Пелам Гренвилл Вудхаус
Простак в стране чудес

1

   Дж. Г. Андерсон [1 - Все географические названия и имена собственные в данном сборнике даны в редакции переводчиков.] поднял телефонную трубку.
   – Дайте мне портье, пожалуйста, – попросил он.
   Ему дали.
   – Фиппс? Это мистер Андерсон.
   – Ну, ну, ну! – зачастил бодрый голос, ликующе подвывая, словно радостная гончая, взявшая след анисового семени. – Славный старичина Андерсон! Превосходнейший мой стариканчик! Самого вам распрекрасного утра, любезный Дж. Г.! Но это не Фиппс. Фиппс отлучился приложить лед к голове. У него жар. А это Поттер. П, следом О, затем Т, за ним Т, потом Е, а на самом кончике – Р. Поттер.
   – Поттер, – проскрежетал мистер Андерсон, словно фамилия задела его за живое. Бросив трубку, он откинулся в кресле и прикрыл глаза: молился, что ли.
   Каждый год, когда наступало лето с цветами и пчелами, обращая мысли неуемных американцев к алым слаксам и пестрым спортивным шортам, а мысли их жен – к цельным купальникам, мистер Дж. Г. Андерсон, владелец отеля «Вашингтон» в Бессемере, штат Огайо, обычно уезжал в штат Мэн и посвящал весь свой опыт и талант управлению недавней своей покупкой – гостиницей «Приозерной», что в пяти милях от городка Скивассетт. В этом сезоне в помощь себе он привез, среди прочего штата, обходительного и любимого всеми Сирила Фотерингей-Фиппса, известного под прозвищем Простак, другими словами – того самого молодого человека, который вышел сейчас, чтобы поискать льда для больной головы. Служил Фиппс портье.

2

   Пролетай над гостиницей «Приозерная» смекалистая птичка, она, окинув своим птичьим глазом территорию и затаив дыхание, пронзительно присвистнула бы от восторга, решив, что мистер Андерсон проявил недюжинный здравый смысл, вложив наличные в столь привлекательную собственность.
   «Да, местечко недурственное, – одобрила бы птичка. – Красивая у него недвижимость». Озеро, широкое и живописное, стоило, несомненно, любых денег, а вдобавок были еще лужайки, деревья, цветы, теннисные корты, площадки для гольфа, летний театр и раскиданные там-сям уютные бунгало для гостей, предпочитавших уединение. Но одно из этих бунгало, с сожалением заметила бы птичка, сгорело дотла, и, по-видимому, совсем недавно: на его месте торчал обгоревший остов, над которым еще вились легкие клубы дыма.
   Солнце светило, озеро поблескивало, деревья шелестели, цветы цвели, и каждый номер в гостинице был сдан, да еще по высокой цене. При таком раскладе мистер Андерсон, казалось, должен бы, пусть и лишившись одного бунгало, пребывать в веселом, беззаботном настроении. Но этим августовским утром он сидел в своем кабинете, нахмурив лоб и сумрачно глядя. Даже в хорошие свои дни он немного походил на статую Эпштейна, изваянную в особо мрачном настроении, а сегодняшний день хорошим отнюдь не был. Дж. Г. провел беспокойную ночь, не в силах отделаться от угнетающей мысли, что ему приходится обитать на одной планете с Мэрвином Поттером и Сирилом Фотерингей-Фиппсом. Если джентльмену и христианину дозволяется не любить двух других джентльменов и христиан, то Дж. Г. Андерсон не любил Мэрвина Поттера и Сирила Фотерингей-Фиппса. Если же вы попытались бы подбодрить его, указав, что на свете существует всего лишь один Мэрвин Поттер и один Сирил Ф.-Ф., он буркнул бы в ответ, что и этих с избытком хватает.
   Стук в дверь – эдакая веселенькая, бравурная россыпь – прервал его раздумья. Не успел Андерсон ответить: «Войдите», – как в дверях появилась фигура, при виде которой, будь его совесть хоть чуточку нечиста, он бы опасливо вздрогнул. Сморгнув, он вгляделся снова, но увидел то же, что и в первый раз, – человека в полной полицейской форме, при полицейском поясе и пистолете.
   Лицо под кепи было на редкость красивое – худощавое, живое, тонкой и четкой лепки. Глаза, сейчас чуть налитые кровью, вот уже несколько лет приводили женщин в трепет, какого не случалось после смерти Рудольфа Валентино. То был Мэрвин Поттер, всемирно знаменитая звезда экрана, обожаемая всеми, кроме Дж. Г. Андерсона. Уехав из Голливуда, он намеревался блеснуть в спектакле на Бродвее, и последние две недели был постояльцем «Приозерной», хотя мистеру Андерсону казалось, что живет он тут целую вечность. Несчастный хозяин полагал, что из всех моровых язв, какие насылает непостижимое Провидение, чтобы он преждевременно поседел, красавчик-актер – самая тяжкая.
   Иная поклонница Мэрвина Поттера, увидев своего идола так близко, сомлела бы от восторга и незамедлительно хлопнулась в обморок или хотя бы, самое малое, вытаращилась на него в блаженном экстазе. Во взгляде мистера Андерсона на экстаз, а уж тем более на блаженство, и намека не было. Держался он холодно и почти сурово.
   Мы уже упоминали, что ночь Андерсон провел неспокойную. А почему? Потому что около трех к нему в спальню вторглись этот самый Поттер и Сирил Фотерингей-Фиппс, чтобы, по их словам, преподнести ему маленький дар. В знак уважения. После нескольких любезных слов Поттера, который, видимо, назначил себя церемониймейстером, Сирил Фотерингей-Фиппс вложил в руку Андерсона скользкую и весьма крупную лягушку.
   Потом милая парочка удалилась, заливаясь хохотом, словно пьяные послы, которые, вручив верительные грамоты правящему монарху, торопятся пропустить парочку рюмашек до закрытия бара.
   Лишь очень и очень снисходительный наниматель отнесся бы невозмутимо к такому поведению мелкого служащего. Фиппс был отличным портье, вежливым, усердным, любезным, но после такой ночной выходки даже безупречное двухлетнее досье не спасло его от молний хозяйского гнева. Юридические закавыки мешали Андерсону претворить в жизнь самое жаркое желание: содрать шкуру с Сирила Ф.-Ф. ржавым ножом и окунуть молодца в кипящее масло, но в границах отпущенных ему возможностей он намеревался покарать наглого портье со всей суровостью.
   Постояльца владелец отеля наказывать не может, но мистер Андерсон все-таки одарил актера неприязненным взглядом. И в кабинете воцарился дух Эдгара Аллана По: застонали-завыли ветры, запахло семейным проклятием.
   – Доброе утро, – натянуто кинул мистер Андерсон.
   – Доброе! – откликнулся Поттер. – Добрее некуда!
   Он хлопнулся на стул, позаимствовал сигаретку мистера Андерсона и воткнул себе в петлицу розу, стоявшую на столе. Если в радиусе пятидесяти миль и существовал еще один такой же жизнерадостный человек, как этот беглец из Голливуда, его еще потребовалось бы долго искать.
   – Ну что за наш прекраснейший мир! – воскликнул он. – Что, не это не так? А лично я лучших миров и не видывал. Но вы удивляетесь, почему я тут, хотя, конечно же, радуетесь от всей души! Так вот, когда мы сейчас болтали по телефону… Господи, что за чудесное, что за дивное изобретение! Поистине великий ум, не устаю повторять я, когда в разговоре всплывает имя – Александр Грэм Белл. Да, так вот, вспомнил. Я хочу кое о чем вам рассказать. Нет, не про то, что мир прекрасен. Один такой, знаете, секретик. Хочу поделиться. Потому и прискакал.
   Тревожная мысль стукнула мистера Андерсона.
   – Надеюсь, в вестибюле за стойкой вы сидели не в этом наряде?
   – Именно в нем, – заверил счастливчик, выпуская веселое кольцо дыма. – Грандиозный имел успех! Так приятно видеть любовь публики. Испытывал, знаете ли, трепет писателя, раздающего автографы. Вообще-то этот костюм – неотъемлемая часть секрета. Андерсон, бедный мой старый пень, у вас – неприятность. Ночью я спалил свое бунгало. Дотла!
   Каменное лицо мистера Андерсона окаменело вовсе, будто высеченное Гатзоном Борглэмом на выступе скалы. Как часто случалось в обществе Поттера, он попытался сообразить, кого он напоминает себе больше всего: Иова? Да, Иова, после того как бедняга потерял всех верблюдов и покрылся нарывами. Хотя что там! Бедам Иова с его бедами не сравниться. Ведь ему приходится общаться с Мэрвином Поттером.
   – Мне так и сообщили, – коротко бросил он.
   – A-а, так они не утаивают от вас неполадок? Прибегают к своему боссу с разными мелкими печалями? Похвально, похвально. Мне нравится этот дух доверия и откровенности.
   – Конечно, вы курили в постели?
   – Да, вывод справедливый. – Мэрвин поправил розу и позаимствовал еще одну сигарету. – К тому же я, если не заблуждаюсь, был «под мухой». Вчера я обручился. Сами понимаете, как бывает, когда сердце молодо, а веселый бог любви творит свои проделки. Ты танцевать готов! Петь! Настроение самое разудалое. Ты тянешься к животворящей Иппокрене, источнику вдохновения, и празднуешь, пока глаза не выскочат из орбит. Ах, любовь, любовь! – заливался Мэрвин. – Может ли что еще сравниться с ней? Но я не должен отнимать у вас время восторгами влюбленного. Вам не терпится послушать о зловещем событии. Изложу самую суть, отметая утомительные прелюдии. Проснувшись от освежающего сна, я увидел, что пожар уже полыхает вовсю, а меня самого вытаскивает из пламени этот достойный восхищения молодой человек.
   – Что-что?
   – Очевидно, он заметил пламя из окна своей спальни и решил, что самое правильное – прибежать и протянуть руку помощи. Я спасся на грани. Теперь, когда на досуге я воссоздаю всю сцену, то припоминаю, что, проснувшись, почувствовал какое-то тепло, даже жжение, и увидел языки пламени вокруг моей кровати. Но мне как-то в голову не пришло, что следует что-то предпринять. Я попросту свернулся калачиком и задремал снова. Но тут ворвался наш доброволец пожарный и выдернул меня из постели словно пробку из бутылки. Я, помню, еще подосадовал. В отличие от барышни из «Королевы мая» не люблю, когда меня будят спозаранку. Но теперь, разумеется, понимаю, что все сложилось крайне удачно.
   – Удачно?
   – Ну да. Еще минута-другая, и вы потеряли бы меня навеки.
   – А-ах… – разочарованно вздохнул Андерсон.
   Мэрвин потянулся за новой сигаретой.
   – Не годится, конечно, самому себя хвалить, но поверьте, в минуту испытаний я проявил себя с наилучшей стороны. Многие, обнаружив, что их поджаривают, будто гренки с сыром, потеряли бы голову. А вот я сохранил присутствие духа: спас пару бутылочек виски. Но вот мой гардероб, увы, погиб! Когда тебя касается рука Божья, ты не станешь тратить время на розыски носков и брюк. Не задумываясь над приличиями, я вылетел как был, в розовой пижаме. Вот почему вы и видите меня в костюме, который показался вам маскарадным. Я взломал дверь в вашем летнем театре и позаимствовал этот наряд из тамошней костюмерной.
   Потом мы отправились к Фиппсу и отметили событие. Выпадают минуты, когда человеку выпить позарез. Да и, по правде говоря, случаются ли когда другие? Ну вот, дорогой мой, – заключил Мэрвин, поднимаясь. – Вот и все, что я зашел рассказать вам.
   Мистер Андерсон зарычал. Все время рассказа он стойко молчал, потому что не мог перебить посетителя, но теперь, улучив момент, вцепился в него.
   – Да неужели? А я-то воображал, вы явились объяснить свое поведение!
   Мэрвин наморщил лоб, явно теряясь в догадках.
   – Поведение? Какое?
   – Вы что ж, забыли? – чуть не скрипел зубами Андерсон. – Освежу вашу память. В три часа ночи вместе с моим портье вы вломились ко мне в спальню и сунули мне лягушку.
   – А, конечно! – Лицо Мэрвина прояснилось. – Теперь мне все ясно. Дорогой мой, не нужно благодарностей! Оставьте лягушку у себя. Сделайте ее своим постоянным спутником. Мне показалось, что Фиппс выглядел прекрасно. А вам?
   – Прошу прощения?
   – Ну, ночью. Розовый такой, свежий. Чистый воздух Мэна и ваша отеческая забота сотворили чудеса. Когда я два года назад познакомился с ним в Лондоне, он был весь такой изможденный и осунувшийся. Я снимался в Лондоне, и клуб «Трутни» устроил в мою честь обед, на котором председательствовал Фиппс. Конечно, мы подружились. Спелись, словно братья Уорнер. Обаятельнейший малый. Вообще-то фамилия его Фотерингей-Фиппс, с черточкой посередке. А как, кстати, вы с ним познакомились? От Лондона до Скивассетта путь долгий.
   Мистер Андерсон был совсем не расположен болтать с Мэрвином Поттером, да еще на такую прегадостную тему. В манере его добавилось холодности.
   – Видимо, вам это любопытно, – начал он, – и у вас полно свободного времени для пустых разговоров, а для меня, должен заметить, все по-другому. Я… э… а…
   – Попробуйте еще разок, с самого начала, – посоветовал Мэрвин.
   Мистер Андерсон медленно сосчитал про себя до десяти.
   Тревожась за его давление, доктор рекомендовал ему именно такое средство в минуты стресса. «Когда какой-нибудь негодяй загоняет вас в угол, – наставлял доктор, – и под воротничком у вас становится жарко, самое главное – успокоиться. Иначе, – объяснял все тот же доктор, – вы попросту лопнете по швам, вас хватит удар. Не успеете вы проговорить: «Эй, да что такое?», как у вас закружится голова и вы навсегда распрощаетесь со своей суповой тарелкой». У этих медиков встречается такая странная манера выражаться…
   – Два года назад, – сызнова завел мистер Андерсон, чеканя слова, чтобы все было ясно и не пришлось повторять, – я познакомился с дядей Фиппса, лордом Бинхэмтоном. Лорд Бинхэмтон увлекается сиамскими кошками. В Бессемере проходил ежегодный съезд соответствующего общества. Лорд Бинхэмтон как раз находился в Нью-Йорке, у тестя, и решил поприсутствовать на съезде. Остановился он в моем отеле.
   – Неужели все остальные были переполнены? – поразился Мэрвин.
   Мистер Андерсон снова сосчитал до десяти, на этот раз – еще медленнее.
   – Так мы и познакомились. Лорд сказал мне, что у него есть в Англии племянник, для которого он старается найти работу, и убедил меня нанять его, – заключил мистер Андерсон, темнея лицом при воспоминании о том, на что толкнул его сладкоречивый сын Англии. Как и многие опрометчивые поступки, этот тоже случился после обильного и вкусного обеда: он размяк и был готов оказывать услуги всем подряд, – а теперь дивился, как он мог это пойти на такое даже и после лукуллова пиршества.
   Мэрвин покивал.
   – Понятненько. Так вот оно как! А я удивился, когда встретил Фиппса здесь.
   – Больше вы его здесь не встретите. – Мистер Андерсон взялся за телефон. – Дайте мне портье… Фиппс? Это мистер Андерсон. Немедленно зайдите ко мне.
   – Зачем это он вам понадобился? – неодобрительно покачал головой Мэрвин. – Фиппс вряд ли что сумеет добавить к моему рассказу. Кроме того, ему требуется полный покой. У него голова трещит.
   – Постараюсь, чтобы она затрещала еще сильнее. – Андерсон мрачно положил трубку.
   Герой экрана наконец заметил его мрачность.
   – Судя по некоторой сдержанности, вы недовольны Фиппсом.
   – Вот именно.
   – Вы считаете, что ночью он вел себя… э… несколько фамильярно?
   – Вот именно.
   – И намереваетесь уволить его?
   – Точно.
   Мэрвин весело рассмеялся.
   – В ваших угрозах, Дж. Г., нет ничего пугающего! Фиппс крепко вооружен, они легким ветерком пролетят мимо. Уволить его, ха-ха! Да скорее всего он и сам поднимается сюда, чтобы плюнуть вам в глаз и протянуть заявление об отставке. Он ведь получил наследство.
   – Что!
   – От какого-то вроде бы дедушки, если я правильно понял. Миллионера, по-моему. Так что вы легко можете понять, почему он пребывал ночью в некотором возбуждении. Новость ему сообщили под вечер. А я обручился в тот самый день, и девушка моя, говоря по-старинному, настоящая душенька, так что и я был возбужден. Надеюсь, я не слишком сложно объясняю? Улавливаете картинку? С одной стороны, в отменнейшем настроении из-за своего нежданно свалившегося богатства, а с другой – я, в таком же настроении, оттого что влюблен. Оба, короче, в отличнейшем настроении!
   Если бы птичка, о которой мы упоминали раньше, случайно присела на подоконник и заглянула в окошко, то заметила бы разительнейшую перемену в Андерсоне после слова «наследство». Из угрюмой статуи Эпштейна хозяин превратился в мягкого, доброго Дж. Г. Андерсона.
   – Ну и ну, – проворковал он на манер лесной голубки, общающейся с лесным голубком. – Наследство! И большое?
   – Такое, что и в мечтах не пригрезится. Потому-то он и подарил вам лягушку. «Смотри-ка, Поттер, – сказал Фиппс, ныряя под куст и появляясь с этим земноводным, если я не путаю ученые термины, – какой прекраснейший экземпляр! Пригодится». – «Ты хочешь взять лягушку себе?» – спросил я. «Само собой», – откликнулся он, прибавив, что намерен обучить ее простым трюкам и выступать с ней по телевизору. Но я отговорил его. «Зачем тебе дрессированная лягушка? Ты теперь богат. Прояви широту натуры. Прояви щедрость. Отщипни чуток от своего богатства, Фиппс. Многие будут до смерти радешеньки заиметь такую лягушку. Надо делиться, Фиппс, надо делиться». После короткого спора он принял мою точку зрения. Тут ненароком всплыло ваше имя, и он согласился подарить лягушку вам, правда, добавив, что вы – отпетый мерзавец, которого в менее терпимом обществе давным-давно расстреляли бы на месте. Но все равно, прибавил он, вам нужнее. Да, умилился я, вот она, широкая душа! Ладно, а теперь мне пора бежать. Нужно съездить в Скивассетт, подкупить одежек. Я уже говорил, – осведомился Мэрвин Поттер, вставая из-за стола, – что наш мир – лучший из миров? Да? Тогда мне прибавить больше нечего. Самого доброго утра вам, Дж. Г. Андерсон!

3

   Несколько минут после ухода посетителя мистер Андерсон сидел, погрузившись в раздумья. Мысли его занимал Сирил Фотерингей-Фиппс, но больше он не испытывал леденящего ужаса, нападавшего на него, когда он размышлял о портье прежде. Тогда у него возникало ощущение, что он исследует не душу Фиппса, а заглядывает в черную яму с шипящими змеями. Сейчас, словно парящие по воздуху пушинки чертополоха, в голову вплывали мысли, что, если ему пойдут навстречу, он, пожалуй, сможет распрощаться с отелем «Вашингтон», а заодно и с городком Бессемер, штат Огайо.
   Городишки вроде Бессемера вполне милы, если такие вам нравятся, но им присущ один недостаток – в зимние месяцы тут становится холодновато. У мистера Андерсона кровь с течением лет становилась все жиже, и его все больше тянуло на юг. Если ему удастся сбыть «Вашингтон», он купит уютную гостиничку где-нибудь во Флориде и будет уезжать отсюда еще до первого снега. «Приозерная» летом и гостиничка во Флориде зимой… чего еще желать человеку, страдающему ознобышами? И кому же еще сплавить «Вашингтон», как не амбициозному портье, который только что унаследовал огромное состояние? В первый раз за это утро мистер Андерсон обнаружил, что взгляды его целиком и полностью совпадают со взглядами Поттера. Да, наш мир и вправду чудеснейший из миров. Поттер ничуть не преувеличил его прелести.
   Мистер Андерсон с головой нырнул в мечты и даже чуть было не замурлыкал веселенький мотивчик, когда, как случалось и прежде, его перебил стук в дверь, на этот раз – робкий, просительный, словно бы царапался пес, вернувшийся в старый дом после ночного загула.
   В кабинет просочился Сирил Фотерингей-Фиппс. Бочком, на подкашивающихся, как всегда в присутствии босса, ногах. Пусть на него и свалилось богатство, но Дж. Г. Андерсон все равно пугал его до посинения.
   Высокий, стройный англичанин именно того типа, какой распространен в клубе «Трутни» на Довер-стрит в Лондоне. Членом этого заведения Фиппс оставался до сих пор, хотя уже два года как встал под знамена мистера Андерсона. Характер у него был самый приятный, волосы – цвета сливочного масла, лицо – простодушное, симпатичное, из тех, что пробуждают в женщинах материнские инстинкты. Но такие свойства, как известно, – палка о двух концах. У мужчин-нанимателей, которых по утрам донимает печень, такие вызывают лишь раздражение. В дни, когда Дж. Г. Андерсон чувствовал себя неважно, это приятное, почтительное лицо приводило его в ярость, о чем он не стеснялся даже и вслух упомянуть.
   Однако в хорошее утро Дж. Г. утешался мыслью, что его портье хотя и умственно отсталый, с интеллектом ниже, чем у морского моллюска, уроненного в детстве, но весьма декоративен.
   Декоративным Сирил Фиппс был; что же касается разума, он первый согласился бы: да, не из тех он, у кого затылок распух от мозгов. У одних – распух, у других – нет, с этим приходится мириться, сказал бы он. Простаком его прозвали в Итоне, прозвище перешло и в Оксфорд, да что там – даже и в клуб «Трутни», где уровень интеллекта не особо высок. Простак. Чуть только взглянешь на него, сразу понимаешь – да, прозвище меткое и неизбежное. «Mot juste» [2 - Точное словцо (фр.).], – говорите вы себе.
   Солнечная улыбка далась мистеру Андерсону нелегко, но он силой вынудил непривычные к тому губы изобразить ее подобие. При воспоминании, что этот молодой человек посмел обозвать его нехорошим словом, улыбка начала было сползать, но Дж. Г. Андерсон, ухватив ее за самый кончик, водрузил на место. Он был полон решимости излучать тепло и ласку, пусть они хоть задушат его.
   – Входите, Фиппс, входите! – радостно воскликнул он. – Слышал, у вас голова болит. Худо, худо. Надо бы вам взять выходной. Да вы присаживайтесь, Фиппс, присаживайтесь. Я хочу побеседовать с вами, дорогой друг.
   Простак сел, да и вряд ли ноги смогли бы держать его дольше. Бьющая через край сердечность Андерсона обескуражила его. С содроганием припоминая темные делишки минувшей ночи, он ожидал от хозяина самой едкой язвительности. Сам он не присутствовал при взрыве атомной бомбы на Бикини, но читал о нем и ему рисовалось нечто подобное.
   Ведь если припомнить все факты… После двух лет неизменной почтительности – «Да, мистер Андерсон», «Конечно, мистер Андерсон», «Совершенно верно, мистер Андерсон», «О, разумеется, мистер Андерсон» – он рухнул с высоких стандартов угодливой корректности: вломился в святилище да еще всучил владыке лягушку, хотя оснований считать, что тот любит этих рептилий, у него не имелось ни малейших. «Как пал ты с небес, Люцифер, сын зари!» – воскликнет сейчас Андерсон. И еще много чего добавит.
   Так думал он, и что же? Ошеломляющая сердечность, пожалуй, вышибла б из седла человека и покрепче.
   – Сигарету, мой дорогой? – предложил мистер Андерсон после короткой паузы, в течение которой сокрушался, что из-за несметного богатства, свалившегося на портье, лишен возможности запустить тому в голову серебряной чернильницей.
   – Спасибо, нет! Правда, спасибо, – откликнулся Простак, принимая трубку мира. Наивная его натура с готовностью откликалась на доброту. Он успокоился, перестал теребить клубный галстук и приготовился поболтать всласть. Стало быть, он ошибался, предполагая, что наниматель послал за ним, чтобы выпотрошить голыми руками. По тому, как покатила беседа, больше похоже, что мистера Андерсона одолело одиночество; с кем не бывает. Он жаждал общения, и, пробежавшись по списку приятелей, воскликнул: «Фиппс! Вот кто мне нужен! Этот веселый остроумный юноша всегда так и сыплет забавными историями. Приглашу-ка я Фиппса, и мы с ним посмеемся. Говорите что хотите, но никто не сравнится со славным стариной Фиппсом».
   – Не хотите ли выпить? – со слащавой сердечностью осведомился мистер Андерсон.
   Простак слегка содрогнулся.
   – Нет, спасибо пребольшое. – Молодому человеку со слабыми мозгами не под силу кутить на широкую голливудскую ногу с субъектом вроде Мэрвина Поттера – на следующее утро он непременно будет не в себе. Простак предпочел бы, чтобы в его присутствии не упоминали о выпивке. Правда, тот, кто втыкал раскаленные иглы в его череп, на минуту взял передышку, но все равно Простак не мог спокойно слышать об алкоголе.
   – Что ж, приступим, – заявил мистер Андерсон, не любивший топтаться вокруг да около. – Поттер сказал мне, вы унаследовали деньги.
   – Да, сэр…
   – Большие деньги.
   – Верно, сэр. От моего дедушки по материнской линии. Он… э… дал дуба в прошлую среду.
   – Ай-а-а-ай!
   – Да, сэр.
   – Н-да, как ни крути, всякая плоть – прах.
   – Точно, сэр.
   – Сегодня мы здесь, а завтра, как говорится, там. Ваш дедушка американец?
   – Да, сэр. В общем. Да, именно американец. Его звали П. Миддлмэсс Поскитт. Нажил бешеные деньги продажей бумажных выкроек. Хотя как можно на этом нажиться, не понимаю. Он улучил свободную минутку и произвел на свет двух дочерей – Эмералд и Руби. Эмералд вышла замуж за моего дядю Теодора. Вот я бы на такое ни в жизнь не решился, он прямо каймановая черепаха! В Англии его называют Бич Божий.
   – Как я понимаю, вы про лорда Бинхэмтона?
   – Ну да. Ой, я и позабыл, что он ваш приятель! Обаятельнейший человек, наверное, когда отдыхает с приятелями. Но с этой стороны он мне неизвестен. Мне он с самого раннего детства представлялся бесом в человеческом образе. Или злодеем из детектива. Со страниц Эдгара Уоллеса.
   – Я думаю, он громче лает, чем кусает.
   – Может быть, хотя точно не скажу. Не хочу зря наговаривать, кусать он меня никогда не кусал, хотя иногда и казалось – вот-вот цапнет. Но я что-то начал вам рассказывать?
   – Вы рассказывали, что у вашего дедушки были две дочери.
   – А, ну да. Так вот, вторая, Руби, вышла замуж за моего отца, и у них родился сын, то есть я. Так странно!.. – продолжал Простак, обретя природную говорливость и глядя на Дж. Г. Андерсона как на старинного друга. – Вот уж не думал, что мне что-то перепадет. Я и дедушку-то толком не видел с четырнадцати лет, когда ходил в гольфах и прыщиках. И он никак не показывал, что помнит о моем существовании. Сомневаюсь, чтобы букмекер принимал на меня ставки выше, чем тридцать к одному. Но вот как порой оборачивается, а? Поневоле задумаешься.
   Мистер Андерсон всем сердцем желал, чтобы его молодой гость поскорее прекратил трещать и дал ему возможность перейти к делу, но денежным мешкам приходится потакать, и он согласился, что да, призадуматься можно.
   – А я вам еще одну странность расскажу, – не унимался Простак, истинная душа компании. – Верите ли вы во всякое такое?
   – Э… В какое?
   – В гадалок там, в предсказательниц судьбы.
   – В гадалок? Нет, не верю.
   – Вот и глупо, дорогой мой хозяин, уж извините. Они, скажу я вам, совсем не обманщицы. Как раз перед отъездом из Англии меня затянули на благотворительный базар, неподалеку от Уимблдона, и там была одна гадалка. Работала она в шатре, а мне жали ботинки и я захотел передохнуть. Пришлось заглянуть туда и купить на пять монет предсказаний от этой цыганской сивиллы. Сидит за столом, а перед ней – хрустальный шар. Я тоже присел, чтобы дать роздых конечностям, а она сгребла мои пять монет и, поплевав на ладони, взялась за дело. Вы меня слушаете?
   Мистер Андерсон заверил, что весь обратился в слух, что, в общем, соответствовало действительности.
   – Хорошо, подгребаю, значит, к сути. Сивилла, вглядевшись в хрустальный шар, заявила, что у меня редкостная душа и огромное обаяние, хотя люди, только что познакомившиеся со мной, не способны оценить меня в полной мере. Еще у меня глубокий потенциал и скрытые глубины. Потом она затронула мое будущее, и вот тут-то и окупились с лихвой мои пять шиллингов. Она предсказала мне долгое путешествие, светловолосую девушку, неприятности от неведомого брюнета и – внимание! – кучу денег. В долгое путешествие я и правда отправился: сюда. И получил кучу денег. Так что остается только девушка, правда?
   Собрав всю волю в кулак, мистер Андерсон проговорил:
   – Не-со-мнен-но.
   – Без брюнета я вполне могу обойтись. По-моему, брюнеты эти, стоит задеть их за живое, могут доставить кучу неприятностей. Но вот девушка… девушку мне ужасно хочется встретить. Прекрасную светловолосую девушку. Конкретно распространяться про нее цыганка не стала, но намекнула, что она, то есть девушка, влюбится в меня по уши. Бросится в объятия и воскликнет: «Суженый мой!» – ну и так далее. Что ж, это мне подходит. Всякому приятно, когда прекрасная девушка бросается ему в объятия и восклицает, верно ведь?
   Сам мистер Андерсон, сделай какая прекрасная девушка хоть шаг в его сторону, незамедлительно вызвал бы полицию, но согласно покивал: «Конечно».
   Воспользовавшись тем, что его молодой друг завороженно уставился в пространство, он быстренько сменил тему, свернув на бизнес.
   – Скажите-ка, а что вы думаете делать с наследством?
   Вздрогнув, Простак очнулся, мягким движением снял прекрасную девушку, сидевшую у него на коленях и навивавшую прядку его волос на палец, и переспросил:
   – А? С наследством? Ах с деньгами! Что я с ними думаю делать? Вообще-то, черт дери, я еще и сам не знаю.
   – Зато знаю я! – живо откликнулся мистер Андерсон. – Вы купите «Вашингтон».
   – Вашингтон? – удивился Простак. Его мозги сегодня утром находились не в лучшей форме.
   – Ну да!
   – То есть ваш отель?
   На секунду показалось, сейчас мистер Андерсон позабудет про всякую ласковость и гаркнет, что, естественно, не столицу же Америки, и бросится рассуждать о тупых как стенка типах, до которых все доходит как до жирафа. Или до лягушки. И вот, кстати, о лягушках…
   Но минута слабости миновала. Мистер Андерсон сызнова пристроил на физиономию солнечную улыбку и с мучительной болью прикрепил ее к губам.
   – Вот именно, отель. Вы там долго работали и, конечно же, поняли, что он – золотая жила. Пожалуй, многие бы сказали, что только идиот расстанется с таким отелем, но так уж получается. Мне хочется проводить зиму на юге, и я намереваюсь купить отель во Флориде, в Палм-Бич или Майами. В общем, где-то в тех краях. Но прежде надо продать «Вашингтон». И охотнее всего я продам отель вам. Молодому человеку, которого я сам обучал. Естественно, – добавил мистер Андерсон, заметив, что вторая сторона переговоров по-прежнему походит на куклу, а потому, скажем так, интеллекту собеседника требуется легкая пауза, – я не жду, что вы примете решение с маху. Ступайте обдумайте мое предложение, а потом мы продолжим разговор.

4

   Когда Простак, покинув кабинет, очутился на свежем воздухе, голова у него шла кругом. Предложение Андерсона расширило его горизонты, открыло новые перспективы. В первый раз с той минуты, как он получил письмо о неожиданном богатстве, он почувствовал, какое могущество приносят деньги.
   До этой минуты головная боль мешала ему глубоко задумываться, и он предполагал, что свалившиеся на него деньги можно вложить в надежные ценные бумаги, а самому вернуться на прежнюю позицию, за стойку портье, и выдавать постояльцам ключи и письма. Простак давно понял, что не обладает никакими выдающимися дарованиями. Он один из многих, и ему еще повезло, что он нашел хоть какую-то работу. Надо быть полным ослом, чтобы не приклеиться к ней крепче самого крепкого клея. Судьба сделала из него портье, и портье ему и следует оставаться.
   Но мистер Андерсон растолковал ему, что такая пассивная, бесхребетная позиция недостойна богатого человека. Сделав свое неожиданное предложение, Дж. Г. сорвал пелену с его глаз, и тут же нахлынули амбиции, желание вырваться из серого круга, зажить наполненной жизнью, как, например, Поттер. После знакомства в Лондоне они не очень часто встречались, но и этого хватило, чтобы прийти к убеждению: когда доходит до бурной жизни, Поттеру равных нет.
   Когда Простак ступил на гравий перед главным входом, он услышал, что его окликают, и, подняв глаза, увидел Мэрвина. Герой экрана сидел за рулем, раздавая автографы представителям своей публики.
   – Привет! – воскликнул он, когда Простак подошел. – Как головка?
   – А? Гораздо лучше. Спасибо. Не так болит.
   – Счастлив слышать. Тогда откуда такое сосредоточенное выражение твоего лица? Ты напоминаешь «Пробуждение души». Почему ты, Фиппс, разгуливаешь с таким выражением?
   – Я задумался.
   – О чем же?
   Простак был счастлив довериться такому опытному человеку. Подсознательно он жаждал обрести советника, на чье суждение можно положиться. Не ведая, что Америка наводнена отчаявшимися людьми, бросающимися к Мэрвину Поттеру за советом, он выложил историю о предложении Дж. Г. Андерсона, и Мэрвин с ходу высмеял идею.
   – Купить его отель? – спросил Мэрвин.
   – Да.
   – Зачем это тебе покупать паршивые отели! Ты этого не хочешь!
   – Не хочу?
   – Нет, конечно. Бред какой-то. Ты попросту выкинешь деньги на ветер. Владельцы отелей всегда кончают драными носками и очередью за бесплатным супом. Их разоряют в пух накладные расходы. Никакой, самый бездонный кошелек не выдержит покупки новых запасов мыла и новых полотенец взамен тех, что уворовали постояльцы. Ты удивишься, Фиппс, если я скажу тебе, в каких количествах крадут мыло и полотенца. Я и сам их прихватывал во всех отелях, начиная со Скалистого побережья в Массачусетсе и до Флориды, «Болотистого штата», где водятся аллигаторы. А я не так уж склонен к воровству. Нет и нет! Надо придумать что-нибудь получше. Я не хочу, проезжая однажды вечером по Бауэри, увидеть бродягу, спящего в канаве, и с содроганием узнать в нем моего старого друга. Что ж, скажу тебе, как поступил бы с таким богатством я.
   Простак удивился.
   – А разве ты не богат?
   – Нет, что ты! Мы, актерская братия, люди бедные. Выпадают иной раз счастливые мгновения, когда мы, считая деньги в день выплаты, воображаем, будто мы богачи. Но тут нам стучат по плечу, и позади оказывается джентльмен с бачками, готовый вывернуть нам руки. Он забирает у нас все, снимает с нас последнюю шкуру.
   – Ты про налоги?
   Поттер покривился.
   – Пожалуйста, Фиппс, не произноси при мне это слово. Ты, конечно, не желаешь мне зла, но невольно задеваешь за живое. Да, налоги, если уж ты настаиваешь.
   – Наверное, они большие.
   – Колоссальные! Добавь к ним еще непредвиденные расходы жизни на Золотом Западе. Пони для поло, яхта, плавательные бассейны, жены… То одно, то другое, а в итоге набегает… Мне пришлось удрать из Голливуда хоть на время, ради экономии. В Нью-Йорке, где соблазнов поменьше, я, может, сумею скопить небольшой запасец. Скоро я появлюсь на Бродвее.
   – Да, мне уже кто-то говорил. Спектакль, само собой, станет хитом.
   – Само собой.
   – Я хочу сказать, у тебя полно поклонников.
   – Полчища. В основном дамы. Леди меня обожают, Фиппс. И разве их можно винить, бедных дурочек?
   – Наверное, это учитывается?
   – А то как же! Завоюй женщин, и дело в шляпе. В театре не будет ни единого свободного местечка. Да, я как раз собирался тебе сказать. Вполне очевидно, как ты должен распорядиться богатством. Вложи деньги в мой спектакль. Ты мне нравишься, Фиппс, и мне хочется, чтобы ты удвоил свое состояние. Да что там! Утроил. Когда волосы у меня поседеют, а профиль испортит парочка лишних подбородков, я смогу обратиться за пропитанием к тебе. «Леман продакшнс инкорпорейтед» – вот кто заправляет этим рискованным предприятием. Хотя отчего же рискованным? Проект железный. Уверен, Леман будет рад продать тебе кусочек. Поезжай в Нью-Йорк, к нему. Ты станешь кем-то вроде менеджера. Делать тебе ничего не придется – посиживай себе в кресле, смотри, как другие трудятся, да огребай огромную прибыль. Идеальная, по-моему, жизнь. Так что скачи галопом и сообщи Андерсону, что сделка отменяется – ты решил вложить свои миллионы в театр. Ну а теперь, – прибавил Мэрвин, – вынужден с тобой распрощаться. Еду в Скивассетт купить одежки, чего уж там найдется. До свидания, Фиппс. Встретимся при Филиппах. Мы с моей невестой летим после ленча в Нью-Йорк, репетиции уже начались, и мое место там. Надеюсь, когда мы встретимся снова, ты уже станешь настоящим менеджером. Буду касаться шляпы, здороваясь с тобой, и называть тебя «сэр».
   И, подписав еще пару-тройку автографов для своих поклонников, случайно прогуливавшихся мимо, Мэрвин Поттер отбыл, весело махнув рукой.

   Несколько минут Простак стоял на гравийной дорожке, взвешивая все «за» и «против». Как и Андерсон, Мэрвин Поттер расширил его горизонты и открыл новые перспективы. Пока кинозвезда говорила, в нем загорелся дух авантюр, но постепенно стал угасать.
   В конце концов, рассудил он, «Вашингтон» – место родное, безопасная гавань. Не опрометчиво ли бросать ее ради неведомых морей? Опрометчиво, бесспорно. Направляясь к офису мистера Андерсона, Простак решительно склонялся к тому, чтобы принять предложение босса. Мрачный взгляд Мэрвина на отельный бизнес несколько поколебал его, но теперь на троне вновь воцарился Разум.
   Все-таки Мэрвин исказил факты. Простак проработал у Андерсона достаточно долго, чтобы понять – джентльмен этот весьма зажиточен. Любому, кто прослужит в его караван-сарае два года, очевидно, что, даже учитывая мыло и полотенца, доходы у Дж. Г. весьма недурственные. Ел он дорогие яства, носил шикарные костюмы, покупал роскошные машины и курил сигары по доллару за штуку. Сомнений не оставалось: человек этот живет в роскоши, и тот, кто станет его преемником, тоже заживет неплохо.
   Когда вошел Простак, мистер Андерсон как раз курил долларовую сигару Он вскинул глаза и просиял прежней дружелюбной улыбкой.
   – А, Фиппс. Вернулись?
   – Да, сэр.
   – Как себя чувствуете? Получше?
   – Да, сэр.
   – Ну и отлично. Вы застали меня буквально чудом. Мне нужно ехать в Скивассетт, повидаться с моим адвокатом. Но я могу назвать вам несколько цифр. Вот, например, за год, закончившийся 31 декабря… – И мистер Андерсон принялся выстреливать цифрами будто гейзер.
   Для Простака цифры эти ровным счетом ничего не значили, но по тому, как его наниматель обкатывал их на языке, словно дорогой портвейн, он заключил, что суммы достаточно соблазнительны, и последние его сомнения улетучились. Мистер Андерсон, сделав паузу и опустив листок с записями, спросил:
   – Так как?
   И Простак без малейших колебаний ответил:
   – Да что там! Здорово!
   – Недурственно, а? – не отставал мистер Андерсон.
   – Это точно.
   – Так что, желаете купить «Вашингтон»?
   – Да, безусловно!
   – Тогда вот вам мое предложение. Я продам его за сто тысяч долларов.
   Простаку показалось, будто его внезапно хлестнули по лицу мокрым полотенцем, что очень и очень неприятно. Еще ему показалось, будто его лягнул в живот на редкость здоровенный мул. Он хватанул ртом воздух, забулькал, споткнулся и принялся теребить клубный галстук «Трутней».
   – Сто тысяч?
   – Сто тысяч.
   – Но, черт побери, у меня столько нет!
   – Хм, а сколько же у вас есть?
   – Двадцать две тысячи восемнадцать центов.
   Мистера Андерсона затрясло с головы до ног. Он утратил всякую солнечность. Пришел конец пиру любви. Взгляд, каким он пронзил своего портье, был тяжелым и укоризненным. Именно такими взглядами владельцы отелей пронзают портье, когда те морочат им голову, валяют дурака, тратят попусту время и пробуждают надежды, чтобы тут же начисто разбить их. Даже когда ему сунули лягушку в три часа ночи, и то Дж. Г. не испытывал такого острого отвращения к своему молодому подчиненному.
   – Двадцать две тысячи? – хрипло промычал он.
   – И восемнадцать центов. Видите ли, – пустился в объяснения Простак, – главный куш отхватил, конечно, мой дядя Теодор. Почти все нажитое имущество из старого сундука отошло ему. В конце концов, он ведь был зятем старику и постоянно общался с ним. Ежегодно навещал его в Нью-Йорке, хлопал по спине, интересовался: «Ну как оно все?» – а я…
   Мистер Андерсон медленно считал про себя.
   – Десять! – выкрикнул он, добравшись до этой цифры, и со странной ласковостью проговорил:
   – Фиппс…
   – Слушаю!
   – Вы заняты?
   – Да нет, не очень.
   – Тогда я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.
   Быстрым жестом мистер Андерсон указал на открытое окно, из которого открывался превосходнейший вид на озеро Скивассетт.
   – Это не отнимет много времени. Видите озеро?
   Простак ответил, что да, видит.
   – Так вот, я хочу, чтобы вы взяли лодку и поплыли по озеру. Отгребите от берега ярдов на двести… Там глубоко?
   – Да, очень.
   – Вот и прекрасно. Отгребите, значит, ярдов на двести, а потом привяжите на свою чертову шею чего потяжелее и утопитесь! Всего хорошего, – пожелал на прощание Андерсон и вылетел из комнаты. Он уже опаздывал на встречу с адвокатом.
   Простак распрямился. Человеком он был мягким, но что-то в словах мистера Андерсона, а может – в его тоне, глубоко оскорбило его. И когда тот вновь появился в дверях, Простак не то чтобы метал искры, не так-то уж легко его глазам их метать, но держался все-таки холодно.
   – Да, забыл, – проговорил мистер Андерсон. – Вы уволены! Если я увижу вас снова, то убью! Хоть штопором, если ничего другого не подвернется.
   Простак хрипло рассмеялся. В глазах у него зажегся странный свет. Он принял решение: надо внять замечательнейшему совету Мэрвина и принести театру немного пользы. Нет, как он мог польститься на дурацкое предложение Андерсона, когда перед ним открывалась столь сверкающая стезя!
   – Вот как? Уволен? Тогда, может, вам интересно, что, если б вы не удрали словно ошпаренный кот, я уже подал бы заявление об уходе. И если желаете знать, что я собираюсь делать…
   – Вот уж нет!
   – Я стану управляющим.
   – В отеле?
   – В театре. Займусь шоу-бизнесом!
   – Помоги ему, несчастному, Бог! – воскликнул мистер Андерсон и испарился вновь, на этот раз – окончательно.

