако на последнем слове она невольно сделала особый акцент, а задумчивый взгляд её глаз, которые никогда не теряли своего по-детски искреннего выражения, заставил Джо на минуту похолодеть от ощущения надвигавшейся беды и решить «поскорее» пуститься в своё рискованное предприятие.
   Итак, со спартанской решительностью юная писательница положила своего первенца на стол, и искромсала его так безжалостно, как какая-нибудь людоедка. В надежде всем угодить, она следовала каждому совету и, как старик и осёл в басне [17 - Басня «Отец, сын и осел», приписываемая Эзопу.], в итоге так и не смогла угодить никому.
   Её отцу понравилась метафизическая струя, которая неожиданно для самого автора проникла в роман, так что этой струе было позволено остаться, хотя у Джо имелись сомнения на этот счёт. Её мать считала описания слишком подробными. Поэтому они были удалены, как и многие связующие звенья в романе. Мэг хвалила драматические сцены, поэтому Джо ещё больше сгустила краски, чтобы угодить ей, а Эми в свою очередь возражала против комедии, и с самыми лучшими намерениями Джо убрала весёлые сцены, которые вносили разнообразие в мрачную тональность повествования. Затем, чтобы довершить разрушение, она сократила роман на треть и доверчиво отправила бедный коротенький роман, как ощипанную малиновку, в большой, неспокойный мир, чтобы попытать свою судьбу.
   Что ж, роман напечатали, и Джо получила за него триста долларов, а также множество похвал и упрёков – и того и другого намного больше, чем она ожидала, что повергло её в некоторое замешательство, и ей потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя после этого.
   «Вы говорили, мама, что критика будет мне полезна. Но чем она может помочь, если всё настолько противоречиво, что я не могу понять, написала ли я многообещающую книгу или нарушила все десять заповедей?» – воскликнула бедная Джо, перебирая ворох рецензий, чтение которых наполняло её то гордостью и радостью, то гневом и ужасом. «Вот один критик пишет: «Изумительная книга, которая полна правды, красоты и искренности.
   Всё в ней свежо, безупречно и высоконравственно», – продолжала озадаченная писательница. А второй пишет так: «Теоретическая база книги слабая; роман полон порочных фантазий, спиритуалистических идей и неестественных персонажей». Но ведь у меня не было никакой «теоретической базы», я не верю в спиритуализм и брала своих персонажей из жизни, я не понимаю, как этот критик может оказаться прав. Третий отмечает: «Это один из лучших американских романов, выходивших в течение многих лет». (Я же знаю, что это не так.) А следующий утверждает, что «Хотя роман оригинальный и написан очень убедительно и проникновенно, эта книга опасна». Но она не такая! Одни высмеивают роман, другие превозносят его достоинства, и почти все настаивают на том, что у меня была глубокая теория, которую я хотела изложить, хотя я написала роман только ради собственного удовольствия и денег. Жаль, что я не напечатала его целиком, или лучше вообще не отдавала бы в печать, потому что я терпеть не могу, когда обо мне судят превратно».
   Её семья и друзья великодушно подбадривали и поддерживали её. И всё же это было непростое время для чувствительной, жизнерадостной Джо, желавшей сделать как лучше, и, по всей видимости, добившейся обратного результата. Но это пошло ей на пользу, потому что те, чьё мнение имело реальную ценность, дали ей критику, что служит лучшим уроком для автора, и когда минуло чувство обиды, она могла посмеяться над своей бедной книжечкой, но всё ещё верила в неё, чувствуя себя мудрее и сильнее после перенесённых ударов.
   «Это меня не убьёт, ведь я не гениальна, как Китс [18 - Джон Китс (1795–1821) – английский поэт-романтик.], – твёрдо сказала она, – и, в конце концов, это я сыграла с ними шутку, потому что части книги, взятые прямо из реальной жизни, осуждаются как невозможные и абсурдные, а сцены, которые я выдумала из своей собственной глупой головы, объявляют «очаровательно естественными, нежными и правдивыми». Так что я утешу себя этим, а когда буду готова, снова поднимусь на ноги и попробую ещё раз».

Глава 5. Опыты домоводства

   Как и большинство других молодых женщин, Мэг начала свою замужнюю жизнь с решимости стать образцовой домохозяйкой. Джон должен обрести рай в доме, он должен всегда видеть улыбающееся лицо жены, должен великолепно питаться каждый день и никогда не думать о потерянной пуговице. Она вкладывала в работу по дому столько любви, энергии и бодрости, что не могла не преуспеть, несмотря на некоторые препятствия. Ее домашний рай не был безмятежным, потому что маленькая женщина хлопотала, слишком стремилась угодить мужу и суетилась, как истинная Марта [19 - Персонаж романа Вальтера Скотта «Роб Рой».], обременённая множеством забот. Иногда она слишком уставала, чтобы даже улыбнуться, у Джона начиналось расстройство желудка после перемен изысканных блюд, и он неблагодарно требовал простой еды. Что касается пуговиц, то она вскоре стала удивляться, куда они исчезают, качать головой из-за беспечности мужчин и грозить мужу, что заставит его пришивать их самому, и посмотрит, справятся с этим его неуклюжие нетерпеливые пальцы лучше, чем её.
   Они были очень счастливы, даже после того, как обнаружили, что они не могут жить лишь любовью. Джон не считал, что Мэг стала менее красивой, даже когда она улыбалась ему из-за привычного кофейника. Мэг не пропускала ни одного романтичного ежедневного расставания, когда муж вслед за поцелуем нежно спрашивал её: «Не прислать ли мне телятины или баранины, чтобы ты приготовила ужин, дорогая?» Их домик перестал быть разукрашенной беседкой, но стал просто домом, и молодые вскоре почувствовали, что эта перемена к лучшему. Сначала они играли в домашнее хозяйство и радовались, как дети. Затем Джон решительно окунулся с головой в работу, чувствуя на своих плечах бремя главы семьи, а Мэг убрала свои батистовые платья в шкаф, надев большой фартук, и принялась за работу, как уже было сказано, скорее с большей энергией, чем с осмотрительностью.
   Во время своего приступа кулинарной мании она изучила «Книгу рецептов» миссис Корнелиус от корки до корки, как будто это был задачник по математике, решая задачи с терпением и осторожностью. Иногда они приглашали Марчей, чтобы те помогли им съесть слишком обильные удавшиеся блюда, или втайне отправляли Лотти с порциями неудавшихся кушаний к юным Хюммелям, которые должны были скрыть неудачу от посторонних глаз в своих желудках, вполне пригодных для этой цели. Вечер, проведённый с Джоном, склонившимся над своими бухгалтерскими книгами, обычно приводил к временному затишью в кулинарном энтузиазме, за ним следовал приступ бережливости, во время которого беднягу кормили хлебным пудингом, тушёным рагу с овощами и чуть тёплым кофе, что испытывало его терпение, хотя он переносил это с похвальной стойкостью. Однако ещё до того, как была найдена золотая середина, Мэг включила в свой домашний обиход то, без чего молодые пары редко обходятся в течение длительного времени, – семейную ссору.
   Воспылав желанием по-хозяйски наполнить свою кладовую домашним заготовками, она взялась за приготовление желе из собственной смородины. Джону было дано указание заказать домой дюжину или две маленьких горшочков и сахара сверх обычного количества, так как смородина в их садике созрела и должна была быть немедленно обработана. Поскольку Джон был твёрдо убеждён, что его «жёнушке» всё было по плечу, и, естественно, гордился её мастерством, он решил сделать ей приятное и заготовить единственный созревший у них урожай в самом приятном виде для употребления зимой. Дома появились четыре дюжины очаровательных горшочков, полбочки сахара и маленький мальчик, чтобы помочь ей собрать смородину. Убрав свои красивые волосы под чепчик, обнажив до локтей руки и надев клетчатый фартук, который выглядел кокетливо, несмотря на то, что доходил ей до горла, молодая хозяйка принялась за работу, не сомневаясь в успехе – разве она не видела сотни раз, как это делала Ханна? Поначалу её поразило количество горшочков, но Джон так любил желе, а милые баночки так мило смотрелись бы на верхней полке кладовой, что Мэг решила заполнить их все и потратить целый день, собирая ягоды, кипятя, процеживая и хлопоча над своим желе. Она старалась изо всех сил, она сверялась с книгой рецептов миссис Корнелиус, она ломала голову, вспоминая, как бы поступила Ханна с тем, что Мэг не довела до конца, она снова кипятила, снова добавляла сахар и убавляла огонь, но это ужасное варево никак не застывало в «желе».
   Ей очень хотелось броситься домой к маме, как она была, в фартуке, и попросить о помощи, но они с Джоном договорились, что никогда никому не будут досаждать своими личными заботами, переживаниями или ссорами. Они смеялись над этим последним словом, как будто сама идея, которую оно обозначало, была нелепой, но они решили держать своё слово, и всякий раз, когда можно было обойтись без посторонней помощи, они так и поступали, и никто не вмешивался в их жизнь, потому что так посоветовала миссис Марч. Итак, Мэг в одиночестве билась с неподатливым сладким варевом весь тот жаркий летний день, а в пять часов вечера села посреди перевёрнутой вверх дном кухни, заломила свои измазанные вареньем руки, вскрикнула и заплакала.
   Тогда, в первые дни своей замужней жизни, она часто говорила: «Мой муж всегда будет волен пригласить домой друга, когда пожелает. Я должна быть всегда готова к этому. Не будет никакой суеты, ссор, неловкости, а будет убранный дом, весёлая жена и хороший обед. Джон, дорогой, тебе не нужно спрашивать у меня разрешения, приглашай, кого захочешь, и будь уверен, что я окажу гостеприимство».
   Это было очаровательно, разумеется! Джон прямо-таки светился от гордости, услышав эти слова от неё, и почувствовал, какое это счастье – иметь такую замечательную жену. Но, хотя время от времени у них бывали гости, их приход никогда не был нежданным, и у Мэг до сих пор не было возможности отличиться. Так всегда бывает в этой юдоли слёз, это неизбежность, которой мы можем только удивляться, сожалеть об этом и переносить, как можем.
   Если бы Джон не забыл о желе, с его стороны действительно было бы непростительно выбрать именно этот день из всех дней в году, чтобы неожиданно привести друга домой на ужин. Похвалив себя за то, что утром были заказаны прекрасные продукты, будучи уверенным в том, что их вот-вот приготовят, и предвкушая, какой великолепный эффект он произведёт, когда его хорошенькая жена выбежит ему навстречу, он сопроводил друга в своё жилище с неудержимым удовлетворением молодого хозяина и мужа.
   Но этот мир полон разочарований, как обнаружил Джон, приблизившись к «Голубятне». Обычно гостеприимно открытая входная дверь сегодня была не только закрыта, но и заперта, и ступени украшала грязь, не убранная со вчерашнего дня. Окна гостиной были закрыты, шторы опущены и на веранде не было его хорошенькой жены в белом платье, занятой шитьём, с умопомрачительным бантиком в волосах, и хозяйка дома с блеском в глазах и застенчивой улыбкой не приветствовала своего гостя. Ничего подобного не наблюдалось, потому что не видно было ни одной живой души, кроме спавшего под кустами мальчика, испачканного соком ягод, словно кровью.
   «Боюсь, что-то случилось. Пройди в сад, Скотт, а я пока поищу миссис Брук», – сказал Джон, встревоженный тишиной и безлюдьем.
   Он обежал вокруг дома, следуя за резким запахом жжёного сахара, и мистер Скотт со странным видом пошёл за ним. Он осторожно остановился в отдалении, когда Брук скрылся в доме, но со своего места он мог хорошо видеть и слышать всё происходящее, и, будучи холостяком, предвкушал грядущую семейную сцену.
   На кухне царили беспорядок и отчаяние. Желе переливалось из одного горшочка в другой, стекало на пол и бойко подгорало на плите. Лотти с тевтонским хладнокровием невозмутимо ела хлеб со смородиновым сиропом, потому что желе оставалось безнадёжно жидким, в то время как миссис Брук, уткнувшись в свой фартук, сидела на кухне, горько всхлипывая.
   «Моя дорогая девочка, что произошло?» – воскликнул Джон, врываясь в комнату, ошеломлённый видом обожжённых рук, известием о неожиданном происшествии и втайне ужасаясь при мысли о госте в саду.
   «О, Джон, я так устала, мне жарко, я злюсь и волнуюсь! Я занималась этим до полного изнеможения. Помоги же мне, или я умру!» – и измученная хозяйка бросилась ему на грудь, оказывая ему сладкий приём во всех смыслах этого слова, потому что и её передник и пол были «окроплены» вареньем, словно перенеся обряд крещения.
   «Что тебя так расстроило, дорогая? Случилось что-нибудь ужасное?» – спросил встревоженный Джон, нежно целуя маленький чепчик, который съехал набок с макушки.
   «Да», – в отчаянии всхлипнула Мэг.
   «Тогда рассказывай быстрее. Не плачь. Я могу вынести всё, что угодно, только не слёзы. Выкладывай, любовь моя».
   «Же… Желе не загустевает, и я не знаю, что делать!»
   Джон Брук расхохотался над этим так, как впоследствии никогда не осмеливался, и насмешливый Скотт невольно улыбнулся, услышав этот искренний раскат смеха, который явился последней каплей горя, переполнившего бедняжку Мэг.
   «И только-то? Выбрось это в окно и забудь. Я куплю тебе кварты желе, если захочешь, но, ради Бога, не устраивай истерику, потому что я привёл с собой Джека Скотта поужинать и…»
   Джон не успел продолжить, потому что Мэг оттолкнула его и рухнула в кресло, трагически сложив руки, и тоном, в котором смешались негодование, упрёк и смятение, произнесла:
   «Человек пришёл на ужин, а в доме беспорядок! Джон Брук, как ты мог так поступить?»
   «Тише, он в саду! У меня из головы выскочило это злосчастное желе, но теперь ничего не исправишь», – сказал Джон, с тревогой оглядываясь вокруг.
   «Тебе нужно было послать мне весточку или сказать об этом сегодня утром, и ты должен был помнить, чем я была занята», – раздражённо продолжала Мэг, потому что даже голубки клюются, если взъерошить их пёрышки.
   «Утром я не знал, что приглашу его, да и времени не было послать весточку, потому что я встретил его по дороге домой. Мне и в голову не пришло спрашивать у тебя разрешения, ведь ты всегда говорила, чтобы я поступал, как мне хочется. Я никогда не делал этого раньше, и будь я проклят, если я когда-нибудь снова так поступлю!» – добавил Джон с обиженным видом.
   «Надеюсь, что ты так не поступишь! Уведи его немедленно. Я его не приму, и ужин не приготовлен».
   «Подумать только! Где же говядина и овощи, которые я послал домой, и пудинг, который ты обещала приготовить?» – крикнул Джон, бросаясь в кладовую.
   «У меня не было времени готовить ужин. Я думала, мы поедим у мамы. Прости, но я была так занята», – и у Мэг на глаза снова навернулись слёзы.
   У Джона был мягкий характер, но он был живой человек, и ни душевному, ни физическому спокойствию не способствовало после долгого рабочего дня прийти домой усталым, голодным и полным надежд, а вместо этого увидеть беспорядок, пустой стол и сердитую жену. Однако он снова сделал над собой усилие, и небольшой шторм миновал бы, если бы не одно неудачное слово, сказанное им.
   «Да, неприятная ситуация, я согласен, но с твоей помощью мы справимся и хорошо проведём время. Не плачь, дорогая, а просто сделай небольшое усилие и приготовь нам что-нибудь. Мы оба голодные, как волки, так что нам всё равно, что поесть. Дай нам холодного мяса, хлеба и сыра. Не нужно нам желе».
   Он хотел, чтобы это прозвучало добродушно, как шутка, но одно-единственное слово решило его судьбу. Мэг подумала, что было слишком жестоко намекать на её досадную неудачу, и последняя капля переполнила чашу её терпения, когда он так пошутил.
   «Тебе нужно как можно скорее уладить эту ситуацию. Я слишком устала, чтобы «делать небольшое усилие» ради кого-либо. Это так похоже на мужчин, приводить в дом человека и подавать на стол кость и простой хлеб с сыром. Я не потерплю ничего подобного в своем доме. Отведи этого Скотта к маме и скажи ему, что я в отъезде, больна, умерла, что угодно. Я его не приму, а вы оба можете смеяться надо мной и моим желе сколько угодно. Вам здесь больше ничего не светит».
   И, на одном дыхании бросив этот вызов, Мэг швырнула фартук и поспешно покинула поле боя, чтобы поплакать в своей комнате. Что эти два существа делали в её отсутствие, ей было неизвестно, но мистера Скотта не отвели «к маме», и когда Мэг спустилась вниз после того, как муж с другом вместе ушли, она обнаружила следы беспорядочного обеда, и это привело её в ужас. Лотти сообщила, что они «ели много и много смеялись, и хозяин велел ей выбросить сладкое варево и убрать горшки».
   Мэг очень хотелось пойти и рассказать обо всём случившемся маме, но чувство стыда за свои собственные недостатки, чувство верности Джону, «который может быть жесток, но никто не должен об этом знать», удержало её, и после небольшой уборки она нарядилась и села ждать, когда Джон вернётся и будет прощён.
   К сожалению, Джон не пришёл к ней, так как был иного мнения о случившемся. Он обернул это в хорошую шутку для Скотта, как мог, извинился за свою жёнушку и разыграл из себя гостеприимного хозяина так ловко, что его другу понравился импровизированный ужин, и он пообещал прийти снова, но в действительности Джон был зол, хотя и не показывал этого, так как чувствовал, что Мэг бросила его в трудный час.
   «Было нечестно говорить мужчине, чтобы он приводил домой друзей в любое время, когда захочет, а когда он припомнил это тебе, ты разозлилась, обвинила его и бросила одного на произвол судьбы, чтобы он выглядел смешным или жалким. Нет, клянусь Богом, это нечестно! И Мэг должна это понять».
   Он внутренне кипел от злости во время обеда, но когда волнение утихло и он пошёл домой, проводив Скотта, его настроение смягчилось.
   «Бедняжка! Ей было тяжело, когда она от всего сердца старалась угодить мне. Конечно, она неправа, но она так молода. Я должен быть терпеливым и воспитывать её».
   Джон надеялся, что жена не ушла домой к маме – он терпеть не мог пересуды и вмешательство в свою личную жизнь. На мгновение он снова рассердился при одной только мысли об этом, но затем страх, что Мэг сейчас доплачется до истерики, смягчил его сердце и заставил его ускорить шаг; он решил быть спокойным и добрым, но твёрдым, очень твёрдым и показать ей, что она не выполнила свои обязательства перед супругом.
   Мэг тоже решила быть «спокойной и доброй, но твёрдой» и показать мужу, в чём заключаются его обязательства. Ей очень хотелось выбежать ему навстречу, попросить прощения, чтобы он её поцеловал и утешил, и она была уверена, что так и будет, но, конечно, не сделала ничего подобного и, увидев Джона, приближающегося к дому, начала совершенно непринуждённо напевать себе под нос, раскачиваясь в кресле-качалке и заниматься шитьём, как леди, отдыхающая в своей прекрасной гостиной.
   Джон был немного разочарован, не встретив нежную Ниобу [20 - В греч. мифологии – символ материнского горя.], но, чувствуя, что его достоинство требует, чтобы она извинилась первой, он не попросил прощения, лишь неторопливо вошёл и лёг на диван с исключительно уместным замечанием: «Скоро будет новолуние, дорогая».
   «Ничего не имею против», – так же спокойно ответила Мэг. Мистер Брук пытался заговорить на некоторые другие общие темы, но они встретили холодный приём со стороны миссис Брук, и беседа сошла на нет. Тогда Джон подошёл к одному из окон, развернул свою газету и, образно говоря, с головой ушёл в неё. Мэг придвинулась к другому окну и принялась шить, словно новые розочки для тапочек были одним из предметов первой необходимости. Никто не произнёс ни слова. Оба выглядели вполне «спокойными и твёрдыми», и оба чувствовали себя безумно неловко.
   «О Боже, – подумала Мэг, – жизнь в браке очень тяжела и требует не только любви, но и бесконечного терпения, как говорит мама». Слово «мама» наводило на мысль о других материнских советах, данных давным-давно, которые воспринимались с недоверием и несогласием.
   «Джон хороший человек, но у него есть свои недостатки, и ты должна научиться их видеть и мириться с ними, помня о своих собственных. Он очень решителен, но никогда не будет упрямиться, если ты будешь терпелива в своих доводах, и не станешь раздражённо спорить. Он очень педантичен и щепетилен в том, что касается истины – хорошая черта, хотя ты и называешь его «дотошным». Никогда не обманывай его ни взглядом, ни словом, Мэг, и он окажет тебе доверие, которое ты заслуживаешь, поддержку, в которой ты нуждаешься. У Джона вспыльчивый характер, но не такой, как у нас – мы быстро вспыхиваем, но быстро остываем, – его гнев разгорается медленно, ровно, но если однажды распалится, то погасить его нелегко. Будь осторожна, очень осторожна, чтобы не разгневать его, ибо мир и счастье в семье зависят от сохранения его уважения к тебе. Следи за собой, будь первой, кто попросит прощения, если вы оба неправы, и остерегайся мелких обид, недоразумений и опрометчивых слов, которые часто приводят к горькой печали и раскаянию».
   Эти напутствия вспомнились Мэг, когда она сидела за шитьём на закате дня, особенно последняя фраза. Это была их первая серьёзная ссора, её опрометчивые речи казались ей теперь и глупыми и злыми, когда она их вспоминала, её гнев теперь выглядел детским, а мысли о бедном Джоне, который возвращается домой с работы и видит такую ужасную картину, совершенно растопили её сердце. Она взглянула на него со слезами на глазах, но он этого не заметил. Она отложила шитьё и поднялась, подумав: «Я первая скажу «прости»», но он, казалось, не слышал, как она встала. Мэг очень медленно пересекла комнату, потому что ей было трудно перебороть свою гордость, подошла и встала рядом с ним, но он не повернулся к ней. На мгновение ей показалось, что она действительно не может извиниться, затем ей в голову пришла мысль: «Это только начало. Я сделаю всё, что от меня зависит, и мне не в чем будет себя упрекнуть», – и, наклонившись, она нежно поцеловала мужа в лоб. Конечно, это всё решило. Покаянный поцелуй был лучше, чем все слова на свете, и в следующее мгновение Джон усадил её к себе на колени, нежно говоря:
   «Это было ужасно – шутить над бедными горшочками с желе. Прости меня, дорогая. Я никогда больше не буду так делать!»
   Но, Боже мой, он смеялся потом над этим случаем сотни раз, и Мэг тоже смеялась, и оба объявили, что это было самое сладкое желе, которое они когда-либо делали, потому что вместе с желе в баночках были законсервированы семейный мир и согласие.
   После этого Мэг пригласила мистера Скотта на званый ужин и устроила ему настоящий пир без вскипевшей жены в качестве первого блюда, и в этот раз она была так весела и любезна и всё прошло так замечательно, что мистер Скотт назвал Джона везучим, и всю дорогу домой качал головой, размышляя над тяготами холостяцкой жизни.
   Осенью на Мэг обрушились новые испытания и переживания. Салли Моффат возобновила свою дружбу с ней, постоянно забегала в маленький домик, чтобы посудачить о том, о сём, или приглашала «бедняжку» заглянуть к ней на денёк в свой большой дом. Мэг это нравилось, потому что, когда было пасмурно, она часто чувствовала себя одинокой. Все были заняты своими делами в доме Марчей, Джон возвращался домой поздно вечером, и ей совсем нечем было заняться, кроме как шить, читать или бесцельно бродить по комнатам. Поэтому само собой случилось так, что Мэг стала слоняться без дела и болтать со своей подругой. Глядя на красивые безделушки Салли, Мэг стала страстно желать иметь такие же и страдала из-за того, что у неё их не было.
   Салли была очень добра и часто предлагала подарить ей эти вожделенные вещицы, но Мэг отказывалась, зная, что Джону это не понравится, а потом эта глупая маленькая женщина взяла и сделала то, что Джону не понравилось ещё больше.
   Она знала размеры доходов своего мужа, и ей нравилось сознавать, что он доверяет ей не только своё счастье, но и то, что некоторые мужчины, кажется, ценят гораздо больше – свои деньги. Она знала, где они лежат, могла свободно брать столько, сколько ей хочется, и единственное, о чём он просил Мэг, – это чтобы она вела учёт каждого пенни, раз в месяц оплачивала счета и помнила, что она жена небогатого человека. До сих пор она хорошо справлялась с этим, была бережлива и аккуратна, чётко вела свои маленькие книги расходов и без страха ежемесячно показывала их мужу.
   Но той осенью змей-искуситель проник в рай Мэг и стал сбивать её с пути истинного, как многих современных Ев, не яблоками, а платьями. Мэг не любила, когда её жалели и заставляли чувствовать себя бедной. Это её раздражало, но ей было стыдно в этом признаться, и время от времени она пыталась утешиться, купив что-нибудь красивое, чтобы Салли не думала, что ей приходится экономить деньги. После этого она всегда чувствовала себя согрешившей, потому что красивые вещи редко были необходимыми, но на тот момент они стоили так дёшево, что не вызывали беспокойства, поэтому количество мелочей незаметно увеличивалось, и в походах по магазинам она больше не была пассивной наблюдательницей.
   Но мелочи стоили больше, чем Мэг могла себе представить, и когда в конце месяца она посчитала расходы, итоговая сумма её несколько напугала. В тот месяц Джон был занят своей работой и поручил ей вести счета, в следующем месяце он уехал в командировку, но на третий устроил большой квартальный расчёт, и Мэг запомнила этот случай навсегда. За несколько дней до этого она совершила ужасный поступок, который угнетал её совесть. Салли покупала шёлк, и Мэг давно мечтала о новом красивом лёгком платье для выхода, так как её чёрное шёлковое платье смотрелось слишком просто, а носить вечерние наряды из более тонких тканей больше подобало юным девушкам.
   На Новый год тётушка Марч обычно дарила каждой сестре по двадцать пять долларов. Ждать оставалось всего месяц, а на распродаже был прекрасный фиолетовый шёлк, и у Мэг хватило бы на него денег, если бы только она осмелилась их взять. Джон всегда говорил, что то, что принадлежит ему, принадлежит и ей, но сочтёт ли он правильным, если она потратит не только ожидаемые на Новый год двадцать пять долларов, но и ещё двадцать пять из семейного бюджета? Вот в чём был вопрос. Салли уговаривала её, предлагала одолжить ей денег и с самыми лучшими намерениями на свете искушала Мэг так, что та не могла противиться. В недобрый момент продавец вскинул вверх прекрасные сверкающие складки и сказал: «Почти даром, уверяю вас, мэм». Она ответила: «Я беру», и ткань была отрезана и оплачена. Салли ликовала, а Мэг смеялась, как будто никаких последствий не предвиделось, и уехала домой с чувством, словно полиция преследовала её за кражу.
   Дома она попыталась унять угрызения совести, разложив перед собой прекрасный шёлк, но теперь он выглядел не таким серебристым, всё-таки не шёл ей, и слова «пятьдесят долларов» казались отпечатанными на каждом отрезе ткани, как узор. Она убрала его в шкаф, но он преследовал её, не как восхитительный образ платья, а был ужасно похож на призрак глупости, от которого нелегко избавиться. Когда в тот вечер Джон достал свои расходные книги, сердце Мэг защемило, и впервые за всю свою супружескую жизнь она почувствовала страх перед своим мужем. Его карие глаза смотрели по-доброму, но ей они казались суровыми, и, хотя он был необычайно весел, она решила, что он раскусил её, но не хотел, чтобы она об этом догадалась. Все счета за дом были оплачены, все расходные книги – в порядке. Джон похвалил её и уже разворачивал старый бумажник, который они называли «банком», когда Мэг, зная, что он совершенно пуст, остановила его руку, нервно сказав:
   «Ты ещё не посмотрел мою книгу личных расходов».
   Джон никогда не просил её показывать эту книжечку, но она всегда настаивала на этом, обычно наслаждаясь его мужским изумлением по поводу странных вещиц, необходимых женщине, и вынуждала его догадываться, что такое «кант», настойчиво требовать объяснить ему, что означает «кофточка в обтяжку» или удивляться, как безделица, состоящая только из трёх бутонов роз, лоскутка бархата и пары нитей, могла оказаться шляпкой и стоить шесть долларов. Тем вечером он выглядел так, словно предвкушал, как будет шутливо расспрашивать о расходах и притворяться, что его пугает её расточительность, как он часто делал, но на самом деле он особенно гордился благоразумием своей жены.
   Мэг медленно извлекла книжечку, положив перед ним, и встала позади его кресла под тем предлогом, что хотела разгладить морщины на его усталом лбу, и стоя за его спиной со все возраставшим ужасом проговорила:
   «Джон, дорогой, мне стыдно показывать тебе мою книгу расходов, потому что в последнее время я действительно была ужасно расточительной. Я так часто бываю на людях, что мне, знаешь ли, нужно во что-нибудь одеваться, и Салли посоветовала мне купить это, что я и сделала, и мои деньги в подарок на Новый год частично покроют эти расходы, но я пожалела, что так поступила, потому что знала, что ты сочтёшь это неправильным».
   Джон рассмеялся, притянул её к себе, обведя вокруг кресла, и добродушно сказал:
   «Не отходи и не прячься от меня. Я не буду наказывать тебя из-за пары сногсшибательных сапожек. Я горжусь ножками своей жены и не имею ничего против, если она заплатит восемь или девять долларов за сапожки, если они хорошие».
   Это была одна из последних купленных ею «мелочей», и взгляд Джона упал именно на эту сумму, когда он говорил.
   «О, что он скажет, когда дойдёт до этих ужасных пятидесяти долларов!» – подумала Мэг и содрогнулась.
   «Это хуже, чем сапожки, это шёлковое платье», – сказала она с отчаянным хладнокровием, желая, чтобы худшее поскорее осталось позади.
   «Ну, дорогая, каков «клятый общий итог», как говорит мистер Манталини [21 - Персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь и приключения Николаса Никльби».]?»
   Это было не похоже на Джона, и она знала, что он смотрит на неё тем открытым взглядом, который она всегда была готова встретить, ответив ему так же открыто. Она перевернула страницу и одновременно отвернула в сторону голову, указывая на сумму, достаточно большую и без пятидесяти долларов, а с учетом последней покупки оказавшейся совершенно ужасной. На минуту в комнате воцарилась тишина, затем Джон медленно произнёс – но она почувствовала, что ему стоило больших усилий не выражать неудовольствия:
   «Ну, я не думаю, что пятьдесят долларов это много для платья, со всеми этими оборками и штучками, которые тебе необходимы, чтобы отделать его по сегодняшней моде».
   «Оно пока не сшито и не отделано», – тихо вздохнула Мэг, внезапно вспомнив о расходах, которые ещё придется понести, и эта мысль ошеломила её.
   «Двадцать пять ярдов шёлка, кажется, достаточно, чтобы с головой укрыть маленькую женщину, но я не сомневаюсь, что моя жена будет выглядеть не хуже, чем миссис Нед Моффат, когда наденет его», – сухо сказал Джон.
   «Я знаю, что ты сердишься, Джон, но ничего не могу с собой поделать. Я не хочу тратить твои деньги впустую, и я не думала, что эти мелочи в итоге окажутся такими дорогими. Я не могу устоять, когда вижу, как Салли покупает всё, что захочет, и сочувствует мне, потому что я этого не делаю. Я стараюсь быть всем довольной, но мне трудно, я устала быть бедной».
   Последние слова были произнесены так тихо, что ей показалось, муж их не расслышал, но он их слышал, и они глубоко его ранили, потому что он отказывал себе во многих удовольствиях ради Мэг. Она хотела откусить себе язык, сказав это, потому что Джон оттолкнул от себя книги и встал, сказав дрожащим голосом:
   «Я боялся этого. Я стараюсь изо всех сил, Мэг», – если бы он отругал её или даже устроил взбучку, это не ранило бы ей сердце, как эти несколько слов. Она подошла и прижалась к нему, роняя слёзы раскаяния: «О, Джон, мой дорогой, добрый, трудолюбивый мальчик. Я не это имела в виду! Это было так низко, так нечестно и неблагодарно, как я могла так сказать! О, как я могла сказать такое!»
   Он был очень добр, с готовностью простил её и не высказал ни единого упрёка, но Мэг осознавала, что именно она совершила и её слова не скоро забудутся, хотя Джон, возможно, никогда больше не упомянет об этом. Она обещала любить его, в горе и в радости, и вот она, его жена, упрекнула его в бедности, после того как безрассудно потратила заработанные им деньги. Это было ужасно, и хуже всего было то, что Джон продолжал потом вести себя так спокойно, как будто ничего не произошло, кроме того, что стал задерживаться в городе допоздна и работал дома по ночам, когда она уходила плакать, пока не заснёт. Через неделю-другую угрызения совести чуть не довели Мэг до болезни, а известие о том, что Джон отменил заказ на новое пальто для себя, привело её в состояние отчаяния, и на неё было жалко смотреть. В ответ на её удивлённые расспросы он просто сказал: «Я не могу себе этого позволить, дорогая».
   Мэг ничего не ответила, но через несколько минут он обнаружил жену в холле, уткнувшуюся лицом в старое пальто и плачущую так, словно её сердце вот-вот разорвётся.
   В тот вечер они долго беседовали, и Мэг стала больше любить своего мужа за его бедность, потому что нужда, казалось, сделала его мужчиной, дала ему силу и мужество прокладывать свой путь в жизни и научила его нежному терпению, с которым он выносил неудачи и усмирял естественные желания тех, кого любил.
   На следующий день она спрятала свою гордость в карман, пошла к Салли, рассказала ей правду и попросила оказать любезность, купив у неё шёлк. Добродушная миссис Моффат охотно сделала это, и у неё хватило деликатности не подарить ей этот шёлк сразу же после покупки. Потом Мэг заказала домой мужское пальто, и когда Джон пришёл с работы, она надела его на себя и спросила, нравится ли мужу её новое шёлковое платье. Можно себе представить, что он ответил ей, как воспринял этот подарок, и какая счастливая жизнь началась потом. Джон возвращался домой рано, Мэг больше не слонялась без дела, и это пальто по утрам надевалось очень счастливым мужем, а по вечерам снималось самой преданной жёнушкой. Так прошёл год, и в середине лета Мэг пережила новый опыт, самый важный и нежный в жизни женщины.
   Однажды в субботу взволнованный Лори прокрался на кухню «Голубятни» и был встречен звоном кимвалов, потому что Ханна хлопнула в ладоши, держа кастрюлю в одной руке и крышку в другой.
   «Как поживает маленькая мамочка? Где все? Почему вы не сообщили мне об этом до того, как я вернулся домой?» – громким шёпотом начал Лори.
   «Счастлива, как королева, голубушка наша! Все до последней души наверх поднялись и поклоняются. Нам здесь потрясения были не нужны. А теперь идите-ка в гостиную, и я пришлю их к вам», – и так, несколько запутанно ответив Лори, довольная Ханна скрылась, хихикая от упоения.
   Вскоре появилась Джо, гордо неся фланелевый свёрток, лежащий на большой подушке. Лицо Джо было очень серьёзным, но её глаза блестели, и в голосе чувствовался странный отзвук какого-то подавляемого чувства.
   «Закрой глаза и вытяни вперёд руки», – заманчиво проговорила она.
   Лори поспешно отступил в угол и, спрятав руки за спину, умоляюще сказал:
   «Нет, спасибо, лучше не стоит. Я уроню его или раздавлю, как пить дать».
   «Тогда ты не увидишь своего племянничка», – решительно сказала Джо, поворачиваясь, словно хотела уйти.
   «Ладно, ладно, давай! Только за нанесённый ущерб будешь отвечать ты», – повинуясь приказу, Лори героически закрыл глаза, в то время как нечто было вложено ему в руки. Взрыв смеха Джо, Эми, миссис Марч, Ханны и Джона заставил его раскрыть глаза в следующий момент, чтобы обнаружить, что ему вручили двух младенцев вместо одного.
   Неудивительно, что все рассмеялись, потому что выражение его лица было таким забавным, что даже квакер стал бы хохотать до судорог, ведь он стоял и переводил ошарашенный взгляд с невинных младенцев на весёлых зрителей с таким ужасом, что Джо осела на пол, умирая со смеху.
   «Близнецы, клянусь Юпитером! – вот и всё, что он сказал в течение минуты, а затем, повернувшись к женщинам с умоляющим взглядом, который был так забавно жалобен, он добавил: – Скорее, заберите их у меня, кто-нибудь! А то я сейчас рассмеюсь и уроню их».
   Джо подхватила малышей и прошествовала по комнате из угла в угол, держа по одному близнецу в каждой руке, как будто уже была посвящена в тайны ухода за детьми, а в это время Лори смеялся, пока слёзы не потекли по его щекам.
   «Это лучшая шутка сезона, не так ли? Я тебе не сообщила сразу, потому что мне очень хотелось удивить тебя, и я тешу себя надеждой, что мне это удалось», – сказала Джо, когда отдышалась.
   «Это самое большое потрясение в моей жизни. Разве это не забавно? Это мальчики? Как вы собираетесь их назвать? Дайте мне ещё раз взглянуть. Поддержи меня, Джо, клянусь жизнью, их слишком много для меня», – ответил Лори, разглядывая младенцев с видом большого, доброжелательного ньюфаундленда, взирающего на пару маленьких котят.
   «Мальчик и девочка. Разве они не прелестны?» – сияя улыбкой, сказал гордый папа, глядя на маленьких красных барахтавшихся существ, как на неоперившихся ангелов.
   «Самые замечательные младенцы, которых я когда-либо видел. Кто из них кто?» – и Лори наклонился, как колодезный журавль, чтобы рассмотреть эти два чуда.
   «Эми повязала голубую ленту на мальчика и розовую на девочку, согласно французской моде, так что можно различить, кто есть кто. Кроме того, у одного близнеца голубые глаза, а у другого карие. Поцелуй их, дядя Тедди», – лукаво сказала Джо.
   «Боюсь, им это может не понравиться», – начал Лори с несвойственной ему робостью.
   «Конечно, понравится, они уже привыкли к этому. Сделайте это сейчас же, сэр!» – скомандовала Джо, опасаясь, что он может предложить передать им поцелуй через неё.
   Лори состроил гримасу и повиновался, осторожно чмокнув каждую маленькую щёчку, что вызвало у всех новый взрыв смеха и пронзительный визг у детей.
   «Ну вот, я так и знал, что им не понравится! Это точно мальчик, смотри, как он брыкается и заправски бьёт кулачками. Эй, Брук младший, бей в лицо мужчинам своего размера, ладно?» – воскликнул Лори, в восторге от тычка в лицо крошечным кулачком, которым малыш бесцельно размахивал в воздухе.
   «Его назовут Джон-Лоуренс, а девочку Маргарет – в честь матери и бабушки. Мы будем звать её Дейзи, чтобы не было двух Мэг, а мальчонку – Джек, полагаю, если мы не подберём лучшего имени», – сказала Эми с важным видом, как у тётушки.
   «Назовите его Демиджон, а для краткости – Деми [22 - «Деми» – значит «полу», следовательно, Лори предлагает назвать мальчика «полу-Джоном».]», – предложил Лори.
   «Дейзи и Деми, как раз то, что нужно! Я была уверена, что Тедди сможет придумать имя малышу», – воскликнула Джо, хлопая в ладоши.
   Тедди тогда, несомненно, это удалось, потому что с той поры детей всегда называли «Дейзи» и «Деми».

Глава 6. Визиты

   «Собирайся, Джо, пора идти».
   «Куда?»
   «Уж не хочешь ли ты сказать, что забыла про свое обещание сегодня нанести со мной полдюжины визитов?»
   «В своей жизни я совершила немало опрометчивых и глупых поступков, но не думаю, что когда-либо совсем сошла с ума, пообещав сделать шесть визитов за день, хотя даже из-за одного я потом целую неделю сама не своя».
   «Да, но мы же договорились. Я должна была закончить для тебя пастельный портрет Бет, а ты должна была сопровождать меня подобающим образом и нанести ответные визиты нашим соседям».
   «Если бы стояла ясная погода, и это было прописано в договоре, а я буду придерживаться буквы договора, Шейлок [23 - Персонаж шекспировской пьесы «Венецианский купец», бессердечный ростовщик.]. На востоке куча облаков, это несправедливо, и я не пойду».
   «А это называется увиливать. Сегодня прекрасный день, дождя не предвидится, и ты гордишься тем, что всегда сдерживаешь свои обещания, так что будь честна, иди и выполни свой долг, а затем будешь жить спокойно ещё шесть месяцев».
   В этот момент Джо была особенно поглощена шитьём одежды, потому что она была главной портнихой в семье и ставила себе это в особую заслугу, так как умела пользоваться иглой не хуже, чем пером. Ей было очень неприятно, что её захватили в плен во время первой примерки и приказали совершать визиты в своей лучшей одежде в тёплый июльский день. Джо терпеть не могла официальных визитов и избегала их, если только Эми не вынуждала её с помощью сделки, подкупа или обещания. В данном случае выхода не было, и, непокорно щёлкнув ножницами и по-прежнему утверждая, что чувствует признаки надвигающейся грозы, она сдалась, отложила своё шитьё и, с покорным видом взяв шляпку и перчатки, сказала Эми, что жертва готова к выходу.
   «Джо Марч, ты так капризна, что и святого выведешь из себя! Надеюсь, ты не собираешься наносить визиты в таком виде?» – воскликнула Эми, с изумлением взглянув на неё.
   «Почему бы и нет? Я опрятно одета, держу себя в руках и спокойна, что вполне подходит для пыльной прогулки в тёплый день. Если люди больше интересуются моей одеждой, чем мной, я не хочу их видеть. Ты можешь нарядиться за нас обеих и выглядеть настолько элегантной, насколько тебе заблагорассудится. Тебе воздастся за то, что ты отлично выглядишь. Это не для меня, и оборки меня только раздражают».
   «О Боже! – вздохнула Эми. – Теперь у неё приступ своенравности, и она сведёт меня с ума, прежде чем я успею привести её в порядок. Я уверена, что мне не доставит удовольствия сегодня выходить в свет, но это долг, который мы должны выполнять перед обществом, и никто другой его не заплатит, кроме нас с тобой. Я сделаю для тебя всё, что угодно, Джо, если только ты нарядно оденешься и поддержишь меня в учтивом обхождении. Ты можешь так хорошо говорить, выглядеть так аристократично в своих лучших нарядах и вести себя так замечательно, если постараешься, что я могу гордиться тобой. Я боюсь идти одна, пойдём, ты приглядишь за мной».
   «Ах ты хитрая маленькая кокетка, льстишь своей сердитой старой сестре! Подумать только, я аристократка и хорошо воспитана, а ты боишься идти куда-то одна! Я не знаю, что из этого абсурднее. Что ж, я пойду, если надо, и сделаю всё, что в моих силах. Ты будешь командиром экспедиции, а я буду слепо тебе подчиняться, тебя это устроит? – спросила Джо, внезапно переходя от несговорчивости к кроткому подчинению.
   «Ты просто херувим! А теперь надень все свои лучшие вещи, и я расскажу тебе, как вести себя в том или ином доме, чтобы произвести хорошее впечатление. Я хочу, чтобы ты нравилась людям, и они полюбят тебя, если ты постараешься быть немного более любезной. Сделай красивую причёску и приколи розовую розу к шляпке. Это тебе идёт, и ты выглядишь слишком строгой в своём простом наряде. Возьми свои тонкие перчатки и вышитый носовой платок. Мы зайдём к Мэг и одолжим у неё белый зонтик, тогда ты сможешь взять мой, сизого цвета».
   Пока Эми одевалась, она давала ей указания, и Джо слушалась её беспрекословно, однако вздыхала, с шуршанием облачаясь в своё новое кисейное платье, мрачно хмурясь своему отражению в зеркале, завязывая тесёмки своей шляпки в безупречный бант, сражалась с булавками, злобно прикалывая свой воротничок, наморщила лицо, встряхивая платочек, вышивка на котором раздражала её нос не менее, чем предстоящая миссия – её чувства, и когда она втиснула руки в тугие перчатки с тремя пуговицами и кисточкой, что было последним штрихом элегантности, она повернулась к Эми с дурашливым выражением лица и смиренно сказала:
   «Я совершенно несчастна, но если ты считаешь, что я выгляжу презентабельно, я умру счастливой».
   «Ты выглядишь в высшей степени приятно. Медленно повернись и дай мне хорошенько тебя рассмотреть».
   Джо повернулась, и Эми добавила пару штрихов там и тут, затем откинулась назад, склонив голову набок, любезно заметив: «Да, пойдёт. Твоя голова выглядит превосходно, потому что эта белая шляпка с розой просто восхитительна. Не сутулься и следи, чтобы руки были раскованны, даже если перчатки тебе жмут. Одно у тебя выходит хорошо, Джо, это носить шаль. У меня так не получается, но на тебя мне приятно смотреть, и я так рада, что тётя Марч подарила тебе эту прелестную шаль. Она простая, но красивая, и эти складки на руке выглядят действительно эстетично. Моя накидка не криво сидит? А подол я ровно подколола? Мне нравится, когда видно мои сапожки, потому что у меня красивые ноги, в отличие от носа».
   «Ты – воплощение красоты и вечной радости, – сказала Джо, с видом знатока рассматривая голубое перо на фоне золотистых волос сквозь сложенную в трубочку ладонь. – А мне что прикажете, волочить своё лучшее платье по пыли или лучше подколоть его, мэм?»
   «Придерживай его рукой, когда выйдешь из дома, но опусти, когда зайдёшь в помещение. Тебе очень идут платья в пол, и ты должна научиться изящно носить свои юбки так, чтобы они скользили за тобой. Ты не до конца застегнула свою манжету, сделай это немедленно. Ты никогда не будешь выглядеть идеально, если внимательно не отнесёшься к мелким деталям, потому что они составляют привлекательное целое».
   Джо вздохнула и принялась застёгивать манжету, при этом чуть не оборвав пуговицы на перчатке, но, наконец, обе были готовы и выплыли из дома, выглядя «красивыми, словно картиночки», как сказала Ханна, высунувшись из окна второго этажа, чтобы полюбоваться ими.
   «Джо, дорогая, Честеры считают себя людьми утончёнными, поэтому я хочу, чтобы ты постаралась продемонстрировать им свои лучшие манеры. Воздержись от своих резких замечаний и не совершай никаких эксцентричных поступков, хорошо? Просто будь спокойной, сдержанной и скромной, это безопасно и по-женски, и ты без труда сможешь себя так вести в течение пятнадцати минут визита», – сказала Эми, когда они подошли к первому дому, перед этим одолжив белый зонтик у Мэг, которая подвергла их тщательному осмотру, держа в каждой руке по ребёнку.
   «Дай-ка подумать. «Спокойствие, сдержанность и скромность», да, полагаю, я могу это обещать. Я играла роль чопорной молодой леди во время домашних представлений, и я попробую ещё раз это сделать. Я же великая актриса, вот увидишь, так что не волнуйся, дитя моё».
   Эми вздохнула с облегчением, но озорная Джо следовала её совету буквально, потому что во время первого визита она сидела, грациозно сложив ноги и руки, при этом каждая складка её платья лежала ровно, она была невозмутима, как море летом, холодна, как сугроб, и нема, как сфинкс. Напрасно миссис Честер ссылалась на её «очаровательный роман», а юные мисс Честер пытались завести разговор о вечеринках, пикниках, опере и моде. Каждой из них была ответом улыбка, кивок и сдержанное «да» или прохладное «нет». Напрасно Эми знаками призывала её «поговорить», пыталась втянуть её в разговор и украдкой толкала ногой. Джо сидела, как будто ничего не замечая, с манерами, похожими на лицо Мод: «Как мрамор, холодны черты лица её и царственно спокойны» [24 - Героиня одноименной монодрамы Альфреда Теннисона (стихи в переводе А. М. Федорова).].
   «Какое надменное, неинтересное создание эта старшая мисс Марч!» – к несчастью, слишком громко заметила одна из дам, когда дверь за гостьями закрылась. Джо беззвучно смеялась, пока они шагали по передней, а Эми выглядела недовольной тем, что её инструкции были неправильно выполнены, и вполне естественно обвинила во всём Джо.
   «Как ты могла всё перепутать? Я просто хотела, чтобы ты держалась с достоинством и сдержанно, а ты была застывшей, как статуя. Постарайся быть общительнее у Лэмбов. Болтай, как это делают другие девушки, и прояви интерес к одежде, флирту и всякой чепухе, о которых заводят разговор. Они вращаются в лучшем обществе, являются ценными людьми для нас, и я не упущу возможности произвести на них хорошее впечатление».
   «Я постараюсь. Я буду болтать и хихикать, испытывать ужас или восторг по любому пустячному поводу, как ты пожелаешь. Мне это весьма нравится, и на этот раз я буду изображать, что называется «очаровательную девушку». Я справлюсь, возьму Мэй Честер в качестве образца, и усовершенствую её манеры. Вот увидишь, Лэмбы скажут: «Какое живое, милое создание эта Джо Марч!»
   Эми чувствовала тревогу, как и следовало ожидать, потому что, когда Джо чудила, неизвестно было, до каких границ она дойдёт. Стоило взглянуть на лицо Эми, когда она увидела, как её сестра впорхнула в следующую гостиную, перецеловала всех юных леди, болтая всякую чепуху, любезно улыбнулась молодым джентльменам и присоединилась к беседе с видом, поразившим сестру. Миссис Лэмб завладела своей любимицей Эми и заставила её выслушать длинный рассказ о последнем сердечном приступе Лукреции, в то время как три очаровательных молодых джентльмена топтались поблизости, ожидая паузы, когда они могли бы броситься ей на помощь. Находясь в таком положении, она была не в состоянии контролировать Джо, которую, казалось, обуял дух озорства, и она безудержно болтала, как словоохотливая леди. Несколько голов склонились над ней, и Эми напрягала слух, чтобы расслышать, о чём шла речь, потому что обрывки фраз наполняли её любопытством, а частые раскаты смеха возбуждали её желание разделить веселье. Можно себе представить, как она страдала, когда до неё доносились фрагменты разговоров, подобных этому:
   «Она великолепно ездит верхом».
   «Кто её учил?»
   «Никто. Она тренировалась в верховой езде и держала поводья, сидя прямо на старом седле, закреплённом на стволе дерева. Сейчас она может ездить верхом на чем угодно, потому что не знает, что такое страх, и конюх задёшево даёт ей лошадей напрокат, так как она обучает их осторожно возить дам. Она так страстно увлекается верховой ездой, и я часто говорю ей, что если из неё не выйдет ничего другого, она может стать объездчицей лошадей и таким образом зарабатывать себе на жизнь».
   Услышав эти ужасные слова, Эми с трудом сдержалась, так как создавалось впечатление, что она довольно легкомысленная молодая леди, а такие особы вызывали у неё отвращение. Но что она могла поделать? Пожилая дама едва достигла середины рассказа, и задолго до того, как он был закончен, Джо снова сорвалась, делая ещё более забавные откровения и совершая ещё более страшные промахи.
   «Да, в тот день Эми была в отчаянии, потому что все хорошие лошади были разобраны, и из трёх оставшихся один жеребец был хромым, другой слепым, а третий – таким упрямым, что надо было сунуть комок грязи ему в пасть, чтобы он тронулся с места. Милое животное для приятной поездки, не так ли?»
   «Какого же она выбрала?» – со смехом спросил один из джентльменов, которому понравилась эта тема разговора.
   «Никакого. Она слышала о молодом жеребце на ферме за рекой, и хотя ни одна леди никогда не ездила на нём верхом, она решила попробовать, потому что он был красив и энергичен. На её усилия было действительно жалко смотреть. Некому было подвести лошадь к седлу, поэтому она сама отнесла седло к лошади. Бедняжка, она действительно переправилась через реку на лодке, взгромоздила седло себе на голову и направилась к сараю, к крайнему изумлению старика-фермера!»
   «Так ей удалось на нём покататься?»
   «Конечно, и она отлично провела время. Я ожидала, что увижу, как её привезут домой по частям, но она прекрасно справилась с этим жеребцом и была душой компании». «Ну, я считаю это отважным поступком!» – и юный мистер Лэмб бросил одобрительный взгляд на Эми, гадая, что такого могла сказать его мать, чтобы заставить девушку так покраснеть и почувствовать себя столь неловко.
   Через мгновение она ещё больше зарделась и смутилась ещё сильнее, когда разговор внезапно перешёл на тему одежды. Одна из юных леди спросила Джо, где она купила такую красивую желтовато-серую шляпку, которую она надевала на пикник, и глупая Джо, вместо того чтобы просто назвать место, где она была куплена два года назад, непременно должна была ввернуть с излишней откровенностью: «О, это Эми её покрасила. Шляпки таких тёплых оттенков нигде не купишь, поэтому мы красим их сами в любой цвет, какой пожелаем. Очень удобно – иметь сестру-художницу».
   «Какая оригинальная идея!» – воскликнула мисс Лэмб, которая находила Джо очень забавной.
   «Это ничто по сравнению с некоторыми другими её блестящими достижениями. Этой девочке всё по плечу. К примеру, она захотела надеть голубые сапожки на вечеринку Салли, поэтому она просто покрасила свои старые грязно-белые сапожки в самый прекрасный небесно-голубой оттенок, какой вы когда-либо видели, и они выглядели в точности как сшитые из атласа», – добавила гордившаяся сестрой Джо, и Эми настолько разгневалась, что успокоилась бы лишь запустив в сестру своим кошельком для визиток.
   «На днях мы прочли ваш рассказ, и он нам очень понравился», – заметила старшая мисс Лэмб, желая сделать комплимент литераторше, вид которой, надо признаться, в тот момент не соответствовал этому образу.
   Любое упоминание о её «сочинениях» всегда плохо действовало на Джо, которая либо становилась суровой и выглядела оскорблённой, либо резко меняла тему, как сейчас: «Жаль, что вы не смогли найти ничего лучшего для чтения. Я пишу эту чушь, поскольку она хорошо продается и нравится обывателям. Вы собираетесь в Нью-Йорк этой зимой?»
   Поскольку рассказ Джо «очень понравился» мисс Лэмб, в этих словах не было ни признательности, ни лести. Едва сказав это, Джо поняла, что допустила ошибку, но, боясь усугубить ситуацию, внезапно вспомнила, что именно она должна первой собраться уходить, и сделала это с такой внезапностью, что трое слушателей не успели ей ответить.
   «Эми, нам пора уходить. До свидания, дорогая, заходите к нам. Мы просто жаждем вас увидеть. Я не осмеливаюсь приглашать вас, мистер Лэмб, но если вы к нам заглянете, думаю, будет бессердечно вас не принять».
   Джо сказала это, так забавно подражая манере Мэй Честер, что Эми как можно быстрее покинула комнату, испытывая сильное желание рассмеяться и расплакаться одновременно.
   «Ну? Я хорошо справилась?» – спросила довольная Джо, когда они уходили.
   «Хуже и быть не могло, – сокрушённо ответила Эми. – Какая нелёгкая тебя толкнула рассказывать эти истории о моём седле, о шляпках, сапожках и обо всём остальном?
   «Ну, это забавно и веселит людей. Они знают, что мы бедны, поэтому нет смысла притворяться, что у нас есть грумы, что мы покупаем по три-четыре шляпки за сезон и что всё у нас так же легко и прекрасно, как у них».
   «Тебе не следовало бы рассказывать им обо всех наших женских уловках и выставлять нашу бедность в совершенно неприглядном виде. У тебя нет ни капли настоящей гордости, и ты никогда не поймёшь, когда надо придержать язык, а когда говорить», – в отчаянии сказала Эми.
   Бедняжка Джо выглядела смущённой и молча тёрла кончик носа накрахмаленным носовым платком, словно наказывая себя за свои проступки.
   «А как мне вести себя в этом доме? – спросила она, когда они подошли к третьему особняку.
   «Как тебе будет угодно. Я умываю руки», – последовал короткий ответ Эми.
   «Тогда я дам себе волю. Там есть мальчики, и мы отлично проведём время. Видит Бог, мне нужно немного сменить обстановку, потому что элегантность плохо сказывается на моём организме», – грубовато ответила Джо, огорчённая своим неуместным поведением. Восторженный приём со стороны трёх мальчиков постарше и нескольких славных ребятишек быстро успокоил её расстроенные чувства, и, оставив Эми развлекать хозяйку и мистера Тюдора, который, как оказалось, тоже зашёл в гости, Джо посвятила себя молодым людям и нашла перемену обстановки бодрящей. Она с большим интересом слушала рассказы о колледже, безропотно ласкала пойнтеров и пуделей, от души соглашалась, что «Том Браун – молоток [25 - Герой романа Томаса Хьюза «Школьные годы Тома Брауна» (1857).]», невзирая на неподобающую форму этой похвалы, и когда один юноша предложил посмотреть на водоём с черепахами, с готовностью последовала за ним, сопровождаемая улыбкой их матушки, поправлявшей чепец, весьма пострадавший от её дочерних объятий, по-медвежьи неуклюжих, но ласковых, и более дорогих для неё, чем самая безупречная причёска, созданная руками вдохновенной француженки.
   Предоставив сестру самой себе, Эми продолжила развлекаться в своё удовольствие.
   Дядя мистера Тюдора женился на англичанке, приходившейся троюродной сестрой ныне здравствующему лорду, и Эми относилась ко всей этой семье с большим уважением, потому что, несмотря на своё американское происхождение и воспитание, она испытывала то почтение к титулам, которое преследует даже лучших из нас. То было непризнанное преклонение перед древней верой в королей, приводившее граждан самой демократической страны в мире в восторг при появлении паренька с соломенными волосами и королевской кровью. В этом преклонении до сих пор есть что-то от любви юной страны к Старому Свету, подобно любви взрослого сына к властной маленькой матери, что держала его при себе, пока могла, и отпустила с ворчанием, когда тот взбунтовался. Но даже удовольствие от разговора с дальним родственником британских аристократов не заставило Эми забыть о времени, и когда прошло надлежащее количество минут, она неохотно оторвалась от этого благородного общества и огляделась в поисках Джо, горячо надеясь, что её неисправимая сестра не окажется в положении, опозорившем бы имя Марч.
   Дела могли обстоять и хуже, но Эми считала, что всё очень плохо. Джо сидела на траве, окружённая мальчишками, словно на привале, и собака с грязными лапами улеглась на подоле её выходного платья, при этом она рассказывала своей восхищённой аудитории об одной из шалостей Лори. Один малыш тыкал в черепашек нежно любимым зонтиком Эми, второй ел пряник прямо над лучшей шляпкой Джо, а третий играл её перчатками в футбол. Но всем было весело, и когда Джо подобрала своё повреждённое имущество и собралась уходить, свита провожала её до выхода, умоляя прийти снова: «Было так весело услышать о проделках Лори».
   «Отличные ребята, не правда ли? Я снова чувствую себя молодой и бодрой», – сказала Джо, шагая, заложив руки за спину, отчасти по привычке, отчасти для того, чтобы скрыть испачканный зонтик.
   «Почему ты всегда избегаешь мистера Тюдора?» – спросила Эми, благоразумно воздержавшись от каких-либо комментариев по поводу неряшливого вида Джо.
   «Не нравится он мне: важничает, оскорбляет своих сестёр, доставляет беспокойство своему отцу и неуважительно высказывается о своей матери. Лори говорит, что он легкомысленный, и я не считаю его желанным знакомым, поэтому не обращаю на него внимания».
   «По крайней мере, ты могла бы обходиться с ним вежливо. Ты холодно кивнула ему, а перед этим вежливо поклонилась и улыбнулась Томми Чемберлену, чей отец держит бакалейную лавку. Если бы ты просто поменяла местами кивок и поклон, это было бы уместно», – укоризненно сказала Эми.
   «Нет, не было бы, – возразила Джо, – Тюдор мне не нравится, я не уважаю его и не восхищаюсь им, пусть племянница племянника дяди его деда и была троюродной кузиной лорда. Томми беден, скромен, добр и очень умён. Я о нём хорошего мнения и хочу это продемонстрировать, так как он джентльмен, несмотря на то, что заворачивает покупки в коричневую обёрточную бумагу».
   «Бесполезно с тобой спорить», – начала Эми.
   «Совершенно бесполезно, моя дорогая, – перебила Джо, – так что давай поступим вежливо и оставим свою карточку здесь; по-видимому, Кингов нет дома, за что я им глубоко признательна».
   Использовав по назначению кошелёк с визитками, девушки отправились дальше, и Джо возблагодарила небо ещё раз, когда они добрались до пятого дома и им сказали, что юные леди заняты.
   «А теперь пойдём домой, и даже не думай навестить сегодня тётю Марч. Мы можем заскочить к ней в любое время, и очень жаль будет тащиться по пыли при полном параде, к тому же мы так устали и раздражены».
   «Говори за себя, пожалуйста. Тётя Марч любит, когда мы оказываем ей уважение, приходя нарядными и нанося официальные визиты. Это пустяки, но наше посещение доставит ей удовольствие, и я не думаю, что дорога к ней повредит твоим вещам больше, чем если дать волю грязным собакам и позволить неуклюжим мальчишкам пачкать их. Наклонись и позволь мне смахнуть крошки с твоей шляпки».
   «Какая ты хорошая девочка, Эми! – сказала Джо, переводя полный раскаяния взгляд со своего испорченного костюма на платье сестры, всё ещё свежее и безупречно чистое. – Я хотела бы с такой же лёгкостью, как ты, делать людям приятные пустяки. Я помню об этом, но они отнимают слишком много времени, поэтому я жду случая оказать крупную услугу и упускаю мелочи, но, думаю, в конце концов, именно они значат больше».
   Эми улыбнулась и сразу же смягчилась, сказав с материнским видом: «Женщины должны учиться быть обходительными, особенно бедные, потому что у них нет другого способа отплатить за доброе отношение, которое им оказывают. Если ты будешь помнить об этом и превратишь это в привычку, ты будешь нравиться людям больше, чем я, потому что ты талантливее».
   «Я капризная старуха и останусь такой навсегда, но готова признать твою правоту, только мне легче рисковать жизнью ради человека, чем быть с ним любезной, когда мне этого не хочется. Это большое несчастье – иметь такие сильные симпатии и антипатии, не так ли?»
   «Но ещё большая беда – не уметь их скрывать. Мне ничего не стоит признать, что я не одобряю поведения Тюдора, даже больше, чем ты, но я не обязана говорить ему об этом в лицо. И ты тоже, и нет смысла выставлять себя такой же неприятной, как и он».
   «Но я считаю, что девушки должны демонстрировать молодым мужчинам своё неодобрение, и как ещё они могут это выразить, если не с помощью манер? Поучения не приносят никакой пользы, насколько мне, к моему сожалению, известно, так как мне приходилось направлять Тедди. Но есть много маленьких уловок, с помощью которых я могу повлиять на него без слов, и я утверждаю, что мы должны по возможности поступать так же и с другими юношами.
   «Тедди – замечательный мальчик, но по нему нельзя судить о других молодых людях, – сказала Эми торжественным тоном, услышав который «замечательный мальчик» смеялся бы до колик. – Если бы мы были красавицами или состоятельными и уважаемыми женщинами, мы, возможно, могли бы так себя вести, но если бы мы хмурились одним молодым джентльменам, потому что не одобряем их поведения, и улыбались другим, так как они нам приятны, то это не произвело бы ни малейшего эффекта, и все бы считали нас странными пуританками».
   «То есть мы вынуждены мириться с положением дел и людьми, которых не выносим, лишь потому, что мы не красавицы и не миллионерши, так? Прекрасная мораль».
   «Мне трудно рассуждать на эту тему, я только знаю, что так принято в мире, и над людьми, которые противопоставляют себя ему, все только смеются из-за их тщетных усилий. Мне не нравятся бунтари, и я надеюсь, что ты никогда не станешь одной из них».
   «А мне они нравятся, и я стану одной из них, если смогу, потому что, несмотря на насмешки в их адрес, мир никогда не обойдётся без таких людей. Мы не можем прийти к согласию с тобой, ибо ты принадлежишь к консервативному кругу, а я – к кругу бунтарей. Ты будешь более удачлива, а мне будет веселее. Думаю, я бы предпочла насмешки и улюлюканье».
   «Ну, ну, успокойся и не тревожь тётю своими новыми идеями».
   «Я постараюсь этого не делать, но меня всегда подмывает разразиться перед ней какой-нибудь особенно резкой речью или огорошить её моими революционными настроениями. Таков мой жребий, и я ничего не могу с этим поделать».
   В гостях у старой леди они застали тётю Кэррол, они обе были поглощены какой-то очень интересной темой, но, когда девушки вошли, старшие дамы замолчали с многозначительным видом, выдающим, что они как раз обсуждали своих племянниц. Джо была не в духе, и к ней вернулся приступ своенравия, а Эми, добродетельно выполнявшая свой долг, держала себя в руках и всем понравилась, так как была в самом ангельском расположении духа. Её дружелюбие сразу же почувствовалось, и обе тётушки стали ласково обращаться к ней «дорогуша», наблюдая за тем, что они потом красноречиво выразят словами: «Это дитя становится всё лучше с каждым днём».
   «Ты поможешь нам с ярмаркой, дорогуша?» – спросила миссис Кэррол, когда Эми присела рядом с ней с участливым видом, который так ценят пожилые люди в молодых.
   «Да, тётя, миссис Честер пригласила меня, и я согласилась занять столик, так как я больше ничего не могу предложить, кроме своего времени».
   «А я ничем не помогу, – решительно вставила Джо. – Я терпеть не могу, когда мне покровительствуют, а Честеры считают, что делают большое одолжение, разрешая нам помочь организовать их ярмарку с гостями из высшего общества. Я удивляюсь, что ты согласилась, Эми, им же от тебя нужна только работа».
   «Я готова поработать. Эта ярмарка пойдёт на пользу не только Честерам, но и вольноотпущенным, и я думаю, что с их стороны очень любезно позволить мне разделить с ними труд и развлечение. Покровительство меня не тяготит, если преследует благие цели».
   «Совершенно правильно и разумно. Мне нравится твой благодарный настрой, дорогуша. Очень приятно помогать людям, которые ценят наши усилия. Некоторые этого не делают, и это раздражает», – заметила тётя Марч, глядя поверх очков на Джо, которая сидела в сторонке, и с несколько мрачным видом качалась в кресле-качалке.
   Если бы Джо только знала, какое великое счастье висит на волоске для одной из них, она бы моментально стала кроткой, как голубка, но, к сожалению, у нас нет окошек в груди, и мы не можем видеть, что происходит в душах наших друзей. Даже лучше для нас не видеть этого постоянно, но время от времени это было бы таким утешением, такой экономией времени и нервов.
   Благодаря следующим словам Джо лишила себя нескольких лет удовольствия и получила своевременный урок в искусстве держать язык за зубами.
   «Я не люблю оказывать услуги, это угнетает меня, заставляя чувствовать себя рабыней. Я предпочла бы сама со всем справляться и быть совершенно независимой».
   «Гм!» – негромко кашлянула тётя Кэррол, переглянувшись с тётей Марч.
   «Я же тебе говорила», – сказала тётя Марч, и недвусмысленно кивнула тёте Кэррол.
   К своему счастью, не сознавая, что она сделала, Джо сидела, задрав нос с бунтарским видом, который можно было назвать каким угодно, но только не привлекательным.
   «Ты говоришь по-французски, дорогуша?» – спросила миссис Кэррол, положив свою руку на руку Эми.
   «Довольно неплохо, благодаря тётушке Марч, которая позволяет Эстер разговаривать со мной так часто, как мне хочется», – ответила Эми с благодарным взглядом, заставившим старую леди приветливо улыбнуться.
   «А как у тебя дела с языками?» – спросила миссис Кэррол у Джо.
   «Не знаю ни слова. Я слишком тупая и мне плохо даётся изучение чего бы то ни было, терпеть не могу французский, это такой скользкий, глупый язык», – последовал резкий ответ.
   Дамы снова переглянулись, и тётя Марч сказала Эми:
   «Ты выздоровела и хорошо себя чувствуешь, не так ли, дорогуша? С глазами у тебя всё в порядке?»
   «Да, вполне, спасибо, мэм. Я чувствую себя хорошо и намерена совершить великие дела следующей зимой, чтобы подготовиться к поездке в Рим, когда бы ни произошло это радостное событие».
   «Хорошая девочка! Ты заслуживаешь того, чтобы поехать туда, и я уверена, что когда-нибудь ты это сделаешь, – сказала тётя Марч, одобрительно погладив её по голове, когда Эми поднимала с пола её клубок.
   «Брюзга, закройся на замок, садись к огню, вяжи чулок!», – пронзительно завопил Попка, наклоняясь со своего насеста на спинке кресла, чтобы заглянуть Джо в лицо, с таким забавным, нахально-вопрошающим видом, что невозможно было не рассмеяться.
   «Очень наблюдательная птица», – сказала старая леди.
   «Пойди-ка, прогуляйся, дорогуша», – воскликнул Попка, прыжками подбираясь к шкафу с фарфором, рассчитывая заполучить кусочек сахара.
   «Спасибо, я так и сделаю. Пойдём, Эми». – и Джо завершила этот визит, чувствуя сильнее, чем когда-либо, что визиты плохо влияют на её здоровье. Она пожала тётушкам руки на мужской манер, а Эми поцеловала обеих старушек, и девушки ушли, оставив после себя впечатление тени и солнечного света, что заставило тётю Марч сказать, когда они скрылись за дверью:
   «Так и поступим, Мэри. А денег я дам».
   И тётя Кэррол решительно ответила:
   «Не сомневайся, я всё сделаю, если её родители согласятся».

