Ольга Павловна Ермакова
Ирония и ее роль в жизни языка

Памяти матери, сестры и мужа

Введение

   Книга содержит некоторые размышления и наблюдения над иронией в ее языковом выражении. Меня интересует, какое место ирония занимает в жизни языка; в частности, – какие типы словесных знаков «подвержены» иронии и что ирония дает языку.
   Ирония традиционно рассматривается как категория комического. Ср., например, высказывание С.И. Походни в начале ее книги об иронии «Проблемой комического и его типов издавна занималось в основном литературоведение» (Походня 1989, с. 3). И далее: «…недооценка иронии как художественной формы критического освоения действительности берет свое начало в неопределенном статусе иронии прежде всего в системе эстетической категории комического» (Походня 1989, с. 4).
   Как вид комического рассматривает иронию Фрейд (Фрейд 1925), а вслед за ним, или независимо от него, и многие другие.
   В настоящее время разноаспектному изучению иронии посвящено множество философских, лингвистических и литературоведческих исследований. Существует даже термин «иронология» (Kaufer 1986, с. 315).
   Ирония – явление столь многостороннее и многоликое, что трудно перечислить исчерпывающим образом даже те подходы к ее изучению, которые накопились в трудах философов, литературоведов и лингвистов. Мы не ставим такую цель. На это, помимо прочих трудностей, понадобилось бы специальное весьма объемное исследование. Перечислим лишь некоторые аспекты изучения иронии, которые в той или иной мере будут использованы в этой работе.
   Иронию рассматривают как вид (или жанр) юмора, определяя ей место между сатирой и пародией (или другое) (Борев 1957; Николаев 1962; Эльсберг 1957; Чубарян 1994; Карасик 1997; Дементьев, Седов 1998; Шмелева, Шмелев 2002 и многие другие), как стилистический прием (или фигуру), как явление вторичной номинации, как «форму оценочного, критического, эмоционального освоения действительности» (Походня 1989). Кроме того, иронию определяют как категорию эстетическую (Allemann 2002), коммуникативную (Głowiński 2002), семантическую, прагматическую, семантико-прагматическую (Kerbrat-Orecchioni 2002), интерпретирующую (Kaufer 2002), этическую и т. д.
   В книге В.М. Пивоева ирония рассматривается в разных философских аспектах – как категория эстетическая, нравственная, как форма комического – в целом как феномен культуры (Пивоев 2000). Он пишет: «Понимая всю приблизительность и ограниченность кратких дефиниций, автор определяет иронию как эстетическую и нравственную категорию, служащую для обозначения эмоционально-ценностного отношения, которое будучи видом комического, характеризуется трехплановой структурой при относительной равноценности этих планов, амбивалентностью, возможностью двунаправленности и особым характером выражения (Пивоев 2000, с. 98).
   Довольно традиционным является определение иронии как вида тропа (Ломоносов 1952, с. 256; Ахманова 1966, с. 185; Kerbrat-Orecchioni 1986, с. 291 и многие другие).
   Все эти взгляды на природу иронии лишь показывают ее многоликостъ и многофункциональность и не могут быть противопоставлены.
   Я полностью солидаризируюсь с мнением D. Kaufera: «Ирония называет такие разнородные явления (сарка-стачные, трагичные, комичные, романтичные, сентиментальные и т. д.), что трудно надеяться на нахождение какого-то единого определения этого понятия» (Kaufer 2002, с. 145).
   Автор данной работы не предлагает нового и исчерпывающего определения иронии. Наше понимание иронии не сильно отличается от традиционного и, в частности, представленного в словарях. Его можно сформулировать так:
   Ирония – это один из видов языковой манипуляции, которая заключается в употреблении слова, выражения или целого высказывания (в том числе и текста большого объема) в смысле, противоречащем буквальному (чаще всего в противоположном) с целью насмешки.
   Для сравнения приведу определение понятия «ирония» в толковых и энциклопедических словарях.

   Ирония – Выражение мыслей, противное значению слов; употребление почтительных слов в насмешку (Словарь церковно-славянского и русского языка, т. 1, Второе издание Спб 1867); Ирония – Речь, которой смысл или значение противоположно буквальному смыслу слов; насмешливая похвала, одобрение, выражающее порицание, глум (В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2, М., 1955); Ирония — Риторическая фигура, в которой слова употребляются в смысле, обратном буквальному, с целью насмешки, напр, слова лисицы ослу: «Откуда, умная, бредешь ты, голова?» Крылов // Тонкая насмешка, прикрытая серьезной формой выражения или внешне положительной оценкой. В его похвалах чувствовалась злая ирония. Сказать что-то с иронией. Ирония судьбы (книжн.) насмешка судьбы, странная непонятная случайность (Толковый словарь русского языка под ред. Д.Н. Ушакова, т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1935); Ирония – 1. Тонкая насмешка, скрытая формой выражения; 2. Стилистический прием, состоящий в употреблении слова или выражения в противоположном их значении с целью насмешки (Словарь современного русского литературного языка, т. 5. АН СССР. М. – Л., 1956); Ирония – Тонкая, скрытая насмешка (С.И Ожегов и Н.Ю. Шведова, Толковый словарь русского языка. 2-е изд. М.: «АЗЪ», 1994).

   Из собственно лингвистических справочников процитирую «Словарь лингвистических терминов» О.С. Ахмановой и энциклопедию «Русский язык». «Лингвистический энциклопедический словарь» (М.: Советская энциклопедия, 1990) статьи ирония не содержит.

   Ирония — Троп, состоящий в употреблении слова в смысле обратном буквальному с целью тонкой или скрытой насмешки; насмешка, нарочито облеченная в форму положительной характеристики или восхваления (Ахманова 1966); Ирония – Троп, заключающийся в употреблении наименования или целого высказывания в смысле прямо противоположном буквальному; перенос по контрасту, по противоположности семантики. И чаще всего имеет место в высказываниях, содержащих положительную оценку, которую говорящий (пишущий) отвергает (Русский язык Энциклопедия 1979),

   И наконец приведу определение иронии в энциклопедическом (нелингвистическом) словаре:

   «Ирония – отрицание или осмеяние, притворно облекаемые в форму согласия или одобрения; основаны на иносказании, когда истинным смыслом высказывания оказывается не прямо выраженный, а противоположный ему, подразумеваемый. В иронии, как виде комического, смешное скрывается под маской серьезности, преобладает отрицательное отношение к предмету» (Советский энциклопедический словарь. М, 1980).

   Как видим, во всех дефинициях отмечается противоположность смысла иронии ее буквальному значению, насмешка как цель иронии и почти все словари указывают на свойство иронии выражать насмешку под видом одобрения или похвалы. Последнее свойство иронии не отмечается лишь в большом академическом словаре и словаре С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой.
   Кроме того, в некоторых словарных статьях ирония рассматривается как троп и как вид комического.
   Я намеренно не включаю в определение иронии такой прагматический компонент как «насмешка под видом похвалы», потому что, хотя такой вид иронии является распространенным, он далеко не единственный: ирония не всегда имеет вид похвалы, как и не всегда является видом комического. Ср., например, высказывание, которое при явной иронии не содержит ни похвалы (мнимой), ни даже насмешки, ни элементов комического: Я потеряла деньги. – Много? – Много. – Весело! (Устн. речь).
   Классификаций типов иронии существует много. Выделяются типы по разным признакам: явная и скрытая, цитатная – нецитатная, вербальная – текстовая, ситуативная и ассоциативная. Кроме того выделяют иронию сократическую, романтическую и др. Поскольку сам объект бесконечно разнообразен и многосторонен, ни одна классификация не может быть наложена на весь языковой материал. Именно в силу этого мы не пытаемся дать новую классификацию, хотя в процессе анализа будем выделять некоторые типы иронии по форме выражения и по отношению к содержанию высказывания (буквальному смыслу).
   В целях структурирования материала мы будем основываться на делении иронии по признаку занимаемого словесного пространства: на вербализованную – иначе – локализованную в слове – и текстовую – не ограниченную словом или словосочетанием.
   Примеры, когда ирония свойственна всему высказыванию, многочисленны. Приведу лишь некоторые.
   …Вы умрете другой смертью. – Может быть, вы знаете, какой именно? – с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз; – Впервые слышу об этом [о том, что злых людей на свете нет. – О.Е.], – сказал Пилат, усмехнувшись, – но может быть я мало знаю жизнь? (Булгаков, Мастер и Маргарита).
   Не менее многочисленны и те контексты, в которых ирония локализована: иронически употребляется слово. Например: Добрые люди бросались на него [Крысобоя. – О.Е.], как собаки на медведя (Булгаков, Мастер и Маргарита).
   Правда, надо заметить, что носители иронии – слова чаще всего предикатные, и, значит, они сообщают иронию всему высказыванию, но опирается ирония все-таки на небуквальное употребление слова.
   И текстовая, и вербализованная ирония может быть явной и скрытой, язвительной и добродушной, сближаться с шуткой и быть далекой от юмора. Но лишь вербализованная ирония имеет непосредственное отношение к значению слова.
   Изучение иронии, локализованной в слове как лексической единице, на наш взгляд, ставит ряд проблем лексической семантики, в частности: все ли семантические типы слов и части речи подвержены иронии, какие типы лексических значений порождаются ироническим преобразованием смысла, может ли ирония быть источником энантиосемии и других семантических процессов, как соотносятся возможности прямого отрицания (приставки не- и частицы не) и скрытого (иронии). Эти и другие вопросы в сфере вербализованной иронии являются предметом рассмотрения в данной книге и занимают в ней значительное место.
   Но при исследовании таких общих вопросов как ирония и шутка, ирония и ложь и, главное, – глубинной семантической структуры иронии – деление иронии по словесному пространству – на вербализованную и текстовую представляется нам несущественным.
   Работа проводилась на основе записей устной речи, публицистики и текстов художественной литературы, которые использовались только как материал, стилистических задач, определения роли иронии как стилистического приема у разных писателей в нашей работе не ставилось.
   Материал собирался в течение многих лет (трудно точно сказать – скольких). Тексты художественной литературы использовались без ограничений как жанровых, так и временных [1 - Здесь и далее ударный гласный в слове выделен жирным шрифтом.]. Не учитывались также явные различия в эстетической ценности произведений художественной литературы. Поэтому в книге, наряду с ироническими высказываниями из текстов русских классиков, довольно много примеров из современных детективов, преимущественно тех авторов, которые склонны к иронии, – Т. Устиновой, Д. Донцовой, Т. Куликовой и др. Анализ публицистики проводился преимущественно с 80-х – 90-х годов. Автор счел возможным при анализе текстовой иронии использовать произведения не только русских писателей. Так довольно большой материал извлечен нами из произведений Ч. Диккенса (разумеется, с указанием переводчика). Отдельные примеры взяты из текстов К. Чапека, Д. Голсуорси и некоторых других писателей.
   Я отдаю себе отчет в том, что некоторые главы книги (надеюсь, не все!) написаны фрагментарно и некоторые проблемы в них освещены недостаточно полно. Так уж получилось.
   Читатель, несомненно, заметит, что в отдельных главах приводится много (может быть, слишком много) иллюстративного материала, в других, возможно, не всегда достаточно. Первое отчасти объясняется тем, что разные примеры иронии содержат тонкие различия, которые не всегда прокомментированы (читатель может заметить их сам), отчасти – просто любовью к анализируемым текстам и к объекту исследования.
   В некоторых главах книги встречается повторение отдельных примеров, что объясняется не столько недосмотром автора (что не исключено), сколько многоликостью самого языкового материала и возможностью анализа одного текста с разных сторон.
   Языковое выражение иронии интересует меня давно. По отдельным проблемам роли иронии в языке мною написаны и опубликованы в разное время статьи (1996, 1997, 1999, 2002, 2003). Часть из них вошла в эту книгу с изменениями, добавлениями и уточнениями.
//-- * * * --//
   Я выражаю глубокую благодарность моему ответственному редактору Л.П. Крысину, моим рецензентам – Е.А. Земской и И.Б. Шатуновскому. Моя искренняя признательность ректорату Калужского государственного педагогического университета за поддержку в издании этой книги. Я также благодарю моих коллег, и в первую очередь А.Н. Еремина, постоянно проявляющего внимание к моей работе, и Е.Н. Савину, помогавшую мне в подготовке книги к печати.

Глава первая. Общие вопросы теории

1. Ирония – ложь– шутка

   Вводные замечания.
   Сопоставление этих явлений давно занимало исследователей. Основанием для этого является неистинность всех трех типов высказываний – иронического, шутливого и заведомо ложного. Естественно, что корректное сопоставление иронии с ложью и шуткой предполагает только их языковое выражение, поскольку вне языка возможности этих явлений не совпадают: шутка, как и ложь, – это нередко действия, что не характерно для иронии, в то же время ирония может быть во взгляде, усмешке, а шутка – нет. Совсем иная проблем – роль шутки и иронии в таких видах искусства, как живопись и музыка.
   На основе неистинности утверждения проводились аналогии также между ложью и одним из тропов, наиболее близких к иронии, – метафорой.
   Так, Д. Дэвидсон пишет: «А сейчас я собираюсь поднять, в некотором смысле платоновский вопрос: сравнение метафоры с сознательной ложью… Аналогия между метафорой и говорением лжи лишь подкрепляется тем, что одно и то же предложение с неизменным значением может быть использовано в обоих случаях.
   Так, женщина, которая верит в ведьм, но не считает, что ее соседка – ведьма, могла бы сказать: “Она ведьма”, использовав это выражение метафорически; эта же самая женщина, по-прежнему думающая то же самое о ведьмах и о своей соседке, но стремясь обмануть, могла бы употребить те же самые слова для достижения другого результата. Поскольку значение предложения в обоих случаях одно и то же, порой бывает трудно установить, какое намерение лежало в основе произнесения высказывания» (Д. Дэвидсон 1990, с. 186–187).
   Аналогия между иронией и ложью также может быть проиллюстрирована разным толкованием одного и того же высказывания.
   Приведу один пример.
   В романе Ч. Диккенса «Холодный дом» одного из героев, бессовестного и расчетливого эгоиста, его друг, по своему добросердечию, характеризует как неопытного ребенка, непрактичного и наивного, хотя тот нагло воспользовался чужими деньгами, вынудил совсем небогатых молодых людей заплатить за него долг.
   – Ну и голова у меня на течах, – продолжал мистер Джарндис. – Да вся эта история с начала и до конца показывает, что он ребенок. Только ребенок мог выбрать вас двоих и впутать в это дело. Только ребенок мог предположить, что у вас есть деньги! Задолжай он целую тысячу фунтов, произошло бы то же самое! – говорил мистер Джарндис, и лицо его пылало (перевод М.И. Кондратьевой).
   В этом случае могут быть три варианта толкования:
   1. Мистер Джарндис искренен: ребенок – это метафора.
   2. Мистер Джарндис иронизирует – это ироническая метафора.
   3. Мистер Джарндис неискренен, он так не думает (он либо подстраивается под мнение других, либо еще почему-то говорит то, что не думает) – это ложь.
   Буквальное понимание слова ребенок может быть в другой ситуации: если мистер Джарндис выясняет, кто мог воспользоваться деньгами молодых людей, взрослый или ребенок. Важно отметить: в третьем случае мистер Джарндис хочет, чтобы поверили в его искренность, а во втором, чтобы поверили в неискренность.
   По поводу метафорических суждений Д. Дэвидсон справедливо заметил: «Ложность большинства метафорических выражений очевидна. Абсурдность или противоречие в метафорическом предложении страхует нас от его буквального восприятия и заставляет понять его как метафору» (Д. Дэвидсон 1990, с. 186).
   Замечу только, что это в полной мере относится к метафорам, как бы переводящим характеризуемого субъекта в другой таксономический класс: Он (Петров, Иванов и т. п.) – змея (свинья и т. п.). Другое дело, когда и субъект и метафора относятся к одному таксономическому классу. Ср.: Он дипломат (по характеру), монах (о светском человеке, ведущем аскетический образ жизни) и т. п.

   Ирония и ложь.
   Не раз высказывалось мнение, что ирония – это особый вид лжи: ведь говорящий утверждает прямо противоположное тому, что думает, следовательно, говорит неправду. Ср., например, определение иронии Дж. Вико: «Ложь в маске истины» (Вико, 1940, с. 149). С. Kerbrat-Orecchioni считает, что без опоры на надежную гипотезу трудно описать отличия иронии от лжи (Kerbrat-Orecchioni 2004, с. 117). Очевидно, это так. Можно попы-таться установить лишь некоторые отличия этих явлений, исходя из целей иронии и лжи. В каких случаях и для чего человек лжет? Ответов на этот вопрос может быть много, потому что ложь, как и ирония, имеет весьма разнообразное проявление. Поэтому попробуем сузить сферу сопоставления, ограничившись только выражением оценки. Ложь всегда совершается с какой-то корыстной целью (если не считать случаев, когда человек лжет по привычке всегда говорить неправду), даже если это не сулит ему видимых благ, даже если это притворство из нежелания обидеть другого и т. п.
   И в случае ложной похвалы, и в случае ложного осуждения говорящий неправду хочет, чтобы его ложь принимали за истину.
   Ирония, независимо от того, будет ли она явной или неявной, рассчитана на понимание истинного смысла, истинной оценки объекта, если не самой жертвой, то кем-то другим. Без этого ироническое высказывание бессмысленно. Ср. что пишет по этому поводу А.Ф. Лосев: «Ирония в отличие от обмана не просто скрывает истину, но и выражает ее… Сущность иронии заключается в том, что я, говоря “да”, не скрываю своего “нет”, а именно выражаю, выявляю его» (Лосев 1966, с. 73).
   Цель, к которой стремится лжец, находится вне его высказывания, его ложной оценки. Цель иронии в самой ложной, притворной оценке, в насмешке, которую говорящий, несмотря на ее скрытый характер, обязательно обнаруживает.
   Таким образом, различие между иронией и ложью заключается прежде всего в коммуникативном намерении говорящего. Кроме того, ложь всегда способ достижения цели, лежащей за пределами высказывания, в то время как ироническое высказывание ~ самоцель (выражение отношения к объекту иронии).
   Оговоримся, однако, что отнюдь не все случаи иронии сопоставимы с ложью. Не находит аналогии с говорением неправды ирония, содержащая сомнение в совершенно очевидном факте: Кажется, начинается дождь (если это говорят люди, попавшие под ливень).
   В то же время, в этой же ситуации, высказывание Какая чудная погода может допускать разные толкования:
   1. Говорящий иронизирует и, конечно, не предполагает, что его поймут буквально. Здесь может быть элемент насмешки над неким лицом, которое, скажем, утверждало, что будет ясная солнечная («отличная») погода и дождя не ожидается, или это просто привычная для говорящего реакция на неприятную ситуация (склонность иронизировать, а не откровенно возмущаться).
   2. По каким-то скрытым причинам говорящий притворяется, что погода ему нравится. Ложь, естественно, относится не к искажению ситуации, а к ее оценке.
   3. Говорящий не притворяется: ливень ему приятен после изнуряющей жары.
   В третьем случае нет ни лжи, ни иронии, и он нас не интересует. В первом случае цель – в самом высказывании, и вполне очевидно, что это – насмешка, может быть не вполне ясен только ее объект (но и это не обязательно).
   Во втором случае и причина и цель высказывания находятся за пределами текста.

   Ирония и шутка.
   Иронию часто относят к речевым жанрам юмора и ставят в один ряд с шуткой и анекдотом (ср., например, Чубарян 1994, Шурина 1997), или к формам комического наряду с пародией, сатирой (Пивоев 2000, с. 35–37 и многие другие).
   Известно, что анекдот имеет целый ряд специфических признаков – и семантических и структурных (см. Карасик 1997; Дементьев, Седов 1998; Седов 1998; Шмелева, Шмелев 2002).
   С иронией анекдот соприкасается лишь тогда, когда анекдот включает в себя иронические высказывания, что бывает далеко не всегда, но бывает. Ср. некоторые анекдоты о Штирлице.
   Мюллер спросил у Штирлица, сколько будет дважды два. Штирлиц знал сколько. Ему сообщило советское командование. Но он не знал, знает ли это Мюллер. (из книги Е.Я. Шмелева, А.Д. Шмелев «Русский анекдот», с. 86).
   В некоторых анекдотах комизм порождается только ироническим употреблением слова. Ср.: Мужик зашел в лес пописать. Увидел медведя. Заодно и покакал (из книги В. Санникова «Русский язык в зеркале языковой игры»).
   Но, повторяю, использование иронии – не самая характерная черта анекдота, и здесь мы больше не будем обращаться к этому жанру юмора.
   С шуткой ирония нередко пересекается, так что резко противопоставить их бывает трудно или даже невозможно. Многие иронические высказывания можно расценить как добродушную шутку, функционально равную улыбке. Ср:
   Джон. Жаль, что в доме нет органа, ты бы мог сыграть.
   Том Пинч. Я уверен, что нижние жильцы тоже об этом жалеют (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита. Пер. Н. Дарузес).
   Очень интересный материал приводится в книге Дануты Бутлер «Польские языковые шутки» (Polski dowcip językowy).
   Ее классификация механизмов языковых шуток охватывает все уровни языка, но наибольшее внимание уделяет автор лексическим средствам комического, что вполне естественно.
   В книге анализируются разные виды неологизмов – словообразовательные, семантические, фразеологические, шутки, опирающиеся на многозначность слов, на омонимию, на исследование цитат и на разные виды «комичных транспозиций» (Buttler 2001).
   Эти же средства как основа языковых шуток в сфере лексики рассматриваются и в книге В.З. Санникова «Русский язык в зеркале языковой игры» (Санников 1999), что свидетельствует об общности природы языковых шуток в русском и польском языках. Поскольку подробное изучение языковых шуток не является целью данной работы, отсылаю читателя к этим двум фундаментальным исследованиям с богатым материалом (в том числе и библиографическим) и глубоким лингвистическим анализом.
   Но всегда ли ирония лишь средство комического? Можно ли ставить в один ряд иронию и шутку? На мой взгляд, это не так. Не претендуя на кардинальное решение вопроса об отнесении иронии к жанрам юмора, рассмотрим черты, различающие иронию и шутку – бесспорную представительницу юмористического жанра. Но прежде чем говорить об отличиях, отметим и некоторое сходство этих явлений.
   1. Сходство шутки и иронии прежде всего в небуквальности утверждения. И шутка, и ирония представляет собой мистификацию, нарушение постулата истинности.
   2. В шутке и в иронии есть компонент несерьезности, отсюда в естественной речи оба слова и их производные могут противопоставляться словам – серьезно, серьезный, Это что – шутка? Нет, я серьезно. Вы это говорите серьезно или иронически?
   Более того, на уровне обыденного сознания ирония и шутка часто не различаются и охватываются понятием «шутка». Ср., например:
   [Паншин] шутит только с беззащитными людьми… или с теми, кто не поймет иронии и примет ее за чистую монету (Писарев, Первые литературные опыты).
   3. И шутка, и ирония – явления контролируемые (как, впрочем, и ложь), в каждом есть компонент намеренности. Ср. хотел пошутить (поиронизировать, соврать), но не получилось.
   4. У шутки и иронии могут быть общие функции. И шутка, и ирония часто служат средством снятия напряжения, снижения пафоса, а также – средством объединения людей, средством корпорагивносш и др. Подробно функции шутки исследованы В.В. Санниковым (Санников 1999).
   Отмечу здесь, что больше всего сходства с иронией обнаруживает шутка, содержащая в себе насмешку (что, как известно, бывает не всегда). В таких случаях одной из функций иронии и шутки может быть самоутверждение. Вот как об этом пишет Д. Бутлер:
   «Триумф из-за исправности собственного интеллекта или же обнаружение у других отрицательной черты, от которой сам наблюдатель свободен, что пробуждает в нем фарисейское довольство собой» (Buttler 1968, с. 12). Но еще раньше об этом писал Н.Г. Чернышевский:
   «…приятно то, что мы так проницательны, что постигаем, что безобразное – безобразно. Смеясь над ним, мы становимся выше него. Так, смеясь над глупцом, я чувствую, что понимаю его глупость, понимаю, почему он глуп, следовательно, я в это время кажусь себе много выше его. Комическое пробуждает в нас чувство собственного достоинства, как пьяные илоты напоминали детям о том, что “гражданин” не должен напиваться пьян» (Чернышевский 1938, с. 217).
   5. Как шутка, так и ирония имеют определенные языковые механизмы. Языковые механизмы шутки рассмотрены В. Санниковым (Санников 1999). Языковые механизмы иронии в текстах художественной литературы рассматриваются в книге С.И. Походни (Походня 1989). Этому вопросу в нашей работе посвящается отдельная глава. Здесь отмечу только, что некоторые языковые механизмы шутки и иронии могут совпадать. Так нередко шутка и ирония строятся на игре слов:
   Первая семья, в которой он жил, состояла из жены, с которой он не жил, и дочки Линочки, девицы молодой, но многообещающей и уже два раза свои обещания сдерживавшей (Тэффи, Банальная история);
   Собралось всех, кроме хозяина, трое и все люди будущего: будущий философ, будущая акушерка, будущий дантист, и только сам Цупак, бородатый и тусклый гимназист, был без всякого будущего (Тэффи «Де»).
   И шутка, и ирония могут выражаться излишними, часто абсурдными пояснениями. Ср., например, шуточное комментирование своих слов у К. Пруткова.
   На носу один стою и стою я, как утес (Имеется в виду нос парохода, а не человека. Читатель мог бы сам догадаться об этом).
   А вот пример иронического пояснения: Бедняга пал жертвой собственной наблюдательности. Однажды, подслушивая, получил такой удар двери в голову, что схватил сотрясение мозга (у него был мозг) и умер (Чехов, На кладбище).
   Неоднократно также отмечалась роль словообразования в сфере иронии и шутки.
   В то же время языковые механизмы шутки отличаются от языковых механизмов иронии уже потому, что ирония проявляется в слове или тексте, сфера ее жизни лексика или текст любого объема. Ирония чужда фонетике и грамматике, не говоря уже о графике, орфографии, пунктуации. Со словообразованием ирония связана через слово, а использование синтаксических структур лишь средство выражения смысловых отношений.
   Шутка располагает гораздо большими возможностями (об использовании разных языковых явлений с целью создания комического эффекта и, в частности, в сфере шутки Санников 1999).
   Однако у иронии и шутки, на наш взгляд, гораздо больше отличий.
   1. Шутка не является монополией языка. Она может вообще без него обходиться. Ср. определение шутки во всех толковых словарях: «то, что говорят или делают ради развлечения, ради возбуждения, смеха» (Сл. Уш., БАС и др.). Ирония без языка жить не может: иронический взгляд, улыбка либо сопровождают речь самого говорящего, либо выражают отношение к речи другого. Даже если это реакция на действия третьего лица, это все-таки невысказанная речь. Ср.: Что ты глядишь (улыбаешься) иронически? Что ты хочешь сказать?.
   2. Как вполне справедливо отмечают исследователи, главным критерием разграничения шутки и иронии является «доминирующая цель» жанра: в шутке – это юмор, развлечение, «увеселение», в иронии – насмешка (см., в частности, Шурина 1997). При этом в иронии, дополнительно, может быть установка на юмор, а в шутке – на издевательство. Но подчеркнем – главная цель иронии в отличии от шутки – не вызвать смех, а выразить отношение к объекту иронии, в то время как у шутки именно смех и является целью. Смех, как правило, не содержащий и не выражающий отрицательного отношения к кому-то или чему-то. Есть и такое явление, как злая шутка, но зло здесь скорее результат, чем намерение.
   Я бы не согласилась с утверждением И.Б. Шатуновского, что комизм является признаком иронии (эту мысль И.Б. Шатуновский высказал в докладе на конференции «Языковые механизмы комизма» 12 – 14 сентября 2005 г. в Институте языкознания РАН).
   Ирония может не содержать ни тени юмора, выражая раздражение, возмущение, горечь, неприязнь и другие чувства, весьма далекие от желания шутить.
   Несколько примеров.
   Разговор двух друзей, один из которых высказывает свое мнение о романе приятеля, известного дирижера (женатого) с молодой девушкой слишком громко: А. (с раздражением): Ты не мог бы говорить громче, а то газетчики не услышат (из фильма).
   Ср. также мнимое согласие Марка Тэпли [слуги Мартина. – О.Е.] с Мартином Чезлвитом, на самом деле выражающее его возмущение эгоистическим непониманием бедственного положения женщины.
   Мартин: (на пароходе, плывущем в Америку): – О чем же, черт возьми, эта женщина думала, когда садилась на пароход?
   Марк: Да! В самом деле, о чем? На родине она жила бедно, очень одиноко и только ждала, когда снова увидится с мужем [муж уже уехал в Америку. – О.Е.] Очень странно, как это сюда она попала! Просто удивительно! Рехнулась, должно быть! Другого объяснения, пожалуй, не подберешь (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита).
   3. На мой взгляд, существенные различия наблюдаются в субъектно-объектной структуре иронии и шутки. При шутке может быть отстраненность субъектов, авторства. Шутка не обязательно, и даже часто, бывает не от себя. Субъектом может быть рассказчик чужой шутки – «я слышал», «я где-то читал» и т. п.
   Языковая шутка не обязательно направлена на объект. Исключение составляет пародия, которая всегда имеет «жертву». Но многие другие виды шуток могут быть безобъектны: многие каламбуры, шуточное расчленение слова (ср. «энтимологический словарь» и другие виды языкового юмора в книге Б. Нормана «Язык знакомый незнакомец» (Норман 1997), игру «Почему не говорят» (Красильникова 1975)), многие шутливые комментарии.
   Ирония имеет четкую субъектно-объектную структуру: субъект – иронизирующий – объект – «жертва иронии», по выражению Д. Кауфера (Kaufer 2002, с. 146).
   Разумеется, бывает цитатная ирония, как и цитатная шутка, тогда субъектом иронии остается ее автор и направленность иронии на объект также сохраняется.
   4. Ирония – языковая мистификация, при которой иронизирующий «надевает» разные маски: маски глупца, невежды, наивного и доверчивого человека, подлого, глупо восторженного и другие. Шутка в масках не нуждается. Она в сущности не мистификация. Для нее главное – эффект неожиданности. А уж если все-таки автор шуток «надевает» маску, то это скорее всего маска клоуна. И всегда одна. А это значит, что ее и нет.
   5. Иронии бывает свойственна переадресовка насмешки, у шутки нет переадресовки смеха.
   Возникает вопрос, может ли юмористический жанр быть лишенным юмора? Может ли шутка быть без установки на смех? Рассмотрим еще некоторые, на наш взгляд, важные отличия иронии от шутки.
   6. Шутка гораздо ближе ко лжи, чем к иронии: сплошь и рядом шутка строится на обмане (это относится и к шуткам невербального характера, но нас они в данном случает не интересуют). Так, нередко нарочито ложное сообщение заканчивается словами: «Эго была шутка». Ср. первоапрельские шутки и т. п. В некоторых контекстах слово шутка выступает как антоним к слову правда в значении ‘факт, то, что имеет место в действительности’ и представляет собой своеобразный эвфемизм к словам ложь, вранье. Это объясняется тем, что в шутке есть не только компонент небуквальности, но и элемент несоответствия действительности, который может актуализироваться.
   7. Шутка диалогична. Вне диалога она не может быть реализована (отмечено Карасик) (Карасик 1997, с. 146). Ирония может быть.
   Ирония может располагаться в речевом пространстве, не представляющем собой прямого диалога, например, в тех случаях, когда автор художественного произведения иронизирует по поводу действий или мыслей своего героя, или литературный критик по поводу героя (и тем самым автора) анализируемого произведения.
   8. Шутка может быть грубой, плоской, низкопробной, безвкусной, сальной, непристойной (ср. казарменный юмор и т. п.). Все эти характеристики не применимы к иронии. То, что некоторые иронические клише могут быть грубоватыми (убить бобра, держи карман шире и др.), на мой взгляд, не опровергает нашего утверждения.
   9. Ирония может быть скрытой и не иметь явных признаков. Иногда говорящий или пишущий не хочет, чтобы его иронию поняли, и получает от этого удовольствие. Так, по утверждению исследователей, Шекспир тщательно замаскировывал свою иронию и не хотел, чтобы ее обнаружили.
   Вряд ли непонятая шутка может доставить удовольствие ее автору.
   10; Объектом иронии может быть сам иронизирующий. Шутить, подшучивать можно только по отношению к другому лицу. Есть понятие самоиронии, но нет «самошутки».
   11. Шутка нередко может быть объектом иронии (точнее – тот, кто шутит). Ср. замечания по поводу плоской, грубой, низкопробной шутки: Какая однако изысканная (тонкая) шутка!.
   Первого апреля приятель сообщил Анне, что она уволена по сокращению штатов. Какая милая шутка!
   Дело было ясное: брошечку сунула ему в карман сама Крутомирская, желая подшутить. Остроумные люди часто так шутят – подсунут какую-нибудь свою вещь, а потом говорят: «А ну-ка, где мой портсигар или часы? А ну-ка обыщем-ка Ивана Семеныча».
   Найдут и хохочут. Это очень смешно (Теффи, Брошечка).
   Шутки по поводу иронии нам встречать не приходилось.
   12. Шутка не так иерархична. Ирония предполагает либо социальное равенство партнеров, либо – при неравенстве – может исходить сверху вниз, а не наоборот. Ср.: Глеб улыбнулся в ответ, но улыбка получилась недоброй. «Этот щенок позволяет себе иронию», – подумал он (Т. Куликова, Гарем покойников).
   13. Почти про любое свое высказывание (в том числе и ироническое) человек может сказать: «Это была шутка», но не про любое «Это была ирония».
   14. Словесное пространство иронии не ограничено – ироничным может быть одно слово, словосочетание или весть текст рассказа, повести, даже большого романа. Шутка – это текст небольшого объема. Ср.: «Языковая шутка – это цельный текст ограниченного объема (или автономный элемент текста) с комическим содержанием» (Санников 1999, с. 23).
   15. Известно, что комическим может быть ненамеренное отклонение от нормы: непредусмотренная говорящим двусмысленность, нелепое сочетание, орфографическая ошибка, опечатка, оговорка и т. д. Иногда такие вещи могут не вполне отграничиваться от шутки, если критерием служит именно намеренность или случайность. С этим связано то, что некоторые опечатки в газете истолковывались как злонамеренные шутки. Так, редактора одной провинциальной газеты сняли за опечатку: вместо пламенные большевики было напечатано племенные.
   Вряд ли можно представить ненамеренную иронию.
   16. Шутка, как правило, основана на эффекте неожиданности, что не характерно для иронии.
   17 Чисто социальные различия шутки и иронии усматривал Карел Чапек. Он писал:
   «Шутка чаще всего рождается в коллективе, будь то мальчишки в классе или рабочие в мастерской. Юмор – продукт социальный; индивидуализм способен в лучшем случае на иронию.
   Смех в сущности своей демократичен. Юмор явление по преимуществу народное, как жаргон – язык народа. Давно известен тот факт, что способность весело и беззаботно шутить – привилегия социальных низов» (Чапек 1959, с. 28).
   А. Блок вообще считал иронию болезнью индивидуализма: «Я убежден, что в ней [формуле Вл. Соловьева «Личное самоотречение не есть отречение от личности (курсив автора), а есть отречение от своего эгоизма». – О.Е.] лежит спасение и от болезни “иронии”, которая есть болезнь личности, болезнь “индивидуализма”» (Блок 1962, с. 349).
   18. Теперь отмечу одно из самых важных, на мой взгляд, отличие иронии и шутки.
   Я выдвинула гипотезу, что в глубинной смысловой структуре иронии содержатся перевернутые причинно-следственные отношения (об этом см. в этой главе раздел третий). В шутке, как мне представляется (на данный момент), этого нет.
//-- * * * --//
   Слово «шутка» живет в естественном языке более активной жизнью, чем ирония. У него больше производных, больше значений, оно обросло фразеологизмами, породило предикативы. Ср: не шутка, не в шутку, не на шутку (интенсификатор), шутка ли сказать, не до шуток, сыграть шутку, шутки плохи, шутки в сторону, без шуток, кроме шуток.
   Производные (или от шутки или от глагола шутить): шуточный, шуточка, шутливый, шутник (-ца), просторечные – шутейный и др. В то время как иронист употребляется в исследованиях иронии, но не в естественной речи (равно как и ироник, встречавшееся в философских трудах древних греков) и не зафиксировано в словарях.
   Замечу также, что шутка – слово более многозначное и в одном из значений пересекается со словом ирония.

