Николай Шмагин
Дорога в Алатырь

2011 г.

Том первый

   «АЛАТЫРЬ, латырь – в русских средневековых легендах и фольклоре камень, «всем камням отец», пуп земли, наделяемый сакральными и целебными свойствами.
   Легенды об Алатыре восходят к представлениям о янтаре, как апотропее (средневековое название Балтийского моря – Алатырское море).
   В стихе о Голубиной книге и русских заговорах Алатырь («бел-горюч камень») ассоциируется с алтарем, расположенным в центре мира, посреди океана, на острове Буяне (Руяне); на нем стоит мировое древо, или трон, святители, сидит девица, исцеляющая раны; из-под него растекаются по всему миру целебные реки».
Мифологический словарь.

   «Россия погибнет тогда, когда погаснут свечи, когда будут утеряны связи…»
Иван Бунин.

Об авторе

   Для родившихся в послевоенное время, чье детство и отрочество связано с 50-60-ми годами XX столетия, характерно стремление к познанию смысла жизни, утверждению себя, своих возможностей, раскрытию своего таланта, обретению своего я.
   Большинство из них – дети фронтовиков, участников Великой Отечественной войны, прошедших нелегкий путь взросления. Многие из их родителей – инвалиды войны, получившие многочисленные телесные и душевные ранения, закалку и жизненный опыт, но уже в мирной послевоенной жизни оказавшиеся не у дел. И сложившиеся обстоятельства, их мироощущение наложило определенный отпечаток на быстро взрослеющее молодое поколение, сыновей и дочерей, чьи родители защищали Родину, свое Отечество в многочисленных боевых схватках, либо трудившиеся в тылу.
   Как и для автора этого произведения Николая Шмагина, так и для его многочисленных сверстников, это время было периодом искания самого себя. По окончании восьмилетки с пятнадцати лет пошел трудиться на производство: слесарь, рабочий на пилораме, слесарь-инструментальщик, моторист… Обширна и география мест: Алатырь, Чебоксары, Архангельск, Котлас, Краснодар… Одновременно, чувствуя недостаточность своего образования, окончил полный курс одиннадцати классов заочной средней школы. После службы в войсках ПВО в Подмосковье вернулся в Алатырь. Работал на заводе.
   Но постоянно чувствовал, что эта деятельность – не его страсть. Еще с детства грезил и мечтал о Москве. Даже изображал город в своих детских рисунках, как он представлялся ему, когда отец-художник, стоя у станка-мольберта, выполнял тот или иной заказ по исполнению рекламы или портрета, а иногда творил что-то для души. Николай наблюдал, как работает отец, как пишет свои заказы, накладывая мазок на мазок, и на глазах на белом безжизненном пространстве поля холста оживают лица, четко прорисовывается череда букв лозунгов и транспарантов. Естественно, старался копировать, но почему-то не всегда получалось, а отец, прищурившись, глядя искоса на деятельность сына, лишь улыбался.
   И молодой человек решается – уезжает в Москву. Было нелегко. Устроился работать слесарем на Очаковский завод ЖБК Метростроя, затем официантом, буфетчиком в системе общепита, а с 1970 года – рабочим в отделе подготовки съемок киностудии «Мосфильм» – маляром, грузчиком. Приходилось много трудиться. Это и определило его будущее. Благодаря небольшим, но определенным художественным навыкам и опыту, которые были получены у отца, его заметили. По совету старших художников окончил курсы художников-декораторов (1972).
   Волею судьбы в качестве художника-декоратора был приглашен участвовать в создании фильмов, которые ныне по праву считаются классикой: «Горячий снег» (1972), «Они сражались за Родину» (1974), «Последняя жертва» (1975), «Пять вечеров» (1979), «Сказка странствий» (1982) и многих других, вошедших в Золотой фонд советского кино. По рекомендации народного артиста СССР кинорежиссера С.Ф. Бондарчука поступил на сценарный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии (ВГИК) в мастерскую кинодраматурга, лауреата Ленинской премии профессора В.И. Ежова (1982—1988), который окончил с отличием. Началась самостоятельная творческая деятельность.
   В качестве кинорежиссера участвовал в создании кинолент «Футболист» (1990), «Страсти по Нерону» (1994), «Даун Хаус» (2001) и других. Показал себя и как автор короткометражных и полнометражных сценариев для художественных и документальных фильмов. Среди написанных сценариев – музыкальная кинокомедия «Вера, Надежда, Любовь» (ремейк лирической кинокомедии «Три плюс два») в соавторстве с народным артистом России Е. Жариковым, в жанре «фэнтези» – «Я хочу научиться летать», социальная драма «Крест», мелодрама «Время несбывшихся надежд», «Времена детства», «Дорога в Алатырь» и другие.
   В своих мыслях он часто обращается к детству и отрочеству, к местам, где рос, беззаветно дружил, впервые влюблялся, был полностью предоставлен самому себе. Кажется, не было никаких печалей и проблем, все решалось само собой. Вспоминается родной город, близкие сердцу места.
   Эта ностальгия посетила алатырца, многие годы проживавшего в столице России Николая Шмагина – сложившегося кинорежиссера и сценариста. Это предопределило дальнейшую его творческую деятельность. С другой стороны, на фоне современности среди постоянно произносимых названий городов очень много малоизвестных населенных пунктов российской глубинки. Они оставили огромный след в формировании истории российской государственности, о названии которых большинство населения даже и не слышало, а лишь встречалось упоминание о них в школьных учебниках. И поэтому в последние годы Николай Николаевич преимущественно работает в документалистике. Он автор сценариев и режиссер-постановщик документальной серии «Старинные российские города»: «Алатырь – бел-горюч камень российский» (2002), за который он был награжден специальным дипломом на пятом Евразийском телефоруме; «Ладога – столица Северной Руси», «Новая Ладога – Петра творенье», «Зарайск – город-кремль земли русской». Эти фильмы стали лауреатами Национальной премии «Страна» на 12 Евразийском телефоруме.
   Имея большой жизненный опыт, по прошествии времени уже иначе воспринимается Н. Шмагиным и оценивается давно ушедшее: люди, их поступки, взгляды, обыденность жизни. Кажется, это было только вчера: родительский дом, пыльная улица, просторы родного Присурско-Засурского края, которые просматривались с крутого косогорья. Там, внизу, простиралась широкая голубая лента реки, переливающаяся в отблесках солнечного света, а в мелководьях плескалась рыбешка. С детства памятно название – «Сура», непонятное и таинственное для ребенка, как и само название города – «Алатырь». Что это значило?! Но в преданиях из поколения в поколение, от старших младшим, передавалась история о возникновении города-крепости для защиты рубежей юго-восточного пограничья Московской Руси от ногайцев и кочевых племен Дикого Поля и Казанского ханства.
   Существует лишь незначительное количество эпистолярной литературы, воспоминаний и мемуаров о тех или иных периодах жизни и быта горожан глазами современников. Среди них необходимо упомянуть «Записки» Д.Б. Мертваго, написанные в преклонном возрасте и повествующие о пребывании Е. Пугачева в Алатыре глазами ребенка. Или более позднего характера – «Мои воспоминания», также написанные на закате жизни крупнейшим ученым в области кораблестроения и математики А.Н. Крыловым (к сожалению, из-за существующей цензуры опустившего многие факты). В целом двадцатый век более богат опубликованными воспоминаниями современников об Алатырском крае. Сюда можно отнести и повесть «Алатырь» Е.И. Замятина. Это общее осмысление жизни старой патриархальной обывательской России, которая написана под впечатлением от лекций, услышанных им в бытность своего студенчества от уважаемого им вышеуказанного А.Н. Крылова. Отдельные упоминания о жизни и быте края имеются в опубликованных рассказах писателей, чья жизнь, хотя и кратковременно, была связана с городом – Е.Н. Чирикова, В.Н. Жаковой и других. А недавно в Москве увидел трехтомник автобиографии «Человек из глубинки» (2007—2010) лауреата Государственной премии Г.А. Матюшина, детство и отрочество которого также связано с Алатырем.
   И вот новое обращение к мемуарной прозе – теперь уже Н.Н. Шмагина. Но это уже иная форма публикации воспоминаний. За основу взята форма диалогов, личностного общения, которая встречается намного реже. Впервые небольшая часть из этих воспоминаний – повесть «Дом под горой» – была опубликована в журнале «ЛИК» (г. Чебоксары) в № 2 за 2011 год. Автор ярко и красочно обрисовывает обстановку жизни через диалоги, включая местный лексикон, быт, нравы и уклад жителей, которые его окружали. Надеемся, что публикация не оставит равнодушных и позволит окунуться во времена очень близкие. В них мы жили, работали, творили. Кажется, это было только вчера.
   Н. ГОЛОВЧЕНКО, заслуженный работник культуры Чувашской Республики.

Предисловие

   Роман «Дорога в Алатырь» – путь длиною в целую жизнь, с 50-х годов прошлого века до нашего времени. Это возвращение в детство, отрочество, юность, столкновение эпох, попытка нахождения общего языка с детьми, внуками, а с их стороны – с родителями, дедушками и бабушками.
   Не назиданием и нравоучением, а яркими образами, примерами, традициями, которые возрождаются, той преемственностью поколений, которая должна быть и будет, как залог возрождения и оздоровления нации.
   Во всем этом и заключается сверхзадача романа: откуда берёт истоки, как зарождается и развивается на просторах нашей провинциальной коренной России, а именно в малом историческом городе Алатыре, в Присурье, в Чувашии, в простой семье – такое явление нашей российской действительности, как русский характер.
   А что же это за феномен такой, русский характер?.. Не стало ли это выражение общей темой, прописной истиной, которую можно, как перчатку, натянуть на любой сюжет.
   Главный вопрос. Кто из героев романа выражает русский характер в полной мере? Дед с бабушкой, внук или родители? Среди положительных качеств, свойственных русскому характеру, респонденты чаще всего называют доброту, честность, искренность, душевность, патриотизм.
   Наиболее характерные отрицательные черты русских людей – это пристрастие к алкоголю, а также надежда на «авось», лень, безынициативность, вялость. Но это так, предпосылки.
   Теперь о главном. История рода, семьи, страны есть история души человеческой, когда на первый план выходят переживания, глубинные ценности человека, его духовная жизнь. Мы можем спрятать её за быт, даже за художественную непристойность, но если в герое существует духовная сила, то мы обязаны дать ему её проявить.
   Непонятная для иностранцев «загадочная русская душа» в российской интерпретации – это райская птица, живущая в нашем бренном теле, стремящаяся к недостижимому идеалу.
   Русскому человеку недостаточно благополучной сытой жизни. Без духовной идеи, во имя которой он должен жить, он чахнет, спивается, теряет смысл жизни.
   В чем сила русской души? В правде, в конфликте. В столкновении эпох, разных поколений, которые не совсем понимают друг друга, но стремятся в итоге к общей сути – любви к России, к самопожертвованию во имя её блага.
   Ещё древние греки говорили: есть два главных стимула, движущих человеком – Эрос и Танатос (любовь и смерть). Только в этих обостренных проявлениях человек проявляет свои настоящие качества.
   Возрождение российской духовности, о которой так много говорят сегодня, невозможно без возрождения настоящего русского характера, которое возможно только в новых поколениях россиян – наших детях и внуках.
   Придётся вновь научить наших детей любить Родину – свой город, село, деревню. Родных, близких, соседей, друзей. Понятие – потерянное поколение – должно исчезнуть, но для этого идеология потребительского отношения к жизни сегодня должна уступить место вновь возрождаемой российской духовности.
   Далее. История, как богатство души. Корни. Православие. Мудрость. Да, безусловно.
   Но оглянитесь вокруг. Вот вам и бездуховность. Однако не будем идеализировать старину. Мы живём здесь и сейчас. Мы считаем, что живём в самом лучшем времени. В том смысле, что жизнь у нас одна и другой не будет – это факт.
   Образ современности так же сложен и многогранен, как и его прообраз. Это как отцы и дети. Тем не менее, нет временного конфликта. Есть некий разрыв между поколениями, который в наше время преодолевается. Это и воссоединение Русской православной церкви с зарубежной, и восстановление той исторической справедливости, которая была разрушена с 1917 года.
   Теперь о героях романа. Ванька – самый адекватный образец русского характера: честный, добрый и ленивый, наивный и в то же время хитрец, силен «задним умом», склонен к спиртному, по крайней мере, в молодости. Выдумщик. Мечтатель.
   С детства хочет совершить какой-нибудь подвиг, только не знает какой. Война-то давно кончилась. На что дед отвечает внуку: «Работать надо добросовестно, жить честно, по совести – это и есть подвиг». Ванька тогда не поверил ему, мал ещё был, но с возрастом осознал, оценил.
   В нём наворочено всего понемногу – и хорошего и плохого, как и во всяком другом русском человеке. Вместе с другом Васькой они обходили все библиотеки города, груженые книгами приходили домой и читали взахлеб каждый день: прочитали русскую и советскую классику, зарубежную классику, включая научно-популярную литературу, и т. д. Многие взрослые образованные люди, не говоря уж о ровесниках, и тогда и в наше время не прочитали и малой толики того, что познали они ещё в школьные годы в конце 50-х и в 60-х годах прошлого века.
   Дед носит черты русского характера. Трудолюбив. Мастер – золотые руки. Говоря о нём, мы вспомним о таком полузабытом феномене, как люди дореволюционного времени, то есть люди, родившиеся ещё до революции и жившие рядом с нами. Успевшие передать людям теперь уже старшего поколения те нравственные и духовные ценности, любовь к труду, порядочность и многое другое, что мы растеряли за последние десятилетия бездуховной потребительской жизни и теперь пытаемся по крохам и крупицам воссоздать и вернуть вновь.
   Но, к сожалению, дед рано умирает, правда, успев привить внуку многое из народной житейской мудрости: смекалку, юмор, иронию, изначальные трудовые навыки, любовь к родному краю.
   Бабушка также образец героя. Религиозность, доброта, смирение – качества, которым сегодня нужно было бы поучиться. Но в жизни Вани она оказывает скорее функциональную роль, так и не сумев увлечь его православным мировоззрением. А зря. Соборность, духовность народа – эти ценности актуальны сегодня, как и раньше. Это придёт к нему позже, с возрастом.
   Ванькины родители – фронтовики, как и его дядя, и многие из соседей вокруг. О патриотизме тогда не говорили, это было в крови у людей. От отца ему достались творческие способности, мать привила ему такие навыки, как аккуратность, даже почерк у него стал четкий и правильный, чувство долга, каждое начатое дело доводить до конца, и т. д. Благодаря во многом другу Ваське он обрел такие качества, как усидчивость, любовь к учебе, чтению книг, целеустремлённость.
   Ещё один исключительный момент в романе – это мифологизм. Если искать пример из большой литературы, то лучше «Ста лет одиночества» Г. Маркеса образца не придумаешь. Образ рода человеческого, Древа Жизни – это сильнейший из всех, созданных в литературе мифов.
   Теперь по порядку. Что является основным атрибутом мифологического мировоззрения? Это закольцованность сюжетов, героев, ситуаций. В этом смысле роман «Дорога в Алатырь» делает ряд шагов для создания такого типа истории. Ванька, став взрослым, невероятно похож на своего деда Ивана Яковлевича как внешне, так и внутренне. Своего сына он назвал Яковом, предвосхитив этим рождение внука Ваньки, ставшего благодаря деду Иваном Яковлевичем, как и его прапрадед, и т. д.
   Место. То есть мифологизм самого места, в котором история развивается. В первой части присутствует объяснение истории города Алатыря. Вот тот крючок, на который подвешен сюжет. Алатырь – бел-горюч камень – образ центра России, центра мира, центра бытия, как поле, где играют силы добра и зла (это расшифровка слова «Россия» с праязыка).
   Для героя романа Подгорье, в котором он родился и вырос – это райский уголок, место, в котором навсегда поселилась его душа, эта райская птица его русскости.
   Когда дед рассказывает, что в Алатырь приезжал всесоюзный староста Калинин, то внук восторженно удивляется. Эта фамилия ничего не говорит современному читателю младше 30, а то и 40 лет.
   Фигуры Разина и Пугачева, например, не столь однозначно воспринимаются в современном обществе. Прошли времена, когда в школе их называли борцами за свободу народа. Сегодняшняя школа, говоря о Разине и Пугачеве, приводит слова Пушкина о русском бунте, кровавом и беспощадном.
   Эта часть истории Алатыря сегодня не представляется наивным пасторалем, а рисуется ужасом кровавой бойни.
   А где же истинная историческая правда, которая, как воздух, нужна людям во все времена? Вот те вопросы, на которые должен ответить сам читатель или серьёзно задуматься над этим.
   Ещё о религии. Не хватает веротерпимости. Понимаем, советское время, никаких проявлений религиозности. В советское время церковь жила в гетто. Но в глубинке всегда мирно уживались между собой люди различных национальностей и вероисповеданий. У нас в детстве были друзья: и цыган, и чуваш, и мордвин, и татарин, и русские ребята.
   Само понятие «русский» сегодня – это больше духовное. Это человек, который думает и говорит по-русски. Как Пушкин, например, или художник Левитан, скульптор Эрьзя. Примеров тому множество.
   И наконец, об атмосфере романа, которая обитает в поле европейской авторской литературы: флер французской литературы (речь о проявлениях сексуальности Ваньки с раннего возраста).
   Атмосфера итальянского неореализма. В чем суть неореализма? И в чем его сопричастность дню сегодняшнему? Рабочие, крестьяне, интеллигенты и мелкие служащие стали подлинными героями в литературе и на экране. Их борьба и главное – их солидарность стали гуманистическим содержанием книг и фильмов. Сюжеты неореалистических произведений свободно построены, исполнены внутреннего драматизма.
   В центре произведения – неизменно судьба простого человека, народная жизнь без прикрас. Основным жанром для неореализма стал «лирический документ»: повествование, соединяющее мемуарный, автобиографический момент с художественным вымыслом.
   Документальное описание реальных событий с историей духовного становления, роста самосознания героя. Неореализм вернул литературе, как и кинематографу, глубокий интерес к проблемам социальной и народной жизни, что сверхактуально и сегодня. Особенно у нас, в России.
   Главное – сопричастность дню сегодняшнему на российских просторах. И наконец, вот оно, нужное слово. Солидарность! Читатели и зрители послевоенной Европы испытывали её к простым людям любой страны мира.
   Можем ли мы похвастаться сегодня такими же чувствами? Вот он конфликт формы и содержания.
   Сегодня чистый честный человек – это деревенский или городской? Это белая ворона на российском экране и в литературе. Деревенская жизнь снизошла либо до роли весёлых картинок, либо до какого-то из кругов Дантова ада.
   Возвращаемся к роману. Язык его героев простонароден, а потому по-житейски мудр, меток, немногословен.
   Я думаю, в романе присутствуют все черты и характерные особенности, необходимые для произведения неореализма, нашего российского неореализма.
   В конце романа читатель должен прийти к осознанию того, что русский характер в полной мере – это собирательный образ. То есть, все черты характера, присущие героям романа, все вместе и есть тот самый русский характер нашей российской многонациональной семьи.
   Некий идеал духовности и нравственности, к которой мы все должны стремиться и верить в возрождение той великой России, о которой мы мечтаем, а это и есть та русская идея, которая сплотит наши народы, и мы станем не просто многонациональной страной, а нацией.
   «Дорога в Алатырь» – это дорога из прошлого в будущее, через день сегодняшний, в котором живём мы с вами.
   Эта наша с вами та единственная и неповторимая жизнь, о лучшей поре которой и рассказывается в романе.
   Надеюсь, прочитанная книга возвратит читателям радость от встречи с детством, юностью, и на какое-то время они сами станут детьми, подростками, юношами и девушками, вспомнят своё прошлое и первую дружбу, первую любовь, мечты, фантазии, и от того, быть может, души их станут светлее, а мысли и поступки – чище. Тогда и разрыв между поколениями сократится, и мы станем лучше понимать своих детей и внуков, а они в свою очередь нас, взрослых.
   Николай Шмагин.

Времена детства

Моим родным алатырцам Маресьевым и Шмагиным
С любовью и благодарностью посвящаю.
Автор

Пролог

   Иван Николаевич сидит за письменным столом у компьютера, но работать ему мешают голоса жены и внука, доносящиеся из соседней комнаты.
   Он невольно прислушивается, улавливает отрывки из фраз: голос жены (читающей внуку): «… любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам…».
   Голос внука: «…бабуля, а как любить гробы, они же под землей зарыты, в могилах, в них же одни кости?..».
   Голос жены (терпеливо поясняющей): «Пушкин имеет в виду близких людей, то есть бабушку, дедушку, родителей…».
   Откуда-то с улицы доносятся отрывки щемящей душу песни: «… золотые шары той далекой поры, той далекой поры…».
   Забыв о компьютере, Иван Николаевич слушает, невольно обращая взор на стену своего кабинета, увешанную фотографиями в рамках.
   Подходит, смотрит на старенькое фото, с которого улыбаются ему дед с бабушкой. Задумывается, улыбаясь о чем-то своем, сокровенном.
   – Дед, это кто? – подбежавший к нему упитанный внук ткнул пальцем в фотографию, с которой смотрел на него худосочный младенец.
   Иван Николаевич вздрогнул от неожиданности, оглянулся на жену, затем притянул к себе внука, довольный его любознательностью.
   – Это я, – признался он, наконец.
   Внук недоуменно взглянул на старенького деда, на бабушку.
   – А вот это, Ванюха, твой прадед, мой отец – фронтовик. А это его отец, мой дедушка – Дмитрий Данилович. Твой прапрадед. Это твоя прабабушка. А вот по материнской линии… – Иван Николаевич увлекся, показывая внуку его предков.
   – Твой прапрадедушка – Яков Самойлович, это прадедушка и прабабушка – Иван Яковлевич и Евдокия Алексеевна, а для меня – дедушка с бабушкой. Меня и назвали в честь деда – Иваном.
   – А меня в твою, да, дедуленька? – расчувствовался сообразительный внук. Дед утвердительно кивнул, продолжая:
   – Вот он, смотри.
   Иван Николаевич был так похож на своего деда, что внук более внимательно посмотрел на старенькую фотографию, чтобы уважить словоохотливого деда, и подбежал к его письменному столу.
   – Дед, можно я поиграю? – он уже быстро щелкал клавишами компьютера, заворожено глядя на монитор.

   Переглянувшись с женой, Иван Николаевич грустно усмехнулся. Мал еще внук, чтобы предками интересоваться, особенно на фотографиях. А внук уже смотрел по телеку какой-то ужастик, надувая пузырями американскую жвачку, которая лопалась, оглушительно щелкая.
   – Скоро мы с тобой в путешествие поедем. Туда, где я свое детство провел, где человеком стал благодаря вот им, – Иван Николаевич снова посмотрел на фотографию деда с бабушкой.
   – Ура! В путешествие, – обрадовался внук, – а бабушка нас отпустит? А мама с папой?
   – Отпустят, куда они денутся. Хочу тебе, внук, все показать, рассказать, пока жив. Иначе не могу. Чтобы не вырос ты Иваном, не помнящим родства, чтобы знал, где находятся могилы предков…

   Иван Николаевич с внуком сидели у окна вагона и смотрели на пробегающие мимо леса, перелески, поля, деревеньки…
   Рядом балагурили мужики, и Иван Николаевич прислушался.
   – Вон Татарстан, суверенное государство, а Чувашия что же, хужее? – горячился неказистый мужичок в потрепанной одежонке.
   – Скоро кажное село объявит суверенитет, – иронизировал сосед, апеллируя к слушателям. – Объявляю свой дом суверенным государством!
   Вокруг заулыбались. Оживились.
   – Каждый народ имеет право на самоопределение! – не сдавался мужичок, свято веруя в когда-то где-то услышанное.
   – Какое право? – не выдержал военный пенсионер. – Суверенным может быть только то государство, которое имеет внешние границы, а вы все находитесь внутри России. Соображать надо.
   – Раньше алатырский уезд принадлежал симбирской губернии и к Чувашии не имел никакого отношения, – вставил свое веское слово гражданин интеллигентного вида в очочках, явно алатырец.
   – Алатырцы, выходим из состава Чувашии! Объявим свободную экономическую зону! – поддержал его земляк, молодой парень.
   – Ну, чего балаболить попусту? – прервал их восторги пожилой мужчина.
   – Вон, по Суре как села, деревни стоят? Одно село русское, другое – чувашское, дальше – мордовское, татарское, снова русское. Все перемешано. Разве можно по живому резать?
   – Это надо же! – всплеснула руками раздосадованная женщина. – Скоро в России совсем мужиков не останется. Одни алкаши и политики. Лишь бы не работать, водку жрать, да «ура» орать!
   – Баб только не хватало в мужские разговоры встревать, – попытался, было, пресечь ее мужичок, но громкие женские голоса в поддержку выступающей заставили его замолчать.
   – Сичас имансипация! Пора женщинам за власть браться.
   – И то, правда. Надо нам, бабы, порядок в стране наводить!
   – Не то постреляют друг дружку, как в Чечне. Перемрут. Хоть и плохонькие мужичонки, все жалко. Небось, свои, не мериканцы какие-нибудь.
   Вокруг загомонили. Разгоряченные политикой мужики, отмахиваясь от женщин, потянулись в тамбур перекурить…
   Иван Николаевич взглянул на внука:
   – Скоро будет мост. Переедем через Суру, и мы дома. У нас, чай, и родственники в Алатыре имеются, есть, где остановиться, – перешел на местный диалект дедушка. – Устал, поди?
   Ванька отрицательно замотал головой. Ему не терпелось увидеть наконец-то этот таинственный Алатырь, про который столько раз рассказывал ему дед. Но вот лес кончился, и под колесами загрохотал мост, а взорам невольно примолкнувших пассажиров открылась чудесная панорама раскинувшегося на холмах старинного города, опоясанного серебристой лентой красавицы Суры…

   Дед с внуком спускались по крутому спуску в Подгорье. Иван Николаевич был взволнован предстоящей встречей с дорогими сердцу местами, домом, где он родился и вырос и где не был уже много лет.
   Ваньке же хотелось показать деду свою удаль, и он, забыв про осторожность, побежал вниз по переулку. Споткнувшись, закувыркался.
   – Осторожнее! – забеспокоился дед, пряча улыбку и памятуя о том, что когда-то набил здесь себе немало шишек.
   Они открыли калитку и вошли во двор старого деревянного двухэтажного дома. Иван Николаевич огляделся. Вроде бы и не изменилось ничего: все тот же двор, те же кусты вишни, смородины, те же пашни.
   Те да не те: нет яблони-дикарки, нет деревьев, на которых он любил сидеть в детстве. Он присел на пенек и улыбнулся. Куст крыжовника перед ним был все тот же.
   Из дома вышла древняя старуха, подозрительно оглядывая незваных пришельцев. Иван Николаевич подошел к ней.
   – Приезжал как-то побывать на родине, лет пятнадцать назад, с тех пор не был. Так получилось. Теперь вот внука привез, хочу показать ему свою малую родину, чтобы знал он, где его корни. Могилы предков.
   – И не говори, милай, – махнула рукой старуха, переводя разговор на свое, житейское.
   – Дом-то совсем, гляди, рассохся, ремонт нужен. А сад, огород – за всем и не уследишь, вот и маемся здеся, с соседями. Тоже старики. Молодежь-то ноне разъехалась кто куда, кому охота горбатиться. А нам некуда податься. Кому мы нужны, старье…
   – Можно, мы здесь походим, бабушка? – выждав паузу для приличия, спросил Иван Николаевич, ободряюще подмигивая внуку.
   – Можно, – махнула рукой старуха, потеряв к ним интерес. – Грядки только не потопчите. Народу развелось, так и шныряют кругом…
   Старуха вошла в сени, загремела чем-то, а Иван Николаевич враз успокоился, умиротворенно огляделся, и они пошли по тропинке на огороды, в сад. Дед впереди, показывая, внук следовал за ним.
   – Вот здесь, Ванюха, и прошло мое детство. Привезли меня родители сюда, к деду с бабушкой, а сами уехали обратно домой, в Чебоксары. Решили: здесь мне лучше будет, безопаснее. Как я не хотел оставаться…
   – Я бы тоже не остался, насторожился внук, поглядывая на покосившийся дом, на кусты, – если только с тобой.
   – И я так думал вначале. Потом начал привыкать. Это сейчас мы с тобой здесь чужие, а тогда у меня были дед с бабушкой, и это был наш дом, наш сад, наш огород, и еще были наши соседи, мои друзья…
   – И у меня есть дом, папа с мамой, друзья, только они в Москве. Поедем домой, дед, – затосковал вдруг Ванька.
   – Поедем, – согласно кивнул ему дед. – Погостим здесь немного, походим, посмотрим, поговорим и домой.
   Ванька успокоился, снова с интересом огляделся, а Иван Николаевич полной грудью вдыхал такой родной для него алатырский воздух и чувствовал себя помолодевшим, бодрым, словно снова стал тем мальчишкой, каким он уже больше никогда не будет, если только очень-очень помечтать и вспомнить былое…

Зимушка-зима
(Ванькины сны)

День первый

   Вдоль забора, за которым слышался глухой ритмичный шум, крался мальчик лет шести в матросском костюме с якорями, стараясь поймать порхающую перед ним бабочку. Улучив момент, он бросился в траву и накрыл ее руками, но бабочка мелькнула перед его носом и улетела.
   Проводив ее разочарованным взглядом, мальчик встал и, привлеченный шумом, с любопытством приник к щели, не видя, как от появившейся на дороге стайки гусей к нему подкрадывался здоровенный гусак…
   За забором внутри деревянного строения железная машина яростно распилила толстое бревно на доски и принялась за следующее.
   Внезапно ожил висевший на столбе громкоговоритель: «Едут новоселы по земле целинной, песня молодая далеко летит…».
   …В это время гусь сердито тяпнул мальчика за мягкое место, и тот с криком отпрянул от забора, растерянно уставившись на обидчика.
   Придя в себя, мальчик схватил палку и бросился на нахальную птицу. Струсив, гусь пустился наутек по дороге, ведущей в гору. Спугнув гусиную стайку, с криками разбежавшуюся в разные стороны, мальчик несся следом и, догнав-таки врага, шмякнул его палкой по спине.
   Гусь растерянно заметался и кинулся ему под ноги. Споткнувшись о забияку, мальчик неожиданно для обоих очутился верхом на гусе, словно всадник на коне. Махая крыльями, незадачливый гусь с отчаянным криком рванулся вниз и вдруг полетел, задевая лапами землю.
   Крепко вцепившись в него, мальчик летел и восторженно смеялся.

   – Вы только гляньте! – закричала полная бойкого вида женщина, остолбенев от изумления. Около дома возникла толпа любопытных.
   Мальчик промчался на гусе мимо них и скрылся за углом.
   – Люди добрые, – охнула на всю улицу женщина, – это ж мой гусь, – и она бросилась пересчитывать стайку растерянно гогочущих птиц.
   – Пропал теперь, – подначил кто-то, – заморенный гусь не жилец.
   Растопырив крылья, гусь улепетывал от наездника из последних сил, а он победоносно смотрел ему вслед, затем пренебрежительно глянул на восхищенного карапуза, почтительно замершего неподалеку.
   – Я видел, как ты летел, – карапуз задохнулся от избытка чувств.
   – Ерунда, я не такое могу, – небрежно отмахнулся мальчик, направляясь к шоссе, по которому мчались машины. – А ты смелый?
   – Не знаю, – карапуз застенчиво захихикал.
   – Эх ты, – потерял к нему интерес мальчик, – из труса героя не получится. Смотри!.. – и выждав, когда очередная машина была уже совсем близко, вихрем пронесся через шоссе ей наперерез.
   Взвизгнув тормозами, грузовик резко остановился у обочины.
   – Под колеса захотел, чертенок? – заорал шофер из кабины, но перепуганные сорванцы уже бежали прочь навстречу обомлевшей от ужаса женщине, ставшей очевидцем страшной картины.
   – Ванечка, ты жив? – кинулась она к мальчику, который при виде ее перепугался еще больше и рванул, было, в сторону, но женщина схватила его в охапку и, убедившись, что он цел и невредим, заплакала:
   – Ты же обещал во дворе играть, опять за свое? Хоть работу бросай, – и она потащила упирающегося сына все к тому же дому…
   – Ваш сынок-то на гусе моем с горы летал, – встретила их у подъезда раздосадованная женщина. – Теперь бедняга едва дышит, – кивнула она на гуся, понуро стоящего у сарая. – Помирает, сердешный.
   Мать растерянно смотрела на нее.
   – Разве может маленький мальчик на гусе летать? Никак не может! – Николай, – обрадовалась она, увидев подходившего мужа.
   – Не верите? Все соседи видели! – возмутилась женщина.
   – Если подохнет, заплатим, – успокоил Николай хозяйку гуся.
   – Пап, он сам захотел, чтобы я летел на нем, – оживился, было, сын.
   – Дома поговорим, – невольно усмехнулся отец, входя в подъезд вслед за своим семейством…
   – Как насчет садика, узнавал? – мама вынула из ридикюля ключи. Он безнадежно махнул рукой, с сочувствием посмотрел на сына.
   – Опять дорогу перебегал, – расстроенная мама открыла дверь.
   – Все! Поедет к деду с бабкой, – решил отец, входя в длинный коридор коммунальной квартиры. – Поживет там, а к школе заберем обратно…

Вечерние игры

   Мать мыла посуду после ужина, отец расположился с газетой на диване. Ванька был наказан одиночеством за дневные подвиги.
   Намаявшись в своем углу, он подходит к отцу и, увидев, что тот уже не сердится, вскакивает к нему на колени, и они опрокидываются на диван. Ванька усаживается на его согнутые в коленях ноги, обхватывает их руками и взмывает вверх…
   Потом пикирует прямо на отца, опять взмывает, представляя себя советским летчиком-истребителем, атакующим фашистов: жжж.. тра-та-та…
   – Фу, устал, – отец снимает Ваньку с ног.
   Началась борьба. Сопя и пыхтя, отец с сыном возятся на ковровой дорожке на полу. Отец – очень сильный, толстый, большой и волосатый применяет прием: захват головы подмышкой.
   В ответ сын, напрягая последние силы, применяет прием самбо, выкручивая папину руку за спину. Еще немного, и папа повержен на живот.
   Крепко стискивая своими ручонками папину тяжелую руку, Ванька торжествующе сидит у него на спине взъерошенный, с горящими ушами.
   – Сдаюсь, – хрипит папа с красным лицом.
   – А ну, пора спать, вояки. Совсем отца замучил, – подходит мама.
   – Пап, мы завтра будем бороться? – с надеждой вопрошает Ванька.
   – А как же, конечно будем, спи давай…
   Проезжающая по шоссе машина высветила окна в комнате, свет пополз по потолку, стене, исчез. Урчание удаляющейся машины растворилось в наступившей ночной тиши, которую нарушало лишь поскрипывание родительской кровати да их сдавленный шепот: уж не борются ли они там за шкафом без него, Ваньки?..

День второй. Влюбленный художник

   Утро. Мама ушла на работу. Папа заканчивал портрет очередного члена политбюро. Ванька, сидя на скамеечке рядом, тоже мазюкал красками, водя кисточкой по картону, установленному на стуле отцом. Он писал свой автопортрет, иногда поглядывая на себя в зеркало.
   Раздался стук в дверь, и в комнату вошел папин коллега по работе. Он мельком глянул на работу отца и остановился возле Ваньки, удивленно рассматривая творение юного художника.
   – Талант, несомненный талант, – наконец произнес он, глядя на Ваньку сверху. Ванька засмущался, не прерывая занятия.
   Отец с коллегой о чем-то поговорили и засобирались на работу.
   – Сынуль, остаешься за старшего, скоро мама придет, пока, – и они исчезли за дверью. Ванька тут же встал и подошел к портретам отца, вглядываясь в них и считая себя заправским художником.
   «Как же это папа проглядел, глаза не прописаны как следует, тени не очень глубокие на лицах», – подумалось ему, и он с жаром принялся за работу. Наконец удовлетворенный и усталый он полюбовался исправленными произведениями искусства. Они были совершенны.

   Ванька вышел в коридор и увидел девочку в школьном платье с фартуком, огромные банты украшали ее косички, в руках – настоящий школьный портфель. Соседи улыбнулись друг другу.
   – Ваня, приглашаю тебя к нам в гости, – она взяла его за руку, и Ванька очутился в соседской квартире. Навстречу уже спешила мама девочки.
   – Танечка из школы вернулась, здравствуй Ваня. Садитесь обедать…
   Таня с Ваней сидели за столом и учили уроки: Таня писала в тетради, выполняя домашнее задание, а Ваня рисовал зайцев, кошек, чертей, потом стал рисовать Таню за уроками.
   Таня закончила уроки и заглянула в тетрадь соседа:
   – Похоже, и косички с бантами получились. Ты художник, как отец.
   – Это ерунда, я и не так могу нарисовать, – зарделся польщенный художник и полез под стол: усевшись, потянул к себе девочку, затем в непонятном волнении стал гладить ее колени. Таня встала из-за стола.
   – Ваня, тебе пора домой, – строго сказала она кавалеру.
   Оскорбленный в своих лучших чувствах Ванька удалился.
   Побегав по двору, он привел к себе в гости двух соседских девчонок своего возраста. Уложив их рядком на ковровой дорожке на полу, кавалер лег сверху на одну из них и стал чмокать в губы, подражая взрослым.
   Девочке стало щекотно, и она засмеялась.
   Тогда кавалер лег на другую, и они стали целоваться. Раздался шум в коридоре и голоса родителей, возвращающихся с работы. Девчонки почему-то испугались и забились на всякий случай под кровать, а Ванька остался стоять столбом посреди комнаты весь взъерошенный.
   Вошли родители и подозрительно поглядели на сына. Услышав шум, отец заглянул под кровать и извлек на свет божий двух обольстительниц.
   – Вы что под кроватью забыли? В прятки играете?
   Смущенные и испуганные девчонки убежали домой, а Ванька признался:
   – Мы тут в папу с мамой играли. Они мамы, а я папа.
   Родители остолбенели от такого признания, не зная, что и ответить.

   Вечер. Семейство втроем ужинало за круглым столом. Ванька, наконец, не выдержал и сказал отцу загадочно:
   – Папа, ты разве ничего не заметил?
   – Нет, а что? – сказал папа, и тут его словно осенило. Он встал, подошел к портретам и замер, восхищенно глядя на них. Мама безмолвствовала.
   – Ну, как? – Ванька торжествовал, его голос прерывался от волнения.
   – Неплохо, – ответил папа тоже внезапно охрипшим голосом. Весь побагровев, он снял ремень и подошел к сыну.
   – Зачем это? – недоуменно нахмурившись, сын насторожился.
   И тут отец снял с сына штаны и выпорол его ремнем. После экзекуции оскорбленный Ванька забился под стол: не оценил отец его искусство.
   Отец заглянул под стол, сын отвернулся.
   – Понимаешь, сынок, портреты завтра сдавать, а ты все испортил.
   – Я же хотел как лучше, – с жаром возразил Ванька.
   – Понимаю. Но ты вот все хочешь как лучше, а получается как нельзя хуже. Пора тебе об этом подумать. Теперь придется исправлять, переписывать всю ночь. Чтобы стать настоящим художником, надо много учиться, понял?
   Ванька сокрушенно кивнул головой, скрывая слезы.
   – Не горюй. Вылезай из-под стола и ложись спать. А завтра подумай над тем, что я сказал. А за порку извини, погорячился.
   Мир и справедливость были восстановлены.

День третий. Праздник

   Утро. Раз родители дома, значит воскресенье. Мать пекла пироги. Вот она накрыла стол новой нарядной скатертью, поставила вазу с цветами, и комната приобрела праздничный вид.
   – Сегодня у нас праздник, да, мама? – допытывался Ванька.
   – Праздник у папы на работе, ты ведь хороший мальчик? – начала издалека мама, но Ваньку не проведешь. – Мы уйдем ненадолго, а ты поиграешься дома, хорошо?
   – Он уже взрослый, к тому же дал слово, – успокаивал папа маму, и Ванька украдкой вытер выступившие на глазах слезы…

   Настал момент прощания: родители стояли у двери, и Ванька восхищенно разглядывал их. На папе новый бостоновый костюм, на ногах коричневые поскрипывающие штиблеты, на голове фетровая шляпа, а мама!
   В панбархатном платье, с пышной прической, в замшевых туфельках на шпильках, в руке блестящий ридикюль.
   Поцеловав сына ярко-красными губами, она тут же вытерла его щеку платочком, и они исчезли за дверью, оставив сына в глубокой задумчивости.
   Что бы сделать такое, чтобы обрадовать родителей, когда они вернутся домой? Ванька оглядел комнату, и она показалась ему недостаточно хорошо убранной: «Ура, придумал! Я наведу идеальный порядок, и они ахнут от восторга, когда увидят, на что способен их сын».
   Налив в таз воды, Ванька стянул со стола скатерть и принялся стирать, затем повесил ее сушиться на бельевой веревке на кухне. Не найдя тряпки, взял какую-то занавеску и стал мыть пол. Ну вот, кажется все.
   Снова накрыв стол скатертью, Ванька поставил вазу с цветами, принес пироги в блюде и удовлетворенно огляделся: «Ну вот, теперь в комнате идеальный порядок! Позовука я гостей, раз праздник, вот родители обрадуются: какой у них хороший сын, скажут».
   Он выбежал из комнаты, и вскоре вся дворовая детвора была рассажена за круглым столом: Ванька разливал вино из бутылки по рюмкам, все ели пироги и прихлебывали из рюмок, морщась; пресытившись, стали играть в прятки. Под визг и смех расшалившейся не на шутку детворы раскрылась дверь, и вошли родители.
   Остолбенев от увиденного, они смотрели, как из-под стола вылез их сын, перепачканный вареньем и взъерошенный больше прежнего. Пьяно улыбаясь и пошатываясь, он подбежал к ним, ожидая похвал.
   – Дети, пора домой, – немного придя в себя, сказала мама.
   – Еще рано, – возразил соседский мальчишка, глянув в окно, но вот гости выпровожены. Отец покачивал головой и улыбался, глядя на сына-сорванца, мать же, показывая сыну грязный пол, испорченную скатерть, разбросанные пироги, терпеливо разъясняла:
   – Наделал дел, нечего сказать. А ведь мы считали тебя уже взрослым.
   – Я же хотел как лучше, чтобы в доме был праздник, – неуверенно оправдывался сын, начиная осознавать содеянное. После его начало тошнить…

Пожар

   Ночью Ванька проснулся от тревожных голосов родителей. Они стояли у окна. Вся комната была озарена красным трепещущим светом, где-то трещало и гудело. Ванька вскочил с кровати и подбежал к окну.
   – Пожар, пилорама горит, – папа приподнял сына на руках, и он глянул в окно: зарево охватило всю улицу. Стекла окна были словно из красного стекла. Ночное черное небо, а на улице словно днем – незабываемое зрелище. Ванька еще не понимал, что пожар – это ущерб и горе и пребывал в восторге от того, что пожар, что он не спит ночью, а стоит с родителями у окна и жадно наблюдает за происходящим.
   Пожарные машины стояли у пилорамы, возле них бегали фигурки пожарных в касках со шлангами в руках. И вдруг сильные струи воды обрушились на охваченное пламенем строение. Началась борьба воды с огнем…
   – Ну ладно, давайте спать. Хорошо еще, пилорама далеко, искры не долетают, – папа с мамой улеглись, а Ванька лежал с открытыми глазами и вспоминал происшедшее, глядя на потолок. По нему еще метались красные тени от пожара. Он слышал, как шептались родители:
   «Пора Ванечку в Алатырь отправлять к деду с бабушкой, пока он под машину не попал или еще чего не натворил», – мама.
   «Ты права, в детсаду мест нет, а там ему будет лучше», – папа.
   Ванька горько вздохнул и затих, всхлипывая во сне…

   – Я больше не буду перед машинами бегать, я буду слушаться, честное слово, – захныкал он, ворочаясь на кровати, – не надо меня отправлять.
   Виновато шмыгая носом, Ванька собрался, было, заплакать и открыл глаза, изумленно озираясь: в промерзшее окно брезжил тусклый рассвет, на дощатой перегородке, отделяющей спаленку от комнаты, висел его матросский костюм с мерцающими в полусумраке якорями.
   Вошла маленькая старушка с валенками в руках, на ее добром лице засветилась множеством морщинок ласковая улыбка.
   – Замерз небось, давай-ка одеваться, милок, печь затопим, оладушков напеку, – пыталась она растормошить внука, помогая одеться.
   В свитере и валенках Ванька уныло жевал за столом, поглядывая на весело гудевший огонь в печи, на бабушку, пекущую оладьи.
   – Вот подрасту, и мама с папой меня к себе заберут, – он тоскливо вздохнул и поежился. Не дождавшись ответа, спросил громче:
   – Дед где, бабушка?
   – Придет, куды он денется, – уклончиво ответила бабушка, вызвав этим любопытство внука.
   – Ну, скажи, – заканючил, было, он, но тут звякнула щеколда в сенях, и Ванька выскочил из-за стола: – Идет!
   Дверь раскрылась, и вместо деда в кухню вошла почтальонша.
   – Здрасьте вам, – приветливо улыбнувшись, она прошла к столу.
   – Здрасьте Валечка, вот радость нежданная, – засуетилась бабушка.
   – Холодище – жуть! А ночью до 50 градусов мороз, по радио передали, – сообщила почтальонша, отогревая у печки руки и глядя, как бабушка быстро накидала оладьев в блюдце, поставила на стол.
   – Накось горяченьких, отведай. А я гадаю, сегодня придешь али завтра, – бабушку волнует более насущная проблема.
   – Спасибо, тетя Дусь, – не отказалась веселая почтальонша, доставая из сумки ведомость. – У нас с этим строго. А где же хозяин?
   – Хосподи, запропастился старый, – занервничала бабушка, и в это время снова звякнула щеколда, а на пороге появилась высокая фигура деда в тулупе и с мешком в руках.
   Свалив шевелящийся мешок на пол, дед развязал его и, хитро улыбаясь заиндевевшими усами, легонько вытряхнул маленького поросенка.
   – Хорошенький какой! – удивилась почтальонша, а Ванька в восторге бросился к нему, но поросенок испуганно хрюкнул и забился в угол.
   – Не трог его, пусть обвыкнет, – остановила бабушка собравшегося в угол внука. – Дорого, чай, уплатил, – осведомилась озабоченно.
   – Не дороже денег, – громко сморкаясь и кашляя, дед разделся и, одергивая по привычке рубаху, словно гимнастерку, подошел к столу.
   – Распишитесь, дядя Ваня, тут вот, – ткнула почтальонша пальцем.
   Дед с трудом вывел в ведомости корявую неразборчивую подпись и, выпрямившись, лукаво усмехнулся:
   – Что ж ты, мать, человека ждать заставляешь? Взяла бы да поставила подпись с росчерком.
   – Будет смеяться-то, – оживилась бабушка, почтительно наблюдавшая за ним, – разве что крестик. Не привелось грамоте-то обучиться, – пожаловалась она почтальонше, смущенно вздыхая и принимая деньги.
   – Насчет прибавки не слыхать? – поинтересовался дед, сворачивая из газеты козью ножку. – На эти гроши разве проживешь.
   – Обещают, дядя Вань, – сочувственно вздохнула почтальонша.
   – На это они горазды, тудыттвою растуды, – пробасил дед, раскуривая самокрутку и усаживаясь на скамеечку у печной отдушины.
   – Будет тебе, – махнула на него рукой бабушка, провожая почтальоншу до двери, в то время как Ванька торопливо одевался…

   Снег укутал всю землю, даже на деревьях в саду лежат лохматые белые шапки. Вот под его тяжестью дрогнула ветка, и посыпался на сахарную целину белый дождь.
   Выскочив на улицу, Ванька посмотрел в окна на втором этаже.
   – Витька, выходи! – ему не стоялось на месте, такие новости.
   – Чево раскричался? – выглянула из сеней бабушка, – али опять запамятовал? Неделя уж прошла, как уехали, в Москве теперь живут, – она сердобольно глядела, как радость померкла на Ванькином лице.
   – Может, им не понравится там, – пробормотал он, – и они вернутся…
   – Не тужи, скоро Борьку кормить будем, чай новые друзья появятся, эка невидаль, – бабушке хотелось отвлечь внука от неприятных мыслей. – На лыжах поди покатайся, красота какая вокруг, прям диво дивное.
   Но Ваньке уже ничего не хотелось: безразличным взглядом окинув окрестности, он увидел мальчишек, сооружающих перед горой скачок.
   – Эй, Ванек, иди сюда, первым будешь! – призывно замахал руками коренастый парнишка в потрепанной кацавейке и облезлом малахае.
   Ванька побрел, было, к ним, но глянув на окна без занавесок, загрустил окончательно и замер около запорошенной снегом яблони.
   – Слабо с Грацилевой махануть? А, Ванек? – не отставал парнишка.
   – Дружок его, Витька, в Москву укатил, – пробасил долговязый на длинных лыжах, прокладывая перед скачком лыжню, – скучает.
   Ванька молча повернулся и ушел, сопровождаемый насмешками.
   Поросенок жадно чмокал, заглатывая соску до бутылки; молоко в ней исчезало на глазах, но он был ненасытен.
   – Дай я, бабань, – боялся не успеть Ванька, с радостью принимая из бабушкиных рук бутылку.
   – Прожорлив, знать, большой вырастет, – одобрительно хмыкнул дед.
   – Дай-то бог, – суеверно поплевала через левое плечо бабушка.
   – На бога надейся, а сам не плошай, – подтрунивал дед.
   – Не нравится Ванюшке у нас, все уезжать трастит, – обиженно сообщила бабушка, дипломатично переводя разговор на другую тему.
   – Ишь ты, – тоже обиделся дед, замолкая.
   – Когда я вырасту большой, вас к себе возьму, – пожалел их Ванька, поглаживая блаженно хрюкающего на своей подстилке поросенка.
   – Вот уважил, – развеселились старички, – а пока у нас поживи…
   – Садитесь-ка обедать, – отодвинув заслонку, бабушка достала из печи чугун со щами, затем чугунок с картошкой и вышла в сени…
   Ванька пошел в переднюю и, встав на цыпочки, включил круглый черный репродуктор на стене. Рядом над комодом висел портрет молодого деда в красноармейской форме. Радио молчало.
   Тогда он залез на диван и, ткнув пальцем, прорвал черную бумагу, обнаружив за ней пустоту. Удивленно заглянул за репродуктор, и в это время тот разразился громкой бравурной музыкой. Ванька кубарем скатился с дивана.
   .. Бабушка вернулась с миской капусты, поверх которой красовались огурцы, и экономно окропила все это постным маслом из бутыли.
   – Лей, не скупись, – хмыкнул в усы дед, подмигивая внуку и нарезая ломтями скрипящий под ножом хлеб. – Топором не урубишь, хлебушек-то из кукурузы, язви его в душу.
   – И того по две буханки дают, – вздохнула бабушка, разливая щи по мискам. – Раньше хоть цены снижали, а таперя все дорожает, не подступишься. И што за жизнь пошла, одна маята.
   «В последнем решающем году шестой пятилетки заготовлено на 1 млрд. 600 млн. пудов зерна больше, чем в предыдущем…, – громогласно вещал репродуктор, невольно заставляя слушать. – Реальные доходы рабочих и крестьян по сравнению с 1940 годом увеличились в два раза».
   Глянув на сердито закашлявшегося деда, бабушка поспешила в комнату к репродуктору.
   «Товарищи! В нашей стране достигнут невиданный расцвет…», – репродуктор умолк на самом интересном месте.
   – Мяса хочу, – буркнул недовольный тишиной Ванька, болтая ложкой в миске со щами, но под строгим взглядом деда перестал. Тогда он стал болтать ногами под столом, делая вид, что не замечает осуждающего взгляда чересчур привередливого деда.
   – Лупи картошку да ешь, пока горяченькая, – одернула его вернувшаяся бабушка. – У родителей мяса много, не чета нашему получают.
   – За длинным рублем погнались, себя забыли, – в сердцах дед бросает ложку на стол, напугав бабушку с внуком. – Перекати-поле.
   – Что такое перекати-поле, дед? – заерзал от любопытства Ванька.
   – Когда у человека корней нет, вот его и мотает по белу свету, – разъяснил дед, обращаясь к бабушке с горечью: – Мало у нас работы?
   – У них там столица, а наш городишко курам на смех, – защищала она Ванькиных родителей. – Чай одеться-обуться надо, молодые, поди.
   – Не хлебом единым жив человек, – отрезал дед…
   В наступившей тишине слышалось лишь сонное похрюкивание поросенка, да дед с бабушкой усердно хрустели капустой. Ванька засмеялся:
   – Мама говорила, за столом нельзя чавкать, она и разговаривать не велит, – вспомнил он и добавил, ябедничая: – а сами разговаривают.
   – Ворона и за море летала, да вороной и вернулась, – заключил дед, вставая из-за стола и доставая кисет с махоркой.
   – Балаболишь при мальчонке, чево не следует, – осерчала бабушка.
   – Спина побаливает, тудыттвою ее растуды, комаринский мужик, – закряхтел в ответ дед, усаживаясь на скамеечку и закуривая. Ванька тут же устроился рядом и, с завистью вдохнув дым, закашлялся.
   – Всю квартеру продымил, ребенок ведь, рази можно.
   – Дед, кто такой комаринский мужик? – Ванька жаждал знать все.
   – Ишь ты, любопытный какой, – удивился дед, добродушно посмеиваясь.
   Глянув на прибирающую со стола бабушку, он лукаво ухмыльнулся и зашептал внуку на ухо. Тот жадно слушал, затаив дыхание.
   – Хосподи, седина в бороду, бес в ребро. Чему ребенка учишь?
   Ванька восторженно запрыгал, порываясь рассказать все бабушке.
   – Молчи, – упредил дед, улыбаясь в усы, – потом продекламируешь.
   Ванька с готовностью закивал и умчался в переднюю, горланя там в избытке чувств: «Как по улице варваринской идет мужик комаринский…». На мгновение все смолкло, и бабушка заглянула в переднюю.
   Ванька снова включал радио.
   «Кукуруза – царица полей дошагала до Севера!..», – проникновенно провозгласил диктор, и бабушка заторопилась к выключателю…
   На кухне чертыхнулся дед. Ванька бросился к нему:
   – Кукуруза разве может шагать, дед?
   – У нас все может…
   – Почтальонша сказала: ночью 50 градусов мороза будет, – вспомнила бабушка, восстановив тишину в квартире.
   – То-то смотрю, с утра продирает, – встревожился дед, вставая.
   – В финскую-то помнишь, ударило, погибло тогда в саду – не перечесть, – жалостно вздыхала она, глядя на одевающегося деда. – Неужто ночь целу маяться собрался? Авось обойдется, ну их к ляду.
   – Авось да небось – хоть вовсе брось! – вскипел дед, сердито топая валенками. – Хворосту да сенца заготовлю.
   – Я с тобой, – Ванька схватил его за руку, – помогать буду.
   – Помощник нашелся, мороз такой на дворе, – запротестовала, было, бабушка, но, глянув на мужа, уступила: – давай-ка потеплее оденемся.

   Дед разложил вокруг яблони хворост, сверху потрусил сена.
   – Зачем сено, дед?
   – Для дыму. Вишь, сырое оно, знать дыму много будет, яблоням тепло. И нам спокойнее, уразумел?
   Ванька схватил охапку хвороста и, увязая в глубоком снегу, поволок к красавице-яблоне, стоящей поодаль от других деревьев.
   – Неси сюда, – позвал дед, подходя к неказистой на вид яблоньке и утаптывая вокруг нее снег, – здесь раскладывай.
   – Я у той хочу, – запротестовал внук.
   – Это дикарка, не жалко, – объяснил дед. – Давно срубить пора.
   – Что, яблоки не растут?
   – Кислятина. А это апорт, осенью попробуешь – за уши не оттащишь, – дед старательно раскладывал хворост, а Ванька с жалостью смотрел на заиндевевшую дикарку, рядом с ней апорт казался ему уродом.
   – Вот, – кряхтел под яблоней дед, обворачивая ствол мешковиной, – теперь не замерзнут, – он удовлетворенно оглядел свою работу.
   – Дед, можно я ночью помогать буду? – подгадал под настроение внук.
   – Там видно будет…

   Поглядев на одевающуюся бабушку, дед понимающе усмехнулся:
   – Что, бог-помощь пошла разносить?
   – К Богоявленским надо сходить, покалякать про то да се. Ты уж сиди, старый, в бабские дела не суйся.
   – Иди-иди, божья старушка. Посудачьте. Вам, бабам, без этого никак нельзя, – развеселился дед, усаживаясь перекурить.
   – Я с тобой, бабушка! – взвился неугомонный внук, хватая валенки и пальто. Ей ничего не оставалось, как помочь внуку одеться. Наконец, сопровождаемые насмешливым взглядом деда они пошли в гости.
   Оставшись в одиночестве, дед затушил окурок и присел к столу, поглядывая в окно: смеркалось. Делать было нечего, и он прошел в переднюю, подтянул гирьку ходиков и включил радио: «Местное время восемнадцать часов ровно…», – услышал они тут же выключил радио.
   Поправив стрелку на циферблате, снова отправился на кухню, размышляя про себя: «Перекурить, что ли? Да нет, пожалуй, хватит на сегодня. Пора бросать, как говорит старуха. Надумала в гости, на ночь глядя, да еще внука прихватила с собой, в этакий-то мороз. Что это я разбрюзжался, старый стал совсем. Одному если жить, с ума сойдешь или сопьешься. Помрешь, одним словом. А нам надо еще внука уму-разуму научить, опыт жизни передать по наследству. Так что, поживем еще, старуха, дел много…».

   А в это время, сидя на диванчике, Ванька разглядывал добрые морщинистые лица сестер Богоявленских, калякающих о чем-то своем с его бабушкой за чашкой чая. На столе стоял самовар, рядом пироги в блюде, баранки.
   Откусив баранку, Ванька продолжил от нечего делать обзор комнаты.
   В красном углу висели большие иконы, горела лампадка под образами, а рядом на стене располагалась картина в раме под стеклом, на которую он и загляделся: тройка с седоками в санях мчалась по заснеженному лесу, а за ними гналась стая волков с оскаленными пастями.
   Предсмертный ужас застыл в вытаращенных конских глазах, возница из последних сил отбивался от наседающих зверей, вот-вот произойдет трагедия, и Ваньке стало так жутко, что он боялся пошевелиться в полусумраке комнаты, пока бабушка не спохватилась, наконец:
   – Что же это я, старая, заболталась, домой пора, а то дед мой заругается.
   – Иван Яковлевич строгий мужчина, привет ему от нас, – согласно закивала бабушка Лида, а ее сестра бабушка Люба прибавила, усмехаясь:
   – Зато, он какие пикантные случаи из прежней жизни рассказывает, заслушаешься. Про колдунов, как он публичный дом посещал…
   – Будет тебе, окстись. Перед таким-то праздником, грех на душу принимать. И не стыдно тебе, старая, – корила ее бабушка Лида.
   Под говор и смех старушек Ванька одевался на выход – скорее домой…
   – Завтра Рождество Христово, в церковь с утра надо, – придя домой, бабушка занялась хозяйством с новыми силами: достала с полки квашню, банку с мукой. – Тесто поставлю, Батины обещались прийти.
   – Валяй, божья старушка, – посмеивался довольный их возвращением дед, снова покуривая на своем любимом месте. – Мы с внуком пироги уважаем.
   Ванька сонно улыбнулся и зевнул, вылезая из-за стола.
   – Сомлел, милок, – подошла к нему бабушка. – Пойдем в кровать.
   – Я спать не буду, мы с дедом ночью костры жечь пойдем…
   – До ночи долго, отдохни пока, а я тебе сказку поведаю, – уговаривала она внука, провожая в спальню и укладывая в кровать.
   – Я про войну люблю или про колдунов, страшные…
   – Вот и я толкую, – усмехнулась бабушка, усаживаясь на стоящий рядом скрипучий сундук. – Будто во время войны ходил вещий старец по городам и селам, и там где пройдет, фашистов вскорости изгоняли.
   – Мне папа рассказывал, как он с фашистами сражался, – вспомнил Ванька, глядя в скованное морозом окно. – А вещий старец-колдун?
   – Не перебивай, слушай лучше. Так вот, будто знал старец заговор такой, как врага одолеть. Будто шел он чистым полем ко дремучему лесу, ко ручью-студенцу, где стоит старый дуб мокрецкой, а возле лежит горюч-камень Алатырь. Под этим камнем живут семь старцев…
   – А почему семь старцев? – допытывался внук сонным голосом.
   – Чтобы не было врагу покоя ни днем, ни ночью, – пояснила бабушка. – Так вот, отвалил он этот камень Алатырь и призвал старцев, поклонился им низехонько: «Отпирайте вы, старцы, сундуки свои железные…».

   Слышит Ванька бабушкин голос, а видит необыкновенный сон: вот он отваливает огромный камень, выходят из земли старцы, несут ему меч.
   – Вот тебе, Иван – крестьянский сын, меч-кладенец. Иди с этим мечом смело на врага, не бойся… – говорит Ваньке передний старец.
   – Я не боюсь, я буду героем! – отвечает Ванька, засмотревшись на старцев.
   … – И тогда обретешь ты силу великую и победишь ворогов окаянных всех до единого, как отцы и деды наши побеждали.

   .. «Замыкаю свои словеса замками железными, бросаю ключи под горюч-камень Алатырь! И ничем мой заговор не отмыкается», – закончила бабушка свое повествование и встала потихоньку.
   – Бабаня, – спохватился Ванька, – о чем заговор, в сундуках что?
   – Заспался, – улыбнулась бабушка, приглаживая внуку вихры, – самое интересное прослушал. Слова говорил такие, после которых люди на смерть за Родину идут и не боятся. А в сундуках тех сила наша несметная, секрет ее враги разгадать не могут, от того боятся нас пуще смерти. Спи, давай, – она поправила одеяло и не успела выйти, как Ванька уже крепко спал.
   – Охо-хо, старость не радость, с мальцом-то хлопот полон рот, за день намаешься, – вздыхала бабушка, сноровисто замешивая тесто.
   – Без хлопот что за жизнь? Без него скуплю было, – дед сидел за столом и шумно пил чай вприкуску с сахаром, поглядывая в темнеющее окно.

   … А Ваньке в это время снился сон: будто он с дедом в саду зажигает костры вокруг яблонь, и густой дым окутывает деревья, отгоняя мороз.
   Поодаль стоит одинокая, застывшая в лунном свете дикая яблонька, и кажется Ваньке, будто она стонет от лютого холода…

   – Что надулся, как мышь на крупу, – добродушно посмеивался дед, глядя на обиженное лицо внука. – Мороз трескучий был, аж дыхание перехватывало. Вот подрастешь маненько, тогда другое дело.
   Хлопнула сенная дверь, и через мгновение вошла розовощекая с морозу бабушка. На ее круглом благостном лице застыла умиротворенная улыбка.
   – К обедне ходила? – оживился догадливый внук. – Чего принесла?
   Он нетерпеливо ожидал, пока улыбающаяся бабушка бережно вешала на гвоздь плюшевый пиджак с шалью.
   – Мороз-то поутих, кажись, – она протянула внуку просвирку.
   Грызя божий дар, он более миролюбиво глянул на деда:
   – Дед, а ваш город на горючем камне построили? Ну, на том месте?
   – Может и так, – сухощавое лицо деда просветлело. – Заложен он был еще при царе Иване Грозном как сторожевой город…
   – Хлебом не корми, только бы ему истории разные калякать, – ворчала бабушка, снимая с квашни марлю и засучивая рукава.
   Ванька восторженно кинулся к нему на колени, обхватил за шею:
   – Ты рассказывай, не слушай бабушку. Пусть она тесто месит.
   – Тогда каждую осень караулы наши степь за лесом жгли, чтобы значит ногайцы в Присурье не ворвались.
   – Ногайцы – это татары, дедуленька? – взволнованный Ванька замер.
   – Они самые, – подтвердил дед, – Ногайская Орда. Как нагрянут бесчетно с Дикого Поля, сколько народу извели, в полон угнали – не счесть. Вот и построили города-крепости цепочкой вдоль леса от набегов, значит. Город наш знатный, – с гордостью произнес он, – его когда-то разинский атаман Нечай брал. Говорят, сам Степан Разин в пещерах на Стрелке прятался, когда воеводы царские войско его под Симбирском разбили. Бывал я в тех пещерах в детстве еще.
   – Далеко они, дедуленька? Пойдем туда!
   – Вот лето настанет, видно будет…
   Бабушка старательно месила тесто: ноздреватое, тягучее, оно поскрипывало и пищало под уминавшими его бабушкиными руками.
   – Запарилась, – выпрямившись, она весело смотрела на примолкших, было, собеседников. – Проголодались, поди. Сейчас самовар поставлю.
   – Емельян Пугачев у нас бывал, правил суд да расправу над помещиками, – деду приятно было говорить об истории родного города. – Всесоюзный староста Калинин в восемнадцатом приезжал, речь держал перед народом.
   – Ты видел его? – задохнулся от изумления внук.
   – Как тебя сейчас, слазь-ка, – деду не терпелось перекурить.
   – Откуда ты все знаешь, дед?
   – Историю своего края надо изучать, – поучал внука дед, усаживаясь перед отдушиной и закуривая. – Любить свою землю надо, а не знаешь истории, так и не сможешь. Неоткуда любви-то будет взяться. Вот и едут из дома, кто куда… – в его голосе застарелая обида.
   – Запамятовала, было, – спохватилась бабушка, выпрямляясь над самоваром. – Квартеру-то соседскую заселили. Спускаюсь с горы, а военный с женой и мальчонка чемоданы тащут. Вот тебе и друг новый.
   Но Ванька уже не слышал, он лихорадочно одевался, забыв про чай.

   Дверь в соседскую квартиру была закрыта, во дворе никого. Ванька разочарованно потоптался в ожидании и побежал в сад.
   Снег вокруг яблонь почернел от кострища, и Ванька несказанно обрадовался, увидев обмотанный мешковиной ствол дикарки. Он поднял обгоревшую палку и постучал по стволу: с веток посыпался снег прямо ему за шиворот.
   – Вот видишь, дед не забыл про тебя, – удовлетворенно улыбнулся он яблоне, поеживаясь, и вздохнул:
   – Я не нарошно проспал, не сердись, ладно?
   Не дождавшись ответа, посмотрел в окна на втором этаже. Вспомнив, что сказала бабушка, опрометью помчался во двор…
   С крыльца спускалась необыкновенно полная женщина в шубе. Кинув презрительный взгляд на появившегося Ваньку, она гордо проплыла к калитке, где у груды вещей стоял паренек, посматривая в его сторону.
   Разинув рот от удивления, Ванька камнем торчал у крыльца, глядя, как большого роста военный в шинели с золотыми погонами подхватил два огромных чемодана и, покраснев от натуги, поволок мимо него в дверь, едва не сбив с ног при этом.
   Приняв воинственную позу и размахивая палкой, Ванька по-хозяйски промчался в калитку и остановился неподалеку возле забора.
   – Фу, какой оборванец, – снова окинула его презрительным взглядом огромная женщина, – еще хулиганит тут.
   Паренек насмешливо запрыскал под нос, топчась около чемоданов, которые он явно охранял, глядя на Ваньку также презрительно.
   Оскорбленный холодным приемом Ванька воинственно заорал на весь переулок и снова прогалопировал мимо них к дому.
   – С этим хулиганом, Васенька, не дружи, – мать с сыном дождались отца и, нагрузившись вещами, исчезли за дверью своей квартиры.
   Из переулка в калитку вбежала большая лохматая дворняга, радостно виляя хвостом. Ванька подбежал к забору и нарвал с репейника колючек.
   – Эй, Дружок, ко мне!
   Он быстро утыкал репьями густую шерсть, вымещая на собаке обиду.
   Дворняга вырвалась и, скуля, побежала по переулку, стараясь стряхнуть намертво приставшие колючки.
   – Ванек, айда с нами! – обернувшись, он увидел знакомых мальчишек и бросился в сени за лыжами…

   Длинный на длинных лыжах поправлял скачок, прокатываясь по лыжне.
   – Почему гора Грацилевой зовется, знаешь? – спросил парнишка в кацавейке у подбежавшего к ним Ваньки.
   – Потому что до революции здесь хозяином был помещик Грацилев, – удивил Ванька мальчишек своей эрудицией и надел лыжи.
   – Откуда знаешь? – недоверчиво смотрел на него парнишка.
   – Дед рассказывал. Помещика прогнали, а название так и осталось.
   – Симак, – окликнул парнишку длинный, – маханешь сверху?
   Все трое задрали головы и опасливо изучали вершину.
   – Ванек пусть первым, – отозвался, наконец, Симак, – он все знает.
   Ванька оглянулся и увидел около дома своего недруга, завистливо поглядывающего в их сторону.
   – Чего зенки вылупил, иди сюда! – закричал Симак. – Это кто такой?
   – Сосед, вместо Витьки, – нехотя отозвался Ванька и вздохнул. – Противный такой, – и неожиданно для себя стал взбираться на гору…
   Запыхавшись, он развернулся и глянул сверху: далеко внизу мальчишки казались совсем крошечными. Перед ним во всей красе раскинулось Подгорье, даже их двухэтажный дом казался отсюда маленьким.
   У Ваньки перехватило дыхание, и закружилась голова. Он почувствовал непреодолимый страх, всю невозможность съехать с такой крутизны.
   – Махай, не бойся! – донеслись снизу насмешливые мальчишьи крики.
   Ванька растерялся. Он уже собрался, было, слезать обратно и претерпеть там весь стыд и позор, так страшно показалось ему наверху, как вдруг разглядел около скачка своего нового соседа и решился.
   Пропасть надвинулась и поглотила его, лыжи рванулись из-под ног и Ванька стремительно понесся вниз. Ветер свистел в ушах, неровная лыжня того и гляди сшибет с ног, но он каким-то чудом домчался до скачка и взмыл в воздух под восторженные вопли приятелей.
   Пролетев несколько метров, брякнулся лыжами на укатанный склон, и уже упавшего его протащило еще порядочно юзом и швырнуло в сугроб.
   Ошеломленный бешеной скоростью и в то же время обрадованный тем, что уцелел и жив, Ванька выбрался из сугроба, отряхиваясь от снега и подбирая слетевшие лыжи.
   Только теперь он услышал хохот, крики и увидел в своих руках сломанную пополам лыжу. Сдерживая слезы, побрел домой.
   Мальчишки замолчали, провожая его сочувственными взглядами.
   – Деду отдай, он залатает, – поддержал приятеля Симак. – Лихо ты промчался, молоток. Я не верил, гад буду.
   – Вот тебе и Ванек, – осудил его длинный, – сам ты Ванек.
   – Да я сейчас, вы чо! – торопливо надев лыжи, Симак полез вверх, желая как можно быстрее реабилитироваться. Новый сосед с восхищением и завистью смотрел на Ваньку, как на героя.
   Заметив это, тот вспомнил свой геройский поступок и важно зашагал к дому, где его уже заждались дед с бабушкой…

   – Давай, мать, что в печи – на стол мечи! – отдав приказ, дед поправил лихой чуб и, многозначительно оглядев гостей, наполнил рюмки московской.
   – Чем богаты – тем и рады, – бабушка ставит на стол пироги.
   – Войну каку сломали, – оглаживая рукой бороду, вступает в разговор молодцеватого вида старик в полувоенной форме, – а ведь живем, пироги жуем. Хотя, признаться, раньше лучше жили, как думаешь, Иван Яковлич? Обидно. Вот так взять и перевернуть все в душе.
   – Политики приходят и уходят, Матвеич, а Россия-матушка у нас одна, – посуровел лицом дед. – Давай выпьем за нее молча…
   Крякнув, потянулись вилками к соленым грибкам.
   – Ох уж эти мужчины, – засмеялась дородная супруга Матвеича со следами былой красоты на лице, – им бы все про политику да дела. Споемте или спляшем, Евдокия Лексевна? – подмигнула она бабушке.
   – Начинайте, – раззадорился дед, вытаскивая кисет. – Ванюшка! – окликнул он внука, гоняющего по полу паровозик, – иди, глянь. Представленье будет.
   Ванька выбежал из кухни и запрыгал в предвкушении зрелища.
   – Вылитый дед, – засмеялся Матвеич, разглядывая самодельный деревянный пистолет у Ваньки за поясом, – такой же вояка растет.
   Бабушка плавно выступила на середину комнаты и, взмахнув платочком, стала ловко отбивать каблучками приплясы, задорно напевая:

     – Ох, дед, ты мой дед,
     А я твоя бабка,
     Корми меня калачами,
     Чтоб я была гладка.

   – Ну-ка, Настенька, не ударь лицом в грязь! – вскидывается Матвеич, и Настенька бурно устремляется в пляс, озорно подхватывая:

     – Ой, дед бабку
     Завернул в тряпку,
     Поливал ее водой,
     Чтобы стала молодой. Ух, ты…

   И вот уже звенят, подпрыгивают рюмки и тарелки на столе, веселятся дед с Матвеичем, прочно восседая на стульях и прикладываясь к рюмкам.
   И Ванька тоже подпрыгивает, глядя блестящими глазами на пляшущих взрослых.
   Усмехнувшись, дед выходит на кухню и возвращается со скамеечкой.
   – Отдохните пока, у нас свой концерт, – утихомиривает он женщин. – Мы тоже не лыком шиты, – поставив скамеечку посреди комнаты, дед подмигивает внуку:
   – Давай-ка, тезка, исполни нашу.
   Ваньку уговаривать не надо. Он вскакивает на скамеечку и, подтянув штаны, бойко тараторит, подтверждая слова действием:

     – Как по улице Варваринской
     Пробежал мужик комаринский,
     Он бежал-бежал, попердывал,
     За свое мудо подергивал!..

   Потрясывая ширинкой, Ванька прыгает и хохочет громче всех; он переполнен весельем, еще бы, такой успех у взрослых!
   – Выступал Народный артист СССР Иван Маресьев! – награждает он сам себя почетным званием и, поклонившись, спрыгивает со скамеечки.
   – Вот так артист! Ну, угодил… – смеется дед, утирая ладонью проступившие на глазах слезы. Редко можно увидеть деда таким веселым, потому бабушке с внуком вдвойне весело и радостно.
   – Чему научил, сраму-то, – больше для порядка смущается бабушка.
   – Из песни слов не выкинешь, – одобрил Матвеич.
   – Что грешно, то и смешно, – улыбается Настенька, одаривая Ваньку конфеткой, – ублажил стариков.
   Ванька схватил гостинец и мигом очутился у деда на коленях; оглядев стол, схватился за рюмку с водкой, дед перехватил и поставил обратно, тогда Ванька потянулся за самокруткой:
   – Дед, дай курнуть.
   – Не балуй. Вот усы вырастут, тогда другое дело, – дед ссадил чересчур расшалившегося внука с колен, и в это время за окнами замаячили мальчишки: «Ванька, выходи на улицу!».
   – Пусть гуляет, – разрешил дед, и Ванька побежал одеваться…

Глава вторая

   Иван Николаевич с внуком в Алатырской Крестовоздвиженской церкви среди прихожан. Идет служба, и Ванька с любопытством озирается, слушает, впервые оказавшись в храме, с удивлением смотрит на серьезное торжественное лицо деда. Со стен на Ваньку строго взирают сумрачные лики святых, и ему становится не по себе.
   Он наблюдает, как дед ставит свечку под образа, крестится, шепчет…
   Иван Николаевич вспомнил про внука и, наклонившись к нему, сказал:
   – Ты у нас тоже крещеный, Ваня. Перекрестись, как я учил тебя.
   Внук не стал возражать и перекрестился, поклонившись образу Христа. На душе у него сразу стало легко и радостно, лицо просветлело.
   Иван Николаевич удовлетворенно смотрел на своего смирного внука, стоящего рядом, и вспомнил вдруг, как когда-то давным-давно он вот так же стоял рядом со своей бабушкой в этой же церкви…
   «Бабушка истово молилась перед иконой Божьей Матери, громко шепча молитвы, а Ванька чувствовал себя как дома в церкви, поскольку бабушка часто брала его с собой, невзирая на недовольство деда.
   Поставив свечку под образа, она повела внука к алтарю для причастия.
   Ванька стоял в очереди среди старушек и с любопытством рассматривал, как священник причащает подходивших к нему прихожан.
   Настала их очередь с бабушкой. Вот она вкусила из рук священника часть плоти и крови сына божьего и подтолкнула вперед себя внука.
   Проглотив ложку причастия, Ванька с удивлением почувствовал, что это тот самый кагор, который он пил на празднике еще в родительском доме, но тогда он стал пьяным, и ему было плохо после, а сейчас так вкусно, что он не выдержал и громко сказал бабушке:
   – Бабуль, скажи батюшке, чтобы он дал мне еще одну ложку причастия.
   – Тихо, ты што это надумал, негодник, – заругалась на него бабушка, смущенно оглядываясь, но священник лишь улыбнулся и одобрительно погладил Ваньку по голове, вручив ему еще одну просвирку в награду за смелость.
   Не получив желаемого, разочарованный Ванька выбирался вслед за своей бабушкой из толпы, держась одной рукой за бабушкину руку, а в другой крепко сжимая просвирки…».

   Под перезвон колоколов Иван Николаевич с внуком выходят из церкви, идут по улице, и вдруг Ванька увидел синицу:
   – Дед, смотри, синичка!
   – Верно, Ванюха, она самая, – Иван Николаевич с внуком смотрят, как синица вспорхнула с ветки и приземлилась почти рядом с ними.
   Иван Николаевич присаживается на корточки, шепчет:
   – Ах ты, пичужка, родная моя…
   Откинув головку набок, синица настороженно поглядела на него и, едва он шевельнулся, перелетела на куст к своей стайке. Что может быть прекраснее стайки синиц? Может быть, стайка снегирей, хотя, вряд ли.
   Поцвикав и повертев головками, синицы улетели…

Весенние радости

   Прилипнув носом к стеклу, Ванька завороженно следил, как за окном у завалинки прыгала синичка: откинув головку набок, она настороженно поглядела на него и, едва он шевельнулся, улетела.
   – Дед скоро с работы придет? – заныл Ванька с досады.
   Только бабушка успела посмотреть на ходики, как громко стукнула сенная дверь и, громыхая сапожищами, на пороге появился дед.
   – Примерь, – и он поставил возле внука новые кирзовые сапоги.
   Глядя, как внук восторженно натягивает сапоги и нарочно громко топает, подражая ему, дед посмеивается, усаживаясь перекурить.
   – Опять табачище достал, – недовольно ворчит бабушка. Дед не обращает внимания на это и, подняв палец, заставляет всех прислушаться:
   – Глянь на улицу, мать, послушай.
   Бабушка подходит к окну и, вслушиваясь, мелко крестится:
   – Неужто лед тронулся? Слава те хосподи, дожили. Пост великий прошел, пасха на носу.
   – Теперь веселее будет, – трескуче кашляет дед, окутанный клубами дыма. Пошарив по карманам, протягивает бабушке пачку купюр.
   – Никак облигации, – удивилась она, – опять вместо зарплаты?
   – Половина деньгами, – успокоил дед.
   – На кой черт такая работа нужна, прости хосподи. Проживем и так.
   – На нашу-то пенсию, да и не могу я без работы.
   – Облигации на деньги поменять можно, – успокоил их всезнающий внук, форся по кухне в новых сапогах. – На улицу пустишь, бабань?
   – Обменяют лет через двадцать, – скептически хмыкнул дед, – когда нас не будет. Вот ты, Ванюшка, и получишь. Пригодятся.
   – Чево попусту лясы точить, – смирилась бабушка, – пора за стол обедать.
   В сенях под верстаком жалобно хрюкал подросший поросенок.
   – Замерз, Борьк? – Ванька приседу закутка на корточки.
   – Есть просит, растет, – бабушка поставила перед поросенком полную миску помоев, и Борька стал уминать их: аппетит его был так велик, что он забрался копытцами в миску и опрокинул ее, визжа от нетерпения.
   Ванька вскочил, отряхиваясь от брызг и спотыкаясь о прошмыгнувшую между ног кошку, которая, задрав хвост, помчалась по своим делам в сад.
   – Поросенок ты, Борька, больше никто! Из-за тебя чуть Мурку нашу не раздавил, – раздосадованный Ванька вышел из сеней во двор, прислушиваясь, как бабушка чехвостит неугомонного поросенка.
   – Допрыгался, скотина безрогая, бес, – ворчала она, наводя в закутке порядок и шлепая жалобно визжавшего поросенка по бокам…

   Оглядев пустынный двор, Ванька направился в сад, плюхая сапогами по мокрому снегу и с удовольствием проваливаясь в него по колено.
   – Теперь не замерзнешь, – он ободряюще похлопал рукой по влажному стволу дикарки и, ежась от попавших за шиворот холодных капель, глянул в окна на втором этаже: между нарядных занавесок мелькнула, как ему показалось, голова соседа, и Ванька отвернулся. Пошлепал обратно во двор.
   Воображая себя едущим в автомобиле, он лихо выруливает к калитке, пулей вылетает в переулок и нос к носу сталкивается с соседом.
   Оба замерли от неожиданности, настороженно глядя друг на друга.
   – Я знаю, тебя Ванькой зовут, – засмеялся сосед, – а меня Вася. Приходи к нам, научу солдатиков из пластилина лепить.
   Ванька молчит, подавленный потоком хлынувшего на него красноречия. Сосредоточенно подставив сапог, перегораживает путь ручью: вода скапливается у сапога и, обтекая его, торопливо бурлит дальше.
   – Мать твоя не заругается? – в Ванькином голосе сквозит недоверие.
   – Я ей говорил, что хочу позвать тебя в гости, она разрешила.
   – А я тебе сад покажу, – смягчился Ванька. – Ты кем будешь, когда вырастешь взрослым?
   – Ученым или астрономом, – засмущался Вася, тоже перегораживая путь ручью своим блестящим резиновым сапогом.
   – А я трактористом, – Ванька оглянулся и, понизив голос, доверительно сообщил:
   – На целину уеду. Давай вместе махнем хоть завтра.
   – Туда маленьких не берут, – рассмеялся над его тайной Вася.
   – Я все равно подвиг совершу! – осерчал на насмешника Ванька.
   – Война давно кончилась, какие сейчас подвиги? Учиться надо.
   Но Ваньке хотелось отличиться перед соседом, показать себя во всем блеске. Он увидел палку у забора и обрадовался:
   – Посражаемся саблями! Что, слабо?
   – У тебя есть сабли? – удивился Вася.
   Ванька хватает палку и начинает неистово размахивать ею перед носом опешившего Васи:
   – Защищайся! – кричит он в полном восторге.
   Вася находит палку, и мальчишки яростно сражаются, как вдруг Ванькина «сабля» с треском ломается пополам, и возбужденный непривычной для него игрой Вася оглашает переулок радостным воплем:
   – Ура, я победил врага!
   Сопя от досады и неловкости перед соседом, Ванька отыскивает еще более здоровенную палку, чем прежде, но тут Вася не выдерживает напряжения поединка и капитулирует, бросая свою саблю в лужу.
   – Мои родители в Чебоксарах работают, начальниками! – возобновляет словесный поединок Ванька, терзая калитку взад-вперед. – Осенью к ним обратно уеду, в школу там пойду, – но Васе явно неинтересна эта информация, и тогда Ванька выпаливает свой главный козырь:
   – Мой папа танкистом на войне был, он сержант. Медаль «За отвагу» имеет. Ясно тебе?
   – Подумаешь, – горделиво усмехнулся Вася, – мой папа полковник, и орденов с медалями у него целый иконостас!
   Ванька озадаченно замер, было, но снова засиял:
   – А мой дед революционер, он с Колчаком сражался и кулаков раскулачивал. Они его за это с колокольни сбросили, поэтому у деда спина болит.
   Оба замолчали, исчерпав весомые аргументы для продолжения поединка.
   – А ты знаешь, сколько на ракете до Марса лететь или до Луны? – настырничал Вася, не желая сдаваться, и торжествующе смотрел на растерявшегося Ваньку:
   – Год до Марса и месяц до Луны! Понятно?
   – Да пошел ты, – спасовал на сей раз Ванька и побежал домой. – Тоже мне, ученый нашелся, гастроном…
   Ванька, нахохлившись, сидел на диване в передней и скучал.
   – Воображала, – адресуя это определение взглядом в потолок, он прислушался: в сенях стучал молотком дед, недовольно хрюкал поросенок, и Ванька от нечего делать включил радио:
   «В горком партии поступило еще сто заявлений от рабочих с просьбой послать их на работу в колхозы республики…», – вещал репродуктор, заинтересовав бабушку, выглянувшую из кухни.
   «Повысился жизненный уровень трудящихся. Товарооборот за последние пять лет увеличился вдвое…», – голос диктора зазвенел от гордости, а бабушка заторопилась к иконам, чиркая спичками:
   – Запамятовала, прости хосподи, – колеблющийся огонек лампадки осветил сумрачные лики святых в красном углу.
   «Отвечая на призыв партии, многие наши земляки выехали на освоение целинных и залежных земель Казахстана и Сибири. Их доблестный труд помог стране…», – ахнув дверью так, что зазвенела посуда на полках, вошел радостный возбужденный дед.
   – Мать, Борьку в сарай пора переводить, работать мешает. А у меня заказ срочный: рамы оконные, двери. Проживем, едрена корень.
   «Вьется дорога длинная, здравствуй, земля целинная, здравствуй, простор широкий, весну и молодость встречай свою!..», – оглушительно громко запел репродуктор, регулируемый чуткой Ванькиной рукой.
   – А ну, выключи немедля! – взбеленилась бабушка, – не видишь, лампада горит? Праздник божий, а он радиво слушать уселся.
   – Вот уеду от вас на целину, будете знать, – обиженно прогундосил Ванька в наступившей тишине и, сделав рожу, показал иконам язык в отместку.
   – И так день-деньской по хозяйству мотаешься, – жаловалась бабушка деду, – а тут еще это радиво: наговорят с три короба, а придешь в магазин, хоть шаром покати – одна водка.
   – В ней самые витамины и есть, – хохотнул дед, покуривая у печи.
   – Кому што, – вздохнула укоризненно бабушка, – к пасхе готовиться надо. Она выглянула в окно и прислушалась:
   – Лед-то никак опять встал.
   – Завтра тронется, – уверил ее дед, – спиной чую, разболелась, проклятая.
   – Раньше, бывало, рано на пасху вставали, – бабушке приятно вспоминать прошлое. – Христосоваться по домам бегали, дружно жили, а теперь? Вон соседи-то новые уж больно горды, даже не здоровкаются. Идут себе и мимо глядят, не замечают.
   – Гусь свинье не товарищ.
   – Дед, расскажи про разинские пещеры, – Ванька уже рядом с дедом, – или про войну, ну расскажи…
   – Ты ж на целину собрался, – усмехается дед, – аль раздумал?.. Помнишь, мать, как бомбили нас, когда десант у военного завода сбросили? Намяли им тогда бока наши нквдэшники…
   – Завтра на базар с утра, полы помыть надо, стряпаться, работы у тебя полно. Дел невпроворот, а он, как маненький, – сокрушалась о своем бабушка.
   – Бабаня, не мешай нам. Рассказывай, дедуля!
   – Сбросили парашютистов у реки в поле, враз около пещер тех разинских, а оттуда до завода рукой подать… – Ванька с восторгом слушал деда, который, сам того не замечая, увлекся воспоминаниями.

   Мальчишки торопливо сбегают по крутому узкому переулку к реке и едва успевают проскочить через узкоколейку: оглашая Подгорье звонким тенорком, тащит груженый лесом состав крикливый паровоз-кукушка.
   Погромыхивают на стыках рельс платформы, дзинькают стекла в окнах домов, испуганно и злобно надрываются в подворотнях собаки.
   Но вот состав исчезает за поворотом, и в наступившей тишине слышен глухой шум: по разбухшей реке сплошной лавиной идет лед. Мелкие льдины, шурша и сталкиваясь, суетятся у самого берега, большие проплывают мимо, оставляя за собой радующие глаз водные прогалины…
   – Смотри, умора! – Вася восторженно хохочет, глядя на мечущуюся на льдине собаку. Увидев мальчишек, пес хрипло залаял, прося помощи.
   – Дурак, это же наш Дружок, спасать надо! – Ванька подбегает к самой воде и хватается за мокрую тесину, прибившуюся к берегу:
   – Помогай, давай мостик сделаем, – кричит он, и мальчишки подтаскивают тесину к воде, пытаясь перекинуть на льдину. Тяжелая длинная доска вырывается из рук, и Ванька проваливается по колено в ледяную купель.
   – Утонешь! – испугался Вася, но Ванька упрямо борется с доской и, наконец, она нехотя утыкается в медленно плывущую льдину.
   – Подымай! – орет он на приятеля, и вдвоем мальчишки с усилием закидывают конец доски на льдину.
   – Дружок, беги сюда к нам! – кричат они в один голос, и собака в мгновение ока оказывается на берегу, громким лаем выражая благодарность.
   Хлюпая промокшими сапогами, мальчишки понеслись домой…

   Ванька с трудом стащил разбухшие сапоги и, оставляя на полу мокрые следы, протопал в переднюю. Он был доволен собой, все ему нипочем. Что бы сделать такое особенное? Он посмотрел на следы, и его осенило.
   Бросившись на кухню, схватил ведро с водой и, не найдя тряпки, стащил с гвоздя старую бабушкину шаль. Окунув ее в ведро, слегка отжал и принялся мыть пол в передней, радостно улыбаясь:
   – Вот бабаня удивится, скажет: «Умница ты моя разумница», – бормотал он и яростно возил шалью по полу…
   Уткнувшись носом в свисающую со стола скатерть, замер:
   – А что, если?.. – в его голове родилась новая блестящая мысль…
   Пыхтя от усердия, Ванька старательно вырезал ножницами уголки по краям скатерти, смутно припоминая, что нечто подобное он уже делал когда-то в столице у родителей. Как красиво! Хлопнула сенная дверь, Ванька вскочил и, бросив ножницы, снова схватился за ведро…
   Вошедшая бабушка ахнула, глядя на лужи:
   – Это што такое? Хосподи, моя шаль! – кошелка с продуктами выпала из ее рук, и бабушка, торопливо отжав с шали воду, развернула ее, не веря своим глазам:
   – Поганец ты этакий, что натворил?!
   – Она же старая, – Ванька обиженно глядел на бабушку. Неужели она не понимает, как он старался? Кинув взгляд на скатерть, облегченно вздохнул: уж эту его работу она оценит по достоинству. И она оценила:
   – Скатерть изрезал, – трагический шепот перешел в гневный крик:
   – Да я тебя!.. – нервы у бабушки не выдержали и, схватив скалку, она ринулась на внука, охаживая, почему попало.
   Ванька вцепился в скалку, и они принялись тянуть ее в разные стороны, топчась по лужам и не замечая вошедшего деда.
   – Никак воюете? – хмыкнул дед, удивленно осматриваясь.
   – Набедокурил как, антихрист окаянный! – чуть не плакала бабушка, разводя руками, скалка загромыхала по полу и укатилась под стол.
   – Ты только глянь, – она схватила скатерть и затрясла перед дедом. Тот озадаченно почесал затылок, разглядывая внушительные прорехи:
   – Ну и дела! Потрудился ты, внук, на славу…
   – Я ему потружусь, – снова накинулась на внука бабушка, но Ванька был уже у деда за спиной и оттуда оскорбленно выкрикивал:
   – Ничего ты не понимаешь, бабаня. Я же пол мыл, как лучше хотел.
   – Платок спортил, скатерть изнахратил, – сокрушалась бабушка.
   – Хосподи! За што такие напасти, за какие грехи? – взывала она к образам.
   Ванька бросился на кухню и забился там под стол у самой стены. Это было его любимое место для обид и переживаний дома. И дед с бабушкой знали, что сидеть под столом он будет долго. А потому принялись каждый за свое дело: бабушка стала наводить порядок в комнатах, а дед пошел в сени к верстаку. Оставшаяся в одиночестве Мурка попила воды из блюдца и, позыркав на притихшего под столом Ваньку, ушла спать в подпечье.

   Привычный уклад жизни был нарушен приходом нежданной гостьи: звякнула щеколда, и в сени вошла высокая старуха деревенского вида вся в черном. За спиной на веревке она держала связку корзин разных размеров.
   – Бог в помощь, братушка, – поздоровалась она с дедом и прошла в дом. Дед молча кивнул родственнице, не особо обрадовавшись ее приходу, и продолжил строгать длинный брусок с еще большим рвением.
   – Нюра пришла, проходи, раздевайся, – обрадовалась приходу старухи бабушка и поспешила навстречу. Старуха сгрузила корзинки в угол, повесила черный пиджак на гвоздь, сняла с себя черную шаль и оказалась черноволосой с темным лицом моложавой еще женщиной.
   Перекрестившись на иконы, она скупо улыбнулась и погладила по голове появившегося из-под стола Ваньку. От нее исходила какая-то необыкновенная теплота и душевность, располагавшая к себе окружающих.
   Порывшись в сумке, она извлекла из нее большой пряник и сунула Ваньке:
   – Кушай детка, кушай.
   С пряником в руке Ванька подбежал к корзинкам и стал с интересом разглядывать их, хватая за ручки и ставя в ряд. В одной из корзинок он обнаружил лапти, удивлению его не было границ.
   – Нравятся лапоточки-то? Хошь и тебе сплету, детка? – радовалась его интересу баба Нюра, протягивая ему еще и конфету, – накось гостинец.
   Ванька схватил конфету и убежал в сад, забыв про спасибо.
   – Все никак к нам не привыкнет, по родителям скучает, – сообщила бабушка, проводив взглядом пробежавшего мимо окон внука. Отряхиваясь на ходу от стружек, вошел дед, и бабушка захлопотала по хозяйству:
   – Чай будем пить, ты присаживайся, Нюра, в ногах правды нет. Расскажи нам, как там в Явлеях-то жизнь протекает? Как родственники, как Митрий, брат? Редко видимся, чать не чужие, скучаем по своим.
   – И то правда, хотя пешком-то далеко до вас будет, ноги так и гудят, – расположилась возле стола Нюра, поглядывая на хозяев, – с базара иду, плохо корзинки берут, а про лапти и говорить нечего. Кому они нужны в городе?..
   Пожаловалась она на свое житье-бытье для порядка и продолжила:
   – Живем пока. Чай, знаете, какой он, Митя. Все такой же большой, говорливый, непоседа: шагат, тока бела бородища развеватца по ветру. Прям, вылитый бог Саваоф. Привет, грит, от меня Ване с Дуней передай. Помню ее, сестрицу-душеньку, и люблю по-прежнему…
   Разливая чай по чашкам, бабушка умиротворенно внимала новостям, кивая головой, и даже дед заинтересованно прислушивался к беседе, поглядывая на родственницу потеплевшим взглядом…

   Присев на корточки и прислонившись спиной к яблоне, Ванька огляделся: снег осел, кое-где уже показалась земля с прошлогодней травой, яблони и вишни стояли, словно живые, помолодевшие. Сад пробуждался от зимней спячки: чирикали воробьи, громко каркали вороны.
   Ванька посмотрел на окна своей квартиры и нахмурился:
   – Как снег растает, и уеду отсюда! – окончательно решил он и замечтался…

   Вот он в своем матросском костюме, с двумя огромными чемоданами в руках, точь-в-точь как у Васькиных родителей, поднимается по переулку, не обращая внимания на слезные просьбы деда с бабушкой остаться и не покидать их, болезных.
   Все глуше сзади их горькие стенания, и вот он на вокзале.
   Привстав на цыпочки, покупает в кассе билет, игнорируя взрослых, обступивших необыкновенного пассажира.
   – Какие у мальчика чемоданы, наверное, он спортсмен, – изумляются все вокруг. Один здоровый дядя попытался поднять их – никак.
   Ванька легко подхватывает чемоданы и спешит на перрон к поезду.

   … Довольно улыбаясь, Ванька вскакивает и, вцепившись в одну из нижних ветвей, подтягивается на руках. Ветка ломается, и он падает наземь. Что он наделал? Ведь он сломал ветку дикарки!
   Огорченный попытался, было, приладить ее на старое место, но тщетно. Тогда он погладил яблоню: «Я нечаянно, тебе больно?».
   Яблоня молчала и, виновато вздохнув, Ванька побрел к дому…
   В переулке Вася сооружал запруду, и он бросился помогать ему: сложенная из земли и камней плотина перегородила путь ручью, но вода быстро прорывает укрепления и бурлит дальше, как ни в чем не бывало.
   Мальчишки бросаются к месту аварии и ликвидируют прорыв, но ненадолго. Васе надоело возиться с запрудой:
   – Пойдем к нам, поиграем?
   – Потом как-нибудь, – Ваньке некогда, он усердно заделывает новую брешь, не желая сдаваться перед стихией.
   – Эй, пацанва! – из соседнего проулка, ведущего в Сандулеи, к ним спешит Симак с самодельным пароходиком в руках. – Видали? Братан сделал!
   Он гордо оглядел восхищенных приятелей и торжественно опустил пароходик в ручей: тот словно сорвался с цепи и помчался вниз по переулку к реке, мальчишки с восторженными воплями ринулись следом, надеясь, что он доберется до широко разлившейся Суры и пустится в далекое опасное плавание между льдин по большой воде…

   Ванька не любил умываться по утрам: осторожно смочив холодной водой из умывальника лицо, стал рьяно утираться полотенцем.
   – Правильно, внук. Нечего зря умываться, а то кожу с лица сотрешь, – подшучивал над ним дед, трескуче кашляя после очередной затяжки и поглядывая на недовольную с утра бабушку.
   – Ну, чему внука учишь? Умываться надо, как следует, по утрам и вечерам, – бабушка снова подвела Ваньку к умывальнику и умыла его с мылом, невзирая на сопротивление.
   – Так все равно в баню пойдем, зачем воду зря переводить? – резонно возразил дед. Он достал специальный банный чемоданчик, и бабушка уложила в него чистое белье, полотенца, мочалки и мыло.
   – Чайку сначала попейте, – она с любовью смотрела на своих мужчин, торопливо завтракающих блинцами с чайком, затем проследила, чтобы они ничего не забыли и проводила их до порога: путь в баню был неблизок.

   И вот внук с дедом идут по центральной улице города. Ванька старается не отставать от широко шагающего деда, успевая при этом смотреть по сторонам и вести с ним взрослый разговор:
   – Дед, я больше в баню с бабушкой не пойду.
   – А што так? – посмеивается дед.
   – Ну, их, – передернуло Ваньку, – там одни толстые тетеньки да малыши. Мы с тобой ходить будем, ладно? Я ведь уже взрослый пацан, надо мной и так смеются.
   – Ладно, договорились, – поддерживает взрослый разговор дедушка. – Больше не будут смеяться. А если што, бей по зубам первым, не раздумывай. Тогда уж точно им не до смеха будет.
   – Скоро мы придем? – уважительно посмотрел Ванька на грозного деда.
   – А вон, видишь трубу над зданием? Это и есть баня, пошли быстрее, не отставай, – и дед с внуком прибавили шаг…

   Ванька стоял рядом с дедом и смотрел, как вода шпарит из кранов, быстро наполняя шайки. Вот дед подхватил свою шайку и ошпарил кипятком лавку в целях дезинфекции, после чего Ванька сел и огляделся: вокруг мылись взрослые мужики, ребята и даже пацаны вроде него.
   Дед притащил две шайки с водой, и они принялись за дело: сначала дед намылил внуку голову мылом и потер ему спину мочалкой, затем окатил его водой с головы до ног. Пока внук приходил в себя, он тоже вымыл голову и, поглядев на разомлевшего Ваньку, приказал:
   – Ну-ка, внучок, потри мне спину как следует.
   Ванька рьяно тер мочалкой дедову большую спину, пока не уморился.
   Дед встал и опрокинул на себя шайку воды. Потом они пошли в парилку: впереди дед с шайкой и березовым веником под мышкой, за ним шлепал внук.
   Ванька с опаской шагнул вслед за дедом в белесое жаркое марево и задохнулся с непривычки, глотая огненный воздух широко открытым ртом, но убежать постеснялся – стыдно перед дедом. Он присел на корточки и разглядел сидящих на лавках мужиков. А вот и его дед, на самом верху.
   – Што, дядя Ваня, внука привел? – поинтересовался у деда знакомый ему мужик и, взяв Ваньку за руку, помог пристроиться на нижней лавке.
   – Пусть обвыкает, дело полезное для здоровья, – дед привычно охаживал себя веником, расположившись на верхней лавке под самым потолком.
   Ванька попробовал, было, сунуться к нему поближе, но тут же снова скатился вниз, отдуваясь: наверху находиться для него было невыносимо.
   Под смех развеселившихся парильщиков он ретировался из парилки в зал, который показался ему просторным и прохладным.
   Сидя на лавке, он дождался деда, и они наконец-то подались в предбанник, где было уже почти холодно. Ванька облегченно вздохнул, вытираясь полотенцем и лениво облачаясь в одежды…

   Возле стойки буфета дед тянул пиво из большой кружки, а Ванька пил лимонад из стакана, он был таким вкусным и прохладным, что на душе у него стало легко и покойно. Как хорошо ходить с дедом в баню, не то, что с бабушкой. Он с благодарностью посмотрел на своего дедушку и спросил:
   – Дед, а когда мы еще пойдем с тобой в баню?
   – Што, понравилось? Да, мужики моются обстоятельно, с паром, а в женском отделении одна суета, верно, внук?
   Ванька утвердительно кивнул головой, смакуя остатки лимонада в стакане и поглядывая с любопытством по сторонам…

   Ощетинившаяся пушками крепость отражает штурм неприятеля: приставляя к стенам лестницы из прутиков, солдаты упорно лезут вверх, падают, рассекаемые на части иголками, стреляют пушки дымными головками спичек, идет настоящая война. Грохот сражения достигает своего апогея, и тут к мальчишкам входит взволнованная Васькина мать.
   – Уж не деретесь ли? – она подозрительно оглядывает Ваньку.
   – Не видишь разве, в пластилин играем, – досадует сын, приостанавливая бой и дожидаясь, когда она удалится…
   – Вы к пасхе готовитесь? – Ванька удовлетворен игрой, еще бы: разгромлена такая крепость, везде лежат штабеля убитых.
   – Пасха – религиозный праздник, – с любопытством смотрит на него удивленный Вася. – Вот первого мая на демонстрацию пойдем.
   – Пасха – народный праздник, – упрямо возражает Ванька. – Дед разрешил яйца красить и кулич печь, а ведь он революционер.
   – Хочешь в телескоп посмотреть? – меняет тему тактичный Вася, ловко налаживая прибор. Ванька приник к окуляру, но ничего не увидел и разочаровался в астрономии окончательно.
   – Пойдешь завтра со мной? – неожиданно спросил он, сделав таинственное лицо и оглядываясь на дверь, за которой слышались тяжелые шаги.
   – Куда это? – удивился заинтригованный Вася.
   – Потом скажу. Я рано постучусь, не проспи. Ну, мне домой пора.
   – Подожди, мама чаем нас угостит.
   – У нас, чай, свой самовар имеется, – с достоинством ответил Ванька, направляясь к выходу. – До вас тут Витька жил, – вздохнул он, оглядывая квартиру. – Настоящий друг был, в Москве сейчас живет.
   Оскорбленный в своих чувствах новый друг захлопнул за ним дверь, а Ваньке расхотелось домой, и он подошел к остаткам размытой запруды.

   По переулку смело бежали веселые девочки-старшеклассницы:
   – Какой хороший мальчик, – засмеялась одна из них и погладила его по голове. Ваньке это очень не понравилось. Он увернулся из-под руки и, сердито взглянув снизу вверх на хохотушку, забежал во двор.
   – Это наш новый сосед, – пояснила смуглая черноокая красавица, остановившись у дома напротив. Она ласково улыбнулась Ваньке, но тот уже был на крыльце и с его высоты гордо и презрительно смотрел на них сверху вниз: глупые девчонки, считают его маленьким, когда он большой.
   Старшеклассницы рассмеялись, и он отвернулся, сохраняя достоинство…

   Подождав, пока они не разошлись по домам, Ванька снова выскочил в переулок и увидел, как вниз осторожно спускалась старуха грозного вида, ведя на поводу двух шустрых пацанов.
   Заметив, что они нарочно захлопали сапогами по грязи, она, не мудрствуя лукаво, отвесила им по мощной затрещине, и они вынуждены были снова чинно идти рядом с ней. Завидев Ваньку, пацаны с любопытством уставились на него своими нахальными глазенками.
   Хмуро поглядев на Ваньку, старуха спросила басом:
   – Дед с бабушкой дома?
   Ванька молча кивнул, заранее опасаясь сердитой старухи: а вдруг она и ему врежет по уху на всякий случай, для профилактики.
   – Ну, чево скукожились? – напустилась старуха на пацанов. – Это ваш брательник троюродный, Иван. Поиграйтесь пока во дворе с ним, а я к родне зайду. Тока гляди у меня, не удумайте безобразить.
   Старуха зашла в дом, а пацаны тут же стали бить по грязи сапогами так, чтобы брызги летели на Ваньку, испытующе поглядывая на него при этом: не полезет ли он к ним драться, и уж тогда они покажут себя.
   – Хотите, я вам нашего Борьку покажу? – не обратил внимания на вызов родственников Ванька и подвел их к сараю. Приникнув к щелям в двери, мальчишки с интересом стали разглядывать боровка, который отвечал им взаимностью, громко и дружелюбно хрюкая на весь двор.

   – Живем, как мухи, – закряхтел дед, опускаясь на скамеечку. – Нынче жив, а завтра, глядишь, на мазарки отнесут. Жалко Матвеича, правильный был мужик, – дед потянулся спиной и поморщился, – болит, проклятая, ети ее в капалку. Не отпускает…
   – Курить бросай, – отозвалась бабушка, латающая у стола одежду. – Настя-то после похорон с лица спала, к дочери переехала в город, – она безуспешно пыталась вдеть нитку в иголку. – Не вижу без очков, кляча старая.
   – Давай я вдену, – Ванька ловко вдел нитку в тонкое игольное ушко и подбежал к деду, – дед, на мазарки – это на кладбище, да?
   Дедушка молча пускал дым в отдушину…
   – Правильный говоришь, был, – продолжила разговор бабушка, – а кто партбилет в горкоме на стол бросил? Это счас полегше дышать стало, а тогда? Чуть не упекли, куда Макар телят не гонял, по старости отделался.
   – Балаболишь, чего не знаешь, сорока, – осерчал дед. – Пенсию ему начислили курам на смех, а стаж поболе моего. Да што говорить без толку…
   В наступившем молчании было слышно, как мерно тикают ходики.
   – Займут квартеру-то ихнюю оглоеды какие-нибудь, тогда што?..
   – Ништо, где наша не пропадала…
   – Дед, у меня усы выросли, потрогай! – вскинулся Ванька, удивленно пощипывая себя за верхнюю губу. – Помнишь, чего обещал?
   Дед провел пальцем по гладкой губе внука и, усмехнувшись, протянул ему цигарку:
   – На, курни, и впрямь растут.
   Обрадованный Ванька жадно затянулся: слезы посыпались из глаз, он задохнулся, закашлялся и, пошатнувшись, сел рядом с дедом.
   – Чему внука учишь? – рассердилась не на шутку бабушка.
   – Ништо, – усмехается дед в усы, – зато опосля не будет курить. На, еще попробуй, – но Ванька не выдержал испытания и с позором ретировался.
   – Ноги ноют, к непогоде, видать, – вздохнула бабушка, и в это время лампочка под потолком мигнула и погасла. В наступившей темноте было слышно, как дед чиркнул спичкой, и кухня озарилась тусклым светом к неописуемой Ванькиной радости.
   Бабушка зажгла керосиновую лампу, и сразу стало гораздо светлее.
   – Будем сумерничать, как прежде бывало, – она посмотрела на внука, с интересом разглядывающего лампу, и улыбнулась:
   – Ванюшк, загадку вам с дедом задам, слушайте: «Стоит мост на семь верст, на мосту дуб, на дубу цвет во весь белый свет». Кто первый отгадает?
   – Бабань, ты, как маленькая, – засмеялся внук, видя ее нетерпение.
   – Ни в жисть не отгадаете, – не обиделась бабушка. – То великий пост и пасха. – Она поставила на стол миску, полную крашеных яиц, кулич, полюбовалась и подошла к самовару – чайку надо вскипятить.
   Дед взял косырь и стал щепать лучину из березового полена:
   – Утресь в огород ходил, земля подсыхает, скоро копать. Вон, помощник какой у нас растет, – он собрал лучину и протянул Ваньке, лукаво усмехаясь:
   – Отнеси-ка бабушке, Иван Николаич.
   Ванька сунул бабушке в руки лучину и подбежал к двери. На косяке виднелись какие-то отметины, зарубки. Встав спиной вплотную к косяку, Ванька вытянулся весь, вытянул шею и даже привстал на носки, отмеряя рукой новую отметину над головой.
   – Дед, иди смотри, насколько я вырос!
   Дедушка подошел к внуку, поставил его нормально, как положено, положил ладонь ему на темя и отмерил его рост, процарапав гвоздем на косяке двери новую отметину.
   – Ого, почти на сантиметр подрос. Скоро и деда перегонишь, – подбодрил он внука, радости которого не было границ.
   Стараясь казаться как можно выше и больше, Ванька солидно приблизился к бабушке и стал помогать ей с самоваром.
   – Завтра христосоваться с Васькой пойдем, можно, бабань?
   – Отчего нельзя, сходите, обычай хороший.
   Ванька смотрел на закипающий самовар, на деда с бабушкой, на керосиновую лампу на столе, и на душе его было светло: как здорово вокруг, как он счастлив в этом единственном и неповторимом для него мирке!

   Ванька постучал в дверь и прислушался: тишина. Забрякал ногой.
   – Кто там? – послышался недовольный бас Васькиной матери.
   – Здрасьте, Ваську можно?
   – Спит он, – глухо донеслось из недр квартиры.
   – Я подожду, очень надо! – настырно прокричал он в закрытую дверь…
   – Ты чего, забыл? Ну и соня! – накинулся он на вышедшего друга.
   – Куда пойдем? – зевнул Вася, зябко ежась.
   – Христосоваться! – торжественно объявил Ванька. – Может, боисся?
   – Тише ты, мать услышит, не пустит.
   – Пошли, – и Ванька решительно повел друга к ближайшему дому…
   – Христос Воскресе, – елейным бабушкиным голоском пропел он выглянувшей на стук в дверь старушке-соседке.
   – Воистину Воскресе, – умилилась старушка, истово крестясь и протягивая Ваньке кусок кулича и пару крашеных яиц. Облобызав и перекрестив его, отпустила с миром, и он подошел к смущенному Васе.
   – Ты иди по той стороне, я по этой, в конце улицы встретимся…
   Вася робко постучал в дверь большого нарядного дома:
   – Кто там еще? – буркнул из коридора недовольный голос.
   – Христос Воскресе, – насильно произнес он.
   – Были уже у нас, – раздалось в ответ. – Вот черти носят с утра пораньше, не спится им. – Сердито хлопнула дверь внутри дома, и Вася уныло побрел дальше, как говорится, не солоно хлебавши…
   – Эх ты, – укорял его Ванька, самодовольно посмеиваясь: – Видал, как надо? – показал он оттопыренные снедью карманы, и за пазуху. – Пошли домой.
   – Не умею я, неудобно, – оправдывался Вася, поспешая за другом…

   Они вбежали в калитку и увидели во дворе незнакомого корявого парнишку.
   – Ты чей будешь? – недоуменно вопросил Ванька.
   – Вчерась переехали, – промямлил парнишка, заискивающе ухмыляясь.
   – Это вместо Батиных, – догадался Ванька. – Как тебя зовут?
   – Павел, – пробасил парнишка уже увереннее.
   Ванька по-хозяйски вынул из карманов пяток крашеных яиц и поделил: два отдал Васе, одно Павлу, остальные спрятал обратно. Подумал и вытащил из-за пазухи кусок кулича, сунул Васе в руки:
   – На еще тебе, держи.
   – Зачем? – заупрямился Вася, тут распахнулась дверь его квартиры и сбежавшая с крыльца мать очутилась перед добытчиками:
   – Я так и знала! – потрясенно уставилась она на дары в руках сына. – Побираться ходили? Дома тебе есть нечего, я кого спрашиваю?!
   Вася героически молчал, начиная подозрительно хлюпать носом.
   – Я предупреждала, – и она кинула презрительный взгляд на Ваньку.
   – Бабань, – обрадовался вышедшей из дома бабушке Ванька и подбежал к ней. Бабушка остановилась и приветливо улыбнулась всем.
   – Я не позволю, чтобы ваш внук моего сына побираться учил! – Еще более разгневалась Васькина мать, выставившись перед ней грозно.
   – Мы не побирались, бабань, врет она, – растерялся Ванька.
   Бабушка кивнула ему и, успокаивая, прижала к себе.
   – Обычай такой на Руси был, христосоваться на пасху, – попыталась объяснить она соседке, но та перебила:
   – Был да сплыл! Что за невежество, господи, и это в наше время?
   – Невежество, говорите, а сами господа поминаете, – укоризненно покачала головой бабушка. – Пошли домой, Ванюша.
   – Просто к слову пришлось, – растерялась Васькина мать, обращая взор на застывшего неподалеку Павла, – это еще что за пугало? – Она недоуменно оглядела его старое пальтецо, драные валенки в галошах.
   – Панька, марш домой! – высунулась в раскрывшуюся дверь сердитого вида женщина, и парнишку словно ветром сдуло: он кинулся в дом, предварительно успев получить тумака по затылку.
   Обменявшись с Васькиной матерью нелюбезным взглядом, женщина хлопнула дверью своей квартиры.
   – Ну и соседей нам бог послал, – растеряла весь свой боевой пыл Васькина мать, отбирая у сына дары и брезгливо закидывая их за забор.
   Словно по волшебству появившийся Дружок жадно накинулся на них, благодарно махая хвостом-поленом.
   Схватив сына за руку, мать молча повела его домой на расправу…

   Ванька ловко забрался на дикарку и примостился на развилке веток, обхватив ствол руками: деревья в саду покрылись нежными зелеными листочками, на пашнях крохотными кустиками взошла картошка, и лишь дикарка пока стояла без листьев, стыдливо прикрываясь голыми ветками.
   Вокруг пели птицы, вдали широко разлилась река, не желая входить в свои обычные берега. Весна была в разгаре.
   Над садом, тарахтя мотором, пролетел «Кукурузник», и Ванька проводил его восхищенным взглядом, затем вскарабкался повыше, уселся поудобнее и, вцепившись в ветку, словно в штурвал самолета, почувствовал себя летчиком, ведущим самолет: заурчал, изображая голосом звук мотора и, раскачиваясь на ветке, устремился догонять улетевший самолет:
   – Обгоню тебя и к папе с мамой прилечу, вот они удивятся…
   Он так увлекся, что забыл, где находится и, сорвавшись, полетел вниз: зацепившись штаниной за сук, повис вниз головой и задергался, тщетно пытаясь подтянуться к ветке или сорваться, но сук был крепок.
   Размахивая ведром и напевая, по тропинке шла черноокая красавица-соседка. Увидев висящего кулем Ваньку, она расхохоталась и, думая, что он балуется, набрала воды из колодца и пошла обратно: Ванька продолжал висеть, покачиваясь и безуспешно стараясь дотянуться пальцами до земли.
   Оставив ведро, она подбежала к мальчику и, испуганно заглянув в лицо, стала снимать с сучка – никак. Тогда она изо всех сил дернула его вниз и сорвала с ветки да так, что оба упали на землю.
   – А если бы я не увидела? – запричитала она, сердито встряхивая упрямца. – Еще и молчит ведь, это надо же!
   – Летчики не кричат, – буркнул Ванька, подтягивая сползающие штаны: его пошатывало, в голове шумело, красные круги плыли в глазах.
   – Вот расскажу тете Дусе, – она ласково пригладила его вихры, ладно, не скажу. Только ты поосторожнее лазий, договорились?
   – Галь, ты не расти больше, – он глянул на нее снизу и смутился.
   – Почему это? – изумилась Галя, с любопытством глядя на отвернувшегося мальчишку. Ванька засмеялся и припустил от нее к дому…
   В руках деда фуганок послушно снимал с бруска длинную стружку, отчего он становился гладким и ровным. Рядом с верстаком у стенки красовались почти готовые оконные рамы.
   – Дед, пойдем скорее! – ворвался в сени запыхавшийся Ванька.
   – Куда? – недовольно заворчал дед, отрываясь от любимой работы.
   – Не спрашивай, пойдем…

   Яблони стояли в цвету, но не они привлекли Ванькино внимание. Вся окутанная мелкими цветочками, словно фатой невеста, стояла на отшибе белоснежная красавица-дикарка, и бесчисленные пчелы гудели в ее соцветиях, кружили вокруг, невольно заставляя держаться поодаль.
   – Неужто ожила? – удивился дед, разглядывая ее, словно видел впервые. – Я уж срубить хотел, думал, засохла. Яблоки появятся, разочаруешься, – усмехнулся он Ваньке, но тот не слышал, зачарованно глядя на полюбившееся дерево и слушая вечную мелодию ожившей природы.
   – Гляди, не то пчелы покусают, – отодвинул его от яблони дед, тоже умиротворенно оглядываясь. – Хочешь, Москву тебе покажу?
   – Давай! – запрыгал Ванька от радости.
   Дед сжал его голову руками и приподнял внука над землей. Ванька уцепился за дедовы руки, вглядываясь в лесные дали:
   – Где же Москва, дед? – недоумевал он.
   – Вон за тем лесом, за горизонтом. Отсель не видать, – дед опустил внука на землю. Ванька потирал раскрасневшиеся уши и обиженно смотрел на деда, обманувшего его ожидания.
   – Вот вырастешь, в Москву-то и поедешь, учиться будешь.
   – Может, и Витьку там найду. Вот он обрадуется, – вспомнил об уехавшем друге Ванька. – Я и вас, и папу с мамой заберу в Москву. Дед, я милиционером буду или как дядя Саня – бурлаком.
   – Бурлаком-то будешь, – засмеялся дед, – если учиться не захочешь.

Глава третья

   Иван Николаевич с Ванькой проследили, как электропоезд прошел по железнодорожному мосту и вскоре скрылся в лесу.
   – Деда, он в Москву поехал? – с надеждой в голосе спросил Ванька.
   – Может, и в Москву. Когда я был таким же пацаном, как ты, я часто смотрел на проходящие поезда и мечтал, что когда вырасту, тоже поеду в Москву или еще дальше куда-нибудь. А теперь вот все чаще сюда тянет, к истокам. Старею, стало быть.
   Ванька оглядел речку от моста, который был левее от них километра за два по течению и справа до Стрелки, после которой она сворачивала от города и скрывалась в густых лесах.
   Время от времени в воде всплескивало что-то, и Ванька всматривался вглубь, надеясь увидеть там рыбу. Иван Николаевич усмехнулся совсем как его дед когда-то, да он и был похож на него, как две капли воды.
   – Еще до революции здесь богатый промысел был: стерлядь вылавливали и отправляли в Петербург для царской ухи. Уха из алатырской стерлядки была, говорят, необыкновенно вкусна. Мой дед рассказывал.
   – А после революции куда, в Москву отправляли или за границу?
   Дед с внуком сидели на днище старой перевернутой лодки и наблюдали, как невдалеке от них паренек ловил рыбу сеткой: за веревку он вытягивал сетку из воды и, убедившись, что она пуста, опускал вновь.
   – Чего не знаю, того не знаю, только сейчас редко стерлядка попадается, я спрашивал у рыбаков. И то места знать надо. Да и запрещено ловить ее. А в детстве мы много здесь чего ловили: и ершей сопливых, и окуньков, плотву, пескарей, даже угри попадались. Видел раз, как мужики сома поймали.
   Иван Николаевич ласково оглядел реку, на которой прошло его детство, и подумал: «Любимая моя Сура, моя речка: течение, отмели, глубины, рыбы, ты всегда живая и всегда живешь в моем сердце, моя Сура…».
   Затем взгляд его окинул Подгорье, родной переулок, по которому они шныряли когда-то в том далеком призрачном детстве.
   – Летом из воды не вылазили, даже в грозу, помню, купались. Зимой на коньках, в хоккей, вот это была жизнь!..

Лето на Суре
(Ванькины сны)

   «Зима. Прибежав с улицы, весь заледенелый Ванька увидел стоящие в углу чемоданы, сумки, а из передней ему навстречу вышла нарядная красивая женщина, в которой он сразу же признал свою долгожданную маму, но остановился в нерешительности.