Глава 7. Последствия

   Благотворительная ярмарка миссис Честер была столь изысканным и элитарным мероприятием, что для юных леди со всей округи считалось большой честью быть приглашёнными поторговать за столиками, и все были очень в этом заинтересованы. Эми пригласили, а Джо – нет, к счастью для всех, так как в этот период жизни она всё ещё расхаживала, подбоченясь, и потребовалось немало ударов судьбы, чтобы научить её легко ладить с людьми. Это «надменное неинтересное создание» было сурово отвергнуто, тогда как талант и вкус Эми были должным образом оценены, что выразилось в предложении занять художественный стол, и она приложила все усилия, чтобы подготовить и обеспечить всё необходимое для его достойного оформления.
   Всё шло гладко, пока за день до открытия ярмарки не случилась одна из тех маленьких стычек, которых почти невозможно избежать, когда около двадцати пяти женщин, пожилых и молодых, со всеми их личными обидами и предрассудками, пытаются работать вместе.
   Мэй Честер весьма завидовала Эми, потому что она, а не Мэй, была всеобщей любимицей, и это чувство обострили несколько пустяков, случившихся на ярмарке. Изящные работы Эми, выполненные пером и чернилами, полностью затмили расписные вазы Мэй – это была первая заноза. Затем неотразимый Тюдор на последней вечеринке четырежды потанцевал с Эми и только один раз с Мэй – это была заноза номер два. Но главная обида, которая терзала её душу и оправдывала недружелюбное поведение Мэй, была вызвана нашёптанными ей некой услужливой сплетницей слухами, что сёстры Марч высмеивали её у Лэмбов. Обвинение в этом оскорблении целиком пало на Джо, потому что её озорное передразнивание было слишком похоже на оригинал, чтобы никто не узнал в нём Мэй, и шаловливые Лэмбы позволили этой шутке распространиться. Однако до самих виновниц не дошло и намёка на нанесённую ими обиду, и можно представить себе смятение Эми, когда, в то время как она наносила последние штрихи, оформляя свой красивый столик вечером накануне ярмарки, миссис Честер, несомненно, возмущённая мнимыми насмешками над своей дочерью, с холодным взглядом, но мягким тоном обратилась к ней:
   «Я узнала, дорогая, что юные леди несколько недоумевают по поводу того, что я выделила этот стол не своим дочкам, а кому-то другому. Поскольку это самый заметный, и, как некоторые отмечают, наиболее выгодно расположенный стол, и так как главные устроительницы ярмарки – мои дочери, я считаю, что будет лучше, если это место займут они. Мне очень жаль, я знаю, что вы искренне заинтересованы в участии в этой ярмарке, и поэтому не будете принимать это небольшое личное разочарование близко к сердцу, и если хотите, вам предоставят другой столик».
   Миссис Честер сначала думала, что эта маленькая речь дастся ей без особого труда, но когда пришло время её произносить, этой даме оказалось довольно непросто сказать эти слова естественно, глядя ничего не подозревающей Эми прямо в глаза, выражавшие удивление и тревогу.
   Эми чувствовала, что за этим что-то кроется, но не могла догадаться, что именно, и спокойно ответила, чувствуя себя уязвлённой, показывая это всем своим видом: «Может быть, вы предпочли бы, чтобы у меня вообще не было стола?»
   «Ну же, моя дорогая, не обижайтесь, прошу вас. Дело всего лишь в целесообразности, видите ли, мои девочки, естественно, возьмут на себя обязанности по управлению ярмаркой, и этот стол занимает вполне подходящее для этого место. Я лично считаю, что для ваших экспонатов вполне подходит именно этот стол, и я очень благодарна вам за то, как вы оформили его, но сейчас мы, конечно, вынуждены отказаться от наших личных пожеланий, и я позабочусь о том, чтобы у вас был хороший стол в другом месте. Как вам тот столик с цветами? Младшие девочки взялись за его оформление, но им не управиться в одиночку. Вы могли бы превратить этот стол в нечто очаровательное, а цветочный столик, знаете ли, всегда привлекает внимание».
   «Особенно джентльменов», – добавила Мэй, бросив взгляд, который просветил Эми относительно одной из причин её внезапного впадения в немилость. Она покраснела от злости, но не стала обращать внимания на этот девичий сарказм, ответив с неожиданной любезностью:
   «Как вам будет угодно, миссис Честер. Я немедленно освобожу место здесь и займусь цветами, если вам угодно».
   «Ты можешь расставить свои вещи на том столе, если хочешь», – начала Мэй, чувствуя себя немного виноватой, глядя на красивые подставки, раскрашенные раковины и оригинальные миниатюры, которые Эми так тщательно сделала и так изящно расставила. Мэй хотела сказать это по-доброму, но Эми неправильно её поняла и быстро ответила:
   «О, конечно, если они тебе мешают», – и, как попало смахнув свои экспонаты в передник, она удалилась, чувствуя, что ей и её произведениям было нанесено непростительное оскорбление.
   «Ну вот, теперь она разозлилась. О, Боже, лучше бы я не просила вас с ней поговорить, мама», – сказала Мэй, безутешно глядя на свой опустевший стол.
   «Девичьи ссоры быстро угасают», – ответила ей мать, которая чувствовала себя немного неловко из-за своего участия в этой размолвке, и не безосновательно.
   Маленькие девочки с восторгом приветствовали Эми с её сокровищами, и этот сердечный приём несколько успокоил её растревоженные чувства, и она принялась за работу, полная решимости преуспеть в цветочном искусстве, если не удалось в художественном. Но всё, казалось, было против неё. Было уже поздно, и она устала. Все были слишком заняты своими делами, чтобы помогать ей, а младшие девочки только мешали, потому что эти милые создания суетились и болтали, как сороки, внося немалую неразбериху своими бесхитростными попытками сохранить идеальный порядок. Когда она подняла вечнозелёную арку, её никак не получалось закрепить, и она покачивалась, а когда подвесные корзины наполнились цветами, арка грозила упасть Эми на голову. На её лучшую мозаику попали брызги воды, и на щеке Купидона образовалась слеза цвета сепии. Все руки Эми были в синяках от работы молотком, она простыла на сквозняке, и последнее из несчастий вызвало у неё особые опасения за завтрашний день. Любая юная читательница, прошедшая через подобные невзгоды, посочувствует бедной Эми и пожелает ей удачно справиться со своей задачей.
   Когда дома вечером она рассказала о произошедшем, это вызвало бурю негодования. Мама сказала, что это безобразие, но Эми поступила правильно. Бет заявила, что вообще не пошла бы на эту ярмарку, а Джо спросила, почему та не забрала все свои красивые вещицы и не ушла – пусть эти дрянные людишки обходятся без неё.
   «Нет причины становиться такой же подлой. Мне это не по душе, и хотя я думаю, что имею право обидеться, я не собираюсь им этого показывать. До них это дойдёт лучше, чем гневные речи или раздражённое поведение, не так ли, мамочка?»
   «Это правильный настрой, моя дорогая. На удар всегда лучше отвечать поцелуем, хотя иногда это не так-то просто», – сказала ей мать с видом человека, знающего разницу между наставлением и его осуществлением.
   Несмотря на различные вполне естественные искушения, побуждавшие её возмутиться или отомстить, весь следующий день Эми придерживалась своего решения, стремясь победить своего врага добротой. Она неплохо начала, благодаря одному молчаливому напоминанию, которое явилось неожиданно, но как нельзя кстати. В то утро, пока маленькие девочки наполняли корзины в передней, Эми, приводя в порядок стол, взяла в руки любимое из своих творений – маленькую книжечку, старинную обложку которой её отец обнаружил среди своих сокровищ и чьи веленевые листы [26 - Бумага высшего сорта из чистой целлюлозы.] она расписала красивыми миниатюрами к разным текстам. Когда Эми с простительной гордостью переворачивала страницы, изобилующие изящными рисунками, её взгляд упал на стих, заставивший её остановиться и задуматься. Обрамлённые яркими алыми, синими и золотыми завитушками с маленькими духами доброй воли, помогающими друг другу взбираться и спускаться сквозь тернии и цветы, слова гласили: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».
   «Я должна любить, но я этого не делаю», – подумала Эми, переводя взгляд с красочной страницы на недовольное лицо Мэй, видневшееся за большими вазами, которые не могли скрыть пустот, оставшихся вместо её прелестных работ. Эми с минуту постояла с книгой в руке, переворачивая страницы и читая на каждой из них какой-нибудь ласковый упрёк за все проявления недовольства и жестокости. Каждый день мы слышим много мудрых и искренних наставлений от невольных проповедников: на улице, в школе, на работе или дома. Даже стол на ярмарке может стать церковной кафедрой, если на нём появляются добрые и полезные слова, которые всегда оказываются уместными. Здесь и сейчас в этом тексте Эми увидела наставление собственной совести, и сделала то, на что многие из нас не всегда бывают способны, – приняв эту проповедь близко к сердцу, она сразу же последовала ей. Группа девушек стояла у столика Мэй, восхищаясь красивыми вещицами и обсуждая смену мест продавщиц. Они понизили голоса, но Эми поняла, что говорят о ней, узнав обо всём лишь с одной стороны и вынося соответствующие суждения. Это было неприятно, но её духовное начало одержало верх, и вскоре представился шанс это доказать. Она услышала, как Мэй печально сказала:
   «Всё очень плохо, потому что делать другие вещи времени нет, и я не хочу заполнять пустые места чем попало. До этого стол был полностью оформлен. Теперь он никуда не годится».
   «Мне кажется, она положила бы свои вещицы обратно, если бы ты её об этом попросила», – предположил кто-то из девушек.
   «Как я могу это сделать после такого скандала?» – начала Мэй, но не закончила, поскольку с другого конца зала донёсся приятный голос Эми, которая любезно сказала:
   «Пожалуйста, можешь взять мои экспонаты, не спрашивая разрешения, если они тебе нужны. Я как раз подумала о том, чтобы предложить вернуть их обратно, потому что твоему столу они подходят больше, чем моему. Вот они, пожалуйста, возьми мои поделки и прости меня за то, что я поторопилась и унесла их прошлым вечером».
   Сказав это, Эми вернула свои работы, кивнув и улыбнувшись, и поспешила удалиться, чувствуя, что совершить дружеский поступок проще, чем задержаться и выслушать слова благодарности за сделанное.
   «Что ж, я считаю, это мило с её стороны, не так ли?» – воскликнула одна девушка. Ответ Мэй трудно было разобрать, а другая юная леди, вероятно, после приготовления лимонада приобретшая кислый вид, заметила с неприятной усмешкой: «Очень мило, ведь она знала, что за своим столом ей свои вещицы не продать».
   Что ж, это действительно было нелегко. Когда мы приносим свои небольшие жертвы, нам хочется, чтобы их, по крайней мере, оценили, и на мгновение Эми пожалела о своём порыве, чувствуя, что сама по себе добродетель не всегда является наградой. Но вскоре она обнаружила, что так и есть, ведь ее настроение начало улучшаться, столик расцвёл в её умелых руках, девочки были очень добры к ней, и её небольшой подвиг, казалось, удивительным образом разрядил обстановку.
   Это был очень долгий и тяжёлый день для Эми, ведь она часто сидела за своим столом в полном одиночестве, так как маленькие девочки очень скоро её покинули. Мало кому хотелось покупать цветы летом, и букеты Эми начали увядать задолго до наступления вечера.
   Художественный стол был самым привлекательным в зале. Весь день вокруг него толпились люди, и помощники постоянно носились туда-сюда с важными лицами, держа в руках позвякивающие монетами коробки. Эми часто с тоской смотрела в ту сторону зала, мечтая оказаться там, где она чувствовала бы себя комфортно и была бы счастлива, а не в этом углу, где ей нечего было делать. Кому-то из нас такое испытание может показаться не таким уж тяжёлым, но для хорошенькой, жизнерадостной молодой девушки оно было не только скучным, но и крайне изматывающим, а мысли о Лори и его друзьях превращали всё это в настоящую пытку.
   Она вернулась домой только ближе к ночи, такая бледная и молчаливая, что все домашние поняли: день был тяжёлым, хотя она не жаловалась и даже не рассказала о своём поступке.
   Мама налила ей чашку крепкого чая. Бет помогла ей одеться и сделала очаровательный веночек для волос, а Джо удивила всю семью, нарядившись с необычной аккуратностью и мрачно намекнув, что ситуация со столиками вот-вот поменяется.
   «Обойдись без грубости, прошу тебя. Я не хочу никаких скандалов, так что оставь всё как есть и веди себя прилично», – умоляла Эми, уходя с утра пораньше, надеясь пополнить запасы цветов, чтобы освежить свой бедный маленький столик.
   «Я просто намерена перебороть себя и стать очаровательно милой со всеми знакомыми, удерживая их в твоём углу как можно дольше. Тедди и его ребята нам помогут, и мы ещё повеселимся от души», – ответила Джо, перегибаясь через калитку, высматривая Лори. Вскоре в сумерках раздался знакомый шум шагов, и она выбежала ему навстречу.
   «Это ведь мой мальчик?»
   «Конечно, а это моя девочка!» И Лори подал ей руку с видом человека, которому не о чем больше и мечтать.
   «О, Тедди, у нас тут такое!» И Джо с сестринским рвением рассказала об обидах, нанесённых Эми.
   «Скоро сюда прибудет ватага наших парней, и я буду не я, если не заставлю их купить все её цветы до единого, а потом разбить лагерь вокруг её столика», – сказал Лори, горячо поддерживая Джо.
   «Эми говорит, цветы никуда не годятся, а свежие могут не успеть привезти вовремя. Не хочется быть предвзятой или подозрительной, но я не удивлюсь, если они вообще не прибудут. Когда люди совершают одну подлость, они, скорее всего, способны и на другую», – заметила Джо с отвращением.
   «Разве Хейз не предоставил вам лучшие цветы из нашей оранжереи? Я велел ему это сделать».
   «Я этого не знала, он, наверное, забыл, и, поскольку твоему дедушке нездоровилось, мне не хотелось беспокоить его, хотя я собиралась попросить немного цветов».
   «Ну же, Джо, как ты могла подумать, что на это нужно разрешение? Цветы такие же твои, как и мои. Разве мы не всегда всё делим пополам?» – начал Лори тем тоном, от которого Джо всегда становилась колючей.
   «Боже правый, надеюсь, что нет! Половина некоторых твоих вещей мне бы совсем не подошла. Но здесь не место для заигрываний. Я должна помочь Эми, так что ступай и приведи себя в порядок, а если ты будешь так добр, что попросишь Хейза отнести несколько красивых цветов в павильон, я буду вечно тебя благодарить».
   «А ты не могла бы отблагодарить меня прямо сейчас?» – спросил Лори с таким многозначительным видом, что Джо с негостеприимной поспешностью захлопнула калитку у него перед носом и крикнула сквозь забор: «Уходи, Тедди, я занята».
   Благодаря заговорщикам в тот вечер ситуация поменялась, потому что Хейз прислал красивую корзину с огромным, идеально составленным букетом цветов, который стал главным украшением стола Эми. Затем в полном составе явилась семья Марч, и Джо из кожи вон лезла, чтобы люди не только подходили к цветочному столу, но и задерживались там, смеясь над её шутками, восхищаясь вкусом Эми и, как видно, очень хорошо проводя время. Лори и его друзья галантно бросились на помощь, скупили все букеты, расположились лагерем вокруг стола и сделали этот угол самым оживлённым местом в зале. На сей раз Эми чувствовала себя как рыба в воде и, по меньшей мере из чувства благодарности была со всеми настолько вежлива и любезна, насколько это было возможно, и в конце концов пришла к выводу, что добродетель всё-таки сама по себе награда.
   Джо держалась с исключительной пристойностью, и в то время как почётный караул окружил Эми, ходила по залу, собирая различные отрывки сплетен, пролившие свет на тему внезапной перемены места расположения Честеров. Она упрекнула себя за ту роль, которую сыграла в возникшей неприязни к Эми, и решила как можно скорее оправдать сестру. Она также узнала, как Эми поступила со своими экспонатами утром, и сочла её образцом великодушия. Проходя мимо художественного стола, она оглядела его в поисках вещиц сестры, но их и след простыл.
   «Спрятали с глаз долой, я полагаю», – подумала Джо, которая могла простить, если обижали её саму, но горячо возмущалась, когда оскорбляли её семью.
   «Добрый вечер, мисс Джо. Как поживает Эми?» – спросила Мэй примирительным тоном, желая показать, что она тоже может быть великодушной.
   «Она продала всё, что только можно было продать, и теперь весело проводит время. Столик с цветами всегда привлекателен, знаете ли, “особенно для джентльменов”».
   Джо не смогла удержаться от этой лёгкой пощёчины, но Мэй приняла её так кротко, что та через минуту пожалела о сказанном и принялась нахваливать большие вазы, которые всё ещё никто не купил.
   «А остались ли ещё миниатюры Эми, мне захотелось купить что-нибудь для отца?» – сказала Джо, стремясь узнать судьбу работ своей сестры.
   «Все поделки Эми давно проданы. Я позаботилась о том, чтобы нужные люди заметили её вещицы, и те заработали для нас неплохую сумму», – ответила Мэй, которая в тот день, как и Эми, преодолела множество небольших искушений.
   Очень довольная, Джо бросилась обратно к цветочному столу, чтобы поделиться хорошей новостью, и Эми была одновременно тронута и удивлена сообщением о словах и поведении Мэй.
   «А теперь, джентльмены, я хочу, чтобы вы пошли и исполнили свой долг у других столов так же великодушно, как и у моего, особенно у художественного», – сказала она, отсылая в зал «команду Тедди», как девушки называли его друзей по колледжу.
   «“Повышай цену, Честер, повышай!”» – таков девиз того стола, но вы всё равно выполняйте свой долг, как настоящие мужчины, тогда вы обретёте достойные ваших денег произведения искусства, во всех смыслах этого слова», – сказала неугомонная Джо, в то время как преданная сёстрам фаланга приготовилась идти в бой.
   «Я просьбу выполню, но знай, что март прекраснее, чем май» [27 - March. May – март и май (англ.).], – сказал малыш Паркер, который изо всех сил пытался быть одновременно остроумным и ласковым и чей пыл Лори быстро охладил, ответив:
   «Весьма недурно, сынок, для такого маленького мальчика!» – и проводил его в зал, отечески погладив по голове.
   «Купи у неё вазы», – прошептала Эми Лори, в последний раз отплачивая добром за зло своего врага.
   К великому удовольствию Мэй, мистер Лоуренс не только купил её вазы, но и стал прохаживаться по залу, держа их под мышками. Другие джентльмены с той же опрометчивостью переплачивали за всевозможные хрупкие безделушки, а потом беспомощно бродили, обременённые восковыми цветами, расписными веерами, украшенными орнаментом папками для бумаг и другими весьма полезными и необходимыми покупками.
   На ярмарке была тётя Кэррол, которая узнала обо всём, что произошло, выглядела довольной и что-то сказала в уголке миссис Марч, из-за чего последняя просияла от удовольствия и посмотрела на Эми с гордостью, смешанной с трепетом, хотя и не выдавала причину этой гордости следующие несколько дней.
   Было объявлено, что ярмарка прошла успешно, и Мэй пожелала Эми спокойной ночи без обычных словоизлияний, нежно поцеловав её со взглядом, который будто говорил: «Прости и забудь». Это удовлетворило Эми, и когда она вернулась домой, то обнаружила вазы, выставленные напоказ на каминной полке гостиной, с большим букетом в каждой. «Награда за заслуги – великодушной Марч», как торжественно объявил Лори.
   «В тебе гораздо больше принципиальности, великодушия и благородства, чем я могла предположить, Эми. Ты вела себя восхитительно, и я уважаю тебя за это всем сердцем», – тепло сказала Джо, когда той ночью перед сном они расчёсывали волосы.
   «Да, мы все уважаем её и любим за то, что она может прощать с такой готовностью. Должно быть, это было ужасно тяжело, после столь долгих трудов и учитывая то, что ты всем сердцем хотела продать свои красивые вещицы сама. Я не думаю, что смогла бы поступить так же любезно, как ты», – добавила Бет со своей подушки.
   «Ну, девочки, не нужно так хвалить меня. Я просто поступила так, как хотела, чтобы поступили со мной. Вы смеётесь надо мной, когда я говорю, что хочу быть леди, но я имею в виду истинную благородную женщину по уму и поведению, и я стремлюсь к этому, как только могу. Мне трудно точно это объяснить, но я хочу быть выше мелких подлостей, глупостей и недостатков, которые портят так много женщин. Сейчас я далека от идеала, но я стараюсь изо всех сил, и надеюсь со временем стать такой, какая наша мама».
   Эми говорила искренне, и Джо сказала, сердечно её обняв: «Теперь я понимаю, что ты имеешь в виду, и я никогда больше не буду смеяться над тобой. Ты приближаешься к своей цели быстрее, чем думаешь, и я буду брать у тебя уроки истинной вежливости, потому что ты уже научилась ей, я в этом убеждена. Старайся, дорогая, когда-нибудь ты будешь вознаграждена, и никто не будет так радоваться за тебя так, как я».
   Неделю спустя Эми действительно получила свою награду, но бедняжке Джо было тяжело разделить её радость. Пришло письмо от тёти Кэррол, и когда миссис Марч его прочитала, её лицо так озарилось, что Джо и Бет, которые были рядом с ней, спросили, что это за радостные вести.
   «Тётя Кэррол в следующем месяце уезжает за границу и хочет…»
   «Чтобы я поехала с ней!» – перебила её Джо, вскакивая с кресла в безудержном восторге.
   «Нет, дорогая, не ты. А Эми».
   «О, мама! Она слишком молода, сначала моя очередь. Я так давно этого хотела. Это принесло бы мне столько пользы и было бы так великолепно. Поехать должна я!»
   «Боюсь, это невозможно, Джо. Тётя однозначно пишет об Эми, и не нам ей диктовать, что делать, если она предлагает такое одолжение».
   «Так всегда. Всё самое интересное – Эми, вся работа – мне. Это несправедливо, о, это несправедливо!» – с чувством воскликнула Джо.
   «Боюсь, отчасти это твоя вина, дорогая. Когда тётя говорила со мной на днях, она сожалела о твоих грубых манерах и слишком независимом нраве, и вот она пишет, как будто цитируя что-то, что ты говорила: «Сначала я планировала взять с собой Джо, но так как «услуги её тяготят», и она «ненавидит французский», я думаю, что не рискну её пригласить. Эми более покладиста, станет хорошей компаньонкой для Фло и с благодарностью извлечёт всю ту пользу, которую может принести ей эта поездка».
   «О, мой язык, мой отвратительный язык! Почему я не могу научиться держать его за зубами?» – простонала Джо, вспоминая слова, сгубившие её надежды. Услышав объяснение процитированных фраз, миссис Марч с грустью сказала:
   «Я бы хотела, чтобы ты поехала, но на этот раз надежды на это нет, так что постарайся перенести это с радостью и не омрачай удовольствие Эми упрёками или сожалениями».
   «Я постараюсь», – сказала Джо, часто моргая, опустившись на колени, чтобы поднять опрокинутую на радостях корзину.
   «Я возьму пример с неё и постараюсь не только казаться довольной, но и быть такой, и не завидовать ни минуте её счастья. Но это будет нелегко, потому что это ужасное разочарование». И несколько очень горьких слезинок из глаз Джо скатились на маленькую пухлую подушечку для булавок в её руках.
   «Джо, дорогая, я очень эгоистична, но я не смогу обойтись без тебя, и я рада, что ты пока не уезжаешь», – прошептала Бет, обнимая сестру, корзинку и всё остальное так крепко и с таким любящим лицом, что Джо почувствовала себя утешенной, несмотря на острое сожаление, из-за которого ей захотелось надрать себе уши и кинуться смиренно умолять тётю Кэррол обременить её этим одолжением и убедиться, с какой благодарностью она будет нести это бремя.
   К тому времени, как вошла Эми, Джо смогла принять участие в семейном ликовании, возможно, не так сердечно, как обычно, но без сожалений по поводу успеха Эми. Сама же юная леди восприняла это известие как великую радость, ходила в некотором торжественном восторге и в тот же вечер начала отбирать свои краски и упаковывать карандаши, оставляя такие мелочи, как одежда, деньги и паспорт, тем членам семьи, кто менее, чем она, был поглощён творческими мечтами.
   «Для меня это не просто увеселительная поездка, девочки, – сказала она с чувством, соскребая старую краску со своей лучшей палитры, – это определит моё будущее, потому что, если у меня есть какой-то талант, в Риме он проявится, и я сделаю что-нибудь, чтобы это доказать».
   «А что, если его нет?» – спросила Джо, не отрывая покрасневших глаз от шитья новых воротничков, которые должны были быть переданы Эми.
   «Тогда я вернусь домой и буду преподавать рисование, чтобы зарабатывать себе на жизнь», – ответила соискательница славы с философской невозмутимостью. Но представив такую перспективу, она скорчила гримасу отвращения и принялась скрести ножом свою палитру с таким видом, будто она готова пойти на все решительные действия, прежде чем отказаться от своих надежд.
   «Нет, ты этого не сделаешь. Ты ненавидишь тяжёлую работу и выйдешь замуж за какого-нибудь богатого мужчину, вернёшься домой и будешь наслаждаться роскошью всю оставшуюся жизнь», – сказала Джо.
   «Твои предсказания иногда сбываются, но я не уверена, что это случится. Конечно, я бы хотела этого, потому что, если я сама не смогу стать художницей, я хотела бы иметь возможность помогать тем, у кого это получится», – сказала Эми, улыбаясь, как будто амплуа леди Баунтифул [28 - Персонаж пьесы Джорджа Фаркера (1678–1707), дама, занимающаяся благотворительностью.] подошло бы ей больше, чем роль бедной учительницы рисования.
   «Хм! – сказала Джо со вздохом. – Если ты этого хочешь, ты это получишь, потому что твои желания всегда исполняются, а мои – никогда».
   «А ты бы хотела поехать?» – спросила Эми, задумчиво похлопывая себя по носу ножом.
   «Конечно!»
   «Хорошо, через год или два я пришлю тебе приглашение, и мы жадно набросимся на Форум в поисках реликвий и осуществим все планы, которые строили столько раз».
   «Благодарю. Я напомню тебе об этом обещании, когда наступит этот счастливый день, если он когда-нибудь наступит», – ответила Джо, принимая неопределённое, но великолепное предложение Эми со всей возможной благодарностью.
   На сборы было не так много времени, и пока Эми не уехала, в доме царил переполох. Джо держалась очень хорошо, до последнего взмаха исчезающей вдали голубой ленты, после чего она удалилась в своё убежище на чердаке и плакала до тех пор, пока не обессилела. Эми тоже стойко держалась до самого отплытия парохода. Затем, как раз в тот момент, когда собирались убрать трап, ей внезапно открылось, что скоро целый океан будет разделять её и тех, кто любил её больше всего на свете, и она крепко обняла Лори, последнего из провожавших, и сказала, всхлипнув:
   «О, позаботься о них ради меня, и если что-нибудь случится…»
   «Я позабочусь, дорогая, позабочусь, и если что-нибудь произойдёт, я приеду и утешу тебя», – прошептал Лори, не смея и помыслить о том, что ему придётся сдержать своё слово.
   Итак, Эми отбыла, чтобы обрести Старый Свет, который всегда нов и прекрасен для юных глаз, в то время как её отец и друг наблюдали за ней с берега, горячо надеясь, что ничего, кроме счастливой судьбы, не постигнет простодушную девушку, махавшую им рукой, пока они ничего уже не могли разглядеть, кроме ослепительного блеска летнего солнца на морских волнах.

Глава 8. Наш иностранный корреспондент

   ЛОНДОН

   Мои дорогие,
   А вот и я, сижу сейчас в номеря отеля «Бат» у окна, выходящего на площадь Пикадилли. Это не самая фешенебельная гостиница, но дядя останавливался здесь много лет назад и ни за что не хочет ехать ни в какую другую. Однако мы не собираемся задерживаться здесь надолго, так что это не имеет большого значения. О, я просто не могу выразить, как мне всё здесь нравится! Я никогда не смогу этого сделать, поэтому я лучше буду присылать вам отрывки из своего блокнота, ведь с самого начала путешествия я ничего не писала, кроме эскизов и этих небрежных каракулей.
   Я черкнула вам строчку из Галифакса, когда мне было совсем плохо, но после этого я прекрасно себя чувствовала, меня редко укачивало, я целыми днями гуляла по палубе в окружении множества приятных людей, которые меня развлекали. Все были очень добры ко мне, особенно офицеры. Не смейся, Джо, джентльмены действительно очень нужны на борту корабля, они могут поддержать или поухаживать, и, поскольку им больше нечем заняться, вполне гуманно сделать их полезными, иначе, боюсь, они могут докуриться до смерти.
   Тётушку и Фло всю дорогу укачивало, и им хотелось, чтобы их оставили в покое, поэтому, когда я сделала для них всё возможное, я пошла веселиться. Какие это были прогулки по палубе, какие закаты, какой великолепный воздух и волны! Это было почти так же захватывающе, как быстрая езда верхом на лошади, когда мы так величественно мчались вперёд. Я бы хотела, чтобы ко мне присоединилась Бет, для неё это было бы так полезно. Что касается Джо, она бы забралась на кливер грот-марса, или как там называется эта высокая штука, подружилась бы с механиками, а если бы она покричала в капитанский рупор, это привело бы её в полный восторг!
   Всё это было просто божественно, но меня охватила радость при виде побережья Ирландии, и оно показалось мне очень красивым, таким зелёным и залитым солнечным светом, с прелестными домиками тут и там, руинами на некоторых холмах, загородными имениями знатных господ в долинах и оленями, пасущимися в парках. Было раннее утро, но я не пожалела, что встала ни свет ни заря, чтобы посмотреть на всё это, потому что в заливе было полно маленьких лодок, берег был таким живописным, а над головой розовело небо. Я никогда этого не забуду.
   В Квинстауне нас покинул один из моих новых знакомых, мистер Леннокс, и когда я сказала что-то об озёрах Килларни, он вздохнул и пропел, глядя на меня:

     О! Слышали ли вы о Кейт Киарни?
     – Чей дом стоит на берегу Килларни [29 - Озеро на юго-западе Ирландии.],
     Её взгляд роковой
     Уносит покой
     И беды несёт взгляд Кейт Киарни…

   Такой вздор, не правда ли?
   Мы остановились в Ливерпуле всего на несколько часов. Это грязное, шумное место, и я была рада покинуть его. Дядя сбегал в город и купил пару лайковых перчаток, какие-то уродливые массивные ботинки и зонтик, но первым делом он побрился, оставив только бакенбарды. После этого он всё тешил себя надеждой, что выглядит как истинный британец, но стоило ему решить впервые почистить свои новые ботинки, маленький чистильщик обуви понял, что их обладатель американец, и сказал с усмешкой: «Вот, пжалста, сэр. Я их начистил до блеска, по последней моде янки». Это очень рассмешило дядю. О, я должна рассказать вам, что выкинул этот смешной Леннокс! Он попросил своего друга, мистера Уорда, который плыл с нами дальше, заказать для меня букет, и первое, что я увидела в своём номере, были прекрасные цветы и открытка с надписью «С наилучшими пожеланиями от Роберта Леннокса». Разве это не забавно, девочки? Я люблю путешествовать.
   Я никогда не доберусь до Лондона, если не потороплюсь.
   Поездка была похожа на галоп по длинной картинной галерее со множеством прекрасных пейзажей вокруг. Особый восторг у меня вызвали фермерские домики с соломенными крышами, плющом до самых карнизов, решётчатыми окнами и пышными женщинами с румяными детишками у дверей. Даже скот выглядел там более спокойным, чем наш, – коровы стояли по колено в клевере, а курочки удовлетворенно кудахтали, как будто они никогда не бывают такими нервными, как куры янки. Таких идеальных цветов я никогда не видела: трава такая зелёная, небо такое голубое, нивы такие жёлтые, лес такой тёмный, – я была в восторге всю дорогу, как и Фло. Мы то и дело метались от окна к окну, пытаясь всё разглядеть, пока неслись со скоростью шестьдесят миль в час. Тётя устала и уснула, а дядя читал свой путеводитель и ничему не удивлялся. Вот так мы и ехали. Эми, которая всё подскакивала: «О, это, должно быть, Кенилуорт, вон, то серое пятно среди деревьев!» Фло, бросаясь к моему окну: «Как мило! Мы должны как-нибудь съездить туда, правда, папа?» А дядя, спокойно любуясь своими ботинками: «Нет, моя дорогая, если только ты не хочешь выпить пива, это же пивоварня».
   Пауза – затем Фло восклицает: «Боже мой, там виселица, и человек на неё поднимается». «Где, где?» – кричит Эми, уставившись на два высоких столба с перекладиной и несколькими свисающими с неё цепями. «Шахта», – замечает дядя, подмигивая. «А вон там чудесное стадо ягнят на привале», – говорит Эми. «Посмотрите, папа, разве они не прелестны?» – сентиментально добавила Фло. «Это гуси, юные леди», – отвечает дядя таким тоном, что мы замолкаем, пока Фло с наслаждением не принимается за «Любовные похождения капитана Кавендиша [30 - ‘Cavendish, or the Patrician at Sea’ – роман Уильяма Джонсона Нила (1812–1893).]», и пейзаж остаётся целиком в моём распоряжении.
   Когда мы добрались до Лондона, конечно же, шёл дождь, и ничего не было видно, кроме тумана и зонтиков. Мы отдохнули, распаковали вещи и немного прошлись по магазинам в перерывах между ливнями. Я уехала в такой спешке, что не успела собрать свой чемодан, поэтому тётя Мэри купила мне кое-какие новые вещи: белую шляпку с голубым пером, муслиновое платье в тон и самую красивую накидку, которую можно себе представить. Магазины на Риджент-стрит просто чудесные. Кажется, что всё такое дешёвое, красивые ленты всего по шесть пенсов за ярд. Я ими запаслась впрок, но перчатки куплю в Париже. Это звучит как-то элегантно и богато, не так ли?
   Пока тёти и дяди не было дома, мы с Фло, забавы ради, заказали двухколёсный кеб и отправились кататься, хотя потом узнали, что юным леди не пристало ездить в таких колясках одним. Зато это было так весело! Потому что, когда кучер закрыл деревянные створки перед нами, он поехал так быстро, что Фло испугалась и велела мне остановить его. Но он был где-то снаружи и сзади, и я не могла до него докричаться. Он совсем не слышал, как я его звала, не видел, как я махала зонтиком перед собой, и так мы, совершенно беспомощные, с грохотом мчались на головокружительной скорости, вихрем заворачивая за углы. Наконец, в отчаянии, я заметила маленькую дверцу в крыше, и, когда я открыла её, появился покрасневший глаз, и голос, дыхнув запахом пива, сказал:
   «Ну, что такое, мэм?»
   Я постаралась отдать распоряжение как можно спокойнее, и, хлопнув дверцей, со словами: «Да, да, мэм», кучер пустил свою лошадь шагом, как будто на похоронах. Я снова ткнула в дверцу и попросила: «Чуть быстрее», и тут он понёсся, как и прежде, сломя голову, и мы смирились со своей судьбой.
   Сегодня погода была ясная, и мы отправились в Гайд-парк, он находится неподалёку, ведь мы аристократичнее, чем кажемся. Герцог Девонширский наш сосед. Я часто вижу, как его лакеи бездельничают у задних ворот, и дом герцога Веллингтона совсем недалеко. А какие сцены я видела, дорогие мои! Они были не хуже, чем в журнале «Панч»: толстые величественные пожилые дамы, катающиеся в своих красных с жёлтым каретах, с великолепными лакеями в шёлковых чулках и бархатных ливреях на запятках и с напудренными кучерами спереди. Франтихи-гувернантки с такими румяными детьми, каких я никогда ещё не видела, красивые девушки, выглядящие полусонными, праздношатающиеся денди в странных английских шляпах и лавандовых лайковых перчатках, высокие солдаты в коротких красных куртках и беретах, сдвинутых набок, которые смотрелись так забавно, что мне захотелось их нарисовать.
   «Роттен-Роу» на самом деле значит “Route de Roi”, или «королевская дорога», сейчас это больше похоже на школу верховой езды, чем на что-нибудь ещё. Лошади великолепны, и мужчины, особенно грумы, хорошо держатся в седле, а женщины неуклюжи и подскакивают при езде, что расходится с нашими правилами. Мне очень хотелось показать им бешеный американский галоп, потому что они с важным видом трусили рысцой туда-сюда, в своих амазонках с укороченными подолами и в цилиндрах, похожие на фигурки женщин из игрушечного Ноева ковчега. Верхом ездят все – старики, полные дамы, маленькие дети – а молодые люди здесь много флиртуют, я видела, как пара обменивалась розовыми бутончиками, потому что их обычно носят в петлице, и я подумала, что это довольно милая идея.
   В полдень – в Вестминстерское аббатство, но не ждите, что я смогу описать его, это не в моих силах, поэтому я скажу только, что это было грандиозно! Сегодня вечером в театре мы увидим Фехтера [31 - Чарльз Альберт Фехтер (1824–1879) – англо-французский актер.], что станет подходящим завершением этого самого счастливого дня в моей жизни.
   Уже очень поздно, но я не смогу отправить это письмо завтра утром, не рассказав вам сначала, что произошло вчера вечером. Как вы думаете, кто пришёл, когда мы пили чай? Английские друзья Лори, Фред и Фрэнк Воэны! Я была так удивлена, ведь я не узнала бы их, если бы не визитные карточки. Они оба так выросли и носят бакенбарды, Фред красив в английском стиле, а Фрэнк почти выздоровел, теперь он только слегка прихрамывает и не пользуется костылями. Они узнали от Лори, где мы собирались остановиться, и пришли пригласить нас к себе домой, но дядя не хотел переезжать, так что мы сами потом нанесём им ответный визит и увидимся с ними, когда сможем. Они пошли с нами в театр, и мы действительно хорошо провели время, потому что Фрэнк уделял всё своё внимание Фло, а мы с Фредом обсуждали прошлые, настоящие и будущие развлечения, как будто знали друг друга всю жизнь. Скажи Бет, что Фрэнк спрашивал о ней и был огорчён, узнав о её слабом здоровье. Фред рассмеялся, когда я заговорила о Джо, и послал свой «почтительный поклон большой шляпе». Никто из них не забыл ни лагерь Лоуренса, ни то, как мы там веселились. Кажется, это было сто лет назад, правда?
   Тётя стучит в стену в третий раз, так что я вынуждена остановиться. На самом деле, я чувствую себя прекрасной лондонской леди, которая ведёт разгульный образ жизни; я пишу здесь до позднего вечера в своей комнате, где полно красивых вещей, и в моей голове мешанина из парков, театров, новых платьев и любезных кавалеров, которые говорят: «Ах!» и крутят свои светлые усы с истинно английским благородством. Я жажду увидеть вас всех, и, несмотря на мою глупость, я, как всегда, люблю вас…

Эми.

   ПАРИЖ

   Дорогие девочки,
   В своём последнем письме я рассказывала вам о нашем визите в Лондон, о том, какими добрыми были Воэны и какие славные вечеринки они для нас устраивали. Больше всего мне понравились поездки в Хэмптон-Корт и Кенсингтонский музей, потому что в Хэмптоне я увидела эскизы Рафаэля, а в Музее – залы, полные картин Тёрнера, Лоуренса, Рейнольдса, Хогарта и других великих художников. День в Ричмонд-парке был очаровательным: мы устроили настоящий английский пикник, и вокруг меня было больше великолепных дубов и групп оленей, чем я могла запечатлеть, также я слышала пение соловья и видела, как жаворонки взлетают в небо. Благодаря Фреду и Фрэнку мы «изъездили» Лондон вдоль и поперёк, и нам было жаль уезжать, потому что, как мне кажется, хотя англичане не спешат принимать вас у себя, но если они однажды решат это сделать, их нельзя превзойти в гостеприимстве. Воэны надеются встретиться с нами в Риме следующей зимой, и я буду ужасно разочарована, если они этого не сделают, потому что мы с Грейс очень подружились, а ребята очень милые, особенно Фред.
   Ну вот, не успели мы здесь устроиться, как Фред заявился снова, сказав, что приехал на каникулы и собирается отправиться в Швейцарию. Сначала тётя приняла это сдержанно, но он отнёсся к этому так спокойно, что она не смогла ничего сказать. И теперь у нас всё прекрасно и мы очень рады, что он приехал, потому что он говорит по-французски как на родном языке, и я не знаю, что бы мы без него делали. Дядя едва ли знает больше десяти французских слов и настойчиво говорит по-английски очень громко, как будто от этого люди лучше его поймут. У тёти старомодное произношение, а мы с Фло, хотя и льстили себя надеждой, что знали много слов, обнаружили, что это не так, и очень благодарны Фреду за то, что он, по словам дяди, может «парле-ву-кать.
   Как восхитительно мы проводим здесь время! Осмотр достопримечательностей с утра до вечера, недолгие перерывы на приятные обеды в весёлых кафе и всевозможные забавные приключения. Дождливые дни я провожу в Лувре, наслаждаясь картинами. Джо бы капризно отвернулась от некоторых из лучших произведений, потому что у неё не лежит душа к искусству, в отличие от меня, и я спешу скорее развить свой глаз и вкус. Ей больше бы понравились старинные вещи великих людей, ведь я видела треуголку и серое пальто Наполеона, его колыбельку и старую зубную щётку, а также маленькую туфельку Марии Антуанетты, кольцо Святого Дионисия, меч Карла Великого и много других интересных предметов. Я буду рассказывать об этом часами, когда приеду домой, но сейчас у меня нет времени писать.
   Пале-Рояль – это райское место, там столько драгоценностей и милых вещей, и я просто схожу с ума из-за того, что не могу их себе позволить. Фред хотел купить мне кое-что, но я, конечно, не позволила ему это сделать. Затем Булонский лес и Елисейские поля – trés magnifi que [32 - Весьма славные (фр.).]. Я несколько раз видела императорскую семью, император некрасивый, суровый мужчина, императрица – бледная и миловидная, но одета, как мне показалось, безвкусно – фиолетовое платье, зелёная шляпа и жёлтые перчатки. Маленький Нап [33 - Наполеон IV Эжен Луи Жан Жозеф Бонапарт (1856–1879) – сын Наполеона III, последний наследник французского престола.] – красивый мальчик, который всё время болтал со своим наставником и посылал людям воздушные поцелуи, проезжая в своём четырёхколёсном ландо с грумами в красных атласных куртках и с конной охраной спереди и сзади.
   Мы часто гуляем в садах Тюильри, так как они прекрасны, хотя я предпочитаю им старинный Люксембургский сад. Пер-Лашез очень любопытное кладбище, многие склепы похожи на небольшие комнатки, и, заглядывая внутрь, можно увидеть стол со скульптурами или портретами умерших и стульями, на которых могут посидеть скорбящие, приходя оплакивать усопших. Это так по-французски.
   Наши комнаты находятся на улице Риволи, и, сидя на балконе, мы можем обозревать эту длинную, прекрасную улицу во всех направлениях. Там так приятно находиться, что мы проводим на балконе вечера за разговорами, когда слишком устаём от дневных занятий, чтобы выходить из дома. Фред очень интересный и в целом самый приятный молодой человек, которого я когда-либо знала, – за исключением Лори, чьи манеры более очаровательны. Я бы предпочла, чтобы у Фреда были тёмные волосы, потому что мне не нравятся светловолосые мужчины, однако Воэны очень богаты и происходят из знатного рода, поэтому я не буду придираться к их светлым волосам, так как мои собственные волосы ещё светлее.
   На следующей неделе мы отправляемся в Германию и Швейцарию, и так как мы будем ехать быстро, я смогу посылать вам только весточки, написанные второпях. Я веду свой дневник и стараюсь «правильно запоминать и чётко описывать всё, что вижу и чем восхищаюсь», как советовал мне отец. Для меня это хорошая тренировка, и, увидев мои наброски, вы получите лучшее представление о моей поездке, чем читая эти каракули.
   Adieu [34 - До свидания (фр.).], нежно вас обнимаю, Votre Amie [35 - Ваша подруга (фр.).].

   ГЕЙДЕЛЬБЕРГ

   Моя дорогая мама,
   Пока у меня есть свободный час перед отъездом в Берн, я постараюсь рассказать вам, что произошло, потому что случилось нечто очень важное, о чём вы сейчас узнаете.
   Речная прогулка вверх по Рейну была превосходной, и я просто сидела и изо всех сил наслаждалась ей. Возьмите старые отцовские путеводители и прочтите в них об этом сами. У меня не хватает красивых слов, чтобы описать всё. Мы прекрасно провели время в Кобленце, так как несколько студентов из Бонна, с которыми Фред познакомился на корабле, пропели нам серенаду. Светила луна, и приблизительно в час ночи нас с Фло разбудили звуки самой восхитительной музыки под нашими окнами. Мы вскочили и спрятались за шторами, но, подглядывая украдкой, увидели, что это Фред со студентами распевают там внизу. Я никогда не видела ничего романтичнее – река, понтонный мост, огромная крепость напротив, повсюду лунный свет и звучит музыка, способная растопить даже каменное сердце.
   Когда они закончили петь, мы бросили им несколько цветов и увидели, как они борются за них, потом они поцеловали руки невидимым дамам и, смеясь, ушли, наверное, курить и пить пиво. На следующее утро Фред показал мне смятый цветочек в кармане жилета и при этом выглядел очень сентиментальным. Я посмеялась над ним, сказав, что этот цветок бросила не я, а Фло, что, казалось, вызвало у него отвращение, потому что он швырнул его в окно и снова стал благоразумным юношей. Я боюсь, что у меня, по всей видимости, будут проблемы с этим мальчиком.
   В купальнях в Нассау было очень весело, как и в Баден-Бадене, где Фред проиграл немного денег, и я отругала его за это. Ему нужен кто-то, кто мог бы присматривать за ним, когда Фрэнка нет рядом. Кейт как-то заметила, что надеется на его скорую женитьбу, и я вполне с ней согласна: для него это было бы вполне разумно. Франкфурт восхитителен. Я видела дом Гёте, памятник Шиллеру и знаменитую Ариадну Даннекера [36 - Иоганн Генрих фон Даннекер (1758–1841) – немецкий скульптор, автор знаменитой «Ариадны верхом на пантере», выполненной из мрамора.]. Она очень милая, но понравилась бы мне больше, если бы я получше знала сюжет мифа о ней. Мне не хотелось спрашивать, так как все знали или делали вид, что знают эту легенду. Я бы хотела, чтобы Джо рассказала мне всё об этом. Мне следовало бы больше читать, так как я признаю, что ничего не знаю, и меня это огорчает. Теперь начинается серьёзная часть, потому что это произошло здесь, и Фред только что ушёл. Он был так добр и весел, что мы все очень к нему привязались. Я никогда не задумывалась о чём-то, кроме дружбы в путешествии, до вечера серенады. С тех пор я начала чувствовать, что прогулки при луне, разговоры на балконе и ежедневные приключения были для него чем-то большим, чем просто забавой. Я не кокетничала, мама, правда, но помнила, что ты мне говорила, и старалась изо всех сил. Я ничего не могу поделать с тем, что нравлюсь мужчинам. Я и не стараюсь им понравиться, и переживаю, если они мне безразличны, хотя Джо говорит, что у меня нет сердца. Ну вот, я знаю, что мама теперь покачает головой, а девочки скажут: «О, маленькая меркантильная негодяйка!», но я приняла решение, и если Фред попросит меня выйти за него замуж, то я приму его предложение, хотя я и не влюблена в него по уши. Он мне нравится, и мы прекрасно ладим друг с другом. Он красив, молод, достаточно умён и очень богат – намного богаче Лоуренсов. Я не думаю, что его семья стала бы возражать, и я была бы очень счастлива, потому что они добрые, воспитанные, щедрые люди, и я им нравлюсь. Фреду, как старшему из близнецов, я полагаю, достанется имение, и какое великолепное! Городской дом на фешенебельной улице, не такой эффектный, как особняки у нас в Америке, но куда более уютный и полный солидной роскоши, которой англичане придают большое значение. Мне это нравится, потому что эта роскошь неподдельна. Я видела столовое серебро, фамильные драгоценности, старых слуг и картины, на которых изображено загородное поместье с парком, большим домом, чудесными угодьями и прекрасными лошадьми. О, это всё, о чем я могла бы мечтать! И я предпочла бы это какому-нибудь титулу, за который так охотно хватаются девушки, а потом находят, что за ним ничего нет. Может, я и меркантильна, но я ненавижу бедность и не собираюсь терпеть её ни минуты дольше. Одна из нас должна удачно выйти замуж. Мэг этого не сделала, Джо не сделает, Бет пока не может, так что это сделаю я, и всё изменится к лучшему во всех смыслах. Я бы не вышла замуж за человека, которого ненавижу или презираю. Вы можете быть уверены в этом, и хотя Фред не является моим идеальным героем, он делает всё как надо, и со временем я полюблю его, если он будет ко мне хорошо относиться и позволит делать то, что я захочу. Так вот, я прокручивала этот вопрос в голове всю последнюю неделю, потому что невозможно не обращать внимания на то, что я нравлюсь Фреду. Он ничего не говорил, но это и так заметно по мелочам. Фред никогда не сопровождает Фло, он всегда рядом со мной в экипаже, за столом или на прогулке, наедине со мной он выглядит сентиментальным и хмурится, глядя на любого, кто осмеливается заговорить со мной. Вчера за ужином, когда австрийский офицер уставился на нас, а затем сказал что-то своему другу, барону щеголеватого вида, упомянув «ein wunderschönes Blondchen [37 - ein wunderschönes Blondchen – красивая блондинка (нем.).]», у Фреда вид был свирепый, как у льва, и он так яростно резал мясо, что оно чуть не слетело с его тарелки. Он не из холодных, чопорных англичан, но довольно вспыльчив, потому что в нём есть шотландская кровь, как можно догадаться по его красивым голубым глазам.
   Итак, вчера вечером на закате мы отправились в замок, по крайней мере, все мы, кроме Фреда, который должен был встретиться с нами там после того, как сходит на почту за письмами. Мы чудесно провели время, осматривая руины, подвалы, где находится бочка чудовищных размеров, и прекрасные сады, которые когда-то давно курфюрст разбил для своей жены-англичанки. Мне больше всего понравилась большая терраса, потому что вид оттуда был божественный, поэтому, пока остальные ходили осматривать комнаты внутри, я сидела там, пытаясь нарисовать серую каменную голову льва на стене в обрамлении свисающих по бокам алых побегов жимолости. Я чувствовала себя так, словно стала героиней романа, сидя там, наблюдая, как по долине катит воды Неккар [38 - Река в Германии.], слушая музыку австрийского струнного оркестра, доносящуюся снизу, и ожидая своего возлюбленного, как настоящая девушка из сборника рассказов. У меня было предчувствие, что что-то должно было произойти, и я была к этому готова.
   Я не ощущала ни что краснею, ни что я дрожу, но была совершенно спокойна и лишь слегка взволнована.
   Вскоре я услышала голос Фреда, а затем он торопливо вошёл через большую арку и нашёл меня. Он выглядел таким встревоженным, что я совсем забыла о себе и спросила его, в чём дело. Он сказал, что только что получил письмо, в котором его умоляли вернуться домой, потому что Фрэнк тяжело заболел. Поэтому он сразу же уезжает ночным поездом и успевает только попрощаться. Мне было очень жаль его и я была разочарована из-за себя, но лишь одно мгновение, потому что, пожимая мне руку, он сказал, и сделал это так, что я не могла ошибиться: «Я скоро вернусь, вы не забудете меня, Эми?» Я ничего ему не обещала, но посмотрела на него так, что он остался доволен, и у него не было времени ни на что, кроме прощаний и просьбы передать сообщения, потом он уехал через час, и нам всем его не хватает. Я знаю, он хотел мне что-то сказать, но я думаю, судя по тому, на что он однажды намекнул, он обещал своему отцу не делать ничего подобного ещё некоторое время, потому что он опрометчивый юноша, а старый джентльмен боится невестки-иностранки. Мы скоро встретимся с ним в Риме, и тогда, если я не передумаю, я скажу «Да, согласна», если он спросит: «Вы согласны?»
   Конечно, всё это очень личное, но я хотела бы, чтобы вы знали, что происходит. Не беспокойтесь обо мне, помните, что я ваша «благоразумная Эми», и будьте уверены, что я никогда не поступлю опрометчиво. Присылайте мне столько советов, сколько захотите. Я воспользуюсь ими, если получится. Жаль, что я не могу увидеться с вами, мамочка, чтобы хорошенько всё обсудить. Любите меня и доверяйте мне.

