М. Таргис
Золотая пчела. Мистраль

От автора

   Вы сидите в кресле театра, наблюдая удивительное действо, что создается у вас на глазах талантом постановщиков и актеров. Вы любуетесь образами прошлых лет, переданными особым мастерством художника на прямоугольнике полотна в картинной раме. Вы с трепетом касаетесь страниц старинной книги и разбираете сделанную кем-то от руки выцветшую надпись на полях. Что вы ощущаете при этом – может быть, что на мгновенье соприкоснулись с иной реальностью? Иным миром, иными условиями существования, иными чувствами. Но миг откровения проходит, и вы вскоре забываете о том, что испытали. Герои этих двух повестей заглянули за грань чуть-чуть дальше, не зная, что принесет им это открытие – радость, умиротворение, сознание выполненного долга, разочарование, боль?
   Знаменитый в прошлом артист мюзикла, вынужденный оставить сцену из-за психологической травмы, отправляется в небольшой город, чтобы сыграть в спектакле, успех которого дал бы ему шанс вернуться в театр и снова начать жить в полной мере. Можно ли ожидать, что написанная в XIX веке книга сказок столкнет артиста с его собственным прошлым, готовым поставить под вопрос не только судьбу грядущей премьеры, но и человеческую жизнь?
   Любопытная студентка случайно попадает на частный островок у побережья Средиземного моря. На старинной вилле она знакомится с владельцем острова – гениальным художником, способным передавать в своих полотнах реальность настолько ярко и точно, что написанные им картины оживают. Удастся ли девушке избежать участи других моделей художника, или она окажется пленницей картины, на столетья привязанной к собственному портрету?
   В этой книге читатель найдет две фантазии, где мистика осторожно и мягко вплетается в реальность, не разрушая и не преобразуя повседневную жизнь героев, но одаряя ее легким привкусом нездешнего, оставляя на первом плане деликатно выписанные взаимоотношения между персонажами.

Золотая пчела

1

   – Мне сегодня приснился твой сон! – торжественно объявила Вероника, с явным удовлетворением разглядывая себя в мутное старинное зеркало над камином.
   Хайди, сидевшая за антикварным бюро, оторвалась от своих записей и с усмешкой посмотрела на подругу.
   – Как тебе мог присниться мой сон?
   – Ну вот так, – Вероника повернулась к зеркалу спиной и привстала на цыпочки в тщетной попытке рассмотреть, как сидят на ней брюки: каминная полка была расположена выше ее талии. – Вот тебе самой что снилось?
   – Ничего мне не снилось, – Хайди принялась методично складывать в папку разложенные на бюро документы, старательно проверяя, правилен ли порядок.
   – Ну когда мы наконец пойдем на парти?! – простонала Вероника. – Оторвись ты от этих старых бумажек!
   – Я почти закончила.
   – Так вот, – Вероника подошла к бюро, бесцеремонно сдвинула пачку пожелтевших от времени писем и присела на край столешницы. – В моем сне я была ты.
   – Как это? Ты видела себя или меня со стороны?
   – Нет, я просто знала, что я – это ты. Ну, как это бывает во сне. И я – в смысле, ты – бежала через горы… Было пасмурно и сумрачно, и совершенно тихо, а я неслась так легко, почти летя над землей, и одета я была только в… наш медальон! – с игривой улыбочкой Вероника вытянула из выреза блузки тяжелый шар на массивной цепочке из непонятно какого тяжелого металла. – В пчелу!
   – Вот уж уволь меня от участия в твоих эротических грезах! – Хайди рассерженно захлопнула папку с документами, но тут же замерла, завороженно глядя на медальон, качавшийся в смуглых пальцах Вероники.
   – Это же был мой сон! – усмехнулась Вероника, играя с тяжелой подвеской. – Ну ладно на самом деле эту деталь я придумала. Я не помню что на мне – вернее, на тебе – было надето. Но пчела точно была. Я чувствовала, как она качается у меня на груди, такая тяжелая…
   Хайди продолжала задумчиво смотреть на металлический шарик: в свете настольной лампы изнутри его высверкивали сквозь вставку тонкого стекла золотые искры.
   – On! – Вероника отпустила медальон, и шарик из металла и стекла скользнул по ее груди в вырез блузки, натянув цепочку. – Расстегнуть еще одну пуговицу или это будет уже слишком?.. Так вот. И там, в лесу, меня ждал он – мужчина твоей мечты!
   Хайди улыбнулась.
   – Мужчина моей мечты?
   – Ну да. Я его сразу узнала. И тогда, собственно, я окончательно поняла, что я – это ты. И бежала я именно к нему. А что было дальше, не знаю – проснулась. Какой идиот всегда выключает сны на самом интересном месте?
   – И кто же это был?
   – Ну кто-кто… – Вероника щелкнула ногтем по лежавшей на столе книге, переплетенной в темную кожу с тисненым золотым орнаментом. Затейливо-кружевные готические буквы гласили: «Die Rabenschlacht» [1 - «Битва при Равенне» (нем.)]. – Дитрих твой!
   Хайди удивленно приподняла бровь.
   – Дитрих Бернский? [2 - Дитрих Бернский (Dietrich von Bern) – один из самых популярных персонажей немецких преданий позднего Средневековья.]
   – Нет, не этот, а тот твой никогда не существовавший безымянный рыцарь из недописанной истории, – фыркнула Вероника. – Неведомый рыцарь, в поисках которого интеллигентная тридцатилетняя женщина могла оставить свой университет и потащиться в такое Богом забытое место, как Янсталь. То есть, я надеюсь, что дело все-таки в придуманном рыцаре, а не в том, что ты тащишься от полоумной бабульки, которая писала детские сказки…
   – Это вовсе не детские сказки, а Лаура Таннен была очень интересной личностью, – отрезала Хайди, поднимаясь из-за бюро.
   Она подошла к тому же каминному зеркалу, сдернула резинку, удерживавшую ее волнистую каштановую гриву, тряхнула головой, чтобы волосы рассыпались по плечам.
   – Как он выглядел-то, мой герой? Он хоть был во что-нибудь одет?
   – Все, как положено: меч, железо какое-то, тебе виднее, как оно называется.
   – А сюрко [3 - Сюрко (фр. surcot) – средневековая верхняя одежда. Рыцари носили сюрко поверх доспехов и часто украшали гербами.] какого цвета?
   – Я таких слов не знаю! Собственно… – Вероника нахмурилась, прикусив алую губу. – Я не уверена, что на нем было какое-то железо. И что вообще что-то было, если ты сама говоришь… – Хайди окинула ее холодным взглядом, и Вероника зачастила: – Просто должна же я была как-то понять, что это рыцарь? Или это само собой разумелось? Ну, это ж был сон! – Она обезоруживающе улыбнулась.
   – Ну? – поторопила Хайди. – Говори уже, лицом-то он каков?
   Вероника озорно рассмеялась.
   – Ага, тебе интересно? Или это важное научное открытие?
   Хайди осмотрела кабинет, явно отыскивая предмет потяжелее, потянулась к ближайшему цветочному горшку, из которого свешивались ярко полосатые листья маранты. Вероника поняла, что держать паузу дольше может быть опасно.
   – Вылитый Акс Эдлигер! – с придыханием сообщила она.
   – Эм… – Хайди снова села за бюро. – Мне это должно что-то говорить?
   – Ну мюзикловый артииииист! – расстроилась Вероника. – Аксель Эдлигер – не помнишь? Он же тебе понравился! Я же тебе показывала пиратское видео…
   – Ты мне все время что-то показываешь, – отрезала Хайди. – Не могу же я их всех помнить…
   – Но он же тебе понравился! Я не понимаю, почему ты не можешь запомнить пару-тройку имен, которые я тебе называю, и удерживаешь в памяти столько пыльных дат и дурацких фактов?! – Она с отвращением осмотрела бюро и с выражением брезгливости отодвинула стопку писем от себя подальше. – Ладно, скажу на понятном тебе языке: Байрон!
   – А! – вспомнила Хайди. – Такой красавец с сильным голосом, и на Байрона совсем не похож…
   – Да кто нынче знает, как выглядел этот твой Байрон?! – пожала плечами Вероника. – Но Эдлигер красавец – это ты сама признала!
   – Интересное лицо, – кивнула Хайди. – Но постой, разве ты мне не говорила, что он гей? Ничего себе, нашла мне мужчину мечты!
   – Да я не знаю, кто-то так говорил, а может, и не совсем… Да какая разница?! Речь-то идет о твоем любимом рыцаре! Ну согласись, ты не возражала бы, если бы у твоего Дитриха было лицо Эдлигера?
   – Не возражала бы, – усмехнулась Хайди. – Можно даже не только лицо. Плечи у него тоже… внушительные…
   – Не говоря уже про вид сзади… – мечтательным тоном добавила Вероника и тут же пояснила: – Я хочу сказать, роскошная осанка!
   – Жаль, что мы не узнаем, что там между вами – то есть между нами – было, – Хайди захлопнула стоявший на столе нетбук. – Ну что, идем? Кстати, ты мне напомнила, я все забывала тебе сказать: с неделю назад я наткнулась на твоего Байрона на улице. Вот просто так, иду по тротуару… а навстречу – он.
   – И ты не взяла для меня автограф?!
   – Я не знала, что ты такая уж его поклонница…
   – Для коллекции все сгодится! Я могла бы его обменять!
   – Не в моих привычках приставать к людям на улице с такой ерундой. Кроме того, я вообще не была уверена, что это он. Вернее… – Хайди задумалась, – потом-то я поняла, что ошибки быть не могло: такое лицо всегда узнаешь. Но это было так странно: что крупная звезда музыкального театра делает в Янстале?
   – Позор! Мне стыдно за тебя! – простонала Вероника. – Со своими трухлявыми древностями ты даже не знаешь, что в театре Яновки будет супер-мега-грандиозное шоу, режиссер из Англии приглашен, куча всяких звезд со всей страны, и Акс Эдлигер играет главную роль!
   – Ты же говорила, что он больше не играет.
   – Значит, теперь играет снова.
   – Здесь? Ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться?
   – Откуда я знаю? Может быть, он всю жизнь мечтал выступать в Янстале. Может быть, он тоже любит бабушкины сказки. Или золотых пчел! – Вероника ухмыльнулась, словно озорной чертенок, и задумчиво добавила: – Что-то все такие интересные люди к нам едут, артисты, ученые, культурный уровень города растет на глазах…
   Хайди схватила папку с документами и шлепнула Веронику по спине; та с визгом спрыгнула со стола и бросилась к двери.

2

   В небе разливался тревожный багрянец заката, придавая неповторимый кровавый оттенок черепичным крышам Йоханнесталя, а на востоке, где возвышались поросшие хвойным лесом горы Свати, уже подступала ночная синь.
   Дом покойной писательницы Лауры Таннен стоял на узкой, извилистой улочке на окраине города. Сейчас, когда в надвигающемся сумраке не видна была облупившаяся штукатурка и треснутое стекло в окне второго этажа, укрывшийся за буйно разросшимися зелеными драпировками хмеля и запущенным садом дом, казалось, существовал в далеком прошлом, вдали от музыки техно, интернета и сообщений о терроризме в новостях. И от этого было как-то уютно и спокойно.
   Вероника ловкой белочкой взнеслась по чугунной решетке ворот на столб при входе и встала на нем в полный рост, как раз над латунной памятной табличкой.
   – Куда ты? – Хайди смотрела на подругу снизу.
   Вероника стояла наверху меж багрецом заката и синевой ночи, стройная в своих брюках в обтяжку и короткой курточке, с буйной гривой черных завитков – двадцатидвухлетний экзотический цветок с неожиданным для коренной жительницы Йоханнесталя немецко-славянских кровей южным обликом.
   – Я люблю этот город! – закричала она. – Это мой город, и я его люблю! – Вероника раскинула руки, словно стремясь обнять и вершины Свати-Гебирге [4 - Gebirge (нем.) – горы, горная цепь.], и купол собора из позеленевшей меди, и завешенные сеткой строительных лесов башни замка Шлосс-Йоханнес на холме над горбами красных крыш. – И даже Лауру твою люблю! Потому что эти ее сказки нашептывали ей Свати и улицы Янсталя.
   Хайди внизу зааплодировала. Вероника села на край столба, свесив ноги, и, соскользнув с него, с грохотом приземлилась на выщербленную мостовую.
   – Я тоже люблю Янсталь, – сказала Хайди. – Чем больше я узнаю его, тем больше люблю. И здесь я нашла очень хорошего друга, который даже видит за меня мои сны!
   Молодые женщины рассмеялись.
   – Знаешь… – Вероника снова вытянула из выреза блузки шарик медальона и сняла цепочку через голову. – Бери. Это тебе.

   – Ты с ума сошла? Я не могу. Это же… реликвия!
   – Это для тебя реликвия, а для меня – старая дурацкая игрушка, купленная предками на аукционе, где распродавали имущество твоей любимой бабульки. Видишь, даже ее вещи оказались никому не нужны, – она решительно вложила медальон в руку Хайди.
   Хайди поднесла шарик из металла и стекла к глазам, заглядывая внутрь. Шарик покачивался, крылья помещенной в его центр золотой пчелы посверкивали мелкими искрами в кровавых отсветах заката, она казалась живой.
   – Даже рисунок крыльев… Даже пушок на тельце… – прошептала Хайди. – Такая тонкая работа! Это же дорого!
   – Ни исторической, ни художественной ценности не представляет, – пожала плечами Вероника. – Я ее сегодня нацепила только ради того сна. Но это же все-таки твой сон. А раз уж и рыцарь наш поблизости шатается…
   – Спасибо, дорогая моя, – улыбнулась Хайди, надевая цепочку через голову.
   – Да не за что. И вообще, насколько я помню ту сказку, золотая пчела приносила несчастья.
   – Наверно, поэтому фрау Таннен и заключила ее в медальон, – предположила Хайди.
   Вероника, прищурившись, посмотрела на нее.
   – Слушай, у меня иногда возникает такое чувство, будто ты веришь, что все ее истории произошли на самом деле!
   – Она так живо все это описала. Мы еще не опаздываем на твою «парти»?
   Хайди застегнула молнию куртки, и, в последний раз сверкнув искрой красного золота, пчела на ее груди исчезла из глаз.

3

   Барон Лауда фон Лаудаберг оторвался от шахматной партии, которую разыгрывал сам с собой, и обратил удивленный взгляд на своего случайного гостя, вошедшего в залу.
   – Ты уже встал? Напрасно…
   – Я совершенно здоров, благодарю тебя.
   Гость как-то странно подался вперед, словно хотел поклониться, но, не довершив движения, снова выпрямился. Он был бледен, на распухшей щеке его темнела глубокая ссадина, но в целом по его облику трудно было догадаться, что вчера ночью его принесли в замок почти бездыханным. Держался он необычайно, почти неестественно прямо, идеальная осанка подчеркивала мощную грудь и плечи; черты мужественного широкоскулого лица с тяжелым подбородком и узкими, плотно сомкнутыми в тонкую линию губами были не слишком правильны, но производили приятное впечатление. По лицу этому, сильно обветренному и обожженному солнцем, невозможно было угадать возраст мужчины, и в светлых, платинового оттенка волосах и короткой бороде не видно было седины. Брови и ресницы его были темны, как и большие серые глаза, подернутые неведомой печалью, словно пасмурное осеннее небо.
   Хозяин замка указал на кресло у камина, и рыцарь кивнул с благодарностью, глубоко вздохнул – последствия вчерашнего удара грудью о сук дерева, торчащий над дорогой, не должны были полностью пройти за одну ночь – и опустился в кресло, по-прежнему держа спину прямо, словно в любой момент готов был вскочить.
   – Как твое имя? – спросил хозяин.
   – Дитрих… – рыцарь запнулся. – Я бы предпочел…
   – Я понимаю, – барон Лауда кивнул и лукаво улыбнулся. – Скажем, Дитрих фон Берн?
   – Возможно, – улыбнулся в ответ рыцарь, но улыбка его была отнюдь не веселой, сквозила в ней горькая ирония. – Скажи мне… – рыцарь снова глубоко вздохнул, – со мной был ларец…
   – Он здесь, – барон Лауда показал на сундук в углу, на котором действительно стоял деревянный, отделанный металлом и пестрой яшмой ларец, надежно запертый на маленький замок. – Не волнуйся, цел и невредим, никто его не открывал.
   Только теперь рыцарь позволил себе опереться спиной о спинку кресла.
   – Я бесконечно благодарен тебе. Но обстоятельства вынуждают меня спешить…
   – Об этом не может быть и речи: тебе необходимо отдохнуть хотя бы несколько дней. Я не совсем понял, что вчера произошло. Кто-то пытался тебя убить?
   – Очевидно, да, – мрачно кивнул рыцарь. – Не знаю, кто это, могу только предполагать.
   – Этот арбалетный болт…
   – Да, удивительная удача, – теперь рыцарь улыбнулся без всякой иронии, улыбкой необычайно светлой и располагающей, она придавала тепло и мягкость сумрачным глазам. – Что может быть глупее, чем налететь на торчащий над дорогой сук? А ведь именно он спас мне жизнь. Меня вышибло из седла, и болт, нацеленный мне в спину, пролетел мимо… – Он прикоснулся к щеке. – Да и тут Божьей милостью удивительно легко отделался.
   – Легко отделался, потому что ехал не слишком быстро, – заметил Лауда. – Меня удивило, что ты не успел заметить этот сук… Бывает, людей выбивает из седла на полном скаку, но ты…
   – Я заметил его слишком поздно, чтобы отвернуть в сторону, а наклониться не сумел бы, – покачал головой рыцарь. – Сарацинское копье постаралось, чтобы я более не кланялся… ни деревьям, ни болтам. Божьей милостью я остался жив и в силах продолжать свое служенье. Божьей милостью и… – Он на мгновенье прикрыл глаза. – И потому что был не один.
   – Тебя преследуют из-за этого? – Лауда кивнул на ларец.
   – Возможно.
   – Сокровища из Палестины? Ценный трофей?
   Рыцарь печально улыбнулся.
   – Величайшее сокровище. Я должен доставить это в… одну церковь.
   – Ты исполняешь обет? – понимающе кивнул Лауда.
   – Обет… наверно, просто обещание.
   – Но ты, должно быть, голоден, – спохватился Лауда, встал из-за столика, подошел вплотную к креслу, внимательно глядя на своего гостя. – Еще мои предки принесли обет помогать всем, кто следует в Святую землю и возвращается оттуда, если помыслы их чисты, – произнес он. – И я продолжаю соблюдать его. Поэтому ты можешь оставаться здесь, сколько будет необходимо для твоего исцеления и безопасного продолжения пути. Здесь тебе ничто не угрожает, ни тебе, ни твоему золоту для церкви, или что там у тебя?
   – Благодарю тебя, и да вознаградит Господь твою доброту, – тихо ответил Дитрих и посмотрел в сторону ларца. – Это не золото… это символ любви.

4

   – Я опоздала? – Вероника клюнула в щеку молодого парня – техника, с которым она ухитрилась познакомиться пару дней назад, рыская вокруг театра Яновки и стремясь всеми правдами и неправдами проникнуть внутрь.
   – В самый раз, – авторитетно заверил ее Питер. – Примадонна наша еще не изволила явиться, если это он тебя больше всего интересует. Он всегда опаздывает.
   Молодой человек проводил девушку по длинным, запутанным коридорам с голыми стенами на самый удобный наблюдательный пункт и даже галантно пододвинул облезлый стул, а потом сделал вид, что ничего не заметил, когда Вероника достала из сумочки свою миниатюрную «шпионскую» камеру. Один из осветителей критически осмотрел Веронику с верхней площадки, показал Питеру большой палец в знак одобрения, и тот теперь на многое готов был ради новой знакомой.
   – О! Вот и Эдлигер, – Вероника настроила камеру, стараясь действовать так, чтобы никто кроме Питера ее не видел, и приблизила изображение. – Хорош, что да, то да! Осанка… именно, как в моем с…
   – Что? – Питер наклонился ниже.
   – Неважно. А плащ поверх футболки прикольно смотрится!
   – Это же репетиция. Так, прогон реплик на сцене, пение – пока под фортепиано, без оркестра, немного хореографии. За самое интересное еще даже не брались – техника не готова. Будь театр побольше, и будь в нем больше места для репетиций, до основной сцены дело бы еще не дошло. Вот начнутся полноценные репетиции, там будет тебе и грим, и костюмы. Поверь, тогда наш герр Шаттенгланц [5 - Schattenglanz (нем.) – сочетание слов «тень» и «блеск».] будет выглядеть более чем внушительно.
   – Он и сейчас ничего себе смотрится, – признала Вероника, отрываясь от камеры.
   – Не шурши, сейчас запоет, – наклонившись над Вероникиным стулом, Питер приобнял ее на мгновенье.
   Плотно сбитый мужчина среднего роста медленной, уверенной походкой обошел стоявших на сцене актеров, лениво поигрывая полой плаща, остановился в центре сцены, откинул со лба светлую с платиновым отливом прядь. Тяжелый черный плащ, послушный уверенной руке, взметнулся, открывая блестевшую серебром подкладку. Артист произносил резкие, отрывистые фразы, тяжело и авторитетно, словно роняя их в бездонную пропасть, а в гигантском пустом пространстве зала нарастала, усиливалась, оживала музыка – неостановимым тревожным крещендо. Потом зазвучал сильный голос, взвиваясь от высокого баритона до резковатого тенора, и Вероника обернулась к Питеру, широко раскрыв глаза и беззвучно артикулируя: «Wow!» – у нее заложило уши.
   В полный голос она сказала «Wow!», когда певец резко замолчал после нескончаемо долгой завершающей ноты, а потом обернулся к режиссеру с неожиданно застенчивой улыбкой и совершенно будничным тоном спросил:
   – Пожалуй, сойдет?
   Остальные актеры от души зааплодировали, и Вероника могла не беспокоиться, что ее услышат.
   – Шикарный голос. Не скажу, что очень уж красивый, на любителя… но парень делает с ним что хочет! Кто-нибудь засекал время, сколько он тянет этот шлюсстон? [6 - Schlußton (нем.) – завершающий звук, заключительная нота в песне.]
   – Двадцать пять – тридцать секунд, как нечего делать! – ответил Питер с такой гордостью, будто это было его личное достижение.
   – Слушай, а Эдлигер никогда не играл в «Камелоте» или чем-нибудь подобном, с рыцарями?
   – Вроде нет. Не припомню. Он играл Вальжана, Призрака Оперы, Байрона, разумеется… Никаких рыцарей. Разве что любит исполнять на концертах «Квест» [7 - «Quest» или «Impossible dream» – главный номер дон Кихота из мюзикла «Человек из Ламанчи».] – арию дон Кихота.
   – Байрона знаю, – блеснула эрудицией Вероника. – Только он там явно не блондин.
   – Да и без трехдневной щетины, – усмехнулся Питер.
   – Но так ему больше идет, – решила Вероника. – Я это просто к тому… Я б посмотрела на него во всем этом рыцарском железе… С его узким ртом и…
   – Смотри, что сейчас будет! – подтолкнул ее Питер.
   – Еще и танцует! – мечтательно вздохнула Вероника.
   – Не всякий ведущий актер справляется и с танцем, – пояснил Питер. – Обычно, когда танец сложный, это делают дублеры…
   – А то я не знаю! Черт возьми! – в восторге взвизгнула Вероника, испуганно прикрыла рот ладошкой и виновато оглянулась на смеющегося Питера. – Вот это силища!
   Эдлигер на сцене легко поднял над головой героиню, плащ соскользнул с плеч ему за спину, бугры мышц перекатывались на обнаженных руках. Оба громко смеялись. Девушка так же легко спорхнула на пол, и Эдлигер весело осмотрелся.
   – Так и не вставили в текст?
   Над сценой грянул хохот.
   Вероника вопросительно посмотрела на Питера.
   – «Семейная» шутка. Она каждый раз взвизгивает, никак не может удержаться, а он каждый раз успокаивает ее, мол, не бойся, не уроню. Ну и после восьмого раза он стал предлагать включить и визг, и слова в либретто.
   – Но героиня-то у вас не худышка!
   – Да уж, тебя бы и я вот так подбросил! – Питер с удовольствием осмотрел тонкую фигурку Вероники.
   – Ну нет, это я доверю только вашему Шаттенгланцу, – возразила девушка.
   – Больше я тебя сюда не приведу, – пригрозил Питер.
   – Приведешь-приведешь, – Вероника снова приблизила лицо Эдлигера в камере. – Нравится мне этот парень! Ему ведь должно быть уже за сорок?
   – Бери выше! – мстительно ухмыльнулся Питер. – Лет сорок шесть – сорок восемь. Он же лет десять вообще не играл.
   – Пустишь меня еще раз на репетицию – я подругу приведу? – спросила Вероника.
   – Я тебе еще экскурсии должен водить? Меня уволят!
   – Да ладно тебе ревновать! – хихикнула Вероника. – Сорок восемь для меня – ужас! Да и с ориентацией неясно.
   – Почему же неясно? – фыркнул Питер. – Как раз все ясно.
   – Тем более. Я его подруге показать должна. Он… ну, как бы ее рыцарь.
   – Не знаю, – Питер выпрямился, придерживаясь за спинку стула Вероники.
   – Да не жмись ты, сядь рядом, – разрешила девушка и подвинулась.
   Питер с готовностью обхватил ее руками – иначе вдвоем на одном стуле было никак не поместиться.
   – А почему он не играл-то до сих пор?
   – А черт его знает. Вроде была какая-то травма на сцене…
   – По всему судя, он в отличной форме!
   – Что-то с ним не то, – серьезно сказал Питер. – Или именно это шоу у него не ладится. Или он как-то слишком легко к делу относится. Хотя, казалось бы…
   – Погоди, – Вероника вытянулась вперед, снова делая в окошке камеры крупный план. – С ним точно что-то не так. Лицо совершенно белое. И так резко…
   Она мягко высвободилась из объятий Питера, сдвинулась на самый краешек стула, словно готова была в любой момент вскочить и куда-то бежать – на помощь?
   Светловолосый мужчина вышел на авансцену, опустив глаза и сжимая пальцами переносицу, потом глубоко вздохнул и, оглядевшись, объявил:
   – Это мы сегодня пропустим.
   И, на ходу снимая и аккуратно складывая плащ, он ушел со сцены.
   Вероника и Питер недоуменно переглянулись.

5

   Тонда Яновка, директор Йоханнесталь-театра, поднял глаза от документов, которые просматривал, когда дверь распахнулась без всякого предупреждения или стука, и в кабинет вошел, широко шагая, Аксель Эдлигер.
   – Ты хотел со мной поговорить.
   Актер решительно придвинул к столу стоявшее в углу кабинета кожаное кресло и сел в него. Теперь на нем была расстегнутая на широкой груди клетчатая рубашка с коротким рукавом; светлые пряди, еще влажные после душа, липли к высокому лбу. Тонда, тонкий, сухой, с седеющими усами на узком лице, уставился на Акселя без особого энтузиазма.
   Артист потер лоб кончиками пальцев и посмотрел на директора театра.
   – Тонда, у тебя выпить не найдется?
   – Не найдется, – холодно ответил Яновка.
   – Не верю. Ты же должен угощать каких-нибудь важных персон, уговаривая их подписать какие-нибудь важные контракты…
   – Я на работе! – рыкнул Яновка. – Ты, между прочим, – тоже. И ты еще смеешь задавать такой вопрос после того, что устроил на репетиции?
   – Я устроил?
   – Я уже начинаю жалеть, что обратился к тебе, – Яновка поправил косо лежавший на столе карандаш. – Мне сказали, сегодня на репетиции тебе стало плохо?
   – Это сильно сказано…
   – Или что? Ты внезапно забыл весь текст?
   – Музыку! – усмехнулся Аксель, вспомнив старый театральный анекдот. – Нет, я просто как-то ненадолго выпал из реальности…
   – Ты постоянно опаздываешь. И ты уже который раз срываешь репетицию.
   – Было бы что репетировать! – огрызнулся Аксель. – Возимся с какими-то разрозненными кусками в ожидании твоей техники, которая упорно остается понятием чисто виртуальным. Я не привык так работать!
   – Страшно подумать, что будет, когда начнутся полноценные репетиции! – вздохнул Яновка и скорбно сдвинул брови. – Аксо, ну почему ты так меня подводишь?
   – Я не знаю, что это, – признался Аксель. – Этот город действует на меня как-то странно…
   – Я скажу тебе, что на тебя странно действует! – снова вскипел Яновка. – На тебя странно действуют твои ночные эскапады, вечеринки до утра, шатания по барам с кем попало!
   – Ты прекрасно знаешь, почему… – начал Аксель.
   – Так обратись к врачу!
   – Да иди ты…
   – А ты вообще-то уверен, что это возвращение на сцену тебе так уж необходимо? – снова успокоившись, спросил Яновка. – Может быть, вовсе не стоило—
   – Перестань, – устало отмахнулся Аксель. – И не переживай, все будет в норме. Уж ты-то, в конце концов, должен меня знать. Мы же вместе учились…
   – Да, мы вместе учились в школе и вместе играли в мушкетеров, и что? Это все в далеком прошлом. Портоса больше нет, а у Арамиса другая жизнь, мы разве что здороваемся, встретившись где-то по долгу службы. А ты, между прочим, был первым, кто ушел. Сбежал на Запад, исчез, не сказав никому ни слова, даже не попрощавшись…

   – Даже не попрощавшись, – медленно повторил Аксель, задумчиво глядя большими темно-серыми глазами на стол Яновки. – А вы так и не простили мне это? Или то, что, уехав из ГДР, я добился большего успеха, чем вы все вместе взятые?
   Яновка поморщился и слегка повел рукой в сторону, словно отметая вопрос Акселя.
   – Это дело прошлое…
   – Дело прошлое… Да, – тихо произнес актер. – Это уже в прошлом.
   – Ты был роскошным Вальжаном, – вздохнул Яновка. – Просто роскошным.
   – Я мог запросто поднять ту телегу, будь она даже настоящей, – ухмыльнулся Аксель.
   – Не сомневаюсь, – повеселел Яновка. – И Байрон твой был хорош, еще как хорош… Я видел. Ну да. Но есть много хороших ролей и для нашего возраста.
   – Вот именно, – Аксель взял со стола тяжелую мраморную пепельницу, повертел в руках. – Значит, с нашим Арамисом ты не общаешься?
   – Карл теперь в городской администрации, – ответил Яновка. – Может быть, кстати, тебе бы стоило восстановить с ним контакт. Если уж ты приехал работать сюда, связи…
   – У него хорошие связи?
   – Как и у всей нашей администрации! – фыркнул Яновка. – Они все хором радостно лижут задницу герру Леграну.
   – Легран… Постой. Эмерих Легран? – вздернул бровь Аксель.
   – Ты его знаешь?
   – Нет, лично не знаком, – скривился Аксель, перекинул пепельницу из руки в руку и вернул на стол.
   – А стоило бы. Это и театру не помешало бы. Он самый богатый человек здесь и активно вкладывает средства в Янсталь. А ты… именно ты, вероятно, мог бы найти к нему подход… – Тон да замялся, бросил быстрый взгляд на Акселя и уставился на пепельницу.
   – Почему именно я? – широко раскрыл глаза Аксель.
   – Ну… – Яновка поправил криво стоявшую пепельницу. – Он, как я слышал, тоже…
   – Что – тоже?
   – Если этот человек тебе неприятен, то и говорить не о чем, – сказал Яновка, снова раздражаясь. – Просто мне не помешала бы сейчас любая помощь и протекция. Я хожу, как по лезвию бритвы, а ты, Аксо, знаешь ли, мое положение не укрепляешь!
   Аксель пожал плечами.
   – Я не знаю, – Яновка покачал головой, осмотрел стены собственного кабинета, задержав взгляд на картине Хайнделя [8 - Robert Heindel (1938–2005) – американский художник, «Дега нашего времени», специализировавшийся на полотнах, посвященных театру, в том числе мюзикловому.] на стене напротив, словно она могла подсказать ему правильное решение. – Мы же еще даже не начали ставить трюки. Это уже может быть просто опасно!
   Аксель снова пожал плечами.
   – Я думаю… – Яновка протянул руку через стол, поднес к пепельнице, стал переставлять ее, ища идеальное положение. – У нас заключен договор, но…
   – У нас заключен договор, – повторил Аксель, резко выпрямляясь в кресле. – К черту договор, тебе достаточно было бы сказать слово, но… Тонда, ты этого не сделаешь. Мне нужен этот шанс. В конце концов, мы…
   – …играли в мушкетеров, – тяжело вздохнул директор театра и, оторвав взгляд от пепельницы, посмотрел на Акселя. – И можешь не напоминать мне о том долге, я его отдал полностью.
   – Я и не собирался, – тихо сказал Аксель. – И это тут совершенно ни при чем. Это другая история.
   – Да, это другая история, – кивнул Яновка. – Да, ты помог мне поднять этот театр, но у тебя были деньги, ты мог легко себе это позволить, ты рисковал только ими. У меня же поставлена на карту вся моя жизнь, все будущее. Будущее моего театра. Здесь ведь никогда не делали ничего подобного. Я слишком многое поставил на это шоу. И на твое имя. Аксо, не подводи меня!
   – Не забывай, что я заинтересован в успехе ничуть не меньше тебя, – заметил Аксель. – И у меня на карту поставлено не меньше, а может быть, даже больше. Если я не добьюсь успеха здесь, кто даст мне ангажемент в большом театре? Тонда, клянусь тебе, я делаю и сделаю все, что в моих силах… – Он протянул руку и на мгновенье накрыл ею руку Яновки, так и лежавшую у пепельницы. – Может быть, мне нужно еще немного времени?
   Яновка кивнул.
   – Черт с тобой. Но смотри, чтобы я не раскаялся в этом. И если уж никак не можешь оставаться один, в самом деле, реши это как-нибудь… Собаку заведи… Любовницу постоянную, в смысле, парня себе найди, ну… А то поживи у меня пока.
   Аксель приподнял брови.
   – Магда и дети будут только рады. И для пользы дела…
   – Нет уж, благодарю, – рассмеялся Аксель, снова откидываясь в кресле. – Правда, очень ценю твое приглашение, но не стоит. Семейная жизнь – это не то, к тому же… – Он прокашлялся. – Насколько я понимаю, к премьере приедет Карина с детьми… Только я не думаю, что это выход, скорее, наоборот. Я еще могу убедить ее не селиться со мной в одном номере – я же пою в любое время суток… Но вот как бы отселить ее вообще в другую гостиницу? В Янстале есть еще одна приличная гостиница, желательно, на другом конце города?
   – Что еще за Карина?
   – Все та же.
   – Она же ушла от тебя.
   – Она уже два раза уходила от меня, – вздохнул Аксель. – Плохо то, что она возвращается. Видимо, снова решила, что меня надо спасать. А ее присутствие мое положение ничуть не облегчает.
   – Почему ты с ней не разведешься? Уж, казалось бы, у тебя есть все основания…
   – Казалось бы, есть все основания, – согласился Аксель. – Но тогда она будет мне обходиться еще дороже, чем сейчас. К тому же… Вначале это было хорошо, и я был ее первым мужчиной, в конце концов. И она действительно любит меня, просто это принимает у нее какие-то устрашающие формы.
   – Я вообще не понимаю, как ты ухитрился жениться.
   – По молодости, по глупости. И только потом понял, что это не для меня.
   – А дети?
   – Это ее дети. Завела их себе где-то между… мной и мной. Симпатичные дети. Но их она тоже… любит. – Аксель поморщился и встал. – Думаю, мне пора, – Он обошел стол, встал у кресла директора и сжал его худое, острое плечо. – Это будет не успех, Тонда. Это будет триумф. Обещаю.
   Яновка молча кивнул. Аксель отпустил его плечо, выпрямился и, расправив плечи – стать у него была королевская, – вышел из кабинета.
   Яновка некоторое время смотрел ему вслед – вернее, на закрытую дверь – а потом внезапно от души выругался, ударив ладонью по столешнице.

6

   – Вот сейчас это будет! – Вероника с громким хлюпом втянула из стакана остатки сока через соломинку, напряженно всматриваясь в экран компьютера.
   Изображение на экране пометалось, потеряло четкость, потом снова настроилось, и стало видно, как Эдлигер, смеясь, хлопает кого-то по плечу и поправляет сползший во время танца плащ.
   – Ой, нет, еще не сейчас! В общем, я уже не уверена, что это твой рыцарь. Какое-то у меня впечатление… тяжелое.
   – Оставь ты моего рыцаря в покое! – махнула рукой Хайди, сидевшая рядом. – Честно говоря, после твоего рассказа мне этот Эдлигер не слишком симпатичен. Если он так относится к своей работе…
   – Да нет, тут что-то другое. Я, знаешь, поспрашивала там еще кое-кого, так вроде они все только рады с ним работать. Вроде как он со всеми неизменно приветлив и любезен. И смешит их постоянно – ну это и по записи видно. Так что никакой такой звездности. И чтобы пил, как говорят, по нему незаметно: голос отличный и выглядит классно для своих лет. А когда он из театра выходил, мы с Питером стояли у дверей, и Эдлигер, проходя мимо, мне улыбнулся. Ты не представляешь, что это была за улыбка! И ведь я ничего не хотела, даже к нему не обращалась. Нет, мужик он что надо! Но тем не менее… О, смотри, удачный кадр!
   Хайди, не отрывая глаз от экрана, поставила свой стакан с соком в опасной близости от края компьютерного стола. Артист пел, вся сцена погрузилась во мрак, луч прожектора выхватывал из темноты только его лицо и неожиданно маленькие и изящные для его массивного тела кисти рук, стискивавшие края черного плаща. Казалось, что лицо Эдлигера излучает собственное свечение, золотистый ореол на грани света и тьмы вокруг блестящих светлых волос. А потом прямо на глазах что-то заметно переменилось, хотя трудно было понять, что именно. Как будто черты породистого лица заострились, или изменилось выражение глаз, а может быть, цвет их и глубина, и одновременно кожа стремительно утратила всякую краску. Эта метаморфоза была настолько быстрой и явной, что Хайди вздрогнула, едва не смахнув со стола стакан.
   – Жуть, правда? – Вероника щелкнула «пробелом», останавливая кадр. – Ты когда-нибудь видела, чтобы лицо вот так моментально менялось? Как будто это уже совсем другой человек. Прямо страшно становится.
   – Ну, мы знаем, что он очень талантливый актер, – заметила Хайди. – Он, наверно, одними глазами может целую пьесу разыграть. А роль у него тут явно не положительная. Насколько я поняла, этот Шаттенгланц – что-то вроде злого волшебника, верно?
   – А ты когда-нибудь видела, чтобы кожа так быстро меняла цвет?
   – Просто изменили освещение.
   – Да ничего там не меняли, я же там была. И сразу после этого он просто взял и ушел.
   – А потом улыбался тебе у выхода?
   – Это было через пару часов. У него было время на… на что, собственно? На то, чтобы прийти в себя?
   – Ты спрашиваешь, видела ли я, чтобы человек вот так резко бледнел. Вообще-то, видела. Может быть, ему кто-то неожиданно сообщил что-то неприятное?
   – Когда? Он все время был на сцене!
   – Они там, на сцене, черте чем занимались, насколько я вижу!
   – Нет же, ты сама видела, никто к нему не подходил, это произошло прямо на глазах.
   – Значит, до него доходит медленно! А может, он вдруг что-то вспомнил или о чем-то догадался.
   – Говорю тебе, у него стало совершенно чужое лицо, как… Не знаю, может, у него какая-нибудь шизофрения, или как это называется?
   – А знаешь… – Хайди наклонила голову, разглядывая лицо на экране. – Мой Дитрих, как ты его называешь, действительно мог быть таким. Этот взгляд… Чем-то он ему очень подходит.
   – Значит, наконец-то мы знаем, как выглядел твой герой! – обрадовалась Вероника.
   – Что за глупости, в самом деле! – не выдержала Хайди. – Как можно строить какие-либо предположения, основываясь на том, что ты видела во сне? Сон – это случайность, иллюзия, не имеющая абсолютно никакого отношения к реальности. Ты думала обо мне, думала об этом Эдлигере, вот твой сон все и свел воедино.
   – И золотую пчелу, – напомнила Вероника. – Вот уж о ней я совершенно точно не думала!
   – Думала-думала. Может быть, она случайно попалась тебе на глаза.
   – Нет, это невозможно! – возмутилась Вероника. – И ты еще говоришь мне об иллюзиях! Ты – историк, ученый вроде как – озабочена никогда не существовавшим персонажем, читаешь и перечитываешь сказания о Дитрихе, что там еще? – «Крабата» [9 - «Krabat» – роман лаузицкого (лужицкого) писателя Отфрида Пройслера, основанный на местных преданиях.] и сказки Лауры Таннен!
   – Почему? Я еще фантастику люблю, – напомнила Хайди.
   – Того не доставало! Ученый, тоже мне. Что ты надеешься найти в детских сказках? Изучаешь с усердием, достойным лучшего применения, биографию помешанной старухи, которая никого не интересует. Если тебе так нравится Янсталь, написала бы популярную книжку по его истории, потому что ничего подобного у нас нет, а в последнее время всех стали интересовать эти пыльные дела. Было бы хоть что-то перспективное…
   – Биография фрау Таннен – официальная тема моей работы, – возразила Хайди. – Но, кроме того, я просто хочу узнать тайну этого рыцаря. Чем кончилась его история на самом деле?
   – На каком самом деле?! – взвизгнула Вероника.
   – Ну, чем она должна была закончиться! Тот, кто писал рассказ, наверно, знал, какой будет конец?
   – Я не понимаю… Ты что, всерьез рассчитываешь найти в конце концов в каком-нибудь трухлявом ящике ветхую бумаженцию с выцветшей надписью: «И исполнил рыцарь свою клятву, и жили они долго и счастливо», да?
   – Вероятно, да, – улыбнулась Хайди. – Хотя не думаю, что там мог быть хэппи-энд: слишком тяжко было бремя и слишком глубоки раны. Но ведь это возможно…
   – Возможно? Это — возможно? Да ты ведь даже не уверена, что именно Лаура писала тот рассказ! Собственно, скорее всего, не она!
   – На самом деле…
   Вероника нагнулась, подтянула к своему стулу валявшуюся на полу сумку Хайди и выудила из нее темно-зеленый потрепанный том издания конца XIX века.
   – Прекрати! – приказала Хайди, но Вероника, не слушая, распахнула книгу.
   – И что мы имеем? – победным тоном вопросила она. – Ужас, фрактура [10 - Фрактура (нем. Fraktur) – разновидность готического шрифта.]! И ты все это прочитала?.. Итак, мы имеем начало рассказа, нацарапанное прямо на полях и нахзаце [11 - Нахзац (нем. Nachsatz) – задний форзац в книге.] ее книги. Вот и все историческое свидетельство. Источник – кажется, так это называется?
   – Именно в этом экземпляре книги полно рисунков и шифрованных заметок, сделанных на полях ее рукой! Тем он и ценен.
   – Но рассказ написан другим почерком – ты сама говорила.
   – Зато шифр и стиль совпадают. Может быть, кто-то писал под ее диктовку.
   – В ее книге?
   – Может быть, больше негде было. Мало ли, какие были обстоятельства. Знаешь, как это бывает у писателей?
   – Я не знаю, как это бывает у писателей!
   – Один русский писатель, имя которого тебе ничего не скажет, утверждал, что самые лучшие произведения – это те, которые были записаны на уголке скатерти. Подумай сама: рассказ не окончен, конечно, именно потому, что книга – не лучшее место для литературных опытов.
   – Почему же? – Вероника без особого пиетета листала старую книгу, не обращая внимания на то, как морщится Хайди. – Тут еще форзац чистый. И оборотные стороны листов с картинками… На целых два рассказа хватит, если мелким почерком.
   – Ведь вполне вероятно, что где-то лежит папка или тетрадь с окончанием этой истории. А где мне ее искать, кроме как в этом доме?
   – Вполне вероятно, что история эта никогда не была дописана! – дернула плечом Вероника и кинула книгу на журнальный столик, где стояла рюмка с остатками недопитого вчера вина, валялся последний номер «Бильда» [12 - «Bild» – немецкий иллюстрированный журнал, бульварная пресса.] и несколько фантиков от конфет. Хайди взяла книгу и бережно отерла ладонями обложку.
   – Истории Лауры Таннен… Кстати, перестань называть ее «бабулькой», свои рассказы она писала еще юной девушкой…
   – А потом свихнулась и прожила сто лет!
   – Неважно. Ее истории все как-то связаны между собой. И как-то неуловимо привязаны к Йоханнесталю. Они существуют сами по себе, но вместе словно бы образуют единое целое, общую картину, которую мне никак не удается разглядеть. Как будто это головоломка, к которой нужно подобрать один-единственный ключ, и тогда все станет ясно. Но я никак не могу его найти. Может быть, этим ключом является именно недописанный рассказ? Или его отсутствующая часть?
   – Так я тебе уже все собрала! – просияла Вероника. – В моем сне! Чего тебе еще надо? – ты, он и пчела!
   Хайди покачала головой и аккуратно убрала книгу обратно в сумку.
   – И что ты мне предлагаешь? Подстеречь Эдлигера у выхода из театра и спросить: герр артист, а не знаете ли вы, чем кончил безымянный рыцарь из недописанного рассказа на полях книги Лауры Таннен?
   – Это было бы ничуть не более безнадежно, чем твои поиски!
   – Может, действительно попробовать? – вздохнула Хайди. – В любом случае, времени у меня мало…
   – Что так? В Университете сообразили, что ты занимаешься совершенно бессмысленным делом, и грозят отобрать стипендию?
   – В Университете не сомневаются, что я занимаюсь нужным и благородным делом, – Хайди отодвинула Веронику от стола вместе с компьютерным стулом, свернула все еще висевшее на экране окно плейера с лицом Эдлигера, открыла браузер и быстро вышла на сайт новостей Йоханнесталя. – А вот как тебе это нравится?
   – Они что, с ума сошли? – ужаснулась Вероника. – Они хотят снести Штадтранд? И застроить его заново? Ну знаете ли, этот герр Легран…
   – Я глазам своим не могла поверить, когда это прочитала! – пожаловалась Хайди. – Янсталь – город с такой богатой историей, в Средние века он имел немалое значение, а Штадтранд существовал уже тогда – как отдельное поселение за стенами города, конечно. А он хочет просто так взять и уничтожить дыхание тысячи лет!
   – Честно говоря… – Вероника, несколько остыв, листала картинки в статье. – То, что они обещаются там построить, выглядит симпатично. И ты сама прекрасно знаешь, что дома там разваливаются прямо на глазах. И даже не дома, а сами улицы! На машине по некоторым переулкам уже и ездить-то опасно, тем более что с каждой поездкой колеса разбивают мостовые все больше. Не говоря уже о подвижках грунта… Но дом, конечно, жалко. И кто знает, что тогда будет со всеми вещами?..
   – Вот именно, – мрачно кивнула Хайди. – Но меня-то уж точно никто спрашивать не будет. Значит, надо работать интенсивнее, чтобы закончить все, прежде чем меня выставят из дома.

7

   – Тридцать лет – приличный срок, – Карл Йорген облокотился о балюстраду смотровой площадки на колокольне, щуря в полутьме светлые глаза.
   Сгущались сумерки, наплывая синевой из-за Свати-Гебирге; суровая башня, в Средние века служившая тюрьмой, поднималась над Штадтрандом кургузым черным силуэтом, но зеленый купол собора совсем рядом еще подсвечивало заходящее солнце, вызолачивая его западный край и переплеты круглых окон – «бычьих глаз».
   – Тридцать лет – приличный срок, – повторил Аксель. Держа руки в карманах куртки, сдвинув густые прямые брови, он неотрывно смотрел на плавные линии синих вершин, загораживавших горизонт. – Это целая жизнь. Все вокруг бурлит и кипит, ты не замечаешь, как пролетает время, а потом возвращаешься в детство и не можешь найти то неизменное, что всегда существовало где-то в мире, как тихая бухта в бурю… потому что здесь тоже прошло тридцать лет. Странное чувство, как будто выбивают из-под ног точку опоры.
   – Знаешь ли, здесь за это время тоже много всего произошло! Когда ты уехал, мы жили в другой стране.
   – Разумеется, – кивнул Аксель. – Просто я ожидал… не знаю, чего. Я был готов к наплыву сентиментальности до слез, к чему-то такому… Знаешь, воспоминания – ах, как это было, вот тут мы играли детьми, вот тут – первый поцелуй. И – ничего подобного. Я просто не узнал Янсталь. Нет, узнал, конечно, когда пришел в центр, но и здесь все здания выглядят по-другому. Даже отсюда, – Он медленно обвел глазами панораму города, фиолетовые в сумерках крыши и покрытые лесами башни замка, – вид другой. Крыши чище.
   – Ты еще не был на Лютагассе, – усмехнулся Йорген. – Если тебе нужны сентиментальные слезы, сходи туда.
   – Я еще не был на Лютагассе, – медленно повторил Аксель. – Да. Я боялся, что и там… все изменилось.
   – Все рассыпается от дряхлости, а так ничего не изменилось.
   – Лютагассе, – мечтательно произнес Аксель. – Наверно, только там, в восточных кварталах, еще сохранились вендские [13 - Wendisch (нем.) – язык лужицких сербов, славянского населения Восточной Германии, проживающего в Нидерлаузице.] названия… Стилизованные до неузнаваемости.
   – Ты забыл Тонду Яновку, который сидит в самом центре, – фыркнул Йорген.
   – Это верно, – тепло улыбнулся Аксель.
   – Как тебе работается в его театре?
   – Превосходно, разумеется.
   – Да? – Йорген обернулся. – Мне казалось, с возрастом он становится все большим занудой.
   – Не заметил. Но знаешь, у нас ведь с ним всегда были хорошие отношения.
   – Да, помнится, вы крепко дружили. И восстановили связь уже в девяностые, да?
   – Да. Восстановили.
   – Ему нужны были деньги.
   Аксель резко мотнул головой.
   – Я так не думаю.
   – Да ладно тебе. Он только и трясется над своим драгоценным театром.
   – Это нормально. Это его дитя.
   Оба помолчали. Йорген достал из кармана пачку сигарет и закурил, прикрывая огонек ладонями от ветра. Аксель подошел к балюстраде, облокотился на нее, встав так близко, что его мощное плечо, обтянутое мягкой кожей куртки, касалось плеча собеседника. Йоргена автоматически потянуло отодвинуться, но он вовремя вспомнил, что для Акселя почти жизненно важно это осязаемое ощущение чьего-то присутствия рядом, и не двинулся с места.
   – Да, надо будет сходить на Лютагассе, – произнес Аксель, вглядываясь в густеющую тьму.
   – Не тяни с этим, – посоветовал Йорген. – Скоро ее не будет.
   – Не будет?
   – Уже принято решение по городскому планированию. Восточные кварталы снесут, там предполагается новая застройка.
   – Почему?
   – Вот сходи туда и поймешь, почему. Там уже почти никто не живет, кроме нескольких стариков.
   – А что насчет дома?
   Йорген пожал плечами.
   – Он в таком же аварийном состоянии, как и остальные, и реставрировать его никто не намерен. Ты, кстати, теоретически можешь заявить на него права. Если хочешь подпортить настроение герру Леграну.
   – Это его инициатива?
   – Это его деньги.
   Аксель пожал плечами.
   – Да нет. Зачем мне дом?
   – Зачем человеку может быть дом? – криво усмехнулся Йорген. – Дай подумать. Ты мог бы завести себе парня и зажить с ним в семейном гнезде на старости лет…
   – Я? В Янстале? – сделал большие глаза Аксель.
   – Об этом речь все равно не идет. Разве что, пригрозив Леграну возможностью суда, ты можешь получить какие-то деньги. А район все равно снесут.
   – А Штадтранд не жалко? Дух времени…
   – В прах этот дух рассыпается. А городу нужно расширяться.
   – И куда же он будет за Штадтрандом расширяться? Там дальше – только рудники, – Аксель махнул рукой в сторону гор. – Или вы их уже превратили в туристический аттракцион, укрепили стены, провели электричество?
   – Нет. Вот где не изменилось совершенно ничего, – медленно произнес Карл и добавил, сделав глубокую затяжку. – Можешь проверить.
   – Проверить, – тихо повторил Аксель, обхватив себя ладонями за плечи.
   Скосив глаза, Йорген заметил, как побелели костяшки пальцев на руке артиста, стиснувшей кожаный рукав.
   – Что та твоя… проблема? Не прошло со временем?
   Аксель ответил не сразу. Отпустив плечо, он протянул руку, вынул из губ Йоргена сигарету и от души затянулся.
   – Стало хуже, – наконец сказал он, следя за растворявшимся в темном воздухе облачком дыма. – С тех пор жизнь еще дважды здорово прикладывала меня… хребтом, – Аксель мрачно рассмеялся. – И постепенно стало уже… серьезно… Вот что значит гоняться за золотыми пчелами! – произнес он другим тоном, погасил сигарету о балюстраду и бросил в стоявшую рядом урну.
   – Я так понял из твоих слов, – снова заговорил Йорген, – что идея поселиться в Йоханнестале тебя не прельщает. Объясни мне тогда, почему ты здесь? Только ради старой дружбы? – Он переменил позу, повернувшись к Акселю лицом.
   – Не только. Просто был самый подходящий момент для подобного предложения. Я как раз понял, что должен вернуться на сцену. Почему бы не начать здесь?
   – Значит, для тебя это так важно…
   – Для меня это так же важно, как и для Тонды.
   – Значит, ты действительно веришь в успех шоу? Здесь никогда раньше не ставили мюзиклы.
   – Успех будет.
   – Конечно, – улыбнулся Карл. – Одно твое имя…
   – Да что там мое имя? Это пафосная пьеса с хорошей музыкой и грандиозное шоу с эффектными трюками. Именно то, что нужно для начала. А меня тут, кстати, не так уж хорошо знают. А те, кто мог бы приехать с Запада, меня уже успели забыть.
   – Верно. И у меня как раз есть идея, – Йорген посмотрел на площадь перед собором, уже залитую золотистым светом фонарей. – Лишняя реклама вам ведь не помешает? На день города у нас состоится бал в Замковом саду – может, выступишь с парой-тройкой песен? Что-нибудь из твоего постоянного репертуара и из нового шоу.
   – Неужели Шлоссгартен открыли для публики?
   – Разумеется, нет. Это будет праздник для узкого круга.
   – А! И опять платит Легран, – по-прежнему глядя на линию гор, уже почти неразличимую в темноте, Аксель потер кончиками пальцев покрытый темной щетиной тяжелый подбородок. – Я не люблю выступать на корпоративных действах, Карл. У меня другая профессия.
   – Только не говори, что ты этого не делаешь!
   – Я не говорю, что не делаю, я сказал, что не люблю.
   – Это будет все-таки не вечеринка Леграна, а праздник города. Для местного светского общества. Приглашение ты и так получишь, ты и твоя… твой… кого захочешь привести. В общем, ты будешь почетным гостем, почему бы заодно не сделать рекламу шоу?
   – Акт доброй воли, – пробормотал Аксель. – Да. Тонда тоже намекал на что-то подобное. Ладно, почему бы и нет, собственно? Для пользы дела…
   – Вот и хорошо, – Йорген выпрямился, хлопнул Акселя по спине и отошел от балюстрады. – Идем отсюда, а то двери запрут, и нам придется ночевать здесь на колокольне.
   – Я бы не против, – пробормотал Аксель, тоже выпрямившись и засовывая руки в карманы.
   – Карл! – окликнул он, когда двое мужчин начали спускаться по винтовой лестнице. – Может, зайдем еще куда-нибудь, выпьем?
   – Да я вообще-то собирался… – Йорген на мгновенье оглянулся на Акселя, тепло улыбнулся и кивнул. – Ладно, Аксо. Зайдем.

8

   – Ты ведь работаешь в театре, интересуешься театром, значит, много знаешь! – безапелляционным тоном заявила Вероника и вонзила острые белые зубки в захваченный из дома бутерброд.
   – Я театром в целом интересуюсь, а не конкретно биографией Эдлигера, – возразил Питер, едва не подавившись. Хайди быстро подала ему бутылку с пивом, и, откашлявшись, юноша продолжал: – Он же перестал играть еще прежде, чем я школу закончил! Тогда я и не думал работать в театре, а сейчас я не отказался бы от этой работы ни за что на свете, хотя, конечно, машинерия – дело ответственное и…
   – Я у тебя разве твою биографию спрашиваю? – пробурчала Вероника.
   Хайди с улыбкой смотрела на молодых людей и думала, в курсе ли этот мальчик, который любуется обтянутой тонкой футболкой грудью Вероники с таким явным наслаждением и – наверняка – надеждой пойти дальше простого созерцания, что грудь эта принадлежит единственной дочери бургомистра Йоханнесталя?
   Был славный весенний денек, солнце щедро разливало тепло и свет по вершинам Свати-Гебирге, а они трое разместились с корзиной для пикников на скальном выступе среди молодых елей, откуда открывался роскошный вид на город.
   – Ты в Википедии за пять минут найдешь больше, чем я могу рассказать, – уверял Веронику Питер.
   – Википедия там, – показала Вероника на город. – А я тут.
   – Ну что я знаю об Эдлигере? Впервые он обратил на себя внимание в начале восьмидесятых, в ллойд-уэбберовских «Кошках», то есть практически с приходом в Германию современного мюзикла. Тогда своей немецкой школы мюзикла у нас еще не существовало. Артистов, режиссеров, хореографов и прочих специалистов приглашали, в основном, из-за границы. Вот он и был одним из первых, кто получил уже у нас специальное образование и, соответственно, стал одним из первых артистов национального музыкального театра.
   – Подумать только, – заметила Вероника. – Меня еще на свете не было, а он уже был звездой!
   – Я уже была, – улыбнулась Хайди. – Но театром точно не интересовалась.
   – Откуда он родом? – спросила Вероника.
   – Не знаю. И по говору не определишь. Он никогда нигде не живет постоянно, все время переезжает из города в город, даже в последние годы, когда уже ушел со сцены. Так говорят, во всяком случае. Он сыграл много ярких ролей, в том числе роль Байрона в Лондоне. Немцу дали сыграть английского классика – настолько он был хорош!
   – Но эта версия несколько в духе Холлендовского романа, – напомнила Хайди. – С привкусом готики.
   – Да. Мюзикл перевезли на Бродвей, но Эдлигера не принял тамошний профсоюз [14 - Актерский профсоюз США, как правило, не допускает иностранных актеров работать на Бродвее, если они не являются признанными в Соединенных Штатах звездами.]. И, чего и следовало ожидать, спектакль провалился. А Эдлигер через некоторое время вернулся к образу Байрона в «Готической фантасмагории» в Гамбурге, сыграв лорда Рутвена [15 - Lord Ruthven – персонаж романа Джона Полидори «The Vampyre», одного из первых вампирских романов. Прототипом лорда Рутвена послужил Байрон. На основе этого произведения Томом Холлендом был написан роман «Вампир: История лорда Байрона» (Vampyre: The Secret History of Lord Byron).]. Играл он и Призрака Оперы… не помню, где… И много кого еще, за двадцать-то лет карьеры. Звезда была яркая, но рано закатилась. Он покинул сцену еще довольно молодым, когда находился на вершине славы.
   – Почему? – увлекшись, Вероника совсем забыла про недоеденный бутерброд, и, неловко повернувшись, уронила его вместе с оберткой с камня в траву – к восторгу многотысячного населения находившегося там муравейника.
   – А кто его знает? Я слышал про какой-то несчастный случай на сцене. Эдлигер всегда выполнял чуть ли не цирковые трюки. Возможно, переоценил свои силы – это вполне в его духе. Или техника подвела. Так или иначе, он выпал из театральной жизни на какое-то время, а почему этот простой затянулся на долгие годы, я не представляю. Естественно, его успели подзабыть, появились новые, не менее яркие, звезды… Впрочем, в истории музыкального театра его имя навсегда останется легендой.
   – Значит, он получил тяжелую травму? – нахмурилась Хайди. – Такую, что не смог продолжать играть?
   – Посмотрев, как он сейчас выглядит и работает, не скажешь, что у него что-то не так, – заметила Вероника. – Всем бы быть в такой форме в его годы!
   – Даже если бы травма ограничивала его возможности, это тут ни при чем. Никто же не требует от него трюков! – Питер стряхнул муравья, ползшего по его брючине в надежде урвать еще кус бутерброда. – А голос герра Эдлигера никогда не подводил. Нет, я подозреваю, что проблема тут не физического характера, а скорее, наоборот…
   – Вот я так и чувствовала! – скривилась Вероника.
   – Но он же снова выступает, – напомнила Хайди. – Значит, все в порядке.
   – Он и прежде иногда выступал, просто не соглашался на долгие ангажементы. Так, от случая к случаю, на концертах. Жить-то на что-то надо. Вкладывал средства в шоу местного значения. В общем, совсем забыть о себе не давал… А! – Питер махнул рукой. – Что мы можем об этом знать?
   – Расскажи лучше, что он за человек, – попросила Хайди.
   – Да правильный он человек, – пожал плечами Питер. – Работать с ним людям нравится, артистам он всегда может что-то подсказать, посоветовать, опыт-то у него какой… С другой стороны, он очень требователен, как к себе, так и к другим, и страшно упрям. Ну и похвастаться любит, показать свои возможности. Любит, чтобы им восхищались. Впрочем, а для чего еще люди идут на эту работу? В конце концов, это тяжелый труд, заработать приличные деньги можно и более легкими способами.
   – Что ж, это все очень интересно, но надо бы уже собираться, – решила Хайди. – Мне еще работать.
   – Работать! – простонала Вероника. – Ты там, наверно, уже живешь, в этом доме!
   – Практически да.
   – Его снесут еще не завтра!
   – А когда? Ты мне обещала узнать у отца, как продвигается дело!
   – Да не знает он ничего. Говорят, есть опасность, что объявятся какие-то наследники… Тогда все вообще может застрять. В общем, написать биографию Лауры Таннен ты успеешь. А чтобы найти то, что все равно не существует, и целой жизни не хватит.
   – Что дело может застрять – это хорошо. Я пытаюсь обращаться к жителям Штадтранда, собирать подписи, но они проявляют удручающе мало интереса к судьбе собственных домов, – вздохнула Хайди. – Пишу сейчас только по вечерам…
   – Как хочешь, как хочешь, – Вероника с видом покорности судьбе стала складывать остатки пиршества в корзину, но внезапно вскинулась, блеснув зелеными глазами: – А пещеры кто хотел посмотреть?
   – Пещеры? – Хайди вскочила с камня. – Сейчас?
   – Я слышал, здесь были рудники? – заинтересовался Питер. – Но мне говорили, туда ход закрыт.
   – В рудники закрыт, – Вероника закрыла корзину крышкой и торжественно протянула ему. – Ты мужчина, ты и тащи. А всех входов в пещеры все равно никто не знает, горы пронизаны ими сплошь, один гигантский муравейник. Ну что, пошли?

9

   – Надо было заранее сюда собраться, захватили бы карманный фонарь, – вздохнула Хайди, печально вглядываясь в темноту перед собой: дальше не достигал свет, льющийся с поверхности в какую-то щель, а от крохотной лампочки в Вероникином брелке для ключей и экранов мобильников толку оказалось мало.
   – Там, кажется, есть еще проход… – Хайди с вожделением заглянула в темноту за выступом скалы.
   – Без света нельзя, – сказала Вероника. – Этак можно заблудиться. Я, правда, о таком не слыхала, но теоретически здесь может и засыпать насмерть.
   – Но это не рудники, – уточнил Питер. – Это явно дикая пещера.
   – Рудники отсюда к востоку, но там все закрыто и заколочено досками.
   Все трое не спеша двинулись по тоннелю назад, оглядывая покрытые известковыми наростами стены.
   – Эти пещеры под названием Свати-Хёлен были известны с незапамятных времен… то есть, с самого начала Янсталя, – стала вспоминать Хайди. – И только недавно – к концу XVII века…
   – Недавно! – фыркнула Вероника. – XVII век у нее – недавно!
   – Я – историк, – напомнила Хайди. – Я меряю время столетиями. Так вот, к концу XVII века там обнаружили… – Она запнулась на мгновенье, и Вероника тут же вступила:
   – Серебро, Хайди, серебро! Только серебро, никакого золота, тем более – никаких золотых пчел! Ты историк – вот и придерживайся фактов!
   – Серебро, – покорно согласилась Хайди. – В XIX веке рудники полностью или почти полностью истощили и забросили. Тогда же начались эти таинственные подвижки…
   – Какие подвижки? – спросил Питер.
   – Ну это, есть такое народное предание, – Вероника пнула подвернувшийся под ногу камень. – Считается, что Свати чем-то недовольны и потихоньку наползают на Янсталь. И правда, здесь то и дело сдвигаются без всяких видимых причин целые пласты породы… Это ощущается и в восточных кварталах города, в Штадтранде. Такое вот уникальное геологическое явление.
   – Все началось с того, что в XIX веке произошло полноценное землетрясение, – подхватила Хайди. – Вполне возможно, что серебро еще осталось в этих горах, но столько народу погибло, что рудники сразу же прикрыли… – Она помолчала и, хитро взглянув на Веронику, добавила: – А не надо было разорять улей золотых пчел!
   – Хайди! – простонала Вероника, но тут же взвизгнула и шарахнулась в сторону, почувствовав, как ей на плечо сухой струйкой потек песок с потолка.
   – Что за?.. – начал Питер, но его слова заглушил быстро накативший откуда-то издалека грохот за скальной стеной.
   Через несколько мгновений все стихло, и трое исследователей глубоко вздохнули, вдруг обнаружив, что до сих пор не дышали вовсе.
   – Что и требовалось доказать, – дрожащим голосом подытожила Вероника. – Мы забыли еще одно местное суеверие: об этих подвижках ни в коем случае нельзя говорить, даже думать нельзя, когда находишься в горах! Пошли-ка отсюда, на фиг!
   Уговаривать остальных не пришлось.

10

   – Черт возьми, не скажу, что городское руководство так уж неправо! – прошипел Аксель, едва не провалившись в неглубокую яму, внезапно распахнувшуюся перед ним посередине сбегавшей вниз старинной мощеной улочки, на самой крутизне. – Впрочем, тут, пожалуй, другое. Старая история…
   Он осторожно спустился ниже, с интересом оглядывая края ямы. У него на глазах несколько камней скатились с верхнего края образовавшегося обрыва на нижний, и яма заметно увеличилась в размере, словно улица распахнула пошире голодную пасть, вооруженную неровными каменными зубами.
   – Очередной оползень, – резюмировал Аксель. – И как, интересно, они собираются здесь строить?
   Отклонившись назад, чтобы удержать равновесие, он сделал еще несколько шагов по улице вниз и остановился в нерешительности. Постепенно сгущались сумерки, и, очерчивая крутой изгиб улицы, уже зажигались редкие фонари. Нужно было пройти всего несколько десятков метров и свернуть за угол, чтобы оказаться на Лютагассе. Ему уже видна была идеально круглая вершина стоявшего в знакомом саду старого дуба и темная крыша, но Аксель не мог сдвинуться с места.
   – Да что за чертовщина! – пробормотал он, снова испытывая то необъяснимое ощущение, которое то и дело нападало на него в последнее время. В глазах потемнело, по всему телу выступил холодный липкий пот, грохот пульса в висках участился до барабанной дроби, а мир мгновенно наполнился неясными и незнакомыми видениями и звуками.
   В чувство его привело урчание автомобильного мотора за спиной, и Аксель не без удивления обнаружил, что так и стоит на узкой улице, хотя, казалось бы, он должен был потерять сознание, и он не удивился бы, если бы лежал на мостовой. Машина ехала сверху прямо на него.
   – Эй, постойте! – Сообразив, что автомобиль сейчас въедет в ту самую яму на крутизне, и неизвестно, куда его после этого занесет, Аксель бросился наперерез, подняв руки: – Постойте!
   Он увидел испуганное женское лицо за лобовым стеклом, потом бампер ударил его в бедро, и Аксель отлетел в сторону, где поджидала низкая деревянная ограда и кусты. Он почувствовал сильный удар в грудь, и, увидев ветки куста, летящие в лицо, успел зажмурить глаза, прежде чем острый сучок впился ему в щеку.
   – Боже! – вскрикнула Хайди, резко затормозив, и выскочила из автомобиля. – Вы живы?
   – К-кажется, пока жив, – Аксель отодвинулся от ограды, выпутываясь из куста, и глубоко вздохнул.
   – Что же вы под колеса кидаетесь? – вопросила Хайди, подбегая к нему.
   – А разве можно ехать на такой скорости по здешним улицам?
   – На какой скорости? Если бы я не ползла, как зимняя муха, мы бы с вами уже не разговаривали! – Хайди внезапно прижала руку ко рту, потрясенно глядя на Акселя: – Боже! Это… вы?
   Аксель снова глубоко вздохнул, держась за грудь. Глубоко вздыхать было больно.
   Хайди подошла к нему.
   – Акс Эдлигер?
   – Фактически… да, – Аксель не без удивления посмотрел на нее. – Очень рад. Вы знаете, я уже привык, что меня перестали узнавать на улицах. Тем более – в Янстале. – Он дотронулся кончиками пальцев до скулы – на пальцах осталась кровь. – А вот это совсем некстати! Вы всегда так носитесь по крутизне?
   – Я каждый день тут езжу, и никогда…
   Аксель полным драматизма и достоинства жестом указал на яму.
   – Что за?.. – Хайди шагнула к яме, наклонилась над ней. – Вчера еще ничего здесь не было!
   – Очевидно, оползень. Обычное дело в этих местах.
   – Вероника была права, – пробормотала Хайди. – Но это значит, что и я была права, и те предания… – Она снова повернулась к Акселю. – Спасибо!
   – Не за что, – проворчал он, еще раз глубоко вздохнул и с внезапным интересом взглянул на Хайди. – Может быть, зайдем куда-нибудь отметить знакомство?
   – Вы… – Хайди нервно рассмеялась. – Вы всегда так знакомитесь с девушками?
   Аксель пожал плечами.
   – Вы мне как будто должны. Если вы не против, конечно.
   – У вас кровь течет, – заметила Хайди. – Давайте лучше зайдем в один дом, тут рядом. Мне кажется, вам следует беречь лицо.
   – Мне следует беречь лицо, – вздохнул Аксель.
   Хайди осторожно обошла яму и решительно направилась вниз, то и дело оглядываясь на Акселя. Струйка крови сбежала с его скулы на шею и расплылась пятном на воротнике рубашки.
   Свернув за угол, Хайди снова оглянулась. Аксель споткнулся на повороте и, чтобы не упасть, схватился за чугунную решетку ограды: он шел, не глядя под ноги, широко раскрытыми глазами осматривая стены старых домов на улице, укрытые за буйными кронами матерых дубов, едва освещенные тусклым светом одинокого фонаря.
   – Удивительное место, правда? – понимающе улыбнулась Хайди. – Стоит зайти на эту улицу, и мне каждый раз кажется, что я переношусь куда-то в прошлое. Идемте.
   Пройдя еще несколько десятков метров по улице, она остановилась у столба с латунной табличкой, на которой были выгравированы женский профиль и имя, и толкнула чугунную калитку.
   – В этот дом? – потрясенно спросил Аксель.
   Хайди с удивлением посмотрела на него.
   – Да. А что?
   – Мне казалось, что тут раньше было что-то вроде музея?
   – Это обычный жилой дом, только заброшенный. Но – да – одно время тут был музей. И именно поэтому аптечка здесь найдется.
   Под ногами захрустел гравий: они шли по дорожке через лужайку к тяжелым, украшенным круглыми металлическими шляпками гвоздей дверям.
   Аксель хмыкнул.
   – Не думал, что мне придется зайти в дом Лауры Таннен в поисках аптечки. Странно…
   – А вы знаете Лауру Таннен? – блеснула глазами Хайди. – Вы читали ее рассказы?
   – Я, можно сказать, вырос на них, – улыбнулся Аксель.
   – Но это же чудесно! Я хочу сказать, она ведь так мало известна за пределами родного города. Ну, может быть, в Лаузице ее еще читают, но в остальной Германии… А мне ее истории безумно нравятся. Особенно – про золотых пчел, – Хайди отворила двери, первой прошла в темный вестибюль и включила свет.
   – Мне тоже нравилась эта история, – согласился Аксель, входя следом за ней. – И еще – помните? – что-то такое в духе Индианы Джонса про подземелье, в котором искали сокровище, и скелет сторожил вход…
   – Но никакого сокровища не было, а герои обрели нечто гораздо более ценное. Да. Этим и хороши ее сказки. Проходите, пожалуйста.
   Аксель повернулся, чтобы закрыть дверь, и замер на мгновенье – ему показалось, что в полумраке у ворот мелькнул крохотный огонек – может быть, сигарета. Впрочем, это мог быть и просто светлячок. Аксель закрыл тяжелую дверь, поморщился – слабое усилие снова вызвало приступ боли в груди – и стал подниматься следом за женщиной по широкой дубовой лестница.
   Карл Йорген загасил сигарету, задумчиво посматривая на окна дома сквозь прутья решетки – свет в нижнем окне погас, потом зажегся где-то в глубине второго этажа. Сквозь незашторенное окно был виден тускло-желтый квадрат среди погруженных во мрак стен внутри дома. Йорген задумчиво покачал головой и медленно пошел прочь по узкой извилистой улице.

