-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Оулавюр Й. Сигурдссон
|
| Встреча в пути
-------
Оулавюр Й. Сигурдссон
Встреча в пути
Съежившись, мы молча шли по кочковатому, поросшему вереском болоту и понятия не имели, правильно мы идем или нет. Разбегавшиеся в стороны едва заметные тропинки ничего нам не говорили, приходилось полагаться лишь на собственный природный инстинкт, вернее, на удачу. Здешние места нам обоим были совершенно незнакомы, мало того, в двух шагах ни зги не видно, потому что туман сгущался больше и больше. Ощущение такое, как будто бредешь сквозь мягкое облако, которое вдруг тихо опустилось на землю на исходе лета и окутало не только все дальние и ближние ориентиры, но и каждую кочку, каждую травинку. Крошечные водяные капли усеяли колоски аира, нити паутины. По влажному вереску неторопливо ползли серые улитки. Время от времени вдали свистел кроншнеп.
– Может, передохнем? – предложил Гейри.
– Не выдумывай, – бросил я на ходу. – Поворот к хутору должен быть где-то здесь, мы вот-вот на него выйдем.
Тем не менее я замедлил шаг, взглянул на часы и громко чертыхнулся. С тех пор как мы покинули озеро, прошло уже два часа. Все ясно: мы заблудились. В такую тихую погоду это, разумеется, не страшно, рано или поздно болото кончится, и мы отыщем свою машину. Хуже было то, что туман испортил нам все удовольствие от похода и в нас обоих мало-помалу закипало раздражение.
Вчера мы услышали про озеро, в котором водятся лососи, и решили сделать небольшой крюк, проехали четыре или пять километров по каменистой дороге, разбили в лощине палатку, вскочили утром чуть свет и ринулись к озеру. На значительном расстоянии от места нашего ночлега виднелся хутор, но тащиться туда, чтобы попросить у хозяев разрешения на рыбалку, было лень, и мы сочли, что даже интересно побраконьерствовать в незнакомом месте. При себе у нас была очень подробная карта, и через полтора часа, пройдя напрямик по болотам и кочкам, мы вышли к озеру.
Я поймал двенадцать юрких пятнистых лососей, а Гейри – шестнадцать. У него и опыта в этом деле больше, и спиннинг был лучше моего. Мы собирались рыбачить до вечера, но, когда около трех часов дня озеро неожиданно заволокло непроглядным туманом, быстренько побросали в рюкзаки свои вещички и направились к тому месту, где оставили палатку и машину. И вот теперь мы шагали по кочкам и каменистым лужайкам уже два часа и десять минут, усталые и измученные солидной ношей, которая оттягивала нам плечи. Каждый из лососей весил по меньшей мере два фунта.
– Что это там? – спросил Гейри, указывая спиннингом. – Как будто похоже на хутор?
Я сразу почувствовал облегчение. Перед нами была низкая, заросшая травой ограда усадьбы, а невдалеке маячил в тумане дом. Недолго думая я перешагнул через ржавую колючую проволоку, наброшенную поверх ограды, – как-никак сейчас мы подойдем к дому и надо успеть придать себе бравый вид. Гейри, однако, не торопился последовать моему примеру.
– Стоит ли нам туда заходить? – спросил он. – Ведь владелец хутора наверняка окажется хозяином здешней рыбалки и, конечно же, придет в ярость, если узнает, что мы украли у него рыбу. Может, сочиним для него какую-нибудь историю?
Я согласился, хотя и с оговоркой: если хозяин спросит напрямик, ловили мы в озере рыбу или нет, отпираться не станем. В свое оправдание мы можем сказать, что за тем и пришли, чтобы уплатить ему положенную мзду.
– Ты видишь старуху? – вполголоса спросил Гейри.
– Тс-с! – отозвался я.
За окном виднелся силуэт старухи. Она, ссутулившись, сидела у окна и снимала перепачканные глиной чулки. Синяя полосатая косынка съехала ей на лоб, вдоль ушей свисали жидкие косички. Она уже сняла один чулок и стянула второй почти до самой ступни, когда заметила нас, Вздрогнула и с беспокойством оглянулась на дверь, но тут же выпрямилась и посмотрела на меня прямо и открыто, даже как будто с вызовом. Ее худое морщинистое лицо приобрело вдруг какую-то значительность – точь-в-точь птица в минуту опасности.
– Добрый день! – произнес я как можно непринужденнее.