Всегда ваша Эми

Глава 9. Перипетии любви

   «Джо, меня беспокоит Бет».
   «Ну, мама, она кажется необычайно здоровой с тех пор, как появились малыши».
   «Сейчас меня беспокоит не её здоровье, а её настроение. Я уверена, у неё что-то на уме, и я хочу, чтобы ты выяснила, что именно».
   «Почему вы так думаете, мама?
   «Она часто сидит в одиночестве и больше не разговаривает с отцом так много, как раньше. На днях я застала её плачущей над малышами. Когда она поёт, её песни всегда грустные, и время от времени я вижу на её лице выражение, значения которого не понимаю. Это не похоже на Бет, и это меня тревожит».
   «Вы спрашивали её об этом?»
   «Я пыталась несколько раз, но она либо отвечала уклончиво, либо выглядела такой расстроенной, что я прекращала расспросы. Я никогда не заставляю своих дочерей откровенничать, и мне редко приходится долго ждать, пока они мне сами откроются».
   Миссис Марч бросила взгляд на Джо, говоря это, но лицо дочери, казалось, совершенно не выражало никакой тайной тревоги, кроме беспокойства за Бет, и Джо продолжила задумчиво шить, а через минуту сказала: «Я думаю, она взрослеет, и поэтому начинает предаваться мечтам, и у неё появляются надежды, страхи и тревоги, но она не знает почему или не в состоянии объяснить причину. Мама, Бет восемнадцать, но мы этого не осознаём и относимся к ней как к ребёнку, забывая, что она уже женщина».
   «Да, так и есть. Дорогая, вы так быстро взрослеете», – ответила мать со вздохом и улыбкой.
   «Ничего не поделаешь, мама, так что вы должны смириться со всевозможными тревогами и позволить своим пташкам вылететь из гнезда, одной за другой. Я обещаю никогда не улетать слишком далеко, если вас это утешит».
   «Это большое утешение, Джо. Я всегда чувствую себя сильнее, когда ты рядом, теперь, когда Мэг покинула наш дом. Бет слишком слаба, а Эми слишком молода, чтобы на неё можно было положиться, а когда нужно поработать, ты всегда готова помочь».
   «Ну, вы же знаете, я не возражаю против тяжёлого труда, и в семье всегда должен быть один неудачник. Эми великолепно справляется с тонкой работой, а я нет, но я чувствую себя в своей стихии, когда нужно поднять и выбить все ковры, или если половина семьи заболевает одновременно. Эми блистает за границей, но если что-то не так дома, я к вашим услугам».
   «Тогда я передаю Бет в твои руки, потому что она откроет своё нежное маленькое сердечко скорее своей Джо, чем кому-то другому. Будь с ней помягче и не позволяй ей заподозрить, что за ней кто-то следит или обсуждает её. Если бы она снова стала здоровой и жизнерадостной, мне было бы больше нечего желать».
   «Вы счастливая женщина! А у меня целая куча желаний».
   «Дорогая моя, чего же ты хочешь?»
   «Сперва улажу проблемы Бетти, а потом расскажу вам о своих желаниях. Они не слишком меня занимают, так что пусть подождут». И Джо снова принялась за шитьё, мудро кивнув, что успокоило сердце её матери, по крайней мере, на данный момент.
   Хотя внешне казалось, что Джо поглощена своими собственными делами, она успела понаблюдать за Бет и после многих противоречивых предположений, наконец, остановилась на одном, которое, как ей казалось, объясняло произошедшую в сестре перемену. Незначительный случай, по мнению Джо, дал ей ключ к разгадке тайны, а живое воображение и любящее сердце сделали всё остальное. Однажды в субботу днём, когда они с Бет остались вдвоём, Джо притворялась, что деловито пишет. В то же время, выводя свои каракули, она не сводила глаз со своей сестры, которая казалась необычно тихой. Работа Бет, сидящей у окна, часто падала ей на колени, и она понуро опускала голову на руку, не сводя при этом взгляда с унылого осеннего пейзажа. Внезапно кто-то прошёл внизу, насвистывая, как певчий дрозд, и чей-то голос крикнул: «Всё в порядке! Зайду сегодня вечером».
   Бет вздрогнула, подалась вперед, улыбнулась и кивнула, наблюдая за прохожим, пока его быстрые удаляющиеся шаги не затихли вдали, затем она тихо сказала, как будто про себя: «Каким сильным, здоровым и счастливым выглядит этот милый мальчик».
   «Хм!» – сказала Джо, всё ещё пристально вглядываясь в лицо сестры, потому что её яркий румянец исчез так же быстро, как вспыхнул, улыбка пропала, и вскоре на подоконнике заблестела слезинка. Бет смахнула её, и на повёрнутом вполоборота к сестре лице читалась нежная скорбь, от которой глаза Джо тоже наполнились слезами. Боясь выдать себя, она выскользнула из комнаты, пробормотав, что ей нужно взять ещё бумаги.
   «Господи, Бет влюбилась в Лори! – сказала она, садясь в своей комнате, побледневшая, в шоке от открытия, которое, как ей казалось, она только что сделала. – Подумать только. Что скажет мама? Интересно, а её… – тут Джо осеклась и покраснела от внезапной мысли. – Если он не ответит взаимностью, это будет ужасно. Он должен её полюбить. Я его заставлю! – и она угрожающе покачала головой, посмотрев на портрет озорного мальчишки, смеющегося над ней со стены. – О Боже, мы вовсю взрослеем. Мэг вот уже замужем и стала мамой, Эми процветает в Париже, а Бет влюблена. Я единственная, у кого хватает здравого смысла держаться подальше от этих неприятностей». Джо на минуту задумалась, не сводя глаз с портрета, затем морщины на её лбу разгладились и она сказала, решительно кивнув лицу напротив: «Нет, спасибо, сэр, вы очень обаятельны, но постоянства у вас не больше, чем у флюгера. Так что не нужно писать трогательных записочек и так вкрадчиво улыбаться, потому что ничего хорошего из этого не выйдет, и я этого не потерплю».
   Затем она вздохнула и замерла в задумчивости, не покидавшей Джо, пока ранние сумерки не заставили её спуститься вниз, чтобы возобновить наблюдения, лишь подтвердившие её подозрения. Хотя Лори флиртовал с Эми и шутил с Джо, к Бет он всегда относился с особенной добротой и нежностью, но и все остальные вели себя так же. Поэтому никому и в голову не приходило, что он проявляет к Бет больше интереса, чем к другим. На самом деле, в последнее время в семье царило общее мнение, что «наш мальчик» всё больше привязывается к Джо, которая, однако, не желала слышать ни слова на эту тему и яростно возмущалась, если кто-нибудь осмеливался это предположить. Если бы они только знали о том, сколько различных проявлений знаков внимания было пресечено в зародыше, они бы с огромным удовлетворением сказали: «Мы же говорили». Но Джо ненавидела «заигрывания» и не допускала этого, всегда имея наготове шутку или улыбку при малейшем признаке надвигающейся опасности. Когда Лори только поступил в колледж, он влюблялся примерно раз в месяц, но эти маленькие вспышки страсти были настолько же краткими, насколько пылкими, не причиняли никакого вреда и очень веселили Джо, которая проявляла большой интерес к чередованиям надежды, отчаяния и смирения, которые были доверены ей во время их еженедельных бесед. Но пришло время, когда Лори перестал поклоняться многим святыням, загадочно намекал на одну всепоглощающую страсть и время от времени предавался байроническим приступам уныния. Затем он вообще стал уклоняться от этой деликатной темы, начал писать Джо записки философского содержания, стал прилежно учиться и объявил, что станет «зубрилой», намереваясь закончить обучение в блеске славы. Это устраивало юную леди больше, чем доверительные беседы в сумерках, нежные рукопожатия и красноречивые взгляды, потому что у Джо мозг развился раньше, чем сердце, и она предпочитала воображаемых героев реальным, так как когда она уставала от них, первых можно было запереть в жестяной жаровне до тех пор, пока они снова не понадобятся, а вторые были менее управляемыми.
   Таков был вечер великого открытия, и тогда Джо наблюдала за Лори так пристально, как никогда раньше. Если бы ей не пришла в голову новая мысль, она бы не увидела ничего необычного в том, что Бет была слишком тихой, а Лори – очень внимательным к ней. Но, когда она дала волю своей живой фантазии, та понесла её галопом на огромной скорости, и здравый смысл не пришёл ей на помощь, будучи несколько ослабленным длительным опытом написания романтических произведений. Бет как обычно лежала на диване, а Лори сидел в низком кресле рядом, развлекая её всевозможными сплетнями, потому что она ждала этих еженедельных «новостишек», и он никогда её не подводил. Но в тот вечер Джо показалось, что Бет с особым удовольствием задержала взгляд на живом смуглом лице напротив неё, и что она с большим интересом слушала рассказ о каком-то волнительном крикетном матче, хотя фразы «поймать мяч на лету с отскока», «выбить игрока за поле» и «трёхочковый удар ногой» были понятны ей не больше, чем санскрит. Она также вообразила, всей душой желая это видеть, что заметила несколько усилившуюся мягкость в поведении Лори, что он время от времени понижал голос, смеялся меньше обычного, был слегка рассеян и накрывал ноги Бет пледом с усердием, которое и правда было почти любящим.
   «Кто знает? Случались и более странные вещи, – размышляла Джо, беспокойно хлопоча в комнате. – Она воспитает из него настоящего ангела, а он сделает жизнь восхитительно лёгкой и приятной для нашей душечки, если только они будут любить друг друга. Не понимаю, как он может не влюбиться в неё, и я действительно считаю, что он сделал бы это, если бы некоторые из нас не стояли у него на пути».
   Поскольку никто, кроме неё самой, не стоял у него на пути, Джо почувствовала, что ей следует как можно скорее самоустраниться. Но куда же ей деваться? И, сгорая от желания возлечь на алтарь сестринской преданности, она села подумать, как уладить этот вопрос.
   Да, старый диван был настоящим патриархом среди диванов – длинный, широкий, с удобными подушками и низкий, немного потёртый, каким он и должен был быть, потому что девочки спали на нём и ползали по нему в младенчестве, детьми они «ловили рыбу», перекинув удочки через его спинку, скакали верхом на подлокотниках, устраивали под диваном зверинец, и приклоняли усталые головы, видели сны и слушали любовные сплетни, сидя на нём, когда стали молодыми женщинами. Они все любили этот диван, потому что он был семейным прибежищем, и один из его углов всегда оставался любимым местом отдыха Джо. Среди множества подушек, украшавших почтенный диван, была одна, жёсткая, круглая, крытая волосяной бортовкой и отделанная бугристыми пуговицами с каждого конца. Эта отвратительная подушка была её исключительной собственностью, она использовалась в качестве оборонительного оружия, баррикады или строгой предупредительной меры против слишком долгого сна.
   Лори хорошо знал ее, и у него были причины относиться к ней с глубоким отвращением, так как в прежние времена, когда разрешалось резвиться, его немилосердно колотили этой подушкой, а теперь она часто лишала его места на диване, которого он жаждал больше всего – в углу, рядом с Джо. Если «сарделька», как Лори называл эту подушку, стояла стоймя, это был знак, что он может подойти и присесть, но если она лежала плашмя поперёк дивана, горе тем мужчине, женщине или ребёнку, которые посмели бы её передвинуть! В тот вечер Джо забыла забаррикадировать свой угол и не пробыла на своём месте и пяти минут, как рядом с ней расположилась массивная фигура, и, положив обе руки на спинку дивана, вытянув перед собой обе длинные ноги, Лори воскликнул со вздохом удовлетворения:
   «Вот это по мне – дёшево и сердито».
   «Попрошу без просторечных выражений», – огрызнулась Джо, швыряя подушку. Но было слишком поздно, на диване для подушки не было места, и, после того как она сползла на пол, сразу же исчезла самым таинственным образом.
   «Ну же, Джо, не будь такой колючей. После того, как парень всю неделю изнурял себя учёбой до состояния скелета, он заслуживает ласки и должен её получить».
   «Бет тебя приласкает. Я занята».
   «Нет, не нужно её беспокоить, тебе же раньше нравилось, если только ты вдруг не потеряла к этому вкус. Неужели потеряла? Ты возненавидела своего мальчика и хочешь швырять в него подушками?»
   Редко можно было услышать что-нибудь более льстивое, чем этот трогательный призыв, но Джо охладила пыл «своего мальчика», атаковав его суровым вопросом: «Сколько букетов ты послал мисс Рэндал на этой неделе?»
   «Ни одного, честное слово. Она помолвлена. А что?»
   «Я рада, ведь это одна из твоих глупых причуд – посылать цветы и прочее девушкам, до которых тебе нет никакого дела», – укоризненно продолжила Джо.
   «Разумные девушки, до которых мне очень даже много дела, не позволяют мне посылать им «цветы и прочее», так что же я могу поделать? Моим чувствам нужна «отдушина»».
   «Мама не одобряет флирт даже в шутку, а ты, Тедди, флиртуешь, не заботясь о последствиях».
   «Я бы всё отдал, чтобы сказать: «Ты тоже». Поскольку я не могу так ответить, я просто скажу, что не вижу никакого вреда в этой маленькой игре, если все стороны понимают, что это всего лишь игра».
   «Ну, это и правда выглядит мило, но я не могу понять, как это делается. Я пыталась, потому что в компании чувствуешь себя неловко, не делая того, что делают все остальные, но, похоже, у меня не получается», – сказал Джо, забыв о своей роли наставницы.
   «Бери уроки у Эми, у неё к этому настоящий талант».
   «Да, у неё это получается очень изящно и, кажется, она никогда не заходит слишком далеко. Я полагаю, что одним людям естественно нравиться окружающим, не прилагая к этому усилий, а другие всегда говорят и делают не то и не там, где надо».
   «Я рад, что ты не умеешь флиртовать. На самом деле, приятно встретить разумную, прямолинейную девушку, которая может быть весёлой и доброй, не выставляя себя дурой. Между нами говоря, Джо, некоторые мои знакомые девушки действительно заходят так далеко, что мне за них стыдно. Я уверен, что они не хотят ничего плохого, но если бы они знали, что мы, парни, говорим о них потом, мне кажется, они вели бы себя по-другому».
   «Они поступают так же, как и вы, но поскольку их языки острее, вам, ребята, достаётся хуже, чем им, потому что вы точь-в-точь такие же глупые, как и они. Если бы вы вели себя должным образом, они бы делали то же самое, но, зная, что вам нравятся их глупости, они продолжают в том же духе, и потом вы их вините во всём».
   «Много вы об этом знаете, мэм, – снисходительно сказал Лори. – Мы не любим проказниц и кокеток, хотя иногда можем вести себя так, как будто они нам нравятся. О милых, скромных девушках мы в обществе джентльменов никогда не говорим иначе, как уважительно. Святая ты простота! Если бы ты могла побыть на моем месте хоть месяц, ты бы увидела кое-что, что слегка удивило бы тебя. Честное слово, когда я встречаю одну из этих легкомысленных девиц, мне всегда хочется воскликнуть вместе с нашим Зарянкой Робином [39 - Robin Redbreast, или Красногрудый Робин – один из персонажей англо-американских детских стихотворений «Сказки Матушки Гусыни».]: “Стыд и срам, позор тебе, ты дерзкая кокетка!”» Невозможно было не рассмеяться над забавным противоречием, возникшим между рыцарским нежеланием Лори плохо отзываться о женщинах и его вполне естественным презрением к глупости, не имевшей ничего общего с женственностью и множество примеров которой являлось ему в светском обществе. Джо знала, что среди светских мамаш «молодой Лоуренс» считался самой привлекательной parti, их дочери часто улыбались ему, и лести в его адрес от дам всех возрастов было достаточно, чтобы сделать из него самодовольного хлыща, поэтому его подруга довольно ревниво следила за ним, опасаясь, что он станет избалованным, и радовалась больше, чем могла в этом признаться, обнаружив, что он всё ещё ценит скромных девушек. Внезапно вернувшись к своему наставническому тону, она сказала, понизив голос: «Если твоим чувствам так нужна «отдушина», Тедди, возьми и посвяти себя одной из тех «милых, скромных девушек», которых ты действительно уважаешь, и не трать своё время на глупышек».
   «Ты и вправду советуешь мне это сделать?» – И Лори посмотрел на неё со странным выражением тревоги, смешанной с оживлением.
   «Да, советую, но тебе лучше подождать, пока не окончишь колледж, и вообще, тебе нужно готовиться занять хорошее место. Ты и вполовину недостоин… ну, кем бы ни была эта скромная девушка». – И вид у Джо был немного странным, потому что у неё чуть было не вырвалось имя той девушки.
   «Да, так и есть!» – согласился Лори с совершенно непривычным для него выражением смирения, опустив глаза и небрежно наматывая тесёмку передника Джо себе на палец.
   «Боже мой, так дело не пойдет», – подумала Джо и добавила вслух: «Иди-ка спой мне. Я умираю от желания послушать музыку, а в твоём исполнении она мне всегда нравилась».
   «Спасибо, я лучше останусь здесь».
   «Ну нет, нельзя, тут нет места. Ступай и сделай что-нибудь полезное, так как ты великоват, чтобы служить декорацией. Я думала, ты ненавидишь быть привязанным к тесёмкам женского фартука?» – парировала Джо, цитируя некоторые из его бунтарских высказываний.
   «Ах, всё зависит от того, кто носит этот фартук!» – и Лори дерзко дёрнул за тесёмку.
   «Ты будешь петь или нет?» – потребовала Джо, ныряя за диван, чтобы достать подушку.
   Он тут же отскочил к пианино и заиграл, а она, улучив удобный момент, когда он запел «Да здравствуют береты Бонни Данди [40 - «Бонни Данди» – песня на стихи Вальтера Скотта 'Bonnie Dundee'. Посвящена лорду Джону Грэму Кловерхаузу, предводителю восстания якобинцев, носившим береты.]!», улизнула, чтобы больше не возвращаться до тех пор, пока молодой джентльмен не ушёл в глубоком возмущении.
   Джо долго не могла уснуть в ту ночь и уже засыпала, когда звуки сдавленного рыдания заставили её подлететь к кровати Бет с тревожным вопросом: «В чём дело, дорогая?»
   «Я думала, ты спишь», – всхлипнула Бет.
   «Старая боль беспокоит, моя драгоценная?»
   «Нет, новая, но я могу её вынести». И Бет попыталась сдержать слёзы.
   «Расскажи мне всё, и позволь мне излечить эту боль, как я часто исцеляла другую».
   «Ты не можешь, лекарства от этого нет». Тут голос Бет дрогнул, и, прижавшись к сестре, она заплакала так отчаянно, что Джо испугалась.
   «Где болит? Мне позвать маму?»
   «Нет, нет, не зови её, не говори ей ничего. Скоро мне станет лучше. Ложись рядом и погладь меня по голове. Я успокоюсь и засну, правда засну». Джо повиновалась, но пока её рука мягко скользила по горячему лбу и влажным векам Бет, её сердце переполняли чувства, и ей очень хотелось заговорить. Но какой бы юной она ни была, Джо поняла, что с сердцем, как с цветком, нельзя обращаться грубо, оно должно раскрыться само, поэтому, хотя она и верила, что знает причину новой боли Бет, она только сказала самым нежным голосом: «Тебя что-нибудь беспокоит, дорогая?»
   «Да, Джо», – после долгой паузы прозвучал ответ.
   «Разве тебя не утешит, если ты расскажешь мне, что с тобой?»
   «Нет, не сейчас, пока нет».
   «Тогда я не буду тебя спрашивать, но помни, Бетти, что мама и Джо всегда рады выслушать и помочь тебе чем смогут».
   «Я знаю. Я тебе потом обо всём расскажу».
   «А теперь боль утихла?» – спросила Джо.
   «О да, мне намного лучше, с тобой так уютно, Джо».
   «Ложись спать, дорогая. Я побуду с тобой».
   Так, прижавшись щекой к щеке, они и заснули, а на следующее утро Бет снова казалась такой, как прежде, потому что в восемнадцать лет ни душа, ни голова не болят слишком долго, а большинство болезней может исцелить любящее слово.
   Однако Джо приняла решение и, поразмыслив несколько дней над одним своим планом, поделилась им с матерью.
   «На днях вы спросили меня, каковы мои желания. Я расскажу вам об одном из них, мамочка», – начала она, когда они сидели вдвоём.
   «Я хочу поехать куда-нибудь этой зимой для разнообразия».
   «Почему, Джо?» – И её мать бросила на неё быстрый взгляд, как будто эти слова подразумевали некий скрытый смысл.
   Не отрывая глаз от работы, Джо серьёзно ответила: «Я хочу чего-то нового. Я чувствую беспокойство и желание видеть, делать и узнавать больше, чем это возможно здесь. Я слишком поглощена своими мелкими заботами и мне нужно встряхнуться, так что, если этой зимой можно обойтись без меня, я хотела бы попробовать свои крылья и слетать куда-нибудь недалеко от дома».
   «Куда же ты хочешь слетать?»
   «В Нью-Йорк. Вчера мне пришла в голову блестящая мысль, и вот она. Вы помните, миссис Кирк написала вам, что ищет какую-нибудь порядочную молодую особу, которая могла бы обучать её детей и умеет шить. Довольно трудно найти именно такую девушку, какую им нужно, но я думаю, что я бы им подошла, если бы постаралась».
   «Дорогая моя, уехать из дома, чтобы работать обслугой в этом огромном пансионе!» – И вид миссис Марч выражал удивление, но без недовольства.
   «Это будет не обычная работа обслугой вдали от дома, потому что миссис Кирк – ваша подруга, добрейшая душа на свете, и я знаю, она сделает приятным моё пребывание у себя. Её семья живёт отдельно от постояльцев пансиона, и меня там никто не знает. А если знают, то мне всё равно. Это честная работа, и я её не стыжусь».
   «И я не стыжусь. Но как же твоя писательская карьера?»
   «Перемены пойдут мне только на пользу. Я увижу и услышу что-то новое, у меня появятся новые идеи, и даже если у меня там будет мало времени, чтобы писать, я привезу домой много материала для моей литературной чепухи».
   «Я не сомневаюсь, но разве это единственная причина твоего внезапного каприза?»
   «Нет, мама».
   «Могу я узнать, каковы остальные?»
   Джо подняла глаза, опустила их, затем медленно сказала, внезапно покраснев: «Может быть, это тщеславно и так говорить неправильно, но, боюсь, Лори начинает слишком сильно привязываться ко мне».
   «Значит, ты не испытываешь к нему тех же чувств, какие, очевидно, он начинает проявлять к тебе?» – И когда миссис Марч задавала этот вопрос, вид у неё был встревоженный.
   «О Боже, нет! Я люблю нашего дорогого мальчика, как и всегда, и безмерно горжусь им, но о чём-то большем не может быть и речи».
   «Я рада это слышать, Джо».
   «Почему, скажите, пожалуйста?»
   «Потому что, дорогая, я не считаю, что вы подходите друг другу. Как друзья вы очень счастливы вместе, и ваши частые ссоры быстро утихают, но боюсь, вы оба взбунтуетесь, если будете связаны браком на всю жизнь. Вы слишком похожи друг на друга и слишком цените свободу, не говоря уже о вашем вспыльчивом темпераменте и сильной воле, чтобы счастливо жить вместе в браке, который требует бесконечного терпения и снисхождения, кроме любви».
   «Это именно то, что у меня на сердце, хотя я и не могла это выразить. Я рада, что, по вашему мнению, в нём только зарождаются чувства. Меня бы огорчило, если бы я сделала его несчастным, но разве я могу влюбиться в этого милого старину Лори только из благодарности, правда?»
   «Ты уверена в его чувствах к тебе?»
   Румянец на щеках Джо стал ещё ярче, когда она ответила со смешанным выражением удовольствия, гордости и страдания, что бывает у молодых девушек, когда они говорят о своих первых поклонниках: «Боюсь, что да, мама. Он пока ничего мне не сказал, но выглядит очень похоже. Я думаю, мне лучше уехать, пока это ни к чему не привело».
   «Я с тобой согласна, и если это возможно, тебе надо уехать».
   Джо вздохнула с облегчением и, помолчав, сказала, улыбаясь: «Вот бы миссис Моффат удивилась, узнав о том, как неумело вы пристраиваете своих дочерей! А как она обрадуется, узнав, что у Энни ещё может появиться надежда!»
   «Ах, Джо, матери могут по-разному улаживать эти дела, но надежда у всех одна – видеть своих детей счастливыми. У Мэг это получилось, и я довольна её удачей. Ты же наслаждайся твоей свободой, пока она тебе не надоест, ибо только тогда ты обнаружишь, что есть нечто более приятное. Эми теперь моя главная забота, но с ней её здравый смысл – он ей поможет. Что касается Бет, то по поводу неё я питаю только одну надежду – что она будет здорова. Кстати, в последние пару дней она кажется веселее. Ты с ней поговорила?»
   «Да, она призналась, что у неё были проблемы, и она пообещала рассказать мне о них со временем. Я больше ничего не сказала, потому что, кажется, я знаю, что с ней происходит», – и Джо поделилась своими соображениями с матерью.
   Миссис Марч покачала головой, не разделяя столь романтичного взгляда на этот вопрос, но помрачнела и повторила своё мнение, что Джо должна на время уехать ради Лори.
   «Давайте ничего не будем говорить ему об этом, пока всё не будет готово, а потом я удеру, не успеет он опомниться и огорчиться. А Бет пусть считает, что я уезжаю, чтобы развлечься, ведь так оно и есть, а о Лори я с ней говорить не могу.
   Но зато она сможет приласкать и утешить его после того, как я уеду, и таким образом излечить его от этих романтических намерений. Он столько раз подвергался подобным мелким искушениям, что привык к этому и скоро оправится от своей безответной любви».
   Джо говорила оптимистично, но не могла избавиться от предчувствия, что выдержать именно это «мелкое искушение» будет труднее, чем другие, и что Лори не сможет справиться со своей «безответной любовью» так же легко, как он делал это раньше.
   План был обсуждён на семейном совете и согласован, так что миссис Кирк с радостью приняла Джо и пообещала, что в гостях та будет чувствовать себя как дома. Преподавание сделало бы её финансово независимой, и тот досуг, который у неё будет, она могла бы с выгодой для себя посвятить писательству, в то время как новая обстановка и общество были бы ей и полезны, и приятны. Джо понравилась эта перспектива, и ей не терпелось поскорее уехать, потому что домашнее гнездышко становилось слишком тесным для её беспокойной натуры и авантюрного духа. Когда всё было окончательно улажено, не без страха и дрожи она рассказала обо всём Лори, но, к её удивлению, он воспринял это очень спокойно. В последнее время он был серьёзнее, чем обычно, но очень любезен, и когда его в шутку пожурили за то, что он начал всё с чистого листа, он спокойно ответил: «Так и есть, и я хочу этот лист назад не переворачивать».
   Джо испытала огромное облегчение оттого, что именно тогда у Лори случился один из приступов добродетели, Бет казалась более жизнерадостной, поэтому Джо начала готовиться к отъезду со спокойной совестью, надеясь, что она поступает наилучшим образом ради всех.
   «Кое-что я поручаю твоим особым заботам», – сказала она вечером перед отъездом.
   «Ты имеешь в виду свои бумаги?» – спросила Бет.
   «Нет, моего мальчика. Будь очень добра к нему, хорошо?»
   «Конечно, буду, но я не могу заменить тебя, и он будет по тебе очень скучать».
   «Это не причинит ему вреда, так что помни, я оставляю его на твоё попечение, чтобы изводить, ласкать и обуздывать его».
   «Я сделаю всё, что в моих силах, ради тебя», – пообещала Бет, удивляясь, почему Джо так странно на неё посмотрела.
   Когда Лори прощался с Джо, он многозначительно прошептал ей на ухо: «Ничего хорошего из этого не выйдет, Джо. Я глаз с тебя не спущу, так что поосторожнее там, или я приеду и заберу тебя домой».

Глава 10. Дневник Джо

   НЬЮ-ЙОРК, Ноябрь

   Дорогие мама и Бет,
   Я собираюсь написать вам целую книгу, потому что мне есть о чём рассказать, хоть я и не прекрасная юная леди, путешествующая по континенту. Когда лицо дражайшего папы скрылось из виду, мне стало немного грустно, и я готова была пролить пару горьких слёз, если бы меня не отвлекла одна ирландская леди с четырьмя маленькими детьми, плакавшими навзрыд, и я стала развлекаться, бросая имбирное печенье через сиденье каждый раз, когда они открывали рты, чтобы зареветь.
   Вскоре выглянуло солнце, я приняла это за доброе предзнаменование, на душе у меня тоже стало светло, и я от всего сердца наслаждалась своим путешествием.
   Миссис Кирк встретила меня так радушно, что я сразу почувствовала себя как дома, хотя этот дом большой и тут полно незнакомых людей. Она выделила мне забавную маленькую чердачную мансарду – свободных комнат больше не было, но тут есть печка и хороший стол у окна на солнечную сторону, так что я могу сидеть здесь и писать, когда мне захочется. Прекрасный вид и башня церкви напротив компенсируют множество ступеней моей лестницы, и мне сразу же приглянулась моя каморка. Детская, где я должна преподавать и шить, – милая комната рядом с личной гостиной миссис Кирк, а две маленькие девочки – хорошенькие, правда, довольно избалованные, как мне кажется, но они расположились ко мне после того, как рассказала им сказку про семь непослушных поросят, и я не сомневаюсь, что из меня получится образцовая гувернантка.
   Я могу обедать в комнате с детьми, если предпочту это общему столу, и пока я так и делаю, потому что я застенчива, хотя никто в это не поверит.
   «Ну, дорогая моя, чувствуйте себя как дома, – сказала миссис К. с материнской нежностью. – Я на ногах с утра до вечера, как вы понимаете, с таким-то большим семейством, но если я буду знать, что дети с вами целы и невредимы, огромный груз забот спадёт с моей души. Двери моих комнат всегда открыты для вас, а вашу мансарду я сделаю настолько удобной, насколько смогу. В доме есть несколько приятных людей, если вы захотите с кем-нибудь пообщаться, и по вечерам вы всегда свободны. Если что-то пойдёт не так, приходите ко мне, и будьте счастливы, как только можете. Вот и звонок к чаю, я должна бежать и переодеть свой чепец». – И она засуетилась, оставив меня устраиваться в моём новом гнёздышке.
   Вскоре после этого я спустилась вниз и увидела кое-что, что пришлось мне по вкусу. Лестничные пролёты в этом высоком доме очень длинные, и когда я стояла на площадке третьего этажа, ожидая, пока маленькая служанка поднимется наверх, я увидела, как за ней быстро поднялся один джентльмен, взял у неё из рук тяжёлое ведёрко с углем, отнёс его наверх, поставил у ближайшей двери и уходя по-доброму кивнул и сказал с иностранным акцентом: «Так будет лутше. Маленькая спинка слишком молода, чтоп нести такую тяшесть».
   Разве это не хорошо с его стороны? Мне нравятся такие проявления, потому что, как говорит папа, мелочи указывают на характер. Когда я вечером рассказала об этом миссис К., она рассмеялась и сказала: «Должно быть, это был профессор Баэр, он всегда делает что-то подобное».
   Миссис К. сказала мне, что он из Берлина, очень образованный и добрый человек, но бедный, как церковная мышь, и даёт уроки, чтобы содержать себя и двух своих племянников – маленьких сирот, которых он обучает здесь, в соответствии с пожеланиями своей сестры, бывшей замужем за американцем. Не очень романтическая история, но она меня заинтересовала, и я была рада услышать, что миссис К. предоставляет ему свою гостиную для занятий с некоторыми из его учеников. Между гостиной и детской есть стеклянная дверь, и я собираюсь украдкой взглянуть на него, а потом расскажу вам, как он выглядит. Ему почти сорок, так что ничего страшного, мама.
   После чая и возни с маленькими девочками перед сном я взялась за большую рабочую корзину и провела тихий вечер, болтая со своей новой подругой. Я буду вести дневник-письмо и отправлять его раз в неделю, так что спокойной ночи, а остальное – завтра.

   Вечер вторника
   Сегодня утром я весело провела время в своей «школе», потому что дети проказничали, и один раз я даже подумала, что нужно задать им изрядную взбучку. Какой-то добрый ангел внушил мне мысль попробовать гимнастику, которой я продолжала заниматься с ними до тех пор, пока они не были рады посидеть спокойно. После обеда служанка вывела их на прогулку, а я старательно принялась за своё рукоделие, как маленькая Мейбл [41 - Героиня стихотворения Мэри Хауитт 'Mabel on Midsummer Day, a Story of the Olden Time’ (1847, на русский язык не переводилось).]. Я как раз благодарила свою счастливую звезду за то, что научилась красиво промётывать петли для пуговиц, как вдруг дверь гостиной открылась и закрылась, и кто-то начал напевать себе под нос песню Kennst du das Land [42 - «Ты знаешь край…» (нем.) – первая строка песни Миньоны, персонажа романа Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера».], жужжа, как большой шмель. Это было ужасно неприлично, я знаю, но я не смогла устоять перед искушением и, приподняв один конец занавески над стеклянной дверью, заглянула внутрь. Там был профессор Баэр, и пока он раскладывал свои книги, я внимательно его рассмотрела. Настоящий немец – довольно полный, с каштановыми волосами, взъерошенными по всей голове, густой бородой, крупным носом, самыми добрыми глазами, которые я когда-либо видела, и великолепным сильным голосом, который очень приятен для слуха, после нашего резкого или небрежного американского бормотания.
   Его одежда порыжевшая, руки большие, и у него нет ни одной по-настоящему красивой черты лица, кроме превосходных зубов, но всё же он мне понравился, потому что у него была голова прекрасной формы, на нём очень хорошая льняная рубашка, и он выглядит как благородный человек, хотя на его пальто не хватает двух пуговиц, а на одном ботинке заплата. Он выглядел серьёзным, несмотря на своё пение, пока не подошёл к окну, чтобы повернуть луковицы гиацинтов к солнцу и погладить кошку, которая приняла его как старого друга. Затем он улыбнулся и, когда раздался стук в дверь, громко и отрывисто крикнул: «Herein!» [43 - «Войдите!» (нем.)]
   Я как раз собиралась ретироваться, как вдруг заметила маленькую кроху, несущую большую книгу, и я остановилась посмотреть, что происходит.
   «Моя хочет моя Баэр», – сказала малютка, с шумом уронив книгу и побежав ему навстречу.
   «Ты полутшишь сфоего Баэра. Ну же, подойди и обними его хоротшенько, моя Тина», – сказал профессор, со смехом подхватывая малютку на руки и поднимая так высоко над головой, что ей пришлось наклонить своё маленькое личико, чтобы поцеловать его.
   «А теперь мне нада учи урок», – продолжала забавная маленькая кроха. Тогда он усадил её за стол, открыл большой словарь, который она принесла, дал ей бумагу и карандаш, и она что-то писала, время от времени переворачивая страницу книги и проводя своим маленьким пухленьким пальчиком по строчкам, как будто ища слово, и так серьёзно, что я чуть не выдала себя смехом, в то время как мистер Баэр стоял, с отеческим видом поглаживая её красивые волосы, из-за чего я подумала, что она, должно быть, его дочь, хотя она была похожа скорее на француженку, чем на немку.
   Ещё один стук и появление двух юных леди отправили меня обратно к моему шитью, и я добродетельно оставалась сидеть на месте, несмотря на шум и бормотание, которые доносились из-за двери. Одна из девушек постоянно притворно смеялась и кокетливо восклицала: «Ну профессор!», а другая говорила на немецком с таким акцентом, который, должно быть, мешал ему оставаться серьёзным.
   Обе, казалось, изрядно действовали ему на нервы, потому что я не раз слышала, как он твёрдо говорил: «Нет, нет, непрафильно, фы не слушаете, что я гофорю», а один раз раздался громкий шум, как будто он грохнул по столу своей книгой, затем последовало восклицание: «Фи! В этот день фсё идёт наперекосяк».
   Бедняга, я пожалела его и, когда девушки ушли, ещё раз украдкой заглянула, чтобы посмотреть, выжил ли он. Мне показалось, что он устало откинулся на спинку стула и сидел там с закрытыми глазами, пока часы не пробили два, тогда он вскочил, положил свои книги в карман, как будто собираясь провести другой урок, и, взяв на руки маленькую Тину, которая заснула на диване, тихонько вынёс её из комнаты. Мне кажется, у него непростая жизнь. Миссис Кирк пригласила меня спуститься на ужин к общему столу в пять часов, и, чувствуя лёгкую тоску по дому, я решила, что спущусь, просто чтобы посмотреть, что за люди живут со мной под одной крышей. Поэтому придав себе подобающий вид, я попыталась проскользнуть в обеденный зал за спиной миссис Кирк, но так как она невысокая женщина, а я её выше, мои попытки спрятаться за ней оказались довольно неудачными. Она усадила меня рядом с собой, и после того, как моё раскрасневшееся лицо остыло, я набралась смелости и огляделась по сторонам. За длинным столом свободных мест не было, и все присутствующие горели желанием поскорее поужинать, особенно джентльмены, которые, казалось, ели по расписанию, потому что они во всех смыслах этого слова глотали пищу не разжёвывая, и исчезали, как только доедят. Это было обычное сборище молодых людей, поглощённых собой, молодых пар, увлечённых друг другом, замужних дам, занятых своими детьми и пожилых джентльменов, погружённых в политику. Я не думаю, что мне захочется сближаться с кем-либо из них, кроме одной миловидной незамужней леди, в которой, кажется, есть что-то особенное.
   В самом конце стола сидел профессор, выкрикивающий ответы на вопросы очень любознательного глухого старого джентльмена с одной стороны и беседующий о философии с французом – с другой. Если бы Эми была здесь, она бы навсегда отвернулась от него, потому что, к сожалению, у него был отличный аппетит, и он уплетал свой ужин так, что это привело бы в ужас «её светлость». Я же ничего не имею против этого, потому что мне нравится «видеть, как люди едят так, что за ушами трещит», как говорит Ханна, и бедняге, должно быть, нужно было хорошо подкрепиться после того, как он весь день учил идиотов.
   Когда я поднималась наверх после ужина, два молодых человека надевали шляпы перед зеркалом в прихожей, и я услышала, как один тихо спросил другого: «Кто эта новая особа?»
   «Гувернантка или что-то в этом роде». «Какого чёрта она сидит за нашим столом?»
   «Приятельница старой леди».
   «Красивое личико, но вкуса никакого».
   «Да, ни капельки. Давай закурим и пойдём».
   Сначала я разозлилась, а потом мне стало всё равно, потому что гувернантка не хуже клерка, я обладаю если не вкусом, то здравым смыслом, и у меня его побольше, чем у некоторых, судя по замечаниям тех элегантных существ, которые удалились, громко топая и дымя, как засорённые трубы. Не выношу заурядных людей!

   Четверг
   Вчерашний день прошёл тихо, я преподавала, шила и занималась писательством в своей маленькой комнатке, которую лампа и камин делают очень уютной. Я узнала несколько новостей и была представлена профессору. Оказывается, Тина – дочь француженки, которая гладит мелкое бельё в здешней прачечной. Малышка просто влюблена в мистера Баэра и неотступно ходит за ним повсюду, как собачонка, когда он дома, и это его радует, так как он очень любит детей, хотя сам он «холодстяк». Китти и Минни Кирк тоже относятся к нему с любовью и поведали мне всевозможные истории об играх, которые он затевает, подарках, которые он дарит, и замечательных сказках, которые он рассказывает. Молодые люди, похоже, дразнят его, называя Старым Фрицем, Светлым Пивом, Ursa Major [44 - Старый Фриц – прозвище Фридриха II Великого (1712–1786), короля Пруссии. Фамилия профессора Baer созвучна с англ. beer (пиво) и bear (медведь). Ursa Major – Большая Медведица (лат.).] и всячески шутят над его фамилией. Но он от этого веселится, как мальчишка, как говорит миссис Кирк, и принимает шутки так добродушно, что все его любят, несмотря на его иностранные привычки.
   Незамужняя леди – мисс Нортон, богатая, образованная и добрая. Она заговорила со мной сегодня за ужином (я снова ела за общим столом, ведь так весело наблюдать за людьми) и пригласила меня зайти к ней в комнату. У неё прекрасные книги и картины, она знакома с интересными людьми и кажется дружелюбной, я постараюсь быть с ней милой, потому что на самом деле хочу попасть в хорошее общество, только не то, которое нравится Эми.
   Вчера вечером я была в нашей гостиной, когда вошёл мистер Баэр с газетами для миссис Кирк. Её там не было, но Минни, маленькая старушка, очень мило представила ему меня: «Это подруга нашей мамы, мисс Марч».
   «Да, она весёлая, и она нам очень нравится», – добавила Китти, enfant terrible [45 - Несносное дитя (фр.).].
   Мы поклонились друг другу, а затем рассмеялись, потому что чопорное знакомство и прямолинейное добавление составляли довольно забавный контраст.
   «Ах да, я слышал, что эти шалуньи досаждают вам, Мис Марш. Если это повторится, позовите меня, и я приду», – сказал он, угрожающе сдвинув брови, что привело маленьких негодниц в восторг.
   Я пообещала, что так и сделаю, и он ушёл, но, похоже, я обречена часто с ним видеться, потому что сегодня, когда я проходила мимо его двери, выходя из дома, случайно постучала в неё своим зонтиком. Дверь распахнулась, и передо мной предстал профессор в халате, с большим синим носком в одной руке и штопальной иглой в другой. Он, казалось, совсем не смутился, потому что, когда я объяснилась и поспешила дальше, он махнул мне рукой, носком и всем остальным, сказав, как обычно громко и весело:
   «Прекрасный день для прогулки. Bon voyage, mademoiselle [46 - В добрый путь, мадемуазель! (фр.)]!»
   Я смеялась всю дорогу вниз, но мне было немного жаль его: подумать только, бедняге приходится самому чинить свою одежду. Немецкие мужчины умеют вышивать, я знаю, но штопать носки – это совсем другое дело, и не так изящно.
   Ничего особенного, о чём можно было бы написать, не случилось, кроме визита к мисс Нортон – у неё комната, в которой полно красивых вещей, и сама она была очень обаятельна, потому что показала мне все свои сокровища и предложила иногда ходить на лекции и концерты в качестве её сопровождающей, если они мне понравятся. Она попросила об этом как об одолжении, но я уверена, что миссис Кирк рассказала ей о нас, и она делает это из доброты ко мне. Я горда, как Люцифер, но подобные одолжения от таких людей меня не обременяют, и я с благодарностью согласилась.
   Когда я вернулась в детскую, в гостиной поднялся такой шум, что я заглянула туда и увидела мистера Баэра, стоявшего на четвереньках с Тиной на спине, Китти вела его на поводке из скакалки, а Минни кормила двух маленьких мальчиков печеньем с тмином, в то время как те ревели и яростно бились в клетках, построенных из стульев.
   «Мы играем в зоопарк», – объяснила Китти.
   «Это мой солн!» – добавила Тина, держа профессора за волосы.
   «Мама всегда разрешает нам делать то, что мы хотим, по субботам, когда к нам приходят Франц и Эмиль, не так ли, мистер Баэр?» – спросила Минни.
   «Солн» сел с таким же серьёзным видом, как и у всех остальных, и простодушно сказал мне: «Я даю вам честное слофо, это правда, если мы будем шуметь слишком громко, скажите нам: «Тише!», и мы будем играть потише».
   Я пообещала так и сделать, но оставила дверь открытой и наслаждалась весельем не меньше, чем они, потому что я никогда не видела ничего более славного, чем эти забавы. Они играли в пятнашки и солдатиков, танцевали и пели, а когда начало смеркаться, все повалились на диван рядом с профессором, пока он рассказывал очаровательные сказки об аистах на верхушках дымоходов и маленьких «кобольдах [47 - Кобольды – проказливые домашние духи в немецком фольклоре.]», которые катаются на падающих снежинках. Вот бы американцы вели себя так же просто и естественно, как немцы, правда?
   Мне так нравится писать письма, что я могла бы продолжать вечно, если бы меня не останавливали соображения экономии, потому что, хотя я использовала тонкую бумагу и писала мелким почерком, я дрожу при одной мысли о марках, которые понадобятся, чтобы отправить это длинное послание. Перешлите мне, пожалуйста, письма Эми, как только вы сможете от них оторваться. Мои скромные истории звучат очень уныло по сравнению с её великолепием, но я знаю, они вам нравятся. Неужели Тедди так усердно учится, что не может найти время написать своим друзьям? Позаботься о нём как следует ради меня, Бет, и расскажи мне всё о малышах, и подари им всем море любви от вашей преданной Джо.
   P. S. Перечитывая своё письмо, я нахожу его довольно «баэрским», но меня всегда интересовали эксцентричные люди, и мне действительно больше не о чем было писать. Благослови вас Господь!

   Декабрь
   Моя драгоценная Бетси,
   Поскольку это будет не письмо, а небрежные каракули, я обращаюсь к тебе, так как оно может тебя позабавить и дать некоторое представление о том, как у меня идут дела, а у меня хотя всё и тихо, но довольно занятно, чему – о, возрадуйся! Приложив то, что Эми назвала бы «Геркулановыми [48 - Правильно «геркулесовыми». Геркуланум – древнеримский город в Италии, засыпанный пеплом при извержении Везувия в 79 г. н. э.] усилиями» к возделыванию духа и морали [49 - Цицерон ввёл понятие cultura animi – «возделывание души», применив сельскохозяйственную метафору к развитию души как философской категории (прим. пер.).], посеянные мной семена свежих идей начинают давать всходы, и молодые побеги изгибаются в нужном мне направлении. Мои ученицы не так мне интересны, как Тина и мальчишки, но я выполняю свой долг перед ними, и они меня любят. Франц и Эмиль – весёлые маленькие мальчики, они вполне пришлись мне по сердцу, так как смесь немецкого и американского духа постоянно побуждает их к бурной деятельности. Субботние вечера – это оживлённое время, проводим ли мы его дома или на улице, потому что в приятные деньки дети гурьбой идут гулять, как настоящие школьники, а мы с профессором следим за порядком, а потом нам так весело!
   Теперь мы с профессором очень хорошие друзья, и я начала брать у него уроки немецкого. Я, правда, не могла удержаться, и всё было так забавно, что я должна тебе об этом рассказать. Начну с того, что миссис Кирк окликнула меня однажды, когда я проходила мимо комнаты мистера Баэра, где она копалась в его вещах.
   «Вы когда-нибудь видели такое логово, моя дорогая? Зайдите-ка и помогите мне расставить по своим местам эти книги, потому что я перевернула тут всё вверх дном, пытаясь выяснить, что он сделал с шестью новыми носовыми платками, которые я недавно ему дала».
   Я вошла и, пока мы убирались, огляделась, потому что это, без сомнения, было «логово» холостяка. Повсюду были разбросаны книги и бумаги, на каминной полке лежали старая, давно забытая флейта и сломанная пенковая трубка, на одном подоконнике щебетала ободранная птица без хвоста, а на другом красовалась коробка с белыми мышами. Среди рукописей лежали незаконченные кораблики и обрывки шнурков. Грязные маленькие ботиночки сушились перед камином, и по всей комнате виднелись следы, оставленные горячо любимыми профессором мальчиками, рабом которых он стал. После тщательного обыска были найдены три пропавших платка: один на птичьей клетке, другой – весь в чернильных пятнах, а третий обгорелый – он явно использовался в качестве прихватки.
   «Что за человек! – добродушно рассмеялась миссис К., складывая то, что осталось от платков, в мешок для обрезков. – Я полагаю, остальные платки порваны, чтобы снарядить кораблики, перевязать порезанные пальцы или сделать хвосты воздушным змеям. Это ужасно, но я не могу его ругать за это. Он такой рассеянный и добрый, что позволяет этим мальчишкам из себя верёвки вить. Я согласилась стирать и зашивать его вещи, но он забывает мне их отдавать, а я забываю их проверять, так что иногда он выглядит совсем неопрятно».
   «Позвольте мне починить его вещи, – попросила я. – Мне несложно, и ему незачем об этом знать. Я бы с удовольствием ему помогла, он так добр ко мне, приносит мою почту и одалживает свои книги».
   Итак, я привела в порядок его вещи и связала пятки к двум парам его носков, потому что они потеряли форму из-за его странной штопки. Никто ему ничего не сказал, и я надеялась, что он и не узнает, но однажды на прошлой неделе он застал меня за этим занятием. Мне так интересно и забавно слушать уроки, которые он дает детям, что я полюбила учиться, потому что Тина вбегает и выбегает, оставляя дверь в гостиную открытой, и я слышу, что происходит за ней. Я сидела возле этой двери, заканчивала последний носок и пыталась понять, что он сказал своей новой ученице, которая так же глупа, как и я. Девушка ушла, и я подумала, что он тоже ушёл, было так тихо, и я деловито бормотала какой-то глагол и раскачивалась взад и вперёд самым нелепым образом, когда чей-то радостный возглас заставил меня поднять глаза, и я увидела мистера Баэра, который смотрел на меня и тихо смеялся, делая знаки Тине, чтобы она не выдавала его.
   «Итак! – сказал он, когда я остановилась и уставилась на него, как дурочка. – Вы подглядываете за мной, а я подглядываю за вами, и это неплохо, но, видите ли, и я серьёзно спрашиваю: «Хотите учить немецкий?»
   «Да, но вы слишком заняты. А я слишком глупа, чтобы учиться», – выпалила я, покраснев, как пион.
   «Фуй! Мы найдем время, и нам удастся найти способности. Фечером я с великой радостью преподам вам небольшой урок, потому что, послушайте сюда, Мис Марш, я должен вернуть вам долг. – И он указал на моё шитьё. – Да, – скажут они друг другу, эти такие добрые дамы, – он глупый старик, он не заметит, что мы делаем, он никогда не заметит, что пятки его носков больше не дырявые, он подумает, что его пуговицы вырастают заново сами, когда отрываются, и поверит, что шнурки сами себя зашивают. Ах! Но у меня есть глаза, и я многое вижу. У меня есть сердце, и я чувствую благодарность за это. Ну же, небольшой урок время от времени, или больше ни одна добрая фея не будет работать на меня и моих ребят».
   Конечно, я ничего не могла сказать на это, и так как это была великолепная возможность, я пошла на его условия, и мы начали занятия. Я взяла четыре урока, а потом крепко увязла в грамматическом болоте. Профессор был очень терпелив со мной, но для него это, должно быть, было мучением, и время от времени он смотрел на меня с таким выражением тихого отчаяния, что я не знала, смеяться мне или плакать. Я попробовала делать и то, и другое, но когда дело дошло до шмыгания носом от стыда и горя, он просто бросил учебник грамматики на пол и вышел из комнаты. Я почувствовала себя опозоренной и покинутой навсегда, хотя ни капельки не обвиняла его, но не успела я собрать свои бумаги, собираясь броситься наверх и хорошенько себя встряхнуть, как он вернулся, такой бодрый и сияющий, как будто я уже покрыла себя славой.
   «Теперь мы попробуем по-другому. Мы с вами вместе прочтём эти милые маленькие Märchen [50 - Сказки (нем.).] и больше не будем копаться в этой скучной книге, которая будет стоять в углу за то, что безобразничала тут с нами».
   Он говорил так ласково и так заманчиво открывал передо мной сказки Ганса Андерсена, что мне стало стыдно, как никогда, и я набросилась на немецкий так, будто всё было поставлено на карту, что, казалось, очень позабавило профессора. Я забыла о своей застенчивости и пахала (никакое другое слово не выразит этого), путаясь в длинных словах, произнося их по наитию и стараясь изо всех сил. Когда я закончила читать первую страницу и остановилась, чтобы перевести дух, он стал хлопать в ладоши и воскликнул с присущей ему сердечностью: «Das ist gut! Теперь у нас всё хорошо! Моя очередь. Я говорю по-немецки, фы слушаете». И он начал читать, громко произнося слова своим звучным голосом и с наслаждением, и мне было приятно не только слушать, но и смотреть на него. К счастью, это была сказка «Стойкий оловянный солдатик», она забавная, как ты знаешь, так что там есть над чем посмеяться, что я и делала, хотя не понимала половины того, что он читал, потому что я не могла удержаться, он был таким серьёзным, а я – так взволнована, и всё это было так потешно. После этого у меня стало лучше получаться, и теперь я довольно хорошо читаю задания, потому что такой способ обучения мне подходит, и я вижу, что грамматика усваивается легче, когда её, словно пилюли в варенье, подкладывают в сказки и стихи. Мне это очень нравится, и профессору, кажется, это ещё не надоело, что великодушно с его стороны, правда? Я собираюсь подарить ему что-нибудь на Рождество, потому что не смею предлагать деньги. Подскажите мне, мамочка, какой-нибудь приятный подарок.
   Я рада за Лори: он выглядит таким счастливым и занятым, что даже бросил курить и отрастил волосы. Вот видите, Бет умеет обращаться с ним лучше, чем я. Я не ревную, дорогая, старайся, только не делай из него святошу. Боюсь, он не мог бы мне понравиться без пикантной примеси человеческого озорства. Почитайте ему отрывки из моих писем. У меня нет времени много писать, пожалуй, хватит на сегодня. Слава Богу, Бет по-прежнему чувствует себя хорошо.

   Январь
   Счастливого Нового года всем вам, моя дорогая семья, которая, конечно же, включает в себя мистера Л. и молодого человека по имени Тедди. Я не могу передать вам, как мне понравился ваш рождественский подарок, ведь он пришёл ночью, когда я уже не надеялась его получить. Ваше письмо пришло утром, но вы ничего не упоминали о посылке, желая сделать сюрприз, и я была разочарована, хотя у меня и было «смутное ощущение», что вы меня не забудете. Мне было немного грустно, когда я сидела в своей комнате после чая, и когда мне принесли большой, испачканный, потрёпанный свёрток, я так и обхватила его руками, запрыгав от радости. Это было так по-домашнему и ободряюще, что я села на пол, стала читать, рассматривать и есть, и смеяться, и плакать – так неуклюже, как обычно. Все подарки именно такие, как я хотела, и самое главное то, что они сделаны руками, а не покупные. Новый «чернильный передник» от Бет отличный, а коробка имбирного печенья от Ханны – настоящее сокровище. Я обязательно буду носить красивое фланелевое бельё, которое вы прислали мне, мамочка, и внимательно прочитаю книги, в которых отец сделал пометки. Огромное вам всем спасибо, спасибо, спасибо!
   Написав о книгах, я вспомнила, что я становлюсь всё богаче в этом отношении, потому что на Новый год мистер Баэр подарил мне чудесное издание Шекспира. Это книга, которой он очень дорожил, и я часто ей восхищалась, она стояла на почётном месте рядом с его немецкой Библией, Платоном, Гомером и Мильтоном, и вы не можете себе представить, что я почувствовала, когда он снял с полки томик, без футляра и показал мне написанное в ней моё имя и подпись: «от вашего друга, Фридриха Баэра».
   «Вы часто говорите, что хотели бы собрать библиотеку. И вот, я тарю вам эту книгу, потому что под этим переплётом (он имел в виду обложку) находится множество книг в одной. Прочтите её внимательно, и она вам очень пригодится, ибо изучение характеров в этой книге поможет вам понять их в жизни и описать их своим пером».
   Я поблагодарила его, как могла, и теперь говорю о «своей библиотеке», как будто у меня сотня книг. Я никогда раньше не знала, как много всего в Шекспире, но тогда у меня не было какого-нибудь Баэра, чтобы объяснить мне это. Ну не смейтесь над его ужасной фамилией. Она звучит не так, как её обычно произносят – «Бэр» или «Бир», – а как нечто среднее, так только немцы могут её произнести. Я рада, что вам обеим нравится то, что я вам о нём пишу в письмах, и надеюсь, что когда-нибудь вы его увидите. Маме понравилось бы его доброе сердце, отцу – его мудрая голова. А я восхищаюсь и тем, и другим и чувствую себя богаче, обретя нового «друга Фридриха Баэра».
   Не имея много денег и не зная, чего бы ему хотелось получить на Рождество, я купила несколько безделушек и разложила их в его комнате, где он неожиданно их найдёт. Они полезны, красивы и забавны: новая чернильница, которую я поставила на стол, вазочка для его цветка – у него всегда стоит цветок или немного зелени в стакане, чтобы поддерживать свежесть, как он говорит, – и прихватка для его каминных мехов, чтобы ему не приходилось сжигать то, что Эми называет “mouchoir [51 - Носовой платок (фр.).]”. Прихватку я сшила похожей на те, которые придумала Бет, – большую бабочку с толстым телом, чёрно-жёлтыми крыльями, шерстяными усиками и глазами-бусинками. Она очень пришлась профессору по душе, и он положил эту прихватку на свою каминную полку как знак добродетели, так что, в конце концов, идея полезного подарка провалилась. Каким бы бедным он ни был, он не забыл ни о прислуге, ни об одном ребёнке в доме, и ни одна живая душа, от француженки-прачки до мисс Нортон, не забыла о нём. Я была так этому рада.
   Они устроили маскарад и весело отмечали сочельник. Я не собиралась спускаться вниз, у меня не было подходящего костюма. Но в последний момент миссис Кирк вспомнила о каком-то старом парчовом платье, и мисс Нортон одолжила мне кружева и перья. Поэтому я нарядилась в костюм миссис Малапроп [52 - Персонаж комедии «Соперники» ирландского драматурга Ричарда Шеридана (1751–1816).] и вплыла в зал участницей маскарада. Никто меня не узнал, потому что я изменила голос, и никто даже не подозревал, что молчаливая и надменная мисс Марч (так как большинство из них думает, что я очень чопорная и холодная, я такая и есть – для самонадеянных юнцов) могла танцевать, переодеваться и сыпать «богатым запасом всяких безумных эпитафий», такими как «аллегория на берегах Нила» [53 - Типичный пример «малапропизма» – ошибочное использование слов (здесь следовало бы сказать «эпитет» и «аллигатор»), дающее юмористический эффект.]. Я была в восторге, и когда мы сняли маски, было забавно видеть, как все уставились на меня. Я слышала, как один из молодых людей сказал другому, что я была актрисой, он был в этом уверен, и на самом деле решил, что вспомнил, как видел меня на сцене одного из небольших театров. Мэг понравится эта шутка. Мистер Баэр был ткачом Основой, а Тина была Титанией [54 - Персонажи шекспировской комедии «Сон в летнюю ночь (1595).], настоящей маленькой феей на его руках. Их танец был «ну просто картина маслом», если применить «теддизм».
   В итоге я очень счастливо встретила Новый год, и когда я всё обдумала в своей комнате, то почувствовала, что кое в чём я преуспела, несмотря на свои многочисленные неудачи, потому что теперь я всё время бодра, работаю с охотой и проявляю больше интереса к другим людям, чем раньше, что приятно осознавать. Благослови вас всех Господь! Всегда ваша любящая…

