Нора Робертс
Искушение злом

Пролог

   Ритуал начался через час после захода солнца. Идеальная окружность в девять футов [1 - Около 3 метров. – Здесь и далее примеч. ред., если другое не указано особо.] была подготовлена заранее – ее очистили от молодой поросли и посыпали «священной» землей, взятой из могилы младенца.
   Облака – таинственные и мрачные – словно исполняли танец на фоне луны.
   По кругу стояли тринадцать человек, облаченных в черные плащи с капюшонами. Вдруг за ними, в лесу, закричала сова… Что можно было услышать в ее крике – жалость или сочувствие? Вслед за этим прозвучал колокол, потом все смолкло. Лишь в молодой весенней листве был слышен слабый шелест ветра.
   В левой части круга была яма. Там разгорался огонь. Скоро, очень скоро, здесь будет суждено взметнуться пламени! Что его вызовет: тот самый ветер или иные силы?
   Шабаш [2 - Шабаш (от евр. sabbat – седьмой день недели) – сбор для поклонения дьяволу. Устраивается обычно по субботам (реже по средам и пятницам) в уединенных диких местах. Главные шабаши проходят два раза в год: в канун 1 мая (Вальпургиева ночь, Белтан, Рудмас) и накануне 1 ноября (Хэллоуин). Считается, что в эти ночи открываются границы между мирами.] – на этот раз Рудмас – происходил накануне первого майского дня. В эту весеннюю ночь будет празднество и, конечно, жертвоприношение во имя плодородия женского начала и мужской силы.
   В круг вступили две женщины, облаченные в красные плащи. Их очень бледные лица, на которых выделялись ярко-малиновые губы, не были скрыты капюшонами. Эти жрицы предстоящего действа напоминали уже насытившихся вампиров.
   Одна из женщин – ей накануне в деталях объяснили все особенности ритуала – сбросила плащ и предстала обнаженной перед другими его участниками в свете десяти черных свечей. Через минуту она легла на доску, отполированную до зеркального блеска. Она будет алтарем живой плоти, девственницей, которой всем предстоит поклоняться. То, что в жизни ремеслом этой женщины была продажная любовь, ровным счетом никого не беспокоило. И как было не залюбоваться ее густыми кудрями и широкими бедрами!
   Верховный жрец, надев маску Мендеса [3 - Название демона – козла, которому, по утверждению Римско-католической церкви, поклонялись тамплиеры, а потом масоны.], запел на вульгарной латыни. Очень скоро, замолчав, он простер руки вверх, и тут же зазвонил колокол, знаменующий то, что воздух вокруг очистился.
   Из ямы, где уже видны были языки пламени и высоко взлетали искры, доносился запах паленого. По стволам окаймлявших круг деревьев двигались страшные тени.
   Из укромного места в кустах за всем этим наблюдала маленькая девочка. Глаза ее были широко открыты и светились любопытством.
   Девочка стала искать взглядом своего отца. Она спряталась в его машине и сейчас представляла, как разыграет папу. Когда он вел автомобиль через лес, темнота ее совсем не испугала. Девочка ничего не боялась и даже смеялась про себя. Какая интересная игра!
   Сначала она ждала удобного момента, чтобы выпрыгнуть из машины и подбежать к отцу. Но… он надел длинный черный плащ, как и все остальные, и теперь девочка не могла точно сказать, кто из них ее папа. Потом ее одновременно ошеломила и удивила обнаженная женщина… То, чем занимались здесь взрослые, игрой уже не казалось.
   Маленькое сердечко часто-часто забилось, когда мужчина в маске козла снова начал петь что-то непонятное.
   – Мы взываем к Амону [4 - Древнеегипетский бог Солнца, затем царь богов и покровитель власти фараонов.], богу жизни и всего сущего. Взываем и к Пану [5 - В греческой мифологии божество лесов и полей, сын вестника богов Гермеса и нимфы Дриопы. Изображался козлоногим и рогатым.], провозвестнику страсти.
   После того как он произносил каждое имя, все остальные повторяли его. Перечень был долгим.
   Потом все стоящие на поляне раскачивались из стороны в сторону, издавая низкий гул, пока верховный жрец пил из серебряной чаши. Допив, он постановил чашу на алтарь – на грудь лежащей на доске женщины – и взял в руки нож. Указав на юг, восток, север и запад, жрец воззвал к четырем князьям тьмы.

     Сатана, повелитель огня,
     Люцифер, светоносец,
     Белиал, не имеющий властелина.
     Левиафан, змей глубин.

   – Аве, сатана! – подхватили люди в черных плащах.
   Девочка, стоявшая в кустах, затряслась от страха.
   – Я взываю к тебе, повелитель, князь тьмы, король ночи, разверзни врата ада и услышь нас! – Теперь жрец уже не молился, а выкрикивал слова как приказ. В его руках был пергамент, и блики пламени просвечивали сквозь него, словно кровь. – Мы просим плодородия нашей чаше, просим изобилия! Уничтожь наших врагов, пошли немощь и боль тем, кто хочет помешать нам. Мы, преданные тебе, уповаем на благополучие в своих делах и наслаждения. – Он положил руку на грудь женщине, символизирующей алтарь. – Мы берем то, что хотим, во имя твое, повелитель мук. Во имя твое мы говорим: «Смерть слабым! Благополучие сильным!» Наши жезлы твердеют, наша кровь кипит. Пусть наши подруги сгорят в огне страсти. Пусть они получат нас без остатка.
   Голос мужчины по мере того, как он продолжал взывать к силам ада, звучал все громче. Он наколол пергамент на конец ножа и держал его над свечой до тех пор, пока от старой бумаги ничего не осталось – лишь дым. Двенадцать фигур, окружавшие своего верховного жреца, мерно раскачивались.
   Он положил женщине руку на холм Венеры, и опытная жрица любви застонала, начала двигаться…
   В эту минуту двое в плащах втолкнули в круг черного козленка. Видимо, он был скрыт под складками их одеяний. Животное дрожало от ужаса. Люди продолжали петь, но теперь это было больше похоже на крик. Кто-то занес над козленком атамас – обрядовый нож. Остро наточенное лезвие мерцало в свете луны, от которой отступили облака.
   Когда девочка, сжавшаяся от страха в комочек, увидела, как это лезвие вонзилось в шею козленка, она инстинктивно попыталась закричать, но тут же подавилась криком. Она хотела бежать отсюда, но не могла пошевелиться. Малышка закрыла лицо руками, судорожно всхлипывая.
   Когда она осмелилась снова посмотреть на то, что происходит в этом страшном круге, там текла кровь. Ее собирали в ту самую серебряную чашу. Голоса мужчин слились в сознании девочки в рычание. Она, оцепенев, смотрела, как люди в черных плащах бросили обезглавленного козленка в огонь.
   Теперь запах паленого мяса пропитал весь воздух вокруг…
   Мужчина в маске козла захохотал и сорвал с себя плащ. Он остался голым – тело у верховного жреца было очень белое и блестело от пота, хотя ночь казалась прохладной. На его груди висел серебряный амулет, весь покрытый какими-то символами. Жрец раздвинул ноги той, что была сегодня алтарем на этой сатанинской службе, и сильным движением вошел в нее. Другой мужчина издал пронзительный вопль и бросил на землю вторую женщину… Все остальные сорвали с себя плащи и стали танцевать вокруг ямы, откуда доносился смрад горелой шерсти и мяса.
   Потом девочка увидела отца, своего собственного папу, погрузившего кисти в чашу. Он бесновался вместе с остальными, и по его пальцам стекала кровь…

Часть I

1

   Клер Кимболл проснулась от того, что кричала.
   Затаив дыхание, покрытая холодным потом, она съежилась под простыней. Трясущейся рукой нащупала кнопку на лампе около кровати. Ее света показалось недостаточно, и Клер встала, чтобы включить все остальные светильники. Маленький альков залил яркий свет. Молодая женщина достала из сумки, лежавшей около кровати, пачку сигарет, вытащила одну и щелкнула зажигалкой. Руки ее по-прежнему дрожали.
   Клер села на край кровати и жадно затянулась.
   Почему этот сон снова вернулся?
   Ее психоаналитик сказал бы, что это ожидаемая реакция на то, что мать Клер недавно вышла замуж – подсознательно можно было почувствовать предательство по отношению к отцу.
   Но это чушь…
   Молодая женщина выпустила к потолку струю дыма.
   Ее мать прожила вдовой больше двенадцати лет. Конечно, любая здравомыслящая и любящая дочь пожелала бы ей снова обрести семейное счастье. Любящей дочерью Клер назвать точно нельзя. Относительно здравомыслия молодая женщина была не столь уверена.
   Она вспомнила, когда ей впервые приснился этот сон. Клер тогда было пять лет, и она так же, как сейчас, проснулась от своего крика. Все было точно так же, как сегодня. Тогда родители тут же прибежали в комнату, чтобы успокоить ее. Явился даже ее брат-близнец Блэйр с округлившимися от удивления глазами. Мать увела Блэйра, а отец остался с ней. Он стал тихо, спокойно убеждать дочку в том, что это был всего лишь сон, дурной сон, который его малышка скоро забудет.
   И она забыла. Надолго. Но потом сон вернулся. Он стал мучить Клер, когда ее уделом становились напряжение, усталость или слабость.
   Она потушила сигарету и надавила пальцами на глазные яблоки. Ну что же… Сейчас она действительно испытывает напряжение. До ее персональной выставки осталось меньше недели. Несмотря на то что Клер лично отобрала каждую скульптуру для показа, ее терзали сомнения.
   Возможно, причиной всему стали восторги критиков два года назад, во время ее дебюта. Теперь, когда Клер была на гребне волны успеха, потерять можно было многое. Она-то знала, что отобранные работы были лучшими, но если их признают посредственными, значит, и она, как художник, посредственность.
   Может ли быть более ненавистное определение?
   Клер поняла, что спать уже не сможет. Значит, нужно заняться делами. Она поднялась с кровати и раздернула шторы. Как раз всходило солнце. Центр Манхэттена окрасился в розовый цвет. Открыв настежь окно, Клер поежилась – весеннее утро оказалось холодным.
   Было непривычно тихо. Где-то вдали раздавался шум мотора грузовика, забиравшего мусор и сейчас завершавшего свой объезд. На перекрестке Клер увидела бездомную, толкавшую тележку со всеми своими пожитками. Скрип ее колес и был самым громким звуком.
   В пекарне напротив, тремя этажами ниже, горел свет. До Клер доносились слабые звуки арии из «Риголетто». Звуков почти не было, а запахи имелись – волшебный аромат выпекаемого хлеба. Тут вернулись и звуки – мимо пронеслось такси, которому не мешало бы проверить в сервисе клапана. Затем вновь наступила тишина. Клер показалось, что она осталась в городе одна.
   «Этого ли мне хотелось? – задумалась молодая женщина. – Остаться одной… Найти какую-нибудь нору и зарыться в нее?»
   Временами Клер чувствовала себя словно отрезанной от всего остального мира, но покоя ей это не приносило.
   Не в этом ли кроется причина ее неудачного замужества? Она любила Роберта, но ни минуты не чувствовала внутренней связи с ним. Когда они развелись, радости у нее не было, но и большого горя тоже.
   А может быть, ее психоаналитик прав и она действительно похоронила глубоко в себе все горе, всю печаль и всю тоску, которые испытала после смерти отца? Этим своим переживаниям она и давала выход в искусстве.
   Но в конце концов, что с ней не так?! Клер попыталась сунуть руки в карманы и только тут увидела, что на ней почти ничего нет. С карманами, во всяком случае. Это нужно быть ненормальной, чтобы стоять перед открытым окном в Сохо, одетой всего лишь в трусики и майку с надписью «Приласкай киску».
   «Ну и черт с вами со всеми!» – подумала Клер и высунулась из окна чуть ли не наполовину. Может быть, она и правда ненормальная.
   Молодая женщина стояла, наблюдая за набиравшим силу светом и прислушиваясь к появляющемуся то тут, то там шуму. Город просыпался.
   Рыжие волосы Клер после беспокойного сна были растрепаны. Лицо, когда она наконец отошла от окна и глянула на себя в зеркало, показалось бледным и уставшим.
   Ну что же, нужно начинать работать! Пора переходить в ту часть студии, что отведена под мастерскую.
   В начале третьего раздался звонок в дверь. Он звучал как назойливая пчела, пробиваясь сквозь музыку Моцарта, слышавшуюся из стереоколонок. Сначала Клер решила не обращать на звонок внимания, но новая работа продвигалась не очень хорошо, и внезапное вторжение могло стать подходящим предлогом для перерыва. Она выключила ацетиленовую горелку, которой сваривала каркас скульптуры. Пересекая мастерскую, стянула с рук перчатки, но защитные очки, шапочку и фартук снимать не стала.
   Клер включила переговорное устройство.
   – Да?
   – Открывай! Это я.
   – Поднимайся, – молодая женщина набрала код своей квартиры и нажала кнопку лифта, отправив его вниз.
   Теперь она сняла шапочку и защитные очки и на ходу повернула скульптуру.
   Работа стояла на столе, где Клер всегда делала сварку, в глубине мастерской в окружении инструментов – молотков, резцов, долот и прочего. Баллоны с ацетиленом и кислородом располагались в углу на стальной тележке. Под ними лежал лист металла, защищавший пол от искр.
   Большая часть мастерской была заставлена материалами – кусками гранита, брусками вишневого дерева и ясеня, стальными трубами и прочим. Тут же находились инструменты для обтесывания, откалывания, шлифовки и сварки. Клер всегда нравилось видеть все это вокруг.
   Она подошла вплотную к объекту своих теперешних стараний. Глаза молодой женщины сузились, губы сжались. Ей вдруг показалось, что скульптура тянется к ней… Клер даже не обернулась, когда услышала, что дверь открылась.
   – Ну что же! Можно было догадаться… – Анжи Ле Бо откинула назад свои черные кудрявые волосы и нахмурилась. – Я звонила тебе по телефону сто раз.
   – Я отключила звонок. Автоответчик все записывает. Что ты об этом думаешь, Анжи?
   Подруга глубоко вздохнула, глядя на скульптуру на рабочем столе.
   – М-да. Хаос.
   Клер кивнула.
   – Ты права. Похоже, в данном случае я пошла не тем путем.
   – Ну и оставь ее.
   Анжи пересекла мастерскую и выключила музыку. Клер проводила ее взглядом и ничего не сказала.
   – Черт побери, Клер! Мы с тобой договорились встретиться в «Русской чайной» в половине первого.
   Клер посмотрела на подругу. Анжи, как всегда, была эталоном элегантности. Ее темная кожа и резкие черты лица прекрасно оттенялись синим костюмом от «Адольфо» и огромными жемчужинами в ушах. Кожаная сумочка и ярко-красные туфли – одного оттенка. Анжи любила, чтобы все подходило друг к другу, чтобы все было на месте. Ее туфли были аккуратно сложены в прозрачные пластиковые коробки, чтобы видеть, что в них, а сумки – легендарная коллекция – хранились в отдельных ячейках в специально сделанном для них шкафу.
   Сама же Клер считала удачным день, когда ей удавалось найти две туфли из одной пары в черной дыре своего шкафа. Сумок у нее было две – хорошая черная кожаная и огромная торба из текстиля. Клер не раз задумывалась о том, каким образом она и Анжи – такие разные во всем – стали подругами. И продолжают оставаться ими.
   Но, похоже, сейчас их дружба была под вопросом… Темные глаза Анжи горели гневом, а барабанная дробь длинных ярко-красных ногтей, выстукивающих что-то резкое по сумке, совпадала с притопыванием ноги.
   – Так и стой!
   Клер заметалась по мастерской, чтобы найти в своем беспорядке рисовальную доску с прикнопленным к ней листом бумаги. Она отбросила в сторону свитер, шелковую блузку, нераспечатанное письмо, пустую пачку сигарет, пару романов в мягкой обложке и пластиковый пистолет, стреляющий водой.
   – Черт побери, Клер…
   – Нет, нет! Стой на месте!
   Доска уже нашлась. Клер кинула в сторону диванную подушку и схватила меловой карандаш.
   – Ты прекрасна, когда злишься.
   – Ну что с тобой будешь делать! – расхохоталась Анжи.
   – Вот так, вот так! – карандаш метался по доске. – Боже мой, какие скулы! Кто бы мог подумать, что для этого нужно смешать кровь индейцев племени чероки, французов и жителей Африки? Можешь чуть-чуть порычать?
   – Оставь ты эти глупости! Тебе нет прощения! Я час просидела в «Русской чайной»… Пила воду и разглядывала скатерть.
   – Прости меня. Я забыла.
   – Как всегда.
   Клер отложила набросок в сторону, зная, что Анжи посмотрит его в ту же самую минуту, как она отвернется.
   – Хочешь есть?
   – Я съела горячую сосиску в такси.
   – Это не в счет. Пойду что-нибудь приготовлю, а ты мне расскажешь, о чем мы должны были поговорить.
   – О выставке, балда! – Анжи посмотрела на набросок и улыбнулась.
   Клер изобразила ее с пламенем, вырывающимся из ушей. Анжи глянула по сторонам в поисках места, где можно было бы сесть, и в конце концов устроилась на подлокотнике дивана. Бог его знает, что еще могло скрываться под подушками у ее подруги…
   – Ты когда-нибудь здесь разберешься?
   – Нет. Мне все это нравится, – Клер вошла на кухню, которая сообщалась с мастерской. – Беспорядок помогает мне творить.
   – Можешь эту чушь о настроении художника рассказывать кому-нибудь другому, Клер. Я-то знаю, что ты просто ленивая растяпа.
   – Что правда, то правда, – она протянула Анжи коробку шоколадного мороженого и чайную ложку. – Будешь?
   – Нет. Но ты же хотела что-нибудь приготовить!
   Анжи безмерно удивляло, что Клер могла есть что угодно, как только у нее возникало желание, а возникало оно часто, и при этом оставаться стройной.
   Сейчас Клер не была доской, как в детстве, но у нее не имелось повода для того, чтобы каждое утро вставать на весы, как это делала подруга. Анжи смотрела, как Клер, надев на рабочий комбинезон фартук, поглощает калории, которые не принесут ее формам никакого вреда.
   А еще Клер совсем не красилась. По ее коже были рассыпаны неяркие золотистые веснушки. Глаза, немного более темного янтарно-золотого цвета, на узком лице с небольшим ртом и маленьким носом казались громадными. Несмотря на непослушную гриву рыжих волос, достаточно длинных для того, чтобы стянуть их в «хвост» резинкой, а также на довольно высокий рост, в Клер было что-то хрупкое. Это и заставляло тридцатилетнюю Анжи чувствовать за подругу материнскую ответственность, хотя разница в возрасте у них была всего два года.
   – Девочка, когда ты научишься есть сидя?
   Клер улыбнулась и подцепила еще мороженого.
   – Ну вот, ты заботишься о моих манерах. Значит, я прощена, – она примостилась на стуле. – Я действительно виновата перед тобой и прошу прощения.
   – Это становится невыносимо! Как насчет того, чтобы писать себе записки?
   – Я их пишу, а потом забываю, куда положила.
   Ложкой с мороженым Клер обвела свою огромную захламленную студию, большую часть которой занимала мастерская. Диван, на подлокотнике которого сидела Анжи, был здесь одним из немногих предметов мебели. Впрочем, имелся еще стол, заваленный горой газет, журналов и пустых бутылок из-под пепси и колы. Второй стул оказался задвинутым в угол, и на нем покоился бюст из черного мрамора. Скульптуры – одни законченные, другие заброшенные – сидели, стояли или опирались на что-то всюду, где только было возможно.
   Кухня и маленький альков, служивший спальней, занимали совсем немного места. Все огромное помещение, где уже пять лет жила Клер Кимболл, было святилищем ее искусства.
   До восемнадцати она старалась соответствовать представлениям своей матери о чистоте и порядке, но потребовалось меньше трех недель самостоятельной жизни для того, чтобы Клер поняла, что естественная среда ее обитания – беспорядок, и только он.
   Она ласково улыбнулась Анжи, в третий раз обводившей глазами студию.
   – Как ты можешь что-нибудь найти в таком бедламе? Да еще все бесконечно забываешь! Я иногда удивляюсь, как ты помнишь о том, что утром нужно встать с постели!
   – Ты просто беспокоишься о выставке, – Клер отложила в сторону коробку наполовину съеденного мороженого.
   «Здесь оно, наверное, и растает», – подумала Анжи и тяжело взохнула.
   Она взяла пачку сигарет и отыскала зажигалку.
   – Волноваться из-за этого бесполезно, – между тем продолжала Клер. – Им либо понравится то, что я делаю, либо не понравится.
   – Верно. Тогда почему ты выглядишь так, словно спала четыре часа?
   – Пять, – слегка улыбнулась Клер, но улыбка тут же сошла с ее лица. Говорить об увиденном сне она не хотела. – Я напряжена, но не взволнована. Достаточно того, что волнуеетесь ты и твой муж.
   – Жан-Поль действительно ужасно переживает, – кивнула Анжи.
   Она уже два года была женой владельца галереи и сильно зависела в своих суждениях от его представлений об искусстве. Впрочем, от его тела Анжи зависела не меньше.
   – Это первая выставка в новой галерее. Речь идет не только о тебе.
   – Я знаю, – глаза Клер на мгновение затуманились, когда она подумала о том, сколько денег и времени потратили супруги Ле Бо на свою новую галерею, которая значительно превышала по размерам ту, которой Жан-Поль владел раньше. – Я не подведу вас.
   Анжи чувствовала, что, хотя Клер очень не хотела этого показать, волновалась подруга не меньше, чем они сами.
   – Мы это знаем, – улыбнулась Анжи, желая разрядить обстановку. – На самом деле мы рассчитываем после твоей выставки стать в Уэст-Сайде галереей номер один. А сейчас я пришла, чтобы напомнить тебе о завтрашних интервью. В десять утра ты разговариваешь с журналистом из «Нью-Йорк таймс», а во время ланча – с корреспондентом «Форбс».
   – О нет!
   – На этот раз ты не отвертишься, – Анжи погрозила ей пальцем. – С первым ты увидишься у нас дома. Я содрогаюсь при мысли, что интервью может состояться здесь.
   – Ты просто хочешь все слышать.
   – И это тоже. Ланч с журналистом из «Форбс» в «Ле Сё», ровно в час.
   – Я хотела посмотреть, как идет подготовка в галерее.
   – На это времени хватит. Я буду у тебя в девять, чтобы убедиться, что ты встала и оделась…
   – Ненавижу интервью, – пробормотала Клер.
   – Тяжело, – подруга взяла ее за плечи и поцеловала в обе щеки. – Знаешь, что? Пойди отдохни. Ты действительно выглядишь уставшей.
   Клер смотрела на нее с недоумением. Анжи уже стояла на пороге.
   – А разве ты не подберешь для меня одежду?
   – Может быть, и это придется делать.
   Оставшись одна, Клер несколько минут сидела, задумчиво глядя прямо перед собой. Она действительно не любила давать интервью, особенно отвечать на вопросы о детстве и личной жизни. В ее понимании интервью – это процесс, когда тебя изучают и измеряют, если не сказать, препарируют. Впрочем, как и большинство неприятных мыслей, которых нельзя было избежать, Клер быстро выбросила все это из головы.
   Она устала, слишком устала, чтобы собраться с силами и снова заняться недоделанной скульптурой. И надо признать, что все, что она начинала в последние несколько недель, заканчивалось неудачей. Но Клер была слишком напряжена, чтобы заснуть, и даже смотреть дневные программы телевидения она сейчас не могла.
   Молодая женщина подошла к большому сундуку, который служил в ее мастерской сиденьем, столом и вообще всем чем угодно. Порывшись, она достала свое платье, в котором была на выпускном балу, четырехугольную шляпу магистра искусств, свадебную вуаль, вызвавшую у нее сразу три чувства – удивление, радость и сожаление, – пару теннисных туфель, казалось бы потерянных навсегда, и наконец, альбом с фотографиями.
   «Мне одиноко, – призналась она себе, усаживаясь на подоконник, через который перевешивалась рано утром. – И уж если родные сейчас далеко, по крайней мере с ними можно встретиться на старых фотографиях».
   Первая карточка заставила Клер улыбнуться. Это был затертый снимок «Полароидом». Она и ее брат-близнец Блэйр, совсем маленькие.
   «Блэйр и Клер», – подумала молодая женщина и вздохнула.
   Как часто они с братом ворчали по поводу решения родителей назвать их именно так! Фотография была явно не в фокусе. Типичная работа их отца. Он в жизни ни разу не сделал четкого снимка.
   – С механикой я не в ладах, – всегда говорил папа. – Дайте мне в руки что-нибудь с кнопками или с шестеренками, и я все сломаю. А вот если вы насыпете мне в ладонь семена и предоставите в мое распоряжение немного земли, я выращу для вас самые красивые цветы на свете.
   «И это правда», – подумала Клер.
   Ее мать сама чинила тостеры и устраняла засоры в раковинах, в то время как Джек Кимболл орудовал мотыгой, лопатой и садовыми ножницами, превращая их садик в лучший во всем городе. Они жили в Эммитсборо, штат Мэриленд.
   А вот и доказательство этого, на фотографии, снятой мамой. Снимок, кстати, идеально отцентрован и в фокусе. Маленькие близнецы Кимболлы лежат на подстилке на прекрасно подстриженном газоне. За ними чудесная клумба. Хризантемы, лилии, разноцветные васильки…
   Следующей была фотография ее матери. Клер внезапно поняла, что смотрит на женщину, которая на снимке моложе, чем она сейчас. Светлые, медового оттенка волосы Розмари Кимболл взбиты и залиты лаком, как предписано модой шестидесятых годов. Она улыбается, готовая рассмеяться. На одной коленке – сын, на второй – дочь.
   «Какая же мама была хорошенькая», – подумала Клер.
   Светлые волосы, голубые глаза, правильные черты лица, стройная фигурка… Несмотря на «бабетту» и яркую косметику, царствовавшую в те времена и кажущуюся столь странной сегодня, Розмари Кимболл была очаровательной женщиной. И осталась такой же.
   А вот и ее муж Джек, в шортах и с грязными коленями. Конечно, возился в саду. Мистер Кимболл опирается на мотыгу и улыбается прямо в объектив. Его рыжие волосы подстрижены ежиком, а на бледной коже заметны следы солнечного ожога. И хотя супруг Розмари давно вышел из мальчишеского возраста, он все еще ведет себя и выглядит как юнец. Нелепое чучело, обожающее цветы.
   Сдерживая слезы, Клер перевернула страницу. Ее взору предстали рождественские фотографии. Она и Блэйр около елки. Несмотря на то, что они близнецы, между нею и братом было мало сходства, Блэйр похож на маму, а Клер на папу, как будто дети выбрали, кого они больше любят, еще в утробе. Блэйр выглядит безупречно, начиная от кудряшек на голове и заканчивая белыми носочками. Обруч на голове Клер свободно болтается, а белые чулки собрались на коленках. Она была гадким утенком. Превратился ли он в прекрасного лебедя?
   Молодая женщина стала дальше смотреть семейные фотографии. Пикники и дни рождения, каникулы и просто минуты отдыха. Иногда в альбоме попадались фото друзей и родственников. А вот Блэйр в форме музыкальной школы марширует по главной улице их городка на параде в День поминовения. Вот Клер, обнявшая рукой Паджа – гончую, которая была их любимицей больше десяти лет. Вот они с братом в детском шалаше, сооруженном мамой во дворе за домом. Родители, одетые в свои лучшие костюмы, напротив церкви в пасхальное воскресенье. Это уже после того, как ее отец внезапно стал рьяным католиком.
   Были в альбоме и газетные вырезки. Мэр Эммитсборо награждает Джека Кимболла почетным значком в знак благодарности за его работу на благо города. Выписка об отце и «Кимболл риэлти», преподносящая его фирму, имеющую четыре отделения, как воплощение американской мечты, дело рук одного человека, выросшее и развившееся в гордость всего штата.
   Самой большой его сделкой была продажа фермы с большим участком земли строительному холдингу, специализировавшемуся на торговых центрах. Некоторые горожане жалели, что около Эммитсборо появится комплекс из магазинов, кафе и кинозалов, но большинство было согласно с тем, что развиваться необходимо. Больше рабочих мест, больше товаров, больше развлечений.
   На церемонии, когда в фундамент первого здания торгового центра закладывали камень, ее отец стоял среди самых уважаемых людей города.
   Затем он стал пить…
   Сначала никто ничего не замечал. От Джека Кимболла действительно иногда пахло виски, но он продолжал работать, продолжал заниматься садом. Чем ближе к концу подходило строительство торгового центра, тем чаще от отца пахло спиртным.
   Через два дня после торжественного открытия нового комплекса, жаркой августовской ночью он осушил бутылку виски и вывалился из окна своего кабинета в мансарде. Или выпрыгнул…
   Дома в это время никого не оказалось. Мама была на собрании женского клуба, проходившем один раз в месяц. Обед, кинофильм и сплетни. Блэйр ушел с друзьями в двухдневный поход. А Клер только подходила к дому. Ее переполняли чувства… Голова кружилась после первого свидания.
   Сейчас, с закрытыми глазами, стиснув в руках альбом, она снова стала шестнадцатилетней девочкой, чересчур высокой для своего возраста и очень худенькой. Ее большие глаза излучали восторг от всего того, что недавно произошло.
   Ее поцеловали на чертовом колесе. В руках Клер держала маленького плюшевого слоника, стоившего Бобби Мизу семь долларов и пятьдесят центов. Он выиграл их в тире, сбив какие-то там фигуры.
   Клер перестала слышать шум проезжавших мимо нее машин. Она вообще ничего не слышала. В голове девочки сложилась четкая картина. Она была уверена, что отец ее ждет. Папа ведь видел, что за ней зашел Бобби. Клер надеялась, что они с отцом сядут вместе на старые качели около крыльца, как часто это делали. Мотыльки будут биться о светящийся фонарь, кузнечики стрекотать в траве, и она расскажет ему о том, что произошло.
   Клер поднялась по ступеням, ее теннисные туфли ступали совсем бесшумно. Она все еще чувствовала возбуждение и потребность поделиться своей радостью. Дверь в спальню родителей оказалась открыта, и Клер вбежала туда.
   – Папа?
   В свете луны она увидела, что кровать еще не разобрана. Клер вышла из спальни и пошла в отцовский кабинет, в мансарду на третий этаж.
   Он часто работал здесь поздно вечером. Или выпивал… Клер откинула в сторону эту мысль. Если бы отец сейчас сидел с бутылкой виски, она бы уговорила его спуститься вниз, сварила кофе и болтала бы с ним до тех пор, пока с его лица не ушло напряжение, столь частое в последнее время. Папа бы улыбнулся, и его рука обхватила бы ее за плечи.
   Клер увидела свет из-под двери отцовского кабинета. Сначала она по привычке постучала. Даже в такой дружной семье, какая была у них, детей приучили уважать желание других побыть в одиночестве.
   – Папа, я вернулась.
   Ответа не последовало. В эту минуту Клер овладело необъяснимое желание повернуться и убежать. Во рту появился медный привкус – это был вкус страха, тогда еще нераспознанный ею. Она немного отступила назад… Потом поборола это ощущение и взялась за дверную ручку.
   – Папа?
   Клер молилась в надежде, что не увидит его рухнувшим грудью на стол и издающим пьяный храп. Но ведь храпа не слышно… Эта мысль обожгла ее. Она разозлилась, что отец испортит такой замечательный вечер в ее жизни. Ведь он ее папа! Он должен ее ждать. Он не может подвести. Клер открыла дверь.
   В первое мгновение она была озадачена. Кабинет оказался пустым, хотя свет горел и большой переносной вентилятор гонял воздух. Обоняние уловило запах. Виски. Под теннисной туфлей хрустнуло стекло. Бутылка «Уайт хорс».
   Он что, вышел? Он что, осушил бутылку, бросил ее на пол и куда-то отправился?
   Сначала Клер почувствовала ужасный стыд. Теперь-то она понимала, что такой стыд может чувствовать только подросток.
   Кто-нибудь мог его увидеть – ее друзья, их родители. В таком маленьком городке, как Эммитсборо, все друг друга знают. Она умрет со стыда, если узнает, что кто-нибудь натолкнулся на ее отца, пьяного, шатающегося из стороны в сторону.
   Сжимая плюшевого слоника – первый подарок от мальчика, – Клер стояла посреди комнаты с покатым потолком и мучительно размышляла, что ей делать.
   «Если бы мама была дома, – подумала она с неожиданной яростью, – если бы мама была дома, он бы не ушел. Она бы его уговорила и успокоила, уложила спать. И Блэйр тоже отправился в этот дурацкий поход со своими друзьями-кретинами. Наверное, сейчас они пьют пиво около костра, листают «Плейбой» и ухмыляются. И я тоже ушла…»
   Клер готова была расплакаться, не зная, что делать. Надо ждать или лучше пойти его искать?
   Она пойдет искать. Приняв решение, девочка подошла к столу, чтобы выключить лампу. Под ногами хрустели осколки.
   «Странно, – подумала она. – Как столько осколков могло оказаться здесь, рядом со столом? Под окном?»
   Клер перевела взгляд с осколков на высокое узкое окно, около которого стоял рабочий стол отца. Оно было не открыто, а разбито. В раме оставались куски стекла. На ватных ногах она сделала вперед шаг, затем второй и посмотрела вниз. Там, на вымощенной плитами площадке внутреннего дворика, лицом вниз лежал ее отец. Его насквозь пронзили два кола, которые он врыл накануне для своих роз.
   Клер помнила, как она ринулась туда. Молча – крик замер в груди. Спотыкаясь на ступеньках, падая, снова поднимаясь, она пробежала по длинной прихожей, выскочила на кухню, потом через заднюю дверь на улицу.
   Отец лежал весь в крови, переломанный… Клер повернула его голову. Рот был открыт, как будто папа сейчас заговорит или закричит. Остекленевшие глаза уже ничего не видели. Из спины торчали острые концы кольев, пропитанные свежей и уже запекшейся кровью.
   Она трясла его и пыталась поднять. Упрашивала, умоляла и обещала, но все это уже было бесполезно. Клер чувствовала запах крови, его крови, мешавшийся с ароматом столь любимых отцом роз.
   Тогда она закричала. И кричала до тех пор, пока не сбежались все соседи.

2

   Шериф Кэмерон Рафферти ненавидел кладбища. И дело тут вовсе не в суеверии. Кэм был не из тех, кто обходит стороной черных кошек или стучит по дереву. Причина в том, что кладбищенская атмосфера противоречила его внутреннему состоянию, а Рафферти этого не переносил. Он понимал, что не будет жить вечно – как полицейский, знал, что рискует жизнью больше, чем кто-либо из тех, кто выбрал себе другую профессию. Но будь он проклят – надгробные камни и букеты увядших цветов не должны напоминать ему об этом.
   И тем не менее сейчас Рафферти пришел взглянуть на могилу, а большинство могил, как правило, собирает вокруг себя компанию, превращаясь в кладбище. Это кладбище принадлежало католической церкви во имя Девы Марии и располагалось на холме в тени старой колокольни. Каменная церковь, небольшая, но крепкая, стояла здесь уже сто двадцать три года. Участок земли, отведенный для почивших католиков, был огорожен ажурной железной решеткой. Большая часть ее острых наконечников покрылась ржавчиной, а многих и вовсе не было, но кто будет обращать на это внимание?
   Многие жители города были прихожанами храма Господня на улице Мэйн и лютеранской церкви прямо за углом на Поплар. Имелись и приверженцы Римско-католической церкви, которые ходили в другую церковь, а также предпочитающие возносить молитвы в храме Всех братьев. За последними было большинство.
   С тех пор как в семидесятые годы число прихожан стало уменьшаться, службы в церкви во имя Девы Марии свелись к воскресной мессе. Священники из церкви Святой Анны из соседнего Хагерстауна по очереди служили у себя, а один из них приезжал в Эммитсборо на уроки в воскресную школу и следующую за ними мессу. В остальные дни недели здесь никого не было, кроме, конечно, Пасхи и Рождества. И безусловно, служба была во время свадеб и похорон. Церковь венчала людей и отпевала их. Независимо от того, как далеко забредали Ее дети, они возвращались, чтобы лечь в землю в тени колокольни.
   При этой мысли Кэм, которого крестили в купели, стоявшей в церкви прямо напротив высокой статуи Непорочной Девы, лучше себя не почувствовал.
   Уже наступила ночь, в меру прохладная, в меру ветреная, но небо было чистым, как бриллиант, если бриллиант может быть таким огромным. Он предпочел бы сидеть у себя на террасе с бутылкой холодного пива, разглядывая в телескоп звезды. По правде говоря, Кэм был и не против того, чтобы гнаться сейчас по темной аллее за преступником с пистолетом в руке. Адреналин в таких ситуациях зашкаливает, и осознать действительность просто не успеваешь. Сегодняшняя же прогулка по земле, под которой разлагались тела усопших, служила ему напоминанием о бренности собственного бытия.
   Тут вдруг и сова заухала, заставив помощника шерифа Бада Хьюитта, следовавшего за Кэмом, вздрогнуть от неожиданности. Бад коротко усмехнулся:
   – Жутковатое место… Правда, шериф?
   Кэм кивнул. Сейчас ему было тридцать, он всего на три года старше Бада, и выросли они на одной улице. Рафферти встречался с сестрой Хьюитта Сарой, когда заканчивал школу, и кроме того, у них было много общих воспоминаний юности, но он знал, что помощнику доставляет удовольствие называть его шерифом.
   – Днем обычно об этом не думаешь, – продолжал Бад, по-прежнему остававшийся розовощеким. Кудрявые волосы цвета соломы у помощника шерифа росли во всех направлениях сразу, хотя он постоянно мочил расческу и старался их как-то пригладить. – А вот ночью поневоле вспоминаешь все эти фильмы про вампиров.
   – Здесь нет нечистой силы, Бад. Просто мертвецы.
   – Верно, – согласился Хьюитт, но, судя по тону, ему хотелось, чтобы вместо обыкновенных патронов 38-го калибра его револьвер был заряжен серебряными пулями.
   – Это тут, шериф.
   Дорогу им показывали парень и девушка. Подростки выбрали тихое местечко – кладбище – для того, чтобы вволю пообниматься. Когда они с воплями бежали по улице, а потом стучали к нему в дверь, и тот, и другая были ужасно испуганы, но сейчас они пребывали в предвкушении чего-то очень интересного. И это предвкушение им нравилось.
   – Вот здесь…
   Семнадцатилетний парень в легкой куртке и стоптанных кроссовках остановился. В левом ухе у него блестел маленький золотой гвоздик – в городе вроде Эммитсборо сие можно было считать признаком глупости или отваги. Стоявшая рядом с ним девушка, участница группы поддержки местной бейсбольной команды, вздрогнула, но причитать не стала. Оба знали, что в понедельник станут в школе Эммитсборо звездами первой величины.
   Рафферти посветил фонариком на перевернутое надгробье. Судя по надписи на нем, это была могила Джона Роберта Харди, 1881–1882, прожившего всего год и покоившегося под землей уже больше столетия. Сейчас место его упокоения зияло пустой темной дырой.
   – Видите? Все точно так, как мы вам сказали, – парень судорожно сглотнул. – Кто-то копал…
   – Да, вижу, – Рафферти наклонился, чтобы посветить в яму.
   Там, конечно, ничего не было.
   – Думаете, это сделали грабители могил, шериф?
   Голос парня дрожал от возбуждения. Ему было стыдно за то, что он перепугался и припустился бежать, как заяц. Но как было не перепугаться после того, как они с Салли чуть не грохнулись в пустую могилу, когда валялись в траве? Он хотел, чтобы его подружка об этом поскорее забыла, поэтому продолжил со значением, очень спокойно:
   – Я читал о том, как могилы раскапывают, чтобы найти там что-нибудь ценное.
   – Не думаю, что здесь бы удалось что-либо обнаружить.
   Рафферти выпрямился. Хотя он и считал себя весьма здравомыслящим человеком, от вида открытой могилы по коже все равно бегали мурашки.
   – Отведи Салли домой, Джон. Мы сами этим займемся.
   Салли смотрела на шерифа громадными глазами. Она втайне была влюблена в Рафферти. Девушка слышала, как ее мама сплетничала о Кэме с соседкой. Судя по их разговорам, молодость у него была бурной. Пока Кэм не надел форму полицейского, он носил кожаную куртку, ездил как бешеный на мотоцикле и в драке из-за девчонки чуть не вдребезги разнес бар Клайда.
   Впрочем, на мотоцикле Рафферти быстро ездит и сейчас и, уж наверное, сам может завестись не хуже мотоцикла, если захочет. Он такой высокий и сложен отлично… Они выдернули шерифа из дома, и Кэм был не в этой глупой форме, как Бад Хьюитт, а как человек, в джинсах и хлопковой рубашке, рукава которой подвернул до локтей. Черные, как смоль, волосы доставали до воротника. И лицо у него такое значительное, вон какие интересные скулы… Словом, сердце Салли трепетало. А глаза у него какие! Голубые и немного задумчивые. Надо его о чем-нибудь спросить.
   – Вы сообщите в ФБР? – наконец додумалась девушка.
   – Мы с ними посоветуемся.
   «Она несовершеннолетняя. Семнадцать лет, – напомнил Кэм сам себе и тут же добавил: – Нет-нет-нет, спасибо».
   – В следующий раз, когда решите уединиться, поищите более подходящее место. В нашем городе такие есть, – это шериф Эммитсборо сказал вслух.
   Салли вспыхнула.
   – Мы всего лишь разговаривали!
   «Рассказывай сказки».
   – Даже если так, говорите где-нибудь еще, а не на кладбище. Идите домой, ребята.
   Рафферти смотрел, как они идут среди надгробных камней. Прижались друг к другу и уже возбужденно перешептываются. Вдруг Салли взвизгнула и тут же взглянула через плечо на Кэма.
   «Дети, – подумал он, вздрогнув, когда порыв ветра ударил по крыше старой церкви и непрочная кровля отозвалась стуком черепицы. – Ничего пока не знают о жизни».
   – Нам понадобятся снимки, Бад. Их нужно будет сделать прямо сейчас, а потом еще раз утром. Огородим это место веревкой и поставим пару табличек. Бьюсь об заклад, что уже на рассвете все в городе будут знать о том, что произошло.
   – Не могу понять, откуда могут взяться грабители могил в Эммитсборо?
   Хьюитт прищурился. Лучше бы, конечно, что-нибудь не на кладбище, но, с другой стороны, это было самое интересное происшествие с тех пор, как Билли Рирдон взял без разрешения машину своего отца и уехал развлекаться за город с пышногрудой блондинкой на сиденье рядом и ящиком пива в багажнике.
   – Или это просто вандалы? Может быть, у нынешней молодежи плохо с чувством юмора?
   – Очень похоже, – пробормотал Рафферти и, когда Бад пошел к патрульной машине за фотоаппаратом, снова присел у могилы.
   Все это не было похоже на действия вандалов. Где надписи краской, разбитая надгробная плита?
   Яма на месте могилы выкопана аккуратно. И осквернено лишь одно место на кладбище.
   И куда, черт побери, делась земля? Вокруг ямы ее не было. Значит, увезли. Ради всего святого, кому могли понадобиться две тачки земли из старой могилы?
   Снова послышался крик совы, а затем появилась и сама птица – расправила крылья и стала парить над кладбищем. Кэм вздрогнул, когда тень коснулась его спины.

   На следующий день была суббота, и шериф Рафферти прямо с утра поехал в кафе «У Марты». Это было место, куда традиционно заходили пообщаться жители Эммитсборо. С тех пор, как Кэм вернулся в родной город и стал шерифом, и у него вошло в привычку проводить утро субботы здесь, за кофе и куском пирога.
   Работа редко мешала исполнению этого ритуала. Обычно он коротал тут время до полудня, когда начинался ланч. Кэм болтал с официантками и завсегдатаями, слушал музыкальный аппарат, стоящий в углу, просматривал заголовки местных газет и внимательно читал новости спорта. В зале витал запах жареных сосисок и бекона, слышался звон посуды, из-за столиков доносилось ворчание стариков, судачивших о политике.
   В Эммитсборо, штат Мэриленд, жизнь шла размеренно и спокойно. Может быть, поэтому он сюда и вернулся.
   …В городе с населением в две тысячи человек, включая отдаленные фермы и дома, в парке рядом с главной площадью ежедневно поднимали государственный флаг, и он гордо развевался на флагштоке до самого захода солнца.
   Основанный в 1782 году Самюэлем Кью Эммитом и названный в его честь городок располагался в долине и был окружен холмами, которые переходили в горы. С трех сторон Эммитсборо окружали поля клевера, люцерны и кукурузы. С четвертой стороны располагался Допперовский лес, названный так потому, что примыкал к ферме Допперов. Лес был дремучий и занимал площадь больше двухсот акров [6 - Около 100 гектаров.]. Морозным ноябрьским днем 1958 года старший сын Джерома Доппера Дон вместо того, чтобы пойти в школу, направился в этот лес, прихватив ружье 30-го калибра. Дон надеялся повстречать там оленя с ветвистыми рогами.
   Дона нашли вечером на берегу ручья. Полголовы оказалось снесено напрочь. Можно было предположить, что молодой Доппер поскользнулся на камнях у ручья, ружье случайно выстрелило, и Дон встретился не с оленем, а с теми, кто обретается в вечном царстве.
   С тех пор дети и пугали друг друга у костра историями о безголовом призраке Доппера, вечно охотящегося в лесу, названном именем его семьи.
   Ручей, где произошло несчастье, с большим основанием можно было назвать небольшой речушкой. Он разрезал надвое южное пастбище Допперов, прорубал себе дорогу сквозь лес, где так неудачно поскользнулся Дон, и устремлялся в город. После хорошего дождя ручей шумно бурлил под каменным мостом – одной из достопримечательностей Эммитсборо.
   В полумиле от города он расширялся, вырезая грубую окружность в толще гор. Вода там двигалась спокойно и медленно, позволяя солнечному свету сколько угодно играть на ней сквозь летнюю листву. Рыбак мог найти себе удобное место на берегу, забросить спиннинг и, если ему улыбалась удача, вернуться домой с форелью на ужин.
   За рыболовной запрудой земля начинала холмом подниматься вверх. Там была вторая заводь, поглубже, и на берегу известняковая каменоломня, где Кэм совсем еще мальчишкой два года работал летом. Труд был тяжелый, и, чтобы немного расслабиться, ребята ныряли со скалы в свинцовую, неподвижную воду. После того, как трое в одно лето утонули, каменоломню обнесли высоким забором, но мальчишки по-прежнему продолжали купаться здесь.
   Эммитсборо находился довольно далеко от федеральной трассы, а на местных шоссе особого движения никогда не было. До Вашингтона отсюда было два часа езды, так что их тихая обитель никогда не считалась пригородом столицы. Перемен тут происходило немного, и случались они нечасто, что вполне устраивало жителей.
   Впрочем, в городе было четыре церкви, а разве этого мало? И магазин скобяных товаров был, и несколько комиссионных магазинов, и лавка винтажных товаров, и даже отделение Американского легиона [7 - Организация ветеранов войны в США, созданная в 1919 году.]. Был и рынок, которым уже четвертое поколение владела одна семья, и станция технического обслуживания автомобилей, сменившая стольких хозяев, что Кэм не взялся бы их сосчитать. Отделение главной библиотеки штата располагалось на площади и работало два дня в неделю и утром в субботу. Конечно, имелась в Эммитсборо и власть – мэр и городской совет, шериф и два его помощника.
   Деревьев и газонов здесь тоже хватало, и, если прогуливаться по городу летом, скорее можно было почувствовать запах свежей листвы и только что скошенной травы, чем выхлопных газов. Люди с удовольствием обустраивали лужайки перед своими домами, и внутренние дворики могли посоперничать, где цветник лучше.
   С приходом осени Эммитсборо расцветал всеми ее красками, а зимой напоминал открытку с картинкой «Жизнь прекрасна». Снег здесь лежал девственно белый, а рождественские огоньки казались особенно веселыми.
   С точки зрения полицейского, это была не жизнь, а рай на земле. Редкое происшествие вроде разбитого мальчишками окна, раз в три дня нарушение правил дорожного движения и раз в неделю ссора одного пьяного с другим выпившим либо семейная свара. За те годы, что он снова жил в родном городе, Кэму Рафферти единожды пришлось пресечь нападение с нанесением увечий, несколько эпизодов мелкого воровства и намеренной порчи имущества. Конечно, бывали драки в барах и случаи управления машиной в нетрезвом состоянии, куда же без них.
   Этого не хватило бы и на одну ночь работы в Вашингтоне, где Рафферти служил в полиции больше семи лет. Когда Кэм принял решение вернуться в Эммитсборо, коллеги говорили ему, что через полгода он завоет от скуки и вернется. У него была отличная профессиональная репутация – Кэм мог сохранять ледяное спокойствие в любой ситуации, а когда был в патруле на улице, умел справиться и с наркоманами, и теми, кто поставлял им товар.
   Рафферти нравилось чувство опасности, он, что называется, с удовольствием ходил по лезвию ножа. Скоро Кэм стал детективом – мечта, которую он лелеял с того самого дня, как поступил в полицейскую академию, сбылась. Тем не менее он продолжал выезжать и на патрулирование – на улицах Вашингтона ему было знакомо все, он знал, что делать в любой ситуации.
   Но однажды, когда летним днем они с напарником преследовали торговца наркотиками, все изменилось…
   – Кэмерон? – на плечо Кэма легла чья-то рука, и поток воспоминаний оборвался.
   Рядом с ним стоял мэр Эммитсборо.
   – Доброе утро, мистер Атертон.
   – Доброе утро. Не возражаете, если я присоединюсь к вам? – Джеймс Атертон приветливо улыбнулся и сел за столик Кэма.
   Рафферти помнил его с тех пор, как первый раз увидел еще мальчиком. И сейчас Атертон все такой же, похожий на подъемный кран, – длинная шея, длинные руки, длинные ноги. И конечно, все те же веснушки, песочные волосы, бледно-голубые глаза.
   В кармане спортивной куртки мэра виднелась автоматическая ручка. В другом кармане были очки в тонкой оправе. Он часто носил спортивные куртки и черные ботинки. Кэм не мог вспомнить Атертона в кроссовках, джинсах или шортах. Сейчас ему пятьдесят два года, он преподает в школе и трудится во славу города. Работа в мэрии Эммитсборо едва ли могла занять все время, а бездельничать этот человек не умел. Так было и тогда, когда Кэм сам ходил в эту школу. Такое положение дел полностью устраивало и Атертона, и жителей города.
   – Хотите кофе? – предложил Рафферти и кивком подозвал официантку, хотя она уже и сама шла к ним.
   – Спасибо, Элис, – поблагодарил Атертон, когда она через минуту поставила перед ним чашку кофе.
   – Принести вам чего-нибудь на завтрак, сэр?
   – Спасибо, я уже завтракал, но… – Атертон взглянул на десертную тарелку шерифа. – Пироги есть?
   – Да.
   Он слегка вздохнул, добавляя в кофе сливки и две полные ложки сахара.
   – Едва ли у вас остался яблочный… Знаете, такой, посыпанный корицей?
   – Один кусочек имеется. На нем стоит ваше имя, сэр, – Элис улыбнулась и отправилась за пирогом.
   – Нет сил отказаться, – сказал Атертон, сделав первый глоток. – Скажу вам по секрету, моя жена беспокоится, что я ем как лошадь, но совсем не поправляюсь.
   – Как поживает миссис Атертон?
   – Спасибо, хорошо. Сегодня Минни устраивает благотворительный базар в школе, чтобы собрать деньги на новую форму для оркестра.
   Элис поставила перед ним тарелку, на которой красовался кусок пирога. Того самого, посыпанного корицей. Правда, подписан он не был.
   Атертон расстелил на коленях салфетку. Аккуратность их мэра вошла в городе в поговорку. Она неизменна во всем, как то, что солнце встает на востоке.
   – Я слышал, у нас прошлой ночью было необычное происшествие?
   – Необычное не то слово, сэр. Происшествие отвратительное. – У Рафферти до сих пор стояла перед глазами темная зияющая могила. Он отхлебнул остывший кофе. – Мы все вчера сфотографировали и оградили. Утром я заехал туда еще раз, чтобы осмотреть место при дневном свете. Земля вокруг ямы твердая, сухая, а той, что выкопали, нет вовсе. Никаких следов. Все чисто, как в операционной.
   – Может, мальчишки слишком рано начали проказничать, готовясь к Хэллоуину?
   – Я сначала тоже так подумал, хотя проказа уж очень дурацкая, – кивнул Кэм. – И все-таки не похоже. Ребята не были бы так аккуратны.
   – Все это весьма неприятно, Кэм, – Атертон ел свой пирог, откусывая маленькие кусочки. – В таком городе, как наш, подобных происшествий быть не должно. Хорошо, конечно, что это старая могила и родственников, чувства которых это могло бы задеть, нет. – Мэр вытер пальцы о салфетку и взял чашку. – Безусловно, через несколько дней разговоры прекратятся, и люди все забудут. Но мне бы не хотелось, чтобы неприятности продолжались. – Он улыбнулся так же, как улыбался в школе, когда отстающему ученику удавалось хорошо ответить и ему можно было поставить высший балл. – Я уверен, что вы во всем этом разберетесь, Кэмерон. Дайте мне знать, если я могу чем-нибудь помочь.
   – Хорошо.
   Атертон вытащил бумажник, достал из него две новенькие долларовые купюры и положил их под опустевшую тарелку.
   – Всего доброго. Мне нужно зайти на базар к Минни.
   Мэр вышел на улицу, обменялся приветствиями с несколькими прохожими и пошел к школе. Через несколько минут Рафферти тоже покинул кафе «У Марты».
   Остаток дня он провел дома, а перед заходом солнца решил еще раз сходить на кладбище и провел там около получаса. Ничего нового увидеть или узнать шерифу Эммитсборо в этот вечер не удалось.

   Карли Джеймисон было пятнадцать лет, и она ненавидела весь мир. Первым объектом ее ненависти были родители. Они не понимают, что значит быть молодой в наше время. Они такие скучные! Вот пусть и живут в дурацком доме, который построили в дурацком городе Харрисбург, дурацкий штат Пенсильвания!
   «Старички Мардж и Фред», – подумала Карли, фыркнув, и поправила рюкзак.
   Она шагала задом наперед, небрежно выставив руку с поднятым вверх большим пальцем, вдоль обочины южного шоссе номер 15.
   «Почему ты не носишь такие вещи, как твоя сестра?» «Почему не получаешь такие хорошие оценки, как твоя сестра?» «Почему не убираешься в своей комнате, как твоя сестра?»
   К черту! К черту! К черту!
   Сестра была вторым объектом ненависти Карли. Идеальная Дженнифер, святоша с правильным отношением к жизни и в детской одежде. В школе Дженнифер была отличницей, а сейчас училась в дурацком Гарварде на дурацкую стипендию своей дурацкой медицине.
   Высокие кроссовки Карли хрустели по гравию, а она шла и словно видела себя со стороны – светлые волосы треплет ветер, голубые глаза устремлены вдаль, на губах загадочная улыбка. У сестры тоже светлые волосы, голубые глаза и загадочная улыбка, но она кукла, а не человек.
   – Привет, меня зовут Дженнифер, – скажет кукла, стоит дернуть ее за веревочку. – Я идеал. Я делаю все, что мне говорят, и делаю это отлично.
   Затем Карли представила, как она сбрасывает куклу с высокого здания и видит, как та разбивается об асфальт.
   Черт! Она не хочет быть такой, как Дженнифер. Порывшись в кармане облегающих джинсов, девушка достала смятую пачку «Мальборо».
   «Последняя сигарета», – отметила она машинально.
   Ну что же, у нее есть с собой сто пятьдесят долларов, и где-нибудь по дороге должен быть магазин.
   Карли прикурила от пластмассовой красной зажигалки – она обожала красный цвет, запихнула свое огниво обратно в карман и беззаботно отбросила в сторону пустую пачку. На проносившиеся мимо нее машины девушка смотрела равнодушно. Пока ей везло с попутками, но поскольку день выдался безоблачный и не очень жаркий, она была не прочь пройтись.
   Она будет добираться на попутных машинах до самой Флориды, куда родители категорически запретили ей поехать на каникулы. Карли еще маленькая для таких поездок. Удивительно, но она всегда для чего угодно была или слишком маленькая, или слишком большая.
   «Бог ты мой, ну что они понимают!» – подумала девушка, качая головой так яростно, что три сережки в ее левом ухе затряслись.
   На Карли были красная майка с изображением группы «Бон Джови» во всю грудь и легкая куртка, почти полностью покрытая значками и булавками. Узкие джинсы разрезаны на коленях. На одной руке звенел десяток тонких браслетов, на второй красовались две пары часов.
   Она была высокой девушкой с хорошей фигурой. Карли гордилась своим телом. Ей нравилось носить вещи, подчеркивающие формы, а у родителей такая манера одеваться вызывала негодование. Карли это доставляло удовольствие, а в особенности ее радовало то, что Дженнифер была плоскогрудой. Девушка расценивала как победу то, что ей удалось хоть в чем-то обойти сестру, пусть это был всего лишь размер груди.
   Родители считали, что младшая дочь уже давно потеряла девственность, и полагали, что недалеко то время, когда она придет к ним и скажет: «Я беременна…»
   «Потеряла девственность», – повторила про себя Карли и фыркнула. Именно так родители и выражались, чтобы подчеркунуть: им все известно.
   На самом деле она еще ничего не потеряла. Просто не была к этому готова. Может быть, добравшись до Флориды, и передумает.
   Повернувшись, чтобы какое-то время идти нормально, Карли надела темные очки. К сожалению, с диоптриями.
   Третьим объектом ее ненависти была близорукость, поэтому она соглашалась носить очки только с затемненными стеклами. Она по рассеянности где-то оставила две пары контактных линз, и третьи родители купить ей не согласились.
   «Ну и ладно! Сама куплю», – подумала Карли.
   Она найдет работу во Флориде и больше никогда в жизни не вернется в дурацкую Пенсильванию. Она купит себе самые дорогие линзы и еще много-много всего, тоже самого дорогого. Интересно, они уже начали ее искать? Наверное, нет. А может быть, и вообще не будут этого делать. У них есть Дженнифер. На глаза Карли навернулись слезы. Неважно. Пусть они все катятся к черту.
   К черту! К черту! К черту!
   И в школе ее замучили историей Соединенных Штатов. Какое ей дело до того, когда старые олухи подписали Декларацию независимости? Она подпишет собственную декларацию независимости. Ей больше не придется сидеть на уроках и слушать нотации о том, что надо убрать комнату, или делать тише музыку, или не краситься так ярко.
   – Что с тобой происходит, Карли? – всегда спрашивала мать. – Почему ты так себя ведешь? Мы с отцом тебя не понимаем.
   Естественно, не понимают. Ее никто не понимает.
   Карли снова развернулась и подняла большой палец. Но радости у девушки поубавилось. Она была в пути уже четыре часа, и сейчас решительный протест сменялся жалостью к себе. Когда мимо прогрохотал трактор с прицепом, разбрасывая из-под огромных колес комья грязи, Карли на минуту засомневалась в правильности своего решения отправиться во Флориду и чуть было не повернула обратно к дому.
   «Нет уж! К черту!» – девушка тут же распрямила ссутулившиеся плечи.
   Она не вернется. Пусть родители ее ищут. Ей так хотелось, чтобы они ее искали…
   Вздохнув, Карли сошла с гравия на откос, где была тень, и села там. За забором из ржавой сетки паслись коровы. В ее рюкзаке вместе с бумажником, бикини, ярко-розовыми шортами и еще одной майкой было две шоколадки. Она съела обе, облизывая пальцы и разглядывая уставившихся на нее коров.
   Девушка пожалела, что не догадалась положить в рюкзак пару банок колы. Как только увидит магазин, она тут же ее купит. И еще «Мальборо». Взглянув на часы, Карли увидела, что уже перевалило за полдень. В школьном буфете сейчас будет шумно. Ей было интересно, что подумают другие ребята, когда узнают, что она добралась на попутках до самой Флориды. Все позеленеют. Это, наверное, самое клевое из того, что она когда-либо делала.
   Надев рюкзак, Карли снова вышла на обочину и подняла руку.
   Боже, она умирает от жажды. И так хочется курить! На глаза девушке попался дорожный знак: «Эммитсборо, 8 миль». Какое дурацкое название, но, если в этом городишке продают кока-колу и «Мальборо», ей туда.
   Меньше чем через десять минут рядом с ней остановился грузовичок. Карли очень обрадовалась и, зазвенев браслетами и сережками, поспешила к пассажирской двери. Мужчина, сидевший за рулем, напоминал фермера. У него были широкие ладони, толстые пальцы, а на голове бейсбольная кепка с рекламой магазина сельскохозяйственных товаров. В машине приятно пахло сеном.
   – Спасибо! – она села в кабину.
   – Куда едешь?
   – На юг, – улыбнулась Карли. – Во Флориду.
   – Далекий путь, – он мельком посмотрел на рюкзачок своей пассажирки и нажал педаль газа.
   – Да, – девушка пожала плечами. – Ну и что?
   – У тебя там родственники?
   – Нет. Просто еду во Флориду, – она сказала это с вызовом, но мужчина улыбнулся.
   – Я знаю, как это бывает. Я тебя смогу отвезти только до семидесятого шоссе, но мне надо будет заехать в одно место.
   – Ладно.
   Довольная собой, Карли откинулась на сиденье.

   В глубине леса ночью негромно прозвенел колокол. Луна светила ярко. Она освещала хор из тринадцати человек. Они пели. Это были звон и песня смерти.
   Та, что сегодня лежала на доске, символизировавшей алтарь, извивалась в конвульсиях. В глазах у нее все плыло, поскольку очки с девушки сняли, да еще сделали какой-то укол. Казалось, что сознание то приходит, то снова пропадает. Как на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз… Но даже это уплывающее сознание было пронизано леденящим ужасом.
   Она чувствовала, что обнажена, что ее ноги широко раздвинуты, а руки так же широко раскинуты в стороны. Она привязана к какой-то доске… Что происходит?.. Где она?..
   «Я села в грузовик, – вспоминала несчастная. – За рулем был мужчина. Фермер. Разве не так? Мы заехали к нему на ферму».
   В этом она была почти уверена. Затем он схватил ее за плечи. Она сопротивлялась, но он был сильный, очень сильный. Потом он ее чем-то ударил.
   Опять все расплывается. Темно… Она привязана к какой-то доске. Давно она тут? Несколько часов?.. Несколько дней?.. Какие-то люди… Говорят шепотом… Снова укол…
   Она где-то в лесу. Ночь… На небе луна и звезды. Пахнет дымом. Звонит колокол. Слышится пение. Слова разобрать невозможно. Наверное, это чужой язык.
   Она всхлипнула, повернула голову и увидела фигуры в черных плащах. Головы у них были звериные, как в фильмах ужасов. Или это сон?
   «Это сон», – повторила она теперь вслух, и глаза обожгло слезами.
   Она проснется. Вот-вот войдет мама, разбудит ее, скажет, что пора собираться в школу, и этот кошмар исчезнет.
   Это наверняка сон. Она же знает, что чудовищ с человеческими фигурами и звериными головами не бывает. Такие монстры существуют только в фильмах, вроде того, что они с Шерри Мюррэй взяли напрокат и смотрели, когда она ночевала у подруги.
   Чудовище с козлиной головой поставило ей на грудь какую-то чашу. Она удивилась, что во сне чувствует холод металла на теле. Разве можно что-то чувствовать, когда спишь и видишь сон?
   Чудовище подняло руку и стало что-то говорить. Она не понимала ни слова. Теперь ей между ног поставили свечу.
   Она начала отчаянно кричать, испугавшись, что это не сон. Все по-прежнему было видно то четко, то расплывчато, и казалось, что звуки доносятся издалека. Слышались и крики, и стенания, и причитания… Эти звери издавали человеческие звуки…
   Она дернулась, и чаша слетела с груди. То, что было в этом сосуде, разлилось по ее телу. Пахло кровью. Она опять закричала. Чудище с головой козла рисовало на ней какие-то знаки красной жидкостью. Она видела блеск его глаз в прорезях маски. А руки были человеческие, и сейчас они делали с ней то, что, как предупреждала мама, может случиться, если ездить на попутных машинах…
   Стыд не мог заглушить даже страх, который, казалось, не оставил в сознании места другим чувствам.
   Чудовища сбросили свои черные одеяния и теперь стояли обнаженными. Это были мужчины в масках. Мужчины с головами козлов, волков и ящериц. И все готовы были броситься на нее…
   Она поняла, что сейчас ее изнасилуют. И тут же козломордый грубо вошел в нее. Она страшно закричала. Крик отозвался эхом среди деревьев и затих.
   Один насиловал ее, двое сосали покрытую кровью грудь, а остальные, кто мог дотянуться, шарили по ее телу. Этих рук, что мяли и тискали ее, было так много… Она попыталась отклонить голову, увидев перед своим лицом огромный член, но через секунду он уже был у нее во рту… Страшно завывая, все эти звери ждали своей очереди… Тот, что был в маске козла, извиваясь, оплодотворял ее, и, едва он встал, его место занял другой – на нем была личина волка.
   Это продолжалось бесконечно долго… Они были безумны… Рычали во время того, как каждый по очереди насиловал ее, причем все громче, в то время как ее крики перешли во всхлипывания, а всхлипывания в затихающие стоны.
   Наконец сознание совсем покинуло несчастную – спряталось куда-то туда, где еще можно было укрыться от всего этого ужаса. И она не увидела нож, занесенный над собой.

3

   Галерея была битком набита. Через час после открытия выставки Клер Кимболл посетители наводнили просторное помещение.
   «И не просто посетители, – думала Клер, потягивая шампанское, – а настоящие знатоки».
   Все указывало на то, что Жан-Поль и Анжи могут быть довольны. Представители мира искусства, театра, кино, самые талантливые и знаменитые. И люди из деловых кругов. Все пришли посмотреть, обсудить и, возможно, что-то купить. Шампанское и канапе шли на ура.
   Повсюду сновали репортеры. Программа новостей прислала корреспондента и оператора, которые прямо сейчас вели репортаж на фоне работы Клер из железа и бронзы под названием «Возвращение власти». Они назвали ее противоречивой и говорили о явном феминизме автора. Еще бы! Три нагие женщины, вооруженные копьем, луком и пикой, стояли вокруг коленопреклоненного мужчины.
   Для самой Клер это было всего лишь выражение собственных переживаний после развода. Тогда она металась в поисках оружия, чтобы отомстить, правда, неизвестно кому, но так его и не нашла. И слава богу!
   Представители журнала «Музеи и искусство» обсуждали небольшую работу из меди, перебрасываясь словами «эзотерическая», «стратифицированная» и другими, которые мало кто понимал.
   Большего успеха и желать было нельзя.
   Тогда почему же она так расстроена?
   Цель ведь достигнута.
   Клер улыбалась и болтала до тех пор, пока не поняла, что сейчас ее лицо просто треснет, как мрамор, имеющий внутренний изъян.
   Она даже надела выбранный Анжи костюм. Узкая черная юбка, настолько тесная, что ей пришлось ходить, как несчастным китаянкам, которым в Средние века бинтовали ноги, чтобы ступни не росли, и блуза, тоже черная, с глубоким вырезом в виде буквы Y на спине. Клер добавила к этому наряду немного грубых медных украшений собственного изготовления. Волосы она просто распустила.
   Молодая женщина понимала, что выглядит стильно и сексуально, но сейчас ее это нисколько не занимало.
   Она переживала странные ощущения. Наверное, так чувствовала себя Элли, когда ее жилище приземлилось посреди Изумрудного города. И так же, как Элли, Клер снедало непреодолимое желание вернуться домой. Не на Манхэттен, а именно домой.
   Она старалась избавиться от этого чувства. Взяла еще один бокал шампанского и сказала себе, что это воплощение мечты всей ее жизни. Она много работала, чтобы выставка состоялась, также как Анжи и Жан-Поль много работали, чтобы помочь ей в этом. Они потратили уйму денег.
   Галерея супругов Ле Бо была элегантной – идеальная декорация для красивых нарядных людей, пришедших сюда сегодня. И удобная – на второй, а затем на третий этаж можно подняться по эскалатору. Все было открытым, изогнутым, воздушным. С высокого потолка свисали две хрустальные люстры в стиле модерн. Местное освещение поставлено прекрасно – каждая ее работа видна так, как надо. Женщины в бриллиантах тоже видны очень хорошо.
   Вся галерея благоухала дорогими запахами, – духи, сигары – соперничавшими друг с другом до тех пор, пока все не смешалось в один необыкновенный аромат. Аромат богатства.
   – Какой успех, дорогая!
   К ней подошла Тина Янгерс, искусствовед, которую Клер давно знала и так же давно не выносила. Зеленоглазая Тина с тонкими светлыми волосами напоминала маленькую фею. Ей было пятьдесят, но мастерство пластических хирургов позволило миссис Янгерс остаться в группе «сорок, и ни одного года больше».
   На Тине было что-то блеклое, доходившее до лодыжек, видимо, безумно дорогое. Духи из последней коллекции модного дома, очень пряные, тяжелые.
   «Вполне подходящий для нее запах», – подумала Клер, поскольку назвать доброжелательными можно было немногие статьи Тины. Она могла одним абзацем раздавить, как жука, достоинство художника. Ни для кого не было секретом, что так Тина зачастую поступала ради острых ощущений, которые при этом испытывала.
   Она, не дотронувшись, обозначила поцелуй на щеке Клер, затем коснулась ее руки:
   – Вы превзошли всех! Не так ли?
   Клер улыбнулась и тут же обозвала себя циничной лицемеркой.
   – Разве?
   – Не скромничайте – это скучно. Здесь всем ясно, что сейчас вы лучший скульптор. Среди женщин, конечно, – Тина рассмеялась, и оператор тут же повернул к ней камеру. – Мне приятно осознавать, что я поняла это одной из первых.
   – Спасибо за поддержку, Тина.
   – Не стоит. Я действительно поддерживаю только лучших. Если работа бездарна, я тут же скажу об этом, – миссис Янгерс хищно улыбнулась. – Так как сделала это недавно на выставке Крейга. Неинтересные работы, ни капли оригинальности. Но ваши…
   Она повела рукой в кольцах в сторону небольшой скульптуры из белого мрамора. Это была голова волка, ощерившегося зверя, но покоилась она на плечах, без сомнения, человеческих. Клер ждала, чем закончится тирада, и услышала:
   – В этом чувствуется сила.
   Она взглянула на свою скульптуру. Это была одна из ее работ-кошмаров, навеянных страшным сном. Клер вздрогнула и отвернулась.
   «Продолжай играть», – приказала она себе, затем залпом допила остатки шампанского и поставила бокал на поднос проходившего мимо официанта.
   Клер давно пыталась понять, почему шампанское и комплименты заставляют ее так напрягаться.
   – Спасибо, Тина. Анжи будет очень рада узнать ваше мнение.
   – О, я сама ей скажу, не беспокойтесь, – Тина опять прикоснулась пальцем к запястью Клер. – Мне бы хотелось поговорить с вами в более спокойной обстановке.
   – Конечно, – улыбнулась молодая женщина. – Позвоните мне.
   «Может быть, у меня к этому времени изменится номер».
   – Позвоню. Еще раз поздравляю вас, дорогая.
   Клер сделала шаг назад, намереваясь побыстрее уйти в личный кабинет Анжи, чтобы побыть в одиночестве, и неожиданно уперлась в кого-то спиной.
   – Прошу прощения, – начала она извиняться, повернувшись. – Здесь так много народа… Блэйр! – Она обняла брата. Это было первое искреннее чувство за весь вечер. – Ты пришел! Я так боялась, что не сможешь этого сделать…
   – Не смогу прийти на выставку своей сестры?
   – Спасибо!
   – О да! – Блэйр обвел взглядом галерею. – Кто что говорил?
   – Все хвалили, перебивая друг друга, – она схватила брата за руку. – Пойдем отсюда. И кто бы нас ни окликал, не останавливайся.
   – Э-э, – Блэйр показал глазами на официанта. – Там шампанское!
   – Я куплю тебе ящик.
   Оставив без внимания предоставленный в ее распоряжение лимузин, Клер потащила брата по улице. Миновав четыре дома, они зашли в кулинарию, вдохнув запах еды – мяса, маринадов, чеснока.
   – Слава тебе, Господи, – пробормотала Клер и бросилась к прилавку, чтобы посмотреть, какие есть блинчики, картофельные салаты, фаршированные яйца и копченая рыба.
   Через десять минут они сидели за столиком, накрытым дешевой клетчатой скатертью, и ели восхитительные сэндвичи – черный хлеб, грудинка и швейцарский сыр.
   – Я купил новый костюм и приехал на такси, для того чтобы оказаться в кулинарии и есть это?
   – Можем вернуться, если хочешь, – сказала Клер с набитым ртом. – Мне нужно было вырваться хотя бы на полчаса.
   – Это твоя выставка, – улыбнулся Блэйр.
   – Да. Но кого там выставляют, мои работы или меня?
   – Ладно, малышка, – откинувшись на спинку стула, он откусил еще один кусок. – В чем все-таки дело?
   Клер немного помолчала, обдумывая, что сказать брату. Она не понимала, насколько ей нужно было уйти оттуда, до тех пор, пока не увидела Блэйра. Он один такой искренний среди всего этого блеска и фальшивых улыбок…
   Брат был немного выше, чем она. Его светлые волосы с годами потемнели, стали рыжеватыми, но зачесывал он их по-прежнему просто прямо назад. Многие женщины постоянно говорили, что Блэйр Кимболл напоминает им кого-то из актеров, вспомнить бы только, кого именно… Но он выбрал другое профессиональное поприще и смог добиться на нем успехов. В свои двадцать восемь лет ее брат уже высоко стоял на журналистской лестнице – был самым молодым политическим обозревателем «Вашингтон пост».
   Клер знала, что он умный и очень собранный человек, полная ее противоположность, даром что они близнецы. В мире нет никого другого, с кем ей было легче поделиться своими самыми сокровенными мыслями.
   – Как мама?
   Теперь Блэйр пил колу – и это вместо шампанского! Он знал, что его сестра сделает еще не одну петлю, прежде чем почувствует, что готова к разговору.
   – Хорошо. Я недавно получил от нее открытку. А тебе она не написала?
   – Написала, – Клер тоже сделала глоток колы – и это после шампанского. – Кажется, они с Джерри прекрасно проводят время.
   – Похоже, что так, – Блэйр немного подался вперед и коснулся руки сестры. – Джерри ей нужен, Клер. Мама любит его. И потом, она заслужила немного счастья.
   – Я знаю, знаю, – она отодвинула тарелку. В последнее время аппетит Клер менялся так же быстро, как настроение. – Умом я это понимаю. Она много работала после смерти папы, чтобы его дело не пропало. И чтобы не сойти с ума, наверное. Я все это знаю, – повторила она, потирая лоб. – Я все знаю.
   – И…
   Клер нахмурилась:
   – Джерри хороший человек. Он мне нравится, правда. Он умный и, очевидно, любит маму. И мы уже не дети, которым кажется, что чужой мужчина пытается занять место их папы.
   – Но?..
   – Но меня не покидает чувство, что он занимает папино место, – Клер попыталась улыбнуться, но не преуспела в этой попытке. – Это все не то или не совсем то. Боже мой, Блэйр, мне кажется, все мы идем в разные стороны… Мы теперь так далеко друг от друга. Мама в Европе, ты в Вашингтоне, я здесь. Я все время думаю о том, как мы жили до того, как… потеряли папу.
   – Это было давно.
   – Я знаю, знаю, – она начала комкать салфетку. Клер не чувствовала уверенности в том, что сможет найти нужные слова. Ей зачастую было легче выражать свои эмоции в меди и мраморе. – Дело в том, что… ну, даже после того… когда нас осталось трое… – Она на мгновение закрыла глаза. – Было трудно – потрясение от случившегося, потом скандал со сделкой на землю под торговый центр… Мы были прекрасной семьей, но папа умер, и его смерть породила столько слухов… Мы крепко держались, очень крепко, и выстояли, а потом раз – и все врозь.
   – Есть телефон, Клер. И потом – от Нью-Йорка до Вашингтона час на самолете.
   – Да, конечно. Я не знаю, в чем дело, Блэйр. Все вроде бы хорошо. У меня отличная работа. Мне нравится делать то, что я делаю. Мне нравится моя жизнь. И вдруг… снова этот сон.
   – Вот оно что… – он взял у сестры скомканную салфетку, положил в пепельницу, а ладонь оставил в своей руке. – Хочешь поговорить об этом?
   – Поговорить об этом сне? – она шевельнула пальцами, но Блэйр держал крепко. Клер не обсуждала это никогда, даже с ним. – Да, все то же самое. Ужасно, когда это случается, но потом ведь проходит… Только на этот раз пока не прошло… Я работаю, но сердце не лежит к работе, и это заметно. Я все думаю о папе, и о нашем доме в Эммитсборо, и о самом городе. Ланч «У Марты» после воскресной службы. – Она сделала глубокий вдох. – Блэйр, мне кажется, я хочу домой.
   – Домой? В Эммитсборо?
   – Да. Слушай, я знаю, что сейчас у тебя очень много работы, но ты за меня не волнуйся. А мама вернется еще не скоро.
   – Да, конечно, – брат чувствовал ее напряжение, и думал, как ему быть. – Послушай меня, Клер. Эммитсборо далеко от Нью-Йорка. Я не имею в виду расстояние в милях.
   – Один раз я уже проделала это путь.
   – Оттуда сюда. Дорога обратно выглядит совсем иначе. Ты не была там уже…
   – Девять лет, – закончила фразу сама Клер. – Почти десять. Наверное, тогда было легче. Я просто поступила в колледж и уехала. Потом, когда мама переехала в Вирджинию, возвращаться стало уже незачем. – Она высвободила руку, отломила кусочек хлеба и положила его в рот, но сделала это не потому, что почувствовала голод, а потому, что испытывала потребность хоть что-то сделать.
   – Незачем, это да. Но куда вернуться было, ведь дом-то остался. Это хорошее вложение. Без закладной, налоги небольшие. Арендная плата…
   – Ты действительно веришь в то, что это единственная причина, по которой мама не продала дом? Из-за арендной платы?
   Блэйр смотрел на сестру. Ему хотелось сказать ей «да», чтобы Клер обрела спокойствие в думах о будущем, вместо того, чтобы искать его в прошлом. Его собственная рана давно затянулась, но вдруг и она неожиданно откроется? Очень бы не хотелось…
   – Нет. Там остались воспоминания, по большей части хорошие. Я уверен, что все мы помним этот дом.
   – Ты помнишь? – тихо спросила Клер.
   Их глаза встретились. В них были понимание и отзвуки общей боли.
   – Я его не забыл, если ты это имеешь в виду.
   – Или не простил?
   – Стараюсь не думать об этом, – нахмурился брат. – И мама, я уверен, тоже.
   – Я хочу поехать туда, Блэйр. Не до конца понимаю, почему, но мне нужно туда поехать.
   Он не был в этом уверен и хотел было возразить сестре, но пожал плечами и сдался:
   – Послушай, ты можешь хоть завтра поехать в Эммитсборо и жить там – сейчас дом пустой, но я не уверен, что стоит вставать на тропу воспоминаний, если тебе и без того не по себе.
   – Но ты сказал, что по большей части тамошние воспоминания хорошие. Может быть, мне пора вернуться к плохим?
   – А сама ты как думаешь? Надеешься там обрести покой?
   Клер слегка улыбнулась:
   – И да, и нет. Мне по-настоящему спокойно только тогда, когда идет работа, но, похоже, здесь я сейчас работать не смогу. Я хочу поехать туда, Блэйр. Это единственное, в чем я уверена.

   – Когда ты последний раз водила машину? – спросила Анжи.
   Клер поставила чемодан в багажник своего нового автомобиля, захлопнула его и отошла. Эта машина была произведением искусства.
   – Что? – спросила она, заметив, что подруга топнула ногой, на сей раз обутой в туфлю из змеиной кожи.
   – Я спрашиваю, когда ты последний раз водила машину?
   – Не помню. Давно. Она милая, правда? – Клер погладила капот.
   – Ну, конечно, она милашка. Там ведь пять скоростей? И разогнаться можно до ста шестидесяти миль? Ты не сидела за рулем два года, а потом пошла и купила машину с характером?
   – А ты бы хотела, чтобы я купила себе какую-нибудь старую колымагу?
   – Я бы хотела, чтобы ты обошлась без экспериментов.
   – Анжи, мы с тобой уже все обговорили.
   – Но мне по-прежнему ничего не понятно, – Анжи начинала злиться. – Ты легко можешь забыть завязать шнурки и так выйти на улицу. И как собираешься добраться на этом самолете до Мэриленда?
   – А что, я не сказала тебе об автопилоте?
   Но Анжи явно не была настроена на то, чтобы свести все к шутке. Клер обняла подругу за плечи:
   – Перестань волноваться, слышишь? Я взрослая девочка. Следующие две недели собираюсь провести в тихом городке с двумя светофорами. Самое серьезное преступление там – кража цветов детьми на клумбе у соседей.
   – Ну и что ты будешь там делать?
   – Работать.
   – Ты можешь работать здесь! Боже правый, Клер, у тебя была прекрасная пресса. Все критики, как один, пели тебе дифирамбы. Ты можешь назначать свою цену. Если тебе надо отдохнуть, поезжай в Ниццу или Монте-Карло. Чем можно заниматься в Эммитсбурге?
   – Боро. Эммитсборо. Там мир, тишина, спокойствие… А в Ницце шум, громкая музыка и толпы людей. Если серьезно, Анжи, мне нужно сменить обстановку. Все, над чем я работала в последний месяц, никуда не годится.
   – Чушь.
   – Ты моя подруга, хорошая подруга, но, кроме этого, ты хозяйка художественной галереи. Посмотри мне в глаза и повтори еще раз то, что сейчас сказала.
   Анжи открыла рот, но под пристальным взглядом Клер тут же его закрыла.
   – Ну вот видишь! Что и требовалось доказать, – вздохнула молодая женщина.
   – Если в последние несколько недель ты делала не самые лучшие работы, это только потому, что слишком торопишься. Все, что ты подготовила к выставке, было прекрасно. Тебе просто надо передохнуть.
   – Может быть. Поверь мне, торопиться в Эммитсборо сложно. И кстати, это всего лишь в пяти часах езды отсюда, – добавила она, подняв руку прежде, чем Анжи успела что-то сказать. – Вы с Жан-Полем сможете навестить меня, когда захотите.
   Анжи отступила только потому, что знала – спорить с Клер, когда она уже все решила, бесполезно.
   – Позвони.
   – Позвоню, напишу, буду семафорить флажками. А теперь скажи мне: «До свидания!»
   Анжи порылась в сознании в поисках последнего довода, но Клер просто стояла перед ней улыбаясь, в потертых джинсах, пурпурном джемпере с огромным вопросительным знаком на груди и ярко-желтых высоких ботинках. Глаза Анжи увлажнились, и она смахнула слезу рукой.
   – Черт побери! Мне будет тебя не хватать.
   – Я знаю. Мне тоже, – Клер крепко обняла подругу, вдохнув знакомый запах духов – Анжи выбрала «Шанель», когда они еще учились в художественной школе. – Ну послушай! Я ведь не вступаю в Иностранный легион. – Она открыла дверцу машины, но вдруг смущенно посмотрела на Анжи: – Я забыла наверху сумку. Не говори ни слова, – с этим предупреждением Клер захлопнула дверцу «милашки» и бросилась в дом.
   – Скорее всего, она повернет куда-нибудь не туда и приедет не в Мэриленд, а в Айдахо, – пробормотала Анжи.

   Мадам Ле Бо как в воду глядела – через пять часов Клер действительно заблудилась. Она понимала, что приехала в Пенсильванию – об этом свидетельствовали указатели. Но как она сюда попала, когда ей надо было всего-то миновать Делавер, сказать не могла. Конечно, на севере Делавер граничит с Пенсильванией, но на юге-то и на западе – с Мэрилендом! Клер решила еще раз свериться с картой и остановилась у «Макдоналдса». Там она заодно и перекусила.
   За гамбургером молодая женщина довольно точно определила, где находится, но как она туда заехала, осталось тайной. В любом случае отсюда нужно выбираться. За порцией картофеля Клер определила маршрут. Ей следовало попасть на петляющую голубую линию и двигаться до пересечения с красной, повернуть направо и ехать прямо. Конечно, она увеличила время своего путешествия на несколько часов, но торопиться некуда. Все, что ей понадобится для работы, привезут завтра на грузовике. В случае если события и дальше будут развиваться столь же загадочно, она может остановиться в мотеле и утром со свежей головой снова отправиться в путь.
   Через полтора часа по какой-то счастливой случайности Клер оказалась на шоссе номер 81, которое вело на юг. По этой дороге она когда-то ездила с отцом – тогда у него были дела в Пенсильвании, и со всей семьей тоже – у мамы имелись родственники в этом штате. Рано или поздно дорога приведет ее в Хагерстаун, а там даже с ее пространственным маразмом заблудиться будет трудно.
   Снова сидеть за рулем было очень приятно, даже несмотря на то, что «милашка» на самом деле ехала чуть ли не самостоятельно. Клер нравилось, как машина идет по дороге и проскакивает повороты. Сейчас она удивлялась тому, как можно было жить столь долго, не получая удовольствия от управления своим собственным автомобилем.
   И чем это не аналогия семейной жизни – от свадьбы до развода? Нет. Клер покачала головой и глубоко вздохнула. Об этом она думать не будет.
   Стереосистема в машине была первоклассной, и Клер включила громкость на полную мощь. Классический репертуар, может быть, и удивит «милашку», но ей придется привыкать к вкусам хозяйки. Левой ногой Клер отстукивала ритм по полу.
   Она уже чувствовала себя намного лучше, увереннее, свободнее. То, что солнце опускалось все ниже и тени становились длиннее, ее совершенно не волновало. Как бы там ни было, воздух напоен запахами весны. На обочинах повсюду цветет кизил, там и тут мелькают группки бледно-желтых нарциссов. И она возвращается домой.
   Вдруг на полпути между Карлайлом и Шиппенсбургом ее чудесная машина дернулась, помедлила и… заглохла.
   – Что за черт? – остолбенев, Клер сидела за рулем, слушая очередное адажио.
   Красную лампочку на щитке со значком бензоколонки она заметила только через пять минут.
   Последний поворот на Эммитсборо Клер проехала в начале первого ночи.
   На группу подростков на мотоциклах, которые остановились посмотреть, как она толкает «милашку», ее машина произвела такое впечатление, что парни просто взмолились о том, чтобы она оказала им честь, разрешив помочь с бензином.
   Потом Клер, конечно, почувствовала себя обязанной позволить ребятам посидеть в салоне и обсудить достоинства своей машины. Вспомнив об этом, она улыбнулась. Мальчишки были очень веселые и дружелюбные, и Клер хотелось думать, что, если бы на ее месте оказался какой-нибудь дед в помятом «форде», они бы и ему помогли. Или все-таки нет?
   В любом случае вместо пяти часов на путешествие времени ушло вдвое больше. Она устала.
   – Мы почти приехали, крошка, – обратилась молодая женщина к машине. – Скоро я рухну и на следующие десять часов отключусь.
   Проселочная дорога оказалась пустой и темной, и спасали Клер только фары. Она включила дальний свет. По обеим сторонам простирались поля, пока еще пустые. Тень от силосной башни, отсвет лунного света от алюминиевой крыши сарая… Окна машины были открыты, и до нее доносился стрекот цикад – чем не симфония природы в свете полной луны? После шума и грохота Нью-Йорка деревенская тишина казалась особенно удивительной.
   Клер рассмеялась. Безмятежность… Это называется «безмятежность». Она сделала музыку погромче.
   Прямо впереди молодая женщина увидела указатель – аккуратный щит, стоявший на обочине двухполосной сельской дороги.

//-- ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЭММИТСБОРО --//
//-- Основан в 1782 году --//

   Он стоял здесь с незапамятных времен. Может быть, все два столетия с хвостиком?
   Клер охватило волнение, которое все нарастало. Она повернула налево, проехала по каменному мосту и стала повторять изгибы дороги, ведущей в город ее детства и юности.
   Ни зажженных фонарей на улицах, ни неоновых вывесок, ни даже подростков, толпящихся на каком-нибудь углу. В свете луны и фар виднелись очертания темных зданий – крытый рынок со стеклянными витринами, один магазин, второй… «Скобяные товары Миллера» – вывеска, видно, недавно обновлялась, краска еще блестит. Жалюзи спущены. На другой стороне улицы стоял большой кирпичный дом. В окне на втором этаже горел тусклый свет.
   Дома, по большей части старые, располагались на почтительном расстоянии от дороги. Низкие каменные заборы, а тротуары, наоборот, высокие. Лужайки, цветники…
   А вот и городской парк. Клер почти явственно видела саму себя, девочку, которая шла к едва раскачивавшимся качелям. Наверное, с них кто-нибудь только что встал…
   Еще несколько домов, где светится одно-два окна, но большинство стояло темными. Иногда можно было угадать отсвет телевизора за занавеской. Машины, припаркованные у тротуара.
   «Они не заперты, – подумала Клер. – Как и двери большинства домов».
   Вот кафе «У Марты», банк, полицейский участок. Она вспомнила, как шериф Паркер, сидя на лавочке около «управления», как он называл свою контору, курил и провожал взглядом прохожих, половину из которых знал хорошо, а половину – чуть похуже.
   «Интересно, мистер Паркер все еще шериф?» – задала себе вопрос Клер.
   А что Мод Поффенбергер? Она по-прежнему стоит за прилавком на почте, продает открытки и марки и высказывает суждения по всем вопросам на свете?
   Застанет ли она стариков, как и раньше, играющими в шахматы в парке, а детей – перебегающих от карусели к качелям? Тем самым качелям…
   Или в Эммитсборо все изменилось?
   Выяснится ли утром, когда она проснется и выйдет в город, что по улицам ее детства ходят новые, незнакомые люди? Клер отбросила эту мысль и поехала медленнее, приятно пьянея от воспоминаний, как от самого лучшего, дорогого вина.
   Здесь стало больше садиков около домов, распускающихся желтых нарциссов, азалий, набирающих бутоны. А магазинов меньше – их место заняли тихие домики. Клер миновала площадь и свернула на дорожку, которую ее отец всегда держал в образцовом порядке.
   Она проехала почти весь город, не встретив ни одной движущейся машины.
   Клер выключила музыку и вышла из автомобиля. Она двигалась медленно, впитывая родные запахи. Ворота гаража открывались по старинке – механически. Интересно, знают ли вообще в Эммитсборо о дистанционном управлении? Гараж открылся с таким шумом и грохотом, что, казалось, вздрогнула не только Клер, но и ночь.
   «Как бы не перепугались соседи», – подумала молодая женщина.
   Ближайший дом располагался на другой стороне широкой улицы, отгороженный от ее старого жилища широкой живой изгородью. Она вернулась к машине и завела ее в гараж.
   Клер могла зайти в дом прямо оттуда, через дверь, которая вела в прачечную, а затем на кухню, но очень хотелось обставить свое возвращение торжественно.
   Она вышла из гаража, закрыла его и ступила на дорожку, ведущую к дому.
   Клер решила перенести постель, которую привезла с собой, и все остальные вещи потом, когда пройдется по комнатам. Она достала из сумки ключи и замерла. На нее нахлынули воспоминания, усилившиеся от запаха гиацинтов, которые были в полном цвету. Весной около их дома всегда ощущался их сладкий запах.
   Она замерла на дорожке, вымощенной каменными плитами, разглядывая в темноте дом, где прошла ее юность. Он был из камня и дерева. Деревянную часть всегда красили белой краской, по которой проводили голубую каемку. Большое крыльцо, или, как его называла мама – веранда, с широким резным козырьком… Качалка, на которой она провела так много летних вечеров, по-преждему стояла в самом углу. Папа всегда сажал около крыльца душистый табак, чтобы он подхватывал эстафету ароматов от гиацинтов. Клер казалось, что она чувствует и этот запах.
   Молодая женщина поднялась по ступеням, прошла через веранду, вставила ключ в старый медный замок и повернула его. Дверь со скрипом открылась.
   Привидений Клер не боялась. Если они здесь и есть, то наверняка настроены дружелюбно. С этой мыслью она зажгла в прихожей свет и сейчас зачарованно смотрела, как отблески лампы, висевшей под самым потолком, отсвечивают от заново окрашенных светлой краской стен и натертого мастикой дубового пола. Блэйр, который по поручению матери занимался вопросами аренды дома, уже все подготовил к приезду новых жильцов, хотя и в голове не держал, что его сестре зачем-то вздумается приехать сюда.
   Было так странно видеть дом пустым… Клер почему-то казалось, что она войдет сюда и увидит все, как было в прошлой жизни, словно просто вернулась из школы, а не явилась после длительного отсутствия, став взрослой. Симпатичный складной столик напротив стены – на нем всегда стояла зеленая стеклянная ваза с цветами по сезону. Над ним – старое зеркало в матовой медной раме. В углу вешалка. На полу около нее тонкий коврик с восточным узором.
   Сейчас прихожая была пуста. Очевидно, новые жильцы оформят ее по своему вкусу. Пока же их поджидал только одинокий паук, который сплел в углу небольшое кружево.
   Сжимая в руках сумку, она переходила из комнаты в комнату. Большая столовая. Здесь главным предметом гордости была горка, где хранилась мамина коллекция фарфоровых чашек. Гостиная, кабинет, кухня.
   Кухня отделана заново. Стены цвета слоновой кости в легкую крапинку. Пластиковый синий гарнитур, и на полу небесно-голубая плитка. Спорное решение…
   Клер снова вернулась в прихожую и остановилась около деревянной лестницы. Мама всегда натирала до блеска ее стойки и перила. Старый дуб на ощупь был гладким, как дорогой натуральный шелк.
   Она поднялась наверх и тоже включила там свет. Подошла к дверям своей комнаты, первой справа по коридору. В этой комнате она мечтала, читала и делала уроки, сюда к ней приходили друзья. И первые в жизни разочарования она пережила здесь.
   Могла ли она думать, что испытает такую боль, когда увидит комнату пустой? Как будто все, что она делала в этих стенах, ушло бесследно… Она выключила свет, но дверь оставила открытой.
   Следующей была комната Блэйра, в свое время вся завешанная постерами тех, кто являлся его кумирами – от Супермена до Джона Леннона. Напротив спальня для гостей, где была еще одна мамина коллекция – собственноручно сшитых и украшенных сатиновых подушек, которые вызывали неизменный восторг у всех ее приятельниц.
   Тут же ванная, выложенная нежно-зеленой и белой плиткой. Раковина-тюльпан, душевая кабина, хромовые крючки, вешалки, полочки.
   Клер вернулась в коридор, постояла там немного и пошла в родительскую спальню. Малышкой она любила сидеть здесь в уголке и смотреть, как мама берет в руки то удивительный флакон, то чудесную коробочку и становится все красивее и красивее. Так же интересно было наблюдать за отцом, когда он, не отрывая глаз от овального зеркала, висящего над комодом, завязывал узел на галстуке. Спальня родителей всегда, в любое время года, была заполнена ароматом глицинии. Как ни странно, Клер готова была поклясться, что он чувствуется и сейчас.
   Душу наполовину затопила тоска, но вторая ее половина по-прежнему испытывала радость. Молодая женщина прошла в следующую ванную комнату, рядом со спальней родителей, и включила воду, чтобы наконец вымыть руки и умыться с дороги.
   «Наверное, – подумала она, – мне не следовало торопиться. И вообще надо было все делать постепенно. Открывать для себя заново одну комнату в день».
   Опершись обеими руками на раковину, Клер посмотрела на себя в зеркало.
   «Слишком бледная, – отметила она, не погрешив против истины. – Синяки под глазами. Волосы спутанные».
   Конечно, выглядят они так не только из-за того, что весь день провела в машине, но и из-за того, что ленится ходить в парикмахерскую и почти всегда подстригает кончики сама. И сережка у нее лишь в одном ухе. Интересно, она ее где-то потеряла или утром отвлеклась на минуту и забыла надеть в пару к первой?
   Клер потянулась вытереть лицо рукавом, но вовремя вспомнила, что на ней замшевая куртка. Значит, нужно поискать в сумке носовой платок, но сумки с ней не было. Где-то оставила…
   – Пока все идет как обычно, – сообщила Клер своему отражению в зеркале и поежилась от звука собственного голоса, странно звучавшего в абсолютно пустом доме. – Я хочу жить здесь, – сказала она громче. – Я должна жить здесь. Но это будет не так-то легко, как мне казалось.
   Вытерлась она тыльной стороной ладони, после чего отвернулась от зеркала. Нужно сходить в гараж, взять свою постель (как хорошо, что догадалась прихватить спальный мешок!), и можно будет укладываться. Она устала, устала, устала… Утром обойдет дом заново и решит, что надо сделать для того, чтобы здесь действительно можно было жить. Ну ладно, по-жить.
   Клер стояла на площадке второго этажа, когда услышала уже знакомый ей звук. Скрипнула входная дверь.
   Ею мгновенно овладела паника. Кто это мог быть?! А сейчас ведь ночь, она одна в пустом доме, и все, что узнала на курсах самообороны, которые посещала с Анжи два года назад по настоянию подруги, забыла на следующий день после заключительного занятия.
   Схватившись руками за сердце, Клер напомнила себе, что она находится в Эммитсборо, а не в Нью-Йрке. Откуда тут взяться преступникам? Она сделала шаг вперед и тут же отступила на два назад. Теперь скрипели ступени лестницы.
   «Значит, преступники откуда-то берутся и здесь», – подумала она. Вот и в боевиках сумасшедшие и преступники всегда скрываются в маленьких провинциальных городках, а потом там начинается та-а-кое.
   Клер стояла на площадке второго этажа и дико озиралась по сторонам в надежде найти что-нибудь тяжелое. Но в доме ее юности сейчас не было даже пыли… Сердце готово было выскочить из грудной клетки, и молодая женщина больше не стала держать его руками. Она сунула их в карманы куртки. Там обнаружились три монеты, половина упаковки жвачки и ключи.
   «Ключи!» – она вспомнила, чему ее учили на курсах. Нужно засунуть ключи заостренными концами между пальцами и сжать кулак. Это оружие не чуже другого, особенно если преступник не ожидает, что жертва будет сопротивляться. Она так и сделала, причем очень быстро, и ринулась к лестнице, издав безумный крик, какого сама от себя не ожидала.
   – Боже мой!
   Кэмерон Рафферти прыгнул вниз сразу через две ступеньки. В одной руке он держал пистолет, а в другой фонарик. На него летела растрепанная рыжеволосая женщина в зеленой замшевой куртке, вытянув вперед правую руку, в которой что-то блестело. Кэм блокировал это движение, развернул ненормальную и, не удержавшись на ногах, вместе с ней повалился на пол. Шум был изрядный, особенно если учесть, что оба что-то уронили. Но не пистолет.
   – Бруно! – заорала рыжеволосая. – К нам кто-то забрался! Возьми ружье!
   Кэм сгруппировался, сунул пистолет за пояс, перевернул ее лицом вниз, заломил руки назад и сцепил оба запястья.
   – А ну-ка тихо! – теперь нужно было достать наручники. – Я сказал, тихо! Я полицейский. Черт побери, я полицейский!
   Полоумная наконец услышала. Она извернулась, чтобы заглянуть ему в лицо.
   У преступника, который посмел назвать себя полицейским, были вьющиеся темные волосы, чуть-чуть длинноватые, и вчерашняя щетина, не скрывавшая прекрасно обрисованные скулы. «Какая хорошая линия рта, – мысль была не совсем уместная, но это была мысль скульптора, – и разрез глаз тоже. Интересно, какого они цвета?» От сомнительного слуги закона исходил легкий запах пота, но Клер, очень тонко чувствовавшей запахи, он не показался неприятным. А еще этот человек был невероятно сильным.
   Не похож на ненормального или бандита. Или похож?
   Она старалась восстановить дыхание и мыслить логически, но логики во всем происходящем не было никакой.
   – Вы полицейский?
   – Еще какой полицейский!
   – Покажите значок.
   Кэм по-прежнему был озадачен. Ключи дура уронила, но ведь у нее есть зубы и ногти.
   – Значок на мне. В этом положении, вероятно, он отпечатался на вашей спине.
   При других обстоятельствах Клер, наверное, улыбнулась бы, но сейчас ей было не до смеха. Она упрямо повторила:
   – Покажите значок.
   – Хорошо. Я встану, и вы повернетесь. Медленно.
   Кэм поднялся на ноги, и она повернулась, продолжая оставаться на полу. На рубашке незнакомца действительно была металлическая звезда.
   – Ваш значок не из магазина сувениров?
   – Нет. Что еще показать? Удостоверение?
   Клер кивнула и села. Все-таки приличнее, чем валяться на полу. Он сунул два пальца в карман джинсов и вытащил оттуда «корочки». Раскрыл их и наклонился. Это действительно было удостоверение. Фотография… Имя…
   – Кэмерон Рафферти. Это вы?
   – Я. Шериф Эммитсборо.
   – О боже! – она вдруг расхохоталась. – Шериф! Ну тогда я китайский летчик.
   Рафферти остолбенел. Он поднял фонарик и посмотрел на сумасшедшую повнимательнее, тем более, что она дала ему совет:
   – Смотри получше! Да ты что на самом деле, Рафферти? Не узнаешь меня?
   – Клер? Клер Кимболл? – теперь расхохотался он. – Вот это встреча!
   – Вот уж действительно!
   Кэм протянул ей руку и помог встать.
   – Ну, добро пожаловать домой.

4

   – Как ты здесь оказался, Кэм?
   – Мне позвонили твои соседи и сказали, что слышали подозрительный шум. Вроде бы в ваш дом кто-то залез. Я и отправился ловить преступника… – он снова рассмеялся, вспомнив схватку на лестнице. – Ну как ты, Клер?
   Они сидели на ступеньках с двумя бутылками пива, которое Клер – целую упаковку – купила днем во время блужданий по Пенсильвании. Расслабившись, она повела плечами и припала к горлышку. Пиво было теплое, а ночь прохладная. Какое восхитительное сочетание!
   – Да вроде ничего, – ее взгляд опустился на значок на рубашке Кэма. В глазах молодой женщины запрыгали чертики смеха. – Шериф.
   Кэм вытянул ноги и скрестил их.
   – Насколько я понимаю, Блэйр тебе не рассказал о том, что Паркер теперь выращивает цветы, а я занимаю его место.
   – Нет, – она сделала еще глоток. – Братья никогда не рассказывают сестрам интересные новости. Такой порядок.
   – Я это запомню.
   – Ну а где Паркер выращивает цветы? Неужели здесь? Я скорее поверю в то, что он перетоптал все клумбы в городе, узнав, что следующим шерифом Эммитсборо стал ты.
   – Паркер выращивает цветы во Флориде, – Рафферти достал сигареты и предложил Клер. – Снял значок, собрал вещи и отправился на юг. Причем это произошло до того, как я сюда вернулся.
   Он щелкнул зажигалкой, и Клер прикурила.
   – Просто так взял и уехал? – удивилась молодая женщина.
   – Да. Я узнал, что место вакантно, и решил предложить свою кандидатуру.
   – Ты ведь работал в Вашингтоне?
   – Да.
   Клер оперлась плечом о перила. В ее глазах светился неподдельный интерес.
   – Ты полицейский… Кто бы мог подумать, что Дикарь – Кэм Рафферти – станет шерифом в своем родном городе?
   – Мне всегда нравилось совершать неожиданные поступки и удивлять людей, – он сделал большой глоток и посмотрел на Клер очень внимательно. – А ты хорошо выглядишь, Худышка. Очень хорошо…
   Она сморщила нос, услышав старое прозвище. Оно хотя и не было таким обидным, как другие – Жердь, Струна, – которые ей доводилось слышать в юности, напомнило о тех временах, когда первый размер лифчика был пределом ее мечтаний.
   – Почему это тебя так удивляет?
   – Сколько тебе было, когда мы виделись в последний раз? Пятнадцать, шестнадцать?
   – Около того.
   «Это произошло осенью, после того как умер папа», – вспомнила Клер.
   – Ты стала очень интересной.
   На вкус Рафферти, она все еще была худощавой, но то, что нужно, у Клер Кимболл округлилось. Перемена разительная, но ведь она осталась сестрой Блэйра, и Кэм по старой привычке продолжал над ней подшучивать.
   – Ты вроде живописью занимаешься или что-то в этом роде?
   – Что-то в этом роде. Леплю.
   И почему все думают, что художники – это только те, кто занимается живописью?
   – Да, я знаю. Ты живешь в Нью-Йорке и как-то связана с искусством. Мне Блэйр говорил. Это что-то похожее на фигуры для фонтанов?
   Она натянуто улыбнулась.
   – Я занимаюсь скульптурой.
   – Да-да, – он отхлебнул пива. – Я знал одного парня, он очень хорошо делал такие вещи. Одна фигура для фонтана у него была с рыбой наверху. С карпом, мне кажется. У карпа изо рта лилась вода прямо в чашу.
   – О, понимаю. Отличная работа.
   – Правда, отличная. Он выручил за нее кучу денег.
   – Молодец. Я не работаю с бетоном.
   Бесполезно. Клер поняла, что Рафферти, скорее всего, ничего не слышал о ее успехах.
   – Наверное, вы здесь не читаете «Пипл» и «Ньюсуик».
   – Мы читаем «Солдаты удачи». Классный журнал.
   Рафферти смотрел, как она поднесла бутылку к губам и сделала очередной глоток пива. Да, сестренка Блэйра стала хорошенькой. Кто бы мог предположить, что застенчивая тощая Клер Кимболл со временем окажется такой привлекательной женщиной?
   – Слышал, ты была замужем.
   – Была. Недолго. А ты женат?
   – Нет. Один раз подошло совсем близко к этому, но не вплотную, – он вспомнил Мэри Эллен и вздохнул. – Так что я старый холостяк.
   Кэм допил пиво и поставил бутылку на ступеньку между ними.
   – Хочешь еще?
   – Нет, спасибо. Чтобы меня задержали за вождение в нетрезвом виде собственные помощники? Как поживает миссис Кимболл?
   – Мама вышла замуж, – без выражения сказала Клер.
   – Да что ты говоришь? Когда?
   – Несколько месяцев назад. А как твои родители? У них по-прежнему ферма?
   – Большая ее часть.
   Даже сейчас Кэм не мог думать о своем отчиме, как о родном человеке. Бифф Стоуки никогда не заменял и не заменит ему отца, которого он потерял в девятилетнем возрасте. Клер смотрела вопросительно, и Рафферти пояснил:
   – У нас тут выдалось несколько не очень удачных лет, и моим пришлось продать несколько акров земли. Могло быть и хуже. Старик Хобейкер, например, продал почти все.
   Клер тоже допила пиво и поставила бутылку рядом с той, что уже разделяла их.
   – Вот как… Когда я подъезжала к городу, думала, что здесь ничего не изменилось. Наверное, я плохо пригляделась.
   – В Эммитсборо все по-прежнему. Кафе «У Марты», почта, магазинчики, Допперовский лес и сумасшедшая Энни.
   – Сумасшедшая Энни? Она все еще ходит с мешком и собирает в него все подряд?
   – Каждый день. Сейчас ей, наверное, шестьдесят, но сил на то, чтобы носиться по городу и его окрестностям, хватает.
   – Дети над ней всегда смеялись.
   – И сейчас смеются.
   – А ты катал ее на своем мотоцикле…
   – Я же говорю, мне нравится удивлять людей, – Рафферти потянулся и встал. На какое-то мгновение Клер показалась ему грустной. – Мне надо идти. С тобой тут все будет в порядке?
   – Конечно. У меня есть спальный мешок, постель, какая-то еда и еще пиво и пепси в багажнике. Пока этого достаточно, а потом я найду пару столов, кровать и все остальное.
   Он удивленно присвистнул:
   – Ты останешься здесь?
   – Да, останусь. По крайней мере на какое-то время. Вы не против, шериф?
   – Да нет. Пожалуй, я согласен, – Кэм улыбнулся. – Но я-то подумал, что ты у нас проездом или у тебя какие-то дела с новыми жильцами.
   – Ты ошибся. Жить здесь буду я.
   – Почему?
   Она нагнулась и подняла за горлышко обе бутылки.
   – На этот вопрос так сразу не ответишь. Все непросто.
   – Ну, наверное, у тебя есть на это причины, – Рафферти еще раз улыбнулся и стал спускаться по лестнице. – Спокойной ночи, Худышка.
   Она вышла на крыльцо проводить человека, с которым провела свои первые часы в родном городе, хотя встреча была очень неожиданной. Подождала, пока Кэм сел в машину и выехал на дорогу.
   «Причины у меня, конечно, есть», – пробурчала ему вслед Клер и только тут заметила, что все еще держит в руках пустые бутылки. Хорошо бы еще самой разобраться в том, что это за причины.

   К двум часам следующего дня весь город знал, что Клер Кимболл вернулась. Об этом говорили на почте, на рынке и, конечно, в кафе «У Марты». То, что она собирается жить в родительском доме, снова вызвало разговоры о жизни и смерти Джека Кимболла.
   – Джек выступал посредником, когда я покупал землю, – сказал Оскар Бруди, прихлебывая чечевичный суп, которым особенно славилась кухня «У Марты». – И сделка была честная. Элис, принеси нам попозже еще кофе!
   – У его жены были отличные ножки, – Лэс Глэдхилл мог говорить только на одну тему. – Просто отличные! Я так и не понял, с чего Джек начал пить, если у него была такая интересная жена.
   – Ну он же был ирландец! – Оскар удивленно поднял брови. – Они все рано или поздно начинают пить. У ирландцев это в крови. А дочка его вроде как художница. Наверное, тоже пьет, а то еще и наркотиками балуется.
   Бруди сокрушенно покачал головой. Он-то знал, что губит их великую страну. Ясное дело, наркотики. Наркотики, а еще гомики. Разве за это он сражался во Вьетнаме? Так что там он говорил о дочке Кимболла?
   – Когда-то она была хорошей девочкой. Правда, тощая, как рельса, но добрая, неплохая девчушка. Это она нашла Джека мертвым?
   – Она. Должно быть, страшная была сцена, – кивнул Лэс.
   – «Страшная» не то слово! – согласился Оскар, как будто присутствовал на месте трагедии, хотя знал все это только со слов других людей. – Его насквозь проткнули колья, которые Джек сам и вкопал… Прямо сквозь него прошли, представляешь? Пронзили его, как форель гарпуном. Все в крови… Не думаю, что они до конца отмыли ее с плит.
   – Вы что, другой темы для разговора не нашли? – Элис принесла мужчинам кофе и возмущенно уставилась на них.
   – Ты ведь училась с ней в школе, правда, Элис? – откинувшись на стул, Лэс достал из кармана коробку табака, листочек бумаги и стал ловко сворачивать сигарету, совсем не глядя на то, что делает, – его взор был прикован к груди Элис.
   – Да, я училась вместе с Клер и ее братом, – официантка поставила чашки на стол, забрала пустые тарелки и пошла на кухню, а мужчины опять принялись за свое.
   – У них хватило ума на то, чтобы уехать из города. Сейчас Клер, говорят, стала знаменитой. И наверное, богатой.
   – У Кимболлов всегда водились деньги, – криво улыбнулся Оскар, сдвинув на затылок потертую бейсболку с надписью «Бруди. Водопроводные работы», которую, кажется, вообще никогда не снимал. – Джек тогда очень прилично заработал на земле под этот самый торговый центр. Хотя, говорят, там не все было чисто… По слухам, он из-за этого и покончил с собой.
   – Полиция установила, что произошел несчастный случай, – к ним снова подошла Элис. – И с того времени, как все это случилось, прошло уже больше десяти лет. Людям пора забыть об этом.
   – Трудно бывает забыть, когда кто-то смог заработать большие деньги, а тебе это не удалось, – подмигнул официантке Лэс. В мечтах он уже прижал широкие бедра Элис к стойке. – Джек Кимболл быстро обтяпал дельце с продажей земли, а потом, видно, совесть замучила, вот он и покончил с собой. И все-таки интересно, как его дочка чувствует себя в доме, где ее отец вывалился из окна, спьяну там или не спьяну? Привет, Бад! – Он взмахнул своей самодельной сигаретой, которую так и не собрался прикурить, приветствуя вошедшего в кафе Хьюитта.
   Официантка повернулась к двери и посмотрела на помощника шерифа вопросительно.
   – Нет, Элис, спасибо! Нет времени, – Бад держался официально, но тем не менее кивнул обоим мужчинам. – Я вообще-то зашел по делу. Мы сегодня утром получили фотографию. – Он открыл тоненькую папку, которую держал в руках. – Эту девочку зовут Карли Джеймисон, ей пятнадцать лет, живет в Харрисбурге, но из дома сбежала. В тот день, когда это произошло, Карли видели на попутках на пятнадцатом шоссе. Ее ищут уже неделю. Теперь вот разослали фото по всему штату. Никто не встречал ее на дороге или в окрестностях нашего города?
   Оскар и Лэс посмотрели на фотографию молодой девушки и переглянулись.
   – Я что-то не припомню, – сказал через минуту Бруди, и Глэдхилл кивнул. – Я бы заметил, если бы она где-нибудь промелькнула. У нас нового человека нельзя не увидеть.
   Бад повернул фотографию так, чтобы ее было видно Элис, и официантка отрицательно покачала головой.
   – В мою смену эта девочка в кафе не заходила. Ты спроси Молли и Риву.
   – Обязательно. И снимок тоже покажу. Дайте мне знать, если кто-нибудь встретит эту девицу.
   – Конечно, – Лэс наконец раскурил свою самокрутку, сплюнул табачные крошки и облизал губы. – А как поживает твоя сестричка, Бад? Ты не замолвишь ей за меня словечко?
   – Если найду подходящее.
   Бруди расхохотался и пролил несколько капель кофе на колени. Хьюитт вышел, а Лэс опять обратил свой взор к Элис.
   – Дай-ка нам попробовать кусок лимонного пирога, – он снова подмигнул, теперь мысленно тиская официантку на кухне, – мне он очень нравится: такой плотный и сочный, прямо как женщина.

   На другом конце города Клер Кимболл пыталась переделать их старый гараж на два автомобиля в мастерскую. Она вывела «милашку» на лужайку перед домом, доела последнюю шоколадку, которая была у нее в запасе, и стала рассматривать кирпичи, принесенные из сарая. Из них она соорудит стол для обжига.
   «Вентиляция здесь достаточная, – думала Клер. – Даже, если мне захочется захлопнуть двери гаража, чтобы никто не стоял над душой и не задавал дурацкие вопросы, можно открыть окно под потолком. Оно, правда, маленькое, но воздуха хватит».
   Окошко и сейчас было открыто – Клер судила не голословно.
   Все, что ей привезли из Нью-Йорка, молодая женщина попросила пока сложить в углу. Она смотрела на металлические заготовки, инструменты и материалы и думала, что на то, чтобы все это хотя бы разобрать и разложить, ей потребуется неделя, так что лучше уж работать в привычном беспорядке.
   Впрочем, она как-то попыталась организовать это пространство. Скоро глина и камни были сложены с одной стороны гаража, а деревянные бруски – с другой. Любимым материалом Клер был металл, поэтому он и занял середину новой мастерской.
   «Единственное, чего мне не хватает, – подвела она итоги, – это хорошей музыкальной установки. Но и ее можно раздобыть».
   Удовлетворенная, Клер направилась к своей машине. Торговый центр был всего в тридцати минутах езды, а там можно купить стереосистему и есть телефон-автомат, чтобы позвонить Анжи.
   И тут она увидела нескольких женщин, которые явно двигались к ее дому.
   «Маршируют как солдаты… Неужели этот отряд идет ко мне?» – в панике подумала Клер.
   В руках у каждой была тарелка, прикрытая салфеткой. Молодая женщина стала убеждать себя в том, что это невозможно, хотя уже понимала, что сие – местный вариант встречи блудного сына. Нет, блудной дочери…
   Возглавляла отряд добрых самаритянок огромная блондинка в цветастом платье, перетянутом там, где у других была талия, широким поясом. Она держала перед собой самую большую тарелку, накрытую такой же яркой, как ее наряд, салфеткой.
   – Мы рады видеть тебя, Клер Кимболл, – расплылась в улыбке женщина. – Ты совсем не изменилась. Правда ведь, Мэри?
   – Правда. Она действительно все такая же, как была, – согласилась с толстухой сухопарая женщина в очках в стальной оправе, волосы которой отливали серебром, совсем как металл в центре импровизированной мастерской Клер.
   Молодая женщина узнала городскую библиотекаршу.
   – Здравствуйте, мисс Нигли. Приятно снова вас видеть.
   – Ты так и не вернула «Ребекку», Клер, а между тем эту книгу часто спрашивают. Думала, что я забуду? А почему ты не поздоровалась с миссис Атертон? Не узнала ее?
   У Клер чуть челюсть не отвисла. Минни Атертон, жена мэра города, прибавила за эти десять лет добрых пятьдесят фунтов [8 - Около 20 килограммов.], и ее действительно с трудом было узнать.
   – Ну что вы, мисс Нигли! Конечно, узнала. Здравствуйте, миссис Атертон! – онемевшая Клер в чумазых джинсах держала еще более измазанные руки ладонями вверх в надежде, что никто не бросится к ней с рукопожатиями.
   – Мы решили дать тебе утро на то, чтобы разобрать вещи, а потом уж нанести визит, – заговорила Минни Атертон по праву жены мэра и президента здешнего женского клуба. – Ты ведь помнишь Глэдис Финг, Линор Барлоу, Джесси Мизнер и Кэролайн Герхард?
   – А…
   – Девочка не может вспомнить всех сразу, – миссис Финч, учившая ее в начальной школе, выступила вперед и протянула Клер свою тарелку. – У тебя был очень аккуратный почерк.
   – Вы ставили в наших тетрадях цветные звездочки, – не смогла не улыбнуться Клер.
   – Когда вы этого заслуживали. Мы все испекли тебе по пирогу, а еще печенье. Куда нам все это поставить?
   – Очень мило с вашей стороны, – Клер беспомощно озиралась по сторонам. – Надо бы все это отнести на кухню, но там пока нет стола. Я еще не успела…
   Но Минни Атертон уже поднималась по ступенькам, сгорая от нетерпения увидеть, как сейчас выглядит дом Кимболлов.
   – Какой приятный цвет, – похвалила она то ли стены кухни, то ли пол. – Последние ваши жильцы были не очень общительные люди, мы с ними редко встречались. Не могу сказать, что сожалею об их отъезде. Хорошо, что ты вернулась домой, Клер. Или вы все возвращаетесь? Ставьте тарелки на подоконник, девочки! Нет, лучше в холодильник. Хорошо, что у тебя есть холодильник, как же без него. Это Блэйр позаботился или мама?
   Клер переминалась с ноги на ногу на пороге и не знала, что отвечать и отвечать ли вообще. Впрочем, миссис Атертон ответов не ждала.
   – А еще я специально для тебя сделала свое фирменное желе. Уж его-то точно нужно поставить в холодильник.
   Минни открыла дверцу и нахмурилась. Пиво, лимонад, и больше ничего…
   «Чего можно было ожидать от девчонки, привыкшей в Нью-Йорке к фастфуду?» – подумала миссис Атертон.
   «Боже мой, куда от них деваться? И о чем с ними разговаривать?» – спрашивала себя Клер, пока женщины по очереди ставили свои подношения кто на подоконник, а кто в холодильник.
   Она откашлялась и попробовала улыбнуться.
   – Простите, я еще не успела сходить в магазин. У меня нет кофе.
   «Чашек и ложек тоже нет», – это она сказала про себя, но уже готова была повторить вслух.
   – Мы пришли не на кофе, – миссис Негли улыбнулась ей в ответ, – а просто для того, чтобы поприветствовать тебя. Ты должна знать, что не будешь здесь одинока.
   «Боже, боже…»
   – Это очень мило с вашей стороны. Правда, очень мило. А я даже не могу предложить вам сесть.
   – Хочешь, мы поможем тебе разобрать вещи? – тут же предложила миссис Атертон. – Судя по размерам грузовика, который был здесь утром, у тебя должно быть очень много багажа.
   – На самом деле нет. Мне доставили материалы и инструменты для работы.
   «Это хуже, чем интервью для прессы!»
   – Я не привезла с собой никакой мебели и вещей. Все, что нужно, куплю тут. Постепенно. Впрочем, мне понадобится только самое необходимое. Я еще не решила, что именно…
   – Вся нынешняя молодежь такая, – Минни Атертон повернулась к своему отряду. – Порхают, как пташки. Что бы сказала твоя мама, узнав, что у тебя здесь нет ни своей чашки, ни подушки под голову?
   – Наверное, предложила бы сходить в магазин и купить, хотя подушка у меня есть.
   – Ну что же, устраивайся. Мы не станем тебе мешать, – миссис Финч, вероятно, почувствовала в голосе своей бывшей ученицы легкое раздражение. – Когда будет время, занеси нам тарелки. Они все подписаны – на донышке приклеена бумажка.
   И они наконец откланялись.
   – Как можно было не купить первым делом стол и стулья на кухню? – обратилась к своим подругам Минни Атертон, едва выйдя за порог. – И вы видели, в холодильнике у нее стоит пиво? Похоже, дочь пошла в отца.