2. Ирония среди тропов

   Иронию нередко рассматривают как один из видов тропов, в одном ряду с метафорой, метонимией, литотой, гиперболой. Об этом уже не раз писали (Ломоносов 1952, с. 256; Потебня 1990, с. 279; Kerbrat-Orecchioni 1986, с. 291 и др.). А.А. Потебня писал: «Ирония – фигура. Она может обходиться без тропов: “хорошо!”, “как же!”, “эге!”, может заключать троп: “вона у нас процвiтае, ж макуха пiд лавою”» (Потебня 1990, с. 275).
   В этой работе мы не ставим задачей решение вопроса – можно ли и нужно ли считать иронию одним из тропов. Явного возражения это у меня не вызывает, а спор по этому поводу, на мой взгляд, носил бы скорее терминологический характер. Если нужно объединить все виды иронии (которые, как отмечают все исследователи, необыкновенно разнородны), обозначив их одним именем, то скорее всего, очевидно, для этого подойдет термин «троп».
   В статье мы попытаемся показать, как соотносится ирония с разными видами тропов. Но, поскольку, на наш взгляд, ирония ближе всего к метафоре, выскажем сначала несколько замечаний о связи метафоры с другими видами тропов. Известно, что один из тропов – олицетворение – это разновидность метафоры.
   1. О том, как соотносится метафора с гиперболой, писали разные лингвисты. Интересные соображения по этому вопросу содержатся в работе А. Вежбицкой «Сравнение – градация – метафора» (Вежбицкая 1990). Рассматривая отношение гиперболы к метафоре А. Вежбицкая пишет: «Очевидно, что это родственные структуры, причем метафора к гиперболе ближе, чем сравнение» (Вежбицкая 1990, с. 148).
   Среди примеров, которые, как пишет А. Вежбицкая, «близки к тем, которые обычно связывают с понятием гиперболы (белый как снег, худой, как щепка, умираю от голода и др.)», она приводит и высказывание там был рай для меня, где рай явно гиперболическая метафора (Вежбицкая 1990, с. 141).
   Не разделяя утверждение, что гипербола ближе к метафоре, чем сравнение, отметим, что гипербола нередко сочетается с метафорой, как и с другими тропами. Среди примеров А. Вежбицкой (которые можно дополнить) такие, как: худой, как щепка (ср. как спичка), несомненно представляют гиперболические сравнения. Их немного в русском языке. Ср. большой, как слон, как шкаф; топает, как слон, толстый, как бегемот, красив, как бог и т. п. Гипербола может сочетаться и с метонимией: Выпил ведро, бочку.
   Что касается метафоры, то так же, как и в сравнении, гипербола может быть одним из семантических компонентов метафоры, хотя не обязательно содержится в каждой метафоре, гиперболические метафоры составляют лишь одну ее разновидность.
   Так, метафорическое употребление предикатов бог, богиня, рай, ангел, аполлон, дьявол, колосс, атлант, циклоп, геракл и других основано не только на определенных коннотативных признаках, но и на явном преувеличении их, чего нет, например, в метафорах золото, серебро (о цвете волос), но есть в суждении о характере, умении – она золото. Есть гипербола в количественной метафоре море слез (ручьи, реки), но нет в метафоре васильки глаз, дуги бровей, щеки – яблоки и т. п.
   Таким образом, можно говорить о гиперболической метафоре.
   Но можно ли в полном соответствии с этим выделить метафору-преуменьшение, метафору-литоту применительно к словам карлик, лилипут, гном, блоха, клоп (о росте) или ребенок, младенец, дитя (о неопытности, наивности, непрактичности)? Думается, что можно. Ср.: «Поди-ка сюда, клоп!» – сказал он (Чехов, Житейская мелочь); Уйди, блоха! (Панферов, Бруски).
   Я осмелилась намекнуть, что в такого рода делах мистер Скимпол сущее дитя.
   – Вы правы! – перебил меня мистер Джарндис.
   Он – дитя, совершенное дитя. Помните, я сказал вам, что он младенец, когда впервые заговорил о нем;
   Да вся эта история с самого начала и до конца показывает, что он ребенок. (Ч. Диккенс, Холодный дом).
   Правда, приведенные примеры не вполне однородны. Слова карлик, лилипут, гном, блоха не просто характеризуют человека как низкорослого, но явно преуменьшают его невысокий рост. Что же касается слов ребенок, младенец, дитя, которые характеризуют человека как неопытного, наивного, непрактичного, то здесь мы имеем дело либо с преуменьшением его «взрослости», либо с преувеличением его детскости. И нередко в бытовом общении, когда кого-то называют ребенком, можно услышать замечание: Ну, это вы преувеличиваете, не такой уж он (она) ребенок!.
   2. Как уже говорилось, из всех видов тропов ирония ближе всего к метафоре.
   Нам представляется интересным проанализировать их сходство и отличия. Сопоставлять, очевидно, можно метафору и ту вербализованную иронию, которую называют антифразисом, семантической инверсией, то есть случаи иронического преобразования смысла, значения слова в противоположное буквальному. Сразу оговоримся, что признаки сходства и различия могут при этом оказаться разнородными – и чисто семантическими, и прагматическими, и эстетическими и др.
   Сначала попытаемся рассмотреть черты сходства иронии и метафоры, отмечая при этом некоторые ограничения.
   1. Прежде всего общее у этих явлений их небуквальность, ненормальность обозначения, поскольку, как и другие тропы (гипербола, литота, одушевление) они являют собой нарушение постулата истинности. Впрочем, это утверждение можно принять лишь в общем виде, поскольку устойчивые языковые метафоры, как и иронические клише, уже укладываются в норму. Другое дело, если человек сталкивается с метафорой, образный смысл которой не опирается на известные ему коннотации. Крайним проявлением такого может быть пример из анекдота.
   А. Знаешь, по-моему, жизнь – это фонтан.
   Б. Да? А почему?
   А. Нет? Ну тогда – не фонтан.
   Но в расхожей метафоре не фонтан уже есть закрепленный в общественном сознании смысл. Ср.: Квартира, конечно, не фонтан, комната всего одна, зато своя (Д. Донцова, Филе из Золотого Петушка).
   2. Ирония, как и метафора, оценочна, при этом обе стилистические фигуры выражают прежде всего отрицательную оценку. Но метафора располагает и положительными характеристиками (хотя их явно меньше, см. Скляревская 1991, с. 10–13), что совсем не свойственно иронии. Но тут есть и более существенные отличия.
   В метафоре оценка на поверхности, она уже в «наземной» части фигуры, поскольку коннотации связаны с ее прямым, буквальным употреблением, а переносное значение лишь реализует эти коннотации. Поэтому в русском языке свинья, змея, крыса – слова с запрограммированной отрицательной оценкой, а соловей, котенок, цветок, роза – с положительной.
   Оценка, выраженная иронией, не заключена в самом материале, используемом для семантической инверсии, она скрыта либо под маской одобрения, похвалы, либо под маской осуждения.
   В иронии нет определенности оценки. Как уже отмечалось, одно и тоже ироническое высказывание может быть оскорбительно насмешливым и добродушно снисходительным и в своей небуквальности даже шутливо одобрительным. Ср. высказывание Ты гений\ в разных ситуациях имплицитный смысл которого может быть от «Ты глупец» (идиот и т. п.) до «Ты неглуп» – когда приведенное высказывание содержит ироническое преувеличение сдержанной положительной оценки (см. Kerbrat-. Orecchioni 1986, с. 303; Ермакова 1997, с. 52).
   3. И та, и другая стилистическая фигура образны. И обе в процессе частого использования могут утрачивать образность (ср. метафоры кумир, идол; перл, бомонд – иронические клише).
   4. И метафора, и ирония могут выходить за пределы слова, словосочетания и предложения, могут занимать все пространство художественного произведения от краткого рассказа до романа, фильма, спектакля. См. метафорические тексты Ф. Искандера «Кролики и удавы», роман Дж. Оруэлла «Звероферма» (в другом переводе «Скотный двор»), полностью иронические рассказы Зощенко, Тэффи и др.
   5. Важным, по нашему мнению, свойством обоих «тропов» является их способность порождать новые значения. В отношении языковой метафоры это ни у кого не вызывает сомнений, за иронией эту способность признают не все. Но, как мы уже неоднократно пытались показать (Ермакова 1997, 2002), есть определенный круг слов, совмещающий под влиянием иронии антонимичные зафиксированные словарями значения. Ирония является постоянным источником энантиосемии. См. слова мило, весело, прекрасно, золото и другие, отмеченные словарями и с положительной, и с отрицательной оценкой.
   Общность метафоры и иронии в способности порождать новые значения включает в себя и различия. Отмечу лишь одно.
   Метафора, по образному определению Н.Д. Арутюновой, это «сырье, из которого делается значение слова» (Арутюнова 1990, с. 10) (хотя, может быть, скорее способ обработки сырья). Но если посмотреть, из чего делается значение слова посредством метафоры и иронии, то станет ясно, что материал для этого у них разный. Известно, что метафорическое значение рождается на базе идентифицирующих слов, ироническое значение возникает из слов оценочных или, по крайней мере, характеризующих. Конкретно-предметная лексика, хотя и встречается в иронических конструкциях, внутреннюю антонимию не образует.
   6. И метафора, и ирония многосторонни, многоаспектны, но и у той, и у другой можно выделить аспект коммуникативный (об иронии как коммуникативной категории см. Głowiński 2002, с. 5 – 16). Буквальное восприятие и той, и другой стилистической фигуры естественно приводит к коммуникативной неудаче. Но при некотором сходстве здесь есть и различия.
   Поскольку наиболее распространенные виды метафор представляют собой изменение таксономического класса, можно сказать, что метафора – троп, как правило, явный. Так, высказывание Иван Петрович – осел не может быть прочитано иначе как метафора. Исключение составят случаи, когда осла зовут Иван Петрович и приведенное высказывание – идентификация (напомню, что в рассказе Чехова «Каштанка» гуся звали Иван Иванович, а кота – Федор Тимофеевич).
   Ирония даже в простейших случаях не столь очевидна и требует специальных средств выявления, как в устной, так и в письменной речи.
   Во многих случаях ирония может быть не понята. Причин для этого много: и характер самой иронии (явная – не явная, слишком тонкая), и общий культурный фон говорящих, и общая база знаний, и чувство юмора у обоих партнеров (есть – нет), и совпадение (несовпадение) психологических типов партнеров коммуникации и т. д. Ср.:
   А: Какого вы мнения об N?
   Б: Замечательный человек!
   А: Вы в самом деле так думаете?
   Б: Ну, конечно! Все так думают!
   А: У вас никогда не поймешь, когда вы серьезно говорите, а когда дурака валяете.
   Непонимание иронии в естественном диалоге может сниматься его продолжением, но непонимание исследователем иронии в анализируемом тексте, будучи зафиксировано в печатной работе, приводит к серьезным неприятным последствиям. Один пример.
   В «Истории русского литературного языка» А.И. Ефимова автор учебного пособия известные иронические строчки Пушкина, отражающие его полемику с Шишковым, толкует совершенно серьезно, буквально. Он пишет: «Пушкин старается не только предельно ограничить употребление предельно неоправданных заимствований жаргонного характера, но даже сократить использование иностранных слов, которые входили во всеобщее употребление. Судя по тексту романа “Евгений Онегин”, поэт, отказывается описывать некоторые детали костюма Онегина, мотивируя это тем, что его слог не должен пестреть иноплеменными словами:

     В последнем вкусе туалетов,
     Заняв ваш любопытный взгляд,
     Я мог бы пред ученым светом
     Здесь описать его наряд;
     Конечно это было б смело,
     Описывать мое же дело:
     Но панталоны, фрак, жилет,
     Всех этих слов на русском нет;
     А вижу я, винюсь пред вами,
     Что уж и так мой бедный слог
     Пестреть гораздо меньше б мог
     Иноплеменными словами,
     Хоть и заглядывал я встарь
     В Академический словарь»

(Ефимов 1961, с. 172).
   Теперь подробнее рассмотрим одно теоретическое положение, на основе которого можно было бы отметить еще одно общее свойство метафоры и иронии, если принять утверждение А. Вежбицкой, что «глубинная структура метафоры содержит отрицание» (Вежбицкая 1990, с. 147 и след.). Эта особенность могла бы сближать иронию и метафору больше, чем другие их свойства: ведь смысл иронии в отрицании того, что содержит буквальный текст говорящего. Но эта мысль Вежбицкой, на наш взгляд, требует некоторых замечаний.
   А. Вежбицкая иллюстрирует свое утверждение некоторыми примерами из поэтической речи (из Морштына), где метафоры употребляются при эксплицитно выраженном отрицании.
   Я живу не среди людей, а среди суровых львов. Живу среди жестоких зверей. Но кто я такой? Кто я, Боже милостивый? Червяк, а не человек, червь несчастный! (Вежбицкая 1990, с. 147).
   Мысль А. Вежбицкой безусловно очень интересна и побуждает к размышлениям. Но, думается, не вполне бесспорна.
   Обратимся к примерам. На наш взгляд, высказывания он лев (о человеке) и он не человек, а лев не тождественны по смыслу. В первом случае это собственно метафора, имеющая значение, возникшее на основе коннотации, «храбрый», «сильный». Ср.: В бою он лев (Вяземский); Хороша тройка ~ львы (Л.H. Толстой). Во втором – прежде всего утверждается, что он лишен многих человеческих качеств и, в первую очередь, того, что называется человечностью, и скорее похож на хищного зверя. Вместо слова лев здесь могло бы быть волк, тигр и др. Поэтому можно сказать Он свирепый лев (тигр, волк, медведь), а не человек. Не человек, змея. Хотя коннотации у этих слов разные. И так, естественно, могут употребляться многие слова, дающие отрицательные характеристики. Но вряд ли возможно употребление типа Она не женщина, а котенок (газель, лань, Венера, богиня, мадонна), потому что такие высказывания предполагали бы отрицание у субъекта предложения качеств женщины и в то же время – утверждение красоты, игривости, стройности и т. п. Другое дело – Она не женщина, а дьявол. Здесь, как и при явной метафоре, говорящий всерьез не относит субъекта к нечеловеческим существам, но, повторим, утверждает отсутствие у него важных человеческих качеств, в том числе – присущих женщине.
   Применение гипотезы А. Вежбицкой порождает ряд вопросов. Легче всего ее применить к случаям, когда метафора и предмет ее характеристики находятся в разных таксономических классах: человек – животное (предмет), предмет – стихия (глаза – огонь) и т. п. В метафорическом употреблении это бывает часто (что позволяет называть метафору этого типа логической ошибкой), но не обязательно. Ср. метафорическое употребление слов дипломат, фокусник, артист или – Отелло, Леди Макбет, лакей, монах, рыцарь и т. п.
   Прием обнаружения глубинной структуры метафоры, предлагаемый А. Вежбицкой, – перефразировка конструкции типа Эта женщина ангел в «можно сказать, что это не женщина, а ангел» довольно трудно применить и к конструкциям с отрицательным метафорическим предикатом: Она (эта женщина, Анна и т. д.) не ангел, жизнь здесь не рай, он совсем не монах; сердце девушки не лед и т. п. Эксплицитные отрицания плохо сочетаются с имплицитными. Не совсем поддаются такому преобразованию и высказывания с метафорическим предикатом, выражающие общее суждение: Лень – мать всех пороков.
   Интересно, что прием обнаружения глубинной структуры метафоры, предложенный А. Вежбицкой, гиперонимизирует имя в составе предиката. В связи с этим рассмотрю один пример. В некоторых текстах встречается метафорическое употребление слова дворняжка со значением ‘женщина (девушка) из простой семьи – неаристократической или неинтеллигентной’. Ср.:
   Она довольно хорошенькая, но дворняжка (Ч. Сноу, Смерть под парусом); Она чувствовала себя обиженной из-за того, что бывший жених так быстро забыл ее и повел в загс какую-то дворняжку (Д. Донцова, Принцесса на кириешках).
   В конструкции это не девушка, а дворняжка в слове дворняжка актуализируется значение 'собака’ без тех коннотаций, которые есть у него в приведенном метафорическом употреблении. Аналогичная картина наблюдалась и в рассмотренном ранее приведенном высказывании Это не люди, а свирепые львы.
   Заметим также, что перестановка отрицания в конструкциях типа Он не человек, а лев отчетливо проясняет прямое значение предиката. Ср.: Он не человек, а машина. Он не машина, а человек.
   Таким образом, на наш взгляд, в глубинной структуре метафоры совсем не обязательно присутствует отрицание типа «не человек, а».
   По-иному и более традиционно рассматривает связь отрицания и метафоры Хосе Ортега-и-Гассет. На примере поэтической метафоры скала по отношению к герою он пишет: «Мы как бы сплавляем героя и скалу, а вслед за этим, оставив у героя признак твердости, изымаем из его образа все прочие свойства скалы: твердый, но не скала» (Ортега-и-Гассет 1990, с. 74).
   Остановлюсь теперь на признаках, различающих иронию и метафору:
   1, Кардинальная цель иронии – насмешка (хотя не каждое ироническое высказывание содержит насмешку). Цель метафоры образное наименование. Насмешливой метафора может быть в зависимости от выбора исходного материала, может даже содержать в себе грубое издевательство (ср. тряпка, туфяк, козел и т. п.), но оно не является главной целью этого тропа.
   Насмешливая сила иронии распространяется и на метафору. И многие метафорические названия, попадая в иронические контексты, преобразуются в «обратные метафоры». Метафора преобразующего влияния на иронию не имеет.
   2. В силу своей кардинальной направленности ирония может быть агрессивна. Об агрессии иронии писали неоднократно (см., например, Peisert 2004, с. 132 – 137; Hutcheon (со ссылкой на Фрейда и Е. Криса) 2002, с. 185; Шаронов 2004, с. 40–47).
   О целенаправленной агрессии метафоры обычно не говорят, хотя, как мы уже отмечали, метафора, давая оскорбительные характеристики, также становится агрессивной.
   3. Ирония, как отмечалось в первом разделе этой главы, иерархична. Она предполагает либо социальное равенство партнеров коммуникации, либо – при неравенстве – может исходить сверху вниз, а не наоборот. Несоблюдение иерархии вызывает возмущение объекта иронии.
   Ирония же по отношению к власти, как известно, нередко имеет весьма неприятные последствия для иронизирующего. Метафоре иерархия не свойственна.
   4. Метафора социальна. Это выражается в том, что типичные для определенного времени и социума метафоры отражают общественное сознание, создают (истинную или ложную) картину эпохи, она несет определенную идеологическую нагрузку, а так называемые вечные метафоры обнаруживают общие закономерности мировосприятия людей (см. Арутюнова 1990, Лакофф, Джонсон 1990, Крысин 2004 и др.).
   Ирония сама по себе и ее типы не несут ярко выраженной социальной окраски, хотя объекты иронии, или «жертвы», как нередко пишут, конечно, определяются мировоззрением говорящего (пишущего) и отношением между членами социума. Ср., например, целиком иронический анализ «Евгения Онегина» Д. Писаревым в статье «Пушкин и Белинский» или различные объекты иронии в современных газетах разных направлений.
   5. Метафора национальна, что не раз отмечалось разными исследователями, в отличие от метонимии, которая в своих регулярных моделях интернациональна. Ирония в этом отношении гораздо ближе к метонимии, хотя, очевидно, некоторые способы языкового выражения иронии могут иметь специфические национальные черты.
   6. Иронические высказывания нередко содержат переадресовку оценки, что совсем не свойственно метафоре.
   7. С точки зрения охвата лексического пространства языка, ирония и метафора обладают разными возможностями: иронии подвластны все слова и все типы значений, (включая и метафорическое) всех частей речи: знаменательных и местоименных, самостоятельных и служебных (частицы), а также модальных. Метафора ограничивается меньшим охватом лексики, реализуясь в системе знаменательных (не местоименных) слов.
   Иначе говоря, каждое слово может употребляться иронически, но не каждое метафорически.
   В начале главы мы коснулись взаимопроникновения тропов. Отмечено, что существуют гиперболические сравнения, гиперболические метафоры. Если говорить об иронии, то она совмещается со всеми видами тропов: существуют иронические сравнения, их не раз отмечали, один из примеров приводит Потебня в цитированном выше определении иронии. Ср. также распространенное: нужен как рыбе зонтик, разбирается (в чем-то) как свинья в апельсинах и т. п. Ирония нередко совмещается с метафорой (об этом также писал Потебня), в том числе и гиперболической: Он просто Геракл (Аполлон); у нас жизнь – рай, а также с метафорой преуменьшения, если карликом, клопом называют огромного человека.
   Таким образом, можно сказать, что ирония – фигура, которая находится над разными видами тропов, периодически опускаясь до их уровня и соединяясь с ними, образует «сверхтропное единство».

3. Глубинная семантическая структура иронии

   Несмотря на разнообразие форм проявления иронии, масок иронизирующих и получаемого иронического смысла, мне представляется возможным выделить нечто общее в глубинной семантической структуре иронии.
   Предлагаемая мною гипотеза такова: в глубинной семантике иронии лежат перевернутые (алогичные, противоестественные, часто абсурдные) причинно-следственные отношения. Это относится как к текстовой, так и к вербальной (локализованной в слове) иронии.
   Причинно-следственные отношения, на наш взгляд, включают, кроме собственно причины и следствия, также отношения пояснения, цели, условия, уступки, соответствия и противопоставления.
   Авторы некоторых грамматических исследований все эти виды отношений относят к сфере обусловленности. Ср.: «К сфере обусловленности в широком смысле слова относятся условные, причинные, уступительные отношения, а также отношения цели и следствия. Весь этот круг отношений предполагает такую зависимость ситуаций, при которой одна служит достаточным основанием для реализации другой» (Краткая русская грамматика 1989, с. 564).
   «Перевернутость» (алогичность) причинно-следственных отношений иронических высказываний может быть представлена открыто, явно или требует обнаружения приемом трансформации в структуру «N есть Р, потому что…» (где N есть имя объекта или ситуации, Р – предикат, а ироническое основание – причина, пояснение, вывод, следствие – либо содержится в самом высказывании, либо выводится из контекста, фоновых знаний или ситуации.
   Приведу примеры явных и неявных иронических причинно-следственных отношений в широком смысле слова.
   Причинно-следственные отношения в иронических контекстах.
   Ср.: [О чиновнике, укравшем миллионы долларов]: Он это, конечно, сделал с голоду; Он, ведь, совершеннейший дурак! – Потому-то и может быть только начальником (Устная речь); Гогося был из высшего круга, хотя и дальней периферии; поэтому, несмотря на свои шестьдесят пять лет, продолжал отзываться на кличку Гогося (Тэффи, Время); Нет ничего легче, чем бросить курить! Я сам тысячу раз бросал(Марк Твен);…Онегин уже оделся, уподобился ветреной Венере, надевшей мужской наряд, и в ямской карете поскакал стремглав (вероятно, вследствие охлажденности ума) на бал (Писарев, Пушкин и Белинский); У него была сумасшедшая мамаша… и никакого собственного жилья. Он полюбил Олимпиаду чистой любовью исключительно по причине наличия у нее этого самого жилья (Т. Устинова, Дом-фантом в приданое); Прочие тоже были люди более или менее просвещенные, кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал (Гоголь, Мертвые души, т. 1); Заповедники и парки мудрое министерство уже решило ликвидировать. Верно. Как иначе новые русские богачи и старые «малоимущие» чиновники будут строить себе дачи на полянках с доледниковыми цветочками и с видом на лесок, где живет сокол-кречет (Мир новостей, 23.03.04); Воронежская областная дума, даже не пряна глаза, начислила себе по сорок тысяч рублей на каждую депутатскую душу, чтоб летом полноценно отдохнуть от тяжелого служения народу (Нов. газ., № 57, 9 – 11. 08.04);.. .вопреки всем законам, он намеревается избраться на третий срок «по воле белорусского народа» (МЕС, 25.08.04).
   В последнем высказывании лишь кавычки обнаруживают иронию для тех, кто не знает ситуации в Белоруссии. Ср. еще пример из А.К. Толстого:

     Или даже выйдет проще,
     О, жизнь моя, О Лада,
     И будет в этой роще
     Свиней пастися стадо!
     О, друг ты мой единый, —
     Спросила тут невеста: —
     Ужель для той скотины
     Иного нету места?
     Есть много места, Лада,
     Но наш приют тенистый
     Затем изгадить надо,
     Что в нем светло и чисто!

(А.К. Толстой, Баллада с тенденцией).
   Несмотря на свой маленький рост, он был очень хитер (Тэффи, Из «Всеобщей истории, обработанной “Сатириконом”»);
   – Надеюсь, что этот человек – настоящий врач?
   – Да, но только итальянский.
   Пуаро, который случайно это услышал, сказал шутливо:
   – Что касается меня, то я детектив, но только бельгийский. Несмотря на это, мадам, мы чужеземцы, иногда находим правильные решения задачи (А. Кристи, Черный кофе).
   В таких случаях трансформация обнаруживает перевернутость причинно-следственных отношений в глубинной семантике высказывания: *Он хитер, потому что высокого роста; *Чужеземцы не могут найти правильного решения задачи, потому что не англичане или *Правильное решение (разгадку) могут найти только англичане, потому что они англичане.
   В самых распространенных и даже стереотипных иронизмах – Гений! Весело! Чудная погода! и т. п. можно обнаружить ненормальные причинно-следственные связи: Он гений, потому что говорит совершенную чепуху (совершает идиотские поступки); Не дают зарплату. Весело! Обоснование: «Что может быть лучше жизни без денег!»; Опоздали на самолет. Прекрасно!; «Скольких женщин он убил? Десять? – Да, душевный человек».
   В сущности все ироничные оценочные высказывания заключают в себе вывод из того, что содержится в контексте, предтексте или ситуации, но вывод противоположный тому, что следует по логике вещей: и это касается не только положительной оценки или похвалы.
   При ироническом осуждении обратная аргументация, как правило, дается открытым текстом. Ср.:
   А.: – И она, дура, отдала ему все, что сумела скопить за много лет?
   Б.: – Конечно, дура! Идиотка просто: он ее единственный сын, положение у него ужасное, помочь ему некому, она с голоду не умирает. Конечно, дура! (Устная речь).
   В таких случаях отчетливо проявляется позиция другого лица, с которым говорящий расходится в оценке поступка женщины: аргументация абсурдна для высказанной оценки, потому что Б. не считает предмет обсуждения дурой.
   Ср. пример иронии, не содержащей оценки.
   Преподаватель студентам: То, что я вам сейчас скажу, постарайтесь перенести мужественно: у вас сегодня и завтра не будет третьей пары. Переживете?
   Скрытое фальшивое обоснование содержания иронического высказывания: каждое занятие – радость для студентов, а отмена – ужасное огорчение.
   Приведу несколько примеров из Гоголя, иллюстрирующих абсурдность аргументации в иронических текстах.
   Прекрасный человек Иван Иванович! Он очень любит дыни (Повесть о том, как поссорился Иван Иванович и Иваном Никифоровичем).
   П*** пехотный полк был совсем не такого сорта, к какому принадлежат многие пехотные полки; и, несмотря на то, что он большею частью стоял по деревням, однако же был на такой ноге, что не уступал иным и кавалерийским. Большая часть офицеров пила выморозки и умела таскать жидов за пейсики не хуже гусаров; несколько человек даже танцевали мазурку, и полковник П*** полка никогда не упускал случая заметить об этом, разговаривая с кем-нибудь в обществе. «У меня-с, – говорил он обыкновенно, трепля себя по брюху после каждого слова, – многие пляшут-с мазурку; весьма многие-с, очень многие-с (Иван Федорович Шпонька и его тетушка).
   «Иван Иванович никак не утерпит, чтоб не обойти всех нищих. Он бы, может быть, и не хотел заняться таким скучным делом, если бы не побуждала его к тому природная доброта». Далее следует иллюстрация «природной доброты»: издевательский разговор с нищим, который заканчивается словами «доброго Ивана Ивановича»: «Что же ты стоишь? Ведь я тебя не бью?».
   Нередко перевернутость причинно-следственных отношений обнаруживается в результате пояснений к сказанному. Часто это так называемый эффект обманутого ожидания.
   Ученый: Скажите, пожалуйста, какое завещание оставил ваш покойный король Людовик Девятый Мечтательный?
   Аннунциата: О это тайна, страшная тайна!., сказанное в этом документе, знает только принцесса и весь город (Е. Шварц, Тень).
   Аннунциата: Ом никак не мог решить, какая Именно половина труппы заслуживает казни. И наконец король махнул рукой на все и стал увлекаться плохими женщинами, и только они не обманули его.
   Ученый: Неужели?
   Аннунциата: Да, да! Уж они-то оказались воистину плохими женщинами. И это очень утешило короля, но вконец расстроило его здоровье (Е. Шварц, Тень).
   Во многих случаях, где есть явный антифразис, аргументация характеристики, выраженной на поверхности, «в числителе», относится формально к буквальной оценке, но по существу – к ее антониму, и таким образом, перевернутые причинно-следственные отношения прикрывают нормальные. Ср:
   Какой милый человек! Ограбил фирму, да еще и друга подставил; Какая интересная новая идея. Прямо из школьного учебника.
   В уже приведенном примере из Гоголя: Прекрасный человек Иван Иванович. Он очень любит дыни – нет явного антонимического значения ‘плохой’, ‘скверный’, хотя насмешка от этого не менее острая. И абсурдная аргументация относится только к буквальной оценке, к «числителю». Ср. также:
   Чтоб еще более показать читателю образованность П*** пехотного полка, мы прибавим, что двое из офицеров были страшные игроки в банк и проигрывали мундир, фуражку, шинель, темляк и даже исподнее платье, что не везде и между кавалеристами можно сыскать (Гоголь, Иван Федорович Шпонька и его тетушка).
   Доказательство образованности офицеров нелепо, но выразить эту иронию в виде антифразиса с пояснительными отношениями нельзя: *офицеры были необразованными, потому что играли в азартные игры и могли проиграть все вплоть до нижнего белья, поскольку насмешка относится к умозаключению говорящего, устанавливающего зависимость образованности от способности не только играть в азартные игры, но и проигрывать все на свете.
   Перевернутые целевые отношения в глубинной семантической структуре иронии.
   Иронические отношения цели, как уже отмечалось, с нашей точки зрения, – лишь разновидность причинно-следственных отношений.
   Сама по себе цель редко может быть объектом иронии и насмешки. Как правило, наблюдается смысловая несогласованность цели и того действия, которое является ее средством. Приведу некоторые примеры.
   Одержав много побед Александр [Македонский. – О.Е.] впал в сильное самовластие. Однажды друг его Клит, спасший ему когда-то жизнь, упрекнул его в неблагодарности. Чтобы доказать противное, Александр собственноручно убил Клита (Тэффи, Из «Всеобщей истории, обработанной “Сатириконом”»);

     Весь мир желают сгладить
     И тем ввести равенство,
     Что все хотят загадить
     Для общего блаженства

(А.К. Толстой, Баллада с тенденцией);
   Сказано в путеводителе [по Германии – О.Е.]. если вы мужчина «меньшевик», и нашли себе приятеля и прилегли в парке на газон, обменяться своим богатым, внутренним миром, и вдруг полицейский, то не спешите вскакивать и поправлять одежды (Мир новостей, 27.07.04);

     Если буквы еще не умеешь читать
     Открывай-ка букварь и зубри алфавит.
     Надо многое знать и немало уметь,
     Чтобы мелом писать на заборе слова

(Григорий Остер, Вредные советы – 2).
   Если из всех приведенных высказываний убрать действие – средство, то оснований для иронии и, следовательно, насмешки не будет.
   Лишь в одном из них – «чтобы обменяться своим богатым внутренним миром» – сама цель сформулирована иронически за счет выспренности выражений, но издевательский характер высказывание получает лишь в сочетании с действием-средством достижения этой цели.
   Ироническое представление цели, как и причины, может быть основано 1) на ее [цели] нелепости, абсурдности или 2) на ее неправдоподобности, когда говорящий вместо истинной цели объекта иронии называет цель, в которую невозможно поверить. Ср.:
   1. Отец мой, будучи по профессии купцом, не обращал на меня никакого внимания, так как по горло был занят хлопотами и планами: каким бы образом поскорее разориться? (Аверченко, Автобиография); Глина на них [домах. – О.Е.] обвалилась от дождя; крыши большей частью крыты тростником, как обыкновенно бывает в южных городах наших; садики, для лучшего вида, городничий давно приказал вырубить (Гоголь, Коляска).
   2. Но значительное лицо, совершенно, впрочем, довольный домашними семейными нежностями, нашел приличным иметь для дружеских отношений приятельницу в другой части города (Гоголь, Шинель).
   В первом случае насмешка имеет объектом глупость городничего, даже если он не ставил откровенной цели «улучшить вид» посредством уничтожения садиков: для чего бы ни отдан был такой приказ, он свидетельствует о самодурстве и глупости городничего. А ставить целью собственное разорение – абсурдно.
   Во втором осмеивается наивная маскировка истинной цели объекта иронии, как и истинной причины в похожем примере: На дому его [частного пристава. – О.Е.] вся передняя… была установлена сахарными головами, которые принесли к нему из дружбы купцы (Гоголь, Нос).
   При этом наивность – маска самого иронизирующего.
   Несколько иной вид иронических целевых отношений – случаи, когда действию, вообще не способному иметь цель, она насмешливо приписывается. Она (цель) как бы предполагается в мыслях объекта насмешки: Нежное солнце, для удовольствия семьи Доррит, озаряло венецианские каналы и римские развалины (Ч. Диккенс, Крошка Доррит, пер. Е. Караваевой).
   Причинно-следственные отношения при иронических заголовках.
   Известно, что нередко ирония содержится в заглавиях рассказов разных авторов или в названиях газетных статей.
   Содержание всех рассказов с ироническими заголовками фактически выражает антиаргументацию названия.
   Некоторые примеры.
   Тэффи: Утешитель; Святой стыд; Вендетта; Тонкая психология; Демоническая женщина; Мудрый человек и др.
   Чехов: Дипломат; Злоумышленник; Беззащитное существо; Брожение умов; Глупый француз; Светлая личность и др.
   Зощенко: Аристократка; Европеец; Светлый гений; Свинство и др.
   В тех случаях, когда ирония содержится в заголовках рассказов, перевернутые причинно-следственные отношения оказываются между заглавием и содержанием рассказа.
   При этом, хотя и здесь чаще встречаются характеристики со знаком плюс, отрицательные оценочные слова в заглавиях находятся в тех же отношениях с содержанием рассказов: обоснование смысла заглавия – это антиаргументация. Ср., например, «Свинство» (Зощенко), «Злоумышленник», «Глупый француз» (Чехов) и др. Так в рассказе Зощенко «Свинство» герой, от имени которого ведется рассказ, заклеймил поэтов, которые «растрачивают свою фантазию на рифмы да стишки» вместо того, чтобы «издать книжку с полным и подробным перечислением новых имен» (Окрябрина и т. п.). А героиня рассказа Тэффи «Вендетта» съела всю коробку конфет, которую прислал «сопернице» ее неверный поклонник, и тем «отомстила» обоим.
   Итак, в основе глубинной семантики иронии всегда находятся перевернутые причинно-следственные отношения, в которые мы включаем и целевые, и условные, и уступительные. При этом алогичность (перевернутость) может быть представлена в виде абсурдных связей (не бывает весело, если нет денег, а зарплату не дают, никто не крадет с голоду миллионы долларов, не убивают друга из чувства благодарности и т. д), либо фальшивых, когда истинные смысловые связи подменяются другими, в которые говорящий якобы верит (якобы верит в то, что купцы нанесли городничему массу голов сахару из дружеских чувств, что для дружеского общения «значительное лицо» имел женщину подальше от дома, и, следовательно, от жены и т. п.). Но и в том, и в другом случае семантика иронии имеет общую основу.