11

   – Да все нормально! Если бы там было что-то серьезное, я бы это ощутил, – Аксель нажал ладонями на нижние ребра, несколько раз глубоко вдохнул. – Сильной боли нет, все в порядке.
   Хайди окинула критическим взглядом его рельефную грудь.
   – Да, торчащих наружу обломков костей явно не наличествует. Но ушиб тоже может быть опасен, тем более при твоей работе. Лучше бы обратиться к врачу.
   – Я и так знаю, что он мне скажет: поменьше двигаться, чего доброго не петь, и уж конечно, не поднимать тяжести! – усмехнулся Аксель. – А Тон да меня убьет. Нет уж, завтра выходной, успею отлежаться.
   – Как знаешь, – Хайди подняла брошенную на спинку дивана клетчатую рубашку с отмытым от крови, еще непросохшим воротом и протянула Акселю. – В конце концов, это твоя диафрагма.
   – Вот именно, – поморщившись от боли, Аксель застегнул нижние пуговицы, поддернул, отодвигая от шеи, влажный край воротника и с удовлетворенным вздохом опустился на диван. – Не впервой. Поверь, я знаю свое тело и знаю, чего от него ждать. А вот за это – спасибо, – Он коснулся кончиками пальцев заклеенной пластырем щеки. – Шрам на физиономии мне совершенно ни к чему. А то придется играть только Призрака Оперы…
   Хайди неуверенно потопталась на месте, стоя перед ним. Аксель молча смотрел на нее снизу вверх, откинувшись на спинку дивана и улыбаясь с доброй насмешкой.
   – Я отвезу вас домой? – предложила Хайди. – Наверно, вам надо скорее лечь.
   – Я никогда не сплю по ночам, – пожал плечами Аксель. – Просто не могу. И ненавижу быть один в ночное время. Составишь компанию – буду очень признателен. Я имею в виду… Есть у меня такой заскок, – Он постучал себя пальцем по виску, но тут же опустил руку, снова поморщившись.
   – Странный вы, – рассмеялась Хайди и вышла из комнаты.
   – Имею право, – пробормотал Аксель ей вслед, поерзал на диване, удобнее прижимая спину к мягкой обивке, и с интересом оглядел комнату, скупо освещенную старинным торшером на ножке красного дерева.
   На резном сундуке у стены напротив и нескольких изящных подставках располагалось около десятка горшков с марантами, утопленных в пухлые слои мха. Пестрые темно-зеленые с алыми прожилками листья тихо шуршали, распрямляясь на тонких стеблях.
   Аксель покачал головой и ухмыльнулся:
   – Вот где не изменилось ничего.
   Вернулась Хайди с бутылкой красного вина и двумя бокалами. Аксель приподнял густые брови. Хайди улыбнулась и протянула ему бокал.
   – Герр Эдлигер…
   – Аксо. Так меня называет всего пара человек… Но после того, как ты меня чуть не убила, какие могут быть между нами формальности? Что ты хотела спросить?
   – Есть хоти… хочешь?
   – Нет, благодарю. Ты что, живешь здесь?
   – Я здесь работаю.
   Хайди придвинула кресло поближе к дивану. Аксель дернулся помочь, но молодая женщина жестом приказала ему оставаться на месте и беречь ушибленную грудь и села перед ним, поставив бутылку на пол между креслом и диваном.
   – Я пишу книгу о фрау Таннен.
   – Пишешь книгу о… – Аксель вздрогнул, не договорив, когда маранта на подставке рядом с диваном с шелестом вытянула лист.
   – Они не кусаются! – рассмеялась Хайди. – Наверно, ты ей нравишься.
   – Я знаю эти цветы, – Аксель протянул руку и погладил полосатый лист.
   – Кстати, говорят, они помогают от бессонницы.
   – Возможно, – Аксель нахмурился, словно бы вспоминая что-то. – Возможно.
   – Так что можешь взять отсюда пару штук, думаю, никто не будет против.
   – Поливать цветы входит в твои обязанности?
   – Нет, за домом следит одна милая старушка. Она когда-то продавала билеты в музей и даже знала Лауру Таннен лично. В какой-то момент после смерти писательницы ее имущество пробовали распродать с аукциона, но многое осталось. Потом, после очередного переиздания книги, она снова стала популярна, и здесь устроили музей, вернули кое-какую мебель или достали предметы времени ее молодости – конца XIX века. Но сейчас тут не то что музей не действует – весь Штадтранд рассыпается на куски. Вы сами видели, – Она вздохнула. – Поэтому я спокойно сижу здесь целыми днями, перебираю письма, пытаюсь понять, что она была за человек. Та старушка мне очень помогла… Герр Эдлигер! – встрепенулась Хайди и, увидев, как блеснули его темные глаза из-под прямых бровей, поправилась: – Аксо. Может быть, ты мне расскажешь, как ты вышел на ее сказки? Ведь действительно не так много людей…
   – Читал их в детстве, как же еще? – улыбнулся Аксель. – Я всегда любил мрачные сказки. Гауфа, Гофмана… Ну и Лауры…
   – Я тоже! – загорелась Хайди. – Мой любимый мультфильм в детстве был «Крабат». И книга тоже… А вот сказки фрау Таннен я прочитала уже взрослой, но они произвели на меня сильнейшее впечатление. Я хотела узнать о ней больше, а потом мне в руки попал один экземпляр ее книги… Вот он все и решил. Первое издание, 1891 года, с рисунками и пометками автора прямо в тексте. Это было такое удивительное ощущение, будто соприкасаешься с ее сознанием, с ее личностью… Вы… ты в порядке?
   – Да, я в порядке. Продолжай, я слушаю, – Аксель потер подбородок, переменил позу – ушиб все еще напоминал о себе – и снова обратил к девушке внимательный взгляд.
   – Вот после этого я и решила изучать ее биографию, – закончила Хайди.
   – А ты в курсе, что этот дом?..
   – Да, к сожалению. Поэтому у меня осталось не так много времени…
   – А та книга у тебя здесь?
   – Д-да, – Хайди не без удивления посмотрела на него – не ожидала такого интереса с его стороны.
   Она поднялась с кресла, окинула взглядом комнату, нашла свою сумку, брошенную на сундук, и достала из нее книгу в темно-зеленом переплете.
   – Вот, – Хайди вернулась к Акселю и протянула ему книгу.
   Аксель взял потрепанный томик в руки со странной улыбкой, быстро пролистал, задерживая взгляд на некоторых литографиях и пометках на полях. Хайди снова села в кресло.
   – И что особенно интересно – открой нахзац. Там начало еще одного рассказа.
   Аксель понимающе кивнул и послушно открыл книгу на последних страницах. Сразу за содержанием, вокруг заключительной виньетки, все свободное пространство занимал мелкий текст, написанный неудобочитаемым торопливым почерком, терявшим при написании часть букв, обозначенных лишь однообразными петельками и черточками. Он покрывал последнюю чистую страницу книги и переходил на нахзац, но в самом конце внезапно обрывался после очередной реплики.
   – Лаура Таннен писала куррентом [16 - Куррент (нем. Kurrent) – письменный готический шрифт.], – заметил Аксель.
   – Да, это верно, – вздохнула Хайди. – Но, учитывая, что все остальные рукописные тексты в книге написаны ею, можно предположить, что этот рассказ она кому-то диктовала. Может быть, в старости… А откуда ты, собственно?.. Ты обратил внимание?..
   – И ты сумела разобрать то, что здесь написано? – Аксель посмотрел на нее с уважением. – Автор текста явно не предназначал его для чужих глаз.
   – Разбирать почерки в старинных рукописях – моя работа, – пожала плечами Хайди. – Правда, на это ушло довольно много времени: ты прав, тут не просто неудобочитаемый почерк, а что-то вроде шифра. Или стенографии собственного изобретения – лишнее доказательство того, что текст был написан под диктовку. Хотя Лаура и сама пользовалась этим же шифром. Это история рыцаря, который возвращается из Палестины, потерпев свое личное поражение. Он везет некое сокровище, чтобы передать его в храм в родном городе. В общем, что-то вроде классического «квеста», только здесь герой не стремится обрести Грааль или совершить некий подвиг, это, скорее, рассказ о том, что происходит уже после, когда цель достигнута, и, как это часто бывает, – слишком дорогой ценой. Когда нет времени залечить раны и отдохнуть, а впереди только новые бои и труд, и никакой надежды на покой.
   Аксель слушал, пробегая глазами текст все с той же странной, полной нежности улыбкой.
   – Но рыцарь страдает прежде всего, оттого что не смог защитить своего короля, и тот погиб, – вдруг произнес он. – Рыцарь не может простить себе того, что он остался жив, когда его короля больше нет, что не имел возможности подставить под удар собственную грудь и погибнуть вместо другого.
   – Ты уже держал в руках эту книгу прежде? – поняла Хайди.
   – Я уже держал в руках эту книгу, – кивнул Аксель. – Собственно, это я написал этот рассказ.
   Хайди, как раз поднесшая ко рту бокал, дернулась и выплеснула половину вина себе на колени.
   – Прости! – растерялся Аксель. – Мне не следовало…
   Он отложил книгу и потянулся к Хайди, оглядываясь в поисках салфетки или чего-то в этом роде, но женщина махнула рукой, останавливая его, и стала вытирать брюки носовым платком, который достала из кармана, не переставая при этом громко смеяться.
   – И чем же, в таком случае, закончилась эта история? – спросила она, все еще задыхаясь от смеха.
   – К сожалению, не знаю. Я ведь ее не дописал, – развел руками Аксель.
   – Но ты же должен был хотя бы предполагать… И что за сокровище?..
   – Девочка, я писал это, когда тебя еще на свете не было! С тех пор я прожил несколько жизней, объехал десятки стран, играл в десятках театров. Я вообще не помнил этот рассказ, пока не увидел книгу. Уж извини.
   – Ничего-ничего, – Хайди снова залилась смехом. – Так мне и надо. Ученый всегда должен быть к этому готов – думаешь, что совершаешь открытие, а на самом деле… Зато я теперь знаю, что моя лучшая подруга – ясновидящая.
   Аксель вопросительно посмотрел на нее.
   – Она уверяла меня, что ты и есть мой драгоценный рыцарь.
   – Я?
   Хайди пожала плечами.
   – Она увидела это во сне. Правда, она рассчитывала, что ты мог бы разрешить мои сомнения. Скажи хоть, как к тебе попала эта книга?
   – Просто Лаура Таннен была кузиной моей прабабки… Я не то чтобы вырос в этом доме, но, во всяком случае, часто бывал здесь в детстве.
   – Ты знал ее?
   – Ну спасибо, ты мне не льстишь! Я все-таки еще не настолько стар! – вздернул бровь Аксель. – Она умерла то ли незадолго до моего рождения, то ли вскоре после. А здесь жила моя бабушка, так что… – Аксель покосился на полосатые листья, тихо шуршавшие на своей подставке. – Я засыпал здесь среди марант, которые вырастила Лаура. И с этой книжкой я игрался в детстве, разобрал шифр и приспособил к современному стилю письма.
   – Но получается, – Хайди внезапно погрустнела, – что эта книга – твоя.
   Она посмотрела на зеленый томик, одиноко лежавший на старой обивке дивана.
   – Не волнуйся, – улыбнулся Аксель. – Я не собираюсь предъявлять права на твое сокровище, тем более что вижу, как много оно для тебя значит. Не сомневаюсь, что книга попала к тебе совершенно законным образом…
   Хайди отвела глаза и пробормотала нечто неразборчивое. Аксель смотрел на нее с веселым изумлением.
   – Ладно, мне нет дела до того, как она к тебе попала. Я сам когда-то все здесь бросил и ушел искать другой жизни, так что не претендую ни на что, кроме разве что воспоминаний.
   Хайди улыбнулась с чувством облегчения, но тут же снова нахмурилась.
   – У меня есть еще кое-что, наверно, принадлежащее тебе.
   Она потянула за цепочку на шее, и из выреза блузки показался круглый медальон. В удивленном ожидании Аксель наклонился вперед, протянул руку, и на ладонь ему лег металлический шарик со стеклянной вставкой, за которой трепетали тончайшие крылышки и лапки золотой пчелы.
   – Ну надо же! – прошептал Аксель. – Вот это я никак не ожидал увидеть снова! – Он взял шарик кончиками пальцев, поднес к глазам, разглядывая заключенное в нем насекомое, потом посмотрел на Хайди. – А ты действительно тщательно изучила свой материал.
   – Пчелу мне подарили, – на всякий случай проинформировала его Хайди. – Значит, ее ты тоже раньше держал в руках?
   – Я не знаю, кто и зачем поместил ее в медальон – бабушка, наверно. Она очень носилась со всеми вещами Лауры. Но, насколько я помню, в моем детстве никакой цепочки не было, одно время я просто таскал ее в кармане, пока взрослые не отобрали. В любом случае, медальон следовало сделать золотой, чтобы соответствовал самой пчеле. Правда, он получился бы слишком массивным… Ее бы просто на золотую цепочку…
   – Так можно лапки помять, – Хайди забрала у него пчелу и снова повесила на шею. – Странно, что ты не повредил ее, таская в кармане. Интересно, для чего она вообще предназначена? Как украшение ее не приспособишь…
   – Дорогая игрушка, – пожал плечами Аксель. – Или просто талисман. Может быть, Лауре Таннен ее подарил какой-нибудь почитатель.
   – Вероятно, – вздохнула Хайди. – Хотя это не так интересно. Правда, с этими пчелами я нашла кое-что… Впрочем, неважно. Очевидно, все это ерунда и объясняется так же просто… – Она привстала с кресла и забрала с дивана книгу.
   Аксель нагнулся к стоявшей на полу бутылке и разлил в бокалы остатки вина, весело подмигнув маранте, которая решила снова напомнить о своем существовании.

12

   Солнечный день заглядывал между темными шторами, бросая узкую светлую полосу на старый, вытертый до лысых пятен ковер на полу. Войдя в комнату, Хайди с улыбкой обозрела идиллическую картину, представшую ее глазам, покачала головой, сняла туфли и бесшумно пробежала босиком к окну, чтобы сомкнуть шторы и ликвидировать угрозу солнечного луча, коварно подбиравшегося к дивану. Потом молодая женщина тихо устроилась у бюро и открыла нетбук.
   Маранты вели себя мирно. Они низко свесили полосатые листья – наверно, тоже спали или старательно создавали обстановку. Аксель одетым вытянулся на диване, лежа на животе и обхватив одной рукой служивший подушкой валик. Постельных принадлежностей в доме не сохранилось, поэтому, когда под утро они решили, что расходиться по домам уже не имеет смысла, пришлось разорить комнатушку, где в прежние музейные времена ночевал сторож. Там и устроилась Хайди – собственно, уже не в первый раз, ей случалось и раньше проводить ночи в доме. Посягнуть на антикварную кровать в спальне Лауры Таннен Хайди не решилась, но по размышлении позаимствовала ветхое вышитое покрывало, под которым обнаружился только голый матрац. Скоро все это, наверно, просто выбросят, рассудила Хайди, к тому же, Аксель – как-никак единственный наследник прежней хозяйки дома.
   Поэтому покрывало, краем сползшее на пол, лежало теперь на широкой спине и ногах Акселя. Его куртка висела на спинке кресла, туфли стояли возле дивана – Хайди чуть не споткнулась о них, когда решилась все-таки подойти и поправить почти свалившуюся на пол ветхую ткань. На вороте рубашки еще виден был бледный след крови, край пластыря отклеился от кожи – Аксель спал беспокойно, ерзая щекой по валику. Но рана под пластырем выглядела прилично, так что Хайди мысленно похвалила себя за хорошую работу и решила, что, если он может спать в такой позе, то и грудь его вряд ли беспокоит.
   Вернувшись к бюро, Хайди снова оглянулась на Акселя и вдруг озорно усмехнулась, ощутив горячее желание позвонить Веронике и выпалить с ходу что-нибудь вроде: «Представь себе, Акс Эдлигер прямо сейчас спит, как младенец, у меня на диване!»
   Телефон в сумке словно услышал ее и торжественно заиграл «Оду к радости». Хайди испуганно заметалась, ища сумку, а схватив ее, рванула из комнаты, бесшумно переступая по полу и на ходу нащупывая предательский прибор, естественно, спрятавшийся в самой глубине.
   Аксель только тихо застонал во сне и повернул голову на валике, еще больше сдвинув пластырь. Наверно, маранты и вправду действовали усыпляюще.
   – Когда ты научишься пользоваться телефоном?! – зазвенел в ушах пронзительный голос Вероники. – То он у тебя разрядился, то отключен, то ты в одном месте, а он в другом!
   – Хочешь со мной связаться – пиши письма, – посоветовала Хайди.
   – Ага, знаю. Почтовым дилижансом. Ты помнишь, что мы сегодня встречаемся?
   – Нет, сегодня не встречаемся, – возразила Хайди, прикрывая рот рукой, чтобы ее голос звучал тише: – Много работы.

   – Ты что-то раскопала? Про рыцаря?
   – Не совсем, но… – Хайди посмотрела в открытую дверь на диван. – Ты же знаешь, у меня мало времени, а глава идет так хорошо…
   – Зануда ты! – и Вероника отключила связь.

13

   Патер покосился в забранное фигурной решеткой окошко исповедальни на коленопреклоненного мужчину по ту сторону. Лицо исповедующегося было необычно далеко от окошка: опустившись на колени, он не склонился, как подобало бы смиренному христианину, тем более – обладающему высоким ростом. Темные глаза поблескивали в сумраке исповедальни, на резко выступающей скуле багровел свежий шрам, тяжелый подбородок и щеки были светлее верхней части лица – видимо, ему впервые за долгое время удалось пообщаться с бритвой.
   Священник тихо вздохнул. Сколько ему уже довелось повидать их – с такими же обожженными солнцем лицами, с израненными телами, неспособных опустить голову или преклонить колени, потому что мешали перебитые кости, рассказывавших леденящие душу истории и равнодушно ожидавших его ответа, в глубине души уже не веря в возможность утешения или покоя, ни в этой жизни, ни в Вечности. И сколько раз он слышал эти слова – почти сорвавшиеся с губ или безмолвно промелькнувшие в блеске глаз, или просто повисшие в воздухе не оформившейся до конца мыслью, потому что и подумать такое было невозможно: «Я не жалею ни об одной минуте».
   – Тяжек твой грех, сын мой, – медленно произнес патер. – Но Господь знает твою боль, Ему ведомы тяготы долгого пути и то, что трудился ты во имя вящей славы Его. Господь помилует тебя.
   – Мне все равно, я ни о чем не жалею, – едва ли он произнес эти слова, однако они ясно ощущались в сумраке узкой клетушки резного дерева. И он опустил веки, чтобы взгляд не выдал его мысли.
   – Мне страшно, отец мой, – выдохнул он сухими, узкими губами. – Если я однажды подвел его, если я допустил…
   – Ты повинен еще и в грехе гордыни, сын мой, – строго заметил священник. – Ибо только Господь может распоряжаться нашими жизнями, и Он никогда не посылает нам испытаний, которые мы не способны были бы вынести. Ты сделал все, что должно, ибо не в силах человеческих находиться в нескольких местах сразу или принять смерть за другого. Ты должен смириться и исполнять свой долг, лишь тогда обретешь ты душевный покой.
   – Я знаю, – прошептал рыцарь. – И оттого мне страшно. Я знаю, что есть люди, которые не желают, чтобы я выполнил свою клятву, а тогда…
   – Все в воле Божией. Господь, несомненно, благоволит к тебе, коль скоро уже несколько раз позволил тебе вырваться из лап смерти. Положись на Его волю и исполняй данное слово.
   Когда через некоторое время мужчина осторожно встал на ноги и вышел в высокий неф церкви, патер еще долго смотрел ему в спину. Он смутно чувствовал, что все произнесенные слова ничего не значили, потому что человек, медленно удалявшийся навстречу струящемуся из открытых дверей дневному свету, был обречен.
   Мужчина шел уверенным широким шагом, платиново-светлые волосы падали ему на ворот, и солнце, проникая в неф сквозь цветные витражи, придавало им то кроваво-красный, то мертвенно-голубой оттенок в холодных искрах. Снаружи дул сильный ветер, на солнце набежала туча, цвета потускнели, и от игры света патеру померещилась где-то в воздухе меж стройных колонн сгустившаяся тень, нацеленная в прямую спину рыцаря не то острием стрелы, не то замахом меча, так что он едва не крикнул: «Пригнись!»
   Он не произнес ни слова, однако рыцарь обернулся, откинув с лица светлую прядь, и солнце тут же засияло вновь, окружая его фигуру золотистым ореолом.
   Священник благословил его, и рыцарь улыбнулся – улыбкой грустной и настолько светлой и мягкой, что его усталое лицо сразу же показалось молодым и необычайно красивым.
   Он подошел к чаше со святой водой, а патер вернулся в исповедальню, где его ждала явившаяся за отпущением грехов прихожанка.

14

   – Дело становится интересным, – пробормотал Аксель, застав в театре лихорадочную возню и активное перетаскивание деталей наконец-то доставленной машинерии и техники.
   Он с интересом осматривал сложный, многофункциональный подъемник, когда где-то наверху послышался шум, что-то грохочуще перекатилось, и тяжеленная металлическая катушка с останками оборвавшегося троса обрушилась на пол. Аксель едва успел отскочить в сторону, приложившись плечом о деревянную подпорку и едва не вышибив еще и ее из общей конструкции.
   – Это уже неостроумно! – пожаловался Аксель в пустоту, не без труда оторвал катушку от пола и стал разглядывать.
   – Что случилось? – подбежал дядя Ганс, старый машинист сцены, услышав шум сквозь грохочущее крещендо пролога, доносившееся из-за стен.
   – Все в порядке вещей! – раздраженно ответил Аксель, криво улыбнулся дяде Гансу, с грохотом уронил катушку обратно на пол и направился на сцену.

15

   – В конце концов, я есть хочу! – пожаловался Аксель стоявшей рядом Терезе, и ведущая актриса согласно кивнула. – Столько времени тратим зазря, а потом все равно придется все делать наоборот!
   Хайнц, молодой дублер, в глубине сцены устало выслушивал режиссера и равномерно кивал, то и дело поправляя упорно сползавший с плеча черный плащ. Его глаза были сильно подведены; немолодая женщина-гример поправляла на нем светлый гладкий парик, имитирующий – без особого успеха – прическу Шаттенгланца. От геля прилизанные волосы Акселя потемнели, и цвет не совпадал.
   – Да черт с ним, с цветом, это можно подкорректировать освещением! – Аксель не выдержал и направился к ним. – Он все равно не похож на меня, как ни старайся! Остается только сделать так, чтобы я был на свету, а он в тени, и все будет…
   – Очевидно! – прорычал режиссер. – Это же должно выглядеть, like magic [17 - как волшебство (англ.)]!
   – Тогда понадобится настоящее чудо, чтобы он казался мной!
   – Конечно, Аксу непременно нужно, чтобы он находился в центре внимания! – вполголоса пробурчал кто-то, и рядом хихикнули.
   Аксель резко развернулся и окинул толпу актеров неверящим взглядом, полным упрека. Там засмеялись.
   – Рост тот же, плечи можно еще надставить, но понимаете – скулы, – вздохнула гример. – Такая прическа как раз зрительно делает лицо шире, но этого недостаточно. Лепить что-то, чтобы сделать скулы еще шире… и подбородок, – Она оглянулась на Акселя. – Так красиво не получится.
   – А если я встану в профиль? – предложил Аксель. – Чтобы в главный момент нас видели с разных точек зрения?
   Через несколько минут все, кто находился на сцене и поблизости, ринулись в зал посмотреть, что получится. Аксель бросил реплику в глубине сцены и, взметнув широкий плащ, исчез в люке во вспышке света, а его место тут же занял Хайнц. Пока голос Акселя в записи звучал в зрительном зале, сам актер со всей возможной скоростью промчался сквозь трюм, чтобы внезапно возникнуть на авансцене. Метнувшийся луч света обратил на него внимание сидящих в зале, и тут же его окружила синеватая полутьма, только скромно мерцали мелко искрящаяся, как мокрый асфальт, ткань плаща и прилизанные волосы, а четкий профиль с прямым носом и тяжелой челюстью был ясно прорисован на фоне сияния, заливавшего глубину сцены, золотой фон задника и словно бы светящуюся фигуру в центре – бледное лицо, огромные темные глаза и насколько возможно подчеркнутые стараниями гримеров скулы.

   – It’s perfect! [18 - Идеально! (англ.)] – признал режиссер.
   Хайнц подошел к Акселю, тот, вздернув бровь, окинул его суровым критическим взглядом, рассмеялся и стиснул юношу в объятьях перед камерой местного фоторепортера, готовившего рекламную статью.
   – И сколько времени ушло на подготовку этого эпизода в две с половиной минуты? – поинтересовался тот.
   – Недели две на все вместе? – Аксель обернулся к двойнику, и тот согласно кивнул. – Но это ответственный эпизод, конец первого акта. Дальше, впрочем, будет еще круче…
   – А вы не боитесь быть слишком похожим на самого Акса Эдлигера? – спросил журналист у Хайнца.
   – Боюсь? – приподнял тот густые, нарисованные «под Акселя» брови.
   – Ну, звездам, как известно, угрожают завистники, недоброжелатели, сумасшедшие всякие, в конце концов… – весело напомнил репортер. – Вдруг вас перепутают?
   – Сочту за честь возможность принять удар на себя! – улыбнулся Хайнц.
   Аксель крепче сжал его плечи и заверил:
   – У меня врагов нет.
   – Повторим еще раз! – распорядился режиссер.
   Артисты, пианист и осветители жалобно взвыли, но покорно направились на свои места. Два Шаттенгланца устало прошествовали вглубь сцены. Юноша подтягивал на ходу сползший плащ, Аксель же шел не глядя под ноги, сдвинув брови и задумчиво потирая покрытый густым слоем пудры подбородок.

16

   Хайди поймала себя на том, что вот уже несколько минут смотрит не на экран нетбука с многообещающей надписью «Глава шестая», а на буйно разросшийся сад за окном, находясь в состоянии совершенно непродуктивной мечтательности. Если раньше пребывание в кабинете Лауры Таннен заметно повышало ее работоспособность, то сейчас он начал оказывать на Хайди как раз обратное действие. Наличие старого дивана за спиной и шорох маранты рядом упорно напоминали о вышитом покрывале, теперь снова аккуратно расстеленном на старинной кровати; о пустом месте на ковре, где несколько часов простояла пара дорогих черных туфель; о вороте клетчатой рубашки, который она держала под струей холодной воды, чтобы отстирать кровь…
   – Черт возьми! – Хайди захлопнула нетбук. – Медитировать можно и дома. Если я еще и увижу его, то только на сцене, может быть, на выходе из театра. Но было, как сказала бы Вероника, «прикольно»! И почему я опять не сообразила взять для нее автограф?
   Хайди подошла к окну, распахнула раму с надтреснутым стеклом и отодвинула фигурные листья хмеля, упорно лезущие в комнату – растения любили этот дом.
   Внизу качнулась, открываясь, чугунная калитка рядом с воротами, и Хайди вздрогнула. По гравиевой дорожке упругой походкой шествовал мужчина. Его холодно-светлые волосы были гладко зачесаны назад и казались чуть темнее, чем в прошлый раз, однако эту непропорциональную широкоплечую фигуру Хайди не спутала бы ни с какой другой.
   Увидев ее в окне, Аксель помахал рукой и направился к входным дверям. Хайди поспешила ему навстречу.
   Он вежливо ждал в вестибюле, словно ему нужно было ее разрешение, чтобы подняться в верхние комнаты.
   – Я надеялся, что ты еще тут. Не помешаю?
   – Разумеется, нет. В любом случае, это твой дом! – Хайди посмотрела на его гладко зачесанные волосы.
   – Так будет в спектакле, – поняв ее взгляд, улыбнулся Аксель.
   – Как ты себя чувствуешь?
   Аксель посмотрел на нее с удивлением, и Хайди пояснила:
   – Ну, тот ушиб.
   – Ах! Еще тот случай. Все прекрасно.
   – А что, был еще какой-то случай?
   – Да нет, это просто что-то вроде паранойи…
   Хайди, сделав приглашающий жест, стала подниматься по лестнице, и Аксель пошел за ней.
   – Ностальгия? – весело спросила Хайди, наблюдая, как Аксель оглядывает комнату, словно ища что-то, а потом подходит к окну, где она только что стояла.
   – Скорее, наоборот, – вздохнул он. – Этот город меня не любит.
   – Не может быть!
   – Возможно, он мстит мне за то, что я его бросил. Но с тех пор, как я сюда приехал, со мной постоянно происходят какие-то глупости. Причем иногда довольно опасные глупости. Вроде того, как получилось с тобой. То есть, – он обернулся с улыбкой, – я ни в коем случае не жалею, что мы познакомились, но согласись, сложись обстоятельства чуть-чуть иначе, и кого-то из нас, если не обоих, уже не было бы в живых.
   – Вероятно, – медленно произнесла Хайди. – Но все ведь обошлось, не так ли?
   – Обошлось. Но это все больше действует на нервы. Хотя чья-то злая воля вроде бы исключается: я просто не могу представить себе, чтобы все это можно было организовать… и настолько безуспешно! Если бы кто-то хотел мне навредить, то при таком усердии давно уже чего-то добился бы… Да и зачем? Я еще понимаю, если бы такое происходило раньше, когда я находился на вершине успеха… В общем, я созрел до того, чтобы рассматривать любые версии вплоть до сверхъестественных. Но не знаю, с чего начать. Ты скажешь, что все это чушь, да? И, конечно, будешь права.
   – Ты говоришь с человеком, который отчаянно старается совместить реальность и сказки, – напомнила Хайди. – Ты полагаешь, что я могу тебе чем-нибудь помочь?
   – Понятия не имею. Я просто хотел попросить у тебя ту книгу. Не насовсем, только полистать. Или мы можем просмотреть ее вместе, если ты не против потратить на меня еще одну ночь.
   – Я поняла, – улыбнулась Хайди, доставая книгу. – Тебе просто опять не спится, а тут маранты. И тебе нужен был предлог, чтобы прийти сюда.
   – Мне нужен был предлог, чтобы прийти сюда… Возможно, – пожал плечами Аксель. – Но ты, разумеется, знаешь этот шифр лучше, чем я. Я забыл его за столько лет.
   – Я знаю шифр лучше, чем ты, – кивнула Хайди, усаживаясь на диван и раскрывая книгу на коленях.
   – Не смей меня передразнивать! – Аксель сел рядом с ней. – Я еще подумал… Ты сказала, что пытаешься совместить реальность и сказки. Значит, изучая биографию автора и проштудировав книгу вдоль и поперек, ты, уж наверно, пробовала провести параллели с реальными событиями или местами? Например, по поводу того рыцаря? Не мог ли он существовать на самом деле?
   – Ты же его сам придумал!
   – Но ты-то об этом не знала.
   – Ты все-таки что-то знаешь о нем! Что-то, чего не было в тексте.
   – Не знаю, Хайди, увы, не знаю. Но, пожалуй, я хотел бы узнать его историю не меньше, чем ты.
   Хайди посмотрела на него долгим взглядом.
   – Да. Я знаю, как это звучит, – признал Аксель.
   – Что касается реальных событий… Разве что та пчела… – сказала Хайди. – Ну, все те несчастья, которые она принесла рудокопам в книге. Как раз во времена Лауры началась эта геологическая аномалия, а еще произошла эпидемия, которую она сама лишь чудом пережила… И есть еще кое-что…
   – Что?
   – Сейчас уже поздно, я тебе утром покажу.
   Маранта рядом нежно зашуршала, и Аксель шикнул на нее, переворачивая страницу.

17

   Аксель окинул взглядом неф собора Йоханнесталя – светлый и золотистый в сиянии раннего утреннего солнца, игравшего шустрыми зайчиками на витых колоннах и мраморных статуях.
   – Иди сюда, – Хайди взяла его за руку и потянула за собой.
   – Его реставрировали, – отметил Аксель. – Тридцать лет назад тут все выглядело по-другому. И темно было…
   Хайди отвела его в один из боковых приделов.
   – Я пыталась выяснить историю Янсталя, но добраться до самых истоков не удалось. Принято считать, что город основали в X веке, когда на этом самом месте была заложена первая церковь – группой италийских миссионеров. Они забрели в славянские земли и спасались от злобных язычников, а у подножия Свати-Гебирге им лично явилась Мадонна и защитила от преследователей.
   – Все знают эту легенду, – пожал плечами Аксель. – Мой рыцарь явно жил позже.
   – Погоди, я не о рыцаре. Я искала хоть какие-то документальные факты, связанные с основанием Янсталя, и нашла трактат XII века, где упоминалась первая церковь, действительно возведенная здесь в конце X века, правда, о легенде там не было ни слова.
   – Да мало ли, что за церковь могли заложить эти миссионеры, возможно, просто шалаш какой-нибудь…
   – Но здесь есть иллюстрация к той легенде. Смотри!
   На стене часовни перед ними, погруженная в мягкую тень, недосягаемая для лучей солнца, глядела яркими обновленными красками фреска, на которой несколько старцев с окруженными золотыми нимбами головами поклонялись Мадонне с голубоглазым младенцем на руках. На заднем плане виднелись заснеженные вершины гор – если художник имел в виду Свати-Гебирге, то он им явно польстил. На переднем же плане была щедро и пышно расписана местная природа, видимо, с целью показать, какое благодатное место избрали пришлые миссионеры, чтобы основать церковь. Там распускались красочные цветы, причем подснежники и ландыши благополучно соседствовали со зрелыми колосьями; собралась посмотреть на Божье чудо разная мелкая живность и птахи.
   – Мило, – пожал плечами Аксель. – Когда это сделано?
   – В XV веке, когда на месте прежнего, сгоревшего, был возведен нынешний собор, позже частично перестроенный в барочном стиле. Это одна из первых фресок в нем, написанная в стиле Ренессанса очередными заезжими итальянцами – запомнили дорогу. И единственная фреска, уцелевшая во время Реформации… Что ты так улыбаешься?
   – В тебе проснулся историк. Не раздражайся: мне нравится, как ты начинаешь светиться, когда чем-то увлекаешься. Ты правда светишься.
   – Ты лучше сюда посмотри! Это очень необычная картина. Подойди поближе и присмотрись.
   Только подойдя вплотную к фреске, Аксель понял, что лишь часть изображения написана на стене, а многие детали выложены мозаикой. Кубики пестрой яшмы и малахита изображали камни и мох на переднем плане, разнообразные самоцветы подчеркивали яркость оперения птиц и сочные краски соцветий, подснежники дышали нежными оттенками голубых и розовых опалов, вершины в отдалении покрывала наледь хрусталя, а глаза Девы Марии и младенца Иисуса блестели крупными сапфирами. Хайди воровато оглянулась, достала из сумочки зеркальце, поймала и пустила гулять по стене солнечный зайчик – камни ожили и заиграли, преломляя в гранях свет и зажигая цветные искры.
   – Прекрати хулиганить! – взмолился Аксель, прикрывая рукой глаза.
   – А ты посмотри внимательнее. Ничего не замечаешь?
   – Замечаю, – ответил Аксель. – Думаешь, это как-то взаимосвязано? Тут полно всякого зверья и цветов.
   – Но только они – из золота!
   Аксель неуклюже присел, согнув колени, чтобы разглядеть рой золотых пчел, носившихся над цветами возле края накидки Богородицы.
   – Я хочу сказать, они явно особенные. Кроме них, только волосы Мадонны и младенца прорисованы золотом.
   – Давай сравним, – предложил Аксель.
   Хайди сняла медальон и поднесла к пчелам, рельефно выступавшим золотыми спинками и крыльями на стене.
   – Для начала, она в три раза меньше, – вздохнул Аксель.
   – Она же в натуральную величину!
   – Все равно не очень похожа. Более тонкая работа. А вообще, пчела и есть пчела, трудно сравнить при такой разнице в размерах.
   – Может быть, они были частью легенды? Которая потом была утрачена, это ведь устное предание…
   – А при чем тут кузина моей прабабки?
   – Может быть, она как раз что-то узнала…
   – Не знаю, – Аксель снова покосился на фреску. – Я бы вообще не догадался, что тут изображены Свати – это же Гималаи какие-то! А пчелы… Символ чистоты и трудолюбия. Вот как таковые они тут и изображены. А наша пчела несла за собой болезни и мор, если ты не забыла.
   – Да, – печально кивнула Хайди. – Ты разбиваешь все мои теории.
   – Идем, у меня есть слабый шанс успеть сегодня на работу, – Аксель взял ее за руку и потянул за собой. – Теперь я тебе кое-что покажу.

18

   Они шли по утренним улицам городского центра, вдыхая весенние запахи уютных тихих скверов. Аксель спешил, все так же держа Хайди за руку, и ей приходилось подстраиваться под его широкий пружинистый шаг.
   – С Тондой Яновкой мы учились в одном классе и дружили в детстве. Мы тогда были три… ну, ясное дело – четыре мушкетера. Не разлей вода. Постоянно устраивали дуэли между собой – на прутьях или палках. Те, кого мы обозначали для себя как гвардейцев кардинала, предпочитали с нами не связываться: по крайней мере, двое из нас четверых выглядели довольно внушительно…
   – Ты, конечно, был д’Артаньяном?
   – Почему конечно? Д’Артаньяном был Тонда, а я – Атосом.
   – Атос мне всегда был симпатичнее. Хотя при твоей комплекции…
   – Никто никогда не хочет быть Портосом. Хотя, может быть, по большому счету, он самый приличный человек из всей компании. И смерть у него была самая красивая. Однако он – недалекий увалень, и, значит, изображать его станет или человек тоже небольшого ума, или тот, кому вся эта игра безразлична. Вот наш Портос так к ней и относился. Он был выше меня. Сильнее ли? Вряд ли, впрочем, мы это так и не проверили. Потом он пошел в армию, служил наемником где-то за границей и в конце концов погиб.
   – А почему ты был именно Атосом? Есть дворянская кровь?
   – Возможно. Мне хотелось так думать, хотя оснований, по правде говоря, было мало. Но остальные мне верили. Кроме того, я левша, но одинаково хорошо управляюсь обеими руками. Помнишь? – «Я буду держать шпагу в левой руке…»
   – А в горы вы ходили? Я видела там пещеры…
   Аксель резко остановился, невольно дернув ее за руку, так что Хайди пошатнулась и, выпрямившись, изумленно уставилась на него.
   – Почему ты спросила?
   – Так просто. Разве это не самое логичное занятие для мальчишек, когда поблизости есть такие шикарные пещеры? Тем более – если ходить туда запрещено. – Она неуверенно улыбнулась. – Я бы непременно туда полезла, если бы мне было лет двенадцать!
   – Дело в том, что с этого все и началось, – Аксель пошел дальше, ступая медленнее и тяжелее, но руку ее не выпустил. – Моя… проблема.
   Он смотрел вперед, не оглядываясь на нее, и его тонкие, сильные пальцы теперь стискивали ее руку почти до боли. Хайди попыталась осторожно высвободиться, но Аксель этого как будто вовсе не заметил.
   – Я доигрался в этих пещерах до того, что меня засыпало во время очередной подвижки.
   Хайди тихо ахнула.
   – Я находился там трое суток, прежде чем меня выручили. Трое суток в полной темноте. Наручных часов не разглядеть, никакого представления о времени. Ничего, кроме шороха осыпающихся камней и журчания подземного ручья. Никаких там летучих мышей, вообще ничего живого. Одна бесконечная ночь, которая превратилась в целую жизнь. С тех пор я совершенно не могу быть один… во всяком случае, по ночам. Каждой ночью я возвращаюсь туда… в темноту и одиночество.
   Хайди с беспокойством отметила в его голосе надрыв, рождающееся рыдание, и сама стиснула его руку обеими руками.
   – Прости, – тихо сказал Аксель. – Я не собирался об этом. Ты застала меня врасплох… – Он потер свободной рукой лоб.
   – И так уже тридцать лет?
   – Почти сорок. Отсюда я уехал юношей, а когда это случилось, я был еще ребенком. Но нет, на самом деле… это находит волнами. С годами все прошло, но потом… снова стало хуже. И в последнее время тоже. Может быть, сама близость к этим… – Он кивнул головой в восточном направлении, где стояли невидимые за стенами домов Свати, – так на меня действует. Может быть, для того я и бежал отсюда – чтобы оказаться подальше от них.
   – Тогда зачем ты вернулся? – тихо спросила Хайди.
   – Не знаю. Вот это, в первую очередь, я и пытаюсь понять.
   – Может быть, лучше снова бежать отсюда?
   – Теперь я уже не могу бежать, пока не разберусь во всем до конца. Пока не разберусь хотя бы в себе самом. Бежать можно всю жизнь, но от себя никуда не скроешься. От собственной тени, как в песне поется [19 - «Wie wird man seinen Schatten los?» – «Как убежать от своей тени?», стихи Михаэля Кунце, главная тема мюзикла «Моцарт!».], – он мрачно усмехнулся. – Наш рыцарь хорошо это знал.
   – Как его звали, этого рыцаря? – вдруг спросила Хайди.
   – Дитрих.
   Теперь уже Хайди резко остановилась, и Аксель удивленно посмотрел на нее.
   – Ты шутишь!
   – Что, это ты тоже увидела во сне?
   – Нет, но… Впрочем, все опять легко объяснить: в детстве ты тоже читал «Битву при Равенне»!
   – Сказания о Дитрихе я, разумеется, читал, но это тут совершенно ни при чем. Я не знаю, откуда я это взял, но знаю совершенно точно, что зовут его Дитрих. Тем не менее, это другой персонаж и совсем другая история. Дитриху Бернскому, если на то пошло, было куда легче.
   – Разве ситуация не та же самая? Ему доверили королевских детей, а он не смог их уберечь. Причем он был невиновен в этом.
   – Нет, это совершенно другое. Дитрих Бернский подвел своего друга и короля…
   – Не то слово – подвел!
   – Но он больше всего переживал из-за того, что не сможет после этого посмотреть ему в глаза. Потом Этцель-Аттила его простил, они поплакали, пообнимались – и все, инцидент исчерпан. Дитрих даже не решился поначалу показаться Этцелю на глаза, послал своего человека уверять в его невиновности. У меня же… В смысле, у нашего героя положение куда более тяжелое – нет короля, перед которым он мог бы повиниться. Которого он мог бы умолять о прощении. Его король мертв, и отвечать он должен только перед собой, а строже судьи не бывает. Для некоторых, по крайней мере…
   – Да, – кивнула Хайди. – И именно поэтому мне так симпатичен… Дитрих.
   – Они с тем королем любили друг друга, – сказал Аксель.
   – Ты имеешь в виду?..
   – Да.
   – Ты это уже тогда придумал, или это открылось тебе сейчас?
   – Я это знал уже тогда, но только теперь понял, что это на самом деле было.
   Они подошли к зданию театра, и первый, кого они увидели на тротуаре у служебного выхода, был Яновка. Он стоял, прислонившись к стене здания, и курил, длинный и тонкий, с узким лицом и посеребренными сединой усами, погруженный в скорбную задумчивость, и всем своим видом напоминал, скорее, дон Кихота, нежели д’Артаньяна. Разве что сильно постаревшего и разочаровавшегося в жизни д’Артаньяна.
   – Гуляем под ручку, – осуждающе заметил он и криво улыбнулся. – Поклонница?
   – Это Хайди, – представил Аксель.
   – Хайди Шефер, – уточнила девушка, протягивая Яновке руку.
   – Очень приятно, – Тот галантно склонился перед Хайди и коснулся ее руки губами. – Ну что, герр Шаттенгланц? – повернулся он к Акселю. – Полетаем?
   – Полетаем, – с готовностью кивнул Аксель.
   Хайди отвлеклась, увидев стройного симпатичного юношу с гладко зачесанными назад светлыми волосами с платиновым отливом – у Акселя накануне вечером была точно такая же прическа. Проходя мимо, парень скользнул по ней неожиданно напряженным взглядом и скрылся за дверью. Хайди снова обернулась к Акселю и Яновке. Директор театра наклонился ближе к артисту и тихо говорил:
   – А ты уверен, что спина выдержит? – Он бросил быстрый взгляд на Хайди и скривился, поняв, что она услышала нечто, не предназначенное для ее ушей.
   – Выдержит. И не такое выдерживала, – отрезал Аксель, и Хайди почувствовала, как он снова крепко стиснул ее руку. – Ни о каких дублерах не может быть и речи, Тонда, это мой спектакль! И, что бы ты ни думал, я нахожусь в отличной форме.
   – Ладно! – Яновка поднял руки, словно бы защищаясь. – Вот сегодня и увидим, в какой ты форме. Мое почтение, – кивнул он Хайди.
   Аксель потянул Хайди за собой в здание театра.
   – Что может не выдержать спина? – осторожно спросила она.
   – Самый эффектный трюк. Шаттенгланц стоит там высоко на площадке, которая внезапно на глазах у зрителей исчезает из-под него, и он летит над сценой, распахнув плащ, как крылья. Кич страшный, по правде говоря, но выглядеть должно красиво, – он усмехнулся. – В Янстале меня нескоро забудут. Проблема в том, что все происходит быстро, вес тела резко переносится с ног на ремни и тросы. Большая, внезапная нагрузка на позвоночник. Но наш режиссер всеми силами стремится создать иллюзию волшебства. Я, право же, использовал бы другие методы, но… мне тоже нужно, чтобы шоу было запоминающимся.
   – Что-то мне это не нравится, – заметила Хайди. – После всего, что ты говорил вчера. Ты не думаешь, что, учитывая все обстоятельства, это может быть… опасно?
   – Если так думать, то лучше вовсе из дома не выходить, – пожал плечами Аксель.

19

   Два часа тридцать четыре минуты. В темноте светились электронные цифры не самого приятного красно-оранжевого цвета и еще отражались в большом зеркале на стене напротив. Куда ни посмотришь, до тебя непременно донесут эту ценную информацию – что впереди ждут еще долгие часы ночи. В комнате не было темно: за окном без занавесок на улице горел фонарь, и все предметы были ясно различимы, так что можно было занять себя бессмысленным разглядыванием чужой меблировки, отнюдь не претендовавшей на высокое качество или стиль.
   Аксель поерзал, удобнее устраивая спину, и крепче прижал к себе теплое и гладкое молодое тело. Светловолосая голова, покоившаяся на выбритой груди Акселя, шевельнулась, и Хайнц что-то невнятно пробормотал во сне.
   По крайней мере, у Акселя было это: ощущение присутствия, теплой тяжести на груди, ощущение слюны на коже, там где ее касались губы Хайнца, а потому было не так уж важно, что там показывают часы. А где-то в ином времени и пространстве – Аксель хорошо знал это – ночь была холодной и сырой, возможно, шел дождь, и ныли изломанные когда-то кости, а сильное, закаленное десятками битв и месяцами странствий тело ежилось на пустынной дороге. Куда он ехал в ночную пору? Спешил? Или бежал от кого-то?
   Но страшнее всего было одиночество, пустота вокруг, которую не заполнить ничем, и от которой не отвлечет ничье теплое тело рядом. Хотя у него тоже было свое ощущение присутствия – не менее сильное, чем создает живое существо. Этот ток энергии исходил от окованного металлом ларца, который он вез не в седельной сумке, а оперев о бедро и инстинктивно прижимая свободной от поводьев правой рукой к своему защищенному кольчугой боку как нечто необыкновенно дорогое. Но тепла в нем не было.
   Потусторонняя сырость отозвалась тупой болью в спине, и Аксель сполз с подушки, ища более комфортное положение. Босая ступня коснулась холодной спинки кровати, и он криво ухмыльнулся в темноте: кровать была явно маловата для двоих крупных мужчин.
   Хайнц открыл глаза, обрамленные длинными, пушистыми ресницами, совершенно черные в темноте, и приподнял голову.
   – Прости. Я разбудил тебя, – сказал Аксель. – Спи. До утра еще далеко.
   – А ты не спишь?
   – Я жду рассвета. Не обращай внимания. Отдыхай. Сегодня будет тяжелый день.
   – Для тебя в первую очередь, – Хайнц снова прижался щекой к груди Акселя. – Я-то что? Покручусь на сцене в третьем ряду справа, а ты… Вчера все не очень гладко прошло.
   – Поначалу всегда так. Все устроится со временем. Кстати, мне нравится твой новый цвет волос, но не думаю, что это хорошая идея.
   – Теперь мы будем полностью совпадать по цвету, – улыбнулся Хайнц. – К тому же я не люблю носить парик.
   – Целых две с половиной минуты!
   Хайнц блеснул яркой белозубой улыбкой.
   – Даже две с половиной минуты нужно доводить до совершенства! Кто меня этому учил?
   – Не стремись быть похожим на меня, – посоветовал Аксель. – Лучше ищи свой собственный стиль, если хочешь чего-то добиться. Яркая индивидуальность, нечто присущее только тебе, что будут только с тобой ассоциировать – залог успеха в нашем деле.
   – Я понимаю.
   Часы показали три. Фонарь на улице погас, но глазам, привычным к темноте, достаточно было лунного света, отражавшегося в зрачках Хайнца.
   – And our days seem as swift, and our moments more sweet, with thee by my side, than with worlds at our feet [20 - «…And our days seem as swift…» – Джордж Гордон Байрон, «Stanzas for music».]… – тихо, задумчиво прочитал Аксель.
   – Это Байрон, да? – спросил Хайнц.
   – Да. Мы использовали тогда в мюзикле несколько его романсов. Да… – Аксель невольно улыбнулся. – Славные были времена. «Шефтсбери», Лондон. Правда, для Бродвея я оказался тогда недостаточно хорош…
   – Но ведь потом они там только рады были бы тебя видеть, верно? Если бы «Готическую Фантасмагорию» привезли на Бродвей, как планировали…
   – Ее не привезли на Бродвей, – мрачно ухмыльнулся Аксель. – Побоялись. После той истории…
   – Я видел тебя в «Готической Фантасмагории» – поделился Хайнц. – Это был единственный случай, когда я видел тебя вживую в спектакле. В Гамбурге, в «Нойе Флоре», меня водили туда родители. Ты был великолепен в роли лорда Рутвена. Тоже Байрон, да?
   – Это было логично, – пробормотал Аксель.
   – Наверно, именно этот поход в театр и определил всю мою дальнейшую жизнь! Именно после этого я захотел стать актером мюзикла. Вот уж действительно фантастическое было зрелище. Примерно, как у нас сейчас, да?
   – Да, «Фантасмагория» тоже была сильно навороченной технически, – произнес Аксель, и в комнате внезапно повисла тишина.
   – Ты не думаешь, что эта техника… – Хайнц приподнялся и сел в постели, – чертовски ненадежна?
   – Ерунда. К ней надо просто приспособиться.
   – Не знаю. Слишком много всего происходит сразу и слишком быстро. Столько натянутых тросов… А если какое-нибудь крепление сорвется…
   – С чего бы ему срываться?
   – После того, что произошло в «Нойе Флоре»…
   – Там все было иначе.
   – Я хочу сказать, я всерьез имел в виду то, что сказал тогда журналисту. И я готов дублировать тебя не только в сцене раздвоения.
   – Даже те две с половиной минуты вызвали столько возни. Мы с тобой не похожи, это факт.
   – Это решаемо. И, в конце концов, я моложе, а ты…
   Аксель повернул голову и окинул взглядом залитое лунным светом поджарое жилистое тело Хайнца. Если бы он сам выбирал из всего актерского состава себе дублера для трюков, он, несомненно, выбрал бы именно этого юношу, сильного и гибкого.
   – Слышится голос Яновки, – проворчал Аксель. – Это не он тебя?..
   – Ну да, он говорил со мной, чтобы я был готов на всякий случай… тебя подстраховать.
   Аксель не без труда повернулся на бок и приподнялся на локте, Хайнц отодвинулся, увидев, как полыхнули его темные глаза.
   – У нас с Яновкой договор: я выступаю в каждом спектакле в течение первого месяца! Если со мной что-то случится, ты можешь исполнять трюки при втором составе, но на моих выступлениях это исключено! Или ты обрадовался возможности вылезти на первый план из своего третьего ряда?
   – Я вовсе не думал… Это Яновка мне сказал… Акс, я вовсе…
   – Я убью Тонду! – прошипел Аксель, садясь в постели и спуская ноги на пол. – Осветлить волосы тоже он тебе… посоветовал?
   – Что ты, в самом деле?! – жалобно проговорил Хайнц. – Акс… Ты неправильно понял. Никто не думает отбирать у тебя твое шоу…
   – Вот именно, это мое шоу! – рыкнул Аксель. – И мне не нравится, что человек, которого я считал другом, устраивает заговоры за моей спиной.
   – Я не собирался делать ничего такого, что могло бы помешать твоему успеху, – заверил Хайнц, придвигаясь ближе и обнимая его со спины. Аксель не двигался, только на щеках ходили желваки.
   – А зачем тогда эти разговоры о технике? – спросил он через некоторое время. – Что еще за стремление принести себя в жертву?
   – Я говорил серьезно. Я просто хочу, чтобы ты знал, что можешь на меня рассчитывать. Во всем, – произнес Хайнц. – Прости.
   – Выключи эти чертовы часы! – приказал Аксель, снова ложась в постель.

20

   – Ты не замужем? – спросил Аксель.
   – Что за вопрос? – Хайди подняла глаза от нетбука, который держала на коленях.
   – Просто хотел начать светский разговор. Все равно ни черта не получается и никаких идей нет.

   Он лежал на животе на ковре в кабинете Лауры, скрестив в воздухе ноги в узких туфлях и бессмысленно глядя на раскрытую на нахзаце книгу сказок. Хайди тоже сидела на полу, окружив себя принесенными из местной библиотеки и пары музеев книгами, и сосредоточенно высматривала что-то на экране нетбука, иногда постукивая пальцем по тачпэду. Для удобства работы они притащили в центр комнаты все три настольные лампы, которые нашли в доме.
   – Я уже пробовала как-то, спасибо, больше не хочу.
   – Не сложилось?
   – Он совершенно не принимал во внимание мои интересы и вообще… я слишком ценю возможность быть одной, – она улыбнулась. – В этом мы с тобой полные противоположности. Хотя ты ведь тоже один…
   – Я-то формально женат, – Аксель поморщился.
   – Ты меня постоянно поражаешь!
   – Я был совсем молод и думал, что это для меня возможно. За ошибки, как известно, приходится платить. За большие ошибки – дорого.
   – Ты можешь развестись.
   – Мы все равно не живем вместе. И знаешь… – он посмотрел куда-то в пустоту, словно сам удивляясь внезапно пришедшей мысли. – Наверно, это тоже какая-то гарантия. От одиночества. На крайний случай.
   – Это нечестно по отношению к ней, – Хайди отложила компьютер и взяла в руки книгу.
   – Ты ее не знаешь. И это она сама то приходит, то уходит… И на кой черт я завел этот разговор? – он потянулся к стоявшей на полу кружке с кофе и отхлебнул глоток. – Я тебе, наверно, мешаю? Если ты любишь быть одна?
   – Ты мне не мешаешь.
   – Книга твоя хоть продвигается?
   – Все идет хорошо. Только никак не удается привязать к реальности ту пещеру с сокровищем и скелетом! – она подняла глаза от книги.
   – Там не было сокровища, – напомнил Аксель. – Заметь, настоящих сокровищ у Лауры никогда нет. В смысле, материальных благ, богатства.
   – А золотой мед, который давали золотые пчелы? Герои нашли его.
   – То еще богатство. Сколько людей из-за него погибло!
   – Наш Дитрих тоже вез сокровище, – заметила Хайди.
   – Везет, – поправил Аксель, снова безнадежно всматриваясь в шифрованный текст.
   – В смысле?
   – Везет. Это происходит прямо сейчас, я чувствую.
   Хайди снова отложила книгу и уставилась на него.
   – Да, я знаю, как это звучит, – кивнул Аксель. – И да, я знаю, что одна проблема с мозгами у меня уже есть, и она сильно осложняет мне жизнь. Но, мне кажется, это главная причина, по которой я сюда приехал. Какой-то смутный зов. Я ощущаю его растерянность и боль. Это как будто… Говорят, у близнецов такое бывает…
   – Кристофер Прист, «Престиж», – отчеканила Хайди.
   – Прости?
   – Книжка есть такая. О фокусниках и двойниках. Там один герой как раз думает, что у него есть близнец, а в конце выясняется… – Хайди запнулась, – что это он сам, – медленно закончила она и, перехватив чуть ли не испуганный взгляд сумрачных темно-серых глаз, продолжила в ускоренном темпе: – Там просто была такая машина, которая удваивала вещи и людей.
   – Нет, – мотнул головой Аксель. – Это явно не мой случай. Но двойники, может быть… – он повернулся на бок, опершись локтем на пол. – Ты можешь себе представить мир, где у меня… или у каждого человека, но только я это почему-то ощущаю… есть двойник, и существует некая взаимосвязь на уровне эмоций… как эхо?.. А может быть, и на физическом уровне. Это тоже уже кто-то написал?
   – У Стивена Кинга что-то было про миры с двойниками. И, думаю, много у кого еще. Но мысль интересная, хотя… Ты предполагаешь, что это может быть прошлое?
   – Или совсем другой мир, или прошлое, или… – Аксель рассмеялся. – Кажется, нам надо искать мир, где живут выдуманные литературные персонажи. Призрак и Вальжан…
   – И лорд Рутвен! – улыбнулась Хайди.
   – Но я никогда не играл рыцарей. Да. Я не первый актер, которому прямая дорога со сцены в сумасшедший дом. Я только боюсь подвести их всех… Тонду…
   Хайди переместилась ближе к нему, отложив книги.
   – Допустим, я тебе верю и не считаю, что все это настолько уж невероятно. И готова помочь, насколько это в моих силах. Но что нужно сделать?
   Аксель провел рукой по исписанному нахзацу книги.
   – Дописать рассказ.
   – Устроим Дитриху хэппи-энд?
   Аксель покачал головой.
   – Нет, надо понять, что там произошло… или произойдет в действительности. Если ошибиться… ничего хорошего тогда уж точно не будет. Я все пытаюсь вспомнить, мне кажется, было что-то еще, что я знал тогда и не записал.
   – Ты ведь вспомнил имя.
   – Я не вспомнил. Оно само откуда-то взялось.
   – Он сам тебе сказал?
   – Возможно. И мне кажется… Знаешь, мне кажется, он рассчитывает на мою помощь. И он сам как-то защищает меня. Ведь столько было случаев… – Аксель посмотрел на Хайди и беспомощно улыбнулся.
   – А я ведь именно ради этого и приехала в Янсталь, – тихо сказала она.

21

   Дитрих неловко отступил назад и уперся спиной в стену, едва не сбив плечом висевший на ней крест. Несостоявшийся убийца лежал на его тюфяке, неподвижный, странно заломив руку с ножом. Громкий треск ломающихся костей и стук падающего тела перебудили остальных постояльцев, спавших в той же зале. Со всех сторон на Дитриха смотрели испуганные, недоумевающие, растерянные со сна глаза.
   – Он пытался убить меня, – хриплым голосом объяснил Дитрих, убирая с покрытого испариной лица светлые волосы.
   Спина болела – впрочем, ничего другого и ожидать было нельзя, такие резкие развороты никогда не оставались для него безнаказанными. Поэтому Дитрих продолжал стоять у стены, пока двое других странников с постоялого двора перевернули мертвое тело и явили присутствующим изможденное, заросшее неопрятной бородой лицо и худую одежку нападавшего. Нож его, однако, был ухожен более, нежели он сам.
   – Вор! – понимающе заметил кто-то. – Пролез как-то, пока все спали.
   – Мелкий мужичонка, такой в любую щель проберется, что кошка, – согласился другой.
   И оба скосили глаза на ларец, край которого торчал из-под трупа. Ларец стоял рядом с тюфяком, и, лежа на животе, Дитрих прижимал его к себе.
   – Польстился на рыцарево состояние, – заметил кто-то. – Решил, что-то ценное там, в ларце.
   – Наверно… наверно, – бормотал Дитрих, сильно сомневаясь, что это был случайный грабитель, и с тоской думал, что и в людных местах – в родных-то краях! – теперь не придется снимать ночью доспехи. Впрочем, от подкравшегося тайком к спящему убийцы они вряд ли смогут защитить.
   В этот раз Дитриха спасла мучившая его вот уже которую неделю бессонница. Скорчившись на худом ложе, он обреченно вслушивался в храп и сопение прочих постояльцев, сознавая, что надежды наконец-то выспаться, раз уж выпала возможность провести ночь под крышей, в тепле и сытости, оказались тщетными, и потому услышал легчайшие – чуть ли не тише мышиного бега – шаги. До последнего момента он надеялся, что это просто кто-то из постояльцев вернулся со двора и боится разбудить остальных, но, когда убийца склонился над ним, и невидимое во тьме лезвие коснулось его бока, Дитрих был готов к стремительному рывку в сторону. Отчаяние, страх, чувство безнадежности, боль, терзавшие его на нескончаемом пути из Палестины, выплеснулись в порыве бешеной ярости, и мгновенье спустя нападавший был мертв – только громко и сухо хрустнула шея. Лукаш всегда восторгался, какие сильные у Дитриха руки… Но теперь не спросить было, кто заплатил убийце и что именно поручил ему.
   Привели заспанного хозяина. Поняв, в чем дело, тот побелел от страха и стал униженно просить прощения, ухитряясь при этом искренне возмущаться – до каких мол времен дожили, душегубы всякие просто так по ночам влезают, никогда прежде такого не бывало… Труп унесли и постель по требованию Дитриха заменили. Измученное тело требовало покоя, да и спину то и дело пронзала острая боль. Однако ясно было, что заснуть он теперь уже точно не сможет, а значит, оставалось только смотреть в пустоту, снова слушать храп и тихие разговоры о происшедшем и о том, какие тяжелые ныне времена, и час за часом ждать далекого рассвета.

22

   Ждать час за часом.
   Сунув руки в карманы расстегнутой короткой куртки из тонкой кожи, Аксель мерил широкими шагами улицы Йоханнесталя, делая уже далеко не первый круг по центру города.
   Хайди не было на Лютагассе, значит, она, как и все нормальные люди, спокойно спала в своей маленькой квартирке – он не знал, где это, да и не собирался тревожить ее. Как и Хайнца, на которого все еще злился. В конце концов, со своими фобиями надо разбираться самому, не мучая окружающих.
   Можно было надраться или уходить себя так, чтобы, придя в гостиницу, рухнуть в постель полумертвым от усталости. Проверенный способ. Обычно ему хватало нескольких часов на рассвете, чтобы выспаться. В молодости случалось отсыпаться время от времени по несколько суток, но с годами эта необходимость отпала – приспособился.
   Аксель вышел на набережную, долго стоял, глядя на спокойно текущие воды Шпрее. Ноги гудели после нескольких часов быстрого хода, и Аксель, опершись руками о парапет, втянул себя на холодный мрамор, поставил рядом банку пива и скинул туфли.
   От реки веяло прохладой. Дурные голуби, под влиянием цивилизации тоже разучившиеся спать по ночам, метались в свете фонаря у старинного каменного моста – как мухи у лампы. Центральная площадь за темными квадратами домов была подсвечена; купол собора и колокольня возвышались над спящим городом, сияя во тьме холодным голубоватым светом, немного нереально и загадочно и в то же время ярко и празднично, как рождественская елка. И от яркости света в центре еще темнее казался противоположный берег, где спал во мраке обреченный на скорую гибель Штадтранд, с покорным фатализмом ожидающий своего часа, а за ним прятались за непроницаемой завесой мглы Свати, укрывшись колючим одеялом хвойного леса и пряча от всего мира свое коварное, переменчивое нутро.
   Аксель забрался на парапет с ногами, повернулся боком к реке и обхватил руками колени. Остывший за вечер мрамор холодил сквозь носки усталые ступни.
   – Самое мне место здесь, между, – решил Аксель. – Шаттенгланц. Создание света и тьмы.
   Как раз когда он начал задумываться, не грозит ли ему этот приятный отдых простудой и прочими сопутствующими радостями жизни, и не без извращенного удовольствия представил себе, что скажут в театре, если завтра он окажется без голоса, послышалось спокойное, уверенное ворчание мотора. На набережную выехала машина с полицейскими значками, хотя явно не патрульная. Кто-то из местного полицейского начальства ехал домой, задержавшись на работе или в гостях. Они ведь, наверно, тоже ходят в кино или в гости.

   Аксель на всякий случай отдал честь. Машина затормозила, и сидевший за рулем пожилой мужчина, высунувшись из окошка, смерил артиста подозрительным взглядом.
   – У вас все в порядке? – спросил он.
   – Все просто замечательно! – с большим убеждением ответствовал Аксель, глядя на полицейского в тихом восторге: у него кончики усов закручивались вверх, как на картинке. В порыве внезапного вдохновения Аксель предложил: – Может быть, составите компанию?
   – Что, простите? – Брови полицейского поползли вверх.
   – Ну так… прекрасная майская ночь… Красивый город, Шпрее. Можно посидеть, поболтать…
   – Да вы пьяны! – сообразил полицейский.
   – Только самую малость, – признал Аксель.
   – Не знаю, как там у вас, – полицейский окинул неприязненным взглядом лоснящуюся кожаную куртку Акселя с вызывающе блестящими серебристыми заклепками, – а в Йоханнестале не принято сидеть ночами… вот так над Шпрее…
   – Но ведь и не запрещено, верно? – резонно заметил Аксель.
   – Немедленно приведите себя в порядок и отправляйтесь домой спать!
   Аксель тяжело вздохнул.
   – И не сидите так, еще в воду свалитесь!
   Аксель кинул равнодушный взгляд вниз и покачал головой.
   – Это исключено.
   – Знаете что… – Полицейский приоткрыл дверцу автомобиля и сунулся вперед, видимо, собираясь выйти, однако остался на месте. Ход его мыслей и ощущения легко было представить: он устал после долгого дня, чем бы этот день ни был занят, больше всего ему хотелось наконец-то попасть домой, и он плохо представлял себе, что, собственно, делать со странным чужаком. Кроме того, окинув Акселя профессионально-изучающим взглядом, полицейский оценил ширину его плеч и обтянутую футболкой мускулистую грудь под курткой – дело могло закончиться никому не нужными осложнениями, и было б из-за чего…
   – Слезайте оттуда, – более спокойным тоном посоветовал он. – И наденьте, в самом деле, туфли! Простудиться хотите?
   Аксель покорно кивнул, бросил последний взгляд на ночные красоты вокруг – все равно, кроме зарева над площадью, ничего не было видно в темноте, – спрыгнул с парапета, обулся и застегнул молнию куртки. Взяв свою банку с пивом, Аксель счел, что она слишком холодная, и с поразительной меткостью отправил ее в ближайшую урну, находившуюся в нескольких метрах от него.
   Полицейский моргнул.
   – Вы, наверно, знаете, где можно достать немного шнапса в такое время? – вежливо спросил Аксель, блеснув располагающей улыбкой.
   Полицейский плюнул, захлопнул дверцу и тронулся с места.
   Аксель хотел снова отдать ему честь, но решил, что этот жест недостаточно ясно выразит его почтительное отношение к представителям охраны порядка, и послал вслед полицейскому воздушный поцелуй. Автомобиль резко затормозил (вероятно, полицейский увидел это в зеркальце заднего вида), но по размышлении тронулся снова, раздраженно урча.
   Артист посмотрел в небо, попытался определить время по звездам (ничего у него не вышло, потому что в звездах он ни черта не понимал) и направился в сторону центральной площади – на свет.
   А ведь Дитриху тоже не спится, – мелькнула у него странная мысль. – Интересно, что он делает? Продолжает путь в тиши ночных дорог, под звездами? Надеюсь, ему хватает утренних часов, чтобы отдохнуть… – Аксель сунул озябшие руки в карманы куртки – становилось все холоднее – и ускорил шаг.

23

   – Это должно выглядеть like magic! – снова завел режиссер свою любимую песню. – Плащ внезапно распускается в полете, как гигантский… цветок!
   – Знаю, знаю, – проворчал Аксель и добавил под нос: – Кич!
   Он страдальчески закатил глаза, когда ассистент туго затянул ремень у него под грудью, подергал на всякий случай остальные ремни, проверяя их надежность, и защелкнул карабин.
   – А дышать я как буду? – выдавил Аксель.
   – Обойдешься, в этой сцене тебе петь не надо! – отрезал ассистент. Несколько человек, стоявших рядом, засмеялись.
   Аксель, поджав узкие губы, расстегнул и ослабил ремень, снова щелкнул карабином, заодно удостоверившись, что он держит прочно, застегнул поверх ремней жилет, чтобы их не было видно, и, состроив комическую рожицу, с вызовом взглянул на окружающих.
   Хайнц бросил на него жалобный взгляд, но Аксель сделал вид, что не заметил: он предпочитал не афишировать свои интрижки перед труппой. Во всяком случае, пока речь шла не более чем об интрижке.
   – Ну, вперед! – скомандовали ему.
   Аксель, и сам уловивший соответствующий пассаж пианиста, кивнул. Красавица Тереза подбежала, обняла его, прижавшись на миг пышным бюстом к его затянутой в жилет и сложную конструкцию из ремней груди, и звонко поцеловала. Она каждый раз провожала его в полет, как в последний путь.
   Не прошло и минуты, как он уже поднимался над сценой на крохотном пятачке из нескольких деревянных плашек. Кое-кто из артистов пробовал просто постоять на этой площадке на полной высоте и сразу же просился вниз, жалуясь, что закружилась голова. Аксель страхом высоты не страдал ни в малейшей степени. Тем не менее, его подташнивало, и сердце уже заранее замирало и готовилось ухнуть вниз с бешеным приливом адреналина, когда площадка внезапно исчезнет из-под ног, подтолкнув его в плавный полет по широкой дуге. Полет завершался над оркестровой ямой, после чего зал погружался в полную темноту, а по ходу дела требовалось еще удерживать изящную позу и помнить о чертовом плаще, которому полагалось «расцветать» вокруг него, и стараться не зацепиться за какую-нибудь штуковину, летящую рядом (а их было полно, и носились они по самым диким траекториям), и к тому же сохранять каменное выражение лица, сознавая, что зрителям его будет отлично видно. Однако не только из-за эффектности зрелища Аксель никому не отдал бы этот трюк – он и самому себе не признался бы в том, насколько ему нравились и ощущение полета, и ощущение контроля над собственным тренированным, все еще надежным и послушным телом.
   К резкому толчку и внезапному ощущению пустоты под собой подготовиться было нельзя. Всегда это происходило в какой-то мере неожиданно, но в этот раз получилось еще более неожиданно, чем обычно. Площадка не подтолкнула его вперед и вверх, как должна была, а просто убралась из-под ног, да еще на несколько секунд раньше, чем следовало. Ох уж эта сценическая машинерия!
   Несколько растерявшись, когда доски под ним внезапно исчезли, Аксель в первый момент инстинктивно вцепился в державшие его тросы, хотя прекрасно знал, что делать это нельзя: сложная сеть тросов перекрещивалась над ним, поддерживая множество разных «небесных тварей», включая пару штук полноценных, любовно вырезанных из дерева крылатых драконов, и, учитывая их стремительное перемещение, можно было легко запутаться, а то и вовсе остаться без рук. И, как будто одной накладки было мало, на животе под тускло поблескивающим, как мокрый асфальт, жилетом задорно щелкнуло, и Аксель почувствовал, что стягивавший ребра ремень резко ослаб. Другие ремни врезались в плечи и уверенно заскользили вверх.
   Между тем, остальная машинерия исправно выполняла свои обязанности, и его решительно повлекло вперед. Аксель сочно выругался в приклеенный к щеке микрофон. Упасть ему, впрочем, пока не грозило: ремни удерживал жилет, сползший под мышки и уже трещавший по швам. Хуже было то, что на спину давило в самом неподходящем месте, и оставалось только отчаянно извиваться, пытаясь подтянуться повыше и перенести вес собственного тела на плечи и пресс.
   Вдобавок техники, естественно, растерялись, пытались остановить процесс, и вместо того, чтобы спокойно завершить положенную дугу, тросы лихорадочно заметались в воздухе и грозили перепутаться.
   Почувствовав, что один из тросов повело куда-то в сторону, Аксель выпустил его к чертям собачьим и, смерив взглядом расстояние до сцены – не такое уж большое, по правде говоря, – свободной рукой сорвал с горла запутавшийся в тросах плащ и рванул жилет так, что вниз градом посыпались пуговицы.
   Ощутив, что его опять потянуло наверх, он отпустил вторую руку и торопливо выпутался из жилета и ремней, чтобы с грохотом приземлиться на сцену – увы, далеко не так аккуратно, как хотелось бы. Аксель было встал на ноги, но, не сумев удержать равновесие, завалился навзничь. К счастью, ударился он не сильно – актерская выучка помогла вовремя подставить бедро и более-менее мягко перекатиться. Однако, когда Аксель лежал на спине, ему требовалось немалое усилие, чтобы подняться, и, оглушенный всем происшедшим, несколько мгновений он просто прислушивался к собственным ощущениям. Горели плечи, натертые ремнями и краями жилета, но, помимо этого, он как будто остался невредим.

   Он сделал слабую попытку приподняться, но тут же послышался тяжелый топот и чей-то вскрик: Хайнц, рванувшись к Акселю, отшвырнул в сторону оказавшегося на пути статиста. В следующее мгновенье руки Хайнца осторожно обхватили Акселя за плечи, помогая встать, горячие губы прошлись по щеке с дрожащим шепотом:
   – Боже, как ты меня напугал…
   – Я цел, я в полном порядке! – прорычал Аксель, высвобождаясь из его рук. – Но я хочу сказать этому кретину-технику… – Он запнулся и посмотрел в глаза Хайнца, полные искренней тревоги, облегчения и испуга одновременно… Но ведь Хайнц был актером, пусть начинающим, но актером… Так или иначе, Аксель удержал готовое вырваться со злости: «Не твоя ли это работа?»
   Не успел он сделать шаг, как на шее у него всем весом повисла Тереза, что-то испуганно лепеча, их обступила толпа, кто-то хлопал его по плечам, другие оглядывали не без опаски, словно удостоверяясь в том, что он не собирается рассыпаться на части. Постепенно люди отступили, и показался неуверенно топтавшийся на месте бледный Питер, смотревший на него, как кролик на удава.
   – В следующий раз, – спокойно произнес Аксель, стараясь, чтобы голос не дрожал, – когда ваша машинерия свихнется, и не думайте хвататься за рычаги! Пусть все идет как идет, и всем тогда будет гораздо проще.
   Питер испуганно кивнул. Аксель провел трясущейся рукой по лбу, оглядел стоявших рядом.
   – Я думаю, распространяться об этом незачем, – предложил он. – И так уже слухи дурацкие ходят… И директору лишний стресс…
   – Это от какого стресса ты хотел меня избавить? – холодно поинтересовался Яновка. Он стоял в стороне, держа в руках мятый ком из разорванного жилета и ремней.
   – Упс, – сказал Аксель.
   Толпа расступилась, и Яновка подошел к Акселю, на ходу стряхнув с ремней останки жилета. Остановившись прямо перед артистом, он молча защелкнул карабин, потянул ремни в стороны, подергал, показывая их надежность.
   Аксель сунул руки в карманы брюк, глядя в глаза директору, на щеках его ходили желваки, тяжелый подбородок выдвинулся вперед. Вокруг молчали, над сценой повисла напряженная тишина, только с колосников доносился стук и даже скрежет – там пытались распутать завязавшийся наверху узел.
   – Мне сказали, что последним его застегивал ты, – наконец произнес Яновка.
   – Последним его застегивал я, – повторил Аксель без всякого выражения.
   – Тебе непременно надо было ослабить ремень, – сказал Яновка.
   Аксель промолчал, сжав узкие губы и по-прежнему двигая мускулами на щеках. Яновка уронил ремни на пол и отвел взгляд.
   – Я готов продолжать, – сказал Аксель режиссеру. – Дайте мне только пару минут, – и ушел за кулисы, по пути положив руку на плечо Хайнцу и на миг сжав его.
   – Так, все. We’re goin’ on! [21 - Продолжаем! (англ.)] – режиссер хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание, а Яновка покачал головой, машинально поднял ремни и жилет с пола, сунул кому-то в руки и ушел со сцены.
   Откуда-то донеслось испуганное «Ой!», из люка снова вылезла злополучная конструкция с площадкой, поднялась на полную высоту и еще поездила вперед и назад, видимо, стремясь продемонстрировать хорошую работу.

24

   Аксель вошел в кабинет Лауры Таннен, держа напряженную спину еще более прямо, чем обычно.
   Хайди сидела, свернувшись клубком в кресле, и читала тяжелый толстый том, набранный пугающе мелкой фрактурой.
   – Если будет фюрст [22 - Фюрст (нем. Fürst) – князь.], а не король, нам это подойдет? – вместо приветствия спросила она.
   – Какой фюрст, кому подойдет? – устало спросил Аксель и с тихим стоном опустился на любимый диван.
   Маранта на подставке радостно зашуршала, но он даже не заметил.
   – Если попытаться совместить твой рассказ с исторической реальностью и предположить, что дело происходило именно в этих местах… а иначе я просто не представляю, с чего начинать… то мы сразу же упираемся в объективный факт. Никаких королей в Йоханнестале отродясь не было.
   Аксель переменил позу, но спина ныть не перестала. Его мутило.
   – В Средние века Янсталем владела семья Тройнхаймов. И сегодня мне наконец попался Лукаш фюрст фон Тройнхайм, который погиб в Палестине, подавшись туда к концу эпохи крестовых походов. Вторая половина XIII века. На этом пресеклась династия Тройнхаймов, и Янсталь перешел во владения маркграфа Лаузицкого…
   Аксель сообразил, что нехорошо ему оттого, что он просто ничего не ел с утра. Еще повозившись, чтобы комфортнее расположить спину, он бросил взгляд в затянутое хмелем окно, однако от одного вида непроницаемой темноты позади фигурной листвы тошнота резко усилилась.
   – Тройнхайм не оставил после себя наследников и был уже далеко не юноша, так что теоретически гомосексуальность предположить можно, – продолжала Хайди. – Но как узнать, кто его сопровождал в Палестине, ума не приложу. В любом случае, это наша единственная ниточка. Если, конечно, говорить о реальной истории. Правда, насколько я поняла, Тройнхайм себя как-то дискредитировал на Востоке, что и позволило маркграфу Лаузица захватить власть в Янстале… Твой король был абсолютно порядочен, или возможно, что?.. – Хайди наконец подняла глаза от книги и увидела его лицо. – Аксо! Что-то случилось?
   – Что-то случилось. Так, мелкие неприятности на репетиции! – истерично звенящим голосом ответил Аксель.
   – Ты абсолютно уверен, что это была случайность? – спросила она, когда Аксель закончил полный драматизма рассказ. – Точно никто не мог это подстроить?
   – Исключено.
   – Исключено, потому что ты не хочешь думать…
   – Послушай, площадка всего лишь отъехала раньше времени. Обычный технический сбой, такое бывает сплошь и рядом, она испортила мне позу, и только. А карабин я застегнул сам, и он нормально работал и до, и после. Отказал только в момент прыжка. Кто и каким образом мог это подстроить?
   – Колдун с мельницы на Черной Воде [23 - Колдун с мельницы на Черной Воде – персонаж из «Крабата».], – улыбнулась Хайди.
   – Разве что. Покушение на мою жизнь? Это было бы просто глупо, я не мог упасть. Нет, такая опасность существовала, но это было слишком уж маловероятно.
   – Вряд ли тебя хотели убить, – решила Хайди. – Но вот заставить отказаться от этого трюка… Что там насчет нагрузки на позвоночник?
   – Меня осмотрел наш врач при театре и сказал, что все в порядке. Хотя… могут быть такие, кто был бы только рад, если бы я оказался не в состоянии выполнять трюки. Но я даже думать об этом не хочу. И, в любом случае, вопрос остается – как это можно было организовать?
   – Значит, это эхо того, что происходит с Дитрихом, – решила Хайди. – Наверно, ему тоже нелегко приходится. Или Колдун с мельницы!
   – Пойдем куда-нибудь поедим, – взмолился Аксель.
   – Можно и здесь.
   – Нет, я хочу туда, где много света. И много людей.