Джо

Глава 11. Друг

   Хотя Джо была очень довольна окружающей её социальной средой и каждый день была очень занята работой, с помощью которой зарабатывала себе на хлеб и делала его слаще своими усилиями, она всё же находила время и для литературного труда. Цель, которая теперь овладела ею, была естественной для бедной и амбициозной девушки, но средства, которые она использовала для достижения этой цели, были не самыми лучшими. Она понимала, что деньги дают возможности, поэтому решила заработать их – не только для себя, но и для тех, кого любила больше жизни.
   Мечты обеспечить дом земными благами, дать Бет всё, что она хочет, от клубники зимой до фисгармонии в её спальне, самой поехать за границу и всегда иметь более чем достаточно, чтобы можно было предаваться роскоши благотворительности, в течение многих лет были самым заветным воздушным замком Джо.
   Опыт написания рассказов для конкурса, казалось, открывал ей дорогу, которая после долгих скитаний и трудных подъёмов в гору могла привести к этому восхитительному château en Espagne [55 - Замку в Испании (фр.).]. Но катастрофа с её романом на какое-то время лишила Джо мужества, ибо общественное мнение – это великан, который напугал и более отважных Джеков, взбиравшихся на более высокие бобовые стебли, чем она. Подобно этому бессмертному герою, она решила немного передохнуть после первой попытки, которая закончилась падением и получением наименее привлекательного из сокровищ великана, если я правильно помню сюжет сказки. Но настрой «снова подняться на ноги и попробовать ещё раз» был так же решителен у Джо, как и у Джека, на этот раз она стала карабкаться с теневой стороны и получила ещё больше трофеев, но чуть не забыла о том, что было гораздо ценнее мешков с деньгами.
   Она взялась за написание сенсационных рассказов, потому что в те «тёмные века» даже такая образцовая страна, как Америка, любила читать всякую чушь. Никому ничего не сказав, Джо состряпала «захватывающую историю» и смело отнесла её мистеру Дэшвуду, редактору еженедельника «Вулкан». Она никогда не читала «Перекроенного Портного [56 - Роман английского писателя Томаса Карлайла (1795–1881).]», но у неё была женская интуиция, подсказывающая ей, что одежда оказывает на многих более сильное впечатление, чем достоинства характера или магия хороших манер. Поэтому она оделась во всё самое лучшее и, пытаясь убедить себя, что она не волнуется и не нервничает, храбро преодолела две пары тёмных и грязных пролётов, чтобы оказаться в неопрятной комнате, в облаке сигарного дыма и в присутствии трёх джентльменов, сидящих, задрав ноги выше шляп, и никто из них не потрудился снять головные уборы при её появлении. Несколько обескураженная таким приёмом, Джо замешкалась на пороге, бормоча в сильном смущении:
   «Извините, я ищу редакцию еженедельника «Вулкан». Я хотела бы видеть мистера Дэшвуда».
   Пара выше всех задранных каблуков опустилась на пол, дымящий сигарой сильнее всех джентльмен встал, бережно держа её между пальцами, выдвинулся вперед с лёгким поклоном и лицом, не выражавшим ничего, кроме сонливости. Чувствуя, что она должна каким-то образом пройти через это испытание, Джо достала свою рукопись и, краснея всё больше и больше с каждой фразой, выпалила отрывки небольшой речи, тщательно подготовленной для этого случая.
   «Моя подруга просила меня предложить – рассказ – просто в качестве эксперимента – хотела бы узнать ваше мнение – с удовольствием напишет ещё, если этот рассказ подойдёт».
   Пока она краснела и сбивчиво говорила, мистер Дэшвуд взял рукопись и перелистывал страницы двумя довольно грязными пальцами, скользя критическим взглядом сверху вниз по аккуратно исписанным листам.
   «Это не первая попытка, я правильно понимаю?» – спросил он, заметив, что страницы пронумерованы, исписаны только с одной стороны и не перевязаны лентой – верный признак новичка.
   «Нет, сэр. У неё есть некоторый опыт, и она получила приз за рассказ в «Знамени Камня Красноречия».
   «О, неужели? – И мистер Дэшвуд бросил на Джо быстрый взгляд, который, казалось, отметил всё, что на ней было надето, от банта на шляпке до пуговиц на ботинках. – Ладно, можете оставить это, если хотите. У нас на руках подобных вещей больше, чем мы можем сейчас пристроить, но я просмотрю это и дам вам ответ на следующей неделе».
   Джо уже расхотелось «оставлять это» здесь, потому что мистер Дэшвуд ей совсем не понравился, но в сложившихся обстоятельствах ей ничего не оставалось, как поклониться и уйти, выглядя особенно величественной и гордой, как она обычно делала, когда была уязвлена или смущена. В этот момент она испытывала смешанные чувства, ибо по понимающим взглядам, которыми обменялись джентльмены, было совершенно очевидно, что её выдумка о «подруге» была сочтена хорошей шуткой, а смех, вызванный каким-то чуть слышным замечанием редактора, когда он закрывал за ней дверь, довершил её замешательство. Почти приняв решение никогда больше не возвращаться в это место, она отправилась домой и дала выход раздражению, энергично зашивая передники, и через час-другой достаточно остыла, чтобы посмеяться над случившимся, и стала с нетерпением ожидать следующей недели.
   Когда она снова пришла, мистер Дэшвуд был один, чему она обрадовалась. Мистер Дэшвуд был гораздо бодрее, чем в первую встречу, что было приятно, и мистер Дэшвуд не был настолько поглощен сигарой, чтобы забыть о своих манерах, поэтому вторая беседа была гораздо менее напряжённой, чем первая.
   «Мы примем это (редакторы никогда не говорят «я»), если вы не возражаете против некоторых исправлений. Рассказ слишком длинный, и если опустить отмеченные мной отрывки, он станет как раз подходящей длины», – сказал он деловым тоном.
   Джо с трудом узнала свою собственную рукопись, настолько скомканными и исчёрканными были её страницы и абзацы, но, чувствуя себя как любящий родитель, которого просят отрезать ножки своему ребенку, чтобы он мог поместиться в новую колыбель, она посмотрела на отмеченные отрывки и с удивлением обнаружила, что все нравоучительные размышления, которые она бережно добавила, чтобы уравновесить большое количество романтических эпизодов, были вычеркнуты.
   «Но, сэр, я думала, что в каждой истории должна быть какая-то мораль, поэтому я позаботилась о том, чтобы некоторые из моих грешников раскаялись».
   Редакторская серьёзность мистера Дэшвуда сменилась улыбкой, потому что Джо забыла о своей «подруге» и говорила так, как мог говорить только сам автор.
   «Люди хотят, чтобы их развлекали, а не поучали, знаете ли. Мораль не продаётся в наши дни», – что, кстати, было не совсем верным утверждением.
   «Значит, вы считаете, что этот рассказ сгодится с такими изменениями?»
   «Да, сюжет неизбитый, довольно хорошо проработан, язык неплохой и так далее», – любезно ответил мистер Дэшвуд.
   «Что вы… то есть какое вознаграждение…» – начала Джо, не совсем зная, как лучше выразиться.
   «Ах да, ну, мы даём от двадцати пяти до тридцати долларов за произведения такого рода. Плата после публикации», – ответил мистер Дэшвуд, как будто этот момент он упустил. Говорят, что такие мелочи нередко ускользают от внимания редактора.
   «Очень хорошо, можете его опубликовать», – сказала Джо, возвращая рассказ с довольным видом, потому что после работы по доллару за колонку даже двадцать пять долларов казались хорошей платой.
   «Могу ли я передать моей подруге, что вы возьмёте ещё одну рукопись, если у неё найдётся что-то получше этого рассказа?» – спросила Джо, не сознавая своей маленькой оговорки и ободрённая своим успехом.
   «Хорошо, почитаем. Не могу обещать, что примем. Скажите ей, чтобы она сделала его короче и острее, и пусть забудет про мораль. Каким именем ваша подруга хотела бы его подписать?» – спросил он небрежным тоном.
   «Никаким, если можно, она не хочет, чтобы упоминалось её имя, и у неё нет псевдонима», – сказала Джо, невольно краснея.
   «Конечно, как ей будет угодно. Рассказ опубликуют на следующей неделе. Вы зайдёте за деньгами сами или мне их куда-то отправить?» – спросил мистер Дэшвуд, который испытывал естественное желание узнать, кто его новый автор.
   «Я зайду за деньгами. Хорошего дня, сэр».
   Когда она ушла, мистер Дэшвуд задрал ноги и сделал изящное замечание: «Бедная и гордая, как обычно, но сойдёт».
   Следуя указаниям мистера Дэшвуда и сделав миссис Нортбери своим прототипом, Джо опрометчиво нырнула в пенистое море сенсационной литературы, но благодаря спасательному кругу, брошенному ей другом, она снова вынырнула и не стала вести себя намного хуже, чем перед тем, как нырнула.
   Подобно большинству начинающих бумагомарателей, она искала своих героев и декорации за границей, и разбойники, графы, цыгане, монахини и герцогини появлялись на её сцене и играли свои роли с такой точностью и живостью, как можно было ожидать от них. Её читатели не придавали особого значения таким мелочам, как грамматика, пунктуация и правдоподобие, и мистер Дэшвуд любезно разрешил ей заполнять колонки в его газете по самой низкой цене, не посчитав нужным сообщить ей истинную причину его благоволения, а именно то, что один из его писак, получив более высокий гонорар в другом издании, подло бросил своего редактора в беде.
   Вскоре Джо стала испытывать интерес к своей работе, потому что её исхудавший кошелёк стал наполняться, а небольшие накопления, которые она откладывала, чтобы отвезти Бет в горы следующим летом, медленно, но верно росли с каждой неделей. Единственное, что омрачало её радость, было то, что она ни о чём не рассказывала своим домашним. У неё было ощущение, что отец и мать не одобрят её поведения, и предпочла сначала поступить по-своему, а затем покаяться. Было легко сохранить всё в тайне, потому что ни один её рассказ не был подписан её именем. Мистер Дэшвуд, конечно, очень скоро узнал, как её зовут, но пообещал молчать и, как ни странно, сдержал своё слово.
   Она думала, что это не причинит ей никакого вреда, потому что она искренне хотела не писать ничего такого, чего бы ей пришлось стыдиться, и успокаивала все уколы совести предвкушением счастливого мгновения, когда она покажет дома, сколько заработала, и посмеётся над своей так хорошо хранимой тайной.
   Но мистер Дэшвуд отвергал всё, кроме рассказов, вызывавших трепет, и, поскольку трепета нельзя добиться иначе, как путём терзания душ читателей, то для этой цели должны были быть подробно изучены история и любовные романы, происшествия на суше и море, наука и искусство, полицейские отчёты и пациенты психиатрических клиник. Джо вскоре обнаружила, что её невинный жизненный опыт дал ей неполное представление о трагическом мире, скрытой стороне общества, поэтому, рассматривая это с деловой точки зрения, она принялась восполнять свои лакуны со свойственной ей энергичностью. Стремясь найти материал для рассказов и будучи вынужденной сделать их оригинальными по сюжету, если не виртуозными в исполнении, она искала в газетах сообщения о несчастных случаях, происшествиях и преступлениях. Она возбуждала подозрения служащих публичных библиотек, спрашивая книги о ядах. Она изучала лица людей на улицах и характеры – хорошие, плохие и посредственные – всех, кто её окружал. Она копалась в пыли древних времен в поисках фактов или вымыслов, настолько старых, что они были всё равно что современные, и познакомилась с глупостью, грехом и страданиями, насколько ей позволяли её ограниченные возможности. Ей казалось, что она успешно преуспевает, но подсознательно начинала порочить некоторые черты характера, которые относились к самой сути женственности. Она жила в дурном обществе, пусть и воображаемом, её затронуло его влияние, потому что она питала своё сердце и воображение вредной и пустой пищей и быстро стирала налёт невинности со своей натуры преждевременным знакомством с тёмной стороной жизни, которая рано или поздно и так становится нам знакома.
   Она начинала скорее чувствовать, чем понимать это, потому что частое описание страстей и эмоций других людей заставляло её изучать и размышлять о своих собственных – болезненное развлечение, которому здоровые молодые умы добровольно не предаются. Проступок всегда влечёт за собой наказание, и Джо была наказана, когда больше всего в этом нуждалась.
   Я не знаю, помогло ли ей изучение произведений Шекспира понимать характеры, или природное женское чутьё того, что было честным, храбрым и сильным, но, наделяя своих воображаемых героев всеми совершенствами на свете, Джо открывала для себя живого героя, который интересовал её, несмотря на многочисленные человеческие несовершенства. Мистер Баэр в одной из их бесед посоветовал ей изучать простых, правдивых и добрых персонажей, где бы она их ни находила, в качестве хорошей тренировки для писателя. Джо поймала его на слове, хладнокровно обернулась и изучающе посмотрела на него самого – поступок, который сильно бы удивил профессора, если бы он об этом узнал, потому что этот достойный человек был о себе очень скромного мнения.
   Поначалу Джо озадачивало, почему он всем нравится. Он не был ни богат, ни знаменит, ни молод, ни красив, ни в каком отношении не был тем, что называют обворожительным, импозантным или блистательным, и всё же он был так же привлекателен, как живительный огонь, и люди, казалось, собирались вокруг него так же естественно, как у тёплого очага. Он был беден, но, казалось, всегда что-то отдавал; чужестранец, но все были его друзьями; уже не молодой, но весёлый, как мальчик; некрасивый и своеобразный, но его лицо многим казалось привлекательным, и его странности ему легко прощались из-за его характера. Джо часто наблюдала за ним, пытаясь обнаружить, в чём его шарм, и в конце концов решила, что именно добрый нрав творит эти чудеса. Если у него и было какое-то горе, «оно сидело, спрятав голову под крыло», и он поворачивался к миру только своей солнечной стороной. На его лбу появились морщины, но Время, казалось, прикасалось к нему нежно, помня, как он был добр к другим. Приятные складочки вокруг его рта были памятными заметками о многих дружеских словах и весёлом смехе, его взгляд никогда не был холодным или суровым, а крепкое пожатие его большой руки было тёплым и более выразительным, чем слова.
   Сама его одежда, казалось, была частью приветливой натуры её владельца. Она выглядела так, как будто чувствовала себя непринуждённо, и ей нравилось быть для него удобной. Его просторный жилет наводил на мысль о большом сердце под ним. Его порыжевшее пальто имело компанейский вид, а мешковатые карманы явно свидетельствовали о том, что детские ручки часто влезают в них пустыми, а вылезают полными. Даже его ботинки были доброжелательными, а воротнички никогда не были жёсткими и раздражающими кожу, как у других мужчин.
   «Вот оно что!» – сказала себе Джо, когда, наконец, обнаружила, что подлинное доброжелательство к ближним может украсить и облагородить даже тучного учителя немецкого языка, который жадно уплетает обед, сам штопает свои носки и отягощён фамилией Баэр.
   Джо высоко ценила доброту, но она также обладала присущим женщинам большим уважением к интеллекту, и маленькое открытие, которое она сделала в отношении профессора, значительно усилило её уважение к нему. Он никогда о себе не рассказывал, и если бы к нему не приехал его соотечественник, никто так и не узнал бы о том, что в своём родном городе он был человеком, которого очень уважали и ценили за учёность и честность. Этот приятный факт раскрылся в беседе с мисс Нортон, так как он сам никогда не говорил о себе. От неё Джо обо всём и узнала, и ей ещё больше понравилась эта новость из-за того, что сам мистер Баэр никогда этого не обсуждал. Она испытала гордость, узнав, что он был заслуженным профессором в Берлине, будучи всего лишь бедным учителем немецкого языка в Америке, и его простую, трудную жизнь очень украшал тот романтический оттенок, который ей придало это открытие. Другой дар, даже лучший, чем интеллект, был продемонстрирован ей самым неожиданным образом. Мисс Нортон имела доступ в большинство светских кругов, куда Джо не смогла бы попасть, если бы не её соседка. Амбициозная девушка заинтересовала одинокую женщину, которая любезно оказала множество одолжений такого рода и Джо, и профессору. Однажды вечером она взяла их с собой на закрытую вечеринку, организованную в честь нескольких приглашённых знаменитостей.
   Джо пошла туда, готовая с благоговением преклониться перед великими людьми, которых она с юношеским энтузиазмом почитала издалека. Но в тот вечер её преклонению перед гением был нанесён сильный удар, и ей потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от открытия, что великие создания, в конце концов, были всего лишь обычными мужчинами и женщинами. Представьте себе её смятение, когда она украдкой бросила взгляд робкого восхищения на поэта, чьи строки наводили на мысль о неземном существе, питающемся только «духом, огнём и росой», и увидела, как он поглощает свой ужин с таким пылом, что к его интеллектуальному лицу приливает кровь. Отвернувшись от него, как от поверженного идола, она сделала другие открытия, которые быстро развеяли её романтические иллюзии. Великий романист с регулярностью маятника придвигался то к одному, то к другому графину; знаменитый теолог открыто флиртовал с одной из мадам де Сталь [57 - Анна Луиза Жермена де Сталь (1766–1817) – французская писательница.]своего времени, которая бросала уничтожающие взгляды на вторую Коринну [58 - Героиня романа де Сталь «Коринна, или Италия» (1807).], которая в свою очередь добродушно высмеивала её, одолев свою соперницу в попытках захватить внимание мудрого философа, который пил чай по-джонсоновски [59 - Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – английский литературный критик, лексикограф и поэт, заядлый любитель чая.] и, казалось, дремал, так как болтливость этой леди не давала ему возможности вставить хоть слово. Знаменитые учёные, забывшие о своих моллюсках и ледниковых периодах, судачили об искусстве, с присущей им энергией поглощая устриц и мороженое; молодой музыкант, очаровавший город, как второй Орфей, – обсуждал лошадей; а представитель британской знати, присутствовавший на встрече, оказался самым заурядным человеком.
   Не прошло и половины вечера, как Джо почувствовала себя настолько разочарованной, что села в углу, чтобы прийти в себя. Вскоре к ней присоединился мистер Баэр, тоже чувствовавший себя неловко, и через какое-то время несколько философов, каждый оседлав своего конька, подошли вразвалочку, чтобы провести интеллектуальный турнир в укромном уголке. Их беседа была за пределами понимания Джо, но она ей понравилась, хотя Кант и Гегель были для неё неведомыми божествами, Субъективное и Объективное – непонятными терминами, а единственным, что «возникло в её внутреннем сознании», была сильная головная боль после того, как всё закончилось. Постепенно до неё стало доходить, что мир разбирается на куски и собирается воедино на новых и, по словам ораторов, бесконечно лучших, чем раньше, принципах, что религию вполне можно обоснованно превратить в ничто, а интеллект должен стать единственным Богом. Джо понятия не имела ни о философии, ни о метафизике, но необычное волнение, отчасти приятное, отчасти болезненное, охватило её, когда она слушала и ощущала, что её уносит во времени и пространстве, как новый воздушный шарик, выпущенный из рук на празднике.
   Она огляделась, чтобы посмотреть, что об этом думает профессор, и обнаружила его смотрящим на неё с самым мрачным выражением лица, которое она когда-либо замечала у него. Он покачал головой и поманил её за собой, но в этот момент она была очарована свободой спекулятивной философии и не двинулась с места в попытке выяснить, на что намеревались опереться эти мудрые джентльмены после того, как они уничтожат все старые верования.
   Что ж, мистер Баэр был застенчивым человеком и не спешил высказывать свои собственные взгляды, но не потому, что они были непостоянными, а потому, что они были слишком искренними и серьёзными, чтобы их можно было изложить без труда. Когда он перевёл взгляд с Джо на нескольких других молодых людей, привлечённых яркостью философских фейерверков, он нахмурил брови и испытал сильное желание заговорить, опасаясь, что какая-нибудь легковоспламеняющаяся молодая душа может быть сбита с толку пиротехническими ракетами и обнаружит, когда представление закончится, что у неё осталась только палочка или обожжённая рука.
   Он терпел это сколько мог, но когда к нему обратились с просьбой высказать своё мнение, он вспыхнул искренним негодованием и начал защищать религию со всем красноречием истины – красноречием, которое сделало его ломаный английский музыкальным, а его некрасивое лицо – прекрасным. Бой был тяжёлым, потому что эти интеллектуалы хорошо спорили, но он не признавал себя побеждённым и стоял на своём, как настоящий мужчина. Каким-то образом, пока он говорил, мир снова упорядочился для Джо. Старые убеждения, которые продержались так долго, показались ей лучше новых. Бог не был слепой силой, и бессмертие было не красивой сказкой, а благословенным фактом. Она почувствовала, как будто у неё снова появилась твёрдая почва под ногами, и едва мистер Баэр оборвал речь, когда его переспорили, но ни на йоту не убедили, Джо захотелось захлопать в ладоши и поблагодарить его.
   Она не сделала ни того, ни другого, но запомнила эту сцену и стала питать к профессору самое искреннее уважение, так как знала, что ему в тот момент стоило больших усилий высказаться, потому что его совесть не позволила ему промолчать. Она начала понимать, что характер – это более ценное достояние, чем деньги, положение, интеллект или красота, и считать, что если величие – это то, что один мудрый человек определил как «правду, уважение и доброжелание» [60 - Цитата из лекции «Величие» американского философа и эссеиста Ральфа Уолдо Эмерсона (1803–1882).], то её друг Фридрих Баэр был не просто хорошим, а великим человеком.
   Эта вера крепла с каждым днём. Джо была дорога его оценка, она жаждала его уважения, хотела быть достойной его дружбы, и как раз тогда, когда её желание было самым искренним, она была близка к тому, чтобы потерять всё. Это началось с треуголки, потому что однажды вечером профессор пришёл в гостиную, чтобы дать Джо урок, в солдатской шляпе из газеты на голове, которую Тина надела на него, а он забыл её снять.
   «Очевидно, он не смотрит в зеркало перед тем, как спуститься», – подумала Джо с улыбкой, когда он сказал «Тобрый фечер» и спокойно сел, совершенно не осознавая нелепого контраста между предметом занятий и головным убором, потому что он собирался прочитать ей «Смерть Валленштейна [61 - Заключительная часть драматической трилогии Фридриха Шиллера «Валленштейн» (1799).]».
   Сначала она ничего ему не сказала о треуголке, потому что ей нравилось слышать его громкий, сердечный смех, когда случалось что-нибудь смешное, поэтому она предоставила ему самому обнаружить шляпу у себя на голове, и вскоре забыла обо всём, потому что слушать, как немец читает Шиллера, – довольно увлекательное занятие. После чтения последовал урок, который был оживлённым, потому что Джо была в приподнятом настроении в тот вечер, и вид треуголки заставлял весёлые огоньки плясать в её глазах. Профессор не знал, что о ней думать, и наконец решил спросить с видом мягкого, но неотразимого удивления:
   «Миис Марш, зачем вы смеётесь ф лицо своему учителю? Неужели вы совсем не уважаете меня, что так плохо себя ведёте?»
   «Как я могу быть почтительной, сэр, если вы забываете снять шляпу в помещении?» – сказала Джо.
   Подняв руку к голове, рассеянный профессор с серьёзным видом нащупал и снял маленькую треуголку, с минуту смотрел на неё, а затем запрокинул голову назад и засмеялся, как весёлая виолончель.
   «Ах! Теперь я вижу, этот бесёнок Тина со своей шляпой выставила меня дураком. Ну, это ничего, но смотрите, если этот урок не заладится, вам тоже придётся надеть её».
   Но через пару минут урок окончательно прервался, потому что мистер Баэр заметил картинку на треуголке и, развернув её, сказал с большим отвращением:
   «Я хотел бы, чтобы эти газеты не появлялись в доме. Они не предназначены ни для детей, ни для молодых людей. Это нехорошо, я не терплю тех, кто наносит такой вред».
   Джо взглянула на газетный лист и увидела симпатичную иллюстрацию, изображавшую сумасшедшего, мертвеца, злодея и гадюку. Ей не понравилась картинка, но побуждение, заставившее её перевернуть листок, было вызвано не брезгливостью, а страхом, так как на минуту ей показалось, что эта газета называется «Вулкан». Однако это была другая газета, и паника Джо утихла, когда она вспомнила, что даже если бы это был «Вулкан» с одним из её рассказов, он не был подписан, что могло бы её выдать. Однако она сама себя выдала взглядом и румянцем, потому что, хотя профессор и был рассеянным человеком, он замечал гораздо больше, чем окружающие могли себе представить. Он знал, что Джо пишет, и не раз встречал её неподалёку от редакций газет, но, поскольку она никогда не говорила об этом, он не задавал вопросов, несмотря на сильное желание ознакомиться с её произведениями. Теперь ему пришло в голову, что она делает то, в чём ей стыдно признаться, и это его встревожило. Он не сказал себе: «Это не моё дело. Я не имею права ничего говорить», как поступили бы многие люди. Он помнил только, что она была молодой и бедной девушкой, живущей вдали от материнской любви и отеческой заботы, и его обуяло желание помочь – такой же быстрый и естественный порыв, как тот, который побудил бы его протянуть руку ребёнку, помогая ему выбраться из лужи. Всё это мгновенно промелькнуло у него в голове, хотя лицо его не отразило и следа этих мыслей, и к тому времени, когда газетный лист был перевёрнут, а нитка снова была вдета в иголку Джо, он тут же сказал совершенно непринуждённо, но очень серьёзно:
   «Да, вы правы, что отбросили это. Я думаю, что хорошие молодые девушки не должны видеть такие вещи. Некоторым они кажутся приятными, но я бы скорее позволил своим мальчикам играть с порохом, чем читать этот газетный мусор».
   «Возможно, всё не так уж плохо, просто глупо, знаете ли, и если есть спрос на такие вещи, я не вижу никакого вреда в том, чтобы это публиковать. Многие очень достойные люди честно зарабатывают на жизнь тем, что называют сенсационными рассказами», – сказала Джо, которая так энергично скребла по оборкам булавкой, что на ткани оставался ряд небольших борозд.
   «Спрос есть и на виски, но я не думаю, что мы с вами захотим им торговать. Если бы эти достойные люди знали, какой вред они наносят, они бы не считали, что живут честно. Они не имеют права добавлять яд в леденцы и угощать ими малышей. Нет, они должны немного пораскинуть мозгами и скорее начать подметать грязь на улице, чем идти на такое».
   Мистер Баэр говорил страстно и подошёл к камину, скомкав газетный лист в руках. Джо сидела неподвижно, выглядя так, словно огонь охватил её саму, потому что её щёки горели ещё долго после того, как треуголка превратилась в дым, который благополучно улетел в трубу.
   «Мне бы очень хотелось послать за ней все остальные», – пробормотал профессор, отходя от камина с видом облегчения.
   Джо подумала, какое яркое пламя разгорелось бы из стопки газет с её рассказами наверху, и почувствовала в этот момент, что её с трудом заработанные деньги лежат довольно тяжёлым грузом на её совести. Затем она решила себя утешить и подумала: «Мои рассказы не такие, они просто глупые, но никогда не были аморальными, так что не буду переживать, – и, взяв учебник, она сказала с прилежным видом: – Продолжим, сэр? Теперь я буду вести себя очень хорошо и учтиво».
   «Буду на это надеяться», – вот и всё, что он ответил, но его слова значили больше, чем она могла себе представить, и от взгляда его серьёзных, добрых глаз она почувствовала, как будто слова «Еженедельник “Вулкан”» были крупными буквами напечатаны у неё на лбу.
   Как только она вошла в свою комнату, она достала свои газеты и внимательно перечитала каждый из своих рассказов. Будучи немного близоруким, мистер Баэр иногда надевал очки, Джо однажды примерила их, и с улыбкой отметила, как они хорошо увеличивают мелкий шрифт в её книге. Теперь на ней, казалось, тоже были духовные или нравственные очки профессора, потому что огрехи этих несчастных рассказов теперь ослепительно выделялись и приводили её в ужас.
   «Это – писательский мусор, и скоро он станет ещё отвратительнее, если я продолжу в том же духе, потому что каждый из рассказов ещё более сенсационный, чем предыдущий. Я шла вперёд на ощупь, вредя себе и остальным, ради денег. Я знаю, что это так, потому что я не могу читать эту чушь трезво и серьёзно, не испытывая ужасного стыда, а что мне делать, если мои рассказы увидят дома или они попадут в руки мистеру Баэру?»
   Джо бросило в жар от одной этой мысли, и она засунула всю пачку газет в печь, так что пламя чуть не полыхнуло вверх по трубе.
   «Да, это лучшее место для такой взрывоопасной бессмыслицы. Наверное, мне лучше сжечь дом дотла, чем позволить кому-то подорваться на моём порохе», – подумала она, наблюдая, как «Демон острова Джура [62 - Четвёртый по величине остров в архипелаге Внутренние Гебриды, на западе Шотландии.]» уносится прочь, словно маленький чёрный уголёк с горящими глазами.
   Но когда от всего её трёхмесячного труда не осталось ничего, кроме кучки пепла и денег на коленях, Джо успокоилась и, сидя на полу, стала размышлять, что ей делать со своим гонораром.
   «Я думаю, что ещё не успела нанести кому-то большого вреда и могу оставить это себе в качестве платы за потраченное время, – сказала она после долгого раздумья и нетерпеливо добавила: – Я почти жалею, что у меня нет совести, это так неудобно. Если бы меня не волновало то, что надо поступать правильно, и мне не было бы неловко, делая что-то неправильное, я бы основательно преуспела. Иногда я не могу удержаться от желания, чтобы мама и папа не были настолько принципиальными в таких вопросах».
   Ах, Джо, вместо того, чтобы желать этого, благодари Бога, что твои «папа и мама были принципиальными» и от всего сердца пожалей тех, у кого нет таких защитников, окружающих их принципами, которые могут показаться тюремными стенами не терпящей ограничений молодёжи, но станут надёжным фундаментом для построения характера взрослеющей женщины.
   Джо прекратила писать сенсационные истории, решив, что деньги не окупят «острых ощущений», которые могут выпасть ей на долю, но, ударившись в другую крайность, как это обычно бывает с людьми её склада, она избрала путь миссис Шервуд, мисс Эджуорт и Ханны Мор [63 - Мэри Марта Шервуд (1775–1851), Мария Эджуорт (1767–1849), Ханна Мор (1745–1833) – английские писательницы.] и написала рассказ, который правильнее было бы назвать эссе или проповедью, настолько напыщенно моральным он был. У неё с самого начала были сомнения на счёт этого произведения, потому что её живая фантазия и девичий романтизм чувствовали себя так же неловко в новом жанре, как если бы она переоделась в неуклюжий и громоздкий костюм прошлого века. Она отправила этот поучительный шедевр в несколько издательств, но никто его так и не купил, и она была склонна согласиться с мистером Дэшвудом в том, что мораль нынче не в ходу.
   Затем она попробовала написать детский рассказ, который легко могла бы сбыть с рук, если бы не была настолько корыстолюбива, чтобы требовать за него презренный металл. Единственным человеком, который предложил достаточно, чтобы заинтересовать её написанием детской литературы, был один достойный джентльмен, который считал своей миссией обратить весь мир в свою особую веру. Но как бы ей ни нравилось писать для детей, Джо не могла согласиться на то, чтобы описывать, как всех непослушных мальчиков съедают медведи или поднимают на рога бешеные быки, потому что они не ходят в определённую субботнюю школу, а также писать, что хороших детишек, которые посещают эту школу, вознаграждают всевозможными благами, от позолоченных пряников до ангельской свиты, когда они покидают этот мир, шепелявя псалмы или проповеди.
   Так что из этих попыток ничего не вышло, и Джо заткнула чернильницу пробкой, сказав в порыве весьма здравого смирения:
   «Я ничего не умею. Подожду, пока чему-нибудь научусь, потом попробую снова, а тем временем буду «подметать грязь на улице», на худой конец, – по крайней мере, это будет честно». Её решение доказало, что второе падение с бобового стебля принесло ей некоторую пользу.
   В то время как происходили эти внутренние изменения, её внешняя жизнь была такой же напряжённой и небогатой событиями, как обычно, и если она иногда и выглядела серьёзной или немного грустной, никто, кроме профессора Баэра, этого не замечал. Джо было неведомо, что он украдкой наблюдал за ней, чтобы выяснить, восприняла ли она его упрёк и извлекла ли из него пользу, но она выдержала испытание, и он был удовлетворён, потому что, хотя между ними не было сказано ни слова об этом, он понял, что она бросила писать. Он догадался об этом не только по тому факту, что указательный палец её правой руки больше не был испачкан чернилами, – теперь она проводила вечера внизу, он больше не встречал её неподалёку от редакций газет, и она учила немецкий с упорством и терпением, которые убедили его, что она решительно настроена занять свой ум чем-то полезным, если не приятным.
   Профессор во многом помогал ей, доказав, что он настоящий друг, и Джо была счастлива, потому что, пока её перо лежало без дела, кроме немецкого языка она получала и другие уроки, закладывая основу для сенсационной истории своей собственной жизни.
   Это была приятная и долгая зима, и Джо уехала от миссис Кирк только в июне. Казалось, все сожалели, когда настало это время. Дети были безутешны, а шевелюра мистера Баэра стояла дыбом, потому что он всегда яростно ерошил волосы, когда был встревожен.
   «Едете домой? Ах, как вам повезло, что у вас есть дом, куда можно вернуться», – сказал он, когда она сообщила ему о своём отъезде, и молча сидел в углу, дергая себя за бороду, пока она устраивала небольшую вечеринку в тот последний вечер.
   Она собиралась уехать рано утром, поэтому решила попрощаться со всеми накануне вечером, а когда подошла очередь профессора прощаться, тепло сказала: «Ну, сэр, вы ведь не забудете навестить нас, если когда-нибудь окажетесь в наших краях, правда? Я никогда не прощу вас, если вы этого не сделаете, потому что я хочу чтобы все мои домашние познакомились с моим другом».
   «Правда? Я могу приехать?» – спросил он, глядя на неё сверху вниз с выражением готовности, которого она не заметила.
   «Да, приезжайте в следующем месяце. Тогда Лори закончит колледж, и вы сможете заново насладиться выпускным актом».
   «Это ваш лучший друг, тот, о ком вы говорите?» – спросил он изменившимся тоном.
   «Да, мой мальчик Тедди. Я очень горжусь им и хотела бы, чтобы вы его увидели». – Джо подняла глаза, совершенно не осознавая ничего, кроме собственного удовольствия от перспективы представить их друг другу. Что-то в лице мистера Баэра внезапно напомнило ей о том, что она могла бы найти в Лори нечто большее, чем «лучшего друга», и только потому, что ей особенно не хотелось показать, будто что-то не так, она невольно начала краснеть, и чем больше она старалась этого не делать, тем больше краснела. Если бы не Тина, сидевшая у неё на коленях, она бы не знала, что бы с ней стало. К счастью, малышка повернулась, чтобы обнять её, поэтому ей удалось на мгновение спрятать лицо, надеясь, что профессор ничего не заметил. Но он всё заметил, на его собственном лице мимолётное беспокойство снова сменилось на обычное выражение, и он сердечно сказал:
   «Боюсь, у меня не будет на это времени, но я желаю вашему другу больших успехов, а всем вам – счастья. Да благословит вас Господь!» И с этими словами он тепло пожал ей руку, посадил Тину себе на плечи и ушёл.
   Но после того, как мальчики легли спать, он долго сидел перед своим камином с усталым выражением лица и ощущая «heimweh», или тоску по дому, грузом лежащую у него на сердце. И вдруг, вспомнив Джо, когда она сидела с маленьким ребёнком на коленях и эту необычную мягкость в её лице, он на минуту опустил голову на руки, а затем встал и принялся бродить по комнате, словно искал что-то и не мог найти.
   «Это не для меня, я не должен надеяться на это сейчас», – сказал он себе со вздохом, который был почти стоном. Затем, как бы оправдываясь за тоску, которую он не мог подавить, он подошёл и поцеловал две взъерошенные головы на подушке, взял с камина свою редко используемую пенковую трубку и открыл своего Платона.
   Он старался отвлечься изо всех сил и делал это мужественно, но я думаю, он пришёл к выводу, что пара необузданных сорванцов, трубка или даже божественный Платон не были вполне подходящей заменой жене, собственному ребёнку и дому.
   Несмотря на ранний час, на следующее утро он был на вокзале, чтобы проводить Джо, и благодаря ему она начала своё одинокое путешествие с приятным воспоминанием о знакомом лице, улыбающемся на прощание, с букетиком фиалок, подаренных, чтобы составить ей компанию в дороге, и, что самое главное, со счастливой мыслью: «Ну вот и зима прошла, а я не написала книг, не заработала огромных денег, но у меня появился достойный друг, и я постараюсь сохранить его на всю свою жизнь».

Глава 12. Душевные муки

   Какими бы ни были мотивы Лори, в тот год он учился не без успехов, окончил колледж с отличием и произнёс речь на латыни с изяществом Филлипса [64 - Уэнделл Филлипс (1811–1884) – американский оратор, аболиционист.] и красноречием Демосфена, по словам его друзей. Все при этом присутствовали: его дедушка – о, как он гордился внуком – мистер и миссис Марч, Джон и Мэг, Джо и Бет, и все они ликовали с искренним восхищением, которое недооценивается юношами в этот миг славы, но которое они не могут снискать у окружающих никакими последующими победами.
   «Мне придётся остаться на этот проклятый ужин, но завтра я вернусь домой пораньше. Вы придёте встретиться со мной, как обычно, девочки?» – спросил Лори, усаживая сестёр в экипаж после того, как радостные события этого дня подошли к концу. Он сказал «девочки», но имел в виду Джо, потому что она была единственной, кто придерживался этого старого обычая. У неё не хватило духу в чём бы то ни было отказывать своему замечательному, добившемуся таких успехов мальчику, и она тепло ответила:
   «Я приду, Тедди, в дождь или в ясную погоду, и буду маршировать перед тобой, играя «Да здравствует герой-победитель» на варгане».
   Лори поблагодарил её взглядом, из-за которого она подумала в приступе внезапной тревоги: «О, Боже мой! А вдруг он что-нибудь скажет, и как мне тогда быть?»
   Вечерние раздумья и утренние заботы несколько развеяли страхи Джо, и, решив, что она не будет настолько тщеславна, чтобы полагать, что человек собирается сделать ей предложение после того, как она ясно дала ему понять, каков будет её ответ, она отправилась в назначенное время, надеясь, что Тедди не вынудит ее сделать что-то, способное задеть его несчастные чувства. Визит к Мэг, ободряющее общение с Дейзи и Демиджоном ещё больше укрепили её дух перед разговором тет-а-тет, но когда она увидела рослую фигуру, маячившую в отдалении, у неё возникло сильное желание развернуться и убежать.
   «Где же варган, Джо?» – воскликнул Лори, подойдя к ней ближе.
   «Я совсем о нём забыла». И Джо снова воспрянула духом, потому что нельзя было считать, что это приветствие исходило от влюблённого человека.
   Она всегда брала друга под руку в таких случаях, теперь она этого не сделала, и он не обиделся, что было плохим знаком, а продолжал быстро говорить о всевозможных отдалённых предметах, пока они не свернули с дороги на маленькую тропинку, которая вела к их домам через рощу. Затем он замедлил шаг, внезапно потерял нить своей прекрасной речи, и время от времени стала повисать ужасная пауза. Чтобы вытащить разговор из очередной пропасти молчания, в которую он постоянно впадал, Джо поспешно сказала: «Теперь у тебя должен начаться хороший долгий отдых!»
   «Я и собираюсь отдохнуть».
   Что-то в его решительном тоне заставило Джо быстро поднять глаза и увидеть, что он смотрит на неё сверху вниз с выражением, которое убедило её, что настал страшный момент, и это заставило её протянуть вперёд руку с мольбой: «Нет, Тедди. Пожалуйста, не надо!»
   «Нет, надо, и ты должна меня выслушать. Бесполезно, Джо, мы должны с этим разобраться, и чем скорее, тем лучше для нас обоих», – ответил он, пунцовый и взволнованный.
   «Тогда говори, что тебе угодно. Я выслушаю», – сказала Джо с какой-то отчаянной покорностью.
   Лори был неопытным, но искренним влюблённым и намеревался «разобраться с этим», даже если бы эта попытка привела к его гибели, поэтому он с головой кинулся в этот омут со свойственной ему импульсивностью, говоря голосом, который время от времени прерывался, несмотря на мужественные усилия сделать его спокойным: «Я полюбил тебя с тех пор, как впервые увидел, Джо, ничего не мог с этим поделать, ты была так добра ко мне. Я пытался тебе показать свою любовь, но ты мне не давала шанса. Теперь я собираюсь заставить тебя меня выслушать и дать ответ, потому что я больше не могу так продолжать».
   «Я хотела тебя от этого уберечь. Я думала, ты поймёшь…» – начала Джо, поняв, что говорить об этом намного сложнее, чем она ожидала.
   «Я знаю, ты пыталась, но девушки такие странные – никогда не знаешь, что они имеют в виду. Они говорят «нет», подразумевая «да», и сводят человека с ума просто ради забавы», – ответил Лори, подкрепляя свою позицию этой неопровержимой истиной.
   «Я не знаю. Я никогда не хотела, чтобы ты так сильно полюбил меня, и я уехала, чтобы уберечь тебя от этого, если возможно».
   «Я так и думал. Это было в твоём духе, но всё бесполезно. Я только ещё больше полюбил тебя и изо всех сил старался тебе угодить, бросил бильярд и всё, что ты осуждала, ждал и никогда не жаловался, так как надеялся, что ты полюбишь меня, хотя я и наполовину недостаточно достоин…» На этом его голос затих из-за спазма, который нельзя было сдержать, поэтому он начал обезглавливать лютики, пока прочищал своё «проклятое горло».
   «Ты, ты, ты слишком хорош для меня, и я так тебе благодарна, так горжусь тобой и люблю, я не знаю, почему я не могу полюбить тебя так, как ты хочешь. Я пыталась, но не могу ничего поделать с этим чувством, и было бы ложью сказать, что я люблю, если это не так».
   «Это в самом деле правда, Джо?»
   Он резко остановился и схватил обе её руки, задавая свой вопрос взглядом, который она не скоро забыла.
   «В самом деле правда, дорогой».
   Теперь они были в роще, рядом с изгородью, и когда последние слова с неохотой слетели с губ Джо, Лори отпустил её руки и повернулся, как будто собираясь идти дальше, но впервые в жизни изгородь оказалась для него непосильным препятствием. Поэтому он просто положил голову на мшистый столб и стоял так неподвижно, что Джо испугалась.
   «О, Тедди, мне жаль, так отчаянно жаль, я могла бы покончить с собой, если бы это принесло хоть какую-то пользу! Я бы хотела, чтобы ты не принимал это так близко к сердцу, я ничего не могу с собой поделать. Ты же понимаешь, что люди не могут заставить себя любить кого-то, если они не любят», – безыскусно, но с раскаянием воскликнула Джо, нежно поглаживая его по плечу, вспоминая то далёкое время, когда он так же утешал её.
   «Иногда они так делают» – донёсся приглушённый голос со стороны столба.
   «Я не считаю, что это истинная любовь, и я бы предпочла не пробовать», – был решительный ответ.
   Последовала долгая пауза, а в это время чёрный дрозд беспечно пел на иве у реки, а высокая трава шелестела на ветру. Наконец Джо сказала серьёзным тоном, садясь на ступеньку у забора: «Лори, я хочу тебе кое-что сказать».
   Он вздрогнул, как будто в него выстрелили, вскинул голову и яростно закричал: «Не говори мне, Джо, я сейчас этого не вынесу!»
   «Не говорить – что?» – спросила она, удивляясь его порывистости.
   «Что ты любишь этого старика».
   «Какого старика?» – спросила Джо, думая, что он, должно быть, имеет в виду своего дедушку.
   «Того чёртова профессора, о котором ты постоянно писала. Если ты скажешь, что любишь его, я знаю, что сделаю что-нибудь отчаянное». И он выглядел так, словно сдержит своё слово, когда сжал кулаки с искрой гнева в глазах.
   Джо хотела рассмеяться, но сдержалась и тепло сказала, потому что она тоже начала чувствовать волнение из-за всего этого: «Не ругайся, Тедди! Он не старый, и ничего плохого в нём нет, он хороший и добрый, это мой лучший друг, после тебя. Молю, не горячись. Я хочу быть доброй, но я знаю, что рассержусь, если ты будешь оскорблять моего профессора. У меня нет ни малейшего намерения любить его или кого-либо другого».
   «Но ты полюбишь кого-то через некоторое время, и что тогда будет со мной?»
   «Ты тоже полюбишь кого-нибудь другого, как благоразумный мальчик, и забудешь обо всех этих горестях».
   «Я не могу любить никого другого, и я никогда тебя не забуду, Джо, никогда! Никогда!» – и он топнул ногой, подчёркивая свои страстные слова.
   «Ну что мне с ним поделать? – вздохнула Джо, обнаружив, что эмоции поддаются контролю труднее, чем она ожидала. – Ты не выслушал того, что я хотела сказать. Сядь и послушай, потому что я действительно хочу поступить правильно и сделать тебя счастливым», – произнесла она, надеясь урезонить его логическими доводами, и это доказывало, что она ничего не смыслила в любви.
   Увидев луч надежды в этой последней реплике, Лори бросился на траву у её ног, облокотился рукой о нижнюю ступеньку и посмотрел на неё снизу вверх с видом, выражающим надежду.

   Что и говорить, это обстоятельство не способствовало спокойной речи или ясным мыслям Джо, потому что как она могла говорить серьёзные вещи своему мальчику, когда он смотрел на неё глазами, полными любви и тоски, и его ресницы всё ещё были влажными от пары горьких слёз, которые исторгло у него из глаз её жестокосердие? Она мягко отвернула его голову и заговорила, приглаживая волнистые волосы, которые он отрастил ради неё, – несомненно, это было так трогательно!
   «Я согласна с мамой в том, что мы с тобой не подходим друг другу, так как наши вспыльчивость и своенравие, вероятно, сделали бы нас очень несчастными, если бы мы были настолько глупы, чтобы…» Джо немного помолчала перед последним словом, но Лори произнёс его сам с восторженным выражением:
   «Пожениться – нет, не стоит! Но если бы ты полюбила меня, Джо, я стал бы просто святым, потому что ты могла бы сделать из меня всё, что захочешь».
   «Нет, не могу. Я пыталась и потерпела неудачу, и я не буду рисковать нашим счастьем ради такого опасного эксперимента. Мы не подходим друг другу и никогда не уживёмся, так что лучше останемся хорошими друзьями на всю жизнь, но не станем делать ничего опрометчивого».
   «Нет, уживёмся, если у нас будет шанс», – бунтарски пробормотал Лори.
   «Ну же, будь благоразумен и взгляни на этот вопрос здраво», – взмолилась Джо, почти теряя терпение.
   «Я не буду вести себя разумно. Я не хочу «смотреть на этот вопрос здраво», как ты говоришь. Это мне не поможет, а только всё усложнит. Я не верю, что у тебя есть сердце».
   «Лучше бы его у меня не было».
   В голосе Джо послышалась лёгкая дрожь, и, решив, что это доброе предзнаменование, Лори обернулся, собираясь вложить всю силу убеждения в свои слова, и сказал елейным голосом, который никогда раньше не был так опасно вкрадчив: «Не разочаровывай нас, дорогая! Все этого ждут. Дедушка всем сердцем желает этого, твоим родным это понравится, и я не могу жить без тебя. Скажи, что согласна, и давай будем счастливы. Давай же, скажи!»
   Только спустя несколько месяцев Джо поняла, какая сила духа ей потребовалась, чтобы твёрдо придерживаться решения, которое она приняла, когда пришла к выводу, что не любит своего мальчика и никогда не сможет его полюбить. Это было очень трудно, но она справилась, зная, что медлить бесполезно и жестоко.
   «Я не могу сказать «да» от души, поэтому я вообще не буду этого говорить. Со временем ты поймешь, что я права, и будешь благодарен мне за это…» – торжественно начала она.
   «Будь я проклят, если буду!» – И Лори вскочил с травы, сгорая от негодования при одной мысли об этом.
   «Нет, будешь! – настаивала Джо. – Через некоторое время ты справишься с этим чувством и найдёшь какую-нибудь красивую хорошо воспитанную девушку, которая будет обожать тебя и станет хорошей хозяйкой в твоём прекрасном доме. Я не смогу. Я некрасивая, неуклюжая, странная и старая, и тебе было бы стыдно за меня, и мы обязательно рассоримся – мы даже сейчас не можем удержаться от ссоры, видишь, – и мне бы не понравилось вращаться в высшем обществе, а тебе бы понравилось, и ты бы возненавидел мою писанину, а я не смогла без неё обойтись, мы были бы несчастны и жалели бы, что пошли на это, и всё бы кончилось ужасно!»
   «И это всё?» – спросил Лори, поняв, что ему трудно терпеливо слушать этот пророческий порыв.
   «Больше ничего, кроме того, что я не уверена, что когда-нибудь вообще выйду замуж. Я счастлива и так, и слишком люблю свою свободу, чтобы спешить отказаться от неё ради какого-либо смертного мужчины».
   «Мне лучше знать! – вмешался Лори. – Ты сейчас так думаешь, но придёт время, и ты полюбишь кого-то, и будешь обожать его до умопомрачения, станешь жить ради него и будешь готова умереть за него. Я знаю, что так будет, это в твоём духе, а мне придётся быть рядом и смотреть на это». И отчаявшийся влюблённый бросил шляпу на землю жестом, который показался бы смешным, если бы его лицо не было таким печальным.
   «Да, я буду готова жить и умереть ради этого человека, если он когда-нибудь появится и заставит меня полюбить его вопреки себе самой, и ты должен сделать всё, что в твоих силах! – воскликнула Джо, теряя терпение с бедным Тедди. – Я сделала всё, что могла, но ты не хочешь вести себя разумно, и с твоей стороны эгоистично продолжать выпрашивать у меня то, чего я не в силах тебе дать. Я всегда буду любить тебя, сильно любить, как друга, но я никогда не выйду за тебя замуж, и чем скорее ты это осознаешь, тем лучше будет для нас обоих – и точка!»
   Эта речь словно подсыпала порох в огонь. Лори с минуту смотрел на неё, как будто не совсем понимая, что ему с собой делать, затем резко отвернулся и сказал с отчаянием: «Когда-нибудь ты пожалеешь об этом, Джо».
   «О, куда ты идешь?» – воскликнула она, потому что выражение его лица напугало её.
   «К чёрту!» – последовал утешительный ответ.
   На минуту сердце Джо замерло, когда он бросился вниз по берегу к реке, но нужно немало безрассудства, грехов или невзгод, чтобы подтолкнуть молодого человека к насильственной смерти, а Лори был не из тех слабаков, которых способна победить первая же неудача. Он не подумал совершать театральный прыжок в воду, но какой-то слепой инстинкт заставил его бросить шляпу и пальто в лодку и грести изо всех сил, двигаясь вверх по реке быстрее, чем в любой гонке, в которой он участвовал. Джо сделала глубокий вдох и, разжав руки, стала смотреть, как бедняга пытается преодолеть горе, которое переполняло его сердце.
   «Это пойдёт ему на пользу, и он вернётся домой в таком мягком, раскаивающемся душевном состоянии, что я не рискну с ним встретиться, – сказала она и добавила, медленно направляясь к дому, с таким чувством, словно убила какое-то невинное существо и похоронила его под листьями. – А теперь я должна пойти и подготовить мистера Лоуренса к тому, чтобы он был очень добр к моему бедному мальчику. Я бы хотела, чтобы он полюбил Бет, возможно, со временем он это сделает, но я начинаю думать, что ошибалась на её счет. О Боже! Как девушкам может нравиться иметь поклонников и отвергать их? Мне кажется, это ужасно». Полная уверенности, что никто не справится с этим делом лучше её, она отправилась прямо к мистеру Лоуренсу, храбро рассказала грустную историю с начала до конца, а затем не сдержалась и так горько заплакала из-за собственной бесчувственности, что добрый старый джентльмен, хотя и был сильно разочарован, не произнёс ни слова упрёка. Ему было трудно понять, как какая-либо девушка может не полюбить Лори, и он надеялся, что Джо передумает, но знал, даже лучше чем она, что насильно мил не будешь, поэтому он печально покачал головой и решил увезти своего мальчика от греха подальше, потому что прощальные слова Пылкого Юноши, переданные ему Джо, встревожили его больше, чем он мог признаться.
   Когда Лори вернулся домой, смертельно усталый, но совершенно спокойный, дедушка встретил его так, как будто ничего не знал, и очень успешно поддерживал эту иллюзию в течение нескольких часов. Но когда они сидели вместе в сумерках – прежде им так нравилось проводить вместе это время суток, – старику было тяжело болтать о том о сём, как обычно, а молодому человеку ещё труднее было слушать похвалы прошлогодним успехам, которые теперь казались ему тщетными проявлениями любви. Он терпел это столько, сколько мог, потом подошёл к своему роялю и начал играть. Окна особняка были открыты, и Джо, гуляя по саду с Бет, на этот раз понимала музыку лучше, чем сестра, потому что он играл «Патетическую сонату», и играл её так, как никогда раньше.
   «Совсем неплохо, но и достаточно печально, чтобы довести кого-то до слёз. Сыграй-ка нам что-нибудь повеселее, юноша», – сказал мистер Лоуренс, чьё доброе старое сердце было полно сочувствия, которое он хотел выразить, но не знал, как это сделать.
   Лори решительно заиграл более оживлённую мелодию, неистово продолжал играть несколько минут и отважно доиграл бы до конца, если бы во время краткой паузы не раздался голос миссис Марч, зовущий: «Джо, дорогая, зайди. Ты мне нужна».
   Именно это Лори и хотел сказать, но с другим значением! Прислушавшись, он забыл, где остановился, музыка закончилась арпеджио, и музыкант остался молча сидеть в темноте.
   «Это выше моих сил, – пробормотал старый джентльмен. Он встал, ощупью добрался до рояля, по-доброму положил руки на широкие плечи внука и сказал нежно, как женщина: – Я знаю, мой мальчик, я всё знаю».
   С минуту не было ответа, затем Лори резко спросил: «Кто вам рассказал?»
   «Сама Джо».
   «Тогда давайте закончим этот разговор!» И он нетерпеливым движением стряхнул с себя руки дедушки, потому что, хотя и был благодарен за сочувствие, его самолюбие не могло вынести мужской жалости.
   «Не торопись. Я хочу сказать тебе кое-что, а потом закончим этот разговор, – ответил мистер Лоуренс с необычной мягкостью. – Возможно, ты теперь не захочешь оставаться дома?»
   «Я не собираюсь убегать от девчонки. Джо не может помешать мне видеться с ней, я останусь и буду делать это столько, сколько захочу», – с дерзким видом перебил своего деда Лори.
   «Нет, не будешь, если ты джентльмен, кем я тебя считаю. Я тоже разочарован, но девушка ничего не может с собой поделать, и единственное, что тебе остаётся, это на время уехать. Куда бы ты хотел поехать?»
   «Куда угодно. Мне всё равно, что со мной будет». – И Лори встал с беспечным смехом, который резал его деду слух.
   «Смирись с этим как мужчина и, ради Бога, не поступай опрометчиво. Почему бы тебе не уехать за границу, как ты планировал, и не забыть обо всём этом?»
   «Я не могу».
   «Но ты был одержим этой идеей, и я обещал, что ты это сделаешь, когда закончишь колледж».
   «Ах, но я собирался поехать туда не один!» – Тут Лори начал быстро ходить по комнате, и хорошо, что его дедушка не видел выражения лица своего внука при этом.
   «Я и не предлагаю тебе ехать одному. Есть человек, который готов и рад отправиться с тобой в любую точку мира».
   «Кто это, сэр?» – Лори остановился, чтобы выслушать ответ.
   «Я».
   Лори вернулся к деду так же быстро, как отошёл, и протянул к нему руку, хрипло сказав: «Я эгоистичное животное, но… вы понимаете… дедушка…»
   «Помилуй Бог, да, я знаю, потому что однажды я тоже прошёл это в юности, а потом это случилось с твоим отцом. А теперь, мой дорогой мальчик, просто сядь спокойно и выслушай мой план. Всё готово и может быть приведено в исполнение», – сказал мистер Лоуренс, удерживая молодого человека, словно боясь, что он сбежит, как это сделал когда-то его отец.
   «Ну, сэр, что за план?» И Лори сел, не выразив ни малейшего интереса ни выражением лица, ни тоном.
   «Есть в Лондоне одно дело, которое надо уладить. Я хотел, чтобы ты об этом позаботился, но лучше я сам всё сделаю, а здесь дела будут идти очень хорошо, потому что Брук со всем справится. Мои партнёры делают почти всё за меня, я просто держусь, пока ты не займёшь моё место, и я могу отойти от дел в любое время».
   «Но вы же ненавидите путешествовать, сэр. Я не могу просить вас об этом в вашем возрасте», – начал Лори, который был благодарен деду за такую жертву, но предпочёл бы поехать один, если бы вообще решился на путешествие. Пожилой джентльмен прекрасно это осознавал и хотел предотвратить именно это, так как настроение, в котором он видел своего внука, убедило деда, что было бы неразумно оставлять Лори на произвол судьбы. Поэтому, подавляя естественное сожаление при мысли о домашнем уюте, который ему придётся покинуть, он решительно сказал: «Видит Бог, меня ещё рано списывать со счетов. Мне очень нравится эта идея. Поездка пойдёт мне на пользу, и мои старые кости вовсе не пострадают, потому что путешествовать в наши дни почти так же просто, как сидеть в кресле».
   Беспокойные движения Лори свидетельствовали о том, что либо ему было непросто сидеть в кресле, либо не понравился план, поэтому старик поспешно добавил: «Я не хочу быть помехой или обузой. Я поеду, так как считаю, что ты будешь чувствовать себя спокойнее, чем если бы я остался дома. Я не собираюсь таскаться за тобой повсюду, ты будешь волен ездить, куда тебе заблагорассудится, пока я буду развлекаться по-своему. У меня есть друзья в Лондоне и Париже, и я хотел бы их навестить. Тем временем ты можешь отправиться в Италию, Германию, Швейцарию, куда захочешь, и наслаждаться картинами, музыкой, видами, приключениями, сколько душе угодно».
   Как раз когда Лори чувствовал, что его сердце было совершенно разбито, а мир превратился в унылую пустыню, при звуке некоторых слов, которые старый джентльмен искусно вставил в своё заключительное предложение, разбитое сердце вдруг сильно забилось, и в унылой пустыне внезапно появилось несколько зелёных оазисов. Он вздохнул, а затем сказал бесстрастным тоном: «Как вам будет угодно, сэр. Не имеет значения, куда я поеду и что буду делать».
   «Это имеет значение для меня, помни об этом, мой мальчик. Я даю тебе полную свободу, но я верю, что ты ею воспользуешься во благо. Обещай мне это, Лори».
   «Обещаю вам всё, что пожелаете, сэр».
   «Ладно, – подумал старый джентльмен, – сейчас тебе всё равно, но придёт время, когда это обещание убережёт тебя от беды, или я сильно ошибаюсь».
   Будучи энергичным человеком, мистер Лоуренс ковал железо, пока горячо, и пока несчастное создание не собралось с силами, чтобы взбунтоваться, они отправились в путь. Всё время, которое необходимо было потратить на приготовления, Лори вёл себя так, как обычно ведут себя молодые джентльмены в его положении. Он был то угрюм, то раздражителен, то задумчив, он терял аппетит, стал небрежно одеваться, посвящал много времени неистовой игре на рояле, избегал Джо, утешая себя тем, что смотрел на неё из окна с печалью на лице, которое ночью преследовало её во снах, а днём угнетало тяжёлым чувством вины. В отличие от некоторых других страдальцев, он никогда не говорил о своей безответной страсти и никому, даже миссис Марч, не позволял утешать его или выражать сочувствие.
   В некотором смысле, его друзьям это казалось облегчением, но недели, предшествовавшие его отъезду, были очень неприятными, и все радовались, что «наш бедный, дорогой друг уезжает, чтобы забыть о своих горестях и вернуться домой счастливым». Конечно, он мрачно улыбнулся их заблуждению, но не стал обращать на них внимания с чувством печального превосходства человека, который знал, что его верность, как и любовь, нерушима.
   Когда настало время отъезда, он вёл себя наигранно весело, чтобы скрыть некоторые неуместные эмоции, которые, казалось, имели тенденцию иногда заявлять о себе. Эта весёлость никого не обманула, но все старались делать вид, что поверили – ради Лори, и он очень хорошо держался, пока миссис Марч не поцеловала его с материнской заботой, прошептав ему что-то на ухо. Затем, поняв, что ему пора отправляться в путь, он поспешно всех обнял, не забыв о расстроенной Ханне, и сбежал вниз, как будто спасаясь от гибели. Джо последовала за ним через минуту, чтобы помахать ему рукой, если он оглянется. Он действительно оглянулся, вернулся, обнял её, стоящую на ступеньке над ним, и посмотрел на подругу снизу вверх с таким выражением, которое делало красноречивым и трогательным его короткое обращение:
   «О, Джо, ты всё-таки не можешь?»
   «Тедди, дорогой, если бы я только могла!»
   Вот и всё, не считая небольшой паузы. Затем Лори расправил плечи, сказал: «Всё в порядке, не обращай внимания», – и ушёл, не сказав больше ни слова. Ах, но всё было не так, и Джо не могла «не обращать внимания», потому что, лишь только кудрявая голова опустилась к её руке спустя мгновение после её жестокого ответа, она почувствовала себя так, словно вонзила нож в своего самого дорогого друга, и когда он ушёл, не оглядываясь, она знала, что мальчик Лори никогда больше не вернётся к ней.

Глава 13. Тайна Бет

   Когда Джо вернулась домой той весной, её поразила перемена в Бет. Никто ничего не говорил и, казалось, даже не осознавал, потому что всё развивалось постепенно, не пугая тех, кто видел её ежедневно, но это бросилось в глаза Джо, чей взгляд был обострён долгим отсутствием дома, и на её сердце лёг тяжёлый груз, когда она пригляделась к лицу своей сестры. Оно стало чуть более осунувшимся, хотя и не более бледным, чем осенью, и всё же оно приобрело странный прозрачный вид, как будто всё смертное в ней медленно истончалось, а бессмертное с неописуемо трогательной красотой просвечивало сквозь бренную плоть. Джо увидела и почувствовала это, но тогда промолчала, и вскоре первое впечатление потеряло свою остроту, потому что Бет выглядела счастливой, и никто, казалось, не сомневался, что она чувствует себя лучше, и вскоре за другими заботами Джо на время забыла о своих страхах.
   Но после того, как Лори уехал и в доме снова воцарился покой, вернулось смутное волнение и стало её преследовать. Джо покаялась в своих литературных грехах и была прощена, но когда она рассказала о своих сбережениях и предложила Бет поехать в горы, та сердечно поблагодарила её, но попросила не уезжать так далеко от дома. Другая небольшая поездка на морское побережье подошла бы ей больше, и, поскольку бабушку нельзя было уговорить расстаться с внуками, Джо одна отвезла Бет в тихое местечко, где сестра могла проводить много времени на открытом воздухе, и свежий морской бриз немного окрасил бы румянцем её бледные щёки.
   Это не было популярным местом отдыха, но даже в окружении приятных людей девушки завели там немного знакомств, предпочитая общество друг друга. Бет была слишком застенчива, чтобы наслаждаться общением с людьми, а Джо была так поглощена здоровьем сестры, что не могла думать о ком-то ещё. Так, они были всем друг для друга, приходили и уходили, совершенно не замечая интереса, который они вызывали у окружающих, сочувственно следивших за сильной сестрой и слабой, – девушки всегда были вместе, как будто инстинктивно чувствуя, что долгая разлука уже не за горами.
   Они действительно это ощущали, но ни одна из них не говорила об этом, потому что между нами и теми, кто нам близок и дорог, часто присутствует некая сдержанность, которую очень трудно преодолеть. Джо осознавала, будто некая завеса разделяет её сердце и сердце Бет, но когда она протянула руку, чтобы приподнять её, в тишине показалось что-то сакральное, и она ждала, когда Бет заговорит первой. К тому же, она удивлялась и была благодарна их родителям за то, что они, казалось, не замечали очевидного для неё, и на протяжении этих спокойных недель, когда мрак сгущался вокруг них, она ничего не сообщала домашним, полагая, что состояние Бет само за себя скажет, если оно не улучшится по возвращении. Ещё больше она задумывалась о том, догадывалась ли её сестра о жестокой правде, и какие мысли проносились в её голове в течение долгих часов, когда она лежала на тёплых камнях, положив голову на колени Джо, в то время как её живительно обдувал ветер, а музыка моря раздавалась у её ног.
   И однажды Бет ей всё рассказала. Джо думала, что сестра спит, так тихо она лежала, и, отложив книгу, сидела, задумчиво глядя на неё, пытаясь разглядеть толику надежды в слабом румянце на щеках Бет. Но она не могла обнаружить хоть что-нибудь, что удовлетворило бы её, потому что скулы девушки выступали, а руки казались слишком слабыми, чтобы удержать даже маленькие розовые ракушки, которые девушки собирали на берегу.
   И тут ей стало как никогда горько оттого, что Бет постепенно отдаляется от неё, и её руки инстинктивно обняли самое дорогое сокровище, которым она пока ещё обладала. С минуту она ничего не видела, потому что её глаза были затуманены, а когда они прояснились, Бет смотрела на неё снизу вверх так нежно, что ей почти не нужно было говорить: «Джо, дорогая, я рада, что ты догадалась. Я пыталась сказать тебе, но не могла».
   Ответа не последовало, вместо этого щека сестры прижалась к её лицу, но слёз не было, потому что, когда Джо была глубоко тронута чем-то, она не плакала. Сейчас она была в слабой позиции, а Бет пыталась успокоить её и поддержать, обнимая и шепча ей на ухо слова утешения:
   «Мне давно всё известно, дорогая, и теперь, когда я свыклась с этой мыслью, мне нетрудно думать об этом и я могу это вынести. Постарайся посмотреть на это, как я, и не беспокойся обо мне, потому что так будет лучше, действительно лучше».
   «Это то, из-за чего ты была такой несчастной осенью, Бет? Ты тогда этого не осознавала и так долго скрывала, да?» – спросила Джо, отказываясь в это верить или говорить, что «так будет лучше», но радуясь, что Лори непричастен к горю Бет.
   «Да, тогда я перестала надеяться, но мне не хотелось в этом признаваться. Я пыталась думать, что это всё плод моих фантазий, и не позволяла себе никого тревожить. Но когда я видела, какие вы все здоровые, сильные и полные счастливых надежд, мне было тяжело чувствовать, что я никогда не смогу быть такой, как вы, и это делало меня несчастной, Джо».
   «О, Бет, и ты ничего мне не сказала, не позволила прийти на помощь? Как ты могла отгородиться от меня, проходя через всё это в одиночку?»
   В тоне Джо был слышен нежный упрёк, и у неё защемило сердце при мысли о той борьбе, которую, должно быть, в одиночестве вела Бет, пока она училась прощаться со здоровьем, любовью и жизнью и несла свой крест с такой готовностью.
   «Возможно, это было нехорошо, но я старалась поступать правильно. Я не была уверена, никто ничего не говорил мне, и я надеялась, что ошиблась. Было бы эгоистично пугать всех вас, когда мама так волновалась о Мэг, а Эми уехала, и ты была так счастлива с Лори – по крайней мере, так я думала тогда».
   «А мне казалось, это ты влюблена в него, Бет, и я уехала, потому что не могла полюбить его!» – воскликнула Джо, радуясь, что сказала всю правду.
   Бет выглядела настолько поражённой этой идеей, что Джо улыбнулась, несмотря на свои переживания, и тихо добавила: «Значит, ты не была влюблена, душечка? Я боялась этого, и всё это время представляла себе твоё бедное маленькое сердечко, полное безответной любви».
   «Ну что ты, Джо, как я могла, ведь он так любил тебя? – спросила Бет невинно, как ребёнок. – Я действительно к нему очень привязана. Он так добр ко мне, как я могу не любить его? Но он никогда не мог быть для меня никем, кроме брата. Я надеюсь, что когда-нибудь он действительно станет мне братом».
   «Не благодаря мне, – решительно сказала Джо. – Ему осталась Эми, и они бы отлично подошли друг другу, но сейчас к таким вещам у меня душа не лежит. Мне всё равно, что будет с кем-то, кроме тебя, Бет. Ты должна поправиться».
   «Я хочу выздороветь, о, так хочу! Я пытаюсь, но с каждым днём теряю силы и всё больше убеждаюсь, что никогда не верну своё здоровье. Это как морской отлив, Джо, когда он начинается, то наступает медленно, и его нельзя остановить…»
   «Его необходимо остановить, твой отлив не должен наступить так скоро, в девятнадцать лет – это слишком рано, Бет. Я не могу тебя отпустить. Я буду работать, молиться и бороться с этим. Я удержу тебя, несмотря ни на что. Наверняка есть способ, не может быть слишком поздно. Господь не будет настолько жесток, чтобы забрать тебя у меня», – запальчиво воскликнула бедная Джо, ибо её характер был совсем не так благочестиво покорен, как у Бет.
   Бесхитростные, искренние люди редко распространяются о своём благочестии. Оно проявляется скорее в поступках, чем в словах, и оказывает большее влияние, чем проповеди или торжественные заявления. Бет не могла рассуждать о вере или объяснить, как она даёт ей мужество и терпение отказаться от жизни и ждать смерти с радостью. Как доверчивый ребёнок, она не задавала вопросов, но оставила всё Богу и природе, Отцу и Матери всех нас, чувствуя уверенность в том, что они, и только они, могут научить и укрепить сердце и дух для этой жизни и жизни грядущей. Она не пыталась переубедить Джо душеспасительными речами, только ещё больше любила сестру за её страстную привязанность и крепче льнула к сердечной человеческой любви, от которой наш Отец никогда нас не отлучит, но через которую Он приближает нас к Себе. Она не могла сказать: «Я радуюсь смерти», потому что жизнь была очень дорога для неё. Она могла только всхлипнуть: «Я стараюсь подготовиться», – крепко держась за Джо, когда первая горькая волна этого великого горя накрыла их обеих.
   Мало-помалу Бет спросила с вернувшимся к ней умиротворением: «Ты расскажешь об этом, когда мы вернёмся домой?»
   «Я думаю, они поймут всё без слов», – вздохнула Джо, ведь теперь ей казалось, что Бет меняется с каждым днём.
   «Возможно, не поймут. Я слышала, что люди, которые любят нас больше всего на свете, часто слепы и не замечают таких вещей. Если они этого сами не почувствуют, скажи им за меня. Я не хочу ничего скрывать, и будет добрее заранее раскрыть им мою тайну. У Мэг есть Джон и дети, они её утешат, но ты должна поддержать отца и мать, да, Джо?»
   «Если смогу. Но, Бет, я ещё не сдалась. Я буду считать, что это твоя больная фантазия, и не позволю тебе самой поверить в это», – сказала Джо, стараясь говорить бодро.
   Бет полежала минуту в раздумьях, а затем сказала своим обычным спокойным тоном: «Я не знаю, как открыться, и не должна пытаться это сделать перед кем-то, кроме тебя, потому что я не могу быть откровенна ни с кем, кроме моей Джо. Я только хочу сказать, что у меня такое чувство, будто мне никогда не было суждено прожить долго. Я не такая, как все вы. Я никогда не строила никаких планов о том, чем буду заниматься, когда вырасту. Я никогда не задумывалась о браке, как все вы. Я, кажется, могу представить себя только глупенькой малышкой Бет, хлопочущей по дому, и я могу пригодиться только там. Мне никогда не хотелось никуда уезжать, а сейчас самое трудное – это оставить всех вас. Я не боюсь этого, но мне кажется, что я обязательно буду скучать по вас даже на небесах».
   У Джо стоял ком в горле, и в течение нескольких минут не раздавалось ни звука, кроме дуновения ветра и плеска прилива. Мимо пролетела белокрылая чайка, на серебристой груди которой блестели солнечные блики. Бет следила взглядом за птицей, пока та не исчезла из виду, и её глаза наполнились печалью. Маленький кулик с серым оперением, спотыкаясь, бежал по пляжу, тихонько «чирикая» себе под нос, словно наслаждаясь солнцем и морем. Птичка подошла совсем близко к Бет, дружелюбно посмотрела на неё и села на тёплый камень, очищая свои мокрые перья, совсем без страха. Бет улыбнулась и почувствовала себя спокойнее, потому что крошечное существо, казалось, предлагало свою маленькую дружбу, напомнив ей, что она всё ещё может наслаждаться этим прекрасным миром.
   «Какая милая маленькая птичка! Видишь, Джо, она совсем ручная. Мне больше нравятся эти щебечущие птички, чем чайки. Они не такие вольные и красивые, но кажутся счастливыми и доверчивыми крошечными созданиями. Прошлым летом я называла их своими птичками, и мама сказала, что они напоминают ей меня – деловитые существа с незатейливым оперением, они всегда рядом с берегом и постоянно щебечут свою довольную песенку. Ты чайка, Джо, сильная и необузданная, любящая шторм и ветер, летающая далеко над морем и счастливая в полном одиночестве. Мэг – горлица, а Эми похожа на жаворонка, о котором она писала, она пытается воспарить к облакам, но всегда снова падает обратно в своё гнездо. Милая маленькая девочка! Она такая амбициозная, но сердце у неё доброе и нежное, и как бы высоко она ни взлетела, она никогда не забудет свой дом. Я надеюсь, что увижу её снова, но кажется, она так далеко».
   «Она приедет весной, и я правда хочу, чтобы вы смогли увидеться и всласть наговориться. Я собираюсь сделать тебя здоровой и румяной к тому времени», – начала Джо, чувствуя, что из всех изменений в Бет перемена в манере речи была самой сильной, потому что теперь говорить, казалось, не стоило ей никаких усилий, и она будто думала вслух – совсем не так, как прежняя застенчивая Бет.
   «Джо, дорогая, не надейся больше. Это не принесёт никакой пользы. Я в этом уверена. Но не будем печалиться, будем наслаждаться тем, что мы вместе, пока ждем. Для нас грядут счастливые времена, потому что я не сильно страдаю, и думаю, что отлив пройдёт легко, если ты мне поможешь».
   Джо наклонилась, чтобы поцеловать спокойное лицо сестры, и этим долгим поцелуем она посвятила себя душой и телом своей Бет.
   Она оказалась права. Когда они вернулись домой, не было нужды в словах, потому что отец и мать теперь ясно видели то, от чего они молили Бога их уберечь. Устав от этого короткого путешествия, Бет сразу же легла в кровать, сказав, как она рада, что вернулась домой, и когда Джо спустилась вниз, то обнаружила, что будет избавлена от трудной задачи раскрывать тайну Бет. Отец стоял, прислонившись головой к каминной полке, и не повернулся, когда она вошла в гостиную, а мать протянула руки, словно прося о помощи, и Джо, не говоря ни слова, подошла, чтобы утешить её.