   Бабушка улыбалась, наблюдая эту сцену, дед хмыкал в усы.
   – Сынок, не признал мамку? Это же я, ну-ка иди ко мне, – произошла радостная сцена встречи матери с сыном, после чего на щеках у Ваньки остались ярко-красные отпечатки от маминых поцелуев.
   – А где папа? – вспомнил Ванька про отца.
   – Он скоро придет, к своим побежал навестить.
   Мама с бабушкой захлопотали, разбирая вещи, и мама тут же вручила Ваньке подарок – красочную детскую книгу «Русские народные сказки».
   Он разочарованно полистал ее, разглядывая картинки, больше его интересовали подарки для деда с бабушкой.
   Мать вручила бабушке нарядную кофту, а деду – трубку для курения и пакет с душистым трубочным табаком. Ванька подбежал к деду, и они стали рассматривать трубку с большим интересом, особенно Ванька.
   – Это тебе, папа, от Николая, – пояснила мама, и дед кивнул.
   Бабушка примеряла кофту перед зеркалом, поглядывая на деда: смотри, мол, какая у тебя бабушка нарядная, и дед скептически хмыкнул.
   – На тебя не угодишь, старый, – бабушка все равно была довольна. – Пора к ужину готовиться, соседей позовем, чай не каждый день дочь с зятем в гости приезжают из самой столицы, из Чебоксар.
   Бабушка с матерью занялись приготовлениями к праздничному ужину, а Ванька с дедом стали раскуривать новую трубку к великому неудовольствию мамы с бабушкой…

   За окнами синел вечер, а в передней за праздничным столом собрались гости: Марь Васильевна с Антоном Иванычем и тетя Дуся. Лабуркиных не позвали по причине буйного характера дяди Сани.
   Бабушка пошла в спальню и вскоре вышла оттуда с Ванькой в новых синих рейтузах. Лицо у него было заспанным и сконфуженным от большого количества взрослого народа.
   – Мама, это же я для тебя привезла, – ахнула мать, увидев обновку на сыне.
   Гости засмеялись, Ванька сконфузился еще больше, разглядывая красивого нарядного мужчину, в котором он тоже сразу же узнал отца, но тоже не решался почему-то подойти к нему.
   – А мне показалось, для Вани штаны-то, теплые, нарядные, откуда мне знать, мы в столицах не проживаем, – бормотала бабушка, ловко меняя внуку штаны. Ваньке было неловко перед гостями, но он терпел.
   – Ваня, иди ко мне, – раскрыл объятия отец, но Ванька подбежал к деду и уселся рядом с ним, поглядывая на отца. Отец помрачнел.
   – Давайте еще выпьем, – Антон Иваныч поднял стопку, – за понимание!
   Взрослые опрокинули по стопке, закусили.
   – Ты вот про свою хорошую жизнь в Чебоксарах рассказываешь, а я так думаю: надо вам к родителям поближе быть, к сыну, – продолжил разговор Антон Иваныч, обняв Николая. – Эх, сержант, я тоже недавно еще полком командовал, заместителем начальника Витебского гарнизона был! – Поднял он палец и снисходительно погладил Николая по лысине, – так-то вот.
   Николай не выносил панибратского обращения, скинул руку соседа:
   – Я давно уже не сержант, художник, а ты не командир полка, пенсионер, – напрягся он. – Еще раз погладишь по голове, в лоб дам.
   – Но-но! Как ты со старшим по званию, заслуженным человеком разговариваешь!..
   – Давайте лучше споем, чево попусту языки чесать, – попыталась, было, вмешаться бабушка, но расходившиеся вояки уже сцепились друг с другом, видимо, вспомнив свои былые подвиги.
   Дед встал и как старый партизан попытался разнять бывших фронтовиков, но получил локтем по лицу и упал. Общими усилиями порядок был все-таки восстановлен, но гости вскоре ушли. Праздник был испорчен.
   Мать выговаривала отцу в передней, дед мрачно курил самокрутку, выбросив трубку под стол, а бабушка повела возбужденного внука в спальню…

   На утро Ванька вскочил рано и, памятуя о вчерашнем, выбежал на кухню, где опохмелялись дед с отцом, стукаясь стопками и хрустя малосольными огурцами с капустой. На столе дымил паром самовар.
   – Извини, тесть, погорячились малость вчера, – сокрушался отец, поглядывая на вспухшую губу деда. Тот потрогал ее, хмыкнул.
   – Так мне и надо, дураку старому. Двое дерутся – третий не встревай, вот и получил. Хорошо еще, глаз цел остался.
   Ванька жалостливо поглядел на разбитое лицо деда и сел за стол посреди них, чтобы никого не обидеть. Из передней вышла нарядная, как всегда, мать, бабушка подала на стол стопу свежеиспеченных блинов со сметаной, мир был восстановлен, все принялись молча завтракать…
   – Ну, сынуля, мы по делам пойдем, к моим заскочим, скоро придем, – пообещал отец, и они с мамой ушли, оставив расстроенного Ваньку наедине с дедом и бабушкой.
   – Приехали только мальчонку расстраивать, – бормотала бабушка, опасливо поглядывая на мрачноватого деда, дымящего козьей ножкой.
   Ванька залез под стол и стал играть с трубкой, делая вид, что курит и затягивается при этом…
   – Бабушка, а когда родители уедут? – спросил он из-под стола.
   – Я почем знаю, у них спроси, – ответила бабушка.
   – А когда они снова приедут, на совсем?..».

   – Ванюшка, вставай, – бабушка легонько трясет разметавшегося во сне внука за плечо, – полпятого уже, али не пойдешь?
   Ванька очумело вскакивает и, схватив в сенях удочку, выбегает из дома. Увидев друга, копающего за сараем червей, рысью бежит к нему.
   – Долго спишь, Емеля, – недовольно бубнит Васька, и мальчишки, подхватив удочки и банку с червями, спешат вниз по переулку к реке…
   Пробравшись по плетням к тихой заводи, насаживают червей на крючки и, поплевав на них для верности, забрасывают в воду…
   – Рано еще, зря торопились, – бурчит Ванька, глядя на недвижно стоящие в заводи поплавки, освещенные первыми лучами солнца.
   – Не проснулись пока наши рыбки, – согласно вздыхает Васька.
   Ванька нетерпеливо меняет место и с надеждой закидывает удочку: поплавок поплыл в сторону и резко ушел под воду, Ванька дернул и, блеснув в воздухе, рядом с ним упал растопыренный ерш.
   – Есть один, – счастливец насаживает нового червя и через мгновение вытаскивает очередного ерша. Радости его нет предела.
   – Мелюзга сопливая, – презрительно морщится друг, скрывая зависть.
   Торжествуя победу, Ванька снисходительно глянул в его сторону и замер: поплавка на воде не было. – Дергай!
   Испуганный Васька рванул удочку: сверкнула на солнце большая серебристая плотвичка и упала в дрожащие от нетерпения Васькины руки.

   Проводив глазами промчавшуюся мимо них моторку, рыболовы посмотрели на лениво закачавшиеся в волнах поплавки и разом вскочили:
   – Хватит на сегодня, шабаш, – Ванька достал из воды кукан с рыбой и, полюбовавшись, опустил вновь рядом с Васькиным.
   – Ну что, рванем наперегонки?
   Обгоняя друг друга и громко вопя для храбрости, мальчишки промчались по песчаному откосу и, подняв руки над головой, стали медленно заходить в холодную еще с утра воду.
   Неожиданно Васька обдает друга каскадом ледяных брызг и ныряет. Придя в себя, Ванька ныряет следом…
   Переплыв речку, из последних сил мчатся по-над берегом к песчаной косе.
   – Песочек что надо, – стуча зубами от холода, восхищается Ванька, бросаясь на нагретый солнцем песок, и хохочет, глядя на посиневшее лицо друга.
   Раскинув руки, лежат, наслаждаясь теплом…
   Из-за поворота буксир вытягивает на середину реки связку плотов.
   – Глянь на нашу сторону, – вскидывается Ванька, и друзья встревоженно смотрят на пацанов из соседнего переулка, спешащих к плетням, где остались удочки и куканы с рыбой.
   – Сопрут еще, – вскакивает Васька и, скорчив страдальческую рожу, первым заходит в воду, – ну, холодна водичка, – трусит он, и тут на него обрушивается такой же каскад брызг, каким он недавно так неосмотрительно окатил друга.
   Хватая ртом воздух, он мгновение смотрит на уплывающего Ваньку и с отчаянным криком бросается в погоню…
   Ребята были уже на середине реки, когда плывшие по течению плоты мгновенно надвинулись на них, грозя раздавить, и они едва успели проскочить, как громадные бревна пронеслись мимо, вспенивая воду.
   К краю плота подбежал взбешенный мужик-плотогон:
   – Жить надоело, сопляки чертовы?! – орал он на перепуганных друзей, вылезающих на берег.
   – Надо же, – дрожал от холода и страха Васька, – чуть не утопли.
   – Здорово вы перед плотами рванули, как зайцы, – засмеялся загорелый дочерна паренек. Пацаны захохотали, рассматривая добычу друзей.
   Но те еще не оправились от происшествия, подхватив удочки с рыбой и оглядываясь на ставшую страшной реку, они побежали домой…
   Боровок с визгом носился по двору, радуясь нежданной свободе.
   – Борька, а ну, марш домой! – сердилась бабушка, стараясь заманить его снова в сарай. Появившиеся в переулке рыболовы бросились помогать ей, тут во двор вошла веселая почтальонша Валя, и всем гуртом они загнали Борьку в сарай; тот недовольно захрюкал, тычась пятаком в загородку и озорно поглядывая на мальчишек.
   – Подрос, – одобрительно заметила почтальонша, – дядя Ваня дома?
   – В сенях вон строгает, – и бабушка заторопилась вслед за ней в дом…
   – Распишитесь, – почтальонша улыбалась, – с вас причитается.
   – С чего бы? – удивился дед, ставя в ведомости закорючку, но, вглядевшись, хмыкнул:
   – Глянь-ка мать, каку пенсию государство нам отвалило, едрена корень, – он победно оглядел присутствующих.
   – Неужто дождались? – обмерла бабушка, заинтересованно склоняясь над столом, но опомнившись, махнула рукой, – быдто понимаю чево.
   – А все туда же, смотрит, – трескуче засмеялся довольный собой дед, – 450 целковых огребать будем, жить можно.
   – Это сколько набавили-то? – наморщила лоб бабушка, соображая.
   – 240 рублей 75 копеек, – пришла ей на помощь почтальонша.
   Изумленная бабушка испуганно ахнула:
   – Небось, обсчитались?
   – Все верно. По новому положению надбавка всем пенсионерам, – разъяснила почтальонша. – Еще вам перевод и письмо, получите.
   – Теперь и помирать не надо, – бодрился дед, сворачивая козью ножку, пальцы его дрожали. – Как-никак пятьдесят годов стаж, да гражданскую посчитай, – объяснял он почтальонше, – сколько лет гроши платили, тудыттвою растуды! – и сердито запыхал цигаркой.
   Бабушка укоризненно посмотрела на него и приняла от почтальонши пачку денег, подвинув к ней мелочь:
   – За труды тебе, Валя.
   – Спасибочко, тетя Дусь, – не обиделась почтальонша, пряча деньги.
   – Небось, тоже не ахти много получаешь…

   Ванька солидно хлебал щи и удовлетворенно поглядывал, как бабушка ловко потрошит его рыбу, кидая внутренности Мурке, жадно урчащей над лакомством. Не выдержав, подбежал к деду, внимательно читающему долгожданное письмо.
   – Пишут, посылку пришлют к школе, – наконец объявил дед, откладывая письмо в сторону и с облегчением закуривая. – Придется тебе, внук, здесь в школу идти, – он улыбнулся ободряюще, – оно и ладно.
   Бабушка обрадованно засуетилась, захлопотала:
   – Счас ушицы сварю, рыболов-то наш как расстарался, на всех хватит.
   – Не горюй, – успокаивал дед внука, – они обещались в гости приехать.

   – Это ваши яблони, а это наши, – Васька пересчитал свои и заметил – папа сказал, у вас больше, это несправедливо, надо всем поровну.
   – Они зимой чуть не замерзли, мы с дедом спасли. Всю ночь костры палили, понял? – Ванька ласково погладил дикарку, свято веря в сказанное.
   – Дикая не в счет, – небрежно отмахнулся Васька, – она ничья.
   – Это моя яблоня, – нахмурился Ванька, – появятся яблоки, не дам.
   – Больно надо кислятину есть, – Васька обвел сад хозяйским глазом и нетерпеливо вздохнул, – скорей бы вишня поспела, смородины охота.
   – Эй, здорово! – из переулка к приятелям спешат Симак и Сашка длинный. Следом за ними появляется и Панька, радостно ухмыляясь.
   Никто не видит, как из калитки напротив высовывается соседская девочка, с любопытством наблюдая за сверх оживленными мальчишками. Ей страсть как интересно разузнать, чем же они занимаются в их саду?
   Цыкнув в сторону Паньки слюной, Симак деловито огляделся:
   – В картишки сразимся, пацаны, али в войнушку?
   Ему не стоится на месте. Обняв доверчивого Паньку правой рукой за плечи, одновременно лягает его левой ногой по заду. Получивший пинок Панька недоуменно оглядывается под хохот старших товарищей.
   Ванька пытается повторить, но у него не получается.
   – Ноги коротки, – Сашка длинный встает рядом с Панькой и повторяет прием, за ним Васька, и вконец обиженный Панька отбегает от приятелей.
   – Тра-та-та, пу-пу! – палит по ним из воображаемого оружия Симак и огорченно вздыхает, – счас бы из настоящего ружья стрельнуть.
   Васька неожиданно срывается с места и вихрем мчится домой под насмешливые выкрики мальчишек:
   – Испугался? Штаны не потеряй!..
   Не успели развеселившиеся приятели расположиться вокруг яблони, как вернулся запыхавшийся Васька и торжественно достал из-за пазухи сверкающий вороненой сталью пистолет:
   – Папин, – он солидно щелкнул затвором и опасливо оглянулся на дом, – только он без патронов, прячет…
   Взволнованные мальчишки сгрудились вокруг обладателя сокровища:
   – Это тебе не по джиг, – оглянулся Симак на Сашку длинного.
   – «ТТ», – авторитетно изрек длинный, – дай подержать.
   Но Васька протянул пистолет другу. Ванькину руку приятно оттянула вниз тяжесть личного оружия. Он благодарно улыбнулся и, входя в образ командира, имеющего настоящий пистолет, строго оглядел всех:
   – Будем играть в войну. Я – командир, Васька – мой солдат, все остальные – фашисты. Ясно?
   – Дай сюда! – и Симак лишил Ваньку командирского отличия.
   Ясность внес Васька, хозяин положения:
   – Пистолет мой, значит я командир. Ванька – мой солдат, а дальше он все правильно сказал.
   – Не хочу я быть фашистом, – заныл, было, Панька, но получил от Симака внушительную затрещину и замолк, преданно глядя на старших.
   – Ванька, за мной, ура! – что было силы заорал командир и помчался в сад, сконфуженный солдат за ним…
   Снова никто не видит, как соседская девочка осторожно выглядывает из-за деревьев, подглядывая за такими интересными мальчишками-выдумщиками. Ей так хочется знать, что же будет дальше?..
   Фашисты как в воду канули. Настороженно выглянув из-за кустов, красноармейцы опасливо двинулись в наступление: впереди Васька с пистолетом наготове, за ним Ванька, с надеждой поглядывая на боевое оружие. Он знал, что враг силен и коварен, разумеется, кроме Паньки.
   – Хальт! Хенде хох! – заревели из кустов фашисты, выскакивая на поляну с дубинками в руках и окружая оторопевших красноармейцев. Но положение обязывало, и друзья с отчаянной отвагой ринулись в бой.
   Командиры сцепились в смертельном поединке: Симак ухватил рукой Васькин пистолет и силился обезоружить красного командира. Васька в ответ наступил ногой на его дубинку и, обхватив фашиста за шею, свалился вместе с ним в заросли крапивы, густо разросшиеся у забора.
   Сашка длинный норовил помочь Симаку и отнять пистолет…
   Оставшись без грозного противника, Ванька кинулся на перепуганного Паньку. И тот, получив оплеуху, прижался спиной к дереву.
   Он стоял, утирая обеими руками обильно струящиеся по лицу слезы и готовясь зареветь на всякий случай.
   А Ванька ринулся в общую свалку у забора. Победа клонилась то в одну, то в другую сторону. Но вот Сашке удалось-таки изъять пистолет из цепких Васькиных рук, что-то щелкнуло, раздался громкий выстрел, и пуля, взвизгнув рядом со сражающимися мальчишками, воткнулась в дерево прямо над головой застывшего в испуге Паньки.
   Все остолбенели.
   Первым опомнился Симак и подбежал к дереву с Павлом.
   – Вот она! – нашел он пулю, глубоко ушедшую в ствол дерева и восхищенно огрел многострадального дружка по плечу:
   – Ну, ты, брат, молоток! Геройский пацан, не испугался.
   – Еще бы чуток, и прямо в лоб! – констатировал происшедшее Сашка длинный, возвращая грозное боевое оружие взъерошенному владельцу.
   Тот недоуменно осмотрел оружие, вытащил пустую обойму, и предъявил всем на обозрение. Пацаны уже с опаской разглядывали пистолет.
   – Пуля-то в стволе была. Ты же сам затвор передернул и загнал ее в ствол. Значитца, один патрон в обойме оставался. Обмишурились вы с папашкой. Эх ты, а еще командир, говоришь! – обычно немногословный Сашка поразил своими познаниями в обращении с оружием приятелей.
   Только теперь до Паньки дошло, что его могли убить, и перепуганный насмерть он со страшным ревом умчался домой под защиту матери.
   За ним неслась не менее перепуганная девчонка, возмутив своим появлением остывших было бойцов. Откуда только она взялась, проныра?
   Спустя мгновение, со стороны дома донесся приближающийся грозный рев: размахивая хворостиной, в сад спешила Панькина мать, жаждая отомстить за обиженного хулиганами сына.
   Мальчишки прыснули в разные стороны: попробуй, догони ветер…

   – Парашютистов немецких прямо у пещер сбросили, хотели завод военный взорвать, бой был страшный! – Ванька вскочил и оглядел друзей, развалившихся на склоне большой впадины на вершине холма; далеко вокруг раскинулись дома, сады и огороды родного Подгорья.
   – А город наш как начали юнкерсы бомбить, думаете, это простая яма? – обвел он рукой впадину, – сюда фугаска немецкая угодила.
   – Ты-то почем знаешь? – перебил Симак, с сомнением оглядываясь.
   – Дед рассказывал. А еще говорил, будто в пещерах разинцы клад зарыли, до сих пор не нашли. Сходим туда, заодно окопы с блиндажами посмотрим, может, найдем чего? – вдохновленные его страстной речью друзья повскакали с травы, готовые немедленно отправиться в путь.
   – Да были там пацаны, патронов набрали, – вспомнил Сашка, снова опускаясь в траву. – В костер заложили, пули как начали летать, чуть не укокошили всех. Одному малому пальцы на руке оторвало напрочь.
   Через огороды к ним бежал Панька, еще издали заискивающе улыбаясь.
   – Сексот явился, – презрительно сощурился Симак и цыкнул в него.
   – Кончай плеваться, – миролюбиво огрызнулся Панька, присаживаясь.
   – Может, у братана лодку попросишь? – осенило Сашку, – сплаваем.
   – А што, – обрадовался Симак, – под парусом как рванем, и клад наш будет! Заметано. Чем бой-то кончился, Ванек?
   – Наши кого ухлопали, кого в плен взяли, – закончил свой рассказ Ванька. – Дед говорил, пленные фрицы траншеи под водопровод рыли да перемерли от голода, самим есть нечего было. За нашим кладбищем ихнее находится.
   Из кустов донеслись звонкие птичьи диалоги, привлекая внимание.
   – Глянь, пацаны, щегол! – вскинулся Симак. – Чур, мой будет.
   – Сначала поймай, потом хвались, – остудил его порыв Сашка. – Вот картошку уберут, тогда на пашнях лафа будет, лови – не хочу.
   – А я синичек люблю! – загорелся новой идеей Ванька и увидел появившегося в огороде Васькиного отца, – Васька, беги, отец идет!
   Перепуганный Васька вскочил и, увидев отца, грозно смотревшего в их сторону, обреченно затрусил к нему, предчувствуя взбучку.
   – Пистолет не потеряй, командир! – засмеялся Симак ему вослед.
   По тропинке, громыхая ведрами, спешили дед с бабушкой, и Ванька тоже вскочил:
   – Побегу, огород поливать надо…

   Панькина мать торопливо зачерпнула воды из колодца и потащила ведро между грядками, хлеща из кружки направо и налево, Панька тоже старался не отставать от матери и лил воду прямо из ведра.
   – Ишь, торопятся, – пробурчал дед. – Не надорвись, соседка!
   – Как-нибудь управимся, – загремела она быстро опустевшим ведром.
   – Воду экономить надо, так всем не хватит…
   Ванька вместе с дедом и бабушкой тщательно поливал огурцы, помидоры, поглядывая на друга. Васька старался изо всех сил, искупая вину. Его мать с трудом наклоняла дородный торс и аккуратно лила воду из лейки, орошая грядки с зеленью.
   Отставив в сторону ведро, выпрямился Васькин отец:
   – Иван Яковлевич, – деловито, по-военному обратился он к деду, – я тут все посчитал, измерил. У вас больше земли и деревьев тоже, плодовых кустов, а полагается всем поровну.
   – Земли всем хватит, – усмехнулся дед, – бери вон и разрабатывай.
   – Я имею в виду пашни, – нетерпеливо возразил Васькин отец.
   – И я о том толкую. Свои пашни я своими руками вскопал, и сад этот вырастил, а ты только приехал, сразу делить собрался.
   – Есть план приусадебного участка, где указано, кому и сколько полагается, так что придется делить заново, – ехидно улыбнулся Васькин отец.
   – Ты мне рожи не корч! – рассердился не на шутку дед. – Сначала вырасти хоть одно дерево, потрудись для общей пользы, потом делить будешь.
   – Вы не имеете права так разговаривать, я заслуженный офицер, подполковник, – вскипятился и Васькин отец. – Я этого так не оставлю!
   – У тебя, как я погляжу, целых два чина – дурак да дурачина!
   – Безобразие! – загремела на весь огород Васькина мать. – Они еще и оскорбляют. Как миленькие потеснитесь…

   Панькина мать схватила свои ведра и вместе с сыном спешно ушла от греха подальше, хотя ее так и подмывало вмешаться в скандал.
   – Хосподи, было бы из-за чего ссориться, – укоризненно заохала бабушка. – Двадцать лет с соседями мирно жили, душа в душу, всем хватало. Делите, ежели так вам приспичило.
   – Пусть поработают сперва, – не отступал дед, провожая взглядом удалявшуюся семейку. – Я старый партизан, нас криком не испугаешь. Ванюшка, шабаш, – махнул он рукой и пошел домой вслед за бабушкой.
   – Сейчас, руки сполосну, – Ванька присел на корточки у колодца и потянулся к воде, ноги его скользнули по раскисшей земле, и он вниз головой нырнул в узкий колодец, не успев вскрикнуть…
   А от дома бежал Васька. Вот он уже у колодца и, схватив друга за дергающиеся ноги, вытянул наверх. Весь мокрый, дрожа от озноба и пережитого ужаса, Ванька вместе со своим спасителем побрел к дому…

   – Батюшки-святы, что с тобой? – бабушка без сил осела на табурет.
   – Я смотрю из окна, а он бух в колодец, одни пятки торчат. Ну, я тогда побежал и вытащил его, – обстоятельно объяснил Васька.
   – Болезный мой, в родном огороде чуть не утоп, – запричитала бабушка, обнимая внука. – А ты, старый хрыч, зачем мальца одного оставил?
   Расстроенный дед озадаченно развел руками.
   – Васеньке спасибо, спас друга, – бабушка ласково погладила Ваську по голове, – ты заходи к нам почаще, не стесняйся.
   – Извините, мне домой пора, – спохватился Васька и ушел.
   – Стары мы стали, рази уследишь за ним? Пущай родители приезжают да дома живут, – ворчала бабушка по привычке, усаживая переодевшегося внука за стол. – Счас чайку попьем и баиньки. Завтра в город пойдем к деду в столярку за стружками да опилками. Может, обрезков каких наберем, все для зимы пригодится, чать никаких денег на дрова-то не напасешься…
   Панькина мать привязала козу к колышку и выпустила из своего сарая кур:
   – Цып-цып, – она ловко схватила зазевавшуюся курицу и понесла к крыльцу, около которого замерли в ожидании мальчишки.
   Схватив топор, отрубила ей голову прямо на ступеньке; голова отскочила в траву, мигая, а сама курица промчалась несколько шагов по двору и завалилась на бок, трепыхая крыльями.
   Панькина мать подняла ее за лапы и понесла в дом. Панька за ней.
   Ванька растерянно огляделся и, схватив палку, подбежал к козе, настороженно смотревшей на него злыми глазами; размахивая палкой, он стал дразнить ее, и коза заметалась на веревке, пронзительно блея.
   – Ванька, брось сейчас же! – запыхавшаяся бабушка схватила озорника за руку, и в это время из двери выскочила Панькина мать:
   – Тетя Дуся, у нее же молока не будет! – заорала она возмущенно.
   – Ах ты, поганец этакий, – бабушка сердито потащила внука в калитку, – пошто безобразишь, перед соседями позоришь на старости лет?
   – А зачем она курице голову отрубила? – упирался Ванька. Бабушка в недоумении остановилась:
   – Жаль стало? Ты же мясо ешь.
   – Больше никогда не буду.
   – Эх ты, аника-воин, привыкай к жизни, то ли еще увидишь…

   Поднявшись в гору, они вышли на улицу. Мимо прогромыхала деревянными бортами старая полуторка, окутав их пыльным облаком.
   Бабушка заботливо стряхнула пыль с матросского костюма, из которого явно вырос Ванька, и увидела бредущую навстречу нищенку:
   – Здравствуй Поленька, как здоровьице? – она достала из кошелки кусок пирога и подала ей.
   – Жива пока, – обрадовалась подношению нищенка. – Вот спасибо, так пирожка с утра хотелось. Уважила старуху, бог тебя в беде не оставит, он видит добрых людей-то, – и бормоча про себя, она побрела дальше.
   – Почему она побирается, бабань?
   – Жизнь тяжкая сложилась: муж, дети в войну погибли, вот и тронулась умом, – сочувствовала бабушка, – шатается по городу, места себе не находит, все их ищет. И фамилия у нее Шатина, чудно…
   Они прошли мимо витрины магазина, в которой отразилась бабушкина сгорбленная фигура, смешно размахивающая руками, следом гордо проплыла Ванькина, стройная и неотразимая…
   – И мне нищенствовать довелось, – продолжила разговор бабушка, – с тех пор ноги и болят, застудила. Хлебнула горя, не дай бог никому такого.
   – Ты просила милостыню? – возмутился внук.
   – Родители-то мои, царствие им небесное, померли перед революцией, вот и пришлось скитаться, горе мыкать, пока дедушка твой не встретил меня. Он и пожалел сиротинку, в жены взял. Я ведь тогда совсем молоденькая была, на двадцать годков млаже Иван Яковлича…
   – Бабуля, а баба Груня тебе кто? – вспомнил вдруг Ванька.
   – Невестка, – усмехнулась бабушка, – жена моего брата Митрия. Давно его не видела, в Явлеях проживает, в районе, стало быть, – пояснила она внуку. – Чать не ближний свет, да и старый совсем стал. Ему, поди, за восемьдесят стукнуло, где уж тут разъезжать по белу свету.
   – А Славка с Юркой мне братья?
   – Троюродные, родня. Их матери, Лида с Аннушкой, племянницами мне доводятся, твои тетки. Што, повидать охота? Придут как-нибудь…
   – А баба Груня как треснет их по затылку, когда они по переулку к нам спускались. Почему она такая плохая, злая, как волк?
   – Жизнь тяжелую прожила, да и характерец у нее, не приведи господь.
   Неподалеку от магазина с витринами сидел широколицый сапожник-китаец, призывно размахивая щетками.
   – Садись, обувка чистить надо, мал мало. Грязный нельзя таскать! – зазывно улыбался веселый китаец, приглашая к себе прохожих.
   Ванька смущенно покосился на свои босые ноги и гордо отвернулся.
   – Бабуска! Внуку ботинки давай покупай, босой нельзя ходить, – не отставал китаец, улыбаясь бабушке с внуком узкими щелками глаз и похотливо оглядывая бабушку.
   Ванька вконец рассердился. Как может этот наглый китаец так смотреть на его старенькую бабушку. Он схватил бабушку за руку и потащил прочь от противного китайца, хихикающего им вслед.
   Они вошли во двор большого здания и подошли к деревянному бараку с открытыми настежь воротами…

   Внутри строения грохотали станки. Увидев деда, Ванька бросился к нему и, споткнувшись, растянулся на полу. Скрывая боль, подбежал.
   – Ух, ты, сколько всего, – забыв обо всем на свете, он восхищенно разглядывал инструменты у деда на верстаке.
   – Нравится? – одобрительно хмыкнул дед, – помоги вон бабушке.
   И Ванька стал помогать ей запихивать в большой дерюжный мешок стружки, обрезки досок, брусков, упрашивая:
   – Можно, я с дедом останусь, бабуленька?
   – Пусть остается, – разрешил дед, – я пригляжу, не боись.
   – Как вчерась у колодца? – ворчливо напомнила бабушка, но перечить не посмела. Взвалив на плечо мешок, строго посмотрела на внука и ушла, а дед протянул Ваньке ножовку и брусок:
   – На, попили пока, и я поработаю. Лады?
   – Дядя Вань, сегодня получка, не забыл чай? – подмигнул деду веселый парень, подтаскивая к соседнему верстаку длинные доски…

   – Мы с ребятами к пещерам пойдем клад искать, – хвастался внук, стараясь шагать в ногу с дедом, тот одобрил:
   – А што, слетайте. И то дело.
   – Дед, там бабушка наша молится? – показал Ванька на церковь неподалеку.
   – Раньше молилась, – дед остановился закурить, – музей это теперь об истории города, всего края. Помнишь, я рассказывал тебе?
   – А там что? – теперь Ванькино внимание привлекла стройка.
   – Завод воздвигают. Вот вырастешь, работать на нем будешь.
   – Я подвиг хочу совершить, только не знаю какой. Война-то давно кончилась, – Ванька с надеждой посмотрел на деда: может быть, он подскажет?
   – Работать надо добросовестно, жить честно, это и есть подвиг.
   Ванька недоверчиво ухмыльнулся, но спорить не стал.
   Мимо них по дороге промчалась ватага полупьяных безногих инвалидов на тележках. Возглавлял движение бравый ражий инвалид в видавшей виды солдатской форме. На груди его бренчали медали и ордена.
   За ними поспешали инвалиды на ходу, то есть с одной ногой на костылях, в протезах и безрукие. Те спокойно шагали позади.
   – Куда это они, дед, кто они?
   – Инвалиды войны. К винному спешат. Сегодня же зарплата у рабочих. Гулять будут, – глаза деда жалостливо посуровели.
   – Разве можно инвалидам вино пить?
   – Им можно. Это они от обиды, от безысходности. Да што там говорить зря, – дед безнадежно махнул рукой. – Тут и с двумя ногами не знаешь, как прожить. Тудыттвою растуды, ети их в дышло…
   Дед с внуком какое-то время прошли молча, думая каждый о своем.
   – На этой площади я бабушку твою когда-то встретил, – глаза деда потеплели, – смотрю, идет себе…
   – Как Поля Шатина?
   – Получше, да и помоложе была, – усмехнулся дед. – Ну и шутник ты, Ванька, как я погляжу. Пойдем, заглянем, раз разговор зашел, – и он повел внука к церкви-музею.
   – А бабушка где теперь молится, там, где мы с ней были?
   – Да. Храм их божий там, у базара, – махнул дед рукой куда-то назад, и они подошли к двери с вывеской: «Алатырский краеведческий музей».
   – Санитарный день, – прочитал дед после того, как несколько раз рванул запертую дверь. – Посмотрели, называется, екарный бабай, пошли отсюда. – И он решительно зашагал к ларьку, возле которого толпились мужики…

   – Ну-ка, Варя, сто пятьдесят да с прицепом, – мигнул он румяной буфетчице.
   – Морячок-то внук твой, Иван Яковлич? – кивнул на Ваньку пожилой лысый мужик, сдувая с кружки пену.
   Дед опрокинул стакан под усы и кивнул, тоже сдувая пену со своей кружки.
   – Хочешь? – мужик протянул Ваньке кружку, и тот стал браво хлебать горькое пиво, стараясь не ударить лицом в грязь перед мужиками.
   – Будет, – оттолкнул кружку дед, хмуря брови, – мал еще. Негоже, Степаныч, – укорил он лысого мужика, тот рассмеялся:
   – Пусть привыкает, пригодится в будущем.
   – Безобразие! – пробасила проходившая мимо Васькина мать.
   – Свово учи, – откликнулся дед, глядя на торчащие из ее сумки белые головки, и понимающе ухмыльнувшись.
   Немного в стороне гомонили прибывшие еще раньше них инвалиды. Время от времени кто-то из мужиков у ларька протягивал им то кружку пива, то стакан с водкой, и тогда инвалиды оживали – пьяные, горластые, дикие и жалкие одновременно, потерянные.
   – Алеша, ты чо сегодня, не в духе, али не в форме? – обратился к бравому безногому инвалиду в тележке один из мужиков.
   – Попробуй-ка ты так покататься изо дня в день, – выступил в поддержку инвалида другой мужик, – посмотрю я на тебя через недельку, в какой ты форме будешь, гусь лапчатый.
   Все вокруг, включая инвалида, засмеялись.
   – Лексей! Уважь обчество, исполни концерт. Уж мы не обидим, – громко попросили из толпы.
   – Конешно, не обидим, не сумлевайся! – оживились вокруг, с интересом обращая взоры на инвалида, – просим, Алеша! Давай-давай, не кобенься!
   – А может, он устал сегодня, не в силах? Чо пристали к человеку?
   – А ты помалкивай! Тебя не спросили…
   Алексей-Алеша обвел взглядом снизу вверх толпу ожидавших его решения мужиков, и мутота в его глазах сменилась озорными огоньками.
   Все поняли, что концерт будет.
   – Тихо вы, угомонись пока! – настала та тишина, какая только возможна у винного ларька в день получки.
   Алексей-Алеша прикрыл глаза, сосредотачиваясь, затем приподнялся в тележке своим могучим торсом, насколько возможно, уперся мосластыми ручищами в деревянные ручки-колодки и, оттопырив зад, громко и четко пропердел гимн Советского Союза: целый куплет да с припевом.
   Иссякнув, откинулся назад, отдыхая.
   Мужики почтительно прослушали концерт, затем один из них поднес артисту полный до краев граненый стакан водки, другой – кружку пива.
   Все с уважением проследили, как он аккуратно выцедил водку и осушил кружку пива. После этого зааплодировали.
   – Спасибо, Алеша, уважил, так уважил! – умилился один мужичок.
   – Сроду такого не слыхивал! – изумился другой, помордастей.
   – А мы иногда слухаем, – похвалился третий, ражий.
   – В день аванса и получки! – вокруг захохотали. В руках у инвалидов появились новые кружки с пивом, стаканы с водкой…
   Отсмеявшись, дед попрощался с мужиками, взял Ваньку за руку, и они, пошатываясь, пошли домой. Ванька оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на необыкновенного инвалида Алешу и увидел, как тот уже пьяный в лоскуты размахивал руками, кричал что-то, затем вывалился из тележки в грязь и захрапел на всю Старо-Базарную площадь…
   В голове у Ваньки шумело, он глупо ухмылялся и, подражая деду, тоже шаркал ногами и лихо сплевывал, засунув руки в карманы. Споткнувшись, осерчал, как дед:
   – Тудыттвою растуды, екарный бабай!
   Дед покосился на него и, затоптав цигарку сапогом, пошел ровнее. Ванька с сожалением посмотрел на раздавленный окурок и представил, что затягивается цигаркой, как дед. Получалось у него неплохо…

   По двору разносилось Борькино чавканье. Ванька утер пот и с силой потянул пилу на себя – от себя, стараясь не осрамиться перед дедом.
   – Не рви пилу, плавно тяни, – усмехнулся дед, и они стали пилить. Наконец, чурбак упал в траву рядом с козлами, а дед с внуком принялись за следующий. Но Ванькины руки уже еле двигаются, держась за ручку.
   Из сарая вышла бабушка с пустым ведром из-под помоев.
   – Ну, што, пьяницы, утомились?
   – Отдохни пока, в сад сбегай, – пожалел дед запарившегося внука, и бабушка заступила на Ванькино место. Пила в их руках послушна и проворна, она весело звенит и поет, роняя в траву желтые опилки, и Ванька невольно залюбовался, глядя, как они неторопливо и ладно пилят дрова.
   Затем его внимание переключилось на сарай с Борькой…

   – И не стыдно тебе, напоил мальца, сраму-то от соседей, хоть на улицу не выходи, – втихомолку корила бабушка деда.
   – Хватит, лесопилка на дому! – в сердцах бросает пилу дед и устало выпрямляется, – што-то нехорошо мне нынче.
   – Еще бы! – тоже злится бабушка, складывая чурбаки в кучу. – Осень на носу, а дел непочатый край: дрова на зиму заготовить, огород убрать, картошку в подпол ссыпать – не перечесть…
   – Здравствуйте, – вежливо улыбнулся Васькин отец, выходя из дома.
   – Чего это он, как лис? – удивился дед, принимаясь колоть чурбаки.
   Бабушка промолчала, укладывая поленья у сарая в ровную поленницу…
   В калитку вошел, столкнувшись с Васькиным отцом и покачиваясь, расхристанный вдрызг сосед. Широко улыбаясь, он расхлябанной походкой направляется прямиком к бабушке с дедом.
   – Еще Саньку этого черти несут, прости хосподи, – бормочет бабушка. – Ты уж не обижай его. Пьяница и есть пьяница, што с него взять.
   – Ништо, – хмурится дед, бросая топор. – Пойду в дом, перекурю…
   – Иван Яковлевич! Куда ж ты, постой, поговорить надо! – дед захлопывает дверь перед самым Санькиным носом, но тот не обижается.
   Разглядев деда в окне, он принимает воинственную позу и, согнув жилистую руку в локте, показывает свои худосочные мускулы, дразнит деда:
   – Видишь, Яковлевич, силушку богатырскую? Я старый бурлак, двадцать лет лямку тянул, понял ты или нет? Эх, жисть наша пропащая!..
   Дед курит у окна, терпит. Ваньке стало скучно, и он убежал в сад, пропустив самое интересное и страшное.
   Сосед совсем разошелся, стараясь привлечь внимание деда. Он был обижен и раздосадован, потому и не увидел, как дед выбежал из кухни.
   – Зарублю! В бога, в крест, в мать твою… – выскакивает дед из сеней, хватая топор, но хвастуна и след простыл: Санька мчится вверх по переулку, зная крутой дедушкин нрав, а вдогонку ему бухает об калитку топор.
   Встревоженные собаки бросились облаивать беглеца из-за заборов.
   – Ох, хосподи! Богохульник, чево творишь? Еще угробишь Саньку-то, грех на душу, рази можно? – стенает бабушка, забыв о дровах.
   – Ништо, одним дураком меньше будет, – успокаивается дед. Отыскав топор в траве, снова принимается колоть чурбаки…

   – Бабуля, дедуля, волк идет! – из переулка к ним бежит вездесущий перепуганный внук, заполонюнно оглядываясь, будто и впрямь его преследуют.
   – Какой волк? – недоумевает бабушка, выронив из рук поленья.
   Завидев входившую в калитку бабу Груню с внуками, дед усмехнулся:
   – А вон идет, не видишь разве? Ну и внук, метко окрестил твою родню.
   – Бог в помощь вам, работнички, – пробасила баба Груня, оглядывая поленницу хмурым взором. – Дровишки на зиму заготовляете?
   – Куды ж деваться-то, надо, пока тепло, – дипломатично ответствовала бабушка, тоже не особо обрадовавшись нежданным гостям.
   – Подите вон с братцем побегайте, нечево тут со взрослыми околачиваться, кому говорю? – прикрикнула баба Груня на своих внуков, и они послушно отбежали в сторону, переключив свое внимание на Ваньку.
   – Сейчас керосинку разожгу, чайник поставлю, – засуетилась бабушка, – чайку попьем, передохнем малость. Пошли в дом, Груня.
   Дед присел на чурбак перекурить, а мальчишки понеслись в сад по своим неотложным делам…

   Остановившись на тропинке возле Васькиного огорода, Ванька показал братьям необычные для их мест помидоры, желтеющие и краснеющие во множестве на больших помидорных кустах с подпорками.
   – Дамские пальчики называются, – сообщил он доверительно, и мальчишкам страсть как захотелось отведать этих пальчиков.
   Оглядевшись вокруг, они осторожно пробрались на чужой огород и стали жадно обрывать помидоры, тут же пробуя их на вкус: помидоры как помидоры, ничего особенного, кроме продолговатой формы, в отличие от обычных, круглых, привычных для глаза.
   – Так себе, у нас лучше. Бычье сердце называются, большие и сладкие, не то, что эти пальчики, – Славка пренебрежительно скривился и отбросил надкусанный овощ в кусты. Юрка тоже, Ванька последовал примеру братьев.
   Мальчишки стали выбираться назад, лавируя среди кустов.
   – А ну, марш отсюда! Кто вам позволил по чужим огородам шастать? – заорала Васькина мать, внезапно появившись на тропинке.
   Любители приключений рванули через огороды, подальше от грозной тетки, напугавшей их до смерти…

   Сад буйно разросся, заматерел, налился яблоками и грушами, спелые вишни сами просятся в рот, и Ванька рвет и ест их вприкуску с хлебом.
   Наткнувшись на веревку, он удивился: веревка разделяла сад, преграждая путь на чужую половину, где стоял Васька и тоже лакомился вишнями, снисходительно поглядывая в сторону друга.
   – Зачем повесили? – рванул, было, веревку Ванька, не тут-то было.
   – Папа сказал, для порядка: это ваше, а это наше, – пояснил Васька еще более снисходительно и потянулся к ветке, усыпанной ягодами. Потеряв равновесие, тоже ухватился за веревку…
   – Это наша ветка! – сердито заорал Ванька. – Не видишь разве?
   Васька посмотрел и, убедившись, что дерево, с которого спускалась на их территорию ветка, стоит на Ванькиной половине, отпустил ветку.
   – Мама говорила, как ты с дедом водку пьянствовал, – хихикнул он.
   – Дед после получки выпил, а твои родители каждый день за забор держатся, когда по переулку спускаются, – не остался в долгу и Ванька.
   – Скучно им. Мы в большом городе раньше жили, а здесь…
   – Ну и проваливайте отсюда, раз вам скуплю, – разъярился вконец Ванька и схватился за палку. Друзья настороженно замерли, готовые к схватке, но тут над ними заворчало, разом потемнело, и крупные тяжелые капли застучали по листьям, голове, спине, разгулявшийся ветер ворвался в сад, и Васька не выдержал, с позором ретировался…
   Ванька отбросил палку и, отыскав конец веревки, развязал узел и забросил ее в кусты подальше. Над головой сверкнула молния, воздух раскололи оглушительные раскаты грома, и только теперь пошел сильный ливень.
   Удовлетворенно оглядевшись, Ванька побежал домой и ворвался в сени, где стояла бабушка и набожно крестилась при вспышках молний:
   – Свят-свят, с нами крестная сила, спаси и помилуй, царица небесная. Промок-то как, – заволновалась она, – так и заболеть можно.
   – Бабань, а Васькин отец веревку в саду протянул, сад наш разделил, – торопился рассказать Ванька, – а я ее оборвал и выбросил.
   – Хосподи, как бы опять скандалу не получилось, – забеспокоилась бабушка. – Деду не говори, осерчает. Прихворнул он, лежит, – она выглянула на улицу, – прошел дождик, как в сказке стало, благодать…

   Туча погромыхивала уже далеко за лесом, вокруг сиял посвежевший сад, огороды, запели примолкнувшие, было, птицы. И снова могучая симфония природы захватила Ваньку и понесла, словно на крыльях. Шлепая по лужам, он промчался в сад и стал носиться вокруг дикарки…
   Опустившись на корточки, разгреб мокрую траву и обнаружил кипучую жизнь: вот кузнечик испуганно скакнул в сторону и застрекотал, муравьи карабкаются по стебелькам, пестрый солдатик мчится, не разбирая дороги.
   Ванька поднял голову и сквозь листья яблони увидел бездонное небо…
   Подбежавший Дружок лизнул его в щеку, и Ванька вскочил, радостно улыбаясь. Неподалеку стоял Васька и примирительно поглядывал на него.
   – Ты не думай, я просил папу, чтобы он веревку не вешал, разве он послушает, – Васька виновато потупил свою белобрысую голову.
   – Да выбросил я ее, – сознался Ванька и весело засмеялся, глядя на опрокинутое лицо друга. – Побежали купаться?..

   Друзья выскочили к реке уже вместе с Панькой, пронеслись по песчаной косе и бросились в воду под оглушительный лай Дружка, который тоже решил искупаться и, медленно войдя в воду, поплыл к мальчишкам, судорожно перебирая лапами и прижав уши к голове.
   Откуда ни возьмись, появились слепни и яростно налетели на них.
   – Ныряй! – Ванька свечкой ушел на глубину, за ним остальные…
   Слепни покружились над пустынной водой и разочарованно улетели. Тут же, словно мячики, выскочили на поверхность мальчишьи головы, наблюдая за улепетывающей во всю прыть собакой, которая неслась от слепней к переулку. Вот она благополучно скрылась под их одобрительные крики.
   – Смотри сюда! – Ванька снова нырнул и через мгновение вынырнул, показывая друзьям черный донный песок, – со дна достал.
   – И я достану, – ныряет Васька, а Панька нерешительно суетится у берега и, якобы замерзнув, выходит из воды, громко стуча зубами и сотрясаясь…

   Полюбовавшись аккуратно уложенной возле сарая поленницей дров, дед проверил поросенка в сарае и собрался, было, уходить, но тут в переулке показался сосед-пьяница, обрадовавшийся деду во дворе.
   На сей раз он был трезвый и выглядел смущенным. Подойдя к забору, обозрел для приличия новоиспеченную поленницу и окликнул деда:
   – Здорово, дядя Вань! Ты тово, не серчай, опять черт попутал. Набрался сверх меры. Дак ведь с кем не бывает, верно?
   – Ништо, – усмехнулся дед миролюбиво, – бывает. Мужик ты работящий, факт, хвастун только, балабол.
   Удовлетворенный беседой, сосед пошел дальше, а дед побрел к завалинке перекурить. В переулке показались мальчишки, бегущие домой. Они явно перекупались и потому быстро разбежались по домам.
   Ванька подбежал к деду:
   – Дед, ты чего в валенках? Лето ведь на дворе. Он удивленно смотрит на деда, сидящего на завалинке перед домом.
   – Старый стал, кровь не греет, вот ноги и мерзнут.
   Из сеней выглянула бабушка тут как тут:
   – Может, врача вызвать, отец?
   – Оклемаюсь, – дед с трудом встал и, шаркая валенками, вошел в сени, прошел мимо своего любимого верстака, не останавливаясь, и едва перешагнул порог кухни, весь запыхавшись…
   – Помру скоро, мать, – он присел у стола и задумчиво смотрел в окно, – тяжело тебе одной придется…
   – И чего удумал, – бабушка торопливо утерла слезы концами платка.
   – Жить грустно, а умирать тошно, – невесело усмехнулся дед. Против обыкновения он не курил и тихо сидел у окна, словно гость.
   – Давайте-ка ужинать, – оправилась от волнения бабушка.
   – Не хочу, – буркнул Ванька и побрел в спальню.
   – Не захворал ли? – всполошилась бабушка, трогая у него лоб, – так и есть, горишь весь, батюшки. Один помирать собрался, другой заболел, прям беда с вами, мужиками. Ложись-ка, милок, – укутала она внука одеялом, – вот и хорошо, вот и ладно. Чайку согреть?
   Ванька молчал, закрыв глаза и проваливаясь куда-то в небытие…
   – Нехорошо тебе, – склонилась над ним бабушка, – прими таблетку.
   Ванька морщится, запивая таблетку водой, и вновь дурманящие волны охватывают его и несут куда-то все быстрее и быстрее…

   «Хулиган! Вот я вас палкой, помидоры наши обрывать удумали? Воры, разбойники проклятые! Ты зачем нашу веревку оборвал?! – вопила разъяренная Васькина мамаша, больно хватая Ваньку за ухо. – Вот я вас с дедом в милицию, пьяницы несчастные!
   «Дед выздоровеет, он вам покажет кузькину мать! – огрызался Ванька, с трудом вырываясь из ее цепких ручищ.
   «Это мы посмотрим, кто кого, – ярилась злобная фурия, – воров да хулиганов в школу не принимают. И родители твои никогда к вам не приедут!..».

   … В волнении Ванька проснулся, озираясь вокруг и прислушиваясь: «От курева ты хвораешь, старый, бросать пора», – доносился с кухни ворчливый бабушкин голос, внушая, дед согласно кашлял в ответ, чиркая спичками, и Ванька успокоенно улыбнулся.
   «А вдруг, пока я болею, ребята к пещерам уплывут без меня?» – мелькнула тревожная мысль, и он приподнялся, было, в кровати, но слабость окутывала его всего, словно ватой, и он снова лег, стал смотреть в окно, где сквозь листву проглядывало вечернее предзакатное небо…

Глава четвертая. Поход в музей

   Дед с внуком шли мимо красивого здания Сбербанка, который вполне мог находиться и в Москве. Иван Николаевич смотрел на современные здания, преобразившие улицу, и с ностальгией в душе вспоминал, что на этом самом месте раньше, во времена его юности, располагался деревянный клуб для молодежи, старинные дома, коих уже давно нет.
   – Пойдем, я тебе покажу церковь-музей, куда мы с моим дедом хотели зайти как-то, да он был закрыт. Много воды с тех пор утекло.
   – А вы сходили потом в этот музей, деда? – прервал размышления деда внук.
   – Не привелось. Вот здесь он раньше располагался, – подвел Иван Николаевич внука к старинной церкви, закрытой на реставрацию. Поглядев на разочарованное лицо внука, усмехнулся, совсем как его дед когда-то.
   – Не горюй, мы в художественный музей заглянем, вон он, совсем рядом, – они вошли в приземистое здание музея, неподалеку от церкви.

   В музее было тихо и прохладно, немноголюдно. Они прошли по залам, разглядывая картины на стенах: множество пейзажей, портретов, написанных местными художниками. Любовь к родному краю и его людям веяла со стен музея на посетителей, невольно поднимая настроение.
   Иван Николаевич подвел внука к портретам в углу зала:
   – Это твой прадед написал, мой отец, Николай Дмитриевич. Вот портрет пионервожатой, а это мой младший брат Владимир. Написано в середине прошлого века, а для меня совсем недавно.
   – Дедушка Володя? – удивленный внук разглядывал портрет, в котором он никак не смог бы признать большого доброго дедушку, приезжавшего иногда к ним в гости из далекого Мурманска.
   – А тот музей, когда откроют?
   – Не тот, а Алатырский краеведческий музей. Его в двухэтажное кирпичное здание перевели, мы обязательно сходим с тобой.
   Они направились к выходу, не забыв накупить книжек о городе и крае…

   Обогнув здание обувной фабрики, снова вышли на улицу Покровского, бывшую Сурско-Набережную, подошли к знакомому спуску в Подгорье.
   Ванька смело поскакал вниз, он уже освоился и не боялся крутизны спуска. Дед осторожно шел следом, стараясь не отставать от резвого внука.
   Войдя в калитку, они встретились со старухой-хозяйкой.
   – Здравствуй, бабушка, это снова мы, – Ванька подбежал к ней, как к старой знакомой, да и она уже не хмурилась на них, как вначале.
   Дед с внуком прошли в сад и на огороды.
   – Вот эти пашни наши были, рядом – соседей сверху – мы звали их просто Васькины, а это – Панькины. А вон там, – Иван Николаевич показал на землю и кусты далеко впереди, почти у самой реки, – на дальних огородах мы птиц, бывало, ловили: щеглов, чижей, канарейки попадались. Я больше синиц уважал. Сядет птичка на сало в сетке, мы дерг за веревку и накроем ее сетью. Ну, а дальше в клетку, как положено.
   – По телеку передавали, птиц нельзя в неволе держать. Не гуманно это, – нравоучительно попенял внук деда, и дед засмущался.
   – Оно, конечно, так, я понимаю, но мы не знали тогда. Все ловили, и мы тоже… – дед помолчал, поглядывая на своего правильного внука виновато, но с долей удивления и даже иронии.
   «Какая сейчас молодежь пошла, – подумалось ему, – об экологии думают, животный мир берегут, птиц. Правда, не все, но каков наш Ванюха!».
   И он перевел разговор на другую тему:
   – Костры осенью палили, картоху пекли, на лодке вверх по реке под парусом к пещерам ходили. В школу я здесь пошел в первый класс. Как сейчас помню, – взгляд у дедушки затуманился, и Ванька, вначале поглядывающий на своего сентиментального деда с иронией, вдруг испытал к нему чувства нежности и благодарности.
   Иван Николаевич улыбнулся, продолжая рассказывать:
   – И дед с бабушкой, как живые, перед глазами стоят…

Осенние заботы

   Ванька вышел в сени и, распахнув дверь, взял с верстака ножовку. Приладив на табуретке доску, стал пилить, не замечая вышедшего деда.
   – Чего вскочил спозаранку? – хрипло спросил дед, прокашливаясь.
   Ванька озабоченно продолжал пилить.
   – Ловушку сделаю, синичку поймаю, – пояснил он, когда отпиленная часть доски упала на пол.
   – Птицы вон вовсю распелись, а они дрыхнут, – ворчливым бабушкиным голосом высказал свое недовольство внук, стараясь казаться взрослым.
   – Чегой-то я, в самом деле, словно барин, – виновато хмыкнул дед и осмотрел шершавую доску, – ловушку, говоришь? Давай лучше эту приспособим, – и выбрал строганую доску, пошире.
   – Разметить сначала надо, покумекать, что к чему, а уж потом пилить, – дед нашарил на верстаке карандаш, и они углубились в работу…
   Вышла бабушка с полным ведром помоев и поспешила в сарай, откуда доносилось голодное похрюкивание…

   Задевая руками бабушкины веники, густо разросшиеся под окнами их квартиры, Ванька стремглав выбегает в сад и удивленно оглядывается: как изменился он за последнее время, зарос буйной зеленью, расцвел багряно-желтыми листьями, а среди яблонь хозяйничает Васька.
   Его голова мелькает среди ветвей, между стволов, глаза зорко высматривают заветные плоды, руки неутомимо шарят в траве и листьях.
   Ванька подбегает к ветвистой яблоне-апорт и, обхватив руками ее ствол, что было силы, трясет; разрывая листву, с шумом падают спелые яблоки.
   Друзья с аппетитом хрумкают сочные плоды и выбирают про запас.
   Обернувшись, Ванька увидел дикарку и обрадованно подбежал к ней: гордая красавица была вся усыпана маленькими желтыми яблочками. Ванька попробовал самое желтенькое, друг тоже, и мальчишки бросились набивать карманы дичками, повыбрасывав крупный сладкий апорт.
   – Мировые яблочки, – восторгался Ванька, – а ты не верил, растяпа…
   – Симак без тебя хотел плыть, – сообщал Васька новости между делом, – да Сашка длинный не согласился. Говорит, без Ваньки не пойдем.
   – Длинный – настоящий друг, а мы с дедом ловушку сделали.
   – Скоро в школу, не до птиц, – озабоченно вздохнул Васька.
   Послышалось хрюканье, и они увидели борова, гуляющего у дома на воле.
   – Борька, ко мне! – закричал Ванька, и к Васькиному удивлению боров помчался к ним, словно собака; друзья почесывали у него за ушами, и он блаженно хрюкал, помахивая хвостиком-колечком.
   Мальчишки побежали к дому, и боров стал гоняться за ними по двору.
   – Наел загривок, – удовлетворенно похлопал Борьку по спине подошедший дед, под мышкой у него был зажат ящик, – пудов на шесть потянет, факт.
   – Вырос себе на беду, болезный, – вздохнула бабушка.
   – Окорок славный получится, – согласился дед, и показал встревоженному их разговором Ваньке ящик, – видал? Пойдем-ка…
   – Посылку получил? – обрадовался внук и побежал за дедом домой.

   На столе лежали школьная форма, тетради, букварь, счетные палочки, касса, карандаши и ручки с перьями, новые ботинки.
   – Портфель купите сами, так как в посылку он не помещается, слишком большой, – читает дед письмо, – ишь ты, сами…
   – Я без портфеля в школу не пойду, – нахмурился Ванька, с интересом разглядывая целое богатство, присланное родителями специально для него, их сына Ваньки. И это мирило его с их отсутствием.
   – Придумаем што-нибудь… Скоро приедем в гости, – продолжает дед чтение, и тут его недовольство сменилось иронией, – ишь ты, в гости.
   – Фланель, – одобрительно пощупала материю бабушка и приложила брюки к ногам внука – штаны-то длинноваты, укорачивать придется.
   Ванька нахлобучил новую фуражку с кокардой и гордо приосанился.
   – Хорош фрукт, – хмыкнул дед, засовывая письмо в карман, и нахмурился, хочу тебя порадовать, мать. На днях инспектор заявится, за каждое дерево теперь платить будем, тудыттвою растуды их в печенку.
   – Значит, правду болтали, а я не верила, – охнула бабушка и тут же обнадежила сама себя, – небось, недорого посчитают, чай деревья не люди. Рази можно такое с людьми вытворять?
   – Как знать, – покачал головой дед и встал. – Да, чуть не забыл. Нестерыч завтра придет, так што готовь магарыч.
   – Хосподи, может обождать еще…
   – Жди, не жди, а колоть надо.
   – Кого колоть, Борьку? – испугался Ванька, забыв о фуражке.
   – Это мы про другое толкуем, – успокоил его дед.
   – Дед, попробуй, – Ванька вытащил из кармана заветные яблочки, – с нашей дикарки. Их там полно.
   – Для Борьки сгодятся, – попробовал дед и, сморщившись, выплюнул, – бабушку вон угости. – Он усмехнулся и, потрепав внука за вихры, вышел…

   Сбивая кочки новыми ботинками, Ванька поднимается вслед за бабушкой по переулку; фуражка великовата, и ему приходится то и дело поправлять ее свободной рукой, в другой – деревянный самодельный сундучок.
   Они выходят на улицу, и в это время их обгоняют соседи; вся расфуфыренная Васькина мать торжественно несет огромный букет цветов, за ней едва поспевает сын в новой шерстяной форме и с блестящим ранцем за плечами.
   Окинув презрительным взглядом Ванькину фланелевую форму и сундучок, она схватила сына за руку и, раздуваясь от важности, прибавила ходу.
   – Вот чешут, – Ванька был обижен невниманием друга. Сундучок оттягивал руку, и он с досадой поставил его на землю. – Не пойду я с сундуком в школу. Вон у Васьки ранец, а я хуже его?
   Бабушка в ответ лишь молча вздохнула и, подняв сундучок, пошла дальше.
   Ванька постоял, сердито глядя ей вслед, и бросился догонять.
   Сопровождаемые взрослыми со всех сторон к школе спешат будущие ученики. Подгоняя отстающих, звенит школьный звонок…

   Наконец, все собрались во дворе у дверей школы. Родители сбились в сторонке, наблюдая, как их детей учительница выстраивает в линейку.
   Напротив первоклашек стояли десятиклассники, выпускники школы. В руках у них были подарки, приготовленные для этого торжества.
   – Поздравляем вас с окончанием школы, желаем вам всего хорошего в вашей новой взрослой жизни, которая ждет вас! – обратилась к ним директор школы, сдерживая волнение.
   – А вас, дорогие первоклассники, с началом первого учебного года в вашей жизни! А теперь обменяйтесь подарками на память.
   Выпускники вручали подарки первоклассникам, которые в ответ совали им свои скромные дары и смотрели на взрослых с немым восхищением.
   Ванька вручил десятикласснице авторучку, присланную специально для этого случая матерью в посылке, и получил в ответ книгу Николая Дубова «Огни на реке».
   Он в волнении прижал книгу к груди, подхватил свой сундучок, подошедшая откуда-то сбоку бабушка всучила ему еще букет цветов, и Ванька вконец растерялся, окруженный такими же взволнованными первоклассниками.
   Звенит первый школьный звонок на урок и, подгоняемые им будущие ученики спешат к дверям школы, сопровождаемые учительницей и взглядами своих родителей и близких.
   Бабушка тоже подождала, пока ее внук войдет в двери, и успокоенная пошла домой к деду, жаждая рассказать ему о таком важном событии.

   Сухопарая учительница в очках строго стучит указкой по заставленному цветами столу, призывая к тишине взъерошенных первоклашек:
   – Тихо, дети! Давайте знакомиться. Меня зовут Мария Михайловна, и я буду учить вас целых четыре года, так что времени у нас будет предостаточно. Сейчас я буду вызывать по списку, каждый должен встать и показаться всему классу. Архангельская Людмила!
   Откинув крышку парты, встала красивая девочка с умным серьезным лицом.
   – Садись, Люда… Марков Виктор!
   Сидящий рядом с Людой сухощавый симпатичный паренек тут же вскочил.
   – Журавлева Таня! Марков может сесть, – улыбнулась учительница. Паренек сел, стукнув крышкой, зато встала симпатичная девочка из соседнего ряда и смело оглядела класс, тряхнув косичками.
   – Симаков Александр! Побыстрее прошу вставать. Симак нехотя поднялся, закатив глаза в потолок. Все оживились.
   – Косырев Владимир! А Симаков пусть постоит, поучится у других, как надо вставать, – построжала лицом учительница. Класс затих.
   Вовка Косырев чинно встал, держась за крышку парты…
   Слушая, как вызывают других, Ванька ждал, когда же и его вызовет эта строгая учительница? Ему было не по себе в столь непривычной школьной обстановке. Он посмотрел на красивую Люду Архангельскую, она заметила его взгляд и строго сдвинула брови вразлет.
   Ванька отвернулся, стушевавшись.
   – Маресьев Иван! – вдруг донеслось до него, и он вскочил, грохнув крышкой парты так, что вздрогнули сидящие рядом. Уши у него загорелись от непонятного волнения.
   – Садись, Маресьев. Не надо так громко стучать крышкой. Прошу всех быть повнимательнее. Устименко Василий! – учительница перевела взгляд на его друга Ваську, и Ванька с облегчением опустился на свое место.
   В это время сидящий сзади него Симак схватил Ванькин сундучок и стал насмешливо рассматривать, демонстративно хихикая.
   – А сейчас все вынимаем из портфелей тетради и буквари! – снисходительно улыбается учительница, глядя на бестолково суетящихся учеников, и привлеченная возней у одной из парт, подходит:
   – Что случилось?
   Ванька уже успел отнять свой сундучок у сидящего сзади Симака, и весь красный от возмущения и борьбы раскрывал его. Все засмеялись.
   – А чего он с сундуком в школу приперся?! – на весь класс выразил свое недовольство Симак. – У меня тоже родителей нет, а братан вот портфель купил, – и он хвастливо поставил на парту свой новый портфель.
   Вокруг снова все засмеялись, радуясь неожиданной разрядке.
   – Прекрасный сундучок, удобный, – неожиданно для всех похвалила Ванькин сундук учительница. – И пенал какой необычный, – теперь уже искренне удивилась она, разглядывая самоделку. – Кто тебе сделал?
   – Дед, – тихо ответил смущенный Ванька и с гордостью объяснил, – он у меня столяр, дома всю мебель сам сделал: комод, стол со стульями, диван, кровати. Он все может. А родители мои в Чебоксарах работают, скоро приедут. Насовсем.
   – Какой у тебя хороший дедушка, – ласково улыбнулась ему учительница, возвращая пенал. Посрамленный Симак затих сзади.
   – Можно я с Ваней сидеть буду? – поднялся со своего места Васька.
   – Конечно, – разрешила учительница, и он пересел к другу.
   – Продолжим урок. Тихо дети, внимание! – захлопала она в ладоши, снова призывая к тишине взбудораженный класс…

   Лошадь неторопливо везла по улице телегу с дремлющим возле железной бочки возницей. На перекрестке она привычно остановилась и зафыркала, возница очнулся и, соскочив с телеги, взялся за черпак:
   – Кому каросин? – зычно огласил он окрестности скорее по привычке, так как со всех сторон к нему уже спешили женщины с бидонами, ведрами, бутылями и банками…
   Наглядевшись на это интересное зрелище, друзья пошли дальше.
   «Эй, Ванек!» – Оглянувшись, Ванька увидел насмешливую физиономию Симака и едва увернулся от плевка в свою сторону.
   – Попроси деда, он тебе коня деревянного сделает, в школу поскачешь, с сундуком! Ох, умора! – Симак явно нарывался на ссору.
   Ванька поставил сундучок и, сжав кулаки, шагнул навстречу недругу.
   – Ты чо, драться будешь? – удивился Симак, распаляясь. – Ну, давай, черт рыжий, стыкнемся до первой кровянки!
   Но Ваньку этим было не испугать. Постоять за себя он умел, и Симак знал об этом. А идти на попятную было позорно.
   – Да ладно, – начал, было, он тянуть канитель, но уже поздно:
   – Я тебе за деда!.. – Ванька обхватил Симака за шею и рванул на землю, но тот угрем вывернулся и, стушевавшись, отступил.
   – Пошутить нельзя, – растерялся Симак, чувствуя свою неправоту.
   – И Ваньком меня больше не зови, а то еще получишь! – Ванька поднял свой сундучок, и друзья пошли домой, игнорируя смутьяна.
   Симак плелся сзади, обидчиво сопя.
   – Напугал тоже, Ванька-встань-ка! – взъерепенился запоздало он, но, как говорится, после драки кулаками не машут. – Я тебя на лодку не возьму, – наконец нашелся он и взбодрился, – пешком к пещерам потопаешь!
   Друзья обернулись, и Симак насторожился.
   – Ну и пойдем, – вступился за друга Васька, – без тебя обойдемся.
   – Да ладно, я пошутил, – примиряюще засмеялся Симак и зашагал рядом с ними, – братан разрешил, можем хоть сейчас рвануть.
   Ваньке было приятно слышать об этом, и он невольно смягчился, уже по-дружески глянул на приятеля:
   – Приходи вечером на огороды, костер запалим.
   – Картоху печь будем, вот здорово! – обрадовался Симак и добавил:
   – Птиц пора ловить, огород-то уже весь убрали?
   – Картошку осталось просушить, – по-хозяйски ответил Ванька…

   И вот он в передней за столом учит уроки: отложив букварь, торопливо пишет в тетради строчки букв, часто обмакивая перо в фарфоровую чернильницу и стараясь побыстрее закончить. От этого на листе появляются кляксы, но Ванька накрывает их промокашкой, и урок готов.
   Входит чем-то расстроенная бабушка и, всхлипывая, бестолково мечется по кухне. Не успел Ванька как следует удивиться, появляется дед. Кряхтя, он влез на лежанку и, пошарив на запечке, достал длинный нож-финку:
   – Ну, я пошел, мать, – озабоченно посмотрел на бабушку и ушел.
   Ванька встревоженно вскочил и бросился к бабушке:
   – Куда дед пошел, Борьку колоть?
   – Пойдем-ка, милок, – бабушка увела его в спальню и, усадив на сундук, присела рядом, – што поделаешь, судьба его такая…
   Ванька подозрительно часто зашмыгал носом и отвернулся.
   – Ты уши-то заткни, так легше будет.
   Он закрыл уши руками и настороженно прислушался: вроде тихо.
   – Привыкли, чай, к нему, – сквозь слезы бормотала бабушка, – взрастили…
   И вдруг даже сквозь заткнутые уши прорезался истошный пронзительный Борькин визг и оборвался, а Ванька заплакал, уже не прячась.
   – Помогать пойду, – вздохнула бабушка и нехотя побрела на улицу.
   – Борька, зачем они тебя так, Борька, – шептал Ванька, сидя в одиночестве и дав волю слезам, затем встал и робко вышел, все еще не веря в случившееся.

   То, что он увидел, заставило его содрогнуться от ужаса и отвращения: страшная картина распяленной туши потрясла его, и он замер, не в силах отвести глаз от того, что еще недавно было живым и веселым боровом…
   Туша висела в сарае вниз головой и покачивалась, когда дед поворачивал ее, а сосед палил шерсть, водя пламенем горелки по шкуре.
   В сторонке бабушка проворно разделывала на дощатом столе внутренности, от вида и запаха которых Ваньку замутило, и он бросился в сад…

   Красные языки пламени жадно лижут ботву, трещат стебли и сучья, разгорается костер, и вот уже во всю гудит пламя, освещая лица очарованных необыкновенным чудом мальчишек и еще более сгущая сумерки.
   У Паньки в руках котелок с картошкой, и он преисполнен важности.
   – Пора в поход отправляться, а то холодно будет, грязь, – Ванька смотрит на развалившихся вокруг костра друзей, ожидая поддержки.
   – В следующее воскресенье отправимся, – решает Сашка, – да, Симак?
   Симак молча соглашается, оглядывая огороды:
   – Здесь сети с утра как раскинем, и щеглы наши будут, – мечтает он вслух.
   – Мне синицы нравятся, – возражает Ванька и тяжело вздыхает.
   – Щеглы умнее синиц, – авторитетно заявляет Васька; он разворошил прутиком прогоревшую ботву и, взяв услужливо поданный Панькой котелок, вывалил картошку в тлеющие угли, закидав ее горячим пеплом.
   – Борьку жалко? – глянул он на расстроенного друга, тот кивнул.
   – Што, борова закололи? Поедим теперь сальца! – оживился Симак.
   Ванька оглядел друзей и содрогнулся, вспоминая:
   – Я его зимой из соски молоком поил. Если бы вы слышали, как он кричал перед смертью.
   Мальчишки замолчали, наблюдая, как Васька разгребает золу.
   – Налетай! – он первым подхватил картофелину, и вот уже все мечут огненные картошки в руках, упрямо отдирая черную, обуглившуюся кожицу вместе с картофельным мясом, и с аппетитом жуют их.
   – Соль забыли, – сокрушается Панька, хватая очередную картошку.
   – Ты и без соли всю слопаешь, – отталкивает его Симак, тщетно шаря в золе палкой. – Так и есть, слопал, ну и дошкольник! – восхищается он с досадой, и друзья неистово хохочут, позабыв обо всем на свете.
   Ванька смеется вместе со всеми, загораясь еще одной идеей:
   – Вот найдем в пещерах саблю или ружье, в музей сдадим. Дед рассказывал…
   – Слыхали мы. Братан говорит, если клад и был, давно растащили.
   – Говорят же тебе, не нашли, – накинулся на Симака Васька.
   – Фома неверующий! – засмеялся Сашка, и мальчишки в наступающей темноте горячо заспорили о будущем походе…

   Панька с молчаливым восхищением смотрел на возвращающихся из школы друзей. Кивнув ему, они остановились у калитки.
   – Вечером погуляем? – Ванька покосился в сторону своего сарая.
   – А то как же, – с готовностью ответил Симак.
   – Уроки учить надо, – неопределенно возразил Васька.
   – Пацаны! Тсс… – Симак интригующе округлил глаза и показал пальцем в сторону забора напротив: из едва приоткрытой калитки подглядывала за ними, прячась, соседская девчонка.
   Симак на цыпочках подкрадывается к калитке и, выудив откуда-то из карманов прищепку для белья, ловко защемляет любопытной нос.
   Сквозь хохот пацанов слышен тихий плач обиженной девочки, так мечтающей дружить с мальчишками.
   – Ладно вам, пусть выходит, – милостиво разрешил Васька. – Натаха, иди сюда, не бойся. Только не приставай к нам. И не шпионь больше. Понятно?
   Он сделал строгое лицо, и вышедшая из калитки соседка согласно закивала, обрадовавшись сбывшейся, наконец, мечте.
   Панька на всякий случай показал ей язык и скорчил страшную рожу, но соседка не обратила на него никакого внимания. Глупый малыш.
   – Ну, пока, – решился, наконец, Васька, и пошел домой. В один миг пацаны разбежались, оставив в одиночестве девчонку-соседку и Паньку, который тут же помчался прочь, не желая оставаться в ее обществе.
   Вбежав на свое крыльцо, он столкнулся со старшим братом, собравшимся в город. В отличие от Паньки это был высокий худой парень с довольно приятной внешностью. Пропустив младшего брата в дом, старший брат скорым шагом вышел в переулок и резво попер в гору…
   Ванька опасливо прошел мимо безмолвного сарая и в нерешительности остановился: в саду гулял ветер, срывая с деревьев желтые листья, сиротливо лежали убранные огороды, и он вздохнул: пора домой…

   Отодвинув букварь, он уныло заглянул в тетрадь, где под его кляксами красовалась жирная двойка, похожая на лебедя, и нахмурился, искоса глянув на деда: вдруг узнает?..
   – Што, внук, много двоек нахватал? – как в воду глядя, спросил дед.
   Ванька отрицательно покачал головой и задумался. Хлопнув дверью, вышел дед, и он оживился: схватил новую тетрадь и, ухмыляясь, стал писать. Затем красным карандашом старательно вывел под написанным пятерку, снова торопливо накарябал чернилами и снова поставил себе отметку…
   Вошла бабушка, и Ванька сделал вид, что учит уроки.
   – Учи-учи, – она ласково улыбнулась ему и захлопотала на кухне…
   – Бабань, я сегодня десять пятерок получил! – наконец хвалится Ванька и протягивает ей тетрадь: – Иди, смотри, вот.
   – Умница ты моя разумница, – восхищенная бабушка рассматривает пятерки и бросается к пришедшему деду. – Глянь, отец, десять пятерок наш отличник-то получил!..
   Дед удивленно и недоверчиво смотрит в тетрадь, затем на смутившегося под его взглядом внука и усмехается:
   – Многовато што-то, – но его гложет другое и, сунув тетрадь бабушке, он сердито заходил по кухне. – Такие налоги, а за што, спрашивается? Даже дикарку посчитали, язви их в душу! Война давно кончилась, пора бы и передышку народу дать. Так нет, на тебе, тудыттвою растуды!
   – Откуда столь денег-то взять, рази напасешься, – поддакнула она.
   – Зато пенсию прибавили, ети их мать! – снова загремел дед, оглядываясь. – Где топор? Порублю все к чертовой матери…
   Ванька выскочил из-за стола и незамеченным прошмыгнул в дверь…

   Разгневанный дед с топором в руках решительно подходит к яблоням и первой жертвой избирает дикарку. Примерив, где рубить, поднимает голову, прикидывая, куда упадет дерево, и на самой верхушке видит внука, вцепившегося в ствол среди ветвей:
   – Слезай, рубить буду!
   – Не слезу, – упрямо доносится сверху.
   Дед сердито выпрямляется:
   – Ишь, защитник выискался, слезай, говорю!
   – Если срубишь, я упаду и разобьюсь!..
   Дед озадаченно смотрит на ослушника и, рассердившись вконец, начал было рубить, плюнул в сердцах и, бросив топор, полез за кисетом.
   Ванька соскользнул вниз и, прижимая ладонями глубокие раны на дереве, горько заплакал, не в силах сдержаться:
   – Зачем рубил? Ведь она живая, ей больно!
   Дед трясущимися руками сворачивал козью ножку, просыпая табак мимо:
   – Ладно, не реви. Вылечим мы ее, лучше прежнего будет.
   Он улыбнулся внуку, и Ванькины слезы вмиг просохли: он понял, что яблони спасены…

   Помирившиеся дед с внуком пришли во двор. И в это время со стороны переулка раздалась песня, сопровождаемая игрой на гармошке. Это Санька-сосед снова пожаловал в гости. На сей раз он был хотя и опять хмельной, но приодетый и вел себя вполне пристойно.
   Он ловко перебирал пальцами клавиатуру, растягивая гармошку и напевая очень по-русски – задушевно и разухабисто одновременно.
   – Бываешь же ты иногда человеком, Саньк, – довольный им дед улыбнулся.
   Улыбка деда была редкостью, и она подвигла соседа на дальнейшее: он рванул гармошку и запел во весь голос что-то блатное, непристойное. Дед нахмурился, не желая слушать похабщину.
   – Эх, жисть наша пропащая!.. – машет тот в ответ рукой и тоскливо вздыхает, рвет мехи гармошки, дико поет, вернее, орет про комаринского мужика к полному Ванькиному восторгу.
   – Конченый человек, забулдыга! – плюет дед под ноги и уходит, волоча внука за собой…

   – Васька, выходи гулять! – соскучившись по другу, Ванька нетерпеливо смотрел в окна на втором этаже: вот выглянул Васька и, покачав отрицательно головой, исчез учить уроки.
   Ванька постоял и побрел к спасенной яблоне.
   Потрогав забинтованный ствол, сочувственно вздохнул:
   – Больно тебе? Не сердись на деда, он больше не будет… Скоро родители приедут, может, останутся насовсем…
   Откуда-то примчался Дружок, и Ванька угостил его куском хлеба.
   – Мы с дедом будку тебе сделаем, – пообещал он псу, – тогда зимой не замерзнешь. Ну, пока, – он помахал ему рукой и нехотя пошел домой, обуреваемый неприятными предчувствиями…

   Дед топил печь, и Ванька присел рядом, заглядывая в топку:
   – Печку рано еще топить, – он удивленно посмотрел на его осунувшееся лицо, потрогал отросшую седую щетину на подбородке, – ты почему не бреешься? Не то зарастешь, как леший.
   – Хвораю я, тезка. Вот погреюсь на печке, может, отойду еще…
   Ванька оглянулся на вошедшую бабушку и, увидев в ее руках свою злополучную тетрадь, насторожился…
   – У Галины была? – хмыкнул дед, поглядывая на внука.
   – Похвалилась я ей, какие у внучка успехи в учебе, а она посмотрела и смеется: тетя Дуся, говорит, это он сам себе пятерок наставил.
   – Ну и плут, – удивился дед, – обманул деда с бабкой и рад-радешенек.
   – Вздуть бы его, как Сидорову козу. Родителям надо писать, пущай забирают обратно, – она собрала на стол и приказала, – пора ужинать.
   – Не буду я Борьку есть, – запротестовал внук, увидев свинину, и сердито глянул на деда с бабушкой, – пишите, уеду от вас.
   – Совсем от рук отбился, – возмутилась бабушка, – ешь, кому говорю!..
   – Не серчай, – дед подошел к столу и сел рядом с Ванькой, но тот отвернулся, обиженно сопя.
   – Хочешь, анекдот расскажу? О том, как дедушка Ленин с дедушкой Сталиным горячую кашу ели наперегонки?
   – Это кто быстрее? – оживился догадливый внук, вновь поворачиваясь к деду. – А какую кашу, манную или гречневую?
   – Пшенку, – пояснил дед, усмехаясь. – Так вот. Дали им по тарелке каши. Дескать, кто быстрее съест, тот смекалистее и умнее. А стало быть, и главнее. Ленин стал осторожно, по краям да поверху кашу снимать ложкой, а Сталин был горяч, нетерпелив и зачерпывал ложкой глубоко, ел, обжигаясь, торопился, стало быть. А Ленин, знай, кушает себе, не спеша, так и съел кашу быстрее. Так-то вот.
   Анекдот был интересен Ваньке, но он кончился, и Ванька снова вспомнил про свои обиды, снова заклокотал от возмущения:
   – Зачем Борьку закололи? И яблони чуть не порубил, дикарку поранил. Рази можно так поступать?
   – Мясо да сало откуда, думаешь, берутся? – усмехнулся дед. – Сам должен понимать, а с яблонями погорячился, признаю.
   – У всех портфели, а мой сундук не откроешь никак, – негодовал внук, – пацаны насмехаются.
   – Ну, это дело поправимое, – дед взял сундучок и вышел в сени к верстаку…
   Ванька отодвинул подальше миску с мясом и стал есть картошку, тщательно приминая ее и осторожно по краям да поверху снимая ложкой, совсем как дедушка Ленин. Попробовал, было, копнуть глубже, как дедушка Сталин, но обжегся и бросил ложку.
   Входит дед и, поставив сундучок на стол, щелкает крышкой:
   – Видал? – пытается он помириться с внуком, Ванька – ни в какую.
   Дед сникает и, шаркая валенками, направляется к лежанке:
   – Ништо, мясца вам заготовил на зиму, проживете…
   – Хосподи, и чево буровишь, прям, как маненький, – забеспокоилась бабушка, укоризненно поглядывая на внука. – Чайку счас попьешь, на печке полежишь, оно глядишь и полегшает…

   По опустевшей пашне прыгала пестрая птичка, выискивая корм. Вот она с любопытством приблизилась к раскинутым сетям, в это время дернулась веревка и сеть опрокинулась, накрыв зазевавшуюся пичужку.
   – Есть! – на весь огород заорали мальчишки, выскакивая из-за кустов.
   Ванька завистливо вздохнул и поглядел на свою ловушку-домик, стоящую под дикаркой. Птиц вокруг не было, и он побежал к друзьям…
   Симак уже впустил птичку в клетку, и мальчишки наблюдали, как она мечется и кидается грудкой на прутья, стремясь вырваться на волю.
   – Щегол! – радовался Васька, устанавливая сети для следующей невольницы. Пашня вмиг опустела, и вновь над ней запорхали птицы…

   Ванька уныло поглядывал на торчащую крышку ловушки и прислушивался к торжествующим крикам на пашне. Вот мимо него гурьбой прошагали друзья, впереди Симак нес клетку, в которой сидели пленницы.
   – Не опаздывай, встречаемся у лодки, – напомнил он приятелю-неудачнику.
   – Лови-лови, не зевай, – посочувствовал Сашка, и мальчишки убежали делить свою добычу, тут уж не до Ваньки…
   Неудачливый птицелов окинул ловушку безнадежным взглядом и замер: крышка захлопнулась. Не веря своему счастью, подбежал и приложил домик куху, вслушиваясь: тишина была ему ответом.
   – Наверно от ветра захлопнулась, – разочарованно пробурчал он и открыл крышку: из домика на него смотрела перепуганная синица.
   Не успел Ванька захлопнуть крышку, как синица выпорхнула и улетела.

   Галина вышла из дома и, случайно глянув в соседний двор, увидела Ваньку с пустой ловушкой в руках. Забежав в их вечно раскрытую калитку, она подошла к соседу, который при виде ее тут же отвернулся.
   – Сердишься на меня? – Ванькина спина выражала непримиримость. – Ты же не маленький, сам понимаешь. Учиться тебе надо, а не деду с бабушкой. Не журись, получишь и ты свою пятерку, настоящую.
   Ванька исподлобья глянул на нее, и Галина улыбнулась:
   – Мир?
   Ванька кивнул:
   – Галь, ты только замуж не выходи, ладно?
   От неожиданности она растерялась:
   – Почему?
   – Когда я вырасту, сам женюсь на тебе! – он серьезно посмотрел на смутившуюся девушку и побежал в сад: усевшись под яблоней, замечтался…

   «Вот они с Галей идут по переулку: она – в белом платье, он – в черном костюме с галстуком. Маленький, ниже плеча невесты…».
   Ванька нахмурился: нет, так не пойдет.
   «Вот они снова идут по переулку, но теперь он выше ее почти на голову. Из калиток выглядывают соседи, восхищенно глазея на счастливую пару и недоумевая: когда же успел вырасти женишок?..».

   Ванька улыбался и, сам того не замечая, расхаживал вокруг дикарки.
   Тут к нему подбежал запыхавшийся друг и вернул к действительности:
   – Ты чего, забыл? Мы его ждем, а он под яблоней гарцует!
   Ванька оторопело поглядел на него и сломя голову бросился к дому:
   – Обожди, я сейчас…
   Дед лежал в кровати и, увидев внука, приподнялся, опираясь на руку.
   – Дед, меня ребята ждут, к пещерам собрались, – сообщил Ванька нетерпеливо, – когда бабушка придет из аптеки, ты скажи ей, а то разволнуется.
   – Скажу, – дед глядел на внука больными, ввалившимися глазами, – ты того, Ваньк, возвертайся скорее, боюсь, помру, не увидимся больше.
   – Мы быстро, – успокоил его Ванька, – на лодке пойдем, с парусом.

   Ветер надувал старый парус до отказа, и лодка резво рассекала волны, поскрипывая бортами. Мимо проплывало родное Подгорье, поросшие кустарником берега, песчаные отмели, и мальчишки были в полном восторге.
   – Глянь, Симак, – встревоженный Ванька показал на течь, от которой вода на дне лодки медленно, но верно прибывала; поверх плавала пустая банка.
   – Ерунда! – отмахнулся хозяин лодки. – Сашок, мель впереди!..
   – Вижу, – Сашка длинный уверенно направлял лодку по нужному фарватеру. Панька смирно сидел на скамейке и восхищенно глядел на него.
   – А вдруг на мель сядем? – засомневался Васька и вскочил с места.
   Лодка накренилась и, затрепыхав парусиной, вильнула к отмели.
   – Сиди смирно! – заорал Симак и помог Сашке выровнять курс.
   – Едва проскочили, – Сашка поглядел за борт, мель удалялась…
   – Откуда ты знаешь, где плыть? – не отставал любопытный Васька.
   – От верблюда, – Сашка недовольно покосился в его сторону, однако пояснил, – между бакенами держать надо, вот и вся премудрость…
   Вода в лодке как-то сразу поднялась и заполнила ее почти до половины, она тяжело осела и резко снизила ход. Только тогда все спохватились, и Симак всполошенно заорал:
   – Сашок, давай к берегу! Тонем, хана!
   – Зачем к берегу? – Ванька нашарил на дне утонувшую банку и стал яростно вычерпывать воду, – держи прямо, Сашок!..
   Все, кроме рулевого, принялись за дело. Вода пошла на убыль, и лодка продолжала свой путь, приближаясь к повороту. За высоким обрывистым берегом виднелись трубы завода, рядом раскинулась величавая густая роща, скрывая в своих недрах заветные пещеры.
   – Приехали, – Сашка направил лодку к быстро надвигающемуся берегу.
   Взволнованные мальчишки приготовились к высадке…

   И вот они уже торопливо взбирались на высокий холм, поросший могучими дубами. Им не терпелось увидеть загадочные пещеры.
   – Раньше наш город крепостью был, Русь от Ногайской Орды защищал, – Ванька с гордостью оглядел остановившихся передохнуть друзей.
   – Высока горка, – кивнул Симак на тропинку, петлявшую меж дубами.
   – Не мешай. Пусть Ванька дальше брешет, интересно, – перебил его Сашка.
   – Я не брешу, дед рассказывал. А в пещерах сам Стенька Разин от буржуев прятался, и Пугачев город брал, – Ванька перевел дух. – Знаете, где его построили? На этом месте раньше был волшебный камень – Алатырь! А вокруг текли целебные реки…
   – Кончай заливать, – Симаку надоело слушать, и он полез дальше.
   – Сходите в музей, темнота! – возмущался Ванька вслед друзьям. – Кто скажет, сколько у нас в городе героев Советского Союза?.. Ага, не знаете! – торжествовал он, стараясь не отставать.
   С высоты холма далеко видны поля и леса, уходящие к горизонту.

   Возле полуобвалившихся пещер земля была затоптана до основания.
   – Разинские пещеры, – язвительно поддел Ваньку Симак, разочарованно оглядываясь. – Я говорил, нет здесь ничего и быть не может. Все выгребли.
   Тем не менее, мальчишки сосредоточенно полезли внутрь, исследуя все закоулки и втайне надеясь отыскать клад; обшарив пещеры и их окрестности, неудавшиеся кладоискатели развалились на траве и приуныли.
   Симак оглядел друзей и, узрев, что одного не хватает, спросил:
   – А где наш дошкольник, ребята?
   – Да там, роется, как крот, – махнул в сторону одной из пещер Сашка длинный, пренебрежительно ухмыляясь, – надеется.
   Пацаны, было, засмеялись над чудаком, но тут из пещеры донесся торжествующий крик, и на свет божий явился весь перепачканный глиной, но сияющий Панька: в руках он держал насквозь проржавевшую кривую саблю.
   Пацаны вскочили и обступили счастливца:
   – Вот это дошкольник, обскакал нас! – изумился Симак.
   Васька потрогал саблю и с видом знатока объявил:
   – Турецкий ятаган. Такие у янычар были.
   – А может, сам Степан Разин сражался здесь с этими янычарами? – вдохновился Ванька, возбужденно блестя глазами. – Порубал их, они и драпанули, и ятаганы свои побросали.
   – Ну и мастер брехать! – восхитился Сашка, тоже рассматривая находку. – Дай подержать. Да не бойся, не съем.
   – Везет же дуракам! Может, и мы найдем? – встрепенулся, было, раздосадованный Симак, но, вспомнив, что они все уже облазили, снова прилег на травку. За ним остальные, а в центре гордо восседал Панька, намертво вцепившийся в свою находку.
   Ванька мечтательно смотрел на заросшие бурой травой пещеры, на манящие лесные дали, и разочарование его постепенно улетучивалось.
   Симаку же было не до красот:
   – Побежали к окопам, может, там повезет?..

   – Вон они, рукой подать, – показал Сашка далеко в поле, когда неутомимые путешественники выбрались из рощи и отмахали уже порядочно, – а вон и завод. Считай, мы уже на месте.
   – Кто первый? – обрадовался Симак. – За мной, ура!..
   Заросшие кустами и травой окопы выглядели безобидно. Словно и не было здесь жестокой схватки с вражеским десантом. Неподалеку тянулись затянутые колючей проволокой заборы военного завода, на вышке маячил часовой.
   Ребятам было страсть как интересно узнать, что за забором?
   – Не вышло у фрицев завод взорвать, – Ванька с гордостью огляделся. – Дед говорил, наши шпиона поймали, от него и про десант узнали. Подготовились к встрече, как следует.
   – А почем наши знали, где окопы рыть? – полюбопытствовал Панька.
   – Дурило! – Симак похлопал его по голове и кивнул в поле перед окопами, линия фронта оттуда приближалась, где же им быть?
   Необидчивый Панька крепко прижал к груди свою саблю и, спрыгнув в окоп, первым исчез за поворотом…

   Завалившийся набок блиндаж низко осел крышей, грозя придавить смельчака, но Панька бесстрашно юркнул в щель.
   «Нашел!» – донесся изнутри его восторженный вопль, и мальчишки один за другим полезли к нему. Панька топтался в углу у ящика в ожидании подмоги. Сашка длинный с надеждой откинул крышку – пусто.
   – Опять ничего. И тут до нас побывали, – то ли огорчился, то ли обрадовался Симак. – Я уж подумал, снова этому недотепе повезло, – ткнул он Паньку под ребра, но тот был на седьмом небе от счастья и не заметил тычка, блаженно улыбаясь всем сразу.
   – Надо было родиться пораньше, – объяснил Сашка причину их неудач.
   Ванька вздохнул и напоследок пошарил в углу за ящиком: пальцы наткнулись на железо, и к радости друзей он вытащил оттуда две ржавые мины.
   – Противопехотные, – объяснил всезнающий Васька, показывая на оперение.
   Симак взял одну мину и небрежно осмотрел:
   – Счас как брошу, как жахнет! – решил он постращать друзей и заржал, довольный собой. – Не боись, я шутю.
   Ванька отобрал у него свою находку и полез наружу:
   – Кончай базарить, домой пора.
   – Вместо клада мины нашли, да еще саблю впридачу, ну и дела! Повезло нам. Пацаны, вернемся домой, в костер их заложим, вот уж рванут, так рванут! – наконец-то Симак нашел применение трофеям и довольный бодро зашагал рядом с оживленными друзьями. Обратный путь был неблизок…

   Лодка осела на бок почти вровень с бортами, наполненная водой.
   – Приехали, – безнадежно махнул рукой Васька, опускаясь на землю.
   – А што, костерчик запалим, переночуем! – восхитился Симак.
   – На берег надо было вытащить, – Сашка сокрушенно покачал головой.
   – Есть охота, – выразил общее желание Панька, позабыв на мгновение о своей сабле. Все как один проглотили голодную слюну.
   – Хотите, я вам анекдот расскажу? Как дедушка Ленин с дедушкой Сталиным кашу ели? – Ваньке хотелось отвлечь друзей от неприятных мыслей, и ему это удалось. Тема была как нельзя более желанной.
   – Значит, кто быстрее съест, тот и главнее. Ясно? Ленин стал по краям ложкой кашу сгребать, а Сталин зачерпывал глубоко, в середине чашки, и обжегся. А Ленин скушал свою кашу первым, значит, он и главный.
   Друзья вокруг него завздыхали мечтательно:
   – Да, неплохо бы сейчас кашки-то, – Симак облизнулся. – Я согласен обжигаться, как Сталин. Лишь бы побольше. С маслом.
   – Сначала пшенной с маслом, потом гречневой с молоком, – неожиданно для всех размечтался Сашка длинный, громко урча пустым животом.
   – А я бы гурьевской покушал, – воодушевился Васька, вставая.
   – Какой-какой? – удивились друзья незнакомому названию.
   – Это манная каша с изюмом, – снисходительно пояснил Васька невеждам.
   – Домой хочу! – громко заныл Панька, наслушавшийся вкусных историй.
   Ванька заботливо уложил мины и бросился к лодке, нашарив на дне позабытую всеми банку, стал лихорадочно вычерпывать воду.
   Мальчишки выгребали кто чем мог: руками, кепками, и вода пошла на убыль…
   – У меня дед болеет, мне ночевать здесь нельзя, – бодрился Ванька.
   – Щели заткнем, и полный вперед! – Симак тоже не унывал…

   Ванька с удивлением увидел раскрытые настежь сени и, сунув завернутые в фуфайку мины под верстак, захлопнул сенную дверь и вошел в дом.
   В квартире толпились соседи. Он заметил стоящие у печки чемоданы, тут на него оглянулась Панькина мать и поманила в переднюю.
   – Посмотри иди, кто приехал? – чересчур ласково, что было ей совсем несвойственно, улыбалась Панькина мать.
   Ванька заглянул в переднюю и увидел бабушку с мамой, соседей. При соседях он сдержанно подошел к матери, и они обнялись. Бабушка всхлипнула, и Ванька тревожно огляделся в поисках деда.
   – А дед где, бабушка?
   – В больницу его отвезли, полечат немного, и он вернется, – как маленькому растолковала Ваньке мама, и он встревожился еще больше.
   – Ну ладно, мы пошли, все будет хорошо. Иван Яковлевич мужик старой закалки, выдержит, – успокоили хозяев соседи и удалились.
   Мама с бабушкой занялись распаковкой вещей, и Ванька получил от матери новый настоящий портфель. Он с удовлетворением обследовал его и отложил в сторону. Без деда в квартире было неуютно и пустынно, тихо.
   – Мама, ты на совсем приехала, а где папа?
   – Пока в гости, сынок, но скоро приедем насовсем. Я насчет работы разузнаю, и заживем мы все вместе! – обрадовала она сына.
   – Слава те хосподи, скорей бы, – посетовала бабушка. – А то старые мы стали, никак за этим пострелом не углядишь. И дед вот захворал.
   Она поставила перед внуком миску, и проголодавшийся вконец Ванька с жадностью набросился на еду…

   Новый портфель был легкий, красивый, с удобной ручкой, и Ванька горделиво поглядывал на прохожих, выставляя его напоказ.
   Они с матерью прошли, было, мимо столярки, но Ванька остановился.
   – Мама, пойдем, я тебе покажу, где дед наш работает. Мы с бабушкой часто сюда за стружками приходим. Наберем по мешку, и домой тащим, зимой все для печки сгодится…
   Под грохот станков они вошли в столярку, и Ванька подбежал к знакомому верстаку, за которым всегда работал его дед. На него оглянулся тот самый веселый парень-балагур.
   – Привет, Ванюха. Как там дедушка поживает? Хотим навестить его, да все никак, работы полно, – сообщил он, продолжая строгать доски.
   – Мы с мамой после школы в больнице были, а нас к деду не пустили, – отвечал Ванька, оглядываясь на мать. Та подошла поближе.
   – Здрасьте вам, что с Иван Яковличем? – встревожился парень, бросая фуганок. Подошли другие рабочие. Дед пользовался уважением.
   – Пока без сознания. Врачи говорят, организм здоровый, надо подождать, – сдержала слезы мама. Взяв сына за руку, она пошла к выходу, оставив позади столпившихся рабочих…

   Ванька молча шагал по улице рядом с матерью, вот они вышли на площадь и, глядя на показавшуюся вдали церковь-музей, он сказал ей:
   – Мы с дедом в музей хотели сходить, а он был заперт, – Ваньке стало нестерпимо жаль своего любимого деда, и он отвернулся, скрывая от матери слезы, посыпавшиеся из глаз.
   – Пойдем сейчас сходим? – она глянула на часы.
   – Потом как-нибудь, – Ваньке кажется кощунством идти в музей без деда, во всяком случае сейчас, – да и бабушка ждет, на вокзал пора.
   Мать с удивлением посмотрела на рассудительного сына и только теперь разглядела, как он вырос и повзрослел за минувший год…

   Паровоз выпустил пары, и взволнованные пассажиры полезли в вагоны.
   – Не привелось с папой поговорить, – всплакнула напоследок мама, обнимая плачущую бабушку, – не расстраивайся, мы скоро приедем. Совсем.
   – Управлюсь с божьей помощью, – вздохнула бабушка, утирая слезы.
   – Ну, Ванечка, будь умницей, слушайся бабушку, – мама поцеловала Ваньку на прощанье и заторопилась в вагон…
   Огромные красные колеса дернулись, закрутились, и поезд поехал. Мимо поплыли вагоны с пассажирами, вызывая легкое кружение головы у Ваньки.
   Ванька с бабушкой смотрели на мать, высунувшуюся из окна, и махали ей руками, пока поезд не исчез вдали за мостом через Суру.
   Тогда они пошли домой, только не через город, как сюда с мамой, а вдоль полотна железной дороги, так было ближе. По левую руку раскинулось в низине алатырское Подгорье, река Алатырь вилась среди полей и перелесков, с правой стороны расположились улицы города, петляя вверх по горе деревянными домами среди садов и огородов, красуясь маковками церквей и радуя глаз своей неброской, милой сердцу красотой.
   – Я тебя не брошу, бабаня, помогать буду, – успокаивал внук, – и дед наш поправится, ты не плачь зря.
   – Помощник ты мой, – скорбно улыбалась бабушка, поспешая за ним…

   Ванька втащил в кухню ведро с картошкой и, спустившись в тесный даже для него подпол, высыпал ее в короб из досок. Опасливо оглядев темные закоулки, с облегчением выскочил наверх.
   В чулане бабушка снова набрала ведро, откидывая в сторону гнилье:
   – Еще малость, – подбодрила она внука, – в подполе не сгниет.
   Ванька с завистью оглядел заготовленные на зиму ряды банок с вареньем и снова потащил ведро в подпол, громко кашляя для храбрости.
   Остановившись передохнуть, заглянул в переднюю: с портрета на него внимательно смотрел бравый усатый дед. Его любимая скамеечка сиротливо стояла возле печки, и Ванька присел на нее, открыл отдушину, заглянул в дымоход, закрыл и, тоскливо вздохнув, вышел в сени.
   На верстаке среди инструментов он увидел свою ловушку-домик и погладил ее. Рядом с фуганком расставил рубанки, разложил стамески, долото…
   – Утомился, поди? – выглянула из чулана бабушка, и в это время у входа в сени столпились друзья-приятели:
   – Ванька, выходи! Пошли гулять…

   Пошарив в кустах, Ванька вытащил заранее спрятанные мины, и компания побежала на дальние огороды, замыкающим был Панька.
   – Завтра в музей пойдем, не забыли? – напомнил Ванька друзьям на бегу, но им было не до музеев: предстоящая игра в войну захватила их полностью.
   Ребята быстро разожгли костер и, сбившись в кучу, загалдели:
   – В войну сыграем али как? – Симаку не терпелось приступить.
   – Я диспозицию написал, – Васька вынул из отцовского офицерского планшета листок, – выроем окоп, Панька закладывает мины, и атака на фрицев.
   – А кто фрицы будут? – испуганно полюбопытствовал Панька, прижимая к боку висевшую на веревке через шею саблю.
   – Ты, кто же еще! – Симак нахлобучил ему на нос шапку и заржал.
   – За бугром заляжем и хорэ, – возразил Сашка, – окоп еще рыть, на фик.
   – Иди ты со своей диспозицией! – тут же поддержал лучшего друга Симак.
   Васька обиженно спрятал листок и выжидающе посмотрел на Ваньку.
   – Так побросаем, – отмахнулся тот, и ребята залегли за кустами.
   – Чего разлегся? – пихнул Паньку Симак. – Беги, закладывай, тетеря.
   Окрыленный доверием Панька схватил мины и побежал к костру, бросив их в огонь, он завопил от ужаса и помчался обратно. Сабля била его по ногам, но он несся, не чуя ног. Все замерли в ожидании.
   – Проржавели, небось, – не выдержал Ванька и выглянул из-за бугра.
   – Ложись! – заорал Васька, и тут один за другим ударили взрывы, над головами распластавшихся мальчишек с визгом пронеслись осколки…

   – Никак гром гремит? – удивилась бабушка, выглядывая из сеней.
   – Караул! – завопила Панькина мать, выбегая на огороды, – ребята на минах взорвались! Пашка-то говорил мне вчерась, да я запамятовала, караул!..
   – Хосподи, помилуй нас грешных, пронеси от беды, – ахнула бабушка и побежала за ней следом. Задыхаясь от ужасных предчувствий, она выбежала на пашню, где тлели угольки разметанного взрывом костра:
   – Ваня, голубчик, где ты?..

   В палате было тихо и покойно. Бабушка сидела у кровати и заботливо поправляла одеяло, сползшее с больного, с грустью поглядывая на осунувшееся и заросшее седой бородкой лицо своего мужа.
   – Ваня, – тихо позвала она, и на ее отрешенном от мирской суеты лице промелькнула тень. Сзади томился внук, оглядываясь по сторонам, на него тоже с любопытством поглядывали больные старички на кроватях.
   Дед открыл глаза. Увидев свою старуху и внука, усмехнулся.
   – Тося приезжала, насчет работы ходила, интересовалась, говорит, скоро на совсем приедут, у нас жить будут, – заторопилась рассказать хорошие новости бабушка. – Тебя приходила навестить, не пустили врачи-то, без сознания ты был, сердешный…
   – Вояка-то наш чего натворил? – дед кивнул на забинтованную голову внука, и тот подошел ближе, желая высказаться, но бабушка не дала:
   – Да так он бесился да брякнулся головой об косяк, до свадьбы заживет, – не хотела беспокоить деда бабушка, и Ванька кивнул согласно, поняв ее опасения. Но высказаться все же решил:
   – А я пятерку сегодня по чистописанию получил, настоящую, – похвалился, наконец, он, глядя на деда и хватая его за руку, соскучившись.
   Дед довольно крепко пожал руку внука в ответ и удовлетворенно прикрыл глаза, утомившись. Бабушка с Ванькой тихо вышли из палаты…

   Оглянувшись еще раз на здание больницы, бабушка с внуком заторопились домой, обсуждая посещение деда:
   – Молодец, што про мины не сказал, деду нельзя волноваться.
   – Я што, маленький, разве не понимаю?
   – Видел, как дед твой порадовался насчет пятерки?.. С родителями-то хорошо будет, проследят и уроки проверют. Одно плохо, не хотят хозяйствовать. Подгорье наше им не нравится, квартеру им подавай с удобствами, – ворчала вечно недовольная всем бабушка.
   – Я из Подгорья никуда не поеду, я с тобой жить буду и с дедом, когда он поправится. Я вас не брошу, – Ванька заботливо нахмурился:
   – Дрова пора колоть, а то отсыреют на дворе, не растопишь потом.
   Они шли пешком, бабушка экономила на автобусе, который проехал вскоре мимо них, и едва поспешала за внуком, радуясь его словам:
   – Умница ты моя разумница, совсем большой стал, рассудительный. Прям вылитый дед…

   Ванька стоял у калитки и, небрежно помахивая новым портфелем – предметом вожделенных Панькиных взглядов, о чем-то сосредоточенно думал.
   – А Сашка разве не с вами учится? – осмелился, наконец, спросить Панька, поправляя поудобнее веревку с саблей.
   – Он во вторую смену, – машинально ответил Ванька и вздохнул.
   С крыльца торопливо сбежал Васька, и друзья вышли в переулок…
   – Можно, я до школы вас провожу? – увязался за ними и Панька, в это время из соседнего проулка показался Симак:
   – Пацаны, обождите меня!..
   Ванька внезапно срывается с места и мчится обратно домой. Переложив содержимое портфеля в сундучок, щелкает крышкой и довольный выбегает с ним из дома, оставив в сенях удивленную бабушку…
   Друзья в недоумении переглядываются. Симак незаметно крутит пальцем у виска. Из калитки напротив выглядывает соседская девочка.
   Увидев мальчишек, несмело выходит к ним, приветливо улыбаясь.
   – Натаха, а ну, брысь отсюда! Кому говорят? – Симак нетерпим к девчонкам, особенно к таким приставучим. Показывает, мол, готов и щелбана дать.
   – Пусть стоит, не жалко, – вновь разрешил Васька.
   – Девчонок не держим. Верно, Паньк? – Симак привычно цыкнул в сторону Паньки, и тот, также привычно уклонившись от плевка, расплывается в подобострастной улыбке:
   – Есть! – радостно прикладывает руку к кепке Панька, будто он солдат.
   – Не есть, а так точно! – хлопает его по затылку Симак.
   Кепка слетает с головы дошкольника, и однокашники вихрем бегут в гору, оставив далеко позади заревевшего сиреной Паньку. Выскакивают на Сурско-Набережную…
   – После школы куда, в музей пойдем? А может, в кино рванем! – Симак нетерпеливо смотрит на отставшего Паньку. Ему не стоится на месте.
   – Мы и в музей, и в кино успеем, – мудро рассудил Васька. – Да, ведь, Вань? – Он недоуменно смотрел на застывшего столбняком друга.
   Ванька молчал, с радостным волнением оглядывая раскинувшееся внизу родное Подгорье: листва с деревьев вся облетела, и дома среди садов и огородов стояли, словно раздетые. И вдруг среди них он увидел свой дом:
   – Вон наш дом, и сад видно, а вон бабушка вышла. Ба-ба-ня!!! – закричал он изо всех сил, напугав приятелей и птиц, гнездившихся на ближайших деревьях. Птицы шумно поднялись в воздух и закружились, загалдели встревоженно над головами беспокойных мальчишек…
   Расстояние было велико, и бабушка не услышала, зашла в сени.
   Теперь уже все с любопытством рассматривали свои дома и огороды.
   – Пошли, а то опоздаем, – напомнил Ванька, и друзья побежали в школу, провожаемые завистливыми взглядами дошкольника.
   А над ними, над городом, раскинувшимся среди привольной русской природы, в невысоком осеннем небе кружились птицы, собираясь лететь в дальние края…

Эпилог

   Над подгорьем кружились птицы. Птичий гам не мешал Ивану Николаевичу смотреть на пашню, где он видел деда с бабушкой, копошащихся на своем огороде, видел рядом с ними Ваньку, слышал их голоса, только фигуры их были прозрачными, невесомыми, и говорили они тихо, словно были далеко-далеко. Щемящее чувство невозвратимости ушедшего томило душу, заставляло учащенно биться сердце.
   Вот Ванька оглянулся, помахал ему рукой, побежал к нему, и Иван Николаевич вначале удивился: ведь это же он, Ванька, уж не снится ли все ему, словно наяву?
   Как вдруг понял, что это не он, Ванька, а его внук, Ванюха, бежит к нему с того места, которое когда-то было их огородом. Показывает ему что-то, смеется…
   Иван Николаевич встрепенулся, словно со дна реки вынырнул, отдышался, стараясь унять рвущееся из груди сердце.
   – Деда, смотри, что я нашел! – внук протягивает ему какую-то палку, Иван Николаевич взял ее машинально, посмотрел более внимательно и увидел, что палка похожа на извивающуюся змею с раскрытой пастью, даже подобие глаза имелось.
   – Я испугался, думал, настоящая змея! – удивлялся внук, и Иван Николаевич тоже удивился, засмеялся. Вдоволь насмеявшись, дед с внуком посидели молча, слушая, как щебечут птицы, шелестит ветер листьями деревьев.
   Они смотрели на окна их бывшего дома, и после всего рассказанного дедом Ванька уже по-иному смотрел на дом, на сад, на огороды, словно это он здесь жил когда-то, словно жизнь, прожитая его дедом в детстве, вошла и в него, в его душу и навсегда поселилась в ней, вызвав ту же любовь, которой была полна душа деда.
   Теперь они были по-настоящему близки друг другу. Ванька взял деда за руку и сказал серьезно, совсем как взрослый:
   – Деда, давай здесь на совсем останемся?
   – А что, давай! – воодушевился, было, дед, но тут же сник. – Мне можно, я на пенсии, а как же твоя учеба? Мама с папой, бабушка дома ждут…
   Дед и внук помолчали, осознавая невозможность желаемого.
   – Деда, а мы здесь немножечко поживем, потом в Москве. Разве нельзя жить и там, и здесь?..
   Иван Николаевич взволновался, пораженный простотой истины, высказанной его внуком. Вскочил, словно молодой.
   – Можно. Раньше было нельзя, теперь можно. Теперь мы живем в свободной стране. – Иван Николаевич уважительно взглянул на внука, ведь тот родился в другой, демократической России, он и думает по-новому, как свободный независимый человек.

   «Ну что ж, рядом с ним и он постарается, если и не избавиться вовсе от пут рабства, в которых он просуществовал всю свою жизнь, то хотя бы ослабить их, чтобы тоже почувствовать себя свободным, наконец-то, – подумал Иван Николаевич. – И не прервется связь поколений, и мы, русские люди, как, например, горские племена Кавказа, тоже будем знать не менее девяти поколений своих предков, чтобы по-настоящему уважать и себя, и других, чтобы быть действительно гордыми и свободными людьми».

   На кладбище также щебетали птицы, также шелестел ветер листьями деревьев, и деду с внуком казалось, будто они как вышли из калитки их бывшего дома, так и вошли в новую, недавно установленную оградку, внутри которой покоились рядом два заросших травой холмика.
   – Ну вот, Ванюха, ограда у них теперь имеется новая, сейчас мы с тобой траву лишнюю повыдергиваем, потом могилки дерном обложим, кресты покрасим, работы – непочатый край, – разговаривая с внуком, Иван Николаевич не забывал о деле, и могилки преображались на глазах, превращаясь из заброшенных в ухоженные…
   – Деда, не торопись, а то ты все сделаешь, и мне нечего будет делать, – охлаждал его пыл внук, стараясь не отставать.
   Дед был доволен своим внуком. Он подумал о том, что и его дед с бабушкой простят своего старого внука за то, что он так долго не приезжал к ним.
   А внук поглядывал на деда и тоже думал. Думал о том, какой у него мировой дед. Что они скоро поедут домой. А потом вместе с папой, мамой и бабушкой снова приедут сюда.
   Закончив работу, они постояли у ограды, отдыхая от трудов праведных.
   – Пошли домой, бабушка Лида заждалась. А дедушка Юра обещал со мной в шахматы сыграть.
   – Пойдем-ка, Ванюха, – дед повел внука извилистой тропкой между могилами, и вскоре они вышли еще к одной просторной ограде с могилками внутри.
   – Вот здесь наша родовая могила Шмариновых: бабушка моя покоится, Надежда Николаевна, царствие ей небесное; дядья мои родные – Юрий и Дмитрий, отец – Николай Дмитриевич.
   Иван Николаевич открыл дверцу ограды и вошел внутрь, присел на скамеечку. Внук оглядел памятник с выбитыми на нем фамилиями и датами, крест рядом с памятником. Затем они с дедом стали обрывать траву и кусты, разросшиеся вокруг.
   – Скоро я тебе и о них расскажу. И будешь ты, Иван Яковлевич, знать всю нашу родословную, факт.
   Ванька согласно кивнул головой, продолжая дергать сорняки.
   А над ними, над городом, раскинувшимся среди привольной русской природы, в невысоком осеннем небе кружились птицы, собираясь лететь в дальние края…

   Старинное приземистое здание железнодорожной станции, перрон, стальные нити рельс, уходящие вдаль.
   Заканчивается посадка на пригородный электропоезд.
   Толчея, суета…
   У окна одного из вагонов разместились Иван Николаевич с внуком. И вот поплыли назад привокзальные здания, оставшиеся на перроне люди, поезд набирал ход…
   Стучат под колесами стыки рельс, грохочут пролеты железнодорожного моста, сквозь мелькание которых видны Сура, Подгорье, город, привольно раскинувшийся на живописных холмах.

   Но вот картины родных мест исчезают, превращаясь в фотографии на стене кабинета Ивана Николаевича, с которых смотрят на нас герои нашей истории и их предки.
   И если прислушаться, то сквозь шум машин, мчащихся по столичным дорогам, доносятся с улицы крики птиц, собирающихся осенью в стаи, чтобы лететь в дальние края, в родную сторонку.
   А сквозь современные песни и мелодии, раздающиеся откуда-то по соседству, едва пробиваются песни и мелодии тех далеких времен…
   Они ненавязчиво звучат в наших ушах.
   Или же это только кажется нам, глядя на старые фотографии, которые пробуждают в нас видения и звуки невозвратимого прошлого.
   Дают силы жить сегодня.
   Помогают не угаснуть надеждам на будущее.
   Осознать, что «Иваны, не помнящие родства» – это не про нас.

   Школьные годы чудесные…
   Повесть
   Книга вторая

Глава пятая. Пролог

   – Ванечка, в школу пора, а то опоздаешь, – моложавая, современного вида бабушка заглянула в комнату внука, и ее красивое полное лицо озаботилось.
   Внук смотрел по телеку «Гарри Поттера», своего любимого героя, и оторвать его от просмотра было нелегко.
   – Иван Николаевич, потакаете внуку, а учиться кто за вас будет, этот Гарри Поттер? – официально-осуждающе выговаривала она мужу, собирающемуся на выгул собаки.
   – Не волнуйтесь, Раиса Васильевна, мы уже готовы, да, Ванюх? – в тон ей ответствовал Иван Николаевич, тоже заглядывая в комнату внука. Но внук уже выходил навстречу с портфелем в руках.
   – Вот видишь, – деду была приятна дисциплинированность внука и, чмокнув бабушку и жену в щеки, дед с внуком исчезли за дверью квартиры, поспешая вслед за собакой…

   Вот они вышли из подъезда и стали прогуливаться возле дома, наблюдая за резвившейся на газоне собакой…
   – Хочешь, Алатырь тебе покажу? А, Ванюха, не забыл еще нашу поездку? – лицо у деда добродушно-лукавое, а в голосе – надежда и тревога.
   – Давай! – обрадовался внук, лишь бы в школу не идти.
   Дед сжал его голову руками и приподнял внука над землей, как и его самого когда-то поднимал его дед, показывая Москву.
   – Где же Алатырь, дед? – недоумевал современный вундеркинд, уже поняв незамысловатую шутку деда и подыгрывая ему.
   – Вон за тем горизонтом, каких-нибудь 15 часов на машине, и мы снова там, – размечтался сентиментальный дед.
   Ванька потирал раскрасневшиеся уши, не обижаясь на него.
   – Ты кем хочешь стать, когда вырастешь?
   – У нас в классе мальчишки киллерами мечтают быть или крутыми, девчонки – фотомоделями, телеведущими, а я буду новым русским. Куплю тебе дом в твоем любимом Алатыре.
   – Ну, спасибо, коли не шутишь, – лицо деда стало серьезным от услышанного, оптимизма поубавилось. – Давай-ка, прибавим газу, а то действительно опоздаем мы с тобой.
   Они вышли на оживленную улицу…

   Провожая внука в школу, дед заодно выгуливал общую любимицу семьи – собаку породы «коккер-спаниель», спокойно и важно трусящую рядом с хозяином и не обращающую внимания на вавилон, творящийся на улице, как и положено настоящей столичной штучке.
   А призадуматься было над чем, глядя вокруг: непривычные глазу простого россиянина причудливые дома-башни выросли вокруг, как грибы, вытесняя здания русской архитектуры, вывески сплошь на иностранных языках самых разных зарубежных фирм, шопы и бутики, ресторан «Макдоналдс», ряды иномарок, москвичей не отличить от иностранцев, все смешалось на улицах московских. Блеск и нищета одновременно.
   Около типичной московской школы постройки семидесятых годов прошлого века дед с внуком расстались. Дед проследил, как внук вошел в школу и вместе с собакой неспешно пошел обратной дорогой домой.
   Он наблюдал, как среди прохожих снуют цыгане, бездомные дети, кучкуются бомжи и наркоманы, вконец опустившиеся пьяницы и нищие – кого только нет в современной демократической столице…
   Внезапно его окружили несколько наглых бездомных подростков:
   – Дядя, отсыпь деньжат на бедность. На хлеб не хватает.
   – Ищи, давай, заснул што ли? Да нет, нас изучает, старый пень.
   Иван Николаевич пошарил в карманах и выудил десятку. Не успел он и рта раскрыть, как десятку выхватили из рук, и подростки с гомоном пошли дальше обрабатывать простофиль вроде этого деда.
   Они обернулись и загоготали, глядя на обескураженное лицо доброго прохожего. Побольше бы таких.
   Иван Николаевич шел домой, машинально глядя вокруг и следя за собакой. Он размышлял: «Как изменилось все вокруг, и это за какие-то 15 лет. Он, проживший в Москве без малого 40 лет, добившийся определенного успеха, чувствовал себя чужим среди всего этого праздника новой жизни, чуждого для него и многих других москвичей. Москва всегда была для него доброй матерью и вдруг стала злой мачехой».
   Кто-то толкнул его в очередной раз, и обозленный прохожий разразился гневной тирадой в адрес зазевавшегося старого болвана:
   – Чего плетешься, черт старый, зенки разуй! Не видишь, люди идут, а он тут путается под ногами. На свалку вас пора, старье…
   Иван Николаевич не обиделся на прохожего, что с него взять – измотанный борьбой за выживание человек. И таких стало пугающе много.
   А вот и дом, в котором он живет со своей семьей. Собака резво потянула за поводок, проголодавшись после утреннего моциона. Поспешая за ней, Иван Николаевич совсем запутался в своих мыслях: «Конечно, и раньше были трудности, жили бедно, однако у всех была работа, и на улицах не было бомжей, бездомных детей. Те подростки, потребовавшие у него денег, через годик-другой могут стать грабителями, и что тогда?
   Они озлоблены, ведь у кого-то и для кого-то есть все, а у них нет ничего, даже надежды, нет будущего. Снова классовая борьба, очередная революция? Не дай бог, бедная Россия…
   Вроде бы совсем недавно я тоже был мальчишкой…».

И снова зимушка-зима
(Ванькины сны)

Сон первый: в столицу к родителям

   Бабушка с Ванькой, возглавляемые дедом, выходят на перрон вокзала, где уже объявлена посадка на поезд.
   – Хосподи, и зачем это ребенка в такую даль таскать? – ворчит бабушка находу с сумками в руках. – Лучше сами бы приехали в гости к нам, как люди. Ан нет, не могут, взбаламутили старого с малым, приезжайте, соскучились…
   Для Ваньки все вокруг волнующе-радостно: множество суетящихся людей, провожающих друг друга. Кругом мелькают руки, ходят разные ноги, и если задрать голову вверх, то видишь странные головы взрослых, вертящиеся на шеях, что-то возбужденно говорящие и кричащие друг другу.
   Ванька вздрагивает от громкого рева паровоза, выпускающего пары.
   Большой, черный и блестящий, пыхтящий паром паровоз, с огромными красными колесами и звездой впереди – как это здорово!
   После гудка паровоза прозвенел станционный колокол, и все быстро полезли в зеленые глазастые вагоны, толкаясь и переругиваясь между собой.
   – Полезли, дедуля, а то опоздаем! – Ванька в страшном волнении теребит деда за рукав пиджака.
   Дед прощается с бабушкой, подсаживает внука в вагон, втаскивает чемодан с сумками, и вот Ванька уже сидит у окна рядом с дедом и смотрит через стекло на землю, боясь прозевать момент, когда поезд тронется с места.
   И вдруг медленно все поплыло назад: станция, народ, бабушка. Поехали!
   Ванька машет рукой бабушке, которая стояла на перроне, утираясь платочком. Вот она помахала платочком Ваньке с дедом и исчезла из виду.
   Перед глазами поплыли дома, дороги, показалась река.
   – Дедуля, смотри, Сура! – кричит Ванька в восторге, и они смотрят, как мелькают переплеты моста, смотрят вниз на речку, видят свое Подгорье, слушают, как поезд грохочет по железнодорожному мосту.
   – А вон там – наш дом, видишь?
   От необычности ощущаемых чувств у Ваньки захватывает дух. Деду тоже интересно посмотреть на свой дом со стороны. Ведь не каждый день едешь на поезде с внуком в гости к дочери.
   Поезд вошел в лес, набирая ход…

В Чебоксарах

   Ванька с дедом стояли возле большого каменного здания вокзала на площади. Это тебе не алатырская железнодорожная станция: все вокруг поражало Ваньку масштабами, не как в маленьком Алатыре. Хотя смутно, подсознательно он припоминал, что бывал раньше здесь, но забыл.
   Ванька задрал голову и по складам прочитал:
   – Че-бок-са-ры! – засмеявшись радостно, спросил:
   – А мама нас встретит?
   – Мы сами с усами, доберемся, не маленькие, чай, – возразил дед, останавливая проходившую мимо женщину и расспрашивая ее, как доехать по адресу, написанному у него на бумажке.
   Вскоре подошел нужный им автобус…

Знакомые места

   Сойдя с автобуса, Ванька увидел знакомые места, дом и двор, где он жил, как ему казалось теперь, в далеком раннем детстве.
   – Вон наш дом, дедуля! – Ванька уверенно повел своего деда к подъезду, из которого выносили до боли знакомую ему девочку. Ее папа очень осторожно посадил девочку в «Москвич», мама села рядом, и Ванька все вспомнил:
   – Танька, я в гости к вам приехал! – подбежал он к машине.
   Девочка тоже узнала его и помахала рукой, слабо улыбаясь. Машина уехала.
   – В больницу повезли, болеет, сердешная, – сообщила соседка, тоже признавшая Ваньку. Вокруг него сгрудились дворовые мальчишки.
   – Пошли, нам некогда. Потом потолкуешь, – дед подхватил чемодан с сумками и корзинкой, и они вошли в подъезд дома.