5

   Мучительная эта сцена случилась в понедельник. Правильно решив, что ничто уже не удерживает его, Простак вечерним же поездом уехал из Скивассетта и прибыл в Нью-Йорк во вторник, к позднему завтраку в отеле рядом с Мэдисон-авеню. Отель этот служил ему первым домом, когда он приехал в Америку два года назад.
   В поезде, как и во всех американских поездах, сильно трясло и качало, Простак был вялый, измученный, и только поспав днем и приняв освежающий душ, счел, что в состоянии выйти и полюбоваться видами Нью-Йорка.
   Первым видом, каким выпало ему полюбоваться, был вид Мэрвина Поттера. Герой экрана стоял на углу Мэдисон-авеню и Шестьдесят пятой улицы, подписывая автограф маленькой девчушке с хвостиками-косичками.
   – A-а, Фиппс! – сердечно окликнул он, когда Простак приблизился. – Вот ты и объявился! Я вроде уже упоминал, что мы живем в чудеснейшем из миров. Особенно меня пленяет то, что Фиппсы в нем повсюду. Куда бы ты ни двинулся – на север, на юг, на восток, на запад, – всюду наткнешься на Сирила Ф.-Ф. Присоединюсь к тебе через минутку.
   Он нацарапал свое имя в захватанном альбоме, и девчушка исчезла в неизвестности. Мэрвин провел усталой рукой по лбу.
   – Человек я публичный, Фиппс, что поделать! – вздохнул он. – Как утомляет постоянное общение с нескончаемым потоком поклонников! Нет, против поклонников я в общем-то не возражаю, но встречаются экземпляры, в чей молочный коктейль меня так и тянет капнуть какого экзотического азиатского яда. Они требуют у меня автограф, искренне полагая, что я Грегори Пэк. Хотя автографы Пэка этого продаются на черном рынке по сорок центов за штуку, а вот мои идут по четвертаку. Меня просто мутит, когда эти молодые рептилии охают со скрытой досадой, увидев, кто им на самом деле расписался. Ладно, давай сменим пакостную тему. Итак, вот ты и в Нью-Йорке. Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк, центр Вселенной! До отъезда в Голливуд я сверкал бриллиантом в его короне, и надеюсь засверкать вновь, когда спектакль пойдет в сиянии триумфа.
   – Ты, наверное, уже репетируешь?
   – Весь день. Сил никаких нет. Репетиции – такая тягомотина.
   – Очень нудно, да?
   – Да уж, скучища. Без конца приходится ловчить да крутить, чтобы внести хоть искорку огня. Но, кажется, забрезжил выход. Сегодня на репетиции сидел один толстый дядька. Во время всех моих крупных сцен он крепко спал. Завтра, если он явится и посмеет заснуть, я подожгу ему ногу.
   – Как это?
   – Ну и ну! – изумился Мэрвин. – Ты два года в Америке и до сих пор не узнал как? Да у нас детишки в детском саду прекрасно поджигают ноги. Берешь самую обыкновенную спичку, оглядываешься вокруг и, как только замечаешь друга или приятеля, который на тебя не смотрит, всовываешь ему спичку сбоку, между носком и ботинком, и поджигаешь ее, а дальше уж дело продолжит природа. Проще простого. Надо было испробовать это на Дж. Г. Андерсоне. Как, кстати, ты с ним расстался? Он, наверное, головой потолок прошиб, когда ты сообщил ему, что не станешь покупать его жалкий отель?
   – Да, раскипятился немножко.
   – Пари держу, взбесился как мокрая курица. Сам знаешь, что творится с курами, когда они вымокнут. А Лемана ты уже видел?
   – Думаю позвонить ему завтра.
   – А сегодня вечером что? Какие у тебя планы?
   – Да вроде никаких.
   – Вот и чудесно. Забегай ко мне, пообедаем вместе, а?
   – С удовольствием.
   – Моя невеста сегодня отправляется не то на танцы, не то на какой-то раут в Кинг-Пойнт, на Лонг-Айленде, она там живет. Так что мне потребуется твое славное общество, чтобы повеселиться. Отправимся с тобой в какой-нибудь тихий ресторанчик. Приходи часов в восемь в «Ренфу» на Шестьдесят шестой Восточной улице, я там снимаю скромную квартирку. Одеваться к обеду не стоит. Кстати, Фиппс…
   – Да?
   – А у тебя есть мой автограф? Нет? Как же можно молодому человеку начинать без него новую жизнь? Вот бери. Носи у сердца. А не то продай за четвертак, как тебе больше нравится. Что ж, оревуар. В «Ренфу», ровно в восемь, – заключил Мэрвин. – Три коротких звонка, а потом просвисти первые такты гимна.
   И он, благосклонно кивнув, удалился, а Простак отправился гулять, с удовольствием попыхивая купленной в отеле сигарой и наслаждаясь прохладой, повеявшей с приближением вечера. Он радостно предвкушал завтрашнюю встречу с Леманом из «Леман продакшнс». Не зная точно, в котором часу театральные менеджеры готовы к просьбам о встрече, он пожалел, что не проконсультировался с Мэрвином, но решил, что в половине третьего, после того как Леман неспешно съест ленч, будет в самый раз.
   Предвкушал Простак и обед с Мэрвином. Мелькнуло было, что опасно общаться с таким своеобразным субъектом, но он отбросил эту мысль. Даже Мэрвину Поттеру, решил Фиппс, вряд ли удастся внести оригинальность в спокойный обед в тихом ресторане. Он еще не знал, что нет таких публичных мероприятий, какие Мэрвин не сумел бы расцветить эксцентричными сценками. И тут, как раз в ту минуту неспешной прогулки, когда он размышлял о достоинствах Мэрвина, а заодно и Лемана, он узрел то, что побудило его круто обернуться. Сигара застыла в его губах, а впечатлительная душа взбурлила точно цистерна, пробитая молнией.
   – У-уф! – выдохнул Простак, пошатнувшись.
   А узрел он спину девушки в бежевом наряде. Она разглядывала витрину, и вид ее пробрал Простака до самых печенок. Вид сзади, разумеется, еще не все, и человек благоразумный воздержится от суждений, пока предмет восторга не повернется, но все-таки он застыл, пораженный в самое сердце. Его охватило чувство, какое порой навещает каждого из нас, что эта минута – наивысший пик его жизни. Сейчас ему суждено пережить величайшее духовное озарение.
   Смутно почувствовав, что в такой священный момент человеку тонких чувств не положено пыхтеть толстой сигарой, Простак поскорей отшвырнул окурок и застыл каменным изваянием.
   – О Господи милостивый! – воскликнул он.
   Поглощенная созерцанием, девушка восклицания не услышала. Она пешком отшагала от самого Бродвея, чтобы полюбоваться на эту витрину, и ее не могло оторвать даже упоминание Бога.
   Эйлин Мур принадлежала к классу девушек, получающих от пятидесяти до шестидесяти долларов в неделю, а потому большинство ее походов по магазинам сводилось к созерцанию витрин. В ясные вечера, закончив работу, она обычно шла через весь город и устраивала себе пиршество, любуясь на витрины Мэдисон-авеню. Заведение, перед которым она стояла сейчас, принадлежало Норин О’Хара и торговало шляпками. Девушка тоскливо и мечтательно рассматривала шляпку, похожую на фруктовый салат, всей душой желая купить ее. Ах если б у нее были деньги! В этот миг до ее руки дотронулся чей-то палец и кто-то произнес:
   – Простите…
   Обернувшись, она увидела, что в ее жизнь вошел стройный молодой человек с кремовыми волосами и открытым милым лицом.
   – Простите! – повторил он.
   – Да? – отозвалась Эйлин.
   Говорила девушка не без суровости, а ее красивые глаза глядели строго. Она терпеть не могла волков, и хотя молодой человек на волка похож не был, она достаточно долго зарабатывала на жизнь в Нью-Йорке и знала, что многие волки, очень даже хищные, разгуливают в овечьей шкуре, обманывая глаз открытыми милыми лицами.
   Поэтому тон Эйлин был весьма прохладным и в нем слышалась скрытая угроза. Прохлады и угрозы было бы гораздо больше, не пробуди в ней лицо Простака материнского инстинкта.
   Мы уже упоминали, что именно так Простак нередко действовал на женщин. Даже глядя на него взглядом, каким Джек Дэмпси обычно пожирал противника, она ощущала, что ее так и тянет погладить его по голове.
   Подчинись она этому желанию, Простак ничуть бы не возражал. Когда он увидел ее лицо, кипение в глубинах души ничуть не ослабело, а наоборот, усилилось. Вид сзади был неотразим, но вид спереди сразил его наповал. Единственного быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: из девушек, каких он встречал в своей жизни, эта прелестнее всех. Никогда прежде не влюблялся он с первого взгляда с такой страстью, даже три года назад, когда вошел в бакалейную лавку с Кэтикетом [3 - В рассказе «Переплавлен в горниле» участвует не обычный спутник Фиппса, Кэтикет (Кошкинкорм), а Мартышка Твистлтон.], то есть с Пибрайтом, и увидел Анджелику Бриско, дочь священника в Мейден Эггсфорд, покупавшую бекон с прожилками сала.
   Пыл его чувств удивил бы многих из окружения Эйлин, в первую очередь – ее нанимателя. Если бы вы попросили его дать словесный портрет его секретарши, он ответил бы: «Да так, ничего особенного. Девушка как девушка. Смазливенькая блондиночка с голубыми глазами. Таких вокруг полно».
   Но Простак увидел эфирного духа, фею красоты. Таращась на нее, он дивился – неужели ему когда-то нравилась Анджелика Бриско? Мысленно он снял шляпу перед гадалкой. Вот она, подумал он, та прекрасная светловолосая девушка, после встречи с которой для него перестанут существовать все девушки на свете.
   Если он и мог найти недостаток в ее внешности, то это была излишняя суровость взора. Но даже и суровый взор ослеплял его. Что уж говорить о носике, вздернутом так мило, и о несравненных, невиданных губках! Они наверняка могут улыбаться очаровательно, с приветливой теплотой, но в данный момент были стянуты в жесткую прямую линию и едва приоткрылись, когда она снова задала свой вопрос.
   – Да? – повторила Эйлин. – Чем могу помочь, братец? Желаете продать мне Бруклинский мост?
   Простак понял – произошло недоразумение. Владельцем Бруклинского моста он не был, о чем так прямо и сказал.
   – Нет? – уточнила Динти. – А чем же еще вы владеете, кроме нахальства?
   Простака внезапно поразила неловкая мысль. Особой интуицией он не обладал, но выводы делать умел.
   – Вы что, злитесь оттого, что я заговорил с вами?
   – Да, мне немножко неприятно.
   – О Господи! Мне ужасно жаль. Ни за что бы не стал, но возникла довольно серьезная ситуация и я подумал: нужно бы ее прояснить.
   – Слушаю.
   Простак привел в порядок мысли, насколько позволяли эмоции.
   – Понимаете, дело в том, что… я остановился в отеле за углом…
   – Неплохое местечко?
   – Да, ничего себе.
   – Там удобно?
   – Да, сносно.
   – Вот и хорошо. Счастлива слышать. Так вы говорили?..
   – Я вышел прогуляться и купил в отеле сигару.
   – Хорошая сигара?
   – Очень!
   – Прекрасно. Продолжайте. Когда же мы доползем до вашей серьезной ситуации?
   – Сейчас, сейчас. Видите ли, я курил эту сигару, а потом швырнул ее наугад, не глядя…
   – Как мальчик, который пустил в воздух стрелу. Помните? Стрела упала на землю, а где – он сам не знает.
   – Упала? Да, вполне понятно. Бывает. Но между той стрелой и моей сигарой есть существенная разница. Моя сигара не на землю упала, а на вашу шляпку.
   Теперь он завладел ее вниманием.
   – На мою шляпку!
   – Ну да. И мне кажется, что ваша шляпка горит.
   – То есть вы хотите сказать, что в любой момент могу загореться и я?
   – Вполне возможно.
   – Почему же вы не сказали мне сразу?
   – Я подбирался к главному исподволь.
   – Зачем? Такое надо узнавать сразу. Ну-ка взгляните. – Эйлин наклонила головку.
   Простак извлек сигару, отшвырнул ее, угодив в случайного прохожего, извинился, «pardon», и сообщил:
   – Вроде вы перестали дымиться…
   – Это хорошо.
   – Но, боюсь, ваша шляпка уже не та, что была. На ней выжглось большое пятно. – Взгляд его упал на витрину Норин О’Хара, и на него снизошло вдохновение. – Ой, а знаете что! Позвольте мне купить вам другую!
   – Что вы! Так нельзя! Не беспокойтесь.
   – Как это – не беспокойтесь? Не могу же я безнаказанно губить шляпки направо и налево! Если пожелаете, я куплю вам дюжину.
   – А вы кто – великий Гэтсби?
   – Гэтсби? Нет. Меня зовут…
   – Я имею в виду – вы что, миллионер?
   – Ну, я получил довольно большие деньги. Мой дедушка со стороны матери недавно склеил э… ласты и оставил мне значительную сумму.
   – Понятно. Что ж, в таком случае большое вам спасибо. Только возьмем дешевую.
   – Нет-нет! Самую дорогую, какая есть в магазине.
   И Простак властно ввел ее в лавку Норин О’Хара.
   Норин повела себя очень дружелюбно и приветливо.
   После сообщения Простака, что леди требуется шляпка, она встрепенулась и ринулась помогать, а когда он добавил, что цена не имеет значения, рвение ее перешло все границы. Она суетилась, демонстрируя одну шляпку за другой, но Эйлин одобрила лишь одну, по виду напоминавшую фруктовый салат. Когда она надела ее и вышла, Простак затрепетал до самых кончиков замшевых туфель. Он и не подозревал, что сияющая красота может засиять еще ослепительнее из-за какого-то салата.
   – Что ж, еще раз большое спасибо, – поблагодарила его Эйлин. – Если бы вы знали, как я ненавидела свою старую шляпку! Но думала, что носить ее мне придется до скончания века. Ох, я чувствую себя прямо как девушка, которой подарили меховую шубку только потому, что она стояла у мехового магазина, трясясь от холода и клацая зубами. Это вовсе не в моих правилах, но я рада, что так получилось, – заключила она, заметив, что ее спутник добродушно посмеивается.
   Простак объяснил причину своего веселья.
   – Меня насмешило довольно курьезное совпадение. Мне вдруг пришло в голову, что уже второй раз за два дня я попадаю на пожар.
   – И вас это смешит?
   – Немножко.
   – Вас, наверное, так же легко рассмешить, как публику в студии. А как это случилось в прошлый раз?
   – Я спас одного человека из горящего бунгало. Выхватил из пламени, можно сказать.
   – А теперь выхватили меня. Поостерегитесь, не то спасение войдет у вас в привычку. Ладно, мне пора.
   – Неужели?
   – Да, у меня встреча очень далеко от центра.
   – Ах ты Господи! Так я остановлю для вас такси.
   – Уж эти мне миллионеры! Я не езжу в такси. Я езжу на автобусе.
   Девушка легко запрыгнула в автобус, как раз притормозивший у бровки, а когда тот отъехал, Простак захлопал глазами ему вслед, и челюсть у него отвалилась, что всегда пробуждало в Дж. Г. Андерсоне самые зверские чувства. Ему только что пришло в голову, что, встретив свою прекрасную девушку, как и предсказывала сивилла, он совсем упустил из виду что надо бы спросить ее имя и адрес или хотя бы номер телефона. А теперь она умчалась, унесенная ветром, и он никогда больше ее не увидит. Корабли, разминувшиеся в ночи, подумал он. Да, вот именно, два чертовых корабля, разминувшихся в треклятой ночи.
   Мэдисон-авеню запрыгала у него перед глазами. Никогда прежде не доводилось ему видеть такого прыгучего проспекта.

6

   Вечером, в восемь часов, перед дверью квартиры Мэрвина Поттера предстал мрачный байронический Простак, с сердцем, отягченным грузом страданий, и душой в сплошных ранах. Чем больше он размышлял о дневном происшествии, тем больше негодовал на то, до чего ж у судьбы нездоровое чувство юмора. Подразнила его единственной девушкой в мире, можно сказать, подсунула ее, и тут же мигом вырвала, как раз в тот момент, когда, казалось, все пойдет счастливо. Ничего себе, шутка! Вульгарная до крайности! Теперь он понимал лебедя в Бинхэмтон-Холле. Когда-то, в двенадцать лет, он протягивал злосчастной птице кусочек сдобной булочки на бечевке, но всякий раз, как та нацеливалась его схватить, проворно отдергивал булку. Лебедь, помнится, страдал, а Простак заливался хохотом. Теперь, став жертвой подобного обращения (конечно, на духовном уровне), он сгорал от стыда.
   «Ладно же, ладно», – твердил он себе, или что-то в этом роде, и наконец нажал звонок. Послышались шаги, дверь отворилась, и его тяпнул за правую штанину большой густо-желтый пес, плавно перескочивший порог.
   – Ай! – завопил Простак, на минутку позабывший свою несостоявшуюся любовь.
   Мэрвин, следовавший за псом, сердечно приветствовал приятеля. В руке он держал бокал, наполненный янтарной жидкостью, из которого и отхлебнул.
   – Привет! Ты ведь Фотерингей-Фиппс, верно?
   – Да.
   – Тот самый Фотерингей, о котором столько толкуют? Глазам своим не верю! Ах-ах-ах! – нес околесицу Мэрвин. – Нынешний день, да, нынешний день – он прямо райский! Какая честь! Входи, выпей со мной.
   – Я б с удовольствием, но этот твой пес вцепился мне в ногу.
   Мэрвин прищурился.
   – Хм, да. Ты абсолютно прав. Мой пес настоящий лев, а не собака. Кличка – Тюльпан. Нет, но до чего ж ты наблюдательный! Другой и не заметил бы.
   Простак, последовавший за хозяином в гостиную, почувствовал, что к душевным мукам примешивается легкое беспокойство. Было ясно, что его приятель, измученный долгой дневной репетицией, поддался своему низшему «я» и уже значительное время накачивается спиртным будто водокачка. И если уже не в стельку пьян, то здорово навеселе. Оставалось только надеяться, что до агрессивной стадии Мэрвин не доберется. Не хотелось бы находиться от такого крупного и мускулистого субъекта поблизости, если им овладеет агрессия.
   Пока что Мэрвин излучал дружелюбие. Он всучил бокал Простаку, освежился щедрым глотком и стал увлекательно рассказывать о жизни в Голливуде, сыпля забавными байками о звездах и студийных чиновниках.
   – Тебя, Фиппс, когда припирал в угол оскорбленный чиновник? Нет? Как же это ты! Таким опытом следует обзаводиться каждому молодому человеку. Очень расширяет кругозор и помогает лепке характера. Прекрасно помню тот день, когда я брел через джунгли на съемочной площадке «Метро Голдвин», а прямо на меня как выскочит из рощицы Луис Б. Майер. Он ухитрился каким-то образом сбежать из офиса, где его держат, и по сверкающим его глазам и мокрому подбородку я увидел – он уже отведал крови. К счастью, при мне было ружье для охоты на слонов, а со мной рядом – мой преданный туземец-носильщик… – Взгляд Мэрвина стал блуждающим. – Ладно, спокойной тебе ночи, – сердечно пожелал он и мгновенно заснул.
   Простак осмелился тронуть его за руку.
   – Послушай-ка…
   Мэрвин открыл глаза.
   – У меня даже и шкура висит в Беверли-Хиллс, – в завершение пробормотал он.
   – Послушай!
   – Да, Фиппс?
   – Поздновато уже. Может, нам пора обедать?
   – Обедать? – Мэрвин уставился на него. – Ты что, хочешь есть?
   – Ну да.
   – Ничего ты не хочешь. Сядь! – громоподобно рявкнул Мэрвин.
   Простак плюхнулся на стул как подкошенный. Хозяин явно достиг стадии, какой несчастный гость надеялся избежать. Фиппс поймал себя на мысли, что лучше бы ему подружиться не с такой знаменитой звездой.
   – Обед! – проговорил Мэрвин и, фыркнув: – Фу! – снова закрыл глаза и погрузился в освежающий сон.
   Тон Мэрвина свидетельствовал, как понял Простак, что актер о еде не очень высокого мнения, но разделить такое презрение Простак никак не мог. Он с самого завтрака ничего не ел, и с каждой минутой потребность подкрепиться все росла. Когда желудок начал издавать глухие жалобные шумы, ему пришла в голову замечательная идея – воспользоваться сном хозяина, тихонько убраться из дома и поесть где-нибудь в одиночестве. Если приятель приглашает вас на обед, рассудил он, то, естественно, вы сидите у него, пока он не подаст сигнал начинать обед. Однако если у хозяина нет ни малейших намерений подавать такой сигнал и, судя по его поведению, никаких калорий от него не дождаться, то гость вправе считать себя свободным и отправляться на поиски еды самостоятельно. Сама Эмили Пост, не сомневался он, одобрила бы такое мнение.
   Приступая к действию, Простак встал, намереваясь улизнуть, но комнату тут же огласили странные булькающие звуки, как будто бы какой-то гигант поблизости принялся полоскать рот. Между Простаком и дверью вырос Тюльпан, многозначительно глядя на гостя. Даже начинающий физиогномист не затруднился бы разгадать выражение его морды – пес готов мгновенно реагировать на любую подозрительную выходку. То, что желание Простака покинуть дом подпадало под подозрительную категорию, было тошнотворно ясно.
   Простак попытался подыскать нужные слова.
   – Хороший песик, – проговорил он. – Ты ведь меня пропустишь?
   Зверюга моментально изобразил обезумевшую ищейку, подавившуюся рыбьей костью.
   – Да ладно-ладно, – неуверенно пробормотал Простак, – я же просто спросил.
   Было без четверти девять. В четверть двенадцатого Мэрвин сел и потянулся, свежий и отдохнувший.
   – Великолепная штука – сон, – провозгласил он, потянувшись к графинчику и наливая себе аперитив. – Как говорится, штопает дыры забот и скорбей. А как там мой старый Фиппси?
   – Да ничего, – отозвался Простак, весьма вольно толкуя факты.
   – Повеселился, пока я дремал? Потолковали с Тюльпаном о том о сем? Прекрасный пес, верно?
   – О да! Чудесный. А он не опасен?
   – Что ты, конечно же, он в полной безопасности. Вряд ли найдется какой осел, чтобы нападать на Тюльпана. У него силы на десятерых, оттого что он чист сердцем. Ладно, Фиппс, а ночка-то катится. Может, выйдем взглянем, что нам может предложить город? Мне говорили, стоит навестить кабаре в «Пьяцце».
   – Это было бы здорово!..
   – Так вперед! Тюльпан, за мной!
   – Но собаку в «Пьяццу» не пустят.
   Мэрвин нахмурился. Глаза его сузились, как у героя вестерна, столкнувшегося с угонщиками скота. Больше всего властного человека раздражает, когда кто-то пытается командовать им.
   – Как это, не пустят? – пронзительно глянул он на Простака. – Кто, интересно? Ты?
   – Нет, что ты!
   – Но, честное слово, кто-то такое сказал, – озадачился Мэрвин. – Фокусы акустики, не иначе. Ладно, двинулись! Тюльпан, к ноге! Следующая остановка – «Пьяцца».

   Посмотреть на представление кабаре в «Пьяцце» собралось много кутил. В зале «Шампанское» яблоку негде было упасть, но силой своего обаяния Мэрвин Поттер раздобыл столик у самой площадки. После довольно колкого спора Тюльпана водворили в гардеробную, на специальную подстилку. Официант принес меню, и желудок Простака поздравил хозяина, как и подобает желудку, предвкушающему счастливую развязку.
   Взмахом руки Мэрвин отослал официанта.
   – Никакой еды! – распорядился он. – Только бутылку шампанского.
   Простак почувствовал, как желудок у него вскочил на ноги, в изумлении вздернув брови.
   – Э… послушай, – проблеял Простак, – а я бы съел почек или бифштекс. Или еще чего-нибудь.
   – Нет, не съел бы. Почки? Бифштекс? Это после нашего роскошнейшего обеда? Фиппс, ты не должен поклоняться желудку, – укорил его Мэрвин. – Поставьте бутылку подальше от моего друга, – добавил он, когда официант принес шампанское. – Он у нас парень-миляга, – доверительно и, как всегда, обаятельно пояснил он официанту, – но, видите ли, не знает меры. Хлебает с самого завтрака. Один бокал, Фиппс, так, для компании. Но не больше!
   – Но послушай…
   На лице Мэрвина проступило опасное выражение.
   – Надеюсь, ты не собираешься затевать спор?
   – Н-нет…
   – Вот и отлично. – И Мэрвин задремал.
   Простак решил, что пора все-таки завершать встречу. От дальнейшего общения с крепко подвыпившим идолом киноэкрана он не ждал ни удовольствия, ни выгоды. Ему нестерпимо хотелось удрать.
   Готовясь подняться, он подтянул ногу, но в нее тотчас вцепилось крепкими зубами нечто невидимое. Пренебрегая опасностью – а вдруг рассердится? – Простак потряс друга за плечо.
   – Да? – шевельнулся во сне Мэрвин. – А, Фиппс, привет. Так и думал, что наскочу на тебя здесь. А кто это с тобой? Фотеринг? Как делишки, Фотеринг? Кстати, я только что вспомнил кое-что полезное. Когда на вас нападает чиновник, смотрите налево, а отпрыгивайте вправо. Этот маневр его одурачит.
   Простак поблагодарил, сказав, что непременно возьмет совет на заметку.
   – Меняя на минутку тему, – добавил он, – твой пес сейчас под столом. Он вцепился мне в ногу.
   Приподняв скатерть, Мэрвин проверил.
   – А ведь ты совершенно прав. Он и правда там. Привет, Тюльпаша! И снова погрузился в сон.
   Танцы и песни немножко скрасили Простаку вечер, хоть как-то отвлекся. Смотря представление, Простак до какой-то степени сумел пренебречь сварливыми жалобами желудка. Мэрвин спал. Но сон ему перебили. В каждом кабаре есть номер, когда хористки кидаются разными предметами в зрителей. Не обошлось без такого и в этом. Ватный снежок, неотъемлемая часть номера «Зима», угодил Мэрвину в закрытый глаз. А когда он разлепил глаза, второй мазнул его по кончику носа. Хористки, заметив, что гость спит, не стали растрачивать реквизит на более оживленных клиентов.
   Песенка «Мы сражаться не хотим, но уж если мы начнем, бе-е-регись!», казалось, написана специально для Мэрвина. Оставьте его в покое, и он вас не будет трогать. Как говорится, всем сердцем за мир. Но если кто считает, будто кинозвезде недостает гордости и боевого задора, он сильно ошибается.
   – Ну хватит, – сдержанно заметил Мэрвин, и те, кто знал его хорошо, могли бы сказать, что больше всего Мэрвина следует опасаться, когда он говорит вот таким сдержанным, мрачным тоном.
   Мэрвин приподнял скатерть. Оттуда вопросительно высунулась шафрановая морда. Он махнул рукой в направлении хористок, которые проделывали что-то таинственное с белоснежными туфельками.
   – Ату их, Тюльпан! – отдал команду хозяин.

7

   Простак выбрался из канавы неподалеку от отеля «Пьяцца» и суетливо поправил галстук. Припомнить, как он угодил сюда, ему не удавалось, но он помнил, в каком порядке их маленькая компания вылетела на мостовую. Первым приземлился он сам, потом Мэрвин и, наконец, Тюльпан: пес проплыл по воздуху и стукнул его меж лопаток. Оглянувшись, Простак увидел двух своих спутников: один отряхивал пыль с брюк, второй лаял на администрацию. По-видимому, ни одного из них не тревожило случившееся. Мэрвин вообще пребывал в самом радужном настроении. От легкой раздраженности, прорывавшейся у него в последний час, не осталось и следа.
   – Ну, Фиппс, куда теперь? – жизнерадостно осведомился он.
   – В постель? – предложил Простак.
   Мэрвин удивился до крайности.
   – В постель? В самый разгар веселья? Что ты, Фиппс! Можно отправиться кое-куда получше. Квартал, где мы сейчас находимся, наводнен кабаре, выбор для искателей удовольствий неограничен. Как ты насчет «Бриллиантовой подковы»?
   – Нет-нет, спасибо.
   – Ну а «Латинский квартал»?
   – Не стоит, правда.
   – Так может, к «Леону и Эдди»? Или в «Копакабану»? Ты, Фиппс, только словечко оброни. Куда ты, туда и я.
   Простак ответил, что его больше не тянет в кабаре, и Мэрвин добродушно принял его решение.
   – Тогда скажу я, что мы сделаем. Эй, такси! – окликнул Мэрвин. – Отвезите-ка нас на Кинг-Пойнт, Лонг-Айленд, да не жалейте лошадей. Мы поедем, Фиппс, поболтаем с моей невестой.
   – Но послушай!
   Добродушие Мэрвина иссякло. В голосе у актера вновь пробилась тихая опасная нотка.
   – Ты что же, возражаешь против этой встречи?
   – Нет-нет, но…
   – Давай откровенно, Фиппс. Тебе не нравится моя невеста?
   – Нет-нет, что ты!
   – Очень надеюсь. Она очаровательная девушка, милее и не сыщешь. Мисс Гермиона Бримбл, дочка хорошо известного финансового магната С. Хамилтона Бримбла, а также, надо же, вот любопытное совпадение, миссис С. Хамилтон Бримбл. Ты, возможно, видел, как Гермиона порхает по этому вашему отелю. Высоконькая такая, личико – мрамор при свете звезд, глаза сверкают словно изумруды на солнце. Ну то есть они зеленые, – пояснил Мэрвин. – Тебе она ужасно понравится. И я уверен, знакомство с тобой умножит ее счастье.
   – Черт побери! Она же не пожелает видеть меня среди ночи.
   – Недооцениваешь ты, Фиппс, свою привлекательность. Обаяние ты излучаешь независимо от времени. Я слышал, и не однажды, от очень надежных людей, что, как бы поздно ни пришел Сирил Фотерингей-Фиппс, он все равно остается Сирилом Фотерингей-Фиппсом. Водитель, тронулись. Когда доберемся до Кинг-Пойнта, я буду направлять вас жестом и словом.
   Чтобы добраться до Кинг-Пойнта на Лонг-Айленде, нужно переехать через мост Трайборо, доехать до Грейт-Нек и свернуть на Мидлл-Нек-роуд. Поездка долгая, и тянулась бы крайне утомительно, не разнообразь ее Мэрвин песенками, которые напевал приятным баритоном. Когда они прибыли, Мэрвин подосадовал, что дом тонет в темноте. Как приверженец этикета, он указал: в окне должен бы сиять свет, путеводный маяк для путника.
   – Лампа или хотя бы свеча. Однако, – прибавил Мэрвин, вновь приободрившись, – формальностями можно и пренебречь. Вон там, по-моему, комната моей невесты, и если не ошибаюсь, для нас открыты три пути. Мы можем остаться здесь и покричать погромче. Можем бросать камешками в окно. Наконец, ты можешь взобраться туда по водосточной трубе. Да, так лучше всего. Полезай наверх, Фиппс. Постучи дважды и произнеси мое имя.
   Простаку внезапно пришло в голову одно спасительное соображение.
   – Твоей невесты скорее всего нет дома.
   – Откуда, интересно, ты это знаешь? Ты еще даже и в окно не постучал!
   – Ты сам мне говорил, что она ушла на танцы.
   – Хм, и то правда. Разрази меня гром, правда! Тогда лезь наверх и просто разбей окно.
   Как выразился поэт, «это лишь чуточку больше, но как это много!». Будь Мэрвин поменьше ростом, не так пьян и не настолько обижался на малейшее возражение, Простак отклонил бы проект. Но учитывая все обстоятельства, он счел, что благоразумнее подчиниться. Карабкаясь по трубе, он тупо осознавал, что Мэрвин, прислонившись к стене, звучно декламирует: «Выше! И выше!», – а когда он добрался до подоконника, прозвучали строки о деве, приглашающей альпийского скалолаза прервать подъем и передохнуть, склонив усталую голову ей на грудь.
   Когда же Простак разбил окно, из другого окна, чуть поодаль, высунулись голова и плечи человека в халате. На незваного гостя упал свет электрического фонарика, и человек в халате, подняв револьвер, пальнул в его направлении. Балстрод, дворецкий-англичанин, услышал шум в ночи, а когда дворецкие-англичане слышат шум, они действуют.
   Выстрелы просвистели мимо уха, не причинив Простаку вреда, но намек был очевиден, и он тотчас уловил его. Вопль Мэрвина, лай Тюльпана и его полет совпали во времени.
   Когда Простак достиг земли, Мэрвин уже растворился во тьме, но Тюльпан оставался на месте. Оскорбленно рыча, Тюльпан царапал лапами дерн.
   У собак странный образ мыслей. Казалось бы, должен сообразить, что ни один человек, даже с самой неустойчивой психикой, не станет карабкаться по водосточной трубе, чтобы стрелять в себя самого. Тем не менее пес пребывал в твердом убеждении, что стрелял не кто иной, как Простак. А перебирая недавние события, пес заключил: тот с самого начала играл дурную роль – и преисполнился решимости раз и навсегда свести с ним счеты. Грубых, вульгарных шуток Тюльпан терпеть не мог. Царапнув лапами дерн напоследок, он бросился в атаку.
   Спасла Простака только прыть. Самая крохотная пауза, и с ним было бы покончено. «О, – спросил у себя Простак, – где мои крылья голубки?» – и в следующий же миг очутился на верхних ветвях большого кедра. С этой высоты он беспрепятственно мог любоваться разворачивающимися событиями.
   Теперь Мэрвин не стал бы сетовать на отсутствие света. Дом светился всеми окнами, ярко освещая и Простака. Очень скоро начали появляться люди и обыскивать прилегающую территорию. Действовали они, как показалось Простаку, не очень ретиво, но все-таки выполняли тяжкую задачу под гипнотическим оком Балстрода. Простак никогда не видел дворецких в халатах и с радостью отказался бы от такого зрелища, пусть и очень впечатляющего.
   Через некоторое время церемониймейстер убедился, что вытащили они пустышку, поисковая партия вернулась в дом, и свет потихоньку начал гаснуть. Захлопнулась парадная дверь. Дом опять погрузился в темноту. И Простак был готов поддаться порыву, типичному для тех, кто проводит вечерок с Мэрвином Поттером, то есть удрать поскорее, когда ноздри ему защекотал аромат табака и он разглядел – под деревом стоит Балстрод, наслаждаясь сигаретой.
   При виде его Простак прирос к ветке. Примерно через четверть часа раздался шум машины, затормозившей у ворот, и миссис С. Хамилтон Бримбл вместе с дочкой Гермионой показались на подъездной дорожке. Простак сообразил, что низенькая толстенькая леди – это миссис Бримбл, а повыше и постройнее – ее дочь, когда низенькая сказала:
   – Гермиона, под деревом кто-то стоит. На что вторая откликнулась:
   – Да это же Балстрод, мама. Ой-ой! Он в халате!
   Вид дворецкого, расхаживающего по саду в халате, явно переполошил миссис Бримбл. До этой минуты Балстрод существовал для нее только как вкрадчивая фигура во фраке, сером или черном, и она представить себе не могла, что среди его одежды водится халат китайского шелка с вышитыми желтыми драконами. Она шагнула к нему, готовая воскликнуть: «Вот так штука!», – но воспитание и положение удержали ее и она ограничилась фразой:
   – Балстрод! Что вы тут делаете ночью?
   Со спокойствием человека, уверенного в основательности и надежности своих мотивов, дворецкий отозвался:
   – Добрый вечер, мадам. Я преследовал грабителей.
   – Грабителей?
   – Да, мадам. Их было двое. Я услышал шум, стал производить расследование и заметил разбойника, карабкающегося по водосточной трубе.
   – О Господи! Балстрод!
   – Да, мадам?
   – Кто же это был?
   – Визитки своей он не оставил, но я узнал его сообщника. Тот оставался внизу и декламировал: «Выше! И выше!»
   – Что?
   – Декламировал: «Выше! И выше!» – мадам. Стихи покойного Генри Водсворта Лонгфелло. Возможно, эти стихи вам знакомы?

