Сергей Роледер
Бутик и окрестности

Прескриптум

   Туркунов выиграл в лото. Миллион. Рублей. Новыми.
   Туркунову было 45 лет по паспорту, а на вид – все 55. Старый пиджак на нем сидел плохо. Волосы не сидели вообще. Они почти все выпали. Лишь под ушами и на затылке около шеи зачем-то еще держались. Наверное, для того, чтобы придавать Туркунову комический вид. Росту он был хлипкого, телосложения – соответственно росту.
   Все это говорило о том, что жизнь Туркунова не сложилась. Хотя для этого не обязательно было указывать его антропометрические данные. Достаточно сказать, что Туркунов работал на заводе, в отделе главного технолога. Мезозой! Третичный период.
   Нет, Туркунов, конечно, не ископаемое. Он, как и все, отдал должное Перестройке. Он даже встретил ее в первых рядах. То есть уволили его из НИИ одним из первых. Следующие десять лет Туркунов провел в свободном полете. Это его термин, между прочим. Жена называла это штопором. Она хорошая женщина, просто Туркунов ей надоел, причем давно, почти сразу же.
   В общественный туалет на «Пролетарской», где Туркунов на рубеже тысячелетий промышлял уборщиком, зашел его однокашник Леня Бурлаков. Он делал то, зачем зашел, и рассматривал человека со шваброй. Человек тыкал ею в угол под раковиной, и лицо его не было освещено энтузиазмом первых капиталистических пятилеток. Несмотря на плохое освещение, Леня, к тому времени уже Леонид Петрович, разглядел в нем знакомые черты. Помыв руки и не найдя сушилки, он всмотрелся пристальнее и спросил: «Турик?» – Туриком называли Туркунова в студенческую пору за… За все и за его фамилию. Они обнялись. Туркунов был смущен, Леонид Петрович доволен, руки его стали сухими.
   Сломанной сушилке Туркунов обязан местом на нежданно воскресшем заводе «Красный слесарь». Более того, он еще и прославился. На двадцатилетии их институтского выпуска, куда Туркунова забыли пригласить, за него выпили персонально. Когда записной остряк и балагур Миша Цидман предложил поднять тост за работающих по специальности, публика умиленно загыгыкала. А Витя Маркин, который напивался раньше остальных, крикнул: «Нетуть таковых!» – и предложил выпить за женщин, дабы не держать на весу руки с оттягивающими их «Ролексами». Тут-то Леонид Петрович и рассказал об Туркунове, которого не видел с той поры, как подписал ему заявление о приеме на работу. После пятиминутной паузы, ушедшей на то, чтобы вспомнить «а кто такой этот Туркунов», за него выпили стоя. Затем, по предложению того же шутника Цидмана, почтили его подвиг минутой молчания.
   Первые несколько месяцев Туркунов радовался новой работе. Ему нравилось приходить в чистой рубашке и уходить в такой же. Зарплата была маленькой, но зато стабильной. Ему даже удалось накопить на подарок дочери. К совершеннолетию Туркунов преподнес ей импортные часы «Q&Q», которые она, правда, пока так ни разу и не надела.
   Однако завод, возродившись, так и не сумел расправить крылья. Леонид Петрович ушел с поста заместителя, выкупил два цеха и занял их под склады для своего нового ООО. Отдел урезали, и Туркунова оставили только потому, что он согласился на сокращение зарплаты. Теперь ее хватало на проезд и на еженедельное пиршество в заводском кафетерии, состоящее из сосиски в тесте и кофе с молоком.
   Лотерейный билет Туркунову подарила жена на день его рождения, пошутив при этом недобро. Дочка о дне рождения забыла, на работе о нем не знали. Туркунов зачеркнул цифры и отнес куда надо. На следующий день он пошел праздновать в кафетерий. На окропленном кетчупом столике валялась прочитанная газета. Туркунов полистал новости и наткнулся на номера. Он угадал все шесть.