Глава 14. Свежие впечатления

   В три часа дня всё модное общество Ниццы можно увидеть на Promenade des Anglais [65 - Английская набережная (фр.).] – это очаровательное место, где широкая аллея, окаймлённая пальмами, цветами и тропическими кустарниками, с одной стороны граничит с морем, а с другой – с большой дорогой, вдоль которой выстроились отели и виллы, за которыми раскинулись апельсиновые сады и холмы. Здесь представлено много наций, говорят на разных языках, носят разнообразные костюмы, и зрелище в солнечный день такое же весёлое и блестящее, как карнавал. Надменные англичане, весёлые французы, суровые немцы, красавчики испанцы, уродливые русские, кроткие евреи, непринуждённые американцы – все здесь ездят в экипажах, сидят или прогуливаются, обсуждают новости и критикуют новоприбывшую знаменитость – Ристори [66 - Аделаида Ристори (1822–1906) – итальянская актриса.]
   или Диккенса, Виктора Эммануила [67 - Виктор Эммануил II (1820–1878) – первый король единой Италии нового времени.] или королеву Сандвичевых островов. Экипажи столь же разнообразны, как и члены общества, и привлекают не меньше внимания, особенно низкие ландо с плетёными, словно корзинки, кузовами, в которых дамы сами правят парой лихих пони, с яркими сетками, чтобы пышные оборки платьев не перелились через края этих миниатюрных транспортных средств, и маленькими грумами на козлах сзади.
   По этой аллее в рождественский день медленно, заложив руки за спину, прогуливался высокий молодой человек с несколько отсутствующим выражением лица. Он был похож на итальянца, был одет как англичанин и имел независимый вид американца – сочетание, заставлявшее каждую без исключения пару женских глаз одобрительно смотреть ему вслед, а каждого без исключения денди в чёрном бархатном костюме, в розовом галстуке, с бежевыми перчатками и оранжевыми цветами в петлице пожимать плечами, а потом завидовать росту юноши. Там было немало хорошеньких лиц, которыми можно было восхищаться, но молодой человек почти не обращал на них внимания, разве что время от времени поглядывал на какую-нибудь блондинку в голубом. Вскоре он дошёл до конца набережной и немного постоял на перекрёстке, словно в нерешительности, пойти ли послушать оркестр в Jardin Publique [68 - Общественный сад (фр.).] или побродить по пляжу, направляясь в сторону Замкового холма [69 - Парк, где раньше находился замок, разрушенный в XVIII в.]. Скакавшие рысью пони заставили его поднять глаза – мимо него по улице торопливо проезжал один из маленьких экипажей, в котором сидела одинокая молодая леди. Эта леди была молодой блондинкой в голубом. Он смотрел на неё с минуту, потом его лицо оживилось, и, размахивая шляпой, как мальчишка, он поспешил к ней навстречу.
   «О, Лори, неужели это ты? Я уж думала, ты никогда не придёшь!» – воскликнула Эми, бросая поводья и протягивая ему обе руки, к великому возмущению французской мамочки, которая заставила свою дочь ускорить шаг, чтобы ту не развратил вид фривольных манер этих «сумасшедших англичан».
   «Я задержался по пути сюда, но обещал провести Рождество с тобой, и вот я здесь».
   «Как поживает твой дедушка? Когда ты приехал? Где остановился?»
   «Дедушка здоров… приехал вчера вечером… остановился в «Шовене». Я заходил к тебе в отель, но тебя там не было».
   «Мне так много нужно тебе рассказать, и я не знаю, с чего начать! Садись ко мне, и мы спокойно поговорим. Я собиралась прокатиться и так скучала без компании. Фло экономит силы перед сегодняшним вечером».
   «А что будет вечером, бал?»
   «Рождественская вечеринка в нашем отеле. Там много американцев, и они устраивают бал в честь этого дня. Ты, конечно, пойдёшь с нами? Тётя будет очень рада».
   «Благодарю. Куда теперь?» – спросил Лори, откидываясь назад и скрещивая руки на груди, что вполне устраивало Эми, которая предпочитала сама управлять экипажем, так как её хлыстик-зонтик и голубые поводья над спинами белых пони доставляли ей бесконечное удовольствие.
   «Сначала мне надо заехать в контору за письмами, а потом на Замковый холм. Оттуда такой прекрасный вид, и мне нравится кормить павлинов. Ты там когда-нибудь бывал?»
   «Да, много раз, очень давно, но я не против взглянуть на это место снова».
   «А теперь расскажи мне всё о себе. Последнее сообщение о тебе было от твоего дедушки, он писал мне, когда ты приедешь из Берлина».
   «Да, я провёл там месяц, а затем присоединился к нему в Париже, где он обосновался на зиму. У него там друзья и много развлечений, так что я периодически уезжаю от него и приезжаю обратно, и мы отлично ладим».
   «Это такое дружеское соглашение», – сказала Эми, не находя чего-то в манере поведения Лори, хотя она и не могла сказать, чего именно.
   «Видишь ли, он терпеть не может путешествовать, а я ненавижу сидеть на месте, так что каждый из нас поступает как ему нравится, и никаких проблем. Я часто провожу с ним время, и ему нравится слушать рассказы о моих приключениях, в то время как мне приятно ощущать, что кто-то мне рад, когда я возвращаюсь из своих странствий. Грязная старая дыра, не так ли?» – добавил он с отвращением, когда они ехали по бульвару к площади Наполеона в Старом городе.
   «Грязь живописна, так что я не возражаю. Река и холмы восхитительны, и эти проблески узких поперечных улиц – просто восторг. Теперь нам придётся подождать, пока эта процессия пройдёт мимо. Они направляются к церкви Святого Иоанна».
   Пока Лори с безразличием смотрел на процессию священников под балдахинами, монахинь в белых вуалях с горящими свечами в руках и членов какого-то братства в синих одеждах, которые нараспев читали молитвы на ходу, Эми наблюдала за ним и чувствовала, как её охватывает необычная робость, потому что он изменился, и в угрюмом мужчине рядом с ней она не могла разглядеть того весёлого мальчика, которого она оставила дома. Он был красив, как никогда, и значительно похорошел, как показалось ей, но теперь, когда вспышка удовольствия от встречи погасла, он принял усталый и вялый вид – его нельзя было назвать мрачным или особенно несчастным, но он стал выглядеть старше и серьёзнее, чем должен был после пары лет беззаботной жизни. Она не могла понять причину такой перемены и не решалась задавать вопросов, поэтому покачала головой и подстегнула своих пони, когда процессия, извиваясь, прошла под арками моста Пальони и скрылась в церкви.
   «Que pensez-vous?» [70 - Что вы думаете? (фр)] – спросила она, демонстрируя свой французский, который улучшился если не качественно, то в количественном отношении с тех пор, как она приехала за границу.
   «Эта мадемуазель с пользой провела здесь время, и результат очарователен», – ответил Лори, поклонился, приложил руку к сердцу и бросил восхищённый взгляд на Эми.
   Она покраснела от удовольствия, но почему-то этот комплимент не порадовал её так, как грубые похвалы, которые он обычно делал ей дома, прохаживаясь вокруг неё на праздниках, когда он говорил, что она была «совершенно восхитительна», сердечно улыбаясь и одобрительно поглаживая по голове. Ей не понравился его новый тон, потому что, хотя он и не был пресыщенным, но звучал равнодушно, несмотря на его взгляд.
   «Если он будет взрослеть так дальше, я бы хотела, чтобы он навсегда остался мальчиком», – подумала она со странным чувством разочарования и неловкости, стараясь при этом казаться довольно непринуждённой и весёлой.
   У Авигдора она получила драгоценные письма из дома и, передав поводья Лори, с наслаждением стала их читать, когда они свернули на тенистую дорогу между зелёными изгородями, где чайные розы цвели не менее ярко, чем в июне.
   «Мама пишет, что Бет очень слаба. Я часто думаю, что мне следует вернуться домой, но все мне говорят «останься». И я остаюсь, потому что у меня никогда не будет другой такой возможности», – сказала Эми, серьёзно просматривая одну из страниц письма.
   «Я думаю, что здесь ты права. Ты ничего не сможешь сделать дома, и для них большое утешение знать, что ты здорова, счастлива и тебе так здесь нравится, моя дорогая».
   Сказав это, он придвинулся немного ближе и стал больше похож на себя прежнего, и страх, который периодически сдавливал сердце Эми, утих, потому что этот взгляд, жест, братское обращение «моя дорогая», казалось, уверили её, что если случится какая-нибудь беда, она не останется с ней одна в чужой стране. Она вдруг рассмеялась и показала ему небольшой набросок Джо в костюме для писанины, с бантиком, угрожающе торчащим на её шапочке, а из её рта вырывались слова: «Гений разгорелся!».
   Лори улыбнулся, взял набросок, положил в карман жилета, «чтобы его не унесло ветром», и с интересом выслушал строки оживлённого письма, которое прочитала ему Эми.
   «Для меня это будет настоящее весёлое Рождество, с утренними подарками, с тобой и письмами я проведу день, а вечером будет бал», – сказала Эми, когда они остановились среди развалин старого форта, и стая великолепных павлинов окружила их, покорно ожидая, когда их покормят. Пока Эми, смеясь, стояла на насыпи над ним и бросала крошки ярким птицам, Лори разглядывал её так же, как она изучала до этого его самого с естественным любопытством, желая увидеть, какие изменения произвели в ней время и отъезд из дома. Он не нашёл ничего, что могло бы сбить его с толку или разочаровать, но обнаружил то, чем можно было бы восхититься или что можно одобрить, ибо, если не принимать во внимание некоторую лёгкую манерность в речи и поведении, она была всё такой же жизнерадостной и грациозной, как всегда, не считая чего-то неописуемого в одежде и осанке, что принято называть элегантностью. Всегда зрелая не по годам, Эми приобрела определённую самоуверенность в манере держаться и говорить, что делало её более похожей на светскую даму, чем она была на самом деле, хотя время от времени появлялась прежняя капризность, её сильная воля всё ещё не была сломлена, а врождённую искренность не испортил иностранный лоск.
   Лори не читал всего, что было написано выше, наблюдая, как она кормит павлинов, но увидел достаточно того, что понравилось ему и заинтересовало, и он надолго сохранил в памяти очаровательный образ: девушка с сияющим лицом, стоящая в лучах солнечного света, который делал ярче мягкий оттенок её платья, здоровый цвет её щёк, золотистый блеск её волос и выделил её фигуру на фоне приятного пейзажа.
   Когда они поднялись на каменное плато, венчающее холм, Эми махнула рукой, как бы приглашая Лори на своё любимое место, и, указывая рукой то туда, то сюда, стала говорить: «Ты помнишь собор и Корсо, рыбаков, тянущих свои сети в заливе, и прекрасную дорогу к Вилла Франка [71 - Вильфранш-сюр-Мер – курортный городок в 6 километрах к востоку от Ниццы.], башню Шуберта [72 - Вероятно, Эми либо Луиза Мэй Олкотт путают Шуберта с Берлиозом, создавшим в башне Белланда увертюру к «Королю Лиру», или Мейербером, написавшим там же оперу «Роберт-дьявол».], чуть ниже, а самое лучшее – то пятнышко далеко в море, которое, как говорят, и есть остров Корсика?»
   «Я помню. Здесь мало что изменилось с тех пор», – ответил он без особого энтузиазма.
   «Джо отдала бы многое за то, чтобы увидеть это знаменитое пятнышко!» – сказала Эми, находясь в прекрасном расположении духа и желая видеть его таким же.
   «Да», – это было всё, что сказал он, однако повернулся и напряг зрение, чтобы увидеть остров, который теперь сделался более интересным в его глазах благодаря узурпаторше, что была могущественнее, чем сам Наполеон.
   «Посмотри хорошенько на него ради неё, а потом подойди ко мне и расскажи, чем ты занимался всё это время», – сказала Эми, усаживаясь и приготовившись к долгому разговору.
   Но долгого разговора не получилось, потому что, хотя Лори присоединился к ней и честно ответил на все её вопросы, она смогла узнать лишь, что он путешествовал по Европе и был в Греции. Поэтому, просидев впустую целый час, они поехали обратно, и, засвидетельствовав своё почтение миссис Кэррол, Лори ушёл, пообещав вернуться вечером.
   Нужно отметить, что тем вечером Эми прихорашивалась с особым тщанием. Время и расставание сделали своё дело – оба молодых человека изменились. Она увидела своего старого друга в новом свете, не как «нашего мальчика», а как красивого и приятного мужчину, и у неё возникло вполне естественное желание снискать его расположение. Эми знала о своих достоинствах и умело ими пользовалась со вкусом и мастерством, в которых и заключается всё состояние красивой, но бедной женщины.
   Кисея и тюль в Ницце стоили дёшево, поэтому она в особых случаях облачалась в них и следовала разумной британской моде на простые платья для молодых девушек, украшала свои очаровательные маленькие туалеты свежими цветами, несколькими безделушками и всевозможными изящными деталями, которые были одновременно и недорогими, и эффектными. Следует признать, что художник в ней иногда преобладал над женщиной и забавлялся причёсками в античном стиле, статными позами и классическими драпировками. Но, дорогие мои, у всех нас есть маленькие слабости, поэтому нетрудно простить их молодым людям, которые радуют наши глаза своей красотой и веселят наши сердца своим бесхитростным тщеславием.
   «Я действительно хочу, чтобы он нашёл, что я хорошо выгляжу, и рассказал об этом домашним», – сказала себе Эми, надевая старое белое шёлковое бальное платье Фло и покрывая его облаком нового тюля, из-за которого показывались её белые плечи и золотистая головка, производя самое выразительное воздействие. У неё хватило здравомыслия оставить свои волосы в покое, после того как она собрала густые волны и завитки в пучок à la [73 - Наподобие (фр.).] Геба на затылке.
   «Это не модно, но мне идёт, и я не могу позволить сделать из себя пугало», – говорила она, когда ей советовали завить, распустить или заплести волосы в косы, как того требовала последняя мода.
   Не имея достаточно красивых украшений для этого важного события, Эми обвила свои пышные юбки розовыми гроздьями азалии и обрамила белые плечи нежными зелёными виноградными лозами. Вспомнив о раскрашенной обуви из прошлого, она с девичьим удовлетворением оглядела свои белые атласные туфельки и прошлась по комнате, восхищаясь своими аристократическими ножками.
   «Новый веер как раз подходит к моим цветам, перчатки гармонируют с подвеской, а настоящее кружево на тётином mouchoir придает воздушный вид всему моему наряду. Если бы только у меня были классические нос и рот, я была бы совершенно счастлива», – сказала она, критически оглядывая себя в зеркало и держа по свече в каждой руке.
   Несмотря на эти изъяны, она выглядела необычайно весёлой и грациозной, когда поплыла к выходу. Она редко бегала – это не соответствовало её стилю, как она думала, и с её высоким ростом ей больше подходила стать Юноны, чем игривый или легкомысленный образ. В ожидании Лори она прохаживалась из одного конца длинной гостиной в другой и раз встала под люстрой, которая выгодно освещала её волосы, затем передумала и отошла в другой конец зала, как будто стыдясь девичьего желания сразу же произвести благоприятное впечатление. Так вышло, что Эми поступила как нельзя лучше, потому что Лори вошёл так тихо, что она не услышала его шагов, стоя у дальнего окна, повернув голову на полоборота и одной рукой придерживая подол платья, при этом её стройная белая фигура на фоне красных занавесей смотрелась не менее эффектно, чем удачно размещённая статуя.
   «Добрый вечер, Диана!» – сказал Лори с так нравившимся ей выражением удовольствия в глазах, которые он не сводил с неё.
   «Добрый вечер, Аполлон!» – ответила она, улыбнувшись ему в ответ, потому что он тоже выглядел необычайно элегантным, и мысль о том, что она сейчас войдёт в бальный зал под руку с таким представительным мужчиной, заставила Эми от всей души пожалеть четырёх некрасивых мисс Дэвис.
   «Держи цветы. Я сам их подбирал, помня, что тебе не нравилось то, что Ханна называет «покупными букетами», – сказал Лори и протянул ей изящные цветы в портбукетнице, о которой она так давно мечтала, каждый день видя её на витрине магазина «Кардилья», мимо которого проходила.
   «Как ты добр! – с благодарностью воскликнула она. – Если бы я знала, что ты сегодня придёшь, я бы приготовила для тебя какой-нибудь подарок, хотя, боюсь, не такой красивый, как этот».
   «Благодарю. Этот букет не так красив, как должен быть, но в твоих руках он выглядит изящнее», – добавил он, когда она защёлкнула серебряный браслет на запястье.
   «Пожалуйста, не надо».
   «Я думал, тебе по душе такие комплименты».
   «Не от тебя, это звучит неестественно, и мне больше нравится твоя прежняя прямота».
   «Я рад, что это так», – ответил он с облегчением, затем помог ей застегнуть перчатки и спросил, прямо ли у него повязан галстук, как он обычно делал, когда они вместе ходили на вечеринки в Америке.
   Общество, собравшееся в длинном обеденном зале в тот вечер, было таким, какого не увидишь нигде, кроме как на континенте. Гостеприимные американцы пригласили всех своих знакомых, которых они застали в Ницце, и, не испытывая предубеждений против титулованных гостей, добились приезда нескольких аристократов, чтобы придать больше блеска своему рождественскому балу.
   Русский князь снизошёл до того, чтобы часок посидеть в углу и поговорить с крупной дамой, одетой, как мать Гамлета, в чёрный бархат с жемчужной уздечкой под подбородком. Восемнадцатилетний польский граф посвятил себя дамам, которые назвали его «очаровательным милашкой», а некая немецкая Его Светлость, явившись на ужин в одиночестве, рассеянно бродила по залу в поисках съестного. Личный секретарь барона Ротшильда, широкоплечий еврей в тесных ботинках, лучезарно улыбался всем вокруг, как будто имя его хозяина венчало его золотым нимбом. Толстый француз, лично знакомый с императором, пришёл, чтобы удовлетворить свою страсть к танцам, и леди де Джонс, британская матрона, украсила бал своей семейкой из восьми человек. Конечно, там было много легконогих американских девушек с пронзительными голосами, красивых, безжизненных и одинаковых англичанок, несколько некрасивых, но обворожительных французских дам, а также обычный набор путешествующих молодых джентльменов, которые весело резвились, в то время как мамочки всех наций выстроились вдоль стен и ласково улыбались им, когда те танцевали с их дочерьми.
   Любая молодая девушка может представить себе душевное состояние Эми, когда она «вышла на сцену» в тот вечер под руку с Лори. Она знала, что хорошо выглядит, любила танцевать, чувствовала, что «ступает по родной земле» в бальном зале, и наслаждалась восхитительным чувством власти, что приходит к молодым девушкам, когда они впервые открывают для себя новое и прекрасное королевство, которым они рождены править благодаря своей красоте, молодости и женственности. Ей действительно было жаль юных, но неуклюжих, некрасивых сестёр Дэвис в сопровождении лишь мрачного papa и трёх ещё более мрачных незамужних тётушек, и, проходя мимо них, она поклонилась им самым дружелюбным образом, что оказалось весьма удачно, так как это дало им возможность разглядеть её платье со всех сторон и сгорать от любопытства, желая узнать, кем может быть её спутник, выглядевший так изысканно. С первым аккордом оркестра Эми залилась румянцем, её глаза заискрились, а туфельки стали нетерпеливо постукивать по полу, потому что она хорошо танцевала и хотела, чтобы Лори об этом узнал. Поэтому потрясение, которое она испытала, можно легче представить себе, чем описать, когда он сказал совершенно спокойным тоном: «Что, хочешь потанцевать?»
   «На балу обычно принято танцевать».
   Её изумлённый взгляд и быстрый ответ заставили Лори исправить свою оплошность как можно скорее.
   «Я имел в виду первый танец. Окажешь мне честь?»
   «Ты получишь его, но мне придётся отказать графу. Он божественно танцует, но он извинит меня, так как ты мой старинный друг», – сказала Эми, надеясь, что этот титул произведёт хорошее впечатление и покажет Лори, что с ней шутки плохи.
   «Милый малыш, но эта польская жёрдочка [74 - Игра слов: в оригинале 'Pole' – поляк, 'pole' – жердь, шест.] слишком коротка, чтобы на неё могла опереться… “дама, застывшая, как мрамор, высокая! И я признать готов, что всех она прекрасней – дочь богов [75 - Из стихотворения Альфреда Теннисона «Сон о праведных женщинах» (A Dream of Fair Women, 1833–1842) (прим. пер.).]”» – таким ответом ей и пришлось удовольствоваться.
   Группа танцующих, в которой они оказались, состояла из англичан, и Эми была вынуждена чинно исполнять котильон, всё время ощущая, что с большим удовольствием станцевала бы тарантеллу. Лори уступил её «очаровательному милашке» и отправился исполнять свой долг перед Фло, не обещая Эми грядущих танцевальных радостей, и эта предосудительная непредусмотрительность была ею должным образом наказана, так как она немедленно согласилась на приглашения от других молодых людей на все танцы вплоть до ужина, намереваясь всё же смягчиться, если он проявит какие-либо признаки раскаяния. Когда он лениво подошёл, вместо того чтобы со всех ног броситься к ней, чтобы пригласить на следующий танец – великолепную редову, – она с притворно-застенчивым удовольствием показала ему свою бальную карточку с именами кавалеров, которым она обещала танцы. Но его вежливые сожаления её не обманули, и когда она ускакала в танце с графом, то увидела, как Лори сел рядом с её тётушкой с видом искреннего облегчения.
   Это было непростительно, и Эми долгое время не обращала на него никакого внимания, разве что время от времени перекидывалась с ним парой слов, когда в перерывах между танцами подходила к своей тётушке, если ей нужна была булавка или небольшой отдых. Её гнев возымел положительный эффект, хотя она скрыла его за улыбкой и казалась необычно весёлой и блистательной. Лори с удовольствием следил за ней, потому что она не резвилась и не фланировала по залу, а танцевала с воодушевлением и грацией, делая это восхитительное развлечение таким, каким оно должно быть. Естественно, что он принялся изучать её с новой точки зрения и ещё до того, как вечер подошёл к середине, решил, что «маленькая Эми становится весьма очаровательной женщиной».
   Зрелище было оживлённым, потому что вскоре дух торжественного приёма овладел всеми присутствующими, и рождественское веселье озарило лица, осчастливило сердца, облегчило ноги. Музыканты играли на скрипках, дудели и грохотали, как будто сами получали от этого удовольствие, все, кто мог, танцевали, а те, кто не мог, с необыкновенной теплотой выражали своё восхищение другими. Воздух потемнел от сестёр Дэвис, а многочисленные Джоунзы скакали, как стая молодых жирафов. Золотой секретарь, как метеор, носился по залу в паре с лихой француженкой, чей шлейф из розового атласа покрывал пол, как ковёр. Тевтонская светлость наконец обнаружила стол, накрытый к ужину, и была счастлива, одно за другим поглощая блюда из меню, приводя официантов в ужас произведёнными ей опустошениями. А друг императора покрыл себя славой, танцуя все танцы, которые умел и не умел, сопровождая их импровизированными пируэтами, если фигуры танцев приводили его в замешательство. Юношеская самоуверенность этого толстяка была очаровательна, потому что, «имея большой вес», он отплясывал, как резиновый мячик. Он бегал, летал, гарцевал, его лицо лучилось, лысая голова блестела, фалды фрака неистово развевались, его туфли так и мелькали в воздухе, и когда музыка смолкала, он вытирал капли пота со своего чела и лучезарно улыбался своим собратьям-кавалерам, как французский Пиквик без очков.
   Эми и её «польская жёрдочка» отличались не меньшим энтузиазмом, чем тучный француз, но более грациозной ловкостью, и Лори поймал себя на том, что невольно отбивает такт, следя за тем, как ритмично взлетают и опускаются на пол белые туфельки, порхавшие так неутомимо, словно у них были крылья. Когда маленький Владимир наконец отпустил её, уверяя, что «ему жаль уходить так рано», она захотела отдохнуть и посмотреть, как её рыцарь-предатель перенёс своё наказание.
   Её замысел увенчался успехом, ведь в двадцать три года любовные разочарования находят живительный эликсир в дружеском общении, юношеские нервы трепещут, молодая кровь играет, и настроение здорового молодого человека поднялось под воздействием красоты, света, музыки и движения. Когда Лори встал, чтобы уступить ей место, вид у него был встревоженный, а когда он поспешил принести ей перекусить, она подумала с довольной улыбкой: «Ах, я так и знала, что это пойдёт ему на пользу!»
   «Ты похожа на бальзаковскую «Femme peinte par ēlle-Même [76 - Femme peinte par elle-même – «женщина, нарисовавшая себя сама» (фр.) – см. «La femme comme il faut» Бальзака (1839).]», – сказал он, одной рукой обмахивая её веером и держа чашку с кофе – в другой.
   «Мой румянец не сойдёт», – и Эми потёрла свою разгорячённую щёку, показав ему оставшуюся белой перчатку с простодушной наивностью, которая заставила его искренне рассмеяться.
   «Как называется эта ткань?» – спросил он, дотрагиваясь до складки её платья, которая коснулась его колена.
   «Тюль».
   «Хорошее название. Это очень красивая… новая ткань, не так ли?»
   «Тюль стар, как мир. Ты видел его на десятках девушек, и так и не понял, что он красив – до сих пор? Stupide [77 - Глупый! (фр.).]!»
   «Я никогда раньше не видел тюль на тебе, что, как видишь, и объясняет мою оплошность».
   «Никаких комплиментов, это запрещено. Я бы предпочла сейчас выпить кофе, а не выслушивать любезности. Нет, не сиди развалясь, это меня нервирует».
   Лори сел прямо и смиренно взял у неё пустую тарелку, получая странное удовольствие оттого, что «крошка Эми» распоряжается им, потому что теперь она утратила свою застенчивость и испытывала непреодолимое желание поработить его, какое появляется у девушек, когда «венцы творения» проявляют какие-либо признаки подчинения им.
   «Где ты всему этому научилась?» – спросил он с насмешливым видом.
   «Поскольку «всё это» – довольно расплывчатое выражение, будь любезен объяснить, что ты имеешь в виду?» – ответила Эми, прекрасно понимая, что он подразумевал, но коварно предоставив ему описывать неописуемое.
   «Ну – общее впечатление, стиль, сдержанность, тюль – ты же понимаешь», – засмеялся Лори, не в силах дать объяснения и помогая себе выйти из затруднительного положения с помощью нового слова.
   Эми была довольна, но, конечно, не показала этого и спокойно ответила: «Жизнь за границей шлифует человека вопреки его воле. Я учусь играючи, а что касается этого, – тут был лёгкий жест в сторону её платья, – ну, тюль дешёвый, букеты можно приобрести практически задаром, и я привыкла извлекать максимум пользы из своих бедных вещичек».
   Она немного пожалела о последней фразе, опасаясь, что она была немного безвкусна, но Лори Эми нравилась как раз за это умение, и он понял, что восхищается и уважает её мужественное терпение, с которым она максимально использовала данные ей возможности, и за жизнерадостность, с которой она прикрывала свою бедность цветами. Эми не знала, почему он так ласково посмотрел на неё, почему он взял и полностью заполнил её бальную карточку своим именем и посвятил ей остаток вечера самым восхитительным образом, но толчок к этой приятной перемене был результатом того свежего впечатления, которое они получили и неосознанно произвели друг на друга.

Глава 15. Долгий ящик

   Во Франции молодым девушкам жить скучно до тех пор, пока они не выйдут замуж, и тогда их девизом становится «Vive la liberte!». В Америке же, как всем известно, девушки рано подписывают декларацию независимости и наслаждаются своей свободой с республиканским рвением, а молодые матери обычно отрекаются от престола с появлением первого наследника и уходят в уединение почти такое же замкнутое, как французский женский монастырь, хотя и отнюдь не такое же тихое. Нравится им это или нет, но их практически откладывают в долгий ящик, как только утихает свадебная кутерьма, и большинство из них могли бы воскликнуть, как это сделала на днях одна очень привлекательная женщина: «Я так же красива, как и прежде, но никто не обращает на меня внимания, потому что я замужем».
   Не будучи красавицей или даже светской львицей, Мэг не испытывала таких переживаний, пока её детям не исполнился год, так как в её маленьком мире преобладали простые традиции, и она обнаружила, что теперь ею восхищаются и любят больше, чем когда-либо.
   Поскольку она была маленькой женщиной в истинном смысле слова, материнский инстинкт в ней был очень сильно развит, и она была полностью поглощена своими детьми, абсолютно не замечая ничего и никого вокруг. День и ночь она лелеяла своих отпрысков с неустанной преданностью и тревогой, оставляя Джона на сердечное попечение кухарки, ибо теперь у них на кухне хозяйничала одна ирландская леди. Будучи человеком домашним, Джон решительно скучал по вниманию жены, к которому привык, но, поскольку он обожал своих детей, то с радостью отказался на время от своего личного комфорта, с мужской недальновидностью полагая, что порядок в семье скоро будет восстановлен. Но прошло три месяца, а гармония в семью так и не вернулась. Мэг выглядела измученной и нервной, дети поглощали каждую минуту её времени, в доме царил беспорядок, а Китти, кухарка, которая относилась к жизни «лехко», держала отца семейства на хлебе и воде. Когда он выходил утром из дома, его сбивали с толку небольшие поручения пленённой детьми мамы, если он приходил вечером в весёлом расположении духа и хотел обнять свою семью, его останавливали словами: «Тише! Они только что уснули после того, как весь день места себе не находили». Если он предлагал немного развлечься дома, он слышал: «Нет, это может потревожить малюток». Если он намекал на посещение лекции или концерта, ему отвечали укоризненным взглядом и решительным: «Оставить детей ради собственного удовольствия, никогда!» Его сон нарушали детские вопли и вид призрачной фигуры, бесшумно расхаживающей туда-сюда глубокой ночью. Его трапезы прерывались частыми отлётами верховного божества, которое бросало его, наполовину обслуженного, одного за столом, если из гнёздышка наверху доносилось приглушенное чириканье. И когда он вечером читал свою газету, колики Деми попадали в накладные, а падения Дейзи влияли на цены акций, потому что миссис Брук интересовали только местные новости.
   Бедняга чувствовал себя очень неуютно, так как дети лишили его жены, дом теперь был сплошной детской комнатой, и постоянное «тише!» заставляло его чувствовать себя жестоким захватчиком всякий раз, когда он заходил в священные пределы Детской Страны. Он терпеливо переносил всё это в течение полугода, и когда не появилось никаких признаков исправления ситуации, он сделал то, что делают другие отцы-изгнанники – попытался найти немного утешения в другом месте. Скотт женился, вёл своё хозяйство по соседству, и Джон забегал к нему на час-другой по вечерам, когда его собственная гостиная опустела, а его жена пела колыбельные, которым, казалось, не будет конца. Миссис Скотт была живой, симпатичной девушкой, которой ничего не оставалось, кроме как быть приятной, и эту миссию она выполняла наиболее успешно. Их гостиная была неизменно светлой и привлекательной, шахматная доска всегда готова к игре, пианино настроено, забавных сплетен в избытке, а приятный небольшой ужин сервирован в самом заманчивом стиле.
   Джон предпочёл бы сидеть у своего собственного камина, но сейчас там было так одиноко, что он с благодарностью принимал нечто лучшее, наслаждаясь обществом своего соседа.
   Поначалу Мэг, пожалуй, была не против нового порядка вещей и вздохнула с облегчением, узнав, что Джон хорошо проводит время у соседей, вместо того чтобы дремать в гостиной или бродить по дому и будить детей. Но мало-помалу детские зубки прорезались и беспокойство, с этим связанное, прошло, кумиры Мэг стали ложиться спать по расписанию, оставляя маме больше времени на отдых, тогда она начала скучать по Джону, находя свою корзинку с шитьём скучной компанией, если муж не сидел напротив в своём старом халате, уютно прогревая свои тапочки на каминной решётке. Она не просила Джона остаться дома, но чувствовала себя оскорблённой, так как он сам не догадывался, что она хочет побыть с ним вдвоём, совершенно забыв о многочисленных вечерах, когда муж напрасно ждал её саму. Она нервничала и была измотана ночными бдениями и заботами, находясь в том безрассудном расположении духа, которое иногда испытывают даже лучшие из матерей, когда их угнетают домашние хлопоты. Недостаток физической активности лишает их жизнерадостности, а из-за своей чрезмерной преданности чайнику, этому идолу американских женщин, им кажется, что они состоят из сплошных нервов, а не мышц.
   «Да, – говорила она, глядя в зеркало, – я становлюсь старой и уродливой. Джон больше не считает меня интересной, поэтому он оставляет свою увядшую жену одну и отправляется навестить симпатичную соседку, которая не обременена никакими хлопотами. Что ж, малыши меня любят, им всё равно, что я худая и бледная, и у меня нет времени делать себе причёску, они – моё утешение, и когда-нибудь Джон поймёт, чем я с радостью пожертвовала ради них, не так ли, мои драгоценные?»
   На этот трогательный призыв Дейзи отвечала воркованием, Деми – гуканьем, и жалобы Мэг менялись на упоение материнством, что на время утешало её в одиночестве. Но боль её усиливалась по мере того, как Джон всё больше погружался в политику, постоянно убегая к Скотту, чтобы обсудить с ним интересные темы, совершенно не сознавая, что Мэг скучает без него. Однако она не сказала ему ни слова, пока однажды мать не застала её в слезах и не настояла на том, чтобы выяснить, в чём дело, так как упадок духа Мэг не ускользнул от её внимания.
   «Я бы ни с кем не поделилась этим, кроме вас, мама, но мне действительно нужен совет, потому что, если Джон продолжит в том же духе ещё какое-то время, это для меня будет всё равно что овдоветь», – ответила миссис Брук, с обиженным видом вытирая слёзы слюнявчиком Дейзи.
   «Продолжит в том же духе – это как, моя дорогая?» – с тревогой спросила мать.
   «Он весь день на работе, а вечером, когда я хочу его видеть дома, он постоянно уходит к Скоттам. Несправедливо, что мой удел – постоянно очень тяжело работать и никогда не иметь никаких развлечений. Мужчины очень эгоистичны, даже лучшие из них».
   «Как и женщины. Не вини Джона, пока не поймешь, в чём ты сама неправа».
   «Но не может быть, чтобы он был прав, пренебрегая мной».
   «А разве ты сама не пренебрегаешь им?»
   «Ну, мама, я думала, вы встанете на мою сторону!»
   «Я на твоей стороне в том, что касается сочувствия, но я думаю, что ты сама виновата, Мэг».
   «Я не вижу, в чём моя вина».
   «Позволь мне доказать это тебе. Джон когда-нибудь пренебрегал тобой, как ты это называешь, когда у вас был обычай проводить в обществе друг друга вечера, его единственное свободное время?»
   «Нет, но я не могу делать это сейчас, мне нужно ухаживать за двумя детьми».
   «Я считаю, что ты могла бы это делать, дорогая, и думаю, ты должна постараться. Могу я говорить совершенно откровенно с тобой, и не забудешь ли ты, что Мать, которая обвиняет, – это та же Мать, которая сочувствует?»
   «Конечно, не забуду! Говорите со мной так, как будто я снова маленькая Мэг. Мне часто кажется, что я нуждаюсь в обучении больше, чем когда-либо, с тех пор как у меня появились малыши, которые во всём зависят от меня».
   Мэг придвинула свой низкий стульчик к креслу матери, и, после небольшой паузы, обе женщины, каждая держа по ребёнку в руках, продолжали баюкать их и с любовью разговаривать друг с другом, чувствуя, что узы материнства связывают их больше, чем когда-либо.
   «Просто ты совершила ошибку, как и большинство молодых жён, – забыла о своём долге перед мужем, растворившись в любви к детям. Очень естественная и простительная ошибка, Мэг, но её лучше исправить, пока каждый из вас не пошёл своим путём, потому что дети должны сближать вас как ничто другое, а не разделять, как будто они только твои, и Джону не остаётся ничего другого, кроме как содержать их. Я наблюдала за этим в течение нескольких недель, но молчала, пребывая в уверенности, что всё само наладится со временем».
   «Боюсь, что не наладится. Если я попрошу его остаться, он подумает, что я ревную, а я бы не хотела оскорблять его такой мыслью. Он не замечает, как я хочу, чтобы он остался со мной, и я не знаю, как донести ему это без слов».
   «Сделай так, чтобы ему было хорошо дома, и он не захочет уходить. Моя дорогая, он тоскует по своему уютному домику, но без тебя это не дом, а ты всегда в детской».
   «Разве я не должна там быть?»
   «Не всё время, слишком долгое заточение делает тебя нервной, и тогда ты ни на что не годишься. Кроме того, ты должна исполнять свой долг перед Джоном, а не только перед детьми. Не пренебрегай мужем ради детей, не закрывай от него детскую, лучше покажи, как ему тебе помочь. Он должен бывать там, как и ты, и дети нуждаются и в отце. Дай ему почувствовать, что и для него есть дело, он всё сделает – честно и с удовольствием, и это будет самый лучший выход для всех вас».
   «Вы действительно так думаете, мама?»
   «Я знаю, Мэг, потому что я проверила это на собственном опыте, и я редко даю советы, если не проверила их полезность. Когда вы с Джо были маленькими, я вела себя так же, как и ты сейчас, чувствуя, что не выполню свой долг, если не посвящу себя вам полностью. Ваш бедный папа взялся за свои книги, после того как я отказалась от всех его предложений помощи, и оставил меня проводить свой эксперимент в одиночку. Я боролась изо всех сил, но с Джо я не могла справиться. Я чуть не испортила её потаканием. Вы часто болели, и я так беспокоилась о вас, что слегла сама. Затем ваш отец пришёл мне на помощь, спокойно справился со всем сам и оказал мне такую поддержку, что я поняла свою ошибку и с тех пор никогда больше не могла обойтись без него. В этом секрет нашего домашнего счастья. Он не позволяет работе отвернуть его от мелких забот и обязанностей, которые затрагивают всех нас, а я стараюсь не позволять домашним заботам уничтожить мой интерес к его занятиям. Каждый сам по себе во многих делах, но по дому мы всегда работаем вместе».
   «Это правда, мама, и я страстно желаю стать для своего мужа и детей тем, кем вы всегда были для своих близких. Научите меня как, и я сделаю всё, что вы скажете».
   «Ты всегда была послушной дочерью. Что ж, дорогая, на твоём месте я бы позволила Джону больше заниматься Деми, потому что мальчику нужно мужское воспитание, и никогда не рано начать это делать. Потом я бы сделала то, что я часто предлагала, пригласила бы Ханну прийти и помочь тебе. Она превосходная няня, и ты можешь доверить ей своих драгоценных малышей, пока будешь делать больше работы по дому. Тебе нужна физическая активность, Ханна с радостью возьмёт на себя остальные заботы, а Джон снова обретёт свою жену. Чаще выходи из дома, веселись, а не только трудись, потому что от тебя зависит хорошая атмосфера в семье, и если ты становишься мрачной, хорошей погоды в доме не будет. Затем я бы попыталась проявить интерес к тому, что нравится Джону – поговори с ним, позволь ему почитать тебе что-нибудь, обменяйся с ним идеями и таким образом вы могли бы помочь друг другу. Не запирайся в картонной коробке только потому, что ты женщина, попробуй выяснить, что происходит вокруг, и занимайся самообразованием, чтобы принимать участие в обсуждении того, что происходит в мире, потому что всё это касается тебя и твоих близких».
   «Джон так умён, боюсь, он подумает, что я глупая, если буду задавать вопросы о политике и тому подобном».
   «Я не верю, что он стал бы так думать. Любовь искупает множество грехов, и к кому ещё ты можешь обратиться более открыто, чем к нему? Попытайся и посмотри, сочтет ли он твоё общество гораздо более приятным, чем ужины у миссис Скотт».
   «Я попробую. Бедняга Джон! К сожалению, я, кажется, пренебрегала им, но я думала, что я права, и он никогда ничего мне не говорил».
   «Он старался не быть эгоистом, но, мне кажется, чувствовал себя довольно одиноко. Сейчас как раз то время, Мэг, когда молодые женатые люди склонны отдаляться друг от друга, и как раз то время, когда они должны наиболее тесно сплотиться, потому что первые нежные чувства быстро проходят, если не позаботиться о том, чтобы их сохранить. И нет времени, более прекрасного и драгоценного для родителей, чем первые годы жизни маленьких созданий, которых им предстоит всему научить. Не допусти, чтобы Джон стал чужим для детей, потому что в будущем они сделают больше, чем кто-либо другой, чтобы уберечь его и сделать счастливым в этом мире испытаний и искушений, и через них вы научитесь познавать и любить друг друга так, как следует. А теперь, дорогая, до свидания. Подумай над маминым наставлением, действуй в соответствии с ним, если оно покажется тебе полезным, и да благословит вас всех Господь».
   Мэг действительно обдумала всё сказанное, нашла советы полезными и действовала в соответствии с этим наставлением, хотя первая попытка была предпринята не совсем так, как она хотела. Конечно, дети тиранили её и властвовали в доме, с тех пор как узнали, что брыкание и вопли приносят им всё, что они хотят. Мама была жалкой рабыней детских капризов, но папу было не так легко подчинить, и время от времени он огорчал свою нежную супругу попытками по-отечески приструнить своего буйного сына. Ибо Деми унаследовал толику твёрдости характера своего отца, не будем называть это упрямством, и когда он стремился что-то получить или сделать, вся королевская конница и вся королевская рать не могли изменить решения этого непоколебимого маленького ума. Мама считала милого мальчика ещё слишком юным, чтобы научить его преодолевать свои предубеждения, но папа считал, что научить послушанию никогда не бывает слишком рано. Итак, господин Деми рано понял, что, когда он отваживался «баротца» с «парпаром», то всегда терпел поражение, но, как свойственно англичанам, малыш уважал человека, покорившего его, и любил отца, чьё веское «Нет, нельзя» было более впечатляющим, чем все мамины нежные поглаживания. Через несколько дней после разговора с матерью Мэг решила попробовать провести вечер с Джоном, поэтому она заказала хороший ужин, привела в порядок гостиную, красиво оделась и уложила детей спать пораньше, чтобы ничто не мешало её эксперименту. Но, к сожалению, самым непобедимым предубеждением Деми было нежелание ложиться спать, и в ту ночь он взбунтовался. Так что бедняжка Мэг пела колыбельную, баюкала, рассказывала сказки и пробовала все хитрости, которые могла придумать, чтобы уложить его спать, но всё было напрасно, большие детские глаза не закрывались, и ещё долго после того, как Дейзи, эта пухленькая маленькая добродушная девочка, отправилась «бай-бай», непослушный Деми лежал, уставившись на свет с самым обескураживающе бодрым выражением лица.
   «Деми полежит спокойно, как хороший мальчик, пока мама сбегает вниз и напоит бедного папу чаем?» – спросила Мэг, когда входная дверь тихонько закрылась и послышались хорошо знакомые шаги Джона, который на цыпочках вошёл в столовую.
   «Деми хочет чай!» – сказал Деми, готовясь присоединиться к веселью.
   «Нет, никакого чая, но я оставлю тебе немного кексиков на завтрак, если ты ляжешь бай-бай, как Дейзи. Ляжешь, милый?»
   «Дя!» – и Деми крепко зажмурился, словно хотел побыстрее уснуть и ускорить желанный день.
   Воспользовавшись благоприятным моментом, Мэг ускользнула и сбежала вниз, чтобы поприветствовать мужа с улыбкой и маленьким голубым бантиком в волосах, который был предметом его особого восхищения. Он сразу всё заметил и сказал с радостным удивлением: «Ах, маленькая мамочка, как мы веселы сегодня вечером! Ты ждёшь гостей?»
   «Только тебя, дорогой. Нет, мне надоело выглядеть неряшливой, поэтому я оделась красиво для разнообразия. Ты всегда хорошо одеваешься, когда приходишь к столу, как бы ты ни устал, так почему бы и мне не сделать того же, если у меня появляется на это время?»
   «Я делаю это из уважения к тебе, моя дорогая», – сказал старомодный Джон.
   «И я, и я, мистер Брук», – засмеялась Мэг, которая снова выглядела молодой и хорошенькой, и кивнула ему поверх чайника.
   «Ну, это просто восхитительно, как в старые добрые времена. Какая вкусная еда. Я пью за твоё здоровье, дорогая». И Джон отхлебнул чаю с видом умиротворённого восторга, который, однако, длился очень недолго, потому что, когда он поставил свою чашку на стол, дверь таинственно загремела, и послышался тихий голос, нетерпеливо говоривший:
   «Отклойте двей. Это Деми!»
   «Опять этот непослушный мальчишка. Я сказала ему, чтобы он ложился спать один, и вот он здесь, внизу, и сейчас простудится насмерть, шлёпая босиком по этому холщовому коврику», – сказала Мэг, отвечая на детский призыв.
   «Узе утло», – радостно объявил Деми, входя в столовую в длинной ночной рубашке с подолом, изящно перекинутым через руку, и каждый локон на его голове весело подпрыгивал, когда он скакал вокруг стола, бросая любящие взгляды на «кексики».
   «Нет, ещё не утро. Ты должен лечь спать и не беспокоить бедную маму. Тогда ты получишь маленький кекс, посыпанный сахарной пудрой».
   «Я люблю Парпару», – сказал хитрец, готовясь взобраться на отцовские колени и насладиться запретными радостями. Но Джон покачал головой и сказал Мэг:
   «Если ты велела ему оставаться наверху и спать одному, заставь его сделать это, иначе он никогда не научится тебя слушаться».
   «Да, конечно. Пойдём, Деми». И Мэг повела сына в спальню, испытывая сильное желание отшлёпать этого мелкого пакостника, который подпрыгивал рядом с ней, пребывая в заблуждении, что ему полагается взятка, которая будет выдана, как только они доберутся до детской.
   И он не был разочарован, потому что мама, эта недальновидная женщина, действительно дала ему кусок сахара, уложила в постель и запретила впредь разгуливать до утра.
   «Дя!» – сказал Деми-клятвопреступник, блаженно посасывая сахар и считая свою первую попытку в высшей степени удачной.
   Мэг вернулась за стол, и ужин приятно продолжался, как вдруг маленький призрак снова появился и разоблачил материнский проступок, смело потребовав: «Ещё сахалу, Мармар».
   «Так не пойдёт, – сказал Джон, ожесточая своё сердце против очаровательного маленького грешника. – Мы никогда не узнаем покоя, пока этот ребёнок не научится ложиться спать вовремя. Ты достаточно долго превращала себя в рабыню. Один раз преподай ему урок, и на этом всё закончится. Уложи его в постель и оставь одного, Мэг».
   «Он не останется там, он никогда не останется, если я не буду сидеть рядом с ним».
   «Я с ним разберусь. Деми, иди наверх и ложись в свою постель, как велит тебе мама».
   «Не пойдю!» – ответил юный мятежник, хватая вожделённый «кексик» и начиная его есть со спокойной дерзостью.
   «Не смей так говорить папе. Я отнесу тебя, если ты не пойдёшь сам».
   «Уходи, Деми не любит Парпару». И Деми отступил под прикрытие материнской юбки.
   Но даже это убежище оказалось бесполезным, потому что он был передан врагу со словами «Будь с ним помягче, Джон», которые повергли преступника в смятение, потому что, если уж мама покинула его, судный день был не за горами. Лишённый своего кекса, предательски прерванный во время игры и унесённый сильной рукой на эту ненавистную кровать, бедный Деми не смог сдержать своего гнева и открыто бросил вызов папе: он брыкался и громко кричал всю дорогу наверх. Как только его уложили в постель с одной стороны, он скатился с другой и устремился к двери, но был позорно схвачен за хвост своей маленькой тоги и снова уложен на место, и это оживлённое представление продолжалось до тех пор, пока силы юного создания не иссякли, и тут он решил начать реветь во весь голос. Это вокальное упражнение обычно брало верх над Мэг, но Джон сидел неподвижно, как пень, который ещё и глух, как принято считать. Ни уговоров, ни сахара, ни колыбельной, ни сказки, даже свет был потушен, и только красное зарево камина оживляло «большую тёмную фигуру», на которую Деми смотрел скорее с любопытством, чем со страхом. Этот новый порядок вещей вызывал у него отвращение, и когда его гневные страсти утихли, к пленённому самодержцу вернулись воспоминания о его нежной рабыне, и он уныло завыл, требуя «мармару». Жалобный вопль, сменивший страстный рёв, проник в сердце Мэг, и она взбежала наверх, чтобы сказать умоляюще:
   «Позволь мне посидеть с ним, Джон, теперь он будет послушным».
   «Нет, моя дорогая. Я сказал ему, что он должен лечь спать, как ты ему велела, и он уснёт, даже если мне придётся остаться здесь на всю ночь».
   «Но он изведёт себя плачем до тошноты», – взмолилась Мэг, упрекая себя за то, что бросила своего мальчика.
   «Нет, ничего с ним не будет, он так устал, что скоро уснёт, и тогда проблема будет решена, потому что он поймёт, что надо слушаться. Не вмешивайся, я сам с ним справлюсь».
   «Это мой ребёнок, и я не допущу, чтобы его характер так жестоко ломали».
   «Он и мой ребёнок тоже, и я не позволю, чтобы его характер портили потворством. Спускайся вниз, моя дорогая, и предоставь мальчика мне».
   Когда Джон говорил с ней таким властным тоном, Мэг всегда подчинялась и ещё никогда не пожалела о своей покорности.
   «Пожалуйста, позволь мне поцеловать его хоть разок, Джон?»
   «Пожалуйста. Деми, пожелай маме спокойной ночи и дай ей отдохнуть, потому что она заботилась о вас весь день и очень устала».
   Мэг всегда настаивала на том, что в итоге победил поцелуй, потому что, получив поцелуй, Деми стал всхлипывать тише и совершенно неподвижно замер в изножье кровати, где он оказался, извиваясь в душевных муках.
   «Бедный малыш, он измучен бессонницей и плачем. Я укрою его, а потом пойду и успокою Мэг», – подумал Джон, крадучись подойдя к кровати в надежде увидеть своего непокорного наследника спящим.
   Но малыш не спал, потому что в тот момент, когда отец взглянул на него, глаза Деми открылись, его маленький подбородок задрожал, и он вытянул руки, с раскаянием икнул и сказал: «Деми тепей хоросий».
   Сидя на лестничных ступенях снаружи, Мэг удивлялась долгой тишине, наступившей после криков, и, представив себе все возможные и невозможные несчастные случаи, она проскользнула в комнату, чтобы прогнать свои страхи. Деми крепко спал, но не раскинувшись на кровати, как обычно, а свернувшись калачиком в объятиях отца и держась за его палец, как будто мальчик почувствовал, что правосудие умеряется милосердием, и отошёл ко сну ребёнком, умудрённым горьким опытом. Удерживаемый таким образом, Джон терпеливо, как женщина, ждал, пока маленькая ручка ослабит хватку, и, ожидая, заснул сам, уставший от этой борьбы больше с сыном, чем от всей своей работы днём.
   Пока Мэг стояла, глядя на два лица на подушке, она улыбалась про себя, а затем выскользнула, удовлетворённо сказав: «Мне не нужно бояться, что Джон будет слишком суров с моими детьми. Он действительно знает, как с ними обращаться, и будет мне большим подспорьем, потому что с Деми мне становится слишком тяжело справиться».
   Когда Джон наконец спустился вниз, ожидая увидеть печальную или обиженную жену, он был приятно удивлён, обнаружив Мэг, спокойно пришивающую отделку к шляпке, и был встречен просьбой почитать что-нибудь о выборах, если он не слишком устал. Джон тут же понял, что происходит какая-то революция, но нашёл благоразумным не задавать вопросов, хорошо зная Мэг, которая была таким честным маленькими существом, что не могла долго хранить секреты даже под страхом смерти, и поэтому ключ к разгадке наверняка скоро появится. Он прочитал записи о длинной дискуссии с самой любезной готовностью, а затем объяснил их наиболее понятно, в то время как Мэг пыталась выглядеть глубоко заинтересованной, чтобы задать умные вопросы, не позволяя своим мыслям блуждать от состояния нации к состоянию её шляпки. В глубине души, однако, она решила, что политика не лучше математики, и что задача политиков, кажется, заключается в том, чтобы оскорблять друг друга, но она держала эти, типично женские, мысли при себе, и когда Джон сделал паузу, покачала головой, сказав, как она думала, по-дипломатически расплывчато:
   «Что ж, я действительно не понимаю, к чему это нас приведёт».
   Джон рассмеялся и с минуту смотрел, как она вертит в руках небольшое изящное изделие из кружев и цветов, рассматривая его с таким неподдельным интересом, какого не удалось разбудить всеми разглагольствованиями мужа.
   «Она пытается полюбить политику ради меня, так что я постараюсь полюбить её шляпки, это будет вежливо, – подумал Джон Справедливый и добавил вслух: – Очень красиво. Это то, что называется чепцом для завтрака?»
   «Милый, это же шляпка! Моя самая лучшая шляпка для посещения концертов и театров».
   «Прошу прощения, она такая маленькая, что я, естественно, принял эту шляпку за одну из тех невесомых вещиц, которые ты иногда носишь. Как она надевается?»
   «Эти кружевные ленточки застёгиваются под подбородком с помощью бутона розы, вот так». И Мэг проиллюстрировала это, надев шляпку и посмотрев на него с видом спокойного удовлетворения, что было неотразимо.
   «Восхитительная шляпка, но я предпочитаю лицо под ней, потому что оно снова выглядит молодым и счастливым». И Джон поцеловал это улыбающееся лицо, сильно смяв бутон розы под подбородком.
   «Я рада, что тебе нравится, и я хочу, чтобы ты сводил меня на один из новых концертов как-нибудь вечером. Мне действительно нужна музыка, она создаст мне настроение. Ты согласен?»
   «Конечно, я сделаю это от всей души, мы сходим на концерт и везде, куда тебе будет угодно. Ты так долго сидела взаперти, что это принесёт тебе исключительную пользу, и мне самому будет это интересно, кроме всего прочего. Как это пришло тебе в голову, маленькая мамочка?»
   «Ну, на днях я говорила с мамой и поделилась с ней тем, как я нервничала, злилась и была не в духе, и она сказала, что мне нужны перемены и поменьше тревог, так что Ханна поможет мне с детьми, а я приведу в порядок дом, и буду время от времени немного развлекаться, просто чтобы не превратиться в беспокойную, разбитую старую женщину раньше времени. Это всего лишь эксперимент, Джон, и я хочу попробовать его провести как ради тебя, так и ради себя, потому что в последнее время я позорно пренебрегала тобой, и я собираюсь сделать дом таким, каким он был раньше, если получится. Надеюсь, ты не возражаешь?»
   Неважно, что сказал на это Джон или как мало шансов было у маленькой шляпки на спасение от полного разрушения. Всё, что нам нужно знать, – это то, что Джон, похоже, не возражал, судя по изменениям, которые стали постепенно происходить в доме и его обитателях. Всё, конечно же, не превратилось в рай на земле, но всем стало лучше благодаря новой системе разделения труда. Дети процветали под отцовским началом, ибо педантичный, непоколебимый Джон привнёс порядок и послушание в Детское Царство, в то время как Мэг пришла в себя и успокоила нервы разнообразной физической активностью, небольшими удовольствиями и долгими доверительными беседами со своим благоразумным мужем. Дом снова стал уютным, и Джону не хотелось покидать его, если только он не брал с собой Мэг. Теперь сами Скотты заходили к Брукам и находили маленький домик весёлым местом, полным счастья, довольства и семейной любви. Даже Салли Моффатт любила здесь бывать. «Здесь всегда так тихо и приятно, это положительно на меня влияет, Мэг», – говорила она, задумчиво озираясь вокруг, как будто пытаясь раскрыть, в чём очарование этого места, которое она могла бы придать своему большому дому, полному великолепного одиночества, потому что там не было буйных, жизнерадостных младенцев, и Нед жил в своём собственном мире, где для неё не было места.
   Это семейное счастье Джон и Мэг обрели не сразу, но они подобрали к нему ключ, и каждый год совместной жизни учил их, как им пользоваться, чтобы открыть сокровищницы настоящей любви к дому и взаимопомощи, которыми могут обладать самые бедные люди, а самые богатые не могут купить. Это своего рода долгий ящик, в который молодые жены и матери могут согласиться попасть, ища там защиты от треволнений и мирской суеты, находя верных друзей в маленьких сыновьях и дочерях, которые крепко держатся за них; не боясь горя, бедности или старости, в ясную погоду и ненастье идя бок о бок с верным другом, который в истинном смысле старого доброго саксонского слова является «главой семьи [78 - husband – от древнескандинавского hús-bóndi (глава семьи – прим. пер.).]», узнав, как узнала Мэг, что самое счастливое царство женщины – это её дом, её высшая честь – искусство править им не как королева, а как мудрая жена и мать.

Глава 16. Ленивый Лоуренс

   Лори поехал в Ниццу, намереваясь пробыть там неделю, а остался на месяц. Он устал от одиноких скитаний, и привычное присутствие Эми, казалось, придавало домашнее очарование заграничным сценам, в которых она принимала участие. Он немного скучал по «ласкам», которые раньше получал дома, и снова наслаждался их вкусом, потому что никакое внимание, каким бы лестным оно ни было, со стороны незнакомых людей, и вполовину не было таким приятным, как сестринское обожание девочек Марч. Эми никогда не «ласкала» его так, как её сёстры, но сейчас она была очень рада его видеть и крепко держалась за него, чувствуя, что он – член дорогой ей семьи, по которой она тосковала больше, чем хотела бы в этом признаться. Они, конечно, находили утешение друг в друге и много времени проводили вместе, катаясь верхом, гуляя, танцуя на балах или бездельничая, потому что в Ницце никто не может быть особенно трудолюбив во время весёлого сезона. Но, развлекаясь, по-видимому, самым беззаботным образом, они полусознательно делали открытия и формировали мнение друг о друге. Эми ежедневно росла в глазах своего приятеля, а он в её глазах падал, и каждый интуитивно узнал правду ещё до того, как было произнесено хоть слово об этом. Эми старалась угодить Лори, что ей удавалось, потому что она была благодарна ему за многочисленные удовольствия, которые он ей доставлял, и платила ему теми небольшими услугами, которые истинные женщины умеют оказывать с неописуемым очарованием. Лори не прилагал никаких усилий, а просто позволял себе плыть по течению как можно более комфортно, стараясь забыть о своей любви, думая, что все окружающие женщины просто обязаны сказать ему доброе слово, потому что одна из них была с ним холодна. Ему не стоило никакого труда быть щедрым, и он отдал бы Эми все безделушки в Ницце, если бы она согласилась их принять, но в то же время он чувствовал, что не может изменить мнение, которое она о нём сформировала, и слегка побаивался проницательных голубых глаз, которые, казалось, смотрели на него с таким отчасти печальным, отчасти презрительным удивлением.
   «Все уехали на день в Монако. Я предпочла остаться дома и написать письма. Я уже закончила и еду в Вальрозу рисовать, а ты поедешь со мной?» – спросила Эми, встретив Лори в один прекрасный день, когда он, как обычно, забрёл к ней около полудня.
   «Ну да, но не слишком ли жарко для такой долгой прогулки?» – медленно ответил он, потому что затенённая гостиная выглядела привлекательно после яркого света снаружи.
   «Я собираюсь взять маленький экипаж, Батист будет править, так что тебе ничего не придётся делать, кроме как держать зонтик и беречь свои перчатки», – ответила Эми, бросив саркастический взгляд на безупречные лайковые перчатки, которые были слабостью Лори.
   «Тогда я с удовольствием поеду». И он протянул руку за её эскизником. Но она сунула его под мышку с едким:
   «Не утруждайся. Мне это не составит труда, а вот тебе, кажется, такое не по зубам».
   Лори поднял брови и лениво последовал за ней, когда она бегом сбежала вниз, но, сев в экипаж, он сам взял поводья, и маленькому Батисту не оставалось ничего, кроме как скрестить руки у себя на груди и заснуть на своих козлах.
   Эти двое никогда не ссорились. Эми была слишком хорошо воспитана, а Лори теперь стал слишком ленив, поэтому через минуту он с вопросительным видом заглянул под поля её шляпы. Она ответила ему улыбкой, и они поехали дальше в самом дружеском расположении духа. Это была прекрасная поездка по извилистым дорогам, богатым живописными пейзажами, которые радуют глаза, восприимчивые к красоте. Здесь – древний монастырь, откуда до них доносится торжественное пение монахов. Там – пастух в деревянных башмаках, коротких брюках, остроконечной шляпе и грубой куртке, перекинутой через плечо, – он играет на дудке, сидя на камне, в то время как его козы скачут среди камней или лежат у его ног. Мимо проходят кроткие ослы мышиного цвета, нагруженные корзинами со свежескошенной травой, везущие хорошенькую девушку в капоре, которая едет верхом между зелёными снопами сена, или старушку, попутно прядущую на прялке. Смуглые дети с добрыми глазами выбегают из причудливых каменных лачуг, чтобы предложить проезжающим букеты цветов или гроздья апельсинов прямо на ветках. Искривлённые оливковые деревья покрывают холмы своей серо-зелёной листвой, в садах висят золотистые плоды, а большие алые анемоны окаймляют обочину дороги, в то время как за зелёными склонами и скалистыми вершинами на фоне голубого итальянского неба возвышаются островерхие белые Приморские Альпы.
   Вальроза вполне заслужила своё название, потому что в этом климате вечного лета розы цветут повсюду. Они нависают над аркой, протискиваются между прутьями больших ворот, нежно приветствуя прохожих, и выстраиваются вдоль аллеи, петляющей между лимонными деревьями и пушистыми пальмами, в сторону виллы на холме. Каждый тенистый уголок, где скамьи располагают к тому, чтобы присесть и отдохнуть, полон цветов, в каждом прохладном гроте – мраморная нимфа, улыбающаяся из-за вуали цветов, и в каждом фонтане отражаются алые, белые или бледно-розовые цветы роз, склоняющиеся к воде, чтобы улыбнуться своей собственной красоте. Розы покрывают стены домов, ниспадают с карнизов, взбираются на колонны и буйно вьются по балюстраде широкой террасы, откуда открывается вид на залитое солнцем Средиземное море и белостенный город на его берегу.
   «Это настоящий рай для медового месяца, не так ли? Ты когда-нибудь видел такие розы?» – спросила Эми, останавливаясь на террасе, чтобы насладиться видом и роскошным ароматом, распространявшимся повсюду.
   «Нет, не видел, и такие шипы меня тоже не кололи», – ответил Лори, засунув большой палец в рот после тщетной попытки схватить одинокий алый цветок, который рос за пределами его досягаемости.
   «Попробуй опустить ветку и выбрать тот цветок, у которого нет шипов», – сказала Эми, срывая три крошечных кремовых розы, которые усыпали стену позади неё. Она вставила их ему в петлицу в знак дружбы, и он постоял с минуту, глядя на них со странным выражением лица, потому что итальянская часть его натуры имела отпечаток суеверия, и он как раз находился в том состоянии сладковато-горькой меланхолии, когда молодые люди с богатым воображением обычно придают значение мелочам, повсюду отыскивая пищу для романтических фантазий. Он подумал о Джо, когда потянулся за колючей красной розой, потому что она часто выбирала такие в оранжерее его дома и носила их, так как яркие цветы были ей к лицу. Бледные розы, которые преподнесла ему Эми, были из тех, что итальянцы кладут в руки усопшим, а не вставляют в свадебные венки, и на мгновение он задумался, не было ли это предзнаменованием для Джо или для него, но в следующее мгновение его американское здравомыслие взяло верх над сентиментальностью, и он рассмеялся таким искренним смехом, которого Эми не слышала с тех пор, как он приехал.
   «Это хороший совет, тебе лучше последовать ему и поберечь свои пальцы», – сказала она, думая, что его развеселила её реплика.
   «Спасибо, я так и сделаю», – ответил он в шутку, а несколько месяцев спустя сделал это всерьёз.
   «Лори, когда ты собираешься поехать к своему дедушке?» – спросила она наконец, усаживаясь на скамью, выполненную в сельском стиле со спинкой, украшенной резьбой.
   «Очень скоро».
   «Ты говорил это дюжину раз за последние три недели».
   «Осмелюсь заметить, что короткие ответы избавляют от затруднений».
   «Он тебя ждёт, и тебе правда надо поехать».
   «Гостеприимное же ты создание! Я сам знаю, что мне надо».
   «Тогда почему ты этого не делаешь?»
   «Природная испорченность, полагаю».
   «Ты хочешь сказать, природная лень. Это просто ужасно!» – И вид у Эми был суровый.
   «Не так ужасно, как кажется, потому что я бы только докучал ему, если бы приехал, так что я мог бы остаться и досаждать тебе ещё какое-то время, ты лучше это переносишь, на самом деле, я даже считаю, что это в высшей степени тебе полезно». И Лори устроился поудобнее на широком выступе балюстрады.
   Эми покачала головой и открыла свой эскизник с выражением смирения на лице, но она твёрдо решила прочитать нотацию «этому мальчишке» и через минуту начала снова:
   «Чем ты сейчас занимаешься?»
   «Наблюдаю за ящерицами».
   «Нет, нет. Я имею в виду, что ты намерен делать и чем хочешь заняться?»
   «Выкурить сигару, если позволишь».
   «Какой ты несносный! Я не одобряю сигары и позволю тебе курить только при условии, что ты разрешишь мне поместить тебя в мой эскиз. Мне нужна человеческая фигура».
   «С превеликим удовольствием. Как ты хочешь меня изобразить: в полный рост или в три четверти, стоящим на голове или на ногах? Я почтительно предлагаю тебе позу лёжа, а затем добавь и свою фигуру в эскиз и назови его: «Dolce far niente [79 - Сладостное безделье (ит.).]».
   «Оставайся как есть и можешь даже спать, если хочешь. Я намерена усердно поработать», – сказала Эми самым решительным тоном.
   «Какой восхитительный энтузиазм!» – и он прислонился к высокой вазе с видом полного удовлетворения.
   «Что бы сказала Джо, если бы увидела тебя сейчас?» – нетерпеливо спросила Эми, надеясь расшевелить его упоминанием имени своей ещё более энергичной сестры.
   «Как обычно, “Уходи, Тедди. Я занята!”» – Он рассмеялся, говоря это, но смех прозвучал неестественно, и тень пробежала по его лицу, потому что звук произнесённого знакомого имени задел ещё не зажившую рану. И тон, и тень на лице Лори поразили Эми, потому что она уже слышала и видела их раньше, и теперь она подняла глаза как раз вовремя, чтобы уловить новое выражение лица Лори – страдальческий серьёзный взгляд, полный боли, досады и горя. Это выражение исчезло прежде, чем она успела хорошо его рассмотреть, и прежний безразличный вид вернулся к нему снова. Она с минуту наблюдала за ним с наслаждением художника, думая, как он похож на итальянца, когда так лежал, греясь на солнце, с непокрытой головой и глазами, полными южной мечтательности, потому что он, казалось, совсем забыл о ней и впал в задумчивость.
   «Ты похож на рельефное изображение одного молодого рыцаря, спящего вечным сном на своей могиле», – сказала она, тщательно выводя чётко очерченный профиль на фоне тёмного камня.
   «Хотел бы я им быть!»
   «Это глупое желание, если только ты не совсем испортил себе жизнь. Ты так изменился, что я иногда думаю…» – Тут Эми остановилась и посмотрела на него наполовину робко, наполовину задумчиво, но более многозначительно, чем её незаконченная фраза.
   Лори заметил и понял нежное опасение, которое она не решалась выразить, и, глядя ей прямо в глаза, сказал так, как обычно говорил её матери: «Всё в порядке, мэм».
   Это удовлетворило Эми и развеяло сомнения, которые беспокоили её в последнее время. К тому же, это тронуло её, и она выразила это, сказав сердечным тоном:
   «Я так рада! Я не считала тебя совсем плохим мальчиком, но я подумала, что ты, возможно, растратил деньги на развлечения в этом порочном Баден-Бадене, потерял голову из-за какой-нибудь очаровательной, но замужней француженки или попал в некоторые другие неприятности, которые молодые люди, похоже, считают необходимой частью зарубежного турне. Не оставайся там на солнце, лучше иди сюда, ляг на траву и «давай подружимся», как говорила Джо, когда мы забирались в угол дивана и делились секретами».
   Лори послушно растянулся на траве и начал развлекаться, втыкая маргаритки под ленты лежащей рядом шляпы Эми.
   «Я совершенно готов к секретам». – И он с явным интересом поднял глаза на неё.
   «Мне нечего рассказывать. Можешь начинать».
   «У меня нет ни секрета за душой. Я подумал, может быть, у тебя есть какие-нибудь новости из дома…»
   «Тебе известно всё, что произошло в последнее время. Разве ты не часто получаешь письма? Я думала, Джо шлёт тебе их целыми стопками».
   «Она очень занята. Я всё время переезжаю с места на место, так что, знаешь ли, невозможно регулярно переписываться. Когда же ты начнёшь работу над своим великим произведением искусства, Рафаэлла?» – спросил он, резко меняя тему разговора после очередной паузы, во время которой он задавался вопросом, знает ли Эми его секрет и хочет ли она поговорить об этом.
   «Никогда, – ответила она с унылым, но решительным видом. – Рим начисто лишил меня тщеславия, потому что, увидев там все эти чудеса, я почувствовала себя слишком ничтожной в жизни, и в отчаянии отказалась от всех своих глупых надежд».
   «Зачем отказываться, с такой энергией и талантом, как у тебя?»
   «Именно поэтому, ведь талант – это не гениальность, и никакая энергия не может сделать из человека гения. Я хочу стать великой или ничем. Я не буду заниматься банальной мазнёй, поэтому я больше не буду пытаться».
   «И что ты собираешься делать теперь, можно спросить?»
   «Отшлифую другие свои таланты и стану украшением общества, если у меня будет такая возможность».
   Это были типичные для Эми слова, и звучали они дерзко, но смелость молодым людям к лицу, а амбиции Эми имели под собой хорошие основания. Лори улыбнулся, но ему понравился настрой, с которым она взялась за осуществление новой цели, когда похоронила свою заветную мечту, не тратя время на скорбь.
   «Хорошо! И вот тут на сцену выходит Фред Воэн, я полагаю».
   Эми хранила благоразумное молчание, но на её опущенном лице было такое задумчивое выражение, что Лори сел и серьёзно сказал: «Теперь я хочу поиграть в брата и задать несколько вопросов. Можно?»
   «Я не обещаю, что отвечу на них».
   «Твоё лицо ответит, если язык не повернётся. Ты ещё не стала светской дамой до такой степени, чтобы уметь скрывать свои чувства, моя дорогая. В прошлом году до меня дошли слухи о вас с Фредом, и я лично считаю, что если бы его не вызвали домой так внезапно и не задержали так надолго, из этого что-то вышло бы, так?»
   «Не мне об этом говорить», – мрачно ответила Эми, но её губы растянулись в улыбке, а глаза предательски блеснули, и это выдало, что она понимала, в чём заключалась её сила, и наслаждалась осознанием этого.
   «Надеюсь, вы не помолвлены?» – И Лори вдруг стал очень серьёзен и ещё больше похож на старшего брата».
   «Нет».
   «Но собираетесь, если он вернётся и опустится на колени, как это принято, не так ли?»
   «Весьма вероятно».
   «Значит, ты любишь старину Фреда?»
   «Я могла бы его полюбить, если бы постаралась».
   «Но ты не собираешься пытаться до подходящего момента? Какое неземное благоразумие, кто бы мог подумать! Он хороший парень, Эми, но не тот мужчина, который, как я думаю, мог бы тебе когда-нибудь понравиться».
   «Фред богат, он джентльмен и обладает восхитительными манерами», – сказала Эми, стараясь сохранить спокойствие и достоинство, но чувствуя себя немного пристыженной, несмотря на искренность её намерений.
   «Я понимаю. Покорительницы общества не могут обойтись без денег, так что ты хочешь сделать хорошую партию и начать с этого? Это разумно и вполне пристойно, как говорится, но это звучит странно из уст одной из дочерей твоей матери».
   «Тем не менее, это правда».
   Это была короткая фраза, но спокойная решительность, с которой она была произнесена, странно контрастировала со сказавшей её молодой особой. Лори инстинктивно почувствовал это и снова лёг на траву, испытывая чувство разочарования, которое он не мог объяснить. Его взгляд и молчание, а также некоторое внутреннее недовольство собой взбудоражили Эми и заставили её принять решение прочитать Лори свою нотацию без промедления.
   «Я бы хотела, чтобы ты оказал мне услугу и немного пришёл в себя», – резко сказала она.
   «Так приведи меня в чувство сама, моя умница».
   «Я бы смогла, если бы попыталась». – И она выглядела так, как будто ей хотелось это сделать немедленно.
   «Тогда попробуй. Я тебе разрешаю», – ответил Лори, которому нравилось кого-то поддразнивать, особенно теперь, после долгого воздержания от этого любимого им занятия.
   «Ты разозлишься через пять минут».
   «Я никогда не сержусь на тебя. Чтобы развести огонь, требуется два кремня. Ты же прохладная и мягкая, как снег».
   «Ты не знаешь, на что я способна. Снег может передать свет или вибрацию, если его грамотно изобразить. Твоё безразличие отчасти притворное, и хорошая встряска докажет это».
   «Ну, живее, мне это не повредит, а тебе, может быть, даже понравится, как сказал один здоровяк, когда его избивала его маленькая жёнушка. Отнесись ко мне, как к мужу или ковру, и бей, пока не надоест, если тебя устраивает такое упражнение».
   Будучи сильно уязвлённой и страстно желая увидеть, как он стряхнёт с себя апатию, которая так изменила его, Эми заточила свой язык и карандаш и начала:
   «Мы с Фло придумали тебе новое прозвище. Это Ленивый Лоуренс [80 - Персонаж одноименного рассказа Марии Эджуорт (1800).]. Что ты на это скажешь?»
   Она думала, что это разозлит его, но он только заложил руки за голову и невозмутимо сказал:
   «Неплохо. Благодарю вас, дамы».
   «Ты хочешь знать, что я на самом деле думаю о тебе?»
   «Жажду услышать».
   «Что ж, я тебя презираю».
   Если бы она даже сказала: «Я тебя ненавижу» – раздражённо или кокетливо, он бы рассмеялся, и ему бы это даже понравилось, но серьёзный, почти печальный тон её голоса заставил его открыть глаза и быстро спросить:
   «Почему же, скажите на милость?»
   «Потому что, имея все возможности стать хорошим, полезным и счастливым человеком, ты испорчен, ленив и несчастен».
   «Сильные слова, мадемуазель».
   «Если ты не против, я продолжу».
   «Пожалуйста, это довольно любопытно».
   «Я так и думала, что ты найдёшь это любопытным. Эгоистичные люди всегда любят поговорить о себе».
   «Я эгоистичный?» – Этот вопрос случайно у него вырвался и был произнесён с удивлением, ибо единственной его добродетелью, которой он гордился, было великодушие.
   «Да, очень эгоистичный, – продолжала Эми спокойно и холодно, что в тот момент производило больше впечатления, чем сердитый тон. – Я докажу тебе, почему я так считаю, ведь я изучала тебя, пока мы развлекались вместе, и я тобой совсем недовольна. Ты пробыл за границей почти полгода и только и делал, что тратил время и деньги впустую, разочаровывая своих друзей».
   «Разве молодой человек не может как-то развлечься после четырёхлетней зубрёжки?»
   «Ты не выглядишь так, будто развлечения пошли тебе впрок. Во всяком случае, пользу тебе это не принесло, насколько я могу судить. Когда мы впервые встретились, я сказала, что ты стал лучше. Теперь я беру свои слова обратно, так как не думаю, что ты и вполовину так хорош, как был тогда, когда я в последний раз видела тебя дома. Ты стал отвратительно ленив, полюбил сплетни и тратишь время на легкомысленные развлечения, тебе начало нравиться, когда дураки льстят тебе и восхищаются тобой, вместо того, чтобы пользоваться любовью и уважением умных людей. С твоими деньгами, талантом, положением, здоровьем и красотой, ах, тебе нравится это старое доброе Тщеславие! Но это правда, поэтому я не могу не сказать об этом, со всеми твоими великолепными данными, которыми можно пользоваться и наслаждаться жизнью, тебе совершенно нечем заняться, кроме как бездельничать, и вместо того, чтобы стать тем человеком, которым ты должен быть, ты всего лишь…» – Тут она остановилась, и в её взгляде читались боль и жалость.
   «Святой Лаврентий на железной решётке» [81 - Святой Лаврентий, казнённый в 258 г., был подвергнут пытке на раскалённой решётке.], – добавил Лори, любезно заканчивая предложение. Но нотация начала производить эффект, потому что теперь в его глазах проснулся блеск, и наполовину сердитое, наполовину обиженное выражение лица пришло на смену прежнего безразличия.
   «Я ожидала, что ты так это воспримешь. Вы, мужчины, говорите нам, что мы ангелы, и что мы можем слепить из вас всё, что мы захотим, но стоит нам честно попытаться сделать вам добро, вы смеётесь над нами и не слушаете нас, что доказывает, чего стоит вся ваша лесть», – с горечью проговорила Эми и повернулась спиной к несносному мученику, распростёртому у её ног.
   Через минуту рука Лори опустилась на эскиз, не давая ей продолжить рисовать, и он сказал, забавно подражая голосу раскаивающегося ребёнка: «Я буду холёсим, о, я буду холёсим!»
   Но Эми не засмеялась в ответ, она не шутила, и, постучав карандашом по его расправленной ладони, серьёзно сказала:
   «Тебе не стыдно, что у тебя такая рука? Она мягкая и белая, как у женщины, и выглядит так, будто она никогда ничего не делала, только носила лучшие перчатки от Жувена и срывала цветы для дам. Ты, слава Богу, не денди, и я рада видеть, что на твоих пальцах нет ни бриллиантов, ни больших перстней с печатками, только маленькое старое колечко, которое очень давно подарила тебе Джо. Родная моя Джо, как бы я хотела, чтобы она здесь оказалась и помогла мне!»
   «А как я бы этого хотел!»
   Рука исчезла так же внезапно, как появилась, и в повторении Лори её желания было столько энергии, что это удовлетворило бы даже Эми. Она взглянула на него сверху вниз, и новая мысль пришла ей в голову, а он лежал, надвинув шляпу на половину лица, как будто чтобы притенить его, и усы скрывали его губы. Она только заметила, как грудь Лори вздымалась и опускалась от глубокого дыхания, которое вполне можно было принять за вздохи, а руку, на которой было кольцо Джо, прикрывала трава, будто пряча нечто слишком драгоценное или слишком нежное, чтобы об этом говорить. В одно мгновение различные намёки и мелочи обрели форму и значение в сознании Эми и поведали ей о том, в чём сестра никогда ей не признавалась. Она вспомнила, что Лори никогда сам не заговаривал о Джо, она подумала о тени, только что промелькнувшей на его лице, перемене в его характере и маленьком старом колечке, которое не могло служить украшением красивой мужской руки. Девушки быстро прочитывают такие знаки и чувствуют их красноречивость. Эми подозревала, что, возможно, любовные переживания были корнем изменений в её друге, а теперь она была в этом уверена. Проницательные глаза девушки наполнились слезами, и когда она снова заговорила, её голос был удивительно нежным и сердечным, каким она могла его делать, если хотела.
   «Я знаю, что не имею права так разговаривать с тобой, Лори, и если бы ты не был парнем с самым мягким характером на свете, ты бы очень рассердился на меня. Но мы так любим тебя и гордимся тобой, и мне невыносимо думать, что все наши близкие разочаруются в тебе так же, как и я, хотя, возможно, они поймут эту перемену лучше, чем я».
   «Я думаю, они поймут», – донёсся из-под шляпы мрачный голос, столь же трогательный, как и прерывистый.
   «Они должны были мне всё рассказать и не дать мне так опрометчиво отчитывать тебя, вместо того чтобы быть к тебе добрее и терпимее, чем когда-либо. Мне никогда не нравилась эта мисс Рэндал, а теперь я её ненавижу!» – сказала хитрая Эми, желая на этот раз удостовериться в своих догадках.
   «Да пропади она, эта мисс Рэндал!» – И Лори сбросил шляпу с лица с таким выражением, которое не оставляло сомнений в его чувствах к этой молодой леди.
   «Прошу прощения, я думала…» – И тут Эми сделала дипломатическую паузу.
   «Нет, не думала, ты прекрасно знала, что я никогда никого не любил, кроме Джо», – сказал Лори своим прежним пылким тоном и при этом отвернулся.
   «Я так и знала, но они никогда и словом не обмолвились об этом в письмах, а ты уехал, и я предположила, что ошиблась. А разве Джо не была добра к тебе? Я была уверена, что она нежно тебя любит».
   «Она была добра, но не в том смысле, и ей повезло, что она меня не любит, раз я такой никчёмный парень, каким ты меня считаешь. Хотя это её вина, и можешь ей это передать». – Когда он это сказал, его взгляд снова стал жёстким и горьким, и это встревожило Эми, потому что она не знала, какой бальзам пролить на его душу.
   «Я была неправа, но я ничего не знала. Мне очень жаль, что я так рассердилась, но я не могу не желать, чтобы ты перенёс это легче, Тедди, дорогой».
   «Не надо, этим именем называла меня она!» – И Лори быстрым жестом поднял руку, чтобы остановить слова, сказанные тоном, как у Джо, наполовину добрым – наполовину укоризненным. – Подожди, пока сама не испытаешь того же», – добавил он тихим голосом, вырывая пучки травы целыми пригоршнями.
   «Я бы приняла это мужественно, и меня бы зауважали, если бы не могли полюбить», – сказала Эми с решимостью человека, который совершенно не разбирался в этих вопросах.
   Что ж, Лори льстил себе мыслью, что перенёс это разочарование на удивление хорошо, не издавая ни стона, не прося сочувствия и увезя с собой свою беду, чтобы пережить её в одиночестве. Нотация Эми осветила этот вопрос с новой стороны, и пасть духом при первой неудаче, замкнувшись в угрюмом безразличии, впервые показалось ему проявлением слабости и эгоизма. Он почувствовал себя так, словно внезапно очнулся от печального сна и обнаружил, что больше не может заснуть. Наконец он сел и тихо спросил: «Как ты думаешь, Джо стала бы презирать меня так же, как ты?»
   «Да, если бы она увидела тебя сейчас. Она ненавидит лентяев. Почему бы тебе не сделать что-нибудь исключительное и не заставить её полюбить тебя?»
   «Я сделал всё, что мог, но это было бесполезно».
   «Ты имеешь в виду, хорошо окончить колледж? Это было не больше, чем следовало бы сделать ради твоего дедушки. Было бы позорно провалиться, потратив столько времени и денег, когда все знали, что ты в состоянии преуспеть».
   «Я и правда провалился, что бы ты ни говорила, потому что Джо меня не любит», – начал Лори, уныло подпирая голову рукой.
   «Нет, не провалился, и ты признаешь это в конце концов, потому что это пошло тебе на пользу и доказало, что ты мог бы чего-то добиться, если бы постарался. Если бы ты только поставил перед собой какую-нибудь другую цель, ты бы скоро снова стал самим собой, бодрым и счастливым, и забыл бы о своих невзгодах».
   «Это невозможно».
   «Попробуй и увидишь. И не нужно пожимать плечами, думая: «Много она знает о таких вещах». Я не претендую на мудрость, но я наблюдательна и замечаю гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Меня интересует опыт людей, их противоречивость, и хотя я не могу всего этого объяснить, я запоминаю и использую это в своих интересах. Люби Джо хоть всю жизнь, если хочешь, но не позволяй этому чувству испортить тебя, потому что нехорошо отбрасывать так много славных даров только из-за того, что ты не можешь получить желаемое. Ну вот, я больше не буду читать тебе морали, так как знаю, что ты проснёшься и будешь вести себя, как мужчина, вопреки этой жестокосердной девчонке».
   Несколько минут оба молчали. Лори сидел, вертя маленькое колечко на пальце, а Эми наносила последние штрихи на торопливый набросок, над которым работала, пока говорила. Затем она положила листок ему на колени, спросив только:
   «Что скажешь?»
   Он взглянул, а затем улыбнулся, так как не мог сдержать улыбки, ведь эскиз был выполнен великолепно: вытянутая фигура лениво лежит на траве с апатичным выражением лица и полузакрытыми глазами, держа в руке сигару, от которой исходит маленький клуб дыма, окутывающий голову мечтателя.
   «Как ты хорошо рисуешь! – сказал он, искренне удивляясь и радуясь её мастерству, и добавил, усмехнувшись: – Да, это я».
   «Какой ты есть сейчас. А вот таким ты был». – И Эми положила ещё один эскиз рядом с тем, который он держал в руках.
   Рисунок был сделан далеко не так хорошо, но в нём была жизнь и дух, которые искупали множество недостатков, и он так ярко напоминал о прошлом, что внезапная перемена промелькнула на лице молодого человека, пока он разглядывал этот эскиз. Это был всего лишь карандашный рисунок Лори, укрощающего лошадь. Шляпа и пальто были сняты, и каждый изгиб энергичной фигуры, решительное лицо и властная поза были полны силы и значения. Красивое животное, только что укрощённое, стояло, выгнув шею под туго натянутыми поводьями, нетерпеливо постукивая одной ногой по земле, и навострив уши, словно прислушиваясь к голосу человека, который одолел его. Во взъерошенной гриве коня, в развевающихся волосах и прямой осанке всадника было что-то, говорившее о внезапно прерванном движении, о силе, мужестве и юношеской жизнерадостности, которые резко контрастировали с расслабленной грацией эскиза «Dolce far niente». Лори ничего не сказал, но Эми заметила, что, переводя взгляд с одного рисунка на другой, он покраснел и сжал губы, как будто прочитал и воспринял небольшой урок, который она ему преподала. Она осталась довольна, и, не дожидаясь, пока он заговорит, сказала своим обычным жизнерадостным тоном:
   «Разве ты не помнишь тот день, когда изображал из себя Рэйри [82 - Джон Соломон Рэйри (1827–1866) – известный заклинатель лошадей.], укрощая Проказника, и мы все смотрели на это? Мэг и Бет испугались, Джо хлопала в ладоши и подпрыгивала, а я сидела на заборе и рисовала тебя. На днях я нашла этот набросок в своей папке, подправила его и сохранила, чтобы показать тебе».
   «Премного благодарен. С тех пор ты стала значительно лучше рисовать, и я тебя поздравляю с этим. Могу ли я, находясь в «раю для медового месяца», рискнуть предположить, что пять часов – это время обеда в вашем отеле?»
   С этими словами Лори встал, вернул рисунки Эми, поклонившись с улыбкой, и посмотрел на часы, как бы напоминая ей, что даже нравоучения должны иметь конец. Он попытался принять прежний непринуждённый, безразличный вид, но теперь это было явным притворством, потому что толчок к пробуждению был более действенным, чем он мог признать. Эми почувствовала небольшую прохладность в его поведении и сказала себе:
   «Ну вот, я его обидела. Что ж, я рада, если урок пойдёт ему на пользу, даже если после этого он меня возненавидит, мне жаль, но это была правда, и я не могу забрать свои слова обратно».
   Они смеялись и болтали всю дорогу домой, и маленький Батист, сидевший сзади над ними, подумал, что месье и мадемуазель были в замечательном настроении. Но им обоим было не по себе. Дружеское доверие было подорвано, туча затмила солнце, и, несмотря на их внешнюю весёлость, в сердце каждого из них закралось тайное недовольство.
   «Мы увидимся с вами сегодня вечером, mon frère [83 - Мой брат (фр.).]?» – спросила Эми, когда они прощались у двери комнаты её тёти.
   «К сожалению, у меня назначена встреча. До свидания, мадемуазель». И Лори наклонился, словно для того, чтобы поцеловать ей руку на иностранный манер, что шло ему гораздо больше, чем многим другим мужчинам. Но что-то в его лице заставило Эми сказать быстро и сердечно:
   «Нет, будь собой, Лори, и попрощайся со мной по-старому. Я бы предпочла сердечное английское рукопожатие всем сентиментальным прикладываниям к ручке, принятым во Франции».
   «До свидания, дорогая». – И с этими словами, произнесёнными тоном, который ей понравился, Лори покинул её, крепко, почти до боли, пожав ей руку.
   На следующее утро вместо обычного визита Лори послал Эми записку, которая заставила её улыбнуться в начале и вздохнуть в конце.
   Моя дорогая Наставница, пожалуйста, передай adieux [84 - Adieu – «прощай» (фр.).]от меня тёте и возрадуйся, потому что «Ленивый Лоуренс» уехал к своему дедушке, как примернейший мальчик. Приятной зимы, и пусть боги даруют тебе блаженный медовый месяц в Вальрозе! Я думаю, Фреду тоже пошла бы на пользу такая встряска. Передай ему это от меня вместе с поздравлениями.