   Быстро сгущались сумерки ночи, / мадам, / когда проходил по альпийской деревне юноша, / несший сквозь непогоду знамя, / мадам, / с надписью странной…

   Миссис Бримбл перебила его. Стихи она, в общем, любила, и декламация дворецкого не вызывала у нее отвращения, но ей хотелось, чтобы он все-таки придерживался главной линии.
   – Вы говорите, узнали его?
   – Да, мадам. Это был субъект, называющий себя Мэрвином Поттером.
   – Мэрвин? Поттер? Он же обедал у нас сегодня.
   – Наверняка высматривал, мадам, где что лежит.
   – Балстрод, вы уж совсем ку-ку! – пылко вступилась Гермиона. – Мэрвин не взломщик!
   – Не согласен с вами, мисс.
   – Он киноактер! Очень знаменитый!
   – Вполне возможно, такова его версия, мисс. Я могу лишь утверждать, я застиг его, когда он подстрекал другого молодого человека, явно преступной наружности, вскарабкаться по водосточной трубе и проникнуть в дом через окно.
   Вмешалась миссис Бримбл, почувствовав, что страсти накалились и через минуту ей придется тушить безобразный скандал. Будь она полисменом, она крикнула бы: «Разойдись!» – но сейчас могла только приказать Балстроду отправляться спать. Вежливо пожелав всем спокойной ночи, дворецкий удалился.
   Услышав звук, похожий на шипение сифона, Простак резонно заключил – это хозяйка перевела дух.
   – Ну вот он, – проговорила она, и ухо могло уловить в ее голосе оттенок великодушной теплоты, – твой Мэрвин! Я тебе сразу сказала, как только его увидела…
   – Я уверена, мама, у него есть какое-то объяснение.
   – Так пусть он его даст! – воскликнула миссис Бримбл и взмахом руки указала на стройную легкую фигуру, выступившую из тени.
   – Мэрвин! – воскликнула Гермиона.
   Мэрвин вроде бы ей обрадовался. В его голосе слышался искренний пыл влюбленного, когда он воскликнул:
   – Привет, малышка!
   – Что ты тут делаешь? – спросила мисс Бримбл.
   – Так, брожу по окрестностям. А вообще-то ищу Фиппса, я его где-то обронил. Возможно, ты знаешь его под именем Фотерингей. Нас обоих выбросили с час назад из «Пьяццы», и пока мы расслаблялись в канаве, он сказал мне: «Поттер, я очень бы хотел познакомиться с твоей невестой». На что я ответил: «Нет ничего проще, дорогой Фиппс. Сейчас поймаем первое же такси и скатаем к ней».
   – Мэрвин, ты вдребезги пьян.
   Герой экрана скорбно икнул.
   – Нет, а кто бы не напился в обществе Фотерингей-Фиппса? Это же дикарь-индеец! Вломился ко мне домой и давай меня пугать. Он из тех, кто в подпитии ведет себя безобразно. Я сразу увидел, что упился он до ноздрей. У него и пистолет был. Если хочешь знать, весь вечер им размахивал. Я думал тихо, спокойно провести вечерок дома. Скромный обед, парочка хороших книг… Но он и слышать не желал. «Я лесной волк с великого Северо-Запада! – рычал он. – Сегодня ночью мне пришла пора выть!» Уволок меня в «Пьяццу», представляешь? Что я мог поделать?! Ни-че-го! У него ведь пистолет. Не успели мы сесть за столик, как он вскочил и заорал: «Берегись! Сейчас начну! Подбирайте своих мертвецов, ребята! К каждому трупу – сувенирчик!» Естественно, нас выбросили. Приложились ушами прям об асфальт. Поверь мне, Фотерингей-Фиппс – он такой. До того достукается, что его с друзьями выбросят даже из портового трактира в Марселе. Обещаю тебе, я постараюсь встречаться с ним после медового месяца как можно реже.
   – Медовый месяц может и не состояться, – сумрачно произнесла Гермиона. – Мама, ступай домой. Я хочу поговорить с Мэрвином.
   Она повела нареченного по лужайке, и Простак остался один в тихой ночи. Освобожденный от общества миссис С. Хамилтон Бримбл и ее дочери Гермионы, он мог бы и слезть с насеста, пожелай он того, но он не желал. Зачем ему новые удары, которые, возможно, припас для него этот жуткий дом? Словом, он цеплялся за свою ветку точно озабоченный опоссум, когда заметил маленькую компанию, состоявшую из Мэрвина Поттера, шагавшего с самым понурым видом, собаки на поводке и Гермионы Бримбл, высоко вздернувшей подбородок. Гордо и холодно вошла она в дом, и парадная дверь громко захлопнулась за ней. И никаких тебе прощальных поцелуев.
   Осторожно Простак спустился вниз – в таком местечке никогда не угадаешь, какие еще ужасы могут таиться в тени. Пес Тюльпан пылко рванулся к нему, уведомляя о его присутствии Мэрвина, но, к счастью, его окоротил поводок.
   – A-а, Фиппс, – тускло проговорил Мэрвин. – А я тебя повсюду ищу. Откуда это ты свалился?
   – Прятался вон на том дереве.
   – Любишь по деревьям лазать?
   – Нет, не люблю. Меня туда загнал твой пес-людоед.
   – Играл, видно.
   – Да? Ну, я не стал уточнять. Просто прыгнул, спасая жизнь.
   – Значит, – призадумался Мэрвин, – ты сидел на этом дереве? Тогда ты мог кое-что услышать из недавнего разговора.
   – Я и услышал.
   – Но самое интересное пропустил. Мы далеко от дерева ушли. Ты ведь не женат?
   – Нет.
   – Тогда ты и не подозреваешь, до чего может дойти рассерженная женщина. Не припомню ничего подобного с того дня, как я украл сцену у мексиканской звезды. Где девушки набираются таких словечек, понять не могу. Скорее всего заучивают в последнем классе.
   – Она дала тебе от ворот поворот?
   – Если ты имеешь в виду, что Гермиона порвала помолвку, то отвечу «нет». Мы по-прежнему жених и невеста. Но какой ценой! Какой ценой, Фиппс! Выдвинула ультиматум. Отныне – никакого спиртного. Одно движение к алкоголю, и свадебным колоколам не звонить. Начиная с сегодняшнего вечера.
   Мэрвин погрузился в угрюмое молчание, уйдя мыслями в безрадостное, тусклое будущее.
   – Вот интересно, Фиппс, представляешь ли ты, что это значит? Холод и тьма, холод и тьма. Повсюду царят радость и смех, но не в сердце Мэрвина Поттера. Повсюду весело поглощают шотландское виски, а я не могу присоединиться. Я буду чувствовать себя как мучимый жаждой прокаженный. Но раз нужно – значит, нужно. Пойдем-ка, Фиппс. В гостях хорошо, а дома лучше. Возвращаемся в Нью-Йорк.
   – Забежим куда-нибудь перехватить сандвич?
   – Нет, это немыслимо! – Мэрвин вскинул брови. – Ты что, Фиппс, жуешь не переставая? Роешь себе могилу зубами? Хотя что же, – философски заключил он, – ленточные черви так и останутся червями.
   И зашагал туда, где их ждало такси.

8

   Офис «Леман продакшнс инк.» размещался в сумрачном здании, каких полно на Бродвее и Сороковых улицах. Тесные лифты в них заполонены блондинками, все на одно лицо, и мужчинами с заросшими подбородками, тоже скроенными по одному лекалу. Все до единого – из шоу-бизнеса. Или с его окраин. Пока лифт плывет вверх или вниз, вы улавливаете обрывки разговоров о летних гастролях, ракурсах камеры и о том, что за ними прислало агентство «Линдсей и Крус».
   Почти все такие здания сдаются в аренду под офисы, занимающиеся водевилями, фильмами и телевидением. Джо Леман прежде занимался водевилями, и водевильное его прошлое сказалось – став продюсером в драматическом театре, он раскинул палатку в одном из таких зданий, тогда как обычно театральные продюсеры располагаются на верхнем этаже какого-нибудь театра или прячутся за обветшавшими фасадами особняков на Пятьдесят пятой улице.
   Офис «Леман продакшнс» состоял из приемной, где сидел прыщавый мальчишка, день напролет жующий жвачку, комнатушки, где хватало пространства только секретарше и пишущей машинке, и внутреннего кабинета – святилища, где Леман проводил совещания со своим партнером Джеком МакКлюром.
   В два тридцать, на следующий день после того как Простак посетил Кинг-Пойнт, мистер Леман тоже совещался в своем офисе, но не с Джеком МакКлюром – тот сидел в зале «Моррис» и смотрел репетицию, – а со своей женой Фанни, бывшей Фанитой, Величайшей Жонглершей Мира.
   Кабинет был запущенный, неприбранный, совсем не похожий на те, в каких ведут дела люди вроде Ли Шуберта и Джона Голдена. Попади сюда случайно тонко чувствующий декоратор, он, скривившись, разрыдался бы навзрыд. Дни водевилей для Джо Лемана миновали совсем недавно, и у одной стены громоздилась груда всякого разного барахла из прежнего офиса. Связки газет, в основном рождественские выпуски «Верайети» с рекламными поздравлениями мистера Лемана актерам; несколько коробок с папками; пестрая мешанина сценических костюмов и даже балетная туфелька были самыми приметными в комнате, если не считать огромного нового письменного стола, уже слегка припорошенного пылью.
   Остальная мебель тоже была новой – крутящееся кресло у стола, стул для посетителей перед ним и стул поменьше сбоку. Бачок с охлажденной питьевой водой довершал обстановку. Еще мистер Леман прихватил с собой в новый офис около сотни фотографий актеров, которые в разное время пользовались его профессиональными услугами. В занятном беспорядке снимки украшали стены, все с дарственными надписями: «С любовью к Джо», «Джо от Прекрасной Марквери», «Самому великому агенту в мире» – и тому подобное. Надписи свидетельствовали скорее о деловом союзе, чем о личной дружбе.
   Мистер Леман устроился в крутящемся кресле, закинув ноги на стол и ритмично жуя сигару. Его жена, лет под сорок, хладнокровная, самоуверенная, закаленная за годы гастролей по медвежьим углам, предпочитала расхаживать по кабинету.
   – Да уж, голубчик, – говорила она, – посмотрела я на эту твою хваленую труппу.
   – И что? – осторожно подтолкнул ее Леман.
   – И репетицию видела. Теперь я знаю, что означает – судьба хуже смерти.
   – Вот как? – прорычал мистер Леман. – А ты не таскайся на репетиции.
   Волевой крупный мощный мужчина, Леман обычно дышал тяжко и трудно в минуты профессионального напряжения.
   Костюм на нем был достаточно скромный, разве что рубашка несколько ярковата, но все-таки казалось, что одет он крикливо, – вероятно, из-за шляпы-дерби, которую он не снимал никогда. Даже люди с крайне богатым воображением не могли представить его без этой шляпы.
   Однако Фанни была не из тех женщин, кого легко запугать. Ровным голосом она продолжала:
   – Да, голубчик, шоу у тебя историческое. Летоисчисление станут вести со дня премьеры.
   Леман беспокойно поерзал в крутящемся кресле. Рука его, потянувшаяся было почесать голову, наткнулась на шляпу, и он почерпнул силы в этом головном уборе.
   – Слушай, а каким боком это тебя-то касается? – нежно осведомился он. – Деньги ведь не твои, верно?
   – Могли бы быть и мои, дай я слабину. Но я устояла.
   – Честь тебе и хвала! А когда ты презрела долг жены, я отправился за угол к Лестеру Бардетту, и он тут же вложил двадцать штук. Вот так! Чек он даст сегодня.
   – Пусть лучше он, чем я! Поберегу уж свои кровные.
   Джо кисло взглянул на жену. Эти наличные были животрепещущей темой. Нет, все-таки необходимо принять закон против того, чтобы жена клала деньги на свое имя, в который раз подумал он, вторя чувствам многих бродвейских мужей.
   – Вообще-то после всего, что я для тебя сделал, могла бы хоть благодарность проявить, – угрюмо проворчал он. – Тебе не заработать бы ни пенни, если бы я не выдернул тебя из техасского кабака и не вставил твой номер в настоящий водевиль. Фанита! Величайшая Жонглерша! – с едким сарказмом воскликнул он. – Да если б не я, ты бы до сих пор подбрасывала свои четыре булавы в каком-нибудь убогом баре!
   Фанни взорвалась. Она не выносила оскорблений своей профессиональной гордости.
   – Прямо, четыре! Я работала с шестью булавами, и мне орали «браво». Сколько лет держался номер…
   – Угу. И нет сцены между Нью-Йорком и Калифорнией, где не осталось бы вмятин от твоих булав. А в первых пяти рядах и сидеть никому не разрешалось. Ха-ха, Жонглерша!
   – Да, Фанита-Жонглерша! Я и сегодня так же хороша.
   – Почти.
   – Ладно-ладно, – небрежно отмахнулась Фанни. – Я была дрянной жонглершей, а ты великим агентом. Но и дом, и участок во Фрипорте купила я. Не говоря уж о моих сбережениях. Послушай, Джо, – смягчилась она, как смягчалась всегда, разрядившись в домашней ссоре, – драма – это ведь не твой конек. Отчего бы тебе снова не заняться водевилями? Уж на этом-то ты собаку съел.
   – Потому что я не желаю. Ясно?
   Фанни вздохнула. Случайный зритель ни за что бы так не подумал, но она и вправду любит этого человека – тупоголового, с сигарой и шляпой-дерби на макушке.
   – Ладно, – уступила она, – поступай как знаешь. Давай сляпай это шоу, и посмотрим, каким оно станет историческим.
   – Не волнуйся, станет, хотя ты и в насмешку говоришь. Подумай сама: разве шоу не станет хитом, если главную роль играет Мэрвин Поттер? Да все женщины Америки кинутся на него полюбоваться!
   – Если он не спалит театр в первый же вечер. От него только этого и жди. По мне, проще управляться с полной тележкой обезьян, чем с этим придурком. И очень сомневаюсь, что зрители станут платить даже за Мэрвина Поттера, когда разнесется слух об этой актрисе.
   – Мисс Уиттекер прекрасно сыграет.
   – Это ее так зовут? Откуда она, собственно, свалилась?
   – Знаешь Джека МакКлюра?
   – Она что, его мамочка?
   – Золовка! Сестра его жены. А потому, уж пожалуйста, не откалывай при Джеке этих своих шуточек.
   Фанни серьезно кивнула.
   – Так вот почему она в шоу.
   – Нет, не только. Она и сама по себе хороша.
   – Ну да, если кому нравятся пышнотелые дамы зрелых лет. На репетиции я застала сцену, где она взбирается на яблоню в семейном саду. Придется вам деревья изготовлять из железобетона, – заключила Фанни и, сомневаясь, что ей удастся выдать заключительную реплику удачнее, одарила на прощание супруга ласковой улыбкой.
   Несколько минут спустя в кабинет вошла девушка, при виде которой Простак, будь он тут, пошатнулся бы и с трудом удержал глаза в орбитах. Светловолосая, в шляпке, похожей на фруктовый салат. В ее голубых глазах, остановившихся на мистере Лемане, мерцало скрытое веселье. Для Эйлин Мур, его секретарши, хозяин служил неистощимым источником развлечений.
   Мистер Леман, крутанувшись на кресле, окинул девушку воинственным взглядом. Ничто в его манерах не намекало, что он находит в ней хоть тень девичьей привлекательности, сразившей наповал Простака на Мэдисон-авеню. Душа у него еще саднила от недавней стычки, и путеводная звезда жизни Фотерингей-Фиппса оказалась всего лишь подвернувшейся вовремя под руку подчиненной, на которую можно выплеснуть накопившиеся эмоции.
   – Эй, вы!
   – Да, адмирал?
   – Где это вы были?
   – В кафе, адмирал.
   – Не очень-то вы торопились обратно. И не смейте называть меня адмиралом. Вы что, думаете, я плачу за то, чтобы вы обедали день напролет?
   – А вы мне вообще не платите. Уже за две недели задолжали. И знаете, – Эйлин считала, что подобные высказывания следует душить на корню, – в контракте оговорен час на обед. Именно час я и отсутствовала. Ни больше ни меньше. Так что отстаньте, Саймон Легри, и выбросьте свой кожаный кнут. Вы разве не в курсе, что Линкольн уже освободил рабов? Газет никогда не читаете?
   Леман заворчал. С Фанитой, Величайшей Жонглершей Мира, он еще мог надеяться, что хоть иногда настоит на своем, но когда он пытался препираться с этой девушкой, то неизменно остро ощущал комплекс неполноценности. Если бы он не задолжал ей двухнедельную зарплату угрюмо подумал Леман, то давным-давно выкинул бы девчонку, нахальную, по его мнению, как свежевылупившийся цыпленок.
   – Ладно, – сдался он, – принимайтесь за письма.
   Она написала с десяток писем, письма босс обожал диктовать. Вскоре наступило затишье, и, как всегда в таких случаях, Эйлин разговорилась. Девушкой она была милой, дружелюбной, и ей хотелось, чтобы всем вокруг было весело. Она поискала возвышенную и занимательную тему. На минуточку призадумалась, не поболтать ли о новой шляпке, но решила, и вполне правильно, что этот предмет вряд ли увлечет аудиторию.
   – Сегодня утром я видела на репетиции миссис Леман, – поделилась она, чувствуя, что это более острая тема.
   – Да?
   – Она такая забавная, правда?
   – До колик прямо, – угрюмо буркнул мистер Леман.
   – А как зовут актрису, которая играет героиню?
   – Глэдис Уиттекер.
   – Глэдис Уиттекер, – задумчиво повторила секретарша. – У нее такой темперамент! Ведь миссис Леман с ней даже не разговаривала!
   Леман содрогнулся:
   – То есть Фанни откалывала свои шуточки?
   – Она только спросила…
   – О чем? Сколько эта Глэдис весит? В каком году родилась?
   – Нет-нет. Хотя она и правда слишком пухлая и старовата для своей роли.
   – Я так не считаю.
   – А вот миссис Леман считает. Мы смотрели ту сцену, где мисс Уиттекер залезает на яблоню, и миссис Леман спросила у режиссера: «Какой на ней будет костюм в этой сцене?» Режиссер ответил: «Голубенькие бриджи».
   Леман тихонько застонал. Вот оно! Перст судьбы!
   – «Голубенькие бриджи», – ответил режиссер. А миссис Леман и скажи: «Не забудьте дать указание, когда загремит хохот, пусть опустят занавес».
   – К вам мисс Уиттекер, сэр, – объявил прыщавый юнец, появляясь в дверях.
   – Вкати ее на инвалидном кресле, – распорядилась Эйлин.
   Леман обрушился на секретаршу с необузданным жаром дикого зверя, угодившего лапой в капкан.
   – Убирайтесь! Живо! – прогремел он. – И шуточки свои с собой захватите. С меня хватает миссис Леман, а тут еще и вы. – Он повернулся к юнцу. – Она нормально себя ведет?
   – Да, сэр.
   – Не плачет?
   – Нет, сэр.
   – А ножа при ней нет? – осведомилась Эйлин.
   Леман снова изобразил дикого зверя в капкане.
   – Убирайтесь! Ступайте печатать письма!
   – Слушаюсь, масса Легри.
   – Введи ее, – распорядился Леман и круто повернулся к помощнице. – Чего вы ждете?
   – Хочу пропустить ее к столу, – отозвалась та. – Вдвоем нам с ней не разминуться.
   Если у мистера Лемана и вертелся на языке подходящий ответ, ему пришлось промолчать, потому что в этот момент юнец ввел мисс Уиттекер. Дойдя до дверей, Эйлин остановилась и обернулась.
   – Да, сэр, голубенькие бриджи, – тихонько промолвила она.
   И скрылась в комнатушке, прикрыв за собой дверь, а через минуту оттуда донесся слабый стук машинки.
   – Не обращайте на нее внимания, – посоветовал Леман. – Она чокнутая. И не обращайте внимания на миссис Леман, она тоже не в себе. Присаживайтесь. С чем пришли?
   Мисс Уиттекер, крупная пышная блондинка, все еще красивая, но слишком величественная, чтобы лазить по яблоням, опустилась в кресло. Глядя на нее, любой прислушался бы к совету миссис Леман изготовить яблоню из бетона. В руке Глэдис держала лист бумаги, который и предъявила Леману жестом фокусника, вынимающего кролика из шляпы.
   – Это ваш чек на сто долларов. Его мне вернули уже в третий раз. На что же он дает право? На вечное владение?
   С этим Леман расправлялся не впервые.
   – Погодите немного и предъявите снова, – посоветовал он.
   – Но мне, мистер Леман, нужны деньги!
   – Вы их получите.
   – Можно сказать одно словечко?
   – Прошу.
   Мисс Уиттекер и вправду ограничила себя всего одним словом:
   – Когда?
   Напускное самообладание слетело с Лемана.
   – Когда я буду готов, вот когда! Сил никаких нету! – закричал он. – Тружусь день и ночь, чтобы слепить это шоу, а стоит отлучиться на минутку, как тут же являются всякие и требуют денег. Деньги, деньги, деньги! Если вам понадобились деньги, отчего вы не попросите у Джека МакКлюра? Вы же сестра его жены!
   – Джек МакКлюр! – выговорила Глэдис, и сразу стало ясно: она не очень высокого мнения о своем зяте.
   Лемана запоздало навестила мыслишка, что умнее бы держаться с актрисой поласковее, а то и утешить ее. Поднявшись, он ласково приобнял мисс Уиттекер, не снимая шляпы.
   – Послушай, детка, – начал он. – Ты же знаешь, как готовят шоу. Все деньги вложены в спектакль. Заперты в некотором роде. Так и называется – замороженные активы. Я позабочусь, чтобы ты получила свою сотню. С минуты на минуту я ожидаю миллионера с крупным чеком. Дай мне полчаса.
   – Ладно уж, – согласилась мисс Уиттекер тоном судьи, выносящим условный приговор. – Но если не выложите деньги на бочку, я отправляюсь прямиком в профсоюз и рассказываю всю историю. Что случится потом, сами знаете. Они призовут всю труппу к забастовке.
   Поднявшись, мисс Уиттекер величественно выплыла из комнаты, а мистер Леман, жуя сигару, уставился пустым взором в пространство, задумавшись о женщинах.
   Женщины! Нет, что за пол, что за пол! Являются, вымогают деньги и еще грозят профсоюзом. Кусают руку, которая помогла им выбраться из паршивых техасских кабаков. Они дерзки и неуважительны и так странно, уголком глаза, поглядывают на тебя, когда ты диктуешь им письма. Нет, не видит он никакой пользы от слабого пола. На мужчину, который тронет женщину, отнюдь не с намерением ее приласкать, смотрят косо, что совершенно справедливо. Но мистер Леман мог бы назвать трех женщин, которых он с удовольствием именно так тронул бы.
   Вскоре, отвлекшись от неприятной темы, он обратился мыслями к другой, более радостной. Он стал размышлять о Лестере Бардетте, и темная тучка растаяла, в душу хлынул солнечный свет. Сумрачный взгляд, каким он смотрел на мир, просветлел. Конечно, женщины в мире существуют, и больше, чем надо, но этому можно противопоставить тот факт, что в старом добром мире живут и такие мужчины, как Лестер Бардетт, готовый легко и быстро выложить двадцать штук.
   Мистер Леман все еще упивался мыслями о Бардетте, и чем дольше он думал об этом честном и справедливом производителе одежды, тем больше успокаивалась его душа, когда снаружи раздался непонятный шум. Дверь распахнулась настежь, и в комнату влетел его партнер Джек МакКлюр, всем видом своим напоминавший жителя, уцелевшего после последних дней Помпеи.
   – Джо! – закричал МакКлюр, слишком возбужденный, чтобы сообщать жуткие новости исподволь. – Ты представляешь, что стряслось?! Лестер Бардетт дает деру!

9

   Джек МакКлюр представлял в «Леман продакшнс» спокойствие и воспитанность. По-видимому, существует некий закон природы, согласно которому в каждом театральном агентстве всегда есть спокойный, приятный джентльмен. Джек был куда симпатичнее Лемана и, более того, привлекательнее – высокий, красивый, спортивного типа. Леман спортом не занимался, и по окончании делового дня все помыслы его неизменно устремлялись к «Астор-бару». Джек ходил в нью-йоркский спорт-клуб и играл там в сквош, в летние же месяцы его можно было видеть на Лонг-Бич, где он неутомимо рассекал волны. Одевался он по моде и даже чуточку опережал ее – на голове у него красовалась мягкая серая шляпа, которую он, как и Леман дерби, не снимал никогда.
   – Дает деру, – повторил Джек и, подойдя к бачку, налил себе в бумажный стаканчик бодрящий глоток.
   Леман, который после ухода Глэдис Уиттекер устроился в своей любимой позе, то есть закинув ноги на стол, рывком сбросил их, чуть не опрокинув кресло. Лицо у него побелело, глаза выпучились, словно у Макбета, узревшего дух Банко, заглянувшего к нему на обед.
   – Как это?
   – А вот так. Он забирает свои деньги. Все. До последнего цента.
   – Но – почему?
   – Вот он тебе расскажет, – посулил Джек, тыкая бумажным стаканчиком на дверь, в которую входил Мэрвин Поттер, задержавшийся, чтобы дать автограф офисному юнцу.
   Мэрвин, как обычно, был спокоен, любезен и невозмутим. Вчерашняя ночь, лишившая бы румянца обычного человека, не оставила на нем следа. Глаза у него блестели, держался он бодро и весело и, по-видимому, ни чуточки не страдал от головной боли.
   – Приветствую тебя, благословенный Леман! – тепло поздоровался он. – Давненько не виделись, но ты все такой же… Жаль-жаль. И славная старая контора – тоже. Вроде бы подбавили сюда пыльцы, а в остальном все по-прежнему. Что за великолепная пыль! – прибавил Мэрвин, проводя пальцем по столешнице. – Где ты такую раздобываешь?
   Мистер Леман сосчитал до десяти. Как ни странно, его доктор дал ему тот же совет, что и другой доктор – мистеру Андерсону.
   – Оставь в покое мою пыль! Что там с Лестером Бардеттом?
   – Ох уж этот Бардетт, – скорбно покачал головой Мэрвин. – Такой вспыльчивый. Вопреки совету поэта, дает волю страстям. Не поддавайся гневу, учили меня в воскресной школе. Очевидно, никто не внушил этой мудрости Бардетту. Не припомню, чтоб хоть один производитель одежды так лиловел и багровел на моих глазах. А все из-за совершеннейшего пустяка.
   – Какого это?
   – Он поджег Лестеру ногу, – объяснил Джек.
   Мистер Леман страдальчески воздел руки и непременно стиснул бы голову, если б не мешала шляпа.
   – Поджег ногу?
   – Да, а что такого? Будьте разумны, дорогой мой Леман! – призвал Мэрвин. – Вы так возбудились. Можно подумать, будто я виновен в злодеянии или преступлении, а я и всего-то сделал то, что сделал бы на моем месте любой тонко чувствующий актер. Бардетт опять заснул в кресле, и я решил, совершенно справедливо, что, пожалуй, другого такого случая больше может и не подвернуться. Птицы, пчелы, ветерок и деревья – вся природа взывала ко мне: подожги ты ему ногу, подожги! Я и поджег.
   – Лестер взбесился, – не к месту вставил Джек.
   – Да, – согласился Мэрвин. – Я старался урезонить его, убедить, но он ничего не желал слушать. Хотя можно было взглянуть и с моей точки зрения. Мне показалось, будто в этом субъекте течет змеиная кровь. Не знаю, много ли вам известно об аспидах, – продолжил Мэрвин, – но главное их свойство – не слушать заклинателя. Заклинай, не заклинай – им без разницы.
   Мистер Леман легко вспыхивал, а вспыхнув, не задумываясь выплескивал эмоции в достаточно едких словах. Не запнувшись ни на секунду, он припечатал Мэрвина шестью определениями, на что тот предположил, что так называет Леман и девушек.
   – Улыбнитесь мне! – попросил Мэрвин. – Горько, через силу, но улыбнитесь. Господи Боже, никак не пойму, из-за чего весь этот сыр-бор! Да в Голливуде поджечь ногу – это так, мелочь, рядовая любезность.
   – К черту Голливуд!
   – Чувство, достойное восхищения, – отозвался Мэрвин. – Я и сам частенько так говорю.
   Леман снова забросил ноги на стол. Так ему лучше думалось, а сейчас было самое время пошевелить мозгами пошустрее. Двадцать тысяч долларов испарились в одно мгновение. Это послужит ему уроком. Не будет обольщаться, будто кто-то, кроме санитаров из буйнопомешанного отделения, сумеет удержать под контролем звезду вроде Мэрвина Поттера. Единственным светлым пятнышком во всем этом черном происшествии, единственным слабым серебряным лучиком в черной туче, сгустившейся над ним, было отсутствие Фаниты. Хоть она не может бросить ему торжествующе: «А я что тебе говорила!»
   Джек МакКлюр снова наполнил бумажный стаканчик и хмуро выпил.
   – Ну вот и кончен бал, – изрек он.
   Мистер Леман кивнул так же уныло.
   – Да, придется нам прикрывать шоу.
   – Это с чего ж вдруг? – удивился Мэрвин.
   – С чего? – рявкнул Леман. – Может, скажешь мне, где найти другого партнера, готового расстаться с двадцатью тысячами?
   – Столько хотел вложить Лестер, – подсказал Джек. – Двадцать тысяч долларов.
   – Двадцать тысяч? – изумился Мэрвин. – Да это же так, семечки. В Голливуде мы давали бесплатный хлеб и угощали супчиком тех, кто вносил жалкие двадцать тысяч. Сплавляли им свои обноски.
   Леман кинул на него злобный взгляд.
   – Хватит нам сказок про Голливуд. Тут у нас Бродвей, и богачи, желающие вложить двадцать тысяч в шоу, на деревьях не растут.
   – Ах, Леман, какой вы пессимист! Пораженец, можно сказать. Господи Боже! – воскликнул Мэрвин. – Для спектакля, где играет подарок всем американкам, нет нужды попрошайничать, обходя народ со шляпой. Акулы бизнеса с двойными подбородками в драку ринутся за привилегию внести свой вклад в искусство. Да Господи! Еще в Скивассетте один молодой миллионер просто умолял, чтобы я позволил ему вложить состояние в этот спектакль…
   – Что! – вскричал Леман, вскакивая с места.
   – Что! – вскричал Джек МакКлюр, подпрыгивая до небес.
   – Кто он? – заорал Леман.
   – Где он? – заорал Джек.
   – A-а, вот тут вы меня поймали. Фамилия его Фиппс, а вот где он сейчас, без понятия. Я наткнулся на него вчера, но адреса не выяснил. Но вы найдете его, найдете! – заверил герой экрана. – Порыскайте по окрестностям, и обязательно найдете. – И чувствуя, что сделал все для этих людей, он забрал со стола шляпу и удалился.
   Первым, когда закрылась дверь, заговорил мистер Леман:
   – Дай мне телефонную книгу.
   Джек протянул ему справочник, и он лихорадочно принялся листать страницы.
   – Здесь Фиппсов сорок одна штука, – сообщил он наконец.
   – Позвони всем, – велел Джек.
   – Всем звонить ни к чему, – проявил смекалку мистер Леман. – Зачем нам беспокоить миссис Анну Б. Фиппс, или Астора Фиппса, «Канцелярские товары», Эдгара Фиппса, фотографа, а также миссис Эдвард Фиппс, или Элси Фиппс? Даже миссис Флоренс Фиппс и мисс Джеральдин Фиппс нам ни к чему. И «Гостевое агентство Фиппс» – тоже.
   Он взялся за телефон.
   – Набери мне Фиппса.
   – Сэр? – уточнил прыщавый юнец.
   – Набери мне Фиппса.
   – Которого, сэр?
   – Всех Фиппсов, какие есть. Кроме миссис Анны Б. Фиппс, Астора Фиппса «Канцелярские товары», Эдгара Фиппса, фотографа, миссис Эдвард Фиппс, мисс Элси Фиппс, миссис Флоренс Фиппс, мисс Джеральдин Фиппс и Фиппса «Гостевое агентство».
   – Слушаю, сэр, – отозвался прыщавый юнец, резво накручивая номер Эдгара Фиппса, фотографа.
   Шло время. Наконец охрипший и измученный Джозеф Леман откинулся на крутящемся кресле, промокая лоб. Он пообщался с большим количеством Фиппсов, чем, наверное, любой другой человек в Нью-Йорке. С Фиппсами-басами, Фиппсами-тенорами, Фиппсами-баритонами, с тремя простуженными Фиппсами, двумя Фиппсами-заиками и, наконец, с одним Фиппсом, у которого, видимо, отсутствовало нёбо.
   – Что теперь? – спросил он, и внезапное озарение снизошло на него. Он проговорил в телефон: – Набери мне Дэвида.
   – Всех Дэвидов, сэр? – переспросил прыщавый юнец, потихоньку загораясь трудовым энтузиазмом.
   – Сола Дэвида.
   – Слушаю, сэр.
   – Сол может подкинуть деньжат, – заметил мистер Леман.
   – Вполне, – кивнул Джек.
   – Наше шоу – верняк, и любой, кто вложит деньги, состояние огребет.
   Зазвонил телефон.
   – Это Сол Дэвид? Говорит Джо Леман. О… Нет! – Леман шваркнул трубку. – Бермуды, – горестно возвестил он. – В какую только даль не удерут, когда пытаешься выжать у них денег.
   Джек выдвинул новый вариант.
   – Есть еще шанс. Два типа, некие Леви, выпускают блузки с длинным рукавом. Они вкладывали деньги в шоу в прошлом году.
   Мистер Леман покачал головой.
   – Прибыль они получили грошовую и навсегда покончили с шоу-бизнесом. А я вот сижу с крепко сбитой драмой, модной и современной, и не могу…
   Джек выступил еще с одним предложением.
   – А Фанни? Может, попытаться вытянуть у нее?
   – У Фанни!
   – У нее ж денег полно!
   – А то я не знаю! Сегодня утречком забегал к ней в банк, пытался выведать, какой у нее баланс, но полный облом. Нет, Фанни не тот человек. До того прижимистая… Десяток угрей так прижмет, что внесет их на два этажа, не выронив ни одного. Опять этот чертов телефон. Ответь ты, Джек, у меня уже горло горит.
   Следуя примеру МакКлюра, Леман уныло побрел к бачку с водой и наполнил бумажный стаканчик.
   – Что!!! – заорал Джек в трубку.
   Мистер Леман выронил стаканчик. Джек, зажав ладонью микрофон, проговорил дрожащим голосом:
   – Фиппс!
   – Который? Эдгар-фотограф?
   – Нет-нет-нет!
   – Фиппс из гостевого агентства?
   – Нет-нет-нет! Тот самый Фиппс!
   Мистер Леман покачнулся, как лесной великан под топорами лесорубов.
   – Тот самый Фиппс?
   – Говорит, Мэрвин Поттер сказал ему, мы продадим ему долю в шоу.
   – Где он? – напрягся Леман.
   – Звонит из «Астора», – ответил Джек, проконсультировавшись с трубкой. – Ждите в вестибюле, – проговорил он в трубку. – Сейчас спущусь и провожу вас.
   – Да! Ступай скорее! – поторопил Леман. – Эй! – закричал он, когда его партнер двинулся к двери. – Крепче держи его за рукав!
   Всякая апатия мистера Лемана исчезла. Он искрил энергией.
   – Мур! – рявкнул он.
   Из комнатушки появилась Эйлин.
   – Слушаю, полковник?
   – Приберите-ка тут. Сейчас явится ангел-спаситель.
   – Есть, сэр.
   – Да расторопнее поворачивайтесь!
   – Слушаюсь, сэр. Кто, вы сказали, явится?
   – Ангел. Миллионер. Он хочет вложить деньги в шоу.
   – Гип-гип-ура! Это означает, что вы выплатите мне жалованье?
   – Нашли время для таких разговоров!
   – Но вы должны мне за две недели.
   – Да ладно-ладно. Получите вы свои деньги, получите! А теперь слушайте. Когда этот типус будет здесь, войдите с листком бумаги, ладно? С письмом каким-нибудь, ну с чем-то. Деловито так войдите и положите его мне на стол.
   – Да, сэр.
   – А потом не задерживайтесь. Выйдите поскорее.
   – Да, сэр. Похоже на новые игры, где каждый играет за себя. Мода на них обуяла общество будто лесной пожар.
   – Не важно, на что это похоже. Вы все поняли?
   – Да, генерал.
   – Входите. Приносите бумагу. Кладете ее на стол.
   – И с улыбкой ухожу. А вы не можете объяснить мне, с какой все это целью?
   – Не важно! Атмосферу создает, черт подери, если вам так уж позарез знать. Никогда не слышали об атмосфере?
   – Ах, атмосферу? Ладно. Извините, я ухожу.
   И она вернулась в свою комнатушку, а мистер Леман, закинув ноги на стол, сбил дерби на глаза, раскурил новую сигару и отдался первым приятным мыслям за этот день. Особой религиозностью он не отличался, но невольно почувствовал, что Провидение опекает хорошего человека, присматривает, чтобы тот не пал замертво у обочины. Хороший человек может получить удар, может споткнуться, но если Провидение поджидает с полотенцем в его углу ринга, то поражения он ни за что не потерпит.
   Вполне вероятно, что мистер Леман пустился бы распевать песенку словно жаворонок – так поднялось у него настроение, – но не успел он впасть в такую ужасную крайность, в дверях появился Джек МакКлюр с последним из Фотерингей-Фиппсов.
   Ласково, но цепко, удерживая Простака за локоть.
   – Мистер Сирил Фиппс, Джо, – провозгласил он. – Мистер Леман, мистер Фиппс.

