-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Владимир Григорьевич Бенедиктов
|
| Стихотворения 1838–1846 годов, не включавшиеся в сборники
-------
Владимир Григорьевич Бенедиктов
Стихотворения 1838–1846 годов, не включавшиеся в сборники
На пятидесятилетний юбилей Крылова
День счастливый, день прекрасный —
Он настал – и полный клир,
Душ отвёрстых клир согласный,
Возвестил нам праздник ясный,
Просвещенья светлый пир.
Небесам благодаренье
И владыке русских сил,
Кто в родном соединенье
Старца чуждого рожденье
Пировать благословил!
Духом юности моложе —
Он пред нами, ставы сын
Витых локонов пригоже,
Золотых кудрей дороже
Серебро его седин.
Не сожмут сердец морозы:
В нас горят к нему сердца.
Он пред нами – сыпьтесь, розы,
Лейтесь, радостные слёзы,
На листы его венца!
31 декабря 1837 года
Звучат часов медлительных удары,
И новый год уже полувозник;
Он близится; и ты уходишь, старый!
Ступай, иди, мучительный старик.
На пир зовут: я не пойду на пир.
Шуми, толпа, в рассеяньи тревожном;
Ничтожествуй, волнообразный мир,
И, суетный кружись при блеске ложном
Мильонов свеч и лучезарных ламп,
Когда, следя мгновений бесконечность,
Мой верный стих, мой пяти стопный ямб
Минувший год проталкивает в вечность.
Скорей, скорей! – настал последний час —
И к выходу ему открыты двери.
Иди, злой год. Ты много взял у нас,
Ты нас обрёк на тяжкие потери…
Умолк, угас наш выспренний певец.
И музами и славою избранной;
Его уж нет – торжественный венец
Упал на гроб с главы его венчанной.
Угас и он, кто сыпал нам цветы
Блестящего, роскошного рассказа
И Терека и браного Кавказа
Передавал заветные черты.
Ещё певца маститого не стало,
Ещё почил возлюбленный поэт,
Чьё пенье нам с первоначальных лет
Игривое и сладкое звучало…
Умолк металл осиротелых лир.
……………
Суровый год! Твой кончен ход унылый;
Последний твой уже исходит час;
Скажи, ужель поэта в мир могилы
Могучего переселив от нас,
Земле взамен ты не дал поселенца,
Руками муз повитого? Ужель
Ни одного ты чудного младенца
Не положил в земную колыбель?
Да и взойдёт он! Таинственных велений
Могуществом, быть может, уж влеком,
В сей миг с грудным родимой молоком
Он пьёт струи грядущих вдохновений,
И некогда зиждительным огнём
Наш сонный мир он потрясёт и двигнет,
И песнь его у гроба нас настигнет,
И весело в могилу мы сойдём…
Обновление
Когда тяжёлый, душный день
Горит и жжёт, отъемля тень,
С нагих брегов, томленья полный,
Кидался ль ты в морские волны?
И вдруг, охвачен глубиной,
Проникнут тайным трепетаньем
Ты предавался ли лобзаньям
Сей влаги светлой и живой?
Окончив день тревожный свой
С его заботой и страданьем,
Устав измученной душой,
Ты освежался ль в час ночной
Небес глубоким созерцаньем?
О, если жаждешь новых сил,
Предайся бездне сей, но прежде
Смири желаний дольных пыл
И воспрети земной надежде;
И, мысль земную оторвав,
От грешных уст не дай ей слова!
Не чист язык твой, без покрова
Её, бесплотную, оставь;
Узлом святого упованья
Ей крылья светлые скрепи,
И мысль, без слов, без одеянья,
Нагую, в небе утопи.
Пусть в эти дивные мгновенья,
Её сиянием обвит,
Святой венец благоговенья
Твоё чело оледенит;
Власы подымет трепет хладной,
Слеза сверкнёт в твоих глазах, —
И ты постигнешь, как отрадно
Душой купаться в небесах!
Одесса
Пёрл земли новороссийской
Он цветёт, блестящий град,
Полон славы мусикийской
И возвышенных отрад;
На морском высоком бреге
Он вознёсся в южной неге
Над окрестною страной
И пред дольними красами
Щеголяет небесами,
Морем, солнцем и луной.
И акация и тополь
Привились к брегам крутым;
Под рукой – Константинополь,
Под другой – цветущий Крым
И евксински бурны воды
Шумно пенят пароходы,
Хлеб идёт с конца в конец,
А Одесса, что царица:
У подножия пшеница,
Из червонцев слит венец.
А бульвар? – Приволье лени.
Где сквозь вешний аромат
По ковру вечерней тени
Ножки лёгкие скользят,
Моря вид и отблеск дальний
И целебные купальни,
Где в заветные часы
Сквозь ревнивые завесы
Блещут прелести Одессы
Иль заезжие красы…
И светла и благодатна
Жизнь Одессы, сладок юг;
Но и в солнце видим пятна,
Чист не весь и лунный круг:
Нов, спесив, от зноя бешен,
Может быть в ином и грешен
Юный город, а притом
Сколь он небу не угоден, —
Пылен, грязен и безводен.