Родительский дом

   На стук в дверь им открыла нарядная красивая женщина, в которой Ванька немедленно признал мать, и засмущался почему-то.
   – Ванечка с папой приехали, – просияла женщина, – что же вы телеграмму не отбили? Мы бы встретили вас, тяжело с такими-то сумками таскаться. Проходите, располагайтесь. Сейчас будем распаковываться, а потом обедать. Скоро папа с работы придет, а сынок с тестем уже дома. Вот он обрадуется.
   Говоря все это, мама поставила в угол вещи, повесила на вешалку дедушкин пиджак с фуражкой, сняла с Ваньки ботинки и усадила их с дедом на диван.
   На полу простиралась та самая красивая дорожка, которую дед вначале принял за ковер, и на которой Ванька боролся с отцом когда-то.
   – Отдыхайте пока, а я на кухню, – мама скрылась за дверью, а дед с внуком стали осваивать комнату, озираясь по сторонам.
   – Недурно устроились. Зачем им Алатырь наш сдался, оно, конечно, здесь лучше да богаче, верно? – ворчал дед, испытующе поглядывая на внука.
   Но тут в коридоре послышались приближающиеся шаги, знакомые голоса, и в комнату вошел представительный дядя в костюме с галстуком, в фетровой шляпе, в котором Ванька немедленно признал отца.
   Встреча была по-мужски лаконичной, не то, что мамины поцелуи, от которых на щеках остаются ярко-красные отпечатки.
   – А вот и папа наш пришел, как раз во время. Все за стол, обедать будем, – мама сноровисто накрывала на стол…
   – Действительно, вовремя, – подтвердил дедушка, не без одобрения поглядывая, как папа водрузил посреди стола прозрачную бутылку с белой головкой и яркой этикеткой: «Столичная».
   Комната наполнилась вкусными запахами борща, жареной картошки с мясом, из привезенной бабушкиной банки с солеными огурцами доносился аромат укропа и смородиновых листьев. Взрослые звякают рюмками, а Ванька радостно глядит на них и думает: бабушки только не хватает…

В гостях хорошо, а дома лучше

   Утро. Родители уже давно на работе. Ванька прибежал с улицы и уселся рядом с дедом, который курил свою неизменную козью ножку, сидя у стола и поглядывая в окно.
   Столичная жизнь в гостях у папы с мамой, что может быть лучше?
   – Старуха там наша одна, за садом нужен присмотр, огород поливать, да и работа ждет. Дел по горло, а мы тут сидим целый день одни. Прохлаждаемся. Родители твои на работе, им не до нас, – брюзжал дед, и Ванька понимал всю справедливость его слов, но уезжать ему не хотелось.
   – Дед, поезжай один, а я погощу еще немного и потом приеду, – рассуждал внук, и дед обиженно покосился на него, замолчал.
   – Да и дружок твой, Витька, небось заждался, скучает там без тебя, – продолжал гнуть свое дед, и этот его довод перевесил все остальные.
   Ванька сдался, и они с дедом засобирались в дорогу. Пора возвращаться…

Сон второй: встреча друзей

   Не успели они с дедом войти в дом и обрадовать своим появлением бабушку, как Ванька вновь выбежал из дома.
   Он выскочил из сеней и, взбежав на крыльцо, забарабанил в дверь Витькиной квартиры, громко крича:
   – Витька, выходи, мы с дедом из Чебоксар приехали!
   Дверь открыл сам Витька, и состоялась радостная встреча друзей.
   – Я уж думал, ты там на совсем останешься.
   – Ты чо, свихнулся?
   – Моя бабушка сказала, тебе с родителями надо жить.
   – Они сами к нам приедут. Давай поиграем в твои игрушки? Смотри, что мне папа подарил, – и Ванька извлек из кармана новенький блестящий пистолетик, заинтересовав им друга.
   – Пошли к нам, – сразу же пригласил его Витька к себе домой.

В квартире друга

   Витька, длинный и тонкий паренек, с бледным лицом будущего интеллигента, подводит друга к стене, и восхищенный Ванька рассматривает висящий на ней большой настоящий телефон.
   Он снимает трубку и прикладывает к уху: в трубке раздаются гудки, треск помех, но Ваньку этим не смутить, все равно интересно послушать.
   У Витьки так много игрушек, что у Ваньки разбежались глаза. К заигравшимся друзьям подошла Витькина бабушка:
   – Ребятки, садитесь за стол, пора обедать.
   Ванька не возражал, так как не страдал отсутствием аппетита, в отличие от Витьки, который нехотя ковырялся в тарелке и давился пищей.
   У него плохой аппетит, и его бабушка с надеждой смотрела на Ваньку, уплетающего за обе щеки. Может быть, глядя на Ваньку, и ее Витенька разохотится покушать? Но Витька оставался равнодушным и тоскливо смотрел в тарелку, понурив голову…
   Ванька быстро справился с обедом, а Витька все сидит над полной тарелкой.
   Тогда ему стало жалко товарища. Хочется помочь, и он предлагает:
   – Витька, давай я вместо тебя доем.
   А Витькин дедушка, строгий и важный старик, худой, в мундире начальника почты, сидит в кресле и читает газеты, громко шурша и перелистывая страницы, неодобрительно поглядывая на Ванькино румяное лицо, перепачканное сладостями.
   И Ваньке уже хочется побыстрее вскочить и убежать из этой строгой обстановки и от Витькиного строгого деда на улицу…

Во дворе

   Мальчишки увлеченно ползают на четвереньках по песку, громко рыча и урча, пытаясь подражать звукам автомобилей, возят наперегонки свои машинки по песчаным дорогам и колеям, нарочно сталкивая их друг с другом, наезжая одна на одну. Чья машина лучше и быстрее?
   – Моя самая непобедимая!
   – Нет, моя еще непобедимее!..
   Они вскакивают и угрожающе смотрят друг на друга. Того и гляди вспыхнет рукопашная…
   Но ссоры друзей подобны вешнему снегу, и вот они уже придумывают себе новую игру: катер мчится по песку, словно по воде, а за ним гонится моторная лодка то настигая врага, то отставая…

Скрипка

   Из окна Витькиной квартиры, что на втором этаже, лились тоскливые звуки – Витькин дедушка играл на скрипке.
   От этих звуков все в доме и во дворе насторожились: бабушка выглянула из сеней, залаял Дружок, а Ванька с интересом наблюдал, как шедший от колодца дед поставил ведро с водой на землю, чертыхаясь.
   Назревал скандал, так как дед терпеть не мог звуков, издаваемых этим музыкальным инструментом.
   – Опять Василь Василии свои мудовые рыдания завел. Эй, волчиные ребра! – крикнул он в открытое окно наверху, – кончай свою шарманку крутить. На вот, на моем хрену сыграй, лучше получится, – потряс он ширинкой штанов.
   Окно наверху тихо закрылось. Соседи, как люди истинно интеллигентные, не любили скандалов.
   Бабушка осуждающе замахала на мужа руками, заохала-запричитала:
   – Хосподи, и не стыдно тебе? Што соседи подумают, перед Анной Викентьевной неудобно. Василь Василич – культурный человек, не чета нам, а ты?
   – Замолчи! Он знает, что я не выношу скрип этот, всю душу он мне выворачивает, так нет, снова завел.
   – Он же у себя дома, хосподи, помилуй душу раба грешного…
   Во дворе опять стало тихо, а Ваньке скучно. Но вот в дверях снова показался Витька, и друзья встретились вновь, чтобы продолжить игры…

   – Ванечка, вставай, в школу опоздаешь, – Ванька открывает глаза и с изумлением видит мать в его маленькой алатырской спаленке, радостно вскакивает с кровати. Значит, это был просто сон, ведь его родители давно уже живут вместе с ними в Подгорье. Правда, Витьки, друга нет, зато у него есть Васька, и это здорово. Да и сам он уже не малыш, а самый настоящий пионер.
   Бабушка хлопочет на кухне, дед курит у печки, отец в передней собирает чемодан, и мать помогает ему укладывать вещи.
   – Папа, ты куда собираешься?
   – Поработаю в одном месте, подарок тебе привезу, договорились?
   Ванька кивнул и пошел на кухню, умываться.
   Вот он уже сидит за столом, пьет какао, ест кашу. Пора в школу.
   Бабушка хлопочет возле, помогает внуку одеться потеплее. Мать сует ему в руки портфель и мешок со сменной обувью, и наконец, Ванька на улице, где холодно и еще совсем темно. Поспать бы еще, а тут в школу надо переться.
   Он бредет вверх по переулку, спотыкаясь, тут его настигает друг Васька, и они уже веселее поднимаются в гору, выходят на улицу.
   На углу Кировской они расстаются. Васька теперь учится в другой школе.
   Посмотрев ему вслед, Ванька торопится дальше, вот он сворачивает за угол и, запыхавшись, подходит к своей школе вместе с другими опаздывающими.
   Школа приветливо светится окнами, хлопает входной дверью, и тут уже не зевай, иначе собьет с ног…
   У порога учеников поджидает строгая тетя Дуся, уборщица.
   – Про ноги не забывай, вон веник, обметайте валенки. Наследят, убирай тут за ними целый день, – басит хмурая с утра уборщица, и Ванька аккуратно обметает валенки, спешит в раздевалку.
   Пристроив свое пальтишко с шапкой на забитой одеждой вешалке, он развязал мешок со сменной обувью, переобулся, поставил валенки в угол и побежал в свой класс, где уже начался урок.
   Сопровождаемый строгим взглядом учительницы, Ванька пробирался к своей парте, как вдруг Симак нарочно выставил ногу и, споткнувшись, Ванька брякнулся на свое место рядом с Таней Журавлевой, задев сидевшего на третьей парте Вовку Косырева.
   В результате у Вовки в тетради появилась жирная клякса, и он сердито погрозил Ваньке кулаком:
   – Погоди, пенек, на перемене получишь у меня, – прошипел он.
   – Симаков, Косырев, делаю вам замечание. Продолжим. Маресьев, начинайте писать вместе со всеми с красной строки, – строго обвела взглядом из-под очков своих нерадивых учеников учительница. – Пишите…
   – Марь Михайловна, у меня из-за Ваньки клякса, – не выдержал Вова.
   – Это мне Симак ножку подставил. У, рожа, – погрозил Ванька Симаку, и тот состроил испуганную рожу в ответ. Класс оживился.
   – Тихо, дети. Сосредоточьтесь и пишите дальше: «Зимние пичужки с ярким, как морозные зори, оперением – снегири и синицы садились на рябину, медленно, с выбором клевали крупные ягоды…».
   В классе было тихо, только старательно скрипели перья учеников, диктант близился к завершению. Учительница ходила меж рядов, следя за тем, как они пишут, поглядывая в их тетради.
   У окна возле большой черной классной доски стояли напольные счеты, а на самой доске была написана четким почерком мелом тема диктанта: «Наедине с природой. Борис Пастернак».
   Зазвенел звонок, возвещая о конце урока и начале перемены.
   Перемена всегда желанна и скоротечна. В уборной Симак курил папиросу, вызывая завистливые взгляды товарищей и сплевывая на сторону.
   Ванька проигнорировал вызывающе растопырившегося приятеля и, сделав свое дело, вышел в коридор.
   Как вихрь на него налетел Вовка Косырев, и мальчишки сцепились в схватке, стараясь повалить друг друга на пол, пыхтя от напряжения и злости.
   Галя Петрова, отличница и классная ябеда, подбежала к учительнице:
   – Мария Михайловна, там Маресьев с Косыревым дерутся, – доложила она.
   Выбежав из класса, все увидели драчунов с красными ушами. Закончив выяснение отношений, они приводили в порядок свою форму.
   – Маресьев, Косырев, марш в класс, – скомандовала учительница, и тут зазвенел звонок. Драчуны вместе со всеми заняли свои места.
   Класс притих, глядя, как учительница пишет в журнале.
   – Двойки им ставит за поведение, – прошептала громко Галя Петрова и показала драчунам язык в назидание за их выходку.
   Таня Журавлева осуждающе отодвинулась от Ваньки и даже отвернулась, показывая всем своим видом – конец их дружбе.
   – Симаков, завтра придешь с родителями, а Маресьеву и Косыреву ставлю четверку за поведение, – вынесла свой вердикт справедливого наказания учительница, и класс замер – весь внимание.
   – За что с родителями, Марь Михайловна, – заканючил, было, Симак, притворно всхлипывая, но учительница продолжила, не глядя на него:
   – Так, будем решать задачи. Приготовили тетради по арифметике, – она встала и, подойдя к доске, быстро мелом вывела условие задачи.
   Ученики старательно заскрипели перьями…

   На углу Кировской Ванька подождал Ваську, бежавшего из своей школы, и друзья пошли домой вместе, делясь новостями:
   – Я в библиотеке был, книжек вот набрал, приходи, как уроки выучишь, почитаем, – мечтательно сказал отличник Вася.
   – Мать не пустит, я четверку по поведению схлопотал, – уныло отвечал менее удачливый ученик Ваня.
   – А ты дневник спрячь пока, не показывай, – помолчав, посоветовал мудрый как всегда Вася, и Ваня согласно закивал головой, обрадовавшись.
   Войдя во двор дома, они разбежались по своим квартирам, не обратив никакого внимания на Паньку, стоявшему во дворе тоже с портфелем в руках. Не до него им было теперь: пора учить уроки.
   Обидевшись на друзей, Панька сердито пометал снежки в калитку и побрел домой. Ему не хотелось заниматься уроками, но никуда не денешься, надо…

   И снова утро. Ванька слышит сквозь дрему, уже проснувшись, как по радио отзвучал гимн Советского Союза, затем началась утренняя зарядка, которую вел как всегда Гордеев.
   Под бодрые звуки пианино он вскочил с кровати и стал собираться в школу, засовывая в портфель тетради и учебники со стола.
   – Умница-разумница, сам сегодня встал, в школу уже собирается, – с гордостью за внука доложила бабушка матери, но та сохраняла суровое выражение лица, отчего бабушка с внуком притихли.
   – Вот когда поведение свое исправит, учиться станет на «отлично», как Вася, вот тогда и будет умница-разумница, – передразнила она бабушку.
   Дед принес охапку обледеневших поленьев и свалил у печки.
   – Холодновато с утра, – сообщил он, и в подтверждение его слов репродуктор захрипел, затрещал, и заговорило местное радио: «Внимание. В связи с усилением морозов занятия в школах с первого по четвертый классы сегодня отменяются». – Ванька не выдержал и радостно запрыгал, хлопая в ладоши и не обращая внимания на мать, но не тут-то было:
   – Раз занятия в школе отменяются, устроим дома уроки чистописания, а то пишешь, как курица лапой, – ледяным тоном, не терпящим возражения, прояснила мама дальнейший план действий сына, и Ванькин восторг угас.
   Он побрел на кухню под сочувственные взгляды деда с бабушкой, не смевших спорить со строгой дочерью.
   Ванька уныло сел за стол, сжевал свой утренний бутерброд с маргарином, посыпанным сверху сахарным песком, выпил кружку какао и переместился на новый диван с валиками по бокам, появившийся у них после приезда родителей. Ванька любил посиживать на нем, хлопая валиками.
   От нечего делать стал слушать радио. Передавали нанайскую народную сказку про капризную ленивую девочку, которая считала себя самой красивой на свете и поэтому не хотела помогать маме по хозяйству.
   В результате от злости она стала махать на всех близких руками и превратилась в гусыню: «Ручки у меня самые белые, шейка у меня самая тонкая, красивая я, айога-га-га, га-га-га…», – Ванька невольно заслушался, интересно.
   – Послушай, может, ума-разума наберешься. Вернусь после работы – и за уроки, – напомнила мать и ушла. Оставшиеся дома облегченно вздохнули.
   Вторая сказка – про мальчика-луковку, который боролся с сеньором-помидором и другими богатыми овощами и фруктами за место под солнцем, была еще интереснее. Чипполино был веселый, неунывающий и задорно пел про свою семью: «У отца детишек много, дружная семья: Чипполино, Чипполоччи, Чипполетто и, конечно, я!..», – детская передача была в разгаре, когда Ванька вдруг вскочил и стал торопливо собираться.
   – Ты куда это, пострел? Морозище какой на дворе, – строго сказала бабушка, но Ванька продолжал лихорадочно одеваться, выглядывая в окно: соскоблив ногтем морозные узоры на стекле, разглядел друзей в саду.
   – Ребята вон все гуляют, а я что, рыжий? – заспорил Ванька на взводе.
   – Пускай себе идет, пока матери нет, – закашлялся у печки дед, и Ванька, с благодарностью глянув на него, умчался в зимнюю стужу…

   В квартире было слышно, как гудели от мороза провода электропередачи на фонарном столбе у дома, окна заросли красивыми морозными узорами, весело гудел огонь в печи, потрескивали угольки, выскакивая из топки на обитый жестью пол, бабушка ловко орудовала ухватом, устанавливая горшки поудобнее.
   Она готовила обед основательно – едоков в доме стало много.
   Дед тоже засобирался на выход, держась за поясницу и покряхтывая:
   – Пойду, построгаю што ли, рамы просили сделать, а я все никак не соберусь.
   – Так прихварываешь же, какая работа, – жалостливо глянула на него бабушка, отставляя в сторону ухват и берясь за кочергу.
   – Я без работы совсем закисну, помру скорее, факт.
   – Типун тебе на язык, старый, ишь, чего удумал, помру. Я тебе помру!
   Старики усмехнулись друг другу, и дед вышел в сени, застучал молотком, стал строгать. Бабушка продолжала хлопотать на кухне, прислушиваясь к звукам, доносящимся из сеней…

   Мать пришла с работы, когда Ванька был уже дома и отогревался у печки вместе с дедом. Она подозрительно поглядела на них:
   – С чего это вы так замерзли, что греетесь?
   Дед с внуком хитро переглянулись, но промолчали. Мать тоже не стала выяснять дальше, она устало прошла в переднюю и присела отдохнуть на диван.
   Бабушка сочувственно посмотрела на ее большой живот.
   – Опять мальчишка будет, живот-то колом, – знающе проговорила она, качая головой. – С одним-то хлопот, а с двумя? Тяжело придется.
   – Ничего, мама. Где один, там и два. Еще лучше, братья. Проживем.
   – Оно так, конешно, нас-то мать наша девятерых родила, и ничего, выросли, жизнь прожили. Четверо на войне погибли, две сестры померли, трое осталось, живем пока. Детей, внуков народили. Родня у нас большая.
   – Мама, когда у нас братик появится? – Ванька уже тут как тут. Уши у него, как локаторы, все слышат и улавливают.
   – И он туда же, интересуется, – усмехнулась, точь в точь, как дед, мать и встала с дивана. – Ты лучше к занятиям готовься, сейчас пообедаю, и засядем…

   Домашний диктант был в разгаре: мать диктовала текст из книги, а сын старательно писал в новой тетради, выводя строчки как можно лучше.
   – Коряво пишешь, – заглянула в тетрадь мама и отложила книгу в сторону.
   Отобрав тетрадь у сына, она вырвала из нее страницу и вновь положила тетрадь перед обиженным сыном.
   – Начнем сначала. Ты не куксись, а старайся. Ошибок не допускай.
   Вновь мать диктовала текст, а сын старательно выводил строчки, шлифуя свой почерк и грамотность. Как вдруг открылась дверь, и на пороге появился отец с чемоданом в одной руке и с авоськой в другой:
   – Всем привет. Встречайте, работник прибыл. Не ждали так скоро?
   Он весело улыбался, поблескивая золотой фиксой, и Ванька выскочил из-за стола, забыв про диктант.
   Все оживленно наблюдали, как он раздевается, ставит чемодан в угол и извлекает из авоськи бутылку водки, водружая ее на стол:
   – Тестю с нашим почтением, – уважил он деда, – а также с приездом. Отметим мою удачную работу.
   Дед еще больше оживился, а мать с бабушкой нахмурились, но делать нечего, надо собирать на стол…
   Приезд отца и семейный ужин – это же целый праздник: дед с отцом звякают стопками, мать с бабушкой тоже присоединяются к ним, чокаясь за здоровье и благополучие, а Ванька пьёт чай с вареньем, уплетая любимые блины с маслом и слушая взрослые разговоры.
   Под них он задремал, и бабушка проводила его в спальню. Взрослые о чем-то заспорили, и под этот шум Ванька заснул тем безмятежным сном, какой бывает только в детстве и отрочестве.

   Тетя Дуся глянула на часы и нажала кнопку звонка: зазвенел школьный звонок, возвещая о начале перемены. Из классов посыпались дети, в коридоре стало тесно и шумно, словно на вокзале.
   Вовка Косырев чинно шел из уборной и не видел, как сзади к нему подкрался Симак и прилепил к спине тетрадный листок.
   Вот Вовка вышел на середину коридора, и все вокруг засмеялись, глядя на его спину: на листке была нарисована глупая рожа и написано: «Вовка Косырь – дурень и балбес».
   Догадавшись, Вовка сорвал со спины листок и, изучив его, злобно глянул на веселившегося вместе со всеми Ваньку:
   – Ну, все, Ванек, капец тебе будет после уроков, понял?
   – Да это не я! – возмутился, было, Ванька, но Симак тут как тут:
   – Получишь теперь, Ванек, по сусалу. Вовка сильнее, гад буду.
   – Прекратите, мальчики, – возмущенная Таня Журавлева взяла Ваньку за руку и потянула в класс, – пошли, надо к уроку подготовиться.
   – Жених и невеста! – заулюлюкал им вслед Симак, но зазвенел звонок, и погрустневшие озорники уныло поплелись в класс, где их уже ожидала строгая Марь Михайловна, вооруженная указкой.
   На доске висела карта, возвещавшая о том, что их ожидает урок географии…

   После урока географии Ванька выбежал из класса первым и увидел отца, разговаривающего с тетей Дусей.
   Он подбежал к ним, и вскоре отец с сыном уже шагали по улице.
   Ванька завистливо поглядывал в отцову авоську, в которой он разглядел самые настоящие шоколадки. Вот это да, попробовать бы!
   – Врачи велели принести побольше, матери шоколад нужен, – пояснил отец, заметив интерес сына к авоське, – чтобы братик удачно родился.
   Ванька молча проглотил слюну, но просить не стал. И отец оценил это:
   – Я тебе одну оставлю, сын.
   Идти сразу стало веселее, и дорога уже не казалась длинной.
   И вот они у родильного дома…

   Ванька подождал, пока отец отнесет передачу, и вскоре они уже махали руками матери, выглядывавшей их в окне второго этажа.
   Она помахала им в ответ, покивала, и они отправились в обратную дорогу домой. Ваньку обуревали сложные чувства:
   – Папа, а как мы братика назовем, тоже Ванькой?
   – Нет, что ты, – засмеялся отец, – так у нас одни Ваньки будут. Мы с мамой хотим назвать его Владимиром. Звучит? Ты как, не против?
   – В честь Ленина? – восхитился догадливый сын. – Законно.
   – Можно и так, почему нет? – снова сверкнул фиксой отец, довольный происходящим. – Ну, ладно. Ты иди домой, а я к своим забегу, на Куйбышева.
   – А мне можно с тобой?
   – Потом как-нибудь, а то меня бабка твоя съест. Пока.
   Ванька поглядел вслед отцу и побежал в свое родное Подгорье.

   Мальчишки на снегурках бегали по льду, играя в хоккей. Завидев Ваньку с ведром в руках, который вместе с отцом спускался по тропинке к проруби за водой, Симак закричал, махая в воздухе самодельной клюшкой:
   – Эй, Ванька, айда к нам, вратарем будешь, ваш Панька не годится, слабак!..
   Ванька глядел, как отец зачерпывал воду из проруби. Наконец с полными ведрами в руках они медленно поднимаются по проулку к дому. Остановившись передохнуть, отец посмотрел на запыхавшегося сына:
   – Сейчас воду принесем, и валяй к друзьям, катайся.
   Они оббили снег с валенок и вошли в сени…

   Братик Владимир надрывался в своей деревянной кроватке, сработанной золотыми руками дедушки Маресьева, вокруг сновали с чистыми пеленками и распашонками мать с бабушкой.
   Поставив ведра у лавки, Ванька выбежал в сени и тут же вернулся со снегурками в руках. Проверив веревки на прочность, он схватил со стола горбушку черняшки и бросился к двери.
   – Смотри, не долго носись, уроки проверять буду, – донесся ему вслед грозный голос матери, но он уже был в сенях и, выскочив во двор, помчался, что было силы, подальше от дома на реку к друзьям.

   – Все мужики работают, как положено, а твой Лутоша на диване прохлаждается или у матери отдыхает, намучился, бедняга. Лодырь царя небесного, супостат окаянный, – ворчала бабушка, выговаривая матери вполголоса и хлопоча по кухне. Наступало время ужина.
   У печи закипал самовар под руководством деда.
   – Хватит тебе, мама, ворчать, – опасливо посмотрела в переднюю мама, где отдыхал на диване отец, непривычный к жизни в чужой обстановке.
   Ванька наблюдал за происходящим, уморившись после напряженного дня.
   Мать разбудила отца, и вот вся семья за столом вокруг вечернего самовара.
   Ужин в разгаре. Но бабушка все никак не успокоится, снова начинает:
   – Второй уже у вас народился, а вы все нерасписаны живете, как нелюди. Сожительствуете, грех это.
   Дед тоже нахмурился после таких слов, но пока молча жевал.
   – Распишемся скоро, я ведь не против, – беспечно пожал плечами отец, – а вот насчет работы – вы это зря, теща, выступаете. Я слышал ваше ворчанье. Я художник, здесь для меня нет работы. Но я езжу на заработки, стараюсь, как могу…
   – Ну, хватит балаболить попусту, – прервал их спор дед. – Я вот приглядываюсь к тебе, Николай, пропащий ты человечишко – так себе, шаляй-валяй. Мужик должен работать, семью содержать, ответственность нести, а ты расписаться боишься, словно тать какой. И доченька тоже хороша, расфуфыренная вся ходит, отцу родному бутылку пожалела, когда муженек с халтуры приехал. Сидят в передней, денежки втихаря считают, шуршат.
   Отец с матерью словно онемели после таких слов, а Ванька дернул за хвост кошку, и та с воплем кинулась в комнаты. Все встрепенулись.
   – Я вам не фофан какой-нибудь, – резко встал из-за стола отец. – Я фронтовик и инвалид войны, художник, наконец… Все, амба, мое терпение на исходе.
   Он вышел в переднюю и закурил, что делал крайне редко, заходил по комнате. Ванька насторожился: ему не нравилось происходящее, но что поделать.
   – Я у себя дома, говорю что думаю, напрямки. Инвалид мне нашелся, морду отрастил, у другого жопа меньше, – дед как всегда на высоте.
   Ванька хихикнул некстати, и мать тоже вышла из-за стола, не вытерпела.
   – Вы, папаша, такое наговорите, ну ее в капсан такую жизнь!
   – Ну и выметайтесь, раз вам наша жизнь в тягость, – подлила в огонь разошедшаяся не в меру бабушка, – поживи вон у свекрови, тогда вспомнишь отца с матерью и не раз.
   – Вот и славно, решено. Давай, Тося, собирайтесь, уходим, – отец принял решение, и Ванька понял, что настал конец их совместной жизни в родном для него Подгорье с любимыми дедом и бабушкой.
   Со слезами на глазах он наблюдал, как родители собирают нехитрые пожитки, укутывают братика, суют Ваньке портфель в руки, сумку, и вот молодая семья направилась к выходу, сопровождаемая гробовым молчанием деда с бабушкой, тоже расстроенными от такого исхода дела.

   Зимним вечером семья поднималась в гору: впереди отец с братиком на руках, за ним мать с вещами, замыкал шествие Ванька.
   Вот они выбрались наверх, отдышавшись, двинулись дальше…
   Шли долго по темным улицам, облаиваемые собаками из-за заборов.
   Изрядно замерзшие подошли, наконец, к двухэтажному дому, поднялись по крутой деревянной лестнице на второй этаж.
   В кромешной темноте вошли в коридор и отец, найдя на ощупь нужную дверь в конце коридора, застучал в нее громко и призывно.

   Открыла высокая сухощавая старушка и обрадованно заулыбалась:
   – Вот радость-то какая, проходите, раздевайтесь, – засуетилась она вокруг промерзшего семейства, помогая разоблачаться Ваньке.
   На помощь ей пришел невысокого роста дядя в вельветовой просторной куртке, скрывающей горбы на груди и спине. Он тоже был рад их приходу.
   Ванька огляделся и заметил другого дядю, большого и сердитого, который недовольно смотрел на прибывших незваных гостей, лежа на кровати.
   Вот он сел и хитро подмигнул Ваньке, потрепал за вихры.
   Наконец все кое-как устроились вокруг чайника на столе, стали пить чай.
   – Вытурили нас, мама. Придется пока пожить у вас, ничего не поделаешь, – отец посмотрел на свою мать, братьев, на жену с детьми. Все смотрели на него, ожидая, что он скажет еще.
   – Это мы сразу догадались, как только вы вошли, – едко заметил старший брат, – прямо беженцы, ни дать, ни взять.
   Младший брат неодобрительно глянул на него, но промолчал.
   Бабушка встала и снова засуетилась, отдавая распоряжения:
   – Ничего, устроимся как-нибудь. Юрка, неси покрывало и веревку, повесим ширму для нас в этой комнате, разделимся с Митей, а Коленька с Тосенькой в маленькой комнате жить будут, и Вовочка с ними. Ванюша здесь, с нами.
   Снова все принялись за работу, наконец, в комнате стало темно и тихо.
   Ванька лежал на новом месте и с непривычки долго ворочался, слушая тишину. Он бывал здесь раньше с родителями, но редко и давно и потому смутно помнил отцову родню. Всю свою пока еще недолгую, но такую насыщенную событиями сознательную жизнь он провел рядом с дедом и бабушкой Маресьевыми. Каково-то теперь будет здесь?..

   Он открыл глаза и первое, что увидел, как дядя Митя со своей кровати снова хитро подмигнул ему. Ванька разглядел стоявшую возле кровати ногу в ботинке. Вот дядя сел, натянул брюки, до этого надел и пристегнул протез и встал.
   Прихрамывая, подошел к столу; пошарив рукой, вынул из тумбочки что-то и кивнул Ваньке, приглашая посмотреть.
   Ванька подбежал к столу и ахнул: перед ним лежали настоящие погоны со звездочками, ордена, медали, значки. Целое богатство.
   И тут дядя протянул Ваньке настоящий офицерский ремень с портупеей:
   – На, племянник, владей. Дарю.
   Ванька примерил и был покорен – он давно мечтал о таком ремне.
   Оба были довольны друг другом.
   Из магазина прибежал дядя Юра с кошелкой в руках, и вскоре Ванька уже завтракал, с любопытством оглядывая комнату: на стене стучали маятником старинные часы, в углу стоял большой платяной шкаф с зеркалом во всю дверцу, трюмо в простенке между окон.
   Затем мать с новой бабушкой проводили его до дверей, и Ванька побежал по ступенькам лестницы вниз на улицу. Главное, не опоздать в школу.

   – Ура, скоро Новый год, каникулы! Уж тогда покатаемся, и уроки учить не надо. – Встретившись как всегда на углу Кировской, Ванька с Васькой подбежали к переулку, и тут Ванька замер: он вспомнил, что живет теперь совсем в другом месте, на улице Куйбышева.
   – Я же у папиной бабушки теперь живу, пока, – Ванька уныло побрел назад, сопровождаемый сочувственным взглядом друга.
   Идти было далеко, но что такое для алатырского подростка пробежать лишних несколько кварталов. Так, пустяки.
   Он подошел к дому и увидел незнакомых мальчишек, строящих на улице крепость изо льда и снега. Мальчишки обступили его, и Ванька насторожился.
   – Генка Черняк, – протянул ему руку высокий чернявый парнишка, – не бойся. Мы теперь соседи. Ты у Шмариновых жить будешь?
   – Это моя бабушка по отцу и дядья.
   – Знаем мы, чать местные, – усмехнулся коренастый большеголовый пацан. – Ты што так поздно из школы чешешь, заблудился, поди?
   – Ну, пока, меня дома ждут, – не нашелся, что ответить Ванька и припустил вверх по лестнице.
   – Выходи потом, крепость поможешь доделать, – крикнул ему вслед Генка.

   Бабушка с дядей Юрой лепили пельмени на кухне, мать была дома и стирала, а дядя Митя сидел за столом и играл сам с собой в шахматы, попутно сверяясь с учебником по шахматам.
   Ванька разделся и присел за стол. Дядя Митя оживился, бросил играть и закричал на кухню, искоса глянув на проголодавшегося ученика.
   – Мне побольше положите, жрать охота.
   Тут же дядя Юра принес ему тарелку, полную дымящихся пельменей.
   Дядя Митя подцепил вилкой пельмень, подул на него и стал со смаком жевать, нарочно громко чавкая и поглядывая на племянника, глотающего слюни и с завистью наблюдаюшего за дядей.
   – Хочешь попробовать? – дядя протянул ему вилку с пельменем прямо ко рту, но когда Ванька открыл рот, шутник-дядя убрал вилку, и сам стал жевать пельмень, громко нахваливая и восторгаясь им.
   Мать, молча наблюдавшая за происходящим, выпрямилась над стиркой:
   – И не стыдно тебе над мальчишкой издеваться? Сейчас, Ваня, будем обедать, подожди немного.
   Дядя Юра принес на блюдце несколько пельменей и поставил перед обиженным племянником, опасливо поглядывая на старшего брата.
   Бабушка молча страдала в кухоньке, не решаясь вступиться.
   – Не надо нам ваших пельменей, а то Мите не хватит, – не отступала мать, хлопоча на кухне. – Уж лучше бы дома остались, там хоть куски никто не считает. Тоже мне, родственник.
   Дядя Митя самодовольно похмыкивал, уплетая пельмени…
   Зимняя крепость явно удалась, возвышаясь брустверами и зияя бойницами.
   Ванька с Генкой отчаянно оборонялись от наступающих врагов, забрасывающих их снежками и комьями льда, лезущих со всех сторон на стены крепости, но защитники не сдавались.
   Младший брат Генки Вовка взобрался, было, на бруствер с тыла, но Ванька безжалостно сбросил его, и Вовка обиженно заревел…
   Наконец наступил мир, и мальчишки сгрудились вокруг Генки Черняка: он вытащил из-за пазухи настоящий деревянный поджиг и показывал его восторженным приятелям.
   – Вот это пистоль, откуда взял? – завистливо разглядывал поделку коренастый пацан. – Мне бы такой.
   – У взрослых ребят на отцовскую финку выменял, – доверил тайну друзьям Генка, оглядываясь на брательника. – Смотри у меня, если проболтаешься.
   Ванька тоже посмотрел и пренебрежительно махнул рукой:
   – Это што. У моего друга Васьки – настоящий «ТТ», отцовский. Мы из него стреляли. Как жахнем, а пуля чуть Паньке в лоб не попала. Он нагнулся, она в дерево и угодила.
   – Кончай травить, от пули не нагнешься, – заржали мальчишки во главе с Генкой. – Мы сами сейчас жахнем. Посмотрим, какой ты храбрец.
   Достав из карманов спички, вояки расположились на крыльце дома и подготовка к стрельбе началась…

   Ванька сидел на стуле у окна и старательно вышивал зайца, стоящего возле лубяного домика, злая лиса была уже готова. Она притаилась возле ёлки.
   Вышивальщик настолько увлекся своей работой, что никого не замечал вокруг себя, корпея с иголкой и нитками над холстиной.
   Мать строчила рядом на настольной швейной машинке, заканчивая работу над Ванькиным новогодним костюмом. Вошла соседка тетя Наташа.
   – Тоня, ты скоро закончишь? А то у меня заказ горит.
   – Минут через 15 занесу машинку, спасибо, тетя Наташа. Славный костюмчик получается. Ванечка наш самым нарядным зайцем на новогоднем утреннике будет, посмотрите сами.
   Мать встряхнула костюмом, и они стали любоваться им. Проснулся от шума дядя Митя и тоже стал критически разглядывать костюм, хитро щурясь.
   – Не хочу я быть зайцем, – воспротивился вдруг Ванька, – уж лучше быть волком, как дядя Митя говорит. Волка все боятся.
   Мать с тетей Наташей переглянулись, а дядя Митя согласно кивнул:
   – Правильно, племянник, рассуждаешь. Одобрямс.
   Из маленькой комнаты показалась бабушка, за ней выглянул дядя Юра, отдыхавшие до того после обеда. Вошел отец и, шумно раздевшись, опустился на диван возле старшего брата, отдуваясь.
   Соседка ушла, провожаемая до дверей бабушкой.
   – Ну что насчет работы? – спросил дядя Митя, дождавшись ее ухода.
   – А ну их на хрен, предложили слесарем на завод за гроши. Я в Фонде тысячи получал, а тут с моими-то руками, – жаловался отец родне.
   Бабушка с дядей Юрой сочувственно кивали, дядя Митя скептически хмыкал и тряс головой от возмущения, мать с Ванькой хранили молчание, продолжая свою работу.
   – Ничего, Коленька, приляг, отдохни, еще наработаешься, – захлопотала бабушка над любимым сыном. Мать недовольно посмотрела на нее.
   – Прорвемся, на фронте тяжелее было. Я тут подумал, мы с тобой настоящим делом займемся, – снова воодушевился отец, вскакивая с дивана и усаживаясь за стол; взяв ложку, он стал жадно хлебать щи, заедая их хлебом.
   – Сделаем трафареты, на одеялах будем ковры штамповать. В деревнях нарасхват пойдут, поверь моему слову.
   – Дело гутаришь, – дядя Митя тоже воодушевился, – еще можно старых фотографий набрать попутно, увеличитель у нас есть. Понимаешь, о чем я толкую?
   Братья явно нашли общий язык, объединенные идеей заработков на стороне.
   Мать недовольно хмурилась, примеряя на Ваньке костюм.
   И лишь бабушка Шмаринова любовалась своими ненаглядными сыновьями, одобряя все их замыслы изначально, не сомневаясь. Дядя Юра со вниманием слушал, о чем говорят старшие братья, и улыбался Ваньке.

   Новогодний утренник в школе. Ванька в костюме зайца смущенно топчется на сцене, искоса посматривая в зал, где среди других родителей он видит сияющую от гордости за своего сына мать.
   Еще он старается не столкнуться с другими персонажами сценки, и когда на него наступает лиса-краса, он испуганно пятится, как и положено в сказке.
   Под дружные аплодисменты родителей персонажи убегают за кулисы, а вперед выходит насмерть перепуганный первоклассник и начинает свое выступление звонким дрожащим голоском:

     – Расступитесь Марсы и Венеры,
     Я корабль космический веду.
     Именем учительницы первой
     Назову открытую звезду.

   На смену поэту выходит многочисленный хор пионеров, среди них и Ванька. Построившись как положено, пионеры дружно грянули:

     – Взвейтесь кострами, синие ночи,
     Мы пионеры, дети рабочих…

   Мария Михайловна сегодня не выглядит строгой и недоступной. Она разговаривает с родителями и ласково смотрит на подошедшего после выступления Ваньку, обращаясь к его маме:
   – Знаете, Антонина Ивановна, Ваня способный ученик. Ему бы дисциплины побольше и усидчивости, вполне может стать отличником.
   Мать тает от таких слов педагога, она – вся внимание.
   – Вполне может, а вообще озорник. Выступал хорошо, порадовал и нас, и свою маму.
   Ванька смотрел на празднично украшенную ёлку и в пол-уха слушал разговор учительницы с матерью. Вокруг ёлки водили хоровод первоклашки и второклашки, было многолюдно и необыкновенно хорошо.
   Ванька улыбался своим одноклассникам, их родителям, вообще всем присутствующим в школе на празднике, он готов был обнять их всех, если бы мог, он был просто счастлив.

   Вот из школы стали выходить родители с детьми, даже тетя Дуся показалась во дворе и удовлетворенно оглядела расчищенную заранее от снега дорожку, ведущую от дверей школы до ворот на улицу.
   По этой дорожке шел и Ванька с матерью, держа в руке новогодний подарок…

Глава шестая. И снова весенние радости

   Отец ловко набивал красками, разведенными в банках, большой трафарет, лежавший сверху на старом одеяле прямо на полу, дядя Юра придерживал за концы, сидя на корточках.
   Вот они осторожно сняли трафарет, и взорам присутствующих предстал новоиспеченный ковер: три оленя в лесу у родника.
   Дядя Митя одобрительно покивал и снова принялся ретушировать старые фотографии, подрисовывая утраченные места. Облокотившись на стол, Ванька наблюдал за ним, поглядывая в окна – там была весна, солнце. Он был наказан матерью за неуспеваемость.
   – За что двойку-то получил? – сочувственно поинтересовался дядя.
   – За арифметику, не люблю я ее, – пробурчал кислый Ванька.
   – А кто ее любит? Мы тоже вот не особенно, зато рисовать умеем, все художники, – засмеялись дядья вместе с отцом, и Ванька улыбнулся.
   Бабушка погладила его по голове, словно маленького, и одарила конфетой.
   – Ладно, мать не скоро еще с работы придет, – выпрямился отец, хрипло прокашливаясь, – беги на улицу, пока ее нет, гуляй.
   Ванька вскочил и бросился одеваться, скорее на улицу…

   Мальчишек на улице не было, и только речные чайки кружились над помойкой посреди дороги, куда все жильцы сваливали хозяйственные отходы.
   Вот со двора вышел сосед-дурачок, проживавший на первом этаже с престарелой матерью; подозрительно поглядев на Ваньку, он вылил помои из ведра, вспугнув чаек и запахнув телогрейку на босо тело, почесал обратно домой, бормоча сердито под нос разные ругательства.
   Ванька посидел на скамейке у дома, греясь на солнце от нечего делать, показал язык и скорчил рожи двум соседским девчонкам напротив, что же дальше?
   Подбежал к колонке и попил воды из тугой струи, облившись.
   Издалека увидев мать, спешащую с работы с сумками в руках, бросился вверх по лестнице домой.

   Вечер. Мать прибрала со стола после ужина, и отец с дядей Митей разложили снова фотографии, старые иконы – все это было уже отреставрировано и готово вернуться к хозяевам. В углу сохли ковры.
   Разложив товар по сумкам, братья сели за шахматы, дядя Юра пристроился рядом стоя, чтобы наблюдать за игрой. Ванька рядом с ним, прислушиваясь к бормотанью брата Вовы за стенкой.
   Мать с бабушкой успокаивали его, забавляли, а он то смеялся, то разражался ревом, и тогда взрослые морщились, Ванька морщился больше всех.
   – Дядя Митя, расскажи про войну, – попросил племянник, поправляя офицерский ремень на поясе, который он носил дома и на улице, не снимая.
   – А что рассказывать, я в заградотряде служил. Вот отец твой герой, пусть расскажет, как в атаку ходил, как медаль «За отвагу» получил.
   – Что такое заградотряд, дядя? – настырничал племянник.
   – Сзади лежали и своих же расстреливали, когда те отступали, – тут же откомментировал отец, спохватившись, что сказал лишнее, замолчал.
   – Не своих, а отступающих трусов, – побагровел дядя Митя, забыв про шахматы. – Потом мы же последние и были, кто оборону держал. Как начнут фрицы мины бросать, так я вот ногу и потерял.
   Ванька сочувственно потрогал дядину ногу, но эта нога оказалась настоящая, а не протез, и дядя с Ванькой рассмеялись. Дядя Юра тоже громко захохотал. Смешно.
   – Юрка, за хлебом забыл сходить? Гогочет тут, горбыль! – рассердилась не на шутку бабушка, тыча его своей клюкой под ребра и охаживая по горбам.
   Дядя Юра ловко и привычно уворачивался, братья наблюдали схватку.
   – Утром савтра спекаю, чево пристала, старая, – огрызался дядя Юра, побледнев от неловкости перед племянником и женой брата. Он был глуховат и картавил, мягко выговаривая твердые гласные и согласные.
   – Как сейчас помню, – понаблюдав за схваткой, завспоминал отец, – командир взвода лейтенант Барангулов получил приказ: прорваться в тыл врага и создать панику. Нас поддержали огоньком стволов в двести, ну а мы на конях и навели там шороху. В это время наши пошли в атаку, смяли линию фронта, а мы присоединились к своим в условленном месте.
   Ванька восхищенно смотрел на отца, дядю Митю, забыв про остальных.
   – Я все время богу молилась, чтобы мои сынки живыми домой вернулись, – тоже завспоминала бабушка, прослезившись. – Наголодались мы тут с Юркой во время войны, не приведи господь. Видишь, Ванечка, ковер с тремя богатырями? – показала она Ваньке ковер на стене в маленькой комнате.
   – Это дядя Юра твой спичками рисовал. Кистей не было, красок мало. Да еще на старой клеенке. Заострит спичку и сидит, мажет. Есть все равно нечего.
   Ванька уважительно поглядел на дядю Юру, на ковер: три богатыря на конях были словно живые.
   – Да, Юра молодец. Я бы не смог спичками написать. Терпения сколько надо, – покачал головой отец, и все жалостливо посмотрели на смущенного вниманием к своей скромной персоне дядю Юру.
   – Да, а я помню, как приехал к Николаю в гости в Чебоксары. Тося дома была, тут Николай приходит с работы, получку, говорит, получил.
   И выкладывает на стол кучу денег, я прямо обезумел, – глаза у дяди Мити заблестели.
   – Пять тысяч тогда получил, заказов было много перед октябрьскими праздниками, – уточнил отец, сразу погрустнев от воспоминания о былой столичной жизни.
   – Я тогда подумал: зачем я бегаю по этажам конторы с бумагами, инженерик в приплюснутой фуражечке, ногу натираю до крови. И все за 350 в месяц, – возмущался дядя Митя. – Все, баста! Тоже стану художником.
   – Вот поедем, заколотим деньжат, – размечтался отец, – глядишь, и домик свой купим, – подмигнул он жене с сыном.
   – Аминь, – подытожил дядя Митя и сделал ход, – тебе шах.
   – Ах, ты, ексель-моксель, екарный бабай. Е-к-л-м-н, о-п-р-с-т, – задумался отец над ответным ходом.
   Ванька впитывал происходящее и услышанное, как губка воду.

   – Нас пятеро, одного не хватает, – пересчитал игроков Генка Черняк и вдруг увидел соседского мальчишку из дома напротив, вышедшего из ворот погреться на солнышке.
   – Эй, Венка, давай дуй сюда, нам вратаря не хватает!
   И вот мальчишки трое на трое играют в хоккей самодельными клюшками, гоняя тряпичный мяч возле осевшей и потерявшей былой грозный вид снежной крепости.
   Остановившись передохнуть, Ванька увидел полузабытую, было, бабушку Маресьеву и бросился ей навстречу, оставив приятелей.
   – Бабушка! Я тебя сразу узнал, – произошла радостная встреча соскучившихся друг по другу родственников.
   – Пришла вот вас проведать, как вы тут поживаете? Забыл, небось, бабушку-то с дедом, – причитала бабушка, поднимаясь по лестнице вслед за легким на ногу внуком…

   – Сватья пришла, проходи-проходи, раздевайся, – улыбалась ласково папина бабушка, помогая раздеться маминой. – Тосенька, посмотри, кто к нам пришел, радость-то какая, господи, – позвала она невестку.
   Из маленькой комнаты показалась мама с Вовой на руках. Она тоже обрадовалась приходу матери. Дядя Юра засуетился по хозяйству.
   Бабушка Маресьева покосилась на чересчур приветливую, как ей показалось, сватью и присела к столу, оглядывая квартиру.
   – Пришла вот навестить, мать все же, не кто-нибудь, – обиженно поглядела она в сторону дочери, та промолчала, памятуя о прошлом.
   – Юрка, сбегай в магазин, хлеба купить надо, к чаю чего-нибудь, – распоряжалась бабушка Шмаринова на правах хозяйки дома, бабушка Маресьева благосклонно внимала происходящему, прижимая к себе внука старшего и разглядывая внука младшего.
   – Вырос-то как, скоро бегать, поди, будет, – ревниво говорила она, принимая на руки Вову и расцеловывая его.
   – Грех на мать-то обижаться, чево в жизни не бывает, поругались – помирились, дело житейское, чай, – пеняла она дочери, бабушка Шмаринова молча соглашалась с ней, поглядывая на невестку.
   Та тоже оттаяла душой при встрече с матерью. Мир был почти восстановлен.
   Прибежал дядя Юра из магазина.
   – Коленька с Митенькой на работу поехали, мы вот одни пока, без них, – объясняла папина бабушка маминой, глядя, как та прихлебывает чай из блюдца и пододвигая к ней поближе конфетки. Сует и Ваньке.
   – Спасибо, пора и честь знать, – чинно поклонилась бабушка Маресьева хозяйке и поднялась, крестясь на иконы. – А то дедушка мой, поди, заждался, один там без меня, – покосилась она снова на дочь.
   – Бабушка, я тебя провожу, – вызвался Ванька, одеваясь.
   – До свидания, мама, привет передавай от нас отцу, – провожала мать бабушку, напутствуя сыну, – не заблудись, смотри, по дороге.
   – Ты чего, мам, я же не маленький, – обиделся Ванька, выскакивая за дверь вслед за бабушкой Маресьевой на лестницу.
   Они шли вдвоем по улице, и Ванька рассказывал бабушке про свою жизнь на новом месте, та внимательно слушала внука.
   – Друзей у меня здесь полно, Генка Черняк, Венка Пигусов.
   – Вася с Панькой про тебя все спрашивают, когда придет, говорят, – отвечала бабушка обиженным голосом, – и мы с дедом тоже скучаем.
   – Приду скоро, – взрослым голосом пообещал внук и спросил, – ты не знаешь, почему дядя Юра горбатенький такой?
   – В детстве они игрались втроем на печке, мать на работе была, вот они и разбаловались да и уронили младшего братца с печки-то прямо на спинку железной кровати. С тех пор он и захирел, зачах, потом и горбы выросли. Судьба такая, знать, у него на роду написана, – словоохотливо рассказала бабушка внуку и остановилась передохнуть.
   – А дедушка Шмаринов давно помер?
   – В тридцатом еще. Раскулачивали тогда богатеев-то, он и отдал богу душу, не выдержал, стало быть, потери имущества. Магазин у него большущий был на станции, так-то вот, – заболталась бабушка про прошлое и осеклась, поглядев на внука. Лишнего наговорила.
   – Ты отца спроси, он тебе расскажет лучше про своих-то, – но Ваньку интересовало другое.
   Он с любопытством смотрел на пацанов, затеявших возле забора игру в деньги. Медные пятаки и серебряные гривенники только отскакивали от досок, и пацаны бросались смотреть, чья деньга оказалась ближе…
   – Давай иди домой, а то мать заругается. Скажет, я виновата, – она грустно посмотрела вслед убежавшему внуку и тоже заторопилась к себе домой, оглядываясь и бормоча что-то про себя.

   Отец с дядей Митей приехали шумные и оживленные, с чемоданами в руках. В квартирке сразу стало тесно, зато интересно.
   Ванька разглядывал привезенную ему отцом новую шерстяную форму с ремнем и фуражкой с кокардой – предел мечтаний тогдашнего школьника.
   Кто победнее, носили фланелевую форму, как Ванька до того. Остальные ходили кто в чем.
   Бабушке был подарен платок, матери – кофта, дядя Юра получил зимнюю шапку с кожаным верхом и сразу утонул в ней, размер оказался велик, но он не унывал, наоборот:
   – Тете Наташе оттам, она стелает, – убежденно говорил он Ваньке.
   Вот они выпивают за столом, обедают с дороги, вспоминая поездку:
   – Ковры наши сразу расхватали и заказали еще больше, – хвастался подвыпивший отец, щурясь на окружающих домочадцев. – Фотографии тоже понравились, Митя хорошо придумал.
   – И перевыполненный план сразу в карман, – сбалагурил дядя Митя, и они еще больше развеселились, опрокидывая стопки одну за другой.
   – Завтра сбегаю кой-куда, дом присмотреть хочу, – сообщил отец матери, сидящей рядом и осуждающе поглядывающей на выпивох.
   – Мама сказала, рядом с ними часть дома продают на Сурско-Набережной. Пока не продали, надо сходить посмотреть.
   – Давай завтра с утра и отправимся, – отец не возражал.
   – Часть дома ты потянешь, а то сразу на целый размахнулся, – остудил расходившегося отца старший брат. – Если не хватит, поможем, я дам взаймы, – расщедрился экономный обычно дядя Митя и покосился на скептически усмехнувшуюся золовку.
   Бабушка млела и таяла от гордости за своих сыновей и поглядывала на фото покойного мужа, как бы разделяя с ним радость, пришедшую в их дом.
   Ванька щеголял по комнате в новой школьной фуражке, но подпоясанный офицерским ремнем дяди Мити. Мать довольно оглядела его:
   – Теперь хорошо. А то старая форма мала, поизносилась, я и не знала, что делать, во что его одеть, – делилась она радостью со свекровью, та согласно кивала в ответ, ласково поглядывая на сыновей и внуков.
   – Вот и ладно, что складно. Даст бог, все наладится теперь…

   Семья подъехала к своему новому жилищу на грузовике. Мать с Вовой вылезли из кабины, отец с Ванькой выгрузились вместе с вещами из кузова.
   Шофер откинул деревянные борта и помог разгружаться. Правда, скарб был небольшой, и вскоре семья была уже в доме.
   Прихожая маленькая, зато комната была просторная с окнами на улицу, большая русская печь вызывала спокойствие и уверенность.
   Отец собрал сделанную еще дедом Маресьевым кроватку-качалку для братца, и Вовка сразу же закачался в своем углу радостно-возбужденный от таких перемен в их жизни.
   Ванька поставил в угол портфель и попросился у матери:
   – Можно я к деду с бабушкой сбегаю?
   – Небось, по друзьям соскучился, – проницательно глянула на сына мать, – а кто в доме помогать будет, Пушкин?
   – Пускай бежит, какая от него еще польза, сами управимся, – отец был мягче матери, хотя и вспыльчивый до бешенства, и Ванька убежал.

   Он вбежал во двор первого в своей алатырской жизни дома и сразу увидел деда с бабушкой: они пилили дрова и не сразу заметили внука.
   Радость переполняла его, он подбежал к ним:
   – Бабуля, давай я теперь с дедом попилю, – обрадовал он стариков и заступил на бабушкино место. Но теперь он пилил не так, как раньше, в далеком детстве, а вполне уверенно, совсем по-взрослому, и дед вскоре запыхался, выпрямился, остановившись передохнуть.
   – Совсем деда уморил, – сообщил он бабушке ее же словами. Она бросила укладывать поленницу, и они радостно заулыбались, особо бабушка.
   – Теперь мы соседи, рядом жить будем. Я все время буду к вам в гости приходить, – утешил Ванька загрустивших, было, от его слов стариков.
   «Ваня!» – донеслось до Ванькиных ушей, и он увидел друга, выглядывавшего из окна наверху и призывно машущего ему рукой.
   – Пойду к Ваське загляну, – вернул он пилу бабушке и взбежал на крыльцо, ведущее в квартиру друга. Дверь открылась, впустив Ваньку под радостный лай забежавшего во двор Дружка.
   Из соседней двери выбежал Панька, почуяв что-то неладное, и тоже взбежал на Васькино крыльцо, застучал в дверь сначала рукой, затем ногой, канюча впустить и его на правах друга. Дверь нехотя открылась, и Панька радостно ворвался внутрь…

   Дед с бабушкой закончили работу, и дед, поставив козлы у сарая, пошел в дом вслед за бабушкой, когда в калитку на правах соседей вбежали Симак вместе с неразлучным Сашкой длинным.
   Они тоже поднялись на Васькино крыльцо и забухали в дверь ногами.
   Наконец многострадальная дверь открылась и выпустила на волю троих соскучившихся друг по другу друзей. Вместе с новоприбывшими они сбежали с крыльца. Состоялась долгожданная встреча закадычных друзей-приятелей:
   – Ты чо, опять к нам жить приехал? – поинтересовался Симак.
   – Он теперь на Сурско-Набережной живет, рядом с Откосовыми, – ответил за друга Васька, довольный передышкой в уроках. Не тут-то было.
   Снова открылась дверь, и друзья увидели грозную Васькину мать:
   – Вася, не забывай про уроки! – она презрительно оглядела сорванцов и покачала головой, дескать, куда денешься от таких соседей.
   – Побежали на Суру, поглядим! – Ванькина идея пришлась всем по вкусу, и компания помчалась вниз по переулку к реке.
   – Вася, не бегай долго, простудишься! – закричала им вслед Марь Васильевна, но мальчишек уже и след простыл.
   По переулку спускался пьяный в лоскуты дядя Саня Лабуркин, сосед, горланя какую-то непотребную песню, и Дружок испуганно убежал в проулок напротив, а Марь Васильевна поглядела-послушала и плотно закрыла за собой дверь, не забыв запереть ее на засов.

   В новом доме было по-новому уютно и тепло. Вовка спал в своей кроватке, а Ванька сидел за столом и рассматривал привезенные отцом книги. Пролистав картинки блокадного Ленинграда, нарисованные художником Пахомовым, он взялся за альбом Блюллова и, просмотрев портреты, приступил к изучению картин Рембрандта.
   – Изучаешь? – подсел к нему отец, пришедший со двора. – Про жизнь Рембрандта почитай, я оторваться не мог. Интересно. Особо про сына его Титуса ван Рейна. Да, Рембрандт был настоящий художник, мастер.
   Мать стучала посудой в прихожей, убиралась. За окнами синел вечер, сопел брат в кроватке, и Ванька тоже зевнул.
   Мать выглянула из прихожей, посмотрела на своих сморившихся мужчин:
   – Скоро будем ложиться, потерпите немного. Я сейчас, домою вот.
   – Хочешь, я портрет твой напишу? – вдохновленный просмотром работ великого художника спросил отец сына. Ванька неопределенно пожал плечами, но отец уже загорелся идеей портрета старшего сына.
   Вынув из-за печки подрамник, примерил холст, открыл этюдник и проверил наличие кистей, красок. Ванька тоже увлекся, следя за отцом.
   Мать разобрала кровать, затем постелила Ваньке на печке, уложила Вовку в кроватке как следует, и вскоре все уже спали. Было слышно, как за стеной стучали и разговаривали соседи, лаяла соседская собака на запоздалого прохожего, и Ванька улыбался сквозь сон, чутко реагируя на эти звуки…

   Школьный двор оживленно шумит: идет урок физкультуры. Девочки прыгают в высоту, мальчики в длину. Тетя Дуся граблями зачищает песок после каждого прыжка, громко ворча и ругаясь беззлобно.
   Прыгнул Вовка Косырев, теперь настала Ванькина очередь.
   Он приготовился и по команде учительницы помчался: разбежавшись, оттолкнулся от доски и прыгнул…
   Приземлился дальше других на зависть одноклассникам.
   – Маресьев прыгнул на «отлично». А ты, Косырев, что же отстаешь? – Мария Михайловна была строга и справедлива, как всегда.
   Косырев злобно стрельнул глазами в сторону Ваньки, но промолчал: сказать было нечего. К прыжку готовился Витя Марков, спортсмен и отличник.
   Он тоже прыгнул на «отлично». И Ванька стал смотреть на девочек.
   Девочки зааплодировали, когда планку высоты ловко взяла Таня Журавлева. Следом за ней помчалась отличница Галя Петрова, но сбила планку и сконфуженная отошла в сторону.
   – Теперь поменяемся местами: девочки прыгают в длину, мальчики в высоту. – Побыстрее, урок заканчивается, – скомандовала учительница.
   В высоту Ванька прыгал гораздо хуже и сбил планку.
   Зато Вовка Косырев прыгнул выше других, перепрыгнул даже Маркова и победно посматривал в сторону Ваньки.
   Зазвенел звонок, паритет был достигнут, и соперники побежали в школу, за ними потянулись другие ученики. Перемена так коротка, а надо еще переодеться и подготовиться к следующему уроку…

   Мальчишки не спеша шли домой после школы. Один за другим они расходились в разные стороны. Ванька остался наедине с Вовкой. Они шли молча, не глядя друг на друга, но включив боковое зрение.
   На Кировской их догнал, как обычно, Васька, и они пошли втроем.
   – Давай сегодня в городскую библиотеку запишемся или завтра сгоняем, – предложил другу Васька, но тот вяло махнул рукой. Настроение у Ваньки было препоганое и портилось еще больше по мере приближения к дому.
   – Он опять двойку по арифметике схлопотал, мамаша теперь ему задаст, – злорадно пояснил Вовка, и Васька сочувственно глянул на двоечника.
   Они остановились у Ванькиного дома, постояли, и Васька пошел дальше к переулку уже в одиночестве.
   – Теперь мы соседи, – примиряюще сказал Вовка и Ванька кивнул.
   Из ворот дома вышел Юрка Откосов, тоже новый сосед Ваньки, и присоединился к стоящим. Они помолчали, изучая друг друга.
   – А ты в школе не был? – спросил Вовка у Юрки, и тот отрицательно помотал головой, хитро ухмыльнулся:
   – Я болею, простыл. Куда она денется, эта школа? Находимся еще, верно, Ванька? – он по-дружески хлопнул Ваньку по плечу.
   – Ладно, мне домой пора, – Ванька пошел к себе домой, новые товарищи изучающе смотрели ему вслед, словно размышляя, принимать его в свою команду или нет. Они явно сомневались.

   Ванька сидел за столом и учил уроки. Вот он открыл дневник, хмуро полюбовался двойкой и стал стирать ее резинкой. Он так увлекся, что не заметил пришедшего отца, пока тот не подошел и молча наблюдал за работой сына.
   Ванька вздрогнул и оглянулся, прикрыл двойку рукой.
   – Я тоже двойки стирал, – успокоил отец сына. – Не бойся, я матери не скажу. Только она все равно узнает, тебе же хуже будет. По арифметике получил? – наклонился отец к дневнику. Посмотрев, отошел.
   Ванька вздохнул, а отец достал подрамник с натянутым холстом, этюдник и удобно расположился у окна на табурете; прямо перед собой на стуле он установил холст, разложил краски, приготовил нужные кисти, налил в баночку разбавитель и довольный собой поглядел в окно. Осталось только подождать, пока сын закончит свои уроки…
   Он готовился писать портрет и наблюдал, как сын закончил уроки и стал запихивать учебники в портфель, спрятав дневник подальше.
   – Давай садись. Начнем, пока матери нет, – позвал он сына и усадил его на стул возле печки. Поправив белый воротничок на новой форме и алый галстук, отец удовлетворенно оглядел сына и принялся за работу.
   Ванька задумался о чем-то своем, глядя в окно, отец увлеченно работал, и они проморгали момент, когда пришла мать.
   Тут же проснулся Вова и заорал, вскочив в своей кроватке.
   – Рисуете? – злорадно протянула мать, увидев нетронутое молоко в бутылочке для Вовы. – Ребенок голодный остался, без полдника, а им хоть бы хны! – бушевала мать, выхватывая Вову из кроватки и пихая ему бутылочку с молоком в руки. Вова тут же успокоился и принялся за полдник.
   Отец с Ванькой виновато молчали, посматривая на него.
   – Я на работе целый день, приду домой, тут тоже конь не валялся. Ты хотя бы ужин приготовил, а то у своих сидит или рисует, – ругала мать отца, и тот не выдержал, вспылил:
   – Хватит, не то всю плешь пропилишь. Надоело.
   – Если надоело, так работать иди, нечего баклуши бить.
   – Скоро поеду в Канаш, церковь в реставрацию сдают, настенная живопись облезла, приглашают меня. Это большие деньги, – набивал себе цену отец, но мать неумолима, как приговор в суде:
   – Халтура она и есть халтура. Иди на фабрику оформителем, там зарплата каждый месяц, и стаж идет. А то пропьете деньги с братцем да с друзьями, а есть каждый день надо.
   Отец вскочил и выбежал из дома, лишь бы подальше от бесконечных скандалов. Настала Ванькина очередь, и он обреченно вздохнул.
   – Сейчас отдохну, ужин приготовлю, и уроками займемся. Как я погляжу, не успел, наверно, со школы прийти, сразу рисовать.
   – Я учил, – неуверенно отвечал Ванька, но мать не проведешь:
   – Вот и посмотрим, чего ты научил. Дневник приготовь, проверю.
   Ванька сник, отдаваясь воле судьбы…
   Он сидит за столом и все пишет и пишет, шлифуя свой почерк и посматривая на сердитую мать, которая строго следит за его работой.
   – Опять напартачил, так не пойдет, – она твердой рукой вырывает очередной лист из тетради, и Ванька снова пишет длинный текст из учебника литературы, отобранный специально для него матерью.
   Наконец ей надоело возиться с сыном, и Ванька радостно вздохнул, почуяв слабину. Так и есть, интуиция не подвела его.
   – Хватит на сегодня, завтра продолжим. Ты обязательно будешь у меня отличником, как Вася. Ты что, хуже его? Да и Мария Михайловна верит в твои способности, – тут мать с некоторым сомнением оглядела сына, который сразу же забыл про уроки. – Ладно, погуляй с полчасика и домой. Перед домом гуляй, в Подгорье не бегай, уже поздно.
   Ванька со всех ног кинулся одеваться, пока она не вспомнила про дневник.

   Он выбежал во двор дома и у своего сарая увидел отца, который смотрел в небо, задрав голову. Ванька последовал его примеру, и они вдвоем стали любоваться звездами, усыпавшими небосклон.
   Внизу в Подгорье лаяли собаки, чуя волков за рекой, а у них во дворе было тихо, лишь горели окна в доме у соседей.
   – Вон Большая Медведица, а рядом Малая, видишь? – показывал отец сыну, но сын был хорошо знаком со звездным небом и в ответ тоже показал отцу:
   – А вон Млечный Путь, это вот Полярная звезда.
   Отец удивленно посмотрел на сына, и Ванька пояснил:
   – Мы с Васькой астрономию давно уже изучаем, с первого класса.
   – Хорош, пойдем домой. Мать, наверное, заждалась, – глубоко вдохнул напоследок свежего воздуха отец, и они подались в свой новый уже обжитый дом.
   – Мама не смотрела дневник, – счел нужным сказать сын.
   – Устала, наверное, на работе, но ты не обольщайся, завтра посмотрит, тогда задаст тебе перцу, только держись, – постращал отец сына, закрывая входную дверь на крючок. В коридоре было темно.
   Отец на ощупь нашел дверь в комнату и открыл ее. Ванька зажмурился от яркого света и тепла, пахнувшего навстречу.
   В маленькой прихожей было тесно, но отец с сыном дружно раздевались и вешали одежду на вешалку, снимали обувь, не замечая неудобств. Это был их дом, пусть и небольшой, но собственный…

   По пашне прыгали скворцы, налетевшие целой стайкой в поисках червяков и другой живности. Ванька с матерью и отцом вышли копать огород.
   Соседи уже давно копали, о чем свидетельствовала полоса свежевскопанной земли, по которой сновали скворцы, отгоняя воробьев и синиц.
   – Здрасьте, соседушки, – с улыбкой приветствовала их тетя Настя, а дядя Гриша молча кивнул, не отрываясь от работы. – Запоздали малость, проспали, небось?..
   – Устаю на работе, тетя Настя, – пожаловалась мать, и соседка сочувственно покачала головой, поглядывая на отца, с энтузиазмом взявшегося за вспашку.
   Покопав немного вместе со всеми, отец вдруг разделил участок пашни на три равные части и стал копать свою поближе к тропинке.
   Ванька старался изо всех сил, но за матерью ему было не угнаться, как, впрочем, и за отцом. Припекало солнце, становилось жарко.
   Отец устал, непривычный к тяжелому труду на земле. Обтерев пот со лба, он покопал еще немного и бросил лопату, чертыхаясь:
   – Я художник, а не крестьянин. И горло саднит. Заплатим, вскопают весь огород за деньги-то. Найди кого-нибудь, слышишь?
   – Лодырь ты, а не художник. Мама права, – рассердилась мать, глядя, как отец плюнул с досады и полез вверх по тропинке, бросив их на произвол судьбы, но мать с сыном решили не сдаваться:
   – Сами вскопаем, не впервой, – мама с сыном еще усерднее принялись за работу, и вскоре у Ваньки образовались волдыри на руках, но он не жаловался.
   Завидев деда с бабушкой, вышедших на свой огород, Ванька радостно замахал им руками, мать тоже выпрямилась.
   – Надо бы маме с папой помочь, – она обвела свою обширную пашню взглядом и снова стала копать. – Отец твой подвел нас, работничек.
   – Мама, ты глянь, тетя Лида с тетей Нюрой пришли и Юрка со Славкой, – снова обрадовался Ванька, увидев своих теток и братьев троюродных, пришедших на помощь бабушке с дедом.
   – Слава богу, – тоже обрадовалась мама приходу родственников.
   – Можно, я к ним сбегаю?
   – Беги уж, я сама докопаю…
   Ванька помчался через огороды, и вот он уже рядом со своими родными, о чем-то толкует с братьями, забыв про работу, больше мешаясь под ногами взрослых, чем помогая им; мальчишки – еще совсем подростки.
   Вот на огородах появились Васька и Панька с родителями, мальчишки объединились в ватагу и умчались куда-то по своим делам.
   Мать вздохнула и снова принялась копать свой новый огород вместе со своими новыми соседями. На душе у нее стало гораздо легче…

   Ванька с Васькой вышли из школы и целеустремленно направились к Дому пионеров, что на Ленинской улице. Они боялись опоздать.
   – Переходи к нам в кружок, мы скоро настоящий планер запускать будем. Я сейчас макет «У-2» заканчиваю, здоровски получается, – уговаривал Васька товарища, но тот небрежно отмахнулся, не оценив грандиозности замыслов.
   – У вас скукота, реечки клеить больно надо. Мы костюм водолаза изучаем, скафандр называется, знаешь? Азбуку Морзе зубрим, на сигнальных флажках переговариваться учимся, как настоящие матросы. Понятно?
   Полные разногласий они подбежали к зданию с вывеской: «Дом пионеров».
   Васька скрылся за дверью, торопясь в свой кружок, а Ванька побежал дальше. Ему тоже опаздывать ни к чему.
   Вот и его здание с вывеской: «ДОСААФ».

   В просторной комнате уже начались занятия: бравый моряк-отставник, которого Ванька встречал не раз в обществе тети Лиды, объяснял ребятам устройство глубоководного водолазного костюма, показывая, как надевается он на водолаза, как завинчивается скафандр, как подается воздух.
   Рядом с ним стоял Юрка и внимательно слушал руководителя кружка на правах почти родственника. Увидев Ваньку, Юрка важно подмигнул ему и снова углубился в изучение предмета.
   «Лидкин хахаль», – вспомнил Ванька высказывание его бабушки на счет моряка-отставника и с любопытством уставился на него, тоже стал слушать и смотреть во все глаза вместе со всеми, представляя, как он в таком водолазном костюме ходит по дну океана, а над ним плавают акулы…

   Ванька вбежал домой и, бросив портфель на стул, увидел бабушку, укачивающую брата. Она сердито погрозила ему пальцем, призывая к тишине, и снова стала раскачивать кроватку, напевая что-то.
   Ванька сел в прихожей за стол и стал жадно поглощать приготовленную для него еду, он был голодный, как волк. Подошла бабушка и зашептала ему:
   – Потише ходи, а то Вовку разбудишь, слон. Я пошла, дома у самой дел невпроворот, дед один там хворый. Мать записку для тебя оставила, на столе лежит. За хозяина остаешься, – она ушла, а Ванька подбежал к столу: «Сынок, уберись по дому, с братом поиграй, будешь умницей – 50 копеек получишь в награду за труды. Мама», – прочитал он и рьяно стал заниматься хозяйством: приволок воды, тщательно вымыл пол, покрикивая на проснувшегося братца. И тот не плакал, зачарованно наблюдая за действиями старшего брата, которого он боялся и слушался.
   Переделав все дела, он уселся за стол и стал глядеть в окно на улицу, поджидая мать с работы. Братик играл на полу с игрушками, по радио шла какая-то передача, и Ванька прибавил звук, стал слушать радиопостановку: «Ирина, Ирина, – звал слабохарактерный царь Федор, – скорее позови шурина. Борис!..» – Ванька так заслушался, что едване прозевал мать, шедшую с работы: она торопливо шла по улице с сумками в руках, и Ванька побежал ее встречать, цыкнув на братца, чтобы сидел смирно.
   – Вижу-вижу, порядок навел, с Вовиком играешься, – оценила мать старания сына. – Сейчас ужин приготовлю, об уроках, поди, забыл?
   – Так завтра воскресенье, мама, какие уроки? – напомнил Ванька, и она согласно замолчала, вышла в коридор и стала накачивать примус, стучать кастрюлями. Ванька показал братику кулак и тот, собравшись, было, заплакать, замолчал, преданно глядя на старшего брата.
   За окном сгущалась синь наступающего вечера, по улице мимо их окон прошел кто-то, и снова стало тихо и безлюдно…
   Утро. Ванька включил радио: «Шупашкар колозят…», – заговорили по-чувашски, но он привык к этому еще в Чебоксарах, улавливая знакомые слова. Настроение у него было безоблачное, у братца тоже.
   Воскресная передача «С добрым утром» пришла на смену местному радио, и настроение братьев улучшилось еще больше.
   – Отец когда приедет? – спросил Ванька у матери, хлопочущей по хозяйству. Та промолчала и в сердцах застучала посудой еще громче.
   Тогда Ванька открыл книгу про художника Рембрандта и стал читать, помня наказ отца и искоса приглядывая за братцем.
   Затем по радио начали передавать сказку про папу Карло и Буратино. Ванька невольно заслушался, отложив книгу в сторону. Мать поставила перед ним тарелку с едой, и он стал завтракать, слушая сказку вместе с братиком Вовой, который тоже завтракал под чутким руководством матери.
   – Можно, я с Васькой в кино пойду? – увидев, что мать улыбается, тут же спросил Ванька, и она утвердительно кивнула.
   Взяв ридикюль, она щелкнула замочком и, порывшись в кошельке, вручила ему обещанные 50 копеек. Подумав, добавила еще 50, и Ванька расцвел.
   Вскочив, он стал собираться на улицу.

   Мать с грустной улыбкой прослушала, как сын простучал каблуками по коридору и хлопнул дверью. Взяв Вовика на руки, стала тоже собирать его на улицу, и Вовик обрадованно засмеялся, догадавшись об этом.
   – Мы с тобой к бабушке с дедушкой пойдем, в гости вот они обрадуются, скажут: кто это к нам пришел, такой красавчик и умник. Потом погуляем там по саду и домой вернемся, – рассказывала она сынишке, и тот в полном восторге слушал свою любимую маму, торопясь побыстрее оказаться на улице…
   – Здорово, я бык, а ты корова! – Симак пожал Ванькину руку, и компания во главе с Васькой торопливо зашагала по направлению к кинотеатру «АРС». Шествие замыкал, как всегда, Панька…
   Простояв очередь у кассы и купив билеты, мальчишки вошли в фойе и купили себе по мороженому в вафельных стаканчиках. Паньке не хватило на мороженое, и он завистливо поглядывал на счастливцев, глотая слюну.
   Прозвенел третий звонок, и мальчишки заняли свои места во втором ряду согласно купленным билетам. Они вертели головами и чувствовали себя чудесно в шумном просмотровом зале, наполненном самым разновозрастным людом.
   Погас свет, и взорам очарованных друзей предстала необыкновенно прекрасная для неискушенного зрителя кинокомедия: «Черноморочка».
   Ванька сидел, не сводя глаз с экрана, друзья тоже…

   Выйдя на улицу, пацаны кто как мог пересказывали особо понравившиеся места из фильма, больше всех старался Симак, приплясывая под героиню и наступая на оторопевшего Паньку.
   В Ванькиных ушах еще звучали песни, мелодии и танцы. Перед его внутренним взором мелькали лица героев, и он шел, молча переживая увиденное чудо.
   – Давайте завтра еще сходим после уроков? – предложил он.
   – Понравилась черноморочка? Я бы тоже не отказался от такой, – скорчил рожу Симак. – Можем и завтра, и каждый день, чать, целый месяц будут крутить, успеем насмотреться.
   В шебутной голове его родилась новая идея, и он остановился:
   – Пойдемте со мной, не прогадаете. Я вам таких черноморочек покажу, ахнете! Ляжете и не встанете, гад буду.
   Ватага дружно побежала вслед за выдумщиком и вскоре была возле городской бани. Пацаны недоуменно переглядывались.
   – Не пойду я в баню, – заупрямился недогадливый Панька, остальные тоже мало чего понимали, ожидая дальнейшего развития событий.
   Симак таинственно махнул им рукой и повел за угол бани к окнам, низко расположенным над землей и замазанным белой краской. Мальчишкам стало беспокойно, они озирались по сторонам, опасаясь, не заругает ли их кто-нибудь из взрослых, если увидит.
   Симак ловко подобрался к одному из окон, где краска была соскоблена, и пригласил друзей на просмотр: пацаны по очереди приникали к окну и смущенные отходили в сторону.
   Настала Ванькина очередь. Он заглянул внутрь: это было женское отделение, и Ванька увидел, как женщины моются, не догадываясь, что за ними могут подсматривать. Они разговаривали, терли друг другу спины, мыли детишек, и Ванька вспомнил себя в этой бане с бабушкой в далеком раннем детстве. Но это было так давно, что казалось неправдой.
   Женщины наклонялись, мыли толстые ноги и необъятные по разумению мальчишек задницы, большие груди, окатывали себя водой из шаек, и Ванька засмотрелся, было, такой непривычной была картина, потом отпрянул от окна и подошел к возбужденным мальчишкам.
   – Ну, как, хороши черноморочки? – ржал довольный Симак, показывая руками необъятность увиденных женских задниц и грудей.
   – Так они старые все, – разочарованно махнул рукой Васька, и пацаны взволнованно засмеялись.
   – Там есть одна ничего, не скажи, – размечтался Сашка длинный, вызвав новый бурный приступ веселья товарищей.
   – В «Октябре» скоро «Тайны двух океанов» показывать будут, две серии! Вот уж тогда поглядим, – размечтался Ванька. – Говорят, про подводников и шпионов. Приключенческий фильм.
   – Лады. Пошли к себе в Подгорье, покурим, – Симак показал товарищам пачку «Прибоя», и компания поспешила домой в родное Подгорье.
   – Хотя, Ванек теперь не наш, он уже городской, – подначил, было, Ваньку злой на язык Симак, но получил от Сашки длинного тычок под ребра в знак того, что он не прав, и смягчил свою позицию:
   – Наполовину наш, наполовину городской, верняк.
   Пацаны не обращали внимания на его треп, торопясь побыстрее оказаться на месте в ожидании нового и не менее увлекательного приключения: посмолить папиросками и поболтать о разном. Ведь они сами уже почти взрослые.
   Панька старался не отставать, завистливо поглядывая на карман товарища, в котором лежала заветная пачка папирос.

   Мария Михайловна взволнованно оглядела свой любимый класс, где принаряженные ученики чинно сидели парами в ожидании прощальной речи своей строгой бессменной учительницы.
   – Ну вот, дорогие мои, сейчас не только последний урок в этом учебном году, после него вы станете учениками пятого класса и осенью пойдете уже в другое здание школы. Там у вас будут разные учителя, классный руководитель, новые предметы, и вы узнаете много нового, станете на ступень взрослее.
   Ванька переглянулся с Таней Журавлевой, другие тоже недоумевали, что такое приключилось с их обычно строгой учительницей.
   – Я хочу, чтобы вы всегда помнили свою первую школу, не забывали и обо мне, своей первой учительнице. Вы всегда останетесь в моей памяти такими, как сейчас, даже когда вырастете и станете взрослыми людьми.
   – Мы вас никогда не забудем, Марь Михайловна! – вскочила отличница Галя Петрова и, подбежав к учительнице, прижалась к ней.
   Мария Михайловна приложила платочек к повлажневшим глазам, в классе все взволнованно задвигались. Прозвенел последний звонок, разряжая обстановку, и все шумно вскочили из-за парт, обступили свою учительницу.
   Они еще не осознавали важности происходящего. Они радовались, что закончились уроки, и впереди у них целое лето, каникулы. А что будет после, так до этого еще так далеко, когда это еще будет?..
   – А сейчас сделаем фото на память. Все идите за мной и тетю Дусю позовите, – ученики вышли из класса следом за Марьей Михайловной и выстроились вдоль стены коридора.
   Фотограф установил треногу с фотоаппаратом, усадил и расставил учеников вокруг своей первой учительницы. Марь Михайловна сидела в центре на стуле. Сбоку к стоящим пристроилась тетя Дуся, и все впервые увидели ее смущенную улыбку.
   – Приготовились! – скомандовал фотограф и приник к фотоаппарату.
   Вспышка на миг ослепила всех:
   – Есть, все свободны…

   Ванька с Вовкой как соседи спешили домой уже вместе. На Кировской их настигли Васька с Симаком, и все радостно засмеялись – со школой покончено до осени.
   – Черноморочку твою наконец-то убрали, – сообщил Симак Ваньке. – Теперь «Подвиг разведчика» идет. Железный фильм, сгоняем, дружбаны?
   Дружбаны согласно закивали, продолжая путь к дому.
   У Ванькиного крыльца компания остановилась. Подошли Толька Чистяков со своим извечным адъютантом Витькой из соседнего двухэтажного барака, вышел Юрка Откосов.
   Хулиганистый Толька Чистяков оглядел мелюзгу, покуривая папиросу. Он был старше года на два и важно вытащил из кармана пачку «Беломорканала», протягивая ребятам и предлагая закурить.
   – Ух, ты, ништяк, – не стушевался Симак и вытянул из пачки сразу две штуки.
   Остальные не решались, переглядываясь.
   – Давайте на огородах покурим вечерком, – предложил Симак, и все согласились. На крыльце показалась Ванькина мать, подозрительно оглядывая компанию и особенно Тольку Чистякова с Симаком. Они ей явно не нравились, те тоже не питали нежных чувств к строгой соседке.
   – Ваня, пора домой, – скомандовала она и улыбнулась Ваське, – Вася, заходи к нам в гости, давно тебя не видела. У Вани много книг по искусству, заходи, не стесняйся.
   – Зайду, тетя Тося, – отвечал Васька под смешки приятелей.
   Ванька попрощался с друзьями и пошел домой, сопровождаемый насмешливыми комментариями Тольки Чистякова:
   – Ваня, пора домой, заходи Вася, не стесняйся, – передразнивал он Ванькину мать под гогот приятелей. Ванька сердито оглянулся на насмешника.
   – Он оглядывается, напужал меня, ой, помираю! – ерничал Толька, но компания после Ванькиного ухода распалась: Васька с Симаком побежали в Подгорье, Вовка Косырев – домой, Юрку Откосова позвал отец, и он тоже ушел, а Толька Чистяков с адъютантом Витькой большим побрели к своему бараку…

   Родное Подгорье утопало в цветении своих садов: цвела сирень пышным цветом, черемуха, вишни и яблони, по откосам оврагов сплошным ковром раскрылись ландыши, стайки птиц перелетали с дерева на дерево, над кустами смородины порхали бабочки, жужжали шмели, майские жуки и мухи.
   Ребята расположились по склонам своей любимой воронки, оглядывая окрестности и любуясь птицами. Взрослых рядом не наблюдалось, и они вольготно покуривали папиросы, подражая все тем же взрослым.
   – В дальний лес, за кордон надо сходить. Там грибов и ягод, говорят, немеряно, завались, – Симак показал в синеющую даль за Сурой, все тоже поглядели: далеко придется шагать, путь неблизок, но заманчив.
   – Это еще не скоро, – отмахнулся Сашка длинный.
   – Я сеть плету, сам: ячейки мелкие делаю для верности, сетками рыбу ловить будем, – похвалился трудолюбивый Васька, и ребята уважительно поглядели на него, соглашаясь.
   – А я попросил отца велик мне купить. Представляете, на велике по городу разъезжать, – размечтался Ванька, и ребята тоже оживились.
   – А у меня самокат есть, брат Саня сделал. С настоящими подшипниками, – гордо сказал Панька, и все добродушно посмеялись над недомерком.
   Панька был необидчив и смеялся над собой вместе со всеми.
   От переулка к ним бежали через огороды троюродные Ванькины братья Юрка со Славкой, и Ванька призывно замахал им руками.
   Наверху на горе показались Вовка Косырев и Юрка Откосов.
   Они заинтересованно глядели в их сторону, и ребята засвистели им призывно, предлагая присоединиться к компании.
   Те стали спускаться вниз, привычно прыгая по склону, словно альпинисты.
   Компания сразу разрослась, и смех из воронки стал разноситься далеко вокруг, вспугивая птиц и подгорных собак, которые загавкали из своих дворов и подворотен, захлебываясь от злобы на нарушителей тишины и спокойствия.
   Вся эта какофония звуков отразилась и на взрослых.
   В огороде показалась Васькина мать, и Васька вынужден был покинуть коллектив под улюлюканье новоприбывших озорников.
   – Маменькин сынок, отличник, – скривился Юрка Откосов, и они с Вовкой Косыревым насмешливо заржали вслед послушному паиньке.
   – Нам тоже приходится подчиняться, – вздохнул Славка Карачаровский, вспомнив про свою сверхстрогую бабку. А Юрка Борисов добавил, ухмыляясь:
   – Попробуй, ослушайся нашу бабу Груню, так врежет по затылку, голова потом неделю целу раскалывается. С детских лет над нами лютует, старая карга.
   Ванька вместе с другими сочувственно выслушал обиды братьев на свою бабушку и вспомнил, как он сам в детстве побаивался грозного вида бабы Груни.
   – Я бы не позволил своей бабушке бить меня, – возмутился, было, Вовка Косырев, но под насмешливым взглядом соседа Юрки стушевался. Тот видел, как отец порол Вовку ремнем под руководством бабушки.
   Наслушавшись страшных историй и увидев свою мамашу, появившуюся в огороде, Панька со всех ног припустил к дому, поднялся и Ванька:
   – Пойду и я домой, мать ждет. Завтра увидимся.
   Проводив ушедших взглядами, оставшиеся закурили еще по одной. В воронке стало потише, и только табачный дым от папирос стал стлаться над ней еще гуще. Примолкли птицы, угомонились собаки.
   Вечер опускался на Подгорье.

Глава седьмая. И снова лето на Суре

   Ванька с братиком на закорках резво спускался сначала от дома по тропинке вниз на огороды, пробежав через огороды, стал спускаться по переулку к Суре. Вовка вцепился в братнину шею и с ужасом глядел сверху по сторонам, боясь свалиться на землю и разбиться.
   – Не бойся, Вовка, я держу, – успокаивал старший брат младшего, выбегая, наконец, к реке. Увидев друзей, резвящихся в воде, он призывно заорал им, махая рукой, и Вовка чудом удержался на его спине.
   Сбросив братика на песок, Ванька нашел прут и очертил круг вокруг Вовки так, чтобы ему было, где поиграть.
   – Вот за эту черту, если выползешь, – поднес он кулак к личику братика, – враз башку отверну, понял?
   Вовка понял как нельзя лучше, кивая в ответ.
   А Ванька мгновенно разделся и бросился догонять друзей: поплавав и поныряв, все разлеглись отдохнуть, отгоняя назойливых слепней.
   Ванька оглянулся и еще раз посмотрел в сторону брата: тот играл в песок.
   Тогда он вскочил и как всегда подзадорил встрепенувшегося Ваську:
   – Ну что, рванем наперегонки?
   Затем быстро вошел в воду, Васька за ним. Симак и Сашка длинный тоже вскочили, и лишь Панька трусливо остался сидеть, опасливо глядя на ту сторону: до противоположного берега было далековато, да и течение быстрое снесет, или в воронку попадешь, тогда хана, закрутит и головой об корягу на дне.
   Опасно плавать через Суру, и Панька знал об этом. Потому и сидел: пускай насмехаются, он потерпит, не гордый.
   В это время друзья изо всех сил плывут, плывут на ту сторону, стараясь обогнать друг друга; переплыв, бегут по берегу вверх по течению.
   Отдохнув, снова бросаются в воду и плывут, что есть силы, выгребая как раз к тому месту, откуда приняли старт…
   К их возвращению набежало еще несколько знакомых мальчишек, которые стали нырять на глубину, стараясь достать донный песок и, вынырнув, показать его в знак доказательства, что достиг дна.
   Ванька свечкой ушел на глубину: вода потемнела, в ушах зазвенело, но он достал рукой до дна и, схватив горсть песка, пошел вверх; вода посветлела, и на последнем дыхании он вынырнул, показывая всем руку с зажатым в ней песком.
   Мальчишки одобрительно загалдели, еще один пацан ушел под воду свечкой, и все замерли в ожидании, но назад он не вынырнул.

   Все ждали, зачарованно глядя на стремнину, и когда до них дошло, что пацан утонул, ужас охватил мальчишек, и все разом бросились из воды на берег, а вдруг утопленник схватит их под водой за ноги и потянет за собой на дно реки.
   Страх погнал их еще дальше, домой: Ванька подхватил Вовку и побежал, стараясь догнать убежавших друзей. Впереди всех несся Симак.
   Добежав до середины переулка, Симак присел в облюбованном всеми для этого дела месте и с испугу наложил огромную кучу. Подтянув трусы, он оглянулся посмотреть и замер в недоумении: куча получилась в виде серпа и молота. Симак онемел в полной прострации.
   Набежали другие мальчишки и тоже, зажав носы, останавливались полюбоваться произведением искусства. Пробегая мимо, Ванька привычно зажал нос и замер на мгновение, затем побежал дальше, восхищаясь:
   – Ну и Симак, настоящий художник, скульптор!..

   Во дворе дома ребята обсуждали происшедшее, Вовка играл в камешки.
   – Витек с Киевского переулка утонул. Я видел, как он нырнул, и капец, с концами, – рассказывал герой дня Симак. Остальные сидели смирно, подавленные происшедшим.
   С реки пришли взрослые ребята, ходившие поучаствовать в поисках: Саня, старший брат Паньки, и Толя Шлепнев, живущий теперь на месте Лабуркиных, переехавших куда-то в город.
   Вот из их квартиры показался дядя Федя, отец Толи, выбежали сестры на выданье – Зойка и Валька, местные красавицы.
   Даже Панькина мать подошла и молча слушала, что говорят ребята.
   – Мужики баграми ищут, шарют по дну. Не скоро найдут, унесло, поди, далеко парнишку-то, под мост, – говорил Саня присутствовавшим, жадно внимающим ему. Толя подтвердил:
   – На самой стремнине утонул, конечно унесло. Теперь ищи-свищи.
   – Лезут куда не следовает, а матери-то теперя каково?! – вспылила вдруг тетя Дуся и треснула Паньку по затылку для профилактики.
   – А я чево, я тама и не купался, – заныл незаслуженно обиженный Панька.
   Сестры засмеялись над ним и побежали вверх по переулку гулять. В нарядных платьицах, туфельках, ладные и стройные.
   Саня с Толей тоже пошли и переоделись, пока младшие приходили в себя, и вышли в белых рубашках при галстуках, в новых кепи.
   – Пойдем, прошвырнемся, в горсад заглянем, – сообщил Толя отцу, и тот согласно кивнул, любуясь красавцем-сыном. Тетя Дуся поддержала:
   – Конечно, дело молодое. Это нам, старым пням, на крыльцах сидеть да вокруг глядеть, семечки лузгать.
   Взрослые оживились, мальчишки завистливо смотрели, как старшие ребята чинно поднимаются по переулку, солидно переговариваясь.
   А навстречу им спускались пьяные в дымину Васькины родители: дядя Антон держался за забор, чтобы не упасть ненароком, Марья Васильевна шагала посреди переулка, так что ребята едва обогнули ее огромную фигуру.
   Дядя Федя с тетей Дусей переглянулись и ушли домой, Васька тоже сбежал от стыда подальше, Ванька взял Вовку за руку и потащил к деду с бабушкой в гости. И лишь оба Сашки выбежали в переулок и наблюдали, как Васькины родители добираются домой с работы, насмехаясь над ними и копируя их пьяные походки…

   Вовка сидел у деда на коленях и радовался, подпрыгивая на них, как на лошадке. Дед подарил ему деревянный пистолет, точно такой же, как и Ваньке когда-то, и Вовка цепко держал его обеими ручонками.
   – Тоже вояка вырастет, наше племя, – усмехался дед, запыхавшись.
   – До Ванюшки нашего ему далеко, не та прыть, – возражала бабушка, угощая внуков наспех сварганенными блинцами, чаем с вишневым вареньем.
   Наверху что-то тяжко упало, аж потолок затрещал.
   – Опять Антоша с кровати упал, – резюмировал дед, бабушка сокрушенно покачала головой, поглаживая Мурку, вьющуюся у ее ног.
   – И как это у них утроба выдерживает, кажный день в дугаря с работы приходят. Вечером дома тоже без бутылки за ужин не садятся.
   – Домой пора, скоро мать явится, – вскочил Ванька, глянув на ходики.
   Он схватил Вовку в охапку и сопровождаемый бабушкой выскочил во двор и помчался напрямик через огороды, затем вверх по тропинке рысью.
   Бабушка опасливо смотрела им вслед: не упали бы с горы-то.

   Только Ванька отдышался, усадил братца в угол к игрушкам, наспех вымыл пол, отжимая тряпку и бегом протирая пол насухо, как хлопнула входная дверь, и вошла мать как всегда с сумками в руках, пытливо всматриваясь в озорника-сына и оглядывая содеянное им.
   Найдя содеянное удовлетворительным, она захлопотала по хозяйству.
   – Завтра у меня выходной, Вовик со мной будет, а ты можешь рыбалкой своей заняться, как хотел, – обрадовала она сына.
   В знак благодарности тот налепил солдатиков из пластилина для братца, и Вовик восхищенно наблюдал за волшебными руками старшего брата.
   По радио задушевно пел русский народный хор. День, такой насыщенный впечатлениями, завершался тихим мирным вечером и ужином втроем: Ванька с матерью ели гречневую кашу с молоком, Вовик сидел рядом с ними за столом, как взрослый, и питался кашей манной.
   Он очень старался, но получалось у него еще плохо, и мать время от времени вытирала ему рот салфеткой.
   – Отец наш совсем заработался, денег наверно кучу привезет, – высказал им Ванька наболевшее, но мать не поддержала разговор, и тода он скорчил брату такую смешную рожу, что Вовик прямо зашелся от смеха.
   Мать не стала ругаться вопреки обыкновению и даже улыбнулась своим детям, а им только этого и надо…
   Друзья ловили рыбу круглыми сетками на палках. Опуская по очереди сетки в воду, они юлили ногами в воде, привлекая этим рыбу, но на отмели, где они находились, попадались только пескари.
   – Вон там вчерась Витек утонул, – Симак огляделся. Они были довольно далеко от вчерашнего места происшествия, но все-таки им было не по себе.
   – Не нашли еще его, – ответил Васька неохотно.
   – Ты чо, его, поди, под мост утащило, ищи-свищи теперь, – авторитетно пояснил Сашка длинный, насаживая на кукан очередного пескаря.
   Ребятам надоело ловить пескарей, и они выбрели на берег.
   – Твоя мамаша на работе? – спросил выдумщик и заводила Симак у Паньки, тот кивнул утвердительно, и Симак бурно обрадовался:
   – Побежали к Паньке домой, в картишки сразимся!
   Ребята помчались вверх по переулку. Пробегая мимо куч в углу дома, они зажали носы, не забывая посмотреть на вчерашнее произведение Симака.
   Оно еще не утратило вида, и Симак гордо полюбовался им, пробегая последним. Налюбовавшись, рванул вдогонку: он не любил быть последним.

   Очутившись во дворе, рыболовы и картежники вдруг увидели соседок, удобно расположившихся на огороде.
   Валька с Зойкой загорали, лежа на одеяле и томно поворачиваясь.
   Мальчишки взволнованно любовались стройными фигурками девушек.
   Симак стрельнул камешком и попал в старшую, Зойку. Она лениво приподнялась и погрозила мальчишкам кулачком.
   Они засмеялись, довольные вниманием.
   – Кто там, Зойк? – поинтересовалась Валька сквозь дрему.
   – Пацаны, мелюзга соседская, – нарочито громко и презрительно ответила Зойка и снова улеглась на одеяле, оттопырив задницу.
   Смущенные мальчишки ретировались к Паньке домой играть в карты.

   – Давай бей, чего заснул? – пихнул Симак задумавшегося в нерешительности Паньку, тот несмело положил карту, опасливо поглядывая на приятелей.
   – Крести – дураки на месте! – тут же отреагировал Симак, кидая ему следующую, приятели тоже подбросили по одной. Панька молча сгреб карты к себе, обиженно хлюпая носом.
   – Не можешь в подкидного играть, не садись, – авторитетно заявил Сашка длинный, и приятели снова приготовились обыгрывать своего младшего кореша.
   Как-то незаметно для окружающих и самих себя они вытянулись, подросли и из детей давно уже превратились в подростков. Сашка длинный стал просто большим, даже Панька окреп и являл из себя коренастого крепыша. Хотя в душе они были еще все теми же детьми, что и раньше.
   Симак лихо махнул рукой и нечаянно опрокинул красивую герань на окне.
   Все проследили, как цветок упал на пол, а горшок разбился вдребезги.
   Панька бросился подбирать черепки, и тут вошла его мамаша.
   Она поставила кошелку с продуктами на стол и грозно оглядела расшалившихся картежников. Увидев разбитый цветок на полу, разгневалась:
   – А ну, марш отседова! Лето на дворе, нечего тут дурака валять. Я вам покажу кузькину мать. Кто цветок разбил?
   Она приготовилась отвешивать оплеухи направо и налево, но пацаны ловко поднырнули под ее руку и бросились в коридор, так что оплеуха досталась как всегда замешкавшемуся в дверях Паньке, и тот с воплем выбежал во двор вслед за более ловкими приятелями.

   Дядя Федя дымил на скамеечке перед входом в свою полуподвальную квартиру, наблюдая за расшалившимися пацанами.
   Мимо них прошествовали утомленные загаром Валька с Зойкой и скрылись в недрах квартиры, не замечая мелюзгу, но и пацанам было не до соседей.
   Симак цыкнул в Паньку, но промахнулся и попал в Ваньку. Утеревшись, тот схватился с приятелем биться на кулаках. Остальные наблюдали, Панька отбежал в сторонку на всякий случай.
   Получив от Ваньки удар в скулу, Симак отбежал и стал метать в него камни, один из них попал Ваньке в лицо и он бросился на приятеля, но тут вмешался дядя Федя, как опытный рефери:
   – Давайте-ка все в переулок, хватит хулиганить, лучше в лапту сыграйте или в мяч, больше пользы будет. Кому я сказал?
   Его грозный рык возымел действие, и драчуны переместились в переулок…
   Ванька потрогал ссадину на щеке и, поморщившись, хотел, было, продолжить схватку, но время для этого было упущено: внимание мальчишек переключилось на прохожих.
   Мимо них проходил сосед из Сандулей, и мальчишки поприветствовали взрослого, сняв кепки, один Симак стоял, засунув руки в карманы и не думая снять свою фуражку, за что тут же поплатился.
   Сосед треснул ему по затылку, и фуражка сама слетела с головы неучтивого пацана. Симак оторопел от неожиданности и злости.
   – Здороваться надо со взрослыми, как полагается, – научил его уму-разуму сосед, и Симак сразу же вынул руки из карманов.
   Подобрав фуражку, он картинно растопырился, не изменяя своей натуре, и нарочито подобострастно прокричал вслед взрослому обидчику:
   – Здрасьте вам, дяденька, извиняйте!
   – Так-то лучше будет, – оглянулся на него сосед, не заметив фальши, а Симак горделиво нахлобучил фуражку на место, восстановив пошатнувшийся, было, авторитет в глазах друзей.
   – Панька, за мной, мяч с битами принесем, – скомандовал Васька, и они помчались в дом, оставив приятелей в нетерпении от предстоящих сражений.
   Из калитки напротив вышла соседская Наташка.
   – Натаха, подь сюда, шестой будешь, – обрадовались наконец-то ее появлению пацаны, и девочка недоверчиво приблизилась к ним.
   – Теперь порядок, трое на трое махнемся. Я с Сашкой большим и Васька с нами, а Ванька с Панькой и Натаха с ними, ну держись! – ярился в предвкушении баталии Симак.
   Сашка большой критически оглядел девочку, но промолчал. В переулок выбежали со двора Васька с Панькой, и игра началась…

   Бабушка вышла из сеней и прислушалась к шуму из переулка: услышав голос внука, улыбнулась и оглянулась на деда, ковыряющегося у верстака. Дед силился строгать по привычке, но получалось у него плохо.
   – Иди лучше на солнышке погрейся, отец, – позвала она мужа, с жалостью наблюдая за его усилиями. – Вот силов наберешься, тогда и строгай себе на здоровье. А пока отдохни, наработался на своем веку-то, поди.
   Дед послушно отложил рубанок и тоже показался на дворе. Отдышавшись, присел на табуретку перед окнами и дрожащими руками стал сворачивать козью ножку. Табак просыпался меж пальцев.
   – Руки-то будто чужие, совсем не слушаются, – пожаловался он жене.
   – Ничего, старый, еще поживем на свете божьем, – старалась подбодрить его бабушка, но в голосе ее уже не было прежней уверенности.
   – Антоша с Фирой обещались прийти в гости. Намедни с Фирой у магазина повстречалась, говорит, придем, давно Иван Яковлевича не видели.
   Дед оживился на мгновение, поглядел на огороды.
   – Тогда надо пораньше огород-то полить. Пироги поставила?
   – Дак с утра еще, забыл што-ли? И бутылку приготовила, все честь по чести, как полагается, – успокоила она разволновавшегося, было, мужа, и тот успокоился, покуривая самокрутку.
   – Когда помру, они тебе пригодятся, брат твой все же. Он мужик правильный и хозяйственный, поет хорошо, стервец. На дочь надежды мало. Зятек-то не приехал еще? – вспомнил он о дочери с внуком. – А Ванька где шастает, шельмец?
   – Где ж ему быть-то, в переулке вон в лапту играют. Лутоня наш не торопится домой, Тоська одна-то совсем извелась. Мыслимое ли дело с двумя сыновьями управиться одной, да еще работает, хозяйство на ней, огородище какой. Прям беда.
   – И мы уже обуза, не помощники. Што за жизнь, ети ее в дышло, – осерчал было на жизнь дед и закашлялся.
   Бабушка сердито посмотрела на матершинника, но промолчала. Пошла в дом, по хозяйству. Загремела посудой, разговаривая сама с собой.
   А дед осматривал сад, огороды, лес за Сурой, и в глазах его ширилась печаль, словно он прощался с миром, с которым ему так не хотелось еще расставаться, но он чувствовал, что придется скоро…

   Ванька в очередной раз запулил мячом в вертлявую Натаху и наконец-то попал, обрадовавшись. Ребята побросали биты на землю, надоело. Чем бы еще заняться? Бежать искупаться или еще поиграть?.. Ваську осенило: он побежал в дом и через мгновение очутился перед друзьями с веревкой в руках и старой дореволюционной десяткой. Пацанва заинтересованно сгрудилась вокруг очередного выдумщика…
   Но вот все залегли во дворе за забором. Васька держал в руках веревку, к концу которой была привязана десятка, лежавшая посреди переулка в пыли и зазывно краснеющая, словно невеста на выданье.
   Ждали недолго. По переулку вниз спускалась чувашка из соседнего проулка, ведущего в Сандулей.
   Вот она подошла ближе и увидела деньги.
   Остановившись, она испуганно огляделась по сторонам, не веря своему счастью, свалившемуся на нее неизвестно откуда.
   Наклонившись, быстро схватила десятку, но Васька был еще проворнее, и десятка вильнула в сторону, поехав к калитке, за которой прятались озорники.
   Раздался гомерический гогот, и чувашка выпрямилась, поняв свою оплошность, смутилась.
   – Тетя Мотя, тетя Мотя, что вы трете между ног, когда идете?! – загорланил вдруг Ванька, вспомнив слышанную где-то прибаутку. Ребята заржали, и громче всех смеялся Симак, восхищенный Ванькой, тот не унимался:
   – Тетя Мотя, киль кунда. Капся пур?
   – Пур-пур, – машинально ответила чувашка и, осознав, наконец, происходящее, возмутилась необыкновенно, – ах, вы, юрамасть! Где велтерен?.. Я вас, охальники, шайтан вас забери, эпе халь…
   Путая русские слова с чувашскими, она огляделась в поисках крапивы: выдернув куст, бросилась, было, к калитке, но обидчиков уже и след простыл. Только брошенная десятка застряла в заборе, призывно краснея.
   Чувашка повертела десятку в руках и, плюнув с досады, бросила ее на землю. Затем поспешила дальше, что-то бормоча по-чувашски и прислушиваясь к крикам разбесившихся хулиганов, доносящимся издалека.

   День клонился к вечеру, но мальчишки плавали наперегонки, не зная устали. Угомонившись, наконец, повылезали на берег, отдыхая и дрожа от холода.
   – Здорово ты по-чувашски лопочешь, где научился? – Симаку интересно было знать, остальным тоже.
   – Я же в Чебоксарах жил с родителями, там чувашей много.
   Удовлетворенные ответом, мальчишки огляделись и вдруг увидели мужчину с женским лицом, пришедшего искупаться. Он разделся и остался в мужских трусах, а на груди его красовался женский лифчик.
   Мальчишки замерли, разглядывая его, словно пришельца из космоса.
   – Это Иван Иваныч – Марь Ивановна, мне братан говорил, что он гермафродит, – почему-то шепотом проинформировал друзей Симак.
   Мальчишки недоверчиво переглянулись, и Симак загорячился, поясняя:
   – Он наполовину мужик, наполовину баба, а в паспорте у него записано, что он Иван Иваныч. Верно говорю, век мне воли не видать!
   Это было убедительно, но Васька все же спросил, уточняя:
   – А ты сам паспорт его видел?
   – Братан видел, а он скажет – не соврет.
   Мальчишки молча понаблюдали, как Иван Иваныч искупался, плавая по-женски и вышел на берег, отдыхая. Посмотрел подозрительно в их сторону, и Ваньку снова словно прорвало:
   – Иван Иваныч, покажи Марь Ивановну! – истошно заорал он под смешки развеселившихся, было, приятелей.
   – Я вам сейчас Иван Иваныча покажу, оглоеды! – Иван Иваныч надел галифе и направился в сторону мальчишек, грозя жилистым кулаком, но они разом снялись с места и помчались вверх по переулку, сопровождаемые грубым мужским матом, исполненным женским голосом Иван Иваныча.

   Жуя на ходу, Ванька выскочил от деда с бабушкой и побежал в переулок, где они с друзьями договорились встретиться после обеда.
   Там оба Сашки уже резались в ножички: начертив круг на земле, они кидали самодельный ножик с руки, с ноги, с груди, с головки и отрезали себе часть круга там, куда попал нож. Панька с завистью наблюдал за игроками.
   Следом прибежал Васька и похвалился новеньким перочинным ножиком.
   Друзья тут же пустили его в дело…
   Но вот с работы пришли старшие ребята – Саня с Анатолием, и вскоре все соседи по дому и переулку вышли поливать огороды, а ребятам надоело играть в ножички, и они разбежались по домам помогать взрослым; их не надо было упрашивать, дело привычное и повседневное…

   Ванька помогал на огороде деду с бабушкой и увидел мать с братом, спускающихся по тропинке с ведрами в руках. Бабушка выпрямилась:
   – Беги матери помогай, у вас огород большой, а мы сами как-нибудь управимся, – подсказала она внуку, и Ванька побежал через соседские огороды помогать матери…
   – Тебя где целый день черти носят? Обедать почему не приходил? – допытывалась у сына мать, поливая разросшиеся помидорные кусты большой кружкой – по два раза каждый куст.
   – Я у бабушки с дедом обедал, – отвечал сын, стараясь работой искупить свою вину. Вовка тоже старался, поливая грядки из детской леечки.
   Ванька сбежал к колодцу, гремя пустыми ведрами, и снова наполнил их, памятуя о том, что когда-то свалился в этот самый колодец и чуть не утонул, да друг Васька спас.
   Перемигнувшись с Васькой, работающим на своем огороде вместе с родителями, и поглядев на старавшегося изо всех сил Паньку с тетей Дусей, на своих любимых деда с бабушкой, без которых он не мыслил себя в этом мире, на других соседей, Ванька снова полез вверх по тропинке к матери с братом, так как их огород был выше по уровню и, стараясь не расплескать драгоценную поливочную воду, стал поливать капусту…

   – Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, выплывают расписные Стеньки Разина челны… – пел дядя Антоша мощным надтреснутым голосом, подкручивая при этом свои кавалерийские усы и подмигивая Ваньке, уплетающему пироги, сготовленные бабушкой по случаю прихода гостей.
   Был он маленький и лысенький, в темной гимнастерке и галифе, одно плечо выше другого, но весел, активен и привлекал всеобщее внимание. Сидевшая рядом с ним дородная супруга подпевала ему тоже басом, так что их пение разносилось далеко вокруг.
   Дед с бабушкой тоже повеселели, мать успокаивала испуганного пением Вову, таращившегося на громогласных гостей.
   – Душенька, отчего не подпеваешь нам? – ласково спросил дядя Антоша сестру, бабушка в ответ положила ему холодца в тарелку.
   Дед разлил по стопкам и взрослые выпили повторно. Пошел в дело холодец.
   – Тосенька, посиди с нами, детишки никуда не денутся, – дядя Антоша обнял племянницу и понимающе покивал головой, – трудно тебе, а ты не сдавайся, жить надо весело. Тогда и трудности отступят.
   – Правда твоя, шурин, – согласился дед, усмехаясь. – Я вот думал, помру, ан нет, живу пока. Давай-ка чеколдыкнем лучше.
   Взрослые снова выпили. Закапризничал Вовка.
   – Мальчик не должен плакать, ты будущий мужчинка, – склонилась над ним тетя Фира, и Вовка со страхом смотрел на ее усатое лицо, забыв про слезы.
   Тетя Фира умилилась, разводя руками:
   – Умник. А уж на дедушку как похож, вылитый Иван Яковлевич.
   Тут даже дед развеселился вместе со всеми, снова разливая по стопкам водку.
   Глядя на выпивающих за столом, Ванька вспомнил почему-то инвалидов, повстречавшихся им с дедом в городе давным-давно:
   – Дед, а куда инвалиды те безногие в тележках подевались? Помнишь их?
   Дед удивленно посмотрел на внука:
   – Как не помнить. Перемерли все от пьянства, болезней, от безнадеги.
   – Да, жизнь у них была тяжкая, не позавидуешь. А ведь герои все, за Родину пострадали, – помрачнел и дядя Антоша. – Горемыки были, одним словом. А Ванюша наш с душой растет паренек, молодец.
   – Хватит вам о грустном талдычить, душу бередить. Закусывайте лучше, – бабушка ласково оглядела своих близких, – мы еще споем, чево нам печалиться раньше времени.
   – Точно, сестрица, споем, – снова воодушевился дядя Антоша, обнимая свою супругу за плечи и прокашливаясь.
   Мать вдруг засуетилась и стала собираться:
   – Домой нам пора, темнеет уже. Рада была повидаться с вами. Приходите почаще, не забывайте наших старичков. Ваня, тебе что, уши заложило?
   Ваньке не хотелось уходить, но деваться было некуда. Перечить матери бесполезно, да и ко сну стало клонить…

   Сашка большой греб уверенно, и лодка быстро приближалась к противоположному берегу. Всплеск весел и скрип уключин казались чересчур громкими в утренней тиши…
   Но вот лодка уткнулась носом в песок, и мальчишки дружно повыскакивали из нее, Сашка большой загремел цепью, привязывая лодку, и путешественники вскарабкались на крутой берег.
   До леса казалось рукой подать, и ребята, подхватив корзинки, почти бегом ринулись вперед к заветной цели. Панька бежал последним, боясь отстать…
   – Малины наберем, пока всю не обобрали, и грибы уже появились. Братан говорит, полным-полно их в лесу, – мечтал Симак на бегу, друзья не возражали, тоже наддавая ходу.
   – Я вчера вечером в телескоп спутник видел, – не терпелось сообщить важную новость Ваське, друзья насмешливо запрыскали в ответ.
   – Не верите? Гадом буду, не вру, – обиделся будущий астроном.
   – Ты нам лапшу на уши не вешай, – пробасил Сашка большой, оглядываясь, – ты вон Паньке расскажи, он поверит.
   – Спутник низко летает и медленно, можно разглядеть, – поддержал друга Ванька, и тот благодарно посмотрел на него.
   Панька же восторженно внимал старшим, ибо он верил всему, что они скажут; главное для него – не отстать от них и не потеряться.
   Друзья продирались через кусты, преодолевали овраги, обходя топкие низины, но лес был все еще далековато. Не зря его называли дальним.
   Наконец они подошли к опушке и углубились в чащу, держась рядком.

   – Малинник вон там, ноздрями чую, – указал Симак направление, и пацаны побрели по лесу, на ходу выискивая грибы и ягоды.
   Увидев гриб, с радостными воплями бросались к нему, так что корзинки наполнялись медленно, но верно.
   – Земляничка, – набрел на земляничную поляну Панька и, набрав горсть ягод, тут же отправил в рот, сладостно чавкая.
   – Один пацан вот также нажрался земляники в лесу и помер, – прервал его восторги Симак, остальные тоже заинтересовались.
   – Кончай травить, – не поверил Сашка большой, с опаской глядя на Паньку: тот замер в страхе, разинув рот от ужаса.
   – Точно говорю, медведь нассал на ягоды, а моча у него ядовитая, – заржал Симак, довольный произведенным впечатлением от своей выдумки, и успокоил Паньку, – закрой варежку, сявка, муха влетит. Я пошутил.
   – Мастак ты заливать, – восхитился другом Сашка большой, – я чуть не поверил, а Панька наверно в штаны наделал от страха.
   Панька привык быть предметом насмешек и радостно улыбался от того, что не помрет, поспешая за друзьями. А вот и долгожданный малинник.
   Банки были у всех почти полны малины, как вдруг неподалеку раздалось ворчание и зашевелились кусты, затрещали сучья. Пацаны замерли, глядя, как в малиннике мелькнула медвежья морда с разинутой пастью – медведь тоже пришел полакомиться малинкой, потеряв бдительность.
   Не разбирая дороги, пацаны ломанулись прочь и остановились, только отбежав от леса на приличное расстояние и оглядываясь: нет ли погони?..
   Отдышавшись, побрели прочь от ставшего таким страшным леса. Корзинки и банки были при них, никто не потерял грибов и ягод, а это было главное для них. Остаться без добычи для путешественников было хуже смерти…

   Дед бодро работал фуганком, шлифуя бруски для очередной оконной рамы на заказ. Чувствовал он себя неплохо, и бабушка тоже была довольна, поглядывая на мужа с надеждой и радостью: дай бог ему здоровья.
   Взяв в чулане очередную банку с прошлогодними огурцами, она вышла в сени и увидела, как дед выронил из рук инструмент и, словно споткнувшись, упал ничком в стружки на полу.
   – Ты што, старый, на ровном месте спотыкаешься? – Не поверила она плохому и подошла к мужу. Наклонившись, потрепала за плечо и выпрямилась, медленно осознавая случившееся и не желая верить в это.
   Выбежав из сеней за помощью, увидела дочь, направлявшуюся к ним по тропинке от своего огорода. За руку она тащила упиравшегося Вовку. Тот не хотел идти пешком и рыдал, просясь на руки, но мать не обращала на его ухищрения никакого внимания.
   – Тоська, скорее, с отцом плохо, – пыталась она кричать дочери, но горло словно забило ватой, и она побрела в сени, шатаясь.
   Подхватив сына под мышку, дочь побежала к ней, почуяв неладное…

   – Панька быстрее всех драпал, как тока штаны не потерял, – ехидничал Симак, и друзья хлопали Паньку по плечу, радуясь, что убежали от страшного зверя.
   Панька радовался больше всех, возглавляя отступление…
   Лодка стояла на прежнем месте, покачиваясь на волне. Погрузившись, все вздохнули с облегчением, и на весла теперь сели Ванька с Васькой на пару.
   Гребли они ровно, умело, и лодка быстро приближалась к родному берегу.
   Оба Сашки и Панька готовились к высадке.
   Вот лодка уткнулась носом в берег, и измученные путешественники вылезли из нее на траву; Сашка большой привязал лодку цепью, подхватил весла и вслед за друзьями зашагал к переулку домой.
   Мальчишки устали и шли молча, сжимая в руках дары леса, даже Симаку не хотелось подшучивать над Панькой.
   Подъем в гору не казался им на сей раз таким же легким, как обычно.
   В переулке все разбежались по домам.
   Ванька с удивлением увидел раскрытые настежь сени и, захлопнув дверь, вошел в дом, готовясь порадовать деда с бабушкой добытыми с таким трудом грибами и ягодами.

   В квартире толпился народ: все соседи собрались у них дома, даже Васькины родители, даже пьяница-бурлак Санька тихий и трезвый стоял, вытянув шею и глядя впереди себя жалостливо, с уважением, утирая рукавом слезы, скатывающиеся по небритым щекам:
   – Пришел вот проведать Иван Яковлича, а тут на тебе, такое дело, – бормотал он потерянным голосом, обращаясь к бывшим соседям, но его не слушали.
   Внимание соседей было приковано к чему-то такому в передней, что пока было сокрыто от Ваньки, застрявшего на кухне.
   На него оглянулась стоявшая последней Панькина мать и молча поманила в переднюю, помогая пробраться сквозь толчею.
   «Внучок-то не знает еще, сердешный», – шепнул кто-то рядом.
   Предчувствуя недоброе, Ванька недоуменно шагнул в комнату и замер.
   Он увидел плачущих бабушку и маму, стоящих возле сдвинутых в переднем углу столов, на которых в праздничном костюме и ботинках, коих с роду он не носил, лежал его дед.
   Ваньку пропустили вперед и, очутившись возле бабушки с матерью, он впервые в жизни увидел смерть, но не поверил и молча смотрел на ставшее незнакомым, строгое лицо деда с задранной к верху седой бородкой.
   «Ты не умер, дед, ты просто заснул, да? Вставай, я же вернулся из леса, нас чуть не загрыз медведь, я принес вам с бабушкой грибов, ягод!» – кричал откуда-то со стороны Ванькин голос, взывая, но дед не вставал…
   Наконец, Ванька все понял и оцепенел: тишина, словно облаком окутала его, заложила ватой уши. Он ничего не слышал и только смотрел на деда, затем выбежал из дома.

   Он прибежал в сад. Вокруг стояла мертвая тишина.
   Кто-то тряс его за плечо, Ванька обернулся и увидел мать.
   – Ванечка, пойдем домой, – она обняла его, и тут Ванька тихо горько заплакал, прижавшись лбом к стволу дикарки…

   Похоронная процессия шла по улице Ленина. Мужики несли гроб с телом деда на полотенцах, по русскому обычаю, за гробом шли мать с бабушкой, родственники, соседи, знакомые.
   Играл похоронный оркестр, сзади процессии тарахтел грузовик с откинутыми бортами. Растерянного Ваньку сопровождал верный друг Васька.
   Мальчишки шли сбоку от процессии, и вдруг Ванька увидел отца, подошедшего к матери с бабушкой. Он что-то сказал матери, и они пошли рядом, в руках у отца Ванька разглядел знакомый фотоаппарат.
   – У меня отец приехал, я сейчас, – Ванька подбежал к отцу с матерью и вклинился между ними. Рядом с отцом ему казалось спокойнее.
   Из столярки, где работал дед, вышли рабочие проводить товарища в последний путь. Веселый парень на этот раз был грустным, в руках он нес деревянный памятник со звездочкой и фотографией в рамке.
   Положив памятник на грузовик, подошел к сопровождающим.
   Процессия замедлила ход. Оркестр умолк.
   – Это тебе от нас, Иван Яковлевич, от рабочих столярного цеха, – поклонился парень гробу с телом деда и отошел к своим.
   Процессия медленно удалялась по дороге, прохожие останавливались и смотрели ей вслед, сопереживая чужому горю.
   Васька какое-то время шел рядом, но Ваньке было не до него, и он повернул в сторону дома.