10

   Не успел Леман увидеть Простака, как понял, что здорово недооценил Провидение: в своих милостях хорошему человеку оно не скупится на щедроты. «Я сразу же смекнул, вот она, наша устрица, – сказал бы мистер Леман, диктуй он мемуары стенографистке. – Жирненькая такая, да еще приправленная кресс-салатом». Все в молодом человеке кричало о его наивности, и старший партнер «Леман продакшнс» встрепенулся, точно от пения горна.
   – Как поживаете, мой дорогой? – осведомился он. – Присаживайтесь.
   Простак робко пристроился на стуле для посетителей. Леман произвел на него глубокое впечатление. В этом театральном магнате было что-то от Дж. Г. Андерсона и немножко – от дядюшки Теодора, от чьего взгляда у племянника с самого раннего детства стыла кровь в жилах. Шляпу Простак держал в руке. Заметив, что ни мистер Леман, ни мистер МакКлюр головы не обнажают, он подумал минутку, не ошибся ли, но следовать их примеру пока что не осмелился.
   – Сигару? – предложил мистер Леман.
   – А? Нет. Не думаю, спасибо большое.
   – Тэк-с, – дружелюбно бросил Леман и скосил глаз на Простака. – Откуда вы?
   – Родился в Лондоне…
   – Это в Англии?
   – Да, именно.
   – Шикарное местечко. Никогда там не бывал, но все говорят. Итак, мистер Фиппс, вы интересуетесь театром. Занимались когда-нибудь шоу-бизнесом?
   – Пока еще нет.
   – Что ж, все мы когда-то начинали. Самое трудное – найти великую пьесу. Вот я нашел. Можно сказать, величайшее драматическое открытие за последние двадцать лет. Ничего подобного прежде не бывало, ясно?
   – Не бывало?
   – Ничего подобного, – подтвердил мистер Леман и выдержал внушительную паузу, размышляя о грандиозности своего драматического открытия.
   Тихонько, по-джентльменски покашляв, Джек МакКлюр нарушил молчание.
   – Я сказал мистеру Фиппсу, что если он будет действовать быстро, то, возможно, и успеет купить долю в нашем спектакле. Мы ведь еще не до конца его профинансировали?
   – Да, не совсем, – подтвердил мистер Леман.
   – Удачно получается, – заметил Джек.
   – Весьма, – согласился мистер Леман. – Но, конечно, мистер Фиппс, тут, в Нью-Йорке, все так, как сказал мистер МакКлюр. Решения требуется принимать быстро. Думать на бегу. Вот один наш приятель мог бы купить долю в «Мышьяке и старых кружевах» [4 - «Мышьяк и старые кружева» – очень популярная пьеса Джозефа Кесселринга (1904–1967). Премьера состоялась 10 января 1941 г. в Нью-Йорке.], если бы подсуетился.
   – Но проканителился один лишний день, – печально подхватил Джек, – и проиграл.
   – Таковы уж правила в шоу-бизнесе, – покачал головой мистер Леман.
   – Да, таковы правила, – согласился Джек, тоже покачивая головой.
   Простак покивал с умным видом.
   – Да, это мне понятно. Решать нужно молниеносно. Я и сам за быстрые решения, если дело и впрямь хорошее. Но все-таки, конечно, и осмотрительность следует проявлять. Осмотрительность и осторожность, если вы меня понимаете.
   – Вот такие люди мне по душе! Я и не прошу вас действовать очертя голову. Пьеска у меня роскошная, и я не боюсь ее показать. Просто убойная, захватит всех, ясно? Не для совсем уж высоколобых, но и не для низкой публики.
   – Для среднелобой?
   – Вот-вот. Первое добротное шоу для среднелобой публики. Успех ее ждет сногсшибательный.
   – Принесет много денег?
   – Много? Ого! Спросите Дика Роджерса и Оскара Хаммерстейна, сколько они огребли с «Тихоокеанского». Спросите Оскара Серлинга, сколько он сделал на «Жизни с отцом». Спросите Макса Гордона, сколько ему отчислилось от «Рожденной вчера».
   – Вы хотите, чтобы я их спросил?
   – Да я вам и сам скажу, дорогуша. Миллионы!
   – Миллионы?
   – Миллионы, – кивнул Леман.
   – Да-а, вот такого мне бы и хотелось, – вздохнул Простак. – Только хорошо бы с гарантией.
   – Я лично вам гарантирую. И мой друг тоже. Верно, Джек?
   – Конечно.
   – Итак, что скажете? Думайте на бегу. Это шоу-бизнес.
   Простак потеребил галстук клуба «Трутни». Красноречие мистера Лемана произвело на него глубокое впечатление, но он не забывал и хорошее присловье дяди Теодора: «Оглядись, а потом уж прыгай». Дядюшка Теодор умел придумывать меткие сентенции.
   – А могу я почитать пьесу? – поинтересовался Простак.
   – М-да-м… – с сомнением промычал Леман. – Как думаешь, Джек, сумеем мы раздобыть экземплярчик для мистера Фиппса?
   – Боюсь, что нет, – правильно расшифровал Джек мычание партнера. – Видите ли, мистер Фиппс, труппа уже репетирует, и все копии разошлись по рукам.
   – Да какого черта! На что вам пьеса? – воскликнул мистер Леман. – Я расскажу самую соль. – Широким жестом он сдвинул весь хлам на столе, будто расчищая поле битвы. – Так вот. – Он сбил дерби на затылок. – Эта пьеса о добром человеке. Понятно? Он всегда всем старается делать добро.
   – Джентльмен до мозга костей, – подхватил Джек МакКлюр.
   – Да, джентльмен до мозга костей, – согласился мистер Леман. – Роль эту играет Мэрвин Поттер, а это марка, знаете ли. Спросите хоть меня.
   – Мэрвин сыграет хорошо?
   – Еще бы! – заверил мистер Леман.
   – Точно, – подтвердил Джек МакКлюр.
   – Держу пари, – сказал мистер Леман.
   – И я! – подтвердил Джек МакКлюр.
   – Что ж, это замечательно, – заметил Простак.
   Леман сбил шляпу назад.
   – А теперь слушайте. Итак, начинается с пролога.
   – С пролога, – пояснил Джек.
   – В прологе есть драматург.
   – Это тот, кто пьесы сочиняет, – пояснил Джек.
   – Он, понимаете ли, влюблен в одну даму и приглашает людей послушать его новую пьесу. Конечно, дама – в их числе. Начинает он читать, объявляет: «Сцена первая. Сад». И тут! – Мистер Леман проделал что-то со своей шляпой. – Когда он произносит «сад», мы делаем киношный трюк, даем обратный кадр. Затемнение, быстрая смена декораций, вспыхивают огни, и на сцене – сад.
   – Вот именно.
   – Ну а дальше идет его пьеса. Только он сам в ней, понимаете, и его дама тоже. Зрители-то уже видели ее в прологе. Здорово?
   – Отпад! – согласился Простак.
   – Она лезет на яблоню. У нее, видите ли, хорошее настроение, – объяснил мистер Леман. – Тут входит этот драматург, и завязывается диалог. То он говорит, то она, слова так и летают. Он любит ее, она любит его, и они решают пожениться.
   Простак заморгал. Сюжет в таком изложении показался ему немного примитивным, да и коротковатым. Занавес поднимется в 8.40 по восточному времени [5 - Речь идет об одном из четырех временных поясов, на пять часов отстает от времени по Гринвичу.], а упадет, подсчитал он, примерно в 8.53.
   – И что, тут и конец пьесы? – поинтересовался он.
   – Конец? Да вы что! Вы ничего еще и не слышали.
   – Будет еще что-то?
   – А как же!
   – Не забудь про священника, – напомнил Джек.
   – Ах да! Входит священник, и опять идет беседа. Сцена в саду закончена, мы переносимся в нью-йоркское кабаре. Музыка, танцы всякие… Ну, сами понимаете.
   – Да-да, – несмело поддакнул Простак.
   – В это кабаре приходят наш герой, дама и ее брат. Герой и дама еще не поженились. Должны пожениться завтра. Уловили?
   – Да, – на этот раз вполне уверенно подтвердил Простак.
   – Так вот, брат этот вечно буянит, поднимает тарарам. Мимо проходит субъект, которому брат не нравится, и он бросает: «A-а, это ты?» Брат злобно глядит на него и говорит: «Ну я. И что?» И тот субъект… – в общем, то се, они заводятся, то один говорит, то другой, слова так и летают, и так далее и тому подобное, а потом брат выхватывает пистолет – и оп! – Леман подчеркнул кульминацию эпизода, щелкнув пальцами.
   – Вот это да! – восхитился Простак. – Здорово! Он убивает его, да?
   – А то! Субъект валится мертвее макрели. Холодней поцелуя мачехи. Музыка обрывается. Вопят официанты. Визжат девушки. Женщины падают в обморок. Тут входит полиция. «Что происходит? – спрашивает она. – Теперь игре Лемана позавидовал бы сам Эдвин Бут. – Кто это сделал?» – спрашивает полиция. И субъект отвечает: «Я».
   – Субъект?
   – Да.
   – Он же мертвый!
   – Кто?
   – Да субъект-то…
   – Нет-нет-нет! – схватился Леман за шляпу. – Не субъект, герой, ну, который влюблен в даму. Он говорит «я», чтобы спасти брата любимой женщины.
   Простак слегка озадачился.
   – Но ведь в зале полно народу?
   – А как же!
   – Разве они не видели, что субъекта застрелил брат?
   – Нет, не видели, – с бесконечным презрением к невежеству новичка в законах сцены проговорил Леман. – Все они в другую сторону смотрели.
   – A-а, тогда понятно…
   – В общем, героя арестовали и запихнули в тюрьму на двадцать лет. Зритель не узнает об этом до следующего акта. Копы надевают на него браслеты, он гордо выходит, а дама вскрикивает и хлопается в обморок. Занавес падает. Вот вам акт первый. Шикарное начало, а?
   – Нет слов.
   – Пьеса называется «Жертва», – пояснил Джек. – Он жертвует собой ради дамы, понятно?
   – «Жертва», – повторил мистер Леман. – Интригующее название, а?
   – Простите?
   – Хорошо смотрится под светом прожекторов, – добавил Джек.
   – О, колоссально! – согласился Простак.
   Мистер Леман воспользовался перерывом между актами, чтобы освежиться у бачка с водой. Он промочил горло, готовясь к акту второму.
   – А теперь – акт второй. Все происходит двадцать лет спустя, когда героя выпускают из тюрьмы. Он решил укрыться на острове в Тихом океане, и едет все дальше и дальше. Заехав в дальнюю даль, он нанимается играть на пианино в одном таком местечке, – деликатно выразился Леман.
   – В доме с дурной славой, – подсказал Джек.
   – Вот именно, – согласился Леман. – Он конченый человек и играет в таком доме.
   – Не забудь про священника, – подсуфлировал Джек.
   – А, да… Священника помните?
   – Он еще был в саду.
   – Да, тот самый. Теперь он миссионер на этом самом острове. Хочет прикрыть это местечко. Приходит, и тут разворачивается грандиозная сцена. Все пляшут-скачут, а он им проповедует. И вдруг – бенц! Этот герой встает против него. Тут мы вводим крепкий диалог, переходим все границы. Он кричит, бранится, ругается, слова так и летают, и так далее и тому подобное. Конец первой сцены акта второго.
   – Да, события так и бурлят, – рассудительно заметил Простак.
   – А что дальше будет! Следующая сцена – в доме губернатора.
   – А губернатор откуда?
   – Губернатор острова.
   – А-а…
   – И кто же к нему приходит? Дама, которая хотела выйти замуж за героя, и ее муж. Они, понимаете, совершают кругосветный круиз. А почему муж? Потому что она вышла замуж, пока герой парился в тюряге. Он, то есть герой, видит, как она подъезжает к дому, и тоже пробирается туда. Поговорить с ней хочет, понимаете? На сцене – спальня, и она – неглиже. Герой влезает в окно и говорит: «Женевьева!» Она восклицает: «Гарольд! – И прибавляет: – Это ты?» – а он отвечает: «Да, это я». Идет диалог, то он говорит, то она, слова так и летают, и так далее и тому подобное. Тут выясняется, что этот брат умер, а на смертном одре сознался, что убийство совершил он, и дама признается, что по-прежнему любит героя, но должна сохранять верность мужчине, за которого вышла, потому что у нее благородная душа, ясно? Они прощаются, вдруг входит муж: он подумал, что в комнате взломщик, и стреляет в него из пистолета. Герой падает на пол, дама тоже падает и умирает на его теле. Следующий акт – в раю. Мистер Леман опять направился к бачку с водой.
   – В раю? – удивился Простак.
   – Ну да, на небе, – подтвердил мистер Леман, опустошая бумажный стаканчик. – Появляются ангелы, спускаются в зал…
   – В длинных вуалях, – подсказал Джек.
   – И губернатор тоже тут, только теперь он как будто бы Бог.
   – А так можно?
   – Это настоящая находка, – сообщил мистер Леман тоном, отметающим всякие сомнения. – Да и вообще, впрямую ведь не говорится, что он Бог.
   – Не забудь священника, – подсуфлировал Джек.
   – А, да. Приходит и священник, а с ним раввин, ясно? Они беседуют про то, что все люди братья, какой бы религии ни придерживались. Идет диалог, то один говорит, то другой, слова так и летают, и так далее и тому подобное. А потом вдруг бац! – затемнение, перемена декораций, и когда вспыхивают огни на сцене, мы снова у драматурга. Он заключает свою даму в объятия, и она говорит, что синяя птица счастья поселилась в их доме. Поцелуй, читка заканчивается, все восхищаются, герой с дамой женятся. Постепенно гаснет свет. Занавес. Ну как?
   Простак промокнул лоб.
   – Потрясающе. А кто написал?
   – Да юнец какой-то, забыл фамилию. Мы выкупили у него пьесу, так что не придется даже платить проценты с прибыли. С такой пьесой, дорогуша, убытки не грозят. А сколько вы намерены вложить? Можете получить долю в сорок девять процентов за… – Мистер Леман приостановился, прикидывая, на сколько тянет гость. – За тридцать тысяч долларов.
   – Эх, черт побери! Тридцать тысяч?
   – Разве ты не можешь, Джо, малость скостить для мистера Фиппса? – вмешался МакКлюр, и мистер Леман ответил, что да, пожалуй.
   – Я вот что сделаю. Быстренько отвечайте «да», и я соглашусь на двадцать пять.
   – Боюсь, все отменяется. – Простак поднялся, но тут же четыре услужливые руки снова усадили его.
   – Эти ваши деньжата… – сказал мистер Леман. – Если сможете быстро забрать их, мы все-таки сумеем заключить сделку.
   – Они в банке, на Пятой авеню.
   – Вот как? Что ж, не хотел я уступать так много, – проговорил мистер Леман, – но если вы дадите мне чек на десять тысяч долларов, дорогуша, то двадцать пять процентов прибыли – ваши.
   Простак потеребил галстук. Человек, все богатство которого заключается в двадцати двух тысячах долларах и восемнадцати центах, имеет полное право теребить галстук, прежде чем вложить десять тысяч в драму, даже крепко сбитую и очень современную.
   – Десять тысяч?
   – Да, сумма такая.
   – Десять?
   – И это еще очень дешево. Думайте на бегу!
   Простак медленно поднялся.
   – Что ж…
   – Договорились! – закричал мистер Леман.
   – Договорились! – подхватил Джек МакКлюр.
   Партнеры превратились в сообщающиеся механизмы.
   Леман быстрым движением обмакнул в чернила перо и сунул ручку Простаку, а Джек МакКлюр одновременно расчистил место на столе. Каждый их жест показывал, что они рассчитывают на немедленные действия, и Простак с чувством человека, переправляющегося через Ниагарский водопад в бочонке, стал медленно вытаскивать чековую книжку. Две пары глаз следили за малейшим его движением. Леман с МакКлюром едва сдерживались, чтобы не выхватить книжку у него из рук и не развернуть ее на столе. Простак, по-прежнему медленно, открыл ее сам и, взяв ручку у мистера Лемана, начал писать.
   – «Трест Гарантия», а? – заметил Джек, заглядывая ему через плечо.
   – Джо Л-е-м-а-н, – любезно подсказал Джо. – Вы малый смекалистый, мистер Фиппс, и непременно получите прибыль. Теперь роспись…
   Простак занес уже ручку, но тут снаружи послышался шум, будто внезапно вспорхнула с насеста сотня фазанов, и дверь с треском распахнулась.
   В офис ворвалась жена Лемана.
   – Слушай, ты, песий плут! – закричала она, адресуясь к мужу, и с оглушительным стуком захлопнула за собой дверь.

11

   С быстротой, поразительной для человека такой комплекции, Леман выпрыгнул из крутящегося кресла и очутился рядом с женой. Он понятия не имел, какие мотивы подвигли обожаемую половину нанести ему повторный визит, но опасался худшего.
   Взгляд, каким она пронзила его, предвещал катастрофу. Сказать, что Величайшая Жонглерша ожгла его взглядом, не сказать ничего. Возбужденному воображению Лемана чудилось, будто из глаз ее вырываются языки пламени. Внутренне содрогаясь, он прибег к спасительному средству – шумной брани.
   – У тебя что, совсем мозги отшибло? – жарко вопросил он. – Уходи отсюда. Мигом!
   На минуту чувства захлестнули Фанни, и она не могла вымолвить ни слова. Но, наконец совладав с собой, обрела дар речи:
   – Слушай!
   – Фанни… – простонал мистер Леман.
   – Ради Бога! – закричал Джек МакКлюр.
   Но Фанни осталась глуха к их воплям. Голос у нее был громоподобный, и она использовала его на полную мощь. Прыщавый юнец, напугавшийся было, что окажется за бортом событий, облегченно вздохнув, прильнул ухом к замочной скважине.
   – Послушай! – снова закричала Фанни. Глаза ее метали искры. – Я только что была в своем банке. Кассир сказал мне, что утром к ним заходил мужчина в клетчатом костюме и пестром галстуке и старался выведать баланс моего счета.
   Мистер Леман стрельнул опасливым взглядом на Простака.
   – Надо же, – насколько сумел льстиво проговорил он. – А я ничего об этом не знаю. Зайди чуть погодя, – заискивающе попросил он.
   – Если ты еще хоть раз посмеешь там крутиться, – продолжил голос рока, – у них есть приказ – стрелять тут же. Увидят тебя хоть мельком, и мигом – бац! Вот и все, что я пришла сказать тебе.
   – Ну так уходи!
   – Я и не задержусь. Не смей больше разнюхивать насчет моих денег. Понял? Тебе все равно не обломится ни гроша.
   Фанни распахнула дверь, а офисный юнец отпрыгнул, потирая ухо.
   – Да, сэр, ни гроша! И уж тем более на это твое тухлое шоу! Ну уж нет!
   И Фанни вышла, с треском саданув дверью.
   Довольно долго после ее ухода ни Леман, ни Джек МакКлюр не двигались, только взгляды их то и дело натыкались на Простака, деревянно застывшего на стуле. Наконец Леман начал продвигаться к своему креслу за столом – медленно, небрежно, стараясь создать впечатление, будто ничего особенного не произошло. Джек таким же манером вернулся к своему. Ни тот ни другой ни на секунду не отрывали взгляда от гостя. Будь Простак статуей Крылатой Победы в Лувре, а они – любителями искусства, и то они не могли бы рассматривать его так сосредоточенно и напряженно.
   Простак очнулся. Он поднял ручку, потом, внезапно снова опустив ее, вскинул глаза.
   – Она сказала – «тухлое»? – тихо уточнил он.
   Мистер Леман уже очухался.
   – Да она не про это шоу говорила! – быстро откликнулся он.
   – Мы занимаемся еще одним, – не замешкался и Джек МакКлюр.
   – А про это она даже и не знает, – продолжил Леман.
   – А кто это? Ваша приятельница?
   – Это моя старуха, миссис Леман. Она немножко не в себе. Не обращайте на нее внимания. У нее случаются припадки.
   Потянулась пауза. Лицо Простака, как уныло отметили оба партнера, оставалось по-прежнему болезненно-бледным. Мистер Леман просительно обратился к нему:
   – Послушайте-ка, дорогой мой, у вас же есть и собственное мнение! Такой башковитый парень. Я же рассказал вам сюжет. Потрясающе, а?
   – Э… конечно… Но… с другой стороны… Видите ли, мне не очень хочется терять десять тысяч долларов.
   Мистер Леман подавился веселым смешком.
   – Вы и не потеряете! Я вам еще не говорил о гастролях?
   – Каких гастролях?
   – В городах, где мы будем обкатывать спектакль. – Мистер Леман достал из ящика график. – Смотрите. Мы открываемся в Сиракузах. Прекрасный, театральный город. Затем двинемся в Провиденс, Вустер, Олбани… И всюду нас ждет легкая победа.
   – Легкая?
   – Городишки шикарные. Мы снимем сливки. Так что подписывайте чек, и делу конец.
   Простак все колебался. Два голоса звенели у него в ушах: один – Величайшей Жонглерши Мира, другой – его дяди Теодора. Когда он закрывал глаза, то так и видел дядю: тот стоял, грея свой обширный тыл у камина в библиотеке, устремив на племянника рыбий взгляд, и изрекал вечную сентенцию: «Оглядись, а потом уж прыгай». Бесполезно скрывать от себя, что дядя Теодор взглянул бы на происходящее в офисе «Леман продакшнс инк.» весьма кисло.
   Сидя с закрытыми глазами и гадая, на что все-таки решиться, Простак услышал щелканье дверной ручки. По офисному линолеуму легко процокали каблучки. Открыв глаза, Простак был поистине заворожен зрелищем. Девушка, приблизительно габаритов Бэтти Грейбл, наклонилась над столом Лемана, кладя на него какую-то бумагу, и с первого взгляда Простак узнал в ней ту, которая после романтической встречи на Мэдисон-авеню ни на минуту не покидала его мыслей, кроме разве что той, когда он прятался в ветвях от пса Тюльпана. Он издал бессловесный вскрик, и девушка, оглянувшись, тоже узнала его. Она не сказала ничего – дисциплина есть дисциплина, – но глаза у нее округлились и она подарила ему самую дружелюбную, теплую улыбку. Потом вернулась к себе в комнатушку, а Простак глазел ей вслед в полном экстазе.
   – Вот так так! – потрясенно пробормотал он.
   Мистер Леман, нахмурившись, изучал письмо.
   – Из театра Гилд, – сообщил он Джеку. – Хотят купить долю в нашем шоу.
   – Я так и знал, что захотят.
   – Да.
   – Этого нужно было ждать после их восторгов во вторник.
   – Верно. Но они опоздали. Мы ведь уже обещали мистеру Фиппсу.
   – Не можем же мы его подводить!
   – Нет, с мистером Фиппсом мы должны играть честно. Все та же старая история. Не думали на бегу, вот и проиграли. Таков уж шоу-бизнес, – вздохнул мистер Леман.
   – Н – да, таков шоу-бизнес, – тоже вздохнул Джек.
   Простака ничуть не занимал невезучий театр. Он по-прежнему пожирал глазами дверь комнатушки.
   – Послушайте, – наконец очнулся он, – кто эта девушка?
   – А?
   – Кто эта девушка?
   – А, эта… Моя секретарша.
   – Ваша секретарша?
   – Ну да.
   Простак затрепетал с головы до пят. В офисе «Леман продакшнс» заиграла нежная музыка, а на пыльном полу распустились фиалки.
   – То есть она здесь работает?
   – Конечно. Целый день.
   Простак забыл все колебания. Совсем слабо, издалека, ему еще слышался остерегающий голос дядюшки, но теперь слушать осторожного родственника ему было недосуг. Твердой рукой он подмахнул чек, и мистер Леман ринулся на бумагу словно форель на муху.
   – Он еще влажный, – предупредил Простак.
   – Ничего, я высушу. Ну, котик мой, – заключил мистер Леман, – теперь и вы наш партнер. – Он ринулся к двери, где его уже поджидал Джек МакКлюр, словно борзая, натягивающая поводок. – Подождите тут, пока мы с Джеком сходим в банк. Подождите и присмотрите за порядком. Вот что… Эй! – рявкнул он.
   Появилась секретарша.
   – Развлеките этого джентльмена до нашего возвращения, – распорядился мистер Леман. – Вперед, Джек!
   И за ними захлопнулась дверь.

12

   Молчание, последовавшее за уходом партнеров, нарушила Эйлин, потому что Простак, очутившийся так близко от девушки, которая подействовала бы на него, как удар тупым орудием, даже смотри он на нее через телескоп, испытывал затруднения с голосовыми связками. Его пронзали электрические разряды, а пальцы ног поджались в замшевых туфлях.
   – Вот мы и встретились снова, – проговорила она. – Теперь нас вроде бы познакомили. Хотя на настоящее знакомство не очень-то похоже, правда?
   Простак уже обрел способность выговаривать кое-какие слова.
   – Э? – почти не заикаясь, произнес он.
   – Хорошо бы он еще назвал вас.
   – Назвал? Вы хотите узнать мое имя?
   – Так ведь удобнее. Чтобы как-то обращаться к вам: «судья», «полковник» или «ваше королевское высочество». Меня, кстати, обычно зовут Динти.
   – Динти?
   – Всех Муров называют Динти. Из-за ресторана.
   – Какой ресторан?
   – Ресторан «Мур Динти». Неужели вы не знаете? В рифму с «Линти».
   – Линти? Какой Линти?
   Динти поняла, что коротко объяснить тут не получится.
   – Давайте оставим эту тему. Как зовут вас?
   – Меня? – Простак на минутку призадумался. – А-а, Фотерингей. То есть Фиппс.
   – Так как же все-таки?
   – А?
   – Фотерингей? Или Фиппс?
   – И так и так.
   Динти нахмурилась, словно такая мудреная софистика только затемняла вопрос.
   – Так не бывает.
   – Посередке черточка.
   – Да? Но все равно как-то странно.
   – В сущности, даже «Фотерингей» не совсем правильно.
   – Не совсем?
   – Произносится «Фоэнги».
   – Фиппс Фоэнги. Ни за что не выговорить.
   – Нет, Фотерингей.
   – Но вы же сказали, так неправильно.
   – Ну да, неправильно.
   Строгая Динти стала еще строже. Ей показалось, что ее дурачат.
   – Не нравятся мне все эти хитрости, – сказала она. – Чего вы рассчитываете добиться? Будьте честным. Будьте открытым. Пусть ваше «да» будет «да», а ваше «нет» – «нет». Уж если «Фиппс», то «Фиппс», а если «Фоэнги», то «Фанги».
   – Друзья называют меня Простаком.
   – Наконец-то, хоть куда-то добрели.
   – Я хочу, чтобы и вы так меня называли.
   – С удовольствием. Спасибо, Простак.
   – Не за что.
   Повисла новая пауза.
   – А как, – поинтересовалась Динти, – продвигаются поджоги?
   – А?
   – Поджигали еще чьи-то шляпки?
   – Нет-нет.
   – А бунгало?
   – О нет! И бунгало не поджигал.
   – Начали жизнь с чистого листа? Решили быть хорошим? Я очень на это надеялась. А что поделывали после нашей встречи?
   – Кто? Я? Да так, ничего особенного. Вот ночью собака загнала меня на дерево.
   – Но вы выжили, верно? А я вчера ходила на вечеринку в Бронкс. Порадуйтесь, новая шляпка произвела сенсацию. За мной даже гнался по лестнице телеведущий.
   Новая пауза. Простак судорожно искал в своем пошатнувшемся мозгу тему для беседы. Он понимал: пока что его вклад не особенно блестящий. Кроме того, ему хотелось, чтобы макушка у него прекратила подпрыгивать точно крышка чайника, это мешало ему четко мыслить.
   – Здесь столько пыли, – заметил он, набредя на увлекательную тему.
   – Да, мы гордимся нашей пылью, – откликнулась Динти. – Мистер Леман ее импортирует. Немножко пыли попало вам на лицо. Нет, не там. Левее. Дайте я сотру.
   Она забрала у него из руки платок и вытерла пятно, естественно, приблизившись к нему, а такая близость опасна для девушки, которая произвела сильное впечатление на Фотерингей-Фиппса, ибо Фиппсы эти славятся горячей кровью. Именно такая кровь вовлекла в большие неприятности дядюшку Теодора, что могут подтвердить семейные архивы, повествующие об оксфордской барменше (1909).
   К тому же под влиянием цыганской сивиллы Простак уже смотрел на Динти как на девушку, предназначенную ему судьбой. Все поэты романтической школы признают, что, встретив подобную особу, вполне можно опустить всякие формальности и позабыть про книгу этикета. Словечко-другое, и вы вольны свободно выражать свои чувства.
   Может, это и правильно, а может, и нет, поэты – советчики ненадежные, но именно таких взглядов придерживался и Простак. То, что приподнимало его макушку, внезапно вскипело. Перед глазами заплясали искры. Порывисто потянувшись, он заключил Динти в объятия. Мало того, он поцеловал ее со всей страстью широкой натуры и был готов продолжать в том же духе, когда рука, просвистев в воздухе, залепила ему оплеуху. Небеса, как хорошо известно, защищают небогатых девушек, но в подобных случаях Динти Мур считала более разумным на помощь сверху не полагаться. Она натренировалась в прекрасных апперкотах и не стеснялась демонстрировать выучку. Точно в такой же манере она нанесла удар на Кони-Айленд молодому клерку по имени Эд, когда тот, угостив ее парой бутербродов и шоколадным мороженым с орехами, повел себя столь же импульсивно.
   Отступив, Динти окинула Простака холодным взглядом. Он разочаровал ее. Ей показалось, что она погладила собаку, дружелюбную на вид, а та на нее накинулась.
   Простак потер ухо. Мысли у него еще путались, но все-таки он понял – ему положено извиниться.
   – Простите, – выговорил он.
   – Ничего.
   – Я потерял голову.
   – Если она у вас есть. Вам больно?
   – Да.
   – Вот и прекрасно.
   Ум Простака заработал снова. Он мог все объяснить.
   – Я понимаю, это немножко неожиданно. Видите ли, гадалка в Англии предсказала мне, что я отправлюсь в далекое путешествие и встречу прекрасную девушку. И когда я действительно поехал в Америку, а потом встретил вас, то, естественно, подумал: «Ого-го!» То есть я мигом смекнул – это вы, а это я. Это мы оба, если вы меня понимаете. Не следовало, конечно, так увлекаться, но ведь это я исподволь подходил к тому, чтобы сделать вам предложение.
   – Что?!
   – Пред-ло-же-ние. По буквам: персик, роза, енот…
   Присев на стол, Динти с живейшим интересом оглядела его.
   Жизнь она вела уединенную, и впервые встретилась с таким человеком, как Фотерингей-Фиппс.
   – Ну и ну!
   – Я знаю, знаю. Конечно же, вы должны все обдумать. Я не хотел атаковать вас внезапно.
   – Само получилось?
   – Вот именно. Я влюбился с первого взгляда, видите ли, но готов молчать до более удобного момента.
   – И часто вы так влюбляетесь?
   – Никогда. То есть не с такой…
   – …страстью?
   – Вот именно. Понимаете, страсть…
   – По буквам: солнце, тростинка, астра…
   – Да-да.
   Зачарованная, Динти глядела на него. Она все еще глядела, когда дверь открылась и вошла мисс Глэдис Уиттекер, мрачная и целеустремленная. Ожидая увидеть мистера Лемана и обнаружив на его месте молодого человека с кремовыми волосами, она запнулась на ходу.
   – А мистер Леман? – проговорила она оглядываясь. – Я пришла его повидать.
   – Он скоро вернется, мисс Уиттекер, – сообщила Динти.
   – А зачем ему понадобилось куда-то уходить? Я же сказала, что еще зайду. Это важно.
   Осознав свои новые обязанности, Простак очнулся от ступора.
   – Э… э… это имеет отношение к спектаклю? – спросил он, гадая, нужно ли добавить «дорогуша» или «моя душенька». В нем уже пустили ростки манеры театрального менеджера.
   – Простите?
   – Я хочу сказать, если имеет, то вами могу заняться и я.
   Любезность вопроса несколько смягчила суровую целеустремленность мисс Уиттекер.
   – Да? Мистер Леман говорил о человеке, который войдет в компанию. Это вы?..
   – Правильно. Я партнер.
   – Тогда, конечно, вы сумеете помочь! – воскликнула мисс Уиттекер, пуская в ход все свое очарование. – По-моему, мистер Леман не упоминал вашего имени.
   – Фиппс.
   – А я Глэдис Уиттекер, мистер Фиппс. Вы ведь придете посмотреть репетиции, правда? Не сомневаюсь, всем нам захочется узнать ваши идеи. А мне особенно. Не могу передать вам, как я рада, что вы берете все в свои руки. Ой, а я ведь по делу! – перебила она себя, будто внезапно что-то вспомнив. – Не могли бы вы оказать мне великую любезность? Не хочется утруждать вас, но я забыла дома чековую книжку. А только что увидела прелестное платьице. Продавцы не желают его придержать. – И мисс Уиттекер на одну кошмарную секунду перешла к какому-то лепету.
   Простак вынул чековую книжку.
   – Конечно. Сколько?
   – Сто долларов. И пусть дадут наличными.
   – Само собой!
   – Спасибо. – Мисс Уиттекер забрала чек и сунула в расшитую сумочку. – Прекрасно. Просто чудесно, мистер Фиппс, что вы присоединились к нам. И не забудьте! Вы должны заглянуть на репетицию и высказать мне все свои замечания. Если вам не понравится, вы ведь скажете? Да?
   – А вы не обидетесь?
   – Обижусь? – чуть ли не в экстазе воскликнула мисс Уиттекер. – Настоящий артист всегда благодарен за советы. До свидания, мистер Фиппс, и еще раз спасибо. Как замечательно иметь такого менеджера!
   Дверь закрылась. Простак растерянно смотрел вслед актрисе. Мисс Уиттекер, явившаяся в самый разгар важнейшей сцены, показалась ему слишком напористой.
   Динти рассматривала его с новым интересом.
   – Так вот кто вы! Тот самый ангел.
   – А?
   – Мистер Леман про вас рассказывал. Вы уже вложили деньги в шоу?
   – А? Да, вложил определенную сумму.
   – Ну-ну. Я часто гадала, какие чувства испытывает такой человек. Наверное, приятно быть ангелом. Будь у меня такое богатство, как у вас, я б тоже рискнула.
   Словечко «рискнула» вновь оживило все тревоги и колебания, охватившие Простака после беспокойной сцены с этой миссис Леман. Он вздрогнул, будто невидимая рука острым шилом ткнула в сиденье его стула.
   – Рискнули? А вы что, полагаете, есть риск?
   – Спектакль – всегда игра в рулетку.
   – Но этот… в нем же играет Мэрвин Поттер…
   – Конечно, сильная приманка. Но…
   – Да?
   – Поттер такой непредсказуемый. Очень даже может подвести.
   – Как же?
   – Ну, не знаю. Как-нибудь. Вы с ним знакомы?
   – О да, еще бы! Мы с ним большие приятели. Он жил в Скивассетте, в отеле. Это про него я рассказывал. Тот самый, которого я спас из пламени. Он поджег бунгало, а я случайно увидел пожар из окна, бросился туда и вынес его.
   – Вот видите, бунгало поджег. На такие проделки он горазд. Наверное, пил тогда весь вечер.
   – Да, верно. Был немножко «под мухой».
   – Ходят слухи, он всегда «под мухой».
   – Вчера вечером – точно. Из-за него нас выкинули из «Пьяццы».
   – Вот об этом я и говорю. Разве вам не кажется, что рискованно вкладывать деньги в шоу, где играет выпивоха?
   Простак потеребил галстук. Челюсть у него отвалилась.
   – Знаете, моя добрая богиня в человеческом образе, у меня от ваших слов мурашки бегут.
   – Простите. Не хочу омрачать вашу сделку. Возможно, все обернется распрекрасно.
   – Конечно же! Я вот только что вспомнил – невеста Поттера запретила ему пить. А значит, с этой стороны неприятностей не предвидится.
   – Вот и чудесно. Но…
   – И пьеса занимательная, верно? То есть самая подходящая для среднелобой публики. Увлекательная интрига, и всякое такое. Будет безумный успех, правда?
   – Конечно, но…
   – Вы все время твердите «но»…
   – Я надеюсь, что будет успех. Но ведь спектакли, бывает, и проваливаются.
   Простак, взволнованно приподнявшийся, снова упал в кресло. Он побледнел под загаром, которым одарил его солнечный Мэн.
   – По-вашему, этот провалится?
   – Я этого не говорю. Просто надо учитывать всякие роковые сюрпризы. В театре случаются и провалы. Имя Мэрвина Поттера скорее всего принесет успех, но всякое бывает. Однако вам-то что? Вы же миллионер!
   – Я?
   – Так Мистер Леман сказал.
   – Я вовсе не миллионер. У меня всего двадцать две тысячи.
   – Что?
   – И восемнадцать центов.
   Чудовищное подозрение вспыхнуло в мозгу Динти.
   – И что же, вы все деньги отдали мистеру Леману?
   – Господи, конечно, нет! Только десять тысяч.
   – О!
   – Что такое?
   Динти стала похожа на мать, узнавшую дурные вести о своем слабоумном ребенке.
   – Неудивительно, что вас прозвали Простаком! Знаете, что вам следует сделать?
   – Нет. Что?
   – Срочно позвонить в свой банк и приостановить выплату по чеку пока мистер Леман не успел доехать туда.
   – А?
   – Если успеете.
   – Но если я позвоню, я никогда больше вас не увижу.
   – Почему это?
   – Потому что не буду тут работать. Мне хотелось работать рядом с вами. Потому-то я и вошел в дело. Фактически я уже решил отказаться, когда появились вы. Я догадался, что вы работаете здесь, и поставил все подписи где положено.
   – Очень все мило, но…
   – Опять «но»!
   – Но вы должны выйти из проекта.
   – Но… теперь вы и меня заставили сказать «но»… но как же тогда я увижу вас?
   – Увидите, не волнуйтесь. Теперь я и за миллион не отпущу вас из своей жизни. Можете заходить сюда и водить меня в кафе.
   – Каждый день?
   – Если пожелаете. А по воскресеньям будем ходить кормить медведей в зоопарке. А теперь к телефону, быстро. Какой у вас банк?
   – «Трест Гарантия». На Пятой авеню и Сорок третьей улице.
   – О Боже! И выбрали-то именно этот! Единственный банк в Нью-Йорке, который открыт до четырех часов. А я-то надеялась, что это какой-нибудь банк на окраине, который закрывается в три, и они не успеют туда добраться. Быстрее же! Быстрее, быстрее!
   Пока Простак рылся в телефонном справочнике, Динти задумчиво смотрела на него. Она немножко растерялась. Ей было в новинку выступать в роли femme fatale [6 - Роковая женщина (фр.).].
   Как и большинство хорошеньких женщин, она всегда была о себе довольно высокого мнения, но ей и в голову не приходило, что в ее жизни может возникнуть мужчина, готовый потерять половину состояния за ее улыбку Она чувствовала себя польщенной и благодарной. Простак уже был не просто приятным молодым человеком, а перешел в разряд необыкновенных. Динти обнаружила, что сердце у нее бьется слишком часто, а глаза застилает влажная дымка.
   – О Боже! – закричала она, разглядев сквозь слезы, что необыкновенный молодой человек уронил справочник и теперь шарит под столом. Ее лихорадило от нетерпения.
   – Простите, – бормотал Простак.
   – Нашли время ползать по полу!
   – Он сам туда упрыгнул, – жалобно объяснил Простак и стал виновато выбираться наверх, когда дверь открылась и небрежной походкой вошел Мэрвин Поттер.
   – А, Фиппс! – воскликнул Мэрвин. – Опять ты? Чтоб мне помереть, где тебя только нет! Следующий раз, как стану принимать ванну, непременно проверю мыльницы.
   – Привет, Поттер.
   – Да, я Поттер. С начала, с конца, первый, последний и навсегда. Так что можешь не волноваться. Какой ты разносторонний малый! То на деревья забираешься, то под стол ныряешь. Скажи-ка мне, Фиппс, – поинтересовался актер, отобрав у приятеля телефонный справочник и небрежно отшвырнув его в дальний угол, – ты ничего во мне не замечаешь?
   – А что?
   – У меня пышущий здоровьем вид, – подсказал Мэрвин. – Розовые щеки. Непередаваемый словами bien etre [7 - Благополучие, хорошее настроение (фр.).]. А все из-за того, что я больше не пью. Я стал другим человеком. Кстати, как ты тут очутился? Последовал моему совету и пришел переговорить с Неманом?
   Простак, бросившийся за телефонным справочником словно охотничий пес, вернулся с книгой к столу.
   – Да, я его партнер.
   – Уже партнер?
   – Пока что нет, – вмешалась Динти. – Звоните скорее!
   Но тут телефон зазвонил сам. Мэрвин снял трубку.
   – Алло? Да, говорите. Что? Все ли в порядке? Разумеется, все в порядке. Удивляюсь, что вы задаете такие вопросы. – Он положил трубку.
   – Твой банк. Хотели узнать, все ли в порядке, можно ли обналичивать твой чек на кругленькую сумму в десять тысяч долларов. Я сказал, что, конечно же, все в порядке. Господи, стабильность банковского баланса Фотерингей-Фиппса подвергает сомнению какой-то жалкий кассиришка, у которого наверняка слезятся глаза, а лицо в пятнах! Где это видано, где это слыхано? И куда только мы катимся? – сокрушенно заключил Мэрвин Поттер.