25

   Хайди остановилась перед афишей, на которой красовалось снятое крупным планом лицо Эдлигера, освещенное так, чтобы одна половина была на свету, а другая в глухой тени. Золотые буквы, складывавшиеся в надпись “АХ EDLIGER”, были крупнее и ярче, чем само название спектакля, скромно приписанное внизу.
   – Я бы тебя не узнала на этой афише, – заметила Хайди.
   – Здесь я в гриме и с гладкой прической.
   – Здесь у тебя просто другое лицо, – она взяла Акселя под руку. – Но мне нравится. Тебя убивают в конце?
   – Я исчезаю из мира. Я впервые в вечности влюбляюсь в земную девушку, но в конце понимаю, что, ответив на мою любовь, она будет обречена на смерть. Поэтому мне приходится оставить ее с любящим ее человеком, и больше мне в этом вашем мире, – он улыбнулся, – делать нечего.
   – А девушку ты спросил? – скривилась Хайди. – Я бы на ее месте осталась с Шаттенгланцем в этой жизни или иной.
   – Вот я и должен добиться, чтобы большинство зрительниц так думали. Как многие верят, что на месте Кристины остались бы с Призраком Оперы.
   – Нет, – наморщила нос Хайди. – Призрак – сумасшедший урод в сыром подвале, а Шаттенгланц… – ты!
   Аксель рассмеялся.
   Они перешли улицу и устроились в уютном сквере под фонарем, с видом на афишу, оставшуюся в одиночестве на другой стороне.
   – Итак, что мы знаем о нашем Дитрихе?
   Хайди достала из сумки книгу – без особой надобности, так как исходный рассказ оба знали уже наизусть. Аксель откинулся на спинку скамейки, положил на нее руку, приобняв Хайди.
   – Мы знаем, что он гей… хотя бы отчасти. В общем, это совпадает. Мы знаем, что он блондин – это упоминается в тексте. Как и ты.
   – Я не блондин, – признался Аксель.
   – А… ну вот так и разбиваются жизненные иллюзии! – расстроилась Хайди. – А ты постоянно одной фразой разрушаешь все мои построения!
   – Ты слишком веришь в то, во что хочешь верить, и сооружаешь свои теории, имея для того слишком мало фактов. На самом деле у меня не может быть с ним много общего. Подумай сама, Дитрих – солдат, для которого убить человека – плевое дело. Он много сражался, и это не могло не наложить отпечаток на его характер, психику. А я даже в армии не был.
   – Ты играл в мушкетеров!
   – Потому что мушкетеры для меня означали красивые костюмы и изящные манеры. И вообще, это была идея Яновки. Нет, у Дитриха было совершенно другое отношение к людям, другие ценности, другое понимание жизни и… смерти… Другие физические условия, тренировки с холодным оружием вместо спортзала, часы и часы верхом…
   – Ну да, – фыркнула Хайди. – Кривые ноги и ужасная походка…
   – Вот именно. Более развитые мышцы на правой руке, в которой он держит меч… – Аксель задумался на мгновенье, – или, скорее, левой? В общем, он и двигаться должен иначе!
   – Значит, ты считаешь, что эта связь между вами возникла только сейчас, когда ты вернулся в Янсталь?
   – Понятия не имею.
   – Но ведь ты почему-то начал писать этот рассказ?
   – Почему-то начал.
   – Ладно. Продолжаем. Что еще мы знаем о нашем герое? У него потрясающая осанка. Он гордец и не гнет спину ни перед кем.
   – Но это вынужденно. Сарацинское копье и все такое, это есть в тексте.
   – Ты тоже держишь спину прямо.
   – Но я ведь… Черт… Я никогда не думал об этом с такой точки зрения! – Аксель убрал руку со спинки скамьи, провел ладонями по лицу.
   – Это было семь лет назад, – сказал он, помолчав. – Несчастный случай на сцене. Вроде того, что было сегодня, только все прошло далеко не так безобидно, и это была не репетиция. Мне перешибло спину. Ни о каком «show must go on» не могло быть и речи – меня унесли со сцены без сознания.
   – Из-за этого ты до сих пор не играл?
   – Нет. Да. Не совсем. Спину мне залечили. Вполне успешно и даже сравнительно быстро. Физическую форму я вскоре восстановил. Осталось легкое неудобство или заторможенность при некоторых движениях, не более того. Дело в другом. В той самой фобии. Если до того она меня уже почти не беспокоила, то после травмы приняла какие-то гипертрофированные формы.
   – Но, казалось бы, театр… Люди, свет, именно то, что тебе нужно.
   – Я просто не мог работать. Я вообще ничего не мог делать, я был близок к полной потере рассудка, – Аксель низко наклонился, свесив руки меж расставленных коленей, словно не хотел, чтобы она видела его лицо. Взгляд его был устремлен на афишу. – Дело было не в самой травме, а… Первое время я оказался полностью парализован. И это чувство одиночества…
   – Не поверю, что тебя оставили одного.
   – Нет, там была Карина, там было множество людей, но их участие ничего не меняло, они просто не могли пробиться ко мне сквозь это одиночество. И сны, где была только тьма. А может быть, хватило одного единственного кошмарного часа, когда вдруг погас свет, а я не мог сдвинуться с места, чтобы его включить.
   Хайди молча положила ладонь ему на спину, ощутив, как напряженные мышцы дернулись под ее рукой. Аксель, по-прежнему не глядя на нее, инстинктивно придвинулся ближе. Ощущение присутствия.
   – Я лишь чудом сохранил разум. Именно чудом – иначе это не назовешь. Просто нашелся человек, который действительно был рядом. Именно тогда и именно так, как мне было нужно. И только тогда я по-настоящему понял то, о чем пел в течение двадцати лет. Со всей сентиментальностью и пафосом… Никогда до того у меня такого не было и уже не будет.
   Хайди вдруг с шумом втянула воздух, словно от боли, и Аксель с удивлением оглянулся на нее через плечо.
   – Он… погиб? – тихо спросила она.
   – Он погиб. Разбился в аварии. Меня там не было. Мне даже не с чем было проститься: все сгорело.
   – Ты ничего не мог сделать.
   – Я мог поехать с ним. И тогда я был бы за рулем, и все могло быть иначе – он был не слишком уверен на дороге. А мне просто не хотелось. Лень было.
   Он снова обратил к афише остановившийся взгляд. Хайди молчала, думая о том, что в его голосе опять отозвался пугавший ее надрыв, и все так же держала руку на его спине, чувствуя ладонью глубокое, ровное дыхание сильного тела, а потом – резкий толчок, когда Аксель внезапно сухо рассмеялся.
   – Что же получается? Даже если отбросить всю эту фантастику и иные миры, выходит, что я собственную жизнь описал еще в юности?

26

   – Вероника, мне кое-что нужно! – уже от входной двери объявила Хайди.
   Оторвавшись от экрана, Вероника хмуро посмотрела на нее и с шумом глотнула пива из банки, которую держала в руке.
   – То на телефон не отвечаем, пропадаем из жизни вообще, а как нам что-то нужно, так прибежим и даже здрасьте не скажем?
   – Ну прости, дорогая моя. Ты же меня знаешь! – Хайди присела на пол возле компьютерного кресла Вероники и искательно заглянула ей в глаза.
   – Знаешь ведь, что я добрая, – с сожалением вздохнула та. – Книгу хоть написала?
   – Почти, – радостно кивнула Хайди.
   – Хоть не зря пропадаешь, – сказала Вероника. – Можно надеяться, что скоро ты покончишь с этим делом, да?
   – Вероятно, да. И я как раз хотела тебя спросить… Я, видимо, пойду на бал в Шлоссгартене, возможно, мне удастся переговорить там с кем-нибудь насчет Штадтранда… Помнишь, я пыталась подписи собирать?
   Вероника резко повернулась в кресле и вытаращилась на подругу.
   – Ты идешь на бал Леграна? – медленно переспросила она.
   – И у меня нет вечернего платья, – улыбнулась Хайди. – Одолжишь?
   – Откуда у тебя приглашение на бал? – подозрительно спросила Вероника. – Даже я еле сумела раздобыть приглашение!
   – Я думаю, в неформальной обстановке можно хотя бы спросить… Или продвинуть мою книгу…
   Вероника снова отвернулась к монитору.
   – Книгу продвинуть – это можно, а добиться чего-то по поводу Штадтранда я бы не рассчитывала.
   – Но я знаю людей, которые могли бы замедлить все дело…
   – А шантажировать Леграна я бы совсем не советовала. Он сам это умеет куда лучше, – Вероника набрала что-то на клавиатуре, всем своим видом демонстрируя глубокую обиду. – Делаешь чего-то там потихоньку и – ни слова!
   – Я просто несколько выпала из жизни, – пожала плечами Хайди. – Увлеклась. Прости.
   – Ну да, понимаю – книга близится к концу. А приглашение на бал тебе, наверно, Крестная фея принесла. Или, скорее, дух Лауры Таннен. За преданность.
   – Мне еще кое-что нужно, – Хайди пододвинула себе стул и села рядом с Вероникой. – Мне нужна запись последнего выступления Эдлигера. Того самого, во время которого произошел несчастный случай.
   – Что тебе надо? – еще больше поразилась Вероника. – Ты же никогда не интересовалась… Тебе нужно именно это шоу?
   – А теперь вот заинтересовалась. Да, именно это. Ты всегда говорила, что, имея хорошие контакты и не ленясь, можно достать любую запись.
   – Я имела в виду любую существующую запись! Но нельзя же вот так просто: дайте запись от такого-то числа! Это же кто-то пошел в зал и тайком снял, прячась от специальных служащих, следящих, чтобы этого не делали…
   – Значит, такой записи не существует? – огорчилась Хайди. – А я так хотела посмотреть…
   – Ой, ну не знаю я! – скривилась Вероника. – Это ж такое старье…
   – Всего семь лет назад.
   – Я и говорю – старье! Мне кажется, что-то такое где-то было, только запись паршивая, меня не заинтересовало… – Она защелкала кнопками клавиатуры, набирая адрес. – Какой это был мюзикл?
   – Не знаю, – опешила Хайди. – Я думала, ты знаешь.
   – С какой стати? Я не фанатка Эдлигера, чтобы…
   – Как будто это так трудно узнать!
   – Это лишний раз кнопочку нажимать, – пожаловалась Вероника. – А потом еще читать чего-то…
   – Ладно! – оборвала ее Хайди и достала мобильник.
   Вероника покосилась на нее, вытаскивая на экран страницы с длинными коллекционерскими списками. В телефоне отозвался необыкновенно приятный звучный баритон.
   – Аксо! – заговорила Хайди. – Слушай, твое последнее шоу… где все произошло… Что это был за спектакль?
   – Ты что, издеваешься? – тихо спросила Вероника.
   – «Готическая фантасмагория», – сказала Хайди.
   – А… ага. Ну ясно, – Вероника выбрала окно с нужным списком и ехидным тоном осведомилась: – Может, он еще и дату помнит?
   – А дату ты случайно?.. А! Ну да, конечно, такое не забудешь! – Хайди отключила связь и сказала: – Помнит. Это был Сильвестр [24 - 31 декабря, день Святого Сильвестра. В Германии и Центральной Европе, где главный праздник – Рождество, канун Нового года так и называют: «Приходите к нам в гости на Сильвестра».]. Гамбург, «Нойе Флора». Последнее представление: шоу после этого сразу закрыли. Достаточно информации?
   – Ты что, хочешь, чтобы я искала тебе любительское видео – для него?
   – А что тут такого?
   – Не знаю, – Вероника стремительно просматривала списки. – Просто как-то это… не совсем этично…
   – Кто бы говорил об этике! Ты их вообще продаешь!
   – Только те, которые делаю сама! – гордо ответствовала Вероника. – Сильвестр семь лет назад, это все-таки какой год-то? А, нашла! Ну, на твое счастье, это ни разу не редкость, а потому находится в свободном доступе – ибо кому такая дрянь нужна? Качество плохое, только отрывки, и самого интересного все равно нету: снимавшему стало не до того. Видимо, это был новичок какой-то, – Вероника щелкнула мышью и продолжала читать список. – Ой, какая штучка здесь лежит! Я и не знала, что такое на свете есть! – Она быстро застрочила сообщение владельцу списка, продолжая говорить: – А вообще-то, это нужно тебе или ему?
   – Это нужно нам, – ответила Хайди.
   – Нам? Ты с ним спишь?
   – Во-первых, что за вопрос, а во-вторых, я же вроде пока еще женщина!
   – Я с вами уже вообще ничего не понимаю!
   – С записью-то что?
   – Будет тебе диск через час, имей терпение.
   – Вероника, ты сокровище!
   – Я знаю, – кивнула девушка, сдувая с глаз черную прядь. – Теперь хоть ясно, чем это ты так увлеклась в последнее время. Так что на этот раз прощаю тебе отсутствие звонков. Но только на этот раз. Ладно, – Она встала из-за компьютера. – Давай думать насчет платья.
   – Я непременно достану тебе его автограф! – пообещала Хайди.
   Вероника неверяще уставилась на нее.
   – И ты думаешь, что отделаешься автографом? Ну уж нет, подружка, ты мне как минимум устроишь танец с ним на балу!

27

   – И люди, которые не могут попасть в театр и посмотреть нормальный спектакль, смотрят такое? – ужаснулся Аксель.
   Он сидел на диване рядом с Хайди, державшей на коленях нетбук.
   – В общем, да, – кивнула Хайди, скептически глядя на мечущееся по экрану размытое изображение: камера демонстрировала то темноту на колосниках, то чью-то кудрявую голову в переднем ряду и никак не могла сфокусироваться на действии на сцене. – А я вчера просмотрела ее всю! – добавила Хайди со скромной гордостью. – Только никак не могу теперь найти то место…
   – Просмотрела всю? Да там видео на час!
   – Около того. Вот, смотри!
   Камера внезапно настроилась на фигуру в центре. Аксель грациозно двигался по сцене, необычайно стройный в сильно приталенном сюртуке и панталонах в обтяжку; на нем был темный парик с пышными бакенбардами, подкрашенные глаза выглядели огромными на бледном лице, алые губы сжимались в узкую полосу, как кровоточащая рана.
   – Лорд Рутвен, да? – повернулась Хайди к Акселю. – Вампир?
   – Мгм. Там было еще чудовище Франкенштейна, Мельмот и прочие хрестоматийные монстры XIX века.
   – А почему не Дракула?
   – Слишком банально.
   – А почему ты играл именно вампира? Как-то не совсем твой типаж…
   – Потому что Байрон.
   Внезапно изображение приблизилось, представив роскошный четкий и яркий крупный план, и за те несколько секунд, в которые снимавшему удалось удержать камеру в устойчивом положении, бледное лицо на экране неузнаваемо преобразилось: взгляд глубоких обведенных гротескными черными кругами глаз стал неожиданно жестким, черты лица словно бы заострились, глубже проступили складки у рта и тени под скулами, узкий рот скривился, оттянув уголок книзу.
   – Что за чертовщина! – вырвалось у Акселя. – Я так не умею!
   – Ты как будто постарел на глазах. Думаю, такое преображение – за пределами возможностей даже самого гениального артиста.
   Экран погас.
   – Больше ничего нет. Насколько я понимаю, несчастный случай произошел через несколько минут после этого эпизода, – отчиталась Хайди. – А теперь посмотри сюда. – Она выбрала в меню плейера другой файл. – Это запись с недавней репетиции. Ты – Шаттенгланц.
   – В этой сцене такое выражение вообще неуместно, – заметил Аксель. – Я тут должен быть нежный и влюбленный… Почему я не играл в «Джекилле и Хайде», с такими возможностями?
   – Это к вопросу о том, у кого какой жизненный опыт. И кому приходилось убивать, – напомнила Хайди.
   – Но тогда… Это я навел на Дитриха то копье, или получилось наоборот?
   Хайди выключила и захлопнула нетбук.
   – Вопрос в том, что нам теперь с этим делать?
   Аксель откинулся на спинку дивана.
   – Я описал это все задолго до того, как оно начало происходить. Или у них там время идет иначе?
   Хайди задумчиво погладила крышку компьютера.
   – Возможно, все это произошло еще в XIII веке. А ты как-то почувствовал.
   – В XIII веке, – повторил Аксель. – Но тогда должен быть какой-нибудь способ узнать, что там было дальше!
   Он вскочил с дивана и нервно прошелся по комнате, потирая подбородок.
   – Как историк скажу – шансов мало, – признала Хайди и улыбнулась: – Рыться в прошлом, чтобы узнать будущее?
   – Будущее! – фыркнул Аксель, остановившись перед ней. – Мое будущее простирается не дальше премьеры. Все, что я сейчас хочу – это остаться живым и по возможности здоровым, чтобы выполнить, черт возьми, свои обязательства перед театром и… самим собой. А там гори все огнем.
   – Немного же тебе надо! – заметила Хайди.
   – Немного? Где-то черт знает где и когда, семьсот лет назад или вовсе на другой планете кто-то преследует какого-то рыцаря, а я из-за этого не могу быть уверен ни в чем. Какая еще глупость случится на завтрашней репетиции?
   – Мне не нравится, что ты делаешь что-то опасное, – заметила Хайди. – В данных обстоятельствах это, по крайней мере, неразумно.
   – И ты туда же? – с упреком спросил Аксель.
   – Подставляешь Дитриха под удар, – напомнила Хайди.
   – Он тоже создает мне достаточно проблем, – проворчал Аксель и снова сел рядом с ней. – Однако я рад, – он посмотрел на нетбук у нее на коленях, – что именно ты наткнулась на эту книгу.
   Хайди отложила компьютер в сторону и криво ухмыльнулась.
   – Я ее украла.
   – Ты ее украла, – медленно повторил Аксель, вздернув бровь.
   – Да. Взяла посмотреть и не вернула. Подменила на другой экземпляр. В более хорошем состоянии. Стоил кучу денег в антикварном магазине. Пришлось слегка ободрать обложку, чтобы выглядел, как тот.
   – Наверно, тому, кому ты его подсунула, было все равно? – осторожно спросил Аксель.
   – Не знаю. Никогда больше с ними не общалась… – Хайди посмотрела ему в глаза. – Видишь, мне очень дорога твоя история.
   Аксель медленно растянул узкие губы в мрачной улыбке.
   – Тем лучше для меня.

28

   Перед небольшой эстрадой, заполнившей старинный замковый сад громкой музыкой и мощным ритмом, от которого вибрировали средневековые башни, стояли на лужайке уютные столики. С противоположной стороны лужайки в сад выходила терраса замка, которая должна была служить танцполом. Весь сад заливал свет вычурных фонарей на столбах и в кронах деревьев, сама же громада замка была по возможности затемнена, чтобы гостям не видно было окружавших башни строительных лесов.
   Хайди и Вероника, блистающие атласом платьев и россыпью каменьев в высоких прическах, не решились претендовать на столик и скромно стояли в сторонке, сбоку от эстрады, но зато выбрав позицию, откуда все было отлично видно. Парочка сидевших рядом пожилых отцов города посматривала на молодых женщин масляными взглядами, но никто этого не замечал, так как все вокруг не отрывали глаз от прямой, плотной фигуры Эдлигера на эстраде. Вместо тускло-искристого сценического костюма он был облачен во фрак, как и все присутствующие мужчины, и платиновая прядь вольно падала на высокий лоб.
   Однако Хайди и Вероника, не раз бывавшие на репетициях, видели перед собой не элегантного мужчину с микрофоном в руке, а Шаттенгланца, создание света и тьмы. Они не узнавали хорошо знакомое широкоскулое лицо и ловили в больших темно-серых глазах отблески иных сфер и скольжение теней, вслушиваясь в тончайшие оттенки интонаций и отмечая их точность и соответствие понятному из всех зрителей только им двум сюжету.
   – Вот это мастер! – выдохнула Вероника. – А красавец какой…
   Перед последней строкой Аксель озорно блеснул глазами, покосился в их сторону и сделал глубокий вдох, как пловец перед прыжком в воду.
   Шлюсстон превзошел все мыслимые пределы. Музыка смолкла, в саду стало абсолютно тихо, зрители задержали дыхание и застыли на местах недвижимыми изваяниями, очарованными волшебным голосом, сиявшим и лучившимся спокойной, уверенной силой и легкостью. Впрочем, любое заклятье не вечно, и в конце концов над столиками начали раздаваться недоверчивые смешки. Только тогда артист умолк и широко улыбнулся своей застенчивой улыбкой, словно бы извиняясь перед публикой, за чем последовал громкий, ясно слышимый в тишине сладострастный стон Вероники сбоку от сцены, и в саду вместе с аплодисментами грянул хохот.
   – Я б не посмотрела, что ему пятый десяток, если бы только… – поделилась Вероника с подругой, и Хайди пихнула ее локтем в бок.
   На эстраду поднялась Тереза в своем сценическом костюме, обменялась с Шаттенгланцем парой строк из их дуэта, затем последовали несколько танцевальных па, и героиня, грациозно изогнувшись, птицей взлетела высоко над эстрадой и зрителями в сильных руках Акселя.
   Снова последовал шквал аплодисментов. Яновка за одним из ближайших столиков сиял, как свежеотчеканенный евро, и оглядывался с таким самодовольным видом, словно сила и голос Акселя были его личной заслугой. Рядом с ним улыбался и громко аплодировал Карл Йорген.
   – Шаттенглаааанц! – протянула Вероника, заглушая аплодисменты.
   Аксель раскланивался, держа за руку Терезу. Встретившись взглядом с Яновкой, он показал два пальца, сложенных буквой V.
   Артисты сошли с эстрады, спрятанный в глубине сада оркестр заиграл вальс, и яркий свет залил террасу, приглашая участников праздника танцевать.
   – Мммм? – спросила Вероника Хайди, та показала глазами ей за спину, девушка обернулась и вздрогнула, упершись взглядом в крутой подбородок Акселя и белую бабочку под ним.
   – Позвольте, мадмуазель… – Он поклонился и протянул руку.
   Вероника окинула его обалделым взглядом от светлой шевелюры до блестящих лакированных туфель, словно ей все еще не верилось, что он настоящий, и решительно вложила в его ладонь свою маленькую цепкую ручку, которую он грациозно поднес к губам.
   – Н-ну… пошли! – распорядилась Вероника.
   Проводив прямую спину Акселя и алое платье подруги взглядом, Хайди направилась к стойке с напитками, где приметила рыжеватую шевелюру Йоргена.

29

   – Неужели вы настолько мало цените собственное наследие? – горячо говорила Хайди, нервно сжимая ножку бокала с шампанским, к которому не притронулась. – Я просто не понимаю индифферентности как властей, так и местных жителей по отношению к Штадтранду… Я пыталась говорить с владельцами домов, но почти никто не проявил интереса, а местная газета наотрез отказалась печатать мою статью… Если не жалко остальных, то уж дом Лауры Таннен никак не заслуживает такой участи…
   – Милая фрау Шефер, – вздохнул Йорген, – я очень ценю ваше внимание к делам Йоханнесталя и проделанную вами работу, но, в конце концов, вы нездешняя, и вам следовало бы предоставить нас самим себе. Согласитесь, что жителям Штадтранда виднее…
   – Это все старики, которых кому-то удалось купить или просто запугать, – проворчала Хайди.
   – Что, простите? – улыбнулся Йорген. – Вы же не хотите сказать…
   – Я хочу сказать, – повысила голос Хайди, – что если даже жители Штадтранда не против, нельзя обеднять потомков, которые уже не увидят этих прекрасных старинных домов. Я понимаю, если бы это были трущобы какие-нибудь, рассадник преступности или болезней, но ведь это не так!
   – Вот именно, – заметил еще один член городского правления, с насмешливой улыбкой слушавший их беседу. – Штадтранд уже развалился настолько, что даже нищие брезгуют там селиться!
   Йорген громко рассмеялся.
   – Но ведь это допустили вы… – тихо сказала Хайди, со злостью глядя на Йоргена. – Я изучала этот вопрос. Это вы препятствовали всяческим проектам реставрации из года в год… – Хайди замолчала и наконец отпила глоток из бокала, поняв по тому, каким жестким стал взгляд Йоргена, что сказала лишнее.
   За спиной раздался полный восторга вопль, и Хайди посмотрела на террасу. Чего и следовало ожидать: расфранченные кавалеры и дамы, вместо того чтобы танцевать, стояли по краям площадки, любуясь черно-красной парой в центре. Светловолосый мужчина подхватил девушку за талию и кружил в воздухе, пурпурное платье и черные кудри, выбившиеся на волю из прически, развеваясь, летели за Вероникой.
   Хайди снова сделала глоток и посмотрела на Карла.
   – Вы чужая здесь и просто плохо понимаете, что происходит в Янстале, – произнес тот, задержав взгляд в глубоком вырезе ее платья цвета морской волны, и взгляд этот ощущался почти как прикосновение грубой руки. Хайди невольно поежилась. – Хотя ваше упорство и преданность избранной стезе заслуживают всяческих похвал, – добавил Йорген не без насмешки.
   – Карл, ты, кажется, обижаешь моих гостей?
   К стойке подошел ослепительно красивый мужчина и знаком потребовал бокал шампанского.
   – Герр Эмерих Легран. Фрау Хайди Шефер, – представил их Йорген.
   Самый влиятельный человек в городе, которому, как говорили, принадлежал с потрохами весь ратхаус [25 - Rathaus (нем.) – ратуша.], был довольно высок, и черты его лица отличались почти неестественной правильностью. Ему могло быть за пятьдесят, и даже сильно за пятьдесят, хотя на первый взгляд ему трудно было дать больше сорока пяти. В черных волосах импозантно серебрилась седина, придавая его облику некий благородный оттенок, ярко-голубые глаза смотрели из-под выписанных углами бровей с веселой уверенностью. Разве что губы, на вкус Хайди, были полноваты, впрочем, многие, вероятно, сочли бы это достоинством. Молодая женщина подумала, что линия этого «чертовски чувственного», как выразилась бы Вероника, рта может говорить о жестокости.

   – Поскольку я сам такой же чужак здесь, как и вы, мы наверняка найдем общий язык, – заметил Легран, по-хозяйски облокачиваясь о стойку и обозревая праздник довольным, даже можно сказать, сытым взглядом.
   Котяра, у которого в миске всегда полно сметаны, – пришло в голову Хайди нечто в типично Вероникином стиле.
   – Я читал вашу статью о Лауре Таннен в «Штедтише Цайтунг». Впечатлен.
   – Благодарю вас, – кивнула Хайди. – Я как раз думала, что вам, вероятно, было бы интересно принять участие в проекте, чтобы книга получила более широкое…
   – Насколько я знаю, публикацию обеспечит ваш Университет, – напомнил Легран.
   Хайди моргнула и едва не спросила: Откуда вы знаете? Ей стало еще более неуютно.
   – Университет обеспечит маленький тираж, научное издание, которое не выйдет в широкую продажу. Я же предпочла бы, чтобы биография Лауры Таннен была доступна массовому читателю, это позволило бы рекламировать ее творчество…
   – И защитить ее дом, – улыбнулся Легран, и его улыбка тотчас нашла свое отражение на лице Йоргена. – Милая фрау Шефер, как раз по этой причине в данный момент я совершенно не заинтересован ни в рекламе, ни в переизданиях книг этой несомненно достойной дамы. Музей – это, конечно, прекрасно, но ради одного здания сохранять целый район, когда уже готовы планы по перестройке, было бы как минимум нерентабельно. Вы ведь и сами это понимаете? Кстати, если вы действительно так заинтересованы в сохранении наследия Йоханнесталя, вы могли бы принять участие в подготовке крупной серии книг по истории города. Вы прекрасно пишете, а непредвзятые суждения человека со стороны, в то же время достаточно хорошо владеющего материалом, придали бы изданию оттенок… некой свежести…
   – Благодарю, – ответила Хайди. – Я обдумаю ваше предложение. Но в данный момент я, к сожалению, занимаюсь другим.
   – Этот городишко может стать настоящей золотой жилой, если взяться за него как следует, – Легран повернулся к стойке и потребовал еще бокал. – Рудниками, кстати, тоже надо заняться, а то столько легенд и никакого толку.
   Со стороны террасы возвращались под всеобщие аплодисменты Аксель и Вероника, пунцовые и запыхавшиеся.
   – Горячие, однако, девушки подрастают в Янстале! – пропыхтел артист, пытаясь отдышаться и оттягивая рукой бабочку.
   – Ты – супер! – сообщила ему Вероника, подмигнула Хайди и пошла к стойке, громко требуя: – Сейчас же чего-нибудь выпить, а то прямо здесь и умру!
   – Будешь танцевать? – спросил Аксель.
   – После нее со мной тебе будет скучно.
   – Наоборот, разнообразие не помешает. Еще одного танца с таким ходячим фейерверком мне не пережить! – заверил Аксель молодую женщину и добавил, проницательно глядя на нее: – Ты расстроена. Разговор не сложился? Я ведь предупреждал..
   – Да я особо и не рассчитывала, – вздохнула Хайди. – Но, кажется, перестаралась.
   Пышущее жаром лицо Акселя мгновенно застыло, мускулы на щеках напряглись.
   – Этот мерзавец тебе угрожал?
   – Да нет, просто…
   – Мне тоже нужно выпить, – Аксель решительно двинулся к стойке. Хайди печально потянулась за ним.
   – Серебро там есть, – уверенно говорил в этот момент Йорген. – Когда работы пришлось свернуть, руду вычерпали еще не всю.
   – Откуда ты это знаешь? – с интересом спросил Легран.
   – Сам находил, – пожал плечами Йорген. – В юности баловался. Кое-что читал об этом…
   – Там же все перекрыто. И опасность обвалов.
   – Для мальчишки или подростка, желающего покрасоваться перед девушкой, это не преграда, – усмехнулся Йорген не без самодовольства. – Сдуру-то да по молодости кажется, что уж с кем-с кем, а с тобой ничего не случится. Хотя опасность мы понимали… – Он посмотрел на подошедшего Акселя.
   – Ты нашел там серебро и мне не сказал? – поразился тот.
   – Это уже после того, как ты уехал, Аксо, – объяснил Йорген.
   – Аксо! – широко улыбнулся Легран, предлагая актеру бокал. – Я все хотел сказать: я слушал тебя, пребывая в детском щенячьем восторге! Я давно интересуюсь твоей карьерой, но то, как ты выступил сегодня, это уже просто опровержение всех законов физики!
   – Благодарю, – Аксель слегка наклонил голову.
   – Ты нас заинтриговал, – Легран подошел ближе и провел рукой по плечу артиста, задержав ладонь на ткани его фрака чуть дольше, чем следовало. – С нетерпением жду премьеры и не сомневаюсь, что это будет грандиозное шоу. Насколько я понимаю, для тебя особенно важно, чтобы этот спектакль имел успех?
   – Для меня особенно важен успех любого шоу, в котором я работаю, – отчеканил Аксель.
   – Профессиональная честь, Аксо?
   – Профессиональная честь. Если я что-то делаю, то делаю хорошо.
   – Я имел в виду, что успех в театре Янсталя означал бы для тебя возможность вернуться на большую сцену. Наверно, нелегко начинать сначала после стольких лет? Тебя еще узнают на улицах? – Легран медленно отпил глоток и подвинулся, опираясь на стойку, еще ближе к Акселю, почти коснувшись плечом его плеча. Аксель молча слушал, изогнув узкие губы в странной улыбке, которая его отнюдь не украшала.
   – Я занимаюсь предпринимательством самого широкого профиля, – сообщил Легран. – У меня надежные связи в самых разных областях. И мне не помешало бы иметь при себе человека, который мог бы служить лицом и голосом моей компании в сфере искусства. Всего лишь отдельные акции, это не заняло бы у тебя много времени. А реклама никогда лишней не будет. Твое блестящее выступление здесь могло бы послужить хорошим началом успешного сотрудничества… И наверняка – хорошей дружбы.
   – Вы собираетесь снести мой дом, – напомнил Аксель, вертя в пальцах полупустой бокал.
   – Аксо, ты же сам говорил… – возмутился Йорген, но Легран поднял руку, и тот сразу замолчал.
   – Стоимость дома мы тебе возместим, можешь не сомневаться.
   – Что мне деньги? Мне воспоминания дороги, – ответил Аксель. – У меня там бабушка жила…
   – Я уверен, этот вопрос можно решить к всеобщему удовлетворению, – очень тихо сказал Легран, наклоняясь к Акселю – он был выше ростом. Их лица оказались совсем близко.

   Хайди вдруг пришло в голову, что перед ней стоят двое самых красивых мужчин на этом балу, причем они являются полными противоположностями друг другу. Мощное, непропорциональное тело Акселя, платиново-светлые волосы и темные глаза с подведенными до аспидной черноты ресницами и бровями словно оттеняли правильную фигуру Леграна, яркую голубизну глаз и черную с проседью шевелюру. И Хайди предпочла отвести взгляд, но тут же наткнулась на ядовитую ухмылку Йоргена. Больше никто как будто не смотрел в их сторону.
   – Обсудим наши планы после бала, Аксо, – еще тише распорядился Легран.
   – Сожалею, – свободной рукой Аксель внезапно привлек Хайди к себе. – Но я пришел сюда не один, и у меня есть обязательства.
   Хайди глубоко вздохнула, ощущая на животе сквозь платье его горячую ладонь.
   – И я хотел бы заметить, – продолжал Аксель все с той же неприятной улыбкой, – что мое имя достаточно коротко и легко запоминается, чтобы была необходимость его сокращать.
   Легран какие-то мгновенья смотрел на него ничего не выражающим взглядом, потом медленно улыбнулся.
   – Благодарю вас за выступление, герр Эдлигер.
   Держа бокал в руке, он отошел от стойки и удалился в глубину сада.
   Аксель отпустил Хайди, допил шампанское и обвел молодую женщину и Йоргена горящим, шальным взглядом.
   – У меня стальной штифт в хребте, – весело пояснил он. – Мне спину гнуть неловко.
   – Ну и дурак, – сухо бросил Йорген и ушел следом за Леграном.
   Хайди улыбнулась Акселю, и он спросил:
   – Разве мы не собирались танцевать?
   Они подошли к террасе, и первое, что бросилось им в глаза, было алое платье Вероники, медленно кружившейся в вальсе, обнявшись с тонким и бесконечно элегантным Яновкой.

30

   Тишина в комнате, спокойное дыхание приникшего к нему спящего тела, и опять нескончаемо долгие часы до рассвета. Акселю было жарко и тяжело дышать, – наверно, шампанского было слишком много для одного вечера, или танцев? – но он только плотнее прижимался к спящему юноше, словно это могло дать ему облегчение.
   Проводив Хайди домой, он отправился к Хайнцу, терпеливо ожидавшему его с еще одной бутылкой. Можно было надеяться, что перегруженный впечатлениями и выпивкой вечер позволит ему уснуть скорее, чем обычно. Надежды оправдались не до конца, и теперь Аксель пребывал в состоянии тяжелой полудремы, в которой реальность смешивалась с бредовыми образами и неоформленными до конца мыслями. Давящий жар постепенно сменялся жестоким холодом, – та бутылка определенно была лишней. Аксель сжался, свернувшись в клубок, ища тепла у лежащего рядом тела, переплетенного с его собственным, но тепла больше не было в мире, только глухая тоска, мрак и безнадежное одиночество, бесконечное, как самая глубокая пропасть ада… Странное для него сравнение…
   Щеки касалось нечто пронизывающе холодное, каким может быть только металл – откуда-то он знал это, хотя ему никогда не приходилось прикасаться к стали щекой. Аксель мельком подумал, что эти бедняги, похоже, и по ночам не снимали доспехов… спали на голой земле у костра… и порадовался, что, к счастью, живет не в те времена. Безжалостный холод унес эти смутные мысли, и снова осталось только ощущение одиночества, запах свежей молодой хвои и смолистого дыма, храп привязанной неподалеку лошади и поверхность ларца под замерзшей рукой, гладившей обитый железом край. Его пальцы знали каждый завиток металлического орнамента, каждый стык ореховых плашек и пластинок яшмы, из которых был сделан ящик.
   Его рука медленно двигалась, ведя по краю ларца, и под подушечками пальцев и жесткой ладонью, истертой железной рукавицей и рукоятью меча, ощущалось учащенное биение пульса, оно ускорялось, становилось громче, грохотом морского прибоя гремело в висках.
   Со стоном Аксель открыл глаза. Сердце продолжало гулко стучать в его пальцах сквозь прохладную кожу – сквозняк из окна охладил их разгоряченные тела. Аксель не знал, это его сердце колотилось так отчаянно, или чужое – его рука касалась и груди Хайнца, и его собственной.
   – Так вот что… – прошептал Аксель, и вдруг сквозь ночь пугающе громко запел вызов мобильника.
   Аксель резко дернулся, высвобождаясь из объятий Хайнца, и стукнулся затылком о спинку кровати. Пока жестоко вырванный из сладких грез юноша что-то невнятно лепетал и пытался осмыслить происходящее, Аксель слетел с постели, нашарил в темноте висевшие на стуле брюки и телефон в кармане.
   – Хайди?
   – Я подумала, ты ведь наверняка не спишь, – Ее голос по телефону звучал необычно высоко от подавляемого напряжения.
   – Разумеется. Что-то случилось?
   – Ты не мог бы приехать? Прямо сейчас.
   – Прямо сейчас, – повторил Аксель. – К тебе?
   – Нет, на Лютагассе. Это, наверно, глупо, но я, кажется, начинаю понимать твою фобию.
   – Уже еду, – отчеканил Аксель, свободной рукой натягивая трусы под ошарашенным взглядом так и не проснувшегося до конца Хайнца.

31

   – Я сначала подумала, что мне показалось, – Хайди стояла у камина, держа в руке зажженную сигарету – до сих пор Аксель не замечал, чтобы она курила. – Это ведь не то, как бывает во всех фильмах: приходишь домой и видишь, что мебель перевернута, книги свалены на пол, кресла вспороты и так далее. Просто что-то где-то лежало не так. Я уверена, что у меня что-то искали. Сначала я легла и пыталась заснуть, но одна в темноте накрутила себя уже всерьез… У меня такое чувство, что они могли замести все следы, но намеренно не стали. Они хотели дать мне понять, что им известно, где я живу, и что они могут войти в любой момент.
   – И ты не находишь ничего лучшего, как среди ночи ехать в безлюдный квартал?! – от возмущения Аксель сорвался в фальцет.
   – Я подумала, что они не будут устраивать мне еще неприятности вот так сразу, – пожала плечами Хайди.
   Аксель покачал головой и, засунув руки в карманы брюк, прошелся по комнате.
   – И здесь та же картина, – заключила Хайди.
   Оба вздрогнули, когда от сундука в углу донесся шелест марантовых листьев.
   – Если полицию… – пробормотал Аксель, покосившись на цветы.
   – И что я им скажу? Они решат, что у меня паранойя. Подумаешь, книжка не в той стопке!
   – Ты уверена, что они ничего не взяли?
   – Я знаю, что они искали! – сверкнула глазами Хайди и приподняла цепочку медальона. – Они заметили, что пчелы на мне нет, и сразу же кого-нибудь послали, пока мы танцевали на балу. Они подумали, что, надев сапфиры Вероникиной мамы, я, естественно, оставила пчелу дома или здесь. Откуда им было знать, что искать надо в сумке в твоем автомобиле?!
   – Ну прямо! – фыркнул Аксель. – Ты лучше скажи, с компьютером что?
   – Все на месте. Если они его и включали, то ничего не повредили.
   – Наверняка включали. Если ты дала им понять, что знаешь слишком много… Кстати, как ты могла быть так неосторожна? Я ведь предупреждал.
   – Увлеклась, – пожала плечами Хайди. – Он меня разозлил.
   – Если ты дала им что-то такое понять, они могли пожелать выяснить, много ли ты знаешь, и просмотреть материалы в твоем нетбуке. Припугнуть – это тоже вполне в духе Леграна. Я бы тебе вот что посоветовал: сворачивай-ка ты эту твою пропагандистскую деятельность и тихо заканчивай книгу. Опубликуешь ее в Университете, как собиралась, и все будет в порядке. Не думаю, что Легран пойдет дальше. Стрелять из пушки по воробьям не в его правилах, насколько я знаю.
   – Этот Легран как раз был довольно мил, – задумчиво заметила Хайди. – И вообще… Интересный мужчина…
   – Этот интересный мужчина убил бы тебя одним щелчком, если бы решил, что ты представляешь для него опасность! – хмыкнул Аксель.
   – Это все Йорген! – возразила Хайди. – Это он противодействовал реставрации Штадтранда и смотрел на меня, как на…
   – Не может быть. Мы с Карлом вместе учились. Он – наш Арамис.
   – То, что вы вместе учились, еще не говорит, что он порядочный человек. И он смотрел мне на грудь!
   – Смотрел на грудь! – закатил Аксель глаза и добавил с сильным чувством: – Женщины! Ты надеваешь платье с вызывающе глубоким декольте и готова потом объявить преступником любого мужчину, который посмотрит тебе на грудь! Уверяю тебя, Карлу было абсолютно все равно, что у тебя там на груди болталось – его интересовало другое. По части женщин, он всегда был не промах. Думаю, он раньше нас всех получил первый сексуальный опыт… И вообще, откуда он мог знать, что ты постоянно носишь эту пчелу? Ты ее носишь под одеждой!
   – Это когда как…
   – А с ним ты раньше общалась?
   – Не знаю, – ответила Хайди, выбросила окурок в камин и достала из пачки еще одну сигарету. – Не общалась, но видела точно – лицо знакомое.
   – В любом случае, – Аксель снова нервно покосился на шуршащие цветы. – Раз пошло такое дело Если вечером или ночью ты не со мной, то у Вероники, ладно?
   – Ты думаешь, это настолько опасно?
   – Не думаю, но чем черт не шутит, – Аксель сел на диван.
   – Но если так… – нахмурилась Хайди. – Ты-то зачем в это влез? Зачем было так откровенно нарываться?
   – Ты хочешь сказать, мне следовало принять его щедрые предложения? – оскалился Аксель. – Все оптом, или по пунктам?
   – Можно было отказать ему наедине.
   – Э, нет, наедине надо было бы уже кулаком в челюсть. А у меня в этом деле никакого опыта, кроме сценического. Поэтому я предпочел так, – Аксель довольно улыбнулся.
   – Ты что-то имеешь против него, – догадалась Хайди.
   – Я что-то имею против него, – повторил Аксель. – Нет, это сильно сказано. Но то, что он подчас играет нечисто, знаю. У одного моего… не то чтобы друга, просто знакомого, были из-за Леграна крупные неприятности. Это было совершенно не мое дело, просто… скажем так: он мне сильно несимпатичен. И вот, я приезжаю в город детства, а он тут всем заправляет, да еще все подряд усиленно толкают меня… в его объятья! Я просто не мог отказать себе в удовольствии стереть с его морды эту гнусную улыбочку.
   – Это тебе удалось.
   – Это мне удалось.
   – Но что если он решит отыграться? Сейчас, когда впереди премьера…
   – Я тоже увлекся, – широко улыбнулся Аксель.
   – Я-то отвечаю только за себя, – напомнила Хайди. – А от тебя зависит слишком многое. И слишком многие. Судьба театра. Не говоря уже о Дитрихе…
   – Да… – Аксель провел рукой по колючему от щетины подбородку. – Дитрих. Знаешь, я ведь тоже хотел тебе звонить, но думал, что уж ты-то спишь в такой час. Я знаю, что за сокровище он везет.
   – И молчишь?! – Хайди выбросила сигарету в камин, метнулась к дивану и опустилась на пол перед Акселем, заглядывая ему в глаза. – Ну?
   – Сердце, – тихо произнес Аксель. – Он везет на родину сердце своего погибшего короля.

32

   Небо за окном понемногу седело, начало светать, и плавные изгибы вершин Свати постепенно проступали все четче высоким неровным горизонтом, делящим мир надвое. Хайди, стоя у окна и раздвинув плети хмеля, сосредоточенно изучала эти две половинки реальности – непроницаемо-черную внизу и слабо сереющую в россыпи бледных звезд наверху, – сжимая в руках горячую кружку с кофе.
   – Он должен привезти сердце в собор? – задумчиво произнесла она. – Это было бы логично.
   – В собор Янсталя. Наверно, – Аксель осторожно нагнулся с дивана, ставя свою кружку на пол.
   – Тогда еще не было теперешнего собора, – заметила Хайди. – На его месте стояла другая церковь… И я не помню, чтобы в соборе хранились сердца фюрстов. Может быть, в замке, там ведь тоже есть церковь, но сейчас она не действует и недоступна. Я поищу информацию.
   – Тут все непросто, – произнес Аксель. – Он почему-то не хочет ехать в Янсталь.
   – Хочет оставить эту память себе?
   – Нет, такое ему бы и в голову не пришло. Это желание его короля. Но по каким-то причинам он боится, что ему не удастся исполнить свою клятву. Он не уверен в том, что поступает правильно, – тяжелым, глухим голосом говорил Аксель. – Ему горько, оттого что, вернувшись домой, он не узнает родных мест. И еще… он смертельно устал, Хайди. Каждый шаг дается ему через силу. Если бы знать, чем ему помочь…
   Хайди подошла к дивану и положила руку на плечо Акселя.
   – Ты уже помогаешь. Ты оттягиваешь часть всего этого на себя. Как знать, может быть, если бы не ты, его уже не было бы в живых.
   – Уже? – улыбнулся Аксель. Он вытянул из лежавшей рядом на диване сумки Хайди книгу и стал ее перелистывать. – Мне проще, Хайди. У меня есть ты. У меня есть Хайнц. У меня есть Тонда, и Тереза, и вся труппа. У меня есть цель, и я знаю, как ее достичь. Практически у меня не было бы никаких проблем, если бы не он… А Дитрих там совершенно один… Хотел бы я понять… – Аксель замолчал, задумчиво глядя на литографию в книге. На ней были изображены мрачные своды темного помещения, залитого водой. В углу иллюстрации – при входе в подземелье – сидел тщательно прорисованный скелет, сжимавший костями истлевшей руки древко копья.
   – Никак не могу вспомнить, почему я вообще начал писать этот рассказ? – вздохнул Аксель.

33

   Если верить стрелкам на циферблате, прошло всего несколько часов, но Акселю казалось, что миновало уже не меньше суток с тех пор, как он – глубоко вздохнув и стиснув зубы – сделал первый шаг в лабиринт пещер. Был выходной, который он собирался провести с Хайнцем, но тот уехал по каким-то внезапным семейным делам, и Аксель неожиданно для самого себя сел в автомобиль, выехал из города и вскоре оказался у подножия гор, как раз неподалеку от одного из доступных входов в Свати-Хёлен.
   Он и не подозревал, что так хорошо помнит эти места – десятилетиями он старался забыть их, эти хвойные запахи, журчание теплой, бегущей из глубины гор речки, красно-бурый срез обнаженной породы на месте очередного оползня. Черную пасть пещеры, обрамленную стеблями камнеломки. И темноту внутри.
   – Нельзя убежать от того, что несешь внутри, – поделился с пещерой Аксель и, захватив из машины фонарь, стал решительно подниматься по крутой тропинке к входу в глубокую утробу гор.
   Он не спешил. Он без малейших сомнений продвигался вперед, методично изучая каменные стены, запоминая их, часто отдыхая и делая пометки в блокноте, который захватил с собой – этот способ показался ему надежнее классических стрелок на стенах. Заблудиться он не боялся, хотя сам затруднился бы ответить, что давало ему абсолютную уверенность в правильности направления. Методическое изучение пути занимало его и не позволяло глухо бившейся где-то глубоко внутри тревоге прорваться и захлестнуть разум паническим страхом.
   Аксель понимал, что это невозможно, но, уходя все дальше в глубину гор, иногда протискиваясь в узкие щели, огибая завалы или отыскивая очередной проход, скрытый за отросшими за долгие годы каменными колоннами, он узнавал этот путь. Не по собственным воспоминаниям – как раз эти воспоминания лучше было не пытаться вызвать к жизни, потому что вот тогда-то плотина страха прорвалась бы в один миг. Да и, в любом случае, в прошлый раз он все видел иначе: не было у него сильного фонаря, и сам он был куда меньше ростом. Нет, ему казалось, что кто-то подробно описал ему этот путь, и теперь он с радостным изумлением встречает заученные с чужих слов приметы, одну за другой.
   Пробравшись в какую-то лисью нору, заваленную обломками камня так, что пришлось ползти на четвереньках, Аксель очутился в довольно просторной каменной пещере с удивительно ровными стенами – казалось бы, слишком ровными, чтобы эта пещера была естественной, хотя, природа, конечно, способна создавать самые неожиданные формы.
   Ему казалось, что впереди, куда не достигал луч фонаря, ждет очередной завал или тупик. Аксель сделал несколько шагов вперед, шаря лучом по своду пещеры, и вздрогнул, когда отовсюду метнулись к нему быстрые дрожащие тени: на стенах колебались блики плескавшей где-то внизу воды. Завороженный зрелищем качающихся вокруг темных и светлых пятен, повторявших свой постоянный и бесконечно переменчивый танец, который мог созерцать и Дитрих в тысяча двести каком-то году, Аксель опустил луч фонаря вниз, ища источник этого волшебства, как вдруг свет погас.
   В первый момент его охватило оцепенение, шок, полное непонимание происходящего, но спустя какие-то секунды плотина, сдерживали которую лишь азарт и чувство узнавания, дала первые опасные трещины, грозившие в скором времени полным разрушением.
   Наверно, он кричал или пытался кричать, но не сумел – вокруг, казалось, исчез весь воздух, заменившись густой вязкой массой, не проходившей в стиснутые железной лапой легкие. Мокрые от липкого пота пальцы нажимали, дергали, теребили выключатель фонаря, никак не желавшего возвращаться к жизни. Аксель заметался, пытаясь сообразить, в какой стороне была та дыра, по которой он сюда добрался, и внезапно с громким плеском по колено погрузился в воду.
   Вот тут он уже точно закричал, выпустив фонарь, зашарил ладонями по каменистому берегу мелкой подземной речки и торопливо выбрался на твердую поверхность. Вода была теплой, однако его колотила крупная дрожь, и сердце так ретиво билось в грудную клетку, словно ему там было тесно и страшно – во влажной тьме. И с каждой секундой нарастала уверенность, что нора, по которой Аксель приполз сюда, уже перекрыта, выхода нет, и он навсегда останется в этой непроницаемой темноте.
   Темно? Разве было темно? Он стоял, склонившись над рекой, капли смолы с факела с шипением падали в воду… И страха не было, только любопытство и надежда.

   Это длилось всего мгновенье, однако позволило ему прийти в себя и отвлечься от растущей паники. Обретя некоторую ясность мысли и неимоверным усилием воли не давая себе сорваться обратно в состояние нерассуждающего животного ужаса, Аксель подавил первый порыв броситься в любую сторону – к стене – и ощупывать камни в поисках выхода. На то, чтобы выбраться на поверхность таким манером, ушли бы дни, а в его распоряжении были считанные минуты до нового приступа.
   Аксель ощупал карманы – телефона при нем не было, он остался в машине. Стоя на коленях, Аксель стал шарить руками вокруг себя, ища валявшийся где-то на полу фонарь – это была его единственная надежда. К счастью, фонарь упал не в реку – он хорошо помнил сухой стук.
   Попав один раз рукой в воду и намочив рукав до локтя, Аксель наконец нащупал фонарь. Уговаривая себя не спешить, он сел на землю, держа предательский прибор над коленями, чтобы в случае чего не потерять снова, на ощупь вынул и вставил снова батарейку. Чего и следовало ожидать, тут же вспыхнул яркий луч, и Аксель недолго думая рванул к знакомой норе и пополз по обломкам со всей возможной скоростью, раздирая одежду на локтях и коленях и размазывая по лицу пыльным рукавом струившиеся из глаз слезы.
   Было уже совсем темно, когда он вывалился из автомобиля на окраине Штадтранда, нетвердой походкой – колени тряслись так, что ноги были как чужие – вошел в захудалый бар, не особенно чистый и явно доживавший последние дни: в воскресный вечер там находилась всего пара сонных посетителей.
   Аксель навалился на стойку – ему казалось, еще немного, и колени вовсе подломятся под его весом – и хрипло потребовал:
   – Шнапса, водки, спирта, что найдется крепкого!

34

   Аксель неторопливо шел по узким, извилистым улицам Штадтранда, глубоко вдыхая ночной воздух, полный ароматов запущенных садов и затхлого дыхания прошлого из никому не нужных каменных коробок в облупившейся штукатурке и осыпающейся лепнине. Это был воздух, пронизанный светом звезд и редких фонарей, отдаленным сиянием городского центра за рекой, воздух свободный и прозрачный, легко наполнявший грудь. В нем был стрекот цикад, вопли дерущихся котов и вой сирены скорой помощи или полиции – родные звуки, напоминавшие о том, что совсем рядом кипит жизнь. Дрожь постепенно утихла, и отпустило острое ощущение беззащитности перед готовой проглотить его темнотой.
   Промокшие до колена джинсы и рукав полотняной куртки высохли, но ботинки были все еще мокрыми, и Акселю не терпелось снять их.
   Он сознавал, что садиться за руль сейчас было бы неразумно, и решил подождать рассвета на гостеприимном диване в кабинете Лауры Таннен, тем более что в доме имелась уже опробованная аптечка: разодранное о камни вместе с брючиной колено саднило, не говоря о многочисленных ссадинах на ладонях.
   Свернув на Лютагассе, Аксель замер на мгновенье, обнаружив, что доносившийся до него ранее шум исходил именно отсюда. Изъеденные временем старинные особняки мирно спали под покровом темноты, и только у распахнутых настежь чугунных ворот дома Лауры Таннен образовался островок света и шума, резко контрастировавший с кладбищенским покоем остальной улицы. Там стояло несколько полицейских машин и скорая помощь, суетились люди в полицейской форме.
   Чувствуя, как внутри что-то обрывается и воздуха снова начинает катастрофически не хватать, Аксель ускорил шаг.
   Он не отрывал взгляда от освещенной многочисленными фарами стены дома, видневшейся в проеме ворот, и даже не заметил, когда к нему обратился насмешливый глубокий голос. Он остановился только, когда крепкие, уверенные пальцы сжали его плечо в изодранном рукаве.
   – Ваше имя Аксель Эдлигер? – авторитетным тоном спросил его знакомый полицейский с чудесными усами.
   – Да. Что случилось? – онемевшими то ли от выпивки, то ли от дурных предчувствий губами прошептал Аксель.
   – Думаете, герр артист, – мрачно усмехнулся полицейский, – если вы откуда-то там из Берлина или Гамбурга, то в Янстале вам все дозволено?
   Резко дернув плечом, Аксель стряхнул руку полицейского, оттолкнул его и, постепенно ускоряя шаг, пошел к дому, глядя широко раскрытыми глазами на стройное тело женщины на носилках, которые как раз выносили из дверей. Ему видны были только темно-каштановые волнистые волосы: лица он не мог разглядеть под сплошной коркой крови.
   Опомнившись, усач окинул взглядом плотную фигуру Акселя и кивнул паре подчиненных помощнее. Аксель резко остановился, когда его схватили за плечи уже с обеих сторон, рванулся, пытаясь освободиться. Усатый подошел к нему с самым суровым выражением на лице, но сразу же отскочил, ругнувшись: Акселя вырвало ему под ноги.

35

   – Боже мой, что они с тобой делали? Почему ты в таком виде?! – простонал Яновка, с нескрываемым отвращением оглядывая изорванные, покрытые засохшей грязью куртку и джинсы Акселя.
   Они стояли на пороге полицейского участка. Хайди, поджидавшая у машины Яновки, в первый момент едва не бросилась Акселю на шею, но, разглядев его, вспомнила, что на ней надет светло-серый жакет, и сочла за лучшее с нежностями повременить.
   – Не могу пожаловаться, – пробурчал Аксель. – На мой взгляд, они были просто убийственно любезны. Впрочем, мне не с чем сравнивать: я еще никогда не проводил ночь в полицейском участке.
   – Удивительное дело! – фыркнул Яновка, схватил Акселя за рукав, подтащил к автомобилю и толкнул на заднее сиденье. Сам он сел на место водителя, а Хайди расположилась рядом.
   – Это уму непостижимо! – рычал Яновка. – Я проклинаю тот день, когда с тобой связался! Премьера в субботу, а тебя приходится выручать из полиции! Моего ведущего актера обвиняют в изнасиловании женщины в Штадтранде! В голове не укладывается!
   – Ты думаешь, у меня укладывается? – взвизгнул Аксель фальцетом, и Яновка брезгливо поморщился.
   – Не ори, береги голос. А какого дьявола ты болтаешься на ночь глядя по самым гнусным барам в Штадтранде?..
   – Он там был всего один! Я больше не нашел…
   – …нетрезвым и в таком виде, будто тебя валяли по проселочным дорогам. Где ты ухитрился столько грязи в Янстале найти?!
   – Между прочим, как раз по моему виду было ясно, что я занимался чем-то другим. Работа полиции впечатляет. И кстати, я шел к дому, а не из него!
   – Полиции было все равно, в какую сторону ты шел.
   – Оно и видно! Прицепились ко мне, потому что я находился на той же улице! Если сейчас кому-нибудь в соседнем квартале свалится на голову кирпич, нас всех могут посадить за убийство, так что ли?!
   – Аксо! – взвыл Яновка. – Ты шатался по улице, где не было больше ни души, где все заброшено и заколочено, возле этого злополучного дома, в котором, к тому же, часто бываешь, и ключ от которого лежал у тебя в кармане! Девушка до сих пор лепечет какую-то бессвязицу и, похоже, вообще не знает, кто это с ней сделал… К тому же, местной полиции ты почему-то не нравишься!
   – Они сказали, что… что все это произошло за несколько часов до того, как меня задержали. Им не показалось странным, что я не убрался с места преступления?
   – Ты был пьян.
   – Не настолько, чтобы вести себя совсем по-идиотски! И каким надо быть придурком, чтобы делать… такое в собственном доме? Впрочем, если ваша полиция судит по себе…
   – Им кто-то донес на тебя. Сообщил, что произошло, и назвал твои приметы, – мрачно объяснил Яновка и включил зажигание. – Ты же не сделал ничего, чтобы их разубедить.
   Автомобиль тронулся с места. Аксель и Хайди переглянулись.
   – Это уже слишком, – Аксель наклонился вперед и оперся локтями о спинки обоих передних сидений. – У кого есть закурить?
   Хайди полезла в сумку, но Яновка не глядя протянул руку и захлопнул сумку у нее на коленях.
   – Ты не будешь курить в моей машине…
   – Что в ней такого?!
   – …и ты не будешь курить до премьеры!
   – А! – понимающе кивнул Аксель. – Премьера! Конечно. Вот что тебя беспокоит. А я-то хотел поблагодарить тебя за то, что ты так сразу бросился меня спасать… убеждать полицию в кристальной чистоте моего морального облика… Ты убедил полицию в моей кристальной чистоте?
   – Я сказал им, что сама мысль о твоем участии в этой мерзости абсурдна, потому что ты гей и в сексуальном отношении женщины тебе абсолютно неинтересны.
   Хайди прыснула. Аксель поперхнулся.
   – Ты с ума сошел? Стоило им только начать хоть что-то выяснять, и они обнаружили бы, что у меня имеется законная жена!
   – Просто это было первое, что пришло мне в голову.
   – Это было первое, что пришло тебе в голову, – повторил Аксель.
   Хайди уже стонала от смеха.
   – А я сказала им, что провела с тобой весь вечер, – сообщила она между приступами хохота и пояснила в ответ на долгий взгляд Акселя: – Так всегда делают в фильмах.
   – Слышал? Так всегда делают в фильмах, – повернулся Аксель к Яновке. – Почему ты им не сказал, что я провел вечер с тобой?
   – Что?! – вспыхнул Яновка.
   – У вас в гостях, идиот! Ты сам меня приглашал!
   – Не подумал.
   – Удивляюсь, что меня вообще выпустили! – Аксель откинулся на сиденье и стал критически рассматривать в прореху в джинсах расцарапанное колено. – То-то усатый на меня сегодня утром с таким интересом смотрел!
   – Тебя выпустили, потому что был звонок от герра Леграна, – просветил его Яновка. – Видимо, он доказал им, какая это глупость…
   – Легран? – выпрямился на сиденье Аксель. – У него и полиция в руках?
   – Не знаю. Может быть, он сдал им настоящего преступника, может быть, как-то убедил их…
   – Наверно, я и с ним провел вечер! – простонал Аксель.
   – Я бы подумала, что это он тебя подставил! – заметила Хайди.
   – Тонда, отвези меня обратно в полицию! Я не хочу быть ему обязанным!
   – Поздно, Аксо. Кстати, – Яновка снова покосился на Хайди. – Я не понял, в каких вы-то, собственно… что между вами?
   Аксель и Хайди переглянулись.
   – Я… у нее квартирую! – нашелся Аксель.
   – Это я у тебя, – улыбнулась она.
   Яновка затормозил у светофора.
   – Так куда вас, собственно, везти? К тебе, к ней, на Лютагассе?
   – Мне надо тебе кое-что сказать, – снова повернулась к Акселю Хайди. – Я кое-что раскопала.
   – Все равно в гостиницу! – распорядился Аксель. – Могу я наконец принять душ и переодеться?! – Он брезгливо подергал на себе останки куртки и окинул недовольным взглядом пропыленную, в разводах от высохшего пота рубашку. – Все остальное подождет. Даже Дитрих, – Он посмотрел на Хайди.
   – Кстати! – напомнила она.
   – Что? Вы меня вытащили, значит, и у Дитриха все должно быть в порядке, – заверил ее Аксель, снова наклоняясь вперед. – В данный момент меня больше интересует другое, не менее дорогое мне существо. Та девушка была похожа на тебя, по крайней мере, издали. Если это новый тонкий намек, то я не понимаю, с чего они взяли, что мы не поняли предыдущий?
   – Вчера вышла моя статья о значимости Штадтранда для всего Янсталя, – опустила глаза Хайди.
   – Вышла. Твоя. Статья, – медленно повторил Аксель, делая ударение на каждом слове.
   – В «Штедтише Цайтунг», – пояснила Хайди. – Они сначала не хотели ее печатать, а тут вдруг у них не хватило материала и образовалась свободная колонка. Решили, что три рекламы с твоей физиономией в целый лист на один номер – это уже слишком. Радостно оповестили меня и-мейлом постфактум. Им бы в голову не пришло, что я захочу отозвать статью. Ты думаешь, это из-за меня ее?..
   – Необязательно, могли просто использовать ситуацию. Совместить приятное с полезным, – Аксель снова устало откинулся на спинку сиденья. – Статья вышла… С такими друзьями я точно до премьеры не доживу…
   – Кстати, для протокола, – произнес вдруг Яновка. – Может, ты все-таки скажешь, где ты, собственно, был вчера вечером?
   – Ты же не думаешь, что я на самом деле?..
   – Я столько нового узнал о тебе с тех пор, как ты приехал в Янсталь, что теперь уже не удивлюсь ничему. Так где ты провел вечер?
   – Ну в пещерах, – раздраженно бросил Аксель.
   – Где? – одновременно повернулись к нему Яновка и Хайди.
   – Тонда, следи за дорогой! – рявкнул Аксель на Яновку и продолжил, обращаясь к Хайди: – Я подумал, может быть, эти мысли про Дитриха начались как раз после того… случая. В конце концов, это было мое самое яркое впечатление в юности.
   – Ты на что-то наткнулся там, в пещерах?
   – Я на что-то наткнулся. Я мог на что угодно наткнуться и не понять в темноте. Вот и решил проверить.
   – И что?
   – И ничего. Я не смог пройти.
   – За тридцать с лишним лет пещеры сильно изменились, – напомнил Яновка.
   – Дело не в этом. Я знал, куда идти. Просто не смог.
   – Почему ты мне не сказал?! – возмутилась Хайди.
   – Понятия не имею. Наверно… думал, если встать лицом к лицу с этим страхом, если справиться с ним, то потом будет легче… Может быть, хотел проверить себя. И еще хотел, чтобы все было, как тогда. Для чистоты эксперимента.
   – Ну и не удался твой эксперимент!
   – Я был неправ.
   – Если как тогда – то с обвалом, – хмыкнул Яновка.
   – Тьфу на тебя! – ужаснулся Аксель. – Еще чего не хватало!
   – Ты мне не тьфу! – взревел Яновка.
   – Следи за дорогой!
   – Ты мне не тьфу! Экспериментирует он… А то, что сегодня вечером полноценная репетиция в костюмах, ты не забыл?
   – Да помню я про репетицию, все будет отлично, – проворчал Аксель.
   Послышался нежный зов мобильника, Аксель полез в карман и тут же издал такой вопль, что Яновка чуть не наскочил на поребрик.
   – В полиции у меня отобрали телефон! – простонал Аксель. – Одиннадцать смсок и звонков от Карины! Она приезжает сегодня! Это последний удар. Сейчас ведь, наверно, уже не девять утра?
   – Сейчас три часа пополудни, – ответил Яновка не без злорадства.
   Аксель уперся лбом в спинку переднего сиденья и тихо попросил:
   – Отвези меня обратно в полицию… В тюрьму… В пещеры…
   – Кстати, мы приехали, – безжалостно ответил Яновка.
   – Нет, я так не могу! – Аксель выпрямился и снова оглядел измазанный костюм. – Как я ей объясню?!
   – Так давай ко мне! – предложила Хайди.
   – А во что я у тебя переоденусь?
   – Может, в квартиру твоего Хайнца? Вы одного роста.
   – Я в плечах шире, и у меня все равно нет ключа. Тонда, поворачивай в театр. Буду сидеть там до вечера.
   – Вот это меня устраивает! – одобрил Яновка, трогая машину с места.
   Аксель ответил на последний вызов.
   – Хелло, шэтцхен! [26 - Schätzchen (нем.) – радость моя, ласковое прозвище.] – заговорил он неестественно высоким голосом. – Как доехали? Ты понимаешь, репетируем буквально сутки напролет, Яновка так волнуется из-за премьеры…
   – Ты меня не впутывай! – испугался Яновка, но Хайди сделала ему знак молчать.
   – Да, я был так измотан, что совершенно забыл про телефон. Нет, это никак невозможно. Вечером, поздно. Да, у меня все в порядке. Шэтцхен, я прекрасно себя чувствую! – его голос зазвучал ниже, в нем отразился призвук металла. – Вечером! – Аксель выключил телефон и обвел их ошалелым взглядом. – Весело начинается неделя!

36

   В ресторане театра не было никого, кроме них двоих. Покончив с обедом, Аксель сидел, опершись локтями на стол и погрузив подбородок в ладони, и слушал Хайди, а она рассказывала, сверяясь с записями в нетбуке:
   – Уже когда Лукаш фюрст фон Тройнхайм вздумал отправиться в Палестину по примеру некоторых европейских монархов и оказывать там помощь французским собратьям-католикам, в Йоханнестале возникла некоторая напряженность. У фюрста не было детей, и жениться он отказывался принципиально. Мы с тобой теперь знаем, почему.
   – Разумно! – с чувством произнес Аксель.
   – Ничего не разумно! – возразила Хайди. – Как фюрст он обязан был позаботиться о наследнике. В его отсутствие образовались две партии: одни хранили преданность отсутствующему правителю, другие предпочли бы видеть на престоле Шлосс-Йоханнеса Генриха, маркграфа Лаузицкого. Или Лаузиц купил их. Интересно, что о деятельности Лукаша в Палестине источники говорят разное. В одних пишут, что ему удивительно повезло: хорошо награбив там во имя вящей славы Божией, он обзавелся собственной крепостью где-то на границе христианских владений в Сирии и не горел желанием возвращаться и слушать, как нудят его советники о долге и непременной женитьбе. Так что он остался там, дома сменилась династия, и все были довольны. Потом крепость его взяли, и он был убит. В других же источниках утверждается, что он постоянно поминал Янсталь в своих речах и молитвах и неоднократно обещал вернуться со славой, пока не погиб в бою во цвете лет… Вот так всегда. О чем он там молился, сообщают, а вот где именно была крепость, и была ли вообще, никто не потрудился нигде упомянуть… Может быть, эта крепость имелась на самом деле, может быть, существовала лишь в слухах, однако слухи эти, так или иначе, добрались до Янсталя, и местные деятели на Лукаша сильно обиделись. Чтобы задобрить партию его фанатов, Лаузицкая партия назначила срок – до ближайшей Пятидесятницы [27 - Пятидесятница (нем. Pfingsten в данном случае) – Троица.], – до которого он должен был вернуться в Янсталь или каким-то образом проявить свое «радение – я цитирую – о родной земле». Иначе на престол Шлосс-Йоханнеса вступал Лаузиц.
   – Все это не имеет смысла, – пожал плечами Аксель. – Учитывая, что наш фюрст погиб и не оставил наследника, другого развития событий просто не могло быть, независимо от его намерений.
   – Могло, – возразила Хайди. – Нашелся бы какой-нибудь троюродный племянник мужеского пола, которого партия Лукаша предпочла бы видеть на троне Шлосс-Йоханнеса. Так что Лаузицу действительно нужно было, чтобы Лукаш не напоминал о себе до Пятидесятницы, и не помешало бы дискредитировать его, чтобы привлечь на свою сторону побольше сторонников.
   – А сердце… – медленно произнес Аксель.
   – А сердце, привезенное верным рыцарем погибшего короля в родной город со словами любви, – знак более чем ясный. И если нашего Дитриха принесло в эти места незадолго до Пятидесятницы, кое-кто очень хотел бы его остановить и спрятать подальше его ларец, верно?
   – Не знаю, это все-таки что-то из области легенд… – проворчал Аксель, поглаживая подбородок. – Времена были уже… не такие романтические. Я бы, скорее, поверил в нотариально заверенное завещание.
   – Во-первых, мы говорим о герое написанной тобой повести! – сверкнула глазами Хайди. – А во-вторых, может, у Дитриха оно и было, это завещание, и все нужные документы. Но сердце – это символ, и какой эффектный! А традиция сохранять сердца фюрстов рода Тройнхайм в Йоханнестале действительно существовала.
   – Правда? – широко раскрыл глаза Аксель. – Ты это выяснила?
   – Они хранились, как я и подозревала, в церкви на территории Шлосс-Йоханнеса. Попасть бы туда, а?
   Аксель взглянул на часы на запястье правой руки.
   – Как бы то ни было, получается, что Дитриху его предприятие не удалось, верно? Иначе бы династия не сменилась.
   – Пожалуй, – нехотя протянула Хайди.
   – И это меня что-то не радует, – заметил Аксель. – Однако мне пора исполнять свой долг. Превращаться в Шаттенгланца.
   – Удачи, – кивнула Хайди.

37

   – Я не понимаю. Ты же знаешь меня, знаешь, что это невозможно! – большие темно-серые глаза Дитриха смотрели на Венцеля фон Дауцена с недоумением и тревогой.
   – Тем не менее, у нас есть свидетельство. Впрочем, я действительно знаю тебя и уверен, что все это скоро выяснится, а потому прошу – не сопротивляйся. Ты этим только все усложнишь.
   – Конрад фон Брайдштранд был мне другом. Как вы здесь могли подумать, что я убил его? Сопровождавший меня отряд истребили сарацины, только мне одному милостью Божией удалось спастись. Милостью Божией и благодаря верности Конрада, который защищал меня до последней капли крови, зная о моей миссии.
   – Миссии, порученной тебе неверным правителем, – губы Венцеля искривились, в серо-голубых глазах мелькнула насмешка.
   – Если я должен очистить доброе имя моего фюрста в глазах его подданных, то я исполню и этот долг как святой обет, – холодно ответил Дитрих.
   – Что же, Йоханнесталь будет счастлив выслушать все, что ты имеешь сказать. Пока же придется с этим повременить. У меня есть ясный приказ. Не знаю, к каким порядкам ты привык в Акре, но здесь у нас принято соблюдать законность. У нас есть свидетельство, и мы должны его проверить.
   Дитрих окинул взглядом помещение постоялого двора. Его окружали несколько солдат городской стражи и пара рыцарей из свиты фон Дауцена, один из них держал в руках меч Дитриха. В этот раз его застали врасплох – потому что он никак не ожидал подвоха со стороны старого знакомого. Никак не ожидал он и нелепого обвинения, порожденного, очевидно, многократно перевранными слухами.
   Видимо, не следовало выходить из лесов, а нужно было пробираться и дальше глухими окольными тропами до самых ворот родного города.
   – Дитрих! – повысил голос фон Дауцен. – Ты не сможешь сражаться со всем Йоханнесталем.
   – Что и как вы собираетесь проверять? – сощурился Дитрих. – Тело Конрада, как и трупы всех прочих моих людей, давно истлело в песках у Красного моря.
   – Ты удивишься, узнав, какие у нас есть возможности, – усмехнулся Венцель. – Поверь, это займет считанные дни.
   – До Пятидесятницы, – понимающе кивнул Дитрих. – И тогда власть перейдет в руки Лаузица.
   Фон Дауцен снова усмехнулся и сделал движение вперед, словно собираясь положить руку Дитриху на плечо. Дитрих резко отступил, как затравленное животное, пальцы окаменели, сжимаясь в кулак. Солдаты насторожились, но фон Дауцен поднял руку – спокойно, даже вальяжно, словно не сомневался, что торопиться некуда и до драки дело не дойдет.
   – Спокойнее, дорогой мой! Подумай сам, разве тебе безразлично будущее Йоханнесталя? Разве ты предпочел бы, чтобы на троне Шлосс-Йоханнеса оказался чужеродный мальчишка, ничего не смыслящий в наших делах, все права которого обеспечивают слабые кровные узы? Или же за нами будет сила и богатство Лаузица. И это – вопрос всего лишь нескольких дней. Какой выбор сделал бы ты?
   Дитрих покачал головой, глядя на ларец, который по привычке держал правой рукой, прижимая к надетому поверх кольчуги сюрко.
   – Я ничего не понимаю в политике. Я – солдат и знаю только отданный мне приказ. Мой фюрст хотел, чтобы его сердце вечно хранило его родной край.
   – Тогда просто поверь мне, – предложил Венцель. – Поверь, что мне превыше жизни дороги интересы моего города. В конце концов, ты же знаешь меня с детства.
   – Куда ты намерен меня отвезти? В башню Йоханнесталя?
   – Разве я мог бы так поступить с тобой, когда вина твоя еще не доказана? В мой замок. Право, Дитрих, ты выглядишь ужасно, а несколько дней у меня в гостях позволят тебе отдохнуть и восстановить силы. Дай это мне, – Он протянул руку за ларцом. – Я присмотрю, чтобы с ним ничего не случилось.
   Дитрих плотнее прижал ларец к себе, и рука Венцеля повисла в воздухе.
   – Я мог отдать тебе меч, – произнес Дитрих. – Но это я не имею права выпускать из рук, покуда я жив.
   – Как пожелаешь, – поднял раскрытые ладони фон Дауцен. – Если хочешь хранить верность мертвецу до последнего вздоха – твое право. Идем же, ты едва на ногах держишься, а нам еще ехать до замка.
   – Я ведь уже не выйду оттуда? – тихо спросил Дитрих. – Скоро Шлосс-Йоханнес обретет нового владельца. Зачем вам нужно, чтобы кто-то мог сказать тогда: а ведь мы поспешили, нас обманули. Разве не проще будет, если и голос правды, и посланный правителем своим подданным знак просто исчезнут?
   – Дитрих, ты оскорбляешь меня такими предположениями! – ужаснулся Венцель, в светлых глазах его читался упрек. – Как ты мог такое подумать?
   – Да, конечно. Прости, – кротко кивнул Дитрих. – Я привык, что меня окружают лишь враги. И я действительно смертельно устал.
   Фон Дауцен снова шагнул к нему, протягивая руку, и в этот раз Дитрих не стал отступать, а дружески улыбнулся Венцелю – слабой, беззащитной улыбкой бесконечно измученного человека, исполненной благодарности.
   Эта улыбка еще держалась на его узких губах, когда заключенный в железную рукавицу кулак ударил Венцеля в лицо. О том, что Дитрих левша, фон Дауцен, очевидно, забыл, даже несмотря на то, что у него прямо перед глазами держали пояс Дитриха с перевернутыми ремнями, предназначенный нести меч на правом бедре.
   Почти теряя сознание, фон Дауцен покачнулся, зажимая рукой правую щеку – между пальцами сочилась кровь. Дитрих, воспользовавшись секундой всеобщего оцепенения, рванулся к выходу из здания, оттолкнул одного из бросившихся к нему солдат, отразил чей-то – к счастью, скользящий – удар защищенным кольчужным рукавом предплечьем и подбежал к коню – Дитриха окружили сразу по прибытии на постоялый двор, и коня еще даже не успели расседлать.
   Мгновенья спустя он уже вылетел из ворот постоялого двора, кнутом отогнав спешившую закрыть створки прислугу, и помчался галопом на восток. По наитию, не рассуждая, инстинктивно стремясь прочь от обжитых мест, грозивших опасностью, рыцарь, пришпорив коня, направил его по лесной просеке в сторону темневших на фоне сумрачного неба Свати-Гебирге.