   Гроб с телом деда стоял у свежевырытой могилы. Отец поправил венок и сделал несколько снимков, мужики приколотили крышку гвоздями и, опустив гроб в могилу, стали быстро орудовать лопатами, закидывая яму землей.
   Рыдали мать с бабушкой, прощаясь навсегда с усопшим, тут снова душераздирающе заиграл оркестр, и Ванькины глаза заволокло слезами.
   Когда он пришел в себя, то увидел холмик, памятник: с фотографии на него смотрел бравый дед, словно напоминая внуку, чтобы он был мужчиной и не проливал слез понапрасну.
   Ванька вытер глаза и пошел за матерью с отцом, которые вели под руки обессилевшую от горя бабушку к выходу с кладбища…

   Позднее утро. На фасаде кинотеатра «АРС» красуется яркая афиша нового художественного фильма: «Атаман Кодр».
   Изнутри доносятся звуки страстной прикарпатской музыки. Но вот распахнулись двери, и на улицу высыпал детский в основном народ.
   Среди возбужденных просмотром фильма мальчишек особняком держатся подгорные во главе с Сашкой большим. Симак показывает друзьям, как храбро бился атаман Кодр саблей с врагами, и друзья внимательно смотрят на него, заново переживая увиденные события.
   Ванька шел рядом, в ушах его звучала непривычная мелодия, перед глазами стояла сцена гибели атамана вместе со своей возлюбленной: вот они скрываются в волнах реки, тут Ванька вновь вспомнил про смерть деда, и глаза его опять заволокло слезами.
   – Вишь, Ванька переживает, как девчонка, – кивнул в его сторону Симак и, получив затрещину от большого друга, взъерепенился, было, но Васька покрутил пальцем у виска и прошипел:
   – Ты что, забыл? У него же дедушка умер.
   – Вот он и переживает, дурья башка твоя, пустая, – опять вознамерился отпустить ему затрещину Сашка большой, но маленький на этот раз был начеку и ловко увернулся от карающей десницы.
   Мальчишки быстро перебежали дорогу перед грузовиком и вскоре были уже на Сурско-Набережной улице. Возле своего дома Ванька остановился:
   – Мне домой надо, отец велел.
   – Ладно, фраерок, пока. Приходи вечером, в футбол сыгранем, – Симак покровительственно похлопал товарища по плечу, и ватага побежала к себе в Подгорье. Ванька поглядел вслед друзьям и пошел домой.

   Отец был дома и играл с Вовкой так же, как играл с Ванькой в те давние и прекрасные времена их былой жизни в столице, когда он, Ванька, тоже был малышом. А теперь Вовка пикировал у отца на коленях и визжал от восторга.
   Ваньке тоже захотелось к отцу на колени, но он вспомнил, что уже большой, и чинно присел рядом с запыхавшимся отцом. Вовка был неутомим.
   – Хватит беситься! Опять всю постель измяли? – ахнула вошедшая мать, сгоняя всех с кровати и заботливо поправляя подушки с покрывалом.
   Мужская компания переместилась на диван.
   – Ты бы лучше работу искал, чем дома околачиваться, или на огороде поработал; картошку окучивать надо, сорняком вся заросла, – ругалась на отца мать, но отец только похохатывал в ответ, продолжая резвиться.
   Наконец мать осенило, и она подошла к дивану, принюхиваясь:
   – Где это ты с утра пораньше нализался? Опять к своим ходил, понятно! Я работаю, дома кручусь, а они там в шахматы играют. Так Митя холостой, ему что, а у тебя семья, дети.
   – Я к матери ходил и отчитываться перед тобой не собираюсь, – отцу надоели придирки жены, и он встал, собираясь уходить. – Тебе что, денег мало? Я еще заработаю, меня вон в Порецк зовут, в Васильсурск.
   – Сопьешься ты, Николай, с халтурой этой, – покачала головой мать. – Устраивайся на завод оформителем, пока не поздно.
   – Я свободный художник, понимаешь ты это своей дурьей головой или нет? А ты меня в оформители на завод, – отец был вне себя от гнева.
   – Я – это последняя буква в алфавите, доякаешься, смотри.
   Захныкал Вовка, Ваньке тоже надоело слушать ругань родителей, и он незаметно улизнул из дома, надеясь перекусить у бабушки.

   Бабушка молилась в углу перед иконами и не сразу заметила приход внука.
   Ванька поглядел на портрет деда на стене и вздохнул.
   – Ваня, не хочу я без тебя на этом свете мыкаться. Господи, возьми к себе мою душу грешную, не оставь в милости, – истово просила она у бога, и Ваньке стало не по себе.
   Он заерзал на табурете, и тот покосился под ним набок. Ванька взял табурет и вышел из кухни в сени.
   По-хозяйски оглядев верстак, разложил рубанки, достал гвозди, затем положил табурет на бок и выбил молотком перекладинки: их надо было заменить на новые. И Ванька принялся за работу, вспомнив все то, чему научил его дед.
   Наука явно пошла впрок. Вышла бабушка и молча любовалась работой внука, который своими повадками так напоминал ей умершего мужа. Затем захлопотала по хозяйству, чтобы накормить работника.
   А Ванька так увлекся починкой табурета, что не замечал ничего вокруг. Но вот табуретка снова прочно стоит на четырех ногах, и Ванька отнес ее в дом:
   – Принимай работу, бабушка.
   Бабушка присела на табуретку и одобрительно кивнула:
   – Прям как влитая. Наверное, ты тоже столяром будешь, как дед.
   – Нет, я космонавтом решил стать. Васька астрономом хочет быть, а я хуже его, што ли? Вот выучусь и первым полечу в космос, не веришь?
   – Помнится мне, ты и на целину собирался. Садись-ка, пообедай пока, а то притомился, поди, – усадила за стол внука бабушка.
   Ванька не заставил себя долго упрашивать, уж больно хороши у бабушки щи да каша. А тут еще и любимые блины со скоромным маслом…
   – Хочешь, я тебе воды из колодца натаскаю?
   – Да есть пока, а вот завтра в колонку за водой надо сходить. Колодезную-то нельзя пить, уж больно жесткая. Ты вон с Васькой сходи поиграйся.
   – Занят он, книжки все читает научные, – буркнул недовольно Ванька.
   – Умный парень растет. Это надо же, родители – пьяницы горькие, а он такой самостоятельный, все занимается чем-то, – удивлялась бабушка, загремев ведрами в сенях. Ванька выскочил из-за стола.
   – Огород поливать пошла? Я тебе помогу, бабаня.
   – Рано еще поливать-то, солнце припекает. Пойду, пока сорняки пообрываю, – довольная вниманием внука, ворчала бабушка. Они вышли во двор.
   Бабушка привычно накинула щеколду на входную дверь в знак того, что дома никого нет, и поспешила за внуком на огороды…

   От своего дома по тропинке спускалась мать с ведрами в руках, за ней отец с Вовкой. Наступало время поливки огородов. Солнце клонилось к закату.
   Увидев бабушку с Ванькой, дергающих сорняки вокруг буйно разросшихся кустов картошки, она кивнула на них отцу, тот понимающе улыбнулся:
   – Большой стал, понимает жизнь.
   – Коля, ты тут проследи за Вовочкой, а я маме помогу, хорошо?
   – Беги-беги, мы сами с усами, управимся. Верно, Вовка?
   Вовка радостно закивал в ответ, хватая детскую леечку и пытаясь поливать из нее лук на грядке. Родители рассмеялись и улыбнулись друг другу особо ласково, как раньше. Мир в семье был налажен.
   А навстречу матери уже бежал быстрый, как метеор, Ванька:
   – Мама, мы с бабаней картошку пололи, сейчас поливать будем, а потом я к вам приду помогать, договорились?
   – Договорились. Ты пока отцу помоги с братом, а я бабушке.
   Ванька не возражал. Он радостно оглядел родное Подгорье, увидел соседей, друзей, выходящих на свои огороды с ведрами в руках, и помчался к отцу с братом, которым требовалась его помощь.

   «С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем!..», – по радио шла любимая всеми воскресная передача «С добрым утром!». Перед Ванькой на столе стояла кружка с горячим какао, тарелка с пшенной кашей, Вовку кормила мать с ложечки, а отец снова побежал куда-то по своим делам, разругавшись с матерью.
   Ванька проследил, как он пробежал по тротуарам мимо окон и посмотрел на мать: та была мрачнее тучи, но сдерживалась перед детьми.
   – Опять к своим побежал, в шахматы с братьями играть. Дружки потом найдут, вино-домино, а мамаша его блаженная все одно твердит: полежи, Коленька, еще наработаешься. Отдыхай…
   – Я бабушке обещал воды натаскать из колонки, – вспомнил вдруг Ванька и, выскочив из-за стола, опрометью бросился на улицу. Главное, не попасть под тяжелую руку раздраженной матери.
   «Долго не шляйся, к обеду чтобы дома был, понял?» – донеслось ему вдогонку, но Ванька был уже далеко от дома, а вот и переулок…

   Ванька набрал воды из колонки полные ведра и, подставив лицо под хлещущую под напором струю воды, попытался попить напоследок, но весь облился. Отпустив ручку колонки, подхватил ведра и поволок мимо обувной фабрики к родному переулку. Путь с тяжелыми ведрами казался намного длиннее.
   Запыхавшись, остановился передохнуть. Уже припекало, жара и пыль на дороге, а еще тащить и тащить. Главное, не расплескать воду из ведер, пока несешь. Облизнув пересохшие губы, Ванька упорно понес ведра с водой дальше.
   Из барака, что прямо напротив переулка, показался Чистиль с дружками.
   Увидев Ваньку, они направились к нему своей развязной блатной походкой, покуривая в открытую и сплевывая на сторону.
   – Эй, Ванек, никак, притомился? Мало каши ешь, – заржали дружки, поглядывая на предводителя. Тот ухмыльнулся, схватил ведро и стал пить через край, дружки тоже отпили изрядно. Воды в ведре поубавилось, но Ванька терпеливо ждал окончания водопоя.
   – Приходи вечерком, в картишки сразимся на деньги, покурим, а может и того, – Чистиль щелкнул пальцами под горлом, намекая, – врежем по стаканчику или по два, лады?
   Ванька засмущался, было, старшие пацаны засмеялись над более младшим простаком, а Чистиль покровительственно похлопал его по затылку:
   – Ладно, тащи воду бабке, тимуровец.
   Ванька только того и ждал. Схватив ведра, стал осторожно спускаться вниз по переулку, стараясь не споткнуться и побыстрее уйти от назойливых приятелей.
   Вот и знакомая до каждого сучка калитка, дверь в сени была распахнута по обыкновению, и он наконец-то внес ведра с водой в дом.

   – Помощник ты мой единственный, – обрадовалась внуку бабушка и, накрыв ведра крышками, поставила на стол миску с фруктами.
   – Вот, груш набрала в саду спелых, да слив маленько, яблок на продажу. Бери, попробуй-ка, с устатку поешь. Хорошие – расхорошие, бог знат, каки хорошие.
   – Ничего. Мягкие, созрели.
   Ванька съел пару груш и взялся за сливы.
   Бабушка ласково наблюдала за ним, поглядывая в угол с иконами.
   – Мы все тебе помогать будем, – вспомнил он вдруг слова бабушки, сказанные ею во время молитвы у икон.
   – Кому я нужна, старая, у вас своя семья. Матери и так тяжело одной-то и работать, и по хозяйству. Отец твой все не работает?
   Ванька отрицательно помотал головой, нахмурившись. Он не понимал этой странной для него вражды между бабушкой и отцом. Ведь все родные и близкие должны любить друг друга, как он их любит.
   – Не куксись. Беги вон на улицу, погуляй, чево в доме париться? Чай, лето на дворе, благодать божья. А я обед сготовлю, приходи обедать.
   – Мать велела дома обедать. Они с отцом опять разругались, – наябедничал ни с того, ни с сего Ванька. И пошел на улицу, сопровождаемый охами и ахами возмущенной бабушки.

   На крылечке подле своей квартиры Валька с Зойкой лузгали семечки от безделья и жары. Поэтому они обрадовались даже соседскому пацану.
   – Ванюша, иди хоть ты посиди с нами, скуплю одним, – потянулась старшая Зойка, протягивая соседу горсть семечек. – На, погрызи, каленые.
   Ванька стал старательно грызть семечки, стараясь не глядеть на прелести разнагишавшихся девиц. Сестры переглянулись и засмеялись:
   – Ваня-то скоро жених хоть куда будет, – обняла его, было, Валька, но он вывернулся из ее объятий и отодвинулся.
   – Он на Гале обещал жениться, однолюб, – поощрила его Зойка, и сестры развеселились, найдя объект для насмешек.
   – Ничего я не обещал, – соврал Ванька, вставая с крыльца. – Я вообще никогда жениться не буду! Больно надо, ругаться с этой женой да детей нянчить.
   Откуда ни возьмись, появились Васька с Панькой, и Ванька повеселел:
   – Пошли все на Суру купаться!
   Мальчишки выбежали в переулок, за ними следом увязались и Валька с Зойкой, тоже босиком.
   – Куда так помчались, женихи?
   – Пошли, может, на речке кто и повзрослее окажется.
   – Да откуда им взяться? Все на работе или водку жрут, им не до нас.
   – Так сегодня воскресенье, дуреха. Какая работа?
   – С этой жарой все на свете забудешь. Вечером на танцы в горсад пойдем, там женихов навалом.
   – Вот это другой разговор, – шутя и перебраниваясь, сестры выбежали следом за ребятами на берег реки. Потянуло прохладой.
   Сбросив сарафаны, сестры остались в модных купальниках. Они были хороши, просто загляденье, но любоваться ими было некому, и девчонки с визгом бросились в воду, где уже резвились во всю мальчишки…
   Подрагивая от холода и голода, накупавшийся вдрызг Ванька подбежал к своему дому, вбежал в сени и остолбенел на месте, не веря глазам своим.
   В сенях сверкал и сиял новый взрослый велосипед еще в солидоле. Ванька подошел и потрогал настоящее кожаное седло, спицы на колесах, звякнул звонком на руле. Все настоящее, значит, это не сон.
   Услышав трели звонка, из дома вышел отец.
   – Я обещал тебе велосипед? Вот он, владей.
   Переполненный чувством благодарности, Ванька прижался к отцу: слов не было, как он счастлив. Вышла мать и стала накачивать примус, делая вид, что еще сердится. Но Ваньку не проведешь: заметив на ее лице легкую улыбку, он подбежал к ней, желая высказаться, но она опередила:
   – Давайте мойте руки и за стол, обедать будем.
   Под звуки раскочегарившегося примуса отец с сыном вошли в дом, встреченные радостными криками истомившегося в одиночестве Вовки.

   Ванька один на один боролся с непослушным велосипедом: стоя сбоку на одной педали, он еще как-то ехал, вихляя рулем, но взгромоздившись на седло и оттолкнувшись от крыльца ногой, он проехал несколько метров и брякнулся оземь вместе с велосипедом, который оказался явно не по возрасту неугомонному наезднику. Но Ванька не собирался сдаваться.
   Он подлез под раму и из-под рамы поехал, было, по дороге, нажимая на педали. Радость от езды была недолгой: наскочив на камень, он не справился с управлением, руль вырвался из ослабевших рук, и Ванька снова оказался на земле. В который уже раз.
   Скривившись от боли, он поднял велосипед и, прихрамывая, побрел к дому вместе со своим непокоренным пока мустангом. На сегодня хватит.
   В это время на улице появились Вовка Косырев с Юркой Откосовым.
   Увидев соседа с новым велосипедом, они подбежали к нему, осматривая машину с видом знатоков.
   – Неплохой велик, – Вовка похлопал по седлу рукой и предложил:
   – Дай прокатиться. Я покажу тебе, как надо гонять.
   Ванька не возражал, так как устал бороться с непослушным велосипедом и молча смотрел, как Вовка вскочил на его велосипед и быстро поехал по улице, вращая педалями и ерзая задом по седлу. Развернувшись, приехал обратно.
   Тут его место занял Юрка и тоже стал кататься.
   Вскоре великом завладели Чистиль с дружками и укатили на нем куда-то всей капеллой, оставив хозяина в одиночестве.
   Ванька сидел на крыльце, протирая ссадины на коленях и локтях травой и думая о том, что все, кроме него, умеют ездить на велосипеде, хотя у них его нет, а у него есть. Он должен научиться ездить, как они, чего бы это ему ни стоило. Ванька сошел с крыльца и увидел возвращающихся велосипедистов.
   Чистиль с натугой крутил педалями и вез ездоков: на раме у него сидел Вовка, на багажнике сзади пристроился Юрка, дружки бежали следом за вожаком сзади, пыля по дороге босыми ногами.
   Подъехав к крыльцу, Чистиль вернул транспорт владельцу:
   – Держи, дружбан, свой тарантас. Славно покатались. А ты не жмот, держись нас, не пожалеешь. «Минск» – классный велик, точняк. Ничего, научишься. Не журись.
   Удовлетворенные ездой на настоящем велосипеде, пацаны подались к себе домой, обсуждая на ходу свое мастерство и достоинства велосипеда, а Ванька открыл дверь и поволок запылившийся велик вверх по ступеням в сени.

   Ежевечерняя поливка огородов была в разгаре. Поспешая за родителями, Ванька быстро выдохся и устало выпрямился, отдыхая и с завистью поглядывая на бабушкин огород, где бабушке помогали тетки Лида и Нюра, а возле них крутились его троюродные братья Юрка со Славкой, также посматривая в его сторону и приглашая жестами к себе.
   – Ну ладно, беги, с тетками не забудь поздороваться, – разрешила, наконец, мать, напутствуя вдогонку тут же умчавшемуся сыну.
   Отец оглядел обширный огород и поставил ведра на землю:
   – На кой черт нам такой огородище сдался, горбатиться на нем. Договорись вон с сестрами, на следующий год отдадим им в обработку исполу. Они только рады будут, у них земли с пятачок, мало, а ртов много.
   – Пожалуй, тут ты прав, – согласилась на этот раз с мужем жена, поглядывая в сторону огорода своей матери. – Они сами намекали как-то, да я не придала тогда значения.
   – Они бабы работящие, деревенские, им будет хорошо, и нам хватит. Ну, тогда я пошел, что-то горло побаливает, – прокашлялся отец и собрался уходить. – Тут немного осталось, управишься. Пить охота, жуть.
   – Я компоту целую кастрюлю наварила. В сенях стоит, попей.
   – Компоту не надо, – поморщился отец, – рислиничку хочется или пивка, на худой конец, прохладного.
   – Опять к своим намылился? Только посмей уйти, домой не возвращайся тогда. Права мама, лодырь ты, Колька, лишь бы не работать, – пеняла жена мужу, поглядывая в сторону соседей по огороду и стараясь говорить тише, но тот уже взбежал по тропинке и исчез во дворе.
   Соседи понимающе переглянулись, и тетя Настя осуждающе покачала головой, но промолчала, жалостливо поглядывая на оставшуюся в одиночестве соседку. Дядя Гриша выразил свое осуждение еще более упорным трудом, яростно таская воду из колодца и обильно поливая помидоры, капусту, так что воды в колодце оставалось едва на дне, и матери надо было поторопиться, пока не поздно, несколько грядок еще были сухими…
   Легкая на ногу Натаха ловко уворачивалась от мяча, так что ни та, ни другая сторона не могли попасть в нее, игра затягивалась.
   В переулке собрались все, кому не лень, то бишь молодежь: Ванька с Васькой и Панькой, оба Сашки, Ванькины братья Юрка со Славкой – с одной стороны; Валька с Зойкой, Толя Шлепнев и Саня, старший брат Паньки, – с другой стороны.
   Натаха играла на стороне взрослых, и мальчишки старались как можно быстрее расстрелять ее, особенно Симак, но Натаха была пока неуязвима, словно заговоренная.
   Из калитки напротив вышла соседка Галина, и в это время Ваньке удалось, наконец, поразить цель. Натаха выбыла из игры.
   – Перекур пока, шабаш, – увидев красавицу Галину, бросил мяч Толя Шлепнев, заговорщицки переглянувшись с другом Саней. Тот кивнул, и Толя исчез в недрах своей полуподвальной квартиры.
   Все разбрелись в ожидании какого-то сюрприза, на которые Толя Шлепнев был большой мастак.
   – Здравствуй, женишок. Ловко ты играешь, – улыбнулась Ваньке Галина.
   Тот, было, собрался отвернуться, нахмурившись, но радостная улыбка непроизвольно растянула его губы, он был рад встрече с девушкой своей мечты.
   Валька с Зойкой насмешливо захихикали, в это время появился Толя с проигрывателем в руках.
   И через мгновение по всему Подгорью полились сладостные звуки аргентинского танго, взбудоражив собравшихся в переулке.
   – Разрешите? – гоголем подскочил Толя к Галине, и вот они уже танцуют, Саня пригласил Зойку, а Валька закружилась с Натахой.
   Оставшиеся не у дел пацаны с завистью наблюдали за старшими, делая вид, что им безразлично происходящее вокруг.
   Ванька взволнованно наблюдал за красавицей Галиной, танцующей с Толей, и она чувствовала его ревнивые взгляды, улыбаясь в его сторону.
   Валька подождала, пока закончится танго, и выключила проигрыватель.
   – Кончай самодеятельность. Пошли в горсад на танцы, – объявила она торжественно и, поглядев на пацанов, добавила:
   – А маленьким пора баиньки.
   Возмущенные пацаны сбились в кучку, поглядывая на старших ребят, но тем было не до них, когда впереди грядут такие события, как танцы в горсаду.
   – Сбор через десять минут! – объявил Толя, посмотрев на часы на руке, бывшие предметом зависти всех пацанов, и старшие разбежались наряжаться.
   А младшим стало скучно, и они разошлись по домам, вяло попрощавшись друг с другом.
   Юрка со Славкой побежали вверх по переулку, торопясь к себе домой в алатырское Подгорье, а Ванька заглянул в окна к бабушке.
   Увидев, что она молится перед иконами, пошел через огороды к тропинке, ведущей в гору к родительскому дому, где в сенях его дожидался собственный велосипед, а дома его наверняка уже ждала недовольная опозданием сына к ужину мать, а также отец с братиком Вовкой.
   Его семья.

Глава восьмая. Опять осенние заботы
(1 часть)

   Класс был просторный, с большими окнами на улицу, вместо привычных парт – ряды неудобных столов, третий у окна заняли Ванька с Васькой, по соседству с ними Симаков, Косырев, в середине класса на лучших местах расположились девочки, Галя Петрова восседала за первым столом прямо перед учительским столом, как и полагается отличнице.
   Повзрослевшие и загоревшие за лето они уже не выглядели учениками начальных классов. Среди них были и новички.
   На «Камчатке» сидел здоровый взрослый парень и снисходительно поглядывал на мелюзгу, покуривая исподтишка, но все видели и чуяли это.
   – Видали, какой лоб сидит? – кивнул в его сторону Симак, и Ванька с Васькой уважительно поглядели в сторону парня. – Это Валька Пудов, второгодник. Он уже в седьмом или в восьмом классе должен учиться.
   – Ты-то почем знаешь? – недоверчив как всегда Вовка Косырев.
   – Пудилу все знают. Держись теперь, мелкота, – насмешливо захихикал Симак и пересел от них поближе к авторитету. Тот одобрительно кивнул ему.
   В это время в класс вошла строгая, но красивая учительница. Она подошла к столу и оглядела всех, словно сфотографировала. Класс тут же отреагировал, затихнув, даже Пудов загасил папиросу.
   – Я ваш классный руководитель, буду вести уроки английского языка. Зовут меня Любовь Андреевна. С вами познакомимся по ходу дела. Все вынули учебники, открыли тетради, приготовили ручки.
   Она подошла к доске и стала быстро и энергично писать буквы на английском языке, стуча мелом:
   – Эй, би, си, джи… Прошу записывать и запоминать. Теперь вы ученики пятого класса, предметов много, учителя разные, нянчиться я с вами не буду, – она метнула взгляд в сторону Камчатки. Пудов затих в ожидании.
   – Пудов, еще раз учую дым в классе, на свои уроки не допущу. Так и знай.
   – Я не курю, Любовь Андреевна, – обиженно забасил Пудов.
   – А теперь всех попрошу сесть попарно. Никаких мальчишников, взяли в руки портфели, тетради и за столом – мальчик с девочкой, как положено, – не обращая больше на него внимания, стала рассаживать своих новых учеников Любовь Андреевна. – Кто с кем хочет, я не возражаю.
   Ванька с Васькой уныло переглянулись, и Васька пересел за второй стол к одиноко сидевшей новенькой. Та сразу оживилась.
   – Лучше бы я в прежней школе остался, там ребята вместе сидят, – оглянулся на друга Васька, тот был занят поисками напарницы, и Васька стал устраиваться на новом месте, поглядывая на новенькую.
   Ванька хотел, было, пересесть по привычке к Тане Журавлевой, но его место уже занял Витя Марков.
   Ванька увидел, как обрадовалась Журавлева, тут же позабыв про него, но не успел обидеться, так как рядом с ним села сама Люда Архангельская.
   Строго посмотрев на нового соседа, она улыбнулась, и Ванька ответил тем же. Он всегда мечтал об этом, и вдруг его мечта сбылась – они сидят рядом.
   – Не буду я с этой девчонкой сидеть! – воспротивился на весь класс Симаков, когда учительница посадила рядом с ним высокую худую девочку в очках, но под взглядом нового классного руководителя сник, осознав, что про жизнь в начальной школе пора забыть.
   Наконец, все разместились, Любовь Андреевна снова подошла к доске и снова словно сфотографировала всех. Класс замер.
   – Продолжим урок. Смотрите внимательно на мой рот и повторяйте: уан, туу, срии…
   Класс хором пытался повторять, копируя движения губ учительницы, Пудов с Симаковым заржали, было, поняв буквально произношение цифры три по-английски, но класс не поддержал, и они тоже стали повторять вместе со всеми труднопроизносимые звуки…

   Ванька с Васькой шли по улице, оглядываясь на двухэтажное здание своей новой школы. Симак отстал от них, пристроившись вместе с Вовкой Косыревым в компанию к Пудову, который шествовал, покуривая в открытую на правах почти взрослого.
   – Здесь библиотека классная, почитаем ужо, – Васька недовольно покосился на новообразовавшуюся компанию, догонявшую их с Ванькой.
   – Теперь не до чтения будет, уроков назадавали, кошмар! – Ванька толкнул локтем обгонявшего их Симака, и тот чуть не упал. Однако совсем не обиделся, он был захвачен новой идеей.
   – Слушай сюда, Пуд дело предлагает, вечерком рванем, если в штаны не наложите, – захохотал он, угодливо поглядывая на старшего приятеля. Тот снисходительно поглядел на мелюзгу:
   – Пацанва, имеется сад, который ломится от лишних яблок. Надо будет его обчистить. Вы как, участвуете?
   Пацанва молча закивала, выражая согласие. Отказаться равносильно признанию в трусости. Ванька с Васькой прибавили шагу, чтобы не отстать от своих новых подельников.
   – Вот и лады, мне сюда, – Пудов пошел по Кировской к своему дому, не оглядываясь, помахал рукой на прощанье:
   – До вечера, братки.
   Друзья-приятели с уважением поглядели ему вслед и побежали дальше.
   Остановились возле Ванькиного дома. Они были взволнованы от предстоящего дела, но виду друг перед другом не подавали.
   – Может, на велике твоем погоняем? – скорее для отвода глаз предложил Вовка Косырев, Ванька отмахнулся:
   – Нет, пойду уроки учить. Когда встречаемся-то?
   – Как тока угомонятся все на огородах, тогда и рванем. Пуд будет ждать нас у Киевского спуска, внизу, – сообщил Симак. Все вздохнули, переживая предстоящее событие каждый по-своему, и разбежались.

   На опустевших пашнях было раздолье: дымили костры из собранной в кучи усохшей ботвы, прыгали птицы в поисках корма, возле одного из костров собрались «налетчики», нетерпеливо ожидая, пока не разойдутся эти чересчур трудолюбивые взрослые.
   Наконец огороды опустели. Панька попытался незаметно сбежать, но получил подзатыльник от Симака и успокоился. Компания побежала к месту сбора, и еще издали все увидели долговязую фигуру главного зачинщика.
   Отбросив в сторону окурок, Пудов придирчиво оглядел свою команду и, увидев на лицах готовность номер один, молча повел всех к одному ему известному дому. И вот они на месте.
   За высоким забором стояли усыпанные плодами яблони, словно ожидая, когда же их обтрясут? Отогнув доску, Пудов пустил Паньку на разведку:
   – Слазий, позырь там по сторонам, нет ли кого? – шепотом приказал он.
   Ни жив, ни мертв от страха Панька пролез в щель и подбежал к одной из яблонь, озираясь. Вроде бы никого. Он махнул рукой, и тогда все полезли кто через забор, кто в щель, словно на штурм крепости.
   Подбежав к деревьям, стали лихорадочно собирать яблоки, набивая ими карманы, за пазухи, в руках у Симака была кошелка, а Пудов наполнял мешок.
   Работа спорилась, и мальчишки повеселели, чувствуя ее окончание.
   Загомонили. Симак подбежал к особо усыпанному яблоками дереву и, обнаглев, затряс его изо всех сил: на землю просыпался град из крупных плодов.
   Все бросились собирать, забыв про осторожность.
   – Ты чо, офанарел? – прошипел Пудов, отвешивая затрещину самовольнику, – хозяева могут увидеть, тогда прибегут и хана.
   – Не боись, паря, не увидят, – Симак в запале наполнял кошелку.
   Пудов поднял мешок с яблоками и, прислушавшись, заблаговременно полез через забор. За ним Васька, остальные продолжали свое дело.
   – Ах вы, черти, яблоки воровать? Вот я вас сейчас огрею!.. – со стороны дома в сад бежал высокий мужчина с палкой в руках.
   Воришки бросились через забор, и Ванька успел быстрее других.

   Симак едва увернулся от палки и спрыгнул на тропу: прижимая к груди кошелку с добычей, понесся следом за Пудом.
   Панька застрял в щели и получил палкой по горбу. Вопя от ужаса и боли, побежал прочь от страшного места, теряя на ходу яблоки.

   – Люба, посмотри, это случайно не твои школьники? – мужчина показал на убегавших воришек подошедшей дочери. Та внимательно посмотрела, но увидела лишь последнего из убегавших, Паньку. Понимающе усмехнулась.
   Она видела этого паренька в компании ее новых учеников.
   – Нет, папа. Это чужаки, свои не будут рядом воровать, – успокоила отца Любовь Андреевна, наблюдая, как тот приколачивает оторванную доску на старое место. Отец покачал головой, не соглашаясь:
   – Не скажи. Я вроде узнал одного из Сандулей.
   – Так это ж далеко от нас, папа. И яблок они с земли насобирали, нам меньше хлопот. Правда, одну яблоню обтрясли начисто.
   – Заметь, самую лучшую. Жаль, не успел поймать никого.
   Обсуждая происшествие, отец с дочерью пошли к дому…

   Запыхавшись, мальчишки забрались в воронку и расположились на ее пологих склонах. Можно было отдохнуть и обсудить свой лихой набег.
   – Могли бы больше набрать, – Пудов приподнял почти полный мешок с яблоками и замахнулся на Симака, – трясти не надо было, у, вахлак.
   – Ты чо, на базар собрался? – Симак хитро ухмыльнулся, – я как увидел училку, сразу допер, в чем дело.
   – Вот и помалкивай, раз догадался. Здоровее будешь. А то угрожать мне вздумала: на уроки не допущу! – передразнил учительницу Пудов и встал, забросив мешок за спину, – покеда, пацанва. Где были, у кого – молчок. Ясно?
   Мальчишки молча проводили глазами Пудова, пока до них не дошло, в чей сад они забрались сегодня. Васька сердито глянул на Симака:
   – Ты больше этого Пудилу к нам не води, понял?
   – Да я чо, пацаны, я сам не знал, гад буду!
   – Будешь с ним дружбу водить, в наши сады дорогу забудь! – все впервые увидели Ваську таким сердитым и решительным.
   – Плевать я хотел на ваши сады, у нас в Сандулеях лучше, – не остался в долгу и Симак, вскакивая и хватая кошелку с яблоками.
   – Вот и катись, пока цел, – поддержал друга Ванька, и даже Панька согласно закивал головой, расхрабрившись впервые в жизни.
   – А ну вас в баню! – обиженный на приятелей Симак убежал, а хозяева своих садов и огородов решили попробовать яблоки на вкус, раз такое дело.
   Панька был в полном восторге, хрумкая яблоки одно за другим.

   – Завтра после уроков в городскую библиотеку пойдем. Там полное собрание сочинений Жюль Верна имеется, – вспомнил вдруг Васька.
   – А я хочу Джека Лондона всего прочитать, в школьной-то наверняка нет. Только Майн Рид да Фенимор Купер, – одобрил решение друга Ванька.
   Панька уважительно слушал своих заумных друзей, не понимая ни бельмеса, а Вовке Косыреву стало скучно, и он побежал в гору к себе домой…
   – Нам тоже пора, пока! – Васька встал и, сопровождаемый верным Панькой, направился к дому. Панька обернулся и помахал оставшемуся в воронке товарищу рукой на прощанье: друг как никак, хотя и не такой, как Васька.
   Ванька посмотрел им вслед и тоже побежал вверх по тропинке домой, где ему предстояло отчитаться перед матерью по полной программе: где был, почему поздно пришел, что в школе? И главное, откуда столько яблок?..

   Не успел прозвенеть последний звонок, как Ванька с Васькой уже выбежали из школы и торопливо пошли по улице.
   Вот они, запыхавшись, подбежали к зданию городской библиотеки и вошли внутрь: народу было немного, и они встали в очередь последними. Им не терпелось поскорее набрать книг и побежать домой читать.
   Друзья благоговейно поглядывали на стеллажи с книгами – вот бы их все прочитать, сколько интересного должно быть в этих бесчисленных книгах…
   – Давайте теперь с вами займемся, молодые люди, – библиотекарь благосклонно взглянула на юных читателей, в которых видела настоящих ценителей книг, – ну, смелее, кто первый?..

   Нагруженные книгами друзья остановились у Ванькиного дома.
   – После обеда приходи, я дома буду читать, – Васька чинно пошел домой, и Ванька тоже взбежал сначала на крыльцо, в сени, затем в дом, где увидел бабушку, нянчившуюся с Вовкой.
   Увидев Ваньку, они оба несказанно обрадовались каждый по-своему:
   – Ну, вот и ладно, давай хозяйствуй тут, а мне домой пора, – засобиралась уходить бабушка. – Обед я вам подогрела.
   – Бабань, я же с Васькой договорился, он будет ждать, – Ванька в сердцах бросил портфель на стол, положил книги. Вовка заинтересованно протянул к ним руки, и Ваньке пришлось дать ему по рукам. Вовка обиделся.
   – Некогда мне, там Мурка дома одна осталась, нагадит еще, – всполошилась бабушка, – а вы обедайте, да мать свою поджидайте с работы.
   Бабушка ушла, а Ванька загремел тарелками на кухоньке, налил себе борща, брату отрезал кусок булки.
   Подзаправившись, братья занялись каждый своим делом. Получив от старшего брата легкий подзатыльник для профилактики поведения, младший тихо занялся своими игрушками, а старший сел за уроки: раскрыв учебник английского языка, стал писать в тетради по-английски, нашептывая для убедительности:
   – Э тэйбл, э пэнсил, буук…
   Теперь настала очередь математики: раскрыв учебник, Ванька углубился в решение трудной задачи и не заметил, как пришел отец.
   Он был слегка подвыпивший как всегда и тоже принялся за борщ.
   Отобедав, оглядел занятое своими делами потомство и тоже решил продолжить работу над портретом старшего сына.
   Устроившись поудобнее, стал прописывать лицо, ловко смешивая краски на палитре колонковой кисточкой и виртуозно нанося мазки на холст, поглядывая при этом изредка на оригинал, корпевший над уроками…
   День клонился к вечеру, когда пришла с работы мать и разрушила творческую ауру, скопившуюся вокруг работников умственного и творческого труда.
   Работники враз оживились, увидев свою кормилицу. Вовка засмеялся.
   – Чего это вы в темноте глаза себе портите? – мать включила свет, и в комнате сразу стало радостнее и уютнее. Она стала разгружать сумки с продуктами, и в комнате настал праздник.
   – Я же с Васькой договорился, он меня ждет, – вспомнил Ванька и бросился к двери, забыв отчитаться перед матерью о проделанных уроках, она не стала его задерживать, всему свое время.

   Друзья сидели в Васькиной комнате и читали каждый свою книгу, перелистывая страницы и изредка поглядывая друг на друга отсутствующими взорами, наполненными содержанием прочитанного.
   В комнату заглянула Васькина мать, напуганная тишиной и, увидев склонившихся над книгами читателей, тихо прикрыла за собой дверь.
   Друзья прислушались: во входную дверь настойчиво стучали.
   – Это Панька опять приперся, – недовольно заметил Васька и отложил книгу в сторонку. – Так и будет стучать, пока не откроют. Настырный.
   – Пойдем, прогуляемся, пока не стемнело, – Ванька встал из-за стола и выглянул в окно. За окном был вечер.

   Едва троица встретилась во дворе, как открылась калитка, и вошли Сашка большой и Сашка маленький. Тогда все направились на огороды.
   На огородах было пустынно. Поежившись, друзья-приятели расположились возле дикарки, в воронку идти расхотелось.
   – Ну, как, спина не побаливает? – примиряюще хмыкнул Симак, похлопав Паньку по многострадальной спине. Панька покачал головой.
   – Вам еще повезло, там через дом такие звери живут, – покачал тоже головой Сашка большой, нагнетая обстановку, – если бы к ним полезли, назад живыми не вернулись, точно говорю.
   – И стал бы ты, Панька, как Вася-крыса гнусавый. Помните его? Он со своими родителями приходил как-то к деду с бабушкой в гости, – Ванька оглядел едва виднеющихся в темноте друзей, те закивали в ответ.
   – Его так изметелили, полгода в больнице провалялся, инвалидом стал. Отбили ему охоту по чужим садам лазить, – пояснил всезнающий Сашка большой, покуривая папиросу.
   Симак рядом с ним так затянулся своей папироской, что огонек от нее высветил его плутоватое лицо. Симак закашлялся, не рассчитав затяжку.
   – Да ну вас к лешему, – отмахнулся Васька, мечтательно глядя в небо на звезды. – Представляете, сейчас бы залезть в корзину и на воздушном шаре облететь всю землю! Пролететь над морями, океанами.
   – Попали бы в какой-нибудь тайфун и на дно, к рыбам на корм, – вернул его к действительности Симак, посмеиваясь над мечтателем.
   Компания оживилась. Ванька вскочил и быстро забоксировал на месте с воображаемым противником, насмешив друзей до слез.
   – Я у Джека Лондона рассказ прочитал, «Кусок мяса» называется, – пояснил Ванька свои действия. – Там одному старому боксеру куска мяса не хватило, чтобы молодого побить. Если бы он съел на обед кусок мяса, то обязательно побил бы его и выиграл бой.
   Ванька снова забоксировал, друзья тоже повскакали со своих мест.
   – Жрать охота, – выразил всеобщее мнение всегда голодный Панька.
   – От куска мяса и я бы сейчас не отказался, – сглотнул голодную слюну Симак, – пошли по домам. Завтра договорим.
   – Я завтра кусок мяса съем и вечером Ваньку точно побью! – решил пошутить напоследок Сашка большой.
   – Ты его и без мяса побьешь, связался черт с младенцем, – не понял шутки вконец проголодавшийся Симак, поспешая за Сашкой большим в переулок.
   Панька юркнул в дверь своей квартиры, Васька – своей, а вот Ваньке надо было еще бежать через огороды и наверх к своему дому.
   Он по привычке заглянул в окна к бабушке, увидел ее все также молящуюся перед иконами и побежал вприпрыжку домой, с опаской вглядываясь в сгустившуюся темноту…

   Евдокии Алексеевне показалось, что кто-то подсматривает в окна: убедившись, что во дворе никого нет, она поправила занавески на окнах, еще раз перекрестилась на иконы и подошла к портрету мужа.
   Долго смотрела на него, потом вынула из комода коробку с фотографиями и села рассматривать. Вот они с мужем совсем еще молодые, вот ее и его родители, вот они с маленькой дочкой, а это он в столярном цехе вместе с другими рабочими, это дочь с мужем и маленьким Ванюшкой в Чебоксарах…
   Отложив фотографии в сторонку, встала и подняла гирьку у ходиков, прошла на кухню – есть не хотелось, тогда она пошла в спальню, выключив в комнатах свет. Но мысли роились в голове, не давая уснуть:
   «Вот, Ваня, и покинул ты меня, осталась я совсем одна. Правда, дочь помогает, племянницы, Ванюшка не забывает, да я и сама им помогаю, чем могу. Но у них своя семья, свой дом. Невмоготу мне без тебя, жизнь стала не в радость, а в тягость. Так-то вот…».
   Мерно тикают ходики, скребется мышь в подполье, кошка пришла и расположилась в ногах, мурлыкая. Ночная тишина смыкала уставшие веки и уносила в сон измученную душу…

   – Изучая историю древнего мира и средних веков, затем новую и новейшую историю, вы узнаете, какой долгий путь прошло человечество в своей эволюции. Вместе с тем я буду рассказывать вам и об истории нашего города, который был построен еще в 1552 году по повелению царя Иоанна Грозного для охраны границ Московского государства, – учитель истории обвела заслушавшихся учеников ласковым взглядом, и в это время звонок возвестил о конце урока и начале новой перемены.
   – Продолжим на следующем уроке, – учительница выплыла из класса, с достоинством неся свое полное тело, а в классе сразу стало тесно от суетящихся учеников, старающихся вволю наговориться и набегаться к новому уроку.
   Люда Архангельская шепталась о чем-то с подружками, и Ванька вышел в коридор, где у окна стоял в одиночестве долговязый новичок с вьющимся чубом на голове. Ваньке он явно обрадовался.

   – Я рядом со школой за АРСом живу, – сообщил он дружелюбно, поправляя ладонью чуб. – Хочешь, после уроков ко мне зайдем, на баяне поиграем или по улице прошвырнемся, – предложил он, явно набиваясь в друзья.
   – Ты на баяне играешь? – удивилсяВанька, оглядываясь по сторонам.
   Пудов с Симаковым вышли из уборной вместе с клубами табачного дыма и направились к ним, толкаясь со встречными.
   – Борька, тебя что, выперли из седьмой школы? – поинтересовался Пудов у старого знакомого, рассевшись на подоконнике.
   – Да нет, там местов не хватает, вот и направили к вам, – недовольно пробурчал Борис. – У вас школа большая.
   – Тебя тоже направили, тютя? – Симак пихнул локтем еще одного новичка, застенчиво пристроившегося рядом с ними.
   – Мы с Урала приехали, из Нижнего Тагила, – необидчиво разъяснил новичок новым товарищам. Из класса выбежал Васька и понесся по коридору, в это время прозвенел звонок, и он повернул обратно.
   – Ты чо, бегуном решил стать, тренируешься? – удивился Симак.
   – В библиотеку хотел сгонять, не успел, – досадовал Васька, заходя вместе со всеми в класс…

   Только они успели рассесться по местам, как вошла худенькая пожилая учительница с картой и глобусом, под мышкой у нее была зажата указка: повесив карту на стену, она постучала указкой по столу, призывая к тишине, и раскрыла журнал, водя пальцем по фамилиям:
   – Глазырин Владимир, кто туту нас будет?
   Встал новичок из Нижнего Тагила, испуганно глядя на учительницу.
   – Идите к доске и покажите нам СССР в своих исконных границах, – учительница проследила, как Глазырин прошел к карте и начал пристально вглядываться в нее, не решаясь показать границы. Он явно боялся ошибиться и переминался с ноги на ногу.
   – Так, кто у нас более решительный в этом вопросе? – учительница обвела класс насмешливым взглядом. Ванька изо всех сил тянул руку вверх, жаждая показать свои познания в географии наперегонки с Галей Петровой.
   – Идите вы, – указала она на Галю Петрову, и та с готовностью прошла к доске и уверенно очертила указкой границы своей Родины.
   – Ну, а вы скажите нам, на каком материке располагается СССР? – кивнула учительница Ваньке, и тот встал, не зная, что ответить.
   Тут поднял руку Васька и, встав после разрешения учительницы, ответил:
   – СССР расположен в Европе и в Азии, а материк называется Евразия. Он самый большой в мире, – пояснил Васька и сел.
   – Ученый, Тимирязев, – сказал Симак, и они с Пудовым засмеялись над Васькой, но класс не поддержал их, а учительница скользнула по ним безразличным взглядом и прошла к окну:
   – Я расскажу вам о материках, о влиянии морей и океанов на погоду на планете. Люди веками, с огромным трудом расширяли свои познания о мире, в котором живут, составляли карты, путешествовали. Колумб, Магеллан, Дежнев, Крузенштерн – десятки великих имен, благодаря которым мы познали землю, на которой живем…
   За окнами была осень, птицы собирались в стаи, чтобы лететь в дальние края на зимовку, люди спешили по своим делам по улице, осыпались желтые листья на деревьях, а в пятом «а» классе заканчивался урок географии, оказавшейся такой интересной наукой. Зазвенел звонок, возвещая о конце урока и начале новой перемены.

   Не успели мальчишки пару раз пробежаться по коридору, толкаясь с девчонками, как новый звонок возвестил о начале нового урока.
   На этот раз в класс вошел длинный худой учитель математики и, бросив журнал на стол, стал быстро и нервно чертить мелом на доске условие для решения задачи, объясняя попутно правила и кидая на учеников колючие взгляды из-под очков.
   Весь класс уныло склонился над тетрадями, корпея над решением трудной задачи, даже Пудов пытался решать ее, тут уж не до шуток, когда между рядами ходит сердитый педагог, не склонный шутить…

   Николай Дмитриевич свернул на свою родную улицу: засунув руки в карманы пальто, он шел, не разбирая дороги и, поскользнувшись в осенней грязи, пал ничком в грязь.
   Повозившись, поднялся и снова упрямо зашагал по направлению к дому: был он изрядно пьян на этот раз и шел на автопилоте.
   Дядя Саша Откосов, Юркин отец, сидел возле своего дома на лавочке и покуривал, отдыхая от работ по хозяйству. Вдруг он увидел, как по их улице идет негр, и аж привстал от удивления. С роду по этой улице не ходили негры, тут было чему удивиться.
   Когда негр подошел поближе, дядя Саша признал в нем своего соседа – художника. Тот был весь в грязи, и поэтому дядя Саша так ошибся.
   Он хотел, было, заговорить с соседом, но тот был в стельку пьян и прошел мимо, пошатываясь на ходу.
   Сосед взобрался на крыльцо и хлопнул дверью на всю улицу, скрывшись в сенях своего дома. Вскоре оттуда раздалась ругань, плач ребенка, из дома выбежала Евдокия Алексеевна и торопливо пошла к своему переулку, стараясь не глядеть по сторонам от стыда.
   Дядя Саша проводил ее сочувственным взглядом и снова сел на лавочку, чтобы продолжить свое любимое занятие.

   Большая перемена была в разгаре. Ученики возвращались в свой класс из буфета, дожевывая на ходу пирожки и булочки.
   Ванька подсел к Борису и хитро подмигнул ему, показывая на сидящих впереди них девочек-подружек, тоже переведенных из другой школы.
   Борис заинтересованно глядел, что же будет дальше.
   Девочки усиленно зубрили английский, готовясь к уроку, и не замечали ничего и никого вокруг себя.
   Ванька осторожно взял их длинные косы с бантиками на концах, свисающие на спины, и связал приготовленной заранее для этого случая бечевкой.
   Прозвенел звонок, и в класс тут же вошла Любовь Андреевна, классный руководитель, словно ждала за дверью. Ванька бросился к своей парте, где его поджидала красивая, но как оказалось, сердитая и склочная Люда Архангельская.
   Она толкнула его локтем, чтобы не возился, и Ванька замер в ожидании. Любовь Андреевна подозрительно поглядела на него, затем обвела класс своим цепким взглядом, подмечающим все и вся, села за стол и долго изучала журнал, давая ученикам время сосредоточиться.
   – Кто у нас дежурный, почему доска не вытерта?
   Одна из сидящих впереди Бориса девочек вскочила и бросилась, было, к доске, но связанные косы не дали ей сделать этого, более того, ее подружка-соседка закричала и тоже вскочила, хватаясь за голову. Девочки заплакали от боли, пытаясь распутать косы и освободиться друг от друга.
   Насмешники сзади хохотнули, но смолкли под строгим взглядом педагога.
   – Устинова и Юклутова, пока садитесь на место, а доску протрет Пудов, он у нас большой мастер на всякие выдумки. И руки у него длинные, загребущие, – Любовь Андреевна проследила за тем, как девочки сели на свои места, возмущенно оглядываясь на Бориса, но тот развел руками: мол, я ни при чем.
   Пудов поплелся к доске, показав Ваньке кулачище, и начал лениво протирать испещренную задачками и уравнениями доску.
   – Ко мне в сад забрались какие-то любители чужих яблок, – Любовь Андреевна встала и стала прохаживаться между рядами, останавливаясь возле Симакова, Устименко и Шмаринова, поглядывая на Пудова, ставшего рьяно тереть доску сухой тряпкой.
   – Я примерно догадываюсь, кто это, но на первый раз прощаю. Они подбирали яблоки с земли и успели обтрясти только одну яблоню. Если у них нет своих яблок в саду, желаю им приятного аппетита. Но не советую больше лазить по чужим садам и слушаться негодяя, у которого в голове вместо учебы одни пакости на уме. Пудов, идите на место.
   Она снова села за стол и открыла учебник:
   – Марков, вот из ю нэйм?
   – Май нэйм из Виктор, – встав, ответил Марков.
   Васька с Ванькой облегченно вздохнули, оглядываясь на Симака. Тот тоже сидел тихо, притаившись, как мышь. Пудов мрачно глядел в потолок.
   – Садитесь, Марков. Сейчас я буду писать на доске по-английски, а вы записывайте в тетради. Потом будем читать вслух.
   Она подошла к доске и стала быстро писать слова, ученики склонились над тетрадями, пытаясь не отстать от учительницы…
   Прозвенел звонок, и Любовь Андреевна бросила мелок.
   – Сегодняшний урок у нас фактически сорван по вине кое-кого из присутствующих. Шмаринов, всю неделю до конца будете помогать дежурным после уроков: мыть полы, протирать доску, столы, наводить порядок в классе. Вам ясно, почему?
   Ванька молча кивнул головой, понимая всю неизбежность наказания.
   Девочки-подружки осуждающе поглядели на него и пошли домой вместе со всеми. Симак похлопал приятеля по плечу, сочувствуя, Васька тоже, и вот Ванька остался в классе один на один с грязными полами, доской, сдвинутыми с мест столами и стульями.
   Устинова и Юклутова были освобождены от дежурства, как потерпевшие, а виновник вздохнул и стал наводить порядок в классе…

   Отец валялся на диване и смачно храпел, а мать сидела за столом и проверяла дневник. Ванька был ни жив, ни мертв от страха.
   – Ну, рассказывай, что ты натворил на этот раз?
   – Двум новеньким косы связал, чтобы не задавались.
   – Что, значит, не задавались? – мать была мрачнее тучи.
   Ванька стоически молчал, и мать поняла, что больше он ничего не скажет, хоть убей. Тогда она возмутилась:
   – Наказать надо, если виновен, но чтобы целую неделю полы мыть после уроков? Завтра же пойду в школу, поговорю с вашей учительницей. Отец твой вон, пьяный приперся, маму выгнал. А она с ребенком сидит, пока нас нет. Господи, что мне с вами делать, ума не приложу. Одни мужики.
   Ванька понял, что гроза миновала, и взялся за портфель.
   – Вот-вот, давай-ка лучше уроки учи. Может, поумнеешь…
   Ванька сидел за столом и учил уроки, попутно наблюдая, как проснулся зареванный братик и со страхом смотрел на храпящего отца, прислушивался, как мать на кухоньке готовила обед и ужин, смотрел, как за окном ходят знакомые и незнакомые люди, и был он вполне счастлив…

   Небольшая трибуна стадиона «Спутник» заполнена до отказа родителями, учителями, представителями РОНО, руководства города, общественности, просто любопытными.
   Ванька стоял с пионерским горном в руках впереди своего класса и готовился к маршу, оглядываясь на нарядных одноклассников.
   – Пионерский сбор, посвященный дню рождения комсомола, объявляю открытым! – выступающий выждал мгновение и продолжил с энтузиазмом:
   – Пожелаю вам, как будущим комсомольцам, быть достойными своих старших товарищей. В борьбе за вечно живое дело Ленина будьте готовы!
   Он обвел ряды пионеров горящим взглядом, и они ответили:
   – Всегда готовы!
   Из репродуктора над стадионом разнеслась песня:
   «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры – дети рабочих…».
   Под эту песню классы один за другим замаршировали по беговой дорожке стадиона, делая круг почета. На трибуне зааплодировали.
   Ванька изо всех сил горнил, шагая впереди своего пионерского отряда, но вот они прошли круг и вышли на финишную прямую перед трибунами; и тут горло у трубача пересохло, губы тоже, и вместо марша из горна раздались жалкие хриплые звуки.
   Ванька растерялся и продолжал натужно хрипеть в горн, горя от стыда и позора. Шедший рядом с ним барабанщик Саня Борискин выручил товарища: он еще громче застучал палочками по барабану, и класс вполне сносно прошел перед трибунами.
   – Эх ты, простофиля, – похлопал его по спине Симак, когда они все сбились в кучку после марша. – Надо было перед трибунами стараться, как другие, а ты протрубил на другом конце поля, где никто не видит и не слышит, и сдох, весь класс осрамил.
   – Ничего не осрамил, – вступился за друга Васька. – Он для нас горнил, а не для трибун, понял?
   – Молодец, Ваня, – похвалила его Люда Архангельская. – Ты за весь круг ни разу не остановился, даже не передохнул. Так не каждый может.
   – Ладно, построились и в школу пора на собрание, – Виктор Марков построил класс на правах председателя совета отряда и повел в школу.
   Ванька шагал рядом с товарищами и весело смотрел по сторонам, думая о том, какие хорошие у него друзья, да и весь класс тоже замечательный.

И снова зима
(2 часть)

   Ванька сидел за столом и учил уроки. Ему казалось, что он никогда не станет взрослым, а вот так всегда будет ходить в школу и затем дома за этим вот столом всегда учить уроки, которые никогда не кончатся.
   Он посмотрел на гору учебников, на братика Вовку, который ему полагался в довесок к урокам, и уныло глянул в окно: по улице к дому шли мать с отцом.
   Они улыбались друг другу, а отец тащил в руках большую коробку, стараясь не оступиться. Такое увидишь не каждый день, и Ванька бросился встречать родителей, Вовка не отставал от старшего брата.
   Раздевшись и повесив пальто на вешалку, родители втащили коробку в комнату. Раскрыв упаковку, отец достал из коробки радиолу и торжественно водрузил на стол к стенке.
   Воткнув вилку в розетку, включил радиолу: зажегся зеленый огонек индикатора. Покрутив ручку настройки, прибавил звук, и по комнате разнеслись волшебные мелодии вальса.
   Ванька побросал учебники с тетрадями в портфель, тут уж не до уроков.
   Вместе со взрослыми веселился и Вовка, даже мать сменила сердитое выражение лица на веселое и бойко хлопотала на кухне, напевая про себя.

   Отец тоже был рад, трезв и расположился на диване с Вовкой, наблюдая за Ванькой, который приник к радиоле, изучая ее в деталях.
   Вдруг Ванька бросился к портфелю и достал из него дневник:
   – Я сегодня две пятерки получил – по географии и по русскому, вот, поглядите, – отец с матерью не преминули посмотреть: мать придирчиво, не забыв и про предыдущие тройки, отец мельком, одобряюще.
   Вскоре вся семья обедала за столом. Вовка очень старался, подражая взрослым, но получалось у него пока еще плохо.
   – Я тут работенку в церкви получил, иконы прописать. Заплатят хорошо, не сомневайся, – сообщил муж жене, опасаясь нового скандала, но на сей раз жена была в хорошем расположении духа, и он успокоился, налегая на любимую жареную картошку с мясом.

   По дороге домой, Антонина Ивановна зашла в магазин за продуктами, что на Комсомольской улице. Увидев ее, продавщица заглянула в подсобку, и оттуда вышла заведующая магазином.
   Улыбаясь полным лицом, она пошла навстречу важному покупателю.
   Антонина Ивановна оглядела полупустые прилавки, рядом томилась большая очередь в ожидании мяса, которое должны были вот-вот подвезти.
   Мясник разложил на прилавке остатки прошлого завоза, но женщины в очереди не торопились брать эти кости, надеясь на лучшее.
   – Антонина Ивановна, здравствуйте. Давненько вы у нас не были, – заведующая наконец-то пробралась к ней, все также улыбаясь радушной улыбкой.
   Они поздоровались. Очередь недружелюбно косилась в их сторону.
   – Да вот хотела мясом разжиться, мужиков-то своих надо кормить, – Антонина Ивановна снова оглядела кости на прилавке, очередь и собралась, было, уходить, но заведующая подхватила ее под локоть и пригласила пройти к ней в кабинет. Уже вдвоем они проделали обратный путь за прилавок.
   В подсобке мясник извлек на свет свежее мясо, отрубил топором большой кусок, заведующая принесла завиток колбасы, сыр, завернула аккуратно в бумагу все по отдельности.
   – Приходится мясо придерживать, куда же остатки девать? Мне их продать надо, сами знаете, Антонина Ивановна, – объясняла заведующая, и Антонина Ивановна понимающе кивнула, рассчитываясь за покупки.
   – Наверное скоро и к нам с ревизией нагрянете, давно уже не были, – попыталась пошутить заведующая, кисло улыбнувшись.
   – В этом квартале точно нет, ну а дальше видно будет, – успокоила Антонина Ивановна заведующую, и та облегченно перевела дух.
   – Но я вам этого не говорила. Кстати, скоро нас переводят на ночной режим, тогда не надо будет закрывать магазины на учет днем. Придется ночью работать, – вздохнула Антонина Ивановна, и заведующая сочувственно заохала, провожая ее до выхода из магазина.
   – Снегу-то намело, осторожнее по ступенечкам, – забеспокоилась она, выглядывая на улицу, – заходите, не забывайте нас. Уж вам-то мы всегда рады, – напутствовала заведующая важную покупательницу, и та молча кивнула ей в ответ, направляясь к следующему магазину…

   Нагруженная сумками Антонина Ивановна добралась наконец-то до своей улицы, а вот и их дом, припорошенный свежевыпавшим снегом, родные окна с нарядными занавесками, крыльцо, сени, всё – она дома.
   Положив сумки на кухонный стол, она разделась, сняла боты и прошла в комнату, где на полу разгорелся настоящий бой между ее мужем и младшим сыном, играющими в солдатиков: возле каждого из них стояло по несколько солдатиков, слепленных из пластилина, и они по очереди сбивали их с ног шариком, тоже пластилиновым.
   У отца получалось намного лучше и точнее, чем у сына, и Вовка жалобно заревел, глядя на свое поверженное воинство и вошедшую мать.
   – Как маленький ты, Николай, связался с младенцем, – она устало присела на стул, глядя на возбужденного игрой мужа.
   – Ничего, пусть привыкает к жизни. Крепче будет, верно, Вовка?
   Вовка кивнул и подбежал к матери за утешением.
   Отец быстро разобрал сумки и, отломив кус колбасы, стал жадно есть, не забыв и про хлеб. Вовка забыл про утешение и бросился к отцу за колбасой.
   Глядя на них, мать в отчаянии покачала головой:
   – Тебя вот надо в магазин за мясом послать, постоял бы полдня в очереди да пораскинул умишком, а то шляется по городу без дела, на жену надеется: ничего, она прокормит.
   – Ты чо, ворона старая, колбасы пожалела? – взбеленился вдруг отец, перепугав сына. – Да я летом поеду на заработки, чемодан денег тебе привезу. Я мужик нежный, со мной не надо так разговаривать, – он сел на диван и уставился в окно, продолжая жевать.
   – До лета еще дожить надо. Ты же говорил, работенку в церкви получил, а сам дома штаны просиживаешь. В чем дело?
   – За те копейки, что они мне предложили, пусть дураков ищут. Я художник, а не мазила какой-нибудь, – он лег и уставился в потолок.
   Вовка подошел к отцу и стал разглядывать наколки у него на руках и на груди, водя по ним пальчиком. Отец улыбнулся.
   – Вот, я дура и есть, работаю с утра до вечера за копейки, – мать прошла на кухню и раздраженно загремела посудой. – Брошу все к чертовой матери. Тоже мне художник нашелся, был да сплыл.
   При этих словах отец взвился на диване и подбежал к жене:
   – У меня на твои слова ноль внимания, кило презрения, ясно? Ты забыла, какие деньги я зарабатывал в Фонде в Чебоксарах?
   – Когда это было? Жрать-то ты сейчас хочешь.
   В самый разгар ссоры хлопнула сенная дверь, затем входная, и на пороге появился Ванька с неизменным портфелем в руках. Отец тут же ушел в комнату, а Ванька разделся и прошел к столу, за которым всегда учил уроки.
   Он сразу понял, что родители опять ругаются, и хмуро раскладывал учебники, поглядывая на них и на брата.
   Мать молча приготовила еду, и все молча стали есть, даже Вовка.

   Ванька вышел на крыльцо с ведрами в руках, собираясь идти за водой на колонку. Вслед ему донеслись из дома гневные слова матери отцу: «Мог бы и сам за водой сбегать, не переломился бы. Ребенок из школы только пришел, ему уроки учить надо. Если не работаешь, хоть по дому бы чем занимался. Скоро совсем обленишься, действительно Лутоша, права мама».
   Затем менее гневные, но более громкие возражения отца матери: «Чихать я хотел на твою маму. А этот ребенок скоро за девками бегать будет. Он парень боевой, работящий, к тому же и способностями не обделен. В нашу породу уродился, в Шмариновых».
   Ванька подхватил ведра и бодро побежал к колонке.
   Наполнив их водой, потащил домой, стараясь не расплескать.
   Он забыл варежки дома, и руки быстро окоченели на морозе. Остановившись передохнуть, сунул руки за пазуху, отогревая. Затем снова потащил воду к дому, закусив губу от напряжения, поняв, что вот-вот выронит ведра из рук, остановился. Ничего, он донесет, не впервой.
   И снова упрямо пошел вперед, вот он и дома наконец-то.

   Аккуратно занес ведра с водой в дом и поставил в кухоньке. Заглянув в комнату, увидел по-прежнему ругающихся родителей. Им было не до него, и Ванька снова выбежал из дома во двор.
   Он пошел в сарай, где наколотых дров было совсем кот наплакал, вытащил чурбаки наружу и принялся колоть дрова колуном.
   Дело продвигалось медленно, но Ванька не унывал. Все лучше дрова колоть, чем родительскую ругань слушать.
   Он так увлекся, что не заметил подошедшего отца, выбежавшего из дома до ветру. Тот взял колун из уставших и замерзших рук сына, поставил поудобнее новый чурбак и с маху развалил его надвое. Затем еще и еще.
   Выпрямившись, подмигнул сыну, с завистью наблюдавшему за ним.
   – Ничего, сынок. Скоро и ты так будешь колоть дрова, даже лучше. А теперь беги домой, поужинай и за уроки, лады?
   Ванька кивнул и побежал домой отогреваться, он замерз, как цюцик.
   Оглянувшись, увидел отца за работой и радостно улыбнулся: не правы мать с бабушкой, когда говорят, что отец его лодырь…
   В школьном спортзале шел урок физкультуры пятого «а» класса: мальчишки только что один за другим попрыгали через «козла» и сидели на скамейке вдоль стены, наблюдая, как учитель физкультуры помогает девчонкам работать на кольцах.
   – Глянь, как Иван Филиппыч старается, Серенкову за задницу поддерживает, – ехидно заметил Симак, и мальчишки дружно засмеялись, с завистью поглядывая на Людку Серенкову, ладную смуглую девчонку с округлыми формами.
   Закончив упражнение на кольцах, Серенкова подошла к скамейке для девочек и села рядом с подругами, смущенно поглядывая в сторону насмешников.
   Она чувствовала себя неловко, ощущая их плотоядные взгляды.
   Иван Филиппыч оглянулся на скамейку мальчишек и погрозил им кулаком, понимая их боевое настроение. Теперь к кольцам подошла худенькая отличница Галя Петрова, и мальчишки сразу потеряли интерес к кольцам.
   Прозвенел звонок, и учитель резко засвистел в свисток, выстраивая класс в линейку. Прошелся перед строем, строго посмотрел на Симака:
   – Насмешничать ты горазд, Симаков, а вот прыгаешь плохо. Остальным всем ставлю по тройке, а девочкам по четверке. Сейчас отдыхаем, после перемены на лыжню, бег на один километр. Разойдись!..
   Девочки побежали переодеваться дружной стайкой, мальчишки тоже пошли, поглядывая с интересом на их ладные фигурки в трико, подчеркивающем явно намечающиеся девичьи прелести. Особо среди девочек выделялись Серенкова и Киселева, неразлучные подружки.

   И вот начался второй урок физкультуры. Ученики один за другим уходили на лыжню, настал Ванькин черед. Подтянув крепление на валенках, уперся палками в снег и приготовился бежать, поглядывая на рябоватое лицо учителя, который сверял время пробега по секундомеру.
   Вот Иван Филиппыч махнул рукой, и Ванька помчался по лыжне, стараясь догнать ушедшего вперед Вовку Косырева, но тот не собирался уступать, и вскоре Ванька запыхался.
   Однако упрямо бежал и бежал, иногда сбиваясь с хода и помогая себе палками. Наконец Вовка сдался и уступил лыжню, отдыхая от гонки.
   Теперь Ванька обходил девчонок, гуськом шедших друг за другом. Они охотно уступали лыжню и посмеивались над ретивым гонщиком…
   Обратный путь был гораздо труднее и длиннее, так как Ванька слишком резво взял старт, и на финиш его явно не хватало. Он с трудом передвигал лыжи, вяло махал палками, улица Стрелецкая казалась бесконечной.
   Но вот впереди замаячил долгожданный финиш, и Иван Филиппыч щелкнул секундомером, когда Ванька пересек черту.
   Пока он приходил в себя, финишировали самые последние, и класс собрался вокруг преподавателя, готовясь идти в школу и сдать лыжи с палками в кладовку, благо уроки физкультуры завершали учебный день.
   – Отличное время показал Марков, он занял первое место, – Иван Филиппыч хотел подбодрить уставших спортсменов, – молодец, Виктор. На втором месте Шмаринов Иван, третьим пришел Устименко Василий. И вообще, у всех неплохие результаты, так держать!
   Окрыленные словами преподавателя ученики пятого «а» класса подхватили свои лыжи и до самых дверей не отпускали от себя Ивана Филипповича, который охотно общался с молодежью, сам молодо улыбаясь своим рябоватым чувашским лицом.
   Вовка сидел в своем углу среди игрушек и сочувственно посматривал на старшего брата, который лежал на диване с закрытыми глазами и кашлял.
   Вовке было непривычно видеть всегда шустрого брата неподвижно лежащим и даже постанывающим. Да и Ваньке было неуютно с обвязанным вокруг шеи теплым материнским платком, но горло саднило, и он терпел, пока мог.
   Наконец встал и прошел к окну, на улице все же было веселее: искрился снег на морозе, куда-то по своим делам шли люди.
   Вот мимо окон продефилировала компания соседских парней во главе с Чистилем, нещадно дымя папиросами. Они глянули в сторону Ванькиных окон, и он непроизвольно отпрянул от окна, не желая, чтобы его увидели.
   Включив радиолу, поймал какую-то радиостанцию на английском языке и стал слушать, не понимая ни слова, но стараясь хоть что-то угадать. Недаром же он корпел над учебником английского языка.
   Подошел Вовка, и они стали слушать вдвоем.
   Мать они прозевали, и когда хлопнула входная дверь, впустив ее в дом вместе с клубами морозного воздуха из сеней, они оба обрадовались и подбежали к ней, наблюдая, как она ставит сумку на стул, раздевается, снимает боты.
   Выставив продукты на стол, одаривает сыновей конфетками, и все трое проходят в комнату.
   – Температура спала, – потрогала она Ванькин лоб. – Горло болит?
   Ванька кивнул и прокашлялся громче обычного. Ему хотелось еще поболеть и не ходить в школу. Но мать на мякине не проведешь.
   – Ну-ну, симулянт несчастный, пора за уроки браться. Отстанешь, самому же хуже будет. Завтра еще денек, а послезавтра в школу, как штык. Скоро обедать будем, небось голодные?
   Она потрепала сыновей за вихры и пошла на кухню, загремела посудой.
   Накачав примус, поставила разогреваться кастрюлю с борщом.

   Братья повеселели. Глянув в окно, увидели спешащего домой отца.
   – Папа, – обрадовался Вовка, показывая в окно.
   – Он старый солдат, чует, еще ни разу к обеду не опоздал, – ворчала по привычке мать, но братья понимали, что она сегодня в настроении.
   Назревал мирный семейный обед…

   На столе лежали книги: «В стране дремучих трав», «Мифы древней Греции», «Два капитана», сборник рассказов братьев Стругацких и другие.
   Увлекшись чтением своей любимой книжки «Огни на реке», Ванька не слышал, как кто-то пришел. И только подняв глаза от страниц, увидел своих одноклассниц, пришедших навестить больного товарища.
   Раздевшись, они подошли к засмущавшемуся Ваньке, который быстро сдернул с себя платок и бросил под стол.
   Довольная приходом девочек мать пододвинула им стулья, и они присели к столу, доставая из портфелей учебники. Это были Устинова и Юклутова, те самые, которым он связал косы на уроке английского, но девочки не держали зла на одноклассника.
   – Мы пришли проведать тебя и задания на дом принесли, чтобы ты не отстал от учебной программы, – словоохотливо сообщила Люда Устинова, раскрывая дневник, – вот, переписывай давай.
   Мать еще больше обрадовалась заботливым девочкам:
   – Умницы девочки, я только что об этом говорила. Отстать проще всего, а вот наверстать упущенное труднее, – она угостила девочек конфетами, теперь настал их черед засмущаться.
   – Спасибо, – они взяли по одной конфетке, но мать щедро отсыпала им по горсти каждой. Затем Ванька стал переписывать задания в свой дневник, косясь на одноклассниц, которые с любопытством поглядывали по сторонам.
   Вовка тоже дивился на редких гостей, прижимаясь на всякий случай к отцу в целях безопасности.
   Наконец гости ушли, и Ванька с Вовкой проследили, как они прошли мимо их окон, после чего Ванька подошел к радиоле и включил ее: зажегся зеленый огонек, и он быстро поймал сначала новости дня, затем спортивный дневник и, наконец, песни из популярных советских кинофильмов.
   – Давай-ка, мы с тобой попробуем «Голос Америки» отыскать, – отец приник к шкале настройки и сквозь помехи все-таки достал «вражеский голос».
   Мать вначале нахмурилась, было, но вскоре тоже стала с интересом прислушиваться к новостям западного мира, которые из-за помех и «железного занавеса» казались чем-то таким далеким и ирреальным, словно они были с Марса или Венеры…

   Ванька торопливо шел, почти бежал по улице, размахивая портфелем: он был в приподнятом настроении, еще бы – закончились уроки, хотелось чего-то необыкновенного и прекрасного, как сказочный сон.
   Он вбежал в дом и удивился, увидев гостей: за накрытым столом сидели его дядья с отцом и выпивали. Нарядная и разрумянившаяся мать с ходу обняла и расцеловала сына, дядья тоже обратили на него свои взоры, и тут до Ваньки дошло, почему у него с утра хорошее настроение – у него же день рождения!
   – Поздравляем с днем рождения, сынок! – мать примерила на Ваньке новый свитерок, и он пришелся ему впору.
   – А это тебе от нас, племянник, – дядя Митя похлопал Ваньку по спине и торжественно вручил ему лотерейный билет. – Желаем тебе выиграть на него машину, никак не меньше. А то жди, пока отец заработает, скорее рак на горе свистнит, – дядья засмеялись.
   Захмелевший отец показал братьям кукиш в ответ на их пожелания и извлек из кармана несколько сотенных, вызвав всеобщее удивление.
   Бросив их небрежно на стол, он победно оглядел всех и, достав из кармана еще десятку, одарил ею сына. Тот взял десятку и внимательно оглядел, затем спрятал в свою любимую книгу меж страниц.
   – Дарю тебе, сын, десять рублей. Это не какой-нибудь там лотерейный билетик, который никогда не выиграет.
   – Почему же? Бывает и выигрывает, – неуверенно парировал дядя Юра, поглядывая на старшего брата. Но тому было уже не до племянника. Оглядев деньги на столе, он возмутился:
   – Каков фрукт! У нас дома плачется, жить не на что, а сам при деньгах. Пора долг возвращать. Мы тебе помогли на домик свой собрать, срок вышел.
   – Да ты, Митя, без Николая копейки бы не заработал. Лежал бы на своей кровати, пенсию экономил, старуху-мать голодом морил, – тоже возмутилась мать, убирая деньги со стола.
   Гневно посмотрела на пьяненького мужа, тот примиряюще ухмыльнулся:
   – Халтурку одну сшиб, в раз ко дню рождения сына.
   Мать усадила Ваньку за праздничный стол, и тот стал уплетать за обе щеки, с интересом поглядывая на разошедшихся дядей. Вовка тоже.
   Махнув на посошок рюмку водки, дядя Митя встал и подошел к стене, на которой висел новый персидский ковер с тремя оленями – предмет гордости всей семьи. Оглядел по-хозяйски.
   – Отдавай частями, если сразу не можешь, или ковер заберем.
   – Берите, я еще заработаю, – беспечно махнул рукой подвыпивший отец, не обращая внимания на возражения жены.
   Дядья сняли со стены ковер и, скатав его в рулон, ушли, не попрощавшись.
   В комнате воцарилась гнетущая тишина.
   – Отметили день рождения сына, называется, – всхлипнула мать, и Вовка тут же заревел за компанию. Ванька молча доедал праздничный обед, а отец тоже молча допивал бутылку водки, мрачнея от выпитого.
   Ванька понял, что назревает скандал, и выбежал из-за стола. На него никто не обращал внимания. Одевшись, он побежал на улицу гулять.
   День рождения продолжался, несмотря на ссоры взрослых, и Ванька помчался сначала по улице Сурско-Набережной, затем вниз по переулку Дмитрова к бабушке, к друзьям в его любимое Подгорье, которое всегда с ним, несмотря ни на что….

   Утром отец подошел к Ваньке, собиравшемуся уходить в школу и, оглянувшись на жену, сердито напяливавшую на Вовку шубейку, прошептал:
   – Дай-ка сюда десять рублей, многовато тебе. – Он взял у сына десятку, и сунул ему в руки три рубля, – на вот, трешницы хватит.
   Ванька посмотрел на трешницу: конечно, она была не такая красивая и большая, как десятка, но тоже много.
   Он спрятал ее в карман и побежал в школу, отец заторопился за ним следом, чувствуя себя виноватым перед женой.
   – Зря не шляйся, на работу иди устраивайся! – прокричала ему вслед жена и шлепнула не желавшего одеваться Вовку.
   – Смотри, пьяным домой не возвращайся! А ты стой смирно, не кобенься. Сейчас к бабушке пойдем, гулять будешь.
   Но муж уже не слышал изрядно надоевшие ему наставления жены, хотя он и понимал их некоторую справедливость. Засунув руки в карманы пальто, перчаток он не признавал, Николай бодро шел по улице, наблюдая попутно за сыном, торопящимся в школу впереди него.
   Вот сын свернул за угол и исчез из поля зрения, Николай пошел медленнее, раздумывая, куда же ему пойти-податься:
   «Придется на завод идти, оформителем, Тоська не отстанет. Да, это тебе не Чебоксары, но жить надо. Все, Николай, решено – иду устраиваться на завод».
   – Привет, Николай! О чем задумался, детина стоеросовый?
   – Иди к нам, небось, замерз с похмелюги-то, есть сугревающее, – загоготали стоявшие на углу Кировской два мужика потрепанного вида, – третьим будешь. Подходи, не сумлевайся.
   Николай приостановился в нерешительности, но голова трещала с похмелья, в кармане пальто он сжимал в руке десятку, деваться некуда.
   И вот трое собутыльников поспешили к условному месту возле дощатой общественной уборной, что за фотоателье на улице Комсомольской, где на заборе торчал заботливо приготовленный для этого случая граненый стакан сомнительной чистоты.
   С другой стороны к нему спешили, как на свидание, еще пара алкашей и бабенка с фингалом под глазом.

   Ванька с матерью корпели над изготовлением новогодней стенной газеты. Закончив раскрашивать деда Мороза, Ванька наблюдал, как мать красивым почерком пишет стихи и ребусы, у нее это получалось гораздо лучше, и Ванька удовлетворенно вздохнул.
   – Здорово у нас получается, верно, мама?
   – Так не для аблизиру делаем, праздничный выпуск, – мать полюбовалась написанным, – кто стихи-то сочинил? Очень хорошие.
   – Витька Марков. Он у нас редактор. И Люська Архангельская.
   – Люда Архангельская – такая красивая и умная девочка. Папа у нее главврач городской больницы, представительный мужчина, – мать покосилась на храпевшего отца и нахмурилась.
   – Ладно, давай заканчивать, уже поздно, – и мать с сыном снова склонились над будущей новогодней газетой…
   Актовый зал школы был переполнен: нарядные ученики, педагоги, родители.
   В углу у окна стояла новогодняя ёлка под потолок, а на сцене шло представление школьной самодеятельности – сказка про волка и семерых козлят в исполнении учеников младших классов.
   Старшеклассники бурно реагировали из зала на происходящее на сцене, еще не забыв о своем недавнем детстве. Особо радовались родители.
   Антонина Ивановна с гордостью оглядела красиво оформленную новогоднюю газету на стене, в работе над которой они с сыном приняли самое непосредственное участие, и присела на одно из свободных мест.
   Настроение у нее было самое, что ни есть, праздничное.
   В зал вошла как всегда озабоченная Любовь Андреевна и села рядом с матерью одного из ее учеников. Это была Антонина Ивановна. Они радушно поздоровались.
   Теперь на сцене хор пионеров исполнял песню, и среди них Антонина Ивановна увидела своего сына, который старательно пел вместе со всеми.
   Она непроизвольно взглянула на учительницу, та кивнула:
   – Ваня в последнее время вышел в хорошисты, я думаю, не без вашего участия. Правда, он несколько неусидчивый, нервный, но по способностям вполне мог бы стать отличником, как его друг Вася Устименко. У вас дома все хорошо?
   Она проницательно взглянула на Антонину Ивановну, но та не собиралась откровенничать и тоже кивнула молча. Тогда они стали слушать песню.
   – Красная гвоздика… – тянул вместе со всеми Ванька и вдруг среди сидящих в зале увидел свою мать, а рядом с ней Любовь Андреевну.
   Мать улыбнулась сыну и помахала ему рукой, и Ванька еще громче запел, так что стоявшие рядом с ним девочки удивленно глянули на чересчур расстаравшегося одноклассника.

   Бал в актовом зале был в самом разгаре. Ряды из стульев вынесены и расставлены вдоль коридора, а на освободившемся пространстве кружилось в вальсе несколько пар старшеклассников.
   Вальс закончился, и из школьного репродуктора полились звуки южноамериканского танго. Собравшиеся по углам зала группы школьников зашевелились, переглядываясь, но никто не решался выйти на середину зала первым.
   Младшие поглядывали на старших, девочки на мальчиков, наконец, раскрасневшийся от волнения Виктор Марков отделился от мальчишек и, подойдя к девочкам напротив, пригласил Таню Журавлеву.
   Глядя, как они танцуют, одноклассники насмешливо захихикали, а Ванька с непонятной ревностью смотрел на них и злился на самого себя за нерешительность, но сделать ничего не мог: ноги были, как ватные, в горле пересохло от волнения, и он молча смотрел на танцующих счастливцев.
   Вот уже пары старшеклассников заполнили зал, дежурный педагог наблюдал за порядком, и Ванька с товарищами направился к выходу: все, хватит с них, натанцевались.
   В раздевалке к ним присоединились девочки из их класса, настроение у всех было праздничным, новогодним, а на улице уже наступил вечер.
   Заканчивался и новогодний бал школьников. Вслед за пятым «а» классом на выход потянулись и другие, постарше. Пора по домам.
   Ванька поглядел на ярко светящиеся окна актового зала и почувствовал, что школа эта стала ему гораздо дороже и ближе, чем раньше.
   На прощанье из школьного репродуктора раздалась совсем еще новая, будоражащая детские души песня: «Заправлены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз маршрут…».
   Ванька слушал и с непонятным еще волнением поглядывал на шедших впереди мальчишек и девчонок, испытывая к ним чувство влюбленности.
   Даже Симак, не говоря уже о Ваське, шел рядом с ним молча и тоже разволновался. Удивляясь самому себе, он хотел, было, закурить по привычке, но раздумал и весело зашагал дальше, слушая песню.
   А над школой, над улицей, над всем этим зимним предновогодним великолепием зазвучала в заключение такая любимая и взрослыми, и детьми песня в исполнении детского хора: «Школьные годы чудесные…».

   Песня продолжает звучать, но уже над Москвой 21 века: над улицами, по которым Иван Николаевич обычно провожает внука в школу, над самой школой.
   Над домом, где проживают Иван Николаевич с супругой и внуком; она проникает в окна их квартиры, и мы видим все семейство в сборе, включая собаку.
   «.. Разве они пролетят без следа? Нет, не забудет никто никогда школьные годы…».

Том второй

2011 г.

   Как провожают пароходы…
   Новеллы
   Книга третья

Глава девятая
Здравствуй, юность

Пролог
(Страшный сон Ивана Николаевича)

   Иван Николаевич входит в зал дискотеки, отыскивая глазами внука: гремит сводящая с ума музыка, вокруг беснуется молодежь, у многих из них отрешенные лица, остекленевшие от наркоты глаза.
   Ему становится страшно. Неужели и его внук такой же, как эти несчастные? Надо найти и вызволить его из этого кромешного ада.
   Он почему-то уверен, что внук здесь, и когда наконец увидел его, то ничуть не удивился, хотя парню было лет семнадцать.
   Иван, пора домой, пошли отсюда, – уговаривал он парня, но тот не желал уходить и смачно бранился, отталкивая от себя надоевшего старика.
   Друзья вокруг одобрительно гоготали, глотая таблетки и запивая их пивом. Веселье было в самом разгаре, такой кайф накатил, а тут этот предок прилип, как банный лист к заду. И внук вскипел:
   – Вали отсюда, дед, пока фэйс не начистили, не вынуждай.
   – Давай вколим ему дозу, пусть тоже кайф поймает. А то приперся смурной, компанию ломает, – парни схватили, было, Ивана Николаевича под микитки, но он вырвался и бросился к внуку, который уже поплыл и мало что соображал, поводя вокруг осоловевшими глазами и дергаясь в такт ритму.
   Снова увидев перед собой деда, заорал:
   – Не выводи меня из себя, козел поганый! Чеши домой, к бабке.
   – Ваня, дорогой, я же твой дед! Опомнись, пока не поздно!..
   – Пока не поздно! – снова вскричал Иван Николаевич и открыл глаза.
   Сердце бешено колотилось в груди, и он с трудом встал с кровати, озираясь. Увидев, что он в своей спальне и на часах утро, успокоился: слава Богу, все пока по-прежнему.
   Привлеченная шумом в спальню заглянула жена:
   – Что-то ты заспался сегодня, Ваня. Сон дурной приснился?
   – Кошмар какой-то, а не сон, – пробурчал Иван Николаевич, одеваясь. Он еще не пришел в себя окончательно, и душа его пребывала смятенной.

   – Давай умываться, завтракать. С собакой пора гулять, внука в школу провожать, дел по горло, некогда снами тешиться, – снисходительно улыбнулась жена, возвращаясь на кухню.
   – Тешиться, скажет тоже. Тебе бы такое привиделось, – ворчал муж, следуя за своей толстокожей женой.
   Вот за ним захлопнулась дверь ванной, послышался шум воды, и Раиса Васильевна озабоченно нахмурилась, размышляя:
   «Что-то у мужа с нервишками не в порядке, кричит во сне, словно маленький. Хотя, вокруг такая жизнь пошла, и молодой с катушек слетит».
   В коридоре показался заспанный внук, и Раиса Васильевна снова заулыбалась, глядя на него. Особо радовалась наступлению нового дня собака, преданно поглядывая на своего юного хозяина…

   Возглавляемые собакой дед с внуком подошли к школе. Мимо них спешили опаздывающие ученики, вот-вот прозвенит звонок.
   Удостоверившись, что внук вошел в здание, дед собрался, было, в обратную дорогу, как вдруг его внимание привлек молодой парень довольно приличного вида. Остановив одного из школьников, что-то сунул ему в руку, получив взамен деньги. Остановил следующего – та же процедура.
   Заметив, что за ним наблюдают, парень дернулся, было, собираясь бежать, но, приглядевшись внимательнее, понял, что старик не опасен.
   Иван Николаевич вначале хотел сам задержать парня, но решил зайти в школу за подмогой и поспешил вслед за внуком.
   Забежав в вестибюль, он подошел к сонному толстяку в форме охранника, коротающему время на своем рабочем месте.
   – Извините, там парень какой-то подозрительный на улице. Боюсь, он наркотиками торгует. Я сам видел, пойдемте скорее, – сбивчиво объяснял он охраннику.
   Поняв, что старик не отстанет, охранник нехотя встал и вышел вслед за ним на улицу, заранее зная, что там уже никого нет.
   Во дворе было пустынно. Прозвенел звонок, возвещая о начале занятий. Охранник молча развел руками, мол, никого нет, как сами видите, и пошел на свое привычное рабочее место.
   Но старик оказался настырным. Следуя за ним по пятам в обратном направлении, он зудел ему прямо в уши:
   – Надо было самому задержать. На вас, как я погляжу, надежды маловато. Перед носом торгуют неизвестно чем, а вам хоть бы хны.
   – Я за порядком слежу, не мое дело по улицам рыскать, – возмутился наконец и охранник, – ими милиция занимается.
   Охранник явно был в курсе событий, и Иван Николаевич задохнулся от негодования. Махнув в отчаянии рукой, он решил идти к директору.
   – Иван Николаевич, Вы-то мне и нужны, – к нему подошла учительница внука, кажется, классный руководитель. Взяв его под руку, повела по длинному школьному коридору, втолковывая что-то на ходу…
   Довольный охранник перевел дух, глядя вслед надоевшему старику.

   – Нам понятно Ваше беспокойство, милиция в курсе, но сейчас такое время, за всем не уследишь, – учительница остановилась, – если бы все родители, как Вы, провожали своих детей в школу, но, увы…
   – Я и встречаю из школы. Правда он недоволен, говорит, смеются товарищи над ним. Зато торгаши не пристанут, как сегодня.
   – Из Вани выйдет настоящий программист, вы подумайте над моим предложением, а с директором я обязательно поговорю. Вы правы, охрану необходимо усиливать, – она собралась уходить.
   – Подумаем, да скоро родители Ванины из загранки прилетают, тогда и решим все вместе. До свидания, всего Вам хорошего.
   Распрощавшись с учительницей, довольный Иван Николаевич поглядел ей вслед и тихонько подошел к двери одного из классов.
   Осторожно приоткрыв дверь, заглянул в щелку: за компьютерами работали ученики. Полюбовавшись своим внуком, он осторожно прикрыл дверь и направился к выходу…

   Отвязав заждавшуюся хозяина собаку от деревца, Иван Николаевич, не торопясь, пошел домой, с интересом поглядывая по сторонам: шныряли среди толпы горожан уже знакомые глазу беспризорники, кучковались бомжи, наркоманы и просто алкаши со стажем, братки крутились возле иномарок в ожидании крутых хозяев.
   Нищие на своих постах, бредущие в поисках дешевых товаров пенсионеры, торгаши у лотков и в палатках; диву даешься, разглядывая кипящую на улицах Москвы новоиспеченную жизнь, сменившую былую социалистическую действительность.
   Правда, спешащих по своим неотложным делам нормальных, приличных горожан большинство, но и они переродились – стараясь побыстрее проскочить опасные зоны, поглядывали вокруг настороженно и с опаской, готовые дать отпор и беззащитные одновременно.
   А над людьми стлался густой смог от бесконечного потока мчащихся машин, затрудняя дыхание и изнуряя от духоты.

   Иван Николаевич остановился передохнуть. Увидев стайку школьников, улыбнулся, проследив за ними взглядом. Но что-то при виде их царапнуло по душе, покоробило своим несоответствием.
   Эти школяры были постарше его внука, настоящие акселераты – уверенные и нахальные, они шли напролом через людской поток, занятые сами собой и только собой.
   «Да, таким не попадайся в темном месте, могут и побить при случае. Хотя, все мы разные. Плохие и хорошие, все под богом ходим, все мы гости на этом свете. Сам-то, когда юный такой же был, мало ли ошибок наделал? Сколько шишек набил, пока опыт жизненный приобрел», – размышлял Иван Николаевич, подходя к своему дому.
   «Целая жизнь прошла, пока разбираться начал, что к чему и почем. Мудрость обрел некую, сострадание к другим. Правда, у нас идеи были, смысл и цель в жизни, а сейчас легко ли быть молодым?.. Да все легче, чем нам, старым», – развеселился сам с собой Иван Николаевич и громко продекламировал в заключение своих размышлений:
   – Если б молодость знала, если б старость могла.
   И вспомнилась ему его уже такая далекая, словно история в учебнике, собственная юность. Та единственная и неповторимая юность, которая дает заряд оптимизма на всю дальнейшую жизнь…

Весна-красна

   Под весенним солнцем снег осел, почернел, сквозь проталины проглядывала земля, журчали ручьи, пели птицы, а Ванька стоял рядом с матерью и бабушкой Маресьевой, зябко ёжась в своем старом пальтеце с собачьим облезлым воротником, из которого давно уже вырос, и смотрел на усохшее личико бабушки Шмариновой, лежащей в гробу среди венков.
   Смотрел и с трудом представлял себе, что это та самая бабушка, которая одаривала его конфетками, давала на кино и мороженое. Не скупясь, делилась последним, была живая и ласковая со всеми, а теперь?..
   Гроб стоял на двух табуретках перед домом, вокруг собрались родные, соседи. Старушки утирали слезы, отец с дядьями стояли у изголовья, и Ванька впервые видел, как плачет отец.
   Дядя Юра встал на скамеечку, чтобы быть повыше вровень с братьями и фотограф щелкнул своей лейкой, делая фото на память.
   Мать с бабушкой тоже утирали слезы платочками, им было жаль усопшую. Ванька с трудом сдерживался, чтобы не заплакать вместе с ними, но слезы предательски наворачивались на глаза.
   Рядом Вовка в шубейке вертел головой, с любопытством озираясь по сторонам. Поглядев на плачущих взрослых, тоже затих.
   Отец с дядьями поцеловали мать в лоб по очереди, мужики подхватили гроб и понесли по улице, стараясь не оступиться в весенней грязи, к похоронному автобусу, чтобы ехать на кладбище.
   Немногочисленная процессия шла следом, все как и полагается на похоронах обыкновенной старушки. Ванька с Вовкой шагали рядом с родителями, и Ванька во второй раз в своей юной жизни хоронил родных и близких ему людей…

   В восьмом «а» классе шел урок военной подготовки. Военрук в форме майора стоял у доски и объяснял классу устройство противогаза, тыча указкой в схему на плакате.
   Ванька сидел в среднем ряду за третьим столом и слушал в пол-уха, поглядывая на сидящую рядом с ним Галю Петрову. Теперь она была предметом его восхищения.
   Внимательно слушая педагога, как и положено первой отличнице в классе, она тем не менее чувствовала пламенные взгляды соседа, и они ей были не неприятны, а даже наоборот.
   Вместо привычной формы на заметно подросшем Ваньке был новый пиджак, да и вообще весь класс стал старше: девочки почти превратились в девушек, мальчишки в юношей, вместо пионерских галстуков на груди у них поблескивали комсомольские значки.
   Класс поубавился: нет Симака, Пудова на Камчатке, теперь его место облюбовал Боря Зубаренко, прочно расположившийся за последним столом.
   Небрежно облокотившись на спинку сиденья, он поглядывал оттуда на остальных с видом превосходства и значимости к собственной персоне.
   К Ваське присоединилась Люда Архангельская, и они оба внимали словам учителя, онемев от усердия.
   Виктор Марков с Таней Журавлевой были теперь не разлей вода и шушукались о чем-то, уютно посиживая на своих местах.
   Устинова с Юклутовой, за ними Глазырин с Кулагиной, Серенкова с Киселевой у окна, Саня Борискин как всегда один за столом и другие не менее знакомые лица – то есть класс за годы учебы превратился в настоящий коллектив, хотя и разный как по составу, так и по уровню знаний.
   – Так, а сейчас Шмаринов продемонстрирует нам свое умение пользоваться противогазом. Хватит мечтать, идите к доске, – военрук вручил подошедшему Ваньке противогаз и засек время.
   Ванька довольно ловко и быстро напялил противогаз на голову и встал по стойке смирно, вдыхая и выдыхая воздух, как положено.
   Класс оживился, наблюдая за товарищем. Военрук был доволен:
   – Уложился в срок, Шмаринов. Молодец, отлично. Кто следующий?
   – Можно мне? – вскочил со своего места Васька и тоже на отлично сдал норматив. За ним выстроилась целая очередь из желающих показать свое мастерство. Военрук только успевал засекать время.
   – Теперь все по местам. Приступаем к изучению стрелкового оружия. Сначала теория и только потом практические занятия, – прервал он восторги мальчишек и вывесил на доску плакаты со схемами оружия: автоматы, винтовки, карабины, пистолеты предстали перед взорами восхищенных юношей, и тут прозвенел звонок, возвещая о начале перемены.
   Мальчишки обступили военрука.
   – А правда, что мы будем строевой подготовкой заниматься? – поинтересовался у педагога Славка Климов, весельчак и хитрован.
   – Непременно, во дворе школы отличный плац получится. Мы и в тире постреляем, – подзадорил он еще больше будущих солдат.
   – Я вам о победах русского оружия расскажу: о Суворове, Кутузове, маршале Жукове. О Сталинграде, Курске. Вы должны быть всесторонне подготовленными к службе в нашей родной Советской Армии как будущие призывники, защитники Родины.
   Девочки с интересом прислушивались к диалогу мужчин, но звонок на урок прервал их диспут, и военрук удалился, нагруженный плакатами.

   Урок труда был менее увлекательным, зато полезным: девочки под руководством опытной мастерицы стали осваивать азы кройки и шитья, увлекшись настолько, что позабыли обо всем на свете, рассматривая образцы одежды и усваивая все необходимые навыки в работе.
   Мальчишкам в производственном цехе было сложнее: посматривая на верстаки с инструментами, станки, они стояли перед мастером в ожидании заказов – что же на сегодня придумал для них этот неугомонный трудоголик в синем рабочем халате?
   – Сегодня мы займемся столярным мастерством. Есть умельцы?
   – У меня дед столяром был, – выступил вперед Ванька.
   – Вот и чудно. Посмотрим, чему ты у него научился, – оживился мастер, подводя ребят к заготовкам на верстаках. – Разбирайте инструменты, бруски, вот вам чертеж на изготовление табурета, и за дело.
   Вначале дело не клеилось, но мастер показывал, подсказывал, и вскоре ребята так увлеклись, что спустя некоторое время, вместо брусков и дощечек в их руках были почти готовые табуретки…
   Ванька забил последний гвоздь и, отложив молоток в сторонку, попробовал свое изделие на прочность: табурет стоял, не шатаясь.
   – Федор Мокеич, готово! – объявил он первым.

   Мастер подошел и придирчиво осмотрел работу своего подопечного. Изъянов почти не было, и он одобрительно похлопал Ваньку по плечу:
   – Неплохо для начала. Выйдет из тебя столяр, школа чувствуется.
   – Я тоже сделал, посмотрите у меня, – подскочил к мастеру Васька.
   Ребята обступили мастера, и он начал оценивать их труды, пряча улыбку в усы, дабы не обидеть расстаравшихся работников…

   – Наш Ваня на демонстрацию собирается, и мы с тобой пойдем, будем ему флажками махать, – успокоила собравшегося, было, заплакать Вовку мать, продолжая гладить утюгом белую рубашку.
   Ванька чистил ботинки, прислушиваясь к их разговору. На душе у него было празднично и светло. Он взял брюки и подошел к столу:
   – Мам, брюки я сам поглажу, – он взял поданный матерью утюг и начал старательно гладить брючины через мокрую марлю так, чтобы была четкая стрелка.
   – Наряжаться ты научился, как я погляжу, а вот в дневнике троек полно. Когда исправлять думаешь? – мать была как всегда в своем репертуаре даже на праздник. Но Ванькино праздничное настроение незыблемо на сей раз как никогда.
   Он встал перед зеркалом и причесал свой кок. В новом темно-сером пиджаке, белой рубашке и брюках со стрелками, начищенных ботинках Ванька выглядел почти как взрослый, и мать с Вовкой невольно залюбовались им.
   Поправив театральным жестом воображаемый галстук на рубашке, Ванька напыжился и нарочито важно прошествовал к выходу из комнаты, сопровождаемый смехом развеселившихся от его яркого представления родственников.
   Вся школа № 10 собралась во дворе: классы построились в колонну, ученикам раздали бумажные цветы, транспаранты. Ваньке достался большой красный флаг, и одноклассники подшучивали над ним. Но такого шутника как Симак больше не было, и шутки получались бледными.
   Вот ворота школьного двора распахнулись, и классы стройными рядами потянулись на улицу.
   Девчонки шли с букетами бумажных цветов в руках, за ними – мальчишки: Борька Зубаренко нес портрет Ленина, Ваське достался портрет Гагарина, а впереди класса с флагом в руках шествовал Ванька.
   Красное полотнище развевалось под порывами весеннего ветра, и знаменосцу приходилось нелегко, но он не сдавался…

   Колонна школьников во главе с учителями довольно быстро миновала Стрелецкую улицу и вышла на Старо-Базарную площадь, где уже собрались представители заводов, фабрик, учреждений города.
   Грянул духовой оркестр впереди колонн, и шествие началось: множество цветов, транспарантов, флагов и флажков, веселые и счастливые лица демонстрантов, идущих стройными рядами.
   Ванька тоже воодушевился, и флаг в его руках уже не казался ему таким тяжелым, как в начале пути.
   Впереди показался горсад, у ворот которого на выстроенной к празднику трибуне стояло начальство и общественность.
   Из репродуктора раздавались приветствия в адрес трудящихся города, заглушаемые маршами многочисленных оркестров и дружными «Ура!» из колонн демонстрантов.
   Проходя мимо трибуны, весь восьмой «а» класс не менее дружно прокричал многократное «Ура!», и Ванька тоже кричал, размахивая своим флагом – неистовый восторг охватил его.
   Рядом шли Ванькины друзья, товарищи, весь город пришел на демонстрацию, и вдруг он увидел в толпе у трибуны мать с братом.
   Они тоже разглядели его и замахали руками. В Вовкиных руках был флажок, и он старательно тряс им, восхищенно глядя на брата-знаменосца.
   Но вот они исчезли из виду, и колонна пошла дальше по Ленинской улице, сворачивая на другие и постепенно рассеиваясь. Демонстрация пошла на убыль, но сам праздник Первомая еще только начинался…
   Ванька свернул полотнище вокруг древка и, положив флаг на плечо, словно копье, бросился догонять свой класс, который торопился в школу сдать праздничные атрибуты, ставшие уже не нужными…

   Отличница Галя Петрова внимательно переписывала задание с доски, успевая обиженно посматривать на Ваньку, который смотрел сквозь нее, словно она была стеклянная, в окно и мечтательно улыбался о чем-то, забыв об уроке.
   Наконец она не стерпела и ткнула его локтем, никакой ответной реакции.
   Любовь Андреевна бросила мел и стала энергично вытирать пальцы платком, всматриваясь в класс. Взгляд ее остановился на Ваньке:
   – Шмаринов, хватит мечтать. Не забудьте задание переписать, завтра обязательно вызову к доске, так и знайте.
   Ванька встрепенулся от ее зычного голоса и начал лихорадочно писать, посматривая на доску, в это время зазвенел звонок, и все засмеялись, довольные происшествием.

   – Не видите, влюбился человек. Ничего смешного, – пробасил с Камчатки Борька, заступаясь за товарища, чем вызвал еще большую волну смеха.
   Улыбнулась на сей раз и Любовь Андреевна:
   – Вам пока еще рано влюбляться. Школу надо закончить.
   – В самый раз, поди, весна на дворе, – возразил великовозрастный Борька, поглаживая пальцем пробивающиеся усы на верхней губе.
   Галя Петрова нежно посмотрела на соседа по парте, прощая его невнимательность, но Борька заметил это и изрек:
   – Ты губы не раскатывай, Петрова, к тебе это не относится.
   Галя Петрова вспыхнула и выбежала из класса. Девочки сочувственно посмотрели ей вслед, и даже Любовь Андреевна возмутилась:
   – Хватит ерничать, Зубаренко. Лучше двойку свою исправьте.
   Ванька собрал портфель и сердито поглядел на болтливого товарища, но тот дружески обнял его за плечи и повлек к выходу вслед за остальными. В сразу опустевшем классе остался только грустный дежурный, нехотя принявшийся за уборку…

   По коридору навстречу друзьям шли девочки-старшеклассницы. Среди них особо выделялась своей пышной прической и осиной талией стройная девушка в нарядном платье с широким поясом, еще более подчеркивающим неординарность ее фигурки.
   Девушка заметила восхищенных ее красотой поклонников из восьмого «а» класса и милостиво улыбнулась подросткам.
   – Видал, как она тебе улыбается? – пихнул Ваньку под ребра друг и небрежно бросил одноклассникам: – Это Нинка из одиннадцатого «б», Ванькина телка. Пойдем, проводим што ли ее, Иван?
   И друзья направились следом за красавицей-старшеклассницей, провожаемые завистливыми взглядами товарищей и возмущенными – одноклассниц, переживающих за свою подругу.
   Потрясенная вероломством Ивана, который еще вчера оказывал ей знаки внимания, Галя Петрова медленно пошла к выходу из школы в окружении верных подруг.

   Ванька понимал, что с соседкой по парте он поступает неправильно, но ничего не мог с собой поделать: новое чувство восхищения и поклонения красоте взрослой девушки захватило его полностью. Ему казалось, что это не Нинка из одиннадцатого «б» идет впереди него по улице, а фея, королева красоты парит над землей, едва касаясь тротуара своими туфельками.
   Верный друг Борис шел рядом с ним, готовый поддержать товарища в трудную минуту.
   Они догнали девушку и шли сзади, не решаясь подойти и заговорить с ней. Для Ваньки это казалось святотатством.
   Почувствовав преследователей, она оглянулась и, увидев своих поклонников, улыбнулась им вполне дружески и даже кокетливо. Пошла уже медленнее, словно помогая им обрести уверенность.
   И тут Ванька решился: ускорил шаг, и вот они идут рядом в ногу.
   Взглянув на девушку, он встретился с ней взглядом и почувствовал себя увереннее, спокойнее. Нервная дрожь в теле почти прошла.
   – Меня зовут Иван. Приходи вечером в горсад, прогуляемся?
   – А меня Нина, очень приятно познакомиться.
   Девушка сама протянула ему руку для знакомства, и Ванька сжал в своей руке ее маленькую ладошку.
   Некоторое время они шли молча: девушка загадочно улыбалась, и Ванька не знал, о чем же говорить дальше. Сзади на расстоянии шел Борис, стараясь не мешать другу.
   – Ну, вот я и пришла, до встречи, – Нина помахала ему своей волшебной ручкой и свернула к большому дому с палисадником, а Ванька побрел обратно, не чуя под собой ног от пережитых волнений.
   – Хороша Маша, да не наша, – подытожил новое знакомство друга Борис, завидуя ему черной завистью.
   Но Ванька ничего не слышал, не понимал и лишь блаженно улыбался: он был на седьмом небе от счастья. Наконец-то он познакомился с настоящей девушкой, это тебе не дружба с одноклассницами, которых видишь каждый день и даже сидишь за одним столом. Это нечто такое необыкновенное, такое неизведанное доселе.
   – Ладно, дуй домой, а то мамаша заругается, – насмешливо попрощался с ним Борис. – Вечерком пластинки у меня покрутим, и в горсад на свидание. Ты хоть приоденься получше, жених!
   И друзья разбежались по домам…
   Борис играл на баяне, старательно стуча пальцами по клавиатуре и поглядывая на друга. Ванька сидел рядом за столом и ерзал на стуле: ему не терпелось в горсад. А вдруг они опоздают? Или Нина придет раньше и, не увидев его на месте, обидится и уйдет домой, что тогда?..
   Дядя Ваня, Борькин отец, полеживал на сундуке в углу комнаты и с удовольствием слушал игру сына, а тетя Надя, Борькина мать, хлопотала по хозяйству, ласково поглядывая на ребят.
   Наконец Борис отложил в сторону баян и решительно поднялся, глянув на свои наручные часы:
   – Пойдем в горсад, прошвырнемся, – объявил он родителям и насмешливо оглядел принаряженного друга, – пластинки потом покрутим, когда вернемся. Пошли?
   Ванька вскочил со стула и устремился за Борисом, сгорая от волнения.

   Почти бегом они преодолели путь до горсада и быстро вошли в него: гуляющих было еще немного, тягучие звуки танго плыли в душном воздухе, будоража чувства и воображение.
   – «Серебряная гитара», – у меня есть дома эта пластинка, – авторитетно объяснил Борис Ваньке название мелодии, и они присели на лавочку, что неподалеку от входа, боясь проворонить ненароком назначенную встречу…
   Стайку принаряженных девушек, сопровождаемых рослыми парнями, нельзя было не заметить, тем более, лучшую из них – Нину.
   Друзья встали со скамейки, и у Ваньки перехватило дыхание от радости предстоящей встречи.
   Увидев юных поклонников, Нина приветливо помахала им ручкой и прошла мимо, кокетливо улыбаясь парням, которые насмешливо оглядели неказистых подростков и повели девушек дальше, поддерживая их под локотки и рассказывая им что-то смешное.
   Ванька столбом стоял посреди аллеи, провожая взглядом ушедшую с другими мечту. Борис тоже был сконфужен, но не подавал виду:
   – Не переживай, плюнь да разотри. Найдем другую кралю, получше этой, – утешал он друга, но Ванька был безутешен. Он понял, что не дорос еще до взрослой жизни, о которой так мечтал и к которой так стремился.
   – Пойдем в «Октябрь», там кино про любовь крутят, еще успеем, – осенило вдруг Бориса, и они бегом устремились к кинотеатру, подальше от испытанного ими сегодня позора.
   Очередь за билетами продвигалась быстро, и вот Борис просунул деньги в окошечко кассы и получил в обмен на них два заветных синих билетика.
   Контролер проверила билет у Бориса и пропустила его в фойе, загородив Ваньке вход в двери, и он недоуменно посмотрел на женщину.
   – Дети до шестнадцати лет не допускаются на этот фильм. Иди домой, паренек, освободи проход, – она вернула Ваньке его билет и отодвинула в сторонку, проверяя билеты у других.
   Борис из фойе насмешливо сочувственно помахал ему рукой на прощанье и пошел в просмотровый зал, тем более что раздался первый звонок, и народ повалил следом за ним, чтобы побыстрее занять свои места.
   – Мне уже шестнадцать, пропустите, тетя. У меня билет, не имеете права! – сорвавшимся голосом возмутился, было, Ванька, но не тут-то было:
   – Дружку твоему шестнадцать есть, верно, а ты еще погуляй с годок, подрасти. Куда лезешь, в милицию захотел? – перегородила ему путь во взрослую жизнь опытная контролерша, и под трели третьего звонка Ванька вышел из кинотеатра на улицу.

   Вокруг сразу стало пустынно и одиноко.
   Еще один позор больно ударил по Ванькиному самолюбию: он брел домой, едва сдерживая слезы стыда и отчаяния.
   «Такое испытать дважды за один вечер?! И Борька этот хорош, тоже мне, друг называется. Кино для него дороже дружбы».
   Чем ближе к дому, тем спокойнее становилось у него на душе.
   «Ничего, будет еще праздник и на его улице. А к Борьке этому он больше ни ногой».

   – Не торопись, успеешь к своему Борьке, – мать гладила белье, поглядывая на сына. – И что за друг такой выискался? Есть же у тебя хороший товарищ Вася, отличник. А этот двоешник, смотреть на него тошно.
   Ванька отодвинул от себя быстро опустевшую тарелку и, глянув на часы, выскочил из-за стола. Оглядевшись в зеркале, надел пиджак, поправил модный шнурок вместо галстука и причесался попышнее:
   – Спасибо, мама. Я побежал, некогда.
   – Уроки-то как следует выучил? Одни тройки в дневнике, с таким дружком и восемь классов не закончишь. С кем поведешься… Вон, Вася, об университете мечтает, а ты? Вы только гляньте на этого гуляку! – возмущалась вслед сыну мать, но того уже и след простыл.
   Хлопнула входная дверь, мать выглянула в окно: по улице торопился ее сын, на ходу приглаживая волосы от ветра. Вот он помахал ей рукой и скрылся из виду.
   Вовка показал ему вслед пальцем и повторил за матерью:
   – Гуякаусел. Да, мама?..
   Борис сидел у стола в белой рубашке при галстуке и растягивал меха баяна, наигрывая песни Владимира Трошина.
   Борькин отец подошел к окну и выглянул на улицу:
   – Глянь, друг твой идет.
   В окне мелькнула Ванькина голова, и через мгновение он сам нарисовался на пороге комнаты:
   – Здрасьте, дядя Вань! Здорово, Борь.
   – Проходи, Борис заждался вон, – дядя Ваня присел к столу, добродушно поглядывая на закадычных друзей.
   С подносом, заставленным посудой, входит мать Бориса, улыбаясь Ваньке простым приятным лицом.
   – Здрасьте, тетя Надь! Борь, включи «Серебряную гитару», послушаем?
   – Здравствуй, а мы ждем-пождем, где это Ваня наш запропастился, – тетя Надя сноровисто накрывала на стол. – Садитесь, обедать будем.
   – Спасибо, я только что обедал, – отнекивался Ванька, наблюдая, как друг ставит пластинку на проигрыватель радиолы: по комнате разнеслись тягучие звуки танго, так будоражащие Ванькину душу.
   Борис с пониманием взглянул на товарища, памятуя о недавнем казусе:
   – Давай-давай, присаживайся. В гостях всегда вкуснее, по себе знаю, – он заговорщицки подмигнул другу, – после обеда сходим в одно место. Ты чо, забыл, куда мы собрались?..

   Возле Дома культуры толпилась молодежь, пришедшая на танцы. Изнутри доносились звуки духового оркестра, создавая приподнятое, даже праздничное настроение. Однако этого ребятам было мало, чтобы дойти до нужной кондиции.
   Ванька вслед за Борисом завернул за угол, где парни выпивали перед танцами, и Борис тоже извлек из кармана бутылку красного вина, подмигивая Ваньке плутоватым глазом:
   – Тяпнем красненького для храбрости? Давай, ты первый, – он ловко откупорил бутылку и протянул другу, – стакана нет, из горла тяни.
   Ванька храбро приложился к бутылке и, отпив несколько глотков, поперхнулся с непривычки, передавая бутылку Борису.
   Тот привычно засосал с полбутылки и снова протянул Ваньке.
   Теперь дело у новичка пошло на лад.
   Отбросив пустую бутылку в кусты, подвыпившие танцоры смело ринулись в двери; они были готовы танцевать с кем угодно.
   Духовой оркестр заиграл вальс, и в просторном зале закружилось сразу несколько пар танцующих, приковывая к себе внимание множества остальных, пока не танцующих, стесняющихся.
   Ванька с Борисом стояли в толпе у стены, тоже наблюдая за ними и поглядывая на девушек. Смущение прошло, но Ваньку с непривычки слегка повело: он глядел по сторонам и пьяно ухмылялся.
   Объявили белый танец. Девушки приглашали юношей, и Бориса тоже пригласила девица в возрасте.
   Ваньку никто не пригласил, и он с завистью наблюдал, как танцует его более удачливый друг, переминаясь с ноги на ногу. Сразу стало скучно и неинтересно, лишь шумело в голове да подташнивало.
   Вернулся разгоряченный танцем друг. Оркестр заиграл фокстрот, затем медленный танец, но друзья так и стояли у стены вместе с другими такими же неудачниками, завистливо поглядывая на танцующих счастливцев.
   Наконец им это надоело, и они направились к выходу, нарочно толкаясь с танцующими и ругаясь с матерком…

   Огород вскапывали в четыре лопаты. Ванька выпрямился передохнуть и с завистью смотрел, как ловко орудовали лопатами тетки Нюра и Лида.
   Мать тоже старалась не отставать от сестер, но ей было далеко до них.
   – Што, племяш, притомился? – тетя Лида утерла пот со лба и подмигнула Ваньке, – хозяйство вести – не штанами трясти.
   Тетки засмеялись, делая передышку в работе, и мать вместе с ними.
   – Я вон спросила надысь у тети Дуси: как у тебя такое пышное тесто для пирогов получается? Вроде все делаю, как полагается, ан нет, у тебя пышнее. Раскрой секрет, – тетя Лида сделала краткую остановку в рассказе и, оглядев слушателей, закончила со смехом:
   – А она отвечает: дело нехитрое, берешь квашню и месишь тесто до тех пор, пока между ног не вспотеет.
   Ваньке так понравился бабушкин ответ, что он стал копать еще быстрее.
   – Ванюшка пример нам подает, как работать надо, – кивнула на него тетя Нюра, снова берясь за инструмент.
   – Щас эту полосу добьем да пойдем тете Дусе поможем. Она, сердешная наша, не справится одна-то, – у тети Лиды работа спорилась в руках и вскоре полоса свежевскопанной земли радовала хозяйский глаз матери, довольной тем, что отдала огород исполу своим трудягам-сестрам.
   Она заметила, как бабушка вышла на огороды и наблюдала за их работой, опершись на лопату. Затем принялась копать свою землю.
   – Бабаня! – закричал на все Подгорье Ванька уже ломким баском, увидев бабушку, и помчался к ней на подмогу с лопатой наперевес, словно солдат в атаку.
   Вдвоем дело у них пошло веселее, а вот уже и племянницы с дочерью подключились, соседи вышли на свои участки и тоже стали копать; Подгорье оживало на глазах, преображаясь после зимы.
   Весна скоротечна, а там и лето не за горами, осень, снова зима. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

   – Это тебе от нас к окончанию восьмого класса, – мать вынула из шкафа новый черный костюм и вручила сыну, который в мгновение ока облачился в него и важно прошествовал мимо родителей с братом, многозначительно помахивая портфелем.
   Затем он торжественно вынул из портфеля дневник и раскрыл его, показывая родителям последнюю страницу с отметками за четверть:
   – Кто говорил, что я экзамены не сдам, восемь классов не закончу? – взрослым голосом произнес он, обращаясь в основном к матери.
   – Всего одна тройка в четверти, по математике. Но нам, гуманитариям, это до фени. Я прав, папа? – обратился он уже к отцу, и тот кивнул головой, посмотрев на давно уже законченный портрет старшего сына и недавно начатый младшего.
   – Не бахвалься раньше времени. Вот получишь свидетельство о восьмилетнем образовании, тогда посмотрим, что дальше делать, – мать как всегда практична и неумолима. Но Ванькин домашний концерт понравился всем, особенно Вовке.
   – Ну, я пошел, на работу пора, – отец надел белую ворсистую кепку, предмет Ванькиного восхищения и зависти, и направился к выходу, прихватив с собой сверток с обедом.
   – Наконец-то наш отец работает, как все люди, на производстве, а не шабашничает, где ни попадя, – дождавшись ухода мужа, разъяснила мать детям важность произошедших перемен.
   Но Ванька крутился перед зеркалом и примерял отцовский галстук, а Вовка наблюдал за ним, не отрывая глаз, и мать вздохнула разочарованно, оглядывая комнату хозяйским глазом: пора приниматься за уборку…
   – Поздравляю вас с окончанием восьмилетки! Надеюсь в будущем вручить всем вам и аттестат о среднем образовании, – Любовь Андреевна обвела свой класс повлажневшим взглядом, и класс с удовлетворением отметил эту ее минутную слабость.
   Но Борис Зубаренко нарушил торжественность момента самым непотребным образом: с грохотом выбравшись из-за последнего стола, где он располагался в гордом одиночестве, Борис важно подошел к столу классного руководителя и, радостно ухмыляясь, раскрыл свое новенькое свидетельство и тут же закрыл, прихлопнув ладонью.
   Засунув его во внутренний карман пиджака, объявил:
   – Все, с учебой покончено. Навсегда!
   И вышел из класса, уже не спрашивая разрешения…
   Любовь Андреевна прикрыла за ним распахнутую настежь дверь и снова оглядела свой класс уже прежним твердым взглядом:
   – Образование не только дает знания, расширяет кругозор, но прежде всего формирует личность. Прошу не забывать об этом. Ну, а в семье, как говорится, не без урода.

   Прозвенел звонок, и все пошли фотографироваться на улицу в школьный сад. Фотограф показал, где нужно встать и начал тщательно готовить свой фотоаппарат к работе.
   Ванька встал рядом со своим другом Васькой и Володей Глазыриным.
   Виктор Марков, Слава Климов, Саня Борискин, Пименов, Григорьев и другие выстроились рядом с ними, а впереди на лавке расположились девочки – нарядные, в коричневых платьях и белых фартуках.
   Любовь Андреевна сидела в центре, сдержанно улыбаясь.
   Фотограф щелкнул вспышкой, на миг ослепив всех.
   Вот и все – снято.