4. Ирония и насмешка

   Известно, что ирония чаще всего содержит насмешку и чаще всего насмешка является целью иронии. Как уже отмечено, это бывает отнюдь не всегда при очевидной ироничности текста, но все же насмешка – очень важная функция иронии, поэтому попробуем проанализировать направленность насмешки в иронических высказываниях.
   Направленность насмешки в иронических текстах.
   Прежде всего надо подчеркнуть, что насмешка ire может быть направлена ни на предмет, ни на ситуацию как таковую. Она всегда направлена на лицо, всегда на человека. Ироническое обозначение предмета – это не насмешка над предметом. Это или шутка или насмешка над человеком. Когда половую тряпку иронически называют ковром, а постеленную на стол газету – скатертью – это не насмешка над предметами и ситуацией, а либо самоирония, либо шутка, не содержащая насмешки.
   Но не всегда и не любое лицо при ироническом выказывании подвергается насмешке. Так, в случае иронического представления логики ребенка ирония не содержит насмешки, а заключает в себе добрую улыбку. Ср.: (о маленьком мальчике) Лошадки стояли с невыдранными хвостами, из заводного солдата пружина осталась невыломанной, в паяце пищалка сидела на своем месте – словом, всюду мерзость запустения (Теффи, Когда рак свистнул); [дети. – О.Е.] удивлялись моему терпению и выдержке: такой я уже большой, а еще не разбойник (Аверченко, Дети).
   Естественно, что по этическим соображениям люди не насмехаются над человеческим горем.
   Не только прямое непосредственное ироническое обозначение лица может содержать насмешку (гений – о глупце). Это относится к любым проявлениям человека – к его действиям, к цели или причине и т. д. этих действий, к его состоянию или к благосостоянию и т. д. При этом все обстоятельства (цель и т. д.) могут быть приписаны «жертве» иронии самим иронизирующим. Ср., например: Он пришел нас всех облагодетельствовать, а вы недовольны; Поехала украсить собой город (Достоевский); Почему он всех оскорбляет? – Исключительно по причине природной доброты.
   NN понизили в должности. Он теперь получает в месяц вместо 30 тысяч 25. Бедный! Так и по миру пойти недолго! Страдает наверное.
   Замечу, что осмеивая разные стороны человека или его бытия, иронист находится в разных позициях по отношению к «жертве» иронии.
   Когда объектом иронии является глупость, невежество и т. п., это всегда ирония «сверху», всегда – с сознанием своего превосходства («я выше его», «я вижу его глупость»). Когда осмеивается обладание материальными благами (ирония преуменьшения больших, с точки зрения говорящего, финансовых возможностей кого-либо) – это, как правило, ирония «снизу», с позиции менее состоятельного лица или группы лиц. Здесь уже нет «триумфа», нет самоутверждения, одно ехидство, а в худшем случае – подспудная зависть.
   Направленность насмешки на человека может проявиться по-разному: объектом насмешки может быть партнер коммуникации, может быть третье лицо или сам говорящий (при самоиронии). Но все это может иметь разные формы: лицо конкретное или обобщенное, обозначенное в тексте или не обозначенное. Наиболее типичные случаи насмешки, направленной на собеседника или на третье лицо, хорошо известны. Здесь отмечу особый случай.
   Иронические названия воров по их специализации, характерные для арго и отчасти для жаргона, не содержат насмешки над носителями такой номинации, ирония адресована тем, кто находится за пределами воровского мира – обобщенной возможной жертве грабительских действий, В криминальной среде это обычные нейтральные наименования. Ср.: кассир – ‘взломщик сейфов’, стекольщик – ‘ вор, проникающий через разбитые или выдавленные окна’, слесарь – ‘квартирный вор, вскрывающий дверные замки’.
   Аналогичны по направленности насмешки и иронические названия криминальных действий – обувать, лечить, обслуживать и т. п. Ср.: обуть – ‘обобрать или ограбить’.
   Это своеобразная переадресация насмешки. Явление довольно распространенное (Ермакова, 1997), но в литературном языке это обычно употребление отрицательной характеристики третьего лица как мнимое выражение солидарности с собеседником, содержащее насмешку не над третьим лицом, а над собеседником. Примеры типичной переадресовки иронии здесь еще будут приводиться в дальнейшем. Приведу один.
   А: Никогда больше не включу в комиссию N.: задает много вопросов студентам, проверяет знание текста. Совесть надо иметь!
   Б.: Действительно, свинство! Бывают же такие!
   Иначе обстоит дело с криминальными названиями жертв ограбления или мошенничества.
   В иронических названиях жертв криминальных действий – клиент, пациент, больной, стриженный и др. насмешка откровенно направлена на тех, кого «лечат», «стригут», «обслуживают» и т. д. (Химик, 2000, с. 52).
   В случаях иронических номинаций, характерных для арго, иронизирующим является целое сообщество, объект
   насмешки – мир, чуждый криминальному, но этот мир может и не знать, что является объектом насмешки, поскольку все номинации в самой криминальной среде существуют прежде всего для внутреннего использования. Однако, это все-таки издевательские названия, издевательство над объектом, который имплицитно постоянно присутствует в сознании вора как возможная жертва криминальных действий.
   В иронических наименованиях предметов браслеты – ‘наручники’, академия – ‘тюрьма’ и др., отмеченных в арго, насмешка отчасти направлена на правоохранительные органы, а отчасти и даже в большой степени, эти номинации заключают в себе самоиронию, которая нередко присутствует в арготической лексике.
   В художественной литературе наблюдаются случаи, когда объектом иронии оказываются одновременно два разных лица, в частности, субъект описываемых действий (мысли, чувств) и тот (или те), с кем связаны как с источником, особенности поведения героя.
   Ср.: В этот день Иосаф Платонович встал в обыкновенное время, полюбовался в окно горячим и искренним блеском яркого солнца на колокольном кресте Владимирской церкви, потом вспомнил, что это стыдно, потому что любоваться ничем не следует, а тем паче крестом или солнцем, и сел на софу за преддиванный столик (Лесков, На ножах).
   В этом случае объектом иронии является и герой, чьи дурацкие мысли в виде несобственно прямой речи передает автор, и те, кто внушил герою эти бредни.
   Приведу еще пример двунаправленности иронии из текста И.А. Бунина:
   Говорит «бывший профессор», «бывший богатый человек» (в поезде): «Я, знаете, живу теперь также, как тот опростившийся москвич, к которому вы едете, кормлюсь трудами рук своих, свободное время посвящаю, однако, прежнему – своему большому историческому труду, который, думаю, может создать эпоху в науке»…И через полчаса создатель эпохи сошел на своем глухом полустанке – и заковылял, заковылял со своими мешками по зеленой березовой просеке, по холодку вечерней зари (Бунин, Несрочная весна).
   В данном случае это прежде всего горькая ирония (не насмешка!) по поводу наивности «бывшего профессора», еще верящего в возможность «эпохального» исторического труда при большевиках и язвительность по отношению к власти, режиму, опустившему профессора до такого уровня жизни.
   В зависимости от того, насколько явной оказывается для партнера коммуникации перевернутость причинно-следственных отношений, у говорящего может оставаться возможность двунаправленности насмешки – над третьим лицом, которому адресована ироническая оценка, и над собеседником, не понявшим иронии.
   Ср. в уже приведенном нами диалоге:
   – Какого вы мнения о нашем губернаторе?
   – Замечательный правитель!
   – Вы серьезно так думаете?
   – Конечно, все так считают
   – Да ну вас, то ли вы серьезно, то ли дурака валяете.
   В таком случае ироническая оценка адресована губернатору, но легкая насмешка направлена и на партнера коммуникации не улавливающего иронии.

5. Виды иронических масок

   Ирония – это языковая мистификация, в каком-то отношении это вид языковой игры, особенностью которого является то, что лишь один из участников этой «игры» играет по собственному желанию, а другой (или другие) являются лишь его объектом. О том, что с ними «играют», они узнают post factum. А могут и не узнать, если ирония остается у субъекта во внутренней речи. Ср.: «Он очень уважаемый человек, крупный ювелир, хотя еще довольно молод, ему чуть больше семидесяти» [говорит человек, которому за 90 лет, говорит серьезно]. «Совсем мальчик!» – хотела сказать я с сарказмом, но вовремя остановилась, сочувственно взглянув на своего собеседника (Н. Александрова, Заморский гость).
   Поскольку, ирония – это мистификация, притворство, иронизирующий, как правило, временно надевает на себя маску. Маски иронизирующего при этом могут быть весьма разнообразны.
   Наиболее часто, по нашим наблюдениям, встречаются такие маски:
   1. Маска невежды.
   2. Маска дурака.
   3. Маска наивного, доверчивого человека.
   4. Маска подлого или злобного человека.
   Поскольку крайняя наивность обычно граничит с
   глупостью, эти две маски легко сочетаются.
   5. Маска глупо восторженного человека.
   6. Маска скептика (сомневающегося).
   7. Маска глубокомысленного человека и многие другие.
   Все виды масок возможны и при мнимой похвале, и при мнимом осуждении, и в тех случаях, когда нет ни того, ни другого.
   Замечу, что каждая маска может быть связана с различным характером насмешки – степенью ее ядовитости или добродушия.
   Разные маски позволяют иронисту иметь разные объекты («жертвы») иронии.
   По нашим наблюдениям, все виды масок в равной мере могут встретиться и в художественной речи, и в естественном диалоге, и в публицистике. Закрепленности каких-то видов масок за определенными типами текстов нами не отмечено. Это не значит, что какой-то говорящий или пишущий не может отдавать предпочтение некоторым маскам, но регулярной зависимости маски от текста, видимо, не существует.
   Рассмотрим некоторые виды иронических масок в текстах разных типов.
   Маска глупца, по-видимому, является одной из древнейших иронических масок. Ее использовали в философских спорах уже древние греки, когда, с целью доведения до абсурда идей противника, человек притворялся болеё глупым, чем был на самом деле.
   Как правило, в естественном диалоге говорящий использует только одну маску. В художественной речи автор может менять маски, особенно на протяжении большого текста, а часто маска бывает двуликой или даже многоликой. Так, М. Зощенко нередко использует маску самоуверенного невежды и дурака.
   Приведу примеры некоторых масок.
   1. Маска самоуверенного невежды:
   …Деревяшкин снял с машины чехол и благоговейно обтер ее тряпкой. И в ту минуту мы воочию убедились, какой это великий гений изобрел ее. Действительно: масса винтиков, валиков и хитроумных загогулинок бросилась нам в лицо (Зощенко, Диктофон);
   2. Та же маска с элементами злобности:
   Другие граждане с дому все-таки по праздникам веселятся. В горелки играют, пьют, е козла дуются. Вообще живут от полного сердца… А этот мракобес с работы, например, вернется, ляжет брюхом на свой подоконник и в книгу уткнется (Зощенко, Кузница здоровья).
   3. Маска подлого человека (подлость оценивается как милая шутка, как остроумное поведение). Ср. приведенный ранее пример из Тэффи: Остроумные люди часто так шутят – подсунут кому-нибудь свою вещь, а потом говорят: «А ну-ка, обыщем-ка Ивана Семеныча». Найдут и хохочут. Это очень смешно (Теффи, Брошечка).
   4. Маска доверчивого глупца: Вейнингеров в то время еще не было, и никто не подозревал о том, как низка и вредна женщина. Открыть глаза было некому, и молодые люди женились на барышнях (Теффи, Переводчица).
   5. Маска глупо восторженного человека (объект безумных восторгов ничтожен). Славная бекеша у Ивана Ивановича! Отличнейшая! А какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки!.. Господи боже мой! Николай чудотворец, угодник божий! Отчего же у меня нет такой бекеши! (Гоголь, Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем); Боже, какие есть прекрасные должности и службы! Как они возвышают и услаждают душу! Но увы! Я не служу и лишен удовольствия видеть тонкое обращение с собою начальников (Гоголь, Невский проспект).
   6. Маска доверчивого, простодушного человека.
   Анфисе не хотелось, чтобы он был замешанным. Не хотелось, разумеется, только из соображений бабушкиной безопасности. Из-за чего же еще! [Девушка влюбилась и не хочет, чтобы объект влюбленности был замешан в преступление. – О.Е.] (Т. Устинова, Закон обратного волшебства);
   Она все последнее время ходила домой этой дорогой. Здесь, правда, было намного дольше, но… зато здесь были красивые дома. Вот только из-за них. Из-за чего же еще стоило тратить лишнее время? (И.Петров, На обочине) [причина – надежда встретить «его»].
   Зося почувствовала неожиданно потребность в поисках парня в красной рубашке. Просто дольше жить без этого не могла и категорически потребовала, чтобы Павел немедленно этим занялся (И. Хмелевская, Все красное). На самом деле Зосе надо было услать Павла [сына] из дома, чтобы он не общался с Агнешкой – «соблазнительницей», крайне неприятной Зосе.
   И все же вам заметят, что каждый сезон – худший из всех, какие когда-либо были, и что домовладельческое население нашего курорта неизменно разоряется каждое лето.
   …Все они ведут дела, надо думать, единственно из филантропических побуждений, так как хорошо известно, что все они непрерывно разоряются (Ч. Диккенс, Наш английский курорт, пер. Л. Боровой).
   7. Маска человека, равнодушного к неприятностям, воспринимающего их с чувством юмора.
   Зарплату не дают. Опять повысили цены за горячую воду. Весело! (Прекрасно! Замечательно!).
   8. Маска скептика:
   Неужели такое возможно? Да так, я думаю, не бывает (по поводу самых обычных жизненных ситуаций). Ср.: Ты не поверишь, ее в этой конторе [риэлторской. О.Е.] обманули самым наглым образом. И правда, поверить трудно.
   9. Маска глубокомыслия.
   Ср. иронию по поводу затяжного решения пустякового вопроса: Ну как же его можно быстро решить, это ведь очень серьезный вопрос. Тут надо хорошо подготовиться, подумать, посоветоваться с начальством.
   …все лужи – как лужи, а эта, – он задумывается, – как не лужа. И потом, откуда она вообще взялась?
   – Если подумать, – говорит девица Пухова, – то лужи берутся от дождя (Фигль-Мигль, Мюсли «Звезда», 2005/6).
   10. Маска сочувствующего:
   Бедняга! Несчастный! Страдалец! (когда нет ни тени сочувствия, поскольку нет оснований для этого).
   11. Маска тупого и чванливого человека.
   Ах, это были славные денечки [работа в гастрономе в советское время. О.Е.\ о которых дама послебальзаковского возраста не уставала рассказывать своей соседке приятельнице, женщине низкого социального происхождения Галине Николаевне. Той скромной работнице жилищно-коммунальной конторы, и в сладких снах не могло привидеться былое могущество Анны Ивановны (Е. Юрская, Чисто семейное убийство).
   12. Маска лояльности, кроткого согласия с глупейшим советом, замечанием.
   – Вы вот, например, пишете, что под казаком лошадь плясала. К чему это? Этого не надо.
   – Отчего же не надо? – испугалась я.
   – Не надо. Нужно, чтобы ни про лошадь, ни про казака не было сказано, а чтобы читатель все сам чувствовал и видел… Вам надо работать над собой. Поехать куда-нибудь в деревушку и хорошенько поработать [говорит видный общественный деятель. – О.Е.].
   – Спасибо. Я непременно. В деревушку.
   Потом встретилась светлая личность (без определенных занятий) и сказала:
   – Что вы все мудрите? Волосы пишите лакированные. Хотите изобразить, что молодой человек сидит, так и изображайте: «На стуле сидел человек. На нем волосы». Вот и все. И каждый сразу поймет, в чем дело.
   – Да, вы правы. Так, конечно, скорее поймут.
   Потом пришла дама. Милая, розовая, душистая, золотистая. Съела конфетку, облизнулась и сказала.
   – Не хочу сплетничать, но, знаете, Степаниде Петровне ваши фельетоны не нравятся… Не хочу сплетничать, но она говорит про них, что это не Бичер-Стоу.
   – А нужно, значит, чтобы Бичер-Стоу?
   – … Ничего, что я вам передала?
   – Наоборот, я очень рада. Это ценное указание… Значит – Бичер-Стоу… (Тэффи, Как быть?).
   В каждой такой маске степень глупости, подлости, доверчивости может быть различной, и тем самым ирония может быть и очень тонкой и слишком очевидной.
   Разумеется, этим не исчерпываются все виды иронического притворства. На наш взгляд, это лишь наиболее часто встречающиеся и наиболее ярко выраженные иронические маски.
   Но наряду с ними могут быть маски, не имеющие столь отчетливых признаков и ярких обличий. Так, наряду с маской глупости может быть маска непонимания кого-то или чего-то. При этом иронизирующему совсем не нужно притворяться глупее, чем он есть. За «непониманием» могут быть разные исходные позиции.
   Замечу также, что не всегда можно точно определить тип маски, а может быть, и не всякая ирония непременно нуждается в маске. Так, при ироническом поощрении, выражающем неприкрытое раздражение (Не мог бы говорить громче, а то соседи не услышали?!), маска очень мало заметна, а раздражение очевидно.
   Если взять всю совокупность масок, то мир иронии «населен» по преимуществу мало привлекательными личностями: «глупцы», «невежды», «чванливые», «подлые», хотя встречаются и «весельчаки», «простодушные» и «кроткие».
   Но таков этот мир на поверхности. В глубинной структуре за ним стоит собирательный образ умного, часто интеллектуального, язвительного и отнюдь не всегда веселого человека.

Глава вторая Некоторые языковые механизмы текстовой иронии

   Текстовая ирония очень разнообразна и с трудом поддается типизации. Но некоторые наиболее типичные приемы иронической подачи текста, думается, можно выделить.
   Рассматривая иронию в текстах кабаре, Тадеуш Щербовский отмечает следующие языковые «сигналы иронии»: интонацию, синтаксическую омонимию, синтаксический параллелизм, паронимы, лексические омонимы, «иллокутивное самоубийство», интертекстовые модификации и другие (см. Szczerbowski 1994, с. 52 – 62).
   Многие приемы, отмеченные Т. Щербовским, (не всегда называемые сигналами) отмечают также исследователи иронии в текстах Достоевского, Чехова, Бунина, Ильфа и Петрова, в текстах многих пародистов и в устной речи.
   Интересно выявить те языковые механизмы создания иронии, которые можно обнаружить в самом ироническом высказывании. Но всегда ли это возможно, учитывая разные виды иронии с точки зрения ее очевидности?
   D.S. Muecke выделяет три вида иронии: скрытую, явную и частную (ironia pry watna).
   Он пишет: «С явной иронией мы имеем дело там, где противоречивость или несоединимость отдельных элементов откровенно бросается в глаза, например, когда писатель после изображения женщины безобразной называет ее прекрасной и т. п. (Muecke 2002, с. 62). К явной иронии он относит и такие высказывания, в которых могут употребляться слова ругательные, но произносимые с интонацией восхищения, любования. Такими бранными словами называют матери своих детей, а дети любимых животных.
   – Ах, ты мерзкое маленькое существо – закричала Алиса, схватив котенка и осыпая его поцелуями.
   Граница между явной и скрытой иронией часто, по мнению исследователя, определяется позицией индивидуальной оценки (Muecke 2002, с. 65). При этом D.S. Muecke, со ссылкой на Квентилиана, отмечает, что для понимания ироничности текста надо знать характер говорящего, его взгляды на предмет речи и другие условия (Muecke 2002, с. 65).
   Третий вид иронии, которую, нам думается, можно было бы назвать «иронией для себя» – случай, когда иронизирующий не хочет, чтобы понимали истинный смысл его слов и от этого получает удовлетворение.
   Очевидно, что скрытая ирония так далеко уходит в область субъективного, что исследование ее требует совершенно особых методов (если какие-нибудь методы тут вообще возможны).
   С иронией, как коммуникативной категорией, связаны два вида коммуникативных неудач.
   1. Непонимание иронии там, где она есть.
   2. Восприятие текста как иронического там, где иронии нет.
   И то, и другое может быть далеко от языковых признаков иронии и обусловлено знанием целого ряда факторов: ситуации, предтекста, психологического фона высказывания, индивидуальности говорящего, знанием его отношения к объекту оценки, источника цитирования (при цитатной иронии) и многого другого.
   Восприятие текста как иронического при отсутствии иронии более всего, на наш взгляд, объясняется пресуппозицией воспринимающего текст, которая упрощенно может быть обозначена, как «серьезно так утверждать нельзя», а это, в свою очередь, обусловлено отношением к самым разным явлениям внеязыковой действительности, к разным логическим, нравственным, эмоциональным, культурным концептам, к отношениям людей в социуме и т. д.
   Приведу один пример. Толкование последних строчек известного стихотворения И.А. Бунина «Одиночество»: горькие слова лирического героя, от которого ушла любимая женщина – Что ж, камин затоплю, буду пить. Хорошо бы собаку купить воспринимается довольно многими людьми (филологами) как ироническое и не меньшим количеством людей (тоже филологов) как вполне серьезное (к ним отношусь и я).
   Как удалось заметить, первая группа людей исходит из пресуппозиции (поскольку сигналов иронии тут нет) уже приведенной нами: «Можно ли серьезно говорить: – “Ушла любимая женщина, так пойду куплю собаку”» не допуская мысли о возможной адекватности заполнения души существом другого рода.
   Поскольку нас интересуют языковые формы проявления иронии, обратимся к текстам, имеющим объективные показатели ироничности.
   С.И. Походня рассматривает механизмы реализации иронической модальности на лексическом и текстовом уровнях.
   На лексическом уровне в качестве механизма иронии она отмечает «накладывание отрицательного контекстуального значения на положительное словарное» (Походня 1989, с. 14). В атрибутивных словосочетаниях то же самое происходит с прилагательным: «именно прилагательное является тем центром, в котором реализуется ирония» (Походня 1989, с. 15). Далее отмечается выражение иронии путем «одновременной реализации двух лексико-семантических вариантов полисемантического слова» (Походня 1989, с. 24), посредством окказиональных образований – то есть те средства, которые используются в любой языковой игре.
   Механизмы создания текстовой иронии исследователь видит 1) в разных типах повторов лексических средств: тождественный, синонимический, перифрастический, структурный и стилистический повтор; 2) диалогическое цитирование; 3) несобственно прямая речь; 4) аллюзии; 5) ироническое комментирование; 6) ироническое смещение регистров и стилей речи.
   С.И. Походня выделяет и ряд собственно синтаксических средств актуализации иронии: транспозицию синтаксических структур – утвердительных предложений в отрицательные, отрицательных – в утвердительные, транспозицию восклицательных предложений (восхвали-тельных в презрительно-отрицательные), риторические вопросы и другие (Походня 1989, с. 32 – 55).
   Все эти механизмы выражения иронии средствами языка С.И. Походня исследует на материале английской и американской художественной прозы конца XIX, начала XX веков, для сравнения используется и русская современная проза.
   Весь анализ проводится с позиции выяснения специфики иронии в системе изобразительных средств языка. Поскольку перед нами стоят другие задачи, ограничимся приведенным перечнем средств реализации текстовой иронии в книге С.И. Походни.
   Выделенные нами приемы текстовой иронии не будут собственно синтаксическими, хотя отмечаются и некоторые синтаксические структуры как своеобразные модели иронии, но все они служат выражением иронии лишь на основе взаимодействия смыслов в содержании высказывания и часто не обходятся без лексических средств.
   1. Введение в текст модальности предположения при полной несомненности содержания высказывания или очевидности ситуации – употреблением модальных слов – вероятно, очевидно, кажется, возможно, и т. п. Ср.: – Вы увидите здесь солнечный свет [В Америке. – О.Е.]
   – Мне кажется, я иногда видел его и дома [В Англии. – О.Е.] (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита, пер. НЛ. Дарузес); ср. также Что же касается до длинных волос, которые Ленский, по свидетельству Пушкина, привез с собой из туманной Германии, то, мне кажется, что они, при тщательном уходе, могли бы вырасти и в России (Писарев, Пушкин и Белинский);
   Кажется (мне думается и т. п.) идет дождь – говорит один из людей, попавших под ливень [2 - О своеобразии иронического высказывания такого типа см. Sperber i Wilson 2002, с. 85 – 86.].
   Это может быть также выражением говорящим сомнения относительно ситуации, хорошо ему известной и сомнения не вызывающей.
   – Ай-ай-ай! – воскликнул артист, – да неужели ж они думают, что это настоящие бумажки? Я не допускаю мысли, что они сделали это сознательно.
   Буфетчик как-то криво и тоскливо оглянулся, но ничего не сказал.
   – Неужели мошенники? – тревожно спросил у гостя маг, – неужели среди москвичей есть мошенники? (Булгаков, Мастер и Маргарита).
   2. Введение в текст модальных слов, выражающих уверенность, убежденность в абсурдном утверждении. В этих случаях модальные слова выполняют роль интенсификаторов иронии. Ср.:
   В Гомеле добрые души советовали нам проехать до Киева на пароходе: «Будете проезжать мимо острова, где засела какая-то банда. Банда все пароходы обстреливает из пулемета».
   – Прогулка, очевидно, очень уютная.
   Но мы все-таки решили ехать по железной дороге (Тэффи, Воспоминания).
   А вообще, квартирный вопрос несомненно укрепляет семейную жизнь (Зощенко, Семейный купорос) [рассказ о невозможности уйти от мужа из-за отсутствия какого-либо другого жилья. – О.Е.]; Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла. И не то что драка, а целый бой. Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали. (Зощенко, Нервные люди); А когда он высадился на берег без гроша в кармане в Соединенных Штатах, ему, конечно, очень обрадовались (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита, т. I).
   Прием декодирования иронии посредством введения в текст эмфатических выражений «очевидно», «наверное» явно противоречащих содержанию текста, отмечает С. Kerbrat-Orecchioni (Kerbrat-Orecchioni 2002, с. 122).
   Приведу еще пример иронической аргументации Л. Толстым того, почему Степан Аркадьевич был сторонником либеральной партии: Либеральная партия говорила, что в России все дурно, и действительно, у Степана Аркадьевича долгов было много, а денег решительно недоставало (Л. Толстой, Анна Каренина).
   В этом случае ирония выражается прежде всего введением в авторский текст слова действительно, мнимо подтверждающего разъяснение того, что в России все дурно, и как бы уравнивающего значимость ситуации в России с денежным положением Степана Аркадьевича.
   3. Утверждение абсурда в качестве известной истины Для этого используются модели: Известно, что… Доказано, что… Оказалось, что… Понятно, что… и т. п. Нелепые утверждения содержатся в придаточных изъяснительных, присоединяемых к ментальным предикатам.
   Ну не глупо ли приучать людей рассуждать логически когда теперь уже достоверно дознано, что ни одно след стене из своей причины вытекать не может (Теффи Причины и следствия); Я даже не считаю нужным, опровергать ее [выдумку, что Иван Никифорович родился с хвостом. – О.Е.] перед просвещенным читателем, которым, без всякого сомнения, известно, что у одних только ведьм, и то у весьма немногих, есть назади хвост (Гоголь Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем); «Русское знамя» доказало, что беспринципная кадетская газета «Речь» открыто и нагло продает Россию Финляндии (Аверченко, В свободной России Кто ее продал); Школа – студия «Лицедей – Лицей» пока зала мим-номер о несчастных женщинах, так и не нашедших свою любовь. Оказалось, что нет ничего смешнее несчастных женщин (Нов. газ. № 58,12–15.08.04);
   Не можете ли вы сказать, чей это ребенок выше, там у меня на коленях [на фотографии. – О.Е]
   Это вовсе не ребенок. Это у вас так сложены руки.
   – Фотография не может быть ответственна.
   … Мне выдали карточки моей знакомой, где она почтенная старуха… была изображена с двумя парами бровей и одним лихо закрученным усом.
   – Но я уже знала, что фотография не может быт ответственна (Теффи. Изящная светопись"): высокого ранга и бывали подмечены единственно у них (Теффи, Воспоминания);
   Известно, что порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия (С. Довлатов, Компромисс. Компромисс десятый).
   В этом приеме, как правило, отчетливо (на поверхности) видно нарушение постулата истинности. В приведенных примерах содержание придаточного, относящегося к ментальным предикатам, слишком очевидная глупость.
   Но это бывает не всегда. Встречается ирония, построенная по этой модели, которая может быть распознана лишь в контексте.
   Некоторые примеры.
   Умирая Висленева не только благословила Синтянину, ей же, ее дружбе и вниманию поручила и свою дочь, свою ненаглядную красавицу Ларису.
   Все знали; что эта дружба не доведет Ларису до добра, ибо около Синтягиной все фальшь и ложь (Лесков, На ножах).
   Из предыдущего текста читателю известно, что это лишь досужие домыслы злобствующих сплетниц и авторская ирония (заметим, лишенная юмора) направлена на этих «всех».
   Все знают, что какого мента ни возьми, каждый умеет раскрывать убийства в течение недели, в особенности заказные (Т. Устинова, Свой генерал);
   Не исключено, что непосвященный и доверчивый человек может принять это высказывание за истинную правду. Ср. также:
   Известно, что с южных гор и до северных морей человек проходит как хозяин (Нов. газ. 4–6. 10.04 № 73).
   В данном случае придаточное представляет собой цитату из известной советской песни «Широка страна моя родная» и ирония направлена на фальшь патетического утверждения.
   4. Притворное отрицание очевидных действий:
   И богатства твои не украдены у сирот беззащитных и вдов (Некрасов, Современная ода); Нет, конечно, рядовые работники краснодарской милиции никому не хамили – боже упаси! (Мир новостей, 19.10.04);
   Мамаша Спарсит никогда не ловила Баундерби, когда он ходил в холостяках. Что вы, что вы! (Ч. Диккенс, Тяжелые времена, пер. В. Токер). Весь предыдущий текст показывает, что как раз «ловила».
   Мистер Пексниф явно не ожидал их так скоро: он был окружен раскрытыми книгами и, держа во рту карандаш, а в руке компас, заглядывал то в один, то в другой том… Мисс Черри тоже не ожидала их и потому, сидя перед объемистой плетеной корзинкой, занималась шитьем каких-то немыслимых ночных колпаков для бедных (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита, т. I).
   Конечно, лукавство автора и очевидность явного ожидания Мартина Пекснифом и его дочерьми поняты прежде всего из предтекста, откуда читатель узнает, что мистер Пексниф проходимец и лицемер, что он только изображает деятельность, чтобы произвести впечатление на Мартина, а его дочери и в голову не приходит заботиться о бедных. Но и в самом описании «неожиданная» есть сигнал иронии: преувеличенная погруженность в занятия мистера Пекснифа и абсурдность занятия Черри («немыслсмые ночные колпаки» – «первая необходимость для бедных»).
   Другой пример.
   Нужно отдать должное молодой леди: она не объявила напрямик, что не хочет идти, но выразила горячее и энергичное желание «быть проклятой, если она туда пойдет». Эта вежливая и деликатная уклончивость свидетельствовали о том, что молодая леди отличалась прирожденной учтивостью, которая препятствовала ей огорчить ближнего прямым и резким отказом. (Ч. Диккенс, Приключения Оливера Твиста, пер. А.В. Кривцовой).
   В этом случае ироническое отрицание не требует предтекста, оно «разоблачается» самим высказыванием.
   Некоторой разновидностью этого иронического приема является отрицание не самого действия, а его объекта, содержания или цели, совершенно несовместимых с обозначенной ситуацией. Это отрицание того, чего нет и что придумывает говорящий, чтобы не называть настоящие цель, объект и т. д.
   Ср.: [о парне, который залез в чужой сад через забор и увидел хозяина с палкой] Тут он сообразил, что, пожалуй, хозяин бежит к нему не за тем, чтобы пригласить на чай, и мигом тем же путем удрал;
   Из ближайшего авто показалась пара фигур довольно угрожающего вида. Я понял, что данные представители нашего общества скорее всего будут со мной обсуждать не итоги прошедшего кинофестиваля, и аккуратно удалился (Мир новостей, 14.06.2005).
   При ироническом отрицании действия, чем более подробно оно характеризуется, чем больше обстоятельств окружает его (указание на причину, цель и т. д.), чем больше аргументов для отрицания действия приводит автор, тем более явна ирония.
   В дружбу к сильному влезть не желаешь ты, чтоб успеху делишек помочь, и без умыслу с ним оставляешь ты с глазу на глаз красавиц дочь (Некрасов, Современная ода); Он не зацапал и не загреб в свою мошну ее последние трудовые гроши, вскружив ей голову блестящей перспективой ваших будущих успехов и счастья… Он не вымогал у нее денег, играя на ее слабой струнке, зная, что она гордится вами… Он тут не примем. (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита, т. I).
   Заметную роль играют в объективации иронии и экспрессивность отрицаемого предиката.
   Чем более экспрессивно выражен отрицаемый предикат, тем более отчетливо выражается ирония. Ср.: Он, конечно, не взял эти деньги (не украл и т. п.) и Он, конечно, не захапал эти деньги.
   Замечу, однако, что и такое высказывание может не содержать иронии, если: 1) перед этим кто-то утверждал, что субъект отрицаемого действия именно «захапал», а говорящий с этим не согласен; 2) говорящий отрицанием противопоставляет одного субъекта другому, который, по мнению говорящего, как раз и «захапал».
   5. Отрицание очевидной негативной характеристики, выраженной разными средствами, в том числе метафорой.
   Если когда-нибудь человек сочетал в себе всю кротость ягненка с немалой долей голубиных свойств, в тоже время нисколько не напоминая крокодила и ни капельки не походя на змею, то этот человек был мистер Пексниф (Ч Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита, т. I).
   Своеобразие этого приема заключается в том, что метафоры крокодил и змея, содержащие резко отрицательные характеристики, никем пока не приписывались мистеру Пекснифу и без авторского утверждения никому не пришли бы в голову. Поэтому, когда автор столь энергично протестует против сходства героя со змеей и крокодилом («нисколько не напоминал», «ни капельки не походил»), читатель убеждается, что сильно напоминал и весьма походил.
   В этом эффект неожидаемого отрицания без предварительного утверждения. Никто в естественной речи не скажет ни с того, ни с сего: Иван Иванович не свинья, если перед этим никем не было сказано, что-то о непорядочности или неряшливости Ивана Ивановича (роль отрицания при метафорическом предикате будет рассмотрена в разделе «Ирония и открытое отрицание»).
   6. Преуменьшение явно отрицательной характеристики:
   Варвара Петровна не совсем походила на красавицу: это была высокая, желтая, костлявая женщина, с чрезмерно длинным лицом, напоминавшим что-то лошадиное (Достоевский, Бесы).
   7. Ограничение степени положительного признака, который не имеет градации: он либо есть, либо нет, и всякое ограничение делает его сомнительным, а утверждение о наличии этого признака с ограничением становится ироническим:
   Замечу лишь, что это был человек даже совестливый (то есть иногда), а потому часто грустный (Достоевский, Бесы).
   8. Объединение в сочинительные ряды или пары характеристик, из которых вторая сводит на нет первую.
   …он раза по четыре в год регулярно впадал в так называемую между нами «гражданскую скорбь»… Впоследствии, кроме гражданской скорби, он стал впадать и в шампанское (Достоевский, Бесы) (Об использовании сочинительных конструкций в языковой игре см. Санников 1989, 1999).
   9. Прием иронического соответствия. Чаще всего при этом в сложноподчиненном предложении типа Он достаточно умен и образован, чтобы занять этот пост. В ироническом контексте положительная оценка первой части заменяется противоположной: Он достаточно глуп и невежествен, чтобы занять пост министра образования.
   Мисс Сквирс была в достаточной степени ленива (а также тщеславна и легкомысленна), чтобы быть настоящей леди (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Николаса Никльби).
   Но ироническое соответствие может иметь и другие формы. Ср., например:
   Приятно смотреть на него, когда он в этой парадной форме; и если б мы были первым лордом адмиралтейства (а мы как раз удовлетворяем основному требованию к его должности, а именно: ровно ничего не знаем о море), мы бы завтра же назначили его командовать кораблем (Ч. Диккенс, Наш английский курорт).
   10. Один из приемов объективирования иронии является ироническое сравнение.
   Все шло весело, как на похоронах (Джером К. Джером, Трое в одной лодке, не считая собаки);
   – У этой складной штуки дно разорвалось, – удрученно пробормотал ветеринар [у раскладушки. – О.Е.].
   – Оттого, – пояснила злобно Лерка, – что ты весишь, как былинка, сто пятьдесят килограммов.
   – Всего сто двадцать, – уточнил Филя (Д. Донцова, Чудовище без красавицы).
   В рамках языковой игры ироническое сравнение отмечает В.З. Санников. Ср. его примеры:

     В комедиях, сатирах Шутовского
     Находим мы веселость псалтыря,
     Затейливость месяцеслова
     И соль и едкость букваря

(П. Вяземский);

     Он у нас восьмое чудо —
     У него завидный нрав.
     Неподкупен как Иуда,
     Храбр и честен – как Фальстаф

(Н. Некрасов, НаФ.В. Булгарина);

     Чудак он, право, своенравный!
     Его ввести не можно в толк!
     На разговор он рыбе равный,
     А вежлив, как сердитый волк

(А. Грибоедов и П. Вяземский, Кто брат, кто сестра или обман за обманом); (Санников, 1999, с. 413)
   Аналогичные примеры в чешском находим в книге Франтишка Йилка: Leńjako stojata voda; stydi se jako koza v żeli, kdyz je na devatem zahone (‘бежит, как стоячая вода; стыдится, как коза в капусте, когда ест уже девятую грядку’) (F. Jilek 1967, с. 186).
   В качестве одного из многочисленных средств юмора рассматривает Д. Бутлер перестановку членов сравнительной конструкции. Ср.:
   Koło stawu, raczej bajury czarnej, pełnej kaczek i gęsi głupick jak damy… (Buttler 2001, c. 262): «Около пруда, а скорее, черного болота, полного уток и гусей, глупых как дамы».
   11. Прием абсурдного вывода.
   Он был в дорогом сером костюме, в заграничных в цвет костюма туфлях. Серый берет он лихо заломил за ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду лет сорока, с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом – иностранец. (Булгаков, Мастер и Маргарита).
   12. Одним из приемов иронии, встречающихся преимущественно в устной речи, является ироническое поощрение, чаще всего облеченное в форму вопроса (в том числе вопроса как просьбы) или совета.
   Иронически поощряется продолжение или интенсификация действия, весьма нежелательного для говорящего или отрицательно оцениваемого им как нелепого, неразумного.
   – Ты не мог бы говорить громче, а то газетчики не услышат? (приятель говорит слишком громко об интимных делах собеседника);
   [Приятель звонит в 8 утра]: А что так поздно? Ты уж в следующий раз звони прямо в шесть! (Устная речь);
   – Я отдала им [кошкам. – О.Е.] две старые перинки и норковую горжетку.
   – А горностая у тебя неужели не нашлось? (И. Хмелевская, Коты в мешке);
   Или: Ты бы уж лучше сообщила о моих делах по радио (по телевидению, в газетах и т. п.) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