13

   Когда покойный Алджернон Свинберн в своей поэме «Сад Прозерпины» заметил, что даже самые медленные реки в конце концов все-таки достигают моря, он скорее всего подразумевал, что любые репетиции все-таки заканчиваются и труппа наконец-то оказывается на гастролях в Нью-Хейвене, Бостоне, Филадельфии. Или, как та, которую частично финансировал Простак, в Сиракузах.
   После четырех недель пота, крови, труда и слез администрация, режиссер, актеры и все закулисные работники спектакля «Жертва» разместились в этом процветающем городке. Мелкие сошки – в пансионе, а важные шишки – в отеле «Мейфлауэр».
   Простаку, благодаря которому спектакль вообще стал возможен, предоставили просторный номер 726, в котором было два окна и три кресла, и он уже там обосновался. Внизу, в своем офисе, Оскар Фричи, помощник управляющего, отдавал последние указания официанту, который после премьеры должен был обслуживать праздничный ужин, заказанный Простаком. Главным блюдом предполагались куры по-королевски, а из напитков – несметное количество шампанского.
   – Хорошенько заморозьте, – распорядился Оскар Фричи, и официант откликнулся «слушаюсь»: модное словечко «ага», до Сиракуз еще не докатилось.
   В дни, последовавшие за его вступлением в компанию, Простак пережил весь спектр чувств, то воспаряя к небесам, то ухая в бездну. Иногда спектакль казался ему точно таким, как расписывал Леман, а иногда – словно бы подтверждал язвительную критику его супруги. Молодой совладелец то проникался надеждами, то впадал в отчаяние. Но теперь, когда приближался день премьеры, сомнения исчезли, Простак горел оптимизмом. Генеральная репетиция накануне убедила его. Прошла она без сучка и задоринки, и теперь он с легким сердцем переодевался в парадную одежду, приличествующую, по его мнению, премьере в Сиракузах. Когда вошел мистер Леман в неизменном дерби, горя предвкушением и дружелюбием, Простак как раз закончил повязывать галстук.
   – Ну как вы тут, дорогуша? – спросил мистер Леман и приостановился в изумлении от открывшегося зрелища. – Ого-го! – восхищенно воскликнул он, а Джек МакКлюр, вошедший следом, заметил, что их компаньон – красавчик на загляденье.
   Простак смутился. С самого детства он старался поступать как положено, а в этих замечаниях уловил критику.
   – А вы разве не переоденетесь к вечеру? – спросил он.
   – Нет. Это не имеет значения.
   – Я думал, ведь премьера…
   – Конечно, да еще какая! Такой Сиракузы и не видывали.
   – Мне надо произносить речь?
   – Нет-нет, ни к чему.
   – Хорошо. Я так и думал, но на всякий случай принарядился.
   – Конечно. Порадуйте им глаз. Джек, в каком номере Эйлин?
   – Дальше по коридору. Вам она нужна?
   – Да. И передайте Фанни, что я в 726-м.
   – О’кей, – отозвался Джек.
   Он вышел, бросив последний восхищенный взгляд на Простака, а мистер Леман объяснил, чему тот обязан чести их визита.
   – Знаете, почему я заглянул к вам, дорогуша? У вас такая просторная комната, я и подумал: вы не станете возражать, если мы соберемся тут после премьеры.
   – Отпраздновать?
   – Скорее поговорить кое о чем. Могут произойти кое-какие перемены.
   – Перемены? В спектакле?
   – Ну вдруг.
   Простака кольнула легкая, но очень даже ощутимая тревога. Ему не понравились эти туманные намеки.
   – Но спектакль ведь и так хорош? – беспокойно осведомился он.
   – Еще бы! Фантастика! Однако, понимаете, может что-то выскочить. Так, реплика-другая. Поэтому нужно провести обсуждение. Мы с женой поселились в соседнем номере, но ваш такой просторный и красивый, лучше собраться здесь.
   – Но кому? – недоумевал Простак.
   – Да всем, кто придет. Видите ли, после первого показа принято обмениваться мнениями. Один скажет то, другой – се, и так далее и тому подобное, – объяснил Леман. – Хочется узнать, что думает народ, ясно? Я скажу, что вам делать. Прихватите с собой блокнот на спектакль и записывайте все, что, на ваш вкус, идет не так. О пьесе, об актерах, о декорациях. Словом, обо всем. Пометьте, а потом обсудим.
   – А я думал, после премьеры… праздничный ужин устраивается… Отметить там, и все такое прочее.
   – Можно и ужин. Прекрасно.
   Простак украдкой тронул галстук.
   – Э… а можно пригласить мисс Мур?
   – Вам она требуется прямо сейчас?
   – Нет, на ужин, я имел в виду У вас нет возражений, чтобы и она присоединилась?
   – Конечно. Пригласите ее. А внизу скажите про ужин.
   – О, я уже распорядился. Повидался с помощником управляющего. Его зовут Фричи.
   – Такой болван!
   – А?
   Мистер Леман заговорил внушительно, как любящий отец, объясняющий сыну-подростку смысл жизни. За свою карьеру ему не раз доводилось бывать в Сиракузах и об Оскаре Фричи у него сложилось устоявшееся мнение.
   – Вы с этим субъектом поосторожнее. Не допускайте его близко, а то он вас насмерть заговорит. Он чокнутый, ясно? Свихнулся на театре.
   – А?
   – Спятил. Дай ему хоть полшансика, и он вовек не умолкнет.
   – А мне он понравился.
   – Да я против него ничего не имею. Но только дай ему палец, он всю руку оттяпает. Держитесь-ка от него подальше.
   – Хорошо.
   Наступила пауза. На грубом лице Лемана проступила мрачность, глаза подозрительно увлажнились. Он порывисто протянул Простаку руку.
   – Ну, дорогуша, вот и наступил наш вечер. Желаю удачи.
   Простак тепло пожал ему руку.
   – И вам того же!
   – И вот еще что, – добродушно проговорил Леман, – сотрудничать с вами, Фиппс, одно удовольствие. Вряд ли вы сами понимаете, что значит для нас ваше партнерство. Мы ужасно вам благодарны. Спасибо!
   – Это вам спасибо, – отозвался Простак. – Мне тоже было очень приятно с вами.
   Леман был явно тронут.
   – В этом весь секрет успеха в театре. Сотрудничество. В первый показ частенько, бывает, что-то идет наперекосяк, и тут же все начинают рычать друг на друга, но мы – как одна счастливая семья.
   – Да, как семья. Правильно.
   – Такой мы и останемся.
   – Абсолютно.
   – Счастливая семья.
   – Да, счастливой семьей.
   Новая пауза.
   – Ладно, удачи, – снова пожелал мистер Леман.
   – Удачи, – вторил ему Простак.
   Опять воцарилась тишина. Двое сильных мужчин стояли, раздираемые чувствами, слишком глубокими, чтобы их выразить словом. Молчание прервал приход Динти, следом за которой явился Джек МакКлюр.
   – А-а! – воскликнул мистер Леман, отбрасывая сантименты и снова становясь человеком дела. – Вы мне нужны, милая.
   – Я тут, фельдмаршал!
   – Я хочу, чтобы вы на спектакле сидели рядом со мной, понятно? Будете записывать мои замечания. Джек, я только что говорил мистеру Фиппсу, как он нам помог.
   – А то!
   – И какое удовольствие сотрудничать с ним.
   – Золотые слова! Удачи, Фиппс.
   – Удачи!
   – Тут кое-что возникло, Джек… что же это? – сказал мистер Леман. – Ах да, есть один аспект…
   И он увел своего партнера, досказывая на ходу. Динти двинулась было следом, но ее остановил страстный вскрик.
   – Постой!
   – Что, мой птенчик?
   – Погоди! – взмолился Простак. – У меня для тебя кое-что есть.
   И покраснел при мысли, что мог, захлестнутый эмоциями, всколыхнувшимися в его груди от трогательной сцены с Леманом, даже временно забыть об этом. Прогулявшись к шкафу, он вернулся с большой коробкой цветов. Динти пошатнулась.
   – Это мне?
   – Э-э… То есть да. Я купил их в честь премьеры. Это цветы.
   – Удивительно! Именно так я себе и сказала, как только увидела. Цветы, сказала я, или глаза меня обманывают. Какой ты милый, Простак!
   – Мы, Фиппсы, все миляги. Славимся этим во всей Англии.
   – Ты станешь хорошим мужем для какой-нибудь хорошей девушки.
   – Непременно. Это подводит меня к важному вопросу. Сколько раз я просил тебя выйти за меня замуж?
   – Я уже и со счета сбилась.
   – Так вот, я прошу опять. Выйдешь?
   – О, Простак…
   – Что толку твердить «о, Простак»!
   – А что еще ты хочешь услышать?
   – Я ведь тебе нравлюсь?
   – Конечно. Кому бы ты не понравился?
   – Ну и вот.
   – Мало толку твердить «о, Простак», а заявлять «ну и вот» еще глупее.
   – Почему?
   В Динти пробудился материнский инстинкт.
   – Потому что, дорогой, мы живем в жестоком мире и должны быть практичными. Вопрос не только в том, нравишься ты мне или нет. Я-то лично считаю, что ты милый, как красный вагончик, но семейная жизнь требует денег.
   – У меня есть десять тысяч долларов.
   – Долго на них в наши дни не протянешь, если нет работы.
   Простак ее не понимал. Богиня в человеческом облике изъяснялась совершенно непонятно.
   – Но как же это – нет? Я партнер в «Леман продакшнс»! Мы получим прибыль! Знаешь что, – вдохновился Простак, ибо воодушевляющие слова Лемана в ту первую их встречу не увяли в его памяти. – Спроси Дика Роджерса и Оскара Хаммерстейна, сколько они получили со своих постановок. Спроси Оскара Серлинга или Макса Гордона…
   – И спрашивать нечего. Я и так знаю.
   – А я все-таки скажу. Миллионы.
   – Да знаю я. Но…
   Динти запнулась. Она присутствовала на всех репетициях и стала ярой сторонницей Фанни Леман. Тогда в бурной сцене, когда Фанни, характеризуя крепко сбитую драму, употребила эпитет «тухлая», она не участвовала, но, присутствуй она там, то признала бы, что лучшая подруга Лемана и его самый строгий критик выбрала правильное словцо. Отчаянно цепляясь за надежду в лице Мэрвина Поттера, полюбоваться которым горят желанием все женщины Америки, Динти все равно терзалась сомнениями.
   И все же ей не хотелось подрубать на корню мечтания Простака. Для него еще может наступить горькое пробуждение, но сейчас она была счастлива видеть его счастливым. Положив руки ему на плечи, она поцеловала его, и Простак задрожал, как желе.
   – Ты никогда прежде этого не делала, – в благоговейном трепете пролепетал он.
   – Не стала бы и сейчас, но это я пожелала тебе удачи. Это поцелуй материнский.
   – Материнский?
   – Именно, – твердо заверила Динти. – Смотри не вздумай спутать его с поцелуем необузданной страсти. Такой подарю позднее… может быть. А вот почему я застряла тут, теряю с тобой время и дарю материнские поцелуи, я и сама понять не могу. Мистер Леман, наверное, уже пену изо рта пускает. «Она все не идет!» – восклицает он.
   – Это Шекспир, да?
   – Вроде да. Сама толком не помню. Мое образование оборвалось, когда я еще не успела основательно набраться знаний. До свидания, дорогой. И удачи. Я уверена, все будет прекрасно. Помни, если произойдут какие-то накладки, все можно еще поправить. Для того и устраиваются предпремьерные спектакли.
   – Конечно. Я буду делать пометки, если что не понравится.
   – Вот это дельный разговор. Действуй, мальчик мой!
   Динти торопливо вышла, а Простак, упав в кресло, предался восторженным размышлениям, подбивая итоги.
   Дело потихоньку продвигается, размышлял он. Динти еще не ответила «да», но, с другой стороны, не сказала и «нет». Она призналась, что он не совсем ей противен, и даже зашла так далеко, что сравнила его с красным вагончиком. Насколько хорош такой вагончик, Простак понятия не имел, но, очевидно, довольно привлекателен. Более того, она его поцеловала. Правда, по ее словам, поцелуем материнским, но уж этому верить он не собирался.
   – Как бы не так, материнский, – вслух проговорил он, и Глэдис Уиттекер, входившая в эту минуту в дверь, приостановилась и с немалым удивлением взглянула на него.
   – Что?
   – Ой, простите! – вскочил он на ноги. – Я не увидел, что вы тут. Я… э… декламировал. Монолог, знаете ли. Как эти персонажи у Шекспира. Что-то случилось?
   – Я искала мистера Лемана.
   – Он уже ушел в театр. Вы хотели повидать его по делу?
   – Вот именно.
   Теперь Простак разглядел, что на лице статной блондинки странное выражение, холодное и суровое. Она очень напоминала ему его тетушку. В детстве он тетушек навидался, прямо-таки – легионы их, и все они были такие, строгие и замороженные. Вспомнить хотя бы тетю Шарлотту, когда его привели к ней, обвиняя в том, что он сломал зонтик викария.
   – Я хочу, чтобы он поговорил с мистером Поттером.
   Простак удивился. Он ничего не слыхал о раздоре между этими людьми.
   – А разве они не разговаривают?
   – Поговорил с ним серьезно. О выпивке.
   – Разве Мэрвин пьет?
   Мисс Уиттекер еще больше стала похожа на тетушку Шарлотту.
   – Я не охотница придираться к своим коллегам, мистер Фиппс, но считаю своим долгом сообщить вам, что я только что встретила мистера Поттера в вестибюле. И он был пьян. Вдрабадан!
   Простак чуть не рухнул.
   – Вдрабадан?
   – Вот именно, – подтвердила мисс Уиттекер. – Надеюсь, что он сможет сегодня выйти на сцену. До свидания. – И она удалилась с видом Кассандры.
   Простак принялся мерить шагами пол, трясясь от беспокойства и тревоги. Новость ударила его прямо в сердце. Он ни на миг не усомнился, что Мэрвин покончил с выпивкой. А разве ведь приятно узнать, что тебя дурачили как последнего олуха. Помнится, приятель клялся завязать. Когда завязка развязалась? Когда бы то ни было, этому мог не верить лишь самый оголтелый оптимист. Приличная женщина вроде мисс Уиттекер не стала бы говорить «пьян вдрабадан», если б у нее маячила хоть тень сомнения.
   Вот вам и сюрпризец, думал он. Из всех мыслимых препон к успеху пьяная звезда, пожалуй, самая коварная. В памяти всплывали страшные истории о том, как опускали занавес и возвращали публике деньги. Немудрено, что Простак стал беспокойно расхаживать по номеру.
   А когда Простак повернул с восточного направления на запад, то обнаружил нового посетителя. Явился не кто иной, как Мэрвин Поттер собственной персоной.

14

   Узрев кинозвезду, Простак прежде всего почувствовал глубокое облегчение. После мрачных слов мисс Уиттекер он поддался, как мы видели, паническим страхам. В уме у него мелькали видения буйствующего Мэрвина, вроде Дэна МакГру, устроившего пальбу в мэйлмьютском салуне. Он видел актера пьяным в ту ночь, когда горело бунгало, да и в саду особняка миссис С. Хамилтон Бримбл, и знал, каким неуправляемым становится идол американских женщин в минуты досуга. А потому страшился увидеть, что Мэрвина с трудом удерживают крепкие мужчины, пока другие бегут вызывать полицейское подкрепление. Но вид у звезды был вполне сносный.
   Мало того, Мэрвин, медленно вошедший в номер 726, совсем не походил на буяна из Скивассетта и Кинг-Пойнта. С опущенной головой, держится подавленно. Словом, его можно было бы принять за трезвенника, только что получившего дурную весть из дома, если бы не диковатое выражение глаз.
   – A-а, Фиппс, – едва слышно обронил он, словно дух, нашептывающий послание на спиритическом сеансе.
   В Простаке проснулся менеджер, а ни одному театральному менеджеру не нравится видеть, как его звезда бродит по отелю, когда вот-вот должен подняться занавес.
   – Эй, что такое? – воскликнул он. – Ты еще даже не одет?
   – А чего у меня не хватает? – удивился Мэрвин, все тем же бесцветным тоном, обводя тусклым взглядом свой костюм.
   – Я хочу сказать, ты не оделся к спектаклю. Он скоро начнется.
   – При чем тут спектакль? – чуть оживился Мэрвин. – Не трогай спектакль, и он не тронет тебя. Я должен сказать тебе, Фиппс, кое-что серьезное. Как говорил Морж, настала пора поговорить.
   Мэрвин опустился в кресло и, с трудом сфокусировав взгляд, по-совиному посмотрел на Простака.
   – Фиппс, – начал он, – мы старые друзья. – Мэрвин выдержал паузу и вопросительно взглянул на Простака. – Мы ведь старые друзья?
   – В общем, да…
   – Не следует определять наши отношения небрежным «в общем, да», – укорил Мэрвин с той ноткой суровости, какая проскальзывала в его тоне, когда Простак предлагал пообедать. – Человек человеку или старый друг, или не старый друг. Среднего не дано. Мы с тобой, Фиппс, очень старые друзья. Скажу даже больше – друзья закадычные. Все треволнения и испытания, беды и радости мы выстояли плечом к плечу, как парни из старой бригады. Тебе знакомы их обычаи?
   – А? Нет. Вроде как нет.
   – Они стояли плечом к плечу и – хотя это я не каждому открою – клинок к клинку, – пояснил Мэрвин и незамедлительно впал в легкую дрему. На этом сцена могла бы и завершиться, если бы Простак, который снова принялся метаться по комнате, не споткнулся о ноги гостя.
   Тот открыл глаза.
   – На чем мы остановились?
   – А?
   – Мы обсуждали какую-то занимательную тему, и с большим интересом. Какую же?
   – Ты говорил, мы старые друзья.
   – Да, правильно. Мы действительно друзья. Ты не оспариваешь этого?
   – Да нет. В общем, нет.
   – Как же я был бы обижен и разочарован, примись ты оспаривать. Иногда ко мне заходят приятели и допытываются: «Слушай-ка, Поттер, – это меня так зовут, – слушай-ка, Поттер, разреши наш спор. Вы с Фиппсом старые друзья?» И я отвечаю: «Да, говорю я, Григгс или Фрилингхаузен, или кто там еще ко мне заглянул, прав ты. Мы с Фиппсом старые закадычные друзья. Друзья бывают молодые и старые, так вот мы с Фиппсом – старые. Кто тотчас прибежит и посочувствует? Фиппс. У нас с Фиппсом полнейшее доверие и откровенность. Мы открываем друг другу душу, честно и без малейших обид. Если, например, я обязан в силу нашей дружбы побеседовать с Фиппсом как старший брат, указав ему, что он завис над краем пропасти, Фиппс воспримет это правильно». Верно, Фиппс?
   – Несомненно.
   – И без обид?
   – Без.
   – Чудесно. Тогда я поговорю с тобой как старший брат, Фиппс. Когда шел по коридору, я встретил эту секретаршу, юную Динти Мур. Она выпорхнула из твоего номера. Стало быть, ранее, в какой-то момент, она в него проскользнула. Я задремал на пару минут, прислонившись к стене, а когда открыл глаза, увидел Глэдис Уиттекер, тоже выходящую из твоего номера. Вывод – стало быть, раньше она в него вошла. Сколько же дам вошли в твой номер за время моей сиесты? Даже теперь тут могут скрываться женщины, во всяких там трещинках или щелочках. Они прячутся под кроватью, таятся в гардеробных, выглядывают из-за кресел, а может, укрылись в ванной. Мне это не нравится, Фиппс. Ох не нравится, старый мой дружище! Возможно, ты примешься спорить, что сердце твое совсем молодо и ты просто следуешь примеру Казановы и Карла Второго. Но, повторяю, мне это не нравится. Изгони женщин из своей жизни, и ты заживешь лучше и чище. В этом секрет счастливой карьеры.
   И высказавшись, Мэрвин снова погрузился в дрему.
   Простак в недоумении смотрел на него. Чего-чего, а такого он ожидал меньше всего. В прежних беседах старый друг всегда выказывал повышенный энтузиазм в отношении противоположного пола. Простак все еще тщетно искал разгадку резкого поворота, когда Мэрвин очнулся и немедля завел с того места, на каком прервал свою речь:
   – Каких только бед они не натворили! Женщины! Кто предал Капитолий? Женщина. Из-за кого Марк Антоний потерял весь мир? Из-за женщины. Кто стал причиной долгой, десятилетней, войны и, наконец, поверг Трою в прах? Женщина. Да, этот пол я не одобряю, – сурово заключил Мэрвин и добавил, что следовало бы даже принять закон.
   Недоумение Простака возросло.
   – А мне казалось, тебе нравятся женщины.
   – Теперь, Фиппс, уже нет. Категорически. Когда-то сердце мое было открытым домом с надписью на коврике: «Добро пожаловать». Но теперь, Фиппс, сердце мое разбито на тысячи кусков. Оно превратилось в жалкие обломки, по которым гуляют ледяные ветры отчаяния. Женщина стерла меня в пыль, Фиппс. Столь же фальшивая, как и красивая. Я говорю о своей невесте. Вернее, о своей бывшей невесте.
   – Чтоб я лопнул! Она уже бывшая?
   – Еще мягко сказано. Настолько бывшей ты в жизни не видывал. Сегодня с утренней почтой я получил от нее письмо, отправленное из Нассау на Багамах. Она порывает всякие дипломатические отношения, дает мне отставку. Да, Фиппс, она выкинула меня вон, и жизнь стала пустой.

   Чтоб забыл я свои терзанья, / предлагали радости мне, / и когда я хранил молчанье, / полагали, что я вполне / излечился от тяжкой страсти, / миновали мои напасти.

   Излечился я, Фиппс? Миновали? Как бы не так! Правда, у меня и времени пока не так много было, – рассудительно добавил Мэрвин.
   Простак искал слова, чтобы утешить друга.
   – Мне ужасно жаль…
   – Спасибо тебе, Фиппс. – Мэрвин явно хотел пожать руку Простаку, но промахнулся на два фута шесть дюймов и, потеряв равновесие, грохнулся на пол, потом поднялся, подбодрив себя возгласом «опля!», и начал снова: – Твое сочувствие трогает меня. Я не скажу, что оно залечило мое разбитое сердце, но трогает. Спасибо тебе, дружище. Вот оно как. Я очень прошу тебя, Фиппс, когда ты будешь рассказывать об этом злосчастном случае, говори обо мне, каков я есть. Не приукрашивай, но и не опускайся до злобы. Говори про человека, который любил неразумно, слишком сильно… У тебя не сохранилось где капелька виски, а?
   – Боюсь, что нет.
   – А скотча? Или бурбона? Я малый непривередливый.
   – Да вроде ничего нет.
   – И ладно. Такова жизнь, верно я говорю?
   – Как же все случилось?
   Мэрвин на минутку окунулся в размышления.
   – Долгая и печальная история. Ярко иллюстрирует женское коварство, да и коварство вообще. Ты представляешь, что сделала эта девушка, Фиппс? Нет, молчи, я расскажу сам. Вспомни тот вечер, когда мы заскочили к Бримблам и ты там зачем-то лазал по деревьям. Ты припоминаешь, что я сказал тебе? Она приказала мне тогда завязать.
   – Еще бы забыть! И ты ведь завязал?
   Мэрвин подтвердил это с тяжким вздохом.
   – Да, я бросил пить. И держал слово твердо и крепко. Понимаешь, Гермиона завела манеру появляться нежданно-негаданно, так что по-другому не получалось. Три долгие унылые недели ничто не смачивало моих губ, кроме ячменного отвара да лимонада. И что же случилось? С отцом, С. Хамилтоном Бримблом из Кинг-Пойнта, на Лонг-Айленде, и матерью, миссис С. Хамилтон Бримбл, как ни странно, тоже из Кинг-Пойнта, Гермиона отправилась в Нассау ради перемены климата, бросив меня одного… Одного в Нью-Йорке.
   Мэрвин вздохнул опять, тяжелее прежнего. История, которую он намеревался рассказать, потрясла его до основания души. Простаку стало его до боли жалко, а по спине, когда он украдкой взглянул на часы, прокатилась холодная дрожь. Уже давным-давно убитой горем звезде полагалось бы сидеть в своей гримерке и накладывать грим.
   – Расставание, – возобновил свое повествование Мэрвин, – было мучительным. Чувствовал я себя, как тип из этой поэмы, который мечется по свету, теряя своих газелей. Однако в любой, самой черной туче опытный глаз сумеет, если вглядится повнимательнее, рассмотреть золотой проблеск. Кошмар разлуки несколько умеряло одно соображение – теперь, когда Гермиона в отъезде и некому нежданно-негаданно являться ко мне, я смогу и выпить. Человек чести, – сообщил Мэрвин, емко и коротко обобщая свои взгляды, – держит слово, данное женщине, пока та рядом. Но когда ее поблизости нет, положение меняется. Короче, Фиппс, едва Гермиона успела ступить на борт парохода, как я устремился в клуб «Ягнята» с рвением верблюда, который после долгих дней перехода по знойным пескам пустыни узрел наконец оазис. А потом подпитал организм еще в паре-тройке ресторанов и в ночном клубе. Пришлось немало наверстывать, и я уж расстарался.
   – Гермиона об этом узнала?
   Мэрвин испустил третий вздох – вздох человека, до дна испившего горькую чашу жизни, человека, чья вера в женщин умерла навек.
   – Оказывается, иначе и быть не могло. С трудом верится, что такая чистая, наивная девушка, воспитанная мисс Финч, оказалась способна на такое! Представь, перед отъездом в Нассау она обратилась в детективное агентство «День и ночь», и за каждым моим шагом, хотя я и знать не знал об этом, неотступно следили частные сыщики, снабженные блокнотом и карандашом. Ходили за мной по пятам, Фиппс, скрупулезно записывая все, и передавали свои доклады единственной дочери С. Хамилтона Бримбла (ну и, конечно, миссис С. Хамилтон Бримбл) из Кинг-Пойнта, Лонг-Айленд. Результат ты видишь перед собой. Вот тебе и вся моя история. Что ж, прощай, Фиппс, старый дружище. Мне не следует больше посягать на твое время. Несомненно, у тебя еще сотня дел.
   – А ты теперь бежишь в театр?
   – В театр? – Поттер взглянул на него бессмысленным взором.
   – Ведь уже совсем поздно!
   – В театр? – повторил изумленный Мэрвин. – Бегу в театр? Нет, я не бегу ни в какой театр. Им придется заменить меня дублером. Господи, ты же не думаешь всерьез, будто я сумею играть трудную роль с кровавой раной в груди, с моим разбитым сердцем? Нет. Я отправлюсь опрокинуть еще пару рюмашек, а потом пойду и запишусь в Иностранный легион, этот отряд обреченных. До свидания, Фиппс, – попрощался Мэрвин.
   И, благожелательно посоветовав на прощание не брать фальшивых никелей, тяжело вышел из комнаты, волоча ноги и порой подскакивая, будто грудь ему клевали стервятники.

15

   Если бы горничная-литовка, которая пришла в полдесятого вечера застилать постель Простака, была хоть немного экстрасенсом, что редко случается среди горничных-литовок, она ощутила бы в номере 726 странную, почти зловещую атмосферу, будто в доме с привидениями, где ждут: сейчас Призраки отметятся, что явились на работу. Подобная атмосфера всегда царит в отелях Нью-Хейвена, Сиракуз и других городов, где сыграли предпремьерный спектакль и приходит момент провести посмертный его разбор. Так и чудилось, что комната затаила дыхание в предчувствии грядущих событий.
   С 9.30 до двенадцатого часа комната напряженно ждала, и наконец в скважине щелкнул ключ. Вошел Простак, весело насвистывая. Оставив дверь незапертой, он включил свет. Весь вид его говорил, что он ухватил синюю птицу. Призрак, присутствуй он тут, с первого взгляда признал бы в молодом человеке лицо, финансово заинтересованное в театральной постановке: он только что видел, что спектакль наповал сразил зрителей, уложив их штабелями. Пожалуй, и Призрак решил бы покопаться в своей эктоплазме, разыскивая денежку на билет. Но через несколько минут Призрак спохватился бы и решил приберечь деньги в саване. А причина в том, что появился Джозеф Леман, и было что-то в его манерах, отчего стыл позвоночник даже у самых отважных призраков. За Леманом на почтительном расстоянии тянулся скорбный Джек Мак-Клюр. Джо Леман вошел с видом человека, пришедшего возложить венок на могилу старого друга: спина сгорблена, глаза опущены, и даже его неизменная шляпа утратила лихой залом. Со вздохом, начинавшимся от самых пяток, Леман тяжело опустился на кровать. Джек с таким же вздохом плюхнулся в кресло.
   Простак недоуменно рассматривал скорбящих. Сегодня ему особенно хотелось видеть вокруг улыбающиеся лица, а судя по Леману и МакКлюру, они, подобно одному из английских королей, зареклись улыбаться [8 - Речь идет о Генрихе I (1068–1135, правил с 1100-го), который не улыбался после гибели своих сыновей.]. Что удивило Простака. Зритель он был благодарный, и ему казалось, что их спектакль прошел с блеском. Теперь в душу ему заползли сомнения – после успешной премьеры такой мрачности не бывает.
   – Послушайте, – начал он, – что-то не так?
   Ответа Простак не дождался. Леман пощипывал покрывало, МакКлюр барабанил по подлокотнику. Простак попытался снова.
   – Мне показалось, все прошло недурно, – заметил он, но Леман вздрогнул, а голова МакКлюра откинулась назад, словно кто-то ударил его между глаз. Простак чуть подправил свое замечание: – Ну, кроме отдельных мест, я хочу сказать. Там, знаете ли, сям…
   Оба партнера опять промолчали, словно приняли обет траппистов. Беспокойство Простака усугубилось. Как уже не раз отмечалось, умом он не блистал, но все же понял, что, пожалуй, не все к лучшему в этом лучшем из миров. Он старался стряхнуть тревогу как кусок бланманже, когда услышал сухое, неприятное покашливание и увидел, что в комнату стремглав ворвалась миссис Леман, точно военный корабль, заряжающий пушки.
   – Привет! – воскликнул Простак. – Эге-ге-гей!
   Фанни, твердо глядя на мужа, пропустила приветствие мимо ушей. Простак ей нравился, и обычно она любила поболтать с ним, но теперь была слишком занята, приводя в порядок мысли. Ее победа была настолько сокрушительной, что и слов не требовалось. Но все-таки она намеревалась кое-что сказать. Фанни встала в самом центре и изготовилась.
   – Во-первых! – приступила она.
   В оцепеневшие конечности Лемана вернулась жизнь. Он подпрыгнул.
   – Только твоих шуточек не хватало! – прогремел он. – Кончай!
   Фанни рассмеялась легко и заливисто.
   – Ты бы лучше эту свою шараду подперчил парой шуточек! Да-с, мой милый. Или хоть диапозитивы использовал. Еще можно бы вставить номер – акробатов там, собачек…
   – Слушай…
   – А не то дрессированных тюленей, – издевалась Фанни.
   Шляпа мистера Лемана затрепетала.
   – Ты когда-нибудь закрываешь рот? – с напряженной вежливостью спросил он.
   – Время от времени.
   – Вот сейчас самое то время, – угрожающе сообщил мистер Леман. – Не желаю ничего слышать! У нас грандиозное… да… хм… Вот слегка подправим и… Ладно, пускай этому сброду спектакль не понравился. Ну так что с того? Паршивее городишки в Америке и не сыщешь. Знатоки, тоже мне!
   Новость изумила Простака.
   – А мне казалось, вы говорили…
   – Не важно, что я говорил! Заткнитесь!
   – Ладно. Но все же вы сами…
   – Вам сказано: заткнитесь.
   Простак утих, но чувства его были задеты. Тот ли это человек, спрашивал он себя, который стискивал ему руку и чуть ли не со слезами на глазах благодарил за сотрудничество? Кратковременное знакомство с театром пока еще не научило его, что между поведением менеджера накануне спектакля и поведением того же менеджера сразу после провала существует легкая, но ощутимая разница.
   Мистер Леман возобновил свою речь:
   – Если спектакль прошел не очень успешно, что из того? Чего еще ждать, если наш красавчик подвел нас за полчаса до начала и пришлось вводить бездаря дублера?
   Никаких хитроумных уверток Фанни принимать не желала.
   – Ах-ах-ах, бездаря! Этот Спендер играл куда лучше Мэрвина. Все дело в пьесе. Она ни к черту не…
   – Почему это?
   – Хочешь узнать? Хорошо. – Фанни облизнулась. – Первое!
   Но тут ее перебили, возможно – очень кстати, поскольку у мистера Лемана грозило подскочить давление. Вошел официант, неся раскладной столик и другие необходимые предметы. Он был низенький, плотненький и, наверное, самый дружелюбный из всех официантов в Сиракузах.
   – Здесь намечается вечеринка? – приветливо осведомился он.
   Простак очнулся.
   – Спасибо! Да-да. – Он повернулся к мистеру Леману. Чувства его все еще были оскорблены, но после спектакля оскорбленные чувства следует подавлять. – Послушайте, это ведь все мелочи, верно? Спектакль-то имел успех!
   Мистер Леман бросил на него долгий скучный взгляд, но промолчал. Официант разложил столик.
   – Мистер Фричи сказал, что заглянет попозже проверить, все ли в порядке, – сообщил официант, и мистер Леман вздрогнул точно кит, в которого всадили гарпун.
   – Мне только и не хватало этого чокнутого, – простонал он. – Убирайтесь!
   – Слушаюсь, сэр.
   – Фричи! – фыркнул мистер Леман, точнее – выплюнул это имя, будто выругался крепким и сочным елизаветинским ругательством, какое мог бы отпустить Бен Джонсон, разозлившись на Бомонта и Флетчера за стаканом шерри в таверне «Русалка». – Только его нам и не хватало!
   И снова в номере 726 воцарилось молчание. Нарушила его Фанни.
   – Интересно, могу я задать вопрос? – полюбопытствовала она со смиренной ласковостью, подействовавшей на Лемана словно раскаленная кочерга. Он возбужденно подскочил, шляпа-дерби качнулась.
   – Отстань! – взмолился он. – Отстань от меня, говорю!
   Но упорную женщину с пути не сбить. Долг ее – оказывать мужу всяческую помощь, и она твердо намеревалась исполнить его.
   – Я только хотела спросить, ты будешь вставлять какой-нибудь номер в ту пятиминутную паузу, когда Уиттекер никак не могла вспомнить следующую реплику? – ласково проурчала она. – Если она намерена выдерживать такую паузу на каждом спектакле, вставной номер необходим. Балет к примеру. А не то я и сама могла бы выйти с булавами…
   – Отстань! – Леман свирепел на глазах. – Отстань, отстань, отста-ань!
   – Мы все трудимся ради спектакля, – добродетельно проговорила Фанни. – Как-то я видела труппу швейцарских музыкантов…
   – Прекрати сейчас же! – взревел мистер Леман и повернулся к Джеку. – Ты сказал режиссеру, что мы встречаемся здесь?
   – Он придет с минуты на минуту.
   – А Берни?
   – Я сказал ему номер комнаты.
   – А где эта Мур с моими заметками?
   Простак тоже решил помочь.
   – Мистер Леман, вот мои заметки, если вам потребуется…
   – Давай звякни Берни. Вызови его сюда.
   – Ладно. Но что-то я не видел его в зале.
   – Я видела, – вставила Фанни.
   – И что он сказал? – спросил было Леман, но тут же быстро добавил, заметив, как засияло лицо жены. – Нет, молчи!
   Простак все рвался помочь.
   – Вот заметки, мистер Леман. Желаете взглянуть?…Насчет сцены в саду, к которой мне особенно хочется привлечь ваше…
   – О-о! – простонал Леман.
   Вошла Динти Мур с экземпляром пьесы, пухлой стопкой заметок, надиктованных Леманом, и пучком остро отточенных карандашей. Вела она себя смирно, без всякого следа обычной живости, напоминая персонаж из жутких историй, которому явилось привидение. Собственно, так оно и было. Приветственное восклицание Простака не вызвало ответной улыбки. Воспитанные девушки на похоронах не улыбаются.
   – Дайте сюда заметки, – велел мистер Леман, усаживаясь за письменный стол. – И пьесу. И карандаш.
   – Дайте мне мистера Сэмсона, Китти, – сказал Джек в телефонную трубку. – Из номера 413. Да, кстати, как вам спектакль?
   – Ну-с, приступим. – И мистер Леман открыл пьесу.
   – Да! – с болью воскликнул Джек. Было очевидно, что ответ телефонистки совсем не порадовал его. – Ну, так далеко я бы не стал заходить… – слегка поморщившись, бросил он. – Поймите, спектакль еще не обкатан. Над ним нужно поработать. К тому времени как мы приедем в большой город, он засверкает и заискрится.
   – Ага! – воскликнул Простак. Вот он, по его мнению, старый боевой дух.
   Мистер Леман жестом приказал Динти сесть на стул рядом с ним.
   – Записывайте все, что будут говорить, ясно? И я не хочу… О Господи, опять он здесь!
   Это вернулся официант, нагруженный бутылками шампанского.
   Глаза Фанни, округлившись, провожали его, пока он пересекал комнату.
   – О! – задохнулась она в восторге от такой щедрости. – Ваш день рождения?
   – А? – переспросил Простак. – Нет, мы хотели отпраздновать успех спектакля.
   Брови у Фанни вскинулись.
   – Что?
   – Успех спектакля.
   – Значит, я правильно расслышала. – Она взяла бутылку шампанского. – Их откроют?
   – Ну конечно.
   – Скоро?
   – А, ясно! Официант, откройте, пожалуйста, бутылочку-другую.
   – Простите, что спешу так, – сказала Фанни, – но, понимаете, мне ведь пришлось смотреть все три акта.
   Джек наконец установил связь с таинственным Берни.
   – Берни? Это Мак.
   – Скажи, пусть поторопится, – раздраженно бросил Леман.
   – Мы собираемся тут, в 726-м. Ждем тебя, – сказал Джек. – О’кей.
   И повесил трубку. Официант маячил в дверях.
   – Мистер Фричи спрашивает, когда подавать еду.
   – Ах да! – воскликнул Простак, вспомнив об обязанностях хозяина. – Хотите, чтобы закуску привезли прямо сейчас?
   – Мне все равно, – ответил Леман; его мысли блуждали далеко от всего земного. – Я прошу одного: пусть Фричи держится подальше отсюда.
   – Вы желаете видеть мистера Фричи? – бойко осведомился официант.
   – Нет! Не желаю! Брысь!
   – Слушаюсь, сэр. А помните, что сказал Макартур японцам, когда те выпихнули его с Филиппин?
   – Нет.
   – Я еще вернусь!
   Два бокала шампанского привели Фанни в веселое расположение духа. Она предложила тост:
   – За Глэдис Уиттекер, королеву глухонемых!
   Леман грохнул кулаком по столу.
   – Закройте дверь! – рявкнул он. – И где все? Я плачу режиссеру кучу денег. Где он? Берни Сэмсона я привез из Нью-Йорка. Где он? Мне что, никогда не получить ни от кого помощи? А, – перебил он сам себя, – наконец-то! В комнату вошел Сесил Бенхэм, режиссер.

16

   Сесил Бенхэм, человек зрелых лет, держался спокойно и с весьма большим достоинством. Некоторые, но не он сам, считали его старомодным анахронизмом. Расцвет его режиссерской карьеры пришелся на то давнее время, когда кино еще находилось в младенческом возрасте, а телевидение маячило в дымке далекого будущего. Когда Бенхэм величественно вошел в комнату, у присутствующих сложилось обманчивое впечатление, будто на плечах у него накидка с алым подбоем. Никакой накидки, конечно, не было, но вокруг него витала аура Елизаветинской эпохи.
   Многие, встречаясь с Сесилом Бенхэмом, испытывали ностальгические чувства, будто при виде благородного старинного монумента. Мистер Леман к этим многим не принадлежал.
   – Эй! – гаркнул он, не тратя времени на предварительные любезности. – Что случилось с декорацией?
   Бенхэм бросил на него спокойный, полный достоинства взгляд, каким мог бы одарить развязного молодого актера в артистическом клубе.
   – Прошу прощения?
   – Я спрашиваю – что с декорациями? Они висели криво весь спектакль.
   – Да, я тоже про это записал! – вмешался Простак, рвущийся помочь. – Особенно заметно было во второй сцене. Не знаю, известно ли вам, но в настоящем саду…
   Спокойствие Бенхэма расколола легчайшая рябь досады.
   – Мой дорогой мистер Леман, вряд ли я мог это исправить. Режиссер не в силах успевать всюду. Я весь вечер суфлировал.
   – Если суфлировали, то где же вы были, когда Уиттекер зависла на паузе во втором акте? Вы что, не могли подсказать реплику?
   – Я подсказывал четыре раза, но актриса осталась глуха. Видимо, она крайне нервничала.
   Простак пролил свет на загадку:
   – Она, бедняжка, неважно себя чувствовала.
   – Что?
   – Так она мне сказала.
   – А когда вы ее видели?
   – В ее гримерке, после первого акта. Я давал ей кое-какие указания.
   – Что?
   – Указания. Подсказывал, что в той длинной сцене надо бы поддать жару.
   Леман раздулся и стал похож на малого пророка, готовящегося проклясть людей за их грехи.
   – Нет, из всех…
   Фразу оборвал стук в дверь. Простаку повезло, как боксеру, которого спасает удар гонга.
   – Войдите! – прокричал Леман.
   – Может, Берни, – заметил Джек.
   Это и вправду пришел Берни, но не один, а с дамой.
   Берни Сэмсон, молодой человек с землистым цветом лица и видом суровой умудренности, которая приобретается лишь долгими трудами на Бродвее, был, как говорят в театральных кругах, правщиком. Несколько лет назад он нашел удачный ход для комедии, корчившейся в предсмертных муках. Режиссер что-то напутал, но и в ошибочном толковании его предложение спасло пьесу.
   С тех пор Берни Сэмсон стал признанным правщиком драм. Своего рода стервятник, парящий над театральной сценой, он видел, как ставились и тут же умирали спектакли, и при гибели каждого принимал участие в таком вот консилиуме.
   Молодую девушку, которую он привел с собой, звали Пэгги Марлоу, была она довольно известной хористкой с Бродвея. За ней водилась привычка поиграть с месяц в какой-нибудь музыкальной комедии, а потом вдруг сорваться и укатить во Флориду. Была она эффектно одета и на редкость хороша собой.
   – Привет, – поздоровался Берни, кинув шляпу на кровать. – Эй, Джо! Как поживаешь, Маки? Со мной молодая дама, – махнул он рукой в сторону Пэгги. – Это мисс Марлоу, ребята.
   – Здрасте. – Мисс Марлоу выпустила облачко дыма, ее красиво очерченные губки неизменно украшала сигарета в длинном мундштуке, как шляпа-дерби голову Лемана.
   Джек МакКлюр познакомил всех.
   – Миссис Леман… Мистер Бенхэм… мистер Фиппс.
   – Рад познакомиться с вами, миссис Леман. Алло, мистер Бенхэм. Приветик, мистер Фиппс. А, шипучечка, – заметил Берни, увидев шампанское.
   Мистер Леман упорно придерживался главной линии. Он нахмурился на шампанское, привносящее, по его мнению, фривольную нотку, не соответствующую важности момента.
   – Так, Берни. Я хочу, чтобы ты сказал нам, что ты думаешь насчет спектакля. Мистер Сэмсон, – объяснил Леман, адресуясь к Бенхэму, – специально приехал из Нью-Йорка, чтобы посмотреть его и внести поправки. Если потребуется.
   – Если? – фыркнула Фанни. – Что значит – если?
   – Вот как? – Сесил Бенхэм, нисколько не обрадовавшись, окинул правщика настороженным взглядом. В былые дни он навидался таких Берни, и они не вызывали у него ни малейшей симпатии.
   – Давайте выскажемся откровенно, – призвал мистер Леман. – Скажем все, что думаем о спектакле.
   Фанни тут же с готовностью вскочила, не совсем устойчиво держась на ногах.
   – Так вот, – приступила она. – Во-первых!
   – И на этом хватит! – быстро перебил жену Леман. – Давай, Берни.
   Напыщенность опытного правщика плащом окутывала Берни, и свою вступительную речь он начал с уверенностью человека, пребывающего на твердой почве.
   – Разумеется, нет сомнений, что спектакль требует некоторой доработки.
   – Переделать надо все! – вставила Фанни, увлеченная шампанским. – А может, попросту прикончить.
   – Да замолчи ты! – бросил мистер Леман.
   – Когда я бываю в театре, – глубокомысленно продолжал Берни, – то смотрю не столько на сцену, сколько на публику. Зрители говорят вам все. Итак, пролог получился шикарный. Отличная идея – герой читает пьесу. Это интригует зрителей. Но потом они начинают ускользать от вас.
   – Мне бы хотелось высказаться как раз насчет этого, – со всем рвением вступил Простак. – В частности, насчет сцены в саду.
   – А это кто? – осведомился Берни. – Вы сказали, Фиппс?..
   – Верно, – подтвердил Простак. – Я…
   – С вашего позволения, мистер Фиппс…
   – Ничего-ничего. Я только хотел заметить, что сцена в саду… – Он остановился на полуслове, встревоженный и напуганный взглядом Лемана.
   Тот смотрел на него еще секунд десять, а потом повернулся к Берни:
   – Итак, вы говорили…
   Мистер Сэмсон возобновил свою речь:
   – В общем, как я уже сказал, пьеса нуждается в доработке. Некоторые сцены не бьют наповал. Вот у меня есть эпизод, который я придумал для шоу под названием…
   Блуждающий взгляд мисс Марлоу наткнулся на Простака.
   – Приветик, – ласково окликнула она.
   – Здравствуйте, – отозвался Простак.
   – Вы англичанин, верно?
   – Да.
   – То есть «ага». Какие у вас красивые волосы!
   – Спасибо.
   – Точь-в-точь цвета сливочного масла!
   – В общем, да.
   – На меня это действует, – все также ласково сообщила мисс Марлоу.
   Берни упустил нить рассуждений.
   – Послушайте-ка, – подозрительно спросил он, – что это там у вас происходит?
   – А ты говори себе, – откликнулась Пэгги.
   Леман воздел руки к небесам. К мисс Марлоу он сразу проникся жгучей антипатией.
   – Берни, вы что, не можете избавиться от этой мамзели? – заорал он.
   – Пусть только попробует, – ровно произнесла мисс Марлоу. – Что я с ним тогда сде-елаю…
   – Мы будем обсуждать спектакль или нет? – полюбопытствовал Леман.
   – Я против, – вступила Фанни.
   – А я за то, – заметила Пэгги, – чтобы кто-нибудь плеснул мне в бокальчик шипучки. Прямо удивляюсь, как это ты сам мне не предложил, котик, – укоризненно повернулась она к Простаку. – Ты меня за кого принимаешь, за трезвенницу? Я тебе что, «сухой закон»?
   – Налейте ей, – властно распорядился Леман, подбородком указуя на Простака, а большим пальцем тыча в шампанское, и Простак кинулся исполнять приказ с живостью человека, уверенного, что уж в этом-то он мастер. У него начало складываться впечатление, что участники конференции, особенно Леман, не умеют слушать. Ладно, пусть ему не удается завладеть их вниманием, но уж шампанского-то он сумеет налить. Он наполнил бокал мисс Марлоу, и мисс Марлоу, осушив его, выдохнула:
   – Уф-ф!
   – Так как же? – Леман поймал наконец взгляд Берни, норовящий ускользнуть в направлении молодой дамы. – Вы говорили, что придумали эпизод…
   – Да. Вам надо чем-то заменить сцену в кабаре. Это ведь прямо поцелуй смерти, – содрогнулся Берни. – Хотя, конечно, у вас, – продолжал он тоном критика, анализирующего проблему со всех точек зрения, – возможно, вся закавыка в режиссуре. Не знаю, кто ставил спектакль, но из всех паршивых постановок…
   Сесил Бенхэм выпрямился во весь рост.
   – Прошу прощения, мистер Джексон…
   – Берни Сэмсон.
   – В самом деле? А я Сесил Бенхэм.
   – Вот как?
   – Возможно, вы не знаете, кто я.
   – Не в том вопрос…
   – Я десять лет проработал с Дэвидом Беласко. Я ставил для Назимова. Я был режиссером у Эдмунда Бриза. Я был режиссером у Лоуэлла Шермана, Сирила Скотта и Джинн Иглз.
   – И где они все теперь? – спросила Фанни, размахивая бокалом.
   – И я не привык, чтобы мои постановки характеризовали словом, какое употребили вы!
   – Послушайте! – возмущенно взорвался Берни. – Я приехал сюда из Нью-Йорка, оказывая любезность Джо…
   – Тем не менее я настаиваю…
   – Слушайте, прекратите стычку! – взмолился Леман.
   – Если ему позволить…
   – Что толку заводиться…
   – Да, но…
   – Он ничего такого не хотел сказать. Шутил просто, понимаешь? – уговаривал мистер Леман, пока уязвленный режиссер медленно усаживался на место.
   – Как, и на этом конец? – вознегодовала мисс Марлоу. – Ладно, кликните меня на следующий раунд. – И вольготно растянулась на кровати, нарочно не заметив взгляд, каким Неман одарил ее. До сих пор он приберегал такие только для Простака или подруги своих радостей и печалей.
   – Продолжай, Берни, – попросил мистер Леман, медленно считая до десяти, как и рекомендовал ему доктор в случаях, когда подскакивает давление. – Так какая была сцена?
   – А вот какая. Она точнехонько попадает на место, где у вас кабаре. Сцена – шик-блеск, но шоу в Нью-Йорке так и не пошло, так что эпизод никто не видел. Курильня опиума в Гонконге, представляешь?
   – Нет, ну что это такое? – возмутился Бенхэм с превеликим достоинством.
   Даже мистер Леман засомневался:
   – Берни, мы ведь должны придерживаться сюжета! Не можем же мы перекроить всю пьесу.
   – А что такого-то? – поинтересовалась Фанни.
   – Ладно, давайте начнем с самого начала… Кто это? – спросил мистер Леман, услышав стук в дверь.
   – Полиция, если в Сиракузах есть хоть какой-то закон и порядок, – высказалась Фанни. – Ныряй в окно. Я бы на твоем месте прыгнула. Не давайся им в руки живым.
   – Откройте дверь, – велел мистер Леман.
   – Я? – уточнил Простак.
   – Да.
   – Хорошо.
   У Простака возникло впечатление, что ему недостает одного, чтобы превратиться в швейцара, – фуражки с козырьком и формы пуританского адмирала. Но нрав у него был мягкий и услужливый, а дядя Теодор помыкал им в юности слишком долго и он привык не обижаться на мелкие поручения.
   Подойдя к двери, Простак открыл.