   Ванька еще не обжился в своем новом костюме и чувствовал себя скованно, впрочем, как и все его одноклассники, принаряженные по случаю торжества.
   Всем классом они шли по улице, удаляясь от школы и приближаясь к горсаду. Впереди девочки, за ними мальчишки.
   – Ну и отчебучил твой дружок напоследок, нечего сказать, – шедший рядом с Ванькой Виктор Марков осуждающе покачал головой.
   – Он такой же мой, как и твой, – отрезал Ванька, хотя и понимал всю справедливость нареканий товарища.
   – Вы же с ним теперь дружбаны закадычные. Куда он, туда и ты, – насмешливо возразил Виктор, апеллируя к товарищам за поддержкой.
   Ваське тоже было неприятно и досадно, что его лучший друг детства теперь все свое время проводит у этого Борьки, но он промолчал.
   – А ты не петюкай, чего не понимаешь. Гулять, это одно, а учиться – совсем другое дело. Я не собираюсь школу бросать, понял? – вынужден был оправдываться Ванька, поглядывая на Ваську.
   – Будет вам из-за пустяка спорить, – вмешался в их разговор рассудительный Володя Глазырин. – У каждого своя судьба. Кому работать, кому учиться дальше, а сегодня мы гуляем…

   И вот они уже гуляют по аллеям. Девочки рассаживаются на скамейках и щебечут о чем-то о своем, девичьем, лукаво поглядывая на мальчишек, которые сбились в кучку, доставая из карманов деньжонки и прикидывая, что на них можно организовать для фуршета.
   Необходим был застрельщик, а вот и он кстати: Борис вырос рядом с ними, как из-под земли, и дело сразу пошло на лад – два гонца побежали в магазин, и вскоре мальчишки уже распивали вино неподалеку от общественного туалета, напрочь позабыв про девчонок.
   Впрочем Васька с Марковым тут же ушли и присоединились к девочкам, подхватив их под руки, повели гулять дальше по улицам города.
   Галя Петрова оглянулась, было, на Ваньку, призывая его идти вместе с ними, но он весело помахал ей рукой на прощанье и повернулся к лихой компании, получив в руки стакан вина.
   – Ну, што, вздрогнем по случаю окончания школы? – и Борис первым опрокинул очередной стакан красного в свой щербатый рот, показав пример остальным.
   – За свободу от произвола учителей! – подхватил Славка Климов…
   Ребята быстро захмелели с непривычки. Чувство свободы захватило их и понесло: гулять, так гулять.
   Борис был в ударе – что-что, а организовать пьянку он мог лучше других, и вот уже бывшие восьмиклассники изрядно навеселе, но фуршет по-алатырски продолжался…

Глава десятая
Начало лета: июнь-розанцвет

   Васька заправски прицелился и выстрелил из отцовской двустволки в мишень, разнеся в клочья голову соломенного чучела.
   Ванька стоял рядом, и у него заложило уши с непривычки. К тому же он забыл открыть рот при выстреле, как учили.
   – Давай теперь ты, – Васька передал ружье другу, а Васькин отец помог Ваньке приладиться к оружию, показывая, как надо целиться.
   Поймав мишень на мушку, Ванька выстрелил: приклад больно ударил в плечо, кислый запах от сгоревшего пороха проник в ноздри, но впечатление от выстрела было непередаваемо прекрасно.
   – Дядя Антон, можно еще стрельнуть?
   – Хорошего помаленьку, – Васькин отец забрал у ребят ружье и ушел.
   – Пойдем, я тебе свой спортзал покажу, – Васька привел друга в сарай, и Ванька увидел гантели, гири, штангу.
   Он попытался с маху поднять штангу – не тут-то было, штанга не поддалась и рухнула на дощатый пол, едва не отдавив ноги.
   – Тренировка нужна. Смотри, – Васька ловко взял штангу на грудь и затем выжал несколько раз кряду.
   – Ну, ты даешь! – поразился Ванька. – Время зря не теряешь, молоток.
   В сарай заглянул вездесущий Панька и поздоровался с друзьями за руку как взрослый, солидно покашливая.
   Взяв пудовую гирю, с усилием выжал, едва не вывихнув руку при этом.
   Закурил для солидности сигарету, от едкого дыма которой друзья закашлялись, вызвав снисходительную усмешку рано повзрослевшего друга.
   – Махорочные, город Елец выпускает. Всего четыре копейки пачка, – пояснил Панька, снова жадно затягиваясь.
   – Кто курит Елец, тому скоро писец! – резюмировал внезапно появившийся на пороге сарая Симак и отсалютовал рукой, – общий всем физкульт-привет!
   Ребята обрадовались ему, обступили.
   – Ты куда запропастился? Нехорошо старых друзей забывать, – нахмурился для порядка Васька на правах хозяина сарая.
   – С братаном в Таганрог ездили на разведку. У нас там родственники имеются. В мореходку буду поступать, – отчитался перед товарищами Симак, лихо сплевывая на сторону как всегда.
   Панька по привычке дернулся, уклоняясь, чем вызвал прилив смеха у друзей. Симак тоже решил показать свою силу и выжал гирю, покраснев от натуги и делая вид, что ему совсем не тяжело.
   – А я буду школу заканчивать. В Казанский университет хочу поступать, где Ленин учился, на физмат, – размечтался Васька и глянул на Паньку, – ты-то зачем школу бросил? Хотя бы восьмилетку закончил.
   – Я теперь в кочегарке истопником работаю, – Панька был доволен своей судьбой и не скрывал этого, – уголек лопатой бросать и без восьмилетки можно. Не всем же учеными быть. Кому-то и работать надо.
   Друзья удивленно, но с уважением выслушали обычно немногословного друга. Охладев к спорту, подались в переулок.
   – Лет через двадцать тяжелую работу будут выполнять механизмы-роботы, – Ваське стало жаль младшего товарища, хотелось подбодрить его.
   – К 1970 году проезд в общественном транспорте будет бесплатным, а в 1980 году наступит первая фаза коммунизма, отменят деньги. От каждого по способностям – каждому по потребностям! – снова размечтался Васька, как будущий ученый.
   Друзья молчали, переваривая услышанное от друга.
   – Да, завернул наш Василий, – покачал головой Симак, обращаясь к Ваньке с Панькой. – Вон у Пудилы способностей кот наплакал, а вот потребностей хоть отбавляй. Тогда как быть? – глянул он уже на Ваську, чем привел его в полное замешательство.
   Проза жизни как-то не стыковалась со стройной теорией будущего.
   Тогда как по команде ребята побежали вниз по переулку к Суре.
   – А Панька в будущем безработным будет? – поинтересовался у шибко умного друга Иван на бегу.
   – Безработных при коммунизме не бывает, – прокричал в ответ Василий, и ребята выбежали к реке, желая как можно быстрее искупаться.
   – Ну что, рванем наперегонки? – Как всегда еще с самого детства подзадорил Ванька своего лучшего друга и, обдав его каскадом брызг, бросился в реку.
   Васька – за ним, и друзья саженками быстро плывут через Суру, стараясь обогнать друг друга…
   Вот они бегут по той стороне вверх по течению, снова заходят в воду и плывут обратно…
   Пляжик на Суре был небольшой, но уютный. Несколько грибков, людей немного и все знакомые. Ребята загорали, лежа на песке и лениво поглядывая по сторонам.
   Панька как в детстве прилежно строил крепость из сырого песка, а Симак разрушал ее, но Панька строил снова и снова.
   – Пацаны, Валька Офицерова с подругами идут, сейчас поглядим, – Симак забыл про крепость с Панькой и восхищенно наблюдал, как девушки раздевались неподалеку от них.
   Ребята притихли, поглядывая в их сторону.
   Раздевшись, девушки побежали купаться, пересмеиваясь. Валька была особенно стройна и привлекательна, и Ванька с Васькой засмотрелись на соседку: она нравилась им обоим.
   – Да, мы вот здесь лежим, прохлаждаемся, а Сашка большой по комсомольской путевке в Сибирь подался на стройки века. Сейчас ишачит, небось, бедолага, – вспомнил вдруг о своем лучшем друге Симак и помрачнел, было, но ненадолго, – глянь, Ванек, отец твой чешет купаться.
   По тропинке к Суре спускался Ванькин отец. Увидев сына с друзьями, он приветливо помахал им рукой и прошел к самой воде.
   Раздевшись, остался в больших семейных трусах. Сделав несколько упражнений руками, подтянул трусы и бросился в реку; шумно поплыл сначала брассом, затем кролем, испугав девушек-соседок, плавающих по-лягушачьи неподалеку от берега.
   – Как бы трусы не потерял, вот смеху будет, – подтрунивал над Ванькой Симак, но тот не слышал, заглядевшись на возвращавшуюся Вальку.
   Васька решительно поднялся и подошел к соседке. Вот они уже разлеглись на песке, весело переговариваясь о чем-то, и Ванька тоже подошел, было, к ним, присел рядом, но они словно не замечали его, увлекшись разговором, и Ванька побрел восвояси.
   – Тоже мне, атлета из себя корчит, – громко изрек он на прощанье.
   Васька сердито оглянулся, но пререкаться не стал, и Ванька вернулся на свое место. Отец уже оделся и спешно ушел, торопясь по своим делам.
   – Не везет тебе на девчонок. Галя Богоявленская жениха настоящего себе нашла, Вальку Васька увел из-под носа, но ты не журись, – насмешливо утешал товарища Симак, подмигивая Паньке, – как там в песне поется? «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло».
   – А ну вас, – Ванька наспех оделся и ушел, не прощаясь…

   «Тоже мне, друг нашелся. Только о себе думает, вот Борис – это друг настоящий. Такой не продаст», – думалось Ивану, возвращавшемуся домой.
   – Эй, сосед, обожди чуток, – с лавочки возле дома Откосовых поднялась компания во главе с Чистилем. Ванька насторожился.
   – Не трухай, мы своих не бьем. Хотя, кто не с нами, тот против нас, верно говорю? – Чистиль поздоровался с Ванькой за руку. – Чево мрачный такой. Девки не дают?
   Компания заржала насмешливо-угрожающе.
   Юрка Откосов с Вовкой Косыревым смеялись громче других, вызывающе хлопая Ваньку по спине, но тот терпел, деваться некуда – перевес сил на их стороне. Он криво усмехнулся, это заметили.
   – Кривиться не надо. Может, наше общество тебя не устраивает? Тогда скажи, плакать не будем, – Чистиль перешел на деловой тон, – мы тут скоро собираемся одного жида проучить, пойдешь с нами?
   – Не знаю пока, а за что его? – Ваньке не хотелось драться.
   – Ты не юли, давай слово! – обступила его со всех сторон братва.
   – Сказал, не знаю, может, и пойду, – вырвался из круга кодлы Ванька, стараясь не уронить свое достоинство, но последних его слов было достаточно: согласие достигнуто, и компания удовлетворенно смотрела ему вслед.
   Теперь в случае отказа Ваньке несдобровать.
   Дядя Юра с кошелкой в руках шел по базару, прицениваясь к продуктам.
   Купил картошки три кило, луку кило, зашел в мясной павильон и пошел по рядам, выбирая кусок мяса получше, без костей.
   – Здравствуй, Юра. Выбирай любой кусок, мясо парное, свежее, – обрадовался ему здоровенный мясник, и он остановился, сделав свой выбор.
   – Прифет. Свешай вот этот кусок. Почем кило?
   – Пятнадцать рублей, Юра. Вот, пожалуйста, как раз кило будет, – взвесив, мясник завернул мясо в крафт-бумагу и протянул покупателю.
   – Тватцать пять? По-старому или по-новому? – переспросил с юмором туговатый на ухо дядя Юра и засмеялся, довольный собой.
   Мясник захохотал в ответ шутнику.
   – Пошалуйста, – и дядя Юра отдал мяснику двадцать пять рублей.
   Положив мясо в кошелку, он отправился домой, горделиво посматривая по сторонам.
   Мясник недоуменно пожал плечами и крикнул ему вдогонку:
   – Юра, вернись, сдачу забыл взять!
   Но покупатель и ухом не повел. Мясники, соседи по прилавку, засмеялись, покачивая головами: богатый клиент попался, повезло.
   – Дают, бери, а бьют – давай сдачи, – пошутил один из них, и все разом захохотали, включая счастливца…
   Дядя Митя пролистал фотоальбом, долго смотрел на фотографию своей матери, вспоминая прошлое… Положив альбом на место в тумбочку, встал из-за стола и захромал на кухню; загремев кастрюлями, начал готовить обед на керосинке, поглядывая на старинные настенные часы с боем.
   «Пора бы уж и Юрке вернуться с базара. Где его носит, горбыля», – подумалось ему, и тут же хлопнула входная дверь в коридоре, затопало множество ног, и в квартиру вслед за Юрой ввалился Николай с друзьями.
   – Привет, Димитрий. Обед готовишь? Што-то поздновато.
   – Жениться тебе надо. Сколько баб одиноких страдает, а ты все дома толчешься. Вдвоем с Юрой как бирюки проживаете, – балагурили мужики, присаживаясь у стола на диване и закуривая.
   – Только бабы здесь и не хватало атмосферу портить, – оживился дядя Митя, выглядывая из кухни. – У нас мужской коллектив. Давайте-ка лучше в шахматы сразимся. Ну, кто первый?
   – По рублю или по полтинничку? – хитро прищурился один из мужиков, скалясь золотыми зубами и приглаживая редкие волосенки.
   – Проиграешь, Шереметьев. Димитрий теорию изучает, – выдал тайну брата Николай, показывая на книгу по шахматам П. Кереса «Сто партий».
   – Ничего, где наша ни пропадала. Прорвемся, – самоуверенно возразил Шереметьев, шумно рассаживаясь у стола.
   Игра началась…

   Ванька ехал по Комсомольской улице на своем любимом велике, приближаясь к дому № 14 на улице Куйбышева, где проживало семейство Шмариновых. Подпрыгивая на ухабах и объезжая колдобины, он лихо мчался по давно наезженному маршруту.
   Из раскрытых окон квартиры на втором этаже слышался мужской гомон, и было видно, как дядя Юра поставил пластинку на проигрыватель радиолы и прибавил звук, выглядывая в окно:
   «Джамайка!..» – разнесся по всей округе волшебный голос Робертино Лоретта, и проходящие мимо ребята приостановились, слушая песню…
   – Юра пластинки крутит, – уважительно сказал один из них.
   Ванька тоже притормозил и слушал, глядя в окно и по сторонам с чувством гордости и сопричастности к происходящему.
   Дядя Юра заметил собравшихся:
   – Прифет, ребята! Ваня, заходи, давай, чего стоишь?
   – Здорово, Юра! На танцы вечером пойдем с нами в горсад? – закричали ребята, но дядя Юра не расслышал и, помахав всем рукой, скрылся из виду. Он любил давать концерты всей улице, чтобы все слышали и знали, что это у Шмариновых так весело, за что многие соседские старухи недолюбливали их и, сидя на лавочках, судачили промеж себя: мол, эти Шмариновы все чудаки в свою мать уродились, царствие ей небесное, та тоже была не от мира сего, блаженная какая-то, не как все они, нормальные люди.
   Ребята пошли дальше, а Ванька подъехал к дому, поставил велосипед во дворе возле их сарая и помчался вверх по лестнице на второй этаж…

   Ванька пристроился подле отца и вместе со всеми наблюдал за схваткой шахматистов: оба они раскраснелись от желания выиграть, ведь на кону был рубль, лежащий рядом с шахматной доской на столе, да и авторитет в придачу, что тоже немаловажно.
   – Юра, да выключи ты свою музыку, – сдали нервы у Шереметьева.
   – Это он нарошно врубил на полную катушку, брату подыгрывает. Вишь ты, как Виктор разнервничался, – заметил Володя Рыбаков не без юмора, и все засмеялись, разряжая накалившуюся обстановку.
   Дядя Юра выключил радиолу и тоже пристроился возле старшего брата стоя, болея за него.
   Опять хлопнула входная дверь, и вошел Генка Черняк, вымахавший почти под потолок, только худющий очень. За ним коренастый крепыш Венка Пигусов. Болельщиков стало еще больше.
   – Шах тебе и мат! – наконец объявил дядя Митя и рубль исчез в его бездонном кармане штанов. Шереметьев разочарованно вышел из-за стола, уступая место следующему, но желающих рисковать своим трудовым рублем больше не оказалось.
   – Давай на щелбаны? – предложил, было, Николай, но желающих подставлять свой лоб и срамиться тоже не было.
   В это время прибежал посыльный и выставил на стол три бутылки вина.
   Компания оживилась.
   – Ну, так что, ахнем по стаканчику. За тех, кто не вернулся из боя? – как всегда многозначительно произнес дядя Митя, оглядывая молодежь.
   – За вас, за фронтовиков! – поднял стакан Виктор Шереметьев.
   Приняв по стакану красненького, мужики повеселели. Молодежь тоже приобщалась к взрослой жизни, но после старших, как положено.
   – Да, Димитрий, пришлось вам хлебнуть на войне-то. Слава богу, живыми вернулись, – Володя Рыбаков истово перекрестился на икону. Он был верующим, и мужики с пониманием относились к этому.
   – Мне еще повезло, – похлопал себя по протезу Димитрий, – многие обеих ног лишились, а кто и голову сложил.
   – Лежу я с простреленным горлом и думаю: мне помирать никак нельзя, я маме обещал вернуться живым, – не в первый раз начал вспоминать Николай, но все слушали его с повышенным вниманием, уважительно.

   – Много нас тогда на земле лежало. Врач проходит по рядам, осматривает. Дошла очередь и до меня. Помню, наклонился он надо мной, потом выпрямился и говорит медсестре: «Этот не жилец» и дальше пошел. А я стараюсь дышать медленно, чтобы не поперхнуться, тогда амба – захлебнешься кровью и каюк, – разволновался Николай, вспоминая незабываемое. Помолчал чуток, и продолжил:
   – Дышу я вот так кровью, вижу, врач возвращается. Снова наклонился надо мной и удивился: «Надо же, – говорит, – все живет». Потом взял что-то и с хрустом вставил мне в горло. Сразу стало легче дышать. Выжил и домой вернулся к маме, – закончил он свой рассказ и потрогал горло:
   – Привык уже к трубке. Не раз терял по пьянке, но бог миловал. Узнал недавно, операцию сейчас делают в Москве: берут мясо из задницы и вживляют в горло. Собираюсь поехать.
   – Мы пойдем прогуляемся. Пока, мужики, – наслушавшись про войну, встал Генка Черняк, и ребята пошли к выходу, Ванька вместе с ними.
   – После такого рассказа не грех еще по стакану, – покачал головой Виктор, разливая вино. – Юра, включай свою шарманку. Послушаем, как Майя Кристалинская про нежность поет. Очень мне нравится. Уважь.
   Не расслышав по обыкновению, Юра покрутил ручку настройки и поймал прямую трансляцию футбольного матча: мужская компания сразу оживилась, забыв про пластинки, так как футбол в Алатыре любили все, от мала до велика…

   «Песня с Ленинских гор плывет, в серебре дома, в этот час по Москве идет к нам любовь сама!..» – друзья дослушали песню в исполнении Владимира Трошина, затем Борис подошел к своему «Рекорду» и сменил пластинку: теперь Майя Кристалинская пела про нежность…
   Ее песни особенно любили в этом доме, да и как было не любить завораживающий, проникающий в самую душу голос певицы…
   Обед за круглым столом подходил к концу. Дядя Ваня подрагивающей рукой контуженного инвалида-фронтовика разлил из графинчика остатки водки в рюмки, и все выпили.
   Ванька был в своем новом черном костюме при галстуке, Борис тоже принаряжен, и родители понимающе переглянулись: дело молодое, тем более со стороны горсада в квартиру проникали волнующие ребят звуки танцевальных мелодий.
   Борис вскочил и, подойдя к радиоле, выключил ее.
   – Ну, мы пойдем, прошвырнемся, а вечером на танцы заглянем, – сообщил он небрежно родителям. – Зря, што-ли, наш Иван в новой костюмеции парится?
   – Перед танцами ко мне загляните, я вам пару контрамарок выделю, так и быть, – улыбнулась ребятам мама Бориса тетя Надя.
   – Чего зря деньгами сорить, когда мать в кассе работает, – проворчал дядя Ваня, устраиваясь поудобнее на своем любимом сундуке подремать после сытного обеда с выпивкой.

   Выйдя из дома, друзья остановились возле лавочки, на которой любили посиживать когда-то после уроков. Напротив по другую сторону улицы за длинной железной оградой горсада было оживленно, в глубине среди деревьев виднелась танцплощадка, на эстраде уже играл оркестр.
   Не сговариваясь, они присели по привычке на лавочку. И в тот же миг оркестр смолк, зато по трансляции зазвучали полные неги и истомы южно-американские мелодии танго, будоража в юных мальчишеских душах самые неизведанные доселе чувства волнения и предстоящего счастья любви к девушке, о которой они втайне мечтали, и которой так жаждали.
   Сидеть далее было просто невозможно, и ребята вскочили, а ноги сами понесли их ко входу в горсад.
   Горсад горел огнями, оркестр настраивался, готовясь к вечернему выступлению. На аллеях было многолюдно, скамейки заняты отдыхающими и влюбленными парочками. Выпитое за обедом вино придало ребятам уверенности, и они устремились в заманчивые горсадовские глубины…
   Почти бегом, сделав круг по большой аллее, второй они шли уже медленнее, поглядывая на стайки гуляющих перед танцами девушек.
   Во время третьего захода они даже осмелились сесть на скамейку рядом с девушками: Борис достал из кармана брюк портсигар и, щелкнув блестящей крышкой, закурил папиросу, нещадно дымя в сторону соседок по скамейке. Так он чувствовал себя увереннее.
   Ванька курить отказался и с жадным любопытством поглядывал на возможных претенденток их будущей любви, пытаясь улыбаться и казаться опытным ухажером.
   Друзья жаждали познакомиться с девушками. Но их усилия привели к тому, что девушки встали и ушли, пренебрежительно фыркнув в сторону надоедливых юнцов.
   Посидев немного для приличия, неудачливые ухажеры вскочили и поспешили к танцплощадке, где уже вовсю играл оркестр и кружились многочисленные пары…

   Получив от матери пару контрамарок, Борис вместе с Иваном оказались у входа на заветную танцплощадку. Скрывая неуверенность и смущение, они отдали билеты контролеру и вошли словно на арену цирка: им казалось, что все смотрят на них и ждут, что же будет дальше?
   Гремел оркестр, яркий свет слепил глаза. И сразу же они очутились в круговороте танцующих: Ванька едва увертывался от одних пар, как с другой стороны его оттесняли другие. Того и гляди, собьют с ног.
   С трудом продрались к ограде. Тут волновалось море жаждущей, но нерешительной молодежи.
   – Давай возьмем вон тех, видишь?
   Ванька взглянул в ту сторону, куда показывал Борис, но девушек было так много, что разбегались глаза, и он стушевался:
   – Что ты, а вдруг откажут?
   Но Борис уже направлялся к девушкам, и Ваньке ничего не оставалось, как робко протискиваться следом.
   Борис разбил пару, и прямо перед собой Ванька увидел красивую незнакомку: он замялся, было, в нерешительности и вдруг решился, как в пропасть ухнул. Была, не была, отступать поздно.
   – Разрешите? – Он ожидал отказа, весь замер, но девушка улыбнулась, ее рука оказалась у него на плече, и волшебный миг настал.
   Впервые в жизни Ванька танцевал с девушкой!..
   Все звуки и лица танцующих, фонари, деревья смешались перед его глазами, превратившись в какой-то сверкающий калейдоскоп.
   Он ничего не видел вокруг, лишь необыкновенные прекрасные глаза девушки мерцали пред ним, проникая в душу, вселяя в Ваньку неизъяснимый восторг и блаженство…

   После окончания танца друзья в приподнятом настроении готовились к следующему, но девушек перед самым их носом увели более проворные парни, и они подошли, было, к другой паре танцующих, но эти девушки оказались более взрослыми, чем предыдущие, и отказали им.
   Друзья сникли и стояли в толпе у ограды, не решаясь больше рисковать.
   Под трель ударника к микрофону подошел руководитель ВИА:
   – Наш вечер подходит к концу, и я объявляю последний – белый танец. Дамы приглашают кавалеров!..
   С белыми танцами Ваньке катастрофически не везло. Бориса пригласила какая-то дама и увлекла в гущу танцующих, а Ванька пристроился на лавке и, прислонившись спиной к ограде, стал ожидать его возвращения, хотя, в глубине души еще теплилась надежда, что та девушка, с которой он танцевал, все-таки пригласит его.
   Несколько парней в белых ворсистых фуражках таких же, как у его отца, словно ледокол, протаранили танцующих, направляясь к группе других парней, поджидающих их возле эстрады.
   Завязалась драка: мелькали кулаки, визжали женские голоса, и Ванька не заметил, как возле него появился Борис.
   – Подгорные с городскими сшиблись, – объяснил он другу, следя за дракой, – ладно, пошли отсюда. Танцам конец.
   Площадка быстро пустела, погас свет, вместо оркестра из динамика раздались звуки фокстрота, появилась милиция.

   На выходе друзья нос к носу столкнулись с Чистилем и его закадычными дружками. Юрка Откосов хлопнул Ваньку по плечу явно не по-дружески и спросил с издевкой:
   – Ну, чо, Ванек, натанцевался? Где же твоя подруга, увели?
   – Пошел ты, Откос, пока не пустили под откос! – взъерепенился Ванька.
   – Отойдем в сторонку один на один? – предложил вдруг Откосов.
   Отказаться было невозможно, и Ванька с соседом направились в глубину сада, сопровождаемые солидной свитой и Борисом в придачу.
   Откосов ударил первым, но Ванька увернулся и изо всех сил стал молотить кулаками по противнику. Бил, не переставая, до тех пор, пока ослепленный и оглушенный градом ударов Откосов не свалился в кусты.
   Ванька бросился за ним, но получил коварный удар между ног и онемел: его словно сковало всего от странной невыносимой боли.
   Воспользовавшись этим, Откосов вылез из кустов и стал избивать его беспощадно.
   Проходившие мимо парни оттащили Откосова за шиворот, не взирая на Чистиля и его компанию. Один из них отвесил Откосову оплеуху:
   – Между ног западло бить, когда один на один вышел. Ясно, сявка? Мы видели, тот, Славик, победил. А щас кыш по хазам!..
   Парни были явно из блатных, и Чистиль уважительно выслушал наставление старших, не прекословя.
   После всего этого Ванька с Борисом горделиво шли к выходу из горсада вслед за блатарями, а сзади них двигалась молчаливая кодла во главе с Чистилем, неудовлетворенным исходом дела.
   Ванька был в эйфории и не ощущал угрозы, но Борис нет-нет да и оглянется, не нагоняют ли их шедшие сзади?..

   Попрощавшись с Борисом возле его дома, Ванька торопливо пошел по уже пустынной Комсомольской улице и свернул за угол на Кировскую.

   Стало совсем темно и как-то тревожно на душе. Сзади послышались осторожные шаги, словно кто-то нагонял его, и Ванька оглянулся.
   Увидев Откосова, он приготовился к продолжению схватки, уж с ним-то одним он справится.
   Ванька бросился навстречу недругу и снова опередил его: изо всех сил стал бить кулаками опешившего от такого натиска соседа, как вдруг сзади его схватили за шею и потянули назад. У Ваньки перехватило дыхание, и в тот же миг оправившийся Откосов нанес ему несколько сильных ударов по лицу – звезды брызнули из Ванькиных глаз, и он упал, защищаясь руками от посыпавшихся на него пинков.
   – Ладно, бляха-муха. Хватит с него, – послышался знакомый голос, и во второй фигуре Ванька признал Вовку Косырева. Так вот кто напал на него сзади. Как это он сразу не догадался?
   Откосов еще пинул его пару раз и приятели подались домой: «Будет знать, хмырь болотный, с кем дело имеет. Воображала несчастный, боксера из себя строит», – донеслось до Ваньки уже издали.
   Поднявшись, он отряхнулся и поплелся вслед за ними к своему дому.
   Весь побитый, но не сломленный духом, он шел и вспоминал первый в своей жизни танец: пред ним снова мерцали необыкновенные глаза красивой девушки, и он плыл с ней в танце, замирая от неизведанных доселе чувств восторга и блаженства, ощущая в своих руках ее гибкое трепетное теплое тело…

   Борис выкатил из сарайчика новый мотороллер «Вятку» и с чувством превосходства глянул на друга, завистливо глазевшего на чудо современной техники, рядом с которой одноместный мотоцикл «КА-125» соседа по подъезду Лешки Некрасова казался устаревшим драндулетом.
   Сам Лешка никак не мог завести свой мотоцикл и, отчаявшись вконец, плюнул с досады, посматривая на мотороллер соседа.
   – Вот, в рассрочку взял на год. 320 рэ стоит, – Борис любовно протер тряпкой сверкающие бока машины и, проверив бензобак, захлопнул сиденья на место.
   – Ты что, на разряд сдал? – охрипшим от волнения голосом вопросил Ванька, изучая мотороллер друга уже вплотную руками.
   – Сдал. Знаешь, сколько я на конвейере зашибать буду? 120 рэ, не меньше. Коллектив у нас будь здоровчик, одни девчата да женщины. И работа интересная, только не зевай, иначе завал будет.
   – Как это завал, какой? – не понял Ванька, и Борис снисходительно пояснил своему никчемному товарищу:
   – Лента конвейера непрерывно заготовки подает, я на затяжке работаю, а там сила мужская нужна. Не успел если заготовку обработать, складываешь возле себя. Следующая – тут как тут. К концу смены завал образуется. После работы приходится оставаться, доделывать. Некоторые бабенки не успевают, силенок-то у них маловато, вот и корпеют до конца.
   Ванька ничего не понял, но слушал внимательно.
   – Приходи к нам на фабрику. Поработаешь, сам все поймешь. Тебя вон мамаша учиться заставляет, а ты сначала потрудись в коллективе, рабочим человеком стань. Учиться и вечером можно, если охота. Садись, поехали, – Борис завел мотороллер и подождал, пока Ванька не пристроился на сиденье сзади него.
   – Держись крепче, прокачу с ветерком! – он крутнул ручку газа и мотор взвыл, зарокотал, мотороллер дернулся и покатил по дорожке, вызвав радостные крики детворы и неодобрение старух на лавочке.
   Лешка Некрасов завистливо поглядел вслед уехавшим и с новой энергией принялся за ремонт своей старенькой мотоциклетки.

   Они быстро миновали город, проехали Ямскую и, промчавшись через автомост, выехали на шоссе и понеслись мимо Чуварлейского бора.
   Борис прибавил газу: ветер засвистел в Ванькиных ушах. Мимо проносились деревья, поля, слившись в белесую размытую полосу. Ванька зримо чувствовал, как Борькина рука до отказа выворачивает ручку газа.
   «Вятка» неслась вперед, мотор стенал и пел, точно в упоении от развитой скорости. Сбросив газ, Борис развернулся, и они поехали обратно в город, затем по направлению к Восточной улице:
   – Вот здорово, мне бы так! – прокричал Ванька другу.
   – Устраивайся на работу, тоже купишь.
   – Мать ни в какую, я уже просил.
   – Давай-давай, зубри. Может, в институт после школы поступишь, человеком станешь. А я уже сейчас человек. Зарабатываю.
   Друзья выехали на Восточную улицу, и мотороллер понесся по ней, словно норовистый конь…

   Возле богатого нарядного дома стояла парочка: красивая девушка разговаривала с парнем интеллигентного вида. Оглянувшись на притормозивший рядом с ними мотороллер, девушка увидела Бориса и нахмурилась. Ей явно неприятна была эта встреча.
   Парень недоуменно пожал плечами, и парочка удалилась.
   Борис ударил по газам, и друзья пронеслись мимо парочки с ревом мотора и грозными криками, выехали на Ленинскую улицу, и только тогда Борис сбросил газ. Они покатили к дому.
   – Это Марина, та самая? – снова прокричал Ванька другу. – Где это ты с ней познакомился? Без меня, главное. Так друзья не поступают.
   – Места надо знать, – самодовольно хохотнул друг. – Ничего, вечером смотаемся туда на прогулку, – отвечал он, выруливая мимо кинотеатра «АРС» к своему дому.
   – Познакомишься с ее подругой, Зинкой зовут. А с очкариком тем разберемся, сам увидишь.
   Из внезапно оживших горсадовских динамиков словно по заказу раздалась песня в исполнении Джорджи Марьяновича: «Марина, Марина, Марина…».

   – Коля Мохов, – представился коренастый парень с мрачными глазами и крепко, словно тисками, сжал Ванькину руку.
   Ванька одобрительно глянул на Бориса и тот самоуверенно ухмыльнулся, затем троица целеустремленно подалась в сторону предполагаемой встречи с девушками на Восточной улице…
   Случилось, как и ожидалось: подруги сидели на крыльце и улыбались тому самому очкарику, которого так невзлюбил Борис. Когда ребята приблизились, улыбки растаяли на лицах девушек, очкарик насторожился.
   Наступило гнетущее молчание, прерванное Борисом.
   – Зина, я хотел познакомить тебя с моим другом, Иваном, – указал он на Ваньку, и Зина вежливо кивнула в ответ.
   – Марина, может, в горсад прошвырнемся, погуляем? – продолжал Борис и искоса глянул на соперника. Хотя он ясно видел, что его появлению здесь не рады, тем не менее, отступать не собирался.
   Марина молча отказала, и девушки собрались уходить, сопровождаемые своим парнем в очках, но тут на авансцену выступил молчавший до поры Коля Мохов и Ванька понял, для чего его пригласил друг Борис.
   – Кажется, нас здесь не уважают, – мрачно усмехнулся Коля и, подхватив очкарика под руку, повлек его в сторону от девушек, хотя тот и пытался сопротивляться, но бесполезно.
   – Пойдем, не упрямься, хужее будет. Поговорим в сторонке, как мужчины. Чего перетрухал, чувачок?..
   – Не трогайте его, хулиганье! – попыталась вступиться за очкарика Марина, но голос ее прозвучал на тихой вечерней улице, как глас вопиющего в пустыне. Зина промолчала, она просто была напугана.
   Борис подскочил к очкарику и ударил в ухо: очки соскочили и упали на землю. Тогда он стал избивать парня, но тот ловко увертывался от неумелых ударов, не отвечая.
   Ваньке не нравилась эта экзекуция, но что делать, раз друг позвал.
   И тут снова выступил на авансцену Коля Мохов. Уже не улыбаясь, он сильно ударил парня кулаком по горлу, и тот упал, захрипев.
   – Еще раз придешь сюда, убьем, – наклонившись над ним, веско изрек опытный боец и пошел прочь, сопровождаемый пораженными его мастерством друзьями.
   Оглянувшись, Ванька увидел причитающих над поверженным ниц очкариком девушек: в душе его жалость перемежалась с чувством стыда и неприязни к происшедшему, и он как-то по-новому, отстраненно взглянул на горделиво шагающего рядом с Колей Моховым Бориса.
   И подумалось ему: «А настоящие ли они друзья с Борисом, как, например, с Васькой? Или просто так, приятели?..».

   Под рев заводского и фабричного гудков отец с сыном наспех оделись, позавтракали и собрались уходить на работу, засунув свертки с обедом в карманы своих пиджаков.
   – Ну, пока, трудягам опаздывать не положено, – пошутил на прощанье отец и, чмокнув жену в щеку, вышел из дома вслед за сыном.
   Она посмотрела в окно, как они торопливо шли по улице, и одобрительно покачала головой, обращаясь к проснувшемуся младшенькому:
   – Наши работнички ушли, пора и нам собираться. Отведу тебя к бабушке, Вовик, и тоже на работу пойду.
   – Не хочу кбабуске, хочу на работу, – закапризничал, было, Вовик, но у матери не забалуешься, и он послушно одевался, слушая ее:
   – Брат твой не захотел дальше учиться, работать ему приспичило, а все Борька этот непутевый с толку его сбивает. Вон Вася уж какой парень умный вырос, все с книгами идет, как ни увижу. Культурный, обязательно поздоровается, мимо не пробежит. Учиться хочет, не то, что наш оболтус. В ШРМ, говорит, пойду, дурень несусветный. Какая может быть учеба там, одно название…

   У проходной обувной фабрики отец с сыном расстались: отец побежал дальше к релейному заводу, а Ванька прошел через проходную во двор, огляделся и солидно зашагал к двери в свой цех на первом этаже, который встретил его шумом и грохотом многочисленных станков…
   Работа уже началась, и мастер укоризненно покачал седой головой, направляясь к опоздавшему ученику.
   – Шмаринов, ведь ты рядом живешь, почему опаздываешь? Не подобает рабочему человеку быть разгильдяем. Ты и так шесть часов работаешь вместо восьми, как малолетка. Уж если взяли тебя, будь добр соответствовать, старайся. Нельзя свою рабочую биографию с опозданий начинать, – воспитывал он подростка и показал на верстак, заваленный резаками:
   – Видишь этот завал? Тебя дожидается.
   – Ничего, Степаныч, сейчас наточу. Как бритвы будут, – Ванька бодро сгреб резаки в кучу и понес к наждачному станку: душа его пела, а сердце радостно стучало в груди, как прессы, за которыми стояли работницы.
   Наконец-то он совсем как взрослый. Еще немного потерпеть, а как стукнет ему восемнадцать лет, и он будет работать как все, по восемь часов.
   Он поглядел, как женщины ловко и быстро ставили резаки на куски кожи, нажимали рычаг, и пресс плавно опускался на резак; оставалось только вынуть заготовку, стопки которых росли прямо на глазах.
   Спохватившись, Ванька включил наждачный станок и стал точить затупившиеся края резака: сноп искр и бешено вращающийся диск наждака не смущали его, главное – не сжечь отточенные края, как учил мастер.
   Заточив один резак, Ванька принялся за следующий. Дело пошло на лад, и он работал увлеченно, с огоньком, уже не оглядываясь по сторонам, как и положено настоящему рабочему человеку.
   Мастер одобрительно улыбнулся и пошел дальше по цеху…

   Раздался резкий звонок, и вслед за выключенными станками наступила благодатная обеденная тишина. Женщины оживленно загомонили, усаживаясь отобедать прямо у своих рабочих мест и поглядывая в сторону новичка, смущенно разворачивающего свой скромный обед.
   – Эй, Ваня! Иди к нам, не стесняйся. Не обидим, – позвала его молодая раскройщица. – Одному-то скуплю, небось, жевать?
   Женщины рассмеялись, а Ванька торопливо дожевал свой бутерброд и стал разглядывать цех, в котором он теперь работал.
   Ряды станков-прессов, яркий дневной свет многочисленных неоновых ламп под потолком, все вокруг было так необычно и непривычно, что он воспринимал окружающее и происходящее с ним и вокруг него, как самый настоящий праздник.
   Поглядев на часы, бросился из цеха, чем вызвал оживление среди работниц, и все та же молодая раскройщица крикнула ему вслед:
   – Эй, Ваня, ты куда? А кто же нам резаки точить будет, обед кончается. Возвращайся скорее! Ну, и малолетка нам достался…
   Но Ванька уже выбежал из своего цеха и со всех ног кинулся через двор к тому цеху, где работал его друг Борис. Он вспомнил, как друг рассказывал ему о своей работе и захотел посмотреть на это своими глазами.
   Поднявшись на второй этаж, он оказался в пошивочном цехе. Обед окончился, и сразу же заработал конвейер.
   Ванька поискал глазами друга и разглядел его на другом конце движущейся ленты. Подбежал.
   Борис уже работал, но обрадовался появлению товарища:
   – Привет, чего пораньше не заглянул? Ну, как, привыкаешь помаленьку, не обижают тебя наши женщины? – спрашивал он, ловко и быстро производя все необходимые операции и успевая при этом подмигивать девушкам-напарницам по конвейеру.
   – Борь, познакомь с товарищем. Ишь, молоденький какой, симпатяга.
   – Чай, холостой, поди, женатиков нам не надо, – заинтересовались они, пересмеиваясь и поглядывая на новичка, чем окончательно вогнали его в краску и оживились еще больше, не забывая о работе.
   – Ему мамаша жениться не разрешит, строгая она, так что зря хлопочете, – подтрунивал над всеми сразу Борис и крикнул вслед убегавшему от всеобщего позора другу, – после смены подожди у проходной, вместе пойдем. Может, в кинцо заглянем.
   – Ладно, – откликнулся возмущенный его коварством Ванька.
   – Нас возьмите с собой, мы не возражаем. Выбирай любую, женишок!..
   Раскрасневшийся и возбужденный от посещения пошивочного цеха Ванька бегом возвращался в свой заготовочный, стараясь не думать о том, что опять опоздал и получит очередной нагоняй от строгого мастера.

   Подойдя к лесотехникуму, друзья увидели на афишке название фильма: «Чапаев» и заторопились ко входу в здание…
   Кино уже началось, и под стрекот передвижки они пробрались в темноте на свободные места. Усевшись, стали жадно смотреть на экран, вместе со всеми переживая и участвуя в действии.
   .. Чапаев мчался на коне впереди всех в атаку, размахивая шашкой над головой, и у зала замирало сердце от восторга и восхищения.
   Борис с Ванькой забыли обо всем на свете, ведь они в который уже раз смотрели этот фильм и никак не могли насмотреться…

   Ванька на своем любимом «Минске» возвращался домой из магазина, придерживая левой рукой сумку с хлебом, он лихо вывернул на родную Сурско-Набережную и подкатил к дому.
   – Подожди, побазарить надо, – от дома Откосовых к нему подошла уличная кодла во главе с Чистилем.
   Ванька приготовился к отпору, но на лице Чистиля застыла миролюбивая ухмылка, и он понял, что на сей раз обойдется без драки. Прислонив велик к забору, стал слушать.
   Чистиль зыркнул на Юрку с Вовкой, и они нехотя протянули руки для заключения мира своему соседу-недругу, натянуто улыбаясь:
   – Ну, што, мир? Кто старое помянет, тому глаз вон, – взглянул на Ваньку плутоватым глазом Юрка Откосов, и они обменялись рукопожатием.
   Вовка Косырев тоже пожал Ванькину руку, и все с облегчением закурили, кроме самого Ваньки. Он не курил пока, да и родители были дома.
   Вокруг ребят вилась детвора, среди которой бегал и Вовик, поглядывая на старшего брата и его друзей-приятелей.
   – Кыш, мелюзга отсюда! – прикрикнул на детвору грозный Чистиль и они разбежались кто – куда от страха.
   – Помнишь наш прошлый базар? Мы собирались жида одного проучить. Штангист, мускулы в спортшколе качает против нас. Да ты его знаешь – такой интеллигентный, как ватка в жопе.
   – Артур Шварцбаум, што-ли? – засмеялся вместе со всеми Ванька.
   – Он самый. Так вот, день линча настал. Ты с нами или как? Сейчас и братки твои подгребут из Подгорья, так что решай. Мы не неволим, – многозначительно изъяснил волю улицы ее главарь, поигрывая кастетом.
   Ванька понимал, что отказ равносилен возобновлению войны, но он ничего не имел и против единственного в округе еврея Шварцбаума. Как быть? Как выйти из такой щекотливой ситуации?..
   Его размышления прервали появившиеся на улице братья Юрка со Славкой. Еще издали они закричали ему:
   – Ванька, загоняй велик домой, чего ждешь? Пора на дело идти!
   Ну что ж, так тому и быть. Ванька затащил велосипед в сени, сумку с хлебом отдал матери и снова выскочил на улицу, догоняя ушедших вперед подельников.

   Артур возвращался из спортшколы домой после тренировки, когда его окружила поджидавшая в тени деревьев кодла. Атлетически сложенный и накачанный спортсмен снисходительно оглядел хиловатых пацанов, пока взгляд его не наткнулся на Тольку Чистякова.
   Беспощадные глаза и кастет в руке вожака заставили его насторожиться.
   – Што, жидок, забздел? Пора тебя уму-разуму обучить, больно ты гордый стал. Ребята жалуются, пренебрегаешь, – разминая пластилин в руке, Чистиль вплотную приблизился к Артуру, и тот вынужден был оттолкнуть его от себя, но Чистиль пер напролом уверенно и нахраписто.
   Рядом что-то щелкнуло, и спортсмен увидел, как из рукоятки в руке одного из пацанов выскочило длинное лезвие ножа.
   Это было предупреждением, и Артур сник: получив жестокий удар кастетом по голове, он лишь прикрывался руками от посыпавшихся на него многочисленных ударов…
   Напоследок Чистиль размазал мягкий пластилин по его лицу и ткнул кастетом под ребра, но Артур не отвечал, памятуя о ноже.
   Завидев драку, редкие прохожие благоразумно переходили на другую сторону улицы и торопливо шли мимо опасного сборища хулиганов.
   – Еще раз жалоба от кого поступит, сделаем из тебя урода – из жопы ноги, усек? – удовлетворенный содеянным Чистиль повел свою многочисленную команду в горсад на прогулку, оставив побитого спортсмена возле его же собственного дома.
   Ванька не стал на сей раз оглядываться: он шагал рядом с возбужденными дракой братьями и думал о том, что он становится таким же хулиганом, как и все на его улице в родном Подгорье. А как же тогда Васька? Он ведь совсем другой. И никто не пристает к нему с блатной дружбой, как к Ваньке. Почему так происходит?..

Глава одиннадцатая
Середина лета: июль-страдник

   В квартире темно, как ночью, хотя за окном летний день. Тишина.
   Вновь все вокруг озаряется неестественным светом, мгновение спустя, раздаются оглушительные раскаты грома. Дождь за окнами превращается в самый настоящий тропический ливень.
   – Охо-хо, хосподи, спаси и помилуй. Пронеси мимо, – бабушка подходит к окну и смотрит, скоро ли пройдет дождь.
   Ванька сидит у кухонного окна на табуретке, где так любил посиживать его дед когда-то, и тоже наблюдает, как дождик орошает сад и огороды, стучит по листьям, по земле, по крышам сараев и домов соседей.
   На тропинке перед окнами их квартиры образовываются лужицы. Дождик стучит и по ним своими тяжелыми каплями, вздымая фонтанчики брызг; они пузырятся, лопаются, и так до бесконечности.
   – Затяжной ливень-то, долго будет идти. Вишь, фонтанчики пузырятся в лужах, – разъясняет бабушка внуку.
   – Вижу, – Ванька знает, что дождь все равно скоро кончится, и снова воссияет солнце. Ведь у природы нет плохой погоды, это факт, как сказал бы дед. Но деда давно уже нет и никогда больше не будет, как и бабушки Шмариновой, зато у него есть любимая бабушка Маресьева.
   – Может, поесть хочешь?
   – Не, бабань. Я дома нарубался…
   Постепенно дождь затихает, вокруг светлеет. Гром погромыхивает уже где-то далеко в стороне за лесом.
   Вновь проглянуло солнце, сад засиял и заблагоухал. Запели примолкнувшие, было, птицы, сад и огороды посвежели и приобрели нарядный праздничный вид.
   Свежий озонистый воздух врывается в раскрытые створки окна, легкий ветер колышет мокрые листья на деревьях. Солнце быстро подсушивает землю, траву, и Ванька собрался на улицу.
   – Беги, гуляй, пока лето на дворе, – согласно кивает головой бабушка, – дело молодое. Не забывайте меня, старую, а то помру ненароком и не увижу вас больше.
   – Мать с Вовкой обещались зайти. Ты не кисни, пойди тоже прогуляйся до соседок своих. Тетю Любу Богоявленскую навести, – Ванька чмокнул бабушку в морщинистую щеку, что случалось с ним крайне редко, так как дед научил его не разводить сентиментов, и выбежал во двор…
   Присев на непросохшую еще лавку у сарая, темнеющего мокрыми досками, смотрит по сторонам. Хорошо вокруг после летнего дождя. Тихо. Необычно. Радостно.
   – Ваня, пойдем с нами на Алатырь купаться, – это Валька с Зойкой выбежали босиком из недр своей квартиры и направились к калитке.
   – Далековато вообще-то, – тянет Ванька, хотя, ему страсть как охота присоединиться к ним.
   Вдруг он видит, как из калитки напротив выходит Галина со своим женихом под ручку и, вскочив, бросается догонять соседок ей назло. Пусть знает наших.
   – Чего не здороваешься, Ванюша? – Галина удивленно смотрит на пробежавшего мимо них сердитого Ваньку, но тот сделал вид, что не видит и не слышит их.
   – Ревнивый ухажер-то у тебя, – поддел ее настоящий жених, глядя вслед убежавшему пареньку, бывшему.
   – Он с детства за мной ухаживал. Еще в первом классе хотел жениться на мне, – улыбалась Галина, лукаво поглядывая на помрачневшего парня.
   – Уж не ревнуешь ли сам ты меня к этому мальчику?..
   В это время троица выбралась в гору и пошла дальше: сначала мимо обувной фабрики, затем мимо релейного завода вниз к алатырскому Подгорью. Припекало солнце в зените, становилось жарко.
   Пройдя под мостом, троица долго пылила по кривым улочкам Подгорья, пока вдали не показалась водная гладь: в этом месте река Алатырь впадает в Суру, и пляж здесь по праву считается лучшим в городе.

   Девушки быстро разделись и пошли к воде, подрагивая бедрами.
   Ванька жадно разглядывал их еще стройные, но уже наливающиеся женской спелостью фигурки и даже разглядел родимое пятно на Зойкином бедре возле плавок. Она, то есть Зойка, особенно возбуждала Ванькино юношеское воображение, хотя, и Валька была, что надо девица.
   Они вошли в воду и поплыли, перебирая руками и ногами под водой.
   – Ванька, не отставай! – услышал он призывный Зойкин крик и осточертя голову бросился в реку, рванувшись догонять ее.
   Подплыв, сделал вокруг девушки почетный круг саженками и, осмелев от ее улыбки, приблизился вплотную: рука его наткнулась на что-то упругое и мягкое одновременно, приятное, и Ванька, уже не раздумывая, стал щупать ее за задницу, стараясь подлезть рукой под плавки.
   Зойка вначале одобрительно смеялась, затем удивленно взглянула на настойчивого паренька, уже добравшегося почти до самой сути.
   – Ванька, чертяка, тебе еще рано об этом думать, – она мягко, но настойчиво отвела его руки в сторону, и дальше они уже поплыли рядом, возвращаясь к берегу.

   Валька насмешливо смеялась, плавая неподалеку и наблюдая за ними, но когда они сблизились с ней, она окатила Ванькину голову брызгами:
   – Остудись, кавалер. Не то придется жениться. Ты чо, Галю уже бросил, к Зойке переметнулся?..
   Девушки со смехом выбрались на берег и разлеглись на горячем песке, предварительно постелив под себя покрывальца.
   Ванька зарылся рядом с ними прямо в песок и сразу же согрелся.
   – Правда, что Галина замуж скоро выходит? – как можно равнодушнее поинтересовался он у сестер, но тех не проведешь:
   – Увы, Ванюша, выходит. Тут уж ничего не поделаешь, возраст у нее подошел, и жених сыскался, так что не обессудь, – притворно завздыхала Валька и, приблизив к Ваньке лицо, громко прошептала:
   – Но ты не отчаивайся. Выбирай, хочешь, на Зойке женись, а хочешь на мне. Мы обе не возражаем…
   Сестры так заразительно захохотали, что Ванька тоже засмеялся и побежал в воду, не наплававшись еще досыта.
   Девушки загорали, лениво наблюдая, как он резвится в воде:
   – Годика через два жених хоть куда будет.
   – Увы. Я столько ждать не согласна. Мне сейчас нужен да побольше.
   Ванька устал и медленно плыл к берегу: девушки приветливо махали ему руками, и он снова почувствовал себя уже почти взрослым, хотя, в душе и понимал, что почти, и это его удручало больше всего…

   Утомленная дальней дорогой и обгоревшая на пляже троица со вздохом облегчения вернулась наконец-то в родные пенаты и разбрелась по квартирам: Валька с Зойкой нырнули в свой прохладный полуподвал, а Ванька увидел закрытую на накладку сенную дверь и понял, что бабушка где-то рядом в саду или на огороде копается.
   Бабушка оказалась в саду. Расположившись возле дикарки, она варила вишневое варенье, которое булькало и вскипало в медном тазике розовыми пенками. Тазик стоял на таганке посреди полянки, и бабушка осторожно снимала пенки ложкой в тарелку.
   Увидев подбежавшего внука, она сунула тарелку с пенками ему в руки и стала заботливо подбрасывать в костерок под таганком заранее приготовленные сухие щепки.
   – Ух, ты, вареньице будет высший сорт, – Ванька наслаждался сладкими пенками и с радостью поглядывал на занятую важным делом бабушку. После смерти деда она обьино ходила будто потерянная, а тут словно преобразилась, в глазах появился интерес к жизни.

   – Всякого варенья вам наварю: вишневого, смородинного, сливового с грушевым, яблочного, из крыжовника, кушайте на здоровье, – улыбнулась внуку бабушка и снова захлопотала у тазика. – Помру, будете поминать меня добрым словом. И то, слава Богу.
   – Опять ты за свое, бабуля. Помру да помру, ну чего заладила! – осерчал внук, и она уважительно поглядела на него, как на взрослого.
   – Обгорел-то как, весь красный. Сметанкой бы надо помазать, не то ночью глаз не сомкнешь, – заохала бабушка, беспокоясь о любимом внуке.
   – Отец про тебя спрашивал: как ты поживаешь, здорова ли? – Ваньке хотелось примирить бабушку с отцом, не тут-то было.
   – Нужна я ему, как собаке пятая нога, – бабушка была непримирима. – Хорошо, хоть на работу устроился. Образумился, и то слава Богу. Я с Вовкой завсегда посижу, когда надо. Хоть он и верченый, и лицом в отца пошел. А ты в нашу породу уродился, умник да красавчик.
   – Ваську не видела? – решил сменить тему Ванька.
   – С час, поди, назад всем семейством в гору подались. То ли по делам, то ли в гости, чево не знаю, того не знаю. Врать не буду.
   – Тогда я домой побежал. У матери ревизия в ночь, помочь надо.
   – Пускай завтра за вареньем приходит, мать-то совсем забыла! – прокричала бабушка вслед внуку, но тот был уже далеко…

   Разнаряженный в пух и прах Ванька гордо шествовал по своей улице, зажав под мышкой завернутую в газету книгу.
   Проходя мимо старух на лавке, он пошел скромнее и даже поздоровался с ними, те молча кивнули, провожая его возмущенными взглядами и возгласами: «Наш стиляга пошел! Тьфу, смотреть противно. Срамота одна, и куда это милиция смотрит?», – донеслось до него. Ванька прибавил шагу.
   Завернув за угол и скрывшись от колючих глаз старух-соседок, он вздохнул по свободнее. Действительно, неиспорченному заграничной модой взгляду простого советского обывателя Ванькин прикид был просто недоступен пониманию.
   В клетчатом пиджаке с широкими плечами, брюках-дудочках по щиколотку, чтобы были видны белые носки, и штиблетах на толстой подошве Ванька выглядел экзотически для провинциального захолустья.
   Вздыбленный кок на голове и шнурок на шее вместо галстука довершали портрет модника.
   Пройдя по Кировской и свернув на Комсомольскую, Ванька очутился возле дома своего друга и увидел всю семью в сборе.
   Дядя Ваня с тетей Надей посиживали на лавочке рядом с воротами во двор, возле них стоял принаряженный сын в костюме с галстуком. Они о чем-то увлеченно разговаривали и не замечали приближавшегося Ивана.

   – Здрасьте вам, а вот и я! Не опоздал? – объявился перед ними Ванька, и они изумленно воззрились на него, как те старухи на лавке.
   – Ваня, да ты у нас настоящий стиляга! – удивилась тетя Надя, и они с дядей Ваней добродушно рассмеялись.
   Борис тоже насмешливо улыбнулся:
   – Я думал, ты в новой костюмеции явишься с галстуком. Ну, ничего, будешь стилягой гарцевать. Сойдет.
   – Боря! Поздравляю тебя с днем рождения, ну и так далее, – торжественно провозгласил вконец сконфуженный Иван и вручил другу подарок.
   – Спасибо, – Борис развернул газету, и все увидели книгу Вениамина Каверина «Два капитана». – Недавно радиопостановку передавали. Интересно. Теперь почитаем. Ну, што, пора отметить мое рождение, а то в горле пересохло. Мать, в каком часу ты меня на свет произвела?
   – Да как раз к обеду, – пошутила тетя Надя, и все четверо заторопились к праздничному столу. Дядя Ваня замыкал шествие.
   – Мы ккккак рраз тебя и ждали, да сестру Борину с ммужем, – заикаясь по обыкновению, сообщил он Ваньке на ходу. – Што-то оооппаздывают.

   Ванька опрокинул очередную стопку водки вместе со всеми и захмелевшим взором обвел праздничное застолье.
   Борина сестра Анна с мужем Андреем сидели напротив него и аппетитно закусывали, поглядывая на окружающих осоловевшими глазами.
   Борины родители с умилением смотрели на них с сыном, а виновник торжества неутомимо наливал по рюмкам.
   – Ну, што, вздрогнем по поводу и без повода? – съюморил он, и все снова выпили. Снова закусили.
   Наконец Борис встал и в его руках появился долгожданный баян. Родня захлопала в ладоши, предвкушая концерт по заявкам.
   – Борис, сыграй нам что-нибудь этакое, про чувства, – Андрей силился вспомнить название любимой песни и, так и не вспомнив, махнул рукой, пьяно улыбаясь шурину и тестю с тещей.
   – Сыграй, Борик, а мы споем вместе с твоим другом, – подхватила Анна, кокетливо стреляя глазками в сторону Ваньки.
   Борис развернул мехи баяна и, склонив к ним голову, заиграл про любовь. Сестра встрепенулась, услышав знакомую мелодию, и запела:
   – Что было, то было, закат догорел. Сама полюбила – никто не велел…
   Вскоре пели все, кроме Ваньки, несмотря на уговоры Анны присоединиться к поющим и не ломаться. Ванька был немтырь, как говаривала бабушка в таких случаях, и только слушал, как поют другие.
   Утомившись, все стали пить чай с тортом, который торжественно водрузила на стол тетя Надя после того, как женщины унесли лишнюю посуду на кухню.
   – Теперь мы живем хорошо. Боря зарабатывает, да наши пенсии в придачу, можно и тортиком разговеться по праздникам, – радовалась тетя Надя, и дядя Ваня согласно кивал головой, покинув стол и укладываясь поудобнее на любимом сундуке.
   Вместо баяна теперь звучали пластинки, которые Борис не забывал периодически менять. Наконец это ему надоело, и он выключил радиолу.
   – Все, хорошего помаленьку. Мы с Иваном пойдем прошвырнемся, а вы тут без нас продолжайте чаи распивать.
   Ванька встал из-за стола и вышел из комнаты вслед за другом, распрощавшись с гостеприимными хозяевами.

   Забежав в гастроном, что на улице Ленина, подвыпившие друзья обзавелись еще одной бутылкой вина и, зайдя во двор ближайшего дома, распили вино прямо из горла, за неимением стакана.
   Теперь у Ваньки получалось не хуже, чем у Бориса, и тот одобрительно кивал головой, наблюдая за тем, как вино катастрофически уменьшалось в бутылке после того, как друг приложился к горлышку.
   – Хватит с тебя, оставь и другу, – Борис допил остатки и выкинул пустую посудину в бурьян, разросшийся во дворе возле забора.
   Вынырнув из калитки снова на улицу, они направились дальше в поисках новых развлечений. Однако выбор у них был невелик.
   – Сейчас в одно заведение заглянем, еще дербулызнем грамм по двести, ты как, не против? – поинтересовался Борис у друга, шагающего рядом.
   Ванька согласно кивнул, хотя его уже повело, и он с трудом шел прямо, стараясь не шататься и надеясь на второе дыхание. Главное, не опозориться перед своим лучшим другом. Ведь у него сегодня такой день.
   На рысях они подбежали к зданию с вывеской: «Кафе-столовая», но внутрь их не пустили. Дверь в кафе была закрыта, и женщина, дежурившая по ту сторону дверей, окинула их цепким взглядом и прокричала:
   – Мест свободных нет! Идите-ка лучше по домам, проспитесь.
   Борис не стал скандалить и, понимающе кивнув головой, достал из кармана пятерку. Увидев деньги, женщина приоткрыла дверь:
   – Нам бы бутылку красного, мамаша, раз мест нет. Уважь.
   Женщина взяла деньги и через мгновение в руках у Бориса оказалась бутылка вина со штампом на этикетке. Дверь захлопнулась.
   – С наценкой вино-то, из буфета, – знающе изрек Борис, изучив штамп на бутылке, и друзья уже медленнее пошли в направлении горсада.
   – С тебя два с полтиной, потом отдашь с получки.
   Ванька согласно кивнул, и они ускорили шаг…

   Горсад был для них уже почти родным домом, они знали здесь каждую аллейку и успели посидеть на всех скамейках в поисках любви.
   Так и сейчас, целеустремленно пройдя вглубь горсада, они уединились неподалеку от туалета и осушили бутылку по очереди. Для них эта бутылка была уже лишней, хотя им казалась в самый раз.
   Борис щелкнул портсигаром и закурил сигарету, обдав друга ароматом едкого и малоприятного для некурящего человека дыма, однако Ванька с наслаждением вдохнул его, и Борис заметил это.
   – Ароматные, хочешь попробовать?
   – Давай, – согласился на сей раз Ванька и жадно затянулся сигаретой, поперхнувшись и закашлявшись с непривычки.
   – Сегодня танцы без оркестра, пластинки крутят, – прислушавшись, знающе объяснил Борис другу. – Рванем буги-вуги?
   – Рванем, пошли! – Ваньке было море по колено, Борису тоже.
   У входа на танцплощадку стояли дружинники с красными повязками на рукавах, выполняя функции контролеров.
   Посмотрев на подвыпивших пареньков, они перегородили им дорогу на танцы, чем необыкновенно возмутили юбиляра. Он попытался прорваться сквозь строй защитников порядка, но был отброшен.
   – Мне сегодня восемнадцать стукнуло, а вы меня не пускаете. Не имеете никакого права, козлы вонючие!
   – Выпил лишнего, так катись домой, отоспись. Раз у тебя день рождения, так и быть, не тронем, – решил старший дружинник. – А за козла можно и схлопотать ненароком, понял?
   – Ну, погодите у меня, ебическая сила! Ванька, не уходи, стой здесь. Я сейчас приду, тогда и поговорим с этими держимордами.
   Под смех дружинников Борис убежал, а Ванька остался стоять у входа на танцплощадку, завистливо поглядывая на танцующих сквозь призму винных паров, застилавших его зрение…
   – Паренек, шел бы и ты домой, как твой дружок. Чего стоишь, качаешься? В вытрезвитель хочешь загреметь, так это мы быстро устроим.
   И тут к удивлению дружинников вернулся запыхавшийся Борис. Только на этот раз он был уже не в костюме, а в старенькой телогрейке поверх майки. Руки угрожающе засунуты в карманы, лицо злобно окаменело.
   – Эй, ты, отойдем в сторонку. Поговорить надо! – Борис прямо-таки рвался в бой, сверля глазами старшего дружинника.
   – Ну, давай, начинай, – тот смело подошел к буяну, и сразу стало видно, насколько он выше и здоровее Бориса.
   – Пошли домой, Борь. Будет тебе хорохориться, – попытался увести его Ванька, но Борис вырвался из его рук и бросился на здоровяка-дружин-ника, стараясь ударить кулаком по лицу.
   Дружинник умело увернулся и оттолкнул буяна, не желая бить его.
   Борис окончательно рассвирепел и выхватил из кармана телогрейки отцовскую трофейную опасную бритву, раскрыв длинное лезвие.
   Все вокруг замерли, дружинник побледнел.
   Борис махнул перед собой бритвой, затем еще раз, угрожая противнику, и в этот момент дружинник сумел перехватить руку хулигана и, вывернув ее ему за спину, отобрал опасную игрушку.
   – Ты што, гаденыш, шутки вздумал шутить? – дружинник был взбешен. Сложив бритву, он положил ее в карман, а его товарищи схватили Бориса и дали ему несколько оплеух, слегка охладив пыл.
   – Ррребята, этто мой сын, отпустите его, – к дружинникам подошел запыхавшийся дядя Ваня, которого они знали как сторожа в горсаду.
   – У нннего ддень рождения ссегодня, нну выппил лишнего, с кем нне бывает, – заикался он больше обычного, побледнев от волнения.
   – Забирай, дядя Ваня, своего хулигана, – пожалели инвалида-фронтовика дружинники, – пусть проспится. А завтра всыпь ему как следует.
   – Обббязательно ввсыплю, – закивал головой дядя Ваня и повел присмиревшего сына домой, толкая впереди себя. – Иди, оббормот.
   Ваньку окончательно развезло, и он шел за ними, плохо соображая, где он находится и куда идет. Перед глазами плыл туман, в ушах шумело.
   Но дяде Ване было не до него. Он кое-как дотащил свое чадо до ворот дома и, передохнув, поволок дальше к подъезду, бросив на ходу:
   – Ваня, ты тоже ббеги домой. Проспись.
   Посидев немного на лавке у дома друга, Ванька немного пришел в себя и побрел дальше, шатаясь из стороны в сторону, словно маятник.
   Как он преодолел эти несколько кварталов до своего дома, Ванька не помнил. Он шел на автопилоте, как сказал бы его многоопытный отец, но отец был дома, а сын брел посреди улицы, наткнувшись на стаю спящих собак, которые с оглушительным лаем обступили нарушившего их ночной покой человека, готовые покусать его.
   Обнюхав и признав за своего, с их улицы, они раздумали кусаться и с ворчанием стали снова укладываться спать посреди пыльной дороги.
   Из последних сил Ванька добрел до дома и рухнул на родное крыльцо. Дошел. Попытался, было, постучаться в дверь, но силы оставили его окончательно, и Ванька забылся в беспокойной дремоте…
   Очнулся от предутреннего холода и тошноты, его вывернуло наизнанку, и он долго блевал, громко стоная от желания умереть на месте. Так плохо ему не было еще никогда в жизни.
   Хлопнула дверь, и в сенях раздались знакомые шаги. Мать загремела запиркой и раскрыла сенную дверь, вглядываясь в лежавшего на крыльце.
   Узнав сына, она разглядела и загаженное им крыльцо.
   – Да ты пьяный вдрызг, оказывается. Вот они, результаты дружбы с этим Борькой. Ну и черт с тобой, валяйся тут. Я тащить тебя не собираюсь, – ругалась вполголоса обескураженная мать, чтобы не дай Бог, не услышали, а еще хуже, не увидели соседи такого позора.
   – Мы извелись все, дожидаясь его, не знали, что и подумать, где искать. Вот он, полюбуйся на своего сынка, – накинулась она на вышедшего вслед за ней мужа. – В тебя, небось, уродился. Пьяницы несчастные.
   – Будет тебе ругаться, иди в дом, – отец с сочувствием посмотрел на скорчившегося на ступеньках крыльца сына и, подхватив его, втащил сначала в сени, затем в кухоньку.

   Сбегав запереть двери, вернулся и уложил сына на постель, сброшенную женой с Ванькиной кровати на пол. В комнате снова воцарилась тишина, прерываемая стонами страдальца…
   Открыв глаза, Ванька увидел, как отец, стоя перед зеркалом, правит о широкий офицерский ремень свою трофейную опасную бритву, собираясь бриться, и вспомнил все перипетии прошедшего дня рождения друга.
   Затем огляделся и, увидев себя лежащим на полу в облеванной праздничной одежде, с трудом поднялся и побрел умываться и чиститься.
   – Может, за винцом сбегать, опохмелишься? – вновь посочувствовал ему отец, но при воспоминании о вине Ваньку снова едва не вырвало, и он с трудом сдержал позывы, отрицательно помотав чугунной головой.
   Вовка с любопытством разглядывал брата в грязной одежде, от которой так отвратительно воняло, что он поморщился.
   Вошла пришедшая со двора мать и стала раздраженно готовить завтрак, метая молнии в сторону провинившегося. Ванька молча чистил одежду.
   – Ты в сени иди чистий свои наряды, протушил в комнате все насквозь. И крыльцо иди отмывай. Смотреть на него страшно, все в блевотине.
   Ванька послушно вышел в сени, где продолжил свое нелегкое занятие: налив в таз воды, тряпкой замыл крыльцо и выплеснул воду через доски соседского забора. Снова стал щеткой чистить задубевшие брюки.
   Из дома вышел отец и, подмигнув ободряюще сыну, заторопился на работу. Пора было и Ваньке на фабрику, только какой из него работник после вчерашнего? Все, с пьянством покончено раз и навсегда!
   Он хотел, было, вернуться в дом, но о еде он даже думать не мог, да и мать снова набросится на него с упреками, так что придется бежать на работу прямо так. Он оглядел себя и нашел, что все вполне благопристойно, сойдет.
   Вздохнув с облегчением, сбежал по ступенькам свежевымытого крыльца и помчался по улице вслед за далеко уже ушедшим отцом…

   После работы Ванька не стал заходить домой, чтобы не встречаться с разгневанной матерью. Вместо этого они с Борисом подошли к пивному ларьку и осушили по кружке пива.
   Трещавшая с похмелья голова враз прошла, и мир уже не казался Ваньке таким безнадежно мрачным и тягостным.
   – Еле смену отработал, тяжко после вчерашнего. Ты как сам-то? – Борис поглядел на повеселевшего друга и тоже улыбнулся. – То-то и оно. Если бы сразу поправиться рюмкой-другой. Полегчало?
   Ванька молча кивнул, и тут его сильно хлопнули сзади по плечу.
   Оглянувшись, он увидел улыбающиеся физиономии своих троюродных братьев. Юрка со Славкой всюду ходили вместе, вот и сейчас они тоже решили после работы побаловаться пивком.
   – Што, с похмелья, небось? Головка бобо, денежки тютю! – Юрка как всегда сверх меры догадлив и деятелен. Славка более молчалив, хотя и вымахал с версту коломенскую, как говаривала бабушка. Да и Юрка тоже был плечист и кряжист под стать старшему брату.
   Поздоровавшись, ребята заказали по кружке пива себе и Ваньке с Борькой за компанию. Борис оживился.
   – Вчерась мой день рождения отмечали, вот и перебрали малость. Да еще с дружинниками в горсаде поцапались. В общем, было дело на всю получку. Да, Иван?
   – Покуролесили, это точно, – подтвердил вновь приятно захмелевший на старые дрожжи Ванька. Словно и не было утренних мучений.
   – Ты нам зубы не заговаривай, – уставился Юрка на Бориса. – Зажал день рождения, так не пойдет. Верно, Славка?
   – У него еще есть время реабилитироваться, – усмехнулся Славка, и ребята уважительно посмотрели на человека, знающего такие мудреные слова.
   – Пошли за мной! Кое-што в загашнике еще имеется, – и Борис повел своих друзей к уже облюбованному вчера гастроному. – Возьмем бутылек и в горсад, раздавим.
   – Бутыльком ты не отделаешься, – дружно засмеялись братья.
   – Тогда возьмем два или три, подумаешь, делов-то…

   Горсад постепенно заполнялся молодежью, по трансляции звучали все те же давно знакомые, но ненадоедающие мелодии. Вспыхивали фонари на столбах, освещая аллеи, вечер вступал в свои права.
   В воротах показалась группа парней в белых ворсистых фуражках, возглавляемая здоровым парнем: из-под низко нахлобученного козырька настороженно глядели злые глазки вожака, словно высматривая очередную жертву для расправы. Рядом с ним шел маленький горбун в вельветовой куртке и кепарике набок.
   – Опять эта подгорная шпана появилась, – тихо возмутилась сидящая на скамейке дама, обращаясь к своему мужчине, но тот промолчал, с любопытством поглядывая на веселившихся рядом ребят.
   – Не сердитесь, папаша, все будет хорошо, – оглянулся на него Борис и заметил вошедшую в горсад компанию. – Глянь, Иван, те самые пришли. Помнишь, на танцах дрались с городскими?
   Ванька с братьями глянули и обрадовались каждый по своему:
   – Это же мой дядя Юра! – вскочил Ванька.
   – Наши пришли. С Ляной и Юрой Шмидтом, – переглянулись Юрка со Славкой, тоже вскакивая со скамейки навстречу идущим парням.
   Парни остановились у скамейки, здороваясь с ними за руку как со взрослыми. Ванька с Борькой тоже удостоились чести рукопожатия.
   – Прифет, репята. Куляете? Молодцы, – похвалил их и дядя Юра, похлопывая по плечам. – Ваня, ты што – то давно у нас не был. Заходи почаще. Это мой племянник, сын Николая, – пояснил он парням, и те с интересом взглянули на зардевшегося от гордости Ваньку.
   – Если кто потянет на вас, дайте знать, – бросил ребятам уже на ходу Ляна, направляясь ко входу на танцплощадку. Дядя Юра тоже кивнул им и поспешил за широко шагающим другом.
   Дама на скамейке сидела тихо, как мышка, уже не возмущаясь и крепко сжимая в руках руку своего мужчины-защитника.
   Кодла прошла мимо контролера, даже не взглянув на него, и тот промолчал, опасливо глядя на подгорную шпану.
   – Наши подгорные сейчас верх держат над всеми, – разъяснил Юрка ребятам. – Вишь, контролер даже не вякнул. Попробуй, пройди без билета.
   Вдохновленные такой защитой ребята гордо огляделись по сторонам, мол, знай наших. Чем же дальше заняться? Может, тоже на танцы рвануть или с девчонками какими-нибудь познакомиться, вон их сколько вокруг.
   – Пошли, познакомлю вас с бугорской девчурой, – разглядел-таки знакомых Юрка и, широко улыбаясь, направился к стайке девушек. Ванька с Борькой и Славка скромно шли за ним.
   – Знакомьтесь, это мои братья Иван, Вячеслав и друг Борис. А это Зоя, Галина, Татьяна и две Валентины, – умело познакомил ребят с девушками Юрка и самодовольно ухмыльнулся. Винные пары еще не выветрились из его головы, потому он и был так уверен в себе.
   Девушки с интересом поглядывали на новых знакомых, а Ванька смотрел, не отрывая глаз, на Галину. Она сама ему так понравилась или же имя Галина так магически действовало на него, он не знал, но девушка заметила устремленный на нее горящий взгляд Ивана и встрепенулась, он тоже ей понравился.
   Галина была самой яркой из подруг, и Юрка недовольно поморщился, увидев, как они с Ванькой поглядывают друг на друга. Он тоже приглядел эту девушку для себя и не хотел уступать.
   – Ну, што, на танцульки сходим, сбацаем там летку-енку или хали-гали, а может, чай вдвоем? – он картинно прикрыл глаза и запрыгался в шутливом танце, веселя публику.
   Девушки засмеялись, ребята вторили им, и Юрка уже хотел, было, вести всех на танцы, как вдруг со стороны танцплощадки раздались дикие крики, шум и трель милицейского свистка.
   Это подгорные опять сшиблись с кем-то в очередной драке.
   Тут уж не до танцев, и девушки пошли к выходу из горсада, сопровождаемые кавалерами…

   До Бугра, одного из отдаленных районов Алатыря, путь не близок, но что такое для молодежи несколько километров, когда рядом с ребятами идут очаровательные девушки, и впереди еще целый вечер.
   Но чем ближе к Бугру, тем тревожнее на душе у ребят. Бугорские не любят, когда провожают их девушек, особенно, если это городские или подгорные ребята. Тут уж не миновать побоища.
   – Мальчики, давайте прощаться. Дальше мы сами дойдем, здесь недалеко, – Галина решительно остановилась возле поворота дороги, за которым начинались владения бугорской шпаны.
   Подруги поддержали ее, ребята тоже не возражали, но Юрка неожиданно для всех и особенно для себя воспротивился:
   – Никаких сами, мы проводим вас до дома. Подгорные никого не боятся.
   После подобного утверждения отступать было нельзя, и все тронулись дальше; смех стих, шли молча…
   Борис был из городских и клял про себя Юрку самыми последними словами, осторожно оглядываясь по сторонам и надеясь только на русский авось. Авось пронесет.
   Ванька шел рядом с Галиной, и они время от времени переглядывались с улыбкой, хотя, ее и трудно было заметить в наступающей темноте. Юрка старался не отставать от них, держась ближе к Галине.
   Луч фонарика предательски высветил идущих по дороге, и вслед за этим бугорские ребята с шумом обступили их:
   – Галь, што за фраера увязались за вами сегодня?
   – Так это подгорные, как я погляжу!
   – Один вроде городской, видишь, как трясется от страха?
   – Щас мы вам фонарей навешаем, штоб обратный путь освещать!
   Братья с Борисом приготовились к обороне, хотя численный перевес был на стороне бугорских. Девушки молча стояли в сторонке, зная крутой нрав своих парней. Перечить им было бесполезно.
   Юрка решил потянуть время, вглядываясь в темноту, где стояли враги:
   – Мужики, вы Ляну знаете? Так мы с ним друзья и соседи.
   – Это вы у себя в Подгорье друзья и соседи, а здесь мы хозяева, допер? – раздался из темноты угрожающий голос, и в тот же миг Юрка получил по затылку пробный удар такой силы, что едва удержался на ногах.
   Славка бросился, было, ему на выручку, но споткнулся о подставленную ногу и рухнул на дорогу, тут же вскочив обратно.
   Борис замер одиноким столбиком, готовясь к худшему.
   И тут Ванька решил, была-не была:
   – Мне дядя Юра рассказывал, что бугорские его кореша. Юру Шмидта знаете, небось?..
   – Кто его не знает, – уважительно раздалось из мрака, и к Ваньке приблизился здоровый бугай деревенского вида. – Так ты его племяш, не врешь?
   – Иван его племянник, а мы со Славкой тоже родня будем, – подхватил Юрка. – А Борис его дружок, так что здесь все свои, чужих нет.
   После его слов из темноты обозначились фигуры хозяев Бугра. Они подошли к своим жертвам и сменили гнев на милость. Авторитет Юры Шмидта был непререкаем в городе, становиться его врагами никто не хотел, можно было после этого оказаться просто на кладбище.
   – Раз так, идите себе дальше, провожайте девчонок. А ты, Иван, передавай от нас привет Юре. Скажи, Федор Быков кланяется с друзьями, он знает, – распорядился бугай деревенского вида, и бугорская кодла снова растворилась во мраке наступающей ночи.
   Все вздохнули с облегчением и пошли дальше, уже не опасаясь.
   Девушки увели братьев и Бориса к своим домам, а Ванька с Галиной подошли наконец к ее дому. Зайдя во двор, они прикрыли калитку и расположились на крыльце веранды, отдыхая от долгой дороги и пережитого.
   – Вань, как ты обратно пойдешь, ведь ночь на дворе, – забеспокоилась Галина, но Ваньке мало было дела до этого. Он сидел рядом с Галиной и ощущал тепло ее тела, его руки протянулись к ней и обхватили за плечи.
   Девушка не сопротивлялась, ей самой была приятна эта внезапно возникшая близость с понравившимся ей парнем.
   Они замерли и сидели так до тех пор, пока не затекли руки и ноги, слушая ночь. Потянуло прохладой, наконец они просто-напросто замерзли.
   – Сейчас я приду, обожди, – Галина вскочила и, хлопнув дверью, исчезла в доме. Ванька ждал, блаженно улыбаясь и совсем не беспокоясь о том, что завтра ему снова на работу, что о нем тревожатся дома родители, ему было хорошо и покойно как никогда.
   Выбежала из дома Галина с овчинным тулупом в руках, и они, укутавшись в него по возможности, снова надолго замерли рядом, привыкая друг к другу. Говорить не хотелось, им и без слов было все понятно…
   Когда предутренняя тишина и блаженство двух юных душ достигло апогея, проснулся отец девушки и вышел из дома до ветру, чертыхаясь спросонья и громко топая ногами по скрипучему полу коридора.
   Увидев свою дочь с пареньком, сидящих на крыльце веранды в такую рань, он сначала ничего не понял, а когда до него дошло, что они сидят так всю ночь, все его недовольство своевольной девчонкой вырвалось наружу. Пристроившись у забора по малой нужде, он разразился бранью:
   – Все сидят, мать вашу ети!..
   В довершение к сказанному он натужился и нарочно громко пернул пару раз до отказа и только после этого ушел обратно в дом досыпать.
   Смущение юных влюбленных превысило все допустимые пределы, но деваться было некуда, идти домой Ваньке было еще рано, и они, сгорая от стыда друг перед другом, досиживали свое свидание до конца…
   Ванька забежал во двор дома, желая навестить бабушку и столкнулся со своим закадычным другом детства Васькой, с которым виделся теперь довольно редко. Оба они обрадовались встрече, не в силах скрыть это.
   Васька только что вышел из своего доморощенного спортзала и отдыхал, набираясь сил для продолжения тренировки. Он усиленно занимался атлетической гимнастикой и уже добился определенных успехов: фигура у него действительно стала как у настоящего атлета.
   Ванька же был худой и поджарый в силу своих известных увлечений.
   Они присели на лавочку у сарая как раньше, чтобы поделиться новостями друг с другом:
   – Вчера после работы в горсаду с девушкой познакомился, Галей зовут. На Бугор провожал до дома, чуть не дали мне там бугорские прикурить. Еле отбрехался. До утра на крыльце просидели. На работу опоздал.
   – Везет тебе на Галь.
   – А у тебя как дела с Валькой Офицеровой? Небось, амуры крутишь.
   – Да никак. Некогда мне ерундой заниматься. Зря ты тогда заревновал ее ко мне. Так просто, поболтали ни о чем. Она, кстати, о тебе спрашивала.
   – Да ну ее в баню. А Натаха куда подевалась? Что-то не видно ее.
   – Они на Стрелку переехали. Квартиру получили в новом доме со всеми удобствами: природный газ, ванна, туалет с унитазом, вода.
   – Здорово устроились. И Духова роща под боком. Лафа.
   – Симак уехал в мореходку поступать. Жалел, что с тобой не простился.
   – Так приедет еще на каникулы, братан у него здесь остался. Увидимся.
   – Не скажи. Далеко теперь он. В море уйдет работать.
   – Давай завербуемся по комсомольской путевке на Север куда-нибудь, как Сашка большой. Романтика!
   – Нет. Я в университет поступать буду после школы, как решил.
   Они помолчали, глядя вокруг себя отрешенными взглядами. Оба в себе.
   – Ну, тогда пока. Я к бабушке забегу. Навестить надо.
   – Пока. У меня тоже дел полно.
   Ванька побежал к бабушке, а Васька вернулся в спортзал работать над культурой своего тела и духа. У каждого из них теперь были свои дела и свои проблемы, и чем дальше, тем больше расходились в разные стороны их интересы и пути-дороги в жизни…

   – Все мазюкаешь, ни забот, ни хлопот у тебя. А о сыне кто думать будет, может, Карл Брюллов или Рембрандт? Ваня был примерный ученик, а теперь все больше подпадает под влияние этого дурня Борьки: мало того, что на фабрике вместе работают, так вместе пьют, гуляют, дерутся! Тут и до тюрьмы недалеко…
   – Типун тебе на язык, наговоришь невесть што, – Николай с досадой бросил кисти на палитру и отодвинул от себя стул с незаконченным Вовкиным портретом. Никаких условий для творческой работы.
   «От жены так просто не отделаешься. Прилипчивая, как зараза. Да и с сыном надо что-то делать, предпринять шаги какие-то».
   Он задумчиво смотрел на жену, на Вовку, играющего с тюбиками масляных красок и кистями на полу, оглядывал комнату и даже выглянул в окно, словно там было решение их проблем.
   Антонина с издевкой глядела на беспомощного мужа, который все больше вызывал в ее душе чувства досады и пренебрежения.
   «Есть же на свете настоящие мужчины, на которых можно положиться, которые являются опорой в семье, почему же именно ей так не повезло?».
   – Есть идея! – Николай опустился на диван и победоносно глядел на жену с младшим сыном, они на него. – Я знаю, что нужно делать.
   Жена скептически скривила губы, не ожидая от его идеи ничего путного.
   – Я черкну письмецо Борису Белоусову, надеюсь, он не забыл про нас. Так вот, он поможет нашему Ваньке в художественное училище поступить. И от дружков алатырских далеко, и учиться будет. Ну, как?
   Антонина преобразилась, во взгляде на мужа появилась теплота и даже нежность: оказывается, он еще способен на здравые мысли и поступки.
   – Неплохо придумал, даже очень хорошо. Только ведь он там один будет, другие дружки вроде Борьки найдутся, тогда что? Нас-то рядом не окажется в трудную минуту, а у Белоусова проблем со своими детишками хватает, ему на нашего наплевать.
   – Чебоксарское художественное училище – это тебе не школа. С утра до вечера занят будет учебой, не до друзей-приятелей.
   – Надо подумать. А поступит ли он?
   – Поступит. У него есть способности, как у всех нас, Шмариновых…
   Закончить этот серьезный разговор помешал сам Ванька, вихрем ворвавшийся в дом и замерший на пороге комнаты при виде серьезных лиц родителей, озабоченно воззрившихся на него.
   – Чего это вы с такими постными лицами сидите? – насторожился он, впрочем, прекрасно осознавая себя виновником их разговора.
   – Наш гуляка пришел. Мама с папой зададут тебе жару, – совсем как взрослый серьезно сказал Вовка старшему брату, и родители удивленно посмотрели на него. Вот и младший подрос незаметно. Идет время.
   – Садись, поговорим, – серьезно сказал отец, и Ванька сел на стул в ожидании очередной взбучки. Однако этого не случилось.
   – Пора тебе серьезным делом заняться, хватит дурака валять. Ты хорошо рисуешь, в изостудии занимался. Когда тебе было пять лет, ты написал свой автопортрет маслом. Сам Сверчков, народный художник Чувашии, был поражен твоим талантом, увидев эту работу.
   – Я помню его, – оживился Ванька при воспоминании о своей жизни в столице. – Тогда я твои портреты испортил, нечаянно, и ты меня вздул ремнем. Хорошо мы там жили втроем, весело.
   – Да уж, есть, о чем вспомнить, – усмехнулась и мать, глядя на сына.
   – Так вот, поедешь поступать в художественное училище. Мой товарищ тебе поможет, остановишься у него на первое время, а там и общежитие предоставят, когда учиться начнешь.
   Пораженный Ванька задумчиво уставился на родителей. Спохватился:
   – А как же моя работа, друзья? Нет, так не годится.
   – Никуда твои друзья не денутся, а работы такой везде навалом, еще наработаешься, какие твои годы. Учиться тебе надо, отец дело говорит. С дипломом настоящим человеком будешь, не то, что сейчас, – заключила мать и стала энергично собирать на стол, гремя посудой.
   – Родителям лучше знать, что годится. Решено, едешь в Чебоксары учиться. Давайте, садитесь-ка все обедать, потом обмозгуем, что-почем.
   – Сытый голодного не разумеет, – согласился с женой муж, не страдающий отсутствием аппетита. Дети тоже не возражали против обеда.
   Поставив перед мужем полную тарелку дымящегося борща с мясом, она ласково потрепала остатки волос на его голове:
   – Совсем ты облысел, Николай. А ведь такой кучерявый был, помню.
   – Глупый волос покинул умную голову, – съюморил Николай, переиначив прибаутку в свою пользу и нисколько не обижаясь на жену, зато налегая на борщ, ловко орудуя ложкой в пример детям…

   Уволиться с работы не составило большого труда. Рассматривая только что полученную в отделе кадров новенькую трудовую книжку, Ванька вышел из проходной обувной фабрики и радостно, но с легкой грустью вздохнул: предстояло распрощаться с друзьями, и в дорогу, навстречу новой неизведанной, зато самостоятельной жизни.
   Он вспомнил, что получил расчет и, вынув из кармана деньги, пересчитал их: впервые в его руках была такая сумма заработанных своим трудом денег. Удовлетворенно улыбнувшись, спрятал деньги во внутренний карман пиджака, так надежнее.
   «Надо бы подождать Бориса, скоро конец смены. Нет, не буду ждать. Не то придется обмывать расчет, снова пьянка. Некогда мне, потом увижусь с ним, да и мать ждет. В магазин пойдем, рубашки новые покупать, то да се», – размышлял Иван, наддавая ходу.
   Он подошел к зданию, в котором располагался «Алатырьторг», как раз вовремя: тут же появилась мать, словно ждала его за дверями, и они отправились по магазинам.
   – Пришлось с работы отпрашиваться, но раз такое дело, сына в дорогу снаряжать, начальник отпустил, понимает. У самого два лоботряса подрастают, – ворчала по привычке мать, совсем как бабушка.
   Она и была в этот момент так похожа на нее, что Ванька рассмеялся.
   Но матери не до смеха. Бросив на сына сердитый взгляд, она подвела его к магазину «Одежда» и, пропустив вперед, вошла следом…
   Вот они вышли из магазина, Ванька нес под мышкой сверток с покупками и вдруг увидел девушку своей мечты, ту самую Нинку из одиннадцатого «б», о которой он грезил совсем еще недавно.
   Она с мужем шла по другой стороне улицы и тоже узнала своего бывшего поклонника. Обрадованно улыбнулась и хотела, было, помахать ему рукой, но вспомнила про мужа и улыбка пропала на ее лице.
   Супруги прошли мимо, волоча в руках сумки с продуктами. Сегодня как раз был базарный день, и многие горожане спешили с рынка домой, нагруженные всем необходимым.
   Какая разительная перемена произошла с некогда первой красавицей школы: вместо нарядной девушки с осиной талией и пышной прической Ванька увидел обыкновенную женщину в скромной одежде с платком на голове. Словно облетевший на ветру одуванчик.
   – Шею свернешь, охальник. Ну, чего ты на замужнюю женщину вылупился? Неудобно перед людьми, – одернула сына мать.
   – Это Нинка из нашей школы, – оправдывался перед матерью сын.
   – Была Нинка да сплыла. Не видишь, какой живот у нее выпирает? На сносях, видно. Скоро мамой станет.
   Теперь и Ванька разглядел большущий живот колом вместо осиной талии и смутился, осознав всю нелепость их встречи…

   – Борис, увидишь Галину, передавай привет от меня. Я уж не успею на Бугор съездить, завтра улетаю на самолете! – не смог не прихвастнуть Ванька перед другом.
   Борис недовольно усмехнулся, ласково оглаживая рукой блестящие бока своего верного коня, как он любовно называл мотороллер.
   – Быстро ты уволился. Не ожидал от тебя такой прыти. Это мамаша тебя с панталыку сбила, сам бы ты не догадался. Но ничего, думаю, что скоро вернешься. Экзамены провалишь, и домой, снова на фабрику.
   – Не веришь, что я в училище поступлю?
   – А ты сам веришь? К экзаменам готовиться надо загодя, дурья голова. И то не в раз осилишь. Ладно, езжай. Посмотрим, а привет твоей Галине передам, не сомневайся. Только думаю, ее брательник твой Юрка отобьет у тебя, пока ты в Чебоксарах прохлаждаться будешь.
   – А ты не думай, не отобьет. Она не такая, – неуверенно возразил другу Иван, и Борис сразу понял эту его неуверенность, но решил не усугублять.
   – Здорово, ребята, как жизнь? – поприветствовал их проходивший мимо однокашник Володя Глазырин, приостановившись поболтать, но друзья лишь холодно кивнули ему, занятые важным разговором, и он пошел дальше, обиженный их невниманием.
   – Ну, мне пора, привет родителям. Счастливо оставаться.
   Борис молча, но крепко пожал другу руку на прощанье и долго смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом улицы…

   – Вдруг не увидимся мы с тобой больше, Ванечка, ненаглядный ты мой. Боюсь, помру скоро, – причитала бабушка, провожая любимого внука до калитки. Тот смущенно поглядел на соседей, тоже высыпавших во двор:
   – Ну что ты, бабуля, заладила! Я же буду на каникулы приезжать, – успокаивал он ее вполголоса, но бабушка была неутешна, осеняя его крестным знамением на дорожку и целуя в щечку.
   – Ну, мягкой тебе посадки и успехов. Опередил ты меня, друг, но я тоже скоро поеду, недолго осталось ждать. Подумаешь, три года, как в армии, быстро пролетят, – взволнованно жал ему руку Васька так, что Ванька кривился от боли, но терпел.
   Панька обнял его и облобызал попросту, затем Валька с Зойкой по очереди расцеловали его в обе щеки, и вконец взволнованный и смущенный Ванька рысью помчался вверх по переулку под прощальные возгласы оставшихся во дворе, торопясь домой, где его уже заждались родители с братом…

   Посадка на самолет заканчивалась.
   Ванька в последний раз оглядел небольшое уютное поле алатырского аэродрома, маленькое здание аэровокзала с кучкой провожающих, среди которых стояли взволнованные предстоящей разлукой родители с братом Вовкой и махали ему руками.
   Он тоже помахал им на прощанье и одним из последних полез по лесенке-трапу в распахнутый люк самолета.
   Дверь люка захлопнулась, взревел мотор, набирая обороты, и самолет, прозванный в народе как «Кукурузник», покатил по летному полю, обдав провожающих облаком пыли. Затем оторвался от земли и сначала низко, потом набрал высоту и полетел над городом, держа курс на столицу Чувашской АССР.

Глава двенадцатая
Взрослая жизнь, какая она?..

Чебоксары: город на Волге
(1 часть)

   В салоне самолета было тесно, гул от мотора сотрясал воздух и стенки, так что разговаривать можно было только криком, но пассажиры пока в основном помалкивали, сидя на боковых сиденьях друг напротив друга и поглядывая в иллюминаторы. А посмотреть было на что.
   Ванька был потрясен красотой родного города, впервые увиденным им с высоты птичьего полета: ничего подобного он до сих пор не видывал.
   Он восторженно разглядывал знакомые улицы, площади, заводы и фабрики, увидел горсад, обувную фабрику и даже, как ему показалось, свой дом на улице Сурско – Набережной, бабушкин дом в Подгорье.
   Раскинувшиеся вокруг города бескрайние леса и поля прорезали извилистыми лентами реки Сура, Бездна и Алатырь.
   Как на огромной топографической карте раскинулась перед Иваном красота родной земли. Он воочию увидел то, о чем рассказывали ему дед и учителя в школе: старинный город на трех холмах в окружении трех рек был подобен сказке из русской истории.
   Знакомое с недавних пор рвотное чувство подступило к горлу и отвлекло от созерцания ландшафтов. Ванька испуганно огляделся и заметил, что девочка впереди него вся позеленела вдруг и, приставив ко рту пакет, сблевнула в него.
   Только тут он вспомнил о своем пакете, выданном ему и другим пассажирам перед самым взлетом. Посмотрев на него, он снова с трудом подавил тошноту, не желая срамиться перед соседями по сиденьям.
   В салоне тошнотворно пахло керосином, постоянный гул давил на ушные перепонки, так что соседям самим было едва до себя. Но некоторые из них чувствовали себя вполне сносно и с брезгливой жалостью поглядывали на мучеников с пакетами в руках.
   С этих пор полет из чудесного превратился в кошмарный.
   Ваньку все-таки вырвало перед самой посадкой и насладиться красотами столицы сверху он не смог, так как болтанка в воздухе доконала его: самолет то и дело проваливался в воздушные ямы, и тогда казалось, что содержимое желудка подступает к горлу и проливается через край.
   Ванька вспомнил, как он любовался в детстве пролетающим в небе над Подгорьем, словно птица, самолетом и мечтал хоть когда-нибудь полетать в нем. Теперь мечта сбылась.
   Когда злосчастный «Кукурузник» пошел на посадку и, ударившись шасси о землю, пробежал немного и остановился, наконец Ванькин пакет был переполнен, как впрочем и у многих других.

   Едва выбравшись из салона самолета на волю, Ванька отошел подальше в сторонку и присел на свой чемоданчик, отдыхая от перелета. Сил двигаться дальше пока не было.
   Однако надо было идти, и Ванька пошел вслед за другими пассажирами к выходу в город, превозмогая немочь.
   Столичный аэродром и аэропорт были не чета алатырскому, и он с любопытством озирался по сторонам, уже забыв про тяготы перелета…

   Прежде чем ехать по адресу на письме, которое отец вручил ему перед отъездом, Ванька неожиданно для себя решил поехать на набережную реки Волги, запавшую ему в душу еще с самого раннего детства.
   Он не вдавался в подробности того, почему он решил так, а не иначе, а просто доехал до места назначения и прошел к парапету набережной, с волнением осматриваясь.
   Да, все именно так, как и грезилось ему: красивейшая набережная, крутые обрывистые берега, бескрайняя гладь величавой реки, пристань.
   Кинотеатр «Родина», Дом колхозника стоят там же, где и раньше. Словно и не было долгих лет разлуки с так полюбившимся ему местом, запомнившимся одной пикантной историей…

Воспоминания из Иванова детства

   …Огромная набережная пролегала вдоль безбрежной Волги, спускаясь крутыми лестницами к самой воде. Причудливые ротонды и парапет дополняли ее убранство, а внизу около пристани дымил белоснежный пароход, по реке плыла большая тупоносая баржа, груженая углем.
   Противоположный берег еле виден.
   Ванька, пятилетний бутуз в нарядном матросском костюмчике на вырост, засмотрелся на это великолепие, шествуя рядом со своей молодой мамой в цветастом крепдешиновом платье с брошкой в виде янтарного жука на груди.
   И вдруг он увидел мороженщицу, торгующую волшебным лакомством.
   – Мороженое продают. Мама, купи!
   Мороженщица с улыбкой протягивает Ваньке мороженое, и остальной мир перестал существовать для него: в руке крепко зажат вафельный стаканчик с мороженым, все внимание поглощено им.

   Аккуратно слизывая языком быстро подтаивающее мороженое и жмурясь от удовольствия, Ванька блаженствовал…
   «Смотри, какой красивый мальчик идет, как он увлечен мороженым», – донеслось до сластолюбца и, подняв голову, он засмотрелся на двух отвлекших его от любимого занятия ярких теть, проходящих мимо и улыбающихся ему.
   Обернувшись, чтобы еще раз увидеть тех, кто так восторгался его особой, Ванька дернул маму за руку:
   – Мама, ты слышала, что сказали обо мне те нарядные тетеньки?
   – Нет, не слышала. А что они сказали? – притворилась мама, хотя ей самой было очень приятно услышать такое о своем любимом чаде.
   – Да ты что, мама, глухая? Они сказали, какой красивый мальчик…
   Ванька вдруг споткнулся на полуслове и чуть не упал, крепко вцепившись в мамину руку и сжав стаканчик с мороженым.
   Оправившись от испуга, он вновь поднес стаканчик ко рту: стаканчик был пуст. Солнце померкло в его глазах.
   Осознав постигшее его горе, Ванька огласил набережную громогласным ревом, чем насмешил маму до слез.
   – Невелико горе, сыночек, – утешала она Ваньку, снова подводя его к киоску с мороженым. – Сейчас еще купим.
   – Нам, пожалуйста, самое лучшее мороженое! – громко сказала она мороженщице, и та с понимающей улыбкой очевидца происшествия протянула Ваньке новое мороженое:
   – Кушай, мальчик. Это самое вкусное из всех.
   Любимое занятие маминого сына продолжилось.
   Солнце снова ласково освещало набережную и Ваньку с мамой. Как же чудесно вокруг, как волшебно прекрасно и необыкновенно!..
   Нахлынувшие, было, воспоминания отступили, и Иван понял, что стоит примерно на том же самом месте, что и тогда в детстве. Киоск с мороженым тот же, только мороженщица другая. А может, и та самая, кто знает? Его охватил голод, и он подошел к киоску, купил себе мороженое.
   Пора было ехать к другу отца по адресу, однако Ваньке страсть как хотелось самостоятельности. Он посмотрел на Дом колхозника и решил: «Поживу денек-другой в гостинице, погуляю малость, а потом и за дела примемся. Успею еще, куда торопиться».
   Подхватив чемоданчик, он решительно направился ко входу в Дом колхозника…

   В вестибюле гостиницы народу было немного. Процедура оформления также не заняла много времени. Дежурный администратор взяла Ванькин новенький паспорт и, пролистав, снисходительно улыбнулась:
   – Учиться, наверное, приехал, Шмаринов? На сколько дней оформляться будем, небось, не решил еще. Думай быстрее.
   Она протянула ему бланк и Ванька, уважительно поглядев на проницательную дежурную, стал заполнять его, морща лоб от напряжения.
   – С недельку поживу у вас, а там видно будет, – ответил наконец он как можно небрежнее и администратор снова улыбнулась…
   Но вот процедура оформления закончена, и Ванька, получив ключ с номерком от комнаты, впервые в жизни шел по коридору гостиницы, где у него будет целая неделя самостоятельной жизни.
   Комната оказалась просторная, на шесть койко-мест. Ванька занял лучшее место у окна, благо из постояльцев он был пока первым.
   Бросив свой чемоданчик на кровать, застеленную покрывалом, он стал обживаться на новом месте: это не заняло много времени, так как из вещей у него были пара новых рубашек, трусы с майкой, сменные носки, мыло с одеколоном да полотенце. Еще папка с рисунками, несколько любимых фотографий. Вот, пожалуй, и все имущество.
   Положив мыло и одеколон в тумбочку, захлопнул чемодан и засунул его под кровать.
   Причесавшись своей новой расческой перед зеркалом, он проверил, на месте ли документы и деньги во внутреннем кармане пиджака, затем попил воды из графина на столе и, ощутив волчий голод, вышел из комнаты в коридор, не забыв запереть дверь на ключ.
   Сдав ключ дежурной, направился в столовую: главное, вовремя подзаправиться, как учил его отец перед отъездом. Тогда все остальное, сказал он, трын-трава.
   В столовой распространялись такие аппетитные ароматы, что у Ваньки закружилась голова, и рот наполнился слюной.
   Он сел за стол у окна и стал ждать, когда и к нему подойдет одна из официанток, снующих между столами с подносами в руках.
   На столе в вазе лежал бесплатный черный и белый хлеб, нарезанный тонкими кусками, стояла горчица, соль.
   Чтобы скоротать время ожидания и утолить голод, Ванька стал мазать хлеб горчицей и есть, поглядывая на окружающих. Когда ты юн и голоден, любая еда в радость.
   Наконец к нему подошла официантка в белом переднике, и Ванька заказал себе борщ со сметаной, котлеты с картофельным пюре и подливой, компот из сухофруктов…
   – Хлеба на вас не напасешься. Бесплатный, вот и мечут, будто сроду не ели.
   Сгрузив с подноса еду в тарелках на стол перед Ванькиным носом, заворчала официантка, увидев опустевшую хлебницу. Однако, взглянув на худое бледное лицо паренька, смягчилась:
   – Подожди, сейчас свежего поднесу, – она отошла к своему подсобному столу и вернулась с целой горкой хлеба. – Кушай на здоровье.
   Ванька благодарно улыбнулся доброй тетеньке и с аппетитом налег на обед. Он показался ему таким вкусным не потому, что был таковым на самом деле, просто воздух свободы и независимости опьянил его.
   Наконец-то сбылась его мечта: он стал если и не совсем взрослым, но то, что началась настоящая взрослая жизнь, – это несомненно.

   «А не пойти ли мне искупаться? Жара эдакая. Я же в Волге еще ни разу не плавал!» – ужаснулся Ванька такой несправедливости, выйдя из столовой в благоприятном расположении духа.
   И он решительно направился вслед за другими желающими по направлению к пляжу, справедливо полагая, что они-то и выведут его к нужному месту. Так и случилось.
   Пляж на Волге – это тебе не пляжик на Суре. Выбрав место среди огромного скопления людей, Ванька быстро разделся до трусов и, прикрыв пиджак с деньгами и документами штанами, побежал в воду.
   Изо всех сил работая руками, он саженками заплыл довольно далеко и, повернув обратно, понял, что не рассчитал свои силы: могучая река была широка и глубока, течение несло Ваньку в сторону, и он устало, но упрямо плыл к берегу. Радость от встречи с Волгой могла обернуться и бедой.
   Наглотавшись воды и едва не утонув на глазах у множества ничего не подозревающих людей, Ванька на дрожащих ногах едва выбрел из воды и рухнул на горячий песок, постепенно приходя в себя.
   Со стороны же казалось, что молодой паренек просто хороший пловец.
   – Здорово ты плаваешь, – одобрительно сказал молодой мужчина с обвисшим брюшком, – я уже так не смогу. Опасно так далеко заплывать, Волга не прощает этого. Ты сам-то, откуда будешь?
   – Из Алатыря приехал. Учиться, – ответил Ванька, наконец-то оклемавшись. Вскочив на ноги, стал отряхивать с себя песок.
   – Ну, тогда все понятно. В Алатыре ребята бедовые, я знаю, бывал в тех краях, – ударился, было, в воспоминания мужчина, но Ваньке не до того.
   – Мне пора идти, некогда, – отвертелся он от назойливого незнакомца и пошел искать место, где оставил свою одежду.
   Это было непросто. Течением его снесло далеко в сторону, народу пляжного полно, и когда он увидел свои брюки со штиблетами, сиротливо лежащие на пиджаке, радости его не было предела.
   – Мы тут присматривали за вашими вещами, – сообщила ему одна из женщин, загорающих рядом. – Вас все нет, мало ли что. Здесь полно всякой шантрапы шляется, могут и умыкнуть. Глаз да глаз нужен.
   – Спасибо вам, – только теперь до Ваньки дошло, что он вполне мог остаться гол, как сокол, если бы не эти милые женщины. Мир не без добрых людей…
   На радостях, что все так удачно завершилось, Ванька нашел пивной ларек и встал в очередь за мужиками, жаждущими побаловаться пивком в летнюю жару.
   Освежившись кружечкой пивка, как и полагается взрослому человеку, он расспросил у них, как проехать на площадь, где находится памятник В.И. Чапаеву, и пошел к троллейбусной остановке.
   Проехав в троллейбусе по центру города, вышел на нужной остановке и долго любовался памятником любимому герою, вспоминая, как они с Борисом смотрели фильм про Чапаева в лесотехникуме.
   Вечерело. Пора было возвращаться в гостиницу. Но душа еще не успокоилась, и Ванька, быстро соориентировавшись, снова подошел к бочке с пивом. Встал в очередь.
   Обратный маршрут был уже известен, и Ванька без всяких хлопот доехал до набережной, если не считать долгого ожидания общественного транспорта на остановке…

   Когда он вошел в комнату, все пять соседних коек были заняты какими-то командировочными: по комнате разносился храп, а в воздухе витали тяжелые водочные пары, возникшие после вечернего возлияния, о чем свидетельствовали пустые бутылки на столе.
   Ванька не стал зажигать свет, чтобы не разбудить отдыхающих. Он пробрался к своей койке и, раздевшись, юркнул под одеяло.
   Столько событий свалилось за последнее время на его голову, что Ваньке было уже не до раздумий, и он сразу же крепко заснул, словно провалившись в глубокий мрак бездонного колодца…

   Поутру, когда дворники во всю махали метлами, сгребая в кучи вчерашний мусор, Ванька соскочил с подножки подъехавшего к остановке автобуса и, зажав под мышкой папку с рисунками, подбежал к дворнику.
   Показав ему адрес на письме, он выслушал подробное объяснение с указанием местонахождения и пошел к подъезду дома напротив.
   Взбежав по ступеням пролетов на пятый этаж, минуя лифт, он разглядел нужный номер квартиры и позвонил. Тишина. Позвонил еще.
   Спустя короткое время, приоткрылась дверь на цепочке и выглянула старушка вроде его бабушки:
   – Тебе кого надо, милок? – настороженно спросила она, оглядывая Ваньку с детским любопытством.
   – Здравствуйте. Мне Бориса Андреича надо. У меня к нему письмо от его товарища из Алатыря, – подробно объяснил Ванька, и старушка скрылась за дверью, видимо, передавая услышанное домочадцам.
   Вслед за этим распахнулась дверь, и Ванька увидел самого хозяина, смутно припоминая, что встречался с ним в прежней столичной жизни.
   – Уж не Иван ли будешь, Николая Шмаринова сын? – тоже почти признал Ваньку хозяин квартиры, окидывая его профессиональным взглядом бывалого художника. – Точно, похож. Проходи, давай, не стой в дверях.
   – Привет вам от отца с матерью, – Ванька прошел в прихожую, протиснувшись мимо грузного Бориса Андреича, захлопнувшего за ним дверь.

   Сидя в комнате за столом, Ванька рассказал собравшейся семье о цели своего приезда в Чебоксары и визита к ним домой.
   Сам хозяин обрадовался Ванькиному приезду и подробно расспрашивал о житье-бытье товарища по искусству в Алатыре, перечитывая его послание, чего нельзя было сказать о других членах семьи.
   Особенно встревожилась супруга хозяина, дородная миловидная особа с барскими замашками, испытующе сверля гостя недоверчивыми глазами.
   Старушка с внуком лет десяти сидели поодаль, внимая беседе.
   – Хорошо ты сообразил пораньше приехать. Мы все на дачу собрались ехать, так что через час ты никого бы не застал. Такие вот, Ваня, пироги с котятами, – соображал по ходу разговора Борис Андреич, что делать дальше в сложившейся ситуации, как поступить с гостем, свалившимся, словно снег на голову.
   – Бориса Андреича конечно все знают, но он в училище не преподает, так что я даже не представляю, чем мы можем помочь, – сжала пухлые губки хозяйка дома.
   – Ты не пой лазаря раньше времени, не пугай гостя. Мы с тобой, конечно, съездим в училище, поговорим с кем надо. Покажи-ка свои работы, не стесняйся, здесь все свои.
   Ванька раскрыл папку и разложил на столе рисунки. Все уставились на них, Борис Андреич одобрительно покивал головой, воодушевившись:
   – Работы неплохие, да о тебе еще сам профессор Сверчков говорил как-то, мол, у Николая сынок растет талантливый. Вот и дождались. Поживешь пока у нас, а там и общежитие дадут.
   – У нас и так повернуться негде, две комнатки на четверых, – нетактично вырвалось у хозяйки, и Борис Андреич нахмурился:
   – Ничего, потеснимся. Ты забыла, как нам помогли в свое время Коля с Тосей? И деньгами, и жилье помогли снять, когда мы в Чебоксары только приехали. Короткая у вас память на добро, Елена Игнатьевна.
   – Да вы не беспокойтесь, я в Доме колхозника живу, и деньги у меня имеются, – успокоил разволновавшихся хозяев Ванька, радуясь про себя тому, что не послушался родителей и остановился в гостинице, а не поехал сразу сюда, как они велели.
   После такого сообщения настроение у хозяев резко улучшилось.
   На столе, словно по мановению волшебной палочки, появился чай с вареньем и даже завтрак для гостя.
   Ванька не стал отказываться, и хозяева с одобрением наблюдали, как он мечет все подряд, запивая чаем.
   Однако злоупотреблять гостеприимством Ванька не желал, и вот он уже у входной двери прощается с радушными хозяевами.
   – На вот. Я записал наш домашний телефон. Через пару деньков звякни, я подъеду с дачи, и мы сходим в училище, как договорились.
   Борис Андреич сунул Ваньке записку и, похлопав его по плечу, захлопнул за ним дверь квартиры. И Ванька с папкой под мышкой запрыгал вниз по ступенькам на улицу, чтобы продолжить свою самостоятельную взрослую жизнь…

   Вместе с другими абитуриентами Ванька разложил свои рисунки на полу аудитории, и педагоги быстро отобрали лучших из них.
   Ванька оказался в их числе, и всей гурьбой будущие студенты направились в приемную комиссию.
   Звонить Борису Андреичу он не стал и решил сам попытать счастья, вполне уверенный в своих силах. Юношеский максимализм возобладал над разумом, и «радушное» гостеприимство семьи товарища Ванькиного отца весьма поспособствовало этому.
   Прохаживаясь по гулкому коридору здания, Ванька с восхищением разглядывал развешанные на стенах картины выпускников училища разных лет, преподавателей, надеясь в душе, что и он когда-нибудь тоже станет настоящим художником.
   Как и где он будет готовиться к экзаменам, хватит ли у него денег на проживание в гостинице, он не задумывался. Ему казалось, что все как-то устроится само собой, словно по волшебству, надо только очень-очень хотеть этого…

   Окрыленный радужными мечтами и надеждами Ванька бесцельно шел по оживленной столичной улице, с удовольствием поглядывая вокруг. Правда, время от времени он проверял, на месте ли его деньги в кармане, памятуя о наставлениях матери, которая стращала его тем, что в столице республики полно карманных воришек и надо быть всегда начеку.
   Остановившись возле универмага, загляделся на товары в витрине и в этот момент его схватил кто-то за локоть, и прямо перед собой он увидел улыбающееся лицо цыганки:
   – Давай пагадаю, драгоценный мой. О чем печалишься? Дай руку, не бойся. Расскажу твою судьбу, – она схватила Ванькину левую руку и уставилась на его ладонь. Всплеснув руками, обрадовалась:
   – Все у тебя будет харошо, не сомневайся. А теперь пазолоти ручку, дай рубль. Не жадничай, хочешь узнать свое будущее? Вынимай деньги!
   Ванька поискал, было, в кармане мелочь, глядя на разнаряженную настырную цыганку, но рубля у него не оказалось. И тогда он услышал от нее то, чего никак не ожидал:
   – Ну, чего копаешься? У тебя в левом внутреннем кармане пиджака двадцать рублей лежит. Не сомневайся, клади их вот на эту ладонь, я ее так и буду держать, прямо перед тобой.
   Пораженный всезнайством цыганки, Ванька достал из указанного ею кармана двадцать рублей и положил на протянутую к нему ладонь. Он был уверен в себе. Если что, то заберет деньги обратно, всего-то и делов.
   – Тебе предстоит дальняя дорога, а впереди ожидает любовь девушки! – цыганка сжала ладонь с деньгами в кулак, а когда вновь раскрыла ее, то денег уже не было. – Такое известие дарогого стоит, сынок.
   Ванька с изумлением смотрел на ладонь цыганки: деньги не могли исчезнуть, он же все время наблюдал за рукой.
   – Отдай деньги, кому говорю! – возмутился он, еще не догадываясь о том, что больше никогда не увидит свои кровные, честно заработанные рубли. Но цыганка была не промах. Всполошившись, она закричала:
   – Милиция! Заберите этого хулигана, он хочет паследние деньги у бедной цыганки отобрать, караул! – она вырвалась из Ванькиных рук и бросилась бежать. Откуда ни возьмись, появились другие цыганки и злобно набросились на него с руганью. Собралась толпа любопытных.
   Опешив от такого исхода дела и действительно опасаясь появления милиции, Ванька поспешил прочь от злосчастного места происшествия…

   Запыхавшись, он остановился передохнуть, и только тогда до него дошло, что он остался в чужом городе без копейки денег в кармане.
   Роковая встреча с цыганкой перечеркнула все его планы.
   Оставалось только идти к Белоусовым за помощью, но Ванька вспомнил хозяйку дома и отказался от этой затеи. Что делать?
   Присев на скамейку, он предался грустным размышлениям:
   «Ну вот, допрыгался, как сказала бы бабушка. Теперь об училище можно забыть. Из гостиницы тоже попрут, к Белоусовым я не пойду, лучше с голоду подохнуть. Домой ехать не на што, а какой позор перед родителями, друзьями, соседями, подумать страшно. Надо что-то делать».
   Взгляд его скользил по прохожим и остановился вдруг на доске объявлений, возле которой стоял задрипанный мужичок и изучал многочисленные предложения: везде требовались рабочие руки.
   Ванька вскочил и, подбежав к доске объявлений, стал изучать ее вместе с мужичком за компанию. Тот покосился на нетерпеливого паренька:
   – Работа не волк, в лес не убежит. Тут надо хорошенько подумать, прежде чем голову под хомут подставлять, – изрек он, назидательно покачав заскорузлым пальцем. – У тебя профессия имеется?
   Ваньке было не до разговоров, и он продолжал лихорадочно искать хоть какую-нибудь приемлемую для него работу.
   – Понятно. Не имеется. Тогда иди вон на пилораму, там подсобники требуются, как раз для тебя. И платют прилично, – мужичок ткнул пальцем в объявление и Ванька обрадованно впился в него глазами.
   Достав авторучку, написал прямо на своей папке с рисунками адрес и после этого благодарно повернулся в сторону мужичка, но того уже и след простыл.
   «Устроюсь на работу, а в письме напишу, что учусь. На следующий год поступлю, какая разница. Главное, позора избежать», – успокаивал сам себя Ванька, шагая к автобусной остановке.
   – Вот здесь, у Алексея Иваныча будешь работать, подсобником. Помогать доски подтащить, мусор убрать, готовую продукцию в штабеля укладывать. Да он сам тебе все расскажет и покажет, дело нехитрое, – мастер подвел нового работника к станку, за которым работал пожилой станочник с помощником и прокричал сквозь шум и грохот:
   – Иваныч, принимай пополнение. Командуй!
   Станочник кивнул, мельком глянув на новичка и продолжая работу на станке, после которой грубые тесины превращались в нормальные доски.
   Мастер ушел, и Ванька с интересом огляделся: пилорама была большая, впереди в раскрытые ворота вкатывалось бревно, и мощный распиловочный станок разделывал его на доски, которые затем поступали к другим станкам для обработки и сортировки. Конвейер по переработке бревен в доски разной длины, ширины и толщины работал бесперебойно.
   Ванька с удовольствием вдыхал с детства знакомый древесный дух, присущий пилорамам, деревообрабатывающим, столярным цехам, и Иваныч заприметил это острым глазом, несмотря на свой возраст.
   Глянув на часы, он выключил станок и громко объявил:
   – Перекур. Кончай работу.
   Выйдя во двор и присев возле одного из штабелей досок, рабочие закурили, балагуря о том, о сем. Иваныч посмотрел на Ваньку и улыбнулся:
   – Ты, паря, главное не робей. Освоишься. Скажи нам сначала, как тебя зовут, где проживаешь, с кем. Нам с тезкой интересно знать, вместе чать работать будем. Дело сурьезное.
   – Я приехал в художественное училище поступать из Алатыря. Потом раздумал, решил поработать сначала. Проживал в Доме колхозника. А зовут меня Иваном.
   – Ну что ж, это похвально. Верно, Лексей? – обратился Иваныч к молчащему до поры скромному белесому парню. Тот ухмыльнулся:
   – Нам што, пущай работает. Не жалко.
   – Как мы понимаем, с жильем у тебя плоховато. Лексей, вы же комнатку сдаете, вот и уважь товарища. Не дело в гостинице жить, дороговато.
   – Мать уже вселила жильца. Если только на веранде. Пока тепло.
   – Значитца, решили. Ты как, не против на веранде пожить? Это подешевее будет, чем в Доме колхозника, – добродушно посмеялся Иваныч, с хитрецой поглядывая на приезжего новичка. – И с работой рядом. Они неподалеку живут, всего пару остановок на автобусе.
   – Спасибо вам, – обрадовался Ванька. – Я после работы за чемоданом сгоняю и назад. Мы раньше тоже в Чебоксарах жили на Гражданской улице. Там и пилорама была. Может, знаете, где это?
   – Знаю конечно, – Иваныч поднялся с досок. – Пора за работу браться, а то вон мастер забеспокоился уже.
   И верно, во дворе показался мастер, показывая на часы…
   – Не повезло тебе. Вчера заказ на двадцатку был, а сегодня сороковку гоним, – сообщил Ваньке Алексей, подходя к станку. – Толщина доски сорок миллиметров, уразумел теперь?
   – У меня дед столяром был, я понимаю в этом деле, – счел нужным сообщить и Ванька. Иваныч одобрительно кивнул:
   – Молодцом. Мы с Лексеем будем готовую доску вот сюда рядом сбрасывать, – показал он на кучу досок возле станка. – А ты таскай во двор и укладывай в штабель, раз разбираешься в нашем ремесле.
   Иваныч включил станок, и работа закипела – только поворачивайся.
   Снова шум и грохот заполнили помещение. Ванька надел выданные мастером рукавицы, подхватил несколько досок и поволок их во двор, укладывать в штабель…

   Под вечер усталый, но довольный Ванька подходил с чемоданчиком в руке к дому с верандой, где он будет жить с легкой руки Иваныча.
   Алексей явно поджидал его, так как сразу же вышел из дома навстречу.
   Войдя на веранду, Ванька поставил чемодан в углу возле двери и огляделся: кровать, тумбочка, вешалка на стене для одежды, вот и все. Но он был доволен и этим: у него есть работа и жилье, что еще надо для полного счастья человеку, у которого недавно не было вообще ничего.
   – Пойдем в дом, там мать приготовила нам поужинать, – позвал Алексей, и Ваньке стало совсем хорошо и спокойно…
   После ужина они вышли на улицу покурить. Алексей задымил папиросой и протянул пачку «Прибоя» Ваньке. Тот тоже закурил на радостях.
   – Пойдем, прогуляемся по улице, я тебя с ребятами нашими познакомлю, и девчонки у нас есть хорошие, не пожалеешь, – предложил Алексей и с этих пор стал для Ваньки настоящим товарищем.
   Они миновали несколько домов и повернули за угол, увидев расположившуюся на бревнах компанию. Несколько парней и девушек обрадованно замахали руками вновь прибывшим.
   – Привет, Леша. Кого это ты ведешь к нам? – сразу же заинтересовались девушки, поглядывая на симпатичного незнакомца.
   – Вместе работаем. На моей веранде жить теперь будет, – похвастался Алексей и предложил, – знакомьтесь давайте.
   Первым встал с бревен и протянул Ваньке руку парень интеллигентного вида в очках с гитарой на перевязи:
   – Игорь, рад знакомству.
   – Я тоже, – Ваньке он сразу приглянулся чем-то, – Иван.
   С остальными ребятами он также знакомился за руку, но по именам пока не запомнил, как и девушек, кроме одной: чернявой и быстроглазой.
   – Ира, – она стрельнула в него бездонными завораживающими глазищами и поразила в самое сердце.
   – Игорек, сыграй что-нибудь этакое душещипательное, – заболтала ножками блондиночка легкомысленного вида, кокетливо оглядывая Ивана, но Игорь уже и сам забренчал на гитаре, напевая:
   – Ах, гостиница моя, ты гостиница, на кровать присяду я, ты подвинешься. Занавесишься ресниц занавесками, хоть на час тебе жених, ты невеста мне…
   Ваньке раньше не приходилось слышать эту песню, и она сразу запала ему в душу. Словно по заказу угадал Игорь Ванькино настроение, да еще загадочные черные очи столичной штучки Ирочки, так что для Ваньки этот вечер стал просто незабываемым.
   – Интеллигент, кончай эту тягомотину. Сбацай по-нашенски, – прервал пение товарища сутулый верзила, скривившись. – Про фонарики ночные.
   Но у Игоря в этот вечер было явно лирическое настроение. С улыбкой оглядев друзей-приятелей, он запел вполголоса, перебирая струны:
   – Если я заболею, я к врачам обращаться не стану. Обращусь я к друзьям – не сочтите, что это в бреду. Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье повесьте упавшую с неба звезду…

   Ваньке на новом месте не спалось. Ворочаясь на старой скрипучей кровати, он вспомнил обокравшую его цыганку, первый рабочий день на пилораме. В ушах еще звучали песни Игоря под гитару, в доме за стенкой раздавались шаги и говор хозяев, и под этот шумок он все же забылся в тревожном беспокойном сне…

Сон Ивана из раннего детства

   Вся комната озарена красным трепещущим светом, где-то за окнами так трещало и гудело, словно горел гигантский костер.
   Ванька вскочил с кроватки и подбежал к стоящим у окна родителям.
   На улице творилось несусветное. Зарево охватило все вокруг, ночное черное небо, а на улице, словно день.
   Возле красных пожарных машин суетились пожарные в касках со шлангами в руках, сильные струи воды обрушивались на охваченную пламенем пилораму, борясь с огнем.
   Сначала тугие водяные струи бесследно исчезали в море огня, потом повалил пар и дым, проявились черные стропила крыши, обугленные стены. Смелые фигурки пожарных исчезали в огне вместе с брандспойтами в руках, гася пожар изнутри строения.
   Огненный шквал стал ослабевать, и Ванька вернулся в свою кроватку, полный незабываемых впечатлений от необыкновенно прекрасного и в то же время ужасного зрелища.
   Он слушал, как шептались родители в своей кровати и, глядя уже сонными глазами на потолок, наблюдал, как по нему еще метались красные тени от пожара.

   .. Очнувшись ото сна, Иван не сразу понял, где находится. Было уже поздно, но на улице кто-то жег костер, и всполохи от огня метались по веранде. На душе у него было тревожно, но в то же время он ощущал во всем теле какую-то приятную напряженность: томление духа и тела.
   «Мне уже снился этот сон раньше, к чему бы это? Вещий сон, как сказала бы бабушка. Вообще-то надо вздремнуть как следует, завтра идти на работу», – подумалось ему, и он сладко потянулся.
   В тот же миг его сковало всего, и тело пронзило такое острое наслаждение, что он застонал, не выдержав, и в руках у него оказалось нечто большое и мокрое. Удивленный, он все понял и убрал руки из трусов.
   Такое с ним случилось впервые. Он был потрясен, ничего подобного он никогда не испытывал. Это незабываемое чувство физического счастья наконец-то посетило и его.
   Ванька успокоенно вздохнул и погрузился в настоящий крепкий сон.