   Сумасшедшая Энни всегда любила петь. За полвека, прошедшие с тех пор, как ее перестали приглашать в церковный хор, сопрано Энни мало изменилось, как и привычки. Необремененная ясным сознанием, она просто жила и пела.
   Ей нравились яркие краски и блестящие вещи. Она часто надевала три блузки, одну поверх другой, но забывала, что первый предмет одежды любого человека – трусы. Энни навешивала на запястья звеневшие в такт песням браслеты и забывала мыться. После смерти ее матери, а тому уже двенадцать лет, о ней никто не заботился, не готовил ей домашнюю еду и не следил за тем, чтобы она ее съела.
   Но Эммитсборо беспокоился о своей репутации. Каждый день кто-нибудь из женского клуба или городского совета подъезжал к ее ярко раскрашенному трейлеру, полному тараканов, чтобы передать что-нибудь съестное и посмотреть, что она еще сюда притащила со всех окрестных свалок.
   У Энни было сильное и крепкое тело, как бы восполнявшее слабость рассудка. Волосы у нее совершенно поседели, но лицо оставалось розовым, как у младенца. Наверное, благоприятно сказывалось действие свежего воздуха – Энни ежедневно, независимо от погоды, проходила несколько миль, таская за собой холщовый мешок. Ее часто можно было увидеть около кафе «У Марты», возле почты и застывшей перед той или иной витриной.
   Она прогуливалась вдоль дороги, напевая и бормоча себе под нос, осматривая землю в поисках предметов, зачем-то ей совершенно необходимых. Она обходила окрестные поля и заглядывала в лес. У Энни хватало терпения простоять час, наблюдая, как белка грызет орехи.
   Она была счастлива, и улыбка не сходила с ее лица. Сумасшедшая Энни много чего видела.
   Например, в глуби леса было одно интересное, но страшное место. Расчищенный круг, а на окружающих его деревьях вырезаны разные изображения. Там же имелась яма, из которой иногда доносился запах паленой шерсти и мяса. Первый раз она попала туда ночью. Той самой ночью, когда ее мама уехала. Тогда Энни отправилась искать мать и забрела в лес. Там она пошла на огонь и увидела такое, что даже ее неразвитый ум воспринял как кошмар. После этого она несколько недель очень плохо спала, хотя раньше засыпала в ту же минуту, как щека касалась подушки. Правда, потом детали страшных воспоминаний стерлись.
   Она запомнила лишь странные видения – это были человеческие фигуры с головами животных. Потом кто-то кричал. Но вспоминать это Энни не хотелось, так что она всегда начинала петь и думать о чем-нибудь другом – приятном.
   Ночью она туда больше не ходила, но днем подчас заглядывала. Иногда ей этого даже хотелось, словно тянуло на это место. И сегодня тоже потянуло.
   – Пойдем мы дружно все к реке! – пела она всю дорогу и продолжала голосить, когда, волоча за собой мешок, решила вступить в круг. – Прекрасной, прекрасной ре-е-е-ке!
   Энни, хихикая, поставила ногу на край круга, как перебарывающий страх ребенок. Шорох листьев отвлек ее, и она обернулась. По поляне стрелой пронесся заяц.
   – Не бойся! – крикнула она ему вдогонку. – Здесь никого нет, кроме Энни. Здесь никого нет! Здесь никого нет! – пропела она, двигаясь к середине круга. – Пришла я в сад одна, пришла, пока с роз роса не сошла-а-а!
   «Самые красивые розы были у мистера Кимболла», – подумала Энни. Он иногда срезал для нее цветок и предупреждал, чтобы она не поранила палец о шипы. Но теперь мистер Кимболл мертв. Его похоронили. Как маму.
   Охватившая ее на мгновение тоска была подлинным человеческим чувством. И очень острым. Но она быстро прошла – внимание Энни отвлек дятел.
   Потом она села на траву за пределами круга. В мешке у Энни был завернутый в вощеную бумагу сэндвич, который ей дала утром Элис. Ела она аккуратно, осторожно откусывая маленькие кусочки. При этом сумасшедшая что-то напевала, бормотала себе под нос и разбрасывала крошки – пригодятся птицам. Завершив трапезу, она ровно сложила бумагу пополам, затем еще раз пополам и убрала в мешок.
   – Не сорить, – пробормотала Энни фразу, которую часто слышала от окружающих. – Штраф пятьдесят долларов. Мы не будем тут сорить и не будем штраф платить!
   Она стала подниматься, и тут в траве что-то блеснуло. Энни протянула руку и раздвинула листья.
   – Ой! Какая штучка! Симпатичная, – она разглядывала тонкий белый браслет. – Симпатичная-я-я!
   На браслете было что-то нарисовано, похоже на буквы, но читать Энни не умела.

//-- КАРЛИ --//

   – Что упало, то уже мое. Симпатичная штучка, – радуясь находке, она нацепила браслет на запястье.

   – Эту девочку никто не видел, шериф, – Бад Хьюитт положил фотографию Карли Джеймисон на стол Кэма. – Я показал снимок всему городу. Если она прошла через Эммитсборо, то умудрилась сделать это незамеченной.
   – Хорошо, Бад.
   – В парке была драка. Я разнял придурков.
   – Молодец! – Кэм оторвался от бумаг. – Кто и что не поделил?
   – Чип Льюис и Даг Барлоу сцепились из-за какой-то девчонки. Я отправил их по домам, а предварительно дал по подзатыльнику.
   – Можно было дать по два.
   – Потом на углу меня поймала миссис Атертон.
   Рафферти поднял бровь.
   – Жаловалась на мальчишек, которые опять катаются на скейтбордах по площади. А еще она сказала, что сын Найта трещит на мотоцикле. И…
   – Я все понял, Бад.
   – Еще она мне поведала, что в город вернулась Клер Кимболл. Миссис Атертон говорит страшные вещи. Гараж у Клер забит всякой ерундой, а на кухне нет ни одной чашки.
   – У Минни сегодня было много дел.
   – Мы ведь читали о ней статью в «Пипл». Я имею в виду Клер. Она стала знаменитой.
   – Правда? – Кэм отодвинул бумаги в сторону.
   – Ну да. Она художница, что ли. Или скульптор, я не помню. В журнале была фотография одной ее работы. Такая высокая, но я не понял, что это такое, – Бад пожал плечами и тут же расхохотался. – Ты знаешь, ведь мы с Клер, можно сказать, встречались.
   – Нет. Я об этом не слышал.
   – Да, сэр. Я водил ее в кино, и все такое прочее. Это было уже после смерти ее отца, где-то через год… Ужасно, что все так получилось, – Хьюитт нахмурился и продолжил: – Наши матери дружили. Дело в том, что они были вместе в тот вечер, когда с мистером Кимболлом случилось несчастье… Полагаю, мне надо зайти к Клер. Посмотреть, как она там. Как ты думаешь?
   Кэм не успел ответить – раздался звонок.
   – Полиция. Шериф у телефона, – на том конце провода кто-то вопил без остановки, и Кэм прервал звонившего. – Кто-нибудь пострадал? Хорошо, сейчас буду. – Он положил трубку и встал из-за стола. – Сесил Фогарти врезался на своей машине в дуб в саду миссис Нигли.
   – Хочешь, я займусь этим?
   – Нет, я сам.
   «Миссис Нигли живет через один дом от Кимболлов, – подумал Рафферти уже на ходу. – Пройти мимо и не зайти будет невежливо».
   Когда Кэм подъехал, Клер только что вернулась с покупками домой. Она судорожно дергала ручку багажника своей машины, но открыла его не с первой попытки. Теперь Клер стояла около «милашки» и в ужасе смотрела на сваленные в кучу пакеты и коробки. Рафферти подошел к ней сзади:
   – Помочь?
   Она от неожиданности ударилась головой о крышку багажника.
   – Господи, неужели пугать меня днем и ночью входит в твои служебные обязанности? – она в сердцах потирала ушибленный лоб.
   – Да, – он кивнул на самую большую коробку. – Что это такое?
   – Да всякое-разное. Вещи. Я поняла, что для жизни спального мешка недостаточно. Ну бери же!
   Он взял коробку, а Клер два пакета, и оба двинулись к дому, но вдруг Кэм остановился.
   – Ты оставила ключи в машине.
   – Потом заберу.
   – Нет. Сейчас.
   Глубоко вздохнув, Клер, с трудом удерживая в руках пакеты, выполнила указание, но тут же уронила ключи в один из пакетов.
   Они прошли мимо открытого гаража, и Рафферти заглянул туда.
   Инструменты ценой в несколько сотен долларов, по его подсчетам. Дерево и камень… Металл, металл, металл…
   – Если ты все это собираешься хранить здесь, гараж нужно закрывать.
   – Слушаюсь, сэр! Ты так серьезно относишься к своей работе? – они прошли на кухню через прачечную.
   – Именно так, – он посмотрел на тарелки на подоконнике. – Куда класть коробку?
   – На пол, – она проследила за взглядом Кэма и улыбнулась: – Сегодня днем ко мне заходили с визитом. И с подношениями. – Клер приподняла с одной тарелки салфетку. – Хочешь пирог?
   – Да. А кофе у тебя есть?
   – Нет. Есть пиво и пепси-кола. Но где-то здесь должен быть кофейник, – она стала рыться в коробке, извлекая предметы, завернутые в бумагу. – По дороге в торговый центр я заехала на блошиный рынок и купила чудесную старинную вещицу. – Клер достала немного помятую посудину.
   – Я выпью пепси, – он достал бутылку из одного из пакетов, которые притащила хозяйка.
   – Ну вот! Кажется, я забыла купить стаканы! Правда, тарелки теперь у меня есть свои собственные. Вот они! – с этими словами Клер пнула второй пакет. Она откинула назад волосы, подвернула рукава и улыбнулась Кэму. – Ну а как прошел день у тебя?
   – С происшествиями. Сесил Фогарти врезался на своем «плимуте» в дуб миссис Нигли.
   – Очень интересно.
   – Она тоже так решила, – Рафферти протянул Клер бутылку пепси. – Значит, ты собираешься организовать в гараже мастерскую?
   – Да, – она сделала большой глоток, отломила кусок пирога, сдвинула тарелки и села на подоконник.
   – Это значит, что ты вернулась навсегда, Худышка?
   – Это значит, что я собираюсь работать, пока живу здесь, – она откусила пирог и зажмурилась от удовольствия. – Кэм, можно сегодня задать тебе вопрос, который я из вежливости не задала вчера?
   – Можно.
   – А зачем вернулся ты?
   – Хотел сменить обстановку, – он улыбнулся, но улыбка была натянутой.
   – Насколько я помню, ты не мог дождаться, как бы поскорее уехать из Эммитсборо.
   Он действительно уехал, как только появилась такая возможность, и ни разу не обернулся. С двумястами двадцатью семью долларами в кармане и амбициями, которым не было числа.
   – Мне было восемнадцать лет, и я хотел перемен. А зачем вернулась ты?
   Клер нахмурилась и отложила пирог.
   – Может быть, я слишком резко изменила свою жизнь. Я много думала в последнее время об Эммитсборо. О самом городе, о людях, которые здесь живут. И о нашем доме… Вот и вернулась, – Клер вдруг улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза. – А знаешь, в четырнадцать лет я была в тебя безумно влюблена.
   – Знаю, – Кэм расплылся в ответной улыбке.
   – Это Блэйр тебе рассказал? Вот мерзавец!
   – Нет, брат тебя не выдал, – он подошел к Клер вплотную и положил руки около ее бедер. – Ты все время смотрела на меня исподтишка и тратила много сил, пытаясь сделать вид, будто не смотришь. Когда я заговаривал с тобой, ты краснела. Мне это нравилось. А как ты глядела на мой мотоцикл!
   Клер сделала несколько глотков. Нужно как-то закончить этот разговор, который она так опрометчиво сама завела! Ей уже не четырнадцать лет!
   – У меня все еще есть мотоцикл.
   Теперь натянутой была ее улыбка.
   – В этом я ни минуты не сомневалась.
   – Почему бы нам не покататься в воскресенье?
   – Действительно. Почему бы нет?
   Она допила пепси и сделала легкое движение, дав Рафферти понять, что хочет встать.

5

   Вдалеке гремел гром. Снова светила луна, и тринадцать опять собрались на поляне. Пока они стояли по двое и по трое, разговаривая вполголоса, кто-то даже курил, но ритуальные свечи уже были зажжены. Воск начинал таять и стекать черными каплями. В яме разгорался огонь. Вот он начал подниматься языками вверх.
   Люди были без масок, но лица скрывали капюшоны.
   Прозвонил колокол. Голоса немедленно смолкли, сигареты погасли. Тринадцать встали в круг.
   В центр вышел верховный жрец, облаченный в такой же плащ, как все остальные, но в маске козла. Все они знали этого человека, но во время шабаша и оргии он никогда не открывал лицо. Так было всегда, и так будет всегда.
   Сегодня человеческой жертвы нет, а для того, чтобы его паства смогла удовлетворить свою похоть, верховный жрец привел двух проституток. Они уже участвовали в подобной «игре» и согласны были молчать дальше. За хорошие деньги можно было и между собой ничего не обсуждать, тем более что причуд у их клиентов хватало и при свете дня.
   Но оргия подождет.
   Для обращенных пробил час показать свою веру. Сегодня ночью двое участников шабаша, доказавшие, что они достойны, получат метку князя тьмы – сатаны. Она откроет им новый путь и свяжет навеки с другими членами братства узами, которые ничто не в силах разорвать. Даже смерть.
   Верховный жрец высоко поднял руки, и послышались слова обращения. Ветер понес его призыв в глубь леса. Снова послышались звуки колокола и пение. И снова языки пламени устремились ввысь. И снова обнаженная женщина легла на доску – алтарь их божества.
   – Наш повелитель, наш единственный учитель! Он есть все для каждого из нас! Мы приводим к нему своих братьев! Мы вобрали в себя его имя и обретаем одну плоть. Смотрите, боги земные! А мы взываем к своим богам!
   – Абаддон [9 - Разрушитель. Шумерский дьявол.]!
   – Фенриц, сын Локи [10 - Греческое название дьявола. Обычно изображался в виде волка.]!
   – Хаборим [11 - Название сатаны на иврите.]!
   Пламя в яме поднималось все выше. Глаза верховного жреца под маской, казалось, тоже горели огнем.
   – Я глашатай закона! Выступите вперед те, кто будет учить закон.
   Двое вышли в центр круга, и тут же небо прорезала молния.
   – Мы не показываем свои клыки днем. Это закон.
   Собравшиеся повторили сказанное, и прозвучал колокол.
   – Мы не рушим то, что наше. Это закон.
   И опять те же самые слова, уже нараспев. И опять удар колокола. Теперь голоса слышались с разных сторон:
   – Мы убиваем, когда нужно убить, но не в гневе. Это закон.
   – Мы поклоняемся ему!
   – Имя ему сатана!
   – Он бездна ада!
   – Аве, сатана!
   – Что его, то наше!
   – Хвала ему!
   – Он то, что мы есть!
   – Аве, сатана!
   – Мы познае́м, и то, что позна́ем, – наше. Назад пути нет, даже в смерти.
   – Здравствуйте, боги!
   – Абаддон!
   – Фенриц, сын Локи!
   – Хаборим!
   Они взывали к своим богам. И зажгли свечи. И ударили в колокол. И тут стал еще сильнее разгораться огонь.
   Их голоса слились в единую песнь, и тела жаждали стать единым целым.
   Человек в маске снова воздел руки.
   – Сбросьте плащи и опуститесь передо мной на колени! Я ваш верховный жрец, и через меня вы прикоснетесь к нашему божеству.
   Посвящаемые отбросили плащи и преклонили колени, горя желанием. Этой ночи они ждали год, чтобы получить право стать посвященными и подойти к алтарю.
   Женщина, лежащая на доске, ласкала свою грудь и облизывала губы. Верховный жрец, взяв свечу, стоявшую между ее ног, обошел вокруг двух посвящаемых, а потом встал перед ними, освещая их мужское начало. Оба фаллоса были эрегированы.
   – Ваши жезлы готовы. Вы можете вступить на дорогу, ведущую к князю тьмы. Для вас широко распахнулись ворота в его дом. Пламя этого огня и пламя внутри вас едины. Мы бьем в колокол во имя этого.
   И вновь прозвенел колокол.
   – Вы выбрали дорогу и обязаны следовать по ней. Свернуть с этого пути нельзя. Вот земля, которая приведет вас вниз – в преисподнюю, к нашему господину.
   Человек в маске козла взял серебряную чашу, в которой была «священная» земля, взятая из могилы, где столетие покоился младенец. Он зачерпнул ее ладонью, прижал к подошвам ног посвящаемых, которые теперь лежали ничком, и посыпал их головы.
   – Вас ждет наслаждение. Не райское – адское, и оно стократ сильнее. Этой ночью вы вступили в союз со всеми, кто до этого вошел в воинство нашего божества. Помните закон!
   Он подал посвящаемым флягу святой воды, в которую тоже была брошена щепоть земли с кладбища.
   – Утолите жажду! Пейте жизнь большими глотками, так, чтобы свет нашего князя засиял внутри вас.
   Мужчины по очереди выпили из фляги.
   – А теперь, братья, встаньте. Сейчас вы получите метку Люцифера.
   Посвящаемые встали. Остальные подошли ближе, чтобы помочь их держать. В свете полной луны блеснул ритуальный нож.
   – Во имя Люцифера я мечу тебя.
   Мужчина вскрикнул, когда нож слегка коснулся его гениталий. Показалась кровь, и он застонал.
   Собравшиеся вознесли хвалу своему князю.
   – Аве, сатана!
   Через минуту был помечен и второй брат. Потом обоим дали выпить вина.
   По ножу стекала кровь обоих, и верховный жрец высоко поднял лезвие, раскачиваясь и посылая благодарность князю тьмы. Послышался раскат грома, и его голос стал вторить голосу природы. Он смотрел на посвящаемых и взывал к ним:
   – Поднимите правую руку! Покажите на знак! Примите клятву.
   Экстазу сейчас не помешала бы никакая боль, но человек в маске козла напомнил о ней:
   – Вы принимаете радости и боль Люцифера. Его метка сулит вам настоящую жизнь. Вы назвали себя слугами князя тьмы. Вы сделали это добровольно – по своему желанию и выбору.
   – Мы сделали это по своему желанию и выбору, – повторили оба. – Сие была наша воля.
   Верховный жрец обозначил в воздухе над сердцами новых братьев перевернутую пентаграмму [12 - Пентаграмма считается символом черной магии, а будучи перевернутой – знаком сатаны.].
   – Да здравствует сатана.
   В круг привели жертву. На этот раз ею был черный козленок.
   Жрец взглянул на ту, что символизировала алтарь. Ноги женщины были широко раздвинуты, в руках, раскинутых в стороны, горело по черной свече, и еще одна – самая большая – была снова зажжена между ее бедер. Перерезая козленку горло, он мыслями был уже там, где мерцала эта свеча.
   Жертвенную кровь смешали с вином и выпили.
   Верховный жрец сбросил плащ, и на его груди блеснул серебряный медальон – все та же пентаграмма.
   Он взял свечу, стоявшую у женщины между ног, и передал ее одному из новообращенных – он будет следующим. Этой свече есть замена. Служитель сатаны, уже изнемогая от вожделения, схватил проститутку за грудь, и со всех сторон услышал стоны своей паствы. Им придется подождать, но насытятся все. Другая женщина уже легла на землю, и к ней устремились несколько человек. Оргия началась.

   Клер проснулась в холодном поту, тяжело дыша, вся в слезах. Она потянулась, чтобы включить лампу, но рука не могла найти кнопку. На мгновение ею овладел панический ужас, но тут молодая женщина вспомнила, где находится. Она в Эммитсборо, а лампа осталась в Нью-Йорке. Немного успокоившись, она встала, на ощупь дошла до стены и включила верхний свет.
   Кошмарный сон вернулся. Странно это или нет? Так или иначе, первый раз она увидела его именно в этой комнате, но сегодня все было хуже. Намного хуже, потому что теперь, даже проснувшись, она видела перед глазами не только призраки той ночи, но и мертвого отца, лежащего во внутреннем дворике.
   Клер надавила на глаза и прислонилась к стене. Так она стояла до тех пор, пока не исчезли оба видения. Где-то послышался крик петуха, возвещавшего о наступлении нового дня. Ну что же! С появлением солнечного света страхи исчезают, подобно снам. Молодая женщина сняла старую футболку, в которой спала, отбросила ее в сторону и пошла в душ.
   Через полчаса она уже была в мастерской. Желание начать новую работу перешло в страсть. Она творила и освобождалась от бремени ночного кошмара.
   Клер быстро плавила металл, и он на глазах приобретал нужные ей очертания. Она сразу почувствовала эмоциональный заряд этой скульптуры.
   За темными стеклами защитных очков глаза молодой женщины светились так, будто ацетиленовая горелка была подведена не к металлу, а к ним.
   Клер проработала шесть часов, ни на что не отвлекаясь, и только тогда почувствовала, как измучилась – и физически, и эмоционально. Закрыв баллон, она отложила горелку в сторону. По спине тек пот, но она не обращала на это внимания. Клер сняла перчатки, очки и шапочку и стала рассматривать то, что сделала.
   Она оглядела новую работу со всех сторон, и под одним углом, и под вторым, и под третьим. Это был странный образ – порождение ее глубочайшего, самого сокровенного кошмара. У скульптуры было тело человека, а вот голова принадлежала какому-то другому существу. И голова эта откинулась назад в победном движении.
   Клер овладело странное чувство. Глядя на свою скульптуру, она ощутила холодок страха, даже содрогнулась, и одновременно испытала гордость.
   «Хорошо получилось, – подумала она, потерев ладонью лоб. – Очень хорошо». И вдруг, сама не зная почему, расплакалась.

   Элис Крэмптон прожила в Эммитсборо всю жизнь. Она уезжала из города дважды: один раз на уик-энд в Вирджиния-Бич к Маршаллу Уикерсу, вскоре после того, как он пошел служить на флот, и еще раз в Нью-Джерси – тогда Элис неделю гостила у двоюродной сестры Шилы, которая вышла замуж. В целом это вышло девять дней. Все остальное время она провела в родном городе.
   Иногда это казалось ей немного странным, но, как правило, Элис о таких вещах не думала. Всему свое время. У нее была мечта накопить достаточно денег, чтобы уехать в какой-нибудь большой город. Там она тоже будет работать в кафе, но его посетителями станут не завсегдатаи забегаловки «У Марты», а прекрасные незнакомцы, оставляющие баснословные чаевые. А пока она разносила кофе и сэндвичи с ветчиной людям, знакомым ей всю жизнь, вообще редко дающим на чай.
   Элис была видной девушкой с широкими бедрами и грудью, которой многие могли позавидовать. Свою форму официантки она перешила так, чтобы это нравилось посетителям-мужчинам, – юбка чуть покороче, блузка чуть потеснее. Некоторые на нее действительно облизывались и даже пускали слюни, например Лэс Глэдхилл, но ущипнуть никто не пробовал: репутация у Элис была безупречная. Это мог подтвердить и Маршалл Уикерс. Она каждое воскресенье ходила в церковь и могла смотреть на Деву Марию, не отводя взгляд.
   Элис нетрудно было лишний раз протереть стойку или посмеяться шутке посетителей. Она была хорошая официантка, быстрая и к тому же обладавшая отличной памятью. Стоило гостю один раз заказать бифштекс с кровью, и в свой следующий визит в кафе «У Марты» он мог не напоминать мисс Крэмптон о собственных гастрономических пристрастиях.
   Элис не воспринимала работу официантки как ступеньку на пути к иной, более престижной. Ей нравилось то, что она делала, вот только лучше было бы заниматься этим где-нибудь в мегаполисе, где жизнь кипит, а не тихо булькает, как у них в Эммитсборо.
   Она посмотрелась в большой мельхиоровый поднос, на котором подавала кофе, поправила заколотые в узел светлые волосы и задумалась, сможет ли на следующей неделе позволить себе сходить в салон красоты Бетти. Думы прервал заказ с четвертого столика. Элис протерла свое импровизированное зеркало и под звуки музыкального аппарата, который «У Марты» гремел с утра до вечера, пошла на кухню.
   Когда Клер зашла в кафе, народу там было немало. Это в полной мере соответствовало ее воспоминаниям о сотнях проведенных здесь субботних дней. Молодая женщина почувствовала запах жареного лука и мяса, хорошего кофе и диссонансом – чьих-то крепких духов.
   Музыкальный автомат был тот же самый, что и десять лет назад. Услышав призывы Тэмми Уинетт [13 - Известная американская исполнительница песен в стиле кантри.] к женщинам сохранять верность своим избранникам, Клер поняла, что и песни здесь слушают все те же. Со всех сторон раздавался звон тарелок и гул голосов, так как никто не утруждал себя тем, чтобы говорить потише. Клер улыбнулась, прошла к стойке, села и раскрыла меню в пластиковой обложке.
   – Слушаю вас, мэм! Аперитив?
   Клер хотела положить меню на стойку, но выронила его – это с ней случалось через раз.
   – Так официально? Элис, это ведь я, Клер Кимболл.
   Дежурная улыбка официантки сменилась другой, в которой было неподдельное удивление.
   – Клер Кимболл! Я слышала, что ты вернулась! Отлично выглядишь. Действительно, просто отлично.
   – Я очень рада тебя видеть, Элис, – Клер слегка коснулась ее руки. – Нам надо поговорить, правда? Расскажи мне, как ты. Все-все расскажи.
   – Да я в порядке. Вот, собственно, и все, – Элис рассмеялась и пожала Клер руку. – Что тебе подать? Аперитив или кофе? Но предупреждаю сразу, у нас здесь нет такого эспрессо, какой, наверное, пьют в Нью-Йорке.
   – Я сяду за столик, а ты принеси самый большой бифштекс и самую лучшую жареную картошку. И еще шоколадный коктейль.
   – Привычки у тебя все те же. Пойду передам твой заказ на кухню и сразу вернусь. Пока Фрэнк им займется, я, может быть, смогу улучить минутку и подойти к тебе, – с этими словами Элис отошла.
   Минутку она улучила не сразу – Клер видела, как официантка без остановки принимает заказы, наливает кофе, разносит еду и подписывает счета. Через четверть часа Клер получила картошку с мясом и очередную порцию комплиментов. Элис расположилась на соседнем стуле.
   – Как ловко у тебя все это получается!
   – Да, я стараюсь делать свою работу хорошо, – Элис улыбнулась, мимоходом пожалев о том, что не подкрасила губы. – А знаешь, я видела тебя по телевизору. В программе «Отдых сегодня вечером». Там показывали твою выставку в Нью-Йорке и говорили, что это был блестящий успех.
   Клер хмыкнула и отправила в рот изрядный кусок мяса.
   – Да, выставка оказалась удачной.
   – Они сказали, что ты лучший молодой скульптор Америки. Что у тебя смелые работы и еще, как это?.. Новаторские.
   – Когда критики не понимают, что видят перед собой, они называют работу новаторской, – Клер проглотила мясо и закатила глаза под лоб. – О, да! О, да! Вот это подлинное новаторство! Бог мой, я ем бифштекст в кафе «У Марты». – Она отправила в рот еще один сочный кусок. – Я мечтала об этом бифштексе. Он все такой же вкусный.
   – Здесь вообще ничего не меняется.
   – Я вышла из дома, чтобы просто осмотреться, – Клер откинула назад волосы и улыбнулась. – Звучит, наверное, глупо, но я даже не представляла, как соскучилась, пока снова не увидела все своими глазами. Я видела грузовик мистера Бруди напротив бара Клайда и азалии перед библиотекой. Но, Боже мой, Элис, у вас теперь есть видеомагазин и пиццерия. А Бад Хьюитт, – она расхохоталась, – я клянусь, что видела, как Бад Хьюитт проезжал в полицейской машине, причем сидел за рулем.
   Элис тоже рассмеялась:
   – Ну, может быть, что-то и изменилось. Бад действительно служит в полиции. Он помощник шерифа. А видеомагазин… Ты помнишь Митци Хайнз? Она училась в нашей школе на класс старше? Митци вышла замуж за одного из сыновей Хобейкера, и они открыли этот магазинчик. Кстати, дела у них идут очень неплохо. Они купили кирпичный домик на аллее Сайдерс и новую машину. А еще у них двое ребятишек.
   – Ну а ты как? Как твоя семья?
   – Да все так же. По-прежнему сводят меня с ума разговорами, что я не захотела учиться дальше. Линетт вышла замуж и переехала в Уильямспор. Папа постоянно говорит о пенсии, но с работы не уходит.
   – Как он может уйти? Эммитсборо без доктора Крэмптона не проживет.
   – Мама каждую зиму уговаривает его переехать на юг. Но он, конечно, не поддается.
   Элис машинально взяла ломтик картошки с тарелки Клер и окунула его в кетчуп. Так они сидели в детстве – это вспомнили обе – сто раз, если не тысячу. Делились секретами, переживаниями и радостями. И конечно, делали то, без чего не живут девочки. Обсуждали мальчиков. Сейчас Элис хитро улыбнулась.
   – Думаю, ты уже знаешь, что Кэм Рафферти стал шерифом.
   Клер кивнула:
   – Не могу понять, как это у него получилось.
   – Моя мама тоже очень удивилась, как и многие другие, для кого он был сущим кошмаром на двух колесах. Но у Кэма оказались отличные рекомендации, а у нас пустовало место шерифа после того, как мистер Паркер так неожиданно уехал. И ты знаешь, Рафферти отлично справляется! – она отвела глаза в сторону. – А выглядит он теперь даже еще лучше, чем раньше.
   – Я в этом уже убедилась, – Клер отодвинула в сторону пустую тарелку. – А как его отчим?
   – Все так же поедает меня глазами, – Элис передернулась. – Он часто приезжает в город, но с ним никто особенно не общается. Ходят слухи, что он пропивает весь доход от фермы… А еще говорят, что Бифф Стоуки ездит к девкам во Фредерик.
   – И как же мать Кэма на все это реагирует?
   – То ли она его так сильно любит, то ли ей это уже безразлично, – девушка пожала плечами. – Кэм об этом ни с кем не разговаривает и редко бывает на ферме. Он теперь живет около леса, купил дом. Я слышала, что у него там стеклянные потолки и огромная ванна.
   – Ну и ну! Где же он взял на все это деньги? Банк ограбил?
   Элис округлила глаза:
   – Ну что за глупости ты говоришь! Кэм получил наследство. Бабка, мать отца, оставила ему кое-что наличными и ренту. Его отчим, узнав об этом, здорово разозлился.
   – Еще бы ему не разозлиться! – Клер рада была узнать столько новостей сразу, но все-таки предпочитала бы поговорить в более непринужденной обстановке – Элис уже сидела как на иголках. – Слушай, ты когда заканчиваешь?
   – В половине пятого и буду свободна до восьми.
   – А потом? Пойдешь на свидание?
   – Я не хожу на свидания уже пять лет. Просто дела.
   Клер достала из кармана несколько купюр и положила на столик. Элис улыбнулась, увидев, что подруга оставила ей очень щедрые чаевые.
   – Приходи ко мне обедать, если хочешь. Будет пицца и еще что-нибудь…
   – А такого хорошего предложения мне не делали уже полгода.

   За столиком в углу сидели двое, пили кофе, курили и глядели по сторонам. Один из них посмотрел в упор на Клер и кивнул на нее второму:
   – В городе стали много говорить о Джеке Кимболле, после того, как вернулась его дочь.
   – Людям о чем-то нужно разговаривать, – мужчина тоже взглянул на Клер. – Не думаю, чтобы у нас были причины для волнений. Она тогда была совсем ребенком. Наверняка ничего не помнит.
   – Тогда зачем она вернулась? – Он прикурил, глубоко затянулся сигаретой и придвинулся к собеседнику ближе, а потом совсем понизил голос: – Зачем богатой модной художнице возвращаться в такое место, как наш Эммитсборо? Она уже разговаривала с Рафферти. Дважды, как я слышал.
   Его собеседнику не хотелось думать о том, что действительно могут быть проблемы. Не хотелось верить, что для этого есть основания, но, возможно, некоторые участники их братства на самом деле забыли об осторожности, стали чересчур беззаботными и при этом не в меру, как бы это сказать, кровожадными. Но скоро все изменится. Их новый верховный жрец быстро исправит ситуацию. Он хоть и не такой смельчак, как его предшественник, но твердости, а главное, ума ему не занимать. А вот волна разговоров из-за того, что в город вернулась дочь Джека Кимболла, как раз никому не нужна.
   – Она не может рассказать о том, чего не знает, – сказал тот, кто не курил.
   Он уже сто раз проклял все на свете из-за того, что неосторожно обмолвился, как Джек перебрал лишнего и проболтался ему, что его дочка Клер малышкой случайно видела их ритуал. В глубине души он отдавал себе отчет в том, что причиной смерти Джека, скорее всего, стало и это, а не только сомнительные дела, касающиеся продажи земли под торговый центр.
   – Нам просто нужно выяснить, что ей известно, – раздавив в пепельнице окурок, его собеседник внимательно посмотрел на Клер.
   «Недурно выглядит, – решил он. – Даже несмотря на то, что задницы у нее совсем нет».
   – Мы присмотрим за этой художницей, – сказал этот человек, теперь вполголоса, и улыбнулся. – Мы за ней присмотрим.

   Эрни Баттс много думал о смерти. Он читал о ней и представлял ее в своем воображении. Эрни пришел к выводу, что, когда жизнь человека заканчивается, это бесповоротно. В его понимании не существовало ни рая, ни ада. Следовательно, жизнь после смерти – это сплошное надувательство, а жизнь до нее, все, что отмерено человеку, – отличное развлечение.
   Он не верил в правила, обязательные для всех, и в хорошие дела. Он сделал своими кумирами таких людей, как Чарлз Мэнсон и Давид Берковиц. Эти парни брали то, что им нужно, жили так, как им нравилось, и показывали обществу комбинацию из трех пальцев, а то и просто один – средний. Само собой разумеется, это самое общество посадило их за решетку, но перед тем как клетка закрылась, они успели попробовать все и получить власть. Эрни Баттс верил, что эту власть они имели и там, где сейчас находились.
   Так же, как смерть, власть владела его воображением.
   Он прочел Ла Вея, Лавкрафта и Кроули [14 - Авторы книг о сатанизме.], добавил к этому что-то из древних верований, средневековой черной магии и учений Церкви, но брал только то, что понимал и с чем соглашался. Эрни сварил из всего этого собственное снадобье для души.
   Это казалось ему разумнее, чем всю жизнь по воскресеньям ходить к мессе и слушать проповеди о готовности к самопожертвованию или, как его родители, работать по двенадцать часов в день, чтобы выплатить кредит – сначала за дом, потом за машину, затем еще за что-то.
   Если в конце концов над вами будет всего лишь могильный холм, нужно наслаждаться жизнью на всю катушку, пока еще ходишь по земле.
   Эрни слушал тяжелый рок и искал в словах песен подтверждение собственным мыслям. Стены его просторной мансарды были увешаны постерами идолов кино или музыки, усмехающихся над этим благопристойным миром.
   Он знал, что родители все это терпят с трудом, но кто в семнадцать лет считается с мнением родителей? Эрни испытывал по отношению к мужчине и женщине, владельцам гордости Эммитсборо – пиццерии, которые на всю жизнь пропахли чесноком и потом, нечто большее, чем просто презрение. То, что он не желал работать вместе с ними, еще совсем недавно было причиной постоянных скандалов в семье. Чтобы иметь карманные деньги, Эрни пошел работать на бензоколонку. Его мать увидела в этом стремление к независимости и, как могла, успокаивала недовольного и разочарованного отца. Так что сейчас они оставили его в покое.
   Иногда Эрни воображал, как убивает их, видит их кровь на своих руках, чувствует, как жизненные силы покидают отца и мать и в момент смерти переходят к нему. Когда он мечтал об этом, его переполняли страх и восторг.
   А еще Эрни, худощавый парень с темными волосами и надменным лицом, вызывавшим интерес у некоторых учениц старших классов, любил секс на заднем сиденье отцовской «тойоты», но находил почти всех, кто разделял с ним это удовольствие, слишком глупыми, чересчур застенчивыми или невообразимо скучными.
   За пять лет, что они жили в Эммитсборо, Баттс не нашел близких друзей ни среди парней, ни среди девушек. Ему не с кем было обсудить «Некрономикон» [15 - Название вымышленного произведения («Книга мертвых»), придуманного Говардом Лавкрафтом и часто упоминаемого в литературе, основанной на мифах. Лавкрафт, американский прозаик и поэт, писал в жанре ужасов и мистики, совмещая их в оригинальном стиле.] и символику древних священнодействий.
   Эрни считал себя одиноким странником, что, с его точки зрения, было совсем неплохо. В школе он получал хорошие отметки, потому что это было просто, и втайне очень этим гордился. Но занятия спортом или танцы он отрицал, и сие, безусловно, не способствовало тому, чтобы между ним и другими ребятами установились дружеские отношения.
   Он развлекался, создавая собственные ритуалы с черными свечами, пентаграммами и прочей атрибутикой сатанизма. Все это было заперто у него в письменном столе. Когда его родители валились с ног от усталости в постель, их сын молился непонятным для большинства окружающих, если не сказать для всех, божествам.
   Эрни купил телескоп и теперь наблюдал за жителями города из своей мансарды. Ему многое было видно.
   Дом Баттсов стоял напротив дома Кимболлов, немного по диагонали. Эрни видел, как приехала Клер, и с тех пор регулярно за ней подсматривал. Он знал, где какая комната расположена. После того, как в дом вернулась хозяйка, в нем все было перевернуто вверх дном и двери открыты настежь. Эрни слышал о том, что здесь произошло десять лет назад, и ждал, когда эта женщина поднимется наверх, в кабинет своего отца, из которого он уже не вышел.
   Пока что он мог направить свой телескоп на окна ее спальни. Эрни уже видел, как Клер одевалась и раздевалась, видел ее стройное тело, красивую грудь и узкие бедра. Кожа у нее была белая, а треугольник между ногами такой же рыжий, как волосы на голове. Эрни представлял, как заходит в дом через заднюю дверь и тихо поднимается по ступенькам. Прежде, чем эта рыжая успеет крикнуть, он закроет ей рот ладонью. Затем свяжет ее. Она будет отчаянно дергаться и рваться, а он станет делать такое, что заставит ее вспотеть и застонать.
   Когда он кончит, Клер будет умолять его вернуться и сделать это еще раз. И еще! И еще!
   «Здорово! – думал Эрни. – Правда, здорово взять силой женщину в доме, где кто-то умер такой ужасной смертью!»
   Среди своих грез Баттс услышал шум мотора и через минуту увидел въехавшую на их улицу машину. Он узнал грузовичок Бобби Миза. Автомобиль свернул к дому Кимболлов. Из кабины тут же выскочила Клер, а с другой стороны начал вылезать сам грузный Миз. Эрни ничего не мог слышать, но видел, что молодая женщина смеялась и что-то оживленно говорила.

   – Правда, Бобби, спасибо.
   – Нет проблем.
   Он решил, что должен сделать это. Хотя бы в память о прошлом. Ну и что из того, что у них было одно-единственное свидание? Как раз в тот день, когда умер ее отец… И, в любом случае, если покупательница выкладывает тысячу пятьсот долларов наличными, он просто обязан доставить покупку.
   – Я помогу тебе разобраться с вещами, – Бобби подтянул ремень и стал вытаскивать из кузова грузовика журнальный столик. – Хорошая штука. Немного доделать, и получится конфетка.
   – А мне он нравится такой.
   Стол был весь покрыт царапинами, но казался очень необычным. Клер взяла стул с плетеным сиденьем. В грузовике оставался второй такой же, торшер с абажуром, украшенным бахромой, диван и немного потертый ковер.
   Они перетаскали все это, кроме дивана, в дом, болтая о старых друзьях и знакомых. Бобби вернулся к грузовику и придирчиво осмотрел последний предмет мебели.
   – Отличная вещь. Особенно мне нравятся лебеди, вырезанные на подлокотниках. Но весит вся эта красота тонну.
   Тут Бобби заметил маячившего на той стороне улицы соседа.
   – Эй, Эрни Баттс! Чем занимаешься?
   Парень сунул руки в карманы и поджал губы.
   – Ничем.
   – Тогда, может быть, поможешь нам? Мальчишка противный, – тихо сказал Бобби Клер, – но спина у него крепкая.
   Эрни нога за ногу направился к ним.
   – Привет, – улыбнулась ему Клер. – Меня зовут Клер Кимболл.
   – Я Эрни Баттс.
   Он жадно вдохнул запах ее волос и тела. Сексуальные ароматы…
   – Лезь сюда и помоги мне стащить эту штуку, – Бобби кивнул на диван.
   – Я тоже помогу, – Клер легко забралась в кузов и взялась за подлокотник.
   – Не надо.
   Эрни приподнял угол дивана. Молодая женщина увидела, как напряглись мускулы на его руках, и тут же представила их вырезанными из темного дуба. Бобби, причитая, взялся с другой стороны. Клер прижалась к борту, чтобы не мешать. Они сняли с грузовика диван и понесли его к дому. Эрни шел спиной вперед – по дорожке, по ступенькам, через дверь. Глаза его не отрывались от земли. Она поспешила следом.
   – Да просто поставьте посередине комнаты, – Клер благодарно улыбнулась помощникам, со стуком опустившим диван на пол. Это был приятный звук – она обживала дом. – Прекрасно! Спасибо. Хотите выпить чего-нибудь холодненького?
   – Я возьму в дорогу, – согласился Бобби. – Мне нужно поторопиться. – Он дружески подмигнул Клер. – Не хочу, чтобы Бонни ревновала.
   Клер улыбнулась в ответ.
   «Бобби Миз и Бонни Уилсон. Они женаты, и у них трое детей», – подумала она. Это было трудно представить.
   – Эрни?
   Парень сделал вид, что думает, принять приглашение или отказаться.
   – Да, пожалуй.
   Клер быстро сходила на кухню и принесла три бутылки пепси из холодильника. Одну протянула Мизу, вторую – открытую – Эрни и отхлебнула из третьей.
   – Я дам тебе знать, что решу относительно этого шифонового платья, Бобби. И не забудь привезти мне лампу.
   – Обязательно. Как только выкрою время, – он направился к двери.
   Она помахала ему рукой и повернулась к Эрни:
   – Спасибо, что помог.
   – Пожалуйста, – юноша сделал глоток и осмотрелся вокруг. – Это все, что у вас есть?
   – Пока да. Мне нравится собирать вещи из разных мест. Давай попробуем мое приобретение?
   Она села на диван, а Эрни продолжал стоять.
   – В подушках можно утонуть, – блаженно вздохнула Клер. – Я это очень люблю. А ты давно живешь в Эммитсборо?
   Он прошелся по комнате.
   «Словно кот, – подумала Клер. – Так коты осматривают новую территорию».
   – Пять лет.
   – Учишься в школе?
   – Да. Скоро заканчиваю.
   Как ей сейчас нужны были карандаш и бумага! В каждом мускуле и даже выражении лица этого парня было заметно напряжение – молодое, строптивое, бесконечное напряжение.
   – Будешь поступать в колледж?
   Он пожал плечами. Это еще один камень преткновения между ним и родителями. «Образование – это твоя лучшая возможность!» Он сам для себя лучшая возможность.
   – Поеду в Калифорнию, в Лос-Анджелес, но сначала нужно накопить денег.
   – Чем ты хочешь заниматься?
   – Заработать кучу монет.
   Она рассмеялась, но по-дружески, без издевки. Эрни чуть было не улыбнулся в ответ.
   – Нетривиальное устремление. А хочешь поработать моделью?
   В его взгляде мелькнуло подозрение.
   «Очень черные глаза, – отметила Клер. – И совсем не такие, какие должны были бы быть у мальчишки его возраста».
   – Моделью? Для чего?
   – Для скульптуры. Я бы хотела вылепить твои руки. Они тонкие, но в то же время видно, что сильные. Ты мог бы зайти ко мне как-нибудь после школы. Я оплачу твое время.
   Эрни отхлебнул пепси, думая о том, что у нее надето под джинсами.
   – Может быть, зайду.
   Он вышел из дома и машинально схватился за перевернутую пентаграмму, висевшую на груди под майкой. Сегодня ночью он проведет свой обряд. Обряд, посвященный сексу.

   Кэм заехал в бар Клайда после обеда. Он часто заходил сюда в субботу вечером, с удовольствием выпивал бутылку пива, с кем-нибудь разговаривал и играл в бильярд. Рафферти брал на заметку тех, кто слишком много пил, а потом смотрел, чтобы все они отправились по домам.
   Он вошел в бар, и со всех сторон послышались приветственные возгласы. Заодно те, кто сидел и стоял здесь, замахали руками. Сам Клайд, который с годами становился все толще и толще, подал ему пиво. Кэм любил эту атмосферу старого заведения и бывал здесь с удовольствием.
   Из второго помещения бара доносились звуки музыки, стук бильярдных шаров, иногда ругательство, вырвавшееся в сердцах, и громкий хохот. Мужчины и несколько женщин сидели за квадратными столами без скатертей, на которых стояли кружки пива и переполненные пепельницы. Сара Хьюитт, сестра Бада, которая работала у Клайда официанткой, не успевала вытряхивать их и подавать напитки.
   Кэм знал, что здесь он, как всегда, будет весь вечер держать в руках бутылку темного пива, слушать одни и те же разговоры, внимать одним и тем же просьбам, вдыхать одни и те же запахи. Старые часы на стене всегда будут отставать на десять минут, а картофельные чипсы, которые принесет Сара, всегда будут не такими хрустящими, какими должны быть. Но думать, что Клайд всегда будет стоять за стойкой своего бара, ворча на посетителей, было приятно.
   Сара, сильно надушенная резкими духами, немедленно оказалась рядом. Она положила перед Кэмом пакет чипсов и слегка дотронулась до него бедром. Рафферти машинально, без интереса, отметил, что она изменила прическу. После последнего посещения салона Бетти, сестра Бада, стала блондинкой в стиле Джин Харлоу [16 - Звезда американского кино 30-х годов прошлого столетия. Невероятная популярность Харлоу заставила половину американок осветлить волосы.], причем одна прядь свешивалась ей на глаза.
   – Я не знала, придешь ли ты сегодня, – во взгляде Сары и слепой бы увидел желание.
   Кэм с удивлением подумал, что было время, когда он готов был жевать стекло, чтобы его одарили таким взглядом.
   – Как дела, Сара?
   – Бывало и похуже, – теперь она касалась Кэма и грудью. – Бад говорит, у вас много дел.
   – Хватает, – Кэмерон слегка подался назад и отхлебнул пива.
   – Может быть, встретимся попозже? Как в старые времена… – Сара призывно улыбнулась и тут же с раздражением оглянулась через плечо – ее кто-то звал.
   «Она явно намеревается залезть мне в штаны – и в бумажник тоже, раз уж я вернулся в город…»
   – Я скоро заканчиваю. Хочешь, зайду к тебе?
   – Спасибо за предложение, Сара, но я предпочитаю жить воспоминаниями.
   – Дело твое, – она пожала плечами, но интонации стали еще мягче. – Я теперь лучше, чем была раньше.
   «Об этом все говорят», – подумал Кэм и потянулся за сигаретой.
   В семнадцать лет Сара была сногсшибательной красоткой и могла бы не разменивать свою привлекательность, но решила, что коллекционировать парней – это интересно. Боевой клич старших классов школы Эммитсборо тогда звучал так: «С Сарой Хьюитт получится».
   Проблема была в том, что он-то, кажется, ее полюбил… Во всяком случае, полностью своим мужским началом и по крайней мере половиной сердца. Теперь Кэм испытывал к Саре жалость, а это, он знал, хуже презрения.
   Голоса в бильярдной стали более громкими, а выражения менее цивилизованными. Кэм поднял бровь и посмотрел на Клайда.
   – Оставь их.
   Голос у Клайда был глухой и скрипучий, как будто его связки обернули фольгой. Он нахмурился, от чего все пять подбородков закачались, словно желе, но тем не менее повторил:
   – Оставь. У меня не детский сад.
   – Дело твое.
   – Так-то оно так, но…
   – Кто там, Клайд?
   Хозяин бара пожал плечами:
   – Все, кто обычно.
   В голосе Клайда Рафферти услышал извиняющиеся нотки и теперь поднял обе брови.
   – Там Бифф, – отвел глаза толстяк, – и я не хочу неприятностей.
   Кэм тяжело вздохнул, услышав имя своего отчима. Бифф Стоуки редко выпивал в городе, но, когда делал это, добром такие выпивки никогда не заканчивались.
   – Давно он здесь?
   Клайд пожал плечами:
   – Я с секундомером на входе не стою.
   И тут раздался пронзительный женский крик, а сразу за ним звуки ломающегося дерева.
   – Похоже на то, что Стоуки здесь засиделся, – Кэм встал и направился к двери, ведущей во второе помещение бара, около которой уже столпились любопытные. – Дайте пройти! – Он работал локтями, иначе было не протолкнуться. – Я сказал, дайте пройти, черт побери!
   В комнате, где посетители собирались, чтобы погонять шары или покидать монеты в старый игральный автомат, он увидел такую картину – Лэс Глэдхилл застыл как изваяние около бильярдного стола и сжимал обеими руками кий. По его лицу текла кровь. Кричала женщина, забившаяся в угол. Бифф стоял в двух шагах от Глэдхилла и еще не успел опустить стул, которым, видимо, и ударил Лэса. Отчим Рафферти был здоровенный верзила с кулаками, напоминавшими кувалды. Рубашка с короткими рукавами открывала татуировки на предплечьях, оставшиеся Биффу на память о службе в морской пехоте. Лицо Стоуки, раскрасневшееся от алкоголя, исказила гримаса ярости. На безопасном расстоянии переминался с ноги на ногу Оскар Бруди, не осмеливаясь вступиться за своего приятеля, но все-таки пытающийся вразумить буяна.
   – Да ладно тебе, Бифф! Это же просто игра.
   – Заткнись! – рявкнул на миротворца Стоуки.
   Кэм отодвинул Оскара плечом и подошел к бильярдному столу.
   – Дай мне кий, Лэс. И вытри кровь с лица. Кто это тебя так? – словно ничего не понимая, спросил Кэм и посмотрел на отчима.
   – Сам, что ли, не видишь? Этот сукин сын ударил меня стулом по голове! – Лэс достал из кармана платок и вытер кровь. – Он мне должен двадцать долларов.
   – Должен, значит, отдаст, – Кэм обхватил двумя пальцами кий, и Лэс нехотя выпустил его.
   – Он ударил меня по голове, – повторил Глэдхилл. – Есть свидетели.
   Раздался общий гул, но явственно ничей голос не прозвучал.
   – Ясно. Отправляйся в участок, но сначала сходи к доктору Крэмптону. Пусть он тебя освидетельствует. – Кэм обвел помещение взглядом. – Шли бы вы все по домам… свидетели.
   Люди стали выходить, глухо переговариваясь. Впрочем, большая часть посетителей просто перешла в бар. Всем хотелось посмотреть, как Кэм Рафферти будет разбираться со своим отчимом.
   – Стал большим начальником? – Бифф был абсолютно пьян и явно не соображал, что говорит и где все это происходит, хотя, кто перед ним стоит, понял сразу.
   Он глумливо улыбнулся, как улыбался всегда перед тем, как сказать пасынку какую-нибудь гадость. Кэм ждал, что за всем этим последует.
   – Прицепил значок, получил кучу денег, но по-прежнему остался придурком на мотоцикле.
   Пальцы Кэма, сжимавшие кий, побелели, но ответил он спокойно:
   – Тебе тоже пора домой.
   – И не подумаю! Я хочу еще выпить! Клайд, виски!
   – С тебя достаточно, – Кэм положил кий на край стола. – Сам уйдешь или тебя проводить?
   Стоуки злобно ухмыльнулся. Он собирался поддать как следует Лэсу, но подвернулся вариант получше. Ну что же, у него давно чесались руки это сделать.
   – И куда ты собрался меня проводить, щенок?
   Прорычав это, Бифф ринулся вперед. Кэм, честно говоря, нападения не ожидал и чуть было не пропустил первый удар. Он все-таки успел увернуться от огромного кулака, нацеленного ему в челюсть, и в свою очередь выбросил руку вперед. Наверное, нужно было не ввязываться в драку, а скрутить мерзавца и надеть на него наручники, но очень уж велико оказалось искушение.
   Он обрушил шквал ударов на человека, которого всегда ненавидел, но в детстве очень боялся. Сколько все это продолжалось, он потом не мог вспомнить, но, судя по всему, не пять минут.
   – Боже мой, Кэм! Перестань! Отпусти его!
   Кто-то схватил его сзади за плечи. Рафферти рванулся и, обернувшись, чуть было не ударил Бада.
   Он увидел бледное, застывшее лицо своего помощника и десятки горевших любопытством глаз за его спиной. К Рафферти вернулось самообладание. На полу валялся Бифф Стоуки. Кажется, без сознания. М-да… Не сказать, чтобы шериф Эммитсборо подавал жителям города хороший пример…
   – Мне позвонил Клайд, – в голосе Бада слышалось напряжение. – Он сказал, что ситуация в баре вышла из-под контроля, и я тут же бросился сюда. Что будем с этим делать? – он кивнул на зашевелившегося Стоуки.
   Кэм тяжело вздохнул. Ну и натворил же он дел!
   – Сейчас оттащим в машину и отвезем в участок. Придется ему посидеть в камере. Нарушение общественного спокойствия и пьяный дебош. А потом сопротивление аресту. Есть свидетели, – Кэм обвел глазами немногих оставшихся посетителей бара и остановил взгляд на Клайде.
   Бад сказал вполголоса, так, чтобы слышал только Рафферти:
   – Может быть, отвезти его домой? Ты знаешь…
   – Он поедет в участок. Завтра мы запишем показания Лэса Глэдхилла и всех остальных.
   Кэм повернулся к тем, кто остался в баре. Люди смотрели на него по-разному. Кто-то, как Сара Хьюитт, со смесью одобрения и страха, кто-то с удивлением.
   – Ты уверен, что прав, шериф?
   – Абсолютно. В баре был дебош, а наша обязанность – пресекать такие действия. Все, поехали.
   Рафферти думал о том, что за полчаса они управятся, а потом нужно будет ехать на ферму. Ему предстоит сказать матери, что ее муж этой ночью домой не вернется.

6

   Кэм приехал к дому Клер вскоре после полудня. Мышцы болели, но еще сильнее болела душа. Его очень расстроила реакция матери. Выслушав рассказ сына, она посмотрела на него большими грустными глазами и каким-то образом заставила почувствовать, как это уже не раз случалось, что в пьянстве отчима виноват сам Кэм и в ее несчастьях тоже.
   Впрочем, Бифф Стоуки действительно всем изрядно надоел, и судья вынес постановление не без удовольствия. Дебошир до понедельника останется под арестом, а там правосудие решит, что с ним делать дальше.
   Рафферти заглушил мотоцикл и, облокотившись на руль, стал смотреть, как работает Клер. Творческая натура, судя по всему, ничего вокруг не видела и не слышала.
   Дверь в гараж была открыта настежь. На рабочем столе, сложенном из кирпичей, громоздилась высокая металлическая конструкция. Клер с горелкой в руках ходила вокруг нее, касаясь то тут, то там пламенем своего творения. Сноп искр перемещался вместе с ней, и в этом было что-то завораживающее.
   Рафферти неожиданно почувствовал желание – такое же обжигающее, как пламя горелки.
   «Глупо, – подумал Кэмерон, опустив ногу с мотоцикла. – Что может быть привлекательного в женщине в рабочем комбинезоне и тяжелых ботинках? Ни-че-го».
   Большую часть лица Клер скрывали защитные очки, а волосы были убраны под шапочку. Это тоже не должно было вызывать чувственные образы, но тем не менее вызывало…
   Кэм положил шлем на сиденье и зашел в гараж.
   Она не отрывалась от работы. Новая переносная стереоустановка гремела почище мотоцикла. Какая-то классика… Симфония не симфония… Плюс шипение горелки. Где уж тут что-то услышать! Кэм подошел и выключил музыку, предположив, что уж тишину-то Клер услышит и захочет узнать, что стало ее причиной.
   Она действительно повернулась и мельком взглянула на Рафферти.
   – А, это ты. Еще одну минуту.
   В одной минуте оказалось триста секунд. Потом Клер выключила горелку, взяла гаечный ключ и завернула баллон. Все эти не совсем женственные движения она делала автоматически.
   – Я ее закончила. Нужно было сделать лишь несколько финальных штрихов, – Клер подняла на лоб защитные очки и посмотрела Кэму прямо в глаза. – Ну, что скажешь?
   Рафферти обошел скульптуру. Потом еще раз – в другую сторону. Она наводила ужас и в то же время завораживала. Это был человек, но вместе с тем… что-то другое. Кэм, честно сказать, оторопел и сейчас невольно задумался над тем, что за необходимость была у Клер создавать нечто столь странное. Или это такая сила воображения? Опять же, зачем?..
   – Ну что я могу сказать? В своем доме я бы эту вещь не поставил. Впечатление такое, что сие кошмар, воплощенный в реальность.
   Это была лучшая похвала. Клер улыбнулась:
   – Моя самая хорошая работа за полгода. Анжи будет танцевать на потолке.
   – Анжи? Кто это?
   – Моя подруга. Анжи устраивает мои выставки – она и ее муж: – Клер сняла шапочку и тряхнула примявшимися волосами. – Ну а ты чем… Боже мой! – она внимательно посмотрела на Рафферти. На скуле у него был синяк, а на щеке ссадины. – Где это ты так? Что случилось?
   – Ничего. Тихий субботний вечер.
   Клер скинула перчатки и осторожно дотронулась пальцем до его щеки.
   – Я думала, ты уже вышел из возраста, когда мальчики дерутся. Ты был у доктора? Давай приложим к синяку лед!
   – Не надо. Все в порядке, – начал было он, но Клер уже выскочила из гаража и помчалась на кухню.
   Кэм улыбнулся и пошел за ней. Они столкнулись на крыльце – молодая женщина бежала обратно. В руках у нее был кусок льда, обернутый марлей.
   – Ради всего святого! Ты же шериф! – укоризненно сказала Клер и тут же потянула его снова в дом. – Пойдем! Ты сядешь и будешь держать лед. Может быть, мы сможем снять отек. Судя по твоему виду, ты остался таким же хулиганом, каким был, Рафферти.
   – Благодарю, – он опустился на стул с плетеным сиденьем, который Клер поставила на кухне.
   – Вот, приложи к синяку. – Она протянула Кэму лед, но тут же взяла его рукой за подбородок, чтобы повернуть к свету и рассмотреть ссадины. – Тебе повезет, если на лице не останется шрамов.
   Рафферти хмыкнул.
   Клер улыбнулась, но в глазах ее можно было увидеть озабоченность, искреннюю озабоченность. Она помнила, как часто дрался Блэйр, какое-то время чуть ли не каждую неделю. Если она правильно помнит, мальчики любят, чтобы их в подобных обстоятельствах хвалили, но этот мальчик от нее похвалы не дождется.
   – Может быть, ты мне расскажешь, как сейчас выглядит твой противник?
   Кэм победно взглянул на молодую женщину.
   – У него сломан нос.
   – М-да, тут примочками не поможешь… – она взяла чистую салфетку, намереваясь протереть его ссадины. – И все-таки, с кем ты подрался?
   – С Биффом Стоуки.
   Рука Клер застыла в нескольких дюймах от лица Кэма. Теперь в ее глазах было сочувствие.
   – Вот как… Насколько я понимаю, ваши отношения лучше не стали. Но, Рафферти, драться…
   – Я выполнял свой служебный долг. Бифф был пьян и нарушал общественный порядок в баре… – Кэм откинулся на спинку стула. – Черт бы его побрал!
   Ее рука ласково коснулась лица Рафферти.
   – Эй! Хочешь пирожное?
   Он улыбнулся:
   – Бабушка всегда предлагала мне печенье после того, как Бифф меня избивал.
   Клер почувствовала, как сжалось ее сердце. Она перевела взгляд на руки Рафферти и сумела изобразить улыбку.
   – Судя по костяшкам твоих пальцев, Биффу изрядно досталось.
   Неожиданно для самой себя она взяла его руку, поднесла к губам и коснулась ими содранной кожи.
   Рафферти был поражен этим, но сориентировался быстро.
   – Тут тоже болит, – он приложил палец к своему рту.
   – Придется потерпеть, – Клер сняла примочку с синяка и прищурилась. – Красивая гамма. Глаз не задет? Видишь нормально?
   – Тебя вижу отлично. Ты выглядишь намного лучше, чем раньше.
   Она усмехнулась:
   – Учитывая то, что раньше я выглядела как пугало, это говорит о немногом.
   – Это не так, Клер… Я имел в виду совсем другое.
   – То, что ты имел в виду, обсудим как-нибудь потом. Давай я съезжу в аптеку и куплю тебе… Ну мазь, что ли?
   – Обойдусь пирожным.
   Рафферти прикрыл глаза и стал слушать, как она двигается по кухне, открывает холодильник, наливает что-то в стакан. Когда Кэм понял, что Клер расставила тарелки и стаканы на столе и села напротив него, он открыл глаза. Она готова была слушать, а он – рассказать то, о чем так долго молчал.
   – Знаешь, вчера я мог его убить. Я хотел этого, – Кэм говорил тихо и очень спокойно, как о деле, давно обдуманном. – Мой отчим был пьян и смотрел на меня так же, как тогда, когда мне было девять лет и я не мог дать ему сдачи. Я действительно хотел его убить… Что же я за полицейский после этого?
   – Полицейские тоже люди, – она немного помолчала и все-таки спросила: – Кэм, почему тогда никто ничего не делал? Я слышала, как мои родители говорили… ну, о ситуации в вашем доме… Ведь все знали, что Бифф…
   – Люди не любят вмешиваться в семейные дела. Тем более что моя мать всегда находила поступкам Биффа оправдание. И сейчас находит. Она внесет залог, как только можно будет это сделать, и заберет его домой. Ничто из того, что делает Бифф, не убедит ее, что он пьяница и мерзавец. Я раньше мечтал, чтобы он допился до белой горячки и покончил с собой…
   Кэм поздно понял, что сказал лишнее, и выругался про себя, вспомнив об обстоятельствах смерти отца Клер. По выражению ее лица было видно, что она тоже думает об этом.
   – Прости меня…
   – Ничего страшного. Мы с тобой не понаслышке знаем, как страшен алкоголизм. Но мой отец никого не трогал, когда пил. Кроме самого себя… – Нужно было заканчивать этот разговор, и Клер вернулась из прошлого к настоящему: – Ты, должно быть, неважно себя чувствуешь. Давай перенесем нашу прогулку.
   – Чувствую я себя действительно неважно, – он улыбнулся, – но полагаю, что прогулка пойдет мне на пользу. Да и тебе нужно отдохнуть, правда?
   Она рассмеялась и встала.
   – Правда. Пойду переоденусь.
   Вернулась Клер быстро и сказала, что готова ехать. Кэм напомнил ей, что нужно закрыть входную дверь. Затем то же самое сказал о двери мастерской. Потом обратил ее внимание на то, что шнурок на одном ботинке плохо завязан.
   Наконец они подошли к стоящему за машиной Клер мотоциклу. Он был большой, мощный, черный с серебром, без всяких модных рисунков.
   «Вещь, – подумала она с одобрением, обойдя вокруг железного коня шерифа. – Не игрушка».
   – Супер! – Клер погладила «лошадку».
   Рафферти протянул ей шлем, отстегнув его от заднего сиденья, и взял свой. Они надели шлемы одновременно и рассмеялись.
   Кэм завел мотор. Клер села за его спиной и обняла за талию. Ни он, ни она не заметила, как в мансарде дома Баттсов блеснуло стекло телескопа и повернулось вслед удаляющемуся мотоциклу.
   Клер немного расслабила руки и откинула голову. Когда-то давно она провела весну и лето в Париже. Там у нее случился роман со студентом художественной школы. Они часто катались на мотоцикле по его улицам и пригородам…
   Клер рассмеялась, вспомнив те дни. Сейчас все было по-другому. Тогда она прижималась к худощавой спине, совсем непохожей на монолит, который защищал ее от ветра в эти минуты. Кэм резко прошел очередной поворот, и молодая женщина почувствовала, как часто бьется ее сердце. Он ведь тоже это слышит… Она вдыхала запах бензина, свежескошенной травы на обочинах, кожаной куртки Кэма и самый глубокий, самый чувственный аромат – его кожи.
   Рафферти тоже все чувствовал очень остро. Ощущение раздвинутых ног Клер, прижатых к нему, было упоительным. Ее руки свободно лежали у него на бедрах или крепко обхватывали талию, когда он наклонял машину на повороте, и это тоже волновало.
   Кэм свернул с шоссе на узкую дорогу, шедшую в сторону. Теперь они ехали прямо между деревьями. Свет и тень сливались в причудливый узор. В воздухе ощущалось чистое дыхание весны.
   Они остановились у придорожного магазинчика и купили огромные сэндвичи с холодным мясом и колу. Уложив все это в сумку, Кэм и Клер направились дальше – в глубину леса. Рафферти сказал, что там есть ручей.
   – Как здесь здорово! – молодая женщина сняла шлем и расправила рукой волосы. Затем она рассмеялась и обернулась к Кэму: – Я даже не знаю, где мы.
   – Всего лишь в десяти милях к северу от города.
   – Но мы же катаемся уже больше часа!
   – Я ездил кругами, – Кэм достал из сумки сэндвич и протянул его Клер. – Ты слишком сосредоточилась на песнях и не заметила.
   – В мотоцикле одно плохо: нет громкой музыки, – кивнула молодая женщина.
   Она подошла к поросшему травой берегу, около которого бурлила и билась о крупные камни вода. Листья над их головами были еще совсем молоденькими, а дикий кизил украшали белые цветы.
   – Я раньше часто привозил сюда девчонок, – Рафферти встал за ее спиной.
   – Да что ты говоришь? И до сих пор продолжаешь следовать своим привычкам? – она обернулась с улыбкой, но в глазах была тревога.
   Сейчас Кэм очень напоминал боксера, только что покинувшего ринг. Клер вовсе не нравился этот вид спорта, но аналогия была вовремя и к месту. И вдруг взгляд ее на чем-то сконцентрировался.
   – О Господи, ты только посмотри на это! – Клер сунула ему в руки свой сэндвич и куда-то понеслась.
   Кэм поспешил следом, подумав, что за ней не всегда угонишься. Клер уже стояла перед старым деревом – ладони прижаты к губам, в глазах вопрос.
   – Ты веришь в судьбу? – повторила она его вслух.
   – Я верю, что мы потеряли десять лет жизни, – он с удивлением посмотрел на старое дерево. – Что ты здесь разглядела?
   – Он прекрасен. Прекрасен! Я должна его заполучить.
   – Заполучить что?
   – Наплыв, – Клер вытянулась, поднялась на носки, но кончики ее пальцев все-таки были в нескольких дюймах от наплывшего кольца из древесины и коры, уродливо вросшего в дуб. – Я искала такой везде, но столь хорошего не нашла. Мне это нужно для скульптуры, – пояснила она, увидев, что Кэм озадачен. – Наплыв по своей природе напоминает шрам. Понимаешь, когда дерево ранят, на нем образуется шрам – наплыв.
   – Худышка, я знаю, что такое наплыв.
   – Но это не простой наплыв, а потрясающий. Он мне обязательно нужен! – в глазах Клер появилось особое выражение, еще незнакомое Кэму. Так она смотрела только тогда, когда ей нужен был материал для работы. – Нужно узнать, чья эта земля.
   – Мэра.
   – Мистера Атертона? А зачем ему земля за городом?
   – Насколько я знаю, он купил несколько участков десять или даже пятнадцать лет назад, когда земля стоила очень дешево. Здесь у него около сорока акров [17 - Приблизительно 20 гектаров.]. Если тебе нужно это дерево, думаю, будет достаточно пообещать Атертону свой голос на выборах. В том случае, конечно, если ты останешься в Эммитсборо.
   – Я пообещаю ему все, что угодно. – Клер обошла дерево вокруг, уже мысленно увидев его в своей мастерской. – Это действительно судьба, что ты привез меня сюда.
   – А я-то думал, ты говоришь совсем о другом.
   Она рассмеялась и посмотрела на сэндвичи в его руках.
   – Давай наконец поедим.
   Они сели на землю рядом с ручьем, откуда открывался хороший вид на то самое дерево, и вцепились зубами в хлеб и мясо. Иногда на дороге слышался шум проезжавшей машины, но в целом здесь царила тишина.
   – Мне этого так не хватало, – сказала Клер, расправившись с сэндвичем. – Тишины.
   – Так, значит, ты поэтому вернулась?
   – Отчасти, – она глядела, как Кэм стряхивает крошки, и думала о том, какие красивые у него руки, несмотря на то, что сейчас костяшки пальцев были сбиты. Нужно будет отлить их в бронзе, сомкнутыми на рукоятке меча. – Мы опять вернулись к этому разговору, и я тоже повторю свой вопрос. А ты почему вернулся в Эммитсборо? Если кто и хотел с ним расстаться как можно скорее, так это ты, Кэм. Я так и не поняла, зачем ты приехал обратно, да к тому же стал здесь столпом общества.
   – Слугой закона, – улыбнулся Рафферти. – Может быть, я в конце концов понял, что проблема не в Эммитсборо, а во мне.
   «Это правда, но лишь отчасти, – подумал он. – Мне осточертели кровь, смерть и пальба из пистолета. Очевидно, тоже захотелось тишины».
   – Да мне, собственно, все равно, что стало причиной, Кэм. Просто ты сделал на этой дороге на шаг больше, чем обычно делают люди, хотя все думают о том, чтобы вернуться к своим истокам, – она улыбнулась. – В каждом городе был свой сорвиголова, и городу интересно бывает посмотреть, что из такого парня получается.
   – Ну а ты всегда была пай-девочкой, – рассмеялся Рафферти. – Умная дочка Кимболлов. Лучшая ученица, член школьного совета. Тебе, наверное, по сей день принадлежит рекорд по продаже печенья, испеченного девочками для разных благотворительных базаров.
   – Ты привез меня сюда, чтобы издеваться надо мной?
   – Нет. Я привез тебя сюда, чтобы любоваться тобой, – глаза Кэма блеснули. – Но в то время, о котором мы говорим, ты была именно такой, разве нет?
   – Я просто жила по правилам.
   – Ты жила по правилам, – кивнул Кэм. – Конечно, по правилам. Он протянул руку, чтобы заправить ей за ухо рыжую прядь. – Я иногда думал, способна ли ты нарушить хоть одно из этих правил.
   – Неправда. Ты никогда обо мне не думал.
   – Думал, – он смотрел Клер прямо в глаза, и она вдруг разволновалась.
   Она не стала ничего отвечать – испугалась, что голос дрогнет. Кэм немного помолчал и продолжил эти неожиданные признания.
   – Наверное, я стал думать о тебе потому, что мы начали тусоваться с Блэйром, хотя он и моложе. Все знали, что нет парня, который мог бы сказать о Клер Кимболл: «Моя подружка». Это было необычно.
   – Блэйр тогда был балбесом, хотя и не таким, как ты.
   – Отличная аттестация, благодарю. Так ты когда-нибудь нарушала правила, Худышка?
   – Конечно. Например, при движении на дороге, – она расхохоталась. – А знаешь, вообще-то люди не воспринимают меня как дуру из глубинки, живущую по только ей ведомым правилам.
   Рафферти и не думал, что можно получить такое удовольствие, увидев, что она заволновалась.
   – Как же воспринимают тебя люди, Худышка?
   – Как успешного небесталанного скульптора, имеющего свой взгляд на искусство. На моей последней выставке критики… – она вдруг смешалась и гневно посмотрела на Кэма. – Черт бы тебя побрал, Рафферти! Из-за тебя я разговариваю, как та самая дура из глубинки!
   – Ничего страшного. Ты среди друзей, – он заправил рыжую прядь за второе ухо. – Так ты прежде всего воспринимаешь себя как человека искусства, скульптора?
   – А ты прежде всего себя не воспринимаешь как полицейского, шерифа?
   – Да, – он ответил не раздумывая. – Так я себя и воспринимаю. То тут, то там постоянно что-то происходит.
   Случай на кладбище все еще занимал его мысли, и Рафферти рассказал Клер о том, что они с Бадом там видели.
   – Какая мерзость! – она неожиданно вздрогнула. – И не похоже на то, что здесь может такое произойти… Ты подозреваешь дураков-подростков?
   – Это первое, что приходит в голову. Но я тем не менее думаю, что дураки-подростки тут ни при чем. Все слишком чисто, и умысел очевиден.
   Клер оглянулась. Место, где они сидели, еще раз поразило ее своей красотой, но теперь и несоответствием тому, о чем они с Кэмом говорили.
   – Какой все-таки ужас!
   Он пожалел, что рассказал об этом, и сменил тему, снова обратившись к воспоминаниям.
   Кэму нравилось смотреть на Клер, особенно на то, как от ее волос отражались солнечные лучи. А какая у нее чистая, гладкая и, наверное, мягкая кожа! И глаза так необыкновенно светятся, прямо как у доброй колдуньи из сказки. Интонации, взлеты и падения голоса тоже завораживали.
   За разговорами прошел почти весь день.
   Рядом ласково журчал ручей, солнце и тень играли над их головами, и все это могло расположить к нежности, но Рафферти интуитивно почувствовал, что спешить ему не надо. Пусть пока это будет время для дружбы.
   Поговорив, кажется, обо всем на свете, они сели на мотоцикл, и Кэм нажал на газ.
   Когда они проезжали на обратном пути мимо полицейского участка, Бад Хьюитт помахал рукой своему начальнику. Рафферти остановился.
   – Привет, шериф! – Бад был в джинсах и футболке, но постарался придать лицу официальное выражение. Хватило его серьезности ненадолго, и Хьюитт с улыбкой кивнул Клер. – Рад тебя снова видеть.
   – Я тоже, – молодая женщина спрыгнула с мотоцикла и подошла ближе. – Мы с Элис вчера вечером ели пиццу и немного выпили, знаешь ли. И посплетничали, конечно. Она сказала, что ты теперь помощник шерифа.
   – Один из них. К твоим услугам, – Бад шутливо поклонился. – Отлично выглядишь, Клер. Вы, как я понимаю, катались на мотоцикле.
   – Совершенно верно. И скорость не превышали, уж поверь мне. Как у нас тут дела? Ничего нового?
   – Да есть кое-что… Я звонил, но тебя не было дома, а сейчас смотрю – вы едете. Вот я вас и остановил.
   – Правильно сделал, Бад. Так какие новости?
   – Это по поводу пропавшей девочки. Ну помнишь, из Харрисбурга.
   – Ее что, нашли?
   – Нет, но сегодня утром нам звонили из полиции штата. Кто-то видел девочку, описание которой совпало со словесным портретом Карли Джеймисон, на пятнадцатом шоссе, в нескольких милях от нашего города. Это произошло в то же утро, когда она убежала из дома. Судя по всему, она направлялась в Эммитсборо.
   – Ты записал имя?
   – Да. И имя, и телефон. Записка лежит у тебя на столе.
   – Хорошо. Я отвезу Клер и вернусь.
   – Лучше я тебя подожду здесь, – молодая женщина сняла шлем и положила его на пассажирское сиденье. – Я не была в полицейском участке Эммитсборо сто лет.
   – С тех пор тут все осталось по-прежнему. Можешь убедиться в этом, – Кэм сделал приглашающий жест.
   За столом сидел Мик Морган, много лет работавший с шерифом Паркером. Морган очень постарел, а все остальное действительно показалось Клер точно таким же, как десять лет назад. Тогда, после смерти отца, и маме, и Блэйру, и ей самой не раз пришлось бывать в полицейском участке.
   – Кэм? – приподнялся со стула Морган. – Я не знал, что ты заедешь. – Он внимательно посмотрел на молодую женщину и изобразил на лице подобие улыбки. – Мы все слышали, что ты вернулась в город.
   – Здравствуйте, мистер Морган.
   Как было забыть, что он первым оказался в ту ночь около их дома… Именно Мик Морган оттащил ее от тела отца.
   – Говорят, ты стала богатой и знаменитой, – продолжить комплименты второму помощнику шерифа помешали ругательства, раздавшиеся из соседнего помещения, и Морган перевел взгляд на Кэма. – Бифф Стоуки буянит почти весь день. У него кошмарное похмелье.
   – Я с ним поговорю, – Рафферти сказал это спокойно, но внутри у него снова поднялась волна ярости. – Бад, может быть, ты отвезешь Клер домой?
   Она сразу заметила, что Кэм напрягся, и поэтому решила остаться.
   – Но я вовсе не тороплюсь, – молодая женщина подошла к доске объявлений, висевшей на стене, и принялась изучать бумажки, приколотые к ней. – Интересно, что у вас тут? Это еще указания шерифа Паркера?
   Морган хмыкнул и повернулся к Рафферти:
   – Раз ты пришел, Кэм, я схожу пообедаю. Пойдем, Бад, угощу тебя кофе «У Марты».
   – Увидимся, Клер, – улыбнулся ей Хьюитт уже около двери.
   – Конечно, Бад.
   Кэмерон вышел следом за помощниками. Камеры для арестованных были дальше по коридору. Ругательства Стоуки раздавались все громче.
   Оставшись в кабинете одна, Клер подошла к окну и стала смотреть на улицу. В воскресенье город был еще более тихим и умиротворенным, чем на неделе. Проехала стайка детей на велосипедах. Парочка подростков сидела на капоте старого «бьюика». Все.
   Бифф Стоуки встретил своего пасынка страшными проклятьями. Голос Кэма был не слышен вовсе. Клер гадала, говорит он или пока только слушает.
   Кэмерон смотрел сквозь разделявшую их решетку на человека, столько лет превращавшего его жизнь в ад. Доктор Крэмптон смазал ссадины на лице Биффа йодом, но заплывший глаз и расквашенный, свернутый на сторону нос мало способствовали тому, чтобы он выглядел хотя бы сносно. Рафферти открыл дверь и вошел в камеру.
   – Ты останешься здесь до завтрашнего полудня. Может быть, судья разрешит внести за тебя залог, тогда отправишься домой, – спокойно сказал Кэм.
   – Если ты не выпустишь меня сию же минуту, когда я выйду отсюда, тебе не поздоровится. Ты меня понял, щенок?
   Кэм смотрел на изуродованное лицо – дело собственных рук – и думал, что Бад Хьюитт его рано остановил.
   – Я тебя понял. А тебе хорошо бы понять, что твои художества в моем городе закончены.
   – В твоем городе?! – взвился Бифф. – Ну как же! Ты ведь теперь шериф! Приколол на рубашку этот вонючий значок и думаешь, что стал большим человеком? А на самом деле ты ничтожество! И отец твой был ничтожеством!
   Кэм в ярости схватил Стоуки за рубашку. Раздался треск рвущейся ткани.
   – А не придушить ли мне тебя здесь, пока мои помощники обедают? – теперь он держал Биффа за горло. – Еще раз повторяю, ублюдок, твои художества вчера закончились. И если я узнаю, что, отправившись домой, ты попытаешься выместить злобу на моей матери, тогда уж точно убью. Понял, тварь?
   – Кишка тонка! И всегда была тонка, – Бифф обеими ручищами вцепился в руки Кэма, и тот ослабил хватку. – Ты думаешь, что знаешь все о том, что происходит в тво-о-ем городе, но на самом деле ни хрена не знаешь! Не твоя в этом городе власть! Ты пожалеешь о том, что засадил меня сюда! Есть люди, которые заставят тебя заплатить сполна!
   Кэм отпихнул Стоуки и пошел к двери.
   – Если хочешь есть, говори в полицейском участке потише. Я скажу Мику, чтобы дал тебе обед только в том случае, если ты успокоишься.
   – Чтоб ты провалился, щенок! Действительно, чтоб ты провался в преисподнюю! Там и увидимся!
   Оставшись один в камере, он немного помолчал. А потом начал распевать какие-то странные песни.

   Клер так и продолжала стоять у окна, пока в кабинет не вернулся Рафферти. Одного взгляда на Кэма ей было достаточно, чтобы сердце рванулось к нему, но тем не менее она совладала с собой и ограничилась улыбкой.
   – А я-то думала, что у тебя скучная работа.
   Он тоже улыбнулся, но улыбка вышла натянутой. Ему так хотелось обнять Клер, но нужно было управлять своими эмоциями и не показывать виду.
   – Тебе нужно было ехать домой.
   – Конечно. Надеюсь, ты меня отвезешь? – Клер присела на край его стола.
   Он проследил за ней взглядом и увидел записку Бада.
   – Мне надо позвонить.
   – Я же говорю, у тебя интересная работа.
   Рафферти потер пальцами переносицу и потянулся к трубке.
   «Одна радость – Бифф заткнулся», – подумал Кэм и набрал номер, указанный в записке.
   – Добрый вечер! Это шериф Рафферти из Эммитсборо. Я хочу поговорить с мистером или миссис Смитфилд. Да, миссис Смитфилд. Я звоню по поводу вашего обращения в полицию штата относительно Карли Джеймисон. – Сначала Кэм слушал, потом взял ручку и стал записывать. – Вы помните, как она была одета? Да, да, я знаю названное вами место. В какое время это произошло? Нет, мэм, вас с мужем никто не обвинит в том, что вы не подвезли попутчицу. Конечно, это может быть опасно. Вы имели полное право так поступить. Спасибо за помощь. Да-да, если нам понадобится что-нибудь уточнить, я вам позвоню.
   Когда он положил трубку, Клер улыбнулась.
   – Ты говорил очень официально и вежливо. Настоящий дипломат.
   – Большое спасибо, – Кэм предложил ей руку. – Наверное, дипломаты так и делают, когда собираются уходить? Пойдем наконец.
   – Сколько лет этой девочке? – спросила Клер, надевая шлем и усаживаясь на мотоцикл.
   – По-моему, пятнадцать. Девочка с красным рюкзаком за плечами. Обозленная на весь белый свет, потому что родители не отпустили ее во Флориду на каникулы.
   – И давно она пропала?
   – Не очень… – Кэм завел мотор, и мотоцикл тронулся с места.

   Солнце садилось, а они расположились на веранде и наблюдали, как это потрясающе красиво. На столике стояли бокалы и бутылка вина. Французского вина за двадцать долларов.
   – Мы с папой часто так сидели на закате и ждали, когда начнут стрекотать кузнечики, – Клер вытянула длинные ноги через всю веранду и вздохнула. – Знаешь, Кэм, возвращение домой означает возвращение к множеству проблем. Но я говорю это вовсе не потому, что решение было неверным.
   Она сделал глоток и стала размышлять о том, из-за чего сегодня это вино кажется ей более крепким, чем оно есть на самом деле. Неужели из-за того, что она пьет его с Кэмом Рафферти?
   – Мы о ком сейчас говорим? О тебе или обо мне?
   Клер хитро прищурилась:
   – В городе считают, что ты неплохой шериф. Во всяком случае, я это слышала.
   – Ну, поскольку для большинства здешних жителей эталоном был Паркер, сие немного значит. – Он дотронулся до завитка у нее на шее. – Спасибо тебе. Если бы я привез тебя и сразу поехал домой, то, наверное, врезался бы в стену или еще во что-нибудь.
   – Я рада, что все стены остались целы. И кстати, о стенах… Еще в городе считают, что у шерифа Рафферти очень симпатичный дом. – Клер подождала, пока он допьет, и закончила свою мысль: – Хотя меня никто не приглашал его посмотреть…
   – Похоже, я должен сводить тебя на экскурсию.
   – Похоже…
   Они помолчали, вдыхая аромат гиацинтов, посаженных отцом Клер много лет назад. Солнце опустилось к горизонту, и стало немного прохладнее. Они почти одновременно встали и шагнули навстречу друг другу.
   Кэм повернул Клер к себе, и это показалось обоим самым естественным движением, какое только могло быть. Их губы слились в поцелуе. Клер прижалась к Кэмерону всем телом, после чего слились и их сердца.
   «От одного бокала вина голова не должна так кружиться, – подумала она, попытавшись понять, что стало причиной происходящего. – Не должна она кружиться и от поцелуя…»
   Она хотела отстраниться, но не преуспела в этой попытке. Или не смогла?
   – Кэм, я вот что думаю…
   – Думать будешь потом, – он снова прильнул к губам Клер.
   «Как все это странно… – у Кэма тоже были свои мысли. – Как странно, что эта девочка, которую я знаю сто лет, дает мне такие волшебные ощущения».
   Когда они снова смогли говорить, у Клер сил хватило на очень короткое слово.
   – Ой…
   – Ой? Это хорошо или плохо?
   – Просто «ой». А я-то полагала, что здесь меня ждут тишина и покой.
   – Сегодня очень тихая ночь.
   – Ночь? Да.
   «Если он поцелует меня еще раз, я взлечу как ракета». Это она подумала, а вслух сказала совсем другое:
   – Кэм, я совершенно уверена в том, что в таких местах, как наш город, все должно происходить медленно. Очень медленно. И чувства должны развиваться так же.
   – Ладно, – он погладил Клер по голове и разжал объятия.
   «Мы потеряли десять лет». Действительно, все развивалось очень медленно, но теперь уж точно пойдет побыстрее.
   В траве застрекотали кузнечики, а в свете появившейся на смену солнцу луны блеснула линза телескопа. Ни Клер, ни Кэм этого не заметили.

7

   Эрни Баттс постоянно говорил родителям, что школа – это напрасная трата времени, но кое-какие предметы ему все-таки нравились. Например, химия. В химических реакциях было что-то завораживающее, как и в самих горелках и колбах. Заучивать Периодическую таблицу элементов казалось скучным, хотя с памятью у Эрни проблем не было. И определение неизвестного объема вещества в какой-нибудь смеси не причиняло ему хлопот. Неизвестное его всегда интересовало.
   Лучше всего он себя чувствовал во время лабораторных работ. Эрни видел нечто одному ему ведомое в реакции реактивов и ощущал в такие минуты некую власть. Он любил отмерять, смешивать и нагревать и забавлялся среди всех этих манипуляций идеей изготовления чего-нибудь этакого. Ну, скажем, бомбы. Не дурацкой бомбочки, которую сляпал и подложил в раздевалку девчонкам Дэнни Мойерс. Это все глупости. Эрни хотел бы сделать что-нибудь такое, что могло вспыхнуть, ухнуть, выбить стекла и вызвать у всех истерику.
   Он может это устроить. Столь нелюбимая школа и книги, на которые не скупились родители, знания дали. Эрни был уверен, что может. И если уж он решится на такое, его не поймают, как этого придурка Мойерса. Настоящая власть именно в том, чтобы всегда уметь остаться безнаказанным. А еще в том, чтобы заставить людей тебя бояться.
   Сейчас Эрни машинально рисовал в блокноте женские фигуры, но время от времени бросал взгляд на мистера Атертона, повторявшего свои бесконечные истории из истории. По мнению Эрни, самым большим кретином среди всех взрослых был именно Джеймс Атертон. Слава богу – нет, дьяволу, – что он хотя бы всегда говорит тихо, изредка вытягивая длинную, тощую шею.
   «Как четырехглазый жираф», – думал Эрни в такие минуты. Четырехглазый – это потому, что Джеймс Атертон носит очки и иногда долго протирает их, не переставая бубнить.
   В городе все знали, что их мэр сколотил себе отличный капитал на недвижимости и ему вовсе не обязательно преподавать в школе. И тем не менее мистер Атертон оставался на своем месте, пытаясь вложить в головы юных жителей Эммитсборо знания, которые у половины из них не вызывали никакого интереса. Родители говорили, как замечательно то, что мэр так предан своему делу, но Эрни считал, что он просто придурок. И потом, что еще делать мэру такого богом – нет, дьяволом! – забытого городишка, как их? Решать, в какой цвет красить скамейки в парке?
   – Эти даты из истории нашей страны должны знать и помнить все американцы, – продолжал нудить Атертон, скользя взглядом по лицам своих учеников. – Мисс Симмонс, может быть, вы все-таки отложите в сторону свою пудреницу?
   Салли Симмонс поспешно спрятала пудреницу в сумку, а по классу прошелестело хихиканье.
   – И еще вот что. Преподаватель химии заболел и просил меня сообщить, что вам нужно будет сделать итоговую лабораторную работу самостоятельно. Я, конечно, пригляжу за вами. Работать будете парами, – мистер Атертон взял со стола стопку листов и начал их раздавать. – На каждом листочке указана фамилия того, с кем вам предстоит работать. Что нужно делать, вы знаете, и можете приходить в лабораторию, когда обоснуете теоретическую часть. Результаты жду от вас не позже чем через две недели.
   Джеймс Атертон заканчивал раздавать листочки, и в классе уже слышались тихие комментарии, ворчание и даже стоны. Эрни получил свой и почти без интереса отметил, что его напарницей по лабораторной работе будет Салли Симмонс.
   – Советую вам распределить между собой обязанности, – сказал Атертон сквозь этот шум. Он знал каждого из них лучше, чем они могли подумать. – Помните, вы партнеры, и оценка, хорошая или плохая, будет поставлена вам обоим. Вы можете прямо сегодня заняться планированием работы, но не забывайте и о других предметах.
   Джеймс Атертон взглянул на часы и так же, как его ученики, порадовался, что до конца урока осталась одна минута.
   На перемене к Баттсу подошла Салли Симмонс.
   – Похоже, нам придется делать лабораторную работу вместе, – девочка попыталась улыбнуться этому буке.
   Они учились в одном классе уже несколько лет, но Эрни ни с кем не сближался, и Салли знала его очень поверхностно. Этот парень временами выглядел то нарочито веселым, то совсем унылым, и такая противоречивость вызывала у нее интерес.
   – Похоже, – Эрни поглядел на нее долгим, оценивающим взглядом, и Салли покраснела. – И знаешь, мы могли бы похимичить у меня дома. У меня есть и оборудование, и реактивы. Этим можно заняться после уроков. Если хочешь, конечно.
   – Я не против. Но ты ведь вроде после школы работаешь.
   – Работаю, но не каждый день.
   – Ладно. Я могу приходить к тебе, если у тебя все есть. Так действительно, пожалуй, будет лучше.
   Эрни продолжал пристально смотреть на нее, и девочка непроизвольно сначала взъерошила волосы, а потом стала теребить пуговицу на рубашке. Ее сердце почему-то вдруг забилось часто-часто.
   – Заниматься можно и в те дни, когда я работаю. Обычно я заканчиваю около девяти, – сказал Эрни. – Мешать нам никто не будет. – Тут его губы растянулись в улыбке, которую можно было назвать язвительной. – Если только Джон.
   Салли пожала плечами.
   – А при чем тут Джон?
   – Ну как при чем? Вы в последнее время друг без друга никуда.
   Девочка сделала вид, что удивлена.
   – Ничего подобного! Ну иногда болтаем или идем домой вместе.
   – Домой? Или на кладбище?
   О них действительно много говорили после того случая, когда Салли и Джон наткнулись на раскопанную могилу. Ну и что с того?
   – Если хочешь, я приду сегодня вечером, и мы начнем.
   – Приходи. Начнем.
   Улыбка исчезла с лица Эрни. Он думал о том, девушка ли Салли Симмонс.

   После школы Баттс пошел к Клер. Он бы совсем не прочь «начать» с Салли, но в последнее время все горячечные мечты Эрни сосредоточились на новой соседке. Конечно, неплохо бы получить их обеих сразу, как на той порнокассете, которую он позаимствовал в машине Лэса Глэдхилла, заехавшего к ним на бензоколонку.
   Эрни остановился на дорожке, ведущей к дому Клер, и стал смотреть, как она работает в мастерской. Сегодня было жарко, и рыжая надела шорты и огромную футболку, которая то и дело соскальзывала у нее с одного плеча.
   Что, если подойти сзади и сдернуть с нее эту хламиду? Прямо здесь, прямо сейчас – среди белого дня. Она обернется, увидит его, и зрачки расширятся от страха. Он завалит ее… Куда только тут можно завалить? Ну, куда-нибудь… Она станет отбиваться… А потом… Потом…
   Скверно, конечно, что около рыжей все время крутится шериф Рафферти…
   Эрни решил пока оставить свои думы и направился к мастерской.
   Поглощенная работой, Клер не замечала присутствия своей будущей модели до тех пор, пока Баттс не подошел к ней почти вплотную. Только после этого она наконец увидела, что не одна, и улыбнулась.
   – Привет!
   Клер выпрямилась, и ее маленькая грудь натянула трикотаж футболки. Эрни представил себе, как сжимает ее, и руки у него стали влажными.
   – Ты говорила, что я могу как-нибудь зайти после школы.
   – Да, говорила, – она улыбнулась еще шире. – Я рада, что ты решил мне помочь. – В уме Клер уже переключалась с того плана, который наметила себе сегодня, на другой. – Слушай, у меня теперь есть удобные стулья. На кухне. Я их купила вместе с диваном, который ты тащил в дом, помнишь? Можешь принести один сюда? И захвати пепси, если хочешь.
   – Ладно.
   Когда Эрни вернулся в мастерскую, она уже расчистила место для новой работы.
   – Ставь сюда и садись. – Клер слегка приглушила музыку, которая действительно была очень громкой. – Ты, может быть, захочешь время от времени передохнуть. Не стесняйся, говори мне сразу, когда устанешь. Поставь локоть на стол и сожми кулак, пожалуйста. Я собираюсь сделать несколько эскизов. – Она улыбнулась. – Ну, как дела в школе?
   – Нормально.
   – Занятия ведь скоро заканчиваются?
   – Да.
   «Немногословный мальчик…»
   Она набрасывала эскиз в альбоме и думала, как бы сделать так, чтобы Эрни стал чувствовать себя более непринужденно.
   – Ты увлекаешься каким-нибудь видом спорта?
   – Нет.
   – А девушка у тебя есть?
   – Нет.
   Взгляд Эрни скользнул вверх по ее ногам, но Клер этого не заметила.
   – Вот как… Ну, еще успеешь. А чем занимаются твои родители?
   Он по привычке скривился.
   – Заправляют пиццерией.
   – Ты не шутишь? – она даже перестала рисовать. – Я уже пробовала здешнюю пиццу. Потрясающе! Должна тебе сказать, что мне труднее всего было представить свою жизнь здесь без нью-йоркской пиццы, но оказалась, что тут она не хуже, чем в настоящей итальянской пиццерии.
   Он пожал плечами, удивленный этой похвалой, столь искренней и дружелюбной.
   – Да разве это так важно?
   – Еще бы! Тебе легко говорить, когда ты можешь есть ее, когда хочешь и сколько хочешь! Разожми кулак и вытяни пальцы. – Она почему-то нахмурилась и стала снова рисовать. – А где вы жили раньше, до того, как переехали в Эммитсборо?
   – В Нью-Джерси.
   – Да? А почему решили уехать оттуда?
   Взгляд парня стал жестким.
   – Не знаю. Меня спросить забыли.
   Клер сочувственно улыбнулась.
   – Здесь не так уж плохо.
   – Здесь нет никакой жизни. Люди сидят и смотрят, как растет трава. Ненавижу.
   «Он сказал три предложения сразу. Должно быть, разволновался».
   – Да… Сложно поверить, что когда-нибудь наступит время, и нам на самом деле понравится смотреть на то, как растет трава.
   – Да тебе-то что? – буркнул Эрни. – Ты в любой момент можешь вернуться в Нью-Йорк.
   – Это правда. А для себя ты уже все решил. Лос-Анджелес, да?
   – Да. Здесь мне чертовски надоело, – он не отрывал глаз от ног молодой женщины – смотрел туда, где шорты высоко открывали бедра. – Ты там была?
   – Да, пару раз. По правде говоря, это не мой город. Мне там было некомфортно. Сожми кулак еще раз. – Она перевернула страницу в альбоме и покачала головой: – Знаешь, мне кажется, твою руку надо нарисовать вместе с плечом… Как ствол дерева с корнями. Ты не мог бы снять футболку? Сегодня ведь не холодно.
   Внутри у Эрни все затрепетало. Глаза его блеснули, как у кота, который сейчас схватит воробья. Конечно, он снимет футболку.
   Она его хочет. Это ясно.
   Клер видела перед собой хорошо сложенного юношу, который, безусловно, станет красивым мужчиной. Но уж очень он сердит на весь белый свет…
   – Сделай вот так! – она отложила карандаш в сторону. – Я знаю, что это неудобно, и долго так держать тебя не буду.
   С этими словами Клер взяла его руку пониже локтя, подняла и согнула. Затем она положила свои пальцы на пальцы Эрни и сжала их в кулак.
   – Держи под этим углом… Хорошо… Теперь слегка напряги. Потрясающе! Ты отличная модель! А это у тебя что? Талисман? – она показала глазами на его медальон – серебряный, геометрической формы.
   «Похоже на пентаграмму», – подумала Клер и перевела взгляд на лицо парня.
   – Что-то вроде этого, – он прикрыл медальон свободной рукой.
   Клер испугалась, что смутила его, снова взяла альбом и стала рисовать. Она работала час, делая перерывы, чтобы Эрни мог отдохнуть. Раз или два Клер ловила на себе его изучающий взгляд, какой-то очень взрослый, но оставила это без внимания. Надо полагать, он слегка увлекся ею, что было, с одной стороны, странно, а с другой – польстило ее самолюбию.
   – Отлично, Эрни! Правда. Я хочу начать работать с глиной, как только у тебя найдется еще пара свободных часов.
   – О’кей.
   – Я помню, что обещала оплатить твое время. Сейчас принесу деньги.
   Клер вышла из мастерской. Оставшись один, он стал рассматривать, чем она тут занимается. Заметил скульптуру в углу, нагнулся, чтобы рассмотреть получше, и тут же резко разогнулся. Это была та самая фигура получеловека-полузверя из металла, которую Клер навеяли ее кошмары. И снова пальцы Эрни прикрыли перевернутую пентаграмму.
   «Это знак», – подумал он, и у парня перехватило дыхание. Эрни протянул руку и благоговейно коснулся скульптуры. Его пальцы при этом слегка дрожали. Эта женщина дает ему знак. Ритуалы, которые он исполнил, и жертвы, которые принес, приняты благосклонно. Князь тьмы благословляет его. Теперь нужно дождаться последнего знака, когда ему укажут время и место, и взять ту, что ему предназначена.
   – Что ты об этом думаешь?
   Клер вернулась и теперь стояла за его спиной. Прежде чем повернуться к ней, Эрни натянул футболку. Она смотрела, как он только что, на свою работу. Баттс жадно вдохнул легкий запах пота, который исходил от молодой женщины.
   – В этом есть что-то такое… Не знаю, как сказать… Наверное, мощь…
   Она удивилась, услышав такой отзыв от семнадцатилетнего юноши, и посмотрела на него очень внимательно.
   – Как ты смог это понять, Эрни?
   – Не знаю. А почему ты сделала такую фигуру?
   – Тоже не знаю… Просто так получилось.
   – Хорошо получилось.
   – Да, кажется, так, – Клер вытащила из кармана несколько купюр и протянула Эрни. – Я тебе очень благодарна за то, что ты нашел время, чтобы мне позировать.
   – Мне это понравилось. И ты мне нравишься.
   – Вот как? Ну что же, ты мне тоже нравишься. – В это время в доме послышался звонок, и Клер поспешила попрощаться: – У меня звонит телефон. Еще раз спасибо, Эрни. До скорого!
   – До скорого, – он вытер влажные ладони о джинсы. – Мы увидимся очень скоро.
   Клер взяла телефонную трубку и одновременно открыла холодильник.
   – Алло.
   Она доставала сосиски, горчицу, маринованные огурцы и пепси и слушала чье-то прерывистое дыхание. Клер растерялась всего на одну минуту, а потом усмехнулась и начала дышать в ответ, два раза воскликнув: «Да!» и «О, да!». Все это не помешало ей поставить сосиски в микроволновую печь, включить таймер и открыть бутылку пепси.
   – Ради всего святого, не останавливайся! – воскликнула она, пытаясь не рассмеяться.
   – Конечно, дорогая, – в трубке наконец послышался мужской голос. – Тебе ведь понравилось?
   – Чудесно. Невероятно. Превосходно. – Клер сделала большой глоток пепси. – Ты просто великолепен, Жан-Поль. – Она достала сосиски, положила на тарелку и стала мазать горчицей. – Но если Анжи когда-нибудь узнает…
   – Уже все знаю, – услышала Клер голос подруги, и обе рассмеялись. – У меня в руках вторая трубка.
   Молодая женщина положила рядом с сосисками пару огурчиков, украсила все это укропом и полюбовалась на свой обед.
   – Ну вот, теперь у нас нет от тебя секретов. И что ты на это скажешь?
   – Да что тут можно сказать? – делано удивилась Анжи. – Классика жанра: муж, жена и подруга жены… А вообще-то мы хотели узнать, как ты там.
   – Я там хорошо, – Клер взяла первую сосиску и вонзила в нее зубы. – Правда, хорошо, – теперь она говорила с набитым ртом. – Знаешь, у меня появилась новая модель. Я только что закончила несколько рисунков. У мальчика отличные руки.
   – У мальчика? Отличные руки?
   Клер рассмешила интонация подруги, и она чуть не подавилась.
   – Да нет же! Это вовсе те то, о чем ты подумала, дурочка. Это правда мальчик. Лет шестнадцати или семнадцати… А еще я сделала несколько набросков со своей школьной подруги, она сейчас официантка. У Элис очень выверенные и экономные движения. Такие выразительные руки… Но, честно говоря, на уме у меня совсем другая пара рук. – Она вспомнила о Кэме и улыбнулась. – Я буду их лепить. Может быть, и лицо тоже. А может быть, и все тело…
   – Похоже, ты действительно очень занята, ma chérie [18 - Моя дорогая (фр.). – Примеч. перев.].
   – Так и есть. Анжи, тебе должно это понравиться: я работаю каждый день. По-настоящему работаю, – пояснила Клер и принялась за вторую сосиску. – Одну вещь уже закончила.
   – И?.. – осторожно спросила Анжи.
   – Ничего говорить не буду. Сами все увидите.
   Жан-Поль слушал этот диалог, зажав трубку между ухом и плечом, и решил сказать свое слово:
   – Как жизнь в захолустьи?
   – В захолустье, – поправила его Клер. – Захолустье, оно и есть захолустье, и это отлично. Почему бы вам не приехать сюда и не посмотреть самим?
   – Как насчет этого предложения, Анжи? – теперь Жан-Поль обратился к жене. – Хочешь провести несколько деньков в деревне? Мы сможем заниматься любовью на сене. Втроем.
   – Почему не вчетвером? Впрочем, я подумаю.
   – Для того чтобы говорить друг с другом, вам не нужно держать в руках по телефонной трубке, – Клер рассмеялась. – Нет, действительно, приезжайте. Правда, сена здесь нет.
   – Je suis desolé [19 - Я в унынии (фр.). – Примеч. перев.], – удрученно сказал Жан-Поль. – Что скажешь, дорогая?
   – Да что она скажет? – первой ответила Клер. – Вы обретете здесь покой и умиротворение. – Она вспомнила разговор с Эрни и усмехнулась: – Мы все вместе сможем сидеть на веранде, пить пиво и смотреть, как растет трава.
   – Звучит возбуждающе, – усмехнулась в ответ Анжи.
   – Мы постараемся выкроить несколько дней и приехать. – Жан-Поль, судя по всему, решился: – Я хочу побывать в захолусть-и.
   – Отлично! – Клер подняла стакан и чокнулась с призрачным собеседником. – Вам понравится. Правда. Это классическое американское захолусть-е. В Эммитсборо никогда ничего не случается.

   Тучи совсем скрыли луну. Звезд тоже не было видно. Мелкий дождь размывал грязь на земле в круге. В яме сегодня не было огня – только холодный пепел. Свечи заменили фонари.
   Погода не благоприятствовала, но решение принято, и ждать они не собирались. Сегодня на поляне было только пять человек в черных плащах. Старая гвардия. Самые лучшие. Эту встречу и ритуал, который должен был последовать, избранные держали в тайне от всех.
   – Боже, какая же мерзкая ночь! – сказал подошедший к ним Бифф Стоуки, прикрывая огромной ладонью сигарету от дождя.
   Он был членом этого братства уже двадцать лет и полагал, что сие дает ему определенные права.
   Сегодня не было ни пения, ни звуков колокола, ни женщин – жриц продажной любви или тех, кому суждено было стать жертвой. Вместо живого алтаря этой ночью на поляне была пустая доска, и, судя по всему, собрались они здесь не для оргии. Все служители сатаны выглядели настороженными и на замечание Билла никто не ответил.
   – В чем же дело? – удивился он. – Где все остальные? Что вообще происходит?
   – Сейчас все узнаешь.
   Верховный жрец вышел на середину круга. Глаза из прорезей маски глядели так мрачно, что его сподвижники содрогнулись. Он поднял ладонь и сказал:
   – Мы были первыми. Нас немного. В наших руках сила. Наш господин даровал нам великое счастье: право привести к нему других, показать им его славу.
   Он стоял, как статуя – жуткий прообраз скульптуры Клер Кимболл. Спина прямая, голова откинута назад, рука поднята вверх. Взгляд под маской горел осознанием власти, которую он имеет надо всеми – даже над своими братьями.
   Они пришли по первому его слову. Так же они будут действовать.
   – Князь тьмы недоволен. Один из его детей, один из его избранников предал нашего господина. Закон наш попран, и мы должны восстановить его силу. Предателя ждет смерть.
   Когда верховный жрец опустил руки, один из стоявших поодаль достал из-под черного плаща бейсбольную биту. Бифф Стоуки открыл в удивлении рот, но тут бита обрушилась на его затылок.
   Когда Бифф пришел в себя, он понял, что раздет и привязан к доске, символизировавшей алтарь. Его тело оказалось мокрым от дождя, и Стоуки почувствовал холод. Но это было ничто по сравнению с леденящим страхом, сковавшим его сердце.
   Они стояли рядом с ним – один у ног, другой в изголовье и по брату с каждой стороны, а верховный жрец чуть в стороне. Пять человек, которых он знал всю свою жизнь. Их глаза были чужими. Стоуки уже знал – это глаза его смерти.
   В яме разожгли огонь, но сырые дрова пока не разгорелись.
   – Нет! – Бифф извивался, напрягая все мускулы, и корчился на гладко оструганной доске. – Нет, господи! Помилуй меня, Иисусе! – Стоуки в ужасе взывал к тому, чье имя осквернял двадцать лет. – Вы не можете это сделать, братья! Не можете! Я ведь давал клятву вместе с вами!
   – Ты ее нарушил, – верховный жрец подошел ближе. – Ты попрал наш закон и перестал быть одним из нас.
   – Нет! Я никогда не нарушал закон! – Бифф дернулся особенно сильно, и в его запястья впились веревки.
   – Мы не показываем свои клыки в гневе тем, кто не должен их видеть. Это закон.
   – Это закон, – хором подхватили остальные.
   – Я был пьян! – уже рыдал Бифф, поворачиваясь то к одному, то к другому. Там, под капюшонами, были скрыты лица тех, кого он хорошо знал. Глаза Стоуки пытались поймать хоть чей-нибудь взгляд. – Черт возьми! Я был пьян!
   – Ты попрал закон, – повторил верховный жрец. По его голосу обреченный понял, что пощады не будет. – Мы поняли, что ты не можешь его хранить. Ты оказался слабым, а слабых наказывают сильные.
   Заглушая рыдания и проклятья Биффа, человек в маске козла начал то, что у них считалось молитвой:
   – О, господин темного пламени, дай нам силу.
   – Силу для твоей славы, – подхватили четверо остальных.
   – О, властелин столетий, дай нам мощь.
   – Мощь твоего закона.
   – In nomine Dei nostri Santanas Luciferi excelsi [20 - Именем нашего бога, величайшего сатаны Люцифера! (лат.).]!
   – Аве, сатана.
   Верховному жрецу подали серебряную чашу, и он поднял ее над головой.
   – Это вино печали. Я пью его в память о нашем потерянном брате.
   Он припал к чаше и пил долго. Потом верховный жрец воззвал к своей пастве:
   – Вы видели, что я пил, но напиться не смог. Жажда осталась со мной. Жажда крови. Ибо мы судили его и приняли решение. Прощения нет.
   – Будьте вы прокляты! – страшно закричал Бифф, но ответом ему было только эхо. – Будьте вы прокляты! Боже, не допусти этого!
   – Твоя судьба решена. Смирись. В сердце владыки ада нет жалости. Его именем я приказываю темным силам даровать мне их страшную мощь. Всеми богами преисподней я заклинаю: «Да произойдет то, чего я желаю».
   И все остальные подхватили:
   – Услышь имена.
   – Абаддон!
   – Фенриц, сын Локи!
   – Хаборим!
   – Мы твои дети.
   Бифф Стоуки в ужасе стонал, проклинал их всех, умолял, угрожал. Сердце обреченного готово было разорваться, но жрец продолжал:
   – Мы приняли решение. Оно суть мщение. Да свершится адская справедливость. Я призываю господина тьмы поразить мрачным восторгом нашего оступившегося брата. Он предал, и пусть его предсмертные крики послужат предупреждением тем, кто посмеет нарушить закон. – Верховный жрец сделал паузу и улыбнулся под маской Мендеса. – Начинайте.
   Теперь бита была в руках у каждого. Нанесший удар первым раздробил Биффу коленную чашечку, и еще один страшный вопль прорезал ночь. Дальше удары посыпались один за другим.
   Человек в маске козла опять стоял чуть поодаль, воздев руки к небу, и наблюдал за происходящим. Он уже дважды обрекал на смерть членов братства, и оба раза его решение было выполнено быстро и безжалостно.
   Верховный жрец наслаждался этим зрелищем. Он в упоении смотрел, как его паства переступает черту, которая отделяет человека, созданного по образу и подобию Творца, от того, кто стал плотью сатаны.
   Крики Биффа были душераздирающими. Да, пусть их души разорвутся, а душа предателя, того, кто посмел поставить под удар их братство, сама замолчит под ударами.
   Смерть его должна была стать мучительной. С каждым тошнотворным хрустом костей верховный жрец чувствовал, как его собственные кости становятся крепче. Это было ни с чем не сравнимое ощущение.
   Смерть Стоуки послужит предупреждением другим, покажет, как страшна ярость. Его ярость. Здесь правит бал сатана, а он дирижирует оркестром, играющим на этом балу. И сейчас он возьмет в руки дирижерскую палочку.
   Когда крики стали затихать, верховный жрец взял биту и подошел к Биффу. Он увидел, что за пеленой страшной боли в глазах Стоуки все еще был страх. Даже лучше, чем страх. В них оставалась надежда.
   – Пожалуйста… Прошу тебя, – прохрипел Бифф. Он был весь в крови и попытался поднять руку, но пальцы оказались переломаны, и ни одного движения Стоуки сделать не удалось. – Пожалуйста, не убивайте меня…
   Верховный жрец смотрел на того, которого столько лет называл братом. Агония подходила к концу, но Бифф должен был еще раз услышать то, что много раз говорил сам:
   – Он судья. Он господин. Все, что мы делаем, мы делаем во имя его.
   Бесстрастный взгляд из-под маски скользнул по лицу Биффа. Стоуки доживал последние мгновения, и на пороге смерти услышал:
   – Сейчас ты умрешь, но и дальше будешь обречен на муки, вечные муки, вечную пытку. Ты недостоин того, чтобы спуститься в преисподнюю. Твоя душа останется в пустоте.
   Сознание Биффа уплывало и возвращалось, уплывало и возвращалось. Он уже не мог даже хрипеть. Стоуки понимал, что переступает порог смерти, и в его цепенеющем мозгу молитвы смешивались с заклинаниями, обращение к Христу – с просьбами о прощении к Люциферу.
   Он вздохнул, и в перебитой грудной клетке что-то в последний раз хрустнуло.
   – Уви-дим-ся в а-ду, – удалось ему прохрипеть.
   – И не надейся. Мы больше нигде не увидимся.
   Огонь между тем подбирался к измученной плоти Биффа, а его кровь стекала на землю и смешивалась с грязью.

8

   Кэм стоял у ограды на краю поля Мэттью Доппера.
   Сам Доппер, сидевший в кабине трактора, решил наконец выключить мотор. Сейчас вся техника у него на ферме была отлично отлажена благодаря старшему сыну, который предпочитал работать с механизмами, а не гнуться на пашне. Доппер-старший не мог похвастаться такими талантами, о чем напоминала его левая рука. На двух пальцах не хватало первых фаланг – они достались комбайну. Эта старая травма никак не отражалось на его сельскохозяйственных занятиях, как и на игре в боулинг по средам, но стала причиной того, что Мэттью на всю жизнь затаил отвращение к механике.
   Его клетчатая рубашка уже насквозь пропиталась потом, хотя до полудня было еще далеко. Доппер умел работать.
   Он родился на ферме и стал ее хозяином, когда отец переселился в лучший из миров. Его брат Дон еще до этого события не вышел из того самого леса, что назван именем их семьи, и Мэтт унаследовал все. Он жил здесь, работал здесь и собирался умереть здесь. А до этого он не потерпит ничьих нравоучений. И уж точно не будет слушать Кэмерона Рафферти, решившего объяснять ему, как нужно себя вести и что делать.
   – Мэтт, это третья жалоба за месяц.
   Доппер сплюнул:
   – Приперлись тут вшивые равнинники, понаставили свои домишки на земле Хобейкера, а теперь пытаются спихнуть меня. С места не двинусь. Эта земля моя.
   Кэм пнул ограду, потом поставил ногу на ее нижнюю перекладину и взмолился, чтобы Всевышний послал ему терпения.
   – Никто ниоткуда не пытается тебя спихнуть, Мэтт. Просто не выпускай собак за ограду или посади на цепь.
   – Собаки на ферме сто лет, – Доппер снова сплюнул, выражая так свое презрение и к вшивым равнинникам, и к тому, кто явился от их имени. – Они никогда не сидели и не будут сидеть на цепи.
   – Все меняется.
   Рафферти поглядел за поле, за которым виднелись маленькие коробочки-домики. Когда-то здесь были только поля, луга и лес. Если прийти в чащу на рассвете или на закате, там можно было увидеть пасущихся оленей. А теперь люди запускают спутники в космос, и, чтобы посмотреть на оленей, нужно идти не в лес – ехать в большой город, в зоопарк.
   «Неужели этому старому дураку не ясно, что я ему симпатизирую?» – думал Кэм.
   Впрочем, симпатии побоку. Мэтт делает свою работу, а ему надо делать свою.
   – Твои собаки не сидят только на ферме, Мэтт. Вот в чем проблема.
   Доппер ухмыльнулся:
   – Да, они всегда любили наложить кучу на земле Хобейкера.
   Кэм не смог с собой совладать и улыбнулся в ответ. Ну кто же в Эммитсборо не знает, что три поколения Допперов и Хобейкеров вели междоусобную войну!
   Рафферти закурил и посмотрел вдаль.
   – Мне иногда так хочется увидеть, как старик Хобейкер возвращается домой на снопах сена.
   Доппер поджал губы. На самом деле он тоже с удовольствием увидел бы соседа. Уж он бы нашел, что ему сказать!
   – Я так думаю, он знал, что делает, когда продал землю, – Доппер вытащил из кармана носовой платок, такой грязный, словно им вытирали трактор, и с чувством высморкался. – Но я-то здесь. Пока я жив, я на ферме.
   – А знаешь, Мэтт, когда-то я воровал у тебя кукурузу.
   – Знаю, – Доппер сунул платок обратно. – Я выращиваю лучшую Серебряную королеву во всем нашем округе. И всегда выращивал, и буду еще долго выращивать.
   – Да кто же спорит? Мы потом жарили початки в лесу… – Кэм улыбнулся, вспомнив сладкий вкус кукурузы. – Только я и мои дружки думали, что ты ничего не знаешь о наших проделках.
   – Я знаю все, что творится на моей земле. – На миг его взгляд, устремленный на далекий темный лес, стал настороженным. – И ничего страшного, если кому-то за дело достанется. Я забочусь о своем добре.
   – Да это все ясно, – Кэм вздохнул и нахмурился. – Слушай, Мэтт, там, в этих домах, семьи с детьми, а три твои немецкие овчарки, согласись, настоящие зверюги.
   Доппер снова сплюнул:
   – Эти зверюги пока еще никого не укусили.
   – Верно, – кивнул Рафферти.
   Он должен заставить их всех соблюдать законы! Он сочувствует Допперу, но не позволит, чтобы его собаки носились, где им вздумается, в соответствии со своей столетней генетической памятью без цепи.
   – Мэтт, я знаю, ты никому не хочешь зла. – Кэм поднял руку, чтобы остановить протесты Доппера. – Я знаю, что твои псы послушные. Тебя они действительно слушаются, но, если они кого-нибудь укусят, считай, что собаки пропали, а сам ты получишь повестку в суд. Посади их на цепь, а еще лучше просто не выпускай за ограду.
   Доппер покосился на Кэма, хотел сплюнуть еще раз, но слюны уже не было. У него имелись причины на то, чтобы держать трех собак. Человек должен уметь защищать себя и свою семью от… Взгляд Мэтта снова уперся в лес, потом скользнул по полю. От чего надо, от того и защищать. Мало ли…
   Он любил спорить и не любил соглашаться. При этом Доппер уже понял, что если будет продолжать упорствовать, то один из этих вшивых равнинников сделает все для того, чтобы ему, Мэтту, действительно принесли повестку в суд.
   – Я подумаю о том, что ты сказал, Кэм.
   Рафферти внутренне ликовал. За шесть месяцев уговоров он никогда не был так близок к тому, чтобы одержать на этом поле победу. Он слегка улыбнулся.
   «Старый Мэтт больше не будет выпускать собак из-за ограды», – подумал он и решил перевести разговор на нейтральные темы:
   – Как семья?
   – Неплохо. – Доппер тоже улыбнулся. – Сью Эллен развелась со своим придурком. – Он подмигнул Кэму. – Зря она тогда на тебя не обратила внимание. А может, теперь взглянет? Ты парень при деньгах и даже вон при значке.
   Кэм сделал вид, что о чем-то задумался.
   – Так-так-так… А сколько у нее детей?
   – Четверо. На этот счет ее придурок был горазд… Сью Эллен сейчас работает в этом самом паршивом торговом центре, а Нэнси нянчит малыша.
   Доппер кивнул на дом, где в это время была его жена, сидевшая с младшим внуком. Потом они поговорили немного о старшем сыне Мэтта, который чинил всю технику в округе, но на поле ни ногой, и о младшем, учившемся в колледже.
   – Представь себе только, он воображает, что ему там расскажут, как вести дела на ферме! – Доппер почесал затылок. – Ты точно заметил, Кэм, сейчас многое меняется, но, хочешь ты того или нет, кое-что остается, как в былые времена. Надо работать.
   – Мне тоже пора, – кивнул Кэм. – Увидимся, Мэтт. И уж, пожалуйста, не по поводу твоих собак!
   Доппер смотрел, как Рафферти идет к своей машине, потом перевел взгляд на домики вдалеке.
   «Паршивые равнинники», – подумал он и включил мотор.
   Кэм развернул автомобиль, подняв тучу пыли и гравия. Он подъехал к краю леса Доппера. Какая-то часть души Рафферти вернулась в отрочество.
   Он увидел себя с початками допперовской Серебряной королевы в руках. В мешке за спиной – пара бутылок пива, пачка сигарет и спички. Может быть, он один бредет зализывать раны, которые не уставал наносить ему отчим, а может быть, вместе с Блэйром Кимболлом, Бадом Хьюиттом, Джессом Хобейкером или еще с кем-то из друзей. Они сидели у костра, жарили кукурузу, а иногда и сосиски, пили пиво, болтали о девчонках или рассказывали такие истории о доне Доппере, что мороз по коже.
   Они часто ходили в лес, несмотря на все эти страсти, а может быть, именно из-за них. Чаща была их убежищем, населенным призраками, и иногда мальчишкам казалось, что кто-то вместе с ними шагает через эти густые заросли.
   Кэм непроизвольно улыбнулся. «Кое-что остается, как в былые времена», – повторил он слова Мэтта Доппера.
   Рафферти отвернулся от леса и обратил свой взор на новые домики. Нужно съездить туда и уверить их разозленных донельзя обитателей, что собаки Мэтта Доппера больше не будут им досаждать. Но все эти мысли – и о прошлом, и о настоящем – не могли вытеснить из его памяти недавнюю прогулку на мотоцикле с Клер.
   В ней было что-то веселое и легкое, опять же с ассоциациями из детства. Сидя с Клер у ручья и разглядывая наплыв на стволе дерева, он чувствовал себя так, будто вернулся на десять лет назад. Кэм подумал, как же это он, черт возьми, проворонил тогда Клер Кимболл в первый раз. Теперь уж он ее не упустит.
   Поцелуи, которые последовали после той прогулки, – это было совершенно новое ощущение в его жизни, вообще-то ощущениями такого рода не бедной. Эти поцелуи можно было уподобить удару молнии.
   Кэм решил, что, когда закончит все дела здесь, просто заедет к ней домой, надеясь, что застанет Клер за работой. Нужно будет предложить ей где-нибудь перекусить и сходить в кино. Если он верно оценивает ее отношение к себе и ему повезет, следует придумать предлог для того, чтобы уговорить Клер на самом деле зайти к нему домой. А уж там…
   «Не нужно торопиться», – напомнил Рафферти сам себе. Самое скверное, что терпением-то он никогда не отличался.
   У последнего поворота дороги он заметил двух мальчишек на велосипедах. «Прогуливают занятия», – машинально отметил Кэм, и ему трудно было осудить их за этот поступок – майское утро весьма располагало к безделью. Тем не менее Рафферти отбросил эту мысль как вредную и приготовился задать им взбучку. Он вылез из машины и направился к ребятишкам.
   Конечно, он узнал обоих – проклятие или благословение маленьких городов. Это были Сай Эббот – младший брат Джона, приятеля Салли Симмонс, и Брайан Найт, племянник Минни Атертон. Хотя Кэм от всей души хотел бы подмигнуть им, улыбнуться и пожелать всего хорошего, он нахмурился. Лица у обоих мальчишек были слегка зеленые, и он задал себе вопрос, что могло стать причиной: то, что они попались на глаза служителю закона и сейчас наверняка получат от него трепку, или то, что тайком курили.
   – Ну и что все это значит? – Кэм положил руку на руль грязного велосипеда Эббота. – Немного опаздываете в школу, а?
   Сай открыл рот, но сказать ничего не смог. Позеленев еще больше, прогульщик согнулся чуть ли не до земли, и его тело сотрясли конвульсии. Мальчишку стало рвать.
   – О черт! – Рафферти и второй рукой схватился за руль, чтобы удержать велосипед в равновесии. – Чем, будь вы оба неладны, вы тут занимались? – Он перевел взгляд на Брайана.
   – Да так… Ничем. Мы… мы… – Найт схватился за горло, словно и его одолевали спазмы.
   Кэм увидел, что по щекам мальчика текут слезы, и испугался.
   – Ну-ну, успокойся, Брайан. И ты тоже, Сай. Что все-таки случилось? Где вы были?
   – Мы? Там, – Брайан кивнул в сторону леса и судорожно сглотнул. – Мы хотели оставить велосипеды на поляне и спуститься к ручью, вот и все. А потом увидели… Увидели это…
   – Что вы увидели?
   – Не знаем… – Сай разрыдался. – Но это ужас что такое! Ужас! И все в крови…
   – Ясно. Держи, – Рафферти протянул мальчику свой платок. – Почему бы вам, ребята, не сесть в мою машину? Велосипеды можно положить в багажник.
   Он подвел трясущихся любителей прогулок в лесу к автомобилю.
   «Вероятно, это олень, – сказал сам себе Кэм. – А может быть, собака».
   Между тем руки у него оледенели, и интуиция подсказывала, что рассчитывать на такой благоприятный исход не приходится. Мальчишки чуть-чуть успокоились, и это было единственное, что сейчас могло порадовать шерифа.
   – Я все-таки пойду посмотрю. Где, вы говорите, ваша страшная находка?
   Мальчишки, как смогли, объяснили. Кэм понял не все, но уловил главное – идти недалеко.
   За обочиной дороги, посыпанной гравием, начинался откос, покрытый сухими прошлогодними листьями. Бросив взгляд на свою машину и заметив, что Сай и Брайан уже убрали велосипеды в багажник и юркнули в салон, Кэм начал спускаться, слегка скользя по земле, еще влажной после прошедшего ночью дождя.
   Он чувствовал запах мокрых листьев. На почве виднелись следы мальчишек, там, где они торопливо поднимались наверх. Рафферти стал углубляться в лес. Запах стал другим. Если бы Кэм верил во всякую чертовщину, он сказал бы, что это запах смерти.
   «Зверь, – сказал он себе, пробираясь сквозь чащу к видневшейся поодаль поляне. – Попал под машину и уполз умирать. Боже правый! Да здесь все в крови!»
   И тут Кэм увидел тело. Конечно, ему и до этого приходилось видеть трупы, причем немало. Удивления не было – был острый приступ ярости из-за того, что сейчас один из них оказался здесь. На его территории.
   Затем ярость сменило сочувствие. Кем бы ни была эта куча мяса и костей при жизни, умер человек ужасно. Потом последовало сожаление, что два мальчишки, прогулявших занятия в школе, наткнулись на то, чего им видеть было вовсе не нужно. Забыть такое трудно.
   Осторожно, стараясь ничего не коснуться и не затоптать, Рафферти подошел к трупу. Мертвец лежал ничком, раскинувшись. Сломанные руки и ноги изгибались под немыслимыми углами. На голое тело налипли влажные листья.
   Глаза Рафферти сузились – сквозь синяки и запекшуюся кровь он увидел татуировки. Во рту пересохло. Перед тем как осторожно поднять проломленную голову и посмотреть на разбитое лицо, он уже знал, кого увидит. Биффа Стоуки.