   Сосиска вывалилась из теста и закатилась под стул. Молоко с кофейным запахом пролилось на тщательно оберегаемый от неприятностей свадебный пиджак. Какая-то губа точно дрожала. Скорее всего, нижняя, потому что изо рта капало. Хотя, возможно, и верхняя, так как что-то прыгало перед глазами. «Конец!» – промелькнуло в мозгу. «Наконец!» – поправилось там же.
   «Конец-наконец, наконец-конец» – бились два гуттаперчевых шарика внутри черепной коробки, пока не столкнулись и не спрессовались в могучее «Что делать?» Оно-то уже шарахнуло по-взрослому.
   Очнувшись от удара, Туркунов побежал к телефону звонить к жене. Пока бежал, он произвел в голове необходимые калькуляции и готов был крикнуть в трубку: «Я выиграл четыреста месячных зарплат, четыреста зарплат!»
   Ворвавшись в отдел, он схватил телефон, набрал первую цифру и… остановился. Он представил, как Туркунова отбирает у него билет, сама едет в лотерейный офис, получает деньги и тратит их по своему усмотрению. Она скажет, что Туркунов ей должен не миллион, а сто миллионов. И это будет правдой. В бурные девяностые в семье Туркуновых жена стала основным, если не единственным кормильцем. Впрочем, то же самое происходило и в других семьях. Сначала она челночила в Турцию за шмотками, потом представляла других челноков на городском рынке. Затем ей удалось устроиться в прибазарную гостиницу администраторшей. С недавних пор она осела в райисполкоме на какой-то должности, позволявшей ей приносить раз в неделю продуктовые пайки и раз в месяц мешок цемента для будущего ремонта, который стал целью ее жизни. Туркунов представил, как его миллион превращается в стопки кафеля, рулоны обоев и лучисто-белую сантехнику, и ему стало муторно. Остаток, если он случится, уйдет на обновление гардероба жены и дочки. Их гардероб действительно нуждался в обновлении, но что ему от того? Ни та, ни другая давно не выходили с Туркуновым в люди. Они его просто стеснялись. И вряд ли миллион способен был излечить их стеснительность.
   Так думал Туркунов и постепенно предавался панике. Билет жег ему руку, домой идти было страшно, и даже на улицу боязно.
   К концу рабочего дня Туркунов принял решение: ничего не решать. Очень типичное для Туркунова решение, кстати. Он засунул билет в самый нижний ящик своего стола и пошел домой, поклявшись молчать, как партизан на допросе, а также думать.
   Молчать получалось лучше. Никто и не заметил, что Туркунов молчит. Туркунова вообще редко замечали, даже у него дома. Но думалось не так хорошо. Тому были две причины. Во-первых, Туркунова лихорадило, и в голове по-прежнему стучало. А во-вторых, он не обладал масштабным видением. По черепной коробке шарахались всего пять-семь мыслей – вариантов выхода из миллионного кризиса. Все они были идиотскими – это понимал и сам Туркунов. К концу второго дня мытарств одна из мыслей забила всех остальных в угол и шастала по туркуновским мозгам, окончательно распоясавшись. Выглядела она так: Туркунов приносит домой мешок денег (почему-то именно мешок), швыряет их в лицо ясене (скорее всего, не попадает, а то мешком, представляете!) и кричит: «Получите ваш должок! Теперь, надеюсь, я могу быть свободен?!», поворачивается и уходит. Куда уходит, Туркунов никак не мог придумать. В этом была загвоздка.
