-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Николай Алексеевич Некрасов
|
|  Крестьянские дети
 -------

   Николай Алексеевич Некрасов
   Крестьянские дети



     Опять я в деревне. Хожу на охоту,
     Пишу мои вирши – живется легко.
     Вчера, утомленный ходьбой по болоту,
     Забрел я в сарай и заснул глубоко.
     Проснулся: в широкие щели сарая
     Глядятся веселого солнца лучи.
     Воркует голубка; над крышей летая,
     Кричат молодые грачи,
     Летит и другая какая-то птица —
     По тени узнал я ворону как раз:
     Чу! шопот какой-то… а вот вереница
     Вдоль щели внимательных глаз!
     Все серые, карие, синие глазки —
     Смешались, как в поле цветы.
     В них столько покоя, свободы и ласки,
     В них столько святой доброты!
     Я детского глаза люблю выраженье,
     Его я узнаю всегда.
     Я замер: коснулось души умиленье…
     Чу! шопот опять!

 //-- Первый голос --// 

     «Борода!

 //-- Второй --// 

     А барин, сказали!..

 //-- Третий --// 

     Потише вы, черти!

 //-- Второй --// 

     У бар бороды не бывает – усы.

 //-- Первый --// 

     А ноги-то длинные, словно как жерди.

 //-- Четвертый --// 

     А вона на шапке, глядитко – часы!

 //-- Пятый --// 

     Аи, важная штука!

 //-- Шестой --// 

     И цепь золотая…

 //-- Седьмой --// 

     Чай, дорого стоит?

 //-- Восьмой --// 

     Как солнце горит!

 //-- Девятый --// 

     А вона собака – большая, большая!
     Вода с языка-то бежит.

 //-- Пятый --// 

     Ружье! поглядитко: стволина двойная,
     Замочки резные…

 //-- Третий (с испугом) --// 

     Глядит!

 //-- Четвертый --// 

     Молчи, ничего! постоим еще, Гриша!

 //-- Третий --// 

     Прибьет…»

 //-- * * * --// 

     Испугались шпионы мои
     И кинулись прочь: человека заслыша,
     Так стаей с мякины летят воробьи.
     Затих я, прищурился – снова явились,
     Глазенки мелькают в щели.
     Что́ было со мною – всему подивились
     И мой приговор изрекли: —
     Такому-то гусю ужь что́ за охота!
     Лежал бы себе на печи!
     И видно не барин: как ехал с болота.
     Так рядом с Гаврилой… «Услышит,
     молчи!»

 //-- * * * --// 

     О, милые плуты! Кто часто их видел,
     Тот, верю я, любит крестьянских детей;
     Но если бы даже ты их ненавидел,
     Читатель, как «низкого рода людей», —
     Я все-таки должен сознаться открыто,
     Что часто завидую им:
     В их жизни так много поэзии слито,
     Как дай бог балованным деткам твоим.
     Счастливый народ! Ни науки, ни неги
     Не ведают в детстве они.
     Я делывал с ними грибные набеги:
     Раскапывал листья, обшаривал пни,
     Старался приметить грибное местечко,
     А утром не мог ни за что отыскать.
     «Взгляни-ка, Савося, какое колечко!»
     Мы оба нагнулись, да разом и хвать
     Змею! Я подпрыгнул: ужалила больно!
     Савося хохочет: «попался спроста!»
     За то мы потом их губили довольно
     И клали рядком на перилы моста,
     Должно быть, за подвиги славы мы ждали.
     У нас же дорога большая была:
     Рабочего звания люди сновали
     По ней без числа.
     Копатель канав вологжанин,
     Лудильщик, портной, шерстобит,
     А то в монастырь горожанин
     Под праздник молиться катит.
     Под наши густые, старинные вязы
     На отдых тянуло усталых людей.
     Ребята обступят: начнутся рассказы
     Про Киев, про турку, про чудных зверей.
     Иной подгуляет, так только держися —
     Начнет с Волочка, до Казани дойдет!
     Чухну передразнит, мордву, черемиса,
     И сказкой потешит, и притчу ввернет:
     «Прощайте, ребята! Старайтесь найпаче
     На господа бога во всем потрафлять
     У нас был Вавило, жил всех побогаче,
     Дa вздумал однажды на Бога роптать, —
     С тех пор захудал, разорился Вавило,
     Нет меду со пчел, урожаю с земли,
     И только в одном ему счастие было,
     Что волосы из носу шибко росли…»
     Рабочий расставит, разложит снаряды —
     Рубанки, подпилки, долота, ножи:
     «Гляди, чертенята!» А дети и рады,
     Как пилишь, как лудишь – им все покажи.
     Прохожий заснет под свои прибаутки,
     Ребята за дело – пилить и строгать!
     Иступят пилу – не наточишь и в сутки!
     Сломают бурав – и с испугу бежать.
     Случалось, тут целые дни пролетали,
     Что новый прохожий, то новый рассказ…
     Ух, жарко!.. До полдня грибы собирали.
     Вот из лесу вышли – на встречу как раз
     Синеющей лентой, извилистой, длинной,
     Река луговая: спрыгнули гурьбой,
     И русых головок над речкой пустынной
     Что белых грибов на полянке лесной!
     Река огласилась и смехом, и воем:
     Тут драка – не драка, игра – не игра…
     А солнце палит их полуденным зноем.
     Домой, ребятишки, обедать пора.
     Вернулись. У каждого полно лукошко,
     А сколько рассказов! Попался косой,
     Поймали ежа, заблудились немножко
     И видели волка… у, страшный какой!
     Ежу предлагают и мух, и козявок,
     Корней молочко ему отдал свое —
     Не пьет! отступились…
     Кто ловит пиявок


     На лаве, где матка колотит белье,
     Кто нянчит сестренку двухлетнюю Глашку,
     Кто тащит на пожню ведерко кваску,
     А тот, подвязавши под горло рубашку,
     Таинственно что-то чертит по песку;
     Та в лужу забилась, а эта с обновой:
     Сплела себе славный венок,
     Все беленькой, желтенькой,
     бледно-лиловой
     Да изредка красный цветок.
     Те спят на припеке, те пляшут вприсядку.
     Вот девочка ловит лукошком лошадку:
     Поймала, вскочила и едет на ней.
     И ей ли, под солнечным зноем рожденной
     И в фартуке с поля домой принесенной,
     Бояться смиренной лошадки своей?..