38

   Карл Йорген с ненавистью посмотрел на тупо глядевший экран зависшего компьютера и нажал перезагрузку. День не задался с утра, как, впрочем, и вчерашний, и позавчерашний. Если жизнь, как говорят, состоит из черных и белых полос, то сейчас он явно попал в полосу сплошного мрака. Но самым глубоким провалом в черноту были недовольно поджатые губы Леграна, когда он протянул Карлу свежий выпуск «Штедтише Цайтунг» со словами: «Я думал, что с этой стороны никаких проблем не будет…» А потом еще строптивая девица… Йорген потер саднившую щеку.
   В переговорном устройстве раздался голос секретарши, произнесший с вопросительным оттенком и одновременно – с мечтательным придыханием:
   – К вам герр Аксель Эдлигер?..
   – Да, конечно, – раздраженно бросил ей Йорген и добавил про себя: – Не пустишь – этот все равно войдет…
   Прорваться к нему без предварительной договоренности было непросто, почти немыслимо, но для Эдлигера с его бронебойным обаянием, конечно, не существовало закрытых дверей. И неуступчивых секретарш.
   – Хелло! – Аксель вошел в кабинет.
   Оглядевшись с удивлением, но так и не обнаружив сидячих мест, он подошел к столу и присел на его край, инстинктивно приняв изящную позу.
   – Мне внезапно понадобилось зайти в церковь Шлосс-Йоханнеса. Оказывается, ты тут главный по части реставраций и архитектуры, так уж будь любезен, обеспечь меня такой бумагой, чтобы мне не мотаться по дурацким конторам за подписями и печатями. Меня и фрау Шефер.
   – А зачем тебе вдруг понадобилась замковая церковь? – с кислой миной поинтересовался Карл.
   – Собираюсь сочетаться браком, знаешь ли. Всю жизнь мечтал сделать это среди костей далеких предков.
   – Врешь, ты еще с той не разошелся.
   – Ладно, я провожу исследование… генеалогическое! – нашелся Аксель. – Я же всегда подозревал, что у меня имеются дворянские корни… Когда дело доходит до рекламы, пара-тройка крестоносцев в роду никогда не помешает.
   – Тогда тебе нужно в архив ратхауса, не так ли? – заметил Йорген. – Что ты рассчитываешь найти в замковой церкви? Если, конечно, ты не претендуешь на родство с самими Тройнхаймами…
   – Разве что самое отдаленное, – глядя на Карла большими честными глазами, ответил Аксель.
   – А фрау Шефер – тоже твоя родственница?
   – Она историк. Разбирается в генеалогии.
   – Ах да, конечно. Историк, – с кривой улыбкой кивнул Карл. – Это я помню.
   – Или искать надо не в замке, а в пещерах?.. – раздумчиво заметил Аксель, надежнее устраиваясь на краю стола.
   – Что? – поднял глаза Йорген, уже набиравший текст на клавиатуре.
   – Ты ничего не находил там, кроме серебра? – наклонившись к нему, тихо спросил Аксель.
   Серо-голубые глаза Йоргена смотрели на него без всякого выражения.
   – Не понимаю тебя, Аксо.
   – Не понимаешь? И эту штуку, наверно, не помнишь? – Аксель достал из кармана медальон, покачал перед лицом Йоргена на грубой металлической цепочке, так что казалось, будто пчела взмахнула крылышками.
   – А! – Йорген откинулся в кресле, неприятно улыбаясь. – Я помню ее. Как же! У нашего Атоса была собственная золотая пчела. Я был уверен, что она так и пропала в пыли и хламе в этом проклятом доме. А теперь твоя девка все время носит ее…
   – И чем же моя игрушка так раздражает тебя? – Аксель залюбовался пчелой, качавшейся в его руке.
   – Лучше бы ты уничтожил ее, – посоветовал Карл. – Если помнишь, она приносила несчастья. В лучшем случае – опасные фантазии.
   – Она мне слишком дорога, – Аксель убрал медальон в карман. – Кстати, очень советую всем, кого это касается, держаться подальше от дорогих моей душе воспоминаний. И от моей девушки тоже.
   – Страшно подумать, что случится в противном случае! – ухмыльнулся Карл. – Я тебе тоже кое-что посоветую: сосредоточься на своих прямых обязанностях. У тебя, помнится, премьера на днях, а это дело ответственное, всякое на этих премьерах бывает… Особенно, когда делаешь опасные трюки.
   – Это как будто работа техников. Мое-то дело – песни петь. Думаешь, если я сосредоточусь на пении, трюки станут менее опасными? – серьезно спросил Аксель.
   – Возможно, – ответил Йорген. – Знаешь, как говорится: хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, присмотри за всем сам. Не отвлекайся на глупости.
   – Кстати, сочувствую, – Аксель показал глазами на щеку Карла. – Чертовски неприятно. По себе знаю: недавно напоролся щекой на сук. А тут, кажется, даже следы ногтей… Может быть заражение, знаешь ли.
   – У меня дома стервозная кошка, – осклабился Карл и протянул Акселю листок бумаги, выдернутый из принтера. – Держи, потомок крестоносцев. И искренне тебе рекомендую: не становись поперек дороги Леграну. Да и мне тоже. И приструни свою чертову девку. До больших игр вы с ней не доросли.
   – Благодарю, – Аксель с удовлетворением пробежал глазами бумагу. – И за советы тоже. Но, вообще-то, мы с Хайди предпочитаем сказки.
   – Если сказки принимать слишком всерьез, тоже всякое бывает, – заметил Карл. – Не у каждой сказки счастливый конец.

   – Ты прав, – Аксель на мгновенье опустил глаза. – И что-то мне подсказывает, что наша как раз из таких…
   – Аксо, – Карл внезапно положил ладонь на его руку, опиравшуюся о стол. – Сосредоточься на своем шоу. И будь осторожен.
   – Спасибо, – Аксель помахал листком. – Я всегда знал: мушкетеры остаются верны своей дружбе. Насколько могут себе позволить, верно? – И Аксель вышел из кабинета своей упругой танцующей походкой.
   Карл повернулся к компьютеру и, тихо ругнувшись, снова потер щеку – щека болела и, кажется, распухала все больше.

39

   Раскрашенные фигурки смотрелись трогательно по-детски, и Аксель улыбался, разглядывая их – благородных старцев, мужественных рыцарей и дам, в ущерб пропорциям вытянутых по вертикали, что еще подчеркивали длинные ниспадающие складками одеяния. С помощью таких же вытянутых ангелов с женственными лицами они поддерживали изукрашенные драгоценными камнями серебряные урны. Перед каждой находилась крохотная табличка с выгравированными колючими буквами, видимо, пояснявшими, чей прах хранится в этих изящных сосудах. Готический шрифт не представлял для Акселя сложности, но имена были сокращены до одной-двух букв, и эти обозначения ничего ему не говорили.
   В церкви царил сумрак, часть окон была закрыта, и свет пасмурного дня скупо сочился сквозь выполненные спокойным гризайлем запыленные витражи. В узкой дорожке света стояла Хайди и без зазрения совести очаровывала пожилого реставратора. Когда она направилась к Акселю, старичок продолжал доброжелательно смотреть ей вслед, наверно, умиляясь про себя: «Какая красивая и ученая фройляйн!» и вспоминая молодость.
   На полученной в ратхаусе бумаге все-таки не хватило какой-то важной печати, однако красота и эрудиция Хайди, сумевшей показать, что она здесь своя, и застенчивая улыбка Акселя послужили достаточно веским дополнением к подписи Йоргена.
   – Вот они, – хозяйским жестом указал Аксель на серебряные урны.
   – Сердца Тройнхаймов, – медленно произнесла Хайди, широко раскрытыми глазами глядя перед собой.
   Она робко протянула руку, словно хотела прикоснуться к сосуду, стоявшему в самом низу, но не решилась, и, помедлив еще несколько мгновений, повернулась к Акселю.
   – Нашел?
   – Нет, – ответил он. – Тут одни инициалы и ничего похожего. Может быть, ты найдешь.
   Пожилой реставратор заметил их замешательство и воспользовался возможностью еще пообщаться с Хайди.
   – Может быть, я смогу быть вам чем-нибудь полезен?
   – Скажите, пожалуйста, где находится сердце Лукаша фон Тройнхайма? – спросила Хайди.
   – Вы имеете в виду?.. – нахмурился реставратор.
   – Он был последним фюрстом династии, – подсказал Аксель.
   – А! Его сердца здесь нет.
   – Нет? – побледнела Хайди.
   – Он, как известно, умер в Палестине, – произнес реставратор тоном, в котором ясно слышалось: уж вы-то могли бы это знать! – И где он похоронен, нам не ведомо. Надо думать, все части тела и внутренние органы остались при нем.
   – Но он же мог прислать сюда свое сердце с верным рыцарем, – заметила Хайди.
   – Как историк вы должны понимать, сколь мало общего между романтическими фантазиями и объективными фактами, – отечески улыбнулся ей реставратор. – Кроме того, Лукаш фюрст фон Тройнхайм, очевидно, не пылал горячей любовью к родному городу, оттого его и потянуло в Святую землю.
   Хайди и Аксель медленно направились к выходу.
   Аксель расстегнул внезапно показавшийся тесным ворот рубашки и провел рукой сзади по шее, вытирая выступивший пот.
   – Значит, дело не в том, что он не успел, – подытожила Хайди. – Я была уверена, что он просто не успел… В конце концов, может быть, Лукаш и не давал ему никаких указаний насчет престолонаследования, а просто хотел быть похороненным в родном городе…
   – Теперь мы знаем, что он не просто не успел, – изменившимся, непривычно низким голосом произнес Аксель. – Он не справился. А значит, он погиб. – Артист глубоко вздохнул и нервно огляделся, словно ожидая, что стены церкви вот-вот сдвинутся, чтобы раздавить его, или из бокового придела выскочит убийца с занесенным ножом. – Может быть, действительно не стоило дразнить Леграна?
   – Вероятно, Дитриха уговорили не делать этого, – предположила Хайди. – Может быть, кто-то из партии Лаузица сумел убедить его или купить…
   – Думай, что говоришь! – рыкнул Аксель и тут же резко понизил голос, смущенно оглядываясь. – Дитриха нельзя было убедить или купить, если дело шло о прахе его короля! Да если бы у меня осталось хотя бы… – Его голос внезапно сорвался.
   Хайди схватила Акселя за руку, испуганно шепча:
   – Я знаю, знаю. Прости, я не должна была… Это потому что я боюсь за тебя! Только поэтому…
   Аксель отвернулся, часто моргая, чтобы удержать готовые выступить слезы, потом выпрямился, сжимая ее руку.

   – Это ничего. Это просто нервы. Интересно, сколько мне осталось?
   – Может быть, мы слишком увлеклись и выискиваем надуманные соответствия? – со слабой надеждой спросила Хайди. – Ты ведь сам предостерегал меня…
   – Может быть, – без всякого выражения ответил Аксель, глядя сквозь пасмурно-серый гризайль витража на такое же пасмурное тусклое небо над черепичными крышами. Отсюда был ясно виден высокий треугольный горб крыши Йоханнесталь-театра, над входом которого красовалась гигантская афиша.
   – Что нам теперь делать? – тихо спросила Хайди.
   – Работать, – спокойно ответил Аксель. – Забыть об этих глупостях и работать. У каждого есть свой долг, священный обет или просто обязанности. И пусть это будет мое последнее шоу, но о нем будет говорить вся страна!

40

   Дитрих вздрогнул, придя в себя, и застонал, ощущая на обнаженной спине маленькие, но уверенные и сильные руки.
   – Тихо ты, не дергайся! – окликнул сверху хрипловатый женский голос. Со стороны донесся надтреснутый старческий смешок.
   Опираясь на локти, Дитрих приподнялся на лавке, оглядывая пещеру. Он лежал на животе, голый по пояс, и, сильно вывернув шею, мог видеть женщину неопределенного возраста в простом сюрко темно-синей шерсти, растиравшую ему спину, умеряя казалось бы прочно поселившуюся там в последнее время глухую боль. Белые рукава котты [28 - Котта (фр. cotte) – средневековая верхняя одежда с узкими рукавами, которую носили под сюрко.]она закатала, так что видны были неожиданно тонкие для простой горожанки запястья.
   На другой лавке напротив, возле грубо сколоченного стола сидел седой старик в монашеском одеянии и наблюдал за процессом с лукавой усмешкой.
   – Меня преследуют, – непослушным, слабым голосом сообщил Дитрих. – Мне нужно идти…
   – Оставь эти мысли, рыцарь, – покачал головой старик. – Далеко ты сейчас все равно не уйдешь, а людей тех не бойся, сюда они дорогу не найдут. Отводить им глаза нам не впервой.
   Он и женщина переглянулись и почему-то рассмеялись. Старик, покряхтывая, поднялся с места, взял со стола глиняный кувшин с водой и, склонившись над Дитрихом, поднес к его губам.
   – Но я должен! – сделав несколько глотков, Дитрих оттолкнул кувшин, приподнялся повыше, огляделся. Ларец стоял на полу в углу пещеры, рядом с небрежно сваленными грудой доспехами и брошенным сверху сюрко.
   – Все, что ты нынче должен – это выспаться вволю, – усмехнулась женщина. – И должен ты это собственному телу, если хочешь, чтобы оно и дальше служило тебе. Надо же было загнать себя до такой степени…
   Дитрих хотел уже поставить нахалку на место, чтобы не забывала, с кем говорит, но по размышлении решил оставить это на потом, скрестил руки на застеленных чистой некрашеной тканью досках и опустил на них голову. В конце концов, женщина была совершенно права.
   Она возникла перед ним в вечернем сумраке между пушистыми кедрами Свати-Гебирге, там, где уже не было проезжих дорог – только скалистые уступы, где не росло ничего, кроме хвойного леса и колючих кустов. Дитрих как раз спешился и озабоченно осматривал поврежденную на узкой тропе ногу коня, раздумывая, вести его за собой или бросить и надеяться, что преследователи, увидев коня без седока, поверят, будто он сам лежит где-нибудь в овраге со свернутой шеей. Боевого товарища было жаль, не говоря уже о хорошей упряжи и всём небольшом достоянии Дитриха, от которого пришлось бы тогда отказаться или тащить на себе. Однако на уступах Свати раненый конь был бы уже не подмогой, а обузой.
   Женщина явилась из полутьмы, словно какая-нибудь лесная нимфа. Конь храпнул и шарахнулся, а Дитрих мгновенно выдернул из притороченных к седлу ножен второй меч, который остался у него после столкновения с людьми фон Дауцена. Она быстро подошла, погладила коню морду, ласково шепча, успокоила, а потом посмотрела внимательным взглядом Дитриху за спину, и он нервно оглянулся, чувствуя, как обрывается что-то внутри: неужели догнали? Но сзади были только уходящие вниз горбатые спины Свати да тихий вечерний лес.
   – Я видела их сверху, – произнесла женщина вместо приветствия. – Видела значки фон Дауцена. Тебя преследуют его люди?

   Дитрих молча кивнул. Она тоже кивнула, видимо, в ответ на какие-то свои мысли, и рыцарь отметил, какой холодный и жесткий у нее был взгляд, и какой горькой была складка у рта.
   – Идем со мной, – распорядилась она, взяла коня под уздцы и решительно повела куда-то меж молодых кедров. Дитрих пошел за ней, придерживаясь рукой в тяжелой рукавице за седло: его шатало от усталости, и он едва не терял сознание от боли в спине. Он еще успел осознать, что она привела его в пещеру, но того, как женщина и пришедший чуть позже старик неумело снимали с него доспехи, Дитрих не помнил…
   Старик снова поднялся на ноги, с интересом глядя на своего гостя. Спутанные светлые волосы падали рыцарю на лицо, и женщина протянула руку и убрала их, явив темные тени у глаз, резко выступающие скулы над исхудалыми щеками, заросший светлой щетиной крутой подбородок. Большие глаза его были закрыты, дыхание спокойно.
   – Это ведь рыцарь нашего фюрста, на нем цвета Тройнхайма. Едет, верно, из Святой Земли, – заметил старец.
   Женщина пожала плечами.
   – Хоть из ада. Чем бы он ни насолил людям фон Дауцена, я не отдам его им на растерзание.
   Старец покачал головой и хотел что-то сказать, но наткнувшись на острый, как стилет, ледяной взгляд женщины, счел за лучшее промолчать.
   – Лукаш фюрст фон Тройнхайм всегда уважал святость этих мест. Я знал его прежде. Почтительный был и ученый молодой фюрст… Во Франции учился… – произнес он и снова замолчал, потом оглянулся на выход из пещеры, откуда дышало свежей прохладой и светом раннее утро, и сказал: – Схожу-ка попробую что-нибудь разузнать. Я могу оставить тебя с ним?
   – Можешь за меня не беспокоиться, – неприятно ухмыльнулась женщина. – Ты уверен, что эти люди не найдут сюда дорогу?
   – Ты же знаешь.
   – Тогда мне ничего не грозит. Если этому, – Она кивнула на рыцаря, – что-нибудь взбредет в голову, он пожалеет!
   Старик покачал головой, печально улыбнулся и, взяв прислоненный к стене посох, вышел из пещеры, но у входа оглянулся.
   Женщина накрыла вытянувшееся на лавке полуобнаженное тело покрывалом, наклонилась над мужчиной, прислушиваясь к ровному дыханию. Рыцарь крепко спал.

41

   Яркий, сияющий, полный соблазна и угрозы фантастический мир постепенно мерк за спиной Шаттенгланца, и на сереющем заднике вспыхивали серебром первые вечерние созвездия. Заключительная невыносимо долгая нота еще дрожала в воздухе, удерживая зрителей в рвущем нервы напряжении, продлевая еще и еще на секунду ощущение волшебства. А потом голос умолк, остались лишь последние нежные и таинственные такты умирающей музыки.
   Шаттенгланц медленно, плавно отступил вглубь сцены, которую постепенно заливала темнота, и застыл там, превратившись в черный силуэт, бесплотную тень, не более чем порождение чьей-то фантазии. Немногочисленные зрители зааплодировали.
   – Ты уверена, что ты с ним не спишь? – с подозрением спросила Вероника, сидевшая рядом с Хайди. – А то все-таки отобью!
   – Попробуй, – пожала плечами Хайди. – Его возраст тебя уже не смущает?
   – Меня уже ничего не смущает, он мне нравится! – ответила Вероника. – Неужели он здесь только месяц будет играть?
   – Как пойдет. Пока да, контракт заключен на месяц, зато он выступает в каждом спектакле.
   – Весь месяц, шесть дней в неделю?
   – Ну… – Хайди замялась, – если все будет в порядке.
   – В смысле? Что может быть не так?
   – Не знаю, – ответила Хайди. – Не знаю.
   Яновка вышел на сцену и крепко обнял Акселя.
   – Аксо, это было невероятно! Я никогда ничего подобного не видел.
   – Я же говорил тебе, что все будет нормально, – Аксель похлопал его по спине. – Что ж. Все решит завтрашний день.
   – Все билеты раскуплены, у меня в театре еще ни разу не было полного аншлага. Все до последнего места! – всхлипнул Яновка и глубоко, прерывисто вздохнул. – Ох, даже не знаю… – Он сдвинул тонкие брови и как-то затравленно огляделся.
   – Что? – с удивленной улыбкой спросил Аксель.
   – Такого у меня в театре тоже еще ни разу не было, – вздохнул Яновка, – чтобы генеральная репетиция прошла без сучка без задоринки. Как бы что-нибудь не сорвалось завтра…
   – Глупое суеверие! – фыркнул Аксель. – Я же обещал тебе: завтра будет триумф!
   Раскланявшись перед публикой, состоявшей в основном из «своих», актеры ушли за кулисы. Аксель подождал, пока из зрительного зала к нему поднялась высокая, эффектная женщина с короткой стрижкой. Она решительно взяла его под руку и ушла со сцены вместе с ним.
   – Кто посмел? – повернулась Вероника к Хайди.
   – Его жена, – вздохнула та.
   – Кто? – обалдело переспросила Вероника.
   – И такое бывает, – пожала плечами Хайди.
   Через полчаса, распрощавшись со всеми знакомыми и дождавшись Веронику (та сочла своим долгом лично заверить Яновку, что премьера будет иметь сумасшедший успех) и Питера (взволнованного перед завтрашним испытанием не менее артистов – ему было поручено отвечать за всю техническую часть), Хайди шла вместе с друзьями по вечерним улицам.
   – Вы свое исследование, или чем вы там занимались, закончили? – тихо спросила Вероника.
   – Пожалуй, – вздохнула Хайди.
   – Ну… и чего?
   – И ничего.
   – Больше там в доме страшные сказки друг другу по ночам не рассказываете?
   – Я его уже третий день кроме как на сцене не вижу. Он, кажется, и спит теперь в театре – в перерывах между работой. Ну и семья все-таки…
   – Значит, кончилась сказка про рыцаря? – сочувственно покачала головой Вероника.
   Хайди печально улыбнулась.
   – Сказка оказалась всего лишь сказкой.
   – А работа твоя?
   – Пишу последнюю главу.
   – Значит, ты скоро отсюда уедешь? – огорчилась Вероника.
   – Очевидно, да. Что мне здесь еще делать?
   – Ты же сама говорила, что любишь этот город!
   Хайди улыбнулась и привлекла Веронику к себе.
   Черный автомобиль, вывернув из-за поворота за их спинами, проехал несколько десятков метров по улице и, поравнявшись с ними, затормозил. Дверца открылась, и они увидели Акселя, перегнувшегося через сиденье рядом с водительским – в машине он был один.
   – Хайди, поехали к нам, на Лютагассе? – предложил он, блеснув улыбкой.
   Хайди уговаривать не пришлось, она мгновенно оказалась на сиденье рядом с ним, сделав вид, что не заметила глумливой улыбочки Вероники.
   – А как же… они все? – спросила Хайди.
   – Завтра премьера, – глухим голосом напомнил Аксель – едва Питер и Вероника скрылись за поворотом, он перестал улыбаться. – И только ты понимаешь, что я чувствую.

42

   До рассвета было устрашающе далеко и неизмеримо далеко до следующего вечера – момента где-то в необозримом будущем, сулившем неопределенную угрозу и гарантированную мучительную тревогу. Он всегда сильно волновался перед премьерой, но в этот раз тревога сводила на нет всякое приятное предвкушение. Слишком многое было поставлено на карту, и слишком много было простого, грубого страха. И все эти часы нужно было пережить, один за другим, во тьме бессонной ночи и на свету медленно тянущегося дня.
   Аксель перебрал листки бумаги, исписанные неудобочитаемым почерком, более крупным и решительным, чем тридцать лет назад, но ничуть не более разборчивым. При всем желании, он не знал, что писать дальше. Нельзя путать факты с романтическими фантазиями – старый реставратор был совершенно прав.
   – Вот до чего доводит постоянная бессонница вперемешку с предпремьерным мандражом, – хмыкнул Аксель и сунул так и не законченный рассказ в книгу Лауры Таннен.
   Хайди не ответила.
   – Хайди? – Аксель поднялся с дивана, глядя на молодую женщину, свернувшуюся клубком в кресле.
   Она крепко спала, одна рука свисала с подлокотника, другая лежала на клавиатуре нетбука, экран которого был бессмысленно черен. Аксель покачал головой и с нежностью улыбнулся. Хайди пошевелилась во сне, рука сдвинулась, нажав «пробел», экран радостно ожил, и на нем побежали одна за другой пустые строки.
   Аксель осторожно вынул нетбук из ее рук, стер ненужные пробелы. На чистом листе «Ворда» гордо красовалось одинокое заглавие: «Предисловие». Аксель снова улыбнулся: очевидно, творческий потенциал Хайди этой ночью тоже иссяк. Но, если она взялась за предисловие, значит, последнюю главу закончила.
   На всякий случай Аксель сохранил файл, – может быть, ей дорого это заглавие, – выключил нетбук и отнес вместе с потрепанной книжкой сказок на бюро, где положил книгу на стопку других старых томов и водрузил компьютер сверху – навел порядок.
   Полюбовавшись получившейся на бюро башней из книг, увенчанной нетбуком, он обвел взглядом комнату. Кабинет Лауры был таким же уютным и гостеприимным, как и в далеком детстве, разве что размером он теперь казался поменьше: диван с обветшавшей обивкой, исцарапанное бюро, камин, сундук и подставки, с которых свисали яркие красно-зеленые листья марант. И раньше, и теперь здесь было мысленно пережито немало приключений… часов из чужой жизни. Но придуманным жизням место в книге… И Аксель понял, что, скорее всего, рассматривает этот старый кабинет в последний раз – вряд ли он еще вернется в этот дом. А скоро и дома не будет. История рыцаря закончилась, пусть конец ее и остался неизвестен.
   Аксель вернулся к креслу, сел рядом с ним на пол, прижался щекой к свисавшей с подлокотника руке Хайди и закрыл глаза. До рассвета было невыносимо далеко. Спать не хотелось, и не было больше никаких чужих ощущений, ни беспричинной боли в спине, ни запахов и звуков из другого мира, ничего.
   Были только зеленые склоны Свати, мягко спускавшиеся к стенам города, залитые светом гаснущего закатного солнца. Город, впрочем, трудно было узнать. Не было видно высоток в западной части, купол собора имел другую форму, и вместо колокольни торчал рядом с ним не то обрушенный, не то недостроенный обрубок. Только светлела вечная полоса Шпрее, и прямо перед ней возвышалась невысокая мрачная башня Янсталя, отмечая начало поселения, которое когда-нибудь назовут Штадтрандом – городской окраиной.

43

   – Я еще в детстве знал, что в пещере в горах Свати живет святой отшельник, – сказал Дитрих. – Мальчишками мы не раз пытались отыскать его пещеру, но нам так и не удалось. Теперь ясно, почему.
   – Он не общается с теми, кого не хочет видеть, – сухо ответила женщина.
   – Не знал, что он живет не один, – улыбнулся Дитрих.
   Женщина промолчала. Она вообще разговаривала мало, да и любезностью не отличалась.
   Она смотрела на город с каменной площадки перед пещерой, и отсветы заката танцевали в ее серых глазах, но глаза эти оставались холодными и жестокими, как и линия плотно сжатых губ. На ней был тот же темный сюрко из простого шерстяного сукна, волосы были аккуратно убраны под чепец, как положено замужней женщине, и Дитрих гадал, какого они цвета. Наверно, седые, с оттенком стали, в тон к этим глазам, и совершенно прямые…
   – Ты ведь нездешняя? – сделал он новую попытку завести беседу. – У тебя чужой говор…
   Она кивнула.
   – Где твой муж? – в лоб спросил Дитрих, поняв, что кружными путями ответов не добьется.
   – У меня больше нет мужа, – ответила она, бросила на него короткий взгляд и снова стала смотреть на город внизу.
   Дитрих уже мысленно сдался и хотел вернуться в пещеру, когда она снова заговорила:
   – Он был мастером. Резчиком по дереву. Был известен своим мастерством. Его пригласили в этот город украшать строящийся собор, – она снова замолчала, ее губы искривились в страшной ведьминской усмешке. – Его убили люди фон Дауцена. Потому что я приглянулась ему, а муж не хотел делить меня с ним. Мне лишь чудом удалось убежать в лес. Ночью меня растерзали бы волки, однако мне посчастливилось встретить в горах святого человека. С тех пор я жду тут, в безопасности.
   – Ждешь?
   – Мне нужно, чтобы кто-то помог мне добраться домой. – Вот теперь она посмотрела ему в глаза.
   – Я был бы счастлив помочь тебе, – вздохнул Дитрих. – Но я должен идти… туда, – Он посмотрел на пересеченный светлой лентой Шпрее город и невольно расправил плечи, разглаживая складки вычищенного и залатанного сюрко. – Я не знаю, вернусь ли живым.
   Женщина досадливо поморщилась.
   – Оттуда ты живым не вернешься, нечего тут и думать. И городская стража, и люди фон Дауцена – все только и ждут, чтобы ты объявился в Йоханнестале. Но мы могли бы спуститься с гор неведомыми им тропами и уйти отсюда. Мы вдвоем.
   Дитрих покачал головой.
   – Но я должен. Если я все же останусь в живых и на свободе, я приду за тобой, обещаю.
   – Тебе решать. Это твоя жизнь, – пожала плечами женщина, повернулась и пошла к пещере, но у входа остановилась и обернулась.
   – Что же и кому ты должен, что этот долг тебе дороже жизни?
   Дитрих объяснил, и женщина сухо рассмеялась.
   – Стоит ли идти на смерть ради того, чтобы сохранить верность мертвецу?
   – Как будто ты не хранишь верность мертвому, – парировал Дитрих.
   Женщина помолчала несколько мгновений, потом произнесла:
   – Тыне спеши. Подставить шею под меч ты всегда успеешь. Я думаю, святой старец тебе поможет.

44

   Было раннее утро. Хайди допивала кофе над маленьким столиком, который давно уже притащила сюда из дома. Аксель разделался с завтраком куда быстрее и теперь ходил по комнате кругами, словно тигр по клетке, то и дело присаживался и через пару минут снова вскакивал с места, теребя гладко выбритый по случаю премьеры подбородок.
   – Ты всегда так перед премьерой или только сегодня? – не выдержала Хайди.
   Аксель посмотрел на нее с упреком.
   – Ты хоть сколько-нибудь спал?
   – Не знаю. Возможно.
   – Мы же вроде пришли к выводу, что все это была игра воображения?
   – Мы это решили, потому что так было проще всего. Ты понимаешь, что от сегодняшнего спектакля зависит вся моя дальнейшая жизнь? И жизнь Тонды.
   – Жизнь?
   – Существование его театра. Сегодня просто нельзя допустить никаких накладок, а тут…
   – А до вечера еще целый день, – вздохнула Хайди. – И если ты будешь так метаться все это время…
   – А до вечера еще целый день, – повторил Аксель. – А завтра, между прочим, Пятидесятница!
   Хайди изумленно уставилась на него.
   – Мы же решили, что время не имеет значения! Там же еще XIII век!
   – Это мы решили. Но завтра Пятидесятница.
   – А какие разумные разговоры велись ночью, – вздохнула Хайди. – Как трезво мы смотрели на вещи…
   – Да что с тобой сегодня?!
   – Я просто хочу, чтобы ты успокоился. Потому что это уже не волнение, а полноценная истерика!
   Аксель сел в кресло напротив нее.
   – Пещеры, Хайди. Там ключ ко всему. Ты пойдешь со мной в пещеры?
   Хайди со стуком поставила кружку на стол.
   – Ты серьезно? Я хочу сказать, ты готов?..
   – Я знаю, что мы найдем ответ там. Собственно, это очевидно, просто…
   – Я давно уже ждала, что ты это скажешь! – сверкнула глазами Хайди.
   – У тебя нет никаких там страхов подземелий, замкнутых пространств?..
   – У меня?
   – У многих людей такое бывает.
   – У меня нет никаких страхов, я думала, это у тебя фобия!
   Аксель тяжело вздохнул.
   – Да у меня все внутри переворачивается и в жар кидает от одной мысли! Но ничего лучше я все равно придумать не могу. Да и времени на сомнения уже не осталось. Дольше тянуть нельзя.
   – Постой, погоди… – Хайди, взявшая кружку с кофе, снова поставила ее на стол, не допив.
   Аксель встал с кресла.
   – Поехали сначала ко мне, к тебе – переодеться. Там давно не подметали.
   – Ты что, хочешь сказать, сегодня?
   – Я хочу сказать, сейчас.
   – Но… сегодня же премьера!
   – Сегодня премьера. И именно поэтому мы должны решить эту задачу именно сегодня. Иначе на сцене случится что-то страшное, я чувствую.
   – Но мы же все равно не знаем, что надо делать…
   – Вот и разберемся.
   – Мы не успеем!
   – Мы только туда и обратно.
   – Если неизвестно, что там, мы не знаем, сколько времени это может занять!
   – Если это будет надолго, мы просто вернемся обратно, обещаю тебе.
   – Ну как так можно в такой ответственный момент? Это же пещеры – мы можем там просто заблудиться!
   – Мы не заблудимся, я знаю, куда идти. Мне словно бы кто-то все подробно рассказал.
   – Дитрих? – усмехнулась Хайди.
   – Может быть. Я в прошлый раз почти дошел, но… просто погас фонарь. И если опять что-то такое случится, то я не знаю, что тогда со мной будет. Только поэтому я прошу тебя – подстрахуй. Именно сегодня. Если мы не поможем нашему герою, он погибнет, а тогда…
   – Ладно-ладно-ладно! – Хайди встала из-за стола. – Что я, собственно, с тобой спорю? Это твоя фобия, твое шоу, твоя жизнь и твоя история…
   – Наша история.
   – Но если я из-за тебя не успею до спектакля надеть свое новое платье…
   – Ох, Хайди, – Аксель взял ее за локоть и потянул к выходу. – Если мы опоздаем на спектакль, то твое платье будет волновать меня в последнюю очередь…

45

   – Вот мы и попали в нашу сказку! – выдохнула Хайди, завороженно оглядывая волны света и тени, танцующие по стенам пещеры в сильных лучах двух фонарей.
   – Попали в нашу сказку, – с натугой повторил Аксель, тяжело дыша.
   Выбравшись из знакомой норы, он стоял, прислонившись к стене и пытаясь выровнять дыхание и успокоить бешеное биение сердца. Ему тяжело давалась эта прогулка, бессмысленно было убеждать себя в обратном. То, что казалось не таким уж страшным из кабинета старинного дома на Лютагассе, выглядело совершенно по-другому глубоко в толще горы, где угроза снова очутиться в непроницаемой тьме была – как он теперь отлично знал – более чем реальна. Хайди посмотрела на него и прошла вперед, решив дать ему время прийти в себя, но готовая кинуться назад в случае необходимости.
   Они добрались сюда поразительно быстро – Аксель действительно знал, как идти, бесконечные завалы и гладкие стены словно бы расступались перед ними, и каждый раз обнаруживался проход, щель или лаз в следующую пещеру.
   Сначала Хайди шла следом за спутником, с жадным любопытством разглядывая известковые колонны и налипшие на стенах «барельефы» самых причудливых форм, иногда забегая вперед, не в силах удержаться – словно щенок на прогулке. Потом, в какой-то момент оказавшись рядом с ним, она услышала, как Аксель резко втянул воздух, словно ему было больно: откуда-то издалека донесся едва различимый грохот обвала. Подавшись к нему, она ясно увидела его лицо… И в тот же миг громко вскрикнула, споткнувшись о камень и едва не упав.
   – Осторожно, не по улице ведь идешь! – испугался Аксель, спеша поддержать ее влажными от пота руками.
   Хайди мысленно поздравила себя с удачным решением: после этого он ее чуть ли не на руках нес, поддерживал на обломках камня и скользких скатах в руслах мелких ручьев, не успевая сосредоточиться на опасных мыслях. Вдобавок Хайди без умолку болтала что-то, стараясь его отвлечь. А потом все как-то утряслось, и они просто шли, держась за руки, пока не пришлось лезть в нору. Тогда Аксель нехотя отпустил ее и забрался туда первым.
   – Хайди! – позвал он, отлепившись от стены. – Где ты там?
   Хайди подошла к нему.
   – Я не поняла, ты здесь уже был?
   – Вот как раз здесь я и остановился.
   – Но дальше и не пройти. Там тупик.
   – Мне тоже так показалось в прошлый раз. С другой стороны, сколько мы уже таких «тупиков» видели?
   Аксель сделал несколько шагов вперед, шаря лучом фонаря перед собой. Вода в подземной речке была чистой и прозрачной, она бежала им навстречу, скользя меж невысоких обрывистых берегов, словно в специально выдолбленном или укрепленном по сторонам ложе. Идя по кромке берега, Аксель добрался до противоположного конца пещеры, провел ладонью по каменной стене. Дальше пути не было.
   – У меня такое чувство, – заметила Хайди, – что здесь не просто обвал случился, а стены пещеры как-то схлопнулись – наверно, при очередной подвижке. Это не груда камня, которую можно перелезть или обойти.
   – Похоже, что так, – Аксель наклонился, светя лучом вниз, в образовавшийся низкий тоннель под стеной, откуда выходил поток. – Вот и проход, – обернулся он к Хайди.
   – Ты предлагаешь… в воду? – Она с сомнением посмотрела на подземную речку. – А ты абсолютно уверен, что нам именно туда?
   – Абсолютно уверен.
   – Вот черт, – пробормотала Хайди. – Плавать-то я не умею.
   – Не придется. Там воды по колено. Я уже… – Он хмыкнул, – проверил…
   – Это здесь по колено, а под стеной придется погрузиться по грудь. А что дальше – и вовсе неизвестно. Вода хоть не очень холодная?
   – Вода теплая, – Аксель, опустившись на колено, принялся расшнуровывать ботинок, поднял глаза на Хайди. – Я уже ехал обратно в мокрых брюках и ботинках, больше не хочу. Дно здесь ровное.
   Хайди стянула свои спортивные туфли без каблуков и принялась расстегивать джинсы.
   – Ты мне джинсы сказал надеть, ты мне не говорил надеть купальник. Блузку снимать не буду!
   – Как тебе будет угодно, – оставшись в трусах, Аксель решительно сошел в воду, протянул руку, чтобы помочь Хайди спуститься.
   – А… наши фонари? – с беспокойством спросила она.
   – Водостойкие.
   – Ты знал, что придется лезть в воду?
   – Надеялся, что не придется.
   Хайди пискнула, пошатнувшись – возле стены течение усилилось и едва не сбивало ее с ног.
   – Иди лучше прямо за мной, – посоветовал Аксель. – Тебе будет легче.
   Хайди, держа в одной руке фонарь, свободной рукой обхватила его мускулистый торс и тут же снова поскользнулась, ткнувшись лбом ему в затылок. Аксель тихо рассмеялся и, придерживая ее руку у себя на груди, наклонился, направляясь в тоннель, сразу погрузившись в воду по плечи. Они прошли несколько метров, согнувшись и борясь с течением, после чего тоннель резко распахнулся в новую пещеру, река расширилась, занимая все видимое пространство. Течение заметно ослабло, но дно пошло вниз, и вода стояла выше, чем в предыдущей пещере – почти по пояс. Хайди отпустила Акселя.
   Он выключил фонарь.
   – Ты что? – поразилась Хайди.
   – Мне кажется, здесь есть освещение, – Аксель нажал выключатель и на ее фонаре, и тоннель погрузился в темноту, однако воздух над водой пронизывал слабый синеватый свет. Чем глубже они уходили в нутро гор, тем холоднее становилось в пещерах, и над теплой водой поднимался пар. Казалось, свечение излучают его мутные облачка.
   Аксель нашел на стене подходящий выступ и, не обращая внимания на испуганные взгляды и вздохи Хайди, положил на него фонари.
   – Ты думаешь, если мы пойдем дальше, то так и придем в другое время? – неуверенно спросила она.
   – Вполне возможно, – кивнул Аксель, посмотрел на нее и ободряюще улыбнулся: – Ну что, идем?
   Хайди дернула плечом, отметая глупый вопрос, и мрачно посмотрела на свою мокрую до плеч блузку. К счастью, от воды шло такое тепло, что холода они не чувствовали.
   – Глупо было бы вымокнуть зазря!
   – То dream the impossible dream, to fight the unbeatable foe? – улыбнулся Аксель.
   – Что-то вроде, – согласилась Хайди, снова пристраиваясь за его широкую спину, хотя сейчас она уже вполне могла справиться с течением сама. Но за его спиной идти было несомненно легче.
   – Ты играл дон Кихота?
   – Нет, какой из меня дон Кихот, с моей-то фигурой? Вот на концертах «Квест» я часто пел.
   – Я хотела бы это услышать!
   – Если переживем этот день, услышишь. Обещаю.
   – Сказал бы просто «обещаю». Без всяких «если». Мне было бы приятнее.
   – Не могу.
   – Потому что всегда держишь обещания?
   – Потому что всегда держу обещания, – Он, не оглядываясь, сжал ее руку, снова лежавшую на его груди. – Хайди, спасибо за твою болтовню.
   Тоннель снова упирался в стену.
   – Только не говори мне, что надо нырять! – попросила Хайди. – Или плыть!
   – Нет, похоже, нет. Тебе не кажется, что оттуда идет дневной свет?
   – Я вижу только этот – синий. Мы выберемся на поверхность?
   – Понятия не имею, – Аксель зашагал шире, поднимая волну, и, подойдя к стене, коснулся ее ладонью.
   – Может, возьмем фонари? – предложила Хайди.
   – Нет.
   – Но будет удобнее…
   – Вполне возможно, что в данный момент мы уже находимся в другом мире или времени, – ответил Аксель. – И я думаю, что эти стены еще никогда не видели электрического света. Пусть существуют без него и дальше.
   – Если говорить о воздействии на молекулярном уровне, то мы сами представляем собой гораздо большее… – пробормотала Хайди, подозрительно оглядывая рукава блузки, словно так и видела садящихся на них исторических бактерий.
   – Может, я вообще не прав. Но давай все же не будем раздражать это место больше необходимого.
   – А если там дракон или что-то в этом роде? – предположила Хайди. – А у нас – только то, что на нас, то есть практически ничего. Надо было хоть как-то вооружиться…
   – Нет, – улыбнулся Аксель. – Мне кажется, как раз так лучше всего. Никакого оружия и лучше бы вообще никаких вещей. С прошлым надо быть как можно осторожнее.
   Он медленно вел руками по стене. Его окружало синеватое свечение тумана, сгущалось вокруг человека, рискнувшего подобраться к самому входу в чужое пространство. Свет льнул к гладкой коже на спине, рельефным буграм мышц на поднятых вверх руках, светлой шевелюре. Хайди на всякий случай подошла поближе, словно хотела отогнать эти мутно мерцающие клубы пара или оттянуть часть их на себя. В этот момент Аксель удовлетворенно замычал, почувствовав под рукой пустоту. Пар отступил от стены, словно уносимый течением, и им сразу стало ясно видно расселину в стене, в которую, и правда, пробивался слабый дневной свет.
   – Опять придется протискиваться, – недовольно заметил Аксель. – Иди за мной.
   – Не поранься, – предупредила Хайди. – А то заденешь плечом о камень, а если мы действительно в далеком прошлом…
   – Не беспокойся.
   Он повернулся боком и прошел в щель, втянув живот и стараясь поменьше касаться плечами выступов в скальной стене. Хайди поспешила скользнуть в щель следом за ним.
   Расселина оказалась долгой и извилистой, она резко сворачивала влево, так что вышли они с другой стороны стены с сильным смещением относительно того места, где вошли. Выбравшись первым, Аксель сначала глубоко вздохнул от облегчения, оказавшись в свободном и хорошо освещенном пространстве, а потом издал странный тихий стон и, зачарованно глядя вглубь пещеры, застыл на месте, надежно перегородив Хайди обзор.
   – Аксо? – удивленно окликнула женщина, привставая в воде на цыпочки и пытаясь хоть что-то разглядеть из-за его спины.
   Аксель шагнул в сторону, и Хайди тоже замерла на мгновенье, оглядывая широко раскрытыми глазами округлый грот, затопленный водой. Первое, что бросилось в глаза после темноты тоннеля и призрачного света, был золотой солнечный луч, вливавшийся сквозь световую шахту в своде грота, играя бликами в воде и бросая в бьющий из стены прозрачный источник сияющие радуги. А позади луча застенчиво выглядывала из каменной стены высокая фигура, и от игры света казалось, что она дышит и чуть ли не двигается.
   С потрясенным возгласом Хайди бросилась туда, расплескивая воду, прошла центр грота, чтобы свет не мешал ей смотреть, и заглянула в сапфировые глаза прекрасной высеченной в скале с поразительным натурализмом Мадонны, державшей на руках младенца. Наполовину выступая из стены, она смотрела со спокойной доброжелательностью и лаской, ее лицо было печальным, но губы, казалось, готовы были изогнуться в грустной, понимающей улыбке. У ног ее поблескивали пышные соцветия, частью тоже вырезанные в стене, частью искусно сделанные из полудрагоценных минералов и вставленные в породу так, чтобы сочетались с ее естественным цветом и выглядели как часть общего целого. И там, на каменном выступе среди жадеитовых листьев, еще слабо сочилась дымом погасшая лампада.
   – Значит, это было не на лужайке? – повернулась Хайди к Акселю. – Явление Святой Богородицы тем италийским проповедникам?
   Он разглядывал разрушенный борт каменного стока, который когда-то направлял воды источника по краю грота.
   – Это могло быть и на лужайке, – ответил Аксель. – Но, в любом случае, мы знаем теперь, где был заложен первый христианский храм в Йоханнестале. Видимо, среди проповедников нашелся прекрасный скульптор и ювелир. И они вынуждены были укрыть свое святилище глубоко в горах, давших им убежище, ведь их преследовали язычники. Но уже во времена нашего героя об этом храме никто не помнил, – Он положил руку на изломанный край стока. – Видишь, в каком тут все состоянии? Возможно, эти подвижки иногда происходили и в древности… Наверно, раньше тут был алтарь и все, что требовалось для богослужения в походных условиях. А потом все, что можно было сдвинуть с места, перенесли в первую церковь в городе.
   – А ведь само слово «Свати» – это, кажется, стилизованное вендское «святые». Святые горы, – вспомнила Хайди. – Теперь понятно, почему.
   Аксель грустно улыбнулся.
   – Какое же место может быть лучше, чтобы хранить сердце последнего Йоханесстальского фюрста? Покоясь здесь, он мог бы столетиями беречь от невзгод свой любимый край.
   – Ты знал, что мы здесь найдем! – обвиняющим тоном объявила Хайди.
   – Догадывался.
   – А! Ну да. Тебе Дитрих сказал.
   Аксель покачал головой.
   – Дитрих об этом еще не знает. Мы как раз для того здесь и находимся – чтобы указать ему дорогу, – Он подошел к Хайди. – Именно для этого нам нужно было прийти сюда, и мне казалось, именно так будет правильно – практически обнаженными, словно мы только что родились в этот мир, не неся с собой никакой трухи из нашего времени, и уж конечно – никакого оружия. Так, словно у нас самих нет никакого прошлого.
   Хайди подошла к выступу перед статуей – там было совсем мелко – и наклонилась над лампадой, вдыхая запах недавно еще горевшего масла, прикоснулась к ней мокрой рукой.
   – Здесь кто-то бывает… был, – заметила она. – Кто-то все-таки посещает это святилище?
   – Старый отшельник.
   – Ты так уверенно говоришь…
   – Это же моя история, – напомнил Аксель. – Теперь я могу дописать ее до конца. Но только – благодаря тебе, – обхватив Хайди за плечи, он повернул ее к правой части рельефа. – Смотри, здесь был кто-то еще. Кто-то, кого мы знаем.
   – Что за… Ах! – Хайди уставилась на высеченный в скале цветущий куст, над которым вились влитые в камень крохотные золотые пчелы, поблескивая в скупом солнечном свете мелкими искрами.
   – Конечно! – Хайди подошла вплотную к барельефу. – Лаура Таннен. Она каким-то образом нашла сюда дорогу и…
   – И взяла кое-что на память, – закончил Аксель. – Казалось бы, от одной крохотной золотой фигурки здесь не убудет, но она не думала, что находится в ином мире, и эта мелочь может нарушить очень многое…
   – А это было у Рэя Брэдбери и много где еще, – кивнула Хайди.
   Аксель протянул ей раскрытую ладонь.
   – Давай. На тебе ведь надето еще кое-что, кроме пары тряпок.
   Хайди сняла через голову цепочку и с вздохом вложила ему в руку тяжелый металлический шарик.
   – Только как его вскрыть? Стукнуть о камень?
   Аксель внимательно осмотрел медальон, взял его двумя пальцами с той стороны, где был металл, и сильно сжал. Металлический корпус смялся, и стекло с легким щелчком выпало в ладонь артиста. Аксель протянул измятый медальон женщине, она осторожно вылущила из него пчелу, как орех из скорлупы, вернула медальон Акселю и вопросительно посмотрела на него.
   – Действуй, – сказал он. – Это твоя пчела.
   – Тут бы клей какой… – пробормотала она и внимательно осмотрела покрытую пчелами поверхность камня.

   Аксель не торопил ее, стоял у нее за спиной, скрестив руки на гладкой груди, и наблюдал. Наконец Хайди высмотрела крохотную щербинку в камне, в которой блеснул остаток золотого стержня. Она приложила к нему пчелу, осторожно отпустила, подставив снизу ладонь. Пчела не упала, держалась. Хайди ее подергала. Пчела держалась.
   – Как сказал бы наш режиссер, just like magic! – улыбнулся Аксель.
   Хайди подошла к нему, с удовлетворением оглядываясь на летающих в камне пчел.
   – Теперь все так, как должно быть, и Дитрих непременно найдет это место, – с большой убежденностью сказал Аксель. – И сможет выполнить свое обещание. Может быть, и я тогда перестану… – Он замолчал, не договорив.
   В гроте было абсолютно тихо, свет потускнел – видимо, на солнце набежала туча. Где-то в глубине пещер послышался стук, и громко плеснуло.
   – Здесь рыба водится? – настороженно спросила Хайди.
   – Нам ведь вроде ни одна не попалась?
   – Значит, сюда еще кто-то идет? – оживилась Хайди. – Может быть, как раз Дитрих?
   – Нет, не может быть, – забеспокоился Аксель. – Я думаю, моя с ним встреча исключена. Мы же некоторым образом одно целое. Если мы пересечемся, это будет катастрофа почище, чем украденная пчела!
   – А жаль. Было бы интересно вас сравнить. – Хайди посмотрела на выход. – Но кто тогда там плещется?
   – Может быть, очередной камень свалился в воду. Здесь все время что-то куда-то падает.
   – Тогда я надеюсь, путь назад не закупорило?
   – Не шути так! – нахмурился Аксель.
   – Как историк я, конечно, была бы счастлива застрять в прошлом, но в таком случае мне очень не хватает брюк, – заметила Хайди.
   – Тогда идем отсюда, пока действительно кто-нибудь не пришел, – распорядился Аксель.
   Осторожно выбравшись из расселины, они вернулись в тоннель с синим сиянием, никого там не обнаружили и, забрав фонари, поспешили к выходу. Сияние сталось по воде, не проявляя к ним больше никакого интереса, и идти было теперь намного легче – попутное течение так и подталкивало их под колени, словно старалось выгнать из пещеры поживее, а из горла тоннеля их просто выпихнуло, как пробку из бутылки шампанского, и Хайди пришлось опять цепляться за Акселя, чтобы ее не сбило с ног.
   Их вещи мирно лежали на полу пещеры, как они их оставили… Как оставили? Хайди казалось, что, раздеваясь, Аксель бросил полотняную куртку вниз, а на нее сложил джинсы и рубашку, а не наоборот, но поручиться она не могла.
   Аксель первым делом, подсвечивая себе фонарем (свежие еще утром батарейки в их фонарях были живы, но находились на последнем издыхании, однако Аксель предполагал нечто подобное и запасся еще одним фонарем, который оставил в кармане куртки), выудил из своих вещей наручные часы и убедился, что времени до спектакля оставалось достаточно, и число было сегодняшнее (Хайди припомнила на обратном пути, что во всех старинных легендах герои, прогулявшиеся в иные миры на пару минут, обнаруживали, что в их родном мире прошло лет десять, а то и все двести).
   Женщина кое-как отерла капли с тела бумажными носовыми платками, натянула джинсы и стояла, выжимая низ мокрой блузки и напряженно глядя в сторону тоннеля, словно ожидала, что оттуда вот-вот кто-то выйдет.
   – Если ты так хочешь посмотреть на Дитриха, можешь оставаться тут, а я поеду в театр, – проворчал Аксель, вытягивая из пачки остатки платков.
   – Нет, – мотнула головой Хайди, нахмурившись. – Я просто… Нам ведь никакие кости по пути не попадались?
   – Чьи кости? – Аксель от удивления застегнул рубашку не на ту пуговицу. – Только костей нам не хватало!
   – Помнишь тот рассказ про подземелье с сокровищем, в котором не было никакого сокровища? Там был еще скелет, который сторожил вход. Тебе не кажется, что этот штрих тут не помешал бы?
   – Не кажется, – Аксель решил, что двух застегнутых пуговиц ему хватит, и заправил рубашку в джинсы.
   – Но это такая яркая, запоминающаяся деталь…
   – Просто буйная фантазия Лауры. И твоя страсть к страшным сказкам. – Аксель поднял с земли и отряхнул куртку.
   – У тебя было что-нибудь в карманах, кроме фонаря? – спросила Хайди.
   – Телефон и блокнот со схемой, на всякий случай.
   – Все на месте?
   – Да. Ты все-таки думаешь?..
   – Не знаю. Наверно, показалось.
   Аксель посмотрел на ее влажную блузку, завернул Хайди в свою куртку (в ней успешно разместилось бы полторы Хайди) и направился к темному лазу, ведущему на волю. Женщина еще раз оглянулась, словно надеялась, что из воды вынырнет белокурый рыцарь в доспехах или что где-то обнаружится искомый скелет – почему-то от этого ей было бы спокойнее.

46

   Сидя в машине, Хайди в последний раз оглянулась на вход в пещеру, потом принялась задумчиво изучать профиль Акселя, не отрывавшего глаз от дороги. Обратный путь они прошли быстро и легко, уверенно шагая по уже знакомым пещерам, и никакого дискомфорта Аксель, похоже, не испытывал. Или свежие впечатления полностью вытеснили все остальные ощущения.
   – Что ты чувствуешь? – спросила Хайди.
   – Умиротворение, – ответил он. – Уверенность. Мы наш квест прошли.
   – Ты больше не волнуешься.
   – Абсолютно. Сегодня все пройдет отлично.
   – Получается, твоя прабабушка…
   – Она мне не прабабушка.
   – Ну какая разница? – твоя пра… тетушка принесла оттуда пчелу, и в Янстале разразилась эпидемия, выкосившая половину населения. Честно говоря, легко можно себе представить! Насколько я помню, археологи, обнаружив герметично закрытое помещение, где мог сохраниться застоявшийся воздух прошлых веков, изучают его с большой осторожностью: респираторы там всякие… Во избежание тогдашней заразы, от которой у нас нет иммунитета. Я понимаю твое желание оградить тот мир от любых влияний современности, но мы сами…
   – Лаура Таннен как раз осталась жива, – напомнил Аксель. – Если этот грот уже как минимум сто двадцать лет доступен обоим мирам, то там, наверно, все давно перемешалось и ассимилировалось. Это ведь не герметично закупоренное помещение. И вообще, я по-прежнему не уверен на сто процентов, что это прошлое. Этот мир может быть просто похож на наш в прошлом, и что там по части заразы – черт знает. А что касается пчелы… Эпидемия – возможно, но там ведь были и другие проблемы. Землетрясение, все эти оползни…
   – Свати полезли на Янсталь, чтобы забрать то, что им принадлежит?
   – Возможно. Во всяком случае, очевидно, что причиной всех тех несчастий из сказки стал поступок Лауры…
   – А цепочка от медальона! – спохватилась Хайди. – Ты ее там не оставил?
   – Разумеется, нет, – не отрывая руку от руля, Аксель привстал на сиденье и вынул из кармана джинсов останки искалеченного медальона и стеклышко. – Так и держал все это в руке на обратном пути. Можешь сохранить на память. Или переплавь в пчелу, шутки ради.
   – Так красиво не получится, – вздохнула Хайди, убирая медальон и стекло в сумку.
   – Тебя подкинуть домой? – спросил Аксель. – Я еду в театр.
   – Домой, – кивнула Хайди и заметила, нахмурившись: – Но все-таки, если Лаура видела там скелет… значит, он там уже был! Куда же он делся?
   – Почему тебя так волнует этот скелет?
   – Меня не скелет волнует, меня интересует, чей он?

47

   Вода в речке, выбивавшейся на поверхность из горных недр небольшим водопадом, была теплой и кристально чистой. И, очевидно, целительной, как и утверждал старый отшельник.
   Выбравшись из воды, Дитрих с удовольствием потянулся, наслаждаясь почти забытым ощущением свободы – свободы от страха и сомнений, как и от сковывавшей движения боли. В том ли было дело, что река эта проистекала из священного сердца гор, или в иных ее особенностях, но перебитые кости почти перестали напоминать о себе, а в душе поселились мир и чувство безопасности.
   Натянув чулки-шоссы, мягкие сапоги и чистую нижнюю рубаху, Дитрих отжимал длинные светлые волосы, тихо напевая себе под нос, когда за спиной раздался спокойный хрипловатый голос:
   – Красиво поешь.
   Дитрих неловко повернулся – увы, гибкости чудесная река ему прибавить не могла. Женщина стояла, прислонившись к стволу дерева, с равнодушной усмешкой глядя на него.
   – Моя лютня пропала в пути, – ответил Дитрих. – Но мне часто случалось развлекать друзей и… и моего фюрста песнями, когда мы отдыхали. Лукаш говорил… – Дитрих глубоко вздохнул, сам с удивлением прислушиваясь к звучанию этого имени. Он не произносил его очень долго. – Говорил, что мне стоило бы быть миннезингером, а не рыцарем.
   – Я бы послушала тебя, – заметила она. – И без лютни.
   – Может быть, когда вернусь.
   – Старец рассказал тебе, куда идти?
   – Да, даже слишком подробно, – улыбнулся Дитрих. – И сказал, что я непременно должен идти туда без оружия и доспехов, с миром в сердце, оставив всю тяжесть земных забот и все свое прошлое за пределами пещер. С последним не так просто, но я постараюсь.
   – Ты знаешь, что там? – спросила она.
   – Нет. Он сказал мне только, что надо найти в сердце Святых гор исток этой реки. Не знаю, – Он пожал плечами. – Я столько лет почти не выпускал рукояти меча из руки. Сутками не снимал кольчугу… Но я верю ему, – Он оглянулся на весело поющий водопад и склоны гор, покрытые яркой летней зеленью. – Много лет я не испытывал такого стойкого ощущения безопасности.
   – Я понимаю тебя, – кивнула женщина, но не улыбнулась в ответ. – Здесь мы находимся в благословенном краю, и вся эта внешняя суета, – Она с презрением мотнула головой в сторону сбегавшего вниз по склонам леса, за которым скрывался невидимый отсюда город, – здесь не имеет никакого значения.
   – Тыне хочешь пойти со мной? – неожиданно для самого себя спросил Дитрих.
   – Нет. Это твое дело, – ответила она.
   – Если… если я останусь жив, то непременно увезу тебя отсюда, куда пожелаешь, – пообещал он.
   Она не стала рассыпаться в благодарностях, просто холодно кивнула, как будто это само собой разумелось, и добавила не без сарказма:
   – Мне не нравится это «если».
   Дитрих развел руками: на все воля Божия, подобрал лежавшую на траве котту и стал медленно подниматься по крутой тропинке, ведущей к их горному пристанищу.
   – Я буду ждать, – произнес хрипловатый голос у него за спиной.

48

   Тонда Яновка глубоко вздохнул, прежде чем выйти на сцену и обратиться к публике с кратким вступительным словом. Внутри трепетало и било крыльями, и в коленях ощущалась легкая слабость. Яновка нервно оглянулся на Акселя, в очередной раз не узнав его в статном, подтянутом незнакомце в костюме из тускло-серой поблескивающей мелкими искрами, словно наждак, ткани, с гладко зачесанными назад волосами и сильно подведенными глазами, отчего их размер увеличивался против всяких законов природы. По мнению Яновки, это было самое слабое место грандиозного шоу – главный его участник, от которого зависело все.
   После идиотского инцидента с полицией (дело пока что мирно затихло) Эдлигер, казалось, готов был работать сутки напролет, безжалостно требуя того же от окружающих. Правда, он умел каким-то образом создавать на сцене удивительную атмосферу непринужденности и всеобщего веселья, в которой каждому все удавалось поразительно легко. Но вот машинисты постепенно стервенели от его постоянных придирок и стремления разобраться досконально во всех технических деталях, которые его никоим образом не касались. Еще вчера он так отчитал одного молодого техника, что тот едва не побежал писать заявление об увольнении. Потом Эдлигер явился в кабинет директора и ошарашил Яновку предложением расставить по всему театру какую-то там охрану. Яновка послал его подальше, на что Аксель только пожал плечами, ничуть не обидевшись, и помчался готовиться к генеральной репетиции, на которой пел так, что, наверно, даже у деревянных драконов выступили слезы на глазах. Тем не менее, настроение Яновки не улучшилось – слишком он переживал из-за грядущего решающего момента.
   И вот, в день премьеры, после всех этих параноидальных заскоков, после наверняка бессонной ночи (Яновка, прекрасно знавший, что Аксель нервничает перед премьерой не меньше него самого, вчера ловил себя на мысли подсыпать какого-нибудь сильнодействующего снотворного артисту в стакан с водой, но так и не рискнул), герр Шаттенгланц является в середине дня, когда его совершенно не ждали, сияющий, уверенный в себе и довольный всем на свете. Вопрос об охране и очередных проверках всей машинерии и техники не поднимался, ежедневный список жалоб и пугающих предупреждений, которые, видимо, придумывались по ночам от нечего делать, выставлен не был. Яновка, правда, не знал, радоваться ему этой перемене или готовиться к худшему.
   Так или иначе, решающий момент настал, пути назад не было и оставалось только пережить этот вечер, что бы он ни принес.
   Аксель шагнул вперед и шепнул Яновке в ухо:
   – Не дрейфь, Тонда! Все будет ОК!
   Он отступил назад, и Яновка почувствовал, что его сильно пихнули вперед, да еще успели от души шлепнуть пониже спины. Он еле удержал равновесие, чтобы не вылететь на сцену, как пробка из бутылки, обернулся и показал безмятежно улыбавшемуся Акселю кулак, а потом уже, внутренне кипя от негодования, решительно выступил перед закрытым занавесом.
   Объясняя, как много значит для всего Йоханнесталя сегодняшняя постановка (у публики создалось впечатление, что, если бы Яновка с поразительной предусмотрительностью не открыл в своем театре первый в истории города мюзикл, Йоханнесталь вскоре сгинул бы в культурном застое, постепенно превращаясь в темные, полные невежества и скуки трущобы), директор театра ловил знакомые лица и ободряющие взгляды в первых рядах.
   Эмерих Легран слушал со скучливым выражением на красивом лице. Выражение Карла, примостившегося с краю первого ряда, прочитать было нельзя, так как, к удивлению Яновки, большую часть его лица скрывали темные очки а ля Элвис Пресли. Впрочем, видимая часть правой его щеки распухла так, что необходимость очков нетрудно было объяснить. В середине третьего ряда сидели две симпатичные девушки, то ли фанатки, то ли подруги Акселя – суть их отношений он так и не понял. Хорошенькая смуглянка широко, ободряюще улыбнулась ему, держа руки перед собой, словно так и порывалась аплодировать. При виде Вероники, у Яновки сразу же радикально поднялось настроение, хотя он прекрасно понимал, что девушку, скорее, воодушевляют те возможности, которые обещает фанатке жанра знакомство с директором театра, нежели его личные качества. Но все равно было приятно.
   Поблагодарив отечественных и иностранных участников проекта, помянув заслуги Акселя Эдлигера перед европейским музыкальным театром и выразив надежду, что зрители примут этот почин благосклонно, Яновка удалился со сцены под всеобщие аплодисменты и едва не упал в объятья готовившихся к выходу артистов, когда Аксель дружески хлопнул его могучей рукой по плечу.
   Яновка уже не увидел, что, едва началось представление, Карл Йорген поднялся со стула и тихо направился через темный зал к выходу.
   Хайди напряженным взглядом смотрела ему вслед, теребя нитку жемчужных бус в вырезе узкого темно-синего платья.
   – Не самое подходящее время, чтобы уходить, – заметила она.
   – Ну может, у него брюхо прихватило, тебе-то что? – театральным шепотом ответила Вероника.
   Хайди уставилась на сцену, однако двигающиеся там фигуры – до выхода Акселя было еще далеко – не могли отвлечь ее от тревожных мыслей. Взгляд ее то и дело обращался вверх, в непроницаемую отсюда тьму, где машинисты сцены топали по легким служебным галереям и тянули нужные в определенный момент тросы с уверенностью моряков, управляющихся на узких реях со сложнейшим такелажем.
   – Почему мы решили, что все будет в порядке? – пробормотала Хайди. – Никто не знает, в какой именно момент происходит переход, верно? Если это связано с тем светящимся туманом, то он клубится хаотически и расползается по всей пещере, и значит, каждый раз все может быть по-разному. То есть Лаура могла наткнуться на скелет, который появился там в XIII веке и пролежал много столетий, а мы не видели его, потому что перенеслись в прошлое на более раннем отрезке пути и прошли то же самое место, когда никакого скелета там еще не было! А ведь он мог появиться вскоре после нашего визита!
   – Ты чего? – пихнула ее Вероника. – Прекрати шипеть, мешаешь людям слушать!
   Хайди обернулась, оглядывая зал. Йорген все еще не возвращался.
   – Да и много ли мы разглядели в этой темноте? – прошептала Хайди. – Там могло прятаться все что угодно. Черт, ведь обязательно что-нибудь случится! Испортить премьеру – это же самая эффектная месть, верно? – сказала она Веронике и вскочила с места.
   – Ты с ума сошла? – Вероника попыталась ее удержать. – Да куда ты?!
   – Слушай, твой Питер ведь отвечает за машинерию, да? – наклонилась к ней Хайди. – Ты не могла бы найти его в антракте и?..
   – Не могу, мы с ним еще вчера разбежались, – возразила Вероника. – На что он мне теперь, когда я Яновку окучиваю? А Питер хотел много больше, чем заслуживал. Да сядь же ты!
   В следующем ряду начали возмущаться.
   – Ладно, все, мне некогда!
   Хайди быстро заскользила между рядами, не переставая извиняться – люди вжимались в кресла, давая ей дорогу, – а, выйдя в проход, помчалась бегом.
   – Интересно, эта шизофрения еще и заразная, что ли? – обиженно поинтересовалась Вероника и устроилась поудобнее.

49

   Хайнц слонялся по колосникам, изнывая от скуки. До его выхода еще оставалось много времени, а он был полностью готов выступать.
   Сочтя слишком ответственным выход юноши в качестве двойника Шаттенгланца, режиссер освободил его от кордебалетных обязанностей на весь первый акт, и Хайнц постоянно везде шатался от нечего делать и всем мешал.
   Он решил подняться наверх – подружившись с рабочими сцены, он взял в привычку в перерывах между выходами любоваться происходящим на сцене с колосников, наблюдая за ювелирной работой техников. Хайнц даже знал, что за жутковатой деревянной махиной, долженствовавшей изображать обитателя воздушных пространств (на его взгляд, она больше напоминала помесь динозавра с паровозом, издали, впрочем, смотрелась вполне воздушно и грациозно) у техников была спрятана заначка. Хайнц прекрасно помнил, что Аксель категорически запретил ему и думать о спиртном до начала и в процессе спектакля, но от нечего делать решил проверить, как там она: он давно уже задумал заменить бутылку шнапса на бутылку чистой воды и посмотреть, какое лицо будет у дяди Ганса, когда он обнаружит подмену.
   Впрочем, о коварных планах лучше было забыть, так как бутылка уже была в работе, и уровень жидкости в ней угрожающе понизился. Питер сидел на деревянном полу, обнимая странную морду чудовища (художник по декорациям был родом из Шотландии, так что весь театр теперь утверждал, что в точности знает, как выглядит знаменитый обитатель озера Лох-Несс) и прижимая ополовиненную бутылку к сердцу.
   – Питер, ты что? – ужаснулся Хайнц, лихорадочно вспоминая: не Питер ли отвечал во время премьеры за машинерию?
   – Она меня бросила! – всхлипнул Питер. – Конечно! Она – кто, а я – кто?
   – Кто? – недоуменно спросил Хайнц.
   – Кто? Директор! – взвыл Питер, размазывая по щекам пьяные слезы.
   Хайнц вздрогнул.
   – Старый козел! – поделился Питер. – Конечно, дочке бургомистра он – самая пара.
   – Ты помнишь, что ты сегодня отвечаешь за трюки?! – зарычал Хайнц, схватил Питера за шкирку, оцарапав руку об острый выступ на морде твари, и вздернул техника на ноги, одновременно вырвав у него бутылку. Питер пытался сопротивляться, но Хайнц был гораздо сильнее. Он поставил бутылку на пол и решительно потащил Питера вниз, в ближайший душ – сунуть под струю воды.
   Летучая тварь, растопырив деревянные драконьи крылья с острыми краями, тупо таращилась им вслед.