а то не все будут знать.
   13. Близко по содержанию к таким формам проявления иронии ироническое (часто саркастическое) сожаление по поводу «недостаточной» интенсивности негативного действия. Ср.:
   – У нас сокращение: забирают две ставки.
   – Надо же; так мало, а могли бы – и три, и пять.
   14. Не менее ярким средством выражения иронии является издевательский вопрос, чаще всего маскирующий' утверждение о невежестве собеседника, неряшливости и других «достоинствах».
   Вы книжки только пишете, или когда-нибудь вы их все же читали? (Фигль-Мигль, Мюсли «Звезда», 2005/6).
   «Слово о полку Игореве» проходят в третьем классе церковно-приходской школы. Вы в какой-нибудь школе случайно не учились? (Т. Устинова, Одна тень на двоих); Эту оперу написал композитор Чайковский. Может быть, вы о нем что-нибудь слыхали? (Устная речь).
   Разумеется, вопрос о Чайковском – будучи обращенным к ученикам начальной школы, вовсе не содержит издевательства, но безусловно звучит иронически, если преподаватель обращается к студентам театрального училища (филфака и т. д.).
   С самого утра перед выездом Манюня горестно посмотрела на свою ногу и вздохнула:
   – Ну почему у меня колготки всегда рвутся в одном и том же месте – на больших пальцах?
   Денька посмотрел поверх кружки:
   – Слушай, а ты не пробовала ногти на ногах стричь?
   – Ну ты козел/ – завопило мое чадо (Д. Донцова, За всеми зайцами).
   Практически каждый речевой акт при определенных условиях может быть ироническим: сообщение, извинение, вопрос, разные виды побуждения и другие. На уровне бытовой иронии нередки случаи иронического совета: Я думаю тебе непременно надо пойти туда (куда ходить ни в коем случае не следует).
   Но некоторые виды речевых актов наиболее часто используются для выражения иронии.
   14. Теперь специально остановимся на категории неопределенности как средстве выражения иронии, хотя некоторые из приведенных выше примеров уже могли иллюстрировать связь неопределенности с иронией.
   Средством иронии является прежде всего неопределенность как неизвестность и неясность для говорящего в тех случаях, когда говорящему все известно и совершенно ясно. Для этого могут использоваться некоторые лексемы и структуры, в частности предикативы неизвестно, неясно, непонятно с придаточными, из которых ясно, что никакой неизвестности быть не может. Например: Она театрально воздела руки к небу и запричитала: «Сейчас утоплюсь!». Было непонятно, как она осуществит свое намерение, поскольку поблизости не было не только походящего водоема, но даже ванны.
   – Дурак! – садясь за ужин, сказала миссис Спарсит после того, как Битцер вышел из комнаты. К кому это относилось было не вполне понятно, но вряд ли она имела в виду ливер под пикантным соусом (Ч. Диккенс, Тяжелые времена).
   Ироническая неопределенность может выражаться союзами то ли, то ли, не то, не то:
   В собственности союза находятся 32 процента акций киноцентра на Красной Пресне (18 тысяч квадратных метров), Дом Кино и дом творчества «Пахра» (его, правда, были вынуждены то ли продать, то ли сдать, то ли отдать, чтобы обеспечить непрерывность творческого процесса) (Нов. газ. 18 – 21. 11. 04). Пишущему хорошо известно, что уж никак не «отдать». Ирония заключается в этом случае еще более ярко в целевом обосновании действий председателя Союза кинематографистов Н. Михалкова.
   Очень часто в разговорной и художественной речи для выражения мнимой неизвестной причины употребляются местоименные наречия почему-то и неизвестно почему. Ср.:
   – Что там за митинг? [показывают по телевизору].
   – Да, там рабочим год зарплату не платят, а народу почему-то это не нравятся; Отец воспитывал дочь преимущественно руганью и подзатыльниками, а той, почему-то не нравилось такое воспитание (Куприн); А женщина, если она, например, Манечка, почему-то очень обижается, когда ее любимый человек называет ее Сонечкой или Танечкой. Точно уж это такая большая разница! (Тэффи); Неизвестно почему он так рассердился: ему всего-навсего нахамили (Устная речь); Для создания романтической обстановки Гейтс велел принести с яхты столы, стулья, а свечи должны были заменить 300 факелов. Жители Калы ди Луны «почему-то» рассердились на неуважающего местные обычаи иностранца и вызвали экологическую полицию (Мир новостей, 27.07.04).
   Заметим, однако, что ироническая игра может сделать объектом и мнимую определенность причины. Это явление наблюдается в контекстах иронического соответствия. Ирония тут несомненно носит текстовый характер, а слова поэтому, потому-то являются лишь сигналами «антисоответствия».
   Гогося был из высшего круга, хотя и дальней периферии; поэтому несмотря на свои шестьдесят пять лет, продолжал отзываться на кличку Гогося (Тэффи);
   – Он ведь совершеннейший дурак!
   – Потому-то и может быть только начальником (Устная речь).
   В некоторых контекстах неопределенность преобразуется в оценку, разумеется отрицательную. Ср.:
   При этом, когда обсуждалась монетизация, Государственные каналы тоже не скупились на восхваление мужества единороссов, которые-де «оказывали на правительство беспрецедентное давление» и чего-то «требовали» (Нов. газ. 02–05.12.2004).
   Местоименные слова с приставкой кое– кое-кто, кое-где также встречаются в иронических контекстах, но их «иронические возможности» ограничены: они, как известно, в отличие от местоимений с – то выражают «одностороннюю неизвестность»: неизвестность распространяется только на собеседника, говорящий, употребляя кое-кто, кое-что и др. прекрасно знает, кто, что и т. п. Я вам кое-что принес. Тебя кое-кто спрашивал и т. п. Эти местоимения гораздо меньше приспособлены для иронического преобразования, за исключением случаев лексикализованного употребления с количественным компонентом кое-кто – «немногие», кое-где – «в немногих местах». Именно этот компонент обычно и является объектом иронии. Ср.: У нас, как известно, «кое-кто кое-где честно жить не хочет» (ироническое цитирование песни из советского сериала «Следствие ведут знатоки»). Ср. также: «С этой идеей (президенты завели речь о новых сроках введения единой валюты – с начала 2006 г.), как говорят некоторые, нужно переспать», – высказался Путин. И после некоторой паузы добавил: «Кое-кому». «Кое-кто» в раздумьях уехал на родину. А народ Белоруссии «должен теперь думать сам (МК, 25.08.04).
   Нередко в ироническую игру включаются неопределенных местоимения для изображения так называемой «глубокой философии на мелком месте». Ср.: Одноглазый с ужасающим пессимизмом твердил, что «нечто есть иногда ничто», тогда как индус отстаивал более радостною теорию, что «нечто всегда есть нечто» (К. Чапек, Письма из Англии, пер. В. Чешихиной).
   Иронический смысл в данном случае усиливается серьезной оценкой и противопоставлением того, что в сущности одно и тоже.
   В художественной литературе довольно часто используется прием иронической подачи текста, которая заключается в том, что после декларации о значимости, глубине, увлекательности какого-то произведения следует изложение его, свидетельствующее о полной невозможности понять его суть, логическую связь частей, цели, мотивы и т. п. Для этого, в большом количестве употребляются неопределенные местоимения кто-то, какой-то, где-то, когда-то и другие показатели неясности, уже отмеченные нами: – то лито ли, неизвестно что, неизвестно как и т. д. Ср. у Достоевского:
   Потом… он успел напечатать… начало одного глубочайшего исследования, кажется о причинах необычайного нравственного благородства каких-то рыцарей в какую-то эпоху. По крайней мере, проводилась какая-то высокая и необыкновенная, мысль.
   Далее так же преподносятся сведения об авторе «глубочайшего исследования».
   .. .Прекратил же он свои лекции об аравитянах, потому что перехвачено было как-то и кем-то (очевидно, из ретроградных врагов его) письмо к кому-то с изложением каких-то обстоятельств, вследствие чего кто-то потребовал от него каких-то объяснений (Достоевский, Бесы).
   Ср. очень похожее изложение у Диккенса сюжета пьесы, которую ставили в провинциальном театре:
   Сюжет пьесы был в высшей степени интересен. Неизвестно было в каком веке, среди какого народа и в какой стране он развертывается и, быть может, благодаря этому он был еще восхитительнее.
   Некий изгнанник что-то и где-то совершил с большим успехом и вернулся домой с триумфом, вернулся, дабы приветствовать свою жену – леди с мужским складом ума, очень много говорившую о костях своего отца, которые, по-видимому, остались непогребенными то ли по своеобразной причуде самого старого джентльмена, то ли вследствие предосудительной небрежности его родственников. Жена изгнанника находилась в каких-то отношениях с патриархом, а этот патриарх был отцом многих из действующих лиц, но он хорошенько не знал, кого именно.
   Он склонился к последнему и, находясь в замешательстве, развлек себя банкетом, во время коего некто в плаще сказал: «Берегись!», но ни один человек (кроме зрителей) не знал, что этот некто и есть сам изгнанник, который явился сюда по невыясненным причинам, но, может быть, с целью стащить ложки (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Николаса Никльби, пер. А.В. Кривцовой).
   Ср. также:
   A.: N, оказывается, писатель? Писатель?
   Б.: Ну да, ну да, он что такое написал.
   Она написала и издала много чего-то методического.
   Итак, мы отметили ряд приемов текстовой иронии, имеющих некоторые структурно-семантические признаки. Но совершенно очевидно, что ни одна структура не может быть сама по себе средством выражения иронии без определенного взаимодействия смыслов, которое заложено в глубинной семантике иронии.
   Кроме того, за исключением некоторых типов, абсурдность смысловых связей, которых слишком очевидна, можно и среди приведенных примеров найти такие, буквальное понимание которых при определенных условиях не исключается.
   Высказывание Гоголя: «Прекрасный человек Иван Иванович! Он очень любит дыни» – в устах продавца дынь может быть действительно похвалой Ивану Ивановичу, который постоянно и в большом количестве их у него покупает. Здесь будет определенная доля шутки, но не насмешки.

Глава третья. Вербализованная ирония

   Вводные замечания
   Как уже говорилось, термином «вербализованная ирония» я называю иронию, локализованную в слове как единице языка.
   В начале книги отмечалось, что изучение этого типа иронии ставит перед исследователем, на мой взгляд, ряд проблем лексической семантики. Так, интересно выяснить, какие типы лексики могут употребляться иронически – оценочные или не только, поддаются ли ироническому преобразованию смысла одни прямые значения или этому подвержены и разные типы метафор, а также – какими могут быть семантические результаты иронических преобразований. Существенным представляется и вопрос, все ли части речи могут употребляться иронически и т. д.
   Эти и некоторые другие вопросы рассматривались мною отчасти в предыдущих работах (Ермакова 1996, 1997, 1999,2002).
   Особая проблема – ирония и словарь: можно ли определить роль иронии в обогащении словарного состава языка, остается ли иронизм лишь в пределах контекста или становится единицей языка, как «уживаются» в пределах одного слова прямое и ироническое значение и в каких случаях конфликт приводит к вытеснению одного значения другим, а «мирное сосуществование» этих значений порождает энантиосемию.
   Все эти вопросы будут в той или иной степени рассмотрены в этой главе книги.

1. Семантические типы иронически употребляемых слов

   Уже из определения иронии следует, что ирония имеет дело с оценочными словами. При этом можно полагать, что со словами, содержащими в оценке знак плюс. Действительно, случаи иронического употребления слов такой семантики очень часты. Ср. Прелесть! Чудный! Божественный! Потрясающий! Изумительный! и другие слова, выражающие общую положительную оценку, частно-оценочные слова: умный, добрый, щедрый (о глупце, злом, скареде) и т. д. Однако, оценочные слова со знаком плюс отнюдь не единственная группа лексики, «подверженной иронии».
   По характеру исходного значения иронизмы чрезвычайно разнообразны. Иронии подвержены слова:
   1) оценочные: а) с положительной, б) с отрицательной оценкой;
   2) с чисто номинативными значениями;
   3) количественные (с неопределенно-количественным значением);
   4) модальные: а) модальные глаголы, б) собственно модальные слова (как класс слов), частицы.
   5) местоименные, чаще всего – неопределенные.
   Приведу лишь отдельные примеры.
   1. а) Какая прелесть! Как мило! (о низком поступке, подлости и т. п.);
   6) Он ругал меня последними словами. Я нашел его поведение неделикатным;
   2. А вот это наши форточки [показывая на щели в стенах]; Нельзя ли ковер убрать? [о тряпке перед дверью];
   3. «Масса народу», – сказала режиссер, увидев в зрительном зале несколько человек; Между ними сорок лет разницы. – Так мало?
   4. а) Он-таки умудрился опоздать на самолет; Она всегда сумеет обо что-нибудь стукнуться;
   б) – Ты думаешь, он бросит курить?
   – Конечно! Это так просто.
   – Ты веришь в вечную любовь?
   – А как же! Я ее на каждом шагу встречаю. Только вечную и встречаю.
   Как видно уже из приведенных примеров, очевидно, что иронии подвержены все части речи из системы знаменательных слов, а также из системы местоимений: существительные, прилагательные, наречия, глаголы, частицы, модальные слова, а среди иронических фразеологизмов встречаются единицы, функционально соответствующие междометиям: держи карман шире/
   Рассмотрим подробнее разные типы иронически употребляемых слов.
   Как уже отмечалось, это слова оценочные: выражающие общую положительную оценку: хорошо (хорош), прекрасно, замечательно, чудно, великолепно, божественно, изумительно, прелестно и т. п. (в данном случае не имеет значения, к какой части речи относятся слова: в иронических контекстах они ведут себя одинаково). Приведу некоторые примеры:
   – Салют, мессир! – прокричала неугомонная парочка, и Бегемот замахал семгой. От Коровьева и Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела.
   – Очень хороши, – сказал Воланд (Булгаков, Мастер и Маргарита);
   – Что там? Убит? Прекрасно! в комнате моей! Что делать мне теперь, повеса, дьявол? (Пушкин, Каменный гость);
   Дочь: Ты знаешь, мы опоздали на самолет. Из-за пробок. Мать: Замечательно! Просто великолепно(Устная речь);
   Терзать тебя, страдать самой – как это весело и мило! (Лермонтов, Маскарад).
   Регулярно встречаются в иронических контекстах и частно-оценочные слова со знаком плюс: умный, добрый, вежливый, воспитанный, смелый и т. п. Ср.: [в купе на границе]: Пограничник: Всем выйти из купе. Одна из пассажирок другой: Какой он вежливый!.
   Однако ироническому переосмыслению могут подвергаться характеристики, которые сами по себе не содержат знаков плюс или минус, хотя в определенных ситуациях каждая из них может быть как положительной, так и отрицательной, а может и не содержать знаков плюс или минус. Это релятивы, обозначающие признаки относительно точки отсчета и, следовательно, не лишенные субъективности; в частности, слова типа: сильный – слабый, дорогой – дешевый, близкий – далекий, толстый – худой, горячий – холодный, жирный – постный, быстрый – медленный, поздний ~ ранний, высокий – низкий и т. п.
   Отметим, что в этих антонимических парах слов каждое может быть употреблено иронически.
   Так, во французском фильме «Беглецы» один из героев, выражая сомнение в том, что тщедушный человек мог взять в заложники верзилу и физически сильного грабителя (Люка; его играет Ж. Депардье), говорит: Конечно, разве можно в этом сомневаться: он ведь такой слабый, наш Люка! Аналогично может быть употреблено и слово сильный, если речь идет о тщедушном человеке: С ним не справишься, он же такой сильный! Глядя на неподвижно и молча весь вечер сидящего человека, один из гостей спрашивает: Он всегда по вечерам в таком игривом настроении? и т. д.
   Среди антонимов, содержащих в своих значениях компоненты хороший – плохой, ироническому переосмыслению, как правило, подвергаются слова со знаком плюс. У антонимов других типов члены антонимической пары в этом отношении обладают одинаковыми возможностями.
   Нетрудно заметить, что среди иронизмов основную часть представляют признаковые слова, следовательно – среди прилагательных и наречий – качественные: умный, добрый и т. п. Однако в иронических контекстах употребляются и относительные прилагательные (в их прямых значениях). Ср., например: Как ты думаешь, это золотое кольцо? Конечно, «золотое», продается-то по дешевке, так и видно, что «золотое» (В этом контексте могло бы быть прилагательное серебряный, бриллиантовый и т. п.). Как видно из примеров, в значении таких относительных прилагательных есть компонент «ценность», а следовательно, то, что свойственно кругу слов, «подверженных» иронии. Вряд ли возможны в иронических контекстах прилагательные железный, оловянный, соломенный, глиняный, и, напротив, возможны – фарфоровый, хрустальный. Скорее всего мы не встретим иронического употребления болотный и торфяной, но возможно встретить морской (о воде, например), родниковый или малахитовый и.т.д. – Повторим – это все прилагательные, в значении которых есть компонент ‘ценный’ или соответствующие коннотации. Ср.:
   – В этих бутылках родниковая вода? – Конечно, родниковая! Я сам видел, как ее из «родника» в кухне наливали (Устная речь).
   В определенных случаях иронию содержат слова, вне иронических контекстов, по-видимому, не имеющие оценочных компонентов, например, существительные с чисто номинативным значением. Это, в частности, названия профессий, должностей, социальных статусов лиц. Так в пьесе А.К. Толстого «Царь Федор Иванович» Федор в гневе кричит Борису Годунову – Я царь или не царь?!. На что следует ироническая реплика Бориса – Ты – царь [в спектакле это очевидно из интонации актера].
   Выражая сомнение в соответствии лица его профессии или занимаемой должности (а часто уверенность в несоответствии), говорящий может иронически употребить в такой позиции многие функциональные имена с добавлением семантических компонентов «сомнительный», «плохой», «никакой». Ср.: Ну, ясно, по-твоему, Глазунов выше Малевича Ты ведь искусствовед! Или: Он же у нас пианист (о юноше, который окончил три класса музыкальной школы), ему только и судить об игре Рихтера Однако так могут употребляться далеко не все названия профессии или рода занятий.
   Чаще всего в роли иронизмов оказываются названия «престижных» профессий или должностей: министр, премьер, дипломат, судья, президент, адвокат, ученый, композитор, художник и т. д. Названия примитивных профессий или не слишком начальственных должностей довольно трудно представить себе в иронических контекстах. Ср.: мясник, плотник, дворник, сантехник, курьер, уборщица, солдат (но генерал, полковник).
   В то же время абсолютно исключить из сферы иронии и такие имена лиц невозможно. В определенном кругу людей существует свое представление о престижности профессий и должностей. Ср., например, противопоставление по «уважаемости» – «товаровед», «директор магазина» и «простой инженер» с позиций возможности «достать дефицит» в советское время (в одном из рассказов из программы А. Раикина). Или сопоставление плотника и столяра в известном рассуждении хозяина Каштанки из рассказа А. Чехова «Каштанка»: Ты, Каштанка, насекомое существо и больше ничего. Супротив человека ты все равно, что плотник супротив столяра…
   Ироническое употребление функциональных имен лиц вызывает к жизни коннотации «значительность», «престижность», то есть опять-таки оценочность, но эти коннотации не реализуются в новое ироническое значение, поскольку они со знаком плюс. Слова, подобные приведенным выше пианист, искусствовед, в результате семантической инверсии либо содержат смысл ‘тот, кто претендует на возможность судить о…, не будучи для этого подготовленным’, либо приобретают оценочный компонент со знаком минус – ‘плохой композитор, ученый, дипломат’ и т. п. – Ну, он – композитор! Всю жизнь писал бездарные песни!
   Что касается коннотаций, выявляемых иронией у названных ранее прилагательных морской, родниковый (о воде) и т. п., то в виде семантической инверсии они приобретают лишь компонент отрицания – ‘неморская, неродниковая’ и т. д.
   Иронически употребляются, как уже отмечалось, и названия конкретных предметов с чисто номинативными значениями, если обозначаемый предмет относится к категории «низкого», а обозначение причисляет его к категории «высокого» (или относительно «высокого» в сравнении с обозначаемым).
   Очевидно, что у некоторых категорий слов с устойчивыми языковыми метафорами ирония охотнее «работает» с метафорическими значениями, чем с прямыми. Это понятно – метафоры оценочны. Поэтому прямые значения таких категорий слов, как названия животных, птиц, цветов, минералов, камней не типичны для иронических контекстов. Но ситуация меняется, если речь идет о ценных породах какого-то вида животных, например, лошадей, собак, кошек, коров, овец, птиц и т. д. Так, иронизировать по поводу того, что лошадь назвали лошадью, вряд ли возможно, если только говорящий не хочет издевательски усомниться «в праве называться лошадью» изможденную клячу, показывая тем самым, что это никуда не годная лошадь: Это лошадь? Я тут не вижу лошади\ (при продаже). Но это особый прием покупателей определенного уровня, который в сущности не является иронией. Но если невзрачного рабочего коня назовут арабским жеребцом (или рысаком, иноходцем), то возникает ситуация для иронии. Аналогично, если явно беспородную собаку называют лабрадором, борзой, овчаркой, а простецкую кошку персидской или другой ценной породой. Ср. также у названий птиц: ворона, воробей, сорока, галка и т. п. – прямые значения, как правило, не «подвержены иронии», и соловей, сокол, орел, у которых в иронических контекстах могут быть и метафорические, и прямые значения.
   То же самое наблюдается со словами из мира вещей: ирония появляется там, где дешевую «непрестижную» вещь называют именем дорогой и модной: дешевую (и к тому же старую) машину называют мерседесом, дешевый искусственный мех соболями, убогую квартиру хоромами, тряпку персидским ковром и т. п.
   В таких случаях насмешка, естественно, направлена не на предмет, а на человека, или на ситуацию, в которой человек оказывается, но часто ироническое употребление конкретно-предметной лексики встречается в качестве самоиронии, а это совсем особый вид иронии.
   Ср.: Какие на ней соболя (о дешевом мехе), аналогично – бриллианты, жемчуга. Ну, где ваш «Мерседес»? (о маленькой дешевой машине) и т. п.
   Вы пешком? Тогда прошу в мой лимузин. – Лимузином оказался основательно потрепанный «Запорожец» (М. Серова, Сияние алчных глаз); В роли спасателя может выступить каждый москвич. Нужно просто сделать кормушку. Какую – абсолютно не важно. Едят пернатые и из «хором» на пятнадцатом этаже, и из газеты, расстеленной на лавочке (КП, 17.12.2000); Владимир Ступим (единственный, кто знал тайну «засланного казачка») вручил мне собственный камуфляж, спецсредства – резиновую дубинку и баллончик с «Сиренью» – выдали перед заступлением на смену. И повел в Бутырские «чертоги» (КП, 29.03.02);
   И совсем иную категорию иронических употреблений представляют собой чисто номинативные названия действий – глаголы движения, конкретных физических действий, ментальные глаголы и т. д.
   В разговорной речи таких примеров много: Ну что, принес он книгу? – Как же принес! Он же всегда выполняет обещания. И не подумал.
   Специфика семантики иронизмов этого типа будет рассмотрена подробнее в разделе – «Ирония и антонимия».
   С нашей точки зрения наибольший интерес представляет употребление отрицательно-оценочных слов, потому что именно они противоречат распространенному пониманию иронии как осуждения (насмешки и т. п.) под видом похвалы.
   Остановимся на ироническом употреблении этой группы слов.
   Ироническое употребление слов негативной оценки наблюдается в случаях:
   1. Когда говорящий зная, что объекту суждения (лицу) отрицательный признак присущ в высшей степени, представляет его как минимальный или сильно уменьшенный.
   Яго был немножко завистлив; Сталин был чуточку подозрителен; Плюшкин был немножко скуповат.
   Наконец воцарился император Диоклетиан, двадцать лет подряд кротко сжимавший христиан. Это был его единственный недостаток (Тэффи, Древняя история).
   Аналогичны случаи, когда явно негативную ситуацию называют словом тоже со знаком минус, но заметно преуменьшающим эту негативность. Это намеренное представление очень плохого как слегка неприятного.
   – Ведь вас там убьют! – Да, это будет довольно неприятно (Тэффи, Воспоминания); Меня сильно лупили по голове. Я нашел это очень неделикатным (Дж. Джером, Твое в одной лодке, не считаю собаки); По стонам и крикам мы поняли, что свалившаяся на людей огромная труба причиняет им некоторое неудобство (Дж. Джером); «А жаль, если господам помещикам бывшие их крепостные и в самом деле нанесут на радостях некоторую неприятность». И он черкнул указательным пальцем вокруг своей шеи (Достоевский, Бесы).
   2. Когда негативная ситуация (или кажущаяся таковой) сильно преувеличивается: Я не опоздал на линчевание? – говорит человек о ситуации, где нет и не предполагается никакой расправы, но возможно обвинение одного из участников события;
   Ну-с, где изверг? Где этот убийца? (говорится о мальчишке, отлупившем другого). В этом случае ирония может быть направлена на тех, кто обычную драку мальчишек склонен оценивать как преступную деятельность одного из них.
   – Хочешь, я для тебя у папы папиросок украду? [говорит маленький мальчик].
   Марья дипломатично промолчала, чтобы не быть замешанной в назревающей уголовщине (Аверченко, Блины Доди).
   3. Когда негативная характеристика намеренно основана на параметрах, не соответствующих ситуации.
   Типичный пример этого – ироническое название рассказа Чехова «Злоумышленник». Герой рассказа, вывинчивающий гайки из железнодорожных путей (на грузило для удочки), не в состоянии понять, по своей темноте и тупости, что совершает преступление, что его действия могут привести к крушению поезда. Поэтому злоумышленником его можно назвать только иронически.
   4. Негативные характеристики (иронические) нередко употребляются в ответных репликах диалога и представляют собой ироническое отрицание негативной оценки кого-то, высказанной перед этим партнером коммуникации. Ср.:
   А.: Это так девушки ржут?
   Б.: Ну разве это ржание, это мелодичный девичий смех.
   Отрицание очевидного нередко является показателем иронии. В данном случае мнимое отрицание правдивой отрицательной оценки громкого неприятного неуместного смеха не порождает противоположного смысла, а утверждает эту характеристику. Ср. также:
   А.: Как вам нравится такое свинство – опять повышают квартплату?
   Б.: Ну что вы, разве это свинство, это забота о человеке.
   Ср. ироническое отрицание «с последующим разоблачением»:

     Нет, у него не лживый взгляд,
     Его глаза не лгут.
     Они правдиво говорят,
     Что их владелец – плут

(Р. Бернс, пер. С. Маршака).
   5. Когда говорящий иронически присоединяется к негативной оценке ситуации собеседником, на самом деле так ее не оценивая.
   Медведь: …В довершение беды я вдруг увидел ясно., что и она влюбилась в меня тоже.
   Принцесса: Какой удар для влюбленного (Шварц, Обыкновенное чудо). Ср.: Какой ужас! (Кошмар, несчастье и т. п.)
   Мнимое подыгрывание может наблюдаться и тогда, когда говорящий как бы читает отрицательную оценку кого-то в мыслях собеседника, хотя тот определенно ее не выражает и не собирается выражать, но некоторые его реплики позволяют партнеру коммуникации приписать отрицательную оценку.
   А.: Я ему двадцать раз уже объяснял, как надо делать. Все равно делает по-своему.
   Б. (иронически): А он тупой, где ему понять.
   На самом деле речь идет вовсе не о тупом человеке. И тот, кто возмущается его действиями, сам не понимает разумной логики поступков.
   Спектакль, по мнению режиссера, был превосходный. Но «злобные» зрители его не оценили (КП, 21.01.02); Это скаредное зловредное общество решительно отказывалось увеличить количество судей в Канщерском суде (Ч. Диккенс, Холодный дом, пер. М.И. Клягиной-Кондратьевой);
   И что за народ у нас! Зарплату не выплатили за год и они возмущаются. Ну ведь, дадут же когда-нибудь. А им, гадам, нужно сейчас (Комментарии к сообщению по TV о голодовке шахтеров).
   При этом в одних случаях негативная оценка носит цитатный характер («скаредное общество»), в других («гады» о голодающих шахтерах) – это как бы чтение предположительных мыслей представителей власти.
   Боюсь, что не смогу правильно оценить это безобразное зрелище: вдруг оно мне понравится [стриптиз – О.Е.]
   В последнем случае говорящий иронически присоединяется к официальной оценке стриптиза, как явления «гнилого Запада», распространенной в советское время.
   6. В случае мнимой солидарности с отрицательной оценкой ситуации собеседником ирония часто представляет собой переадресовку оценки.
   Это, например, наблюдается в насмешливой поддержке осуждения, высказанного одним из собеседников, когда «поддерживающий» вовсе не считает, что осуждение правильно. Ср.:
   А. (с возмущением): Он (докладчик) так быстро говорил, что я ничего не поняла, а ведь я читаю по-польски.
   Б. (иронически): Мерзавец!
   Своим высказыванием Б. насмешливо поддерживает возмущение А., давая оценку как бы от ее лица. Неискренность такой преувеличенной солидарности направляет насмешку на А, недостаточно знающую язык, чтобы понимать беглую речь, а не на докладчика. Ср. еще. В рассказе Чехова «Тоска» извозчик, погруженный в свою печаль, то и дело сталкивается в сумерках с кем-то. Его седок иронизирует по этому поводу: «Какие все подлецы! – острит военный. – Так и норовят столкнуться с тобой или под лошадь попасть. Это они сговорились». Считая виноватым извозчика Иону, а вовсе не прохожих или других извозчиков, седок, обругивая их, издевается над Ионой. Происходит переадресовка насмешки с ее объекта на собеседника.
   А. Она говорит: От такой жены ушел! Уж я ли, кажется…
   Б. (иронически): Негодяй! От такой жены, конечно…
   Ирония направлена не на изменника мужа, а на жену. Разумеется, собеседник женщины не оценивает ее как негодяйку, переадресованная негативная оценка может быть не вполне определенной – в данном случае она скорее всего характеризует покинутую жену как неумную, не понимающую, что уйти можно от любой жены и при этом вовсе не быть негодяем. А, возможно, это и некоторая скрытая солидарность с мужем на основе знаний истинных свойств жены.
   [Мать-учительница осуждает лентяйку-дочь].
   Дочь:– Конечно, я не написала контрольную. Мне Танька, подлая, не дала списать.
   Мать: Негодяйка! Как земля таких носит!
   Как правило, переадресованная насмешка не представляет собой отрицательную оценку, полностью соответствующую значению употребленного слова: мерзавец подлец и др. Эта оценка обычно гипертрофированная. Важно заметить только, что знак оценки при этом не изменяется.
   При иронической оценке со знаком плюс переадресация, по-видимому, невозможна.
   Несколько иной характер имеет переадресовка оценки и при отсутствии в тексте ярко отрицательных оценок. Это ироническое сочувствие к объекту критики или язвительности партнера коммуникации: Бедный, как он, должно быть, страдает от твоей не любви.
   Фальшивым сочувствием говорящий показывает, что, по его мнению, отрицательное отношение со стороны собеседника объекту критики совершенно безразлично:
   А.: Нет, мне ее лекции не нравятся. <…> Ну и что, что гладко говорит. <…> И вообще я ее не люблю.
   Б.: Несчастная М.И.! Она не переживет, если узнает;
   А.: Я больше не пойду на его [Вивспока. – О.Е.] спектакли. Я эти выверты терпеть не могу.
   Б.: Бедняга! Не повезло ему;
   А: Неужели тебе «Зона» [Довлатова. – О.Е.] нравится? Пишет каким-то блатным языком.
   Б.: Бедный! Как он страдал бы от твоей нелюбви в нему, если бы знал.
   В таких случаях сущность переадресовки оценки не в том, что беднягой, несчастным является сам собеседник (а не объект его критики). За фальшивым сочувствием к объекту критики скрывается негативная оценка собеседника, проявляющего, по мнению говорящего, непонимание того, о чем он судит, высказывающего слишком категорическое осуждение и т. п.
   7. Оценка со знаком минус иронически употребляется для обозначения явления, которое лишь с точки зрения извращенного или идиотического сознания можно назвать негативным. В таких случаях говорящий как бы встает на позицию этого самого сознания. Например: – А.: У них там в туалетах цветы и даже музыка откуда-то слышится. – Б.: Безобразие просто. Или – Вы просрочили визу… Забыли. Прозевали… Клерк [японский. – О.Е.] извинится, возьмет паспорт, сам обойдет все кабинеты и вернет паспорт с благодарностью. Конечно, это издевательство над советским человеком (М. Жванецкий).
   Довольно регулярно употребляются для иронической оценки ситуации такие слова, как несчастье, драма, трагедия, беда, катастрофа, а также чисто эмоциональные кошмар, ужас и подобные.
   Вне иронических контекстов они выражают сочувствие к тому (к тем), кто оказался в тяжелой или страшной ситуации: Какое несчастье! Это действительно трагедия! и т. п.
   Ироническое их употребление содержит насмешку, поскольку ситуация не дает основания для сочувствия. Ср.: «В Лондоне– читал я недавно жене газету, – сгорел ангар с шедеврами модных британских художников, включая того, кто с успехом выставлял расчлененную корову» – «Ой драма, – съязвила жена, и я не нашел силы ее одернуть» (Нов. газ., 30.08–01.09.04); У нас опять катастрофа: небывалый урожай и хорошая погода (М. Задорнов); Жаловался мне М.И.: не удалось ему в этом году купить новую иномарку, будет ездить на старой. – Да, это трагедия (Уст. речь).
   Количественные слова в иронических высказываниях.
   Количественные слова не менее характерны для иронических контекстов, чем качественные и все другие.
   Это, как правило, насмешливое представление большого количества как незначительного или, напротив, незначительного как большого. Свадьба была скромной, обошлась всего в 100 тысяч долларов; В России «уазики» с итальянским мотором штампуют давным-давно. И стоят они у нас «всего-то» 10 тысяч баксов (КП, 04.04.02); Он ее немножко старше – на 40 лет. – Только-то!; У него на счету двадцать три убийства. – Немного; До Чикатило не дотянул; У нас снимают две ставки. Всего-то? Что ж так мало. Могли бы и три, и пять (в данном случае – и две ставки для кафедры – большое количество); К этой двери тоже была очередь, но не чрезмерная, человек в полтораста (Булгаков, Мастер и Маргарита).
   Не менее часто встречается ирония преувеличения количества.
   В следующем году мы станем богаче аж на целых 120 рублей, такой «царский подарок» нам собираются преподнести власти (Мир новостей, 21.12.04); Свободных мужчин в жизни вообще немного. Зато свободных, умных, богатых, да при этом мужественных и благородных – пруд пруди. В «женских романах». (КП, 09.04.04); Теперь именно «ЕР» заявляет, что в борьбе с администрацией города они добились увеличения выплат [пенсионерам. – О.Е.]аж на 50 рублей. О том, что они же заблокировали поправки, которые могли увеличить выплаты на 300 рублей «медведи», естественно, молчат (Нов. газ., 02–05.12.04);
   – Я не хуже всякого другого мог бы доить корову и ходить за лошадью.
   – Боюсь, что немного таких животных держат на борту судна, Смайк (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Николаса Никольби) [это тоже преувеличение, потому что их совсем там не держат];
   Военную базу Россия взяла у Таджикистана в аренду на 49 лет. И будет платить за нее «огромную» сумму 30 центов в год (КП, 19.10.04).
   Замечу, что в категории количества наиболее отчетливо проявляется относительность иронического смысла: так, если с точки зрения большинства людей, получающих зарплату размером 5–6 тысяч рублей (не говоря о меньшем) зарплата депутата Госдумы в 45 тысяч рублей, представленная как незначительная, может восприниматься лишь иронически, то этого нельзя сказать о людях, получающих три – четыре тысячи долларов. Ср. …заработок у них особенно большим не назовешь – всего-то 45 тысяч целковых, стало быть, особенно в отпуск не разгуляешься (Мир новостей, 10.08.04).
   Ироническое употребление метафор.
   Иронии поддаются и прямые и переносные значения. Из переносных прежде всего метафора.
   Иронически могут употребляться разнообразные языковые и индивидуальные метафоры. Ср.: газель (о толстой неуклюжей женщине), лев, сокол (о трусливом человеке), монах (о развратнике) и т. п.
   Ср.: А у меня на девок волчий интерес, люблю это дело, как паук… А комиссар меня не любит, хотя по натуре он монах не хуже меня (В. Гроссман).
   Метонимические значения также могут встретиться в иронических контекстах, но существенных отличий от иронического употребления прямых значений здесь не наблюдается. Метонимия, как известно, не часто бывает образной, и здесь нет наслоения одной небуквальности на другую, как это бывает при ироническом использовании метафоры. Ср., например, контекст, где метонимическое значение, образованное по модели ‘действие’ – ‘источник действия’ (чувства, состояния), употребляется иронически.
   Да, такой сыночек – одно утешение (радость родителей, гордость нации и т. п.); Потаповна – девица, но не без воспоминаний. Одно воспоминание живет у сестры в деревне, другое – учится у модистки (Тэффи, Потаповна).
   Рассмотрим подробнее ироническое употребление метафор, в этом случае ограничившись субстантивными. Повторим, что оценочность метафоры делает ее способной к ироническому употреблению. И среди метафор иронически переосмысливаются в первую очередь характеристики со знаком плюс. Так, в группе языковых метафор, характеризующих внешность человека, в иронические контексты «охотно» попадают такие, как купидон, херувим, Венера, Аполлон, Адонис, мадонна, куколка, цветочек, газель, тополь и т. п., но не корова, лошадь, обезьяна, слон, бегемот, мопс, выдра и т. п.
   В то же время некоторые метафоры, нелестно характеризующие габариты человека, не чужды ироническим употреблениям: щепка, спичка, скелет, гора, бочка. Ср.:
   А.: Она, мне кажется, очень сильно похудела, теперь уже не толстая.
   Б.: Да, прямо-таки щепка (о женщине слегка похудевшей, но отнюдь не худой).
   Из метафор, характеризующих человека по внутренним свойствам, без особых условий, к ироническим контекстам тяготеют характеристики со знаком плюс: ангел, богиня, сокол, лев, орел, и др., но не акула, змея, тряпка, индюк, павлин; мясник, сапожник, палач и т. п.
   Кроме распространенных языковых метафор в иронические контексты нередко включаются метафоры, представляющие собой собственные имена прославленных ученых, исторических деятелей, музыкантов, певцов и других, ставших со временем эталоном мудрости, глубины и широты познаний, одаренности в сфере искусства, красноречия и т. д.: Наполеон, Сократ, Соломон, Цицерон, Леонардо да Винчи, Моцарт, Паганини, Шаляпин, Карузо, Шекспир и т. д.
   Ср.: У нас, что ни премьер-министр, то прямо Цицерон. Нет, не говори. «Красноречием» у нас отличался Черномырдин. Я так жалею, что не все «перлы» за ним записала. А нынешний – скорее «Сократ»: понять его глубокие мысли часто трудов стоит.
   Обрастают коннотациями и потому могут быть прямыми и обратными метафорами имена современных «секс-символов»: Бельмондо, Ален Делон, Софи Лорен и других всемирно известных киноактеров. Один пример.
   Красные опухшие глазки, всклокоченная сальная шевелюра, трехдневная щетина, на течах – драный ватник, на ногах – калоши. Ален Делон, да и только (Д. Донцова, Покер с акулой).
   Ср. другое метафорическое употребление этого имени – шутливое, но не ироническое, которое приводит в одном из рассказов об Одессе Роман Карцев:
   Женщина, продающая раков по дорогой цене, мотивирует высокую цену, показывая одного ража: Вы поглядите, какой это рак: Это же Ален Делон.
   Имена литературных героев, имеющих определенные устойчивые негативные коннотации: Отелло, Тартюф, Крошка Цахес, Леди Макбет, Яго и другие, иронически употребляются реже, обычно с сопутствующими определениями, явно понижающими уровень тех свойств, которые определили те или иные коннотации: Это наш местный Яго (о человеке, любящем интриги, сплетни и т. п.); И что этот провинциальный Отелло? Ср. также – Чегемская Кармен (Ф. Искандер). Что касается разного рода отрицательных характеристик, свойственных языковым метафорам и индивидуальным с ярко выраженными коннотациями, то они включаются в иронические контексты при тех же условиях, при которых иронически употребляются прямые негативные характеристики (не метафоры): мнимая солидарность с говорящим, переадресовка оценки и другие условия, рассмотренные выше.
   Ср., например, случай мнимой солидарности с отрицанием негативной характеристики:
   А.: Ты обратись к нему. Он поймет, он же не зверь.
   Б. (иронически): Конечно, он не зверь, он кроткий агнец.
   Или: Она не змея (кто-то перед этим назвал ее змеей). Она говорит человеку гадости от доброты.
   За счет иронической аргументации ирония становится явной и отрицание превращается в утверждение.
   Роль отрицания в «жизни» иронии и иронической метафоры будет рассмотрена особо.