   – Боже, Кэм, – Бад почувствовал во рту привкус желчи и несколько раз сглотнул. – Боже мой… – Он не мог заставить себя еще раз посмотреть на тело, лежавшее на земле. Хьюитт вытер пот со лба рукавом рубашки. – Боже, боже, – повторил он еще раз, но, поняв, что заклинания не помогут и с приступом рвоты ему не справиться, шатаясь, пошел в кусты.
   Рафферти стоял на месте, ожидая, пока его помощник приведет себя в порядок. Кэм отвез мальчишек в город, зашел в участок, забрал Хьюитта, в двух словах рассказав ему, что случилось, и вместе с ним вернулся в лес. Где-то на другой стороне ручья начала выводить трели птица. По кронам деревьев суетливо носились белки. Все было очень гармонично, за исключением кошмарного тела на земле.
   – Извини, – сказал Бад, приглаживая рукой волосы. Она заметно дрожала. – Просто я никогда такого не видел и не смог совладать с собой.
   – Да за что же тут извиняться?.. Сейчас тебе лучше?
   – Да, – между тем Хьюитт фиксировал взгляд на несколько дюймов выше того, что лежало на покрытой листьями земле. – А может быть, его сбила машина? Опять напился, попал под машину, а потом, не соображая, что происходит, притащился сюда. Здесь многие едут слишком быстро, на повороте. – Бад сам понимал, что говорит ерунду, и как-то потерянно повторил: – Едут слишком быстро…
   – Да при чем тут машина? Никогда не видел, чтобы после наезда у человека были сломаны почти все кости, изуродованы пальцы и проломлена голова. – Кэм досадливо махнул рукой. – И как, черт возьми, он сюда попал? Пришел пешком? Зачем? И где, черт подери, его одежда?
   – Ну, я думаю… Нет, он точно снова нализался до потери сознания. Может быть, мы найдем его одежду где-нибудь поблизости. Бифф просто бродил тут пьяный, а машину отогнал и… – говоря все это, Бад понимал, что ни одно его слово не имеет отношения к тому, чему стали свидетелями деревья.
   То, что на самом деле думал Хьюитт, сказал Кэм:
   – Я полагаю, Биффа Стоуки кто-то забил до смерти.
   – То есть ты хочешь сказать, что это убийство? Боже правый! – Голос Бада в панике поднялся на октаву, а затем пошел вниз: – У нас, в этой части округа, не случалось убийств с тех пор, как Т. Р. Льюис сошел с ума и застрелил своего шурина. Мне тогда было пять или шесть лет. После этого людей в Эммитсборо, да еще так зверски, не убивали.
   Голос Бада дрожал, и Кэм понял, что помощника нужно встряхнуть, а для начала напомнить о том, что они здесь не на прогулке.
   – Скоро должны приехать следователь и криминалисты из полицейского управления штата. А нам тем временем надо отгородить эту территорию и поискать следы и улики.
   «Это займет Бада», – подумал Кэм, но сам он уже был уверен, что Бифф Стоуки умер вовсе не здесь.
   – Нужно сделать фотографии, Бад. Поднимись к машине и принеси аппаратуру. – Он поймал взгляд своего помощника и положил руку ему на плечо: – Я сам все сниму. Ты просто принеси мне камеру.
   – Хорошо, – Хьюитт стал подниматься по откосу, но тут же обернулся. – Шериф, здесь все жутко запутано, правда?
   – Да. Все жутко запутано.
   Получив фотоаппаратуру, Рафферти снова отправил Бада наверх, дожидаться следователя и криминалистов. Заставив себя не думать о том, что он делает, Кэм начал снимать. Он машинально отметил ссадины и раны на запястьях и щиколотках.
   Закончил эту страшную фотосессию Рафферти быстро. Ему очень хотелось курить, но Кэм отложил камеру и взял специальный баллончик с краской. Нагнувшись низко к земле, шериф нажал на колпачок, но баллончик зашипел, и только. Рафферти выругался и остервенело его потряс. Внутри звякнули шарики. Кэм направил разбрызгиватель на землю и нажал еще раз.
   Оказалось, что он взял в их маленькой криминальной лаборатории баллон ядовито-желтой краски. Ну что же, силуэт смерти у этого подонка будет ярче некуда.
   Рафферти начал с ног, пытаясь не содрогаться при виде раздробленных коленей и сломанных пальцев.
   – Я всегда надеялся, что ты умрешь тяжело. Похоже, что мое желание сбылось, – пробормотал Кэм.
   Он заскрежетал зубами и стал обводить силуэт Стоуки дальше. И только разогнувшись, Кэм почувствовал, как болят у него челюсти. Он надел на пустой баллон колпачок, поставил его на землю и после этого с наслаждением закурил.
   Рафферти вспомнил, когда последний раз вот так стоял и смотрел на бездыханное тело. Тогда это был близкий ему человек – друг, с которым вместе можно было и посмеяться, и погоревать.
   Кэм закрыл глаза и тут же оказался в прошлом. Джейк лежал на грязной лестнице, и кровь вытекала из его груди так быстро, что они оба понимали – шансов на спасение нет. Ни одного. Он умер через минуту после того, как они последний раз встретились взглядом.
   «Я виноват», – подумал он тогда.
   «Я был виноват», – эта мысль и сейчас не отпускала.
   – Шериф, шериф, – Баду пришлось потрясти его за плечо, прежде чем Рафферти открыл глаза. – Приехали следователь и ребята из управления.
   Кэм кивнул, нагнулся и поднял пустой баллончик из-под краски. К ним уже подходил следователь – невысокий худощавый человек с очень белой кожей и странными глазами – темными, слегка раскосыми, широко расставленными. Его когда-то рыжие, а сейчас наполовину седые волосы были аккуратно расчесаны на прямой пробор.
   – Здравствуйте, сэр, – поприветствовал его Рафферти. – Вы быстро успели.
   – Мое почтение, шериф, – следователь протянул ему худощавую, но сильную руку. – Очевидно, у вас большие неприятности.
   – Очевидно, так, – в другой ситуации Кэм бы улыбнулся такому определению, но не сейчас. – Мальчишки нашли тело около часа назад. Я уже сделал несколько фотографий и обвел контуры трупа.
   – Превосходно, – следователь подошел к одному из криминалистов, склонившихся над жертвой, и тот протянул ему пару тонких резиновых перчаток.
   – Вы не будете… – Бад отступил на два шага. – Вы же не будете делать вскрытие или что-нибудь в этом роде прямо здесь?
   – Я? Нет, конечно, – следователь понял, что молодой помощник шерифа Эммитсборо первый раз на месте настоящего преступления и не может справиться с эмоциями. – Это сделает судебный эксперт в морге.
   Кэм протянул пустой баллончик своему помощнику.
   – Бад, поднимайся наверх. Это положи в машину и проследи, чтобы никто не останавливался и не совался сюда.
   – Да, сэр! – Хьюитт вздохнул с облегчением и отошел.
   – Вашему помощнику не хватает выдержки.
   – Он еще молод. Это первый труп, который он увидел своими глазами.
   – Конечно, конечно, – следователь посмотрел на ярко-желтый контур. – Веселенькая краска.
   – Так уж получилось. Я взял первый попавшийся под руку баллончик.
   – Да, собственно, какая разница, – с этими словами следователь достал маленький диктофон и включил его.
   Он стал осматривать тело и говорить о повреждениях, ставших причиной смерти, – медленно, монотонно.
   – Теперь его можно перевернуть. Эй, парни!
   Ни слова не говоря, Кэм стал помогать. Ему и до этого было не по себе, а теперь стало еще хуже. Зрелище было кошмарным – кровавое месиво вместо лица, проломленная грудная клетка, проткнувшие кожу обломки ребер.
   Кэм отвернулся в сторону, чтобы перевести дух, а потом снова взяться за камеру. Пока следователь наговаривал на диктофон свое заключение, Рафферти сделал еще несколько снимков.
   Сирену машины «скорой помощи» они услышали одновременно и поглядели в сторону, откуда она доносилась.
   – И зачем было включать? – с досадой спросил следователь. – Вы закончили, ребята? – обратился он к криминалистам, проводившим осмотр места происшествия, и повернулся к Кэму: – Мы отвезем тело в морг, шериф, и проведем вскрытие. Полагаю, уже сейчас можно сказать, что этот человек умер в результате зверских, чудовищных побоев. Возможно, смерть наступила после сильного удара по голове. Принимая во внимание степень окоченения, можно предположить, что произошло это минимум десять, а максимум пятнадцать часов назад, то есть ночью. Безусловно, после вскрытия я смогу сообщить вам все более подробно.
   – Когда мы можем ждать от вас известий, сэр?
   – Через сорок восемь часов. Может быть, чуть позже. Нам нужно его идентифицировать. Снимем отпечатки пальцев, а если это ничего не даст, придется делать рентгенограмму зубов.
   – Что? – Рафферти совсем забыл, что не сообщил о том, что знает, кто именно убит.
   – Рентгенограмму зубов, – пожал плечами следователь и стянул с рук перчатки. – Труп ведь найден без одежды и документов. Значит, будем идентифицировать по пальцам или по зубам.
   – Не надо. Я знаю, кто это.
   – Ах вот как? Тем лучше. Значит, получите интересующую вас информацию быстрее.
   Следователь смотрел, как его помощники спускаются по откосу с носилками, к которым был пристегнут черный пластиковый мешок. Прежде чем он успел что-либо добавить, оба услышали визг тормозов на дороге. Кэм не обратил на это внимания, полагая, что Бад сможет спровадить всех зевак. В городе уже наверняка ходят слухи один страшнее другого, и кому-то обязательно срочно понадобится приехать в лес. Скажем, за еловыми шишками. Но тут он услышал голос, который узнал бы теперь из тысячи других:
   – Что сдесь происходит, Бад?! Где Кэм? Внизу?..
   У Клер чуть не остановилось сердце, и ее крик перешел в шепот, когда она увидела на обочине машину «скорой помощи».
   – О боже мой… Что случилось?
   Молодая женщина ринулась вперед. Хьюитт едва успел схватить ее за руку и загородить дорогу.
   – Туда нельзя, Клер!
   – Нет…
   Перед ее глазами замелькали ужасные, страшные картинки. Клер увидела своего отца, распростершегося на земле во внутреннем дворике. А теперь… Кэм?..
   – Нет, только не это!.. Да пусти же меня! – Она отпихнула Бада в сторону, рванулась вперед и скатилась с откоса прямо в руки Рафферти.
   – Ты что творишь, Клер? С ума сошла?
   – О! – она потянулась к его лицу. На нем по-прежнему виднелись синяки и ссадины, старые синяки и ссадины, но их обладатель был жив и здоров. – Я подумала… С тобой все в порядке?
   – Со мной все в полном порядке. Быстро поднимайся наверх, на дорогу. Здесь никому нельзя находиться. – Он развернул Клер так, чтобы она не увидела криминалистов с носилками, а затем слегка подтолкнул в плечо и тут же накинулся на Бада, который переминался с ноги на ногу в двух шагах от них: – Я ведь просил тебя никого сюда не пускать!
   – Он и не пускал, – заступилась за Хьюитта Клер. – Я его просто снесла со своего пути. Бад этого не ожидал.
   – Надо было ожидать! А теперь отправляйтесь отсюда! Оба! Клер, ты садись в машину и поезжай домой.
   – Но я…
   Его глаза сверкнули.
   – У меня сейчас нет времени на разговоры с тобой. Я занят.
   – Извини, Кэм. Я поняла, – молодая женщина отошла, но очень недалеко.
   – Черт возьми, Клер! Я же сказал, что занят! Тебе здесь нечего делать!
   Все, о чем он сейчас думал, как бы увести ее подальше от этого проклятого места. Рафферти кивнул своему помощнику и сделал при этом страшные глаза.
   – Ну и ладно! – она уже разозлилась на себя за то, что с трудом сдерживала слезы.
   – Эй, – он нахмурился, заметив в ее глазах влажный блеск, и подошел ближе. – Что все это значит?
   – Я думала, с тобой что-то случилось, – она оттолкнула его руку. – Я чуть действительно с ума не сошла, когда представила, что ты, возможно, лежишь внизу, раненный или… мертвый…
   Она уже поднялась по откосу и быстро пошла к своей машине. Извиняться Кэму пришлось почти на бегу:
   – Прости меня.
   Она дернула ручку и открыла дверцу, но Рафферти тут же ее захлопнул.
   – Ну подожди, Клер! Прости меня. Иди сюда. – Он привлек ее к себе, преодолевая сопротивление. – Не мучай меня хоть ты, Худышка. У меня был жуткий день, – он прижался губами к ее волосам, вдыхая их волшебный запах. – Ну извини.
   Клер пожала плечами, все еще на грани истерики.
   – Ладно. Забудем.
   – Ты беспокоилась обо мне…
   – Беспокоилась… Я до смерти перепугалась. Что здесь все-таки произошло?
   – Потом расскажу, – поверх ее головы он видел, что носилки уже поставили в машину «скорой помощи», а следователь и его помощники садятся в свой автомобиль. Кэму еще нужно было переговорить с ними, и он строго сказал: – Поезжай домой, Клер.
   – Я видела носилки. Кто это?
   – Бифф Стоуки.
   Она в ужасе схватилась за горло, из которого готов был вырваться крик.
   – Как?..
   – Пока еще ничего точно не известно. Даже время смерти.
   Молодая женщина взяла его за руку и слегка сжала ее.
   – Я не знаю, что сказать. Что ты сейчас будешь делать?
   – Сейчас? – он обернулся к машине следователя. – Сначала переговорю с ними, а потом поеду к матери и скажу ей о том, что произошло.
   – Я подожду и потом поеду с тобой.
   – Нет. Я не хочу…
   – Ты, может быть, и не хочешь, но твоей матери может понадобиться поддержка другой женщины.
   Клер вспомнила свою собственную маму, когда та пришла из гостей и увидела около дома машину «скорой помощи» и толпу людей на лужайке. А потом черный пластиковый мешок на носилках.
   – Я знаю, что это такое, Кэм, – не дожидаясь ни согласия, ни разрешения, она скользнула в машину. – Я поеду за тобой.

9

   Ферма, на которой вырос Кэмерон Рафферти, за последние годы мало изменилась. Кое в чем она даже осталась такой, какой была при жизни его отца. Пятнистые коровы все так же паслись на огромном лугу за хлевом и помещением, где стояла доильная установка. Поле, засеянное клевером, слегка волновалось – весенний ветер был несильным. Куры с цыплятами клевали зерно в отведенной им ограде.
   К старому двухэтажному дому вела широкая дорожка, упиравшаяся в массивное крыльцо. Краска на стенах потемнела и кое-где отслаивалась. Некоторые оконные стекла были с трещинами, а на крыше кое-где не хватало черепицы. Бифф Стоуки не любил раскошеливаться. Исключение из этого правила составляли выпивка и шлюхи. Кэм вспомнил, что два месяца назад он давал матери денег на плитку, чтобы заново вымостить дорожку, и тут же представил, как она передает чек Биффу.
   Рафферти знал, что огород, которым занимается мать, содержится в образцовом порядке – там нет ни одного сорняка. Но цветы на клумбах около дома, которые она когда-то очень любила, давно уже не сажали. Теперь на их месте росли какие-то травы.
   Кэм вспомнил один весенний день, очень похожий на сегодняшний, когда ему было лет пять или шесть. Он сидел на маленькой скамеечке, а мать пересаживала анютины глазки и пела. Часто ли с тех пор он слышал ее пение?
   Рафферти припарковал машину рядом с почтенного возраста «бьюиком» матери. Новенького «кадиллака» Биффа нигде не было видно. Кэм подождал, пока Клер присоединится к нему. Она взяла его за руку и, прежде чем они подошли к крыльцу, быстро пожала ее.
   Кэмерон постучал, и это удивило молодую женщину. Она не могла себе представить, что будет стучаться в двери дома, в котором выросла и в котором сейчас живет ее мать. Клер на минуту задумалась, придется ли ей стучаться в дом, где будут жить мама и Джерри, когда вернутся из Европы. Мысль была болезненная, и она тут же отогнала ее.
   Джейн Стоуки открыла им, вытирая о фартук мокрые ладони и щурясь от солнечного света. Она сильно пополнела с тех пор, как Клер видела ее в последний раз. Ее белокурые волосы, когда-то пышные, сейчас таковыми не выглядели. Она делала химическую завивку в салоне у Бетти два раза в год – чаще не получалось. Сейчас волосы Джейн были зачесаны назад и скреплены двумя большими заколками.
   Когда-то она была очень хорошенькой. Кэм еще помнил это время – тогда он гордился мамой. Все вокруг говорили, что она самая красивая женщина в их округе, а может быть, и в штате. За год до свадьбы с Майклом Рафферти она удостоилась титула «Мисс Эммитсборо». Кэм видел эту фотографию – на ней мама была в белом платье с оборками, с лентой победительницы через плечо, ее лицо светилось восторгом и верой в то, что впереди счастливое будущее.
   «Как же она постарела!» – подумал Кэм и почувствовал боль в груди – там, где билось сердце. Особенно тяжело ему было видеть следы былой красоты на ее таком потухшем лице.
   Она давно уже не подкрашивалась. Бифф сказал, что не потерпит, чтобы его жена была размалевана, как шлюха. Под глазами, когда-то сияющими задором и любопытством, теперь были темные круги. Вокруг губ, которые тридцать пять лет назад мечтали поцеловать все парни в Эммитсборо, залегли глубокие морщины.
   – Здравствуй, мама.
   – Кэмерон, – привычный испуг уступил место радости, когда она вспомнила, что Биффа нет дома. Увидев молодую женщину, Джейн подняла руку к волосам – общий жест смущения всех дочерей Евы. – Я не знала, что ты сегодня приедешь, да еще не один.
   – Это Клер Кимболл.
   – Я вижу. Дочка Розмари и Джека, – мать Кэма улыбнулась. – Я вас помню. А еще я видела ваши рисунки в каком-то журнале. Проходите.
   – Спасибо.
   Они вошли в гостиную, где одно противоречило другому: старая мебель и новенький телевизор с огромным экраном. Бифф Стоуки любил развалиться на диване, потягивая пиво, и смотреть боевики или бейсбольные матчи.
   – Садитесь, – Джейн снова вытерла руку о фартук, и теперь этот жест выглядел нервным. – Я могу предложить вам чаю.
   – Ничего не нужно, мама. Ты тоже сядь.
   Кэм показал ей глазами на древнее кресло.
   – Да, конечно, – она смотрела на Клер, севшую на стул в углу. – Сегодня жарко. И влажно после дождя.
   – Мама, – Кэм потер виски, – мне нужно с тобой поговорить.
   Джейн закусила губу:
   – Что-то случилось? Что?.. Ты снова подрался с Биффом? Это неправильно, Кэм. Ты не прав. Ты должен его уважать.
   – Уважать его не за что… Я не дрался с Биффом, мама.
   «Как мне сказать ей об этом? – думал он. – Какие слова найти?»
   – Бифф умер, – решился Рафферти. – Его нашли сегодня утром в лесу.
   – Умер? – Джейн повторила это слово так, как будто слышала его первый раз в жизни. – Умер?
   – Да, умер. Это произошло вчера ночью. – Кэм поискал слова сочувствия покойнику, но так и не нашел. – Мне очень жаль, мама, что приходится тебе это говорить.
   Медленно, как марионетка, она подняла руки и прижала их к губам.
   – Ты… Ты его убил. О господи! Ты столько раз говорил, что убьешь его.
   – Мама… – Кэм подошел к ней, но Джейн отпрянула. – Я его не убивал.
   – Ты ненавидел Биффа, – она смотрела сыну прямо в глаза. – Ты всегда его ненавидел. Он был груб с тобой, я знаю, но для твоего же блага. Для твоего блага. – Джейн стала говорить быстрее, и взгляд ее теперь пылал. – Мы испортили тебя, твой отец и я. Бифф понимал это. Он понимал это…
   – Миссис Стоуки, успокойтесь, – Клер подошла к креслу и коснулась плеча Джейн рукой. – Кэм приехал, чтобы поддержать вас в трудную минуту. Мы оба здесь для того, чтобы поддержать вас.
   Она тихонько погладила Джейн по голове. Кэм отошел к окну.
   – Я позвоню доктору Крэмптону и попрошу его приехать, – сказал он через плечо.
   – Хорошая идея. У меня есть еще одна. Почему бы тебе не сделать нам чаю?
   – Он ненавидел Биффа, – Джейн Стоуки разрыдалась. – Ненавидел, а Бифф заботился о нас. Что мне было делать после смерти Майкла? Я не могла вести хозяйство одна… Не могла растить ребенка одна. Мне нужна была помощь.
   – Да, конечно, – Клер протянула ей платок. – Конечно.
   – Он не был плохим человеком. Не был. Я знаю, что говорят люди. Я знаю, что они думают, но Бифф не был плохим. Может быть, он иногда выпивал лишнее, но кто из мужчин этим не грешит?
   «Многие, – подумала Клер. – Многие мужчины не запивают вином ни горе, ни радость».
   – Бифф умер… – теперь Джейн смотрела на молодую женщину в недоумении, забыв, в чем только что обвиняла сына. – Как он мог умереть? Он же не болел…
   – Произошел несчастный случай, – сказала Клер и понадеялась, что не солгала. – Кэм потом вам все объяснит. Миссис Стоуки, хотите, я кого-нибудь позову к вам?
   – Нет, – из ее глаз снова потекли слезы. – У меня никого нет. У меня теперь никого нет…
   – Доктор Крэмптон выехал, – в гостиную вернулся Кэм и поставил перед матерью чашку чаю. – Мне надо задать тебе пару вопросов, мама.
   – Кэм, я не думаю… – начала было Клер, но смешалась под его взглядом.
   – Мне нужно задать эти вопросы, – повторил Рафферти, подумав, что если не может быть ей сыном, то должен оставаться, черт возьми, полицейским. – Ты знаешь, куда пошел Бифф прошлой ночью?
   – Он уехал, – Джейн порылась в кармане фартука и достала свой платок. – Во Фредерик, я думаю. Он много работал весь день и хотел немного отдохнуть.
   – Ты знаешь, куда Бифф собирался пойти во Фредерике?
   – Может быть, в союз ветеранов, – ей в голову пришла новая мысль, и Джейн закусила губу. – Он попал в аварию?
   – Нет.
   Клер метнула на Кэма сердитый взгляд и показала его матери на чашку:
   – Выпейте чаю, миссис Стоуки. Вам станет полегче, – она подала чашку Джейн, но та отрицательно покачала головой.
   – Во сколько Бифф ушел вчера вечером из дома?
   – Около девяти, я думаю.
   – Он был один? Собирался встретиться с кем-нибудь?
   – Он был один. Я не знаю, собирался ли он встречаться с кем-то.
   – Бифф взял «кадиллак»?
   – Да, он поехал на своей машине. Он ее так любил… – Джейн прижала фартук к лицу и снова заплакала.
   – Кэм, пожалуйста, не надо больше, – Клер осторожно положила руку на плечо Джейн. Она знала, каково отвечать на вопросы, заставлять себя думать, узнав о смерти любимого человека. – Нельзя ли подождать с остальными вопросами?
   Кэм и сам сомневался в том, что мать может сообщить ему что-нибудь полезное. Пожав плечами, он отошел к окну. На улице была все та же идиллия – коровы, куры с цыплятами, засеянное клевером поле.
   – Я побуду с ней, пока не приедет доктор, – Клер тоже подошла к окну. – Если ты не против, конечно. Я знаю, что тебе о многом… надо позаботиться.
   Кэм кивнул, шагнул к матери, но тут же остановился. Он понял, что ему нечего было ей сказать. Она ничего не услышит. Рафферти развернулся и вышел из дома, в котором родился.

   Когда три часа спустя Клер остановила свою машину перед полицейским участком, она могла сравнить себя разве что с выжатым лимоном. Доктор Крэмптон приехал и профессионально быстро успокоил Джейн Стоуки – сделал ей укол и уложил в постель. Они с Клер решили, что оставлять мать Кэмерона одну не стоит, и молодая женщина согласилась побыть с ней.
   Клер не включила ни радио, ни телевизор – опасалась, что это может растревожить Джейн. Книг в гостиной не было, поэтому она просто сидела в кресле и думала обо всем на свете. Потом Клер поднялась на второй этаж, на цыпочках подошла к спальне Джейн и заглянула туда.
   Мать Кэмерона крепко спала. По ее заплаканному лицу иногда пробегала судорога, и Клер похвалила себя за то, что не оставила Джейн одну. Тем не менее нужно было чем-то заняться, и она решила пройтись по дому.
   Везде были идеальная чистота и порядок. Клер представила себе, как Джейн день за днем вытирает пыль и моет полы – комнату за комнатой. Она добрела до спальни Биффа Стоуки и застыла на пороге. Тут Клер охватили сомнения.
   «Не очень-то ты уважаешь смерть», – сказала она сама себе через минуту и вошла в комнату.
   Очевидно, Джейн было запрещено заходить сюда с тряпкой и щеткой. Об этом красноречиво свидетельствовала висевшая на стене оленья голова – паутина на ней протянулась от одного рога к другомуу. Белка со стеклянными глазами застыла в беге по бревнышку. Фазан с когда-то радужными, а сейчас серыми от пыли крыльями стоял на подставке, как бы застыв в полете. Охотничьи трофеи Биффа впечатляли.
   В специальной пирамиде стояли винтовка и два ружья. На них не было ни пылинки.
   На столе Клер увидела переполненную пепельницу и несколько пустых банок из-под пива, но ее внимание привлекли не эти вполне утилитарные предметы, а дальнейший арсенал Стоуки. В стеклянном шкафчике разместилась немаленькая коллекция ножей. Охотничий нож на оленя, другой – длинный, чрезвычайно острый, третий – с загнутым зубчатым лезвием. Четвертый, пятый… Плюс на удивление прекрасный кинжал – старинный, с эмалью на рукоятке.
   Кипа порнографических журналов самого грубого толка, что называется, последнего разбора. И тут же полка с книгами. Это заинтересовало Клер – отчим Кэма вовсе не казался любителем чтения. Посмотрев на корешки и обложки, она тяжело вздохнула. Все предсказуемо – отвратительная порнография, жуткие убийства и несколько «произведений» в более легком жанре приключений для мужчин. Молодая женщина подумала, не скоротать ли ей часок, листая одно из них. Правда, название было еще то – «Наемники из ада». Она все-таки взяла книгу с полки и увидела, что за ней стоит другая. «Сатанинская Библия»…
   «Интересная интерпретация Священного Писания», – подумала Клер. Бифф Стоуки был любителем неординарного чтения.
   Молодая женщина поставила обе книги обратно и вытерла ладонь о джинсы. Тут она и услышала внизу стук в дверь. Клер вздохнула с глубоким облегчением.

   Ее освободили от обязанностей сиделки миссис Финч и миссис Нигли. Теперь Клер сидела в своей машине перед полицейским участком и размышляла, как себя вести с Кэмом. Нужно ему помочь, но как это сделать?
   Так ничего и не придумав, она вылезла из «милашки», уповая на тот самый случай, когда все происходит само собой и так, как надо.
   Рафферти сидел за столом и печатал на компьютере двумя пальцами, но на удивление быстро. Рядом в пепельнице тлела сигарета, а в керамической кружке остывал кофе.
   Клер сразу поняла, как он напряжен. Если бы не было того поцелуя около ее дома, она бы просто подошла к Кэму и помассировала ему шею. Но тот поцелуй – такой поцелуй – менял все. Сейчас любое прикосновение могло оказаться неуместным…
   Она все-таки подошла, но села на край стола и взяла сигарету Кэма.
   – Привет.
   Два пальца на мгновение перестали стучать по клавиатуре, но лишь на мгновение.
   – Привет.
   Он все-таки остановился. Повернулся на вращающемся стуле и вернулся в исходное положение. Поднял глаза на Клер и встретил взгляд, полный сочувствия. Именно этого ему не хватало.
   – Извини, что я повесил на тебя свои проблемы.
   – Ты не повесил, – Клер затянулась, выпустила дым и сделала глоток кофе из его чашки. – Я сама предложила тебе поехать на ферму.
   – Как она?
   – Доктор сделал твоей матери укол, и она уснула. Пришли миссис Финч и миссис Нигли. Они побудут с ней.
   – Это хорошо, – Кэм потер рукой затылок.
   Вздохнув, она затушила сигарету, а затем обошла стол. Надо все-таки помассировать ему шею…
   Рафферти тут же прислонился к Клер спиной.
   – Мужчина может привыкнуть к тому, что рядом с ним заботливая женщина.
   – Может, может…
   Поверх его головы Клер взглянула на монитор. Это был рапорт о происшествии во всех деталях. При описании состояния трупа у нее ком застрял в горле. Почувствовав, что пальцы Клер одеревенели, Кэм обернулся и тут же развернул экран в сторону.
   – Ты сделала больше, чем то, на что я рассчитывал, Худышка. Почему бы тебе не поехать домой? Поработаешь…
   Руки Клер безвольно упали вдоль тела.
   – Его убили…
   – У нас еще нет официального заключения, – Кэм встал, и ей пришлось отступить от стола. – И мне очень не хочется, чтобы по городу поползли страшные слухи.
   – А я и не собиралась ехать в кафе или магазин и рассказывать о том, что успела прочитать, всем подряд. Боже мой, Кэм! Если кто-то и знает, что такое, когда смерть человека, с которым ты так или иначе был связан родственными узами, обсуждают в парикмахерской или за кружкой пива, так это я. Я вовсе не сравниваю, но…
   – Хорошо, – он взял ее за руку и слегка сжал. – Я совсем не это хотел сказать. У меня отвратительное настроение, Клер, но, уж конечно, я не должен отыгрываться на тебе.
   – Уж конечно, нет, – она нахмурилась, но тут же разгладила лоб. – И знаешь, Кэм, твоя мать сказала то, что она сказала, не понимая смысла этих слов.
   – Это бы хорошо… – он погладил тыльной стороной ладони щеку Клер.
   – Миссис Стоуки была в шоке. Люди часто…
   – Мама знала, что я ненавижу Биффа, и, может быть, чувствовала, что осуждаю ее за то, что она вышла за него замуж, – перебил ее Кэм. – Я не сказал, что сожалею о смерти ее мужа, потому что я об этом не сожалею. Я не уверен даже в том, что сожалею о том, что его смерть была такой страшной, а она действительно оказалась ужасной.
   – Ты и не должен ни о чем сожалеть, – Клер накрыла его руку своей. – Тебе просто нужно выяснить, кто убил Биффа Стоуки. Этого достаточно.
   – Должно быть, достаточно…
   – Послушай, Кэм! Похоже, тебе надо прерваться. Хочешь, поедем ко мне? Я чем-нибудь тебя покормлю.
   Он бросил взгляд на часы, затем на компьютер и на бумаги на столе.
   – Мне нужно еще десять минут. Ты поезжай и жди меня дома.
   – Даю тебе двадцать минут, – Клер наконец улыбнулась. – Мне тоже нужно время. Не думаю, что у меня осталась какая-то еда.

   На скамейке в парке сидели трое мужчин. Малыши у них за спинами качались на качелях. Мужчины видели, как Клер Кимболл зашла в полицейский участок, и видели, как она вышла оттуда.
   – Мне не нравится, что она проводит время с Рафферти, – Лэс Глэдхилл поднес к губам свою обычную самокрутку и затянулся. – Кто знает, что она рассказала этому щенку, который мнит себя шерифом, и что ей рассказала Джейн Стоуки, пока дочка Кимболла была с ней?
   – Из-за этого нечего беспокоиться, – второй мужчина говорил спокойно, рассудительно. – Шериф ничего не сможет раскопать. А у нас есть более важные и, безусловно, неотложные дела. – Он глубоко вдохнул, скользнув взглядом по своим собеседникам. – Того, что произошло прошлой ночью, можно было избежать.
   – Он заслужил смерть, – Лэс снова почувствовал в своих руках бейсбольную биту, и сердце его забилось в упоении властью над жизнью другого человека.
   – Может быть, заслужил, а может быть, и нет, – третий вообще считал такие разговоры пустыми, ведь дело сделано. Он внимательно следил за дорогой – за машинами и людьми, которые шли по своим делам. Вовсе не нужно, чтобы их тут видели… – Случилось то, что должно было случиться, и я вовсе не собираюсь это обсуждать.
   – Он нарушил закон… – начал Лэс, но второй поднял руку, останавливая Глэдхилла.
   – Скандал в баре, конечно, был глупостью, но убивать за глупости еще глупее, чем их совершать. Мы называли друг друга братьями больше чем два десятилетия. Наш союз был и остается данью повелителю. Мы собираемся ради молитвы ему и ради ритуала, но уж точно не за тем, чтобы проливать свою кровь.
   Лэс стал членом братства только ради того, чтобы участвовать в оргиях, и сейчас пожал плечами:
   – Почему же, если один из нас нарушил закон? Ты, кстати, сам пролил много крови вчера ночью.
   – Иначе поступить было нельзя. Я сделал то, что должен был сделать.
   Он испытывал сложное чувство, понимал, что переступил какую-то черту, и в то же время упивался и гордился этим. Возможно, скоро в их братстве сменится власть.

   – Что? Ах, да… Да, буду тебя лепить, – она вытащила из пакета упаковку с конфетами и протянула Эрни, но он отрицательно покачал головой. – Так ты меня ждал?
   – Нет. Просто прогуливался.
   – Это хорошо. Сегодня я не работаю. Есть другие дела. А пепси хочешь?
   Эрни был недоволен, но постарался скрыть это и беззаботно пожал плечами. Юноша взял из рук Клер открытую бутылку и сделал большой глоток.
   – Я же помню, что покупала это, черт возьми! Ну вот, все в порядке.
   Она прошла по дорожке и поднялась на крыльцо. Эрни последовал за ней.
   – Так ты сегодня не работаешь?
   – Нет.
   На кухне Клер сразу поставила на плиту кастрюлю с водой и открыла соус для спагетти.
   – А не сложно совмещать работу с учебой?
   – Справляюсь, – Эрни подошел к ней ближе и жадно вдохнул запах молодой женщины. – И вообще учиться осталось недолго.
   – Хм-мм, – Клер включила плиту на максимум. – У тебя, значит, скоро выпускной бал.
   – Это меня меньше всего интересует.
   – Вот как? – она вскрыла упаковку спагетти. – Я вспоминаю свой выпускной… Я танцевала с Робертом Найтом… Знаешь, у их семьи продуктовый магазин? Видела Роберта только что, когда покупала все это. У него лысина величиной с тарелку. – Клер засыпала спагетти в воду и аккуратно перемешала. – Должна тебе сознаться, это заставило меня почувствовать себя старой…
   – Ты не старая, – юноша поднял руку в непреодолимом желании коснуться ее волос, но тут же отдернул.
   – Спасибо, – усмехнулась Клер, уловив это движение.
   Эрни шагнул ближе, и молодая женщина немного напряглась. Сейчас Баттс совсем не походил на того мальчишку, каким был четверть часа назад, когда она увидела его слоняющимся около забора.
   – А… – начала было Клер, судорожно думая, как бы выйти из неловкой ситуации, ненароком не обидев его.
   – Привет! – на кухню вошел Рафферти. Он-то как раз все понял, кроме одного – удивляться этому или разозлиться на сопляка.
   – Кэм, – она стала доставать из кастрюли спагетти. – Ты как раз вовремя.
   – Как не торопиться, если тебя приглашают на обед? Привет, Эрни. Ты ведь Эрни Баттс, правильно?
   – Правильно.
   На приветствие мальчишка не ответил, и Кэм удивился тому, какими злыми стали его глаза, не меньше, чем Клер была удивлена блеском явного желания в них чуть раньше. Эрни отвел взгляд.
   – Ну я пошел, – пробурчал он и направился к двери.
   – Эрни, – Клер поспешила за ним на крыльцо, теперь совсем не уверенная в том, что правильно все поняла. – Слушай, спасибо за то, что согласился мне позировать. – Она дружески положила руку ему на плечо. – Я, наверное, смогу начать лепить завтра, если у тебя будет время.
   – Может быть, – он смотрел мимо – туда, где Кэм взял из банки ложку соуса и сейчас пробовал его. – Ты сварила спагетти ему?
   – Да вроде так. Увидимся, Эрни.
   Он кивнул и пошел к калитке.
   – Надеюсь, я вам не помешал, – этой сакраментальной фразой Кэм встретил молодую женщину, вернувшуюся на кухню.
   – Очень смешно, – она выдернула у него из рук ложку.
   – Да я вовсе и не думаю, что смешно.
   – Действительно, не смешно, а просто глупо. Он всего-навсего мальчишка.
   – За минуту до того, как я вошел, этот мальчишка собирался попробовать тебя на вкус.
   – Ничего подобного!
   Но тут Клер непроизвольно вздрогнула. А может быть, Рафферти прав? Или этот голодный, даже хищный взгляд ей просто показался?
   «Я становлюсь нимфоманкой. У меня больное воображение», – сказала она себе, и подумала, каково это было бы произнести вслух.
   – Мальчик просто одинок. Похоже, у него нет друзей, с которыми можно поговорить обо всем на свете.
   – Он не одинок. Он одиночка. У него репутация скрытного парня и не самые лучшие привычки. В этом месяце Эрни Баттса дважды оштрафовали за превышение скорости. А еще Бад несколько раз видел, как он развлекался с девчонками в машине.
   – Правда? – она сделала вид, что очень удивилась. – Почему-то все это напоминает мне одного старого знакомого.
   Кэм усмехнулся:
   – Не знаю, о ком ты говоришь, но полагаю, что один твой старый знакомый не подбивал клинья к женщине, которая намного старше его.
   – Спасибо за комплимент, – она поставила перед Кэмом полную тарелку. – Ты умеешь сказать приятное.
   – И все-таки подумай, как тебе себя с ним вести, и будь поосторожнее.
   – Он мне интересен как модель, и этим мой интерес исчерпывается. Мне никак не надо себя вести с Эрни Баттсом.
   – Вот и хорошо, – он оставил спагетти без внимания, подошел к Клер, стоявшей у плиты, и повернул ее лицом к себе. – Улыбнись мне и тоже скажи комплимент.
   – Боже, да ты романтик.
   – Хочешь романтики – положи поварешку.
   Медленно, глядя Клер в глаза, Кэм провел пальцами по ее голове и стал перебирать волосы.
   – Я хочу тебя. Пришло время тебе узнать об этом.
   – Да я уже знаю, – она попыталась не менять шутливой интонации, но не преуспела в этом. – Слушай, Кэм, у меня есть кое-какие проблемы. Я… – у Клер перехватило дыхание – он наклонил голову и коснулся губами ее шеи, – я… не хочу делать новых ошибок. – Рафферти захватил зубами мочку ее уха, и молодая женщина со стоном закрыла глаза. – Я плохо разбираюсь в своих чувствах. Мой психоаналитик говорит… о боже. – Его пальцы скользнули к ее груди.
   – Он говорит все правильно, – Кэм лизнул ее скулу.
   – Наверное… Он, знаешь ли, говорит, что я очень… саркастична и открываюсь только тогда, когда работаю. Он считает, что поэтому у меня и не сложилось замужество, а потом отношения, которые… Боже, ты знаешь, что происходит у меня внутри из-за всего этого? Вот этого… Того самого, что ты сейчас делаешь?
   Этого Кэм не знал, но «внутри его» тоже многое происходило.
   – Мы еще долго будем здесь разговаривать?
   – Уже закончили, – руки Клер крепко обхватили его шею. – Поцелуй меня.
   – Наконец-то! Я уж думал, ты никогда об этом не попросишь.
   Их губы слились.
   «Долго, слишком долго, – подумала Клер, – я не чувствовала на себе мужскую руку… Долго не ощущала этого волшебного желания».
   Но это было больше, чем просто желание, много больше, и она немного испугалась. Как бы ей не влюбиться…
   – Кэм…
   – Не сейчас.
   Он обхватил ее лицо руками, сам потрясенный тем, что эта женщина сделала с ним. С его телом, душой, разумом. Рафферти нашел в себе силы посмотреть на нее – вдруг узнает ответ.
   – Я думаю, нам надо радоваться, что этого не случилось десять лет назад.
   – Полагаю, да, – сказала она и тут же вздохнула. – Кэм, мне нужно подумать обо всем этом.
   Он кивнул и отступил на шаг.
   – Хорошо, но много времени я тебе не дам.
   Она провела рукой по волосам и благодарно улыбнулась.
   – Я не шутила об ошибках. У меня их было много.
   – У меня тоже. И что из этого? – он заправил прядь ей за ухо. – И кстати, я хочу не только тебя. От спагетти тоже не откажусь.
   – Боюсь, что все безнадежно остыло.
   – Но ведь это можно поправить?
   – Можно. И многое другое тоже.

   Бад Хьюитт совершал обычный объезд и, не переставая, жевал чипсы. Сейчас он ехал к каменоломне около отрады рыбаков – запруды. Помощник шерифа пытался забыть то, что видел сегодня, но его воображение упрямо рисовало эту картину. Искалеченное тело Биффа Стоуки так и стояло перед глазами. Ему было стыдно за свое малодушие, но Кэм вел себя, как отличный товарищ, и Хьюитт чувствовал за это благодарность.
   Бад понимал, что настоящий полицейский, даже если он помощник шерифа в маленьком городке, должен иметь стальную волю, стальные нервы и стальной желудок. По третьему пункту он сегодня провалился полностью, а по первому и второму на три четверти.
   Новость о смерти Биффа Стоуки уже облетела город. Элис Крэмптон остановила его на улице и попыталась выяснить хоть какие-нибудь подробности. Это заставило Бада почувствовать себя важной персоной, и он с непроницаемым лицом процитировал официальное заключение.
   – Тело Биффа Стоуки было найдено у ручья Госсард. Причина смерти выясняется.
   «Теперь хорошо бы пригласить ее в кино», – подумал Бад, но сделать этого не успел. Элис поспешила к кафе, сказав, что опаздывает на работу.
   Хьюитт открыл новую упаковку чипсов и захрустел ими. Закончив патрулирование, он зайдет в кафе «У Марты», чтобы выпить чашку кофе и съесть кусок пирога. Затем можно будет предложить Элис проводить ее домой и по дороге упомянуть о новом фильме.
   Чем больше Бад об этом думал, тем больше ему нравился разработанный план, поэтому он поехал побыстрее. В мыслях он уже видел себя рядом с Элис в темном зале.
   На повороте его внимание привлек металлический блеск в кустах. Хьюитт сбросил скорость, щурясь на лучи заходящего солнца. Без сомнения, это был бампер автомобиля. Вот чертовы юнцы! Даже дождаться ночи не могут.
   Он припарковался на обочине и вышел из машины. Ну разве это дело полиции – заглядывать в автомобили и советовать тем, кому невтерпеж, предаваться плотским утехам где-нибудь в другом месте?..
   Только на прошлой неделе он видел Марси Глэдхилл без кофточки. Тогда Бад быстро отвел глаза, но успел разглядеть грудь старшей дочери Лэса. Там было на что посмотреть…
   Да, это воспоминание намного приятнее, чем сегодняшнее. Бад зашел в кусты. Он не в первый раз собирался прочитать нотацию ребятам, загнавшим машину в орешник или ежевику, чтобы исполнить танго на заднем сиденье, но в первый раз этой машиной был «кадиллак». Хьюитт сделал еще шаг и обмер.
   Это был не просто «кадиллак», а «кадиллак» Биффа Стоуки. В Эммитсборо все знали этот черный автомобиль с жемчужно-серым салоном.
   Бад подошел ближе. Под ногами захрустели ветки. Машину наполовину загнали в заросли дикой ежевики, и колючки оставили на поверхности капота тонкие царапины.
   «Биффа бы хватил удар, если бы он это увидел», – подумал Хьюитт и поежился, вспомнив, что Стоуки хватил не один удар. Удар чем-то очень тяжелым, причем изо всей силы.
   Он попытался отогнать эти мысли и стал, чертыхаясь, вытаскивать колючки из брюк. Что открывать дверцу надо носовым платком, помощник шерифа сообразил в самый последний момент.
   Стереосистема, которой Бифф все время хвалился, исчезла. «Отлично вытащили, мастерски», – сказал сам себе Бад. Открытое отделение для перчаток было пусто. О том, что свой пистолет сорок пятого калибра Бифф хранил там, в городе знали многие. Ключи валялись на сиденье.
   Хьюитт закрыл дверцу. Он был очень горд собой. Тело обнаружили всего несколько часов назад, а он уже нашел «кадиллак» Стоуки. Нужно как можно скорее сообщить об этом по рации. Бад бросился к своей машине.

10

   Клер и сама не поняла, почему проснулась. Отрывочных воспоминаний сна, а уж тем более приступа страха после ночного кошмара не было. Но Морфей все-таки разжал свои объятия, и сейчас она лежала в абсолютной темноте, ощущая, как напряжен каждый мускул. В тишине были слышны только гулкие удары ее собственного сердца.
   Клер вытянула ноги. Несмотря на то, что в спальном мешке ей было тепло, как в коконе, ступни оказались не просто холодными – ледяными. Молодая женщина потянулась за халатом, который сняла и бросила рядом со своей импровизированной постелью перед тем как лечь спать.
   Она прислушивалась в надежде услышать хоть какой-либо звук, свидетельствующий о том, что жизнь продолжается. Клер родилась и выросла в этом доме и наизусть знала все его скрипы и шорохи, но сейчас дом погрузился в полное безмолвие. По коже молодой женщины побежали мурашки.
   Не происходило ровным счетом ничего, и в то же время происходило что-то странное. Она вышла в коридор, с трудом ориентируясь в темноте. Конечно, там никого не было. Клер включила свет, хотя необходимости в этом, прямо скажем, не было. Свет лишь укрепил ощущение одиночества и сознания того, что она по какой-то причине проснулась среди ночи.
   – Мне нужна настоящая кровать.
   Клер сказала это вслух, чтобы успокоить себя звуком собственного голоса. Кроме того, она потерла левую сторону грудной клетки, словно стараясь унять бешено колотившееся сердце.
   «Надо выпить чашку чая», – решила Клер. Чтобы воплотить это решение в жизнь, предстояло спуститься вниз, зайти на кухню, вскипятить и налить его себе. Затем можно будет свернуться калачиком на диване. Наверное, если сделать вид, что решила просто вздремнуть, она сможет заснуть.
   Еще надо будет включить отопление. Она совсем забыла об этом, а ночи весной прохладные. Очевидно, поэтому сейчас ее просто трясло.
   «Чай, отопление, побольше света и музыка», – подумала Клер. Тогда она наверняка заснет.
   Около лестницы молодая женщина остановилась. Обернулась и стала задумчиво смотреть на ее верхнюю узкую часть, ведущую в мансарду, где располагался отцовский кабинет. Четырнадцать вытертых деревянных ступенек упирались в запертую дверь. Этот короткий путь когда-то стал последним в жизни ее отца. Клер после возвращения домой туда еще не заходила, хотя и думала об этом с того момента, как только снова переступила порог родного дома. Нет, она стала думать об этом задолго до того, как вернулась в Эммитсборо.
   Она вернулась в свою спальню, чтобы взять ключи. Там по-прежнему было темно, и Клер двигалась осторожно. Она помнила, что положила ключи на подоконник. Клер подошла к окну и на минуту застыла.
   Эрни Баттс стоял в темноте на первом этаже и прислушивался к тому, что происходило наверху. Его сердце тоже громко стучало, но это были удары молота. Наверное, ее сердце отозвалось на этот стук. Она проснулась. Она спускается к нему. Идет к нему. Но тут шаги почему-то стали глохнуть. Клер повернула назад… Возвращается к себе? Может быть, так она дает ему знать, что нужно подняться наверх? Между тем стало ясно, что она поднимается в мансарду.
   Она хочет его, это ясно, ведь дверь в дом оказалась незапертой. А сейчас она желает, чтобы он последовал за ней в ту комнату, из окна которой выбросился ее отец. Комнату, полную мрачных предчувствий и в то же время давшую Джеку Кимболлу силы принять решение. Эрни стал медленно подниматься, стараясь оставаться таким же невидимым, каким был до сих пор.
   У Клер перехватило дыхание. Боль была острая, колющая, как если бы ей в грудь воткнули сосульку. Она усиливалась с каждым шагом. Теперь даже дышать ей стало трудно. Руки дрожали, и Клер даже не смогла сразу вставить ключ в замочную скважину.
   – Тебе надо посмотреть правде в глаза, Клер, – сказал бы, наверное, сейчас ее психоаналитик, окажись он рядом. – Научись уже принимать собственные чувства такими, какие они есть. В жизни часто бывает больно, а смерть близких людей – это часть жизни.
   – Вам хорошо рассуждать, – ответила бы она на эти сентенции. – Что вы можете знать о боли?
   Скрипнули петли, и дверь открылась. Из комнаты пахнуло пылью. Клер почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Она почему-то была уверена в том, что запах окажется все тем же и напомнит ей об отце. Клер ждала, что уловит аромат его одеколона или столь любимых им шоколадных конфет. Пусть бы даже это оказался запах виски… Но все запахи поглотило время. Ничего не осталось, кроме запаха пыли. Это была правда, которой предстояло посмотреть в глаза.
   Она включила свет. Отцовский кабинет оказался практически пустым, пол покрывал толстый слой пыли. Клер знала, что мать уже давно продала мебель отсюда. Конечно, это было правильное решение. Но как же ей сейчас хотелось провести рукой по исцарапанной поверхности отцовского стола или посидеть на потертом, скрипучем стуле, стоявшем около него!..
   В углу Клер увидела несколько коробок в упаковочной бумаге, заклеенной скотчем. Сверху все это было прикрыто опять же пылью. Она подошла к коробкам, ключами, все еще зажатыми в руке, прорезала бумагу на одной из них и открыла ее.
   Клер наконец почувствовала запах – запах отца.
   Она вздохнула, наполовину радостно, наполовину грустно, сунула руку в коробку и достала оттуда рубашку, в которой он работал в саду. Конечно, она была постирана, но разве отстираешь пятна от травы?
   Клер даже зажмурилась, настолько яркой оказалась картинка, представшая ее мысленному взору. Вот отец, в этой самой хлопчатобумажной рубашке, насвистывая что-то себе по нос, пересаживает цветы.
   – Ты только посмотри на этот дельфиниум, Клер! – он улыбнулся и показал перепачканными землей пальцами на темно-голубые цветки. – Они вырастут даже больше, чем в прошлом году. Это тебе не незабудки на дорожке около гаража!
   Молодая женщина зарылась лицом в рубашку и один за другим делала глубокие вдохи. Она так отчетливо чувствовала запах отца, как будто сидела с ним рядом.
   – Почему ты поступил так? – она стала раскачиваться из стороны в сторону, все сильнее прижимая рубашку к лицу, словно старалась вобрать в себя все, что осталось от отца. – Ты не должен был уходить от нас, когда все мы так сильно нуждались в тебе, особенно я. Ты был нужен мне, папа!
   Плечи ее стали содрогаться. Клер рыдала.
   Эрни Баттс слышал и даже видел все это. Еще минуту назад его тело было исполнено предчувствия того, чему предстояло произойти этой ночью. Но вдруг это чувство растворилось, и на Эрни накатила нежданная и нежеланная волна стыда. Стыд обжег его лицо и шею, и было нестерпимо слушать ее глубокие, надрывные стоны. Он потихоньку попятился и стал крадучись спускаться по лестнице. Еще через минуту Эрни вышел из дома – так же бесшумно, как недавно вошел в него.

   Следователь полицейского управления штата Лумис сидел около стола шерифа Рафферти в участке Эммитсборо. Разговор начался с ожидаемой новости.
   – Я узнал, что человек, тело которого найдено вчера днем в лесу, был вашим…
   – Отчимом, – не очень вежливо перебил Кэм.
   – Да, отчимом, – кивнул Лумис. – Когда выяснилось это обстоятельство, я решил приехать к вам и поговорить об этом подробнее. Вот отчет о вскрытии.
   – Благодарю. – Кэм стал читать отчет и через минуту нахмурился. Было отчего – одно заключение мрачнее другого. – Это подтверждает версию об убийстве.
   – Сомнений в том, что Биффа Стоуки убили, нет, – кивнул следователь. – Вскрытие подтвердило версию, которую я выдвинул во время осмотра места происшествия. Его забили до смерти. По характеру травм, приведших к летальному исходу, судебно-медицинский эксперт сделал предположение, что использовались по крайней мере две биты. К тому же криминалисты обнаружили частицы материала, из которого были сделаны орудия убийства. Одна бита из сосны, а вторая – из эбенового дерева.
   – Это значит, что преступников было как минимум двое.
   – Возможно. Вы позволите? – Лумис взял фотографии, сделанные Кэмом на месте происшествия, и стал показывать их шерифу. – Видите след от удара под основание черепа? Это единственная рана, нанесенная со спины. Эксперт предполагает, что ее нанесли первой. Это могло быть сделано для того, чтобы оглушить жертву. Теперь обратите внимание на запястья и лодыжки мистера Стоуки.
   – Значит, кто-то оглушил его ударом биты сзади. Потом его связали, – Кэм наполовину вытащил из пачки сигарету, но тут же щелкнул ее обратно. – До последнего мгновения он лежал на спине.
   – Именно так, – согласился следователь. – Глубина повреждений на запястьях и лодыжках, а также частицы ворсинок веревки в них свидетельствуют о том, что жертва отчаянно сопротивлялась.
   – Полагаю, мы пришли к одному и тому же выводу. Биффа Стоуки убили не там, где мы обнаружили его труп.
   – Безусловно.
   Кэм все-таки вытащил сигарету и вопросительно посмотрел на следователя. Тот кивнул.
   – Мы нашли его машину, – сообщил новость Рафферти. – Оттуда исчезла стереосистема и, что намного хуже, пистолет. Стереоситема в «кадиллаке» была последней модели, – Кэм стряхнул пепел в пепельницу. – В большом городе людей убивали и не за такое.
   – Вот именно, в большом городе.
   – Сколько убийств в год бывает в нашем штате?
   Лумис немного помедлил:
   – Немного, и за восемь лет работы я не припомню ни одного такого зверского.
   Кэм кивнул. Именно такого ответа он и ожидал.
   – Я не думаю, что Биффа Стоуки убили из-за стереосистемы.
   – Да, этот мотив выглядит несостоятельным.
   Рафферти затушил сигарету.
   – Большое спасибо, что вы привезли нам отчет о вскрытии так быстро.
   – Не за что, – следователь встал. – Тело уже передано ближайшим родственникам. – Лумис сделал вид, что в этом сообщении нет никакой подоплеки. – Миссис Стоуки, насколько мне известно, обратилась в похоронную контору Гриффитса в Эммитсборо.
   – Ясно.
   «Она не попросила меня о помощи», – с горечью подумал Кэм и подал следователю руку.
   – Еще раз благодарю вас.
   После того как Лумис ушел, Рафферти запер отчет и фотографии с места происшествия – отнюдь не с места преступления – в сейф. Он вышел на улицу и, постояв секунду в раздумье, решил не брать машину. Похоронная контора располагалась всего в нескольких кварталах от полицейского участка. Он пройдется.
   Все встречные кивали ему или здоровались, и мало кто из них мог скрыть блеск любопытства в глазах. Кэм готов был держать пари, что через минуту они начинали строить предположения и обмениваться мнениями по поводу того, что произошло. Еще бы – Бифф Стоуки найден в лесу мертвым. В таком городке, как Эммитсборо, столь неординарное событие должно было стать и стало новостью номер один. А еще в городке ни для кого не было секретом то, что пасынок Стоуки, нынешний шериф Кэмерон Рафферти, ненавидел своего отчима, и это чувство было более чем взаимным.
   Если бы он не являлся шерифом, проводящим расследование, то, наверное, стал бы главным подозреваемым и должен был сказать, есть ли у него алиби. В ночь убийства Биффа он спал сном праведника, но подтвердить то, что он не вставал с постели и не шатался по лесу с бейсбольной битой в руке, было некому.
   За несколько дней до смерти Биффа они подрались в баре у Клайда, и каждый, кто там присутствовал, видел, что противники были готовы растерзать друг друга. На следующее утро об этом знал весь город. В воскресенье знакомые и родственники жителей Эммитсборо, живущие за его пределами, тоже оказались в курсе благодаря телефонным разговорам по сниженному тарифу.
   Может быть, какой-нибудь умник решил использовать это удачное стечение обстоятельств себе на пользу?
   Конечно, Биффа убили не из-за стереосистемы в машине и даже не из-за пистолета. У них полгорода имеет разрешение на ношение оружия, но преступники воспользовались не им, а бейсбольными битами. Дикость какая-то! Биффа убили преднамеренно и очень жестоко. Долг шерифа – узнать, кто это сделал и почему. И он, Кэм, это узнает.
   Возле здания, где располагалась похоронная контора Гриффитса, было что-то уж очень много людей. Одни разговаривали друг с другом, другие ходили взад-вперед, третьи курили. На обычно безлюдной улице припарковалось столько машин, сколько редко бывало даже в дни траурных церемоний. Мику Моргану с трудом удалось навести порядок на парковке. Его помощник пытался как-то воздействовать на жаждущих зрелищ, но никто не уходил и не уезжал.
   – Шли бы вы все по домам! Подумайте, каково будет миссис Стоуки увидеть такую демонстрацию!
   – Послушай, Мик! Биффа что, внесли с заднего входа? – поинтересовался кто-то из особо любопытных. – Говорят, на нем живого места не осталось. Это правда?
   – Я слышал, это дело рук банды мотоциклистов из Вашингтона, – послышался еще один голос. – Как, бишь, их?
   – «Падшие ангелы», – пояснил кто-то сведущий.
   – Да нет же! Это, конечно, придурки из Вашингтона, но не мотоциклисты, а наркоманы.
   Словом, версий было уже достаточно, во всяком случае, больше, чем у полиции.
   – Наверное, Бифф снова напился и полез в драку, – высказал предположение Оскар Бруди.
   Присутствовали здесь и женщины, ведь салон красоты Бетти был совсем рядом. Дамы высказывали собственную точку зрения.
   – Он загубил жизнь бедняжке Джейн! – на улице стояла и сама хозяйка салона. – Ей приходилось полгода копить деньги на то, чтобы сделать химическую завивку. Бифф даже не позволял ей пользоваться лаком для волос! Джейн сейчас нуждается в нашей поддержке.
   Минни Атертон, которая вышла следом за Бетти, похоже, совсем не смущало то, что ее голова была полностью покрыта розовыми бигуди. Они подошли к двери похоронной конторы. Жена мэра подумала, что если ей удастся проникнуть внутрь, то, возможно, она сумеет хотя бы мельком взглянуть на тело, а главное, на лицо Стоуки до того, как Чарлз Гриффитс приведет его в порядок. Она двинулась вперед. Бетти не отставала.
   – Миссис Атертон, мэм, вам туда нельзя.
   – Что ты такое говоришь, Мик? – Минни Атертон сделала вид, что ее очень удивило это заявление. – Почему это нам туда нельзя? Я подружилась с миссис Стоуки еще до того, как ты надел форму полицейского.
   – Почему бы вам не вернуться в салон, миссис Атертон? И вам, Бетти, тоже? – Кэм подошел к своему помощнику и загородил спиной дверь.
   После появления Рафферти разговоры стихли, но тихое бормотание слышалось то тут, то там. Он смотрел на жителей Эммитсборо. Здесь собралось много его знакомых. С некоторыми из этих мужчин он, возможно, пил пиво у Клайда, кто-то из этих женщин останавливал его на улице, чтобы спросить время. На противоположной стороне улицы Кэм заметил Сару Хьюитт. Она стояла, прислонившись к стволу дерева, и улыбнулась ему.
   Минни Атертон схватилась руками за голову. В ажиотаже она совсем забыла про бигуди, но отступать не собиралась.
   – Вот что, Кэмерон! Это совсем неважно, как я сейчас выгляжу. Важно, что я хочу поддержать твою мать в трудную для нее минуту.
   – Я передам ей ваши соболезнования.
   Он всматривался в лица стоявших около похоронной конторы и поодаль людей. Жители Эммитсборо, в свою очередь, рассматривали своего шерифа – синяки на его скуле и ссадины. Синяки и ссадины, оставленные Биффом Стоуки несколько дней назад.
   – Я не сомневаюсь в том, что маме потребуется ваша поддержка на похоронах. А теперь все-таки прошу согласиться с тем, что большинству из вас, нет, пожалуй, всем, сейчас здесь оставаться незачем. Это семейное дело.
   Толпа любопытных стала расходиться. Некоторые пошли к своим машинам, остальные отправились на почту или в бар, где можно будет обсудить все произошедшее. Бетти подхватила Минни Атертон под локоть и потащила в салон. Там ведь тоже можно поговорить!
   – Я ничего не мог с ними сделать, Кэм, – сокрушенно вздохнул Мик Морган.
   – Понятно. Я не в претензии.
   – Биффа внесли через черный ход. Оскар был в конторе – чинил им туалет. Этого оказалось достаточно. Старый хмырь сказал, что забыл какой-то там ключ, и понесся в свой магазин. Все, кого он встретил по пути, получили от него информацию, сразу с комментариями…
   – Этого следовало ожидать. Моя мать там?
   – Да.
   – Возвращайся в участок, Мик. Я буду здесь.
   – Понял. Мне очень жаль, что все так сложилось, Кэм. Если ты хочешь передохнуть пару дней, побыть с матерью, мы с Бадом тебя заменим.
   – Спасибо. Полагаю, это не понадобится, – он протянул руку к двери, на которой красовалось большое медное кольцо.
   Внутри приторно пахло гладиолусами и соперничающим с ними освежителем воздуха с лимонным ароматом. В задрапированном черной тканью коридоре слышалась тихая музыка, подобающая обстоятельствам. В высокой вазе на столе черного дерева стояли цветы – те самые гладиолусы. Рядом лежали книга соболезнований и кипа визитных карточек.

//-- В ВАШЕМ ГОРЕ МЫ С ВАМИ --//
//-- Чарлз Гриффитс и сыновья --//
//-- Эммитсборо, Мэриленд --//
//-- Предприятие основано в 1839 году --//

   «Ну куда же нынче без рекламы?» – вздохнул Кэм.
   Покрытая темным ковром лестница вела на второй этаж. Там были две комнаты, где до похорон лежали умершие. Сюда приходили с ними попрощаться. Кэм никогда не мог понять, почему люди являются посмотреть на тех, кого они плохо знали при жизни, а потом обсуждают гроб, венки, даже костюм покойного.
   Он вспомнил, как поднимался по этой лестнице ребенком – пришел последний раз увидеть отца. Его мать, всхлипывая, шла впереди, а Бифф поддерживал ее за локоть. Майкла Рафферти еще не отпели, а Бифф Стоуки уже утешал его вдову…
   Кэм двинулся дальше по коридору. Двойные двери главного зала были закрыты. Немного посомневавшись, то ли он делает, Рафферти постучался. Через несколько мгновений одна из створок распахнулась.
   На пороге стоял Чарлз Гриффитс – в черном костюме, с подобающим выражением лица. Гриффитсы были хозяевами похоронной конторы в Эммитсборо больше ста пятидесяти лет. Сын Чарлза уже принимал участие во всех траурных церемониях, собираясь со временем возглавить семейный бизнес, но пока, в свои сорок пять лет, Чарлз был абсолютно на своем месте.
   Услуги Чарлза стоили очень дорого, но он не зря брал такие деньги – все покойники у Гриффитса были красавцами. Чарлз мог позволить всей своей семье двухнедельный отдых каждый год и раз в три года менял жене машину. У них был прекрасный дом с бассейном на окраине города.
   Наряду с этим Чарлз прекрасно играл в бейсбол. На площадке он был шумным, неукротимым, всегда стремящимся к победе. В своей похоронной конторе Гриффитс становился тихим, немногословным и полным сочувствия к клиентам. Он протянул Кэму широкую, крепкую ладонь.
   – Хорошо, что вы пришли, шериф.
   – Моя мать здесь?
   – Да, – Чарлз понизил голос. – Никак не могу убедить ее в том, что при сложившихся обстоятельствах следует отдать предпочтение закрытому гробу.
   Даже так? Значит, у Гриффитса становились красавцами не все покойники… Кэм вспомнил, каким последний раз видел лицо Биффа, и понимающе кивнул.
   – Я поговорю с ней.
   – Да уж, пожалуйста. Входите. – Он жестом пригласил Кэма в слабо освещенный зал, украшенный цветами.
   Из скрытых динамиков лилась тихая музыка. Какая-то мягкая и успокаивающая мелодия.
   – Мы только что решили выпить чаю, – Гриффитс показал глазами на маленький столик в углу. – Пойду принесу еще одну чашку.
   Кэм кивнул и направился к матери. Она сидела на диване с высокой деревянной спинкой. На коленях – упаковка бумажных носовых платков. На ней было черное, незнакомое ему платье. Рафферти подумал, что мать, должно быть, попросила купить его кого-нибудь из женщин, со вчерашнего дня не отходивших от нее. Около дивана стоял небольшой старый чемоданчик.
   – Мама, – Кэм сел рядом и осторожно положил руку ей на плечо.
   Джейн не взглянула на сына.
   – Ты пришел, чтобы посмотреть на него?
   – Нет. Я пришел, чтобы побыть с тобой.
   – Не стоит, – голос у нее был холодный, безжизненный. – Мне уже приходилось хоронить мужа.
   Кэм убрал руку с плеча матери, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сжать ее в кулак и не ударить изо всей силы по спинке дивана.
   – Я хотел помочь тебе в приготовлениях к похоронам. В такие моменты сложно принимать решения. Вдобавок все это дорого. Я хочу оплатить счета.
   – Зачем? – она наконец посмотрела на сына. – Ты ведь ненавидел его.
   – Я предлагаю помощь тебе.
   – Биффу бы это не понравилось.
   – Ты что, все еще думаешь о том, что бы ему понравилось, а что нет?
   Она резко подняла руку, останавливая дальнейшие вопросы.
   – Не смей говорить о нем плохо! Он умер такой страшной смертью… Такой страшной смертью, – повторила Джейн шепотом. – Ты представляешь в нашем городе закон. Вот и найди убийцу моего мужа! Найди того, кто это сделал.
   На пороге показался Чарлз Гриффитс.
   – Миссис Стоуки, может быть, вы хотите…
   – Спасибо, я больше ничего не хочу. Ничего не нужно! – Она встала и нагнулась. – Я принесла одежду. Бифф будет похоронен в этом. Джейн протянула Гриффитсу чемоданчик. – А теперь отведите меня к мужу.
   – Миссис Стоуки, его еще не подготовили.
   – Я прожила с ним двадцать лет и видела его всяким. И сейчас увижу таким, какой он есть.
   – Мама…
   Она резко повернулась к сыну:
   – Уходи отсюда. Думаешь, я стану смотреть на Биффа, если ты будешь стоять за моей спиной, зная, как ты к нему относился? Мне всю жизнь, с тех пор, как тебе исполнилось девять лет, приходилось выбирать между вами. Подчас это был очень нелегкий выбор… а теперь… теперь Бифф… он умер, и я выбираю его.
   «Ты давно выбрала его», – подумал Кэм, но говорить, конечно, ничего не стал.
   Джейн вышла из зала. Гриффитс последовал за ней. Оставшись один, Кэм снова сел на диван. Он понимал, что ждать мать бессмысленно, но ему необходимо было побыть здесь еще немного – нужно было собраться с силами и выйти на улицу, где опять вполне могла собраться толпа зевак.
   На столе лежала Библия в кожаном переплете, залоснившемся оттого, что прошла через сотни, если не тысячи рук. Не поискать ли и ему в ней хоть какое-то утешение?
   – Кэмерон!
   Рафферти поднял глаза и увидел стоящего в дверях мэра.
   – Мистер Атертон?
   – Не хочу показаться назойливым, но… Дело в том, что моя жена считает, что вашей матушке сейчас нужна поддержка.
   – С ней мистер Гриффитс.
   – Понятно, – Атертон шагнул было назад, но передумал. – Не могу ли я что-нибудь сделать для вас? Я понимаю, в таких ситуациях люди всегда говорят одно и то же, но…
   Он нервно теребил костлявыми пальцами пуговицу. Вид у мэра Эммитсборо был смущенный.
   – Вообще-то надо, чтобы кто-нибудь отвез ее домой, когда здесь все закончится. Вряд ли мама захочет, чтобы это был я.
   – Я охотно отвезу миссис Стоуки. Люди по-разному ведут себя в горе, Кэмерон.
   – Да, конечно, – Рафферти встал. – Я сегодня получил отчет о вскрытии. Завтра я сниму для вас копию.
   – Хорошо, – Атертон оставил в покое пуговицу и потер глаза рукой. – Должен вам сказать, что я никак не приду в себя.
   – Скажите, сэр, а нет ли в школе учеников, способных на, скажем так, экстраординарные поступки? И не объединяются ли такие парни в группы?
   Атертон – сейчас учитель, а не мэр – нахмурился.
   – Нет. У нас, конечно, есть смутьяны и случаются драки, но вам ли об этом не знать? – Вдруг глаза Атертона расширились. – Вы же не считаете, что Биффа Стоуки могли убить… забить до смерти подростки?
   – Надо же нам с чего-нибудь начинать. Эта версия ничуть не хуже другой.
   – В школе Эммитсборо, шериф… Кэмерон… У нас нет даже проблем с наркотиками! Вы же это знаете! Случается, мальчишки иной раз разбивают друг другу носы, а девчонки вцепляются в волосы, но не более того. – Он вытащил из кармана аккуратно сложенный носовой платок и промокнул им лоб. – Я уверен в том, что в этом преступлении окажется повинен какой-то чужак. Кто-то не из нашего города.
   – Трудно представить, чтобы чужой человек бросил тело на самом краю леса, там, где постоянно бывают наши мальчишки. И чтобы чужак загнал машину своей жертвы в кусты как раз в том месте, где каждый вечер проезжает Бад Хьюитт. Все это сделано несколько демонстративно, вы не находите?
   – Но… кто бы это ни был… Я хочу сказать вот что. Разве это не подтверждает мою точку зрения? Чужой человек не знал всего этого. Едва ли преступник думал, что тело найдут так быстро.
   – Я в этом совсем не уверен, – пробормотал Кэм. – Благодарю вас, сэр, за то, что согласились отвезти домой мою мать.
   – Что? Ах, да! Рад помочь.
   Рафферти вышел. Атертон еще раз вытер платком лоб и обвел глазами зал. В глазах мэра появилась тревога.

   Сумасшедшая Энни стояла около автомобиля Кэма и гладила капот, словно это была собака. Ей очень нравилась эта машина – такая блестящая, синяя. Если нагнуться, можно даже рассмотреть свое отражение. Энни широко улыбнулась.
   Мик Морган заметил ее из окна кабинета шерифа и решил призвать к порядку, насколько это возможно.
   – Эй, Энни! Кэм вряд ли обрадуется, если ты заляпаешь своими пальцами всю его машину.
   – Она такая красивая! – тем не менее сумасшедшая провела по капоту грязным рукавом, стирая следы.
   – Ты, часом, есть не хочешь?
   – У меня есть сэндвич. Элис дала мне сэндвич. Белый хлеб, рыба и майонез.
   – Ну тогда нам не о чем беспокоиться.
   К машине подошел Рафферти. Настроение у него по-прежнему было отвратительное, но при виде Энни, поглаживаюшей его автомобиль, шериф улыбнулся.
   – Как дела, Энни?
   Она перевела на шерифа взгляд и затеребила пуговицы на блузке. На руке сумасшедшей звякнули браслеты.
   – Ты не прокатишь меня на мотоцикле?
   – Ты же видишь, я сегодня на машине.
   У Энни задрожала нижняя губа. Эта детская гримаска выглядела на немолодом лице такой жалкой…
   – А не прокатиться ли нам на машине? Хочешь, отвезу тебя домой?
   – И я могу сесть впереди?
   – Конечно, садись.
   Кэм машинально протянул руку, чтобы взять у нее мешок, но Энни крепко прижала его к груди.
   – Это мое. Я сама могу нести.
   – Ладно. Залезай. Сможешь пристегнуться?
   – Да. Ты мне в прошлый раз показал. Показал мне…
   Энни плюхнулась на переднее сиденье, взгромоздила на колени свой мешок, высунула язык и принялась за работу. Через минуту она вскрикнула от удовольствия – карабин ремня щелкнул.
   – Видишь? Я сама все сделала. Все сама.
   – Вот и прекрасно.
   Сев в машину, Кэм сразу опустил стекла. Энни уже не мешало бы помыться… Хорошо, что вечер был теплый и с легким ветерком.
   Он нажал на педаль газа.
   – Радио!
   – Вот эта кнопка, – Кэм показал на кнопку, зная, что Энни захочет включить ее сама.
   Из динамика полилась музыка, и сумасшедшая захлопала в ладоши. Браслеты заскользили по ее рукам вверх и вниз.
   – Я знаю эту песню! – она стала подпевать.
   Проезжая мимо дома Кимболлов, Кэм сбросил скорость и скосил глаза, но Клер в мастерской не увидел.
   Энни перестала петь и тоже посмотрела в ту сторону.
   – Я видела свет на чердаке.
   – Никакого света на чердаке не было, Энни, – он знал, что Клер в мансарду не заходит.
   – Нет, был. Я все никак не засыпала. А по лесу ночью гулять нельзя. Ночью в лесу страшно. Я ходила по городу. На чердаке был свет.
   Она крепко зажмурилась. Перед мысленным взором Энни мелькали воспоминания. Кто-то кричал? Нет, нет, не в тот раз. В тот раз она пряталась в кустах и видела, как мужчины пробежали мимо и уехали. Пробежали мимо и уехали. Ей понравился ритм этой фразы, и она стала ее напевать.
   – Когда ты видела свет на чердаке, Энни?
   – Не помню, – сумасшедшая принялась крутить ручку, открывающую окошко. – Как ты думаешь, мистер Кимболл работал? Он иногда поздно работает. Но ведь он умер… – сообразила Энни и обрадовалась, что не запуталась. – Умер и похоронен, так что он работать не мог. Дочка его вернулась. Дочка… С такими красивыми рыжими волосами.
   – Клер.
   – Клер, – повторила Энни. – Красивые волосы. – Она завернула свою прядь вокруг пальца. – Она уехала в Нью-Йорк, а теперь вернулась. Мне Элис сказала. Может быть, она ходила на чердак, искала своего папу. Но его ведь там нет.
   – Нет. Его там нет.
   – Я тоже искала мою мамочку, – Энни вздохнула и принялась перебирать свои браслеты, проводя пальцем по серебряному, с выгравированными буквами. – Я люблю гулять. Бывает, что целый день гуляю. И нахожу всякие штучки. Симпатичные штучки. – Она протянула ему руку. – Видишь?
   – Вижу-вижу.
   Но мысли шерифа Рафферти были заняты Клер, и он не обратил внимания на серебряный браслет с выгравированным на нем именем «КАРЛИ».

   Клер не могла преодолеть смущение, даже подойдя к боковому крыльцу аккуратного двухэтажного кирпичного здания. «Вход для больных», – прочитала она и вздохнула. Она ведь идет к доктору не для того, чтобы лечить насморк. Просто ей необходимо кое-что уточнить. То, что касается ее отца.
   На нее нахлынули воспоминания, воскрешая в памяти годы детства. Вот она сидит в приемной у доктора. На стенах висят картинки с утятами и цветами. Вот заходит в кабинет, садится на стул, открывает рот и говорит: «А-а…» Вот доктор дает ей воздушный шарик, потому что она не плакала, когда ей делали укол.
   Она не успела войти – увидела доктора Крэмптона, который полол клумбу с лилиями. Садоводство было его страстным увлечением. Этим отец Элис очень походил на ее отца.
   – Мое почтение, доктор!
   Он быстро выпрямился, слегка поморщившись из-за боли в спине. Круглое лицо доктора просияло. Из-под обвисших полей старой шляпы виднелись густые седые волосы, достигавшие плеч. Она подумала, что в этой шляпе он очень похож на Марка Твена.
   – Клер! А я все думал, когда же ты нас навестишь! У Джейн мы не смогли поговорить…
   – Элис сказала, что теперь вы работаете только полдня, и я решила наведаться, когда вы не будете заняты.
   – Я и не занят. Просто обихаживаю свои лилии.
   – Они у вас чудесные!
   Ей было тяжело смотреть на цветы и вспоминать, как доктор Крэмптон и ее отец рассуждали о подрезании и удобрениях, но приходилось улыбаться.
   Тем не менее доктор увидел в ее глазах тревогу. Врач в маленьком городке привык выслушивать не только жалобы пациентов на свое здоровье, но и все их проблемы. Доктор кивнул на скамейку около клумбы.
   – Составь старику компанию. Расскажи, чем сейчас занималась.
   Они сели рядом и немного поговорили о том о сем и ни о чем. Оба знали, что так Клер легче будет приступить к тому, с чем она пришла к доктору, или к тому, о чем хотела спросить.
   – …так что мама и Джерри через пару недель будут уже в Вирджинии. Ей там нравится.
   – Раз уж ты так далеко заехала, наверное, навестишь их, прежде чем надумаешь возвращаться назад.
   – Возможно, – Клер опустила глаза. – Я рада, что мама счастлива. На самом деле рада, что она счастлива.
   – Еще бы тебе не радоваться!
   – Я и не представляла себе, что будет так тяжело, – голос молодой женщины дрогнул и сорвался. Ей пришлось сделать два глубоких вдоха, чтобы взять себя в руки. – Вчера вечером я поднялась наверх, в мансарду.
   – Клер! – доктор взял ее руку и ласково сжал в своих ладонях. – Тебе не надо было ходить туда одной.
   – Я ведь уже не маленькая девочка, которая боится привидений.
   – Ты все еще тоскуешь по отцу… Я это понимаю. Я тоже тоскую по своему другу.
   Она судорожно выдохнула и продолжила:
   – Я знаю, каким добрым товарищем вы ему были. Помню, как вы старались помочь папе, когда он начал пить. И как вы поддерживали нас, когда все это произошло, тоже помню.
   – Друзья не отворачиваются друг от друга в тяжелые времена.
   – Некоторые отворачиваются, – она саркастически улыбнулась. – Но вы этого не сделали. Я надеюсь, что в память о дружбе с моим отцом вы мне поможете.
   Она явно нервничала. Доктор насторожился, но руку Клер не выпустил.
   – Детка, ты приходила в наш дом с тех пор, как научилась ходить. Конечно, я тебе помогу. И ради памяти Джека, и ради тебя самой.
   – У меня столько проблем в жизни…
   Брови доктора поползли на лоб.
   – Что ты такое говоришь? Ты же весьма преуспевающая молодая женщина.
   – Скульптор, – поправила она. – В искусстве я действительно неплохо преуспела. Но как женщина… Вы, наверное, слышали, что я была замужем и разошлась… – в ее глазах вспыхнули лукавые огоньки. – Да ну же, доктор! Я ведь знаю, что вы не одобряете разводы.
   – В общем и целом не одобряю, – кивнул Крэмптон. – Клятва перед алтарем – это клятва перед алтарем. Так я понимаю. Но не такой уж я ретроград, чтобы не понимать, что порой бывают… обстоятельства…
   – Этим обстоятельством оказалась я, – перебила доктора Клер. – Я недостаточно любила мужа. Не могла быть такой, какой он хотел меня видеть. Да и такой, какой сама хотела себя видеть, наверное, тоже. Вот все и испортила.
   Крэмптон поджал губы:
   – Я считаю, что будет брак удачным или окажется несчастливым, зависит не от одного супруга, а от обоих.
   Клер улыбнулась:
   – Поверьте, Роберт ни за что бы с этим не согласился. И сейчас, вспоминая свою семейную жизнь, да и другие отношения, которые у меня были или которые я пыталась построить, я понимаю, что все время чего-то недодавала мужчинам.
   – Если ты понимаешь это, то должна понимать, и почему так происходит.
   – Да. Я… Мне нужно понять, как все это случилось! – вдруг выпалила Клер. – О, я знаю, что алкоголизм – болезнь. Но я хочу услышать не общие слова, а то, что конкретно касается моего отца. Он же был моим отцом! И мне нужно понять, чтобы я могла…
   – Прости его, – тихо сказал доктор Крэмптон, и Клер закрыла глаза.
   Вот этого она и не могла сделать, как ни старался ее психоаналитик. Но повиниться в этом здесь, когда ее рука лежала в руке близкого друга отца, было совсем не тяжело.
   – Вчера вечером, когда поднялась туда, я поняла, что так его и не простила. Я так боюсь, что никогда не прощу…
   Крэмптон помолчал, вдыхая запахи сада, вслушиваясь в пение птиц и легкое шуршание листвы под весенним ветерком.
   – Мы с Джеком говорили не только об удобрениях и вредителях растений в те долгие вечера, которые провели вместе. Он говорил мне, как гордится тобой и Блэйром. Но ты была отцу особенно дорога, как, наверное, дорог был Розмари Блэйр.
   – Да, – голос Клер дрогнул. – Я знаю.
   – Отец хотел для тебя всего самого лучшего. Он хотел дать тебе весь мир, – доктор Крэмптон вздохнул – вспоминая, сожалея. – Возможно, Джек хотел слишком многого и потому допускал ошибки. Я знаю, Клер, все, что твой отец делал, правильно или неправильно, было обусловлено любовью к тебе. Не вини его в том, что он оказался слабым. Даже в своей слабости отец прежде всего думал о тебе.
   – Я не хочу его ни в чем винить. Но столько воспоминаний… Они меня переполняют.
   Он внимательно и очень серьезно посмотрел на молодую женщину – дочь своего друга.
   – Бывают такие ситуации, когда не надо возвращаться назад, как бы тебе этого ни хотелось. Возвращаясь назад, можно не только разбередить старую рану, но и получить новую.
   – Я это понимаю, – она обвела взглядом аккуратно подстриженную лужайку, клумбы, скамейки. – Но я не смогу двигаться вперед, доктор. Не смогу, пока не узнаю все.

11

   Никакие доводы не могли заставить Джейн Стоуки согласиться выставить перед соболезнующими тело мужа в закрытом гробу. Если человек умер, друзья, знакомые и даже незнакомые должны в последний раз посмотреть на него и запомнить эту минуту. Они должны видеть его лицо, а не крышку гроба. И вот соболезнующие пришли.
   – Он всегда был скандалистом, – заметил Оскар Бруди, поправляя галстук. – После пары стаканов Бифф Стоуки уже не мог спокойно разговаривать, а норовил затеять драку.
   – Это точно, – кивнул Лэс Глэдхилл, разглядывая лицо покойника. – А Чарли свое дело знает, верно? Как я слышал, Биффа отделали так, что полицейские в обморок падали, а выглядит он, словно прикорнул после обеда.
   – Наверное, Гриффитс извел на этого мерзавца коробку грима, – Оскар вытащил пестрый платок и громко высморкался. – Вообще-то гримировать покойника страшно, я думаю.
   – А я бы этим занялся, если бы мне как следует заплатили. А еще я слышал, у Биффа были переломаны все кости. – Лэс словно ждал подтверждения своих слов, но Бруди только пожал плечами: – Но если это и так, тут уж Чарли не поможет.
   Они еще раз взглянули на покойника и отошли.
   Гриффитс уже расставил в зале стулья. Джейн в строгом черном платье, с гладко зачесанными назад стянутыми в узел волосами села около гроба мужа. Бифф Стоуки не был прихожанином какой-либо церкви, поэтому скромную службу решили провести прямо в похоронной конторе. После нее вдова принимала соболезнования и выслушивала слова сочувствия.
   Люди, отдавая Биффу последний долг, проходили мимо его гроба.
   – Сколько раз он пытался залезть мне под юбку, и не сосчитать, – процедила Сара Хьюитт, глядя на покойника.
   – Прекрати, Сара, – Бад вспыхнул и посмотрел направо и налево, чтобы убедиться в том, что слова сестры никто не слышал. – О мертвых так не говорят.
   – Ну и глупо! Про живого можно сказать, что угодно, а когда человек умер, так надо непременно говорить, какой он был славный, хоть на самом деле мерзавец из мерзавцев. – Она нагнулась к брату и шепотом спросила: – А правда, что Биффа не только избили, но и кастрировали?
   – Господи Иисусе, что ты мелешь, Сара! – Бад чуть не схватился за голову, но вовремя опомнился.
   – Ты только посмотри, кто пришел… – Сара слегка улыбнулась, глядя на застывшую на пороге Клер. – Великая художница. – Она оглядела молодую женщину с ног до головы, с завистью отметив, какой на ней элегантный темный костюм. Сразу видно, что дорогой. – Так и не нарастила мяса на костях…
   В горле у Клер застрял ком. Она и не представляла себе, что ей будет так трудно. В последний раз она была в этом зале, когда тут стоял гроб с телом ее отца. Тогда тоже было много цветов. Так же кругом сидели и стояли люди. И она могла поклясться, что здесь звучала та же самая музыка.
   От приторного запаха гладиолусов и роз кружилась голова. Клер с ужасом смотрела на проход между рядами стульев, по которому ей предстояло подойти к вдове, и еле-еле сдерживала желание повернуться и уйти отсюда.
   «Господи, я же взрослый человек, – убеждала она себя. – Смерть – это окончание жизненного пути любого из нас. Эта чаша никого не минует».
   И тем не менее ей хотелось бежать, бежать на солнечный свет, хотелось так сильно, что ноги уже готовы были исполнить это желание.
   – Клер?
   – О, Элис! – она схватилась за подошедшую подругу, как за спасательный круг. – Похоже, сюда пришло много народа.
   – Это все ради миссис Стоуки, – Элис пробежала взглядом по лицам. – И опять же какое-никакое развлечение. Через минуту начнут.
   Элис неловко чувствовала себя в форме официантки, но ей удалось уйти из кафе всего на двадцать минут. К тому же в ее гардеробе все равно не было черных вещей, если не считать футболок.
   – Давай сядем сзади, – предложила Клер, так и не найдя в себе сил подойти к гробу.
   Она чувствовала, что это малодушие. К глазам молодой женщины подступили слезы. Что она тут делает? Зачем ей все это нужно? Она здесь ради Кэма, напомнила себе Клер.
   – С тобой все в порядке? – шепотом спросила Элис.
   – Да, – Клер несколько раз глубоко вздохнула в надежде на то, что слезы все-таки не польются у нее по щекам. – Да сядь же ты!
   Элис села, и Клер обвела зал глазами – теперь она искала Кэма. Ее взгляд остановился на Минни Атертон. Жена мэра была в темно-синем костюме из искусственного шелка. Рядом с ней, слегка склонив голову, словно в молитве, сидел Джеймс Атертон. Выражение лица у обоих в полной мере подобало церемонии, на которой все они сейчас присутствовали.
   Впрочем, сама церемония почему-то не начиналась. Жители Эммитсборо, в костюмах и платьях, которые они из года в год надевали на траурные мероприятия, тихонько говорили о делах и о погоде. Около Джейн Стоуки стояли несколько женщин. Кэм застыл чуть поодаль. Он не отводил глаз от лица матери, но она даже не посмотрела в его сторону.
   Наконец вперед вышел Чарлз Гриффитс. Перешептываясь и шаркая ногами, люди расселись на стульях. Воцарилась тишина.
   – Друзья, – начал свою речь владелец похоронной конторы, и на Клер нахлынули воспоминания.
   Когда в его заведении стоял гроб с телом ее отца, соболезнующие шли и шли оба вечера. В Эммитсборо не было человека, который не знал бы Джека Кимболла. Обстоятельства его смерти оказались очень странными, но попрощаться с ним пришли все – и мужчины, и женщины. Слова, которые они говорили, Клер, конечно, не помнила, но атмосферу тех дней не забыла. Сочувствие… Печаль, печаль, печаль… Горе… Но никто, никто из них не испытывал такого горя, как она. Даже мама и Блэйр.
   В церкви яблоку упасть было негде, а вереница автомобилей, направлявшихся на кладбище, растянулась на несколько кварталов.
   Кое-кто из тех, кто оплакивал ее отца, сейчас снова был здесь. Они сидели, храня молчание, в ожидании речи Гриффитса, и думали свои думы. Наверное, те же самые, что в день похорон ее отца.
   Тогда жительницы их городка окружали Розмари Кимболл, как сейчас окружают Джейн Стоуки.
   А через несколько дней разразился скандал. Джек Кимболл, которого все, казалось бы, так любили, оказался – кто бы мог подумать? – мошенником. Его обвиняли во взяточничестве, подкупе должностных лиц, подделке документов. Семья еще жила мыслями о постигшей ее утрате, а на всех углах говорили, что покойный глава этой семьи был обманщиком.
   Она так никогда с этим и не согласилась. И отказывалась соглашаться с тем, что отец покончил жизнь самоубийством.
   Кэм увидел ее. Рафферти удивился тому, что Клер пришла, и насторожился, заметив, какая она бледная, какие у нее глаза, в которых плескались и не могли выплеснуться слезы. Она смотрела прямо перед собой, крепко вцепившись в руку Элис Крэмптон.
   «Интересно, что она видит? А что слышит?» – подумал Кэм.
   Он был уверен, что Клер, как и он сам, не слушает Чарлза Гриффитса, привычно разглагольствовавшего о всепрощении и вечной жизни.
   А все остальные слушали или делали вид, что слушают. Люди сидели с застывшими лицами, сложив руки на коленях.
   – Мне пора идти, – прошептала Элис и потянула свою ладонь из рук Клер. – Пора идти…
   – Что? – Клер словно очнулась. – А-а.
   – Я смогла выкроить всего двадцать минут. Нужно возвращаться в кафе. Ты поедешь на кладбище?
   – Да, – Клер надо было сходить и на могилу отца. – Поеду.
   Около конторы Гриффитса машин стояло совсем немного. Люди спешили вернуться к своим делам, к тому же посмотреть на то, как гроб с телом Биффа Стоуки опустят в могилу, изначально собирались далеко не все. Клер ехала в конце этого немногочисленного каравана и знала, что поездка будет неспешной и недолгой. Отъехав от Эммитсборо на десять миль, траурный кортеж оказался у открытых железных ворот.
   Клер повернула ключ зажигания и выключила мотор «милашки». Ладони у нее вспотели, сил выйти из машины не было. Гроб вытащили из катафалка. Клер видела, что его несут Джеймс Атертон, доктор Крэмптон, Оскар Бруди, Лэс Глэдхилл, Бобби Миз и Бад Хьюитт. Кэм шел на шаг позади матери. Джейн не захотела опереться на руку сына.
   Через минуту Клер все-таки вышла из машины, но пошла не к новой могиле, а в противоположную сторону, наверх по холму. Пели птицы, как они обычно поют в теплое майское утро. Сильно, сладко пахло цветами. То тут, то там рядом с надгробиями она видела аккуратные цветники, но кое-где не было даже пары нарциссов. В том числе на могиле, где лежал ее отец.
   Он был здесь не один. На кладбище Эммитсборо нашли последний приют родители матери, ее сестра и брат, молодой кузен, умерший от полиомиелита задолго до рождения Клер. Все рядом. Она обвела взглядом могилы.
   Она не принесла отцу цветов. Сейчас Клер снова и снова перечитывала надпись на его надгробье, а мысль была одна: почему она пришла к нему без цветов?
   Кэм стоял рядом с матерью и искоса смотрел на Клер. В солнечном свете ее волосы показались Рафферти нимбом. Он стиснул зубы, ощущая единственное желание – оказаться рядом с ней и дотронуться до этого нимба, до этого сияния жизни. Он все-таки предложил матери свою руку, но Джейн отрицательно покачала головой. У нее не было потребности в его сочувствии.
   Однако оставить ее Кэм не мог, он не мог повернуться и уйти к Клер, положить ладонь на эти яркие, блестящие волосы, заглянуть ей в глаза и осушить ее слезы.
   «Как же я ненавижу кладбища!» – подумал Рафферти и вспомнил, что такая же мысль была у него, когда он стоял у раскопанной могилы ребенка в ту ночь, когда его срочно вызвали сюда.
   Клер не подошла к ним. Она направилась к выходу с кладбища, села в машину и уехала.

   Весь остаток дня молодая женщина лихорадочно, как одержимая, работала. Ее вторая металлическая скульптура была почти готова. Скоро ей предстояло сделать последние штрихи и выключить горелку. Пусть металл остывает, а она возьмется за глиняную модель руки Эрни.
   Клер не могла сидеть без дела. Ей нужно было раствориться в работе.
   Молодая женщина стала лепить, и ощущения, которые она всегда испытывала, когда погружала руки в глину, отвлекли ее от мыслей, не имеющих отношения к искусству. Впрочем, эти мысли не имели отношения не только к искусству, но и к жизни как таковой. Только к смерти. Работая над кулаком своей строптивой модели, она чувствовала заключенный в нем вызов, а в мускулах предплечья – жажду действия. Это свидетельствовало о том, что она на правильном пути. Тонким стеком Клер заровняла в глине все трещинки, а затем провела по ней влажной кистью.
   В колонках гремела музыка – самый забойный рок, какой только ей удалось найти. Клер преисполнилась кипучей энергии. Она смыла с рук глину, но отдыхать не стала. На рабочем столе лежал большой кусок ствола вишни – еще одна задуманная работа. Клер взяла свои инструменты для дерева и вдруг застыла со стамеской в руке. Металл, глина, дерево – чего она сегодня еще не касалась?
   Тем не менее прервалась она только тогда, когда солнце село и стало не хватать света. Пришлось включить лампу. И лишь после этого Клер поменяла музыкальное сопровождение сегодняшней работы с рока на привычную для себя классику, но опять-таки не элегическую, а экспрессивную – настолько, насколько может быть экспрессивной классика. Мимо мастерской несколько раз проезжали машины, но она ни разу не повернула голову. В доме звонил телефон, но молодая женщина не подходила.
   Работа с деревом полностью захватила Клер, как сначала захватили металл и глина. Она была всецело поглощена этим материалом, его возможностями, вкладывала в него всю силу своих чувств и одновременно избавлялась от них. Сейчас у нее не было ни наброска, ни модели. Лишь воспоминания и потребность их выразить.
   Клер знала, что пальцы у нее уверенные, умелые, способные на любую тонкую работу. От напряжения у нее стали слезиться глаза, но она вытирала их тыльной стороной ладони и продолжала работать. Огонь творчества разгорался ярче и ярче, и это сулило свободу от мыслей, которые одолевали ее в последние дни.
   На небе появились звезды. Взошла луна.
   Кэм видел, как Клер стояла, согнувшись над работой. Стамеска в ее руке двигалась плавно, в такт музыке. Стонали скрипки, и им вторили виолончели. Под потолком горела яркая лампа без плафона, притягивая к себе мотыльков, не понимающих, что этот свет для них означает смерть.
   Лицо Клер озарилось победоносной улыбкой. Она поглаживала дерево и что-то ему шептала. Кэм очень бы хотел знать, что именно.
   Он напряг зрение, пытаясь разглядеть, во что превратился кусок дерева. Это был чей-то профиль. Мужское лицо… Голова поднята и запрокинута, словно человек смотрит на солнце. В очертаниях чувствовалась сила.
   Рафферти потерял счет времени, наблюдая за ней, но чувствовал, какая исходит от нее энергия. Или, может быть, это была страсть? Она сливалась с его собственной страстью, и этот коктейль казался Кэму упоительным.
   Наконец Клер отложила стамеску в сторону. Она встала с табурета и отошла в сторону. Дыхание у нее участилось – настолько, что пришлось приложить руку к горлу, из которого готов был вырваться крик.
   Клер смотрела на свою работу. К удовольствию от того, как классно она была сделана, примешивалась боль.
   Ее отец. Такой, каким она его помнила. Такой, каким любила. Добрый, энергичный, любящий. Живой. Главное – живой. Сегодня ей удалось воплотить его образ в своем творчестве.
   Она повернулась и увидела Кэма, уже стоявшего на пороге мастерской.
   Клер не подумала, почему ее не удивляет то, что он пришел. Она не задалась вопросом, готова ли ответить на то, что прочитала в его глазах.
   Рафферти вошел и закрыл за собой дверь. Старые петли, которые давно никто не смазывал, заскрипели. Музыка была заперта с ними в мастерской – теперь гремели литавры и барабаны. Клер не шелохнулась – она стояла и ждала, что последует дальше.
   Кэм шагнул к ней.
   Его руки легли на ее лицо, широкие ладони обхватили щеки, большие пальцы провели по губам, потом по скулам и утонули в волосах. У нее перехватило дыхание, и по всему телу пробежала дрожь. Эта дрожь, вызванная не страхом, а совсем другим чувством, оказалась упоительной. И не слетевший с ее губ звук, потому что Кэм припал к ним, доведись ему быть вырвавшимся, был бы криком радости.
   Никогда еще никто не был ему так нужен, как сейчас Клер. Все страдания, вся боль, вся горечь, копившиеся в душе в течение дня, ушли в одну минуту – при первом прикосновении к ней. Рафферти чувствовал, что сейчас в его руках была сама жизнь. Он обнимал Клер и слышал, как бьется у его груди ее сердце.
   Руки Кэма переместились на ее талию, потом скользнули ниже. Он готов был вобрать ее всю в себя – так сильна была жажда обладать жизнью. Кэм схватил ее на руки, открыл ногой дверь мастерской и, ничего не видя, спотыкаясь, пошел в дом.
   Ну что это за дом, в котором нет кровати?! Но диван-то есть.
   На второй этаж, в ее комнату, они не попали. Кэм стал нетерпеливо расстегивать на ней рубашку, но Клер сорвала ее через голову и отшвырнула в сторону.
   Она рассмеялась и обняла Кэма. Он прильнул губами к ее груди, и Клер застонала. Сжала ладонями его голову, и это тоже было волшебное ощущение.
   Такого наслаждения в его жизни еще не было. Он почувствовал, что даже прелюдия может быть фантастической. Клер крепко прижалась к нему… Это было предложение отдать ему все и желание получить от него все. Кровь в их телах бурлила не в переносном, а в прямом смысле слова. Во всяком случае, Клер могла поклясться, что чувствует, как она пульсирует под его и ее собственной кожей. Она бы никогда не поверила, что способна испытывать такую страсть. Желание нужно было удовлетворить немедленно, пока кровь не закипела. Она хотела, чтобы Кэм взял ее сию секунду. Быстро, сильно… До дивана они не дойдут…
   Рафферти испытывал все то же самое. Он стянул с Клер джинсы, и они полетели в сторону, противоположную той, где приземлилась рубашка, и стал срывать одежду с себя.
   Ногти Клер вонзились ему в плечи. Она что-то быстро, на одном дыхании шептала, но Кэм не понимал ни слова. Да и до слов ли сейчас было!
   Она чувствовала, что умирает. Должно быть, умирает. Уже умерла. Живой человек не может такое чувствовать. Волны наслаждения – одна за другой – прокатывались по ее телу. С каждым вдохом она судорожно заглатывала воздух, и сейчас он переполнял ее. Кэм дышал так же тяжело, как и она.
   И тут вдруг над ее головой щелкнул выключатель. Как он смог до него дотянуться и зачем вообще включил свет?
   – Смотри на меня.
   Кэм мог бы поклясться, что пол уходит у него из-под ног. То, о чем сейчас думала, если думала, Клер, ему было неведомо, но одно из своих желаний Рафферти сумел сформулировать:
   – Я хочу, чтобы ты смотрела на меня.
   Она открыла глаза и тут же утонула в глазах Кэма. Губы Клер дрогнули, раскрылись, но слов не оказалось – она не способна была в эту минуту выразить свои чувства.
   – И я хочу смотреть на тебя, – его губы снова жадно прильнули к ее рту. – Хочу… тебя… видеть…
   Она падала. Падала в бездонную пропасть. И уцепиться было не за что. Разве что вот за эти плечи, шею, руки.
   Клер так и сделала.
   «Скорее, скорее, скорее!» – колотилась в голове мысль.
   Первым их ложем стал пол. Они перевернулись. Теперь Клер была наверху – Кэм взял ее за бедра и приподнял. По ее телу пробежала другая волна – один раз, второй, третий.
   Клер двигалась, откинувшись назад, изогнувшись всем своим стройным телом. Сначала медленно, потом быстрее, быстрее и быстрее.
   Кэм почувствовал, как она напряглась, достигнув высшей точки наслаждения. И он чуть не задохнулся от счастья, разделив его с Клер.
   Она соскользнула и тоже оказалась на полу. Рафферти нежно поглаживал ее по спине. Ровное дыхание и способность говорить оба обрели не сразу, но все-таки обрели.
   – Вообще-то я пришел, чтобы спросить, не хочешь ли ты выпить пива.
   – Пива? Спасибо, нет.
   – Так вот… Я, значит, пришел, чтобы спросить, не хочешь ли ты пива, но залюбовался на тебя в мастерской. Ты становишься чертовски привлекательной, когда работаешь.
   Клер улыбнулась:
   – Вот как?
   – Да-да, именно так. Тогда я и забыл про пиво и стал думать совсем о другом. Догадываешься, о чем?
   – Догадываюсь, – Клер оперлась локтями о пол и посмотрела на Рафферти. – И мне это понравилось.
   – Отлично! Мне хотелось стащить с тебя всю одежду с тех самых пор, как я показал тебе значок шерифа на лестнице наверху, а у тебя все еще носок на одной ноге.
   Она взглянула на свои ноги – одну босую, а другую действительно в темно-красном носке – и подумала о том, что, возможно, в ее жизни и были лучшие минуты, но припомнить их сейчас не удается.
   – В следующий раз снимем и носок, – Клер погладила его плечо и с сожалением подумала, что надо вставать. – Пол стал что-то уж больно твердым.
   – Он был твердым с самого начала… – Кэму еще не хотелось подниматься. Она так хорошо сидела, прильнув к его боку… Он мечтал об этом, но не ожидал, что будет так хорошо. – Я видел тебя у Чарли и потом на кладбище, и мне показалось, что ты какая-то уставшая. Ты что, не высыпаешься?
   – Что-то вроде того… Мне нужна кровать.
   – Могу предложить свою.
   Она рассмеялась, но подумала, не слишком ли быстро все происходит.
   – А сколько ты за нее хочешь?
   Он не ответил на шутку.
   – Поедем ко мне, Клер…
   – Кэм…
   Рафферти покачал головой, останавливая ее.
   – Лучше уж я сразу все проясню. Я ни с кем никогда не делюсь.
   Она пожала плечами:
   – Не то чтобы у меня кто-то есть…
   – Вот и прекрасно. Теперь у тебя есть я.
   – Но я не хочу прыгать с обрыва, чтобы упасть и расшибиться. То, что сейчас произошло, это…
   – Это что?
   Заглянув ему в глаза, она увидела, что Кэм готов улыбнуться, и сделала это первой.
   – Это было здорово. Очень здорово.
   Кэм подумал, что сумеет ее уговорить. Он медленно провел рукой по бедру Клер, потом выше – по ребрам, почувствовал, как она напряглась. Тогда он снова прильнул к ней поцелуем и не отпустил до тех пор, пока Клер не застонала.
   – Я хочу, чтобы сегодня ты была со мной, у меня дома. – Не отводя глаз, Кэм зацепил зубами ее нижнюю губу, чуть прикусил и отпустил. – Договорились?

   Эрни видел, как они вышли из дома. Окно у него было открыто, и он услышал смех Клер, особенно звонкий в тишине ночи. К машине Рафферти они прошли, держась за руки. Затем встали около автомобиля и долго целовались, словно были не в силах оторваться друг от друга. Наконец шериф и рыжая расцепили объятия, сели в машину и уехали.
   Эрни был в бешенстве. Ярость кипела в нем огнем, от которого можно было зажечь что угодно. Он отошел от окна, запер дверь своей комнаты и зажег свечи – черные.

   В лесу снова собрались посвященные. Сегодня они не стояли в кругу. Им было не до ритуальных церемоний – многие казались испуганными. Перед их глазами был алтарь, на котором казнили одного из них. Это стало для всех и напоминанием, и предупреждением.
   Их созвали через несколько часов после похорон Биффа Стоуки, чтобы они подтвердили свою приверженность идеалам братства и закону. Во время предстоящего обряда каждый должен был выпить вина, смешанного с кровью.
   – Братья, одного из нас сегодня положили в землю, – верховный жрец заговорил тихо, но перешептывания мгновенно смолкли. – Был нарушен закон, и проявивший слабость наказан. Знайте, всякого, кто посмеет попрать закон, кто сойдет с пути, ждет кара. Мертвецы мертвы. – Он медленно обвел взглядом всех собравшихся. – Вы все поняли?
   Никто не осмелился даже сказать: «Да». Они просто кивнули. Главный слуга сатаны был доволен.
   – Вы знаете, что в нашем братстве всегда одно и то же число посвященных. Нам предстоит пополнить свои ряды. Назовем друг другу имена претендентов, решим, кто достоин, и скажем об этом повелителю.
   Мужчины снова стали тихо переговариваться, споря по поводу кандидатов, совсем как политики. Верховный жрец не вмешивался. Он уже все решил. Через несколько минут он вышел на середину и поднял руку. Воцарилось молчание, и апологет князя тьмы сказал:
   – Вы не можете не согласиться с тем, что братству нужны молодость, сила и энергия. Нам необходим человек, желающий изучать наше учение и в то же время осознающий, насколько оно важно. Наш повелитель хочет, чтобы к нему приходили молодые люди. Я знаю одного, который уже готов, уже алчет этого учения. Его надо лишь направить. С него начнется новое поколение нашего братства.
   Имя написали на пергаменте, который вручили четверым посвященным – тем, кого в братстве считали всадниками апокалипсиса [21 - «Четыре всадника апокалипсиса» – термин, описывающий персонажей из шестой главы Откровения Иоанна Богослова, последней книги Нового Завета. Мнения о том, что олицетворяет каждый из всадников, расходятся, однако их часто именуют Завоеватель (Чума, Болезнь, Мор), Война, Голод и Смерть.].

12

   По субботам Эрни Баттс работал на бензоколонке с восьми утра до половины пятого дня. Это его устраивало. При таком режиме получалось, что он вставал и уходил из дома еще до того, как родители вылезали из постели, а к тому времени, когда он возвращался, они были по горло заняты в пиццерии. Так что с того момента, как заканчивалась его смена и до часа ночи Эрни мог делать что хотел.
   Сегодня вечером он собирался пригласить к себе Салли Симмонс и заняться с ней отнюдь не химией. Решив уложить в постель Салли, он задумывался о ней еще меньше, чем о том, какую рубашку надеть утром. В худшем случае она стала бы заменой Клер, а в лучшем – символом его истинного желания. Образ Клер, лежащей в объятиях Кэмерона Рафферти, преследовал Эрни всю ночь. Она предала его и поплатится за это.
   Он найдет способ наказать ее за это, а пока займется Салли.
   Эрни залил полный бак в молочный фургон. Пока счетчик отсчитывал его владельцу галлоны и доллары, Баттс рассеянно озирался вокруг. Вот мистер Финч – старый дурак в клетчатых шортах, из-под которых видны его уродливые белые колени, футболке с надписью «Мэриленд за команду Крэбс», бейсболке и зеркальных солнцезащитных очках – вышел прогулять собак. Он кудахтал и сюсюкал над своими избалованными ирландскими терьерами, как будто те были парой младенцев.
   Эрни знал, что этот придурок обязательно пройдет по главной улице, пересечет ее и зайдет на их автозаправку, чтобы съесть там пирожок и, главное, сходить в туалет. Так он делал каждую субботу, и сегодняшняя не станет исключением.
   – Как жизнь, молодой человек? – спросил его через десять минут Финч, как спрашивал каждую субботу.
   – Все в порядке.
   – А я вот вышел немного прогуляться с моими мальчиками.
   Явился Лэс Глэдхилл, как всегда, с опозданием. У него было отекшее лицо, свидетельствующее о явном похмелье. Буркнув что-то невнятное Эрни, он прошел в гараж. Сейчас будет менять свечи зажигания на «мустанге-75».
   Подкатил Мэтт Доппер на своем потрепанном «форде»-пикапе, в кузове которого ехали три его овчарки. Выругавшись по поводу цены на бензин, он все-таки заправил машину, взял пачку сигарет и отправился на ферму.
   Подъехал и доктор Крэмптон заправить свой «бьюик». Вид у него был какой-то задумчивый. Он купил два лотерейных билета и ответил на вопрос старого дурака Финча, жаловавшегося на бурсит.
   К десяти утра, казалось, у них уже перебывал весь город. Эрни переходил от одного автомата к другому, заправляя автомобили. В одних машинах сидели мамаши с ревущими младенцами, в других – старики, орущие друг на друга, и все они мешали Эрни думать.
   Когда он во время своего первого перерыва зашел в контору, чтобы выпить пепси, Сэл Хэггерти, владелец станции, сидел за стойкой и флиртовал с Ривой Уильямсон – тощей длинноносой официанткой из кафе «У Марты».
   – В общем-то, я собиралась сегодня вечером заняться собой… Нужно сделать маску, это полезно для лица, – Рива жеманно закатила глаза.
   – Меня твое лицо вполне устраивает.
   Тут все было ясно. Хэггерти холостяк, а Рива дважды разведена и сейчас на новой охоте.
   Она хихикнула, отчего у Эрни буквально свело челюсти. Он отправился в туалет, расположенный в дальнем конце коридора, и увидел, что там кончились бумажные полотенца, а следить за этим тоже было его обязанностью. Выругавшись, Баттс вытер руки о джинсы и пошел на склад, где у них чего только не хранилось. Рива в это время визгливо засмеялась.
   – О, Сэл! Ну ты даешь.
   – Придурки, – пробормотал Эрни сквозь зубы и снял с полки коробку с полотенцами.
   За картонной коробкой лежала книга обложкой кверху. Облизав пересохшие губы, Эрни взял ее. Алистер Кроули «Магические дневники». Он начал перелистывать страницы, и из книги что-то выпало. Баттс быстро поднял листок и прочитал:

   Прочти. Поверь. Присоединись.

   Эрни дрожащей рукой сунул записку в карман. Он ни секунды не сомневался в том, что этот призыв предназначался ему. В свой телескоп он уже кое-что видел, а подозревал еще больше. Так, примечая и подозревая, он держал язык за зубами и ждал. Теперь его вознаграждали за это, предлагали вступить в круг посвященных, ведь это определение Кроули.
   Сердце Баттса было готово выскочить из груди, и он прижал его книгой, засунув ее под рубашку. В ажитации юноша вытащил из-под нее пентаграмму, и теперь его талисман оказался у всех на виду.
   «Пусть это будет ответным знаком», – решил Эрни. Те, кто послал ему приглашение, увидят, что оно получено и понято. Он ждет.

   Клер подставила голову под струю воды в душе. Она ощущала одновременно и фантастическую усталость, и такую же фантастическую радость. Закрыв глаза и что-то напевая, молодая женщина стала намыливать плечи и руки.
   «Пахнет Кэмом. Он любит это мыло», – подумала она и поймала себя на том, что улыбается.
   Боже, что за ночь!
   Она медленно провела рукой по всему телу, вспоминая. Клер была уверена в том, что в ее жизни было достаточно всякого рода пылких ночей, но ни одна из них не могла сравниться с той, какую подарил ей Кэм Рафферти.
   Он сделал так, что она почувствовала себя самой сексуальной женщиной на свете. Самой страстной и ненасытной. За одну ночь он дал ей больше, чем муж за…
   «А… Ну неважно, за сколько, – она расмеялась. – Никаких сравнений. Особенно с бывшим мужем».
   Клер закрутила волосы в узел и напомнила себе, что впереди ее ждет еще много удовольствий. Разве сейчас она не оказалась под душем именно из-за того, что, проснувшись рядом с Кэмом, ужасно захотела прильнуть к нему и приласкаться? Даже после бурной любовной ночи, а может быть, как раз после нее, ощущаемая ею потребность в ласке просто поразила Клер.
   «Это просто секс, – уверяла она себя. – Да, действительно, секс потрясающий, но не более того. Если дать волю своим чувствам, можно будет совсем в них запутаться. Я это уже проходила».
   Способ справиться с такими эмоциями есть. Нужно всего лишь подольше постоять под горячим душем, а затем как следует растереться полотенцем. Она закрыла глаза и стояла так не меньше четверти часа. Потом открыла их и дико закричала.
   Прижавшись лицом к пластиковой кабине душа, около нее стоял Кэм. Когда он с хохотом отодвинул дверцу и через секунду оказался рядом с ней под струей, Клер чертыхнулась.
   – Я тебя напугал?
   – Бог мой, ну и дурак же ты! У меня чуть сердце не остановилось!
   – Дай проверю, – Рафферти положил руку ей на грудь и хмыкнул: – Нет, бьется. А почему ты не в постели?
   – Потому что я здесь.
   Она убрала за ухо выбившуюся из узла прядь. Взгляд Кэма скользнул по ней от самой макушки до кончиков пальцев на ногах, а затем в обратном направлении. Еще до того, как его руки прикоснулись к ней, Клер почувствовала, как ее остановившееся сердце заколотилось со скоростью сто двадцать ударов в минуту.
   – Мокрая ты выглядишь потрясающе, – он дотронулся губами до ее влажного плеча. – На вкус тоже хороша. – Продолжая целовать ее шею, Кэм добрался до губ. – Ты уронила мыло.
   – М-м-м-м… А ты знаешь, что большинство несчастных случаев в быту происходит именно в ванной?
   – Конечно, знаю. В ванной можно получить серьезную травму.
   – Пожалуй, лучше я его подниму.
   Осторожно нагнувшись, Клер взяла кусок мыла и стала медленно водить им по плечам Кэма.
   Он думал, что ночью истощил всю свою энергию. Желание, которое бушевало в нем, наконец было полностью удовлетворено. Но оказалось, что оно стало еще более острым. Он прижал Клер спиной к мокрому кафелю. Ее глаза были как расплавленное золото. И, соединяясь с ней, он неотрывно смотрел на это золото.