Не отвечая на приветствие, старуха некоторое время осматривала нас обоих с головы до ног. Ее взгляд изучал наши шапки, лямки на рюкзаках, молнии на куртках, кожаные ремни на сапогах и под конец остановился на спиннингах.
– Вы не иностранцы? – спросила она.
– Нет, – ответил я, подавляя улыбку.
– А почему у вас с собой оружие?
Мы с удивлением воззрились на нее.
– Разве это не ружья? – Старуха дрожащей рукой показала на наши спиннинги.
– Нет, не ружья, – переглянувшись, отвечали мы со смехом.
Старуха встала и принялась осторожно ощупывать спиннинги, подергала выцветшие зеленые чехлы, погладила торчащие из чехлов красные резиновые кружочки, что-то бормоча и тряся головой.
– Что же это за приспособления? – спросила она, уже немного успокоившись.
– Это удочки, – ответил я.
– Ах, удочки! Слава богу! – И она уселась на прежнее место у подоконника. – А я уж было подумала, что вы военные. Куда же вы направляетесь?
Гейри отвечал, что мы возвращаемся из западной части страны и, похоже, заблудились среди здешних болот, потому и зашли спросить дорогу, – проселок лежит где-то к югу от хутора, не так ли?
– Значит, заблудились, – участливо молвила старуха. – Как хорошо, что я успела вернуться к вашему приходу. На луг ходила. Я провожу вас до дороги.
Она стянула чулки и обтерла сухой верхней частью паголенка пальцы, подошвы, а затем и всю ступню. Ноги ее были покрыты крупными синими венами, формой напоминавшими то шары, то грибы. Счистив с себя болотную грязь и натянув до самых икр шерстяные кальсоны, она взяла в одну руку рваные калоши, в другую – серые чулочные резинки и чуть ли не умоляюще взглянула сначала на Гейри, потом на меня.
– Подождите немножко, я сейчас сварю кофе. Глоток горяченького на дорожку вам, верно, не повредит.
Мы поблагодарили, сбросили рюкзаки и положили спиннинги на подоконник. Старуха пошла впереди, ступая босыми ногами по вымощенному каменной плиткой коридору, открыла дверь. Через закопченную, полутемную кухню с каменным очагом мы прошли в маленькую комнатку со скошенным потолком и выскобленным добела дощатым полом. В комнатке было три пустых кровати и одна застеленная. В головах застеленной кровати, свернувшись в клубок, спал кот с темными подпалинами на морде, при нашем появлении он спрыгнул на пол и принялся с мяуканьем тереться о голые старухины ноги.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – вежливо пригласила старуха, достала из комода пару сухих чулок, надела их, подвязала резинки и разгладила на себе покрытую пятнами юбку из грубой домотканой шерсти. Кот жалобно взвыл и выставил трубой черный хвост.
– Ну, иди же, глупенький, сейчас я налью тебе молочка, – промолвила старуха и мелкими шажками заковыляла на кухню.
Я между тем рассматривал комнату. На покосившемся от времени комоде стояли фотографии двух молодых парней, из-под стропил торчали газеты и какие-то бумаги. Больше в комнате ничего не было, и все же глаз отдыхал, скользя по рассохшимся доскам пола и пожелтевшему косому потолку, – так простой деревянный крест иногда западает в душу сильнее, чем окружающие его пышные надгробия. Вскоре донесся едкий запах горящего торфа и березовой щепы. Старуха налила коту молока, разожгла в очаге огонь и, поставив на камни кастрюльку, вернулась в горницу. Руки она скрестила на груди, пальцы засунула под мышки.
– Так куда же вы направляетесь? – спросила она. – В Кливберахоульмур?
– Нет, – ответил я. – Мы ездили к Западным фьордам, а теперь возвращаемся к себе на юг. Мы оба живем в Рейкьявике.
Старуха долго всматривалась в лицо Гейри, словно изучая его черты.
– Ах, бедняжки, – пробормотала она наконец, – ведь подумать только, с юга. Там у вас, в Рейкьявике, должно быть, жуткая нищета.
– Такая же, как в любом другом месте, – ответил я, – У оккупантов [1 - В годы войны на территории Исландии высадились сначала английские, а затем американские войска. Исландцы называли их оккупантами.] работы на всех хватает, так что люди вроде не сидят без денег.
Старуха взглянула на меня с сомнением:
– Миккельсен рассказывал моему Гисли, что на юге живут в страшной нищете и голодают.