2. О синтаксической подвижности иронической метафоры

   В связи с тем, что лексикализованная ирония, как правило, предикатна, представляется небезынтересным выяснить, как ведут себя иронические субстантивные метафоры в составе предикатов: обладает ли ироническая субстантивная метафора «синтаксической подвижностью» (термин
   Н.Д. Арутюновой: Арутюнова 1990, с. 27) или она всегда статична, сиюминутна и не принимает контекстов с пространственно-временными и другими распространителями; и отличается ли поведение иронической предикатной метафоры от поведения метафоры «прямой» (если ироническую метафору считать «обратной»).
   Синтаксическая подвижность метафоры, как и неметафорических именных предикатов, определяется возможностью интерпретировать характеристику субъекта как изменяющуюся во времени и пространстве, выражать различное отношение к модусу, к субъекгу оценки и т. д. Наблюдения показали, что метафора отнюдь не исключает синтаксической подвижности (Ермакова 1995, с. 146 и след).
   Метафорический предикат может сочетаться с разными типами именных связок – помимо нулевой с такими как – стать, становиться, сделаться, казаться, оказаться и с разными пространственно-временными распространителями: В таких случаях я становлюсь зверем; С годами он сделался дипломатом; Ему поверили, а он оказался свиньей; К старости она стала просто коровой, а какой козочкой (кошечкой) была в юности; Он в детстве казался гадким утенком, а оказался прекрасным лебедем; История с «Метрополем» стала последним спазмом такого рода административных восторгов на творческой ниве (НГ, 07.04.92.); Галоп иен в таких случаях может оказаться лишь ширмой, скрывающей реальные позитивные процессы (Нов. мир, 1990. № 5); Это он здесь такой лев, а в кабинете начальника… Я знал его в армии, там он был зверем. Его все боялись.
   Ироническая метафора свободно сочетается со всеми приведенными связками (кроме, пожалуй, казаться) и распространителями. Ср.: Жизнь наша с тех пор просто рай (обстановка в доме невыносима). Ср.: стала раем (сделалась, показалась). Или: Вот уже не ожидала, что в этой ситуации он окажется таким сокровищем (‘мерзавцем’).
   Что касается связки казаться, то, возможно, полностью исключить ее употребление с иронической метафорой нельзя, однако семантика этого глагола уже вносит несоответствие истине, а ирония должна «притворяться» истинным суждением. Ср.: Он гений для утверждения прямо противоположного, но не *Он кажется гением, *Она мне кажется просто ангелом.
   Метафорический предикат часто сопровождается модификаторами модально-ограничительного значения, они уточняют и ограничивают сферу характеристики субъекта, определяют точку зрения, с которой производится оценка.
   Ср.: Мы сердцем – хладные скопцы (Пушкин, Поэт и толпа); Тарантулы вы для меня и скрытые мстители! (Ф. Ницше, Так говорил Заратустра, пер. Ю.М, Антоновского);…перед ним [перед хорьком. – О.Е.] все эти львы и пантеры – кроткие телята (А, Куприн, Поединок).
   В аналогичных контекстах может быть и (фоническая метафора, где все характеристики имеют прямо противоположный смысл. По уму и глубине суждений он просто Сократ (Аристотель, Платон, Ломоносов) – ‘о глупце и примитивно мыслящем’. В сравнении с тобой – он Геркулес (орел, лев и т. д.). По отношению к женщинам – он благородный рыцарь и т. п.
   Таким образом, ироническая метафора, как и прямая, отличается синтаксической подвижностью, она не статична, а отдельные ограничения в сочетании со связками, временными или модальными распространителями обусловлены, как и у всех именных предикатов, типом характеризующего значения.

3. Ирония и интенсификация признака

   Как уже отмечалось, ирония предпочитает иметь дело с высокой степенью признака, оценки, характеристики: она присутствует в преувеличении мнимой похвалы, в преуменьшении отрицательной характеристики, свойственной объекту в высшей степени, и мало реагирует на умеренность оценки, характеристики и т. д. В одном месте «Философских исследований» Витгенштейн говорит: «Скажите “Здесь холодно”, имея в виду “Здесь тепло”. Причина, по которой этого сделать нельзя, заключается в важной закономерности: то, что мы можем иметь в виду, является функцией того, мы говорим» (Серль 1986, с. 160).
   Очевидно, здесь не очень уместна была бы ирония. Но сказать «здесь холодно», имея в виду страшную жару для иронии очень типично.
   Определение иронии как осуждения под видом похвалы, очевидно, предполагает высокую степень мнимого одобрения. Эго в самом деле наблюдается очень часто. Высокая степень проявления «похвалы» может заключаться в самом слове (Гений! Гигант! Чудесно!) или выражаться с помощью интенсификаторов: Безумно интересный фильм (‘скучища редкая’), Как он любезен! и т. п. Ср.:
   Наконец-то у Сергея Ивановича Колпакова – телефон. Сергей Иванович Колпаков, служащий и советский гражданин, – настоящий, истинный европеец с культурными навыками и замашками (Зощенко, Европеец); Самый веселый момент для хозяев наступает тогда, когда они получают счета за переговоры, по сумме своей мало чем уступающие стоимости самой квартиры (АиФ, № 48, 1994); В числе прочего [в заявлениях тех, кто претендовал на квартиру Берлиоза. – О.Е.] было потрясающее по своей художественной силе описание похищения пельменей, уложенных непосредственно в карман пиджака. (Булгаков, Мастер и Маргарита).
   Однако ирония совсем не обязательно требует выражения высокой степени проявления признака. У нее свои отношения с интенсификаторами. Ср., например: Действительно, Варвара Петровна не совсем походила на красавицу; это была высокая, желтая, костлявая женщина, с чрезмерно длинным лицом, напоминавшим что-то лошадиное (Достоевский, Бесы);
   Насчет многоголосья – хорошо бы уточнить, что имеется в виду, потому что когда рота по команде старшины заводит в сто глоток строевую песню, это, конечно, тоже многоголосье, но (как бы помягче выразиться) не вполне Верди… (Нов. газ., 11–13.10.04);
   В Краснодарском крае каждому милиционеру раздали книжечку под названием «Памятка сотруднику милиции о культуре поведения». Памятку накропал зам. начальника ГУВД полковник Владимир Зайцев. Чтоб, значит, повысить культурный уровень рядового состава, который до сих пор был… не очень (Мир новостей, 19.10.04);
   – Нельзя ли устроить, чтобы этот художник написал мне картину, я бы отвез ее Энн и Джону.
   – Боюсь, затруднительно это будет. Видите ли, он был китаец… и уже лет пятьсот как отправился к праотцам (Д. Голсуорси, Сага о Форсайтах. Серебряная ложка. Пер. А. Кривцовой);
   Вам не все равно, что с вами будет? Том сознался, что интересуется этой темой до известной степени(Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита);
   – Экий ты младенец! – сказала Пегготи [речь идет о ее пожилом брате. – О.Е.\
   – Не очень-то я похож по виду на младенца.
   – Не особенно, – согласилась Пегготи (Ч. Диккенс, Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим, пер А. Кривцовой и Е. Ланна).
   Имена с оценкой плюс могут иронически употребляться с целой шкалой градации признака. Ср.: Плюшкин был щедрым человеком. Плюшкин был очень щедрым человеком. Плюшкин был довольно щедрым человеком. Плюшкин был не слишком щедрым человеком. На фоне наших знаний о том, что Плюшкин был воплощением скупости, в каждом высказывании щедрый употребляется антонимически. Интересно, что семантический результат в этих случая – один и тот же, несмотря на различие интенсификаторов.
   Ср. также: Иван Грозный был очень душевным человеком и Иван Грозный был не очень душевным человеком. Различия очень и не очень нейтрализуются. Естественно, что в неироническом высказывании такое невозможно. Рассказ приятельнице: Я там [на отдыхе в Турции. – О.Е.] два раза упала. Один раз поранила руку, другой раз – ногу. Как ты понимаешь, это сильно украсило мою жизнь. При рассказе другому человеку было сказано: Трудно было купаться из-за ноги. Это не сильно украсило мою жить.
   Некоторые положительные признаки при указании на невысокую степень проявления могут восприниматься только иронически. Ср., например: довольно честный, несколько совестливый, немножко добросовестный и т. п. Или: временами он был честным, иногда порядочным и т. д. Замечу лишь, что это был человек даже совестливый (то есть иногда), а потому часто грустил; Она хотела быть несколько доброю (Достоевский, Бесы).
   В то же время указание на высокую степень признака вполне сочетается с этими характеристиками и в «прямом», и в ироническом контексте: Это глубоко порядочный человек, удивительно честный, страшно добросовестный и т. п.
   Преуменьшение не только мнимых добродетелей, но и явных пороков человека или степень весьма неприятных состояний, ситуаций также может быть выражением иронии. Например: Яго был немножко завистлив и чуточку склонен к интригам;
   А.: Я надеюсь, мы не собираемся уморить себя голодом? Б.: Это, я думаю, было бы не очень приятно; А.: Конечно, я рассказываю об этом жулике не для того, чтобы дети усвоили воровские приемы. Это с моей стороны было бы чуточку неразумно.
   Ироническим может быть и прямое отрицание того факта, что субъект обладает в высшей степени положительными качествами, если известно, что у него их нет даже в минимальной степени: Квазимодо был не красавец. Ср.: Квазимодо был некрасивый. Хотя известно, что Квазимодо был уродлив и безобразен, второе высказывание не представляется ироничным. Оно только «не дотягивает» до точной оценки внешности субъекта.
   Семантический результат иронизмов в известной мере зависит от интенсификаторов. Но любопытно, что преуменьшение и отрицательного признака, и положительного по отношению к средоточию тех или иных пороков может дать один и тот же семантический результат.
   Так, если об известном скряге говорится, что он чуточку скуповат или что он не очень щедр, на фоне пред-текста оба высказывания содержат один и тот же иронический смысл ‘скряга’. Ср. также: Я лежу на диване и вожу пальцем по рисунку обоев; занятие не особенно необходимое… (Тэффи, Рекламы). Замена не особенно необходимое на совершенно необходимое нисколько не изменило бы порождаемый иронией смысл.
   Аналогично могут иронически употребляться и другие интенсификаторы.
   Таким образом, повторим: один и тот же смысловой результат может дать ироническое преувеличение положительного признака и преуменьшение противоположного.
   Это относится в первую очередь к тем случаям, когда известно, что объекту суждения ни в какой мере не присущ положительный признак. Но может быть и тогда, когда признак не имеет явного знака плюс. Например: Следует отметить, что этот рассказ не такой уж чересчур смешной. (Зощенко, История о том, как потонула одна интеллигентная дама). Ср.: Это был очень смешной рассказ. История о том, как потонула одна дама.
   При ироническом употреблении отрицательного признака такое невозможно. Ср.: Он чуточку грубоват (о явном хаме). Но он ужасно грубый не содержит иронию, если речь не идет о чрезвычайно воспитанном человеке.
   – Замолчи немедленно, сердито велела я, – и говори внятно.
   Аню не смутила моя слегка нелогичная фраза (Д. Донцова, Черт из табакерки);
   В этом случае были бы возможны без потери иронии варианты – довольно нелогичная, несколько, чуточку и т. п., но не – совершенно нелогичная и т. п.
   Ирония здесь основывается на обозначении именно незначительной степени признака, когда очевидно противоположное.
   Ироническое употребление имен со знаком минус требует указания на невысокую степень проявления признака, если известно, что объект обладает «пороком» в высшей степени. И, наоборот, если ирония заключается в преувеличении, или даже в приписывании объекту отрицательных свойств. Ср. примеры со словами изверг, кровопийца, убийца, когда говорящий вовсе не считает объект «достойным» таких характеристик (иначе – это просто ругань).
   По степени проявления признака мнимое утверждение, утверждение мистификация, и истинное (подразумеваемое) не всегда симметричны. Так высокая степень признака «на поверхности» не обязательно соответствует такой же степени «в глубинной структуре». Ср.: – Тебе не трудно помыть посуду? – Ну, что ты. Я обожаю мыть посуду.
   Обожаю не обязательно обозначает ‘терпеть не могу’ (хотя и может быть), возможно и ‘не люблю’, и ‘не очень люблю’.
   Напротив, выражение незначительной степени «на поверхности», как правило, предполагает высокую степень в «глубинной структуре». Иван Грозный был чуточку суров. Леди Макбет была несколько честолюбива. Ср. также:

     Сыщи ей жениха, чтоб был хорош, умен.
     И в лентах, и в чести, и молод был бы он
     (Красавица была немножко прихотлива):
     Ну, чтобы все имел – кто ж может все иметь?
     Еще и то заметь,
     Чтобы любить ее, а ревновать не сметь.

(И.А. Крылов)
   – Видел ты его хибару (избенку, халупу)! (об огромном богатом доме). —Да, впечатляет.
   Таким образом, во мнимом утверждении ирония может иметь дело с любой степенью признака, которая может не обязательно соответствовать степени признака утверждения истинного. Иронические смыслы живут по другим законам.

4. О типизированных значениях с ироническим компонентом

   Возможно ли выделение определенных типов иронических значений, то есть значений, которые довольно регулярно содержат иронический компонент? Существуют ли модели иронических переносов? Этот вопрос требует особого исследования. Здесь ограничусь лишь некоторыми наблюдениями.
   На основе словарных данных можно отметить особый вид переноса значений, работающий по модели: ‘тот, кто обладает определенным положительным свойством” – ‘Тот, кто хочет казаться обладающим этим свойством’ (ирон.): умник, скромник, праведник, знаток. Ср.: Умник (разг.). 1, Умный человек, умница (во 2 знач.). 2. Человек, который умничает, старается выказать свой ум (ирон.); Знаток – Человек, обладающий большими знаниями в чем-нибудь; О рассуждающем самоуверенно по поводу того, в чем мало сведущ (ирон.) (Ож. – Шв.) – Значения этого типа отмечены в жаргоне: агроном — ‘тот, кто хочет показать, что он умный’, профессор — ‘недоучившийся человек с претензией на образованность’; гений – ‘человек, слишком высоко себя ставящий, зазнайка’; аполлон – ‘человек, считающий себя очень привлекательным’; ср. также шахматист и др. (Елистратов 1994). Ср. также ранее приведенные нами контекстуальные – пианист, искусствовед и др.
   У слова гений (в составе выражения непризнанный гений) это значение отмечено в «Толковом словаре» Ожегова – Шведовой. Ср.: Непризнанный гений – ‘о том, кот чересчур высоко оценивает свои способности; ирон.’ (Ож. – Шв. 1994). Другие толковые словари его не отмечают. Оно не совпадает с контекстуальным ироническим гений – ‘дурак’. Не совпадает и приведенное значение у слова аполлон с контекстуальной иронической метафорой ‘о явно некрасивом человеке’.
   Типизированной, очевидно, можно считать и модель переноса: ‘нечто очень хорошее – нечто очень плохое’: прелесть, великолепие, чудо, перл, сокровгще, золото и др. Компонент ‘иронический’ нередко сопутствует компоненту ‘излишне’, ‘чрезмерно’. В литературном языке это отдельные слова, не составляющие типа: смиренный, душещипательный. В жаргоне – это формирующийся тип названий лиц, чрезмерно чем-то занятых: ботаник – ‘тот, кто чрезмерно занят учебой’, деятель – ‘чересчур активный человек’; пахарь — ‘чрезмерно погруженный в работу’ и др.
   Таким образом можно утверждать, что вербализованная ирония располагает собственными моделями иронических переносов значений. При этом порождаются значения разных типов – или прямо противоположные исходному, или – с добавлением иронического компонента.
   Ироническая метафора порождает, как правило, антонимические значения, хотя, как мы отмечали в первом разделе главы третьей, разные виды иронии (по степени язвительности, по характеру насмешки) могут порождать и значения иного типа: например, Сократ, Цицерон, монах в иронических контекстах не обязательно приобретают значения – ‘глупец’, ’косноязычный’, ‘распутник’, но отличаются от прямой метафоры лишь компонентом 'шутливо’, ‘насмешливо -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. При этом сохраняется положительная оценка (рыцарь, Сократ и т. п.) или не прибавляется резко отрицательная (монах и т. п.).
   Как показывает материал словарей, ирония является источником обогащения языка разными типами значений, одни из которых составляют с исходными внутрисловную антонимию, другие, не будучи явными антонимами прямых значений, обогащают семантическую структуру лексем, добавляя слову еще один лексикосемантический вариант.
   Очевидно, что модели иронических переносов у разных частей речи требуют специального исследования. Нам лишь хотелось обратить внимание на это явление.

5. Ирония и антонимия

   Исследователи иронии не раз отмечали, что вербализованная ирония является источником порождения значения, антонимичного выраженному «на поверхности» высказывания. Ср., например, работу Давида С. Кауфера, который рассматривает иронию прежде всего как порождение в тексте значений противоположных буквальному (Kaufer 1986, с. 317).
   О способности иронии выражать прямо противоположные оценки, тем самым порождать антонимические значения у предикатов писали и исследователи иронии и исследователи категории оценки (см.: Балли 1955; Вольф 1985; Kerbrat-Orecchioni 1986; Ермакова 1997 и др.).
   Интересно выяснить все ли типы слов, употребляющиеся в иронических контекстах, порождают антонимические значения и что, кроме внутренней антонимии, может выражать ирония, локализованная в слове.
   Как показывают наблюдения, противоположные значения порождаются ироническим употреблением слов из антонимических пар, представляющих тот тип антонимов, в котором отрицание одного является утверждением другого (Апресян 1974, с. 292–294): веселый – грустный, тяжелый – легкий, низкий – высокий, добрый – злой, отсутствие – присутствие, молчаливый – разговорчивый и т. д. Каждое слово из этих пар в иронических контекстах выражает антонимическое значение.
   Склонны к выражению внутренней антонимии глаголы горестного чувства (и их «партнеры» в антонимической паре): огорчить(ся') – обрадовать(ся), печалить(ся) – веселить(ся), взволновать(ся) – успокоить(ся), расстроить(ся) – утешить(ся) и т. д.
   Ср. Шервинский:.. .Итак, кто лее уехал?
   Елена: Владимир Робертович.
   Шервинский: Позвольте, он же сегодня должен был вернуться?
   Елена: Да, он вернулся и… опять уехал… Месяца на два.
   Шервинский: На два месяца? Да что вы!.. Печально, печально… Я так расстроен, я так расстроен! Я даже, можно сказать, подавлен. Боже мой, да тут все! Ура! Ура!
   Елена: Чему вы так бурно радуетесь? (Булгаков, Дни Турбиных);
   Зайка с надутым лицом оглядела столовую и заявила:
   – Здрасьте! У нас опять гости! Не передать словами, как я рада!
   Чтобы она не продолжала хамить, я мигом заулыбалась (Д. Донцова, Гарпия с пропеллером);
   – Пролежи мы там часок другой, могли бы и умереть!
   Я испугалась: – Да ну! – Запросто, – «успокоила» меня Зайка (Д. Донцова, Жаба с кошельком);
   Подбодрив его [Николаса. – О.Е.] сначала сообщением, что, по ее разумению, больной значительно хуже, она продолжал увеселять его, рассказывая о том, какая мисс Брей печальная [девушка, в которую влюблен Николас. – О.Е.J, окончательно успокоив Николаса этими и другими ободряющими замечаниями, она начинала подробно рассказывать о тяжелых трудах, выпавших ей на долю в этот день (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Николаса Никольби, гл. IV, пер. А.В. Кривцовой).
   Контекстную энантиосемию нередко заключают в себе иронические глаголы отношения – любить, обожать, нравиться и т. п., хотя полной симметрии буквального и противоположного смысла здесь может и не быть. Так, ироническое употребление глагола обожать может значить ‘ненавидеть’, а может просто ‘не любить’. Ср.: Я, конечно, обожаю хамство, но такое…
   Ср.: Мы ей подарим пуделя. Она будет его холить и нежить, кормить, мыть. – Да, она обожает мыть пуделей; (она никогда не имела собак и не собирается иметь);
   А.: Ты не ходит на митинг? Не любишь митинговать?
   Б.: Нет, вообще-то я обожаю митинги, но как-то не получилось пойти.
   Таких ipynn и отдельных слов среди разных частей речи, в которых ирония порождает внутреннюю антонимию, немало. Проиллюстрирую лишь некоторые.
   Спешу вас уверить, что чесноку даже в погребе не держу, и когда однажды ко мне приехал с визитом доктор, от которого пахло чесноком, то я попросила его взять свою шляпу и ехать благоухать в другом месте (Чехов, Тина); Первый раз в жизни наскочил на такое чудовище! Не красотой берет, не умом, а этой, понимаешь, наглостью, цинизмом… Наглостью, цинизмом… Как это чистоплотно! (Чехов, Тина); Сатана у режиссера оказывается милым застенчивым юношей из провинции, который не прочь и ребенка прикончить, и чужую невесту изнасиловать. Душевный такой паренек (КП, 11.06.94).
   Но не каждое ироническое употребление даже «излюбленных иронией» слов содержит антонимический смысл. Так, даже явно оценочные слова не всегда выражают полную противоположность буквальному значению. В частности, гениально – вовсе не обязательно значит ‘глупо’ (отмечено Kerbrat-Orecchioni 1986, с. 303), хотя и может это значить. Пример Я – гений, приведенный С. Kerbrat-Orecchioni, действительно, может не выражать смысла -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

я глупец’, но может и значить ‘я полный идиот’ – все зависит от ситуации, по отношению к которой иронически оценивается субъект. Например:
   1. Я (он) гений может быть ироническим одобрением, где ирония относится только к преувеличению одобрения в столь сильном выражении, но одобрение – чистосердечно, если человек высказал хорошую мысль, нашел неплохой выход из положения и т. д.
   2. Это может быть издевательским одобрением, если решение, суждение субъекта представляется говорящему полным идиотизмом.
   Не порождает противоположный смысл ироническое употребление некоторых типов антонимов, в частности, глаголов разнонаправленного действия (типа уехать – приехать, нагрузить – разгрузить), составляющих другой тип антонимов по сравнению с качественными прилагательными (Апресян 1974, с. 288 – 302). При этом ироническое употребление одного из глаголов не подразумевает в тексте его антоним, а только отрицание факта совершения названного действия, выражение сомнения в его совершении. Ср.:
   А.: Я велел ему немедленно уехать.
   Б.: И он, конечно, уехал! Как же!
   Глагол уехать находится в антонимической связи с глаголом приехать. Отрицание действия ‘уехать’, заключенное в ироническом высказывании Б., не предполагает имплицитно выраженного значения ‘приехать’. Аналогично – ироническое сообщение, что машину разгрузили, вовсе не содержит утверждения, что ее нагрузили.
   Так же ведут себя и другие пары антонимов разнонаправленного действия: открыть – закрыть, запереть – отпереть, налить – вылить, дать – взять, заговорить – замолчать, зацвести – отцвести и др.
   Суть иронического употребления таких слов заключается в отрицании обозначаемого действия, но не в утверждении противоположного.
   В группу иронии отрицания часто входят и глаголы ментального действия. Понять, уяснить, выяснить, сообразить, установить, разобраться, догадаться, додуматься и т. д.
   В иронических контекстах они издевательски утверждают названные действия, выражая на самом деле его отрицание. Ср.: Оля цинично заразила наш штаб одной болезнью.
   – Подсыпала заразу в котелок? – догадался Василий.
   – Нет, эти болезни передаются другим путем, – Люся томно хихикнула (А. Малышева, Тело в шляпе);
   Видишь ли, ему сказали в глаза, что он ничего не смыслит в том, чем занимается. – Ага, и он, конечно, уходит с этой должности, – сообразил Иван. – И не думает. Дурак он что-ли? (А. Малышева, Тело в шляпе).
   «Вот тебе все и объяснилось! – подумал Берлиоз в смятении, – приехал сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших».
   Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтраку покойного философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, и предсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее – профессор был сумасшедший (Булгаков, Мастер и Маргарита).
   Ср. иное обыгрывание глагола в анекдоте, где догадался по отношению к очевидному факту, непонятному только для полного идиота, издевательски изображает уровень интеллекта героя анекдота Штирлиц позвонил в дверь. Дверь не открылась. Штирлиц постучал в дверь. Дверь не открылась. Штирлиц долго стучал в дверь ногами. Дверь не открылась. Штирлиц ударил в дверь головой. Дверь не открылась. «Дверь заперта», догадался Штирлиц. (Шмелева, Шмелев 2002, с. 86).
   Если ироническое употребление слов со знаком плюс порождает обычно отрицательную оценку объекта (хотя и не всегда явно антонимическую), то особенностью иронического употребления имен отрицательной оценки является то, что они обычно сохраняют эту оценку, хотя бывает и обратная картина: отрицательная оценка на поверхности прикрывает положительную (пример с издевательством над советским человеком в главе о семантических типах иронизмов) тоже не обязательно антонимическую.
   Вот еще пример: Человек из нашего прекрасного социализма едет добровольно в их поганый капитализм, в эти «каменные джунгли» (Устная речь). Ироническая резко отрицательная оценка вовсе не должна толковаться как весьма положительная, говорящий не утверждает, что капитализм прекрасен, но явно считает, что он не хуже «прекрасного социализма». То, что здесь и оценка прекрасный, и оценка поганый исходят не от говорящего, в данном случае не очень существенно.
   Этот тип иронии может наблюдаться в разных ситуациях и у разных групп лексики. В частности, характеризующие слова также могут выражать иронию отрицания буквального смысла без порождения противоположного, например, в случае иронического сочувствия. Ср.: Не купил виллу на Канарах? Ах, он несчастный; Иван, кажется, разошелся с четвертой женой? Бедняга! Может на пятой повезет!
   Одобряя решение Мосгордумы о запрете на поцелуи государственным служащим Госдума введет такое правило и у себя… Отныне депутаты станут сдержаннее – душить коллег в объятиях будут за пределами здания на Охотном Ряду… Цель новаций, судя по объяснениям депутатов, – заставить думцев работать, избавиться от отвлекающих моментов. Нелегко им, страдальцам, приходится (Мир новостей, 16.11.04).
   Ироническая метафора и антонимия. Метафорические характеристики сплошь и рядом не образуют чистых антонимических пар (Скляревская, 1991, с. 13), поэтому не всегда можно говорить о том, какой из антонимов метафор иронически употребляется, а какой – нет. Но преобразование смысла на основе иронии у метафоры также рождает антонимическое значение, которое и оказывается своеобразным восполнением отсутствующего звена в антонимической паре.
   С учетом возможностей иронического употребления метафоры у слов с метафорическими значениями можно видеть две метафоры с противоположным смыслом: одну реальную, другую потенциальную. Ср.: Монах – 1) Человек, приникший постриг; 2) перен. О целомудренном, аскетически воздержанном человеке; 3) перен. ирон. О развратном, распущенном человеке; Лев – 1) Животное из семейство кошачьих; 2) перен. О смелом, отважном человеке; 3) перен. ирон. О трусливом, робком человеке (разг.).
   Поскольку многие метафоры регулярно получают в разговорной речи ироническое употребление (иные – преимущественно ироническое), было бы целесообразно, на наш взгляд, отражать эти употребления в словарях. Это могло бы дать реальную картину функционирования метафор разного типа в естественной речи.
   Ироническая метафора (или метафорическая ирония), так же как и неметафорическая, не обязательно рождает преобразование смысла в чистые антонимы.
   Так, ироническое употребление метафоры рыцарь может заключать в себе отрицательную характеристику: ‘о человеке, лишенном благородства и великодушия’, но добродушная ирония может присутствовать в названии рыцарем лица, неумело пытающегося проявить рыцарство. Соответственно, у слов этого типа может быть три метафорических употребления, из которых два – иронические метафоры.
   То, что в определенных случаях у слова могут быть разные сигнификаты, не представляется полной аномалией, поскольку это сигнификаты разных значений.
   Ироническая метафора, как и неироническая, может быть единственным узуальным значением только у производного слова, содержащего в своей словообразовательной структуре потенциальное прямое (о производных словах, имеющих потенциальное прямое и узуальное переносное значения см. Ермакова 1984, с. 129–135).
   Таким образом, ироническое употребление как прямого, так и метафорического значения слова может 1) порождать имплицитную антонимию, а может 2) быть только выражением заведомо ложной положительной оценки без порождения определенного противоположного смысла.

6. Ирония как источник энаитиосемии

   Как уже отмечалось, антонимические значения, возникающие на основе иронии, могут не только оставаться в пределах контекста, но и закрепляться в слове наряду с исходным. что находит отражение в словаре. Это отражение носит, не вполне последовательный характер, но оно есть.
   Тем самым, ирония становится источником полной энантиосемии, которая, как отмечают лингвисты, не типична для русского языка.
   Так, по мнению Д.Н.Шмелёва, в русском языке внутри слова чаще встречается не прямая противоположность, а «частичная, связанная с оценочными моментами» (Шмелев 1968, с. 208). В «Лингвистическом энциклопедическом словаре» (автор статьи В.А.Новиков) энантиосемия (внутрисловная антонимия) рассматривается как «особая непродуктивная разновидность антонимии» (ЛЭС, с. 36).
   Но оказывается, благодаря иронии, энантиосемия не так уж нетипична для русского языка.
   Полная энантиосемия.
   В ряде толковых словарей зафиксировано сочетание противоположных значений у разных групп слов: у некоторых именных предикатов, у модальных глаголов, у модальных слов и частиц и др. Но много совершенно аналогичных случаев пока в словарях отсутствует.
   Назову некоторые примеры словарной энантиосемии, порожденные иронией, отмеченные словарями.
   1. Прямая и перевернутая оценка (со знаком плюс и со знаком минус) у прилагательных и существительных: хорош, мило, весело, веселенький, прелесть, прелести и некоторые другие. Ср.:
   Терзать тебя, страдать самой; Как это весело и мило (Лермонтов, Маскарад); – Прекрасно! Мило! – начал муж, кланяясь и расставляя руки. – Поздравляю! Мило и великолепно! – С вашей стороны тоже мило подслушивать! – пробормотала Анна Семеновна, стараясь оправиться (Чехов, От нечего делать); Но вскоре потом, ни жива, ни мертва, я прелесть телеги узнала (Некрасов, Русские женщины).
   Иллюстрации прямой оценки не приводятся, поскольку очевидны.
   Отмечаются словарями и противоположные значения в некоторых модальных словах и частицах: конечно, как же, непременно – выражение уверенности, утверждения и (ирон.) – сомнения, отрицания.
   2. Субстантивная метафора нередко совмещает в себе оценку плюс и оценку минус. Одна из них, как правило, порождается иронией. Словари отмечают это явление довольно скупо, и прежде всего метафоры общеоценочного значения: перл, сокровище, золото 1) ‘о ком, чем-либо, обладающем выдающимися достоинствами’ и 2) ‘о ком, чем-либо, выдающемся своими пороками’. Ср. употребление этих слов с перевернутой оценкой:
   Бежит по аллее бедный финик, словно ошпаренный, без оглядки. Чай, воображает, что я с ним из-за такого сокровища, как ты, стреляться буду (Чехов, От нечего делать). Нужно было злому року навязать мне на шею это сокровище! (Чехов); Полюбуйтесь, добрые люди, на сокровище: налил глаза спьяну, с Иван Федотычем поругался (Эртель, Гарденины); Надо радоваться, что может освободиться от такого золота (Л. Толстой, Живой труп).
   Но в естественной речи с разной степенью употребительности встречаются метафоры и частно-оценочного значения со знаком плюс и со знаком минус (на основе иронии): лев – о трусе, рыцарь — о человеке, лишенном галантности, монах, аскет — о распутнике и т. п. Ср.:
   А у меня на девок волчий интерес, люблю это дело, как паук… А комиссар меня не любит, хотя по натуре он монах не хуже меня (В. Гроссман, Жизнь и судьба).
   Здесь не требуется иронической интонации, хотя нужен контекст, но это обычно и для прямой метафоры.
   Такого рода перевернутая метафора отмечается в словарях некодифицированной лексики. Ср., например, в словаре Елистратова: сливки — ‘отбросы общества’.
   3. Известно, что в русском языке некоторые бранные слова могут употребляться для выражения одобрения, восхищения, что отмечается словарями: каналья, шельма, мерзавец, негодяй, черт и др. Ср.:
   В театре одна актриса так, каналья, пела, как канарейка (Гоголь, Мертвые души); А видел Дуняшку? Шельма девчонка! – Ужо, погоди, после обеда я позову ее (Чехов); И как это он, мерзавец, все так ловко делает! Руки золотые у подлеца! (Писемский, Тысяча душ); Я, Вань, умру от акробатиков. Гляди, как вертится, нахал! (Высоцкий, У телевизора).
   Употребление общеотрицательных оценочных слов для выражения восхищения непосредственно не связано с иронией. Здесь наблюдается вычеркивание содержательных сем, объединяет две противоположные оценки в слове только высокая степень и той и другой оценки.
   Таким образом, полная энантиосемия существует в сфере оценки и прежде всего порождается иронией, хотя может наблюдаться и вне иронии.
   Некоторые типы антонимов, как уже отмечалось, не могут сосуществовать в пределах одного слова и, следовательно, не образуют случаев энантиосемии. Это касается, в частности, антонимов, обозначающих противонаправленные действия: приехать – уехать, поднять – опустить, включить – выключить и т. п.
   Но в русском языке есть случаи, когда отглагольные имена орудий, помещений и лиц названы по одному действию, а в семантической структуре значения слова присутствует и противонаправленное действие: выключатель – он же и включатель, подъемник — поднимает и опускает, отверткой отворачивают и заворачивают; раздевал ка — ‘помещение, где одеваются и раздеваются’, вход часто (хотя и не всегда) и выход, грузчик – ‘тот, кто грузит и разгружает’, взлетная полоса – она же и посадочная, как и наоборот, и т. д.
   Эти случаи можно назвать скрытой энантиосемией.
   Наряду с полной в русском языке представлены разные виды частичной энантиосемии, в некоторых видах которой ирония также играет заметную роль.
   Источником ее нередко бывает «вливание» в состав литературного языка разного рода некодифицированной лексики: освоение семантических жаргонизмов, семантического просторечия. Реже, на наш взгляд, наблюдается освоение антонимичных значений у заимствованных слов.
   В этой работе я не предполагаю дать исчерпывающую классификацию частичной энантиосемии в русском языке (да и вряд ли возможно это сделать в связи с различным пониманием самого явления), выделю лишь некоторые ее виды: энантиосемия, основанная на противоположности актантов у разных значений одного слова, на противоположности коннотаций и противонаправленности прагматических компонентов.
   Несмотря на то, что не все виды частичной энантиосемии непосредственно обусловлены иронией, мы сочли возможным их рассмотреть, чтобы избежать преувеличения роли иронии в развитии этого явления, что нередко бывает, если исследователь рассматривает какие-то процессы и их источники односторонне.
   Актантная энантиосемия.
   В пределах одного слова могут совмещаться наименования лица как субъекта и как объекта одного и того же действия, ср.: отказник – ‘тот, кто отказался от чего-либо’ (например, от службы в армии) и ‘тот, кому отказали в чем-либо’ (в советское время – в выезде за границу); ‘тот, кто отказался от своего ребенка’ – ‘ребенок, от которого отказались родители’; тюремщик — ‘тот, кто сторожит в тюрьме, надзирает за заключенными’, ‘тот, за кем надзирают, заключенный’ (или бывший заключенный, как, впрочем, и бывший надзиратель). Второе значение пришло из просторечия как и в слове баловень'. — ‘тот, кто балует кого-либо’ (устар.), "тот, кого балуют’. В разговорной речи шутливо употребляются слова двоечник, двоечница (‘ученик, студент, получающий двойки’) по отношению к преподавателю школы или вуза – ‘тот, кто ставит много двоек учащимся’ (второе – явно ироническое).
   Прилагательное подозрительный совмещает значения ‘подозревающий’ и ‘вызывающий подозрение’ (отраженно это же наблюдается и в существительном подозрительность>.
   Ср. Он сделался подозрителен до такой степени, что начал подозревать сам себя (Гоголь, Портрет); Около Мешееича всегда юлила какая-нибудь подозрительная личность (Панаев, Воспоминания).
   С актантной энантиосемией сближаются некоторые глагольные коверсивы типа занять — ‘взять в долг’ и ‘дать в долг’ (просторечное). Столкновение этих значений наблюдается в языке художественной литературы в качестве сигналов принадлежности собеседников к различным социальным сферам. Ср.:
   Мы с мужем можем занять вам денег [‘одолжить’ – О.Е.]. – Не надо, отвечает конструктор. – Я бы с удовольствием у вас занял, но мне не хочется возиться с этой музыкой (Саша Соколов, Школа для дураков).
   Антонимическое употребление занять обычно характерно для жителей юга России. Возможно, оно пришло через украинский язык под влиянием польского, в котором požyczyč имеет значения.‘ссудить, дать взаймы’ и ‘занять, взять взаймы’. В отличие от занять, которое литературно говорящие люди не употребляют в значении ‘дать взаймы’, глагол одолжить, несмотря на предостережения словарей (предостережение касается значения ‘взять в долг’), употребляется, по нашим наблюдениям, многими носителями литературного языка и в значении ‘дать в долг’, и в значении ‘взять в долг’.
   Ш. Балли приводит пример совмещения в слове loyerконверсивов ‘сдавать в наем’ и ‘брать в наем’ (квартиру), называя эти значения антонимами (Балли 1955, с. 191–192). Он также приводит пример соединения в слове l’hôte значений ‘гость’ и ‘хозяин’ (Балли 1955, с. 191), что не свойственно русскому языку.
   Основательное исследование энантиосемии этого типа в разных языках может дать интересные выводы относительно совмещения разных типов антонимических значений в пределах одного слова.