   – Хочешь есть?
   Кэм глядел на Клер, стоявшую у окна спальни. Она распустила мокрые волосы и пыталась подсушить их полотенцем.
   – Да. Умираю от голода, – ответила она, не оборачиваясь.
   Вокруг с трех сторон был лес – темный, непроходимый. Он забрался в лес, попытался спрятаться в нем. С четвертой стороны, на западе, вдали виднелись первые отроги гор. Клер представила себе, как выглядит этот пейзаж, когда солнце опускается за них, расцвечивая небо.
   – Как ты разыскал это место?
   – Участок достался мне от бабушки, – застегнув последнюю пуговицу на рубашке, Кэм подошел к ней и встал рядом. – Эта земля уже сто лет принадлежит семье Рафферти. Бабка сохранила ее, а затем передала мне.
   – Здесь чудесно. Вчера ночью я ничего как следует тут не рассмотрела. – Она улыбнулась. – Пожалуй, вчера ночью я вообще ничего толком не видела. Но то, что твой дом стоит на холме, заметила.
   Это было неудивительно, ведь вчера, подхватив на руки, Кэм так и внес ее в дом, а затем наверх, в свою спальню. Когда даже очень сильный человек идет с ношей, можно понять, ровная ли перед ним дорога.
   – Вернувшись в Эммитсборо, я решил, что мне нужно место, где можно побыть словно бы в городе, но тем не менее чуть поодаль от него. Мне кажется, что отчасти сложности у Паркера были именно из-за того, что он жил в квартире над винным магазином…
   – Быть шерифом сложно, где бы ты ни жил, – назидательно сказала Клер и тут же улыбнулась: – Ты, кажется, говорил что-то насчет еды?
   – По субботам я обычно завтракаю в кафе «У Марты», – Кэм посмотрел на часы. – Но боюсь, что там уже все съели… Может быть, мы найдем что-нибудь здесь.
   Клер это предложение понравилось. Она знала, что городские сплетницы скоро начнут обсуждать ее поведение – предотвратить это не было никакой возможности. Но, по крайней мере, это произойдет не сегодня утром.
   – Ты покажешь мне весь дом?
   До сих пор она видела только спальню с огромной высокой кроватью. Там был деревянный пол из досок разной ширины и такой же потолок.
   «Да, еще я видела ванную комнату», – вспомнила Клер.
   Шикарная керамическая ванна с блестящими кранами и просторная душевая кабина из тонкого пластика. Пока она одобряла вкус Кэма, в особенности то, какие он выбрал цвета для ванной комнаты, но ей хотелось увидеть и все остальное.
   События, произошедшие в последние двенадцать часов, были упоительными, но ведь нельзя же пролежать всю жизнь в постели.
   Кэм взял ее за руку и повел к лестнице.
   – Там, наверху, еще две спальни.
   – У тебя в доме три спальни? – Клер приподняла бровь. – Заглядываешь вперед?
   – Можно сказать и так.
   Они осмотрели все на втором этаже, и Рафферти был очень рад, что Клер одобрительно кивает головой и комментирует увиденное. Ей понравились светильники на потолках и полы из твердой древесины, большие окна и широкие двери, ведущие на веранду.
   – Ты, видно, очень аккуратный, – сказала Клер, когда они стали спускаться вниз.
   – Один человек много не мусорит.
   Она примерила это утверждение на себя и засмеялась.
   Внизу Клер решила как следует рассмотреть гостиную с ее высоким потолком и потоками солнечного света. Одна стена была выложена речным камнем. Из такого же камня оказался и большой камин. Ей очень понравилась и софа, низкая и мягкая. Наверное, на такой приятно вздремнуть.
   – О господи!..
   Она обернулась и увидела скульптуру, стоявшую на площадке лестницы. Кэм расположил ее так, чтобы солнечный свет, льющийся сквозь стеклянную дверь, падал прямо на нее. Это, безусловно, было сделано для того, чтобы любой, кто входит в дом, мог сразу увидеть украшение интерьера.
   Скульптура – угловатая конструкция из бронзы и меди – была почти четыре фута [22 - Приблизительно 1,2 метра.] высотой. Не подлежало сомнению, что задумывалась она как нечто чувственное. Подобие обнаженной женской фигуры – высокой, стройной. Поднятые руки, летящие назад рыжие волосы. Клер назвала эту свою работу «Женственность» и постаралась выразить в ней силу и в то же время слабость женщины.
   Увидев одну из своих скульптур в доме Кэма, она потеряла дар речи.
   – Я… а… ты… Ты ведь говорил, что думаешь, будто я занимаюсь… живописью.
   – Разве? Значит, я тебе солгал. – Рафферти улыбнулся. – Забавно видеть, как ты злишься.
   Она нахмурилась:
   – Полагаю, эта вещь стоит у тебя уже достаточно давно.
   – Кажется, пару лет, – он заправил прядь волос ей за ухо. – Знаешь, когда я был в Вашингтоне, зашел в галерею. Там как раз выставлялись кое-какие твои работы, и дело закончилось тем, что я вышел оттуда вот с этой штукой.
   – Почему?
   Он понял, что Клер чувствует себя неловко, и посмотрел ей прямо в глаза.
   – Я не собирался покупать твою работу. По правде говоря, мне тогда это было и не по карману. Но как только я взглянул на нее, сразу понял, что без нее не уйду. Точно так же, как вчера вечером я вошел в твою мастерскую и понял, что не уйду без тебя.
   Она сделала шаг назад.
   – Я ведь не скульптура, Кэм.
   – Конечно, нет, – он прищурился. – Сейчас ты смутилась из-за того, что, увидев эту фигуру два года назад, я разгадал тебя. Из-за того, что я понял тебя. Ты бы предпочла, чтобы этого не случилось.
   – Благодарю за разъяснения. Если мне понадобится сеанс психоанализа, я пойду на прием к врачу.
   – Ты можешь злиться сколько угодно, Клер. Это ничего не изменит.
   – А я и не злюсь, – пробормотала она сквозь зубы.
   – Нет, злишься. Впрочем, делать все равно что-то нужно… Мы можем продолжать стоять здесь и шипеть друг на друга, или снова вернуться в постель, или пойти на кухню и наконец поесть и выпить кофе. Предоставляю выбор тебе.
   Клер так возмутилась, что не совладала с эмоциями и закричала:
   – Ах ты наглец!
   – О! Еще мы можем поорать.
   – Я не ору! – снова завопила она. – Но я хочу, чтобы ты понял, как обстоят дела. Если я ложусь с тобой в постель, то делаю это потому, что хочу этого сама! У взрослых, самостоятельных, необремененных семьей людей секс – это вопрос их свободного выбора.
   – Все правильно, – Кэм взял ее за плечи и с силой притянул к себе. В его глазах горела обида. – Но то, что произошло между нами, было гораздо бо́льшим, чем просто секс. Неужели ты с этим не согласишься?
   – Я не должна ни с чем соглашаться, – она увидела, что Кэм хочет ее поцеловать, и напряглась.
   Клер ждала, что этот поцелуй окажется жестким и требовательным, но он был необычайно мягким, что противоречило ситуации. От этой неожиданной и удивительной нежности у нее закружилась голова.
   – Так согласишься или нет, Худышка?
   Не в силах открыть глаза, она прошептала:
   – Да.
   Он снова легко коснулся губами ее рта.
   – Это было больше, чем просто секс?
   Клер кивнула, а потом, когда он прижался лбом к ее лбу, вздохнула.
   – Значит, мы оба чувствуем одинаково. Ты закончила кричать?
   – Пожалуй, да.
   – Тогда пойдем выпьем кофе.
   Когда час спустя Кэм привез ее домой, телефон разрывался. Клер решила не обращать на него внимания и снова, пока она чувствовала такой эмоциональный подъем, окунуться в работу. Но телефон звонил не переставая, и ей все-таки пришлось взять трубку.
   – Алло!
   – Боже мой, Клер, наконец-то! – голос Анжи вонзился ей в ухо. – Куда ты подевалась? Я со вчерашнего дня пытаюсь до тебя дозвониться!
   – Да так… Была занята, – Клер протянула руку к пакету с печеньем, – работала.
   – Ты понимаешь, что если бы я и сейчас не дозвонилась, то просто бы села в машину и помчалась к тебе?
   – Ну что ты, Анжи? Успокойся. У меня все в порядке. По-другому и быть не может. Я же тебе говорила, что здесь никогда ничего не происходит. – В эту минуту Клер вспомнила о Биффе Стоуки и поправила сама себя: – Почти никогда не происходит. И вообще, ты ведь знаешь, что я не отвечаю на звонки, когда работаю.
   – И сегодня в три часа ночи ты работала?
   Клер прикусила нижнюю губу.
   – Да. То есть нет… В три часа ночи я не работала. А что вообще случилось?
   – У меня для тебя есть новости, дорогая. Важные новости.
   Клер отложила печенье и потянулась за сигаретой.
   – Насколько важные?
   – Настолько, что ты удивишься. Национальная галерея в Чикаго пристраивает новое крыло. Там будут выставлять работы женщин. Они хотят приобрести три твои скульптуры для постоянной экспозиции. И, – добавила она, услышав, как присвистнула Клер, – это еще не все.
   – Это еще не все?
   – Они хотят заказать тебе работу, которая станет символизировать вклад женщин в искусство. Предположительно она будет стоять перед входом в это крыло. Тема на твое усмотрение.
   – Фантастика!
   – В Чикаго рассчитывают, что новое крыло будет построено за год-полтора. К сентябрю они хотели бы получить эскизы и, конечно, ждут тебя на открытии и пресс-конференции. Мы с Жан-Полем расскажем тебе все подробности, как только приедем.
   – Приедете куда?
   – Приедем к тебе, – у Анжи вырвался вздох. – Я надеялась, что ты вернешься работать сюда, но Жан-Поль считает, что мы должны подождать и разобраться, какие у тебя планы.
   Клер схватилась за голову:
   – Анжи, у меня мысли все перемешались, как коктейль в шейкере.
   – Мы будем у тебя в понедельник днем. Позаботься о шампанском. Нам надо что-нибудь захватить с собой, помимо контракта?
   – Пока не знаю, – сказала Клер и вздохнула.
   – Чего ты не знаешь?
   – Ничего не знаю.
   – Ладно, подождем, пока ты придешь в себя. Завтра Жан-Поль позвонит тебе, и ты объяснишь, как нам ехать. Поздравляю, дорогая.
   – Спасибо.
   Клер положила трубку и сильно потерла лоб.
   «Это следующий этап моей жизни, – подумала она. – То, ради чего я столько работала, то, на что мы с Анжи надеялись».
   Все утро и большую часть дня Клер работала. Остановилась она только тогда, когда почувствовала, что стало сводить руки. Нужно было передохнуть. Кроме того, ей надо было сходить в магазин за полотенцами и постельным бельем. Только вот куда она своих гостей положит? Но идти в город за покупками все равно необходимо, и, если повезет, возможно, Кэм сможет составить ей компанию.
   Разве такое предложение не станет свидетельством того, что она вовсе не боится дальнейшего развития их отношений?
   Клер пошла наверх, чтобы переодеться, но вместо этого почему-то снова поднялась в мансарду. Дверь в кабинет отца была открыта, как она ее оставила. Она не нашла в себе сил снова запереть кабинет, опять закрыть в нем воспоминания. Вместо этого, секунду постояв в дверях, Клер решила, что попробует еще раз вернуться в прошлое. В то прошлое, когда ее отец работал за огромным письменным столом, на котором были навалены бумаги, фотографии, книги по садоводству. Был там и планшет с прикрепленными к нему снимками домов, объявлениями и газетными вырезками, телефонами водопроводчиков и кровельщиков, плотников и электриков. Джек Кимболл всегда старался помочь с работой не только своим приятелям, но и всем другим жителям Эммитсборо.
   Конечно, у него был офис в городе, но он предпочитал работать здесь, в своем кабинете дома, чтобы быть рядом с женой и детьми. И чтобы иметь возможность вдыхать аромат цветов, доносящийся из сада.
   У отца всегда было много книг. Они стояли на полках вдоль стен. Клер вошла в кабинет и стала открывать коробки, перебирая все те вещи, которые ее мать убрала, – не смогла выбросить.
   Книги обнаружились в одной из них. Не все, конечно. Пособия по продаже недвижимости, книги по архитектуре, старая растрепанная записная книжка с адресами и телефонами, романы Стейнбека и Фицджеральда. Несколько фолиантов по теологии и истории религии. Вопросы веры одновременно и притягивали, и отталкивали Джека Кимболла. Она начала листать эти книги, размышляя о том, что явилось причиной того, что ее отец с какого-то времени снова стал задавать их себе.
   Клер сдула пыль с книги в мягком переплете. Нахмурившись, она старалась вспомнить, где не так давно видела символ, нарисованный на этой обложке. Пентаграмма с головой козла в центре. На двух верхних зубцах были изображены рога, на боковых – уши, а на нижнем – пасть и борода.
   – «Путь левой руки» [23 - На протяжении всей истории многие культуры рассматривали левую руку и левшей как нечто, имеющее отношение к злу. Левая рука часто использовалась как символ отрицания традиционной религии. Бог одаряет и творит правой рукой, являя свое всемогущество. Левой рукой он карает.], – прочитала она вслух название.
   Молодая женщина открыла книгу и тут же вздрогнула, увидев чью-то тень.
   – Клер?
   Она непроизвольно дернулась и уронила книгу – та снова упала в коробку. Клер бессознательно положила на нее несколько других и одновременно обернулась.
   В дверях стоял Кэм, немного смущенный.
   – Прости, – он знал, что ей тяжело было прийти в кабинет отца. – Твоя машина стоит около дома, а на кухне включена музыка. Я решил, что ты где-то здесь.
   – Конечно, я здесь. Вот перебираю вещи… – она поднялась и стряхнула пыль с коленей.
   – С тобой все в порядке?
   – Да, – Клер посмотрела на сдвинутые в беспорядке коробки и разбросанные по полу книги. – Видишь, и один человек может намусорить.
   Кэм подошел и коснулся рукой ее щеки.
   – Хочешь об этом поговорить?
   – Пожалуй, нет, – она обхватила пальцами его запястье. – А то я скоро стану зависеть от таких разговоров.
   – Ну не будем, – он мягко привлек ее к себе и стал поглаживать по спине.
   – Я так его любила, Кэм! – Клер судорожно выдохнула и перевела взгляд за его плечо – стала смотреть, как пляшут в солнечном свете пылинки. – Маленькой девочкой я часто приходила сюда, когда мне полагалось уже быть в постели. Отец разрешал мне посидеть в кресле, пока он работал, а затем относил вниз. А когда я стала постарше, мы могли говорить с ним о чем угодно.
   Она крепче сжала его запястье, но смотрела по-прежнему в сторону. Рафферти молчал.
   – Когда он стал пить, я это возненавидела. Никак не могла понять, почему он делает себя, всех нас такими несчастными. Иногда ночью я слышала, как он плакал. И молился. Отец казался таким одиноким, таким жалким… Но на следующее утро ему удавалось как-то собраться с силами. Тогда я начинала думать, что скоро все снова будет хорошо. Но так не получилось, – вздохнув, она посмотрела на Кэма. Глаза у нее были сухие.
   – Он был хорошим отцом, Клер. Я завидовал вам с Блэйром, что у вас такой отец. Просто не мог побороть тягу к алкоголю…
   – Я знаю.
   Клер чуть улыбнулась и тут вдруг сделала то, что не решалась сделать, когда была одна. Подошла к окну и посмотрела вниз. Веранда была пустой. Около нее с обеих сторон набирали бутоны ранние розы, столь любимые ее отцом.
   – Я попробовала все виды психоанализа, включая групповую терапию. Нигде не смогла рассказать ни одного эпизода… Сама себе я задавала этот вопрос снова и снова, но так и не нашла на него ответ. А он на самом деле упал, Кэм? На самом деле был так пьян, что потерял равновесие? Или мой отец просто встал здесь и решил перестать бороться с теми демонами, которые его мучили?
   – Это был несчастный случай, – Кэм положил руки ей на плечи.
   – Хочется в это верить. Я всегда пыталась в это верить, потому что другой ответ слишком страшен. Отец, которого я так хорошо знала, не мог бы покончить с собой, не мог бы причинить столько боли своей жене, Блэйру и мне. Но, видишь ли, отец, которого я так хорошо знала, не мог бы и мошенничать, давать взятки и брать их, фальсифицировать документы, как он это делал в истории с продажей земли под торговый центр. Он не мог бы лгать людям, и присваивать чужие деньги не мог, и законы нарушать тоже. Но он все это делал… Во что же мне теперь верить?
   – Все люди совершают ошибки. Отец любил тебя. В это и верь.
   – Ты лучше, чем кто-либо другой, можешь понять, что это такое – потерять отца, когда он тебе так необходим…
   – Да, я понимаю.
   Клер накрыла его ладони своими.
   – Я знаю, это может показаться странным, но если бы я была уверена в том, что он покончил с собой, если бы я точно это знала, мне было бы легче, чем все время сомневаться и думать об этом, – она попыталась улыбнуться, но не смогла. – А теперь вот предупреждаю тебя, что мне понадобится твоя поддержка. – Клер переплела пальцы Кэма со своими и поднесла их к щеке.
   – Так лучше?
   – Да. Спасибо, – она слегка коснулась губ Рафферти. – На самом деле лучше.
   – Всегда к твоим услугам. На самом деле всегда.
   – Идем вниз, – она пошла вперед, но, когда Кэм попытался закрыть дверь, движением руки остановила его. – Нет, оставь открытой. – Почувствовав некоторую неловкость, Клер стала поспешно спускаться по лестнице. – Рафферти, может быть, ты хочешь пива?
   – Собственно, я намеревался спросить, как ты отнесешься к предложению отправиться в город поужинать, затем пойти в кино, а потом поехать ко мне домой и всю ночь заниматься любовью.
   – Ну что же, – она сделала вид, что думает. – Программа, на мой взгляд, неплохая. И вот еще что. У меня новости. На следующей неделе здесь будут гости, поэтому мне придется купить пару кроватей, стулья, одну-две лампы, постельное белье, продукты…
   Он поднял руку.
   – Значит, ты хочешь пойти не в кино, а по магазинам?
   – Да! А еще на блошиный рынок, – Клер улыбнулась.
   Рафферти бы многое дал за то, чтобы улыбка подольше не сходила с ее лица.
   – Позвоню Баду и спрошу, можно ли взять его пикап.
   – Боже, что за мужчина! – она обняла Кэма, крепко поцеловала и увернулась раньше, чем он успел схватить ее в охапку. – Пойду переоденусь. – Когда Клер уже снова стояла на лестнице, зазвонил телефон. – Возьми трубку, хорошо? Скажи, что я перезвоню.
   Кэм подошел к телефону.
   – Алло!
   Последовало минутное молчание, потом раздался щелчок.
   – Со мной не стали говорить! – крикнул Кэм и стал набирать номер Хьюитта.
   Клер нашла его в мастерской. Рафферти рассматривал работы, которые она сделала вчера. Волнуясь, она сунула руки в карманы длинной серой юбки, надетой, что называется, на выход.
   – Что скажешь?
   – Просто невероятно! – он провел рукой по отполированному изгибу дерева. – Все такие разные… – Кэм перевел взгляд от законченной металлической фигуры на сжатый кулак, выполненный в глине. – И тем не менее можно безошибочно сказать, что все это сделал один человек. Как тебе это удается?
   – Знаешь, я хочу извиниться за то, что набросилась на тебя сегодня утром. И все из-за того, что у тебя оказался неплохой вкус и ты купил мою работу.
   – Я предполагал, что ты сделаешь это. – Рафферти стал перелистывать ее альбом с эскизами и вдруг словно вспомнил: – Да, кстати, я достал тебе тот наплыв.
   – Ты? Тот наплыв?
   – Но ты ведь хотела его получить, не так ли?
   – Да, да! Очень хотела! Но я не думала, что ты помнишь об этом. Как тебе удалось это сделать?
   – Просто мимоходом сказал о твоем желании мэру. Мистер Атертон был так польщен, что даже заплатил бы тебе за то, что ты заберешь его дерево.
   Она машинально обтерла глиняную скульптуру влажной тряпкой.
   – Ты ужасно милый, Рафферти.
   Кэм отложил альбом в сторону.
   – Это точно, – он повернулся и окинул Клер восхищенным взглядом. – Отлично выглядишь! Надеюсь, ты не станешь тратить много времени на покупки.
   – Побью все местные рекорды скорости, – она протянула Кэму руку. – Да, помни, что нам нужно купить шампанское. Мы выпьем его за ужином.
   – Есть повод?
   – Да. Мне сегодня кое-что сообщили. Я расскажу тебе вечером. – Садясь в его машину, Клер заметила на другой стороне улицы Баттса и помахала ему: – Привет, Эрни!
   Парень не ответил – просто стоял и смотрел на них, одной рукой сжимая пентаграмму, висевшую у него на груди.

Часть II

И сказал Господь сатане: откуда ты пришел?
И отвечал сатана Господу, и сказал: я ходил по земле и обошел ее [24 - Книга Иова, 1, 10. Цит. по: Библия. М.: Изд-во Московской патриархии, 1956.].

13

   – Что это за мерзкий запах?
   – Это? Это нежное дыхание сельской жизни, – Жан-Поль втянул тонким носом воздух, и его лицо расплылось в довольной усмешке. – О, c’est incroyable [25 - Это невероятно (фр.) – Прим. перев.].
   – Еще как невероятно, – процедила Анжи и закрыла окно автомобиля. – Невозможно несет… как это… навозом.
   – И когда же, моя дорогая, тебе вообще доводилось вдыхать запах навоза? И главное, где?
   – Семнадцатого января тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года в Центральном парке. Было жутко холодно, но мы с тобой катались там в экипаже. Тогда ты первый раз сделал мне предложение. Или, возможно, это было уже во второй раз.
   Жан-Поль рассмеялся, нагнулся и поцеловал жене руку.
   – Тогда это должно вызывать у тебя приятные воспоминания.
   На самом деле так и было, но Анжи все-таки вытащила из сумки флакон «Шанель» и надушилась.
   Мадам Ле Бо уже несколько часов удивлялась, почему это ее муж получает такое удовольствие при виде травы, камней и коров на лугу. Возможно, кто-то считает эту сельскую идиллию лучшим местом в мире, но она предпочитает Сорок вторую авеню.
   Нельзя сказать, что Анжи не любила живописные виды – смотреть, например, с балкона гостиницы на парижские бульвары или созерцать просторы Атлантики с палубы лайнера она никогда не отказывалась. Но этот пейзаж, несмотря на то, что в нем было некое очарование, как на картинах примитивистов, не казался ей пиршеством для взора.
   – Сено!
   Она вздохнула.
   – Мне кажется, это просто скошенная трава, но коровы ее, наверное, съедят.
   Анжи отодвинулась от окна, а Жан-Поль стал повторять, как попугай:
   – Сено, сено, сено, сено!
   В сущности, она сейчас была очень довольна. За рулем Жан-Поль выглядел ужасно привлекательно. Анжи улыбнулась про себя – этакой скрытой женской улыбкой. Ее муж такой красавец! И он полностью принадлежит ей.
   На самом деле ей нравилось вот так мчаться по шоссе. Вот бы еще окна можно было открыть… У Анжи и мысли не возникало предложить мужу вести машину по очереди, так как она знала, что у Жан-Поля редко случалась возможность нацепить эту забавную бейсболку, кожаные перчатки с обрезанными пальцами и до упора нажать на педаль газа.
   Как раз после выезда на федеральную трассу они получили штрафную квитанцию за превышение скорости. Жан-Поль подписал ее с улыбкой, а затем снова влился в поток и погнал «ягуар» на скорости девяносто миль в час.
   «Он счастлив, как поросенок у корыта», – подумала Анжи и в изнеможении закрыла глаза.
   Вот она уже и мыслить начала сельскими образами!
   В последний час этой поездки Анжи стала нервничать. Ей надоели все эти поля, холмы, деревья. Все это открытое пространство. Ей намного комфортнее было в ущельях Манхэттена из стали, бетона и стекла. Появись на дороге в городе какой-нибудь псих – неважно, за рулем или в качестве пешехода, она бы не растерялась, но несущийся через шоссе кролик вызвал у нее невероятную панику.
   Боже милостивый, почему не слышно никакого шума? Где все люди? И есть ли здесь вообще люди или они ушли сквозь сумеречную зону в какую-нибудь очередную версию «Скотного двора» [26 - Роман-антиутопия Дж. Оруэлла.]? О чем, черт побери, думала Клер, решив поселиться там, где твоими соседями оказывались коровы?
   Она стала нервно теребить на шее тяжелую золотую цепочку, а тут еще Жан-Поль, издав крик, повернул руль. Из-под колес полетел гравий.
   – Смотри! Козел!
   Анжи снова полезла в сумку – теперь не за духами, а за таблеткой от головной боли.
   – О господи, Жан-Поль! Как ты меня напугал!
   Он рассмеялся и перегнулся к окну с ее стороны, чтобы получше рассмотреть старого, седого козла, меланхолично жующего траву на обочине. Козел «ягуаром» совсем не заинтересовался.
   – Ты ничего не имела против козла, когда я подарил тебе на прошлое Рождество пуховую шаль.
   – Мне нравится и мой новый замшевый жакет, но сие вовсе не значит, что я захочу погладить овцу, например.
   Мсье Ле Бо наконец оторвал свой взор от козла и посмотрел на жену.
   – Ты не знаешь, когда следующий поворот?
   Мадам Ле Бо тяжело вздохнула.
   – Мы заблудились?
   – Нет, – он с тревогой смотрел, как Анжи проглотила две таблетки, запив их водой прямо из бутылки. – Я, правда, не знаю, где мы, но заблудиться мы не можем, так как уже приехали.
   Эта своеобразная логика заставила Анжи пожалеть о том, что она не приняла еще одну пилюлю – антидепрессант.
   – Не говори ерунду, Жан-Поль. У меня от этого портится настроение.
   Анжи расстелила на коленях карту, на которой были сделаны пометки в соответствии с объяснениями Клер, чтобы разобраться в них. Жак-Поль стал массировать ей шею, и раздражение немного улеглось. Он, как всегда, точно знал, какое место надо растирать и с какой силой.
   Мсье Ле Бо одновременно был исполнен терпения и энтузиазма. И так во всем. Когда они познакомились, Анжи была честолюбивой помощницей его конкурента. Абсолютно равнодушно относясь и к самому легкому флирту, и к самым откровенным предложениям, она стала настоящим испытанием для его мужского самолюбия. Жан-Полю понадобилось шесть недель, чтобы уговорить Анжи поужинать с ним, и целых три месяца, чтобы обнять ее.
   После этого она уже не была ни холодной, ни равнодушной.
   Жан-Поль знал, что Анжи влечет к нему. Как и многих других женщин. Он был достаточно художником, чтобы сознавать свою физическую привлекательность, и достаточно мужчиной, чтобы сыграть на этом. Французский акцент, безусловно, прибавлял ему шарма.
   Помимо выигрышной внешности, у него был еще один козырь – глубокая и искренняя симпатия ко всем дочерям праматери Евы. Жан-Поль вырос в семье, где было много женщин, и с детства любил их за слабость и силу, вздорность и проницательность. Он с одинаково искренним интересом относился и к толстой матроне, и к стройной барышне, хотя причины этого интереса были разными. Такие черты характера принесли ему успех и в бизнесе, и в личной жизни, а потом и в семейной.
   Анжи была его единственной любовью. На то, чтобы убедить ее в этом, а также в преимуществах официального брака относительно гражданского, у него ушло почти два года. Он не сожалел ни об одной минуте из них.
   Легким движением Жан-Поль прикрыл руку жены своей. Он уже все увидел на карте. Улыбнувшись, Анжи поднесла его ладонь к губам.
   «Он чудесный, – подумала она. – Даже несмотря на то, что сто раз в день выводит меня из себя».
   – Поехали! Предупреди меня, если снова решишь остановиться и любоваться козлами или этими… как их… Кого мы еще тут не разглядывали?
   – Видишь вон то поле?
   Анжи выглянула из окна и вздохнула.
   – Как же я могу его не видеть? Там нет ничего другого.
   – Я хочу там, на солнце, заняться с тобой любовью. Не спеша. Сначала попробую тебя всю на вкус. Затем, когда ты начнешь страстно звать меня, стану ласкать тебя руками. Одними кончиками пальцев. Сперва твою восхитительную грудь, а потом…
   «Четыре года, – подумала она. – Прошло уже четыре года, а одна только мысль о близости с ним по-прежнему вызывает у меня дрожь».
   Анжи искоса взглянула на мужа и увидела, что он улыбается. Посмотрела вдаль и поняла, что готова разделить его фантазии. На поле они еще друг друга не любили.
   – Нужно будет потом кое-что уточнить у Клер. Может быть, на обратной дороге она укажет нам поле, расположенное не так близко к проезжей части.

   Она отчего-то сильно нервничала и поэтому не могла работать. Подумав, Клер занялась посадкой петуний вдоль дорожки. Если Анжи и Жан-Поль выехали из Нью-Йорка в десять, как собирались, они могли появиться в любую минуту. Клер была в восторге от предвкушения увидеть их и показать здешние достопримечательности. И в ужасе при мысли, что они увидят ее работы, которые вдруг представились ей самой совсем неудачными.
   Все, что она сделала, никуда не годится. Она просто обманывает себя, так как ей совершенно необходимо верить в свою способность сделать что-нибудь интересное из куска дерева или металла.
   «Сначала все давалось мне слишком легко, – подумала Клер. – И сама работа, и успех. После всего, чего я достигла, можно только скатиться вниз».
   …Она вспомнила себя в кабинете психоаналитика.
   – Клер, чего вы боитесь: успеха или неудачи?
   И того, и другого. А разве у всех других не так? Каждый имеет право на свой маленький личный невроз.
   Сейчас она постаралась отрешиться от мыслей о работе и сосредоточиться на посадке цветов.
   Этому научил ее отец. Тому, как подготовить землю, соединив все положенные компоненты, удобрения, воду и любовь к растениям. Тому, какую радость может принести взгляд на выращенный твоими руками цветок. В Нью-Йорке она забыла обо всем этом.
   Мысли в голове перемешались. Она стала думать о Кэме, о неистовстве чувства, которое захватило их так неожиданно. Это была настоящая страсть. В их жажде друг друга, пожалуй, можно увидеть что-то животное. Ни с одним мужчиной до этого она никогда не испытывала такого, ну скажем, вожделения.
   «О боже! – воззвала к небесам Клер и улыбнулась. – Как много я упустила! Но, надеюсь, это можно будет наверстать…»
   Как долго все это продлится?
   Она пожала плечами и обратила свои мысли к петуниям, но не надолго.
   Чем сильнее страсть, тем скорее она проходит.
   Клер не могла допустить, чтобы эта мысль омрачила ее радость. Сколько ни отмерит им судьба, она не будет сожалеть о том, что сделала. А сейчас ей трудно прожить даже час, не увидев себя рядом с Кэмом.
   Она старательно утрамбовала почву вокруг петуний и прикрыла ее соломой. Солнце жарило изо всех сил.
   «Они вырастут, – подумала Клер. – Будут цвести до первых холодов. Мои петунии не проживут долго, но, пока они живы, мне будет так приятно любоваться ими!»
   От этих размышлений ее отвлек шум мотора. Клер встрепенулась, готовая бежать навстречу машине, но тут же снова опустилась на корточки, увидев, что на дорожку въехал грузовичок Бобби Миза.
   – Привет, Клер!
   – Привет, Бобби! – она отряхнула ладони и поднялась.
   – Красивые у тебя цветы.
   – Спасибо, – Клер все-таки вытерла руки о джинсы.
   – Я обещал привезти тебе лампу, как только найдется свободная минута.
   Клер нахмурилась, но через мгновение лоб ее разгладился. Она вспомнила.
   – О, да! Ты как раз вовремя! Вот-вот приедут мои друзья. Теперь у них в комнате будет лампа.
   «И какая лампа», – подумала она, когда Миз вытащил эту красоту из кузова.
   Лампа с красным абажуром-колоколом, украшенным бисером, на изогнутой золоченой ножке. Старая вещь, прошлого века. Она могла стоять в каком-нибудь борделе. Клер ужасно хотелось верить, что так и было.
   – Она еще лучше, чем мне показалось, – сказала молодая женщина, пытаясь вспомнить, заплатила ему за покупку или нет. – Можешь пока поставить ее в гараж? Только не пугайся, у меня там сейчас мастерская. Потом я отнесу лампу наверх.
   – Конечно, – Миз зашел в гараж и застыл там, разглядывая инструменты и скульптуры. – Наверное, за такое здорово платят.
   Клер улыбнулась, решив, что в этом бесхитростном замечании больше удивления, чем критики.
   – Иногда.
   – Бонни любит такие штуки, – сказал он, рассматривая, прищурившись, скульптуру из бронзы и меди.
   «Современная дребедень», – подумал Миз, ухмыляясь про себя. Но он торговал старыми вещами и прекрасно знал, что угадать, за что люди готовы выложить свои денежки, никогда нельзя.
   – У нас перед входом в дом стоит такой гипсовый ослик с тележкой, – продолжал болтать Бобби. – Ты делаешь что-нибудь в этом роде?
   Клер еле сдержалась, чтобы не рассмеяться.
   – Нет, – сокрушенно сказала она. – Не делаю.
   – Можешь зайти и посмотреть на нашего ослика, если тебе понадобятся новые идеи.
   – Спасибо. Обязательно.
   Он пошел назад к своему грузовику, так и не дав ей счет. Клер успокоилась. Должно быть, она уже заплатила за эту лампу. Миз открыл дверцу и поставил ногу на подножку.
   – Ты, наверное, уже слышала, что Джейн Стоуки продала ферму?
   – Что?
   – Джейн продала ферму, – повторил Бобби. – Уже продала или вот-вот продаст. Говорят, что она, похоже, уедет в Теннесси. Там у нее сестра.
   – А Кэм знает?
   – Не могу сказать. Если пока еще не знает, то к вечеру уж точно будет в курсе. – Он задумался, нельзя ли будет под каким-нибудь предлогом заглянуть в полицейский участок и сообщить как бы между прочим эту новость шерифу.
   – Кто ее купил?
   – Какой-то агент по продаже недвижимости из Вашингтона, как я слышал. Наверное, отслеживает некрологи, вот и узнал о смерти Биффа. Говорят, он предложил Джейн хорошую цену. Надеюсь, черт побери, что там не настроят еще каких-нибудь домов.
   – А разве такое возможно?
   Миз нахмурился:
   – Не знаю. Вроде это считается сельскохозяйственным районом, но ведь никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Стоит сунуть взятку кому надо, и все изменится, – Бобби замолчал и, закашлявшись, отвернулся – ясно было, что вспомнил про ее отца. – Так ты, похоже, устраиваешься здесь надолго?
   Клер заметила, что взгляд Миза устремился вверх, к окну мансарды.
   – Более или менее.
   Теперь он смотрел ей прямо в глаза.
   – А ты не боишься привидений? Одна, в этом доме?
   – Трудно пугаться привидений в родном гнезде. Здесь все привидения мне знакомы.
   Он достал из кабины тряпку и стал протирать боковое зеркало грузовика.
   – Наверное, раз ты накупаешь столько всего, собираешься пожить в Эммитсборо подольше.
   Клер почти забыла, как важно было для обитателей маленького городка знать все обо всех.
   – У меня нет определенных планов, – она пожала плечами. – В этом мое преимущество перед людьми, которые ходят на службу. Я ничем не связана.
   – Надо думать.
   Сам Бобби слишком долго был связан по рукам и ногам, чтобы понять, о чем говорит Клер. Он посчитал, что очень хитро и как бы невзначай приблизился к своей главной цели – тому, зачем, собственно, приехал.
   – А занятно, что ты снова здесь. Я вспоминаю, как первый раз пригласил тебя на свидание. Мы тогда катались на чертовом колесе, верно?
   Клер побледнела.
   – Да, на чертовом колесе…
   – Это было… – Бобби прервался на полуслове, как будто только что вспомнил. – Боже мой, Клер! – он часто-часто заморгал. – Прости меня, пожалуйста.
   – Все в порядке, – она с трудом выдавила улыбку. – Это было так давно.
   – Да, давным-давно, – Миз неловко дотронулся до ее руки. – Должно быть, тяжело, когда люди напоминают тебе о таком.
   Клер и не требовалось никаких напоминаний – она никогда об этом не забывала. Молодая женщина пожала плечами:
   – Никаких проблем. Ты же понимаешь, я бы сюда не вернулась, если бы не могла с этим справиться.
   – Да, конечно, но… – начал Миз и осекся на полуслове. – У тебя полно дел, я понимаю. Твои скульптуры, или как там это называется. – И вдруг Бобби хитро подмигнул: – А еще шериф.
   – В Эммитсборо без сплетен не могут.
   – Конечно, не могут. Судя по этим самым сплетням, у вас все идет отлично.
   – Ну вам виднее: – Клер удивляло, что Миз то и дело бросал взгляд на стоящую в мастерской скульптуру, которую она сама назвала «Зверь, который внутри», и молодая женщина сказала: – Как ты полагаешь, Бонни захочет поставить это рядом со своим осликом?
   Бобби покраснел.
   – Не думаю. Такие вещи не в ее вкусе. Не могу сказать, что я разбираюсь в искусстве, Клер, но…
   – Но ты точно знаешь, что тебе моя работа, как и Бонни, не нравится, – закончила она мысль своего старого приятеля. – Все нормально, Бобби. Я и сама не уверена в том, нравится ли мне эта скульптура.
   Нет, ему все это совершенно не нравилось, потому что было слишком хорошо знакомо.
   – Почему ты вдруг сделала такую вещь?
   Клер нахмурилась и отвернулась.
   – Не могу сказать точно. Мне, как бы это объяснить… время от времени являются какие-то неясные, отрывочные образы. Во сне, – добавила она едва слышно и потерла почему-то вдруг замерзшие руки.
   Глаза Миза сузились, взгляд стал очень сосредоточенным, но, когда она повернулась снова, лицо Бобби было бесстрастным.
   – Пожалуй, я лучше останусь со своим осликом с тележкой. Дай мне знать, если захочешь еще что-нибудь купить.
   – Хорошо, – Клер вдруг вспомнила, что он первый мальчик, с которым она поцеловалась, и улыбнулась. – Передай привет Бонни.
   – Передам, – Миз кивнул и наконец собрался сесть в кабину. – Обязательно передам. – Тут он вытянул шею, а потом схватил Клер за руку. – Посмотри! Вот это машина!
   На дорожку въезжал «ягуар». Жан-Поль еще не успел открыть дверцу, а Клер уже сорвалась с места и как раз успела подбежать, чтобы броситься в его объятия. Они крепко, театрально расцеловались.
   – М-м-м, – Жан-Поль закатил глаза. – Лакрица.
   Клер засмеялась и обняла Анжи, которая уже стояла рядом с мужем.
   – Не могу поверить, что вы здесь!
   – Я тоже, – Анжи долгим, медленным взором обвела все вокруг. В ее представлении самым подходящим нарядом для сельской местности были светлые хлопчатобумажные брюки, пиджак в тон и розовая шелковая блузка. На ногах, разумеется, плоские туфельки от «Бруно Мальи». – Это и есть Эммитсборо?
   – Именно так, – Клер поцеловала подругу. – Как доехали?
   – Удивительно, но нас оштрафовали за превышение скорости только однажды.
   – Действительно, странно. Может быть, Жан-Поль нездоров? – Она посмотрела, как ловко он вытаскивает из багажника два чемодана и кожаную сумку, и тут же рассмеялась. – Нет, судя по всему, твой муж в порядке. – Клер взяла сумку и сказала: – Идемте в дом! У меня есть отличное вино!
   Все трое двинулись было по дорожке, но тут Клер увидела, что Миз все еще топчется около своего грузовика, и представила его:
   – Это мои друзья, владельцы галереи из Нью-Йорка Анжи и Жан-Поль Ле Бо. А это Роберт Миз. У Бобби самый лучший винтажный магазинчик в городе.
   – Вот как? – Жан-Поль поставил чемодан и протянул руку. – Мы непременно заглянем к вам.
   – Буду рад. Магазин открыт с десяти до семи шесть дней в неделю, а в воскресенье с двенадцати до пяти.
   Бобби отметил про себя ботинки Жан-Поля из крокодиловой кожи и золотой браслет. Ну можно ли себе представить, чтобы мужчина носил браслет, даже если он иностранец! И жена у него, видно, та еще штучка – экзотика, да и только. Этими подробностями он с удовольствием поделится, стоя за прилавком, со всеми, кто к нему сегодня заглянет, а таких наверняка будет немало.
   – Спасибо, что привез мне лампу, – уже на ходу сказала Клер.
   – Не за что, – махнув на прощание рукой, Миз забрался в грузовик и отъехал.
   – Кто-то упомянул о вине, не так ли? – поинтересовалась Анжи.
   – Совершенно верно, – она взяла подругу под руку, готовая идти в дом. – Я вас так ждала! Даже съездила в соседний городок, он называется Фредерик, и купила там несколько бутылок шабли.
   – Подождите-ка, – Жан-Поль поставил чемоданы на землю и посмотрел на открытую дверь гаража. – Ты там работаешь? Устроила мастерскую?
   – Да. Я потом все покажу. А сейчас пойдемте в дом, вам нужно устроиться. Анжи, тебе нравятся эти петунии? Я как раз…
   Но Анжи уже спешила вслед за мужем и тащила за собой подругу. Клер глубоко вдохнула и сжала губы. Ей ужасно хотелось отложить этот момент, и в то же время она понимала, что это глупо. Мнение Жан-Поля и Анжи было для нее очень важно. Клер знала, что они искренне любят ее и именно поэтому будут честны, даже жестки в своих оценках, если посчитают их справедливыми. Скульптуры, которые она сделала здесь, у себя дома, имели для нее огромное значение. Они были буквально частью ее сердца, в большей степени, чем какие-либо другие работы.
   Сейчас Клер молча застыла поодаль и глядела, как они рассматривают их. Она слышала, как Анжи мягко постукивала туфелькой о бетонный пол, изучая со всех сторон деревянную фигуру. Пока они не обменялись не то что словом – даже взглядом. Обойдя несколько раз металлическую скульптуру, которую только что столь низко оценил Бобби Миз, Жан-Поль приподнял одну бровь. Клер знала, что это означает. Мсье Ле Бо был взволнован.
   Там, где Бобби видел лишь головоломку из металла, Жан-Поль разглядел огромный костер с рвущимися ввысь огненными языками.
   «Пламя словно угрожает кому-то…» – подумал он.
   У Жан-Поля даже мурашки побежали по коже. Он попытался представить себе, что именно могло поглотить это пламя.
   Все еще не говоря ни слова, мсье Ле Бо всматривался теперь в руку из глины, которую Клер обожгла лишь накануне.
   «Это рука совсем молодого человека, – пронеслось у него в голове. – Равно готового и к жестокости, и к нежности».
   Он опустил бровь и перешел к следующей работе.
   Переминаясь с ноги на ногу, Клер засунула руки в карманы, затем опять вытащила их.
   «Зачем я подвергаю себя этому?» – спрашивала себя молодая женщина.
   Каждый раз в такой ситуации у нее было ощущение, будто она вытаскивает из души свои чувства, свои фантазии и страхи и выставляет их на всеобщее обозрение. Легче ей от этого никогда не становилось… Вот и сейчас, вытирая повлажневшие ладони о джинсы, Клер размышляла о том, что, если бы у нее имелась хоть капля здравого смысла, лучше бы ей было пойти в продавщицы.
   Супруги Ле Бо скрестили взгляды на металлической скульптуре, навеянной ночным кошмаром Клер. Они так еще и не перемолвились. Судя по всему, Жан-Поль и Анжи многое могли сказать друг другу и без слов, но Клер этого понять не умела. Когда муж подруги повернулся к ней, у молодой женщины перехватило дыхание. Выражение его лица было очень странным… Он положил руки Клер на плечи и, наклонившись, поцеловал в обе щеки.
   – Поразительно.
   Она судорожно выдохнула:
   – Ну слава богу!
   – Ты знаешь, что я терпеть не могу ошибаться, – взволнованно заговорила Анжи. – Действительно, просто ненавижу признавать свои ошибки, но сейчас я не боюсь дать неверную оценку. Лучшее, что ты могла сделать, Клер, это приехать сюда и работать здесь. Ты меня, то есть нас, просто потрясла.
   Клер обняла их обоих, не зная, рыдать ей от полноты чувств или смеяться. В глубине души она знала, что скульптуры действительно хороши, но мозг ее иссушали отвратительные, неотступные сомнения.
   – Вот за это давайте и выпьем вина! – сказала она, увлекая подругу и Жан-Поля в дом.

   Бобби Миз поспешил в свой магазинчик. Он вошел через заднюю дверь, чтобы не столкнуться с посетителями, а прежде чем подойти к телефону, закрыл и ее, и парадную. Когда Миз стал набирать нужный номер, у него пересохло горло. У Бобби всегда пересыхало во рту, когда при свете дня приходилось заниматься тем, что обычно совершалось под покровом ночи.
   – Я видел ее, – сказал Миз, как только на том конце провода взяли трубку.
   – И что?
   – Она на самом деле все время вспоминает отца. Это сразу видно. – Сделав паузу, Бобби мысленно возблагодарил высшую силу – на небе ли, под землей ли – за то, что был еще слишком юн для посвящения в круг избранных, когда Джек Кимболл выпал из окна своего кабинета. – Не думаю, что она знает, чем старик занимался. То есть я хочу сказать, не чувствуется, чтобы это ее беспокоило. Но насчет скульптуры я был прав. Сегодня я рассмотрел ее как следует.
   – Расскажи мне.
   Бобби пожалел, что до телефонного разговора не глотнул чего-нибудь холодненького – горло уже было как наждаком ободранное.
   – Фигура похожа на то, о чем я вам говорил.
   Миз сжал губы так, что свело челюсть. Здесь, в собственном кабинетике, с фотографиями жены и детей на заваленном бумагами столе, ему трудно было осознать, что он один из них. Что ему нравится быть одним из них.
   – Маска, длинный плащ с капюшоном… Голова животного на человеческом теле. – Он понизил голос до шепота, хотя поблизости никого не было: – Прообразом мог оказаться любой из нас – так, как она это видела. Не думаю, что Клер помнит точно… Вернее, она даже не знает, что помнит.
   – Какая-то часть ее сознания помнит, – голос в трубке был ровный и холодный. – Это может представлять опасность. Будем за ней наблюдать. Возможно, сделаем мягкое предупреждение.
   Бобби лишь отчасти почувствовал облегчение при слове «мягкое».
   – Послушайте, я на самом деле не думаю, что она помнит, иначе бы уже все рассказала шерифу. Но скорее похоже на то, что эта парочка слишком занята постельными делами, чтобы обсуждать то, что кануло в Лету. Нам нечего бояться.
   – Очень красноречиво, – от холодного презрения, прозвучавшего в голосе, Бобби вздрогнул. – Я непременно учту твое мнение.
   – Не хотелось бы, чтобы с ней что-нибудь произошло… Мы дружили…
   – У тебя нет друзей, только братья. – Это было не констатацией факта, а угрозой. – Если ею придется заняться, сие придется учесть. Помни о клятве, которую ты дал.
   – Я помню, – сказал Бобби, когда из трубки послышались короткие гудки. – Я помню.

   Сара Хьюитт прогуливалась по главной улице, наслаждаясь теплым вечером. Такая погода была хорошим предлогом для того, чтобы надеть джинсовые шорты и посмотреть, как у сплетниц, коротающих время около почты, глаза полезут на лоб. Тонкие шорты были такие тесные, что ей пришлось застегивать «молнию», лежа на диване. Синяя ткань прекрасно подчеркивала ее соблазнительные формы ниже талии. А то, что было выше, не менее соблазнительно покачивалось под короткой майкой с надписью «Дикая тварь» во всю ширину груди.
   Перед тем как выйти из дома, Сара накрасила губы вызывающей темно-красной помадой и чуть-чуть покурила травки – всего несколько затяжек, чтобы почувствовать начальное возбуждение. Сейчас она шла медленной, ленивой походкой, зная, что глаза всех, кто оказался в это время на улице, были устремлены на ее покачивающийся зад. Больше всего на свете Сара любила привлекать внимание, и ей было абсолютно наплевать на то, вызывало оно одобрение или, наоборот, негодование.
   Она начала привлекать к себе внимание уже в шестом классе, когда позволила Баки Найту снять с себя в кустах рубашку во время школьного пикника. Так как Баки был на три года старше, он и заработал нахлобучку от Глэдис Финч. Это очень позабавило Сару, потому что инициировала сей эксперимент она сама.
   Через два года она позволила папаше маленькой Мэри Лу Уилсон кое-что побольше, чем просто посмотреть, да и смотреть уже было на что. Тогда Сара почти каждый субботний вечер сидела с Мэри Лу за пятьдесят центов в час. Сэм Уилсон как-то раз повез Сару домой и дал ей еще пятьдесят за то, что она разрешила пощупать себя. Потом это повторялось много раз, и не только с папашей Мэри Лу.
   Дальше наступил черед одного из сыновей Хобейкера – черт ее побери, если она помнила, какого именно.
   «Да это и неважно, – подумала Сара. – Теперь все они женаты на толстозадых тетках, не спускающих с них глаз».
   Впрочем, она и сама начала подумывать о замужестве, хотя вовсе не о супружеской верности. Даже мысль о том, чтобы до конца своих дней быть привязанной в постели к одному мужчине, вызывала у нее недоумение. Но ей уже было за тридцать, в банке лежало меньше пятисот долларов, и ужасно надоело жить в тесной комнатушке над баром Клайда.
   Саре нравилась идея о собственном доме и общем счете в банке. Если уж она решит пойти с кем-то к алтарю, пусть это будет тот, кто сумеет удовлетворить ее чувственность и на кого она сама сможет без отвращения смотреть по утрам. Помимо того, ей хотелось, чтобы у этого человека имелись такие приятные мелочи, как несколько кредитных карт.
   Улыбаясь всем этим чудесным мыслям, Сара остановилась около полицейского участка Эммитсборо. Там сейчас находился человек, отвечающий всем ее требованиям.
   Она вошла, и Кэм Рафферти поднял глаза от бумаг. Кивнув в знак приветствия, он продолжал перебирать их и одновременно говорил по телефону. Сильный аромат ее духов перебил запах кофе, который шериф и его помощники на службе пили, не переставая. Кэм отдавал себе отчет в том, что, если бы у него не взыграли инстинкты, присущие мужчинам с первобытных времен, при взгляде на длинные голые ноги Сары, когда она уселась на край его стола, это бы противоречило природе. Улыбнувшись, она медленно облизала губы и достала сигареты.
   – Он зарегистрирован на имя Эрла Б. Стоуки, почтовый ящик двадцать два одиннадцать, Эммитсборо. Так точно. Кольт сорок пятого калибра. Буду благодарен, сержант, – повесив трубку, Кэм взглянул на часы. Он уже опаздывал на ужин к Клер. – У тебя проблема, Сара?
   – Как сказать, – сестра Бада наклонилась и погладила значок, приколотый к его рубашке. – Шериф Паркер обычно держал в нижнем ящике стола бутылочку. А как ты?
   Рафферти не стал спрашивать Сару, откуда она знала, что Паркер держал в своем столе.
   – Я не держу.
   – Ты в последнее время ведешь очень правильный образ жизни, так ведь, Кэм? – она посмотрела ему прямо в глаза – остро, насмешливо. – И выглядишь очень серьезным, официальным. – Сара потерлась голенью о его бедро. – Судя то тому, что я только что слышала, ты действительно занялся расследованием убийства Биффа.
   – Это моя работа.
   Он не поморщился, когда Сара пустила струю дыма прямо ему в лицо. Продолжал ждать, что за этим последует, и услышал интересное предположение.
   – Люди гадают, вдруг ты что-нибудь в этом деле упустишь из виду.
   Сара наклонилась, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, и ее грудь под майкой заколыхались от смеха. В глазах Кэма мелькнул проблеск гнева, но он сдержался.
   – Люди могут гадать обо всем, о чем им вздумается.
   – Ну вот, теперь это похоже на прежнего Кэма, – она улыбнулась, глядя из-под густо накрашенных ресниц. – Никто лучше меня не знает, как сильно ты ненавидел Биффа. – Взяв руку Рафферти, Сара прижала ее к своему бедру там, где заканчивалась ткань шорт и можно было почувствовать ее упругую, гладкую и горячую кожу. – Помнишь? Мы ведь часто сидели в темном лесу, и ты рассказывал мне, как ненавидишь отчима, как хочешь его смерти. Даже говорил, что готов сам его убить. Из ружья. Или ножом. Или голыми руками. – Сара почувствовала, как возбуждается от этих слов. – А потом мы занимались любовью. Это было восхитительно.
   Что-то в его сердце шевельнулось. Что именно? Старые воспоминания? Старые желания? Старое влечение?
   – Давно все это было, – Кэм хотел было убрать руку, но Сара положила сверху вторую ладонь и прижала его пальцы к своему бедру.
   – Ты всегда ненавидел Биффа. На днях у Клайда ты хотел его убить. Я так завелась, когда смотрела на тебя в ту минуту! – Она несколько раз облизала губы, а потом нарочито медленно развела в стороны колени. – Как в прежние времена.
   – Нет.
   Исходивший от нее жар дурманил, но на какое-то мгновение лоно этой женщины совершенно отчетливо представилось Кэму медвежьим капканом с острыми зубьями. Убирая руку, он посмотрел ей прямо в глаза.
   – Нет, Сара.
   Взгляд ее стал жестким, но она все еще продолжала улыбаться.
   – Может быть, ты все-таки вспомнишь, что мы вытворяли вместе?
   Она положила ладонь пониже ремня Кэма и удовлетворенно улыбнулась, ощутив эрекцию.
   Рафферти схватил ее за запястье.
   – Не старайся зря, Сара.
   Женщина удивленно подняла брови.
   – Ты ведь хочешь меня.
   Он встал и взял ее за плечи, вынудив подняться и чуть отойти.
   – Я уже десять лет думаю головой, а не другим местом. – Но из-за того, что он все помнил, из-за того, что когда-то думал, что влюблен в нее, Кэм быстрым, нетерпеливым движением встряхнул свою бывшую подругу. – Почему, черт побери, ты ведешь себя так? Ты думаешь, я не знаю, чем ты там занимаешься наверху у Клайда? Двадцать долларов за то, чтобы чей-то потный чужой муж покувыркался на твоей постели? Это не то, что тебе нужно, Сара!
   – Не смей говорить о том, что мне нужно! – Впервые за многие годы она почувствовала приступ стыда и возненавидела Кэма за это. – Другие нисколько не лучше, чем я! Думаешь, если ты бесплатно трахаешь Клер Кимболл, от тебя не понадобятся какие-нибудь иные услуги?
   – Уж Клер-то оставь в покое.
   Это замечание только подлило масла в огонь. Ярость захлестнула Сару. Она в одно мгновение стала той, кем была на самом деле, – провинциальной шлюхой не первой молодости.
   – Ох уж эта богатая дрянь с ее пижонской машиной и собственным домом! Занятно, что все вдруг забыли, что ее папаша был алкоголик и вор. Стоило ей только вернуться в город, как все женщины помчались к ней с пирогами!
   – А их мужья к тебе?
   – Верно, – Сара зло и горько улыбнулась. – И когда Клер Кимболл вернется в Нью-Йорк и оставит тебя с носом, они-то по-прежнему станут приходить ко мне. Мы с тобой одинаковые неудачники, и так будет всегда. Ты точно так же застрял в этом вонючем городе, как и я.
   – Есть разница, Сара. Я сюда вернулся, потому что хотел этого, а не из-за того, что мне больше некуда было податься.
   Она резкими движениями поочередно сбросила его руки со своих плеч. Ей хотелось немедленно отплатить ему, заставить страдать. Неважно, за что.
   – Да уж! Значок шерифа может оказаться теперь очень кстати, когда даже твоя мать думает, не ты ли забил Биффа до смерти! – Сара увидела, как его глаза загорелись гневом, и возликовала. – Очень скоро люди вспомнят про твой буйный нрав и дикие выходки. – Прищурившись, она снова улыбнулась. – Кое-кто хочет, чтобы они об этом вспомнили. Ты думаешь, что прекрасно знаешь этот город и всех его почтенных, достойных граждан, но есть кое-что такое, что тебе неведомо. Ты это даже представить не в состоянии! Может, тебе стоит задуматься, почему шериф Паркер вдруг решил оторвать от стула свою жирную задницу, в пять минут собрался и уехал?
   – О чем, черт побери, ты говоришь?
   Сара спохватилась – она выболтала слишком много. Нельзя, чтобы самолюбие или гнев подтолкнули ее к тому, чтобы сказать еще больше! Она поспешно пошла к двери, взялась за ручку и обернулась.
   – Нам могло бы быть хорошо вдвоем, тебе и мне, – Сара бросила на Кэма прощальный взгляд, надеясь, что с помощью тех, о ком она чуть было не проговорилась, он точно окажется на дороге, ведущей в ад. – Ты пожалеешь об этом.
   Дверь за ней закрылась. Рафферти стал с силой тереть лицо руками. Он очень жалел о том, что не ушел из своего кабинета десятью минутами раньше, чтобы вообще не видеться с Сарой. Жалел о том, что вел себя во время этой встречи не самым лучшим образом. О том, что все-таки помнил минуты, которые провел с ней.
   Сара жестко напомнила ему, каким он был в семнадцать лет. Каким вполне мог бы остаться, если бы не научился сдерживать свои самые дурные побуждения, и каким чуть было не стал снова после гибели напарника, когда бутылка показалась ему самым простым решением вопроса, как жить дальше.
   Кэм машинально поднял руку и дотронулся до значка, приколотого к рубашке. Он был совсем небольшим. Похожую на эту вещицу, как сказала во время той памятной схватки на лестнице Клер в день, когда она вернулась в Эммитсборо, можно было купить в магазине сувениров. Но этот значок – настоящий – значил для него нечто такое, чего Рафферти был не в состоянии объяснить даже самому себе.
   С этим значком он ощущал себя частью города, неотъемлемой и очень важной его частью.
   «Сара ошибается, – подумал Кэм. – Я знаю людей, живущих здесь. Я понимаю их».
   Но, черт побери, что она имела в виду, когда обмолвилась о Паркере? Почувствовав внезапную усталость, вслед за лицом он стал растирать затылок. Пожалуй, не помешает позвонить во Флориду. Еще раз взглянув на часы, Кэм взял со стола ключи.
   Он позвонит утром – просто ради любопытства.
   «Я слишком устал, – рассуждал Рафферти по дороге к Клер, – чтобы общаться сейчас с незнакомыми людьми и демонстрировать им светские манеры. Просто заеду, извинюсь и оставлю Худышку в компании ее друзей».
   Слова Сары, жесткие и грубые, не выходили у него из головы. Да, он действительно застрял здесь. Даже если это сделано по собственному выбору, суть дела не меняется. Но он никогда больше не сможет работать в городе, где каждый раз, когда приходится вытаскивать из кобуры пистолет или сворачивать на темную улицу, за ним неотступно станет двигаться призрак погибшего напарника. Клер непременно вернется в Нью-Йорк. Через неделю, или через месяц, или через полгода. Он не сможет поехать туда за ней… Кэм вспомнил, какую ощутил пустоту, когда стоял на кладбище и смотрел, как она уходит.
   Сейчас страх этой пустоты пронзил его сердце.
   Кэм припарковался за «ягуаром», затем, подойдя к машине Клер, вытащил оставленные там ключи и пошел по дорожке, ведущей к дому. Там гремела музыка – джаз. Страстный, изысканный.
   Клер стояла у стола на кухне и разрывала пакет с чипсами. Босоногая, с волосами, подвязанными шнурком. В ушах покачивались длинные аметистовые серьги, а майка под мышкой была порвана.
   Он почувствовал, как отчаянно любит эту женщину.
   Клер повернулась, увидела его и улыбнулась, вываливая чипсы в голубую миску.
   – Привет. Я боялась, что ты уже не…
   Рафферти оборвал ее, резко притянув к себе и впившись в ее губы. Руки Клер легли на его плечи, а тело откликнулось на волны, исходившие от него. Чувствуя, как Кэм сейчас в этом нуждается, она теснее прижалась к нему, давая возможность успокоиться.
   И он успокоился. Просто удивительно! Волна умиротворения буквально омыла его с ног до головы. Теперь Кэм стал целовать ее бережно и нежно. Руки Клер соскользнули с его плеч и задержались на поясе.
   – Кэм…
   – Т-с-с, – он слегка куснул ее нижнюю губу, затем коснулся языком ее языка и почувствовал слабый привкус вина, смешавшийся с глубоким, насыщенным ароматом, принадлежавшим, как открылось Кэму, только ей.
   – Клер, Жан-Полю никак не удается разжечь угли. Наверное, надо… Ах… – Анжи осеклась, застыв на пороге. – Простите, – сказала она, когда эти двое чуть-чуть отодвинулись друг от друга.
   – О да, – Клер смущенно провела рукой по волосам. – Кэм, это… Анжи.
   Анжи протянула руку:
   – Анжи Ле Бо. Рада познакомиться.
   – Кэмерон Рафферти, – Кэм продолжал одной рукой обнимать Клер за плечи, понимая, что делает это с видом собственника.
   – Шериф Рафферти, я полагаю. Ну да, ну да, – улыбнувшись, она бросила на Кэма оценивающий взгляд, изучая от носков потрепанных кроссовок до темных взлохмаченных волос. – Клер о вас много рассказывала. – Анжи многозначительно взглянула на подругу. – Но, очевидно, кое о чем она упомянуть забыла.
   – У нас есть вино, – быстро сказала Клер. – Или пиво, если хочешь.
   – Мне все равно, – Кэм тоже оценивающе посмотрел на гостью.
   Анжи Ле Бо, отметил он, была в духе джаза, гремевшего в доме, такая же энергичная и изысканная. И к тому же очень много чего знающая.
   – Вы с Клер вместе учились в колледже, так ведь?
   – Верно. А теперь я ее агент. Что вы думаете о ее работах?
   – Выпей еще вина, Анжи, – Клер почти насильно сунула ей в руку бокал.
   – Это личный вопрос или профессиональный?
   – Простите… Не поняла.
   – Я просто хочу знать, вы задали вопрос как ее подруга или как агент? – взяв бокал из рук Клер, он, слегка прищурившись, смотрел на Анжи. – Дело в том, что, если это вопрос ее агента, я должен быть поосторожнее, так как собираюсь приобрести скульптуру, которая стоит у нее в мастерской. Фигуру «Костер», – он перевел взгляд на автора предполагаемой покупки. – Ты опять оставила ключи в машине, – с этими словами Рафферти, вытащив связку из кармана, бросил ее Клер.
   Анжи сделала глоток и улыбнулась.
   – Мы обсудим это. А пока скажите-ка, вы умеете разжигать угли?

14

   Джейн Стоуки было все равно, что станет с фермой. Она покончила с ней. И с Эммитсборо она покончила. Правда, здесь на кладбище останутся двое ее мужей. И оба покинули ее так внезапно…
   Первого она любила безоглядно, со всей полнотой счастья. Бывали минуты, даже после столь долгих лет, когда Джейн вспоминала о нем с глубокой тоской, направляясь ли в поле, где он пахал и где умер, или поднимаясь по лестнице в спальню к их когда-то общему ложу.
   Она вспоминала Майкла молодым, красивым, полным сил и жажды бытия. Было время, когда красота занимала в ее жизни большое место. Тогда такие вещи, как нарядное платье или цветы в саду, оказывались полными значения и приносили радость.
   Но Майкла не было рядом уже больше двадцати лет, а она в пятьдесят стала старухой.
   Она не любила Биффа. Здесь не было того чувства, когда неистово колотится сердце и кружится голова. Но она нуждалась в нем. Она зависела от него. Боялась его. Потерять его было страшно – это значило лишиться чего-то очень важного. Больше некому было говорить ей, что делать, когда и как. Больше не для кого было готовить еду и убирать дом. Не было по ночам рядом человека, дышащего рядом с ней.
   В восемнадцать лет Джейн оставила родительский дом и перешла в дом мужа, полная мечтаний, дурманящей любви и радужных надежд. Майкл заботился о ней, расплачивался по счетам, принимал все решения относительно фермы. Она вела дом, занималась садом и родила сына.
   Спустя шесть коротких месяцев после смерти Майкла она отдала себя, свою ферму, свой дом Биффу Стоуки, но еще до этого он уже начал решать ее проблемы – большие и маленькие. Ей не пришлось ломать голову над банковскими счетами и бюджетом. Если в отличие от ее жизни с Майклом здесь не было таких денег и такого покоя, то по крайней мере она снова стала женой. Возможно, Бифф не был добрым человеком, но он находился рядом.
   Теперь же, впервые в своей жизни, Джейн осталась совершенно одна.
   Одиночество давило. Дом был такой огромный и такой пустой… Она чуть было не попросила Кэма пожить у нее, просто чтобы привычно ощущать присутствие в доме мужчины. Но это стало бы предательством по отношению к Биффу, который так долго управлял ее жизнью, что даже его смерть не повлияла на установленный порядок вещей.
   Кроме того, на каком-то этапе Джейн потеряла для себя сына, очевидно, так же безвозвратно, как когда-то потеряла его отца. Она не могла сказать, когда именно это случилось, и давно перестала об этом задумываться. Кэмерон перестал быть ее сыном – он превратился в непокорного, дерзкого чужого человека.
   Из-за него она чувствовала себя виноватой, жалко виноватой, так быстро после смерти Майкла выйдя замуж за Биффа. Сын не сказал ни одного слова упрека, но то, как он осуждающе смотрел на мать, и стало причиной их отдаления друг от друга.
   Джейн остановилась, не дойдя до надворных построек, и поставила на землю коробку, которую несла. Сияло солнце, ярко зеленела молодая трава. Ее скосят и высушат уже другие хозяева. Маленький теленок бежал по лугу за своей мамашей, но Джейн не замечала этого. В ее сознании фермы уже не было, как не было и связанных с нею надежд.
   Когда-то она любила ее, как любила и своего сына, но эти чувства к земле и своему ребенку казались теперь столь далекими, будто никогда не были ее собственными. Джейн знала, что Бифф плохо обращался с фермой, точно так же, как он плохо обращался с Кэмом и с ней самой.
   «Нам это было полезно», – напомнила она себе, снова поднимая картонную коробку.
   Майкл ведь их избаловал… Джейн почувствовала, что ее глаза увлажнились, как это часто случалось в последние дни, но даже не стала смахивать слезы. Все равно их никто не увидит. О ней теперь некому беспокоиться.
   Через несколько недель она сможет взять деньги, полученные за ферму, и уехать в штат Теннесси, поближе к сестре. Она купит маленький домик.
   «И что я буду там делать? – подумала Джейн, опершись о стену сарая и зарыдав. – Боже милостивый, что я буду делать?»
   Каждый день ее жизни был полон забот и труда, но она никогда не работала по найму. Она не разбиралась в таких вещах, как условный депозитный счет и дивиденды. Ее поражали и пугали люди, которых она иногда видела в передачах Опры Уинфри или Фила Донахью, говорящие о том, как они открывают самих себя, начинают новую жизнь, учатся справляться с горем.
   Джейн не хотела быть свободной или все умеющей. Больше всего на свете она не хотела оставаться одна.
   Когда рыдания прекратились, она вытерла лицо фартуком.
   Дни после смерти Биффа Джейн старалась заполнить хлопотами – нужными и ненужными. Она уже подоила утром коров, покормила их и птицу, собрала и вымыла яйца. Убралась в своем и без того чистом доме. До полудня было еще далеко, и впереди ее ждал бесконечный день, а за ним такая же бесконечная ночь.
   Джейн решила разобраться в сараях. Большую часть инструментов и машин с фермы продадут на аукционе, но она хотела сначала осмотреть и отобрать вещи, которые выгоднее будет реализовать без посредников. Ее пугала мысль остаться без достаточных средств, оказаться не только одинокой, но одинокой и бедной.
   Бифф не застраховал свою жизнь. С какой стати тратить деньги на страховые выплаты? Она похоронила его в кредит. Как говорится, умирай сейчас, плати позже. Пора было делать взнос по закладной на ферму, а также выплачивать кредит за сенокосилку, которую Бифф купил год назад. Затем надо было платить за корма, за услуги по сбыту продукции, за трактор и за «кадиллак» Биффа. Этан Майерс из банка сказал, что они продлят ей срок оплаты до того времени, пока она не приведет свои дела в порядок, но мысль о долгах не давала Джейн спать по ночам.
   Она не сможет перенести такой позор – оказаться в числе должников. Раньше Джейн оправдывала все взятые кредиты тем, что должником был Бифф, это ее муж платил или был должен. Теперь того, кто стоял между нею и реальностью жизни в долг, не стало.
   Нужно как можно быстрее продать ферму и привести дела в порядок.
   Джейн подошла к одному из сараев и вытащила из кармана фартука ключи. Бифф никогда не позволял ей заходить сюда. Она ни разу не задала мужу вопрос, почему этого нельзя делать. Не осмелилась. Даже сейчас, вставляя ключ в большой висячий замок, она почувствовала укол страха, как будто Бифф мог вдруг появиться за спиной и оттолкнуть ее. Когда дверь открылась, на верхней губе Джейн выступили капельки пота.
   Чуть ли не под ногами у нее закукарекал петух, и женщина вздрогнула от неожиданности. Тем не менее она уже стояла на пороге.
   Воздух внутри был затхлым, неприятным. Тяжело дыша, Джейн положила замок и ключи в карман фартука и подложила под дверь один из камней, валявшихся рядом.
   Внезапно ее охватил страх. Она ужасно испугалась, что окажется запертой в сарае. Джейн представила, как она бьется в дверь, кричит и умоляет выпустить ее, а сквозь щели доносится смех Биффа, поворачивающего ключ в замке.
   Перед тем как войти внутрь, Джейн холодными ладонями потерла глаза, чтобы отогнать кошмарное видение.
   Сарай был небольшой и без окна, но даже сегодняшнему яркому солнечному свету оказалось не под силу проникнуть в углы помещения. Джейн не пришло в голову захватить с собой фонарь, она была уверена, что найдет его внутри. Как же иначе мог Бифф что-либо здесь видеть? Он ведь проводил в этом сарае много времени… Чем ее муж тут занимался? Джейн задала себе этот вопрос, чего никогда раньше не делала.
   Едва она переступила порог, по телу женщины побежали мурашки. В тусклом свете Джейн увидела узкую складную кровать, а на ней матрас. Простыни не оказалось. На матрасе, кажется, были какие-то пятна. На металлических полках, где, по предположению Джейн, должны были находиться инструменты, лежали кипы журналов, которые хранил здесь Бифф.
   «Их придется сжечь», – подумала женщина, и кровь прилила к ее щекам.
   Она бы умерла от стыда, если бы агент по продаже недвижимости или аукционист, наткнувшись на них, стали двусмысленно улыбаться.
   Фонаря в сарае действительно не было, а вот свечи имелись. Странные – из черного воска. Джейн чувствовала тревогу, уже когда зажигала их, но тусклый, таинственный свет этих свечей подействовал на нее еще хуже. При этом-то свете она и начала снимать журналы с полок и класть их в коробку, отводя взгляд от отвратительных обложек. Вдруг пальцы Джейн наткнулись на ткань. Удивленная, она потянула ее и вытащила длинный черный плащ с капюшоном. Этот балахон пах дымом и почему-то кровью. Женщина, передернувшись, бросила в коробку и его.
   Джейн не задумывалась, что это такое. Или не позволяла себе задуматься? Сердце ее забилось часто-часто.
   «Все это нужно сжечь, – пронеслась в голове мысль. – Немедленно сжечь».
   Джейн снова и снова повторяла про себя эти слова, как заклинание. У нее перехватило дыхание, пересохло во рту, дрожали руки.
   И тут она увидела фотографии… На одной была молодая девушка, почти ребенок, лежащая на раскладной кровати. Нагая, со связанными руками и ногами. Выражение ее широко раскрытых глаз показалось Джейн бессмысленным. Были и другие снимки – та же самая девушка с развязанными ногами. Колени согнуты и широко раздвинуты…
   Другая девушка – чуть постарше, с очень светлыми волосами – стояла, прислоненная к стене, как кукла. И свеча… Боже милостивый!.. Между ног у нее была свеча.
   Снимков оказалось много, несколько десятков. Джейн не стала больше их смотреть. Она в отчаянии стала судорожно рвать фотографии и ползать на четвереньках, чтобы подобрать все клочки. Тут ее рука наткнулась на какую-то маленькую штучку. Джейн подняла ее с земли и увидела длинную сережку из бусинок. Женщина бросила в коробку и ее. Ее грудь вздымалась в попытках сдержать новые рыдания, намного более страшные, чем те, что были вызваны жалостью к себе.
   Задыхаясь, Джейн задула свечи и швырнула их туда же. Резкими, торопливыми движениями она вытащила коробку наружу. От яркого солнца женщина сощурилась, глядя на свой двор и дорогу за ним каким-то диким взглядом.
   Что, если сейчас кто-нибудь здесь появится?! Надо спешить! Необходимо немедленно все это сжечь.
   Джейн Стоуки не задумывалась над тем, что делает. Она не задавалась вопросом, что именно уничтожает. Ощущая резкую боль в груди – там, где бешено колотилось сердце, она стремглав побежала к амбару за канистрой бензина. Через несколько минут Джейн плеснула горючее на коробку со всем ее содержимым. Она то и дело озиралась по сторонам. Шпильки вылетели из ее прически, и несколько прядей повисли вдоль щек, сделав Джейн похожей на ведьму.
   Она два раза пыталась зажечь спичку, но огонек вспыхивал и тут же гас. Джейн громко зарыдала и чиркнула спичкой в третий раз. Ей удалось поднести огонь к фитилю этой ужасной свечи. Она тут же бросила свечу в коробку и отступила назад.
   Картон, глянцевая бумага журналов и обрывки фотографий с треском загорелись, взметая вверх красные языки. Внутри коробки в огне съеживались фрагменты снимков, и пламя пожирало Карли Джеймисон.
   Джейн Стоуки закрыла лицо руками и зашлась в истерике.

   – Я же вам говорила, что это тихий провинциальный город.
   Клер с Анжи и Жан-Полем прогуливались по главной улице.
   – Мне кажется, сказанное тобой слово «город» можно считать явным преувеличением, – Анжи саркастически улыбнулась и с нарочитым испугом посмотрела на собаку без поводка, спокойно бегущую по противоположной стороне улицы. – Скорее, это деревня.
   – Как только ты попробуешь гамбургер в кафе «У Марты», эта ухмылка сойдет с твоего лица.
   – Посмотрим. А флаги в этом… городе вешают по какому случаю? – Анжи показала глазами на голубое полотнище, натянутое между домами.
   – По случаю парада в честь Дня памяти павших героев. Он состоится в субботу.
   – О! Парад! – В разговор вмешался Жан-Поль. – Будут маршировать оркестры? А хорошенькие девушки с жезлами предполагаются?
   – Предполагаются и оркестры, и девушки, и многое другое. Это главное событие в нашем городе, поэтому все готовятся, – Клер кивком указала на дом, мимо которого они проходили. Его хозяйка красила скамейку у ворот. – Жители Эммитсборо нарядятся и придут на площадь со своими складными стульями. На самой площади установят трибуну для мэра, членов городского совета и важных гостей. К нам приедут школьные оркестры со всего штата и «мисс Мэриленд» этого года.
   – Вот это да! – сказала Анжи, сделав вид, что поражена открывшейся перед ними перспективой увидеть такое великолепие.
   – Пожарные начистят свои каски и надраят грузовики. Ну, пожарные машины или как там это у них называется. Будут благотворительные базары. И воздушные шары… И… – она перевела взгляд на Жан-Поля, – девушки с жезлами, задающие ритм оркестру. Тамбурмажоры. Или тамбурмажорки?
   – Тамбурмажорки… – повторил он и закатил глаза. – В таких коротеньких юбочках и белых сапожках.
   – Именно так.
   – Жан-Поль, мы собирались в четверг уезжать, – сказала с напускной строгостью Анжи.
   Он улыбнулся жене:
   – День-другой ничего не изменят. Во всяком случае, я хочу, чтобы Клер закончила работу и мы смогли отправить ее в галерею. Мне нужно самому проследить за тем, как скульптуру упакуют для транспортировки.
   – Скажи уж, что тебе хочется полюбоваться на тамбурмажорок в коротеньких юбочках, – улыбнулась Анжи.
   Жан-Поль поцеловал жену в кончик носа.
   – И это тоже.
   Прежде чем пересечь улицу, они остановились, пропуская скопище машин – целых три. Анжи задержалась взглядом на наклейке на одной из них.

//-- БОГ, ОРУЖИЕ И МУЖЕСТВО --//
//-- СДЕЛАЛИ АМЕРИКУ ТАКОЙ, --//
//-- КАКАЯ ОНА ЕСТЬ СЕГОДНЯ. --//

   «О господи, – подумала она, закрывая глаза. – Что все мы здесь делаем?»
   Когда они переходили улицу, Анжи вполуха слушала, как Клер рассказывала Жан-Полю о городских парадах своей юности. Под большим нажимом мадам Ле Бо готова была бы признать, что в этом… населенном пункте было определенное очарование. При условии, что кто-то любит сельскую жизнь, конечно.
   Сама она совершенно определенно не хотела бы здесь жить и даже не знала наверняка, сколько смогла бы тут вытерпеть, пока этот спокойный и медленный темп жизни не свел бы ее с ума. Что до Жан-Поля, он, похоже, явно наслаждался всем происходящим.
   «Конечно, он не замечает, как на нас смотрят», – подумала Анжи.
   Взоров действительно было очень много, и она сомневалась, что люди восторгаются ее одеждой или прической. Скорее, они обратили внимание на цвет ее кожи. На лице Анжи Ле Бо играла потаенная и – тут она не могла сдержать себя – высокомерная улыбка. С этой улыбкой она и вошла вслед за Клер в кафе «У Марты».
   Музыкальный аппарат работал, не переставая. На взгляд Анжи, это походило на песни подвыпившего ковбоя в салуне времен покорения Дикого Запада. Но запахи были очень соблазнительными. Наверное, какой-нибудь местный суп с приправами.
   «Насколько вкусным это может оказаться?» – подумала Анжи, еще не решив, снизойдет ли для заказа.
   Клер между тем села за столик, сделала приглашающий жест друзьям и подозвала официантку.
   – Обязательно закажем зерновой хлеб, – решительно сказала Клер. – Они его сами пекут. – Она передала Анжи и Жан-Полю меню в пластиковых обложках. – Только, пожалуйста, не соблазняйся пирожными, – улыбнулась она подруге.
   Анжи раскрыла меню.
   – Я и не собиралась, – мадам Ле Бо пробежала глазами названия блюд, постукивая по меню длинным ногтем, накрашенным вишневым лаком. – И вообще почему бы нам не предоставить выбор тебе?
   – Тогда всем по гамбургеру.
   Элис стояла у стола с блокнотом в руке и изо всех сил старалась не разглядывать друзей Клер. Они казались в их заведении совершенно неуместными, как экзотические птицы в курятнике, этот мужчина с длинными вьющимися волосами и с золотым браслетом на запястье, и эта женщина с кожей кофейного цвета и в туфлях, которые стоят больше, чем зарплата всех официанток кафе «У Марты» за полгода.
   – Вы зашли пообедать? – спросила она.
   – Именно так. Элис, это мои друзья. Анжи и Жан-Поль Ле Бо.
   – Рада познакомиться, – сказала Элис. Мужчина приветливо улыбнулся, и она почувствовала себя немного свободнее. – Вы приехали погостить из Нью-Йорка?
   – Да. Мы пробудем здесь несколько дней, – Жан-Поль заметил, как девушка переводила глаза с него на его жену и обратно. – Сегодня Клер показывала нам город.
   – Боюсь, у нас не на что особенно смотреть.
   – Вот пытаюсь уговорить их остаться на субботний парад, – Клер вытащила сигарету, и Жан-Поль тут же щелкнул зажигалкой.
   – О да! Это интересно! Конечно, весенний парад не такой шикарный, как в День благодарения, но все равно будет здорово!
   – Элис и сама была участницей парадов, – улыбнулась Клер, и официантка зарделась.
   – Сто лет назад. Вы уже готовы сделать заказ или вам еще нужно время?
   – Более чем готовы. – Клер сделала заказ на всех и затем проводила уходившую Элис взглядом. – Посмотрите, как она двигается. Мне очень хочется уловить это движение, его ловкость. В глине, пожалуй.
   – Удивляюсь, что ты не уговорила позировать шерифа, – Жан-Поль вытащил из пачки тонкую черную сигарету и прикурил.
   – Я еще не оставила надежды это сделать.
   – Мне он, кстати, понравился.
   Клер благодарно улыбнулась.
   – Знаю. Я рада.
   – Да, шериф оказался не таким, как я ожидала, – Анжи решила, что если через минуту двое мужчин за соседним столиком не перестанут глазеть на нее, она сама уставится на них в упор. – Мне-то представлялся этакий деревенщина с кобурой под мышкой.
   – Послушай-ка, па-арень, – скопировала Клер протяжный выговор классического героя кинематографа. – Это очень похоже на прежнего шерифа Эммитсборо, а Кэм совсем другой. Я думаю, может быть…
   Она замолчала, заметив, что Анжи ее как будто не слушает. Проследив за взглядом подруги, Клер увидела за соседним столом двух местных жителей. Мужчины смотрели на Анжи, и в их глазах была враждебность, поразившая Клер. Она сжала руку подруги.
   – У нас здесь редко бывают люди из больших городов.
   Анжи натянуто улыбнулась, но на рукопожатие ответила.
   – Я это заметила. Надеюсь, люди в балахонах ку-клукс-клана у вас тоже останавливаются нечасто.
   – В нашем штате их вообще нет!
   – Тем лучше, – Анжи постукивала пальцами по столу, как всегда машинально делала это, когда нервничала.
   – В Эммитсборо бывает мало событий, но они все-таки случаются, и не всегда приятные… Собственно говоря, на прошлой неделе у нас произошло убийство.
   – Только одно? – Жан-Поль почувствовал, что жене стало не по себе, и положил под столом свою руку ей на колено.
   – Только одно, – кивнула Клер. – И единственное в Эммитсборо за то время, что я помню. На самом деле это было жутко… Отчима Кэма забили до смерти и бросили тело в лесу за городом, недалеко от дороги.
   – Прости, – Анжи забыла о недоброжелательных взглядах. – Кэму, должно быть, трудно.
   Клер вздохнула:
   – Ему действительно трудно, хотя их отношения никак нельзя было назвать хорошими.
   – Он кого-нибудь подозревает? – спросил Жан-Поль.
   – Я не знаю. Сомневаюсь. – Клер посмотрела в окно на медленно едущий автомобиль и неспешно идущих людей. – Трудно поверить, что это мог сделать кто-то из местных. – Она на секунду задумалась и сформулировала эту мысль по-другому. – Никто не хочет верить в то, что это мог сделать кто-то из жителей нашего города.
   Они вернулись домой после трех часов пополудни. Жан-Поль, пробежав по комиссионным магазинчикам, где торговали всякой всячиной, купил три рамы красного дерева. Анжи, к своему удивлению, наткнулась на чудесную серебряную заколку в стиле ар-деко и заплатила за нее десятую часть того, что стоила бы эта вещица в Нью-Йорке.
   На углу улицы с грохотом остановился старый школьный автобус, битком набитый детьми. Двери раскрылись, и младшие школьники, живущие на фермах, толкая друг друга, стали спрыгивать со ступенек. Они бросились к своим велосипедам, стоявшим под деревьями.
   – Это Эрни, – Клер глазами показала на юношу, застывшего у края дорожки, ведущей к ее дому. – Он мне позировал, когда я лепила руку, – объяснила она, увидев в глазах подруги вопрос.
   – Парень, кажется, ждет тебя, – сказал вполголоса Жан-Поль.
   – Он иногда заходит. Этот мальчик, похоже, очень одинок. – Клер улыбнулась Эрни и помахала ему рукой. – Думаю, он не очень ладит с родителями. Они даже не пришли посмотреть на скульптуру.
   Баттс был раздражен тем, что Клер не одна. Он знал, что шериф сейчас на ферме Доппера. Там произошло неприятное событие – кто-то зарезал теленка.
   Это было его рук дело. Эрни убил черного теленка в надежде, что сие приблизит его посвящение в секту сатанистов.
   – Привет, Эрни! Ты сегодня не работаешь?
   – Работаю, но пара свободных минут у меня есть.
   – Отлично, а то в последнее время тебя совсем не видно.
   – Я был занят.
   – Знакомьтесь. Эрни Баттс. А это мои друзья – мсье и мадам Ле Бо.
   Парень буркнул что-то в ответ на их приветствие, но пожал протянутую руку Жан-Поля.
   – Знаешь, я хочу показать тебе готовую скульптуру. Пойдем в гараж. Мне интересно твое мнение. – Клер двинулась вперед. – Ты ведь ее не видел после того, как я все закончила и обожгла глину, – продолжала говорить она, оглядываясь через плечо. – Глина оказалась самым подходящим материалом, немного грубее и примитивнее, чем дерево. Мсье Ле Бо собирается отправить эту мою работу в Нью-Йорк, поэтому увидеть ее сейчас – твой единственный шанс. – Она указала рукой на скульптуру, а затем засунула большие пальцы в карманы.
   Эрни застыл на пороге мастерской.
   – Ну и что ты думаешь?
   Рассматривая скульптуру, юноша чувствовал себя как-то странно. Он машинально вытянул левую ладонь и прикрыл ею правую руку. Клер каким-то образом завладела частью его самого, причем не только рукой, ладонью и пальцами. Эрни не мог объяснить все это, не находил нужных слов, а если бы нашел, то наверняка первым бы стало слово «суть». Ему казалось, что Клер Кимболл как будто взяла в руки суть другого человека – в данном случае его самого, Эрни – и создала ее заново.
   – Пожалуй, здорово.
   Клер рассмеялась и положила руку на плечо своей модели.
   – Ну и отлично! Я очень ценю твою помощь.
   – Да все это неважно.
   – Для нас очень важно, – не согласился подошедший вместе с Анжи Жан-Поль. – Без тебя Клер не смогла бы сделать такую чудесную вещь. Если бы она не вылепила это, мы не выставили бы ее работу в своей галерее на зависть конкурентам. – Он усмехнулся. – Так что, получается, мы все у тебя в долгу.
   Эрни резко пожал плечами, и у него на груди качнулся медальон. Жан-Поль пристально посмотрел на это украшение. Сначала его взгляд был удивленным, затем стал снисходительным.
   «Таковы все подростки, – подумал он. – Любят играть в то, чего не в состоянии понять».
   Мсье Ле Бо снова посмотрел на Эрни, и улыбка сошла с его лица. Перед ним стоял подросток, можно сказать, еще совсем мальчик, но у Жан-Поля возникло неприятное ощущение, что этот мальчик мог понимать многое из того, о чем ему и знать-то не следовало.
   – Жан-Поль? – Анжи шагнула к мужу. – С тобой все в порядке?
   – Да, – он слегка притянул жену к себе. – Я задумался. Интересное у тебя украшение, – сказал мсье Ле Бо Эрни.
   – Мне нравится.
   – Должно быть, мы тебя задерживаем, – голос Жан-Поля оставался мягким, но он продолжал держать Анжи, как бы ограждая ее от чего-то.
   – Да, – Эрни закусил губу. – У меня много дел. – Нарочитым движением он коснулся пальцами пентаграммы и прижал к ладони средний и безымянный. Указательный палец и мизинец изобразили знак козла. – Увидимся.
   – Не зови его больше, – сказал Жан-Поль, глядя на уходящего по дорожке Эрни.
   Клер удивленно подняла брови.
   – Что такое?
   – Не приглашай позировать этого парня. У него дурные глаза.
   – Ну уж, действительно…
   – Сделай мне такое одолжение, – улыбнувшись, Жан-Поль поцеловал Клер в щеку. – У нас в семье есть предание, что моя бабушка была ясновидящей.
   – Я бы сказала, что ты перегрелся на солнце, – поставила свой диагноз Клер. – А еще бы сказала, что тебе нужно выпить.
   – Не откажусь, – он долгим взглядом смотрел через плечо, идя на кухню вслед за Анжи и Клер. – У тебя найдется сыр?
   – Да, – она указала глазами на холодильник. – Боже, вы только послушайте, как жужжат эти мухи! Как будто решили устроить тут свой съезд. Или слет? – Клер подошла к приоткрытой двери на заднее крыльцо и выглянула наружу.
   Спазмы желудка, которые она почувствовала в ту же секунду, оказались столь сильными, что молодая женщина согнулась пополам.
   – О господи…
   – Клер? – Анжи бросилась к ней. – Что такое, дорогая?
   Ответа не понадобилось. Закрыв рот рукой, Анжи отвернулась и сдавленно прохрипела:
   – Жан-Поль!
   Он уже заталкивал обеих обратно на кухню. К двери, выходящей во двор, кто-то положил мертвую кошку. Обезглавленную черную кошку.
   Темная кровь образовала лужу там, где должна была быть голова. Здесь и жужжали мухи.
   Жан-Поль крепко выругался на своем родном языке и повернулся к женщинам:
   – Идите наверх. Я сам все сделаю.
   – Это ужасно, – обхватив себя руками, Клер прислонилась к двери. – Столько крови… – у нее перехватило горло. – Должно быть, беднягу загрызла бродячая собака и притащила сюда.
   Жан-Поль вспомнил пентаграмму на груди у Эрни и его прощальный жест.
   – Это мог сделать тот парень…
   – Парень?.. – Клер дрожащей рукой протянула Жан-Полю мешок для мусора. – Эрни? Не говори глупостей! Это сделала собака…
   – Он носит пентаграмму. Символ сатанизма.
   – Сатанизма? – Клер оцепенела. – Давайте не будем заходить слишком далеко!
   – Сатанизм? – Анжи достала из холодильника бутылку вина. Она решила, что им всем не помешает выпить.
   – Об этом пишут время от времени. Либо говорят, что где-то происходят обряды…
   – Перестань! – Клер потянулась за сигаретой. – Возможно, мальчишка носит какой-то оккультный знак на шее, ну и что из этого следует? У моего отца был значок борца за мир, но он не стал коммунистом! – Она нервно затянулась и быстро выпустила дым. – Многие люди увлекаются оккультизмом, особенно подростки. Это своего рода вызов обществу.
   – Такой вызов может быть опасным, – Жан-Поль не собирался отступать.
   – Этот парень не обезглавливал кошку и не подбрасывал ее к моей двери. Я согласна с тем, что все это ужасно, но ты, по-моему, смотришь слишком много дурацких фильмов.
   – Возможно, – Жан-Поль не видел смысла и дальше расстраивать Анжи или Клер, но считал своим долгом предостеречь подругу жены: – Дорогая, сделай мне одолжение и будь с ним поосторожнее. Моя бабушка говорила, что надо остерегаться тех, кто выбрал путь левой руки. Возьмите вино, бокалы и сыр и идите наверх, – он глубоко вздохнул, – а я пока займусь здесь этим.
   «Надо остерегаться тех, кто выбрал путь левой руки», – повторила Клер и вспомнила о книге, найденной ею в мансарде – в кабинете отца.

15

   Что же, черт побери, происходит?! Кэм поудобнее сел в кресле, поставив рядом литровую бутылку пепси. Вернувшись с фермы Доппера, он разделся, принял душ и теперь, обвязавшись вокруг бедер полотенцем, смотрел, как садится солнце. И размышлял.
   Значит, так. Жестоко зарезан маленький теленок. Обезглавлен. Кастрирован. Ветеринар, осмотрев вместе с ним тушу, сказал, что у теленка вырезаны некоторые внутренние органы, в частности сердце. Они пропали.
   Отвратительно. Кэм глотнул пепси, чтобы как-то нейтрализовать неприятный вкус во рту. Тот, кто это сделал, хотел вызвать шок и отвращение, и ему это удалось. Даже лицо Доппера покрылось мертвенной бледностью, хотя главным в палитре чувств Мэтта был гнев. Теленку исполнилось всего два месяца, но со временем он бы вырос в здоровенного быка и принес фермеру пользу.
   «Потом бы его, конечно, зарезали, – подумал Кэм. – Зарезали, но не истерзали».
   Мэтт винил в произошедшем его, хотя бы отчасти. Если бы он не посадил по настоянию шерифа собак на цепь, никто бы не осмелился зайти в его владения, не пробрался к скоту, не зарезал теленка.
   Кэм откинулся назад, ощущая всей кожей легкий холодок. Он смотрел, как сгущаются сумерки. Это был покой, так завораживающий любого человека, та особая чудесная тишина, когда жемчужный свет начинает тускнеть. В этой тишине, подобно молитве, прозвучала несущая надежду всему живому трель какой-то птицы.
   Что происходит в его городе, городе, который, как шериф Рафферти думал, он так хорошо знает?
   Разворошили могилу давно умершего ребенка, жестоко убили человека, растерзали теленка.
   Все это произошло в течение нескольких недель в городке, где страсти разгорались лишь при разговорах, пригласить на субботнее выступление в отделение Американского легиона рок-группу или ансамбль кантри.
   Где связующее звено всех этих событий? Есть ли оно вообще?
   Кэм Рафферти не был настолько наивным, чтобы полагать, что насилие и беды, захватывающие мегаполисы, не могли распространиться на весь штат и проникнуть в их городок. Эммитсборо не являлся каким-нибудь приграничным форпостом столицы, но уже в чем-то приближался к этому.
   Он сделал еще глоток, перевел взгляд на небо и увидел первую звезду. По мнению Кэма, тот, кто поднял нож на этого теленка, должно быть, тронутый малый или просто псих. Но этот псих должен был знать ферму Доппера и то, что овчарки Мэтта посажены на цепь. Так что этот тронутый был из Эммитсборо.
   Наркотики?.. Их городок достаточно близок к округу Колумбия [27 - Вашингтон (англ. Washington, D. C.) – столица Соединенных Штатов Америки – официально называется округом Колумбия и является самостоятельной территорией, не входя ни в один штат. Американцы, чтобы не путать город с одноименным штатом на северо-западе страны, в разговорной речи обычно называют свою столицу «Ди-Си» или «Вашингтон Ди-Си».], чтобы потенциально стать пунктом сбыта наркотиков. Был случай, когда федеральная полиция провела обыск на ферме в десяти милях отсюда и конфисковала большую партию кокаина, несколько автоматов и около двадцати тысяч долларов наличными. На шоссе номер семьдесят, ведущем в столицу, до смешного часто останавливают придурков, которые настолько глупы, что превышают скорость, имея в машине пакеты и пакетики с наркотиками.
   А не могло ли случиться так, что Бифф Стоуки подработал в этом бизнесе, прогулял порядочную сумму или пожадничал, и затем все это вышло наружу?
   Произошел неприятный разговор, перешедший в драку. Ему ли не знать, как Бифф мог злить людей?
   Но как смерть Стоуки или кошмарное происшествие на ферме Доппера могут быть связаны со случаем на кладбище? Есть ли такая связь вообще?
   Опыт полицейского подсказывал Кэму, что есть. Инстинкт говорил то же самое.
   «Я устал и поэтому плохо соображаю, – думал Рафферти. – Начать нужно с того, что я вернулся сюда, чтобы остановить саморазрушение. Я бежал от чувства вины, которое меня мучило. И от страха, который не покидал меня с тех пор, как напарник умер на моих руках, – вынужден был признаться самому себе Кэм».
   Он закрыл глаза. Рафферти хотелось выпить, просто ужасно хотелось, поэтому он решил не двигаться. Кэм начал представлять, как берет бутылку, подносит ее к губам, и крепкая жидкость, вливаясь в горло, обжигает его внутренности, а потом притупляет восприятие. Можно сделать один глоток. Нет, лучше два.
   «Какого черта! – сказал Кэм себе, возобновляя внутренний монолог. – Выпей уж всю бутылку. Жизнь слишком коротка, чтобы жадничать. Давай-ка налейся до бровей!»
   Конечно, на следующее утро последует отвратительное похмелье. Лучше уж просто умереть, чем так мучиться.
   Это была одна из воображаемых игр, в которые Кэм играл сам с собой с тех пор, как перестал водить дружбу со стариной «Джеком». Этому сорту виски – «Джек Дэниелс» – он всегда отдавал предпочтение.
   Когда он принял решение вернуться в Эммитсборо, Кэм хотел верить и верил, что здесь он сможет проснуться утром, не испытывая желания протянуть руку к бутылке. Это желание исчезнет. Он верил, что сводка происшествий и отчет о работе за неделю будут такие: штраф паре нарушителей дорожного движения, необходимость сделать внушение кому-нибудь из подростков, заполнение нескольких бланков отчетности. Все!
   Он вовсе не хотел заниматься расследованием убийства и даже обстоятельств смерти теленка. Больше же всего на свете Кэм не хотел снова разговаривать с напуганными, ожидающими страшного известия родителями вроде Джеймисонов, которые звонили ему каждый день.
   «Ты думаешь, что прекрасно знаешь этот город и всех его почтенных, достойных граждан, но есть кое-что такое, что тебе неведомо».
   Слова Сары Хьюитт снова и снова звучали в его голове. Что она хотела этим сказать? Что Сара знала о шерифе Паркере?
   Кэму никак не удавалось связаться со своим предшественником. Год назад Паркер переехал из Форт-Лодердейла, штат Флорида, не оставив нового адреса. Рафферти решил, что примет это к сведению и все-таки попытается разыскать Паркера.
   Открыл глаза Кэм уже в полной темноте, немного успокоенный. Он сделал еще несколько глотков пепси и понял, что вполне может этим удовлетвориться. Рафферти закурил и потянулся к телескопу. Вид звездного неба всегда действовал на него очень благотворно. Кэм, не отрываясь, смотрел на Венеру, и вдруг услышал шум мотора. На дорожку около его дома въехал автомобиль. Он сразу почувствовал, готов был поклясться, – это была машина Клер. Больше того, Кэм понял, что все это время, сидя в кресле с бутылкой пепси, ждал ее.

   Ей просто необходимо было уйти из дома.
   «Нет, – сказала себе Клер, выскакивая из машины, – я безумно хотела уйти из дома».
   Она знала, что Анжи и Жан-Поль прекрасно проведут без нее час-другой. Собственно говоря, Клер была уверена в том, что они только и ждали, когда останутся одни.
   – Привет, Худышка! – Кэм вышел на веранду и перегнулся через перила. – Заходи.
   Клер через ступеньку вбежала к нему и обхватила за шею. Еще до того, как Кэм успел среагировать на такую горячность, она крепко прижалась губами к его рту.
   – О! – это все, что Рафферти смог сказать через какое-то время, довольно продолжительное. – Я тоже рад тебя видеть. – Он стал гладить Клер по спине, затем положил руки ей на бедра и принялся рассматривать ее в узкой полосе света, струящегося из окна. – Что-нибудь случилось?
   – Нет, – Клер знала, что на ее лице была глупая, как будто приклеенная, улыбка. – Просто захотела на тебя посмотреть. – Она взъерошила Кэму волосы и снова прижалась к нему. – Или, может быть, во мне заговорило желание.
   Кэм мог бы почувствовать себя польщенным, если бы поверил. Он легко поцеловал ее в лоб и посмотрел в глаза.
   – Ты можешь мне все рассказать, Клер.
   Она знала, что он выслушает. Знала, что Кэму интересно все, что касается ее, но не могла рассказать о том ужасном, что обнаружилось сегодня на заднем крыльце, или о дурацких предположениях Жан-Поля, или о книге, которую взяла из кабинета отца и спрятала под матрас, как подросток прячет порнографический журнал.
   – Да ничего не случилось! Правда. Наверное, я просто нервничаю – большие ожидания, заказы, контракты.
   Отчасти это было правдой, но Клер не отпускало ощущение, что Кэм может догадаться о том, что она лукавит. Нужно было перевести разговор в другую плоскость.
   – Так что же ты делаешь?
   Она зашла в дом.
   – Ничего особенного, – Кэм протянул ей бутылку пепси. – Хочешь пить?
   – Да, – Клер сделала несколько глотков. – Я надеялась, что ты позвонишь, – прошептала она и тотчас рассердилась на себя. – Забудь, что я тебе это сказала. А что можно разглядеть в этот телескоп?
   Он положил руку ей на плечо, но Клер уже припала к окуляру.
   – Я звонил. У тебя было занято.
   – Вот как, – она оторвалась от телескопа и не сумела сдержать довольную улыбку. – Анжи звонила в Нью-Йорк. У тебя есть сигареты, Рафферти? Я, кажется, оставила свою сумку в машине.
   Он дал ей сигарету и щелкнул зажигалкой.
   – Мне нравятся твои друзья.
   – Они замечательные. Наверное, это глупо, но я очень волновалась о том, какое вы произведете друг на друга впечатление. Переживала, будто показываю тебя своим родителям. О боже! – Клер села на подлокотник его кресла. – Не может быть, чтобы я это сказала! Не обращай на меня внимания. Представь, что я только что вошла и сразу села, не промолвив ни одного слова. – Она вздохнула. – Бог мой, я чувствую себя как девчонка. Терпеть этого не могу!
   – А мне нравится, – Кэм взял ее за подбородок. – Собственно, мне нравится все. Кажется, я без ума от этого. Десять минут назад я сидел здесь и жалел себя. Сейчас не могу понять, почему.
   Клер посмотрела ему в глаза. При рассеянном свете звезд они казались почти черными. На лице молодой женщины появилось мечтательное выражение. Влечение к нему было таким сильным, что она с трудом сдерживала себя.
   – Рафферти, так что у нас с тобой происходит?
   – А чего бы ты хотела?
   – Пожалуй, я еще не решила. Надеялась, что это сделал ты.
   Кэм-то как раз все решил, но не хотел облегчать ей задачу.
   – Почему бы тебе не поразмышлять над этим еще какое-то время?
   Он потянулся к своей оптике.
   – Я направил телескоп на Венеру. Хочешь взглянуть?
   Клер встала с подлокотника и запрокинула голову.
   – Мне нравится быть рядом с тобой, – сказала она, рассматривая яркую звезду. – Я хочу сказать, вот так, как сейчас. Не обязательно в постели.
   – Хорошее начало.
   – Но и в постели все было здорово.
   Его губы тронула улыбка.
   – Не могу не согласиться.
   – Я хочу сказать, что, хотя в постели у нас великолепно, я здесь не только поэтому…
   «Я люблю тебя, мечтаю о тебе, думаю о тебе», – сказала Клер про себя.
   – О’кей, – Кэм взял ее руку и поднес к губам. – Так почему ты здесь?
   – Я хотела быть с тобой, – она снова стала смотреть в телескоп, хотя уже ничего там не видела. – Ты понял?
   – Да, – он касался губами ее ладони и пальцев так нежно, что на глаза Клер навернулись слезы.
   – Я не хочу испортить это, Кэм… Я всегда все порчу.
   – У нас с тобой все отлично, Худышка. Просто отлично.
   Они больше часа любовались на звезды. Уходя, Клер почти забыла и о спрятанной ею книжке, и о предостережениях Жан-Поля, и об обезглавленной кошке на своем крыльце.

   Лайза Макдональд была вне себя. Она заехала в абсолютно незнакомое место, а ее машина, надо полагать, испустила дух. Надеясь на лучшее, Лайза попробовала еще раз завести мотор. В конце концов, автомобиль проехал только сто шестьдесят две тысячи миль! Повернув ключ зажигания, девушка прислушалась к работе двигателя.
   «Не похоже, что из этого выйдет толк…» – подумала Лайза.
   Машина завибрировала, но с места не двинулась.
   В сердцах она хлопнула дверцей своего «вольво». Немного посидела, вышла и подняла капот. Так как Лайза была балериной, а не автомехаником, она заранее знала, что сие – пустая трата времени.
   Звезды сияли на всем небе – от края до края. Луна была в три четверти, ее свет отбрасывал тени на длинную темную дорогу. Пустую. Лайза слышала только кваканье лягушек и стрекот сверчков. Брякнул капот, когда она его поднимала, затем похожий звук послышался, когда Лайза возилась с металлическим стержнем. Вот и все звуки цивилизации!
   Чертыхаясь, девушка подошла к машине с той стороны, где было место пассажира, и стала рыться в отделении для перчаток. Брат, этот зануда, сущее наказание и самый близкий друг, купил ей карманный фонарь и набор инструментов.
   – Все, кто водит машину, должны уметь поменять колесо и сделать самый простой ремонт, – пробормотала Лайза, передразнивая Роя. – Ну-ка, давай! – добавила она и, увидев, как зажегся ровный, сильный луч – брат настоял на покупке мощных батареек, почувствовала некоторое облегчение.
   Если бы она не собралась к нему в гости и если бы Рой не сказал сто раз, чтобы она ехала поездом (в этом случае Лайза просто чувствовала себя обязанной проделать весь путь на машине, исключительно для того, чтобы досадить брату), она бы не попала в такую ужасную ситуацию.
   Поморщившись, Лайза отбросила свои длинные, до талии, светлые волосы за спину и направила луч фонаря на мотор. По ее мнению, все было в порядке. Все черное и в масле. Так почему же машина не трогается с места?!
   Почему, черт возьми, она не отдала автомобиль на техосмотр перед поездкой? Потому что ей понадобились новые пуанты, а бюджет и то, и другое не позволял. У Лайзы в тратах были свои приоритеты. Сначала бы она купила пуанты, а потом еду, и часто делала именно так. Даже сейчас, стоя на пустой дороге в темноте около заглохшей машины, девушка не могла представить, что можно было поступить по-другому.
   Уставшая, раздраженная и потерявшая терпение, она обошла машину, освещая себе дорогу фонарем. Сзади Лайза увидела изгородь, поле и разбросанные огоньки на расстоянии, как ей казалось, по крайней мере двух миль отсюда. Справа и слева был лес, густой и темный. Впереди – пустая дорога, исчезавшая за поворотом.
   Где же заправочные станции, телефонные будки? Где, черт побери, закусочная имени ее почти однофамильца? Как вообще люди могут жить в таких местах?! Она захлопнула капот и уселась на него.
   Может быть ей, как это написано в руководстве для скаутов, оставаться на месте, пока кто-нибудь ее не найдет?
   Девушка еще раз осмотрелась кругом и глубоко вздохнула. При таких обстоятельствах найдут ее глубокой старухой…

   Она могла бы отправиться пешком. При весе 120 фунтов [28 - Около 48 килограммов.] и росте 5 футов 4 дюйма [29 - Приблизительно 1 метр 160 сантиметров.] Лайза Макдональд производила на окружающих впечатление хрупкого субтильного существа, но нелегкий труд балерины сделал ее крепкой и телом, и духом. Она была не менее, а возможно и более, вынослива, чем не последний игрок в бейсбол. Но куда идти и сколько времени это займет?
   Смирившись с судьбой, Лайза вернулась к машине, где была карта с подробными указаниями, данными ей Роем, которые она каким-то образом умудрилась не выполнить. Девушка оставила дверь открытой и села сбоку на водительское место. Нужно было разобраться, где она допустила ошибку.
   Хагерстаун она проехала. В этом Лайза была уверена, потому что съехала там с главного шоссе, чтобы заправить машину и выпить диетической кока-колы. А также съесть плиточку шоколада, напомнила себе с упреком маленькая балерина. Затем она поехала по шоссе номер шестьдесят четыре, точно так, как велел Рой, и повернула направо.
   Черт побери! Лайза схватилась за голову. Она повернула налево! Теперь она в этом совершенно уверена. Мысленно девушка вернулась к перекрестку, увидела на одной стороне магазинчик, на другой поле. Она остановилась у светофора, жуя шоколад и напевая Шопена. Загорелся зеленый свет. Она сделала поворот. Брови Лайзы от напряжения сошлись на переносице. Над ее неспособностью различать, где право, а где лево, смеялась вся их балетная труппа. Когда Лайза танцевала, она надевала на правую кисть резиновый жгутик телесного цвета.
   – О да! – сказала она вслух. – Я повернула налево.
   Беда была в том, что Лайза родилась левшой, но родители переучили ее на правшу. Двадцать лет спустя она все еще путалась.
   Конечно, было не очень-то справедливо обвинять отца с матерью в том, что сейчас их дочка сидит в заглохшей машине неизвестно где. Но это помогало.
   Итак, она сделала неправильный поворот. Ну это не так страшно! Все, что ей надо было решить: куда идти по дороге – вперед или назад.
   Лайза не принадлежала к числу женщин, легко впадающих в панику. Напротив, она была из тех, кто по возможности спокойно искал выход из любой ситуации. Так она поступила и теперь, изучив заново весь путь по карте, определив место, где ошиблась, а затем решив идти вперед – к ближайшему городу.
   «Эммитсборо», – повторила про себя Лайза. Она же не совсем бестолковая! Уж как-нибудь сможет пройти по дороге около двух миль. Она доберется до города или, если повезет, до ближайшего дома, откуда позвонит Рою и признается, что глупа, неумела и безответственна. В данный момент такое признание казалось девушке предпочтительнее ночи, проведенной в заглохшем на пустой дороге автомобиле.
   Лайза сунула ключи в карман брюк, взяла сумку и двинулась в путь.
   Конечно, в ее намерения вовсе не входило провести вечер подобным образом. Она представляла себе, как подъедет к дому Роя на целых двенадцать часов раньше, чем брат ее ждал. Лайза хотела сделать ему сюрприз. Потом они открыли бы привезенную ею бутылку шампанского.
   Повод был. Ведь не каждый день балеринам достаются главные роли. В ее труппе ставили «Дон Кихота», и Лайзе предложили танцевать… Нет, не Китри… Но ведь дочь Лоренцо – в видениях Дон Кихота – Дульсинея.
   Лайза умела заводить друзей и поддерживать дружбу, но больше всего ей хотелось поделиться этой новостью именно с братом.
   Девушка уже представила себе, как засветится лицо Роя, когда она сообщит ему это, как он засмеется, схватит ее в охапку и начнет кружить. Это было заслугой их матери, день за днем водившей дочку на занятия в балетное училище. Но именно Рой, как никто другой, понимал ее любовь к танцу, верил в нее и поддерживал.
   В кустах что-то зашелестело. Будучи с головы до ног городской жительницей, Лайза вздрогнула, завизжала и затем выругалась.
   «Где же, в конце концов, хоть какое-нибудь освещение?» – подумала она и вдвойне порадовалась тому, что сейчас держит в руке фонарь.
   Чтобы подбодрить себя, девушка стала представлять, насколько все могло быть хуже. Мог лить дождь. Могло быть холодно. На нее мог напасть маньяк. Вдруг заухала сова, заставив Лайзу ускорить шаг. Она могла бы сломать ногу. При мысли об этом маленькая балерина поежилась. Сломанная нога была гораздо хуже, чем насильник.
   Через неделю должны были начаться репетиции. Лайза представила, как она раскрывает черный кружевной веер и начинает делать фуэте.
   Она уже видела в своем воображении свет рампы, слышала музыку. В жизни Лайзы не было ничего важнее балета. Шестнадцать лет она ждала, трудилась, молила судьбу дать ей шанс доказать, что может быть солисткой.
   «Теперь я добилась того, о чем мечтала», – подумала Лайза и сделала три пируэта на темной дороге.
   Понимание всего этого стоило каждой ее судороги, каждой капли пота и каждой слезы. Она все еще продолжала улыбаться, и тут вдруг увидела автомобиль, появившийся за поворотом и направляющийся к лесу.
   Первой мыслью Лайзы было: «Спасена!» Может быть, в машине окажется симпатичный, толковый мужчина, который сможет починить «вольво». Она терпеть не могла пользоваться своим женским обаянием, но теперь было не до подобных тонкостей.
   На краю дороги Лайза остановилась, удивляясь, зачем машина углубляется в кусты, уже полускрывшись из вида. Она сделала несколько неуверенных шагов вперед и крикнула:
   – Эй! Есть там кто-нибудь? – девушка взглянула на дорогу, этот бесконечный темный туннель, и сделала еще один шаг, осторожно приближаясь к склону.
   – Эй! Не могли бы вы мне помочь?
   Лайза светила фонарем вниз, опасаясь подвернуть ногу. Она стала спускаться по откосу.
   – Здесь есть кто-нибудь? – услышав шорох в кустах, балерина посмотрела вверх. – Моя машина, – начала было она и запнулась.
   Казалось, на нее шли деревья. Две смутные фигуры в черном. Без лиц, без четких очертаний. Ее охватил страх, животный, острый. Луч света, который Лайза направила на них, задрожал. Она шагнула назад, повернулась, чтобы бежать, но два человека-дерева двигались стремительно.
   Ее грубо схватили и дернули за волосы, и Лайза закричала от боли и ужаса. Чья-то рука обхватила ее за талию и подняла вверх. В мозгу пронесся черный кошмар насилия, преследующий каждую женщину. Лайза лягнулась изо всех сил, но ступня попала в пустоту. Отбиваясь руками и ногами, она ударила фонарем по чьей-то голове. Раздалась ругань, и хватка немного ослабела. Лайза рванулась и услышала, как затрещала по швам ее блузка.
   Ее чем-то ударили по лицу, отчего зрение помутилось. Она бежала почти вслепую и судорожно рыдала. Каждый вдох обжигал ей горло. Лайза попыталась остановить рыдания, соображая даже в этом паническом состоянии, что кошмарные люди могут услышать ее и поймать.
   Она инстинктивно поняла, что углубилась в лес и потеряла всякую ориентацию. Пни и лежащие на земле коряги превратились в ловушки, а большие ветки в преграды. Она была кроликом, быстрым, но обезумевшим от страха зверьком, которого преследовали безжалостные гончие. Обуреваемая диким ужасом, девушка мчалась вперед. Ее сердце билось так громко, что Лайза даже не услышала шаги своих преследователей.
   Он схватил ее резким движением, сильно ударив коленом о камень. Лайза услышала, как хрустнула кость. Нога вывернулась, когда ее бросили на землю. Боль пронзила до мозга. Ее собственные зубы вонзились в губы, и девушка ощутила на них вкус своей крови.
   Он что-то распевал.
   «О боже!» – вот и все, что пронеслось в мыслях Лайзы.
   Он распевал, а она чувствовала запах крови.
   По мере того как ее куда-то тащили, девушка стала различать и другие звуки. Она слышала, как кто-то пробирается через кусты. Потом послышались голоса. Звуки приближались. Но тот, кто ее держал, не окликал тех людей. Лайза видела плохо, но разглядела его глаза, одни лишь глаза. Девушка поняла, что ей предстоит бороться за свою жизнь.
   Он решил, что сломил ее. Она это почувствовала. Человек в черном одеянии попытался сорвать с нее одежду, и Лайза впилась ногтями в его руку. Она оказывала сопротивление – зубами, ногтями, делала все, что могла.
   Кошмарный призрак схватил ее за горло.
   «Он рычит, как зверь», – успела подумать Лайза.
   Маленькая балерина задыхалась, и силы покидали ее.
   Она не могла дышать – просто не могла дышать.
   Ее глаза – здоровый и поврежденный – стали вылезать из орбит. Вялые, болтающиеся, как у куклы, руки скользнули вниз вдоль его балахона из грубой ткани и опустились на ковер из листьев.
   Это была почти смерть. Лайза умирала, и ее руки хватали сухие листья.
   И тут пальцы девушки наткнулись на камень. Сердце и легкие готовы были разорваться от нехватки воздуха, но она сжала камень и изо всех сил ударила им по затылку того, кто ее душил. Раздалось рычанье, и пальцы на ее горле разжались. С трудом сделав первый судорожный вздох, Лайза ударила снова, еще сильнее.
   Задыхаясь, она попыталась встать.
   Лайза никогда не испытывала такой ужасной боли, и ее единственным желанием было лечь и рыдать, пока это странное ощущение не утихнет. Но она слышала голоса и топот. Страх заставил девушку подняться. Нога согнулась, и резкая боль от этого движения пронзила все ее тело. Лайза закусила губу. Хромая, она побежала через лес, зная, что преследователи совсем близко.

   Клер почувствовала себя лучше.
   «Просто невероятно, насколько легче мне стало», – подумала она.
   Молодая женщина возвращалась домой на машине и даже не стала включать музыку – напевала сама. Кто бы мог подумать, что разглядывание звезд в телескоп и болтовня ни о чем могут так успокоить! Сейчас Клер жалела, что не осталась у Кэма.
   «Анжи и Жан-Поль поняли бы меня», – подумала она с улыбкой.
   Но подруга и ее муж были гостями, а определенные правила поведения сложились у нее еще в детстве. Кроме того, теперь, когда она чувствовала себя намного лучше, Клер хотела запереться в своей комнате и внимательно прочитать книгу из отцовской библиотеки.
   То, что она утаила ее от всех, проблему не решит. Это был еще один вывод, к которому она пришла после разговора с Кэмом. Клер решила, что обязательно прочитает «Путь левой руки» и все обдумает. А еще она просмотрит все остальные книги, которые сложены в коробке, стоящей в мансарде.
   – Интересно, что бы сказал на это мой психоаналитик? – пробормотала Клер. – А сама я скажу вот что. Мне не понадобилось отдавать ему сто долларов для того, чтобы понять, что лучший способ решить проблему – признать, что она действительно существует, и постараться справиться с ней.
   Впрочем, надо полагать, что проблемы как таковой и не возникнет. Клер тряхнула головой, когда ветер взметнул ее волосы и они оказались на лице, закрыв ей глаза. Все будет отлично! В субботу в Эммитсборо пройдет парад, его жители посмотрят друг на друга и на гостей, послушают музыку и речи, а затем вернутся к своей спокойной монотонной жизни. Как раз то, что ей сейчас нужно.
   Боковым зрением Клер увидела, что из леса метнулась какая-то тень. Олень! Она резко нажала на тормоз и вывернула руль. Машину занесло. Передние фары выхватили из темноты фигуру. Это был не олень… Клер охватила паника. Она чуть было не задела правым крылом автомобиля человека.
   – О боже мой! – закричала Клер и через секунду выскочила из машины, хотя руки и ноги у нее стали ватными и слушались плохо.
   Под колесом лежала женщина. Ее одежда была порвана и в крови, руки тоже.
   – Пожалуйста, нет! Господи, помилуй! – бормотала в отчаянии Клер, опустившись на корточки и дрожащими пальцами осторожно убирая с лица женщины копну светлых волос.
   – Помогите мне… – ее шепот был едва слышным, каким-то скрипучим.
   – Конечно! Простите меня! Я увидела вас слишком поздно…
   – Вы не виноваты, – Лайза приподнялась, опираясь ладонью об асфальт и согнув локоть. Каждое слово горело в ее горле огнем, но ей необходимо было успеть все объяснить, пока еще можно было спастись. – Помогите мне, пожалуйста. Кажется, я не смогу подняться сама.
   – Не думаю, что вам можно двигаться.
   У этой женщины наверняка травмирована шея или позвоночник.
   «Боже, ну почему я так и не научилась приемам первой помощи?» – пронеслось в голове у Клер.
   – Они идут! Быстрее! Ради всего святого! – Лайза уже поднималась, опираясь на бампер. – Ну, быстрее же, быстрее!
   – Ладно.
   Действительно, не оставлять же бедняжку одну на шоссе, пока она будет искать подмогу. Как можно осторожнее, Клер помогла девушке занять место рядом с водительским.
   – Вот, разрешите мне…
   – Поехали! – Лайза была в ужасе от мысли, что сейчас потеряет сознание. Судорожно вцепившись в ручку дверцы, она всматривалась в лес. – Поехали быстрее, пока они нас не нашли!
   – Я отвезу вас в больницу.
   Судя по всему, у нее было что-то не то с головой, но пусть с этим разбираются медики.
   – Куда угодно, только быстрее!
   Девушка закрыла окровавленное лицо рукой. Когда Клер поехала, она стала сползать с сиденья. Теперь она дрожала всем телом и совершенно очевидно впадала в забытье.
   – Его глаза… – пробормотала она прерывисто. – О боже, его глаза! Как у дьявола…

   В ту минуту, когда зазвонил телефон, шериф Кэмерон Рафферти чистил зубы на ночь. Он сплюнул, беззлобно выругался и даже не сполоснул рот. На третьем звонке Кэм поднял трубку аппарата, стоявшего на ночном столике.
   – Алло!
   – Кэм…
   Ему было достаточно одного слова, чтобы понять: произошло нечто очень скверное.
   – Что случилось, Клер?!
   – Я в больнице. Я…
   – Что произошло? – закричал он, хватая со стула джинсы. – Ты разбилась? Сильно?
   – Это не я… Со мной все в порядке.
   Ее рука сжимавшая трубку, была мокрой от пота.
   – Несчастный случай… Она выбежала из леса… Я подумала, что это олень. Я пыталась затормозить… Кэм, я не знаю, как сильно ее ударила. Мне ничего не говорят… Мне нужно…
   – Я уже еду. Просто сядь на стул и закрой глаза. Когда ты их откроешь, я буду рядом.
   – Спасибо… – по голосу было слышно, что Клер вот-вот расплачется.
   Она сидела в приемном покое «скорой помощи», слышала обрывки разговоров, стоны, шаги и бормотание телевизора. Клер тупо смотрела на пятна крови на своей футболке и джинсах, снова и снова переживая тот момент, когда увидела тень и нажала на тормоз.
   Может быть, она медленно среагировала? Может быть, слишком быстро ехала? Клер попыталась восстановить последовательность событий. Наверное, если бы она была внимательнее, эта женщина не оказалась бы сейчас на операционном столе.
   «Боже мой! Я даже не знаю ее имени», – подумала Клер и действительно закрыла глаза.
   – Клер!
   Она видела все как в тумане, но – господи, спасибо тебе! – по коридору быстро шел Рафферти.
   – Кэм, я даже не знаю ее имени…
   – Это не самое главное.
   Он сел рядом, поднес ее руки к своим губам и держал их так, чтобы убедиться в том, что его молитвы услышаны – Клер жива и невредима. На ее футболке была кровь, но после первого всплеска паники он понял, что она чужая.
   – Ты можешь рассказать, что случилось?
   – Она выбежала наперерез машине. Я сбила ее.
   Кэм заметил, что лицо Клер было совершенно белым, даже губы. Зрачки расширены. Он приложил тыльную сторону ладони к ее щеке. Она оказалась влажной и холодной.
   – Тебя кто-нибудь осмотрел?
   Взгляд Клер был непонимающим.
   – Я хочу знать, что происходит. Я должна знать! Тебе ведь они скажут. Пожалуйста, Кэм! Я больше не вынесу этого.
   – Хорошо. Сиди здесь. Я скоро вернусь.
   Рафферти подошел к медсестре и вынул из кармана удостоверение. Они пошли в конец коридора и скрылись за какой-то дверью. Вернулся Кэм действительно скоро. Он принес одеяло, укрыл ее и снова сел рядом.
   – Ее осматривает хирург, – Кэм взял руки Клер в свои, стараясь согреть. – На это потребуется какое-то время. У нее сильно повреждены колено и один глаз.
   Клер сжала губы и кивнула. Рафферти продолжил:
   – Есть внутренние повреждения и масса синяков на шее. Клер, скажи мне, как сильно ты могла ее ударить? Ее далеко отбросило?
   – Меня уже об этом спрашивали.
   – Разумеется. А теперь расскажи мне.
   – Машина почти остановилась. Я думала, что смогу затормозить и избежать удара. Клянусь, я была уверена в том, что смогу затормозить! Но когда я выскочила из автомобиля, она уже лежала на дороге. Вся в крови…
   Глаза Кэма сузились.
   – Женщина лежала прямо около машины?
   – Да. Она была почти под этим проклятым колесом! – Клер поднесла руку ко рту. – Я не знала, что делать. Она умоляла меня помочь ей.
   – Она говорила с тобой?
   Клер кивнула.
   – Хорошо, – Кэм обнял ее за плечи и прижался губами к виску. – Хочешь пить?
   Клер отрицательно покачала головой:
   – Со мной все в порядке. Только я все время вижу ее перед собой, в тот самый момент, когда фары выхватили из темноты силуэт.
   Мысли Рафферти текли уже совсем в другом направлении. Он стал расспрашивать дальше, хотя понял, что лучше было бы дать Клер немного передохнуть.
   – Послушай, практикант в хирургии сказал, что у этой женщины порваны брюки и блузка. В одежде и волосах у нее были листья и прутья. Синяки на шее однозначно свидетельствуют о попытке удушения.
   – Но…
   – Ты сказала, что она выбежала из леса. Сможешь показать мне это место?
   – Я не скоро смогу забыть его.
   – Значит, поможешь, – Кэм улыбнулся, заметив, что щеки Клер слегка порозовели. – Я бы хотел взглянуть на твою машину, прежде чем отвезу тебя домой.
   – Я не уеду отсюда до тех пор, пока не узнаю, в каком она состоянии.
   – Ты сама чуть живая, Худышка.
   – Я не тронусь с места, пока все не узнаю, – прежде, чем повернуться и посмотреть на него, Клер сделала глубокий вдох. – Послушай, эта женщина от кого-то убегала. Я не сообразила этого раньше, потому что очень испугалась. Она была в ужасе, Кэм. Ей наверняка было очень больно, жутко больно, но она пыталась буквально заползти в машину. Сказала, что нам нужно как можно быстрее уехать, а то они нас найдут.
   Рафферти легонько поцеловал ее в лоб.
   – Я поищу место, где ты сможешь прилечь.
   – Не надо. Я не хочу ложиться.
   – А я хочу, чтобы ты прилегла. Это мое условие, иначе я сажаю тебя в машину и везу домой. Тебе надо немного отдохнуть. – Он вздохнул и решился: – Клер, придется взять анализ крови. На алкоголь.
   – На алкоголь? – кровь опять отхлынула от ее лица. – Боже мой, Кэм… Я не пила ни капли. Ты же знаешь! Я ведь только что уехала от тебя.
   – Я знаю, но для протокола этого недостаточно, – он снова взял застывшую руку Клер в свою, – анализ нужно сделать обязательно.
   – Хорошо. Делайте то, что вы должны делать, шериф.
   – Ну перестань! – Кэму хотелось встряхнуть ее, но у Клер был такой вид, словно, если к ней кто-нибудь прикоснется, она тут же рассыплется.
   «Наберись терпения», – сказал себе Рафферти.
   Он бы предпочел, чтобы это не давалось ему с таким трудом.
   – Клер, я здесь, чтобы помочь тебе. Существует процедура. Она обязательна для всех.
   – Я знаю. Прости меня, – Клер не смотрела ему в глаза. – Я не возражаю. Скажи, что ты хочешь, чтобы я делала.
   «Я хочу, чтобы ты положилась на меня», – подумал он, а вслух сказал совсем другое.
   – Я хочу, чтобы ты сдала анализ.
   Клер не ответила, но теперь уже глядела на него.
   – А еще я хочу, чтобы ты сделала мне официальное заявление.
   – О! – она снова отвела глаза. – Как другу или как шерифу?
   – Я могу быть и тем, и другим, – Кэм взял ее лицо в ладони и слегка потянул к себе. – Не отдаляйся от меня, Худышка. Я начинаю привыкать к тебе.
   Клер крепко сжала губы. Она боялась, что разревется, и тогда ей станет еще хуже…
   – А после того, как получишь заявление, ты уйдешь?
   Он внимательно смотрел на нее, нежно поглаживая указательными пальцами ее скулы.
   – Я понимаю, что у тебя была трудная ночь, и поэтому ты имеешь право на один глупый вопрос. Это был именно он.
   Облегчение было таким очевидным, что Клер даже попробовала улыбнуться.
   – Я, пожалуй, не задам тебе больше вообще никаких вопросов, если ты просто подержишь меня за руку.
   Он накрыл ее ладонь своей.
   – Вот так?
   – Да, так. Мне уже лучше, – Клер склонила голову ему на плечо и закрыла глаза. – Намного лучше.