50

   Быстро темнело, в горах, где не было фонарей, властвовал полумрак, и Хайди подумала, что ехать на большой скорости может быть опасно. В этом она незамедлительно убедилась, едва не врезавшись в автомобиль, мирно стоявший на дороге с включенными габаритами, вот только опасно близко от поворота. Его владелец явно не предполагал, что кого-то еще понесет в горы в этот поздний час.
   Поставив машину рядом, Хайди вышла и огляделась. Ей показалось, что она различает ниже по склону какое-то движение в кустах. Она подошла ближе, вглядываясь в неверные вечерние тени. Человек вышел на открытое место, помедлил, воровато озираясь, но вверх посмотреть не догадался. Наверняка это был Йорген – высокая фигура, темно-русые волосы. Темных очков не было, но здесь некому было любоваться его изуродованной щекой, и он мог их снять. А кто еще стал бы шастать тут по кустам?
   Хайди волновало другое: он не поехал к входу в пещеру, а зачем-то шарил в кустах совсем в другом месте, значит, либо что-то прятал там (оружие?), либо знал какой-то другой вход. Впрочем, почему бы и нет? Он, должно быть, подземный лабиринт вдоль и поперек излазал…
   Йорген исчез под верхушками ельника, и Хайди решила, что надежнее будет идти уже знакомым путем, чем одной преследовать потенциального врага на его территории.
   Она вернулась в машину и поехала дальше, по-прежнему спеша, но все же с большей осторожностью.
   Остановив машину так близко к пещере, как это было возможно, Хайди побежала дальше пешком, захватив с собой фонарь – к счастью, походный запас фонарей и батареек Аксель сложил утром в ее сумку.
   Добравшись до входа в подземный лабиринт, путаясь в траве и торчащих отовсюду корнях, Хайди с испугом поняла, что по пещерам на высоких каблуках далеко не уйдет, и заодно вспомнила, что на ней узкое вечернее платье. Но ничего нельзя было сделать. Посмотрев на часы и убедившись, что еще должен идти первый акт, женщина сняла туфли и аккуратно поставила их у входа в пещеру. Вид у пары классических вечерних лодочек на шпильках, стоявших, прижавшись одна к другой под кустом молодого папоротника, как будто им было страшно в темнеющем лесу, был трогательно одинокий.
   Между тем, их хозяйка бросилась во мрак пещер, подумав мельком, вспомнит ли она пройденный путь, ведь ей никто не будет подсказывать. Что ж, ей не оставалось ничего другого, как вспомнить. От этого могла зависеть жизнь двоих – двоих? – мужчин, которые – оба! – много для нее значили.
   Хайди шла по пещерам, стараясь поменьше ранить босые ступни камнями. Впрочем, боли она все равно не чувствовала – слишком много адреналина кипело в ее крови, слишком силен был азарт, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
   Платье треснуло и расползлось на бедре, когда она пробиралась по темному лазу. Молодая женщина спрыгнула в подземную реку и, преодолевая сопротивление бегущей навстречу воды, пошла по дну к узкому тоннелю. Оказавшись перед ним, Хайди вспомнила, что утром прошла его только благодаря мощным плечам и силе Акселя, сумевшего справиться с течением за двоих.
   Цепляясь за стенку тоннеля и помогая себе руками, она кое-как пробилась в светящуюся пещеру, уронив по пути фонарь. Он продолжал гореть на дне, освещая ей путь, но, чтобы поднять его, нужно было нырнуть, и Хайди не сомневалась, что вот тогда-то ее точно вышвырнет назад.
   Едва она выбралась на свободное пространство, ее окружили облачка света, словно приветствуя или ища у нее защиты от чего-то. В этот раз свет не концентрировался у щели, он расползся далеко в стороны, и Хайди поняла, что пещера была гораздо шире, чем им показалось утром. За пределами слабо мерцающего свечения непроницаемой стеной стоял мрак.
   А прямо перед собой Хайди видела в синеватой полутьме широкую спину и светлый затылок мужчины, медленно и осторожно идущего к расселине.
   Хайди выпрямилась и тут же пошатнулась с плеском, поскользнувшись; мужчина обернулся, с удивлением глядя на нее большими темными глазами – в свете факела, который он держал в руке, они казались совершенно черными. Светлые волосы падали ему на плечи, на нем была надета рубаха, между нижним краем ее и поверхностью воды виднелся верх темных шосс, и никакого оружия при нем заметно не было. Кроме факела, он держал в руках тускло поблескивавший сосуд, украшенный драгоценными камнями, по форме похожий на те, что стояли в церкви Шлосс-Йоханнеса. Хайди шумно вздохнула, разглядев сосуд, и снова взглянула в глаза рыцарю, одновременно узнавая и не узнавая его.
   Он что-то произнес с вопросительной интонацией. Хайди ничего не поняла, хотя слова как будто звучали знакомо, но вздрогнула, узнав мягкий высокий баритон, который привыкла слышать изо дня в день.
   – Это ты? – спросил мужчина, не столько с удивлением, сколько с интересом оглядывая ее блестящее и переливающееся в свете факела платье без рукавов, голые руки, вольно рассыпавшиеся по плечам волнистые волосы.
   – Дитрих? – неуверенно спросила Хайди.
   Он опять сказал что-то непонятное и повернулся, чтобы идти дальше. Хайди лихорадочно соображала – во тьме, куда не достигал свет факела и голубое сияние, могла подстерегать любая опасность: другой тоннель, притаившийся враг. Рыцарь явно не опасался нападения, но она-то прекрасно знала, что в пещерах они сейчас не одни. У нее засосало под ложечкой при мысли, что и утром, когда они с Акселем вышли из грота, кто-то мог наблюдать за ними оттуда, прячась во мраке, смотреть им в спины. А, протискиваясь в щель, рыцарь будет совершенно беззащитен, тем более что, как она знала, у него должна плохо гнуться спина. В Палестине времен крестовых походов в его распоряжении вряд ли могла быть медицина современного уровня.
   Хайди, с усилием раздвигая массы воды, подбежала к Дитриху и схватила его за руку, не давая подойти к расселине. Мускулы под грубой тканью рубахи напряглись: он понял ее порыв и ее испуганно ищущий взгляд. Хайди заметила, что от ее резкого рывка облачка света, словно бы испугавшись, отпрянули дальше во тьму и слева впереди как будто наткнулись на темную массу, заскользили, обтекая ее – камень? Обходя препятствие, светящаяся полоса изменила форму: видимо, оно шевельнулось.
   Хайди посмотрела на Дитриха и поняла, что он тоже это заметил. Не отводя глаз от места предполагаемой засады, он сунул в руки Хайди серебряную урну и мягко подвинул молодую женщину себе за спину.
   В темноте заплескало, и оттуда, раздвигая бедрами мерцающий свет над поверхностью воды, вышел рыцарь в полном боевом облачении, в темном сюрко поверх кольчуги. В руке он держал устрашающий моргенштерн [29 - Morgenstern (нем. утренняя звезда) – средневековое оружие, бронзовый шар с ввинченными в него стальными шипами, использовался как навершие палиц и кистеней.] на длинной рукояти, и на бедре его висел меч в ножнах, уходя концом в воду. На правой щеке рыцаря багровела недавняя, еще не зажившая рана.
   И не заржавел он тут, пока ждал в засаде? – подумала Хайди.
   Рыцарь насмешливо произнес что-то, кивнув на нее. При этом он странно кривил рот – рана явно мешала ему говорить. Дитрих холодным тоном ответил. Очевидно было, что речь шла о ней, и если о смысле фразы, произнесенной вооруженным рыцарем, можно было догадаться, то за возможность узнать, что ответил Дитрих, она бы отдала несколько лет жизни. Если только у нее есть эти несколько лет, – подумала она: засада не удалась, однако враг был вооружен, а Дитрих безоружен.
   Хайди напряженно вслушивалась, пытаясь ухватить хотя бы общий смысл разговора. Она догадывалась, что в письменном виде их диалог был бы ей понятен, проблема была в том, что слова произносились иначе, чем она могла ожидать, и говорили слишком быстро. И нужно было еще запретить себе отвлекаться на посторонние мысли: у рыцаря было лицо Йоргена, но где, спрашивается, находился он сам?..
   – Венцель, сюда нельзя приходить с оружием, – произнес Дитрих. – Если ты сумел прийти сюда, значит, должен это знать.
   – Путь я отыскал по наитию, – усмехнулся тот. – Может быть, меня вела Божественная воля? Ибо Господу нашему угодно, чтобы славный город наш процветал, и никакие сожаления о прошлом не угрожали положению нового правителя. Ни ты, ни урна с дорогим тебе прахом, ни твой странный Ангел-хранитель не покинете этих пещер. Насчет девки, правда, я еще подумаю, – Он окинул взглядом обтянутую блестящей тканью грудь Хайди, обнаженные плечи, заглянул в ее подкрашенные глаза, и женщина невольно отступила на шаг назад.
   Рыцарь бросился вперед, замахиваясь моргенштерном, но Дитрих каким-то чудом, низко присев и погрузившись в воду по плечи, сумел отразить удар железной чашей факела. Схватка была злой и стремительной, Хайди не успевала уследить, что происходит, только отметила, что Дитрих при первой же возможности перехватил факел левой рукой, и что двигался он невероятно быстро. О переживаниях насчет перебитой спины можно было забыть – во всяком случае, Акселю Дитрих точно не уступал в гибкости. К тому же, движения противника Дитриха стесняла тяжелая кольчуга, так что они были практически равны. Если, конечно, не принимать во внимание тот факт, что у Дитриха не было оружия и тело его не было ничем защищено.
   Внезапно Дитрих вскрикнул, уворачиваясь от очередного удара, и, завалившись навзничь, с головой окунулся в воду вместе с факелом. Яростно зашипела гаснущая смола, и стало почти совсем темно, пещеру теперь освещал только синий пар, предпочитавший держаться на почтительном расстоянии от дерущихся.
   Вооруженный рыцарь тоже издал короткий полный злого торжества крик, перебросил моргенштерн в левую руку и выхватил меч, готовясь нанести последний удар. Однако внезапно обрушившаяся темнота сбила его с толку, так что удар меча прошел мимо цели, только взметнулась брызгами вода.
   Дитрих прополз под водой пару метров до стены пещеры – он упал на спину, и ему было трудно подняться. Опираясь о стену и шумно, со стонами, дыша, он пытался встать, когда противник бросился к нему, занося меч. Хайди взвизгнула, до боли в руках стискивая сосуд.
   Дитрих рванулся в сторону, и меч, высекая искры, лязгнул по камню. Рыцарь замахнулся снова, Дитрих наконец сумел встать и схватил его за руки. Хайди видела, как по светлому полотну рубахи Дитриха на груди и правом боку расползается фиолетовое в мертвенном свете пятно. И поскольку Хайди была ничем, помимо наблюдения, не занята, она первой обратила внимание на донесшийся сверху грохот. Дно подземной реки ощутимо задрожало у нее под ногами, а потом потолок пещеры внезапно треснул, и оттуда вывалился кусок породы, упав прямо на борющихся мужчин.
   Фонтаном брызг женщину окатило с головы до ног, по поверхности прошли высокие волны. Хайди едва не упала. Когда она выпрямилась и протерла глаза, то увидела, что Дитрих стоит, вжавшись спиной в расселину, ошарашенно глядя на нечто, барахтавшееся в воде перед ним, откуда поднимались пузыри и сгустки крови.
   – Как муху прихлопнуло, – медленно произнесла Хайди. – Или, скорее, как ужалившую пчелу!
   Осторожно обойдя раздавленного рыцаря, она подошла к Дитриху и протянула ему урну. Дитрих кивнул и, повернувшись боком, как до этого Аксель, протиснулся в расселину. У него это заняло больше времени, он тяжело, шумно дышал. Следовало, однако, торопиться: рассерженная гора не собиралась успокаиваться, дно под ногами и стены продолжали мелко дрожать, и где-то во тьме гремел угрожающими раскатами грохот обвала.
   Стоило им войти в храм, и отзвук далекого обвала прекратился. Здесь царили тишина и покой, и трудно было поверить в саму возможность каких-либо разрушений, страдания, боли.
   В гроте было достаточно светло: в окно в своде вливался уже не белый дневной, а розоватый закатный свет, и, вспомнив, что в родном мире должно быть уже совсем темно, Хайди обрадовалась, что здесь время течет иначе.
   Она с понимающей улыбкой наблюдала, как Дитрих оглядывает священный грот и в немом восхищении останавливается перед скульптурой Богородицы. Хайди чувствовала себя здесь чуть ли не хозяйкой, во всяком случае, постоянным посетителем. Окинув взглядом вьющихся над каменными цветами золотых пчел, она поняла, что уже затруднилась бы сказать, которая из них провела несколько недель у нее на груди, заключенная в грубый медальон.
   Дитрих поднялся на возвышение перед скульптурой, поставил урну на полку, найдя словно бы специально для нее предназначенное место у погасшей лампады, и, склонив голову, держа спину напряженно прямой, медленно опустился на колени. Взгляд Хайди так и притягивало темное пятно у него на груди. Однако здесь и сейчас было не место для ран, для боли и крови – все это оставалось где-то там, за скальной стеной. Здесь же был только гаснущий свет, и прекрасное лицо Мадонны, и теперь – сердце последнего фюрста Йоханнесталя, которому суждено было стать сердцем Святых гор до скончания времен.

51

   Аксель не имел привычки высматривать знакомые лица в первых рядах, рискуя отвлечься и утратить сосредоточенность. Он следил лишь за общим настроением публики, а для «своих» – друзей и постоянных поклонников – существовало время после спектакля. Тем не менее, пустое кресло в третьем ряду, упорно остававшееся пустым и во время второго акта, нервировало его все больше, несмотря на то, что сидящая рядом Вероника, конечно, верещала и аплодировала за двоих.
   В антракте Яновка встревоженно сообщил, что герр Легран ушел вскоре после начала представления – видимо, ему не понравилось? Аксель пожал плечами и ответил, что вкусам каких-то там легранов потакать и не собирался, а публика к концу первого акта, между прочим, ревела от восторга – не всякий раз бывает такая отдача.
   Но чем ближе был самый ответственный – вернее, самый опасный – момент, тем меньше оставалось от дневной эйфории, тем более овладевали Акселем дурные предчувствия, и в мозгу метались тревожные мысли. Почему Легран ушел? Мог он что-нибудь подстроить, чтобы сорвать шоу? Тогда бы он, наверно, как раз остался? А главное – связано ли отсутствие Хайди с отсутствием Леграна? Или она просто пересела на другое место? С нее станется на колосники забраться, чтобы самой за всем присмотреть… Только как присмотреть, если там сам черт не разберется?
   – Ты что пыхтишь? – спросил ассистент, затягивая на нем ремень. – Опять туго?
   – Нет, в самый раз, – отмахнулся Аксель. Грудь его вздымалась от волнения, и когда Тереза по традиции бросилась ему на шею – на счастье, – он внезапно крепко стиснул ее в объятьях и столь продолжительно и качественно ответил на поцелуй, что на сцену его провожали аплодисментами.
   Питер, все еще мокрый и взъерошенный, только сейчас вспомнил о своих прямых обязанностях, с которыми без него пока что благополучно справлялись другие, оторвался от созерцания в щелку сияющей в третьем ряду в своем открытом серебристом платье Вероники, и поднялся на колосники. Заменявший его машинист посмотрел на Питера равнодушным взглядом и, сверившись с висевшим рядом списком, потянул за очередной рычаг. Питер встал рядом, посмотрел вниз, потом взглянул на приклеенный к рычагу номер.
   – Погоди, тут что-то не то… – медленно, раздумчиво произнес Питер, потом вдруг вцепился в рычаг и дернул назад, заорав: – Не тот номер, твою мать!
   Другие машинисты сцены, стоявшие на галерее, насторожились. Питер лихорадочно метался от одного рычага к другому, всплескивая руками.
   – Я же их расположение знаю! Кто-то поменял номера!
   – Как такое может быть? – произнес дядя Ганс, с подозрением глядя на Питера. – А чем это от тебя несет, малец?
   – Господи! – выдохнул Питер.
   – Может, остановить все вообще? – неуверенно спросили его.
   – Чтобы было, как тогда? У нас же не репетиция! – простонал Питер и оглядел удивленно-скептические лица вокруг: кажется, до них никак не доходило, что он говорит серьезно. Он посмотрел вниз: площадка уже подтолкнула Акселя в полет, и артист, видимо, не замечал, что в «небесах» за его спиной творится полный беспорядок.
   Перепутанные номера сбивали с толку, и Питер, глядя в пол под ногами, стал на ощупь торопливо перебирать мокрыми от пота руками рычаги, словно пианист, исполняющий сложную, но хорошо знакомую мелодию – руки свое дело знали.
   Один рычаг отказался двигаться с места. Питер с усталым стоном дернул сильнее, рычаг не давался. Дядя Ганс потянул тоже, схватившись за деревянную рукоять чуть ниже руки юноши. Где-то что-то громко щелкнуло, как будто лопнула толстенная струна, и рычаг внезапно легко сдвинулся.
   Питер и дядя Ганс испуганно переглянулись и хором выругались.
   Услышав неожиданный грохот справа, Аксель взглянул в ту сторону, чтобы обнаружить, что одна из крылатых тварей, вместо неспешного плавного полета, несется над сценой со скоростью кометы, словно сорвавшись с цепи. Одной секунды хватило на то, чтобы осознать, что траектории их движения пересекаются в совсем недалекой точке пространства, еще одной – чтобы понять, что сделать он все равно ничего не может.
   А дальше было не до раздумий, потому что траектории уже пересеклись.
   Почти пересеклись.
   Аксель успел только подобраться, втянуть живот и запрокинуть назад голову, и дурная кукла пронеслась прямо перед ним, задев его оттопыренным крылом. Глухой удар и треск ломающегося о его ребра дерева отчасти заглушила бравурная музыка, тварь понеслась дальше с болтающимся крылом, а Аксель уже плавно опускался на землю. Играть плащом не получилось, потому что уже было поздно, да и правая рука была занята – он плотно прижимал ее к телу, чувствуя сильную боль в боку и груди. Ожидаемого грохота и треска с левой стороны не донеслось, значит, куклу каким-то образом сумели остановить и обезвредить по-тихому.
   Свет погас, как и было задумано, Аксель встал на пол, под покровом темноты отбежал в сторону, где уже стояли наготове опытные костюмеры, которые в мгновенье ока освободили его от жилета и ремней, испуганным шепотом спрашивая, что произошло. Аксель что-то невнятно пробурчал и поспешил уйти.
   Тереза и еще несколько человек бросились к нему. Аксель стремительным, властным движением притянул девушку к себе, на мгновенье скользнул губами по ее шее, отпустил и, не говоря ни слова, быстрым шагом устремился в гримерную, зажимая согнутой правой рукой бок и грудь.
   Тереза еще стояла, тупо глядя ему вслед, когда в толпу влетел побледневший костюмер, неся перед собой в вытянутых руках жилет с влажным пятном крови сбоку, так, словно тот мог его укусить.

52

   Хайнц колотил в дверь Акселевой гримерной и жалобно угрожал между всхлипами:
   – Акс, открой сейчас же, а то дверь выломаю!
   Костюмер неуверенно топтался рядом, разрываясь между беспокойством и стремлением исполнять свои прямые обязанности – как и всегда во время спектакля, каждая секунда была на счету.
   Дверь приоткрылась, но Аксель встал во входе, загораживая им дорогу. Сняв рубашку, он накинул поверх брюк черный халат, и Хайнц не мог разглядеть, куда и насколько серьезно он ранен.
   – Ну что вам нужно? Я в порядке! – устало произнес Аксель, кивнул костюмеру: – Извини, я сам разберусь, – и мрачно посмотрел на Хайнца. – Что ты здесь торчишь? Когда твой выход?
   – Тогда же, когда и твой! – всхлипнул юноша.
   Аксель со вздохом привалился к стене.
   – А реветь-то зачем?
   Хайнц снова всхлипнул.
   – Ладно, заходи…
   Аксель отступил в сторону, пропуская его в гримерную.
   – Что нужно? – с готовностью спросил Хайнц, вытирая слезы и жадно оглядывая Акселя – тот плотно запахнул халат на груди.
   – У тебя две минуты, чтобы привести себя в порядок! – рыкнул Аксель, толкая его к гримерному столику перед зеркалом.

53

   Нарастающий вдали грохот и усиливающаяся дрожь стен встретили их, как только они сунулись в расселину. Выбраться в светящуюся пещеру, впрочем, оказалось не так просто. Дитрих, шедший первым, долго не двигался с места в узкой щели, и Хайди ерзала меж скальных стен, окончательно превратив платье в жалкие лохмотья, пока не исхитрилась заглянуть ему через плечо.
   Раздавленный камнем рыцарь, как оказалось, умер не сразу, он сумел доползти до расселины, но прочно застрял в ней в своей кольчуге и в конце концов утонул, надежно перегородив проход. Убедившись, что рыцарь мертв, Дитрих пытался вытолкнуть его наружу, но ему было толком не наклониться, тем более – в узкой щели, и ничего не вышло. Виновато оглянувшись на Хайди, Дитрих, упираясь руками в стены над собой, подтянулся повыше и перелез через труп. Хайди пришлось последовать его примеру, но, едва не сорвавшись, она была вынуждена наступить на мертвое тело.
   Дно продолжало вздрагивать, и из-за стен впереди доносились постоянные громовые раскаты – сухой грохот катящихся камней и скрежет сдвигающихся скальных масс. Клубы синеватого пара сконцентрировались на другом конце пещеры, словно зовя их туда, – напоминали, что нужно торопиться. Дитрих держал ее за руку, пока они шли по пещере, а потом отпустил и сделал приглашающий жест, указывая на тоннель, куда убегала вода.

   Хайди кивнула.
   – Прощай, Дитрих.
   Он ничего не сказал, только провел жесткими огрубевшими пальцами по ее щеке, с каким-то удивленным восторгом глядя на ее глаза, обведенные слегка растекшимися кругами макияжа, убрал с ее лба прядь влажных каштановых волос, потом мягко подтолкнул к выходу.
   Хайди уже наклонилась к тоннелю, но тут же выпрямилась с озорной, отчаянной улыбкой, бросилась назад, обхватила руками его шею и впилась губами в его губы. Она успела заметить, как в веселом изумлении широко раскрылись его глаза, успела коснуться губами колючей щетины, ощутить, как приоткрываются, отвечая, его узкие, сухие и обветренные губы, а дальше вся пещера могла себе рушиться, и весь мир мог катиться в преисподнюю в смешении времен и пространств. Она чувствовала спиной его руку – тяжелую, сильную. Его грудь была теплой сквозь два слоя мокрой одежды – ее и его, мокрой от воды и крови. Ее пальцы перебирали длинные волосы у него на затылке.
   А потом она отпустила его, высвободилась из его объятий и, в последний раз улыбнувшись в ответ на его улыбку, бросилась в темноту тоннеля с головой, как в бездонный омут. И мгновенно все осталось позади, течение схватило ее, повлекло вперед, выбросило на простор, и она выпрямилась, отплевываясь и безуспешно пытаясь отереть мокрыми руками мокрое лицо в полной темноте.
   Очередной обвал в горах происходил прямо сейчас и как раз над ней. Свати сто двадцать лет ползли в сторону Йоханнесталя, а теперь, обретя утраченное сокровище, они, возможно, решили вернуться на прежнее место?
   Так или иначе, Хайди окружал непроницаемый мрак, и не было ни фонаря, ни волшебного света, только журчание подземной реки, особенно громкое за спиной, в тоннеле. Хайди подождала еще немного, вздрагивая и сжимаясь при каждом новом ударе наверху, но вода продолжала все так же мирно звенеть, и не было плеска от двигавшегося в ней тяжелого тела, и не было шумного дыхания и шороха шарившей по скальной стене руки. Если Дитрих благополучно вышел из пещеры, то вышел он совсем в другое время или в другом пространстве.
   Хайди на ощупь выбралась на берег и попыталась прикинуть, как быть дальше, хотя от постоянного грохота мысли в панике разбегались. Где-то внизу стены прятался лаз, который вел в другую пещеру, его можно было нащупать, но что дальше? Бродить по подземному лабиринту в полной темноте? Или сидеть на месте и ждать, пока ее спасут? Уж Аксель-то догадается, где она, и он знает дорогу. Правда, Акселю могло быть не до нее: вероятно, он ранен, и кто знает, насколько серьезно? Впрочем, он на редкость силен и вынослив, в этом она не раз имела случай убедиться. И, в конце концов, нашли же здесь однажды одного заблудившегося в пещерах мальчишку…
   Хайди как раз задумалась, грозит ли ей пожизненный страх темноты, когда обвал внезапно превратился из действующего на нервы грохота за стенами в объективную и очень близкую реальность: потолок над ней лопнул, впуская в пещеру свет полной луны, вода забурлила от падающих осколков камня, а тоннель обрушился, перерезав подземную реку и намертво перегородив ход в другое пространство.
   Хайди инстинктивно бросилась в сторону предполагаемого выхода, чувствуя, что каменные стены сдвигаются и валятся прямо на нее, и еще подумала, что вот так ускользнуть в последний момент успевают только герои в фильмах…

54

   Яновка постучал в дверь театрального медпункта, подождал, пока откроют, пропустил перед собой конвоируемых им Веронику и Питера и, успокоив взглядом несколько человек, нервно ожидавших снаружи, зашел внутрь и сделал Хайнцу знак снова запереть дверь.
   – Я же просил никого сюда не пускать! – донеслось из кабинета врача.
   – Это мы! – крикнул в ответ Яновка и, поманив молодых людей за собой, направился через приемную на голос.
   – Вот! – объявил он, входя в кабинет и выставляя перед собой, как щит, Веронику. – Что нашел, доставил.
   – Где Хайди? – спросил Аксель.
   – А я откуда знаю? – удивилась Вероника и добавила, обведя глазами кабинет. – А круто ты выступил и дотянул до конца – кровищи-то!
   – Спасибо, – проворчал Аксель.
   – Руку не опускай, мешаешь! – прикрикнул на него врач, находившийся в самом дурном расположении духа. – Если тяжело держать на весу, пусть Хайнц поддержит. А лучше бы на спину лег.
   – Черта с два, – прошипел Аксель и, поморщившись, поднял руку выше. Голый по пояс, он сидел на столе врача, пока тот зашивал неглубокую рваную рану, поднимавшуюся с правого бока Акселя на грудь. Его живот был сбоку измазан кровью, стекавшей на пояс брюк, кровавые пятна покрывали стол, белую рубашку врача и смокинг, брошенный на спинку стула – тот никак не рассчитывал после премьеры исполнять свои прямые обязанности.

   Яновка побледнел и отвел глаза, пробормотав что-то в том смысле, что надо было вызвать скорую помощь.
   – Еще чего! – фыркнул Аксель. – Сломанное ребро и пара стежков, всего делов-то!
   – И горка вынутых из раны щепок, впору костер разводить! – раздраженно напомнил врач. – И весь кабинет кровью заляпал!
   – Не ворчи, – примирительным тоном ответил Аксель и окликнул Яновку (тот уже успел аккуратно повесить окровавленный смокинг врача на спинку стула и теперь разглаживал его ладонями): – Что публика?
   – Отказывается расходиться, пока не услышит, как у тебя дела! – мгновенно посветлел Яновка и еще раз расправил складку на смокинге. – Не говоря о толпе артистов и служащих, которые там разрываются от беспокойства и желания начать наконец праздновать! Потому что успех бешеный, Аксо. Даже если бы не твой бравурный выход на поклоны в промокшем от крови жилете, все равно был бы успех. Я следил за их реакцией – еще до эпизода с полетом они были твои с потрохами. И теперь… Даже если Легран из вредности скупит команду злобных критиков, дело уже сделано – публика будет валить на шоу валом, а на волне этого успеха, можно будет ввести новую программу… – Он внезапно замялся, оглянулся на остальных, посмотрел в глаза Акселю и тихо, но решительно произнес: – Прости, Аксо. За все. И за что, что сомневался в тебе, и за то, что не придал значения твоим словам вчера…
   – Да не бери в голову, я некоторым образом сам виноват… В общем, хорошо, что обошлось малой кровью.
   – Малой! – фыркнул врач, с жалостью окинув взглядом испорченный костюм. – Выпрямись, тут нужна давящая повязка. И учти – ни в коем случае не поднимать тяжести!
   – Разумеется! – ответил Аксель, бросив на врача взгляд, не позволявший усомниться в его искренности.
   Яновка машинально поправил брошенные на стол щипцы, к которым присохла окровавленная щепка, но, разглядев их, тут же отдернул руку.
   – А кто у нас спас положение? – напомнила Вероника, взяв под руку Питера.
   Питер что-то неразборчиво пробормотал, не зная, куда девать глаза.
   – Спас! – нахмурился Яновка. – Чудом явившись в решающий момент на свое законное рабочее место, где должен был находиться с самого начала! Мы еще поговорим об этом, – угрожающе закончил он.
   – Он не виноват, это все из-за меня! – заступилась Вероника.
   – Спасибо, Питер, – серьезно сказал Аксель. – Как бы то ни было, я рад, что ты оказался именно там и именно в этот момент. Мне вообще странно, что публика что-то заметила, – обратился он к Яновке. – Я бы сам не понял, что происходит что-то не то, если бы не… не находился в центре событий.
   – Тебе странно! – взвился Яновка. – После того, как ты доиграл спектакль, никому ничего не сказав, не отвечая на вопросы, просто запихнув под рубашку какую-то тряпку, чтобы кровь не выступала на жилете!
   Аксель радостно кивнул.
   – Не какую-то тряпку, а полотенце. Но ведь до поклонов его хватило, верно?
   Хайнц, тихо молчавший, стоя у стола, испустил дрожащий полувздох-полувсхлип, и Аксель не глядя протянул левую руку и сжал его локоть.
   Врач отступил на шаг, полюбовался плодами своих трудов, словно художник – только что законченной картиной, и, как будто делая последний штрих, стер смоченной в спирту ватой следы крови с живота и руки Акселя.
   Аксель ощупал туго перебинтованную грудь, удобнее устроился на столе, беспечно болтая ногами; Хайнц принес чистую рубашку и приготовленный для послепремьерного праздника смокинг и стал помогать ему одеться.
   – Надо, чтобы Хайнц отвез тебя домой, и немедленно ложись в постель, – распорядился Яновка.
   – Ты еще скажи – постарайся уснуть! – хмыкнул Аксель. – Нет уж. Я в полном порядке и готов на все – работать дальше, отмечать, писать автографы, все что потребуется. Дайте только грим снять… Где, в конце концов, моя законная доля всеобщих восторгов?
   Яновка вопросительно посмотрел на врача, с раздраженным звоном перекладывавшего инструменты. Тот пожал плечами, пробурчал что-то не имевшее к делу прямого отношения и нервно оглянулся на шум, доносившийся от двери.
   – Взволнованные поклонники уже берут нас штурмом? – спросил Аксель и, опершись на руку Хайнца, спрыгнул со стола.
   – Подозреваю, что это Карина нашла, где у нас медпункт, – вздохнул Яновка.
   – Карина нашла… – повторил Аксель и испуганно огляделся. – А можно я через окно?..
   Вероника хихикнула.
   Аксель одернул смокинг, обвел присутствующих взглядом и нахмурился.
   – Я одного не понимаю, где все-таки Хайди? Почему она не переживает, стоя у моего одра? Когда она ушла? – спросил он Веронику.
   – Да в самом начале, – пожала та плечами. – Бормотала про какой-то скелет, и что никто не знает, когда происходит переход… Собственно, она ушла сразу после Йоргена. Я бы сказала, следом за ним.
   – Следом за Йоргеном, – повторил Аксель. – Она ушла, а после этого, значит, кто-то оказался на своем положенном месте в нужное время… – Аксель потер подбородок. – А ведь действительно неизвестно, в какой именно момент происходит переход, и мы могли не увидеть тот скелет, потому что… – Он бессмысленно уставился на Веронику широко раскрытыми глазами, а девушка задумчиво почесала нос и добавила:
   – И Легран, кстати, ушел вскоре после них. Я еще подумала: этак в зале скоро вообще никого не останется.
   – Легран! – вздрогнул Аксель. – Господи! Этого еще не доставало! – Он резко обернулся к Яновке. – Объяви людям, что со мной все в порядке, и я уехал домой отдыхать. И здесь есть какой-нибудь такой служебный выход, у которого не стоит толпа зрителей?
   – Через подвал разве что, – робко подсказал Питер. – У директора, – он отвесил Яновке неуверенный поклон, – ключи взять…
   – Значит, за ключами! – распорядился Аксель. – Карину я беру на себя, – Он выжидающе оглядел остальных, словно надеялся, что кто-то вызовется на этот подвиг вместо него. Желающих не нашлось, и Аксель с вздохом устремился к дверям, кивнув на Питера и велев Яновке: – Если через пять минут я буду в пути, выпиши этому парню премию!

55

   Аксель мельком подумал о полицейском с мультяшными усами – нарваться на него сейчас было бы совсем некстати. Артист летел в автомобиле по ночным улицам, не заботясь о правилах движения, и сбавил скорость только после того, как едва не сбил припозднившегося пешехода.
   Он въехал на мост, и перед ним открылась ночная панорама восточного берега: на месте Свати-Гебирге, куда он направлялся, его ждала густая тьма, еще более непроницаемая, оттого что на переднем плане, в сердце Штадтранда, горел яркий свет, оттуда доносились звуки сирен и, подсвеченные прожекторами, в небо поднимались мутные клубы дыма.
   Сначала Аксель намеревался свернуть после моста и ехать в горы в объезд Штадтранда по более длинной, но и более ровной и надежной дороге, но теперь он повел автомобиль мимо башни и напрямик через старый район, не отрывая встревоженного взгляда от света и дыма – ему показалось, что они перемешиваются в темно-синих небесах как раз над Лютагассе.
   Разумеется, он забыл о яме на дороге и помчался самым кратким путем по опасно крутому спуску. Яму никто так и не потрудился хотя бы засыпать щебнем – видимо власти действительно стремились только способствовать скорейшему приходу Штадтранда в полный упадок. Поняв, что уже не успеет остановиться, Аксель резко свернул перед ямой в сторону, автомобиль занесло, развернуло, он опрокинул деревянную ограду и наконец встал, въехав багажником в приснопамятный куст.
   Был бы я жив до сих пор, если бы не эта яма и не этот куст, познакомившие меня с Хайди? – подумал Аксель, выскакивая из машины, и бросился вниз к повороту.
   Завернув за угол, он привалился к забору, пережидая приступ боли и дурноты и неверяще глядя вперед.
   Это было как повторяющийся дурной сон, только теперь в раскрытых воротах дома Лауры Таннен стояли не полицейские, а пожарные машины. Придерживая левой рукой правую, плотно прижатую к телу, Аксель быстрым шагом пошел к дому.

56

   Вот что называется «свет в конце тоннеля», – подумала Хайди.
   Собственно, это был не тоннель, а нора, в которой места хватало только на то, чтобы ползти. Но в конце ее действительно был звездный свет и чистый лесной воздух, и это было самое главное. Грохот стих, обвал как будто закончился, а она до сих пор была жива и даже невредима, оставалось только выбраться наружу.
   Внезапно лунный свет померк: его загородила чья-то тень, и Хайди испуганно подалась назад, вглядываясь в темноту. Тень подвинулась вперед, полностью перекрыв выход, зашуршали осыпающиеся мелкие камни, и замерзшую руку Хайди нащупала крупная мужская рука, по контрасту теплая.
   – Это ты? – неуверенно спросила она, не решаясь назвать имя – это было бы слишком хорошо.
   – Не бойтесь, – произнес низкий мужской голос, спокойный и уверенный, но – чужой.
   Забиваться глубже в нору, как испуганный лисенок, было как-то глупо, так что Хайди взялась обеими руками за эту руку и позволила невидимому спасителю помочь ей выбраться.
   И только когда Хайди неуверенно встала на ноги, все еще цепляясь за руки мужчины, в бледном сиянии луны она разглядела ярко-голубые глаза и серебряную седину на висках Эмериха Леграна.
   – С-спасибо, – сказала Хайди и внезапно громко рассмеялась.
   Легран вздохнул, окинул Хайди изучающим взглядом, задержав его на израненных босых ногах, покачал головой и легко поднял ее на руки.
   Через несколько минут она сидела в его машине, завернутая в его широкий смокинг поверх все еще влажного платья, а Легран осторожно обрабатывал многочисленные ссадины на ее ступнях. В крови ее все еще бушевал адреналин, в голове стоял легкий туман, Хайди почти не чувствовала боли и только счастливо улыбалась, перебирая в памяти приключения этой ночи.
   Легран сел рядом с ней и протянул ей плоскую фляжку.
   – Бренди, – коротко пояснил он. – Глотните. И согреетесь, и… – Он задумчиво посмотрел на нее. – И в себя придете.
   – Спасибо, – Хайди сделала несколько глотков, с наслаждением ощущая, как тепло растекается по ее замерзшему телу.
   – Вы… вообще в порядке? – настороженно спросил Легран.
   – Да, у меня все прекрасно! То run where the brave dare not go! – фальшиво напела она.
   – Что, простите?
   – Просто этой ночью я прошла свой квест и нашла свой Грааль. Я чувствовала его, я держала его в руках. А у вас было когда-нибудь такое ощущение, что вы только что пережили тот момент, ради которого родились на свет?
   – И не раз, – ухмыльнулся он. – Но вы слишком молоды для таких моментов, у вас еще должно быть много всего впереди.
   Хайди покачала головой.
   – Сейчас мне все равно, что будет у меня впереди.
   – Вы не собираетесь рассказать, что у вас там произошло?
   – Нет! – радостно ответила Хайди. – Хотя, признаться, мне самой очень интересно, что делает такой человек, как вы, ночью в лесу, посреди горного обвала?
   – А мне вот стало интересно, чем вас всех внезапно так увлекли эти пещеры! – усмехнулся Легран. – Я предпочитаю знать обо всем, что происходит в моем городе. А еще интереснее мне было, почему почтенный член ратхауса упорно следит за приезжим актером и его подружкой? Я еще утром наблюдал, как вы ходили друг за дружкой по этому лесу и разным входам в подземелья. А потом вы туда внезапно понеслись прямо во время спектакля, да еще в обратном порядке. Ну что, разве я не заслуживаю правдивого рассказа?
   – Простите, – вздохнула Хайди. – Но, поверьте, если я вам расскажу правду, вы все равно решите, что это бред испуганной женщины, едва не раздавленной скалами.
   – А куда делся Йорген, вас тоже спрашивать бесполезно?
   Хайди оглянулась на отвесную стену обнажившейся породы, вздымавшуюся за спиной.
   – Вы, конечно, можете пойти поискать… Но не думаю, что ему удалось выбраться.
   – Ясно… А как прошло шоу, вам неинтересно?
   – А вы знаете? – оживилась Хайди.
   – Нет. Откуда? Я же был здесь, – ответил Легран с мстительной ухмылкой.
   – Вы что-то подстроили, – сказала Хайди без вопросительной интонации.
   Легран снова неприятно ухмыльнулся.
   – Ваш приятель так откровенно нарывался на неприятности, что было бы просто неучтиво не оправдать его ожидания.
   – И как далеко вы намеревались зайти, оправдывая ожидания? Вплоть до убийства? – скривилась Хайди.
   – Как вы могли такое подумать?! – обиделся Легран. – Но вот подпортить это шоу…
   – В таком случае, вы себя превзошли, – ответила Хайди. – Но я знаю, что он жив, это главное. И что бы там ни было в театре, я думаю, что сегодня ему удалось освободиться от тяжкого груза, который он тащил на себе слишком долго. Может быть, он еще не понял этого, но потом… он непременно почувствует. Надеюсь, что это так.
   – Странная вы, – заметил Легран, и Хайди широко улыбнулась.
   – Мне сообщили, – произнес Легран, помолчав. – Был успех. Кажется, Эдлигер был ранен во время представления, но вряд ли серьезно. Так или иначе, он своего добился.
   – Я рада за него, – искренне улыбнулась Хайди. – Получается, что мы все остались удовлетворены, не так ли?
   В машине было тепло, платье на ней быстро сохло, она плотнее завернулась в широкий смокинг и глотнула еще бренди.
   – Получается, я из-за вас пропустил увлекательное шоу, – проворчал Легран и оглянулся на скальный излом за спиной. – А от планов насчет рудников, похоже, придется отказаться, если здесь такое безобразие творится. Жаль.
   – Свати не любят, когда к ним лезут без спросу, – объяснила Хайди. – У них свои законы.
   – Я с вами вообще с ума сойду, – проворчал Легран, включая зажигание. – Кстати, как там ваша книга?
   – Практически закончена.
   – И когда, в таком случае, она может выйти в свет?
   – Мне все-таки удалось расшевелить общественное мнение? – улыбнулась Хайди. – И вы хотите привести свои планы в исполнение раньше, чем я доставлю сюда ящик экземпляров и буду раздавать на улице? Нет, не думаю, что я вообще ее опубликую. Я проникла слишком глубоко, чтобы можно было с кем-то этим поделиться.
   – Что, ваша героиня показала себя не с лучшей стороны? – понимающе ухмыльнулся Легран.
   – Нет, вовсе нет. Просто я хочу оставить эту историю себе. Но я готова подумать о вашем предложении насчет проекта по истории Янсталя. Я теперь неплохо разбираюсь в теме.
   – Посмотрим, – сухо ответил Легран, трогая машину с места.
   Хайди развернулась на сиденье, глядя на заросшие хвойным лесом склоны Свати-Гебирге, небо над которыми начало потихоньку светлеть.

57

   По Лютагассе медленно шел крепко сбитый мужчина. Было тихо. Кроме него, ни души не осталось ни на разбитой мостовой, ни в заброшенных домах, ни на окрестных улицах. Светало, и мягкие изгибы Свати все яснее прорисовывались на фоне неба. Одинокий фонарь поспешил по этому случаю погаснуть, погрузив в сумрак смутно светлевшие стены дома с черными пустыми глазницами погасших навсегда окон.
   Меж оград запущенных садов гулко отбивали неторопливый ритм тяжелые от свинцовой усталости шаги одинокого прохожего, да еще издалека, со стороны затерянного в серой мгле и горных вершинах горизонта, доносился глухой гул автомобильного мотора.
   И некому, кроме, может быть, ласточек, свивших гнездо под крышей углового дома, было наблюдать за мужчиной и удивляться, ибо он представлял собой странное зрелище.
   Светлые волосы, прежде явно гладко зачесанные назад, растрепались, высокий лоб перечеркивала черная полоса сажи. Лицо покрывал расплывшийся и оттого еще более броский, нарочито яркий грим, делая темные глаза непропорционально большими. Он зябко кутался в поблескивающий праздничным атласом лацканов под слоем копоти смокинг, подняв воротник и зажимая ладонью правый бок. Темные брюки, тоже измазанные сажей, были словно присыпаны серебристой пылью, посверкивающей на изгибах ткани. Мужчина то и дело спотыкался на выщербленных камнях мостовой, царапая носы лакированных туфель на высоких каблуках, какие не ступали по Лютагассе уже очень много лет. Он шел на восток, в сторону гор, навстречу приближавшемуся гулу автомобиля, и в пасмурных темно-серых глазах его, налитых кровью после бессонной ночи, светилась смутная надежда.
   Но ласточек его история совершенно не волновала. Им тоже не удалось отдохнуть этой ночью, полной шума и яркого света, пронзительного воя сирен, грохота рушащихся стен и пугающего треска огня – совсем рядом. Уже много поколений их семейство не знало таких потрясений. Однако наступало утро, и надо было думать, чем кормить птенцов.
   Поэтому ласточки не стали наблюдать, как из-за углового дома появился роскошный черный автомобиль и остановился рядом с прохожим. Из машины выскочила высокая стройная женщина с растрепанными темно-каштановыми волосами, в останках синего платья, настолько изодранных, что трудно было представить себе его изначальный покрой, и накинутом на плечи мужском пиджаке, босиком пробежала по мостовой и молча обняла мужчину, а он крепко прижал ее к себе и устало прикрыл измученные глаза.
   Легран в парадной белой рубашке тоже вылез из машины и наблюдал за ними, прислонившись к автомобилю и засунув руки в карманы брюк.
   – Ты жива, – сказал Аксель.
   – У меня все отлично, – счастливо вздохнула Хайди и поцеловала его в щеку.
   – Но, Боже, в каком ты виде?! Что ты только делала этой ночью? – Аксель отпустил ее и окинул потрясенным взглядом.
   – Кто бы говорил! – парировала Хайди и попыталась стереть с его лба липкую полосу сажи. – Смокинг, грим и эта копоть создают фантастический эффект! – Не справившись с сажей, она снова прижалась к нему и тихо спросила: – Ты серьезно ранен?
   – Жить буду.
   – Дом совсем сгорел? – спросила Хайди, бросив взгляд через его плечо в распахнутые ворота, в которых видна была слепая стена с черными дырами окон.
   – По большей части. Я еле нашел, где там был наш кабинет. Цветы жалко.
   Хайди потерлась щекой о его подбородок, чувствуя грудью, как его грудь приподнялась в прерывистом вздохе.
   – Я ехал в горы, когда увидел. Я думал, что ты можешь быть там, в доме… – Его голос дрогнул, он снова глубоко вздохнул и спросил другим тоном: – А ты все-таки была в пещерах?
   – Да, – ответила Хайди и добавила: – Тебя спасала!
   – Ты видела его? – спросил Аксель.
   – Да. Видела.
   – И… сердце?
   – Я его держала в руках! – Глаза Хайди блеснули. – Теперь оно там, где и должно быть. Только попасть туда больше нельзя: все обрушилось.
   – Мне говорили пожарные, что здесь земля тряслась и грохот был страшный, – кивнул Аксель. – А в театре мы ничего не слышали… У нас там… тоже было много шума… Но это не объясняет, почему ты приехала с ним, – посуровев, Аксель кивнул на Леграна.
   – Потому что герр Легран был так любезен, что избавил тебя от необходимости меня спасать, – ответила Хайди.
   – Благодарю, – сухо кивнул Аксель Леграну, и тот церемонно поклонился.
   – Всегда к вашим услугам, герр Эдлигер, – произнес он.
   – Аксо, как прошло шоу? – спросила Хайди.
   Взгляд Акселя посветлел.
   – Это был триумф, Хайди.
   – Ты справился! – Хайди снова обняла его.
   – Я справился, – повторил он и добавил не без вызова, глядя на Леграна: – Когда через месяц я буду раздумывать над десятком предложений от больших театров, решая, какое выбрать, меня здесь будут провожать слезами и умолять остаться. Если, конечно, я столько проживу.
   – Это не входило в мои намерения, – серьезно сказал Легран, глядя на руку Акселя, полным грации жестом прижатую к груди. – Поверьте. И я рад за вас. Вы мне… несмотря ни на что, по-прежнему симпатичны.
   – Значит, я могу не опасаться новых сюрпризов на каждом следующем шоу?
   – С моей стороны нет! – поднял руки Легран. – Но, разумеется, за каждого завистника, пьяного техника, сорванный винт или любой другой несчастный случай в вашем театре я отвечать не собираюсь!
   – Случай… – фыркнул Аксель. – А это, – кивнул он на открытые ворота, – тоже, скажете, не входило в ваши намерения?
   – Некоторым образом, – хитро прищурился Легран, – может быть, и входило. Не так прямолинейно, грубо и не так скоро, но, скажем, кто-то мог интерпретировать по-своему случайно оброненную фразу. Но, как уже заметила наша милая фрау Шефер, в результате мы все остались удовлетворены.
   – Это еще как посмотреть! – возмутился Аксель и удивленно посмотрел на Хайди: – Что это у тебя с ним за разговоры?
   Он подошел ближе к Леграну, окинул равнодушным взглядом его автомобиль и по размышлении тоже привалился к нему – Акселя шатало от потери крови и усталости.
   – Вы, помнится, говорили, что готовы возместить мне стоимость дома?
   – А вы, помнится, говорили, что деньги вас не интересуют, и что вам дороги воспоминания.
   – Сгорели мои воспоминания, – напомнил Аксель. – А они мне были действительно дороги. Не говоря уже о марантах.
   – О чем? – округлил голубые глаза Легран. – Не пытайтесь меня запугать!
   Аксель поморщился, потирая грудь, и пробормотал:
   – Обезболивающее кончает действовать… Надеюсь, из меня вынули все щепки…
   – Какие щепки? – встревожилась Хайди.
   – Я подумаю, – сдался Легран со смешком.
   – Вот тогда мы будем квиты, – очаровательно улыбнулся Аксель.
   – Рассчитывать, что хоть вы мне объясните, что у вас происходит, наверно, бесполезно? – предположил Легран. – Вы пережили страшный стресс, поэтому ничего, кроме бреда…
   – Вы все равно не поверите, а доказать мы ничего не сможем, – ответил Аксель. – Что не обрушилось, то сгорело.
   – А я теперь уже точно осталась без работы, – напомнила Хайди.
   – Возможно, на днях я с вами свяжусь, – Легран сел в автомобиль, включил зажигание, но внезапно повернулся к ним: – Хотя, честно говоря, я вздохну с облегчением, когда вы оба уберетесь из моего города!
   Его автомобиль плавно и почти бесшумно поплыл по старинной улице, развернулся – они торопливо отступили в сторону, видя, что ему едва хватает места для разворота – и уехал назад, в горы, чтобы выбраться на дорогу в объезд Штадтранда.
   – Что у тебя за дела с ним? – строго спросил Аксель.
   – Да так, кое-что.
   – Смотри…
   – Аксо, он меня спас!
   – А меня чуть не угробил! И это мой город, а вовсе не его! Идем? У меня за углом машина. Если удастся ее вытащить из кустов, – Он с сомнением посмотрел на ее исцарапанные ноги, но женщина торопливо взяла его под руку.
   – И думать не смей! Сама дойду. И машину лучше поведу я. А ты объясни, что еще за щепки?
   – Нет, это ты мне объясни! – взвился Аксель. – Это ты мне объясни: что, никак невозможно было позвонить, оставить сообщение, хоть Веронике твоей что-нибудь связное сказать?
   – Никак невозможно, я торопилась. Когда мне было оставлять сообщение, я же тебя спасала?! И что я должна была ей сказать – что иду в пещеры? Ты и сам догадался.
   – А потом, когда все кончилось, почему было не позвонить?
   – Потому что мой телефон лежит в сумке, которая находится в машине где-то в горах. Я даже не уверена, что найду ее теперь.
   – А у Леграна трубки не было?
   – Как будто я помню твой номер!
   – Ты не помнишь мой номер! Ты вообще никогда не отвечаешь на звонки!
   – Перестань меня распекать. Ты говоришь, как… – Она на ходу положила голову ему на плечо.
   – Как твой бывший муж? – скривился Аксель.
   – Нет, как моя мама!

58

   – Что-то важное? – спросила Хайди, не отрываясь от завтрака.
   Аксель пробормотал что-то непонятное, читая сообщение с экрана телефона и поглаживая крутой подбородок.
   Главным достоинством крохотной квартирки Хайди на четвертом этаже была широкая терраса. Собственно, это было и единственное достоинство этой самой квартиры, которая вся целиком ненамного превосходила размеры террасы. Поэтому ранним воскресным утром на Пятидесятницу они завтракали именно на террасе, не решившись ехать в отель Акселя, где их могли побеспокоить знакомые или поклонники. О том, как они доехали, лучше было не вспоминать, однако душ и завтрак привели обоих в чувство, хотя Хайди немного прихрамывала, а Акселю пришлось беречь от воды повязку на груди, а потом облачиться во все те же брюки и рубашку в пятнах сажи, которую оказалось не так просто отчистить.
   – Это Яновка, – все еще задумчиво глядя на экран, сказал Аксель.
   – Что пишет в такую рань?
   – Что за одну эту ночь люди заказали онлайн сотни билетов. Говорит, в его театре такого отродясь не бывало. Если так дальше пойдет, через пару дней раскупят все места на весь месяц. Еще пишет, что ему сегодня уже позвонили из Берлина с очень странным разговором – явно старались выяснить окольными путями, до каких пор действителен наш с ним контракт. И еще пишет, что готов использовать самые гнусные методы – угрозы, шантаж, насилие – чтобы заставить меня задержаться здесь подольше.
   – Это, по крайней мере, честно, – одобрила Хайди. – Но если все так хорошо, почему ты такой задумчивый?
   – Яновка сам не очень счастлив. Насколько я понял, Вероника бросила его ради Питера.
   – Грех жаловаться, в его-то возрасте…
   – И что не так с его возрастом? – вздернул бровь Аксель.
   – Ну… я хотела сказать… представить, например, что ты и двадцатидвухлетний мальчик… – Она прикусила язык под его долгим взглядом, но тут же нашлась: – Он женат, вообще-то!
   – Я тоже, – заметил Аксель. – И кстати… он еще пишет, что от меня ушла Карина, – Он захлопнул телефон и убрал в карман.
   – Это… было быстро, – заметила Хайди.
   – Это был рекорд, – согласился Аксель.
   – Мне жаль.
   – Ничего. Она все равно вернется, – Аксель встал налить себе воды из графина, стоявшего на стуле: на крохотном столике места не хватило. – Что ты так смотришь?
   – Мне нравятся твои брюки. Они так чудесно блестят.
   – Других нет.
   – Я и говорю, они мне нравятся! На чем мы остановились?
   – Ты издеваешься? Ты так и не сказала главное: какой он?
   – Тебе и самому хотелось бы вас сравнить! – улыбнулась Хайди.
   – А ты как думаешь?
   – Ну… – Она задумалась. – Вы не идентичны. Я бы даже сказала, что вы не так уж похожи – на первый взгляд. Нет, конечно, один рост, сходное сложение, широкие скулы… Он похудее тебя, щеки впалые. Волосы до плеч. Блондин натуральный, – Она усмехнулась. – Слушай, ну что я могу сказать о человеке, которого видела в полутьме, в основном, по пояс в воде?
   – Думаю, ты очень внимательно его разглядела.
   – Он явно тоже не слишком дружит с бритвой, – вспомнила Хайди. – И – Боже! – как они дрались! Я никогда не видела, чтобы люди так дрались, даже в кино. Я имею в виду – с целью убить. Да, наверно, в этом все дело. У него в глазах другая жизнь, и жизнь долгая… и ценности другие. Мы бы вряд ли нашли общий язык, даже если бы нам удалось поговорить подольше… И еще ему нелегко встать, если он упадет на спину.
   Аксель понимающе кивнул с кривой усмешкой.
   – Я вот чего не понимаю, – сказал он. – Куда делся Карл? Если там был не он… а его двойник…
   – Кажется, Венцель. Кажется, Дитрих так его назвал. Я, правда, не уверена.
   – Хорош историк! Не могла разобрать несколько фраз!
   – Я же никогда раньше не слышала, как они говорили, я только тексты читала! В общем, это был, несомненно, двойник Карла, и именно его скелет охраняет теперь вход в грот. Переход происходит там, где сконцентрировано это сияние. Видимо, в XIX веке, когда туда попала Лаура, сияние сидело в щели, отделяя грот от всего мира, поэтому она и наткнулась на скелет, перегородивший вход. А мы с тобой были уже в прошлом, когда проходили там… Его нельзя было не заметить, даже если он был полностью погружен в воду, – Хайди передернула плечами. – А потом сияние выбралось в пещеру и продвигалось по ней все дальше. Когда я зашла туда вчера вечером, оно было уже у самого входа… Я подумала, что этот скелет мог быть…
   – Я знаю, что ты подумала, – улыбнулся Аксель. – Но что же получается? Я нашел грот, потому что мне подсказала путь память Дитриха, я прошел этот путь до конца – благодаря тебе, Хайди, – и, вернув пчелу и возвратив грот в прежнее состояние, мы дали возможность Дитриху прийти в него… Карл нас выследил…
   – Да. Я подозреваю, что в пещере перед гротом есть еще проход. Мы ведь знаем, что Йорген…
   – Да, Карл ориентировался в этих горах как никто другой. Но главного он не знал – узнал, благодаря нам. Ты ведь еще обратила внимание на плеск за стеной.
   – Представляешь? Когда мы шли обратно, он прятался там, в темноте, и смотрел. Мог ударить в спину.
   – Он выследил нас, нашел дорогу в грот, и через его сознание путь узнал этот самый Венцель, пришел туда и устроил засаду. Но он был там один. Так что же – это Карл и был, потому что он из того времени? Случайно попал в наше и искал возможность вернуться? Но я же помню его ребенком…
   – А доспехи он прятал в пещере? – подхватила Хайди. – Нет, это уж слишком по-киношному. Я бы, скорее, предположила, что у него была с двойником такая же тесная ментальная, телепатическая, или как это там называется, связь, как у тебя с Дитрихом. Может быть, он тоже метался, чувствовал что-то. Страдал за другого. Может быть, не зря вас обоих с детства тянуло в эти пещеры. А потом, оказавшись в том мире, они просто… слились в одно? Может быть, именно это происходит, когда двойники встречаются – остается один?
   – Но который?
   – Более подходящий к эпохе.
   – Нет, – подумав, возразил Аксель. – Это тоже… как-то уж слишком смело. Возможно, он просто шатался в пещерах и погиб при обвале, и его скелет теперь будет лежать в глубинах Свати, изломанный… – Он вздохнул, опустив глаза на свои холеные руки, лежавшие на краю стола. – Карл…
   – У меня он как-то не вызывает особого сочувствия, – заметила Хайди. – И двойник его тоже. Как вспомню этот взгляд…
   – Да. Время проходит, и ты уже не узнаешь тех, кого, казалось, хорошо знал… Той девушке придется делать пластическую операцию.
   – Той девушке? Ты?..
   – Я был у нее. И она действительно похожа на тебя – фигура, волосы.
   – Поделом ему! – процедила сквозь зубы Хайди. – Дом ведь, наверно, тоже он поджег?
   – Учитывая все происшедшее, наверняка. Чтобы уничтожить все относящееся к этой истории и выполнить обещание, данное Леграну.
   – Он, не задумываясь, убил бы тебя, пусть в другом времени и чужими руками, а ты еще переживаешь!
   – Все не так просто, – покачал головой Аксель. – Не так просто.
   Солнце стояло уже высоко над вершинами Свати, придавая яркой зелени теплый, сочный оттенок и бросая легкую эфемерную позолоту на купол собора, над которым носились стайки городских голубей.
   Хайди поднялась из-за стола, подошла к перилам террасы, встала возле них, подставляя лицо солнечному свету.
   – Интересно, – заметила она. – Существует ли этот грот в нашем времени вообще? Ведь в здешнюю его версию никак не попасть.
   – Этого мы теперь уже никогда не узнаем, – ответил Аксель.
   – Наверно, подвижек больше не будет, – предположила Хайди.
   – Да. Свати получили что хотели, – медленно произнес Аксель. – И надежно спрятали.
   – Главное: дело сделано, и мертвые могут теперь успокоиться, да? – Она оглянулась на Акселя, но тот опять смотрел вниз, на собственные руки, потом неуверенно улыбнулся, поднялся из-за стола, едва его не опрокинув – он никак не мог привыкнуть к ограниченным пространствам, – и подошел к Хайди, встал рядом с ней, облокотившись об узкие перила.
   – Мы еще кое-чего никогда не узнаем, – вздохнула Хайди.
   Аксель вопросительно посмотрел на нее.
   – Кто в том мире мой двойник.
   Аксель пожал плечами.
   – Видишь ли, я уверена, что он ее знает. Он меня как будто узнал… И как жадно он рассматривал мое лицо…
   – Его поразили останки твоего макияжа.
   – В любом случае, я уверена, что он ее найдет, чтобы хотя бы сказать ей спасибо, – мечтательно вздохнула Хайди, присаживаясь боком на перила.
   – Непременно, – скривился Аксель, поглаживая ноющее ребро. – Если жив останется. Насколько я понял, ты его оставила в рушащейся пещере, в полной темноте, истекающего кровью…
   – Не думаю, что все было так уж страшно. Скорее всего, он просто нырнул в тоннель следом за мной и вышел в своем мире, где никакого обвала не произошло, или он не коснулся пещер, иначе мы бы туда не попали. Так что Дитрих просто вышел в подземный лабиринт…
   – В полной темноте, – напомнил Аксель.
   – Но у него нет страха темноты, и там все могло быть по-другому: какие-нибудь щели, световые шахты, которые засыпало со временем. Мог даже запасной факел где-то быть. И вообще, о чем мы говорим? Ты-то жив! Ты сейчас чувствуешь его?
   – Нет. Абсолютно, – Аксель вернулся за стол. – Если бы не ты и твой рассказ, я бы решил, что наше вчерашнее приключение мне просто приснилось. Может быть, наш контакт с Дитрихом прервался теперь, может быть, он был связан именно с этим делом. Нам дали шанс исправить беспорядок, мы это сделали – спасибо, до свиданья! Но если так, я только рад – неприятно сознавать, что твоя жизнь зависит от какого-то солдата, род занятий которого предполагает всяческие неприятности…
   – И тебе совсем не жаль? – вздохнула Хайди.
   – Знаешь, когда я вспоминаю те щепки… или полицейский участок!..
   – Надо рассказать Веронике, она заслужила, – решила Хайди. – Она все угадала совершенно точно. И может в любой момент спросить, почему я не ношу ее медальон. Только нужно, чтобы ты при этом присутствовал – мне одной она не поверит.
   – А мне поверит?
   – Тебе поверит… Тебе она поверит, что бы ты ни говорил. А больше никому и не расскажешь… – Хайди вздохнула. – Вот тебе и научное исследование!
   – Но ты ведь нашла именно то, что искала, верно?
   – Гораздо больше, чем рассчитывала найти, – нежно улыбнулась Хайди, снова бросив взгляд на просыпающийся город.
   – Гораздо больше… – повторил Аксель и вдруг уставился на нее, широко раскрыв глаза. – Поверить не могу! Ты с ним целовалась!
   Хайди продолжала нежно улыбаться.
   – Ты с ним целовалась, – повторил Аксель с оттенком обреченности.
   – Он не сопротивлялся. А ты ревнуешь, или что?
   – А кто говорил о респираторах?
   – Я была не права. Знаешь, я ведь читала в старинных источниках, что вода рек, берущих начало в Свати-Хёлен, обладает целительной силой, – Она со значением покачала ногой в мягкой теннисной туфле – многочисленные ссадины уже почти зажили. – Теперь я в это верю. Советую, кстати, пойти в горы искупаться в теплом источнике.
   – Если его теперь удастся найти… – проворчал Аксель.
   – Но как, по-твоему? – Хайди слезла с перил и вернулась за стол. – Поцелуй рыцаря-крестоносца – сойдет за научное открытие?
   – Не в твоей сфере деятельности.
   – Это не опубликуешь. На смех поднимут. А если воспримут всерьез, будет еще хуже: чего доброго явятся сюда с динамитом каким-нибудь – искать грот… И вдруг найдут?
   – Да, наверно, это лучше оставить себе, – согласился Аксель. – Как я понимаю, биография Лауры после всего уже не кажется тебе такой значительной, но книгу-то ты собираешься опубликовать? Ты ведь ее закончила.
   – Закончила! – искренне рассмеялась Хайди. – Да, я ее закончила. И где она теперь? Сгорела вместе с домом! Все сгорело – и основная часть работы, и практически весь материал, на котором она была основана. Не представляю, как это получилось, но даже мой нетбук и книга Лауры находились там, в доме, потому что вчера вечером их явно не было в моей сумке! А ведь почти все время их с собой таскала…
   – Упс, – тихо сказал Аксель.
   – Что?
   – Боюсь, это я прошлой ночью положил их на бюро, пока ты спала.
   – Ты? – поразилась Хайди. – Ну что ж… спасибо! Получается, ты решил за меня. И теперь единственное мое свидетельство – раздавленный тобой медальон, который лежит в сумке. Это если мне удастся откопать в горах свою машину! Что ж, теперь я действительно осталась без работы. Биография пропала, а про грот писать нельзя.
   – Напиши не научную работу, а роман.
   – Я не сумею. У меня никогда не получалось писать беллетристику. Это, скорее, по твоей части. Ведь с этого все и началось – с написанного тобой рассказа… – Хайди помолчала, а потом вдруг озорно взглянула на Акселя с опасным блеском в глазах: – А давай объединим усилия? Я обеспечу тебе исторический материал, а ты это драматично оформишь. Потом еще кто-нибудь для тебя на этот сюжет мюзикл напишет! В конце концов, тот твой рассказ был написан достаточно сильно, чтобы перевернуть всю мою жизнь!
   – Посмотрим. У меня-то теперь есть работа, – довольным тоном напомнил Аксель и хотел потянуться, но тут же поморщился от боли в груди. – Я теперь работой обеспечен…
   – Ты так уверен, что скоро получишь более привлекательное предложение?
   – Уверен.
   – И тогда… через месяц ты уедешь из Янсталя?
   – Не знаю. Там видно будет. Может быть, задержусь, но ненадолго. Янсталь для меня все-таки… тесноват, – Он улыбнулся, оглянувшись на вход с террасы в ее квартирку.
   – Тогда мне надо поспешить, если я хочу подарить тебе новую маранту, – решила Хайди. – Даже несколько.
   – Не стоит. Чтобы обзаводиться растениями, животными и детьми, надо иметь дом, а у меня его нет.
   – И тебя это устраивает.
   – И меня это устраивает. Более чем.
   – А я вот даже не знаю… – задумалась Хайди. – Нет, я, конечно, тоже уеду… потом. Может быть, что-то еще получится с Леграном…
   – И думать не смей!
   – Ох, ладно, – Хайди устало поднялась из-за стола. – Размышления о будущем можно оставить на потом. Когда выспимся. Мы с тобой уже больше суток не спали.
   Аксель взглянул на часы на руке и кивнул.
   – Да. Часа три-четыре у меня есть. У тебя, конечно, больше…
   Хайди села обратно, ошарашенно глядя на него.
   – Ты же не хочешь сказать?..
   – Сегодняшний спектакль никто не отменял.
   – Воскресенье? Праздник? – жалобно напомнила Хайди.
   – Театр не дает представлений по средам, а по воскресеньям спектакли идут обязательно. И мне еще нужно, чтобы они нашли для меня что-то вроде корсета, чтобы я мог делать трюк с этим ребром… – Аксель поднялся, опять едва не опрокинув стол, и снова потянулся – на этот раз с осторожностью, – проверяя надежность утомленных мышц.
   – Позвони Яновке и скажи, что не можешь выступать!
   Аксель фыркнул.
   – Аксо, поправь меня, если я что-то недопоняла. У тебя сломано ребро, вчера ты едва не разбился во время представления, потерял ведро крови, всю ночь тушил пожар в доме предков, и твой друг будет после этого требовать, чтобы ты выступал?!

   Аксель криво улыбнулся.
   – Про ведро – это сильно сказано, пожар я не тушил, а отсиживался в пожарной машине… Хотя заманчиво… Но нет. После всего, что было – нет.
   – Ну хотя бы трюки! Пусть Хайнц…
   – Это мое шоу! – сверкнул глазами Аксель. – Это мое шоу и к тому же… я хочу пережить это снова, черт возьми!
   – Не кипятись, – вздохнула Хайди, встала из-за стола и, взяв его за руку, потянула в комнаты. – Раз у тебя так мало времени, не стоит тратить его на споры. Ты всегда так подходишь к делу?
   – Практически да. И, Хайди, – Он остановился в дверях, глядя ей в глаза. – Вчера, целуясь со средневековым рыцарем, ты пропустила мою премьеру. Я тебе не прощу, если ты проспишь сегодняшний спектакль!

25.04.2011 – 17.05.2011

Мистраль

   Моей маме
   с любовью и благодарностью

     В темной раме под тусклой патиной
     В заповедную даль окно.
     Там свинец драгоценней платины
     Или киновари вино

     Берегут застывшее прошлое
     Сотни лет, сохранят и впредь,
     Хоть на лак, о время изношенный,
     Кракелюров [30 - Трещина слоя краски или лака на картине.] ложится сеть.

     И из хрупкой, чужой реальности
     Приглушенный струится свет,
     И на нас с теплом или жалостью
     Смотрят очи минувших лет.