   – Эй, Ваня, ты где? – в проеме ворот показался Алексей и, увидев товарища, поспешил к нему. – Можешь отдыхать, обед.
   Ванька с удовлетворением оглядел внушительный штабель, который он натаскал своими руками до обеда, и отряхнулся от опилок: обед так обед.
   Усевшись на досках, ребята развернули свои кульки: сразу было видно, что Алексею обед собрала мать, а у Ваньки на газете лежал кусок черного хлеба и плавленый сырок.
   Для молодых ребят, занятых тяжелым физическим трудом, такой обед на один зубок, как говорится. Выручил Алексей Иваныч как всегда.
   Присев рядом с молодежью, он аккуратно постелил салфетку и разложил из своей авоськи всяческую всячину, приглашая полуголодных пареньков присоединиться к его трапезе.
   – Давай-ка, паря, налетайте. Мне одному не управиться, тут старуха моя на целое отделение приготовила, – добродушно посмеивался он, глядя на своих помощников. Тех не надо было особо упрашивать.
   Вскоре насытившиеся работники отвалились к доскам и закурили.
   – Вань, расскажи еще, как тебя цыганка облапошила, – рассмеялся Алексей над товарищем. Иваныч тоже заулыбался, покачивая головой и поглядывая на отмахнувшегося Ваньку.
   – Она, стерва, можно сказать, всю судьбу Ивану поломала, – размышлял он вслух, затягиваясь крепкой махорочной сигаретой. – Он бы теперь учился себе на художника, жил в общаге, а вместо этого доски в штабеля укладывает. Чего только не бывает в жизни.
   – Да мне по барабану. Я когда узнал, что после училища буду учителем черчения и рисования в школе работать, сразу расхотел поступать. А тут и цыганка подсуропила. Мне охота настоящим живописцем быть, как мой отец, – размечтался Ванька, нисколько не унывая.
   – Будешь, раз мечту такую имеешь. Факт, – поддержал его Иваныч, и Ванька уважительно посмотрел на старого рабочего, чем-то неуловимо похожего на его любимого дедушку.
   – Вечером махнем на танцы с ребятами? Они нас звали, – вспомнил вдруг Алексей и хитро заулыбался белесым лицом, – Ирка тоже будет.
   При упоминании о девушке Ванька обрадовался, и в это время громко застучал распиловочный станок внутри пилорамы. Обеденный перерыв закончился, пора к станку.
   Иваныч с Алексеем подались к своему рабочему месту, а Ванька помчался в дощатую уборную, стоявшую на отшибе у забора.
   – Хороший паренек нам с тобой попался, работящий и душевный к тому же, – оглянулся на него Иваныч и строго посмотрел на Алексея, – не обижайте его. Сам ты в доме с родителями проживаешь, а он один, как перст.
   – Никто его не обижает, – насупился Алексей. – Он малый не промах.

Конец лета: август-жнивень
(2 часть)

   Иван с Ирой молча шли по вечерней улице, удаляясь от кинотеатра, из дверей которого они только что вышли вместе с возбужденной толпой зрителей после окончания фильма.
   Взявшись за руки, они улыбались и словно плыли по воздуху, не замечая никого и ничего вокруг.
   Накрапывало. Девушка была в модном черном плаще-болонье, и Ванька не мог оторвать глаз от нее: так она была хороша.
   Ей тоже льстило внимание со стороны понравившегося парня, так что они оба были увлечены друг другом не на шутку.
   – Ира, давай каждый день в кино ходить, а по выходным – два раза в день, договорились? – Ваньке не хотелось расставаться с девушкой ни на миг.
   Она не возражала, хотя и понимала нереальность предложения.
   – Давай лучше в вечерке вместе учиться будем. Оба в девятом классе.
   – Здорово придумала, а я не догадался.
   – Промокнешь, Ваня. Пошли быстрее, – они прибавили ходу и вскоре подошли к дому, где жила девушка. Встали под деревом, где посуше.
   Было очевидно, что они встречаются так каждый день. Она расстегнула плащ и полами обхватила Ваньку вплотную. Прижавшись друг к другу, они замерли, взволнованные такой близостью.
   Ванька нежно поцеловал ее, затем еще и еще. Осмелев, стал щупать. Казалось, еще мгновение, и они завалятся в кусты, обезумев от страсти.
   Спохватившись, девушка оттолкнула его от себя.
   – Хватит на сегодня, Ванюша. Я все хочу сказать тебе: держись подальше от нашей шпаны. Боюсь за тебя.
   – О чем ты? Они мировые парни, кореша. Особенно Игорь.
   – Смотри. Не оступись. Ну, мне пора, до завтра, – она поцеловала Ваньку в губы и быстро убежала в дом, пока он снова не схватил ее в объятья.
   Поглядев ей вслед, Ванька неспешно пошел в сторону дома, где его ожидала веранда. Дождь стих, и он смело шагал по асфальту дороги, благо машин почти не было видно…

   Парень с девушкой медленно идут по вечерней улице. Обняв девушку за плечи, он ласково шепчет что-то ей на ухо, и они весело смеются.
   Вспыхивает свет в окнах домов, сгущающиеся сумерки опускаются на город. Уличные фонари разом озарились бледным неоновым мерцанием и зажужжали в вышине, мирно перемигиваясь.
   Прилетевший из ночи порывистый ветер, словно смерч, взбил пыль на асфальте и закрутил ее волчком, игриво приближаясь к молодым людям.

   Стих и исчез, снова возник, растревожив уснувшие, было, кроны деревьев, донес до слуха бравую песню, рвущуюся из многих ребячьих глоток: «Когда качаются фонарики ночные, когда на улицу боятся выходить…».

   Из-за угла вывалилась компания подростков. Впереди шел высокий, интеллигентного вида парень в очках, терзая гитару: словно живая она билась в его руках, стенала и звенела всеми струнами.
   – Я из пивной иду, я никого не жду, я никого уж не сумею полюбить, – лихо пел парень, поглядывая по сторонам.
   – Я из пивной иду, я никого не жду, я никого уж не сумею полюбить! – оглушительно дружно подхватила компания, скорее похожая на кодлу.
   – Глянь, Интеллигент, влюбленные! – хохотнул кто-то.
   – Вижу, не слепой.
   Кодла мгновенно окружила молодых влюбленных.
   – Давненько я не трахался с красоткой, – сутулый верзила обхватил девушку за талию и прижал к себе. Парень рванулся к нему, но его схватили и оттащили в сторону. Сразу стало понятно, что кодла навеселе.
   – Не нравится? Вано, поставь ему фонарь, освети личность! – загоготали вокруг, одобряя «юмор» верзилы. Ванька тоже хохотал вместе со всеми, пьяно ухмыляясь и выбирая момент для удара.
   – Пустите, не надо! – задохнулась криком девушка, когда верзила подлез ей под юбку своей лапищей.
   – Генка, смотри не оплошай. Не опозорь коллектив, – подзадоривали его изрядно подвыпившие друзья-приятели.
   Парень вырвался из множества рук и сшиб с ног верзилу. Замелькали кулаки, вечернюю тишину теперь оглашали звуки ударов, хрипы и возгласы дерущихся:
   – Под дыхало бей ему, Генка! – но вскочивший на ноги верзила не успел и, хрюкнув, съежился от хлесткого удара, и снова опустился на асфальт.
   Парень оказался крепким орешком: стойко держал удары, бил направо и налево без устали, защищая свою девушку.
   – С одним не справитесь, доходяги-работяги. Эх вы, вояки, – отшвырнув гитару в толпу, Интеллигент шагнул навстречу парню и мощным апперкотом свалил его наземь…
   – Ребята, шухер, менты на горизонте! – при этих словах кодла мигом распалась, и все бросились в разные стороны.
   Через мгновение на асфальте остались лишь лежащий парень и девушка рядом с ним.
   – Володя, милый, что они с тобой сделали? – всхлипывая, девушка помогла ему встать на ноги. Вынув носовой платок, прикладывала к разбитому лицу, стирая кровь.
   – Ничего, Анечка, пустяки. Бывало и похуже, – парень непослушными еще руками стряхивал с себя пыль, пытаясь улыбнуться.
   Высветив их светом фар, рядом резко притормозил милицейский «ГАЗик». Из него выскочил молодцеватый сержант и бросился на помощь потерпевшим…
   – Иван Шмаринов по кличке Вано. Так?! – просматривая документы, капитан милиции строго взглянул на Ваньку, скромно примостившегося на краешке стула. Давно нестриженные вихры ершились на затылке склоненной вниз головы.
   – Садись поудобнее, не стесняйся. Разговор предстоит долгий. В компании ты, видно, шустер-бобер, а тут смирный, как овечка.
   Ванька хмыкнул в ответ, усаживаясь поудобнее и поправляя рукой свою модную прическу под битлов.
   – Что делаешь в нашем городе?
   – Учиться приехал поступать в художественное училище.
   – Ну и как, поступил? Говори яснее, – начал терять терпение капитан.
   – Раздумал, как деньги стырили. Пришлось на работу устроиться подсобником на пилораму. Живу на частной квартире.
   – Почему же домой сразу не поехал?
   – Я не могу вернуться в Алатырь ни с чем, засмеют. Неужели не понятно? – по-детски обидевшись, взглянул на капитана Ванька.
   Тот невольно улыбнулся, но снова посуровел.
   – Хотелось бы узнать, кто такой Интеллигент? Где проживает, как фамилия. Расскажи обо всех остальных дружках-приятелях.
   Ванька молчал, уставившись в пол.
   – Парня избили, девушку напугали. К нам уже поступали сигналы, что на вашей улице организовалась группа: ходят по вечерам, пугают прохожих. Теперь это избиение с попыткой изнасилования. Ваших рук дело?
   – Не был я ни в какой группе. Живу, работаю. Домой обратно не поеду. Всем наобещал, что поступлю… – Ванькины глаза заволокло слезами.
   – Пострадавшие говорили, что в компании, кроме верзилы Генки и Интеллигента, был еще один зачинщик по кличке Вано. Что скажешь?
   – Я разве похож на Вано? Меня зовут Иван. Так что ошибочка вышла, гражданин капитан. Не там ищите. Не был я в компании и не знаю никого, – Ванька тоскливо оглядел строгую обстановку кабинета и оглянулся на дверь, – отпустите меня.
   – Ты, как я погляжу, не только шустер, но и хитер. Приводы в милицию были? За хулиганство, драки, воровство…
   – Нет, что вы. Это в первый раз. Честное комсомольское.
   – Верю. Жаль, что не желаешь оказать нам помощь, – капитан внимательно смотрел на Ваньку. Тот намертво уставился в пол, замолчал.
   – Ладно. На первый раз ограничимся вот этим. Подпиши, – капитан положил перед Ванькой заполненный лист протокола и ручку.
   – Что это? – испугался Ванька.
   – Подписывай. И чтобы в компании с хулиганами тебя больше не видели! Иначе отправим домой к родителям. Придется поставить тебя на учет. Вызовем повесткой к инспектору по делам несовершеннолетних, понял?.. А до компании мы доберемся. Обязательно. Пока еще не натворили дел, – капитан встал и прошелся по кабинету.
   – Повезло тебе на первый раз. Парень оказался добреньким. Правда, до больницы дело не дошло, но факт избиения налицо. От показаний отказался, возбуждать дело не хочет. Бывают же такие, на ваше счастье…
   Увидев подходившего к дому Ивана, Алексей поднялся с крыльца навстречу. Он ждал его возвращения с нетерпением:
   – Ну, рассказывай, не томи душу.
   – Пока они только догадываются, но пора завязывать. Иначе хана.
   – Так я о том и толкую. Ты зачем драться по вечерам ходишь? Наши ребяты дурью маются, так они у себя дома. Как вышлют тебя из города, и мать моя от квартиры откажет, если прознает, достукаешься, – возмущенно нудил Алексей, но Ваньке было не до нравоучений, и он с досадой отмахнулся от назойливого товарища:
   – Иди ты лучше домой, заноза! Меня уже воспитывали сегодня, хватит.
   – Я-то вот не хожу хулиганить, лучше бы в картишки сразились после работы, – Алексею хотелось успокоить взвинченного Ивана. В его голову закралась мысль о том, что он зря послушался тогда Иваныча и уговорил мать пустить на веранду этого беспокойного постояльца.
   Ивану же было не до Алексея. Закурив папиросу, он без объяснений покинул его и торопливо пошел по улице дальше.
   Завернув за угол, он шел к дому приятеля Игоря и, засунув руки в карманы потертого засаленного пиджака, лихорадочно думал:
   «Теперь не отстанут, факт. Надо сматываться. Но куда? Только не домой. Лучше пусть забирают», – бормотал он, невидяще глядя перед собой.
   Услышав резкий и короткий свист, огляделся.
   За калиткой в тени разлапистого дерева стоял Интеллигент и призывно махал ему рукой, тревожно выглядывая на дорогу: нет ли хвоста за Вано?
   Ванька юркнул в калитку, и они дружно рванули в дом, заперев дверь.

   В небольшой захламленной комнате было накурено и душно. На диване смирно валялась знакомая гитара, шторы на окне задернуты наглухо.
   Интеллигент нервно маячил от окна к двери и обратно, курил одну за другой сигареты. Бравый вид заменяли растрепанные волосы, бледное лицо и растерянный бегающий взгляд. Модный костюм помят, ворот белой нейлоновой рубахи нараспашку, галстук съехал набок.
   Он тем не менее внимательно слушал Ванькин рассказ о недавнем допросе в районном отделении милиции.
   – В общем, копают они. Капитан предлагал сдать всех вас для пользы правопорядка, – неудачно пытался шутить Ванька – Вано.
   – Ну, а ты? – резко остановившись возле шутника, Игорь встревоженно заблестел стеклами очков: ему было не до шуток.
   – А я отвечаю ему: я не из тех, которые раскалываются, – напустив на себя самоуверенный и развязный вид, этот Вано теперь мало походил на того Ваньку, что сидел на краешке стула перед капитаном милиции.
   – Молодец! – облегченно вздохнув, Игорь вытер всей пятерней пот со лба и присел рядом с другом. Ванька развалился на диване и пытался пускать изо рта кольца дыма, неумело держа сигарету двумя пальцами.
   Поперхнувшись, закашлялся, но пару колец все же умудрился пустить.
   – Надо сматываться, иначе загребут. Точняк. – Игорь вскочил и опять замаячил по комнате, словно лунатик.
   – Вопрос, куда? А как же быть с работой…
   – Уволишься, делов-то на три копейки, – снова присев, Игорь схватил подругу-гитару и забренькал, бубня под нос:
   – Как провожают пароходы, совсем не так, как поезда…
   – Моя любимая песня, – Ванька оживился. – Вообще-то я с детства мечтал моряком стать. Даже в матросском костюмчике щеголял. Да море далеко, а мы здесь. Где предки-то у тебя, Игорек?
   Вскочив с дивана, он выглянул из-за шторы в окно.
   – Не высовывайся, – Игорь подошел и плотнее задернул штору. – Пахан в командировке, мать в доме отдыха. Я с бабкой прозябаю.
   – Где же она шастает? Не видно что-то.
   – На огороде трудится, как пчелка, – Игорь хихикнул и задумался:
   – Есть, придумал! Теперь тип-топ, – он снова схватил гитару и уже довольно спокойно заиграл, подпевая приятным баском:
   – Когда качаются фонарики ночные, когда на улицу боятся выходить…
   – Брось, не до этого. Что придумал? Выкладывай.
   – А я еду, а я еду за туманом, за туманом да на краешек земли! – теперь торжественно пропел Игорь и отложил гитару в сторону окончательно.
   – Я ведь тоже мечтал когда-то моряком стать. Поедем на Север, в Архангельск, например. Устроимся матросами на рыболовный траулер, деньгу зашибем. Романтика. А здесь пока все затихнет. Приедем с деньгами, форс мажор! Все лопнут от зависти.
   Ванька зачарованно слушал своего ушлого друга.
   – Здоровски. А возьмут нас? – внезапно засомневался он, вспомнив недавние мытарства при попытках устроиться на хорошую работу.
   – Возьмут, – уверенно отрезал Игорь. – У тебя паспорт есть?
   – Есть конечно, раз я работаю.
   – Тогда порядок. С паспортами возьмут. Моряки всегда требуются. Мне скоро семнадцать стукнет, – похвастался Игорь и приобнял друга за плечи. – Не унывай. Завтра беги увольняйся, и сразу же махнем отсюда.
   – А моих денег хватит на билеты? Это же так далеко.
   – Добавим, если не хватит, – Игорь подошел к секретеру и, взяв с полки большого пузатого кота, оказавшегося копилкой, с маху шваркнул его об пол: вместе с черепками на полу лежала россыпь меди, серебра, валялись тщательно свернутые купюры. Развернув одну из них, Игорь победоносно засмеялся: – Ну как, впечатляет?
   – Отпадно, – перед самым Ванькиным носом трепыхалась в руках друга смятая десятка. – Так здесь их полно, живем!.. Надо только с Иркой попрощаться. Жаль, нельзя ее с собой взять.
   – Еще чего придумал! Вдруг ее допрашивать начнут, она и расколется, балаболка. Уж я-то знаю. Берем билеты на поезд до первой остановки и вперед за туманами на краешек земли. Припасай мешок для денег.
   – У тебя не голова, Игорек, а Дом советов…

   Продравшись сквозь толпу на перроне вокзала, друзья едва успели заскочить на подножку последнего вагона уходящего поезда.
   – Куда прете, под колеса захотели, черти? – заорала на них проводница. – Билеты предъявляйте, не то ссажу на первой же остановке!
   – Не шуми, тетка. Вот они, билетики-то, – потряс билетами перед самым носом у проводницы Игорь, и они с Ванькой прошли в вагон, держа в руках свои чемоданчики.
   – Пойдем в следующий вагон, там пристроимся, – и Игорь с видом бывалого путешественника повел друга в другой вагон…
   Пройдя сквозь гремящие тамбуры нескольких купейных и плацкартных вагонов, они очутились наконец в общем вагоне. Свободные места были, и они расположились у окна, забросив чемоданы наверх на третью полку.
   – Далеко собрались, голубчики? – поинтересовался у них полупьяный мужичок с вороватыми глазами. Сидящие рядом женщины с узлами и мешками под руками подозрительно косились на него и ребят.
   – Отсюда не видать, папаша, – холодно отшил его Игорь, и мужичок отстал от них, видимо, поняв, что не на тех напал.

   Женщины вынули свои дорожные припасы и стали с таким аппетитом уминать их, что у ребят потекли слюнки. Улыбнувшись, одна из них поделились с ними едой, и настроение у друзей резко улучшилось.
   Мужичок залез на верхнюю полку и вскоре захрапел. Задремали и другие пассажиры, угомонившись наконец под перестук колес.
   Друзья с любопытством поглядывали на пробегающие мимо поля и леса, деревеньки. У них было приподнятое настроение: еще бы, они ехали не куда-нибудь, а на Север, как и многие в те романтические времена.
   – До Москвы доедем как-нибудь, а там сделаем таким же Макаром: купим билеты на пару остановок и доберемся до цели, не дрейфь, – поучал Игорь своего более скромного товарища, и тот не возражал, отдав пальму первенства более опытному путешественнику, чем он.
   – Спать завалимся наверх на третьи полки. Там душно, так что придется потерпеть. Ты усек, к чему я клоню?
   – Еще бы, чай не дурнее других. Затаимся поближе к стенке, а как пойдут контролеры, нас и не заметят.
   Ребята заулыбались, заговорщицки переглядываясь. Они нашли общий язык и теперь стали настоящими корешами. Друзья навек, до гроба.

Глава тринадцатая
Северная романтика

Архангельск: город у белого моря
Золотая осень

   О причал бились крутые, сердитые, все в барашках стального цвета волны. Рассыпаясь в прах, они откатывались назад, словно набираясь сил, и снова бились в бетонный бок, снова откатывались, и так до бесконечности.
   Низко над волной кричали и метались крупные морские чайки, ветер был необычайно свежий с привкусом горечи на губах.
   Распахнув пиджаки друзей, он настойчиво трепал им волосы, брючины возле ботинок, проникая, казалось, в самую душу.
   Ребята жадно вдыхали непривычный для них морской воздух, изумленно и радостно оглядывая поражающие воображение просторы залива, порт, белые пароходы на рейде, издали казавшиеся голубыми.
   – Как в сказочном сне, верно? – Ванька оглянулся на друга.
   – Точно, – подтвердил Игорь. – Еще наглядимся, сначала устроиться надо. Пошли быстрее, некогда прохлаждаться.
   Подхватив чемоданы, ребята нетерпеливо зашагали в сторону таких же белых, как корабли на рейде, зданий, расположившихся вдоль залива.
   – Дядя, подскажи нам, где управление Тралфлота? – Игорь солидно поставил чемодан на землю, через плечо – гитара в чехле.
   Проходивший мимо широкоплечий мужчина в форме моряка с галунами на рукавах улыбнулся, окинув ребят цепким внимательным взглядом.
   – Почти рядом, вон прямо перед вами. Курс верный взяли, так что желаю удачи, хотя… – он с сомнением покачал головой, – путина в разгаре, вряд ли возьмут. Ничего, не дрейфите, – прибавил он ободряюще:
   – Вперед и только вперед и не сворачивайте…

   – Матросы нам нужны. Даже сейчас, когда все флотилии в море. И на берегу дел много. Сезон в разгаре. Но взять не могу, не имею права.
   Пожилой с седыми висками моряк-кадровик вышел из-за письменного стола и подошел к ребятам, ошеломленно сидевшим на стульях вдоль стены кабинета, большого и просторного, как море.
   На стеллажах стояли макеты сейнеров, траулеров, а в огромных окнах во всей своей красоте виднелся залив, порт и недосягаемые для ребят корабли на рейде и у причала.
   – Сочувствую и понимаю ваше горе. Сам когда-то вот так, как вы, пришел сюда, – он ободряюще улыбнулся поникшим паренькам.
   – Приезжайте через два года, примем с радостью. А еще лучше – после службы в армии. Отслужите, и если не отступитесь от мечты стать моряками, милости просим. А сейчас рановато. Паспорта не забудьте…

   Несостоявшиеся моряки медленно плелись по набережной, волоча чемоданы и блуждая взорами по сторонам.
   – Я говорил, не возьмут. Как чуял, – Ванька потерянно посмотрел на своего более уверенного друга.
   – Ничего, Вано. Что-нибудь придумаем. Назад нам дороги нет. Махнем куда-нибудь по Северной Двине на лесоразработки. Заработаем деньжат, там тоже неплохо зашибают, – Игорь не терял надежды.
   Они подошли к зданию речного вокзала и вошли внутрь.
   В зале вокзала было многолюдно: огромное табло расписания движения речных судов пестрело названиями городов и пунктов, расположенных по маршруту реки. Что делать, куда ехать дальше?
   Ребята в нерешительности застыли у касс, оглядываясь по сторонам и прикидывая свои скромные финансовые возможности.
   Для увеселения пассажиров по трансляции крутили модные песенки, и до слуха расстроенных невезухой друзей долетали их обрывки:
   «Ты привык ко всему городскому, что тебе в нашей дикой красе. Может быть, станет скучно такому на таежной реке Бирюсе…», – пророчески пел знакомый голос одной из известных певиц.
   – Ну что, пацаны, приуныли? – перед ними возник коренастый парень лет восемнадцати в просторном дорожном костюме: широкие брюки были заправлены в кирзовые сапоги, в руках болтался легкий саквояж.
   Беспечная улыбка белоснежных зубов, казалось, навсегда обосновалась на его курносом круглом лице. Озорные плутоватые глаза прожженного хлюста насмешливо и понимающе оглядывали пареньков.
   – Не знаете, куда путь держать, где деньгу зашибить, да шоб пупы не надорвать? – с хохляцким акцентом разъяснил парень их затруднения.
   – А тебе чего надо? Проваливай, – Игорь хмуро глядел на балагура.
   – Не серчай, я разумею. В моряки наниматься приехали, да не взяли? Лет маловато. Ну ничего, я помогу вам. До меня держитесь, не сгинете. Будем знакомы, Виктор! – с ударением на последнем слоге произнес он свое имя и пояснил, – от слова виктория, победа. Или же просто Витек, как вам будет угодно. Присядем, погутарим?
   И вот ребята уже втроем сидели на скамейке.
   – Дай-ка я шаркну по струнам, давно душу не отводил, – Виктор, он же Витек, по-хозяйски вынул гитару из чехла и провел заскорузлыми давно не мытыми пальцами по струнам.
   – Клевая гитарка, – прижмурив глаза, он с оттяжкой забил по струнам, и внезапно охрипшим басом запел по блатному:
   – Судьба во всем большую роль играет, и от судьбы далеко не уйдешь. Она повсюду нами управляет, куда велит, покорно ты идешь…
   Даже Игорь заслушался малознакомым блатным репертуаром, не говоря уж о Ваньке, который уважительно глядел на бывалого парня…
   Вечерело. К пристани неспешно подходил двухпалубный пароход старого дореволюционного образца, лениво шлепая по воде плицами большого медленно вращающегося колеса.
   – Ууууу!.. – призывно и глухо прогудел пароход, пришвартовываясь к причалу правым бортом.
   Матросы ловко перекинули на пирс мостик-трап, быстро установили перила.
   Очередь заволновалась, готовясь к посадке.
   – Пошли за мной, – Виктор тараном протиснулся сквозь очередь, невзирая на возмущение и ругань, Ванька с Игорем за ним.
   – А билеты брать будем? – поинтересовался у Виктора Ванька.
   – Не отставай, братва. Все будет хоккей, на месте возьмем.
   – Ну чево прете, не успеете, што ли? – лениво огрызнулся мужик из очереди, но осекся перед надвинувшимся парнем:
   – Молчи в тряпочку, дядя, – выразительно зыркнул на него Виктор. – Лучше не возникай…

   Ряды скамеек четвертого класса, окружающие машинное отделение, забиты самым разнообразным людом. Ребята сидят с краю, примостившись подле чемоданов и слушают своего нового товарища.
   – Ловко я провернул с билетами? – заговорщицки мигает Виктор и, приблизив к друзьям большое лицо, поясняет самодовольно:
   – Дело простое. Взял билеты до первой остановки, а проедем до конца, поняли? Дальше никто не проверяет, только на выходе. А там рванем и в сторону, ищи ветра в поле.
   – Ловкач, – усмехнулся Игорь, переглянувшись с другом и умолчав о том, что они сами также ехали в поезде. Пусть думает о себе, будто он умнее других. Поглядим, что дальше будет.
   – Здорово, – Ванька же восхищенно смотрел на рассказчика.
   Насладившись произведенным впечатлением, Виктор продолжал:
   – Нас теперь трое, целая шобла. Надо вам псевдонимы придумать што ли, шоб, как у настоящих людей было. Тогда будет полный абзац, порядок, то есть, – снова пояснил он, стараясь казаться культурным и перепутав ударение на слове псевдоним.
   – На слове псевдоним ударение надо делать на последнем слоге, а не в середине, как ты, – поправил Игорь малограмотного дружка, не вытерпев его само бахвальства. – Нам это ни к чему.
   – А зачем придумывать? Игорь – Интеллигент, я – Вано, Витек – Виктор. У нас и так полный порядок, абзац то есть, – горячо вмешался в разговор Ванька, обрадовавшись сам себе: какой он сообразительный.
   – Вот это ништяк. Интеллигент, точно к тебе подходит, – придирчиво оглядел Игоря удивленный Виктор. – Они такие же зануды. Вано тоже сойдет, только ты не очень смахиваешь на грузина, – засомневался, было, он и подозрительно покачал кудлатой головой:
   – Ну, даете, наверное, не спроста вы на заработки-то из дома драпанули?
   – Мы же не спрашиваем тебя, почему ты здесь околачиваешься, а не дома у мамки с папкой под боком? – рассердился Игорь.
   – Ладно, проехали. А кликухи у вас подходящие, – он уже с уважением смотрел на ребят. В разговоре возникла пауза.
   – Жарковато што-то стало, – присмиревший Витек стащил с широких плеч пиджак, оставшись в летней не по сезону рубахе с короткими рукавами.
   Ванька с Игорем восхищенно уставились на руку приятеля: на широкой Витькиной руке от кисти и до локтя красовалась затейливая татуировка: красавица-русалка лениво плыла в морских волнах, грациозно изогнувшись. На лице у нее застыла призывная сладострастная улыбка обольстительницы.
   – Нравится? – снисходительно улыбнулся Витек. – Хотите, и вам такую же наколю? Задаром.
   Друзья молча кивнули, как один, не сводя с русалки глаз.
   Витек горделиво повертел рукой, показывая русалку со всех сторон.
   – Ладно, полюбовались и хватит. Давайте зададим храповицкого, – и он, прислонившись спиной к гудящей вибрирующей железной перегородке, отделяющей коридор от недр машинного отделения, почти мгновенно захрапел. Задремали и Ванька с Игорем, прижавшись друг к другу.
   Редкие тусклые лампочки скудно рассеивали вечный полусумрак коридоров. Пассажиры шумно спали в не менее шумном, глухо грохочущем тесном пространстве нижней палубы, о существовании которой только догадывались пассажиры отдельных кают на верхней палубе…

   Утром, выбравшись из духоты на палубу, путешественники разместились на скамейках, отдыхая от ночных мучений. По палубе гулял ветер, играя ребячьими вихрами.
   – Куда плывем? – Игорь озабоченно оглядел проплывающие мимо лесистые берега. – Плывем, говорю, куда, штурман? – вторично обратился он к развалившемуся на скамейке Виктору.
   Тот лениво зевнул и устремил долгий взор в речные дали.
   – Плавает дерьмо, а мы идем в Котлас, – наконец молвил он сиплым спросонья голосом. – Чего журитесь? Приедем, ребята знакомые устроют нас. Деньгу схватим и дальше отчалим.
   – Куда устроят-то?
   – На разгрузку-погрузку. Тяжелая, но высокооплачиваемая работенка. Так что готовьтесь, парубки. Ясно теперь?
   – Вполне. Слышал? – Игорь взглянул на Ваньку и далеко цыкнул слюной в северные воды реки.
   Но Ванька не слышал. Он был захвачен красотой сурового северного края: низкое свинцовое небо подпирали высокие сине-зеленые леса, уходящие за горизонт. По берегам величавой полноводной реки раскинулись торжественно-нарядные в своей простоте села, деревеньки.
   – Красотища-то какая, ребята. Вы только гляньте, – Ванька восторженно оглянулся на озабоченных друзей.
   – Если бы еще и пожрать как следует, тогда ничего, – вернул его в суровую действительность Виктор.
   – Не мешало бы, – вздохнул и Игорь.
   Ванька молча проглотил подступившую к горлу голодную слюну.
   – Сейчас попробую достать. Подождите немного, – подмигнул ребятам Виктор и, резво вскочив со скамейки, загремел сапогами по железным ступеням лестницы куда-то вниз…
   На палубе показалась группа молодежи с рюкзаками в руках и за плечами. Бойкий паренек забренчал на гитарке и запел тенорком:
   – Две девчонки танцуют, танцуют на палубе, и любуется ими тайга…
   Под его пение на палубе закружились в танце девчонки из их группы, и все вместе они дружно подхватили:
   – А река бежит, зовет куда-то, плывут сибирские девчата…
   Ванька с Игорем засмотрелись в их сторону, и в это время снова загремели сапоги по лестнице, и на палубе объявился Виктор со свертком в руках. Отдуваясь, он развернул газету и глазам обрадованных друзей предстали бутерброды с колбасой и котлетами.
   – Вот это Витек! Молоток, ничего не скажешь, – Игорь с жадностью уминал булку с котлетами.
   – Не Витек, а Виктор! Понимать надо, – Ванька стряхнул с колен многочисленные крошки, и ребята весело рассмеялись, подзаправившись.
   – Где взял-то? – Игорь испытующе посмотрел на Виктора.
   Тот ухмыльнулся, дожевывая остатки еды, и отвел блудливый взгляд.
   – Много будешь знать, скоро состаришься. Сыграй лучше на своей бандуре, покажи класс детворе.
   Игоря не надо было упрашивать. Его гитара зазвучала так, что паренек из молодежной группы перестал тренькать, слушая мастера.
   – Когда качаются фонарики ночные, когда на улицу боятся выходить… – дружно и беззаботно запели ребята под аккомпанемент Игоревой гитары, так что молодежь переметнулась к ним, и вскоре пели все, включая самого Виктора, выделяющегося из молодежного хора хриплым басом.
   А вокруг простиралась суровая северная тайга, бесконечная лента реки раскрывалась перед людьми во всей своей красе.
   Палуба постепенно наполнялась отзавтракавшим в недрах парохода народом. Виктор смотрел по сторонам с видом старожила этих мест:
   – Скоро придем, народ уже нервничает.
   – Ты сам давно бывал здесь? – снова полюбопытствовал Игорь.
   – В прошлую навигацию.
   – А Холмогоры когда будут? Там Ломоносов родился, вот бы посмотреть, – вспомнил вдруг Ванька.
   – Спохватился. Давно уже проехали, меньше спать надо, – хохотнул развеселившийся Виктор.
   Внезапно из репродуктора над рубкой захрипело, забулькало, и полилась над палубой, зазвучала такая знакомая и такая полюбившаяся ребятам песня в исполнении Эдуарда Хиля: «Как провожают пароходы, совсем не так, как поезда. Морские медленные воды, не то что рельсы в два ряда…».
   – Музыку включили. Значит, подходим, – Виктор вскочил со скамейки и стал вглядываться вперед. Вдали вдоль излучины реки по-над берегом показались постройки, дома, с каждой минутой их становилось больше и больше. Пароход подходил к Котласу…

   – В Архангельске пристань раз в двадцать больше, – Ванька с неудовольствием озирал небольшое помещение местной пристани, людей.
   – Не в двадцать, конечно, но раз в пять, это точно, – подтвердил Игорь.
   – Скоро Виктор-то придет? – Ванька нетерпеливо ерзал по скамейке. Ему не сиделось. – И чего мы здесь высиживаем?
   Игоря тоже точил червь сомнений и тревоги. Он нахмурился:
   – Что-то разонравился мне твой Виктор. Как бы не надул.
   – Почему это мой? Мы вместе с тобой решили ехать, – обиделся Ванька.
   Игорь молча пожал плечами, нервно дрыгая ногой.
   – Ну что, орлы, пригорюнились, носы повесили? – перед ними, как по волшебству, вырос долгожданный Виктор.
   Ребята удивленно уставились на него во все глаза.
   Виктор был в огромном лисьем малахае, из-под которого торчали во все стороны его буйные курчавые волосы. Подмышками он едва держал два больших арбуза, ухмыляясь друзьям.
   – Налетайте, пока я добрый, – бросив им в руки арбузы, Виктор устало развалился на скамейке и снял малахай, отдуваясь.
   – А ты говорил… – укоризненно взглянул Ванька на друга. Игорь молча резал арбуз на части.
   – Шапочку вот друзья-товарищи подарили. Говорят, чтоб макитра не замерзла. А то зима скоро, – Виктор был неестественно весел и разговорчив.
   Схватив большой арбузный ломоть, с шумом стал есть, распространив вокруг себя резкий водочный Дух.
   Игорь покосился на него, принюхиваясь.
   – Ну, так что, когда по делам пойдем?
   – Попозже. Вы посидите пока, я еще сбегаю кое-куда. Есть неясности, – он вскочил, нахлобучил малахай по самые уши, секундно посуровел и снова расплылся в беспечной улыбке, – бывайте, скоро вернусь.
   Друзья уныло посмотрели вслед исчезнувшему приятелю.
   Тесное помещение пристани забито народом. Узлы, чемоданы, корзины, горы вещей. Северные сумерки за окнами быстро превратились в непроглядную ночь. Ребята сами не заметили, как задремали…
   – Просыпайтесь, чудики. Спят себе, понимаешь, как сурки. А я рыскать должен, как волк ночной, – бурчал Виктор, расталкивая друзей.
   Взглянув на приятеля, ребята ахнули.
   Под правым глазом у него зиял багрово-фиолетовый «фонарь», верхняя губа вспухла и перекосилась набок, деформировав лицо.
   – Шо, давно не видели, соскучились? – «украшения» придавали лицу Виктора обиженное выражение.
   – Вот это да, – присвистнул Игорь. – Хороши у тебя друзья-товарищи.
   – Ладно, не возникай. Повздорили малость. Ну и черт с ними! Обойдемся без этих уродов, – внезапно обозлился Виктор. – Завтра устроимся сами. Давайте спать. Утро вечера мудренее.
   И Виктор мгновенно уснул, громко всхрапывая на всю пристань. «Украшения» ярко зияли на его круглом большом лице…

   Вконец уставшие друзья нехотя тащились за Виктором по улице со своими чемоданами, завистливо поглядывая на его легкий саквояж.
   – Нигде нас не берут. Что делать будем, а? – Ванька встревоженно смотрел на своих более старших товарищей. – Есть охота. Денег нет.
   – Не ной, и так муторно, – огрызнулся Виктор через плечо.
   – Ты же сам наобещал нам золотые горы, а тут сразу в кусты… – заступился за друга Игорь, безнадежно оглядываясь.
   – Я шо, виноват, шо вы малолетки? Меня-то берут, пожалте, а вы?..
   Витек оглядел приунывших ребят, затем покровительственно обнял их за шеи своими грязными ручищами:
   – Не тушуйтесь, хлопцы. Не брошу я вас. Щас насчет пожрать придумаем. Эй, тетя, где у вас пекарня находится? – окликнул он проходившую мимо женщину, и та с готовностью остановилась:
   – Вон там, через пару кварталов. Да вы и сами учуете, – улыбнулась она, с жалостью глядя вслед изголодавшимся пацанам, бросившимся навстречу своей последней надежде хоть хлебом разжиться.
   Подходя к пекарне, ребята жадно вдыхали ароматный хлебный дух.
   – Постойте здесь, я мигом, – Виктор уверенно прошел в проходную и стал что-то объяснять вахтерше, показывая ей на своих друзей.
   Та кивнула согласно, и он исчез во дворе. Спустя минуту, он уже выходил из ворот пекарни с парой буханок черного хлеба в руках.
   – Шо бы вы без меня делали? Налетай, братва!
   С жадностью поедая душистый свежий хлебушек, друзья благодарно поглядывали на неунывающего Виктора, тоже уписывающего за обе щеки добытую им пищу.
   – Что ты там вахтерше о нас наплел? – поинтересовался Игорь.
   – Ничего особенного. Сказал, шо вы три дня не жрамши, – заржал на всю улицу Виктор, дожевывая горбушку. – Теперь надо о деле подумать. Есть у меня одна мысля, пошли покумекаем…

   Редкие фонари едва рассеивали сгущающуюся тьму. Ребята стояли у забора и внимательно слушали Виктора:
   – Дело верное, безопасное. Вишь, вокруг ни души. Здесь вечером мало кто шляется. Все пуганые. Покараулим. Как кто пойдет, встанем на пути, пугнем, и были ваши, теперь «мани» наши, – гоготнул, было, Виктор, но, спохватившись, умолк и настороженно огляделся.
   – Знаешь, чем это пахнет? – нахмурился Игорь.
   – Знаю, не ори. А жрать чего будем? На работу из-за вас не взяли, денег нет. Нечего сопли распускать. Вы только стойте, как я скажу. Для количества. Я сам все сделаю. Поняли?
   Ванька испуганно молчал, дрожа от пронизывающего осеннего ветра и поглядывая на Игоря. Тот в отчаянии махнул рукой:
   – Черт с тобой, рискнем.
   Виктор сразу же повеселел:
   – Это другой коленкор. Вано, на вот, надень. А то я вижу, тебя колотун бьет, – он вынул из саквояжа куртенку из коричневого дермантина и сунул посиневшему от холода Ваньке. – Она мне все равно мала.
   – Спасибо, выручил, – Ванька тут же напялил на себя куртенку.
   – Да пожалуйста, я завсегда рад дружбану помочь. А теперь давайте обсудим детали…
   Было тихо и пустынно. Дома, улицы стояли темные и мрачные. Лишь кое-где светились окна. Где-то вдали забрехала собака.
   – Чуешь, идет кто-то. Приготовились, шоб, как я учил, ясно? – по командирски прошипел из темноты Виктор.
   В это время Ванька громко чихнул, не стерпев.
   – Тихо ты, замри.
   По улице торопливо приближался высокий человек, насвистывая под нос. Свет от фонаря упал на него, высветив молодого битюжистого парня лет двадцати. Вот он миновал зону освещения и почти наткнулся на стоящих впереди ребят.
   Игорь быстро зашел сзади, Ванька неподвижно застыл на месте. Виктор шагнул навстречу опешившему от неожиданности парню:
   – Тихо, понял? – угрожающе прошипел он. – Гони деньгу, быстро. И проваливай, пока цел.
   – Что вы, робята, какие деньги? Я домой иду, девчонку провожал. Брось шутковать, – он попытался обойти Виктора, но тот загородил дорогу, в руке его сверкнул нож.
   – С тобой не шутят. Ну, деньги давай!
   Потеряв контроль от страха, парень дико заорал и метнулся в сторону, сшиб с ног онемевшего Ваньку и пустился наутек.
   – Караул, грабят! На помощь! – неумолкаемой сиреной орал он, с невероятной скоростью мчась в темноте и мелькая в свете фонарей.
   Где-то хлопнула калитка, проснулись и громко залаяли собаки.
   – Бежим, не то хана! Выскочат, кольями прибьют. Народ северный сердитый, – и Виктор припустил со всех ног прочь от неудачного места, ребята за ним.
   Тяжело дыша, они остановились невдалеке от пристани.
   – Тихо вы. Отдышитесь сначала. Зайдем, забьемся в угол и замрем до утра. Надо сматываться, пока не поздно, – Витек пугливо озирался по сторонам: нет ли погони? И был в этот миг совсем не похож на наглого и самоуверенного Виктора.
   Друзья молчали, подавленные происшедшим.
   – Не скулите. Завтра утром сядем на пароход и обратно. А там видно будет. Может, сойдем где-нибудь, на лесоповал махнем. Пошли…

   На красивой, просторной пристани сутолока и хаос. Это прибыл пароход.
   – Архангельск! – удовлетворенно прочитал Ванька, сходя с трапа на пирс, и заулыбался. – Наконец-то. Я уж думал, не доберемся.
   Протиснувшись сквозь толпу вслед за вновь обретшим самоуверенность Виктором, ребята оказались у камеры хранения в конце большущей разношерстной очереди.
   – Сдадим вещички, шоб не обременяли, и на железнодорожный вокзал махнем. Да, здесь до вечера простоять можно. Пошли за мной, – и Виктор, привычно протаранив толпу, образовавшуюся у окна приема и выдачи вещей, объявился в передних, также довольно бойких рядах.
   – Куда прешь, раззява. Не видишь, люди в очереди томятся? – перехватил его не менее наглый детина, пытающийся протиснуть поближе к окну свой огромный рюкзак.
   Его отталкивали, но он упорно продвигался к цели.
   – Хлопцы, давай сюда! – оглянулся Виктор, разыскав взглядом застрявших в толпе Игоря с Ванькой. – Граждане, пропустите детей. Ну, чево столпились? – погрознел он, помогая друзьям выбраться из людской мятущейся «трясины».
   – Товарищи, какие же это дети? – изумилась низенькая женщина с чемоданом, взглядывая вверх на высокого Игоря. – Прекратите безобразить!
   – Встаньте в очередь как все, – раздалось в толпе, называемой очередью.
   – Не слышишь? К тебе обращаются, – Виктор схватил рюкзак детины и, напружившись, отсунул его подальше от окна прямо в раздавшуюся злую толпу-очередь.
   – Ты чо, чо хватаешь? – детина кинулся вылавливать свой рюкзак, но возмущенная толпа поглотила его в своих недрах вместе с рюкзаком.
   – Давай, дядя, принимай наши вещи, – Виктор выставил в окно два чемодана и саквояж с гитарой в чехле.
   Приемщик усмехнулся, одобрительно оглядывая его:
   – Ловкач ты, как я вижу. Уступи малахай.
   – Шо ты, дядя. Дареный друзьями-товарищами, не продается. Ставь в одно место, с деньгами туго, – упредил он приемщика, расставляющего чемоданы и саквояж на полке рядом с другими вещами.
   – Вас же трое. Не положено по инструкции.
   – Будем брать обратно, рассчитаемся, – подмигнул ему Виктор.
   – Ловкач, – снова усмехнулся приемщик, протягивая квитанцию. – Так как насчет малахая-то? Не обижу, – пообещал он.
   – Не, дядя, пока не продам, – и Виктор снова протаранил толпу-очередь, теперь уже в обратном направлении.
   Друзья пробирались следом, уважительно глядя ему в спину…

   На железнодорожном вокзале было потише и поспокойнее. Народ стоял в очередях у многочисленных касс, на лавках проглядывались свободные места, к которым и направились друзья-приятели.
   – Сидайте, передохните. А я в справочное прорвусь, узнаю, почем билеты. – Виктор вальяжно направился к очереди в справочное окошко.
   Ванька с Игорем присели на лавку, наблюдая за действиями приятеля.
   – Вот это друг, – восторгался Ванька, – все может.
   – Ничего парень, – Игорь призадумался. – Надо домой отчаливать, пока не поздно. Скоро холода, а мы налегке. Надеялись в матросские бушлаты приодеться, да не вышло, – он горько усмехнулся.
   – Да, холодновато, – Ванька запахнул плотнее полы пиджачка под куртенкой, отчего стал выглядеть еще более тщедушным.
   Игорь усмехнулся, глядя на него, и обнял друга за плечи:
   – Одни мощи остались. Эх ты, морячок-дохлячок.
   – На билеты не потянем, – рядом с ними плюхнулся Виктор. – Даже до первой остановки, – он замолк, привычно оглядывая пассажиров цепким взглядом профессионального воришки.
   – Вот што. Вы тут посидите, а я пойду счастья попытаю. Авось, попадется ротозей какой, – он вскочил и решительно поправил малахай.
   – Как в Котласе? – ядовито намекнул Игорь.
   – Ладно, не до шуток. В теплые края ехать надо, зима на носу, – Виктор был непривычно серьезен.
   – Может, вместе пойдем?
   – Нет. Сидите и ни с места, понятно? Прощевайте…

   Жизнь на вокзале шла своим чередом, на лавках сменилось уже не одно «поколение» пассажиров, а Витька все не было.
   – Целый день ждем, – тоже дрожа от холода в своем пиджаке с поднятым воротником Игорь встревоженно посмотрел на друга, – чо молчишь?
   – А чо говорить без толку? Придет, дело такое, – у Ваньки зуб на зуб не попадал от озноба в куртке Виктора на рыбьем меху.
   – Придет ли? Вот в чем вопрос. Что-то не понравилось мне, как он уходил, – Игоря терзали смутные подозрения.
   – Брось. В Котласе он же пришел, даже арбузы нам принес. Зря это ты о нем. Витек настоящий друг, куртку мне свою отдал.
   – Ничего себе настоящий, и мы тоже хороши. Покараулим, были ваши, станут «мани» наши, – напомнил Игорь о недавнем злоключении.
   – Так ведь голодные, без денег. С отчаяния чего не сотворишь, – несмело возразил упавший духом Ванька.
   – Ну и что? Таким путем деньги не зарабатывают. Я имею в виду людей, а не подонков. А мы? Никогда себе этого не прощу… – Игорь с досадой махнул рукой и замолчал, играя желваками на щеках.
   Ванька тоже задумался, нахмурившись.
   Игорю не сиделось. Поглядывая на привокзальные часы, он явно нервничал. Наконец вскочил, не выдержав дальше неизвестности:
   – Давай-ка квитанции, я сбегаю на пристань, вещи пока получу. А ты жди здесь.
   – Какие квитанции? Мы же на одну сдали, она у Виктора. Забыл?
   Игорь рухнул на лавку и застыл в немой прострации.
   – Ты чего, Игорек?
   – Бежим, скорее! – Игорь снова вскочил.
   – Куда, зачем?
   – На пристань. Если уже не поздно.
   – А вдруг сейчас Виктор придет, и не найдет нас здесь? Разминемся.
   – Не придет твой Виктор! Он же с нами попрощался, как я сразу не допер? Бежим, может успеем еще?..

   – Был ваш приятель. Два чемодана, саквояж, гитару в чехле, все забрал, как положено, по квитанции. Даже на чай дал, как и обещал. А что, вы разве не вместе?
   – Вместе. С утра его ждем на железнодорожном вокзале. Сказал, пойдет насчет денег пошукать и исчез. Целый день прождали, – голос у Игоря срывался от волнения.
   Приемщик присвистнул, начиная понимать произошедшее с ребятами.
   – Вон оно что. Все ясно. Пропали ваши чемоданы.
   – Как пропали, вы что такое говорите? – возмутился Ванька, все еще не веря в случившееся.
   – А так. Еще два часа назад ваш приятель забрал вещи и прошел на пристань. Когда объявили посадку, я видел, как он мелькнул на пароходе. По малахаю узнал. Очень уж мне малахай его пондравился. Я думал, вы с ним тоже на пароходе отчалили.
   Игорь со злостью стукнул кулаком по стене:
   – Чувствовал, что надует нас. Ты все, блаженный, – взглянул он на Ваньку. – Виктор, настоящий друг. Вот тебе и Виктор. Давно пароход ушел?
   – Да вон он. Минут пять, как отшвартовался.
   По реке удалялся пароход, шлепая по воде плицами колеса. С каждой минутой он становился все меньше, словно растворяясь в быстро наступающих сумерках.
   – Игорь! Сделай что-нибудь. Вон же он, уходит. Гад, на чемоданы наши позарился. Там у меня свидетельство об окончании школы, новые рубашки, фотографии, – Ванька был в отчаянии.
   «…Вода качается и плещет, и разделяет нас вода…» – донес ветер с реки слова полюбившейся песни.
   – И последние наши деньги тоже увез. Теперь придется на товарняках до дома добираться. Гитару-подружку жалко. Не горюй, Ваня. Не пойдут ему впрок наши чемоданы, а мы еще вернемся сюда года через два или три, – Игорь ободряюще похлопал друга по плечу, чтобы не унывал.
   – Обязательно вернемся, и будем настоящими моряками, верь мне…

   Друзья сидели рядком в насквозь продуваемом тамбуре товарного вагона, прижавшись друг к другу. Как говорится, дрожмя согревамшись.
   Худо-бедно, но они ехали по направлению к дому, и настроение у них было неплохое. Чтобы скоротать время, глазели по сторонам на пробегающие мимо леса, поля, поселки.
   – Нам бы до Москвы только добраться, а там и до дома недалеко, – бодрился Игорь, потягивая окурок папиросы: искры полетели в Ванькину сторону, и он отмахнулся от курильщика:
   – Кончай цыбать, и так муторно.
   Игорь закашлялся, докурив папиросу до самой гильзы и, поморщившись, отбросил щелчком в сторону.
   – Так мы долго не протянем, замерзнем к чертям собачьим, – не выдержал первым Ванька, и Игорь согласно кивнул:
   – Соскочим на станции, как остановится, погреемся и дальше в путь-дорогу. Ничего, доедем, это тебе не пароходом плыть.
   Оба засмеялись, вспомнив про свои недавние мытарства.
   – Придется домой ехать в Алатырь, – загрустил Ванька, почесывая давно немытую голову. – Предстоит пережить позор перед друзьями и родителями. Как подумаю об этом, жить неохота.
   – Бросай скулить, – не поддержал его друг. – Ерунда все это. А хочешь, поехали со мной в Чебоксары. У меня дома жить будешь, это тебе не Алешкина веранда. Ирка обрадуется, как увидит тебя. А с гульбой завяжем, работать пойдем, учиться будем, – размечтался Игорь.
   При разговоре им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга сквозь шум и грохот мчащегося товарняка, но это им не особо мешало.
   – Не могу, домой надо. Потом приеду как-нибудь обязательно.
   – Как знаешь. Если милиции опасаешься, так уж забыли давно. У них и без нас есть кем заняться, – продолжал он уговаривать Ваньку, так как за время странствий ребята сдружились по-настоящему.
   Им не хотелось расставаться.
   Товарняк замедлил ход, подъезжая к узловой станции, и друзья приготовились к высадке, чтобы отогреться и разжиться хоть какой-то едой.
   Они уже чувствовали себя бывалыми путешественниками и имели необходимый опыт в борьбе за выживание, а потому без особых волнений сошли на незнакомой станции и уверенно зашагали к небольшому уютному вокзальчику…
   Ранним осенним утром, когда ночная тьма еще не рассеилась, пассажирский поезд «Москва – Чебоксары» остановился на станции Канаш.
   Проводница открыла дверь, и из вагона первыми выскочили Ванька в куртке и Игорь налегке в рубашке. Настало время прощаться.
   – Холодрыга, однако, – поежился Игорь, нервно закуривая.
   – Привет от меня Алешке с Иркой и остальным тоже, – Ваньке тоже плохо удавалось скрывать свое волнение, – может, в Алатырь заскочишь? Поживешь у нас недельку-другую. У бабки места полно. Погуляем.
   – Да нет, Вано. Надо тоже домой. Предки наверно вернулись, а меня нет. Разыскивать начнут через милицию. Это мне ни к чему, сам знаешь.
   – Ну, тогда черкани пару строк, интересно, как там у вас дела. Адрес я тебе оставил.
   – Не люблю я писаниной заниматься. Приезжай, сам все увидишь.
   На светофоре зажегся зеленый свет.
   – Эй, друзья, никак не расстанетесь? Залезай, поехали! – закричала проводница Игорю, и тот вскочил на подножку вагона как раз в тот момент, когда поезд плавно стронулся с места…
   Ванька долго смотрел вслед ушедшему поезду, на котором его друг возвращался в Чебоксары домой. Как бы хотел он сейчас быть с ним.
   Он вздохнул и огляделся: к вокзалу надо было идти через переходный мост или напрямки через пути, но, пока он стоял, подошел длинный состав, груженый лесом, и перегородил дорогу.
   И Ванька быстро перешел по мосту к зданию вокзала. Он тоже хотел как можно быстрее оказаться дома, где можно помыться, отдохнуть, наесться до отвала. Тут уж не до гордости. И позор он как-нибудь переживет, так как смертельно устал от взрослой жизни, свалившейся на него…
   Но у кассы выяснилось, что до прихода пригородного еще ждать и ждать. Он посмотрел на томящуюся очередь, прошел в зал ожидания.

   Там негде было приткнуться: лавки забиты людьми, вокруг горы узлов, сумок, чемоданов. На полу тоже храпят, не пройти. И Ванька снова вышел на перрон вокзала. Тут хотя бы воздух свежий.
   – Эй, девушка, скучно одной? – к нему сзади подвалили двое местных ловеласов, слоняющихся в поисках развлечений.
   – Какая я вам девушка? – огрызнулся Ванька, недовольный тем, что его приняли за девчонку.
   – Вроде пацан, – изумились ловеласы, – а сзади не поймешь. Волосы длинные, фигурка худенькая. Извини, ошибка вышла.
   Ловеласы пошли дальше искать приключений, а Ванька подбежал к обходчику, проверяющему буксы колес у состава с лесом.
   – Дяденька, товарняк в сторону Алатыря пойдет?
   – Туда, а тебе зачем знать?
   – Да так просто. Скоро отправят?
   – Через пять минут. Не вздумай на нем ехать. Замерзнешь. Иди вон на станцию, грейся да пригородный ожидай, – и обходчик пошел вдоль состава, постукивая своим молотком, словно дятел.
   Ванька пробежался вдоль платформ с лесом и ловко взобрался на тамбур одного из вагонов. Ему не привыкать ехать с ветерком. Авось и не замерзнет, зато доедет быстро. Жди тут этого пригородного.
   Пристроившись поудобнее, стал ждать. Вот состав дернулся, еще раз и со скрипом-скрежетом пошел, постепенно набирая скорость…

   Так он ехал первый и последний раз в жизни. Жуткий холод пробирал до костей, пронизывающий ветер проникал, казалось, в самую душу и пролетал сквозь нее сквозняком. Обходчик оказался прав.
   Состав разогнался и пер со страшной скоростью: вагоны качало из стороны в сторону, бревна шевелились и скрежетали, словно живые.
   Стало по-настоящему страшно, и Ванька вжался в перегородку, упершись ногами в противоположную стенку: лишь бы не вывалиться на полном ходу. Тогда смерть под колесами.
   Съежившись в своей куртенке, он пребывал то ли в бреду, то ли в полудреме, находясь между жизнью и смертью…

Фантасмагория: видения из будущего

   …По Северной Двине идет трехпалубный белоснежный красавец-теплоход. На всех палубах весело и многолюдно. Мощный динамик разносит вокруг современную мелодию: играет оркестр Поля Мориа.
   В рубке возле рулевого стоит капитан среднего роста, худощавый.
   Удивительно похожий на Ваньку, только намного старше. Волосы коротко и аккуратно подстрижены, внимательный взгляд устремлен вперед по курсу движения теплохода.
   Неожиданно улыбнувшись, он обратился к молоденькой необычайно серьезной девушке-штурману:
   – Сколько осталось, Валюта?
   – Через два часа подойдем к причалу, товарищ капитан, – отрапортовала девушка-штурман. – Точно по графику.
   Вздохнув, напомнила с легкой грустью:
   – Вот и завершается моя первая навигация. Даже не верится.
   – За ней придет вторая, третья, так и пойдет. А первая самая памятная, верно. Я уж какую навигацию ломаю, со счету сбился, а первую никогда не забуду. Как сейчас, помню. Пойду пройдусь…
   Капитан выходит из рубки, спускается на верхнюю палубу.
   – Кэп, скоро причалим? – перед ним, словно из-под земли, вырос обрюзгший мужчина в обшарпанном дорожном костюме: широкие брюки заправлены в стоптанные кирзовые сапоги. В руках легкий саквояж.
   – Через два часа будем на месте, – капитан взглянул в широкое, заросшее густой щетиной, курносое лицо пассажира.
   – Чево смотрите? С утра не пью, – хриплым басом оправдывается забулдыга, поскребывая щетину давно немытой ручищей.
   – Так, через два часа прибудем? – вспоминает он, и размашистым неверным жестом вскидывает руку, всматриваясь в свои старые часы.
   Капитан пристально смотрит на руку пассажира: на ней от кисти и дальше сквозь густые «заросли» призывно и сладострастно улыбалась знакомая красавица-русалка. Грациозно изогнувшись, она лениво плыла в морских волнах.

   – Шо, ндравится? – хохотнул забулдыга и взглянул в знакомые глаза капитана. Улыбка исчезла так же внезапно, как и появилась.
   Растерянным взглядом пассажир окинул капитана, брови его удивленно полезли наверх, собирая на облысевшем лбу многочисленные морщины:
   – Не могет того быть, неужли?.. – припоминает, было, он.
   – Да это и не важно. Идите на свое место. Кажется, возле машинного отделения, угадал?..
   Капитан возвращается в рубку, оставив забулдыгу в прострации…
   – Через десять минут Архангельск! – напоминает девушка-штурман своему капитану, задумавшемуся над письмом с авторучкой в руке.
   – Да-да, я в курсе, – взглядывает на нее капитан и продолжает писать:
   «.. Игорь, сейчас ты будешь удивлен! Выхожу я из рубки и сталкиваюсь нос к носу, как ты думаешь, с кем? С Виктором, который чемоданы наши прихватил тогда, помнишь? Никакой злости и обиды на него, только чувство горечи и досады. Кстати, свидетельство об окончании восьмилетки тогда пришло мне по почте. Он бросил его в почтовый ящик, видимо, совесть проснулась. И за то ему спасибо. Все такой же, с саквояжем, постаревший опустившийся забулдыга. С утра уже хмельной, вместо кудрей – лысина. Но это к слову. Пиши, Игорек, как живется-можется, как подвигается твоя диссертация в институте, что дома? А у меня заканчивается навигация, скоро на стоянку до следующей весны. Пока. До свидания, твой друг Ваня – Вано».
   Включился и замигал индикатор связи:
   «С удачным окончанием навигации, Иван Николаевич».
   – Спасибо, Борис Львович, – капитан улыбнулся.
   «Швартуйтесь ко второму причалу. До встречи!».
   – Есть. Принято.
   Капитан свернул письмо, положил в карман кителя. Щелкнул тумблером с надписью: «Радиорубка».
   – Сережа, врубай нашу. Подходим.
   Улыбнувшись, подмигнул серьезной девушке-штурману.
   Не сдержавшись, она ответила нежной улыбкой.
   Впереди по курсу разрастался Архангельск.
   «Ууууу!..», – напомнил о себе красавец-теплоход, замедляя ход.
   «Как провожают пароходы, совсем не так, как поезда. Морские медленные воды, не то что рельсы в два ряда…».
   Звучала любимая песня капитана. Об этом знал весь порт.

   …Она продолжала звучать в ушах окоченевшего в открытом тамбуре Ваньки и казалась чем-то таким нереальным, фантастическим в этом жутком вагоне, что он застонал и заставил себя открыть глаза.
   Состав сбавил ход на каком-то безымянном полустанке, и Иван понял, что если сейчас не выпрыгнет на ходу, то живым до Алатыря не доедет.
   Доковыляв до ступенек, он с трудом опустился на последнюю и, резко оттолкнувшись, закувыркался вниз по косогору к кустам…
   Приподнявшись, тупо смотрел вслед умчавшемуся составу с лесом, затем встал кое-как и захромал к домику на разъезде.
   Утро уже сменило ночь, и настроение у Ваньки улучшилось. Он жив!
   Залаяла собака, и из домика вышел смотритель железной дороги, вглядываясь в приближавшегося из леса незнакомого паренька.
   – Кто такой? – скорее для острастки прокричал он.
   – Дяденька, пусти погреться, я с товарняка спрыгнул на ходу. Замерз, как топик!
   – Заходи, погрейся. Так и быть, – ворчливо согласился смотритель, пропуская в домик изможденного чумазого паренька…
   Около печки было тепло и клонило ко сну. Ваньку совсем сморило, и он задремал, было, уставившись на огонь в топке, но смотритель сунул ему в руку кружку с горячим чаем и снова заворчал:
   – Попей-ка чаю, нечево дремать. Оклемаешься. Скоро пригородный подойдет, остановится на разъезде. Ты и сядешь вместе с другими на него. В Алатырь, поди, едешь?..
   Ванька молча кивнул, обжигаясь чаем.
   – Давай, поторопись. Народ уже собирается, сегодня базарный день, – пояснил он. – Да и поезд тебя ждать не будет, минуту всего стоит…
   Вскоре подошел пригородный, и Ванька вместе со всеми полез в вагон.
   Пристроившись у окна, он помахал рукой на прощанье своему случайному благодетелю, и тот строго кивнул ему в ответ, поторапливая отстающих громким криком с добродушной матерщиной.

   Только все забрались в вагоны, как поезд тронулся с места и пошел, набирая скорость: под перестук колес Ванька наблюдал, как корявый местный народец достал из корзинок и кошелок свои припасы и стал рьяно насыщаться, будто все они с неделю неемши.
   Бабки в плюшевых жакетах и дедки в фуфайках бойко лопотали о чем-то своем насущном на чувашском, мордовском, татарском языках, и Ванька успокоенно улыбнулся: вот он и почти дома…
   Уже подъезжая к станции, когда мелькали в окне пролеты железнодорожного моста через Суру, объявились контролеры и переполошили весь вагон, ибо многие из пассажиров пригородного были безбилетниками.
   Ванька пробрался в тамбур и нетерпеливо дожидался конца пути, с минуты на минуту ожидая, что и до него доберутся.
   И когда действительно появились контролеры в тамбуре, он распахнул дверь и выпрыгнул из вагона на ходу, едва не убившись. Спасло его то, что он чудом удержался на ногах и пробежался по ходу движения поезда, благо и скорость была уже минимальной.
   – Вот дурень! Зачем сиганул?
   – Жизнь ему не дороже билета, молокосос! – возмущенно кричали вслед безбилетнику контролеры, сходя на перрон с остановившегося пригородного, но Ванька уже был далеко…

   Он шел от станции вверх по Комсомольской улице и с наслаждением вдыхал сладостный алатырский воздух: наконец-то снова дома.
   После того, как Иван увидел родной город из иллюминатора самолета, у него словно раскрылись глаза: он осознал, насколько прекрасен и дорог для него родимый край, и теперь любовался старинными домами улицы, радовался проходящим мимо незнакомым землякам.
   Хорошо там, где нас нет. Он прошел всю улицу и вышел к площади.
   Пройдя мимо горсада, посмотрел на дом, в котором жил его друг Борис, затем свернул на Кировскую, наконец и Сурско-Набережная перед ним.
   Знакомых на его счастье никого по пути не попалось, и вот Ванька у крыльца своего дома. Улыбнувшись столь памятному для него крыльцу, он вошел в сени, распахнул дверь в комнату и объявился перед родителями с братом, которые были дома в связи с выходным днем.

   Они остолбенели, увидев грязного изможденного Ваньку в куртке с чужого плеча, без чемодана, но живого и невредимого. А это главное.
   – Ваня вернулся! А мы уж не знали, что и подумать. Пропал наш сыночек, как сквозь землю провалился, – запричитала обрадованная мать, забыв на время о своем склочном характере и даже не думая отчитывать сына. Наоборот, засуетилась бестолково, захлопотала:
   – Ничего. Сейчас отмоемся, покушаешь, отдохнешь с дороги и будешь лучше прежнего. Проходи, раздевайся. Скидывай с себя это барахло, я стирать замочу.
   – Борис письмо прислал из Чебоксар, из него мы и узнали, что ты не стал поступать в училище и пропал, – объяснил Ваньке отец, тоже донельзя обрадованный возвращением блудного сына.
   Но особенно радовался старшему брату младший, Вовка.

   У Ваньки тоже будто гора с плеч упала. Он оглядел комнату, радиолу с пластинками на столе и плюхнулся на диван без сил, улыбаясь отцу с братом и слушая, как мать на кухне гремит посудой, готовя ему обед, льет воду из ведра в таз, чтобы согреть ее для помывки сына, накачивая для этого примус.
   Отец выжидательно смотрел на него, не приставая с расспросами, но Ванька и так знал, что ему предстоит долгий разговор с родителями.
   А сейчас он должен поесть прежде всего, потом помыться и спать…

   А любовь всегда бывает первой
   Мелодрама
   Книга четвертая

Глава четырнадцатая
Эта единственная неповторимая молодость

Роковой треугольник
Поздняя осень

   Вокруг стояла осень. Воздух был свеж и прозрачен, деревья уже почти потеряли свою былую пышную крону и усеяли багряно-золотыми, желтыми листьями землю с пожухлой травой.
   Ванька торопливо вывернул из-за угла улицы к обувной фабрике и повстречался с Борисом, который выскочил из дверей проходной в свой обеденный перерыв, чтобы сбегать в «Девятый» – так прозвали жители магазин на углу Ленинской, за папиросами.
   Увидев Ваньку, Борис остановился, и они пожали друг другу руки.
   – Ты куда это намылился? – поинтересовался Борис у принаряженного друга. – Может, обратно на фабрику устраиваться? Так я предупреждал тебя, помнишь?
   – Помню, – миролюбиво улыбнулся Ванька. – Не угадал. На релейный завод иду оформляться. В инструментальный цех учеником слесаря-инструментальщика. Там у моего дяди Мити жена в отделе кадров работает, Лидяева Марь Дмитриевна. Она и порекомендовала меня.
   – Я думаю, зря она поторопилась, а вдруг снова куда сбежишь?
   – Не сбегу. А к вам неудобно возвращаться, только и всего.
   – Пошли, мне в «Девятый» надо за папиросами сбегать и обратно, боюсь, не успею. По дороге и доскажешь, все равно нам по пути.
   И друзья побежали через площадь к магазину, продолжая разговор:
   – А Димитрий разве женился? Я что-то не слыхал об этом.
   – Пока нет, встречаются.
   – Ясно теперь. Ну, пока, потом расскажешь насчет работы, – они снова пожали друг другу руки и разбежались: Борис заскочил в магазин, а Иван заторопился к солидной проходной завода всесоюзного значения…
   Вот он вышел из отдела кадров и радостно-взволнованный устремился ко входу в цеха. Поднявшись одним махом на третий этаж, даже растерялся вначале, оказавшись в огромном просторном цехе: это тебе не заготовочный цех обувной фабрики. Другие масштабы.
   Все же он собрался с духом и нашел мастера, вручив ему назначение в третий цех, выданное в отделе кадров.
   Изучив предписание, мастер сразу же повел его к рядам слесарных верстаков, не мешкая. Возле одного из них стоял коренастый светловолосый мужчина в черном халате с открытым приятным лицом.

   Склонившись над будущим инструментом для изготовления изделий методом штамповки, штампом то есть, он скрупулезно замерял штангенциркулем размеры платформы, основания штампа.
   Недовольный тем, что его оторвали от любимого дела, он, тем не менее, широко улыбнулся мастеру и даже взглянул на Ваньку.
   – Вот, Михал Петрович, ученика тебе привел, из отдела кадров направили. Так что, давай, берись и учи его. Дело непростое, но нужное, сам понимаешь. Готовь смену.
   – Раз направили, значит, так надо. Как зовут-то тебя?
   – Иван Николаевич Шмаринов, – почему-то полностью назвал себя Ванька, смущенный непривычной для него обстановкой в цехе.
   – Солидно, – одобрил его будущий учитель, лукаво взглянув на мастера.
   Тот спрятал улыбку в усы и прокашлялся для порядка, продолжая:
   – После того, как вы тут освоитесь, своди его в кладовку к тете Маше. Пусть выдаст ему, что положено: халат там, инструмент какой, разберетесь сами. Скажи, я распорядился.
   Мастер ушел, и Ванька остался один на один со своим новым наставником. Слесаря за соседними верстаками, прислушивающиеся к их разговору, оживились после ухода начальства:
   – Ну вот, Стец, повезло тебе с учеником. Получать надбавку будешь за него, так что учи как следует, – позавидовал один из них.
   – Стеценко у нас ас по профессии, пьяница по жизни, так што обучит по полной программе, можете не сомневаться, – ехидно резюмировал другой.
   – Будет вам дурака валять. Не слушай их, сынок. У Петровича ты станешь настоящим мастером своего дела, – успокоил Ваньку третий, пожилой и добродушный слесарь, работающий за тисками.
   Подмигнув ему, он вынул из них обработанную деталь, крепко зажал в тиски новую и при помощи зубила с молотком быстро отрубил ненужную полосу металла.
   Ванька загляделся, как ловко орудует слесарь, будто не металл рубит, а деревяшку какую-нибудь, и Михал Петрович снова широко улыбнулся:
   – Первейшее дело для будущего слесаря – научиться железо рубить. Ты как, работал зубилом?
   – Я слесарем-пилоточем на обувной фабрике работал, – похвастался Ванька учителю, и тот понимающе заулыбался.
   Отыскав тонкую металлическую пластину, он вручил ее ученику вместе с зубилом и молотком, предоставив ему возможность отличиться.
   Ванька решительно подошел к верстаку и, зажав в тисках пластину, приставил к ее выступающему краю зубило. Поглядев на молоток, чтобы не ошибиться, ударил им по зубилу раз, другой и третий, но пластина оказалась на редкость твердой и не поддавалась его рубке. Тогда он ударил сильнее и, промахнувшись, попал молотком по руке с зубилом.
   От резкой боли у него потемнело в глазах, но он стерпел и снова стал бить по металлу, весь вспотев от напряжения. Полоска немного погнулась, и Ванька обрадовался, ударил еще сильнее и опять попал по руке.
   Слесаря с интересом наблюдали за его борьбой с непослушным железом. Михал Петрович наконец подошел к взопревшему ученику и, взяв из его потных от волнения и усилий рук молоток с зубилом, дорубил полосу, показывая, как надо это делать.
   – Настырный у тебя ученик, дело пойдет у него, – похвалили слесаря приунывшего, было, Ваньку, и он обрадовался. Все не зря руку отбил.
   – У нас тоже не сразу получалось. Все руки вон в шишках, – успокоил своего ученика довольный им учитель. – Научишься, было бы желание. А оно у тебя имеется. Пойдем-ка с тобой в кладовую, поглядим, что там есть для нас с тобой.
   И учитель с учеником направились в сторону кладовки. Михал Петрович что-то говорил Ваньке, а тот с любопытством посматривал на сверлильные и шлифовальные станки, за которыми слесаря доводили до ума детали к штампам, не забывая при этом внимательно слушать своего многоопытного учителя…

   После первого рабочего дня на заводе Ванька неспешно шел домой.
   На Сурско-Набережной было тихо и немноголюдно: лениво бродили собаки, да детвора игралась возле рабочего барака, где проживал Чистиль со своей шпаной, но они собирались по вечерам покуролесить после трудов праведных.
   Возле домов Косырева и Откосова тоже было пустынно, зато возле их крыльца братик Вовка собрал всех своих друзей: новая молодая поросль состояла из соседа по дому Саньки Самчелеева, по прозвищу Косой, так как глаза его смешно сходились к носу, Ирки Басаргиной из дома напротив и Валерки по кличке Негр.
   Такую кликуху ему придумал сам Ванька, поскольку паренек был непривычно смугл и курчав для провинциального Алатыря.
   Верховодил Вовка с палкой наперевес, изображая из себя Чапая, за ним бегали остальные красноармейцы, Ирка была Анкой-пулеметчицей, и Ванька улыбнулся, вспомнив, что вроде бы совсем недавно он сам со своими друзьями также играл в войну.
   Завидев взрослого Ивана, мелюзга с воинственными криками окружила его, и ему пришлось обороняться: он сгреб их в кучу и повалил наземь к великой радости детишек, не избалованных вниманием старших.
   – Папа идет! – глазастый Вовка бросился навстречу отцу, возвращавшемуся с работы немного позже старшего сына.
   – Ну, как прошел первый день на заводе? – поинтересовался отец у сына, потрепав льнувшего к нему Вовку за вихры.
   – Нормально, осваиваюсь помаленьку. Прикрепили меня к Стеценко Михал Петровичу учеником. Лучший слесарь цеха, да и мастер тоже, вроде бы, свойский мужик.
   – Знаю я Стеценко, выпивали как-то с ним. На Ленинской живет возле «Хозтоваров». Пошли, жрать охота.
   И они ушли домой, забыв про детвору…

   Дома отец развел кипучую деятельность. Быстро и ловко начистив картошки, он зажег примус, и через короткое время на столе перед Ванькой уже дымилась сковорода с жареной на постном масле картошкой с луком.
   Отец с сыном уплетали любимое блюдо с таким аппетитом, что прозевали момент возвращения с работы хозяйки дома.
   Волоча за руку упирающегося зареванного Вовку, не желающего расставаться с улицей и друзьями, она сердито оглядела обедающих:
   – Обедаете, работники? А про мальчонку и думать забыли. Он без присмотру по улице шастает, тоже есть хочет, а им хоть бы хны!
   – Я в его возрасте уже по чужим садам яблоки обрывал да девок за задницы щупал, – попытался, было, отшутиться отец, подмигнув Ваньке, но на их беду хозяйка была не в духе и рассердилась еще пуще:
   – Только на это ты и мастак. Постеснялся бы перед детьми такое говорить. Чему хорошему бы поучил, так нет, одни глупости на уме.
   Она сердито бросила сумки на кухонный стол и загремела посудой на весь дом, ругаясь уже на Вовку:
   – А ты тоже хорош. Чумазый весь, как поросенок. Штанов на тебя не напасешься. Зачем от бабушки сбежал? Вот я тебя!..
   Отшлепанный и присмиревший Вовка тихо, как мышь, сидел на диване и поглядывал на отца с братом, которые дочистили сковороду до блеска и пересели к нему на диван. Не грех и отдохнуть после работы.
   Отец сыто рыгнул и, удовлетворенно похлопав себя по животу, заявил:
   – Тебя дожидаючись, с голоду подохнешь. Кстати, ты не забыла, что сегодня нас с тобой Басаргины в гости пригласили?..
   Этим напоминанием он сумел остановить поток новой брани, уже готовой сорваться с губ жены. Она действительно забыла об этом в суматохе рабочего дня и беганья по магазинам после работы в поисках хлеба насущного. Нелегко быть хозяйкой семьи в маленьком российском городе в самый расцвет строительства коммунизма, даже в ее привилегированном положении, как работника торговли. Что уж говорить о других?..
   Постепенно все успокоилось: Вовка листал детские книжки с картинками, Ванька читал Джека Лондона, а родители собирались в гости. Это событие примирило их на время, и они даже посмеивались друг над другом:
   – Не забудь губки накрасить, мадонна алатырская! – шутил отец в духе художника-реалиста, мать не отставала в остроумии:
   – А ты расческу прихвати, кудри расчесать. Зоя не любит нерях, они все же как-никак преподаватели физкультуры. Так что подтяни живот.
   – То-то я смотрю, ты все талию оглаживаешь. Перед Левой стройной показаться хочешь, профурсетка!
   – На себя лучше посмотри, оформитель.
   Наконец принаряженные и довольные собой родители обратили внимание на скучающих на диване детей:
   – Ваня, ты уж посиди сегодня с Вовиком. Его нельзя одного оставлять, набедокурит, дом еще спалит, – нарочно сгущала краски мать, обратив внимание на книгу в руках сына. – Ты бы лучше учебники достал. Школу все равно надо заканчивать. Профукаешь год, смотри у меня.
   – Не беспокойся, меня берут в девятый класс. В вечерку ходить буду.
   – И то, слава Богу. Ну, об этом потом поговорим. Пошли, Николай! – скомандовала она, и родители ушли. Правда, идти им было недалеко.
   Братья с интересом проследили в окно, как они перешли дорогу и скрылись во дворе дома напротив чуть наискосок.
   Затем занялись каждый своим делом…

   Уже затемно вернулись из гостей изрядно подвыпившие родители и с порога принялись скандалить, снова изощряясь в остроумии:
   – Ты кончай этому Льву глазки строить, не то я ему кумпол отшибу, и тебе тоже попадет. Мало не покажется.
   – Подумаешь, вояка нашелся. Ты и в Чебоксарах меня к каждому фонарному столбу ревновал. За драку и поперли тебя из Фонда.
   – Нечего было танцевать с чувашами, вертихвостка!
   – А с кем мне было танцевать? Ты зенки в буфете заливал, не до танцев тебе было, а я дама молодая, красивая. Вот мужчины и приглашают.
   – Молчи. Лучше не зли меня!
   – Сам молчи. У самого рыльце в пушку. С Зои глаз не сводил, чуть дыру ей не протер на заднице…
   Вовка затаился от страха на диване, глядя на разъяренных родителей, которые, того и гляди, накинутся друг на друга, а Ванька не выдержал больше и, выскочив из-за стола, бросился одеваться:
   – И не надоело вам ругаться? Я к бабке лучше пойду, у нее переночую. Мне на работу с утра, выспаться надо. Ну, вас…
   Одевшись, выбежал из дома на темную улицу, но родителям было не до него: у них много чего накопилось друг против друга за последние годы…

   – Ванюшка, вставай. На работу опоздаешь, – бабушка легонько трясет разоспавшегося внука за плечо и с улыбкой глядит на него: как он вырос за последнее время, совсем мужик стал. Работает.
   – Сейчас встану, бабань, – отмахивается от нее внук, с трудом просыпаясь. Ему кажется, что он еще маленький, и сквозь дрему до него доносятся бабушкины шаркающие шаги, он слышит, как стучат ходики на стене, и на кухне кашляет дед возле печной отдушины. Он даже почувствовал запах махорки, которую тот курил, и вскочил, сев на кровати.
   Окончательно проснувшись, он вспомнил действительность и грустно огляделся: все та же перегородка отделяла его кровать от передней, тот же сундук перед окошком, и даже в углу возле бабушкиной кровати лежат на полу россыпью дозревающие яблоки, груши, источая нежный аромат. Все, как всегда, только деда больше нет и не будет.
   Примирившись с этой мыслью, Ванька оделся и вышел на кухню.
   Его старенькая бабушка уже напекла блинцов на завтрак, налила чаю.
   – Поешь как следует, не спеши. Успеешь еще. Чать, цельный день работать, силы понадобятся.
   – Спасибо, бабань. Что бы я без тебя делал?
   – Все ругаются, никак? Не будет у твоей матери жизни с этим Лутошей, прости хосподи мою душу грешную.
   – Ладно, пусть как хотят. Их дело.
   – И то верно. Я уж больно рада, что ты возвернулся домой. На заводе работаешь. Профессию хорошую получишь.
   – Я и в вечернюю школу пойду, учиться дальше буду.
   – Ах ты, умница моя разумница, – поцеловала бабушка внука в маковку.
   Быстро позавтракав, Ванька глянул на часы и выскочил из-за стола:
   – Все, бабань, я побежал. Уже на работу опаздываю, – он чмокнул свою любимую бабушку в ватную морщинистую щеку, собираясь уходить.
   – Иди с Богом, – перекрестила она его на дорожку, провожая до выхода…

   Мастер собрал возле своей конторки молодых ребят из цеха, в числе которых был и Ванька. Строго оглядев их, сообщил:
   – Пойдете в мастерскую к художнику, надо помочь ему, а то праздник на носу: подрамники сбивать для лозунгов, обтягивать кумачом, таскать, что надо. В общем, он скажет, что делать. Поняли? Тогда вперед, Шмаринов покажет дорогу, он знает, куда идти.
   Ребята гурьбой пошли вслед за Ванькой и вскоре оказались в мастерской на последнем этаже.
   Просторное помещение было загромождено лозунгами, подрамниками, незаконченными портретами и планшетами с текстами, в углу куча брусков и реек. На столе банки и пузырьки с красками, кисти – чего только нет!
   Возле большого холста, натянутого на подрамник, стоял отец с кистями и палитрой в руках, заканчивая работу над портретом Ленина.
   Ленин как живой смотрел с портрета на ребят, и они невольно примолкли, с уважением глядя на художника. Ваньку переполняло чувство гордости, так как ребята знали, что он его отец.
   – Помощники пришли как раз кстати, – оглянулся на них отец и подмигнул сыну. Затем подвел ребят к готовым лозунгам у стены:
   – Хватайте вот эти лозунги и тащите во второй цех к мастеру. Как управитесь, возвращайтесь назад. Покажу, что еще делать.
   Ребята быстро разобрали лозунги и поволокли вниз по лестнице…
   Отец посмотрел вслед ушедшему вместе с ребятами сыну и продолжил работу над портретом, вспомнив вдруг, как маленький Ванька испортил его работы. Портреты вождей пролетариата надо было сдать на следующий день заказчику, а сынишка так подрисовал им глаза, желая помочь отцу, что ему пришлось всю ночь работать, чтобы успеть к сроку.
   Он улыбнулся невольно, вспомнив те уже далекие времена молодости, и со вздохом сожаления углубился в работу, лессируя колонковой кистью лик вождя.
   На лестнице послышался топот молодых ног, и ребята снова появились в мастерской, обступив художника.
   – Все отнесли и даже помогли повесить на стены, – доложил разбитной и уверенный в себе Сашка Жидков, – что дальше, а то обед скоро.
   – Теперь берите планшеты с текстами, их надо доставить в сборочный цех. Только осторожнее, не порвите. Потом займемся подрамниками, но это уже после обеда, – отец посмотрел на часы и проследил, чтобы ребята правильно брали планшеты, и осторожно несли вниз.
   – Ладно, Вань, хватит таскать. Отдохни перед обедом, – остановил он, было, сына, желая ему потрафить, но Ванька схватил последний планшет и потащил вслед за ребятами, объяснив отцу на ходу:
   – Неудобно перед пацанами. Я в обед забегу, или ты уйдешь куда?
   – Приходи. Вместе перекусим, поговорим…

   Зажав под мышкой учебники с тетрадками, так как с портфелем вроде бы уже неудобно ходить рабочему человеку, Ванька спешил в вечернюю школу на занятия, нахлобучив на головую отцовую белую фуражку.
   Он уже отработал смену, пообедал дома, отдохнул и теперь был готов учиться. На углу Ленинской возле магазина «Книги» ему повстречался Борис.
   С рассеянной улыбкой на лице, что было ему несвойственно, он шел по улице весь в себе и даже не увидел Ваньку, пока не наткнулся на него.
   – Борька, ты где пропадаешь? Как в воду канул. Три раза подряд забегал к тебе и все никак не застану, – Ванька обиженно нахмурился.
   – Во-первых, здравствуй. А во-вторых… – Борис слегка притиснул Ваньку за плечи и примиряюще улыбнулся, – не сердись. Понимаешь, каждому свое… Вот ты в ШРМ спешишь за знаниями, а я с очень хорошей девушкой познакомился. Она, кстати, тоже на релейном работает, только в сборочном цехе. Вот такие, друг Ванька, дела.
   Ванька изумленно молчит, забыв, что опаздывает в школу.
   – Ладно, беги в школу, ученик. А то двойку получишь. Вечером после учебы загляни ко мне, расскажу поподробнее, – смилостивился над ним друг и пошел себе дальше.
   Ванька опомнился и помчался со всех ног в свою ШРМ…

   Взбежав по лестнице на второй этаж, он подбежал к двери в самый последний момент и едва успел юркнуть в класс перед носом учителя.
   Сев за стол в середине ряда у окна рядом с парнишкой разбитного вида, Ванька удовлетворенно огляделся: яркое освещение в классе еще больше оттеняло сумерки за окном, ученики вокруг были народ вполне взрослый и солидный – все, как и положено в вечерней школе.
   Учитель заприметил шустрого Ваньку еще на входе и теперь обратился прямо к нему, решив проверить знания молодого рабочего:
   – Вот вы, молодой человек, как думаете: почему фашистская Германия не смогла победить нашу страну? Даже при помощи экономического потенциала порабощенной Европы и внезапности нападения?
   – Мы защищали свою землю, а они пришли захватчиками. У меня отец воевал на фронте и дядя тоже. Разве они могли допустить, чтобы к нам пришли фашисты и надругались над их матерью, отняли у нас свободу? – высказал Ванька свою точку зрения на поставленный учителем вопрос, и тот с удовлетворением кивнул головой:
   – Исчерпывающий ответ. Лаконично и по существу. Вы в какой школе учились до прихода к нам?
   – В десятой. А история – мой любимый предмет, еще география и русский язык с литературой. Вообще, я люблю учиться.
   – Садитесь, отлично. Неплохое начало для нашего урока. Вы должны знать историю нашей Родины, изучать ее, и я помогу вам в этом. Сейчас мы продолжим тему о Великой Отечественной войне 1941—1945 годов, так успешно начатую нами с молодым человеком…
   – Ну, ты и мастер заливать, – с восхищением прошептал Ваньке сосед по парте. – Я бы так не сообразил ответить.
   – Ладно, Тимоха, давай послушаем дальше. Интересно.
   – Потише можно? Не все такие знатоки истории, как вы, дайте и другим знаний набраться, – возмутились вокруг них, и ребята замолчали…

   Выйдя из ворот школы, что напротив сквера, однокашники закурили и подались к Комсомольской улице. Тимоха наддавал ходу, и Ванька аж запыхался, стараясь не отставать от него.
   – На автобус боюсь не успеть. Мне до Бугра ехать, – пояснил Тимоха на ходу. – Тебе легче, рядом живешь, можно и пешочком докондыбать.
   – Ты Федора Быкова знаешь? – вспомнил вдруг Ванька про давнюю стычку на Бугре, когда они провожали девушек из горсада.
   – Быка-то? Его все у нас знают, а што?
   – Это мой дружбан. Они с дядей Юрой кореша, дружки закадычные. Может, слыхал про Юру Шмидта?
   – Он што, твой дядя? – Тимоха даже замедлил ход, с уважением глядя на школьного приятеля плутоватыми глазками.
   Ванька молча кивнул. Ему вдруг взгрустнулось.
   – Ты чего загрустил, Ванька? А где твой дружок закадычный, Борис? То все вместе шныряете по городу, и вдруг ты один.
   – Пропал Борька, влюбился, – Ванька безнадежно машет рукой. – Теперь ему не до меня.
   Он хмурится, но тут же делает вид, что это ему глубоко безразлично.
   – Влюбился, а ты чо же отстаешь?
   – При чем здесь я? – Ванька удивленно воззрился на приятеля.
   Тимохе вдруг захотелось уважить ему. Особенно теперь, когда он узнал, какие авторитеты в друзьях у Ивана.
   – Хочешь, я тебя с клевой девчонкой познакомлю? Райкой зовут. Моя соседка, во красотка! – показал Тимоха большой палец и аж глазки прижмурил от восхищения, представив красоту своей соседки.
   – Влюбишься и будешь не хуже друга. Чтоб он не задавался, идет?
   – Идет! – бесшабашно махнул рукой Ванька, перестав грустить. – Ну, пока, я как раз к нему иду. Обещал рассказать, что к чему.
   Они расстались на остановке автобуса. Ванька побежал к другу, а Тимоха сел в подкативший автобус, идущий на Бугор…

   Еще издали он разглядел в тусклом свете уличного фонаря худую фигуру друга, маячившего возле ворот своего дома.
   – А я как раз тебя поджидаю, – обрадовался ему Борис. – Думал, уже не придешь, заучился совсем. Да и дома не сидится.
   Они опустились на лавочку, глядя на мрачно темнеющий горсад напротив. Летний сезон давно закончился.
   Стало накрапывать, но что такое для друзей легкий моросящий дождь, пусть и осенний, холодный, когда душа томится в предчувствиях чего-то нового и необыкновенного, ожидающего их впереди.
   – Видел как-то на днях Нинку, помнишь ее? С мужем и с коляской: младенчика своего везут. И Гале тогда я тоже привет передал. Она обиделась на тебя: сказала, мог бы и сам прийти, попрощаться перед отъездом, – рассказывал Борис давние новости перед тем, как подойти к разговору о главном, животрепещущем.
   – Надо съездить к ней на Бугор, повидаться, – Ванька чувствовал себя виновным перед девушкой даже сейчас, спустя время.
   – Можешь не спешить. Она уехала в Саратов, в педучилище поступила.
   – Если бы ты видел, Боря, какая у меня девчонка в Чебоксарах осталась, Иркой зовут. Здесь таких нет.
   – Так я скоро всех твоих краль по именам перепутаю. И не запомнить.
   Они помолчали, испытующе поглядывая друг на друга.
   – Ну, чего смотришь, давно не видел? – Борис весел и беззаботен, как никогда. Таким Ванька его еще не видел.
   – Жениться будешь? – наконец вымолвил он внезапно охрипшим голосом провидца, чем привел друга в полный восторг.
   – Ну, ты даешь! Все знаешь, только в уборную не просишься. Может, и буду, чем черт не шутит? – Борис стал серьезным, задумался:
   – Такое с кондачка не решишь. Требуется обоюдное согласие. Я лично готов хоть завтра в ЗАГС идти, слово за ней.
   – Все ясно, друг. Влюбился ты по уши.
   – А я и не скрываю. Между прочим, она тоже на Бугре проживает.
   – Ладно, Борь, мне пора. Тебе вон за угол завернуть и в койку. А мне еще три квартала чесать, – вскочил Ванька, озаботившись внезапно.
   Они попрощались как всегда за руку.

   Совсем непростое это дело – изготовить первый в своей трудовой жизни штамп, пусть и под руководством такого опытного учителя, как Стеценко Михал Петрович.
   Иван корпел над своим будущим изделием, в который раз замеряя детали при помощи еще не совсем изученного им штангенциркуля, но до завершения работы было далеко.
   Михал Петрович одобрительно поглядывал на ученика, предоставив ему полную свободу и не вмешиваясь в процесс, хотя прекрасно понимал, как трудно тому приходится. Если только сам обратится за помощью, тогда другое дело.
   Резкий звонок возвестил о начале обеденного перерыва, и цех остановил работу: смолкли разноголосые станки, слесаря запирали ящики своих верстаков, и кто шел в столовую, кто спешил домой, если жил неподалеку.
   Михал Петрович обедал, не отходя от рабочего места. Иван тоже, было, пристроился рядом со своим свертком, как вдруг к ним подбежал Тимоха, радостно улыбаясь, и он вспомнил о вечернем обещании школьного друга.
   – Ты чего, забыл о нашем уговоре? – напомнил Тимоха, и они поспешили на выход, тут уж не до обеда. Потом как-нибудь. Успеется.
   Михал Петрович понимающе покачал головой, усердно поглощая обед на газете. Когда-то он и сам был молодым, тоже вот так бегал к сборочному цеху на девок поглазеть. И добегался. Теперь их очередь…
   Поднявшись этажом выше, ребята увидели возле сборки стайку девушек, засмеявшихся при их появлении. Но Тимоху ничем не смутить.
   – Райка, поди сюда. Кому говорю? – на правах соседа по улице позвал он миловидную стройную девушку в белом халатике.
   Товарки подтолкнули заупрямившуюся, было, подругу, и она несмело приблизилась к ребятам, обдав Ваньку жаром черноокого взгляда исподтишка, так что он сам вспыхнул, тоже засмущавшись.
   – Знакомьтесь. Это Райка, о которой я тебе вчера говорил, а это Иван, мой товарищ, – познакомил он молодых людей, которые сразу же понравились друг другу с первого взгляда.
   – Приезжай к нам вечерком, прогуляемся. Тем более тебя сам Быков знает, так что опасаться нечего. С Раисой познакомишься поближе, – вильнул он своими плутоватыми глазками в сторону соседки и подмигнул приятелю, чем окончательно ввел их в краску.
   – Мне пора, девчонки ждут, – девушка улыбнулась Ваньке, и приятели поняли, что приглашение получено.
   Подождав, пока девушки не упорхнули в свой цех, Ванька с Тимохой побежали вниз по лестнице в свои цеха: Ванька в третий, Тимоха во второй ниже этажом. Оба были чрезвычайно довольны фактом состоявшегося наконец знакомства каждый по-своему…

   Еще немного, и осень окончательно сдаст свои позиции надвигающейся зиме, но Ваньке было мало дела до этого. Он шел по Кировской, не чуя под собой ног от обуревавших его чувств.
   Лицо сияло радостью и еще чем-то особенным, что присуще лишь впервые по-настоящему влюбленным юношам.
   Свернув за угол, он увидел Бориса. Тот сидел на лавке у своего дома в распахнутом пальто, но Ванька не обратил на сей факт никакого внимания, ведь все влюбленные эгоисты и думают только о себе.
   – Здорово, Борь! – Ванька присел рядом, но ему не сиделось. Он нетерпеливо ерзал по лавке, не замечая странного «опрокинутого» лица друга.
   – Ты знаешь, я тоже тут познакомился с одной… – начал, было, он, но не выдержал и зачастил, захлебываясь от избытка слов:
   – Боря, ты даже не представляешь себе, какая она замечательная! Я познакомлю тебя с ней, завтра же. И мы вчетвером пойдем в кино, хорошо?..
   Она работает на сборке у нас на релейном. И живет на Бугре, как твоя.
   Это же здорово, наверняка они знают друг друга. Вместе будем их провожать. Ну, чего ты застыл, как мумия? Приводи завтра свою девушку. Даже не познакомишь… – Ванька попытался придать лицу обиженное выражение, но рот непроизвольно растягивался в улыбке.
   Борис, не глядя, сунул в руки Ваньке какую-то бумажку.
   – Что это? – Ванька развернул бумажку, оказавшуюся запиской, и сначала про себя, затем вслух стал читать: «Борис, ты хороший честный парень, но у нас была лишь дружба, – скороговоркой нетерпеливо забормотал он, удивленно подняв брови. – Извини, но я полюбила по-настоящему, и хочу тебе честно об этом сообщить. Ты его не знаешь, а если бы узнал, то понял бы меня».
   Ванька взглянул на друга, хотел что-то сказать, но слова застряли в горле, и он промолчал.
   Борис опустил голову на сжатые кулаки и надолго замер…
   Ванька с Раей идут по Ленинской, взявшись за руки и рассеянно улыбаясь. С деревьев опадают последние листья и мечутся по асфальту, гонимые резвым ветром.
   Незаметным движением руки, убрав со лба растрепавшиеся волосы, девушка ласково посматривает на Ваньку своими жгучими глазами.
   Ванька гордо идет рядом. Он счастлив и не скрывает этого.
   Они подошли к кинотеатру «АРС». На афише двое: он и она.
   «Первая любовь!» – прочитал Ванька и смутился.
   Мимо кинотеатра быстро шел Борис, не глядя по сторонам и не видя их. Весь съежившись.
   – Борька! – закричал, было, по привычке Ванька, но спохватившись, взглянул на Раю. Сейчас он познакомит их наконец-то.
   Девушка растерянно и недоуменно улыбалась.
   .. Перед ними стоял потрясенный Борис и смотрел на Раю.
   – Вот, Борь, познакомьтесь. Это моя девушка, Раиса. А это, Рая, мой друг Борис, – познакомил их Ванька и осекся, непонимающе глядя на обоих. Что-то здесь не так.
   А Борис все смотрел на Раю, будто не мог насмотреться. Затем невидяще взглянул на Ваньку и усмехнулся, но улыбка не получилась.
   – Мы в некотором роде знакомы. Это ее записку читал ты тогда на лавке, помнишь?..
   Ванька растерялся. Только теперь он все понял, и его словно ошпарило изнутри жутким холодом, так что пробил озноб.
   – Я не знал. Я даже не мог подумать…
   Борис сухими лихорадочными глазами смотрел на них, губы его подрагивали, силясь улыбаться. Он изо всех сил старался сохранить свое лицо, но оно бледнело на глазах.
   Резко повернувшись, он быстро пошел прочь.
   – Борис, куда ты? Постой, я же не знал… Рая, скажи что-нибудь!..
   Девушка молчала. Да и что она могла сказать?
   Ванька смотрел вслед другу, то вспыхивая, то бледнея: «Я разбил их дружбу. Ведь это ее любит Борис! Но я не знал. Черт бы побрал этого Тимоху. Что же делать?..».
   А Борис торопился уйти от них, от самого себя, но это никак не получалось. На ходу закурив, он бежал, сам не зная куда, лишь бы побыстрее и подальше от всего того, что он увидел и понял: «Вот это друг, нечего сказать. Сопляк, маменькин сыночек. Удружил! А она? Раечка, любимая! Жениться собрался. Так тебе и надо!..».
   Он опять усмехнулся, но улыбка вышла кривая, исказившая лицо.
   Шедшая мимо женщина шарахнулась в сторону, приняв его за пьяного.
   «Но ведь то, что произошло, это случайность?!.. Значит, судьба?!..».
   Борис закусил губы, в глазах стояли слезы отчаяния: «Не хватало еще расплакаться, как девчонке. Крепись, Борис Иванович, не будь тряпкой…».

   Они вместе вышли из проходной и неспешно направились к автобусной остановке. Их обгоняли торопившиеся после первой смены домой одни работники, навстречу спешили другие, боясь опоздать во вторую смену.
   Пересменок был в разгаре. Знакомые улыбались им, дружески подшучивая над парочкой, незнакомые косились с неодобрением: домой надо, а эти влюбленные еле плетутся. Ну и молодежь пошла непутевая: ни стыда, ни совести. Средь бела дня уже гуляют, до вечера им невтерпеж.
   – Пошли быстрее, неудобно. На нас и так все смотрят, – Рая совсем засмущалась, было, но Иван еще крепче взял ее под руку:
   – Ничего, пускай завидуют.
   На остановке тоже не протолкнуться. Но вот показался долгожданный автобус, и народ заволновался, готовясь к посадке.
   – Пока, Раечка. До вечера, – Иван помог своей девушке пролезть в салон общественного транспорта, так как узкие дверцы брались штурмом: желающих ехать было гораздо больше, чем мог вместить автобус. А следующий когда еще подойдет, жди-прожди.
   Он помахал рукой в ответ на ее улыбку, и набитый битком автобус с полуоткрытыми дверцами медленно поехал, натужно урча мотором.
   Решив, что домой он еще успеет, Иван пошел себе дальше и возле винного магазина повстречался с Борисом, выходящим на улицу с бутылкой водки в руке явно навеселе.
   После той роковой встречи у кинотеатра «АРС» они не виделись и вначале настороженно посмотрели друг на друга, но былая дружба еще не прошла, и друзья обменялись рукопожатием.
   – Вчерась отпахал две смены, подменял одну, сегодня в отгуле-загуле, отдыхаю, – пояснил Борис Ивану с усмешкой.
   – А я после работы. Посадил Раю на автобус и решил прогуляться, – тоже начал, было, рассказывать Иван и осекся, поняв, что сказал лишнее.
   – Ничего. Ты ведь не виноват, что так получилось. Судьба нам с тобой подфартила. Тебе подвезло, ну, а я в глубокой заднице оказался. Пойдем ко мне, опрокинем по рюмашке. Родители о тебе спрашивали, говорят, что-то Ваня давно у нас не был. Почему не приходит?
   Лед в их отношениях начал постепенно оттаивать, и друзья направились к дому Бориса, оживленно разговаривая…

   В комнате накурено, хоть топор вешай. На столе вместо одной стояли уже две бутылки водки, а Борис терзал свой баян, посматривая на Ивана не так дружелюбно, как в начале встречи.
   Родители были настороже, стараясь не вмешиваться в их взаимоотношения: сами разберутся, что к чему. Взрослые стали, работают.
   – Ваня, как твоя работа на заводе, налаживается помаленьку? – тете Наде хотелось сгладить напряженность, возникшую за столом.
   – Когда на разряд будешь сдавать? – поинтересовался и дядя Ваня, сидя вместе со всеми за столом и не собираясь сегодня перемещаться на свой любимый сундук, изменив старой привычке.
   – Так это еще не скоро, дядя Ваня. Через шесть месяцев, – уже заплетающимся языком отвечал Иван, старясь выглядеть трезвым по возможности, что удавалось ему с трудом.
   – Ну, чего пристали к человеку? Давайте лучше еще тяпнем по одной, – Борис мгновенно разлил по рюмкам и опрокинул водку в рот, проследив, чтобы Иван тоже не уклонялся от выпивки.
   Тут же опять наполнил рюмки, и они снова выпили.
   Ивана явно развезло. Борис презрительно усмехнулся:
   – И чего она нашла в нем? Ведь сморчок, смотреть не на што, – жаловался он родителям прямо при Иване, и тем было неудобно, неловко за него.
   Ивану тоже было обидно слушать такое. Он смотрел на Бориса и думал о том, что его друга словно подменили после той злосчастной встречи. Он стал совсем другим – злым, раздражительным, будто и не друг вовсе. Правда, Иван сам причастен к перемене в его характере, но все же надо быть начеку, мало ли что?..

   Вскоре Иван совсем спьянился и задремал прямо за столом.
   Борис только того и ждал. Вскочив, он вместе с отцом перетащил друга к своей кровати, и Иван со стоном распластался на ней, мгновенно забывшись в пьяном сне.
   – Ты зачем Ваню споил? Нехорошо это, нечестно, – попыталась, было, усовестить сына мать, но Борис сердито отмахнулся от нее, надевая пальто:
   – А ему честно так делать? Мог бы и отказаться от Раисы, когда узнал обо всем. Так нет, на автобус ее подсаживает после работы, провожает. Разве это друг? Таких друзей за хрен да в музей!
   Дядя Ваня тоже хотел что-то сказать сыну, но Борису было уже не до них, и он ушел, хлопнув дверью так, что родители вздрогнули.
   После его ухода в комнате стало тихо, слышались лишь стоны спящего пьяного, да стук убираемой со стола посуды…
   За окнами было уже темно, когда Иван очнулся и вскочил с кровати, не сразу сообразив, где и почему он находится. Его подташнивало.
   В комнате было тихо и пусто, ни души.
   Родители Бориса сидели на общей коммунальной кухне и вполголоса разговаривали с соседями.
   И тут Ивана словно озарило. Он понял наконец что Борис специально напоил его и уложил спать затем, чтобы самому в это время встретиться с Раей. Такого вероломства от друга он не ожидал. Сердце его екнуло.
   – Здорово он меня провел, как мальчишку. Ну и Борис!
   Иван бросился вон из комнаты.
   Дядя Ваня с тетей Надей вышли, было, из кухни проводить его, но Ивана уже и след простыл…

   Из низких свинцовых туч, нависших над городом, моросит на землю нудный осенний дождь. Редкие фонари скудно освещают улицы, едва рассеивая наступающую вечернюю темноту.
   Иван торопливо бежит по дороге на Бугор, не обращая внимания на грязь и лужи под ногами…
   Завернув к давно закрытому магазину в пятиэтажке, он оказывается рядом с улицей, состоящей из частных деревянных домов, где живет она, его девушка. Дорога кончилась, дальше была непролазная грязь.
   Но Ивана не остановить: каким-то чудом он находит тропинки в этой топкой хляби и смело идет вперед к заветной цели.
   Запыхавшись, подходит наконец к ее дому и видит Бориса с Раей.
   Они стоят под навесом крыльца, и Борис что-то с жаром объясняет, доказывает девушке, размахивая руками в подтверждение правоты своих доводов. Увидев подходившего Ивана, они замолчали.
   – Привет вам. Не ожидали так скоро увидеть меня? – наигранно бодро произнес Иван, подходя и чересчур старательно отряхиваясь от дождя.
   – Здорово, коли не шутишь, – Борис угрюмо посмотрел на так некстати появившегося ненавистного друга.
   Рая молчала, не зная, что сказать и как вести себя. Она впервые оказалась в такой ситуации, и ей было жутко неловко перед Иваном.
   Пауза затягивалась. Дождь усилился, забарабанил по железной крыше дома. Стало совсем темно и холодно.
   – Ой, Ваня, ты совсем вымок! – Рае никак не удавалось найти подходящие слова, чтобы избавиться от гнетущего молчания.
   – Мальчики, уже так поздно. Как вы будете домой добираться?
   – Пешедралом. Больше никак не получится, – пошутил Борис, но от его шутки стало еще тягостнее.
   «Рая, домой пора!», – внутри дома хлопнула дверь, послышались шаги.
   – Это мама, влетит мне теперь, – не решаясь уйти, девушка с жалостью смотрела на молчаливо стоящих промокших ребят. Ей так хотелось остаться наедине с Иваном, чтобы все объяснить и рассказать ему.
   – Ну что, Ванька, может, вместе домой пойдем? – прервал свое молчание Борис и сильно хлопнул друга по плечу так, что тот вздрогнул от неожиданности. Борис снисходительно ухмыльнулся:
   – Не бойся, не трону.
   – Я не боюсь, мне с Раей поговорить надо, – Иван видел, что Борис на взводе и вот-вот сорвется.
   – Поговорите, я подожду. Мне не к спеху. А может, пойдем, ученик?!
   Борис явно вызывал Ивана на ссору, сверля его бешеными глазами.
   – Что вы, мальчики? Этого еще не хватало.
   – Пойдем, уже поздно! – Борис ухватил Ивана за рукав плаща и сильно дернул. Иван побледнел, но смолчал.
   – Боря, прекрати немедленно! – Рая вышла вперед и теперь стояла между друзьями, готовая встать на защиту любимого.
   – Защитница! Ладно, говорите. Не буду вам мешать, – Борис говорил отрывисто, хрипло, с надрывом.
   Резко повернувшись, он пошел, не разбирая дороги, в вечернюю тьму…
   Оставшись наедине, влюбленные облегченно вздохнули.
   – Ваня, когда он постучал в дверь, я думала, что это ты пришел. Я ждала тебя, ведь мы договорились, а это он оказался. Стал мне объяснять, доказывать, ты вовремя появился. Я уж думала, не придешь. Почему так поздно? – торопилась рассказать девушка Ивану, прижавшись к его груди.
   Он бережно обнял ее.
   – Извини, так получилось. Не смог раньше, – Ивану было стыдно сказать правду, и лгать ему тоже не хотелось. От полноты нахлынувших чувств он стал целовать ей лицо, руки, губы, она отвечала взаимностью, и тут снова громко раздалось из сеней: «Рая, сколько раз повторять одно и то же? Немедленно домой!».
   Влюбленные вздрогнули и отшатнулись друг от друга, будто их уличили в преступлении, снова прижались, не в силах расстаться:
   – Завтра мы увидимся на заводе в обеденный перерыв. Хорошо? – Рая напоследок поцеловала Ивана в губы и убежала в дом.
   Он постоял, слушая, как ее мать заперла за ней входную дверь на засов и бухнула внутренней дверью. Стало тихо. Надо было идти домой.
   В последний раз оглядев дом и занавешенные окна ласковым взглядом счастливого влюбленного, Иван быстро пошел по тротуарам в обратном направлении, пытаясь насвистывать на ходу.
   Представив, какой путь ему предстоит проделать, прежде чем он окажется у себя дома, Иван прибавил шаг…

   С трудом выбравшись на дорогу, Иван оббил кое-как грязь с ботинок и вдруг увидел Бориса, поджидавшего его возле магазина. Отсвет от фонаря освещал его нахохлившуюся фигуру, направившуюся ему навстречу.
   – Влюбленные время не замечают. Я тут продрог весь, тебя дожидаючись. Вместе все веселее шагать, так ведь? – Борис испытующе глянул на удивленного Ивана, не ожидавшего такой встречи.
   – Да уж, скучать не придется. Я думал, ты почти до дома добрался.
   Спорым шагом они устремились по дороге, ведущей с Бугра в город.
   Шли молча, изредка поглядывая друг на друга.
   Миновав овраг и Синдячкин мост, вздохнули с облегчением. Все к дому поближе. Борис как засунул руки в карманы пальто, будто держал там что-то, так и шел всю дорогу.
   Иван подозрительно косился в его сторону. Кто знает, какой очередной фортель может выкинуть лучший друг?
   Заметив его взгляд, Борис усмехнулся и наддал ходу, так что Иван едва поспевал за ним…
   Вот уже и военный завод прошли, за ним – Крестовоздвиженскую церковь, кинотеатр «Октябрь» остался позади. Оба взопрели, несмотря на осенний холод и дождь. Настроение улучшалось с каждым пройденным кварталом.
   По Ленинской улице шлось уже почти весело и только завернув за «АРС», они вздохнули наконец с истинным облегчением. Дошли.

   Замедлив шаг у дома Бориса, друзья снова взглянули друг на друга. Они уже свыклись со своим положением, и холод отчуждения, резко обозначившийся на Бугре у дома Раисы, здесь словно бы растаял.
   – Я погорячился там, лишнего чуток наговорил. Но ведь такое дело, сразу и не переживешь, время для этого нужно, – решил выговориться на прощание Борис, глядя в сторону.
   Иван слушал даже с некоторым удовлетворением. Раскаяния он не ожидал от Бориса и был приятно удивлен.
   – Хоть она и выбрала тебя, мне от этого не легче. Скорее, наоборот. Лучше уж бы кто чужой был, незнакомый, – Борис вынул, было из кармана портсигар и тут же засунул обратно, раздумав курить.
   – Дело уже прошлое, хочу тебе признаться. Когда мы возвращались с Бугра, я раза два хотел тебя пырнуть, еле сдержался, – в доказательство своих слов он вынул из другого кармана нож-лисичку и нажал кнопку: широкое лезвие выскочило сбоку из рукоятки и будто уставилось на Ивана с кровожадным любопытством.
   Теперь он понял, почему Борис шел, не вынимая рук из карманов.
   – Ладно, бывай. Мне еще до дому кондыбехать минут десять, – Иван кивнул Борису и ушел, впервые не попрощавшись с ним за руку…

Глава пятнадцатая
Зима коренная

   Иван разгребал деревянной лопатой, сделанной еще дедом, снег возле бабушкиного сарая. Пришлось потрудиться, так как снегу намело много, но вскоре вся территория от сарая до выхода в сад была расчищена, и он с удовлетворением оглядел плоды своего труда.
   Раскрыв дверь сарая, побросал наружу чурбаки, напиленные еще с лета и, глянув на почти закончившуюся поленницу у стенки, взялся за топор.
   «Надо почаще приходить помогать бабушке. Дров у нее осталось – кот наплакал, воды нет. Да и в магазин сходить надо. Зимой в нашу гору ей не подняться, тут и молодой может себе шею свернуть. А если бы я остался в Чебоксарах, кто тогда поможет бабушке? Матери некогда…» – размышлял Иван, устанавливая чурбак поудобнее.
   Пилить и колоть дрова он уже давно научился с детства и потому легко расправился с десятком чурбаков, превратившихся в груду поленьев.
   Выпрямившись передохнуть, огляделся с радостным чувством, всколыхнувшем в душе воспоминания из раннего детства, когда он вот на этом же самом месте впервые пилил дрова с дедом и бабушкой, постигая нехитрую, но требующую навыков и сноровки науку. Только дело было жарким летом…

Воспоминания из Иванова детства

   … Ванька утер пот со лба и с силой потянул пилу на себя – от себя, стараясь не осрамиться перед дедом.
   – Не рви пилу, плавно тяни. Вот так, – усмехнулся дед, и они стали пилить. Наконец чурбак упал в траву рядом с козлами, а дед с внуком принялись за следующий. Но Ванькины руки уже еле двигаются, держась за ручку, а бревно еще и на половину не распилено.
   Из сарая вышла бабушка с пустым ведром из-под помоев, а по двору разнеслось Борькино чавканье, вперемешку с радостным похрюкиванием.
   – Ну, што, притомились поди, работнички?
   – Отдохни пока, в сад сбегай, – пожалел дед запарившегося внука, и бабушка заступила на Ванькино место: пила в их руках послушна и проворна, она весело звенит и поет, роняя в траву желтые опилки, и Ванька невольно залюбовался, глядя, как они неторопливо и ладно пилят дрова.
   Затем дед берет колун, и чурбаки быстро превращаются в поленья, которые бабушка сноровисто укладывает в поленницу у сарая…

   Сарай зиял распахнутой настежь дверью, внутри было пусто и темно.
   Когда-то в углу возле поленницы находился крепко сбитый дедом загон-клеть, в котором их боров Борька набирал вес на свою беду. Но тогда еще ни он, ни Ванька даже не догадывались о его страшной неотвратимой участи превратиться в свинину.
   Из сеней дома вышла бабушка и засеменила внуку на помощь:
   – Настоящий мужик ты стал, Ваня. Не успела я щи в печь поставить, думаю, дай пойду, подсоблю внучку, глядь, опоздала уже, – радовалась бабушка, заботливо подбирая отлетевшие в сторону поленья.
   – Вот бы дед порадовался, какой внук у него вырос. Не дожил, болезный, не сподобился увидеть. Сгрызла его саркома проклятая раньше времени, – к бабушкиной радости примешалась грусть и тоска, отчего лицо ее совсем сморщилось, и глаза утонули в слезах.
   – Будет тебе расстраиваться, ведь сколько лет прошло, – Иван с жалостью посмотрел на сгорбившуюся бабушку.
   – С годами тоска не проходит, внучек. Еще больше гложет, да вот господь не принимает к себе душу мою грешную на покаяние. Уж как я прошу его, нет.
   – Вот и живи нам на радость. Да не надрывайся ты, я сам поленья уложу. Отдыхай больше.
   – На том свете отдохну, внучек.
   Вот так в разговорах внук с бабушкой быстро перетащили дрова в сарай, и поленница у стенки вновь подросла, радуя глаз рачительных хозяев. Теперь можно и передохнуть.
   – Пошли в дом, обедать пора. Щи, поди, упрели, со свининкой. Как раньше, бывало, при Иван Яковличе. Мать твоя мясца принесла, надысь, балует старуху-мать, не забывает, – бормотала бабушка по пути от сарая к сеням, одобрительно оглядывая расчищенный внуком двор.
   – Сейчас приду, бабань. С Васькой поговорить надо, – увидев возвращающегося из школы друга детства, обрадовался Иван.
   – Ну-ну, покалякайте. Тока недолго, обед простынет.
   Бабушка скрылась в сенях, обметая валенки веником от налипшего снега, а Иван встретился с Василием возле его крыльца. У них не было привычки обмениваться рукопожатиями при встрече и расставании, как это делали все мужики вокруг, их объединяло и сближало нечто большее – родство душ.
   Поэтому они обрадовались друг другу про себя, молча, не показывая виду.
   – Надо тоже дровишек подколоть, – Василий одобрительно посмотрел в сторону поленницы дров, виднеющейся из сарая друга, и предложил:
   – Заглянем ко мне? Родители на работе, я один. У меня для тебя подарок припасен, сюрприз.
   Но Ивана не надо было уговаривать: сколько раз они встречались у этого самого крыльца и потом долго мечтали о будущем в уютной комнате друга, зачитывались книгами в захлеб…

   Знакомый телескоп на подоконнике, письменный стол как всегда завален книгами, учебниками. Милый сердцу ералаш.
   – Как там наш класс поживает? – безразличным голосом поинтересовался Иван, усевшись за стол друга и листая его любимый учебник физики.
   – Многие работать ушли, как ты. Некоторые учиться уехали… – Василий замялся, вспомнив неудачный опыт друга, и Иван улыбнулся:
   – Никому не говорил, тебе скажу. Все думают, что я не поступил в училище и поэтому вернулся. А я и не поступал. Хотел, конечно, и работы мои понравились, но у меня цыгане деньги украли. Жить не на что, домой ехать стыдно. Скажут: вот лопух. Пошел работать подсобником на пилораму, затем с дружком на Север махнул в Архангельск. Хотели матросами на трал-флот устроиться. Не взяли. Потом у нас один приятель чемоданы спер, и поехали мы обратно. Товарняками. Едва до дому добрался, чуть не замерз до смерти. Вот и все.
   Василий заинтересованно слушал «одиссею» друга. Сколько приключений за такой короткий срок, пока он уроки штудировал. Спохватившись, вышел в переднюю и вернулся с обещанным подарком:
   – Вот, достал по случаю две пластинки. Эта тебе.
   Иван вынул мини диск из пакета и завороженно уставился на него, не веря глазам своим:
   – Не может быть? Биттлз! Ну, спасибо, удружил.
   – Чаю хочешь? Надо перекусить после школы. Когда еще предки придут.
   – Нет, я пойду. Меня бабка обедать ждет. Еще воды хочу ей натаскать.
   – Так что класс наш вдвое уменьшился. Одни девчонки. Из ребят остались только я, Володя Глазырин да Валерка Пименов. – Дорассказал свои небогатые новости Василий. Ему хотелось еще пообщаться с другом.
   – А я в вечерку хожу, в ШРМ. Ничего, учиться можно, только спать охота после работы. Зато зарплату свою собственную имею. Не надо у родителей на кино клянчить, – не выдержав, по хвастался-таки Иван перед другом и добавил самое сокровенное, – я с девушкой дружу. Серьезно. Как-нибудь в кино вместе сходим, познакомлю тебя с ней. Ну, пока, отличник. В университет не раздумал еще поступать?
   – Скажешь тоже. Конечно, нет. Это же мечта.
   Василий проводил своего сверхзанятого друга до дверей из дома, и Иван побежал к давно заждавшейся его бабушке на обед, не забыв прихватить с собой драгоценный подарок…

   Подняв шалевый воротник нового зимнего пальто, так как с Засурских заснеженных полей задувало весьма ощутимо, Иван привычно тащил два ведра с водой закоченевшими руками без варежек.
   От колонки до переулка путь не близок, особенно зимой, поэтому возле спуска в Подгорье он остановился передохнуть.
   Из подъезда барака вывалилась знакомая компания, нещадно дымя папиросами и балагуря с таким матом, что уши вянули у прохожих.
   – Глянь, братва! Да это никак наш Ванька-путешественник хиляет, – обрадовался Чистиль, увидев своего давнего уличного оппонента.
   Братва обступила соседа скуки ради, похлопывая по плечам и спине.
   – Привет, мазурик, – удостоив Ивана рукопожатием, Чистиль оглядел его с головы до ног. – Прибарахлился, как я погляжу. Прикид, что надо. Шапчонка только подкачала, а так ништяк.
   – Да ты подрос, как на дрожжах!
   – В кого это вымахал? Отец вроде маленький, – удивлялась братва, куражась от нечего делать. – Не иначе в соседа, факт.
   – Может, водички хотите испить? – не остался в долгу и Иван, намекая на подобные встречи минувшим летом.
   Братаны одобрительно заржали, понимая и ценя юмор.
   – На релейном, поди, много зашибаешь? Мог бы и потрясти лопатником, уважить общество, – Чистиль решил наказать его за неуважение и настырно вперился в соседа, ухмыляясь щербатым ртом.
   – Потом как-нибудь. Вот сдам на разряд, тогда можно и гульнуть, – Ивану не хотелось ссориться с уличной шпаной. Худой мир лучше доброй войны, рассудил он про себя.
   – Слово не воробей. Теперь с тебя причитается, – поймал его на слове многоопытный Чистиль и отпустил с миром, – ладно, дуй с горы поосторожнее. Воду не разлей, ученик-тимуровец.
   Взаимопонимание вроде бы наладилось, и Иван потащил ведра с водой вниз по переулку: зимой спускаться с горы – это тебе не летом скакать. Глаз да глаз нужен, а уж про ноги и прочее и говорить не приходится…
   После пластинок с песнями Клавдии Шульженко, Марка Бернеса и даже Владимира Трошина родителям было в диковинку слушать биттлзов на английском языке в их маленьком домике на краю Алатыря.
   Даже Вовка заслушался заморским пением под мелодичный перезвон гитар и грохот ударника, что уж говорить об Иване, стиляге местного масштаба. Он еще прибавил звук, и в комнате все аж задрожало и завибрировало к его полному восторгу.
   Наконец матери это надоело, и она убавила звук до минимального, невзирая на недовольство доморощенного меломана. Они снова собирались в гости напротив, и Иван сначала с беспокойством посматривал на родителей, затем не выдержал и сорвался на козлетон:
   – Я с Вовкой не останусь, у меня свои дела есть.
   – Ты же сегодня не учишься вечером, какие такие дела могут быть? – мать подозрительно оглядела взволнованного сына, – опять к Борьке попрешься? Или, может, познакомился с какой-нибудь девицей…
   – Ты же не знаешь ее совсем, а уже обзываешься! – вспыхнул Иван, и догадки матери отпали сами собой. Все стало ей ясно.
   – Только этого нам еще не хватало. Ты слышишь, Николай? Теперь он влюбился в какую-то там!..
   – Ну и что, пусть гуляет. Забыла, как сама была молодой?
   – Наша с тобой молодость на фронте проходила.
   – Зато после войны мы наверстали упущенное, жалеть не приходится, – отцу вспомнилась его молодость, и он с нежностью обнял свою жену, – никогда не забуду, как я с тобой и трофейным «Вальтером» в кармане по горсаду прогуливался. Ребята завидовали: где, дескать, ты красавицу эту отхватил? Мы погуляли свое, теперь его время настало. Такова жизнь.
   – Нечего ему потакать, – вывернулась из объятий мужа сердитая жена. – А то ты не знаешь, какой он лопух. Память коротка.
   – Не хуже других. Работает, учится, чего тебе еще надо?
   – Мне надо, чтобы он человеком стал, в институт после школы поступил. Там и девушка найдется подходящая, культурная, не чета нашим алатырским куфелам.
   – Так ты у меня, значит, куфела? Как я раньше об этом не догадался.
   – Хватит юродствовать. Можешь ты хоть иногда быть серьезным?
   – Сейчас не могу. Нас уже хлебосольные хозяева ждут, так что собирайся поживее, культурная ты моя.
   – Тебе лишь бы нализаться. Ладно, Вовку с собой заберем. Пусть с Иркой ихней играют, – скрепя сердце, согласилась мать.
   Вовка запрыгал от радости и бросился к своей шубенке, схватился за валенки. Он был на седьмом небе от счастья, что тоже пойдет в гости.
   – Еще один жених растет на нашу голову.
   – Вот и хорошо. Внуками тебя завалят, только успевай нянчиться. Может, подобреешь тогда немного?
   – Иди ты к черту, пустобрех несчастный.
   Родители уже позабыли о предмете своего спора и привычно переругивались, собираясь в гости уже втроем.
   – Не забудь дверь запереть перед уходом. И поздно не задерживайся, утром на работу, – отдала последнее распоряжение мать и направилась к выходу вслед за мужем и младшим сыном.
   Иван облегченно вздохнул после их ухода и, проследив из окна, пока они не скрылись во дворе дома напротив, тоже стал быстро собираться.