16

   Должно быть, она задремала. Когда Клер усилием воли заставила себя проснуться, ее сердце билось часто-часто. Она попыталась встать. В какое-то мгновение сон боролся с реальностью, и в ее воспаленном мозгу медицинская каталка, накрытая простыней, вдруг представилась гробом.
   Потом Клер вспомнила, как Кэм провел ее через приемную «скорой помощи» в маленький бокс, отгороженный занавеской. Через нее слегка пробивался свет и видны были тени.
   Рафферти включил диктофон и стал задавать ей вопросы. Клер коротко описала события, произошедшие после того, как она покинула его дом.
   Отвечая, она чувствовала одновременно раздражение и неловкость. В тот момент на Кэме не было звезды шерифа, но она знала, что этот знак разделял их. Потом он пометил кассету, положил ее в карман и убрал диктофон.
   Кэм принес чашку чая и оставался с ней до тех пор, пока она не погрузилась в забытье.
   Оттого, что сейчас его не было рядом и она могла, пользуясь моментом, успокоиться, Клер почувствовала облегчение. Сон, от которого она пробудилась, все еще крутился в мозгу, как пленка в нескончаемом кинофильме.
   Ее старый ночной кошмар слился с новым, в котором она сама мчалась через лес, продиралась через кустарник и выскакивала на дорогу. Сзади все громче и громче звучало монотонное пение. Чувствовался запах дыма и паленой шерсти. Это ее лицо, смертельно испуганное, было выхвачено светом автомобильных фар. За рулем, склонясь к нему, сидел мужчина в маске с головой козла.
   Клер наконец окончательно проснулась и тут же почувствовала боль, отдававшуюся в висок. Она потерла лицо и удивилась тому, как сильно пульсирует кровь в кончиках пальцев.
   «Я проснулась, – напомнила она себе, – целая и невредимая».
   Когда сердце стало биться чуть тише, она услышала шелест страниц. За занавеской раздался сухой кашель и чей-то стон.
   «Кошмары исчезают, – подумала она, – а реальность остается».
   Где-то там, наверху, лежала еще одна женщина. Женщина, за которую Клер чувствовала себя в ответе.
   В тот момент, когда она начала спускать ноги с кушетки, на которой спала, кто-то отодвинул занавеску.
   – Ты проснулась! – Кэм подошел и взял ее руку, с тревогой заглянув в глаза.
   – Долго я спала? Как дела у этой женщины? Кэм, я хочу… – Клер прервалась на полуслове, увидев, что Рафферти не один. – Доктор Крэмптон!
   Он ободряюще улыбнулся и похлопал ее по второй руке.
   – Ну, юная леди, что тут у нас? – доктор начал считать пульс.
   Точно с такими же словами он обращался к ней пятнадцать лет назад, когда лечил от отита. Клер улыбнулась и ответ дала тот же самый.
   – Со мной все в порядке, сэр. Мне не нужно делать укол.
   Он фыркнул, отчего очки в металлической оправе сместились на носу вверх.
   – Очень неприятно, когда люди постоянно смотрят на тебя так, будто у тебя в руке за спиной шприц. Чувствуешь головокружение?
   – Нет. Кэм, тебе вовсе незачем было приводить сюда доктора Крэмптона.
   – Я решил, что так все-таки будет лучше. Кроме того, – ухмыльнулся Рафферти, – врач, который дежурит сегодня, слишком молод и смазлив. – Кэм повернулся к Крэмптону: – Я не хотел ранить ваше самолюбие, сэр.
   «Как он может шутить?» – подумала в замешательстве Клер и удивленно посмотрела на Рафферти.
   – Мне доктор не нужен.
   – Скажи, в каком она состоянии?
   – Эта женщина в хирургическом отделении, – Кэм продолжал держать Клер за руку и, судя по всему, выпускать ее не собирался. – Она еще не пришла в себя, но с ней все будет в порядке.
   Говорить о том, что бедняге понадобится по крайней мере еще одна операция, чтобы восстановить колено, он не стал.
   – Слава богу! – Клер почувствовала такое облегчение, что не сопротивлялась, когда доктор Крэмптон надел ей на руку манжету и включил тонометр. – Могу я ее увидеть?
   – Не раньше чем завтра, – прежде чем Клер успела возразить, Кэм крепко сжал ее руку. – Это распоряжение врача, не мое.
   – У вас сильный стресс, молодая леди, – сказал Крэмптон. – Слишком сильный. Позвоните в мой кабинет и запишитесь на прием. Я буду ждать вас на следующей неделе. И пожалуйста, никаких возражений.
   – Никаких, сэр.
   Губы доктора тронула улыбка.
   – Тебе придется справиться с этой ситуацией.
   Клер улыбнулась в ответ:
   – Вы правы, придется.
   – Ты всегда была одной из моих лучших пациенток, – он легонько щелкнул Клер по кончику носа. – Я хочу, чтобы ты отдохнула. Сейчас дам кое-что, что поможет уснуть. – Доктор уловил ее упрямый взгляд и ответил таким же. – Я сделал бы то же самое и для своей дочери.
   Клер вздохнула. Перед ней был доктор, лечивший ее в детстве от ветрянки, доктор, к которому она, ужасно стесняясь, пришла на первый в своей жизни гинекологический осмотр. Прошло столько лет, а его голос по-прежнему спокоен и руки все так же сильны. Только вокруг глаз с тех пор, как Клер в последний раз была у него на приеме, появились новые морщины, более глубокие. Волосы у доктора Крэмптона поредели, талия расплылась, но Клер очень хорошо помнила, как он вытаскивал воздушные шарики из фарфорового клоуна на своем столе и давал их послушным девочкам и мальчикам.
   – А я получу подарок?
   – У тебя хорошая память.
   Крэмптон усмехнулся, раскрыл свой саквояж и вытащил из него длинный красный воздушный шарик и блистер с таблетками.
   Она взяла шарик и зажала в руке. Таблетки тоже пришлось взять.
   – Очень любезно было с вашей стороны прийти ко мне, доктор. Простите, что Кэм вытащил вас из постели.
   – Это не первый раз и не последний, – пожал плечами Крэмптон. – Ты пережила шок, Клер, но я думаю, что скоро сможешь прийти в себя. И обязательно запишись на прием, а то я заберу у тебя шарик. – Он взял саквояж и повернулся к Кэму: – Я могу поговорить с хирургом, если хотите, чтобы он время от времени заглядывал к пациентке и дал вам знать, когда она придет в себя.
   – Это было бы здорово.
   Крэмптон отмахнулся от выражений благодарности и пошел к двери.
   – Он не изменился, – сказала Клер, когда они остались вдвоем, и попыталась вытащить свою руку, но не преуспела в этом.
   Кэм поднес ее ладонь к своей щеке и прижал к ней.
   – Ты меня здорово напугала, Худышка.
   – Прости.
   – Все еще злишься на меня?
   Она беспокойно заерзала.
   – Не в этом дело. Просто немного странное чувство, когда тебя допрашивает человек, с которым ты… ты…
   Рафферти выпустил ее руку и сделал шаг назад.
   – Я могу поручить провести остальные разговоры под протокол Баду, если тебе так будет удобнее.
   «Я все опять порчу, – подумала Клер. – Как и следовало ожидать…»
   – Не надо, я справлюсь, – ей даже удалось, хотя и с трудом, улыбнуться. – Итак, что дальше?
   – Могу отвезти тебя домой, чтобы ты выспалась, как следует.
   Именно это ему сделать хотелось.
   – Или?..
   – Если ты в состоянии, поедем на место происшествия. Нужно восстановить последовательность событий.
   Именно это ему сделать полагалось по долгу службы.
   Клер почувствовала внутренний приступ паники, но сумела его подавить.
   – О’кей. Поехали.
   – Поедем на моей машине. Твою заберем позже.
   Рафферти нужно было внимательно осмотреть автомобиль Клер не только с помощью карманного фонаря, чтобы понять, как могло произойти столкновение.
   Она виновато отвела глаза в сторону.
   – Мне кажется, я опять забыла ключи в машине.

   Этой ночью залечивались и другие раны. Принимались и другие решения. Двенадцать оставшихся детей сатаны сомкнули свои ряды. Их страхи на время отступили. Они встретятся в ночь полнолуния. У них будет празднество. Будет посвящение. Будет жертвоприношение.
   Жертва, ниспосланная им, ускользнула. Им предстояло найти другую.

   – Это произошло здесь. – Когда Кэм приблизился к роковому повороту, Клер закрыла глаза. – Я ехала с другой стороны, но именно здесь… – Она словно наяву услышала визг тормозов и свой собственный крик. – Вот тут я ее сбила.
   – Можешь посидеть в машине, пока я осмотрю место.
   – Нет, – она распахнула дверцу и вышла.
   Зашла луна. Гасли звезды. Это был самая темная, глухая часть ночи.
   «Существует ли еще час, – подумала Клер, – когда человек оказывается более уязвим, чем в этот момент, принадлежащий существам, которые днем скрываются или спят?»
   В кустах раздался шорох. Потом послышался крик. Что это было: возглас охотника или вопль жертвы? Клер увидела тень совы, уносящей в когтях добычу.
   Молодая женщина крепко обхватила себя руками за плечи. Рафферти уже освещал фонарем следы шин, оставшиеся, когда она тормозила. Следы начинались посередине дороги, а затем резко сдвигались налево.
   По длине тормозного пути Кэм определил, что Клер ехала со скоростью не больше сорока миль в час, а если принять во внимание поворот, она, совершенно очевидно, среагировала быстро, повернув машину в сторону. Судя по обнаруженным следам и объяснениям Клер, получалось, что та женщина налетела на машину, а не наоборот. Пока результатов экспертизы нет, он ничего говорить не будет, но сомневаться в том, что его выводы подтвердятся, не приходится.
   – Где она выскочила из леса?
   – Вот здесь, – Клер показала рукой, и при этом в ее воображении художника вся картина возникла снова. – Она бежала, но при этом все время спотыкалась. На какую-то долю секунды я подумала, что это олень – из-за того, как она выскочила из кустов и не остановилась. Первая моя мысль была такая: «О, черт! Сейчас я собью Бэмби, а Бэмби искорежит мою машину». Я помню, как Блэйр сшиб оленя в первый же месяц, как мы получили водительские права, и автомобилю тогда досталось…
   Клер разомкнула руки и сунула их в карманы. Там лежало несколько монет, и она начала нервно перебирать их.
   – Я резко нажала на тормоз и рванула руль. Эта женщина так быстро оказалась на дороге! Затем я увидела ее в свете фар.
   – Расскажи мне, что именно ты увидела.
   – Женщину, очень хрупкую, с копной белокурых волос. Ее лицо, блузка, брюки были в крови. Как будто я уже ее сбила… – у Клер перехватило дыхание. – У тебя есть сигареты?
   Кэм прикурил две сигареты и одну протянул ей.
   – А что было потом?
   Клер снова почувствовала раздражение.
   – Я ведь тебе уже рассказывала!
   – Расскажи еще раз. Здесь.
   – Я ее сбила, – Клер резко выговорила эту фразу и сделала шаг в сторону. – Раздался ужасный стук.
   Он снова посветил на дорогу, разглядывая след крови, кончавшийся у левого колеса затормозившей машины Клер.
   – Женщина была в сознании?
   Она затянулась, делая над собой усилие, чтобы не заорать на Кэма.
   – Да, она была в сознании и просила помочь ей. Женщина была напугана, ужасно напугана. То, от чего она бежала, оказалось для нее страшнее ран.
   – У нее были ключи.
   – Что?
   – У нее в кармане были ключи.
   Кэм вытащил маленький полиэтиленовый пакетик с ключами.
   – Один из них от машины, – он окинул дорогу внимательным взглядом. – Давай проедемся.
   Пока они ехали, Кэм размышлял. У той женщины не было ни сумки, ни рюкзака, ни удостоверения личности. Хорошенькие блондинки не могут остаться незамеченными в таком городке, как Эммитсборо, поэтому Рафферти был уверен, что эту девушку у них никто не видел. Когда на повороте в миле от места происшествия они обнаружили «вольво», шериф нисколько не удивился.
   Клер молча смотрела, как он действует. Вынув чистый платок и обвязав им ладонь, Кэм открыл отделение для перчаток и стал разбирать его содержимое.
   – Лайза Макдональд, – он держал в руке права. – Теперь мы знаем, как ее зовут.
   – Лайза Макдональд, – повторила Клер. Она уже никогда не забудет это имя.
   Кэм нашел и дорожную карту с аккуратно сделанными пометками, как ехать от Филадельфии до Уильямспорта, городка в пятнадцати милях от Эммитсборо. По-прежнему не снимая с пальцев платок, он вытащил ключи из пакетика с вещественными доказательствами и сунул один из них в замок зажигания. Мотор заурчал, но тут же заглох.
   – Похоже, у нее сломалась машина.
   – Но зачем ей понадобилось идти в лес?
   «Возможно, ее туда кто-то затащил», – подумал Кэм и положил права в пакетик.
   – Придется выяснить, – с этими словами он аккуратно закрыл дверцу автомобиля.
   В холмах на востоке уже поднималось солнце. В прозрачном свете его первых лучей Клер выглядела очень бледной и измученной.
   – Я отвезу тебя домой.
   – Кэм, я хочу помочь. Я хочу сделать что-нибудь.
   – Лучшее, что ты можешь сейчас сделать, – это принять таблетку из тех, что дал тебе доктор, и лечь спать. Меня позовут, когда мисс Макдональд придет в себя. Я дам тебе знать.
   Это снова говорил полицейский, и Клер нахмурилась.
   – А ты что собираешься сейчас делать?
   – Буду звонить по телефону. Писать рапорт. Поехали.
   – Я с тобой, – сказала она упрямо. – Я могу помочь.
   – Клер, это моя работа. Совсем не тот случай, когда ты даешь мне подержать свой паяльник.
   – Но это ведь совсем другое дело, Кэм! Я имею к этому отношение.
   – Это официальное расследование, – он открыл дверцу автомобиля и подтолкнул Клер внутрь. – А ты свидетель.
   – Свидетель чего?
   – Пока не знаю. Будем разбираться, – Рафферти захлопнул дверцу, и машина тронулась с места.

   Новость разнеслась мгновенно. Доктор Крэмптон, добравшись до дома, перед тем как лечь спать, рассказал о происшествии своей жене. Его жена рассказала это утром дочери. Элис по дороге на работу встретила Бада Хьюитта и передала рассказ отца и комментарии матери ему. Потом в кафе «У Марты» побывало немало жителей Эммитсборо. К полудню, когда Кэм договорился с Джорджем Хоуардом, чтобы тот оттащил «вольво» на задний двор автомагазина Джерри, новость распространялась по городу со скоростью вируса.
   Минни Атертон, не теряя времени даром, помчалась к Клер Кимболл со своим апельсиновым желе, всегда получавшим приз на местном кулинарном конкурсе, чтобы иметь информацию из первых рук.
   Когда бесстрастная Анжи завернула ее с крыльца, сославшись на то, что Клер отдыхает и она не станет ее беспокоить ради желе, жена мэра отправилась в салон Бетти. Там она пожаловалась на эту высокомерную темнокожую женщину всем.
   Ко второй перемене в местной школе одни уже говорили, что в Допперовском лесу разгуливает псих, а другие утверждали, что женщина наткнулась на призрак младшего Доппера. К концу уроков большинство склонялось к версии о психе.
   На рынке над пучками салата покупательницы рассуждали, не выгораживает ли шериф Рафферти эту Клер Кимболл, ведь говорят, что у них роман. В конце концов, и в деле с убийством Биффа Стоуки он не очень-то продвинулся, хотя за это Кэма упрекать трудно.
   А не безобразие ли со стороны Джейн Стоуки продать свою ферму и собраться переехать жить в Теннесси? Это же земля Рафферти! Она была землей Рафферти сто лет и всегда в представлении местных жителей будет землей Рафферти, а теперь ее наверняка разделят на участки и продадут. Вот увидите! Боже, вы только посмотрите, сколько стоят эти помидоры! К тому же они тепличные и не имеют никакого вкуса. А что там за история с теленком Мэтта Доппера? Должно быть, это дело рук наркоманов из большого города. Тех самых, что прикончили Биффа. Шерифу пора бы во всем этом разобраться.
   Обмен новостями продолжался и в магазинах, и по телефону, и на детских площадках в парке, где малыши резвились на ярком майском солнце, пока взрослые сплетничали.
   Кэму пришлось отвечать на десятки телефонных звонков, и время от времени он посылал Бада или Мика пройтись по улицам, хотя на них тут же набрасывались с вопросами встревоженные горожане. Люди были настолько разнервированы, что, прежде чем лечь спать, запирали двери на все засовы, а потом еще долго всматривались в темноту за окнами. Рафферти готов был биться об заклад, что у дверей стоят заряженные дробовики и охотничьи ружья, и уповал только на то, что разбирать инциденты со стихийной случайной стрельбой ему придется не сегодня.
   Как будто им мало хлопот во время сезона охоты, когда все эти юристы, дантисты и прочие кабинетные парни из Вашингтона заполняли леса, паля друг в друга чаще, чем в оленя, но, к счастью, в основном промахиваясь! Но ведь жители Эммитсборо с оружием управляться умеют.
   Если в городке начнется паника, ему придется попросить мэра назначить еще одного помощника шерифа, хотя бы временно, чтобы успокоить неврастеников, которым каждый раз, когда ветка стукнет в окно, будет мерещиться Чарлз Мэнсон [30 - Американский преступник, лидер группы, члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств, в том числе известной киноактрисы Шерон Тейт. Суд вынес ему смертный приговор, впоследствии замененный на пожизненное заключение.].
   Кэм встал из-за стола, чтобы немного размяться, и прошел в крошечный туалет, расположенный в полицейском участке в конце коридора. Там опять нестерпимо пахло какой-то дрянью, лизолом, что ли. Это было делом рук Бада Хьюитта. По части борьбы с микробами помощник шерифа мог дать сто очков вперед любому. Вот бы еще так же успешно им всем бороться с преступниками…
   Наклонившись над раковиной, Кэм сполоснул лицо холодной водой, пытаясь освежиться. Он не спал уже тридцать шесть часов, и мозг давал понять, что его ресурсы не безграничны.
   Были времена, когда они с напарником бодрствовали так же долго, сидя в холодном или раскаленном от жары автомобиле, ведя наружное наблюдение. Дремали по очереди, пили растворимый кофе, придумывали какие-то дурацкие игры в слова, чтобы не терять концентрацию.
   Кэм поднял голову и взглянул в зеркало. С лица его капала вода. Рафферти подумал, придет ли когда-нибудь время, когда он перестанет вспоминать прошлое или, по крайней мере, когда эти воспоминания станут не такими острыми и болезненными.
   Боже милостивый, как ему хотелось выпить!
   Кэм насухо вытер лицо и вернулся в кабинет. Он сварил себе кофе, сделал глоток и обжег язык. Тут как раз и вошла Клер. Она бросила взгляд на тени вокруг его глаз и небритые щеки и покачала головой.
   – Ты совсем не спал.
   Рафферти сделал еще глоток, снова обжигая и так уже горевший рот.
   – Как ты себя чувствуешь?
   – Я себя чувствую прекрасно. Попросила Анжи приготовить чай и потихоньку выскользнула из собственного дома. Из нее и Жан-Поля получились бы отличные надзиратели. Я подумала, что, если просто позвоню тебе, ты постараешься отделаться от меня, а если приду, сделать это будет труднее.
   – Мисс Макдональд пришла в себя. Она не совсем хорошо помнит, что с ней произошло, но смогла назвать свое имя, возраст и адрес.
   – Ты же сказал, что позвонишь мне!
   – Я думал, что ты еще спишь.
   – Ну так я не сплю! – Клер прошла к его столу, затем к окну, пытаясь сдержать гнев, но развернуться в этом кабинетике было трудно. – Черт побери, Кэм! Неважно, официальное это расследование или нет, я имею право знать, что происходит!
   – А я тебе и рассказываю, что происходит, – сказал Кэм спокойно.
   – Я еду в больницу, – она повернулась к двери.
   – Остановись.
   – К черту все это! – Клер резко вскинула голову. – Я не только имею право ее видеть. Я обязана это сделать.
   – Ты ни за что не несешь ответственности. То, что произошло с мисс Макдональд, произошло в лесу.
   – Не имеет значения, была она ранена до того, как я ее сбила, или после этого.
   – Ты ее не сбила, – поправил разбушевавшуюся Клер Кэм. – Это подтвердила экспертиза твоей машины. Возможно, она наткнулась на тебя, но не более того.
   Клер просто взвилась от негодования, хотя и испытала колоссальное облегчение.
   – Но я ведь была там! И давай условимся, – продолжала она, не позволив Кэму вставить ни слова, – я не нуждаюсь в том, чтобы меня убаюкивали, опекали или оберегали, и не хочу этого. Если я дала повод так думать о себе, мне очень жаль. Позволь тебе напомнить, что я достаточно долго сама распоряжалась своей жизнью, чтобы разрешать кому-либо указывать, что мне можно делать, а что нельзя.
   Кэм остался сидеть где сидел, считая, что, если и он начнет бегать по кабинету, это будет просто смешно.
   – Я и не пытаюсь тебе что-либо указывать, Худышка, – Рафферти осторожно поставил чашку на стол. – Просто вот думал, что тебе будет интересно узнать, что я связался с братом мисс Макдональд. Он уже едет в больницу. Когда Бад вернется из города и сменит меня, туда отправлюсь и я.
   – Прекрасно! – Клер понимала, что ведет себя глупо и кругом не права. Это ее сердило, но она все равно не могла сдержаться. – Увидимся там.
   Выходя из полицейского участка, Клер с силой хлопнула дверью. Она сделала буквально два шага и столкнулась с Жан-Полем.
   – О боже!
   – Я думал, что ты можешь быть здесь, и не ошибся.
   – Послушай, я ценю твою заботу, но сейчас очень спешу. Я еду в больницу навестить Лайзу Макдональд.
   Жан-Поль слишком хорошо знал подругу жены, чтобы спорить. Он и не стал этого делать, а просто взял Клер за руку.
   – Хорошо, но сначала мы заглянем домой, чтобы успокоить Анжи, которая рвет на себе свои прекрасные волосы. Пусть у нее на голове хоть что-нибудь останется.

   Она шагала по коридору уже почти целый час. Теперь Клер была не только раздражена, но и возмущена. В палату к Лайзе Макдональд допускали только близких родственников и медицинский персонал. Так распорядился шериф.
   «Хорошо, я подожду, – решила Клер. – Если он рассчитывает на то, что я буду спокойно сидеть дома, то, очевидно, не понимает, с кем имеет дело».
   Возможно, в этом-то и была проблема. Они ведь действительно так мало знали друг о друге.
   – Я принес тебе чай, – Жан-Поль протянул Клер пластмассовую чашку. – Успокоить нервы.
   – Благодарю, но для этого потребуется больше, чем чашка чая.
   – Спиртного у них там в автомате не было.
   Она попыталась изобразить улыбку и сделала глоток чая, чтобы доставить другу удовольствие.
   – Почему Рафферти не разрешает мне войти и повидаться с ней? Что он себе позволяет, Жан-Поль?
   – Это его работа, дорогая.
   Клер пожала плечами:
   – Сейчас на меня такая логика не подействует.
   Она увидела Кэма, как только тот вышел из лифта. Рядом с ним шла женщина с папкой в руках. Клер ткнула чашку в ладонь Жан-Полю и шагнула к Рафферти.
   – Что это, черт побери, за выдумки?! Я имею право ее видеть.
   Кэм и сам двадцать минут ждал, пока лечащий врач разрешит ему расспросить потерпевшую.
   – У Лайзы Макдональд тоже есть свои права, – бросил он через плечо. – Если она захочет увидеться с тобой после того, как мы поговорим, так и будет. – Сказав все это на ходу, Кэм пропустил вперед женщину с папкой, вошел в палату и закрыл за собой дверь.
   Высокий человек со светлыми волосами, сидевший у постели Лайзы, тут же встал. Рой Макдональд прошептал что-то, наклонившись к сестре, и подошел к Кэму, все еще стоявшему на пороге.
   «На вид ему лет двадцать пять, не больше, – решил Рафферти. – Лицо напряженное…»
   В глазах и линии рта мистера Макдональда видно было тревогу, а рука, протянутая Кэму, была холодной, хотя рукопожатие оказалось сильным.
   – Вы шериф Рафферти?
   – Да. Я только что говорил с доктором, мистер Макдональд. Он разрешил мне записать показания вашей сестры. Это миссис Ломакс, стенографистка.
   – Я хочу присутствовать при этом.
   – Полагаю, так будет лучше, – Кэм дал своей помощнице знак приготовиться. – Наверняка это окажется тяжело для мисс Макдональд. И для вас тоже.
   – Ее нога… – Рой судорожно сглотнул и от волнения перешел на шепот: – У Лайзы сильно повреждено колено, а ведь она балерина… – Во взгляде, устремленном на сестру, боролись беспомощность и гнев. – Была балерина…
   – Я хочу вам напомнить, что мисс Макдональд очень быстро оказали медицинскую помощь, а хирурги здесь не хуже, чем в любой другой больнице штата.
   – Очень надеюсь на это, – Рой на мгновение замолчал, испугавшись, что сорвется, как сорвался после утреннего звонка шерифа, и причинит сестре больше вреда, чем принесет пользы. – Она еще не знает, что, возможно, никогда больше не сможет танцевать. Как только Лайза начнет задумываться…
   – Я постараюсь ее не расстраивать.
   Рой вернулся к кровати сестры и взял ее за руку.
   – Это мама и отец? – голос девушки звучал хрипло.
   – Нет, их еще нет. Они скоро приедут, Лайза. Это шериф Рафферти. Он хочет задать тебе несколько вопросов.
   – Я не знаю… – ее пальцы крепко обхватили запястье брата. – Не уходи.
   – Я не ухожу. Ты не обязана говорить с представителями полиции, если не хочешь, – Рой придвинул свой стул поближе к кровати. – Ты ничего не обязана делать.
   – Неважно, – Лайза чувствовала, как слезы мешают ей дышать, но сделать с этим ничего не могла. – Неважно, – повторила она тем же хриплым шепотом.
   – Мисс Макдональд, – Кэм встал с другой стороны кровати и подождал, пока она повернула голову и смогла рассмотреть его одним глазом – на втором была повязка. – Я шериф Рафферти из Эммитсборо. Если вы в состоянии отвечать, я задам вам несколько вопросов. Стенографистка все запишет. Мы будем говорить в удобном для вас темпе и остановимся, как только вы этого захотите.
   Лайза чувствовала боль в ноге, страшную режущую боль, попеременно то отступающую под действием обезболивающего, которое ей кололи, то пересиливающую его. Девушка боялась того, что боль будет продолжаться, и того, что она прекратится. Рой ошибался: она уже знала, что никогда не будет танцевать в «Дон Кихоте».
   – Хорошо.
   Кэм взглянул на миссис Ломакс. Та кивнула – она была готова записывать.
   – Не начать ли вот с чего? Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы помните о случившемся.
   – Я ничего не помню, – пальцы Лайзы задрожали.
   – И все-таки. Итак, у вас сломалась машина, – сам начал Кэм.
   – Да. Я ехала из Филадельфии повидаться с Роем. Я хотела… – но говорить о балете, о своей группе, о сбывшихся мечтах она не могла. – Я заблудилась, повернула не там, где надо. – Лайза слабо улыбнулась брату. – Теперь уже ничего не изменишь.
   Боясь разрыдаться, он крепче сжал ее руку.
   – Я посмотрела на карту и решила, что нахожусь всего в паре миль от Эмми… Эммитс…
   – Эммитсборо, – подсказал Кэм.
   – Да, Эммитсборо. Я подумала, что если пойду пешком, то, может быть, дойду до какого-нибудь дома. Ну и пошла…
   – Что произошло потом, мисс Макдональд?
   Лайза покачала головой. Между ней и ее памятью опустился темный занавес. Тонкий, но непрозрачный.
   – Автомобиль… – она закрыла глаз. – Автомобиль, – повторила девушка, но, как следует, сосредоточиться не смогла. – Там была женщина. – В ее мозгу звучал голос, испуганный, прерывистый. Вернулось ощущение мягких пальцев, прикасающихся к лицу. – Мне надо было, чтобы она помогла мне.
   – Почему?
   – Я очень боялась…
   – Чего?
   Лайза снова покачала головой:
   – Не знаю, помню только, что мне было ужасно страшно. Эта женщина помогла мне сесть в машину. Нам надо было спешить… Нам надо было поскорее уехать…
   – От чего?
   Ее глаза наполнились слезами, и соленая влага обожгла поврежденный глаз.
   – Я не знаю. А там действительно была женщина? Или мне это почудилось?
   – Нет, женщина там была.
   В его работе порой возникали моменты, когда надо было положиться на интуицию.
   – Подождите минуту, – сказал Кэм и пошел к двери.
   – Клер!
   Клер быстро повернулась и шагнула ему навстречу.
   – Ты разрешишь мне ее увидеть?
   – Я хочу, чтобы ты помнила вот о чем. Во-первых, она в плохом состоянии. Во-вторых, все, что говорится в этой палате, заносится в протокол.
   – Я поняла.
   – Ты не обязана идти туда, – Кэм пока еще загораживал ей дорогу. – Ты можешь пригласить адвоката, прежде чем будешь говорить что-либо.
   Клер посмотрела на него долгим, испытующим взглядом.
   – Мне не нужен адвокат.
   Полная нетерпения, она обошла Рафферти и в нерешительности остановилась. Мужчина, находившийся в палате, встал и жестко посмотрел ей в глаза.
   Рой Макдональд понял, кто это. Он понял сразу, как только увидел эту женщину. Она сбила его сестру. Рой рванулся вперед.
   – Что вы придумали, шериф, черт вас побери?! Я не хочу, чтобы она даже приближалась к моей сестре.
   – Мистер Макдональд…
   – Я требую, чтобы она вышла! – Рой бросил враждебный взгляд на Кэма. – Разве не достаточно того, что из-за нее моя сестра оказалась на больничной койке?
   – Мистер Макдональд, ваша сестра уже была ранена, когда выбежала из леса. Все самое страшное с ней случилось до встречи с мисс Кимболл. Разве вы не хотите узнать, что там произошло?
   Рой сдержал вспышку гнева, в которой на три четверти был страх за Лайзу, и мрачно кивнул в знак согласия. Потом он посмотрел прямо в глаза Клер.
   – Только посмейте сказать что-нибудь, хоть что-нибудь такое, что ее расстроит! Я тут же вышвырну вас отсюда!
   Испугавшись за реакцию Кэма, Клер тихонько сжала его руку.
   – Я не скажу вашей сестре ничего такого, что ее расстроит.
   Она так хотела увидеть Лайзу Макдональд! Так настаивала на этом! Но даже не представляла себе, как трудно ей будет сделать несколько шагов по кафельному полу, чтобы подойти к постели маленькой балерины. Как это будет страшно… Лежащая на кровати девушка была такой же белой, как бинты на ее лице и руках. Один ее глаз был закрыт повязкой, а нога помещена в сложную металлическую конструкцию.
   – Лайза, – Клер сжала губы и сделала эти несколько шагов. – Я Клер Кимболл.
   Лайза посмотрела на нее и стала дышать часто-часто. Она зашевелилась, пытаясь сесть повыше. Брат поспешил успокоить ее и поудобнее положить подушки.
   – Не волнуйся, дорогая! Она сейчас уйдет.
   – Нет… – Лайза дотянулась до руки Клер. – Я вас помню.
   – Простите. Я так виновата! – на глаза Клер навернулись слезы. – Я знаю, что ничем не могу вам это возместить, как-то исправить. Но я хочу, чтобы вы знали, что все, что вы захотите, все, что пожелаете…
   – Этим займутся юристы, – прервал ее Рой. – Не надо устраивать сцену.
   – Да, конечно, – усилием воли Клер взяла себя в руки. – Лайза…
   – Я вас помню, – повторила девушка. – Вы спасли мне жизнь. – Ее пальцы снова стали дрожать, и она крепче ухватилась за руку Клер. – Вы были там, на дороге… Они хотели меня убить… Те мужчины в лесу… Вы их видели?
   Клер в оцепенении отрицательно покачала головой.
   – Как вы попали в лес, Лайза? – тихо спросил Кэм.
   – Я не помню. Не помню… Я бежала… Я потеряла свой фонарь, карманный фонарь, – ее рука дрогнула. – Я ударила им этого человека и побежала. Я подумала, что они меня изнасилуют, но я убежала… В лесу было так темно… Я ничего не видела… Кто-то напал на меня сзади… Я упала. Он повалился на меня… О боже, моя нога! Мое колено! Мне было так больно! Рой…
   – Я здесь, дорогая.
   – Мне было больно. Я чувствовала запах крови. Моей крови. Я увидела его глаза. Он хотел меня убить. Душил, и я не могла дышать. Я умирала… Мне все-таки удалось вырваться… Их было несколько человек… Я побежала, но это оказалось очень трудно… Нога так болела! Я знала, что далеко убежать не смогу, они меня поймают. Найдут меня. И тут я увидела свет… Я должна была добежать до него! Это оказалась машина… Кто-то закричал… – девушка посмотрела на Клер.
   – Это я закричала. А свет – это были фары моей машины, – сказала Клер. – Я сбила вас.
   – Нет! Я сама бросилась к автомобилю! Я боялась, что вы уедете, а они меня поймают. Я выбежала прямо перед машиной, чтобы остановить вас. Вы меня не сбили. Вы усадили меня в машину. Вы меня увезли.
   – Лайза, – Кэм обратился к ней очень тихо. – Вы видели того, кто напал на вас?
   – Кто-то черный…
   – Чернокожий?
   – Нет, не думаю. Он был одет во что-то черное. Это был какой-то длинный балахон с капюшоном. Его глаза… Я видела его глаза.
   – Что-нибудь еще? Цвет волос, черты лица, голос?
   – Только его глаза. Мне показалось, что я вижу посланца ада… – Лайза зарыдала, закрыв рукой неповрежденный глаз.
   – Остановимся на этом, – уже прошло больше времени, чем дал Кэму на разговор с пациенткой врач. – Я приду завтра. Если вы еще что-нибудь вспомните, хоть самую незначительную, на ваш взгляд, деталь, позвоните мне.
   – Я хочу поблагодарить вас, – Лайза снова крепко сжала руку Клер. – Я всегда буду помнить, как подняла голову и увидела ваше лицо. Это поможет мне справиться с тем, что случилось. Вы придете еще?
   – Конечно.
   Клер вышла из палаты следом за Кэмом и стенографисткой. Ноги были словно ватные. Она привалилась спиной к стене и стала тереть лоб в надежде на то, что сможет успокоиться.
   – Пойдем, Худышка, я раздобуду тебе стул.
   – Со мной все в порядке. Ты можешь сказать, что говорят врачи?
   – У нее повреждена роговица. Медики не считают, что это непоправимо, но пока делать оптимистические прогнозы слишком рано. Повреждены два ребра и гортань. Еще несколько дней мисс Макдональд будет трудно разговаривать.
   – А ее нога? – Клер поняла, что этот вопрос самый трудный. – Насколько все серьезно?
   – Они не знают.
   – Ты не будешь мне мешать навещать ее?
   – Это зависит от того, что скажет врач.
   – Прошу прощения, что прерываю, – вслед за ними вышел Рой Макдональд. – Мисс Кимболл, я должен извиниться перед вами.
   – У меня тоже есть брат. Я думаю, в подобных обстоятельствах он реагировал бы точно так же. Я оставлю свой телефон у медсестры. Позвоните, пожалуйста, когда Лайза снова захочет меня увидеть.
   – Благодарю вас, – Рой повернулся к Кэму: – Я хочу быть в курсе того, как идет расследование, шериф. Я хочу быть уверен в том, что негодяи, которые изувечили и чуть не убили мою сестру, заплатят за это. – Молодой человек шагнул назад в палату и закрыл за собой дверь.
   – Мне надо кое-что выяснить, – Кэм с трудом удерживался от желания помассировать пульсирующий от боли висок. – Где Жан-Поль?
   – Думаю, в машине. Не волнуйся, он меня отвезет.
   – Возможно, мне понадобится снова поговорить с тобой. Официально.
   Клер кивнула:
   – Вы знаете, где меня найти, шериф.

17

   Салли Симмонс подъехала к автозаправочной станции, но на самом деле ее сейчас не интересовали ни бензин, ни машинное масло. Ее интересовал Эрни Баттс. Этот интерес часто вызывал у Салли стыд и смущение. И вместе с тем возбуждение.
   За все то время, что она проводила с Джоном, Салли позволила ему дотронуться до себя лишь выше пояса. Хотя девушка разрешала однокласснику расстегивать блузку и даже иной раз прильнуть жаркими, ищущими губами к своей груди, она каждый раз давала Джону по рукам, когда они тянулись к «молнии» на ее джинсах.
   Не то чтобы Салли была святошей или чем-то в этом роде. Она знала, что многие другие девушки из группы поддержки их бейсбольной команды уже позволили эту «молнию» расстегнуть, и никого за это не осуждала. Но сама Салли была романтична, как книги, которые она читала, и всегда воображала, как безумно и безудержно влюбится в какого-нибудь потрясающего, мятежного и, вероятно, совершенно неподходящего парня.
   Эрни Баттс в полной мере соответствовал всем этим характеристикам.
   В своем роде он даже был фатально красивым и задумчивым, таким, как Салли представляла себе трагических героев. Червоточина, которую она инстинктивно чувствовала в Эрни, только добавляла ему таинственности. Девушке было несложно убедить себя, что она влюблена в него. А он, конечно, в нее.
   Мать Салли очень откровенно говорила с дочерью о сексе, ответственности за него, последствиях, а также о противозачаточных средствах. Страх перед СПИДом, нежелательной беременностью, абортом в сочетании с огромным желанием поступить в колледж и изучать журналистику оказался более чем достаточным, чтобы девушка не потеряла голову с Джоном.
   С Эрни Баттсом все было совсем по-другому.
   Когда он первый раз привел ее в свою комнату, все соображения об ответственности, о будущем, о предупреждениях матери словно испарились из головы Салли.
   Эрни зажег черные свечи и включил музыку, от которой ее кровь забурлила. Он не просил. Не шутил и не возился неловко, как Джон. Эрни был груб, и сначала это ее испугало. А затем он стал делать такое, о чем Салли и знать не знала, и так, как она и подумать не могла. Такое, что заставляло ее кричать и стонать. И жаждать испытать все это еще раз.
   Даже сейчас, при одном воспоминании о том, что между ними было, Салли покрывалась испариной и испытывала нервную дрожь.
   Она приходила к нему снова и снова, каждый вечер, под предлогом подготовки к лабораторной работе по химии, до которой ей уже и дела не было. К ее слепой, ужасной потребности в Эрни примешивался страх. Салли сознавала, как это обычно бывает у женщин, что он охладевает к ней, что он иногда думает о ком-то другом в их самые сокровенные минуты. Она так нуждалась в утешении! Жаждала этого утешения и не находила.
   Девушка припарковалась у бензоколонки и вышла из машины. Она знала, что отлично выглядит в новых плотно облегающих шортах и свободной майке. Салли не без оснований гордилась своими ногами – самыми длинными и красивыми в их группе поддержки. Она использовала сегодня все свои лучшие косметические средства, позаимствовав кое-что и у матери, и полдня проходила в особых бигуди, чтобы волосы выглядели потоком закрученных спиралью локонов.
   Салли Симмонс чувствовала себя очень зрелой и опытной.
   Когда появился Эрни, она облокотилась о дверцу машины и улыбнулась.
   – Привет.
   – Привет. Хочешь заправиться?
   – Да.
   Салли постаралась подавить разочарование от того, что он ее не поцеловал. В конце концов, он даже за руку ее никогда не брал в школе.
   – Я очень рада, что сегодня пятница, – она смотрела, как Эрни вставляет шланг в бак своими длинными, такими красивыми пальцами. По ее телу пробежала волна желания, но ведь об этом не скажешь. – Еще неделя, и школа окончена.
   – Да.
   «Велика важность», – подумал про себя Эрни.
   Салли вытерла повлажневшие руки о шорты.
   – Мэри Элис Уэсли устраивает большую вечеринку по случаю окончания занятий. Она сказала, что я могу прийти с кем-нибудь вдвоем. Хочешь пойти?
   Эрни посмотрел на нее своим особенным, странным и пронзительным взглядом.
   – Я не хожу на вечеринки. Сколько бензина тебе нужно?
   – Наполни доверху. – Салли не ожидала отказа. Она настроилась поговорить о том, что будет у Мэри Элис, но сейчас приходилось менять тему: – А на парад завтра ты пойдешь?
   – У меня есть занятия поинтереснее, чем стоять и глазеть, как придурки шагают по улицам.
   Салли тоже должна была участвовать в параде, и ей стало обидно, что Эрни этого не помнит. Из Ричмонда, который не так уж близко, собирался приехать ее дедушка и снять видеокамерой последнее выступление внучки как лидера группы поддержки бейсбольной команды школы Эммитсборо. Сейчас она не стала упоминать об этом.
   – После парада мы устраиваем пикник на лужайке около нашего дома. Просто гамбургеры и все такое. Может быть, ты сможешь прийти?
   Эрни все это было настолько неинтересно, что сама мысль о том, чтобы рассиживаться на лужайке у Салли, есть гамбургеры и запивать их колой, не вызвала у него даже усмешки.
   – Мне надо работать.
   – Пикник будет длиться весь день, так что, если у тебя найдется время…
   Голос Салли сникал по мере того, как она понимала всю тщетность своих уговоров.
   – Сегодня вечером машина в моем распоряжении, так что, если хочешь покататься или еще что-нибудь, то после работы…
   Он холодно взглянул на девушку и вытащил шланг из бака. Похоже, что бак самой Салли опустел… Эрни усмехнулся. Да, она по-настоящему разгорячилась. Скажи он одно слово, и Салли Симмонс наверняка сделает для него многое, прямо не сходя с места.
   – Подъезжай примерно в половине десятого. Может быть, я и надумаю.
   – О’кей.
   – С тебя пятнадцать пятьдесят за бензин.
   – Сейчас.
   В тот момент, когда девушка достала кошелек, подъехала Клер. Баттс тут же забыл о существовании Салли.
   – Привет, Эрни.
   – Привет. Заправить машину?
   – Да, – Клер улыбнулась, изо всех сил стараясь не смотреть на пентаграмму у него на груди. – В последнее время тебя совсем не видно.
   – Занят.
   – Надо думать, – она оперлась локтем на окно машины и наклонила голову. Клер только что еще раз навестила в больнице Лайзу Макдональд. Она чувствовала грусть, но ощущение вины исчезло. – У тебя, наверное, масса дел за неделю до окончания школы.
   – Твои друзья еще не уехали.
   – Они остались, чтобы посмотреть парад. А ты пойдешь?
   Эрни пожал плечами.
   – Уж я-то такое мероприятие не пропущу, – улыбнулась Клер. – Кроме всего прочего, там будут жареные пирожки. У меня к ним слабость.
   – Эрни, вот деньги, – Салли вышла из автомобиля и встала рядом с Баттсом. Девушка откинула назад свои длинные волосы и бросила на Клер холодный взгляд. – Ну, раз у тебя клиенты, я, пожалуй, заеду попозже.
   – Да, у меня клиенты.
   Клер задумчиво смотрела, как девушка садится в машину и заводит мотор.
   – Кто это?
   – Это? Да никто.
   – Ну как же никто? Это Салли Симмонс! – Клер, смеясь, вытащила из сумки бумажник. – Боже, я когда-то ее нянчила! Поеду-ка я домой и сяду в кресло-качалку. Еще увидимся, Эрни!
   Она расплатилась с Баттсом, почувствовав облегчение. Но ведь действительно, что может быть банальнее подростка с ревнивой подружкой?
   – Да. Увидимся.
   Когда Клер отъехала, Эрни сжал рукой пентаграмму.

   Им нужна была информация. Что помнила эта Лайза Макдональд? Кого она видела? Все эти и многие другие вопросы они задавали друг другу. Страх усиливался, а тот, кто управлял ими, знал, что страх – это проявление слабости. Слабость же могла повлечь за собой ошибки.
   Информация будет получена. Так было всегда и будет всегда.
   У некоторых из них большее ожесточение, чем ускользнувшая жертва, вызвала Клер Кимболл. Она вмешалась, забрав у них женщину, которая была послана им для того, чтобы возлечь на алтарь. Клер не вняла предупреждению, оставленному на ее крыльце, или не смогла его понять. Эта Клер, еще будучи ребенком, оказалась свидетельницей их священного ритуала и увидела то, что никто не должен видеть. И то, что это больше, чем мог выдержать и запомнить детский мозг, ничего не меняет.
   Клер Кимболл из огня и металла создала идола по образу и подобию их господина.
   Одни обвиняли ее больше, другие меньше, но исход был уже предрешен. Время молчания и даже предупреждений закончилось. Наступало время действия.

   Некоторые мужчины, возможно, попытались бы спасти положение, подарив букет роз. Кэм рассудил, что подобный стандартный подход в случае с Клер не годится. Ему понадобилось немало времени, прежде чем он вообще решил что-либо предпринять. Кэм был уязвлен в своих лучших чувствах.
   Между тем шерифу каждый раз, когда он проезжал по городу, шел пешком или стоял на углу, приходила в голову мысль, что в Эммитсборо появился маньяк или нечто похуже, хотя что уж может быть хуже маньяка… Сначала она казалась Кэму абсурдной, а потом стала конкретной.
   Нападение на Лайзу Макдональд стало во всей этой ситуации первой существенной зацепкой. К тому же Кэм располагал результатом лабораторного анализа. Не вся кровь на одежде маленькой балерины принадлежала ей. У Лайзы была кровь второй группы, а на ее блузке обнаружились также следы крови первой группы. Под ногтями у нее оказались частицы кожи, принадлежащей, очевидно, белому мужчине, и кроме того, микроскопические фрагменты хлопчатобумажной ткани черного цвета.
   Вместе с Бадом и Миком Рафферти прочесал всю западную часть Допперовского леса у того места, где Лайза бросилась к машине Клер. Там шериф и его помощники нашли следы крови и увидели поломанные ветки, свидетельствующие о борьбе и погоне. Событие было признано чрезвычайным, и мэр попросил держать его в курсе расследования.
   Кэму нужно было выкроить пару часов, чтобы не думать об этом самом расследовании, не напоминать себе о том, что обязательно надо еще раз съездить в больницу и постараться выудить новые сведения из мучительных воспоминаний Лайзы Макдональд, не читать протоколы новых лабораторных исследований и не писать рапорты. Он дал себе эти два часа.
   Клер снова работала. В мастерской горел свет, хотя еще только начало смеркаться. В последние дни он несколько раз проезжал мимо и видел ее склонившейся над скульптурой, но на этот раз повернул на дорожку, ведущую к ее дому.
   В мастерской была Элис.
   – Вот что, пройдись, а потом повернись. Когда ты двигаешься, работа идет лучше.
   – Я думала, что, когда позируют, надо стоять неподвижно, – Элис была польщена предложением Клер, но предпочла бы, чтобы подруга попросила ее прийти на сеанс не в форме официантки. – А не получится такая современная штуковина, глядя на которую никто не поймет, что это я?
   – Я буду знать, что это ты, – Клер терпеливо лепила и сглаживала глину. – Я хочу, чтобы скульптура получилась как бы текучей. Потом я отолью ее в бронзе.
   – Моя мама заказала отлить в бронзе наши с Люнет детские башмачки, – Элис обернулась и заулыбалась. – Привет, Кэм.
   – Хочешь обессмертить себя?
   – Похоже, что так.
   Клер отняла руки от глины, но тут же схватилась за начатую работу снова. Она боялась, что пальцы задрожат.
   – Я могу быть вам чем-нибудь полезна, шериф?
   «Сердится», – сделал он вывод.
   – Возможно. – Кэм взял ее руку, всю в глине, и потянул с места. – Пойдем-ка.
   – Куда ты меня тащишь? Я работаю.
   Клер отбивалась от него коричневой рукой, на которой застывала глиняная перчатка, а Элис широко раскрытыми глазами с любопытством смотрела на эту сцену.
   – Ну не будь такой злюкой, Худышка! – Кэм подтащил ее к кузову пикапа Бада. – Я привез тебе подарок.
   Там лежал ствол дерева с наплывом, еще более великолепный, чем она представляла себе по памяти.
   – О боже! – Кэм не успел ее подсадить. Клер мгновенно перелезла через бортик, оказалась в кузове и благоговейно погладила кору. – Превосходное дерево, – пробормотала она, уже представляя, как оно будет выглядеть в разрезе.
   – Уродство какое-то.
   Элис подошла и встала с другой стороны грузовика. Она была одновременно удивлена и разочарована.
   – Это метка природы, – горячо заспорила Клер. – Ее тайна и дар.
   Она рассмеялась, увидев выражение лица Элис.
   – Знаешь что? Через год или около того, когда с этим куском дерева можно будет работать, я сделаю тебе вазу.
   – Будет очень любезно с твоей стороны, – вежливо поблагодарила Элис, снова вызвав у Клер приступ смех.
   – Вот увидишь, что скажет Анжи, когда поглядит на это! – Клер, поглаживая дерево, бросила осторожный взгляд на Кэма. – Довольно некрасиво с твоей стороны было поступать так, Рафферти.
   – Чрезвычайные обстоятельства, Худышка. Чрезвычайные меры. Я решил, что, если притащу это, тебе придется заговорить со мной, и не прогадал, – Кэм протянул руки ладонями вверх. – Помочь тебе слезть?
   – Сама справлюсь.
   Когда Клер стала слезать с грузовика, он все-таки обнял ее за талию. Поставил на землю, повернул лицом к себе и подождал секунду.
   – У тебя на руках грязь.
   – Это глина.
   «Черт побери! Простое прикосновение не должно приводить меня в такое волнение!»
   – Лучше отойди, а то я испачкаю тебе всю рубашку.
   – Ты ее уже испачкала, – Кэм придвинулся ближе, обнюхивая ее, как лис обнюхивает свою лисичку. – Как у тебя дела?
   – Превосходно, – сердце Клер сильно колотилось рядом с его сердцем.
   – Пожалуй, я пойду, – Элис откашлялась. – Хочу сказать, я, пожалуй, побегу.
   – Нет! – Клер вывернулась из рук Кэма. – Я бы хотела еще часик поработать, если ты не очень устала.
   – Я не очень устала. Но в таком маленьком городе, как наш, опасно стоять на дороге у шерифа, – съехидничала Элис.
   – Разумная мысль, – сказал Кэм и взял Клер под руку. – Почему бы нам всем вместе не войти в дом и не поговорить?
   Она не могла решить, смеяться ей или ругаться, и в это время к дому, сигналя, подъехал автомобиль.
   – Привет! – из салона послышался мужской голос. – Здесь не сдают комнату с завтраком?
   – Блэйр! – Клер бегом бросилась по дорожке и широко раскрыла руки для объятий.
   Из машины действительно вышел ее брат. Он взглянул на ее кисти и поспешно отступил.
   – Не прикасайся ко мне!
   – Каким ветром тебя занесло?
   – Решил приехать посмотреть парад.
   Блэйр взял с заднего сиденья машины чехол с одеждой и обратил свой взор на шерифа.
   – Ты пришел в гости или арестовать мою сестру?
   Мысль поместить Клер под домашний арест показалась Кэму совсем недурной, но он лишь усмехнулся и протянул руку.
   – Ни то, ни другое. Просто привез кое-что, – Рафферти провел пальцем по лацкану пиджака Блэйра. – Отличный костюм.
   – Я допоздна был в редакции. Не хотел заезжать домой и тратить время на переодевание. Рад тебя видеть, Элис.
   – Я тоже, Блэйр, – она мысленно укорила себя за то, что покраснела, но ведь этим управлять нельзя. – Клер не говорила, что ты приедешь.
   – Она и сама не знала. Ну… – он потянул сестру за волосы. – Как твои дела?
   Клер взглянула на Кэма и потупилась.
   – Пожалуй, можно сказать, что за эти несколько недель много чего произошло. Кстати, здесь Анжи и Жан-Поль.
   – Анжи и Жан-Поль? – брови Блэйра поползли вверх. – В Эммитсборо?
   – Уже почти неделю, и я думаю, наш город начинает им нравиться. Послушай-ка, я, пожалуй, пойду приготовлю что-нибудь выпить.
   – Отличная мысль. А я это выпью.
   Кэм остановил старого друга, взяв за плечо.
   – Может быть, ты сначала поможешь мне выгрузить подарок?
   – Подарок? Конечно, – Блэйр поставил свою сумку около грузовика и заглянул в кузов. – Но это кусок дерева, правда, здоровенный.
   – Так точно.
   – Стало быть, здоровенный кусок дерева, – Блэйр мрачно посмотрел на приятеля. – На мне костюм из хлопка с шелком.
   Кэм ухмыльнулся, опустил бортик и прыгнул в кузов.
   – Не будь таким снобом, Кимболл.
   – Да иди ты! Вообще для чего эта штука? Я уже занозил руку.
   – Эта штука для того, чтобы задобрить Клер. Она на меня дуется.
   – Вот как?
   – Это подлинная трагедия. Ну-ка, держи крепче. Да держи же как следует! – рявкнул Кэм, когда Блэйр чуть не уронил «штуку» прямо ему на ногу. – Ну, значит, такая история. Тебя она может заинтересовать, – продолжил шериф, когда они тащили ствол в дальний угол двора.
   – Рафферти, интересные истории – это моя специальность, ты же знаешь.
   – Может, завтра зайдешь к нам в участок после парада?
   – О’кей. А что мне следует узнать сейчас?
   – У меня роман с твоей сестрой, – его глаза уперлись в удивленные глаза Блэйра.
   – Боже милостивый! Какой же реакции на это заявление ты ждешь от меня, Кэм?
   – Пожалуй, поздравления будут преждевременными. Давай-ка положим это здесь. – Кэм крякнул, и они наконец опустили дерево на землю. Блэйр тут же стал смахивать с костюма опилки. – Хочешь дать мне в зубы?
   – Как раз думаю, с какой руки это лучше сделать.
   – Прежде чем решишь, хочу тебе сказать нечто, что еще не успел сказать твоей сестре. Я люблю ее.
   Блэйр вздохнул и засунул руки в карманы.
   – Ну что же…
   – Я всегда говорил, что у тебя богатейший словарный запас.
   Журналист шутливо поклонился:
   – И когда все это, черт побери, началось?
   – Сам не знаю.
   Блэйр еще раз вздохнул – теперь демонстративно.
   – Может быть, мы все-таки зайдем в дом и выпьем?
   – Ты иди, – Кэм бросил взгляд на веранду. – А меня она еще не готова видеть. – Он двинулся было к грузовику, но Блэйр окликнул старого друга:
   – Кэм, она не Сара Хьюитт.
   Рафферти ответил спокойно, хотя готов был взорваться:
   – Я это прекрасно знаю, но спасибо, что напомнил.
   Но именно к Саре ему сейчас нужно было идти.
   В баре у Клайда было тише, чем обычно в пятницу вечером. Люди все еще не успокоились, да и с чего бы им успокаиваться? Утром жены потребовали, чтобы их мужья сразу после работы шли домой, невзирая на то, что это был конец недели. Если на женщин нападают прямо посреди шоссе, где гарантия, что преступник не придет по этому самому шоссе в город?
   Верны своим привычкам остались лишь несколько завсегдатаев. Подходя к стойке, Кэм смотрел на знакомые лица. Он отмечал не только тех, кто пришел, но и отсутствующих.
   – Малолюдно сегодня, – сказал он хозяину.
   Клайд нахмурился:
   – Ты пришел, чтобы сообщить мне это или чтобы выпить?
   – Дай мне пива.
   Лэс Глэдхилл навалился грудью на стойку и прислушивался к их разговору. Сэл Хэггерти сидел где обычно, в углу, потягивая виски, в ожидании, когда Рива Уильямсон закончит работу в кафе «У Марты». Сын Мэтта Доппера, приехавший на выходные домой из колледжа, пил пиво и думал, подняться ему сегодня к Саре Хьюитт или не стоит тратить деньги.
   Монеты в музыкальный автомат никто не бросал, и из второго зала отчетливо доносился стук бильярдных шаров.
   Кэм пил пиво, а Лэс стоял около него, словно в раздумье.
   – Дай-ка мне еще пивка, Клайд.
   – Пойдешь домой пешком? – небрежно спросил Рафферти.
   – Пиво мне нипочем.
   – Еще один штраф тебе тоже нипочем?
   – Тогда я, черт побери, пойду пешком. Просто безобразие, что человек не может спокойно выпить пива так, чтобы ему не мешали!
   – Тяжелый денек? – Кэм кивнул на повязку на правой руке Глэдхилла. – Где поранился?
   Лэс, ворча, повертел рукой из стороны в сторону. Он ожидал этого вопроса и заранее приготовил ответ.
   – Обжегся. И все этот чертов коллектор [31 - Технический элемент, чаще всего в системах отопления и водоснабжения, для удобного распределения теплоносителя или воды.]!
   Кэм почувствовал неловкость, но знал, что утром обязательно проверит, правдиво ли это объяснение.
   – Плохо дело.
   Лэс допил пиво и вздохнул:
   – Я ведь почему пью? Мы сегодня собирались играть в покер. И что вышло? Бруди его старуха никуда не отпускает после захода солнца. Сэл совсем спятил из-за этой плоскозадой Ривы. Сэм Поффенбергер теперь спит в гостиной своей бывшей жены, чтобы та не орала, что ее убьют, а он и не почешется. Джордж Хоуард мог бы сыграть за кого-нибудь из них, но он сторожит свой двор с собаками. Словом, эта история всех переполошила.
   – Так оно и есть.
   – А что говорит эта женщина в больнице? Она тебе что-нибудь рассказала, за что можно зацепиться?
   – Если я стану обсуждать свидетельские показания в баре, меня уволят, – Рафферти сделал еще глоток. – Мы проверяем самые разные версии, подчас неожиданные. Ты вот, например, не хочешь мне сказать, где был во вторник вечером между десятью тридцатью и одиннадцатью вечера?
   – Какого черта, Рафферти?!
   – Такая уж у меня работа, – Кэм приподнял кружку. – Иногда ее легче делать за кружкой пива, чем в кабинете.
   – Оскорблять приличных людей – это, по-твоему, работа?!
   – Это обычный вопрос, Лэс. Ты не первый, кому я его задаю, и не последний.
   – Мне это не нравится!
   Глэдхилл потянулся к миске с арахисом, которая стояла на стойке, и стал щелкать орехи здоровой рукой. Он явно хотел показать, что хотя и пьян, но не напуган.
   – Мне тоже. Но почему бы тебе просто не ответить?
   – Если это так уж важно, я был у Чарли Гриффитса. Чинил ему машину в гараже, – Глэдхилл через плечо посмотрел на Хэггерти. – Если это выплывет, Сэл будет недоволен.
   – Никто и не говорит, что это должно выплыть. Хотя мне придется справиться у Чарли.
   – Вот и займись этим. А теперь я хочу спокойно выпить.
   Кэм взял наполовину пустую кружку и пошел во второй зал.
   Сара играла в бильярд с долговязым плотником Дэви Ридером. Когда-то Дэви был в одной компании с Рафферти, Блэйром Кимболлом и другими настоящими парнями, но рано закрутил любовь с одной из сестер Лоренс и к двадцати двум годам уже успел жениться и развестись.
   Кэм знал, что сейчас Ридер является одним из постоянных клиентов Сары.
   – Привет, Дэви!
   – Привет!
   Плотник улыбнулся и направил третий шар в боковую лузу.
   – Сыграем на пиво? – предложил Кэм.
   – Прошлый раз, когда мы играли на пиво, ты налился им до ушей, а я чуть не умер от жажды, – Дэви засмеялся и отправил четвертый и пятый шары в противоположные лузы.
   – У тебя на уме другая игра, – Сара улыбнулась и нарочито соблазнительным жестом провела рукой вверх и вниз по кию.
   Дэви заморгал и промахнулся.
   – Твоя очередь, Сара.
   – Скучно без музыки, – Кэм вытащил из кармана несколько банкнот. – Может, ты наменяешь монет, Дэви, и поставишь нам какую-нибудь песню? И возьми-ка себе еще пива.
   – О'кей, – Ридер кивнул и вышел.
   – Ну… – Сара медленно наклонилась над столом, облизнула губы и сказала: – Приятно сознавать, что ты готов потратить пять долларов, чтобы остаться со мной наедине. Хочешь сыграть?
   – Я хочу задать тебе прямые вопросы, Сара, и получить на них прямые ответы.
   – О! От такого официального тона мне прямо жарко становится.
   – Брось это! – Кэм схватил ее за плечи и тряхнул. – Что ты, черт побери, имела в виду, когда на днях сказала, что я не знаю, что творится в Эммитсборо?
   Она провела пальцами по его рубашке на груди.
   – Тебя здесь долго не было, парень… Обстоятельства изменились. И люди тоже.
   – При чем тут мое отсутствие, Сара?
   Она пожала плечами и повернулась с явным намерением уйти. Рафферти потянул ее назад.
   Глаза Сары загорелись.
   – Давай, давай! Мне нравится, когда со мной так обращаются! Ты ведь помнишь?
   – Ты не случайно обмолвилась насчет Паркера. Что тебе известно о том, почему он уехал?
   Она прижалась к Кэму бедром.
   – Ты хочешь знать, что мне известно?
   – Отвечай, Сара! В городе происходит такое, что не должно происходить!
   – А что такое происходит? Ах, да! Твоего отчима забили до смерти. Твоя подружка сбила на шоссе женщину. Какое мне до этого дело?
   – Отвечай на вопрос, черт возьми! Почему Паркер уехал?
   – Наверное, потому, что ему осточертел этот город. Откуда я знаю?
   – Ты знаешь и настолько вышла из себя, что почти рассказала мне. Паркер часто ходил к тебе наверх? – Кэм схватил ее за волосы и не отпускал. – Двадцать долларов за раз?
   – А если и так? – она вертела головой, пытаясь освободиться. – Какое тебе дело до того, с кем я трахаюсь?
   – Он разговаривал с тобой после того, как сползал с тебя? Паркер тебе что-нибудь рассказывал? – Кэм все-таки отпустил ее.
   – Может быть, – Сара достала из кармана пачку сигарет и щелкнула зажигалкой. Руки у нее дрожали. – Таким, как я, мужчины много чего рассказывают… Вроде как доктору или священнику. – Она рассмеялась и стала пускать дым кольцами. – А что хочешь мне рассказать ты?
   – Значит, так. Паркер прожил в Эммитсборо почти шестьдесят лет, больше двадцати пяти был здесь шерифом, а потом моментально собрал вещи и уехал. Еще раз спрашиваю: почему?
   – Потому что его старухе захотелось переехать в Форт-Лодердейл.
   – Их нет в Форт-Лодердейле.
   – Паркер – это уже устаревшие новости, – Сара взяла кружку Кэма, которую он в самом начале разговора поставил на бильярдный стол, и жадно глотнула пива. – Разве у тебя нет других забот, Рафферти? Ведь убийство Биффа еще не раскрыто? Не так ли? Или ты хочешь спустить это дело на тормозах?
   – Что тебе известно? – яростным шепотом спросил Кэм. – Кто рассказывал тебе там, наверху, в постели, то, чего рассказывать не следовало?
   – Мне много чего известно, – Сара поставила кружку на стол. – Мне известно, у кого трудности с выплатой кредита, кто обманывает налоговую службу, и чьи жены не хотят заниматься любовью чаще одного раза в неделю. – Она жадно затянулась. – А еще я знаю, что ты раздражаешь людей, задавая им дурацкие вопросы, вместо того чтобы искать преступников.
   – Больше ты не хочешь мне ничего сказать?
   – Раньше я, наверное, сказала бы, – Сара взяла кий и игриво ткнула Рафферти в бок. – Раньше я многое бы для тебя сделала. Ты, видно, совсем запутался. Убийство, нападение, зарезанный теленок, и все это в течение нескольких недель… Может быть, нужно, чтобы кто-нибудь задал вопросы тебе?
   Он тяжело вздохнул:
   – Сара, пойми! Если ты знаешь то, что тебе знать не полагается, это опасно. Я твой лучший шанс, чтобы избежать неприятностей.
   – Я сама свой лучший шанс! – она вскинула голову. – Так было всегда. – Сара повернулась к шерифу спиной и снова наклонилась над столом, доставая шары из луз. Потом она бросила на Кэма взгляд через плечо. – Я слышала, что твоя мамочка тоже собирает вещи. Интересно знать, почему?
   После этого Сара Хьюитт аккуратно составила пирамиду, взяла кий и разбила шары.

   Клер перелистывала книги отца при свете ночника. Она делала это не в первый раз. В последние несколько ночей молодая женщина перечитывала их снова и снова, пытаясь уловить связь между тем, что там было написано, и поведением своего отца. Клер хотела понять хоть что-нибудь.
   В коробках, стоящих в мансарде, она нашла шесть книг, которые ее заинтересовали. Шесть книг, посвященных, как выразился Жан-Поль, пути левой руки. Полдюжины книг с загнутыми уголками страниц, превозносящих, даже воспевающих, откровения сатанизма.
   Больше всего Клер испугало то, что это не были дикие бредни темных, невежественных безумцев. Все складно, даже убедительно написано и опубликовано достаточно известными издательствами. Как художник, она воспринимала свободу слова так же, как возможность дышать: существовать без этого человек не мог. Тем не менее каждый раз, когда Клер открывала одну из этих книг, она чувствовала себя испачкавшейся. Читая, она страдала и все-таки продолжала читать. Наверное, так же страдал ее отец, читая тайком, испытывая стыд и горечь.
   «Он что-то искал», – думала Клер.
   Джек Кимболл был человеком широких взглядов, жаждущим новых знаний, всегда готовым подвергнуть сомнению существующие догмы. Возможно, интерес к обрядности сатанинских культов у него появился точно так, как возник интерес к политике, искусству, садоводству.
   Клер думала и курила. Потом она выпила тепловатой воды из-под крана, чтобы смочить раздраженное горло. Молодая женщина мечтала о том, чтобы ей удалось так же легко убедить свое сердце, как она только что убедила свой мозг.
   Отцу всегда нравилось новое, неизведанное. Он был готов принять вызов, и не раз делал это. Там, где другие отступали, Джек Кимболл шел вперед.
   «Бунтарь, – подумала Клер и слабо улыбнулась. – Он был полон решимости сломать те жесткие рамки, которыми пытались ограничить его родители».
   Воспитанный в строгих правилах католицизма, Джек Кимболл часто называл своих отца и мать святым семейством, как будто они представляли собой одно сакральное целое.
   Он рассказывал ей и Блэйру о том, как в отрочестве вставал на рассвете, чтобы успеть на утреннюю мессу еще до школы, и как засыпал во время службы, а мать будила его, толкая локтем. У него имелся неисчерпаемый запас историй, связанных с католичеством, порой веселых, порой страшноватых. Отец рассказывал, как обижены и разочарованы были его родители, когда он отказался стать священнослужителем. Он смеялся, описывая, как мать зажигала одну свечу за другой, моля Пресвятую Деву вмешаться и побудить ее сына понять свое предназначение, но в его смехе всегда звучала горечь.
   Клер слышала и другие рассказы – предназначенные не для ее ушей. О том, как его родители возненавидели друг друга, как они год за годом жили под одной крышей, делили одно ложе без любви. Но Церковь не допускала развода, а старшие Кимболлы смотрели на мир только ее глазами.
   – Лучше жить в страдании, чем в грехе, – часто вспоминал отец слова своих родителей и неизменно добавлял: – Какими же они были лицемерами!
   Ко времени своей женитьбы Джек Кимболл совершенно отошел от Церкви.
   «Отошел для того, – думала сейчас Клер, – чтобы десять лет спустя вернуться в ее лоно и стать почти таким же фанатичным последователем веры, как его родители».
   Еще через несколько лет он увлекся разведением роз, а потом пристрастился к выпивке.
   Почему?
   Найдется ли ответ на этот вопрос в книгах, разбросанных по ее постели?
   Клер не хотела верить худшему. Понимала, что не сможет принять это. Отец, которого она знала, был честолюбивым, обаятельным и добрым. Как мог человек, переживающий из-за больного куста роз, связаться с сектой, приносящей в жертву животных, проливающей их кровь?
   Это не укладывалось в голове.
   И все же, ведь был тот сон… Сон, который мучил ее с детства. Как часто, стоило Клер закрыть глаза, она видела своего отца, обнаженного, с остекленевшими глазами, танцующего вокруг вздымающего к небу языки пламени костра! И руки у него были в крови.
   «Это символично», – сказала сама себе молодая женщина и стала складывать книги.
   Ее психоаналитик был уверен в том, что она так и не примирилась со смертью отца. Сон, по мнению доктора, являлся напоминанием о страхе, горе, ужасе, связанными с его потерей.
   Клер выключила свет и долго лежала в темноте без сна. Она думала о том, что ночной кошмар начал преследовать ее задолго до смерти отца.

18

   В десять часов утра Эммитсборо был готов к празднику. Так как многие улицы перекрыли, гости, приехавшие в город, выходили из машин и шли пешком, но успели все.
   На тротуарах толпились люди: родители, пытавшиеся удержать в поле зрения убегавших детей, подростки, жаждавшие, чтобы их заметили другие подростки, старики, помнившие все такие увеселительные мероприятия за последние пятьдесят лет. На каждом углу продавали мороженое, хот-доги, прохладительные напитки и, конечно, воздушные шарики.
   Люди постарше, а также самые сообразительные поставили свои складные стулья вплотную к мостовой, а бутылки с водой положили на колени. Те жители Эммитсборо, которым посчастливилось иметь дома на главной улице или заранее договориться со знакомыми, сидели на скамейках под тентами. Они уже угощались и без умолку болтали о соседях и парадах прошлых лет.
   Во внутренних двориках и на лужайках около многих домов готовились к пикникам: расставляли столы, накрывали их цветными бумажными скатертями, шелестевшими на легком ветре, проверяли, как работает гриль. Пиво и дыни с вечера охлаждались рядом с замаринованными куриными крылышками.
   В школе Эммитсборо в этом году был новый руководитель оркестра – совсем молодой человек. Старожилы готовы были подвергнуть его критике – найдется за что! – и в то же время ни минуты не сомневались в том, что их музыканты окажутся самыми лучшими.
   Сплетни не стихали. Разговоры об убийстве Биффа Стоуки отошли на второе место, вытесненные обсуждением нападения на молодую женщину из Филадельфии. Для фермеров главным событием стало происшествие в хозяйстве у Мэтта Доппера.
   И все-таки это был праздник!
   Телестанция Хагерстауна прислала свою бригаду. Когда камера панорамировала по ожидающим начала парада, мужчины втягивали животы, а женщины поправляли прически.
   Их было двенадцать в этой толпе, стоящих под пестрыми флагами среди всеобщего веселья, но не разделяющих его. У них имелись свои собственные праздники и церемонии – тайные. Эти люди украдкой переглядывались в ожидании того, что им будет подан знак. Они были уверены: город принадлежит им, хотя и не знает этого.
   Черные повязки на их рукавах символизировали не уважение к павшим героям, а союз с князем тьмы. Их собственный праздник начнется днем здесь, среди блеска меди музыкальных инструментов и круговерти жезлов, и закончится ночью, не сегодня, но совсем скоро, в круге на поляне в глубине леса.
   На трибуну, где должны были находиться власти Эммитсборо и самые важные гости города, первой пришла Минни Атертон. Ей нравилось смотреть сверху на всех – друзей и недругов. Жена мэра заранее купила новое платье и пребывала в уверенности, что крупные лиловые ирисы на груди и боках сделали ее неотразимой. Волосы Минни были вымыты, уложены и так залиты лаком, что не шелохнулись бы и при торнадо, не говоря уж о легком ветерке. Прическа миссис Атертон походила на шлем и блестела так же, как этот атрибут военного убранства.
   Скоро рядом с ней появился муж, а затем пришли члены городского совета. Минни была довольна тем, как выглядел ее супруг. Она сама выбрала этот светло-желтый костюм. Джеймс начал было спорить по поводу предложенного ею красного галстука, но Минни в два счета убедила мужа, что на телеэкране это будет смотреться отлично, и он согласился. Как всегда, впрочем.
   Миссис Атертон считала себя идеальной женой политического деятеля. Она передавала супругу разговоры, которые слышала в салоне Бетти и в магазинах, сообщала, о чем говорят соседи, которых разделял забор, и продавцы с покупателями на благотворительных базарах. Частенько, выслушав жену, мистер Атертон восклицал, что она информирована лучше, чем ЦРУ, и теперь он может сделать важные выводы. Минни умела подводить мужа к таким выводам, и ей очень нравилось ощущение власти над его мыслями и действиями, а через него и над всеми жителями Эммитсборо.
   Этой женщине не нужна была аппаратура ЦРУ – подслушивающие устройства или скрытые камеры. У миссис Атертон был нюх на сплетни, как у гончей на кровь. И при этом Минни могла целый день жевать сочный кусочек, прежде чем его проглотить.
   В конце концов, это ее долг – долг жены мэра – знать все, что следовало знать супруге того, кто отвечает за город.
   Жадными от любопытства глазами Минни обвела шумную толпу.
   Вот Сью Энн Ридер – ей уже скоро рожать, а замужем всего четыре месяца. Надо думать, этот брак продлится не дольше ее первого супружества.
   Пегги Найт покупает трем своим мальчишкам воздушную кукурузу и сладкую вату. Наверняка у них испортятся зубы.
   Митци Хобейкер, придерживая на бедре младшего ребенка, целует мужа.
   «Какой неприличный поцелуй! – с отвращением подумала Минни. – И прямо на улице!»
   Почувствовав раздражение, она отвернулась, чтобы не видеть не только публичные поцелуи, но и детей тоже. Всех детей вообще. Вид детей всегда заставлял Минни ощущать внутри себя пустоту, даже тогда, когда она, как и сейчас, была объевшейся пирожками и булочками.
   Как это несправедливо – ужасно несправедливо! – что все эти бабы производят потомство, подобно кошкам, каждый год. Ее же лоно осталось бесплодным…
   Минни Атертон ненавидела их всех до единой.
   – Хочешь выпить что-нибудь холодного, пока не начнут, дорогая?
   Атертон положил руку на плечо жены. Минни слегка похлопала ее – большего знака супружеской привязанности показывать на людях не следует – и улыбнулась.
   – Не откажусь.
   «Джеймс меня любит, – думала она, глядя, как муж поспешил за лимонадом. – И кроме него, мне никто не нужен».
   Один из членов городского совета подал руку Глэдис Финч – она являлась президентом исторического общества Эммитсборо и должна была выступать с трибуны. Глэдис, конечно, первым делом обратилась к ней – жене мэра.
   – Отличный день сегодня! Помнишь, какой дождь лил в прошлом году?
   – Слишком тепло.
   Миссис Финч согласно кивнула, хотя и не разделяла это мнение. Ей было очень комфортно в легком голубом платье в белую полоску.
   – У нашего оркестра есть все шансы победить.
   – Несмотря ни на что… – Минни не одобряла затею нового руководителя музыкального коллектива разучить с оркестром и играть популярные мелодии вместо национального гимна. Она заметила чету Крэмптон и помахала им, как ей думалось, жестом королевы. – Люси неважно выглядит.
   – Новая диета, – сказала Глэдис, чем вызвала раздражение Минни – она должна была бы первой знать о том, что жена доктора на диете.
   – А вот и Сара Хьюитт! Ты только посмотри! – миссис Атертон поднесла руку в белой перчатке ко рту – не из-за негодования, а чтобы никто ничего не слышал. – На высоких каблуках и в юбке, едва прикрывающей задницу. И как это ее бедная мать не сгорит со стыда!
   – Мэри старалась, как могла.
   – Надо было стараться получше! Глянь-ка! Неужели это Блэйр Кимболл?
   – Да, именно он! Какой красавчик!
   – Думаю, Кимболл приехал из-за того, что у его сестры неприятности. Ну а это уж слишком! – возмущенно воскликнула миссис Атертон, не дав Глэдис вставить ни слова. – Привести сюда этих людей!
   – Каких людей? – миссис Финч вытянула шею и увидела Анжи и Жан-Поля, идущих вместе с Клер.
   – Да ну, Минни!
   – А я считаю такую ситуацию, как эта, ненормальной. Сейчас можешь говорить все, что угодно, Глэдис, но если бы одному из твоих сыновей взбрело в голову жениться на такой вот, ты запела бы по-другому. Я ведь помню, какой был скандал, когда сын Поффенбергеров после войны привез ту девицу из Вьетнама.
   – Их старшая дочка – отличная ученица, – сухо сказала Глэдис.
   – Уж наверняка ничего особенного. – Минни фыркнула и повернулась к мужу, снова появившемуся на трибуне: – Спасибо, Джеймс! Я как раз показывала Глэдис Блэйра Кимболла. Не правда ли, приятно, что он специально приехал на парад?
   – Конечно. Как вы себя сегодня чувствуете, Глэдис?
   – Лучше не бывает. Слышала, что в среду у вас будет большое совещание городского совета. Люди очень беспокоятся из-за того, что теперь за разрешение на вывоз мусора надо платить двадцать пять долларов. Фирма Сэма Поффенбергера наверняка поднимет расценки, а из-за этого повысятся налоги.
   – Мы постараемся найти выход из этого сложного положения, – Атертон снял очки, протер их и снова водрузил на нос. – Ну, пора начинать! И давайте не затягивать с речами, чтобы люди могли полюбоваться наконец парадом.
   Мэр подошел к микрофону, пощелкал по нему, чтобы проверить, как тот работает, и откашлялся. Из микрофона раздался пронзительный звук, вызвавший всеобщий смех, затем жители Эммитсборо и гости успокоились и приготовились слушать.
   Атертон говорил о доблести павших, о бедствиях войны, о славе господа и о славе их великой страны. Среди слушавших его были и те, кто про себя саркастически улыбался под шум приветственных возгласов и аплодисментов. Они мысленно славили своего господина и упивались мыслями о будущих жертвах. Скоро должна будет пролиться новая кровь.
   Эрни Баттс ни на что это не обращал внимания. Он достаточно наслушался мистера Атертона в школе. Вместо того чтобы внимать ему и сейчас, Эрни стал проталкиваться сквозь толпу. Он искал Клер.
   За ним наблюдали – пристально, неотрывно, как и все последние несколько дней. Таков был уговор. Мнение всех совпало – Баттс готов к посвящению.
   – Сначала пойдут младшие классы, – объясняла Клер своим друзьям. – Ты не представляешь, Анжи, какая сейчас у них суматоха! Малыши теряют свои перчатки, а некоторые жалуются на то, что их мутит.
   – Звучит увлекательно, – поморщилась Анжи.
   – Еще бы не увлекательно! – рассмеялась Клер и обняла подругу. – Все говорят, что наш школьный оркестр в этом году вполне может претендовать на первое место.
   – А как насчет девочек с жезлами? – спросил Жан-Поль.
   – Их будет множество, – уверил его Блэйр. – Целый рой красоток, вышагивающих, высоко поднимая ноги.
   – Вот как!
   – Клер чуть было не стала одной из них.
   – Блэйр, тебе что, жить надоело? – она показала брату кулак, но он сделал вид, что не понимает, чем вызвана такая реакция.
   – В самом деле? – Жан-Поль изучающе посмотрел на Клер. – Ты никогда нам об этом не рассказывала.
   – Это все потому, что, когда она тренировалась, запнулась о развязавшийся шнурок ботинка, и шлепнулась.
   – Шнурок мне развязала Бетти Меснер, – вздохнула Клер, вспоминая. – Ты не обращал на нее внимания, а расплачиваться за это пришлось мне.
   – C'est la vie [32 - Такова жизнь (фр.).]. Правда, Жан-Поль? – Блэйр усмехнулся. – Были денечки. Ба! Привет, Энни.
   Сумасшедшая Энни ликовала. День парада был ее самым любимым днем в году. Она любила его даже больше, чем Рождество или Пасху. Энни уже съела два пирожка и сладкую вату, поэтому руки у нее были лиловыми и липкими. Клер протянула ей бумажную салфетку.
   – Я тебя знаю, – сказала Энни брату молодой женщины.
   – Конечно. Я Блэйр Кимболл.
   – Я тебя знаю, – повторила сумасшедшая. – Ты раньше играл в бейсбол. Я часто ходила смотреть, как вы играете. И тебя я тоже знаю, – она повернулась к Клер.
   – Рада тебя видеть, Энни. Знаешь, у нас уже расцвели розы, – Клер вспомнила, что ее отец иногда дарил сумасшедшей цветок.
   – Розы я очень люблю, – она смотрела на Клер и видела в ее глазах и легкой улыбке черты Джека Кимболла. – Жаль, что ваш отец умер, – вежливо сказала Энни, как будто это произошло совсем недавно.
   – Благодарю за соболезнование.
   Энни улыбнулась, довольная тем, что не забыла, как надо правильно себя вести. Затем она взглянула на Анжи.
   – Вас я тоже знаю. Вы та черная женщина, которая живет у Клер.
   – Это моя подруга Анжи, а это ее муж, Жан-Поль. Они из Нью-Йорка.
   – Из Нью-Йорка? – сумасшедшая посмотрела на них с большим интересом. – А вы не знаете Клиффа Хакстейбла? Он тоже черный и тоже живет в Нью-Йорке. Я видела его по телевизору.
   – Нет, – губы Анжи скривились. – Мы с ним незнакомы.
   – Вы тоже можете увидеть его по телевизору. Он носит красивые пиджаки и рубашки. Я люблю красивые вещи, – Энни стала разглядывать золотое колье Анжи с застежкой в виде головы пантеры. – Где вы это нашли?
   – Нашла?.. – Анжи поднесла руку к своей шее. – Э… В Нью-Йорке.
   – А я нахожу красивые вещи везде, – Энни вытянула руку и забренчала браслетами.
   Чтобы избавить подругу от дальнейших расспросов, Клер стала восхищаться украшениями сумасшедшей.
   – Очень красивый, – заинтригованная, она провела пальцем по серебряному браслету, на котором было выгравировано «КАРЛИ».
   – Это мой любимый, – Энни расплылась в улыбке. – Смотри, здесь буквы – мое имя. Я ношу этот браслет все время.
   – Да-да, имя… – Клер наморщила лоб – она вспоминала, где и в связи с чем слышала его.
   – Внимание! – вернул их к происходящему Блэйр. – Скоро пойдет наш оркестр!
   – Я хочу посмотреть! – Энни стала проталкиваться через толпу поближе к мостовой, а у Клер этот разговор тут же вылетел из головы.
   Они смотрели на медленно движущийся караван украшенных цветами и флагами кабриолетов с откинутым верхом. Слышались громкие возгласы одобрения и приветствия. Толпа все время была в движении, люди менялись местами, вставали на цыпочки, сажали маленьких детей на плечи.
   Клер услышала первые звуки духовых инструментов и барабанов. Ее глаза увлажнились.
   Медь – трубы, тромбоны – сияла на солнце и слепила глаза. Флейты и кларнеты сверкали серебром. Сквозь звуки музыки можно было услышать цоканье каблуков по мостовой. Но лучше всего была, конечно, дробь барабанов.
   Жан-Поль зашелся в восторге, когда трио девушек в коротких блестящих юбочках виртуозно исполнило упражнение с белыми парадными ружьями.
   В оркестре и за ним стройными шеренгами шли исполненные сознания собственной значимости мальчики и девочки, полные надежд юноши и девушки. Они дефилировали перед своими ровесниками, родителями, дедушками и бабушками, учителями. Молодые были носителями жизненной энергии города. Пожилые смотрели на них и радовались этому.
   Анжи обняла мужа за талию. Отправляясь на это мероприятие, подруга Клер предполагала, что оно ей быстро наскучит и нисколько не тронет. Анжи Ле Бо ошиблась. К ее собственному удивлению, сердце в груди билось в ритме барабанной дроби, а когда Анжи смотрела, как проходят самые младшие девочки из отряда «Серебряная звезда», где некоторые были лишь чуть-чуть больше жезлов, которые малышки крутили в руках, у нее перехватило дыхание. В этот миг для мадам Ле Бо не имело значения, что она здесь чужая.
   «Клер была права, – подумала Анжи. – Хороший парад. И город хороший».
   Она повернулась, чтобы заговорить с подругой, и запнулась, увидев Эрни, стоящего за спиной Клер.
   Мальчишка поглаживал свою пентаграмму, и в его глазах было что-то такое, что вызвало у Анжи тревогу. Ей пришла в голову совершенно нелепая мысль, что Эрни сейчас улыбнется, и она увидит звериные клыки, а потом он вонзится ими в шею Клер.
   Анжи инстинктивно обняла подругу и потянула ее чуть-чуть вперед. Тут как раз появился оркестр школы Эммитсборо. Музыканты играли попурри из современных кинофильмов. Слушатели восторженно завопили.
   Эрни поднял глаза. Его взгляд нацелился на Анжи, и парень улыбнулся. Видны были только белые, ровные зубы, но у нее осталось ощущение, что это улыбка хищника.
   После парада шерифу Рафферти и обоим его помощникам пришлось заняться регулированием уличного движения. Больше всех старался Бад Хьюитт – он без остановки дул в полицейский свисток и подавал команды руками.
   Когда поток машин удалось развести и появилась надежда на то, что теперь все доедут, кому куда надо, Кэм покинул перекресток. Он сделал первый шаг на тротуаре и тут же услышал аплодисменты.
   – Отличная работа, командир! – Блэйр еще несколько раз демонстративно хлопнул в ладоши. – Знаешь, мне как-то трудно поверить, что парень, приковавший машину Паркера цепью к телефонной будке, и нынешний шериф Эммитсборо, это один и тот же человек.
   – А твои начальники в редакции знают, что ты как-то раз запустил скунса в раздевалку девчонкам и сам стоял снаружи с «Полароидом»?
   – Конечно. Я упомянул об этом в своей автобиографии. Не хочешь выпить чашечку кофе «У Марты»?
   – Давай рискнем и сделаем это у нас в конторе.
   Блэйр кивнул, и они двинулись к полицейскому участку. Кэм покосился на старого приятеля и спросил:
   – Клер что-нибудь говорила обо мне?
   – Нет, если не считать того, что моя сестра спросила, не сказал ли ты чего-нибудь о ней.
   – И что ты ей ответил?
   – Боже! Ну это уже вообще какой-то детский сад, Кэм!
   Рафферти открыл дверь, и они вошли. Через минуту шериф нажал на кнопку кофеварки. Блэйр с беспокойством наблюдал за его действиями.
   – Может быть, мне сначала лучше сделать укол против столбняка?
   – У нас нет микробов. Всех вывел Бад Хьюитт, – улыбнулся Кэм и достал две кружки.
   – Я слышал о Биффе, – Блэйр посмотрел другу в глаза. – Сложное дело…
   – Бифф Стоуки был редкостной скотиной, – Блэйр с легким недоумением поднял бровь, и Кэм пожал плечами. – Чтобы искать убийцу, вовсе не обязательно любить жертву. Это моя работа. Мать продала ферму…
   Рафферти никому не мог признаться в том, как сильно его задело это решение и какие сложные отношения у него были с матерью. Только если Блэйру Кимболлу.
   – Она уедет на юг, как только сделка будет завершена. Я заходил к ней на днях. Мама стояла в дверях и даже не предложила мне войти в этот чертов дом.
   – Прости ее, Кэм.
   – Знаешь, я уговаривал себя, что возвращаюсь сюда, в этот город, чтобы заботиться о ней. В этом была большая доля лжи, но не целиком же!
   – Если тебе здесь станет невмоготу, департамент полиции округа Колумбия немедленно переведет тебя обратно.
   – Я не могу вернуться, – Кэм взглянул на кофеварку. – Кофе готов. Хочешь немного химикатов? – Рафферти достал банку сухого молока.
   – Да, давай, – Блэйр подошел к доске объявлений, где фотографии объявленных в розыск висели вперемежку с сообщениями о заседаниях городского совета, но ничем там не заинтересовался. Он снова повернулся к Рафферти: – Расскажи мне об инциденте, который касается Клер, пожалуйста.
   – Потерпевшей, ее зовут Лайза Макдональд, чертовски повезло, что Худышка в тот момент как раз ехала по той дороге.
   Кэм протянул Блэйру кружку с кофе и сел за стол. Кимболл последовал его примеру. Кратко и четко, как это делают полицейские и журналисты, Рафферти изложил то, что знал.
   К концу его рассказа Кимболл выпил половину кофе, даже не поняв, каков на вкус этот напиток.
   – Боже правый! На Клер ведь тоже могли напасть! Если бы она сразу не усадила эту женщину в машину и не уехала, их обеих могли…
   – Я думал об этом и рад, что самой Клер такая мысль не пришла в голову. Знаешь, в нашем тихом городе теперь запирают двери на все засовы и вооружаются. Больше всего я сейчас боюсь, как бы какой-нибудь осел не застрелил соседа, если тот вдруг задумается, идти ему домой или еще постоять под деревом.
   – А эта Лайза не разглядела лицо нападавшего?
   – Она не может вспомнить.
   – Ты думаешь, это кто-то из местных?
   – Да.
   Он рассказал Блэйру все, что случилось в Эммитсборо после того, как несколько недель назад они с Бадом Хьюиттом увидели разрытую могилу на местном кладбище. Брат Клер встал и теперь уже сам налил себе кофе.
   – Подобные инциденты в городках вроде нашего Эммитсборо не происходят.
   – Не происходят, если что-то их не спровоцирует, – Кэм сделал пару глотков и поднял на Блэйра глаза. – Когда я служил в полиции в Вашингтоне, у нас был похожий случай с собаками. Три больших черных добермана. Их изувечили почти так же, как теленка Доппера. Мы, кстати, обнаружили около его фермы кое-что еще. Черные восковые свечи, пентаграммы, нарисованные на деревьях. И все в пределах круга в девять футов.
   – Сатанизм? – Блэйр было засмеялся, но Рафферти было явно не до смеха. – Но не у нас же, Кэм. Это уж слишком.
   Он сел на свое место и вопросительно посмотрел на друга.
   – А ты знаешь, что сатанисты используют в своих ритуалах землю из могил? Я специально поинтересовался. Еще лучше, если эта земля будет из могилы ребенка. На том кладбище больше ничего не тронули, но ведь кто-то забрал оттуда землю. Зачем?
   – Подростки баловались, – Блэйр сказал первое, что пришло в голову, но в нем уже проснулся инстинкт репортера.
   – Возможно. Но Биффа Стоуки забили до смерти не балующиеся подростки. И черного теленка зарезали не они. Кстати, у теленка было вырезано сердце, и тот, кто это сделал, унес его с собой.
   – О господи! – Блэйр отодвинул кружку в сторону. – Ты кому-нибудь рассказал о своей версии?
   – Нет. Собственно, никакой версии пока нет. Я просто размышляю вслух, – Кэм щелкнул пальцами. – Но я должен принять во внимание, что, по словам Лайзы Макдональд, тот, кто на нее напал, что-то распевал. Сначала она сказала, что он пел, но, когда я снова спросил об этом, Лайза поправилась и сказала, что этот человек именно распевал. Ей показалось, что это было похоже на латынь. Знаешь, Блэйр, наверное, в твоей газете есть люди, которые знают обо всем этом гораздо больше, чем то, что я могу выудить в местной библиотеке.
   – Думаю, да. Я постараюсь что-нибудь раскопать.
   Блэйр встал и начал шагать по кабинету, пытаясь унять возникшее беспокойство. Точь-в-точь, как его сестра.
   Если бы речь шла о любом другом городе, а не об Эммитсборо, он бы тотчас подхватил версию Кэма. Будучи политическим обозревателем крупной газеты, Кимболл знал, насколько широко распространились в стране разные религиозные и фанатические культы, особенно в больших городах и там, где были колледжи.
   – Ты считаешь, что какие-то молодые придурки попробовали, каков на вкус сатанизм, и зашли слишком далеко?
   – Я не могу этого утверждать. Безусловно, здесь бы не обошлось без наркотиков, но у нас сейчас подобные случаи наперечет. Когда мы учились в старших классах, такое происходило почаще.
   – Может быть, это какой-нибудь вероотступник? Человек, который спятил, начитавшись Кроули или наслушавшись группу «Черная суббота».
   – Чтобы сделать то, что сделали с Биффом, биту должен был взять не один человек, – Кэм вытащил из пачки сигарету и прикурил. – Я ни секунды не верю в то, что двое-трое подростков, просто слушая хеви метал и подпевая, спятили бы настолько, чтобы натворить такое. В книгах их называют любителями, непосвященными, но здесь уже было не любительство.
   – А я-то думал, что приехал домой на уик-энд спокойно отдохнуть.
   – Извини. Послушай, я буду тебе очень признателен, если ты ничего не расскажешь обо всем этом Клер.
   – Почему?
   – Формально твоя сестра моя единственная свидетельница по делу Лайзы Макдональд, и я не хочу влиять на ее показания. А в личном плане я не хочу, чтобы она испугалась.
   Блэйр задумчиво постучал пальцем по кружке с остатками кофе.
   – Сегодня утром она двадцать минут изучала во всех деталях тот кусок дерева, который ты ей подарил.
   Глаза Кэма засветились. Он улыбнулся.
   – Правда?
   – Подумать только, сколько денег я угрохал на цветы и конфеты, а то и на что-нибудь подороже, ухаживая за женщинами…
   – У тебя никогда не было моего обаяния, Кимболл. Может быть, замолвишь за меня словечко?
   – Тебе нужен посредник? Сие для меня новость.
   – Просто раньше для меня это не было так важно.
   Так и не придумав в ответ шутки, Блэйр встал.
   – Все действительно так серьезно?
   – Чрезвычайно, – Кэм потер рукой грудь там, где сердце. – Бог мой, тут это так чувствуется!
   – Знаешь, ее бывший муж совсем не понимал Клер. Он хотел, чтобы она вела светскую жизнь и занималась дизайном интерьеров.
   – Я его уже ненавижу. – Теперь Рафферти мог задать Блэйру вопрос, который не осмелился задать самой Клер: – Почему она за него вышла?
   – Потому что убедила себя, что влюблена и ей пора замуж. Выяснилось, правда, что сам Роберт не очень-то был заинтересован в семейной жизни, но он сумел убедить Клер в том, что в крахе этой самой жизни виновата она. Клер и это приняла за чистую монету. Она все еще не совсем пришла в себя…
   – Я так и понял, – кивнул Кэм и улыбнулся. – Хочешь спросить, честные ли у меня намерения?
   – Пошел ты к черту, Рафферти! – Блэйр поднял руку. – Только не говори, что предпочел бы сейчас не беседовать со мной, а оказаться в постели с моей сестрой.
   – Сейчас бы я предпочел просто сесть и спокойно поговорить с ней.
   Блэйр на секунду задумался.
   – Когда заканчивается твое дежурство?
   – В таком маленьком городке, как наш, оно не заканчивается никогда. В любой момент может понадобиться прогнать мальчишку со скейтом с главной улицы или разнять драку в парке, если сцепились игроки в шашки.
   – Старик Фогарти и Макграф все еще дерутся?
   – Каждую неделю.
   – От нас ты доберешься до парка быстро. Почему бы тебе не подвезти меня домой? А там, может быть, и жареный цыпленок подоспеет.
   – Прямо приглашение доброго самаритянина, – усмехнулся Кэм.

   Клер прислушалась к повторяющемуся звяканью металла о металл, и поняла, что Кэм промахнулся, бросая кольца.
   Она не сердилась на него. Вовсе нет. Просто сделала попытку немного отдалиться. В любой композиции должна быть какая-то перспектива. Она слишком быстро потеряла контроль над всем, что касалось отношений с Кэмом.
   Роберт всегда говорил, что в ссорах она прибегает к нечестным приемам, приводя нелогичные доводы, вспоминая старые обиды или замыкаясь в холодном молчании. Конечно, ей-то собственные доводы казались совершенно логичными, но…
   «Я опять принялась за старое», – подумала Клер, и яростно ткнула вилкой для жаркого в цыпленка.
   Роберт был частью ее прошлого, и, если она не прекратит вспоминать, что он говорил и что делал, снова окажется на кушетке у психоаналитика.
   Понимания этого недостаточно для того, чтобы она взяла себя в руки? Значит, ей уже ничего не поможет.
   Ей не понравилось, что Кэм сначала допрашивал ее, то есть был полицейским, а затем пытался оградить от всех проблем, то есть стал заботливым любовником. Она так ему и скажет. Попозже.
   Пока ей просто нужно было время, чтобы все обдумать. И как раз тут он появляется! Сначала с этим стволом дерева, который, как он прекрасно знал, ей очень понравился, а теперь вот с Блэйром! Такой красивый в отлично сидящих джинсах и рубашке с рукавами, закатанными на загорелых мускулистых руках…
   Клер еще раз яростно ткнула ни в чем не виноватого цыпленка, перевернула его и заставила себя не поднимать глаза, когда снова послышались крики, смех мужчин и звяканье металлических колец.
   – У него потрясающий зад, – ни с того ни с сего сказала Анжи и протянула Клер бокал вина, который только что наполнила.
   – Вот как? А я всегда восхищалась задницей Жан-Поля.
   – Нет, у Кэма лучше, хотя и у Жан-Поля неплохая, – Анжи принюхалась к шипящему цыпленку. – Ты ловко скрывала этот свой талант, дорогая.
   – Под крышей трудно готовить на гриле.
   – И это говорит женщина, которая держит под этой самой крышей сварочный аппарат! Так ты что, решила не отвечать ему взаимностью?
   – Ты сегодня делаешь массу ложных выводов, Анжи.
   – Неужели?
   – Я просто хочу подумать, – Клер оторвала взгляд от цыпленка и улыбнулась. – Послушай! Бедняга Бад вздыхает по Элис, а та строит глазки Блэйру…
   – На кого ты ставишь?
   – На Бада. Блэйр всегда будет в Эммитсборо только гостем.
   – А ты?
   Клер секунду помолчала, поливая соусом зарумянившегося цыпленка. Она вдыхала аромат белой сирени, доносившийся от большого куста, с цветков которого легкий ветерок срывал лепестки и разбрасывал, подобно снежинкам. Во внутреннем дворике чудесно чередовались блики света и тени. Звучали старые мелодии тех милых и счастливых лет, когда ей еще не приходилось принимать решения или задумываться о будущем. Тем не менее нужно было возвращаться к проблемам сегодняшнего дня.
   – Ты видела скульптуру, над которой я работала вчера вечером?
   – Та, из меди? Неоднозначная вещь… Она похожа на женщину, распростертую на алтаре, которую сейчас принесут в жертву.
   – Даже страшно становится, как легко мне здесь работается. Я просто ощущаю потребность выплеснуть все мысли, что есть у меня в голове. Я всегда считала, что создана для Нью-Йорка. – Клер исподлобья взглянула на подругу. – Теперь я в этом не уверена.
   – Из-за своей работы или из-за первоклассной задницы, о которой мы говорили?
   – Пожалуй, мне придется поразмыслить над этим вопросом.
   – Каков мерзавец! – к ним подошел Блэйр с банкой пива в руках. – Я уже устал оттого, что надо мной насмехается пара захолустных копов. Когда, наконец, обед?!
   – Как только вы, мужчины, вышелушите эту кукурузу.
   Все четверо поныли, но сделали, что было велено.
   Старый обеденный стол вытащили на террасу и поставили на него жареного цыпленка с кукурузой, картофельный салат, приготовленный Анжи, и французское вино. Атмосфера стала непринужденной, разговоры велись легкие, только о событиях сегодняшнего дня.
   Около камней, которыми был выложен бордюр, распустились ранние розы, а перед ними цвели петунии, посаженные Клер. В воздухе витал запах сирени и острого соуса. Бад сидел рядом с Элис и все время смешил ее, так что на Блэйра девушка почти не смотрела. День медленно перетекал в бесконечный золотистый вечер, какие бывают только весной.
   Кэм при первой же возможности проскользнул на кухню, куда Клер незадолго до этого унесла грязные тарелки.
   – Отличный цыпленок, Худышка.
   – Благодарю.
   Она не повернулась от холодильника, где сейчас расставляла блюда с оставшейся едой. Рафферти взял ее за плечи и потянул на себя.
   – Не скажу, что мне не нравится твоя спина, но я все-таки предпочитаю смотреть тебе в глаза, когда мы разговариваем.
   – Мне нужно убрать все это. Картофельный салат быстро киснет.
   – Ты ужасно хорошенькая в роли домашней хозяйки. Подожди…
   Он закрыл холодильник и повернул Клер к себе.
   – Послушай, Кэм, у меня гости.
   – Твои гости прекрасно развлекаются сами.
   Тут Жан-Поль издал победный клич, за которым последовал жаркий, но веселый спор.
   – Слышишь?
   – Ты поймал меня в прямом и переносном смысле слова, Рафферти.
   – Очень на это надеюсь. Я готов извиниться, если ты мне хотя бы объяснишь, в чем я провинился.
   – Ни в чем, – Клер провела рукой по волосам, заправляя пряди за уши. – Абсолютно ни в чем.
   – Ну не отталкивай меня, Худышка.
   – Я просто не хочу с тобой спорить.
   – Ладно, – Кэм наклонился, но Клер толкнула его рукой в грудь, прежде чем он успел поцеловать ее.
   – Это не ответ.
   – Мне он показался чертовски правильным, – Рафферти изо всех сил старался справиться со своим желанием, вступившим в конфликт с самолюбием. – А каков твой ответ?
   – Сначала ты вел себя как полицейский, – она засунула большие пальцы в карманы. – Допрашивал меня, писал протоколы, заставил сдать этот дурацкий анализ крови. Затем повернулся на сто восемьдесят градусов и стал заботливым другом, держал меня за руку, принес чай.
   – Полагаю, тут у нас с тобой действительно будет проблема. На самом деле я и полицейский, и твой друг, – Кэм приподнял ее подбородок и посмотрел прямо в глаза. – И намереваюсь остаться и тем, и другим.
   Вместе с волнующей дрожью Клер опять почувствовала раздражение.
   – Это уже следующий вопрос. А что касается твоих намерений… Мне кажется, что пока наши отношения развивались так, как хотелось тебе. Отойди-ка.
   Рафферти послушно отодвинулся. Во всяком случае, теперь Клер с ним разговаривает, а он-то думал, что эта женщина просто объявила ему бойкот.
   – В данном пункте мне придется признать себя виновным. Я хотел уложить тебя в постель, и я это сделал. А еще я хотел, чтобы ты захотела меня. Так и получилось.
   Клер не стала оспаривать очевидное.
   – Ну а теперь веди себя разумно.
   Кэм улыбнулся, кончиками пальцев растрепав ей челку.
   – Я думаю, не случится ничего страшного, если мы сделаем еще одну попытку. Если я не заполучу тебя в самое ближайшее время, то сойду с ума.
   Клер стала рыться в ящиках стола в поисках сигарет.
   – Мне не нравится, когда меня сбивают с ног. Это выводит меня из равновесия.
   – Как это? А мне казалось, совсем наоборот.
   Она взглянула на Рафферти и увидела в его глазах какое-то новое выражение. Руки Клер застыли, а к горлу подкатил комок.
   – Не говори ничего, – только и смогла сказать она. – Не говори. Я не готова это услышать.
   Он покачался на каблуках, словно проверял и свое чувство равновесия.
   – Если из-за того, что я скажу, как я к тебе отношусь, ты готова выскочить за дверь, я подожду.
   Клер не отстранилась, когда Кэм приблизился к ней, взял за руку и притянул к себе. Вздохнув, она позволила себя обнять, прижалась щекой к его щеке и закрыла глаза.
   – Так гораздо лучше, – прошептал Рафферти.
   – Да.
   – Послушай, помнишь эту песню?
   С веранды доносилась медленная танцевальная мелодия десятилетней давности.
   – Скоро лето… – Он качнулся с ней в танце, и обоим почему-то вспомнился тот вечер, когда они впервые занимались любовью прямо здесь, на кухне. – Я скучаю по тебе, Худышка.
   – Я тоже.
   Подчиняясь движениям Кэма, Клер обвила руками его шею. Он легко ущипнул ее за мочку уха, и она вздрогнула от этого прикосновения.
   «Наверное, все может быть просто, – подумала она. – Если только я позволю этому случиться».
   – Я слышала, что вчера вечером ты играл в бильярд с Сарой Хьюитт, и представила себе, каково будет, если я выколю ей глаза обрезками металла от остова моей скульптуры.
   С удивлением подняв брови, Рафферти отступил, чтобы получше рассмотреть выражение ее лица.
   – Ты опасная женщина с ужасным воображением.
   Клер улыбнулась:
   – Вот именно. А еще я представила себе, как использую эти обрезки на тебе. Там была другая анатомия… Тебе бы это не понравилось.
   Кэм притворно нахмурился:
   – Ты знаешь, что полагается за угрозу полицейскому?
   – Нет.
   – Поедем ко мне. Я тебе расскажу. И покажу.

19

   Над постелью струился яркий лунный свет. Холодный, серебристый, он словно окутывал их разгоряченные тела.
   Они не бросились сразу в объятия друг друга, а сначала стали танцевать на веранде. Кэму нравилось, как Клер поднимается на цыпочки, чтобы их глаза и губы оказались вровень. Нравилось, как она скользила рядом с ним и улыбалась или смеялась, когда он кружил ее в танце, то отталкивая, то притягивая, как бы дразня и обещая.
   Крепко обнявшись, они перешли с веранды в спальню, а музыку выключать не стали.
   Они медленно раздевались, обменивались долгими поцелуями и нежными прикосновениями. Куда торопиться, если впереди целая ночь? На фоне музыки теперь звучали их вздохи и шепот.
   Их любовь стала продолжением танца.
   Ритм, то ровный, то волнообразный.
   Шаг вперед, шаг назад.
   Резкий, чувственный темп.
   Поворот.
   Дразнящие соединения и разъединения тел.
   Замирание.
   Переплетение рук.
   Последние вздохи.
   Теперь, когда все закончилось, Клер прислушивалась к музыке, звенящей в воздухе и в ее крови.
   – Давно бы следовало начать тебе угрожать…
   – Вот именно.
   – Мне было страшно.
   – Я знаю. Мне тоже.
   Клер приподнялась, чтобы взглянуть на него. Кровать слегка скрипнула, а простыни зашуршали. Это тоже можно было считать музыкой. Она улыбнулась.
   – Сейчас я чувствую себя намного лучше.
   – Да? – Кэм притянул ее за волосы к себе и поцеловал. – Я тоже.
   – Мне нравится твое лицо, – сузив глаза, Клер кончиком пальца обвела линию его подбородка, скул, носа и рта. – Я хочу вылепить тебя.
   Рафферти рассмеялся и легонько куснул ее за палец.
   – Я говорю серьезно. У тебя хорошее лицо. Прекрасно очерченное. Ну так как?
   Несколько смущенный, Кэм пожал плечами:
   – Я не знаю.
   – И твои руки, – сказала Клер скорее самой себе, поворачивая и изучая его ладони и пальцы. – Никакого изящества, – задумчиво произнесла она. – Сплошная сила и деловитость.
   – Тебе виднее.
   Она прыснула и покачала головой:
   – Я говорю как художник, деревенщина! Кстати, и тело у тебя прекрасное. Стройные бедра, широкие плечи, гармоничная грудная клетка, плоский живот, великолепные ляжки и икры.
   Смущение обладателя всего этого великолепия усилилось.
   – Ну перестань же, Клер!
   – А я ведь думала просить тебя позировать мне обнаженным еще до того, как мы стали так… близко знакомы.
   – Обнаженным? – готовый рассмеяться, Кэм притянул ее к себе. Но смеха не получилось, он понял, что Клер говорит серьезно. – Ни за что не соглашусь позировать голым.
   – Обнаженным, – поправила она. – Голые бывают в постели и под душем, а в искусстве – обнаженные.
   – Я не собираюсь позировать ни голым, ни обнаженным.
   – Почему же нет? – воодушевившись этой мыслью, Клер вскочила на него.
   «О, да! – мелькнула у нее мысль. – Живот действительно великолепный».
   – Я ведь уже видела тебя обнаженным, с разных ракурсов. Нагота совершенно безлична.
   – Нагота совершенно неприкрыта.
   – Ты бы отлично выглядел в меди, Кэм.
   – Не соглашусь даже ради тебя.
   Клер улыбнулась:
   – Ну и не надо! Я сделаю наброски по памяти. Может быть, мне сразу и измерить… – она просунула руку под простыни.
   – Ну перестань же!
   Клер зашлась в смехе.
   – Кто бы подумал, что Кэмерон Рафферти, этот хулиган, ставший шерифом, окажется таким стеснительным.
   – Я не стеснительный. Просто осторожный.
   – А не пошел бы ты в задницу?
   – Ну что же… Давай обсудим.
   Клер расхохоталась и стала устраиваться поудобнее, подкладывая под голову подушку. И откуда только бралась энергия? Еще десять минут назад казалось, что она не сможет пошевелиться. Теперь же ей хотелось… ну, пожалуй, танцевать.
   – Если уж совсем не хочешь позировать мне обнаженным, наденешь набедренную повязку. Кстати, можешь приколоть к ней свою звезду шерифа. Тогда я назову скульптуру «Власть закона».
   – Я сейчас тебе наподдам.
   Она повернулась и строго посмотрела на Кэма.
   – Должна тебе сказать, что там, где дело касается моей работы, я могу быть очень настойчивой. Однажды я две недели ходила за старьевщицей только для того, чтобы нарисовать ее руки. Чему ты улыбаешься?
   – Ты хорошенькая.
   – Ты пытаешься сменить тему.
   – Да. Но ты действительно хорошенькая. У тебя такие симпатичные веснушки на носу. Почти такого же цвета, как глаза.
   – О’кей. Можешь, если хочешь, лепить меня, но сначала я сделаю твой портрет.
   Он бросил ей в лицо подушку. Клер спокойно взяла ее и подложила под голову.
   – Знаешь, если бы мы были в Нью-Йорке, я бы заставила тебя сейчас одеться, и мы бы отправились куда-нибудь. В клуб, например, – она закрыла глаза и улыбнулась. – Громкая музыка, толчея, чересчур дорогая выпивка и не слишком любезные официантки.
   Кэм взял ее руку и стал перебирать пальцы.
   – Ты скучаешь по всему этому?
   – Хм-м-м… – Клер пожала плечами. – Я и не задумывалась… Конечно, жаль, что поблизости нет французской булочной, но у нас на рынке продают очень вкусные пирожки.
   Теперь он нахмурился, перестал перебирать ее пальцы и стал внимательно их рассматривать. Пальцы были длинные, тонкие и в то же время сильные. Как она сама.
   – Где ты там живешь?
   – У меня студия в Сохо.
   Студия в Сохо. Вполне в ее стиле.
   – А ты бывал в Нью-Йорке?
   – Пару раз.
   Кэм перевел взгляд с ее рук на лицо. Клер совершенно расслабилась – глаза были закрыты, а губы, наоборот, приоткрыты, щеки слегка порозовели после любовных утех. Она не стала прикрываться простыней, как это сделала бы другая женщина, а лежала поверх нее, не стесняясь наготы. Кэм провел рукой по ее груди, затем по ребрам. Он сделал это скорее для того, чтобы еще раз убедиться, что Клер рядом, нежели для того, чтобы возбудить ее.
   – Тебе понравилось?
   – Понравилось что?
   Она снова улыбнулась:
   – Нью-Йорк.
   – Неплохо. Похоже на день в переполненном и сверхдорогом парке аттракционов.
   Это определение вызвало у нее улыбку.
   – И совсем не похоже на ежегодный парад в Эммитсборо?
   – Да. Совсем не похоже. Как занятно все оборачивается… Я имею в виду то, что ты и я вернулись сюда, – он стал гладить ее по щеке. – Я не хочу, чтобы ты возвращалась в Нью-Йорк. – Клер открыла глаза, и в них мелькнула настороженность. – Только не говори, что я слишком спешу, потому что, боюсь, от этого зависит моя жизнь.
   – Я и не собиралась это говорить. Я вообще не знаю, что сказать.
   – Я не хочу терять тебя, а если ты вернешься в Нью-Йорк, то не смогу поехать к тебе. Я не буду там служить в полиции.
   – Ты служишь здесь.
   – Да, – Кэм сел и потянулся за сигаретой.
   «Она не согласится на ультиматум и не захочет довольствоваться полуправдой, – подумал он. – Да и почему Клер должна это делать?»
   Рафферти был готов рассказать ей все.
   – Я служу в симпатичном спокойном маленьком городке. По крайней мере, раньше Эммитсборо был таким, и здесь никогда ничего не случалось, – Кэм прикурил. – Мне подходили такие обстоятельства. Я вернулся сюда потому, что не мог оставаться полицейским в мегаполисе. Я больше не мог быть уверен в себе, если бы мне снова пришлось с кем-нибудь вместе выйти в ночь.
   – Выйти в ночь?
   – Я имею в виду работу с напарником, – пояснил Рафферти. – Я больше не был уверен в том, что смогу его подстраховать.
   – Почему? – Клер накрыла его руку своей.
   – У меня был напарник. Мы работали вместе больше трех лет. Он был хороший полицейский. И хороший друг.
   – Был? – она поднесла ладонь Кэма к своим губам. – Что с ним случилось?
   – Я сплоховал, и он погиб.
   – Это слишком простое объяснение, – внезапно ощутив, что замерзла, Клер взяла его рубашку и накинула на себя. Она прекрасно знала, каково это – чувствовать скрытую вину, сжиться с ней, прятать ее внутри подобно тому, как скупец прячет от людей свои сокровища. – Можешь мне рассказать?
   – Да, расскажу.
   На мгновение Кэм замолчал, но потом собрался с силами:
   – Мы патрулировали свой район и получили вызов…
   У него в ушах, словно наяву, раздалось хрипение рации, а потом добродушная ругань Джейка и его слова: «Похоже, это по нашу душу».
   – Какой-то придурок затеял неприцельную стрельбу по припаркованным у тротуара автомобилям и окнам квартир. Мы находились всего в паре кварталов от этого места, поэтому и приняли вызов. Когда мы добрались туда, парень уже успел схватить какую-то женщину из числа прохожих и приставить ей к шее револьвер сорок пятого калибра. Она кричала…
   Рафферти замолчал и несколько раз быстро затянулся. Вместо мерцания луны он сейчас видел яркий солнечный свет, дымку августовской жары. Яркую блузку на женщине, дикие глаза преступника, осколки стекла и другой мусор на асфальте…
   – Этот отморозок наглотался психостимуляторов и совершенно спятил. Он втащил ее в какое-то пустое здание, предназначенное на слом. Мы запросили подкрепление и вошли туда. Обратно Джейк не вышел.
   – О, Кэм…
   – Тот парень тащил женщину вверх по лестнице. Она потеряла туфлю, – тихо продолжал свой рассказ Рафферти. – Странные вещи запоминаются… Она потеряла туфлю и шлепала по ступеням босой ногой…
   Клер смотрела Кэму прямо в глаза, полные надежды и мольбы.
   – Женщина больше не кричала, только судорожно всхлипывала. Кричал этот придурок: «Я есть истинный путь и свет! Я есть спасение!» Мы поднялись на первую лестничную площадку… Это случилось на втором этаже. Лестница там была деревянная, и прогнившая ступенька провалилась. Я упал. Джейк был на три ступеньки выше. Три ступеньки… Подонок выстрелил в женщину. Я еще только встал на четвереньки, а он уже выстрелил в нее. Она обмякла, как тряпичная кукла, и еще до того, как женщина упала, тот послал три пули в Джейка. Он погиб из-за меня.
   Клер судорожно прижала голову Рафферти к своей груди.
   – Он погиб из-за меня, – повторил Кэм. – Я опоздал… Всего на две секунды. Я уже вставал, а Джейк в это время упал… Если бы я не оказался на три ступеньки сзади, он остался бы жив.
   – Нельзя знать наверняка.
   – Можно и нужно. Он был моим напарником и погиб, потому что я не смог подстраховать его.
   – Он погиб потому, что его и ту ни в чем не виноватую женщину убил наркоман, – Клер прижалась к нему всем телом. – Возможно… Если бы ступенька не прогнила, если бы твой напарник, а не ты, тогда упал, если бы тот псих оказался в другой части города, тогда, возможно, ничего бы этого не случилось. Ты не мог ничего здесь изменить.
   – Я сотни, тысячи раз прокручивал все это в голове, – Кэм прижался губами к ее шее, успокаиваясь от ощущения вкуса и аромата ее кожи. – И всегда опаздывал… После смерти Джейка я запил. – Он снова отстранился от Клер, так как хотел, чтобы она смотрела на него. – Сильно запил. И продолжал бы пить, если бы это хоть сколько-нибудь помогало. Я сдал свой значок и оружие в управление штата и вернулся сюда, потому что рассудил, что здесь мне не придется делать ничего другого, кроме как выписывать квитанции о штрафе и разнимать драки в баре.
   – Ну не только… – она взяла руки Рафферти в свои и слегка сжала. – Твое место здесь, Кэм, и это не зависит от причины, по которой ты вернулся. Правда! – Утешая, Клер прижала его пальцы к своим губам. – Я знаю, как это страшно – потерять близкого человека и постоянно думать, можно ли было предотвратить несчастье. Мне бы хотелось успокоить тебя, сказав, что все пройдет, но я сама не уверена в этом. Единственное, что знаю, это то, что ты должен простить себя и продолжать жить.
   – Может быть, я уже начал это делать. Может быть… Но в последние несколько недель, когда в нашем городе стали происходить все эти происшествия, я задумался, гожусь ли для того, чтобы заниматься тем, чем занимаюсь. Нет, не так… Скорее я задумался, смогу ли справиться со всем этим.
   Она улыбнулась, пытаясь ободрить Кэма.
   – Допрашивая меня, ты вел себя как настоящий полицейский.
   – Я не хотел быть грубым.
   – Ты и не был. Скорее, оказался чрезмерно дотошным, – Клер взлохматила его волосы.
   «Да, – подумала молодая женщина. – У него удивительное лицо».
   – Я помню, Рафферти, как лет пятнадцать назад ты расхаживал по Эммитсборо с дубинкой размером с секвойю. Все боялись с тобой связываться. А еще я помню, как ты катал сумасшедшую Энни на своем мотоцикле. Ты разговаривал с ней. Был к ней добр. Это казалось чертовски необычным сочетанием недостатков и достоинств. Теперь у тебя остались одни достоинства. Ты поставил их на службу Эммитсборо, и, что бы плохое тут ни происходило, никто лучше тебя с этим не справится.
   Кэм погладил ее руку.
   – Ты хорошо на меня действуешь.
   – Да, – она улыбнулась и поцеловала Рафферти. – Так и есть. – За первым поцелуем последовал второй. – Наверное, я тебя люблю.
   – Подожди-ка! – он крепче сжал ее руки и притянул к себе. – Повтори еще раз.
   – Наверное…
   – Нет, это слово повторять не нужно.
   Клер взглянула на него, увидела, что хотела, и вздохнула.
   – О’кей. Я тебя люблю.
   – Это здорово, – губы Кэма расплылись в счастливой улыбке. – Действительно, здорово, Худышка. Я тебя тоже люблю.
   Клер взяла лицо Рафферти в свои ладони и отодвинулась, чтобы лучше видеть его глаза.
   – Я знаю. Мне хочется верить, что у нас с тобой есть шанс, Кэм.
   – Больше, чем просто шанс, – он потянул Клер к своему плечу. Она стала прилаживаться поудобнее, и это было волшебное ощущение. – Я теперь думаю, что некоторые события нашей жизни происходят потому, что они не могли не произойти. Десять лет спустя мы оказались там, где начинали. Ты вернулась сюда потому, что посчитала необходимым найти ответ на некоторые вопросы, а я оставил большой город потому, что у меня таких вопросов без ответов уже не было.
   Клер закрыла глаза и улыбнулась.
   – Причины не так важны, как результат.
   – Я тоже так считаю.
   – Но я все-таки думаю, что в одном ты не прав, Кэм. Ты не оставил что-то, а вернулся к чему-то. Ты не убегал… – Она резко вскинулась. – Боже мой!
   – В чем дело? – он сразу напрягся.
   – Убегать из дома… Девочка, которую ты разыскивал, когда я только приехала сюда. Беглянка из…
   – Харрисбурга?
   – Да, из Харрисбурга. Как ее звали?
   – Джеймисон. Карли Джеймисон. А что?
   – О господи! – Клер снова откинулась на подушки и закрыла глаза. Это не могло быть простым совпадением. – Как пишется ее имя?
   – К-а-р-л-и. Клер, в чем дело?
   – Сумасшедшая Энни. Мы видели ее утром на параде. Энни показывала нам свои украшения. На ней был браслет, серебряный браслет с выгравированным именем «Карли». А я все не могла понять, почему меня что-то беспокоит…
   Кэм бросил взгляд на часы. Было начало второго ночи.
   – Завтра утром я первым делом поговорю с Энни.
   – Разреши мне пойти с тобой! Я вовсе не хочу вмешиваться, – быстро добавила Клер. – Просто думаю, вдруг я смогу помочь. Энни сказала, что это ее любимый браслет, так как на нем написано ее имя. Она ведь не умеет читать… Если ты дашь мне час, я смогу сделать ей другой браслет и уговорить поменяться.
   – Хорошо. Хочется надеяться, что Энни нашла его на развилке пятнадцатого шоссе и что девушка уронила эту побрякушку, голосуя у обочины.
   – Возможно, так и случилось, – Клер вдруг снова стало зябко. – Подростки ведь беззаботны… Наверное, она и не заметила пропажу, пока не оказалась на полпути к Флориде.
   – Да.
   И все-таки что-то мешало шерифу Рафферти поверить в такое предположение.

   – Новый браслет вовсе не должен быть твоим лучшим произведением, – Кэм торопил ее.
   – Каждая вещь, которую я делаю, должна быть моим лучшим произведением, – Клер аккуратно скрепляла звенья браслета.
   Она была довольна дизайном – узкая серебряная лента, переходящая в овал. Выгравировать имя Энни нужно будет крупно, рельефно. Если бы еще Кэм перестал отвлекать ее и постоянно подгонять!
   Рафферти мерил шагами мастерскую, перекладывая с места на место инструменты.
   – Я хочу добраться до ее трейлера, пока Энни не отправилась куда-нибудь на весь день.
   – Хорошо, хорошо.
   Если она будет тратить время на отделку замка браслета, Кэм начнет беситься, это ясно. Клер внимательно посмотрела на вещицу и решила, что пусть бесится. Из ее рук может выйти только безупречное изделие.
   – Не трогай, пожалуйста, мои циркули.
   – Что здесь происходит? – на пороге стоял изумленный Блэйр в одних трусах.
   Лицо у него было отекшее. Наверное, вчера, когда они уехали, компания славно повеселилась.
   – Клер делает браслет.
   – Делает браслет? – Блэйр изо всех сил постарался обойтись без мимики. Когда он хмурился, голова болела сильнее. – Сейчас семь часов утра. Воскресного утра, между прочим.
   Кэм взглянул на часы.
   – Уже десять минут восьмого.
   – О, ну тогда… – Блэйр развел руками, но тут же пожалел об этом широком жесте.
   – Я выполняю просьбу шерифа города, – объяснила Клер брату и взяла нужные гравировальные инструменты.
   – Шерифу города понадобился браслет?
   – Да. Если ты и дальше собираешься стоять здесь, почему бы тебе не сварить нам кофе?
   – У нас нет на это времени, – нетерпеливо дернулся Кэм.
   – Мы можем захватить кофе с собой.
   – Я куплю тебе галлон кофе, когда мы закончим все дела.
   – Тебе кофе нужен сейчас, – сказала она, чем-то звякая. – Ты уже на пределе.
   – Я уже не просто на пределе! Скоро совсем свихнусь.
   – Вот видишь!
   – Послушайте, – начал было Блэйр и тут же сжал голову обеими руками. – Вы тут разбирайтесь между собой, а я пойду посплю. Если, конечно, дойду…
   На страдальца ни сестра, ни друг даже не обернулись.
   – Сколько еще времени тебе нужно?
   – Пару минут, – острый наконечник врезался в серебро. – Если бы у меня было больше времени, я могла бы…
   – Клер, вещица блестит. Энни она понравится.
   – Я художник, – сказала Клер, выводя последние аккуратные завитушки. – Моя работа – это моя душа.
   – О боже!
   Она закусила губу, чтобы не рассмеяться и, отложив инструмент, взяла кусок замши, чтобы отполировать браслет.
   – Вот так. Немного примитивно, но изящно.
   – Вынимай побыстрее свою душу из тисков, и пойдем.
   Вместо этого она взяла в руку напильник.
   – Еще пять минут. А потом мне надо будет отполировать замочек.
   – Сделаешь все в машине, – Кэм сам развинтил тиски.
   – Напомни, чтобы я не забыла, как ты был пренебрежителен к процессу творчества, – Клер говорила это уже на бегу. – Возьмем мою машину. Это будет менее официально, больше похоже на приезд в гости.
   – Хорошо, но поведу я.
   – Да пожалуйста! Ключи в замке, – она села на пассажирское сиденье, взяла браслет и напильник.
   – И что ты сделаешь, когда получишь от Энни тот браслет?
   Кэм рванул с места так, что она чуть не уронила свое творение.
   – Надеюсь, она вспомнит, где нашла его. Тогда позвоню Джеймисонам. Им придется приехать, чтобы опознать вещицу.
   – Для них это будет такой удар… Они ведь до сих пор не знают, где их дочь и что с ней.
   «И жива ли она», – подумал Кэм.
   Трейлер Энни стоял на краю городка, на маленьком заросшем участке земли, известном как Грязный кряж. Никто не знал, откуда взялось это название, так как слой почвы здесь был такой тонкий, а камней так много, что никакой грязи никто не видел уже лет двадцать или сколько там прошло после урагана Агнес.
   В это воскресное утро единственными обитателями Грязного кряжа, вышедшими на улицу, была пара тощих собак, тянувшихся в пыли.
   Трейлер сумасшедшей Энни узнать было легко. Одну из его сторон она покрасила ярко-лиловой краской, найденной в пакете мусора за магазином скобяных изделий и товаров для ремонта. Остальные три была цвета выцветшей зелени, за исключением ступенек, починенных недавно Дэви Ридером и покрашенных самой Энни в ядовито-желтый цвет. Все это вместе вызывало мысли о причудливости цветовосприятия хозяйки трейлера, но сама Энни была в восторге.
   – Помню, как я была здесь в последний раз, – сказала Клер. – Как раз перед Днем благодарения, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Мы поехали вместе с мамой, привезли пирожки с тыквой. – Она положила замшу, которой полировала браслет, на подлокотник сиденья. – Знаешь, что мне нравится в нашем городке, Кэм? То, что люди здесь заботятся о таких, как Энни, даже не задумываясь об этом. Просто заботятся, и все.
   Клер опустила браслет в карман. Они уже поняли, что сумасшедшая Энни дома. Она пела псалом «Удивительная благодать».
   – Подожди, – Клер движением руки остановила Кэма, когда тот уже собрался постучать. – Пусть допоет.