17

   Появилась Глэдис Уиттекер, в самом воинственном расположении духа, готовая отразить любые атаки на ее мастерство. Фанни встретила ее аплодисментами, но та этого не оценила.
   Заняв место в самом центре комнаты, актриса разразилась монологом.
   – Прежде чем кто-то что-то скажет, – тихим угрожающим голосом начала Глэдис, – та пауза не моя вина. Мистер Спендер подал мне неправильную реплику, из третьего акта, а потому мне пришлось остановиться и подумать.
   – Чудесный же вечерок вы выбрали для раздумий! – подала голос Фанни.
   – Могли бы поставить кого-нибудь в кулисах, чтобы суфлировать!
   Сесил Бенхэм зловеще раздулся. Бенхэмы не воюют с женщинами, если только те сами не напрашиваются. А мисс Уиттекер, рассудил он, как раз напросилась.
   – Я подсказывал вам реплику!
   – А я не расслышала!
   – Это уж не моя вина.
   – Чудненько! – Пэгги Марлоу резво села на кровати. Возбужденные голоса сулили сражение, а их она обожала.
   – У меня весь день была дичайшая головная боль, – оправдывалась мисс Уиттекер, и голос ее задрожал от жалости к себе. – Если вы полагаете, – она вдруг перенесла атаку на Простака, – что артистке легко играть спектакль, да еще главную роль, когда в гримерку к ней без конца вламываются посторонние с идиотскими замечаниями…
   Простак испытал все чувства Цезаря, которому Брут вонзил нож в спину.
   – Черт подери! – закричал он, дивясь подобной неблагодарности. – Вы же сами просили, чтобы я делал идиотские замечания… Тьфу, то есть, я хочу сказать…
   – Нет, ну правда, мистер Фиппс! Я же куда дольше вашего служу в театре…
   – И вот это уже совсем не небылицы! – уколола Фанни.
   Мисс Уиттекер подобралась.
   – Прошу прощения?
   – Да прекратите вы! – рявкнул мистер Леман. – А теперь – начнем сначала и пройдемся по всему спектаклю.
   Джека осенило:
   – Джо, а хочешь честное и откровенное мнение? Свежий взгляд на пьесу?
   – От кого?
   – От телефонистки. Молоденькая девушка, хваткая как стальной капкан. Она видела весь спектакль, я сунул ей пару баксов.
   – А что, недурная мыслишка! Тащи девицу сюда. Пусть кто угодно, только не Фричи.
   Мисс Марлоу, которая снова было легла, отвернувшись ото всех и приготовившись заснуть, перекатилась на спину и села. На лице у нее появилось напряженное выражение леопарда, изготавливающегося к смертельному прыжку.
   – Он сказал – «телефонистка»?
   – Ну детка! – взмолился Берни. Ему и раньше доводилось слышать такие нотки в ее голосе.
   Джек говорил в трубку:
   – Китти? Это МакКлюр. Слушайте-ка, вы можете оставить там все на минутку и подняться в 726-й?.. Скажу, когда придете. Правильно. Пока.
   Мисс Марлоу все еще размышляла.
   – В этом отеле только одна барышня-телефонистка?
   – Ну детка! – уговаривал Берни.
   – Я вроде как с какой-то сцепилась, а потому и хотелось бы знать…
   – Берни, – возвысил голос мистер Леман, – ты не мог бы отвести эту дамочку…
   – В другой как-нибудь раз, детка.
   – На всякий пожарный, если это та самая, выпью-ка я еще бокальчик, – решила мисс Марлоу.
   – Внимание, слушайте! – призвал собрание к порядку мистер Леман. – Ни-ка-ких больше перебивок. Рассматриваем все сцены по порядку. Итак, мы остановились на прологе. Он годится?
   – Да, – согласился Берни.
   – Да, – подтвердил Джек.
   – А вы, Бенхэм? Как вам пролог?
   – О, я вполне удовлетворен!
   – Ну, не стоит обижаться. Запишите, – обернулся мистер Леман к Динти. – Пролог годится.
   – Годится, – подхватил и Простак, внося безвозмездную лепту и, поймав взгляд босса, схватился за ближайшую бутылку шампанского. Как странно, подумал он уже не в первый раз за вечер, до чего же круто поменялось к нему отношение Лемана сегодня вечером. Прежнего сердечного дружелюбия и в помине нет. Что случилось с добродушным другом, так часто называвшим его «дорогушей»?
   Высказала свое соображение и мисс Уиттекер:
   – Знаете, что не так в пьесе? Героиня не вызывает сочувствия. Я все время сражаюсь с публикой. Я им не нравлюсь.
   Фанни изо всех сил постаралась встать.
   – А то! – Она снова плюхнулась на стул. – Ой, не могу, сейчас свалюсь! – И потянулась за бокалом.
   Мисс Уиттекер, кинув на нее один-единственный взгляд, перестала замечать ее, насколько возможно не замечать Величайшую Жонглершу в Мире.
   – Нет сочувствия. Вот и вся разгадка. В спектакль надо что-то добавить, показать: по сути своей я хорошая, не легкомысленный светский мотылек.
   – Может, раздать публике брошюрки с пояснением? – предложила Фанни.
   – Если бы в начале спектакля у меня была сцена, которая подала бы меня в более привлекательном свете… Скажем, эпизод с ребенком…
   – К этому мы еще вернемся, – решил Леман. – Запишите, – бросил он Динти. – Ребенок для мисс Уиттекер.
   – Но не в самом же начале! – засомневался Простак.
   – Тогда она еще и не замужем.
   – Ладно, лад-но-о. – Снова раздался стук. – Откройте дверь.
   – Я?
   – Да-а!
   – Хорошо, – послушно поднялся Простак.
   Снова пришел официант, нагруженный на этот раз подносами с курицей по-королевски.
   – Курочка! – весело провозгласил он. – Я ведь говорил вам, что еще вернусь!
   – Поставьте на стол.
   – Слушаю, сэр. Подходите, попробуйте! – пригласил официант в той же манере добродушного малого, желающего осчастливить всех.
   Леман враждебно покосился на кур. Еда ничего для него не значила. Он жил ради искусства.
   – Дальше, дальше! – закричал он. – А то мы тут на всю ночь застрянем. Следующий эпизод – сцена в саду.
   Лицо Простака осветилось. Пробил его звездный час.
   – Я хотел сказать кое-что про эту сцену.
   – Вы не предупреждали!
   – Я просто ждал, пока дойдет до нее. Видите ли, дорогой мой компаньон…
   – Может, разрешите и мне поговорить минуточку? И не называйте меня компаньоном.
   – Что ж, не буду, мой друг.
   Вполне вероятно, что мистер Леман как-то прокомментировал бы и такую форму обращения, но в эту минуту раздался новый стук в дверь и Простак, вновь направленный открыть ее, очутился лицом к лицу с маленькой девушкой в аккуратном черном платьице, на которую и воззрился.
   – A-а, вот и Китти, Джо! – объявил МакКлюр и пояснил: – Телефонистка. Это мисс Хэмфри. Понимаете, в чем дело, Китти. Мы хотим, чтобы вы высказали нам, что думаете о сегодняшнем спектакле. Прямо с ходу. Вы ведь смотрите все гастрольные шоу. Вот мы и хотим узнать ваше искреннее мнение.
   Сидевшая на кровати Пэгги задумчиво разглядывала новую гостью.
   – Что ж, я скажу, мистер МакКлюр, – начала Китти. – Понимаете, Сиракузы – забавный городок.
   – Надо же! – врезалась Фанни.
   – Ну то есть ему трудно угодить, – продолжал оракул, высказывая мнение зрителей городка. – Понимаете, мы ведь видим все новые постановки. Все шоу привозят сюда. Если шоу пройдет здесь, оно пройдет где угодно. И люди у нас такие забавные. Если им нравится шоу, они идут в театр, а если нет – ни за что не заманишь!
   – Вот так новость! – саркастически вставил мистер Леман.
   – Слушайте! – вмешался официант. – Я могу сказать, что не так с вашим шоу. Сам я его не видел, но горничная с четвертого видела, и она…
   – Минуточку, – перебил его Джек. – Мы хотим, чтобы эта молодая леди…
   – Прошу прощения, – извинился официант. – Мисс, ваше слово.
   Пэгги поднялась с кровати. Держалась она спокойно, но угрожающе.
   – Это ты принимала звонок в Нью-Йорк из 413-го? – холодным ровным тоном осведомилась она.
   – Ну-ну, детка! – взмолился Берни.
   – Так ты?
   – Да, я.
   – Нахально ты себя вела.
   – Мне так не кажется.
   – А вот мне очень даже. Тебе ведь положено быть любезной? А? Положено?
   – Я всегда любезна, когда говорю с леди.
   Повисла пауза.
   – Я скажу, на что ты нарываешься! – выкрикнула мисс Марлоу. – На то, чтобы тебе врезали по твоей безобразной мордуленции!
   Угроза эта была брошена легко и небрежно. Пэгги, побывавшая в пятидесяти скандалах, даже ничуть не разволновалась. Однако ее заявление едва не сорвало диспут. Фанни издала подбадривающий клич «Давай! Давай!», Леман только безмолвно ахнул. Берни взмолился: «Ну-ну, детка!», Бенхэм пощелкал языком и пробормотал: «Нет, что же это?», явно считая, что под покровительством Дэвида Беласко ничего подобного не случилось бы. Джек предпринял умный тактический ход – в обычной своей любезной манере выпроводил Китти из комнаты и закрыл дверь. Наступила минута блаженного покоя.
   Леман тяжело отдувался.
   – Заприте же наконец эту дверь! – распорядился он.
   – Я?
   – Да-а!
   – Хорошо.
   – Вам придется отпереть ее снова, – заметил официант, – чтобы выпустить меня. Так вот, я собирался передать, что сказала та горничная с четвертого этажа. Она сказала: «Руперт, чего хочет зритель? Развлечений».
   Мистер Леман завыл как бэнши [9 - Мифическое существо кельтского фольклора, вроде феи или ведьмы, извещающее воями и стонами о чьей-то смерти.].
   – Выметайтесь!
   – О’кей, сэр. Хозяин тут вы. Доброй ночи, господа.
   – Доброй ночи! – прошипел мистер Леман.
   Простак пребывал в полном недоумении. Это была первая конференция, в которой он участвовал, и она оказалась ни чуточки не похожей на ту, что рисовалась его воображению. Он-то представлял себе сердечных вежливых участников – таких, что Леман в минуту вдохновения назвал счастливой семьей, обменивающихся за шампанским благожелательными, любезными замечаниями. Что-то в духе салонов XVIII века, про которые он читал в школе. А тут – прямо сборище на редкость раздражительных диких кошек. Это ставило его в тупик, сбивало с толку. Никто не открыл ему, что сегодняшняя конференция, по обычным театральным меркам, – просто верх учтивости и вежливости.
   Мистер Леман снова призвал собрание к порядку.
   – Про-дол-жа-ем! – в обычной своей властной манере произнес он. – Необходимо решить что-то насчет спектакля, а мы никуда еще не продвинулись.
   – Давайте станем постоянным комитетом и будем проводить совещания каждую неделю, – высказалась Фанни.
   – Заткнись!
   – А я еще и рта не открывала.
   – Только и знаешь – ля, ля, ля… Итак, мы дошли до пролога.
   – Пролог годится, – глубокомысленно заметил Простак.
   Леман снова одарил его раскаленным добела взглядом.
   Когда премьера не имеет большого успеха, председательствующий выбирает, по театральному обычаю, какого-то индивидуума, на которого и выплескивает всю ярость. Как правило, им автоматически становится автор, но за отсутствием такового выбор пал на Простака. Фактически никак не повинный в сочинении пьесы, Простак стоял ближе всех к отсутствующему драматургу.
   Испепелив его взглядом, Леман продолжил:
   – Итак, следующий эпизод – сцена в саду.
   Про нее, как мы знаем, у Простака имелось что сказать. Он ожил точно цветок под весенним дождичком.
   – Ах да, сцена в саду, – бойко вступил он. – Я скажу вам, в чем там дело. Деревья посажены неправильно.
   Леман поднялся со своего места, и Джек, всегда готовый вылить масла на бушующие воды, попросил его умерить пыл.
   – Неправильно посажены, вот как?
   – Да, мой друг. То есть дорогуша. В настоящем саду.
   Мертвенное спокойствие пало на Лемана. Такое спокойствие воцаряется в вулкане перед извержением, от которого потом тысячи людей спасаются бегством.
   – А теперь послушайте! Меня от вас тошнит! Вы мне осточертели до посинения. Влезаете без конца с какими-то дурацкими идеями. Я больше не выдержу!
   – Это идея не дурацкая. Я по делу говорю.
   – А я не желаю слушать, ясно? Кто тут главный, в конце концов?
   – Я тоже в какой-то мере…
   – Да-а? Главный продюсер я, понятно? И говорить буду я. Двадцать пять процентов – вот и все, что у вас есть.
   – Да, я знаю, но вы сами просили меня делать заметки…
   – Вы что же, намерены продолжать?
   – Господи, но если я вижу недочет, разве я не могу вставить словечко? Так вот, сад посажен неправильно. Много лет назад, когда я был совсем маленький, – продолжал Простак, не вовремя ударяясь в воспоминания, – я проводил летние каникулы у своей старой тети, а конкретно у тети Изабел, в Нижнем Сматтеринге, в Вустершире. У нее был сад. Так вот, хоть верьте, хоть нет…
   Извержение началось.
   – Да чтоб я пропал! – заорал Леман, вцепляясь в свою шляпу, единственно надежную вещь в вертящейся Вселенной. – Это уж чересчур! Вы чуть было не загубили спектакль, слоняясь за кулисами и досаждая актрисам, а теперь еще здесь болтаете без передыху про какие-то деревья и свою тетку Агату!
   – Изабел.
   – Что вы, черт вас дери, смыслите в театре? Я руковожу этим шоу, ясно? И не желаю, чтоб в него совали нос, понятно? Терпел сколько мог, а больше не могу-у! Даже у самых распоследних кретинов и то вдвое больше разума. Поберегите голосовые связки. Доехало?
   Тут встала Динти, бледная, но вполне владеющая собой. Она заметила, что у Простака отвалилась, словно увядшая лилия, нижняя челюсть, и зрелище это всколыхнуло в ней все материнские инстинкты.
   – Не смейте говорить с ним так! Я этого не потерплю!
   Леман обратил обезумевший взор на мятежницу.
   – Да? А вас это каким боком касается?
   Динти Мур была из рода Керри, а с Мурами из рода Керри так далеко заходить не стоит. Губы у нее отвердели, глаза засверкали. На минутку даже показалось, что сейчас она расправится с Леманом, как расправилась однажды на Кони-Айленд со страховым агентом по имени Эд.
   Но Динти подавила порыв.
   – Касается. Вы забрали у него деньги – все, что сумели выманить, – на спектакль, у которого, как вы наверняка понимали, не было ни единого, самого хиленького шансика на успех, а теперь, как только он открывает рот, орете на него. Вы слушаете телефонисток и официантов, но…
   – Вот как? А кто вас вообще спрашивает?
   – Я старалась молчать, терпела сколько могла.
   – Да? А теперь отправляйтесь стараться куда-нибудь в другое место. Можете убираться ко всем чертям!
   Тут вступил Простак. Он рвался вмешаться в дискуссию и прежде, но благородство порыва Динти ошеломило его, лишив дара речи.
   – Минуточку, – попросил он, с опозданием спохватившись, что следовало бы гаркнуть: «А ну, тормозни!» – Не так быстро, дорогуша. Комната хорошая, но все-таки она моя, и я хочу сказать… Если коротко и по сути, вы не имеете права тут командовать.
   – Ах, не имею?
   – Определенно.
   – Еще раз предупреждаю. Отстаньте от меня.
   – Ни за что!
   – Да? Мало того что вы лезете в шоу, так вы еще пытаетесь лезть ко мне! К черту! Убирайтесь в свой Лондон, или из какого вы там городишки, и прихватите ее с собой. Она уволена!
   Голос Простака, который и так забрался высоко, поднялся на регистр выше.
   – Уволена, вот как? – Он рассмеялся резко и насмешливо. – Позвольте сообщить: Динти и так не будет больше на вас работать. Желаете знать почему?
   – Рад бы услышать.
   – Потому что она будет работать на меня! Вот, черт дери, почему. Вы вообразили, будто я ничего не смыслю в театре. Так я вам покажу, смыслю или нет. Не желаете, часом, продать мне спектакль? Весь? Целиком?
   – Что?!
   – А то. Так как? Думайте на бегу, дорогуша.
   Воинственность Лемана сменилась легкой задумчивостью. Он обернулся на Джека и, правильно расшифровав выражение его лица: Джек только что убедился, что волшебники на белом свете существуют, – ясно понял, как следует поступить.
   – Может быть, – медленно проговорил он, – за определенную сумму. Это ведь вам не кот начхал. Твое мнение, Джек?
   – Как ты.
   – Мы с МакКлюром – владельцы. Дадите нам… по десять тысяч каждому, и спектакль ваш.
   – Даю по пять.
   – По семь пятьсот.
   – По пять.
   – Здесь и теперь?
   – Простак! – вскричала Динти. – Остановись!
   Простак и внимания не обратил на помеху. Женщин в делах слушать нельзя.
   – Здесь и теперь. Десять тысяч долларов – за весь спектакль, целиком.
   – Договорились! – воскликнул Леман.
   – Договорились! – вторил ему Джек МакКлюр.
   Простак подошел к своему кейсу. Верная чековая книжка хранилась там. Когда он искал ее, ему показалось, что она увертывается от него, словно бы пытаясь спрятаться. Выписав чек, он широким жестом протянул его мистеру Леману. Тот бережно принял бумагу и заключил:
   – Итак, вот и все!
   А Джек МакКлюр подтвердил:
   – Да, мне тоже кажется – все.
   – А теперь, – сказал Простак, – если не возражаете, покиньте мой номер.
   Комната опустела, замешкалась только Фанни. Губы ее были сжаты, словно бы она готовилась ослепить публику, жонглируя семью булавами, а не шестью, надеясь сорвать аплодисменты. Фанни поколебалась с минуту, порываясь что-то сказать, но передумала. И, пожав плечами, вышла.

18

   – Ох, Простак! – завопила Динти. – Зачем ты это затеял?
   Простаку, все еще пускающему дым из ноздрей, вопрос показался глупым: словно дева в беде, спасенная от двуглавого великана странствующим рыцарем, потребовала от этого рыцаря объяснений.
   – Как это зачем? – фыркнул он. – А как же иначе я мог поступить, черт возьми, когда он принялся шпынять тебя? Должен же я был поставить наглеца на место.
   – Но это твои последние деньги! Последние! Больше у тебя ничего нет!
   Простак тяжело опустился на стул, точно бы у него подкосились ноги. Пьянящее ликование, бурлившее в нем после шикарного жеста, сгасло. Ему показалось, будто вместо позвоночника ему вставили вареную макаронину.
   – Так, понятно, – пробормотал он. – Да, есть тут некоторый резон. Но все-таки, – он просветлел, – теперь мне принадлежит весь спектакль!
   – И как ты собираешься управлять им?
   – Э? Как… думаю, управлять, да и все…
   – Но на какие деньги? Ох, Простак, не хочется каркать, но уклоняться от фактов бесполезно. Разве ты не знаешь, что случается с гастрольными шоу до того, как они возвращаются в Нью-Йорк? Они не собирают ни цента. Всегда терпят убытки, тысячи долларов. Разве что им уж очень, очень повезет. Если ты хочешь сохранить спектакль, тебе потребуется еще по крайней мере десять тысяч.
   – Да?
   – Иначе тебе придется закрыть шоу, чтобы сократить убытки.
   Нежная зелень стала растекаться по лицу Простака, как у пассажира, плывущего на пароме из Фолкстона в Булонь.
   – Тут есть, конечно, о чем подумать. А ты говоришь серьезно? У нас нет надежды плыть по инерции и оплачивать еженедельные счета?
   – Боюсь, что нет.
   – Тогда я тебе вот что скажу. – Простак позеленел еще гуще. – Я разорен. Я кончен. Я… Какую это песенку я распевал раньше в ванной? А, да. «Я не чек, а пустая бумажка, я безденежная букашка, никогда мне не везет!» Может, самое лучшее – покончить со всем? У тебя, случайно, не завалялась где унции цианида?
   – Не говори так. Мы выберемся. Что-то да подвернется. Я чувствую, прямо чувствую – что-то обязательно случится.
   – Вот и я тоже чувствую. И как бы мне хотелось, чтобы такого не случалось!
   Резко затрезвонил телефон. Усталым жестом Простак поднял трубку:
   – Алло?.. Да, это мистер Фиппс… Что-что? Разумеется, нет… Ах, извините, да, есть… Ладно. Да, мне понятно. Ладно!
   Повесив трубку, он уныло сообщил еще одну новость:
   – Это администрация. Обвиняет меня, и отчасти справедливо, в том, что у меня в номере – особа слабого пола. Тебе, похоже, не положено тут находиться. Это против правил.
   – Да к чертям их правила!
   – От всей души с тобой согласен, но все-таки, думаю, придется нам подыграть этим… собакиным детям. Мы же не хотим, чтобы сюда вломились джентльмены с суровыми лицами и вывели тебя в оковах. Лучше уж тебе улетучиться.
   – Но нам нужно обговорить ситуацию.
   – Верно. Да, много лежачих камней придется перевернуть…
   – Где ты думаешь раздобыть деньги?
   – Неплохой вопрос. Я и сам над ним ломаю голову.
   – По-твоему, есть у кого-нибудь в Сиракузах десять тысяч долларов?
   – Сомневаюсь, что вообще где-то у кого-то есть десять тысяч долларов.
   – Ты мне как-то говорил, у тебя есть богатый дядя в Англии. Может, телеграфировать ему?
   – И попросить нужную сумму?
   – Ну да.
   – Ха!
   – Что?
   – Просто «ха!» Ты читала «Алису в Зазеркалье»?
   – Да, но очень давно.
   – Помнишь, там есть Джаббервоки? Который рвет и кусает.
   – Что-то припоминается.
   – Дядя Теодор вылитый он. Челюсти у него кусают, клешни рвут. Посмей только покуситься на его десять тысяч, и он ураганом понесется через лес, ломая и круша все на пути да вдобавок нещадно плюясь. И могу добавить, сейчас я совсем не первый в списке его любимчиков. Как-нибудь я покажу тебе письмо, которое он мне написал, когда узнал, что Дж. Г. Андерсон меня вышвырнул. Жесткое такое письмишко, сочных словечек хоть отбавляй. Нет, если ты лелеешь идею перехватить деньжат у дяди Теодора – забудь. Легче пробраться в Форт-Нокс и украсть там малость золотишка. Шансы одинаковы.
   – Неприятно как…
   – В высшей степени. Но есть и светлое пятнышко, если у неприятностей они вообще имеются. Может, я и вляпался в беду – скажу больше: да, точно вляпался, – зато я встретил тебя.
   – Лучше б не встречал.
   – Что значит – лучше б не встречал? Господи, да это единственное, что есть в этом паршивом дельце, о чем я не жалею. Может, я и разорюсь вконец, может, буду умирать с голоду в канаве, но я хотя бы познакомился с тобой. Это вознаграждает за все! Очищенный в огне могучей любви, я вольюсь в очередь за бесплатным обедом, но душа моя будет глубже, лучше. Ах как же я люблю тебя, Динти!
   – И я люблю тебя, Простак.
   Голова у Простака пошла кругом. Он недоверчиво уставился на мисс Мур и отметил, что глаза ее сияют будто две звезды (так определил их для себя Простак в порыве счастливого вдохновения).
   – Правда?
   – Конечно, правда. Я сразу полюбила тебя, с самого начала.
   – Неужели и когда я поджег тебе шляпку? Не может быть!
   – Тогда, может, и нет, но на другой день, когда ты сказал, что вложил деньги в шоу ради того, чтобы быть рядом со мной, – да. Я вдруг поняла: ты – самый лучший в мире!
   – Ну, это уж…
   – Другого такого нет!
   – Так говорил и дядя Теодор, только не таким тоном. Ехидно, знаешь, так, скрипуче… Динти, неужели ты правда меня любишь? Наверное, дразнишь? Разыгрываешь?
   – Что ты! Не дразню и не разыгрываю.
   Простак раздулся как шар.
   – Тогда черт с ними, с канавами! – закричал он. – Очереди за супом, подумаешь! Ничто, кроме твоей любви, не имеет значения! Если ты любишь меня, то я смеюсь над разорением. – Простак рассмеялся. – И прибавлю еще кое-что, – пылко продолжил он. – Деньги я раздобуду! Где-нибудь… как-нибудь… Если надо, ограблю банк. А спектакль… Может, он все-таки будет иметь успех в Нью-Йорке?
   – Ну…
   – Я понимаю, конечно, не так уж он блестящ, но ведь в Нью-Йорке это вроде как не важно? Если б только раздобыть денег… продержаться на плаву…
   Он оборвал речь. В дверь постучала невидимая рука.
   – Тьфу! – шепотом воскликнул Простак. Угадав, что это стучится рука Рока, он взглянул на Динти, а Динти взглянула на него. Вот они, подумали оба, суровые джентльмены с оковами.
   – Кто там? – дрожащим голосом окликнул Простак.
   – Это мистер Фричи, мистер Фиппс.
   – Эге-гей, мистер Фричи! – И прибавил хриплым шепотом: – Тот самый, чокнутый! – Он открыл дверь, вызывающе прибавив: – Она не заперта.
   – Я как раз уходила, – добавила Динти.
   – А? – мистер Фричи огляделся. – Рано разошлись, да?
   – Это… мистер Фричи, мисс Мур.
   – Как поживаете, мистер Фричи?
   – Что ж, могу сказать, горло у меня не совсем в порядке, а…
   Простак повторил для верности защитительную речь:
   – Дверь была не заперта, а мисс Мур уже уходила.
   – Что-что?
   – Вы ведь насчет этого зашли? Кто-то только что звонил из администрации насчет того, что мисс Мур в моем номере.
   – А, так это мистер Хемингуэй, не иначе. Он полоумный. Не обращайте на него внимания.
   – Тогда все чудесно! – с облегчением вздохнул Простак. – Входите, располагайтесь.
   Оскар Фричи сел. Полноватый молодой человек с не очень умным лицом и большими близорукими глазами очень походил на овцу в роговых очках. Любой, кто когда-либо видел овцу в роговых очках, непременно признал бы поразительное сходство с ней в помощнике управляющего. Блеющий голос усиливал иллюзию.
   – Как все прошло? – осведомился Фричи. – Нормально? Ужин?
   – О, лучше некуда, спасибо.
   – Я вижу, тут у вас шампанское осталось.
   – Да, немного.
   – Я велел официанту как следует его заморозить. Заморозил?
   – Да, вполне.
   Оскар Фричи принялся объяснять свою тактику.
   – Видите ли, к нам приезжают много гастролеров, и я знаю, что у них в обычае собираться вместе. Вот я и стараюсь присмотреть, чтобы все было как следует. Жаль, что ваши гости так быстро разошлись.
   – Да, неудачно получилось.
   – А мне бы так хотелось встретиться с ними. Мне всегда очень нравился театральный народец, – поделился Оскар, почувствовав себя свободнее. – Да, многие останавливаются в нашем отеле. И некоторые позволяют мне заходить к ним.
   – Ясно.
   – Вот Иэн Кит в прошлом году приезжал. Мы с ним очень долго беседовали. Знаете, как бывает. Люблю я, грешный, театр. Всю свою жизнь… В общем, рад пообщаться с артистами. Может, оттого что у меня всегда было предчувствие – пожалуй, я и сам в один прекрасный день попаду в театр. Пардон? – перебил сам себя Оскар, вопросительно оглянувшись на Динти, которая подпрыгнула с резким вскриком.
   – Судорога, – объяснила девушка.
   – А?
   – Ногу свело.
   – Да? Со мной тоже случается. Так сведет…
   – Вот-вот, именно…
   Динти кинула на Простака взгляд, каким в поэме Китса обмениваются солдаты стойкого Кортеса, когда молча стоят на пике Дарьена. Почти таким же ответил ей и Простак. Да, резонно заключил бы любой наблюдатель, головы две, но мысль в них одна.
   Простак прочистил горло.
   – Вы не повторите? – тихо попросил он.
   – Э?
   – Насчет театра.
   – Пожалуйста. Я очень люблю театр.
   – И вам кажется, что вы и сами можете им заняться?
   – Вот именно.
   Пала трепетная тишина.
   – То есть вы имеете в виду как… продюсер? – уточнила Динти.
   – Как продюсер? – повторил Простак.
   – Да, мне бы очень хотелось.
   – Присядьте! – воскликнула Динти.
   – Присядьте! – воскликнул Простак.
   – Да я сижу уже, – откликнулся Оскар.
   – И правда!
   Динти глубоко выдохнула.
   – Мистер Фричи, отель принадлежит вам?
   – Мне? Нет, я помощник управляющего. Отель принадлежит мистеру Хемингуэю.
   – Но все-таки, наверное, и помощник – хорошая должность? Вы много зарабатываете?
   – Вряд ли вам, театральным боссам, такие деньги покажутся большими.
   Углядев пушинку на рукаве гостя, Простак любовным щелчком сбил ее.
   – А вы сумели… – он приостановился, подыскивая нужные слова. – Вы смогли… вы что-то скопили?
   – Мистер Фиппс тоже работал в отеле, прежде чем заняться театром, – жизнерадостно объяснила Динти. – Он знал много служащих, которые ничего не скопили. И надеется, что вы не такой.
   Оскар Фричи покивал, гордый своей бережливостью.
   – Да, верно. Многие не откладывают ни цента.
   – Но вы-то копите?
   – Я-то – да. А что?
   – Да так, ничего. Судорога.
   – И у вас бывают? – заинтересовался Фричи, глядя на Простака.
   – Ногу свело. Не желаете бокальчик шампанского?
   – Неплохая мысль. Знаете, вы, театральные, ужасно мне нравитесь! С вами так приятно!
   – Еще?
   – А я вас не обкрадываю?
   – Ну что вы! Ни чуточки.
   Оскар выпил еще шампанского.
   – Да, сэр, я всегда говорил, театральные – чудо, а не люди, – заливался он. – Не задаются. Знаете… С ними так… уютно. Наверное, поэтому мне всегда нравился… э… шоу-бизнес.
   – Да, с шоу-бизнесом не сравнится ничто, – поддакнула Динти. – Помните ту песню?
   – Еще бы! Могу ее спеть.
   – Давайте!
   – Ну не прямо сейчас. В другой раз как-нибудь.
   – В любое время, когда вам захочется. – Простак заметил еще одну пушинку и деловито снял ее. А заодно, раз уж его рука так удобно поднялась, похлопал Оскара по плечу.
   – А?
   – Да-да?
   – Нет, ничего.
   Простак никак не мог набраться храбрости. Оскар, озадаченно нахмурившись, смотрел на него.
   – Нет, а в чем дело?
   Динти рванулась в брешь. Женщины всегда отважнее мужчин.
   – Я знаю, мистер Фричи, что хотел вам сказать мистер Фиппс. У него есть предложение.
   – Вот как?
   – Он хочет подарить вам шанс. Вложите деньги в его спектакль. Премьера была сегодня вечером. Спектакль наверняка принесет огромную прибыль.
   – Вложить деньги?
   – Вот именно! – очнулся Простак, когда ему расчистили дорогу. – Ну да, дорогуша! Вам стоит сказать только слово, и вы получите свой куш!
   Фричи почесал левую бровь. Предложение привлекало его, но, как часто бывает в подобных случаях, он малость трусил. Случись Шекспиру войти в комнату с другом, он сказал бы этому самому другу: «Не смотри туда, но тот малый в роговых очках, вон там, даст тебе некоторое представление о том, к чему я клонил, когда писал о кошке из пословицы».
   – О-о… ну… э… – бормотал Фричи.
   Динти поднасела:
   – Слушайте, мистер Фричи! Возможность ведь великолепная! Вы смотрели сегодня шоу?
   – Нет.
   – Превосходнейший спектакль! А станет еще лучше. Сегодня героя все-таки дублер играл.
   – Сами понимаете, что это значит, – вступил Простак. – Прежде чем я повезу спектакль в Нью-Йорк, я раздобуду настоящую звезду. Знаменитость!
   – Может, даже Мориса Эванса, – подсказала Динти.
   – Или Лантса, – подхватил Простак.
   – Да, Лантс совсем неплох, – согласилась Динти. – А то и Кларка Гейбла.
   – Да, Гейбл, пожалуй, подойдет, – уступил Простак.
   – В общем, кого-нибудь знаменитого, – подытожила Динти.
   – Да, очень знаменитого, – подтвердил Простак.
   Динти вцепилась Фричи в лацкан пиджака и стала его крутить.
   – Мистер Фиппс расскажет вам, мистер Фричи, до чего это блестящая пьеса. Настоящее чудо! Он выкупил ее у партнеров, и теперь она принадлежит ему вся целиком.
   – Со всеми потрохами, – прибавил Простак.
   – Да, со всеми. Вот он, ваш шанс! Шанс всей вашей жизни!
   – Звучит недурно, – признал Оскар. – Но с другой стороны…
   – До чего ж поразительное совпадение, – проговорил Простак, смахивая очередную пушинку. – Именно эти слова произнес и я, когда мне предложили долю в спектакле. Готов признаться, что и я колебался вначале. Так, слегка. Всегда следует проявлять осмотрительность. Но как только мне рассказали сюжет…
   – На редкость занимательный! – вскричала Динти.
   – Вот именно, – согласился и Простак, – на редкость! Я сразу понял: сюжет сногсшибательный. А значит, и спектакль ждет сногсшибательный успех. Там есть и священник, и раввин, они ведут диалог, то один что-то скажет, то другой, слова так и летают. Один субъект убивает другого, но только это не он на самом деле убивает, а брат. И так далее и тому подобное. То один говорит, то другой, слова так и летают, и вы переноситесь в Гонконг. Вместо эпизода в кабаре – роскошная сцена. Просто блеск! Курильня опиума. Туда входит священник, только он теперь миссионер, и хочет ее закрыть, а герой кричит на него, возмущается и так далее и тому подобное. А героине станут больше сочувствовать, потому что мы вставим в пьесу ребенка. Потом, в последнем акте, все они попадают на небо и надевают крылья. Есть неплохая роль для Бога. Ничего подобного не бывало! Грандиознейший будет спектакль! Хит! Так как насчет доли?
   Оскар, проделав все возможное с левой бровью, переключился на правую и стал ее почесывать. Было очевидно, что он поддается. Да и кто бы не поддался красноречию Простака?
   – Заняться театральным бизнесом? – раздумчиво выговорил он. – А что, забавно.
   – Еще бы! Сплошной смех! – кинулась убеждать Динти. – Вы и представления не имеете, до чего это весело!
   – А много надо денег?
   – Сущие пустяки, – заверил Простак. – Можете получить двадцать пять процентов спектакля всего за тридцать тысяч долларов.
   – За тридцать?
   – За двадцать пять.
   – За двадцать пять?
   – За двадцать.
   – За двадцать?
   – Ладно, за пятнадцать. Или, скажем, за десять.
   – Но это уже, мистер Фричи, самая нижняя граница, – вклинилась Динти, ласково теребя его лацкан.
   Оскар поскреб подбородок.
   – Н-да, большие деньги…
   – Да что вы! Это, считайте, задаром. Только решать нужно с лету! Ведь за долей охотится масса народу. Таков уж, понимаете ли, шоу-бизнес. Решать с лету!
   – Абсолютно, – подтвердил Простак. – Р-раз – и готово. Тот, кто решает на бегу, уходит с добычей. Да что там, был у нас один знакомый, который мог бы купить долю в «Мышьяке», но не думал на бегу. Вот и полюбуйтесь на него теперь. Стоит в очередях за бесплатным супом. Таков уж шоу-бизнес.
   Почесывать Оскару Фричи было больше нечего, и он пустился по второму кругу.
   – Прямо… прямо… не знаю, что и сказать. Мне, конечно, в последнее время поднадоел отель…
   – Еще бы! – сочувственно подхватила Динти. – Не того вы калибра человек, чтобы засесть в отеле на всю жизнь. Посмотрите хоть на мистера Фиппса.
   Оскар посмотрел.
   – Он бросил отель – и где он сейчас?
   – А-ах! – воскликнул Простак, широко взмахнув рукой и опрокинув бокал гостя.
   Оскар спохватился, что еще не чесал кончик носа, и поспешил наверстать упущенное.
   – Я б с радостью ушел из отеля. Выложил Хемингуэю все, что я о нем думаю.
   – Вот это боевой дух! – одобрила Динти. – За чем же дело?
   – Побаиваюсь.
   – Другого шанса вам не подвернется. Сами потом пожалеете, что упустили.
   – Да уж, – с чувством подтвердил Простак. – Могу себе представить. Когда вы вспомните о колоссальной, но упущенной возможности, вас переполнят самые горькие сожаления.
   – Сгрызет раскаяние, – подхватила Динти.
   – До самых косточек проест. Один скелет останется.
   Оскар дрогнул. Кому понравится мысль, что остаток жизни ему суждено провести в тщетных сожалениях, грустя об упущенном?
   – Н-да, тут требуется помозговать…
   – Думайте на бегу!
   – Пьеса, говорите, хорошая?
   – Грандиозная!
   Оскар опять принялся за левое ухо. Линия обороны трещала по всем швам.
   – До смерти мне охота выложить кое-что этому надутому задавале, – сообщил Фричи своей бессмертной душе.
   – Пиши расписку, – бросил Простак Динти.
   – О’кей, босс.
   – Погодите! – взмолился Фричи. – Минуточку!
   – В шоу-бизнесе ждать нельзя! Или даете нам чек, или все отменяется. Даете?
   – Но я ж еще не сказал, что согласен.
   Динти улыбнулась самой ослепительной улыбкой. В ее манере проскользнуло что-то материнское. Так и чудилось, что, не будь она занята написанием расписки, погладила бы Оскара по голове.
   – Вы только подумайте, мистер Фричи. Если заключите сделку, то сегодня же сможете пойти к мистеру Хемингуэю и выложить ему все.
   – Он уже в постели.
   – Так вытащите его!
   Оскар призадумался – а что, заманчивая мыслишка!
   – Наверное, он вас беспощадно эксплуатирует?
   – По двенадцать часов в день.
   – Ой, ужас какой!
   – Чудовищно! – подпел Простак. – А в театре вам совсем не придется работать. Сплошное развлечение. Мы – как одна счастливая семья. К тому же, – добавил он, – кто сказал, что мы должны ограничиться одним спектаклем? Поставим еще много других, когда этот с оглушительным успехом пройдет по стране. Да что там, мы станем крупнейшими продюсерами. Всяких разных шоу… Давайте, я открою? – предложил Простак, ухватив чековую книжку, которую вытянул почти незаметно из кармана Оскара.
   – Нет-нет. Я сам.
   – Вот вам чернила. А вот ручка тети садовника. Чек выписывайте на меня, на Сирила Фиппса. С-и-р-и-л…
   – А как ваше имя, мистер Фричи? – спросила Динти. – Как оно пишется?
   – Оскар Фричи. Ф-р-и-ч-и. Но я еще не решил окончательно…
   – Вот ваша расписка! – воскликнула Динти. – В ней написано, что вы дали мистеру Фиппсу десять тысяч долларов за долю в двадцать пять процентов. Все правильно?
   – Но… Однако послушайте…
   – Все абсолютно верно, – одобрил Простак. – Лучше и быть не может. Теперь все, что требуется, – выписать чек, а там – сплошные развлечения.
   – Вы считаете, нужно выписать?
   – Разумеется, нужно. Такая захватывающая драма. Не для высоколобых, но и не для низколобых, а как раз для среднелобых. Один субъект убивает другого субъекта, и священник есть, и раввин, они беседуют, слова летают, и так далее и тому подобное. Да, еще есть сад, входит мистер Хемингуэй… Ах! – Простак схватил чек.
   – Осторожнее! – остерег Фричи. – Он еще влажный.
   – Ничего, я высушу!
   – Сам не пойму, правильно ли я поступил.
   – Еще бы нет! Вы ступили на широкую дорогу к богатству и славе. И не только! Она ведет ко всему на свете! У нас получится шедевр, дорогуша! Настоящий шедевр!
   – Узнаю моего славного Фиппса! Старину Фиппса! Да, вот такого Фиппса я и знавал прежде. Более верных слов ты никогда и не говорил, старый мой дружище Фиппс!
   Это сказал не Оскар Фричи, а Мэрвин Поттер. Загулявшая звезда стояла в дверях, обеими руками держась за косяки.
   С Мэрвином произошла разительная перемена. И переменился он с того последнего раза, когда его видел Простак, явно к лучшему. Тогда он пребывал на дне пропасти или, если хотите, шагал к ближайшему рекрутскому пункту Иностранного легиона. Теперь он светился спокойным счастьем. Широкая сверкающая улыбка выдавала, что он пьян, но то было веселое, беспечное опьянение. По-прежнему пьяный в стельку, он стал веселым. У стервятников, клюющих его грудь, видимо, притупились клювы.
   – Держу пари, спектакль и правда станет шедевром, – продолжил Мэрвин, опрометчиво отрывая руки от косяков и зигзагами продвигаясь к креслу, в которое и свалился словно мешок с углем. – И вот почему: звездой буду я, Фиппс, старый дружище. Я снова встаю в строй, босс, снова в строй. Мэрвин Поттер докладывает о своем прибытии. – Он приподнялся, салютуя, и тут же снова свалился в кресло, как уже упомянутый мешок.
   – Что?! – закричал Простак.
   Актер, прикрывший было глаза, точно бы намереваясь погрузиться в освежающий сон, распахнул их снова.
   – Фиппс, когда у нас состоялся последний и несколько нервический разговор, я вроде как – поправь меня, если я ошибаюсь, – сказал тебе, что моя невеста, Гермиона, единственная дочка С. Хамилтона Бримбла с Кинг-Пойнта, Лонг-Айленд, и миссис С. Хамилтон Бримбл, тоже с Кинг-Пойнта, дала мне отлуп.
   – Да, все правильно.
   – Мне представляется – опять же поправь меня, если ошибаюсь, – я упомянул также, будто мое сердце разбито.
   – Все верно.
   – Так вот, оно склеилось! – воскликнул актер, похлопывая по левой стороне жилета. – Звонит как колокол. Ни трещинки! Мэрвин Поттер снова стал самим собой.
   – Это хорошо.
   – Не просто хорошо, – поправил Мэрвин, – колоссально! Да, – продолжал он, – на какое-то время бессердечная жестокость Гермионы слегка расстроила меня. Померкло солнце. Жизни, почудилось мне, наступил конец. Но, заметь, жизнь продолжается! Я завернул в дивный бар поблизости от отеля и опрокинул там с полдюжины рюмашек, после чего подверг ситуацию пристальному рассмотрению, анализируя каждую грань. И вдруг в настроении моем произошла разительная перемена. Я воспрял духом, я понял – а ведь все к лучшему! Я же спасся, в последний миг, от эшафота. Как разные там личности в исторических романах. Помнишь? Палач прилаживает петлю, и вдруг все видят всадника на взмыленной лошади, размахивающего бумагой…
   Мэрвин ненадолго погрузился в размышления.
   – В затее с женитьбой, Фиппс, – возобновил он свой монолог, – нужно учитывать все аспекты. Меня внезапно осенило – а ведь такая девица непременно настоит, чтоб свадьба была со всякими разными прибамбасами. И тебе епископ, а то и два, и помощник священника, и подружки, и хор мальчиков. Репортеры, фотографы да в придачу – больше тысячи гостей обоего пола. Когда я, спотыкаясь, поковыляю к алтарю, эти епископы, помощники, подружки, репортеры, фотографы и гости будут с хохоту покатываться, а я буду чувствовать себя полным болваном. Прибавь к ним церковных сторожей, служек, первого и второго могильщиков, и кто только не набежит еще. А заодно прими во внимание, что за церемонией последует прием в доме у невесты. Можешь ли ты после всего сказанного удивляться тому, что я чувствую себя милосердно помилованным? С мертвенно-бледными губами, Фиппс, я брел от этого бара, но сердце мое пело. Я понял, что ангел-хранитель Поттеров не дремал где-то в уголке, как мне показалось, а трудился словно бобр, спасая меня от кошмарных событий. Только представишь, сразу дрожь пробирает. А шагая по улице, я увидел ребенка…
   Конвульсивно содрогнувшись, Мэрвин приостановился.
   – Не знаю, – дрожащим голосом продолжил он, – то ли все дети в Сиракузах такие, то ли этого подослали, чтобы остеречь меня. Весь раздутый, похожий не то на Бориса Карлоффа, не то на Уинстона Черчилля. Глаза наши встретились, и голос сверху шепнул мне на ухо: «Смотри, Поттер. Если бы не исключительно добросовестная работа твоего ангела, что-то в этом роде могло приключиться и с тобой». Ты можешь возразить, что у меня ничего подобного не родилось бы, но кто ж его знает? У мужчин и покрасивее меня получались страшненькие дети. Некоторые мои друзья породили истинных химер. В общем, как бы там ни обернулось, исчезли последние сомнения в мудрости Промысла, опрокинувшего мои матримониальные планы. С плеч у меня гора свалилась. Я расправил грудь, я упивался своей молодостью, я отбросил всякие помыслы об Иностранном легионе. Тут я и решил вернуться к тебе, чтобы снова занять свое место в труппе. Прошу, Фиппс, вот он я – активный, энергичный, готовый к любой судьбе. Сражаясь плечом к плечу, как, помнится, ребята из старой команды, мы повезем наш спектакль в Нью-Йорк и сразим публику! У меня великолепная идея. Знаешь, что мы сделаем, Фиппс, дружище? Мы станем играть эту чушь как комедию. Разделаем ее под орех, зрители будут с хохоту покатываться. Этот опус не драма, это фарс! Когда ты сообразишь, что без выпивки я в жизни бы до такого не додумался, тогда и поймешь, в каком чудесном мире мы обитаем. Минуточку! Я правда вижу перед собой бутылку, и горлышко ее тянется к моей руке? – заинтересовался Мэрвин. – Или мне мерещится? Не плод ли это моего пораженного зноем мозга?
   – Вовсе нет, это и есть бутылка. Шампанское.
   – Приди же ко мне! – воскликнул Мэрвин.
   И оглушительная тишина, тишина истинного счастья, слишком глубокого, чтобы выразить его словами, пала на номер 726.
   Нарушил ее Оскар Фричи.
   – Мистер Поттер, – попросил он, – а вы дадите мне автограф? Пожалуйста.