   Ему идти было намного дальше. Правда, до Бугра он доедет на автобусе, а вот назад придется идти пешедралом, как выразился друг Борис. Но Ивану не привыкать. У любви быстрые ноги: подумаешь, час ходу и дома.
   А утром опять на работу, где днем он снова увидит ее и вечером обязательно. И так каждый день до конца жизни.

   Под ногами замерзших влюбленных поскрипывал снег, когда они в который уже раз прошлись по улице мимо окон ее дома и остановились у парадного крыльца. Хорошо бы посидеть на нем, но тогда станет совсем холодно. Невмоготу.
   На улице было темно и тихо: уютно светились окна домов, на темном небе высыпало множество ярких звездочек, как всегда бывает в ясную морозную пору. Пробирало даже сквозь поднятый шалевый воротник нового пальто, у девушки тоже начали дрожать посиневшие губы, но они не могли расстаться так скоро.
   Поправив пуховой платок на голове, Рая прислушалась: вроде бы больше никто не выходит из дома, все угомонились.
   – Пошли в сени, там хоть ветра нет, – она взяла Ивана за руку, и они вошли сначала во двор через скрипучую калитку, осторожно взобрались на сенное крыльцо по не менее скрипучим от мороза ступеням и очутились в темных сенях, где вначале им показалось даже тепло.
   Ветра действительно не было, но холодно было так же, как и на улице. Они обнялись и стояли, прижавшись друг к другу, возле внутренней двери в дом. Того и гляди, кто-нибудь выйдет и обнаружит парочку продрогших влюбленных.
   Иван расстегнул пальто и обхватил полами девушку, но это мало помогло: сначала они, было, согрелись и стали целоваться, потом притихли. Знобко.
   – Пора по домам, а то околеем, – сдался первым Иван, и они снова вышли во двор, где даже снег, казалось, и тот замерз.
   – Я придумала. Пошли в сад, сам увидишь, – обрадовалась вдруг Рая, и по тропинке мимо кухонного окна они прокрались к большому стогу сена.
   – Зачем вам столько сена? – удивился Иван.
   – У нас же корова своя. До лета все схряпает, еще не хватит, – пояснила девушка и, наклонившись, отгребла в сторону часть сена:
   – Помогай, давай, чего стоишь?
   Теперь Иван сразу сообразил, в чем дело, и вскоре они сидели в стоге, словно в небольшой пещерке. Стало тепло и даже романтично: вроде бы они в поле в стогу сена, как в кино.
   – Мы раньше так с сестрой прятались, когда в прятки играли. Залезем в стог и замрем, а братья бестолковые – бегают по саду и никак не найдут нас, умора.
   – Сколько их у тебя, братьев? – поинтересовался Иван.
   – Трое. Двое младших и один старший, Саня. Он осенью из армии пришел, три года в ГДР отслужил.
   – Тебя дома не хватятся? Поздно уже.
   – Могут. Только не сразу догадаются, где мы.
   – Они разве знают, что мы с тобой гуляем здесь?
   – А как же. Чай из окон все видать…
   Она не успела договорить, так как согревшийся Иван закрыл ей рот поцелуем. Забыв обо всем на свете, они в запой целовались и очнулись только тогда, когда возле их убежища появилась высокая фигура в полушубке:
   – Вот они где прячутся, голубцы. Я так и знал, – пророкотал над ними возмущенный бас, и влюбленные выскочили из своего теплого гнездышка наружу, словно птенцы, выпавшие из гнезда.
   – И не стыдно тебе, Раиса? Вот я ужо расскажу отцу с матерью обо всем. А ну, марш в дом! А ты, пацан, беги отсюдова, и чтоб я тебя больше не видел возле нашего дома. Понятно?
   – Да мы только грелись, больше ничего, – оправдывался Иван перед наступавшим на него старшим братом Раисы.
   – Ежли будет чего, живым отсюда не уйдешь, прибью. А сейчас катись домой, сопляк. Не доводи до греха! – замахнулся на него детина.
   – Саня, не смей! Это мой парень, мы встречаемся уже давно, я говорила вам об этом, – снова встала на защиту любимого Рая теперь уже от родного брата.
   – Тоже мне, защитница нашлась. Встречайтесь, как все люди, кто вам мешает? Нечего под стогом валяться, – возмущался старший брат уже более миролюбиво, гоня перед собой влюбленных на выход по той же тропке.
   Рая хотела, было, выйти на улицу вслед за Иваном, но брат не позволил и затолкал ее в дом, предварительно захлопнув калитку перед носом Ивана, которого он вытолкнул на улицу своей могучей дланью.
   Иван только успел заметить, как Рая мелькнула перед высокой фигурой брата и исчезла в сенях. Затем он услышал, как брат громко закрыл входную дверь на засов и бухнул внутренней дверью в дом. Настала тишина.

   Взволнованный произошедшим столкновением, которое завершило его вечернее свидание с любимой девушкой, он помчался домой по накатанной дороге, на бегу согреваясь и думая о том, что Раин брат не такой уж плохой парень. На его месте он избил бы ухажера, если бы застал его в стоге сена с сестрой. Но сестры у него не было, зато была любимая девушка. Сколько можно вот так мерзнуть и мучиться на морозе? Пора познакомиться с ее родителями. Завтра же поговорю с Раей об этом…

   Возвращаясь после работы домой, Иван повстречался возле обувной фабрики с Борисом, который вышел из проходной вместе с другими работницами и увидел его еще издали.
   Они разминулись, едва кивнув друг другу, и пошли восвояси. Такого с ними еще не случалось.
   Раздосадованный холодной встречей с другом Иван пошел дальше.
   Чистиля с его компанией в этот раз не было, зато из переулка вылез на улицу Панька, дружелюбно ухмыляясь.
   Они давно не виделись и обрадовались встрече, словно дети. Поздоровавшись и даже обнявшись, закурили на радостях.
   – Как сам-то, все кочегаришь? – Иван с удовлетворением оглядел заметно окрепшего Павла. Это был уже далеко не тот паренек, что раньше. На верхней губе у него пробились усы, и он вполне мог сойти за мужика в своем полушубке и сапогах, если бы не детская улыбка.
   – А куды мне еще деваться-то? Горбачусь потихоньку. Мне за тобой не угнаться. То ты на обувной фабрике, то в Чебоксарах, теперь на релейном заводе преобладаешь.
   – Не женился еще? Дед говорил, раз усы выросли, можно курить и жениться пора. А уж он-то разбирался в жизни, сам знаешь.
   Павел смущенно заулыбался и, отрицательно покачав головой, с хитрецой воззрился на товарища:
   – Видел я тебя как-то с невестой. На автобусной остановке. Хотел подойти поздоровкаться, да народу было полно, и автобус подошел.
   – Почему ты решил, что с невестой?
   – Сразу видно. Положительная девушка и симпатичная, – одобрил Павел, и Ивану было приятно услышать это из уст давнего товарища.
   – Ладно, я побежал. Мне еще в школу сегодня надо успеть, а потом к невесте на Бугор, – подмигнул Иван другу и пошел дальше, провожаемый восхищенным и завистливым одновременно Панькиным взглядом.
   Подходя к своему дому, Иван увидел Косырева с Откосовым, о чем-то толкующих между собой, покуривая папиросы. Тоже после работы мужики отдыхают. Уже не враги, но и не друзья. Просто соседи.
   Обменявшись кивками с Иваном, соседи снова вернулись к прерванному разговору, а он сам наконец-то оказался дома…

   Не успел изрядно проголодавшийся Иван подзаправиться борщом с хлебом, как пришел с работы отец и присоединился к нему.
   Был он хмельной и мрачный, а потому неразговорчивый. Иван хорошо знал вспыльчивый характер отца и помалкивал.
   Отобедав, они занялись каждый своим делом: отец достал этюдник с красками, а сын разложил учебники на столе.
   Отец стал работать над портретом Вовки, а сын учить уроки перед школой.
   Оба не заметили, как пролетело время, и очнулись только тогда, когда громко захлопали двери, раздался Вовкин рев и грозный голос матери, вернувшейся домой.
   Она тоже была не в духе, зато не в меру разговорчива. Шваркнув сумками об стол, загремела посудой и громким голосом:
   – Ну, никто не догадается Вовика от бабушки забрать, хоть ты тресни. Я и по магазинам, я и туда и сюда, как Фигаро. А они сидят, прохлаждаются и в ус себе не дуют. На меня надеются.
   Иван понял, что вчера вечером родители снова напились в гостях у Басаргиных и потом скандалили допоздна. Хорошо, он вернулся уже ночью и не застал вечернего концерта. Теперь держись. Выноси святых из дома.
   Отец пока еще молча мазюкал красками, но кисти дрожали у него в руках от нервного перенапряжения.
   – И борщ весь спороли. Теперь нам с тобой, Вовик, сначала готовить надо. Придется потерпеть, мальчик.
   Вовка заплакал после таких слов матери, так как тоже проголодался, набегавшись по садам и огородам на лыжах.
   – Даже печку растопить, дров принести тоже некому. Меня ждут. Надоела такая жизнь собачья. Брошу все, заберу детей и уйду к маме. А ты сиди себе здесь, мазюкай. Все в доме красками перепачкал. На стул сесть нельзя, смотрю, трусы и те в красках.
   Иван вскочил и побежал в сарай за дровами…
   – Твой борщ уже насточертел! Вон Зоя и котлет наделает, пирогов напечет, а ты? Еще выкобенивается. Я тоже работаю, между прочим, – отец бросил кисти и, вскочив, забегал по комнате, кипя от возмущения.
   – Посмотри на себя, алкоголик! Скоро совсем сопьешься. С работы уже пьяным приходишь, как работяга. Ни стыда, ни совести, а еще художник. Разведусь я с тобой, Николай. Так и знай.
   – Скатертью дорожка. Никто не заплачет…
   Вернувшийся из сарая Иван засунул дрова в печь и теперь молча растапливал ее, слушая ругань родителей.
   – Ваня, Вовик, давайте собираться. К бабушке в Подгорье пойдем жить, пусть он тут один посидит, подумает, – мать вытащила из-под кровати чемодан и кинулась собирать вещи.
   Вовка заплакал, забыв про ужин, а Иван сердито выпрямился:
   – Никуда я из дома не пойду. Здесь останусь с отцом.
   Приунывший, было, отец взбодрился после такой поддержки сына и победоносно глянул на растерявшуюся жену:
   – Что, съела? Не будет по-твоему, лучше готовить научись как следует. У той же матери поучись. Она мастерица пироги печь.
   – Вы тут ругайтесь, а мне в школу пора, – Иван быстро оделся и с учебниками под мышкой выскочил из дома…

   После его ухода воцарило кратковременное затишье, прерываемое всхлипываниями матери, доведенной до отчаяния опостылевшим бытом, и Вовкиным хныканьем в ее поддержку.
   Воспользовавшись паузой, отец тоже быстро снарядился вслед за сыном. Вот за ним захлопнулась дверь, и мать с Вовкой остались одни в доме.
   – Опять ваш папаша к братьям в шахматы играть побежал. А там снова дружки найдут, вино-домино. Потом пьяный домой приползет, и так каждый божий день. А я кручусь тут, как белка в колесе. Сума сойти можно от такой жизни, – жаловалась мать своему младшенькому, и Вовка гладил ее по мокрым щекам, жалея…

   Во время обеденного перерыва Иван встретился со своей Раей, и до самого звонка они простояли на лестнице, обмениваясь лишь краткими словами да пылкими взглядами.
   А что еще они могли делать в такой обстановке? Мимо них постоянно проходили и пробегали люди. Знакомые улыбались и подшучивали, незнакомые делали вид, что их это не касается, хотя им тоже было интересно поглазеть на влюбленных.
   Но вот прозвенел звонок, и обед закончился, как закончилось и их дневное свидание на работе. Коридор опустел, и теперь можно было бы поговорить, но увы, некогда:
   – Ну, я побежал, после смены вместе пойдем?
   – Мне сегодня тоже в школу надо. Я и так напропускала занятий.
   – Вот вместе и пойдем. Я тебя провожу до твоей школы, а потом в свою побегу, договорились?
   – Хорошо. Иди давай, мне опаздывать нельзя, у нас конвейер.
   – Сначала ты иди. Подожди, ты поговорила вчера со своими родителями?
   – Да. Они ждут нас сегодня вечером.
   Наконец самое главное было сказано, и влюбленные разбежались по своим цехам: Рая скрылась в дверях сборочного, а Иван помчался к себе в инструментальный этажом ниже…
   Слесаря обменялись понимающими взглядами и ироничными усмешками, когда запыхавшийся Иван подбежал к верстаку и схватился за свой недоделанный штамп.
   Он не любил опаздывать, поэтому чувствовал себя немного виноватым.
   Михал Петрович осуждающе покосился на насмешников и подошел к ученику подбодрить, помочь полезным советом:
   – Ваня, ты не суетись. Возьми теперь пасту – гойя и пошлифуй матрицу. Потом займись подгонкой-притиркой. Штамп должен легко ходить вверх-вниз, как по маслу, но точно. Чтобы пуансон не сломался при штамповке.
   Иван внимательно выслушал наставления учителя и уже спокойнее принялся за дело. Штамп в его руках постепенно превращался из набора деталей в послушный инструмент-механизм, и учитель довольно поглядывал в его сторону: смышленый паренек и рукастый, выйдет из него слесарь, факт.
   Сам он работал над изготовлением сложного дорогостоящего инструмента. Такой не доверят, кому попало, и слесаря-соседи завидовали умельцу черной завистью. Им приходится два-три штампа сделать, чтобы заработать как следует, а ему всего один. И все равно под расчет у него больше выходит, хотя они тоже по шестому разряду работают. Разве это справедливо, по совести?..
   – Иван, у тебя с девушкой-то со сборочного как, по серьезному или просто так встречаетесь? – Подошел к Ивану один из слесарей здоровый бугай Алексей Королев. Бывший боксер-перворазрядник и известный авторитет среди молодежи. Его так и звали все: Леха Король.
   Иван удивленно взглянул на него и насторожился: что-то неспроста он так интересуется его особой. К чему бы это?
   – Я это к тому, что знаю Раису. Она одно время с одним из моих учеников гуляла, с Петькой Чиковым. Ты боксом не увлекаешься? А то приходи в нашу спортшколу, я там секцию по боксу веду. Научишься драться профессионально, пригодится в жизни.
   – Я бы с удовольствием, времени не хватает. После работы в вечерку хожу, – обрадовался, было, Иван, хотя в душе его все перевернулось от услышанного. Он не знал, что его Рая встречалась до него с парнем. Она ему ничего не говорила об этом. Хотя, и с Борисом она тоже вроде бы встречалась?..
   – Мы по выходным тренируемся. Так что милости просим, ты паренек хваткий, юркий, дело пойдет. А хочешь, проверим, серьезная она девушка или так, ветер в голове?
   – Как это? – Иван недоумевал все больше, на душе становилось еще тревожнее. Им овладело беспокойство.
   – Проще пареной репы. Пойдем, я позвоню ей по телефону и вызову в коридор поговорить. Если она серьезная и любит тебя, то к первому встречному не выйдет. Ну, как? – Леха Король интригующе смотрел на встревоженного ученика Стеценко.
   Слесаря прислушивались к их разговору с разными чувствами: одним было просто интересно, чем закончится эта глупая проверка, другие неодобрительно хмурились, но молчали, побаиваясь связываться с Королевым. Одни только чугунные кулаки его чего стоят, да прибавь к этому несносный характер, вот и подумаешь, прежде чем ссориться с ним.
   – Алексей, не делай этого. Они еще молодые совсем, зеленые, их легко сломать. Зачем тебе вредить им? – один Михал Петрович не боялся Королева, который уважал его за золотые руки и разгульный характер истинного русского работяги и пьяницы.
   – А чего, проверка на вшивость не помешает.
   – Пошли, я согласен! – звонким голосом разрешил Иван возникшую проблему, и они с Королевым направились к местному телефону…

   Взяв трубку, Королев покосился, было, на Ивана, словно жалея его, и набрал номер сборочного цеха:
   – Позовите мне Раису Кузьмину. Кто спрашивает? Скажите, знакомый. По делу, срочно. Хорошо, я подожду.
   Несколько томительных мгновений показались Ивану вечностью, ладони у него вспотели, в горле пересохло.
   – Рая? Привет, это Леха Королев. Помнишь такого? Выйди на пару минут, разговор есть. Жду.
   Королев положил трубку на рычаг и усмехнулся:
   – Можешь идти проверять. Сейчас прибежит твоя Рая, как миленькая.
   Иван ошеломленно посмотрел вслед удаляющейся могучей фигуре интригана и побежал на выход из цеха…
   Только он поднялся на четвертый этаж, как из дверей сборочного показалась Рая в своем белом халатике и удивилась, увидев вместо Королева своего Ивана.
   – Что, не ожидала? Шла к одному, а увидела другого.
   – Я думала, он что-то сообщить хочет. Говорит, разговор есть, выйди на пару минут, – начала оправдываться девушка, еще не совсем понимая, что происходит.
   – Надеялась, что от твоего Чикова весточку он принес? Не знал, что ты такая шустрая. Какой я у тебя по счету, может, расскажешь?
   – Ничего я не надеялась. И рассказывать мне нечего, – до девушки дошел наконец смысл происходящего, и она не на шутку рассердилась.
   – Ничего серьезного у нас с ним не было. Как и с твоим другом. А проверять меня нечего. Не думала я, что ты такой жлоб! – Рая отвернулась, чтобы скрыть набежавшие слезы и убежала обратно, на ходу вытирая глаза.
   – Серьезная девушка не выбежит к первому встречному, шалава! – запоздало замахнулся на нее в бессильной ярости Иван, расстроенный до крайности.
   – Сам дурень! И больше не приходи ко мне, понял? – высунулась из дверей Раиса, услышав сказанное ей вдогонку, и громко захлопнула дверь.
   – Вот и поговорили, все выяснили. Ноги моей больше не будет на этом чертовом Бугре!..
   Иван вернулся в цех сам не свой: все валилось у него из рук, и он еле-еле доработал смену.
   – Нажрусь я сегодня до чертиков! Чтобы жизнь нашу дурацкую забыть хоть на время, – грохнул по верстаку кулаком Стеценко Михал Петрович, жалостливо глядя вслед уходящему ученику, поникший и потерянный вид которого всколыхнул всю его мятежную душу.
   Слесаря все, как один, не одобрили подлый, как они посчитали, поступок своего товарища по работе, да он и сам понимал, что не прав. Но что сделано, то сделано. Приходилось бравировать.
   – Конечно, разве можно его со мной сравнить? Вот она и вышла, обрадовалась, – оправдывался перед коллегами слегка смущенный Леха Король. – Я не предполагал, что он так расстроится.
   Но хмурые слесаря впервые не поддержали разговор с ним и молча разошлись по домам, оставив авторитета в одиночестве…

   Выбежав из дверей ШРМ одним из первых, Иван стремглав понесся к Комсомольской улице, надеясь успеть перехватить Раю, если у них тоже закончились уроки.
   «Какой я действительно дурень! Ну, вышла она к этому Королеву. Они же знакомы, мало ли что: сказать хочет ей что-то человек, может, серьезное, а я с подозрениями к ней, оскорбил ни за что. И Леха этот тот еще тип, провокатор чертов!», – бормотал про себя запутавшийся в своих мыслях Иван, сбегая вниз по Комсомольской к школе, где училась Раиса.
   Слава богу! Двухэтажный дом на углу светился окнами, значит, все в порядке. Говорят, до революции в этом доме была гостиница, в которой проездом на гастроли останавливался великий русский певец Федор Шаляпин.
   Он прошелся вдоль окон первого этажа здания и в одном из классов разглядел свою Раю: она сидела в среднем ряду рядом с другими девушками и внимательно слушала педагога, делая записи в тетради.
   Прилипнув к стеклу, Иван так внимательно разглядывал ее, что девушка словно почувствовала это и, обернувшись к окну, тоже увидела его.
   Узнав, обрадованно улыбнулась.
   У Ивана отлегло от сердца. Она больше не сердится на него, он это сразу понял по ее улыбке. Помахав ей рукой, отошел от окна и побрел к крыльцу, только теперь ощутив ядреный морозный воздух, который он вдыхал с наслаждением, чтобы остудить разгоряченную волнениями голову.
   У крыльца топтался еще один встречающий – парень лет двадцати, деревенской внешности, но модно одетый. В руках у него был транзистор.
   Увидев приближающегося Ивана, парень прибавил звук, и они услышали, как поет всеми любимая певица: «Давай никогда не ссориться, никогда, никогда. Пускай сердце сердцу откроется, навсегда, навсегда…».
   Бедное Иваново сердце снова учащенно забилось в груди в который уже раз за этот сумасшедший день. Только теперь от радости и надежды. Слова песни проникали в самую глубину души влюбленного юноши, и он дал себе зарок, что впредь будет умнее и никогда больше не поссорится со своей любимой. Никогда, как поется в песне.
   – Тоже поджидаешь? Скоро конец урокам, я спрашивал, – решил подбодрить замерзшего юнца парень. – Стой спокойно, не бойся. Со мной никто не тронет.
   – Я не боюсь, с чего ты взял? – Ивану теперь сам черт был, как брат, и он мирно улыбнулся.
   – Чего ухмыляешься, не веришь? Подгорные врать не любят. Раз я говорю, так и есть. Заруби на своем носу.
   – Эй, мурло! Ты зачем паренька обижаешь?
   Возле крыльца неожиданно объявился третий встречающий – парень интеллигентного вида в очках лет двадцати пяти в пальто с поднятым воротничком, на голове его красовался меховой пирожок.
   – Никто его не обижает, наоборот. От таких вот очкариков запросто смогу защитить. Подгорные слов на ветер не бросают.
   – А пупок не развяжется? – сходу подступил к деревенскому парню городской и прижал его к двери. Схватив за полы пальто, рванул из стороны в сторону, и деревенский сразу понял, что противник сильнее.
   Они уже не обращали внимания на объект своей защиты, занятые борьбой. Теперь главное – кто кого одолеет и морально, и физически. Оба были навеселе.
   – Сейчас ты узнаешь, подгорная шантрапа, как с новостройскими связываться, – гнул городской деревенского, и после недолгой возни тот сдался. Он был младше и духом слабже:
   – Отпусти, чево пристал? Транзистор раздавишь, мне его отец подарил.
   Услышав в голосе деревенского слезные просящие нотки, новостройский смилостивился и сбавил натиск:
   – Ладно, мурло. Так и быть, прощу ради девушек, которых мы все здесь ожидаем. Только заглохни и стой смирно, как козлик. Усек?
   Деревенский согласно кивнул, и новостройский спихнул его с крыльца.
   Отойдя в сторонку, деревенский снова включил чудом уцелевший в борьбе транзистор: концерт по заявкам трудящихся продолжался…
   Вскоре из распахнувшихся дверей школы высыпали на волю радостные ученики, и Иван потерял из виду запомнившихся ему парней, зато прямо перед собой увидел долгожданную Раису.
   Она стояла перед ним в простеньком сером пальто с поднятым воротником, в полушалке, валеночках. В руках держала портфельчик.
   Мгновение они смотрели в глаза друг другу, забыв обо всем на свете, затем Иван взял у нее из рук портфельчик, и они побежали следом за другими к автобусной остановке. Не дай Бог опоздать на последний автобус. Ведь у них впереди такая важная встреча!
   На остановке они снова не могли оторвать глаз друг от друга, словно завороженные, и только подошедший автобус вернул их к действительности…

   Оба уже забыли про дневной инцидент, словно ничего и не было, спеша от автобусной остановки к дому Раи. Теперь их волновало другое. Иван впервые предстанет перед взыскательной по-своему семьей Раисы. Понравятся ли они друг другу? Вот в чем вопрос.
   Чем ближе к дому, тем волнительнее последние шаги. Ивану еще не приходилось выступать в роли жениха, и он изрядно волновался:
   – Не поздно мы приехали? Что-то окна у вас темные, наверное, спят уже все, – ему расхотелось быть женихом сегодня, и он остановился возле крыльца в нерешительности.
   Рая улыбнулась такой близкой и родной его душе улыбкой и потянула за руку, призывая проявить характер и быть мужчиной:
   – Не робей. Не такие уж они страшные. Все родители одинаковы. Твои тоже, я думаю, не очень-то жаждут познакомиться со мной.
   Трудно глядеть правде-матке в глаза. Что тут возразишь, когда в каждом слове истина, и Иван согласно вздохнул, опустив глаза долу:
   – Ладно, пошли. Чему бывать, того не миновать, как сказал бы мой дед.
   Они вошли через скрипучую калитку во двор, поднялись по скрипучим от мороза ступеням на крыльцо, затем оказались в уже знакомых Ивану сенях.
   Рая распахнула дверь, ведущую в дом, и Иван шагнул в тепло новой, пока еще не знакомой ему семьи…

   – Знакомьтесь, это Ваня. А это, Ваня, мои родители, братья и сестра, вся моя семья! – просто и без церемоний провела процедуру знакомства Раиса. Сразу было понятно, что она не раз про себя репетировала этот важный для всех момент, и он ей вполне удался.
   Раздевшись и пройдя в переднюю, Иван был усажен на диван рядом с Раей, остальные сели на стулья возле стола. Под перекрестными взглядами большой любопытной семьи жених совсем засмущался, но виду старался не подавать, тоже в свою очередь наблюдая за собравшимися.
   Встретившись взглядом с отцом Раисы, напрягся.
   – Мы, Ваня, живем по-простому, семья у нас крестьянская, большая, – степенно и издалека начал разговор Василий Кузьмич, глава семьи. Был он пожилой, кряжистый, но весьма бойкий на язык:
   – Живем все вместе, сообща. Одним гуртом, стало быть. Как и повелось издревле на Руси, хотя вот две дочки имеются на выданье, но мы с Варварой Никитичной не торопим их: сейчас не как раньше, пущай сами решают, как и с кем им жить. Так ведь? – глянул он на жену.
   Хозяйка согласно кивала головой, испытующе глядя на избранника старшей дочери. Рано состарившаяся, но еще вполне миловидная, она привыкла не перечить мужу и лишь вздыхала от переживаемых ею чувств.
   Двое подростков-школьников, братья-погодки, да уже известный Ивану старший брат Раисы, здоровяк Саня, вполне дружелюбно разглядывали будущего родственника, а младшая сестренка Валя – та просто не сводила с него восхищенных глаз. Он ей тоже очень приглянулся, понравился сразу и бесповоротно. Даже завидки берут.
   – Что же это я сижу, уши развесила? Сейчас чаю попьем, повечерим. Оно сподобнее разговоры-то вести будет, – вскопошилась хозяйка и вдвоем с младшей дочкой быстро накрыла на стол, куда все и переместились, поглядывая, как хозяйка разливает чай из пузатого самовара в большие чашки с глубокими блюдцами.
   Доносившиеся из кухни аппетитные запахи реализовались в огромную сковородищу тушеной картошки с мясом, при виде которой все оживились, а хозяин дома ухватился за графин, стоявший посреди стола рядом с самоваром и, крякнув, наполнил граненые лафитники:
   – По такому случаю да под такую закуску грех не выпить. За здоровье, и чтобы все сладилось промеж вас, как полагается!
   Провозгласив сей семейный тост и чокнувшись со всеми поочередно, Василий Кузьмич опорожнил свой лафитник, и остальные последовали его примеру, кроме младших братьев-школьников.
   Но они не обижались, переключив все свое внимание на сковороду, занявшую почти полстола…
   Опрокинув свою рюмку и закусив, Иван почувствовал себя более уютно и тепло, тем более, что большая русская печь в доме исторгала настоящий жар: хозяева не пожалели дров.
   После второго лафитника, вместимость которого была никак не меньше ста грамм, а то и больше, у всех развязались языки. За столом стало шумно и даже весело. Иван внимательно и с почтением слушал хозяина дома.
   – Ты, Ваня, главное не робей, – наставлял его будущий тесть, и Ивану после этих слов он чем-то напомнил того пожилого станочника, под началом которого трудился в Чебоксарах на пилораме. Правда, когда это уже было? Еще до поездки в Архангельск.
   – Ты не гляди, что мы с виду суровые, это так, одна внешность. Ежели ты парень работящий, любишь хозяйствовать, милости просим. К большому нашему удовольствию.
   – У нас тоже огород – двадцать соток и полдома свои на Сурско-Набережной. А вырос я в Подгорье у деда с бабушкой. Там у нас и огород, и сад тоже свои, дед у меня был столяр. Научил меня столярничать, – разоткровенничался Иван в свою очередь, поглядывая на Василия Кузьмича, на свою Раю и остальных с чувством умиления, испытывая при этом легкое кружение в голове от ударившей по мозгам крепкой водки.
   – Ты, Ваня, кушай больше, не стесняйся. Вот попробуй огурчики с помидорчиками соленые, яблоки моченые. Все свое, с огорода, – подкладывала ему в тарелку Варвара Никитична, чтобы, не дай Бог, не спьянился. Паренек, как видно, хлипкий, хотя и бойкий.
   Иван не возражал против заботливых ухаживаний будущей тещи и кушал вместе со всеми от души…
   – Похвально. Мы, правда, столярить не очень большие мастера, но зато по плотницкой части кое-что могем. Так ведь, Саня? – подмигнул Василий Кузьмич старшему сыну, и тот засмеялся в ответ:
   – Настоящий плотник – всему голова. Дом срубить – не табуретку смастерить. Хотя, столяров мы тоже уважаем. Оконные рамы, двери, мебель разная там – все это не хухры-мухры. Уметь надо.
   Мужская половина семейства Кузьминых оживилась еще больше, выказывая одобрение Ивану как бы авансом: еще надо поглядеть, что ты за столяр будешь. На словах-то все мастера, ты на деле нам докажи – говорили их взгляды.
   Женская часть семьи сочувствовала ему и сопереживала за него, особенно Раиса. Она была счастлива оттого, что семье приглянулся ее парень. От этого во многом зависела их дальнейшая судьба.
   – А сейчас я на слесаря-инструментальщика учусь у лучшего слесаря цеха Стеценко Михал Петровича. Может, слыхали про такого?
   – Не приходилось. Оно, конешно, хорошо, когда несколько профессий осваиваешь, но всеж-таки надо одну иметь на всю жизнь, – уже более сдержанно глянул на Ивана хозяин дома, прихлебывая чай из блюдца с сахаром вприкуску. – У настоящего мужика и характер должен быть твердый, и рука, ну, и все остальное. А профессия одна.
   – Я еще рисовать люблю. Мой отец художник, и я тоже хочу художником стать, как он, – не понял еще Иван возникшего к нему охлаждения со стороны мужской половины семьи.
   – Рисовать вон в школе учеников заставляют, – насмешливо пояснил Саня, закуривая, – знаю я художников этих, одни пьяницы да голытьба.
   – Пойдем, перекурим на кухню, – закряхтев, поднялся и Василий Кузьмич. – Уже поздно, как до дому-то добираться будешь, Иван?
   – Мне не привыкать. Верно, Рая?
   – Я пойду провожу его до магазина.
   – Только недолго, хулиганов вокруг развелось – уйма, – испугалась за дочь Варвара Никитична.
   – Не бойтесь, меня здесь знают. Сам Федор Быков у меня в корешах ходит, – расхвастался на прощанье Иван, вызвав своим сообщением переполох в семье.
   Все с опаской переглянулись, так как не понаслышке знали, что Быков отъявленный хулиган и сидел в тюрьме. Кого же это привела в дом Раиса? Тут надо крепко подумать, разобраться, что к чему.
   – Ладно, мы пойдем. До свиданья, – потащила Ивана к выходу Раиса, которая прекрасно поняла осуждающие взгляды родных.
   – До свиданья. Спасибо вам за хлеб-соль, – учтиво распрощался Иван со своими будущими родственниками, застегивая пальто и надевая шапку.
   – Спасибо и Вам, заходите еще, – от имени всей семьи попрощалась с ним хозяйка дома…

   Слегка хмельной и всем довольный Иван смело шагал посреди улицы, обняв за плечи свою Раису уже на правах жениха. Он жалел лишь, что некому позавидовать их счастью, поскольку на вечерней зимней улице никого уже давно не было. Даже собаки не лаяли от холода.
   У Раисы же кошки скреблись на душе при воспоминании о том, как холодно распрощались с любимым ее родные. Он сам, конечно, виноват в этом. Не надо было распространяться о своих увлечениях, особенно вспоминать про бандита Быкова. Ей надо было одернуть его вовремя, но как это сделать, чтобы не обидеть? Ну, ничего, все образуется. Маме с сестрой он даже понравился. А это уже немало.
   Завернув за угол, они вышли к магазину и пошли медленнее.
   С неба сыпался снег, и влюбленные с удовольствием следили за тем, как он тихо падает в свете уличного фонаря возле магазина.
   Было уже довольно поздно, но какое это имеет значение, когда такое жгучее и неистовое чувство счастья, какое бывает только в юности, в первый раз в жизни, переполняло души влюбленных.
   В одной из квартир дома где-то на третьем или четвертом этаже еще во всю гуляли, и из окон доносился шум, крики и возгласы, сменившиеся песней, при первых звуках которой влюбленные замерли, слушая: «Жил да был черный кот за углом, и кота ненавидел весь дом. Только песня совсем не о том, как обидно быть черным котом. Говорят, не повезет, если черный кот дорогу перейдет…».
   Черное бездонное небо, усыпанное звездами, падающий легкий снег из заблудившейся тучки, одна из любимых песен откуда-то из окон наверху, ни души вокруг – только они двое. Только им принадлежит это чудо единения душ с природой и жизнью вокруг в этот незабываемый поздний вечер, когда их трепетные души открыты настежь любви и счастью, ожидающему в ближайшем будущем, ведь они скоро поженятся, будут жить долго и счастливо и умрут вместе в один день и в один миг.
   Они обнялись и стали целоваться прямо в свете уличного фонаря. Им некого было стесняться. Потом медленно пошли дальше по улице и когда возвращались обратно, из окон утомившейся от веселья квартиры доносилась уже другая песня, не менее созвучная настрою их душ: «А снег идет, а снег идет, и всё вокруг чего-то ждет. За то, что ты в моей судьбе, спасибо, снег, тебе…».
   Пластинки у хозяев квартиры были самые современные.
   – Пойдем завтра вечером на каток? Меня друзья пригласили, и я сказал, что приду со своей девушкой.
   – У меня только снегурки на валенки, неудобно в таком виде на каток идти. Засмеют, – замялась девушка, хотя идея понравилась.
   – А мы на прокат возьмем. Там любые коньки дают: хочешь, на «канадах» катайся или на «ножах» бегай. Так пойдем или нет?
   – Уговорил, пойдем. Сто лет на катке не была.
   Им никак не хотелось расставаться, хотя девушку давно уже заждались дома, а Ивану пехом шагать и шагать, пока до дома доберешься. Они старались не думать об этом, гуляя вдвоем в чудном подлунном мире…

   На следующий день под вечер все участники предстоящего мероприятия собрались у ворот стадиона «Спутник».
   До этого Иван долго прождал автобус с Бугра, и когда он наконец пришел, выпустив из своего тесного чрева Раю, обрадованный паренек подхватил свою девушку под руку, и они почти бегом устремились к стадиону, уже опаздывая изрядно.
   Василий с Павлом терпеливо ждали их и насквозь промерзли, прежде чем встреча состоялась.
   – Привет, заждались? Автобус только пришел. Вот, познакомьтесь с моей девушкой Раисой – улыбался Иван друзьям.
   Друзья детства смущенно кивнули ей, невнятно пробормотав свои имена. Они еще не имели опыта знакомства с чужими девушками, поэтому чувствовали себя не в своей тарелке.
   Однако надо было что-то делать, и Василий решился:
   – Пойдемте скорее, не то все приличные коньки разберут, а нам достанутся какие-нибудь тупари с худыми ботинками. Намучаемся тогда с ними.
   Такая перспектива никого не устраивала, даже Павла, и вскоре все четверо уже зашнуровывали ботинки, выбрав коньки по душе.
   Выйдя из раздевалки, они осторожно спустились ко льду, миновав ряды скамеек трибуны, и выкатились на накатанный лед стадиона.
   Ребята с детства бегали на коньках, поэтому чувствовали себя на льду уверенно, поглядывая на Раису: как-то она себя поведет?
   Иван попридержал ее за руку вначале, но девушка быстро освоилась и самостоятельно поехала по кругу, ребята за ней лихой троицей.
   – А ты говорила, сто лет на коньках не каталась. Скоро будешь, как Лидия Скобликова бегать! – обрадовался Иван ее успехам.
   – Тогда наш Ванька, как Евгений Гришин, да, Васьк? – ухмыльнулся Павел, стараясь не отставать от разогнавшихся друзей.
   – Точно, но мне больше Виктор Косичкин нравится…
   Неплохо освещенный каток быстро заполнялся народом, в основном молодежью, по трансляции звучала какая-то незнакомая бодрая музыка, создавая настроение, но оно и так было у всех на высоте.
   Сделав круг, четверка пошла на второй: впереди Иван с Раей, за ними Василий с Павлом. Друзья уже вполне освоились и хитро подмигивали друг другу, кивая на парочку впереди.
   Выехав на центр катка, ребята решили показать девушке свое мастерство: Василий ловко ехал вперед-назад, лихо меняя направление, Павел крутился волчком, пока не брякнулся об лед. Но ему было не привыкать, тут же вскочив, снова завертелся юлой.
   Иван тоже неплохо держался на высоких «канадах», опекая свою Раю от возможного падения. Она казалась ему самой красивой на катке.
   – Здорово ты сообразил всем вместе на каток махнуть, я еще здесь не бывал, – восхищался Павел Василием, и тот благосклонно улыбался в ответ, с интересом поглядывая на проезжавших мимо него девушек.
   Те тоже отмечали высокого ладного парня своими улыбками.
   – Давайте почаще сюда выбираться, – предложил Иван, когда все они отъехали в сторонку, отдыхая от беготни и сутолоки в центре круга.
   – Это как получится. В выходные еще можно, а так некогда, – возразил не в меру рассудительный и вечно занятый Василий.
   – Уж кто бы говорил! Мы вот работаем, учимся вечером и то время нашли. А ты отучился днем и свободен, – Ивану приятно было стоять вместе со своей девушкой, да еще когда рядом близкие друзья.
   – Я не возражаю, мне чево. Откочегарил свое и вали на все четыре стороны. – Павлу тоже хотелось выглядеть перед такой интересной девушкой взрослым и самостоятельным.
   – Ладно, там видно будет. Я предлагаю завтра вечером в «Октябрь» сходить. Новая кинокомедия вышла. Говорят, классный фильм про любовь, – предложил вдруг Василий, намекая на Ивана с Раей.
   Павел хихикнул, было, но под взглядами Василия и Ивана с Раей стушевался, не зная, как вести себя дальше, и в это время к ним подкатила целая компания парней во главе с крепышом спортивного вида и телосложения, который притормозил прямо перед Раей:
   – Привет, Раиса. Вот не ожидал тебя здесь увидеть. Ты же говорила мне, что не любишь на коньках кататься, – разоблачил девушку крепыш и насмешливо оглядел примолкших друзей:
   – Это твои новые приятели? А ухажер кто, не этот ли юноша с пылающим взором?.. – Он уставился на Ивана, сразу же угадав соперника, и взгляд из насмешливого превратился в угрожающий:
   – Чтобы на Бугре тебя больше не было, уразумел? Если повстречаем, ноги переломаем и зубы выбьем. Так что выбирай сам, корешок.
   – Петька, как тебе не стыдно! Мы же расстались с тобой, и ты обещал…
   – Ничего я не обещал, – прервал девушку крепыш, и Иван понял, что это тот самый Петька Чиков, боксер, о котором говорил ему Леха Король тогда в цехе. С ним шутки плохи, факт.
   – А слово свое я держу, как и удар на ринге, это все знают, – закончил краткий, но внушительный монолог крепыш и снова со значением оглядел молча стоящих перед ним ребят.
   – Хорош базарить, Петро! Поехали кататься, вон наши девчата появились, – призывно замахал рукой девушкам здоровый парнище.
   – Они и так все поняли. Не видишь, как присмирели?..
   Компания парней откатила от них так же быстро, как и появилась, оставив после себя гнетущее тягостное состояние. Настроение у Ивана с Раей было испорчено напрочь.
   – Пошли еще покатаемся? – предложил Павел, которому угрозы не предназначались, и он мало от того расстроился. Василий тоже был не прочь побегать и размяться как следует.
   – Вы катайтесь, ребята, а мы пойдем. Нам еще автобус дожидаться, ехать далеко, – улыбнулась им Раиса. – Была рада с вами познакомиться.
   – Пока, еще увидимся, – кивнул друзьям Иван, и они с Раей поехали к раздевалке…
   Василий с Павлом сочувственно посмотрели им вслед, но они еще не накатались сегодня и потому снова побежали друг за другом по кругу, забыв про неприятную встречу с бугорской шпаной.

   Сойдя с автобуса, Иван с Раей долго прогуливались: сначала по улице возле полюбившейся им пятиэтажки с магазином, где они испытали и пережили вчера вечером такие глубокие неизведанные ранее незабываемые чувства, затем прошлись по своей улице мимо дома Раисы. Вернулись обратно и, молча стоя у крыльца, с неизъяснимым волнением любовались бездонным черным небом со звездами, друг другом, пока на углу улицы не показалась уже знакомая компания парней с девушками.
   – Пошли во двор быстрее! – Рая потянула упирающегося Ивана за руку, и они спрятались во дворе за забором, прислушиваясь к гомону на улице.
   – Не хватало еще прятаться от них. Подумают, испугались, – пытался, было, возмущаться Иван, которому было неудобно перед девушкой, но она закрыла ему рот варежкой и, как оказалось, вовремя.
   Проходя мимо их дома, компания приостановилась:
   – Петро, дай я гляну во двор. Может, они там затаились? – предложил один из дружков Чикова, по голосу тот самый здоровяк.
   – Не стоит. Потом как-нибудь, все равно повстречаемся. Никуда он от нас не денется, – у Чикова сегодня вечером было явно великодушное настроение, да и девушки рядом пересмеивались. Не до розыска.
   – Мы еще достанем этого хмыря. Отучим его на Бугор шастать», – пообещал кто-то другой из дружбанов, и компания прошла мимо дома, не удосужившись даже заглянуть через невысокий забор. Пронесло на сей раз.
   Влюбленные насмешливо запрыскали под нос, довольные тем, что провели целую ватагу. Почти игра в прятки, пока не попадешься им в лапы.
   – Опять этот Чика на нашей улице объявился, – Раиса сначала осторожно выглянула из калитки на всякий случай, а вдруг они стоят неподалеку? Но на улице снова было тихо и пустынно. Ни души.
   – Надо будет с Быковым поговорить. Пора отшить твоего Чику, чтобы не шлялся здесь, – Ивану не нравилось быть в роли прячущегося зайца за забором. Это уже не смешно.
   – Никакой он не мой. Ты даже не думай об этом, дурачок.
   И снова влюбленные стояли у крыльца, то целуясь, то глядя на звездное зимнее небо. Свет в окнах домов давно уже погас. Поздно.
   – Опять ты из-за меня на автобус опоздал. Так далеко пешком идти, прямо сердце ноет, Ванюшка.
   – Завтра же выходной. Отосплюсь, как фон-барон, а вечером в кино пойдем, – петушился Иван, хотя обратный путь всегда был сопряжен с возможностью наткнуться на ночных хулиганов даже зимой. Тогда пиши пропало, без фонарей не отпустят. А уж если Чиковской кодле попадешься, и того хуже.
   Обрадовавшись про выходной, Рая уже не настаивала на скором уходе милого друга, и они снова стали целоваться, пока еще вполне платонически…

   Выходной пролетел незаметно. Почти до обеда Иван отсыпался, набираясь сил для вечера и новой трудовой недели. Сквозь дрему он слышал, как вначале ушел к своим братьям отец, сопровождаемый извечным недовольством матери, брюзжащей по этому поводу.
   Затем и мать с Вовкой подались к бабушке в Подгорье, и вот уже после их ухода Иван выспался всласть…
   Отобедали втроем без отца, и он начал готовиться к вечернему походу в кино. Мать с неудовольствием поглядывала на принаряжавшегося сына, словно предчувствуя надвигающиеся перемены в жизни.
   Они были почти написаны на сияющем лице счастливого влюбленного.
   Иван то листал с Вовкой книжки с картинками, сидя с ним на диване, то вскакивал и выглядывал в окно. Наконец обрадованно воскликнул:
   – А вон и Васька идет. Ну, я побежал, мам. Мы с ним в кинотеатр «Октябрь» на комедию идем. Приду поздно, так что не ждите меня.
   – Я гляжу, ты опять с Васей все больше дружишь, – матери это было приятно. – Ну и правильно. От этого Борьки одни неприятности. Только вот Вася вечером дома сидит, а ты под утро возвращаешься. Тоже мне, жених нашелся. Гляди у меня, Иван.
   – Ладно, мам, не ворчи, как бабушка. Всему свое время. Скоро познакомлю вас с ней, – Иван наспех оделся и бросился к двери.
   – С кем это с ней? Больно надо!..
   Прокричала ему вслед возмущенная мать, но Иван уже был на улице и вдвоем с Васькой бодро шагал мимо окон родительского дома, помахав рукой на прощанье матери с братом, следившим за ними из окна.
   Василий тоже поприветствовал их поклоном, и только тогда мать улыбнулась в ответ, смягчилась:
   – Выросли ребята, – вздохнула она с сожалением, словно хотела, чтобы они всегда оставались маленькими. – Вася умница, отличник, а наш шалопай заженихался совсем. Скоро еще жену к нам в дом приведет, не дай Бог.
   Вовка внимательно слушал жалобы матери и при ее последних словах бурно обрадовался вопреки ее ожиданиям:
   – Ваня жену к нам приведет, ура!
   – Чему радуешься-то, Буратина безмозглая! – треснула его по затылку расстроенная плохими предчувствиями мать, и Вовка привычно заревел белугой, искоса поглядывая в ее сторону.
   – Толку от вас, мужиков, никакого. Одна головная боль. А ну, замолчи немедленно, кому говорю?!
   И Вовка тут же замолчал, привыкнув не перечить матери. Он снова схватился за свои книжки и наблюдал, затаившись на диване, как мать хлопочет по хозяйству, меча громы и молнии…

   На экране трое молодых ребят ухаживали за двумя красивыми девушками, вернее двое, а третий, бородач, иронизировал над ними, пытаясь отдыхать в одиночестве. Простая и в то же время сказочная история зарождающейся на берегу Черного моря любви магически действовала на зрителей, и они завороженно следили за понравившимися им героями фильма.
   Иван то поглядывал на Раю, сидевшую рядом с ним, и тогда она крепко сжимала ему руку, призывая смотреть на экран, то любовался фильмом.
   «Теперь уже никто не скажет ему при входе, что дети до шестнадцати лет не допускаются, как когда-то», – подумалось Ивану, и он улыбнулся.
   Он был бы совсем счастлив, если бы не расположившаяся сзади бугорская шпана. Весь последний ряд заняли Чиков со своей кодлой. Нагло покуривая в темноте, они громко базланили и гоготали при виде героинь фильма в купальниках, грациозно идущих мимо восхищенных поклонников:
   – Петро, нам бы этих девах сюда, ты как, не против?
   – У нас и свои не хуже. Только они с чужими мозгляками решили любовь крутить, – с намеком отвечал на весь зал Петька Чиков.
   – Ничего, после кино решим этот вопрос, – отвечали ему заботливые дружки, продолжая ржать и матершинничать.
   Иван переглянулся с Василием, Рая тоже встревожилась.
   Дым стлался над последними рядами, видимый в лучах кинопроектора и осязаемый зрителями, но они старались особо не возмущаться, боясь нарваться на неприятности.
   Прохаживающаяся сбоку от рядов дежурная наконец не выдержала и подошла к хулиганам:
   – Если не прекратите безобразничать, милицию вызову!
   – Ладно, мамаш, не возникай.
   – Все, мы больше не курим. Вот смотри, гасим…
   Порядок был восстановлен, и просмотр кинокомедии «Три плюс два» продолжался. «Все говорят, любовь – это яд, любовь – это яд…» – под заключительные аккорды этой чудесной песни вспыхнул свет в зрительном зале и довольный расчувствовавшийся народ повалил на улицу, толпясь в дверях.
   Иван с Раей и Василий сидели в середине зала и поэтому вышли на улицу раньше тех, кто занимал задние ряды…

   Они быстро шли прямо посреди дороги, благо было уже поздно и машин почти не было, взволнованные как фильмом, так и теми, кто нагонял сзади.
   – Классная комедия, вот бы также на море съездить, – размечтался Василий, чтобы хоть как-то развеять гнетущее молчание. – Я еще ни разу на море не был. Позагорать. Поплавать. Понырять. У меня маска и ласты имеются.
   – А я был на море, правда, на Белом, – выдавил из себя Иван, сжимая руку Раисы и незаметно поглядывая назад краешком глаза.
   – Там холодно и купаться нельзя. Вот Черное море – это класс! – продолжал восторгаться Василий, обуреваемый дурными предчувствиями.
   Они были уже недалеко от автобусной остановки, что рядом со стадионом «Труд», как их настигла бугорская кодла и окружила от остального мира плотным кольцом:
   – Ну, вот мы и повстречались, как обещали, – Петька Чиков насмешливо глядел на парочку, застывшую перед ним, не замечая Василия.
   – Я тебя предупреждал, забыл разве? – он впился в Ивана беспощадными глазами боксера и просто драчуна.
   – Ты же про Бугор говорил тогда, а мы сейчас в городе, – Ивану нечего было терять, и Чиков оценил его находчивость:
   – Ценю храбрецов, сам юморной. Только я слов на ветер не бросаю.
   – Кончай базар, кулаки чешутся, – здоровый парень из кодлы пихнул Ивана под ребра кулачищем, и тут Рая расплакалась, загораживая его собой и умоляюще глядя на Петьку:
   – Петя, не надо так. Мы тебе ничего плохого не сделали. Я брату пожалуюсь.
   Ее угроза развеселила кодлу. В это время подошел автобус на Бугор, Чиков мигнул своим ребятам, и те, подхватив девушку под руки, запихнули ее в автобус, невзирая на отчаянное сопротивление.
   Подождав, пока автобус тронется с места, увозя Раису домой, Чиков снова обернулся к Ивану, которого держали за руки двое парней, не давая броситься на помощь девушке:
   – Што, силенок маловато? А туда же, в женихи лезет!
   – С дружком ево чево будем делать? Здоровый малый, придется поработать над ним, попотеть.
   – Пусть чешет домой. Он нам не нужен, – распорядился главарь, и кодла мигом выпихнула Василия из круга:
   – Дуй, давай, до горы, не зыркай. А то еще испужаемся.
   – Ты што, оглох от радости, не слышишь? Мы тебе ухи быстро прочистим, – заржала многочисленная кодла и пинками отогнала Василия подальше, пока он не пошел восвояси, полный бессильной ярости.
   – Это другое дело. Дружку ты все равно ничем не поможешь, а схлопотать можешь по полной программе, – напутствовали его хулиганы, снова окружая жертву, оставшуюся наедине с соперником:
   – Последний раз говорю – от Раисы отстань. Понял? – Чикову почему-то не хотелось избивать этого парня.
   – Вы же с ней расстались. Значит, ни себе, ни людям, так?! – хорохорился Иван, словно воробей в клетке.
   – Тебя это не касается. Так даешь слово?
   – Если насчет отстань, то не даю. Между прочим, меня Федор Быков знает и с Лехой Королем мы вместе в одном цехе работаем, – пытался отстоять свою независимость Иван, и это почти удалось ему.
   Чиков переглянулся, было, с дружками, словно решая, бить или не бить? Но здоровый парень, пихнувший Ивана под ребра в начале разборки, спутал все его козырные карты:
   – Знаю я Быка, он со всякой шантрапой не якшается. И Король тоже, мало ли кто с ним работает? Завод большой. Ты чо нам баки заливаешь, сосунок хитрожопый?
   И он снова пихнул Ивана кулачищем под ребра, но уже так, что тот скорчился от боли. И тут кодлу словно прорвало: братва набросилась на свою жертву и стала избивать, гоня по дороге…
   Иван пытался уворачиваться, но бесполезно: его били по голове, по лицу, спине, пинали походя, он уже не помнил, где потерял свою шапку и брел, шатаясь под ударами. Лишь бы не упасть, тогда и вовсе затопчут.
   – Ладно, хватит с него на первый раз, – попытался остановить разъяренных дружков Чиков, которому снова стало жаль паренька, но их уже было не остановить…
   Наконец им самим надоело измываться над жертвой, и они вернулись на остановку к Чикову, кроме двоих самых упертых.
   Те продолжали гнать и бить Ивана, и наконец один из них так больно ударил его, что он не выдержал и, обернувшись, с отчаянной яростью бросился на врагов, словно загнанный зверек:
   – Хватит, гады, зарежу! – он сунул руку в карман пальто, будто действительно за ножом, которого там и в помине не было, и двое упертых струхнули: кто знает, что на уме у этого полоумного? Еще пырнет ненароком.
   – Ладно, бывай. Еще встретимся…
   Иван посмотрел им вслед и, шатаясь, побрел по Ленинской улице, до угла которой его гнали и избивали. Ему уже было не до поисков шапки: весь в крови, избитый так, что лишь бы до дому добраться.
   На улице было безлюдно поздним зимним вечером, и Иван кое-как дотащился до кинотеатра «АРС», затем до Кировской, и тут силы покинули его. Дальше идти нет мочи. А до дому еще далеко. И холод жуткий.
   Тяжело дыша, Иван остановился возле пятиэтажного дома на углу Кировской и вспомнил, что в этом доме проживает его однокашник Володя Глазырин.
   Он уже не думал о том, что поздно и неудобно в таком виде появляться в доме товарища. Главное, не упасть и не замерзнуть на улице, остальное пустяки.
   Добравшись до подъезда, с усилием вошел в него и поднялся по ступеням к двери, благо квартира Глазыриных находилась на первом этаже. Нажав на звонок, звонил и стучал до тех пор, пока в коридоре не послышались шаги:
   – Кто там? – настороженно спросили изнутри, так как в глазок было не видно ни зги. Лампочка не горела как всегда и в подъезде царил полный мрак.
   – Это я, Шмаринов Ваня. Откройте…

   – Боже ты мой! – воскликнула Володина мама, когда Иван вошел в тесную прихожую, – Ваня, на тебя напали хулиганы? Раздевайся, проходи. Володя, помоги товарищу.
   – Ничего, тетя Тася, я сам. – Иван с трудом разделся и прошел в комнату, сопровождаемый взволнованными хозяевами.
   – Так, подрался маленько за свою девушку, но их было много, а я один, – пояснил он, пытаясь улыбаться разбитым лицом.
   Из маленькой за проходной комнатки выглянула Володина сестренка Людка, испуганно глядя на позднего гостя, избитого, в крови.
   Рядом с ним хлопотала тетя Тася с полотенцем, смоченным водой, протирая лицо пострадавшего:
   – Какие изверги, так побить человека! Вот, Володя. Сколько раз я говорила тебе – не гуляй допоздна. Видишь, что творится в Алатыре? Сплошное хулиганье. Это тебе не Нижний Тагил.
   Володя сочувственно рассматривал синяки и кровоподтеки на лице товарища, про себя восторгаясь его смелостью:
   – А хочешь, оставайся у нас. Места хватит. Куда ты в таком виде пойдешь? – предложил он участливо.
   – Верно, Ваня. Оставайся, вдруг опять нападут? – поддержала сына сердобольная тетя Тася. – Пойдем на кухню, чайку попьешь, расскажешь, что произошло. А мы уж, было, спать собрались. Время позднее. Глядь, стучит кто-то, звонит. А это ты, бедняга. Настрадался-то как.
   – Спасибо, тетя Тася. Я посижу чуток и домой пойду. Мне на работу утром, да и дома встревожатся.
   – Ты на релейном заводе работаешь? Мне Володя рассказывал. Он вот хочет после школы в лесотехнический техникум поступать. Со средним образованием сразу на третий курс берут. Несколько лет, и мастером-технологом станет, – не вытерпев, порадовалась за будущее сына тетя Тася.
   – Володя говорил, ты в вечерней школе учишься? Тоже неплохо.
   – Будет тебе, мама. Ему сейчас не до учебы. Не видишь, еле сидит человек, – приструнил расхваставшуюся мать Володя.
   – Да я, пожалуй, пойду, – встрепенулся после его слов Иван, вставая с дивана-кровати. – Спасибо вам.
   – Осторожнее иди, как бы чего не случилось опять? Мы волноваться за тебя будем, – суетилась возле Ивана тетя Тася, помогая надеть пальто. – А шапка твоя где? Как же без шапки-то, господи…
   – Потерял, тетя Тася. Ничего, так дойду. Недалеко.
   – Володя, дай Ване свою старенькую. Вон она, на вешалке лежит. Голову застудишь на морозе. Разве можно без шапки?
   – Спасибо. Я завтра вам занесу. До свиданья.
   Иван нахлобучил шапку товарища, попрощался с хозяевами и снова оказался на темной лестничной площадке. Но ему было не привыкать.

   Теперь он почувствовал себя увереннее: отдохнул, успокоился, можно идти домой. На улице было ненамного светлее, чем в подъезде, пустынно.
   «Хорошие они люди, Глазырины. И Володя тоже парень мировой. Надо будет с ним поближе подружиться. В техникум собирается поступать. Ночевать оставляли, беспокоились обо мне. Даже шапку дали», – думал Иван, шагая к своему дому и слушая скрип снега под ногами.
   Голова болела, лицо саднило и не слушалось, одеревенев на морозе, но Иван уже совсем успокоился, рассуждая про себя: «Завтра обязательно поговорю с Лехой Королем. Скажу, дядя Юра если узнает, они этого Чикова в землю зароют, вместе с его кодлой. Пусть не мешают мне с Раисой встречаться. Все равно женюсь на ней!.. Пойду-ка я к бабушке ночевать, а то мать как увидит, расспрашивать начнет, ругаться.
   Не высплюсь перед работой. Да, а как же я с такой рожей на заводе появлюсь?», – Иван аж остановился на полдороге, озадаченный еще одной неприятностью, ожидающей его с самого утра.
   – Ничего, прорвемся. Где наша ни пропадала! – Вслух подбодрил себя Иван и пошел дальше уже привычным быстрым шагом, сворачивая на родную улицу.
   Вот он миновал свой дом и направился к знакомому переулку, ведущему в родное навсегда Подгорье, к бабушке…

Глава шестнадцатая
И снова весна

   Поздним весенним вечером Иван с Раей сидели в еще не просохшем от растаявшего снега саду на лавочке.
   Чтобы, не дай Бог, не повстречаться с Чиковской кодлой, они теперь не гуляли по улице и даже не сидели на крыльце, как другие влюбленные, а все свои свидания проводили в глубине сада возле забора, за которым начинался глубокий овраг, разделяющий Бугор с городом.
   Тесно прижавшись друг к другу, они молча смотрели на быстро темнеющее небо, на вишневые и яблоневые деревья вокруг себя.
   Несмотря на холод и ветер, им было уютно на этой их лавочке свиданий. Они не знали, сколько времени прошло с того первого момента, как они пришли сюда и сели, обнявшись. Счастливые времени не замечают.
   Послышались шаги, и они обернулись с легкой улыбкой недоумения на устах: кто решился нарушить гармонию единения их душ в этот торжественный миг счастья двух влюбленных?
   По тропинке от дома к ним пробиралась Варвара Никитична с миской в руках, выискивая глазами парочку.
   – Вот вы где затаились, голубки. Я так и знала. Дай, думаю, пирожков горяченьких им отнесу. Небось, нахолодались, сидючи на ветру-то, – она с сочувствием посмотрела на влюбленных и сунула миску дочери.
   – Спасибо, мамочка, – дочь была рада вниманию к ним со стороны матери, Иван тоже с удовольствием отведал тещиной стряпни. Пирожки ему понравились, ничуть не хуже бабушкиных.
   – Шли бы в дом, чайку попили. Я вот пирогов напекла всяких, а вас все нет и нет. Вареньица достану вишневого, аль смородинного, какого захотите.
   – Не беспокойтесь, Варвара Никитична. Мы лучше тут посидим вдвоем, – Ивану уже наскучили ее заботы, но что поделаешь, приходится терпеть и улыбаться посиневшими от холода губами.
   – Так простынете. Заболеете, не дай Бог. Душа прям за вас изболелась. Василий Кузьмич приказал: тащи их, грит, за руки да в дом. Саня получку сегодня получил, так они там выпивают, вас ждут.
   Не дождавшись ответа, Варвара Никитична взяла опустевшую миску и отправилась по проторенной тропинке обратно к дому, сокрушенно покачивая головой и размышляя: «Что с них взять? Молодые совсем да еще влюбились так некстати. Рановато Раисе о замужестве думать, почти год до совершеннолетия. А Ивану и того подавно, одногодки они. Мужик должен быть постарше лет на шесть али десять, а не на полгода, самостоятельный да при профессии хорошей, что уж говорить об ученике этом. Чует мое сердце, не к добру такая ранняя любовь. Надо подумать нам с отцом хорошенько, как дальше быть, что делать?», – теснились в ее материнской голове мысли-заботы о судьбе старшей дочери.
   Проверив, на месте ли живность в сарае, она оглянулась на мрачно темнеющий сад и снова завздыхала, забеспокоилась, входя в дом…

   Стало уже совсем поздно, когда вконец продрогшие влюбленные были вынуждены покинуть сад и перебраться в сени. Они уже досконально изучили, когда в доме все угомонятся и заснут. Теперь наступало их время.
   Пробравшись в потемках в просторный чулан типа веранды, где вдоль стен стояли две кровати, на одной из них они обнаружили спящего Саню.
   Уткнувшись лицом в бревенчатую стену, он спал беспробудным сном крепко выпившего и плотно поужинавшего рабочего человека.
   – Может, уйдем отсюда. Вдруг проснется? – испугалась, было, девушка, но Иван решительно усадил ее на свободную кровать, и сам сел рядом с ней:
   – Его теперь из пушки до утра не разбудишь, – прошептал он, нюхая проспиртованный воздух, и они тихо обрадованно засмеялись.
   Еще в саду влюбленные так наобнимались, что здесь, в теплом чулане, на скрипучей кровати, чувства их обострились до предела.
   Присутствие спящего напротив брата Раисы должно было бы остудить их пыл, но привело к обратному: Иван совсем осмелел и, завалив девушку на кровать, стал жадно целовать и щупать ее, расстегивая пуговицы на кофточке, лифчике, провел дрожащими от напряжения руками вниз по спине, животу и добрался наконец до самого сокровенного и желанного.
   Рая почти не сопротивлялась, поддавшись незнакомым еще сладостным чувствам. Она уже не думала о том, что случится, если вдруг проснется ее брат и увидит их возню в кровати. Ею тоже овладело безумие страсти.
   – Раечка, я так люблю тебя, я не могу жить без тебя, – почти в бреду бормотал Иван, уже не помня себя.
   – Молчи, любимый, а то брата разбудишь, – закрывала ему рот поцелуем Рая, сама задыхаясь от волнения и ожидания неизведанного еще счастья.
   Оба они пылали и горели, как в огне, сгорая от невыносимого желания и необходимости разрядки. Осознав, что ЭТО должно произойти именно здесь и сейчас, они еще неумело, но настойчиво помогали друг другу, находясь в состоянии эйфории.
   Сначала резкая боль обожгла его всего, как вспышка молнии, затем он почувствовал свою любимую изнутри и быстро задвигался взад-вперед скорее по наитию, чем понимая, что происходит на самом деле.
   Девушка вскрикнула и застонала, содрогаясь всем телом, и тут Иван испытал такое неземное блаженство, что разум помутилсяу него, и он задергался, словно в конвульсии.
   Потом они долго лежали без движений, заново вспоминая и переживая чудо, случившееся с ними. ЭТО свершилось! Теперь их не сможет разлучить никто и ничто, разве только смерть…
   Сами того не замечая, они провели в объятиях друг друга всю ночь и опомнились только тогда, когда в сарае запел ранний петух, а за окошком уже было светло. Храп напротив прекратился.
   Они вовремя вскочили с кровати и, наспех одевшись, выбежали из чулана в сени, услышав, как за их спиной пробудился от долгого сна Саня.
   Кровать жалобно застонала под его богатырским телом, а половицы заходили ходуном, когда он поднялся и, потягиваясь, направился в сени испить воды из ведра, стукнувшись спросонья головой о притолоку и крепко выругавшись.
   Влюбленные тем временем уже выбежали во двор к калитке:
   – Беги, а то увидят. Неудобно.
   – Нет, ты беги, я после тебя.
   Поцеловавшись на прощанье, они в который раз оглядели друг друга, словно не могли наглядеться, и разбежались в разные стороны.
   Иван помчался по пробуждающейся улице к оврагу, ведущему в город, а Раиса на цыпочках прокралась в дом, надеясь юркнуть в свою постель еще до того, как кто-нибудь проснется и увидит ее…

   Ранним весенним утром, благополучно миновав овраг, влюбленный, как на крыльях, спешил по улице в направлении железнодорожной станции, придерживая рукой брюки возле интимного места, так как сладостная боль пронзала все его измученное тело. Он не знал, от чего это, но и не беспокоился: наверное, так у всех бывает в первый раз. Ничего, пройдет. Он парень терпеливый, выносливый.
   Зато душа его пела на самой высокой ноте, счастье и любовь переполняли ее, выплескиваясь через край в виде блаженной улыбки, застывшей на лице юного счастливца.
   Только взошло солнце, осветив сначала верхушки деревьев, затем сами деревья с многочисленными птичьими гнездами среди ветвей.
   Над ними летали озабоченные пернатые, и их крики весенней музыкальной рапсодией отзывались в распахнутой настежь Ивановой душе.
   Он не заметил, как пробежал длинную Комсомольскую улицу и очнулся от грез только возле горсада.
   Весь мир, казалось, принадлежал только ему одному в это необыкновенно прекрасное весеннее утро. Даже то, что через какой-то час с небольшим ему уже идти на работу, не беспокоило влюбленного.
   Юность почти не знает усталости, готовая свернуть горы в порыве безудержного безумства, называемого взрослыми пожившими людьми первой любовью.
   Он прошел мимо Комгородка по Кировской улице, вышел на Сурско-Набережную и, миновав отчий дом, улыбнулся.
   Он шел не просто по улицам, это были улицы его жизни, без которых он не мыслил своего существования, как и без родительского дома.
   А вот и спуск Дмитрова, пробежав который, он окажется в единственном, неповторимом для него мирке детства, в бабушкином доме, где он родился и познал самые счастливые времена своей недолгой еще по времени, но бесконечной по ощущениям жизни…

   Казалось, он только прикоснулся головой к подушке, провалившись в небытие, как уже бабушка тормошит его за плечо, а в уши насильно проникает гимн Советского Союза, исторгаемый репродуктором и означающий то, что уже шесть часов утра, а значит, пора вставать и идти на работу.
   – Вставай, давай, гуленый, – не отстает бабушка.
   Как неохота расставаться с постелью, на которой проспал не больше часа, но деваться некуда. Пересилив себя, Иван встал и побрел в сени умываться…
   Уже за столом он пришел в себя окончательно и, вспомнив прошедшую ночь, повеселел. Все стало ему в радость и в аппетит. Уплетая оладьи, он запивал их чаем и радостно улыбался.
   – Еще лыбится, как медный пятак. Опять утром пришел? Память у тебя больно коротка. Забыл, как зимой-то тебя избили, едва дошел тогда. Вечером-то я не заметила ничего, а утром смотрю – батюшки-святы: под глазами фонари, губы разбиты, распухли, как лепешки. Болезный, говорю, за что так пострадал-то, али случайно напали? А ты что мне ответил?
   – За любовь, сказал, бабушка.
   – То-то и оно, что за любовь. А вдруг опять пымают, да еще убьют, не приведи Господь?!
   – Ничего, бабаня, прорвемся. Все перемелется, мука будет, как сказал бы наш дед. Волков бояться – в лес не ходить.
   – Все время про дедушку своего вспоминаешь. Умница ты моя разумница, – умилилась бабушка, подкладывая внуку еще блинцов, поспевших на сковородке. – Уж он-то знал жизнь, как никто другой. Скажет не в бровь, а в глаз, наскрозь людей видел.
   – Все, пора на работу бежать. И так опаздываю, – вскочил Иван, глянув на ходики на стене. Подошел и подтянул гирьку, оторвал листок с численника за прошедший день, напомнив бабушке деда, который всегда с утра проделывал то же самое.
   – На работе-то, поди, как неудобно было в таком виде появляться? – никак не могла отойти от страшных воспоминаний бабушка.
   – Синяки украшают настоящего мужчину, бабаня.
   – Давно ли мужчиной-то стал? – насторожилась бабушка.
   – Это я так, к слову.
   – Смотри, Ваня. Не приведут они к добру-то, эти ночные гулянья.
   Но Иван не стал больше пререкаться с бабушкой. Надев свою любимую белую фуражку, давно уже реквизированную у отца, он чмокнул ее в щеку и был таков. Только дверь в сенях затренькала щеколдой.
   Бабушка была рада, что внук частенько ночует у нее: «Да и то сказать, уж больно Антонина сурова с ним, вся в отца пошла. У того тоже, бывало, не особо разбалуешься. Чуть что не по нем, как почнет крыть матом, всех святых выноси…
   Антонина-то все допытывается у нее, когда Ваня домой возвращается? Так я и сказала, жди. Хотя и нехорошо это – покрывать гуленого. Да Бог простит, молодость-то один раз дается, пускай погуляет перед армией», – думала она с улыбкой о своем любимом внуке, прибирая со стола…

   Возвращаясь с работы, Иван опять столкнулся у проходной обувной фабрики с Борисом. Их смены совпадали. Только на сей раз встреча была холодной и натянутой, хотя и состоялась:
   – Привет, Борь, – Иван хотел, было, протянуть другу руку, но тот проигнорировал его инициативу и, демонстративно засунув свои руки в карманы, кивнул молча в ответ.
   Лишь его петушиный кадык на длинной шее дернулся, когда Борис сглотнул от напряжения. Этот его кадык всегда был предметом Ванькиной зависти: он где-то слышал, что кадык бывает только у настоящего мужчины, и часто щупал себя за горло перед зеркалом в надежде, что и у него произрастает предмет мужской гордости.
   Но, увы, горло было обычное, с легким бугорком после прощупывания на том месте, где у Бориса выпирал настоящий зримый кадык.

   – Как работается, ничего? А я скоро на разряд сдавать буду. Обмоем потом, чтобы следующий побыстрее получить, хорошо? – Ивану не хотелось, чтобы дружба их кончилась вот так запросто из-за каприза судьбы.
   Борис усмехнулся, оглядывая его с иронией:
   – Удивляюсь я на тебя. Какой-то ты бесхребетный што ли, мягкотелый. И матери угодить хочешь, и с девушкой моей встречаешься, и нашу дружбу сохранить желаешь. Как говорится, хочешь и рыбку съесть, и…
   Не договорив на сей раз привычную скабрезность, он махнул рукой и пошел прочь, бросив уже на ходу:
   – Пока. Потом как-нибудь поговорим, сейчас не могу. Кипит все внутри, когда увижу тебя. Лучше уйду от греха подальше.
   Иван смотрел ему вслед, пока друг не скрылся за углом фабрики, и тоже пошел домой, размышляя: «Как ни крути, а тут Борис прав. Сегодня же поговорю с родителями, все расскажу им, и пусть как хотят, так и думают. Я от своей любви не отступлюсь. А с Борисом у нас еще все наладится, надеюсь. Старая дружба не ржавеет. Должен же он понять наконец что сердцу не прикажешь, кого надо любить, а кого нет».

   – Ваня, ты должен серьезно подумать о своем будущем. Ладно, уговорил меня тогда, работаешь теперь рабочим, как хотел. В ШРМ своей учишься. Ну, какая может быть учеба вечером, после работы? Это отцу твоему наплевать, кем ты будешь, а мне небезразлична твоя судьба, – мать манерно всплеснула руками, и ее красивые глаза неожиданно наполнились слезами, что случалось крайне редко по причине ее мужского характера.
   – А теперь еще жениться надумал. Это Борька все виноват, работяга несчастный. Сбил тебя с пути истинного. Чтобы ноги его здесь никогда не было. Паршивца.
   – Мама, не надо так! Он очень хороший. Я же тебе все рассказал о нем и о Рае. Обо всем, что произошло между нами. Не всем же быть учеными, кому-то и работать надо, как сказал Панька.
   – Вот-вот, Паньку еще этого косоглазого приплети, хорошая компания получится. Ты забыл, каким вернулся из Чебоксар? Обовшивел весь, исхудал, одни мощи остались. Все отец твой виноват. Послушалась я его тогда с дуру: в художественное училище поступит наш Ваня, письмо другу напишу, он ему поможет. Вот и помог.
   – Ну, стоит ли вспоминать прошлое? – Ивану были неприятны такие разговоры, мать же наоборот они вдохновляли:
   – Думаешь, к чему это я вспомнила об этом, как ты говоришь, прошлом? Выводы надо делать из своих ошибок, а ты как думал? А если бы посадили тебя в тюрьму, или сгинул где, мало ли пропадает таких непутевых? Чемодан, и тот сперли. Хороших же ты друзей себе нашел, нечего сказать.
   Иван смолчал, понимая справедливость материнских упреков. Ей же только того и надо для развития темы:
   – Стоит только посмотреть на неучей, сразу все становится на свои места. Вон сестры мои двоюродные всю жизнь на железной дороге шпалы ворочают, а все потому, что неграмотные. Отца твоего в Москву в художественный институт направляли, а он не захотел. Долго учиться, говорил. Все его товарищи уже и звания получили, мастерские свои имеют в Чебоксарах, а он в итоге оформителем на заводе прозябает со своими талантами, водку с алкашами жрет.
   – Тетя Лида, моя крестная, она хорошая, добрая, хоть и неученая. А отца на заводе уважают, я сам это видел своими глазами. Ты-то вот тоже в институте не училась, а ревизором работаешь. Как придешь в какой-нибудь магазин, все на цырлах к тебе бегут, боятся.
   Мать самодовольно усмехнулась:
   – Еще бы им не бояться. Жулье. Я же ревизии у них делаю. Но это к нашему разговору не относится, ты мне зубы не заговаривай. Нам с отцом некогда учиться было, война проклятая всю жизнь перепутала. Поэтому я и хочу, чтобы хоть ты у меня был человеком образованным, культурным.
   У тебя и друг есть хороший, Вася. А эти Борька с Панькой разве люди? Так, одно недоразумение. Ведь у вас с Васей способности к учебе не такие, как у этих оболтусов. Что я тебе твердила постоянно? Для кого и пятерки мало, а кому и троечка – божий дар. Это как раз о вас с Васей и о них, понимать надо.
   Вовка рассматривал картинки в книжках, сидя на диване и прислушиваясь к разговору взрослых. Он понимал, что разговор серьезный, и потому вел себя тихо и незаметно к вящему удовольствию матери.
   Иван сидел рядом с ним и внимательно смотрел на мать, разглагольствующую за столом, где она чинила пожитки, ловко орудуя иголкой с ниткой и бряцая о стол ножницами.
   Мать в свою очередь взглянула на бледное от волнения лицо сына, резко выделяющееся на фоне яркого ковра на стене, за диваном.
   – Посмотри, на кого ты стал похож. Худющий, бледный, в чем душа только держится, – не сдержав жалости, она встала из-за стола и присела рядом с детьми, обняв Ивана за плечи:
   – Я же добра тебе желаю. Выучиться сначала надо, повзрослеть. Успеешь еще, наработаешься. Да и жениться надо на воспитанной девушке из интеллигентной семьи. Недавно Люду Архангельскую встретила: красивая, умная, скромная, из хорошей и обеспеченной семьи. Повезет же тому, кому она достанется. А ты чего вздумал?
   Мать возмущенно повела плечами, недоумевая:
   – Нашел себе рабочую девицу с завода! Да еще из деревенской семьи, на Бугре живут. Корова у них есть, видите ли. Нашел чем хвастаться, уши вянут после твоего рассказа об этой семейке.
   – Мама, ты же их даже не видела, а уже осуждаешь. Рая тоже красивая, умная, скромная…
   – Ну, чего же дальше замолчал? Вот то-то и оно, что сказать нечего. Разве не так? И сам тоже хорош. Да разве ты рабочим должен быть? Детишек сопливых нянчить со своей Марфуткой, Раисой то бишь. Если в институте учиться будешь, образованным человеком станешь, хорошую должность получишь, вот ты о чем должен думать. А то заладил: работать, жениться, на ком ни попадя. Да-да, именно на первой встречной, да еще у Борьки ее отбил. Эка драгоценность.
   Иван понял, что мать не переспорить, и в это время домой пришел голодный как всегда отец. Обдав их винным духом, он чересчур весело оглядел свое семейство, и мать сразу же насторожилась, заподозрив неладное. Так и есть, беда не приходит одна.
   – А у меня новости. Я уволился с этого чертового завода, будь он неладен. Надоело за гроши горбатиться. Из Чебоксар приехал мой товарищ, художник, работу предлагает – закачаешься. Вот мы и решили ехать, с нами еще мой брат Димитрий поедет да друг детства Толька Кузин. Ты его знаешь, – отец возбужденно потер руки и потянулся к жене с поцелуем, но она оттолкнула его:
   – Компания собралась, что надо. Еще бы мне не знать этого Тольку Кузина. Тот еще алкаш. Да ты хоть в своем уме? Скольких трудов стоило Марии Дмитриевне в художники тебя перевести, уж как я просила ее, умоляла. На эту должность много желающих было, ладно она в отделе кадров работает, по-родственному помогла. А ты?
   – А что я? Всю жизнь должен за копейки ишачить, начальничков слушаться, лозунги да плакаты малевать? Я все же художник, как-никак. Мы едем в Херсон и Николаев, города богатые, южные. Храмы там будем расписывать – живопись настенную, иконостасы. Мешок денег привезу, вот увидишь. Ты лучше пожрать собери, целый день голодный, как собака, на этом заводе. Вон Ванька, отработал и домой, а у меня ненормированный рабочий день, понимаешь. Только малюй, пока копыта не откинешь.
   Мать замолчала и с сердитым лицом так загремела посудой на кухне, что все поняли – грядет буря. Чтобы избежать ее, Иван вскочил и стал быстро собирать свои учебники с тетрадками, хотя до школы еще было время.
   Одевшись, задержался на пороге:
   – Ну, ладно, вы тут без меня обедайте да ругайтесь, я пойду, пройдусь перед школой, прогуляюсь на свежем воздухе.

   Он с нежностью посмотрел на отца, возившегося возле Вовкиного портрета, на притихшего в ожидании нового скандала брата, на сердитую мать, разогревающую свой фирменный борщ для мужа, и пошел на улицу.
   Навстречу новой жизни, ожидающей его за порогом родительского дома. Неизведанной и желанной.
   «Наконец-то он дорос до этой новой, его собственной, взрослой жизни, а уж какой она будет, кто знает? Бог не выдаст, свинья не съест, как сказал бы мой незабвенный дедушка», – улыбался Иван, вышагивая по улицам своего родного города, который можно пересечь из конца в конец за час хорошей ходьбы.

   Отработав очередную смену, Иван с Раей стояли на остановке автобуса, чтобы ехать на Бугор. Сегодня она уговорила Ивана ехать с ней прямо после работы, чтобы поговорить с ее родителями о предстоящей помолвке в доме невесты. Отойдя немного в сторонку, чтобы их не слышали, они разговорились о назревшем и желанном деле:
   – Папа с мамой согласны, я вчера им все рассказала. Они сначала испугались, потом возмущались, а потом папа и говорит: – Вам лучше будет после свадьбы жить с нами. Дом большой, места всем хватит. Слышишь, Вань. Что скажешь?
   – Слышу, конечно, – Иван смущенно взглянул девушке прямо в глаза:
   – Я тоже с мамой разговаривал. Отец был на работе, но он согласится, я знаю. Она пока против этого, ни о какой помолвке даже слышать не хочет. Но я ее уломаю, веришь мне?
   – Родители всегда вначале против этого, а потом не нарадуются, глядя на своих внуков, нянчатся с ними больше, чем с детьми когда-то.
   – Ты-то откуда об этом знаешь?
   – У меня что, глаз нет? Соседи вокруг, подруги, все проходят через такое. Каждый по-своему…
   Так случилось, что в это же самое время мимо остановки шла Антонина Ивановна с Вовкой. Они возвращались из детской поликлиники.
   Заплаканный Вовка, с ужасом вспоминая врачей в белых халатах, бесцеремонно осматривавших его всего, пытался после этого кошмара припомнить что-то хорошее, чтобы поделиться радостью своих наблюдений с матерью и забыть о страшной поликлинике.
   – Мам, когда мы утром вышли на улицу, сразу солнышко включилось. Почему так бывает, мам?
   – Утром солнце всегда встает из-за горизонта и проходит по небосклону весь день, а вечером уходит снова за горизонт. Тогда наступает ночь, и мы все ложимся спать. Понял?
   – А ночью я проснулся и луну видел. Она светит, пока солнышко спит? Да, мам?
   – Ты лучше брата своего об этом поспрашивай. Они с Васей, его другом, астрономию изучали и даже в телескоп на луну и звезды глядели, вот он тебе все и расскажет, что хочешь. А мне некогда об этом думать, голова и так пухнет от забот.
   – Мам, гляди, вон там наш Ваня с кем стоит, с невестой?
   Глазастый Вовка раньше матери увидел брата, стоящего с девушкой возле автобусной остановки, и обрадовался, смущаясь.
   Но вот и Антонина Ивановна разглядела среди толпы на остановке своего старшего сына, возле которого стояла самая, что ни на есть, заурядная черненькая замухрышка в платье деревенского покроя и серых стоп-танных туфлях. Во всяком случае, именно такой она увидела свою возможно будущую невестку, против которой все ее естество бунтовало еще до знакомства с ней.
   – Пойдем, Вовик. Нечего на всякую деревенщину пялиться.
   Возмущенная и раздосадованная увиденным Антонина Ивановна схватила Вовку за руку и с гордо поднятой головой, как и подобает современно одетой и культурной женщине, прошествовала мимо остановки, отвернувшись от неприятного для нее зрелища…
   Иван тоже увидел мать с братишкой и обрадовался, было, желая тут же познакомить их со своей невестой, но, увидев, как они прошли мимо, и мать даже отвернулась, помрачнел. Он понял, что она видела их и не захотела подойти, поскольку Вовка все время оборачивался и улыбался, не понимая материнской неприязни к такой милой девушке его брата.
   – Это твоя мама с братом прошла сейчас? – догадливая Раиса сразу же все поняла и помахала Вовке рукой на прощанье, так как к остановке подошел долгожданный автобус, и толпа ринулась занимать места в салоне.
   – Она, наверное, не увидела нас, – попытался Иван сгладить неприятное впечатление от несостоявшейся встречи, подсаживая девушку в автобус, чтобы успеть сесть в него, пока он не забит до отказа. Тогда жди следующего, а это долгая история.
   – Братишка-то увидел нас, значит, и она видела.
   – Просто, не захотела нас беспокоить. Автобус же подошел, ехать надо, – в голосе Ивана чувствовалась неуверенность, и девушка решила успокоить его:
   – У нас еще будет время познакомиться.
   Дверцы автобуса захлопнулись, и они поехали к себе на Бугор, где их уже ждали…

   В саду безветренно и тепло, а на их уютной лавочке для свиданий было бы еще уютнее, если бы не появившиеся комары с мошкарой. Они нудно зудели и вились над головой, прилипали к телу сквозь одежду, но влюбленные терпеливо отгоняли их ветками с листьями, занятые исключительно собой:
   – Ну вот, с моими мы все решили, теперь дело за тобой, – Рая выжидающе смотрела на Ивана, и он делал уверенный вид, что с его родителями тоже все будет тип-топ, хотя в душе шевелился червь сомнения.
   Он знал свою мать и пока не знал, что предпринять, чтобы она пошла. Для этого нужен был экстраординарный шаг, но какой?..
   – Встретимся у вас, как договорились. Уж как-нибудь я решу вопрос со своими предками, не беспокойся, – он нежно провел рукой по ее темным гладким волосам, прижал к себе…
   Обрадованные комары с удвоенной энергией набросились на замерших влюбленных, которые уже не реагировали на назойливых насекомых, да и весь мир словно бы перестал существовать для них в этот миг.
   Они не могли нацеловаться, обезумев от страсти, и только свалившись в молодую траву возле лавочки, опомнились:
   – Не надо, Ваня. Давай сядем, – она попыталась вырваться из жарких объятий Ивана, не тут-то было, – пусти, нельзя сейчас.
   – Как это нельзя, почему пусти? Мы здесь одни с тобой, ты разве забыла?.. – бормотал юноша, как в бреду, настойчиво продолжая натиск и уже не владея собой.
   – У женщин это бывает раз в месяц. Слышишь, пусти?!..
   Иван никак не мог сообразить, про что говорит его любимая, и нехотя разжал объятия. Они снова сели на лавочку и снова обнялись, но Иван уже не проявлял прыти, осознав интуитивно, что надо подождать какое-то время. Хотя это и было почти невыносимо при их полной близости.
   Прибавь сюда еще и неполных восемнадцать лет, и тогда все станет ясно, каково было Ивану в данный момент…
   Ночь вступала в свои права, но это нисколько не пугало влюбленных, наоборот. Да и что такое летняя ночь в сравнении с зимней, пережитой? Одно неземное блаженство, да и только…
   Но вот уже заалела заря на горизонте, где-то раньше времени проснулся и заорал петух, и все это явилось сигналом к расставанию.
   Они нехотя поднялись с лавочки, словно приросли к ней навсегда, и по тропинке медленно прошли к дому во двор, желая хоть еще на минуту продлить время свидания и никак не желая прощаться.
   И только оказавшись на улице, пришли в себя:
   – До завтра, мой любимый, милый, единственный…
   – Так уже давно сегодня, может, вернемся в сад?
   Они засмеялись и, уткнувшись друг в друга на прощанье, разошлись…

   Однако утро еще не наступило, когда Иван несся по своей излюбленной дороге любви к родным пенатам. Сначала надо было дойти до железнодорожной станции, потом пройти бесконечную Комсомольскую улицу, а уж потом вздохнуть с облегчением, хотя до дома и тогда еще шагать и шагать. Но для влюбленного, как говорится, семь верст – не крюк.
   На полпути к станции еще издали он разглядел припозднившуюся ватагу парней, с хохотом и пьяными криками возвращавшуюся откуда-то с гулянки, или мордобоя, что фактически было одним и тем же делом.
   Они шли посреди дороги, и попадись им сейчас на пути одинокий путник, без фонарей не пропустят, а то и покалечат мимоходом.
   Иван хорошо знал особенности нравов алатырской молодежи и потому нырнул в первую же незапертую калитку, оказавшись во дворе чужого дома.
   Уж лучше переждать, чем нарваться на кулаки беспричинно.
   Присев за забором на корточки, он притаился и стал терпеливо ждать, когда кодла пройдет мимо, чтобы затем продолжить свой долгий путь к дому, возвращаясь мысленно к прерванному разговору в саду: «Надо будет с бабушкой поговорить. Пусть она уговорит мать, та ее послушается. Жалко, отец уехал на заработки, с ним было бы полегче уломать ее. Он должен прийти с ней на помолвку, иначе нельзя!».
   Иван даже думать не хотел о том, что будет, если мать все же откажется идти в дом его невесты. Вся надежда была на бабушку, она была его единственным шансом на спасение от позора.
   Пока он размышлял, кодла с песнями прошествовала мимо забора, за которым затаился предусмотрительный Иван, и пошла себе дальше по дороге.
   Облегченно вздохнув, Иван с благодарностью оглядел приютивший его двор с запертыми наглухо дверями дома и сараев и тихо выскользнул на улицу.
   «Еще не хватало, чтобы в доме кто увидел и услышал его: подумают, вор забрался. Еще выскочат с кольем. Доказывай потом, что ты не верблюд».
   Улыбнувшись от таких мыслей, он пошел дальше по опять пустынной улице к вокзалу, который уже показался вдали.
   Надо было поспешать, так как он выбился из своего графика из-за этой случайной кодлы. Впереди его ждал рабочий день, затем занятия в ШРМ и новая встреча с любимой. Ему казалось, так будет если не всегда, то долго-долго, до жаркого лета.
   А уж летом они будут купаться и загорать в выходные дни, как настоящая семейная пара. Столько радостных дел впереди, сразу и не сообразишь, что к чему и почем…

   В связи с выходным днем народу в автобусе было сравнительно немного, и Иван радостно поглядывал на хмурую мать с братом, сидящих рядом с ним.
   Вовке было тоже приятно ехать в автобусе на далекий Бугор, где их ожидала многочисленная родня Ивановой невесты.
   Чего нельзя было сказать о матери. Она ехала словно на Голгофу, смирившись с судьбой, которая так несправедлива к ней.
   – Чему радуешься? Бабушке спасибо скажи, она меня заставила ехать.
   Во взгляде матери Иван прочел жалость к себе вперемешку с твердой уверенностью в том, что он совершает непростительную ошибку со своей бредовой идеей жениться, несмотря ни на какие преграды.
   Как назло, пошел сильный дождь, когда они выбрались из автобуса на остановке возле магазина и побрели по мгновенно разбухшей дороге к дому его невесты, стоявшему на другом конце улицы.
   – Грязища-то, как в деревне. И зачем только я приехала сюда? Не будет толку от этой затеи, чует мое сердце, – ворчала мать, выбирая места по-суше, но все равно ее модные лакированные туфли были уже безнадежно в грязи.
   – Мама, брось каркать. Ну, чего ты ополчилась на Раю? Она хорошая, сама увидишь, и родные тоже ничего, – убеждал ее в обратном Иван, ведя за руку братца. В другой руке он нес сумку с необходимыми по такому важному случаю атрибутами: бутылками с дорогим вином и деликатесами.
   – Вот именно, что ничего. Ничего хорошего, – прицепилась к его словам мать. Несмотря на неприятие дурацкой, по ее мнению, помолвки, она не могла ударить лицом в грязь перед людьми. Она как-никак не чернорабочая какая-нибудь вроде них, а бухгалтер-ревизор «Алатырьторга».
   Вовка умудрился вывозиться весь в грязи, когда они добрались наконец до дома Раисы и стали шумно очищать обувку от налипшей земли.
   К тому времени и дождь закончился так же внезапно, как и начался…

   – Здравствуйте, гости дорогие. А мы уж заждались, беспокоиться начали, не случилось ли чего? – из раскрывшихся по такому важному делу дверей парадного крыльца вышла сама Варвара Никитична, сопровождаемая обеими дочерьми.
   – Здравствуйте. Грязь-то у вас здесь какая жирная, не отскоблишь никак, – выпрямилась навстречу ей Антонина Ивановна, сдержанно улыбнувшись ярко накрашенными как всегда губами.
   – Да уж, мы живем по-простому, как в деревне. Так что не обессудьте, проходите. А туфли ваши мы сейчас отмоем, чище прежнего будут, – в раз оценила разряженную гостью Варвара Никитична, уважительно пропуская ее в коридор.
   Иван с Вовкой шли следом, оба смущенные и взволнованные.
   – Дочки-то обе неплохие. Что-то не разберусь, кто из них наша Раиса будет? – решила сменить гнев на милость Антонина Ивановна, небрежно оглядывая девушек цепким придирчивым глазом.
   – А выбирайте любую, какая понравится, – отшутилась Варвара Никитична, закрывая за гостями парадные двери…

   Обстановка за столом была довольно натянутая: хозяева словно почувствовали пренебрежительное отношение к себе со стороны гостьи, но ответить тем же не могли и не хотели, чтобы окончательно не испортить праздник своей любимой дочери.
   – Ну что ж, предлагаю выпить по случаю помолвки нашей дочери с вашим сыном! – Василий Кузьмич наполнил лафитники водкой из графина, проигнорировав бутылки с дорогим вином, чуждо стоящие посреди стола.
   Все разобрали рюмки с водкой, кроме Антонины Ивановны:
   – Я водку не пью, попрошу мне вина. Если не трудно, конечно.
   Александр быстро откупорил одну из бутылок с вином и налил ей полную до краев рюмку:
   – Пожалте, Антонина Ивановна.
   После этого все чокнулись и, выпив, стали закусывать, предпочитая свое, домашнее, – покупному, магазинному.
   Рядом с солеными огурцами и помидорами, грибами, картошкой со свининой, мочеными яблоками гордо расположились принесенные гостями деликатесы: копченая колбаса, шпроты, сайра, балык и даже баночка с икрой.
   Антонина Ивановна закусила шпротиной, изящно подцепив ее на вилку и, оглядев жующих хозяев, удивилась:
   – Вы пробуйте, не стесняйтесь. Это мне по случаю принесли, очень даже вкусно. Особенно финская салями, сырокопченая.
   – Благодарствуем, конешно, – Василий Кузьмич первым отведал копченой колбасы и покосился на икру, – мы к деликатесам разным не приучены. Так што не сердитесь, ежели што не по вам будет. Хотел бы узнать, а што же муж ваш не пожаловал?
   – Я и забыла сказать. Он в командировку уехал, целый месяц его не будет в Алатыре, – слегка приврала для солидности Антонина Ивановна, сердито глянув на разбаловавшегося Вовку, и тот мигом присмирел.
   Хозяева с одобрением оценили дисциплину, царившую в семье гостьи. Они ожидали обратного и были приятно удивлены.
   – Да, я мать строгая и взыскательная, – подтвердила Антонина Ивановна, быстро освоившись в чужой среде. – Сыновья у меня послушные, трудолюбивые. Помогают и по дому, и на огороде. А он у нас целых двадцать соток будет. Не каждый управится.
   – Это мы уже знаем, Антонина Ивановна. Ваня рассказывал, – вступила в беседу хозяйка дома. – Наши дети тоже не лодыри. Младшие учатся пока, Александр с Раисой работают. Мы вообще-то мечтали его первым оженить, как старшего сына. Но, уж раз так получилось, куды деваться. У нас, окромя огорода с садом, еще корова, овцы, козы, куры. Есть к чему руки приложить, чтобы от безделья не маяться, – засмеялась она вместе со всей своей семьей.
   Антонина Ивановна скупо улыбнулась в ответ, поглядывая на развеселившегося Ивана и Раису рядом с ним.
   – У меня мама такая же, как вы, простая. Всю жизнь на огороде трудилась, да по дому хлопотала, – не дай Бог, мужа чем прогневить. Нигде не была, ничего не видела, так и копается по сей день.
   – Какая хорошая у вас матушка, – умилился Василий Кузьмич, снова наполняя лафитники водкой, а Александр обслужил Антонину Ивановну.
   – Теперь за вами слово. Ответный тост, – Василий Кузьмич с ожиданием уставился на нарядную гостью.
   – Я вообще считаю, им рано еще о женитьбе думать. Ивану учиться надо, да и Раисе вашей это тоже не помешает. Но раз уж такое случилось, пожелаем им счастья!
   – Вот это по-нашему, правду-матку в глаза резать. Мы тоже ведь примерно так рассуждаем, но у них другое мнение на сей счет. Счастья вам и от нас, дети. Горько пока кричать не будем, но поцеловаться не возбраняется, просим!
   Иван с Раей встали и скромно поцеловались по просьбе старших и к полному восторгу младших родственников.
   Все снова выпили и закусили. Обстановка за столом разрядилась.
   Варвара Никитична с младшей дочкой пошла на кухню ставить самовар, а Раиса тем временем пересела поближе к будущей свекрови:
   – Антонина Ивановна, а я вас видела тогда на остановке. Вы мимо нас прошли, спешили куда-то.
   – Вот станешь матерью, тоже найдется куда спешить. Дети, они не просто даются, их вырастить надо. Тогда я и погляжу, как ты обрадуешься, когда твоего сына первая встречная уведет, – отбрила ее Антонина Ивановна так, что даже Василий Кузьмич крякнул в легкой растерянности, что уж говорить об остальных.
   За столом снова воцарилась гнетущая тишина.
   Все стали молча пить чай из больших чашек, беря по очереди горячие пирожки из блюда, а Иван сгорал от стыда и неловкости, пряча растерянность в своей чашке чая.
   Затем Василий Кузьмич с Александром пошли на кухню перекурить, младшие братья Раисы затеяли какую-то игру с Вовкой, развлекая его, а Варвара Никитична еще выпила чаю за компанию с Антониной Ивановной, ласково поглядывая на Раису с Иваном:
   – Они, конечно, молодые еще. Тут я согласна с вами, Антонина Ивановна. Но что поделаешь, раз они так решили. У нас дом большой, как видите. После свадьбы здесь будут жить. Вы как, не возражаете?
   – Даже если бы я возражала, у нас всего часть дома, места для самих не хватает, – снова не стала миндальничать Антонина Ивановна, без особой радости поглядывая вокруг.
   – Если только у мамы в Подгорье. У нее две комнатки и кухня, но она старушка верующая, строгих правил. Приезжайте к нам с Василием Кузьмичем и с Раисой, сами посмотрите на наше житье-бытье.
   – Спасибо за приглашение. Обязательно приедем.
   – Ну, и вам спасибо за угощенье. Не серчайте, если что не так сказала. Нам пора ехать. У вас здесь не ближний свет, – она решительно встала из-за стола, и Вовка тут же подбежал к матери, бросив играться со старшими ребятами.
   – Мама, мы с Раей проводим вас до остановки, – Иван даже обрадовался, что наконец-то эта помолвка закончилась.
   – Как хотите. Мы с Вовиком и сами можем дойти.
   Она довольно холодно и даже неприязненно распрощалась со своими будущими родственниками, испытывающими примерно такие же чувства, и ушла, ведя за руку младшего сына в сопровождении старшего с будущей невесткой, будто ее и нет вовсе.

   Когда за ними закрылась дверь, оставшиеся облегченно вздохнули:
   – Ну и ну, будто целый день дрова колол, так устал после этой помолвки, – отдуваясь, Василий Кузьмич сел снова за стол и налил водки в рюмки:
   – Давайте выпьем с устатку по-домашнему, без заковырок всяких и разногласий.
   Варвара Никитична с Александром не возражали, поддержанные аплодисментами младших членов семьи, которые тут же присоединились к ним. За столом снова стало уютно и тепло, как всегда в этом доме.
   – Тяжко нашей Рае придется, ежели у них жить будет, – запереживала Варвара Никитична, безо всякого аппетита жуя пирожок.
   – Да уж, такую свекровь и врагу не пожелаешь, не то, што собственной дочери, – солидарен был с ней и Василий Кузьмич.
   – Будет вам раньше времени нюни распускать. Они же у нас жить будут. Ванька парень покладистый, да и Антонина Ивановна тетка неплохая. Привередливая малость, с гонором, а так ничего, сойдет, – улыбался захмелевший Александр. – Гляди, сколь всего привезла, даже икру.
   – Не дай Бог, тебе такая теща достанется, – покачал головой хозяин дома, – никакой икры не надо.
   – Типун тебе на язык, старый пень, накаркаешь еще, – испугалась хозяйка.
   – Вон Валька пущай опыт перенимает, пригодится в будущем. А я парень бывалый, меня тещами не испужаешь, – Александр нарезал хлеб крупными кусками, намазал сверху икрой из баночки и раздал присутствующим:
   – Пробуйте, оплачено.
   Никто не отказался на сей раз от такого угощения.
   – Антонина Ивановна нас к своей матери пригласила посмотреть, могут ли и молодые там жить, если захотят, – рассказывала Варвара Никитична своему мужу, – сами они живут тесно, в одной комнате. Часть домау них всего.
   – Ну и дела. Надо нам с тобой, Никитишна, крепко мозгами пошевелить, как дальше жить будем.
   – Мама, папа, письмо нам родственники из Краснодара прислали! – ворвались в дом убежавшие, было, гулять младшие братья, потрясая конвертом. – Тока вот из ящика достали.
   – Дайте-ка сюды, – Василий Кузьмич взял у них письмо и положил на стол. – Ужо почитаем. Все вместе. А покамест делами займемся. Пошли-ка, Саня, в сарай дровишек попилим для бани.
   – И мы с вами, помогать будем! – запрыгали младшие, поспешая следом за старшими, оставив в доме одних женщин, прибирающих со стола.
   Вскоре в доме Кузьминых снова воцарилась тишь да благодать.
   Варвара Никитична с Валентиной мыли посуду на кухне, судача о разном. А в передней на чисто прибранном столе лежало заветное письмо…

   – Ну как, жить можно? – Ивану очень хотелось, чтобы его будущим тестю с тещей понравилось у бабушки.
   – Здесь, конешно, по просторнее будет, чем у вас, Антонина Ивановна, – Василий Кузьмич одобрительно оглядел квартирку, остановив придирчивый взгляд на довольно низком потолке.
   Варваре Никитичне тоже пришлась по душе простая, но уютная обстановка в комнатах. Особо она отметила цветы, бабушкину гордость: фикус в кадке вымахал аж под потолок, да и китайская роза, прозванная алатырцами как «розан», мало, чем отставала от фикуса. На подоконниках цвела разноцветная герань, а за низкими окнами сразу простирался сад.
   Бабушка была довольна, что гостям понравилась ее квартира, и усиленно потчевала их своими фирменными блинами со сметаной да с маслом топленым, тут же на столе стояло варенье всех сортов.
   Гости пили чай из самовара, выбирая варенье по вкусу. Чего-чего, а уж по части варенья бабушка тоже была кудесницей, что было отмечено внимательными гостями.
   Водки на столе не было, так как мать не приветствовала этот исконно народный напиток, а сама она строго восседала за столом и также пила чай, снисходительно поглядывая на будущую невестку и приглядывая за Вовкой, который сиял от радости, что сидит вместе со взрослыми за столом и тоже угощается.
   Рая сидела рядом с Иваном. Ей было уютно и покойно с ним, несмотря на колкие взгляды, отпускаемые будущей свекровью.
   – Летом-то здесь благодать, рай земной, а вот настанет осень, зима, самое пропащее время. В гору не подняться, за водой ходить далеко, а морозы ударят – не натопишься. Дом-то уж старый, прохудился весь, – жаловалась бабушка на свое житье-бытье.
   – Да, гора у вас крутая, не сравнить с нашим Бугром. Вниз-то мы аж бегом спустились с непривычки, а наверх полазий-ка каждый день, – солидарна была с ней Варвара Никитична, спускаясь с небес на землю.
   – А то, как же: чай, в магазин надо, за водой надо, за квартеру платить, в аптеку, вот и бегаем вверх-вниз, как зайцы. Молодым-то полегше будет, а уж нам, старым, сиди здесь под горой да смерти дожидайся.
   – Ну что ты, мама, заладила. Они на Бугре жить будут, а если уж не заладится там, сюда переберутся. Тебе же легче будет, – расставила все по местам Антонина Ивановна. – Они и в магазин, и за водой, дров привезут на зиму.
   – И то верно, подсобят хоть, – кивала в ответ бабушка, поглядывая на внука с его невестой, – все веселее будет. Деваться-то некуда – любовь дело нешуточное. Знамо, поди.
   После таких перспектив будущей семейной жизни дочери Василий Кузьмич с Варварой Никитичной совсем приуныли, переглядываясь.
   У них на Бугре тоже жизнь непросто дается, приходится трудиться от зари до зари, но уж здесь – совсем тяжело. Они это сразу поняли с первого взгляда. Пора собираться домой. Путь не близок.
   – Ну, там видно будет, а пока молодые у нас разместятся. Живем мы просто, но дружно. Так што надеемся, все у нас заладится, – покосившись на Антонину Ивановну, заключил Василий Кузьмич, отодвигая от себя чашку с блюдцем в знак того, что пора прощаться.
   – Спасибо за угощенье, Евдокия Алексеевна. Сразу видно, вы женщина старой закалки, настоящая хозяйка, – он первым встал из-за стола.
   За ним остальные, столпившись на кухне:
   – Спасибо и вам, что пришли, не побрезговали. Чем богаты, тем и рады, – отвечала бабушка по старинке, как положено. – Таперь родня будем как-никак, приходите завсегда.
   – Обязательно придем, а вы к нам пожалуйте. Посмотрите, как мы живем-можем, – в тон ей вторила и Варвара Никитична.
   Матери не понравились подобные дореволюционные церемонии, но приходилось терпеть. На что только не пойдешь ради сына. Поэтому она не стала особо распространяться, опасаясь не сдержаться, и молча провожала гостей до выхода.
   Бабушка провожала их дальше до самой калитки.
   Поглядев из-под ладони, как гости поднимаются в гору, сопровождаемые ее любимым внуком и, помахав им на прощанье рукой, она заторопилась домой, чтобы поделиться с ожидающей ее возвращения дочерью впечатлениями от встречи…

Глава семнадцатая
Испытание любовью

   Иван с Раей вышли из ЗАГСа и медленно направились в сторону горсада, решив прогуляться после такого важного события, как подача заявления. Оба были в приподнятом настроении и слегка взволнованы – шутка ли сказать, скоро они поженятся и станут мужем и женой.
   – Целый месяц ждать, с ума сойти можно! – пытался возмущаться жених, а невеста поддакивала ему:
   – Так положено, говорят. Заодно проверите свои чувства, как будто мы маленькие…
   Пройдя в арку центрального входа, они сначала прогулялись по аллеям и только потом присели на скамейку отдохнуть, а заодно и послушать песни, передаваемые по трансляции: «Топ-топ, топает малыш с мамой по дорожке, милый стриж. Маленькие ножки так спешат, только знай себе твердят: топ, топ, очень нелегки в неизвестность первые шаги, а в саду дорожка так длинна, прямо к небу тянется она…».
   Им нравилась эта песня, а в словах будто сквозил намек на их будущую семейную жизнь, в которой обязательно должны быть дети. Осознав это, они с особой нежностью посмотрели в глаза друг другу, и мир снова как бы перестал существовать для них. Нацеловавшись, огляделись по сторонам. Слава Богу, народу почти никого. Рано еще.
   – Родители говорят, свадьба у нас должна быть. Дом большой, места всем хватит. У нас родни – уйма, а у вас?
   – Есть немного. С десяток наберется.
   – Всего-то? С нашей стороны человек пятьдесят будет, если не больше.
   – Чуть не забыл. Это от меня, – Иван вынул из кармана пиджака коробочку и отдал Рае, смущаясь.
   Она открыла ее и обрадованно воскликнула:
   – Ой, часики! Я давно мечтала о таких вот: с браслетом, и циферблат с секундной стрелкой. Какой ты умница.
   Девушка чмокнула Ивана в губы, и он с удовлетворением проследил, как она надела часы на руку и долго вертела ею, любуясь подарком с разных ракурсов.
   – Я еще радиолу «Рекорд» приобрел, у бабушки пока поставил. Будем приходить к ней в гости и пластинки крутить.
   – Она же дорогая, мать помогла?
   – В кредит с ней оформили. Маму во всех магазинах знают. Пришли в «Культтовары» на Ленинской улице, выбрали приемник получше, и я понес домой. Всего-то и делов.
   Песни сменили современные танцевальные мелодии: под звуки «Твиста» и «Чарльстона», разнесшиеся над городским садом, у влюбленных проявился интерес к танцам.
   – Давай останемся, погуляем? Вечером на танцы сходим, а потом к вам на Бугор поедем, – уговаривал Иван Раю, притопывая ногой в такт музыке и заражая ее своим энтузиазмом.
   Она, было, заколебалась, ей тоже хотелось потанцевать, но долг и разум взяли верх: вскинув руку с новыми часами, она с удовольствием посмотрела на циферблат и покачала головой:
   – Родители будут беспокоиться. Они нас к ужину ждут. Надо было предупредить их, тогда другое дело. Может, завтра сходим?
   – Можно и так. Я не возражаю, – Иван был добр и щедр, как настоящий джентльмен. – Сколько там у тебя натикало?
   – Шесть часов вечера уже, – удивилась девушка, в который раз глянув на циферблат полюбившихся часиков. – Пора ехать.
   – На работе время еле ползет, а после нее только присели, и уже вечер. Как тебе это нравится? – Ивану хотелось погулять по горсаду, послушать музыку, потанцевать, как он привык. Однако в душе его зародилось новое чувство – ответственности или, вернее, неразрывности с тем миром, в котором жила его любимая девушка. Он чувствовал, что становится другим, более взрослым, мир словно расширился и поглотил его, открыв границы неизведанного ранее.
   – Как и тебе, не очень, – помедлив, ответила Рая. Она была согласна с ним, но ее дом был на Бугре, в отличие от дома жениха, находящегося в пяти минутах ходьбы от горсада. Дальше высиживать было нечего.
   – Ну что ж, пора, так пора! – Иван решительно встал, и они пошли к выходу, только теперь увидев, что горсад уже наполнился гуляющей молодежью, а на эстраде танцплощадки настраивался оркестр, готовясь к вечернему выступлению…

   Пробравшись через густую разросшуюся зелень сада на свою любимую лавочку свиданий, они уселись на нее, и оба разом одномоментно вздохнули.
   Иван был выпивши после ужина и потому веселее и разговорчивее обычного, не забывая при этом крепко обнимать свою невесту:
   – Месяц быстро пролетит, верно? Зато мы уже десятиклассники, и до осени про школу можно забыть. Здорово мы сегодня отужинали, две бутылки белой опустошили, и ни в одном глазу.
   – Ваня, как хорошо вокруг, – шепчет в ответ Рая, прижимаясь к нему.
   – Что-то родители твои мне сегодня не понравились. Говорят загадками, про Краснодар болтали. О чем это они? – никак не унимался Иван, настроенный в этот вечер отнюдь не на лирический лад. – И Саня твой ухмылялся подозрительно, в чем дело?
   – Родственники из Краснодарского края письмо прислали. Пишут, какая у них там чудесная жизнь, в гости зовут. Ты лучше про свою маму расскажи. Наверное, отговаривает тебя от женитьбы. Я не слепая, вижу, не нравлюсь я ей.
   – Зато бабушке ты понравилась, – вырвалось у Ивана, но он не заметил своей оговорки, продолжая развивать хмельные мысли:
   – Мать как рассуждает: школу надо сначала закончить, потом институт, человеком стать самостоятельным, ну а уж потом… – он взглянул на Раю и отвел взгляд, – потом можно будет и жениться. Но я так не думаю, факт.
   – Не думаешь, а повторяешь, как попугай, – девушка отодвинулась от жениха и взглянула на него отстраненно, как бы со стороны:
   – Ты разве не объяснил ей, что мы любим друг друга и поэтому решили пожениться? Учиться можно и вечером. Я тоже хочу поступать в техникум, так что же, разве любовь мешает этому?
   – Нет, конечно, но мама говорит…
   – Я уже слышала, что говорит твоя мама. А вот ты меня удивляешь. Впрочем, тебя никто не заставляет жениться. Это дело добровольное.
   – Раечка, милая, ты не сердись, – Иван был уже не рад, что затеял этот разговор. – Просто она нам добра желает. Может, в чем-то она и права. Ее тоже понять надо.
   – Вот ты и понимай, а мне это ни к чему, – девушка вскочила, не зная, что делать дальше: оставаться или бежать домой. В глазах у нее заблестели слезы обиды и отчаяния.
   – Раечка, ты не права, – Иван тоже встал и взял ее за руки, – я люблю тебя и должен жениться после того, что произошло между нами. А мама просто беспокоится о моем будущем, не надо сердиться.
   – Должен жениться?! – девушку как громом поразили именно эти слова жениха. Она вырвала свои руки из его рук и отступила на шаг.
   – Когда по-настоящему любят, так не говорят.
   – Ты неправильно поняла меня. Я не об этом…
   – А я именно об этом! – перебила его Рая, уже закусив удила, – больше ты мне ничего не должен! Оставайся со своей мамой. Думайте о будущем, учитесь, она тебе и жену более подходящую подыщет…
   Слезы душили ее и, словно обезумев, она помчалась прочь.
   Иван столбом стоял у лавочки, ошарашенный произошедшим разговором. Неприятный холодок леденил грудь, пронизывал до дрожи во всем теле. Непоправимость того, что случилось, медленно доходила до его сознания, но он не верил этому. Не мог поверить.
   Опомнившись, бросился за Раей к дому, но она уже взбежала на крыльцо и с треском захлопнула за собой дверь.
   Подбежав к крыльцу, он услышал, как она заперла дверь и вошла в дом. Стучаться и ломиться сейчас было бесполезно. Постояв немного, побрел со двора, полный тревоги и отчаяния.

   Он вышел на улицу и побрел по дороге, забыв про опасность быть пойманным и избитым. Ему было не до того. Хмель окончательно улетучился, и голова прояснилась: «Что же произошло? Черт меня дернул завести этот разговор. Так хорошо все было, и на тебе! Я просто рассказал, что мать думает обо всем об этом, а Рая решила, что и я такой же. Лучше бы молчал, раз не умею выразить свои мысли вслух. Думаю я вот правильно, а говорю непонятно», – размышляя и бормоча под нос, Иван, словно лунатик, шел по дороге. Ему было не по себе:
   – Ничего, завтра на работе я все объясню ей, Рая поймет, не дура же она, в конце концов. Хотя тоже хороша, прицепилась к дурацкому слову, убежала, – уже вслух разговаривал он сам с собой, не замечая, что сзади его нагоняет та самая Чиковская кодла во главе с самим Петькой.
   Наконец-то им удалось выследить этого хитреца.
   Словно почуяв неладное, Иван оглянулся в самую последнюю секунду, когда торжествующие враги уже настигли его, готовясь схватить.
   Но Иван не зря считался одним из лучших спринтеров школы. Сам Иван Филиппыч, учитель физкультуры, выделял его из всех остальных бегунов и даже уговаривал тренироваться, чтобы затем поехать в Чебоксары на соревнования легкоатлетов республики. Теперь спортивные навыки пригодились как никогда: Иван так рванул с места, что вскоре был уже далеко впереди, хотя, те сзади тоже бежали изо всех сил.
   Оглянувшись, он увидел только двоих: Чикова и еще одного длинного, остальные остались далеко позади.
   Иван побежал еще быстрее, отчаянно работая руками в помощь бегу, как учили, но Чиков оказался настырнее и выносливее его. Длинный тоже отстал, но Иван уже выдохся и остановился посреди дороги, тяжело дыша.
   Обернувшись, приготовился защищаться. Была – не была.
   Чиков стоял перед ним, отдуваясь и отирая пот со лба:
   – От меня еще никто не убегал. Но ты молодец, бегаешь мастерски, – удивлялся Петька, разглядывая своего соперника. – Мне Леха Король сказал, что пригласил тебя к нам в секцию. Чего не приходишь?
   – Некогда пока, – тоже никак не мог отдышаться Иван.
   – Ладно, ты не тушуйся, не тронем. Поговорить надо, – Петька был настроен миролюбиво, и Иван почти успокоился.
   И только теперь на рысях подбежала запыхавшаяся кодла, обступив их:
   – Ну, Петро, за вами не угнаться. А с тебя, фраерок, лишняя бутылка причитается за такой марафон, – опередил события запомнившийся Ивану здоровый бугай с пудовыми кулачищами.
   – Подожди ты, дай сказать, – утихомирил его Чиков.
   – Мы уже знаем, у вас с Раисой дело к свадьбе идет. Король тебя уважает, Бык привет передает, так что забудем обиды. Приходи завтра после работы на стадион «Труд», наши будут с Чебоксарской «Энергией» в футбол рубиться, поболеем. С тебя пару литров отступного. Все понял?
   – Так до аванса еще далеко. Где я денег возьму?
   – Займи, если нет. Это твое дело, нас не касается.
   – До завтра, фраерок. Не вздумай нагреть нас, иначе кранты тебе. Никто не поможет, это я тебе говорю, – в голосе усмехнувшегося бугая сквозила явная угроза. Остальная братва подтвердила его слова одобрительным ржанием.
   Кодла развернулась и пошла к себе на Бугор, а Иван продолжил бег по улице трусцой, так как ему до дома было гораздо дальше, чем им: «Где же деньги достать? Мать не даст, Борис смог бы, но к нему я не пойду. Разве у бабушки попросить или у Стеценко, а может Васька выручит? Всего-то на недельку, после аванса отдам. Главное, они на попятную пошли. Надоело меня караулить, а может, Королев с Быковым помогли? Наверняка они, а с Раей мы помиримся, завтра же!».
   Так размышляя, он спорым шагом миновал Комсомольскую и вышел к горсаду, который еще работал: с танцплощадки доносился грохот эстрадного оркестра, наяривавшего рок-н-ролл, но Ивану сейчас было не до танцев.
   Все события дня, начавшегося как обычно с работы, затем подача заявления в ЗАГС, прогулка в горсад, подаренные им часы, ужин в кругу будущей семьи – все шло прекрасно до этого самого рокового разговора на лавочке в саду, завершившегося так неожиданно ссорой, если не разрывом.
   И неудавшийся побег от кодлы, два литра отступного, висевшие над ним дамокловым мечом, обрушились на него, и он, ничего не понимая, но чувствуя, что жестоко обидел девушку, шел теперь в состоянии какого-то отупения, бездумно глядя перед собой.
   «Ну и пусть себе обижается, может, мать действительно права? И пока не поздно, бросить эту затею с женитьбой?», – мелькнула в голове единственная гадливая мыслишка, но он тут же отогнал ее прочь.
   И вдруг увидел Бориса. Уже стемнело, но он сразу узнал его по фигуре. Тот одиноко сидел на лавочке перед своим домом, понурившийся и мрачный.
   Прикурив от недокуренной еще сигареты следующую, он смолил, не переставая, думая свою думу, и Иван примерно догадывался, о чем мог размышлять Борис в эту минуту.
   Неожиданно для себя Иван свернул в сторону и впервые за годы дружбы прошел другой улицей, не желая встречи с другом…

   Он еле доработал до обеда, все время поглядывая на часы.
   Инструменты валились у него из рук, и Михал Петрович встревоженно посматривал в сторону ученика. Не выдержав, наконец, подошел:
   – Иван, ты какой-то смурной сегодня. Не выспался, али стряслось чо?
   – Все нормально, Михал Петрович, – Иван хотел, было, искусственной улыбкой успокоить учителя, но многоопытного зрелого мастера не проведешь. Экзамены на носу, надо подбодрить паренька:
   – Смотри. Тебе скоро на разряд сдавать, так што сосредоточься. Штамп у тебя вполне удался, с теорией тоже вроде бы все в порядке. Ты книжонку-то полистай, что я тебе дал. Там толково инструкции прописаны.
   – Я их уже наизусть вызубрил, Михал Петрович. Хотите, проверяйте.
   – Зачем? Я и так верю на слово. Знаю, ты парень честный, не подведешь своего старого учителя.
   Звонок на обед прервал их диспут, и Иван тут же помчался из цеха, оставив учителя в легкой раздумчивости.
   – Ну как, твой-то, сдаст на разряд?
   – Да вроде Стец его на все четыре копыта подковал, не подведет, – балагурили слесаря-соседи, замыкая свои верстаки и поглядывая на Стеценко, удобно расположившегося отобедать на рабочем месте.
   Он лишь улыбался в ответ, уписывая за обе щеки: обед – это святое. «Когда я ем – я глух и нем», – было написано на его широкоскулом лице…

   Иван в это время забежал на четвертый этаж, выглядывая свою Раису среди других девушек, возвращающихся из столовой. А вот и она идет.
   – Рая, подожди. Поговорить надо, – бросился ей навстречу обрадованный Иван, хватая за руку, но девушка вырвала свою руку и молча прошла мимо, глядя сквозь него, будто он пустое место.
   Озадаченный таким поведением своей возлюбленной Иван застыл на месте, глядя, как она вошла в цех и дверь захлопнулась за ней.
   Ведь он должен был столько сказать ей!
   – Што, проворонил свою невесту?
   – Эх ты, жених, надо крепче за руку держать, чтобы не вырвалась!
   – Молодой еще, неопытный.
   – Ваня, может, из нас кого выберешь? Ну ее, Райку, раз не ценит. Мы получше ее будем, мы смирные да ласковые.
   – Будет вам, бесстыдницы! Чево на парня набросились? Не видите, на нем лица нет.
   – Поссорились, поди. Ничего, помирятся…
   Проводив толпу зубоскаливших на его счет женщин потерянным взглядом, Иван побрел обратно в свой цех: «Вот ты какая, Раечка! Не ожидал я от тебя такой встречи. А чего ты хотел? Чтобы она на шею тебе бросилась от счастья после вчерашнего? Ну, нагородил с три короба, не подумавши. Так не со зла. Спьянился на радостях, с кем не бывает? А она даже не смотрит на меня. Ну и ладно, плакать не будем. Поглядим еще, кто первый спохватится», – успокаивал он сам себя, чуть не плача от переживаний. Но вокруг были люди, они могли заметить его слезы.
   «Не дай Бог, увидят. Подумают еще, что он слюнтяй какой-то, а не мужик. Засмеют, стыда не оберешься», – Иван взял себя в руки и уже спокойнее пошел к своему рабочему месту тоже перекусить…
   – К своей крале бегал? – к нему подошел Алексей Королев, вернувшийся из столовой и пребывавший в хорошем расположении духа.
   – Бугорские больше не донимают? Я сказал Петру, чтобы они оставили тебя в покое. Так что гуляй спокойно, не дрейфь.
   Он похлопал благодарно заулыбавшегося паренька по плечу и направился к доминошникам, забивавшим козла возле окна.
   Алексей был рад, что помог Ивану хотя бы этим, так как чувствовал себя виноватым из-за той дурацкой выходки с проверкой на вшивость, которой он подверг юных влюбленных и едва не лишился уважения среди рабочих цеха.