   Райдер открыл глаза и болезненно сморщился, внезапно увидев вместо мелькающих ярких образов уходящего сна обыденную обстановку. А разбудил его звучащий в отдалении собачий лай.
   Непонятно было, сколько сейчас времени, и вообще, черт возьми, что за день. Кажется, после шумной презентации его новой книги прошло три дня, однако празднование сего радостного события что-то затянулось.
   Домой он вроде бы вернулся под утро, а теперь снова был вечер – сквозь неплотно задернутые шторы пробивался золотисто-розовый свет заходящего солнца. Райдер лежал в постели частично одетый, в чем не было ничего удивительного – он знал свои привычки. Рубашка была аккуратнейшим образом повешена на спинку стула, хотя место ей явно было среди грязного белья, а вот галстук, как обычно, остался на шее. Подумаешь, не каждый день человек издает романы!
   Со стороны моря по-прежнему долетал громкий лай – и кому только пришло в голову выгуливать собаку здесь на острове? Ну и дьявол с ним, кто бы это ни был.
   С вздохом Райдер поднялся, направился в ванную, спотыкаясь о валяющиеся на полу ботинки и пиджак. Вымывшись, одевшись и трезво оценив состояние организма, он решил пока воздержаться от завтрака, или, скорее, ужина, выпил кофе и направился на свежий воздух. Ветер, летящий с моря, на мгновенье заставил задохнуться, переполнил легкие, а в следующий миг он увидел ее…
   Она неторопливо шла из бухты к дому. За ее спиной морщилось мелкими волнами зеленовато-свинцовое дремлющее море, а закатное небо над ним переливалось цветами от глубокого фиолетового до желтого. И на этом мрачно-волшебном фоне она двигалась черным силуэтом, безликой тенью, не имеющей ни имени, ни личности.
   Будь Райдер художником, он непременно зарисовал бы эту картину, суметь бы только схватить и удержать изящное по-змеиному движение аспидно-черной тушью по тусклому, переливчатому золоту…
   Она шла легко, не спеша, а Райдер наблюдал, как завороженный, не двигаясь навстречу.
   И вскоре она уже стояла прямо перед ним – тонкая, с гладко зачесанными назад волосами, казавшимися темными против света, одетая во что-то черное и струящееся на морском ветру, неуловимо подвижное, как расплавленный свинец. Изящная, как виньетка в старой книге.
   Снизу донеслось глухое ворчание. Райдер опустил глаза и вздрогнул: в темноте, на фоне черной земли и чего-то черного и узкого, во что была одета незнакомка (он еще не разглядел, юбка это или брюки) блестели два круглых выпуклых глаза. Собака.
   Странно. При этой даме, словно бы явившейся из прошлого, он ожидал увидеть стройную левретку или что-нибудь такое маленькое и пушистое, похожее на муфту… Однако у ее ног в узких туфлях на низком каблуке сгорбился французский бульдог. Шумно сопя, он уставился на Райдера с неким скучливым сомнением, словно раздумывая, а стоит ли, право, иметь с ним дело?
   – Здравствуйте, – произнесла она мягким, бархатным голосом. – Мы договорились о встрече, если помните… – И, поняв по его лицу, что ни черта он не помнит, представилась: – Юлия Кунов.
   Да. Он смутно припоминал. Он что-то слышал про нее. Точно. И с собакой. Очень самостоятельная особа. И что-то еще с арабским принцем. Или английским лордом. Или кем-то еще… Она была на презентации в картинной галерее. Это красивое лицо, гладкие светлые волосы, большие серые глаза, тонкая улыбка над бокалом шампанского… Нет, о чем говорили, он совершенно не помнил.
   – Проходите, прошу вас.
   Он провел посетительницу в гостиную. Выпить она отказалась, села за стол на предложенное место, закурила предложенную сигарету. Пес без лишних раздумий запрыгнул на стул рядом с ней, и она не одернула его даже для виду. Она явно не торопилась начинать разговор, задумчиво разглядывая комнату и вечернее море за окном. Райдер с интересом уставился на пса, но встретил неожиданно прямой взгляд, казавшийся почти по-человечески осмысленным. Очень странный пес. Райдер протянул было руку – атласная шерстка так призывно поблескивала, – но бульдог приоткрыл широкую пасть, полную белоснежных и явно очень острых зубов и провел ярко-красным языком по крохотному носу.
   Зубы. Очень уж белые, чуть ли не прозрачные. На вид этот бульдог, довольно маленький для своей породы, казался совсем молодым псом, почти щенком, но в его поведении совершенно не было обычной щенячьей суетливости. Он сидел неподвижно, слегка сгорбившись, и только неторопливо оглядывал комнату выпуклыми равнодушными глазами. Примерно такой взгляд должен быть у старой и мудрой черепахи из сказки. Шерсть на шее была примята – наверно, он носил ошейник или ленточку.
   – Так мы с вами договорились… – произнес наконец Райдер в надежде, что она сама закончит фразу.
   Она улыбнулась понимающе.
   – Что вы покажете мне свои картины.
   Да. Картины! Они разговаривали о картинах во время презентации. На террасе было прохладно, а они были вдвоем.
   Она держала в руке бокал и смотрела, как пузырьки шампанского пляшут в прозрачной жидкости. Так, словно ее вовсе там не было – она находилась где-то далеко, скорее всего, в другом времени. Кунов. Русская фамилия? Или немецкая?
   – Ваше молчание означает «нет»?
   Она медленно улыбнулась.
   – Молчание, мсье писатель, как правило абсолютно ничего не значит. Не стоит сдаваться так сразу.
   – Что я должен сделать? Черт, я бы вытащил из воды утопающего или из пожара кого-нибудь спас. Но ведь такие вещи, когда надо, не происходят.
   – А когда происходят, обязательно прозеваешь, – согласилась она. – Или нет свидетелей. Придумайте что-нибудь еще.
   – Как быть? Хотите, подарю вам какую-нибудь картину. Моего Сезанна или…
   Она широко раскрыла глаза.
   – Ведь не все ваши картины выставлены здесь? Я хотела бы увидеть остальные.
   Что было дальше, Райдер не помнил и искренне надеялся, что ничего ей не обещал. Разговор, конечно, был шутливый, но мало ли что она могла подумать. Захотела подумать.
   Она встала, пес тут же спрыгнул со стула, готовый сопровождать хозяйку. Гостья шла так уверенно, словно хорошо знала планировку дома.
   У окна в коридоре она остановилась, задумчиво глядя на зеленые лесистые холмы острова и почти скрытые деревьями стены виллы в холмах.
   – Красиво здесь, правда? – заметил Райдер. – Странно, что город никак не воспользуется возможностью и не построит здесь хотя бы небольшую гостиницу. Сюда изредка заглядывают туристы и искренне удивляются, что им не приходится платить за прогулку по острову. Наверно, продай я все свои картины, мог бы купить его весь и зарабатывал бы миллионы.
   – Вы, значит, бизнесмен, а не только писатель? – улыбнулась она.
   – Нет. К сожалению. Так что миллионы мне не светят. Это видно уже по тому, что я не хочу продавать картины. Большая часть коллекции досталась мне от отца…
   – Продав всего несколько, вы могли бы купить виллу.
   – Возможно, – Райдер рассмеялся. – Знаете, пару раз сюда заходили люди и просили показать ее им. Думали, что я тут что-то вроде сторожа. Те, кто знали меня как писателя, удивлялись. Но нет. Почему-то трогать этот дом совсем не хочется. Не знаю даже, почему. Прежний владелец, кажется, просто отказался от виллы, и теперь она принадлежит городу. И никто ее так и не купил.
   – Давайте подойдем к ней, – предложила женщина.
   Виллу украшала широкая мраморная лестница, на ступенях ее скопился мусор, опавшая листва; из трещины, куда ветром занесло семена и горсть земли, торчало юное деревце. Райдер сказал, что двери заперты, но при желании в дом ничего не стоило войти через любое из широких окон.
   Это была старинная вилла, возможно, даже помнившая Римскую империю, но сильно перестроенная. В старой части дома на стенах и полах сохранились уникальные фрески и мозаики. Гостья кивала без особого интереса, слушая лекцию почувствовавшего себя экскурсоводом Райдера, в дом заходить отказалась. Она просто стояла внизу лестницы, оглядывая благородные линии виллы, и ветер с моря играл ее волосами, смутно светлевшими в наступающих сумерках. И Райдер понял, что она вообще не слышит его. Она опять была не здесь, а где-то очень далеко – в другом времени, откуда явилась с неведомой целью. Бульдог, чувствуя настроение хозяйки, прижался бархатным боком к ее ноге, словно предлагая молчаливую поддержку.
   – Вы были здесь раньше, – вдруг понял Райдер. – В этом доме. Поэтому вы здесь? А вовсе не из-за картин.
   Ее губы изогнулись бледной улыбкой.
   – Нет, картины ваши меня действительно интересуют. Но вы правы – я здесь была. Бывала.
   – Вы знали прежнего хозяина дома? Говорят, это был какой-то русский граф…
   – Нет, – коротко ответила она. – Не русский. И не граф, – и вдруг взглянула на него, а глаза у нее вдруг оказались черными в вечерней полутьме, черными и бездонными, как омуты в лесной чаще. – А почему вы поселились именно здесь?
   – Я искал покоя, – ответил Райдер, не задумываясь: ему не в первый раз приходилось отвечать на этот вопрос. —
   Тишины. После развода, знаете ли… Хотелось сменить обстановку… На самом деле все произошло случайно. Шел мимо на катере, увидел виллу, захотел посмотреть. А здесь было так тихо!
   – Да, здесь хорошо прятаться, – прошептала она.
   – Пойдемте вниз, – предложил Райдер. – Вот-вот стемнеет, нам будет не спуститься, – и подумал, что ей, наверно, все равно. В случае необходимости, она просто взлетит над землей с порывом ветра, а ее пес будет лететь с ней рядом. Наверно, он носил раньше ленточку – этой собаке явно не нужен был ошейник.
   Они медленно и осторожно спускались по крутому склону к побережью. Псу было легче на четырех лапах, он только громко сопел, сосредоточившись на спуске, не отвлекаясь ни на пауков, ни на лягушек, шмыгавших в траве.
   Юлия молчала. Хотя можно было и рассказать. Он, конечно, все равно не поверит, но может быть, напишет роман. Юлия знала, что Райдер пишет мистические фантазии, далеко не все их одобряли, но что-то в них как будто было. Он оценил бы ее историю. Но нет, она только поиграла немного с этой мыслью и забросила ее. Ее история принадлежала только ей самой. И Шарло, пыхтящему на крутом спуске. И зеленым спинам холмов, и скалам над морем. Но им не нужно ничего рассказывать, то и дело спрашивая «А помнишь?..» Они молчали, и их молчание кричало громче любых слов.
   Юлия многое повидала в жизни, яркие картины прошлого перемешивались в ее сознании, но проведенные здесь полгода она помнила особенно четко и знала, что именно их образы последними пронесутся перед ее мысленным взором перед тем, как ее глаза закроются навсегда.
//-- * * * --//
   Ей было двадцать четыре года. Она была студенткой и изучала архитектуру, но совсем забросила занятия и жила в городе в качестве невесты Тома Скади. Она терпеть не могла собственное имя, считая его слишком обыкновенным, и предпочитала, чтобы друзья и товарищи-студенты называли ее «Мистраль».
   Имя капризного, холодного ветра, подхваченное из песни популярного исполнителя. Ее подруга англичанка Дженни уверяла Юлию, что это, скорее, мужское имя, но Юлия не реагировала. Мистраль. Имя было загадочным и романтичным.
   В горячий летний день Мистраль с Томом катались на катере меж небольших островков, весело зеленеющих над гладью моря. Теперь она уже не могла вспомнить, что послужило причиной ссоры с Томом – эта мелочь затерялась в памяти, перекрытая яркостью более поздних воспоминаний. Она стояла хмурая, как туча, отвернувшись от него, равнодушно скользя взглядом по летящему мимо зеленому острову и благородной римской вилле на холме.
   Ей вдруг представилось – она ведь так любила романтику, – что этот остров только кажется мирным и спокойным. Кто знает, какие мрачные тайны хранят густые зеленые кроны, едва пропускающие тонкий луч солнца? А что может твориться за чистыми белыми стенами дома? Мозаики его полов, наверно, истоптало много ног за пару тысяч лет; как знать, что отложилось меж их элементов – капли крови, пыль всех дорог Европы? Или на этой вилле и не бывал никто из чужих, да и что делать отчаянным авантюристам в таком тихом месте? И владела виллой, возможно, одна и та же семья со времен империи; войны и катаклизмы не касались их, и только в глубинах генетической памяти сохранились удивительные картины прошлого. А нынешний владелец – какой-нибудь банкир, он приезжает сюда на лето с женой и двумя детьми, которые играют на поле за холмом в футбол, еле оторвавшись от телевизора… или все-таки катаются на пони?..
   Том положил руку ей на плечо, но Мистраль вывернулась из-под нее.
   – Мы возвращаемся, – сказал он, силой привлекая Мистраль к себе.
   – Я не хочу возвращаться! – Мистраль внезапно почувствовала глухую злость на него.
   Собственно, в нем самом по себе не было ничего особенного – обычный спортивный, смазливый парень, но все знали, что его отец заправляет ночной жизнью города, и Мистраль иногда казалось, что ее постепенно затягивает в какую-то паутину, из которой однажды будет не выбраться. Хорошо еще, что она пока не увидела ничего такого, о чем предпочла бы не знать.
   – Чего ты хочешь, в конце концов? – разозлился Том. – Что ты о себе воображаешь? Знаешь ли, я ведь могу и другую найти, не такую недотрогу!
   – Вот и ищи! – фыркнула Мистраль. – А меня высади на берег, я не хочу в одной лодке с тобой находиться!
   Они как раз снова поравнялись с островом. Каменистый берег был совсем близко.
   – Скоро будет буря, – заметил Том.
   Мистраль огляделась. Задул своенравный ветер – ее тезка, летящий с далеких гор на севере, небо заметно потемнело, свинцовые брюха туч грозили лопнуть и выплеснуть на прибрежный город свой холодный груз.
   – Плевать! – ответила Мистраль – она здорово разозлилась.
   – Ну да, конечно, – пробурчал Том, поворачивая к городу – у него были все шансы успеть до дождя.
   И тут Мистраль выпрыгнула за борт. Несколько гребков, и она достала ногами дно.
   – Ты что, рехнулась?! – завопил Том.
   Цепляясь за выступы на мокрых камнях, Мистраль вскарабкалась на берег. Стена туч угрожающе возвышалась на горизонте, но здесь пока еще светило солнце, и она вполне успела бы до дождя высушить легкую майку и шорты на себе.
   Том нетерпеливо дернулся: пристать к берегу мешали камни.
   – Ну, хватит, спускайся обратно.
   Мистраль неторопливо сняла легкие туфли и вылила из них воду.
   – И как ты собираешься попасть на материк? – вредным голосом спросил Том.
   Мистраль повернулась в сторону виллы.
   – Может, там нет никого, – выразил надежду Том.
   Словно в ответ на его слова, со стороны дома донесся собачий лай и невнятный окрик.
   Мистраль молча пошла прочь от берега.
   – Еще неизвестно, кто там живет! – крикнул ей вслед Том. – О них всякое говорят… Ну, как знаешь. Мокрая курица! – Он сердито запустил мотор.
   Когда солнце слегка подсушило одежду, а северный ветер задул сильнее и стал ощутимо покусывать тело под еще влажной майкой, ее раздражение заметно уменьшилось. Она, в самом деле, не знала, что за люди жили на вилле, не знала даже того, что слышал о них Том.
   Мистраль уже с тоской оглянулась на море, словно надеясь увидеть там маленький белый катер и высокого отлично сложенного парня в рубашке с короткими рукавами. Но его не было, и Мистраль продолжила путь, сама не понимая, с чего она так вспылила. Наверно, оттого что слишком далеко зашла и теперь не знала, как найти путь отступления…
   Пешком до виллы оказалось неблизко, да еще приходилось петлять то вниз, то вверх по холмам. А кроме виллы, на острове пока не наблюдалось никаких примет цивилизации. Надо сказать, это был на редкость запущенный остров, учитывая его близость к городу. Наверно, его обитатели были склонны к отшельничеству.
   Издалека донесся глухой раскат грома. Мистраль обхватила руками плечи и ускорила шаг, вдруг сообразив, что, выбирая дорогу поближе, только все больше уклоняется в сторону от цели. Когда она одолела очередной подъем, с вершины холма ей внезапно открылась небольшая бухта, а на берегу – двухэтажный домик с симпатичной крытой террасой. Видимо, его построил кто-то из прежних владельцев виллы, чтобы отдыхать у самого моря.
   Мистраль огляделась, прикидывая, как побыстрее спуститься, и заметила в стороне на склоне холма человека. Странно скособоченный, он стоял, раскинув руки и хохоча. Мистраль замерла в нерешительности, но в этот момент ослепительно сверкнуло, и грохочущий раскат грома едва не оглушил ее. Сообразив, какой удачной мишенью для молний она может стать, девушка припустила вниз, то ли по направлению к дому, то ли к человеку. Хлынул настоящий тропический ливень, и Мистраль вымокла насквозь в одно мгновенье. Человек, кривляясь и не переставая хохотать, начал удаляться от девушки, перемещаясь странными резкими скачками. Мистраль остановилась, удивленно наблюдая за изломанными движениями его перекошенного тела – словно у плохо сделанной куклы, но сзади громко зашуршала трава, и кто-то крепко схватил ее за плечо. Мистраль испуганно повернулась и увидела перед собой невысокого мужчину. Он был примерно одного роста с Мистраль, мокрые черные волосы облепляли его голову и шею. Одет он был в непромокаемую светлую куртку на голое тело и легкие брюки. Вот и все, что девушка заметила в первый момент.
   – Простите, мадемуазель! – весело крикнул незнакомец сквозь шум дождя. – Это все из-за меня! Но как, черт возьми, вы тут очутились?
   Он быстро снял свою куртку и накинул на нее, накрыв голову и плечи, хотя смысла в этом, пожалуй, уже не было: Мистраль ощущала себя так, словно снова окунулась в воду. Но таинственный незнакомец обхватил ее за плечи и быстро повлек к дому – даже слишком быстро, она едва успевала шагать, запинаясь в траве, но сопротивляться не было никакой возможности: его рука, казалось, была отлита из стали.
   Спустя несколько минут, они влетели в домик на берегу.
   – Тысяча извинений, это целиком и полностью моя вина, – сообщил хозяин. – Вы здесь одна? Вы пришли на катере?
   Краем глаза Мистраль уловила движение сбоку. Там резко захлопнулась дверь, словно кто-то подглядывал за ними и предпочел скрыться, пока его не увидели. Мистраль успела заметить только прядь длинных темных волос.
   – Я одна, и мой катер ушел, – ответила она. – И это вы меня простите. Я рассорилась со своим парнем, ну и… Вы из-за меня промокли.
   – Ни в коем случае! Если бы не мои эксперименты, этого дождя вообще не было бы, – отрезал мужчина. – Вам надо срочно переодеться.
   – Вы умеете управлять погодой? – улыбнулась Мистраль.
   – В том-то и дело, что не умею. Констанца!
   Из-за той самой двери вышла смуглая молодая женщина в кружевной блузке и длинной темной юбке. Черные вьющиеся волосы волнами рассыпались по плечам.
   – Мадемуазель вымокла до нитки. Одолжи ей что-нибудь из своих вещей и высуши ее одежду. Живо!
   Не кивнув и не ответив, женщина развернулась и вышла из комнаты. По знаку хозяина Мистраль последовала за ней и тут же получила большое пушистое полотенце, длинное платье, которое оказалось слишком свободным в груди, да еще рюмку коньяку. И все это – без единого слова. Однако, если бы женщина была немой, у нее было бы более выразительное лицо. Мистраль пожала плечами. Для служанки женщина вела себя очень уж неприветливо, это могла быть ревнивая жена или любовница хозяина. И то верно, ей никто не объяснил, откуда на острове взялась чужая девушка, которую ему понадобилось спасать от дождя в своей куртке… Кстати, он был неплохо сложен – это Мистраль успела заметить, – худощавый и грациозный, не атлет, как Том, но довольно крепкий, во всяком случае, рука у него была тяжелая.
   Мистраль вышла на террасу над бухтой. Прямо перед ней клокотало море, но большие валы разбивались о скалистый мыс, прикрывавший бухту, да и домик стоял на безопасной высоте. На террасе обнаружился мольберт с картиной, и хозяин стоял перед ним, проводя щеткой по влажным волосам. Он словно сравнивал изображение на картине с видом на море. Определенно он был привлекателен. Черные с легкой проседью волнистые волосы до плеч, нос с крутой горбинкой, то ли от природы такой, то ли сломанный, черты неправильные, но вполне приятные, глаза не то зеленые, не то карие, длинные ресницы, гладкая кожа, хотя у глаз и уголков рта виднелись тонкие сети морщин. Ему могло быть и тридцать пять, и все пятьдесят.
   Мистраль подошла к хозяину и посмотрела на мольберт. На картине был изображен вид с террасы в бурю. Часть берега на переднем плане казалась размытой, зато изображение бурлящих волн и фиолетовых туч над ними поражало своей четкостью и мощью. Казалось, заткни уши, и услышишь в отдалении раскаты грома и шелест дождя; протяни руку, и ощутишь холодную влагу, не говоря уже о свежем запахе морской воды.
   – Mein Gott! – прошептала Мистраль. – Это ваша работа? Просто волшебство какое-то!
   Он улыбнулся.
   – Конечно, еще далеко до совершенства…
   – Да что вы! Это и есть совершенство! Вы ухватили самую… самую… даже не знаю что. Но именно так и выглядит буря.
   – Я бы хотел уловить ее душу, – медленно произнес художник. Голос у него был низкий и хрипловатый.
   – Душу, – тихо повторила Мистраль.
   Отчего-то ей внезапно стало страшно. Она почувствовала внимательный взгляд хозяина.
   – Мирослав Пршигода, – представился он с поклоном. – К вашим услугам, мадемуазель.
   Ничего себе, подумала Мистраль, такое имечко, и абсолютно никакого акцента!
   – Мистраль, – просто ответила она. Разве можно было представиться иначе в этом таинственном доме у моря?
   Его изящно изломанные брови взлетели на лоб, в глазах мелькнул веселый огонек.
   – Мистраль? Так это вы пригнали мне бурю?
   – Я не нарочно, – заверила хозяина девушка.
   – Чудесное имя! Надеюсь, Констанца вела себя прилично – у нее не самый мягкий характер.
   Дождь лил сплошной стеной, и конца ему не предвиделось.
   – А кто тот человек, который был на холме?
   Пршигода удивленно посмотрел на нее.
   – Который плясал под дождем. Вы его не видели?
   Хозяин кивнул.
   – Наверно, это был Борнь [31 - Кривой (фр.)]. Уродлив, как Квазимодо, и немного сумасшедший. Но вы бы знали, какие у него руки! На этом острове живут разные люди, – Он тряхнул головой, как будто отгоняя неприятную мысль, и Мистраль заметила у него сбоку на шее шрам от давнего ожога.
//-- * * * --//
   Прекратился дождь только к вечеру, и Мистраль осталась в домике на берегу на ночь. Ужин был приятным и романтичным – в полутьме, при свете небольшой лампы. Хозяин был бесконечно любезен, демонстрировал большую эрудицию и свободно изъяснялся на итальянском, немецком и французском. Констанца добросовестно исполняла обязанности хозяйки дома, но по-прежнему молча, только один раз она произнесла что-то на неизвестном Мистраль языке. Пршигода нахмурился и ничего не ответил. И весь вечер Мистраль ловила на себе настороженный взгляд женщины.
   Внезапно прямо перед лицом Мистраль мелькнуло нечто темное и шуршащее, и девушка испуганно вскрикнула. Неведомый летучий чертенок порхнул в сторону и заметался у лампы – он казался, по крайней мере, в ладонь величиной.
   Пршигода улыбнулся:
   – Духи ночи на многое способны, мадемуазель Мистраль, но уверяю вас, со мной вы в полной безопасности.
   Он протянул руку и, к изумлению девушки, большая ночная бабочка послушно села ему на ладонь. Мотылек оказался не темным, а светлым, на его пушистых крылышках причудливо переплетались узорчатые линии разных оттенков кремового цвета, мохнатые усики на большой круглой голове подрагивали – как будто он слушал равномерный напев цикад за окном.
   – Никогда таких не видела, – заметила Мистраль.
   – Он нездешний, – ответил Пршигода. – И, скорее всего, вообще последний из своего племени. Я нашел его в Африке, в диких местах, где до меня не бывали европейцы. Природный катаклизм нарушил условия жизни этих существ, и они постепенно вымерли.
   – И вы сумели привезти его сюда?!
   – Да. Помнится, два местных племени сцепились между собой, и мне пришлось срочно убираться. Это было нелегкое путешествие – со всем скарбом в тропическом лесу. Со всеми картинами.
   – И вы еще сумели привезти оттуда мотылька!
   – Это как раз было проще всего.
   – Но если никто до вас… Так вы, наверно, открыли новый вид?
   – Возможно. Я зову его Spiritus Noctis. Мне как-то все равно, есть ли у него другое название. Важно не это, – Пршигода протянул руку и стряхнул мотылька ей на ладонь. – Посмотрите, насколько это хрупкое существо. И в то же время насколько сложное.
   – Вот бы кого нарисовать! – улыбнулась Мистраль.
   Бражник беспокойно поводил усиками, оглядываясь в незнакомых пальцах, цепко хватался за них толстыми лапками. Хотя разбирается ли мотылек, в чьей он руке?
   Пршигода кивнул.
   – В этом-то все и дело. Особенно любопытно было передать пыльцу на крыльях – чтобы сразу было видно, какая она легкая. Для того я и путешествовал там – экзотические животные, растения.
   – А люди? Вы пишете портреты?
   – Больше нет, – ответил Пршигода. – Люди – это слишком просто.
   – А его душу вы уловили?
   Дух ночи расправил мягкие крылья, легко порхнул в темноту.
   – Надеюсь, что да, – сказал художник.
//-- * * * --//
   Начало светать, на острове было тихо. Замолчали даже цикады, только волны лениво шлепали в бухте. Мистраль не спалось, она лежала в постели и слушала тишину. Хозяева, наверно, спали. Но вот вместе или нет? Почему это было так важно?
   Поняв, что все равно не сумеет снова заснуть, Мистраль встала с постели, оделась – ее майка и шорты ждали ее, высушенные и отглаженные – и спустилась на первый этаж.
   Было еще довольно темно, хотя бледный рассвет уже заглядывал в окно. И, рассматривая комнату, таинственную и почти волшебную в полутьме, Мистраль вдруг увидела на стене давешнего бражника – некий сгусток тени, то ли светлый, то ли темный, легкий и призрачный. Он действительно наводил на мысли о чьей-то душе, задержавшейся на земле после смерти и не уплывшей в неведомые края.
   Мистраль приблизилась к стене, гадая, будет ли ручной мотылек так же храбр в отсутствие хозяина, хотела подцепить его пальцами и вздрогнула, коснувшись деревянной поверхности. Это была небольшая картина, выполненная на дощечке, фон ее напоминал рисунок древесины на обшитой досками стене. Мистраль только захлопала глазами, не понимая, как изображение на картине может быть настолько реальным. Ведь она могла поклясться, что мотылек минуту назад шевелился, его нежные крылышки трепетали на сквозняке. Впрочем, если долго смотреть на что-то, да еще в полутьме, и не такое померещится… Оставалось признать одно: Мистраль никогда еще не видела, чтобы картина так точно отражала действительность.
//-- * * * --//
   Дженни сидела перед мольбертом и трудилась над очередным портретом своей кошки, когда в маленькую квартирку, которую две подруги снимали на самом краю города – там из окон был виден живописный пустырь, – вошла Мистраль, бросив короткое «Morgen».
   – Ничего себе «Morgen»! – заметила юная художница. – Полдень уже прошел! Конечно, для тебя время летело незаметно. Ты была с Томом? Я к тому, что можно было и позвонить, чтобы я не волновалась.

   – Я решила порвать с Томом, – объявила Мистраль, падая в старое кресло, довольно шаткое, но привычное к такому обращению.
   – Это уже не первый раз, – сообщила Дженни, подцвечивая глаза кошки голубым.
   – Не приукрашивай, у нее не такие глаза! – фыркнула Мистраль. – На этот раз действительно решила. Мы катались на катере, и я вдруг поняла, что вообще не хочу находиться с ним рядом.
   – Это хорошее решение, – оценила Дженни. – Но правильное ли? Не знаю.
   – Том легко утешится. Ему все равно нужна девчонка попроще меня.
   – Так ведь дело не в Томе…
   – Да-да-да, я знаю, главный сторонник этого брака – его отец. Но это же чушь какая-то!
   – Он должен думать о будущем своего бизнеса. Видимо, он не слишком полагается на Тома, и хотел найти ему жену, которой мог бы доверять.
   – Вот сам бы и сделал мне предложение, – проворчала Мистраль. – Нет, меня это все уже начинает пугать. Ты помнишь, что сделали с тем швейцарцем, который полез ко мне на вечеринке?
   – Насколько я понимаю, дело было в бизнесе. Он им чем-то мешал, а ты тут ни при чем.
   – Надеюсь! Потому что… ты бы видела, как он перетрусил, когда понял, что я невеста Тома. Затрясся весь и так извинялся! И… у Тома такие друзья…
   – А ты вообще-то уверена, что можешь уйти?
   – Я как раз и думаю, что пора дать задний ход, пока не поздно. В конце концов, не убьют же меня за то, что отказала?!
   – Тебе лучше знать их нравы.
   Мистраль долго смотрела на рисунки, развешанные по стенам – на них были изображены многочисленные кошки, лошади, попугаи и другая живность.
   – Ты бы видела… – пробормотала она.
   – Что? – обернулась Дженни.
   – Да, тебе бы понравилось, – решила Мистраль. – Я вчера познакомилась с одним человеком… Он мог бы написать твою любимицу так, что ты не поняла бы, где картина, а где живая кошка!
   – Художник?
   – Да. Нет. Не знаю. Он вполне может заниматься и тысячей других вещей. Ты что-нибудь знаешь о тех, кто живет на ближнем острове?
   – Они странные, – пожала плечами Дженни. – В городе бывают редко. Дядя посещал остров, говорит, там очень красивая старинная вилла, но все вконец запущено. Кажется, там водятся какие-то ценные животные. Дикие козы, что ли? Дядя говорил, что там можно было бы охотиться, но весь остров – частное владение, и увидеть хозяина ему так и не удалось. В общем, он от них не в восторге, – Дженни была внучатой племянницей лорда Кайенби, но в разговорах с друзьями именовала его дядей.
   – А по-моему, очень милые, любезные люди, – сказала Мистраль. – То есть… – Ей вспомнилась прекрасная Констанца, – по крайней мере, хозяин очень симпатичный. Если это он – хозяин. Впрочем, наверняка.
   – Так-та-ак, – протянула Дженни. – Не потому ли ты вдруг решила порвать с женихом?
   Мистраль улыбнулась.
   – Как раз наоборот. Именно из-за ссоры с Томом я туда и попала. На самом деле, я ничего об этом человеке не знаю, может быть, он женат. Но знаешь… На этом острове живет настоящий граф Монте-Кристо. Или граф Дракула, я еще не разобрала.
   – Но непременно граф?
   – Обязательно. Mein Gott, настолько таинственные личности встречались только в XIX веке! Ему принадлежит целый остров, он определенно очень эрудирован, интересен, а какие картины пишет!
   – Ни у Монте-Кристо, ни у Дракулы не наблюдалось таких склонностей, – заметила Дженни.
   – А теперь появились.
   – Возраст?
   – Не представляю себе. У него нет возраста. На самом деле… Я бы, наверно, даже не обратила на него внимания, если бы просто встретила на улице. Ростом он с меня, худой, темноволосый. Том его одним пальцем с ног сшибет… – Внезапно ей вспомнилось, как Пршигода повлек ее за собой под дождем, и это чувство, что ее направляет железная машина, которая скорее сломает ей кости, чем остановит движение. – А может быть, и он – Тома… – закончила Мистраль.
//-- * * * --//
   Молчаливый Андрес привел катер в бухту, пришвартовался и, выпрыгнув на берег, подал ей руку. Именно он отвез ее в город после ночи, проведенной в домике на берегу, и теперь, едва девушка подошла к пристани, он коротко объявил:
   – Buenas Dias. El Maestro espera, – и больше она не услышала от него ни слова.
   «Маэстро ждет». Она обещала Пршигоде заглянуть еще раз на днях, но сама не восприняла свое обещание всерьез. Может быть, действительно заглянула бы через неделю-другую. Как он угадал, что именно сегодня она будет на берегу? Или этот солдатик ждал ее там каждое утро? Об этом Мистраль думала всю дорогу, разглядывая неподвижный профиль Андреса. Пожалуй, выглядел он эффектнее Пршигоды: высокий, стройный и широкоплечий, с узким смуглым лицом и твердой линией рта, остриженный наголо – волосы только начинали отрастать. Он был явно моложе художника. Мужественный и безмолвный, – Мистраль, отвернувшись, подавила смешок. Солдат армии императора Карла V или, может быть, робот? Киборг. Нет, вряд ли. Для киборга у него слишком усталый вид.
   Он не свернул к дому над бухтой, а стал подниматься по узкой дорожке в холмы, значит, в этот раз ее пригласили на виллу. Мистраль послушно двинулась за Андресом по крутому склону.
   Когда они проходили мимо небольшой рощицы, оттуда внезапно выскочил давешний квазимодо с невнятным приветствием.
   Мистраль отшатнулась с перепуга и уронила сумочку, которую Андрес ухитрился поймать в воздухе, не дав ей упасть на землю. Хотя шел впереди, спиной к Мистраль. И тут же другой рукой ударил Борня в лицо. Урод шатнулся в сторону, закачался, едва удерживая равновесие, потом поклонился, кривляясь и вытирая рукавом струйку крови из носа. Мистраль внутренне содрогнулась: только теперь она смогла разглядеть Борня вблизи. Перекошенное лицо с неправильными, будто смазанными чертами покрывали пятна и шрамы, вместо левого глаза мрачно чернела пустая глазница.
   – Я просто хотел поприветствовать новую мадам, – сообщил урод, громко втягивая воздух, словно захлебываясь каждым словом.
   – Vamos [32 - Идем (исп.)], – коротко распорядился Андрес, отдавая девушке сумочку.
   – Спасибо, – робко поблагодарила Мистраль, и они продолжили путь. Борнь так и стоял на месте, наблюдая за ними единственным желтым глазом.
   Вилла ждала их, ослепительно белая среди летней зелени. Когда-то к ней вела широкая дорога, но со временем она заросла кустами и деревьями, давний оползень разрушил склон. На мраморной тумбе сбоку от образовавшейся на ее месте тропинки была выбита надпись:

   Villa Romana Bianca
   Anno Domini 248 [33 - Вилла «Белая Римлянка». Год от Рождества Христова 248.]

   Они поднялись по мраморной лестнице, прошли небольшой портик и вступили внутрь. Если снаружи вилла блистала ослепительной белизной, то интерьеры ее пестрели яркими красками мозаик и стенных росписей. Далеко не все, впрочем, относилось к эпохе античности, с тех пор здание не раз реставрировали и даже перестраивали, обновляя декор.
   Андрес показал Мистраль выход в небольшой уютный садик, заключенный между стенами виллы и вздымавшимся позади нее высоким холмом. В сад почти не проникал ветер с моря, там было тепло и тихо, буйно цвели тропические растения. Пршигода опять стоял у мольберта, а в кустах перед ним Констанца со скучающим видом пыталась удержать на месте молодого французского бульдога с голубой ленточкой на шее. Увидев Мистраль, песик черным мячиком покатился к ней, принялся деловито обнюхивать ее туфли.
   – Mein Gott, какая прелесть! – воскликнула Мистраль, опускаясь на корточки, теплый влажный язык собаки тут же прошелся по ее рукам.
   Хозяин оглянулся.
   – Очень рад, мадемуазель Мистраль, – улыбнулся он. – Как вам мой французик? Я решил назвать его Шарло. – Он поднял глаза на Андреса, – Gracias, Andresito. Estas libre [34 - Спасибо, Андресито. Ты свободен (исп.)].
   Андрес коротко кивнул и ушел в дом.
   Пршигода отступил от картины, улыбаясь, чтобы дать девушке возможность полюбоваться его работой. Картина была еще далеко не закончена, но огромные выпуклые глаза с мольберта посмотрели на Мистраль таким живым взглядом, что она даже отступила на шаг. Шарло встал на задние лапки и уперся жесткими подушечками передних ей в колено.
//-- * * * --//
   – Wunderbar! [35 - Поразительно! (нем.)] Что тут еще скажешь? – улыбнулась Мистраль, глядя на портрет Констанцы в полный рост, висевший в небольшой галерее. На картине женщина сидела на диком камне, за ее спиной смутно виднелся замок на холме, в свинцовом небе сгущались тучи. Впрочем, пейзаж был расплывчат, словно в дымке, и только смуглая кожа Констанцы, волны черных волос, материя цыганского платья казались осязаемыми. Мистраль ясно разглядела на портрете тонкий вертикальный шрам на щеке у женщины – у самой Констанцы он был не так заметен, наверно, она его тщательно запудривала.
   Портрет Андреса висел напротив – испанец стоял на набережной реки, позади него был виден город на противоположном берегу, дома, крепость на холме. На нем была старинная военная форма, Мистраль не знала, какой армии, волосы под фуражкой выбриты наголо, брови нахмурены.
   – Прошу за мной, я вам еще кое-что покажу, – пообещал Пршигода.
   – Ваша вилла действительно была построена в 248 году? – спросила Мистраль, идя рядом с ним по анфиладам светлых, просторных комнат.
   – Не знаю, – пожал плечами хозяин. – Она действительно была построена в III веке, а точную дату я придумал для внушительности. Она горела, часть пришлось перестроить… А теперь я покажу вам свою копию Джоконды.
   – Вы сами ее сделали?
   – Разумеется.
   Они вышли на площадку над широкой лестницей. Просторное помещение внизу освещали лучи солнца, проходящие сквозь стеклянный потолок.
   – Лучше всего смотреть отсюда, – сообщил Пршигода, его губы изгибались в лукавой улыбке, рука легла на бок Мистраль, удерживая ее на лестнице.
   Да, «Джоконда» была там, на противоположной стене зала, точно напротив лестницы. Хорошо знакомый силуэт так и бросился в глаза на фоне светлой стены. По сторонам картины, почтительно отступив от нее на некоторое расстояние, высились изящные полукруглые арки в стиле позднего ренессанса, в нишах за ними в вазах пестрели разнообразные цветы. Мистраль мельком подумала – это искусственные цветы или кто-то их постоянно обновляет? Ряды арок расходились в стороны, но что-то в этом было странное… Как будто через три арки с обеих сторон картины стены слегка поворачивались, образуя со стеной, на которой висело полотно, тупой угол.
   – Зеркала! – рассмеялась Мистраль. – Это же зеркала – специально, чтобы зал казался больше, чем он есть! – Она торжествующе оглянулась на Пршигоду и увидела, что его хитрая улыбка стала еще шире. Шарло, все время крутившийся рядом, сел на пол, выжидательно глядя на нее выпуклыми глазами.
   – Что-то не так? – Мистраль снова посмотрела вниз, пытаясь разобраться. – Unmöglich! [36 - Невозможно! (нем.)] Если бы это были зеркала, в них отражались бы не только арки, но и картина! Вы же не хотите сказать, что все эти арки просто написаны на стенах? Они же абсолютно…
   Шарло надоело ждать, и он припустил вниз по лестнице, но, спрыгнув с последней ступеньки, резко остановился и повернул вбок, так и не войдя в зал.
   – Nein! – закричала Мистраль и побежала вслед за ним. – Этого не может быть!
   Но ее подозрения оправдались: в полутора метрах от лестницы стояла глухая стена. Зал вместе со всем содержимым, арками, цветами и струящимся с небес солнечным светом был всего лишь росписью.
//-- * * * --//
   – Вы, должно быть, продали душу дьяволу, – предположила Мистраль, садясь за стол в небольшой столовой.
   – Мне уже говорили это раньше, – заметил Пршигода. – А если и так, что скажете: дело того стоило? – Художник внимательно смотрел на нее, и Мистраль вдруг поняла, что глаза у него вовсе не карие и не зеленые, а черные, как южная ночь.
   Девушка смутилась под его испытующим взглядом.
   – Никаких договоров кровью я не подписывал, – успокоил ее Пршигода. – Даже мысленно. Впрочем, может быть, это и не нужно? Может быть, достаточно в глубине сознания просто чувствовать, что ради чего-то ты действительно готов продать душу? Но любопытно, можно ли тогда отказаться от договора, если разочаруешься?
   – А разве можно вообще отказаться? – заинтересовалась Мистраль.
   – Вы о пане Твардовском не слышали? Нет? Это польский вариант Фауста. Продав душу дьяволу, он сначала наслаждался жизнью, а как пришло время расплачиваться – раскаялся, причем совершенно искренне. И в результате застрял где-то между раем и адом и так и висит в ожидании, когда его дело решится на Страшном суде, – Он вздохнул. – Тоже не позавидуешь.
   – А вы что же, жалеете… – начала Мистраль, но в этот момент в столовую ввалился Борнь, неся поднос с напитками. Он шел, перекосившись набок, поднос угрожающе кренился в темных костлявых руках.
   – Что это значит? – спросил Пршигода недовольным тоном. – Где Констанца?
   – Констанца просит извинения. У нее мигрень – с женщинами это бывает, – промычал Борнь не без насмешки.
   Художник раздраженно взмахнул рукой. Борнь со звоном обрушил поднос на стол и удалился с поклоном, от которого его фигура еще больше скособочилась.
   Пршигода вздохнул и покачал головой.
   – Не обращайте внимания. Я их совсем распустил. Борнь был чересчур предан моей жене…
   – Вашей жене?
   – Она умерла. Уже давно, – сказал Пршигода с какой-то окончательностью в голосе, по которой Мистраль поняла, что тема закрыта.
//-- * * * --//
   Быстро темнело, и цикады уже музыкально цокотали в кустах, когда Пршигода проводил девушку в бухту, осторожно поддерживая ее под руку на крутом спуске.
   Андрес ждал внизу у катера. Мистраль сильно подозревала, что им никак не успеть вернуться в город до полной темноты, но ей было все равно: Андрес наверняка знал, что делает.
   – Спасибо, день был чудесный, – поблагодарила Мистраль.
   Шарло, изо всех сил старавшийся во всем участвовать, снова поднялся на задние лапки, упирая передние ей в колено.
   – До свидания, Kleinchen [37 - Малыш (нем.).], – проворковала Мистраль, наклоняясь, чтобы погладить его. – До чего милый песик!
   – Похоже, придется отдать его вам, – улыбнулся Пршигода, – Забирайте!
   – Да что вы! – выпрямилась Мистраль.
   – Берите. Он не так уж привязан ко мне, а вы ему явно понравились. Я отдаю его вам с одним условием: вы должны бывать здесь почаще, и тогда нам с ним не придется скучать друг по другу.
   – Хорошо, – Мистраль хотела подхватить пса на руки, чтобы отнести его на катер, но Андрес тут же забрал его. – Но постойте… а как же картина? У вас не будет модели…
   – Не беспокойтесь, – усмехнулся Пршигода. – Я смогу закончить ее и так. У меня идеальная зрительная память.
   Вскоре катер мчался по черной в южной ночи воде, и Мистраль задумчиво ласкала пса, глядя назад, на сияющий цветными огнями след в волнах флюоресцирующего моря. Было уже совсем темно, только город впереди светился цветной полосой в бездне непроницаемой черноты, но Мистраль полностью доверяла своему проводнику в этом фантастическом ночном мире. Ей хотелось о многом расспросить Андреса, но, поскольку испанского языка она не знала, плавание снова прошло в молчании. Потом Андрес все так же молча проводил ее до дверей квартиры, а остаток вечера ушел на то, чтобы уговорить кошку Дженни разрешить Шарло поселиться вместе с ними.
//-- * * * --//
   – Максим де Уинтер… Эдуард Рочестер… или вовсе Синяя борода! – предположила Дженни.
   – У него нет бороды, – отрезала Мистраль. – А ты слишком много читаешь, поэтому тебе все кажется подозрительным!
   В окно заглядывало солнце, зеленый пустырь за домом так и манил на прогулку. Шарло загнал кошку на шкаф и теперь скакал по комнате, путаясь у всех под ногами и не давая Дженни его нарисовать.
   – Он сказал, что его жена умерла, и тут же перевел разговор на другое?
   – И что в этом необычного?
   – Ничего. Но потом выяснится, что в доме есть потайная комната, куда тебе нельзя зайти.
   – Потайных комнат там может быть сколько угодно.
   – А кто изуродовал этого слугу, который был ей предан? – поинтересовалась Дженни. – Наверняка, тут что-то кроется – тебе всегда везло на поклонников!
   Прозвучал звонок, Мистраль подошла к двери и услышала голос Тома.
   – Помяни дьявола… – фыркнула она и открыла дверь.
   Она не видела Тома уже пару недель, однако тот зашел как ни в чем не бывало, огромный, крепкий, жизнерадостный и здоровый, как буйвол, сразу как будто заняв все свободное пространство в комнате. Шарло приветствовал его задыхающимся лаем.
   – Привет, крошка! – Том, как обычно, поцеловал ее, подмигнул Дженни, потрепал пса по ушам и потянул Мистраль за руку. – Поехали кататься!
   Мистраль не нашла достаточно веской причины отказать Тому и подчинилась с кислым видом, состроив Дженни рожицу за спиной жениха.
//-- * * * --//
   – Мы здесь уже были, – заметила Мистраль, скучливо озирая острова за бортом катера.
   – Ты только не выпрыгивай в воду! – весело попросил Том.
   Когда они проходили мимо берегов знакомого острова, и сквозь зелень мелькнуло белое пятно виллы, Шарло гавкнул и вопросительно посмотрел на Мистраль.
   – Умница ты мой! – рассмеялась Мистраль.
   – Откуда у тебя этот пес? – спросил Том.
   – Один друг подарил, – ответила Мистраль, глядя ему в глаза, и сразу же поняла, уловив легкую тень в его взгляде: знает. Конечно, он слышал о том, что Мистраль стала часто бывать на том самом острове.
   Обогнув зеленый массив острова Пршигоды, катер направился к следующему острову, несколько меньше размером, откуда доносился невыносимый шум – очевидно, там начиналось масштабное строительство.
   Причалив к пристани, Том высадил Мистраль на берег и повел по дорожке в сторону шума. На вершине поросшей зеленью горы – в самой высокой точке острова – стояла старая, заброшенная церквушка, превращенная в штаб стройки.
   – Гляди, – Том развернул на столе план с заглавием «Isola di Santa Verana». – Мы устроим здесь замечательное место отдыха. Отец купил весь этот остров – хватит ему простаивать зря!
   – Должно быть, остров обошелся в астрономическую сумму, – равнодушно заметила Мистраль, выходя из здания и осматриваясь в поисках Шарло.
   – Вот увидишь, когда-нибудь Санта-Верана принесет нам огромные доходы! Сюда еще будут съезжаться туристы со всего мира.
   Оглядевшись – Шарло так и не было видно, – Мистраль подошла к краю каменной площадки. За ее спиной взрывали скалу, чем-то помешавшую будущему сказочному курорту, а перед ней расстилалось спокойное море и возвышались дикие холмы соседнего острова – благословенный оазис тишины и покоя.
   – Ты хочешь превратить наш город в курорт? – скривилась Мистраль.
   – Почему бы нет? – широко улыбнулся Том. – Веселее станет. И это будет мое дело – мое собственное. Отец обещал мне остров как предварительный подарок к свадьбе. Это наше с тобой будущее, Мистраль!
   – Я бы не говорила так определенно, – заметила девушка.
   Отсюда тоже было видно белое пятно виллы, а вот о существовании прикрытой мысом укромной бухты нельзя было догадаться, если не знать. Интересно, где Андрес – дома или ждет ее у пляжа? И будет ждать до вечера? Он стоял там всегда, когда бы Мистраль ни пришла на пляж – прямой, смуглый, аристократично бледный, и девушка подумывала не без смущения, неужели он ждет там каждый день?
   – А что скажут жители соседнего острова обо всем этом шуме? – поинтересовалась она.
   – Ничего не скажут, – весело ответил Том. – Скоро их здесь не будет…
   – Что?! – вскинулась Мистраль, но в этот момент откуда-то снизу прибежал Шарло.
   Бульдогу с коротким дыханием было тяжело бегать, он хрипел и постанывал, но отчаянно спешил к хозяйке, и в огромных выпученных глазах его плескался ужас. Дрожа, он прижался боком к ноге Мистраль.
   – Что за пес у тебя? – проворчал Том. – Нервный какой-то…
   – Его кто-то напугал, – нагнулась Мистраль к Шарло. – Наверно, кто-то из твоих людей…
   Том пожал плечами. Шарло мелко дрожал и поскуливал. Он больше не вскакивал на задние лапы, а просто крепко прижимался к ее ноге. Мистраль опустилась на корточки и обняла его, чувствуя, как бешено колотится в бархатно-черной груди маленькое сердечко.
   – Так что ты говорил? – вспомнила Мистраль.
   – Существует еще и расширенный план, – ответил Том. – Пойдем, покажу.
   Они вернулись в церковь, и Том развернул на столе еще один чертеж. На нем от Санта-Вераны протянулся длинный мост к соседнему острову, помеченному как «Isola della Romana Bianca». Там располагалась вторая часть зоны отдыха – гигантский парк с аттракционами, кафе и черт знает чем еще.
   – «Остров Белой Римлянки», что за название? – пробормотал Том.
   – «Белая Римлянка» – так называется вилла, – растерянно пояснила Мистраль.
   – Мы это используем, – решил Том. – Поставим на самом высоком холме какую-нибудь статую и изобретем легенду. Вилла ведь еще времен империи?
   – Да. Но с чего ты взял, что Пршигода так и отдаст вам свой остров?
   – Отдаст, – коротко ответил Том, и в его глазах промелькнуло нечто очень похожее на торжество.
   В этот момент Шарло, огорченный тем, что хозяйка отвлеклась и перестала утешать его, или отчаявшийся объяснить, что с ним происходит, внезапно сорвался с места и побежал прочь.
   – Шарло! – Мистраль бросилась за ним: песик мчался в опасной близости от края обрыва. – Вернись! Да что с тобой?
   Скоро Шарло выдохся и повернул назад с пришибленным видом.
   – Отвези меня в город, – попросила Мистраль.
   – Покажи своего пса ветеринару, – буркнул Том.
   – Его просто напугала твоя стройка.
   На обратном пути Мистраль молча гадала, является ли она причиной этого расширенного плана с островом Пршигоды, и куда подастся хозяин, когда его выгонят из любимой виллы? Можно было не сомневаться, что семейство Скади обязательно найдет способ убедить его пойти навстречу, если не деньгами, то как-то иначе.
   «В конце концов, я тоже могу куда-нибудь уехать, – решила Мистраль. – Что меня, собственно, держит в этом городе?»
   Вскоре они уже шли по тротуару, без особого интереса разглядывая витрины магазинов. Сначала Мистраль пыталась нести Шарло на руках, боясь, что он снова убежит, но песик был, несмотря на небольшой размер, удивительно тяжел, и девушка опустила его на землю, укоряя себя за то, что не подумала об ошейнике с поводком. Шарло, очевидно, решил, что хозяйка отказывается защищать его от неведомой напасти, и жалобно заскулил. Он снова пытался прижаться к ноге Мистраль, мешая ей идти, и девушка наконец разозлилась.
   – Отстань! Да что с тобой?! – крикнула она.
   Пес вздрогнул, быстро взглянул на нее и метнулся в сторону – на проезжую часть.
   Заверещали тормоза, Мистраль дернулась за Шарло, но сильная рука Тома вовремя вцепилась ей в локоть.
   Она не разглядела, что, собственно, произошло, а Шарло не успел даже пискнуть. Он просто взлетел высоко в воздух и хлопнулся об асфальт в два черных пятна, забрызгав красным бампер машины, проезжую часть и тротуар.
   Том громко и растерянно выругался и едва успел подхватить Мистраль, впервые в жизни упавшую в обморок.
//-- * * * --//
   На этот раз Пршигода встретил Мистраль в бухте и сам помог сойти с катера, как обычно, красноречиво описывая, насколько он счастлив видеть ее. Взгляд его по привычке скользнул вниз – ведь ее уже трудно было представить без маленькой черной собачки, и Мистраль захотелось тут же броситься в море и утопиться.
   Вот уже несколько дней она не приезжала на остров, а телефона или какой-либо другой связи с городом здесь не было. Тянуть дольше было глупо и бессмысленно.
   Доносившийся с Санта-Вераны грохот действовал Мистраль на нервы. Перехватив ее мрачный взгляд, Пршигода пожал плечами с извиняющейся улыбкой, словно признавая, что бессилен что-либо изменить.
   За обедом даже Констанца разговорилась, стараясь отвлечь Мистраль от грустных мыслей, причем проявила глубокие знания истории, литературы и искусства. Но все было напрасно. К тому же, пошел мелкий неприятный дождь, вполне соответствующий настроению девушки.
   Из-за дождя гулять не пошли, и после обеда Пршигода и Мистраль расположились в креслах в гостиной. Пршигода перекатывал из одного угла рта в другой сигару. Во время первого ее визита он извинился за приверженность к курению, но Мистраль давно уже привыкла к сигарному духу, так как ее потенциальный тесть почти не выпускал сигару изо рта.
   – Так что случилось с моим псом? – неожиданно спросил Пршигода.
   Мистраль вздрогнула и жалобно пролепетала внезапно севшим голосом:
   – Я… не смогла… уберечь его.
   – Неужели попал под машину? – спокойным, даже равнодушным голосом спросил Пршигода.
   – Как? Откуда? – потрясенно всхлипнула Мистраль.
   Пршигода пожал плечами.
   – Просто это самая естественная смерть в городе для молодой, глупой и плохо воспитанной собаки.
   – Да, но… если бы я… Mein Gott, он был так напуган, а я только рассердилась… – и Мистраль от души разрыдалась.
   – Перестаньте, зачем же? – растерянно произнес Пршигода. – В конце концов, это же всего лишь собака…
   Это был явно не лучший способ утешения.
   – Что же мне сделать, чтобы вы не плакали?.. Разве что… – Он вынул сигару изо рта и громко свистнул.
   Из-за стены донесся мелкий цокот коготков, и в комнату, переваливаясь на кривых лапках, вбежал… Мистраль ахнула. Шарло? В первый момент ей так и показалось, но она тут же поняла, что это другой пес. Он не подбежал к девушке, хрипя и задыхаясь, как сделал бы Шарло, а чинно подошел поздороваться и спокойно присел рядом с ней, привалившись боком к ее ноге.
   – Это его братик? – спросила Мистраль. – Как его зовут?
   – Зовите, как хотите. Назовите его так же – Шарло, – и сделаем вид, что этого досадного эпизода вовсе не было. Что не было другого пса. Этот бульдог обучен гораздо лучше и не допустит подобной глупости, обещаю вам.
   – И вы можете доверить мне собаку после того, что произошло? – улыбнулась Мистраль сквозь слезы. – Я не возьму его.
   – Возьмете, – Пршигода посмотрел в окно. – Дождь закончился. Мы можем пойти погулять с вашей новой игрушкой.
//-- * * * --//
   После прогулки по ближайшим холмам, напоенным головокружительными ароматами летних трав, Пршигода оставил Мистраль играть с Шарло в саду и ушел в дом, пообещав ей что-то показать. Кидая собаке мячик, Мистраль ухитрилась попасть в раскрытое окно дома на первом этаже.
   Шарло подбежал к стене, подпрыгнул на коротких лапках, понял, что не сумеет достать до подоконника, и оглянулся на нее с упреком.
   – Прости! – улыбнулась ему Мистраль и недолго думая забралась в окно.
   Девушка быстро отыскала мячик и собиралась вылезти обратно, как вдруг услышала за стеной приближающиеся голоса. Один принадлежал Констанце, другой – глубокий и звучный мужской голос – был ей незнаком.
   – Я не могу так, я уйду от него! И ты мне поможешь! – громко сказала Констанца.
   Мистраль хотела убраться потихоньку, пока ее не заметили, в то же окно, но, случайно взглянув в приоткрытую дверь, увидела отражение в висевшем в коридоре зеркале. В углу коридора стояли Констанца и Борнь, урод держался заметно прямее, чем обычно, и говорил нормальным и даже довольно красивым голосом, на чистейшем французском.
   – Это бессмысленно. Ты бы лучше поговорила с ним. Если он не захочет тебя отпустить, то отыщет, ты же знаешь.
   – Он не отпустит.
   – Как знать. Сейчас он увлечен этой девочкой…
   – Этой девочкой! Вот именно. Ты не думаешь, что с ней надо поговорить?..
   – Она слишком рациональна, чтобы поверить в такие бредни. Ты ничего не сумеешь ей объяснить.
   – Объясни ты.
   – Черта с два! Мне нет дела до игрушек хозяина.
   Мистраль тихо отступила к окну, присела на подоконник, перенесла через него ноги и, уже спрыгивая на дорожку, услышала возглас Борня:
   – Я бы убил его, если б мог!
   Машинально сунув мячик в карман брюк, Мистраль пошла по дорожке к террасе, думая, надо ли передавать Пршигоде содержание невольно подслушанного разговора? Вполне возможно, что все это ничего не значило. Вот только что Констанца хотела сказать ей?
   Пршигода спускался ей навстречу с террасы, осторожно неся небольшую картину.
   – Я думаю, мне пора, – объявила Мистраль. – Уже вечер.
   – Я хотел отдать вам это, – Он протянул ей картину, и Мистраль восхищенно вскрикнула, увидев на ней Шарло – совершенно живого. Казалось, он вот-вот шевельнется, высунет розовый язычок.
   Настоящий Шарло сидел рядом и, улыбаясь во всю пасть, переводил взгляд с Мистраль на картину в руках хозяина.
   – Теперь понятно, как вы ее закончили! – улыбнулась девушка, кивнув на бульдога. – Давайте я возьму картину, а вы оставьте пса у себя.
   – Нет, я вполне вам доверяю. Забирайте и то, и другое. И никаких возражений!
   – Слушаюсь, господин граф! – ответила Мистраль.
   – Граф? – поднял брови Пршигода. – Почему?
   – Ну… – улыбнулась Мистраль. – Мы с подругой все думали, на кого вы похожи – не то граф Монте-Кристо, не то Дракула.

   – Монте-Кристо… – скривился Пршигода. – Мне никогда не нравился этот персонаж. Я далеко не так богат и не так мстителен. Хотя иногда… – Он мотнул головой, отгоняя какое-то воспоминание. – И разве я чем-то похож на вампира? Уверяю вас, по ночам у меня не вырастают клыки, и я не терплю даже вида крови. Впрочем… может быть, вы и недалеки от истины. Пусть будет Дракула!
   Мистраль улыбнулась и уже начала подниматься на террасу, зажав картину под мышкой, когда Пршигода удержал ее за локоть.
   – Только еще одно… Если уж мы определили меня в отрицательные персонажи, я хочу плату за свой подарок.
   Мистраль обернулась, снова ощущая неимоверную силу, скрывающуюся в этих стальных пальцах, и сознавая, что никогда не смогла бы воспротивиться ей.
   – Я хочу написать твой портрет, – сказал Пршигода.
//-- * * * --//
   Мистраль шла по улице, неся аккуратно завернутый в шелковистую бумагу подарок, а другой подарок спокойно трусил рядом, резво перебирая кривыми лапами. Девушка невольно улыбалась, представляя себе, какой чудесный получится портрет, и какие будут лица у Дженни и ее дяди, когда Мистраль предъявит его им.
   Внезапно она остановилась, осознав, что находится на том самом месте, где произошла трагедия, и тут же почувствовала, как Шарло, дрожа, прижался к ее ноге.
   Мистраль опустилась на корточки рядом с ним, потрепала черный загривок.
   – Шарло! – тихо позвала она, и голос ее дрогнул. – Ты ведь не та же самая собака?
   Придя домой – Дженни была у лорда Кайенби – Мистраль тщательно осмотрела и ощупала пса, жалея, что не сделала этого с первым Шарло. У него под кожей была шишка на локте правой передней лапы, у того, как будто тоже? Или нет? Шарло только пристально смотрел на нее своими огромными выпуклыми глазами, словно пытаясь внушить ей какую-то мысль.
//-- * * * --//
   В саду, задыхавшемся от ароматов летних цветов, было жарко. Шарло деловито исследовал все уголки сада, иногда натыкаясь на заброшенные в гущу зарослей мячики, а Мистраль сидела на легком плетеном стуле, то наблюдая за бабочками, порхающими над пышным кустом, то поглядывая на Пршигоду.
   Художник писал ее портрет.
   Мистраль так и жгло любопытство, однако Пршигода наотрез отказывался демонстрировать неоконченную работу.
   Откуда-то из внешнего мира снова донесся грохот.
   – Честно говоря, твои друзья начинают меня утомлять, – заметил Пршигода.
   – Ты об этом шуме? Боюсь, что…
   – Они желают прибрать к рукам и мой остров.
   – Они говорили с тобой?
   – Да. И в такой форме, которая может предполагать только резкий ответ.
   – Я вряд ли могу что-то…
   – Ни в коем случае. И остров мой они не получат.
   – Это может быть опасно, – предупредила Мистраль. – Наверно, не стоит становиться им поперек дороги…
   – И уйти с острова, на котором я живу уже черт знает сколько лет, только из-за амбиций какого-то сопляка? Хватит, не будем об этом.
   Мистраль еще многое хотела сказать, но в этот момент Констанца принесла поднос с напитками, а потом вернуться к прерванному разговору не удалось.
   Пршигода полностью погрузился в работу. Он сосредоточенно выписывал что-то, перекладывая кисть то в правую, то в левую руку, не отрывая глаз – все-таки абсолютно черных – от холста. Может быть, у него действительно была фотографическая память, и ему не требовалось часто смотреть на модель?
   Солнце стояло в зените, исчезла тень от деревьев. Воздух с моря не доходил в сад, спрятанный между стеной виллы и холмом. Мистраль чувствовала, что пот заливает ей лоб, каплями сбегает с бровей. Шарло лег на траву, привалившись к стволу дерева, вывесил розовый язык, черный бок высоко поднимался и опадал. Большие глаза закатились, и черная сплюснутая рожица с белыми щелками вместо глаз и обнаженными зубами выглядела необычайно уродливой.
   Констанца пришла убрать поднос. Кожа ее была сухой, но лицо заметно осунулось, тонкий шнур шрама резко выступал на щеке, она смотрела в землю, не поднимая глаз.
   Окружающее поплыло перед глазами, но Мистраль чувствовала, что не может издать ни звука, она как будто находилась уже где-то за гранью потери сознания. Констанца должна была это заметить… Но Констанцу слишком занимали какие-то свои собственные мысли. Пршигода, охваченный творческим экстазом, тоже не смотрел на свою модель.
   И вдруг сквозь духоту и тяжелый жар ударил холод, Мистраль содрогнулась, ощутив, как откуда-то извне наплывает нечто ледяное и страшное, даже вскрикнула от ужаса.
   Издали донесся неясный звон – это Констанца уронила поднос. Шарло вскочил и залаял, Мистраль покачнулась, но в тот же миг ее подхватили сильные руки – он же только что был за мольбертом? – а потом к губам поднесли стакан воды.
   И все мгновенно прошло. Был обычный летний полдень. Только Шарло откровенно маялся от жары, но он ведь был совершенно черный…
   – Прости, – каким-то особенно хриплым, может быть, от испуга, голосом произнес Пршигода.
   – Здесь в саду душно, – объяснила Мистраль. – И жара, как в тропиках.
   – Мы больше не будем, – пообещал Пршигода. – Ты в порядке?
   – В полном. А как же картина?
   – Я закончу ее без тебя. Потом, – Он убедился, что поддерживать девушку больше не нужно, и снова встал перед мольбертом, изучающе глядя на изображение.
   Мистраль поднялась со стула. Она была не уверена, что сумеет встать, но ничего, обошлось.
   – Я могу посмотреть?
   – Нет, – мотнул головой Пршигода. – Я сделал… ошибку. Сейчас картина испорчена. Но я все исправлю.
   Мистраль кивнула – на самом деле, ей и не хотелось смотреть сейчас на картину. Шарло подошел и ткнулся крутым лбом ей в колено, наверно, хотел морально поддержать.
//-- * * * --//
   Мистраль поблагодарила библиотекаря, положившего на ее стол огромный том, и осторожно открыла обложку, украшенную тисненым золотым орнаментом. В раскрытом виде книга заняла весь стол.
   Мистраль ни разу не была на острове после того неудачного позирования, ей становилось страшно при одной мысли о вилле и саде. Пршигода прислал ей с Андресом готовый портрет, Дженни повесила его на самое видное место и не переставала шумно восхищаться фантастически переданной игрой света и удивительным объемом, однако самой Мистраль было тошно на него смотреть. Портрет напоминал о необъяснимой слабости и непередаваемом чувстве ужаса, кроме того… это просто был не ее портрет. Сходство поражало, ничего не скажешь, и все же, что-то было не так. Дженни предположила, что художник несколько польстил Мистраль, сделав ее черты чуть более правильными, чем в жизни, лишив лицо легкой природной асимметрии. Наверно, она была права. Так или иначе, Мистраль чувствовала в портрете неуловимую фальшь, и это раздражало ее.
   Постепенно она начала задумываться о будущем. Она еще не могла сказать, найдется ли в ее дальнейшей жизни место для Пршигоды, но можно было со всей определенностью предположить, что Тома в ней не будет, хотя Мистраль пока еще не порвала с ним окончательно. А значит, следовало продолжать учиться.
   Мистраль списала на маленькую карточку выходные данные книги: «Die Beschreibung von den schönsten europäischen Herrensitzen», Leipzig [38 - «Описание прекраснейших европейских имений», Лейпциг (нем.).], 1836. С полчаса она изучала особенности оформления интерьеров загородного дома некого барона фон Райгена из Лаузица… и внезапно замерла, не отрывая глаз от книги. Перед ней было изображение малой гостиной, черно-белая литография с четко прорисованными мельчайшими деталями мебели и декора вплоть до сложного узора дверных ручек. На стенах комнаты висело несколько картин. И среди них – портрет Констанцы.
   Мистраль откинулась на спинку стула, пару минут сидела так, не глядя в книгу. Потом снова наклонилась вперед.
   Да. Она хорошо помнила этот портрет в полный рост. Черноволосая женщина на фоне едва различимого замка. Внимательный рисовальщик тщательно скопировал каждую складку цыганского платья, каждый локон, развевавшийся на ветру. 1836 год. Ладно, допустим, Пршигода видел эту картину и решил повторить понравившуюся позу в своей работе… Мистраль недоверчиво прищелкнула языком. На щеке у женщины на картине темной линией выделялся шрам. Если художник не порезал Констанце щеку для пущего сходства со старинным портретом…
   Мистраль пролистнула несколько страниц, нашла описание нужной литографии. № 29. На северной стене две картины. Художник – М. Абентойер. Слева – портрет барона Р. Г. фон Райгена, хозяина усадьбы, справа – картина под названием «Констанца. Вечер».
   Мистраль внимательно просмотрела весь текст, относящийся к усадьбе фон Райгена, но не нашла упоминаний о картинах, ее внимание привлек только год смерти хозяина дома – 1835. Он умер за год до издания книги. Вот только вряд ли эта информация имела какое-либо значение.
//-- * * * --//
   Был пасмурный и жаркий вечер, напряженно тихий, застывший в ожидании скорой грозы. Мистраль сидела за столиком самого роскошного в городе ресторана «Рока Альтиссима» и мрачно глядела в быстро темнеющее небо над морем. Ресторан притулился на вершине громадной скалы, его широкая терраса открывалась прямо на необозримый морской простор. На Санта-Веране горели огни, но ее почти целиком загораживал черный горб острова Белой Римлянки, уже погрузившегося в спокойный сон.
   Мирослав, наверно, удивляется, куда я подевалась, – пришло в голову Мистраль. На этот раз она даже самой себе не могла толком объяснить, почему совсем перестала ездить на остров. Ей все еще было страшно. Но, в конце концов, в сад можно было и не заходить…
   – Что ты опять такая мрачная? – спросил Том. – Ну-ка взгляни туда, – Он мотнул головой в сторону террасы. Из-за сильного ветра посетители ресторана предпочитали сидеть в главном зале, но у самого выхода на террасу обосновалась за двумя столиками веселая компания, и среди шумных мужчин и кричаще наштукатуренных женщин Мистраль увидела Пршигоду. Рядом с ним сидел Лио Аванти, местный поэт, фантастически красивый мужчина, о нестандартной ориентации которого отлично знал весь город. Масляно блестящие глаза Аванти не отрывались от лица собеседника, а по положению правого плеча можно было предположить, что рука его находится на колене Пршигоды.
   – Кому что нравится, – глубокомысленно изрек Том, с самодовольно-насмешливой улыбкой. Мистраль снова посмотрела в ту сторону и на этот раз, сама того не желая, поймала взгляд художника. Она отвернулась, залившись румянцем.
   В то же мгновенье Пршигода, не снисходя до извинений перед сотрапезниками, поднялся из-за стола, пересек зал и остановился возле Мистраль.
   – Добрый вечер, – холодно произнесла она.
   – Пойдем отсюда, – спокойно ответил Пршигода, протягивая ей руку.
   – Знаете что, синьор как вас там… – начал подниматься из-за стола Том.
   – Посторонитесь, юноша, – посоветовал Пршигода, – и предоставьте даме самой решать, уйти ей или остаться.
   – Вам, наверно, интереснее ваша богемная компания… – пробормотала девушка, вжимаясь в спинку стула, хотя и подозревала в глубине души, что предпочла бы уйти с Пршигодой, нежели сидеть дальше с Томом, ловя его торжествующие взгляды. Но знала она и то, что Том, если его как следует разозлить, может стать опасен.
   – Мне интереснее ты, – Пршигода сделал движение в ее сторону, но Том, красный и злой, схватил его за плечо.
   – Нет! – дернулась Мистраль, прекрасно представляя себе, чем это кончится: папаша Скади, возможно, и устроит потом головомойку Тому и его дружкам, но Пршигоде это уже не поможет, и как бы до смерти не избили.
   Однако на красивом лице Тома ярость внезапно уступила место растерянности, так как он не сумел схватить наглеца, а вышло… как-то даже наоборот. Пршигода легко и незаметно увернулся от его руки, а потом сам взял Тома за запястье. Он был на голову ниже Тома, однако тот, дернувшись раз-другой, понял, что высвободиться не получится, и теперь изо всех сил делал вид, что просто дружески беседует со знакомым. Рвануться сильнее он не решался, потому что… не был уверен в результате.
   – Хочешь поговорить? – тихо спросил Пршигода, – Ладно, пойдем, я тебя выслушаю.
   Он быстро увел Тома, но не к выходу из ресторана, а на опустевшую террасу.
   Выведя Тома из зала, Пршигода свернул в сторону, и Мистраль потеряла их из виду. Робко оглянувшись, она встала из-за стола и направилась вслед за мужчинами.
   Пршигода подтащил слабо упиравшегося Тома к небольшой калитке в ажурных металлических перилах террасы. За калиткой к отвесной стене крепилась узкая металлическая лестница, по которой можно было добраться до фонарей, висевших на скале. Эти фонари подсвечивали по вечерам террасу с боков и снизу, образуя вокруг нее сложный узор – с моря вид был сказочный.
   Пршигода ударом ноги распахнул калитку, наверно, порвав запиравшую ее цепочку, и шагнул на лестницу. Легко опершись ногой на узкую металлическую ступеньку, он нащупал ногой едва выступавший на отвесной скальной стене карниз, настолько узкий, что его почти не было видно со стороны, и перешел на него, по-прежнему ведя Тома за собой. Тот был вынужден следовать за художником, пока Пршигода не отпустил его на карнизе.
   Том плотно прижался к скале, вцепившись рукой в боковину лестницы – на карнизе едва хватало места для его ступней. Размер обуви у Пршигоды определенно был гораздо меньше, и чувствовал художник себя на отвесной скале совершенно комфортно, судя по тому, как расслабленно, даже вальяжно облокотился он о холодный камень. Порывистый ветер трепал его волосы и ударял в худое легкое тело так, что люди, выбежавшие в погоне за увлекательным зрелищем на террасу, невольно стискивали зубы.
   – Да какого дьявола они там делают? – выдохнул кто-то за спиной Мистраль.
   Рядом с девушкой возник управляющий рестораном, он растерянно топтался на месте, явно не зная, что предпринять. Пршигода между тем спокойно и неторопливо втолковывал что-то Тому, а потом, любезно улыбнувшись и чуть ли не извинившись, невообразимо ловким балетным движением обогнул парня и вернулся на лестницу.
   Особенно сильный порыв ветра едва не сорвал его с лестницы, Пршигода неловко взмахнул руками, отпустив железную перекладину, и управляющий рядом с Мистраль громко ахнул. Но Пршигода оттолкнулся от лестницы, качнувшись в сторону, ухватился за перила и как ни в чем не бывало зашел на террасу. Том так и стоял, отчаянно вцепившись в железную трубу и вжав голову в плечи. Его загорелое лицо приобрело зеленовато-желтый оттенок, и было ясно, что снять его со скалы удастся разве что вместе с куском лестницы.
   – Hoi’s der Teufel!.. [39 - К черту! (нем.)] – выругалась Мистраль, резко развернулась, опрокинув стул, и быстрым шагом пошла прочь.
   У входа в ресторан стоял Андрес, Мистраль хотела пройти мимо, но верный солдат, подчиняясь знаку шедшего следом за ней хозяина, встал у девушки на пути.
   – Отойди в сторону! – прошипела Мистраль.
   – Perdóneme, señora [40 - Простите, сеньора (исп.)], – Андрес смотрел на нее безо всякого выражения.
   А в следующую секунду к ним подошел Пршигода.
   – Постой, Мистраль.
   – Иди к черту!
   Мистраль не хотела, чтобы он прикасался к ней: она знала, что тогда пойдет за ним куда угодно, как только что шел Том. Но Пршигода просто встал рядом с ней, засунув руки в карманы и не пытаясь ее удержать. И Мистраль не ушла прочь, хотя Андрес уже уступил ей дорогу.
   – Dummkopf! – сказала Мистраль. – Болван! Mein Gott, что теперь будет?!
   – Полагаю, твоего приятеля когда-нибудь снимут с лестницы, – ответил Пршигода. – Хотя, возможно, не без помощи автогена.
   Мистраль невольно улыбнулась и произнесла уже более спокойным тоном:
   – Ты ведь мог погибнуть.
   – У меня абсолютное чувство равновесия. И я совершенно не боюсь высоты.
   – Тебя едва не сорвало с лестницы! Зачем же нужно было?..
   – Позволь обратить твое внимание на тот факт, что меня не сорвало с лестницы. Этого просто не могло случиться. И больше не будем об этом. Идем.
   – Куда?
   – Ко мне, – теперь Пршигода взял ее за руку и повел вслед за Андресом к морю, где ждал катер.
   Мистраль вдруг поняла, что замерзла, ветер с моря кусал ее обнаженные плечи, швырялся мелкими брызгами. Волны накатывали на пляж, доставая все дальше, а за кругом света от фонаря на пристани было совершенно темно, только вспыхивали огни флюоресценции на волнах.
   – Вы совсем с ума сошли? – поинтересовалась Мистраль, глядя, как Андрес уверенно спускается в катер. – Темно же совсем! И надвигается шторм.
   – Не волнуйся, Андрес нас довезет.
   Пршигода ловко подхватил ее на руки и аккуратно передал Андресу, а затем запрыгнул в катер сам.
   Взревел мотор, и крохотный одинокий катер помчался в темноту, подпрыгивая на волнах. Фонарь вырывал из тьмы клочок блескучей воды впереди, а где-то очень далеко в непроницаемой черноте, то и дело разрываемой блеском далеких молний, иногда показывалось пятнышко света на вилле.
   Пршигода накинул на Мистраль свой пиджак и привлек ее к себе. Волны захлестывали катер, Мистраль ежилась под ударами холодной воды, стараясь вжаться в тело Пршигоды, прячась за его крепкими руками, сомкнутыми на ее груди. А перед глазами была широкая и прямая спина Андреса, которую, наверно, никакая буря не могла согнуть.
   – Ты хоть чего-нибудь на свете боишься? – прокричала Мистраль, перекрывая шум ветра, волн и мотора.
   – А нужно чего-то бояться? – спросил Пршигода.
   – Смерти, например, – Мистраль повернулась так, чтобы видеть его лицо.
   – Смерти? – Пршигода усмехнулся. Ветер заметал назад его длинные черные волосы, открывая пятно ожога на шее. – Боюсь. Только я в нее не очень верю.
   – Все когда-нибудь умирают, – заметила Мистраль.
   – Когда я умру, мне будет на все наплевать. По крайней мере, я надеюсь.
   – Сколько тебе лет вообще?
   – Больше, чем ты думаешь.

   Мистраль хотела спросить еще что-то, но тут ветер швырнул с полчашки воды ей прямо в лицо.
   Море уже бурлило кипящим котлом, когда катер, повинуясь действиям железного Андреса, легко вписался в узкий проход и юркнул в относительно спокойные воды бухты.
   Пршигода на руках доставил Мистраль на берег и, перекинувшись парой слов с Андресом, так и понес ее вверх по крутой тропе. Андрес остался возиться с катером.
   Пршигода удивительно легко, несмотря на груз, поднимался по крутому склону холма, освещая дорогу маленьким фонарем.
   – Что ты сказал Тому? Там на скале? – спросила Мистраль.
   – Ничего особенного. Сказал, что не собираюсь отдавать ему ни свой остров, ни свою женщину.
   – Он тебе этого не простит.
   – Наверно.
   – Ты не понимаешь? Он же будет мстить! Ты его выставил трусом перед всеми. А тут еще остров! Однажды он подстережет тебя где-нибудь… И будет не один…
   – Пусть. Я тоже буду не один.
   – С Андресом? – фыркнула Мистраль.
   – Не советовал бы никому поднимать на меня руку, когда Андрес поблизости. Ты его просто не знаешь.
   – Ты наверняка слишком многого от него требуешь. У него вечно такой усталый вид…
   – Это всего лишь иллюзия. На самом деле, у Андреса только один недостаток – он на редкость необщителен. Может молчать сутками и отказывается выучить хоть какой-нибудь иностранный язык.
   Войдя в дом, Пршигода поставил Мистраль на пол, однако она не расцепила рук, лежащих на его плечах. Их лица оказались вровень. Пршигода спокойно смотрел на нее своими странными глазами, совершенно черными в темноте. Дышал он ровно, ничуть не запыхавшись после подъема, слегка приоткрыв красивой формы губы, и девушка не удержалась и приникла к ним долгим и жадным поцелуем.
   И все же спросила:
   – Зачем ты был в ресторане с этим Аванти?
   – Он интересный человек. Ты читала его стихи?
   – Читала. Мне не нравятся. Ты спишь с ним?
   – Между прочим, я не спрашиваю тебя, чем ты занимаешься с юным Скади.
   – Ты возишь Аванти сюда? Пишешь его портреты?
   – Я никого не вожу сюда, кроме тебя. И давно уже не писал портретов. Только твой, да и тот не удался.
   Пршигода, не переставая обнимать ее, направился в комнаты, где она еще не бывала. Мистраль подумала, какие картины могут украшать здесь спальню? И крепче сжала руки на плечах Пршигоды.
   – Ох, прости, я задела…
   – О чем ты?
   – Ну, у тебя на шее…
   – А! Все давно прошло. Этой ране уже сотня лет…
   – Сотня лет? Ты хочешь сказать, «много лет», или на самом деле сто? Мне уже кажется, что ты бессмертен!
   – Да, я сказал про сто лет в фигуральном смысле. На самом деле триста сорок пять.
   – Вот как?!
   – Ты ведь уже догадалась, что я вампир.
   – Я и забыла об этом. К утру ты выпьешь мою кровь?
   – Непременно.
   А в спальне царила ночь – стены покрывали пейзажи, окутанные тьмой или освещенные сиянием звезд. Сказочные, ненастоящие. Призрачные замки, уходящие шпилями в смутную мглу, призрачные корабли на мерцающих водах, призрачные фигуры в пустынных садах. Выписанные серебром звезды, горящие отраженным светом истинных звезд и луны, заглянувших в открытое окно…
//-- * * * --//
   А потом наступило утро. Оно хлынуло со всех сторон, едва Мистраль открыла глаза. То ли Пршигода с помощью какого-то хитрого механизма заменил картины на стенах, то ли они сами поменялись автоматически. Так или иначе, теперь вокруг Мистраль раскинулись зеленые поля и кудрявые рощицы, залитые солнечным светом, таким же золотым и радостным, какой врывался в окно. Может быть, хозяин действительно умел повелевать погодой?
   Я все-таки попала в какой-то роман XIX века, подумала Мистраль. Потайные механизмы, загадки… Но где же сам Мирослав? Уже бродит по своему острову, пытаясь раскрыть все секреты утреннего бриза?
   Вчерашнее платье Мистраль, промокшее и измятое до неузнаваемости, исчезло, вместо него на стуле лежал еще один из туалетов Констанцы, опять оказавшийся слишком свободным в груди.
   Зажимая декольте рукой, Мистраль вышла в просторный вестибюль и увидела Констанцу, облаченную вопреки обыкновению в джинсы и грубую рубашку; она с грохотом волочила по драгоценной мозаике тяжелый чемодан. Бросив взгляд на грудь Мистраль, Констанца усмехнулась.
   – Моя одежда вам не подходит. Когда будем в городе, я скажу Андресу, чтобы зашел за вашими вещами. Он ведь знает, где вы живете? И собаку вашу захватит.
   В вестибюль с кряхтением ввалился Борнь, неся в руках гигантский сверток – по форме его нетрудно было догадаться, что это картина.
   – Мы с Андресом погрузим это в катер, – прохрипел он своим задыхающимся голосом, зыркнув единственным глазом на Мистраль.
   – Вы уезжаете? – спросила девушка Констанцу. – И картину забираете?
   – Да, уезжаю, мадам, – Констанца тряхнула буйной гривой черных кудрей, отправляя их за спину. – И забираю картину. Это мой портрет, и он принадлежит мне.
   – Констанца уезжает, потому что теперь здесь будет новая хозяйка, – проскрипел Борнь. – Так что мадам придется раздеваться без горничной. Впрочем, обращайтесь, я всегда готов помочь.

   Мистраль вздрогнула, снова стянула края декольте и пробормотала:
   – Спасибо, я уж как-нибудь сама.
   – Прекрати свои глупости! – прикрикнула Констанца на Борня. – Ты прекрасно знаешь, что уезжаю я вовсе не поэтому. А вам, мадам, следует быть осторожнее.
   – О чем это вы? – спросила Мистраль.
   – Очень больно бывает лишаться иллюзий, – прохрипел Борнь, криво усмехаясь, – улыбка выглядела страшновато на почти безгубом лице. – А если иллюзии создаются намеренно, кто знает, что они могут скрывать? Потайные двери, нераскрытые убийства, давние пожары… – Он шумно втянул воздух, словно эта тирада совсем лишила его дыхания.
   – Хватит, идем, – приказала Констанца, поднимая чемодан.
   – Слушаюсь и повинуюсь, – издевательски поклонился Борнь и потащил картину следом за женщиной, но тут же оглянулся, подмигнул Мистраль и что-то бросил в нее. Девушка автоматически поймала сероватый комок – смятый кусочек бумаги – и осторожно расправила его. Ее глазам предстал карандашный набросок женского лица, явно сделанный рукой Пршигоды. Мистраль поразил прямой, смелый, пронизывающий взгляд, устремленный на нее с листа бумаги.
   – Все-таки, Синяя борода? – пробормотала она.
   Спустя какое-то время она стояла на лестнице и смотрела, как Пршигода идет к дому с холмов, держа под мышкой папку для этюдов.
   – Здравствуй, Миро, – улыбнулась она.
   – Чувствуешь, какой дует ветер? – спросил он, подойдя к девушке и прижимая ее к себе свободной рукой. – Мой любимый. Твой ветер.
   – Он приносит с гор шторма, – напомнила Мистраль.
   – Сегодня шторма не будет. Обещаю.
   – Охотно верю! – рассмеялась Мистраль.
   – Тебе нужна другая одежда, – заметил Пршигода, когда они вошли в дом.
   – Андрес забросит. Он повез Констанцу на материк, – Мистраль замялась. – Кажется, она совсем уехала.
   – Вот как? – Пршигода нахмурился на мгновенье, но тут же тряхнул головой. – Она вернется. Не в первый раз, – и он снова обнял Мистраль.
   – А где та комната, в которую ты не разрешишь мне заглядывать? – тихо спросила Мистраль.
   – Что? – Пршигода удивленно посмотрел на нее, но тут же улыбнулся. – Не скажу. Дразнить тебя я не намерен.
//-- * * * --//
   Теплый августовский вечер накрыл прибрежный город звездным плащом. В особняке сэра Джайлса Эркрофта, лорда Кайенби, собирались гости. Старый лорд, полковник в отставке, в свое время объехал весь мир, всеми силами стремясь не пропустить ни одного военного конфликта, в котором принимал малейшее участие британский мундир. Боевым крещением его стала операция «Оверлорд» [41 - Десантная операция союзников по высадке войск в Нормандии, открывшая Второй фронт во Второй мировой войне (началась 6.06.1944 г.).]. Высокий, стройный и подтянутый, несмотря на пожилой возраст и скрытые под элегантным костюмом шрамы, с белоснежными волосами и усами цвета стали, он стоял рядом со своей племянницей, светлой и хрупкой в нежно-голубом платье, которое необыкновенно шло к ее ясным глазам.
   Поднимаясь по лестнице под руку с Пршигодой, Мистраль скосила глаза на спутника. Его черные волосы были гладко зачесаны назад и спадали на воротник блестящими завитками. Мистраль подумала, что у лорда может возникнуть предубеждение против мужчины со слишком длинными волосами – он был несколько старомоден. В остальном Пршигода выглядел безупречно, а стянутый галстуком воротник рубашки почти скрывал ожог у него на шее. Мистраль вспомнила Тома с его огромным ростом и смазливой физиономией и улыбнулась. В Пршигоде было что-то неуловимо старинное; грациозный, как танцор, с изящными манерами, он должен был понравиться сэру Джайлсу гораздо больше ее прежнего спутника на званых вечерах!
   Они подошли к хозяину, Мистраль представила Пршигоду и лорда с племянницей друг другу.
   – Очень рада познакомиться, – улыбнулась Дженни. – Я слышала, что вам принадлежит ближайший к городу остров и вилла на нем?
   – Да, вилла «Романа Бьянка», мисс Эркрофт.
   – Мистраль говорила, что там очень красиво.
   – Несомненно. Остров, надо признать, довольно дикий, там нет приличных дорог, только тропинки; холмы заросли лесом и кустами. Водится там и кое-какая живность.
   – Там, наверно, чудесные пейзажи? Мистраль говорила, что вы художник.
   – Балуюсь немного. Вы, как я понял, тоже пишете? Буду счастлив в любое время видеть вас на моем острове, мисс Эркрофт.
   – Благодарю вас, обязательно воспользуюсь приглашением, мистер Прдж… Прж…
   – Пршигода, – неожиданно легко и четко произнес лорд. – Да, мы много слышали о вас и давно уже хотели познакомиться. Вы ведь нечасто бываете в городе? Я знаю ваш остров. Там очень…
   – Спокойно, – закончил за него Пршигода.
   Когда они сидели за столом, лорд Кайенби вдруг поинтересовался:
   – Мирослав Пршигода… Скажите, а вашего отца звали так же?
   Пршигода с любопытством взглянул старику в глаза и, помедлив несколько секунд, ответил:
   – Да. Так же.
   – Видимо, я знал его. Франция, июль сорок четвертого. Военный госпиталь в Шартре. Может такое быть?
   Пршигода нахмурился, вспоминая.
   – Да. Вполне. Он действительно участвовал в открытии Второго фронта. Он всегда был авантюристом, знаете ли… Тогда ему непременно хотелось принять участие в освобождении Европы, а значит, и родной страны. Но все обернулось не лучшим образом. С социалистическим строем отец не ужился.
   – Понимаю, – кивнул сэр Джайлс. – Одно могу сказать, ваш отец был человек железный. Вас-то тогда, конечно, еще на свете не было, а я был совсем мальчишкой, но помню все очень четко – ведь это была моя первая война. Теперь я вижу, что он пережил ее.
   – Да, – улыбнулся Пршигода.
   – А сейчас он жив? – спросил старый лорд.
   – Н-нет… пожалуй что нет, – странно замявшись, ответил Пршигода, и, отметив удивление приподнятой бровью, сэр Джайлс перевел разговор на другое.
//-- * * * --//
   Дженни затащила Мистраль в кабинет лорда и усадила в огромное кожаное кресло, а сама умостилась на подлокотнике.
   – Что скажешь? – спросила Мистраль, лениво разглядывая корешки редких изданий по истории армии и флота, а также старинных словарей и энциклопедий в высоких книжных шкафах, сплошь загораживавших стены – у лорда была неплохая коллекция справочной литературы XVIII–XIX веков.
   – Он великолепен! – возбужденно сообщила Дженни. – Просто нет слов!
   – Руки прочь от моего парня! – предупредила Мистраль.
   – А как же Том? – игриво напомнила Дженни.
   – Никак. С Томом все. Окончательно.
   – Вот и хорошо! Том и в подметки не годится этому Прдж… Это ведь не русская фамилия?
   – Чешская, – ответила Мистраль, зацепившись взглядом за толстый том на полке в шкафу, стоящий в плотном ряду точно таких же.
   – А где его извозчик? – поинтересовалась Дженни.
   – Был с нами, – пожала плечами Мистраль. – Наверно, Пршигода оставил его где-то снаружи. Он часто ждет нас где-нибудь в кафе или просто на улице.
   – Это же нехорошо, – заметила Дженни. – Кто он вообще для твоего Пр… Мирослава?
   – Слуга. Телохранитель. На самом деле, не знаю, что их связывает.
   – А парень красивый. Даже очень. И военная выправка…
   Мистраль встала с кресла и подошла к шкафу. Плотные ряды многотомного «Großes biographisches Lexikon» [42 - «Большой биографический словарь» (нем.)] занимали несколько полок, но внимание девушки привлек кожаный корешок с тиснением фрактурой: «Ranke – Reigen».
   – Сэр Роберт ведь, наверно, не будет против…
   – Конечно, – махнула рукой Дженни. – Смотри, пожалуйста. Но неужели ты и сейчас способна думать только о работе? С тобой уже и не увидишься, кроме как в гостях. Днем ты в библиотеке, ночью – на острове.
   – Я больше не невеста богатого наследника, значит, надо как-то устраиваться в жизни!