     Грибная пора отойти не успела,
     Гляди – уж чернехоньки губы у всех,
     Набили оскому: черница поспела!
     А там и малина, брусника, орех!
     Ребяческий крик, повторяемый эхом,
     С утра и до ночи гремит по лесам.
     Испугана пеньем, ауканьем, смехом,
     Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,
     Зайчонок ли вскочит – содом, суматоха!
     Вот старый глухарь с облинялым крылом
     В кусту завозился… ну, бедному плохо!
     Живого в деревню тащат с торжеством…


     – Довольно, Ванюша! гулял ты не мало,
     Пора за работу, родной!
     – Но даже и труд обернется сначала
     К Ванюше нарядной своей стороной:
     Он видит, как поле отец удобряет,
     Как в рыхлую землю бросает зерно,
     Как поле потом зеленеть начинает,
     Как колос растет, наливает зерно:
     Готовую жатву подрежут серпами,
     В снопы перевяжут, на ригу свезут,
     Просушат, колотят-колотят цепами,
     На мельнице смелют и хлеб испекут.
     Отведает свежего хлебца ребенок
     И в поле охотней бежит за отцом.
     Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!»
     Ванюша в деревню въезжает царем…
     Однако же, зависть в дворянском дитяти
     Посеять нам было бы жаль.
     И так, обернуть мы обязаны кстати
     Другой стороною медаль.
     Положим, крестьянский ребенок свободно
     Растет, не учась ничему,
     Но вырастет он, если богу угодно,
     А сгибнуть ничто не мешает ему.
     Положим, он знает лесные дорожки,
     Гарцует верхом, не боится воды,
     Зато беспощадно едят его мошки,
     Зато ему рано знакомы труды…


     Однажды, в студеную зимнюю пору
     Я из лесу вышел; был сильный мороз.
     Гляжу, поднимается медленно в гору
     Лошадка, везущая хворосту воз.
     И шествуя важно, в спокойствии чинном,
     Лошадку ведет под уздцы мужичок
     В больших сапогах, в полушубке овчинном,
     В больших рукавицах… а сам с ноготок!
     – Здорово, парнище! – «Ступай себе мимо!»
     – Ужь больно ты грозен, как я погляжу!
     Откуда дровишки? – «Из лесу, вестимо;
     Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».
     (В лесу раздавался топор дровосека.)
     А что́, у отца-то большая семья? —
     «Семья-то большая, да два человека
     Всего мужиков-то: отец мой да я…»
     Так вон оно что! А как звать тебя? —
     «Власом».
     – А кой тебе годик? – «Шестой миновал…
     Ну, мертвая!» – крикнул малюточка басом,
     Рванул под-уздцы и быстрей зашагал.
     На эту картину так солнце светило,
     Ребенок был так уморительно мал,
     Как будто все это картонное было,
     Как будто бы в детский театр
     я попал!
     Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
     И дровни, и хворост, и пегонький конь,
     И снег до окошек деревни лежащий,
     И зимнего солнца холодный огонь —
     Все, все настоящее русское было,
     С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,
     Что русской душе так мучительно мило,
     Что русские мысли вселяет в умы,
     Те честные мысли, которым нет воли,
     Которым нет смерти – дави не дави,
     В которых так много и злобы и боли,
     В которых так много любви!
     Играйте же, дети! Растите на воле!
     На то вам и красное детство дано,
     Чтоб вечно любить это скудное поле,
     Чтоб вечно вам милым казалось оно.
     Храните свое вековое наследство,
     Любите свой хлеб трудовой —
     И пусть обаянье поэзии детства
     Проводит вас в недра землицы родной!..

 //-- * * * --// 

     Теперь нам пора возвратиться к началу.
     Заметив, что стали ребята смелей,
     – Эй! воры идут! закричал я Фингалу:
     – Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей! —
     Фингалушка скорчил серьезную мину,
     Под сено пожитки мои закопал,
     С особым стараньем припрятал дичину,
     У ног моих лег – и сердито рычал.
     Обширная область собачьей науки
     Ему в совершенстве знакома была;
     Он начал такие выкидывать штуки,
     Что публика с места сойти не могла,
     Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха!
     Командуют сами! – «Фингалка, умри!»
     – Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха! —
     «Смотри – умирает – смотри!»
     Я сам наслаждался, валяясь на сене,
     Их шумным весельем. Вдруг стало темно
     В сарае: так быстро темнеет на сцене,
     Когда разразиться грозе суждено.
     И точно: удар прогремел над сараем,
     В сарай полилась дождевая река,
     Актер залился оглушительным лаем,
     А зрители дали стречка!
     Широкая дверь отперлась, заскрипела.
     Ударилась в стену, опять заперлась.
     Я выглянул: темная туча висела
     Над нашим театром как раз.
     Под крупным дождем ребятишки бежали
     Босые к деревне своей…
     Мы с верным Фингалом грозу переждали
     И вышли искать дупелей.