     Когда-то я сбилась с пути, но теперь нашла его,
     Когда-то была слепа, но теперь прозрела.

   Наконец Кэм стукнул в металлическую дверь. Он обратил внимание на то, что закрывается она неплотно, и сделал себе заметку, что дверь следует починить. Послышалось шарканье и бормотанье. Энни открыла им, похлопала глазами и расплылась в улыбке.
   – О! Здравствуйте!
   На сумасшедшей Энни были две блузки, одна на другой, и несколько пуговиц нижней оказались продеты в петли верхней. Шнурки аккуратно завязаны. На запястьях и на груди украшения. Словом, еще несколько минут, и она ушла бы из дома. Кэм метнул на Клер сердитый взгляд.
   – Заходите. Заходите и садитесь.
   – Спасибо, Энни, – Рафферти улыбнулся сумасшедшей.
   Они вошли в трейлер. Он был заставлен коробками и пакетами. Белая тумба, отделяющая то, что у нормальных людей называется кухней, от жилой части, завалена блестящими камешками, пустыми флаконами из-под духов и прочей дребеденью.
   На стенах висели картинки и фотографии, вырезанные из журналов. Рок-музыкант – кумир подростков – соседствовал с Барбарой Буш. Известная модель с ее победной улыбкой оказалась рядом с рекламой детского питания. Все они были ее друзьями, ее спутниками, от принцессы Дианы, которую помнил весь мир, до всеми забытой певички, рекламирующей шампунь.
   – Садитесь, – еще раз предложила сумасшедшая Энни. – Садитесь где хотите. У меня есть вишневый нектар и печенье.
   – Спасибо. Не стоит беспокоиться.
   Клер села под выцветшую открытку с цветами, а Кэм под картинку с Микки Маусом.
   – Я люблю, когда приходят гости, – Энни разложила печенье на треснувшей тарелке, а затем разлила нектар из пакета в три пластмассовые чашки. – Ко мне недавно приходила миссис Нигли, принесла книжки. Я люблю смотреть картинки. Угощайтесь.
   – Непременно, – кивнул ей Кэм. – А почему ты не сядешь с нами?
   – Я хочу достать другое печенье. Гостям всегда надо предложить все, что есть. Меня так учила мама, – Энни достала из какой-то коробки еще одну пачку печенья, добавила его на тарелку и наконец уселась. – Вам понравился вчера парад?
   – Да, – улыбнулась Клер, подумав о том, какая у них светская беседа. – Мне он очень понравился.
   – Музыка была хорошая. Хорошая и громкая. Жаль, что парад бывает не каждый день. Вчера вечером я ходила в гости к его преподобию мистеру Баркли. Там подавали гамбургеры и мороженое.
   – Ты видела Клер на параде, Энни?
   – Конечно. Она познакомила меня со своими друзьями. У тебя есть черная подруга и белый друг. Правда?
   – Да, и ты показывала нам свои браслеты. Кэм тоже хочет посмотреть на них.
   Энни с готовностью протянула руку.
   – Я люблю красивые вещи.
   – Они действительно красивые, – Кэм отодвинул в сторону пластмассовые, деревянные и простые металлические браслеты и стал рассматривать серебряный. – Где ты нашла вот этот?
   – Просто нашла.
   – Когда ты его нашла?
   – О, когда-то, – Энни улыбалась и вертела кистью, чтобы ее украшения звенели. – Раньше, чем вчера.
   Кэм с трудом сдерживал нетерпение.
   – А он уже был в тот день, когда я подвез тебя домой на машине? Ты помнишь тот день, когда сама включала радио в автомобиле?
   Глаза Энни затуманились.
   – Я знаю много песен. Я люблю петь.
   – Так в тот день у тебя уже был этот браслет?
   – Да, да, конечно, – она провела пальцами по буквам, выгравированным на браслете. – Я нашла его задолго до того дня. До того, как расцвели розы, и после того, как появились листочки.
   – Я понял. Ты можешь мне сказать, где его нашла?
   – На земле.
   – Здесь, в городе?
   Сумасшедшая Энни нахмурилась.
   – Нет.
   Она помнила, где нашла чудесную вещицу, но не могла рассказать им о тайном месте. Никто не должен был знать об этом. Энни неловко потянулась за печеньем. Рафферти ждал, и она поняла это.
   – Просто на земле. Когда идешь, то находишь. Я много чего нахожу.
   – Энни, очень важно, чтобы ты вспомнила, где нашла этот браслет, – Клер наклонилась и взяла ее руку. – Я, знаешь, что подумала? Раз он тебе так нравится, ты вспомнишь, где именно его нашла. Ты, наверное, очень обрадовалась, когда увидела на земле это украшение?
   От вишневого нектара вокруг рта Энни образовался красноватый кружок. Она заерзала и, отвечая, стала немного заикаться, как ребенок, вызванный читать стихотворение перед всем классом.
   – Я п-просто нашла его в каком-то месте. Там или з-здесь. Что находишь, можно взять с-себе. Я нахожу много вещей. Ничего плохого нет, если я их подбираю, потому что л-люди просто роняют их и оставляют прямо на земле.
   – Хорошо, – Клер поняла, что их вопросы стали нервировать Энни. – Мне нравятся твои картинки.
   Сумасшедшая улыбнулась.
   – Я их повесила на стену. Теперь у меня всегда гости, но только такие, которые улыбаются. Грустные лица мне не нравятся.
   – Мне тоже. А я кое-что сегодня сделала. Не хочешь взглянуть?
   – Хочу, – Энни вежливо кивнула, хотя ей больше хотелось поговорить о картинках. – Я знаю, ты делаешь статуи.
   – Иногда.
   – Миссис Атертон говорит, что ты делаешь статуи голых людей, – Энни покраснела и хихикнула. – Какая смешная миссис Атертон.
   – Это просто несносно, – пробормотал Кэм. – Клер еще делает и браслеты.
   – Неужели? – сумасшедшая подалась вперед. – Это правда?
   Клер сунула руку в карман.
   – Да. Вот этот я сделала сегодня.
   – О! – Энни закатила глаза и провела пальцем по металлу. – Он красивый. Самый красивый.
   – Спасибо. Ты видишь буквы?
   Энни наклонилась еще ближе.
   – Вижу. А что здесь написано?
   – Здесь написано твое имя. Энни. Теперь посмотри на это. – Клер снова взяла ее за руку и держала так, чтобы браслеты оказались рядом. – Тут не такие буквы, совсем не такие. На этом браслете написано чужое имя.
   Наморщив лоб, Энни смотрела то на один браслет, то на другой.
   – Я не знаю…
   – На этом нет твоего имени, а вот на этом оно есть. Первый браслет не твой.
   – Я его не украла! Мама говорила, что красть нехорошо.
   – Мы знаем, что ты его не украла, – вступил в разговор Кэм. – Но я, пожалуй, догадываюсь, чья это вещица.
   – Вы хотите, чтобы я его отдала, – губы Энни задрожали. – Он мой! Я его нашла.
   – Ты можешь взять тот, который сделала я.
   Она сразу успокоилась, как младенец, получивший погремушку.
   – Это будет подарок?
   – Да, это будет подарок, но нам бы очень хотелось, чтобы ты отдала другой.
   Энни завертела головой из стороны в сторону, уже напевая что-то и, видимо, обдумывая.
   – Твой красивее.
   – Я тебе его дарю, – Клер надела браслет ей на руку. – Видишь?
   Сумасшедшая Энни подняла руку, чтобы полюбоваться, как металл поблескивает на солнце.
   – Для меня никто еще никогда не делал браслета. Ни разу. – Она слегка вздохнула и сняла с запястья браслет с именем «Карли»: – Вот, бери.
   – Энни! – Кэм взял ее за руку, чтобы привлечь внимание. – Если ты вспомнишь, где нашла это, сразу приди и скажи мне. Это важно.
   – Я нахожу много всяких вещей. Я все время их нахожу, – в ее старых простодушных глазах мелькнула улыбка. – Хотите еще печенья?

   – Что ты теперь будешь делать? – спросила Клер, когда они отъехали от трейлера сумасшедшей Энни.
   – Позвоню Джеймисонам.
   Она потянулась, чтобы дотронуться до его руки, лежащей на руле.
   – Жаль, что Энни не помнит, где нашла браслет.
   – Никогда не знаешь, что именно она помнит. Ты очень помогла мне, Клер. Спасибо тебе.
   – Я бы предпочла, чтобы мы нашли девочку, а не этот браслет.
   – Я бы тоже…
   Клер отвернулась и стала смотреть в окно.
   – Ты думаешь, что мы ее не найдем.
   – Ну почему же?
   – Наверное, потому, что у тебя хорошая интуиция, – она снова повернулась к Рафферти. – Ты не веришь в то, что Карли Джеймисон жива. Я прочитала это в твоих глазах, когда ты клал браслет в карман.
   – Да. Я не надеюсь найти ее.
   Остальную часть пути они проделали молча. На дорожке около дома Клер подошла к Кэму, обняла за талию и положила голову ему на плечо.
   – Может быть, зайдешь? Я сделаю тебе яичницу и сварю кофе.
   – Мне приятна мысль, что ты будешь готовить для меня.
   – Мне она тоже приятна, пожалуй.
   – У меня работа, Худышка, – Кэм поцеловал ее в макушку и освободился из объятий.
   – Я буду дома, когда ты освободишься.
   – Очень рассчитываю на это.
   Стоя на веранде, Клер помахала ему рукой на прощание. Из кухни доносились голоса, и она прислушалась.
   – Мне это не нравится, – горячилась Анжи. – Такое впечатление, что звонит один и тот же человек и делает это специально.
   Клер встала на пороге и с удивлением воззрилась на брата и подругу с мужем. Все трое сидели за кухонным столом и пили кофе, но вид у них был такой, словно они проводят совещание.
   – О чем вы?
   – Где Кэм? – в свою очередь спросила Анжи.
   – Поехал к себе в полицейский участок. А почему ты спрашиваешь?
   – Анжи немного испугана, – ответил за нее Блэйр. – Вчера вечером был какой-то странный звонок по телефону.
   – Вчера вечером звонили три раза, – поправила его Анжи. – И каждый раз, когда я брала трубку, там ее вешали.
   – Подростки балуются, – махнула рукой Клер, подошла к кофеварке и включила ее.
   – Скорее всего, один и тот же подросток, – Анжи возбужденно постукивала ногой об пол. – Тот, который живет напротив. И я бы не сказала, что он балуется.
   – Эрни? – Клер налила себе кофе и сделала глоток. – Почему ты так думаешь?
   – Да я не думаю! Я в этом уверена!
   – Ради бога, успокойся, Анжи.
   – Вчера на параде он смотрел на тебя не отрываясь.
   – Ах вот оно что! Ну, тогда нам придется его застрелить.
   – Отнесись к этому серьезно, – вступил в разговор Жан-Поль. – От этого мальчишки можно ждать неприятностей.
   – Мальчишка, он и есть мальчишка.
   – Этот мальчишка развлекается сатанизмом, – не согласился Жан-Поль.
   – Что?! – Блэйр поперхнулся кофе.
   – Да ничего! Просто Эрни носит на груди пентаграмму, а Жан-Полю из-за этого видятся демоны.
   – Демоны мне не видятся, – возразил француз. – А вот опасность со стороны этого юноши я допускаю.
   – Подожди-ка, – Блэйр схватился за голову. – Что это за пентаграмма?
   – Символ сатанизма, – Жан-Поль нахмурился. – Мальчишка щеголяет ею. И он следит за Клер.
   Блэйр поставил чашку на стол и встал.
   – Клер, мне кажется, об этом нужно рассказать Кэму.
   – Не говори глупости! Что тут рассказывать? Бог свидетель, у Кэма и так достаточно забот, чтобы прибавлять к ним еще и эту. Все! Я хочу работать.
   Дверь за ней с треском захлопнулась.
   – Что ты знаешь о сатанизме? – спросил Блэйр Жан-Поля.
   – Только то, что иной раз читаю в газетах, но вполне достаточно, чтобы остерегаться этого парня.
   – Расскажи ему про кошку, – сказала Анжи.
   – Про какую еще кошку? – Блэйр не просто сел на место – рухнул.
   Анжи наклонилась вперед и стала торопливо все выкладывать сама, не дожидаясь, пока Жан-Поль откроет рот.
   – Кто-то подбросил на заднее крыльцо мертвую кошку… Обезглавленную черную кошку. Клер считает, что ее могла притащить туда какая-нибудь бродячая собака, но я так не думаю. Кошка ведь не была истрепана? – Анжи бросила вопросительный взгляд на мужа. – Жан-Поль осмотрел ее, когда… когда убирал.
   – Кошка была обезглавлена, – подтвердил мсье Ле Бо. – Не истерзана, как это могло бы сделать животное. Обезглавлена.
   Мрачно кивнув, Блэйр снова поднялся.
   – Присматривайте за Клер. Мне надо отлучиться.

20

   – Почему она не рассказала об этом мне? – спросил Кэм, после того как Блэйр влетел к нему в кабинет и прямо на пороге выложил еще одну новость.
   – Не знаю. Сам бы хотел выяснить, – Кимболл крепко сжал губы. – А еще я хотел бы взглянуть на этого парнишку. Повнимательнее взглянуть.
   – С Эрни Баттсом я разберусь.
   – Возможно, ты захочешь разобраться и с этим, – Блэйр постучал пальцем по пухлой папке, которую принес с собой. – Я съездил в Хагерстаун, в тамошнюю газету. Позвонил от них к себе и попросил ребят выслать мне по факсу кое-какие статьи о сатанизме. Думаю, тебе будет интересно прочитать все это.
   Кэм раскрыл папку, пробежал глазами несколько строк и присвистнул.
   – Но у нас ведь маленький город, а не Вашингтон.
   – Эта гадость, видно, уже расползлась повсюду. Ты читай.
   Кэм стал перелистывать страницы и уже через минуту почувствовал отвращение.
   – Когда я служил в полиции штата, мы время от времени сталкивались с такими вещами. Но чтобы у нас… – он посмотрел на Блэйра. – Бог мой, мы ведь здесь живем! Как же можно было все это не заметить?!
   – Чаще всего такие люди очень осторожны, – Кимболл подошел к кофеварке. – Можно мне еще этих радиоактивных осадков?
   – Конечно-конечно, – Кэм даже не понял, что сейчас сказал. Он вспомнил, что как только взглянул тогда на разрытую детскую могилу, интуитивно уже почувствовал: тут что-то неладно. – Но убийство Биффа? – спросил он сам себя. – Это как раз было неосторожно. Нет! – Его глаза блеснули. – Нет! «Неосторожно» не то слово. Нагло.
   – Я тебе объясню, как это понимаю, – Блэйр налил кофе и Кэму. – Эти люди думают не так, как другие. И чувствуют они не так, как другие.
   Рафферти пожал плечами и придвинул к себе пепельницу.
   – Растолкуй яснее.
   – Попробую, – Блэйр откинулся назад и сцепил руки за спинкой стула. – Мне кажется, слово «нагло» очень подходит для объяснения. Неправильно было бы думать, что в сектах собираются только наркоманы, психопаты и бунтующие против родителей подростки. Есть факты, свидетельствующие о том, что апологетами разных далеко не безобидных культов являются врачи, юристы, преподаватели колледжей и университов, а подчас и политики.
   Кэм и сам это уже понял, но хотел услышать логическое объяснение.
   – Как их туда вовлекают?
   – Секты всегда были хорошо организованы. Притягательность их заключается отчасти в самой тайне, удовольствии принадлежать к числу избранных, выходящих за пределы понятий общественной нормы. Они делают это, чтобы удовлетворить свои желания, которые мораль не приемлет. Им нужна абсолютная власть над кем-либо, вплоть до власти распорядиться его жизнью. Вот они и приносят в жертву, не знаю уж кому там, животных и даже людей, – Блэйр стал перебирать листы бумаги в своей папке. – Оккультизм всегда сильно действовал на сознание людей с неустойчивой психикой. И даже если некоторые не верят в то, что могут вызывать демонов, они становятся членами секты, потворствуя своим порокам. Оргии. Наркотики. Кровь. – Он исподлобья взглянул на Кэма. – Из этих статей ясно, что в жертву не всегда приносят курицу или козленка. Иногда они заходят дальше. Подростки, сбежавшие из дома, могут стать легкой добычей.
   Кэм как раз подумал о Карли Джеймисон и не мог не согласиться со словами Блэйра. Затем он вспомнил о Биффе.
   – А своих они убивают?
   – Почему бы и нет? Это ведь не рядовой клуб по интересам… К тому же некоторые из этих фанатиков действительно верят в то, что сатана даст им все, что они пожелают, если они выберут этот путь. У меня здесь разные материалы, и речь в них идет и о тех, кого там называют любителями, и об очень крупных фигурах, но начиная с двух-трех подростков, зажигающих черные свечи, и заканчивая Ла Веем с компанией всех их объединяет желание власти. Власти над душой и над телом другого существа.
   – Я тоже прочитал кое-что, – кивнул Кэм, – и понял, что существуют культы разного рода. У некоторых главное место отводится символике и церемониалу, но ритуальные жертвоприношения они отвергают.
   – Это так, но есть и другие, – нахмурился Блэйр. Он словно увидел все это со стороны: вот сидят они – двое молодых мужчин, старые приятели, выбравшие себе профессии, которые часто называют экстремальными, и обсуждают за чашкой скверного кофе дьяволопоклонничество и ритуальные убийства. – Мне нужно еще кое-что проверить, но уже сейчас можно предположить, что в данном случае речь идет о самой опасной разновидности религиозного фанатизма. Члены этой секты взяли то, что им было нужно, из старых книг и традиций и создали свои собственные. Они копируют далеких предков, когда жертвоприношение считалось единственным способом умилостивить и задобрить богов, и распространяются повсеместно. Эти люди не стремятся расширить свой круг, но друг друга находят.
   – А мы их как найдем?
   – Боюсь, что раз уж события развиваются так стремительно, искать долго нам не придется, – сказал Блэйр и нервно провел рукой по волосам. – Но, Кэм, я ведь политический репортер и тему, которую мы сейчас обсуждаем, совсем не знаю.
   – Думаю, что и в сектах есть нечто сродни политическим интригам. Куда же без них?
   – Возможно, – Блэйр слегка улыбнулся.
   «Интересно, – подумал он, – а устраивают ли их члены кампанию по выборам верховного жреца? И как он собирает голоса?»
   Кэм не сводил с друга вопросительного взгляда, и Блэйр продолжил:
   – А ты знаешь, что и в полиции есть сотрудники, специализирующиеся в делах такого рода? Я многого не знаю, но уже связался кое с кем в Вашингтоне. Эти люди готовы побеседовать со мной.
   – Блэйр, нам не нужна шумиха в прессе.
   – Эммитсборо для этого недостаточно крупная точка на карте, – огрызнулся Кимболл. – Но если ты думаешь, что я ввязался в это дело из-за желания прославиться…
   – Извини, я что-то плохо соображаю, – Кэм стал массировать голову, надеясь унять боль в затылке. – Эммитсборо, конечно, невелик, но это ведь наш родной город, черт побери!
   – Вот именно, – Блэйр допил кофе. – Знаешь, я и не представлял, насколько это все еще мой город… Значит, так, Кэм. Я хочу поговорить с Лайзой Макдональд. Потом сделаю, что смогу, здесь, на месте, но мне нужно возвращаться в Вашингтон. Конечно, я поищу, нет ли там чего-либо, связанного с этими делами.
   – Хорошо. С Лайзой я договорюсь, но ты будь с ней помягче. Она все еще очень слаба.
   – Если бы не Клер, она была бы не слаба, а мертва. – Блэйр поставил на стол пустую чашку и подался вперед: – Я боюсь за свою сестру, Кэм, очень боюсь. Если этот придурок… Как там его? Если Эрни Баттс втянут в какую-то секту и помешан на Клер…
   – Он и близко к ней не подойдет. Можешь быть в этом уверен.
   Это тихое, сдержанное обещание совершенно не соответствовало ярости, горевшей в глазах Кэмерона Рафферти.
   – Очень на это надеюсь. Клер – самый дорогой для меня человек. Мне нужно уезжать, и я полагаюсь на тебя. Надеюсь, ты сможешь как следует позаботиться о ней.
   Между тем и Кэму нужен был человек, которому он мог бы довериться. Рафферти боялся, что в городе, который, как он считал, ему так хорошо знаком, верить уже никому нельзя.

   Эрни разворачивал клочок бумаги, и пальцы его дрожали. Он обнаружил листочек на ветровом стекле под дворниками своего пикапа, когда, закончив работу на бензоколонке, подошел к машине. Наконец-то все сошлось.
   Риск, на который он пошел там, недалеко от фермы Доппера, ужас и отвращение, испытанные им после того, как он зарезал черного теленка, – все это было замечено и вознаграждено. Скоро он станет одним из них.

   31 мая, 22.00. Южный край Допперовского леса
   Единственной мыслью в голове в эту минуту было понимание того, что все произойдет сегодня вечером. Сегодня вечером он увидит, узнает и приобщится. Эрни сложил записку и сунул ее в задний карман джинсов. Когда он заводил грузовик, руки все еще тряслись, а когда нажал на газ, нога чуть не соскользнула с педали.
   По дороге домой нервозность перешла в холодное, осознанное ожидание. Скорее бы!
   «Я перестану быть наблюдателем, – думал Эрни. – Мне больше не придется довольствоваться подсматриванием в телескоп. Я стану посвященным!»
   Салли увидела, что он подъезжает, и вышла из машины еще до того, как Эрни затормозил перед своим домом. Он взглянул на девушку, и улыбка сразу исчезла с ее лица. Взгляд Эрни был холоднее льда.
   – Привет… Я как раз ехала мимо и решила узнать, какие у тебя планы.
   – У меня полно дел.
   – Ну что же… Я бы все равно не смогла остаться. Мне надо ехать к бабушке. Воскресный обед, ну ты понимаешь.
   – Вот и поезжай, – он сказал это уже около самой двери.
   – Эрни! – Салли поспешила за ним. – Я просто хотела еще раз спросить у тебя насчет вечеринки. Джон уговаривает меня пойти с ним, но я…
   – Иди с ним, – Эрни отвел руку, которой она хотела дотронуться до его плеча. – И перестань бегать за мной.
   – Почему ты так со мной говоришь? – глаза Салли наполнились слезами.
   Он видел, что она вот-вот расплачется, и почувствовал нечто вроде угрызений совести. Эрни тут же подавил эту слабость, недостойную того, что ему предстояло.
   – Как я говорю?
   – Ты так груб со мной! Я думала, что нравлюсь тебе… Больше, чем нравлюсь. Ты говорил…
   – Я тебе никогда ничего не говорил. Я просто делал то, что ты хотела, чтобы я делал.
   И то, и другое было правдой.
   – Я бы не позволила тебе… Я бы никогда не стала делать все это с тобой, если бы не думала, что ты меня любишь.
   – Люблю тебя? На кой черт мне это нужно? Ты такая же потаскушка, как все прочие.
   Салли мертвенно побледнела, а затем опустилась на лужайку и зарыдала.
   Какая-то часть сознания Эрни была смущена. Какая-то чувствовала сожаление. Но та часть, на которой он сосредоточился, словно видела все происходящее отстраненно и оставалась равнодушной. И вообще, этот цирк пора было заканчивать.
   – Убирайся отсюда, слышишь?
   В его душе опять что-то зашевелилось, и он снова подавил это. Эрни нагнулся, чтобы заставить Салли встать, и в этот момент подъехал Кэм Рафферти. Баттс опустил руки и застыл в ожидании.
   – Какие-нибудь проблемы? – глаза шерифа не сулили ему ничего хорошего.
   – У меня никаких, – скривил губы Эрни.
   Кэм наклонился к Салли:
   – Эй, малышка! Он тебя обидел?
   – Он сказал, что не любит меня… Совсем не любит.
   – Из-за этого не стоит плакать, – Рафферти подал ей руку. – Ну, пойдем. Хочешь, я отвезу тебя домой?
   – Я не хочу домой. Я хочу умереть.
   Кэм поднял глаза и увидел переходящую улицу Клер.
   – Не торопись. Поживи еще лет семьдесят, – Кэм похлопал Салли по плечу.
   – Что здесь происходит? – молодая женщина переводила взгляд с одного лица на другое. – Я увидела, что ты подъезжаешь, и пошла побыстрее, – сказала она Рафферти.
   – Салли очень расстроена. Почему бы тебе не пригласить ее к себе и не… – он сделал неопределенный жест рукой.
   – Конечно. Пойдем, Салли, – Клер обхватила девушку за талию, чтобы помочь ей встать. – Пойдем ко мне и наплюем на мужчин. – Она бросила лукавый взгляд на Кэма и повела плачущую девушку к своему дому.
   – Ну и зачем ты это сделал? – спросил Рафферти.
   К их обоюдному удивлению, Эрни покраснел.
   – Послушайте, я ничего такого… Она сама прилипла ко мне. Я вовсе не просил ее сюда приезжать. Я не нарушил никакой закон, сказав девчонке, чтобы она убиралась.
   – Тут ты прав. Твои родители дома?
   – А что?
   – Да вот хочу тебе задать пару вопросов. Ты имеешь право на то, чтобы они находились рядом, когда я буду тебя спрашивать.
   – Мне они не нужны.
   – Как хочешь, – пожал плечами Кэм. – Предпочитаешь говорить в доме или здесь?
   Эрни вскинул голову, но хамить поостерегся.
   – Здесь.
   – Интересное у тебя украшение, – Кэм протянул руку, чтобы дотронуться до пентаграммы, но Эрни прикрыл ее рукой.
   – Ну и что?
   – Это сатанистский символ.
   Губы парня тронула усмешка.
   – Неужели?
   – Поклоняешься дьяволу, Эрни?
   Баттс улыбался, поглаживая пентаграмму.
   – Разве человек не свободен в выборе веры, как это говорится в Билле о правах [33 - Неофициальное название первых десяти поправок к конституции США, которые закрепляют основные права и свободы человека и гражданина. Предложены Джеймсом Мэдисоном 25 сентября 1789 года на заседании конгресса США первого созыва и вступили в силу 15 декабря 1791 года.]?
   – Да. Конечно, да. До тех пор, пока человек, исповедующий эту веру, не нарушает закон.
   – Носить пентаграмму – это не нарушение закона.
   Кто-то из соседей Баттсов включил газонокосилку. Мотор дважды заглох, а затем начал гудеть ровно. Кэм на секунду отвлекся, а потом снова посмотрел на Эрни.
   – Где ты был в прошлый понедельник между часом и четырьмя часами ночи?
   Внутренне Эрни напрягся, но глаза не отвел.
   – Спал, как и все остальные в этом городишке.
   – Ты когда-нибудь слышал о жертвоприношениях, Эрни?
   – Не скажу, чтобы мне это было интересно.
   – И еще один вопрос. Где ты был после того как выспался, а именно во вторник около одиннадцати вечера?
   – Это я сказать могу, – Эрни с ухмылкой показал на одно из окон на втором этаже. – Там моя комната. Во время, которое вас интересует, я находился у себя. Трахал Салли Симмонс. Мы кончили как раз около одиннадцати. Через несколько минут она ушла, а мои родители вернулись из пиццерии в одиннадцать. Еще вопросы будут?
   – Может быть. Если то, что ты сказал, не подтвердится даже на пять минут, пеняй на себя. И кстати, придумай себе что-нибудь относительно ночи на понедельник, – Кэм положил ладонь на пентаграмму Эрни, и парень дернулся. – От Клер держись подальше, а лучше вообще забудь о ее существовании. Если мой совет ты не примешь во внимание, никто – ни бог, ни дьявол, – не спасет тебя вот от этого, – Рафферти поднес к носу Эрни крепко сжатый кулак.
   Через минуту Кэм пошел к своей машине, а Баттс еще долго смотрел в ту сторону, куда она уехала, – на дом Кимболлов.
   «У меня будет не только твоя Клер, – думал он. – После сегодняшней ночи я получу все, что пожелаю».

   – Я думала, он меня любит… – Салли икнула и отпила колы, которую ей подала Клер. – Но он совсем не любит… И не любил… Он только… Он сейчас говорил мне такие ужасные слова…
   – Иногда люди в ссоре говорят то, о чем потом жалеют.
   – Это совсем не то, – Салли взяла со стола салфетку и высморкалась. – Мы не ссорились. Эрни не был разозлен, просто холоден… Он смотрел на меня так, будто я какая-то жаба. Он сказал… он сказал, что я потаскушка.
   – Вот мерзавец! – Клер прикрыла ладонью руку Салли и представила себе, что сама она скажет Эрни при первой же возможности. – Я знаю, как это больно.
   – Наверное, я такая и есть, раз занималась с ним этим… – девушка потянулась за другой салфеткой и закрыла ею лицо. – Он был первый. Самый первый.
   – Ну не плачь! – Клер, готовая сама разреветься, обняла Салли. – Я бы хотела убедить тебя в том, что его слова не имеют значения, но для тебя они имеют значение. И еще долго будут иметь… То, что ты была близка с Эрни, вовсе не значит, что ты потаскушка. Это просто доказывает, что ты живой человек.
   – Я его любила…
   «Салли говорит о нем уже в прошедшем времени», – подумала Клер, радуясь приспособляемости психики подростков к обстоятельствам.
   – Это ты так думала. Когда полюбишь по-настоящему, почувствуешь разницу.
   Салли отчаянно затрясла головой.
   – Я не хочу больше никогда ни в кого влюбляться! Я не хочу, чтобы кто-нибудь когда-нибудь меня снова так обидел…
   – Я знаю, что ты пытаешься этим сказать, но дело в том, что все равно обязательно полюбишь.
   Она обняла Салли и притянула к себе. От слез лицо девушки покрылось пятнами. Глаза были распухшими и покрасневшими. Клер взяла салфетку и мягко промокнула ей слезы. Бедняжка попробовала улыбнуться, и Клер улыбнулась в ответ.
   – Тем не менее я хочу сказать тебе кое-что еще. То, что должна знать о мужчинах каждая женщина.
   Салли фыркнула.
   – Что?
   – Все они задницы.
   В глазах Салли появились искорки смеха.
   – Именно так, – кивнула Клер. – С годами меняется только одно – они становятся более старыми задницами. Твоя задача – избежать встречи с парнем, который заставит тебя влюбиться в него, несмотря на это. Иначе ты окажешься замужем и поймешь, что тебя одурачили, лишь через пятьдесят лет.
   Салли рассмеялась как раз в тот момент, когда на кухню вошла Анжи.
   – О, извините! – увидев заплаканную девушку, мадам Ле Бо направилась было обратно.
   – Нет, нет, все в порядке! – Клер жестом вернула подругу. – Анжи, это Салли, и мы с ней как раз обсуждали, почему без мужчин мир был бы намного лучше, чем он есть.
   – Это само собой разумеется. За исключением секса, они ни на что больше не годятся. Ну, может быть, еще для того, чтобы носить овощи из магазина…
   – Для параллельной парковки, – вставила Клер, довольная тем, что Салли снова засмеялась.
   – Для ремонта автомобилей, – девушка наморщила нос. – Мой отец очень здорово это делает.
   – Верно, – Клер на секунду задумалась, – но ведь женщина всегда может обзавестись учебником. Правда, овощи тогда придется носить самой… и что касается секса…
   Салли вздохнула и провела пальцем по стакану с колой.
   – От того, как я себя вела, чувствую себя ужасно глупой…
   – Для этого нет никаких причин, дорогая.
   Она сделала глоток и уставилась на стол.
   – Я не могу рассказать маме о том, чем мы с Эрни занимались.
   – Думаешь, она рассердится? – спросила Клер.
   Салли стала что-то чертить на столе пальцем.
   – Не знаю… Вообще-то мы с мамой обо всем разговариваем. Многое обсуждаем. Ну, вы понимаете… Не то, чтобы она ожидала, что я вечно буду девственницей, но… Я не могу рассказать ей, что делала вместе с Эрни.
   – Полагаю, это решать тебе, – Клер повернулась к двери, услышав шаги Кэма. – А вот и шериф Рафферти.
   – О! – Салли закрыла лицо. – Ужасно, что он увидит меня в таком виде. Я выгляжу отвратительно.
   – Пойдем, я покажу тебе, где можно умыться, – предложила Анжи. – Немного холодной воды, пудра, губная помада, и все будет в порядке.
   – Спасибо! – девушка порывисто обняла Клер. – Огромное спасибо вам обеим.
   Она поспешила за Анжи, и тут как раз вошел Кэм.
   – Где Салли?
   – Приводит себя в порядок, чтобы ты не увидел ее красные глаза и сопливый нос. Ты поговорил с Эрни?
   – Да.
   – Не знаю, какая муха его укусила! Он так отвратительно вел себя с Салли! Знаешь, что я решила? Хорошенько с ним побеседую и…
   – Никаких бесед, – перебил ее Рафферти. – Держись от него подальше. Я говорю серьезно.
   – Подожди-ка минуту…
   – Нет. Я тебя не прошу. Я требую. Пока я не получу подтверждения того, что он чист, держись от него как можно дальше.
   – Чист?.. О чем ты говоришь, Кэм?
   – Почему, черт побери, ты не рассказала мне о кошке?
   – О кошке? – Клер сделала шаг назад. – Какое вообще это имеет отношение к нашему разговору?
   – Может быть, самое прямое. Я же просил, не отдаляйся от меня, Худышка.
   – И не думала этого делать. То есть я вовсе не хочу этого, – поправилась Клер. – Просто мне надо обдумать некоторые вещи. Хорошо?
   – Нет, не хорошо, – Кэм взял ее за подбородок и посмотрел в глаза.
   Про себя он выругался, понимая, что, чем сильнее нажимает, тем отчаяннее будет сопротивляться Клер. Рафферти уже видел признаки этого на ее лице, видел незаметную упрямую складку между бровей, напряженный рот.
   – Худышка, – он сел, взяв обе ее руки в свои. – Это очень важно, иначе я бы тебя не просил.
   – Ты сказал, что не просишь, а требуешь.
   – Хорошо, – он чуть улыбнулся. – Я бы не требовал, если бы это не было так важно.
   – А мне, возможно, меньше бы хотелось послать тебя к черту, если бы ты все объяснил.
   Кэм в отчаянии ущипнул себя за переносицу.
   – Я объясню, как только смогу, – он взглянул на вошедшую на кухню Салли.
   – Наверное, вы хотите поговорить со мной, – сказала девушка и потупилась.
   Кэм встал и предложил ей стул.
   – Как ты себя чувствуешь?
   Салли посмотрела себе под ноги, затем на стол.
   – Сбитой с толку.
   – Не стоит, – Кэм глядел на нее с таким сочувствием, что Салли пришлось закусить губу, чтобы не расплакаться. – Когда-то я подрался с Сьюзи Нигли прямо у стойки кафе «У Марты».
   – Сьюзи Нигли? – переспросила Салли.
   – Теперь она Сью Найт.
   – Миссис Найт? – Салли подняла глаза от стола и встретилась взглядом с Кэмом, пытаясь представить себе тощую и худую, как палка, Сью Найт рядом с шерифом. – Вы когда-то… с миссис Найт?
   – Ей тогда было шестнадцать лет. Сьюзи ударила меня, почти снесла со стула. В этот момент я действительно, что называется, был сбит с толку.
   Салли усмехнулась, и накатившие было на глаза слезы высохли.
   – Миссис Найт вас ударила? Это правда?
   – Правда, но говорить о ней не надо. Мне кажется, все уже забыли об этом.
   – И не надейся! – сказала Клер, вставая. – Просто так ему удобнее думать. Пожалуй, я оставлю вас вдвоем.
   – А вы не могли бы… – Салли снова закусила губу и посмотрела на шерифа. – А Клер не может остаться? Я уже рассказала ей, и… можно ей остаться?
   – Конечно, – Кэм взглянул на Клер и кивнул в знак согласия. – Мне надо задать тебе несколько вопросов. Ты давно знаешь Эрни Баттса?
   – Он пришел в наш класс пять лет назад.
   – Эрни хорошо ладит с другими ребятами?
   Такого вопроса Салли не ожидала и нахмурилась.
   – Ну, в общем-то, он не дерется или что-то там такое. А сейчас… – она взглянула на Клер, – а сейчас я сама была виновата, на самом деле сама. Устроила там сцену, потому что, наверное, хотела, чтобы он относился ко мне так, как я к нему отношусь. То есть относилась. Вернее, думала, что отношусь, – поправилась она два раза. – Я не хочу, чтобы у Эрни Баттса были неприятности, шериф. Он этого не стоит.
   – Хорошее начало, – пробормотала Клер и, подняв стакан с диетической колой, выпила ее за здоровье Салли.
   – У Эрни нет неприятностей. Пока. С кем он дружит?
   – Да, собственно, ни с кем.
   – Он не садится с какой-нибудь определенной компанией в школьной столовой?
   – Нет. Он как-то сам по себе.
   – Баттс ведь ездит в школу на машине, верно?
   – Да.
   – Он подвозит кого-нибудь на своем грузовичке?
   – Никогда не замечала, чтобы Эрни кого-то подвозил.
   «А ведь это странно, – сообразила вдруг Салли. – Ребята вечно набиваются друг к другу в машины, но с Эрни никто никогда не ездит».
   Это оказалось совсем не то, что надеялся услышать Кэм. Если Баттс был втянут в события, происходившие в Эммитсборо, он не мог действовать в одиночку.
   – В последние несколько недель ты проводила с ним много времени…
   Щеки Салли зарделись, а затем и шея стала медленно заливаться краской.
   – Мистер Атертон разбил всех на пары, чтобы мы готовились к лабораторной работе по химии. Эрни и я делали это вместе.
   – О чем вы разговаривали?
   Девушка пожала плечами:
   – Эрни не очень разговорчив.
   Тут до нее дошло, что Эрни никогда не болтал, как Джон, о школе, родителях, других ребятах, спорте, фильмах. Он предоставлял ей возможность говорить, а затем отводил наверх, в свою комнату.
   – Вам доводилось обсуждать события, которые недавно прозошли в городе? Убийство Биффа Стоуки, например?
   – Да, пожалуй… Немного. Я помню, как Эрни сказал, что Бифф был просто кретином, – Салли покраснела еще сильнее. – Простите, сэр.
   – Все в порядке. А еще что-нибудь он говорил?
   Сильно смущенная, девушка отрицательно покачала головой.
   – Эрни когда-нибудь расспрашивал тебя о том вечере, когда вы с Джоном оказались на кладбище?
   – В общем-то, нет. Джон сам рассказывал об этом направо и налево и продолжал это делать, пока всем уже не надоело. Джон просто не может остановиться, понимаете?
   – Салли, вечером в прошлый понедельник ты была с Эрни?
   – В прошлый понедельник? – девушка с благодарностью посмотрела на Клер, снова наполнившую ее стакан колой. – Нет. По понедельникам я сижу с ребенком Дженкинсов.
   – И Эрни не заходил за тобой? Вы не отправились к нему домой после того, как ты освободилась?
   – Нет, Дженкинсы живут с нами по соседству, и, если бы ко мне так поздно зашел парень, мама рассердилась бы. Дженкинсы в этот день раньше одиннадцати домой не возвращаются.
   – А во вторник?
   – Во вторник? – Салли отвела глаза и взяла стакан.
   – Во вторник вечером ты была с Эрни?
   Девушка кивнула и поставила стакан на стол, не отпив из него.
   – Я должна была быть дома у Луизы и заниматься, но вместо этого пошла к Эрни. Его родители по вечерам работают.
   – Я знаю. Ты можешь сказать, во сколько пришла к Баттсу и во сколько ушла от него?
   – Я ушла от Луизы около десяти и через несколько минут была у Эрни. Ушла почти в одиннадцать.
   – Ты точно помнишь?
   – Да, потому что я должна приходить домой в одиннадцать, а когда вернулась, была уже четверть двенадцатого. Мой отец был вне себя.
   – Хорошо.
   «Этот мерзавец не мог быть одновременно в двух местах», – подумал Кэм, но он не собирался так просто отказываться от своих предположений.
   – Ты видела пентаграмму, которую носит Эрни?
   – Конечно. Обычно он убирает ее под рубашку, но… – Салли словно спохватилась, что бы это могло означать, и снова уставилась на стол.
   – А еще кто-нибудь из ребят носит пентаграмму?
   – Нет, не думаю. Больше никто, собственно, этим не интересуется.
   – Чем этим?
   – Ну, вы сами знаете… Сатанизмом и всем таким.
   Кэм почувствовал, как стоящая рядом Клер напряглась, но все его внимание было обращено на Салли.
   – А Эрни интересуется?
   – Пожалуй, да. Он носил пентаграмму. В комнате у него есть черные свечи. Он зажигает их и слушает хеви метал.
   – Ты когда-нибудь спрашивала Эрни обо всем этом?
   – Как-то раз поинтересовалась, почему он увлекается такими странными вещами, а он только улыбнулся и ответил, что это игра… Я не думаю, что для него это было игрой. Я сказала, что слышала по телевизору, что в этих сектах приносят в жертву животных и даже людей, а он сказал, что я легковерная и что таким способом общество отвергает то, чего не может понять.
   – Эрни говорил еще что-нибудь об этом?
   – Что-то не припомню.
   – Если вспомнишь, приди, пожалуйста, ко мне и расскажи.
   – Хорошо.
   – Хочешь, чтобы я отвез тебя домой?
   – Нет, спасибо. Со мной все в порядке, – Салли посмотрела шерифу прямо в глаза. – Вы будете говорить с моими родителями?
   – Если мне понадобится поговорить с ними на эту тему или на какую-нибудь другую, первым делом я сообщу тебе.
   – Спасибо, – девушка благодарно улыбнулась Кэму, а затем повернулась к Клер: – Вы и ваша подруга здорово мне помогли.
   – Женщины должны помогать друг другу.
   Салли кивнула и встала.
   – Вот что… – она опустила глаза. – У Эрни в комнате есть телескоп. Я один раз поглядела в него, когда он оставил меня на минутку одну. Я могла смотреть прямо в окно вашей спальни. – Девушка опять покраснела. – Думаю, вам следует знать об этом.
   Клер с трудом удалось сохранить непроницаемое выражение лица.
   – Спасибо, Салли.
   – Не за что… Это я должна вас благодарить.
   – Заходи в любое время, когда захочешь.
   Когда девушка ушла, Клер застонала.
   – Теперь я стану опускать жалюзи.
   – Сукин сын!
   Клер схватила Кэма за руку, прежде чем он успел встать.
   – Что ты сейчас собираешься делать? Избить его? Ты не только вдвое старше и в полтора раза тяжелее! У тебя на рубашке значок, который дает тебе право останавливать тех, кто готов на скорый суд и расправу.
   – Я его сниму.
   – Нет, не снимешь. К тому же то, что сейчас сказала Салли, тебе на руку, как никому другому. Я действительно стану держаться от Эрни Баттса подальше, – Клер наклонилась, обвила руками шею Кэма и поцеловала его. – Ты был прав.
   – То, что ты станешь опускать жалюзи, здорово. Запирай заодно и двери.
   – Он не посмеет, – Клер замолчала, увидев, как потемнели глаза Рафферти. – Хорошо, хорошо! А теперь не хочешь ли объяснить мне, чем были вызваны все эти вопросы Салли?
   – Земля, взятая из разрытой могилы и, похоже, использованная для всяких ритуалов во славу дьявола. Нападение на Лайзу Макдональд людей в черных плащах, произошедшее в лесу ночью. Обезглавленная черная кошка на твоем заднем крыльце.
   – Неужели ты серьезно думаешь, что один свихнувшийся на этой галиматье подросток буйствует во имя сатаны?
   – Нет, не думаю. Но надо с чего-то начинать.
   В волнении она подошла к окну.
   Черт побери! Цвела сирень. Птицы устроили себе гнездо на дереве, а газон надо было постричь. Так было всегда весной. Так и должно было быть всегда весной.
   Клер не хотела примириться с мыслью, что под этим внешним спокойствием таится что-то тревожное, но тут же вспомнила о книгах, лежащих в ящике ее ночного столика. На какой-то миг молодая женщина словно наяву увидела тело своего отца, распростертое на земле…
   – Это абсурд. В следующий раз ты мне скажешь, что женский клуб Эммитсборо на самом деле шабаш ведьм, собирающихся каждое полнолуние.
   Кэм положил руки ей на плечи и повернул к себе.
   – Я говорю тебе, что в нашем городе появилось какое-то зло. Я найду его и искореню. А пока Эрни Баттс, который носит на груди символ сатанизма, – моя единственная зацепка.
   Клер снова подумала о книгах – книгах, принадлежавших ее отцу. Боже! Ее отцу! Она не могла заставить себя рассказать об этом. Но было еще кое-что, то, что, возможно, ничего не значило и поэтому не могло считаться предательством.
   – Тогда я не придала этому значения, – начала она и вынуждена была остановиться, потому что голос дрожал. – В тот день, когда ты нашел Биффа и мы пошли к твоей матери…
   Пальцы Кэма сжали ее плечо.
   – Так что же?
   – Я осталась с ней после того, как доктор Крэмптон сделал ей укол. Стала ходить по дому… Я… я хотела что-нибудь почитать. Там были книги, ну в той комнате, которую можно было назвать берлогой Биффа. По большей части приключения и порнографические журналы. Но…
   – Но?..
   – Я нашла там «Сатанинскую библию».

21

   Джейн Стоуки каждый день занималась уборкой и сборами. После того, как были собраны яйца и покормлен скот, она устраивалась в одной из комнат просторного дома. Большая часть вещей будет продана на аукционе. Она уже пригласила Бобби Миза, чтобы тот оценил ее столовый мебельный гарнитур красного дерева. Большой и маленький серванты, буфет для посуды, раздвижной стол, стулья с высокими спинками… Все эти предметы когда-то были полны для Джейн значения. С годами лак потемнел и перестал блестеть, но сама столовая мебель оставалась предметом ее гордости и радости. И стала яблоком раздора между нею и Биффом.
   Он хотел продать этот гарнитур. Это была одна из немногих ситуаций, когда у Джейн хватило силы воли противостоять мужу.
   Теперь его желание исполнилось.
   В Теннесси у нее не будет места для тяжелой старой мебели. Ее сестре она не нужна. У Кэма есть своя. Дочери, чтобы передать этот гарнитур по наследству, у Джейн не было. Семейные традиции закончатся на ней.
   Она об этом не думала. Не позволяла себе. Перевезти эту мебель на юг и сдать на хранение будет стоить слишком дорого. Главной же причиной было то, что теперь, оставшись одна, она была просто не в силах сохранять все это.
   Джейн пересмотрела ящики, раскладывая скатерти по двум коробкам: на продажу и для себя. Вот дамаскиновая скатерть ее матери с пятном от клюквенного соуса, оставшегося неотстиранным после обеда в День благодарения много лет назад. Вот кружевная скатерть, свадебный подарок Лоретты, тетки Майкла. Когда-то Джейн с такой любовью крахмалила и гладила ее, а теперь вещь стала мятой и бесформенной от многолетнего лежания без пользы. Были там и салфетки с затейливой монограммой «ДР» в уголке, вышитой ею самой.
   Джейн потихоньку, как бы втайне, сложила их в коробку, которую намеревалась взять с собой.
   От скатертей она перешла к посуде. Стала заворачивать тарелки, блюда для десерта, единственный уцелевший за тридцать лет бокал для шампанского – их была дюжина.
   Наполнив одну коробку, Джейн приступала к другой, думая о том, как много набирается всяких вещей за целую жизнь. Вот блюдо, которое мама купила у заезжего торговца с ярко-рыжими волосами и белыми-пребелыми зубами. Он тогда сказал, что блюдо будет служить ей вечно, но мама купила его не из-за этого, а из-за розовых цветочков по краям.
   Когда Джейн заворачивала его, на газетную бумагу упала слеза.
   Она не могла все это взять с собой. Не могла. Да и зачем одинокой женщине столько вещей? Ведь каждый раз, моя их или вытирая с них пыль, она будет думать о том, что рядом нет никого, кто был бы рад всему этому.
   Она купит себе немного новой посуды. Бессмысленно было бы заполнять буфеты и стенные шкафы ненужными вещами. Теперь Джейн даже не могла понять, зачем хранила все это столько лет. Бифф говорил ей, что все эти вещи только пыль собирают. Он был прав. Сколько часов она потратила, вытирая с них пыль!
   Джейн завернула в бумагу маленькую фарфоровую кошку и, чувствуя себя виноватой, сунула ее в коробку, приготовленную к отъезду.
   Стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Джейн отряхнула фартук, пригладила волосы и пошла открывать. Она искренне надеялась, что это не Минни Атертон, опять пришедшая пересказывать сплетни.
   Джейн грустно улыбнулась. Минни повезло, что она вышла за Джеймса – другой мужчина ее вынести не смог бы.
   Миссис Стоуки открыла дверь. На пороге стоял ее сын.
   – Здравствуй, мама. Мне нужно поговорить с тобой.
   Кэм не мог припомнить в своей жизни ничего такого, что вызывало бы у него большее сожаление, чем то, что он собирался сделать сейчас.
   – Я занята, Кэмерон. Аукцион через три недели. Я должна упаковать все вещи и освободить дом.
   Сказав это, Джейн испугалась, что сын пришел выяснять, почему она продала ферму, не посоветовавшись с ним. Она ждала, что Кэм станет выражать недовольство из-за того, что земля Рафферти переходит в чужие руки.
   Кэм дал себе слово не начинать этот разговор, но сдержаться не смог.
   – Ты и так поспешила от него избавиться, – он нахмурился, ругая себя за несдержанность. – Впрочем, это твое дело. Мне надо поговорить с тобой о Биффе, мама.
   – О Биффе? – пальцы Джейн потянулись к пуговице на блузе и начали теребить ее. – Тебе удалось что-то узнать? Ты знаешь, кто убил Биффа?
   – Нам надо поговорить, – повторил Кэм и посмотрел матери в глаза. – Ты позволишь мне войти?
   Джейн отступила назад, и они прошли в гостиную. В этой комнате уже ничего не было, кроме дивана, телевизора и журнального столика, на котором стояла лампа. На выцветших обоях виднелись темные квадраты, оставшиеся от висевших картин. На полу, там, где лежал ковер, угадывался слабый след от него.
   Рафферти хотелось кричать на мать, трясти ее за плечи, заставить опомниться. Она ведь упаковывала частицы и его жизни! Но он пришел сюда не как ее сын. Мать не хотела, чтобы он был им.
   – Присядь, мама, – Кэм показал на диван и подождал, пока она сядет. – Я должен задать тебе несколько вопросов.
   – Я уже рассказала тебе все, что знаю.
   – Так ли это? – сам Рафферти остался стоять и сейчас внимательно смотрел на мать сверху вниз. – Почему бы нам не поговорить об увлечениях Биффа?
   – Увлечениях? – Джейн побледнела. – Я тебя не понимаю.
   – Что же тут не понимать, мама? Что еще интересовало Биффа Стоуки, кроме выпивки?
   Губы Джейн превратились в тонкую прямую линию.
   – Я не позволю тебе дурно говорить о Биффе в его собственном доме.
   – Наш дом никогда не был его собственным, но оставим это в стороне. На что он тратил свое время?
   – Занимался фермой.
   «Какого черта занимался…» – подумал Кэм про себя, но решил оставить в стороне и это.
   – На что Бифф тратил свое свободное время?
   – Он любил смотреть телевизор, – Джейн не знала, что еще могла бы сказать о человеке, с которым прожила больше двадцати лет. – Любил охотиться. Сезона не проходило, чтобы Бифф не подстрелил оленя.
   «Или двух, – уточнил про себя Рафферти. – Причем такая мелочь, как лицензия, его не волновала. Стоуки незаконно выделывал кожу и продавал мясо».
   – Он читал что-нибудь?
   Джейн удивленно заморгала.
   – Иногда.
   – Что именно читал твой муж?
   Она с отвращением вспомнила о журналах, которые нашла в сарае и сожгла.
   – То, что обычно читают мужчины, мне кажется.
   – А как насчет религиозных книг?
   – Религиозных книг? У Биффа не было религии. Он вырос в семье методистов, но всегда говорил, что в церкви люди только зря тратят час воскресного времени.
   – Сколько раз в неделю он уходил из дома?
   – Я не знаю, – Джейн стала раздражаться. – Не понимаю, какое это имеет отношение к его смерти?
   – Бифф уходил в какие-то определенные дни?
   – Я не следила за ним. Это меня не касалось.
   – Кого же тогда это касалось, мама? С кем он поддерживал отношения?
   – С разными людьми… – сердце Джейн неистово колотилось от страха, но она сама не могла понять, чего именно боялась. – Чаще всего Бифф встречался с Лэсом Глэдхиллом или Сэлом Хэггерти. Иногда они играли в покер или просто шли в бар Клайда.
   «А еще Бифф частенько ездил во Фредерик к продажным девкам». Впрочем, вслух этого Джейн не сказала и твердо посмотрела сыну в глаза.
   – Мужчина имеет право расслабиться.
   – А с помощью наркотиков он когда-нибудь расслаблялся?
   Джейн опять побледнела. Потом ее лицо порозовело, но тут же снова побелело.
   – Я бы не потерпела этой гадости у себя в доме.
   – Мне нужно осмотреть его берлогу.
   Джейн встала с дивана.
   – Я не позволю этого. Не позволю! Ты являешься сюда, когда человек уже мертв и не может защитить себя сам, и намекаешь на то, что он был кем-то вроде наркомана! Почему ты не ищешь его убийцу, а приходишь сюда, чтобы облить его грязью?
   – Я ищу его убийцу. Мама, мне нужно посмотреть вещи Биффа. Я могу сделать это с твоего согласия или получив ордер на обыск. Решай.
   Джейн схватилась руками за сердце.
   – Неужели ты это сделаешь?
   – Сделаю.
   – Ты не тот сын, которого я воспитала, – голос Джейн задрожал.
   – Да, наверное, не тот. Лучше, чтобы ты пошла со мной, мама. Если найдется что-нибудь, я хочу, чтобы ты видела, где и как это было обнаружено.
   – Делай то, что считаешь нужным, Кэмерон. И учти, что ты последний раз в этом доме.
   – Мне сюда больше незачем возвращаться.
   Рафферти поднимался наверх по лестнице, видя перед собой одеревеневшую спину матери. Он вздохнул с облегчением, когда понял, что она еще не начала разбираться в берлоге Биффа.
   – Как я понимаю, ты не очень часто сюда заходила.
   – Это была комната Биффа. Каждый человек имеет право на уединение.
   Джейн сказала это внешне спокойно, но пыль и грязь поразили ее, если не сказать уязвили.
   Кэм начал с дальнего угла, молча и сосредоточенно разбирая вещи Стоуки. Очень скоро в ящике с патронами он обнаружил коробку из-под табака, в которой находилась примерно унция [34 - Приблизительно 28,35 грамма.] марихуаны.
   Кэм взглянул на мать.
   – Это просто табак.
   – Нет, мама, это марихуана.
   Джейн все сильнее ощущала тупую боль в сердце.
   – Это табак, – упрямо повторила она. – Так написано на коробке.
   – Я пошлю этот табак на экспертизу в лабораторию.
   – Ну и что из того, даже если это действительно не табак? – Джейн в смятении стала заворачивать и разглаживать подол фартука. – Кто-то дал Биффу эту коробку. В шутку… Он, наверное, даже не знал, что это такое. Откуда ему было знать?
   Кэм отложил коробку с марихуаной в сторону и снова стал разбирать вещи Биффа. Внутри подставки для чучела белки оказались два пакетика с белым порошком.
   – Что это? – Джейн поднесла ладонь к губам. – Что?..
   Кэм открыл пакетик, коснулся влажным пальцем порошка и попробовал на вкус.
   – Кокаин.
   – О, нет! Боже мой, нет! Это ошибка.
   – Сядь, – он подвел Джейн к стулу. – Ну сядь же, мама!
   С одной стороны, Рафферти хотелось обнять ее и сказать, чтобы она все это забыла, немедленно выбросила из головы, а с другой – он чувствовал непреодолимое желание тряхнуть мать так, чтобы она поняла наконец, кем был ее муж. Кэм взял себя в руки и постарался говорить как можно спокойнее.
   – Я хочу, чтобы ты вспомнила и сказала мне, кто приходил сюда. Кто поднимался в эту комнату вместе с Биффом?
   – Никто, – Джейн в ужасе смотрела на пакетики в руках Кэма. – Он никому не разрешал сюда заходить. В покер они играли в гостиной, а дверь сюда Бифф всегда закрывал. Обычно он сидел здесь в одиночестве.
   – Хорошо, – Кэм слегка сжал руку матери, но ответного движения не почувствовал. – Мне нужно осмотреть все остальное.
   – Какая теперь разница? – пробормотала Джейн.
   Муж изменял ей. Не просто изменял с другими женщинами. Это она могла бы понять, особенно, если речь шла о тех, кто берет у мужчин деньги. Бифф изменял ей с наркотиками, а вот этого Джейн понять не смогла.
   Кэм нашел еще несколько пакетиков. Все в небольших количествах, явно для собственных нужд. Если бы Стоуки занимался торговлей наркотиками, решил Кэм, он бы не держал товар дома.
   – Ты когда-нибудь видела у Биффа большую сумму наличными?
   – У нас никогда не было денег, – Джейн вскинула на сына удивленный взгляд, – ты это знаешь.
   – Как ему удалось выплачивать взносы за «кадиллак»?
   – Я не в курсе. Никогда не спрашивала.
   Кэм просмотрел лежащие на полках книги в мягких обложках и нашел среди них несколько брошюр о сатанизме, других культах и ритуальных жертвоприношениях. Были здесь и порнографические издания с фотографиями обнаженных женщин, истязаемых мужчинами в масках. Выбрав одну, по возможности не самую отвратительную, он протянул ее матери.
   – Что ты можешь сказать об этом?
   Джейн смотрела на снимки остекленевшими от ужаса глазами.
   – Что это? Почему это здесь? Как эти книжки сюда попали?
   – Это книги Биффа. Скажи мне, ты знала об этих его увлечениях?
   – Нет, – Джейн убрала руки под фартук, словно боялась дотронуться до книг. Это было еще хуже, чем наркотики… – Я никогда их не видела. Я не хочу это видеть. Убери!
   – Глянь сюда, – Кэм показал на пентаграмму на обложке. – У Биффа была такая?
   – Что это?
   – У него была такая?
   – Я не знаю… – Джейн думала о том, что нашла в сарае. – Что это означает?
   – Это означает, что Бифф Стоуки был замешан в темных делах. Возможно, поэтому его и убили.
   Она попыталась встать, но сил на это не оказалось.
   – Бифф был хороший человек, – упрямо сказала Джейн. – Он не ходил в церковь, но не стал бы вот так кощунствовать. Ты пытаешься сделать из него какое-то чудовище…
   – Очнись, мама! Посмотри! – Кэм почти ткнул ей в лицо книги. – Вот как он проводил свое свободное время! И вот! – Рафферти схватил одну из отложенных книг и резко раскрыл ее на большой цветной фотографии. – Причем я не думаю, что Бифф просто читал обо всем этом. Ты понимаешь? Я не уверен в том, что он только сидел здесь со стаканом кока-колы и разглядывал эти грязные картинки. Я думаю, Бифф Стоуки занимался этим на практике.
   – Прекрати! Прекрати! Я не хочу этого слышать!
   Теперь Кэм действительно схватил мать за плечи и сильно тряхнул.
   – Почему ты его защищаешь? Ты не была с ним счастлива ни одного дня! Бифф был сукиным сыном с садистскими наклонностями. Он разрушил нашу ферму, разрушил тебя и делал все, чтобы разрушить меня.
   – Бифф заботился обо мне.
   – Ты с ним стала старухой! Испуганной, забитой старухой! Если бы у меня не было других причин, я бы возненавидел его за одно это!
   Джейн хотела что-то сказать и не смогла. Губы ее шевелились, но слов слышно не было.
   – Раньше ты улыбалась, мама! – В полном отчаяния и гнева голосе Кэма слышались нотки мольбы. – Черт возьми, раньше ты проявляла интерес к жизни, к самой себе, а за последние двадцать лет ничего не видела, кроме работы и постоянных унижений! И когда вечером ты шла спать, Бифф зажигал черные свечи или уходил резать жертвенных козлов! А может быть, что-нибудь еще хуже…
   – Я не знаю, что думать. – Джейн наконец обрела способность говорить и стала повторять как заведенная: – Не знаю, что думать. Не знаю, что думать…
   Она верила в существование дьявола. Сатана представлялся ей то змеем, заползшим в райский сад, то падшим ангелом, дразнящим и искушающим Христа, то владыкой огненной пропасти. Сердце Джейн Стоуки сковало леденящим ужасом оттого, что дьявол нашел прибежище в ее доме.
   Кэм взял руки матери в свои. На этот раз она их не отняла.
   – Расскажи мне все, что знаешь.
   – Но я ничего не знаю, – из ее глаз полились слезы. – Кэм, я ничего не знаю. А Бифф… он продал свою душу?
   – Была ли она у него вообще?
   – Как я могла прожить с ним столько лет и ничего не знать?..
   – Мама, теперь, когда ты знаешь, может быть, вспомнишь что-нибудь? То, на что раньше не обращала внимания. То, на что не хотела обращать внимания.
   Крепко сжав губы, Джейн посмотрела на книжку, упавшую на пол. Она увидела обнаженную женщину с окровавленной грудью. Между ног у нее была свеча.
   Жизнь сложилась так, что Джейн Стоуки многому находила оправдание, но ведь она получила воспитание, подразумевающее страх перед гневом и наказанием Господа.
   – Сарай… – Она посмотрела на сына и уже тверже сказала: – Сарай.
   – Что «сарай», мама?
   – Я нашла там непонятные вещи и страшные фотографии, вроде этой. Я сожгла их.
   – О боже!
   – Я должна была это сделать!.. – голос Джейн задрожал. – Я должна была все это сжечь! Нельзя было допустить, чтобы кто-нибудь увидел…
   – Увидел что?
   – Журналы. Такие, как эти, – она показала рукой на пол и отвернулась.
   – Это все, что ты сожгла, мама?
   Джейн отрицательно покачала головой.
   – Что еще?
   – Свечи. Такие, как здесь. Черные свечи. И плащ с капюшоном. Он пах кровью, – к ее горлу подкатил ком. – А еще там были фотографии…
   Кэм стиснул руки матери.
   – Чьи фотографии?
   – Девушек. Двух молодых девушек. Одна темноволосая, а другая блондинка. Раздетые и связанные… Там… в сарае… на матрасе. Я порвала и сожгла эти фотографии.
   Кэм чуть не застонал.
   – Ты все сожгла?
   – Я должна была это сделать! – Джейн уже готова была сорваться на истерику. – Должна была! Я не знала, что мне с ними делать! Это было так отвратительно… Я не могла допустить, чтобы люди узнали, что Бифф приводил сюда женщин и платил им за то, что они позировали для этих грязных снимков.
   – Если ты снова увидишь этих девушек или я покажу тебе другие их фотографии, ты их узнаешь?
   – Я их не забуду… Никогда не забуду, как они выглядели.
   – Хорошо. Я вызову Бада. Мы должны осмотреть сарай.
   – Люди узнают…
   – Да, мама. Люди узнают.
   Кэм отпустил ее руки. Джейн тут же закрыла ими лицо и разрыдалась.

   – Что тут у нас, шериф?
   – Пока не знаю, – Кэм взглянул на дом, на пороге которого, ломая руки, стояла его мать. – Ты все принес?
   – Как было сказано.
   – Надевай перчатки, и приступим.
   Натянув тонкие хирургические перчатки, они вошли в сарай.
   «Она сожгла даже этот чертов матрас…» – в отчаянии подумал Кэм, хмуро глядя на раскладную кровать.
   В сарае мало что осталось – только несколько инструментов и пивных бутылок, покрытых пылью. Нагнувшись, Кэм стал рассматривать внутреннюю поверхность верстака.
   – А мы знаем, что ищем? – поинтересовался у него Хьюитт.
   – Я дам тебе знать, когда мы найдем это.
   – Ну и воскресенье выдалось! – Бад покачал головой. – Впрочем, еще не все потеряно. Вечером у меня свидание с Элис.
   – Вот как?
   – Я поведу ее в мексиканский ресторанчик, а потом в кино.
   – Отличный план.
   – Ну… – Бад немного покраснел, проводя пальцами по металлическим полкам. – Элис этого стоит. Может быть, тебе тоже сводить как-нибудь Клер в мексиканский ресторан? Там такая приятная обстановка… Знаешь, цветы и все такое. Женщинам это нравится.
   – Буду иметь в виду.
   – Как ты думаешь, «Маргарита» – это женский напиток?
   – Джимми Баффет [35 - Популярный американский певец, автор песен, кинопродюсер и предприниматель.] считает, что нет.
   – Кто-кто?
   – Неважно. Предложи ей «Дос Эквис».
   – «Дос Эквис», – Бад повторил название, чтобы запомнить. – О, черт!
   – Что такое?
   – Здесь что-то острое! Чуть перчатку не проколол… Да это, оказывается, сережка, – Бад смутился. В Эммитсборо все знали, что Бифф Стоуки изменял жене, но совсем другое дело, когда эта самая жена – мать твоего начальника. – Мне, наверное, надо положить ее в пакет с вещественными доказательствами.
   – Да. И вот это тоже, – Кэм отлепил от внутренней стороны верстака пакетик с кокаином.
   У Хьюитта глаза полезли на лоб. Если бы Рафферти вытащил сейчас из кармана двухголовую жабу, сие поразило бы его меньше.
   – Черт возьми! Неужели это то, что мы искали? Кэм, а что ты скажешь своей матери?
   – Наклей на это ярлычок, Бад.
   – Конечно. Хорошо.
   Включив карманный фонарь, Кэм исследовал каждый сантиметр пола, ползая по нему на четвереньках. Среди осколков пивных бутылок он наткнулся на тонкую дымчатую пластинку. Рафферти поднял ее и посмотрел сквозь стекло. Оно было с диоптрией. Шериф вспомнил, что Карли Джеймисон близорука. Порывшись среди осколков, он нашел еще два таких же.
   Закончив обыск, они вышли во двор.
   – Ты привез фотографию Карли Джеймисон? – Кэм закурил и посмотрел на своего помощника.
   – Конечно. Она в машине.
   – Тебе предстоит заняться отпечатками пальцев.
   – Ладно, – оживился Бад. К этой процедуре он относился с благоговением, но ему редко приходилось применять свои умения на практике. – Немедленно все сделаю.
   Кэм взял фотографию Карли и пошел к дому. Мать так и стояла на крыльце. Выглядела она ужасно, даже хуже, чем два часа назад, когда открыла ему дверь.
   Кэм протянул ей фотографию.
   – Ты когда-нибудь видела эту девушку, мама?
   Джейн усилием воли заставила себя взглянуть на снимок. Она отвела глаза.
   – Да. Эта девушка была на фото, которое я нашла в сарае.
   – Ты видела ее только на фотографии?
   – Да, – Джейн смотрела поверх головы сына. – Она мертва?
   – Боюсь, что так.
   – Ты считаешь, что ее убил Бифф?
   – Он имел отношение к тому, что с ней случилось. Девушка была в этом сарае. Ее связали и держали там.
   Джейн думала, что уже выплакала все слезы, но они снова полились из ее глаз ручьем.
   – Я не знала… Клянусь, я не знала!
   – Скажи, кто болтался здесь вскоре после Пасхи? Кто приходил тогда к Биффу?
   – Кэм, это ведь было несколько недель назад… Перед Пасхой я болела гриппом, лежала в постели. Помнишь, ты принес мне цветы?
   – Помню.
   – Бифф приходил и уходил. Может быть, они и собирались играть в покер, а может, это было уже после Пасхи, – Джейн нервно провела рукой по растрепавшимся волосам. – Я никогда не обращала внимания на такие вещи. Он этого не хотел. Да и какая теперь разница? Сейчас он в аду. Бифф продал свою душу дьяволу и попал за это в ад.
   – Постарайся успокоиться, – Кэм понимал, как тяжело матери. – Если что-нибудь вспомнишь, позвони мне, пожалуйста. И вот еще что. Я не хочу, чтобы ты с кем-нибудь говорила обо всем этом.
   – С кем я буду говорить? – горько усмехнулась Джейн. – И без того все всё узнают.
   Кэм вздохнул.
   – А ты не хочешь пожить пока у меня? Какое-то время?
   Первым чувством Джейн было удивление. Потом стыд.
   – Нет… Здесь мне будет лучше, но с твоей стороны это очень любезно.
   – Это никакая не любезность. Ты же моя мать. Я люблю тебя.
   – Я останусь здесь. Пусть этот дом еще немного побудет моим, – Джейн повернулась к двери, но вдруг остановилась. Ей потребовались все остатки мужества, чтобы взглянуть в глаза сыну. – Кэм, когда тебе было пять лет, ты взял мой красный лак для ногтей и большими печатными буквами написал на кафеле в ванной: «Я люблю тебя, мамочка». Ничего ни до этого, ни после не значило для меня так много, как то признание. – Во взгляде измученной женщины была безнадежность. – Жаль, что я не сказала тебе этого раньше.
   Она вошла в дом и тихо закрыла за собой дверь.

   Когда Кэм вернулся к себе, там была Клер. Она встретила его в дверях, внимательно взглянула и крепко обняла.
   – Не будем ни о чем говорить, – когда Кэм прильнул щекой к ее волосам, она прижалась к нему еще теснее. – Я принесла пиццу. Если тебе хочется побыть одному, могу уехать домой. Просто подогрей ее, когда надумаешь.
   Рафферти коснулся губами ее губ.
   – Останься.
   – Хорошо. Анжи и Жан-Поль уехали примерно час назад. Им пора было возвращаться в свою галерею. Они просили передать тебе привет.
   – А Блэйр?
   – Мой брат решил поболтаться в Эммитсборо еще пару дней, – Клер отстранилась, чтобы получше рассмотреть Кэма. – Рафферти, ты выглядишь ужасно. Тебе не мешало бы как следует отмокнуть в своей великолепной ванне. А я пока достану пиво и подогрею пиццу.
   – Худышка, – он сжал ее руку в кулак и поднес к губам, – тебе придется выйти за меня замуж.
   – Что мне придется сделать?
   Увидев в ее глазах замешательство, Кэм улыбнулся.
   – Мне нравится сама мысль о том, как ты будешь встречать меня в дверях и подогревать мне пиццу.
   Клер улыбнулась и слегка отступила.
   – Подумать только! Сделаешь одно доброе дело, а мужчина уже посягает на всю твою жизнь.
   – В данный момент я бы удовольствовался общением в ванне.
   Ее улыбка стала хитрой.
   – Полагаю, для того, чтобы я потерла тебе спину?
   – Ты потрешь спину мне, а я тебе.
   – Договорились, – Клер поцеловала его и сделала вид, что о чем-то задумалась. – А что ты скажешь, если мы разогреем пиццу попозже?
   – Скажу, что это отличная мысль.
   Наверх они поднялись, когда солнце готово было сесть.
   Ждали заката и другие люди, но тех мучило беспокойство.

22

   В половине десятого в «Рокко» было полно посетителей. Джолин Баттс отказалась от намерения закрыть пиццерию пораньше, когда туда вошло семейство Хоббс в полном составе, все семеро. Самый младший, с бутылочкой во рту, таращил глаза, а остальные четверо детей выстроились в ряд перед музыкальным автоматом, держа наготове двадцатипятицентовики. Джолин приняла заказ на три большие пиццы «Четыре сыра» и на две маленькие с анчоусами.
   За всеми пятью столиками их заведения сидели люди. Пицца у них была, так сказать, на разной стадии поедания. Работавший у них неполный день мальчишка-посыльный только что отнес четыре пиццы с сыром и перцем в пожарное депо.
   Джолин улыбнулась, заметив, что самый младший из Хоббсов, оставшись без присмотра, прижал пальчики к стеклянной витрине, рассматривая выставленные там прохладительные напитки и десерты.
   «Теперь закрываться в десять вечера придется не скоро», – подумала миссис Баттс.
   Через пару недель, когда начнутся летние каникулы, их заведение будет открыто до двенадцати часов ночи. Подростки любили собираться здесь, лакомиться пиццей, сидя за деревянными столами, и слушать музыку.
   «Здесь нравится бывать всем, кроме моего сына», – вздохнула Джолин и сунула очередную пиццу в печь.
   Эрни предпочитал сидеть в одиночестве дома и слушать там свою музыку.
   Джолин улыбнулась мужу, который в это время подошел к кассе.
   – Сегодня много народа, – Уилл подмигнул жене.
   – Теперь так будет каждый вечер, – ответила Джолин и взялась за приготовление их второго специального блюда – многослойного сэндвича.
   Баттсы сумели сделать свое заведение процветающим, как когда-то мечтали. Они поставили себе эту цель еще в то время, когда были подростками. Собственное дело в симпатичном маленьком городке, где они сами и их дети будут счастливы. Их ребенок, поправила себя Джолин. После Эрни у нее было два выкидыша, и вопрос о большой семье закрылся сам собой.
   Но все остальное у них было.
   В последнее время Джолин иногда беспокоилась, но Уилл, наверное, был прав. У Эрни просто переходный возраст. Семнадцатилетним не всегда нравятся собственные родители, и странно было бы, если бы подростки хотели проводить вечера вместе с отцом и матерью. Когда семнадцать было самой Джолин, она мечтала вырваться из дома. Ей повезло, что рядом оказался Уилл, жаждавший того же и подождавший ее.
   Джолин Баттс понимала, что их история была исключением, а не правилом. Ранние браки почти всегда оказывались неудачными, но в свои тридцать шесть лет с восемнадцатью годами брака за плечами Джолин чувствовала себя довольной жизнью. Почти.
   Скорее она была рада тому, что у Эрни как будто не имелось постоянной подружки. Наверное, они с Уиллом уже в юности оказались готовы к серьезному решению, а Эрни об этом и думать не думает. В чем-то одном ее сын, безусловно, был еще ребенком, но в чем-то другом…
   Джолин перекинула на спину свою длинную каштановую косу. В этом другом она Эрни совсем не понимала. Иногда он казался ей старше Уилла и гораздо жестче. Ему еще надо было найти себя, прежде чем всерьез задумываться о будущей семейной жизни.
   Впрочем, Салли Симмонс ей нравилась. Эта девушка могла бы хорошо влиять на Эрни, немного растормошить его, сделать не таким замкнутым. Это все, что ему требовалось, по мнению Джолин. В общем, он хороший мальчик.
   Она завернула сэндвичи и, прибавив три пачки сигарет, пробила в кассе чек для Мика Моргана, помощника шерифа.
   – Работаете вечером?
   – Нет, – Мик улыбнулся. – Просто я очень голоден. Никто не делает такие вкусные сэндвичи, как вы, миссис Баттс.
   – Я кладу двойную порцию жареного лука.
   – Наверное, дело именно в этом.
   «На нее приятно посмотреть, – подумал Морган. – Такая она милая в этом белом передничке поверх джинсов и рубашки».
   Не похоже было, что у Джолин есть взрослый сын, но Мик сообразил, что она, должно быть, очень рано вышла замуж и сразу родила.
   – Как ваш мальчик? – спросил он, убирая сдачу в карман. – На следующей неделе заканчивает школу?
   Хозяйка пиццерии кивнула.
   – В это трудно поверить.
   – Да мне и самой не верится.
   «Эрни заканчивает школу, – подумала Джолин и глубоко вздохнула. – Мой маленький мальчик!»
   Сейчас Джолин с легкой завистью смотрела, как малышка Тереза Хоббс ластится к отцу.
   В последнее время ей часто хотелось вернуться назад лет на пять и уловить момент, когда сын начал отдаляться от них с Уиллом.
   «Но это же несправедливо, – возразила она самой себе. – Эрни стал самостоятельной личностью. Так и должно быть».
   Может быть, ее мальчик избегает проявлений привязанности и со стороны выглядит не особенно жизнерадостным, но он ведь не попадает в неприятные истории. Отметки у него всегда были неплохие. Он никогда не приходил домой напившись или накурившись марихуаны, которая для нынешней молодежи совсем не в диковинку.
   «Эрни просто, скажем так, погружен в себя, – рассуждала Джолин. – Он постоянно думает о чем-то».
   Миссис Баттс сожалела о том, что не знает, какие именно думы занимают ее сына.

   Эрни ждал. Он понимал, что пришел слишком рано, но сильно нервничал и сидеть дома уже не мог. Адреналин в крови бушевал так, что Эрни чувствовал: он вот-вот взорвется изнутри. Но страха ожидания того, что должно было произойти, Баттс не осознавал, потому что это чувство было спрятано в самой глубине его существа.
   Взошла полная луна. Ее свет посеребрил деревья и поля. Вдали Эрни удалось различить ферму Доппера. Поблизости мычали его коровы.
   Баттс вспомнил, как пришел сюда в прошлый раз. В ту ночь не было такой полной луны и казалось прохладнее. Тогда он, прихватив веревку и ножи в полиэтиленовом пакете, перелез через забор.
   Ему удалось без труда выгнать теленка из хлева и связать ему ноги точно так, как в фильмах, которые он смотрел в девятом классе на уроках географии, посвященных сельскому хозяйству. Эрни запомнил, как клеймят скот и режут поросят и телят.
   Однако кто мог представить, что при этом будет столько крови… Он не был готов услышать те звуки, которые издавало обреченное животное. И увидеть, как закатились у теленка глаза, тоже не был готов.
   Его стало тошнить, и, связав жертву, он даже убежал в лес, но потом вернулся и довел дело до конца. Он доказал, чего стоит.
   Убивать оказалось не так легко, как об этом читать. Держать кровь в пузырьке в ящике стола – это совсем не то, что видеть ее льющейся прямо тебе на руки.
   Ничего. В следующий раз будет легче. В следующий раз должно быть легче.
   Тыльной стороной ладони Эрни вытер лоб.
   Услышав шорох листьев, юноша обернулся, не сознавая, что в его глазах был страх – тот же самый смертельный страх, который он видел в глазах черного теленка. Его рука легла на ключ зажигания. На какую-то секунду, всего на одну секунду, Эрни захотелось включить мотор, повернуть машину и как можно быстрее уехать. Бежать, пока еще есть время.
   Но они уже вышли из леса. Как духи или призраки. Или как посланцы дьявола.
   Их было четверо, все в длинных черных плащах и масках. У Эрни перехватило дыхание, когда один из них протянул руку и открыл дверцу его пикапа.
   – Я пришел, – сумел все-таки вымолвить он.
   – Да. Мы позвали тебя, и ты пришел, – последовал ответ. – Назад дороги не будет.
   Эрни кивнул:
   – Я понимаю. Я хочу научиться. Хочу быть одним из вас.
   – Выпей это.
   Ему подали чашу. На нетвердых ногах он вышел из машины и взял сосуд. Эрни поднес его к губам и выпил содержимое, глядя в глаза тому, чье лицо скрывалось под маской козла.
   «Это моя пентаграмма, знак Бафомета [36 - Ла Вей сделал голову козла главным атрибутом так называемой церкви сатаны. Знак Бафомета – ее официальный символ. Представляет собой пятиконечную звезду с тремя вершинами, указывающими вниз (перевернутая пентаграмма) с вписанной в нее головой козла.]!» – пронеслась мысль в голове юноши.
   – Идем.
   Один из мужчин сел в пикап и загнал его вверх по лесной дороге так, чтобы машину не было видно с шоссе. Через минуту все они углубились в лес.
   Шли молча. Теперь Эрни размышлял о том, как величественно выглядели они в своих длинных черных одеяниях, шествуя среди деревьев под луной. Чуть слышно шелестела молодая листва.
   «Это как музыка», – подумал юноша и улыбнулся.
   По мере того, как психостимулятор растворялся в его крови, Эрни стало казаться, что он парит в воздухе. Они все парили над землей и, наверное, могли бы дотронуться рукой до луны.
   Ее свет стал малиновым, и сквозь его дымку Эрни видел сверкающие, волшебные образы. Он шел навстречу своей судьбе.
   Человек в маске козла повернулся. Она была огромной, больше и ярче, чем сама луна. Эрни улыбнулся и подумал, что и его лицо изменилось. Превратилось в волчью морду. Да, он станет волком, молодым, сильным, никого не боящимся волком.
   Эрни не знал, сколько времени они шли. Ему было все равно. С этими людьми он пошел бы и в огонь. Пламя не коснулось бы его. Он был одним из них. Он чувствовал, как его сутью становятся сила и величие.
   Скоро они подошли к кругу, где их уже ждали остальные. Верховный жрец повернулся к Эрни:
   – Веришь ли ты в могущество князя тьмы?
   – Да. Я поклонялся ему. Я принес ему жертву. Я ждал его.
   – Сегодня ночью ты увидишь его. Сними одежду.
   Баттс разулся и снял джинсы вместе с плавками. Он стянул с себя майку с надписью «Черная суббота» и остался обнаженным. Ему на плечи накинули черный плащ с капюшоном.
   – Пока ты будешь без маски. Позже, когда станешь одним из избранных, выберешь ее сам.
   Эрни слышал все как-то искаженно, словно пластинку, поставленную не на ту скорость.
   – Я учился, – промолвил он. – Я понимаю.
   – Тебе предстоит еще многому научиться.
   Верховный жрец вошел в круг, а все остальные, включая Эрни, встали по его краям. Он увидел женщину в красном плаще, с распущенными блестящими волосами. Она была прекрасна. Женщина улыбалась ему. Эрни все еще был под воздействием наркотического средства, но узнал ее.
   Сара Хьюитт и раньше принимала участие в таких ритуалах. Ей платили двести долларов за то, чтобы лечь на отполированную до зеркального блеска доску и ждать, пока все эти психи сыграют свой дурацкий спектакль. В нем было много песнопений и взываний к дьяволу. К дьяволу, как бы не так! Все это лишь предлог для того, чтобы броситься на нее. За две сотни Сара готова была послушать монотонные завывания и посмотреть на дурацкие маски. Конечно, когда эти ненормальные приносили в жертву животных, ей было страшно и противно, но такие уж у них причуды. А вот сегодняшний цирк, похоже, будет особенным. Сара тоже узнала Эрни Баттса и предположила, что его присутствие здесь добавит огня к этому ее ночному развлечению.
   «Парнишка точно под воздействием наркотика, – подумала Сара. – Как бы он не слетел с катушек раньше, чем дело дойдет до самого интересного».
   Если это случится, она приведет Эрни в форму. Это ей по силам.
   Сара чувствовала облегчение оттого, что сегодня ночью ее позвали сюда. Она совершила ошибку – наговорила лишнего Кэмерону Рафферти – и понимала, что за это может поплатиться.
   Прозвенел колокол. Люди в масках и черных одеяниях зажгли свечи и развели огонь в яме. Сара расстегнула застежку около горла, и плащ упал к ее ногам. Секунду она выдерживала позу под взглядами тринадцати пар глаз. Освещенная луной, женщина медленно подошла к доске и легла на нее.
   Верховный жрец воздел руки.
   – Во имя сатаны, нашего владыки и господина, я призываю силы тьмы наделить меня их адской властью. Пусть широко раскроются врата ада и дадут мне все, чего я жажду. Наша радость – это жизнь плоти. Мы стремимся к ней и требуем ее. Слушайте меня! Мы взываем к Амону…
   Эрни содрогнулся, услышав произносимые имена. Он знал их и молился их обладателям, но впервые делал это не один. Кровь его закипела, растворяя остатки страха. Эрни повторял вместе со всеми давно знакомые имена.
   По кругу пошла чаша. Эрни сделал несколько глотков. Ему казалось, что пламя, жадно рвавшееся ввысь из ямы, стало живым. Плоть его горела.
   Он смотрел на верховного жреца. Скульптурный образ, созданный Клер Кимболл, был реальным.
   «Она знает, – подумал Эрни и возжаждал Клер. – Она знает».
   – Повелитель, этой ночью мы приводим к тебе нашего нового брата. Мы предлагаем тебе его сердце, его душу, его чресла. Молодость благословенна. Молодость сильна. Его кровь смешается с нашей кровью ради твоей славы.
   – Аве, сатана.
   Мендес вытянул руку, повелевая Эрни войти в круг.
   – Пришел ли ты сюда по собственной воле?
   – Да.
   – Признаешь ли ты князя тьмы своим повелителем и господином?
   – Да.
   – Готов ли ты поклясться, что будешь хранить наши священные тайны и чтить наш закон?
   – Готов. Клянусь.
   Эрни почти не почувствовал укол в указательный палец левой руки. Как во сне, он приложил его к поднесенному пергаменту и кровью начертал свое имя.
   – Ты дал клятву. Ты присоединил свое имя к именам немногих избранных. Если ты заговоришь о том, что увидел этой ночью, язык твой почернеет и отвалится. Сердце в твоей груди превратится в камень, и дыхание твое остановится. Сегодня ночью ты примешь благословение нашего повелителя. Он благословит тебя наслаждением.
   – Я принимаю его.
   Верховный жрец положил руки на плечи Эрни и откинул назад голову. Начались ритуальные песнопения.
   – Мы несемся на быстром ветре туда, где ярок свет наших желаний. Нам принадлежат все радости жизни. Жизнь во славу плоти – наше наслаждение. Мы мужи.
   – Да будут благословенны.
   – Я – жезл с наконечником из железа. Женщины жаждут меня.
   – Мы мужи.
   – Плотский восторг наполняет меня. Кровь моя кипит. Мой жезл в огне.
   – Мы мужи.
   – Все демоны вселились в меня, – Мендес опустил голову и впился взглядом в Эрни, – я храм плоти.
   – Аве, сатана.
   К ним приблизился человек в маске волка и подал верховному жрецу черную свечу. Мендес подошел к алтарю и поставил ее между ног той, что возлежала на доске. Он взял чашу, стоявшую на груди женщины, и наклонил ее так, чтобы вино пролилось на ее живот и лоно.
   – Земля есть моя мать, влажная и плодовитая, – верховный жрец провел руками по телу Сары Хьюитт и сильно сжал ее бедра. – Услышь нас, великий сатана, ибо мы взываем к твоему благословению через радости плоти.
   – Поддержи нас, повелитель.
   – Нас, жаждущих наслаждения.
   – Поддержи нас, повелитель.
   – Нас, берущих то, что пожелаем.
   – Аве, сатана.
   В круг притащили черного козленка. В свете луны сверкнул нож…
   Голова Эрни кружилась от наркотика, запаха крови и всех этих песнопений. Он упал на колени. Юноша молился только что отринутому богу, чтобы ему не стало плохо.
   Баттса подняли и сняли с него плащ. Верховный жрец протянул к нему руку, с которой капала кровь, и коснулся ею груди Эрни.
   – Теперь ты отмечен жертвенной кровью. Назови свое имя.
   Юноша качался, словно загипнотизированный его горящими глазами.
   – Сабатан…
   – Сабатан.
   Верховный жрец вернулся к алтарю, повторяя имя нового брата. Он наклонился над женщиной и сжал ее грудь.
   – Плоть подарит нам наслаждение, – сказал Мендес.
   Были сброшены одеяния, и песнопения зазвучали громче. Эрни подтолкнули к алтарю. Он помотал головой, пытаясь прояснить мысли. Сара приподнялась и протянула руки к его восставшей плоти. Верховный жрец отошел, и Эрни задрожал, услышав ее тихий дразнящий смех.
   – Ну давай, парень! Покажи этим старым придуркам, на что ты способен!
   Он вонзился в лоно Сары, грубо и сильно овладел ею, и увидел, что усмешка сходит с лица женщины, уступая место выражению высшего чувственного наслаждения.
   Эрни знал, что на них все смотрят, но это ему было безразлично. Когда снова послышались песнопения, на его глазах выступили слезы. Теперь он стал одним из посвященных.
   Потом Эрни смотрел, как предавались сладострастию другие, и снова вожделел. Они брали Сару один за другим, жадно совокуплялись с ней и насыщались ее плотью, опять пользуясь для удовлетворения своего желания одним сосудом. Все эти люди уже не выглядели могущественными, а, напротив, казались Эрни жалкими. Он видел при лунном свете, как дряблы и некрасивы их стареющие тела.
   Взгляд юноши становился все более жестким по мере того, как действие психостимулятора ослабевало и он снова стал способен мыслить. Глаза Эрни насмешливо скользили по ним и наконец встретились с другими такими же циничными глазами. Они сверкали в прорезях маски Мендеса. На его обнаженной груди поблескивало тяжелое серебряное украшение. Он не плясал вокруг огня, не взывал к луне, не бросался на женщину. Верховный жрец просто стоял и смотрел.
   «Все они здесь по его приказу и сделают все, что он скажет. Это настоящая власть», – догадался Эрни.
   Человек в маске Мендеса подошел к юноше и спокойно сказал:
   – Ты стал нашим братом.
   – Да. Но ритуал отличается от того, о котором я читал.
   – Мы взяли то, что посчитали нужным, и добавили то, что нам нравится. Ты против?
   Эрни взглянул на женщину на алтаре. Сейчас на Сару взгромоздился очередной мужчина.
   – Нет. – Именно этого он и жаждал: отринуть все условности, получить возможность демонстрировать свою силу и власть над другим существом. – Но удовлетворение плоти – это лишь один из путей.
   По голосу верховного жреца Эрни понял, что тот улыбается.
   – У тебя будут и другие.
   – Но я хочу…
   – Все будет. Сейчас тебя отведут к машине, и ты уедешь. Жди нового приглашения. Если хоть слово о том, что ты здесь видел и делал, проникнет за пределы этого круга, в котором все свершилось, ты умрешь. И твои родные тоже умрут, – с этими словами он повернулся и пошел к алтарю. Верховный жрец встал у головы Сары.
   Эрни подали его одежду и обувь. Через десять минут, сопровождаемый двумя мужчинами в черных плащах, юноша вернулся к своему пикапу, а они растворились во мраке ночи. Он проехал примерно полмили, остановился, выключил зажигание и побежал назад.
   «Я должен увидеть все», – сказал себе Эрни.
   Ритуал еще не закончился. Если он вступил в их круг, стал одним из них, то имел право видеть все до конца.
   Голова у него раскалывалась от боли, во рту пересохло. В следующий раз он постарается не пить из поднесенной чаши, только сделает вид. Эрни хотел иметь ясное, а не затуманенное сознание. Психостимуляторы нужны лишь тупицам и трусам.
   Несколько раз юноше казалось, что он сбился с пути, но он продолжал идти. Эрни был уверен, что узнал кое-кого из своих новых братьев, и намеревался разглядеть остальных. Они видели его лицо, и он имеет право видеть их лица. Он не допустит, чтобы и здесь его чему-то учили. Очень скоро он сам будет стоять в центре круга и держать в руках голову жертвенного животного. Именно он будет призывать силы тьмы.
   Баттс почувствовал запах паленой шерсти и мяса. Он быстро перешел ручей, где много лет назад молодой Доппер встретил свою смерть. Из-за деревьев доносился низкий гул песнопений. Эрни замедлил шаг и, крадучись, двинулся вперед. С того самого места, где когда-то пряталась маленькая девочка, хотя он и не догадывался об этом, он стал наблюдать за продолжением ритуала.
   Мужчины не надели плащи и продолжали стоять обнаженными. Сара по-прежнему лежала на доске, символизирующей алтарь, и ее кожа при свете луны отливала серебром.
   – Наша плоть насыщена. Наше сознание ясно. Наши тайные помыслы выражены в движениях нашей плоти. Мы едины с нашим повелителем.
   – Аве, сатана.
   Верховный жрец простирал руки к центру круга. Откинув назад голову, он начал новое заклинание.
   – Вельзевул, приди и наполни меня своим гневом. Горе земле, так как ее преступление огромно! – Мендес повернулся к алтарю.
   Сара Хьюитт приподнялась на локтях. Она прекрасно знала этого человека, знала все его плотские пристрастия и причуды.
   – У тебя еще осталось время, – сказала она вполголоса и отбросила назад взлохмаченные волосы. – Ваши два часа скоро закончатся, но ты успеешь…
   Мендес сильно ударил ее по лицу, и голова Сары стукнулась о доску.
   – Не смей говорить!
   Женщина слизала кровь, выступившую на губах. Глаза ее загорелись ненавистью, но она поняла, что, если ослушается, человек в маске ударит ее снова. Сара опустила ресницы. Она лежала молча и ждала.
   «Я отомщу, – думала она. – Клянусь, я отомщу. И этот удар обойдется ему намного больше, чем в две сотни».
   – Бойтесь блудницы! – между тем послышался голос верховного жреца. – Подобно Еве, она соблазнит и предаст. Ее лоно дает нам наслаждение, но закон стоит выше наслаждения. Я толкователь закона. Предателей ждет наказание.
   – Предателей ждет наказание…
   – Наказание жестоко и неотвратимо.
   – Оно неотвратимо…
   – Да падет проклятье на слабых. Та, что выдала тайну, обречена. Таков закон.
   – Аве, сатана.
   Сару окружили, и она попыталась приподняться, но ее руки и ноги тут же оказались прижатыми к доске. Женщину сковал ужас.
   – Я ничего никому не рассказывала! Ничего! Я никогда…
   Второй удар заставил ее замолчать.
   – Боги ада требуют отмщения. Они жаждут крови и получат ее, – повернувшись, верховный жрец бросил что-то в яму, отчего огонь вспыхнул с новой силой.
   Песнопения продолжались. Братья вторили словам Мендеса.
   – Я орудие уничтожения. Я посланник рока. Агония предательницы насытит меня. Ее кровь утолит мою жажду.
   – Умоляю!.. – Сара, извиваясь, переводила глаза с одного на второго, на третьего, на четвертого…
   Этого не могло быть! Она знала их всех, не раз удовлетворяла их похоть и во время таких бредовых действий, и в привычной для себя обстановке…
   – Я сделаю все, что вы хотите! Все, что угодно! Ради бога!..
   – Нет бога, кроме сатаны.
   Эрни, сидя в своем укрытии, обливался холодным потом.
   – Вот месть повелителя!
   Верховный жрец взял в руки жертвенный нож, на котором еще не высохла кровь козленка. Он сделал шаг к алтарю, и Сара завизжала.
   Кричала она долго. Эрни стиснул ладонями уши, чтобы не слышать этот визг, и закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Это не помогло. Даже с закрытыми ушами и глазами Баттс все слышал и все видел…
   Это было не жертвоприношение. Не подношение божеству. Это было убийство.
   Эрни выполз из своего укрытия и помчался через лес. Его преследовал страшный крик. Даже затихая, он продолжал отдаваться страшным эхом в лесной тиши.
   …На краю поляны затаилось еще одно существо, старавшееся остаться незамеченным. В глазах его горел огонь безумия. Кто это был? Призрак или человек? Мужчина или женщина? Фигура в черном одеянии раскачивалась взад и вперед, словно в пародии на половой акт, тело содрогалось, из глаз лились слезы.
   Тот, кто наблюдал, жадно втянул ноздрями воздух, как волк, чующий кровь. Скоро поляна опустеет, но атмосфера, много лет царящая здесь, останется. Запахи дыма и смерти выветрятся ненадолго.
   Одна темная фигура исчезла в тени высоких деревьев.
   Двенадцать темных фигур скрыли от человеческих глаз эту небольшую окружность – средоточие обожествленного зла.

   – Что с тобой, детка? Проснись! – Кэм привлек Клер к себе и погладил по голове.
   Она сильно дрожала. Растерявшийся Рафферти неловко завозился, пытаясь укрыть ее простыней.
   – Все в порядке… – она несколько раз глубоко вздохнула и судорожно выдохнула. – Все в порядке. Это был сон…
   – Сон? – Кэм внимательно смотрел на нее в лунном свете. В лице Клер не было ни кровинки. – Должно быть, очень дурной сон.
   – Да… – она провела по волосам дрожащими руками.
   – Не хочешь рассказать мне о нем?
   Как она могла рассказать? Как вообще это можно было кому-нибудь рассказать?
   – Нет, нет! Все в порядке.
   – Похоже, тебе не помешал бы глоток виски, – Кэм коснулся губами ее лба. – Жаль, что я не держу спиртное в доме.
   – Лучше обними меня, – Клер прильнула к нему всем телом. – Который час?
   – Около двух.
   – Прости, что разбудила.
   – Из-за этого не переживай. У меня было много ночей с кошмарами, – Кэм оперся о подушки и стал баюкать ее, как ребенка. – Хочешь холодной воды?
   – Нет.
   – Теплого молока?
   – Фу.
   – Горячего секса?
   Клер тихонько рассмеялась.
   – Может быть, чуть позже. Мне нравится просыпаться и видеть тебя рядом, – она вздохнула и прислонилась к его плечу. Ночной кошмар был абстракцией ее подсознания, а реальностью сознания стал Кэм.
   – Чудесная ночь, – пробормотала молодая женшина, глядя в окно на луну.
   Он тоже, как Клер, посмотрел на звездное небо.
   – Было бы здорово провести такую ночь на природе. Может, в следующее полнолуние нам с тобой разбить палатку?
   – Палатку?
   – Ну да. Можно спуститься к реке, поставить палатку и заняться любовью при свете звезд.
   – Не проще ли вытащить матрас на твою веранду?
   – А где же твой авантюрный дух?
   – Он накрепко привязан к таким благам цивилизации, как водопровод, – Клер сделала несколько легких движений. – И пружинный матрас. – Куснула нижнюю губу Кэма. – И перкалевые простыни.
   – Тебе когда-нибудь приходилось заниматься любовью в спальном мешке?
   – Нет.
   – Смотри, как это делается, – он перетащил Клер на себя и стал подтыкать под них простыни. – При таком способе мне даже не надо двигаться, чтобы… О, черт!
   Раздавшийся телефонный звонок раздосадовал обоих. Когда Кэм потянулся к трубке, Клер застонала.
   – Ну что поделаешь… Рафферти, – сказал он в трубку. – Что?!
   – Они ее убивают, – прохрипел сдавленный голос на том конце провода.
   – Кто? Кого? – включив свет, Кэм выпутывался из простыней.
   – Она кричит… Все время кричит…
   – Успокойтесь. Кто говорит?
   Послышались короткие гудки. Кэм выругался, грохнул трубку на аппарат и встал.
   – Что это было?
   – Черт побери, если бы я знал! Может быть, какой-нибудь псих развлекается, – сам Кэм в это не верил – он услышал в голосе неподдельный ужас. – Сказал мне, что кого-то убивают, но не сообщил, кого именно и где.
   – Что ты собираешься делать?
   Рафферти уже натягивал брюки.
   – Да что тут можно сделать?! Поеду в город, осмотрюсь.
   – Я с тобой.
   Кэм начал было протестовать, но быстро перестал. А что, если этот звонок был всего лишь уловкой, чтобы выманить его из дома и застать здесь Клер одну?
   «Рафферти, ты сходишь с ума! Кто полезет в дом шерифа?» – пронеслось у него в голове. Но рисковать все равно нельзя.
   – Хорошо, поехали. Но скорее всего, это пустая трата времени.

   Они проехали практически весь Эммитсборо. Город был безмолвен, как кладбище.
   – Прости, что вытащил тебя.
   – Ничего страшного. В такую ночь приятно прокатиться, – Клер повернулась к нему. – Жаль, что на тебя сваливается все это.
   – У меня такое ощущение, будто я потерял контроль над ситуацией, – Кэм помнил это чувство еще с тех времен, когда дружил с «Джеком Дэниелсом», и оно ему не нравилось. – В городе что-то происходит, и мне нужно… – Он не успел договорить, так как увидел автомобиль, съехавший с дороги и стоявший за деревьями. – Оставайся в машине, – тихо сказал Рафферти. – Подними окна и заблокируй двери.
   – Но я…
   – Пересядь на место водителя. Если почувствуешь опасность, сразу уезжай и зови Бада или Мика.
   – Что ты собираешься делать?
   Перегнувшись через ее колени, Рафферти открыл отделение для перчаток и вытащил оттуда пистолет.
   – О господи!
   – Не выходи из машины.
   Кэм быстро и бесшумно пошел к подозрительному автомобилю. Теперь Клер поняла, что имеют в виду люди, когда говорят, что у них душа ушла в пятки. У нее перехватило горло, и она с ужасом смотрела, как Рафферти приближается к темной машине.
   Он посмотрел на номерной знак и запомнил его. Внутри автомобиля можно было различить какое-то движение. В тот момент, когда Кэм подошел к дверце, раздался сдавленный женский крик. Он резко рванул дверцу и тут же уперся пистолетом в чью-то голую задницу.
   Клер была вне себя от беспокойства. Почему он так долго стоит около этой машины? Она решила наплевать на все указания и запреты Кэма и уже взялась за ручку, чтобы броситься ему на помощь. И тут Рафферти отвернулся от автомобиля и стал как будто разговаривать с деревом. Когда наконец Кэм пошел к своей машине, Клер облегченно вздохнула и даже успела распахнуть перед ним дверцу.
   – Что случилось? Что ты там делал?
   Кэм сел и положил руки на руль.
   – Только что я прервал, угрожая пистолетом, любовное свидание Арни Найта и Бонни Миз.
   – Вот это да! – рассмеялась Клер. – Чудны дела твои, господи!
   – Вот именно, – пытаясь остаться невозмутимым, что ему не вполне удавалось, Кэм завел мотор и поехал к дому.
   – А они только дурачились или действительно… Ну ты понимаешь…
   – Скорее второе, – пробормотал Кэм. – То, что называется, полицейский помешал.
   – И правда, анекдот, – вдруг глаза Клер до предела расширились. – Погоди, погоди… Ты сказал, что это была Бонни Миз? Жена Бобби? Ты шутишь?
   – Какие уж тут шутки…
   – Ну и дела… Это отвратительно, Кэм. Бобби не заслужил того, чтобы его жена в три часа ночи развлекалась в машине с любовником.
   – Само по себе это не преступление.
   – Сожалею, что вообще узнала об этом.
   – Поверь мне, увидеть то, что увидел я, было гораздо хуже, чем услышать то, что услышала ты. Теперь я уже не смогу посмотреть на Арни, не видя перед собой… – Кэм было рассмеялся, но, разглядев выражение лица Клер, стал серьезным. – Извини.
   – А я полагаю, что все это очень печально. Я два дня назад разговаривала с Бонни… Она показывала мне фотографии их с Бобби детей.
   – Люди не всегда такие, какими нам кажутся. Мне часто приходится убеждаться в этой прописной истине. Но может быть, в данном случае Бонни так испугалась, что снова станет верной супругой.
   – Да воздаст господь за это дело твое, – Клер закатила глаза. – Боже, я уже повторяю слова Библии! Это ведь из Книги Руфи? Еще немного в нашем городке, и я начну думать, что все в жизни должно быть, как на картинах мастеров Возрождения. Пожалуй, мне бы действительно этого хотелось.
   – Мне тоже, – Кэм обнял ее. – Может быть, если нам повезет, мы станем одинаково смотреть на все.

23

   Клер ездила в больницу минимум три раза в неделю. Обычно возле Лайзы сидел кто-то из ее родителей, брат или друзья, поэтому меньше всего она ожидала увидеть здесь Минни Атертон. Тем не менее сейчас около постели маленькой балерины восседала жена мэра Эммитсборо.
   – Привет, Клер! – улыбнулась Лайза.
   С ее поврежденного глаза уже сняли повязку, и, хотя он все еще оставался распухшим и красным, стало ясно, что опасность миновала. Нога мисс Макдональд по-прежнему была заключена в механическую конструкцию, а на середину июня ей назначили вторую операцию.
   – Здравствуй, Лайза! Добрый день, миссис Атертон.
   – Рада тебя видеть, Клер, – сказав это, Минни неодобрительно покосилась на ее джинсы – она считала их неподобающей одеждой для посещения больницы.
   – Миссис Атертон принесла мне цветы от женского клуба, – Лайза показала на вазу с тюльпанами. – Правда, красивые?
   – Да.
   – Женский клуб Эммитсборо хотел показать Лайзе, что наш город не остался равнодушным к тому, что с ней произошло, – вздохнула Минни. – Мы все тут просто в ужасе от этого! Клер может вам подтвердить, что у нас спокойный город, жители которого чтут традиционные ценности. Мы хотим, чтобы он таким и оставался.
   – Я понимаю и благодарю вас за внимание, – Лайза шевельнулась и вздрогнула. Клер тут же подошла и поправила ей подушки. – Доктор Крэмптон часто заходит справиться, как я себя чувствую, и просто поговорить, а одна из медсестер навещает меня даже в свой выходной.
   – Это Труди Уилсон, – кивнула Минни.
   – Да, Труди. И конечно, мисс Кимболл, – Лайза дотронулась до руки Клер. – Шериф Рафферти меня тоже не забывает… А вообще-то сейчас мне просто не верится, что все это случилось…
   – Мы потрясены, – опять вздохнула Минни. – Уверяю вас, все жители нашего города потрясены и возмущены тем, что с вами случилось. Нас это взволновало не меньше, чем если бы такое произошло с кем-нибудь из здешних девушек. Несомненно, это сделал какой-нибудь сумасшедший не из наших мест. – Миссис Атертон бросила взгляд на открытую коробку шоколадных конфет, и Лайза тут же предложила ей угощаться. Минни, подумав, выбрала конфету и продолжила свою мысль: – Возможно, тот же самый, кто убил Биффа Стоуки.
   – Убил?..
   Клер с удовольствием бы ткнула Минни лицом в коробку, чтобы она замолчала.
   – Это случилось уже давно, – прервала жену мэра молодая женщина. – Тебе не о чем беспокоиться, Лайза.
   – Совершенно верно, – согласилась Минни и взяла еще одну конфету. – Здесь вы в полной безопасности. В полнейшей. А я вам не говорила, что мы с мужем несколько лет назад пожертвовали этой больнице значительную сумму? Очень значительную, – повторила она, не сводя глаз с коробки. – Они повесили специальную табличку с нашими именами. Это одна из лучших больниц штата. Пока вы здесь, Лайза, беспокоиться вам действительно не о чем, а что касается Биффа Стоуки… Некоторые люди говорят, что он получил по заслугам, но, как христианка, я не могу разделять такие взгляды. Забить человека до смерти… – Минни сглотнула слюну, и было непонятно, чем именно сие вызвано: зловещей информацией или приятным ощущением шоколада во рту. – Это ужасно! Ужасно и отвратительно! – Она облизнулась и потянула руку к следующей конфете. – Первое убийство в Эммитсборо почти за двадцать лет. Мой муж очень обеспокоен этим. Очень обеспокоен. Он ведь мэр нашего города.
   – Вы думаете, это мог сделать кто-то из тех людей, что напали на меня?
   – Шериф выяснит. Надеюсь, скоро.
   Клер бросила на Минни предупреждающий взгляд, но миссис Атертон сделала вид, что не заметила его.
   – Мы очень рады, что Кэмерон Рафферти вернулся в Эммитсборо. Правда, юношей он был совершенно несносен! Вечно носился повсюду на мотоцикле! – Она осуждающе покачала головой и стала развивать свою мысль дальше: – У Кэмерона частенько бывали неприятности. Я знаю, некоторые даже думали, что в конце концов он окажется за решеткой. Не могу сказать, что поначалу у меня не было сомнений в его компетентности, но…
   – У Кэма десятилетний опыт работы в полиции, – вмешалась Клер, не в силах слушать все это. – Он не…
   – Верно, – сбить с наезженной колеи Минни Атертон оказалось не так-то просто. – Рафферти работал в Вашингтоне. Полагаю, там у него тоже случились неприятности, но мы рады, что он вернулся. Эммитсборо не Вашингтон. Я каждый вечер смотрю новости по федеральному каналу и все время прихожу в ужас. Там ведь ежедневно совершаются убийства! По двадцать в день, а у нас тут только одно за двадцать лет. Нельзя, правда, сказать, что у нас нет других неприятностей.
   Миссис Атертон на минуту прервалась, чтобы съесть очередную конфету, и Клер тут же этим воспользовалась:
   – Не думаю, что Лайзе все это интересно…
   – А я уверена, что мисс Макдональд не могут быть неинтересны наши дела, – возразила Минни. – Правда, Лайза? Кстати, с отцом Клер в свое время тоже произошел несчастный случай. Он выпал из окна и разбился… А в прошлом году маленький Мейерс выпил стеклоочиститель… А пять лет назад пятеро здешних подростков погибли в автомобильной аварии по своей собственной вине… А старый Джим Поффенбергер упал с лестницы в подвале и, конечно, сломал себе шею. И все из-за банки соленых огурцов. Да, и у нас бывают свои трагедии. Но уж никак не преступления!
   – Очень любезно было с вашей стороны приехать навестить Лайзу, – Клер твердо решила положить конец этому визиту. – Все мы знаем, как много у вас дел, миссис Атертон.
   – О, я просто выполнила свой долг! – Минни похлопала Лайзу по руке липкими пальцами. – Мы, женщины, должны поддерживать друг друга. Когда одна из нас подвергается нападению, мы не можем оставаться безучастными. Наш женский клуб не только организует кулинарные благотворительные базары и проводит лотереи.
   – Пожалуйста, поблагодарите от меня всех членов вашего клуба за цветы.
   – Я непременно это сделаю. Пожалуй, мне пора ехать домой. Нужно успеть подогреть Джеймсу ужин. Мужчины обязательно должны есть горячее в конце дня.
   – Передайте от меня привет мистеру Атертону, – попросила Клер.
   – Обязательно, – Минни наконец встала и взяла свою сумку. – Я собиралась зайти к тебе, деточка.
   – Да? – Клер изобразила на лице улыбку.
   – Ведь твои… э-э… друзья уехали в Нью-Йорк? Я не хотела мешать, когда у тебя были гости.
   – Это очень деликатно с вашей стороны.
   – Должна признаться, я обрадовалась, что они не задержались у нас подольше. Ты знаешь, что болтают люди?
   – И что же?
   – Да разное… В конце концов, дорогая, ведь эта женщина черная.
   Клер как бы непонимающе посмотрела на Минни.
   – В самом деле?
   Миссис Атертон сарказма не поняла.
   – Что до меня, предрассудки мне чужды. Это все знают. В прошлом году я даже наняла черную девушку из Шепердстауна убираться в доме. Конечно, ее очень быстро пришлось уволить за лень, но это к делу не относится.
   – Вам действительно чужды предрассудки, миссис Атертон, – сказала Клер.
   Минни расплылась в улыбке.
   – Ну, в конце концов, все люди – создания божии. Так вот, я собиралась зайти к тебе, Клер. Женский клуб Эммитсборо предлагает тебе выступить на нашем ежемесячном обеде.
   – Выступить?..
   – Да. Прочитаешь лекцию об искусстве, культуре и всем таком прочем. Мы подумали, что смогли бы даже пригласить репортера из Хагерстауна.
   – Н-ну…
   – Если ты годишься для «Нью-Йорк таймс», значит, будешь хороша и для местной газеты.
   Клер хотела было возразить, что все как раз наоборот, но промолчала, а миссис Атертон не унималась:
   – Я знаю, как важна реклама, ведь сама являюсь женой политического деятеля. Предоставь все это мне и ни о чем не беспокойся. Только надень, пожалуйста, нарядное платье. А еще тебе не помешает сходить в салон к Бетти, чтобы она привела в порядок твои волосы.
   – В порядок? Мои волосы? – изумилась Клер.
   – Я знаю, что вы, художники, на многое смотрите не как все люди, но мы ведь в Эммитсборо, дорогая. Нарядись и расскажи немного об искусстве. Может быть, ты захватишь с собой пару работ? Газета, возможно, напечатает их снимки. Мы будем ждать тебя в субботу в полдень.
   – В эту субботу?
   – Да ну же, Клер! Ты должна помнить, что собрания женского клуба проходят ежемесячно каждую первую субботу месяца! Так было всегда и будет всегда. Твоя мама три года подряд сама была главой клуба! И не опаздывай.
   – Да… но…
   – Значит, мы тебя ждем. Будьте здоровы, Лайза. Я к вам еще загляну.
   – Спасибо… – когда дверь за миссис Атертон закрылась, маленькая балерина усмехнулась. – Может быть, позвать медсестру?
   – Ты плохо себя чувствуешь? – всполошилась Клер.
   – Нет, зато у тебя такой вид, будто тебя переехал грузовик.
   – Подумать только! Нарядное платье… – Клер схватилась за голову. – Ненавижу эти дамские обеды.
   Лайза засмеялась:
   – Но в газете появятся твои фотографии.
   – А! Ну раз так…
   – Уж очень эта женщина деятельна, – в раздумье сказала Лайза.
   – Первая леди Эммитсборо! Она сидит в печенках у всех местных жителей. Надеюсь, Минни тебя не расстроила?
   – Нет, нисколько. Ей просто хотелось посплетничать. Но то, что она говорила об убийстве… – Лайза взглянула на свою ногу. – Пожалуй, мне следует считать, что я еще легко отделалась.
   – Доктор Стюарт очень хороший хирург, – увидев удивленно поднятые брови Лайзы, Клер пояснила: – Я навела о нем справки. Если кто-то и сможет поставить тебя на пуанты, так только он.
   – То же самое говорят родители и Рой, – тихо сказала Лайза, разглаживая простыню. – Но я не могу так далеко загадывать, Клер.
   – Ну и не надо.
   – Я трусиха, – маленькая балерина слабо улыбнулась. – Не хочу думать о завтрашнем дне и пытаюсь забыть вчерашний. Знаешь, перед приходом миссис Атертон у меня в голове все время звучали эти песнопения. Я пыталась вытеснить их из сознания, хотя понимала, что они могут что-то означать.
   – Песнопения? – Клер дотронулась до ее руки. – Ты можешь припомнить точнее?
   – Нет. Какая-то тарабарщина, но мотив не выходит из мыслей. Мне уже начинает казаться, что в моей голове что-то сдвинулось, а врачи не могут определить, что именно.
   – Думаю, это оттого, что ты начала вспоминать какие-то детали. Ты рассказала об этом Кэму?
   – Нет. Я еще никому не говорила.
   – Не возражаешь, если я ему скажу?
   – Нет, – Лайза пожала плечами. – Может быть, это действительно пригодится.

   – Эта Макдональд начинает кое-что припоминать, – Джеймс Атертон аккуратно отломил вилкой кусочек горячего яблочного пирога. – Возможно, нам придется что-то предпринять.
   – Предпринять? – Бобби Миз дернул воротник своей рубашки, который в эту минуту показался ему слишком тесным.
   Сейчас Мизу все казалось чересчур тесным, даже носки. Он перевел дух и посмотрел на мэра.
   – Было темно. Она ничего не видела. Но вот этот шериф… Рафферти все время стережет ее. Просто ни на шаг не отходит.
   Атертон ласково улыбнулся Элис, когда девушка подошла налить ему еще кофе.
   – Пирог, как всегда, превосходный.
   – Я передам ваши слова повару. Обязательно скажите миссис Атертон, что цветы, которые члены женского клуба посадили в парке, очень красивы. Такие чудесные!
   – Моя жена будет рада узнать, что они тебе понравились, – Атертон подцепил вилкой еще один кусочек, дожидаясь, пока Элис отойдет к другому столику. Он стал рассеянно постукивать ногой в такт песне, звучавшей из музыкального аппарата. – Мы еще не знаем точно, что видела эта балерина, – продолжил он, – а о шерифе беспокоиться не стоит.
   Бобби отхлебнул кофе.
   – Я думаю… то есть некоторые из нас думают, что все пошло немного не так… – он запнулся и онемел под взглядом Атертона, в глазах которого сверкнул холодный гнев.
   – Некоторые из нас? – тем не менее голос мэра звучал мягко.
   – Просто дело в том, что раньше… раньше это было… – Бобби, видимо, хотел сказать «весело», но слово показалось ему неподходящим. – Я имел в виду, что раньше мы приносили в жертву животных, так ведь? И не было никаких неприятностей. Никогда не было никаких неприятностей.
   – Ты, наверное, слишком молод, чтобы помнить случай с Джеком Кимболлом.
   – Нет. Я помню… Вернее, хочу сказать, что это было до меня. Но за последние год-два многое стало меняться, – взгляд Миза заметался. – Эти жертвоприношения… И Бифф Стоуки. Некоторые из нас беспокоятся.
   – Судьба каждого из вас в руках повелителя, – ровным тоном напомнил Бобби Атертон, точно так же, как бы напомнил нерадивому школьнику, что нужно сделать домашнее задание. – Ты подвергаешь сомнению его силу? Или свою?
   – Нет-нет. Просто я… просто некоторые из нас подумывают, не стоит ли нам на время немного затихнуть… Пока все не успокоится. Да, вот еще что… Блэйр Кимболл расспрашивал… Ну, сами знаете, о чем…
   – Репортерская болезнь, – усмехнулся Атертон. – Кимболл пробудет у нас здесь недолго.
   – Но Рафферти останется, – упрямо сказал Миз. – А когда выяснится насчет Сары…
   – Она предала нас и получила по заслугам, – мэр наклонился вперед, и добродушное выражение исчезло с его лица. – Что за проявление слабости, Роберт? Меня это беспокоит.
   – Просто я не хочу никаких неприятностей. Я должен думать о жене и детях.
   – Да, по поводу твоей жены, – Атертон снова откинулся назад и вытер губы бумажной салфеткой. – Может быть, тебе интересно будет узнать, что твоя Бонни спит не только с тобой?
   Миз мертвенно побледнел, а затем побагровел.
   – Это ложь! Грязная ложь!
   – Поосторожнее, – в глазах Атертона снова вспыхнул гнев, и Бобби опять побелел. – Неужели ты не знаешь, что все женщины – потаскухи? – словно удивляясь, спросил мэр. – Такова их суть. А теперь я хочу напомнить тебе, что с дороги, которую ты когда-то выбрал, пути назад нет. Были люди, которые пытались свернуть с нее… Они дорого заплатили за это.
   – Я не хочу никаких неприятностей, – упрямо повторил Миз.
   – Разумеется, не хочешь. У нас их и не будет, кроме тех, которые мы сами навлечем на себя. За воспоминаниями Лайзы Макдональд я прослежу сам. А что касается тебя… – мэр улыбнулся, и эта улыбка показалась Бобби лезвием ножа. – У мебя к тебе две просьбы. Во-первых, напомни всем недовольным, что они обязаны выполнять волю верховного жреца. Во-вторых, вынеси из мастерской Клер Кимболл одну ее работу и доставь ее на наше место в лесу. Ты знаешь, о чем я говорю.
   – Вы хотите, чтобы я украл эту металлическую штуковину прямо из-под носа Клер?
   – Прояви смекалку, – Атертон похлопал Бобби по руке. – Я знаю, что могу рассчитывать на твою преданность.

   Рафферти еще раз позвонил во Флориду. Потратив немало времени и проявив максимум настойчивости, он сумел проследить путь бывшего шерифа Паркера из Форт-Лодердейла в Тампу, из Тампы в Орландо, из Орландо в Джексонвиль, из Джексонвиля в Майами, а оттуда до маленького городка на берегу озера Окичоби. Паркер сменил все эти места за год. На взгляд Кэма, такая непоседливость скорее походила на желание скрыться. Но от кого он пытался убежать?
   – Шериф Арнет слушает.
   – Шериф Арнет, это шериф Рафферти, Эммитсборо, Мэриленд.
   – Мэриленд, вот как. Какая у вас там погода?
   Кэм выглянул в окно.
   – Похоже, собирается дождь.
   – А у нас жара и солнце, – по голосу Арнета было слышно, что он улыбается. – Чем могу быть полезен, коллега?
   – Я пытаюсь разыскать человека, которого сменил на посту шерифа Эммитсборо. Его зовут Паркер. Гэррет Паркер. Он и его жена Беатрис год назад переехали на вашу территорию.
   – Я их припоминаю, – сказал Арнет. – Они арендовали участок у озера и купили трейлер. Сказали, что собираются путешествовать.
   Кэм потер начавший болеть затылок.
   – Когда они уехали?
   – Так они и не уехали. Оба вот уже десять месяцев как на кладбище.
   – Они умерли? Оба?
   – Их дом сгорел дотла. Там не было дымоуловителя. Паркер и его жена сгорели в своих постелях.
   – Причина пожара?
   – Курение перед сном, – сказал Арнет. – Дом был весь из дерева и сгорел, как спичка. Говорите, Паркер был там до вас шерифом?
   – Верно.
   – Странно. Здесь он всем сказал, что раньше работал в страховой компании и ушел на пенсию и что они из Атланты. Есть какие-нибудь соображения по поводу того, почему мистер Паркер так поступил?
   – Пока не знаю. Шериф, я бы хотел посмотреть копии рапортов, которые касаются этого происшествия.
   – В этом мы вам поможем. А почему у вас вообще возникла необходимость разыскать своего предшественника?
   – Есть вероятность, что смерть Паркера и его жены связана с убийством, которое я сейчас расследую.
   – Вот как? – Арнет помолчал, соображая. – Может, мне стоит самому еще раз просмотреть все рапорты и протоколы?
   – Трудно сказать. Кстати, у них там сложился круг общения?
   – Нет. Паркер и его супруга держались очень замкнуто. Такое впечатление, что жене хотелось осесть, а мужу не терпелось сорваться с места. Может быть, он не успел это вовремя сделать?
   – Да, похоже, что не успел.