– Да не больше чем везде, – возразил я.
Старуха посмотрела мне в глаза, точно подозревая меня в том, что я ее разыгрываю.
– Миккельсел никогда еще не обманывал моего Гисли, – сказала она. – Вдобавок, говорят, в Рейкьявике стреляют.
– Да, уж один-два немецких самолета, возможно, и продырявили, – язвительно усмехнулись мы с Гейри.
– Ах, бедные вы, бедные, как вам, должно быть, тяжело жить на юге, – сочувственно повторила старуха. – А как вас зовут-то? Что же это я сразу не спросила. Совсем, видать, на старости лет отупела, чудная стала совсем.
– Меня зовут Пьетур Аурднасон, а это – Сигургейр Йоунссон, – ответил я.
– Ну, и чем же вы занимаетесь у себя на юге?
– Я держу бакалейный магазин.
– Совсем как наш Миккельсен в Кливберахоульмуре. Так, так. Ну, а ты? Чем ты занимаешься?
– Я оптовик. В прошлом году основал оптовую закупочную фирму.
– Оптовик? – удивленно переспросила старуха, с трудом выговаривая незнакомое слово. – А что это такое?
– Ну, я закупаю крупную партию товара, а потом перепродаю разным магазинам.
– Бедняжка, ты, поди, шибко устаешь на такой работе.
Гейри, никогда не упускавший случая пошутить, кивнул:
– Само собой. Бегаю по городу с утра до ночи, высунув язык.
Женщина подошла к комоду и долго с грустью и нежностью всматривалась в одну из фотографий. Потом опять взглянула на Гейри и не отрываясь смотрела на пего, шевеля тонкими губами.
– Откуда ты родом? – спросила она.
– Из Рейкьявика, – ответил Гейри.
– И у тебя нет родных в здешних местах?
– Нет.
– Похоже, у меня совсем ум за разум заходит, – вполголоса пробормотала старуха и ушла в кухню.
Она принесла нам крепкий кофе и печенные на углях горячие лепешки, села на сундук и молча смотрела на нас, пока мы пили и ели. Мы тоже молчали. Я никак не мог решить, стоит нам рассказать старухе все, как было, и уплатить ей за рыбалку или пет. Язык не поворачивался признаться ей, что мы занимались па их озере грабежом, как последние воры. Проще отдать старухе двадцать крон, ничего не объясняя и ни за что не извиняясь, сунуть ей на прощанье две десятикроновые бумажки и, но слушая возражений, заявить, что о меньшей плате за такое царское угощение и речи быть не может.
Старуха сидела, не сводя глаз со своих сцепленных на коленях рук.
– Должно, в Рейкьявике сейчас опасно? – вдруг спросила она.
Мы оба с жаром принялись ее разуверять. Опасно? Да ни чуточки! Откуда там взяться опасности?
– Так ведь говорят, у вас там полно солдат, на юге-то. – Последние два слова старуха произнесла с особым нажимом.
– Это точно, их там как собак нерезаных, – подтвердил Гейри, наливая себе вторую чашку. – На любой вкус: негры с косичками и всякие там бушмены. – И, подмигнув мне, он отхлебнул кофе, откусил от лепешки и, не переставая жевать, обратился к старухе: – А нет ли у вас тут поблизости подходящего для рыбалки озера?
– Как же, озеро Хейдарвати, – ответила старуха, занятая своими мыслями.
– Да, да, оно самое, теперь и я вспомнил. И что же, рыбка-то хорошо ловится?
– Раньше ловилась. Мои мальчики были завзятые рыболовы, но с тех пор прошло уже много лет, лодка наша совсем прохудилась, а новую смастерить Гисли уже не под силу. Мы ведь с ним остались одни на белом свете. – Она умолкла, руки ее зашевелились, но пристальный, почти не мигающий взгляд был все так же устремлен на рассохшиеся доски пола. – Мои мальчики часто приносили домой отменных лососей, – произнесла она наконец. – Уж такие они были ловкие в этом деле. Помню, всегда радовались, когда приносили мне рыбу на уху к обеду.
– Какая интересная стенка, – брякнул я, не зная, что сказать. – Только зимой в этой комнате, наверно, холодно?
– Да, в последнее время стало холодновато, – согласилась старуха. – К счастью, мой Гисли мерзнет гораздо меньше, чем я. Когда наши мальчики были живы, я спала на этой постели. А теперь вот сплю вместе с Гисли. Руки и ноги у него не так стынут, как у меня.