С благодарностью, твой Телемах [85 - Сын Одиссея. Согласно Гомеру, став юношей, отправился на поиски отца, уехавшего на Троянскую войну.]

   «Какой молодец Лори! Я рада, что он уехал, – сказала Эми, одобрительно улыбнувшись. В следующее мгновение её лицо вытянулось, когда она оглядела пустую комнату, добавив с невольным вздохом: – Да, я рада, но как мне будет его не хватать».

Глава 17. Долина смертной тени

   Когда первая горечь прошла, семья смирилась с неизбежным и постаралась перенести это не падая духом, помогая друг другу возросшей привязанностью, которая появляется, чтобы нежно связать семью вместе в трудные времена. Они решили не думать о своём горе, и каждый по мере сил старался сделать этот последний год счастливым.
   Бет была отведена самая уютная комната в доме, и в ней было собрано всё, что девушка больше всего любила: цветы, картины, её пианино, маленький рабочий столик и ненаглядные кошечки. Туда переместились лучшие книги отца, мягкое кресло матери, письменный стол Джо, самые удачные эскизы Эми, а Мэг каждый день водила своих детей сюда в паломничество любви, чтобы доставить радость тёте Бет. Джон втайне ото всех выделил небольшую сумму, чтобы иметь удовольствие угощать больную фруктами, которые она так любила и о которых мечтала. Старая Ханна без устали готовила изысканные блюда, чтобы возбудить прихотливый аппетит девушки, роняя в еду слёзы во время готовки, а из-за моря приходили небольшие подарки и весёлые письма, казалось, приносившие тёплое дыхание и ароматы из стран, которые никогда не знали зимы.
   Здесь, лелеемая, как домашняя святая в своём святилище, сидела Бет, спокойная и занятая делом, как всегда, ибо ничто не могло изменить её милую, бескорыстную натуру, и даже готовясь уйти из жизни, она старалась сделать счастливее тех, кого она была вынуждена оставить.
   Ослабевшие пальцы Бет никогда не знали покоя, и одним из её развлечений было мастерить маленькие вещицы для школьников, ежедневно проходивших мимо дома, бросать из окна варежки для пары посиневших от холода рук, игольницу для какой-нибудь маленькой мамы множества кукол, перочистки для юных писцов, с трудом пробирающихся сквозь дебри крючков и палочек, альбомы с вырезками для глаз, любящих рассматривать картинки, и всевозможные милые приспособления, пока дети, вынужденные взбираться по лестнице учений, не обнаружили, что их путь усыпан цветами, и не стали считать нежную дарительницу своего рода феей-крёстной, которая сидела наверху, осыпая их подарками, чудесным образом соответствующими их вкусам и потребностям. Если Бет и хотела какого-то вознаграждения, она находила его в светящихся от радости маленьких лицах, всегда обращённых к её окну с кивками и улыбками, и в забавных коротких письмах, приходивших к ней полными клякс и слов благодарности.
   Первые несколько месяцев были очень счастливыми, и Бет часто оглядывала свою залитую солнцем комнату, говоря: «Как красиво!», когда все домашние собирались вместе у неё, дети пихались и шумели на полу, мать и сёстры сидели рядом за работой, а отец читал своим приятным голосом некоторые места из мудрых старых книг, которые, казалось, содержали много добрых и утешительных слов, таких же актуальных сейчас, как и столетия назад, когда они были написаны, – комната превратилась в маленькую часовню, где отец-священник учил свою паству трудным урокам, которые все должны усвоить; он пытался показать, что любовь может утешить надежда, а смирение становится возможным благодаря вере. Это были простые проповеди, проникавшие прямо в души тех, кто их слушал, ибо отец был священником Бога, и частая дрожь в голосе делала более красноречивыми слова, которые он произносил или читал.
   Это умиротворение явилось для всех них благом, чтобы подготовить их к грядущему скорбному часу, так как со временем Бет стала чаще говорить, что швейная игла «такая тяжёлая», а затем отложила её навсегда. Разговоры стали утомлять её, лица окружающих – беспокоить, боль всё сильнее заявляла о себе, и безмятежный дух Бет был печально омрачён недугом, терзавшим ее слабую плоть. Увы! Какими тяжкими были дни, какими бесконечно долгими – ночи, как болели сердцем и как страстно молились те, кто любил её больше всего, когда они были вынуждены видеть исхудавшие руки, умоляюще протянутые к ним, и слышать горький крик: «Помогите мне, помогите!», понимая, что помочь ей нельзя. Печальное помрачение безмятежной души, острая борьба молодой жизни со смертью, – и то, и другое было милосердно кратким, а затем естественное сопротивление закончилось, прежняя умиротворённость Бет вернулась к ней, сделав её ещё более прекрасной, чем когда-либо. С разрушением её хрупкого тела душа Бет окрепла, и хотя она мало говорила, окружающие чувствовали, что она готова, видели, что первый призванный пилигрим был самым достойным, и ждали вместе с ней на берегу, пытаясь увидеть лучезарных существ, которые придут, чтобы принять её к себе, когда она переправится через реку.
   Джо не отходила от неё ни на час с тех пор, как Бет сказала: «Я чувствую себя сильнее, когда ты со мной». Она спала на кушетке в комнате Бет, часто просыпаясь, чтобы поддерживать огонь в камине, накормить, поднять или обслужить терпеливое существо, которое редко о чём-либо просило, «стараясь не доставлять хлопот». Весь день она бродила по комнате, ревнуя к любой другой сиделке и гордясь тем, что выбрали её, больше, чем любой другой честью, которая когда-либо выпадала на её долю в жизни. Для Джо это были драгоценные и полезные часы, ибо теперь её сердце проходило ту школу, в которой нуждалось. Уроки терпения были преподаны ей так деликатно, что она не могла не усвоить их: милосердие ко всем, прекрасная натура, которая может простить и по-настоящему забыть любое зло, верность долгу, облегчающему самые большие трудности, истинная преданность безбоязненной и безоговорочной вере.
   Просыпаясь, Джо часто обнаруживала, что Бет читает свою потрёпанную книжечку, слышала, как сестра тихо поёт, чтобы скоротать бессонную ночь, или видела, как она закрывает лицо ладонями, и её слёзы медленно струятся сквозь прозрачные пальцы, и Джо лежала, наблюдая за ней, слишком глубоко задумавшись, чтобы плакать, чувствуя, что Бет по-своему, непосредственно и неэгоистично пытается отучить себя от дорогой ей прежней жизни и подготовить себя к миру иному с помощью священных утешительных слов, тихих молитв и музыки, которую она так любила.
   Созерцание этого повлияло на Джо больше, чем самые мудрые проповеди, самые священные псалмы, самые пылкие молитвы, которые могли звучать из любых уст. Ибо глазами, прояснившимися от многих слёз, и сердцем, смягчённым нежнейшей печалью, она познала красоту жизни своей сестры – небогатой событиями, бескорыстной, но полной подлинных добродетелей, которые «цветущим в прахе пахнут лепестком [86 - Из стихотворения Джеймса Ширли «Гимн Калхаса на Похоронах Аякса После Спора Аякса и Одиссея» (прим. пер.).]», самозабвение, благодаря чему о самых смиренных людях на земле быстрее всего вспоминают на небесах, – истинное достижение, доступное всем.
   Как-то ночью Бет просматривала книги на своём столике в поисках той, которая могла бы заставить её забыть о смертельной усталости, которую было почти так же трудно вынести, как боль, и, переворачивая страницы своего с детства любимого «Путешествия пилигрима», она нашла маленький листок бумаги, исписанный неразборчивым почерком Джо. Имя на нём привлекло её внимание, и размытые строки убедили её в том, что на него падали слёзы.
   «Бедная Джо! Она крепко спит, так что не буду её будить, чтобы спросить разрешения прочесть. Она показывает мне все свои произведения, не думаю, что она будет возражать, если я взгляну и на это стихотворение», – подумала Бет, взглянув на свою сестру, лежащую на ковре, рядом с каминными щипцами, готовая проснуться, как только бревно рассыплется на угли.
//-- МОЕЙ БЕТ --//

     Терпеливо сидишь ты в тени,
     Ждёшь лучей благодатного света.
     Беспокойный наш дом, наши дни
     Освящает он – мы им согреты.

     От печалей, надежд, от оков
     Земных радостей свет нас избавит,
     Так рябь волн у речных берегов
     Всегда бьется о гальку и гравий.

     Ты стоишь у реки… о сестра!
     Ты уйдешь от меня, от раздоров
     И забот в свой ликующий рай,
     Я прошу о немногом: о добром,

     Мне оставь добродетелей дар,
     Что недолгую жизнь украшали…
     Дорогая, терпения дай,
     Укреплявшего стойкость в морали.

     И дай мужества – стать похрабрей…
     Устелился путь долга цветами —
     Под смиренной походкой твоей,
     Под твоими босыми ногами.

     Милосердие дай – чтобы я
     Стала кроткой, всю злобу простила
     Ради вечной любви… и таят
     Дни грядущего новые силы.

     С каждым днём уменьшается боль
     После нашей разлуки – усвою
     Я урок, и потеря, что столь
     Угнетала – даст что-то иное.

     Прикасается горе ко мне —
     Оттого стану я безмятежней
     Устремлюсь к миру духа извне,
     Устремлюсь – и не стану я прежней.

     Тогда с берега нашего я
     Буду видеть тебя и твой берег,
     Подожди же, родная моя,
     Мы с тобой будем вместе, я верю.

     Моя Вера с Надеждой придут,
     Словно ангелы – дочери грусти,
     И к тебе поведут, и мой дух
     В дом на том берегу к тебе впустят.

   Какими бы испачканными кляксами, несовершенными и слабыми ни были эти строки, они оставили на лице Бет след невыразимого утешения, ибо единственным, о чём она сожалела, было то, что ею было сделано так мало, но стихи, казалось, убеждали её в том, что жизнь была прожита не напрасно и что её уход не принесёт родным отчаяния, которого она боялась. Пока она сидела, сжимая в руках листок, обугленное полено в камине развалилось на части. Джо вскочила, разворошила угли в камине и подкралась к кровати, надеясь, что Бет заснула.
   «Я не сплю, но так счастлива, дорогая. Видишь, я нашла это и прочитала. Я знала, что ты будешь не против. Неужели я стала для тебя всем этим, Джо?» – спросила она с задумчивой, смиренной серьёзностью.
   «О, Бет, намного, намного больше!» – И голова Джо склонилась на подушку рядом с головой сестры.
   «Тогда я не считаю, что прожила свою жизнь впустую. Я не так хороша, какой ты меня описала, но я старалась поступать правильно. И теперь, когда уже слишком поздно даже начинать делать что-то большее, это такое утешение – знать, что кто-то так сильно любит меня и чувствует, что я чем-то помогла».
   «Больше, чем кто бы то ни был во всём мире, Бет. Раньше я думала, что не смогу отпустить тебя, но я свыкаюсь с мыслью, что не теряю тебя, что ты станешь значить для меня больше, чем когда-либо, и смерть не сможет разлучить нас, хотя кажется, что грядёт разлука».
   «Я знаю, что смерти это не удастся, и я больше не боюсь её, потому что уверена, что останусь твоей Бет, буду любить и помогать тебе больше, чем при жизни. Ты должна занять моё место, Джо, и быть всем для отца и матери, когда меня не станет. Они обратятся к тебе за помощью, не подведи их, и если тебе будет трудно справляться в одиночку, помни, что я не забуду о тебе, и что ты станешь счастливее, помогая своим близким, чем если ты напишешь великолепные книги или объездишь весь мир, потому что любовь – это единственное, что мы можем унести с собой, когда уйдём в другой мир, и она облегчает наш конец».
   «Я постараюсь, Бет». И именно тогда Джо отказалась от своих прежних устремлений, посвятила себя новому и лучшему призванию, признав убожество остальных желаний и почувствовав благословенное утешение веры в бессмертие любви.
   Итак, весенние дни приходили и уходили, небо прояснялось, земля покрывалась зеленью, цветы довольно рано начали распускаться, и птицы вернулись как раз вовремя, чтобы проститься с Бет, которая, как усталый доверчивый ребёнок, цеплялась за руки, которые направляли её всю жизнь, а теперь Отец и Мать нежно провели её по Долине Тени, чтобы вручить Богу.
   Редко, разве только в книгах, умирающие произносят запоминающиеся слова, удостаиваются видений или уходят с блаженным выражением лица, и те, кто провожал многих умирающих, знают, что для большинства из них конец наступает так же естественно и просто, как сон. Как и надеялась Бет, «отлив прошёл легко», и в тёмный предрассветный час, на той же груди, на которой она сделала свой первый вдох, она тихо сделала свой последний выдох, без прощальных слов, но с любящим взглядом, с лёгким «ах».
   Со слезами и молитвами Мать и сёстры нежными руками подготовили её к долгому сну, который никогда больше не омрачится страданием; их благодарные глаза увидели на лице покойной прекрасную безмятежность, которая вскоре пришла на смену печальному терпению, так долго терзавшему их сердца, и с благоговейной радостью поняли, что смерть их любимицы явилась ей как добрый ангел, а не как призрак, наводящий ужас.
   Когда наступило утро, огонь в камине погас впервые за много месяцев, место Джо опустело, и в комнате наступила тишина. Но птичка беспечно пела на распускающейся ветке неподалеку от дома, подснежники только что распустились по окном, и весеннее солнце лило свой свет, как благословение, на безмятежное лицо на подушке, лицо, полное такого лишённого страдания покоя, что те, кто любил его больше всего на свете, улыбались сквозь слёзы и благодарили Бога за то, что Бет наконец хорошо.

Глава 18. Учимся забывать

   Нотация Эми пошла Лори на пользу, хотя, конечно, он понял это только гораздо позже. Мужчины редко осознают такие вещи, потому что, когда женщины выступают в роли наставниц, владыки всего сущего игнорируют советы, пока не убедятся, что они сами намеревались поступить именно так, как им советовали. Затем они действуют в соответствии с этим советом, и, если добиваются успеха, они признают заслуги немощнейших сосудов [87 - …обращайтесь с женами благоразумно, как с немощнейщим сосудом… – 1-е послание ап. Петра, 3:7 (прим. пер.).] лишь наполовину. Если же они терпят неудачу, то великодушно возлагают на женщин всю ответственность за это. Лори вернулся к своему деду и был беззаветно предан ему в течение нескольких недель, и старый джентльмен заявил, что климат Ниццы чудесно повлиял на внука, посоветовав ему испытать это воздействие снова. Молодой джентльмен только об этом и мечтал, но после того, как он получил такой нагоняй от Эми, даже слонам вряд ли удалось бы затащить его туда. Гордость не позволяла ему вернуться, и всякий раз, когда его желание поехать усиливалось, он подкреплял свою решимость, повторяя слова, которые произвели на него глубокое впечатление: «Я презираю тебя», «Сделай что-нибудь исключительное и заставь её полюбить тебя».
   Лори часто прокручивал эту тему в своей голове, и вскоре дошёл до того, что признал: он действительно был эгоистичным и ленивым, но потом подумал, что когда у человека большое горе, он может предаться всевозможным капризам, пока не переживёт свою боль до конца. Он осознал, что его растоптанные чувства теперь совершенно умерли, и, хотя он никогда не перестанет быть преданным плакальщиком, не было никакого повода носить траур демонстративно. Джо не полюбит его, но он мог бы заставить её себя уважать и восхищаться им, совершив поступок, призванный доказать, что отказ девушки не испортил ему жизнь. Он всегда собирался что-нибудь сделать, и совет Эми был совершенно излишним. Он только ждал, пока вышеупомянутые растоптанные чувства будут пристойно похоронены. Сделав это, он ощутил, что готов «скрыть своё разбитое сердце и продолжить трудиться».
   Как Гёте, испытывая радость или горе, выражал это в песнях, так и Лори решил забальзамировать свою любовную печаль в музыке и сочинить реквием, который должен был растревожить душу Джо и растопить сердце каждого слушателя. Поэтому в следующий раз, когда старый джентльмен решил, что внук стал беспокойным и угрюмым, и велел ему уехать, Лори отправился в Вену, где жили его друзья-музыканты, и принялся за работу с твёрдой решимостью выразить себя в музыке. Но то ли горе было слишком велико, чтобы воплотиться в музыке, то ли музыка была слишком бестелесной, чтобы поддержать смертного в печали, но вскоре он обнаружил, что написать реквием в данный момент ему не по силам. Было очевидно, что его разум ещё не пришёл в рабочее состояние, и мысли необходимо было прояснить, так как он поймал себя на том, что на пике меланхоличного напряжения напевает танцевальную мелодию, которая живо напоминала о бале в честь Рождества в Ницце, особенно о толстом французе, и из-за этого сочинение трагического произведения на время приостановилось.
   Затем он попробовал написать оперу, ибо поначалу ничто не казалось невозможным, но и здесь перед ним встали непредвиденные трудности. Он хотел, чтобы Джо была главной героиней, и призвал на помощь память, чтобы вооружиться нежными воспоминаниями и романтическими образами своей любви. Но память предала Лори, и, словно одержимая своенравным характером девушки, позволяла вспомнить лишь странности, недостатки и причуды Джо, выставляя её только с самых неприглядных сторон – выбивающей половики с головой, повязанной пёстрым платком, забаррикадировавшуюся от него диванной подушкой или обливающей холодной водой его страсть а-ля миссис Гаммидж, – и непреодолимый смех портил романтичную картину, которую он пытался нарисовать. Опера никак не могла вместить в себя Джо, и ему пришлось отказаться от своей затеи со словами «Ей-богу, эта девчонка просто мучение!», и он вцепился в свои волосы, как подобает растерянному композитору.
   Когда он огляделся в поисках другой, менее упрямой девицы, которую можно было бы увековечить в мелодии, память с самой услужливой готовностью выдала одну из них. У этого видения было много лиц, но у неё всегда были золотистые волосы, она была окутана прозрачным облаком и легко парила перед его мысленным взором в манящем хаосе роз, павлинов, белых пони и голубых лент. Он не дал благодушному призраку никакого имени, но он принял эту даму за свою героиню и очень полюбил её, что было неизбежно, так как он наделил её всеми мыслимыми талантами и прелестями на свете и заслонял её, невредимую, от невзгод, которые уничтожили бы любую смертную женщину.
   Благодаря этому приливу вдохновения какое-то время у него всё шло гладко, но постепенно работа потеряла своё очарование, и он забывал сочинять, сидя в задумчивости с пером в руке, или бродил по оживлённому городу, чтобы получить какие-то новые впечатления и освежить свой ум, который, казалось, пребывал в некотором беспокойстве той зимой. Он мало что делал, но много думал и осознавал, что помимо его воли в нём происходит какая-то перемена. «Возможно, это кипение гения. Я дам ему вскипеть и посмотрю, что из этого выйдет», – сказал он с тайным подозрением, что всё это время кипел не гений, а происходило нечто гораздо более обычное. Что бы это ни было, но у этого кипения был какой-то смысл, ибо в Лори росло недовольство своей беспечной жизнью, он начал тосковать по какой-то реальной и серьёзной работе, которой можно было бы отдаться и душой и телом, и, наконец, пришёл к мудрому заключению, что не все, кто любит музыку, являются композиторами. Вернувшись после посещения одной из великих опер Моцарта, великолепно исполненной в Королевском театре, он просмотрел партитуру своего произведения, сыграл несколько лучших партий, сел, уставившись на бюсты Мендельсона, Бетховена и Баха, которые благосклонно взирали на него. Затем он внезапно порвал ноты своей оперы, одну страницу за другой, и, когда последний листок выпорхнул из его рук, он серьёзно сказал себе:
   «Она права! Талант – это не гений, и невозможно по своей воле сделать его таким. По-настоящему гениальная музыка лишила меня тщеславия, как Рим лишил её своих амбиций, и я больше не буду никого обманывать. Но что же мне теперь делать?»
   На этот вопрос было трудно ответить, и Лори пожалел, что ему не приходится зарабатывать на хлеб насущный. Теперь, как никогда вовремя, представилась подходящая возможность «пойти к чёрту», как он однажды сильно выразился, потому что у него было много денег, но нечем заняться, а дьявол, как говорится, любит предоставлять работу для богатых и праздных рук. У бедняги было достаточно искушений извне и изнутри, но он довольно хорошо противостоял им, потому что, как бы он ни дорожил свободой, он больше ценил честность и доверие, поэтому его обещание деду и его желание иметь возможность честно смотреть в глаза женщинам, которые любили его, и говорить им «Всё в порядке», оберегали его и держали в равновесии.
   Вполне вероятно, что какая-нибудь миссис Гранди [88 - Собирательный образ придирчивого, мелочного человека.] заметила бы: «Я этому не верю, мальчишки есть мальчишки, молодые мужчины должны совершать ошибки молодости, а женщины не должны ждать от них чудес». Осмелюсь сказать, что хотя вы не верите, миссис Гранди, но тем не менее это правда. Женщины сами творят много чудес, и я убеждена, что они могут даже повысить планку мужественности, если откажутся повторять подобные высказывания. Пусть мальчишки остаются мальчишками, чем дольше, тем лучше, и пусть молодые люди совершают ошибки молодости, если им это необходимо. Но матери, сёстры и друзья могут помочь совершить их поменьше и уберечь многих молодых людей от развращённости, веря и показывая, что они считают вполне вероятной приверженность добродетелям, которые делают мужчин наиболее мужественными в глазах хороших женщин. Если это всего лишь женское заблуждение, не мешайте нам наслаждаться им, пока это возможно, потому что без этого красота и романтика жизни будут наполовину утрачены, и печальные предчувствия наполнят горечью все наши надежды на храбрых, добросердечных маленьких мальчиков, которые всё ещё любят своих матерей больше, чем самих себя, и не стыдятся признаться в этом.
   Лори думал, что задача забыть свою любовь к Джо захватит все его жизненные силы на долгие годы, но, к своему великому удивлению, он обнаружил, что с каждым днём это становится всё легче переносить. Сначала он отказывался в это верить, злился на себя и не мог этого понять, но наши чувства – любопытные и противоречивые явления, и время и природа действуют по своей воле, вопреки нам. Сердце Лори никак не хотело болеть. Рана настойчиво заживала с удивляющей его быстротой, и вместо того, чтобы пытаться забыть, он обнаружил, что силится вспомнить. Он не предвидел такого поворота событий и не был готов к нему. Он испытывал отвращение к самому себе, удивлялся собственному непостоянству и был полон странной смеси разочарования и облегчения оттого, что он смог так быстро оправиться от столь страшного удара. Он пытался тщательно разворошить угли своей потерянной любви, но они отказывались вспыхивать ярким пламенем. Осталось только спокойное мерцание, которое согревало и шло ему на пользу, не доводя до лихорадки, и он был вынужден с неохотой признать, что мальчишеская страсть постепенно уступала место более сдержанному чувству, очень нежному, немного грустному и всё ещё обиженному, что, несомненно, пройдёт со временем, оставив лишь братскую привязанность, которая будет длиться непрерывно до конца дней.
   Когда слова «братская любовь» промелькнули у него в голове во время одного из приступов его задумчивости, он улыбнулся и взглянул на портрет Моцарта, висевший перед ним.
   «Что ж, он был великим человеком, и когда он не смог добиться одной сестры, то взял в жёны другую и был счастлив».
   Лори не произнёс этого, но он об этом подумал, и в следующее мгновение поцеловал маленькое старое колечко, сказав себе: «Нет, я не смогу! Я не забыл её, я никогда не забуду. Я попробую ещё раз, и если ничего не выйдет, ну тогда я…»
   Оставив фразу незаконченной, он схватил перо и бумагу и написал Джо, что не может ни на что решиться, пока есть хоть малейшая надежда, что она передумает. Не могла бы она, не хочет ли она позволить ему вернуться домой и быть счастливым? Ожидая ответа, он ничего не делал, но был активен, потому что его лихорадило от нетерпения. Наконец ответ пришёл и окончательно его успокоил, потому что Джо решительно не может и не хочет. Она поглощена Бет и никогда больше не желает слышать слова «любовь». К тому же, она умоляла его обрести счастье с кем-нибудь другим, но всегда хранить маленький уголок в своём сердце и для своей любящей сестры Джо. В постскриптуме она просила его не говорить Эми, что Бет стало хуже, она и так вернётся домой весной, и не было необходимости омрачать остатки её пребывания за границей. Время ещё есть, даст Бог, но Лори должен писать ей почаще и не допустить, чтобы она чувствовала себя одинокой, тосковала по дому или волновалась.
   «Так я и сделаю, напишу прямо сейчас. Бедняжка, боюсь, ей будет грустно возвращаться домой». – И Лори открыл свой письменный стол, как будто письмо к Эми было надлежащим завершением предложения, оставленного незаконченным несколько недель назад.
   Но в тот день он не написал письма, потому что, просматривая свою любимую газету, он наткнулся на нечто, изменившее его намерение. Несколько писем Джо в беспорядке лежали на одной стороне стола среди счетов, паспортов и различных деловых документов, а на другой стороне лежали три записки от Эми, аккуратно перевязанные одной из её голубых лент и мило напоминавшие о маленьких засохших розах, спрятанных внутри конвертов. С отчасти извиняющимся, отчасти обрадованным выражением лица Лори собрал все письма Джо, разгладил, сложил и аккуратно убрал их в маленький ящик стола, постоял минуту, задумчиво поворачивая кольцо на пальце, затем медленно снял его, положил к письмам, запер ящик и вышел послушать Торжественную мессу в церкви Святого Стефана, чувствуя себя, как будто состоялись похороны, и хотя он не был слишком подавлен горем, это казалось более подходящим способом провести остаток дня, чем писать письма очаровательным молодым леди.
   Письмо, однако, было отправлено очень скоро, и ответ на него пришёл быстро, потому что Эми скучала по дому и призналась в этом с совершенно очаровательной откровенностью. Переписка лихо закрутилась, и письма летали туда и обратно с неизменной регулярностью всё начало весны. Лори продал свои бюсты, сделал из страниц своей оперы розжиг для огня и вернулся в Париж, надеясь, что кто-нибудь скоро к нему присоединится. Он отчаянно хотел поехать в Ниццу, но ждал приглашения, а Эми не хотела этого делать, потому что как раз в то время переживала некий личный опыт, из-за чего предпочла бы избежать насмешливых взглядов «нашего мальчика».
   Фред Воэн вернулся и задал вопрос, на который она когда-то решила ответить: «Да, согласна», но теперь она сказала: «Нет, благодарю», по-доброму, но твёрдо, потому что в тот момент мужество оставило её, и она обнаружила, что для удовлетворения нового страстного желания, которое наполнило её сердце нежными надеждами и страхами, требовалось нечто большее, чем деньги и положение. Фраза «Он хороший парень, Эми, но не тот мужчина, который, как я думаю, мог бы тебе когда-нибудь понравиться», как и выражение лица Лори, когда он это говорил, постоянно крутилась у неё в голове так же назойливо, как и её собственные слова, когда она показала взглядом, если не вслух: «Я выйду замуж ради денег». Ей было неприятно это вспоминать, теперь она предпочла бы забрать свои слова обратно, ведь это прозвучало так недостойно женщины. Она не хотела, чтобы Лори считал её бессердечным, суетным созданием. Теперь ей и вполовину не так хотелось быть покорительницей общества, как хотелось быть женщиной, достойной любви и уважения. Она была так рада, что он не возненавидел её за те ужасные слова, которые она ему говорила, но воспринял их просто прекрасно и стал относиться к ней добрее, чем прежде. Переписка с ним была для неё огромным утешением, потому что письма из дома приходили очень нерегулярно и даже когда она их получала, те и наполовину не были такими приятными, как от Лори. Отвечала она на них не только с удовольствием, но и из чувства долга, потому что бедняга был несчастен и нуждался в ласке, так как каменное сердце Джо оставалось непреклонным. Ей следовало бы сделать над собой усилие и попытаться полюбить Лори. Не может быть, чтобы это было столь трудно, многие гордились бы и радовались, что такой милый юноша любит их. Но Джо никогда не вела себя как другие девушки, так что ей оставалось только быть к Лори как можно добрее, относясь к нему как к брату.
   Если бы со всеми братьями обращались так же, как с Лори в тот период, они были бы гораздо более счастливыми существами, чем сейчас. Теперь Эми никогда не читала нотаций. Она спрашивала его мнение по всем вопросам, интересовалась всем, что он делал, дарила ему милые безделушки и по два раза в неделю посылала письма, полные весёлых сплетен, сестринских признаний и очаровательных зарисовок прелестных пейзажей, которые её окружали. Поскольку немногие братья удостаиваются того, что сёстры носят их письма с собой в кармашках, внимательно читают и перечитывают их, плачут, когда получают в ответ короткие записки, целуют послания, если они достаточно длинные, и бережно хранят каждое из них, и мы не будем намекать на то, что Эми совершила какую-либо из этих нежных глупостей. Но той весной она определённо стала немного бледнее и задумчивее, почти совсем утратила тягу к обществу и часто выезжала рисовать эскизы в одиночестве. Когда она возвращалась из этих поездок, ей обычно было мало что показать, но, осмелюсь предположить, что она изучала природу, часами сидя на террасе в Вальрозе, сложа руки, или рассеянно делая эскиз какого-нибудь образа, который приходил ей в голову: фигуру рослого рыцаря, вырезанного на могильной плите, молодого человека, спящего в траве с надвинутой на глаза шляпой, или девушку с вьющимися волосами в великолепном наряде, прогуливающуюся по бальному залу под руку с высоким джентльменом, при этом оба лица были размыты в соответствии с последним веянием в искусстве, что было допустимо, но не совсем удовлетворительно.
   Тётушка подумала, что её племянница сожалеет из-за своего отказа Фреду, и Эми, поняв, что отрицать это бесполезно, а объяснить невозможно, не стала мешать ей думать, как ей угодно, но позаботилась о том, чтобы Лори узнал об отбытии Фреда в Египет. Только и всего, но он всё понял и, вздохнув с облегчением, сказал себе с видом умудрённого жизнью человека:
   «Я был уверен, что она передумает. Бедный старина Фред! Я прошёл через это и могу только посочувствовать».
   Произнеся это, он глубоко вздохнул, а затем, словно отдав свой долг прошлому, взобрался с ногами на диван и насладился чтением письма от Эми.
   Пока за границей происходили эти перемены, в дом семьи Марч пришла беда. Но письмо, в котором говорилось, что Бет слабеет, до Эми не дошло, а следующее письмо застало её в Веве, поскольку майская жара выгнала Кэрролов туда из Ниццы, и они медленно продвигались в Швейцарию через Геную и итальянские озёра. Она перенесла новости очень хорошо и спокойно подчинилась семейному решению, что ей не следует сокращать свой визит, потому что, поскольку было уже слишком поздно прощаться с Бет, ей лучше остаться за границей и дать расстоянию смягчить свою печаль. Но на сердце у неё было очень тяжело, она мечтала оказаться дома и каждый день с тоской смотрела в сторону озера, ожидая, что Лори приедет и утешит её.
   Он действительно приехал очень скоро, потому что он был в Германии, и хотя одна и та же почтовая служба доставляла письма им обоим, потребовалось несколько лишних дней, чтобы письмо добралось до него. Как только Лори прочитал его, он собрал свой рюкзак, попрощался с другими пешими путешественниками и отправился выполнять своё обещание с душой, полной радости и печали, надежды и тревожного ожидания.
   Веве был хорошо известен Лори и, как только лодка причалила к маленькой пристани, поспешил вдоль берега в сторону Ла Тур, где Кэрролы жили в пансионе. Гарсон был в отчаянии: вся семья отправилась на прогулку по озеру, но нет, белокурая мадемуазель могла быть сейчас в саду замка. Если бы месье потрудился присесть, то она бы предстала перед ним через мгновение. Но месье не мог ждать даже «мгновение» и в середине этой речи сам отправился на поиски мадемуазель.
   Милый старый сад на берегу прекрасного озера, с каштанами, шелестящими над головой, плющом, вьющимся повсюду, и чёрной тенью башни, пересекающей залитую солнцем воду. В одном углу широкой низкой стены стояла скамейка, и сюда Эми часто приходила почитать, порисовать или утешиться окружавшей её красотой. В тот день она сидела здесь, подперев голову рукой, с тоскующим по дому сердцем и печальным взглядом, думая о Бет и удивляясь, почему Лори не едет. Она не слышала, как он пересёк внутренний двор, и не видела, как он остановился в арке, которая вела из подземного хода в сад. Он постоял с минуту, глядя на неё по-новому, заметив то, чего никто никогда раньше не видел, – нежную сторону характера Эми. Всё в ней безмолвно говорило о любви и печали: покрытые пятнами от слёз письма у неё на коленях, чёрная лента, которой были перевязаны волосы, женская боль и терпение на лице, даже маленький крестик из чёрного дерева у неё на шее показался Лори трогательным, потому что это он подарил его ей, и она носила этот крестик в качестве своего единственного украшения. Если у него и были какие-то сомнения по поводу приёма, который она ему устроит, они развеялись в ту минуту, когда она подняла глаза и увидела Лори, и, бросив всё, подбежала к нему, восклицая тоном, в котором несомненно угадывались любовь и тоска:
   «О, Лори, Лори, я знала, что ты приедешь ко мне!»
   Я думаю, что в тот момент всё было сказано и решено, потому что, когда они некоторое время стояли вместе в полной тишине – темноволосая голова, покровительственно склонившаяся над светлой, – Эми почувствовала, что никто не может утешить и поддержать её лучше, чем Лори, а он решил, что Эми была единственной женщиной в мире, которая могла бы занять место Джо в его сердце и осчастливить. Он не сказал ей этого, но она не была разочарована, потому что оба почувствовали правду, были довольны и с радостью оставили остальное невысказанным.
   Через мгновение Эми вернулась на своё прежнее место, и пока она вытирала слёзы, Лори собирал разбросанные бумаги, обнаружив во множестве потрёпанных писем и многозначительных набросков предвестники доброго будущего. Когда он сел рядом с ней, Эми снова смутилась и покраснела при воспоминании о своём порывистом приветствии.
   «Я не могла себя сдержать, мне было так одиноко и грустно, и я так тебе обрадовалась. Это было так неожиданно – поднять глаза и увидеть тебя, как раз когда я начала бояться, что ты не приедешь», – сказала она, тщетно пытаясь говорить совершенно естественно.
   «Я приехал, как только узнал. Я хотел бы сказать что-нибудь, чтобы утешить тебя в связи с потерей дорогой малышки Бет, но я могу только посочувствовать, и…» – Он не смог продолжить, потому что тоже внезапно смутился и не совсем понимал, что нужно говорить. Ему очень хотелось положить голову Эми себе на плечо и сказать ей, чтобы она хорошенько выплакалась, но он не осмелился, потому вместо этого взял её за руку и сочувственно пожал, что было красноречивее слов.
   «Тебе не нужно ничего говорить, ты и так меня успокаиваешь, – тихо сказала она. – Бет теперь хорошо, и она счастлива, я не должна желать её вернуть, но я боюсь возвращаться домой, как бы мне ни хотелось всех увидеть. Не будем говорить об этом, потому что я сейчас заплачу, и я хочу насладиться твоим присутствием, пока ты рядом. Тебе не нужно сразу возвращаться обратно, не так ли?»
   «Нет, если ты хочешь, чтобы я остался, дорогая».
   «Я хочу, очень хочу. Тётя и Фло очень добры, но я считаю тебя членом нашей семьи, и я бы успокоилась, побыв с тобой некоторое время».
   Эми говорила и была так похожа на тоскующего по дому ребёнка, чьё сердце переполняла скорбь, что Лори сразу забыл о своей застенчивости и дал ей именно то, что она хотела – ласку, к которой она привыкла, и ободряющую беседу, в которой она нуждалась.
   «Бедняжка, у тебя такой вид, словно ты сейчас заболеешь от горя! Я хочу позаботиться о тебе, так что не плачь больше, лучше пойдём прогуляемся, ветер слишком холодный, чтобы сидеть здесь на скамейке», – сказал он наполовину ласковым, наполовину командным тоном, который понравился Эми. Лори завязал ленты её шляпы, взял под руку и начал водить взад-вперёд по солнечной дорожке под молодыми листьями каштанов. Он чувствовал себя более непринуждённо на ногах, а Эми было приятно опереться на сильную руку, видеть улыбку на знакомом лице и слышать голос, ласково говорящий с ней одной.
   Причудливый старый сад стал убежищем для многих пар влюблённых и, казалось, был создан специально для них, таким освещённым солнцем и уединённым он был, и в нём не было ничего, кроме башни, возвышавшейся над ними, и широкого, покрытого рябью, озера внизу, уносившего эхо их слов. Целый час эта новая пара гуляла и разговаривала, или отдыхала у стены, наслаждаясь милыми впечатлениями, которые придавали очарование времени и месту, и когда далёкий от романтики звонок к обеду предупредил их о том, что нужно уходить, Эми почувствовала, будто в том саду замка она оставила всё бремя одиночества и печали.
   В тот момент, когда миссис Кэррол увидела изменившееся лицо девушки, её озарила новая догадка, и она воскликнула про себя: «Теперь я всё поняла – детка тосковала по молодому Лоуренсу. Господи, подумать только!»
   С похвальным благоразумием добрая леди промолчала и не проявила никаких признаков своего озарения, но сердечно попросила Лори остаться, а Эми она предложила насладиться его обществом, так как это принесет ей больше пользы, чем столь долгое уединение. Эми была образцом послушания, и так как её тётя много занималась Фло, ей пришлось развлекать своего друга самой, что она и делала с гораздо большим, чем обычно, успехом.
   В Ницце Лори бездельничал, а Эми его распекала. В Веве Лори никогда не сидел сложа руки, но постоянно гулял, ездил верхом, плавал на лодке или чрезвычайно энергично учился, в то время как Эми восхищалась всем, что он делал, и следовала его примеру с такой готовностью и неукоснительностью, как только могла. Он сказал, что перемена произошла из-за климата, и она не стала с ним спорить, радуясь подобному оправданию для восстановления своего собственного самочувствия и настроения.
   Бодрящий воздух пошёл им обоим на пользу, и физические нагрузки привели к благотворным изменениям как в сознании, так и в теле. Казалось, они получили более ясное представление о жизни и долге там, среди вечных гор. Свежий ветер развеял сомнения, обманчивые фантазии и мрачные туманы.
   Тёплое весеннее солнце пробудило всевозможные возвышенные идеи, нежные надежды и счастливые мысли. Озеро, казалось, смыло все беды прошлого, а величественные старые горы благосклонно взирали на них сверху вниз, говоря: «Детки, любите друг друга».
   Несмотря на недавнее горе, это было очень счастливое время, такое счастливое, что Лори не мог решиться нарушить его ни единым словом. Ему потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от удивления, вызванного исцелением от своей первой и, как он твёрдо верил, последней и единственной любви. Он оправдывал себя за кажущееся предательство мыслью о том, что сестра Джо была почти такой же, что и сама Джо, и убеждением, что было бы невозможно полюбить любую другую женщину, кроме Эми, так скоро и так сильно. Его первое сватовство было бурным, и он оглядывался назад, как будто через долгие годы с чувством жалости, смешанного с раскаянием. Он не стыдился этого опыта, но стал думать об этом как об одном из горько-сладких переживаний своей жизни, за которое он мог быть благодарен, когда боль пройдёт. Он решил, что его второе предложение должно быть как можно более спокойным и простым. Не было никакой необходимости устраивать бурных сцен, едва ли нужно было прямо говорить Эми, что он любит её, она поняла это без слов и уже давным-давно дала ему ответ. Всё произошло само собой, никто не стал бы протестовать, и он знал, что все будут довольны, даже Джо. Но если нашу первую маленькую страсть жестоко погасили, мы склонны быть осторожными и медлительными, совершая вторую попытку, поэтому Лори медлил, наслаждаясь каждым часом и оставляя на волю случая произнесение слова, которое положило бы конец первой и самой приятной части его нового романа.

   Он предполагал, что скорее всего сделает предложение в саду замка при лунном свете, в самой изящной и благопристойной манере, но получилось с точностью до наоборот, поскольку всё разрешилось на озере в полдень с помощью нескольких незатейливых слов. Они катались на лодке всё утро, проплывая от мрачного Сен-Женгольфа к солнечному Монтрё, с Савойскими Альпами по одну сторону, Монт-Сен-Бернаром и Дан-дю-Миди – по другую, прелестным Веве в долине и Лозанной на холме за ним, безоблачным голубым небом над головой и ещё более голубым озером внизу, усеянным живописными лодками, похожими на белокрылых чаек.
   Они говорили о Бонниваре [89 - Франсуа де Боннивар (ок. 1493–1570) – швейцарский священник и историк, жизнь которого вдохновила Байрона на создание «Шильонского узника».], скользя на лодке мимо Шильона, и о Руссо, когда смотрели вверх на Кларан, где он писал свою «Элоизу» [90 - «Юлия, или Новая Элоиза» – роман Жан-Жака Руссо (1757–1760).]. Ни он, ни она не читали эту книгу, но оба знали, что это история любви, и каждый про себя задавался вопросом, была ли она хотя бы наполовину так интересна, как их собственная. Эми опустила руку в воду во время небольшой паузы, возникшей в их разговоре, и когда она подняла глаза, Лори опирался на вёсла и смотрел на неё с выражением, которое заставило её поспешно сказать, просто чтобы не молчать:
   «Ты, должно быть, устал. Отдохни немного и позволь грести мне. Это пойдёт мне на пользу, потому что с тех пор, как ты приехал, я совершенно обленилась и стала изнеженной».
   «Я не устал, но ты можешь взять одно весло, если хочешь. Тут достаточно места, хотя мне приходится сидеть посередине, иначе лодка будет крениться набок», – ответил Лори, как будто ему понравилось новое расположение.
   Чувствуя, что она не очень-то исправила ситуацию, Эми заняла предложенную ей Лори треть сиденья, откинула волосы с лица, и взялась за весло. Грести она умела хорошо, как и многое другое, и хотя она налегала на весло обеими руками, а Лори грёб только одной, вёсла двигались в такт, и лодка плавно скользила по воде.
   «Хорошо у нас получается, правда?» – спросила Эми, которая в этот момент не могла вынести молчания.
   «Так хорошо, что я хотел бы, чтобы мы всегда плыли в одной лодке. Ты выйдешь за меня, Эми?» – очень нежно спросил Лори.
   «Я согласна, Лори», – прозвучал очень тихий ответ.
   Затем они оба перестали грести и неосознанно дополнили отражение видов, расплывающихся в воде озера, красивой сценой человеческой любви и счастья.