19

   «Жертву» показали в Сиракузах к концу сентября, а потом поехали обкатывать в Олбани, Вустере и Провиденсе. А премьера на Бродвее состоялась только через месяц, точнее – 27 октября.
   Когда Динти Мур вошла в офис «Леман продакшнс» утром 28-го, ей вдруг почудилось, будто по всему миру затрезвонили радостные колокола. Однако то был всего лишь телефон, и она поспешила взять трубку.
   – «Леман продакшнс», – проговорила она, чуть растягивая слова. – Не-ет, мистер Фиппс еще не пришел. Да, похоже, спектакль сногсшибательный… О, я не зна-аю! По-моему, мистер Фиппс сам хочет представить его в Лондоне. Позвоните ему позже. До свида-а-ния-я. – И Динти, повесив трубку, исполнила несколько танцевальных па.
   Успех «Жертвы» скорее всего не стал сюрпризом для собеседника на другом конце провода, потому что в нынешнее время сюрпризов в театре не бывает. Лет тридцать назад иному спектаклю порой удавалось незаметно прокрасться по глубинке и внезапно вспыхнуть в Нью-Йорке. Но сегодня у «Верайети» всюду есть шпионы и шансы даже самой скромненькой постановки взвешиваются неделя за неделей. Ослепительный свет, направленный на трон, – слабое мерцание в сравнении с прожекторами, освещающими каждую новую театральную постановку.
   Любому опытному завсегдатаю Бродвея сказали бы все такие заголовки:

   «ЖЕРТВА» СОБРАЛА 15 000 ДОЛЛАРОВ В ОЛБАНИ»
   «ЖЕРТВА» ПРОШЛА НА УРА В ВУСТЕРЕ»
   «СЕНСАЦИОННЫЙ СБОР В ПРОВИДЕНСЕ – 20 000 ДОЛЛАРОВ!»

   Распространился слух, что если триумфы в провинции не обернутся провалом, то в требовательной столице успех спектаклю обеспечен. Так и оказалось. Несомненный, бесспорный, безусловный, как написал бы мистер Роджет в своем «Тезаурусе». Спектакль стал оглушительной сенсацией.
   Катился потихоньку день. Раздавались телефонные звонки, двое посетителей попросили о встрече с мистером Фиппсом, и Динти пообещала, что сообщит об их визитах боссу, когда он появится. Наконец вошел Простак, потрясенный, словно он увидел призрака.
   – Приветствую тебя, королева души моей, – взволнованно произнес он.
   – Привет и тебе, маэстро, – вежливо ответила Динти.
   – Послушай-ка, – спросил Простак, – ты шла сюда мимо театра?
   – Да, конечно.
   – У кассы что, правда очередь?
   – Да, истинная правда. И предлиннющая. И у всех в потном кулачке зажаты четыре фунта восемьдесят шиллингов, благослови их Господь.
   Простак испустил глубокий вздох. Если Динти тоже это видела, значит, ему не померещилось.
   – Я едва поверил глазам. Вроде бы вижу очередь, но меня не оставляло чувство, что это всего лишь дивный сон. Тебе не показалось, что все в ней красавцы как на подбор?
   – Да, прекрасные ребята.
   – Соль земли. Прямо не представляю, где еще можно найти лучшие образчики человечества, чем в очереди на шоу, в которое ты всадил кучу денег. Вот где прекраснейшие женщины и храбрейшие мужчины. О, Динти!
   Простак распрямился, словно с плеч у него упал груз. За прошедший месяц выпадали дни, когда сомнения одолевали его и он поддавался унынию, особенно когда партнер его Оскар Фричи страдал от приступов трусости. Колеблющийся, сомневающийся, легко впадающий в меланхолию, Фричи был из тех людей, с которыми отлично бы поладил Гамлет. Скажите ему, что в театре аншлаг, и он спросит: «Кто же тогда придет завтра?» – что, бесспорно, вгонит в тоску самого жизнерадостного оптимиста.
   Но теперь, когда на Бродвее приняли спектакль восторженно; теперь, когда восемь критиков из девяти дали самые лестные отзывы (девятый тоже дал не совсем уж плохой); когда длинные очереди очаровательнейших и умнейших зрителей выстраиваются в кассу, горя желанием всучить свои денежки самодержцу за окошком, Простак расцвел точно прекрасный цветок. Глаза его сияли. Волосы цвета сливочного масла блестели, как никогда. Он держался живо и весело и даже, кажется, стал выше ростом дюйма на три. С видом рыцаря, вернувшегося к своей даме из успешного Крестового похода, он крепко обнял Динти, нежно расцеловал поднятое к нему личико и заверил ее, что из всех девушек на свете она – самая прекрасная!
   – Я люблю тебя, Динти.
   – Не так сильно, как я тебя.
   – Нет, гораздо сильнее.
   – Такое невозможно. Ладно, давай не ссориться. Правда, чудесно, Простак, что так все обернулось? Ты понимаешь, что мы станем богатыми?
   – Купаться в деньгах будем.
   – Переедем жить на Парк-авеню.
   – С дворецким.
   – С двумя. И купим шикарную машину.
   – Несколько шикарных машин. А как насчет яхты?
   – Интересно, осилим мы «Куин Мэри»? [10 - Океанский лайнер, названный в честь королевы Марии (1867–1953), жены Генриха V (1865–1936), правил с 1910.]
   – Мы очень-очень постараемся. А теперь перейдем к тому, как превратить тебя в миссис С. Фотерингей-Фиппс. Какая будет процедура? Выдай мне информацию из первых рук. Послушай-ка, – вдруг встревожился Простак, – надеюсь, ты не хочешь венчания со всякими разными прибамбасами? Как там говорил Поттер… с епископом, с помощником священника, с подружками невесты, с хором мальчиков, дьячками и церковными сторожами, могильщиками и всякими пришельцами?
   – Конечно, нет. Я хочу, чтобы мы обвенчались в Маленькой Церкви за Углом.
   – А где это?
   – На Двадцать девятой улице.
   – Местечко спокойное?
   – Там будем только мы.
   – Ну и священник, само собой.
   – Да уж, без него никак не обойтись.
   – Ладно, священник пусть будет. И может, парочка свидетелей?
   – Да, наверное.
   – И все?
   – Да, все.
   – Тогда вперед, в Маленькую Церковь! Двинулись! Беру свою шляпу – и вперед!
   Динти окинула его материнским взглядом.
   – Бедный мой мальчик, впопыхах это не делается. Ты должен взять лицензию.
   – А нельзя без нее обойтись?
   – Вряд ли. Если ты ворвешься в церковь без лицензии, священник выкинет тебя вон. Да и вообще, у тебя еще работы невпроворот.
   – Работа? В такое время?
   – Сейчас и есть то самое время. Тебе звонили полно народу. Придется тебе остаток дня думать на бегу и принимать решения с лету.
   – Возможно, ты права. Да, видимо, мне предстоит много будничной работы.
   Простак уселся в крутящееся кресло, запрокинул его, забросил ноги на стол, потянулся к шляпе и водрузил ее на голову.
   – Ну-с! Расскажи-ка мне, дорогуша, не опуская ни единой детали, ведь никогда не угадаешь, какой важной может оказаться самая незначительная. Что тут у нас происходило?
   Динти заглянула в блокнот.
   – Было два или три звонка. Один от человека, который хочет купить пьесу для Лондона. Я сказала ему, что ты будешь ставить ее в Лондоне сам.
   – Конечно, сам. И в Париже, и в Берлине, и в Москве.
   – В Москве нельзя.
   – Ну тогда в Брюсселе. Откуда привозят брюссельскую капусту. Брюссель ничем не хуже. Продолжай, – велел Простак, складывая кончики пальцев вместе.
   – Заходили двое посетителей. Один не захотел назваться. Держался он довольно таинственно и сказал, что зайдет еще.
   – А объяснил, какое у него дело?
   – Нет.
   Простак нахмурился. Да, допущена небрежность. Необходимо, решил он, подстегнуть служащих офиса.
   – Всегда проси посетителей изложить их дело, – укоризненно заметил он. – И пусть оставляют визитки. Будешь передавать их мне, а я решу – принимать посетителя или нет.
   – Да, сэр. Непременно, сэр. Спасибо, что указали мне, сэр.
   Простак покраснел.
   – Я слишком задрал нос?
   – Не без того.
   – Прости. Я стараюсь не задирать, но от успеха у меня ужасно кружится голова. Я ловлю себя на том, что выпячиваю грудь, пихаю встречных на тротуаре, а иногда меня даже подмывает заскочить в офис к Ли Шуберту и обратиться к нему запросто: «Ли». Ты остужай меня время от времени, ладно? Чуть заметишь, что на меня накатывает, сразу же и крикни: «Эй!»
   – Непременно.
   – «Эй!», резко так.
   – О’кей, профессор.
   – Ах, все к чертям! – Простак призадумался, словно его обворовали. – Но отчего бы человеку и не напустить немножко высокомерия и важности и не пораздуваться от гордости после такого успеха? Ты читала статьи?
   – Я выучила их наизусть. Все – восхитительные.
   – А «Таймс»? – нерешительно сказал Простак.
   – Там тоже неплохой отзыв.
   – Неплохой, да… Но мне не понравился тот абзац, что сцена в притоне всего лишь «на уровне». – Лицо Простака посуровело. – Вряд ли я приглашу критика из «Таймс» на свой следующий спектакль. Послужит ему хорошим уроком.
   – Эй!
   – Вот именно что «эй!». Замечаешь, как на меня накатывает? Мгновенно, точно приступ какой. Тикаю вполне нормально, и вдруг бенц! – голова у меня раздувается, как у больного щенка. Не мешало бы заглянуть к врачу. А кто был другой тип?
   – Какой тип?
   – Ну, другой. Который спрашивал Фиппса. Ты говорила, заходили двое.
   – А, да. Твой бывший босс, мистер Андерсон.
   – Дж. Г. Андерсон? – выпучил глаза Простак. – Ты уверена?
   – Если не врет. Он так назвался.
   – Ну и ну! Будь я проклят!
   – Сказал, что желает видеть тебя по крайне важному делу.
   – Вот как? Тогда знаешь что скорее всего случилось? Он примчался в Нью-Йорк кутнуть, пошел вечером на спектакль, а утром прочитал газеты и узнал, что у меня оглушительный успех. Теперь попытается снова сбагрить мне этот свой отель. В Бессемере, штат Огайо. Ага, разбежался!
   – А что? Отель купить неплохо.
   Простак презрительно расхохотался.
   – Мне? Да зачем мне отели? Вот если заскочит Ли и предложит перекупить с полдюжины его театров, тогда другой разговор. Но отели…
   – Эй!
   – «Эй» тут совсем ни при чем. Как я смогу управлять отелем в Огайо, если я в драматическом театре?
   – Уйди из театра.
   Простак изумился. Он ушам своим не поверил.
   – Что? Бросить шоу-бизнес, когда я сижу на вершине мира?
   – Но театр – это так рискованно и непредсказуемо, милый. Сегодня ты наверху, а завтра – рухнешь вниз. «Жертва» стала хитом, но следующая твоя постановка может и провалиться. И третья тоже, а за ней – еще. Отель – совсем другое, солидный бизнес. Я бы с удовольствием помогала тебе управлять им. И, знаешь, я была бы счастлива в местечке вроде Бессемера. Меня уже тошнит от Бродвея.
   Простак опять засомневался, правильно ли он расслышал.
   – От Бродвея тошнит?
   – Дальше некуда. О, Простак…
   Динти умолкла, ибо дверь открылась и вошел Оскар Фричи. Вид у Оскара был такой же, как обычно, то есть очень даже неважный, и с первых же слов стало ясно, что он буквально вибрирует.
   – Послушайте, а почему около театра столько народу? – спросил он, даже не отвлекшись на «Доброе утро». – Я только что проходил мимо, а там целая армия. И в вестибюле толкутся.
   Простак, сбив шляпу на затылок, издал короткий смешок. Ох уж эти новички!
   – Народ покупает билеты.
   – Билеты?
   – Ага.
   – На шоу, что ли? А чего это вдруг?
   – У нас огромный успех.
   – Кто так говорит?
   – Все говорят. Вы что, рецензий не читали?
   – Каких?
   – О спектакле. В газетах.
   – В газеты у меня не хватило духу заглянуть.
   – Динти, у тебя есть газеты?
   – Здесь нет. Сходить купить?
   – Пожалуйста. И на всей скорости.
   – Ладно. А позже, если улучите момент, «мистер Шуберт», мне бы хотелось продолжить тему, которую мы обсуждали, когда нас перебили. Мне много чего есть сказать по этому поводу.
   Оскар беспокойно дожидался, пока закроется дверь. Потом, повернувшись к Простаку, осведомился хриплым шепотом:
   – Ну а теперь честно – как наши дела?
   – У нас хит! Грандиознее не бывает!
   – Да нет-нет. Она ведь ушла. Можете сказать мне прямо.
   – Толпы страждущих звонят, желая купить спектакль для Лондона.
   Оскар вздрогнул.
   – Сколько вы за него получили?
   – Я его еще не продал.
   – Что?!
   – Разумеется, нет. Продать спектакль, вот так глупость! За каким таким чертом мне его продавать?
   Фричи жалобно вцепился в рукав партнера, взволнованный донельзя. И заблеял словно овца, на которую был так похож:
   – Послушайте! Я считаю, если появилась возможность получить какие-то деньги, надо брать… а? Я чувствую себя беспокойно.
   Простак осмеял его страхи:
   – Мы продолжим, выпустим еще несколько спектаклей. И вам станет спокойнее.
   – Вы считаете, нам это надо?
   – Разумеется. У нас не конец, а самое начало. Я планирую сделать большой мюзикл с десятью комиками и сотней красоток.
   – Да, – Оскар потянулся за шляпой, – пора мне выходить из бизнеса.
   – Из нашей фирмы? Что ж. Я и сам управлюсь.
   – Выкупите мою долю?
   – Запросто.
   – О-о, – проблеял Оскар, кладя шляпу обратно. – Ну… тогда… прямо не знаю. – Рядом с ним четко материализовался Гамлет, одобрительно похлопал Фричи по спине: «Наш человек», – и заверил, что прекрасно его понимает.
   – Знаете, что я планирую, дорогуша? – заявил Простак, залихватски сбивая шляпу набекрень. – Скуплю всех крупных драматургов, какие есть в стране, и заключу с ними контракт. А потом куплю все иностранные пьесы. Создам монополию!
   Адамово яблоко Оскара так и скакало вверх-вниз.
   – Вот как?
   – А когда получу права на все пьесы, начну скупать театры.
   – Театры?
   – Да.
   – Все театры?
   – Мне же надо будет где-то ставить пьесы.
   Адамово яблоко опять припустилось галопом.
   – Но послушайте… А ну как что-то случится? Предположим, что-то где-то пойдет наперекосяк?
   – Разве такое возможно?
   – Вполне. Вполне.
   – Нет, ни за что! Желаете, я открою вам секрет шоу-бизнеса? Все просто. Давайте публике то, что ей хочется.
   – Но как же это угадать?
   – Им всегда хочется одного.
   – Раз уж я занялся театральным бизнесом, – Оскар печально покачал головой, – вкусы у них точно переменятся.
   Вернулась Динти с охапкой газет под мышкой и визиткой в руке.
   – Эй! – с порога выкрикнула она.
   Простак смущенно взглянул на нее.
   – Почему – «эй»?
   – Пари держу, оно тебе потребовалось, как только я вышла из комнаты.
   В этом крылось столько правды, что Простак поспешил переменить тему.
   – Я вижу, у тебя визитка, – довольно равнодушно заметил он. – Кто-то ждет в приемной?
   – Да.
   Простак сделал торжествующий жест.
   – Видите, Оскар, и минуты не прошло, как какой-то страждущий топчется в офисе, горя желанием войти в бизнес. Кто он?
   – Один из тех типов.
   – Типов? Ах да! Из тех, кто заходил без меня.
   – Правильно. Первый. Тот, кто не назвался и обещал зайти позже.
   – Не знаю отчего, – вмешался Оскар, дрожа как при болезни Паркинсона, – но у меня предчувствие. Это дурные вести.
   Простак взглянул на визитку Она ничего ему не сказала.
   – Совершенно незнакомый субъект. Кто-кто, а я немало поболтался по миру но и не слыхивал про Дж. Бромли Липпинкотта.
   – Адвокат, – прибавил Оскар, заглядывая ему через плечо. – Да, эта вот строчка, насчет адвоката, мне совсем не нравится.
   – Он сказал, что ему надо?
   – Ни ползвука. Нем как могила.
   – Наверное, пришел сделать предложение.
   – Только не адвокат, – покачал головой Оскар. – Они предложений не делают. Может, вы чего натворили до театрального бизнеса? – с надеждой спросил он.
   Простак превратился в энергичного администратора.
   – Дам ему пять минут, послушаю, с чем явился. Зови его сюда, владычица моего сердца.
   – Да, мой король.
   Фричи уже трепетал как осиновый лист.
   – Знаете что? Пари держу, мы купили шоу не в том театре.
   Прежде чем Простак успел прокомментировать это неприятное предположение, вернулась Динти с посетителем. Как только Простак увидел его, то тут же и понял, что посетитель необычный, из тех, кто открывает в жизни человека новую эру.

20

   Дж. Бромли Липпинкотт был высок, темноволос и похож на мертвеца. На вид ему было лет около шестидесяти, но, вполне вероятно, он и в десять выглядел точно так же. Как часто бывает с адвокатами, казалось, что, насмотревшись на темные стороны жизни, он с ходу подозревает всех в самых гнусных преступлениях. «Устрашающий» – вот самая подходящая характеристика для Дж. Бромли, а «зловещий» – для пухлого портфеля, который он нес точно щит. Труп в нем спрятать размеры не позволяли, разве что карлика, но темные секреты половины жителей Нью-Йорка вполне поместились бы, и у нервного наблюдателя тут же перед глазами всплывали документы, доказывающие что он, нервный наблюдатель, официально лишен всяких прав на владение имуществом или что-то в этом роде. Такой это был портфель.
   Посетитель поставил его на стол, словно боевик из банды «Черная Рука», подкладывающий бомбу в гардероб ресторана, и с минуту стоял, рассматривая Простака с Оскаром, проникая сверлящим взглядом в самые глубины их чувствительных душ. Точно Старый Мореход, он завораживал их сверкающим взглядом.
   – Доброе утро, – поздоровался адвокат.
   Слова совсем простые, но произнес он их тоном детектива, разоблачающего убийцу в финальной главе триллера, и Оскар Фричи, глядевший на него широко раскрытыми глазами, полными ужаса, конвульсивно вздрогнул, словно бы он спокойненько посиживал себе на электрическом стуле, а какой-то грубый шутник взял да и врубил ток. Было ясно и очевидно, что Фричи опасается худшего.
   Да и сам Простак чувствовал себя совсем не так беззаботно и беспечно, как ему хотелось. Что-то такое было в этом адвокате, леденящее душу. Где-то, в разных точках Соединенных Штатов, наверное, жили друзья его детских лет или старые приятели, учившиеся с ним в юридической школе; они считали Дж. Бромли Липпинкотта своим парнем и получали удовольствие от его общества; но Простак к их числу не принадлежал. Адвокат ему не понравился.
   Встретив взгляд блекло-серых глаз, Простак тотчас вспомнил предсказание сивиллы – вот он, зловещий брюнет.
   – Вы хотели меня видеть? – спросил Простак, теребя галстук, и Дж. Бромли Липпинкотт бросил на него короткий, быстрый взгляд, очень резкий и неприятный.
   – Кто из вас Сирил Фиппс? – стальным голосом осведомился он.
   – Вот он! – с огромным облегчением указал Оскар. Впервые ему бедняге, показалось, что перед ним мелькнула синяя птица счастья. Но облегчение длилось недолго.
   – А вы Оскар Фричи? – проницательно уточнил посетитель.
   – Да, – прошелестел Оскар, вверяя душу Богу. Вот и спета песенка! Ничто его теперь не спасет!
   – Ага, – произнес мистер Липпинкотт и погрузился ненадолго в молчание, задумавшись, возможно, о виндикационном иске или о чем-то подобном. Потом взгляд его наткнулся на портфель, и, вспомнив при виде его, что у него есть миссия, он приступил к делу. Говорил он по-прежнему стальным голосом, напомнившим Простаку менеджера его Лондонского банка, когда тот выражал сожаление, что при данных обстоятельствах банку будет неудобно – да что там, попросту невозможно – разрешить ему превышение кредита.
   – Я заходил к вам, джентльмены, и раньше и оставил сообщение, что еще вернусь.
   – Да-а? Жалко, я не знал, – проблеял Оскар.
   – У вас есть моя визитка?
   Скрывать это было бы бесполезно. Простак сознался, что визитка у них имеется.
   – Мое имя – Липпинкотт.
   – Верно. Дж. Бромли, да?
   – Из фирмы «Липпинкотт, Липпинкотт, Коэн, Манделбаум и Липпинкотт».
   – Юрист, если не ошибаюсь?
   Это сказал Оскар Фричи, легкомысленно вознамерившийся установить теплые приятельские отношения. Надо постараться с самого начала создать задушевную атмосферу, решил он.
   – Адвокат, – с холодной суровостью уточнил мистер Липпинкотт. – Можно? – спросил он, жестом указав, что хотел бы воспользоваться столом.
   – Да, без проблем! – разрешил Простак, подавляя желание выскочить из конторы и сбежать в Канаду. С чудовищной, грозной медлительностью Липпинкотт подошел к столу и поднял портфель, держа его в руках любовно, точно мамаша, качающая любимого первенца. Открыв его, он извлек пачку документов и положил ее на стол, бросив между тем острый взгляд на Простака и Оскара. Вынул вторую пачку и, положив рядом с первой, кинул на Простака с Оскаром новый взгляд. Третья пачка – третий взгляд. Прелюдия была закончена. Липпинкотт достал очки, к ним – еще вторую пару, посадил очки на нос, прочистил горло, взял один из документов и развернул его. В окно забрел солнечный лучик, и адвокат с минуту холодно разглядывал его, словно предупреждая – лично с ним никакие такие фокусы не пройдут.
   – Так, а теперь, джентльмены… – проговорил он, и стало ясно, сейчас он перейдет к сути.
   Ласково похлопав по любимому портфелю, адвокат снова откашлялся.
   – Вы владельцы, – начал он, – «Леман продакшнс инкорпорейтед» 1468, Бродвей, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк. – Он на минутку приостановился, а затем, точно бы предъявляя убийственную улику, которая мгновенно и навсегда сорвет маски с их лиц, присовокупил скрипучим шепотом: – Нью-Йоркской корпорации.
   Наскоро припомнив фильмы, которые он смотрел в кинотеатрах Сиракуз, Оскар торжественно воздел правую руку.
   – Да, владельцы. Но мистеру Фиппсу принадлежит большая часть, – добавил он, надеясь на лучшее.
   Но Липпинкотт еще не вбил последний гвоздь. Последовало продолжение:
   – Вышеназванная корпорация является продюсером драматического сочинения – или пьесы – под названием «Жертва».
   – Верно, – подтвердил Простак. В голове у него плыл туман, но он помогал правосудию как мог. – Вчера состоялась премьера. В «Бродхесте».
   Липпинкотт снова прокашлялся. Из портфеля – из него, чувствовал Простак, сейчас может появиться фактически что угодно – он извлек журнал с ярким цветным снимком на обложке: джентльмен в черной маске и полном вечернем облачении вонзает нож в леди, прикрытую лишь легкой накидкой и кровавыми пятнами.
   – В ноябре 1947 года, – возобновил речь адвокат, – в журнале «Горяченькие истории», выходящем в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк, появилось художественное произведение – назовем его «повесть» – под названием «Честь мужчины». Вышеназванное произведение написано моим клиентом мистером Родни Ричем из Вустера, штат Массачусетс.
   Он опять выдержал паузу, опасную, словно кобра, готовящаяся нанести смертельный укус.
   – Что мы должным образом и докажем на суде…
   – На суде? – подскочил Оскар.
   – На суде.
   – Мне так и послышалось, – прошуршал Оскар.
   Мистер Липпинкотт возобновил свою речь перед лестно внимательной аудиторией. Менестрель был немолод, но партию свою исполнял вполне успешно.
   – Как мы должным образом докажем на суде, вышеназванная повесть положена в основу драматического сочинения, или пьесы, неким Харли Томсоном, ныне усопшим.
   – Умер он то есть, – пояснил Простак Оскару. Знакомый с Оскаром достаточно давно, он успел узнать, что любое словечко чуть позаковыристее ставит того в тупик.
   – А впоследствии, как мы докажем, вышеназванная пьеса была куплена, то есть приобретена, неким Джозефом Леманом, действующим в партнерстве с неким Джоном МакКлюром как «Леман продакшнс инкорпорейтед», 1468, Бродвей, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, Нью-Йоркская корпорация, и поставлена ими на сцене.
   Мистер Липпинкотт выдержал новую паузу. Суровость его смягчилась легкой грустинкой, словно он старался убедить себя, что человек он крепкий, готовый к чему угодно, и шокировать его непросто, но сейчас он столкнулся с явлением настолько отвратительным, настолько тошнотворным для любого, кто верит в родство человека с Богом, что едва находит слова. Столкнись он с мошеннической арендой, говорил, казалось, весь его вид, то мог бы принять ее. Такое ему совсем не понравилось бы, но он сумел бы снизойти к слабостям человеческой натуры, поддавшейся слабости. То же самое и в отношении обманутых наследников.
   Но такое… Боже мой!
   Могучим усилием воли он совладал со своими чувствами и вынудил себя продолжать.
   – Будет доказано, – выдержав секундную паузу, заявил он, оглядывая портфель, будто прикидывая, возможно ли, что оттуда выскочит кролик, – что вышеназванное драматическое сочинение, или пьеса, совпадает с вышеназванной повестью по ста сорока шести пунктам.
   Простак подскочил до потолка. Балетный танцор, и тот не мог бы исполнить номер столь легко и грациозно.
   – В ста сорока шести?!
   – В ста сорока шести. И что семь по меньшей мере персонажей в вышеупомянутой пьесе носят одинаковые имена с персонажами вышеупомянутой повести.
   – Господи! Но послушайте…
   – Минуточку, пожалуйста. – Липпинкотт поборол грустинку, вновь превратившись в олицетворение угрозы. – Мой клиент мистер Родни Рич не получил никакого вознаграждения за пьесу, и разрешения его на переделку повести никто не испрашивал. Короче, здесь вполне очевидный случай плагиата. Один из самых вопиющих, с какими мне доводилось сталкиваться, – заключил Липпинкотт и резко оборвал свою речь, будто бы еще секунда и он, поддавшись влиянию окружающей среды, закончил бы: «Это просто шедевр плагиата, дорогуша! Настоящий шедевр!»
   Простак взглянул на Оскара, Оскар взглянул на Простака. Ни один не получил ни удовольствия, ни утешения от увиденного.
   – Но… но… но… – проблеял Оскар.
   – Послушайте, дорогой блюститель закона, – начал Простак, – мы ведь знать ничего про это не знали! Спектакль я купил у мистера Лемана, а потом мистер Фричи выкупил долю и получил свою частичку. Нам и во сне не снилось, что тут творятся грязные делишки.
   – Вполне вероятно, что и так. Обвинение в злостном умысле можно убрать. К сожалению…
   – До чего неприятное слово, – скривился Оскар.
   – К сожалению, мой клиент не может снять другого. Его сочинение воспроизведено в драматической форме без его разрешения. Вполне естественно, он добивается компенсации.
   – Чего добивается? – растерялся Оскар.
   – Денег, – пояснил Простак.
   Липпинкотт, который к этому моменту явно оставил всякие надежды, что из его портфеля выпрыгнет кролик, уложил обратно документы, пачку за пачкой, и защелкнул застежку. В гробовой тишине щелчок грянул выстрелом, разящим наповал.
   – Моей целью, джентльмены, было изложить эти факты перед вами, прежде чем возбуждать иск. Я даю вам возможность, если вы того пожелаете, урегулировать конфликт без суда.
   – Уладить его то есть?
   – Именно. Я уполномочен сделать вам следующее предложение. Мой клиент согласен на шестьдесят шесть и две трети процента от всех прибылей, полученных от вышеозначенной пьесы, когда и если она будет поставлена в любом виде, и только на таком условии разрешает продолжать спектакли. Если же он не получит шестьдесят шесть процентов и две трети…
   – А это тоже деньги, – вставил Оскар, чей мозг сегодня соображал хорошо, насколько слово «соображать» вообще применимо к мозгу Оскара Фричи.
   – …то он подаст иск о судебном запрете и заставит закрыть спектакль немедленно.
   Простак издал резкий мучительный вскрик.
   – Закрыть спектакль?
   – Да, закрыть.
   – Закрыть? – проблеял Оскар.
   – Немедленно, – подтвердил Дж. Бромли Липпинкотт. Громкий глотательный звук нарушил тяжелую тишину, наступившую за этими словами. Его издал Оскар. Он двинулся, заплетая ногами, к двери, и его роговые очки поблескивали отчаянием. Да, он был наивен в театральных вопросах, но достаточно знал о мире театра, чтобы понимать – если вы вложили деньги в драму, а кто-то ее закрывает, то рассчитывать на прибыли уж никак невозможно.
   Воздержанный обычно человек, сейчас он испытывал страстное желание напиться, и чем скорее, тем лучше.
   – Послушайте, – обратился он к Простаку низким гулким голосом, – большая часть спектакля ведь ваша, верно? И я не очень-то разбираюсь в разных там адвокатах. Вы сделайте что-нибудь, а я пойду пригляжу, чтоб не спалили театр.
   Он вышел, и в офисе «Леман продакшнс инкорпорейтед», 1468, Бродвей, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, опять воцарилась тишина. Простак лишился дара речи, а мистер Липпинкотт, выполнив порученное задание, готовился предаться отдыху, словно палач в каком-нибудь восточном суде, решивший передохнуть, после того как задушил шнурком с десяток одалисок. Он открыл портфель, чуть помедлил, как бы давая кролику последний шанс, потом сунул руку внутрь, извлек плитку шоколада с орехами и начал грызть, объяснив, что позавтракал сегодня слишком легко.
   Простак повернулся к Динти. Все это время она простояла у бачка с водой молча, созерцая трагедию, разворачивающуюся перед ее полными ужаса глазами. Простак чувствовал, что если и можно предпринять что-то дельное, то способ укажет только она.
   – Динти, твое мнение, что нам теперь делать?
   Динти смотрела на Дж. Бромли Липпинкотта, словно старалась разглядеть в гранитных чертах его лица хоть малейший намек на человечность. Но Липпинкотт, даже получая удовольствие от шоколада с орехами, оставался все тем же неприступным посланником рока, от одного взгляда которого (еще до того, как он произносил хоть слово) тускнело самое солнечное утро.
   – Мистер Фиппс должен дать ответ немедленно?
   Дж. Бромли Липпинкотт покончил с шоколадом и изящно вытер пальцы о носовой платок.
   – Сожалею, но – да.
   – Однако, черт дери, вы совсем не даете мне времени…
   – Мы что, не можем даже обсудить вопрос? – поинтересовалась Динти.
   Липпинкотт снял очки для чтения, вынул другие, от близорукости, протер их, посадил на нос и внимательно, словно перед ним хитроумная закорючка закона, рассмотрел Динти.
   – Эта молодая леди – ваш советник?
   – Да.
   – Хм. – Липпинкотт подверг Динти новому осмотру. Возможно, что-то в ней напомнило ему о его матери, когда та была молода, а может, ее внешность навеяла воспоминания о городской красавице времен его юности, память о которой он сберегал, переложив засушенной лавандой. Во всяком случае, он смягчился, то есть утратил сходство с Первым Убийцей, а стал напоминать Второго Убийцу, того, кто все же подобрее. – Что ж, – изрек он, – я могу предоставить вам минимум времени.
   – Все лучше, чем ничего.
   – Скажем, полчаса.
   – Да? – переспросил Простак.
   – Да, – согласилась Динти.
   – Прекрасно. Вернусь за вашим решением через полчаса, – заключил мистер Липпинкотт и, чтобы не оставалось неясностей для ума, даже самого скудного, уточнил: – То есть через тридцать минут.
   Прихватив портфель и слизнув прилипшую крошку шоколада с уголка губ, он удалился.