   Через пятнадцать минут Кэм подошел к Баду Хьюитту, наклеивающему штрафную квитанцию на «бьюик», припаркованный в неположенном месте перед библиотекой.
   – Не знаю, почему миссис Атертон все время ставит машину здесь, – пожал плечами помощник шерифа. – Боюсь, она заявится к нам и спустит с меня три шкуры.
   – Мэр заплатит штраф. Бад, мне надо поговорить с Сарой. Я хочу, чтобы ты пошел со мной.
   – Конечно, – Бад положил в карман квитанционную книжку. – У нее неприятности?
   – Не знаю. Давай пройдемся пешком.
   Бад пригладил волосы.
   – Шериф, мне не хотелось бы… Я просто хочу сказать, что у Сары сейчас есть проблемы. Они с матерью в последнее время постоянно ссорятся.
   – Мне просто надо задать твоей сестре несколько вопросов.
   – Если она что-нибудь натворила… – Бад подумал обо всех тех мужчинах, которые пользовались расположением Сары. – Может, она послушает меня. Я попытаюсь ее вразумить…
   – Мы просто поговорим.
   Они шли по парку, в котором практически никого не было. Митци Нобейкер качала на качелях своего младшего ребенка, мистер Финч прогуливал собак – вот и все. Рафферти решил как-то отвлечь своего помощника и сказал:
   – Члены женского клуба посадили в этом году очень красивые цветы.
   Бад взглянул на петунии. Он понимал, что Кэм старался помочь ему справиться с волнением, но ничего не мог с собой поделать.
   – Сара просто запуталась. Она никогда не получала того, что ей хотелось. Парни всегда бегали за ней, но толку от них не было, – он взглянул на начальника и покраснел.
   – С тех пор прошло много времени, Бад. От меня тогда тоже не было толку.
   Они дошли до бара Клайда и завернули за угол.
   – Машины Сары здесь нет…
   – Я вижу, – пробормотал Кэм. – Давай узнаем, когда начинается ее смена.
   Он постучал в заднюю дверь бара.
   – Черт побери! – послышался раздраженный голос хозяина. – Закрыто! Откроемся в пять.
   – Это шериф Рафферти.
   – А мне плевать, даже если за пивом придет сам губернатор. Бар закрыт.
   – Я пришел не за пивом, Клайд. Ищу Сару.
   – Ты и еще половина мужчин в городе, – Клайд все-таки открыл дверь. Вид у него был угрюмый. Из крошечного кабинета хозяина бара доносился музыкальный пролог какой-то мыльной оперы. – Разве человек не имеет права посидеть спокойно хоть часок?
   – Когда должна прийти Сара?
   – Эта дрянь… – Клайд осекся, потому что Бад Хьюитт вызывал у него симпатию. – Она должна быть здесь в половине пятого. Точно так же, как должна была прийти в половине пятого и вчера, и позавчера. Но на этой неделе Сара появиться не удосужилась.
   – Она не приходила на работу?
   – Нет, не приходила. Разве я не сказал этого только что? Твоя сестра с субботы не показывала здесь свою задницу! – Клайд все-таки напустился на оторопевшего Бада: – Увидишь ее, скажи, что она уволена. Теперь вместо нее работает Дженни.
   – А к себе наверх Сара поднималась? – спросил Кэм.
   – Откуда, черт возьми, мне знать? Я один из немногих в Эммитсборо, кто туда не ходит!
   Клайд отвернулся, огорченный выражением лица Бада. Но, черт побери, они помешали ему смотреть любимую передачу!
   – Ты не против, если мы поднимемся и глянем?
   – А мне-то что? Ты представитель закона, а он ее брат.
   – Как насчет ключа, Клайд?
   – Боже милостивый! – хозяин бара прошел к своему столу и стал рыться в ящике. – Передай Саре, что, если она в конце недели не заплатит за жилье, я выставлю ее отсюда! – Он ткнул Кэму в руку ключи и захлопнул за собой дверь.
   – Вот за что я люблю жителей нашего города, – сказал Рафферти. – За их веселые улыбки и яркую индивидуальность каждого.
   – Это не похоже на Сару – пропускать работу, – нахмурился Бад, когда они поднимались по лестнице. – Она ведь хотела накопить денег и уехать в большой город.
   – Твоя сестра в последнее время часто ссорилась с матерью, – напомнил ему Кэм. – Может быть, она решила устроить себе небольшой отдых, чтобы успокоиться?
   Он постучал в дверь и немного подождал, а затем сунул ключ в замочную скважину.
   Комната была почти пустой. На полу – овальный ковер с бахромой, немного потертый по краям. Кровать не убрана – красные простыни на ней смяты, подушки разбросаны. Были еще шкаф, комод без одного ящика, торшер и туалетный столик. На его поверхности оказалось много пыли, и Кэм с Бадом увидели светлые пятна на месте стоявших там флаконов и баночек. Рафферти открыл шкаф и присвистнул. Внутри ничего не было.
   – Похоже, что твоя сестра действительно уехала, Бад.
   – Она не могла этого сделать ни с того ни с сего. Я знаю, Сара разозлилась на мать, но мне бы она сказала.
   Рафферти показал на пустой шкаф:
   – Ее вещей нет.
   – Да… но… – Бад почесал затылок. – Кэм, она бы просто так не сорвалась с места. Не уехала бы, не сказав мне.
   – Хорошо. Давай все здесь осмотрим. Займись ванной комнатой.
   Кэм выдвинул ящики комода, вытащил их и внимательно оглядел. Он старался не думать о Саре Хьюитт как о конкретном человеке, не вспоминать, какой она была когда-то, или о том, как выглядела, когда они виделись в последний раз. Все-таки оставалась небольшая вероятность того, что Сара все здесь бросила, потому что Эммитсборо ей осточертел, и вернется, когда закончатся деньги.
   При этом, осматривая пустые ящики, Кэм не мог отделаться от мысли о телефонном звонке воскресной ночью.

//-- ОНИ ЕЕ УБИВАЮТ. --//

   Нижний ящик оказался с тайником. Рафферти обнаружил приклеенную к его задней стенке пачку денег, завернутую в полиэтиленовый пакет. Пересчитав их, он ощутил, что дурное предчувствие усиливается.
   – Она оставила начатый крем для лица и немного… – Хьюитт застыл в дверях. – Что это?
   – Пакет. Был приклеен к ящику. Здесь четыреста тридцать семь долларов.
   – Четыре с половиной сотни? – Бад растерянно уставился на банкноты широко раскрытыми глазами. – Сара копила деньги. Копила, чтобы начать новую жизнь. Кэм, она бы ни за что не уехала без этих денег. – Опустившись на край постели, он вопросительно смотрел на шерифа. – О боже! Что же теперь делать?
   – Позвоним в полицию штата. Пусть объявляют федеральный розыск. Поговорим с твоей матерью, – Рафферти сунул пакет с деньгами в карман. – Бад, ты не знаешь, было ли у Сары что-нибудь с Паркером до того, как он уехал отсюда?
   – С Паркером? – Хьюитт посмотрел на него и покраснел. – Может, и было. Ради бога, Кэм, неужели ты думаешь, что она отправилась во Флориду к Паркеру? Сара часто смеялась над ним. Она не испытывала к нему никаких чувств… Просто он… Она… Она копила деньги… – забормотал Бад.
   – Сара когда-нибудь что-нибудь рассказывала тебе о Паркере? Например, что он был членом какого-то клуба?
   – Клуба? Что-нибудь вроде клуба охотников?
   – Что-то вроде этого.
   – Он часто болтался в легионе. Ты сам это знаешь. Уверяю тебя, Сара бы не уехала к Паркеру! Она его терпеть не могла! Сестра бы не уехала отсюда ради Паркера, оставив деньги и не сказав мне ни слова!
   – Да, согласен, – Кэм положил руку на плечо своего помощника. – Бад, а кто еще был ее постоянными клиентами?
   – Боже мой, Кэм!
   – Прости, но нам надо с чего-то начинать. Был у нее, так сказать, друг?
   – Дэви Ридер все время просил Сару выйти за него замуж, но она только смеялась над ним. Оскар Бруди делал вид, что сильно неравнодушен, но я никогда не слышал, чтобы он поднимался сюда. Сара говорила, что Оскар ужасно боится своей жены… Думаю, и многие другие были не прочь провести с ней время. Сара в шутку говорила, что здесь перебывало большинство мужчин Эммитсборо и треть штата… Но то, что она так болтала, еще ничего не значит!
   – О’кей. Пойдем звонить.
   – Кэм, ты думаешь, с моей сестрой что-то случилось? Что-то… нехорошее?
   Иногда ложь бывает воистину во спасение.
   – Я полагаю, что она, наверное, сильно разозлилась и все тут бросила. По-моему, Сара часто сначала что-то делает, а потом думает.
   – Да! – Бад ухватился за эту мысль как за соломинку. – Когда немного остынет, она вернется и уговорит Клайда снова взять ее на работу.
   Но, спускаясь вниз по лестнице, ни тот, ни другой в это уже не верили.

   Джолин Баттс сидела за кухонным столом и составляла список гостей. Она первый раз за многие недели взяла свободные полдня. Правда, в середине недели после обеда в пиццерии было не так уж много работы, и Джолин рассчитывала, что Уилл справится без нее.
   Ее огорчало то, что Эрни заявил, что не собирается поступать в колледж, но она старалась понять мотивы сына. В конце концов, она и сама не училась в колледже, а все вот как хорошо устроилось. Уилл же уже видел Эрни бакалавром и был страшно разочарован его решением. Но ведь он, собственно, не примирился и с тем, что сын отказался помогать им в пиццерии после уроков.
   Они так много трудились, чтобы добиться успеха и оставить Эрни процветающее дело, а он предпочел качать бензин…
   Ну что же. Мальчику почти восемнадцать. В этом возрасте Джолин доставляла своим родителям массу разочарований. Теперь она сама мать и хочет, чтобы…
   Джолин отложила в сторону ручку. Больше всего она хочет, чтобы ее сын почаще улыбался.
   Она услышала, как Эрни вошел в дом, и грустно вздохнула. Они уже так давно не сидели на кухне вместе и не разговаривали! А когда-то, когда Эрни возвращался из школы, они ели что-нибудь вкусненькое и потом вместе делали уроки.
   – Эрни!
   Джолин слышала, что сын остановился на лестнице.
   «Мальчик слишком много времени проводит у себя в комнате, – подумала она. – Слишком часто сидит один».
   – Эрни! Я на кухне! Иди сюда.
   Он встал на пороге, сунув руки в карманы джинсов. Джолин показалось, что сын немного бледен, но она вспомнила, что в понедельник Эрни плохо себя чувствовал.
   «Просто волнуется перед выпуском», – решила она и улыбнулась сыну.
   – Что ты делаешь дома?
   Вопрос был бестактный, но Джолин сдержалась.
   – Я освободила себе полдня. Никак не могу запомнить твое расписание… Ты сегодня работаешь?
   – С пяти часов.
   – Хорошо. Значит, у нас есть немного времени, – Джолин встала и сняла крышку с широкого керамического блюда. – Я приготовила шоколадный пудинг.
   – Я не голоден.
   – Ты почти не ешь вот уже два дня. Все еще плохо себя чувствуешь? – Она протянула руку, чтобы пощупать лоб Эрни, но он отшатнулся.
   – Не хочу никаких пудингов, слышишь?
   – Хорошо, – Джолин казалось, что она смотрит на незнакомца, у которого почему-то очень злые глаза. Эрни то и дело вынимал руки из карманов и засовывал их обратно. – Удачный был день в школе?
   – Мы там ничего не делаем, только тянем время.
   – Ну… – она почувствовала, как улыбка сходит с ее лица, и снова заставила себя улыбнуться. – Я знаю, как это бывает. Последняя неделя до окончания школы – это все равно что последняя неделя до истечения кредита. Я погладила твою выпускную мантию.
   – Хорошо. У меня полно дел.
   – Я хочу поговорить с тобой, – Джолин взяла в руку список. – Насчет гостей.
   – Каких еще гостей?
   – Ты знаешь, каких. Мы это обсуждали. Приедут бабушка и Пол, тетя Марси, а также Нана и Фрэнк из Кливленда. Я, правда, не знаю, где все они будут спать, но…
   – Зачем им приезжать?
   – Как зачем? Ты же заканчиваешь школу! Я знаю, что все выпускники получили только по два билета на само торжество, так как зал у вас небольшой, но это не значит, что мы не можем собраться семьей и устроить вечеринку.
   – Я же сказал, что не хочу никаких гостей.
   – Нет, ты сказал, что тебе все равно, – Джолин положила список на стол, изо всех сил стараясь сдержаться.
   – Так вот, мне не все равно, и я не хочу никаких вечеринок. Я не хочу видеть никого из этих людей. Я вообще не хочу никого видеть!
   – Боюсь, что тебе придется это сделать, – миссис Баттс слышала собственный голос, ровный, холодный, неуступчивый, и поняла, что говорит точно так же, как ее мать.
   «Круг замкнулся», – устало подумала Джолин.
   – Эрни, все уже решено. Мать и отчим твоего отца приедут уже в субботу вечером вместе с несколькими твоими двоюродными братьями. Остальных мы ждем утром в воскресенье, – она подняла руку, как бы останавливая возражения сына.
   «Еще одна манера моей матери», – вспомнила Джолин.
   – Ты можешь не хотеть их видеть, но все они хотят видеть тебя. Они гордятся тобой и желают присутствовать при важном событии твоей жизни.
   – Я заканчиваю школу. Почему, черт побери, из-за этого столько шума?
   – Не смей говорить со мной таким тоном! – Джолин подошла к сыну. Он был намного выше, но на ее стороне – власть взрослого человека. – Мне все равно, сколько тебе лет, семнадцать или сто семнадцать! Никогда больше не смей разговаривать со мной так!
   – Я не хочу, чтобы здесь болтались все эти ид-диотские р-родственники! – Эрни начал заикаться и испугался, что не сможет это преодолеть. – Мне не нужно никакого торжества! Ведь это я заканчиваю школу, не так ли? Разве я не имею права выбора?
   Сердце Джолин переполнилось нежностью к своему мальчику. Она помнила, что это такое – быть связанным родительскими ограничениями. Она тоже не понимала в свое время их смысла.
   – Прости, но боюсь, что этого права у тебя нет. Эрни, ведь речь идет всего лишь о паре дней из твоей жизни!
   – Вот именно. Моей жизни! – Он схватился за голову. – Это моя жизнь! Когда мы переезжали сюда, ты тоже меня ни о чем не спрашивала, потому что это должно было быть «полезным» для меня.
   – Мы с твоим отцом так считали. Мы думали, что это будет хорошо для всех нас.
   – Точно. Здорово получилось. Вы увезли меня от друзей и засунули в какое-то захолустье, где у всех ребят только и разговоров, что об охоте на оленей и выращивании свиней. А мужики здесь занимаются тем, что убивают женщин.
   – О чем ты говоришь? – Джолин положила руку на плечо сына, но он резко отстранился. – Эрни, я слышала, что в Допперовском лесу напали на женщину. Это ужасно! Но ведь ее не убили. Такое здесь не случается.
   – Ты ничего не знаешь! – лицо Эрни мертвенно побледнело, в злых на весь белый свет глазах стояли слезы. – Ты ничего не знаешь об этом городе! И обо мне ты ничего не знаешь!
   – Я знаю, что люблю тебя и беспокоюсь о тебе. Может быть, я слишком много времени уделяла пиццерии и слишком мало тебе… Мы теперь так редко разговариваем друг с другом… Присядь. Сядь рядом со мной, и давай обсудим все это.
   – Поздно… – Эрни закрыл лицо руками и зарыдал так, как не рыдал никогда.
   – О, дорогой мой! Иди сюда. Скажи, чем я могу тебе помочь?
   Но когда Джолин обняла сына, он вырвался. Глаза Эрни стали уже не озлобленными, а какими-то дикими.
   – Слишком поздно. Я сделал свой выбор. Я его уже сделал, и дороги назад нет. Просто оставь меня в покое. Оставь меня в покое! Это лучшее, что ты можешь сделать, мама.
   Спотыкаясь, Эрни выскочил из дома и побежал. Чем громче Джолин его звала, тем быстрее он мчался.

24

   Клер заканчивала скульптурный портрет Элис. Это будет первой ее работой для галереи в Чикаго. В скульптуре были изящество, мысль, ум, сила и спокойная уверенность. Лучших качеств в женщине Клер себе не представляла.
   Услышав визг колес грузовика Эрни, несущегося по улице, она резко подняла голову. Нахмурилась, услышав, как мать парня зовет его. У Баттсов что-то случилось… Если бы Салли не рассказала ей о телескопе, у Клер могло бы возникнуть желание побежать вслед за ним, попробовать его успокоить.
   «Не вмешивайся», – сказала она себе и вернулась к скульптуре.
   Но если бы она не вмешивалась с самого начала, то не чувствовала бы сейчас никакой неловкости и беспокойства.
   Пустое. У нее хватает и своих собственных проблем. Новые перспективы в творчестве, крупный заказ, отношения с мужчиной, вышедшие из-под контроля, и это чертово выступление на обеде женского клуба. Сдув волосы с глаз, Клер посмотрела на часы. И ко всему прочему, она должна была сказать Кэму о том, что вспомнила Лайза.
   Куда он, черт побери, подевался?
   По дороге из больницы она заехала в полицейский участок, но Кэма там не оказалось. Клер позвонила ему домой, но никто не ответил.
   «Наверное, ездит по городу, смотрит, везде ли порядок», – предположила она и улыбнулась.
   Через несколько часов, когда оба закончат свою работу, они все равно увидятся.
   Клер выключила лампу и отступила назад.
   «Неплохо», – сказала она сама себе.
   Ее охватило волнение. Да, действительно неплохо. Возможно, это не совсем то, что представляла себе Элис, ведь силуэт скульптуры оказался удлиненным, преувеличенным, а черты лица неконкретными. Это была женщина вообще, именно так хотела бы Клер назвать свою скульптуру. Наличие четырех рук может озадачить Элис, но для Клер они символизировали способность женщины одновременно делать несколько дел, и при этом все хорошо.
   – И что сие должно означать? – сзади послышался голос Блэйра, и Клер вздрогнула. – Отощавшая богиня Кали?
   – Нет. У Кали, по-моему, было шесть рук, – Клер сняла защитные очки и шапочку. – Перед тобой Элис Крэмптон.
   Блэйр поднял брови.
   – Несомненно, это она. Я так сразу и понял.
   – Поросенок.
   – И ты хрюшка, – улыбнулся брат, но тут же стал серьезным.
   Блэйр вошел в мастерскую со стопкой книг в руках, и Клер, увидев их, замерла.
   – Скажи, пожалуйста, что это такое?
   Одного взгляда на книги было достаточно, чтобы ее щеки залились краской.
   – Ты был в моей комнате и рылся в моих вещах. Мне казалось, что мы договорились о праве на личное пространство, когда нам исполнилось десять лет.
   – Я действительно был наверху, и как раз в это время зазвонил телефон. Аппарат в твоей спальне ближе всего…
   – А я и не догадывалась, что поставила телефон в ящик ночного столика.
   – Я искал блокнот. Собираю кое-какие материалы для Кэма… Мне нужно было сделать записи. Но дело ведь не в этом, не так ли?
   Она взяла у Блэйра книги и положила их на свой рабочий стол.
   – То, что я читаю, мое личное дело.
   Он взял ее за руки и развернул к себе.
   – Это не ответ.
   – Это мой ответ.
   – Клер, речь не о том, что я заглянул в твой дневник и узнал, что ты втрескалась в капитана школьной футбольной команды.
   – Все это не так просто, – она попыталась отстраниться, но брат не отпускал. – Блэйр, у меня работа.
   Он встряхнул ее – в этом движении были и любовь, и нетерпение.
   – Послушай, я думал, что ты так нервничаешь и расстраиваешься из-за отношений с Кэмом.
   – Я просто нервничаю, – поправила его Клер. – Не расстраиваюсь.
   – Да, вижу. Но я, как только приехал сюда, сразу понял, что тебя что-то беспокоит. Как ты думаешь, почему я остался?
   – Потому что тебе нравится, как я жарю бифштексы.
   – Мне совершенно не нравится, как ты жаришь бифштексы.
   – А вчера вечером ты съел целых два.
   – Я это сделал, чтобы показать, как сильно тебя люблю. Ну так где ты взяла эти книги?
   Клер уже не сердилась. Блэйр видел это по ее глазам, в которых появились слезы.
   – Это книги отца.
   – Отца? – его пальцы, сжимавшие руки Клер, стали ватными. Какие бы страхи и подозрения у Блэйра ни возникали, ничего подобного ему и в голову не приходило. – То есть как это отца?
   – Я нашла их в мансарде, среди вещей, которые мама сложила в коробки. Она сохранила кое-что… Его рабочую рубашку и сломанный компас… Камни, которые отец собрал во время поездки на Большой каньон. Блэйр, я считала, что мама все выбросила.
   – Я тоже так думал, – он на минуту ощутил себя сбитым с толку ребенком. – Давай-ка сядем.
   Они так и сделали.
   – Мне всегда казалось, что после смерти отца мама просто перестала оглядываться назад. Ну ты понимаешь… – Клер сцепила руки и зажала их между коленей. – Я осуждала ее за это. Умом я понимала, что у мамы масса забот. Разваливающийся бизнес, страшный скандал с той сделкой, касающейся торгового центра… То, что люди думали, что отец выбросился из окна, покончил жизнь самоубийством, хотя официально это считалось несчастным случаем. Мама со всем справилась. В глубине души я ненавидела ее за это.
   Блэйр обнял сестру за плечи.
   – Ей приходилось и о нас думать.
   – Я знаю. Знаю. Просто у меня было такое впечатление, что ее ничто не могло сбить с пути. Мама ни разу не потеряла самообладания, поэтому я вообще стала сомневаться, любила ли она когда-нибудь отца. А сейчас я нашла все эти вещи… Она аккуратно их сложила и сохранила все эти маленькие памятные предметы, так много для него значившие. Я поняла – думаю, поняла, – что́ именно она при этом чувствовала. Жаль, что мама не предложила мне помочь ей.
   – Ты была не в том состоянии, чтобы помогать. Тебе все это далось намного тяжелее, Клер. Ты первая увидела отца мертвым… – Блэйр на мгновение закрыл глаза и прижал свою голову к голове сестры. – В первую неделю мама сидела около тебя каждую ночь.
   Клер быстро взглянула на него, затем опустила глаза.
   – Я этого не знала.
   – Доктор Крэмптон выписал тебе успокоительное, но ты все равно кричала во сне. И плакала, – Блэйр крепко сжал ее руку. – Мама все ночи сидела у твоей постели.
   – Жаль, что я ничего этого не знала.
   Они немного помолчали, потом Блэйр решил вернуться из прошлого в настоящее.
   – Расскажи мне о книгах.
   – Я нашла их наверху. Ты помнишь, что отец читал все подряд, – Клер заговорила слишком быстро и тут же встала, пытаясь немного успокоиться. – Его очень интересовали вопросы религии.
   – Я знаю.
   – Он, можно сказать, глотал подобную литературу. От Будды до учения Мартина Лютера и все то, что между ними. Думаю, отец хотел понять, что же было в вере истинным. Если вообще что-нибудь было истинным. Так что эти книги ничего не значат!
   Блэйр тоже встал и взял ее холодные руки в свои.
   – Ты рассказала об этом Кэму?
   – А зачем? – в голосе Клер послышались панические нотки. – Ему совершенно незачем об этом знать.
   – Чего ты боишься?
   – Ничего. Я ничего не боюсь. Я вообще не понимаю, почему мы об этом говорим. Я как раз собиралась отнести эти книги обратно в мансарду.
   – Кэм разрабатывает версию, согласно которой смерть Биффа Стоуки и нападение на Лайзу Макдональд могут быть связаны с неким культом.
   – Это просто смешно! Но даже если здесь есть доля смысла, хотя ее, конечно, нет, то уж к нашему отцу это не имеет никакого отношения. Он умер больше десяти лет назад.
   – Клер, давай рассуждать логически. Эммитсборо – маленький город, где все друг друга знают. Если здесь есть какая-то секта и ты находишь в чьем-то доме целую библиотеку о сатанизме, какой вывод ты делаешь?
   – Я не знаю… – она отдернула руки. – Я не вижу здесь никакой связи.
   – Мы оба знаем, что такая связь есть, – тихо сказал Блэйр. – Отец умер, Клер. Он не нуждается в твоей защите.
   – Он бы не стал участвовать ни в чем подобном! Бог мой, Блэйр, я тоже читаю книги, но завывать при луне и заниматься жертвоприношениями не стану.
   – Ты послала Кэма в дом его детства потому, что увидела в комнате Биффа одну книгу.
   Клер метнула на брата быстрый взгляд.
   – Я вижу, ты хорошо информирован о том, что здесь происходит.
   – Я же сказал, что помогаю ему в расследовании. Мой аргумент таков: ты сочла, что одной-единственной книги достаточно для того, чтобы оправдать обыск у Биффа. Ты оказалась права, Клер. Знаешь, что Кэм обнаружил в сарае на ферме?
   – Нет, – она облизала пересохшие губы. – Я не спрашивала. Я не хочу этого знать.
   – Я тебе все-таки скажу. Он нашел улики, свидетельствующие о том, что там насильно держали Карли Джеймисон.
   – О боже!
   – Еще Кэм нашел там наркотики. Кроме того, мать сказала ему, что сожгла черный плащ, черные свечи и несколько порнографических журналов из тех, что любят сатанисты. Безусловно, Бифф Стоуки был вовлечен в какой-то культ, а для существования культа одного человека мало.
   – Отец умер, – повторила Клер. – При жизни он с трудом выносил Биффа Стоуки. Ты не можешь верить в то, что наш отец мог иметь отношение к похищению людей!
   – Я бы не поверил и в то, что он способен совершить что-либо противозаконное в деловых отношениях, но ошибся. Нам нужно посмотреть правде в глаза, Клер. И справиться с этим.
   – Не указывай мне, с чем я должна справляться! – она отвернулась.
   – Если ты не расскажешь все Кэму, это сделаю я.
   Она зажмурилась:
   – Он был и твоим отцом.
   – И я любил его не меньше, чем ты, – Блэйр схватил сестру и резко повернул к себе. – Черт возьми, Клер! Неужели ты думаешь, что мне это так легко принять? Мне невыносима мысль, что есть хоть один шанс, хоть доля шанса, что отец мог быть замешан в чем-либо подобном, но сейчас нам приходится разбираться с этим! Невозможно вернуться назад и что-то там исправить. Если же мы все выясним, то будем чувствовать себя по-другому.
   – Хорошо, – Клер закрыла лицо руками. Когда она отняла их, глаза ее были сухими. – Хорошо. Но к Кэму пойду я.

   – Думаю, она просто уехала из города, – Мик Морган сделал глоток кофе и посмотрел на Кэма. – Ты ведь ее знаешь! У Сары шило в одном месте. Она может выкинуть все, что угодно.
   – Возможно, – Рафферти продолжал составлять словесный портрет сестры Бада. – Хотя странно, что Сара уехала и оставила деньги. По словам миссис Хьюитт, они здорово ругались из-за этого ее источника дохода. Впрочем, Сара сказала матери, что не собирается долго зарабатывать таким способом. Намекала, что скоро у нее будет хорошая работа и вообще все изменится к лучшему.
   – Может быть, она просто болтала, – предположил Мик.
   Ему не нравилось, что Рафферти заинтересовался этим делом, причем очень серьезно. Морган и думать не мог, что кто-нибудь вообще будет беспокоиться из-за того, что Сара Хьюитт исчезла из города. Он сделал еще несколько глотков и стал развивать свою мысль:
   – А может, она вбила себе что-то в голову и сорвалась с места. Бьюсь об заклад, через пару дней Сара вернется, – Мик поставил кружку на стол и вздохнул. – Женщины для меня загадка, Кэм, это уж точно. Моя жена как-то целую неделю проторчала у своей матери, и все из-за того, что я не похвалил ее мясной рулет. Их не поймешь.
   – Согласен, – Рафферти уже распечатывал словесный портрет Сары. – Но мы все-таки объявим ее в розыск. Бад здорово расстроен. Возможно, понадобится, чтобы ты поработал за него.
   – О чем речь? Хьюитт отличный парень. Никак не возьму в толк, как это получилось, что его сестрица сбилась с пути. Так мне проехать по маршруту Бада?
   – Да, но сначала допей кофе. Время еще есть.
   – Ничего страшного, если и не допью, – Морган отвалился назад, и стул под ним заскрипел. – А занятно, что ты нашел все это на ферме… Кого-кого, а уж Стоуки я меньше всего заподозрил бы в делах с наркотиками. Он, конечно, любил выпить, но представить Биффа нюхающим кокаин я не могу.
   – Вот и задумаешься, так ли хорошо мы знаем друг друга. Ты ведь играл с ним в покер, верно?
   – Иногда, – Мик пожал плечами. – Обычно мы собирались компанией и играли со ставкой не выше доллара. Строго говоря, игра не совсем законная, но до Лас-Вегаса нам было далеко.
   – Наркотики?
   Этот вопрос вызвал у Мика недоумение.
   – Да брось, Кэм! Неужели ты думаешь, что кто-то из них занимался бы таким делом, сидя рядом со мной? Не могу даже представить, чтобы Бруди вдруг затянулся сигаретой с марихуаной… А ты?
   Кэм усмехнулся:
   – Я тоже не могу. Да, в наших краях трудно себе представить и наркотики, и зверское убийство, однако мы имеем дело и с тем, и с другим.
   – Рискну предположить, что оба эти дела связаны. Похоже, Бифф запутался, а какой-то торговец наркотиками из Вашингтона разделался с ним.
   Кэм хмыкнул:
   – Сегодня я узнал еще одну странную новость. Паркер и его жена мертвы.
   – Шериф Паркер? – Морган вытаращил глаза, но внутри у него все похолодело. – Бог мой! Как же это случилось?
   – Дом загорелся. Они жили во Флориде.
   – В Форт-Лодердейле.
   – Нет, – Кэм сцепил руки на затылке. – Оттуда Паркеры уехали. Дело в том, что в последние месяцы они часто переезжали. Кружили по всему штату.
   – Зуд в ногах.
   – В каком-то месте точно зуд. Я жду документы из управления полиции Флориды и их пожарного отдела.
   Мик сделал над собой усилие и словно удивился:
   – Зачем?
   – Пока не знаю. Разберусь, когда получу их.
   Кэм поднял глаза на вошедшую Клер. Прикрыв бумагами только что распечатанный им словесный портрет Сары Хьюитт, он улыбнулся.
   – Привет!
   – Привет, – Клер с трудом выдавила из себя улыбку. – Добрый день, мистер Морган.
   – Добрый день. Я слышал, ты выполняешь какой-то важный заказ для модного музея?
   – Похоже, что так, – она поставила на стол Кэма сумку с книгами. – Я помешала?
   – Вовсе нет, – улыбнулся Мик. По одному только взгляду Кэма он понял, что о деле Паркеров говорить больше не следует. – Мы просто болтаем о том о сем.
   – Я хочу с тобой поговорить, – она повернулась к Рафферти. – Если у тебя найдется минутка.
   – Найдется даже несколько, – Кэм видел, что она озабочена, и искоса посмотрел на Мика.
   – Пожалуй, мне пора отправляться, – Морган встал. – В семь я вернусь отметиться.
   – Хорошо.
   – Рад был повидать тебя, Клер.
   – Я тоже. – Она подождала, пока Мик закроет за собой дверь, и сразу заговорила, очень нервничая: – Кэм, я не думаю, что это имеет какое-то значение. Более того, не считаю, что тебе вообще нужно об этом знать, но…
   – Уф, – Рафферти поднял ладонь, останавливая ее. – Мне что, сдаваться?
   – Прости, – сказала Клер уже спокойнее. – Дело в том, что я поцапалась с Блэйром и недовольна тем, что из этого вышло.
   – Хочешь, чтобы я надрал ему уши за то, что он тебя обидел?
   – Нет, – она слегка улыбнулась. – Я сама могу постоять за себя. Кэм, я не желаю, чтобы ты думал, будто я что-то скрыла от тебя. Я воспринимала это и продолжаю воспринимать как наше сугубо семейное дело.
   – Ты не хочешь просто рассказать мне все?
   Не говоря больше ни слова, Клер выложила книги из сумки. Кэм стал рассматривать их, одну за другой. Он уже видел некоторые из них у Биффа и в библиотеке. Клер закурила.
   Книги были старые, зачитанные. На некоторых страницах виднелись следы от кофе. Какие-то абзацы были подчеркнуты, уголки загнуты.
   – Где ты их взяла?
   – Это книги моего отца.
   Не отводя от Клер взгляда, Кэм отложил их в сторону.
   – Ты лучше сядь и объясни.
   – Я лучше постою и объясню, – она нервно затянулась. – Я нашла их в мансарде, в кабинете моего отца. Не знаю, в курсе ли ты, но он увлекался вопросами религии. Религии вообще, как таковой. У отца были книги по исламу, индуизму, католицизму и другим «измам», но Блэйр считает, что мне следовало принести тебе именно эти.
   – Тебе следовало так сделать.
   – Я так не думаю, – Клер потушила сигарету. – Но так как Блэйр настаивал, я сказала, что принесу их. Вот и принесла.
   – Может быть, ты все-таки сядешь?
   – У меня нет настроения подвергаться допросу. Я принесла тебе книги, и теперь ты можешь делать с ними все, что угодно.
   Кэм внимательно смотрел на нее. Глаза Клер подозрительно блестели, а губы подрагивали. Он встал со стула, подошел к ней и обнял.
   – Я знаю, что это было нелегко.
   – Нет, не знаешь. Не можешь знать.
   – Если бы у меня был выбор, я бы велел тебе забрать их и уйти. Мы бы сделали вид, что этого никогда не было, – Кэм немного отстранился. – Но выбора у меня нет…
   – Отец был хорошим человеком. Мне пришлось выслушивать ужасные слова о нем от других людей. Не думаю, что смогу выдержать это второй раз.
   – Я сделаю все, что в моих силах. Обещаю.
   – Я хочу, чтобы ты поверил мне. Хочу, чтобы понял… То, что он держал в доме эти книги, читал их, изучал, даже отчасти верил написанному в них, еще не означает, что он был дурным человеком.
   – Так позволь мне попробовать доказать это. Пожалуйста, сядь.
   Клер села и сцепила руки на коленях.
   – Отец когда-нибудь говорил с тобой об этих книгах или о том, что в них написано?
   – Нет. Никогда. Он говорил о религии вообще. Это было для него важнейшей темой, особенно после того… после того, как он начал пить. Незадолго до этого отец вернулся в лоно Церкви. Он ведь вырос в семье католиков и получил соответствующее воспитание. У него был особый взгляд на ортодоксальную веру именно из-за его воспитания.
   – Когда он вернулся к Церкви?
   – Когда нам с Блэйром было лет семь или восемь. Для отца это стало очень важным, и мы с братом начали посещать уроки Закона Божьего и пошли к причастию. Все как полагается.
   – Значит, это произошло примерно двадцать лет назад?
   – Да, – Клер едва заметно улыбнулась. – Время бежит.
   Кэм сделал себе пометку, размышляя, как все это могло быть связано с сегодняшними делами.
   – Ты задумывалась, почему он так поступил?
   – Конечно. Потом. Тогда я была слишком мала, чтобы об этом думать. Кроме того, мне нравились сама служба, музыка, одежда священника. Словом, ритуал, – она внезапно замолчала, почувствовав двусмысленность всего сказанного. – Позже, пожалуй, мне стало казаться, что отец как бы поставил барьер между собой и тем, против чего бунтовал в молодые годы. Тогда ему было примерно столько, сколько мне сейчас, – усмехнулась Клер, – около тридцати. А он уже начинал задумываться о том, как пройдет оставшаяся часть жизни. К тому же отец беспокоился о нас с Блэйром. Из-за того, что мы не получили религиозного воспитания. Ему казалось, что он как бы перестарался, что ли, стремясь стать прямой противоположностью своим родителям.
   – Он говорил об этом?
   – Да. Я помню, как он изводил такими разговорами маму. Отец был одним из тех, кого она называла вечно озабоченными. Его постоянно волновало, правильно он что-то сделал или нет, а если правильно, то насколько хорошо это сделано. Он очень старался не насаждать в нашем сознании веру насильно. Кэм, отец не был фанатиком! Он был человеком, изо всех сил стремящимся к самосовершенствованию.
   – Когда он начал пить, Клер?
   – Собственно говоря, я не знаю, – она стала нервно сплетать пальцы, лежавшие на коленях. – Это произошло не вдруг, а постепенно. Сначала никто из нас не замечал, что он пьет. Я помню, как после обеда отец выпивал стаканчик виски с содовой. Затем стал выпивать два стаканчика. А потом перестал добавлять содовую…
   Горечь, звучавшая в голосе Клер, заставила Рафферти взять ее беспокойные руки в свои.
   – Я тоже шел этой дорогой… Я не могу его осуждать.
   – Я чувствую, что предаю отца. Разве ты не понимаешь этого? Я предаю отца, обсуждая его пороки и недостатки.
   – Он был цельным человеком. У цельных людей всегда есть недостатки. Тебе не кажется, что твой отец предпочел бы, чтобы ты признала это и все равно любила его?
   – Ты говоришь, как мой психоаналитик, – Клер встала и подошла к окну. – Мне было тринадцать, когда я впервые увидела его пьяным. Я пришла домой из школы. Блэйр был на репетиции оркестра, а мама на собрании патриотов Эммитсборо или что-то в этом роде. Отец сидел за кухонным столом и плакал над бутылкой виски. Меня напугали его вид, пьяные рыдания, красные глаза. Он все время повторял, что просит прощения. Слова трудно было разобрать… Он пытался подняться и не мог этого сделать. Потом упал… Лежал на полу, рыдая и пытаясь извиняться. – Клер смахнула слезу. – «Прости, детка… Мне очень жаль… Не знаю, что делать… Я не могу ничего исправить. Не могу вернуться и изменить это».
   – Изменить что?
   – Его пьянство, надо полагать. Он не мог сдержать себя. Считал, что не в силах ничего изменить. Говорил, что очень не хочет, чтобы я видела его таким. Отец стыдился того, что я увижу, узнаю…
   – Это произошло примерно в то время, когда он заключил сделку на продажу земли под торговый центр?
   – Да. И чем ближе было завершение строительства, тем сильнее он пил. Возможно, его амбиции и зашли слишком далеко, но за них отец расплачивался угрызениями совести.
   – Я хочу, чтобы ты попыталась вспомнить. Уходил ли он из дома по вечерам? С кем-то одним или с определенной компанией?
   Клер вздохнула.
   – Он был членом множества обществ, Кэм. Клуб оптимистов и еще десяток разных клубов. Отец часто уходил из дома на всякого рода собрания или показывал клиентам дома после окончания рабочего дня. Я все время просила взять и меня, но обычно он укладывал нас спать и говорил, чтобы я подождала, пока вырасту. Тогда мы с ним будем партнерами. Однажды я потихоньку забралась в его машину… – Клер запнулась, в глазах ее промелькнула паника, щеки побелели.
   – Так, ты забралась в его машину, и?.. – мягко сказал Кэм.
   – Нет, нет, не так! Мне только приснилось, что я это сделала. Ты можешь оставить книги у себя, если считаешь, что они в чем-то помогут. Мне пора домой.
   Он снова взял ее за руки – теперь, чтобы остановить.
   – Что тебе приснилось, Клер?
   – Ради бога, Кэм! Мои сны – это уж точно мое личное дело.
   Сейчас у Клер было точно такое же выражение лица, как тогда, когда он разбудил ее среди ночного кошмара.
   – Куда твой отец поехал в ту ночь?
   – Я не знаю. Мне все это приснилось.
   – Куда он поехал в этом твоем сне?
   Молодая женщина словно утратила волю. Рафферти усадил ее за стол. Клер потерла ладонью лоб.
   – Я не знаю. Это был сон. Мне было тогда всего пять лет.
   – Но ты помнишь этот сон. Он тебе по-прежнему снится.
   Она уставилась на книги, которые принесла Кэму.
   – Иногда.
   – Расскажи мне, что ты помнишь.
   – Этого на самом деле не было. Я проснулась в своей кровати.
   – Что было до того, как ты проснулась?
   – Мне приснилось, что я спряталась на заднем сиденье машины. Я знала, что отец собирается куда-то ехать, и хотела удивить его, показать, что я уже достаточно взрослая, чтобы стать его партнером. Но он не поехал к какому-либо дому. Отец поехал в лес. Там собрались и другие люди. Все они были в длинных черных плащах с капюшонами. Я подумала, что это что-то вроде собрания охотников из клуба.
   «О боже! – пронеслось у него в голове. – Что же она там увидела?»
   – А потом? Продолжай, пожалуйста.
   – Они были в масках, что мне показалось странным, потому что до Хэллоуина было еще далеко. Все это случилось весной… Я спряталась в кустах и стала смотреть.
   – Там были мужчины. Кто именно?
   – Я не знаю. Я на них не глядела. Они встали кругом… Звенел колокол. Женщины там тоже были. Две женщины в красных плащах. Одна из них сняла плащ и на что-то улеглась. Все это меня одновременно и завораживало, и пугало. Раздавалось пение, горел костер. Большой костер… Я хотела спать и плохо понимала то, что видела. У человека в маске козла был нож. Он блестел в свете луны. Тот человек что-то говорил, а другие это повторяли.
   – Что он говорил?
   – Я не понимала. Какие-то имена…
   – Имена?
   – О боже, Кэм! Имена, которые есть в этих книгах!
   – Понятно. Успокойся, Клер.
   Она провела по щеке тыльной стороной ладони.
   – Я замерзла и устала. Хотела, чтобы папочка отвез меня домой. Я очень боялась, хотя и не знала, почему. Человек в маске козла стал что-то делать с женщиной… Потом привели козленка… Мужчина взял нож… Я хотела убежать, но не смогла. Ноги не слушались. Эти люди сбросили плащи, но остались в масках и начали танцевать вокруг костра. Я увидела своего отца. Увидела кровь на его руках и проснулась от собственного крика. Я лежала в своей постели. Рядом были отец и мама…
   Кэм мягко ее обнял, но его глаза, смотревшие поверх плеча Клер, горели холодной яростью.
   – Этого на самом деле не было, – повторяла она. – Ничего этого не было. Я проснулась в своей постели. Так обычно и бывает, когда мне снится этот сон.
   – Ты рассказала родителям о нем?
   – Сначала не могла. Наверное, у меня случилась истерика. Я помню, как отец укачивал меня, гладил по голове и укачивал. Он все время повторял, что это сон, просто страшный сон, и что он не допустит, чтобы со мной случилось что-нибудь плохое.
   Притянув молодую женщину к себе, Кэм долго смотрел ей в глаза.
   – Это был не сон, Клер.
   – Нет, сон, – ее губы дрожали. – Конечно, сон. Я проснулась в своей постели. Рядом сидел отец. Я знаю, ты сейчас думаешь о книгах, которые я принесла. Я тоже о них думала. Наверное, отец купил их позже. Он беспокоился из-за меня, из-за того, что мне приснился этот сон, а потом часто повторялся. Отец хотел во всем разобраться. Он испугался за меня. После того случая он очень долго приходил перед сном в мою комнату и рассказывал всякие забавные истории, пел песенки или просто сидел рядом.
   – Я понимаю, что отец испугался за тебя. Знаю, что он любил тебя. Но мне кажется, он был втянут во что-то такое, чего уже не мог контролировать. Это как со спиртным, Клер…
   Она упрямо затрясла головой.
   – Нет! Я этому не верю.
   – Клер, он, очевидно, места себе не находил при мысли, что ты видела его и все, что там происходило. И потом тебе постоянно снился этот кошмар. Отец же видел, что он не прекращается! Мистер Кимболл попылася выйти из игры, но это еще никому не удавалось.
   – Ты не знал его так, как знала я…
   – Нет, не знал.
   – Он никому никогда не причинил бы зла. Отец не был способен на это.
   – Возможно, он никому, кроме себя, и не причинил зла. Клер, мне ужасно не хочется задевать твои чувства, но придется копнуть поглубже. Понадобится вся возможная информация о той сделке на землю под торговый центр. И о смерти твоего отца тоже.
   – Зачем? Какое значение это имеет теперь?
   – Такое, что твой кошмар все еще продолжается. Ты кому-нибудь рассказывала об этом сне?
   – Нет.
   – И не рассказывай.
   Клер кивнула:
   – Так мы закончили?
   – Нет, – Кэм снова притянул ее к себе, не обращая внимания на сопротивление. – Ты все равно будешь со мной. Можешь отступить, построить между нами стену, убежать и попробовать замести следы. Я тебя найду, и ты все равно будешь со мной.
   – Сейчас я просто не в состоянии говорить о наших отношениях.
   – Ничего подобного, – Кэм приподнял ее подбородок, и их глаза встретились. – Потому что вся эта история закончится и начнется другая. Наша с тобой история. Я люблю тебя. – Он сжал ее крепче, почувствовав, что Клер готова отвернуться. – Черт возьми, это тебе придется услышать еще не раз! Я люблю тебя! Никогда не думал, что буду к кому-нибудь испытывать такое чувство, но это факт.
   – Я знаю. Если бы все это случилось без того… остального…
   – Но это случилось. Это самое главное. Я хочу знать, каким будет твой ответ.
   Она прижала руку к его щеке.
   – Наверное, отвечу тебе взаимностью. Вот, пожалуй, и все, что я могу сейчас сделать.
   – Отлично! – Рафферти улыбнулся. – Я бы хотел помочь тебе справиться со всем этим.
   – Я достаточно взрослая, чтобы устраивать свои дела сама. Я бы предпочла иметь рядом друга, а не белого рыцаря.
   – А как насчет друга и серого кардинала?
   – Неоднозначное сочетание. Я не скрывала от тебя то, о чем только что рассказала, Кэм. Нет, скрывала, – поправилась Клер раньше, чем он успел возразить или согласиться. – Прежде всего я скрывала это от самой себя. Мне нужно пойти домой и все обдумать. Ты оставишь эти книги у себя?
   – Да, Клер… – Кэм заправил прядь волос ей за ухо. – Нам придется снова обо всем этом поговорить, обсудить детали, которые ты, может быть, вспомнишь.
   – Я боялась того, что ты попросишь об этом.
   – Давай сегодня вечером сходим куда-нибудь поужинать? Что ты скажешь о мексиканском ресторанчике? У них там есть «Дос Эквис».
   – Отличная мысль. А поедем туда на твоем мотоцикле.
   – Эта идея мне по душе.
   – Я буду готова к семи, – Клер подошла к двери и остановилась на пороге. – Рафферти, ты просто невероятно мне помог. Я тебе очень признательна.
   Оставшись один, Кэм сел за стол и стал изучать свои записи. По мере того как он читал, у шерифа крепло убеждение, что в дальнейшем он уже ничем помочь ей не сможет.

25

   Минни Атертон была из тех женщин, которые ставят на стол свечи, так и не сняв с них целлофановую обертку. Многое из того, что у нее было, предназначалось для демонстрации, а не практического употребления. Минни могла купить розовые или лиловые свечи – ее любимые цвета – и поставить их в дорогие медные или хрустальные подсвечники, где те и стояли в обертке, никогда не будучи зажженными.
   Миссис Атертон обожала делать покупки. Более того, ее вдохновляла на них мысль, что она может позволить себе покупать многие вещи, в особенности те, что были недоступны подругам и соседкам. Иногда Минни даже оставляла на вазе или статуэтке ценник, надеясь, что кто-нибудь из гостей взглянет на подставку. На их месте она именно так бы и сделала. И делала.
   Минни считала жизнь напоказ своим долгом. В конце концов, она жена мэра, и ей надо поддерживать его статус. Миссис Атертон знала главное: они самая состоятельная пара в городе, и муж всецело предан ей. Разве он не подарил ей на прошлое Рождество серьги с бриллиантами по полкарата? Минни надевала их каждое воскресенье, когда собиралась в церковь. В храме она специально убирала волосы за уши и вертела головой во все стороны, чтобы камни блестели поярче на зависть всем прихожанкам.
   Дом Атертонов был заставлен мебелью. Минни не нравились старинные вещи, какими бы дорогими и редкими они ни были. Она любила все новое, всему хотела быть первой хозяйкой. Покупала миссис Атертон только у известных фирм. Это тоже был вопрос статуса.
   Некоторые соседки, надо думать самые завистливые, говорили, что было бы лучше, если бы у Минни Атертон денег было поменьше, а вкуса побольше. Это у нее-то! У женщины, имеющей такой прекрасный дом и такой роскошный гардероб!
   Минни очень любила свой большой кирпичный дом и сама украсила все его помещения от гостиной, где стоял диван, обитый тканью с розами и лавандой, и висели такие же портьеры, до туалетной комнаты, выложенной сиреневой керамической плиткой. Ей нравились большие статуэтки – дамы в бальных платьях и мужчины в камзолах. Все цветы в доме были искусственные, но стояли они в дорогих вазах либо кашпо в форме мохнатых овечек или кроликов с пушистыми хвостиками.
   Творческий пыл Минни не ограничивался интерьером. Ни в коем случае! Ведь далеко не все жители Эммитсборо удостаивались чести переступить порог дома Атертонов. Минни считала, что они имели право взглянуть на эту роскошь хотя бы снаружи.
   Во внутреннем дворике она поставила большой стол под полосатым зонтом и в тон ему шезлонги. Так как настоящие животные доставляли одни только хлопоты, миссис Атертон заменила их пластмассовыми и пластиковыми, так что у нее на лужайке водилось множество уток, белок и, опять же, овечек.
   Перед домом, напротив веранды, расположился предмет ее гордости и радости – большая скульптура чернокожего лакея в красной ливрее. Однажды Дэви Ридер делал у Атертонов какую-то плотницкую работу и повесил на вытянутую руку этого чудовища свою корзинку с обедом. Минни тогда чуть удар не хватил…
   И внутри, и снаружи дом Атертонов был чист, как стеклышко. Ради сегодняшнего мероприятия, ежемесячного обеда членов женского клуба, Минни сходила в цветочный магазин и купила там украшение для стола – чудесную композицию из лилий и зеленых веточек, заплатив из своего собственного кармана. Конечно, потом она проследит за тем, чтобы их бухгалтер не забыла оплатить этот счет из средств клуба. Как говорится, сколько сэкономишь сегодня, столько потратишь завтра. Сейчас Минни хотела продемонстрировать свое приобретение мужу.
   – Джеймс, Джеймс! Иди сюда! Взгляни. Ты ведь знаешь, как я ценю твое мнение.
   Атертон вошел в гостиную из кухни, прихлебывая кофе и улыбаясь. Он с видимым удовольствием посмотрел на жену – на Минни было новое розовое платье и цветастый жакет. Она надела свои бриллианты. Бетти взбила ей невероятно пышную прическу. Там же, в салоне, Минни сделала маникюр и педикюр, и сейчас из босоножек сорокового размера выглядывали пальцы с ярко-розовыми ногтями. Атертон поцеловал жену в кончик носа.
   – Ты выглядишь великолепно. Как всегда.
   До чего же все-таки мужчины бестолковы! Все.
   – Речь не обо мне! Посмотри на стол.
   Атертон повернулся к столу. Он был раздвинут во всю длину, чтобы свободно сели восемнадцать гостей. На скатерти из дамаскина уже стояли тарелки с узором из крохотных розочек. Минни поставила и маленькую салатницу около каждого прибора, точь-в-точь как на фотографии в журнале. В центре стола красовались те самые лилии, а по бокам – свечи в целлофановой упаковке.
   – Чудесно, Минни! Ты превзошла сама себя.
   – Ты ведь знаешь, Джеймс, я люблю, когда все выглядит красиво, – узрев острым взглядом непорядок, миссис Атертон подошла к окну и сняла с розовой портьеры пылинку, видимую лишь ей. – Подумать только, когда в прошлом месяце была очередь принимать членов нашего клуба Эдны, она поставила на стол пластмассовые тарелки! Я чуть не сгорела со стыда за нее.
   – Но ведь у Эдны нет такого вкуса, как у тебя.
   – Это понятно… – миссис Атертон могла бы еще кое-что порассказать об Эдне, но знала, что Джеймс торопится. – Я хочу, чтобы сегодняшний обед был особенным. И кстати, дорогой, в городе не прекращаются разговоры. Некоторые наши дамы просто обезумели! Представляешь, они поговаривают даже о курсе самообороны, что, как я и сказала предложившей это Глэдис Финч, совершенно неженское дело. Меня ужасно беспокоит, что они еще могут придумать…
   – Минни, все разговоры скоро прекратятся, – Атертон посмотрел жене в глаза и улыбнулся. – Ты ведь доверяешь мне, правда?
   – Что за вопрос? – она пожала плечами.
   – Тогда ни о чем не волнуйся.
   – Я так всегда и поступаю. Но этот Кэмерон Рафферти…
   – Шериф делает свою работу.
   Минни хмыкнула.
   – Очевидно, в то время, когда не волочится за Клер Кимболл. Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь! – Минни махнула рукой, не дав мужу вставить и слова. – Человек имеет право на личную жизнь. Но ведь есть приоритеты! – Тут она улыбнулась: – Разве ты сам всегда не говоришь об этом? Нужно уметь определять главное.
   – Ты прекрасно знаешь все, что я думаю.
   – Еще бы мне этого не знать после стольких лет супружеской жизни! – Минни поправила мужу галстук. – Я знаю, что ты хотел бы улизнуть из дома еще до прихода моих гостей, но прошу тебя этого не делать. Будут журналисты и представители телевидения. Ты ведь не захочешь упустить такую возможность, Джеймс? Ты же собираешься баллотироваться в губернаторы…
   – Пока не решено, – он ущипнул жену за подбородок. – И прошу тебя, Минни, это строго между нами.
   – Да-да, конечно. Но, сказать по правде, меня просто убивает такая секретность. Так жалко, что об этом нельзя поговорить… Партия рассматривает тебя как возможного кандидата, и ты это вполне заслужил, – теперь она поправила мужу платочек в нагрудном кармане. – Столько лет отдал этому городу!
   – Ты мой самый любимый избиратель и скоро получишь возможность говорить, о чем только захочешь, – улыбнулся Атертон. – Но не очень-то рассчитывай на то, что быстро займешься губернаторским домом. Выборы еще не скоро, – напомнил он жене, и она на минуту помрачнела. – Я все-таки пойду, а ты встречай своих гостей и представителей прессы. Ты прекрасно справишься и без меня, дорогая.

   Конечно, Клер опоздала. Но это было лучше, чем не прийти вовсе, что непременно и случилось бы, не позвони ей Глэдис Финч, спросившая, не нужно ли девочку подвезти. Неудивительно, что она совсем забыла об этом обеде… После того как Клер обнаружила, что из мастерской исчезла скульптура, все ее мысли были только о ней.
   «Ее утащили подростки», – вот первое, что она сказала себе.
   Клер хотелось верить, что это действительно дурацкая шутка великовозрастных балбесов, но в глубине ее души притаилось опасение, что пропажа работы – той самой! – означает нечто намного более страшное.
   Она должна была заявить о краже, что и собиралась сделать, как только закончится этот чертов обед.
   «Почему все-таки именно эта скульптура? – в который раз спрашивала себя молодая женшина. – Почему именно этот образ из моего ночного кошмара?»
   Погруженная в неприятные мысли, она пыталась сосредоточиться на том, что же ей следовало делать дальше. К сожалению, Глэдис Финч позвонила уже около полудня. Когда Клер вспомнила, куда ее предлагают подвезти, она кинулась из мастерской в спальню, чтобы быстро одеться и сломя голову нестись к Атертонам.
   Не сказать, чтобы она была уверена в том, что короткая голубая юбка и жакет в стиле милитари – самый подходящий костюм для званого обеда в женском клубе Эммитсборо, но ничего другого ей на глаза не попалось. Правда, она надела обе сережки и не побежала к машине в тапочках.
   Завидев фургон телестанции Хагерстауна, Клер застонала, а подъехав к дому мэра, чуть не заскрипела зубами.
   Она терпеть не могла выступать перед публикой. Ненавидела интервью, с трудом переносила вид нацеленных на нее камер. Одним из последних дел Клер в Нью-Йорке было навязанное ей выступление в артклубе Тины Янгерс. Тина надавила на нее, точно так же, как Минни Атертон, и Клер отступила. Как это обычно с ней и бывает…
   Никакой твердости. Никакой уверенности в себе. Размазня. Трусиха.
   Клер повернула зеркальце в автомобиле и стала рассматривать себя. Прекрасно. Под левым глазом растеклась тушь. Не найдя ничего более подходящего, она поплевала на палец и стерла ее.
   – Ты же взрослая женщина! – сказала Клер своему отражению. – Разумная взрослая женщина. Мастер в своем деле. Тебе придется перебороть в себе страх перед аудиторией.
   Она знала, что это чувство сидит в ее подсознании очень глубоко. Страх, паника… Все началось с тех самых пор, с первых недель после смерти отца. Все эти вопросы, которые ей без конца задавали, все эти любопытные глаза, направленные на нее…
   Но сейчас она уже другая! Черт возьми, она совсем другая!
   И даже этот внутренний монолог не мог отогнать прочь мысль о краже скульптуры и недалекой перспективе услышать недоуменный вопрос Кэма, почему она, черт побери, не заперла мастерскую.
   Первое, что Клер увидела на лужайке у дома Атертонов, – кошмарная скульптура лакея. Когда она ступила на дорожку, ведущую к двери, ее уже сотрясал внутренний смех. Нужно постараться, чтобы он не стал «внешним»…
   Потом Клер увидела львов. Она остановилась в изумлении, которое мог бы испытать ребенок при виде сказочного персонажа. Правда, эти звери пришли сюда из страшной сказки… Лестницу охраняла пара белых гипсовых львов с ожерельями из искусственных бриллиантов.
   – Привет, ребята, – пробормотала Клер и постучала в дверь.

   В это самое время Джолин Баттс сидела рядом с мужем в актовом зале школы Эммитсборо. Вступительное слово директора затянулось, и кое-кто уже начинал ерзать на стульях, но Джолин сидела неподвижно. Глаза ее были полны слез.
   Джолин не рассказала Уиллу о том, что произошло с их сыном. Да и что, собственно, она могла рассказать? Уилл сидел рядом с ней, такой бодрый, с таким гордым выражением лица. Она не рассказала мужу и о том, как бросилась в комнату Эрни, когда тот выскочил из дома, с мыслью, что найдет там наркотики. Джолин даже надеялась на это, чтобы иметь хотя бы что-то осязаемое, чем можно было объяснить перепады настроения сына.
   Наркотики она не нашла, но то, что отыскала, напугало миссис Баттс намного больше, чем марихуана.
   Книги, журналы, черные свечи… Записная книжка, заполненная символическими рисунками, странными именами, числом 666, написанным крупными цифрами сотню раз. Дневник, в деталях описывающий совершенные Эрни ритуалы. Совершенные в этой самой комнате, пока они с Уиллом спали. Джолин очень быстро захлопнула дневник сына, потому что просто не могла читать дальше.
   С той минуты она почти не сомкнула глаз, все время думая, хватит ли у нее мужества и мудрости, чтобы найти подход к Эрни.
   Когда начали называть имена выпускников и девушки и юноши торжественно вступали на сцену, Джолин стала смотреть на своего сына.
   – Эрнест Уильям Баттс.
   В одной руке Уилла была видеокамера, а второй он нащупал ладонь жены. Джолин сжала пальца мужа и зарыдала.
   Эрни вернулся на свое место как в тумане. Некоторые его одноклассницы и даже одноклассники вытирали слезы. Он и сам чуть не заплакал, хотя и не понимал почему. В руках у него был аттестат – билет на свободу. Он получил возможность делать, что хочет, уехать, куда хочет.
   Странно, но отъезд в Лос-Анджелес уже не казался Эрни столь важным, как раньше. Он больше не был уверен в том, что поедет туда и будет искать в городе ангелов демонов – таких, как он сам. Он уже нашел подобных себе здесь…
   ТЫ ОТМЕЧЕН ЖЕРТВЕННОЙ КРОВЬЮ.
   Но ведь тогда был теленок. Теленок, а не человек… В ушах Эрни по-прежнему звучал душераздирающий женский крик.
   На сцену продолжали выходить выпускники, а ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы, зажав уши руками, не выскочить из зала.
   Он не мог, не смел привлекать к себе внимание. Эрни вспотел от страха. Рядом его одноклассники лучились от счастья или вытирали слезы, которые тоже были олицетворением радости. Он же сидел не двигаясь, глядя прямо перед собой.
   Нельзя было сделать неверный шаг. Если он его сделает, это означает смерть. Стоит им только узнать, что он видел… Стоит только заподозрить, что он на какой-то миг струсил и позвонил шерифу.
   Больше он такой ошибки не повторит. Чтобы как-то успокоиться, Эрни стал медленно, глубоко дышать.
   Рафферти не сумел ничего сделать. Никто не сможет их остановить. Они уверены в своей неуязвимости и силе. К страху Эрни примешалось мимолетное мрачное ликование. Он был одним из них, и неуязвимость и сила этих людей распространялись на него.
   Он написал свое имя кровью. Произнес слова клятвы. Стал посвященным.
   Он стал одним из них. Вот что нужно было ему помнить.
   С Сарой Хьюитт уже все кончено, но его жизнь только начинается.

   – Пока о ней нет никаких сведений. Сожалею, Бад.
   – Уже больше недели, как ее видели в последний раз… – Хьюитт стоял около своей машины и смотрел на тротуар, словно ждал, что его сестра вдруг выскочит из какого-нибудь магазина, хохоча над ними. – Мать думает, что Сара уехала в Нью-Йорк, но я… Что еще можно предпринять? – В его голосе уже не было никакой надежды. – Мы должны что-то сделать…
   – Мы делаем все возможное, – ответил Кэм. – И Сара, и ее машина объявлены в розыск. Делу дан официальный ход. Мы трое переговорили со всеми жителями Эммитсборо.
   – Ее могли похитить…
   – Я знаю, как ты переживаешь, Бад, – Кэму было очень жалко своего помощника. – Но дело в том, что в ее комнате не обнаружено следов взлома или борьбы. Личные вещи и одежда Сары исчезли. Твоей сестре тридцать лет, и она имеет право приходить и уходить туда, куда посчитает нужным, когда ей вздумается. Если бы я заявил в федеральную полицию о похищении, они бы очень удивились.
   Бад вздохнул:
   – Она не могла уехать и ничего мне не сказать…
   – Готов с тобой согласиться. То же самое подсказывает мне интуиция, но факты говорят об обратном, а мы имеем дело только с фактами. Мы же не прекращаем поиски! Почему бы тебе сейчас не зайти в наше любимое заведение? Пусть Элис подаст тебе хорошего крепкого кофе.
   Бад отрицательно покачал головой:
   – Я лучше поработаю. Кэм, я видел твои записи. Те самые, насчет сатанинского культа. И то, что собрал Блэйр Кимболл, я тоже посмотрел.
   – Это всего лишь версия. У нас нет никаких доказательств.
   Рафферти сильно пожалел о том, что оставил бумаги на столе. Он еще не готов был обсуждать все это со своими коллегами.
   – Я понимаю, – Бад выглядел виноватым, – но если у нас здесь творится что-то похожее, ты один не справишься даже на стадии версии. Все то, что мы нашли в сарае у Биффа, и то, как был убит он сам, свидетельствует в пользу этой гипотезы. Может быть, то, что Сара вдруг исчезла, тоже как-то связано со всем этим…
   – Не преувеличивай, – Кэм уж и не знал, что сказать Баду.
   – Ты ведь и сам думаешь, что все это связано.
   Нужно было смотреть правде в глаза.
   – Да, я так думаю. Но думы и доказательства – совсем разные материи.
   Бад кивнул и требовательно глянул на начальника.
   – Что мы будем делать?
   – Начнем все сначала.
   – С Биффа Стоуки?
   – Нет. С разрытой могилы на кладбище.

   Иногда мужчины собираются вместе не ради покера, футбола или субботней выпивки. Иногда они встречаются не для того, чтобы обсудить дела, машины или женщин, на которых женились либо не женились.
   Иногда они собираются вместе потому, что у них есть общий страх.
   В комнате царила полутьма. Они и раньше обсуждали здесь свои проблемы. Тут их никто не потревожит.
   Их пришло только трое. Те, кто служил дьяволу с самого начала. Когда-то их было четверо, но четвертый сгорел в огне на берегу тихого озера во Флориде. Они позаботились об этом.
   – Так продолжаться не может.
   Голоса звучали спокойно, но нервы у всех троих были напряжены до предела.
   – Продолжаться будет именно так.
   Эти слова были сказаны уверенно и властно. Верховный жрец не должен говорить иначе.
   – Мы сделали не более того, что было необходимо, – голос звучал мягко – жажда власти, желание занять место на самом верху пока были скрыты. – Нам нужно только не терять головы. Хотя некоторые изменения неизбежны.
   – Все не так просто, как вам представляется, – третий потянулся за сигаретой и зажигалкой, несмотря на неодобрение первого и второго. – Рафферти копает глубоко. Он оказался куда въедливее, чем мы предполагали.
   Это было правдой, и признание такого просчета вызвало у верховного жреца легкое раздражение, которое он, конечно, не показал.
   – Рафферти ничего не узнает.
   – Он уже знает о Паркере. Во Флориде решили пересмотреть дело.
   – Очень жаль, что Гэррет выболтал потаскухе лишнее. И очень жаль, что эта потаскуха насторожила нашего шерифа.
   Джеймс Атертон жестом отогнал от себя сигаретный дым. Его беспокоила не буква закона – того закона, который придумали для себя люди. Он давно выше этого закона. Его беспокоил сидящий рядом тихий, рассудительный человек, заговоривший о переменах. Ему нужно было ответить, и мэр ответил:
   – Сейчас, когда виновные поплатились за все, улик, которые бы вывели шерифа на нас, нет. Вообще ничего нет, кроме нашей собственной глупости.
   – Я не считаю себя глупцом, – горящая сигарета осветила жесткое лицо Мика Моргана. – У меня другое мнение о себе и о том, что происходит, тоже. Я не первый год работаю в полиции и вижу, когда моему коллеге удалось напасть на след. Мы ошиблись, посчитав, что Рафферти не будет так уж рьяно искать тех, кто убил Биффа Стоуки. Он проверяет абсолютно всех.
   – Это неважно, раз у каждого из нас есть алиби.
   – Может, и было бы неважно, если бы Рафферти не обнаружил столько улик на ферме! – Морган ударил кулаком по шаткому столику. – Черт побери, Бифф делал снимки! Сукин сын! Он, должно быть, совсем спятил, если фотографировал этих девчонок.
   С ним согласились, но попросили не паниковать.
   – Снимки уничтожены.
   – Но Джейн Стоуки видела их! Она уже узнала одну девчонку. Говорю вам, Рафферти этого так не оставит. Вот ведь болван этот Бифф!
   – Бифф действительно оказался болваном, поэтому он и мертв. Если мы в чем-то и ошиблись, так только в том, что слишком поздно сие поняли.
   – Это все из-за алкоголя, – подал голос второй. Сейчас он вспомнил и о другом погибшем брате. – Не мог справиться с собой.
   – Оправдания нужны слабым, – отповедь прозвучала очень резко, и оба собеседника Атертона замолчали. – Улики, найденные шерифом и связывающие девчонку с Биффом, связывают ее только с Биффом. Нужно сделать так, чтобы именно мертвый был обвинен в похищении и убийстве. Я уже предпринял кое-что. Вы сомневаетесь в моих возможностях?
   – Нет.
   Мик в них действительно не сомневался. Он перевел взгляд с мэра на их третьего брата. Морган не мог не понять, что, как и все остальные, оказался втянутым в борьбу за власть между этими двумя.
   – Вы хоть понимаете, как это тяжело? Мне приходится работать вместе с Бадом Хьюиттом. Парень просто с ума сходит из-за своей сестры.
   – Мы все сочувствуем семье, – сказал оппонент верховного жреца. – Это вынужденная мера, хотя вполне можно было обойтись без демонстрации такого уж наслаждения этим. – Он жестко посмотрел на Атертона. – Сара должна стать последней. Нам нужно вернуться к тому, что мы делали раньше. Когда мы начинали больше двадцати лет назад, это был способ обретения нового познания себя, границ своей силы. Сейчас мы свернули с этого пути.
   – Мы были и остались суть одно, – возразил Атертон, сцепив свои длинные пальцы.
   Про себя он улыбался. Мэр был достаточно опытным политиком, чтобы распознать предвыборную речь соперника. Но в отличие от конкурента Атертон понимал, что сила их братства – кровь, которую они пролили вместе. Об этом он и сказал.
   – Наш повелитель требует крови.
   – Но не человеческой.
   – Посмотрим.
   Мик потер переносицу.
   – Уж во всяком случае, речь не должна идти о тех, кого мы хорошо знаем. До Биффа мы не убивали никого из своих.
   Атертон усмехнулся:
   – Ты забыл о Джеке Кимболле.
   – С Джеком Кимболлом произошел несчастный случай, – Морган снова закурил. – Мы с Паркером зашли поговорить с ним, ну, может быть, немного припугнуть, чтобы перестал болтать о сделке на землю под торговый центр. Ничего дурного мы не хотели. Это был несчастный случай.
   – Ничто не случайно. Повелитель наказывает слабых.
   Мик кивнул в знак согласия. Он в это верил.
   – Джеку надо было замолчать. Мы все понимали это. Я-то считал, что после его смерти никаких вопросов ни у кого не возникнет, а выходит, что у нас и через столько лет после этого могут быть проблемы.
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – Я настаивал на нашей встрече не в последнюю очередь потому, что хотел вам кое-что сообщить. Кое-что очень неприятное. Рафферти взялся за документы по земельной сделке.
   Надолго воцарилось молчание, нарушаемое лишь неровным дыханием Мика.
   – Почему он это сделал? – Атертон должен был понять мотивы шерифа.
   – Думаю, из-за Клер. На днях она пришла к нам в участок вся натянутая, как струна. После этого я и узнал, что Рафферти позвонил в суд штата и попросил дать ему возможность ознакомиться с документами по тому делу.
   Теперь молчание было секундным.
   – Он ничего не найдет.
   – Я знаю, мы все сделали как надо, но посчитал, что тем не менее вам следует быть в курсе. Если Рафферти свяжет это дело с нами…
   – Не свяжет. А ты, как его помощник, должен направить шерифа по другому следу. Пожалуй, нам понадобятся кое-какие новые улики.
   – Улики?
   – Предоставь это мне.
   – Я как раз думал… – Мик очень тщательно подбирал слова. – Раз Кэм сует теперь во все свой нос и в городе все так возбуждены… Может быть, мы отложим церемонию?.. Хотя бы до первого августа, праздника урожая. К тому времени…
   – Отложим? – на этот раз голос Атертона уже не звучал приглушенно – он был резок и зол. – Отложим наше священное действо из-за того, что глупцы и слабовольные испугались? Мы ничего не откладываем. Мы ничем не поступаемся. Мы ничего не боимся. – Он встал, и теперь двое братьев смотрели на него снизу вверх. – Мы проведем свою черную мессу в ту ночь, которая ей отведена не нами. Мы призовем гнев своего божества на головы наших преследователей.

   Клер дотащилась до дома только после четырех часов пополудни. Она сразу достала из холодильника банку пива, открыла и проглотила половину ее содержимого. Пиво помогло Клер перебить привкус приторного десерта, поданного после обеда. Проходя из кухни в гостиную, она на ходу сбросила туфли.
   – Блэйр, Блэйр! Ты дома? – позвала Клер брата. – Наверное, нет, – пробормотала она себе под нос, не услышав ответа, и снова припала к пиву.
   Клер сняла жакет и небрежно бросила его на стул. Поднимаясь наверх, она одной рукой держала около губ банку, а другой расстегивала пуговицы на блузке.
   Шум, донесшийся из-под крыши, заставил ее оторваться от пива. Это был какой-то скрип, потом последовали звуки, словно двигали что-то тяжелое.
   Хорошо, что она в одних чулках… Клер на цыпочках дошла до верхней ступеньки лестницы.
   Дверь в мансарду была открыта. У нее замерло сердце. Значит, Блэйр, как и она до этого, копается в старых коробках, воскрешая прошлое.
   Тем не менее, подойдя к двери, Клер увидела вовсе не своего брата. В кабинете ее отца был Рафферти.
   – Что ты здесь делаешь?
   Кэм, вываливавший на пол содержимое очередной коробки, поднял глаза.
   – Я не слышал, как ты пришла.
   – Я это поняла, – она обвела взглядом комнату. Вещи ее отца, предметы, составлявшие его жизнь, лежали разворошенные. – Я спросила, что ты здесь делаешь?
   – Ищу что-нибудь, что могло бы помочь, – Кэм сел на корточки. Одного взгляда Клер было достаточно, чтобы он понял: выбирать слова надо очень осторожно. – Возможно, здесь еще что-то есть. Записная книжка твоего отца, например, или какие-нибудь бумаги.
   – Вот как… – Клер поставила недопитую банку на подоконник и взяла в руки отцовскую рубашку для работы в саду. – А у вас есть ордер на обыск, шериф?
   Кэм изо всех сил старался казаться спокойным.
   – Нет, ордера нет. Посмотреть вещи мне разрешил Блэйр. Клер, мы что, снова примемся за старое?
   Она покачала головой и отвернулась. Потом медленно, очень аккуратно сложила рубашку и положила ее на пол.
   – Нет. Можешь перетряхнуть все, если это поможет тебе раз и навсегда покончить со всем этим.
   – Я могу забрать коробки домой, если тебе так удобнее.
   – Лучше делай это здесь. – Она помолчала и решилась: – Прости. Я опять вела себя по-свински. – На коробки Клер не смотрела. – Так будет лучше, и мне намного легче от того, что этим занимаешься именно ты. Помочь тебе?
   Кэм с облегчением выдохнул.
   – Пожалуй. Пока я ничего не нашел, – он внимательнее посмотрел на Клер. – Что ты сделала со своими волосами?
   Она машинально дотронулась до головы.
   – Я их немного укоротила.
   – Мне нравится.
   – Спасибо. И где, кстати, Блэйр?
   – Днем он зашел ко мне в участок. По дороге сюда мы встретили Труди Уилсон. На ней были такие открытые босоножки…
   – И?..
   – Видимо, твой брат неравнодушен к девушкам на высоких каблуках… – Кэм кинул взгляд на полурасстегнутую блузку Клер. – У тебя там что-нибудь надето?
   Она рассмеялась:
   – Возможно, что нет. Я одевалась в такой спешке, что…
   – Знаешь, я просто с ума схожу, постоянно гадая, не забыла ли ты надеть белье.
   Клер расстегнула одну из двух оставшихся в петлях пуговиц.
   – Почему бы тебе не проверить это?
   Кэм поднял ее на руки и двинулся вниз по лестнице. Он почти успел спуститься. На первой ступеньке стоял Блэйр.
   – О как!
   Клер прищурилась.
   – Опять эти твои словечки!
   – Извините, мэм. Прошу прощения, мистер. Я, собственно, зашел сказать, что у меня сегодня свидание.
   – Повезло, – Клер рассмеялась. – Ждать тебя вечером?
   – Нет. Пойду приму душ, – он сделал несколько шагов и остановился. – Кстати, если, конечно, у вас нет других планов… Примерно через пятнадцать минут тебя будут показывать.
   – Показывать где?
   – В телевизоре. Мне Элис сказала. И если вы подождете с тем, чтобы разыгрывать унесенных ветром до того как я уйду, буду вам очень признателен, – Блэйр закрыл за собой дверь в ванную.
   – Что он сказал насчет телевизора?
   – Да ерунду, – Клер снова уткнулась в шею Кэму. – Обед в женском клубе почтили своим присутствием телевизионщики.
   – Я совсем забыл об этом мероприятии. Ну и как оно прошло?
   – Нормально прошло. Я сразу успокоилась, как только увидела белых гипсовых львов.
   – Не понял.
   – Вход в дом Атертонов сторожат белые гипсовые львы. Куда мы идем?
   – Смотреть телевизор.
   – Нам совсем не нужно этого делать. Я же говорю, ерунда.
   – Но я хочу посмотреть. Так расскажи мне про львов.
   – Это невероятно уродливые статуи перед домом мэра.
   – Перед домом мэра полно невероятно уродливых статуй.
   – О да! Я говорю о львах – часовых у входа. Я на минуту представила, как они вскочат с места, сожрут всех пластиковых уток и деревянных овечек и загонят бедного парнишку-лакея на дерево. После этого воспринимать всерьез сие мероприятие мне было трудно. Кэм, я действительно терпеть не могу смотреть на себя по телевизору.
   – Ладно, – он поставил Клер на пол. – Тогда смотреть буду я, а ты принеси мне что-нибудь выпить. Ты была там в этой блузке?
   – Да.
   – Вот в таком виде?
   Наморщив нос, Клер стала застегивать пуговицы.
   – Конечно, нет. Для телевидения я ее совсем расстегнула.
   – Хорошо придумала. Так почему ты волновалась до того, как увидела львов?
   – Терпеть не могу выступать перед публикой.
   – Тогда почему ты вообще туда пошла?
   – Потому что я безвольная размазня.
   – Нет, воля у тебя есть. Я это знаю, потому что ты бесишься, когда я ее задеваю. Принеси колу или что-то в этом роде, хорошо? Я ведь на дежурстве.
   – Конечно. Всегда рада обслужить гостей.
   Клер отправилась на кухню, а Кэм стал искать нужную программу. Когда она вернулась, Рафферти сидел на диване, положив ноги на журнальный столик.
   – Извини, но поп-корн я не приготовила.
   – Неважно, – Кэм притянул ее к себе.
   – Я действительно не хочу смотреть!
   – Тогда закрой глаза. Бьюсь об заклад, ты их сразила наповал, Худышка.
   – Они вежливо поаплодировали, – Клер вытянула свои ноги рядом с ногами Рафферти. – Миссис Атертон заставила меня захватить какую-нибудь вещь, над которой я сейчас работаю, и я… О черт! Совсем забыла. Я ведь оставила ее там.
   – Что это за вещь?
   – Дерево. Торс. Плечи, руки… Твои, кстати.
   – О господи! – простонал Кэм.
   Такая реакция вызвала у Клер усмешку.
   – Пожалуй, кое-кто из дам тебя тоже узнал… Я слышала, как они перешептывались. Но в основном им хотелось выяснить, вырезала ли я когда-нибудь из дерева цветочки или птичек. Мне кажется, что твой торс вызвал у них чувство неловкости, потому что отсутствие головы наводило на определенные мысли, в то время как я пыталась передать в работе силу и элегантность.
   – Мне сейчас будет плохо.
   – Ты еще не видел саму вещь.
   Клер на секунду заколебалась, представив, как Кэм будет разозлен ее признанием, но все-таки решилась:
   – Шериф, у меня заявление. Кто-то украл одну из моих скульптур. Ту, из ночного кошмара.
   Кэм не шелохнулся, но она почувствовала, как он напрягся.
   – Когда?
   – Должно быть, вчера ночью. Наверное, подростки…
   – Это вряд ли.
   – Ладно… Я не знаю, что и думать. Единственное, что я знаю, так это то, что она пропала.
   – Взломали замок?
   – Нет, – Клер опустила глаза. – Можешь орать, если хочешь. Я забыла запереть гараж.
   – Ну кто бы сомневался! Раз я не могу быть уверенным в том, что ты будешь запирать двери, мне придется поместить тебя в камеру.
   – Ну хорошо, я буду запирать все-все двери! – сердиться на него было намного легче, чем размышлять о пропаже скульптуры. О том, что где-то рядом находится тот, кто украл ее. – Я вообще поставлю сигнализацию, если от этого зависит твое счастье.
   – Переезжай ко мне, – Кэм нежно дотронулся до ее щеки, – мое счастье зависит от этого.
   Клер почувствовала, как что-то словно толкнуло ее изнутри, и отвернулась.
   – Я вовсе не нуждаюсь в подобных мерах безопасности.
   – Я говорю совсем о другом, Худышка.
   – Знаю… – она виновато понурилась. – Рафферти, прояви себя как полицейский. Найди мою скульптуру. – Секунду спустя Клер из-под ресниц взглянула на него. – Не торопи меня, пожалуйста. И не злись.
   – Я не злюсь. Я беспокоюсь.
   – Все будет в порядке, – сейчас Клер действительно была в этом уверена. – Давай немного отвлечемся и посмотрим, как я глупо выгляжу перед всеми этими тетками. О боже, начинается! Кэм, почему бы нам не…
   Он закрыл ей рот рукой.
   – Звезда из мира искусства в нашем округе, – объявила ведущая. – Клер Кимболл, знаменитая скульпторша…
   – Фу! Скульпторша! – у нее вырвался негодующий возглас, хотя Кэм и зажимал ей рот.
   – Замолчи.
   – …сегодня выступила в доме мэра Эммитсборо. Мисс Кимболл, родившаяся в этом городе, добилась известности в Нью-Йорке.
   – Любое искусство есть выражение чувств.
   Когда Клер увидела, что ее лицо заполнило собой весь экран, она переместила ладонь Кэма на свои глаза.
   – Искусство скульптора очень часто носит более личный характер, так как здесь художник непосредственно связан со своим произведением через материал, который обрабатывает собственными руками.
   – Ты потрясающе выглядишь.
   – Зато говорю как настоящая зануда.
   – Нет, ты и говоришь потрясающе. Я сражен. А это, надо полагать, шериф Рафферти?
   Клер взглянула на экран сквозь его пальцы и увидела деревянный мужской торс.
   – Да.
   – Не так уж плохо, – сказал Кэм.
   – Не так уж плохо!.. Это великолепно! – она раздвинула его пальцы, чтобы лучше видеть.
   – Скульптура, – продолжал объяснять телевизионный двойник Клер, – часто представляет собой осязаемое воплощение чувств, воспоминаний, надежд, разочарований и сновидений художника. Таким образом он с помощью модели или своего воображения как бы освобождает реальность, расширяет и воспроизводит ее.
   – Может быть, хоть звук выключим?
   – Подожди…
   – Характер скульптуры, будь то страстный, романтический или, напротив, холодный, зависит от настроения художника и выбранного им материала. Мои произведения – это часть меня самой, иногда лучшая часть, иногда самая мрачная. Но они всегда отражают то, что я вижу, чувствую, и то, во что верю.
   На экране снова появилась ведущая в студии.
   – Теперь ты доволен? Я говорила так ужасно напыщенно…
   – Нет, ты говорила искренне. Худышка, ты делаешь образы из своих снов?
   – Иногда. Послушай-ка, одно интервью я сегодня уже дала, – Клер обняла Кэма и стала легонько водить пальцами по его затылку. – Я думала, мы во всем разобрались.
   – Минутку. А украденная скульптура, она тоже навеяна тем твоим сном об отце?
   – Возможно. Не знаю.
   – Ты ведь смогла бы нарисовать то, что видела той ночью, не так ли?
   – Ради бога, Кэм!
   – Ведь смогла бы.
   Клер закрыла глаза.
   – Да, смогла бы.

26

   Чип Доппер скорее предпочел бы лежать под трактором, чем сидеть в его кабине. Он никогда не любил сенокос, даже на своем собственном поле. И вот сейчас, в эту чертову рань, в половине седьмого утра, ему приходилось косить траву на поле миссис Стоуки. Но его мамаша придерживается правила насчет добрых самаритян и таких же соседей, а когда она придерживается какого-нибудь правила, всем приходится с этим считаться.
   Хуже всего, по мнению Чипа, то, что работа была невероятно нудной. Акр за акром, только коси и скирдуй, да еще с этим недоумком Джулом Крэмптоном, едущим сзади на огромном скирдоуборочном комбайне.
   Джул был каким-то троюродным или четвероюродным братом Элис, плодом чьей-то любовной горячки. Этому Крэмптону недавно исполнилось тридцать. На взгляд Чипа, он жутко действовал людям на нервы, но, надо признать, был безвредным. Сейчас Джул, крепкий, хотя и некрупный, с постоянно загорелым лицом, пребывал прямо-таки наверху блаженства: разъезжал по полю, ставил скирды и распевал во все горло. Он пел глупейшие песни, популярные в пятидесятые годы, когда их обоих еще и на свете-то не было. Чип подумал, что работа пошла бы лучше, если бы Джул спел что-нибудь из репертуара Роя Кларка [37 - Американский певец, актер и продюсер. Поет в стиле кантри.], но вместо этого тот с дурацкой ухмылкой горланил какую-то чепуху.
   – Ради бога, Джул, что это, черт побери, за песня?
   – «Якети Як» [38 - Песня из альбома Джона Хартфорда, американского исполнителя народной музыки и кантри, одного из известнейших представителей жанра блюграсс (форма народной американской музыки, корни которой уходят в традиционную ирландскую, шотландскую и английскую). Хартфорд играл на нескольких музыкальных инструментах – гитаре, банджо, скрипке и мандолине.], – улыбнулся четвероюродный Крэмптон.
   Хотя все не так уж и плохо, думал Чип, двигаясь по полю, если бы мотор немного не барахлил. День был теплый, солнечный, и сено пахло так приятно! Возможно, Джул действительно недотепа, но ведь это ему приходится делать самую сложную работу – скирдовать и складывать копны.
   Эта мысль, отнюдь не достойная доброго самаритянина, доставила Чипу некоторое удовольствие.
   Нет, все могло бы быть просто здорово, вернулся Доппер к прерванным думам, если бы он сообразил принести с собой радиоприемник. Тогда бы он наверняка заглушил Джула.
   Во всяком случае, удастся немного подработать. Правда, совсем немного, подумал Чип с сожалением. Мамаша разрешила ему взять с миссис Стоуки не больше половины обычной цены. Но даже при этом у него окажутся свободные деньги. Его малышке нужны туфельки. Бог ты мой, детям так много всего надо! Но, думая о своей крохотной дочурке с вьющимися, как у матери, волосами и ее же голубыми глазами, Чип улыбался.
   В общем-то, быть отцом здорово. Он это знает уже одиннадцать с половиной месяцев и чувствует себя ветераном. А как же иначе, если человек пережил бессонные ночи, ветрянку, прорезывание зубов и прививки? Теперь его дочка уже ходит. Он всегда расплывался в радостной и горделивой улыбке, когда она, растопырив ручки, ковыляла ему навстречу. Даже несмотря на то, что малышка немного косолапила.
   Тут радость на лице Чипа внезапно сменилась гримасой удивления, а затем отвращения.
   – Что за дерьмовый запах?
   – Я решил, что это ты испортил воздух, – сказал Джул то, что думал.
   – Да это ни одному человеку не под силу! – теперь Чип уже дышал ртом.
   – Какая-то падаль, – Джул вытащил из кармана платок и прикрыл им рот. – Ого-го… Действительно падаль…
   – Черт побери! Должно быть, бродячая собака забралась в сухие прошлогодние листья и там подохла, – меньше всего Чипу хотелось искать эту дохлую собаку, но он точно так же не мог бы ее просто переехать. – Пошли, Джул, разыщем эту гадость и вытащим ее.
   – Может, это лошадь. Воняет, как от дохлой лошади… Надо вызвать ветеринара, у него есть фургон для перевозки трупов животных.
   – Пока мы этот самый труп не отыщем, вызывать никого не будем.
   Они спрыгнули на землю. Вонь была просто нестерпимой. Чип закрыл рот и нос рукавом рубашки и задержал дыхание.
   – Должно быть, где-то здесь, – сказал он и двинулся в глубь нескошенной травы.
   Через минуту Чип буквально споткнулся об это.
   – Боже милостивый! – он в ужасе взглянул на Джула.
   У того глаза чуть не вылезали из орбит.
   – Это не собака…
   Крэмптон отвернулся, кашляя и задыхаясь, а затем бросился вслед за Чипом, который уже стремглав несся по скошенному полю.

   Через полчаса на этом самом месте стоял Рафферти, с трудом сохраняя на лице спокойствие. Прослужив десять лет в полиции, Кэм считал, что повидал все, но ничего более отвратительного ему видеть не приходилось.
   Она была голой. Смерть, лишив девушку всего, не лишила признаков пола. Рафферти предположил, что она была среднего телосложения или того меньше. Определить возраст оказалось невозможно. Теперь у нее не было возраста.
   Рафферти подумал, что знает, сколько ей было лет. Еще вытаскивая из машины привезенный с собой пластиковый мешок, он предположил, что Карли Джеймисон уже никогда не придется веселиться во Флориде.
   Лицо Кэма побелело, но руки не дрожали. На секунду у него мелькнула мысль, что сейчас не помешал бы хороший глоток доброго старого «Джека». Через поле, которое он когда-то в юности обрабатывал, Кэм пошел туда, где его ждали Чип и Джул.
   – Это чье-то тело, как мы вам и сказали, – Крэмптон переминался с ноги на ногу. – Я никогда не видел покойников, если не считать дядюшку Клема, а он лежал в гробу в зале у мистера Гриффитса, и на нем, то есть на дядюшке, был надет воскресный костюм… Мы с Чипом косили на поле вашей матушки, как уже говорили, когда вдруг учуяли этот запах…
   – Да заткнись ты, Джул, – Чип вытер пот с лица. – Что от нас сейчас требуется, шериф?
   – Будет здорово, если вы отправитесь в полицейский участок и сделаете заявление о произошедшем, – Кэм закурил в надежде на то, что дым отобьет отвратительный привкус во рту. – Кто-нибудь из вас касался ее?
   – Нет, сэр, – вытаращил глаза Крэмптон. – Как до этого можно дотронуться? Она выглядела ужасно… Вы видели эту тучу мух?
   – Действительно, Джул, заткнись, – не сдержался Кэм. – Чип, я позвоню Мику Моргану, чтобы он записал ваши показания. Возможно, позже нам понадобится еще раз поговорить с вами. – Рафферти посмотрел на дом. – Вы что-нибудь говорили моей матери?
   – Извините нас, шериф, – Чип немного замялся. – Наверное, мы с Джулом плохо соображали, когда ворвались в дом.
   – Ладно. Отправляйтесь давать показания.
   – Уже едем.
   Кивнув, Кэм поднялся по ступеням в дом, где ждала его мать.
   Джейн в ужасе смотрела на сына.
   – Я же говорила им, что это просто собака или, может быть, олененок… – она нервно теребила руками фартук. Под глазами у Джейн были черные круги. – У этих ребят нет ни капли разума.
   – У тебя есть кофе, мама?
   – Кофе? Да…
   Он прошел на кухню. Джейн шла следом, борясь с тошнотой.
   – Это ведь была собака, правда?
   – Нет. Это была не собака. Посиди в комнате, мама.
   Кэм сделал себе кофе без молока, выпил его и только после этого подошел к телефону. Секунду он помедлил, держа в руке холодную трубку. Перед его глазами стояло то, что еще предстояло увидеть следователю и экспертам.

   Клер дожевывала печенье с кремом и рассматривая свои наброски для Национальной галереи в Чикаго. Ей хотелось немедленно взяться за заказанную скульптуру, которую должны были установить перед входом. Она уже представила себе завершенной эту абстрактную женскую фигуру из блестящей меди. У нее будут поднятые над головой руки, а вокруг пальцев станут вращаться планеты.
   Зазвонил телефон, и она невнятно ответила – рот был набит печеньем.
   – Алло?
   – Клер? Это ты?
   – Да. Привет, Анжи. Я как раз завтракаю.
   – Какие еще новости?
   – Лучше ты расскажи свои.
   – Мы вчера продали твое «Изумление», третья работа из той серии.
   – Здорово! Это надо отметить, – Клер открыла холодильник и вытащила бутылку пепси. – Как поживает Жан-Поль?
   – Превосходно, – спокойно сказала Анжи. На самом деле она солгала: никто из них не чувствовал себя превосходно, поскольку Блэйр держал их в курсе всего происходящего в Эммитсборо. – Ну как там у вас дела?
   – Урожай обещает быть хорошим.
   – Значит, мы можем спать спокойно. Клер, когда ты возвращаешься домой?
   – Откровенно говоря, Анжи, я начинаю думать, что уже дома, – Клер решила, что пора наконец бросить эту бомбу. – Я подумываю о том, чтобы продать студию.
   – Продать студию? Ты, наверное, шутишь?
   – Нет, я говорю серьезно. Ты ведь не можешь сказать, что мои работы стали хуже из-за того, что сделаны в штате Мэриленд.
   – Нет. Конечно, нет, – Анжи беспокоили не работы Клер, а она сама, – но я не хочу, чтобы ты решала такие важные вопросы сгоряча. Может быть, тебе стоит приехать сюда на пару недель и все обдумать?
   – Я могу думать и здесь, Анжи. Не беспокойся обо мне. Со мной на самом деле все в порядке.
   Анжи помолчала, а потом задала вопрос, ответ на который уже знала:
   – Кэм кого-нибудь подозревает в нападении на Лайзу Макдональд?
   – Шериф разрабатывает одну версию. И пожалуйста, не говори, что мне будет безопаснее в Нью-Йорке, чем здесь.
   – Как раз это я и собиралась сказать.
   – У меня роман с полицейским, так что успокойся. Я это серьезно, – сказала Клер, предупреждая возможные возражения подруги. – Анжи, я впервые начинаю думать, что у меня что-то получится, то есть настоящие отношения. Мне наплевать на то, что это звучит банально, но я не хочу терять Кэма.
   – Тогда переезжай к нему.
   – Что?
   – Переезжай к нему. Тогда ты не будешь одна в этом доме. Собирай вещи и отправляйся к Кэму.
   – Я не ослышалась?
   – Зачем вам жить врозь? Вы ведь уже спите в одной постели. И я, черт возьми, буду лучше спать по ночам.
   Клер улыбнулась:
   – Знаешь, я подумаю над этим.
   – Подумай: – Анжи вздохнула с некоторым облегчением. – Я встречалась с представителями чикагской галереи.
   – И что?
   – Они одобрили твои эскизы, так что приступай к работе.
   – Это здорово. Анжи, если бы вы были здесь, я бы расцеловала Жан-Поля.
   – Я это сделаю за тебя. Принимайся за работу.

   Клер не теряла времени даром. Уже к полудню она значительно продвинулась в подготовке общей композиции. Правда, были некоторые неудобства. Гараж оказался слишком мал для размещения в нем высокой скульптуры, поэтому ей пришлось расширить рабочую площадку до подъездной дорожки и благодарить бога за хорошую погоду.
   Стоя на стремянке, Клер сваривала и клепала металл. Временами возле нее собирались зрители. Немного понаблюдав за работой и посудачив, они шли дальше по своим делам. Дети, оставив на обочине велосипеды, расположились вокруг на траве и задавали ей всякие вопросы.
   Присутствие зевак, больших и маленьких, Клер вовсе не мешало, хотя один неприятный момент она все-таки пережила. Молодая женщина увидела Эрни – парень стоял перед своим домом и смотрел на нее.
   Через полчаса Клер дала одному из юных поклонников искусства пять долларов, чтобы тот купил всем содовой. Мальчишка тут же умчался на своем велосипеде, а Клер стала показывать его друзьям и подружкам, как правильно держать аппарат для сварки.
   – Мы видели вас по телевизору, – одна из девчушек смотрела на нее с восхищением. – Вы были такая красивая, прямо как кинозвезда.
   – Спасибо, – Клер поправила лямку комбинезона и усмехнулась.
   «Вот в чем прелесть маленьких городков, – подумала она. – Здесь так легко стать звездой».
   – А дом миссис Атертон внутри действительно весь розового цвета?
   – Почти.
   – А зачем вы надели такую смешную шапочку?
   – Чтобы волосы не вспыхнули.
   – На вас мужские ботинки, – с неодобрением сказал один из мальчиков.
   – На мне мои ботинки, – поправила его Клер. – В них удобнее работать, хотя мне ботинки кажутся вполне модными.
   – А мой папа говорит, что женщины сейчас стараются во всем быть похожими на мужчин. Даже идут на мужскую работу вместо того, чтобы сидеть дома, как им положено.
   – Неужели? – Клер хотела спросить, встал ли папа этой девочки с четверенек, но передумала. – Очень интересная точка зрения, если принять во внимание, что скоро наступит третье тысячелетие. – Она закатала рукава рубашки, сняла защитную шапочку и уселась на стремянку. – Сегодня слишком чудесный день, чтобы обсуждать социальные теории, если вы вообще понимаете, что это такое. У кого-нибудь из вас есть конфеты?
   Один из мальчишек тут же вскочил.
   – Я могу пойти купить, если вы дадите денег.
   – Обойдемся печеньем. На столе на кухне стоит коробка. Принесешь?
   – Конечно, мэм.
   – Что же все-таки означает это сооружение, Клер?
   Она повернулась и увидела за своей спиной доктора Крэмптона. В руке у отца Элис был черный саквояж. Очевидно, доктор или шел к пациенту где-нибудь по соседству или возвращался от него.
   – Пока это сооружение можно назвать скелетом, – усмехнулась Клер.
   Она встала со стремянки, подошла и поцеловала доктора в щеку.
   – Кто заболел?
   – У дочки Уэверли ветрянка, – Крэмптон все еще с некоторым изумлением рассматривал нагромождение металла. – А я-то считал, что ты занимаешься резьбой по дереву или гончарным делом.
   – Иногда и этим тоже.
   Отец Элис посмотрел на нее строго, как доктор.
   – Ты так и не пришла ко мне на прием, как мы условились.
   – Я прекрасно себя чувствую. Уверяю вас. Просто во время нашей последней встречи я была не совсем в форме.
   – Для тебя это был настоящий шок. Лайза говорит, что ты часто ее навещаешь.
   – То же самое могу сказать и о вас. Вы не меняетесь, доктор.
   – Я слишком стар, чтобы меняться, – он вздохнул, словно не желая признаваться, что возраст все-таки сказывается. – То, как ты ухаживаешь за цветами Джека, делает тебе честь.
   – Я становлюсь как-то ближе к нему, когда вожусь в саду, – Клер проследила за взглядом Крэмптона, обращенным к лужайке, где среди травы пестрели однолетние и многолетние цветы. – Вы были правы, когда сказали, что я должна простить отца. Здесь я, повторяю, все ближе и ближе к этому.
   Она на секунду запнулась.
   – В чем дело, Клер?
   Молодая женщина посмотрела на свою аудиторию. Ребята увлеченно о чем-то спорили.
   – Мне бы очень хотелось поговорить с вами о том, что я узнала. Но это потом, – сказала Клер. – Когда я хорошенько все обдумаю, можно будет навестить вас?
   – Ты всегда можешь прийти ко мне.
   – Благодарю, – сама мысль о такой возможности была ей приятна. – Я позвоню вам.
   – Непременно позвони, – улыбнулся доктор. – Джек гордился бы тобой.
   – Надеюсь… Всего хорошего. Передайте привет Элис.
   Клер помахала ему на прощание рукой и собралась снова приняться за работу.
   Она как раз докурила сигарету, когда мальчишка, уехавший на велосипеде за водой – Тим, Том, нет, Тэд, припомнила Клер, – вернулся с бутылками.
   – Ты не очень-то торопился, – заметила она с напускной строгостью.
   – Я услышал об этом в магазине! – Тэд задыхался от возбуждения и быстрой езды. – Туда пришел Джул Крэмптон. Он нам все и рассказал.
   – Что рассказал?
   – Что они с Чипом Доппером нашли мертвеца на поле у миссис Стоуки. Они косили траву, понимаете? Косили для миссис Стоуки, потому что она вдова и все такое. Джул Крэмптон сказал, что они чуть не переехали это.
   Тэда окружили другие ребятишки и стали забрасывать вопросами, а Клер села на траву.
   Полчаса спустя, когда подъехал Блэйр, она все еще сидела на земле. Выйдя из машины, брат подошел и опустился рядом.
   – Ты наверняка уже все слышала.
   – Из уличной сводки новостей, – Клер смотрела ему в переносицу, стараясь не встретиться взглядом. – Тело опознали?
   – Нет. Ведь покойник, вернее, покойница…
   – Покойница? – голос Клер дрогнул.
   – Да, это тело девушки. Кэм как будто считает, что речь может идти о той юной беглянке, которая была здесь в апреле.
   Молодая женщина закрыла глаза.
   – Карли Джеймисон.
   – Имя он не назвал. Патологоанатом сейчас проводит экспертизу. Кэм уже послал Мика Моргана за стоматологическими данными.
   Клер следила взглядом за тенью от кружившей вверху птицы.
   – Это никак не прекращается, так ведь?.. Только что я работала у себя во дворе и вокруг крутились ребятишки. На улице парень мыл машину и включил радио. Я дала мальчугану пять долларов, чтобы он съездил и купил содовой, а он вернулся и рассказал, что на поле у миссис Стоуки нашли мертвое тело, – она глядела, как пчела села на цветок. – Как будто ты смотришь на две картинки, одна накладывается на другую, и ничего не совпадает.
   – Клер, я понимаю, что это ужасно. Похоже, что Бифф подобрал эту девушку, убил ее и закопал тело на поле, причем неглубоко. Может быть, он собирался потом вывезти его, а может, просто совсем спятил.
   – В любом случае, он тоже мертв.
   – Да, он тоже мертв. Но первое убийство, похоже, произошло на ферме. Это своего рода удача.
   Какая-то птица села на вишню и запела.
   – Почему?
   – Потому что, если так и было, это значит, что Бифф Стоуки маньяк-одиночка. Если бы действовала целая группа, секта, как думает Кэм, они не оставили бы тело вот так, чуть ли не на земле. Они так не поступают. Сатанисты заметают следы.
   Логично. Клер очень хотелось бы на этом и остановиться.
   – А кто тогда убил Биффа?
   – Есть основания думать, что он был связан с торговцами наркотиками. Возможно, Бифф кому-то не заплатил, пожадничал. Такие люди жалости не знают, – Блэйр вздохнул, оперся на локти и откинулся назад. – Я не очень хорошо разбираюсь в криминальных делах. Как журналист, предпочитаю заниматься коррупцией, а не убийствами.
   – Когда ты возвращаешься в Вашингтон?
   – Скоро. В газете хотят, чтобы я написал о том, что здесь происходит, поскольку я сам местный. Как только тело опознают, я смогу закончить статью и тут же уеду.
   Блэйру нужно было поговорить кое с кем и уточнить некоторые детали. Он предполагал, что в Эмиттсборо все-таки есть секта, с которой, возможно, был связан его отец, и считал своим долгом помогать расследованию. Блэйр боялся оставлять Клер одну, но нужно было возвращаться. Он надеялся на Кэма Рафферти.
   – Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?
   – Конечно.
   Он перевел взгляд на сооруженную сестрой металлическую конструкцию.
   – Это бедная родственница статуи свободы?
   – Нет. Изображение возможностей.
   Клер окинула взором свою работу и улыбнулась.
   – Я хочу показать, что иногда не следует стремиться к недостижимому. Можно просто оглянуться вокруг.
   Опустив подбородок на колени, она рассматривала оранжевые ноготки на клумбе. Где-то недалеко громко лаяла собака. Это был единственный звук, нарушавший полдневный покой сонного городка.
   – В конце концов, дорога из Нью-Йорка сюда не такая уж и длинная.
   – А как насчет дороги отсюда туда?
   Клер пожала плечами.
   – Кэм по тебе с ума сходит.
   – Вот как?
   – Я и представить себе не мог вас вместе. Но… короче, я хочу сказать, что, по-моему, это здорово.
   Она тоже откинулась на локтях и стала смотреть на пушистые облака, плывущие по небу.
   – И по-моему.

   Кэм шагал взад и вперед по коридору на цокольном этаже, где проводилась патологоанатомическая экспертиза. Он хотел войти в секционный зал. Нет, поправил сам себя Рафферти, он вовсе не хотел туда входить, но, наверное, должен был это сделать.
   Ожидание становилось невыносимым. В особенности оттого, что в глубине души Кэм был уверен, что ему придется звонить родителям Карли Джеймисон еще до конца дня.
   Он ужасно хотел курить и закурил, несмотря на таблички, призывающие не делать этого. Кэм не совсем понимал, как табачный дым может помешать местным обитателям.
   В морге всегда так тихо и по-деловому спокойно.
   «Это бизнес, – подумал Кэм. – Бизнес, связанный с жизнью, продолжается в бизнесе, связанном со смертью».
   Почему-то морги не вызывали у Кэма такого неприятного чувства, как кладбища. Так или иначе, люди здесь еще оставались людьми.
   Все это было частью его работы. Человек умер, и шериф должен выяснить причину смерти.
   Наконец в коридор вышел патологоанатом. На нем были медицинский костюм и маска, свисавшая на тесемках с шеи. Не хватало только фонендоскопа, но выслушивание дыхания в обязанности этого специалиста не входило.
   Патологоанатом с мягким неодобрением посмотрел на сигарету Кэма, и Рафферти быстро затушил ее в пластиковой чашке с остатками кофе.
   – Что вы мне скажете?
   – Ваша незнакомка была белой, от пятнадцати до восемнадцати лет. Полагаю, мертва она уже месяц или полтора.
   «После первого мая прошло шесть недель», – пронеслось в голове у Кэма.
   – Причина смерти?
   – Девушке перерезали горло.
   – Ясно, – Кэм бросил чашку в мусорную корзину. – Что еще?
   – На запястьях и лодыжках есть следы веревок. Перед тем как ее убили, девушка подверглась сексуальному насилию. По всем признакам, происходило это жестоко и неоднократно. Сейчас мы проверяем группу крови. Пока не могу вам сказать, была ли она под воздействием наркотиков.
   – Выясните это побыстрее, пожалуйста.
   – Мы делаем что можем. Вы уже послали за стоматологической картой?
   – Ее скоро привезут. У нас есть сведения об исчезновении человека, но семье я пока ничего не сообщил.
   – Да, думаю, при таких обстоятельствах это разумно. Хотите еще выпить кофе?
   – Да. Благодарю.
   Они пошли по коридору. Отсчитав мелочь, патологоанатом опустил монеты в автомат.
   – Вам с молоком?
   – Нет, в последнее время я пью черный.
   Он подал Кэму чашку и опустил в щель еще несколько монет.
   – Шериф, насколько я слышал, это дело имеет к вам какое-то отношение в личном плане.
   – Ребенком я играл на поле, где нашли тело этой девушки. Потом работал там… Это действительно личное…
   – Извините.
   – Не стоит извинений, – недовольный собой, Кэм потер переносицу. – У меня есть основания полагать, что муж моей матери насильно держал эту девушку в сарае. Эту и, возможно, других тоже. Похоже, что он изнасиловал ее, убил и закопал труп на поле.
   Патологоанатом пожал плечами:
   – Ваша обязанность состоит в том, чтобы доказать это, а моя – в том, чтобы сообщить вам, что труп вовсе не был на том поле в течение стольких недель.
   Кэм не донес чашку до рта.
   – Что вы хотите этим сказать?
   – То, что тело нашли на поле, но зарыли его там совсем недавно.
   – Подождите… Вы только что говорили, что она мертва уже полтора месяца.
   – Мертва и несколько недель пролежала в земле. По моему мнению, тело эксгумировали и зарыли на этом поле два-три дня назад, не позже.
   Все это не укладывалось у Кэма в голове.
   – Вы хотите сказать, что кто-то убил эту девушку, закопал ее тело, затем выкопал и перенес в другое место?
   – Безусловно.
   – Дайте подумать.
   Отвернувшись, Кэм уставился на светло-зеленую стену.
   Это было еще хуже. То, что над ней совершили еще одно насилие – уже после смерти, – воспринималось им как нечто еще более отвратительное, чем похищение, изнасилование и убийство.
   – Сукин сын!
   – Возможно, ваш отчим убил девушку, шериф, но ведь он и сам уже несколько недель как мертв. Значит, закопать ее на поле, где нашли тело, он не мог.
   Кэм быстро выпил кофе, так и не ощутив его вкуса.
   – Значит, тот, кто это сделал, хотел, чтобы труп обнаружили, и обнаружили именно там.
   – Согласен. С моей точки зрения, провернул он все это весьма неуклюже. Но ведь люди не знают, какими возможностями располагает судебная медицина, – патологоанатом слегка улыбнулся. – Вполне может быть, что кто-то предполагал, что произошедшее будет принято на веру без всяких сомнений.
   – Вашу специальность явно недооценивают.
   – Да, и вам такая недооценка на пользу.

   Когда Кэм вышел из больницы, солнце уже село. С тех пор, как ему позвонил Чип Доппер, прошло почти двенадцать часов. Рафферти не просто устал, он был выжат, как лимон. Увидев Клер, пристроившуюся на капоте его машины, Кэм обомлел.
   – Привет, шериф! – она подошла и обняла Рафферти. – Я решила, что тебе не повредит взглянуть на дружеское лицо.
   – Точно. И твое самое лучшее. Ты давно здесь?
   – Да как тебе сказать? Я навещала Лайзу. Потом ездила с Блэйром. Он хотел поговорить с судебными медиками, – она слегка отодвинулась, чтобы получше рассмотреть лицо Кэма. – Ты ужасно выглядишь. Хочешь, я отвезу тебя домой?
   В голове Клер роились десятки вопросов, но задавать их сейчас она не могла.
   – Почему же не хотеть? – Рафферти вытащил ключи из кармана и сжал так, что они расцарапали ему ладонь. В какую-то долю секунды усталость на его лице уступила место ярости. – Но больше всего я хочу совсем другого. Знаешь, чего? Мне хочется вытрясти из кого-нибудь душу. Врезать кому-нибудь как следует.
   – Можем подождать, пока появится Блэйр. Ты мог бы затеять драку с ним.
   Чуть было не рассмеявшись, Кэм задумчиво посмотрел на ключи.
   – Мне бы надо пройтись, Худышка…
   – Хорошо. Давай пройдемся.
   – Но не здесь. Я хочу убраться отсюда как можно дальше.
   – Поехали, – она взяла ключи. – Я знаю хорошее место.
   Ехали они молча. Кэм сидел, откинув назад голову и закрыв глаза. Клер мобилизовала память, пытаясь вспомнить, где нужно сворачивать, и надеялась, что он уснул.
   Остановив машину, она продолжала сидеть, не произнося ни слова.
   – Я давно здесь не был.
   Клер повернулась, рассматривая в полутьме лицо Кэма.
   – Я всегда любила приходить в городской парк. Обычно мы приносили с собой пакет крекеров и кормили уток. У тебя найдутся крекеры?
   – Откуда?
   Она порылась в сумке.
   – Пусть едят печенье, – решила Клер, достав полпачки.
   В центре парка был пруд. Она приходила сюда с родителями, с подругами, а потом на свидания. Однажды пришла одна, чтобы посидеть на скамейке, полная восторга от того, что ее скульптуру выставили в художественном музее соседнего городка.
   Сейчас они шли по берегу, взявшись за руки.
   – В воздухе пахнет свежестью, – прошептала Клер.
   – Завтра непременно пойдет дождь.
   – Думаю, он не помешал бы.
   – Весна была очень сухая.
   Они улыбнулись, прекрасно понимая друг друга, как это и бывает у влюбленных.
   – Теперь можем поговорить о политике.
   Кэм покачал головой и, обняв ее за плечи, притянул к себе.
   – Рад, что ты догадалась приехать сегодня.
   – Я тоже.
   – Когда я оттуда вышел, больше всего мне хотелось сесть в машину и помчаться куда-нибудь на огромной скорости, – он то сжимал, то разжимал кулак на плече Клер, но потом как будто успокоился. – Раньше это помогало.
   – А что помогает теперь?
   – Твое присутствие.
   Они сели на скамейку и стали смотреть на воду. К берегу с шумным кряканьем подплыли утки. Клер стала крошить печенье и бросать им.
   – Это была Карли Джеймисон?
   – Да. К концу дня привезли стоматологическую карту. Ее родители…
   Клер смотрела, как утки дрались из-за крошек.
   – Они уже здесь?
   – Приехали около часа назад. Мне не сидится…
   Клер тут же встала. Они пошли по дорожке.
   – Я найду того, кто убил эту девочку, Клер.
   – Но Бифф…
   – Он имел к этому отношение. Но не только он…
   Кэм остановился и взглянул на Клер. Она увидела в его глазах гнев, а за ним боль, которая мучительно отозвалась в ее сердце.
   – Кто-то подбросил ее тело на поле. Поле Рафферти… Как будто она была вещью. Я обязательно найду того, кто это сделал.
   Клер вытерла пальцы о джинсы.
   – Ты по-прежнему считаешь, что все это дело рук членов какой-то секты?
   Кэм повернул ее к себе и посмотрел прямо в глаза.
   – Я хочу, чтобы ты сделала наброски, Клер. Я понимаю, как тебе тяжело, но мне нужно, чтобы ты вспомнила буквально все, каждую деталь того сна, и нарисовала это, – он сжал ее крепче. – Клер, эту девочку убили где-то в другом месте, а затем подбросили тело сюда, чтобы мы его нашли… Точно так же, как Биффа. Может быть, ты поможешь мне отыскать место убийства.
   – Хорошо.
   – Спасибо, – Кэм поцеловал ее. – Поедем домой.

27

   На следующий день действительно пошел дождь. Он лил, не переставая, двое суток. В магазинах, на почте, в кафе «У Марты» люди говорили о скверной погоде, а если не о ней и не о шансах местной футбольной команды выиграть первенство штата, то разговоры шли об убийствах, нападениях, маньяках и наркотиках – темы более чем непривычные для Эммитсборо.
   Клер ничего не хотела вспоминать. Она понимала, что это малодушие, но не желала воскрешать в памяти прошлое. Больше двадцати лет она пыталась вытеснить эти воспоминания – то усилием воли, то какими-то транквилизаторами или часами, проведенными у психоаналитика. Она ни разу сознательно не восстанавливала ту картину в своем мозгу, и вот теперь ей предстояло воспроизвести это на бумаге.
   Молодая женщина медлила, находя все возможные и невозможные предлоги. Ложась спать, она старалась настроиться на то, что сегодня кошмара не будет, – боялась, что во сне ее подсознание сделает то, чему она так отчаянно сопротивлялась, то есть возьмется за карандаш. Кэм ее не торопил, во всяком случае, ничего не говорил.
   Скульптуру, начатую Клер во дворе, пришлось закрыть от дождя и оставить до лучших времен. Она пробовала понемногу делать в мастерской что-то другое, но не могла ни на чем сосредоточиться. Этого с ней давно не было. Клер рассеянно переходила от одной заготовки к другой, изучала наброски, рисовала новые. Внутри ее беспрерывно палило то, что она обещала сделать для Кэма.
   Это все из-за того, что дом опустел! Так, по крайней мере, она себя убеждала. После того как Блэйр уехал, а дождь все лил и лил, не переставая, Клер ощущала себя такой одинокой…
   Почему раньше одиночество никогда ее не беспокоило?
   Потому что раньше она никогда не пугалась теней. Никогда не проверяла, закрыты ли на замок двери, и не прислушивалась к скрипу половиц.
   Поймав себя на том, что в который раз стоит у окна и разглядывает остов своей скульптуры, Клер чертыхнулась и схватилась за альбом, брошенный на диван. Она сделает это, причем немедленно, а потом выбросит из головы.
   Взяв в руки карандаш и положив на колени альбом, Клер закрыла глаза и постаралась перенестись в прошлое.
   Она увидела отца, возившегося со своими розами. Он втыкал в мягкую землю колья – подпорки для цветов.
   Затем Клер увидела его лежащим на земле, буквально пригвожденным к ней этими кольями.
   Она затрясла головой и скрипнула зубами. Ей нужны другие воспоминания.
   Теперь Клер видела себя на качелях в теплый летний вечер. Отец сидит рядом. Она положила голову ему на плечо, вдыхая аромат все тех же роз.
   – Что ты хочешь получить на день рождения, детка? Тебе исполнится тринадцать лет. В этом возрасте у девочки уже может быть особенный подарок.
   – Я хочу проколоть уши.
   – Зачем тебе дырки в ушах?
   – Все мои подружки уже прокололи и носят сережки… Ну же, папочка, пожалуйста.
   Нет, нет! Раньше… Ей надо углубиться в более ранние воспоминания. Осень. Отец убирает луковицы тюльпанов. Густой, пахучий дым от сжигаемой листвы. На крыльце лежит огромная оранжевая тыква.
   – Клер Кимболл! – голос матери строг. – Почему ты вышла во двор без свитера? Тебе уже восемь лет! Пора соображать получше.
   Отец подмигивает ей и проводит кончиком пальца по ее холодному носу.
   – Беги надень свитер. И смотри, не натопчи в доме, а то мама запрет нас обоих в собачьей конуре.
   Еще раньше…
   Она почти слышала, как психоаналитик просит ее расслабиться, дышать глубже и освободить подсознание для воспоминаний раннего детства…
   – Но я хочу поехать с тобой! Ты никогда не берешь меня! Папа, я обещаю, что буду хорошо себя вести.
   – Ты всегда хорошо себя ведешь, детка.
   Он нагибается и целует ее в шею. Иногда отец подхватывал ее на руки и кружил. Ей нравилось это ощущение – все вертится вокруг тебя.
   Этот страх и возбуждение… Не разрешай мне идти! Не разрешай…
   – Это очень скучные дела, для взрослых.
   – Но я хочу пойти! Мне нравится осматривать дома… – ее губы дрожат. Она готова расплакаться. Иногда это помогает.
   – В следующее воскресенье я буду показывать большой дом, и ты сможешь поехать со мной. Ты и Блэйр, если он захочет.
   – Почему я не могу поехать сегодня?
   – Потому, что маленьким девочкам уже пора спать. Скоро будет совсем темно. Посмотри на себя. Ты ведь уже в ночной рубашке, – сказав это, отец понес ее в детскую. Там полно кукол и цветных карандашей. – Ну же! Будь послушной девочкой и поцелуй меня перед сном. Когда вырастешь, станешь моим партнером. У нас будет фирма «Кимболл и Кимболл».
   – Обещаешь?
   – Обещаю. Сладких тебе снов, Клер.
   Дверь закрывается. Горит ночник. Она встает и прислушивается. Папа говорит с мамой. Тихо, очень тихо, она кладет в постель самую большую куклу и крадется вниз по лестнице. Через боковую дверь прямо в гараж.
   Разве папа не удивится, поняв, что она уже совсем взрослая? Что она необыкновенная умница? Она прячется на заднем сиденье и зажимает рот рукой, сдерживая хихиканье.
   Слышится шум мотора, и машина выезжает со двора.
   Они едут и едут… Становится совсем темно. Свернувшись калачиком на полу у заднего сиденья, она видит, как на небе зажигаются звезды. Папочка едет быстро. Он всегда так делает, когда боится опоздать.
   Машина замедляет ход, тормозит. Останавливается. Отец выходит и открывает багажник.
   Она старается задержать дыхание. Осторожно нажимает на ручку дверцы. Выглядывает в щель. Отец уходит. Должно быть, дом где-то там, среди деревьев. Она неслышно спешит за ним в своих мягких домашних тапочках.
   В лесу темно. Отец не оборачивается. Но там не видно никакого дома! Просто открытое место. Место, где нет деревьев и стоят люди в черных плащах. Ее отец снимает одежду – тут она хихикает – и надевает такой же плащ, как у других. Они в масках, так что, может быть, будет карнавал. Но это не был какой-то веселый праздник. Маски страшные – волки, козлы и злые собаки. Правда, мама говорила ей, что маски – это понарошку, поэтому она не боится.
   Люди становятся в круг, как в игре. Ей смешно. Она улыбается. Кажется, что эти мужчины сейчас начнут танцевать и петь. Но они стоят очень тихо, не говоря ни слова.
   Звенит колокол.
   …Клер вскочила с дивана и стала озираться вокруг. Сердце неистово колотилось. Альбом и карандаши валялись на полу.
   «Может быть, я слишком глубоко погрузилась в свои воспоминания?» – задала себе вопрос Клер, прижимая ладонь к сердцу, которое готово было выпрыгнуть из груди.
   И тут она снова услышала звон… Нет, слава богу, это была не галлюцинация. Всего лишь звонок в дверь.
   Перед тем как открыть, Клер сделала глубокий выдох. Отворив, она увидела женщину, спускающуюся по ступенькам крыльца. Очевидно, она стояла под дверью достаточно долго и решила, что хозяйки нет дома.
   – Здравствуйте.
   – О! – темноволосая женщина повернулась к Клер. – Я думала, вы куда-то ушли. Я только… Я вас разбудила?
   – Нет, – Клер внимательно посмотрела на гостью. Тридцать с лишним, миловидная, с большими темными глазами. – Вы ведь хозяйка «Рокко», не так ли?
   – Да. Я Джолин Баттс.
   Они обе были бледны, но по разным причинам, и обе пытались улыбаться.
   – У вас ко мне какое-то дело?
   – Не хочу вас беспокоить. Я… Да, у меня к вам дело…
   – Проходите, пожалуйста.
   Джолин вошла и осмотрелась. Прихожую Клер уже оформила по своему вкусу. Там стояли два комода, на них вазы с цветами, на стенах висели эстампы.
   – Давайте пальто.
   – Извините, что беспокою вас в самый разгар дня. Вы, наверное, заняты работой.
   – Этот дождь совсем выбил меня из колеи, – взяв у Джолин пальто и шляпу, Клер повесила их на лестничный столбик. – Не хотите кофе или чая?
   – Нет, нет, не беспокойтесь, – хозяйка пиццерии сделала протестующий жест. – Я видела, как вы работаете во дворе.
   – Вас беспокоит шум? – насторожилась Клер. – Прошу в гостиную.
   – Нет, нас ничего не беспокоит. Очень интересно смотреть, что вы делаете, но, боюсь, я мало что понимаю в искусстве.
   – Ничего страшного. А я мало что понимаю в приготовлении пиццы. Вот у вас она здорово получается!
   – Спасибо, – улыбнулась Джолин, но Клер ее улыбка показалась несколько наигранной. – Это старый семейный рецепт. Мой отец итальянец.
   – Так вот откуда у Эрни такие глаза! Садитесь, пожалуйста.
   Миссис Баттс присела на краешек стула.
   – Так вы, значит, знаете моего сына?
   – Да. Он мне позировал.
   – Позировал? Позировал вам?
   – А он разве не говорил? – Клер почувствовала себя неловко. Она взяла сигарету, прикурила и пояснила Джолин: – Я вылепила его руку в глине.
   – Его руку?
   Клер выдохнула дым.
   – Да. Мне понравились пропорции и внутреннее ощущение силы. Получилось хорошо.
   – Я… Понимаю.
   – Жаль, что Эрни не сказал вам об этом. Собственно, я даже удивлялась, почему вы не пришли взглянуть. У меня есть фотографии. Я всегда делаю снимки своих работ для архива, но это не совсем то, что смотреть на саму скульптуру.
   – Мисс Кимболл, у вас связь с моим сыном?
   От неожиданности Клер закашлялась.
   – Что? – глаза у нее чуть не вылезли из орбит. – Что вы сказали?
   – Понимаю, что вы можете посчитать это не моим делом, но Эрни только семнадцать лет… В ноябре ему исполнится восемнадцать, но я считаю, что имею право знать…
   – Постойте, постойте… – Клер потерла лоб. – Миссис Баттс… Джолин… Я лепила руку Эрни, разговаривала с ним, пару раз угощала его колой. Вот и все. Больше ничего! Абсолютно ничего! Не понимаю, откуда вы взяли, что…
   – От Эрни, – прошептала Джолин.
   Клер схватилась за сердце.
   – Это просто безумие! Вы говорите, что Эрни сказал вам, что он и я… что мы… О боже!
   – Сын не говорил мне этого. – Голос Джолин стал чуть-чуть громче. – Эрни это написал. Я убирала его комнату… – Женщина покраснела – лгать она не умела. – И нашла кое-какие записи. Про вас.
   – Даже не знаю, что вам сказать. Действительно, не знаю. Кроме того, что я никогда… – Клер запустила руку в волосы, раздумывая, как бы ей выразиться пояснее. – Я понимаю, что вы меня совсем не знаете и, будучи матерью Эрни, скорее поверите ему, чем мне. Но клянусь вам, между мною и вашим сыном никогда не было ни физической, ни романтической связи.
   – Я вам верю, – Джолин смотрела на свои подрагивающие руки. – Я ведь знала это… Говорила себе, что иду сюда, чтобы защитить сына, но я… – она готова была расплакаться. – Мисс Кимболл…
   – Клер. Зовите меня по имени.
   – Я хочу извиниться.
   – Нет… – Клер была очень растеряна. – Пожалуйста, не делайте этого. Даже не могу представить себе, что вы должны были чувствовать, думая, что я… Удивляюсь, как это вы не сломали дверь и не выцарапали мне глаза.
   – Я не очень гожусь для таких дел, – Джолин достала из кармана платок и вытерла глаза. – Боюсь, что и как мать я не очень-то хороша.
   – Нет, не говорите так, – не зная, чем ее утешить, Клер несмело погладила Джолин по плечу. – Эрни просто запутался.
   – Могу я попросить у вас сигарету? Я бросила курить, но…
   – Конечно, – Клер протянула ей пачку и тут же щелкнула зажигалкой.
   – Пять лет как не курю, – Джолин с жадностью затянулась. – Клер, я вовсе не убиралась в комнате Эрни. Я ее обыскивала. – Она закрыла глаза. У нее немного кружилась голова, но это помогло Джолин расслабиться. – Я дала себе клятву никогда не лезть в личную жизнь своего ребенка. Моя мать постоянно рылась в моем шкафу и ящиках стола. Она считала, что имеет на это право. Я поклялась, что, когда у меня появятся свои дети, буду им доверять, дам свободу. Тем не менее на прошлой неделе я дважды ходила в комнату Эрни и рылась в его вещах. Я искала наркотики.
   – О!..
   – Их я не нашла, – Джолин опять глубоко затянулась, – но обнаружила другие вещи. Вещи, о которых я не могу говорить… И еще дневник… Он писал о вас… Думаю, вы должны знать об этом… Там все было написано очень… откровенно.
   Внутри у Клер все похолодело.
   – Думаю, что для юноши это обычное дело – воображать себе всякие фантазии по поводу более взрослой женщины.
   – Возможно. Но если бы вы прочитали, вам бы это не понравилось.
   – Джолин, а вы не думали обратиться к семейному психологу?
   – Да. Сегодня вечером я поговорю с Уиллом. Это мой муж. Как только мы найдем хорошего специалиста, все трое пройдем у него курс терапии. Если с Эрни или с нами что-то не так, все вместе мы сможем это исправить. Семья для меня – самое главное в жизни.
   – Джолин, один вопрос, если позволите. Пентаграмма, которую носит ваш сын… Вы знаете, что она означает?
   Сначала мать Эрни отвела глаза, затем посмотрела прямо на Клер.
   – Да. Мы займемся и этим тоже. Я не допущу, чтобы он отдалился от меня. Как бы он ни старался.