Эгоизм и степь кругом!
Ночь
Всё смолкло. Тишина в чертогах и во храмах;
Ночь над Петрополем прозрачна и тепла;
С отливом пурпурным, подвижна и светла
Нева красуется в своих гранитных рамах,
И так торжественно полна её краса,
Что, кажется, небес хрустальных полоса
Отрезана, взята с каймой зари кровавой
И кинута к ногам столицы величавой,
Чтобы восставшая в час утренний от сна
Над этим зеркалом оправилась она.
Скользит по влаге челн. Свободно, без усилья
Летит он; вёслами бока окрылены;
Грудь острая крепка, размашистые крылья
Росли в родных лесах, в дубравах рождены;
Они склоняются и с шумом тонут дружно,
Вдруг вынырнут они, – с них прыснет дождь жемчужной,
И брызги окропят поверхность гладких струй.
Задумчив юноша над гладкою равниной
Плывёт. Ему незрим челна спокойный бег;
А этот каменный великолепный брег
Проходит перед ним широкою картиной,
И пышно тянется необозримый ряд
Сих зданий вековых, сна царственных громад,
И каждая из них, приблизясь постепенно,
Взглянув на путника сурово и надменно,
Отводит медленно от грустного пловца
И стёкла и врата блестящего лица.
И вот заветный дом, где вьётся чёрный локон,
Где ножка дивная паркет животворит;
И тот на юношу бесчувственно глядит
Недвижной синевой своих широких окон,
И пуст на высоте привешенный балкон.
Молчит ночной гребец. Везде глубокий сон.
Тайна
Расступись, гора, развались, гора,
Покажи мне, что в недрах твоих!
Что сокрыто в тебе, что таится в тебе —
Не богатство ли руд золотых?
Ты скажи мне, гора, ты поведай, гора,
Под тобою не клад ли лежит?
Иль не злато в тебе, не богатство в тебе,
А разросся гранит, да гранит?
Ты раскройся, судьба, развернися, судьба!
Покажи, что в твоей глубине!
Что грядущие дни – отдалённые дни —
В них назначены ль радости мне?
Мне отрады ли ждать? Мне восторгов ли ждать?
Совершатся ль желанья мои?
Иль мой жребий в тоске, в неизменной тоске
Пить лишь горечь, не сладость любви?
Неподвижна гора, непреклонна судьба;
Что в них скрыто – неведомо нам.
Заступ гору сечёт, но судьбы не пробьёт,
Вечной тайны не вскроет очам.
Это цепи души – жить незнанья в глуши
И смиренно ждать лучшей поры;
Как же цепь мне сорвать, как судьбу разгадать,
Вскрыть утробу сей страшной горы?
Мечтание
Мечта роковая о деве мучительной
Кипит и в полночной тиши;
Мне льётся сиянье звезды вдохновительной,
Ты блещешь мне, солнце души.
К тебе, моей жизни светило прекрасное,
Я страждущим сердцем лечу,
И как мне не тяжко мечтание страстное,
Расстаться я с ним не хочу.
Чу! Слышу: сон входит ко мне невидимкою
И веет воскрыльем одежд;
Уже он коснулся волшебною дымкою
Моих тяготеющих вежд.
«Склонись, – он мне шепчет, – покой усладительной
На ложе прими от меня.
Для дум, для забот, для мечты сокрушительной
Довольно мятежного дня».
Нет, пусть целый свет с его чадами сонными
Вкушает сей полночи пир!
Отдельно живёт под своими законами
Влюблённых таинственный мир.
Своё и них сердце: оно не скрывается,
Как жалкое сердце других;
Всегда его свет в их очах разливается,
А жар его в сердце у них.
Оставь меня, сон. Ты коварен: желанного
Не дашь ты мне видения мне!
И образа милой, красою венчанного,
Не встречу в томительном сне!
Уйди от меня: ты на дашь упоения,
Не дашь мне божественных слёз,
И, может быть, злые несёшь сновидения
Иль тучи бессмысленных грёз.
Но если… В виденьях предстанет мне дивная…
О, сон поспеши превозмочь!
Пусть будет вся жизнь моя – ночь непрерывная,
Одна беспробудная ночь!
Будь долог, ты сон мой! Любви и беспечности
Блаженством мне грудь спеленай,
И с призраком милым в объятия вечности
Украдкой меня передай!
К (***)
От ранних лет судьба мне указала
Унылый, трудный жизни путь,
Мне чашу горести пить в тайне завещала,
И сила высшая мне долго заграждала
Молчанием уста и крепостию грудь.
Я не высказывал печали,
Я сердце прятал от людей…
Своею милостью они меня терзали,
Пугали ласкою своей!
Но чувствам замкнутым приют в груди стал тесен,
И, одичалые в глуши,
Они расторгли грудь!.. И звуки робких песен
Случайно вырвались из трепетной души…
И всё, что рок мне знать и чувствовать дозволил, —
Обманчивый восторг и горькую любовь,
И радость, и печаль, – я всё из сердца пролил,
И сердце стало пусто вновь!