   Коннотативная, оценочная энантиосемии.
   К этому виду энантиосемии мы относим случаи соединения в одних словах противоположных коннотаций – с оценкой минус и с оценкой плюс. Такое использование слов наблюдается в основном в современной газетной речи, в художественной литературе, но иногда и в устной речи.
   Так, слово волк (в форме валки), имевшее устойчивую негативную коннотацию, употребляется в настоящее время и с отрицательной, и с противоположной оценкой. Ср.:
   Особей, подобных Екатерине, мы нередко называем нелюдями, волками (МК, 24.10.99); Вышколенные на лакированном паркете столичных штабов блатные шаркунчики-лампасники? Или знающие цену крови и пороху войсковые волки, способные сломать хребет всем, кто врывается в наш дом с огнем и мечом? (КП, 18.07.99);
   – …В конце концов, меня оставили с носом, это мне надо переживать.
   – Ах, оставьте, – вдруг разозлился полковник, – это меня обвели вокруг пальца, меня, старого, опытного волка (И. Хмелевская, Что сказал покойник).
   Слово монстр недавно стало соединять со значением ‘чудовище’ (знак минус) значение ‘нечто выдающееся, значительное, большое’ (со знаком плюс). Монстры шоу-бизнеса.
   У каждого серийника своя, с позволения сказать, пусковая кнопка, блокирующая все положительные черты и делающая школьного учителя, преуспевающего бизнесмена или засекреченного ученого монстром, не знающим пощады (Версия, 14–20.10.2002); Да ладно, Вам, Виктор Алексеевич, что я монстр какой, что ли? – Монстр не монстр, но стерва та еще, – констатировал Гордеев (А.Маринина, Посмертный образ); Они теперь уже самые опытные у нас (преподаватели вуза) – настоящие монстры (Устн. речь, филолог, д.ф.н., 50 лет); По мнению Пхеньяна, КНДР представлена в ленте как отвратительный тоталитарный монстр, который только и делает, что торгует контрабандным оружием (АиФ, № 51, 2002); Представьте, что на Вас надвигается стог сена двухметровой высоты и такой же ширины. Сходство с пожухлой травой навевали волосы дамы-монстра (Д. Донцова Обед у людоеда); Ох, да что мы?! В театре служили такие монстры, настоящие ихтиозавры по остроумию, Раневская, например… Такой махине от искусства простительно все, и актриса великая, и человек грандиозный (МК, 23–29.03.2002). Посоветовали, когда спрашивают: «Кто ваш любимый певец?», не называть никого из монстров, потому что знаю по опыту, как это может быть интерпретировано (Нов. газ. 23–25.06.2003); Из прочих впечатлений отмечу книгу Эдуарда Лимонова «О монстрах», написанную им в саратовской тюрьме. Он пишет не о себе, а о других прославленных людях (Нов. газ. 15–18.06.2003); Что за черная кошка пробежал между Игорем Крутым и Константином Эрнстом?.. Конфликт двух монстров шоу-бизнеса зашел так далеко, что на Первом приняли решение закрыть еще один совместный с Крутым проект «Песня года» (Мир новостей, 5.10.04); Ровно тридцать лет назад Морозов приехал в столицу. Поступил на только что открывшийся тогда первый в России шахматный факультет.
   – Потом я играл с монстром блица… – здесь он многозначительно выдерживает паузу, – Павлом Дваришвили и Артуром Юсуповым (Нов. газ. 9-11.12.04),
   Правда, по количеству отмеченных примеров, можно сказать, что преобладает пока употребление слова монстр со знаком минус.
   Обратимся теперь к такому виду частичной энантиосемии, источником которой непосредственно является ирония.
   Энантиосемия, основанная на противопоставленности прагматических компонентов.
   К частичной энантиосемии этого типа можно отнести современные употребления слов законник, клиент, крыша, совмещающих противоположные прагматические компоненты.
   Их особенностью является то, что разные значения слов отражают разные позиции отношения к объекту наименования – с точки зрения криминала и противостоящей ему другой части общества. Так:
   Клиент – ‘лицо, интересы которого защищают’ – ‘лицо, на интересы которого покушаются’ (нередко даже на жизнь); крыша – 'то, что защищает от преступников’ – ‘то, что служит прикрытием преступной деятельности’; законник – 'тот, кто по должности обязан следить за соблюдением законов гражданского общества (чаще всего в современной прессе так называют прокурора)’ и тот, кто следит за соблюдением воровских законов’ – «вор в законе».
   На допросах она [содержательница борделя. – О.Е.] не сдала ни одного из своих знаменитых клиентов (КП, 28.09.99); Он уже давно не «клиент» MTV (его клипы почти не крутят по этому каналу) (АиФ, № 48, 1999); Бедолагу выманили из дома… и стали насильно потчевать суррогатной водкой. Поили до тех пор, пока «клиент» не умер (МК, 26.12.99).
   Разумеется, прежнее значение слова клиент продолжает употребляться (иначе ни о какой частичной энантиосемии нельзя было бы говорить). Ср.: На самом деле многие юридические фирмы оказывают эту помощь бесплатно, если клиент действительно является пострадавшим от терракта на Дубровке («Ъ», 26.11.2002);
   Олег Каратаев обеспечивал крышу начинающим бизнесменам (Мир новостей, 27.03.99); Вторая категория депутатов – «крутые». Они, как правило, не в ладах с законом. Для них корочка помощника депутата – своеобразная «крыша» (КП, 09.06.99);
   В России новый главный законник (Р. Куликов, сменивший министра юстиции Ковалева) (МК, 01.08.97); Демин уже поклялся влиятельным персонам, что сделает все возможное и невозможное. В награду ему обещан пост главного законника страны (МК, 06.04.99); Вскоре после задержания выяснилось, что среди пассажиров «Икаруса» нет главного самарского законника Купцова по кличке купец; Ее хозяин Георгий – сын Амирана – приехал на сходку короноваться в «законники» (КП, 12.02.97).
   При этом источником «столкновения» двух значений в словах клиент и законник, несомненно, является ирония.
   В сфере «прагматической» энантиосемии влияние иронии особенно ярко проявляется в употреблении глаголов с модальными компонентами суметь, ухитриться, умудриться, изловчиться, удостоиться, обещать, грозить, суметь, а также глаголов, называющих получение, приобретение чего-то субъектом – заработать, обрести, огрести, схлопотать или наделение чем-то субъекта – наградить, одарить и других, ироническое употребление которых привело к сочетанию у одних и тех же глаголов противонаправленных прагматических компонентов: желательного и нежелательного результата, что особенно заметным стало в последние десятилетия XX века. Ср., обещать повышение зарплаты – обещать повышение цен; сулить успех – сулить поражение; огрести кучу денег – огрести по шее и т. п.
   Явление это развивающееся. У некоторых глаголов направленность действия и на положительный, и на отрицательный результат отмечена в толковых словарях (хотя не во всех), например, у глаголов умудриться, ухитриться, удостоиться, но даже в словарях, изданных в 90-х годах, не зафиксировано наряду с прямым ироническое употребление у глаголов обещать, суметь, огрести, одарить, наградить, грозить и др. А глагол заработать в ироническом значении отмечен в разных изданиях словаря Ожегова как просторечный. Однако он в настоящее время широко употребляется в прессе и в разговорной речи и в прямом, и в ироническом значении.
   Вот лишь отдельные примеры употребления названных глаголов (приводу только ироническое, поскольку прямое не требует комментариев):
   Учителей от бога немного, много случайных. Так они еще умудряются мою дочь вкупе со всеми ругать и обзывать (КП, 03.04.02); Когда я расписывался, то умудрился испачкать рукав в красных чернилах (АиФ, 15.04.02); Когда местные чиновники умудрились разбазарить ни много, ни мало – церковь, в крае разразился скандал (АиФ, № 13,2002); …напугали и нас, и власти столичные скинхеды…пообещавшие 20 апреля устроить резню и побоище(АиФ, № 17, 2002); К концу недели снова обещают нагрянуть морозы (АиФ, № 8, 2002); Завтра обещали гололед(Устн. речь); А за распространение и хранение детского порно можно схлопотать до 10 лет за решеткой (КП, 21.02.03); Сама звезда в процессе съемок никаких ударов, видимо, не получала, зато вот все российские мужики после премьеры как пить дать схлопочут от Юли удар ниже пояса (Мир новостей, 25.02.03); Даже было абсолютно все равно, кто пришел, надо было чувства выразить. Он так схлопотал, что сразу в реанимацию попал (АиФ, № 13, 2002); Учится на одни пятерки, в школе золотую медаль огреб (Д. Донцова, Букет прекрасных дам); Ей бы в голову не пришло устраивать харчевню из спальни брата – за такое поведение и огрести можно по полной программе (Д. Донцова, Не секретные материалы).
   Глагол наградить под влиянием иронии уже в XIX веке стал употребляться с зависимыми именами и со знаком плюс и со знаком минус:
   Чей взор, волнуя вдохновение, умильной лаской наградил Твое задумчивое пенье? (Пушкин); С тобой успеем до рассвету Певцов российских посетить, иных – лозами наградить, других – венком увить свирели (Пушкин); Я не достоин, может быть, твоей любви – не мне судить Но ты обманом наградила мои надежды и мечты, и я всегда скажу, что ты несправедливо поступила (Лермонтов).
   В XX веке ироническое употребление отмечается словарями как разговорное (БАС). Родители наградили его плохим здоровьем (Горький). В настоящее время такое употребление наблюдается нередко. Аналогично употребляется глагол одарить.
   Как жить в семье, где детей то и дело награждают затрещинами? (Устн. речь); Мать одарила сына редкой глупостью и склонностью к истерии (КП, 11.01.2002); Вторая чеченская война все более возвращает страну в советское лоно – в систему легального существования безнаказанного гостерроризма – и одаривает общество растущим числом людей в погонах, занятых в этом бизнесе (Нов. газ. 24–26.08.2003).
   При определенных условиях (жара, повышенная потливость, грязь, ослабленный иммунитет) [в Ираке. – О.Е.] бактерия может «наградить» человека пневмонией, сепсисом, а то и менингитом (АиФ, № 47, 2004).
   У Пушкина в ироническом употреблении встречается и глагол насладиться:

     И наша дева насладилась
     Дорожной скукою вполне!
     Семь суток ехали оне

(Пушкин, Евгений Онегин).
   В разговорной речи и просторечии глагол добиться не реже, чем в буквальном (а может быть и чаще) употребляется со значением, противоречащим словарному: ‘подвергнуться чему-нибудь’ (плохому). Ср. в контекстах, выражающих угрозу: Ты у меня добьешься! Чего ты добиваешься? Ты добьешься, что тебя выгонят с работы.
   – Истинный талант когда-нибудь пробьет себе дорогу. Рано или поздно состоится. Пиши, работай, добивайся.
   – Я добиваюсь. Я кажется уже добился. Меня обругал инструктор ЦК по культуре (С. Довлатов, Компромисс. Компромисс одиннадцатый).
   У глагола заработать ироническое значение ‘получить в результате что-нибудь неприятное’ отмечается в словаре Ожегова-Шведовой: Заработать выговор. Этот же пример в Большом академическом словаре приводится под значением ‘добиваться чего-либо’, ‘получать что-либо’. В настоящее время ироническое значение заметно активизировалось. Говорят, для того, чтобы заработать меланому, нужно несколько раз сильно обгореть (Версия, 4-10.08.03); Таким лечением можно заработать ожог слизистой (КП, 26.06.02); Кто рискует заработать геморрой? (КП, 17.08.02).
   Начинает входить в иронические контексты и глагол славиться.
   Много времени приходится стоять в пробках. Особенно «славятся» ими районы Селятино (Киевское шоссе) и Голицыне (Минское шоссе) (АиФ, № 18–19, 2002).
   Жаргонные глаголы светить и светиться, освоенные в настоящее время прессой и разговорной речью, обозначают действия, результат которых может быть желательным и нежелательным.
   Ср., Эстрадные «звезды» стремятся засветиться на телевидении и Преступники опасались засветиться; Ему светит премия и Ему светит пожизненное заключение и т. п.
   По новому варианту им [левым. – О.Е.] «светят» только два комитета – по культуре и делам религий (КП, 4.04.02); Губернаторам светит третий срок (КП, 10.07.02); Вряд ли владелец торговой палатки или оптового рынка рискнул бы торговать безакцизной продукцией, если бы ему светил действительно крупный штраф или уголовная, а не административная статья(МК, 29.03.02).
   Расширение значений как следствие частичной энантиосемии.
   В результате отмеченного совмещения компонентов некоторые глаголы начинают проявлять безразличие к характеру объекта или результата. Уходит ирония и происходит расширение значения. Так, засветиться приобретает значение ‘быть замеченным’, светит — ‘предстоит’, обещать – ‘предсказывать’.
   Ср., например: Что светит по делу, если потерпевший примирился с обидчиком? (КП, 14.05.02); Ведь все с самого начала были оповещены о сюжете всякой жизни: рождение, становление, расцвет, увядание, смерть. Конец оговорен, обещан и наступает, кстати, очень загодя (Новый мир, 2001, № 9); Господи, какой ужас, – прошептала сидящая рядом дама [в театре. – О.Е.] – неужели броситься под поезд? – Обязательно, – пообещала я, – всенепременно погибнет (Д. Донцова).
   Довольно новым, по моим наблюдениям, является употребление «мрачных» глаголов с «радужным» содержанием. Ср.: Старым рынкам угрожают новые возможности (Коммерсант(ъ), 29.10.04); Нам угрожает матросский костюмчик от Армани и набор английских серебряных ложек. Переживем? (Т. Устинова, Одна тень на двоих); От любого вида книг ее мутило… Выходило, что никакая карьера племяннице не грозила. Осталось удачно пристроить ее в домохозяйки (Е. Юрская, Возвращение – смерть); Столичные власти собираются ударить комфортом по москвичам (Мир новостей, 16.11.04) Приговоренные к подвигу (Нов. газ. 30.09. – 3.10.04). Ср. еще раньше у С. Довлатова:
   Короче. Общий смысл таков. Родился счастливый человек. Я бы даже так выразился – человек, обреченный на счастье!
   Эта глупая фраза так понравилась редактору, что он выкрикнул ее дважды (С. Довлатов, Компромисс. Компромисс пятый); У нас сейчас бытует странное выражение: «обречен(а) на успех». Обреченным может только на неуспех! (Л. Черная, Моя Бондиана. «Звезда» 2005, 3). Ср. еще: Обреченная стать звездой (название сериала).
   – Ну, убили семью Михайловых, – давал показания Мирошниченко, юноша дегенеративной внешности…
   – Деньги нужны были, – пояснил Кусачкин, внешность которого также не «обезображена» интеллектом (Мир новостей, 14.05.02); Федор Павлович привлекательностью явно не страдал (Т. Устинова, Олигарх с Большой медведицы);...мечтательное выражение на не отягощенной интеллектом физиономии (Устинова, Закон обратного волшебства); …не обремененный особой грамотностью… (Д. Донцова, Принцесса на кириешках); В фильме «4» бессмысленный мир, который выстраивает в своих произведениях Сорокин, не искажен ни рудиментами гуманизма, ни здоровым дыханием фольклора (Кинообозрение Натальи Сиривли «Нов. мир», 2005, № 1).
   Но, возможно, это явление встречалось и раньше. Ср., например, при переводе Ч. Диккенса:
   Сам лорд, не будучи в сколько-нибудь неприятной мере обременен способностью мыслить, услаждал себя разговором с мистерами Пайком и Плаком (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Николаса Никольби. Цитируется по изданию 1948).
   Иронический компонент в семантике глагола может вытеснить породивший его исходный (со знаком плюс), и тогда на основе временной энантиосемии происходит изменение значения, но не в сторону расширения. Так, глагол схлопотать отмечен в словаре Ушакова со значением ‘похлопотав, добыть, доставить, устроить’. Ужин нам схлопотал, конфектками нас угощал (Лейкин) (Сл. Уш.). И толкование, и пример показывают, что действие глагола ориентировано на объект, желательные для субъекта.
   В словаре Ожегова – Шведовой схлопотать зафиксировано и с ироническим значением, в котором объект имеет отрицательный, нежелательный для субъекта характер. Ср.: Схлопотать – 1. Добиться чего-нибудь, выхлопотать. Схлопотать отсрочку. 2. Получить (обычно о чем-нибудь неприятном). Схлопотать выговор (Ож. – Шв.). В настоящее время глагол схлопотать употребляется почти исключительно во втором значении: схлопотать срок, пожизненное заключение; схлопотать по шее, схлопотать выговор, инфаркт и т. д.
   Ср.: И с улыбкой говорит товарищ Грошева: «Схлопотал он строгача, ну и ладушки, Помиритесь вы теперь по-хорошему» (А. Галич, Товарищ Парамонова);
   Перед половиной из них маячила перспектива «схлопотать» пожизненное заключение (Мир новостей, 19.06.01); Юрий вновь попытался оторваться и схлопотал еще один сильный удар… (АиФ, 12.03.01); Моренков схлопотал год условно (Экспресс газета, № 24, 2001).
   Конденсированное значение этого глашла включает только отрицательный объект, что отмечено и словарями. Ср.: Отстань, а то схлопочешь (то есть ударю, побью) (Ож. – Шв.). Иначе говоря, во внутренней антонимии возобладало ироническое значение. Вероятно, это отражает определенную тенденцию: в случает распада внутрисловной антонимии, порожденной иронией, более сильным оказывается ироническое значение. В отличие от схлопотать, огрести употребляется и с названиями желаемых объектов – прежде всего денег (капитала, богатства, акций), хотя сочетания с нежелательными объектами значительно шире. Произойдет ли вытеснение исходного значения, пока неясно.
   Таким образом, на основе иронии может возникать и полная, и частичная энантиосемия, которая нередко приводит к расширению значения слова или к изменению в сторону закрепления иронического.

7. Ирония и словообразование

   О том, что ирония может быть выражена словообразовательными средствами, писали не раз (см. Земская 1959, Buttler 1965, 2001, Походня 1989, Земская, Ермакова, Рудник-Карват 1998, Санников 1999 и др.).
   Я лишь отчасти затрону вопрос о выражении иронии средствами аффиксального образования, сосредоточив внимание на других аспектах проблемы.
   Будут рассмотрены следующие вопросы:
   1. Выражение иронии средствами аффиксального словообразования.
   2. Конкуренция иронии и словообразовательных средств выражения отрицания.
   3. Семантические результаты, получаемые при ироническом преобразовании значений у некоторых типов производных слов.

   1. Выражение иронии средствами аффиксального словообразования.
   Вполне очевидно, что в языке нет специализированных аффиксов с ироническим значением. Выражением иронии могут быть различные манипуляции в сфере сочетаемости элементов внутри слова, когда ирония создаётся противоречивым соединением элементов. Ср. нетленка – ‘о произведении искусства с претензией на бессмертность’ (соединение производящей основы – прилагательного высокого слога – с разговорным суффиксом) или брежневиада (от фамилии Брежнева – о произведениях, якобы написанных Брежневым).
   Иронический характер образований подписант, отъзжант, объявлянт, вручант, отвалянт обусловлены разного рода противоречивостью составляющих эти слова: подписантами стали иронически называть тех, кто в советское время подписывал письма в ЦК или Политбюро компартии (правозащитного характера и др.). Единичное и вполне невинное с точки зрения нормального общества, действие представало как отрицательная характеристика. Ирония в слове, созданном в среде интеллигенции, была направлена не на подписавшего то или иное письмо, а на тех, кто оценивал это действие как враждебное по отношению к советскому строю.
   Слова объявлянт, вручант – ‘тот, кто объявляет’, ‘вручает что-то’ (призы, премии на фестивалях, конкурсах) – созданы для лёгкой насмешки, поскольку суффикс – ант-придаёт слову некоторую ложную значительность: действия объявлять и вручать обыгрываются как характерные для некоторых лиц, как их постоянный вид занятий.
   Ср.: Процесс церемонии свёлся к речам «объявлянтов», «вручантов», «получантов» премии, которые подолгу вспоминали голодное детство и говорили об умирании театра (КП, 28.03.97).
   Не менее актуален приём построения слова для ассоциации с другим, созвучным и имеющим аналогичную структуру, но либо содержащим отрицательную оценку, либо обозначающим антоним по денотату. В таких случаях у производного слова сочетаемость его составляющих существует «не для себя», а для слова, ассоциативно с ним связанного, значение которого явно выдвигается на первый план. Это слова типа журналистских окказионализмов душелюб, людовед, эссенизатор (о выдуманном писателе Е. Сазонове, «наследнике» Козьмы Пруткова), которые созданы только для ассоциации со словами душегуб, людоед и ассенизатор,
   В образованиях такого рода само соединение частей слова не содержит иронии, и не будь, например, у слова людовед комических ассоциаций с людоед, оно могло бы звучать вполне серьёзно: ведь называли примерно в то же время в печати литературу человековедением. Аналогично – употреблённые журналистами издевательские слова – гимнюки и антиггшнюки (первые – ‘сторонники гимна России на музыку советского гимна’, вторые – ‘противники этого’) являются издевательскими только из-за созвучия с неприличным словом, которое и содержит ругательный смысл, едва прикрытый буквальным.
   Источником иронии могут быть разного рода ассоциативные связи целого слова или его части (прежде всего у сложных слов). Ср., например, жаргонизм членовоз, – (‘длинная чёрная машина’), созданный по образцу паровоз, электровоз, хотя первая часть его называет не средство передвижения, а объект: член правительства или член политбюро – но образование, само по себе ироническое, явно рассчитано на другое понимание слова член – ‘мужской половой орган’. Тем самым невинное на поверхности слово превращается в резко уничижительную насмешку (см. Ермакова, Земская, Розина 1999, автор статьи Р.И. Розина).
   Средством иронии может быть намеренное столкновение значений при повторной реализации словообразовательной модели. Ср. законник – ‘блюститель закона’ (о генеральном прокуроре) и ‘вор в законе’. В 60-е годы в России в разговорной речи стали называть декабристами лиц, осуждённых за мелкое хулиганство на пятнадцать суток принудительных работ (по указу от 15 декабря). Ср. также ироническое употребление слова телефонистка со значением ‘женщина, работающая в сфере «секс по телефону’ и т. д.
   В последнем случае ирония основана на том, что девушку сомнительного рода занятий называют словом, закреплённым в языке за скромной непритязательной профессией и соответствующей служащей.
   Особое место в выражении иронии занимают слова с потенциальным прямым и узуальным переносным значением типа: русск. сердцеед, душещипательный, чешек. srdceryvny, польск. smutas (буквально ‘печальный’) (о работнике Управления безопасности – новообразование 80-х годов) и др. Последний пример любезно сообщила мне Эва Рудник-Карватова (Земская, Ермакова, Рудник-Карватова 1998, с. 302).
   Пример иронии, изначально заложенной в структуре слова с потенциальным прямым и реальным переносным значением, в испанском языке приводит X. Касарес. О слове arrancapinos ("коротышка’, буквально – ‘тот, кто вырывает сосны -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

) он пишет: «Его значащие элементы дают ясное представление о человеке, наделённом исключительной силой. Но поскольку это существительное было образовано для обозначения физически хилого и малодушного человека и употребляется только в этом смысле, ирония заложена в самом слове» (Касарес 1958, с. 128).
   Разумеется, этим не ограничивается выражение иронии средствами аффиксального образования или при его участии. Но все эти способы не являются специфически «ироничными». Это и способы разного рода комического эффекта, совсем не обязательно содержащего иронию. Получит ли слово ироническое звучание – определяет лишь смысловое взаимодействие формальных частей слова или его ассоциативные связи.

   2. «Конкуренция» иронии и словообразовательных средств выражения отрицания.
   Создавая антонимичные значения, ирония функционально сближается с приставкой не- в той сфере производности, где работает эта приставка, прежде всего в кругу образований от качественных прилагательных… Ср.: Вежливый – невежливый и Какой он вежливый! (о грубияне).
   Представляется интересным сравнить порождающие возможности иронии и приставки не; а также сопоставить семантические результаты, получаемые этими двумя путями.
   Остановлюсь сначала на словообразовательных возможностях приставки не-.
   В кругу качественных прилагательных существуют семантические ограничения сочетаемости с приставкой не-.
   Об этих ограничениях Н.Д. Арутюнова пишет: «Отрицательные смыслы образуются из положительных, а не наоборот» и отмечает при этом естественность присоединения негагивизирующего аффикса к слову положительной оценки, что «всегда ведёт к изменению аксиологического знака» (ср. красивый и некрасивый), «обратное явление зарегистрировано гораздо реже: так, невесёлый, нерадостный, неприятный, непривлекательный, несчастливый – употребительны, а не * уродливый, * непечальный, * небезобразный, * неотвратительный, *немерзкий, *недрянной, * нескверный и т. п. – нет» (Арутюнова 1988, с. 235–236).
   Наблюдение, безусловно, очень интересное, но возможны, думаю, некоторые уточнения.
   Во-первых, совсем не все названия отрицательных свойств не сочетаются с не-. Общеизвестны – незлой, неглупый, нежадный и т. д.
   Во-вторых, также не сочетаются с не- и прилагательные, обозначающие высокую степень положительного признака (а примеры Н.Д.Арутюновой именно такие) – *непрелестный, *невосхитшпельный, *неочаровательный ит.п.
   Далее, в связи с анализом выражения оценки
   Н.Д.Арутюнова отмечает также, что «отрицание эмоционально окрашенных оценочных квалификаций практически не используется». Среди примеров ею приводятся и такие как * незамечательный, * непревосходный (Арутюнова 1988, с. 251).
   Таким образом, ограничения в сочетаемости с не-связаны с оценочностью и высокой степенью обозначаемого признака. Ср. ещё отсутствие образований – * незлющий, *нездоровенный, * нетолстенный.
   Не приемлют приставку не- и прилагательные, называющие признак, лишь частично присутствующий в предмете: *нехитроватый, *нежадноватый, * неглуповатый, * нестранноватый и др.
   По этим же причинам не сочетается не- и с метафорическими прилагательными. Ср.: * небархатная, *неатласная кожа, *нешёлковые волосы, *незолотой характер, * нежелезная воля и т. п.
   Аналогично ведут себя по отношению к не- и субстантивные метафоры. Нет в русском языке образований *нелев, *негазель, *несоловей, *незмея, *нелиса, * нетюфяк, *нешляпа, * нетряпка.
   При этом сама базовая семантика, лежащая в основе метафоры, позволяет сочетание с не– независимо от характера признака, но образность и сильная оценочность метафоры, выражение метафорой гиперболизованной степени признака этого не допускает.
   Ср.: нежадный – но *неакула; неглупый – но *неосёл; нехитрый – но *нелиса; нетолстая – но *не корова и т. д.
   Несомненно, это соотношение носит упрощённый характер, поскольку полного соответствия по значению в таких парах обычно не бывает.
   Разумеется, все образные (не стёршиеся) метафоры предикатны и полноценными номинациями не являются. Но это, как известно, касается также их первичного употребления. Во вторичном они могут быть названиями. Ср.: С этой змеёй лучше не связываться; Этой лисе нельзя доверять; Такой тюфяк не может проявить волю и т. д. Но невозможно сказать: *Этой нелисе что угодно можно внушить; *Эта неворона своего не упустит и т. п.
   С предикатной метафорой «работает» только частица не; отрицая истинность характеристики. Ср.: Она; конечно, не газель, но и не корова.
   Но все прилагательные и существительные, не сочетающиеся с не; могут употребляться иронически, выражая отрицание истинности названного признака. В этом обнаруживается некоторая ограниченность возможностей словообразования. И можно было бы, наверное, изучать те смыслы, которые есть в картине мира, но не выражаются словообразовательно.
   Итак, первый вывод, что не всем прилагательным свойственно выражение отрицательного признака словообразовательным путём, но возможности иронии здесь не ограничены.
   Теперь рассмотрим случаи иронического употребления существующих словообразовательных антонимов с точки зрения порождаемых иронией смыслов.
   3. Семантические результаты, получаемые при ироническом преобразовании значений у некоторых типов производных слов.
   При ироническом употреблении антонимов типа А – не-А наблюдается смысловая симметрия: ироническое А порождает не-А и наоборот. Ироническое умный выражает ‘неумный’, а неумный – ‘умный’. Иначе говоря, поскольку ирония – это скрытое отрицание, при употреблении слов типа не-А происходит отрицание отрицания и возвращение к значению базисного прилагательного.
   Ср.: Ты ведь негордый! (иронически); Он, конечно, даст тебе денег. Он ведь нежадный!
   В непредикативной позиции ироническое употребление прилагательных с приставкой не-, как правило, вторично. Ср.: Ты сам мойся этой негорячей водой, ей ошпариться можно!; К этой незлой собаке лучше не подходить; Эта неглупая девочка не может понять простых вещей.
   В этих случаях ироническим высказываниям предшествовали утверждения, что вода негорячая, собака незлая, а девочка неглупая.
   Заметим, что более регулярно ироническому преобразованию смысла подвергаются прилагательные, в структуре которых не- сочетается с названием негативных признаков: незлой, нежадный, неглупый, независтливый и т. п.
   Мы уже отмечали, что существует и ироническая метафора, которая создаётся прежде всего на базе слов с положительной оценкой.
   И в этом отношении возможности порождающей способности иронии и приставки не– не совпадают. Ср. ироническое употребление таких метафор, как – ангел, рыцарь., газель, цветок и т. п, при невозможности их сочетаний с не-. У иронии и здесь больше возможностей.
   Большая часть антонимов с приставкой не; как известно, выражают «сдержанное», смягчённое противопоставление качества. Нетолстый не значит ‘худой’, нежадный не значит ‘щедрый’ и т. д.
   Ироническое преобразование смысла, заключающееся в отрицании отрицания, как правило, создаёт более категоричное противопоставление, тем самым разрушая промежуточный характер антонимов с не- между полярно противоположными глупый – неглупый – умный; дорогой – недорогой – дешёвый.
   Ср. семантику прилагательного с не- в буквальном (1) и ироническом (2) употреблении: 1) Я бы хотел недорогое пальто. 2) Так прямо и видно, что это недорогое пальто. Один мех чего стоит! Или: 1) Нетолстому человеку легче ходить. И – 2) Этот костюм явно сшит на нетолстую женщину – размера примерно шестидесятого.
   В двух примерах под цифрой 1) недорогой, нетолстый выражают сдержанно антонимическое значение к дорогой и толстый (недорогой – не значит явно ‘дешёвый’; скорее ‘умеренной цены’; нетолстый – не ‘худой’, а скорее ‘без явных признаков ожирения’). Иронические контексты обнажают всю силу отрицания, не допуская смягчения контраста.
   Приведу еще два примера снятия различий хороший и неплохой в иронических контекстах.
   Сравнивая Степана Разина и Емельяна Пугачева как разбойников, грабителей и убийц, один историк сказал: Пугачев, конечно, был хорош, но и Разин неплох;
   Как раз читаю Ленора. Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон… Ленин, Троцкий, Дзержинский… Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были неплохи (Бунин, Окаянные дни).
   Итак, в конкуренции словообразовательного и иронического путей порождения антонимических значений преимущества оказываются на стороне иронии: она не знает тех ограничений, которые свойственны приставке не-. Но при этом не всегда тождественны и семантические результаты действия иронии и приставки. Таким образом, они дополняют друг друга.