   Мистраль не без труда вытянула тесно зажатую другими книгу, уселась с ней за огромный письменный стол и открыла на статье под заголовком: «Роберт Гюнтер, барон фон Райген (1795–1858)».
   Статья была совсем коротенькая. В 1830–1834 годах барон являлся бургомистром города Йоханнесталь в Нидерлаузице – Мистраль вспомнила, что дом с картинами находился как раз где-то там. С 1840 года он занимался экспериментами в области дагерротипии, даже сделал определенный вклад в развитие нового искусства. Умер он в августе 1858 года в городе Аргант близ Граца в Австрии.
   – Интере-есно, – протянула Мистраль. – Здесь написано, что он умер в 1858 году. А я ведь точно помню: в книге о его доме была другая дата смерти – 1835 год! Я еще обратила внимание, что он прожил ровно сорок лет.
   – Ничего себе! – заметила Дженни. – Значит, словарь добавил ему целых двадцать три года жизни!
   – Как это может быть? – спросила Мистраль.
   – Опечатка.
   – Исключено. Книги того времени тщательно редактировали. Обнаруженные после печати книги ошибки указаны на специально вклеенном листке, про дату там ничего не было. В словаре тоже не может быть опечатки, ведь там сообщается, где был и чем занимался барон фон Райген все эти двадцать три года…
   – Довольно скупо сообщается, без особых деталей, – заметила Дженни. – Но почему тебя это так волнует?
   – Это… это важно для моей работы, – солгала Мистраль. Она сама толком не могла объяснить, в чем тут дело, но портрет Констанцы не давал ей покоя.
   – На самом деле, объяснить это можно очень просто, – заметила Дженни. – Два разных человека с одинаковым именем, вот и все. Отец и сын. Родственники. А авторы словаря сочли, что это один и тот же человек. Такие ошибки случались сплошь и рядом.
   – Вряд ли. Словарь издан в конце XIX века, не так уж много времени прошло…
   – Ты вспомни, что творилось в это время в Европе!
   – Но речь идет о бароне! Барон – это не кто попало.
   – А в каком году была издана та книга?
   – В 1836 году. Через год после его… первой смерти.
   – Тогда все ясно. С ним что-то случилось, и его сочли мертвым. А выяснилось, что он жив, уже после издания книги.
   – Наверно, ты права, – нехотя признала Мистраль. – Но я еще попытаюсь в этом разобраться!
   – Пойду поищу Андреса, – решила Дженни. – Все-таки это нехорошо – бросать его на улице. Хоть поговорю с ним…
   – Попробуй, – усмехнулась Мистраль.
   – Позволь напомнить, что я, в отличие от тебя, знаю испанский.
   – Чтобы разговорить Андреса, знания испанского явно недостаточно, – пожала плечами Мистраль.
//-- * * * --//
   – Но послушайте! – втолковывала Мистраль невидимой женщине – архивариусу из маленького восточно-немецкого городка. – В «Großes biographisches Lexikon» указано…
   – Вы уже это говорили, – устало ответила женщина. – У нас нет таких сведений. Я сообщила вам все, что смогла найти.
   – Verdammt! [43 - Проклятье! (нем.)] – выругалась Мистраль, вешая трубку.
   – Надеюсь, это не по поводу моего прихода? – весело поинтересовалась Дженни, зайдя в комнату и потрепав по ушам Шарло, который, как всегда, вежливо подошел поздороваться.
   – Я с таким трудом связалась с архивом этого Йоханнесталя – этой глухой деревни! Ты не представляешь, чего мне это стоило – добиться звонка в Восточную Германию! За меня замолвили словечко в Университете, дав понять, что это для научной работы! – пожаловалась Мистраль. – И что я выяснила?!
   – Что же?
   – Что в 1835 году Роберт Гюнтер барон фон Райген благополучно свернул шею, глупейшим образом свалившись с лошади. И был благополучно похоронен. Весь город скорбел о своем бывшем бургомистре… И откуда у покойника такой интерес к фотографии?
   – Между прочим, – заметила Дженни, – фотография как раз в те времена имела к покойникам самое прямое отношение. Раньше считали, а в некоторых отсталых племенах в какой-нибудь Африке считают и по сей день, что фотография вбирает частицу души того, кого снимают. Поэтому в прошлом иногда фотографировали мертвецов, чтобы их души остались с родными.
   – А ведь верно, – задумчиво заметила Мистраль. – А ведь верно… – Она внимательно посмотрела на подругу. – А что это ты сегодня такая сияющая? Откуда пришла?
   – Андрес катал меня на катере, – охотно призналась Дженни.
   Мистраль воззрилась на нее в безмерном изумлении.
   – А почему бы и нет? – с вызовом спросила Дженни.
   – И как он? Интересный собеседник?
   – Некоторые молчат так, что это стоит любых слов! Любопытно, сколько ему лет?
   – Наверно, куда больше, чем можно подумать, – пробормотала Мистраль.
   – Что?
   – Ничего. Как думаешь, он уже увел катер к острову? Я хочу повидаться с Мирославом, – Мистраль направилась к двери. – Пожалуй, я уеду на некоторое время.
   – В Восточную Германию? – поразилась Дженни.
   – Нет, конечно, кто меня туда пустит? В город Аргант в Австрии. Наверно, тоже порядочное захолустье. Это… нужно для моего диплома.
//-- * * * --//
   – И что дальше? – недовольным тоном спросила Мистраль у Шарло, неторопливо идя по истоптанной старинной мостовой Арганта – тысячи полторы населения, не больше. В сонном спокойствии пасмурного сентябрьского дня ее одинокие шаги и цокот коготков бульдога звучали громко и решительно, отзываясь эхом среди покрытых плющом каменных стен и узких двориков, украшенных островерхими башенками.
   Шарло осуждающе покосился на нее – он-то вообще не одобрял всю эту авантюру.
   Ничего не удалось выяснить ни в архиве, ни в библиотеке. Оставалось только плюнуть, признать поражение и возвращаться. Тем более что Мистраль сама не могла взять в толк, чего ради она сюда приехала и что, собственно, рассчитывала найти. С другой стороны, здесь, вдали от зеленых холмов и старинной виллы, она постоянно ощущала горькую, почти болезненную тоску по ним и чуть ли не страх, что по возвращении остров окажется иным. Что хозяин его вдруг куда-то уедет. Она безумно скучала по Мирославу. По пронизывающему взгляду то ли зеленых, то ли карих глаз и мимолетной улыбке. Здесь ей впервые стало ясно, что она уже не может обойтись без этого взгляда и этой улыбки.
   – Все, Шарло, – заключила Мистраль. – Едем домой. Будем считать, что нам надо было разобраться в наших чувствах. Разобрались. И какое нам, в конце концов, дело, отчего больше ста лет назад помер барон, о котором здесь никто и не слышал?
   Шарло просопел нечто однозначно одобрительное и зашагал вперед походкой старого кавалериста, а девушка внезапно застыла на месте.
   Из-за облаков выступило солнце и залило светом старую церковь на окраине города, небольшой лесок в разноцветном уборе осени и вершины Альп вдали… И Мистраль поняла, что уже видела все это раньше. Это был самый обычный центрально-европейский пейзаж, ей случалось рассматривать сотни фотографий и открыток с подобными церквями, не говоря уже о литографиях и акватинтах [44 - Разновидность гравюры. Оттиск ее похож на рисунок акварелью.] в старых книгах по архитектуре… Но нет, именно эту церковь с приметным погнутым флюгером – вероятно, когда-то в него ударила молния – она помнила слишком хорошо, как и именно этот лес, и ломаную линию горного кряжа. Именно этим пейзажем она тысячу раз любовалась в столовой виллы «Романа Бьянка». Это была одна из тех полных солнечного света картин, отличавшихся сочными, теплыми цветами, которые чаще других вывешивались в доме, чтобы небо над островом заливалось ясной, нежной синевой и зелень блестела за окнами так же весело, как и на полотнах.
   Шарло потоптался на месте и вопросительно посмотрел на нее.
   – Извини, мы тут все-таки задержимся, – объявила Мистраль и повернула обратно к зданию библиотеки.
//-- * * * --//
   Шарло тяжело, прерывисто вздохнул и, философски приняв неизбежное, свернулся под столом в клубок. Библиотекари уже поняли, что от бульдога никакого беспокойства не будет, и смирились с его присутствием.
   Мистраль еще раз просмотрела номера местной газеты за август 1858 года: если барон действительно умер здесь, об этом должны были упомянуть. Однако в списках умерших его имени не было, не нашлось оно и в алфавитном указателе подшивки за год. Единственная статья, которая привлекла внимание Мистраль, касалась пожара в картинной галерее некого Фирцхофта. Мистраль не знала, какое отношение мог иметь пожар к покойному барону, но ведь в этой истории все было так или иначе связано с картинами! О дагерротипии в газете не упоминалось.
   Мистраль обратилась к библиотекарю за материалами о галерее и вскоре вернулась в свой уголок с папкой средней толщины. Через сорок минут она уже прочитала краткую историю галереи и биографию ее владельца, а также яркое описание пожара. Что послужило его причиной, осталось неизвестным, и, судя по всему, были жертвы.
   Мистраль без особого интереса просмотрела планы здания и вытащила из папки последнюю пачку документов – пухлый картонный конверт, в котором лежало несколько пожелтевших от времени фотографий. Девушка вгляделась в первый дагерротип, изображавший привлекательного молодого человека в изящном сюртуке с бархатным воротником и цилиндре, стоявшего в поросшей ивами аллее. Фотография была сделана поразительно хорошо для того времени, когда процесс съемки занимал немало времени. Поза гуляющего по аллее мужчины была чересчур естественной, казалось, он вот-вот шагнет вперед и лицо осветит улыбка, уже намечавшаяся в уголках красиво прорисованных губ. Определенно, что-то тут было не так.
   Мистраль наконец заметила на дагерротипе раму и поняла, что на нем изображена картина, прислоненная к стене. Но как же реалистична была сама картина! Мистраль не могла отделаться от мысли, что только один художник мог сотворить такое.
   Внимательно изучив дагерротип, Мистраль разглядела еле заметную надпись внизу и едва сдержала боевой клич – там было пропечатано: «R. G. von Reigen. 1858». Но это не был портрет барона: тот был шире в плечах, и на лице у него красовались пышные усы и баки, Мистраль хорошо запомнила. К тому же, мужчина на портрете выглядел лет на тридцать пять, а барону в 1858 году должно было стукнуть шестьдесят три.
   Просмотрев все дагерротипы, Мистраль обнаружила, что та же подпись присутствует и на остальных. Видимо, фон Райген снимал их.
   Мистраль провела рукой по лбу, убирая лезущую в глаза светлую прядь, не отрывая взгляда от дагерротипов, когда Шарло тихо заворчал и зашевелился под столом. Девушка подняла глаза и увидела высокого мужчину, стоявшего у ее стола. С легкой улыбкой он смотрел на нее.
   – Прошу прощения, библиограф сказал мне, что вы обратились по поводу галереи…
   – А вы…
   – О! Прошу меня извинить. Я Карл Фирцхофт, эта галерея принадлежала моему прадеду. А вы, фройляйн…
   – Кунов. Меня, собственно, интересует барон фон Райген. Он мне тоже… что-то вроде дальнего родственника.
   – Понятно. Что же. Это прекрасно, что вы интересуетесь своими предками. Знаете, мой прадед оставил дневник…
   – Правда? – загорелась Мистраль. – Да садитесь же! – Она подвинулась, освобождая место, Фирцхофт взял стул от другого стола и сел рядом с ней.
   – Фон Райген упоминается в дневнике. Он сделал много дагерротипов в городе, снимал и галерею, и некоторые картины.
   – Вы не знаете, отчего он умер?
   – Нет. К сожалению, о его смерти там ничего нет.
   – Вы уверены?
   – Абсолютно. Видите ли, у меня есть мечта – возродить галерею Фирцхофта, такую же, какой она была. Поэтому я тщательно изучал разнообразный материал, более чем внимательно читал дневник, и предполагаю, что некоторые работы фон Райгена мне очень пригодятся. Я бы запомнил то, что касалось его.
   – Я знаю только, – сказала Мистраль, – что он умер здесь в августе 1858 года. В тот же месяц, когда сгорела галерея. Хотелось бы выяснить, не связана ли его смерть с пожаром? Что послужило его причиной?
   – Неизвестно. Видите ли, милая фройляйн, мой прадед сам погиб при пожаре, так что…
   – О, простите…
   – Что вы!
   Мистраль внезапно обнаружила, что его рука каким-то образом оказалась на спинке ее стула, в непосредственной близости от ее плеча.
   – А в дневнике были сведения об авторе этих картин? – Она слегка наклонилась вперед, отодвигаясь от собеседника.
   – Что касается картин, запечатленных на фотографиях, я могу вам ответить. Прадед восхищался ими, не жалея эпитетов. Их владелец – видимо, сам художник – не выставлял их, а просто поместил в галерею на хранение, пока находился в отъезде. К сожалению, прадед не упоминает его имени, называя его просто «искателем приключений».
   – Искатель приключений? – разочарованно переспросила Мистраль.
   – Да. Он уехал, а прадед держал эти картины в пустом помещении, но часто любовался ими и лелеял мечту в будущем упросить художника, чтобы тот позволил организовать выставку. Интересно было бы их увидеть! Если они так хороши на черно-белых снимках, то что же было в цвете! Не правда ли?
   Фирцхофт придвинулся еще ближе. Мистраль чувствовала щекой его дыхание. Чистое дыхание, но очень уж горячее.
   – Ваш прадед как-нибудь описал этого «искателя приключений»? Каков он был из себя?
   – К сожалению, нет, хотя прадед обычно бывал внимателен к внешности людей. Видимо, особых примет не было. Он даже больше писал о слуге художника.
   Мистраль резко повернулась, задев руку Фирцхофта.
   – Что за слуга?
   – Молодой испанец. Насколько я помню, он отличался явно военной выправкой, и волосы у него были обриты. Он поразил моего предка до глубины души, без видимого усилия перетаскав все полотна с рамами, а некоторые из них были очень тяжелыми.
   – Unglaublich! [45 - Невероятно! (нем.)] – прошептала Мистраль. – А не может такого быть, чтобы в дневнике было написано не «Abenteurer» – «искатель приключений», a… «Abenteuer» – «приключение»?
   – Возможно. Вероятно, я не вчитался и мысленно добавил лишнюю букву…
   – Это не род занятий, а фамилия. Вот оно! Получается, что не зря я сюда приехала… – Девушка поднялась со стула, но Фирцхофт не двинулся с места.
   – Если вас интересует дневник, – сказал он, – мы могли бы…
   – Прошу прощения, – улыбнулась Мистраль. – Я уже узнала все, что мне было нужно. Огромное вам спасибо!
   – Но мы могли бы…
   – Боюсь, что я спешу. Поверьте, я очень благодарна вам за все, что вы рассказали, но я должна идти.
   – Редко когда такая красивая девушка занимается историческим исследованиями, – Он так и сидел на стуле, загораживая Мистраль дорогу и глядя на нее с уверенной улыбкой.
   – Прошу прощения… – занервничала Мистраль, но в этот момент снизу из-под стола донеслось сердитое ворчание и громко клацнули мощные бульдожьи челюсти. Фирцхофт, неожиданно тонко взвизгнув и опрокинув стул, вскочил на ноги и в изумлении уставился на Шарло, который с достоинством вышел из-под стола, весьма довольный собой.
   – Большое спасибо, – сказала Мистраль, быстро укладывая документы в папку, и поспешила к стойке выдачи книг. По пути она достала с полки и наскоро пролистала чешско-немецкий словарь.
   Через несколько минут она пулей вылетела из библиотеки и помчалась в сторону вокзала. Мистраль сама не знала, почему она так спешит, но ей казалось необходимым разобраться во всем как можно скорее.
   – «Přihoda» – по-чешски «случай», «приключение», хотя и не совсем в том же смысле. Подразумевается то, что приключилось с тобой, тогда как Abenteuer – скорее, авантюра, приключение, которое ты ищешь сам. Что бы это значило? В какие игры он играет? – бормотала Мистраль. – Ведь он написал и мой портрет!
   Шарло бежал сзади, еле успевая за ней и надсадно сопя.
//-- * * * --//
   Мистраль вошла в квартиру и с грохотом опустила на пол чемодан.
   – Ты вернулась? – вышла ей навстречу Дженни. – Я только что пришла… Как поездка?
   – Gut, – коротко ответила Мистраль, ее взгляд сразу же зацепился за портрет, висящий на самом видном месте.
   – Приехала бы ты пораньше! – вздохнула Дженни. – Сегодня мы гуляли в городе все втроем.
   – Втроем?
   – С Андресом и Мирославом. Было чудесно! Они только что проводили меня и ушли. А ты выяснила, как погиб твой барон?
   – Нет, – мотнула головой Мистраль, – но кое-что я узнала. Вернее, кое в чем убедилась. Ты сказала, они только что ушли?
   Попробую догнать. Мне надо срочно поговорить с Миро.
   – Прямо сейчас? – удивилась Дженни, но Мистраль и Шарло уже выбежали из квартиры.
//-- * * * --//
   Быстро темнело, северный ветер уныло завывал в пустынных улицах. Шарло тихо повизгивал, напоминая, что ему трудно бежать с его короткими лапками и коротким дыханием. Мистраль сбавила темп. В конце концов, если она и не успеет перехватить Пршигоду до пристани – какая разница? Увидит его завтра. Она все равно еще не знала, что ему сказать. Как сформулировать первый вопрос?
   Они свернули на длинную улицу, ведущую к пристани. Шарло заворчал, и Мистраль остановилась, увидев, что навстречу ей быстрым шагом идет Том.
   – Куда это ты так бежишь? – спросил он как будто весело, но в голосе его чувствовалось нешуточное напряжение. – На пристань, что ли?
   – Я должна… – начала Мистраль, но Том взял ее под руку и решительно повлек за собой.
   – Давно не виделись. Ты ведь куда-то уезжала? Только сегодня приехала?
   – Откуда ты знаешь? Следишь за мной?
   – Нет. За тобой не слежу. Давай-ка сюда, – Том затащил ее в небольшой сквер между домами и усадил на скамейку. – Надо поговорить. Мы все-таки старые друзья…
   Шарло запрыгнул на скамью рядом с Мистраль, его глаза сердито поблескивали в сумраке.
   – Вот так… – пробормотал Том. – Наверно, скоро я смогу воплотить в жизнь свои планы. Ну, насчет островов…
   – Рада за тебя, – ответила Мистраль, почти не слушая. – Том, в чем дело?
   – У тебя новая собака, совсем как та… – заметил он. – Так что это получается – приехать не успела и уже бежишь на остров? На ночь глядя?
   Мистраль не ответила. Совсем стемнело, в небе горели звезды. В сквер ветер не долетал, и в кустах вокруг отчаянно свиристели цикады. У самого входа в сквер стоял фонарь, и его свет заливал золотом черную ночную листву. Том озирался в странной растерянности, и девушка внезапно поняла, что он сам не знает толком, что с ней делать.
   – Как прошла поездка? – наконец спросил он.
   – Ты для этого меня сюда привел?
   – Я готов дать тебе еще шанс, – объявил Том. – Знаешь, ты мне все еще нравишься, несмотря на…
   – Очень мило, – ответила Мистраль. – Я польщена. Но мне это не нужно. Спасибо. У тебя все? – Она поднялась, Шарло с готовностью соскочил со скамейки.
   – Постой, не ходи… – Том попытался ее задержать, но в этот момент на улице послышались быстрые спотыкающиеся шаги, почти заглушаемые громким надсадным дыханием – словно кто-то бежал из последних сил, всхлипывая на ходу.
   Том быстро вышел из сквера, Мистраль за ним, и на улице на них едва не налетел молодой человек. Мистраль не раз видела его среди приятелей – или, правильнее будет сказать, личной охраны? – Тома, но в этот раз она едва его узнала. Лицо его было залито кровью, кудрявые волосы растрепаны, нос – явно сломан.
   – Том… они… я такого никогда…
   – Они ушли?! – взвизгнул Том.
   – Там… просто дьявол какой-то… Отбились, – Парень приложил руку к носу, тщетно пытаясь унять кровь.
   – Вытирай сопли и рожай живее! – прошипел Том, очевидно забыв со злости о присутствии Мистраль. – Вы что, вшестером не смогли справиться с двумя мужиками?
   – Этот испанец один наших разметал…
   – Один? У него что, черный пояс карате?
   – Нет, – всхлипнул неудавшийся палач. – Он ничего такого не делал… но все наши… Его хозяин тоже…. Это он меня…
   – Понятно, почему ты постарался задержать меня и не пустить на пристань! – тихо сказала Мистраль. – Там была засада. Какой же ты сукин сын, Том! Впрочем, я всегда это подозревала.
   – Иди ты… – махнул рукой Том, но Мистраль уже бегом мчалась к морю. Шарло жалобно захрюкал и бросился за ней.
   Катера Пршигоды у пристани уже не было, но Мистраль недолго думая разбудила сторожа станции проката катеров и сунула ему все, что нашлось в кошельке. Сторож не обрадовался случаю заработать сверхурочно, принялся причитать, что уже ночь и что к острову в темноте не причалить, но Мистраль дала ему понять, что в случае отказа просто угонит один из катеров или отправится к острову вплавь, и тогда ее дальнейшая судьба будет на его совести.
   Еле вписавшись в устье бухты, катер благополучно причалил, Мистраль и Шарло выпрыгнули на берег. В домике на берегу горел свет, и девушка бросилась туда.
   Пробегая мимо освещенного окна, она на ходу заглянула в комнату и резко остановилась. Андрес с совершенно белым лицом сидел на низкой скамеечке, а Борнь, страшно перекосив физиономию от сосредоточенности, промывал рану на голове испанца.
   – Mein Gott! – прошептала Мистраль. – Mein Gott! – ничего больше на ум не приходило. По бритому черепу Андреса сползало нечто густое, темно-красное, и казалось, даже поблескивал торчащий осколок кости. Кровь заливала шею и плечо испанца. Мистраль поклялась бы, что у Андреса проломлен череп.
   – Ты здесь? – произнес знакомый хрипловатый голос за спиной, и она резко повернулась.
   Пршигода стоял, засунув руки в карманы брюк, в свежей белоснежной рубашке и с влажными – явно только что из душа – волосами, и курил сигару.
   – Ты не ранен? – спросила Мистраль.
   – Я цел, – коротко ответил Пршигода, и Мистраль вздохнула с облегчением.
   Губа у Пршигоды была разорвана сбоку, что, видимо, не мешало ему курить, и девушка заметила, что костяшки пальцев на тонких руках покрывают кровоточащие ссадины, но, очевидно, этим дело и обошлось.
   – Gott sei Dank! [46 - Слава Богу! (нем.)] А Андрес…
   – Андрес скоро придет в норму.
   – Да ты что?! – мгновенно вскипела Мистраль. – Я не понимаю, как ты можешь вот так стоять тут и курить, когда Андрес… и ведь все из-за тебя! Я же предупреждала, что Тома злить не надо!
   – Ты слишком серьезно относишься к его щенкам, – пренебрежительно фыркнул Пршигода. – Пожалуй, я даже получил удовольствие… Вспомнил молодость.
   – Вот как?!
   – Тихо, тихо, успокойся, идем со мной, – Пршигода взял ее под руку и увел на террасу. – И не волнуйся за Андреса.
   Шарло возбужденно пыхтел, описывая восьмерки вокруг их ног. Садясь на плетеный стул на террасе, Мистраль испуганно вскрикнула, когда Дух ночи в своей обычной манере порхнул ей в лицо.
   – Где ты была? – спросил Пршигода, усаживаясь напротив нее, и девушка внезапно вспомнила, зачем спешила сюда.
   – В Австрии, – с вызовом ответила она. – В городе Аргант под Грацем.
   – И что там? – с небрежным интересом спросил Пршигода, и Мистраль не нашлась, что ответить.
   Он явно впервые слышал это название. И правда, она ведь ничего не знала наверняка, ее вели по запутанной дорожке множество случайных совпадений, связи между которыми она придумала сама. И девушка испытала одновременно и облегчение, и – нельзя не признать это – некоторую долю разочарования, оттого что ее головокружительные подозрения не оправдались.
   Она покачала головой, посмотрела на Шарло, усевшегося рядом с ее стулом, потом снова подняла взгляд на Пршигоду и неуверенно улыбнулась.
   Однако секунды шли, и, глядя в зелено-карие глаза Пршигоды, Мистраль увидела, как в них постепенно возникает новое выражение.
   Он вспомнил.
   За полторы сотни лет можно многое забыть.
   И тогда Мистраль медленно произнесла:
   – Отчего умер Роберт Гюнтер барон фон Райген?
   – Никто, собственно, и не говорил, что ты глупая девушка, – заметил Пршигода, криво улыбнувшись. – Он умер, Мистраль, во время пожара в картинной галерее.
   – Он пытался спасти картины?
   – Я не знаю, как он погиб. Но я полагаю, что он умер… потому что сгорел его портрет.
   – Я так и поняла, – совсем тихо сказала Мистраль. – Кто ты, Миро?
   – Я не знаю, что тебе ответить. Действительно не знаю. Я не понимаю, как получается то, что я делаю, откуда у меня эта неограниченно долгая, – я полагаю, неограниченно, но не бесконечно долгая – жизнь и этот странный дар: переносить на холст нечто самое главное в человеке, что составляет суть его существования – вероятно, это можно назвать душой.
   – Ты дьявол, – прошептала Мистраль.
   – Едва ли. Мне много раз это говорили. Поверь, я не занимаюсь черной магией, не переношу в краски капли крови, частицы кожи или волос тех, кого пишу. Хотя… Наверно, когда-то я действительно мечтал стать величайшим художником в мире. Возможно, некие силы, в существование которых я то верю, то нет, почувствовали это? Не знаю. Но я получил то, чего желал.
   – Значит, Констанца… и Андрес, и Борнь…
   – Умерли вскоре после того, как были написаны их портреты. Чтобы начать новую жизнь. Если не вечную, то очень долгую.
   – И все они стали твоими слугами? И все преданы и благодарны тебе? – произнесла Мистраль с сомнением.
   – Я не держу их. Они свободны. Иногда они уходят, но рано или поздно все равно возвращаются ко мне. Через десять, через сто лет. Видишь ли, со временем картины стареют. И только я могу поддерживать в моих детях вечную молодость. Они могут ненавидеть меня, они могут иногда желать смерти, но, что бы они ни говорили и ни думали, никто из них не способен на самоубийство. Жизнь в сотни лет слишком ценна, чтобы ею бросаться.
   – И много их?
   – Сейчас только трое.
   – Значит, они практически бессмертны? И неуязвимы?
   – Пока цела картина. Знаешь, как иногда бывает в сказках, – он усмехнулся, – когда герою приходится не сражаться со злодеем, а искать его смерть где-то на стороне. А вот если картина пострадает, тогда вернуть ее модели прежний облик и мне не под силу. Так что ты можешь не беспокоиться об Андресе. Рана заживет, и следов не останется.
   – Может, скажешь, они и боли не чувствуют?
   – Чувствуют, – тяжело произнес Пршигода. – Чувствуют.
   – И многих ты так?
   – Наверно, гораздо меньше, чем мог бы, – вздохнул Пршигода, – но… знаешь, Мистраль… многих. Когда-нибудь, вероятно, мне еще придется расплачиваться за их смерти, и я с ужасом жду этой минуты… Но вот уже более сотни лет я не пишу портреты. Однажды я в полной мере осознал, какая это громадная ответственность… и отказался от нее. Теперь я пишу только животных… и пейзажи. Экспериментировать с окружающей природой, по правде говоря, куда интереснее, чем с людьми.
   – Пейзаж ведь не может умереть? – улыбнулась Мистраль.
   – Я сам не знаю, что происходит, когда я пишу пейзажи, но согласись, какой-то силой обладают все мои картины.
   Мистраль растерянно смотрела на Пршигоду, когда Шарло, явно пребывая в глубокой задумчивости, зацепил зубами край ее брючины и принялся дергать. Девушка мягко отпихнула пса и почесала ему бок носком туфли. Шарло перекатился на спину, подставляя брюхо, и жутковато ухмыльнулся, блеснув белоснежными зубами.
   – Людей, значит, нельзя, а животных не жалко? – заметила Мистраль.
   – Животным не доступны метания, сомнения, переживания, которые терзают людей, им гораздо легче. Посмотри на Шарло. Он ведь знает, что с ним произошло. У него никогда не будет щенков, но он навсегда останется молодым, абсолютно здоровым псом. По-моему, он выглядит вполне счастливым.
   – Когда ты написал его портрет, он совсем не выглядел счастливым! – воскликнула Мистраль. – Mein Gott! Ты отдал его мне и сразу же убил! Зачем?
   – Я не думал, что это произойдет так скоро и так… страшно. Собственно, поначалу я даже не собирался заканчивать картину, но она как-то раздражала меня. И однажды я взялся за кисти и опомниться не успел, как дело было сделано, и какая-то частица живого Шарло оказалась заключена в холсте. Видимо, вы как раз тогда находились на Санта-Веране, и он это почувствовал.
   – А мой портрет?! – вспомнила Мистраль. – Я как будто еще жива.
   – Твой портрет совершенно безопасен, моя девочка.
   – Ты что-то изменил в нем? Я чувствую в нем что-то… чужое, что-то ненастоящее. Дженни говорит, что ты сделал черты правильнее, чем они есть.
   – Неужели? Нет, мне кажется, нет. Да, поначалу я хотел написать твой портрет… Может быть, именно потому, что я еще толком не знал тебя и не понимал, что хочу тебя живой, изменчивой, такой как сейчас, такой, какой ты через год уже не будешь – ни в настоящей жизни, ни в такой… картинной. Но я не смог написать его.
   – Мне стало так страшно тогда…
   – Я увлекся картиной, как это всегда бывало, погрузился в нее полностью. И вдруг… я случайно взглянул тебе в глаза. В глаза на портрете. И понял, что в них заключена какая-то фальшь. Я пытался отразить в этих глазах то, чего в них не могло быть. Я что-то сделал неправильно – возможно, сказалось отсутствие практики. Может быть, от смущения я потом действительно слегка приукрасил твой портрет… Можешь мне поверить, ценность самых прекрасных мгновений – именно в их скоротечности. Как бы ни хотелось сказать вслед Фаусту: «Verweile doch, Du bist so schön!» [47 - «Остановись (мгновенье), ты прекрасно!» (нем.)]
   – Кое-что не вяжется, – прервала Мистраль. – Помнишь, лорд Кайенби рассказывал о твоем отце?
   – Полагаю, он говорил обо мне. Я-то лорда Кайенби совершенно не помню, впрочем, он был тогда совсем молод и едва ли чем-то выделялся среди сотен других испуганных, увешанных оружием юнцов, впервые увидевших цвет собственной крови. Да и мне было как-то не до них.
   – Ты был тяжело ранен?
   – Не так тяжело, как этот англичанин, кажется, вообразил.
   – Зачем тебе это было нужно?
   Пршигода удивленно поднял брови.
   – Речь шла об освобождении моей родины. И в то же время мною руководила банальная страсть к острым ощущениям. Поверь, я проделывал и не такое.
   – Почему тебя не защитил Андрес?
   – Андрес тогда охранял картины. Не мог же я таскать их с собой, во Франции царила такая неразбериха…
   Мистраль толкнула Шарло носком туфли. Пес растянулся на полу у ее ног и спал, тихонько похрапывая. Обычный молодой бульдог.
   – Уже глубокая ночь, – заметил Пршигода, доставая из коробки на столе сигару, отрезал кончик, но так и не зажег.
   – Расскажи о бароне фон Райгене, – попросила Мистраль. – Кто он был?
   – Я думал, ты знаешь.
   – Я знаю, что ты написал его портрет.
   – Да. Но это был не слуга – почти равный. Наверно, можно сказать, друг. А познакомила нас Констанца. Она в очередной раз сбежала от меня, похитив собственный портрет. Я сильно разозлился тогда и принялся ее искать. Не понимаю, почему ей непременно нужно было исчезать тайком – как и в этот раз. Могла бы просто объясниться со мной, и я отпустил бы ее. Так или иначе, поиски привели меня в город Йоханнесталь в Лаузице. Оказалось, что обе беглянки – Констанца и картина – попали в дом бывшего бургомистра города барона фон Райгена. Он был влюблен в Констанцу и случайно открыл ее тайну. Убедившись, что у моей девочки все хорошо, и остыв, я собирался уехать, но Роберт заинтересовал меня, и возникла странная дружба, прочно связавшая нас на долгие годы. Однажды он сам попросил меня написать его портрет – такой, как у Констанцы.
   – «Констанца. Вечер», – кивнула Мистраль. – Я видела их оба в альбоме, где были литографии с интерьерами его дома.
   – Правда? Я и не знал о существовании такого альбома. Я написал портрет и… Знаешь, я никогда не видел, чтобы сильный, здоровый человек так рвался навстречу смерти! Он просто не мог дождаться собственного конца. С одной стороны, его манила возможность вечной молодости – ему было сорок – а с другой, мне кажется, он все-таки не очень верил в эту возможность и горячо желал убедиться. Тем не менее, я уверен, что это неожиданное падение с лошади не было самоубийством – Роберт не стал бы нарушать чистоту эксперимента. Из-за большого шума, который вызвала в Йоханнестале его смерть, обретя вторую жизнь, он был вынужден срочно скрыться оттуда. Мы уехали вместе. Наша внезапная крепкая дружба почему-то возмутила Констанцу до глубины души, и она снова исчезла. Разумеется, она вернулась ко мне много лет спустя, уже после гибели Роберта… А ему мало было вечной молодости. Он пожелал сам стать творцом. Однако к живописи у него не было никаких способностей.
   – Дагерротипия, – понимающе кивнула Мистраль.
   – Да. Через несколько лет мы узнали об опытах Дагера и Ньепса, и Роберт вообразил, что новое искусство может дать ему шанс ухватывать души людей, как это делал я. Может быть, ты знаешь, какие дикие суеверия вызвало изобретение фотографии?
   – Да. Я так и поняла, – сказала Мистраль. – Дженни навела меня на эту мысль. У него получилось?
   – Если и не получилось, то не от недостатка усердия. Я подтрунивал над ним, меня забавляли его старания, – продолжал Пршигода. – И в то же время меня восхищало его чисто немецкое упорство, но я сильно сомневался, что он добьется успеха. А может быть, он и сумел бы. Но, наверно, два таких монстра, как я, – не морщись, именно так я привык мысленно определять себя… Наверно, два таких монстра – это уж слишком для нашего мира. И судьба распорядилась по-своему. Мне было жаль потерять Роберта, пожалуй, эта утрата оказалась тяжелее остальных.
   Дух ночи сел на плечо Пршигоде. Художник бросил в пепельницу так и не закуренную сигару. Шарло открыл глаза и вопросительно посмотрел на Мистраль, потом принялся раздумчиво изучать ее брючину, видимо, прикидывая, пожевать ее еще, или не стоит. Кромка моря на востоке посветлела – приближалось утро.
   – Ложиться уже нет смысла. Как ты смотришь на то, чтобы погулять по острову на рассвете? – предложил художник. – Ты ведь ни разу не видела здесь восхода?
   – Видела, – улыбнулась Мистраль. – На твоих картинах, Миро.
   Пршигода встал, и бражник порхнул с его плеча куда-то в дом, в темный угол. Художник взял девушку за руку и повел с террасы в холмы, Шарло черным зайчиком поскакал за ними. Мистраль знала, что через час они вернутся в дом по влажной от росы траве, и Борнь встретит их ароматным кофе.
   – Сколько тебе лет, Миро? – спросила Мистраль.
   – Скорее всего, меньше, чем ты думаешь.
//-- * * * --//
   Осеннее море было ярко-синим, солнечные блики плясали на волнах. Катер, нос которого украшала свежая царапина (память о той ночи, когда Андрес был ранен, и Пршигода, не привыкший водить катер, сам привел его в бухту), мчался к острову, послушный уверенным действиям Дженни. Мистраль только головой качала – она и не подозревала у подруги таких талантов. Британия – владычица морей, надо же держать марку, усмехалась Дженни. Андрес хорошо научил ее управлять катером, и теперь, когда испанец временно выбыл из строя и некому было возить их на остров, девушки вполне справлялись своими силами.
   Шарло стоял на задних лапках, опершись передними о борт, и с нетерпением всматривался в надвигающийся массив острова. Мистраль давно уже заметила, что он видит исключительно хорошо для собаки и полагается на зрение не меньше, чем на слух и обоняние.
   Дженни безукоризненно аккуратно провела катер меж опасных рифов в бухту и причалила к берегу, где уже стояли Борнь и Пршигода. Мистраль подумала, что день будет чудесный.
   И Мистраль не ошиблась. Полдня они с Пршигодой вдвоем гуляли и поднялись на самую высокую гору острова – для этого требовались навыки профессионального альпиниста. Впрочем, Пршигода обладал ими в полной мере. Мистраль начала задаваться вопросом: существует ли в мире хоть один верный способ свернуть себе шею, которого он еще не испробовал? Дженни в это время сидела дома с Андресом.
   Когда усталые и довольные собой путешественники, насмотревшись с вершины и на город, и на похожую на гигантский муравейник Санта-Верану (Мистраль с молчаливо-насмешливого одобрения Пршигоды сделала красноречивый, но совершенно неприличный жест в ту сторону) вернулись на виллу, их ожидал великолепный обед на четверых.
   Борнь кряхтел, сипел и злобно сверкал единственным глазом, но тем не менее отлично справлялся с обязанностями всей прислуги разом. Андресу было разрешено присоединиться к ним за столом – исключительно в честь Дженни. Черная бандана у него на голове прикрывала повязку и придавала ему вид лихого пирата. Дженни так и цвела. Пршигода легко направлял веселую, непринужденную беседу, то и дело углубляясь в историю и необычайно красочно рассказывая о событиях прошлого, хотя Мистраль и подмечала, что иногда он путает хронологию событий. А сколько, спрашивается, может удержать человеческая память, если в ее глубинах нашлось место и для битвы у Белой горы, и для какого-нибудь Чуда на Марне?
   Шарло дергал ее за брючину, выпрашивая кусочек. Мистраль потребовала, чтобы он как-нибудь заработал лакомство – на задних лапках походил бы, что ли. Бульдог посмотрел на нее с кротким упреком, напустил на колени слюней и ушел подлизываться к Дженни.
   В какой-то момент Мистраль вдруг осознала, что на протяжении всего обеда Пршигода не сводил с Дженни глаз и говорил как будто только для нее. И глаза у него были странные, чернее самой тьмы и подернутые дымкой. И то сказать, молодая англичанка была в тот день необыкновенно хороша, и видно было по сияющему ее лицу, как льстит ей внимание художника.
   После обеда Пршигода повел их с Андресом на экскурсию – показывать какие-то особо ценные картины. Мистраль осталась в гостиной наедине с бульдогом, тот тыкался мокрым носом ей в лодыжку, то ли прося прощения за измену во время обеда, то ли сочувствуя.
   – Ты тоже переметнешься на ее сторону, как только хозяин намекнет? – раздраженно поинтересовалась Мистраль, толкнув его в приплюснутый нос.
   Шарло сел перед ней на задние лапы, пристально глядя ей в лицо своими выпуклыми блестящими плошками, и взгляд у него был необычайно тревожный.
   – Да ладно, не бросите вы меня, я знаю, – успокоила его Мистраль. – Ни ты, ни он…
   Когда небо подернулось вечерней синевой, Дженни засобиралась домой. Пршигода предложил обеим девушкам оставаться на острове на ночь, и Дженни явно хотелось принять его предложение, но она вспомнила, что обещала сегодня зайти к дяде.
   – Вы можете зайти к нему завтра, – сказал хозяин.
   На лице Дженни на миг отразилась внутренняя борьба, но она ответила неожиданно твердо:
   – Нет. Я обещала дяде прийти.
   – А я останусь, – решила Мистраль и подумала: я не я буду, если этой ночью он не забудет всякие мысли о любых других женщинах!
   Мистраль и Пршигода проводили молодую англичанку в бухту.
   – Может быть, мне отвезти вас, мисс Эркрофт? – неуверенно предложил Пршигода, с сомнением глядя на собственный катер.
   – Нет, что вы! Я отлично справляюсь, и мне это очень нравится. Я приведу катер обратно завтра утром.
   Она пожала руку Пршигоды, с нежностью поцеловала Мистраль в щеку (та стиснула зубы на мгновенье, но сумела ответить милой улыбкой), и ловко забралась в катер. Когда катер скрылся за мысом, оставляя на море пенный след, Пршигода и Мистраль начали подъем из бухты к вилле. Девушка привычно огляделась и внезапно поняла, что Шарло не спускался с ними, а остался дома – это было на него непохоже.
   Вскоре Мистраль и Пршигода вернулись на виллу. Борнь, как обычно, громко хрипя и пошатываясь, до сих пор убирал со стола. Мистраль дернулась помогать, но хозяин не позволил.
   – Перестань! Все эти его штучки – по большей части притворство. Он страшен, как смертный грех, но здоров, как бык, и мог бы в один заход унести весь этот стол и все, что на нем.
   Пршигода сел в кресло в гостиной, закурил сигару.
   – Ты ведь никогда не продавал своих картин? – спросила Мистраль, усаживаясь напротив.
   – Боже упаси!
   – Откуда тогда у тебя деньги?
   Пршигода пожал плечами:
   – Когда болтаешься по свету сотни лет, где-то время от времени подворачивается возможность сделать деньги. Даже если нет никаких способностей к бизнесу, на шестой-седьмой раз уже наберешься опыта и не упустишь. Можно покупать землю и выжидать – рано или поздно она кому-нибудь обязательно станет очень нужна. Но этот остров я купил для себя. Обошелся он мне недешево, и у меня нет ни малейшего желания отказываться от него.
   Борнь прошел куда-то за окном, Мистраль проводила взглядом его скособоченный силуэт.
   – Мне кажется, он ненавидит тебя, – заметила она. – Я бы не доверяла ему.
   – Представь себе, что может быть намешано в голове у человека, которому больше двухсот лет! Может быть, время от времени он испытывает и ненависть. Но никто из них никогда не посмеет причинить мне вред. Что до Борня… Полагаю, он подозревает меня в убийстве моей жены.
   – А… он прав? – улыбнулась Мистраль.
   – Разумеется, нет.
   – Твоя жена… она была живой женщиной, или…
   – Иллюзией. Мы так это называли. Да, она тоже была иллюзией, но, как ты знаешь, мои иллюзии уж очень… материальны. И способны на сильные чувства. Но слишком редко – я не говорю, что это невозможно, – слишком редко любовь переживает века.
   – Это ее портреты ты часто рисуешь, когда задумываешься о чем-то? – спросила Мистраль, но в этот момент вечернюю тишину пронзил высокий, резкий звук, доносящийся откуда-то извне, словно из потустороннего мира.
   – Mein Gott, что это?! – испугалась Мистраль.
   – Это из сада, – произнес Пршигода.
   Оба поспешили к окну, выходящему на сад. Там было темно, смутно светлели чашечки осенних цветов, под кустами таились непроницаемые тени. В квадрате света, падавшего из окна, был ясно виден черный силуэт бульдога. Запрокинув к пышным кронам тяжелую морду, Шарло испускал отчаянный вой, обращая тоскливую жалобу звездной пустоте, без надежды до чего-либо дозваться.
//-- * * * --//
   Было три часа пополудни, когда Пршигода спустился в бухту. Мистраль стояла на причале и, не отрываясь, смотрела в сторону города. День опять был ясным, по морю сновало множество катеров, но ни один не приближался к острову Белой римлянки. Шарло застыл рядом с хозяйкой в любимой позе – всем весом привалившись к ноге Мистраль.
   – Мне это совсем не нравится, – сообщила Мистраль. – Три часа – это уже далеко не утро.
   – Мало ли что могло ее задержать?
   – Ты не знаешь Дженни, она никогда никуда не опаздывает. Что-то случилось. Миро, мы вообще можем как-нибудь попасть в город без катера?
   – Есть еще гребная лодка. Быстрее всего получится, если добраться на ней до Санта-Вераны, а у них постоянное сообщение с материком…
   – Лагерь врага? А они повезут нас?
   – Если заплатим – конечно.
   – Отвезешь меня?
   – Разумеется.
   На Санта-Веране сразу же отыскался катер, подобный тому, что был у Пршигоды, и вскоре Мистраль напряженно всматривалась в стремительно приближавшийся причал у пляжа, готовясь искать среди катеров знакомый – с ярко-синей надписью «Romana Bianca».
   Но еще раньше чем стали различимы цвета катеров, Мистраль и Пршигода увидели стелющийся по воде черный дым. Девушка до боли вцепилась руками в борт, не отрывая глаз от пристани сквозь мокрую пленку слез – ей уже все было ясно. И когда она выскочила на берег, уже незачем было подходить к останкам догоравшего катера, чтобы убедиться, что нос у него пересекала глубокая царапина, а на борту синели еще намеченные вздувшейся от жара краской буквы: «ROM».
//-- * * * --//
   Мистраль вышла из городского катера в бухте и отправила его назад. Шел мерзкий холодный дождь, ведущая к вилле крутая тропа размокла и стекала навстречу глинистым ручьем, девушка поднималась вдвое дольше обычного, постоянно оскальзываясь.
   Пршигода сидел в гостиной в своем любимом кресле и курил – на этот раз сигареты, но довольно крепкие. В пепельнице лежало несколько окурков, гораздо больше валялось на полу в горках пепла – дорогой ковер уже был прожжен в нескольких местах.
   – Она умерла? – спросил Пршигода, не отрывая глаз от картины на стене – это был мрачный дождливый пейзаж под небом, затянутым беспросветными тучами.
   – Она все еще жива, – чужим голосом ответила Мистраль. – Врачи говорят, это чудо, что она протянула целые сутки. Не знаю, может быть, она уже умерла, пока я ехала сюда. Mein Gott, неужели это Том?
   – Катер был в полном порядке, – сказал Пршигода.
   Его голос тоже звучал непривычно – резко и бесцветно, без обычной хрипотцы. Как будто об этом нельзя было говорить своими голосами, теми, которые нежно шептались прошлой ночью – всего лишь прошлой ночью и так бесконечно давно – в темноте спальни.
   – Если он увидел катер у причала и решил, что ты в городе… со мной… – тихо произнесла Мистраль. – Они же не знали, что его водит Дженни.
   – Ты тоже могла утром оказаться в катере, – заметил Пршигода.
   – Могла, – прошептала Мистраль. – А может быть, это все-таки был несчастный случай. Мало ли что… Наверно, мы никогда не узнаем.
   – Если это Скади… Черт! – Пршигода резко ткнул почти целую сигарету в пепельницу и достал из пачки следующую, но тут же сломал ее в пальцах. – Ты ведь столько раз меня предупреждала, а я не принимал тебя всерьез!
   – Я не думала, что Том способен так далеко зайти. Да и сейчас не думаю, по правде говоря… Или это его отец? Но неужели твой остров стоит больше чьей-то жизни…
   – Жизнь вообще ничего не стоит, – проворчал Пршигода. – В любом случае, я должен был ее проводить. Нельзя было позволять вам водить катер одним…
   – Замолчи, я ничего не хочу слышать! – крикнула Мистраль и подбежала к окну, ей казалось, еще мгновенье в этом дыму, и она задохнется. Мистраль распахнула окно, и тут же ветер швырнул ей в лицо пригоршню холодной воды.
   – И прекрати этот дождь! – потребовала Мистраль, проморгавшись.
   – Я не могу, – пожал плечами Пршигода.
   – Кто бы сомневался! Начать дождь ты можешь, а… – Мистраль кинула яростный взгляд на картину и замерла, не отрывая от нее широко раскрытых глаз.
   – Ты что? – приподнял брови Пршигода.
   – Ты напишешь ее портрет! – сказала Мистраль. – Сейчас же! Ты ведь говорил, что можешь писать по памяти!
   – Да, но…
   – Миро, сделай это! – Мистраль подбежала к нему, схватила за руки, словно собираясь силой поднять с кресла и тащить к мольберту… Ей показалось, что она прикоснулась к мраморной статуе. Руки Мирослава были ледяными и совершенно неподвижными.
   – Ты не понимаешь, чего требуешь, – тихо сказал Пршигода.
   – Я только хочу вернуть Дженни!
   – Я больше не пишу портреты. Этим я, может быть, лишил бы ее чего-то лучшего, чем жизнь на земле.
   – Я верю только в ту жизнь, которую можно потрогать!
   – Ты не можешь решать за нее.
   – Любой человек, если он в своем уме, предпочтет возможность жить дальше чему-то неизвестному!
   – Ты не права.
   – Миро, ну пойдем! – протянула Мистраль умоляюще. – У нас мало времени! Ведь если она умрет, будет поздно?
   – Да, – подтвердил Пршигода, неохотно вставая. – Будет поздно.
   Мистраль с надеждой смотрела на него, ее глаза блестели от слез, она так и стояла, вцепившись в его запястья, как утопающий – в спасательный круг. Пршигода покачал головой и направился во внутреннюю студию, в которой работал в плохую погоду.
   На мольберте уже ждал готовый холст, предназначенный для очередного эксперимента с погодой, и, подойдя к нему, Пршигода как-то неуверенно оглянулся на Мистраль.
   – Больше сотни лет этого не делал, – напомнил он со слабой улыбкой.
   – Ты едва не сделал это со мной!
   – И не получилось.
   – В этот раз получится. Должно. Что мне делать?
   – Ничего. Просто сядь где-нибудь и молчи.
   Мистраль сидела на подоконнике – за ее спиной шелестел дождь в мокром саду – и с любопытством наблюдала за Пршигодой. Он работал, как машина, не прерываясь, не отступая от картины, не сравнивая ее с моделью – модель была где-то внутри, в его памяти, отражалась в его угольно-черных глазах. То и дело перекладывая карандаш из руки в руку, постоянно меняя положение, то отступая, то становясь боком, то почти водя носом по холсту, Пршигода намечал что-то быстрыми мелкими движениями.
   В какой-то момент Мистраль ощутила странное напряжение в комнате, воздух словно сгустился, где-то совсем рядом концентрировался смертный холод, и кожа под тонкой тканью одежды сжималась, покрываясь пупырышками, а на глазах, словно от сильного, бьющего в лицо ветра, выступили слезы.
   В студию быстрым тяжелым шагом вступил Андрес. Молча, не издавая ни звука, испанец легко оттолкнул хозяина с дороги – Пршигода пошатнулся, но устоял на ногах, – сорвал с мольберта холст, одними руками, даже не уперев в колено, сломал деревянный каркас и, разорвав полотно пополам, швырнул его на пол.

   – Андрес, ты что?! – рванулась к нему Мистраль, но налетела, как на стену, на вытянутую руку Пршигоды.
   – Оставь его, – сказал хозяин. – Согласись, что Андресу лучше знать.
   Испанец, так и не произнеся ни слова, ушел из студии, а Мистраль внезапно разразилась рыданиями. Пршигода так и стоял рядом, словно не решаясь к ней прикоснуться.
   Откуда-то прибежал Шарло, дробно стуча по полу коготками и оставляя за собой мокрые следы, подошел, уперся крутым лбом в ногу хозяйки.
   – А ведь он почувствовал, – сквозь всхлипы заметила Мистраль. – Позавчера. Он выл… А Андрес… Почему?
   – Если кто и может тут решать, – ответил Пршигода, – так это Андрес. И я считаю, что он прав. Знаешь, как раз он был, наверно, единственным человеком, которого моя работа не убила, а, скорее, вернула к жизни. Мы познакомились под Лейпцигом в октябре 1813 года, во время заварушки, о которой ты наверняка читала в учебниках по истории. Мы сражались в разных лагерях, и меня поразило то, как яростно он рвался в бой. Как настойчиво этот молодой, красивый, сильный мужчина искал смерти. Потом я узнал, что он был смертельно болен. Ему недолго оставалось жить, и я предложил ему… альтернативу. Как будто он был благодарен мне, во всяком случае, больше у меня никогда не было такого верного товарища. Но кто знает, не жалеет ли он об этом? Андрес не из тех, кто будет делиться сокровенными мыслями. Знаешь, когда я дал клятву не писать больше портретов?
   – После пожара, – предположила Мистраль.
   – Почему ты так решила?
   – Не знаю. Ты говорил, что не пишешь более сотни лет. Время примерно совпадает.
   – Именно так, – Пршигода подошел к окну, выглянул в залитый небесными слезами сад. – Это было слишком страшно – вдруг потерять почти всех. Борнь был уверен, что я сам поджег эту галерею, чтобы избавиться от них. От нее, во всяком случае, – Он покачал головой с грустной улыбкой. – Да, признаться, я испытал и чувство облегчения… чувство свободы. Их стало слишком много, и я, так или иначе, отвечал за них всех… Но ведь среди них были и друзья… и те, кого я ни в коем случае не хотел потерять. И те, перед кем преклонялся… Я вовсе не требовал, чтобы они держали свои картины там. Хозяин галереи в любой момент отдал бы портреты тем, кто на них изображен, – была такая договоренность. Но мы собирались встретиться в том городке все вместе, когда я вернусь из путешествия… И мы с Андресом прибыли в… как он назывался? – Аргант – как раз в тот день, когда произошел пожар. Мы всеми силами пытались хоть кого-то спасти, но нам мало что удалось… И тогда мне стало кристально ясно, насколько это страшно – вот так зависеть от какой-то… вещи. Представь себе, Мистраль, я ведь сам до безумия боюсь смерти. Может быть, в это трудно поверить, но это так. Я рискую тогда, когда абсолютно уверен в своих силах, но смерть пугает меня до тошноты. Я ведь не знаю, что со мной будет после. Когда я родился, атеизм еще преследовался, и, наверно, именно поэтому был в моде среди, если можно так выразиться, прогрессивной молодежи. Но после всего, что я видел… У меня бывали приступы безумной набожности, и каких только обещаний я не давал, и каких только денег не выбрасывал на благотворительность! И все это благополучно забывалось, когда исчезала опасность, или находился новый объект для творчества… Мог ли я обрекать других на подобный страх? Ты сам абсолютно здоров, необыкновенно силен, почти неуязвим, и вдруг где-то погибает твоя картина… А может быть еще страшнее: картина сохранится, но останется поврежденной, и это неминуемо отразится на ее объекте. Представляешь, вдруг получить травму, непонятно, почему, и трястись от страха перед тем, что может последовать дальше? Я знаю, что все они испытывают нечто подобное. Но я уверен, что никто из них никогда не найдет в себе силы уничтожить свою картину или причинить зло мне.
   – А убить другого такого же? – спросила Мистраль.
   – Не знаю. Вряд ли. Для этого надо совсем перестать быть… человеком.
   Мистраль вздохнула.
   – Мне нужно в город. Отвезешь на Санта-Верану? Раз уж помочь не могу… я хочу быть рядом. Я поеду к сэру Джайлсу.
   Пршигода кивнул.
   – Только сначала… зайди к Андресу.
   – Зачем это?
   – Мне кажется, ты ему сейчас больше поможешь, чем я. Или он тебе.
   Мистраль пожала плечами, но пошла следом за Пршигодой в заднюю часть дома, где никогда не бывала раньше. Вступив в узкий темный коридор, Пршигода молча пропустил ее вперед, подтолкнул к двери и удалился. Растерянно осмотревшись, Мистраль робко постучала, но ей не ответили, только показалось, что за дверью прозвучал тяжелый вздох или стон. И в этот миг Мистраль внезапно поняла, чего стоило Андресу разорвать картину. Девушка решительно распахнула дверь и шагнула в комнату.
   В помещении было почти совсем темно – плотные шторы закрывали окно, за которым по-прежнему тоскливо шуршал дождь. На стене смутно поблескивал изгиб металла – сабля?
   Андрес сидел на кушетке, низко нагнув и стиснув руками голову. На нем не было повязки, и не до конца зажившая рана темнела широким полукругом.
   – Андрес, – тихо позвала Мистраль.
   Испанец поднял голову, глаза его казались пустыми провалами во тьму на бледном, худом лице, черные и блестящие, обведенные темными кругами.
   Девушка шагнула к Андресу, упала на колени, уткнулась головой ему в грудь и снова зарыдала. Обнаженные до локтей, невероятно сильные руки Андреса, покрытые темными волосами, осторожно сомкнулись на ее плечах, и он задрожал, как в лихорадке, разрываясь в беззвучном, бесслезном плаче.
//-- * * * --//
   – Вот то, что вы просили, – Мистраль осторожно передала лорду Кайенби кошку и положила на стол папку большого формата – в ней лежали рисунки Дженни.
   Сэр Джайлс, придерживая одной рукой кошку, взбиравшуюся к нему на плечо, другой раскрыл папку, приподнял край верхнего рисунка, заглядывая под него.
   – А себе вы ничего не хотите оставить на память?
   – У меня есть несколько ее рисунков, те, которые она мне подарила, – ответила Мистраль. – А вы… вы теперь уедете?
   – Да. Я не смогу больше здесь оставаться, – На миг лицо лорда застыло, словно он пережидал приступ боли, но сразу же разгладилось. Кошка кое-как устроилась у него на плече, потерлась мордочкой о щеку.
   Мистраль кивнула.
   – И Дженни. Я заберу ее домой, – тихо сказал сэр Джайлс, помолчал немного и продолжил другим тоном: – Да, я уезжаю. Но я бы в любом случае уехал. Если Скади претворят в жизнь свои планы – а они настроены решительно, – город потеряет всю свою прелесть. Здесь я провел много очень приятных лет, и в последнее время, и в молодости, но что ж… Всему хорошему когда-то приходит конец. А вас, юная леди, я всегда буду счастлив видеть у себя. Если будете в Лондоне, непременно загляните.
   – Обязательно, – пообещала Мистраль.
   – А что тот молодой человек? Андрес?
   – Он еще не совсем оправился от раны, – вздохнула Мистраль, – и не покидает острова. Страшно переживает. Боюсь, что он даже винит себя…
   – И напрасно! Можете передать ему, что я вовсе не считаю его виноватым. От судьбы не уйдешь.
   – Не знаю, – прошептала Мистраль.
   – А вы-то что будете делать? – Сэр Джайлс слабо улыбнулся. – И что думает ваш молодой человек?
   Мистраль посмотрела на него в недоумении. В первый момент ей показалось, что англичанин имеет в виду Тома. Андресу на вид можно было дать лет тридцать, о Пршигоде же она никогда не думала как о «молодом человеке». Но старому лорду с высоты его лет все они – и Пршигода, и Андрес, и сама Мистраль – наверно, казались ровесниками.
   – Не пора ли ему попросить вашей руки? – спросил сэр Джайлс.
   – Не знаю, – через силу улыбнулась Мистраль, – какие у Мирослава планы….
   – Так пора навести его на эту мысль.
   – Я попробую, – пообещала Мистраль.
//-- * * * --//
   Пршигода подошел к окну, скрестив руки на груди. Старую церковь на Санта-Веране снесли, без ее изящного силуэта на вершине высокая скала смотрелась непривычно – торчала, словно голая культя обрубленной руки. Небо было по-зимнему пасмурным. Пршигода выругался, вернулся за стол, достал из кармана карандаш и принялся царапать что-то на салфетке.
   Мистраль допила кофе, подошла к стене и легко нашла потайной рычаг, спрятанный за наличником двери. Картина подалась назад вместе с куском стены, беззвучно провернулся огромный барабан позади заштукатуренной поверхности, и на ее место начало выдвигаться другое полотно. Мистраль знала, что этот механизм придумал и собрал Борнь, как и другие, размещенные по всему дому с учетом особенностей архитектуры. Здесь полно было тайных комнат, занятых его машинами. Смена картин на вилле, которую Мистраль называла «корректировкой погоды», уже превратилась у нее в любимый утренний ритуал. Посмотрев критически на пушистые снежные хлопья на очередном полотне, она покачала головой. При температуре выше нуля эти нежные кружева грозят превратиться в ливень. Мистраль снова потянула за рычаг, но барабан натужно заскрипел, словно не хотел показывать следующую картину.
   В пустой проем наконец выглянул морской берег, разоренный бурей. Темный труп разбитого корабля привалился к скале. Деталей не видно было в сумерках, только плескались сизые волны, и за горизонт уползали тяжелые тучи. Буря лишь задела могучим крылом этот берег, но унесла сотни жизней. Мистраль не могла отвести глаз от черной стены шторма на горизонте, уже уходящей, и все же остающейся навечно, запечатленной на холсте… И при закрытом окне в затылок вдруг дохнул ледяной зимний ветер.
   – Какого дьявола? – хрипло произнес Пршигода, вскочил из-за стола, в два больших шага оказался у стены и руками толкнул картину. Барабан со скрежетом провернулся, страшное полотно исчезло из глаз.
   – Ее никто не должен видеть! – прорычал Пршигода. – Какого черта она вообще здесь висит? Где этот кривой ублюдок? Это опять его штучки?
   – Ты боишься, что может произойти шторм, как на картине? – спросила Мистраль.
   – Я бы не рисковал.
   – Но ведь буря на ней уже ушла, – улыбнулась девушка.
   – Она может вернуться, – бросил Пршигода, снова садясь за стол, и, помолчав, добавил: – Она хочет вернуться. Это было в Шотландии, не помню, как называлось то место… Кажется, в XVIII веке. Мы случайно оказались рядом с несколькими… моими слугами. Мы пытались спасти хоть кого-нибудь, но не сумели. Буря выпила их жизни и умчалась, насытившись. А я стоял и смотрел ей вслед. И чувствовал, что смерть стояла рядом со мной.
   – Я понимаю, о чем ты, – задумчиво произнесла Мистраль. – Я ощутила нечто подобное, когда ты писал мой портрет.
   – Возможно. И потом, когда я писал картину, смерть заглядывала мне через плечо и словно подсказывала. Это был мой первый пейзаж такого рода – ты понимаешь, о чем я – и единственный… настоящий. Мне следовало уничтожить эту картину от греха подальше, но я не смог, ведь она была одной из лучших моих работ. Я всегда держу ее в безопасном месте… укрытой. Нужно, чтобы Борнь убрал ее назад.
   – Неужели ты думаешь… – начала Мистраль, но в этот момент в столовую вошли Шарло и Андрес в непродуваемой куртке и шерстяной шапочке. Испанец остановился на пороге, ожидая указаний, а бульдог принялся беспокойно крутиться у их ног.
   Пршигода, видимо, потратил больше, чем мог себе позволить, но купил, кроме нового катера, небольшую яхту – как показалось Мистраль, только ради того, чтобы занять выздоровевшего Андреса и отвлечь от мыслей о Дженни.
   – Как насчет зимней прогулки по морю? – улыбнулся Пршигода. – Андресито, увези нас куда-нибудь, чтобы я не видел эту чертову стройку!
   Мужчины вышли из комнаты, а Мистраль задержалась у стола, собирая посуду. Приковылял Борнь с подносом. Мистраль жалела и боялась урода, не зная, как себя с ним держать.
   – Миро сказал, чтобы вы убрали картину с кораблем, – передала она.
   – Да, мадам, – тусклым голосом ответил Борнь. Теперь урод говорил с девушкой нормальным голосом, перестав хрипеть так, словно вот-вот помрет, однако, если он и испытывал благодарность за помощь, то ему хорошо удавалось это скрывать.
   Мистраль подняла салфетку Пршигоды и увидела на ней небрежный набросок женского лица. Не в первый раз ей уже попадалось это лицо, с несколько резковатыми чертами и сосредоточенным, напряженным взглядом.
   – Это она и есть? – спросила Мистраль. – Его покойная жена? Которая погибла во время пожара…
   Борнь взглянул на нее исподлобья, и девушка поняла, что именно его, наверно, не стоило спрашивать об этом. Урод протянул костистую лапу, смял салфетку и бросил на поднос с грязной посудой. Мистраль почувствовала, что заливается краской.
   – Это не она. Я не знал эту женщину, – неожиданно мягко произнес Борнь и добавил, помолчав: – Мадам лучше поспешить, ее ждут. И лучше одеться потеплее, на море сейчас свежо.
   – Спасибо, – улыбнулась Мистраль и поспешно вышла из столовой, слыша требовательный лай Шарло.
//-- * * * --//
   – Счастлив видеть вас, синьорина, – поприветствовал Мистраль синьор Скади, вставая из-за стола. – А вы все хорошеете. Бедный мой сын – потерял такое сокровище! Чем могу быть полезен?
   – Я тоже очень рада, синьор Скади, – заверила его Мистраль, усаживаясь в знакомое кресло – раньше ей часто доводилось в нем сидеть. – А речь пойдет как раз о вашем сыне.
   – Я полагаю, Томазо давно уже не искал с вами встреч?
   – О нет, я его с сентября не видела. Но это строительство… Я надеялась, что вы убедите вашего сына отступиться хотя бы от острова Белой римлянки. В конце концов, из его личной неприязни…
   – В личные дела моего сына я не вмешиваюсь, – Благодушная улыбка Скади исчезла, и рот его сразу оказался узким и неожиданно жестким. – Но как раз к этой истории чувства Томазо не имеют отношения. Речь идет об очень больших деньгах, милая Джулия, поэтому, как ни приятно мне было бы выполнить любое ваше желание, к сожалению, ничем не могу вам помочь.
   – Значит, вы хотите превратить наш город в очередной курорт со стандартным набором развлечений и сувениров? Но ведь многие его жители поселились здесь как раз из-за его тишины. Из-за здешнего спокойного очарования и уюта. Вы ведь сами выросли здесь!
   – Дорогая моя, я вынашивал эту идею уже много лет, – сообщил Скади. – Когда изола делла Романа Бьянка была продана в частные руки, у меня еще не было теперешней власти, иначе я ни в коем случае не допустил бы этого. Так что, милая синьорина, не принимайте происходящее на свой счет. Вы тут ни при чем. Но можете быть совершенно уверены, я получу этот остров. Я уже обещал своим иностранным партнерам, что комплекс будет состоять из двух островов, и получу Белую римлянку, даже если мне придется выиграть маленькую войну.
   – Я прошу вас! – взмолилась Мистраль.
   – Поверьте, вы мне очень симпатичны, дорогая Джулия, – Скади встал из-за стола, – и еще совсем недавно я бы приложил все усилия, чтобы угодить вам, но, увы! – Мистраль тоже поднялась, и Скади пошел рядом с ней до двери. – Ваше мнение больше не имеет значения для нашей семьи. Вы сами сделали свой выбор. Но в знак моего хорошего отношения к вам я дам вам совет, – Он устремил на нее острый взгляд по-птичьи пронзительных черных глаз. – Уезжайте-ка куда-нибудь на время. Маму повидайте, что ли… А то, знаете, всякие случайности бывают. Кстати, у меня до сих пор не было случая выразить вам сочувствие по поводу гибели вашей прелестной подружки. Мне, право, очень жаль.
   – Благодарю вас, – буркнула Мистраль. – Прощайте.
//-- * * * --//
   Барабан прокрутился гладко и бесшумно, Мистраль отпустила рычаг и зашлась кашлем. Борнь беспокоился неспроста – зимние прогулки на яхте обошлись ей не даром. В этот раз девушка не пошла с мужчинами в море. Дома ей стало скучно, и неожиданно вспомнилась та картина с кораблекрушением. Как и все неопределенно угрожающее, она обладала странной привлекательностью, преследовала смутным воспоминанием, манила, как… ну да, как запретный плод. Именно так и заканчиваются все сказки. И вообще, даже думать об этой картине, когда Мирослав в море, было нехорошо. Но если взглянуть только на секундочку, как в прошлый раз, наверно, ничего не случится? Она как раз успеет убедиться, что ничего такого уж страшного в ней нет, что это обычная картина, пусть очень сильная, но не более того. Неужели опять возникнет такое ощущение, как будто идешь над глубокой пропастью по тоненькой дощечке?
   Картины не было – видимо, Борнь уже унес ее куда-то, – и Мистраль испытала неясное чувство облегчения, смешанного с разочарованием.
   – Мадам простужена.
   Девушка резко повернулась, когда к ней бесшумно подошел Борнь.
   – Вы напугали меня.
   – Прошу прощения. Это вам, – в руках калеки была дымящаяся чашка глинтвейна, и Мистраль благодарно улыбнулась ему.
   – Вы прокрутили весь барабан, – заметил Борнь. – Неужели не захотели оставить ни одну картину? Я мог бы заменить их…
   – Что вы, не надо! Я просто искала ту картину – после бури. Но вы уже убрали ее.
   – Хозяйка желает видеть картину? – Борнь поклонился, стрельнув в ее сторону злым желтым глазом и опять заговорил о ней в третьем лице (Мистраль это очень не нравилось): – Желание хозяйки – закон.
   – Даже если хозяин не одобрит? – улыбнулась Мистраль и сделала маленький глоток терпкого, остро пахнущего пряностями вина.
   – Желание мадам должно быть законом и для хозяина, – заметил Борнь. – Но если вы сомневаетесь… – Он ухмыльнулся половиной рта и вдруг сунул ей в руки маленькую пластиковую карточку. – Это ключ. Где дверь, ищите сами. Если хотите найти, – и тут же развернулся и ухромал прочь.
   Мистраль постояла несколько минут, держа в руке тонкий пластиковый прямоугольник, а потом решительно заявила самой себе:
   – Другой случай может не представиться!
   Борнь уже говорил когда-то, что в доме, где намеренно создаются иллюзии, они могут что-то скрывать, в том числе потайные комнаты. Но иллюзии встречались здесь на каждом шагу, да и закрытых помещений было полно… Мистраль отпила еще глоток глинтвейна, оглянулась на бульдога, сидевшего на стуле и выжидательно смотревшего на нее.
   – Зачем в доме шикарная лестница, если она практически упирается в стену? – победным тоном вопросила девушка. Шарло с готовностью соскочил со стула, и оба поспешили к здешней «Джоконде».
//-- * * * --//
   Когда Шарло своей моряцкой походкой быстро спустился по лестнице, Мистраль, как и в прошлый раз, показалось, что вот сейчас он вбежит в обширное помещение внизу, но песик снова резко свернул в сторону и оглянулся.
   Мистраль подошла к гигантской росписи и принялась внимательно изучать ее, пока не обнаружила наконец контур двери, со всех сторон так плотно примыкавшей к стене, что разглядеть ее, не зная о ее существовании, не было никакой возможности. Отыскалась и почти микроскопическая горизонтальная щелочка, тщательно замаскированная росписью. Мистраль не без труда запихнула в нее кончик карточки, а потом всем весом нажала на дверь. Видимо, изнутри ее толкала тугая пружина: едва девушка скользнула в комнату за стеной, как послышался глухой хлопок, и Мистраль оказалась в полной темноте. Шарло, оставшийся снаружи, заскулил и заскреб по двери когтями.
   – Перестань! – испугалась Мистраль. – Еще обдерешь! Знаешь, что нам за это будет?!
   Она быстро нащупала дверную ручку, отворила дверь и пропихнула между ней и стеной подвернувшийся под руку стул. Шарло, громко пыхтя, перебрался через него, и оба огляделись. Они оказались словно бы в середине узкого коридора: комната тянулась далеко в обе стороны, и в ней было почти совсем темно, света, попадавшего в дверной проем, не хватало, чтобы осветить ее.
   Все помещение заполняли картины, они висели в несколько рядов, стояли, прислоненные к стенам, лежали на столах, некоторые были явно не окончены, может быть, не удались. Слева от двери стояла картина в большом черном футляре, по ее размеру Мистраль догадалась, что это тот самый пейзаж, из-за которого она и пришла сюда. Но он уже не представлял для нее особого интереса. Девушка завороженно разглядывала смутно видневшиеся в полутьме женские портреты – хорошо знакомый гордый поворот высоко посаженной головы, напряженный, пронизывающий взгляд, бледное лицо с резко выступающими скулами. Это лицо смотрело отовсюду, повторенное десятки раз, а внизу что-то пряталось в темноте – картина, прислоненная к стене и отодвинутая подальше в угол, черная, как мрак, в который она старалась укрыться, но на ней все же был различим искаженный человеческий силуэт.
   Мистраль повернулась к двери, чтобы раскрыть ее пошире и впустить в комнату больше света, и вздрогнула: внизу лестницы стоял Пршигода, скрестив руки на груди и нахмурившись.
   – Mein Gott! – выдохнула Мистраль.
   – Мадемуазель, вероятно, забыла, что бывает с не в меру любопытными дамами, которые лезут туда, куда им запрещают, – негромко произнес Пршигода своим хрипловатым голосом.
   – Мсье следовало не допустить, чтобы это произошло, – нахально ответила Мистраль, решив, что он как будто не сердится. – Но очевидно мсье доверяет мадемуазель.
   – Что ж, начала, так иди до конца, – Пршигода ногой вытолкнул стул из дверного проема, шагнул в комнату, дверь захлопнулась, и тотчас же помещение залил спокойный неяркий свет. Мистраль снова оглядела бесконечные ряды портретов.
   – Ты так любишь ее?
   – Не знаю, – ответил Пршигода. – Когда-то я, видимо, любил ее, потом ненавидел. Дело не в моем отношении к ней. Просто она – это все, что у меня осталось от прошлого.
   Мистраль с удивлением посмотрела на него.
   – От очень далекого прошлого, – уточнил Пршигода. – Но его я не хочу забывать. Что именно ты хотела здесь увидеть? Разве тебе недостаточно того, что ты знаешь обо мне?
   Мистраль не ответила. Наверно, он был прав, и лучше было уйти, пока не поздно, пока она не увидела что-то лишнее. Точно так же в начале лета она хотела покинуть Тома Скади и его семью, пока факты, которые ей лучше было не знать, не изменили ни ее саму, ни ее отношение к симпатичным ей людям. И все же Мистраль робко шагнула к той отставленной подальше картине, даже сейчас находившейся в тени… и резко подалась назад, налетев на Пршигоду. Он поддержал девушку железной рукой, не дав упасть.
   Эта картина когда-то сильно обгорела, местами холст, аккуратно растянутый на доске, разошелся обугленными лохмотьями, уродуя изображение.
   – Я сделал все, что мог, – сказал Пршигода. – Но, право, тут мало что можно было сделать.
   – Это Борнь, я поняла, – медленно произнесла Мистраль. – Так вот в чем дело! Я-то все спрашивала себя, зачем тебе понадобилось писать портрет такого…
   – Это действительно страшно, – вздохнул Пршигода, – когда картина не погибает, а выживает… испорченной…
   – Почему ты не уничтожил эту картину?
   – Не смог. Он единственный тогда остался…
   – Он ведь был красивый, – заметила Мистраль. – Я видела его портрет на дагерротипе Райгена.
   Она повернулась к выходу, но Пршигода не двинулся с места, преграждая ей дорогу.
   – Ты уверена, что увидела достаточно? – спросил он.
//-- * * * --//
   – Как вы понимаете, большинство моих картин хранятся не здесь, – сказал Райдер. – Они в галерее в городе… Ах да, вы же там были! Здесь можно увидеть только то, что я купил сам, уже когда поселился на этом острове.
   – Меня интересуют именно эти картины, – улыбнулась Юлия.
   – Возможно, вы правы, тут есть несколько совершенно невероятных вещей, – Он встал с кресла и предложил Юлии следовать за ним. Шарло с тяжелым вздохом поднялся с пушистого ковра и потрусил рядом, как всегда, слегка враскачку.
   Юлия шла рядом с Райдером, на губах у нее блуждала смутная улыбка. Ей нравился этот молодой человек. Ему, наверно, нет и тридцати, и он – довольно известный писатель. В нем чувствовалось что-то особенное… умение видеть немного дальше горизонта. Может быть, стоило бы продолжить знакомство… Но только если он сам изобретет достаточно изящный предлог для новой встречи.
   – Вот что я хотел вам показать, – Райдер подвел ее к женскому портрету, так и светившемуся живыми, яркими красками. На нем была изображена светловолосая девушка с идеально правильным овалом лица. Вокруг нее буйствовало цветущее лето, сияла глянцевая зелень, на глазах распускались пестрые бутоны, дышали почти ощутимыми пьяными ароматами. Однако в светлых глазах девушки читалась неясная тревога.
   – Посмотрите, – сказал Райдер. – Я все никак не возьму в толк, что в этой картине особенного? Потрясающий реализм? Да, конечно, но дело ведь не только в этом! Это что-то волшебное – ведь все на ней почти что движется. А если вглядеться в лицо… О чем эта красавица так беспокоилась?
   Райдер посмотрел на Юлию и увидел, что она улыбается, только это была очень грустная улыбка.
   – Это ведь ваш портрет? – спросил Райдер, помолчав. – Она так похожа…
   – Нет, – мотнула головой Юлия. – Это не я. Это совсем другая женщина. Но я знаю эту картину – она раньше находилась на вилле. Как она попала к вам?
   – Купил в одной лавке на побережье. Возможно, когда вилла стала ничьей, все, что там было, растащили.
   – Эту девушку звали Мистраль, – прошептала Юлия. – Не знаю, что с ней сталось.
   – У меня есть еще одна картина… подобная этой, – сказал Райдер. – Ее я тоже купил в лавке у моря. Как увидел, так просто не мог оторвать глаз! Я бы подумал даже, что это один и тот же художник, если бы не тот факт, что женский портрет написан в наше время, а второй картине около четырех сотен лет.
   – Покажите, – внезапно севшим голосом попросила Юлия.
//-- * * * --//
   Это был портрет мужчины в полный рост. Он сидел в тяжелом дубовом кресле, на ногах у него были высокие ботфорты, какие могли носить в шестнадцатом или семнадцатом веке, но, судя по волнистым волосам до плеч и куртке с разрезами на рукавах, это был, скорее, семнадцатый. Его губ слегка касалась слабая, застывшая улыбка, он сидел, стиснув худыми руками подлокотники кресла и подавшись вперед, словно стремясь разглядеть что-то, но взгляд был странно не сфокусирован – мужчина на портрете смотрел не в глаза зрителю, а куда-то дальше, сквозь, в пустоту.
   – Удивительная вещь, – заметил Райдер. – Стоит увидеть его, и кажется, он тебя уже никогда не отпустит.
   Я часами вглядывался в его глаза, но так и не понял даже, какого они цвета. Черные? Зеленые? Интересно, кто он был?
   – Художник, – ответила Юлия. – Это автопортрет.
   – Вы знаете этого художника? Как его имя?
   Юлия только покачала головой.
   – Художник, говорите? Странно. Вглядитесь в его глаза, почувствуйте, как завораживает этот странный, отсутствующий взгляд. В какой-то момент мне показалось, что я начинаю сходить с ума, но кое-что мне стало ясно. Этот взгляд, ничего не видящий, ничего не выражающий, взгляд откуда-то оттуда… Сначала я подумал, что этот мужчина слепой. Потом мне пришло в голову, что он… мертв. Бред, наверно, сам не знаю, что за странная идея?
   Юлия посмотрела на него с интересом.
   – Любопытно, что вы это поняли. Больше не понял никто. Да, у него была поразительная способность предчувствовать.
   – Вы хотите сказать, художник умер вскоре после того, как?..
   – Да, умер, – коротко ответила Юлия. – Вернее, был убит.
//-- * * * --//
   За увешанной картинами стеной открылось еще одно довольно просторное помещение – видимо, изначально здесь был парадный зал, который разделили двумя перегородками.
   Тайных комнат оказалось целых две. Больше никаких мыслей в голове не было. Шарло тяжело дышал и тихо повизгивал, – хозяева молчали, он не мог понять, в каком они настроении, и решил, что их надо разжалобить на всякий случай.
   – Пойдем, ты мне расскажешь еще одну историю, – наконец произнесла Мистраль. – Последнюю.
   Оба сделали два шага назад, и часть стены опустилась на место, скрыв от глаз портрет – единственную картину во втором тайнике.
   Через несколько минут они сидели в гостиной, Шарло устроился у кресла Мистраль и робко подцепил зубами край брючины.
   – Как тебе мой шедевр? – спросил Пршигода.
   – Это самая прекрасная твоя картина, – ответила Мистраль, глядя, как художник наливает себе и ей рубиново-красный Сент-Эмильон. – Он просто убивал бы взглядом, если бы с ним можно было встретиться глазами. В смысле, с тобой. Это ведь, кажется, твоя душа?
   Она попыталась воскресить в памяти портрет, исполненный невообразимой мощи… удивительно точно воссозданное, пойманное в клетку статичности движение… безжизненный и в то же время пронзающий насквозь взгляд. Но почему-то в память крепче всего врезалось мелкое повреждение: полотно на шее мужчины на картине, как раз над сгибом белого, отороченного кружевом воротника, было прожжено насквозь.
   – Итак, дело было в XVII веке… – начала Мистраль, беря в руки бокал с вином.
   – Именно так, – кивнул Пршигода. – Интересное было время. Как, впрочем, и любое другое. Одни воевали за то, как именно надо поклоняться Богу, другие возводили на Божий престол достижения науки, третьи ударялись в атеизм. А ведь еще полыхали костры. Черная магия подстерегала на каждом шагу, кто-то вызывал духов, кто-то был как будто в дружбе с дьяволом. Кто знает, что тогда витало в воздухе? У меня-то не было другого кумира, кроме искусства. Может быть, я желал слишком многого, но я упрямо добивался того, о чем мечтал. Мои картины сами рвались на холст, на одном вдохновении, и казались живее моделей. Многие утверждали, что я заключил договор с дьяволом. Я уже говорил тебе, что ничего такого не было. Я ни с кем не заключал контрактов, даже мысленно. Но, может быть, я был слишком тщеславен, а это, кажется, тяжкий грех? Она лучше разбиралась в этих вопросах. Ее звали Яна. Она была милой одинокой вдовушкой, на пару лет моложе меня. Искренне верующей католичкой.
   – Женщина с портретов? – спросила Мистраль.
   – Да. Женщина с портретов. Я писал ее портреты снова и снова, но всегда мне чего-то не хватало, все они были не так хороши… как она живая. Я никак не мог добиться совершенства там, где стремился к нему более всего. Она осуждала мою гордыню, но терпеливо позировала, чувствуя, как это важно для меня. И сама же отказывалась смотреть мои картины, полагая, как и другие, что они слишком хороши для творенья человеческих рук, что это от дьявола. Только женщина может быть настолько непоследовательной.
   – Она надеялась, что рано или поздно перевоспитает тебя, – пробормотала Мистраль.
   – Возможно. Она ошибалась. Наступил момент, когда я почувствовал, что почти достиг совершенства. Мне уже не удавалось никому продать картины – люди просто не решались покупать их, и все они хранились у меня в доме. Вероятно, мне следовало забеспокоиться, но я ни на что не обращал внимания. Пока у меня оставались какие-то деньги на жизнь, я днями и ночами носился по окрестностям, глядя по сторонам, как ребенок, впервые оказавшийся на ярмарке, а потом днями и ночами, не выходя из дома, воплощал все, что захватило мое внимание, на картинах. Яна перестала со мной видеться, но даже это не имело для меня значения. А потом я написал автопортрет. Ты сама признала, что это лучшая моя картина. Так и есть. Я, как говорится, вложил в нее всю душу, – Пршигода усмехнулся. – Да, именно так.
   – Почему ты решил написать автопортрет? – спросила Мистраль.
   – Получилось так же, как и в других случаях. Какое-то движение, летящее мимо, случайно зацепившее взгляд, как прыжок скакуна или взмах птичьего крыла… В поисках новых сюжетов я забрел на одно сомнительное сборище. Мне было отчаянно скучно. Несколько дураков, запугав самих себя до полусмерти, пытались вызывать духов ритуалами собственного изобретения, и можно было не сомневаться, что закончится все это странным действом, которое они считали сатанинской оргией… Но, может быть, на их призыв все-таки явился какой-нибудь дух и, скучая, так же, как и я, тоскливо слоняясь по комнатам, случайно или из баловства встретился со мной взглядом? И эхо этого взгляда я увидел в собственных глазах? Не знаю. Я сидел в кресле, курил трубку, а прямо передо мной на стене висело огромное зеркало. И внезапно я внимательно вгляделся в собственное лицо. Вообще-то я тогда видел довольно плохо. Слишком много работая в полутемных помещениях, я стремительно слепнул… и только говорил себе, что вот еще пара картин, и я сбавлю темп, женюсь на Яне, успокоюсь… и зрение восстановится… Но тогда я почему-то увидел отражение неожиданно четко. Или даже не увидел – ощутил… что-то необыкновенно тяжелое в собственных глазах. Я рванулся к зеркалу, уронив трубку, до боли сжав руками подлокотники кресла. Но странное выражение мгновенно исчезло, сменившись горячим интересом, и я понял, что должен воссоздать его. К удивлению окружающих, глупо переводивших взгляды с меня на зеркало, я просто встал и ушел оттуда, не прощаясь. Я бегом помчался домой, стремясь успеть зафиксировать этот образ, пока помню… Дома уже ждала готовая для новой картины основа…
   Мистраль, завороженная рассказом, откинулась на спинку кресла. Зимнее море за окном плескало темно-синими волнами, небо было ясным, Шарло тихо похрапывал на полу. Девушка полуприкрыла глаза, представляя себе студию в доме на узкой глухой улочке, куда едва пробивается дневной свет, где у стен стоит множество досок и холстов, натянутых на деревянные каркасы, на верхних торцах скапливается пыль… А художник трудится, не в силах оторваться, и, мучительно щуря усталые карие (или зеленые?) глаза, слепнущие от слишком слабого света и постоянного напряжения, наблюдает, как перед ним рождается чудо, образ, похожий на него, как перевернутое изображение в зеркале, наполняется жизнью; а пустые антрацитовые зрачки, таящие неведомую могучую силу, может быть, вытягивают жизнь из своего творца. Не поэтому ли узкое лицо художника постепенно бледнеет, а изящные руки становятся все более тонкими? Впрочем, он наверняка нечасто беспокоится о том, чтобы поесть… Он спешит изо всех сил, работая наперегонки с болезнью, ведь зрение слабеет с каждым часом…
//-- * * * --//
   И однажды это свершилось. Художник долго смотрел на картину, потом протер глаза, словно засыпанные песком. Он чувствовал, что больше ничего не требуется – картина была совершенна. Ему удалось именно то, к чему он всегда стремился. Все остальные портреты, недвижные и безжизненные, бессмысленно таращились от стен, а больше некому было разделить с ним миг триумфа. Он долго шарил по всему дому, пока не отыскал забытую бутыль прокисшего вина. Двойник наблюдал за ним с картины, словно из зеркала, – даже повернувшись спиной, он ощущал на себе пристальный взгляд, однако поймать его никак не удавалось.
   Вино, хлынув в пустой желудок, легко вскружило голову, и какое-то время художник метался по всему дому, торжествуя и смеясь, не зная, чем заниматься теперь…
   Потом Пршигода проснулся и обнаружил, что сидит, свернувшись клубком в кресле, в окно заглядывал тусклый дневной свет, стиснутый стенами домов на узкой улочке, часы остановились, и он не мог сказать, ни сколько проспал, ни какой вообще был день. Была только картина и образ Яны, стоящий перед глазами. Пршигода отыскал все, что оставалось в доме съестного, потом еще долго стоял перед автопортретом, наконец завернул его в плотную ткань и осторожно вынес из дома, пошатываясь под тяжестью большой картины.
   Испуганная горничная открыла дверь, подошла сама Яна. Тоже довольно бледная и исхудавшая, она казалась скорее духом, чем существом из плоти и крови.
   – Я хочу подарить эту картину тебе, – объявил Пршигода с порога, – потому что это самая лучшая моя работа. Повесим ее у тебя в спальне.
   – О чем ты говоришь? – захлопала длинными ресницами Яна. – Почему ты в таком виде? Зарос, как зверь лесной… Где ты был? Ты вообще знаешь, что город осадили австрийцы?
   – Ну и что? – хмыкнул Пршигода, внося картину в комнату. – Осада когда-нибудь закончится, и мы уедем отсюда. Поедем в Вену. У тебя там, кажется, были какие-то родственники?
   – О чем ты говоришь?! Идет война!
   – Тогда в Англию, – Пршигода с помощью слуги снял со стены висевший там пейзаж и повесил вместо него свою картину, сдернув покрывало. – Я слышал, тамошний принц Карл Стюарт – большой ценитель искусства… Что скажешь?
   Оба отошли в другой конец комнаты. Картина перед глазами Пршигоды расплылась, затянулась густой паутиной. Яна снова подошла к портрету, и, глядя на ее прямую спину, Пршигода едва не окликнул ее: ему показалось, что она уходит от него к тому, другому, удаляется в неясную дымку.
   – В этой картине есть что-то страшное, – тихо сказала Яна. – Но ты прав, это самая прекрасная твоя работа. Что ты будешь делать теперь?
   – Я начинаю новую жизнь, – решил Пршигода. – С тобой.
   Яна подошла к нему.
   – Почему ты так щуришься? Что у тебя с глазами?
   – Пустяки. Ты слышала? Я хочу жениться на тебе. Ты поедешь со мной в Англию?
   – Да хоть в Россию или даже в Америку! – Яна обхватила его шею руками. – Я так скучала по тебе, Миро!
   – Ты могла прийти ко мне в любой момент.
   – Я знала, что ты не захочешь меня видеть!
   – Все наладится, надо только немного подождать, – Пршигода опустил веки, снова чувствуя, что глаза жжет. – Мы все начнем сначала.
   – Ничего не начнем, – грустно улыбнулась Яна. – Тыне сможешь остановиться. Но я все равно хочу быть с тобой, любой ценой. Так страшно быть одной и ждать…
   – Все наладится, – пообещал Пршигода, снова глядя через ее плечо на картину на стене. Силуэт был нечеток, но художник чувствовал, что двойник на картине по-прежнему наблюдает за ними, словно выжидая, когда нанести предательский удар. Пршигода резко тряхнул головой, отгоняя тревожное наваждение. Что за глупости, в самом деле!
//-- * * * --//
   – Что было дальше? Осаду сняли? – нетерпеливо спросила Мистраль, так как Пршигода молчал уже несколько минут.
   – Дальше была гроза, – медленно произнес он. – Всего лишь гроза. Молния ударила в резервный городской склад зерна. Казалось бы, какое это имеет отношение ко мне? Я ведь и знать не знал, где этот склад находится… Видишь ли, в городе уже возникло нешуточное беспокойство по поводу нехватки провизии, а тут… Разумеется, нужно было найти виновного, а кто виноват в том, что ударила молния? Один полоумный священник что-то ляпнул, и началась охота на ведьм… Как ты понимаешь, я оказался чуть ли не главным колдуном в городе.
//-- * * * --//
   Пршигода высунулся в окно, поставив колено на подоконник. На улице собралось множество людей, их предводитель что-то кричал, но в общем шуме и треске огня его почти не было слышно. Дверь подперли снаружи и забросили в окна горящие головни. Колдун должен был погибнуть вместе со всеми своими дьявольскими картинами, слишком прекрасными, чтобы их мог создать примерный христианин, слишком страшными, чтобы в них ощущалось дыхание божественного.
   Люди стояли с топорами и водой наготове, следя, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома. Пршигода мысленно пожелал им, чтобы выгорела вся улица.
   Он высунулся дальше, стараясь разглядеть, нет ли среди убийц близких знакомых… Увесистый булыжник врезался в плечо. Выругавшись, Пршигода отскочил от окна, и вслед за ним в комнату полетели другие камни и мусор, в том числе промасленные тряпки и деревяшки. Чтоб горело лучше. Вокруг весело потрескивал огонь, уже было трудно дышать.
   Он мог вылезти на крышу, перепрыгнуть на соседний дом, а дальше? Из города не выбраться. Идти к Яне – рискованно, можно навлечь опасность и на нее. Но в конце концов всегда можно найти какой-нибудь глухой темный угол и переждать несколько дней…
   Пршигода начал подниматься по лестнице на чердак, деревянные перила уже занялись, но там наверху была жизнь и манящий чистый воздух…
   Оказавшись над своей маленькой, слишком плохо освещенной студией, Пршигода задержался, глядя сверху на несчастные картины, которым суждено было погибнуть. Он не знал, долго ли простоял там, может быть, какие-то секунды, но и их оказалось достаточно – внезапно лестница зашаталась под ногами и рухнула с грохотом и треском. Пршигода сжался в комок, прикрывая руками голову, на него повалились куски горящих перил; кружевные манжеты – он всегда одевался щеголем – занялись, ему казалось, что с кистей рук сдирают кожу… Задыхаясь, он сбросил с себя останки лестницы, попытался вскочить, но не сумел: резкая боль пронзила колено. Рыча от бессильной злости, он отполз в центр студии, где покорно ждали конца его картины.
   Левая нога отказывалась подчиняться, да и в любом случае спасаться уже было поздно. Оставалось только свернуться в клубок, закрыть лицо обожженными руками и ждать, наступит ли удушье раньше, чем огонь доберется до его тела.