   С деньгами его неожиданно выручила Галя Богоявленская, бабушкина соседка и первая детская любовь. Повстречавшись с ней возле спуска в Подгорье, когда он возвращался после работы домой, а она вышла в город за покупками, Иван неожиданно для себя спросил:
   – Галь, не выручишь до аванса? Мне двенадцать рублей вот так надо, позарез!
   В его глазах было столько надежды, что Галина улыбнулась своему бывшему поклоннику и достала кошелек:
   – Извини, столько не могу. Вот девять рублей есть лишних, отложила на всякий случай. Хочешь, бери, – сказала она, пересчитав деньги. – У меня целый список покупок, все рассчитано: пеленки, распашонки, то да се. Всего и не упомнишь, а надо.
   Иван понимающе покосился на ее растущий живот:
   – Спасибо, Галь. Мне хватит. Ты даже не представляешь, как выручила меня. Через неделю отдам. Привет тете Любе от меня. Как она поживает?
   – Да пока ничего. С бабушкой твоей все калякают на досуге.
   Она ласково посмотрела вслед умчавшемуся парню: «Вроде совсем недавно с дерева этого мальчонку снимала, когда он повис вниз головой и молча терпел, не плакал, а сейчас гляди, как вырос. Настоящий жених стал, бежит время. Скоро у нее самой уже ребенок будет», – и она, спохватившись, торопливо пошла на Ленинскую по магазинам…

   Стадион «Труд» был переполнен болельщиками. Еще бы, такое событие: столичная «Энергия» встречается с их любимой местной командой мастеров кожаного мяча «Спутник».
   Иван с авоськой в руках толкался у входа, озираясь по сторонам.
   Иногда попадались знакомые ребята, мужики и обменивались с ним рукопожатиями на ходу, торопясь занять места на трибуне.
   Внезапно сзади его сильно ударили по спине и, обернувшись, он увидел перед собой знакомую до боли компанию, выжидающе уставившуюся на него. Авоська в его руках действовала на них успокаивающе.
   – Привет, ребята, – Иван старался быть непринужденным. – Вот, как договорились.
   Он вынул из авоськи три бутылки водки и передал их из рук в руки здоровому бугаю, у которого они тут же бесследно исчезли в просторных карманах. Бугай недовольно нахмурился:
   – Где четвертая?
   – Больше не смог, хоть убейте. Потом отдам.
   – Ладно, по рукам, – Чиков стиснул протянутую Иваном руку так, что у того захрустели пальцы, и усмехнулся, – женихайся теперь, сколько влезет. Я больше не в претензии.
   И тут в воротах возникла многочисленная группа подгорных парней, возглавляемая угрюмым Ляной. Впереди них шествовал нарядный дядя Юра с фотоаппаратом на груди, кивая окружающим. Его знали все.
   – Прифет, Ваня! – обрадовался он племяннику. – Тоше на футпол пришел? Давненько тебя не видел.
   – Да, дядя Юра. За наших болеть будем.
   – Молодец! Приходи к нам в шахматы играть.
   Подгорные сгрудились вокруг них, неприязненно поглядывая на бугорских. Те тоже не особо обрадовались встрече, но их было меньше, и поэтому они вели себя тихо, кивками поприветствовав давних врагов.
   Дядя Юра был многоопытен в разборках и сразу уловил, что его племянник неспроста здесь встречается с бугорскими. Но на футболе все разногласия отметались в сторону, и поэтому он высказался не по адресу, но по сути, многообещающе:
   – Ваня, если кто тянет на тебя, ты только скажи мне. Любого шопой об асфальт посадим.
   – Это мы запросто устроим. Так што не бойся никого, – Ляна хлопнул Ивана по плечу в знак особого расположения, и подгорные пошли дальше, возглавляемые самим Юрой Шмидтом.
   Тут даже бугай приуныл, и бугорские тоже собрались на трибуну.
   Чиков был слегка растерян:
   – Шмидт твой дядя? Вообще-то Быков мне говорил об этом, но я не верил. Думал, блефуешь. Ну ладно, бывай.
   Иван кивнул, не желая особо распространяться по этому поводу, и они разошлись в разные стороны. Вернее, бугорские пошли вслед за подгорными на трибуну. А Иван постоял еще, глядя, как началась игра, и дядя Юра выбежал на поле, щелкая фотоаппаратом.
   Трибуны оживились:
   – Давай, Юра! Снимай наших для истории!
   – Щелкни и нас на память!
   – Щас мы этих чувашей разнесем в пух и прах! – ярились одни болельщики – неистовые патриоты своего города.
   – Не скажи, «Энергия» команда мастеров, но наши тоже не уступят, – высказывались другие, более осторожные в прогнозах, но их заглушали свистом и криками с матерщиной, так что не соскучишься.
   По полю разносились гулкие удары по мячу, прерываемые иногда резким свистком судьи.
   Тогда ставили мяч на штрафной и били по нему так, что трибуны замирали от восторга, следя за его полетом и мечтая о том радостном моменте, когда мяч влетит в ворота приезжей команды…

   Следующие несколько дней Иван был занят подготовкой к сдаче на разряд. Он усердно дорабатывал свой штамп под руководством учителя, а встречаясь во время обеденного перерыва с подругами Раисы, напрасно выглядывал ее среди них, надеясь на встречу.
   Ее почему-то не было, а подруги поглядывали на Ивана как-то странно, переглядываясь и перешептываясь о чем-то.
   Его это тревожило, но он успокаивал себя тем, что вот сдаст экзамен, получит разряд и тогда приедет к Рае сам. Повинится, если надо. Она могла бы и сама подойти, а вместо этого скрывается в цехе, злится на него. Ничего, скоро помиримся. И родители ее будут довольны, что он уже не ученик, а слесарь-инструментальщик второго разряда.
   И он с удвоенной энергией штудировал инструкции в методическом пособии, выделенным ему Михал Петровичем, чтобы теория не отставала от практики…
   Наконец настал тот радостный миг, когда взволнованный и раскрасневшийся Иван вышел вместе с Жидковым и другими учениками из конторы, где они держали экзамен перед целой комиссией во главе с начальником цеха и их мастером. Экзамен сдан.
   Бывших учеников обступили слесаря, всем хотелось узнать поподробнее, кто задавал вопросы, и о чем спрашивали. Ведь они тоже когда-то сдавали свой первый рабочий экзамен, прежде чем стать мастерами своего дела по пятому и шестому разрядам.
   – Молодчина, Ваня. Не подвел своего учителя, – Михал Петрович тоже был взволнован, как и все, если не больше. Все-таки пришлось потрудиться, прежде чем из простого школьника получился не просто настоящий слесарь, а слесарь-инструментальщик. Такое дело дорогого стоит.
   И Иван прекрасно понимал это, с благодарностью глядел на учителя, к которому успел привязаться за месяцы совместной работы.
   – Михал Петрович, после работы зайдем к нам? Это – совсем рядом, сразу за обувной фабрикой. Отметим.
   – А что ж, почему и не зайти? Такое событие не каждый день бывает.
   – Ну, Стец, у тебя сегодня праздник.
   – Смотри, много не пей, жена ругаться будет.
   – Подумаешь, стакана три-четыре хряпнет, ему это, как слону дробинка, – подтрунивали над коллегой те слесаря-соседи, у которых не было учеников, и он благодушно посмеивался вместе с ними, снова обращая взор на очередной инструмент, который он должен изготовить в срок и по высшему классу точности.

   Довольная бабушка подложила в миску еще соленых огурцов с помидорами, уважительно поглядывая на учителя своего любимого внука:
   – Закусывайте почаще. Все свое, с огорода. Не отравитесь.
   – Благодарствую, не беспокойтесь. Соленья у вас действительно на славу, – Михал Петрович взял огурец и с аппетитом захрустел им, поглядывая, как уже бывший ученик наполняет граненые стопки живительной прозрачной влагой.
   – Еще раз спасибо за науку, Михал Петрович, – Иван чокнулся с ним и выпил на равных, затем вскочил и поставил пластинку на проигрыватель своей новенькой радиолы «Рекорд».
   – Вот послушайте. Вчера только приобрел, – он снова сел за стол рядом с учителем-наставником, а бабушка все продолжала хлопотать вокруг них, подкладывая в тарелки горячей картошки и косясь на опустевшую бутылку из-под водки. Как бы не спьянились внук с гостем.
   «А у нас во дворе есть девчонка одна…», – пел молодой певец Иосиф Кобзон о любви парня к девушке так проникновенно и просто, что новая песня понравилась даже бабушке, не говоря уж об Иване, который сразу затосковал, вспомнив про свою разбитую любовь.
   Михал Петрович тоже вздохнул, глядя на пустую бутылку, и Иван, заметив это, выбежал из комнаты на кухню и вернулся с новой бутылкой «Московской», водрузив ее на стол вместо пустой посудины.
   – Вот это по-нашему, – сразу оживился Михал Петрович, проявив интерес и к горячей картошке.
   Они снова чокнулись и выпили, закусывая.
   – Я и не думал, Ваня, что ты такой хороший парень. Сначала ты мне не приглянулся, кривить душой не буду. Но потом я увидел, что ты старательный, толковый. В общем, рад душевно, что судьба свела нас вместе.
   – За это не грех еще по стопке, – Иван снова налил, и они выпили, тут же повторив еще и уже забыв про закуску.
   Михал Петрович закурил, довольный угощением, а Иван тем временем поставил новую пластинку про черного кота и совсем закручинился, вспомнив, как они с Раей зимой слушали эту песню возле магазина: было поздно, падал снег сквозь звезды на небе, ни души вокруг, только они и эта песня.
   Схватив бутылку, он наполнил стопки до краев и чокнулся с учителем уже молча, по-мужски…
   – Хватит вам опрокидывать-то, не то совсем спьянитесь, – беспокоилась бабушка, поглядывая на захмелевших мужчин. – Ее всю-то, проклятущую, не выхлебаешь. Одна маята потом.
   – Ваша правда, Евдокия Алексеевна. Давай, Ваня, еще по одной на посошок, и по домам, – улыбался Михал Петрович пьяненькой улыбочкой, и они с Иваном опрокинули по последней, поскольку вторая бутылка тоже опустела, к их великому сожалению.
   – До свиданьица, спасибо за угощение, мне пора, – Михал Петрович встал и, пошатываясь слегка, направился к двери.
   – Я провожу тебя, Михал Петрович, – Иван чмокнул бабушку в щеку в знак благодарности за оказанный его учителю прием и вышел вслед за ним в сени:
   – Я скоро вернусь, бабаня, не запирайся.
   – Смотри, не пей больше! – прокричала ему вслед бабушка и с недовольным видом поспешила к радиоле: выдернув вилку из розетки, она перекрестилась на иконы, под которыми теплилась лампадка:
   – Прости, Хосподи, за прегрешенья наши. Праздник божий, а тут водка с пластинками этими. Надо было уважить человека, мнука моего уму-разуму да ремеслу обучал. Хотя и сам, как я погляжу, горький пьяница. Прости их, Хосподи, сами не знают, что творят, – жарко молилась бабушка, кланяясь образам…

   Михал Петрович проживал на Ленинской улице в самом центре возле хозяйственного магазина. Проводив его до дверей дома, Иван стал прощаться, но учитель не отпускал, уцепившись за ученика:
   – Может, возьмем еще одну маленькую? Раздавим мерзавчика и тогда все, завяжем на сегодня, – уговаривал он Ивана, пошатываясь.
   – Хорошо, сейчас я принесу, ждите меня дома.
   Иван выбежал со двора на улицу, благо магазин был неподалеку, а Михал Петрович по стеночке побрел по коридору, нащупывая свою дверь руками и спотыкаясь о какие-то ведра…
   Когда Иван вернулся и заглянул на всякий пожарный в окна, поскольку квартира учителя была на первом этаже, то увидел неприглядную картину: полураздетый и пьяный в дым Михал Петрович сидел на кровати и оправдывался перед женой, непрерывно чихая. Она же сердито стягивала с него брюки и ругала самыми последними словами, долетавшими до Ивановых ушей сквозь стекла окон.
   Иван отшатнулся от окна, чтобы его не заметили, и пошел домой, точнее сказать, к бабушке, хотя его так и подмывало поехать на Бугор к Рае. Однако даже пьяный он понимал, что в таком виде появляться у невесты не следует…
   – Кого мы видим? Должник наш идет собственной персоной.
   – Ба, да он уже наотмечался где-то, еле ползет, тепленький.
   – Заворачивай к нам, не ошибешься, – обрадовался Чистиль со своей кодлой, повстречавшись с Иваном возле барака, где они постоянно ошивались.
   – Ребяты, я все помню. Я слов на ветер не бросаю! – Иван с трудом вытащил из кармана бутылку водки. – Вот, нате. Больше нет, бля буду.
   – Ребяты! – передразнили его. – Смелый ты, когда пьяный.
   – Што, никак на разряд сдал? – догадался кто-то.
   – Точно. Теперь я слесарь-инструментальщик второго разряда.
   – Молоток. Вот кто нам поможет отмычки изготовить, верно, Чистиль?
   – Не отмычки, а инструменты. Тем более свой инструментальщик в соседях ходит. Тут надо обмозговать, – Чистиль лихо откупорил бутылку и налил в услужливо поданный дежурный стакан, находившийся всегда при кодле и редко пустующий.
   – Будешь? – протянул он стакан Ивану, но тот отшатнулся в знак того, что с него уже достаточно, и Чистиль с понимающей ухмылкой опрокинул водку в щербатый рот.
   Бутылка пошла по кругу, кодла повеселела и разговорилась промеж себя, забыв про виновника торжества.
   Постояв немного для приличия, Иван побрел по спуску вниз, спотыкаясь и рискуя сломать себе шею. Услышав сзади насмешливый хохот, пошел ровнее, чтобы совсем не осрамиться перед закаленной в винно-водочных боях кодлой, возглавляемой прославленным на всю округу Чистилем…
   Войдя в калитку, Иван увидел соседей, собравшихся во дворе дома.
   Они сидели на своих крыльцах и судачили о том, о сем, радуясь отдыху в такой чудный теплый вечер.
   Дядя Федя рассказывал о своей прошлой шахтерской работе, покуривая и поглядывая на жену, дочерей и сына, примостившихся рядом с ним на ступеньках крыльца, искоса кидая взоры и на соседей – слушают ли и они?
   Панькина мать со старшим сыном Саней сидела рядышком на своем крыльце, прислушиваясь к разговору и косо поглядывая на Марью Васильевну.
   Та восседала на своем самом высоком во дворе крыльце и с полупьяной улыбкой снисходительно посматривала сверху на соседей, делая вид, что слушает их глупую болтовню.
   – Привет всей честной компании! – непривычно громко и фамильярно приветствовал соседей Иван, чем вызвал оживление в их рядах:
   – Женишок наш прибыл. Батюшки, да какой красивый и нарядный, – засмеялись Валька с Зойкой, подшучивая над изрядно подвыпившим соседом:
   – Проводил своего учителя? Нам тетя Дуся все уже рассказала, так что поздравляем с разрядом!
   – Молодец, Ваня. Теперь ты настоящий рабочий человек, – одобрил его дядя Федя, посмеиваясь вместе с Толей и Саней, – ну и принял на радостях, с кем не бывает, – больше для соседки сверху сказал они заключил:
   – Иди отдыхай. Заслужил.
   Иван хотел, было, поделиться с ними радостью, заодно рассказать о своей несчастной любви, но его уже совсем развезло, язык заплетался, и он, махнув рукой, пошел к бабушке спать, провожаемый добродушным смехом развеселившихся соседей и презрительным взглядом Марьи Васильевны, довольной тем, что какой у нее умный и трезвый сын, не чета этому глуповатому работяге и пьянчужке. Ее Вася сидит в своей комнате, занимается наукой. Впрочем, она всегда предполагала, что этим и кончатся все метания и потуги безмозглого Ваньки. Он такой же, как Панька. Один слесарь, другой кочегар.
   Снисходительно взглянув сверху вниз на Панькину мать, заключила удовлетворенно про себя, хотя ей хотелось громко крикнуть во всеуслышание: «От осинки не родятся апельсинки!».

   На следующий день, стоя у своего верстака с чугунной головой, Иван никак не мог сосредоточиться, изучая чертежи, выданные ему мастером под новый более сложный штамп. Теперь он работал самостоятельно и не мог бегать за подсказками к своему бывшему учителю. Неудобно.
   Михал Петрович же был, как огурчик и, перешучиваясь по привычке с соседями по верстакам, опытной рукой мастера производил разметку платформы штампа при помощи керна с молотком и штангенциркуля, готовясь к работе на сверлильном станке.
   Кое-как дождавшись обеда, Иван решительным шагом направился на четвертый этаж. Он должен встретиться и объясниться с Раисой, положив конец затянувшейся размолвке.
   Увидев ее подруг по сборке, попросил:
   – Девчонки, вызовите мне Раису, очень надо.
   Девушки недоуменно переглянулись:
   – Так она же уволилась. Еще несколько дней назад. Ты разве не знал об этом?
   – Надо же, какая скрытная эта Раиса. Не позавидуешь парню.
   – Как уволилась? – для Ивана эта новость была, как обухом по голове. Он смотрел вслед ушедшим в столовую девушкам и чувствовал, как холодеет его сердце, падая куда-то вниз.
   У него закружилась голова и, еле очухавшись от неожиданного для него известия, он побрел обратно в свой цех.
   Надо было доработать смену, а уж потом немедленно ехать на Бугор и выяснять, что случилось…

   Выскочив из автобуса, Иван понесся, не разбирая дороги, к дому Раисы. Он мчался окрыленный, полный надежд и раскаяния.
   Подбежав к заветному крыльцу, взбежал по ступеням и постучал в парадную дверь. Тишина. Еще постучал, громче.
   Не вытерпев, забежал во двор и увидел, что на двери в дом висит большой замок. Может быть, они на огороде или в саду?
   Но ни в саду, ни на огороде никого не было. Более того, в сарае также было пусто. Корова, а вместе с ней и вся многочисленная живность тоже испарилась, словно дым. Что же это такое, где все?..
   Увидев мечущегося вокруг дома паренька, работающая на соседнем огороде женщина, занятая прополкой грядок, выпрямилась и подошла к заборчику, отделяющему ее землю от соседских владений.
   – Вам кого надо?
   – Здрасьте. Не знаете, где хозяева?
   Соседка молча кивнула в ответ, признав наконец в пареньке жениха Раисы, которого не раз видела вместе с ней.
   – Мне Раиса нужна, мы с ней встречаемся. Да вы видели нас, помните?
   – Теперь признала. Нет их никого. Третьего дня, как съехали из дома.
   – Как съехали, куда?
   – Куда-куда, на кудыкину гору. Продали дом, хозяйство и уехали из Алатыря всем семейством. Так што, проворонил ты свою невесту, жених.
   – Что вы такое говорите? Этого не может быть!
   – Может, стало быть. Тебе, значит, не сообщили. Они давно уже поговаривали о переезде. В дом-то скоро другие хозяева въедут. Ты сам-то куда пропал? То каждый день приезжал, а тут и нет тебя. Вот только сейчас заявился. Раньше надо было приходить.
   Иван потерянным взглядом смотрел на соседку, еще не осознавая по-настоящему, что его Раи нет здесь и больше не будет.
   – Куда уехали-то, надолго? Адрес скажите, – наконец смог вымолвить он тихим голосом. Губы его предательски дрогнули.
   – Не велели сказывать, ты уж извини. К родственникам, далеко. Да, чуть было не запамятовала, погодь-ка…
   Соседка поспешила к себе в дом и вскоре вновь подошла к Ивану, протягивая ему какую-то коробочку:
   – Вот, Раиса велела тебе передать, когда объявишься.
   Иван машинально раскрыл коробочку и увидел часики, подаренные им Рае в тот незабываемый день, когда они сидели на скамейке в горсаду после подачи заявления в ЗАГС и строили планы на будущую совместную жизнь, ожидающую их после скорой свадьбы.
   – Спасибо, до свиданья, – он засунул коробочку в карман и медленно пошел мимо дома, в котором еще так недавно жила его любимая девушка. Теперь этот дом стоял перед ним темный и мрачный, совсем чужой.
   Соседка сочувственно посмотрела ему вслед и вернулась к своим заботам, продолжив прополку грядок от сорняков. Как ни крути, а своя рубашка ближе к телу. Она уже не видела, как Иван бросился бежать по дороге, лишь бы подальше от этой улицы, дома и потрясшего его душу сообщения. Но от себя не убежишь, как ни старайся.
   Споткнувшись, он упал и больно ударился об асфальт. Это помогло ему немного прийти в себя. Увидев лавочку возле забора, он опустился на нее и, уткнувшись лицом в колени, горько заплакал…

   «Что же я натворил? Конечно, это я во всем виноват. Вместо того, чтобы попросить у нее прощенья, целую неделю занимался какой-то ерундой. Какой же ты, Ванька, глупец! Надо что-то делать, но что?
   Куда же они могли уехать, ума не приложу», – бормотал Иван, спеша сам не зная куда, лишь бы идти.
   Остановившись, он недоуменно огляделся: уж не заблудился ли он в своем родном городе, который обегал вдоль и поперек и мог с закрытыми глазами пройти куда угодно. Поняв, где находится, пошел дальше.
   Страшная правда выбила почву у него из-под ног, и он потерянно метался по городу, лихорадочно соображая: «Что делать? Я не смогу жить без нее. Это невозможно! Она неизвестно где, а я здесь один? Жить не хочется, а может повеситься раз так или пойти на Суру и головой в омут? Погоди, Иван, бред какой-то в голове, ни одной стоящей мысли. Стоп! Они же уехали к родственникам в Краснодарский край!
   Как я мог забыть об этом? Рая сама мне рассказывала, что они получили письмо от родственников, и те приглашают их в гости. А они уехали на совсем, подальше от него. Неужели из-за него, Ивана?».
   Он остановился, как вкопанный, пораженный такой простой и страшной правдой. Конечно, из-за него. Увидев, что стоит перед домом Бориса, Иван бросился к знакомому подъезду: «Борис, как он мог забыть о нем?! Ведь у него есть друг, хотя он так виноват и перед ним. Я уже целую вечность не видел своего друга!..».
   – Здравствуйте, тетя Надь, дядя Вань! – открыв незапертую как всегда дверь, Иван стоял на пороге комнаты.
   – Извините, не постучал, – спохватился он.
   – Здравствуй, Ваня. Ничего. Проходи, садись, – тетя Надя обрадованно засуетилась перед Иваном, усаживая его к столу.
   – А где же Борис, работает во вторую смену или гуляет?
   Тетя Надя переглянулась с мужем, и тот утвердительно кивнул головой, после чего она рассказала Ивану всю правду:
   – Нету Бориса. Как узнал он, что Рая-то со своим семейством к тетке в Краснодарский край уехала, тут же взял отпуск за свой счет и за ней рванул…
   Тете Наде было как-то неловко рассказывать об этом Ивану, и дядя Ваня добавил, стараясь не заикаться, но волнение не позволяло:
   – Ввввчера уехал. Ннннадеется уговорить ее вернуться и выйти за него замуж, раз вы поссорились. Ттттакие вот дела, тезка.
   Иван молчал, медленно покрываясь испариной. Как сквозь вату доносились до его слуха их голоса, и до него постепенно начало доходить – вот что он должен был делать сразу же, как узнал обо всем. Увольняться и немедленно ехать за ней, хоть на край света, как поступил Борис.
   – Может, чайку попьешь? – тетя Надя с жалостью смотрела на побледневшего Ивана, и тот вскочил, будто ужаленный:
   – Спасибо вам, не хочу. Я пойду, до свиданья.
   – Ты заходи, Ваня. Если будут какие новости от Бориса, мы тебе расскажем…

   В горсаду Гелена Великанова пела про ландыши в цвету, затем Эдуард Хиль запел его самую любимую песню: «Как провожают пароходы, совсем не так, как поезда…».
   А Иван все стоял возле дома Бориса, не в силах решить, куда и зачем ему идти дальше. Так и не разобравшись в себе, опустился на лавочку, слушая песню и вспомнив вдруг про жизнь в Чебоксарах, о путешествии в Архангельск, но эти воспоминания мелькнули и тут же отошли на задний план, а его разгоряченный мозг наконец-то прояснился, решение пришло внезапно и бесповоротно: «Надо ехать за ней в Краснодарский край. Первая любовь не проходит, и Рая обязательно поймет и простит его, как только они встретятся».
   Теперь он знает, что делать дальше. Успокоенный Иван встал и быстрым шагом пошел домой, но сомнения раздирали его душу:
   «…Ты разве не объяснил своей маме, что мы любим друг друга и поэтому решили пожениться? Учиться можно и вечером. Я тоже хочу поступать в техникум, так что же, разве любовь мешает этому?
   – Нет, конечно, но мама говорит…».
   Их последняя встреча в саду на лавочке свиданий вспомнилась вдруг так ярко, будто вновь происходила на самом деле:
   «…Я люблю тебя и должен жениться после того, что произошло между нами. А мама просто беспокоится о моем будущем. Не надо сердиться.
   – Должен жениться? Когда по-настоящему любят, так не говорят.
   – Ты неправильно поняла меня. Я не об этом…
   – А я именно об этом! Больше ты мне ничего не должен! Оставайся со своей мамой. Думайте о будущем, учитесь, она тебе и жену более подходящую подыщет…».
   Иван зажмурил глаза и застыл на месте: пустота нахлынула разом, ударила в сердце, заставила понять наконец, что произошло непоправимое. Но верить этому никак не хотелось.
   – Я поеду к ним. Завтра же уволюсь и поеду, – бормотал Иван, снова бросаясь бежать, – я должен быть с ней, я не могу без нее!..
   Завернув на свою улицу, он вспомнил о матери и, словно наткнувшись на препятствие, медленно побрел к родительскому дому…

   – Ваня, тебе повестка из военкомата пришла, – мать вручила сыну повестку и подозрительно оглядела его:
   – Ты что нахохлился, как воробей? На работе неприятности или свою Раису никак забыть не можешь? Сейчас ужинать будем, вон с Вовкой лучше позанимайся. Выбрось дурь из головы.
   Но Ивану было не до младшего брата:
   – На работе у меня все в порядке, я…
   – Ну, вот и прекрасно. Я очень довольна, что ты наконец-то взялся за ум, – перебила его мать, не дослушав. Она была весела и деятельна как никогда: на кухоньке все так и кипело в ее проворных руках.
   – Надеюсь, не скучаешь по своей бывшей невесте? Как здорово они догадались убраться из города, да еще всей семейкой. Я все знаю.
   – Скучаю и даже больше того, – Иван серьезно взглянул на мать, – я уволился с завода и уезжаю в Краснодарский край.
   – Ваня, ты с ума сошел! Опять за старое? Выбрось из головы всю эту чепуху, тебе же завтра в военкомат…
   – Ничего, успею и в военкомат сходить.
   – А я даже рада, что ты ушел с этого дурацкого завода. Мы найдем тебе местечко получше, – гнула свое мать, стараясь перевести этот неприятный для нее разговор в более приятное русло.
   – Васю сейчас встретила. Спрашивает, почему не заходишь? Какой же он умница. Круглый отличник. Наверняка школу с золотой медалью окончит. Вот, с кого тебе надо брать пример, – она бодро вздохнула:
   – Ну, ничего. И у нас все наладится, все будет хорошо.
   – Мама, ну как ты не понимаешь? Я же люблю ее. И она меня любит, а уехала от обиды, – Иван смотрел на мать полными отчаяния глазами.
   Мать вздрогнула, опустила глаза и устало присела на табурет.
   – Ладно, езжай, коли так. Я не враг тебе. Вижу, как ты мучаешься.
   Иван кинулся к матери и обнял ее:
   – Мамочка, я всегда знал, что ты у меня хорошая, добрая. Лучше всех.
   – Нет. Я плохая, хуже всех. И злая, как волк. Чьи это слова, забыл?
   – Кто старое помянет, тому глаз вон, как говорил наш дедушка…
   И в это время в дом вошел отец с чемоданчиком в руках. Был он небрит и наигранно весел:
   – А вот и я вернулся. Чему это вы обрадовались, не мне ли?
   – Папа приехал, ура! – Вовка первым бросился к отцу в объятья.
   – Да вот, Ваня наш в Краснодарский край собрался ехать. Невеста его с семьей перебрались туда, и он за ними. А ты что же так рано вернулся? Чемоданчик-то пустой, как я погляжу.
   – Зря проездили только. Опоздали. Там уже другие художники подрядились, договор заключили на реставрацию храмов. Такие деньги уплыли!
   Отец с досадой брякнул чемоданчиком об пол и с удовольствием расселся на своем любимом диване, отдыхая с дороги.
   – Так в Краснодаре у меня сестры двоюродные живут с семьями. Нина и Вера. И тетка родная жива еще, – вспомнил как нельзя кстати отец, обращаясь к Ивану, – я им письмо напишу. Они помогут тебе, сынок. У Нины остановишься пока, а там разберетесь на месте, что к чему.
   – Ты уже написал одно письмо другу Борису в Чебоксары, и что вышло из этого? – напомнила мужу жена, язвительно улыбаясь.
   – Сравнила тоже. Сестры у меня будь здоров. Образованные, начальниками работают, да они не раз нас в гости приглашали. Забыла, что ли?
   – Ладно, пиши письмо. Пригодится, – тут мать была согласна с ним, так как знала его сестер с самой лучшей стороны.
   Иван тоже обрадовался. Вовремя вернулся его отец с заработков. Теперь ему будет, где остановиться, а тетки еще и помогут.
   Вскоре вся семья дружно ужинала за столом…
   Перед отъездом Иван забежал попрощаться с друзьями и бабушкой. Снова, как и в прошлый раз, когда он уезжал в Чебоксары, его провожал почти весь дом: Василий пожал ему руку и пожелал удачи, счастья, поскольку он лично знал Раю и даже чуть не пострадал в тот вечер после киносеанса, Павла не было, зато бабушка снова расплакалась:
   – Чует мое сердце, уж не увидимся больше, внучек, – поцеловала она его в маковку, провожая до калитки.
   – Не плачь, бабаня. Я обязательно приеду, – успокаивал ее Иван как мог, но бабушка была неутешна.
   Юность эгоистична и самонадеянна, старость мудра и беспомощна, поэтому они никак не могут ужиться рядом друг с другом.
   Даже Валька с Зойкой, эти невесты-перестарки, расцеловали его на сей раз от души взволновав чувствительную Иванову натуру.
   В последний раз, помахав всем рукой на прощанье, Иван вышел в переулок и почти бегом пошел в гору, не оглядываясь, так как ему надо было еще зайти домой за чемоданом и на станцию.
   Пригородный поезд ждать не будет.

Глава восемнадцатая
И снова дорога в Алатырь. Эпилог

   Взволнованный от нахлынувших воспоминаний Иван Николаевич привычно шел по своей проторенной дороге в школу за внуком.
   Мимо него мчались по шоссе машины, спешили люди, и в этой вечной столичной суете он умудрялся быть спокойным и даже неторопливым, в то время как перед его внутренним взором воскресали незабываемые моменты встреч с его первой любовью.
   Он как бы заново ощущал себя юным, полным бурных чувств и переживаний рядом со своей такой же юной Раей, когда они впервые познакомились и влюбились друг в друга с первого взгляда.
   Когда встречались тайком в саду, бродили по ночным улицам в той неизбывной жажде любви, какая бывает только в первый раз в жизни, и в этой повторной виртуальной действительности он был счастлив ничуть не меньше, чем тогда, в прошлой прошедшей жизни.
   А может быть, даже и больше, поскольку теперь с высоты прожитых лет он мог по-настоящему осознать и навечно сохранить в душе безумства чувств и переживаний своей юности.
   «Сколько лет прошло с тех пор, страшно подумать. Целая жизнь. Его сын уже отец семейства, внук подрастает. Их внук, с Раисой. Ради него он готов на все. Нет существа дороже и ближе, и он не допустит, чтобы с внуком случилось что-нибудь плохое, пока его родители по загранкомандировкам разъезжают.
   Пусть себе зарабатывают, у деда с бабкой силы еще есть, помогут, чем могут. К тому же они с внуком друзья, понимают друг друга. У них уже есть прошлое и еще большее будущее, которое во многом зависит и от него, его деда», – так размышлял он уже в настоящем времени, заглядывая в будущее.
   Сам того не заметив, Иван Николаевич оказался у школы как раз в тот момент, когда закончились уроки, и среди высыпавших на улицу учеников он увидел своего любимого внука.
   Только в этот раз он был с девочкой. Отделившись от других, они о чем-то разговаривали, и Иван Николаевич заметил, как внук вынул из портфеля нечто похожее на дискетку и вручил своей подружке.
   – Вао! Это же супер, прикольно, – восхитилась юная модница с цветастой банданой, затянутой на голове. Разглядывая дискетку, мило улыбнулась.
   Небрежно засунув ее в свой портфельчик, она помахала другу ручкой и упорхнула вместе с набежавшими подругами, доставив ему удовольствие смотреть ей вслед.
   – Ну что, Ванюха, загрустил? – подошедший Иван Николаевич вернул внука к действительности. – Ничего, завтра опять увидитесь. Небось, вместе на одной парте сидите?
   – А вот и не угадал, – обрадовался деду внук, и они отправились домой.
   – Это Галка из соседнего класса. Ничего-то ты, дед, не понимаешь. У нас же с ней все по-серьезному, – он снисходительно глянул на сконфузившегося деда:
   – А ты почему без нашей собаки?
   – Собака дома тебя дожидается вместе с бабушкой. И еще сюрприз, какой – не скажу, – не выдержав, проболтался дед, и внук проницательно посмотрел на него. Правду говорит дед.
   – Хочешь, угадаю какой?
   – Попробуй, только не ошибись, – предостерег его дед, и внук задумался на мгновение:
   – Велик мне купил, или родители приехали?
   – Ты уж что-нибудь одно говори, так нельзя.
   – Можно. Велик ты мне давно обещал, и родители должны вернуться. Ну что, угадал?
   – Почти. Велосипед я обещал после успешного окончания учебного года. Вот принесешь домой табель без троек, тогда посмотрим, – лукавил дед, загадочно усмехаясь и подзадоривая этим внука еще больше.
   – Значит, родители приехали. А если я табель без четверок принесу, одни пятерки. Тогда что?
   – Ну, тогда не знаю, – озадаченно развел руками дед, – мотоцикл тебе еще рано по возрасту, компьютер у тебя уже есть.
   – Обещай мне, дед, как наступят каникулы, мы с тобой снова в Алатырь поедем. И бабушку с родителями возьмем.
   Иван Николаевич так растрогался, что остановился на полдороге.
   Признаться, он не ожидал от внука ничего подобного, хотя, втайне и мечтал об этом. Переведя дух, поспешил за внуком.
   – Сразу после начала каникул не обещаю, насчет родителей сказать не могу, пусть сами решают. Но этим летом обязательно съездим, и бабушку твою возьмем. Ладно, дома договорим.
   За приятными разговорами время бежит незаметно, дорога становится короче, и вот они уже у подъезда своего дома…

   За обеденным столом в кои-то веки собралась наконец вся семья Шмариновых, включая собаку. Она уютно расположилась на диване напротив, умильно поглядывая на хозяев и виляя хвостиком. Полная идиллия.
   Иван Николаевич с улыбкой посматривал на свою жену, хлопочущую вокруг стола, на загорелых сына с невесткой, на внука. И вдруг он с удивлением понял, что в данное время не думает ни о чем.
   Просто сидит, радуется и смотрит, как невестка разливает чай из самовара в тонкие фарфоровые чашки, а жена несет из кухни солидную стопку свежеиспеченных блинов.
   – Ваши любимые, дрожжевые, – Раиса Васильевна ставит блины в центр стола рядом с самоваром, и все потянулись к ним, игнорируя заморские закуски и деликатесы, привезенные из-за рубежа. Сейчас этим никого не удивишь, не то, что раньше, во времена советского дефицита.
   – Где блины, там и мы, – подмигнул дед внуку, и тот подхватил:
   – Где с маслом каша, там и место наше.
   – Ну что, Яша, я вижу, вам поднадоело рис палочками кушать? – подначил Иван Николаевич сына, но тот сделал непроницаемое «японское» лицо и с приторной улыбочкой налил из маленькой бутылочки в привезенные с собой крохотные стопочки сакэ, японскую водку.
   Все, кроме внука, чокнулись по-русски и выпили.
   Глядя на разочарованное лицо главы семейства, засмеялись.
   – В таких стопочках только капли сердечные разводить. Будто микстуру выпил, – пошутил Иван Николаевич, и у сына снова стало «русское» лицо:
   – Можно и нашей тяпнуть, no problem, – потянулся он, было, к бутылке водки, но отец остановил его:
   – Не спеши, сойдет и твоя сакэ. Нормальная водка, пить можно. Я надеюсь, теперь вы надолго домой-то прибыли?
   – Да, папа. Поживем в Москве несколько месяцев, а там видно будет, – успокоила его невестка, лаская сына.
   – И то, слава Богу. Ванюшка хоть на родителей налюбуется, дед-то с бабкой, небось, надоели ему, – бабушке так хотелось услышать обратное, что понятливый внук тут же успокоил ее:
   – Вы мне никогда не надоедите. Садись, бабушка, да ешь с нами. Чего ты все бегаешь, как заводная?
   – Хоть одна душа обо мне беспокоится, – поцеловала она внука в маковку и села за стол, угомонившись.
   – Впрочем, если вы устали, мы можем забрать сына с собой, – решила уточнить невестка, – смотрите сами. Отдохните на даче. Одни.
   – Ни в коем случае! – в один голос возразили дед с бабкой, ко всеобщему удовлетворению.
   – Про варенье-то забыли? Вот вишневое да смородинное, сама варила, – свекровь подвинула ближе к невестке розетки с вареньем, и та с наслаждением стала пить чай с любимым вишневым вареньем, не забывая, впрочем, и про смородиновое.
   – Это тебе, Маша, не на японскую сакуру любоваться, там только одни цветочки красивые, – блеснул Иван Николаевич познаниями о Японии.
   – Наша вишня сама в рот просится.
   – Не буду с вами спорить, – улыбнулась невестка свекру. – Вы правы как всегда. Однако по части морепродуктов там полный порядок. Сплошной йод.
   – Ладно, о Японии вы еще расскажете потом как-нибудь. Я вам сейчас один секрет раскрою, если Ванюха не возражает, – дед перемигнулся с внуком и продолжил, – мы тоже не лыком шиты. Нашего Ивана Яковлевича в связи с его успехами в учебе школа направляет в Англию, на стажировку.
   – Нас целая группа поедет, а оттуда к нам в школу приедут столько же. Будем жить по семьям.
   – Это интересно, – отец с матерью оживились, глядя на сына, идущего по их стопам. – И английский язык на практике освоишь.
   – Значит, к нам тоже подселят англичанина, а в его семью нашего Ивана. Так обычно делают в подобных случаях, – Якову была знакома эта система обмена учениками между школами разных стран.
   – Вот видишь, Раиса Васильевна, а мы об этом как-то и не допетрили, едрена корень, – озаботился Иван Николаевич, но жена его успокоила:
   – Ну и прекрасно, милости просим. Условия проживания у нас хорошие, будет жить в Ванюшкиной комнате, всего и делов – то. Так что, зубри английский, дедушка, он у тебя хромает.
   – Это мы еще поглядим, кто из нас лучше спикает, – успокоился Иван Николаевич, и они с внуком еще усерднее налегли на свои любимые блины со сметаной…
   После обеда дед с внуком уселись за шахматы, попутно наблюдая, как бабушка помогает невестке с сыном разбирать вещи, налаживая их быт в родительском доме, от которого они уже порядком отвыкли.
   – Шах тебе, Ванюха! – дождался-таки своего момента дед, торжествующе глядя на внука, но тот не растерялся, спокойно обдумывая ответный ход.
   Иван Николаевич в это время достал с книжной полки ту самую книгу «Огни на реке», которую он получил в подарок от девушки-выпускницы, когда пошел в первый класс и сохранил до сих пор.
   Бережно пролистав ее, протянул внуку:
   – На вот, Ваня. Почитай на досуге. Это тебе не бесовщина какая-нибудь, вроде Гарри Поттера. С первого класса храню, как реликвию.
   – Да я уже давно прочитал, дед! Ты лучше ходи, у тебя самого теперь король в опасности. Видишь, куда я ферзя поставил?
   Теперь настала очередь деда задуматься над ответным ходом.
   Наконец он сделал его и предложил почетную ничью, которую внук принял, скрепя сердце.
   – Дед, у меня завтра выходной, ты не забыл про свое обещание?
   – Как можно. С утра встанем и поедем в исторический музей. По Красной площади погуляем, в Александровский сад заглянем. Может, все пойдем, всем семейством?
   – Нет, дед. У них дел полно, пусть занимаются. Мы с тобой только вдвоем, как всегда.
   Хлопнула входная дверь, и в гостиную, сопровождаемая собакой, вошла бабушка, улыбаясь деду. В руках у нее, кроме газет и журналов, было письмо:
   – Выскочила вот с собакой погулять да в магазин, а в почтовом ящике письмо тебя дожидается. Догадайся с трех раз, откуда?
   – Из Алатыря, бабушка. Я с первого раза догадался, верно? – глазастый внук сразу разглядел, откуда письмо, и самолично вручил его деду, перехватив у бабушки. Сгорая от любопытства, присел неподалеку.
   Иван Николаевич надел очки и углубился в чтение…
   Ему не мешали, так как знали о его слабости к письмам, которые он любил как получать, так и посылать родственникам и друзьям-товарищам.
   – Школьный товарищ прислал, Володя Глазырин. Напоминает о юбилее города и приглашает на встречу с одноклассниками, – взволнованный Иван Николаевич забыл снять очки и, вскочив с дивана, начал ходить взад-вперед по гостиной, рассуждая громче обычного:
   – Как я мог забыть об этом? Сорок лет прошло с тех пор, как мы закончили восьмилетку. Тогда еще Борис Зубаренко на весь класс объявил, что с учебой у него покончено навсегда. Как сейчас помню, будто вчера это было.
   – И с тех пор никогда не учился? – у внука аж дыхание перехватило от удивления.
   – Никогда. Сначала он на обувной фабрике работал, потом на военный завод перебрался электриком. Так всю жизнь живет и работает в Алатыре. Семейный – жена, двое сыновей. А теперь уже и внуки появились. Может, в этом и есть сермяжная правда? Где родился, там и сгодился, как сказал бы мой мудрый дед, – задумался он на мгновенье:
   – Так что скоро поедем в Алатырь. Ты тоже собирайся, бабуля, с нами поедешь. В родные места.
   – С радостью. А Яша с Машей тут без нас пока похозяйствуют, заодно и отдохнут в свое удовольствие.
   – Вот-вот, глядишь, и внучку нам придумают наконец. Давно уже обещаете, бездельники! – погрозил Иван Николаевич кулаком сыну с невесткой, присоединившимся к их беседе.
   – Девчонок нам только не хватало, – внуку не понравилась дедова идея о внучке, и он нахмурился, – лучше уж братика пусть родят.
   Под хохот слегка растерявшихся родителей он пошел вслед за дедом в его кабинет, ловко уворачиваясь от бабушкиных поцелуев…

   Дед стоял перед стеной, увешанной фотографиями в рамках, портретами, и внимательно рассматривал свои школьные фотографии, будто видел впервые: вот он вместе со своими одноклассниками в первом классе, в четвертом, восьмом. Одиннадцатый класс они уже заканчивали без него.
   Внук тоже присоединился к нему, и было понятно, что они часто вместе вот так простаивают перед фотостенкой, размышляя о дедовом прошлом.
   Иван Николаевич перевел взгляд на фото своего любимого деда Маресьева, и они с внуком стали смотреть на него вместе, понимающе переглянувшись, не забывая и про других.
   «Почему внук с таким же интересом и даже любовью смотрит на его, Ивана Николаевича, деда с бабушкой, на его мать с отцом, на других родственников, которых он никогда не видел, а только слышал о них от него, его деда? Может быть, эта связь генетическая? Может быть, это именно он, Иван Николаевич, и является тем мостиком, благодаря которому не прервется связь поколений, их род? И если таких людей, как он, будет больше, тогда и русская нация будет крепче, а русский характер возродится, наконец станет тверже и устойчивее, как в былые времена?», – думалось в этот момент Ивану Николаевичу.
   А его внук тоже был рад тому, что благодаря своему деду он узнал, сколько у него замечательных, интересных родственников. Он даже не подозревал раньше об этом, а думал, что у него есть только отец с матерью да дед с бабушкой.
   Правда, он знал, что у некоторых людей даже родителей нет. Значит, он счастливец, что ему так повезло, и у него есть такой замечательный дед?!
   В этот миг душа его была переполнена счастьем, словно райская птица, ниспосланная с небес дивными ангелами.

   В это же время в гостиной по телевизору шла передача про детские дома, битком набитые сиротами и брошенными либо потерявшимися детьми.
   Присылаемые богатыми спонсорами подарки лишь усугубляли общее впечатление об их незавидной доле.
   На улицах также было полно бездомных детей, ютившихся в подвалах домов, на вокзалах и возле рынков, у входов в метро, всюду в кадре мелькали настороженные, озлобленные несправедливостью судьбы и равнодушием общества детские лица.
   Раиса Васильевна хлопотала по хозяйству, но не выдержала и, присев перед телевизором, сострадала несчастным, забыв про дела…

   Следующим утром перед походом в обещанный внуку музей Иван Николаевич вышел на прогулку со своей любимой собакой.
   Прохаживаясь по двору, он смотрел на прогульщиков-школьников, околачивающихся на детской площадке их дома, и с ужасом подумал о том, как бы сложилась жизнь его сына, внука, если бы в свое время он не воспользовался связями, если бы ему не помог давний друг пристроить сына с невесткой в процветающую инофирму, где они являются специалистами по компьютерным системам, а работали бы рядовыми инженерами-электронщиками на каком-нибудь захудалом предприятии или дышащем на ладан НИИ?
   Разве смог бы тогда его внук учиться в элитной спецшколе с английским уклоном? И вместо предстоящей поездки в Англию тусовался бы по подворотням и подъездам, как многие подростки-сверстники, дети рядовых москвичей. Взять хотя бы вот этих балбесов, базланящих и покуривающих вместо того, чтобы сидеть на уроках в школе.
   Наверняка среди них есть одаренные и талантливые, но у их родителей нет денег, положения в обществе, и они вынуждены учиться в обычной кондовой школе. Почему не брать пример с тех же разумных евреев, которые помогают друг другу, заботятся о своих родных и близких, даже о дальних родственниках, и все вместе достигают больших результатов во всем?
   Ведь если какой русский добьется чего-то в жизни, к нему на козе не подъедешь. Вместо того, чтобы помочь, он кичится своими достижениями, богатством и презирает менее удачливых, считает родственников и знакомых, не добившихся жизненных благ и положения в обществе, никчемными людишками. Возникает взаимная ненависть.
   Вот и рвут куски каждый для себя, грызут друг другу глотки, убивают ради того, чтобы жить лучше своего соседа. Раньше считалось оскорбительным дать или взять взятку, даже в виде подарка, а теперь просто назначают таксу и вымогают с людей в школах, институтах, больницах без зазрения совести, иначе тебя не будут учить, лечить, просто жить ты не сможешь по-человечески, если не будешь давать в лапу направо и налево».
   – Ну, все, пошли домой, нас уже ждут, – Иван Николаевич защелкнул на ошейнике подбежавшей к нему собаки карабин поводка и повел ее в подъезд, нагулявшаяся псина радостно бежала домой в предвкушении завтрака…

   – Это скифские бабы, с курганов сняты. Отсюда мы и начнем экскурс по истории нашей Родины, с этого зала, – объяснил дед пораженному внуку, разглядывавшему огромных грудастых бабищ по пояс, возвышавшихся перед ним на постаментах.
   Они пошли дальше, и дед показывал и рассказывал внуку так много интересного, начиная с древних славянских племен, Киевской Руси и заканчивая современностью, что только теперь младший Шмаринов стал понимать, насколько велика и многогранна история родного государства, которую до этого он изучал по скучному и бездарному школьному учебнику.
   Пройдя все залы, они снова оказались на улице, если так можно сказать о Манежной и Красной площади, Кремле – сердце Москвы и всей России.
   Прогуливаясь мимо Мавзолея и памятников вождям пролетариата, деду с внуком вдруг вспомнилась их прошлая поездка в Алатырь, могилы своих предков на простом русском кладбище.
   – Дед, я больше не хочу быть бизнесменом. Я буду врачом. Вы с бабушкой уже старенькие, и я буду лечить вас, чтобы вы жили долго-долго. Я не хочу приходить к вам на кладбище.
   – Все там будем, Ванюха. Рано или поздно.
   – Все равно не хочу. Ученые уже нашли ген бессмертия, ты разве не видел по телеку?
   – Видел, но ты же хотел дом для нас купить?
   – Родители купят, они богатые. Я подсмотрел, как они доллары считали, когда из Японии приехали. Всю кровать зеленью завалили.
   – Ишь ты, глазастый какой. Мороженое хочешь?
   Они подошли к фонтанам на Манежной площади и купили себе по брикету мороженого. Полюбовавшись вместе со всеми водной феерией, пошли в Александровский сад…
   – Скоро каникулы, дед. Ты не забыл? – начал издалека внук, и дед понимающе усмехнулся, проходя вместе с ним мимо Вечного огня памяти:
   – На память пока не жалуюсь. С родителями твоими я уже договорился, бабушка поедет с нами. Но сначала на дачу съездим, с делами управимся. Там, глядишь, и летний сезон начнется. Закажем билеты на поезд и вперед. Так что все рассчитано до мелочей, включая велик.
   – Ваня-Коля, ты классный френд!..

Встречи и расставания
(1 часть)

   Крытый перрон Казанского вокзала впечатлял своей грандиозностью.
   Пройдя мимо платформ с поездами и без оных, семейство Шмариновых подошло к своему поезду, разглядывая номера вагонов по ходу движения.
   – А вот и наш, дошли наконец, – Иван Николаевич поставил чемодан в конце очереди, ждущей посадки в вагон, и огляделся.
   Народу было много, и все торопились к своим вагонам, боясь опоздать, хотя до отправления фирменного поезда «Москва – Чебоксары» было еще никак не менее получаса.
   – Чувашия! – удовлетворенно прочитал внук и тоже забеспокоился: – Когда же посадку объявят, дед? Вдруг опоздаем, не успеем сесть. Народу вон сколько собралось. Как муравейник.
   – Да не суетись ты, егоза! – одернула его не менее взволнованная бабушка, давая последние наставления остающимся членам семейства:
   – Не забывайте про собаку. Она уже старенькая, ее надо три раза выгуливать. Корму я ей запасла, водичка чтобы все время была в миске…
   – Маман, не беспокойся. Все будет хоккей, ты же знаешь, – успокаивал ее благодушный сын, а невестка предвосхитила все то, что намеревалась досказать свекровь:
   – Двери будем запирать как следует, электричество выключать, когда уходим. За дачей и собакой проследим.
   – Машину на ночь будем ставить в гараж, как отец, – закончил сын.
   – Вот видишь, рта не дают раскрыть, все сами знают, – пожаловалась, было, Раиса Васильевна мужу, и в это время проводницы раскрыли дверь, начав посадку в вагон…

   Освоив свое купе и уложив багаж, дед с бабушкой и внуком чинно расселись у окна, поглядывая на провожающих уже несколько отстраненным взглядом, устремленным в предстоящую поездку.
   Тут в купе вошел чувашин средних лет с чемоданчиком в руках, заняв недолго пустовавшую четвертую полку. Теперь состав пассажиров купе был окончательно укомплектован, и все вздохнули с облегчением, снова рассаживаясь по местам согласно купленным билетам.
   – До Чебоксар едете? – чувашину казалось, будто все в купе, как и во всем поезде, должны были непременно ехать в столицу Чувашии.
   – Нет, до Канаша, – разочаровал его Иван Николаевич. – А там пересядем на пригородный и в Алатырь.
   – Знаю. Бывал я в Канаше и в Алатырь приходилось заезжать, – закивал головой чувашин, показывая своим соседям по купе знание родной республики.
   – В гости едете или домой?
   – В гости. К тому же юбилей города не хотим пропустить. Мы все же алатырские, хотя и живем в Москве, – словоохотливо сообщила ему Раиса Васильевна. – Внука вот везем с собой. Так сказать, на историческую Родину.
   Все засмеялись, почему-то сразу же представив себе евреев с их Израилем.
   – На малую родину, – поправил жену Иван Николаевич, и в это время проводница громко объявила на весь вагон: «Всех провожающих попрошу на выход, поезд отправляется!».
   Родители вскочили и, наспех поцеловав сына с его дедом и бабушкой, выскочили из вагона как раз в тот момент, когда поезд плавно стронулся с места…
   Ванька прилип к окну, махая им рукой до тех пор, пока они не скрылись из виду. После чего он удовлетворенно оглядел купе, деда с бабушкой, соседа-чувашина и бодрым голосом изрек:
   – Что-то так есть захотелось, аж в животе заурчало.
   Взрослые оживились, доставая из своих пакетов провизию и устраиваясь поудобнее. Они и сами были не прочь закусить.
   Иван Николаевич смотрел на жену, внука, и вспомнилось ему вдруг, как он когда-то давным-давно, в своей прошлой жизни, ехал с дедом в гости к родителям в Чебоксары…
   Только тогда вместо электровозов и тепловозов тащили допотопные составы шумные и крикливые паровозы, а он со своим дедом сидел не в роскошном купе фирменного поезда, а трясся в общем стареньком жестком вагоне, битком набитым местным людом с горами узлов, мешков и чемоданов вокруг.
   Но ему было так же радостно и незабываемо тогда, как и его внуку сейчас…

   Когда пригородный электропоезд вынырнул из леса, и взорам пассажиров открылась чудная панорама старинного города, раскинувшегося на холмах по-над Сурой-рекой, у Ивана Николаевича перехватило дыхание: так всегда с ним бывало при встрече с Алатырем, сколько бы раз ни ехал он, и эта поездка не была исключением.
   Он поглядел на не менее взволнованную жену, на внука, и в это время перед окном вагона замелькали пролеты железнодорожного моста: вот и приехали, спустя малое время впереди показался вокзал…

   Миновав приземистое здание вокзала, дед с бабушкой и внуком вышли на привокзальную площадь, прошли несколько таких знакомых до боли в сердце кварталов и оказались на остановке автобуса.
   Прождав порядочно, сели в подошедший автобус и поехали на Бугор, с жадным любопытством глядя в окна на пробегающие мимо дома, улицы.
   Вот они остановились возле того самого магазина, где Иван с Раисой гуляли по ночам когда-то, и Иван Николаевич переглянулся с женой, уловив в ее взгляде молодой, задорный отблеск юности. Поехали дальше.
   Повернув влево, автобус выехал на улицу Чайковского и остановился на пятачке возле магазинов и местного рынка.
   Подхватив вещи с подарками для хозяев, святая троица целеустремленно двинулась по улице к дому, где проживала крестная Ивана Николаевича тетя Лида Борисова и ее сын с семейством Юрий Степаныч.
   Тот самый, один из двух троюродных братьев, известных нам еще с детских времен героев киноромана…
   Поднявшись на третий этаж пятиэтажки, Иван Николаевич нажал кнопку звонка, и тут же дверь теткиной квартиры распахнулась, словно их ждали за дверью. Так и было:
   – Здрасьте, а я вас жду. Думаю, должны сегодня прибыть, как обещались, – встретила их с порога улыбкой тетя Лида, пропуская внутрь своей маленькой однокомнатной квартирки.
   – Юра на работе, вечером только придет, а Таня к дочери пошла с внучатами нянчиться, – объясняла она, запирая входную дверь…
   – Раиса-то ничуть не постарела, раздалась только да лицом поширше стала, – улыбалась морщинистым личиком совсем состарившаяся тетя Лида, когда-то бывшая статной румяной женщиной.
   Именно такой запомнил ее с детских лет Иван Николаевич и никак не хотел мириться с тем, какой она стала сейчас.
   Тетя Нюра тоже совсем сгорбилась и поглядывала вокруг уже потухшим взором, но нет-нет, да и улыбнется задорно, как бывало когда-то.
   Они сидели за столом в более просторной двухкомнатной квартире Юрия с Татьяной, находящейся на той же лестничной площадке напротив, и хозяева усиленно потчевали гостей, чем Бог послал.
   На столе, помимо привезенной гостями бутылки дорогой водки, стояла бутылка самогона собственного изготовления, огурцы с помидорами, капуста прошлогоднего засола, грибы, вареная картошка с мясом, пироги.
   Чувствовалось, хозяева подготовились к приезду гостей и были искренне рады им. Хоть и не так далеко Москва от Алатыря по российским меркам, всего-то 850 километров будет, однако по нынешним ценам особо не наездишься.
   – Ванька-то вылитый ты в детстве, подрос с прошлого приезда, – одобрительно поглядывал на Ванюху Юрий Степаныч, и деду было лестно слышать такое из уст брата, которого тоже не пощадили года, и был он седой, как лунь. Так сказала бы о нем бабушка Маресьева, если бы была жива и увидела его сейчас.
   – А Иван Николаевич наш еще хоть куда мужичок. В Москве позже стареют што-ли, чем у нас в Алатыре? – посмеивалась тетя Лида, сравнивая более постаревшего сына с моложавым племянником. Одногодки как-никак.
   – Ну, вы нас прямо захвалили, аж неудобно, – улыбалась Раиса Васильевна, которая была рада видеть родственников мужа не меньше, чем он сам.
   Ванька же чувствовал себя среди родни, как рыба в воде.
   – Чать, в столице-то жизнь более удобная да веселая, чем в нашей глухомани, – поддержала разговор тетя Нюра, – с чево им стареть-то? Живут себе да радуются. Славку жалко. Четыре года уж, как сына скоронила, а все не обвыкну никак. Все чудится, быдто живой он, – закручинилась о своем горе старуха, собираясь заплакать.
   – Будет тебе о грустном, не время, – прервал ее племянник Юрий Степаныч и разлил всем в рюмки самогону, а себе и Ванюхе налил в стаканы газировки, так как давно уже был в глухой завязке и не пил, приговоренный врачами к здоровому образу жизни.
   – Ну, давайте, за встречу, за здоровье! – поднял он свой стакан и с удовольствием проследил, как родные выпили.
   – Кушайте, гости дорогие. Сейчас чайку попьем с московским тортом, – улыбнулась приветливо Татьяна, по-хозяйски распоряжаясь за столом: ловко разрезав привезенный гостями торт на равные части, налила всем чаю в глубокие чашки с блюдцами, принесла с кухни варенье.
   – А я только из Канаша вернулась, внуку Саше помогала. У них с Людмилой уже двое, работы постоянной нет, получают гроши да перебиваются с хлеба на квас, – рассказывала про свои новости тетя Лида, постреливая глубоко запавшими, но живыми глазками на гостей и прихлебывая чай из блюдца.
   Они внимали с сочувствием.
   – Вот и езжу, пока жива. А куды деваться-то? Чужих людей и то жалко, а тут своя кровиночка-то.
   – Мы уж похоронное-то все припасли, даже с Лидкой фото на керамике заказали для памятников, – не расслышав ход разговора, добавила тетя Нюра про свое наболевшее. – И деньжат отложили, а как же.
   – Все дешевле Юрию с Татьяной будет, когда нас коронить придется, – согласилась с глуховатой старшей сестрой младшая, тетя Лида. – Чать пора уж, небо только зря коптим.
   – Опять заладили. Это у них самая любимая тема, Иван. Все вам неймется, успеете еще туда, здесь пока поживите. С вами все веселее, – подтрунивал над матерью с теткой Юрий Степаныч.
   – А вы как поживаете в Москве-то? – Татьяне интересно послушать о столичной жизни родственников. Ей прискучили разговоры старух о смерти.
   – Нормально. Сын с женой из командировки вернулись, вот и мы решили съездить к вам повидаться. Походим, посмотрим на родные места, на друзей-приятелей. На кладбище надо могилы поправить. Привет вам от матери с братом из Мурманска.
   – Недавно письмо от нее получила. Пишет, хочет приехать на следующее лето. Зовет в гости, да куда уж нам в такую даль старым, – не преминула ответить тетя Лида.
   Юрий Степаныч с внучатым племянником угощались тортом, слушая разговоры подвыпивших близких и перемигиваясь насмешливо, мол, крепка самогонка с водкой.
   – Интересно посмотреть, как юбилей города пройдет. Такое событие раз в жизни увидишь, пропустить никак нельзя, – Раиса Васильевна отмякла душой на родной земле, засветилась вся изнутри.
   – Родни-то у нас здесь почти никого не осталось. Мои все в Краснодарском крае. Брата старшего Саню да соседей вот только повидать, подруг давних.
   Сестры-старушки переглянулись и запели вдруг дуэтом старинную русскую песню о том, как приятно молодке коротать летнюю ночь да с милым другом на крыльце…

   Уложив внука спать, Иван Николаевич с супругой вышли прогуляться перед сном и, сами того не заметив, оказались на родной улице Раисы возле ее бывшего родительского дома.
   Воспоминания нахлынули на них, и они молча смотрели на этот уже давно чуждый им дом, на крыльцо, возле которого они встречались каждый вечер тогда, в прошедшей юности.
   Иван Николаевич нахмурился, было, вспомнив про вероломный поступок своей тогдашней невесты, принесший ему столько переживаний на многие годы вперед, включая службу в армии и после нее.
   Но Раиса Васильевна улыбнулась ему с такой нежностью, что он сменил гнев на милость, и они пошли дальше по улице, снова вернулись и прошли мимо дома, словно прощаясь с ним и с этой улицей навсегда.
   – В следующем году в Краснодар поедем, с тетушками надо повидаться, пока они живы. И с братьями тоже, а потом и к твоим братьям с сестрой заедем, – расчувствовался Иван Николаевич, посматривая по сторонам.
   Жене было приятно слышать об этом, и она шла рядом с ним помолодевшая и счастливая. А муж не унимался:
   – И в Мурманск к матери с братом надо съездить. Как вернемся из Алатыря, так и махнем вместе с Ванюхой.
   – Планы у тебя прямо наполеоновские. Давай сначала здесь поживем-побудем, а там видно будет, – остудила его пыл жена.
   Они опять прошлись мимо магазина, поглядели на окна наверху, выискивая глазами те памятные, и направились, было, дальше к дому тети Лиды, как вдруг вдогонку им, словно по заказу, уже другая молодая модная певица запела все ту же старую песню – про черного кота, но уже в современной музыкальной аранжировке…

   – Это вам, тетя Тася, – Иван Николаевич вручил матери Володи Глазырина красивую коробку конфет и огляделся: обстановка в их квартире совсем не изменилась, разве что телевизор новый.
   – Присаживайтесь. Уж я так рада видеть вас. Володя скоро с работы придет. Сейчас отобедаем, поговорим, – усадив гостей на диван, хозяйка проворно сновала из кухни в комнату и обратно, несмотря на почтенный возраст.
   – Люда-то наша замуж вышла. Поехала в гости к родственникам, там и жених сыскался, – выкладывала она новости на ходу. – За алатырского не хотела выходить, так бы и осталась в старых девах, да Бог миловал.
   – В Нижнем Тагиле, тетя Тася? – улыбнулся Иван Николаевич, вспомнив своего школьного товарища тем пятиклассником, каким он приехал с Урала.
   – Да, Ваня. Вот что значит родные края. Мы с Володей ездили на свадьбу. Давно уже. Потом у них детишки пошли один за другим. Внуки наши. Так хотелось бы повидаться, но уж больно далеко и дорого по нынешним временам, не наездишься. Сами обещались приехать. Ждем.
   Хлопнула входная дверь, и на пороге комнаты появился улыбающийся хозяин дома – в кепочке, только что с работы.
   – Вот так сюрприз! С приездом вас, – товарищи обнялись…
   Спустя малое время, они все уже обедали за круглым столом, на котором у рачительных хозяев радовали глаз и вкус дары собственного огорода: соленья и варенья, закуски и напитки.
   – Кушайте, дорогие вы наши. Все сами вырастили.
   Выпив по рюмке, как и полагается при встрече, гости с удовольствием вкушали алатырскую пищу, от которой почти отвыкли.
   Владимир уже изрядно облысел и со скрытой завистью поглядывал на модную стрижку товарища.
   – Волосы-то у тебя, как в молодости. А мне вот не повезло, – вздохнул он с сожалением сразу обо всем.
   – Саша наш военное училище в Саратове закончил, женился, теперь вот на военном заводе работает. Живут в Володиной однокомнатной квартире на Стрелке. Ребеночек у них народился недавно. Уж такой славный мальчик, Игорьком назвали, – радовалась за семейную жизнь внука тетя Тася.
   – А мы тоже с внуком приехали. Он с Ваниной тетей на Бугре остался. Как только наши Яша с Машей приехали из загранки, мы и решили втроем в Алатырь махнуть, – сообщила о себе Раиса Васильевна, и тетя Тася обрадованно забеспокоилась:
   – Что же вы его с собой-то не взяли? Охота посмотреть, какой он сейчас стал. Наверное, подрос с прошлого раза, когда вы вдвоем приезжали?
   – Хотели, но Ванин брат Юра машину у себя в гараже ремонтирует, и наш пострел туда же, помогать бросился.
   – Любит он технику. К тому же отличник, будущий полиглот, – не стерпев, похвастался внуком Иван Николаевич.
   – Весь в деда, поди, – хитро усмехнулся Владимир, переводя разговор на прошлое. – Мы помним, как Иван за Раисой ухаживал. На Бугор бегал.
   – Как сейчас вижу – пришел тогда к нам весь избитый, лицо в крови, без шапки, – заохала тетя Тася, посматривая на Раису.
   – За любовь пострадать не грех, – дружески посмеивался Владимир, наливая по новой в рюмки.
   – Уж я так рада за вас. Семья у вас дружная, в Москве живете, – тетя Тася не могла не высказаться о своем наболевшем:
   – А моему Володе не повезло в жизни. Таня, супруга его, уж сколько лет прошло, как померла. Хорошо хоть сына успела родить. Сердечница, а мы-то и не знали тогда. Скрыли от нас. Оказывается, это у них родовое, и мать ее скончалась молодая. С тех пор у Володи жизнь никак не клеится.
   – Будет тебе, мама. Живем помаленьку. Может, еще и женюсь на старости лет. Кто знает.
   – Живут они тут с одной, Леной ее зовут. Хорошая вроде женщина, хозяйственная, разведенка, правда. Двое сыновей взрослых у нее, семейные уже. Да разве это жизнь? Она все о своих детях и внуках хлопочет, наш Саша вроде и ни к чему ей.
   – О нем мы сами позаботимся. Слава Богу, теперь все у него наладилось. Работа хорошая, дом, семья. И мы с бабушкой помогаем.
   Было видно невооруженным глазом, насколько беспокоят хозяев их собственные проблемы и неурядицы, так что гости с жалостью поглядывали на них и слушали со вниманием, боясь обидеть невзначай неосторожным словом.
   – Да ладно, чего это мы все о своем, о грустном заладили, – опомнился первым Владимир. – Ты наверное хочешь узнать, когда встреча с одноклассниками состоится? Так Люда Устинова сообщит завтра. Она наша соседка по подъезду, ты ведь знаешь. Правда, они с мужем и семьей на Стрелку перебрались, но мать не забывают, почти каждый день навещают.
   Иван Николаевич кивнул, собираясь прощаться, но тетя Тася уже спешила из кухни с чайником в руках:
   – Сейчас чайку попьем. Успеете еще, находитесь по Алатырю. А к нам в прошлом году сам патриарх Алексий приезжал с президентом Федоровым. Уж как готовились к их приезду, слов нет.
   – Мы успели заметить. Дороги подновили, дома покрасили, город стал гораздо чище, – Ивану Николаевичу приятно говорить об этом, его супруге тоже нравились перемены к лучшему. Ведь когда-то, во времена их советской юности, Алатырь был захудалым городком: осенью – грязь кругом, зимой сугробы – ни пройти, ни проехать.
   – Что говорить. Особенно сейчас, перед юбилеем начальство из кожи лезет, чтобы не осрамиться на всю республику. Да вы сами все увидите.
   Владимир налил еще по одной перед чаем, и тетя Тася осуждающе взглянула на него, но промолчала, хотя ей было обидно перед гостями, что ее сын постепенно превратился из достойного мастера цеха в обычного алатырского работягу, почти пьяницу и забулдыгу, как и многие из тех ребят, что остались жить в Алатыре.
   – Вася Устименко года два назад приезжал, заходил к нам, – вспомнила она о приятном. – Интеллигентный такой, обходительный.
   – Ученый-физик, в Арзамасе трудится на благо Родины, – поддакнул ей уже захмелевший Владимир. – О тебе, Иван, вспоминали, о молодости нашей. Вот так жизнь и проходит мимо нас.
   – Почему же мимо? Это как посмотреть. Главное, родные и близкие рядом, есть, для кого жить на этом свете, о ком заботиться, – Иван Николаевич сказал о главном, и все согласились с ним, стали пить чай с вареньем, умиротворенные желанной встречей и обстоятельным разговором, успокоившим души одних и так порадовавшим других…

   Распрощавшись с гостеприимными хозяевами и сфотографировавшись с ними на память, гости успели прогуляться возле завода «Электроприбор», бывшего релейного, на котором они работали более сорока лет назад, и где осталось так много памятного из их молодости, побывали в Подгорье возле дома, где прошло Иваново детство.
   Той древней бабушки, которая вначале так нелюбезно встретила Ивана Николаевича с внуком в их первый приезд, уже не было видно, возле дома за забором копошились новые хозяева, и они прошли мимо, не заходя во двор.
   Уже собираясь подниматься в гору, Иван Николаевич взглянул через щели в калитке во двор дома напротив и увидел пожилую женщину, почти старушку, копающуюся на огороде.
   Она была так похожа на тетю Любу Богоявленскую, скончавшуюся не так давно в возрасте около девяноста лет, что он сразу признал в ней ту красавицу Галину, в которую был влюблен во времена своего алатырского детства, и обрадовался, заволновался, как мальчишка.
   – Давай заглянем. Помнишь, я рассказывал тебе о соседке Галине, в которую был влюблен? Вон она, на огороде.
   – Как хочешь, – в душе Раисы Васильевны шевельнулась, было, ревность, но пропала за неимением почвы для нее, однако ей все равно стало несколько неуютно и тревожно…
   Оглянувшись на незваных гостей, вошедших в калитку, Галина Кондратьевна с неудовольствием выпрямилась: кого там черт несет? Работать только мешают, бездельники.
   Однако вглядевшись, тоже узнала в пожилом мужчине соседского Ваньку: черты лица даже возраст не может окончательно изменить, а взгляд озорных веселых глаз и подавно.
   – Здравствуй, Галина. Вот увидели тебя и решили заглянуть. Извини, кажется, отвлекли от дела. Что, сильно изменился?
   – Узнать можно. Здравствуй, Ваня. А это твоя супруга?
   – Да, Раиса. Познакомьтесь.
   Женщины благожелательно улыбнулись друг другу.
   – Когда же мы с тобой в последний раз виделись? – призадумалась Галина Кондратьевна точь-в-точь как ее мать и также улыбнулась скупо:
   – Помню, я в положении была…
   – Именно. Я еще тогда денег у тебя взаймы попросил, а отдал долг твоей маме, тете Любе.
   – Да, я в больнице на сохранении лежала. Трудно мне первенец-то достался. Сейчас он уже сам дедушка. Так-то.
   – Неужто? Значит, ты прабабка теперь, а по виду не скажешь. Такая же молодая и красивая, как раньше, – польстил ей Иван Николаевич. И Галине Кондратьевне это было приятно слышать, несмотря на явную лесть.
   – Ваня все детство свое был в меня влюблен. Это же женишок мой бывший, Раиса. Ты уж не ревнуй его ко мне.
   – Что вы, я, чай, понимаю, – по алатырски ответила Раиса Васильевна.
   Только теперь до слуха Ивана Николаевича донеслись звуки старинного танго, и он удивился:
   – Что я слышу? Никак, танго «Грезы любви»? Или «Монсарелла»?
   – Это моя внучка в дому пластинки старые крутит. Любительница ретро.
   – Сразу вспомнилось, как под эту музыку вы по вечерам с Толей Шлепневым в переулке танцевали перед походом в горсад на танцы. Мы еще подростками были, завидовали вам, жуть, – взволновался Иван Николаевич, сразу помолодев лет на сорок пять, если не больше.
   – Тогда и на танцах эти же пластинки гоняли, а Толя Шлепнев тоже прадедушка. Они все рядом с нами в соседнем подъезде живут. Заехали бы к нам как-нибудь на Стрелку повидаться? Чайку попьем, повспоминаем про годы молодые.
   – Спасибо за приглашение, Галя. Постараемся.
   – Как мама-то поживает в Мурманске? Раньше она часто в Алатырь наведывалась, к нам заходила.
   – Старенькая стала совсем, прихварывает. Ноги у нее болят, как у бабушки Маресьевой когда-то. Видать, наследственное это. Ну, мы пойдем дальше, с нами ведь еще внук приехал, он на Бугре у тетки сейчас.
   – Вот все вместе и приезжайте к нам, будем ждать.
   – Ладно, до свиданья. Да, вспомнил: может, про Павла Дамарина что знаешь? Где живет, хотелось бы повидаться с ним.
   – Давно уж он переехал отсюда, лет двадцать назад. Сразу после смерти матери. Саня-то их пропойца был страшный, помер молодым. Она недолго после него пожила, да и Панька тоже руку к этому приложил. Жена от него сбежала на второй день после свадьбы, тетя Дуня и не вынесла позора. Недавно встретилась с ним как-то на базаре. Сошелся он с одной полудуркой, в районе где-то живут, я не знаю.
   – Да, Галя. Правду, видно, говорят, что человек по-настоящему живет два раза: до семи лет, и после выхода на пенсию. Основная жизнь пролетела, как миг, словно гонка с препятствиями…
   Распрощавшись со своей детской мечтой, Иван Николаевич с супругой медленно поднялись в гору. Отдышались.

   На Сурско-Набережной, теперь уже улице Покровского, все было по-прежнему, если не считать заново отремонтированного и потерявшего свой первоначальный облик отчего дома Ивана Николаевича.
   Зато возле соседского дома они повстречались с его хозяином, седовласым и постаревшим, но Иван Николаевич сразу признал давнего соседа-соперника.
   Юрий Александрович тоже недолго всматривался в него:
   – Сосед што ли, Иван? Приветствую!
   Они обменялись крепким рукопожатием, обрадованные встречей. Теперь по прошествии времени они уже забыли о былых драках, ведь то были просто юношеские забавы. А синяки и ссадины на их лицах канули в былое, вместо них появились морщины да складки, отложенные временем.
   – В гости пожаловали, потянуло в родные края? – сосед внимательно глянул на супругу Ивана Николаевича, – это никак Раиса?
   – Угадал, она самая. Рая, щелкни-ка нас с соседом на память, – Иван Николаевич передал фотоаппарат жене, и они с соседом были тут же зафиксированы на пленку на фоне родового дома Откосовых.
   – Я слышал, в Москве проживаете? Ну, а мы по-прежнему здесь обитаем, дома, – разговорился сосед, закуривая:
   – Я вот на пенсию скоро выхожу, у детей свои квартиры в городе, внуков к нам с женой привозят, вроде как на дачу. Чать, мы и живем здесь то ли в городе, то ли в деревне, не разберешь. А детишкам привольно, как и нам, бывало. Не забыл, поди, про детство-то?
   – Как можно, Юрий. Я часто приезжаю, да вот с тобой мы все никак не пересекались.
   – Так раньше я тоже на квартире проживал, от завода получил. Работал, здесь редко бывал. Некогда было. Зато теперь вернулся насовсем.
   – Я помню, как дядя Саша, твой отец, все время на этой вот самой лавочке все посиживал да покуривал. А теперь уже мы его возраст перешагнули, старше родителей своих стали тогдашних, – тоже разговорился Иван Николаевич, поглядывая на жену, но ей совсем не надоело слушать их воспоминания, даже наоборот, и он продолжил разговор:
   – А Володя Косырев где живет? Тоже сто лет его не видел.
   – Здесь, где же им еще жить-то? Он тоже на пенсию собрался. Сорок лет почти на релейном заводе отгрохал, хватит. Теперь пчеловодством занимается, по наследству. Сейчас они на лето в Ждамерово перебрались, на пасеку. Там поля, леса, мед хороший пчелы к осени наберут.
   – Помню, как дядя Сережа, его отец, с мешком за роем пчел по оврагам носился. Раньше у них пасека во дворе стояла.
   – Так они и сейчас ульи на зиму домой привозят. В Ждамерово мед лучше получается, чем в наших краях. Всю экологию производством испоганили, в Суру всякую гадость сливают. Скоро не то, что стерлядку, ерша сопливого с пескарем не выловишь.
   – Семейство у него большое?
   – Да как у меня. Двое сыновей и дочь. У нас даже внуков по трое. Ведь всю жизнь, Иван, соседствуем рядом. Как родные стали. Хотя и ругаемся, бывает.
   – Все сразу хочется узнать. А Толя Чистяков где сейчас находится, знаешь? Лихой был парень, жиган.
   – Как не знать. После очередной отсидки он на Украину подался в Донецк. Женился, семейством обзавелся. Давно уже это было, лет двадцать назад. Только и там умудрился в тюрьму сесть. А недавно мы узнали, что помер он года два назад. Вот тебе и лихой парень.
   – Ну, бывай. Привет от нас Володе, в следующий раз приеду, фотографии на память привезу.
   Распрощавшись с Откосовым, супруги пошли дальше по городу, намереваясь еще прогуляться по горсаду и после этого уже ехать домой на Бугор, где их наверняка заждался внук…

   В Алатырском краеведческом музее было не так величественно и просторно, как в Москве в историческом, зато более уютно.
   В небольших залах представлены многочисленные ремесла, предметы обихода горожан и сельских жителей края на протяжении нескольких веков истории.
   Обстановка домов, мебель, одежда привлекали своей оригинальной простотой и неповторимым очарованием быта.
   История всего Присурья и алатырского уезда как бы перекликалась с историей всей России и являлась одной из многих, но необходимых неотъемлемых ее частей…
   – В этом здании раньше ШРМ находилась, я по вечерам учиться сюда приходил после работы в девятый класс, – объяснил Иван Николаевич внуку, когда они вышли наконец из музея, пройдя по всем его залам.
   Внук не сразу догадался, что означает аббревиатура ШРМ, но как только до него дошел ее смысл, спросил у деда:
   – А в десятом классе ты тоже здесь учился?
   – Нет. Так получилось, что я закончил заочную школу для взрослых прямо перед армией, – Иван Николаевич нарочито сурово взглянул на жену, и та снова ласково улыбнулась ему: мол, кто старое помянет, тому глаз вон.
   – А бабушка наша где училась?
   – Ее школа на Комсомольской улице находилась, несколько кварталов отсюда. Я твою бабушку встречать бегал, а потом на Бугор провожал.
   Они прогулялись по скверу возле прудка, полюбовались восстановленным из руин мужским монастырем.
   – Дед, бабушка, смотрите! Там монахи ходят, – внуку до всего было дело, и Иван Николаевич рассказал ему, что раньше алатырский мужской и женский монастыри были известны всей России. Что в Алатырь приезжала сама императрица Екатерина вторая, а после революции в советское время в этих зданиях мужского монастыря находились махорочная и лыжная фабрики, женский монастырь был переделан в Комгородок, в закрытой церкви которого размещались склады.
   – И только сейчас восстановлена наконец справедливость. А вот на этом прудке еще до войны вся алатырская шпана собиралась, тогда мой отец с дядьями здесь мальчишками бегали, – переключился с монастырей на прудок Иван Николаевич, прохаживаясь по его берегу.
   – В карты на деньги играли, водку пили, планы разные составляли, как бы где что грабануть по случаю. Время было такое, приблатненные в почете ходили.
   – Как сейчас, дед?
   – Сравнил тоже. В наше время коррупция в моде. Этот монстр пострашнее будет, о двух головах. Сразу не разберешь, где авторитет, а где бюрократ, чиновник. В друзьях-подельниках ходят, вместе народ грабят.
   – И не надоело тебе внуку голову белибердой забивать, – остановила мужа Раиса Васильевна. – Давайте хоть здесь отдохнем от безобразий.
   – Ваша страусиная политика к добру не приведет, Раиса Васильевна, – подтрунивал над женой Иван Николаевич. – Вот когда весь народ это поймет, тогда и монстру конец.
   Они подошли к памятнику в сквере, и внук не прошел мимо него без внимания, скорее наоборот, чем опять порадовал деда:
   – Этот памятник нашим алатырским героям Воронину и Ветвинскому на народные деньги воздвигнут. Расчет орудия Валентина Ветвинского сжег шесть фашистских танков, а бомбардировщик, на котором Михаил Воронин был штурманом, потопил более десяти кораблей противника. В Алатыре четырнадцать героев Советского Союза, я еще с детства об этом помню.
   Внук уважительно посмотрел на всезнающего деда, и они пошли на Ленинскую улицу. Так хорошо было всем вместе на тихих алатырских улицах под сенью ветвистых деревьев.
   Остановившись возле книжного магазина на углу, Иван Николаевич показал внуку на невысокое крыльцо, у которого старушки продавали яблоки и груши:
   – Вот здесь у входа в магазин бабушка моя также вот груши из нашего сада продавала, десять копеек миска. А я вокруг нее кругами бегал, все ждал, пока она наторгует и на кино с мороженым мне даст копеек двадцать.
   Пройдя небольшую площадь, дед с бабушкой и внуком оказались рядом с новым Сбербанком. Проходя мимо него, Иван Николаевич вспомнил вдруг, что забыл в свой прошлый приезд рассказать внуку о том, какое историческое здание стояло раньше на этом месте. Ему еще посчастливилось ходить в него на танцы, тогда это был Клуб молодежи. В той своей далекой юности он и сам понятия не имел о том, куда ходит. Обычный деревянный клуб, что в этом особенного?
   – Раньше вместо этого роскошного аляпистого Сбербанка здесь, на этом месте, стояло старинное здание Дворянского клуба. Вот, смотрите, – он достал из кармана пиджака набор юбилейных открыток, но нужной ему так и не нашел. Показал другую:
   – Видите, в этом угловом здании до революции размещалась городская Дума, баня. Справа здание полицейского управления, а вот слева как раз и находился Дворянский клуб, здесь его почти не видно.
   – А сзади что такое? – ткнул пальцем в открытку дотошный внук.
   – Каланча. Вы только поглядите, какая красивая была, – вздохнул Иван Николаевич, с сожалением глядя на недавно возникшую современную часть старинной улицы.
   Внук с интересом рассмотрел открытку и перевел взгляд на современные здания, стоявшие на месте тех, исчезнувших в прошлом. А что, тоже вроде бы неплохо смотрятся.
   – Пойдемте на Суру. Дед, ты обещал мне, не ленитесь, – потянул упрямый и неутомимый потомок своих подуставших предков дальше по намеченному маршруту…
   Снова они прошли по улице Покровского, дошли до двухэтажного деревянного барака, где вместо Чистиля с его кодлой группировалась современная джинсовая молодежь, слушающая записи группы «БИ-2», «Иванушек-интернейшнл» и еще кого-то из модняка.
   Спуск Дмитрова они миновали легко, поскольку дорога вела вниз, и вот она – Сура родимая, во всей своей неброской красе плывет, несет свои воды перед ними, как всегда.
   Глядя на жену с внуком, плескающихся у берега, Ивану Николаевичу так захотелось вдруг броситься в реку и переплыть ее, как когда-то, крикнув перед этим другу Ваське: «Ну что, рванем наперегонки?».
   Он вспомнил, как много раз в детстве, юности они переплывали Суру, бежали по-над берегом против течения и снова плыли обратно, испытывая при этом чувства восторга и страха одновременно.
   Но друга детства рядом не было уже много-много лет, не было и самого детства, вместо всего этого у берега реки резвился его внук, тоже Ванька и тоже в том самом возрасте, который сам Иван Николаевич любил больше всего на белом свете…

   Город вовсю готовился к своему 450-летию: на зданиях появились государственные флаги России и Чувашии, развешивались праздничные гирлянды, убирались улицы, дворы, и в воздухе словно витал незримый предпраздничный дух, возникало ощущение надвигающегося на город величественного события.
   Все это замечал и ощущал сам Иван Николаевич, сойдя с автобуса на центральной площади перед зданием администрации города. Он уже побывал на городском базаре, в разных магазинах и видел воочию, что в Алатыре тоже зарождается и набирает силу частное предпринимательство.
   Проходя мимо алатырской Крестовоздвиженской церкви, где не раз бывал с бабушкой еще совсем маленьким, где уже подростком крестил своего брата Вовку, видел, как отец с дядей Митей занимались реставрацией настенной живописи, алтаря, икон, он думал о том, что именно в таких малых российских городах, как Алатырь, и сотнях других, ему подобных, исстари традиционно купеческих, и начинает возрождаться новое российское купечество, будет воссоздаваться промышленность, а значит, и прирастать богатством Россия-матушка.
   Ведь именно благодаря своим ежегодным ярмаркам, на которые со всей дореволюционной России свозились и продавались товары на десятки миллионов царских рублей, заключались торги – Алатырь, как центр уезда, и стал известным в России. Не пора ли возродить такие ярмарки, предоставив людям рыночную свободу? Освободить их от бремени удушающих налогов, и тогда вновь вздохнет полной грудью народ, придавленный сегодня безработицей и безденежьем, но не сломленный еще духовно.
   Об этом говорят возрождающиеся монастыри и храмы, просветленные лица верующих, которых все больше день ото дня.
   Он не мог не остановиться возле кинотеатра «Октябрь», вспомнив, как его не пропустили на вечерний сеанс по малолетству, как ему было горько тогда и обидно. Сейчас молодежь понятия не имеет о том, что такое «дети до шестнадцати лет не допускаются». А разве можно забыть тот памятный вечер, когда он пострадал за свою любовь к Раисе?
   «Жена с внуком пошла по соседям и подругам юности, а он приехал на долгожданную встречу с одноклассниками. Интересно, сколько их осталось в городе, какие они сейчас?», – думалось ему, когда он увидел еще издали свою родную школу.
   Подойдя ко входу и посмотрев на часы, понял, что еще рано, и он пришел первым. Все также стояли возле крыльца скобы, о которые современные школьники, как и он когда-то, очищают осенью грязь со своей обуви, висела над входной дверью мемориальная доска, напоминающая о том, что в этом здании во время войны размещался госпиталь.
   Но вот подошел Володя Глазырин, так как жил рядом со школой, приехали со Стрелки Виктор Марков с Борисом Зубаренко и Люда Устинова, за ними следом появились Киселева с Серенковой, давние и неразлучные подруги. Саня Борискин подъехал с Бугра и присоединился к классу.
   Последним прибежал запыхавшийся Слава Климов, весельчак и балагур, с помятой физиономией неопохмелившегося с утра пьяницы, неунывающий как всегда. Вот, кажется, и все в сборе.
   Остальных судьба разметала по разным уголкам необъятной страны.
   Иван Николаевич со счастливой улыбкой наблюдал за взволнованными и возбужденными одноклассниками, хотя все они жили в Алатыре и встречались иногда: кто здоровался мимоходом, кто жил по соседству, некоторые дружили, как Киселева с Серенковой, итем не менее, все ощущали необычность момента – сорок лет прошло с тех пор, как они получили на руки первый в своей жизни документ – свидетельство о восьмилетнем образовании.
   Тут даже Борис Зубаренко расчувствовался, пожимая ему руку, что уж говорить об остальных. Все были рады друг другу и взаимно вежливы.
   – Давайте сфотографируемся на память. После школьной, сорок лет назад, эта будет первая фотография, когда мы все вместе.
   Иван Николаевич выстроил одноклассников на фоне школы и, попросив прохожего щелкнуть их, пристроился в центре группы.
   Прохожий, понимая ответственность момента, тщательно прицелился и сфотографировал собравшихся пару раз, для полной гарантии. И только после этого все как-то разом успокоились, будто главное, для чего они собрались здесь, было сделано.
   – Жаль, многих не хватает. Не все могут, как ты, Иван, приехать, – сожалел Володя Глазырин, глядя на друга.
   – Фотографии-то будут? А то снова уедешь в свою Москву, и ищи ветра в поле, – улыбался глазами Виктор Марков, похлопывая однокашника по плечу.
   – Иван – человек слова: сказано – сделано, – успокоил его Глазырин. – Он не подведет свой класс, я знаю.
   – Гляди, Ваня, не то соберемся и всем миром к тебе в гости нагрянем! – Засмеялась всегда деятельная Люда Устинова, и женщины оживились, с любопытством поглядывая на столичного гостя: как он преобразился, совсем стал не похож на того взъерошенного стилягу, каким запомнился с юности.
   – Ну что ж, милости просим, – не испугался, как все ожидали, Иван Николаевич. – Сейчас такое время настает, когда надо почаще встречаться, общаться друг с другом. Столько лет вместе учились.
   – И то верно. Скоро на пенсию, времени, хоть завались, будет, – воодушевился, было, Борис Зубаренко и тут же сник, – с деньгами только туговато, едрена корень. В одном кармане вошь на аркане, в другом – блоха на цепи.
   – Да уж, наши алатырские зарплаты – не чета московским. Не особо разъездишься, – вставил свое слово и скромный, как обычно, Саня Борискин:
   – Мы вот никак не можем собраться с силами, чтобы к детям в гости съездить. Они у меня далеконько живут, в Сибири.
   – Поэтому сидим дома и кукуем, Ванюша ты наш дорогой, – обняла его подошедшая сзади Люда Киселева. Серенкова стояла рядом, улыбаясь своей фирменной смущенной улыбкой.
   – Ну и што, подумаешь, беда кака. Зато в Алатыре вот собрались, отметим это дело по-нашенски, как полагается! – Слава Климов не унывал, ослепительно ухмыляясь, потому как знал: раз собрались, значит и выпивка будет обязательно. Остальное его мало беспокоило.
   – Тебе бы, Славка, только нализаться с утра пораньше! – попыталась, было, остудить его пыл строгая Люда Устинова, но бесполезно.
   – Так один раз на свете живем, училка ты наша. Я вот с утреца как обегаю весь город да детишек своих, глядишь, и насшибаю на пузырек. Как отец твой, бывало, Иван. Развеселый был мужик, художник. Я у него многому научился.
   – Наш Вячеслав самый многодетный отец семейства среди нас, – поддержал товарища Борис, тоже не дурак выпить. – Десять детей заиметь – не шутка. Да внуков уже куча-мала.
   – Скоро полгорода Климовых будет, – улыбнулся и Виктор, устремляя свой мечтательный с детства взор в одному ему зримые дали.
   – Я, как и Ванькин отец когда-то, с гордостью ношу звание алатырского пьяницы! – Вячеслав даже стал серьезным на минуту, пытаясь донести до однокашников свое собственное мировоззрение, полученное в результате многовекового опыта народного истинно русского пьянства.
   Глядя на Климова, Ивану сразу же вспомнился отец.
   Только теперь, по прошествии многих прожитых лет и накопленного жизненного опыта, он стал понимать своего отца: его мучительные метания, как художника, в бездушной среде маленького городка. Когда он, уже заслуженный мастер кисти, оказался вдруг по воле судьбы, словно в безвоздушном пространстве среди людей, равнодушных к искусству. Когда даже те немногие, которые считали себя художниками, были на самом деле простыми любителями, дилетантами от искусства.
   Отсюда и пьянство, и буйство разочарования в жизни, когда даже собственная жена не понимала его легкоранимую измученную душу, считая мужа обычным неудачником и горьким пьяницей.
   – Чего приуныл, Иван? Выше нос, держи хвост пистолетом! – закружил его в объятиях Вячеслав и, отведя в сторонку, прошептал, пока остальные разговорились между собой:
   – Дай мне десятку, больше не надо. Пока вы тут беседуете про жизнь, я сбегаю, опохмелюсь, и назад. Понимаешь, трубы горят, спасу нет.
   – Хватит десятки-то? – Иван Николаевич достал из кармана пиджака портмоне и, вынув из него десять рублей, протянул товарищу.
   – На самогонку в самый раз, – схватив десятку, Вячеслав обмер, увидев в лопатнике москвича толстую пачку купюр, но виду не подал и умчался своим привычным аллюром профессионала узкого профиля.
   – Помнишь, что за этим окном? – Виктор показал Ивану на окно слева от двери. Иван замялся, не припоминая.
   – Раздевалка. А за этим? – показал он на окно справа от двери. Иван с ужасом понял, что не помнит этого, хоть убей.
   – Там буфет, а рядом библиотека. Забыл, как пирожки в большую перемену трескали? Эх ты, москвич алатырский.
   – Давайте в школу зайдем. Посидим в своем бывшем классе, поговорим, – предложила Люда Устинова, как всегда попав в точку. Такое желание давно созрело у бывших школьников, и они с радостью поспешили вслед за ней в двери школы…

   – Вот в этом пятом «а» классе мы и учились, вплоть до седьмого. Это для тех, кто забыл, – Людмила укоризненно поглядела на Ивана, и тот виновато развел руками: что поделаешь, забыл.
   Но зато тут же безошибочно нашел свое место за партой и сел, снова почувствовав себя пятиклассником. Вслед за ним нашли свои места и другие, расселись, как раньше когда-то.
   – Сейчас только нашей классной руководительницы не хватает, – пробасил со своей Камчатки изрядно поизносившийся Борис Зубаренко, и все засмеялись, словно увидев в нем того самого шалопая и двоечника, каким он был в отрочестве. Впрочем, таким он остался и во взрослой жизни.
   Многие места остались не занятыми, и Иван мысленно попытался вспомнить, кто сидел на них.
   – Наша Людмила преподает английский язык, как Любовь Андреевна Кромкина, – объяснил Володя Глазырин Ивану со своего места, и тот удивленно вскинулся, не ожидая услышать такое, но Люда Устинова подтвердила сказанное, сев за учительский стол.
   – Да, Ваня. Мы с Людой Киселевой сразу после школы решили стать учителями, как Кромкины. Закончили пединститут, и вот уже тридцать лет отработали в этой самой школе. Я преподаю английский, как и Любовь Андреевна когда-то.
   – Так они уже померли. Года два или три назад, – вскочил со своей Камчатки Борис, не выдержав, – а вы еще молодухи – хоть куда. Недаром мужья у вас такие ревнивые.
   – Какие молодухи? Бабушки, скоро прабабушками будем, если повезет, – засмеялись подруги-педагоги. Серенкова молча радовалась, сидя неподалеку от них и скромно улыбаясь.
   – Были когда-то и мы рысаками, – Виктор выпрямился во весь свой богатырский рост, расправив плечи. – Я вот тоже сначала суворовское училище закончил, как мечтал. Потом военное, дослужился до капитана. И тут вдруг – бац! Штатное сокращение офицерского состава. Оказался я не у дел. А ведь тоже под Москвой служил, мечтал генералом стать. Теперь безработный, на бирже отмечаюсь.
   – Вы вот Вахрушеву в пример поставили, а она пьяница еще та будет, похлеще нас со Славкой, – обиделся Борис за себя в частности и за рабочий класс в целом. Пусть и с опозданием, но желая реабилитироваться.
   – Это она сейчас пьет, а раньше чемпионкой была, мастер спорта международного класса, и это навсегда при ней останется, – вспылила вдруг молчащая до сих пор Серенкова, вскочив с места и вся покраснев:
   – Я горжусь своим классом. А вас со Славкой просто по-человечески жалко, вот и все.
   Чем больше Иван смотрел на своих однокашников, тем ближе и роднее они становились для него: «Как жаль, что раньше он не знал об их судьбах. То, что он услышал сегодня в этом классе, поразило его в самое сердце. А ведь он считал себя профи, разбирающимся в жизни и человеческих судьбах, характерах. Все бежал вперед и думал, что настоящее где-то далеко от него, мучился в поисках, когда вот здесь, перед самым его носом, живут и работают не только настоящие люди, о которых надо писать и рассказывать другим, они к тому же его земляки и однокашники».
   К нему пришло решение написать книгу о своей жизни, об Алатыре и его людях, о преемственности поколений.
   Вроде бы тот же класс, где они учились когда-то, однако обстановка совсем другая, как и время. Ничто не повторяется в этой жизни. Как известно, нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Остается память.
   – А сейчас сходим на второй этаж, и все. На этом закончится наша экскурсия в прошлое, – Людмила Устинова повела всех наверх по лестнице, и вот они уже у дверей восьмого «а» класса. Их класса тогда, в начале шестидесятых годов прошлого века.
   Здесь они свои места заняли быстрее, чем внизу. И память о восьмом классе была ярче, и события помнились четче, и двор сверху выглядел гораздо лучше.
   – Как сейчас помню уроки труда и военной подготовки. А уроки физкультуры для нас были праздником, – Иван уже совсем освоился в школе, словно и не было разрыва с ней длиною в целую жизнь.
   – Иван Филиппыч словно стоит перед глазами. Как он, жив-здоров?
   – Бегает еще, хоть и скрипит на ходу, – откликнулся Саня Борискин.
   – Особенно тебе нравилось на Серенкову с Киселевой глазеть в нашем спортзале, – резал правду-матку Борис со своим солдатским юмором, хотя в армии не служил по причине наличия белого билета.
   – Не скрою. Наши девушки всегда мне нравились, – не стал отрицать повеселевший и помолодевший на глазах Иван.
   – А Галю Петрову помнишь? Как она обиделась, когда ты за Нинкой из одиннадцатого «б» стал ухлестывать? – язвил Борис, словно мстя другу за поражение в борьбе за любовь Раисы Кузьминой.
   – Хватит, Борис. Что это ты на нашего москвича взъелся? – осадил его Виктор, не любивший Бориса еще с пятого класса, когда тот пришел в их школу.
   – Ну, нравился он девчонкам, разве это плохо? Не надо завидовать.
   – Рыбак рыбака видит издалека, – уклонился от ответа Борис, намекая на школьное доюкуанство Виктора.
   – Друзья мои. Я счастлив, что оказался участником нашей незабываемой встречи. Безумно рад видеть вас всех, поэтому приглашаю отметить это событие в кафе-ресторане гостиницы «Дружба», – встал Иван со своего места и оглядел одноклассников, переглянувшихся, было, между собой.
   – Раз я приглашаю, значит и банкет за мой счет. Не обижайте отказом, я от чистого сердца, поверьте.
   – А никто и не собирается отказываться, – засмеялись женщины.
   – Только недолго, а то мужья действительно с ума сойдут, когда узнают. Тут Борис прав, – отметила рассудительная Людмила Устинова, а романтическая Людмила Киселева тут же возразила:
   – Ну и пусть их бесятся, если дураки и не понимают ничего. Я готова петь и танцевать хоть до вечера, а может и до утра!
   – Ну, не допоздна, конечно. Посидим часика два-три – и по домам, – рассудил осторожный Володя Глазырин, памятуя о своей ревнивице Елене.
   – Славу Климова ждать не будем? – забеспокоился о товарище Саня Борискин, на что Виктор заметил не без оснований:
   – У него нюх на такие дела. Вот увидишь, еще вперед нас туда прибежит на рысях, тот еще конь.
   – Это как пить дать. Славка старый боец, его на мякине не проведешь, – согласился на этот раз Борис с бывшим суворовцем, к которому тоже не питал товарищеских чувств, выходя последним из класса…
   Дежурная уборщица с удовлетворением простилась с ними и заперла входную дверь, собираясь как можно быстрее бежать домой: «Обед уже на носу, а эти все ходят по классам, вспоминают ерунду всякую. Ни за что бы не открыла дверь, да учителя уж больно уважаемые, разве можно отказать таким. Директор еще рассердится да выгонит с работы, какая-никакая, а зарплата все же постоянная. Не дай Бог, безработной снова оказаться…».

   – Давайте выпьем за то, чтобы наша сегодняшняя встреча стала традицией в дальнейшем. Надо встречаться почаще, пока живем на белом свете, – начал свой тост издалека Иван Николаевич, оглядывая сидящих за накрытым столом одноклассников.
   – Будем живы – не помрем! – завершил его многообещающую речь нетерпеливый Слава Климов и, чокнувшись с ним и со всеми остальными, первым опрокинул рюмку в рот…
   Вскоре все так увлеклись разговорами о былом и насущном, перемежаемыми краткими тостами, что не заметили, как пролетело время, и опустел стол. И только тогда пирующие огляделись по сторонам.
   В переполненном зале гремела музыка, и вот уже бывшие однокашники присоединились к многочисленным танцующим. Правда, в основном женщины и Иван с Виктором.
   Остальные прочно сидели за столом, жаждая продолжения банкета.
   Иван отлучился от танцующих к официантке, переговорил с нею, и вскоре стол обогатился новыми бутылками с выпивкой и новыми закусками к вящему удовлетворению во всю разгулявшихся «школьников»…

Праздник
(2 часть)

   Трибуны стадиона «Труд» были переполнены зрителями, только на этот раз вместо футбольного матча посреди поля стояла праздничная сцена, а в ворота стадиона входила и извивалась широкой лентой по беговым дорожкам колонна участников Всероссийского фестиваля русского народного творчества «Звучи, российская глубинка!».
   Театрализованное шествие, начавшееся на площади Октябрьской революции и состоявшее из творческих коллективов республик Марий Эл, Мордовии, Татарстана, Чувашии, а также Нижегородской, Ульяновской и Пензенской областей завершалось кругом почета по стадиону «Труд».
   Впереди шествия на задекорированной машине под аккомпанемент стилизованной исторической музыки ехал основатель города с боярами сам «царь Иван Грозный»!
   После выступления мэра города и представителей общественности начался грандиозный по местным меркам праздничный концерт…
   Иван Николаевич с женой и внуком сидели на трибуне и вместе со всеми алатырцами любовались красочным зрелищем. Рядом с ними расположились бывшие одноклассники со своими семьями, родственники, знакомые.
   Всем хотелось быть участниками такого важного события в их жизни и жизни города, как 450-летие со дня основания Алатыря.
   Иван Николаевич с женой поглядывали на внука, заинтересованного происходящим на поле действом, и были счастливы бесконечно.
   Им казалось, что они снова молоды, и прошедшая жизнь словно растворилась позади, как долгий сон… А перед ними новая, не менее счастливая жизнь в новом тысячелетии, но уже с их внуком, вместе с которым они смотрят праздничный концерт и слушают ведущую, рассказывающую зрителям о сути происходящего на поле и на сцене.
   Иван Николаевич встал и сфотографировал жену с внуком, одноклассников, Юрия с Татьяной, приехавших вместе с ними с Бугра.
   – Вот они, мои однокашники, о которых я тебе рассказывал, познакомьтесь, – ему хотелось, чтобы и жена с внуком знали их в лицо.
   Раиса Васильевна приветливо улыбнулась всем. Некоторых она помнила, ее тоже узнали, так как Алатырь – город небольшой, и многие знают друг друга, особенно те, кто прожил в нем целую жизнь.
   – А то они не знают ее, чай тоже алатырская, – не выдержал Юрий, критически глядя на брата, – забыл што ли, как вместе на Бугор после танцев ходили? А в горсаду по вечерам вся молодежь собиралась, поэтому и знали все друг друга. Не то, што сейчас.
   – Когда в Москву уезжаете, Ваня? Позвоните нам, мы провожать придем, – помахала рукой Люда Устинова, сидевшая от них дальше других.
   – Телефоны наши у тебя есть, ты записал.
   Серенкова с Киселевой тоже приветливо улыбались им.
   – Обязательно позвоню. Только вот фамилии у вас другие, мужнины. Не разберу, кто есть кто. Я ведь к старым привык, девичьим.
   – Ты позвони, там разберемся, когда увидимся.
   На поле между тем происходили показательные бои ратников, бьющихся на мечах и саблях, стреляла пушка.
   «Царь Иван Грозный» возвышался среди разряженных боярами артистов, приветствуя алатырцев на трибунах, отвечающих ему восторженными криками. Старушки осеняли себя крестным знамением, кланяясь в сторону церкви, возвышающейся крестами на куполах неподалеку от стадиона.
   Среди выступающих артистов работала группа Чебоксарского телевидения.
   Еще одна съемочная группа из Москвы снимала документальный телефильм об Алатыре: оператор с телекамерой бегал по полю в сопровождении режиссера и фиксировал на пленку все самое значительное и интересное из происходящего вокруг.
   К ним то и дело подбегал Слава Климов, предлагая свои услуги в качестве подсобного рабочего и надеясь подзаработать. Праздник был в самом разгаре, а у него еще ни в одном глазу. Разве это дело?
   Отчаявшись подзаработать, он очутился возле Ивана Николаевича и, заговорщицки подмигивая ему, снова выцыганил у него пару десяток и тут же умчался довольный чрезвычайно.
   А на сцене в это время народный хор русской песни алатырского Дворца культуры исполнял песню: «Пою тебя, старинный мой Алатырь, и улочки твои и колокольни. Все для меня здесь дорого и свято, все для меня красиво и привольно…», – начал солист Валентин Иванов, и хор подхватил: «Ах, эта Родина грустная, петь про тебя не устану я. Только ты самая добрая, лучшая, милая самая…».
   Иван Николаевич с улыбкой смотрел на окружающих, слушал песню и думал о том, что испокон веков наш народ жил бедно и скудно, несмотря на окружающие природные богатства и благодаря своим правителям, и надеялся на лучшую свободную жизнь в будущем, хотя бы для своих детей и внуков. Может быть, именно теперь все же настанут другие времена, и многовековая мечта народа сбудется? Это от нищеты и бесправия у русских людей выработались такие черты характера, как самобичевание, самоуничижение, чрезмерная жалость к нуждам других, даже более процветающих стран и народов. Эта нелепая страсть облагодетельствовать другие народы в ущерб самим себе. Не зря говорится: не делай добра, не получишь зла. И в то же время, почему у нас так не любят благополучных, удачливых? Люди с благодарностью принимают от тебя помощь и потом тихо ненавидят тебя за это.
   Так много вопросов, на которые нет ответов. Может, просто пойти и хряпнуть стакан водки вместе со Славой Климовым? Как это делают многие, и сразу в голове все прояснится, и запоет душа, а что дальше?..
   «Пою тебя, старинный мой Алатырь, людей твоих простых и именитых, талантами и творчеством богатых, и сердцем и душой всегда открытых…», – солист и хор пели просто, но это была та самая простота без пестроты, которая заставляет сердце учащенно биться в груди, этого так не хватает нам в обыденной повседневной жизни.
   На душе у Ивана Николаевича стало светло и покойно, возникло ощущение счастья, в котором ты живешь, и которое кажется вечным, как восход и заход солнца: «Родину, как и родителей, не выбирают. Надо их любить такими, какие есть. Алатырь – это не просто место, где я родился. Здесь я рос, мечтал, впервые познал жизнь, первую дружбу и первую любовь.
   Здесь живут мои родственники, друзья, одноклассники. Здесь могилы моих предков. И этот праздник. Он навсегда останется в памяти жителей города. Каждый алатырец испытывает чувство гордости, что он участник и свидетель исторического события. Жизнь не стоит на месте. Пусть медленно, но возрождение идет: в жизни, в душах людей.
   Русскому человеку недостаточно благосостояния, которое он должен иметь по праву. Без чувства гордости за Россию, за свой родной город, село, деревню жизнь теряет смысл для россиянина. Возрождение мощи, величия России – это возрождение души русского человека!».
   – Ваня, ты о чем задумался? Смотри, а то пропустишь самое интересное, – теребила его жена, а внук показывал на небо:
   – Гляди, дед. Сейчас парашютисты будут прыгать!
   И словно в ответ на его слова, из самолета в небе над городом посыпались точки, распахнулись спортивные парашюты, а вместе с ними флаги России и Чувашии зареяли над головами многочисленных восторженных зрителей, вскочивших со своих мест на трибунах.
   Зрелище действительно было неописуемо и непередаваемо, когда в лучах заходящего солнца парашютисты опускались на поле стадиона с флагами в руках. А вокруг них ликовал и веселился народ.
   И Иван Николаевич не мог не вспомнить прочитанные им строки о том, как еще в 1933 году в своей Нобелевской речи великий русский писатель Иван Алексеевич Бунин говорил: «Россия погибнет тогда, когда погаснут свечи в церквах, когда будут утеряны связи между людьми».
   Не погаснут свечи, не будут утеряны связи, пока есть в России такие города, как Алатырь, пока живут в них такие люди, россияне!.
   Перед тем, как сесть в машину Юрия, на которой они приехали на празднование юбилея города и ехать домой на Бугор, они полюбовались необычным праздничным фейерверком: в стемневшем небе над городом взлетали и распускались причудливые каскады мириадов огненных звезд всех цветов и оттенков, какие только возможны.

   Иван Николаевич впервые в жизни видел праздничный салют в своем родном городе. Он любовался грандиозными салютами в Москве много раз, был счастлив и горд тем, что живет в столице своей великой Родины.
   Тем милее и дороже для него был этот салют в честь юбилея его малой родины, и он не стыдился своих счастливых слез.
   Как и всегда в таких случаях воздух оглашали радостные крики горожан, в которые вплетался и голос его внука, везде звучала музыка и веселье…

   Иван Николаевич сидит в своем кабинете перед компьютером, глубоко задумавшись. Уже поздно. В квартире тихо и пусто.
   «Сын с невесткой опять улетели в загранкомандировку, в Канаду, внука они недавно проводили в Англию, где он будет учиться долго, до зимних каникул, но к ним никто не приехал взамен, как предполагал Яков. Жена спит себе в спальне, собака в кресле в гостиной, а он почему не спит?
   Теперь он должен написать обо всем, что рассказал внуку о своей прошлой жизни в Алатыре, о сегодняшней Москве, обо всем, что ему самому необходимо высказать, поделиться с читателем размышлениями о будущем.
   Учитывая интерес современного читателя к заграничным детективам и нашим тоже, где не надо особо задумываться и сопереживать, трудно будет достучаться до их сердец, но он попробует».
   Он вспомнил, как их провожали из Алатыря его одноклассники, не все, правда, но все же приятно. Юрий с Татьяной привезли на машине на вокзал после того, как они распрощались с тетей Лидой и тетей Нюрой.
   А перед глазами стояли незабываемые картины празднования юбилея города, в ушах продолжала звучать хватающая за его алатырское сердце песня о родном Алатыре: «Пою тебя, старинный мой Алатырь, и улочки твои и колокольни. Все для меня здесь дорого и свято, все для меня красиво и привольно…».
   Всю песню он не помнил, а потому встал и, вставив привезенную с собой аудиокассету в магнитофон, включил и убавил звук, чтобы не разбудить жену с собакой. Вот теперь он может заново прослушать полюбившуюся ему песню…
   Одновременно с песней перед его мысленным взором, словно на экране телевизора, проявились самые незабываемые фрагменты из его алатырской жизни, череда родных и близких ему лиц, застывших на фотографиях и смотревших на него со стены кабинета, словно ожила вдруг, и он снова увидел, как идет с дедом из столярки домой: «… Дед, я подвиг хочу совершить, только не знаю какой. Война-то давно окончилась, – Ванька с надеждой посмотрел на деда: а может, он подскажет? Уж он-то все знает: «Работать надо добросовестно, жить честно, это и есть подвиг. Ванька недоверчиво ухмыльнулся, но спорить не стал…».
   Иван Николаевич снова увидел свою любимую бабушку, хлопочущую по хозяйству дома и на огороде, своих подгорных друзей: сначала Витьку Фролова, затем Ваську, Паньку, Симака и других, о которых он уже позабыл, было.
   Бабушку Шмаринову с дядьями Митей и Юрой в их тесной, но веселой квартире на улице Куйбышева и уличных друзей-приятелей: Генку Черняка, Венку Пигусова и других, тоже уже подзабытых, было.
   Свою первую учительницу – Марию Михайловну Разумовскую и себя в первом классе, первых школьных друзей и подружек.
   Первую детскую любовь-мечту – Галю Богоявленскую.
   Затем он словно побывал в экскурсе с пятого по восьмой класс, где строгая Любовь Андреевна Кромкина заставляла его целую неделю мыть полы в классе после уроков за озорство и непослушание, вдалбливала в их толоконные лбы непонятный и оттого нелюбимый английский язык.

   Его молодые родители с братиком Вовкой в отчем доме на Сурско-Набережной улице…
   Уличные соседи-хулиганы Вовка Косырев, Юрка Откосов, Толька Чистяков по кличке Чистиль…
   Школьные товарищи: Борис Зубаренко, Володя Глазырин, Виктор Марков и школьные подруги: Люда Архангельская, Таня Журавлева, Галя Петрова…
   Первая школьная любовь-мечта – красавица Нинка из одиннадцатого «б» и симпатяга Галя с Бугра…
   Его учитель по слесарному мастерству Стеценко Михал Петрович…
   И наконец его первая настоящая любовь – Раиса со своими родными в доме на Бугре – пронеслись чередой перед его мысленным взором и снова застыли на фотографиях на стене. Жаль, далеко не все.

   Потом он увидел себя в Чебоксарах, на набережной Волги, в художественном училище, на пилораме.
   Увидел своих полувыветрившихся из памяти друзей-приятелей: Интеллигента с его кодлой, столичную подругу, пожилого станочника с его подручным, у которого он жил на веранде и мечтал по ночам о любви.
   Заново пережил путешествие на Север в Архангельск и по Северной Двине до Котласа и обратно на дореволюционном колесном пароходе. Свои голодные скитания с Интеллигентом и Виктором, умыкнувшим их чемоданы в трудную минуту жизни.
   Незабываемый путь домой на товарняках, когда он едва не замерз насмерть – эти воспоминания прошли отдельно, как первый неудавшийся опыт самостоятельной взрослой жизни.
   Особняком он заново пережил свои взаимоотношения с Борисом после того, как судьба преподнесла им испытание дружбы любовью к Раисе, взлет и падение любви, трагедию одиночества после тайного от него отъезда любимой девушки с семьей в Краснодарский край и решение ехать за ней и бороться за свою любовь до конца.

   О своей встрече с ней и жизни в Краснодаре, о службе в армии в войсках ПВО в подмосковных лесах, о возвращении в Алатырь и переезде в Москву, чтобы учиться, о долгой и тернистой дороге жизни в столице – обо всем этом он пока не думал. Это уже страницы следующего романа.
   «Я благодарен дедушке с бабушкой Маресьевым, бабушке Шмариновой и своим дядьям, друзьям, соседям, школьным товарищам, учителям, своим родителям за то, что они были и есть в моей жизни, за науку жить, которую я познал благодаря им всем».
   И он, вдохновленный воспоминаниями о своей недавней поездке в Алатырь с женой и внуком, решительно подвинулся к компьютеру и набрал на клавиатуре заглавие будущей книги:

     «ДОРОГА В АЛАТЫРЬ».

     «Невозвратимо далеко
     (лет двадцать позади!)
     Все непомерно велико,
     На что ни погляди:
     Огромна страсть,
     Огромна грусть,
     Огромен стыд и сад,
     Огромна гроздь,
     Огромна горсть,
     Огромно все подряд!

     Там – необъятный виноград
     И сливы – с мой кулак.
     За двадцать лет мороз и град
     Их не побьют никак!
     И нет, как нет, такой стены,
     Завесы, пелены,
     Чтоб оградить от той страны
     Теперешние сны».

Благодарности

Автор выражает огромную благодарность общественности города Алатыря, организациям и предприятиям, оказавшим помощь в издании двухтомной книги «Дорога в Алатырь». Особая благодарность П.В. Семёнову – депутату Государственной Думы РФ, Л.М Гуляевой – бывшей управляющей отделения Сбербанка в г. Алатыре, представителям малого и среднего бизнеса А. А. Пуршову и Г.М Полькиной, коллективу ГУЛ ЧР «Алатырский издательский дом» и его директору-главному редактору А.А. Ларькину.

Николай Шмагин Дорога в Алатырь

Том первый

Об авторе

Предисловие

Времена детства

Пролог

Зимушка-зима (Ванькины сны)

День первый

Вечерние игры

День второй. Влюбленный художник

День третий. Праздник

Пожар

Глава вторая

Весенние радости

Глава третья

Лето на Суре (Ванькины сны)

Глава четвертая. Поход в музей

Осенние заботы

Эпилог

Школьные годы чудесные… Повесть Книга вторая

Глава пятая. Пролог

И снова зимушка-зима (Ванькины сны)

Сон первый: в столицу к родителям

В Чебоксарах

Знакомые места

Родительский дом

В гостях хорошо, а дома лучше

Сон второй: встреча друзей

В квартире друга

Во дворе

Скрипка

Глава шестая. И снова весенние радости

Глава седьмая. И снова лето на Суре

Глава восьмая. Опять осенние заботы (1 часть)

И снова зима (2 часть)

Том второй

Как провожают пароходы… Новеллы Книга третья

Глава девятая Здравствуй, юность

Пролог (Страшный сон Ивана Николаевича)

Весна-красна

Глава десятая Начало лета: июнь-розанцвет

Глава одиннадцатая Середина лета: июль-страдник

Глава двенадцатая Взрослая жизнь, какая она?..

Чебоксары: город на Волге (1 часть)

Воспоминания из Иванова детства

Сон Ивана из раннего детства

Конец лета: август-жнивень (2 часть)

Глава тринадцатая Северная романтика

Архангельск: город у белого моря Золотая осень

Фантасмагория: видения из будущего

А любовь всегда бывает первой Мелодрама Книга четвертая

Глава четырнадцатая Эта единственная неповторимая молодость

Роковой треугольник Поздняя осень

Глава пятнадцатая Зима коренная

Воспоминания из Иванова детства

Глава шестнадцатая И снова весна

Глава семнадцатая Испытание любовью

Глава восемнадцатая И снова дорога в Алатырь. Эпилог

Встречи и расставания (1 часть)

Праздник (2 часть)

Благодарности

Николай Шмагин
Дорога в Алатырь

Зимушка-зима
(Ванькины сны)

Лето на Суре
(Ванькины сны)

Школьные годы чудесные…
Повесть
Книга вторая

И снова зимушка-зима
(Ванькины сны)

Глава восьмая. Опять осенние заботы
(1 часть)

И снова зима
(2 часть)

Как провожают пароходы…
Новеллы
Книга третья

Глава девятая
Здравствуй, юность

Пролог
(Страшный сон Ивана Николаевича)

Глава десятая
Начало лета: июнь-розанцвет

Глава одиннадцатая
Середина лета: июль-страдник

Глава двенадцатая
Взрослая жизнь, какая она?..

Чебоксары: город на Волге
(1 часть)

Конец лета: август-жнивень
(2 часть)

Глава тринадцатая
Северная романтика

Архангельск: город у белого моря
Золотая осень

А любовь всегда бывает первой
Мелодрама
Книга четвертая

Глава четырнадцатая
Эта единственная неповторимая молодость

Роковой треугольник
Поздняя осень

Глава пятнадцатая
Зима коренная

Глава шестнадцатая
И снова весна

Глава семнадцатая
Испытание любовью

Глава восемнадцатая
И снова дорога в Алатырь. Эпилог

Встречи и расставания
(1 часть)

Праздник
(2 часть)