8. Ирония и открытое отрицание при разных типах именных предикатов

   В разделе «Ирония и словообразование» мы пытались показать некоторую функциональную близость иронии и приставки не-.
   Несомненную функциональную близость можно отметить у иронии, как скрытого отрицания, и открыто выраженного отрицания – посредством частицы не. Ср.: «Ирония вербальная всегда связана со скрытым отрицанием» (Kaufer 2002, с. 154). Представляется интересным сопоставить возможность скрытого и открытого отрицания. На мой взгляд, этот вопрос может быть предметом большого исследования. В этой работе ограничусь лишь некоторыми наблюдениями в этой сфере на материале именных предикатов.
   Не все именные оценочные предикаты одинаково «охотно» употребляются с открытым отрицанием. Здесь есть определенное различие между образными (метафорическими) и необразными оценочными характеристиками. Также небезразличны к отрицанию некоторые другие типы значений.
   Так имена с прямым выражением оценки употребляются с отрицанием не безотносительно к характеру оценки – со знаком плюс или со знаком минус. Он не умен, не добр, не красив, не зол, не завистлив и т. д.
   Однако, подобно тому, как противятся некоторые прилагательные соединению с приставкой не- [3 - Об этом речь шла в разделе «Ирония и словообразование».]; определенные группы именных предикатов не склонны употребляться с частицей не (здесь есть полная аналогия с «работой» приставки не). Это, во-первых, качественные прилагательные, обозначающие высокую степень признака: прекрасный, восхитительный, изумительный, потрясающий, великолепный, дивный, божественный, отличный, замечательный, превосходный; кошмарный, жуткий (‘плохой’), чудовищный, отталкивающий, зловещий, холоднющий, здоровенный и т. п. Обычно не говорят: *Это не восхитительный пейзаж; *Она не прекрасная женщина; *День не холоднющий. Когда все же надо выразить отношение этих признаков к его носителю, используются высказывания, в которых прибегают к отрицанию мысли о том, что эти признаки присущи субъектам: Не скажу, что это восхитительная картина; Никто б не мог ее прекрасной назвать… (Пушкин) Или мы имеем дело с противопоставлением, которое всегда предполагает возражение на выраженное утверждение: Он совсем не злющий, просто требовательный [кто-то утверждал, что злющий]. Возможно также употребление с не такого типа характеристик при последующем ограничении степени признака: Фильм, конечно, не потрясающий, но довольно интересный;
   Она не ослепительна, но очень привлекательна. Ср. также: Ирина. Маша сегодня не в духе. Она вышла замуж восемнадцати лет, когда он казался ей самым умным человеком. А теперь не то. Он самый добрый, но не самый умный (Чехов, Три сестры). Вряд ли было бы естественно высказывание вне контекста: *Муж Маши не самый умный, но вполне естественно – Муж Маши не умный.
   Но все эти ограничения касаются предикатов с нулевой связкой. При изменении времени сказуемого отрицание перемещается в позицию перед глагольными связками, и ограничения в значительной мере снимаются: Она не была прекрасной женщиной; Событие не было кошмарным и т. п. При сближении не с именным предикатом снова требуются особые условия: * Событие было не кошмарным (требуется: а скорее комичным и т. п.).
   Причина очевидна: в позиции предиката нейтрализуются различия не- приставки, создающей новое слово (неглупый, некрасивый и т. п.) и частицы не, выражающей лишь отрицание признака. А как было показано раньше, отнюдь не все типы именных предикатов свободно сочетаются с приставкой не; эти же типы чуждаются и непосредственной близости с частицей, поскольку эта близость создает иллюзию сочетаемости несочетаемого.
   Аналогичная картина наблюдается и в сфере метафорических предикатов как адъективных, так и субстантивных.
   Отрицание при метафорическом именном предикате.
   Наблюдения показывают сопротивляемость некоторых типов субстантивных метафор к употреблению с отрицанием.
   Довольно очевидно, что гораздо охотнее с отрицанием сочетаются метафоры положительной оценки, чем отрицательной: не ангел, не клад, не геркулес, не Аполлон, не Венера, не рай, не мед, не сахар, не подарок, не лее, не сокол, не соловей, не газель, не праздник и т. п. Все слова с положительными коннотациями.
   Ср. также употребление некоторых собственных имен, не являющихся метафорами (в отличие от ставших таковыми – Отелло, Кармен и т. д.), но обладающих коннотациями: Он не Лее Толстой (Пушкин, Шекспир), не Карузо (не Шаляпин), не Паганини и т. п.
   Коннотации здесь могут носить и сугубо индивидуальный характер, в зависимости от вкусов и уровня говорящего.
   – Не хочу сплетничать, но знаете, Степаниде Петровне ваши фельетоны не нравятся…. Не хочу сплетничать, но она говорит про них, что это не Бичер-Стоу(Тэффи, Как быть?); Моя Синди всем хороша, но, конечно, не Барби [говорит человек, для которого эталон женской красоты – кукла Барби – 0.2?.] (Караван истории, ноябрь 2001)..
   Однако отмечается употребление с отрицанием и метафор, заключающих явно негативную оценку: Она не зверь (не акула, не рыба, не змея, не свинья, не лягушка и т. п.).
   Это касается в первую очередь наиболее распространенных языковых метафор, называющих наиболее известные человеческие свойства.
   Но все же, метафоры с яркой отрицательной образностью не склонны к предикативному употреблению с частицей не. Употребление оскорбительной характеристики с не — это отрицание отрицательной оценки. Но это неоправданно сложный путь: идти к положительной оценке через отрицание оскорбления. А кроме того, отрицательная характеристики в ярком непривлекательном образе при любом отрицании (скрытом или явном) имеет тенденцию приклеиваться к объекту и отрицание либо полностью, либо частично достигает обратной цели. Ср.: Она не глупа и она не гусыня; Он не надменный и он не индюк;
   Она не толстая и она не корова. Уже сам выбор характеристики для ее отрицания «наводив тень на плетень», подобно запрещению думать об обезьяне: без запрещения она никому и в голову не приходит.
   Поведение метафоры в составе предиката с отрицанием имеет ряд особенностей.
   1. Не все субстантивные метафоры могут употребляться с отрицанием в начале текста. Так, естественным представляется начать текст высказыванием:
   – Житье в нашей стране, как известно, не рай. Но вряд ли возможно начать текст с утверждения Анна Ивановна не корова (не лошадь, не гусыня, не ворона, не змея и т. п.). Предположение, что перед нами не метафора (может быть, автор хочет развеять сомнения – не принадлежит ли собственное имя какому-нибудь животному) снимается, если говорящий по закону обязательности сообщения о герое некоторых анкетных данных, введет эту данные: Продавщица Анна Ивановна не корова.
   В любом случае подобного рода высказывание может состояться на фоне предтекста, где кто-то утверждает, что Анна Ивановна – корова (змея, лошадь, акула и т. д.).
   Таким образом, употребление метафорического предиката с отрицанием, как правило, требует предтекста и предполагает предшествующую утвердительную характеристику, не обязательно метафорическую: Так, на утверждение, что N – толстая, может последовать возражение: Она, конечно, не газель, но и не корова.
   Известно, что оценочная (неноминативная) лексика, в том числе и метафорическая, требует предтекста для непредикативного употребления, но наблюдения показывают, что предикатное употребление метафор с отрицанием тоже требует определенного фона – предтекста, пресуппозиции.
   2. Некоторые соединения отрицательной частицы и положительной метафоры образуют устойчивые сочетания, близкие к слову: не мед, не сахар, не подарок, не игрушка и др. По значению они не соответствуют сумме метафор мед, сахар, подарок и отрицания, выраженного частицей не. Ср.: Арбуз (дыня, виноград, груша, персик и т. п.) – мед — ‘очень сладкий на вкус’. Аналогично употребляется и метафора сахар. В сочетании с не эти метафоры выражают совсем иные значения и не могут быть предикатами при «съедобных» субъектах, но круг этих субъектов заметно расширяется. Ср.: жизнь не мед, работа не мед, ее сынок не сахар (не подарок); Характер у него не сахар; Житье здесь не сахар; Работа у нее не сахар; Я старый, дряхлый… – думал Григорий Семеныч. – Ей со мной не сахар (Чехов, Трифон); Муженек у нее не мед; Стоять на ветру тяжело, но там тоже не мед (Писемский, Тысяча душ); Жить в страхе – не сахар; Он, конечно, хорош но и мы все тоже не подарок. Предикатив не игрушка, в отличие от других, сохраняет пока предметную ориентацию: ребенок (собака, кошка, оружие) – не игрушка. Но семантика метафоры с не также обосабливается, сочетание имени с частицей лексикализуется. Ср.: Дом (машина, коляска и т. п.) – игрушка — ‘красив’; котенок (ребенок, пистолет и т. д.) – не игрушка – ‘не забава’, ‘то, что требует серьезного внимательного отношения’. И подобно словам мед, сахар, игрушка и не игрушка в качестве предикатов не бывают при одних и тех же грамматических субъектах, предпочитают «свои» грамматические субъекты, но неполная степень лексикализации иногда позволяет применять предикат с отрицанием к разным типам предметных субъектов. Так, если никто не скажет *дом не игрушка, то про разные другие типы предметов высказывание это не игрушка вполне возможно.
   В настоящее время иронические метафоры этого типа представляют собой открытый ряд. Ср., например, шуточное употребление: Держать все время небо – не мед и не шашлык (Пародия на песню А. Городницкого об атлантах, которые «держат небо на каменных руках»). Таким образом, на основе иронии и отрицания возникает модель, по которой создаются новые метафоры, хотя здесь лишь некоторое подобие слову: такие образования не имеют падежной парадигмы. На это можно возразить, что субстантивная метафора в первичном (предикативном) употреблении и без частицы не имеет ущербную парадигму: именительный и творительный предикативный. Ср.: Она такая лиса! – А казалась милым котенком, а не лисой. Но метафоры не мед, не сахар не имеют и творительного предикативного.
   Ср.: * Жизнь была не медом (*не сахаром, *не подаркам).
   3. Метафора с отрицанием допускает, а иногда и требует распространителей, которых не допускает метафора утверждающая (о разного рода распространителях метафорического предиката см. Ермакова 1995. с. 146 – 148). Ср.: Я не акула, чтобы столько съесть. И *Он акула, чтобы… Я не тигр, чтобы так меня бояться. И *Он тигр, чтобы…
   В этом случае конструкции с метафорой аналогичны структурам с оценочными неметафорическими предикатами: Он не злодей, чтобы так его бояться; Он не жулик, чтобы ему не доверять; Он не так глуп, чтобы поверить в это; Он не настолько наивен, чтобы…. Это значит ‘он не глуп, он не наивен’ (Русская грамматика 1980, с. 505).
   Без отрицания метафорический предикат допускает распространитель с союзом чтобы во фразеологизированных структурах типа: Разве я акула, чтобы…? Акула я что ли, чтобы…? Но эти высказывания фактически также выражают значение ‘я не акула’.
   4. Метафора с отрицанием при разных по содержанию распространителях может тускнеть, утрачивать некоторые коннотативные признаки и частично возвращаться к прямому значению. Ср.: Я не волк чтобы есть сырое мясо. В этом случае метафора (если это метафора!) утрачивает коннотации ‘злобность’, ‘жадность’, на месте волка здесь могло бы быть имя любого хищного животного. Слово волк выражает значение ‘хищник’ и отличается от прямого только некоторой гиперонимичностью.
   Особый вопрос – это употребление метафоры с не при разных типах предикативных связок. Ср.: Он – не осел, но *он всегда был не ослом, *не рыцарем, *не монахом. Говорят – не был ослом (рыцарем, монахом).
   Еще менее свойственно русскому языку *Он всегда казался мне не монахом (не рыцарем, не дипломатом). Постановка отрицания перед характеризующим, субстантивом предполагает противопоставление – не, а. Казался не монахом, а ловеласом; не дипломатом, а прямолинейным человеком; не ослом, а, скорее, лисой и т. п.
   Известно (см. Пешковский 1956, с. 388), что постановка отрицания не перед сказуемым (а предикативность заключает в себе связка) делает предложение частно-отрицательным, и даже если в тексте нет противоположения, оно подразумевается: Не он это сделал (‘кто-то другой’); – Не из Киева он приехал (‘из другого места’).
   И хотя имя и связка в предикате составляют единое целое, постановка отрицания перед связкой или перед именем существенно изменяет смысл высказывания. Ср.: Он не был актером и Не актером он был; Лопухом он никогда не был и Он всегда был не лопухом (‘а пройдохой’ [4 - Интересно, что части так называемого составного глагольного сказуемого также могут по-разному реагировать как на отрицание не, так и на некоторые распространители. Ср.: Я не хочу ехать в Германию и Я хочу не ехать в Германию, что может совпадать по значению с первым высказыванием, а может – содержать смысл: ‘хочу не ехать, а лететь’. Или в известном анекдоте:– И я опять хочу в Париж.– Ты уже там был?– Нет. уже хотел.]) и т. п.
   Ирония при метафорическом предикате с отрицанием.
   Уже отмечалось, что иронии, скрытому отрицанию подвержены больше всего метафоры с положительной оценкой.
   Тем самым, состав иронических метафор соответствует составу метафорических предикатов, принимающих открытое отрицание.
   Иногда открытое отрицание при метафорическом предикате оказывается равносильным иронии. Один из таких случаев можно наблюдать в диалоге, когда характеристика субъекта как бы подтверждается другим партнером, но в виде метафоры с отрицанием. Ср.: – Она не худая. – Да, не щепка (не спичка); – Она не очень изящна.
   – Уж точно не газель; – Он несколько трусоват. – Да уж, прямо скажем, не лев.
   Высказывания с метафорой как будто всего лишь подтверждают характеристики, заключенные в первых репликах диалога, но отрицание большой степени признака, которое содержит в себе метафора, на самом деле выражает более резкую характеристику: ‘Она не только не худая, а просто толстая’; ‘не только малоизящная, а почти корова’; Юн просто трус’, ‘Он человек горячий’ (‘не лед’). Это связано со стремлением иронии к выражению антонимических значений, хотя это бывает не всегда.
   Возможности иронии распространяются и на предикаты с открытым отрицанием типа он не зверь. Ср., например, такой диалог:
   – Ты объясни ему все. Он поймет, он ведь не зверь.
   – Конечно, он не зверь, он кроткий агнец (произносится с иронической интонацией).
   Предикаты такого типа – метафора с негативной оценкой и с отрицанием не – скорее поддаются иронии, чем эти же метафоры без отрицания [5 - Но метафоры типа не мед, не сахар, не подарок в иронических контекстах обычно не встречаются, поскольку на основе включения отрицания уже вобрали в себя иронию.]. Это вполне объяснимо, поскольку прямое отрицание (не) нейтрализует отрицательный оценочный компонент и ирония фактически направлена на доброту субъекта или, по крайней мере, на его незлобность.
   Таким образом, прямое отрицание (не) и скрытое (ирония), «работая» с субстантивным метафорическим предикатом, обнаруживают определенное сходство. Это касается лексического отбора метафор, возможности употребления в начале текста и других особенностей. Но при этом преимущества оказываются, как правило, у иронии, которая меньше подвержена ограничениям при выражении отрицания.

9. Иронические стереотипы

   Ироническими стереотипами мы условно называем слова и выражения, устойчиво употребляющиеся в ироническом смысле. В отличие от предикатов мило, весело и других, последовательно совмещающих буквальное и ироническое значения, иронические стереотипы обосабливаются от буквального и становятся расхожими иронизмами. Они возникают и употребляются в разных сферах речи: в языке прессы, разговорной речи, в жаргоне.
   По структуре и по составу иронические стереотипы различны. Среди них есть иронизмы – слова, словосочетания и целые высказывания (обычно цитатные) или высказывания в усеченной форме, позволяющие угадывать усеченную часть.
   Отнесение к стереотипам (иначе – клише) отдельных слов и словоформ является отклонением от принятого употребления термина. Мы посчитали это возможным по следующим соображениям.
   1. И те, и другие единицы характеризуются устойчивым только ироническим значением.
   2. И те, и другие могут возникать в результате распада энантиосемии (такое, очевидно, происходит в настоящее время со словом перл и уже произошло с фразеологизмом убить бобра и др.).
   3. И однословные, и неоднословные устойчивые иронизмы со временем становятся расхожими выражениями, лишенными экспрессивности.
   Продолжительность жизни у разных типов клише не одинакова. Это зависит от злободневности насмешки или оценки каких-то вечных категорий.
   Рассмотрим сначала стереотипы-слова.
   По исходной принадлежности к грамматическим классам слов иронические стереотипы могут быть разными частями речи – существительными, глаголами, наречиями.
   В процессе устойчивого иронического употребления они нередко обосабливаются от своих частей речи: наречие может переходить в класс модальных слов, ироническое значение, лексикализованное в одной из глагольных форм, может примкнуть также к модальным словам или междометиям. Ср.: Сейчас! Спешу! Бегу! Побежал! Поздравляю! С устойчивым ироническим значением не употребляются другие формы проведенных глаголов.
   Обособился от своей парадигмы и глагол попросить (откуда-нибудь) в значении ‘прогнать’: ироническое значение закрепилось лишь в форме прошедшего времени и только в форме множественного числа.
   Только для выражения противоположного смысла без семантического и грамматического обособления употребляется выражение не любит в сочетании с инфинитивом глагола, обозначающего очень характерное для субъекта действие: Он поесть (поспать, выпить, поговорить и т. д.) не любит (‘как раз очень любит’). Иногда может быть не любишь, а при самоиронии и не люблю.
   К ироническим стереотипам относится выражение, в котором одна часть открыта для заполнения названиями лиц, ситуаций, предметов или чего-то, создающих нежелательную для говорящего ситуацию, а другая часть устойчиво воспроизводится: Тебя (его, соседа и т. д.) тут не хватало; Не хватало мне еще этим заниматься; Мне для счастья только этого шкафа (стола, собаки, гостей и т. д.) не хватало.
   Его здесь только не хватало (Багашп, Абхазия, о президенте Грузии Саакашвили, TV, 03.12.04).
   В первые годы перестройки активно использовались в иронических контекстах наименования «передовиков» производства, характерные для советской официальной печати: маяк, ударник, стахановец (-новка), уже в советское время недолго употреблявшиеся всерьез. Ироническим обозначением рабочего класса было слова гегемон.
   В настоящее время все приведенные слова-советизмы сохраняют только ироническое значение, но активность их употребления невелика.
   Сравнительно недавно на страницах прессы с устойчивым только ироническим значением появилось слово гарант, выделившееся из сочетаний – гарант соблюдения законов, конституции, прав граждан — о президенте страны. Впервые слово гарант без всяких распространителей начали иронически употреблять по отношению к Б.Н. Ельцину, когда всем стало ясно, что он вовсе не гарантирует то, что должен. Первоначально такое употребление появилось в газетах, но скоро стало встречаться в разговорной речи интеллигенции. В настоящее время (2000–2004 г.) словом гарант нередко именуют В.В. Путина, естественно при соответствующем отношении к нему. Некоторые примеры.
   Вспомнилось, как четыре года назад «демократические» СМИ наперегонки принялись реанимировать ельцинский рейтинг… Ни о какой альтернативе гаранту, расстрелявшему Верховный Совет, не могло быть и речи (Сов. Росс. 13.11.99); Кто поднимает рейтинги Путину?.. Гарант рейтинги скорее роняет, чем поднимает (КП, 06.11.99); С избирателями гарант практически не общался (Нов. газ. 4.10 – 6.10.04); …Они считают, что из России надо сваливать, пока гарант совсем не превратил нашу страну в полицейское государство (Устная речь, 2003); Артист Б.Б. Гребенщиков недавно назвал президента В.В. Путина «сыном неба», перепутав гаранта с императором, а небо с КГБ (Нов. газ. 04.04 – 06.04.2005).
   Замечу, что в отличие от иронического буквальное значение по-прежнему реализуется в сочетаниях гарант чего – гарант кредита, гарант свободы слова, гарант конституции и т. п. Ср.: А что было потом? Долгая дорога по пространству под названием «Вопреки». Мы с Михаилом Полтораниным убеждали Ельцина, что он гарант свободы слова (О. Попцов, О путче. Мир новостей, 05.10.04).
   Очевидно, только в ироническом смысле стало употребляться слово перл (часто перлы), хотя словари отмечают его по-прежнему и со значением высокой положительной оценки (наряду с ироническим). Однако, за последние десятилетия оно не встретилось мне иначе как в ироническом употреблении.
   А как вам такой перл: «Чем нас больше, тем лучше если только речь не идет о подбородках» (Мир новостей, 30.11.2004, про сериал «Моя прекрасная няня»); Лучшие «перлы» периодических изданий, разумеется, связаны с обложками и заголовками – они бросаются в глаза, надолго впечатываются в память потрясенных современников. Как вам, например, такой заголовок в еженедельнике «Благовещенск»: «Отделаем так, что спасибо скажете!» (КП, 04.05.02); Трудно представить, чтобы такой утопанный розовощекий человек; как Рогозин, мог сочинить такой бред. Для таких перлов надо как минимум страдать хронической язвой желудка (Нов. газ. 18–21.11.04); Этот бред – выдержки из висящего в интернете сборника «перлов» американских студентов. Но с американцев взятки гладки. Удивляться тут нечему: они, выражаясь булгаковскими словами, люди девственные (МК, 10.04.04).
   В речи интеллигенции сравнительно недавно стало стереотипом слова нетленка, в котором ирония заложена уже словообразовательной структурой: столкновением производящей основы высокого слога, даже высокопарного, с разговорным «невысоким» суффиксом – к-.
   Помимо «нетленок» существуют и временные книги (Мир новостей, 09.04.02); Вы завтра собираетесь ваять свою нетленку? (А. Маринина, Черный список).
   По нашим наблюдениям, зарождается в языке газетчиков и новый иронический стереотип – эпохалка. Ср.: В «эпохалке» Сванидзе будет около 100 серий… – Вы снимаете «эпохалку» или все-таки снизойдете до какой-то развлекательной информации? (КП, 17.07.02).
   Устойчиво иронически употребляются в современной печати и разговорной речи слова леди и бомонд.
   Когда приехала милиция, леди все еще пребывали в отключке; Маловероятно, что леди вынесла труп на своей спине, значит преступников, как минимум, двое (Т. Полякова, Капкан на спонсора); Кажется, леди немного перебрала [о совершенно пьяной женщине случайный прохожий на улице]; На другом телеканале бомонд выбирал самых красивых певиц и певцов России. Догадайтесь с первого раза, кто стал примой среди женщин? Правильно, Алсу (чей папа опять остался «закадровым персонажем») (Нов. газ. 23–25.06.2003).
   К ироническим стереотипам можно отнести также жаргонные выражения неслабый, неслабо (наречие или предикатив), нехилый, нехило, имеющие значения очень сильный, очень большой (очень громкий, в большом количестве и т. п.). Ирония основана на явном несоответствии: отрицается признак, называющий минимальную степень проявления, как бы в противоречие с мнимым собеседником, между тем как речь идет о чем-то очень значительным (по количеству, размеру и т. п.). Простое отрицание признаков слабый и хилый порождает значения промежуточной степени, между слабый и сильный, а иронические неслабый (неслабо) и нехилый выражают значения очень большой степени, а не просто большой. Ср.: Точную сумму он мне не называл, но сказал, что зашкаливает на сто восемьдесят тысяч [проигранных в казино. – О.Е.] – Не слабо, – согласился Гуров (Н. Леонов, А. Макеев, Деньги не пахнут); Там, конечно, деньги были нехилые, но это не полный, прощу прощения, абзац (Н. Леонов, А. Макеев, Деньги не пахнут); …В одной из жалоб ставился вопрос о том, чтобы вернуть народу 6000 долларов, а также рассмотреть вопрос о законности выделения земли под застройку Евгении Игоревне. То есть и деньги забрать, и выселить – не слабо(МК, 15,01.01); Нефтяники из далекой Африки мечтали инвестировать в экономику малоопытной, но весьма симпатичной им России неслабые деньги (КП, 08.06.94); К счастью обошлось без жертв, но драка была неслабой (КП, 26-09-95); Он запросил за дом 200 тысяч долларов. Я прямо онемела. Как тебе? – Нехило (Устная речь); Не знаю, какой вывод напрашивается у тебя, а у меня такой: ребята нехилые (Т. Полякова, Капкан для спонсора); Денег-то дают немерено, лишь бы отладить дела. Все-таки на кону не хило навалено (М. Серова, В духе времени); Дочка все около какого-то богатого фрукта крутилась, у того собственное небольшое издательство, крутой джип, квартирка нехилая, только он с брачными предложениями не очень спешит (Н. Андреева, Смерть по сценарию).
   Неоднословные иронические стереотипы»
   В современной прессе (демократического направления) уже в первые годы постсоветского периода ироническими клише стали выспренние выражения из советских газет: битва за урожай, труженики полей, инженеры человеческих душ, ум, честь и совесть нашей эпохи, возникшие из газетных штампов советского времени: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи» и других. Ср.: – Ты жди, – сказал ему Ники. – Там ведь не мою жену взяли. Жди, Бахрушин вернется и все тебе объяснит. Про ум, честь и совесть эпохи (Т. Устинова, Богиня Прайм-тайма).
   Инженер человеческих душ, как отмечает В. Санников, использовалось иронически уже в 20-х годах XX в. Ср. его пример из М. Зощенко [о поэте] …между нами говоря, этот инженер человеческих душ, как нарочно, оказался на редкость несостоятельным и ограниченным субъектом (М. Зощенко, Бедная Лиза). (Санников В. Ирония // Энциклопедия. «Кругосвет»); ср. недавнее: Надо было найти какую-нибудь просторную квартиру, чтобы вести передачу оттуда. Да откуда было ее взять, просторную квартиру? У официальных инженеров человеческих душ такие квартиры были, но они отказывали – боялись, что немцы придут и припомнят» (Нов. газ. 12.05–15.05.2005).
   Очевидно, во все эпохи выражения, типичные для публицистики определенного направления, использовались представителями общественной мысли иного толка иронически и вскоре могли стать расхожими штампами. Одним из таких является выражение среда заела, популярное у «передовой молодежи» 60-х годов XIX века. Оно очень скоро стало использоваться иронически в среде писателей, не разделявших «прогрессивные» идеи. Ср. у А.К. Толстого:
   – Феодал! – закричал на него патриот. – Знай, что только в народе спасение! Но Поток говорит: – Я ведь тоже народ. Так за что-ж для меня исключение? Но к нему патриот: Ты народ, да не тот. Править Русью призван только черный народ! Тут все подняли крик, словно дернул их бес, угрожают Потоку бедою; Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс, и что кто-то заеден средою (А. Толстой, Песня о Потоке-богатыре).
   Позднее это выражение стало ироническим стереотипом, особенно активно употреблявшимся в первой трети 20-го века.
   Один из иронических стереотипов «посильней, чем “Фауст” Гете» представляет собой цитирование известного в советское время высказывания Сталина о произведении Горького «Девушка и смерть»: «Эта штука посильнее, чем “Фауст” Гете: любовь побеждает смерть». В соответствие с нелепостью оценки при сопоставлении несопоставимых по значительности произведений выражение используется для обозначения высокой степени чего-то крайне незначительного. Ср.:
   – А мы напьемся, когда я вернусь?
   – Ох и напьемся… Это будет посильнее, чем «Фауст» Гете (С. Довлатов, Зона);
   Вчера утром, в день призыва, мы отвезли свою нежную девочку на сборный пункт. А там – зрелище посильнее, чем «Фауст» Гете, причем значительно сильнее: целый цветник рыжих, темноволосых, каштановых кудрей… День призыва такой – девчачий (Дина Рубина [из Израиля. О.Е.], Нов. газ. 27.12.04–09.01.05); «Бог Христос» в устах продавщицы гастронома звучал посильнее «Фауста» Гете(Е. Юрская, А смерти нет).
   Появляются даже варианты с устойчивой частью «эта штука… посильнее», но «Фауст» Гете иногда заменяется другим великим произведением:
   Эта шутка оказалась сильнее «Божественной комедии» Данте [тишина, вызванная отсутствием ответа на вопрос. – О.Е.] (Е. Юрская, Чисто семейное убийство).
   Ироническим клише – интенсификатором стало выражение «всех времен народов» из «вождь всех времен и народов» (о Сталине – едва ли не с тайной иронией).
   Андрей считал, что я буду лучшей матерью всехвремен и народов; …получалось, что мужчиной в этом их странном союзе была как раз она… Это она входила в кабинет, раздевала его, великого идеолога всех времен и народов…(Е. Юрская, А смерти нет).
   Цитатой из высказывания Горького является стереотип: [в жизни] всегда есть место подвигу.
   – Я на минуту отлучусь. Надо заправиться.
   – В смысле?
   – В смысле горючего. Магазин за углом.
   – Не стоит, – говорю, – рано.
   – Что значит – рано? Мы же не в республике Коми. Здесь, гражданин начальник, всегда есть место подвигу(С. Довлатов, Старый петух, запеченный в глине).
   В настоящее время реклама – поставщик разных расхожих выражений: в одном флаконе, с нами удобно и др. Некоторые из них становятся ироническими стереотипами. Например – сладкая парочка, райское наслаждение, все в шоколаде, киндер-сюрприз и др.
   – Помни, мы его нашли, – сказал он. – Сам он дважды судимый за хулиганку, а его жена отбывала срок в одной колонии и в одно время со Славчиком.
   – Супер! – выдохнула Настя. – Когда-нибудь должно было повезти. Где сейчас эта сладкая парочка? (А. Маринина, Соавторы);
   Он – министр Франции. Она – знаменитая французская актриса. В сущности, эта сладкая парочка воплощает неизбывный французский архетип «леди и герцог» на новом историческом этапе (Новый мир, 2004, № 8, И. Манцов, Киноообрзрения); «Мир новостей» уже писал о том, что комбинация атенолола с мочегонными тиазидами (это очень популярное сочетание лекарств при гипертонии) несколько увеличивает риск развития сахарного диабета. У медиков были основания предполагать такой эффект «сладкой парочки» (Мир новостей, 07.12.04); Все в шоколаде (Т. Полякова, Название иронического детектива); Ну, тетенька живет себе с новым мужем, рожает ему детишек…. зарабатывает хорошие деньги, короче все в полном шоколаде (А. Маринина, Соавторы); В тот же день вечером он зашел в Гастроном и купил ей «Баунти». Еще не райское наслаждение, а невиданное заморское чудо… (Е. Юрская, А смерти нет); Похоже, для этой парочки мы были настоящим киндер-сюрпризом(Е. Юрская, Чисто семейное убийство).
   Некоторые иронические стереотипы заимствованы из анекдотов. Например, из анекдотов о Ленине: «а глаза такие добрые-добрые». Приведу один из вариантов этого анекдота с такой концовкой:
   На празднование годовщины Октябрьской революции учительница пригласила старого большевика, который видел Ленина, «лучшего друга детей». Старый большевик: «Идем мы как-то и видим: Владимир Ильич гуляет и ест конфеты. А голодные ребятишки бегут и просят: "Дядя Ленин, дай конфетку!” “X… вам, дети”, – говорит Владимир Ильич. А глаза такие добрые-добрые».
   Мой бухгалтер на днях был в налоговой инспекции, и инспектор говорит ему: как же, мол, читали про ваш центр в газете, процветаете, я вижу: А у самого глаза такие добрые-добрые (Влад и Валерий Гриньковы, Двойник).
   Некоторые клише представляют собой ироническое переоформление фразеологизмов. Назвать источник их вхождения в иронические контексты чаще всего невозможно. Таковы, например, брожение умов, убить бобра и др.
   В настоящее время выражение брожение умов употребляется почти исключительно иронически. Не берусь утверждать категорически, но, возможно, иронизмом оно стало после рассказа Чехова с таким названием, в котором два обывателя стояли, задрав голову (выясняли, на чей двор сядут скворцы), чем привлекли внимание других зевак и невольно собрали толпу. А толпа вызвала беспокойство у градоначальника (не пожар ли!). В этом и было «брожение умов». По моим наблюдениям, это выражение в настоящее время не встречается вне иронического контекста (хотя словари иронического употребления не отмечают). Ср:
   Брожение умов или сочтемся славой, господа! Вопрос о необходимости создания собственной аристократии давно набухал в нашем микрорайоне. А когда пару недель назад грянули слухи, что будут выдавать звание «почетный гражданин» и, возможно, присваивать разные титулы, народ, прямо как с цепи сорвался. (С. Юрский, Новая газета, № 56, 2004); В коридоре толпились сотрудники в форме и в штатском. Двери соседних квартир безмолвствовали. Очевидно, общим собранием брожение умов перенеслось на утренние часы (КП, 12.09.2002).
   Фразеологизм убить бобра с ироническим значением отмечен уже в «Словаре Ушакова». Ср.: Убить бобра ‘обмануться в расчетах, приобрести, по лучин, плохое вместо хорошего’ (Сл. Уш.); Убить бобра — ‘приобрести что-либо очень ценное’; часто ироническое: ‘обмануться в расчетах’ (БАС). Как видим, в отличие от словаря Ушакова БАС отмечает у фразеологизма убить бобра и метафорическое значение, содержащее оценку со знаком плюс. Но иллюстрируется только ироническое, «обратная метафора».
   Эх, Потап Максимыч, Потоп Максимыч, убил же ты бобра, любезный друг! На поверку-то парень дрянь выходит (Печерский, В лесах); Ну, батюшка, уж есть чем похвалиться! Убил бобра! Ты это про кого, сударыня? Про Чермного? Он вечем поставлен есть. Об этом толковать уж нечего. (А.К. Толстой, Посадник) (БАС).
   В значении «приобрести что-либо очень ценное» это выражение, по нашим наблюдениям, не встречается.
   Приведу еще некоторые примеры иронических клише.
   Ироническим стереотипом, несомненно, является выражение от большого ума (или с большого ума) в значении ‘по глупости, по недоразумению’. Оно широко употреблялось и в XIX в. Встречалось главным образом в разговорной речи (или в художественной литературе). Современные толковые словари отмечают его как устойчивое выражение с ироническим значением.
   Один мужик – говорит девица Пухова, – от большого ума, полдня так простоял [у светофора. – О.Е.], а потом выяснилось, что светофор не работает (Фигль-Мигль, Мюсли, «Звезда» 2005/6).
   В последнее время в разговорной речи распространилось ироническое клише простенько и со вкусом. Употребляется главным образом для отрицательной оценки ситуации или того, что (или где) совсем «не простенько» – о роскошной квартире, дорогой машине и т. п.
   – Он спасся от бандита Ядовитого.
   – Как же это ему удалось? – ехидным тоном спросил Глеб.
   – Он убил Ядовитого!
   – Замечательно, – нервно усмехнулся тот. – Простенько и со вкусом (Г. Куликова, Гарем покойников);
   Козлов… сразу понял, как можно меня устранить. Если сообщить бандитам, где я нахожусь, они явятся сюда и меня прикончат.
   – Простенько и со вкусом, – пробормотал Стас (Т. Куликова, Витязь в овечьей шкуре);
   – Папа? Папа неплохой. Ты досье на него читал, которое приносил Орлов? [следователь. – О.Е.]. Точно неплохой. Я тебе скажу больше: он хороший человек. Будь у меня талант, я бы про него книгу написала и озаглавила просто и со вкусом – «История хорошего человека» [речь идет о главаре банды].
   – Перестань паясничать! – разозлился друг (Т. Полякова, Ее маленькая тайна);
   – У – у, – протянул Грозовский, протискиваясь в квартиру, – красота-то какая! Простенько и со вкусом! (Т. Устинова, Одна тень на двоих).
   В другом варианте – просто и мило встречалось ироническое выражение значительно раньше, очевидно, наряду с буквальным.
   Жилища у римлян были очень скромны: одноэтажный дом с дырками вместо окон – просто и мило(Тэффи, Древняя история).
   Стереотипы в виде иронических сравнений в русском языке немногочисленны. Можно назвать такие, как: нужен(но), как рыбе зонтик, как собаке пятая нога, как прошлогодний снег, идет, как корове седло и некоторые другие [6 - Устойчивые сравнения, лишенные иронии, гораздо многочисленнее и прикреплены к названиям разных признаков и действии: красный, как рак, как свекла; румян, как маков цвет; бледен, как мел; бел, как снег; трясется как осиновый лист; дрожит, как в лихорадке; летит, как стрела; спит, как сурок; невинен, как ребенок; голоден, как волк; колючий, как еж; устал, как собака и т. д.].
   Таким образом, ирония является постоянным источником порождения разных типов клише, которые становятся словарными единицами, элементами системы языка. Важно отметить, что процесс пополнения состава иронических стереотипов – происходит непрерывно, но никогда он не был столь активен в русском языке, как в постсоветское время.

10. Ирония в разных сферах языка

   Ирония (в том числе и вербализованная) свойственна всем подсистемам русского языка, но в разной степени. Больше всего она характерна для литературного языка, хотя это нельзя утверждать категорически и прямолинейно. Ирония не чисто языковое явления, она в определенной степени обусловлена менталитетом, национальным характером, индивидуальным темпераментом и другими факторами. Склонность к иронии (большая или меньшая), по нашим наблюдениям, связана и с эмоциональностью, импульсивностью или спокойной раздумчивостью говорящих. Люди повышенно эмоциональные чаще всего к иронии не очень склонны.
   Возможен и вопрос, существуют ли внутри иронии гендерные различия. Пока что самые поверхностные наблюдения не дают оснований утверждать о большей склонности к иронии или к определенным ее типам мужчин или, напротив, женщин.
   Но, что касается самоиронии – то, по моим наблюдениям, она свойственна преимущественно женщинам, разумеется, среди тех, кто вообще склонен к ироническим высказываниям.
   Возможно, это объясняется тем, что мужчины (в среднем) более самолюбивы, а ярко выраженное самолюбие не слишком уживается с желанием иронизировать над собой. Но, конечно, это относится лишь к типичным индивидуумам и не исключает как склонности к самоиронии у мужчин, так и повышенного самолюбия у женщин, что, впрочем, по-моему, характерно, для многих гендерных различий.
   Но при всех обстоятельствах и индивидуальных особенностях говорящих картина распространенности иронии в разных подсистемах литературного языка представляется мне такой (по убывающей):
   1. Литературный язык.
   2. Арго.
   3. Жаргон.
   4. Просторечие.
   Приведу лишь некоторые примеры из жаргона и арго.
   Жаргон. Нетленка — ‘произведение искусства, претендующее на бессмертность’; неслабый, нехилый – ‘большой’, ‘сильный’; обуть — ‘обобрать (обманом) или ограбить, применив насилие’; оживляж – ‘материалы, сцены, вводимые в спектакль, телепередачу для «оживления» текста, ситуации’; писк – ‘нечто ультрамодное, ультрасовременное’ (Ермакова, Земская, Розина 1999); белоснежка – ‘проститутка’; сливки (общества) – ‘отбросы (общества)’; молодка – ‘пожилая женщина’; стиляга – ‘немодно одевающийся* и т. д. (Елистратов 1994).
   Арго. Игрушка – ‘пистолет’; жилец, подснежник – ‘труп’, ‘покойник’; клиент, пациент — ‘жертва’; келья 'притон'; книжник — ‘пьяница’, гигант мысли — ‘умственно отсталый человек’; академия, гостиница, гранд-отель, дом отдыха, курорт – ‘тюрьма’ (Балдаев, Белко, Исупов 1992).
   Менее всего, по нашим наблюдениям, ироническое употребление слов характерно для русского просторечия.
   Обращает на себя внимание то, что в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова – Н.Ю. Шведовой (М., 1994), который содержит большое количество просторечной лексики, не отмечено слов, сочетающих пометы прост. и ирон.
   В просторечии почти не встречаются устойчивые иронические прозвища (как правило, это открытые характеристики), не наблюдается иронических метафор (см. Ермакова 1984, с. 130–144). Нам почти не приходилось встречать прозвища малыш, крошка о громадном человеке, большой женщине, красавчик об уроде, умница – о глупом и т. д. Ср., например, в другой языковой среде:
   Настоящего его имени никто не знал, и в здешних местах он был известен как красавчик Смит. Правда красивого в нем было мало, поэтому вероятно, и дали такое прозвище. Он был на редкость уродлив(Д. Лондон, Белый клык, пер. Н. Волжиной).
   В то же время нельзя утверждать, что ироническое употребление слов совсем не свойственно просторечию. Ср., например, довольно часто встречающиеся у носителей просторечия прилагательные хороший и красивый в значении ‘пьяный’ («мой опять пришел хороший» и т. п.), да и распространенное использование слова деловой для выражения негативной оценки возникло на основе иронической характеристики.
   В русском фольклоре наблюдаются случаи иронического употребления слов. Таковы, например, сказки про Догаду (о женщине тупой, несообразительной), про умную Марью, песню про Дуню-Тонкопряху. которая пряла «не толсто, не тонко: потолще полена, потоньше оглобли» и др. Пожалуй, наиболее часто встречается ирония в таком жанре фольклора, как частушки.
   По крайней мере, в томе «Частушки» из «Библиотеки русского фольклора» (М., 1990) среди большого количества шуточных текстов (они не все такие), удалось отметить и несколько случаев иронии. Все это тексты с откровенной перевернутой мотивацией. Ср.:

     Что нам, что нам не форсить,
     Что нам не бахвалиться?
     У отца одна овца, —
     Мне рога достанутся;

     Меня милый изменил,
     Тосковать приходится.
     А я так по нем тоскую, —
     Юбочка не сходится.

   Среди иронических текстов встречаются и случаи вербализованной иронии, центром которой является слово в антонимическом употреблении.

     Говорят в колхозе плохо,
     А в колхозе хорошо:
     До обеда ищут сбрую,
     А с обеда колесо;

     У мня дролечек-то шесть,
     Все порядочные:
     Два кривые, два косые,
     Два припадочные;

     Как у нашей Нюшки
     Чистота в избушке:
     Тараканы по стенам,
     По полу лягушки!

   Но все же, по нашим наблюдениям, ирония в русском фольклоре не самое характерное явление.
   Если говорить о преобладании разных типов вербализованной иронии в разных сферах языка, то можно отметить следующее:
   1, Во всех разновидностях языка встречаются иронические клише типа: Прекрасно! Как мило! Весело! Замечательно! Молодец! Хорош! Как же! Сейчас! и т. п. Лексический состав и количество таких выражений в каждой подсистеме языка свой.
   2. Есть типы вербализованной иронии, которые свойственны преимущественно литературному языку: это ироническое употребление отрицательных характеристик. За пределами литературного языка, как правило, иронически используются оценочные слова со знаком плюс.
   Естественно, что только в литературном языке есть иронизмы, представляющие собой стилистическую транспозицию: от высокого – к обыденному – изрекать, вещать, восседать и т. п.
   Многие вопросы, поставленные в этой главе книги, безусловно, требуют дальнейшего изучения, которое, возможно, покажет, что вербализованная ирония поддается и более строгой систематизации.

11. Некоторые функции иронии в естественном диалоге

   Функции иронии в художественном или публицистическом тексте неоднократно описывались. С иронией, как отмечают исследователи, связана стратегия оценки (Hutcheon 2002; Szczerbowski 1994).
   В естественном диалоге, как и в названных текстах, ирония часто проявляет свою основную функцию – выражает насмешку. Но в дружеском общении функции иронии могут мало отличаться от функции шутки. Так:
   1. Ирония, как и шутка, часто является средством снятия напряжения, создания непринужденной атмосферы. Ср.:
   А.: М.И., у нас на следующей неделе не будет занятий?
   Б.: Я понимаю, что вы исстрадались без исторической грамматики, но может, как-нибудь переживете.
   2. В случаях, когда один из говорящих ведет диалог излишне эмоционально, ироническая реплика собеседника может снять эмоциональный накал. Ирония может показать, что партнер коммуникации не поддерживает обличительный или восторженный пафос, не хочет высказываться в таком стиле.
   (1)
   А.: Я просто не могу! Опять начальство их поддерживает. Как можно быть такими подлыми!
   Б.: Да, у нас всюду страсти роковые.

   (2)
   А.: Вы подумайте, теперь после похорон ее дети чуть не дерутся из-за каких-то шкафов. Что дочь, что сын – просто сволочи!
   Б.: Да, милые дети, ничего не скажешь.
   3. Ирония может быть и средством проявления корпоративности в диалоге. Нередко наблюдается, что, иронически цитируя что-то (кого-то), говорящий уверен в понимании и единодушии собеседников.