   Кэм с трудом дотащился до дома. Он достаточно долго служил в полиции, чтобы понимать, что всякого рода однообразная, монотонная возня с бумагами зачастую была основной частью работы слуг закона, но ему очень трудно было сдерживать нетерпение, чувствуя, что вот-вот откроется истина.
   Где-то поблизости громко играла музыка.
   Рафферти очень обрадовался, увидев у своего дома машину Клер, а в окне свет.
   Она спала на диване. Рядом лежала раскрытая книга, а рок-н-ролл гремел на весь дом. Кэм коснулся губами волос Клер и подумал, как хорошо было бы сейчас лечь рядом с ней и отключиться от всего, что происходит на белом свете.
   Рафферти сделал звук потише, и Клер тут же открыла глаза. Она села и огляделась вокруг с видом совы, разбуженной солнечным светом.
   – Наверное, я сделал слишком тихо, – сказал Кэм.
   – Который час?
   – Начало десятого.
   – М-м-м, – она потерла глаза тыльной стороной ладони, совершенно по-детски. – Ты ел?
   – Такой вопрос задают жены, – Кэм сел рядом, затем передумал и вытянулся на диване, положив голову ей на плечо. – Кажется, днем съел сэндвич. Глубоко вздохнув, он закрыл глаза. – Боже мой, как приятно ты пахнешь!.. Как прошел твой день?
   – Сначала расскажи ты.
   – Долго рассказывать. Пришли анализы крови Карли Джеймисон. Она приняла, вернее, ей насильно ввели психостимулятор. Тело передали родителям…
   Зная, что иногда лучше всего утешить может самое малое, Клер погладила его по голове.
   – Очень их жалко…
   – Я снова сходил к сумасшедшей Энни. Ничего нового, – Кэм переплел свои пальцы с пальцами Клер. – Не могу найти никого, кто бы видел эту девочку у нас в городе, точно так же, как не могу найти никого, кто видел бы Биффа вечером перед тем, как его убили.
   – Может быть, на сегодня хватит? Начнешь заниматься всем этим завтра, со свежей головой.
   – Чем больше проходит времени, тем меньше остается улик, – Кэм открыл глаза. – Клер, знаешь, я попытался узнать что-нибудь о той земельной сделке, которой занимался твой отец. Выяснилось нечто странное… Большая часть документов пропала.
   – Что ты хочешь этим сказать?
   Рафферти сел и потер лицо руками.
   – Я хочу сказать, что бумаги исчезли. Остался только документ с печатью корпорации «Трэпизоид» на имя страховой компании «И. Л. Файн. Анлимитед».
   – Я не понимаю…
   – «Трэпизоид» – это та фирма, которая первоначально купила тот участок земли при посредничестве твоего отца. Затем, через месяц, они снова его продали. Потом «Трэпизоид» прекратила свою деятельность. Я не могу найти никаких концов…
   – А что известно о той компании, которая владеет этой землей сейчас?
   – Очень солидная фирма. Специализируется на увеселительных парках и торговых центрах. Имеет недвижимость по всему Восточному побережью. Сделка проводилась по телефону и письменно. Почти сразу после торжественного открытия торгового центра Эммитсборо выяснилось, что твой отец дал взятки инспекторам и двум членам приемной комиссии. Кроме того, он фальсифицировал данные о сделке, заявив своему клиенту, что земля была продана по семьсот долларов за акр, в то время как на самом деле ее продали по тысяче двести. После того, как корпорация «Трэпизоид» прекратила свое существование, отвечать за все пришлось фирме по продаже недвижимости «Кимболл риэлти». Но твой отец уже не мог ничего ни подтвердить, ни опровергнуть.
   – Что такое ты говоришь?..
   – Говорю, очень странно, что документы компании «Трэпизоид» исчезли и нет никаких данных о том, кто был второй стороной сделки. Все бумаги фирмы «Кимболл риэлти» конфискованы, но ни один сотрудник «Трэпизоид» даже не был вызван в суд. Тебе не кажется это подозрительным?
   – Мне уже тогда казалось подозрительным, что отец оказался замешанным в незаконных операциях.
   – Трудно поверить, что он был замешан в этом один. Знаешь, Клер, причины создания сект везде одинаковы. Главное – это власть. Власть требует денег. Получив по пять сотен за акр, кто-то здорово нагрел руки на этой сделке. Скажи, у вас в семье появились материальные затруднения, когда отец стал пить?
   – Нет. Дела у него все равно шли хорошо. Мы собирались всей семьей съездить в Европу. Для Блэйра и меня отложили деньги на обучение в колледже. Нет, материальных затруднений не возникло, – она посмотрела Кэму в глаза. – Дети знают, когда родители переживают из-за денег. У нас такого не было.
   – Тем не менее твой отец этой сделкой поставил под удар свое дело, свою репутацию и благополучие своей семьи. До нее он не совершал ничего противозаконного. Почему вдруг все изменилось?
   Клер встала и подошла к окну.
   – Я часто задавала себе этот вопрос. Его поступок не поддавался никакому объяснению. Абсолютно никакому.
   – Возможно, твой отец сделал это вовсе не из личной выгоды. Возможно, на него давили. Возможно, у него не было выбора.
   – Я признательна тебе за то, что ты говоришь, Кэм. Но стал бы ты делать подобные выводы, если бы речь шла не о моем отце?
   Этот вопрос Рафферти уже себе задал и ответил на него.
   – Да, – он смотрел на спину Клер и чувствовал, как она напряжена. – Я объясню тебе, как это представляю. Твой отец оказался во что-то втянут. Может быть, сначала это вообще было простое любопытство! Как бы там ни оказалось, потом это «что-то» стало ему претить. По какой-то причине он решил освободиться, и это желание было настолько сильным, что он даже вернулся к ценностям, на которых был воспитан. Но просто так уйти нельзя! В таких случаях организаторы сект заботятся о том, чтобы их члены были скомпрометированы общим… ну, может быть… даже… преступлением. Поэтому твой отец продолжал делать то, что ему приказывали. Он начал пить.
   – Значит, ты вернулся к версии о существовании у нас секты.
   – Это лежит в основе всего. Клер, двадцать лет назад ты увидела то, что тебе не полагалось видеть. Через несколько лет твой отец оказался втянут в противозаконную махинацию, чего никто из знавших его и предположить не смог. А после смерти на него указали как на единственного виновника скандала. И сделал это шериф Паркер, слуга закона.
   – Ты думаешь, Паркер был в этом замешан?
   – Думаю, что был, по самую свою жирную шею. Вероятно, потом моего предшественника посетило то, что у людей называется угрызениями совести, или он уже плохо соображал, когда у него свербело в одном месте, но Паркер рассказал Саре Хьюитт такое, что лучше бы ему было держать при себе. Он понял, что допустил роковую ошибку, собрал вещи, бросил выгодную работу, дом, вообще все… А через несколько месяцев его нашли мертвым.
   – Мертвым? Ты не говорил мне, что Паркер умер.
   – Вот говорю. И что же происходит дальше? Девочка, сбежавшая из дома, голосует на дороге, ведущей в наш город, но, вместо того чтобы оказаться во Флориде, оказывается в сарае у Биффа Стоуки. Потом ее убивают. Затем убивают самого Биффа и закапывают тело Карли Джеймисон на его поле… Так, чтобы это выглядело, будто Бифф совершил преступление один. А он уже не мог ничего сделать. Кроме того, на той же самой дороге нападают на Лайзу Макдональд. Потом исчезает Сара Хьюитт. Это произошло после того, как она намекнула мне кое-что насчет Паркера.
   – И еще книги, – тихо сказала Клер и повернулась.
   – Да, книги. Не могу себе представить, чтобы у твоего отца и у Биффа Стоуки оказались одинаковые вкусы в том, что касается чтения.
   – Да, – кивнула Клер. – Я тоже не могу себе это представить.
   – А если они были вовлечены в секту, то не вдвоем же там оказались? Клер, Карли Джеймисон убили. Не думаю, что она была первой жертвой, и очень боюсь, что не она окажется последней.
   Не говоря ни слова, молодая женщина встала и взяла с пола свою сумку. Она вытащила оттуда альбом для эскизов и протянула его Кэму.
   – Я набросала это сегодня днем.
   Рафферти стал листать. На первой странице он увидел людей в длинных плащах, стоящих по кругу. Рисунок был сделан очень тщательно, детализирован. Кэм переворачивал страницы, внимательно изучая каждую. Обнаженная женщина, распростертая на деревянной доске. На ее груди стоит чаша. Одинокая фигура в плаще и маске, которая, как Рафферти теперь уже знал, изображала Мендеса.
   – Это твой отец?
   – Нет. На нем была другая маска. Маска волка.
   Кэм стал рассматривать следующий рисунок. На нем был изображен тот же самый человек, поднявший руки к небу. Все остальные смотрели на него. Рядом из земли вырывалось пламя костра. На следующем рисунке Рафферти увидел козленка и занесенный над ним нож.
   Клер отвернулась.
   Бросив на нее быстрый взгляд, Кэм продолжал листать альбом. Клер нарисовала обнаженных мужчин в масках, двигающихся по кругу вокруг костра в то время, как один из них совокуплялся с женщиной. Рафферти задержал взгляд на человеке в маске волка: с его пальцев капала кровь.
   «Она ведь была совсем ребенком!» – пронеслось в голове у Кэма, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не разорвать все наброски в клочья.
   – Ты знаешь, где находится это место?
   – Нет, – Клер подошла к окну и сейчас смотрела в дождливую ночь.
   – По твоим рисункам это похоже на какую-то поляну.
   – Там были деревья. Много деревьев, по-моему. Затем они как бы расступились. Мне показалось, что это очень большое пространство, но, может быть, из-за того, что я сама была маленькой.
   – Что произошло после той последней сцены, которую ты нарисовала?
   – Не знаю… Я проснулась в своей кровати.
   – Ладно.
   Кэм снова стал внимательно рассматривать рисунки. Он искал подробности, которые Клер бессознательно подчеркнула. Один из нарисованных ею мужчин оказался коренастым, плотным, с толстой шеей. Это вполне мог быть Паркер, но, возможно, ему просто хотелось, чтобы это был прежний шериф Эммитсборо.
   – Клер, делая эти наброски, ты полагалась на свои впечатления или видела все это отчетливо?
   – И то, и другое. Некоторые подробности врезались мне в память, так и стоят перед глазами. Ясная ночь, звездное небо… Я чувствовала запах дыма… Кожа у женщины была очень белой, а у некоторых мужчин загар, какой бывает у фермеров.
   Кэм поднял голову:
   – Что?
   – Загар, как у фермеров. Ну, знаешь, коричневые лица, шеи и руки до локтей. – Она повернулась: – До сегодняшнего дня я этого не помнила. Некоторые из них были совершенно незагорелыми, но ведь все это произошло весной. Главный, в маске козла, был очень худой и белокожий.
   – А голоса?
   – У этого самого козла голос был повелительный, властный, прямо-таки гипнотизирующий. Остальные почти все время говорили хором.
   – Ты нарисовала тринадцать фигур. Так и было?
   – Разве тринадцать? – Клер подошла к нему и взглянула через плечо. – Не знаю. Я об этом не задумывалась. Просто само собой получилось.
   – Если это так и наша теория верна, то по крайней мере трое из них мертвы. Шериф Паркер, Бифф и твой отец. Из этого следует, что для того, чтобы не нарушить ритуал, они должны были привлечь еще троих. Где же это место?! – Кэм в ярости ударил кулаком по колену.
   – Где-то в глубине чащи. Лайза ведь выскочила из леса.
   – Мы обследовали весь Допперовский лес. Бад, Мик, я и другие горожане. Добровольцев было много. Мы разбились на три группы и два дня с утра до ночи прочесывали лес, но ничего не нашли.
   – Чтобы как следует осмотреть все леса в этой части округа, понадобилось бы людей в десять раз больше.
   – Поверь, я об этом тоже думал.
   Клер снова посмотрела на свои рисунки.
   – Боюсь, что они тебе не очень-то помогли…
   – Нет, нет. Это не так. Просто я должен поразмыслить, – Кэм отложил альбом в сторону и взял ее за руку. – Понимаю, как тяжело тебе было рисовать.
   – Отнюдь. Это стало, как бы тебе сказать… очищением, что ли. Теперь, когда дело сделано, я больше не буду думать об этом. Я смогу вернуться к своей работе.
   – Когда все закончится, я не стану дома заниматься служебными делами и втягивать тебя в них, – Кэм поднес ее руку к губам. – Обещаю.
   – Ты вовсе не втягиваешь меня. Получается-то так, что я давным-давно часть этой истории. Я хочу выяснить, что совершил или чего не совершал мой отец, и поставить на этом точку. Может быть, это одна из причин, почему я вернулась в Эммитсборо.
   – Какие бы ни были причины, я рад, что ты здесь.
   – Я тоже, – усилием воли Клер стряхнула с себя мрачное настроение. Положив руки ему на плечи, она стала массировать их, стараясь снять усталость, и улыбнулась, услышав довольный вздох Кэма. – На самом-то деле я очень расстроюсь, если ты перестанешь обсуждать дома служебные дела. Как иначе я смогу первой быть в курсе всех сплетен?
   – Ах вот в чем причина? Тогда слушай. Сегодня днем дочка Лэса Глэдхилла, поворачивая на главную улицу, въехала в «бьюик» Минни Атертон.
   – Да что ты?
   – Вот тебе и что! За каждой из них образовался огромный хвост машин от одного конца города до другого. Минни в плаще и галошах стояла на перекрестке и регулировала движение.
   – Жаль, что я пропустила такое зрелище!
   – Когда ты выйдешь за меня замуж, будешь держать руку на пульсе жизни Эммитсборо.
   – Сначала тебе придется построить мне мастерскую.
   – Что?
   – Мастерскую, – Клер нагнулась, чтобы укусить его за мочку. – Мне ведь нужно место для работы, а тебе может не понравиться, если я устроюсь в гостиной.
   Кэм отвел руку назад, обнял ее и привлек к себе.
   – Так значит, «да»?
   – Сначала я посмотрю проект мастерской.
   – Уф! Значит, «да».
   – Это условное «может быть», – только и успела сказать Клер. Кэм закрыл ей рот поцелуем, и продолжить свою мысль она смогла не скоро. – Пожалуй, это все-таки было «вероятно».
   – Я обязательно захочу детей.
   Брови Клер поползли вверх.
   – Прямо сейчас?
   Кэм сделал вид, что думает.
   – Ну… Сейчас мы просто потренируемся.
   Она засмеялась, и тут оба скатились с дивана на пол.

Часть III

Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое [39 - Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис), 13, 18.].

28

   Мона Шерман была первоклассной проституткой. Она с четырнадцати лет зарабатывала себе на жизнь, торгуя собственным телом. Моне нравилось думать, что таким образом она приносит пользу обществу и делает это хорошо. Она считала свою работу не менее важной, чем другие, и всегда руководствовалась правилом, что клиент должен быть уверен в том, что он лучший мужчина в мире. Как хороший запасной игрок в бейсболе, Мона могла встать, то есть лечь, в любую позицию и была готова делать все, что от нее требовали. За двадцать пять долларов в час Мона удовлетворяла любые вкусы того, кто их ей платил. С полной гарантией.
   Мисс Шерман считала себя своего рода феминисткой. В конце концов, она ведь была деловой женщиной, которая сама составляла себе рабочее расписание и уже могла выбирать клиентов. Она пришла к выводу, что ее опыт в древнейшей профессии несомненно заслуживает ученой степени по экономике.
   У Моны имелось свое место на углу и много постоянных клиентов. Она была миловидной женщиной, дружелюбной до деловых взаимоотношений, во время них и после. Имея десятилетний опыт, она понимала, как важен контакт с потребителем услуги.
   Скорее ей даже нравились мужчины, независимо от их телосложения, умения облекать свои мысли, если таковые имелись, в слова и потенции. За исключением, конечно, полицейских. Их Мона ненавидела из принципа – из того принципа, что они вмешивались в ее неотъемлемое право зарабатывать себе на хлеб с маслом. Раз уж она решила делать это, торгуя собой, сие ее осознанный выбор. А полицейские то и дело норовили затолкать ее в каталажку. Однажды она из-за них там побывала…
   Не в последнюю очередь поэтому, когда ей предложили в сто раз больше обычной таксы только за то, чтобы сообщить одному копу некую смесь правды и лжи, Мона с готовностью согласилась.
   Половину суммы она получила наличными сразу. Деньги ей переслали по почте. Будучи деловой женщиной, она положила их в банк на шестимесячный депозит, чтобы получить хорошие проценты. На эти деньги и оставшуюся половину Мона собиралась провести следующую зиму в Майами. Устроить себе отдых и посмотреть, как там с работой.
   Она не знала, от кого именно эти монеты, но откуда они, представляла. Благодаря своей профессиональной связи с Биффом Стоуки Мона иногда подрабатывала, участвуя в оргиях с группой психов в масках. Она была наслышана, что мужчины любят играть в чудны́е игры разного рода, и ничему не удивлялась.
   Как было условлено, Мона связалась с шерифом Рафферти и сказала ему, что располагает информацией, которая может его заинтересовать. Встретиться они договорились на смотровой площадке у семидесятого шоссе. Мона не хотела принимать у себя полицейского. Конечно, он сообразит, что прийти нужно не в форме, но ей надо было заботиться о своей репутации.
   Когда Мона Шерман подъехала на своем стареньком «шеветте» к площадке, Рафферти уже был там.
   «Парень неплохо выглядит для полицейского», – подумала Мона и повторила про себя заученные фразы.
   Она отлично все помнила. Мона улыбнулась. Может быть, вместо Майами ей стоит попробовать себя в Голливуде?
   – Вы Кэмерон Рафферти?
   Кэм внимательно посмотрел на девушку. Длинноногая, худая, в узких брючках и тесной майке. Короткая стрижка, концы волос высветлены. Если бы не все в жизни повидавшие глаза, ей нельзя было бы дать ее годы.
   – Да, я Рафферти.
   – А я Мона Шерман, – она улыбнулась и достала из сумки пачку сигарет. – Огонек найдется?
   Кэм щелкнул зажигалкой. Он подождал, пока мимо пройдет семейство из четырех человек, которые пререкались между собой в поисках туалета.
   – Что ты хочешь мне рассказать, Мона?
   – Бифф Стоуки на самом деле был твоим отцом?
   – Он был моим отчимом.
   Мона прищурилась.
   – Ага. Действительно, никакого семейного сходства. Я хорошо знала Биффа. У нас с ним было то, что можно назвать тесным деловым сотрудничеством.
   – Вот как это называется?
   Вне всяких сомнений, он был настоящий коп. Мона стряхнула пепел на землю.
   – Время от времени Бифф приезжал в наш город, и мы отлично развлекались. Знаешь, мне жаль, что он умер.
   – Если бы я знал, что вы с ним так близки, позвал бы тебя на похороны. Давай ближе к делу. Ты ведь не для того вытащила меня сюда, чтобы рассказать, что Бифф был твоим постоянным клиентом.
   – Я просто выражаю свои соболезнования, – Мона уже почувствовала нервную дрожь, как будто была актрисой и играла премьеру. – Я бы выпила чего-нибудь холодненького. Внизу есть автоматы. – Она села на каменный бордюр, склонила голову набок и спросила: – Почему бы тебе не купить мне колы, Кэмерон Рафферти? Только смотри, чтобы она была диетическая! Мне ведь нужно следить за фигурой.
   – Я сюда пришел не в игры играть, Мона.
   – Мне будет легче говорить, если я смочу горло.
   Кэм еле сдерживался. Из двух линий поведения он мог выбрать одну: либо вести себя официально, ткнуть ее носом в звезду шерифа и пригрозить забрать на допрос в полицейское управление, либо пойти купить эту чертову колу, пусть думает, что сумела его провести.
   Рафферти пошел к автоматам с напитками.
   «У него наметанный глаз, – думала Мона, ожидая свою диетическую колу. – Этот парень из тех, кто сразу увидит девушку моей профессии даже среди монахинь, громче всех читающую молитвы».
   Если она рассчитывает на остальные тысячу двести пятьдесят долларов, нужно быть осторожной. Очень осторожной.
   Когда он вернулся с колой, Мона вежливо поблагодарила и припала к банке.
   – Сначала я не знала, звонить тебе или нет, – начала она, напившись. – Я не люблю копов. – Мона сказала чистую правду и почувствовала себя увереннее. – В моем деле девушка прежде всего должна заботиться о себе.
   – Но ты все-таки позвонила.
   – Да, потому что это не давало мне покоя. Я и клиентам своим уделяла недостаточно внимания… – в надежде на сочувствие Мона посмотрела на Рафферти, но его взгляд был холоден. – О том, что случилось с Биффом, я прочитала в газетах. На меня жутко подействовало то, что его забили до смерти. Со мной твой отчим всегда был щедр.
   – Этому я не удивляюсь. Что дальше?
   Мимо них опять проследовало то самое семейство. Теперь все четверо улыбались. Мона проводила их глазами и продолжила:
   – Ну, я просто никак не могла выбросить это из головы. Все время думала, какой ужасной оказалась смерть бедняги Биффа… Несправедливо! Хотя он был замешан в темных делишках… Ты об этом знаешь?
   – В каких именно?
   – Наркотики, – девушка понизила голос. – Вот что я тебе скажу. Сама я эту гадость не употребляю. Может быть, изредка немного травки, одна-две затяжки, но ничего сильнее. На моих глазах от этого сгорело столько девчонок!.. Мне жить пока не надоело.
   – Разумно. Так к чему ты клонишь, Мона?
   – Бифф часто хвастался побочным заработком, особенно после того, как удовлетворит свои желания… Похоже, у него был бизнес в Вашингтоне с одним гаитянином. Бифф перевозил наркотики.
   – Как зовут этого гаитянина?
   – Бифф называл его Рене и говорил, что тот по-настоящему крутой парень. Большой дом, дорогие машины, шикарные женщины… – Мона допила колу и поставила банку на бордюр. – Биффу ужасно хотелось всего этого. Он сказал, что, если бы ему удалось крупно заработать, он бы уже не нуждался в Рене. В последний раз, когда я видела Биффа, он обмолвился, что стал работать самостоятельно, у него есть партия товара и он распорядится ею сам, без Рене. Болтал, что, может быть, мы даже слетаем на Гавайи, – в конце Мона решила немного приукрасить свой рассказ. Ей так хотелось побывать на Гавайях! – А через пару дней я прочитала, что его убили. Биффа то есть.
   – Так… – глаза Кэма стали еще холоднее. – И как же вышло, что ты столько времени ждала, прежде чем связаться со мной?
   – Я ведь тебе сказала, что терпеть не могу полицейских! Но Бифф был таким хорошим клиентом… – Мона попыталась выдавить слезу, но это у нее не получилось. – Я прочитала, что он якобы изнасиловал и убил какую-то девчонку, но не поверила. Зачем ему было насиловать соплюшку, если он знал, что все может получить у настоящей женщины? Поэтому я и подумала, не Рене ли пришил их обоих? Ну а так как Бифф был такой лапочка, я решила, что должна кому-то рассказать все это.
   Рассказ звучал очень складно, если не отвлекаться на эпитеты. Бифф Стоуки лапочка. Подумать только!
   – Бифф когда-нибудь заговаривал с тобой о религии?
   – О религии? – Мона с трудом сдержала улыбку. Ее предупреждали, что такой вопрос обязательно прозвучит, и научили, как на него ответить. – А забавно, что ты об этом спрашиваешь. По словам Биффа, Рене увлекался какой-то чертовщиной. Дьяволопоклонством, что ли… Санта, Санте…
   – Сантерия [40 - Сантерия (от исп. santería – святость) – синкретическая религия, распространенная на Кубе, а также в среде афрокубинских эмигрантов в США и других странах. Численность ее последователей оценить трудно, так как большинство их скрывает свою принадлежность к сантерии.]?
   – Ага. Вот-вот. Сантерия. Что-то гаитянское, кажется. Бифф считал, что это очень здорово. Тут и мандраж, и секс. Пару раз он приносил в комнату черные свечи, а я изображала девственницу, – Мона ухмыльнулась. – Кто платит, тот и определяет правила игры, так ведь?
   – Верно. А он когда-нибудь говорил о желании получить настоящую девственницу?
   – Да кому они нужны, шериф? Когда мужчина платит наличными, он рассчитывает на опытную женщину. Бифф, конечно, любил кое-какие необычные вещи, ну, в атлетическом плане, понимаешь? А девственница просто будет лежать с закрытыми глазами. На твоем месте я бы занялась этим Рене.
   – Я так и сделаю. Спасибо, Мона.
   – Ну пока, – она провела руками по бедрам. – Всегда к твоим услугам.

   Кэму все это не понравилось. Совершенно не понравилось. Полиция округа Колумбия подняла для него досье на этого гаитянина. Рене Кассаньоль, он же Рене Кастель, он же Роберт Касл имел такой длинный список правонарушений, что хватило бы выстелить дорогу до Карибского моря. Однажды он отсидел срок за хранение кокаина, но потом всегда выпутывался. Его арестовывали или допрашивали по десяткам разных дел, от распространения наркотиков до контрабанды оружия, но Рене-Роберту неизменно удавалось вывернуться. Сейчас этот тип проводил время в Майами, и для того, чтобы его вызвали в полицию, понадобилось бы нечто более серьезное, чем болтовня проститутки.
   Зачем крупному наркодельцу похищать и убивать какую-то девочку, сбежавшую из дома? Да и потом, станет ли человек с таким опытом общения с правоохранительными органами совершать столь грубую ошибку, как эксгумирование трупа, чтобы неуклюже указать пальцем на кого-то другого? Тут что-то не сходилось. Человек, подобный Рене, хорошо осведомлен о возможностях криминальной науки.
   Во всяком случае, Кэм почувствовал какую-то ловушку. Теперь он хотел поточнее выяснить, почему Мона Шерман вдруг решила помочь полиции.

   Рафферти снова и снова перечитывал свои записи. Все это началось весной, а сейчас уже середина июня. Время летит чертовски быстро. В коридоре послышались шаги. В кабинет вошел Бобби Миз, и Кэмерон закрыл папку.
   – Привет, Кэм.
   – Привет, Бобби. У тебя ко мне дело?
   – Да тут такая штуковина, – Миз почесал указательным пальцем лысину. – Ты ведь знаешь, я купил у твоей матери довольно много всего – мебель, лампы, посуду. Кстати, как поживает миссис Стоуки? Она уже в Теннесси?
   – Уехала поездом вчера вечером. Какая-нибудь проблема с вещами, которые ты купил?
   – Я бы не назвал это проблемой. Просто я чистил комод – уже нашелся покупатель. Отличная вещь из дуба. Сделан примерно в середине девятнадцатого века.
   – Семейная реликвия.
   – Над ним надо было немного поработать, – Бобби слегка смешался. Он знал, как подчас расстраивают людей воспоминания о семейных реликвиях, а ему по ряду причин надо было проявить тут особую осторожность. – Ну так вот… Я вытаскивал ящики, чтобы их немного пошлифовать, и наткнулся на это. – Миз вытащил из кармана книжечку. – Была приклеена скотчем к нижнему ящику. Не знал, что и подумать, поэтому принес тебе.
   Кэм сразу понял, что это банковская расчетная книжка.
   Он пролистал ее. Счет в банке штата Вирджиния. Джек Р. Кимболл или Эрл Б. Стоуки. Первый вклад, огромная сумма в пятьдесят тысяч долларов, сделан за год до смерти отца Клер. Летом, припомнил Кэм, когда был продан участок земли под торговый центр. Имелись еще вклады и изъятия со счета, продолжающиеся и после гибели Кимболла вплоть до месяца, предшествующего смерти Биффа.
   Бобби откашлялся.
   – Кто бы мог подумать, что у мистера Кимболла и Биффа был, ну… общий бизнес.
   – А ведь похоже, что так, верно?
   Счет в свое время доходил до ста тысяч, а после того, как с него сняли деньги в последний раз, на нем осталось меньше пяти.
   – Ценю, что ты принес это сюда, Бобби.
   – Я решил, что должен поступить именно так, – Миз боком двинулся к двери. – Думаю, что, если бы это дело выплыло, у Биффа были бы большие неприятности, – как бы в раздумье проговорил он.
   – Похоже на то, – Кэм посмотрел Мизу в глаза. – Думаю, предупреждать тебя, чтобы помалкивал обо всем, что узнал, не нужно.
   – Ты знаешь, что я умею молчать, но, когда наткнулся на книжку, рядом как раз оказалась Бонни. Откуда мне знать, кому она уже рассказала?
   – Я это учту. Еще раз спасибо, Бобби.
   Кэм откинулся на стуле, похлопывая по ладони книжкой и раздумывая, как лучше сказать об этой новости Клер.

   Домой она вернулась уже в сумерках, злая и подавленная. Клер больше часа разговаривала с хирургом Лайзы Макдональд. Вторая операция прошла, по его мнению, успешно, и сейчас нога маленькой балерины была в обычном белом гипсе, на котором уже расписались родственники, друзья и почти весь медицинский персонал.
   Через неделю Лайза вернется в Филадельфию. А вот на сцену ей уже никогда не вернуться.
   Никакие споры и уговоры не заставили доктора Стюарта изменить свой прогноз. Лайза сможет нормально ходить и даже немного танцевать. Выдержать балетную нагрузку ее колену не удастся.
   Клер сидела в машине у обочины перед своим домом, уставившись на скульптуру во дворе, постепенно обретающую форму. Женщина, стремящаяся к звездам и достигающая их.
   О черт!
   Она посмотрела на собственные руки, медленно сжала и разжала кулаки, повертела перед глазами ладони. Что бы чувствовала она, если бы больше не смогла лепить и рисовать? Никогда бы не смогла взять в руку кисть или резец?
   Пустота, мрак, гибель.
   …Когда Клер вошла, Лайза лежала в постели. В глазах ее плескалась тоска, но голос звучал твердо.
   – Мне кажется, я давно это поняла, – сказала она. – Все-таки лучше знать наверняка, чем гадать, надеяться.
   «Нет, нет!» – думала Клер, с треском захлопывая дверцу машины.
   Терять надежду всегда нелегко. Она остановилась перед своей работой, разглядывая ее в угасающем свете дня. Форма скульптуры наметилась хорошо – удлиненная, тонкая, с поднятыми вверх изящными руками и расставленными пальцами. Стремящаяся ввысь. В своем воображении Клер уже видела ее завершенной, с чертами лица Лайзы.
   Она могла бы это сделать. Могла бы показать достоинство в беде и мужество маленькой балерины. Может быть, это станет для кого-то примером. Глядя на дорожку под ногами, Клер пошла к дому.

   Звонил телефон, но она не стала брать трубку. Разговаривать ни с кем не хотелось. Не включая свет, Клер миновала кухню и прошла в гостиную. Немного посидит и пойдет наверх, спать.
   – Я ждал тебя.
   С дивана встал Эрни Баттс – тень ночи среди теней вечера.
   От неожиданности Клер вздрогнула, но тут же успокоилась и посмотрела на него, как взрослые смотрят на детей. И заговорила так же.
   – Обычно люди ждут на улице, пока их не пригласят войти, – она потянулась к лампе, чтобы включить ее.
   – Не надо, – он накрыл ее руку своей ладонью, холодной, как лед. – Нам не нужен свет.
   Теперь к раздражению добавилось что-то вроде страха. Клер напомнила себе, что окна открыты. Закричав, она сможет позвать на помощь соседей. Он всего лишь мальчик. Запутавшийся в своих сексуальных переживаниях мальчик. Не убийца. В это она не могла поверить.
   Клер высвободила руку.
   – Ладно, Эрни, – она отошла к окну, но встала к нему спиной. – В чем дело?
   – Ты должна была стать той самой. Ты так смотрела на меня…
   – Я смотрела на тебя по-дружески. Вот и все.
   – Ты должна была стать той самой, – упрямо повторил Эрни. – Но ты пошла с Рафферти. Позволила ему обладать тобой.
   Жалость, сначала затопившая ее сердце, тут же испарилась.
   – Я не собираюсь обсуждать с тобой свои отношения с Кэмом. Это мое личное дело.
   – Нет. Ты должна была быть моей.
   «Терпение, – сказала себе Клер. – Терпение и логика».
   – Эрни, я на десять лет старше тебя, и мы знакомы лишь пару месяцев. Мы оба знаем, что я никогда не делала ничего, позволяющего тебе думать, что я предлагаю что-либо, кроме дружбы.
   Юноша медленно покачал головой, устремив на нее пристальный взгляд темных глаз.
   – Ты была послана. – В его голосе послышались плачущие нотки, и Клер смягчилась:
   – Послана? Эрни, ты ведь и сам знаешь, что это неправда. Ты создал в своем воображении что-то несуществующее.
   – Я видел статую, которую ты сделала. Ту, верховного жреца.
   Потрясенная, она шагнула вперед.
   – Какого еще верховного жреца? Что такое ты говоришь? Мою работу украл ты?
   – Нет. Это сделали другие. Им известно, что ты знаешь. Ты видела. И я тоже.
   – Видела что?
   – Я принадлежу к их числу. Теперь я ничего не могу поделать. Я один из них… Разве ты не понимаешь?.. Неужели не можешь понять?!
   – Нет, – Клер провела рукой по лбу. – Не могу, но хотела бы. Я хочу тебе помочь.
   – Я думал, что с ними мне станет лучше… Что я получу все, что пожелаю…
   Было слышно, как близки у него слезы, но у Клер не хватило духу подойти поближе и успокоить Эрни.
   – Послушай, давай я позову твоих родителей.
   – Какого черта? – слезы сменились вспышкой ярости. – Что они знают? О чем беспокоятся? Они думают, что все можно будет исправить, если я пойду к психологу. Может, им это и поможет. Ненавижу их! Ненавижу!
   – Ты так не думаешь.
   Эрни зажал уши, как будто желая заглушить слова – Клер и свои собственные.
   – Они не понимают. Никто не понимает, кроме…
   – Кроме… – она шагнула еще ближе. – Сядь, Эрни. Сядь и расскажи мне все. Я постараюсь понять.
   – Дороги назад уже нет. Я знаю, что должен делать. Я знаю, с кем я.
   Он повернулся и бросился вон из комнаты.
   – Эрни!
   Клер выбежала за ним и увидела, что мальчишка уже вскочил в свой пикап.
   – Эрни, подожди!
   Машина промчалась мимо. Клер в отчаянии огляделась. В доме Баттсов свет не горел ни в одном окне. Она чертыхнулась и бросилась к своему автомобилю. Предотвратить беду, которая случилась с Лайзой, ей не удалось. Может быть, она сможет помочь хотя бы Эрни…
   Пикап повернул на главную улицу, и Клер потеряла его из вида. Нетерпеливо крутя руль, она кружила в поисках машины Эрни по боковым улочкам. Через двадцать минут молодая женщина уже совсем было собралась бросить это бессмысленное занятие, решив поехать в пиццерию «Рокко» и рассказать обо всем его родителям.
   И тут Клер заметила грузовичок Эрни, припаркованный на заднем дворе похоронной конторы Чарлза Гриффитса. Она подъехала. Интересно, что он там делает? Взламывает покойницкую?
   Клер обругала себя за неуместную шутку и вышла из машины. Чем бы он там ни занимался, она войдет и вытащит оттуда негодного мальчишку, а потом отвезет к отцу и матери. Пусть разбираются.
   Дверь оказалась не запертой. Клер распахнула ее, пересилив возникшее неприятное чувство. Она мысленно помолилась о том, чтобы это дурацкое приключение побыстрее закончилось, и пошла по коридору.
   – Эрни! – позвала молодая женщина.
   Ее приглушенный, приличествующий месту голос отдавался где-то внизу.
   «Должно быть, там дверь, через которую выносят гроб», – подумала Клер, глядя вниз на железные ступени.
   – Черт возьми, Эрни! Где ты?
   Внезапно ей пришло в голову, что все это имеет символический смысл. Гробы и свечи. Клер знала, как печальна статистика подростковых самоубийств. Эрни был верным кандидатом для того, чтобы она стала еще печальнее.
   Клер в отчаянии остановилась на верхней ступеньке. Она не врач. У нее нет специальных знаний и соответствующей подготовки. А если она не сможет его остановить…
   «Лучше всего позвать на помощь Кэма, – решила Клер, правда, почувствовав себя при этом чуть ли не предательницей. – А еще лучше доктора Крэмптона».
   Молодая женщина пошла было обратно к двери, но заколебалась. Почему она вдруг решила, что Эрни будет разговаривать о своих бедах с полицейским, особенно с тем, которого ненавидит? И уж конечно, он ни слова не скажет какому-то там доктору. Клер вспомнила слезы и отчаяние Эрни и вздохнула.
   Она просто спустится вниз и постарается его найти. Неважно, есть ли у нее профессиональные умения. Она все-таки поговорит с парнем и, если удастся, успокоит его.
   Клер стала медленно спускаться по ступенькам.
   Она услышала голоса.
   «С кем, черт побери, может там разговаривать Эрни?» – удивилась молодая женщина.
   Скорее всего, Чарли что-то делал в своей конторе, хотя для работы время уже неподходящее, а Эрни наткнулся на него. Сейчас она все объяснит, извинится перед Гриффитсом, успокоит мальчишку и отвезет его к родителям.
   «Это пение», – поняла вдруг Клер.
   Музыка. Орган. Бах.
   Она свернула в узкий коридор. Слабое мерцание настенных светильников почти не рассеивало мрак. Пение под музыку слышалось оттуда. Клер неуверенно протянула руку к черной портьере в торце коридорчика и отодвинула ее.
   В этот момент прозвенел колокол.
   Первым, что она увидела, был помост, на который обычно ставили гроб. Сейчас на нем лежала женщина. Сначала Клер решила, что та мертва, настолько неестественно белым казалась ее тело при свете свеч. Но голова женщины шевельнулась и, охваченная самым настоящим ужасом, Клер поняла, что та тем не менее жива.
   В скрещенных на обнаженной груди руках горело по черной свече. Между раздвинутых ног мерцала металлическим блеском чаша, прикрытая тонким диском. На нем лежал маленький круглый черный хлебец.
   Около помоста стояли мужчины, одиннадцать мужчин в длинных черных плащах с капюшонами. Трое приблизились к женщине, символизирующей живой алтарь, и низко поклонились.
   Послышался громкий голос, нараспев произносящий что-то на латыни. Клер уже когда-то слышала его и подумала, что сходит – нет, уже сошла! – с ума.
   «Этого не может быть!» – пронеслось у нее в голове, закружившейся от потрясения.
   Тогда вокруг были деревья. Был костер и запах дыма…
   Ее пальцы, вцепившиеся в черную ткань портьеры, побелели. Голос, который звучал в том самом сне, заполнил маленькое помещение.
   – Перед лицом владыки ада и демонов бездны, перед вами, братья мои, провозглашаю я законы сатаны. Перед нашим сообществом я вновь клянусь быть верным ему и чтить его. В ответ ожидаю его помощи в исполнении всех моих желаний. Призываю вас, братья, сделать то же самое.
   Десять голосов в унисон повторили призыв.
   «Все это было на самом деле, – в ужасе подумала Клер, в то время как сатанинский священник и его дьяконы продолжали петь на латыни. – Все это было… Мой сон, мой отец… Боже милостивый, отец…»
   – Владыка ада, всемогущий повелитель…
   «Священник» поднял диск, поднес его к груди, где блестела тяжелая серебряная пентаграмма, и нараспев произнес кощунственные слова на мертвом языке. Он положил диск и повторил эту манипуляцию с чашей, а потом опять поставил ее между ног женщины.
   – Всемогущий владыка тьмы, прими с благосклонностью жертву, приготовленную нами тебе.
   Сладковатый густой запах ладана напомнил Клер длинные, торжественные мессы ее детства. Это тоже месса, поняла вдруг она. Черная месса.
   – С тобой и с нами владыка ада.
   Чувствуя, что буквально леденеет, Клер попыталась заставить себя сдвинуться с места, отступить назад, бежать, но не могла даже оторвать руку от портьеры.
   Продолжала звучать музыка. Священник во имя сатаны поднял руки. Он снова возвысил голос, звучавший громко, властно, гипнотически.
   И тут Клер узнала его. Хотя разум противился тому, чтобы принять все происходящее как реальность, она узнала этот голос и человека, которому он принадлежал.
   Трижды прозвучал колокол.
   Она наконец сорвалась с места.
   Клер не думала об опасности как таковой. Ужас, охвативший ее, побуждал бежать. Спастись. Скрыться. То же самое было в ту ночь много лет назад, когда она, как перепуганный зверек, пробиралась сквозь чащу назад, к машине. Она так и лежала там, трясясь в шоке, пока ее не увидел отец.
   Светильники в коридоре отбрасывали глубокие тени на ступеньки лестницы. На секунду Клер показалось, что она видит своего отца, стоящего внизу.
   – Я же не разрешил тебе приходить, детка. Здесь нельзя быть маленьким девочкам, – к ней тянулись такие родные руки. – Это сон, дурной сон… Ты все забудешь…
   Она бросилась к отцу, но призрак исчез. Клер зарыдала и метнулась вверх по лестнице. Толкая дверь, ведущую на улицу, она уже почувствовала начинающийся приступ истерики, перехвативший ей горло и не дававший дышать.
   Они доберутся до нее! Они найдут ее и убьют, как убили Карли Джеймисон!
   Клер молилась о спасении.
   Она чуть было не закричала от ужаса, но дверь наконец подалась, и Клер выбралась наружу. Ноги отказывались передвигаться, и она, тяжело переводя дыхание, прислонилась к дереву.
   «Думай, думай! Думай, что делать!» – приказала себе Клер.
   Нужно позвать на помощь. Нужно найти Кэма. Можно было бы добежать до полицейского участка, но ноги действительно были как ватные. Кроме того, он уже наверняка ушел. Лучше поехать к нему домой. Там она будет в безопасности. Они справятся со всем этим кошмаром.
   Обернувшись, Клер посмотрела на свою машину, стоявшую рядом с пикапом Эрни. Сейчас она сядет в автомобиль, поедет к Кэму и расскажет ему о том, что видела.
   Когда молодую женщину осветили фары, она даже не поняла, что происходит.
   – Клер? – из машины показалась голова доктора Крэмптона. – Что ты здесь делаешь? Что случилось?
   – Доктор… – у нее отлегло от сердца. Клер бросилась к его автомобилю. Она уже была не одна. – Слава богу!
   – Так в чем все-таки дело? – Крэмптон поднял на лоб очки и внимательно посмотрел на дочь своего старого друга, отметив, что зрачки у Клер расширены. – Ты упала, ушиблась?
   – Нет, нет! Нам надо побыстрее ехать… – она бросила быстрый, отчаянный взгляд назад, на дверь похоронной конторы. – Не знаю, сколько времени они еще там пробудут.
   – Они? – в глазах доктора застыло непонимание.
   – Там, у Гриффитса… Внизу… Я видела их плащи, маски… Раньше я думала, что это только сон, но все не так… – Клер поднесла руку к губам, словно пытаясь остановить поток слов. – Я говорю бессвязно… Мне нужно найти Кэма. Поедете со мной?
   – По-моему, ты сейчас не сможешь вести машину. Давай я отвезу тебя домой.
   – Со мной все в порядке, – сказала она, удивившись, что доктор вышел из машины. – Нам нельзя здесь оставаться! Они убили Карли Джеймисон и, скорее всего, Биффа Стоуки тоже. Это сатанисты!
   Доктор подошел вплотную, и Клер почувствовала, как в ее руку вонзилась игла.
   – Да, это так, – в голосе Крэмптона, когда он вводил ей наркотик, прозвучало сожаление. – Мне очень жаль, Клер. Я ведь старался оградить тебя от всего этого…
   – Нет… – она попыталась было вырваться, но перед глазами уже все затуманилось. – О боже, нет!

29

   Это был сон. Во сне ведь человек ничего не чувствует, и голоса просто плывут вокруг и над ним.
   Заставив себя открыть глаза, Клер поняла, что лежит на чем-то жестком. Она обвела взглядом маленькую комнату, обтянутую черной тканью. На одной стене было изображение Мендеса. Клер попыталась пошевелить своими ставшими пудовыми конечностями и поняла, что запястья и лодыжки у нее связаны. Крик, раздавшийся в голове, изо рта вырвался лишь слабым стоном. Никто не смог бы ее услышать, и Клер оставалось одно – слушать самой.
   – Она не может здесь оставаться.
   Чарлз Гриффитс ходил взад и вперед вдоль помоста. Капюшон на его плаще был откинут, а мягкие каштановые волосы взъерошены.
   – Пока она здесь, никто из нас не может чувствовать себя в безопасности.
   – Предоставь заботиться о вашей безопасности мне, как я всегда это делал.
   Мэр провел длинными пальцами по своей пентаграмме. Он слегка улыбнулся, но Чарлз был слишком возбужден, чтобы заметить мимолетную насмешку.
   – Если бы доктор не опоздал и не столкнулся с ней на улице…
   – Но он столкнулся, – пожал плечами Атертон. – Повелитель все видит и защищает нас. Как ты можешь в этом сомневаться?
   – Я не сомневаюсь, просто…
   – Твой отец был одним из основателей нашего братства, – мэр положил руку на плечо Гриффитса скорее для того, чтобы остановить его жалобы, чем в желании посочувствовать. – Ты стал первым из нового поколения, и я полагаюсь на твой ум, твою осторожность и твою верность.
   – Конечно, конечно. Но проводить здесь мессу – это одно, а держать тут Клер Кимболл – совсем другое. Я должен думать о своей семье.
   – Мы все думаем о своих семьях и о семьях друг друга. Ее отсюда увезут.
   – Когда?
   – Сегодня. Я сам займусь этим.
   – Джеймс… – Чарлз заколебался, но все-таки решился… – Ты можешь рассчитывать на мою преданность, как это было все десять лет. С тех пор, как отец привел меня к вам… Но Клер… я ведь вырос рядом с ней.
   Атертон сжал плечо Чарлза.
   – Уничтожь раньше, чем уничтожат тебя. Разве не таков закон?
   – Да, но… если бы существовал другой путь…
   – Существует только один путь. Его путь. Я верю в то, что она нам послана. Чарлз, мы знаем, что случайностей не бывает, и вот дочь Джека Кимболла пришла сюда этой ночью. Я верю, что ее кровь очистит, смоет всю ту грязь, которой Джек пытался замазать нас когда-то. Она станет той жертвой, которая умилостивит повелителя и искупит предательство одного из наших братьев, – глаза Атертона восторженно блеснули в притушенном свете. – Недалек тот день, когда и твой сын присоединится к нам.
   Гриффитс облизал пересохшие губы.
   – Да…
   – Утешься мыслью, что следующее поколение добьется еще больших успехов, чем мы, и будет процветать благодаря всемогуществу нашего божества. И вот что, Чарлз… Я хочу, чтобы ты поговорил со всеми остальными. Скажи им, чтобы держались спокойно и ждали. Мы встретимся в ночь летнего солнцестояния, принесем ему жертву и станем сильнее.
   – Хорошо.
   – Другого пути нет. Закон не оставляет места для сомнений и угрызений совести.
   – Тебе понадобится помощь, Джеймс?
   Атертон улыбнулся. Он в который раз подавил волю более слабого. Высшим наслаждением для него было чувствовать свою власть.
   – Мне поможет Мик.
   Мэр подождал, пока Гриффитс скроется за черной портьерой, и повернулся к помосту. Он знал, что Клер пришла в себя и слушала их. Это тоже доставляло ему удовольствие.
   – Тебе следовало оставить юношу в покое, – сказал Атертон. – Эрни уже принадлежит мне. – Склонившись, он взял в руки лицо Клер и стал вглядываться в ее глаза. – Еще немного тусклые, но ты уже все понимаешь.
   – Я понимаю, – собственный голос донесся до нее как будто из тоннеля. – Это были вы, все эти годы. Вы убили ту бедную девочку.
   – Ее и других. Наш повелитель требует жертв.
   – Вы не верите в это. Не можете верить.
   Атертон на секунду сжал губы, как делал это всегда, готовясь объяснить классу урок.
   – Ты вскоре узнаешь, что важно не то, во что верю я, а то, во что верят они. Они, не задумываясь, прольют твою кровь, если я им прикажу.
   – Зачем?
   – Я получаю от этого удовольствие.
   Он снял плащ и засмеялся, увидев и глазах Клер ужас.
   – О нет! Я не буду тебя насиловать. У меня для этого нет ни времени, ни желания. Но мэру не подобает появляться на людях в чем-либо ином, кроме костюма.
   Атертон взял свое белье и начал одеваться.
   – Ничего у вас больше не получится! – Клер резко дернула запястья, но лишь сильно поранила их о веревку. – Вы сделали много ошибок.
   – Ошибки, конечно, были, но мы их исправили, – он встряхнул дорогую белую рубашку – хотел убедиться в том, что она не смята. – Первой ошибкой был твой отец. Он меня очень разочаровал, Клер.
   – Мой отец никогда никого не убивал. Он не мог быть участником преступления!
   – Однако был, – Атертон аккуратно застегнул все пуговицы. – И при этом оказывал много услуг нашему сообществу. Такой способный, честолюбивый человек! Так жаждал знаний! Когда Джек стал одним из нас, в нем сильно горел этот огонь. Он стал мне как брат… – Мэр надел черные носки. – Меня глубоко ранило то, что он начал сомневаться в нашей вере… А для Джека возвращение к какой-то бессмысленной религии с ее бестелесным богом было роковым… – Он со вздохом покачал головой. – И куда оно его привело? Я спрашиваю, куда? К бутылке и ложному чувству праведности. И все из-за того, что он не хотел идти дальше, не стал искать высшую власть…
   Вместо того чтобы надеть брюки, Атертон стал завязывать галстук. При этом он продолжал вещать с учительской интонацией:
   – Человеческие жертвоприношения вовсе не мое изобретение. Они существуют с незапамятных времен. Причина очень проста. Человек не только испытывает потребность проливать чью-то кровь, он еще получает от этого наслаждение, – мэр мельком глянул на нее и улыбнулся. – Да, я вижу, что тебя, как и Джека, это приводит в ужас. Но задай себе вопрос и ответь на него честно: не является ли твое отвращение просто рефлекторным?
   Клер покачала головой и задала совсем другой вопрос:
   – Сколько? Сколько человек вы убили?
   – Тебе не кажется, что цифры ничего не значат? Первая жертва стала испытанием, которое выдержали все, кроме твоего отца. А та женщина, в конце концов, была всего лишь шлюхой. Ее смерть стала символичной. Возможно, если бы я сначала обсудил это с Джеком, привел бы аргументы, он бы не реагировал так неадекватно. Что ж, это моя вина.
   Наконец мэр взял свои черные брюки с отутюженными стрелками.
   – Можно сказать, что Джек оставил меня, своего брата, ради какой-то ложной морали, – Атертон застегнул «молнию» на брюках и потянулся за ремнем, – он не должен был делать этого. Мы дали клятву, скрепив ее кровью.
   – Вы ему угрожали…
   – Он знал правила игры еще до того, как стал посвященным. У меня такое впечатление, что именно сделка с земельным участком под торговый центр подтолкнула его к крайним мерам. Не могу понять, почему… Джек сказал мне, что больше не желает ни в чем участвовать, а ведь речь шла о больших деньгах. Та комбинация гарантировала нам богатство и власть. А Джек пил все сильнее и сильнее и уже потерял ясность мысли.
   Полная отчаяния, она вдруг ощутила искорку надежды.
   – Он собирался рассказать о вас, обо всем этом…
   – Да. Думаю, что собирался. Или, по крайней мере, надеялся, что у него хватит решимости поступить так. Паркер и Морган пошли к твоему отцу, чтобы убедить его в безрассудности этого шага, но, как я понял, Джек и слышать ничего не хотел. Он совсем взбесился. Началась драка… Дальнейшее тебе известно.
   – Они его убили, – прошептала Клер. – Боже мой!.. Они его убили.
   – Ты вряд ли можешь обвинять Гэррета и Мика в том, что твой отец поставил колья для своих цветов. Знаешь, он ведь вполне мог выжить после падения из окна, но мне больше нравится думать, что это было справедливое решение нашего повелителя. – Атертон надел пиджак и вздохнул: – Я все еще скучаю по Джеку. Твой приход сюда я воспринимаю как знак, что некий сакральный круг замкнулся. Я допустил ошибку, когда дело касалось твоего отца. Привязанность помешала мне отнестись к Джеку как к обычному предателю. Теперь я это исправлю.
   – Вы убили моего отца.
   – Нет, дорогая. Меня даже не было рядом.
   – Вы убили моего отца, – повторила Клер и еще раз попыталась разорвать веревки, державшие ее.
   Ей хотелось кусаться, царапаться, вцепиться ему в волосы, а еще лучше – в глаза. Атертон взял кусок ткани и свернул его в кляп.
   – Веди себя тихо. Нам нужно перевезти тебя в другое место.
   – Пошел в преисподнюю!
   – Никакой преисподней не существует, – затыкая ей рот, мэр улыбался. – Кроме той, которую создаем мы сами.

   Мик Морган понес Клер наверх по лестнице и затем к ее же машине. Она билась и извивалась, но все было напрасно. Когда он бросил ее на сиденье собственного автомобиля, Клер удалось развернуться и ударить Моргана связанными руками в плечо. Он молча принял удар, а затем стянул ее ремнем.
   – С твоей стороны было очень неосторожно оставлять ключи в замке зажигания, – сказал Атертон и сел на место водителя. – У нас здесь, конечно, маленький провинциальный город, но молодым людям трудно удержаться от соблазна при виде такой машины. Все-таки японская модель, – он пристегнулся. – Впрочем, я твердо придерживаюсь мнения, по крайней мере публично, что покупать следует только американские машины. – Атертон повернул ключ. – Ну что тут скажешь? Конечно, мне нравится ощущение мощности этого автомобиля. Поездка будет недолгой, Клер, но ты все равно устраивайся поудобнее.
   Выехав со стоянки, он повернул налево от главной улицы и двинулся из города.
   – Отличная машина, – продолжал развивать свою мысль мэр. – Прекрасно управляется. Завидую тебе, Клер. Безусловно, мне непозволительно было бы появляться за рулем такого дорогого автомобиля. Избирателям это не понравится… Нам с Минни следует продолжать вести более скромный образ жизни.
   Он представил себя в губернаторском доме и улыбнулся. Потом Атертон снова обратился к Клер:
   – Свои деньги я перевожу на счет в швейцарский банк и, конечно, покупаю землю. Это Джек объяснил мне, насколько перспективно такое вложение средств. И потом, это такое приятное чувство – владеть землей. Естественно, я, по возможности, потворствую желаниям Минни, хотя на самом деле ее вкусы очень просты. Лучшей жены, чем моя, помощницы мужчине, и не найти. В сексуальном плане, если уж говорить откровенно, она несколько скованна. Но плата шлюхам на стороне – небольшая цена за прочный, удачный брак. Ты ведь с этим согласишься? Ах да… – Он протянул руку и вытащил изо рта Клер кляп. – Хочешь кричать – кричи. Тебя никто не услышит.
   Ей было все равно. С руками, привязанными к телу ремнем, невозможно было даже пытаться ухватиться за руль. В автокатастрофе ей не выжить, а она твердо решила выжить во что бы то ни стало. Единственное, что Клер оставалось, – это продолжать вызывать Атертона на разговоры и внимательно следить за направлением, в котором они ехали.
   – А ваша жена знает, чем вы занимаетесь, когда надеваете маску козла?
   – Мы с тобой не будем обсуждать мою Минни. Одно из наших непреложных правил гласит, что жен и дочерей мы не посвящаем в свою веру. Можно сказать, что у нас исключительно мужской круг. Ты можешь посчитать это одновременно дискриминацией и нарушением прав человека. Сами мы видим в этом принцип элитарности.
   – А доктор Крэмптон? Не могу поверить, что он участник всего этого…
   – Он один из основателей нашего братства, – Атертон усмехнулся. – Люди не всегда таковы, какими кажутся окружающим. В последнее время Крэмптон доставляет мне некоторые хлопоты, но я с этим справлюсь. Всему свое время.
   Атертон подумал, какое получит удовольствие, когда поставит на место доктора. После этого не останется никого, кто посмел бы оспаривать его слова и действия.
   Машина поднималась по крутой петляющей дороге. С обеих сторон ее окаймлял лес. Скорость составляла до пятидесяти миль в час.
   – Замечательный автомобиль. Жалко будет списать его в расход…
   – Списать в расход?
   – Ну не совсем так. Машину разберут на запчасти. Это станет компенсацией за то, что от старого «шевроле» Сары Хьюитт не оказалось никакого толку.
   – От машины Сары?.. Вы…
   – Это было неизбежно. Она знала больше, чем ей полагалось.
   – И Бифф Стоуки…
   – Бифф казнен.
   Атертон улыбнулся. Получив возможность так откровенно говорить о совершенных им страшных преступлениях, он ощутил новую грань своей власти и сейчас не мог остановиться:
   – Все очень просто, Клер. Бифф уже не мог контролировать себя – стал злоупотреблять алкоголем, пристрастился к кокаину… Он нарушил закон и заплатил за это жизнью. Не скажу, что мне было легко принять такое решение, ведь Стоуки одним из первых понял величие нашего главного ритуала – жертвоприношения. Знаешь, в свое время ему очень хотелось получить Джейн Рафферти, но на пути стоял ее муж Майкл. Бифф решил эту проблему.
   – Он… убил отца Кэма?
   – О! Это была целая комбинация… Думаю, Бифф сначала ударил Майкла, и тот потерял сознание, а потом сумел представить дело таким образом, будто трактор Рафферти заглох, Майкл попытался его починить, но машина сорвалась со стопора… Бифф как-то устроил это с помощью цепей и домкрата. Рискованно, безусловно. Но что наша жизнь без риска? И вот Стоуки уже утешает вдову…
   Отвращение, охватившее все существо Клер, требовало хоть какого-то движения. Она шевельнула ногами и почувствовала под ступней металлический напильник. Клер брала с собой инструменты, когда они с Кэмом ездили к сумасшедшей Энни, и, видимо, напильник тогда упал на пол. Сердце молодой женщины забилось. Нужно было что-то ответить этому маньяку, чтобы он или Морган не заподозрили неладное.
   – То, что вы называете верой, всего лишь иллюзия, причем бредовая.
   – Вовсе не иллюзия, – Атертон сбавил скорость, потому что теперь дорога стала проселочной – грязной, с выбоинами, которые приходилось объезжать. – Наша вера – это образ мыслей и жизни. Способ получать и владеть. Каждый член нашего братства имеет то, что хочет, то, что ему нужно, и даже сверх того. Нас становится все больше… Мы в маленьких городах и мегаполисах. Сейчас у нас большая организация, и это заслуга апологетов князя тьмы. Так было не всегда… Тридцать лет назад я узнал о существовании поразительной, неординарной группы людей, но, к сожалению, совершенно неорганизованной. Я стал думать, как, соблюдая осторожность, превратить их веру в оплот силы, власти и денег. Богатство и мощь католической церкви когда-то тоже начались с малого. Сейчас у нас много сторонников.
   – Все это отвратительно!
   Атертон ее словно и не слышал.
   – Сторонников много, но все равно приходится привлекать новых людей. Нужных людей… Я очень рассчитывал на Кэмерона Рафферти, но он меня разочаровал. Боюсь, что нам придется избавиться и от этого шерифа.
   Клер не смогла совладать со своими чувствами. На ее лице отразился ужас, и Атертон рассмеялся.
   – Тебе не о чем беспокоиться. В данном случае достаточно будет недовольства жителей Эммитсборо, чтобы вытолкать его отсюда. Я уже предпринял некоторые шаги, которые уведут расследование Рафферти в другом направлении. Потом выяснится, что он не справляется со своими обязанностями, и тогда… – Мэр не договорил, что будет в этом случае, и сообщил Клер более важную, по его мнению, новость: – Ну вот мы и приехали.
   Машина остановилась перед высокими воротами. Мик Морган вышел и распахнул их. Они проехали по мощеной дорожке и остановились перед небольшим домиком.
   Клер зажала напильник между ступнями.
   – Здесь вы меня убьете?
   – Ну что ты! Конечно, нет. Как дочь Джека, ты имеешь право на особую церемонию. Я даже сделаю тебе подарок. Оргии на этот раз не будет. Джек был бы против… До дня летнего солнцестояния мы постараемся устроить тебя здесь как можно удобнее.
   – Мне сейчас будет плохо… – Клер неуклюже сползла вниз. Мик открыл дверцу, и голова молодой женщины оказалась наружи, а связанные руки – у ступней. – Меня тошнит…
   – Наклони ей голову, – сказал Атертон, открывая дверцу со своей стороны.
   – Спокойно, Клер, – Мик нагнулся. – Мне жаль, что так получилось, но у нас нет другого выхода.
   Он протянул к ней руки, и Клер, молниеносно схватив напильник, вскинула связанные запястья вверх.
   – Подонок! Ты убил моего отца!
   На груди Моргана расплывалось пятно крови. Он отступил назад, и второй удар оказался скользящим – по бедру. Мик рухнул на колени, а Клер попыталась выбраться из машины. Ей не удалось этого сделать… Голова раскалывалась от боли, и Клер без чувств свалилась прямо под ноги Джеймсу Атертону.

   Куда, черт возьми, она подевалась?
   Вечером они не виделись. За следующие полдня Кэм уже второй раз приезжал к Клер и не заставал ее дома. Он старался не думать о плохом. Может быть, она поехала навестить кого-то из знакомых. А может, ночью спала как убитая, а днем вдруг захотела прогуляться по магазинам, как это бывает со всеми женщинами.
   Но почему Клер ему не позвонила и не сказала о своих планах?
   Записка, которую Кэм оставил на кухонном столе, заехав накануне вечером и прождав два часа, так и осталась лежать там. Кровать Клер, как всегда, оказалась смята. Невозможно было понять, спала она на ней или нет. Сумка лежала на месте, но, когда Клер спешила, она часто оставляла ее дома, просто засовывая деньги в карман.
   Может быть, он был слишком настойчив и неделикатен, когда просил сделать те рисунки, и теперь Клер нужно какое-то время побыть в одиночестве?
   Но, черт побери, когда они виделись в последний раз, все было отлично. Кэм старался отогнать тревожные мысли и вспоминал прошлую ночь, которую они провели вместе. Память оказалась очень услужливой.
   Вот они лежат на ковре в гостиной, их руки и ноги переплетены. Слушают музыку. В окна веет легкий, почти летний ветерок. Слышен крик какой-то птицы.
   – Почему ты переменила решение?
   – Какое решение?
   – Ну ты же согласилась выйти за меня замуж…
   – Я не меняла решения, – перекатившись, Клер положила руки ему на грудь и оперлась о них подбородком. – Я его приняла. – Он вспомнил ее улыбку в тот момент. Ее глаза были волшебного темно-золотистого цвета, как на старинных портретах. – Мой первый брак оказался очень неудачным. Из-за этого у меня возникло чувство страха. Нет… – Она вздохнула поглубже, словно собираясь выразиться как можно точнее. – Возникло чувство неуверенности. Я считала, что делаю все правильно, а вышло, что нет.
   – В таких случаях не бывает виноват только один человек.
   – Да, мы оба совершали ошибки. Самой большой моей ошибкой было то, что я не принимала это слишком близко к сердцу. Когда все стало рушиться, я просто смирилась… Замкнулась в себе. После смерти отца это уже вошло у меня в привычку. Такое, по существу, элементарное уравнение. Не принимать близко к сердцу – означает не переживать. Но с тобой этот номер не пройдет.
   – Значит, ты выходишь за меня потому, что я ввел что-то новое в это уравнение.
   – Слишком простое объяснение… – Клер поцеловала его в шею. – Я так люблю тебя, Кэм! – Он чувствовал прикосновение ее губ к своей коже. – Тебе пора начать заниматься мастерской.
   С тех пор он ее не видел.
   Успокоиться не удавалось. Рафферти встал и пошел к дому Клер. Там по-прежнему никого не было. Он отправился в мастерскую. Инструменты лежали на месте. На верстаке – стопки эскизов. На полу – деревянные стружки, много.
   Если бы Клер сейчас вдруг подъехала к дому, она бы посмеялась над его тревогами и была бы права. Не будь Кэм в таком нервном состоянии, он бы не придал значения тому, что ее какое-то время нет дома, но у него не выходил из головы разговор с Моной Шерман. Рафферти был совершенно уверен в том, что это ловушка для него, а значит, и для Клер.
   Мона ему соврала, и в этом предстояло разобраться. Может быть, ложь и правда в ее рассказе настолько переплелись, что оказалось очень трудно отделить зерна от плевел. Прежде всего ему надо было убедиться в том, что Мона действительно лжет, а потом уже выяснить, почему она это делает.
   Нет, к Клер все это не имеет никакого отношения, убеждал себя Кэм. Клер это не касается, говорил он сам себе и не верил в это.
   Эрни Баттс видел, как Рафферти вернулся к своей машине и уехал. Подобно маленькому ребенку, каким ему сейчас очень хотелось оказаться, Эрни забрался в постель и накрылся с головой одеялом.

   Клер проснулась в темноте. Определить, что сейчас – день или ночь, – оказалось трудно, потому что ставни на окнах были закрыты. Тупая, ноющая боль отдавалась в голове. Попытавшись пошевелиться, Клер поняла, что ее руки и ноги привязаны к спинкам кровати. Горло пересохло, глаза ничего не видели, но Клер изо всех сил рвалась из этих пут, пока резкая боль не оказалась невыносимее страха. Молодая женщина разрыдалась и откинулась на подушку.
   Она не знала, сколько времени ей потребовалось, чтобы хоть немного прийти в себя. По крайней мере, Атертон не получит удовольствия при виде ее отчаяния.
   Джеймс Атертон. Мэр Эммитсборо. Друг ее отца. Любящий свою профессию учитель. Примерный семьянин. Именно его голос она слышала много лет назад, когда человек в маске Мендеса призывал демонов. Именно в его руке она видела занесенный над жертвой нож.
   «Все эти годы он был во главе города, – думала Клер. – Все эти годы он строил в нем здания и разрушал души его жителей».
   Доктор Крэмптон. Лучший друг ее отца. В полном отчаянии она подумала об Элис. Как Элис сможет пережить это? Как она вообще сможет примириться с правдой?
   Чарлз Гриффитс, Мик Морган, Бифф Стоуки.
   Сколько их еще?
   Эрни Баттс. Клер вспомнила глаза его матери и содрогнулась.
   Нет! У Эрни, безусловно, есть шанс. Он боится, и этот страх – нормальное, естественное чувство. Может быть, ей все-таки удастся убедить юношу помочь ей.
   Интересно, сильно ли она ранила Моргана. Клер очень надеялась на то, что сильно. Поднявшаяся в ней острая, злобная ненависть к этому подонку как бы прояснила сознание молодой женщины. А может быть, она его убила? Это было бы еще лучше. Клер стала молиться о том, чтобы так и произошло. Атертону непросто будет объяснить смерть помощника шерифа.
   Она прекратила рыдать. Вместе со слезами, к ее радости, ушла и паника. Клер осторожно повернула голову, чтобы осмотреть комнату, ведь глаза должны были немного привыкнуть к темноте.
   Помещение оказалось небольшим, и в нем почему-то пахло плесенью. Время от времени из углов доносились легкие шорохи, и Клер постаралась не думать о том, чем они могли быть вызваны.
   Она увидела очертания стола и четырех стульев. Кроме плесени, молодая женщина уловила застарелый запах табачного дыма. Почувствовав непреодолимое желание закурить, Клер поняла, что ей стало лучше.
   Как же ей, черт возьми, отсюда выбраться?
   Извиваясь в своих путах и постанывая от боли, она поняла, что связали ее так, что у нее нет даже возможности сесть. Запястья уже кровоточили. Ей хотелось не только курить, но и в туалет. Клер чуть было не разразилась истерическим смехом и заставила себя лежать спокойно и глубоко дышать, чтобы прошел позыв.
   И тут послышался звук автомобильного мотора. Клер изо всех сил стала звать на помощь, но до спасения было далеко. Дверь открылась, и в комнату вошел доктор Крэмптон. Он включил свет и внимательго посмотрел на молодую женщину.
   – Ты только поранила себя, Клер.
   Он подпер дверь камнем, чтобы впустить в помещение немного свежего воздуха, и Клер вдохнула его полной грудью. В одной руке у Крэмптона был медицинский саквояж, а в другой пакет с логотипом закусочной «Макдоналдс».
   – Я принес тебе поесть.
   – Как вы можете так поступать? Доктор Крэмптон, вы знаете меня всю жизнь! Я росла вместе с Элис! Вы понимаете, что с ней будет, когда она узнает о ваших увлечениях на досуге?
   – Это не твоя забота, Клер, – он положил саквояж и пакет на стол, взял стул и поставил его к кровати. – Ты поранилась. – Поглядев на ее запястья, Крэмптон покачал головой. – Так недалеко и до инфекции.
   Это замечание вызвало у нее саркастическую улыбку.
   – Так, значит, вы ходите на вызов к своим жертвам?
   – Я врач, – Крэмптон сел.
   – Вы убийца.
   – Преданности профессии мои религиозные убеждения не мешают.
   – То, что вы называете убеждениями, не имеет никакого отношения к религии. Вы садисты, убийцы! Убиваете и получаете от этого удовольствие.
   – Не думаю, что ты поймешь, – в руках доктора уже был шприц. – Если бы я был убийцей, убил бы тебя прямо сейчас – ввел смертельную дозу препарата. Но ты знаешь, что я никогда бы так не поступил.
   – Я ничего о вас не знаю.
   – Я тот, кем был всегда, – Крэмптон протер ей кожу антисептиком. – Подобно многим другим, я выбрал путь новых возможностей и отринул так называемую христианскую церковь, основанную на лицемерии и самообмане. – Доктор сдвинул на лоб очки и поднял шприц.
   – Не надо! – Клер в ужасе смотрела на иглу. – Пожалуйста, не надо!
   – После укола ты почувствуешь себя лучше. Поверь мне. Ты успокоишься, и я перевяжу твои раны. Потом ты поешь. Я не хочу, чтобы ты испытывала боль или волновалась. Скоро все закончится.
   Она закричала и стала извиваться, но Крэмптон профессионально быстро и точно ввел иглу в вену.

   Ставшая после укола наркотика послушной, Клер спокойно сидела, пока Крэмптон промывал и перевязывал ей запястья и лодыжки. Потом он достал гамбургер. Молодая женщина съела его и даже поблагодарила доктора, тупо улыбнувшись.
   В своем воображении она видела себя ребенком, заболевшим гриппом, в ночной рубашке с узором из танцующих котят. Так же тупо Клер пошла за Крэмптоном во двор, куда он вывел ее в туалет. Затем он снова уложил ее в постель и велел уснуть. Клер покорно закрыла глаза. Она не почувствовала, как доктор снова привязал ее к кровати.
   Во сне она увидела отца. Тот плакал. Сидел за кухонным столом и плакал, а она ничем не могла успокоить его.
   Потом ей приснился Кэм. Они снова занималась любовью на полу ее кухни, как это было в первый раз.
   Затем она увидела себя привязанной к доске и ощутила животный страх. Теперь ею овладевал Эрни.
   Проснулась Клер в холодном поту. У нее не было сил даже молиться.

   – Ее не видели со вчерашнего утра, – Кэм разговаривал с коллегами из полиции штата и тер рукой лоб, пытаясь справиться с болью, от которой раскалывалась голова. – Ее дом не заперт, ничего не пропало. Одежда и документы на месте. – Рафферти сделал паузу, чтобы затянуться сигаретой, хотя горло от табака уже саднило. – Я связался с ее братом и друзьями. Она никому не звонила. – Преодолевая ужас от того, что говорит, Кэм стал давать ее описание. – Белая женщина двадцати восьми лет. Высокая, худая. Рыжие волосы средней длины, челка. Глаза темно-янтарные. Нет, не карие, а янтарные. Шрамов на теле нет. Возможно, была за рулем белого «ниссана». Номер на машине нью-йоркский.
   Рафферти попросил полицейского на том конце провода повторить все. Он положил трубку и посмотрел на Бада Хьюитта, стоящего в дверях.
   – Клер ищет полгорода, – Бад глянул на кофеварку. – Хочешь кофе?
   Кэм подумал, что его кровь уже и так на девяносто процентов состоит из кофе.
   – Нет, спасибо.
   – Ты звонил в газету?
   – Да. Они напечатают ее фотографию, – Рафферти снова потер лоб рукой. – Чертовщина какая-то…
   – Тебе надо немного отдохнуть. Ты не спал больше суток, – Бад отвел глаза в сторону. – Я понимаю, что ты чувствуешь.
   Кэм взглянул на своего помощника.
   – Знаю. Я еще проедусь по округе. Ты посидишь здесь?
   – Конечно. Очень неудачно, что Мик заболел. Он бы нам сейчас помог.
   Кэм кивнул.
   – Будем держать связь по рации.
   Тут зазвонил телефон, и Рафферти схватил трубку. Разговор был недолгим.
   – Пришел ордер на проверку банковского счета Моны Шерман.
   – Хочешь, чтобы я этим занялся?
   – Нет, я сам. Позвоню, как только что-то выяснится.
   Через час Кэм колотил в дверь квартиры Моны.
   – Сейчас открою… О боже! Да подожди же минуту!
   Мона, полусонная, кутающаяся в тонкий цветастый халат, приоткрыла створку. Не успела она и слова сказать, как Кэм ворвался в ее жилище и захлопнул дверь за собой.
   – Сейчас мы с тобой поговорим.
   – Я уже рассказала все, что знала, – Мона в недоумении смотрела на Рафферти. – Ты не имеешь права вот так врываться ко мне.
   – К черту права! – он грубо толкнул девушку в кресло.
   – Послушай-ка, что я тебе скажу, парень! Один звонок моему адвокату, и эту жестяную звезду с тебя снимут.
   – Звони. Можешь заодно упомянуть и о том, что ты в сговоре с убийцами.
   – Не понимаю, о чем ты говоришь.
   – Ты когда-нибудь сидела в тюрьме? – положив руки на подлокотники кресла, он наклонился к Моне. – Я говорю не об одной-двух ночах в следственном изоляторе, а о настоящем сроке. От десяти до двадцати лет как минимум.
   – Я ничего такого не сделала…
   – Ты сделала пару значительных вкладов на счета в банке. Положила деньги на депозит. Молодец! Получишь хорошие проценты.
   – Ну и что такого? – Мона нервно облизнулась. – Дела шли неплохо.
   – Первый вклад ты сделала за день до того, как встретилась со мной, а второй – через сутки после этого. Странное совпадение…
   – Ага, – Мона потянулась к лежащей на столе пачке сигарет. – Ну и что?
   – Откуда у тебя деньги?
   – Я же тебе сказала… – она не договорила – задохнулась.
   – Мона, я очень занятой человек, так что не будем зря терять время, – Кэм сжал ей горло сильнее. – Хочешь, я расскажу тебе, как все было на самом деле? Кто-то заплатил тебе за то, чтобы ты подкинула мне соответствующую информацию. Все эти россказни о гаитянине, который будто бы пришил Биффа из-за того, что тот надул его, присвоив партию наркотиков.
   – Бифф был перевозчиком дури, это точно.
   – Допускаю, что этим он действительно занимался. Ни на что большее Бифф Стоуки не был способен. Все остальное ложь. А теперь скажи мне, кто тебе заплатил за то, чтобы ты поговорила со мной?
   – Я пришла сама. Просто хотела помочь.
   – Вот как! Хотела помочь… – отступив на шаг, Кэм поддел стол ногой. Лампа с грохотом упала на пол. – Хотела помочь… – повторил он, толкнув Мону, попытавшуюся встать, назад в кресло. – Они ведь тебе не рассказали обо мне все, верно? О моих проблемах… Я долго работал полицейским в округе Колумбия. Потом мне пришлось все бросить и поступить на службу в тихом маленьком городке. А знаешь почему?
   Она покачала головой. Теперь Рафферти не был похож на копа. Скорее он напоминал бандита. Сумасшедшего бандита.
   – Ну так вот, моя проблема в том, что я не могу сдерживать себя. Когда мне кто-то лжет, становлюсь просто бешеным, – он взял с подоконника бутылку виски и запустил ее в стену. – Начинаю все крушить, а если лгать продолжают, полностью теряю контроль над собой. Однажды я выбросил подозреваемого из окна. Мы ведь на третьем этаже, так?
   – Прекрати меня пугать! Я сейчас же звоню своему адвокату! – Мона попыталась дотянуться до телефона. – Ты просто псих! Я не обязана верить во всю эту чушь!
   – Это так и не так, – Рафферти схватил ее за запястье. – Я псих, это точно. Но тебе придется поверить в то, что я сказал. Посмотрим, как далеко ты улетишь.
   Кэм потащил ее к окну. Мона изо всех сил извивалась и кричала. Ей удалось схватиться за подоконник и упасть на колени.
   – Я не знаю, кто это был! Не знаю!
   – Еще не совсем то, что надо, – Рафферти поднял девушку.
   – Не знаю! Клянусь! Он просто позвонил… Сказал, что я должна сделать, и переслал гонорар по почте. Не чек, наличные.
   Кэм встряхнул ее:
   – Имя!
   – Я знала только Биффа! Он был моим клиентом, я же тебе говорила, – Мона дрожала. – Года три назад Стоуки рассказал мне об этом… Ну что-то вроде клуба… Сказал, что они заплатят мне пару сотен за два часа. Я и пошла…
   – Куда?
   – Не знаю… Клянусь, не знаю! Мне завязали глаза. Все было очень странно, понимаешь? Бифф заехал за мной, и мы двинулись за город. На дороге он остановился, завязал мне глаза, и мы поехали дальше. Потом немного прошли пешком. Куда-то в лес… Он не снимал с меня повязки, пока мы не пришли на место. Там они устроили всякие свои игрища… Ну, знаешь, сатанизм и все такое прочее. Но в основном просто собралась компания мужиков для группового секса и чтобы немного пощекотать нервы.
   – Как выглядели эти люди?
   – Они все время были в масках. Кроме Биффа, я никого не знаю. Все это, по правде сказать, было мерзко, но они хорошо платили. Я ездила туда раз в два месяца.
   – Ладно, Мона, – Кэм протянул ей руку, но девушка шарахнулась в сторону. – Давай-ка сядем. Сейчас ты мне все об этом расскажешь.

30

   Блэйр шагал из угла в угол. Элис, не зная, чем себя занять, решила прибраться на кухне.
   «Эта неделя показалась всем такой длинной…» – думала она.
   Никто не верил, что Клер просто уехала неизвестно куда, не сказав ни слова. Так могла поступить Сара Хьюитт, но не Клер.
   Огромная скульптура, над которой она работала, по-прежнему стояла около мастерской. Как напоминание… Проходя мимо, люди задерживались и делились сегодняшними новостями. Минни Атертон даже сфотографировала эту работу «Полароидом» и показывала снимки в салоне у Бетти.
   Мэрия попросила горожан помочь в поисках и объявила о вознаграждении. Элис вспомнила, какую трогательную речь произнес мистер Атертон. Он говорил о том, что надо беречь близких и помогать соседям.
   Из всех собравшихся в здании городского совета мало кто мог сдержать слезы. За исключением шерифа Рафферти. Глаза его тогда были сухими. Под конец собрания он встал, чтобы ответить на вопросы горожан и репортеров, заполнивших небольшой зал. Там были не только местные журналисты, отметила Элис, но и приехавшие из больших городов – Вашингтона, Нью-Йорка, Филадельфии.
   Сейчас Кэм казался дочери доктора Крэмптона совершенно измученным. Он почти не спал и не ел все те шесть дней, что искали Клер.
   В Эммитсборо находились мать Клер со своим мужем и супруги Ле Бо. Все старались держаться спокойно, но давалось это с большим трудом.
   – Я могу приготовить тебе что-нибудь поесть, – предложила Элис Блэйру. – Хочешь яичницу?
   – Спасибо. Может быть, попозже. Я думал, Анжи и Жан-Поль уже вернулись…
   – Они скоро придут, – девушка чувствовала полную беспомощность оттого, что не могла ничем помочь, кроме как прибраться или предложить что-нибудь приготовить. – Не годится ничего не есть. Я могу сварить обед. Миссис Кимболл и ее супруг тоже голодные…
   Блэйр было огрызнулся, но вовремя остановился. Элис ведь хочет помочь…
   – Отлично. Это будет просто здорово…
   Заслышав мотоцикл, оба бросились на улицу. Не успел Кэм остановиться, как Блэйр уже схватил его за рукав.
   – Есть новости?
   – Нет…
   Рафферти потер глаза и перекинул ногу через сиденье. Сегодня он провел в разъездах почти весь день, осматривая старые лесные тропы, снова и снова объезжая уже обследованные участки.
   – Я сейчас сделаю сэндвичи, – сказала Элис. – Ты должен съесть хотя бы пару перед тем, как снова уедешь. Я говорю серьезно, Кэм. Тебе нужно заправиться точно так же, как твоему мотоциклу.
   Девушка поспешила на кухню.
   – Как твоя мать? – спросил Кэм.
   – Плохо… Они с Джерри тоже ездят по округе, – Блэйр бросил взгляд на скульптуру, возвышающуюся над ними. – Как и все мы. Бог мой, Кэм! Прошла уже почти неделя…
   Сколько прошло времени, Рафферти знал с точностью до минуты.
   – Мы делаем все, что можем… Проверяем все дома… Теперь, когда Мик снова на ногах, дело пойдет быстрее.
   – Неужели ты допускаешь, что кто-то держит Клер здесь, в городе?
   – Я допускаю все что угодно.
   Рафферти бросил взгляд через улицу – на жилище Баттсов. Этот дом он обыщет лично.
   – А вдруг она уже…
   – Нет! – Кэм резко повернул голову. – Нет! Этого не может быть. Мы ее найдем… – Он опустил глаза. – Я плохо заботился о Клер.
   Блэйр ничего не ответил, и Рафферти понял, что его друг разделяет это мнение.
   Кэм закурил. Блэйр стоял рядом, стараясь выглядеть спокойным. Его собственное расследование было успешным. Даже слишком успешным… Теперь он знал, что может случиться с его сестрой. Что уже могло случиться. В любом случае нужно было держаться и продолжать действовать.
   – Я тоже хочу участвовать в поисках. У вас, конечно, есть опытные люди, но я ведь неплохо ориентируюсь в местных лесах.
   – Мы принимаем помощь всех. Нам приходится ее принимать, – поправился Кэм. – Просто я не знаю, кому можно доверять… – Он взглянул на солнце и вздрогнул. – Знаешь, какой сегодня день, Блэйр? Летнее солнцестояние. Я только сейчас сообразил.
   – И что?
   – Они соберутся этой ночью, – тихо сказал Кэм.
   – Неужели рискнут? Сейчас ведь полиция ведет поиски, и все жители Эммитсборо настороже.
   – Рискнут. Возможно, им это даже необходимо. Только вот где?.. – Рафферти завел мотоцикл. – Я должен кое-кого повидать.
   – Я с тобой!
   – Нет, лучше я поеду один.

   – Это возмутительно! Просто возмутительно!
   – Простите, миссис Атертон, – Бад Хьюитт нервно переминался с ноги на ногу. – Формальность…
   – Это не формальность, а оскорбление, вот что это такое! Подумать только, прийти в наш дом с обыском, как будто мы преступники! – Минни встала в дверном проеме. Ее грудь, обтянутая розовой блузкой, бурно вздымалась. – Вы что, думаете, что я держу Клер Кимболл связанной в подвале?
   – Нет, мэм. Прошу извинить за беспокойство. Просто мы осматриваем все дома в городе.
   В прихожую вышел мэр, и Бад вздохнул с облегчением.
   – Что тут происходит?
   – Настоящее безобразие! Джеймс, ты просто не поверишь! Знаешь, что он собирается делать?
   – Мы осматриваем все дома, – Бад покраснел. – У нас есть разрешение на это, мистер Атертон, вы же знаете.
   – Разрешение! – Минни возмущенно всплеснула руками. – Ты слышал это, Джеймс? Разрешение! Подумать только!
   – Успокойся, дорогая, – мэр положил руку на плечо супруги. – Это ведь связано с исчезновением Клер Кимболл, не так ли, Хьюитт?
   – Да, сэр, – кивнул Бад. – Это простая формальность. Я должен все осмотреть и задать вам несколько вопросов.
   – Только посмей войти в мой дом, Бад Хьюитт! Я дам тебе метлой под зад!
   – Минни, – Атертон укоризненно покачал головой. – Мистер Хьюитт делает свою работу. Если мы не будем подчиняться закону, кто же тогда будет? Входите, мистер Хьюитт, и осмотрите все, от чердака до подвала. Все в городе, и мы с женой в том числе, хотели бы знать, что случилось с Клер…
   Он жестом пригласил Бада в дом, и тот занял стратегическую позицию – встал так, чтобы мэр оказался между ним и Минни.
   – Я очень признателен вам, мистер Атертон.
   – Это наш гражданский долг, – взгляд мэра и его голос были очень серьезны. – Можете сказать мне, как идут дела?
   – Пока нам похвастаться нечем… Шериф все время на ногах, но результатов нет… Он совсем перестал спать… И есть тоже…
   – Должно быть, Рафферти очень волнуется.
   – Не знаю, что Кэм будет делать, если мы не найдем Клер… Вы знаете, они ведь собирались пожениться. Он даже хотел пригласить архитектора по поводу постройки мастерской для Клер рядом с гаражом около своего дома.
   – Вот как? – миссис Атертон подняла брови. – А может быть, Клер просто от него сбежала?
   – Минни…
   – В конце концов, Джеймс, один ее брак уже кончился неудачей. Она не первая женщина, которая исчезает, когда не знает, что ей делать в такой ситуации.
   – Нет… – Атертон задумчиво пожевал губами. – Впрочем, не исключено, что ты права, дорогая, но… – Он как бы отмахнулся от этой мысли, рассчитывая на то, что она уже запала в голову Бада. – Начинайте, мистер Хьюитт. Нам нечего скрывать.

   В трейлере сумасшедшей Энни не было. Кэм нигде не мог найти ее, хотя объехал весь город. Он попросил соседа удержать Энни дома, когда она вернется, и найти возможность сообщить об этом в полицию.
   «Бег по кругу, вот что это такое», – думал Рафферти, возвращаясь в участок.
   Он гоняется за собственным хвостом, как они и хотели. При этом он знает больше, чем они предполагают. Он знает, что история с банковской книжкой на имя Джека Кимболла и Биффа Стоуки подстроена. Он только не знает, на самом деле Бобби Миз нашел ее или действует по чьему-то указанию.
   Со слов Моны он понял, что сатанинские ритуалы совершаются регулярно. Вот только где именно?..
   Из рисунка Клер Кэм сделал вывод, что участвуют в них тринадцать человек. Мона это подтвердила. Знать бы еще, кто они…
   Так что, если сложить всю информацию вместе, размышлял Рафферти, притормаживая перед домом Баттсов, получается все равно ноль.
   Хуже всего было то, что он не мог ни с кем обо всем этом поговорить, даже с Бадом или Миком.
   Кэм надеялся, что дверь ему откроет Эрни. Он готов был хоть силой вырвать у парня ответ на кое-какие свои вопросы, но отворила ему Джолин Баттс.
   – Добрый день, миссис Баттс.
   – Добрый день, шериф, – в глазах женщины мелькнула тревога. – Что-нибудь случилось?
   – Мы проверяем все дома в городе и…
   – Да-да. Я слышала об этом, – Джолин кивнула. – Пожалуйста, проходите. Извините за беспорядок… Я не успела убраться.
   – Не беспокойтесь об этом. Ваш муж очень нам помог, участвуя в поисках Клер Кимболл.
   – Когда нужны добровольцы, Уилл всегда приходит первым и уходит последним. Наверное, вы захотите начать со второго этажа, – она было двинулась наверх, но вдруг остановилась. – Шериф, я знаю, что у вас сейчас очень много забот, и не хочу выглядеть как сверхбеспокойная мать, но Эрни… вчера он не ночевал дома. Психолог, к которому мы обратились, уверяет, что это обычное поведение при том, как Эрни воспринимает сейчас самого себя, отца и меня. Но я боюсь. Я боюсь, что с сыном могло что-нибудь случиться. Как с Клер… – Джолин оперлась рукой о перила. – Что мне делать?

   По дороге из города Кэм нагнал автомобиль Бада. Посигналив, он остановился, не слезая с мотоцикла. Хьюитт притормозил и высунулся из окна.
   – Где Мик?
   – Вместе с несколькими добровольцами прочесывает северную часть леса, – Бад вытер платком пот со лба. – Минут двадцать назад я связывался с ним по рации.
   – Ты закончил осмотр домов?
   – Да. Я сожалею, Кэм…
   Рафферти смотрел в даль – на поле, над которым, словно туман, поднималась дымка летней жары. На небе не было ни единого облачка.
   – Ты знаешь Эрни Баттса?
   – Конечно.
   – И какая у него машина, тоже знаешь?
   – Красная «тойота»-пикап. А почему ты спрашиваешь?
   Кэм внимательно смотрел на своего помощника. Ему так надо было кому-то довериться!
   – Хочу, чтобы ты поискал Баттса.
   – Он что-нибудь натворил?
   – Не знаю. Если разыщешь, не останавливай его. Понаблюдай, посмотри, что он собирается делать, но не останавливай. Сразу свяжись со мной. Только со мной, Бад.
   – Будет сделано, шериф.
   – Мне надо еще кое-куда заехать.
   Кэм снова взглянул на небо. Сегодняшний день был самым длинным в году, но и он не мог продолжаться бесконечно.

   В то время когда Рафферти искал сумасшедшую Энни, Клер отчаянно пыталась выбраться из густого наркотического дурмана. Она читала про себя стихи, повторяла детские считалки, проговаривала слова старых песен. В комнате, где ее держали, было очень жарко и душно. Как в гробу. Нет, в гробу холодно, напомнила себе молодая женщина, а тут она уже насквозь вспотела, лежа на этих простынях.
   Клер не знала, сколько еще сможет выдержать такого лежания в темноте, да еще под воздействием наркотика. Сколько времени она уже здесь? День, неделю, месяц?..
   Ее наверняка ищут Кэм, мать и брат, друзья. С той ночи, когда ее сюда привезли, Клер не видела никого, кроме доктора Крэмптона. Но она не могла бы точно сказать, сколько раз он садился у ее постели и вводил ей в вену дурманящий препарат.
   Она очень боялась. Боялась не только за свою жизнь, но и за свой рассудок. Клер поняла, что слишком слаба, чтобы сопротивляться им, что бы они с ней ни делали, но отчаянно боялась того, что сначала сойдет с ума.
   Одна. В темноте.
   Когда голова немного прояснялась, она начинала придумывать план побега. Но проходили часы, заполненные лишь этой ужасной черной тишиной, и все ее планы превращались в бессвязную мольбу о том, чтобы кто-нибудь – кто угодно! – пришел и спас ее.
   Кончилось тем, что пришел Джеймс Атертон. Когда Клер увидела его, она поняла, что следующую ночь ей предстоит провести не здесь, лежа в темноте. Это была самая короткая ночь в году и, возможно, последняя ночь в ее жизни.
   – Пора, – мягко сказал ей мэр Эммитсборо. – Нам надо сделать кое-какие приготовления.

   «Это моя последняя надежда», – думал Кэм, стоя около пустого трейлера.
   Его последняя надежда была связана с тем, что сумасшешая Энни могла что-то знать. Если знает она, узнает и он. Обязательно.
   Шанс невелик, а если сегодня Энни вообще не появится дома, то не будет вообще никакого.
   Теперь все зависело от них двоих – от него и шестидесятилетней женщины с разумом восьмилетнего ребенка.
   Рафферти не смог доказать, что в городе есть секта сатанистов, совершающая ритуальные убийства. Он доказал только то, что Карли Джеймисон какое-то время насильно держали в сарае Биффа Стоуки. Потом ее убили, тело закопали, а затем эксгумировали и подбросили в неглубокую могилу на поле. Через неделю-две убили и самого Биффа. То, что у мертвого могли быть сообщники, еще не доказывает ритуальное убийство. По крайней мере, для полиции штата, а тем более федеральной, это не аргументы.
   Времени оставалось все меньше и меньше. Кэм знал это. Чем ниже опускалось солнце, тем больше у него холодело сердце, и Рафферти задавал себе вопрос: не застынет ли в буквальном смысле слова его кровь в жилах с наступлением ночи?
   Он не может потерять Клер! Сама мысль об этом была столь ужасной, что, разыскивая ее, он спешил, метался и допустил одну оплошность, которая могла стоить его любимой жизни.
   Кэм не забыл слова молитв, но с тех пор, как ему исполнилось девять лет, произносил их очень редко. Теперь же, когда предзакатное небо на западе начало багроветь, он молился, истово молился.

   – О, блаженное утро! – безмятежно пела сумасшедшая Энни, взбираясь на холм. – Наш Спаситель на небесах! Окончены муки земные! О, блаженный рассвет!
   Она в испуге отшатнулась, когда Кэм бросился ей навстречу.
   – Энни, я жду тебя!
   – А я гуляла. Сегодня был такой жаркий день! Самый жаркий, какой я помню… – Энни перевела дух и улыбнулась Рафферти. – Я нашла две монеты по пять центов и четверть доллара, и еще зеленую бутылочку. Хочешь посмотреть?
   – Не сейчас. Мне нужно тебе кое-что показать. Давай присядем.
   – Мы можем зайти в дом. Я угощу тебя печеньем.
   Кэм тоже улыбнулся, изо всех сил стараясь не выказывать нетерпения.
   – Я не голоден. Давай присядем здесь, на ступеньках, и я покажу тебе это.
   – Я не против. Я очень много ходила. Мои ноги устали, – Энни нахмурилась, но тут же снова оживилась: – Ты приехал на своем мотоцикле. Покатаешь меня?
   – Если ты мне поможешь, я завтра буду катать тебя хоть весь день, если захочешь.
   – На самом деле? – сумасшедшая погладила ручку мотоцикла. – Обещаешь?
   – Обещаю. Садись же, Энни, – Кэм вытащил из сумки, пристегнутой к заднему сиденью, рисунки. – Хочу показать тебе картинки.
   Она села на желтые ступеньки.
   – Я люблю смотреть картинки.
   – Я хочу, чтобы ты очень внимательно на них посмотрела, – Рафферти сел рядом. – Сделаешь это?
   – Конечно.
   – А еще я хочу, чтобы ты сказала, узнаешь ли это место. Хорошо?
   – Хорошо, – Энни широко улыбнулась и приготовилась смотреть рисунки. Через секунду улыбка сползла с ее лица. – Мне совсем не нравятся эти картинки.
   – Мне очень важно, чтобы ты их посмотрела.
   – Я не хочу. У меня дома есть картинки получше. Могу показать тебе.
   Кэм постарался совладать с волнением. Она знает. По глазам сумасшедшей Энни он понял, что она знает и боится. Сильно боится.
   – Ты видела это место? Энни, мне нужно, чтобы ты взглянула на рисунки и сказала мне правду.
   Она крепко сжала губы и отрицательно покачала головой.
   – Нет, ты видела. Ты была там. Ты знаешь, где это.
   – Это плохое место. Я туда не хожу.
   – Почему это место плохое?
   – Просто плохое, – сумасшедшая отвернулась. – Я не хочу говорить об этом. Я хочу войти в дом.
   – Энни! Энни, посмотри на меня. Ну посмотри же! – Женщина послушалась, и Кэм заставил себя улыбнуться: – Я ведь твой друг, верно?
   – Ты мой друг. Ты катаешь меня на мотоцикле и покупаешь мороженое. Сейчас так жарко, – в улыбке Энни промелькнула надежда. – Хорошо бы сейчас мороженого.
   – Друзья помогают друг другу. Мне необходимо знать, где это место. Ты должна мне сказать.
   Энни мучилась в нерешительности. Обычно выбор для нее всегда был прост. Встать с постели или не вставать. Пойти направо или налево. Поесть сию минуту или позже. Сейчас у нее даже разболелась голова…
   – Ты никому не скажешь? – прошептала она.
   – Нет. Доверься мне.
   – Там живут чудовища, – Энни продолжала шептать, словно ребенок, раскрывающий секрет взрослому человеку. – Они ходят туда по ночам и делают всякие вещи. Плохие вещи…
   – Кто?
   – Чудовища в черных одеждах. У них звериные головы. Они делают всякие вещи с женщинами, на которых нет одежды. И убивают собак и козлов.
   – Это там ты нашла браслет? Тот, который отдала Клер?
   Она кивнула:
   – Я думала, что не следует об этом рассказывать. Ведь в чудовищ не полагается верить. Их показывают только по телевизору. Если везде говорить о чудовищах, люди подумают, что я ненормальная, и отправят меня в сумасшедший дом.
   – Я не думаю, что ты ненормальная, и никто не собирается запирать тебя в сумасшедшем доме, – Кэм слегка дотронулся до ее руки. – Скажи мне, где это место.
   – В лесу.
   – Где именно?
   – Там, – она сделала рукой неопределенный жест. – Там, за холмами… Среди деревьев…
   Рафферти глубоко вздохнул, стараясь говорить ровно и спокойно.
   – Энни, нужно, чтобы ты показала мне это место. Отведешь меня туда?
   – О нет! – она в панике вскочила со ступенек. – Нет, ни за что! Я не пойду туда сейчас. Скоро будет темно. Туда нельзя ходить ночью, когда вылезают чудовища.
   Кэм взял ее руку, на которой звенели браслеты. Энни надо было успокоить.
   – Ты помнишь Клер Кимболл?
   – Она ушла. Никто не знает, куда.
   – Я думаю, ее украли, Энни. Клер не хотела уходить. Они могут отвести ее сегодня ночью на то место. Они сделают ей больно.
   – Она хорошенькая… – у Энни начали дрожать губы. – Приходила ко мне в гости.
   – Да. Клер сделала для тебя вот это, – Кэм погладил браслет на ее запястье. – Помоги мне, Энни. Помоги Клер, и тогда, клянусь тебе, я прогоню этих чудовищ.

   Эрни уже несколько часов сидел за рулем. Он ринулся прочь из города, делал круги, выезжал на шоссе и затем снова петлял по проселочным дорогам. Эрни знал, что родители будут вне себя от беспокойства, и впервые за много лет подумал о них с искренней привязанностью и даже сожалением.
   Он знал, какой станет сегодняшняя ночь. Это испытание, последнее испытание для него. Они окончательно введут его в свой круг так, чтобы он был связан с ними огнем, кровью и смертью. Эрни подумал было о бегстве, но отбросил эту мысль: от них не убежишь. Для него оставался один путь. Путь, ведущий на ту поляну в лесу.
   Он был виноват в том, что Клер предстояло сегодня умереть. Эрни знал это и мучился от этой мысли. Но вера, которую он выбрал, не оставляла места для сожалений или угрызений совести. Эта вера снимет с него вину. Эрни жаждал такого искупления и думал сейчас о нем, делая поворот и направляясь навстречу своей судьбе.
   Проезжая мимо, Бад Хьюитт рассеянно взглянул на красную «тойоту» и вдруг вспомнил. Он потянулся к рации.
   – Первый, говорит Второй. Слышишь меня? – Ответа не было, и Бад дважды повторил вызов: – Ну же, Кэм! Отвечай! Это я, Бад.
   «Черт побери! – подумал Хьюитт. – Шерифа нет на связи, а мне тут придется ехать за этим пикапом. Бог знает куда, бог знает зачем…»
   Но, несмотря на такие мысли, Хьюитт свернул за грузовичком, держась от него на достаточном расстоянии. Сделать это было нетрудно. Сумерки сгустились, и задние фары пикапа стали для Бада хорошим ориентиром.
   Когда «тойота» съехала на обочину, Бад остановился.
   «Куда же, черт возьми, этот парень направляется?» – задал он себе резонный вопрос.
   Старая дорога, по которой когда-то вывозили лес, вела прямо в чащу, а ведь «тойота» отнюдь не вездеход.
   Шериф велел наблюдать за тем, что этот мальчишка будет делать, так что придется наблюдать. Дальше Бад решил идти пешком. В лес вела только одна тропинка. Взяв карманный фонарь, Хьюитт заколебался. Возможно, шериф посчитает это дурацкой игрой в сыщика и воров, но, раз дела складывались таким образом, он не пойдет в лес без оружия. Бад надел наплечную кобуру.
   Добравшись до того места, где начиналась старая лесная дорога, он увидел грузовик. Эрни Баттс стоял рядом со своей машиной, словно кого-то ждал. Помощник шерифа Бад Хьюитт понял, что это, вероятно, будет его первым настоящим наблюдением из засады, отполз назад и притаился в овраге.
   Шаги они с Эрни услышали одновременно. Юноша пошел навстречу двум мужчинам, вышедшим из леса. Бад чуть было не окликнул их, узнав доктора Крэмптона и Мика Моргана.
   «Они не надели маски», – подумал Эрни, и это его обрадовало.
   Он отрицательно покачал головой, когда ему поднесли чашу с питьем.
   – Мне это не нужно. Я уже дал клятву.
   Поколебавшись секунду, Крэмптон согласно кивнул и сам сделал глоток.
   – Я сегодня предпочитаю повышенный уровень восприятия, – он протянул чашу Мику. – А тебе это, кроме всего прочего, облегчит боль. Рана на груди заживает хорошо, но она ведь глубокая…
   – Этот чертов укол против столбняка был тоже очень болезненный, – Мик отпил зелье. – Нас ждут. Поторопимся.
   Бад так и лежал, пока они не скрылись в лесу. Он не совсем ясно понимал то, очевидцем чего только что стал. Хьюитт не верил своим глазам. Он взглянул назад, на дорогу, прикидывая, сколько времени понадобится для того, чтобы добежать до машины и снова попытаться связаться по рации с Кэмом. Даже если ему удастся это сделать, он наверняка потеряет их из виду.
   Хьюитт пошел за удаляющейся троицей.

   Они сняли с нее одежду. Наркотический препарат вводить не стали. Атертон сказал, что хочет, чтобы она ясно осознавала, что происходит. Она станет кричать, умолять, просить пощады, и это возбудит его братьев.
   Когда ее тащили к доске, символизирующей алтарь, Клер сопротивлялась. Хотя молодая женщина были очень слаба от долгой неподвижности, она боролась отчаянно, полная не меньшего ужаса при виде лиц окружавших ее, чем при мысли о предстоящем.
   Каждый из них по очереди снял маску. Каждый стал ее кошмаром.
   Лэс Глэдхилл и Бобби Миз связали ей руки, а Сэл Хэггерти и Джордж Хоуард ноги. Она узнала одного из фермеров, управляющего банком Эммитсборо, двух членов городского совета. Все они спокойно стояли и ждали.
   Клер удалось вывернуть запястье и схватить пальцами руку Бобби Миза.
   – Ты не можешь так поступать! Атертон собирается меня убить! Бобби, ты не можешь допустить этого!
   Не сказав ни слова, Миз отступил назад.
   Он не имеет права разговаривать с жертвой. Не имеет права думать о ней как о женщине, о знакомом человеке. Она – жертва и ничто больше.
   Клер не кричала – услышать ее было некому. Не плакала – она столько рыдала до этого, что слез больше не осталось.
   Вокруг нее поставили свечи и зажгли их. В яме развели костер. Его отсветы заплясали в воздухе. Клер смотрела на все это уже как-то отстраненно. Всякое подобие надежды, которая еще теплилась у нее в дни и ночи, проведенные в той темной комнате, улетучилось.
   Так молодая женщина думала, пока не увидела Эрни.
   Из ее иссушенных глаз полились слезы. Она снова стала рваться из своих пут.
   – Эрни, ради бога! Умоляю!..
   Баттс взглянул на нее. Он думал, что почувствует острое желание, что внутри заполыхает жар. Клер лежала обнаженная, как он когда-то представлял в своем воображении. Ее кожа была белой, а тело стройным… Таким, как в окне спальни, когда Эрни подсматривал за ней.
   Но желания не возникло, и Баттс не мог понять, что за чувство охватывает его.
   Ему предложили выбрать себе маску, и Эрни выбрал орла. Сегодня ночью он будет летать.

   Сумасшедшая Энни не могла идти быстро, несмотря на уговоры и помощь Кэма. От страха ноги плохо ее слушались, она с трудом их волочила.
   Уже совсем стемнело.
   – Далеко еще, Энни?
   – Еще немного в ту сторону. Я сегодня не ужинала, – пожаловалась она Рафферти.
   – Скоро все закончится, и я отведу тебя ужинать, куда захочешь.
   Вздохнув, сумасшедшая инстинктивно повернулась, как олень или заяц, попавший в густые заросли.
   – Эти колючие кусты надо обходить поосторожнее, а то они дотянутся и схватят тебя, – ее взгляд беспокойно метался по сторонам вслед за удлиняющимися тенями, – как те чудовища.
   – Я буду тебя защищать, – Кэм слегка обнял ее, чтобы и поддержать, и поторопить.
   Успокоенная, Энни заковыляла вперед.
   – Ты женишься на Клер?
   – Да. Непременно.
   – Она хорошенькая. Когда улыбается, у нее такие славные белые зубки. Как у ее отца. Клер похожа на отца. Он дарил мне розы. Но он умер, – Энни не хватало воздуха, она тяжело дышала, но шла. – Чудовища не добрались до него.
   – Нет.
   – Он выпал из окна после того, как пришли те мужчины и накричали на него.
   Кэм покосился на Энни, не замедляя шаг.
   – Какие мужчины?
   – А может, это было в другой раз? Он оставил свет на чердаке.
   – Какие мужчины, Энни?
   – Шериф и его помощник. Они поднялись наверх и затем снова вышли. А он умер.
   Кэм оцепенел и на секунду остановился.
   – Шериф и его помощник?
   – Да. Может быть, они пошли к нему потому, что хотели купить дом? Мистер Кимболл ведь продавал дома.
   – Да, – Кэм чувствовал, что его сердце сейчас просто выпрыгнет из груди, и даже придержал его рукой. – Энни, нам надо спешить.

   Укрывшись за деревьями, Бад Хьюитт стоял и смотрел. Он понимал, что все происходящее реально, но разум отказывался верить в это. Отец Элис?.. Как это может быть? Его напарник Мик Морган?..
   Но Бад видел все своими собственными глазами. Они встали в круг спиной к нему. Он не мог разглядеть, что было в середине круга, но боялся себя обнаружить, подойти поближе. Нужно было продолжать наблюдать за происходящим и ждать. Но чего именно ждать?
   Когда начались песнопения, Бад вытер рукой пот со лба.

   Все было как во сне. Клер с закрытыми глазами словно плыла между прошлым и настоящим. Дым, голоса, мужчины в черных одеяниях… Все повторялось.
   Она пряталась в кустах, наблюдая сама за собой. На этот раз ей не удастся убежать.
   Клер открыла глаза и стала смотреть на беззвездное черное небо. Там был один полумесяц. Самый длинный день в году завершился.
   Увидев нож, она напряглась, но ее время еще не пришло.
   Верховных жрец – мэр Эммитсборо Джеймс Атертон – стал вызывать силы ада. Клер от всего сердца пожелала, чтобы они, если существуют, явились и сожрали его.
   Не в силах смотреть и слушать, она отвернулась. Клер думала о Кэме, о годах, которые им уже не провести вместе, о не родившихся у них детях. Он любит ее. И она его любит.
   Кэм найдет их. В этом Клер была уверена, но для нее уже будет слишком поздно. И с матерью она уже не успеет поговорить, чтобы изгнать холодность и отчужденность, возникшие между ними по ее вине. Она не успеет сказать близким ей людям, что ее отец совершал ошибки, шел по ложному пути, но никогда не был ни вором, ни убийцей.
   Она столько еще хотела сделать!.. Столько еще оставалось всего, что она хотела бы увидеть, к чему прикоснуться!.. Но ей суждено умереть из-за тщеславия Атертона и слепой жестокости его «братьев».
   Клер затопила ярость. Они лишили ее одежды, достоинства, надежды! И хотят лишить жизни! Ее руки сжались в кулаки. Клер закричала и изогнулось дугой.

   Рука Бада Хьюитта потянулась к пистолету и застыла на нем.

   Кэм Рафферти увидел отблески пламени и ощутил внутри пульсирующий ужас.
   – Оставайся здесь, – он стряхнул с себя цепляющиеся за него руки сумасшедшей Энни. – Оставайся здесь и жди меня. – Кэм вытащил пистолет и помчался вперед.

   Атертон вознес к небу нож. Он жаждал, чтобы Клер Кимболл закричала. Его приводило в бешенство то, что она лежала неподвижно, как сломанная кукла. И вот теперь она извивалась на алтаре, в глазах были страх и гнев.
   Сознание своего могущества переполнило Атертона.
   – Я меч уничтожающий! – воскликнул он. – Я месть сил тьмы! Призываю нашего повелителя наполнить меня его гневом так, чтобы я мог нанести удар жертве, предназначенной ему, и ощущить восторг. Да продлится ее агония!
   Эти слова гулом отдавались в ушах Эрни. Он с трудом воспринимал их смысл. Не жажду крови ощущал сейчас новый слуга сатаны, а обыкновенную тошноту.
   Все это должно было принести ему удовлетворение, напомнил сам себе Эрни. Вызвать чувство общности с остальными и сопричастности высшей силе.
   Но он видел Клер, полную ужаса, пытавшуюся освободиться… Не перестающую кричать, как кричала и Сара Хьюитт… От жалости к ней Эрни стало совсем плохо. Как мог он с такими чувствами принадлежать к их кругу? Как мог быть одним из них, если то, что они собирались сделать, вызывало у него отвращение?
   Она не должна была умереть.
   То, что Клер оказалась здесь, – его вина.
   Ее глаза, полные мольбы, встретились с его взглядом. В них Эрни увидел последнюю надежду на спасение. Свое спасение.
   Он с криком, в котором звучали и горечь, и торжество, бросился вперед как раз в тот момент, когда Атертон опустил нож.
   Клер почувствовала, как на нее кто-то упал. Она ощутила запах крови, но боли не было. Увидела, как Атертон от неожиданности отступил, а Эрни со стоном сполз с нее на землю.
   Взревев от бешенства, верховный жрец вновь занес нож. Прозвучало два выстрела. Одна пуля попала ему в руку, другая – прямо в грудь.
   – Никому не двигаться! – закричал вылетевший на поляну Рафферти. – Один шаг, и я отправлю в преисподнюю любого!
   – Шериф, я здесь! – послышался из кустов голос Бада. – Я пришел за Баттсом. Я видел… Кэм, я выстрелил в человека…
   – Второй раз будет легче, – уловив какое-то движение на поляне, Кэм выпалил из пистолета в воздух. – Если кто-то сойдет с места, я покажу своему помощнику, насколько легче сделать это во второй раз. Всем лечь! Руки за голову! Бад, стреляй в любого, кто шелохнется.
   Хьюитт вовсе не думал, что во второй раз будет легче, но в знак согласия кивнул.
   – Да, шериф.
   В три прыжка Кэм очутился рядом с Клер.
   – О боже, родная! Я уж думал, что потерял тебя…
   – Я тоже… Кэм, – забыв о веревках, она попыталась дотянуться до Рафферти. – У тебя на лице кровь.
   – Это все шиповник… – он вытащил из кармана нож и перерезал веревки. – Все закончилось. – Кэм снял с себя рубашку. – Надень.
   – Со мной все в порядке. Сейчас в порядке. Эрни спас мне жизнь. Он жив?
   Наклонившись, Кэм пощупал у юноши пульс.
   – Да, жив, но в обмороке. Удар пришелся в плечо.
   – Кэм, если бы он не прыгнул и не заслонил меня…
   – Я видел. Бад, надо связать этих мерзавцев.
   – Там Мик… – пробормотал его помощник, стыдясь набегавших на глаза слез.
   – Знаю… Отвези Клер домой и позвони в полицию штата. Пусть едут сюда. Да, у меня еще здесь неподалеку сумасшедшая Энни… Как же нам со всем этим управиться?..
   – Я хочу остаться с тобой, – Клер взяла руку Кэма в свои ладони. – Прошу тебя.
   – Ладно. Отойди в сторонку.
   – Нет. Здесь есть веревки, остались после того… – молодая женщина запнулась, вспомнив, как связывали ее. – Я помогу тебе связать их. – В глазах Клер блеснул гнев. – Я хочу это сделать.
   Связанные, без масок, они выглядели жалкими. Это все, что пришло в голову Клер, когда она опустилась на колени около Эрни. Она держала юношу за руку, ожидая, когда вернется Бад с представителями полиции штата и «скорой помощью».
   – Так, значит, тебя привела сюда сумасшедшая Энни? Просто не верится…
   – Тем не менее это так. Думаю, Энни получит большое удовольствие от поездки на машине с включенной сиреной, – Кэм взглянул на Эрни. – Как он?
   – Кажется, я остановила кровотечение. Ему понадобится помощь, но теперь все будет хорошо. Я имею в виду не его рану…
   – Я понял, – Кэм все-таки не удержался – наклонился и коснулся губами ее волос. – Мне нужно посмотреть, что с этим…
   – Это Атертон, – она кивнула на неподвижное тело. – Наверное, с него все и началось.
   – На нем сегодня все и закончилось.
   Он подошел к доске, символизировавшей алтарь. Мэр Эммитсборо лежал ничком. Кэм перевернул его. Рана на груди, без сомнений, была смертельной, но Атертон еще дышал. Клер тоже подошла, и Рафферти постарался загородить от нее агонизирующего.
   – Не надо меня щадить, Кэм.
   – Ты не так сильна, как тебе кажется, – он взял ее руку и дотронулся до запястья. – Они сделали тебе больно…
   – Да. Они всем нам сделали больно, – сейчас Клер думала о том, что теперь знает, как умер ее отец. – Но больше это не повторится.
   – Думаете, что все закончено?.. – прохрипел Атертон. – Нет… Вы не узнали самое главное. И никогда не узнаете…
   Это оказались последние слова Джеймса Атертона.
   – Он был само зло, – прошептала Клер. – Не безумец, не больной человек, а истинное воплощение зла… Я и не знала, что такое возможно.
   Рафферти притянул ее к себе и крепко обнял.
   Вдали послышался рев сирены, и Кэм улыбнулся.
   – Бад быстро обернулся, – он взглянул Клер в глаза. – Мне так много нужно тебе сказать… Если начну, то не знаю, смогу ли остановиться… Нет, давай подождем, пока не закончим со всем этим.
   Она накрыла его руку своей. Костер, горевший в яме, затухал.
   – У нас впереди целая жизнь.

   Две недели спустя миссис Атертон, облаченная в траур, села в поезд, идущий на запад. Минни никто не пришел проводить, и она была этому рада. Жители Эммитсборо думали, что вдова мэра покидает город тайком, полная стыда за мужа и ужаса от содеянного им, но она никогда не будет стыдиться своего Джеймса или ужасаться его делам.
   Пробираясь в купе с одной-единственной огромной сумкой, Минни смахнула слезу. Ее дорогой, дорогой Джеймс!.. Придет день, и она отомстит за него.
   Миссис Атертон села на широкое сиденье, пристроила сумку рядом и сложила руки на коленях. Минни собиралась бросить прощальный взгляд на штат Мэриленд.
   Она не вернется. Когда-нибудь, возможно, пошлет сюда кого-либо, но сама не вернется.
   Все-таки у нее вырвался вздох. Расставание с домом было трудным. Правда, большую часть ее чудесной мебели и другого имущества пришлют багажом, но это уже будет не то. Без Джеймса все будет не то…
   Они были отличной парой. Джеймса переполняла жажда власти над душами, он упивался злом и страстно желал не призывать повелителя, а быть им. Минни улыбнулась. Ее глаза заблестели.
   Она ничего не имела против того, чтобы быть на вторых ролях при муже. Минни чувствовала огромное удовлетворение, зная, что управляет всеми ими, при том, что никто, даже сам Джеймс, не понимал, кто был главным на самом деле.
   Когда она вовлекла его в веру, он был совершенно безмозглым. Заинтересованности всем новым и жестокости Джеймсу хватало и тогда, но он не понимал, как использовать эти качества для достижения более важных целей, а она это знала. Умная женщина и должна знать. В конце концов, мужчины были всего лишь марионетками, ведомыми такой женщиной туда, куда она считала нужным их вести, на поводке из обещания власти и крови.
   Жаль, что в последнее время Джеймс стал таким самонадеянным и неосторожным. Минни вздохнула. Должно быть, она сама виновата, что не остановила мужа. Но до чего же захватывающе было наблюдать за тем, как он вырвался из-под контроля и поставил на карту все ради еще большего! Почти так же, как в ту ночь много лет назад, когда она ввела Джеймса в круг посвященных. Она, богиня повелителя преисподней, привела к князю тьмы своего избранника на земле – его служителя.
   Конечно, начало всему положила именно она. Это она заглядывала туда, за грань дозволенного, и протягивала обе руки к тому темному в человеческих инстинктах, которому трудно противиться. Именно она приказала принести первое человеческое жертвоприношение и наблюдала из-за деревьев, как пролилась кровь. Именно она почувствовала власть этой крови и возжелала ее еще.
   Повелитель так и не выполнил ее самое сокровенное желание – иметь детей, но дал ему замену. Он снял с нее запрет «Не убий», разрешив самый упоительный из всех смертных грехов.
   «Будут другие города, – подумала Минни Атертон, услышав гудок локомотива. – Другие мужчины. Другие жертвы. О да! Они будут».
   Возможно, на этот раз она выберет юношу. Потерянного, злого мальчишку вроде Эрни Баттса, так разочаровавшего ее.
   «Да, – размышляла Минни, – я найду не нового Джеймса, а юношу. Такого, которого сама смогу выпестовать, направить и подготовить для преклонения перед собой и князем тьмы».
   Поезд медленно двинулся вперед. Она сунула руку под корсаж траурного платья и сжала пальцами пентаграмму.
   – Повелитель, – еле слышно прошептала Минни Атертон. – Мы все начнем сначала.

Нора Робертс Искушение злом

Пролог

Часть I

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Часть II

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

Часть III

28

29

30

Нора Робертс
Искушение злом