Глава 19. Совсем одна

   Легко давать обещания о самопожертвовании, когда ты сам поглощён другой личностью, а сердце и душа очищаются хорошим примером. Но когда поддерживающий голос умолк, ежедневно преподносимый урок закончился, присутствие дорогого существа ушло, и не осталось ничего, кроме одиночества и горя, Джо обнаружила, что ей очень трудно сдержать своё обещание Бет. Как она могла «утешить отца и мать», когда её собственное сердце болело от непрекращающейся тоски по сестре, как она могла «сделать дом весёлым», если весь его свет, тепло и красота, казалось, ушли вместе с Бет, покинувшей старый дом ради нового, и где во всём мире она могла «найти себе какое-нибудь полезное, счастливое дело», чтобы заменить верное служение, которое было бы само по себе наградой? Она слепо и безнадёжно пыталась выполнить свой долг, втайне постоянно противясь ему, потому что ей казалось несправедливым, что её немногочисленные радости уменьшаются, бремя делается тяжелее, а жизнь становится всё труднее и труднее несмотря на то, что она трудится не покладая рук.
   Некоторым людям, казалось, выпадает весь солнечный свет, а другим достаётся лишь тень. Это было несправедливо, потому что она больше, чем Эми, старалась стать лучше, но так и не получила никакой награды, только разочарование, горе и тяжёлую работу.
   Бедная Джо, для неё это были мрачные дни, ибо что-то похожее на отчаяние охватило её, когда она подумала о том, чтобы провести всю свою жизнь в этом тихом доме, посвящая себя однообразным заботам, нескольким маленьким удовольствиям и долгу, который, казалось, никогда не станет легче выполнять.
   «Я не могу сдержать слово. Я никогда не была предназначена для такой жизни, и я знаю, что убегу и сделаю что-нибудь отчаянное, если кто-нибудь не придёт мне на помощь», – сказала она себе, когда её первые усилия пошли прахом и она впала в угрюмое, печальное состояние, которое часто наступает, когда человек сильной воли вынужден уступить неизбежному.
   Но кто-то действительно помог ей, хотя Джо не сразу узнала своих добрых ангелов, потому что они явились ей в виде знакомых людей, волшебство же их было простым и лучше всего подходившим бедной человеческой природе. Она часто просыпалась по ночам, думая, что Бет зовёт её, и когда вид маленькой пустой кровати заставлял её плакать и горько взывать в непокорной печали: «О, Бет, вернись! Вернись!» – она с тоской протягивала свои руки в пустоту не напрасно. Ибо, так же быстро услышав её рыдания, как однажды до неё дошёл едва слышный голос сестры, мать пришла, чтобы утешить её, не только словами, но и терпеливой нежностью, которая успокаивает прикосновением, слезами – немым напоминанием о большем горе, чем у Джо, и прерывистым шёпотом, более красноречивым, чем мольбы, потому что полное надежды смирение шло рука об руку с естественной печалью. Священные мгновения, когда сердце говорило с сердцем в ночной тишине, превращая скорбь в благословение, утоляющее горе и укрепляющее любовь. Почувствовав это, Джо стало казаться, что ей легче нести своё бремя, долг становится приятнее, а жизнь – более сносная, если смотреть на неё из безопасного укрытия материнских объятий.
   Когда больное сердце немного утешилось, беспокойный ум тоже обрёл помощь, ибо однажды она зашла в кабинет отца и, склонившись над милой седой головой, поднявшейся от бумаг, чтобы поприветствовать её со спокойной улыбкой, Джо очень скромно сказала: «Папа, поговори со мной, как ты разговаривал с Бет. Мне это нужно сейчас больше, чем ей, потому что я делаю всё не так».
   «Моя дорогая, ничто не сможет меня так утешить, как этот разговор», – ответил он с дрожью в голосе и обнял дочь обеими руками, как будто он тоже нуждался в помощи и не боялся просить о ней.
   Затем, сев в маленькое кресло Бет рядом с ним, Джо рассказала о своих бедах, о возмущённой скорби утраты, о бесплодных усилиях, которые обескураживали её, о недостатке веры, из-за чего жизнь казалась такой мрачной, и о том печальном замешательстве, которое мы обычно называем отчаянием. Она полностью ему доверилась, он оказал необходимую ей поддержку, и они оба нашли в этом утешение. Ибо пришло время, когда они могли разговаривать друг с другом не только как отец и дочь, но и как мужчина и женщина, способные с радостью быть полезными друг для друга со взаимным сочувствием и любовью. Счастливые, познавательные часы, проведённые там, в старом кабинете, который Джо называла «церковью одного адепта», откуда она вышла с обретённым мужеством, восстановленной бодростью и более смиренным духом. Ибо родители, научившие одно своё дитя, как бесстрашно встретить смерть, теперь пытались научить другое – принять жизнь без уныния или недоверия и использовать доступные прекрасные возможности с благодарностью и энергией.
   И другая помощь пришла к Джо – со стороны скромных, полезных обязанностей и удовольствий, чью благотворную роль в её спасении нельзя отрицать и которые она постепенно научилась замечать и ценить. Мётлы и кухонные полотенца уже не казались Джо такими отвратительными, какими были когда-то, потому что всем этим заведовала Бет, и что-то от её домовитого духа словно сохранилось в маленькой швабре или старой щётке, которые так и не выбросили. Пользуясь ими, Джо поймала себя на том, что напевает песни, которые раньше напевала сестра, подражая аккуратности Бет и нанося то тут, то там небольшие штрихи, поддерживающие свежесть и уют, что стало первым шагом к тому, чтобы сделать дом счастливым, хотя она и не догадывалась об этом, пока Ханна ей не сказала, одобрительно пожимая руку: «Чуткая вы малютка, удумали не дать нам соскучиться по нашей-то дорогой овечке. Мы мало говорим, да всё видим, и Господь вас вознаградит за это, увидите, уж Он вознаградит».
   Когда они вместе сидели за шитьём у Мэг, Джо заметила, насколько лучше стала её сестра, насколько красиво она стала говорить, как много она знала о добрых женских порывах, мыслях и чувствах, как она была счастлива с мужем и детьми и как много они все делали друг для друга.
   «Брак всё-таки – прекрасная вещь. Интересно, расцвела бы я хотя бы наполовину так, как ты, если бы тоже попробовала? – Уж я-то всегда считала, что да», – сказала Джо, сооружая воздушного змея для Деми в перевёрнутой вверх дном детской.
   «Это как раз то, что тебе нужно, чтобы раскрыть нежную женственную сторону твоей натуры, Джо. Ты похожа на плод каштана – колючая снаружи, но шелковисто-мягкая внутри, и у тебя прекрасное ядро, если до него добраться. Любовь однажды заставит тебя показать своё сердце, и тогда грубая оболочка спадёт».
   «Плоды каштанов раскрываются от мороза, мэм, и требуется хорошая встряска, чтобы они упали с дерева на землю. Мальчишки обожают собирать каштаны, а мне не хочется, чтобы они засунули меня в мешок», – ответила Джо, склеивая воздушного змея, которого никогда не унесёт ни один порыв ветра, потому что Дейзи привязала себя к нему вместо хвоста.
   Мэг рассмеялась, с радостью увидев слабый проблеск прежнего духа Джо, но она считала своим долгом отстаивать своё мнение с помощью всех доводов из своего арсенала, и сестринские беседы не пропали даром, тем более что двумя самыми действенными аргументами Мэг были дети, которых нежно любила Джо. Горе лучше всего раскрывает некоторые сердца, и Джо была почти готова к тому, чтобы её засунули в мешок. Ещё немного солнечного света, чтобы каштан созрел, и тогда уже не мальчишка будет нетерпеливо трясти дерево, а мужская рука потянется, чтобы осторожно вытащить ядро из кожуры и убедиться, что оно крепкое и сладкое. Если бы она заподозрила это, то закрылась бы покрепче и стала бы ещё более колючей, чем когда-либо, к счастью, она не думала о себе, поэтому, когда пришло время, она сама упала с дерева на землю.
   Итак, если бы она была героиней из нравоучительного сборника рассказов, она должна была бы в этот период своей жизни обрести совершенную святость, отреклась бы от мира и пошла творить добро в увядшем чепце, с религиозными брошюрами в кармане. Но, видите ли, Джо не была героиней, она была всего лишь борющейся с трудностями живой девушкой, как и сотни других, и она просто действовала в соответствии со своей природой, будучи грустной, сердитой, апатичной или активной, как подсказывало ей настроение. В высшей степени достойно говорить, что мы будем стремиться стать добродетельными, но мы не можем сделать этого сразу, и требуются длительные, мощные и совместные усилия, прежде чем некоторые из нас даже найдут правильную дорогу. Джо далеко продвинулась по этому пути, она училась исполнять свой долг и если у неё это не получалось, она чувствовала себя несчастной, но исполнять его бодро – ах, это было совсем другое дело! Она часто говорила, что хочет сделать что-то исключительное, как бы трудно это ни было, и теперь её желание исполнилось, ибо что может быть прекраснее, чем посвятить свою жизнь Отцу и Матери, стараясь сделать их дом таким же счастливым для них, каким они делали его для неё? И если трудности были необходимы для того, чтобы сделать усилия ещё исключительнее, что могло бы быть более трудной задачей для беспокойной, целеустремлённой девушки, чем отказаться от своих надежд, планов и желаний, с радостью проживая свою жизнь ради ближних?
   Провидение поймало её на слове. Перед ней встала задача, не такая, как она ожидала, а ещё лучше, потому что её собственное «я» не принимало в этом никакого участия. Что ж, сможет ли она это сделать? Она решила, что попробует, и в своей первой попытке обрела помощников, на которых я до этого намекала. Ещё один помощник был ей дан, и она приняла его не как награду, а как утешение, подобно Христиану, принявшему отдых, обретя его в маленькой беседке, где он уснул, когда взбирался на гору под названием Затруднение [91 - См. «Путешествие пилигрима в Небесную страну» Дж. Баньяна.].
   «Почему ты ничего не пишешь? Это всегда делало тебя счастливой», – спросила однажды мать, когда приступ уныния омрачил душу Джо.
   «У меня не хватает храбрости писать, а если бы и хватило, никому нет дела до моих произведений».
   «Нам есть дело. Напиши что-нибудь для нас, и не обращай внимания на остальной мир. Попробуй, дорогая. Я уверена, что это пошло бы тебе на пользу и очень порадовало бы нас».
   «Не уверена, что у меня получится». Но Джо выдвинула свой письменный стол и начала просматривать свои незаконченные черновики.
   Через час её мама заглянула в комнату и увидела дочь, бойко царапающую пером, сидя в своём чёрном переднике с сосредоточенным выражением лица, что заставило миссис Марч улыбнуться и ускользнуть, оставшись очень довольной успехом своего предложения. Джо так и не поняла, как это произошло, но в этом рассказе оказалось что-то, проникающее прямо в сердца читателя, так как, когда её семья насмеялась и наплакалась над этим произведением, отец отправил его, во многом против воли автора, в редакцию одного из популярных журналов и, к её крайнему удивлению, рассказ не только купили, но и запросили другие редакции. После публикации этого небольшого рассказа последовали письма от нескольких персон, чья похвала была честью, газеты перепечатывали его, незнакомые люди, как и друзья, восхищались им. Для такого пустяка успех был огромный, и Джо теперь была удивлена не меньше, чем когда её роман одобряли и осуждали одновременно.
   «Ничего не понимаю. Что может быть такого в столь простом маленьком рассказе, как этот, чтобы люди так его восхваляли?» – спрашивала она, совершенно сбитая с толку.
   «В нём правда, Джо, вот в чём секрет. Юмор и сентиментальность делают его живым, и ты наконец нашла свой стиль. Ты писала, не думая о славе и деньгах, вложив в эту вещь своё сердце, дочка. Ты испытала горечь, теперь настало время для сладости. Дерзай, и так же, как и мы, радуйся этому успеху».
   «Если в том, что я пишу, есть что-то хорошее или истинное, то это не моя заслуга. Всем этим я обязана тебе, маме и Бет», – сказала Джо, более тронутая словами отца, чем любой похвалой извне.
   Наученная любовью и печалью, Джо писала свои короткие рассказы и отсылала их на поиски друзей для себя и для неё, найдя этот мир слишком милосердным к таким скромным скитальцам, потому что их радушно принимали, и они, в знак уважения к своей матери, отправляли домой приятные подарки, как послушные дети, которые снискали удачу.
   Когда Эми и Лори написали о своей помолвке, миссис Марч испугалась, что Джо будет тяжело разделить эту радость, но вскоре её страхи развеялись, потому что хотя поначалу Джо выглядела мрачной, она восприняла это очень спокойно и была полна надежд и планов по поводу «детей», ещё до того, как дважды перечитала письмо. Это был своего рода письменный дуэт, в котором каждый прославлял другого, как принято у влюблённых, что было очень приятно читать и о чём было приятно поразмышлять, поскольку ни у кого не было возражений против их помолвки.
   «Вам это по душе, мама?» – спросила Джо, когда они отложили исписанные убористым почерком листы и взглянули друг на друга.
   «Да, я надеялась на это, с тех пор как Эми написала, что отказала Фреду. Тогда я была уверена, что на неё снизошло нечто лучшее, чем то, что ты называешь «корыстолюбием», и намёки, мелькавшие в её письмах, заставили меня заподозрить, что любовь и Лори выиграют эту битву».
   «Как вы проницательны, мама, и как долго хранили молчание! Вы ведь никогда и словом не обмолвились об этом».
   «Матери должны иметь острый глаз и сдержанный язык, чтобы уметь обращаться с девочками. Я немного побаивалась заронить эту мысль тебе в голову, чтобы ты не написала и не поздравила их ещё до того, как всё будет решено».
   «Я уже не такая разгильдяйка, как раньше. Вы можете мне доверять. Теперь я серьёзна и достаточно разумна, чтобы быть чьей-то наперсницей».
   «Это так, моя дорогая, и я должна была сделать тебя своей наперсницей, только мне казалось, тебе может быть больно узнать, что твой Тедди полюбил кого-то другого».
   «Да что вы, мама, неужели вы думали, что я могу быть такой глупой и эгоистичной, после того, как я отвергла его любовь, самую первую, если не самую искреннюю?»
   «Я знала, что тогда ты была искренна, Джо, но в последнее время я подумала, что, если бы он вернулся и сделал предложение снова, ты, возможно, захотела бы дать другой ответ. Прости меня, дорогая, я не могу не замечать, что ты очень одинока, и иногда в твоих глазах появляется алчущее выражение, которое трогает моё сердце. Поэтому я решила, что твой мальчик мог бы заполнить пустоту, если бы попытал счастья теперь».
   «Нет, мама, так будет лучше, и я рада, что Эми полюбила его. Но в одном вы правы. Я одинока, и, возможно, если бы Тедди попытался ещё раз, я могла бы ответить ему «Да», но не потому, что я полюбила, а потому, что теперь я больше хочу быть любимой, чем когда он уехал».
   «Я рада, Джо, ведь это показывает, что ты делаешь успехи. Многие любят тебя, так что постарайся пока довольствоваться папой и мамой, сёстрами и братьями, друзьями и детьми, пока лучший на свете из любящих тебя людей не придёт, чтобы вручить тебе твою награду».
   «Матери – лучшие любящие существа на свете, но я не против шепнуть маме, что хотела бы испытать и другую любовь. Это очень любопытно, но чем больше я пытаюсь довольствоваться всевозможными естественными привязанностями, тем больше любви мне, кажется, хочется. Я и понятия не имела, что так много чувства может поместиться в сердце. А моё так растянулось, что теперь, кажется, оно никогда не наполнится любовью, а раньше мне было вполне достаточно только своей семьи. Я этого не понимаю».
   «А я понимаю». – И миссис Марч улыбнулась своей мудрой улыбкой, когда Джо перевернула страницы, чтобы прочитать, что ещё Эми пишет о Лори.
   «Это прекрасно – когда тебя любят так, как Лори любит меня. Он не сентиментален, мало говорит об этом, но я вижу и чувствую любовь во всех его словах и делах, и это делает меня такой счастливой и такой смиренной, что я уже, кажется, не та девушка, какой была прежде. Я никогда не догадывалась до сих пор, каким добрым, щедрым и нежным он всегда был, ведь он открыл мне, что у него на сердце, и я нахожу его полным благородных порывов, надежд и стремлений, и я так горжусь от мысли, что это сердце принадлежит мне. Он говорит, что чувствует, будто «готов совершить роскошное путешествие по морю жизни, взяв меня с собой помощником капитана, а большая любовь будет грузом, чтобы уравновесить наш корабль». Я молюсь, чтобы у него всё получилось, и стараюсь быть именно такой, какой он меня считает, потому что я люблю своего доблестного капитана всем сердцем и душой, и никогда не оставлю его, пока Бог дозволяет нам быть вместе. О, мама, я никогда не знала, насколько близок к раю может быть этот мир, когда два человека любят и живут друг для друга!»
   «И это пишет наша холодная, сдержанная и светская Эми! Воистину, любовь творит чудеса. Они, должно быть, очень-очень счастливы!» – И Джо заботливо сложила шуршащие листки, как мы закрываем прекрасный роман, который крепко удерживает внимание читателя, пока он не закроет книгу и вновь не окажется наедине с будничным миром.
   Потом Джо поднялась наверх, потому что шёл дождь, и она не могла пойти прогуляться. Беспокойство овладело ею, и старое чувство вернулось снова, не горькое сожаление, как уже было когда-то, а мучительно терпеливое удивление, почему одной сестре достаётся всё, что она хочет, а другой – ничего. Это было неправдой, она знала это и гнала прочь такие мысли, но естественная тяга Джо к любви была сильна, и счастье Эми пробудило в ней алчущее желание кого-то «любить всем сердцем и душой и прильнуть друг к другу, пока Бог дозволяет быть вместе». Наверху, на чердаке, где закончились беспокойные скитания Джо, стояли в ряд четыре маленьких деревянных сундучка, каждый из которых был помечен именем владелицы, и каждый был наполнен реликвиями детства и девичества, закончившимися теперь для всех них. Джо заглянула в сундучки, а когда дошла до своего, оперлась подбородком о его край и рассеянно уставилась на хаотичное собрание предметов, пока её взгляд не привлекла пачка старых тетрадей. Она достала их, стала перелистывать и возродила в памяти ту приятную зиму у доброй миссис Кирк. Сначала она улыбнулась, потом задумалась, затем погрустнела, и когда она дошла до небольшой записки, написанной рукой профессора, её губы задрожали, книги соскользнули с её колен, и она застыла, глядя на дружеские слова так, будто они приобрели новый смысл и затронули чувствительное место в её сердце.
   «Дождитесь меня, друг мой. Возможно, я немного опоздаю, но я обязательно приеду к вам».
   «О, только бы он смог приехать! Такой добрый, такой любезный, всегда такой терпеливый со мной, мой дорогой старый Фриц. Я и вполовину недостаточно ценила его, когда он был рядом, но теперь я бы очень хотела его видеть, потому что все, кажется, скоро оставят меня, и я совсем одна».
   И, крепко сжав маленькую бумажку в руках, как будто это было обещание, которое ещё предстояло выполнить, Джо положила голову на мягкий мешок с лоскутами и заплакала, словно отвечая дождю, барабанящему по крыше.
   Было ли это жалостью к себе, одиночеством или плохим настроением? Или это было пробуждением чувства, которое ждало своего часа так же терпеливо, как тот, кто его внушил? Кто скажет?

Глава 20. Сюрпризы

   Джо в одиночестве лежала в сумерках на старом диване, смотрела на огонь и думала. Это был её любимый способ проводить время после заката. Никто не беспокоил её, и она обычно лежала, подложив под голову красную подушечку Бет, придумывая сюжеты рассказов, мечтая или нежно думая о сестре, которая никогда не казалась ей далёкой. Её лицо было усталым, серьёзным и довольно грустным, потому что завтра у неё день рождения, и она думала о том, как быстро пролетают годы, какой старой она становится и как мало, как ей казалось, она успела сделать. Ей почти двадцать пять, и ничего особенного она не добилась. Но Джо ошибалась. Чего-то она всё же достигла, и постепенно она стала это осознавать и была благодарна за это.
   «Старая дева, вот кем я точно стану. Старая дева-литераторша, с пером в качестве супруга, семьёй из рассказов вместо детей и, возможно, получившая кусочек славы – лет через двадцать, когда, как бедный Джонсон, я совсем состарюсь и не смогу ни насладиться ею, ни с кем-то её разделить, да она уже и не пригодится мне, такой одинокой и независимой. Что ж, зачем мне становиться святошей с кислой миной, или эгоистичной грешницей, к тому же, я смею думать, что жизнь старой девы очень удобна, если к этому привыкнуть, но…» – И тут Джо вздохнула, как будто такая перспектива её не так уж привлекала.
   Поначалу эта перспектива редко бывает привлекательной, и для двадцатипятилетних тридцатилетие кажется концом всего. Но всё не так плохо, как кажется, и человек может жить вполне счастливо, если он может найти какую-то опору в самом себе. В двадцать пять лет девушки начинают говорить о том, что останутся старыми девами, но втайне решают, что никогда ими не будут. В тридцать лет они об этом молчат, но принимают этот факт спокойно и, если они благоразумны, то утешают себя, вспоминая, что у них впереди есть ещё двадцать полезных, счастливых лет, в течение которых они, возможно, научатся стареть красиво. Не смейтесь над старыми девами, дорогие девочки, ибо сердца, которые так тихо бьются под строгими платьями, часто скрывают очень нежные, трагические истории любви и многие молчаливые жертвы молодости, здоровья, стремлений, самой любви делают их увядшие лица прекрасными в глазах Бога. Даже с грустными, угрюмыми сёстрами следует обращаться по-доброму хотя бы потому, что они пропустили самую сладостную часть жизни. И глядя на них с состраданием, а не с презрением, девушки в расцвете сил должны помнить, что они тоже могут пропустить время цветения. Что румянец на щеках не вечен, что серебряные нити появятся в красивых каштановых волосах, и что со временем доброта и уважение станут такими же приятными, как любовь и восхищение сейчас.
   Джентльмены, то есть мальчики, будьте вежливы со старыми девами, какими бы бедными, простыми и чопорными они ни были, ибо единственное достойное рыцарство – это то, которое готово оказывать почтение старшим, защищать слабых и служить женщинам, независимо от их положения, возраста или цвета кожи. Просто подумайте о добрых тётушках, которые не только читали вам нотации и докучали по пустякам, но и ухаживали за вами и ласкали, слишком часто не получая благодарности, вспомните те неприятности, из которых они вам помогли выбраться, деньги на чай, которые они выдавали вам из своих небольших сбережений, стежки на вашей одежде, которые сделали терпеливые старые пальцы, шаги, которые старые ноги сделали ради вас, и с благодарностью делайте милым старушкам те маленькие знаки внимания, которые женщины любят получать всю свою жизнь. Ясноглазые девицы быстро их замечают, и вы ещё больше понравитесь им, и если смерть, почти единственная сила, которая может разлучить мать и сына, лишит вас ваших родителей, вы обязательно встретите нежный приём и материнскую заботу у какой-нибудь тёти Присциллы, сохранившей самый тёплый уголок своего одинокого старого сердца для «лучшего племянничка на свете».
   Джо, должно быть, заснула (как, смею предположить, и мой читатель во время этого небольшого нравоучения), потому что внезапно призрак Лори, казалось, предстал перед ней, материальный, словно живой призрак, склонившийся над ней с тем взглядом, который у него обычно появлялся, когда он испытывал радость, но ему не хотелось это показывать. Но, подобно Дженни в балладе [92 - Речь о балладе «Старый Робин Грей» шотландской поэтессы Энн Линдсей (1750–1825).], «Она поверить не могла, что это он», и продолжала лежать, уставившись на Лори в испуганном молчании, пока он не наклонился и не поцеловал её. Но вот она узнала его и вскочила с дивана, радостно воскликнув:
   «О, мой Тедди! О, мой Тедди!»
   «Дорогая Джо, так, значит, ты рада меня видеть?»
   «Рада! Мой благословенный мальчик, словами не выразить мою радость. А где Эми?»
   «Твоя мама завладела ею у Мэг. Мы зашли туда по пути, а потом мою жену так и не удалось вырвать из их хватки».
   «Твою – кого?» – воскликнула Джо, потому что Лори произнёс эти два слова с неосознанной гордостью и удовлетворением, которые выдали его.
   «О, чёрт! Ну да, я женился». – И он выглядел таким виноватым, что Джо обрушилась на него, как молния.
   «Ты взял и женился!»
   «Да, прости, пожалуйста, но я больше никогда так не буду». – И он опустился на колени, покаянно сложив руки, преисполненный озорства, веселья и торжества.
   «На самом деле женился?»
   «На сто процентов женился, спасибо».
   «Господи. Какой ещё ужасный поступок ты собираешься совершить?»
   И Джо упала на своё место, открыв рот от удивления.
   «Типичное, но не совсем лестное поздравление», – ответил Лори, всё ещё находясь в покаянной позе, но сияя от удовольствия.
   «Чего ты ожидал, когда прокрадываешься сюда, как грабитель, и выпускаешь всех котов из мешка, отчего у человека дыхание перехватывает? Вставай, нелепый мальчишка, и расскажи мне всё».
   «Ни слова не скажу, пока ты не пустишь меня на моё старое место и не пообещаешь не баррикадироваться подушкой».
   Джо рассмеялась, чего не делала уже много долгих дней, и приглашающе похлопала по дивану, сказав сердечным тоном:
   «Старая подушка на чердаке, и она нам сейчас не нужна. Так что садись и признавайся, Тедди».
   «Как приятно слышать, когда ты называешь меня «Тедди»! Никто никогда не называет меня так, только ты». – И Лори сел с видом полного удовлетворения.
   «А как же тебя называет Эми?»
   «Милорд».
   «Это в её духе. Ну, ты и выглядишь соответственно». – И взгляд Джо ясно выразил, что она нашла своего мальчика красивее, чем когда-либо.
   Подушки между ними не было, но тем не менее присутствовал естественный барьер, воздвигнутый расстоянием, временем и переменой в чувствах. Оба ощутили это и с минуту смотрели друг на друга, как будто эта невидимая преграда отбрасывала на них небольшую тень. Эта тень, однако, тотчас же исчезла, когда Лори сказал в тщеславной попытке принять важный вид:
   «Разве я не похож на женатого мужчину и главу семьи?»
   «Ни капельки, и никогда не будешь похож. Ты стал выше и красивее, но ты всё такой же шалопай, как и всегда».
   «Ну правда, Джо, тебе не помешало бы относиться ко мне с бо льшим уважением», – начал Лори, которому всё это очень нравилось.
   «Не могу, ведь сама мысль о тебе, женатом и благонравном, так непреодолимо забавна, что я не могу оставаться серьёзной!» – ответила Джо, улыбаясь во весь рот, да так заразительно, что они ещё раз посмеялись, а затем устроились поудобнее, чтобы как следует побеседовать, как в старые добрые времена.
   «Тебе нет смысла выходить на холод встречать Эми, потому что они сейчас сами придут все вместе. А я не мог дождаться. Я хотел первым преподнести тебе этот грандиозный сюрприз и «первым снять пенки», как мы говорили, когда ссорились из-за сливок».
   «Конечно, ты, как всегда, так и сделал и испортил весь рассказ, начав не с того конца. А теперь начинай снова и поведай мне, как всё произошло. Мне не терпится узнать».
   «Ну, я сделал это, чтобы угодить Эми», – начал Лори с таким озорным огоньком в глазах, что Джо воскликнула:
   «Выдумка номер один. Эми сделала это, чтобы доставить тебе удовольствие. Продолжайте и скажите, наконец, правду, если можно, сэр».
   «Теперь она собирается всё испортить. Ну не смешно ли её слушать? – сказал Лори, обращаясь к камину, и огонь вспыхнул и заискрился, как будто был вполне с ним согласен. – Знаешь, это неважно, мы с ней всё равно теперь одно целое. Мы планировали вернуться домой вместе с Кэрролами месяц или больше назад, но они внезапно передумали и решили провести ещё одну зиму в Париже. А дедушка хотел вернуться домой. Он поехал в Европу, чтобы угодить мне, и я не мог допустить, чтобы он возвращался домой один, как и не мог оставить Эми, а у миссис Кэррол эти английские представления о компаньонках и прочей ерунде, и она ни за что не позволила бы Эми ехать с нами. Поэтому я просто решил этот вопрос, сказав Эми: «Давай поженимся, а потом сможем свободно поступать так, как захотим».
   «Конечно, ты так и сделал. Всё всегда идёт по-твоему».
   «Не всегда». – И что-то в голосе Лори заставило Джо поспешно сказать:
   «Как тебе удалось уговорить тётю дать согласие?»
   «Это был тяжкий труд, но, между нами говоря, нам это удалось, потому что на нашей стороне была масса веских причин. Не было времени писать сюда и просить разрешения, но вам всем нравилась эта идея, вы бы со временем тоже согласились, и надо было всего лишь «действовать решительно», как говорит моя жена».
   «Разве мы не гордимся этими словами и разве нам не нравится их произносить? – перебила Джо, в свою очередь обращаясь к огню в камине и с восторгом видя счастливый свет, казалось, отражавшийся от него в глазах, которые были так трагически мрачны, когда она видела их в последний раз.
   «Возможно, немного, она такая очаровательная маленькая женщина, что я не могу не гордиться ею. Ну, всё-таки дядя и тётя присутствовали, чтобы соблюсти приличия. Мы были так поглощены друг другом, что нас абсолютно невозможно было разлучить, и это замечательное соглашение могло всё облегчить, поэтому мы и поженились».
   «Когда, где, как?» – спросила Джо в пылу женского интереса и любопытства, потому что она ни на йоту не могла осознать этого.
   «Шесть недель назад, в американском консульстве в Париже; конечно, свадьба была очень тихой, потому что даже в нашем счастье мы не забывали о дорогой малышке Бет».
   Джо вложила свою руку в его, когда он сказал это, и Лори нежно погладил красную подушечку Бет, которую хорошо помнил.
   «Почему вы нам не сообщили потом?» – спросила Джо более спокойным тоном, после того как они с минуту посидели в совершенной тишине.
   «Мы хотели сделать сюрприз. Сначала мы думали поехать прямо домой, но милый старый джентльмен, как только мы поженились, обнаружил, что он будет готов к поездке не раньше, чем через месяц, и отправил нас провести медовый месяц туда, куда мы пожелаем. Эми как-то назвала Вальрозу настоящим раем для медового месяца, поэтому мы отправились туда и были счастливы так, как люди бывают счастливы только раз в жизни. Клянусь! Разве это не была любовь среди роз!»
   Лори, казалось, на минуту забыл о Джо, и Джо была рада этому, потому что его такой свободный и такой непринуждённый рассказ убедил её в том, что он всё простил. Она попыталась высвободить свою руку, но он как будто угадал мысль, вызвавшую этот полунепроизвольный порыв, крепко сжал её кисть и сказал с мужественной серьёзностью, которой она никогда раньше в нём не замечала:
   «Джо, дорогая, я хочу сказать тебе одну вещь, а потом мы забудем об этом навсегда. Как я уже писал тебе в своём письме, говоря, что Эми была так добра ко мне, я никогда не перестану любить тебя, но эта любовь изменилась, и я понял что так лучше. Эми и ты поменялись местами в моём сердце, вот и всё. Я думаю, что так и должно было случиться, и это произошло бы естественно, если бы я подождал, что ты и пыталась заставить меня сделать, но я никогда не был терпеливым, и поэтому я так страдал. Тогда я был мальчишкой, упрямым и жестоким, и мне потребовался тяжёлый урок, который указал мне на мою ошибку. Потому что это и была ошибка, Джо, как ты сказала, и я узнал об этом только после того, как выставил себя дураком. Честное слово, одно время я так запутался, и не знал, кого люблю больше, тебя или Эми, пытаясь любить вас обеих одинаково. Но я не мог этого сделать, и когда я встретился с ней в Швейцарии, всё, казалось, сразу же прояснилось. Вы обе заняли свои места в моём сердце, и я был уверен, что благополучно покончил со старой любовью прежде, чем её сменило новое чувство, и теперь я честно могу поделить своё сердце между сестрой Джо и женой Эми, нежно любя их обеих. Поверишь ли ты в это и вернёшься ли в те счастливые старые времена, когда мы впервые узнали друг друга?»
   «Я поверю в это всем сердцем, но, Тедди, мы никогда больше не сможем снова быть мальчиком и девочкой. Счастливые старые времена не вернутся, и мы не должны этого ожидать. Теперь мы мужчина и женщина, нам предстоит серьёзная работа, потому что время игр закончилось, и мы должны перестать резвиться. Я уверена, что и ты это чувствуешь. Я вижу перемены в тебе, и ты найдёшь их во мне. Мне будет не хватать моего мальчика, но я буду любить в тебе мужчину так же сильно и восхищаться им ещё больше, потому что он становится тем, кем я надеялась, он станет. Мы больше не сможем быть маленькими товарищами по играм, но мы будем братом и сестрой, чтобы любить и помогать друг другу всю нашу жизнь, не так ли, Лори?»
   Он не сказал ни слова в ответ, но взял руку, которую она ему протянула, и на минуту приник к ней щекой, чувствуя, что из могилы мальчишеской страсти поднялась прекрасная, крепкая дружба, которая может осчастливить их обоих. Не желая, чтобы возвращение Лори домой было печальным, Джо скоро весело сказала: «Я не могу поверить, что вы, дети мои, действительно женаты и собираетесь обустраивать свой быт. Кажется, только вчера я застёгивала пуговицы на слюнявчике Эми и дергала тебя за волосы, когда ты меня дразнил. Господи, как летит время!»
   «Так как один из детей старше тебя, не строй из себя бабушку. Я льщу себя надеждой, что я «джентльмен взрослый», как сказала Пиготти о Дэвиде [93 - «Дэвид Копперфилд» Ч. Диккенса, гл. 21.], а когда ты увидишь Эми, то, скорее всего, найдёшь, что она развита не по годам», – сказал Лори, подсмеиваясь над её материнским видом.
   «Может, ты и немного старше меня по возрасту, но я намного старше тебя по чувствам, Тедди. Женщины всегда ощущают себя старше мужчин, а этот последний год был таким тяжёлым, что я чувствую себя сорокалетней».
   «Бедняжка Джо! Мы оставили тебя переживать это горе в одиночестве, а сами отправились развлекаться. Ты действительно стала старше. Вот морщина, а вот ещё одна. Когда ты не улыбаешься, твои глаза выглядят грустными, а только что коснувшись подушки, я обнаружил её мокрой от слёз. Тебе через многое пришлось пройти, и всё это – в одиночку. Каким же эгоистичным животным я был!» – И Лори с полным раскаяния видом дёрнул себя за волосы.
   Но Джо лишь перевернула предательски выдавшую её подушку и ответила, стараясь говорить бодро:
   «Нет, со мной рядом были папа и папа, которые помогали мне, и дорогие малыши, утешавшие меня, а мысль о том, что вы с Эми были в безопасности и счастливы, облегчила мои страдания здесь. Иногда мне бывает одиноко, но я полагаю, что это мне во благо, и…»
   «Тебе никогда больше не будет так одиноко, – вмешался Лори, обнимая её за плечи, как будто хотел укрыть от всех человеческих невзгод. – Мы с Эми не сможем обойтись без тебя, поэтому ты должна заходить к нам и учить «чад своих» вести хозяйство, и всё делить пополам, как мы это делали раньше, позволь нам приласкать тебя, и все будут блаженно счастливы и дружны вместе».
   «Если я не помешаю, это было бы очень хорошо. Я уже начинаю чувствовать себя опять молодой, потому что каким-то образом все мои проблемы, кажется, улетучились, когда ты приехал. Ты всегда был моим утешением, Тедди». – И Джо положила голову ему на плечо, как делала много лет назад, когда Бет слегла и Лори предложил ей держаться за него.
   Он посмотрел на неё сверху вниз, задаваясь вопросом, помнит ли она то время, но Джо улыбалась про себя, как будто на самом деле все её проблемы исчезли с его приходом.
   «Ты всё та же Джо, которая то роняет слёзы, то смеётся уже через минуту. Сейчас ты выглядишь немного озорной. В чём дело, бабушка?»
   «Мне было интересно, как вы с Эми ладите друг с другом».
   «Как ангелы!»
   «Да, конечно, но кто из вас главный в семье?»
   «Я не прочь сказать тебе, что сейчас она, по крайней мере, я позволяю ей так считать, знаешь ли, ей это нравится. Со временем мы будем главными по очереди, потому что брак, как говорится, вдвое уменьшает права и удваивает обязанности».
   «Всё будет продолжаться так, как началось, и Эми будет руководить тобой до последнего дня твоей жизни».
   «Ну, она делает это так незаметно, поэтому я не думаю, что буду сильно возражать. Она из тех женщин, которые умеют правильно руководить. На самом деле, мне это даже нравится, потому что она обводит тебя вокруг пальца так нежно и изящно, как будто наматывает шёлковую нить на катушку, при этом заставляя тебя думать, что она всё это время делала тебе одолжение».
   «Довелось же мне дожить до того, чтобы ты стал мужем-подкаблучником и наслаждался этим!» – воскликнула Джо, воздев руки.
   Было приятно видеть, как Лори расправил плечи, с мужским презрением ответил улыбкой на эти инсинуации, и, приняв свой «великий и могучий» вид, сказал: «Эми слишком хорошо воспитана для этого, а я не из тех мужчин, которые будут терпеть такое обращение. Мы с женой слишком уважаем себя и друг друга, чтобы допустить самодурство или ссоры».
   Джо это понравилось, и она подумала, что вновь возникшее чувство собственного достоинства ему очень идёт, но мальчик, казалось, слишком быстро превращался в мужчину, и к её удовольствию примешивалось сожаление.
   «Я в этом уверена. Вы с Эми никогда не ссорились, как мы с тобой. Она – солнце, а я – ветер, как в басне [94 - «Солнце и ветер» – басня.], и солнце лучше обращалось с человеком, если ты помнишь».
   «Она тоже может вздуть, а не только сиять, – усмехнулся Лори. – Какая нотация мне была прочитана в Ницце! Даю честное слово, это было намного хуже, чем любой выговор или обычная взбучка, которые ты мне устраивала. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом всё, Эми никогда сама не расскажет, потому что, заявив, что она презирает и стыдится меня, она отдала своё сердце этому презренному, никчёмному субъекту и вышла за него замуж».
   «Какая низость! Что ж, если впредь она будет плохо с тобой обращаться, приходи ко мне, и я встану на твою защиту».
   «Я выгляжу так, будто мне это нужно, да?» – сказал Лори, вставая и принимая позу, которая внезапно изменилась с внушительной на восторженную, когда послышался голос Эми, зовущей: «Где она? Где моя дорогая старшая сестрица Джо?»
   В гостиную вошла и толпа родственников, все неоднократно обнялись и поцеловались, и после нескольких тщетных попыток троих путешественников всё-таки усадили, чтобы на них посмотреть и бурно порадоваться их приезду. Мистер Лоуренс, как всегда крепкий и энергичный, так же изменился в лучшую сторону после зарубежного турне, как и молодые люди, потому что его раздражительность, казалось, почти исчезла, а старомодная учтивость обрела лоск, и он стал добродушнее, чем когда-либо.
   Было приятно видеть, как он улыбается «своим детям», как он называл молодую пару. Ещё приятнее было замечать, что Эми платит ему дочерним долгом и любовью, которые полностью завоевали сердце старика, а приятнее всего было наблюдать, как Лори вьётся вокруг них обоих, будто неустанно наслаждаясь прекрасным зрелищем, которое они демонстрируют.
   Взглянув на Эми, Мэг тотчас осознала, что её платью не хватает такого парижского стиля, что молодую миссис Моффат полностью затмит юная миссис Лоуренс и что «её светлость» в целом стала на редкость элегантной и грациозной женщиной. Джо подумала, наблюдая за этой парой: «Как хорошо они смотрятся вместе! Я была права, Лори всё-таки нашёл красивую, воспитанную девушку, которая создаст ему семейное гнёздышко и подойдёт ему лучше, чем неуклюжая старушка Джо, будет его гордостью, а не мучением». Миссис Марч с мужем улыбались и кивали друг другу со счастливыми лицами, видя, что их младшая дочь не только преуспела в мирских делах, но и обрела лучшее богатство любви, доверия и счастья.
   Ибо лицо Эми было преисполнено нежным сиянием, которое свидетельствовало о сердечном спокойствии, в её голосе появилась новая нежность, а холодная, чопорная манера держаться сменилась мягким достоинством, одновременно женственным и обаятельным. Его нисколько не портила некоторая искусственность манер, искренняя доброжелательность её поведения была очаровательнее недавно приобретённой красоты или прежней грации, ибо она сразу же наложила на Эми очевидный отпечаток истинной благородной женщины, которой она до этого надеялась стать.
   «Любовь принесла много пользы нашей малышке», – тихо сказала её мать.
   «Всю жизнь у неё перед глазами был хороший пример, моя дорогая», – прошептал в ответ мистер Марч, с любовью глядя на усталое лицо и седовласую голову его жены рядом с ним.
   Дейзи не могла оторвать глаз от своей «касивой тётеньки», и, подобно комнатной собачке, следовала по пятам за Эми, словно та была замечательной хозяйкой замка, воплощением восхитительных прелестей. Деми взял паузу, чтобы оценить новых родственников, прежде чем скомпрометировать себя опрометчивым принятием из их рук подношения, имевшего соблазнительную форму семейства деревянных медведей из Берна. Однако фланговый манёвр привёл к безоговорочной капитуляции малыша, поскольку Лори знал к нему подход.
   «Молодой человек, когда я впервые имел честь познакомиться с вами, вы ударили меня по лицу. Теперь я требую сатисфакции, как у джентльмена», – и с этими словами высокий дядюшка принялся так подбрасывать и тормошить своего маленького племянника, что это настолько разрушило его философское достоинство, насколько вызвало восторг в мальчишеской душе.
   «Да чтоб меня! Она ведь вся в шелках с головы до ног! Ну не отрадно ли видеть, как она там сидит, такая стройненькая, прямо скрипочка, и слышать, как все говорят «миссис Лоуренс» нашей-то малютке Эми!» – бормотала старая Ханна, которая не могла удержаться и часто «подглядывала» из-за подноса, совершенно беспорядочно накрывая на стол. Боже мой, как они все заговорили! Сначала один, потом вступал другой, потом все вместе разражались потоками слов – пытаясь вместить события трёх лет в полчаса. К счастью, под рукой был чай, чтобы говорящие могли сделать перерыв и подкрепить свои силы, потому что если бы беседа ещё какое-то время продолжилась, они бы охрипли и совсем ослабли.
   Ах, какая счастливая процессия направилась в небольшую столовую! Мистер Марч с гордостью сопровождал миссис Лоуренс. Миссис Марч так же гордо опиралась на руку «своего сына». Пожилой джентльмен шёл с Джо и шепнул ей: «Теперь ты будешь моей девочкой», бросив взгляд на пустой угол у камина, отчего Джо прошептала в ответ: «Я постараюсь занять её место, сэр».
   За ними шли вприпрыжку близнецы, чувствуя, что близится их золотой век, потому что все были так заняты новоприбывшими, что не мешали малышам веселиться, как им вздумается, и можете быть уверены, они использовали эту возможность в полной мере. Разве они не отхлебнули чаю, не объелись имбирными пряниками ad libitum [95 - По собственному желанию (лат.).], не получили каждый по тёплому печенью, и – что было апогеем всех детских прегрешений, – разве каждый из них не сунул по очаровательному маленькому фруктовому пирожному в свои крошечные кармашки, где они предательски слиплись и рассыпались, научив их, что выпечка так же хрупка, как и человеческая природа? Обременённые сознанием вины за припрятанные пирожные и опасаясь, что острые глаза Додо [96 - Джо (прим. пер.).] проникнут сквозь ненадёжное прикрытие из батиста и мериноса, скрывавшее их добычу, маленькие грешники приникли к «деде», на котором не было очков. Эми, передаваемая из рук в руки как нечто вроде угощения, вернулась в гостиную под руку с Отцом Лоуренсом. Остальные разбились на пары, как было раньше, из-за чего Джо осталась без собеседника. В тот момент она не возражала против этого, потому что задержалась в столовой, чтобы ответить на нетерпеливый вопрос Ханны: «А мисс Эми теперь будет в двухместной карете ездить и кушать из всей этой прекрасной серебряной посуды, которую мы далеко прибрали?»
   «Не удивлюсь, если она будет ездить на шестёрке белых лошадей, есть с золотой посуды и каждый день носить бриллианты да игольное кружево. Тедди для неё ничего не пожалеет», – ответила Джо с бесконечным удовлетворением.
   «Так и не надо жалеть! На завтрак будете мясо с подливой или рыбные тефтели? – спросила Ханна, которая благоразумно смешивала поэзию и прозу.
   «Мне всё равно». – И Джо закрыла дверь, чувствуя, что еда в тот момент была неподходящей темой. Она постояла минуту, глядя на удаляющихся наверх участников вечеринки, и когда короткие ножки Деми в клетчатых брючках с трудом взобрались на последнюю ступеньку, внезапное чувство одиночества охватило её с такой остротой, что она огляделась вокруг мутным взором, будто искала, на что опереться, потому что даже Тедди покинул её. Если бы она знала, какой подарок на её день рождения с каждой минутой приближался всё ближе и ближе к их дому, она бы не сказала себе: «Я немного поплачу перед сном. А сейчас не годится быть унылой». Затем она провела рукой по глазам, потому что одной из её мальчишеских привычек было никогда не знать, где её носовой платок, и едва она успела изобразить улыбку, как раздался стук во входную дверь.
   Она открыла с гостеприимной поспешностью и вздрогнула, как будто ещё один призрак явился, чтобы её удивить: на пороге стоял рослый бородатый джентльмен, сиявший улыбкой из темноты, как полночное солнце.
   «О, мистер Баэр, как я рада вас видеть!» – воскликнула Джо, вцепившись в его руку, как будто боясь, что ночь поглотит его прежде, чем она успеет впустить его в дом.
   «И я хотеть увидеть мисс Марш, но нет, у фас гости», – и профессор сделал паузу, когда до них донеслись звуки голосов и топот танцующих ног.
   «Нет, гостей нет, тут только члены семьи. Моя сестра и друзья только что вернулись домой, и мы все очень счастливы. Заходите и станьте одним из нас».
   Хотя мистер Баэр и был очень общительным человеком, я думаю, он благовоспитанно ушёл бы и нанёс визит в другой день, но как он мог так поступить, когда Джо закрыла за ним дверь и отобрала шляпу? Возможно, её выражение лица имело к этому какое-то отношение, потому что при виде его она забыла скрыть свою радость, выразив её с откровенностью, перед которой одинокий мужчина просто не мог устоять, ведь такой приём намного превзошёл его самые смелые надежды. «Если я не буду Monsieur de Trop [97 - Лишний человек (фр.).], то с радостью познакомлюсь со всеми ними. Вы были больны, мой друг?»
   Он задал вопрос внезапно, потому что, когда Джо вешала пальто, свет упал на её лицо, и он увидел в ней перемену.
   «Не больна, я устала и убита горем. У нас случилась беда с тех пор, как я видела вас в последний раз».
   «Ах да, знаю. Моё сердце болело за вас, когда я это услышал», – и он снова пожал руку с таким сочувствием, что Джо поняла: никакое утешение не может сравниться со взглядом этих добрых глаз, пожатием этой большой тёплой руки.
   «Папа, мама, это мой друг, профессор Баэр», – сказала она с выражением такой неудержимой гордости и удовольствия в лице и голосе, что с таким же успехом она могла бы протрубить в трубу и с размаху распахнуть дверь.
   Если у гостя и были какие-то сомнения по поводу возможного приёма, то они мгновенно рассеялись благодаря сердечному гостеприимству, с которым он был встречен. Все приветствовали его по-доброму, сначала ради Джо, но очень скоро он им понравился сам по себе. Они не могли не расположиться к нему, потому что у него был талисман, открывающий все сердца, и эти простые люди сразу прониклись к нему теплотой, чувствуя ещё большее дружелюбие потому, что он был беден. Ибо бедность обогащает тех, кто живёт так, будто они выше её, и является верным пропуском в мир истинно гостеприимных душ. Мистер Баэр сидел, оглядываясь по сторонам с видом странника, который постучался в незнакомую дверь, а когда она открылась, оказался у себя дома. Дети бросились к профессору, как пчёлы к горшочку с мёдом, и, усевшись к нему на колени, принялись очаровывать, обшаривая карманы, дергая за бороду и с детской смелостью изучая карманные часы. Женщины жестами показывали друг другу своё одобрение, и мистер Марч, чувствуя, что у него появилась родственная душа, открыл свои отборные запасы тем для обсуждения со своим гостем, в то время как молчаливый Джон слушал и наслаждался беседой, но не говорил ни слова, а мистер Лоуренс обнаружил, что задремать ему не удастся.
   Если бы Джо не была занята чем-то другим, поведение Лори позабавило бы её, потому что лёгкий укол, не ревности, а чего-то похожего на подозрение, заставил этого джентльмена поначалу держаться в стороне, наблюдая за новоприбывшим, с братской настороженностью. Но это продолжалось недолго. Он невольно заинтересовался и, не успев опомниться, был втянут в разговор. Ибо мистер Баэр хорошо говорил в этой добродушной атмосфере и показал себя с наилучшей стороны. Он редко обращался к Лори, но часто смотрел на него, и по его лицу пробегала тень, как будто он сожалел о своей ушедшей юности, наблюдая за этим молодым человеком в расцвете сил. Затем его глаза обращались к Джо с такой тоской, что она наверняка ответила бы на его немой вопрос, если бы встретилась с ним взглядом. Но Джо нужно было заботиться о своих собственных глазах, и, чувствуя, что им нельзя доверять, она предусмотрительно сфокусировалась на маленьком носке, который вязала, как примерная незамужняя тётушка.
   Время от времени украдкой бросаемый взгляд освежал её, как глоток чистой воды после ходьбы по пыльной дороге, ибо взгляды в сторону выявили для неё некоторые благоприятные предзнаменования. Лицо мистера Баэра утратило прежнее рассеянное выражение и излучало теперь живой интерес к происходящему, выглядя, в общем-то, совсем молодым и красивым, решила Джо, забыв сравнить его с Лори, как она обычно делала с незнакомыми мужчинами, и совершенно не в их пользу. В тот момент он казался вполне воодушевлённым беседой, хотя тема древних погребальных обычаев, к которой отклонился разговор, не может считаться столь волнующей. Джо прямо-таки светилась триумфом, когда Тедди проиграл в споре, и, взглянув на сосредоточенное лицо отца, она подумала про себя: «Как бы ему понравилось каждый день разговаривать с таким человеком, как мой профессор!» В конце концов, мистер Баэр был облачён в новый чёрный костюм, который делал его более похожим на благородного человека, чем когда-либо. Его густые волосы были подстрижены и гладко причесаны, но не оставались приглаженными надолго, потому что в волнующие моменты он забавно взъерошивал их, как делал это раньше, и Джо больше нравилось, когда они торчали в разные стороны, а не были уложены, так как считала, что это придаёт его прекрасному лбу черты Юпитера. Бедняжка Джо, она так возвеличивала этого обыкновенного человека, пока тихо сидела и вязала, но ничто не укрылось от её взгляда, даже тот факт, что у мистера Баэра на самом деле были золотые запонки в его безукоризненных манжетах.
   «Милый старина! Он не мог привести себя в порядок с большим тщанием, даже если бы собирался свататься», – сказала про себя Джо, а затем внезапная мысль, рождённая этими словами, заставила её покраснеть так густо, что ей пришлось уронить свой клубок и наклониться за ним, чтобы спрятать лицо.
   Однако этот манёвр удался не так удачно, как она ожидала, потому что, хотя профессор как раз собирался поджечь погребальный костер, он, образно говоря, отбросил свой факел и кинулся за маленьким голубым клубочком. Конечно, они лихо стукнулись головами, отчего у них посыпались искры из глаз, и оба встали, раскрасневшиеся и хохочущие, без клубка, чтобы вернуться на свои места, жалея, что покинули их.
   Никто не заметил, что вечер прошёл, потому что Ханна ловко отвела малышей спать пораньше – они клевали носом, как два румяных мака, а мистер Лоуренс отправился домой отдыхать. Остальные сидели вокруг камина, беседуя, и совершенно не обращая внимания на ход времени, пока Мэг не собралась уходить, так как её материнский инстинкт внушал ей твёрдую уверенность в том, что Дейзи вывалилась из кроватки, а Деми поджёг свою ночную рубашку, изучая строение спичек.
   «Мы должны спеть по нашему старому доброму обычаю, потому что мы все опять в сборе», – сказала Джо, чувствуя, что ликование в её душе нашло бы безопасный и приятный выход, если бы она хорошо покричала.
   Но не все они были в сборе. Однако никто не счёл предложение Джо бессмысленным или неверным, потому казалось, что Бет всё ещё мирно присутствует среди них, невидимая, но ставшая им дороже, чем когда-либо, поскольку смерть не в силах разрушить семейный союз, который любовь сделала нерушимым. Маленький стульчик стоял на своём прежнем месте, а на привычном месте на полке – аккуратная корзинка Бет с незаконченным шитьём, потому что игла стала для неё «такой тяжёлой». К любимому ею музыкальному инструменту теперь редко кто-то прикасался, никто его не передвигал, и над ним было лицо Бет, безмятежное и улыбающееся, как в далёкие дни, оно смотрело на них сверху вниз, казалось, говоря: «Будьте счастливы. Я с вами».
   «Сыграй что-нибудь, Эми. Пусть все услышат, насколько ты стала лучше играть», – сказал Лори с простительной гордостью за свою многообещающую ученицу.
   Но Эми прошептала с полными слёз глазами, подкручивая выцветший табурет: «Не сегодня, дорогой. Сегодня вечером я не могу красоваться».
   Но она продемонстрировала нечто лучшее, чем блеск или мастерство, исполнив песни Бет с нежной музыкальностью в голосе, чему не научил бы самый лучший музыкант, так как она затронула сердца слушателей с более сладостной силой, чем та, которую могло бы ей придать вдохновение иного рода. В комнате стало очень тихо, когда её чистый голос внезапно прервался на последней строчке любимого псалма Бет. Было трудно сказать: «На земле нет такого горя, от которого не могли бы избавить небеса» [98 - Строка из баллады Come, Ye Disconsolate ирландского поэта Томаса Мура (1779–1852).]; и Эми оперлась на своего мужа, стоявшего позади неё, ощущая, что её возвращение домой не было вполне совершенным без поцелуя Бет.
   «А теперь мы должны закончить песней Миньоны, потому что её хорошо поёт мистер Баэр», – предложила Джо, прежде чем пауза стала тягостной. И мистер Баэр, прочистив горло с довольным «Хм!», шагнул в угол, где стояла Джо, и сказал:
   «Вы будете петь со мной? Мы отлично споёмся».
   Кстати, это была приятная выдумка, поскольку Джо разбиралась в музыке не больше, чем кузнечик. Но она бы согласилась, даже если бы он предложил ей спеть с ним целую оперу, и блаженно залилась пением, не обращая никакого внимания на ритм и мелодию. Это не имело большого значения, так как мистер Баэр пел как истинный немец, искренне и хорошо, и Джо вскоре стала приглушённо подпевать с закрытым ртом, чтобы послушать мягкий голос, который, казалось, звучал для неё одной.
   «Ты знаешь ли край, где лимонные рощи цветут?» – раньше это была любимая строчка профессора, потому что слово «край» означало для него Германию, но теперь он, казалось, с особой теплотой и мелодичностью подчеркнул другие слова:
   «Туда бы с тобой, туда бы ушёл я, мой друг дорогой!», и одна слушательница была так взволнована этим нежным приглашением, что ей страстно захотелось сказать, что действительно знает этот край и с радостью отправится туда, когда ему заблагорассудится.
   Песня снискала большой успех, и певец удалился на своё место, увенчанный лаврами. Но несколько минут спустя он совершенно забыл о хороших манерах и уставился на Эми, надевающую шляпку, потому что её представили ему просто как «сестру», и с тех пор, как она приехала, никто из них не обращался к ней по-новому – миссис Лоуренс. Он ещё больше забылся, когда Лори сказал на прощание самым любезным образом:
   «Мы с женой были очень рады познакомиться с вами, сэр. Пожалуйста, не забывайте, что в доме по соседству вам всегда окажут радушный приём».
   Затем профессор так сердечно поблагодарил его и так внезапно просиял от удовольствия, и Лори подумал, что он самый восхитительно открытый старик, которого он когда-либо встречал.
   «Я тоже пойду, но с радостью приду снова, если фы позволите, дорогая мадам, потому что небольшое дело в городе задержит меня здесь ещё на несколько дней».
   Он говорил с миссис Марч, но смотрел на Джо, и голос матери выражал такое же сердечное согласие, как и глаза дочери, потому что миссис Марч не была так уж слепа в отношении интересов своих дочерей, как предполагала миссис Моффат.
   «Я думаю, он умный человек», – с безмятежным удовлетворением заметил мистер Марч, стоя на коврике у камина, когда ушёл последний гость.
   «Я уверена, он хороший человек», – с явным одобрением добавила миссис Марч, заводя часы.
   «Я так и думала, что он вам понравится», – только и сказала Джо, ускользая в свою комнату спать.
   Она задавалась вопросом, что за дело привело мистера Баэра в город, и в конце концов решила, что он получил где-то какую-то очень почётную должность, но был слишком скромен, чтобы об этом упоминать. Если бы она видела его лицо, когда, находясь в своей комнате, где его никто не видел, он смотрел на фотографию суровой и строгой молодой леди с копной густых волос, которая, казалось, довольно мрачно устремила свой взор в будущее, это могло бы пролить некоторый свет на причину его приезда, особенно когда он выключил газ и поцеловал эту фотографию в темноте.

Глава 21. Милорд и миледи

   «Пожалуйста, мадам мама, не могли бы вы одолжить мне мою жену на полчаса? Прибыл наш багаж, и я перерыл все парижские наряды Эми, пытаясь найти кое-что нужное мне, и ничего не нашёл», – сказал Лори, на следующий день зайдя к семье Марч и обнаружив миссис Лоуренс сидящей на коленях у матери, как будто она снова стала «деточкой».
   «Конечно. Иди, дорогая, я забыла, что у тебя есть другой дом, кроме этого». – И миссис Марч пожала белую руку с обручальным кольцом на пальце, словно прося прощения за свою материнскую жадность до внимания дочери.
   «Я бы не пришёл, если бы мог справиться самостоятельно, но я никак не могу обойтись без моей маленькой женщины, без неё я не более, чем…»
   «Чем флюгер без ветра», – предположила Джо, когда он сделал паузу, чтобы подыскать нужное сравнение. Джо снова стала дерзкой, как прежде, с тех пор, как Тедди вернулся.
   «Точно, потому что Эми заставляет меня большую часть времени указывать на запад, лишь изредка обращаясь к югу, и у меня ни разу не было позыва повернуться на восток с тех пор, как я женился. Ничего не знаю о северной стороне, но в целом климат у нас живительный и здоровый, да, миледи?»
   «Пока погода прекрасная. Я не знаю, как долго это продлится, но я не боюсь штормов, так как учусь правильно управлять своим кораблём. Пойдём домой, дорогой, я сама найду твой зажим для снятия сапог. Я полагаю, именно его ты искал среди моих вещей. Мужчины такие беспомощные, мама», – сказала Эми с видом почтенной женщины, что привело в восторг её мужа.
   «Чем вы собираетесь заниматься после того, как обустроите своё хозяйство?» – спросила Джо, застёгивая плащ на Эми, как она обычно застегивала ей слюнявчики.
   «У нас есть кое-какие планы. Мы пока не собираемся распространяться о них, мы же ещё такие совсем «новые мётлы», но не намерены сидеть сложа руки. Я займусь делом деда с полной отдачей, которая его порадует и докажет, что я не избалованный внук. Мне нужно что-то в этом роде, чтобы держать себя в тонусе. Я устал бездельничать и намерен работать, как подобает мужчине».
   «А Эми, что она собирается делать?» – спросила миссис Марч, очень довольная решением Лори и энергией, с которой он говорил.
   «После того, как мы нанесём все визиты вежливости и выгуляем нашу лучшую шляпку, мы удивим вас изысканным гостеприимством нашего особняка, блестящим обществом, которое мы соберём вокруг себя, и благотворным влиянием, которое мы окажем на весь мир в целом. Вот и всё, не так ли, мадам Рекамье [99 - Жюли Рекамье (1777–1849) – французская писательница, хозяйка парижского салона, где собирались выдающиеся литераторы и политики.]?» – спросил Лори, насмешливо взглянув на Эми.
   «Время покажет. Уходим, нахал, и не шокируй мою семью, дразня меня перед ними», – ответила Эми, решив, что сначала нужно создать дом и хорошую жену, а потом уже открывать салон в качестве покорительницы общества.
   «Кажется, эти дети так счастливы вместе!» – заметил мистер Марч, обнаружив, что ему трудно погрузиться в своего Аристотеля после ухода молодой четы.
   «Да, и я думаю, что это продлится ещё долго», – добавила миссис Марч со спокойным видом лоцмана, который благополучно привёл корабль в порт.
   «Я знаю, что так и будет. Счастливая Эми!» И Джо вздохнула, а затем широко улыбнулась, когда увидела, что профессор Баэр нетерпеливым толчком открывает калитку.
   Позже вечером, когда Лори уже успокоился по поводу зажима для сапог, он неожиданно сказал своей жене:
   «Миссис Лоуренс».
   «Милорд?»
   «Этот человек собирается жениться на нашей Джо!»
   «Я надеюсь на это, а ты, дорогой?»
   «Ну, любовь моя, я считаю, он славный малый, во всех смыслах этого ёмкого выражения, но мне бы хотелось, чтобы он был немного моложе и намного богаче».
   «Ну же, Лори, не будь слишком привередливым и расчётливым. Если они любят друг друга, то совершенно неважно, сколько им лет и насколько они бедны. Женщины никогда не должны выходить замуж за деньги…» – Эми осеклась, когда эти слова слетели с её губ, и посмотрела на мужа, который ответил с ехидной серьёзностью:
   «Конечно, нет, хотя иногда можно услышать, как очаровательные девушки говорят, что намереваются поступить именно так. Если мне не изменяет память, ты когда-то считала своим долгом найти себе богатого жениха. Это, возможно, объясняет твой брак с таким никчёмным человеком, как я».
   «О, мой дорогой мальчик, не надо, не говори так! Я забыла о том, что ты богат, когда ответила «Я согласна». Я бы вышла за тебя замуж, даже если бы у тебя не было ни пенни, и иногда мне хочется, чтобы ты был беден, чтобы я могла показать, как сильно я тебя люблю. – И Эми, которая держалась с большим достоинством на публике и была очень любящей наедине с мужем, предоставила убедительные доказательства истинности своих слов. – Ты ведь правда не думаешь, что я такая корыстолюбивая особа, какой пыталась быть когда-то, правда? Моё сердце разобьётся, если ты не поверишь, что я с радостью стала бы грести с тобой в одной лодке, даже если бы тебе пришлось зарабатывать на жизнь, перевозя людей в этой лодке через то озеро».
   «Я что, идиот и скотина? Как я могу так считать, после того как ты отказала ради меня более богатому мужчине и не позволяешь мне давать тебе и половину того, что я хочу дать сейчас, когда у меня есть на это право? Девушки поступают так каждый день, бедняжки, и их наущают, что это их единственное спасение, но у тебя были уроки получше, и хотя было время, когда я с дрожью опасался за тебя, но в результате не разочаровался, потому что дочь оказалась верна наставлениям матери. Я так и сказал нашей матушке об этом вчера, и она выглядела такой довольной и благодарной, как будто я дал ей чек на миллион долларов, чтобы она потратила его на благотворительность. Да вы не слушаете моих нравоучительных высказываний, миссис Лоуренс». И Лори сделал паузу, потому что взгляд у Эми был отсутствующий, хотя и устремлённый на его лицо.
   «Нет, слушаю, и в то же время я восхищаюсь родинкой на твоём подбородке. Я не хочу, чтобы ты зазнался, но я должна признать, что горжусь красотой моего мужа больше, чем всеми его деньгами. Не смейся, но твой нос – такое утешение для меня». – И Эми нежно погладила эту хорошо очерченную черту лица с удовлетворением художника.
   Лори в своей жизни получал много комплиментов, но ни один из них не пришёлся ему по вкусу больше, чем этот, что он ясно дал понять, хотя и смеялся над своеобразным вкусом своей жены, в то время как она медленно произнесла: «Могу я задать тебе вопрос, дорогой?»
   «Конечно, задавай».
   «А тебе будет неприятно, если Джо выйдет замуж за мистера Баэра?»
   «О, в этом вся проблема, не так ли? А я было подумал, что есть в этой родинке что-то такое, что тебе не совсем нравится. Я не собака на сене, а самый счастливый человек на свете, уверяю тебя, так что я буду танцевать на свадьбе Джо с таким же лёгким сердцем, как и мои ноги. Ты сомневаешься в этом, моя дорогая?»
   Эми посмотрела на него снизу вверх и осталась довольна. Её маленький ревнивый страх исчез навсегда, и она поблагодарила его с выражением, полным любви и доверия.
   «Я бы хотел, чтобы мы чем-нибудь помогли этому замечательному старому профессору. Неужели нельзя выдумать какого-нибудь богатого родственника, который любезно умрёт там, в Германии, оставив ему аккуратненькую кругленькую сумму в наследство?» – сказал Лори, когда они стали под руку прогуливаться туда и обратно по длинной гостиной, как они любили делать, в память о саде у замка в Швейцарии.
   «Джо нас раскусит и всё испортит. Она очень гордится им, таким, какой он есть, и вчера сказала, что считает бедность прекрасной».
   «Благослови Господь её доброе сердечко! Она передумает, когда у неё появится муж-литературовед и дюжина маленьких профессоров и профессорш, которых нужно содержать. Сейчас мы не будем вмешиваться, но воспользуемся удобным случаем, если он появится, и сделаем для них доброе дело вопреки их воле. Я частично в долгу перед Джо за своё образование, и она считает, что люди должны честно платить свои долги, так что я обведу её вокруг пальца таким образом».
   «Как приятно иметь возможность помогать другим, не правда ли? Это всегда было одним из моих заветных желаний – иметь возможность свободно дарить, и благодаря тебе эта мечта сбылась».
   «Ах, мы совершим ещё множество добрых дел, не так ли? Есть одна форма бедности, помогать которой мне особенно нравится. Об отъявленных нищих часто заботятся, но бедным благородным людям живётся плохо, потому что они не просят о поддержке, и люди не осмеливаются предлагать им благотворительность. И всё же есть тысяча способов помочь им, если только знать, как это сделать деликатно, чтобы не обидеть. Должен сказать, мне больше нравится быть полезным обнищавшему джентльмену, чем льстивому попрошайке. Я полагаю, что это неправильно, но я так делаю, хотя это сложнее».
   «Потому что для этого нужно самому быть джентльменом», – добавил другой член общества семейного восхищения.
   «Спасибо, но боюсь, я не заслуживаю такого милого комплимента. Однако я хотел сказать, что, бездельничая за границей, я встречал немало талантливых молодых людей, которые шли на всевозможные жертвы и терпели настоящую нужду, чтобы осуществить свои мечты. Некоторые из них были славными ребятами, которые героически трудились, бедные и одинокие, но такие безгранично мужественные, терпеливые и цельные, что мне было стыдно за себя, и я страстно желал оказать им какую-нибудь хорошую и уместную услугу. Это люди, которым приятно помогать, потому что, если у них есть талант, это большая честь – иметь возможность поддерживать их, и не позволить этому таланту исчезнуть или допустить остановку его развития из-за нехватки топлива, поддерживающего кипение котла. Если же дарований нет, то мне доставляет удовольствие утешать бедняг и уберегать их от отчаяния, когда они узнают правду о себе».
   «Да, это так, и есть ещё один тип бедности, который не может ни о чём просить и страдает молча. Я кое-что знаю об этом, потому что сама принадлежала к такому типу до того, как ты сделал из меня принцессу, как король осчастливил нищенку в старой сказке. Честолюбивым девушкам приходится нелегко, Лори, и они часто вынуждены наблюдать за тем, как молодость, здоровье и благоприятные возможности уходят просто из-за отсутствия небольшой поддержки в нужную минуту. Люди были очень добры ко мне, и всякий раз, когда я вижу, как девушки борются, как мы с сёстрами это делали раньше, я хочу протянуть руку и поддержать их, как поддерживали меня».
   «И ты протянешь им руку, как ангел, кем ты и являешься! – воскликнул Лори, решив в пылу филантропического рвения основать и содержать учреждение для молодых женщин, обладающих художественными способностями. – Богатые люди не имеют права сидеть и наслаждаться жизнью или копить деньги, чтобы кто-то из наследников потом растратил их впустую. Оставлять наследство после смерти и вполовину не так разумно, как использовать деньги мудро при жизни и охотно делать своих ближних счастливыми с их помощью. Мы будем радоваться жизни сами и получим ещё больше удовольствия, щедро делясь с другими людьми. Ты готова стать маленькой Доркас [100 - Доркас (греч.), или Тавифа (др. – евр.) – благочестивая женщина, помогавшая бедным, после смерти воскрешённая апостолом Петром (Деяния апостолов, 9:36).], которая ходит с большой корзиной, опустошает её, раздавая подаяния, и наполняет снова благодеяниями?»
   «Всей душой, если ты будешь, как смелый Святой Мартин [101 - Святой Мартин Турский (316–397).], храбро скакать на коне по свету, останавливаясь, чтобы поделиться своим плащом с нищими».
   «По рукам, и мы только выиграем от этого!»
   Итак, молодые супруги пожали друг другу руки, а затем с удовольствием зашагали дальше, чувствуя, что их милый дом может стать более уютным, так как они надеялись украсить жилища других людей, веря, что их ноги будут ступать увереннее по цветущему пути, расстилающемуся перед ними, если они сгладят неровности дороги для других ног, и чувствуя, что их сердца ещё теснее связала любовь, нежно помнящая о тех, кто менее счастлив, чем они.