   (1)
   Г.Т.: Начинаем//
   А.В.: И остальные/уже/ пожалуйста/ это эт-самое/ вести будем/ хм-м/углубим/
   Л.Б.: Принять надо/ принять// [ЖР] [обыгрываются речевые ошибки и публицистические штампы М. Горбачева].
   (2)
   – Начнется скоро страда садовая/ продовольственную программу решать// [ЖР]
   (3)
   А.:А вообще тема моей диссертации / [смеясь] которую я буду освещать в свете новых решений/ на этом значит… как его…/
   Б.: Партии!
   А.:Нет/ не партии// партии/ конечно/ нет/ а вот я ее буду освещать в свете педагогических воззрений/ решений/ [обыгрываются деловые и публицистические штампы] [ЖР]
   Но для осуществления этой функции требуется не только общность апперцепционной базы, но часто культурного запаса (ср. мысль об общем мире <“wspólny swiat”> в книге Щербовского [Szczerbowski 1994: 53]). При отсутствии такой общности ирония может быть источником коммуникативных неудач [о типологии коммуникативных неудач в естественном русском диалоге см. Ермакова, Земская 1993].
   Особенно часто это наблюдается при цитировании иронического текста, известного в определенном микромире и неизвестного одному из собеседников. Один пример (разговаривают двое, при разговоре присутствует друг одного из говорящих):
   А.: Ну да, сначала я думала, что это он обо мне так…/ расстроилась даже, оказалось, что не обо мне. Тут комизм положения дошел и до меня.
   Собеседницей А. использована цитата из книги Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки». Цитата ориентирована на приятеля, не участвующего в разговоре, для которого это тоже излюбленная форма иронически высказаться о ситуации, когда незначительная неприятность случилась не с тобой (как первоначально подумалось), а с другим [7 - Напомню эту ситуацию: В воду с лодки упала рубашка одного из приятелей. Один их них заливается смехом, полагая, что рубашка не его. Второй, естественно, раздражается. Но оказывается, что рубашка как раз того, кто так веселился. Это и породило высказывание: Тут комизм положения дошел и до меня.]. Собеседница Б. книгу не помнит или не читала и ироническое высказывание воспринимает всерьез: Что же вы тут комического видите?
   Как и в других случаях коммуникативных неудач (не обязательно связанных с иронией), непонимание может быть обусловлено тем, что один из говорящих недооценивает культурный уровень собеседника и языковую игру принимает за речевую ошибку. Так, в разговоре преподавателей вуза женщина-филолог (А.) тщательно следит за правильностью речи и считает возможным поправлять других. Мужчина (Б.) говорит вполне грамотно, но склонен к языковой игре, шутливо нарушая нормы. В данном случае он цитирует Горбачева.
   Б.: Ну что, можно начать (об игре в карты)?
   А.: Надо говорить начать. Даже Горбачев неверно говорит.
   Б.: Да? А я думал начать.
   А.: Это очень частая ошибка, но и начали тоже нередко говорят.
   Б.: Надо же как сложно/ Как тут человеку разобраться. Спасибо, буду знать.
   А.: Пожалуйста.
   Другой пример: А. – преподаватель, все детство и юность жившая в деревне, любит объяснять некоторые реалии, почему-то считая, что человек, не живший в деревне, не может этого знать.
   А.: Какой он фермер/ Этот конь не годится для работы. Запрягать нужно мерина, (обращаясь к Б.) – Мерин – это кастрированный жеребец.
   Б. (с издевкой) – Что вы говорите? Вот просветили!
   А. (явно иронии не поняла).
   Небуквальность значения, свойственная иронии, позволяет иногда видеть у нее эвфемистическую функцию. Интересно в связи с этим высказывание М. Минского о роли остроумия в снятии некоторых запретов: «Теория остроумия, предложенная Фрейдом, объясняет, как с помощью острот можно обойти “ментальных цензоров”, не разрешающих думать о “запретных вещах”» (Минский 1988, с. 281).
   Вопрос об отношении иронии к эвфемизмам возник у меня в связи с тем, что в некоторых исследованиях отдельные примеры употребления слов (на мой взгляд иронические) рассматриваются как эвфемизмы. При широком понимании эвфемизмов к ним можно отнести все случаи преуменьшения отрицательных ситуаций или характеристик, хотя элемент издевательства в названии хамского поведения неделикатным, а насильственной смерти неприятностью отличает это употребление от замены обозначения некоторых действий и физиологических отправлений более «культурными» словами и выражениями. Как правило, эвфемизмы или вносят оттенок уважительности, или прикрывают предполагаемую грубость. С этой точки зрения, ироническое употребление слов браслеты – ‘наручники’, академия — ‘тюрьма’ из арго (Крысин 1994, с. 46), ср. также обуть – ‘ограбить’ и т. п. на первый взгляд, могут выполнять функцию эвфемизма, но, думается, это в значительной мере издевательство, что не свойственно эвфемизму.
   В то же время некоторые эвфемизмы в современной прессе (их много в работе Л.П. Крысина, см. Крысин 1994, с. 46 и след.) явно носят иронический характер: жрицы любви, девушка без комплексов и др.
   Очевидно, в каждом отдельном случае может превалировать либо насмешка, либо некоторое смягчение грубости. И в зависимости от этого функция иронии может быть двойственной.
   Однако, я бы не согласилась с мнением В.З. Санникова, что ироническое высказывание «маскирует» и сглаживает невежливость. Оно мне представляется слишком категоричным. Вряд ли это относится ко всем ироническим высказывания.
   «Ироническое высказывание Да ты герой! неприятно для слушающего, но все-таки не в такой степени, как “прямое” высказывание (имеющее, в сущности, близкое значение) Ты – трус!» (Санников 1999,с. 30).
   Думается, что нередко предпочтительней оказывается «прямое» высказывание: невежливость есть только невежливость, в то время как ирония – это издевательство, часто высокомерие, а это может задевать сильнее.
   Гораздо в большей степени эвфемистическая функция свойственная шутливым выражениям, характерным для разговорной речи и жаргона. Ср.: С приветом, с закидонами (‘с отклонениями от нормального поведения’); место, на котором сидим мы обычно (‘ягодицы’) и др. Но иронии тут нет.

Глава четвертая Самоирония

   Этого слова в толковых словарях нет. Оно легко складывается из составляющих его частей. Значение не требует специального толкования – это ‘ирония по отношению к самому себе'.
   Самоирония – это особый психологический феномен. Иронизировать над собой, как уже отмечалось ранее, склонны отнюдь не все люди, и прежде всего к самоиронии не склонны люди с высокой (преувеличенно высокой) самооценкой и повышенным самомнением.
   Нас будет интересовать содержание понятия самоирония. Чем отличается этот вид иронии от иронии, направленной не на себя, а на других?
   Ирония, как было рассмотрено в предыдущих главах, может иметь дело со словами как положительной, так и отрицательной оценки. Каковы в этом отношении возможности самоиронии? Всякая ли похвала самого себя уже самоирония?
   На самом деле человек может искренно хвалить себя за хорошо сделанное дело, за найденный выход из трудного положения и т. п.; часто это похвала, поделенная на двоих: А мы с тобой молодцы! (не струсили, сообразили).
   И так же искренно человек способен ругать себя за несообразительность, непредусмотрительность, за упущенные возможности: Ах я дурак! Это было глупостью с моей стороны и т. п.
   Но часто за чрезмерным одобрением своих поступков, результатов действий (или деятельности) скрывается самоирония.
   Вот некоторые примеры такого типа.
   – Я так и не поняла, чего мы побежали-то? – С перепугу, – хмуро отвечала Александра. – Ну, умны мы, конечно, очень, надо сказать.
   – Я бы еще добавила – не по годам умны, – подхватила Лида (Т. Устинова, Мой личный враг).
   Я, конечно, от большого ума взяла с собой тьму лишних вещей (пошла на рынок со всей зарплатой [ее украли] и т. п.).
   Мне бы вообще помолчать, а я от большого ума все ему высказала. Он аж позеленел (Устная речь);
   Многие иронические оценки по отношению к самому себе могут не отличаться от подобной оценки других. Ср.:
   Лицо опухло, глаза превратилась в амбразуры, из которых воинственно торчали кончики ресниц, губы выглядели так, словно он поцеловался с пчелой.
   – Красавец! – похвалил себя Дыма (Г. Куликова, Секретарша на батарейках).
   Но, как показывает пример, иронизировать над собой человек может и без слушателей, и мысленно. «Как я, однако, замечательно все обдумала. Какая у меня потрясающая логика!» – думала я, вылезая из ванны [героиня поняла, что логики в ее рассуждениях нет. – О.Е.] (Е. Юрская, Чисто семейное убийство).
   Ирония и самоирония в некоторых вторичных функциях могут совпадать: обе используются для снятия пафоса, напряжения, смягчения остроты ситуации и т. д.
   Но в главных функциях они различаются. Основная функция иронии – насмешка, иногда переходящая в издевательство над «жертвой» иронии.
   Основная функция самоиронии – самозащита. Защита от возможного «нападения». Говорящий ставит потенциального противника перед готовой обороной: «я сам все оцениваю верно, нечего нападать».
   Такую же мысль высказывает З.Ф. Семенова: «Шутка над самим собой и автоирония могут играть превентивную роль и предупреждать насмешку со стороны» (Семенова 2002, с. 144).
   А.Б. Дземидок допускает и возможность «защиты от самого себя, уныния, пессимизма, депрессии» (Дземидок 1974, с. 164). Правда, говорится при этом о юмористическом подходе к собственным неудачам.
   Я с редкой грацией [опрокинув по дороге несколько вещей. – О.Е.] пробралась к своему месту (Устная речь).
   Склонный к самоанализу человек нередко ироническим высказыванием о себе предупреждает возможность едкого замечания со стороны собеседника, потому что вполне допускает его.
   Нередко такие замечания и могут следовать со стороны собеседника. Ср., например: Ты не забыла выключить утюг (газ, воду и т. п.)? – Очень «своевременно» – напомнила я [партнеры коммуникации находятся далеко от дома, едут в поезде и т. п.].
   Не сыронизируй на свой счет сам говорящий, он вполне мог бы услышать: Ты очень своевременно мне напомнил.
   В одной студенческой компании любили высмеивать неудачные, плоские неостроумные шутки, анекдоты. Они для краткости стали называться ироническим «ха-ха-ха!» (иначе – ‘несмешно, неостроумно, низкопробно’) – Так, после явно пошлой шутки одного из присутствующих обычно говорилось: «Да, Галка, это, пожалуй, ха-ха-ха!». Вскоре, опасаясь соответствующей реакции слушателей, почти каждый стал предварять свои шутливые высказывания (предположительно не очень остроумные) самооценкой «ха-ха-ха».
   В ряде случаев при самоиронии ироническая оценка отражает действительное осуждение самого себя («поступил глупо, неразумно»), но это не обязательно.
   Самоирония нередко отличается гораздо большим лукавством, чем ирония, направленная на других.
   Так, иронически оценивая свое произведение, книгу, статью, доклад, человек нередко лукавит уже самой иронией. Всерьез он не думает, что его «блестящий доклад» был глупым, неинтересным, он лишь боится, что его заподозрят в слишком серьезном отношении к своему труду. Ср.: Ну, я пошел писать свою нетленку; На днях закончил свое эпохальное произведение; Вы не слышали мой блестящий доклад? Как же вы теперь будете? Где же я буду писать свою бессмертную прозу? (Устная речь).
   Как и другие виды иронии самоирония может сближаться с шуткой. При этом неистинность утверждения не превращается в свою противоположность, не порождает контекстную антонимию, а остается в пределах несерьезности оценки. Один пример.
   Пожилой врач, которого пригласил принять участие в юбилейном концерте известный скрипач и дирижер Владимир Спиваков, говорит: «Мы с Володей старые друзья, и я решил украсить своим присутствием его концерт». Доктор Рошаль вовсе не думает, что его присутствие испортит концерт, но, иронизируя, дает понять, что, конечно, и не украсит и он вовсе не обольщается на этот счет, но что его присутствие, очевидно, будет приятно друту.
   К самоиронии, которая сближается с шуткой, можно отнести и употребление конкретно-предметной лексики в контекстах, приведенных выше: А это у нас стол (о перевернутом ящике), скатерть (о газете на столе), это мои соболя (о дешевом мехе) и т. д.
   При самоиронии расширяется круг объектов или источников иронии. Так, над несчастьями других иронизировать не положено, над своими – можно. Это горькая самоирония, в которой тоже может скрываться самозащита – самозащита от жалости к себе, нежелательного сочувствия. В статье об иронии А. Блок пишет: «Я знаю людей, которые готовы задохнуться от смеха, сообщая, что они погибают с голоду, что изменила невеста» (Блок 1962, с. 345).
   Самоирония, как правило, имеет дело с положительными (часто высокими) оценками говорящим самого себя. В противном случае это антифразис, в котором отрицательная оценка оборачивается положительной: У меня есть прескверный обычай докладывать моим клиентам как идут дела (Ч. Диккенс, Холодный дом); Есть у меня дурацкая привычка – готовиться к занятиям. Пора бы уже бросить (Устная речь). Ср. также – идиотская манера извиняться (не орать на студентов и т. п.);
   Может быть нам удастся соорудить из всего этого законченное целое. Кое-что я попытаюсь восполнить своими безответственными рассуждениями (С. Довлатов, Зона).
   Во всех этих случаях говорящий скорее хвалит себя, прикрывая похвалу отрицательной оценкой.
   Самоирония может быть таковой лишь на поверхности, в сущности она направлена на собеседника или содержит легкую насмешку по другому адресу. Ср.: Говорит весьма пожилая женщина, мать двух дочерей, отказавшихся сходить в магазин: Сейчас молоденькая мамашенька сбегает в магазин: мои дочери слишком заняты. Или: Мечтаю в декабре прибыть в Питер… Хочу удрать от женщин, навязывающих мне участие в любительском спектакле. Мне! Сотруднику «Осколков». Ах! (Чехов, Письмо И.А. Лейкину 26.11.1884).
   Известно, что так называемый прием самоуничтожения вовсе не является самоиронией, чаще всего это ирония, направленная на собеседника, хотя это и не переадресовка той оценки, которая содержится на поверхности высказывания, а чаще всего выражение возмущения, раздражения, вызванное чем-то в поведении партнера коммуникации. Ср.:
   Захожу к Марине. Слышу:
   – А это ты… Прости, работы много.
   – Что еще за дела?
   – Юбилей и все такое. Мы же людисерые, романов не пишем.
   – Чего ты злишься? (С. Довлатов, Компромиссы, Компромисс пятый);
   Я приеду часа через два. Один [без любовницы – О.Е.] Если хочешь, может подняться [говорится другой женщине, которая приехала без предупреждения – О.Е.]
   Премного вам благодарна – мы уже как-нибудь в другой раз. Вы уж извиняйте нас, дураков деревенских (Т. Устинова, Одна тень на двоих).
   Но, если говорить о функциях приема «прибеденения», то это может быть не только реакция на поведения собеседника, а, как и при самоиронии, некоторой самозащитой от предполагаемой низкой оценки себя собеседником, хотя, возможно, этой оценки и нет.
   Говорящий может не обязательно предполагать нелестную оценку себя со стороны другого. То, что на поверхности иногда выглядит как самоирония, на самом деле бывает кокетством, притворством, и говорящий отнюдь не склонен оценивать себя так. Об этом пишет С. Kerbrat-Orecchioni. Не принимая вывода, сделанного в работе Sperber и Wilson «Ironia a rozróżnienie między użyciem a przywolaniem» (Sperber i Wilson 2002) о цитатном характере всякого иронического текста (цитирование некоего лица, нередко фиктивного), она приводит высказывание «Я только неизвестный жалкий актер», которое может быть иронией, если говорящий кого-то цитирует, но сам ничего подобного не мыслит. В случае, если это не цитата, то это кокетство, притворство, но не ирония (Kerbrat-Orecchioni 2002, с. 134).
   Эту функцию выражают обычно и иронические клише: Где уж нам, дуракам, чай пить. Вы умны, а мы – увы! Где уж нам выйти замуж; Куда нам за вами! и т. п. Об ироническом клише как приеме самоуничижения пишет В. Санников (Санников 2002).
   Таким образом, некоторые видимые стереотипы самоиронии на самом деле таковыми не являются. Это ирония под маской самоуничижения, направленная на собеседника или другое лицо.
   Мысль В. Санникова, что самоирония это скорее всего антиирония, мне представляется слишком категоричной (Санников 2002). Как мы пытались показать, явление самоиронии существует, хотя нередко это просто ирония, без «само-».
   Как и любой вид иронии, самоиронию отнюдь не всегда легко отличить от буквальной положительной или высокой оценки самого себя. Здесь важен целый ряд психологических факторов, помимо контекста, который играет большую роль в распознавании всех видов иронии. Так, с нормальной точки зрения, на наш взгляд, певец или певица (актер и т. д.) может назвать себязвездой только иронически, однако, мы сплошь и рядом наблюдаем такое употребление без всякой иронии, шутки, хотя это, казалось бы, и смешно, и глупо.
   В художественном произведении (и не только в нем) самоиронию не всегда легко распознать (за исключением явно расхожих выражений в соответствующих ситуациях). Нередко встает вопрос – это самоирония героя или ирония автора, заставляющего героя говорить о себе то, что опровергается текстом произведения. Ср., например:
   Нас собралось несколько человек, очень светских и высококультурных. Мы надели свои лучшие костюмы, вели тонкие разговоры и были очень довольны – все, кроме двух молодых студентов, только что вернувшихся из Германии. Это были самые обыкновенные юноши, и они чувствовали себя как-то беспокойно и неуютно. По правде сказать, мы были для них чересчур умны. Наш блестящий, но утонченный разговор и наши изысканные вкусы были им недоступны (Джером К. Джером, Трое в одной лодке).
   Во многих текстах это можно было бы истолковать как самоиронию, но, поскольку герои книги – самоуверенные балбесы, это скорее ирония автора (но не рассказчика: он один из трех).
   И не в одном случае мы можем допускать неоднозначную интерпретацию контекста. Приведу еще пример.
   Сергей Довлатов пишет о дружеских отношениях между ним и двумя сотрудниками газеты «Советская Эстония»:
   Что нас сближало? Может быть, как это выразиться, легкая неприязнь к официальной стороне газетной работы. Какой-то здоровый цинизм, помогающий избегать громких слов…
   В нашей конторе из тридцати двух сотрудников по штату двадцать восемь называли себя «Золотое перо республики». Мы трое в порядке оригинальности назывались серебряными (С. Довлатов, Компромисс. Компромисс третий).
   Очевидно, что двадцать восемь газетчиков называли себя «золотым пером» без тени иронии. Иронизирует по их адресу автор приведенных строк. Но есть ли самоирония в названии троих серебряными? На наш взгляд, это лишь продолжение иронии по поводу двадцати восьми. Но, возможно, это и не так.
   И может быть, именно в силу того, что самоирония, как и вообще ирония, не всегда бывает понятна, ею, по мнению некоторых журналистов, можно «прикрыться», когда не стоит быть слишком откровенным. Ср.; Иногда, читая украинских литераторов, кажется: уж слишком откровенно они пишут. Прикрылись бы спасительной иронией да самоиронией, этакой усмешкой сквозь зубы, отступив на шажок-другой от происходящего. Но смею думать: не будь этой откровенности в литературе, не случился бы и Майдан (Е. Мариничева, Нация в переплете. Нов. газ. 22.08 – 24.08.2005).
   Итак: На наш взгляд, самоирония существует, хотя нередко за ней скрывается ирония, направленная на собеседника, или это одна из составляющих обычную иронию, когда ироническая оценка самого себя одновременно является насмешкой над собеседником. Самоирония чаще всего является средством самозащиты, от возможной и предполагаемой (хотя не всегда с достаточным основанием) нелестной оценки со стороны партнеров коммуникации. К самоиронии не относится прием так называемого «прибеднения» или «самоуничижения».

Заключение

   Отвечая на первый поставленный в начале книги вопрос – какие типы языковых знаков оказываются в сфере действия иронии, мы постарались показать, что ирония вторгается во все слои лексической семантики. Она охватывает семантику всех частей речи как знаменательной, так и местоименной системы, втягивает в свои игры разные типы лексических значений слов: прямые и переносные (метафорические и другие), оценочные и неоценочные, количественные, дейктические. Ирония подчиняет своему влиянию интенсификаторы, используя их по-своему и часто преобразуя их семантику. Можно сказать с уверенностью, что нет такого участка в лексической системе языка, в которой не проникала бы ирония. Широко используя словесные ресурсы, ирония обогащает лексическую семантику, порождая внутрисловную антонимию – разные типы полной и частичной энантиосемии.
   Антагонизм прямых и иронических значений внутри слова вызывает активизацию расширения значений или победу иронического смысла, нередко закрепляющегося в разного рода клише, которые становятся полноправными членами лексической системы языка.
   Ирония представляет собой особый механизм порождения многозначности. Она взаимодействует со всеми видами тропов, образуя новые – иронические – метафору, метонимию, литоту и сравнение.
   Особое место в иронических тропах занимает «обратная метафора», представляющая собой «перенос переноса»: одна небуквальность (метафорическая) превращается в другую. При этом к значению прямой метафоры добавляется компонент «анги», «не». Иронические метафоры золото, сокровище, перл, рыцарь, монах и т. п. обладают более сложной смысловой структурой, чем соответствующие им прямые отрицательные оценки, поскольку в иронических метафорах, как в любых образных значениях, сквозь переносное (в данном случает – ироническое) просвечивает прямое (прямая метафора) и тем самым помимо отрицания исходной (для иронии) характеристики объекта, ироническая метафора обязательно содержит элемент насмешки.
   Но вербализованная ирония, как было отмечено, располагает и некоторыми собственными моделями переноса значений, не связанными с тропами.
   Роль иронии в жизни языка не ограничивается вторжением в лексическую семантику и обогащением лексики.
   Возможности иронии огромны в сфере коммуникации. Та ирония, которая имеет юмористическое начало, оживляет общение, снимает напряжение или пафос, может служить целям объединения людей, хотя может и разделить на «своих» и «чужих». Ирония как языковая мистификация дает возможность замены открытого возмущения (иногда даже обругивания объекта) тонким издевательством, что часто поражает противника сильнее. Маски, которые «надевает» иронизирующий, позволяют ему не только как угодно выразил. свое отношение к объекту насмешки, но в определенных случаях оставаться неузнанным и получать удовольствие от неразгаданности своего замысла.
   Ирония живет в разных сферах русского языка, хотя не для всех одинаково характерна и не в каждой сфере равно активно используются разные языковые механизмы иронии.
   Завершая свое исследование, хочу сказать, что многоаспектная роль иронии в жизни языка еще поставит не перед одним лингвистом целый ряд вопросов, которые побудят к дальнейшему изучению этого интересного явления.

Литература

   Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М.: Наука, 1974.
   Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений. Оценка. Событие. Факт. М.: Наука, 1988.
   Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс //Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990.
   Арутюнова Н.Д. К проблеме функциональных типов лексического значения // Аспекты семантических исследований. М.: Наука, 1980.
   Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М.: «Советская энциклопедия», 1966.
   Балдаев Д.С., Белко В.К, Исупов И.М. Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона. Речевой и графический портрет советской тюрьмы. М.: «Края Москвы», 1992.
   Баллы Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М.: Иностранная литература, 1955.
   Вахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М. 1979.
   Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965.
   Блок АИрония // А. Блок. Собр. соч. в 8 томах. Л.: Издательство художественной литературы, 1960–1963, т. 5.
   Борев Ю.Б. О комическом. М.: Искусство, 1957.
   Булыгина Т.В. К построению типологии предикатов в русском языке // Семантические типы предикатов. М.: Наука, 1982.
   Булыгина Т.В. Шмелев А.Д. Аномалии в тексте: проблемы интерпретации // Логический анализ языка. Противоречивость и аномальность текста. М.: Наука, 1990.
   Вежбицкая А. Сравнение – градация – метафора // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990. 191
   Вико Дж. Основание новой науки об общей природе наций. М. – Л., 1940.
   Виноградов В.В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). 2-е изд. М.: Наука, 1972.
   Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М.: Наука, 1985.
   Гак В. Г. Истина и люди // Логический анализ языка: Истина и истинность в культуре и языке. М.: Наука, 1995.
   Даль В.И. Толковый словарь живого Великорусского языка (репринтное воспроизведение 2-го изд. 1880–1882 г.).
   Дэвидсон Д. Что означают метафоры // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990.
   Дементьев В.В., Седов К.Ф. Социопрагматический аспект теории речевых жанров. Саратов, 1998.
   ДземидокБ. О комическом. М.: Прогресс, 1974.
   Елистратов B.C. Словарь московского арго. М.: Русские словари, 1994.
   Еремин А.Н. Проблемы лексической семантики русского просторечия. Калуга, 2001.
   Ермакова О. П. Лексические значения производных слов. М.: «Русский язык», 1984.
   Ермакова О.П. Об иронии и метафоре // Облик слова. Сборник статей памяти Д.Н. Шмелева. М.: ИРЯ РАН, 1997.
   Ермакова О. П. О синтаксической обусловленности и синтаксической подвижности метафоры II Филологический сборник (к 100-летию со дня рождения академика
   В.В. Виноградова). М.: ИРЯ РАН, 1995.
   Ермакова О. П. Типы вербализованной иронии в разных сферах русского языка // Язык. Культура. Гуманитарное знание. Научное наследие Г.О. Винокура и современность. М.: Научный мир, 1999.
   Ермакова О.П. Вербализованная ирония в естественном диалоге // Русская разговорная речь как явление городской культуры. Екатеринбург, 1996.
   Ермакова О. П., Земская ЕЛ. К построению типологии коммуникативных неудач // Русский язык в его функционировании. Коммуникативно-прагматический аспект. М.: «Наука», 1993
   Ермакова О.П. Земская Е.А., Розина Р.И. Слова, с которыми мы все встречались. Толковый словарь русского общего жаргона. М.: «Азбуковник», 1999.
   Ермакова О.П. Ирония и проблемы лексической семантики // Известия АН Серия литературы и языка, 2002. № 4.
   Ермакова О.П. Отрицание и ирония при метафорическом предикате // Поэтика. Стихосложение. Лингвистики. К 50-летию научной деятельности И.И. Ковтуновой. М., «Азбуковник», 2003.
   Ефимов А.И. История русского литературного языка. М.: Учпедгиз, 1961.
   Живая речь уральского города: Тексты. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 1995.
   Земская Е.А., Ермакова О.П., Рудник-Карват 3. Активные процессы в словообразовании современных славянских языков (на материале русского и польского языков) // Славянское языкознание ХП Международный съезд славистов. Краков, 1998. Доклады российской делегации. М.: Наука, 1998.
   Земская Е.А. Речевые приемы комического в советской литературе // Исследования по языку советских писателей. М., 1959.
   Земская Е.А. Словообразование как деятельность. М.: Наука, 1992.
   Земская Е.А. Активные процессы современного словопроизводства // Русский язык конца XX столетия (1985–1995). М.: Языки русской культуры, 1996.
   Земская Е.А., Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Языковая игра // Русская разговорная речь. М.: Наука, 1983.
   Карасик В. И. Анекдот как предмет лингвистического изучения // Жанры речи. Саратов, 1997.
   Касарес X. Введение в современную лексикографию. М.: Иностранная литература, 1958, с. 128.
   Ковтунова И. И. Несобственно прямая речь в современном русском литературном языке // Русский язык в школе, 1953, № 2.
   Ковтунова И. И. Несобственно прямая речь в языке русской литературы конца XVIII – первой половины XIX в. АКД. М., 1956.
   Козинцев А.Г. Фома и Ерема; Макс и Мориц» Бивис и Батхед: трикстерские (шутовские, клоунские) пары в трех культурах // Смех: истоки и функции. Спб.: Наука, 2002.
   Колгианский Г.В. Контекстная семантика. М.: Наука, 1980.
   Красильникова Е.В. «Почему не говорят…?» // Развитие современного русского языка 1972. М.: Наука, 1975.
   Красильникова Е.В., Суперанская А.Б., Николаева Т.М. Прозвища // Язык и личность. М.: Наука, 1989.
   Краткая русская грамматика под ред. Н.Ю. Шведовой и В.В. Лопатина. М.: Русский язык, 1989.
   Крейдлин Г.Е. Некоторое пути и типы метафоризации слов в языке // Тождество и подобие, сравнение и идентификация. М., 1990.
   Кронгауз М.А. Текст и взаимодействие участников в речевом акте If Логический анализ языка: Язык речевых действий. М.: Наука, 1994.
   Кронгауз М.Л. Речевые клише: энергия разрыва // Лики языка. К 45-летию научной деятельности Е.А. Земской. М.: Наследие, 1998.
   Крысин Л.П. Гипербола в русской разговорной речи // Проблемы структурной лингвистики 1984. М.: Наука, 1988.
   Крысин Л.П. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. М., Наука, 1989.
   Крысин Л.П. Эвфемизмы в современной русской речи. – Русистика, 94, 1/2.
   Крысин Л.П. Метафоры власти // Семантика и прагматика языковых единиц. Калуга, 2004.
   Лакофф Д., Джонсон Д. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990.
   Лингвистический энциклопедический словарь. М.: «Советская энциклопедия», 1990.
   Лихачев Д. С., Панченко А.М. Смеховой мир Древней Руси. Л.: Наука, 1976.
   Ломоносов М. В. Краткое руководство к красноречию // М.В. Ломоносов. Полное собрание сочинений т. VII. Труды по филологии. М. – Л., 1952.
   Лосев А.Ф. Ирония античная и романтическая // Эстетика и искусство. М., 1966.
   Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного. – Новое в зарубежной лингвистике, вып. XXIII. М.: Прогресс, 1988.
   Николаев Д.П. Смех – оружие сатиры. М.: Искусство, 1962.
   Николина НА. К вопросу и речевых средствах иронической экспрессии и ее функциях в художественном тексте // Русский язык в школе 1979, № 5.
   Норман Б.Ю. Язык: знакомый незнакомец. Минск, 1987.
   Ожегов С.И и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М.: «АЗЪ», 1994.
   Ортега-и-Гассет Хосе Две великие метафоры // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990.
   Панов М.В. О переводах на русский язык баллады «Джаббервоки» Л. Кэрролла. Развитие современного русского языка 1972. Словообразование. Членимость слова. М.: Наука, 1975.
   Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1956.
   Пивоев В.М. Ирония как феномен культуры. Петрозаводск, 2000.
   Потебня А.А. Из записок по теории словесности // А.А. Потебня. Теоретическая поэтика. М.: Высшая школа, 1990.
   Походня С.И. Языковые виды и средства реализации иронии. Киев: Наукова думка, 1989.
   Русская грамматика. М.: Наука, 1980. II/
   Русский язык конца XX столетия (1985 – 1995). М.: Языки русской культуры, 1996.
   Санников В.З. Каламбур как семантический феномен // Вопросы языкознания 1995, № 3.
   Санников В.З. Русские сочинительные конструкции. Семантика. Прагматика. Синтаксис. М.: Наука, 1989.
   Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М.: Языки русской культуры, 1999.
   Семенова З.Ф. Основные функции самоиронии (на якутском материале) // Смех: истоки и функции. Спб.: Наука, 2002.
   Серль Дж. Р. Что такое речевой акт // Новое в зарубежной лингвистике, вып. XVII. М.: Прогресс, 1986.
   Скиба Я.В. Отражение комизма слова в словарях немецкого языка (На материале имени существительного), АКД. М., 1997.
   Склярееская Г.Н. Структура личности сквозь призму языковой метафоры // Russistik (Русистика). Научный журнал актуальных проблем и преподавания русского языка, 1991. № 2.
   Словарь современного русского литературного языка. В 17-ти т. М. – Л.: Изд. АН СССР, 1950 – 1965.
   Слышкин Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты. Волгоград: «Перемена», 2004.
   Смех: истоки и функции. Под ред. А.Г. Козинского. Спб.: Наука, 2002.
   Советский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1980.
   Современный русский язык. Социальная и функциональная дифференциация. Отд. ред. Л.П. Крысин. М.: Языки славянской культуры, 2003.
   Толковый словарь русского языка под ред. Д.Н. Ушакова. М., 1935–1940.
   Фрейд 3. Остроумие и его отношение к бессознательному. М., 1925.
   Химик В.В. Поэтика низкого или просторечие как культурный феномен. Филфак Санкт-Петербургского гос. ун-та, 2000.
   Химик В.В. Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи. Спб., 2004.
   Чапек К. Несколько заметок о народном юморе // Карел Чапек. Соч. в 5-ти томах. Т. 2. М.: Издательство художественной литературы, 1959.
   Чернышевский Н.Г. Возвышенное и комическое // Чернышевский Н.Г. Статьи по эстетике. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1938.
   Чубарян Т.Ю. Семантика и прагматика речевых жанров юмора, КД. М., 1994.
   Шаронов И.А. Приемы речевой игры: Ирония и насмешка // Агрессия в языке и речи. М.: РГГУ, 2004.
   Шатуновскгт И. Б. Ирония и ее виды // Логический анализ языка. Языковые механизмы комизма (в печати).
   Шлегель Ф. Из критических (ликейских) фрагментов // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980.
   Шмелев Д.Н. Экспрессвно-ироническое выражение отрицания и отрицательной оценки в современном русском языке // Вопросы языкознания 1958. № 6.
   Шмелев Д.Н Очерки по семасиологии русского языка. М., 1968.
   Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики на материале русского языка. М.: Наука, 1973.
   Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика. М., 1977.
   Шмелева Е.Я., Шмелев А.Д. Русский анекдот. Текст и речевой жанр. М.: Языки славянской культуры, 2002.
   Шурина Ю.В. Шутка как речевой жанр, АКД. Новгород, 1997.
   Эльзберг Я.Е. Вопросы теории сатиры. М.: Советский писатель, 1957.
   Аllemann В. О ironii jako о kategorii literackiej // Ironia slovo / obraz terytoria Archiwum przekładów «Pamiętnika Literackiego» pod redakcja Michała Głowińskiego. Gdańsk, 2002.
   Brzozowska D. O dowcipach polskich i angielskich. Opole, 2000.
   ButtlerD. Polski dowcip językowy. Warszawa 1968.
   Buttler D. Polski dowcip językowy. Warszawa 2001. Wydawnictwo Naukowe PWN.
   Głowiński M. Ironia jako akt komunikacyiny // Ironia. Slovo / obraz, terytoria. Gdańsk, 2002.
   Grochala B. Dowcip językowy na stronach www // Współczesne odmiany języka narodowego. Łódź, 2004.
   Hutcheon L. Ironia, satira, parodia – o ironii w ujęciu pragmatycznym // Ironia slovo / obraz terytoria. Archiwum przekładów «Pamiętnika Literackiego» pod redakcja Michała Głowińskiego. Gdańsk, 2002.
   Jilek F. Vtipna Ćestina. Praha, 1967/
   Kaufer D. S. Ironia, forma interpretacyjna i teoria znaczenia // Pamiętnik Lieraki LXXVII, 1986, z. 1.
   Kaufer D. S. Ironią, forma interpretacyjna i teoria znaczenia // Ironia slovo / obraz terytoria. Archiwum przekładów «Pamiętnika Literackiego» pod redakcja Michała Głowińskiego. Gdańsk, 2002.
   Kerbrat– Orecchioni C. Ironia jako trop // Pamiętnik Lieraki LXXVII, 1986, z. 1.
   Kerbrat-Orecchioni C. Ironia jako trop // Ironia slovo / obraz terytoria. Archiwum przekładów «Pamiętnika Literackiego» pod redakcja Michała Głowińskiego. Gdańsk, 2002.
   Laguna P. Ironia jako postawa i jako wyraz. Kraków, 1984.
   Muecke D.S. Ironia: podstawowe klasyfikacje // Ironia slovo / obraz terytoria. Archiwum przekładów «Pamiętnika Literackiego» pod redakcja Michała Głowińskiego. Gdańsk, 2002.
   Nagórko A. Ironia a słownik // Семантика и прагматика языковых единиц. Калуга, 2004.
   Passi I. Powaga smuszności. Warszawa, 1980.
   Peisert M. Formy i funkcje agresji werbalney. Próba typologii. Wroclaw, 2004.
   Raecke J. Jala und Sosa. Mujo und Haso-Sudslawische Volker ais Witzfiguren oder Weshalb so gem fiber andere Volke gelacht wird // Slavistische Zinguistik 2001. Referate des XXVII
   Konstanzer Slavistischen ArbeitstrefFens Frankfurt / Friedrichsdort 11–13.9J2001. Hrg. Holger Kusse. Verlag Otto Sanger.
   Sperber D. i Wilson D.. Ironia a rozrózmienie między a przywołaniem // Ironia slovo / obraz terytoria. Archiwum przekładów «Pamiętnika Literackiego» pod redakcja Michała Głowińskiego. Gdańsk, 2002.
   Szczerbowski T. O grach językowych w tekstach polskiego i rosyjskiego kabaretu lat osiemdziesiątych. Kraków 1994.
   Szerszunowicz J. Humor SMS-ów w aspekcie językowo-kulturowym // Współczesne odmiany języka narodowego. Łódź, 2004.

Список принятых сокращений

   АиФ – Аргументы и факты.
   БАС – Словарь современного русского литературного языка в 17-ти томах (Большой академический словарь). ЖР – Живая речь уральского города.
   КП – Комсомольская правда.
   ЛЭС – Лингвистический энциклопедической словарь.
   МК – Московский комсомолец.
   НГ – Независимая газета.
   Нов. газ. – Новая газета.
   Нов. мир. – Новый мир.
   Ож. – Шв. – С.И. Ожегов и Н.Ю. Шведова «Толковый словарь русского языка».
   Словарь Ушакова – Толковый словарь русского языка под ред. Д.Н. Ушакова.
   Сов. Росс. – Советская Россия.
   TV – Телевидение.

   Ответственный редактор:
   доктор филологических наук Л.П. Крысин
   Рецензенты:
   доктор филологических наук Е.А. Земская;
   доктор филологических наук И.Б. Шатуновский

Ольга Павловна Ермакова Ирония и ее роль в жизни языка