21

   Несмотря на то что комната, лишившись Дж. Бромли Липпинкотта, безусловно, повеселела, поведение Простака никак не намекало, что он хоть отдаленно испытывает подъем настроения. В присутствии Липпинкотта, особенно на заключительной стадии беседы, Простак походил на труп, несколько дней проболтавшийся в воде, и на такой же самый труп он походил и сейчас. Следуя заведенному обычаю своих предшественников в этом офисе, когда дела оборачивались не так, как хотелось, Ф.-Ф. мрачно проследовал к бачку с водой и налил себе стаканчик. И только выпив, в манере Сократа осушающего чашу с цикутой, он заговорил:
   – Теперь нам уж точно не купить «Куин Мэри».
   – О, Простак!
   – И еще. Не будем мы жить на Парк-авеню. У нас не будет машин. А тем двум дворецким, про которых мы говорили, придется подтянуть носочки и мчаться на поиски другой работы. Да, я знаю, – уныло заметил он, когда Динти обняла и поцеловала его. – Ужасно мило с твоей стороны, старушка, я очень-очень ценю твое деликатное внимание, но никакие поцелуи и женское участие не могут изменить того неоспоримого факта, что дела мои паршивее некуда. Я тону уже в третий раз, и как раз тогда, когда все выглядело так, черт дери, радужно!
   – Ты не должен падать духом.
   Глаза Простака робко оглядели ее.
   – Ты сказала, не падать? Ты вправду употребила это словечко?
   – Возможно, адвокат ошибается.
   – Адвокаты не ошибаются никогда.
   – Ты даже не попросил у него доказательств.
   Простак содрогнулся.
   – Я не могу на них смотреть! Нет, у него все крепко сшито. Если он утверждает, что вышеназванное драматическое сочинение, или пьеса, совпадает с вышеназванной повестью в 146 пунктах, то можно прозакладывать последнюю рубашку, что именно и точно в ста сорока шести пунктах они и совпадают. И что его клиент мистер Родни Рич из Вустера, штат Массачусетс, намерен заграбастать шестьдесят шесть и две трети процента из всех прибылей, полученных от вышеназванной пьесы. Шестьдесят шесть и две трети процента! А у меня были такие грандиозные планы!
   – Ты еще сможешь их осуществить.
   Простак покачал головой. Даже сам Оскар Фричи и тот не мог бы покачать головой унылее.
   – Ни единого шанса. Да, я один из тех, кому не дано. Есть люди, скроенные для больших дел, и люди, для них неподходящие. Я вот неподходящ. Не хватает у меня мозгов, серых клеточек недостает. Вспоминаю своего дядю Теодора. Как-то я разбил его пенковую трубку, пытаясь принести пользу в доме: прихлопнуть в библиотеке надменно жужжавшую муху. И он раскричался тогда, что у меня разума не больше, чем у деревенского дурачка. Правда, он распалился малость – очень уж он эту свою трубку любил, самозабвенно, часами мог ее полировать. Может, оттого позволил жаркому гневу затмить хладнокровность суждений? Но теперь я понимаю: дядя был все-таки прав. Он дал мне верную оценку. Никчемушный я парень. Я безнадежен. Простак и есть Простак. Деревенский дурачок и простофиля!
   – Обожаю деревенских дурачков!
   – Неужели ты хочешь сказать, – уставился на нее Простак, – что не раздумала выходить за меня замуж?
   – Бери лицензию, и посмотришь, как у меня пятки засверкают, когда я помчусь в церковь.
   На дно пропасти, куда свалился Простак, пробился лучик солнечного света. Он не улыбнулся, это было бы невозможно, но глубокая скорбь заметно просветлела. Он поцеловал Динти даже с некоторым оживлением.
   Потом тревога вернулась, и он с тяжелым вздохом отпустил невесту.
   – Ты сама не понимаешь, во что ввязываешься. Прекрасным я буду кормильцем в нынешнем своем положении. Сомневаюсь, что и на кусок хлеба заработаю, не говоря уж о том, чтобы обеспечить для тебя тот стиль жизни, к которому ты привыкла.
   – Однокомнатный номер в «Астории».
   – Моих ресурсов даже и на это не хватит.
   – Ты можешь найти работу.
   – Сильно сомневаюсь. Нас, Фиппсов, нелегко куда-то пристроить.
   – У тебя же была раньше работа.
   – Правильно. Я занимал должность портье под началом Дж. Г. Андерсона. Но пост этот я получил не благодаря своим заслугам, а благодаря связям. Мой дядя Теодор разводит сиамских кошек, и, по случайности оказавшись в Нью-Йорке, он ежегодно ездил туда к моему покойному дедушке, узнал, что владельцы собираются на встречу в Бессемере, штат Огайо. Дядя решил поучаствовать и, остановившись в отеле Дж. Г. Андерсона, познакомился с ним, подружился, а там, воспользовавшись выгодой быстро расцветшей дружбы, пристроил меня в качестве, как я уже заметил, портье. Но при трезвом свете дня Дж. Г. Андерсон дал мне, как выражается Поттер, пинка под зад.
   – Обратно он тебя не возьмет?
   Простак рассмеялся слабым обморочным смехом. Он и подумать не мог, что будет когда-то в состоянии засмеяться снова, пусть даже слабо, но этот наивный вопрос невольно рассмешил его.
   – Если я правильно прочитал выражение его глаз при нашем расставании, нет, не возьмет ни за что. Но, черт возьми, мы не должны тратить попусту время, рассуждая о работе. Нам надо решить, что ответить Дж. Бромли. Он вот-вот прискачет, горя нетерпением узнать, какой тут у нас счет. Нужно ему что-то сказать.
   – Предположим, – размышляла Динти, – мы согласимся на их требования.
   – Тогда остаток получится неделимым.
   – И то правда.
   – По половине из тридцати трех и одной трети процента мне и Оскару… – Простак лихорадочно расхаживал по офису. Совесть буквально грызла его. – Я себя препаршиво чувствую из-за того, что втравил Оскара в это дело. Жил он себе и жил, бедный сломанный цветочек, вполне счастливо. Имел постоянную работу и сбережения в старом носке, а тут я вламываюсь в его жизнь… Свят, свят, свят! – воскликнул Простак на стук в дверь. – Не может быть, что это уже Дж. Бромли.
   – Войдите, – крикнула Динти. – Конечно, нет. Он придет не раньше чем минут через двадцать. Возможно, это… А, привет, мистер Поттер!
   – Привет, – поздоровался и Простак.
   Хотя вечеринка, данная в его честь накануне вечером друзьями и поклонниками, закончилась в шесть утра, выглядел Мэрвин на редкость жизнерадостно, так и бурлил природной энергией.
   Он принадлежал к тем счастливчикам, которые словно бы только расцветают от недостатка сна. Критике поддавался только его наряд: хотя давно наступил день – время шло к обеду – он все еще щеголял в белом галстуке и во фраке, более подходящих для вечерних часов. Эксцентричность подчеркивалась надписью, которую чья-то любящая рука нанесла губной помадой на его манишку: «Хелло, малыш!»
   Но актер не придавал значения всяким мелочам. Если бы вы попеняли ему, то Мэрвин возразил бы, что главное в человеке – душа. «Лишь бы душа у вас цвела и благоухала, – сказал бы он вам, – а уж внешняя оболочка пусть сама о себе позаботится».
   Мэрвин ослепительно улыбнулся старому другу, равно как и его юной подружке, и осведомился, читали ли они газеты.
   – Настоящий триумф! – воскликнул Мэрвин. – Столько похвал со всех сторон. Спектакль продержится не меньше года. Но я пришел не только за тем, чтобы сообщить вам об этом, хотя все это очень здорово. Я явился, Фиппс, старый дружище, в роли посла. Если ты не возражаешь, я присяду. Кому-нибудь еще, кроме великого белого вождя, позволяется садиться в это кресло? Сгони меня, если я нарушаю этикет.
   Устроившись в крутящемся кресле, Мэрвин закинул ноги на стол.
   – Да, – возобновил он свою речь, – я полномочный представитель. Один из тех ребят, которые ведут неофициальные предварительные переговоры. Меня попросили побеседовать с тобой по вопросу чрезвычайной важности. Сегодня утром я прикорнул на полу своей спальни, и спал сном младенца. Но тут мне позвонили снизу и сообщили, что ко мне пришли. Какой-то, видишь ли, гость. «Придушите его голыми руками, – распорядился я. Но они не решились. – Ладно, тогда пришлите этого изверга наверх», – сказал я. Они прислали. И кто, как думаешь, это оказался? Представь, наш старый приятель Дж. Г. Андерсон. После обычного обмена любезностями он попросил меня, чтобы я уговорил тебя купить его отель. Как я понимаю, в вашу предыдущую встречу у тебя не хватило денег на взнос, но теперь, когда ты еженедельно огребаешь миллионы, он решил, что переговоры можно продолжить. Отдаст тебе отель за семьдесят пять тысяч.
   – Ого-го-го-о!
   – Прошу прощения? Не понял?
   – Ого-го-го-о!
   Мэрвин озадачился.
   – Этой имитацией ржания ты поместил себя в один класс с боевым конем, отпустившим, если ты помнишь, похожее замечание среди пения труб. Но что оно означает? Поподробнее, пожалуйста.
   Простак продефилировал к бачку с водой и наполнил бумажный стаканчик.
   – Когда он сказал «семьдесят пять тысяч», что он имел в виду? Доллары или центы?
   – Насколько я понял – все-таки доллары.
   – А впрочем, это и не играет особой роли. Даже и семьдесят пять тысяч центов мой личный счет не потянет.
   – У нас, Мэрвин, дурные новости, – вмешалась Динти. – Расскажи ему, Простак.
   Путаясь, Простак выложил всю историю, и Мэрвин Поттер, покачивая головой, согласился, что «дурные» – определение в самую точку.
   – И что вы намерены делать? – поинтересовался он.
   – Сами не знаем. Мы как раз обсуждали это, когда ты пришел.
   – Боюсь, придется тебе отдать ему его фунт мяса. Юристы – настоящие дьяволы. В Голливуде я увязал в их гуще как в трясине. Они разнюхивали, что я ем и на чем сплю, шпионили за каждым моим шагом. Помню, однажды…
   Но любопытная история так и не была рассказана, потому что в этот момент распахнулась дверь и ворвалась Фанни Леман, агрессивная и целеустремленная, как всегда. Казалось, будто она влетает на сцену, готовясь сразить зрителей наповал номером с шестью булавами. Пребывала она в отличнейшем настроении. Глаза у нее сияли, лицо раскраснелось. Так выглядит женщина, которая вот-вот обдурит кого-то.
   – Привет, дети мои! – воскликнула она. – Привет, мистер Поттер!
   – Доброе утро, – сказали и Динти, и Поттер.
   В минуту, когда требовалось расправиться с трудными проблемами и принять жизненно важное решение, Простаку меньше всего хотелось, чтобы ему мешали, пусть даже и женщина, которая всегда была ему по душе. Но хотя ему недоставало серых клеточек, любезности было не занимать.
   – A-а, привет, миссис Леман, – ответил он, надеясь, что голос его не прозвучит предсмертным хрипом.
   Однако именно хрипом он и вырвался. Брови у Фанни вскинулись, глаза стрельнули на Динти и обратно. Она остро улавливала настроение, но сейчас даже и самый толстокожий наблюдатель ощутил бы напряженность в атмосфере.
   – Ради Бога! – воскликнула Фанни. – Что у вас стряслось? Вы же должны веселиться напропалую! Разве вы не знаете, что у вас получился хит?
   – Ну да. Спектакль прошел с успехом.
   – С успехом? Да в три раза большим, чем вы могли надеяться. Сцена в притоне их добила. Полиция пытается закрыть из-за нее спектакль, а вам известно, что тогда получается. Публика на люстрах будет висеть.
   Простак сглотнул. Теперь к Дж. Бромли Липпинкотту прибавилась нью-йоркская полиция, и он почувствовал себя электрическим зайцем, за которым гонится целая свора борзых.
   – А что, если они все-таки закроют?
   – Ни в коем разе, – добродушно рассмеялась Фанни. – Не в этом городе.
   – Конечно, нет, – подтвердил Мэрвин. – Нью-Йорк – это вам не Бостон. У нас тут есть права, малыш. Все, что случится, – на первых страницах газет будут печатать массу всякой ерунды, и тебе придется убрать в завтрашнем спектакле парочку реплик типа «Черт дери». А в послезавтрашнем вставишь их снова, и все пойдет как прежде.
   – А между тем, – заметила Фанни, – каждый житель города, сумевший наскрести четыре доллара восемьдесят центов, ринется к окошку театральной кассы.
   – А те, у кого не найдется такой суммы, – подхватил Мэрвин, – будут рыскать кругами по городу, пока не ухитрятся подзанять деньжат.
   – Говорю тебе, – заверила Фанни, – успех оглушительный! Тебя ждет полная победа. И добавлю еще кое-что. К тебе сейчас нагрянет компашка.
   – А? – переспросил Простак. – Что за компашка?
   – Мистер Леман.
   – Мистер Леман? – вскрикнула Динти.
   – Никто иной. Он разжился денежками, – очень весомо объявила Фанни, – и теперь жаждет выкупить спектакль обратно. Деньги у него с собой в удостоверенных чеках.
   Если она рассчитывала, что новость произведет сенсацию, то ничуть в расчетах не обманулась. Простак, охнув, оглянулся на Динти. Та охнула тоже и посмотрела на Простака. Обоих одновременно посетила мысль, от которой они запунцовели точно розы в полном расцвете. По поведению Мэрвина Поттера было совершенно ясно, что точно такая же мысль осенила и его.
   – Боже! – воскликнула Динти.
   – Хеппи-энд, – заметил Мэрвин.
   – Да, если он успеет сюда раньше юриста, – возразил Простак. – Но успеет ли? – напрягся он.
   Фанни удивилась.
   – Что у вас тут такое? Какие такие юристы?
   Простака занимало одно.
   – Так скоро он придет? Как думаете?
   – Думаю, да. Он уже вышел. Я просто помчалась вперед, чтобы раскрыть тебе полную картину. У меня к тебе глупая симпатия, братец Фиппс. Почему-то мне всегда были симпатичны простофили. И я не считаю, что Джо Лемана нужно поощрять, когда он пытается всадить гарпун в молодых и наивных. Он у меня хороший парень, и я люблю его, но не одобряю некоторые его приемчики.
   – Очень, очень верно, – согласился Мэрвин. – Он напрашивается на критику. Не знаю, где Джо получал образование, но наверняка в его школе или колледже забыли обучить разнице между добром и злом. А она имеется.
   – Да уж, – согласилась Фанни. – Он задумал кражу века, прости его Господи. Вот я и помчалась рысью, чтобы предупредить тебя. Когда он явится и примется обрабатывать тебя, Простак, не давай слабины ни на минутку. Если ты позволишь этому разбойнику тебя улестить, выманить у тебя шоу, это будет преступлением.
   В дверь постучали, и Фанни ласково улыбнулась.
   – Ага! Занавес поднимается!
   – Да, – подтвердил Мэрвин. – Ватсон, если я не ошибаюсь, к нам посетитель.

22

   Когда в офис шумно, явно торопясь, ввалился Леман, то прежде всего удивился, что тут вроде как идет совещание. Очень уж много народу набилось в его бывшее стойбище. Он посмотрел на Простака, посмотрел на Динти, оглянулся на Мэрвина Поттера. Потом взгляд его упал на Фанни, и он вздрогнул, словно человек, наткнувшийся в ванной на тарантула.
   – Ты-то как тут очутилась? – хрипло выговорил он.
   – В гости зашла.
   – Убирайся!
   Простак вскинул брови. Такого допустить он не мог.
   – Эй-эй! – со спокойным укором окликнул он. – Вы что, собираетесь снова выгонять людей из комнаты? Тут, между прочим, мой офис – 1468, Бродвей, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк. Нью-Йоркская корпорация. Всех, кого надо выгнать отсюда, я выгоню сам.
   – Хорошо сказано, Фиппс! – одобрил Мэрвин.
   – К месту, а?
   – Именно к месту, – согласился Мэрвин. – Прямо в яблочко.
   Простак устроился в крутящемся кресле, с которого Мэрвин галантно встал, когда вошла Фанни, и закинул ноги на стол.
   – Присаживайтесь, дорогуша, – пригласил он. – Послушаем, что у вас на уме.
   – Если там что есть, – вставил Мэрвин.
   – Вот именно, – подхватил Простак, – если есть. Что привело вас сюда в это ясное солнечное утро?
   Леман, который в это время сверлил взглядом свою бесценную жену, обернулся к нему с пылким жестом.
   – Послушайте, – начал он. – Не знаю, что она вам тут наболтала, но не вздумайте поверить ей.
   – Вы говорите загадками, мой друг.
   – Я пришел, чтобы вернуть вам ваши деньжата – выкупить все обратно, целиком.
   – То есть вы желаете купить спектакль?
   – Я отдам все, что вы за него заплатили, – двадцать тысяч. Вы не потеряете ни цента.
   – И вы тоже, верно?
   – Что?
   – Я первый спросил.
   – Что-то не пойму вас.
   Простаку и в голову не приходило, что наступит момент, когда он порадуется знакомству с Дж. Бромли Липпинкоттом, но теперь он ощущал сильнейшую благодарность, что ему выпала возможность наблюдать адвоката в действии. Молодой театральный менеджер многое может перенять от похожего на труп адвоката в умении держать себя. Преобразиться в брюнета Простак, конечно, не мог, но позаимствовать чуть-чуть стали и напора – вполне возможно, что он и сделал.
   – Позвольте объяснить, – начал Простак. – Вы так легко говорите о деньгах.
   – Или слишком бойко, – подсказал Мэрвин.
   – Да, или слишком бойко, – согласился Простак, всегда открытый предложениям. – Вы легко, или бойко, говорите о покупке моего шоу, но позвольте напомнить, что вышеназванное драматическое сочинение, или пьеса, собственность чертовски ценная. Это величайшее драматическое произведение за последние двадцать лет. Начинается оно с пролога…
   – Что, вы поверили всякой чепухе? – взорвался Леман. – Послушайте, дорогуша…
   – Слушаю, мой друг.
   – Я в шоу-бизнесе собаку съел. Э?..
   «Э» было обращено к Фанни, которая бормотала: «Твой конек – водевили». Ожегши ее злобным взглядом, Леман сказал:
   – И что? С водевилями полный порядок, но мы говорим не о водевилях, а о постановке драматических спектаклей. Я собаку съел в шоу-бизнесе, – повторил он, вбивая в ладонь левой руки кулак правой, – и сумею слепить кое-что из этого спектакля. А вот вы не сумели!
   – Не сумел?
   – Нет.
   Простак легко хохотнул. Дж. Бромли Липпинкотт в подобной ситуации нахмурился бы, но сам он предпочел легкий смешок. Однако прозвенел он не так музыкально, как хотелось бы, и он исполнил номер на бис. На этот раз хохоток раскатился так переливчато и музыкально, что лучше не бывает.
   – Не сумел, вот как? А вы заверните за угол и взгляните на толпу, рвущуюся купить билетик. Это шедевр, дорогуша, а под моим управлением…
   – Управление – самое главное, – вставил Мэрвин.
   – Да-с, сэр, именно! Управление – самое главное, – повторил Простак. – Абсолютно. Тут требуется рука эксперта, и именно ее-то и получил этот спектакль.
   Леман задышал хрипло и тяжело. Будь здесь его доктор, он озабоченно поджал бы губы и потянулся за таблетками.
   – Послушайте, – проговорил Леман, – я дам тридцать. У меня в кармане – удостоверенные чеки. Ну? Договорились?
   – Нет, – покачал головой Простак, – так не пойдет, старина. Ради вашего же блага – не могу согласиться. Если у вас на совести останется лежать камень, что вы сладкими речами уговорили меня продать это великолепнейшее произведение за какие-то там тридцать штук, вам до конца жизни не узнать покоя. Перестанете спать по ночам. В шоу есть блестящая сцена в кабаре…
   – Сорок!
   – Прошу прощения?
   – Да у меня всего пятьдесят. Хотите все? Вы что, думаете, я стараюсь вас облапошить?
   – Нет, что вы! Обвинение в злом умысле снимаю. К сожалению…
   В эту минуту раздался шум, будто от порыва мощного ветра. Дверь распахнулась, и в комнату, даже не постучавшись, ворвался Джек МакКлюр. Как и его бывший партнер, он очень спешил. При виде Лемана Джек в крайнем изумлении резко затормозил.
   – Вот как! – выдохнул он, одним восклицанием передавая целую гамму чувств.
   – Так-так, – заметила Фанни, – дружок явился.
   – Я считал, что мы друзья, – откликнулся Джек, и даже Дж. Бромли Липпинкотт, потрясенный бесстыдным шедевром плагиата, не сумел бы вложить больше ужаса и негодования в эту короткую фразу.
   – Пытался меня обжулить? – Горящие глаза Джека прожгли мистера Лемана, потом он силой воли оторвал от него взгляд и повернулся к Простаку. – Вы уже продали ему спектакль?
   – То есть шедевр?
   Джек МакКлюр, обычно такой сдержанный, такой воспитанный, внезапно завопил в голос:
   – Если еще нет, не продавайте! Он хочет вас ободрать.
   – Мистер Леман? – поразился Простак.
   – Он не упомянул про полицию?
   – Я про полицию сказала, – вмешалась Фанни, и Леман бросил на нее взгляд, да такой, что, присутствуй здесь Дж. Бромли Липпинкотт, он первый признал бы: этот взгляд превосходит все взгляды его собственного репертуара.
   – Вот тебе и друг, – хрипло проговорил Леман. – Вот тебе и друг!
   – Послушайте, – приступил к делу Джек, – даю пятьдесят тысяч. Они у меня здесь, с собой.
   – Пятьдесят? – Простак опять легко, переливчато, музыкально хохотнул. – Да даже мистер Леман предлагал столько.
   – Вот как?
   – Желаете повысить цену? Это ведь шедевр, не забывайте. Священник входит с раввином, и они говорят, то один что-то скажет, то другой, слова так и летают, и так далее и тому подобное.
   Джек потер подбородок.
   – Но… пятьдесят тысяч? Это ведь немалые деньги.
   – А что вы скажете, мистер Леман?
   Внимание Лемана на минутку отвлеклось от дискуссии – он тихим, интимным полушепотом сулил жене, что непременно проломит ей голову.
   В разговор вклинился Мэрвин Поттер, решивший выдвинуть предложение.
   – Я думаю… – начал он и умолк. Взгляд его лишь сейчас случайно упал на манишку, он прочитал послание и оцепенел. Потом на его красивом лице проступила суровость. – Леман, – спросил он, – это ваша работа? Это вы подобрались ко мне, точно тать в ночи, и намалевали «Хелло, малыш!» на моей грудной косточке? – Но тут же смягчившись, добавил: – Хотя нет, конечно. Вы ведь не пользуетесь губной помадой. Н-да, скорее всего надпись так и останется загадкой истории, вроде Железной маски. Однако я не о том… Мне кажется, я нашел выход. Не знаю, насколько вы сведущи в мире финансов, но лично я полагаю, что в тех случаях, когда два финансовых воротилы, назовем их «Воротила А» и «Воротила Б», горят желанием провернуть крупную сделку и ни один не желает уступать, то зачастую они разрешают спор, прибегая к так называемому слиянию. Они, если вы следуете за моими рассуждениями, «сливаются». Замечательнейший способ уладить и вашу проблему. У тебя, мой плутократ, старина Леман, есть пятьдесят тысяч. Вы, наш богач, старина МакКлюр, владеете такой же суммой. Почему бы вам не сложить свои песо и не выкупить спектакль вдвоем?
   Простак зашелся от восторга. Царь Соломон, сказал он себе, просто болван в сравнении с этим светлым умом. С того самого момента, когда Джек МакКлюр упомянул про свои пятьдесят тысяч, у Простака возникло чувство, что киношная звезда готова выступить с какой-то идеей, высказать свое мнение, предложить какую-то уловку. И вот Мэрвин выступил! Каждое слово, падающее с его губ, – восточная жемчужина, сияющая чистейшим светом.
   – Вот это правильно! – радостно вскричал Простак. – Шляпы долой перед М. Поттером! Он голова! Сто тысяч долларов – хорошая цена, мистер Леман. Как вы считаете?
   Леман бессильно свалился на стул. Джек рухнул на другой.
   – Сто тысяч? – завопил Леман.
   – Сто тысяч? – вторил Джек.
   – Думайте на бегу! – подтолкнул Простак.
   Леман взвился как ракета. Джек взвился тоже.
   – Это… – задыхался Леман. За последние минуты он постарел на несколько лет и казался старшим братом человека, который недавно ворвался в комнату. Да, старший брат, проживший нелегкую жизнь, испытавший немало бед, воротничок которого вдобавок мал ему на несколько размеров.
   – Это последнее слово?
   – Абсолютно!
   – Пять звезд! – похвалила Фанни, удостаиваясь от своего супруга нового взгляда, несомненно, вызвавшего бы бурный восторг у мастера на злобные взгляды Дж. Бромли Липпинкотта.
   – И ответ я должен получить немедленно! – заявил Простак и щелкнул пальцами. – Вот так! Таков уж шоу-бизнес!
   Леман поплелся к дверям секретарской комнатушки.
   – Давай, Джек, зайдем на минутку.
   – Зайдем.
   – Мы сейчас! – пообещал Леман.
   Дверь за ними закрылась. Фанни испустила глубокий вздох.
   – А я-то пришла сюда, Простак, приглядеть за тобой!
   Динти с сияющим лицом приблизилась к ней.
   – Без вас, миссис Леман, мы ничего бы не сумели. Мы очень ценим… чрезвычайно. Правда, Простак?
   – Я никогда этого не забуду. Дорога помощь в час беды! – пылко заверил тот. – Утром и вечером я буду с благодарностью поминать вас в своих молитвах. А первый же появившийся на свет маленький Фиппс получит имя в вашу честь. Если это будет, конечно, девочка. Ну а если мальчик, мы назовем его Мэрвином, в честь Поттера.
   – Благороднее ярлыка для здоровенького ребенка тебе не найти, – высказался Мэрвин.
   – А ребеночек должен появиться? – заинтересовалась Фанни.
   – А как же! Стоит только заглянуть в том второй, – объяснил Простак. – Мы с Динти собираемся пожениться.
   – Вот как?
   – Так-так, – вступил Мэрвин. – Значит, женитесь. Начинаете новую жизнь. Желаю вам удачи и счастья! Но есть тут и спорный пункт, – помрачнел он, – не совершает ли двоемужества девушка, выходящая замуж за субъекта с двойной фамилией? Я предвижу, что ее ждут определенные конфузы. Да, Динти Мур. Пожалуй, вы почувствуете себя глуповато в один из долгих зимних вечеров, когда уютно устроитесь на коленях Фотерингея, а тут вдруг внезапно появляется Фиппс. Или – наоборот. Однако это целиком ваше дело. Целиком. Просто решил предупредить.
   Фанни с нескрываемым восхищением смотрела на Простака.
   – И подумать только, я принимала тебя за простофилю. Ты, безусловно, победил. Видно, у тебя открылся третий глаз. Но как этот спектакль вдруг превратился в хит, навсегда останется тайной. Если вы понимаете, о чем я, мистер Поттер.
   – Очень даже распрекрасно, – отозвался Мэрвин. – Но мы ни в коем случае не должны забывать и о том, что хоть спектакль и представлен Сирилом Фиппсом, и ставился под его руководством, несравненным и неповторимым, в нем играет и звезда, которую я, допусти эту скромность, сравнил бы…
   – С вареной курицей? – подсказала Фанни.
   – Вы просто вырываете у меня слова изо рта, дражайшая леди. Кстати, насчет рта. Мой – ужасно пересох, и если я немедленно не смочу его, поднимется пыльная буря. Вы не согласитесь сопровождать меня за угол? Опрокинуть по стаканчику?
   – Отчего же нет! – вскричала Фанни. – И соглашусь, и пойду.
   – Я всегда говорил: ничто не сравнится с капелькой горячительного с утреца пораньше, – заключил Мэрвин. – До свидания, юная Динти. До свидания – пока что, – мой старый дружище Фиппс. Я сообщу Дж. Г. Андерсону, что он вскоре тебя увидит. Он дожидается меня в баре, неподалеку отсюда. Дай мне полчаса, и, думаю, я так накачаю старикана, что он сбросит цену за этот свой отель практически до нуля. Когда закончишь здесь, то, если пожелаешь с ним побеседовать, поверни, как выйдешь, налево, пройди пару кварталов до бара под названием «Уголок у Майка» и подожди снаружи, пока не услышишь разудалую песню. Это и будет Дж. Г. Андерсон, и вот тут-то и подоспеет момент нанести удар.
   И со старомодной учтивостью Мэрвин Поттер вывел Фанни из комнаты. Когда закрывалась дверь, до оставшихся доносились объяснения: «Надпись на манишке скорее всего – работа международной банды. И, сдается мне, я знаю, кто у них главарь».
   – Молодец! – воскликнула Динти.
   Простак не ответил. Его била трусливая дрожь, такая же, что часто отравляла дни Оскара Фричи. Как-то, приехав в Монте-Карло, Простак поставил свою последнюю сотню франков на красное, и теперь, с теми же чувствами, с какими следил за колесом рулетки, не отрывал глаз от двери, за которой два воротилы проводили совещание. За утешением и моральной поддержкой он обратился, как будет отныне обращаться до конца жизни, к своей Динти.
   – Ты думаешь, они решатся?
   – Разумеется.
   – А что, если юрист вернется прежде, чем они примут решение?
   Он оборвал фразу. В комнату проскользнул Оскар Фричи в обычной своей манере – как-то по-крабьи, словно опасался, что на голову ему рухнет потолок или в него ударит молния. В «Уголке у Майка» Оскар опрокинул три рюмки, но и подкрепившись, остался, как всегда, робким, дрожащим кроликом, который мог бы выскочить (хотя, как мы видели, так и не выскочил) из портфеля мистера Дж. Бромли Липпинкотта. Оглядевшись и не увидев юриста, Оскар взбодрился было на минутку, но когда из комнатушки донеслись оглушительные голоса, опять обмяк.
   – Он там, да? – подавленно шепнул он.
   – Нет, мистер Липпинкотт ушел, – ответила Динти. – Но вернется…
   – Ох… – вздохнул Оскар, совсем сникнув.
   – Сейчас его тут нет, – продолжила она. – В той комнате Леман и МакКлюр.
   – Леман и МакКлюр? Как они-то тут очутились? Черт! – воскликнул Оскар. – Что-то не так с теми бумагами, которые мы подписали? На самом деле они не продали нам шоу?
   – Нет, продали, – возразил Простак. – А теперь пожелали выкупить обратно. Я запросил сто тысяч долларов.
   – Что?
   – То.
   – Сто тысяч?
   – Да.
   – Господи Иисусе!
   Минутная слабость Простака миновала. Он снова стал человеком, который думает на бегу и принимает решения с лету.
   – Слушайте, мой осиновый листочек, то, что можно было назвать щекотливой ситуацией, изменилось. Леман и МакКлюр явились сюда с удостоверенными чеками в потных кулачках. Теперь всего лишь вопрос времени, и мы получим сто тысяч долларов, хрустящих и прекрасных. А мой бывший хозяин Дж. Г. Андерсон поджидает меня тут, за углом, мечтая продать мне свой отель в Бессемере, штат Огайо. Мы с вами купим его вместе и превратим в величайший отель на свете. Вы ведь не хотите оставаться в шоу-бизнесе? Правда, он не хочет? – обернулся Простак к Динти.
   – Конечно, нет, – подтвердила Динти.
   – Я не хочу? – уточнил Оскар.
   – Разумеется, нет! – воскликнул Простак. – Человек вроде вас должен заниматься отелями. Правда, он должен?
   – Безусловно.
   – А в тот раз вы говорили, что я должен уйти из отеля.
   – О, тогда все было по-другому! Вам понравится Бессемер. Дивное местечко. Послушайте! Я продам вам двадцать пять процентов отеля за вашу долю из ста тысяч. Решено?
   – Ну… как…
   Простак побарабанил по столу.
   – Быстро, быстро! Думайте на бегу! Договорились?
   Нужен был человек покрепче Оскара Фричи, чтобы противостоять такому натиску, тем более что Динти вцепилась в его лацкан и стала просительно заглядывать ему в глаза.
   – Ну, если вы так говорите… – слабо проблеял Оскар.
   – Именно! – воскликнул Простак, и тут Леман и МакКлюр появились из комнатушки с видом людей, которые пришли к решению, хотя и вынужденному.
   – Здрасте, – прошелестел Оскар. – Здрасте, мистер Леман. Добрый день, мистер МакКлюр.
   – Как поживаете? – отозвался Джек.
   – Неплохо. Правда, у меня в голове какое-то странное ощущение, а горло вроде как…
   – Пожалуйста! – перебил Простак, здраво рассудив, что эти подробности лучше приберечь для врача Оскара. – Так как? – повернулся он к Леману.
   У мистера Лемана вроде еще теплилась надежда, что соглашения можно достичь, воззвав к лучшим чувствам Простака.
   – Послушайте-ка, минутку…
   И умолк, прерванный властным стуком в дверь. Простак и Динти обменялись отчаянными взглядами. Им не нужно было сообщать, кто находится по другую сторону двери. Полчаса прошло, и Дж. Бромли Липпинкотт из фирмы «Липпинкотт, Липпинкотт, Коэн, Манделбаум и Липпинкотт» снова явился к ним. Он мог бы засидеться за стаканчиком в баре, мог бы прогуляться по Бродвею, любуясь столичными видами, много чем мог бы заняться. Но нет же! Явился он, пунктуально, в оговоренный срок, точно секунда в секунду.
   – Пойду открою, – рванулся было Оскар, всегда готовый услужить.
   – Нет-нет! – панически закричал Простак, ухватив его за полу пиджака.
   – А?
   Простак сглотнул.
   – Это всего лишь… всего лишь… Я знаю, кто там. – Одним прыжком он подскочил к двери и запер ее на ключ. Потом отер лоб и вернулся к мистеру Леману. – Так что вы хотели сказать? – спросил он, теребя галстук.
   Оскар был не из тех, кто сдается легко. Подвернулся случай оказать услугу, и он ни за что не желал его упускать.
   – Но там кто-то пришел…
   – Нет там никого.
   Стук повторился, еще громче и требовательнее.
   – Ладно, – с большим сомнением сказал Оскар, кося недоуменным глазом на дверь, – верю вам на слово.
   – Кто там еще? – поинтересовался Леман.
   – Да так, никто, – ответил Простак, чей галстук превратился в мятую тряпку. – Агент какой-нибудь, книги продает. Кто-то такой… Так покупаете вы шоу или нет? – в отчаянии вскричал он.
   – Послушайте, дорогуша. Сотня тысяч баксов – это прорва деньжищ. Не можете же вы рассчитывать, что мы… – Леман замолчал, по комнате прокатилось эхо третьего стука. – Ради всего святого, – раздраженно рявкнул он, – чего вы не прогоните этого типа?
   Динти взяла ситуацию в свои руки – спокойно, с вкрадчивой ловкостью, столь характерной для женщин, когда они решаются на не совсем честные поступки. Ей было вполне ясно, что ее Простаку не справиться, а ведь такую ситуацию, если чуть-чуть, по-женски поманипулировать с правдой, уладить легче легкого.
   – Мистер Фиппс, – вмешалась она, – никак не может его прогнать. Знаете, кто это?
   – Мне плевать кто, пусть прекратит барабанить!
   – Это бизнесмен один, он желает откупить большую часть спектакля, – небрежно бросила Динти.
   Мистер Леман пошатнулся.
   – Что!!!
   – Вы удивитесь, когда узнаете его имя. Обтяпывает все на раз! – И Динти щелкнула пальцами. – Если не хотите покупать шоу, только намекните, и я его впущу.
   – Погодите! – закричал мистер Леман. – Погодите! Погодите!
   В лихорадочной спешке он выдернул из кармана чек, но МакКлюр все равно опередил партнера, первым выхватив свой. Одновременно, словно они репетировали номер неделями, компаньоны сунули чеки Простаку, а тот почтительно передал их Динти, которая деловито царапала что-то на листке бумаги.
   – Теперь спектакль наш! – воскликнул мистер Леман.
   – Вот ваша расписка, – протянула бумагу Динти.
   – А я получу свои деньги обратно? – тревожно поинтересовался Оскар.
   – Дорогой вы наш зануда, – быстро опомнившись, Простак опять пребывал в форме, – вы получите гораздо больше. Я же объяснял все подробно минуту назад, но до вас, конечно же, не дошло. Комический дуэт Леман – МакКлюр выложил сто тысяч долларов…
   – За тридцать три и одну треть процента шоу, – вмешалась Динти.
   Леман вздрогнул всем телом.
   – За что?
   – Этот джентльмен вам все растолкует.
   Динти распахнула дверь. Вошел Дж. Бромли Липпинкотт. Ростом он казался еще выше, если это возможно, и еще больше походил на труп.
   – Это юрист, – сообщил Простак. – Он требует шестьдесят шесть и две трети процента от всех прибылей, получаемых от вышеназванного спектакля, когда – и если – его будут ставить. Дело в том, что вышеназванное произведение, или пьеса, целиком списано с повести, сочиненной его клиентом, мистером Родни Ричем из Вустера, штат Массачусетс, Массачусетская корпорация. Явный плагиат, один из самых наглых, с каким когда-либо доводилось сталкиваться папочке Липпинкотту. Все правильно, мой пончик?
   – Совершенно верно, – подтвердил «пончик». – Кто эти джентльмены?
   – Мистер Леман и мистер МакКлюр. Они только что выкупили спектакль.
   – В самом деле?
   – Да, точно, – с жаром подтвердил Оскар, не желая недопонимания в этом вопросе. В других – пожалуйста, в этом – ни за что!
   Мистер Леман, не сдающийся в поражении, ринулся в бой.
   – Мне известно все про такие дутые обвинения! У вас не больше оснований для иска, чем у кролика!
   Дж. Бромли Липпинкотт не улыбнулся. Адвокаты не улыбаются. Но мимолетно дрогнувший мускул в уголке его жестко поджатых губ указал, что он изобразил то подобие улыбки, на какую был способен.
   – У нас дело крепко сшито, – сдержанно ответил он.
   – Да? Так зайдемте сюда, расскажите нам подробно, – пригласил Леман. – Через минуту я это ваше крепко сшитое дело по лоскуточкам разнесу. Последние двадцать лет, стоит появиться какому-нибудь хиту, как тут же является прощелыга с претензиями.
   Леман повел адвоката в комнатушку. Весь вид его кричал о том, что перед адвокатом совершенно невиновный человек, на которого возвели напраслину. Джек МакКлюр последовал было за ними, но чуть замешкался и бросил на Простака укоризненный взгляд.
   – Вы меня разочаровали, – заявил он и скрылся в комнатушке тоже. Дверь за ним закрылась. Когда она закрывалась, донесся голос Дж. Бромли Липпинкотта, толкующего о ста сорока шести пунктах.
   Простак тут же обрел энергию и активность.
   – Эй!
   – Вы меня? – уточнил Оскар.
   – Да! Знаете банк «Трест Гарантия» на Сорок третьей улице и Пятой авеню?
   – Нет.
   – Так он находится там. На Пятой авеню и Сорок третьей улице. Галопом скачите туда и положите на депозит эти чеки. Не теряйте ни секунды. Летите как молодой олень в горах бальзамических! Леману пожалуй, еще вздумается аннулировать чеки. Положив их в банк со скоростью молнии, мы сумеем избежать всяких штучек-дрючек.
   – А так хочется, – добавила Динти, – чтоб обошлось без штучек-дрючек. Почему бы тебе, босс, не положить их в банк самому?
   – Мне нужно отправить пару писем, телеграмм и каблограмм, – возразил Простак. – Так вы все поняли? Повторите своими словами, что надо делать?
   – Пойти в банк…
   – И положить чеки на имя Сирила Фиппса. Правильно. А теперь, вам знакомо местечко под названием «Уголок у Майка»?
   – Я только что оттуда.
   – Отлично. После того как сбегаете в банк, отправляйтесь в этот «Уголок». Увидите там с Мэрвином Поттером пожилого человека, похожего на паспортное фото. Его зовут Дж. Г. Андерсон. Передайте ему, что я появлюсь через минутку. Это владелец отеля, который мы купим. Уловили?
   – Да, – отозвался Оскар. Будь его воля, он бы лучше задержался и задал с десяток вопросов: у него много накопилось недоумений, – но даже он понимал, что дело с чеками срочное, и ушел очень быстрым, для него, шагом.
   – Скажу вам кое-что еще про эту пьесу, – распинался мистер Леман в комнатушке. – Был один субъект по имени Джордж Бернард Шоу…
   Простак повернулся к Динти, деятельный, как никогда.
   – Ты умеешь стенографировать?
   – Для меня чем больше значков, тем лучше.
   – Напиши каблограмму, – коротко распорядился Простак. – Теодору лорду Бинхэмтону, Бинхэмтон-Холл, Бинхэмтон, Норфолк. «Письмо получил и порвал на тысячи клочков. Ступай и расколошмать свою дурацкую голову. Привет. Сирил».
   – И все?
   – Да. Теперь телеграмма. Священнику, или викарию, или кто там есть, в Маленькую Церковь за Углом на… какая улица?
   – Двадцать девятая.
   – На Двадцать девятую улицу. «Эге-гей, викарий, или священник, кто уж вы есть! Будьте во всеоружии в ближайшее будущее. Грядут Фиппсы. Звоните в колокола. С почтением, Фиппс».
   – Ты такие красивые телеграммы пишешь!
   – И, наконец, письмо в «Белую звезду». Где эта «Белая звезда», то есть ее правление?
   – Где-то в конце Бродвея.
   – Правильно. «Президенту «Белой звезды», где-то в конце Бродвея. Дорогой сэр, будьте любезны сообщить мне нижнюю границу цены на лайнер «Куин Мэри»…»
   Простак умолк и заморгал, словно очнувшаяся сомнамбула.
   – Я рехнулся, – проговорил он. – Мы же не океанский лайнер покупаем. Мы покупаем отель. Разорви это письмо. Лучше быстренько поцелуй меня на дорогу – и… вперед, к великим свершениям!
   В комнатушке мистер Леман приводил еще один, совершенно убийственный, довод:
   – Да, вот еще! В романе героя звали Джордж, а в пьесе его зовут Гарольд…
   Но Динти и Простак уже не слышали его. Они были на пути в «Уголок».

Пелам Гренвилл Вудхаус Простак в стране чудес

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

Пелам Гренвилл Вудхаус
Простак в стране чудес