Глава 22. Дейзи и Деми

   Я не могу считать, что выполнила свой долг скромного историка семьи Марч, не посвятив по крайней мере одну главу двум самым ценным и важным её членам. Дейзи и Деми достигли возраста, с которого люди начинают нести ответственность за свои поступки, потому что в этом скоротечном периоде жизни дети трёх-четырёх лет заявляют о своих правах, а также добиваются их осуществления, и это больше, чем удаётся многим взрослым. Если когда-либо и существовали близнецы, которым грозила опасность стать окончательно испорченными обожанием, то это были эти щебечущие Бруки. Конечно, они были самыми замечательными дети, когда-либо появлявшимися на свет, и это будет ясно, когда я упомяну, что они уже ходили в восемь месяцев, бегло разговаривали в двенадцать, а в два года заняли свои места за столом и вели себя, соблюдая приличия, которые очаровывали всех очевидцев. В три года Дейзи потребовала «игольник» и сшила мешочек буквально в четыре стежка. Она также обустроила домашнее хозяйство в буфете и управлялась с игрушечной кухонной плитой с таким мастерством, что это заставило Ханну прослезиться от гордости, а Деми учил буквы со своим дедушкой, который изобрёл новый способ обучения алфавиту, изображая буквы руками и ногами, таким образом объединяя гимнастику для ума и тела. У мальчика рано развились способности к механике, что восхищало его отца и расстраивало мать, потому что он пытался скопировать каждый механизм, который видел, и всегда устраивал хаотичный беспорядок в детской, установив там свою «швеймашину», таинственное устройство из верёвок, стульев, прищепок и катушек, чтобы колёсики «крутились и крутились». Кроме того, на спинку стула была подвешена корзина, в которую он тщетно пытался усадить свою слишком доверчивую сестру, с женской преданностью позволявшую ставить шишки на свою маленькую головку во время испытаний, пока её не спасли, тогда молодой изобретатель негодующе заметил: «Ну, мармар, это же подъёмник, и Деми пробует его поднять».
   Хотя близнецы были совершенно непохожи по характеру, они замечательно ладили друг с другом и редко ссорились больше трёх раз в день. Конечно, Деми тиранил Дейзи и смело защищал её от любого другого агрессора, в то время как Дейзи превратила себя в рабу на галерах и обожала своего брата как единственное совершенное существо в мире. Розовощёкая, пухлая, весёлая юная кроха Дейзи могла найти свой путь к сердцу каждого и уютно устроиться там надолго. Она была одной из тех очаровательных маленьких девочек, которые, кажется, созданы для того, чтобы их целовали и обнимали, наряжали и обожали, как маленьких богинь, и выставляли на всеобщее одобрение по всем торжественным поводам. Её маленькие достоинства были так милы, что она бы вполне могла считаться ангелом, если бы некоторые небольшие шалости не делали её существом восхитительно человеческим. В её мире всегда была прекрасная погода, и каждое утро она в своей ночной рубашечке карабкалась на подоконник, чтобы выглянуть из окна и сказать, независимо от того, шёл ли дождь или светило солнце: «О, холоший день, о, холоший день!» Все были её друзьями, и она так доверчиво целовала любого незнакомца, что самый закоренелый холостяк смягчался, а те, кто любит детей, становились верными поклонниками этой малышки.
   «Дейзи любит всех», – сказала она однажды, раскрывая объятия, держа ложку в одной руке и кружку в другой, словно желая обнять и накормить весь мир.
   По мере того как она росла, её мать всё больше понимала, что «Голубятню» благословило присутствие такой безмятежной и любящей обитательницы, как та, что помогла сделать старый дом уютным и родным, и молилась, чтобы её обошла беда, подобная той, которая недавно показала им, как долго они принимали у себя ангела, не подозревая об этом. Дедушка часто называл её «Бет», а бабушка присматривала за ней с неустанной преданностью, словно пытаясь исправить какую-то прошлую ошибку, которую ничьи другие глаза не могли обнаружить.
   Деми, как истинный янки, был любознателен, хотел всё знать и часто сильно огорчался, когда не мог получить удовлетворительных ответов на своё вечное «Для чего?».
   Он также обладал склонностью к философии, к великому удовольствию своего деда, который имел обыкновение вести с ним сократические беседы, в которых не по годам развитый ученик иногда ставил своего учителя в тупик, к нескрываемому удовольствию женской части семейства.
   «Что заставляет мои ноги ходить, деда?» – спросил молодой философ, с задумчивым видом рассматривая эти энергичные части своего тела, отдыхая однажды вечером после шалостей, связанных с укладыванием в постель.
   «Это твой маленький умишко, Деми», – ответил мудрец, почтительно поглаживая светлую головку.
   «Что такое маленький умишек?»
   «Это то, что заставляет твоё тело двигаться, как пружина заставляла вращаться колёсики в моих часах, когда я показывал тебе их».
   «Открой меня. Я хочу посмотреть, как оно крутится внутри».
   «Я не могу этого сделать, так же как ты не можешь открыть часы. Бог заводит тебя, и ты ходишь, пока Он не остановит тебя».
   «Правда? – и карие глаза Деми расширились и заблестели, когда он осознал новую мысль. – И меня заводят, как часы?»
   «Да, но я не могу показать тебе, как это делается, потому что это происходит, когда мы не видим».
   Деми пощупал свою спину, словно ожидая обнаружить там крышку, как у часов, а затем серьёзно заметил:
   «Я думаю, что Бох делает это, пока я сплю».
   Последовали тщательные разъяснения, которые он выслушал так внимательно, что встревоженная бабушка сказала: «Дорогой, ты считаешь разумным говорить о таких вещах с таким маленьким ребёнком? У него уже опухают веки от усталости, и он учится задавать самые неразрешимые вопросы».
   «Если он достаточно взрослый, чтобы задать такой вопрос, то он достаточно взрослый, чтобы получить правдивые ответы. Я не вкладываю мысли в его голову, но помогаю ему раскрыть те идеи, которые у него уже есть. Эти дети мудрее нас, и я не сомневаюсь, что мальчик понял каждое слово, которое я ему сказал. А теперь, Деми, скажи мне, где у тебя ум».
   Если бы мальчик ответил, как Алкивиад [102 - Алкивиад (450–404 до н. э.) – древнегреческий полководец, политик и оратор.]: «Клянусь богами, Сократ, я не могу сказать», его дедушка не удивился бы, но когда, постояв мгновение на одной ноге, как задумчивый юный аист, он ответил тоном спокойной убеждённости: «В моём животике», старый джентльмен мог только присоединиться к бабушкиному смеху и закончить этот урок метафизики.
   Возможно, у материнской тревоги были бы основания, если бы Деми не привёл убедительных доказательств того, что он был не только подающим надежды философом, но и настоящим мальчишкой, так как часто после обсуждения, которое заставляло Ханну пророчествовать со зловещими кивками: «Этому ребёнку недолго жить на свете», он разворачивался и успокаивал её страхи некоторыми шалостями, которыми милые, чумазые, непослушные маленькие негодники расстраивают и радуют сердца своих родителей.
   Мэг установила много моральных правил и старалась их соблюдать, но какая мать могла устоять против обаятельных уловок, хитроумных увёрток или невозмутимой дерзости этих маленьких мужчин и женщин, которые так рано проявляют себя истинными искусными ловкачами [103 - Прозвище Джека Докинза, персонажа романа Ч.Диккенса «Оливер Твист» (1838).]?
   «Больше никакого изюма, Деми. От него тебя стошнит», – говорит мама мальчику, который с неизменной регулярностью предлагает свои услуги на кухне в дни, когда готовят пудинг с изюмом.
   «Мне нравится, когда тошнит».
   «Ты сейчас здесь мне не нужен, так что беги и поиграй с Дейзи в ладушки».
   Он неохотно уходит, но его обида грузом лежит на его сердце, и позднее, когда появляется возможность получить компенсацию, ему удаётся перехитрить свою маму ловкой сделкой.
   «Вы сегодня были хорошими детками, и я поиграю с вами во всё, во что захотите», – говорит Мэг, ведя своих поварят наверх, тогда как пудинг преспокойно подрагивает в кастрюле.
   «Правда, мармар?» – спрашивает Деми, в чьей припудренной мукой голове уже родилась блестящая идея.
   «Да, правда. Всё, что скажете», – отвечает недальновидная родительница, готовясь спеть «Три маленьких котёнка» полдюжины раз или отвести своё семейство «Купить булочку за пенни», несмотря на ветер или озорного мальчишку. Но Деми загоняет её в угол спокойным ответом:
   «Тогда мы пойдём и съедим весь изюм».
   Тётя Додо была главным партнёром по играм и наперсницей обоих детей, и эта троица переворачивала вверх дном их маленький домик. Тётя Эми была для них до этих пор лишь именем, тётя Бет вскоре превратилась в приятное смутное воспоминание, но тётя Додо была живой реальностью, и они использовали её по максимуму, и за эту любезность она была глубоко им благодарна. Но когда появился мистер Баэр, Джо забыла о своих товарищах по играм, и страх и одиночество обрушились на их маленькие души. Дейзи, которая любила торговать поцелуями, потеряла своего лучшего клиента и обанкротилась. Деми с детской проницательностью вскоре обнаружил, что Додо больше нравится играть с «человеком-медведем», чем с ним, но, хотя ему было обидно, он скрыл свою боль, потому что у него не хватило духу оскорбить соперника, чей карман жилета был кладезем шоколадного драже и хранил в себе часы, и особо страстным любителям разрешалось вынимать их из футляра и даже беспрепятственно трясти.
   Некоторые люди, возможно, сочли бы эти приятные вольности взятками, но Деми не рассматривал это в таком свете и продолжал покровительствовать «человеку-медведю» с рассудительной приветливостью, в то время как Дейзи одарила его своей маленькой привязанностью при третьем визите, считая его плечо своим троном, его руку своим убежищем, его дары сокровищами исключительной ценности.
   Джентльмены иногда внезапно впадают в приступы обожания юных родственников дам, которых они удостаивают своим вниманием, но от этой фальшивой чадолюбивости неловко им самим и это никого не может обмануть.
   Привязанность к детям мистера Баэра была искренней, но тем не менее эффективной – ибо честность – лучшая политика в любви, как и в суде. Он был одним из тех мужчин, которые держатся с детьми свободно, и он выглядел особенно хорошо, когда маленькие личики составляли приятный контраст с его мужественным лицом. Его дела, какими бы они ни были, задерживали его день за днём, но редко мешали ему навестить семью Марч по вечерам – ну, он всегда спрашивал, дома ли мистер Марч, так что, я полагаю, именно из-за него он приходил к ним в дом. Славный папа пребывал в заблуждении, что так оно и было, и наслаждался долгими беседами с родственной душой, пока случайное замечание более наблюдательного внука его внезапно не вразумило.
   Мистер Баэр пришёл однажды вечером, чтобы остановиться на пороге кабинета, и был поражён зрелищем, представшим его взору. На полу лежал распростёртый мистер Марч, задрав свои почтенные ноги кверху, а рядом с ним, также распростёртый, лежал Деми, пытаясь скопировать эту позу своими короткими ножками в алых чулках, оба лежащих были всерьёз поглощены своим занятием и не замечали наблюдателей, пока мистер Баэр не рассмеялся своим звучным смехом, а Джо не воскликнула с возмущением:
   «Отец, отец, профессор пришёл!»
   Ноги в чёрном опустились, а седая голова поднялась, когда наставник сказал с невозмутимым достоинством: «Добрый вечер, мистер Баэр. Извините, одну минуту. Мы как раз заканчиваем наш урок. А теперь, Деми, составь букву и назови её».
   «Я его знает эту буква!» И после нескольких судорожных усилий ножки в красном приняли форму циркуля, и умный ученик торжествующе воскликнул: «Это буква W, деда, это Уи!»
   «Он прирождённый Уэллер [104 - Персонаж «Записок Пиквикского клуба» Ч. Диккенса, весёлый чистильщик обуви.]», – засмеялась Джо, когда её родитель поднялся с пола и выпрямился, а племянник попытался встать на голову – единственный способ выразить свою радость, оттого что урок закончился.
   «Чем ты занимался сегодня, bubchen [105 - Карапуз (нем.).]?» – спросил мистер Баэр, подхватывая гимнаста.
   «Я навещал маленькую Мэри».
   «И что ты там делал?»
   «Я поцеловал её», – начал Деми с бесхитростной откровенностью.
   «Фуй! Ты рано начинаешь. И что на это сказала маленькая Мэри?» – спросил мистер Баэр, продолжая исповедовать юного грешника, который стоял на коленях, исследуя карман жилета профессора.
   «О, ей это понравилось, и она поцеловала меня в ответ, и мне это тоже понравилось. Разве маленьким мальчикам не должны нравиться маленькие девочки?» – спросил Деми с набитым ртом и умильным удовольствием.
   «Какой не по годам развитый ребёнок! Откуда только это у тебя в голове?» – спросила Джо, восхищаясь невинным откровением племянника не меньше, чем профессор.
   «Не в голове, а во рту», – ответил прямодушный Деми, высунув язык с шоколадным драже на нём, думая, что она имеет в виду конфеты, а не идеи.
   «Тебе следовало бы оставить немного своей маленькой подруге. Сладкое – сладеньким, mannling [106 - Искаж. англ. manning – малыш.]», – и мистер Баэр предложил Джо немного драже, бросив на неё взгляд, который заставил её задуматься, не был ли шоколад нектаром богов. Деми тоже заметил эту улыбку, она его впечатлила, и он бесхитростно поинтересовался:
   «А большим мальчикам нравятся большие девочки, фессор?»
   Как и Вашингтон в детстве, мистер Баэр «не умел лгать», поэтому он дал несколько расплывчатый ответ, что, по его мнению, они им нравятся иногда», – таким тоном, что мистер Марч отложил щётку для одежды, бросил взгляд на смущённое лицо Джо, а затем опустился в кресло с таким видом, как будто «не по годам развитый ребёнок» внушил ему мысль, которая была одновременно приятной и удручающей.
   Почему, когда Додо поймала племянника в буфете полчаса спустя, она чуть не задушила его, сжав детское тельце в нежных объятиях, вместо того, чтобы устроить взбучку за то, что он там был, и почему она продолжила своё необычное поведение, неожиданно выдав ему большой ломоть хлеба с желе, – это оставалось одной из загадок, над которыми Деми размышлял своим маленьким умишком, и был вынужден навсегда оставить этот вопрос нерешённым.

Глава 23. Под зонтиком

   В то время как Лори и Эми совершали супружеские прогулки по бархатным коврам, приводя в порядок свой дом и планируя блаженное будущее, мистер Баэр и Джо наслаждались прогулками иного рода, по грязным дорогам и росистым полям.
   «Я всегда выхожу прогуляться ближе к вечеру, и я не понимаю, почему я должна отказываться от этого, только потому, что по пути я случайно встречаю профессора», – сказала Джо себе после двух или трёх встреч, потому что, хотя было две тропинки к дому Мэг, какую бы она ни выбрала, она была уверена, что встретит его, либо идущим ей навстречу, либо возвращающимся. Он всегда шёл быстро и, казалось, никогда не видел её до тех пор, пока не оказывался совсем близко, и тогда делал вид, что до этого момента не мог узнать приближающуюся леди из-за своей близорукости. Далее, если она собиралась к Мэг, у него всегда было что передать для детей. Если она направлялась к своему дому, он просто прогуливался в сторону реки, и как раз возвращался, чтобы зайти к ним, если только они не устали от его частых визитов.
   Что ещё оставалось Джо в сложившихся обстоятельствах, кроме как вежливо поприветствовать его и пригласить зайти? Если она и уставала от его визитов, то умело скрывала свою усталость, заботясь о том, чтобы к ужину был кофе, «так как Фридрих – я имею в виду мистера Баэра – не любит чай».
   Ко второй неделе все прекрасно понимали, что происходит, но старались делать вид, как будто они совершенно не замечали перемен в лице Джо. Они никогда не спрашивали, почему она поёт за работой, причёсывается по три раза на дню и просто расцветает после вечерних прогулок. И ни у кого, казалось, не возникло ни малейшего подозрения, что профессор Баэр, беседуя с отцом о философии, давал его дочери уроки любви.
   Джо даже не могла благопристойно впасть в уныние, но вместо этого пыталась сурово подавить свои чувства и, не сумев этого сделать, вела несколько взволнованную жизнь. Она смертельно боялась, что над ней будут смеяться за то, что она сдалась, после её многочисленных и страстных заявлений о жажде независимости. Лори вызывал у неё особый трепет, но благодаря контролю своей жены он вёл себя с похвальной пристойностью, никогда прилюдно не называл мистера Баэра «славным малым», никогда не намекал, даже отдалённо, на изменившуюся к лучшему внешность Джо и не выражал ни малейшего удивления, чуть ли не каждый вечер видя шляпу профессора на столе Марчей. Но, когда никто не видел, он ликовал, мечтая о том времени, когда сможет подарить Джо маленькую табличку в виде медведя с сучковатым посохом в качестве подходящего герба.
   В течение двух недель профессор являлся к ним и уходил с регулярностью поклонника. Затем он не приходил целых три дня и не подавал никаких признаков жизни, что заставило всех принять серьёзное выражение лица, Джо сначала стала задумчивой, а затем – увы и ах! – очень сердитой.
   «Осмелюсь предположить, ему стало противно и он уехал в Германию так же внезапно, как и появился. Конечно, мне совершенно всё равно, но я думаю, что он должен был зайти и попрощаться с нами, как джентльмен», – сказала она себе, с отчаянием взглянув на калитку, когда однажды пасмурным вечером одевалась перед своей обычной прогулкой.

   «Тебе лучше взять маленький зонтик, дорогая. Похоже, собирается дождь», – сказала мама, заметив, что на ней новая шляпка, но не намекая на этот факт.
   «Да, мамочка, тебе что-нибудь нужно в городе? Мне надо сбегать в магазин за бумагой», – ответила Джо, выправляя бантик под подбородком перед зеркалом, используя это как предлог, чтобы не смотреть на мать.
   «Да, мне нужно немного силезской саржи, пакетик иголок номер девять и два ярда узкой ленты лавандового цвета. Ты надела ботинки на толстой подошве и что-нибудь тёплое под плащ?»
   «Думаю, да», – рассеянно ответила Джо.
   «Если ты случайно встретишься с мистером Баэром, приведи его к нам домой на чай. Я очень хочу увидеть этого дорогого человека», – добавила миссис Марч.
   Джо услышала это, но ничего не ответила, только поцеловала мать и быстро ушла, подумав с благодарностью, несмотря на свою душевную боль: «Как она добра ко мне! И как приходится девушкам, у которых нет матерей, которые помогли бы им справиться с их бедами?»
   Галантерейных магазинов не было среди контор, банков и оптовых складов, где обычно собираются джентльмены, но Джо оказалась в этой части города, прежде чем она выполнила хоть одно поручение, слоняясь без дела, как будто кого-то ждала, с самым неженским интересом рассматривая инженерные инструменты в одной витрине и образцы шерсти – в другой, она спотыкалась о бочки, её чуть не раздавили опускающиеся тюки, и её без церемоний отталкивали занятые мужчины, которые выглядели так, как будто они задавались вопросом: «Как, чёрт возьми, её сюда занесло?» Капля дождя на щеке вернула её мысли от разбитых надежд к испорченным дождём лентам.
   Ибо капли продолжали падать, и, будучи не только влюблённой, но и женщиной, она чувствовала, что, хотя было уже слишком поздно уберечь своё сердце, она ещё могла бы спасти шляпку. Теперь она вспомнила о маленьком зонтике, который забыла взять, в спешке уходя из дома, но сожаления были напрасны, и ничего не оставалось, кроме как одолжить его или покорно промокнуть. Она посмотрела вверх на небо, которое затягивали тучи, вниз на алый бант, уже испещрённый чёрными пятнами, вперёд на грязную улицу, затем медленно оглянулась и посмотрела назад – долгим взглядом, на некий закопчённый склад с вывеской «Хоффман, Шварц и Компания» над дверью, сурово и укоризненно сказав себе:
   «Так мне и надо! Во имя чего я надела все свои лучшие вещи и приволоклась сюда в надежде встретить профессора? Джо, мне стыдно за тебя! Нет, ты не пойдёшь туда, чтобы одолжить зонтик или узнать у его друзей, где он. Ты потащишься прочь и выполнишь поручения под дождём, и если ты простынешь и испортишь свою шляпку, то большего ты и не заслуживаешь. Вот так, ну же!»
   С этими словами она пересекла улицу так стремительно, что едва избежала гибели, увернувшись от проезжавшей грузовой телеги, и угодила в объятия величественного пожилого джентльмена, который сказал: «Прошу прощения, мэм» и выглядел смертельно оскорблённым. Несколько обескураженная Джо выпрямилась, накрыла носовым платком обречённые на уничтожение ленты и, оставив позади искушение, поспешила дальше, ощущая всё усиливающуюся влажность в области лодыжек и громкий стук зонтиков у себя над головой. Тот факт, что довольно ветхий синий зонт неподвижно остановился над беззащитной шляпкой, привлёк её внимание, и, подняв глаза, она увидела, что мистер Баэр смотрит на неё сверху вниз.
   «Мне кажется, я знаю эту решительную леди, которая так храбро проходит под носом у многих лошадей и так быстро двигается по грязи. Что вы здесь делаете, друг мой?»
   «Я иду за покупками».
   Мистер Баэр улыбнулся, переводя взгляд с фабрики по производству маринадов с одной стороны улицы на оптовую компанию по продаже шкур и кожи – с другой, но он только вежливо сказал:
   «У вас нет зонтика. Могу я пойти с вами и нести ваши свёртки?»
   «Да, спасибо».
   У Джо щёки были красными, как её лента, и она спросила себя, что он думает о ней, но ей было всё равно, ибо через минуту она обнаружила, что шагает под руку со своим профессором, чувствуя, будто солнце вдруг вышло из-за туч и засияло необычайно ярко, что мир снова в полном порядке, и что одна совершенно счастливая женщина шлёпает по лужам в этот день.
   «Мы думали, вы уехали», – поспешно сказала Джо, потому что знала, что он смотрит на неё. Её шляпка была недостаточно большой, чтобы скрыть лицо, и она боялась, как бы он не подумал, что радость, которую она обнаруживала, была неподобающей девушке.
   «Неужели вы подумали, что я мог уехать, не попрощавшись с теми, кто был так изумительно добр ко мне?» – спросил он с таким упрёком, что она почувствовала себя так, словно оскорбила его этим предположением, и с жаром ответила:
   «Нет, я не думала. Я знала, что вы заняты своими делами, но мы очень скучали по вас, особенно папа и мама».
   «А вы?»
   «Я всегда вам рада, сэр».
   В своём стремлении сделать так, чтобы её голос звучал совершенно спокойно, тон Джо получился довольно холодным, и ледяное короткое односложное слово в конце, казалось, огорчило профессора, потому что его улыбка исчезла, и он серьёзно сказал:
   «Я благодарю вас и зайду ещё один раз, перед отъездом».
   «Значит, вы уезжаете?»
   «У меня здесь больше нет никаких дел, всё кончено».
   «Надеюсь, успешно?» – спросила Джо, потому что в его коротком ответе была слышна горечь разочарования.
   «Надо думать, что да, так как мне открылся способ, которым я смогу заработать себе на хлеб и ещё больше помогать своим Jünglings [107 - Мальчикам (нем.).]».
   «Расскажите мне, пожалуйста! Мне хочется узнать всё о… о мальчиках», – нетерпеливо сказала Джо.
   «Это так любезно, я с радостью расскажу вам. Мои друзья нашли для меня место в колледже, где я буду преподавать как дома, в Германии, и заработаю достаточно, чтобы облегчить жизнь Францу и Эмилю. Я должен быть благодарен за это, не так ли?»
   «Да, в самом деле. Как здорово, что вы будете заниматься тем, что вам нравится, и сможете часто видеться с нами и мальчиками!» – воскликнула Джо, цепляясь за мальчиков в качестве оправдания за удовольствие, которого она не могла скрыть.
   «Ах! Но, боюсь, мы не будем часто видеться, это место находится на Западе».
   «Так далеко!» – И Джо бросила свои юбки на произвол судьбы, как будто теперь не имело значения, что будет с её одеждой или с ней самой.
   Мистер Баэр умел читать на нескольких языках, но он ещё не научился читать в душах женщин. Он льстил себе мыслью, что довольно хорошо знает Джо, и поэтому был очень удивлён контрастами оттенков её тона, выражений лица и поведения, быструю смену которых она продемонстрировала ему в тот день, потому что в течение получаса её настроение колебалось с полдюжины раз. Когда она встретила его, то выглядела удивлённой, хотя невозможно было не заподозрить, что она пришла именно с этой целью. Когда он предложил ей руку, она приняла её с выражением, которое наполнило его сердце восторгом, но когда он спросил, скучала ли она по нему, она дала такой холодный, формальный ответ, что его охватило отчаяние. Узнав о его удаче, она чуть не захлопала в ладоши. Было ли это радостью только за мальчиков? Затем, услышав, куда он собирается уехать, она сказала: «Так далеко!» тоном отчаяния, который вознёс его на вершину надежды, но в следующую минуту она снова опустила его с небес на землю, заметив, как человек, полностью поглощённый другой проблемой:
   «Здесь я куплю то, что мне поручено. Не зайдёте со мной? Это не займёт много времени».
   Джо слегка гордилась своим умением совершать покупки и хотела произвести особенное впечатление на своего спутника точностью и быстротой, с которыми она справится с этим делом. Но из-за волнения, в котором она пребывала, всё пошло наперекосяк. Она опрокинула поднос с иглами, забыла сказать, что саржа должна быть силезской, пока ткань не отрезали, расплатилась не той монетой и совершенно осрамилась, попросив ленту лавандового цвета у прилавка с набивным ситцем. Мистер Баэр стоял рядом, наблюдая, как она краснеет и ошибается, и пока он смотрел, его собственное замешательство, казалось, сходило на нет, так как он начал понимать, что в некоторых случаях поведение женщин, как и сны, следует трактовать в противоположном смысле.
   Когда они вышли на улицу, он уже с более весёлым видом сунул свёрток под мышку и зашлёпал по лужам так, как будто в целом был всем доволен.
   «Не следует ли нам купить то, что вы называете гостинцами для детей, и устроить прощальный пир сегодня вечером, если я совершу свой последний визит в ваш такой милый дом?» – спросил он, останавливаясь перед витриной, полной фруктов и цветов.
   «Что же мы им купим?» – спросила Джо, игнорируя последнюю часть его фразы и с притворным восторгом вдыхая смешанные запахи, когда они вошли в лавку.
   «Можно ли им апельсины и инжир?» – спросил мистер Баэр с отеческим видом.
   «Они их едят, когда могут их получить».
   «Вы любите орехи?»
   «Люблю, как белка».
   «Гамбургский виноград. Да, представим, что мы пьём вино за мой Fatherland?»
   Джо неодобрительно смотрела на такую расточительность и спросила, почему бы ему просто не купить корзинку инжира, бочонок изюма, мешочек миндаля и покончить с этим? После чего мистер Баэр отобрал у неё кошелек, достал свой и завершил покупку, приобретя несколько фунтов винограда, горшок с розовыми маргаритками и прелестную баночку мёда, если рассматривать её с точки зрения Демиджона. Затем, растянув свои карманы бугристыми свёртками и дав ей нести цветы, он раскрыл старый зонтик, и они снова отправились в путь.
   «Мисс Марш, у меня к вам большая просьба», – начал профессор после прогулки под дождём длиной в полквартала.
   «Да, сэр». – И сердце Джо забилось так сильно, что она испугалась, как бы он это не услышал».
   «Я осмеливаюсь просить об этом, несмотря на дождь, потому что у меня остаётся так мало времени».
   «Да, сэр». – И Джо чуть не раздавила цветочный горшочек, внезапно с силой сжав его.
   «Я хочу купить платьице для моей Тины, и я слишком глуп, чтобы идти в магазин один. Не будете ли вы так любезны помочь мне советом с вашим вкусом?»
   «Да, сэр». – И Джо внезапно почувствовала себя такой спокойной и невозмутимо прохладной, как будто она вошла в холодильный шкаф.
   «Возможно, также шаль для мамы Тины, она такая бедная и больная, а с её мужем так много забот. Да, да, плотная тёплая шаль была бы приятной вещью, чтобы подарить маленькой мамочке».
   «Я с удовольствием помогу, мистер Баэр».
   «Я иду слишком быстро, а он становится всё дороже мне с каждой минутой», – добавила Джо про себя, затем, мысленно встряхнувшись, она приступила к делу с энергией, которую было приятно наблюдать. Мистер Баэр предоставил всё ей, поэтому она выбрала красивое платье для Тины, а затем попросила принести шали. Продавец, будучи женатым мужчиной, проявил интерес к паре, которая, по-видимому, делала покупки для своей семьи.
   «Вашей супруге может понравиться эта шаль. Превосходная вещь, невероятно подходящая по цвету, вполне строгая и элегантная», – сказал он, встряхивая удобную серую шаль и набрасывая её на плечи Джо.
   «Вас она устроит, мистер Баэр? – спросила она, поворачиваясь к нему спиной и чувствуя глубокую благодарность за представившуюся возможность спрятать лицо.
   «Отлично, мы её берём», – ответил профессор, улыбаясь про себя, расплачиваясь за шаль, в то время как Джо продолжала обшаривать прилавки, как убеждённая охотница за скидками.
   «Теперь мы пойдём домой?» – спросил он, как будто ему было очень приятно произносить эти слова.
   «Да, уже поздно, и я так устала». Голос Джо звучал жалобнее, чем она думала. Ибо теперь солнце, казалось, зашло так же внезапно, как и вышло, мир вокруг снова стал грязным и убогим, и она впервые обнаружила, что её ноги замёрзли, голова болит, и что её сердце было холоднее, чем первое, и болит больше, чем второе. Мистер Баэр уезжает, она нравится ему только как друг, всё это было ошибкой, и чем скорее это закончится, тем лучше. С такими мыслями в голове она стала так резко подзывать приближающийся омнибус рукой, что маргаритки вылетели из горшка и были сильно повреждены.
   «Это не наш омнибус», – сказал профессор, отмахиваясь от перегруженной повозки и останавливаясь, чтобы подобрать бедные цветочки.
   «Прошу прощения. Я не разглядела название. Не берите в голову, я пойду пешком. Я привыкла барахтаться в грязи», – ответила Джо, усиленно моргая, потому что скорее умерла бы, чем открыто вытерла свои глаза. Мистер Баэр заметил слёзы на её щеках, хотя она и отвернулась. Это зрелище, казалось, очень тронуло его, потому что, внезапно наклонившись, он спросил тоном, который означал очень многое: «Дорогая моя, почему вы плачете?»
   Что ж, если бы Джо не была новичком в такого рода делах, она бы сказала, что не плачет, что у неё насморк, или выдумала бы любую другую женскую уловку, соответствующую случаю. Вместо этого это недостойное существо ответило, неудержимо всхлипывая: «Потому что вы уезжаете».
   «Ах, mein Gott, как это хорошо! – воскликнул мистер Баэр, пытаясь заломить руки, несмотря на зонтик и свёртки. – Джо, я не могу подарить вам ничего, кроме своей большой любви. Я приехал узнать, как вы к этому относитесь, и я ждал, желая удостовериться, что я для вас больше, чем просто друг. Так ли это? Можете ли вы найти в своём сердце местечко для старины Фрица?» – выпалил он на одном дыхании.
   «О да!» – сказала Джо, и он был вполне удовлетворён, потому что она обвила его локоть обеими руками и посмотрела на него с выражением, которое ясно показывало, как она была бы счастлива идти по жизни рядом с ним, даже если бы у неё не было лучшего укрытия, чем старый зонтик, только бы он держал его в своей руке.
   Это было, конечно, предложением, сделанным в сложных обстоятельствах, потому что даже если бы мистер Баэр захотел опуститься на колени, он не смог бы этого сделать из-за грязи. Он также не мог протянуть Джо руку, разве что в переносном смысле, потому что обе его руки были заняты покупками. Тем более он не мог позволить себе продемонстрировать нежные чувства на улице, хотя и был готов это сделать. Поэтому единственным способом, каким он мог выразить свой восторг, был взгляд на неё с выражением, которое ярко освещало его лицо до такой степени, что в каплях дождя, искрившихся на его бороде, казалось, появились маленькие радуги. Если бы он так сильно не любил Джо, я не думаю, что он смог бы полюбить её в тот момент, потому что она выглядела далеко не привлекательно, её юбки были в плачевном состоянии, резиновые сапоги забрызганы до лодыжек, а шляпка окончательно испорчена. К счастью, мистер Баэр считал её самой красивой женщиной на свете, и она нашла его «похожим на Юпитера» более, чем когда-либо, хотя поля его шляпы безвольно повисли, и небольшие струйки воды стекали с неё на его плечи (потому что он держал зонтик только над Джо), и каждый палец на его перчатках нуждался в починке.
   Прохожие, вероятно, сочли их парой безобидных сумасшедших, потому что они совершенно забыли поймать омнибус и неторопливо прогуливались, не обращая внимания на сгущающиеся сумерки и туман. Их мало заботило, что думают о них остальные, потому что они наслаждались счастливым часом, который редко наступает больше одного раза в жизни, этим волшебным моментом, дарующим молодость старику, красоту некрасивому, богатство бедняку, а человеческим сердцам даёт предвкушение райского блаженства. Профессор выглядел так, словно завоевал целое королевство, и миру больше нечего было предложить ему на пути к счастью, в то время как Джо еле передвигала ноги подле него, чувствуя себя так, словно её место всегда было рядом с этим мужчиной, и удивляясь, как она вообще могла выбрать какой-то иной жребий. Конечно, она заговорила первой – я имею в виду, внятно, потому что эмоциональные высказывания, последовавшие за её порывистым «О да!», не были ни связными, ни заслуживающими упоминания.
   «Фридрих, почему вы не…»
   «Ах, небо, она насфала меня по имени, как никто не называл с тех пор, как умерла Минна!» – воскликнул профессор, останавливаясь в луже, чтобы посмотреть на неё с восторженной благодарностью в глазах.
   «Я всегда называю вас так про себя – я забылась, но я больше не буду, если вам это не нравится».
   «Не нравится? Это для меня милее, чем я могу выразить словами. А также говори мне «ты», и я скажу, что твой язык почти так же прекрасен, как мой».
   «Не слишком ли сентиментально слово «ты»?» – спросила Джо, про себя подумав, как же прекрасно это односложное слово.
   «Сентиментально? Да. Слава Gott, мы, немцы, ещё верим в сентиментальность и сохраняем молодость таким образом. Ваше английское «вы» звучит так холодно, говори мне «ты», дорогая моя, это так много значит для меня», – умолял мистер Баэр, больше похожий на романтичного студента, чем на серьёзного профессора.
   «Ну, тогда почему ты не сказал мне всё это раньше?» – застенчиво спросила Джо.
   «Теперь я должен открыть тебе своё сердце целиком, и я с радостью это сделаю, потому что ты должна будешь заботиться о нём в дальнейшем. Видишь ли, моя Джо, – ах, какое милое, забавное маленькое имя – у меня было желание кое-что сказать тебе в тот день, когда я прощался с тобой в Нью-Йорке, но я решил, что ты была помолвлена с тем своим красивым другом, и поэтому я промолчал. Сказала бы ты мне тогда «Да», если бы я не промолчал?»
   «Я не знаю. Боюсь, что нет, потому что в тот момент у меня вообще не было сердца».
   «Фуй! В это я не верю. Оно дремало, пока сказочный принц не прошёл через лес и не разбудил его. Ах, ну что ж, «Die erste Liebe ist die beste [108 - «Первая любовь – лучшая» (немецкая пословица).]», но такого я не ожидал».
   «Да, первая любовь – самая лучшая, но можешь быть доволен, потому что у меня никогда не было другой привязанности. Тедди был всего лишь мальчишкой и вскоре справился со своим маленьким капризом», – сказала Джо, стремясь исправить ошибку профессора.
   «Хорошо! Тогда я буду счастлив и уверен, что ты отдала мне всё. Я так долго ждал, что становлюсь эгоистом, как ты сама потом увидишь, Professorin [109 - Профессорша (нем.).]».
   «Мне нравится, – воскликнула Джо, в восторге от того, как он её назвал. – Теперь скажи мне, что, наконец, привело тебя сюда именно тогда, когда я хотела тебя видеть?»
   «Вот это». – И мистер Баэр достал из кармана своего жилета маленькую потёртую бумажку.
   Джо развернула её и смутилась, потому что это было одно из стихотворений её сочинения, которое она послала в газету, платившую за стихи, что и объясняло её попытку отправлять их туда наугад.
   «Как это могло привести тебя сюда?» – спросила она, гадая, что он имел в виду.
   «Я нашёл его случайно. Я узнал его по именам и инициалам, и в нём была одна маленькая строфа, которая, казалось, звала меня. Прочти и найди её. Я буду следить, чтобы ты не наступила в лужу».
//-- НА ЧЕРДАКЕ --//

     Ряд сундучков под слоем пыли,
     Их здесь четыре – тусклых, старых…
     Давным-давно их смастерили —
     И отдали детишкам даром.
     Пустое место в сундучишках
     Когда-то наполняли дети…
     Четыре имени мальчишка
     На крышках сундучков отметил.
     И на стене, чердачной, тёмной,
     На лентах выцветших над ними
     Четыре ключика укромно
     Висят – по ключику на имя…
     Их с детской гордостью в дождливый
     День привязали… прячет каждый
     Из сундучков – следы счастливых
     Историй, прожитых однажды.

     На чердаке – тенистом, тесном,
     Играли четверо детишек
     И слушали ребята песню
     Дождя, несущуюся с крыши.
     Вот имя старшей, «Мэг» – на гладкой
     Изящной крышке. И я вижу
     Коллекцию вещей, их кратко
     Для вас я перечислю ниже.
     Стихи и свадебное платье,
     И туфелька, и детский локон
     Игрушек нет – близняшкам дать их
     Пора пришла – так больше проку —
     Для новой жизни, новой пьесы…
     О мать счастливая! Ты слышишь
     Припевы колыбельных песен
     Дождя с остроконечной крыши?

     На поцарапанной, помятой
     Сундучной крышке – «Джо». Трофеи
     Волшебных стран чудаковатых
     Там спрятаны. Вот куклы-феи,
     Но без голов. И звери, птицы,
     И стопки рваных книг… как пёстро!
     Мечтанья – им не воплотиться,
     Стихи, написанные сёстрам,
     Но не дописаны, нескладны
     Рассказы, дневники и строчки
     Из писем, страстных и прохладных —
     Нигде нельзя поставить точку.
     Здесь память о былом и планы…
     Хранилище полно намёков
     На участь женщины, что рано
     Взрослела в доме одиноком.

     И слышу я в дожде печальный
     Рефрен: «Ты будь любви достойна,
     Любовь придёт» – припев прощальный.
     Я вновь в тоске заупокойной.
     Сотру я с крышки Бет слой пыли
     Как будто слёзы с глаз любимых…
     О Бет! Сюда мы положили
     Реликвии, как пилигримы.
     За крышкой с именем-пометкой
     В святыне нашей колокольчик
     Из серебра – был слышен редко
     Его весёлый голосочек.
     И шапочка, что украшала
     В последний раз мою святую.
     Смешались песни Бет без жалоб
     С дождём – я слышу голос в струях.

     Последний сундучок, чья крышка
     Отполированная – время
     Пришло, и вырос для малышки
     Отважный рыцарь – муж для Эми,
     И буквы золотые в имя
     Сложились на щите; тут ленты
     С волос, и туфли с танцев, с ними —
     Увядшие цветы, презенты.
     Страсть в валентинках эйфоричных —
     Все мелочи, что роль сыграли
     В надеждах и стыде девичьем,
     В её судьбы мемориале.
     Теперь душа её изучит
     Другую азбуку – правдивей
     Под свадебное многозвучье,
     Смешавшееся с днём дождливым.

     Четыре сундучка, четыре
     Души… урок богатства с горем:
     Любить, трудиться в этом мире.
     На час расстались – встреча вскоре.
     Одна из нас ушла пораньше —
     Но мощь любви даёт нам близость
     С душою Бет – сестрёнка наша
     Теперь в лучистом парадизе.
     Когда те сундучки Владыке
     Небес откроются – пусть будут
     Полны времён и дел великих
     И жизней ярче изумрудов.
     И запоёт хор душ, и в свете,
     Когда дождь кончится – ликуя,
     Он воспарит, и Бог ответит
     На песни хора – аллилуйя.

   «Это очень плохие стихи, но я чувствовала это, когда писала их, однажды, когда мне было очень одиноко, и я много плакала в мешок с лоскутами. Я и не думала, что стихи окажутся там, где они смогут что-то разболтать», – сказала Джо, разрывая лист со стихами, которыми профессор так долго дорожил.
   «Отпусти их, они исполнили свой долг, и я получу новое стихотворение, когда прочитаю всю коричневую книгу, в которой она хранит свои маленькие секреты, – сказал мистер Баэр с улыбкой, наблюдая, как клочки бумаги улетают по ветру. – Да, – серьёзно добавил он, – я прочёл это, и подумал про себя: у неё горе, она одинока, она могла бы найти утешение в настоящей любви. Моё сердце переполнено, переполнено любовью к ней. Разве я не должен пойти и сказать: «Если это не слишком мало, чтобы обменять на то, что я надеюсь получить взамен, возьми мою любовь во имя Gott’а»?»
   «И вот ты приехал и обнаружил, что это не слишком мало, а наоборот, единственное сокровище, которое мне нужно», – прошептала Джо.
   «Сначала у меня не хватило смелости задуматься об этом, какой бы замечательно добрый приём ты мне ни оказала. Но вскоре у меня появилась надежда, и тогда я решил: «Я добьюсь её, даже если мне придётся умереть», я её добьюсь!» – воскликнул мистер Баэр, вызывающе кивнув, как будто стены тумана, смыкавшиеся вокруг них, были препятствием, которое он должен был преодолеть или доблестно разрушить.
   Джо подумала, что это великолепно, и решила стать достойной своего рыцаря, хотя он и не прискакал на коне в роскошном наряде.
   «Почему тебя так долго не было?» – спросила она наконец, находя настолько приятным задавать вопросы личного характера и получать восхитительные ответы, что не смогла молчать.
   «Это было нелегко, но я не находил в себе мужества забрать тебя из такого счастливого дома, пока у меня не появилась возможность подарить тебе новый дом, возможно, спустя много времени и после тяжкого труда. Как я мог просить тебя пожертвовать столь многим ради бедного старика, у которого нет состояния, кроме его скромных познаний?»
   «Я рада, что ты беден. Я бы не вынесла богатого мужа, – решительно сказала Джо и добавила более мягким тоном: – Не бойся бедности. Я знакома с ней достаточно давно, чтобы лишиться страха и быть счастливой, работая ради тех, кого я люблю, и не называй себя старым – сорок лет – это расцвет жизни. Я не могла бы не полюбить тебя, даже если бы тебе было семьдесят!»
   Профессор нашёл это настолько трогательным, что был бы рад воспользоваться своим носовым платком, если бы мог до него добраться. Поскольку он не мог, Джо сама вытерла ему глаза и со смехом сказала, забирая у него пару свёртков:
   «Может, я и своенравна, но никто не скажет, что сейчас я не в своей тарелке, потому что особая миссия женщины – вытирать слёзы и нести бремя. Я должна разделить твою долю, Фридрих, и помогать зарабатывать на дом. Решайся на это, или я никогда с тобой не поеду», – решительно добавила она, когда он попытался забрать у неё свою ношу.
   «Посмотрим. Хватит ли у тебя терпения долго ждать, Джо? Я должен уехать и выполнить свою работу один. Сначала мне нужно помочь своим мальчикам, потому что даже ради тебя я не могу нарушить слово, данное мной Минне. Сможешь ли ты простить меня за это и быть счастливой, пока мы надеемся и ждём?»
   «Да, я знаю, что смогу, потому что мы любим друг друга, и это облегчит все тяготы. У меня тоже есть свой долг и своя работа. Я не смогу наслаждаться жизнью, если пренебрегу этим даже ради тебя, так что нет нужды торопиться или проявлять нетерпение. Ты можешь выполнить свою часть работы на Западе, я могу внести свою лепту здесь, и мы оба будем счастливы, надеясь на лучшее, и пусть будет так, как пожелает Бог».
   «Ах! Ты даруешь мне такую надежду и мужество, а я ничего не могу дать взамен, кроме любящего сердца и этих пустых рук!», – воскликнул профессор, совершенно покорённый.
   Джо никогда, никогда не научится вести себя благовоспитанно, потому что, когда он сказал это, стоя вместе с ней на ступеньках, она просто вложила обе своих руки в его, нежно прошептала: «Теперь они не пустые» – и, наклонившись, поцеловала своего Фридриха под зонтиком. Это было ужасно, но она сделала бы это, даже если бы стайка неопрятного вида воробьёв на изгороди были людьми, потому что она действительно зашла очень далеко и совершенно не обращала внимания ни на что, кроме своего счастья. Хотя всё произошло так прозаично, это был кульминационный момент их жизни, когда, придя из ночи, бури и одиночества к ожидавшим их домашнему свету, теплу и покою, с радостным «Добро пожаловать домой!» Джо ввела своего возлюбленного в дом и закрыла дверь.

Глава 24. Время сбора урожая

   Целый год Джо со своим профессором работали и ждали, надеялись и любили, время от времени встречались и писали друг другу такие объёмистые письма, что рост цен на бумагу можно было считать вполне обоснованным, как заметил Лори. Второй год начался довольно непросто, так как перспективы у них оставались безрадостными, и тётя Марч внезапно скончалась. Но когда их первое горе улеглось – все любили пожилую леди, несмотря на её острый язычок, – выяснилось, что у них всё-таки есть повод для радости, потому что она оставила Пламфилд Джо, и это могло помочь осуществить всевозможные приятные замыслы.
   «Это прекрасный старинный особняк, и он принесёт приличную сумму, потому что ты, конечно же, собираешься его продать», – сказал Лори, когда они все вместе обсуждали этот вопрос несколько недель спустя.
   «Нет, не продам», – решительно ответила Джо, поглаживая толстого пуделя, которого она забрала себе из уважения к его бывшей хозяйке.
   «Ты же не собираешься там жить?»
   «Нет, собираюсь».
   «Но, моя дорогая девочка, это огромный дом, и потребуется много денег, чтобы содержать его в порядке. Только для сада и огорода нужны двое или трое мужчин, а сельское хозяйство, как я понимаю, не конёк Баэра».
   «Он попробует свои силы в этом, если я предложу».
   «И ты рассчитываешь жить за счёт продукции сельского хозяйства имения? Что ж, это похоже на райскую жизнь, но вы скоро осознаете, какая это отчаянно трудная работа».
   «Урожай, который мы собираемся собрать, будет достаточно прибыльным», – и Джо рассмеялась.
   «И что же это за прекрасный урожай, мэм?»
   «Мальчики. Я хочу открыть школу для маленьких мальчиков – хороший, счастливый, по-домашнему уютный пансион, я буду заботиться о них, а Фриц станет там преподавать».
   «Этот план поистине в духе Джо! Разве это не похоже на неё?» – воскликнул Лори, обращаясь к семье, все члены которой были так же удивлены, как и он.
   «Мне нравится», – решительно заявила миссис Марч.
   «Мне тоже», – добавил её муж, которого прельщала мысль о возможности опробовать сократический метод образования на современных детях.
   «Это потребует безмерного внимания Джо», – сказала Мэг, поглаживая по голове своего единственного сына, который поглощал всё её время.
   «Джо справится и будет довольна. Это великолепная идея. Расскажи нам всё об этом», – воскликнул мистер Лоуренс, которому очень хотелось протянуть влюблённым руку помощи, но он знал, что они не примут его предложение.
   «Я знала, что вы поддержите меня, сэр. Эми тоже так думает – я вижу это по её глазам, хотя она терпеливо ждёт, чтобы сначала благоразумно всё обдумать, прежде чем высказываться. А теперь, мои дорогие, – серьёзно продолжила Джо, – просто поймите, что это не новая идея, а давно вынашиваемый план. Ещё до того, как у меня появился Фриц, я часто думала о том, что, если я сколочу состояние и никому не понадоблюсь дома, то сниму большой дом, наберу несколько бедных, несчастных маленьких мальчиков, потерявших матерей, стану заботиться о них, и обеспечу им замечательную жизнь, до того как станет слишком поздно. Я вижу, как много ребят гибнет из-за отсутствия помощи в нужный момент, а мне так нравится делать что-нибудь полезное для таких несчастных мальчиков, я, кажется, знаю, чего они хотят, и сочувствую их бедам, и, о, я так хотела бы быть им матерью!»
   Миссис Марч протянула Джо руку, та взяла её, улыбаясь, со слезами на глазах, и продолжила говорить с прежним воодушевлением, какого они уже давно у неё не видели.
   «Однажды я рассказала Фрицу о своём плане, и он сказал, что это как раз то, чего ему хотелось бы, и он согласился попробовать, если мы разбогатеем. Да благословит Господь его доброе сердце, он же делал это всю свою жизнь – помогал бедным мальчикам, я имею в виду, не становясь при этом богачом, и он им никогда не станет. Деньги надолго не задерживаются в его кармане так, чтобы их можно было накопить. Но теперь, благодаря моей доброй старой тётушке, которая любила меня больше, чем я когда-либо заслуживала, я богата, по крайней мере, я так думаю, и мы сможем прекрасно существовать в Пламфилде, если у нас будет процветающая школа. Имение просто создано для мальчиков, дом большой, а мебель в нём прочная и простая. Внутри достаточно места для десятков человек, а снаружи великолепные угодья. Ребята могли бы помогать в саду и в огороде. Такая работа полезна для здоровья, не так ли, сэр? Фриц мог бы заниматься с ними гимнастикой и учить их чему хочет, а отец ему поможет. Я могу кормить, нянчить, хвалить и ругать их, мама меня будет заменять. У меня всегда была мечта окружить себя множеством мальчиков, и мне всегда их не хватало, теперь же я смогу наполнить ими дом до отказа и наслаждаться маленькими дорогими малышами, сколько моей душе угодно. Подумать только, какая роскошь – мой собственный Пламфилд и куча ребят, которые будут получать от него удовольствие вместе со мной».
   Когда Джо взмахнула руками и восторженно вздохнула, семья разразилась бурным весельем, а мистер Лоуренс так хохотал, что все испугались, как бы с ним не случился апоплексический удар.
   «Не вижу ничего смешного», – серьёзно сказала она, когда все утихли. – Ничто не может быть более естественным и правильным, чем если мой профессор откроет школу, а я предпочту жить в своём собственном поместье».
   «Она уже важничает, – сказал Лори, который отнёсся к этой идее, как к отличной шутке. – Но могу я спросить, как вы намерены содержать это заведение? Если все ученики – маленькие оборванцы, я боюсь, что ваш урожай не будет прибыльным в житейском смысле, миссис Баэр».
   «Ну же, не будь занудой, Тедди. Конечно, у меня будут и богатые ученики – возможно, я вообще сначала буду принимать только таких мальчиков. Потом, когда дело пойдёт, я смогу приютить и пару оборванцев, просто ради удовольствия. Дети богатых людей тоже часто нуждаются в заботе и поддержке, так же как и дети бедняков. Я видела несчастных маленьких существ, оставленных на попечение слугам, или отстающих мальчиков, которых толкали вперёд, а это ведь настоящая жестокость. Некоторые не слушаются из-за плохого обращения или пренебрежения, а другие лишаются матерей. Кроме того, даже лучшие из них должны пройти через подростковый период, и именно в это время им больше всего нужны терпение и доброта. Над ними смеются, носятся с ними, стараются держать подальше от глаз и ожидают, что они сразу превратятся из прелестных детишек в прекрасных молодых людей. Они не жалуются – отважные маленькие души, – но они всё чувствуют. Я сама пережила кое-что подобное, и я всё об этом знаю. У меня особый интерес к таким маленьким медвежатам, и мне нравится показывать им, что я могу разглядеть горячие, честные, благонравные сердца мальчиков, скрывающиеся за их неуклюжими руками, ногами и рассеянными мыслями. У меня уже был опыт, ведь разве я не воспитала одного такого мальчика, сделав его гордостью и честью для своей семьи?»
   «Я свидетель – ты пыталась это сделать», – сказал Лори, взглянув на неё с благодарностью.
   «И я преуспела сверх своих надежд, потому что вот ты какой: уравновешенный, разумный предприниматель, делаешь кучу добра с помощью своих денег и копишь благодарности бедняков вместо долларов. Но ты не просто деловой человек, ты любишь хорошие и красивые вещи, наслаждаешься ими сам и позволяешь другим делить с тобой эту радость, как ты всегда делал в старые времена. Я горжусь тобой, Тедди, потому что ты становишься лучше с каждым годом, и все это чувствуют, хотя ты и не позволяешь им говорить об этом. Да, и когда у меня появятся ученики, я просто укажу на тебя и скажу им: «Вот образец для вас, ребята».
   Бедный Лори не знал, куда девать глаза, потому что, хотя он уже и был мужчиной, что-то от прежней застенчивости охватило его, когда этот шквал восхвалений заставил все лица одобрительно повернуться к нему.
   «Послушай, Джо, это уже чересчур, – начал он в своей прежней мальчишеской манере. – Вы все сделали для меня столько, что я никогда не смогу вас отблагодарить, за исключением того, что я приложил все старания, чтобы не разочаровывать вас. Однажды ты в некотором смысле отвергла меня, Джо, но, тем не менее, мне была оказана самая лучшая поддержка. Так что, если я вообще преуспел в жизни, то можно поблагодарить и этих двоих». – И он с нежностью положил одну руку на голову своего дедушки, а другую на золотую головку Эми, потому что эта троица никогда не находилась слишком далеко друг от друга.
   «Я правда считаю, что семья – это самое прекрасное, что есть на свете! – вырвалось у Джо, которая в тот момент была в необычно приподнятом настроении. – Когда у меня появится своя семья, я надеюсь, что она будет такой же счастливой, как эти три, которые я знаю и люблю больше всего на свете. Если бы только Джон и мой Фриц были здесь, всё превратилось бы в настоящий маленький рай на земле», – добавила она уже тише. И этой ночью, когда она вошла в свою комнату после блаженного вечера семейных советов, надежд и планов, её сердце так переполняло счастье, что она могла успокоиться, только встав на колени у пустой кровати, всегда находившейся рядом с её, и с нежностью подумав о Бет. Это был просто изумительный год, потому что всё, казалось, происходило необычайно быстро и восхитительно. Не успела Джо опомниться, как вышла замуж и поселилась в Пламфилде. Затем, как грибы, выросло семейство из шести или семи мальчиков, которое на удивление процветало, – ребята были как бедные, так и богатые, ведь мистер Лоуренс постоянно находил какой-нибудь трогательный случай нищеты, умолял Баэров сжалиться над очередным ребёнком, и он с радостью платил немного за их обучение. Таким образом, хитрый старый джентльмен обманул гордую Джо и обеспечил её именно тем типом мальчиков, который ей нравился больше всего.
   Конечно, поначалу это был тяжкий труд, и Джо с непривычки совершала ошибки, но мудрый профессор благополучно направил её в спокойную гавань, и в конце концов самый необузданный оборванец был усмирён. Как Джо наслаждалась своей «кучей мальчиков», и как бы стенала бедная, дорогая тётя Марч, если бы она была жива и увидела, как священную территорию чопорного, размеренного Пламфилда наводнили Томы, Дики и Гарри! В конце концов, в этом была своего рода ирония судьбы, потому что старая леди наводила ужас на мальчиков во всей округе, а теперь изгнанники свободно закусывали запрещёнными сливами [110 - Пламфилд – англ. Plumfi eld, «сливовое поле».], невозбранно разбрасывали гравий своими нечестивыми башмаками, и играли в крикет на большом поле, где раздражённая «корова с погнутым рогом» обычно предлагала опрометчивым юношам подойти поближе и получить трёпку. Это место стало своего рода раем для мальчиков, и Лори предложил назвать школу «Баэр-гартен» – название, отдающее должное её хозяину и вполне соответствующее обитателям.
   Эта школа так никогда и не стала модным учебным заведением, и профессор не скопил большого состояния, управляя ею, но это было именно то, чего хотела Джо, – «счастливый, по-домашнему уютный пансион для мальчиков, которые нуждались в обучении, заботе и доброте». Вскоре все комнаты в большом доме были заполнены детьми. У каждого маленького участка в саду вскоре появился свой владелец. В конюшне и сарае образовался настоящий зоопарк, где разрешалось держать домашних животных. И три раза в день Джо улыбалась своему Фрицу, сидя во главе длинного стола, по обе стороны которого располагались ряды счастливых юных лиц, что поворачивались к ней с любящими взглядами, доверительными речами и благодарными сердцами, полными признательности «Маме Баэр». Теперь ей вполне хватало мальчиков, и она не уставала от них, хотя они ни в коей мере не были ангелами, и некоторые из них доставляли профессору и «профессорше» много хлопот и беспокойства. Но её вера в добро, уголок для которого есть в сердце даже самого озорного, дерзкого, совершенно безнадёжного маленького оборванца, давала ей терпение, сноровку и со временем вела к успеху, потому что ни один смертный мальчик не смог бы долго сопротивляться папе Баэру, сияющему благосклонной улыбкой, подобно солнцу, и маме Баэр, которая прощала его до семижды семидесяти раз. Особенно дорога для Джо была дружба мальчиков, их покаянные всхлипывания и исповеди шёпотом после проступка, их забавные или трогательные маленькие признания, их милые восторги, надежды и планы, даже их неудачи, потому что этим они только внушали ей ещё больше любви к себе. Среди них были медлительные и робкие, хилые и буйные, шепелявые и заики, там была пара хромых и один весёлый маленький квартерон, которого не принимали в другие учебные заведения, но которому были рады в «Баэр-гартене», хотя некоторые предсказывали, что зачисление туда этого ребёнка погубит всю школу.
   Да, Джо была очень счастлива в своём пансионе, несмотря на тяжёлый труд, немалое беспокойство и постоянный шумный гомон. Она искренне наслаждалась всем этим и считала, что одобрение её мальчиков было более приятно, чем любая похвала на свете, потому что теперь она не рассказывала сказок собственного сочинения никому, кроме своих учеников, восторженных сторонников и почитателей. Прошли годы, и два собственных сыночка умножили её счастье – Роб, названный в честь дедушки, и Тедди, беззаботный малыш, который, казалось, унаследовал светлый нрав своего отца, а бойкость – от матери. Как им вообще удалось выжить и вырасти в этом водовороте мальчиков, было загадкой для их бабушки и тётушек, но они расцветали, как одуванчики весной, и их грубоватые няни любили их и были им полезны.
   В Пламфилде организовывали очень много праздников, и одним из самых восхитительных из них был ежегодный сбор яблок. Ибо тогда Марчи, Лоуренсы, Бруки и Баэры являлись в полном составе и вместе отмечали этот день. Через пять лет после свадьбы Джо состоялся один из таких праздников плодородия, в один приятный октябрьский день, когда воздух был полон бодрящей свежести, которая поднимала настроение и от которой кровь жизнерадостно играла в венах. Старый сад оделся в свой праздничный наряд. Мшистые стены окаймляли золотарники и астры. Кузнечики бодро прыгали в сухой траве, а сверчки стрекотали, как волшебные дудочники на пиру. Белки были заняты сбором своего маленького урожая. Птицы щебетали на прощание с ветвей ольховника вдоль аллеи, и каждая яблоня, если её едва потрясти, была готова обрушить на землю град своих красных или жёлтых плодов. Все собрались в этот день.
   Они смеялись и пели, взбирались на деревья и падали вниз. Все объявили, что никогда ещё не было настолько прекрасного праздника и столь весёлой компании, которые принесли им столько радости, и каждый отдавался простым удовольствиям этих часов с таким размахом, будто в мире не существовало таких вещей, как заботы и печали.
   Мистер Марч спокойно прогуливался, цитируя Тассера [111 - Томас Тассер (1524–1580) – английский поэт и фермер.], Каули [112 - Эйбрахам Каули (1618–1667) – английский поэт.] и Колумеллу [113 - Луций Юний Модерат Колумелла (4–70 от Р.Х.) – римский писатель, автор труда «О сельском хозяйстве».] мистеру Лоуренсу, наслаждаясь «винным соком нежных яблок».
   Профессор носился туда-сюда по аллеям между деревьями, подобно крепкому тевтонскому рыцарю с шестом вместо копья, ведя за собой вооружённый крюками и лестницами отряд мальчиков, которые проявляли чудеса спортивной и воздушной акробатики. Лори целиком и полностью отдался малышам, катал свою маленькую дочь в большой корзине, возносил Дейзи к птичьим гнёздам и старался не допустить, чтобы безрассудно смелый Роб сломал себе шею. Миссис Марч и Мэг сидели среди груд яблок, как две Помоны [114 - Богиня плодов и фруктовых деревьев у древних римлян.], сортируя все новые и новые порции, в то время как Эми с по-матерински красивым выражением лица рисовала различные группы присутствующих на празднике и присматривала за одним бледным мальчиком, который сидел, с обожанием глядя на неё, положив свой маленький костыль рядом с собой.
   В тот день Джо была в своей стихии и носилась повсюду, с подколотыми юбками, в шляпе, болтавшейся где угодно, только не у неё на голове, с ребёнком под мышкой, готовая к любому весёлому приключению, которое может подвернуться. Жизнь у малыша Тедди была счастливой, потому что с ним никогда не случалось ничего плохого, и Джо никогда не испытывала ни малейшего беспокойства, когда один мальчик втаскивал её сына на дерево, другой носился вприпрыжку с ним на спине, или когда его угощал кислыми коричными яблоками собственный снисходительный папаша, пребывавший в немецком заблуждении, что детский желудок может переварить всё, что угодно, от квашеной капусты до пуговиц, гвоздей и своих же ботиночек. Она знала, что маленький Тед снова появится перед ней в положенный срок, невредимый и румяный, чумазый и безмятежный, и всегда принимала его в свои объятия с сердечным радушием, потому что Джо нежно любила своих детей.
   В четыре часа наступило затишье, и корзины стояли пустые, в то время как сборщики яблок отдыхали и сравнивали свои прорехи и синяки. Затем Джо и Мэг с отрядом старших мальчиков накрыли ужин на траве, потому что чай на свежем воздухе всегда был кульминацией радостей таких дней. В подобных случаях земля буквально сочилась молоком и мёдом, потому что ребятам не нужно было сидеть за столом, вместо этого им разрешалось наслаждаться закусками по своему усмотрению, ведь свобода – это излюбленная приправа мальчишеской души. Они в полной мере воспользовались своей редкой привилегией, поскольку некоторые из них в качестве приятного эксперимента попробовали пить молоко, стоя на голове, другие придали новый вкус чехарде, поедая пирог в паузах между прыжками, печеньем беспорядочно засеяли поле, а яблочные пирожки угнездились на ветках деревьев, подобно птицам нового вида. У маленьких девочек было отдельное чаепитие, а Тед бродил среди угощений по своему собственному усмотрению.
   Когда все наелись, профессор предложил первый обычный тост, который всегда поднимали в такие моменты: «За тётушку Марч, благослови её Бог!» Это был тост, от души произнесённый добрым человеком, который никогда не забывал, сколь многим он ей обязан, и мальчики, которых учили всегда хранить память о благодетельнице, тихо выпили за неё.
   «А теперь – за бабушкино шестидесятилетие! Долгой ей жизни, ещё трижды три столько лет!»
   За это выпили с готовностью, как вы вполне можете себе представить, и как только начались одобрительные возгласы, их было трудно остановить. Тосты поднимались за здоровье каждого, от мистера Лоуренса, который считался особым покровителем школы, до ошарашенной морской свинки, которая удалилась от отведённого для неё места и заблудилась в поисках своего юного хозяина. Деми, как старший внук, преподнёс королеве этого дня различные подарки, настолько многочисленные, что их доставили на место праздника в тачке. Некоторые из подарков были забавными, но то, что в них кому-то могло показаться изъянами, являлось украшением для бабушки, потому что все подарки дети сделали своими руками. Каждый стежок, который терпеливые маленькие пальчики Дейзи сделали на подбитых ею носовых платках, был для миссис Марч лучше, чем любая тонкая вышивка. Чудом механического мастерства являл собой подарок Деми, хотя крышка прибора и не закрывалась, скамеечка для ног от Роба покачивалась на своих неровных ножках, что, по словам бабушки, действовало успокаивающе, и ни одна страница драгоценной книги, которую подарила ей дочка Эми, не была такой красивой для именинницы, как та, на которой нетвёрдой рукой заглавными буквами были написаны слова: «Дорогой бабушке от её малышки Бет».
   Во время церемонии поздравления мальчики таинственным образом исчезли, и когда миссис Марч попыталась поблагодарить детей и разрыдалась, Тедди утёр ей слёзы своим передничком, а профессор внезапно запел. Затем, откуда-то сверху, детские голоса один за другим подхватывали слова, и от дерева к дереву эхом раздавался невидимый хор: мальчики пели от всего сердца маленькую песенку, слова которой написала Джо, Лори положил их на музыку, а профессор отрепетировал со своими ребятами, чтобы произвести наилучший эффект. Это было что-то необычное и возымело грандиозный успех, потому что миссис Марч не могла прийти в себя от удивления и настояла на том, чтобы пожать руки каждой птице без перьев, начиная от высокого Франца и Эмиля до маленького квартерона, у которого был самый приятный голос из всех.
   После этого мальчики разошлись, чтобы предаться последним проказам, оставив миссис Марч с дочерьми под праздничной яблоней.
   «Не думаю, что мне когда-нибудь придётся снова назвать себя «невезучая Джо», ведь моё самое заветное желание так прекрасно исполнилось», – сказала миссис Баэр, вынимая маленький кулачок Тедди из молочника, в котором он восторженно взбивал молоко.
   «И всё же твоя жизнь сильно отличается от той, что ты рисовала себе много лет тому назад. Ты помнишь наши воздушные замки?» – спросила Эми, улыбаясь, наблюдая, как Лори и Джон играют в крикет с мальчиками.
   «Как мне дороги эти ребята! Моё сердце радуется, когда я вижу, как они забывают обо всех своих делах и резвятся целый день, – ответила Джо, которая теперь говорила обо всём человечестве, как мать. – Да, я помню те замки, но жизнь, о которой я мечтала тогда, теперь кажется мне эгоистичной, одинокой и холодной. Я ещё не потеряла надежду, что смогу написать хорошую книгу, но я могу ещё подождать, и я уверена, что она будет только лучше, благодаря таким впечатлениям и примерам, как эти». И Джо указала на оживлённых парней вдалеке, на своего отца, опирающегося на руку профессора, гулявших взад и вперед под лучами солнца, погружённых в одну из бесед, которые так нравились им обоим, а затем на мать, сидящую как на троне среди своих дочерей, с внуками на коленях и у её ног, как будто все обретали поддержку и счастье в лице, которое для них никогда не состарится.
   «Мой замок был наиболее достижимым из всех. Конечно, я желала великолепных вещей, но в глубине души я знала, что была бы вполне довольна, если бы у меня был маленький дом, Джон и несколько таких милых детишек, как эти. Слава Богу, у меня есть всё это, и я самая счастливая женщина на свете». – И Мэг положила руку на голову своего высокого сына с выражением лица, выражавшим всю полноту нежности и искреннего удовлетворения.
   «Воплощение моего воздушного замка сильно отличается от того, что я планировала, но я бы не стала ничего менять, хотя, как и Джо, я не отказываюсь от всех своих художественных стремлений и не ограничиваюсь тем, чтобы помогать другим воплощать их мечты о красоте. Я начала лепить фигурку младенца, и Лори говорит, что это лучшее, что я когда-либо создавала. Я и сама так считаю и намерена изваять эту скульптуру в мраморе, чтобы, если что-то случится, я могла, по крайней мере, сохранить образ моего маленького ангела».
   Пока Эми говорила, большая слеза упала на золотистые волосы спящего ребёнка у неё на руках, потому что её единственная любимая дочь была очень слабым маленьким созданием, и страх потерять её тенью лежал на счастье Эми. Это испытание много значило и для отца, и для матери крошки, ибо любовь и скорбь ещё теснее связывали их друг с другом. Натура Эми становилась всё милее, глубже и нежнее. Лори превращался в ещё более серьёзного, сильного и решительного мужчину, и они оба понимали, что красота, молодость, удача и сама любовь не могут уберечь от забот и боли, потерь и печали даже самого счастливого человека, ибо

     Пусть в каждой жизни дождь немного поиграет.
     И дни должны быть чуть дождливы и мрачны [115 - Из стихотворения Генри Уодсворта Лонгфелло «Дождливый день» (1842) (прим. пер.).].

   «Она поправится, я уверена в этом, моя дорогая. Не отчаивайся, надейся и будь счастлива», – сказала миссис Марч, когда добросердечная Дейзи сползла с колен бабушки, чтобы прижаться розовой щёчкой к бледной щеке своей маленькой кузины.
   «Я никогда не отчаюсь, пока у меня есть вы, матушка, кто подбодрит меня, и Лори, который возьмёт на себя большую часть любой ноши, – тепло ответила Эми. – Он никогда не показывает мне своего беспокойства, он так мил и терпелив со мной, так предан Бет, и всегда так заботится и утешает меня, что он заслуживает моей любви больше, чем я могу ему дать. Так что, несмотря на свой единственный крест, я могу сказать вместе с Мэг: «Слава Богу, я счастливая женщина».
   «Мне нет нужды это говорить, потому что все и так видят, что я намного счастливее, чем заслуживаю, – добавила Джо, переводя взгляд со своего доброго мужа на своих пухлых детей, кувыркающихся на траве рядом с ней. – Фриц седеет и толстеет. Я становлюсь худой, как тень, и мне уже тридцать. Мы никогда не разбогатеем, и Пламфилд может сгореть в любую ночь, потому что этот неисправимый Томми Бэнгз так и будет курить самокрутки из ранника под одеялом, хотя уже трижды поджигал себя самого. Но, несмотря на эти неромантичные факты, мне не на что жаловаться, и никогда в жизни мне не было так «чудненько». Извините за это выражение, но, живя среди мальчиков, я не могу время от времени не выражаться, как они».
   «Да, Джо, думаю, ты соберёшь хороший урожай», – начала миссис Марч, отгоняя большого чёрного сверчка, который пристально уставился на Тедди.
   «Но и вполовину не такой хороший, как ваш, мама. Вот он, и мы никогда не сможем отблагодарить вас в достаточной мере за то терпение, с которым вы разбрасывали семена, и за плоды, которые вы пожали», – воскликнула Джо с любящей горячностью, для которой она никогда не будет слишком взрослой.
   «Я надеюсь, что с каждым годом будет всё больше зёрен и всё меньше плевел», – тихо сказала Эми.
   «Да, урожай велик, но я знаю, что в вашем сердце найдётся место и для него, дорогая матушка», – с нежностью добавила Мэг.
   Тронутая до глубины души, миссис Марч могла только протянуть руки, словно хотела прижать к себе всех детей и внуков, и сказать с видом и голосом, полными материнской любви, благодарности и смирения:
   «О, девочки мои, сколько бы вы ни прожили, я никогда не смогу пожелать вам большего счастья, чем это!»

Луиза Мэй Олкотт Хорошие жены