   – После пожара сохранилась только одна из моих картин, – сказал Пршигода, – та, которая находилась у Яны.
//-- * * * --//
   Яна корчилась на полу у его ног, и Пршигоду сразу поразило то, как ясно он видит ее. Уже привыкнув наблюдать мир сквозь мутноватую дымку, он различал каждый волос на золотистом затылке, каждый стежок в кружеве воротника. Он видел ее, он любовался ей, и это все, что он знал в тот момент. А Яна плакала. Или просто вздрагивала от душевной боли, потому что уже не было слез. Пршигода неловко наклонился и осторожно дотронулся рукой до ее волос, заплетенных в косы и уложенных на затылке – на людях их обычно скрывал кружевной чепец. Яна выпрямилась так резко, что он отступил на шаг и сразу же уперся спиной в картину, висевшую на стене.
   – Боже мой! – прошептала Яна. Пршигода никогда раньше не слышал, чтобы она произносила имя Господне всуе. Она не поднялась с колен, так и застыла на месте, глядя на Пршигоду снизу вверх.
   – Откуда ты? Миро, как… что произошло?
   Пршигода помотал головой, пытаясь понять: а действительно, что произошло? Как он оказался здесь? Он вспомнил пожар… толпу… обвалившуюся лестницу… и все. Дальше была темнота.
   С внезапным испугом он прижал руки к лицу – как будто лицо не обгорело… да и руки, кстати, были целы. Он топнул по полу – нога слушалась.
   – Ты же погиб в огне! – выдавила Яна, не отрывая от него широко раскрытых глаз, сухих и блестящих. – Мне сказали. Сгорело все. Весь твой дом, все картины… все.
   – Да. Я знаю, – рассеянно ответил Пршигода, оборачиваясь назад.
   Прямо за спиной у него висел его автопортрет, и художник вдруг обратил внимание, что одет он точно так же, как и на картине – ботфорты, щегольской колет с разрезами на рукавах – а ведь во время пожара на нем был домашний халат поверх сорочки. Кроме того, во время работы над портретом на щеках его отросла густая черная щетина, а сейчас он был идеально выбрит, как… тоже, как на картине.
   – Я выбрался через крышу, – сказал он Яне, наклоняясь и поднимая ее на ноги с легкостью, удивившей его самого. Женщина казалась почти прозрачной, но вряд ли все-таки весила меньше шелкового платка!
   – Миро… Миро… – тихо повторяла она. – Ты жив… Миро… А мне сказали… Ты цел?
   – Я великолепно себя чувствую, – заверил ее Пршигода. – Неужели ты думала, что глупое мужичье может причинить мне вред? Что я вот так просто пропаду и оставлю тебя одну? Что, кстати, происходит в городе?
   – Говорят, уже недолго осталось. Миро, постой, не уходи! – Она неожиданно крепко схватила его за руки. – Я хочу, чтобы мы были вместе, когда…
   – Когда город сдадут врагу? Я не собираюсь ждать этого, – Пршигода осторожно высвободился. – Не волнуйся, я вернусь.
   Он направился к дверям, а Яна осталась стоять на месте, только в ушах звучал ее тихий голос:
   – Я не смела молиться об этом. Но я все смотрела и смотрела на картину, не отрываясь. Час за часом. Может быть, сутки. Может быть, дольше. Ведь ты на ней, как живой. А потом ты появился…
   – Пане Мирослав… – сунулся к нему слуга, но Пршигода молча отстранил его и широким шагом вышел на улицу.
//-- * * * --//
   – Снятие осады нашего города стало местной легендой, – сказал Пршигода. – Убежден, и сейчас старики там рассказывают внукам, как на помощь отчаявшемуся гарнизону пришел сам дьявол и повел их в бой на превосходящие впятеро силы Габсбургов. Где-то мне в руки попалась шпага, вот только владел я ею неумело… Потом-то мне случалось сражаться на равных с лучшими мастерами Европы… А в тот день я произвел сильнейшее впечатление на наших горожан одним своим присутствием, учитывая, что мне полагалось лежать на пепелище в виде обугленного трупа. И они пошли за мной – и солдаты, и вооруженные чем попало горожане. Даже видя во мне исчадие ада, они шли за мной, завороженные моим бесстрашием. А мне действительно нечего было бояться. Неуклюже орудуя своей шпажонкой, я, кажется, получил несколько вполне смертельных ран, но даже не чувствовал боли – я находился в экстазе, внезапно ощутив себя бессмертным… Властителем жизни. Я с легкостью вел людей за собой, с легкостью отнимал жизни, зная, что мои собственные раны благополучно затянутся, или я просто снова шагну в комнату с портрета с обновленным, вечно молодым телом и в нарядном камзоле… Потом мы с Яной, как я и хотел, уехали оттуда, а через некоторое время я обнаружил, что могу проделывать с другими то же самое, что сотворил с собой. У меня возникло большое желание вернуться и разыскать кое-кого в родном городе, чтобы устроить им наяву небольшой ад по Данте, но Яна не допустила… – Пршигода помолчал, глядя в пустоту, потом грустно улыбнулся. – Так вот, я не старею, мне не надо бриться, у меня не выпадают волосы, физические травмы заживают невероятно быстро и не оставляя шрамов, а болезни обходят стороной. Конечно, все эти без малого четыреста лет приходилось соблюдать конспирацию. Впрочем, с опытом, с годами это становится все легче. Главное – успевать следить за тем, как быстро меняется мир, и вовремя подстраиваться. Как ты понимаешь, я могу позволить себе рисковать жизнью, своей и своих людей, нельзя только рисковать картинами, что, конечно, всегда создавало серьезные неудобства. Особенно в поворотные моменты истории… – Он ухмыльнулся и покачал головой. – В пламени войн и революций, не говоря уже о стихийных бедствиях, обычные люди бросают все свое достояние, спасая собственные жизни, а нам приходилось жертвовать жизнями ради громоздкого багажа… – Пршигода, не переставая улыбаться с горькой иронией, налил себе и Мистраль еще по бокалу.
   – А что стало с Яной? – спросила девушка.
   – С Яной… – Пршигода вздохнул. – Насколько мне известно, Яна умерла через каких-то пять лет после тех… событий. К тому времени она уже ушла от меня. Она не могла больше притворяться, что я… что я все еще человек, а когда стали появляться и другие… Мы расстались. Потом я не раз жалел, что не написал ее портрет. Я ведь написал их десятки до того, как… все это произошло, и сотни – после ее смерти. А пока мы были вместе – ни одного. Она не позволяла. А когда ушла, я был слишком сердит на нее.
   – Потому что она не одобряла тебя? – спросила Мистраль.
   – Девочка моя, не одобряла — это слишком мягко сказано! – усмехнулся Пршигода. – Вот это, – он отвел рукой волосы от шеи, открывая шрам, – ее работа. Она вбила себе в голову, что убить меня – ее христианский долг. И ведь придумала, как это сделать! Именно тогда мы и узнали, что будет, если повредить картину. К счастью, один из моих тогдашних слуг вовремя остановил ее. Меня-то не было дома… И, право, это было нешуточное потрясение! Внезапно, ни с того ни с сего мне глубоко прижгло кожу на шее. Помнится, я заметался, не понимая: если это пуля, то почему не было звука выстрела, и где сам стрелок? А когда я пришел домой, зажимая манжетой рану, ее глаза так и вспыхнули, и в них появилось нечто, очень похожее на удовлетворение. Она убедилась, что я все-таки уязвим. И никакого испуга, раскаяния или чего-то подобного. И любви уже не было.
   – Но ты до сих пор постоянно рисуешь ее, – заметила Мистраль.
   – Это просто вошло в привычку. Я больше ничего к ней не чувствую, однако я не хочу ее забыть. Хотя бы потому, что, как бы там ни было, это она простояла день и ночь на коленях перед картиной, когда я погиб в огне. Это именно она стояла час за часом перед моим портретом и молча, сама не сознавая этого, звала меня. Во благо ли? Я сам не знаю. Но не хочу об этом забыть.
   Он снова замолчал, устремив остановившийся взгляд на тихо храпящего Шарло. Мистраль встала с кресла, перешагнула через собаку, подошла к окну. Солнце садилось, с моря веяло холодом.
   – Я хочу домой, – сказала Мистраль.
   – Я отвезу тебя в город.
   – Не трудись. Меня отвезет Андрес. Но перед этим я задам тебе два вопроса.
   – Я весь внимание.
   – Почему ты рассказал мне все это? Почему вообще допустил, что я что-то узнала?
   – Ты же хотела узнать, разве нет? Не поленилась прокатиться в Австрию в галерею этого… как его? Кроме того, теперь ты будешь лучше понимать меня. Я не хочу, чтобы между нами стояли какие-либо темные тайны.
   – Но почему ты мне доверяешь?! – повернулась Мистраль к Пршигоде. – Разве такие тайны не полагается хранить любой ценой?
   – А разве ты представляешь для меня опасность? – пожал плечами Пршигода. – Подумай сама. Если ты кому-нибудь расскажешь правду обо мне, тебе никто не поверит. И никаких доказательств у тебя нет, кроме выдуманных тобой же связей между некоторыми фактами. Я подтвердил их, но я ведь мог просто рассказать тебе то, что ты сама хотела услышать, – Он снова пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся. – Но, право, мне будет очень больно, если ты кому-нибудь выдашь мой секрет.
   Шарло проснулся, похлопал круглыми глазами, оглядывая собеседников, с шумом вскочил и на всякий случай подошел поближе к хозяйке.
   – Твой второй вопрос? – спросил Пршигода.
   – Сколько тебе было лет, когда… тебя сожгли?
   – Двадцать шесть.
   – Mein Gott! – поразилась Мистраль. – Значит, ты был на какой-то год-полтора старше, чем я сейчас! И даже моложе Тома!
   – В ту пору люди взрослели немного быстрее, чем сейчас, – заметил Пршигода.
   – Интересно было бы посмотреть, на сколько ты выглядел бы в тридцать пять…
   – В тридцать пять я был бы уже слеп, – сухо напомнил Пршигода.
   – Я пошла за Андресом, – объявила девушка.
   – Ты уверена?
   – Да. Я должна подумать. У себя дома.
   Она свистнула псу и направилась к двери.
//-- * * * --//
   Когда-то очень давно, лет двадцать назад, когда Мистраль – вернее, тогда еще Юльхен – была совсем маленькой, преследуя хорошенькую бабочку, она забежала на незнакомую улицу, и там ей встретился странный мужчина. Он очень ласково заговорил с девочкой и велел идти с ним. А Юльхен застыла на месте, не зная, как поступить. Ее еще не научили бояться незнакомых людей, она привыкла слушаться взрослых, а главное – она всегда ждала, что однажды на улице к ней подойдет большой красивый мужчина и скажет: «Здравствуй, Юльхен, я твой папа». Но этот человек не произнес волшебной фразы, кроме того, у него очень сильно блестели глаза, как у… да, как у волка из сказки.
   Человек протянул руку, а девочка отступила назад со смешком – очень уж потешно у него выпирали спереди брюки. Мужчина тоже улыбнулся, но как-то не по-настоящему. И вдруг Юльхен окликнули, и на улице появилась мама. Мужчина подмигнул девочке и быстро ушел прочь, а мама подбежала и подхватила Юльхен на руки. Почувствовав, что она не на шутку испугана, Юльхен на всякий случай от души разревелась. Тогда она ничего не поняла, но потом это происшествие нередко вспоминалось ей. Может быть, никакой опасности и не было, но Мистраль каждый раз поражалась, как ей повезло – и какой только счастливый случай привел мать именно туда и так вовремя?
   Вот и сейчас, когда Мистраль смотрела на свой портрет на стене, у нее было примерно такое же чувство – что она избежала неведомой, но страшной опасности. Или она очень хотела себя в этом убедить.
   Женщина с портрета бессмысленно смотрела на нее, поразительно реалистичная и на удивление неживая, словно прекрасно сделанная восковая кукла.
   Я была полностью в его власти, – говорила себе Мистраль. – Если бы ему вдруг что-то не померещилось… то чем бы я была сейчас? И почему каждый раз, как мне понравится мужчина, меня заносит в какую-то трясину?
   Стиснув зубы, она щелкнула замками чемодана. Пора идти. Три дня она никуда не выходила из квартиры, еду заказывала из кафе на соседней улице, три дня то сидела на кровати с сигаретой, то бродила из угла в угол. И теперь наконец решилась. Мистраль с трудом выволокла из квартиры багаж и перед тем, как закрыть дверь, взглянула в последний раз на свой портрет.
   Она знала, что поступает правильно, и знала, что до самой смерти будет жалеть об этом. Но, посмотрев на картину, Мистраль вдруг вспомнила другую женщину, у которой был хорошо знакомый ей теперь прямой решительный взгляд. Та женщина тоже любила его. Так любила, что ее любовь, может быть, совершила истинное чудо… А потом она однажды взяла лучину, подошла к его портрету… Метила, видимо, в лицо, но не дотянулась. И тоже знала, что поступает правильно.
   Большую картину Мистраль оставляла в квартире. Она взяла с собой два до отказа набитых чемодана и сверток с портретом Шарло и несколькими рисунками Дженни. Она уезжала навсегда.
//-- * * * --//
   Мистраль выволокла чемоданы на крыльцо и огляделась в поисках Шарло. Пару часов назад она выпустила его погулять, зная, что на умного песика вполне можно положиться.
   – Шарло! – позвала Мистраль, и из сада рядом с домом донесся знакомый сипловатый лай. Девушка вошла в низкую калитку сада. Песик стоял у скамейки, во всю работая жалким обрубком хвостика, а на скамейке сидел Пршигода – облаченный в элегантное светлое пальто, закинув ногу на ногу, стряхивая в стоявшую рядом урну пепел сигары. Он был хорош как никогда, и Мистраль потребовалось сделать неимоверное усилие, чтобы только коротко улыбнуться, бросить сухое «Morgen» и подозвать собаку:
   – Шарло, скорее, сейчас такси придет!
   Слишком умный бульдог демонстративно запрыгнул на скамейку, рядом с Пршигодой. Мистраль вздохнула, подошла и тоже присела на краешек.
   – Ждешь, значит, – глухо сказала она.
   – Ты не выходила все это время, мне сказала консьержка.
   – Очаровал консьержку?
   – Это было нетрудно. Я знал, что когда-нибудь тебе придется выйти, хотя бы затем, чтобы выгулять пса. Не думал, что ты просто выставишь его за дверь и позволишь бегать без присмотра.
   – У этого пса большой жизненный опыт, – саркастически усмехнулась Мистраль. – И давно ты тут сидишь?
   – Я бы мог сказать, что все три дня, и ты бы поверила. Но лгать не буду. Только этой ночью мне пришла в голову дикая мысль, что ты можешь просто уехать, не прощаясь.
   Мистраль пожала плечами.
   – Я хочу жениться на тебе, – сказал Пршигода.
   – Я бы на твоем месте была осмотрительнее, – заметила девушка, скосив глаза на его шею, где под воротником скрывался шрам.
   – Мистраль, я серьезно.
   – Прости, но это невозможно!
   У подъезда остановилась машина, и Мистраль торопливо поднялась со скамьи.
   – Постой! – Пршигода встал следом за ней, они подошли к дому, Шарло принялся бегать вокруг чемоданов, нервно повизгивая.
   – Мне на вокзал, – сказала Мистраль водителю. – К поезду в девять двадцать. У меня билет на самолет! – словно оправдываясь, сообщила она Пршигоде.
   – Какого черта?! Подождите, – бросил Пршигода таксисту и, крепко схватив девушку за локоть, отвел ее в сторону. – Какого дьявола? Что изменилось за эти три дня? Ты уже знала обо мне достаточно много, но тебя все это не смущало. Ты даже не пыталась помешать своей англичанке общаться с Андресом, прекрасно зная, что он такое. Что изменилось теперь?
   – Дело не в том, что ты мне рассказал, – вздохнула Мистраль. – Просто я вообще впервые задумалась о нас. О нас с тобой. И, наверно, как твоя Яна, поняла, что настала пора спасать свою душу.
   – О чем ты говоришь? Я давно уже не писал ничьих портретов и не собираюсь…
   – Я бы поверила тебе, если бы ты не пытался написать мой!
   – Мистраль, – Пршигода осторожно взял ее руку в свои и поднес к губам. И девушка поняла, что этого никак нельзя было допускать.
   – Я к маме еду! – жалобно простонала она. – Я ее давно не видела!
   – Мы поедем к ней вместе, – пообещал Пршигода. – Заодно и познакомимся.
   – И поставим перед фактом?! – Мистраль вдруг зашлась истерическим смехом. – Мамочка, это мой муж. Только он – картина, как думаешь, где бы нам его повесить?
   – Ты, кажется, имела возможность убедиться, что я вполне реален?! – рассердился Пршигода. – Можешь не сомневаться, пообщавшись со мной с полчаса, твоя матушка убедится, что о лучшем муже для дочери нечего и мечтать.
   – Не сомневаюсь, – кивнула Мистраль. – Ты достаточно богат, довольно привлекателен, хорошо образован, аристократичен. Одно плохо – не человек, иллюзия. Пойми, нам нельзя быть вместе. В конце концов, мы будем в слишком неравных условиях! – Она слабо улыбнулась. – У меня нет шансов пережить тебя.
   – Что за чушь, я смертен, как и все. И если я умру, ты станешь моей единственной наследницей, обещаю.
   – Я не об этом! Ты и оглянуться не успеешь, как я состарюсь.
   – А если… – Его стальные пальцы сжали ее руку, и девушка тихо вздохнула, сознавая, что без сопротивления пойдет туда, куда повлекут ее эти тиски, и любые аргументы тут бессмысленны. – А если полгода с тобой для меня стоили сотни лет?
   – Я прошу прощения, – подошел к ним таксист, – но если ваш поезд в девять двадцать, то надо ехать. Чтоб потом ко мне не было претензий.
   – Да, простите, – Пршигода с легкостью, до глубины души поразившей таксиста, который уже пробовал поднять чемоданы, закинул все достояние Мистраль в багажник, быстро усадил девушку и пса в машину и забрался туда сам.
   – Мы не поедем на вокзал, – весело сообщил он таксисту. – Но нам понадобится ваша помощь. Видите ли, я из другого века и плохо ориентируюсь в вашем времени. Куда нужно ехать двум людям в девять утра, если они хотят срочно пожениться?
   – Понятно, – ухмыльнулся таксист. – А девушка согласна?
   – Согласна. Дело в том, что в наше время порядочная девушка не могла сразу сказать «да», не поломавшись, это считалось неприличным.
   – Тогда поздравляю, – сказал таксист. – А современные деньги у вас есть? Впрочем, если имеются только золотые дублоны, или луидоры какие-нибудь, сойдут и они.
   – К сожалению, нет. Но плачу втрое.
   Мистраль молча слушала их разговор, поглаживая темную спинку бульдога, и чувствовала, что она счастлива.
//-- * * * --//
   – Я счастлива! – сказала Мистраль Пршигоде, когда они садились в катер чудесно тихой ноябрьской ночью.
   – -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Señora está contenta? [48 - Сеньора довольна? (исп.)] – улыбнулся Андрес, как обычно, становясь у руля. Широкий шрам на бритой голове уже не бросался в глаза.
   – Да, я более чем довольна, – ответила ему Мистраль.
   Катер рванул в серебряно-черное море. Было далеко за полночь, но Мистраль привыкла не бояться, когда катер с немыслимой скоростью летел в пестрящую редкими блесками пустоту. Андрес знал все местные рифы и мели так хорошо, что мог бы вести катер и вслепую. Мистраль обхватила руками плечо Пршигоды и смотрела на его четкий профиль, освещенный желтым сиянием фонаря на носу катера. Во впалых щеках лежали тени, черные волосы развевались на ветру, губы изгибались всегдашней мимолетной улыбкой.
   – Но в кино я с тобой больше не пойду! – заявила Мистраль, с удовольствием ощущая, что выпила чуть больше, чем следовало бы. – Это же невозможно! Публика вокруг рыдала, а ты все время давился от смеха!
   – Создатели фильма ни малейшего представления не имели о том, как все было на самом деле. А я это видел своими глазами.
   Подходя к бухте, Андрес лихо развернул катер, выписав на черной воде немыслимый сверкающий узор.
   – Я люблю, когда он разворачивается! – крикнула Мистраль сквозь плеск волн и рокот мотора.
   Пршигода бросил несколько слов по-испански. Катер снова развернулся, вспахивая сияющие воды.
   – Я велел ему обойти вокруг острова, и так, чтобы сеньоре понравилось.
   – Скажи ему, что я его люблю! – потребовала Мистраль.
   – Это ты и сама можешь сказать.
   –  -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Andres, te amo!
   Испанец коротко оглянулся, блеснул улыбкой.
   – А меня? – спросил Пршигода, прижимая ее к себе.
   – Еще не решила. И как ты смеешь быть таким удручающе трезвым, когда твоей законной жене так хорошо?!
   – Прости.
   – А когда мы к маме поедем? Ты обещал!
   – Хоть завтра, – Пршигода нахмурился, вглядываясь в темный берег Санта-Вераны.
   Поднявшийся ветер разогнал тучи, и стало довольно светло. Круглая луна рассыпала по морю серебряные брызги, наметила очертания островных скал. По левую руку волны облизывали неприступные утесы Белой римлянки, по правую возвышалась невысокая скальная гряда, отступив от кромки моря, и перед ней тянулась каменистая отмель шириной метров в пятьдесят.
   – Что-то наши друзья на Санта-Веране в последние дни затихли, – заметил Пршигода. – Смотри: ни огонька. Похоже, на всем острове никого нет.
   – Может быть, они разорились? – с надеждой предположила Мистраль. – Без твоего острова спонсор отказался от контракта, а у самих денег не хватило?
   – Скади деньги всегда найдут, – мрачно ответил Пршигода. – Но какого черта?..
   Мистраль тоже присмотрелась к освещенным луной скалам. Ей показалось, что где-то там мелькнула крохотная искорка.
   – Что это? – удивилась Мистраль. – Ты видел?
   – Это выстрел, – коротко ответил Пршигода.
   – Но не было звука… – Мистраль ощутила, что весь хмель внезапно куда-то улетучился.
   – Естественно не было, у них глушители, – пожал плечами Пршигода. – Скади, видимо, пока используют свой остров, чтобы избавляться от тех, кто им мешает. С южной стороны острова есть несколько глубоких полузатопленных пещер. Там труп сто лет не найдут, даже если на острове будет жить множество людей.
   – Поворачиваем домой, – потребовала Мистраль, сознавая: вот он, тот самый момент, которого она так боялась, пока собиралась замуж за Тома. Вот она и узнала о Скади то, чего совсем не желала знать.
   Андрес крикнул что-то, показывая в сторону скал. Мистраль прищурилась, но ничего не могла разглядеть. Ей показалось, что на освещенных луной скалах мечутся какие-то тени.
   – Человек бежит. Его преследуют, – сообщил Пршигода. – Боюсь, нам придется задержаться.
   Андрес пристал у устья узенькой речки, стекавшей в море из расселины в скальной гряде, пересекая отмель. Все трое черными тенями скользнули в расселину – по ее стенкам они смогли бы подняться на гряду, хотя Мистраль совершенно не представляла себе, чем они могут помешать людям Скади.
   Пршигода сдернул пальто и пиджак, оставшись в рубашке, к счастью, черной – его было не видно сверху. Он уже примеривался к уступчатым скальным стенкам, но прямо над головой зазвучали шаги, загремели осыпающиеся из-под ног камни, и внезапно Мистраль увидела над собой бегущего человека. Видимо, не заметив расселину в темноте, он громко ахнул, неожиданно ощутив под ногами пустоту, скатился вниз, переваливаясь с уступа на уступ, и рухнул в речку, прямо под ноги Пршигоде, подняв тучу брызг.
   – Очень правильно, – похвалил его Пршигода, нагнулся, переворачивая человека. – Как будто живой еще.
   Мужчина дернулся в его руках, затравленно озираясь. Мистраль придвинулась поближе, решив, что женское лицо, может быть, успокоит его.
   Над головами снова зашуршало, послышался голос:
   – Кажется, скатился в пропасть, шлюхин сын! Наверно, шею свернул.
   И кто-то ответил:
   – Так спустись и проверь, растяпа!
   Наверху недовольно закряхтели, огромное тело на мгновенье загородило луну.
   – Verdammt! – простонала Мистраль. – Сюда лезет Паоло, человек Скади. А этого – упавшего – я, кажется, где-то видела – по телевизору или в газете, – Она вместе с Пршигодой подхватила мужчину за плечи и ощутила ладонью влагу. Что-то подсказывало ей, что это не вода. – Мирослав, мы влезли во что-то серьезное. Скади нам этого не простят.
   – Ты предлагаешь бросить его здесь? – обернулся Пршигода.
   – Поздно уже, – буркнула Мистраль.
   – Тащите его в катер, – распорядился Пршигода. – А я задержусь.
   – Но, Миро, Паоло такой бугай! – испугалась Мистраль. – Может быть, лучше Андрес…
   – Берите его и тащите в катер, живо! – рявкнул Пршигода так, что Мистраль втянула голову в плечи. Раньше она не видела, чтобы художник выходил из себя.
   Андресу помощь явно не требовалась, и, пробежав следом за ним несколько метров, Мистраль остановилась и оглянулась. В тонкой черной рубашке художник казался еще более легким и худым, чем обычно. Паоло шумно плюхнулся в речку и грубо выругался, увидев Пршигоду. Он был на голову выше художника и чуть ли не вдвое тяжелее на вид. Мужчины обменялись несколькими фразами, Паоло шагнул вперед, замахиваясь. Но Пршигода как-то странно и неловко перехватил одной рукой руку Паоло, а другой ударил его в лицо. Руки у Пршигоды были небольшими и тонкими, вряд ли его пальцы могли обхватить запястье гиганта-итальянца, однако тому не удалось пересилить его захват, а когда кулак художника соприкоснулся с его челюстью, послышался только громкий короткий хруст, и невнятно замычав, Паоло завалился на спину.
   Андрес подошел к Мистраль и потянул ее за рукав. Девушка оглянулась. Раненый лежал на камнях у речки.
   – Что ты меня дергаешь? Надо нести этого… – заговорила Мистраль, но Андрес прервал ее нетерпеливым жестом и коротко объяснил:
   – Es muerto.
   – Вы еще здесь! – подбежал к ним Пршигода.
   – Он умер! – сердито крикнула Мистраль. Пршигода выругался:
   – Скорее, к катеру! При этой луне на отмели мы будем идеальной мишенью!
   Над скалами возникли несколько темных силуэтов, но всматриваться в них было некогда. Андрес мчался первым, держа Мистраль за руку, Пршигода – следом. Бежать по камням на каблуках было трудно, Мистраль думала только о том, чтобы не подвернуть ногу. Вокруг злобно зазвенели о камни пули, одна ударила в большой валун совсем рядом. Мистраль ахнула, дернувшись в сторону, бежавший за ней Пршигода врубился в этот самый камень плечом, видимо, не успев его увидеть, и едва не упал. Андрес повернулся к хозяину, одновременно универсальным движением отправляя девушку за спину.
   Все трое замерли на месте и посмотрели на гряду, где выделялись на фоне звездного неба несколько черных силуэтов. В центре находился Скади, Мистраль узнала его широкую, плотную фигуру, рядом возвышался широкоплечий, стройный Том.
   – Это уже слишком, синьор отшельник! – крикнул Скади, перекрывая голосом шум волн. – Как же так? На свой остров не пускаете, а сами шатаетесь по чужой земле? Вы находитесь на частной территории, и то, что здесь происходит, вас совершенно не касается!
   – Еще как касается! – возразил Пршигода. – Этот труп могло в мою бухту занести, а я там, между прочим, рыбу ловлю!
   Выглядывая из-за плеча Андреса, Мистраль видела, что Пршигоду трясет – очевидно, от холода. Рубашка почти выбилась из брюк, ветер вздувал ее шаром, трепал черные волосы. И хотя Мистраль был виден только затылок Пршигоды, откуда-то она знала, что сейчас он выглядит как раз на свои двадцать шесть лет.
   – Вам не стоило высаживаться здесь, – покачал головой Скади.
   Пршигода скрестил руки на груди, и снова в напряженной тишине прозвучал его спокойный хрипловатый голос:
   – Я отдам вам остров. И мы немедленно уедем отсюда.
   – У вас не то положение, чтобы ставить условия, – покачал головой Скади. – Я изучил ваш контракт – изола делла Романа Бьянка перейдет к городу в случае вашей смерти и смерти ваших наследников. У вас ведь нет других наследников, кроме жены? Так что напрасно вы сунули свой горбатый нос не в свое дело. Потому что, боюсь, я больше не смогу терпеть ваше присутствие на этих островах…
   – Мистраль, – тихо сказал Пршигода. – Держись за нашими спинами и быстро в катер! Главное – не обращай на нас внимания.
   Силуэты на скалах зашевелились. Том бросился к отцу с возгласом:
   – Там же Мистраль!
   – И что, Томазо? – фыркнул Скади. – Эта женщина бросила тебя!

   – Бежим! Быстро! – рявкнул Пршигода, и, воспользовавшись заминкой наверху, все трое кинулись к катеру.
   Андрес подхватил Мистраль под мышки, она не успевала шагать, не успела даже испугаться пуль, снова застучавших по камням, как ее швырнули на скамейку, мотор взревел, и катер понесся быстро, как никогда, дико лавируя между рифами.
   – Уезжаем отсюда немедленно! – произнес Пршигода голосом более хриплым, чем обычно, тяжело опускаясь на скамью рядом с Мистраль. – Но мы не можем оставить картины… Надеюсь, у нас еще есть время…
   – Ты думаешь? – с сомнением спросила Мистраль.
   Пршигода посмотрел вверх. Луна снова скрылась в тучах.
   – Чтобы пройти между этими островами в темноте, нужно быть Андресом.
   Мистраль дотронулась до плеча Пршигоды: его снова трясло на холодном ветру.
   – Ты простудишься, – заметила она.
   – Об этом можешь не… – фыркнул Пршигода и медленно завалился на бок, теряя сознание.
   Мистраль подхватила его, снова ощущая под руками мокрую ткань.
   Андрес коротко оглянулся, выругался и еще прибавил ходу. Опустившись на колени на дно катера, Мистраль уложила Пршигоду на скамью и расстегнула его рубашку. И только резко вздохнула, увидев отверстие в левой половине груди, как раз под соском, из которого толчками выплескивалась кровь.
//-- * * * --//
   Андрес с невозможной скоростью пригнал катер в бухту, легко и бережно поднял хозяина на руки и бегом помчался вверх по склону. Мистраль, спотыкаясь и всхлипывая, бежала за ним.
   Борнь встретил их на пороге. На этот раз он не кривлялся, стоял прямо, и Мистраль вдруг обнаружила, что ростом он почти не уступает Андресу. Испанец отнес Пршигоду в спальню, на ходу объясняя уроду ситуацию, а потом сразу же ушел.
   Борнь сноровисто содрал с хозяина рубашку, промыл и туго перебинтовал сквозную рану: пуля ударила в спину и вышла через грудь. Мистраль сначала пыталась помогать, потом поняла, что только мешает, и ушла в ванную умыться и смыть с рук кровь, после чего вернулась в спальню.
   – Скажите, мсье… – Мистраль запнулась, ей не хотелось называть Борня его жестокой кличкой, а познакомиться с ним поближе она никогда не стремилась и имени его не знала.
   – Называйте меня Реймон, – ответил Борнь своим настоящим глубоким и звучным голосом.
   – Реймон, рана очень опасна?
   Борнь посмотрел на нее единственным глазом.
   – Рана абсолютно смертельна, мадам. Обычный человек умер бы на месте. Но не волнуйтесь, ему не впервой. Хорошо еще, что пуля не осталась в теле.
   Пршигода зашевелился, открыл глаза. Он лежал поверх покрывала, обнаженный по пояс. По повязке, стянувшей гладкую грудь, на глазах расползалось пятно крови.
   – Андрес… – слабым голосом произнес он.
   – Андрес готовит яхту, – доложил Борнь, – а я сейчас перетаскаю туда картины.
   Пршигода нетерпеливо кивнул и заговорил снова:
   – Скажи Андресу, пусть увезет отсюда Мистраль. Если будет горячо – черт с картинами! Главное – Мистраль.
   – Разумеется, хозяин, – кивнул Борнь, поднялся на ноги и неожиданно сжал костистой лапой плечо девушки. – А ты не волнуйся, Мистраль, – в первый раз он назвал ее по имени. – Все будет хорошо.
   – Я могу помочь? – дернулась Мистраль, но Борнь покачал головой.
   – Оставайся здесь. Если они вдруг нагрянут, безопаснее будет в доме.
   Борнь быстро вышел из комнаты широким шагом, распрямив плечи и не горбясь. Мистраль повернулась к Пршигоде, взяла в свои его тонкую руку, совершенно беспомощную сейчас и невозможно тяжелую, и прижалась к ней губами.
//-- * * * --//
   Прошло какое-то время – минут двадцать или сорок, Мистраль не знала, – в комнату вошли Борнь и Андрес и объявили, что пора идти.
   – Хорошо, – Пршигода тяжело приподнялся на кровати и сел, спустив ноги на пол. Пятно крови на повязке резко увеличилось, однако, отлежавшись, он выглядел определенно лучше, лицо утратило мертвенно-белый цвет, и голос звучал тверже. – Мистраль, отправляйся с Андресом в город. Пока доберетесь, как раз наступит утро, там будут люди, и Скади уже ничего не смогут вам сделать.
   – Но постой… а ты?! – забеспокоилась Мистраль.
   – А я останусь, – ответил Пршигода, и глаза у него были необыкновенно теплого карего цвета. – Нужно отвлечь их внимание. Задержать здесь.
   – Но как же?!
   – Кроме того, я просто хочу с ними встретиться, – отрезал он, решительно вставая с кровати, и его губы изогнулись в неприятной усмешке.
   – Все будет хорошо, – пообещал он Мистраль, взял ее руку обеими руками и слегка сжал. – Вы только увезите картины. А я буду не один. Реймон, ты как? – повернулся Пршигода к Борню. – Не хочешь вспомнить молодость?
   – Как пожелает хозяин, – тихо произнес Борнь, снова скрюченный, его покрытое шрамами лицо ничего не выражало.
   – Иди. Скоро увидимся, – Пршигода быстро поцеловал Мистраль и подтолкнул к Андресу.
//-- * * * --//
   Выйдя из дома, Мистраль сразу устремилась вниз по склону в бухту, но Андрес схватил ее за руку и потянул вбок – карабкаться на соседний холм. Мистраль поняла, что он увел яхту куда-то в другое место на случай, если Скади явятся раньше, чем закончится погрузка. Мистраль оглянулась на виллу. Между светлыми колоннами портика стоял Борнь и смотрел ей вслед. Стоял, выпрямившись, свесив вдоль тела длинные руки. Он не помахал ей, не сделал никакого успокаивающего жеста, не улыбнулся. Просто стоял, плотно сомкнув обгорелые губы, и смотрел ей вслед злым желтым глазом. Мистраль едва не побежала обратно в дом, вдруг осознав, что не хочет оставлять раненого Мирослава наедине с этим монстром, но поняла, что не сумеет объяснить свои опасения Андресу, а просто так его с пути не свернешь. Тем более что он получил приказ любой ценой увезти ее отсюда.
   Пройдя несколько десятков метров, она снова оглянулась. Борнь все так же стоял в портике – бесформенный сгусток темноты в прямоугольнике света, льющегося из дверей.
   Они как раз поднялись на холм, когда снизу донесся рокочущий шум нескольких моторов. Мистраль и Андрес оглянулись: четыре катера заворачивали в бухту Белой Римлянки с севера – со стороны города.
   Значит, Скади вызвали подкрепление, – подумала Мистраль. – Мы уходим как нельзя более вовремя, уйди мы чуть раньше – как раз столкнулись бы с ними.
   Она в последний раз посмотрела на дом, – светлые стены, по которым скользили тени колеблемых ветром деревьев, вдруг напомнили ей белого тигра, поджидающего добычу, и она чуть ли не посочувствовала людям, с трудом взбиравшимся по крутому склону: на вилле для них, наверно, заготовлено множество неприятных сюрпризов. Весь дом был напичкан таинственными машинами Борня, и далеко не все они предназначались исключительно для смены картин. Ждали непрошенных гостей оптические обманы, пугающие иллюзии, а прежде всего сами обитатели виллы – раздраженные вторжением чужаков призраки, не боящиеся боли и не способные погибнуть от пуль.
   За холмом обнаружилась узкая речка, где ждала яхта. Отчаливая, они услышали звуки стрельбы. Мистраль не знала, есть ли на вилле огнестрельное оружие.
   Небо начинало светлеть, когда яхта вырвалась на морской простор и на моторе помчалась к городу.
   Внезапно из-за мыса у них за спиной выскочили еще два катера. В одном из них стояли оба Скади.
   Значит, они разгадали маневр Андреса, – подумала Мистраль, – определили даже, где именно яхта выйдет в море, а может быть, просто обходили вокруг острова на всякий случай?
   Андрес оглянулся, прибавил ходу и сделал знак девушке, чтобы спускалась в каюту.
   – Там же Том! – возразила Мистраль. – Они не станут… – В этот момент у ее уха быстро и зло свистнуло, и от мачты рядом с треском отлетела щепка. Изумленно воззрившись на преследователей, Мистраль разглядела, что Том держит пистолет.
   – Значит, вот как? – растерянно спросила Мистраль, повернулась и поспешила в безопасную каюту. Уже открывая дверцу, она заметила несколько картин, лежавших одна на другой на досках палубы. Неужели Борнь не смог убрать их вниз? Или слишком торопился?
   Девушка наклонилась, вглядываясь в верхнюю из них, и так и застыла в этой не особенно эстетичной позе.
   Она узнала картину.
   Это было то самое кораблекрушение.
   Пустой футляр лежал под картиной – кто-то вынул ее и аккуратно положил поверх нескольких других. И снова у Мистраль возникло то странное, пугающее ощущение, которое поэтично и совершенно точно описал Пршигода: Смерть заглядывала мне через плечо.
   Девушка схватила картину, собираясь поскорее убрать ее в футляр, но тут же выпустила с тихим вскриком – словно обожглась. Краски на полотне сияли странно и неестественно ярко, на глазах расцветая, наполняясь новой жизнью. В затылок дохнуло мертвенным холодом, Мистраль выпрямилась, забыв об опасности схлопотать пулю, и посмотрела назад.
   Эта буря долго ждала возможности вернуться. Терпеливо ждала, заключенная непостижимыми чарами в картине, более двухсот лет, чтобы однажды забрать то, что упустила в прошлый раз. Из открытого моря неотвратимо надвигалась свинцово-черная стена, а под ней, словно штормовое небо притягивало воду, вздымался невозможно высокий вал, и перед ним трогательно крошечными и беззащитными казались два катера, изо всех сил мощных моторов спешившие за яхтой. Буря двигалась быстрее них.
   Нашелся все-таки человек, способный отказаться от вечной жизни. За себя и за других. Тем более что это не означало взять нож и воткнуть в спину хозяину. Нужно было просто оставить картину на палубе, открыв дыханию моря и вольному ветру. Едва ли он задумал это заранее. Он просто сумел не упустить случай… Мистраль вспомнила, как жесткие костлявые пальцы стискивали ее плечо. Не волнуйся. Все будет хорошо. О чем он думает сейчас, может быть, умирая рядом с хозяином, которого предал?
   Яхта летела вперед, убегая от шторма, Андрес не отрывал глаз от линии берега, бешено скалясь, а клокочущая черная смерть настигала. На глазах у Мистраль гигантская волна поглотила оба катера, а потом девушка в ужасе упала на палубу, свернулась в клубок, закрывая руками голову, крепко зажмурилась, чтобы не видеть, как разгневанное море обрушится на яхту.
   Мистраль оторвало от палубы, когда волна поддала яхту и швырнула на подвернувшуюся скалу. Что-то твердое ударило в бок, что-то чиркнуло по лбу, и в следующий момент везде вокруг нее бурлила холодная вода. Она забарахталась, не понимая, где верх, где низ, осознала, что сейчас утонет, но в тот же миг ее с силой вытолкнуло на поверхность.
   Мистраль выплюнула морскую воду и закашлялась. Небо над головой было неожиданно ясным, с востока его вызолачивало встающее солнце. Вокруг плавали деревянные обломки.
   Мистраль протерла глаза и увидела на пальцах кровь. Оглянувшись, она обнаружила, что рядом находится Андрес и удерживает ее на плаву за воротник. Она начала что-то говорить, но резко замолчала, разглядев его плечо. Из разорванного рукава куртки торчали острые осколки кости. Андрес мотнул головой в сторону, и, обернувшись, Мистраль увидела вдали берег.
   – Нам никогда не доплыть! – испугалась девушка. – С твоей рукой… – и вдруг до нее дошло: – Андрес, а картины?! Ты должен спасать картины!
   Андрес только хмыкнул и поплыл к берегу, толкая перед собой Мистраль. Непонятно было, как он ухитрялся плыть со зверски переломанной рукой, но получалось у него довольно быстро.
   – Что ты делаешь?! – завизжала Мистраль. – Остановись сейчас же! Я знаю, что Мирослав приказал тебе спасать меня, но ведь он сам так погибнет! И ты! Остановись! Чертов кретин, не делай вид, что ты не понимаешь, что я говорю!
   Она пробовала вырываться, поднимая волну, но Андрес никак не реагировал, только морщился и шипел от боли, и Мистраль стало стыдно. Девушка перестала сопротивляться, наоборот постаралась помочь Андресу тащить ее к берегу, тем более что она все равно не представляла себе, каким образом они могли бы найти картины. Только из глаз безостановочно лились слезы, мешаясь с морской водой и кровью из раны на лбу.
   Берег заметно приближался, но холод постепенно сковывал конечности, лишая последних сил. Андрес молчал, вряд ли он произнес хоть слово за все их плаванье, а Мистраль ухитрялась говорить без умолку, то и дело отплевываясь. Ей казалось, что как только она замолчит, в груди или в голове что-то сразу же разорвется.
   – Я все хотела уз-знать, – она не думала о том, понимает ее испанец или нет. – Это ведь ты поджег ту галерею, верно? Из рев-вности, что ли? Или хотел из-збавить хозяина от забот? Верный пес Анд-дрес… А сейчас ты считаешь, что важ-жнее исполнить его приказ, чем спасти его самого? Все равно. Выжить нам не удастся. Замерзнем, прежде чем доплывем.
   Солнце высоко стояло над горизонтом, когда Мистраль – она уже совсем замерзла и перестала двигаться, смирившись с неизбежным, – открыла глаза и увидела берег в нескольких метрах перед собой.
   – Получилось? – едва слышно прошелестела она помертвевшими губами. – Андрес, мы добрались!
   Ее мощно толкнули вперед, Мистраль сунулась в воду лицом, забарахталась и сразу же почувствовала, что упирается ногами в твердое дно.
   – Земля! – простонала она, кое-как выбираясь на берег на четвереньках. Утренний город оживал на глазах, шумели машины, откуда-то доносился сводящий с ума запах свежего хлеба.
   Мистраль, пошатываясь, встала на ноги, стерла кровь с ресниц и огляделась.
   – Андрес?
   Перед ней было только море, спокойное и равнодушное, а на юге поднимались прибрежные скалы острова Белой римлянки, показавшегося вдруг бесконечно одиноким.
//-- * * * --//
   Наступило утро. Шарло оперся передними лапками о парапет и гавкнул: по склону холма над бухтой бродило какое-то животное. Юлия сидела на крыше домика у бухты и встречала рассвет. Когда-то она часами просиживала здесь с книжкой. Видимо, новый хозяин тоже оценил достоинства плоской крыши, обнес ее парапетом, поставил столик и стулья. Из-за дальнего холма выглядывали скалы Санта-Вераны, ее куцая вершина, на которой больше не было церкви.
   Оба Скади утонули в ту бурю, вспомнила Юлия, и строительство прекратилось. Налетчики, ворвавшиеся на виллу, все остались в живых, но были сильно напуганы и несли такую чушь, что полиция махнула на них рукой. Яхта ушла на дно, хотя на рифах нашли множество обломков. Видимо, портрет Мирослава вынесло на берег, Юлия не знала об этом. Мертвых тел на вилле не обнаружили. Все трое – и Мирослав, и Борнь, и Андрес – исчезли без следа.
   Юлия получила приличное наследство. Деньги позволили ей жить так, как ей хотелось. От острова она просто отказалась, не желая продавать его и не думая, что когда-нибудь захочет вернуться сюда. Только один раз она зашла на виллу – забрать кое-какие вещи и портрет Шарло. Песику повезло, что о нем в тот страшный вечер все забыли. А сам он не напомнил о себе – наверно, опять спрятался в саду, как делал всегда, предчувствуя несчастье. Его портрет висел в комнате Мистраль, Борнь даже не заходил туда. Свой же собственный портрет, переселенный на виллу после свадьбы, Юлия не забрала и никак не ожидала увидеть его снова. Она уезжала из города навсегда. Из города, где она столько потеряла…
   Открылся люк в середине крыши, по лесенке с чердака осторожно поднялся Райдер, неся поднос с завтраком.
   Мы ведь проговорили о чем-то всю ночь, – не без удивления подумала Юлия. – Значит, нам было хорошо вместе, – и ощутила странное смущение.
   – Там кто-то пасется на холме, – нарочито весело сообщила она. – Это дикая коза? Странно, кто-то говорил мне, что их на острове полно, но я никогда раньше их не видела, хотя прожила здесь несколько месяцев.
   – Их действительно много, – заметил Райдер, аккуратно ставя поднос на столик. – Скажите все-таки, – Он пристально посмотрел ей в глаза. – Это вы – владелица острова?
   – Больше нет, – ответила Юлия.
   – А тот… – улыбнулся Райдер, – не русский и не граф?
   Юлия промолчала.
   – Ладно, не хотите говорить – не надо. Я это к тому… Те картины, которые вы у меня смотрели… Они принадлежат вам?
   – Тот портрет… Портрет мужчины XVII века. Когда-то он принадлежал мне, – печально улыбнулась Юлия. – Мне кажется.
   – Вы поэтому здесь? – спросил Райдер.
   – Я хотела кое-что вспомнить.
   – Я дарю его вам, – решился Райдер.
   – Но… Это невозможно. Во сколько он вам обошелся?
   – Нет, никаких разговоров о деньгах! – Райдер махнул рукой. – Не надо портить мое впечатление о вас. Вы должны просто принять его. Даже спасибо говорить необязательно.
   – Спасибо я все-таки скажу, – ответила Юлия.
   Когда вызванный Райдером из города катер увез Юлию с картиной и собакой прочь, молодой человек еще долго в смятенных чувствах бродил по комнате из угла в угол. Никогда он еще не чувствовал себя таким растерянным – разве что когда впервые в жизни приглашал девушку на свидание.
   – Надо было что-то сделать! – стукнул он себя ладонью по лбу. – Что-то еще! Идиот, ведь ты, возможно, никогда больше ее не увидишь!
   Он сел за письменный стол и принялся машинально пролистывать сильно потрепанный альбом репродукций Эшера [49 - Эшер, Мауриц Корнелис (1898–1972) – нидерландский художник-график, в своих гравюрах и литографиях исследовал пластические аспекты понятий бесконечности и симметрии.].
   Таинственные, парадоксальные миры гравюр Эшера завораживали Райдера с детства, и с давних пор он приобрел эту странную привычку. Когда смутные образы толпились вокруг, требуя воплощения, когда возникала любая житейская проблема, Райдер уходил от непонятной действительности в мир бесконечных лестниц, населенных шестиногими тварями, мир текущей вверх воды, оживавших рисунков и разнообразных метаморфоз. Он бродил по прихотливо искривленным граням воображаемого пространства, постепенно удаляясь в свои собственные неизведанные реальности, и в какой-то момент перед ним вставало простое и логичное решение… стройный сюжет… эффектная концовка.
   Альбом раскрылся на репродукции меццо-тинто [50 - Вид гравюры на металле.]«Глаз». Райдер тупо глядел в бесплотное лицо смерти, смотревшей из черноты гигантского зрачка, когда его отвлек еле слышный шелест за спиной. Райдер резко повернулся, едва не слетев со стула, но в комнате никого, кроме него, не было. Впрочем, он не сомневался, что его дом населяли призраки. Он почти что слышал их голоса, почти различал легкие тени в сумрачный вечерний или предрассветный час. Собственно, это необычное соседство было одной из причин того, что он здесь поселился. Какой сюжет они могли бы предложить, если бы удалось заговорить с ними? Вот Юлия наверняка знала, на каком языке они говорят.
//-- * * * --//
   Юлия прислонила картину к стене в спальне. Приехав несколько дней назад в город, она машинально назвала крепко засевший в памяти адрес таксисту и только потом поняла, что едет в свою прежнюю квартиру на самой окраине. К ее удивлению, квартира оказалась пуста, Юлия сняла ее и долго бродила по ставшим чужими комнатам. Мебель была другая, стены покрывали новые обои, ничто в квартире не напоминало о двух девушках, когда-то делившихся тут мечтами. Разве что вид на пустырь за окном, где Мистраль так часто гуляла с Дженни…
   Женщина присела на кровать, не отрывая глаз от картины. Портрет как-то неуловимо изменился за эти годы, или она сама смотрела на него другими глазами, но по-прежнему в нем ощущалась необыкновенная мощь.
   Юлия долго молчала, а потом медленно произнесла:
   – Прошло чертовски много лет, Миро.
   И потекли минуты, а может быть, часы. В молчании или в разговоре, она сама не знала. Шарло тихо сидел на полу и наблюдал за ней, посверкивая круглыми глазками.
   – Знаешь, пару лет назад, – сказала Юлия, – в одном ресторане в Париже я встретила Констанцу. Она была в большой компании и выглядела великолепно. Наверно, посмотрев со стороны, любой подумал бы, что она гораздо моложе меня. И гораздо современнее, это уж точно. Она сама подошла ко мне…
//-- * * * --//
   На Констанце было кроваво-красное платье, в пышной черной гриве поблескивала бриллиантовая диадема. С точки зрения Юлии, она несколько злоупотребляла макияжем, зато шрам на щеке был совершенно не заметен.
   – У каждого своя судьба, – улыбнулась Констанца полными алыми губами. – Когда мы впервые встретились с Мирославом, я нагадала ему смерть от огня. Он расхохотался и сказал, что я хорошая гадалка. А получилось, что его убила буря. Я ошиблась. А вот он сам предчувствовал это. Потому так боялся той картины и в то же время берег ее. Свою собственную смерть берег. Впрочем, со смертью у него были особые отношения. Он всегда умел ее распознать, а сам так и не понял, что видит, – Она сухо рассмеялась. – Ему суждено было быть слепым. Ты поняла?
   – Я понимаю вас, – кивнула Юлия.
   – А вот мне, похоже, когда-нибудь придется умереть от старости, – вздохнула Констанца. – Ведь больше некому обновлять мой портрет. Что ж, может быть, теперь я хоть жить начну по-настоящему… – И она ушла к своим друзьям, послав Юлии воздушный поцелуй.
//-- * * * --//
   – Я знаю, что она имела в виду, – сказала Юлия. – Ты ошибался, считая, что твой дар отнимает у кого-то жизни. Как раз наоборот. Ты умел разглядеть смерть в глазах того, чьи дни были сочтены, и, каким-то образом заключив ее в холсте, дарил приговоренному новую жизнь. Именно поэтому у тебя ничего не получилось со мной – я не должна была умереть. И именно поэтому в тот вечер Дженни вдруг вызвала у тебя такой интерес: тебе внезапно захотелось написать ее портрет, но ты сам даже не успел это понять. Шарло же просто умеет предчувствовать несчастье. И если он погиб как раз из-за страха перед смертью… что ж… и такое бывает.
   Она помолчала. Шарло подошел к картине, слабо помахивая обрубком хвоста, и вдруг тоненько заскулил.
   – Можешь не отвечать, – вздохнула Юлия. Она внезапно поняла, почему картина ей кажется другой – на ней больше не было прожженного отверстия. – Я знаю, что ты мертв. – На мгновенье она прикрыла глаза, словно пережидая приступ боли, потом снова посмотрела в лицо мужчине на портрете, застывшему в вечном рывке следом за собственной смертью.
   – Прошло чертовски много лет, Миро… и однажды один знакомый рассказал мне о молодом писателе, живущем на острове Белой Римлянки, в коллекции которого он обнаружил поразительную картину. Меня охватила безумная надежда. Но я ведь слышала и еще кое-что. Не обратила внимания, это ведь было не главное… А теперь вот вспомнила. Картина была сильно повреждена морской водой, ее реставрировали. Это уже не та картина, и уже поздно мне, подобно твоей Яне, вытаскивать тебя с того света.
   Она встала и направилась прочь из комнаты, но в дверях обернулась.
   – Меня вот только одно пугает, – тихо сказала Юлия. – А что если где-то там внутри ты все еще жив? Ведь именно этого ты всегда боялся?
//-- * * * --//
   Ранним утром Юлия стояла на пустыре за домом, вороша угли костра. Шарло держался в сторонке и недовольно фыркал на дышащие теплом и острым запахом горелой краски обугленные останки деревянного каркаса.
   – Как, по-твоему, это был сон? – спросила Юлия у бульдога.
   Шарло чихнул.
   Ночью она долго не могла заснуть, все смотрела на портрет, освещенный сиянием луны из окна. Незрячие глаза на бледном лице были черны, как провалы в ничто. Потом она задремала и проснулась… или это как раз и был сон, навеянный путаными ночными мыслями… проснулась оттого, что ей на глаза легла узкая, жесткая ладонь, не давая увидеть, чье дыхание еле слышно шелестело над ее лицом. Теплые губы коснулись ее щеки, ее губ и хрипло прошептали в ухо:
   – Я знаю, ты все сделаешь, как надо. Прости. И живи, Мистраль.
   А потом она провалилась в глубокий сон.
   Юлия затоптала костер и еще залила водой из ручья.
   – Вот и все, Шарло, – печально объявила она. – Вот и все. и, кроме тебя, у меня опять ничего не осталось.
//-- * * * --//
   Юлия шагала по галечному пляжу. Она сама не заметила, как, уйдя с пустыря и миновав свой дом, прошла через весь город. Примерно в этом месте она стояла в то утро, вглядываясь в море, спокойное и бесстрастное после бури, подобной которой не случалось здесь вот уже сотни лет. Или не случалось никогда. Примерно здесь Андрес, чудовище и убийца, вытолкнул ее на берег, прежде чем скрыться в море навсегда, выполнив последний приказ хозяина.
   Шарло вразвалку неутомимо шествовал впереди, то и дело оглядываясь, – он никак не мог подстроиться под ее сбивчивый шаг, то нервно-стремительный, то медленный и усталый. Юлия вглядывалась в отдаленный остров, безмятежно зеленый в лучах утреннего солнца, и думала о том, что вот теперь действительно видит его в последний раз.
   – Мисс Кунов! – закричал кто-то, и Юлия недовольно оглянулась. К ней бежал по пустынному пляжу Райдер, зажимая под мышкой плоский сверток.
   – Мисс Кунов… – Райдер подошел к ней, перевел дыхание, неуверенно покосился на Шарло: тот опять смотрел на него как-то оценивающе. – Как хорошо, что я вас увидел!
   – Вы искали меня?
   – Уже все гостиницы обзвонил – вас нигде не было! А вы тут по берегу гуляете. Мне ночью вдруг пришла в голову страшная мысль, что вы ведь можете сегодня взять и уехать навсегда… Не попрощавшись.
   Юлия вздрогнула, мотнула головой, отгоняя воспоминания, потом сочувственно улыбнулась.
   – Милый мальчик, право, не стоит. У тебя еще все впереди.
   – Я хочу, чтобы у меня ты была впереди. Я впервые в жизни влюбился с первого взгляда!
   Юлия покачала головой.
   – И я хотел подарить тебе еще одну картину, – сказал Райдер, торопливо разворачивая свое сокровище. – Это самое начало XX века… Она мне досталась вместе с домом – просто висела на стене, когда я въехал. Может быть, тебе она тоже знакома…
   На картине был изображен крупный мохнатый мотылек, крылья которого покрывал нежный узор кремовых тонов.

– Spiritus Noctis, – прошептала Юлия.
Шарло бежал по кромке воды, увлеченно преследуя чайку. Деликатный песик решил, что хозяйку лучше оставить наедине с молодым человеком. А двое людей неподвижно стояли на мелкой гальке, держась за края небольшой картины, словно не решались взять друг друга за руки и им необходима была эта дощечка, не дававшая разлучиться. Кремовый бражник выглядел совсем как живой, казалось, что его легкие крылышки шевелятся под прохладным дыханием мистраля…

25.10.2004

М. Таргис Золотая пчела. Мистраль

От автора

Золотая пчела

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

Мистраль

М. Таргис
Золотая пчела. Мистраль