Она подергала себя за косичку, потом взглянула на нас с Гейри. Ее явно что-то мучило, но что это было, она, видимо, едва ли могла бы выразить.
– Может, останетесь переночевать? – внезапно спросила она. – Может, вам не обязательно так уж спешить к себе на юг?
– Нет, нет, мы непременно должны выехать отсюда засветло, иначе не доберемся до места вовремя.
– Ну хорошо, тогда я пойду, соберу вам чего-нибудь в дорогу.
Напрасно я пытался убедить ее, что продукты нам в дороге ни к чему, мои слова отскакивали от нее, как от стены.
– Нет, нет, вам непременно надо захватить чего-нибудь пожевать, у вас ведь там, в Рейкьявике, хоть шаром покати, – пробормотала старуха и ушла на кухню. Вскоре она вернулась и протянула нам узелок: бутылка молока, лепешки, каравай ржаного хлеба, кусок мяса и половина копченой овечьей головы. Мы встали и начали собираться. Гейри закурил трубку. Я откашлялся, поблагодарил старуху за гостеприимство, а под конец сунул ей в ладонь две десятикроновые бумажки.
– Деньги? – Старуха удивленно взглянула на меня, и на щеках у нее выступили красные пятна. – Этого еще не хватало, брать с людей деньги за глоток кофейной жижи!
– Ну, какие пустяки, стоит ли об этом говорить, – великодушно сказал я и жестом показал, что вопрос исчерпан.
– В жизни я ни от кого не брала денег за глоток кофе, – с обидой повторила старуха. Видно было, что она рассердилась. – Не нужно мне никаких денег, возьми их обратно. Я не собираюсь наживаться на гостях. – Она повернулась к Гейри, и взгляд ее смягчился. – Я хочу выклянчить у тебя на память одну вещичку. Ты не подаришь мне эту кругленькую коробочку? Очень уж она красивая!
Гейри протянул ей пустую жестянку из-под трубочного табака. Старуха бережно поставила ее на комод и еще немного полюбовалась с таким видом, словно теперь у нее есть все, что нужно.
Мы вышли на крыльцо. На душе у меня скребли кошки: ведь старуха засунула эти злосчастные кроны обратно мне в карман. Мало того, что мы наворовали в чужом озере рыбы, нас еще напоили-накормили и дали с собой гостинцев, а сама старуха не захотела принять от нас ничего, кроме пустой жестянки. Что ж, в этом я по крайней мере не виноват. Мы взвалили на плечи тяжелые рюкзаки и взяли с подоконника спиннинги. Старуха вышла из дому вместе с нами. Она семенила рядом, засунув левую руку глубоко за пазуху. Молчала, смотрела прямо перед собой и указывала нам дорогу. Туман ничуть не поредел, на траве приусадебной лужайки пузырились капельки воды, насквозь промокшие цветки ястребинки бессильно поникли. Где-то невдалеке громко мычали коровы, но мы их не видели.
– Сколько отсюда будет до проселочной дороги? – спросил Гейри.
– О, она совсем недалеко, – ответила старуха и вздохнула.
Она уверенно ступала по неровной каменистой тропинке, вьющейся среди кочек, – видно, знала ее не хуже, чем половицы в собственной комнате. Брови у нее были сдвинуты, руку она по-прежнему держала за пазухой.
– Мой Эйнар тоже говорил, в море-де совсем не опасно, – пробормотала она.
«Что, что?» – чуть было не спросил я, но вовремя удержался, сообразив, что это, скорей всего, относится но к нам, и заметив хмурую гримасу на лице Гейри. До самого проселка у меня не выходили из головы эти двадцать крон, которые она силком всучила мне обратно.
– Ну, вот, – сказала старуха и показала рукой на восток. – Идите по этой дороге, и вы еще засветло выберетесь на шоссе. До свиданья, храни вас бог.
– До свиданья, – ответил я. – Спасибо за проводы.
– Не за что, – тихо отозвалась она. – Напрасно вы по остались переночевать. Утром бы и вышли па рассвете. Но где уж вам. Все вы только и знаете, что торопитесь на свой юг.
Она вытащила руку из-за пазухи и протянула Гейри узорчатые шерстяные стельки для башмаков. Гейри смутился, не зная, как отнестись к такому подарку, и тогда она сама засунула стельки ему под куртку, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку, все еще не сводя с него глаз. Затем повернулась и исчезла в сером предосеннем тумане,