И вот немногие страницы,
Вот те убогие листы,
Где ввёл я в мерные границы
Души заветные черты.
Здесь – быстрой юности живые заблужденья,
Златые грёзы бытия,
и сердца тщетные волненья,
Всё, чем богат, чем беден я!
Примите всё: мечты мои и слёзы,
Примите очерки и чувств и дум моих,
Где пред поэзией волшебной вашей прозы,
Бледнея, гаснет каждый стих!
Недоверчивость
Нет, нет! Душа моя не может
Любить и веровать вполне!
Меня, красавица, тревожит
Твоё внимание ко мне.
Я так привык к любви бесплатной
И к неприветливой судьбе,
Что счастье милым быть тебе
Мне дико, странно, непонятно;
В груди суровой и немой
Храня безрадостную твёрдость,
Я так привык питать тоской
Мою страдальческую гордость
И бед числом, числом потерь
Среди счастливцев величаться,
Что светлым счастием теперь
Мне было б стыдно наслаждаться.
Евгении Петровне Майковой
Усердный чтитель ваш и домосед угрюмой,
Летя за вами вдаль завистливою думой,
Спешу крылатою мгновенье изловить,
Чтоб искренним стихом ваш путь благословить.
Тревожною мечтой от Родины туманной
Я часто отлетал в тот край обетованной;
Хотелось, плакалось и думалось: «туда!»
И ныне я б желал подслушать иногда,
Как стонет и гремит благословленный Фебом
Широкий, русский стих под итальянским небом,
Когда его поёт, усвоив мощь и вкус
И прелесть тайную горациева слога,
Ваш первенец, служитель юный муз,
Наперсник сих богинь и соимённик бога!
Московские цыганы
Хор готов. Вожатый ярый
Вышел; волю ждал плечу:
Заиграло; вспыхнул старый!
Стал, моргнул, качнул гитарой,
Топнул, брякнул; – тише! чу!
Груша поёт: голосок упоительный
Тонкой серебряной нитью дрожит,
Как замирает он в неге мучительной…
Чу!.. Гром!.. Взрыв!.. Буря шумит.
Грянул хор, сверкнули брызги
От каскада голосов.
Пламя молний! Ветра взвизги!
Моря вой и шум лесов!
Град ударов звонкой сечи!
Перекрёстная гроза!
Огнь из уст! Из глаз картечи!
Пышут груди; ноют плечи;
Рыщут дикие глаза.
Вот запевает Лебедь – чародейка:
Звонкий напев её душу сквозит,
Льётся, как струйка, и вьётся, как змейка.
Ластится к сердцу и сладко язвит.
Чу!.. Свист!.. Вопль!.. Пожар трескучий!
Гармоническая брань!
То разинул хор гремучий
Полну бешеных созвучий
Раскалённую гортань!
Вот разгульный крик несётся:
«Мы живём среди полей!»
Весь в огне Илья трясётся,
Размахнётся, развернётся:
«Живо! Веселей!»
А вот «В тёмном лесе» – Матрёна колотит.
Колотит, молотит, кипит и дробит,
Кипит и колотит, дробит и молотит.
И вот – поднялась, и взвилась, и дрожит…
Врозь руками размахнула —
Хочет целый мир обнять.
Вот плывёт… скользит… вздрогнула,
Кости старые тряхнула,
Повернулась – да опять!
Чудо – ведьма ты, злодейка!
Вне себя Илья стучит,
Рвётся, свищет и кричит:
«Жизнь для нас – копейка!»
Три искушения
В пылкой юности, в разгуле бытия,
Я знал три гибели, знал три предмета я
Всесокрушительных: то очи огневые
Да кудри тёмные, да перси наливные.
Те очи… небо в них являлось; но оно
В две чёрных радуги бровей облечено;
Сокрыв свою лазурь и яркий блеск денницы
За облаками вежд, за иглами ресницы,
Под сводом гордого, лилейного чела
Мрачилась гневная, таинственная мгла
По прихоти его мгновенно покрывала,
Струила дождь и град и молнии метала.
Те кудри чёрные… их страшно вспомянуть!
Те кудри… Целый мир в них мог бы утонуть.
Когда б они с главы упали вдруг разлиты
И бурей взвеяны; извиты, перевиты,
Как змеи лютые, они вились, черны,
Как ковы зависти, как думы сатаны.
Та чёрная коса, те локоны густые,
И волны, пряди их и кольца смоляные,
Когда б раскинуть их, казалось бы, могли
Опутать, окружить, обвить весь шар земли,
И целая земля явилась бы черницей,
В глубоком трауре покрыта власяницей.
Те перси юные… о! то был дивный край,
Где жили свет и мрак, смыкались ад и рай;
То был мятежный край смут, прихотей, коварства;
То было буйное, взволнованное царство,
Где не могли сдержать ни сила, ни закон
Сомнительный венец и зыблющийся трон;
То был подмытый брег над хлябью океана,
Опасно движимый дыханием вулкана;
Но жар тропический, но климат золотой,
Но светлые холмы страны заповедной,
Любви неопытной суля восторг и негу,
Манили юношу к таинственному брегу.