   На третий день Туркунову стало совсем невмоготу. Он отпросился с работы, взял выигрышный билет и поехал в лотерейную комиссию. Из окна трамвая Туркунов смотрел на родной город. Он разваливался. Точнее, разваливался не весь город, а только его верхние этажи, начиная со второго. Город был похож; на бутерброд из французской булки. Верхушка его засохла и облупилась, а нижняя часть, намазанная маслом, покрытая заморским сыром и ветчиной, сдобренная экзотическими приправами, процветала. С продуктовых магазинов, расположенных на первых этажах хрущевок, посбивали унылые надписи «Продукты» или «Гастрономия», а то еще хуже – «Бакалея». Новые хозяева отличались большей фантазией, со склонностью к гипертрофированному славянофильству или такому же радикальному западничеству. В результате магазин «Хлеб» превратился в «Пекарню», столовая в «Трактиръ», «Пельменная» – в корчму «У Кабана». Под одной крышей с «Трактиром» располагались салон «Ля Мур», бывший магазин «Парфюмерия» и гипермаркет «Фор ё хаус», когда-то скромно именовавшийся «Товарами для дома». К «Кабану» присоединился «Шоп Французское Линжери», золотые буквы которого сверкали поверх недобросовестно стертых «Белье для женщин и…». Кому еще при прежнем режиме нужно было белье в туркуновском городе, новое поколение уже не знало. Шесть последних плафончиков хозяева шопа просто сбили, сдав дальнюю секцию в аренду видеотеке «Рэмбо», названной, видимо, в честь французского поэта эпохи позднего ренессанса.
   «Однако, ах, это однако…» – с тоской размышлял Туркунов, пока водители трамваев умиленно наблюдали за нежными поцелуями в три щеки, которыми обменивались владельцы джипов, притормозивших на рельсах. Мужчины выглядели уставшими. Скорее всего, они провели ночь в стриптиз-казино «Афродита», открытом недавно в помещении городской бани. «Однако…» – продолжал размышлять Туркунов, обозревая ошметки штукатурки, свисавшие с балкона, что держался из последних сил аккурат над шопом. На балконе сушилось как раз то, что еще можно было назвать «бельем для женщин и…». А вот назвать это «линжери» язык не повернулся бы в силу его габаритов и крайней заношенности. На соседних балконах, лоджиях и просто в оконных проемах наблюдалась похожая картина. Вообще, создавалось впечатление, что капитализм наступал снизу, успешно овладел первым этажом, но был остановлен превосходящими силами противника. Грязно-серые с потеками стены и ржавые крыши казались даже более убогими на фоне украшенных фонариками витрин. Да и сами витрины, чего греха таить, при ближайшем рассмотрении заслуживали лишь иронической улыбки. Все эти китайские мишки с банкой сгущенки в лапах и самодельные подарочные коробки с бантиком смотрелись до боли провинциально и даже захолустно.
   Тем временем не видевшиеся с ночи конкретные мужчины докурили по сигарете и уселись в свои вездеходы. Трамвайное движение в городе возобновилось. Вскоре вагон покинул главную улицу и покатил по Сиротскому проспекту (бывшему Коммунизма). Здесь все было уж совсем по-старому: ящики возле ларьков, обшарпанные бочки с квасом, вырытые прошлым летом канавы. Туркунову стало тоскливо и глупо. Он ехал за миллионом, так и не решив, зачем он ему. На что он его будет тратить? И где? В этом овощном? Или в той галантерее? Или в салоне «Ля Мур» на центральной улице? «Лучше отдать жене и забыть», – решил он, расставаясь с трамваем на площади.
   В лотерейном офисе долго проверяли его личность, измеряли рост, вес и объем легких. Туркунов прятал глаза от обнюхивающих его сотрудников конторы. Чтобы не смотреть в пол и тем самым не вызвать еще больше подозрений, он пялился в висящий на стене огромный плакат. Плакат был отпечатан на редкой в их городе дорогой глянцевой бумаге. На нем очень радостная и красивая девушка висла на шее у обалдевшего от счастья хлопца. Тот стоял на Красной площади, около ГУМа. Вокруг него кружились банкноты по тысяче рублей каждая. Сделав пару кругов, они улетали в ГУМ. Вместо них оттуда выпархивали невиданные доселе Туркуновым товары народного потребления с чудными заморскими лейблами или, как сказал бы он, этикетками. С другой стороны к парочке бежали официанты в бабочках с подносами. Излишне говорить, что на тех подносах дымились не сосиски в тесте, а различные французские яства, украшенные икрой запрещенных к употреблению пород рыб. И потела под ярким московским солнцем не бутылка «Московской», а вино «Бордо» с коньяком «Камус» (в туркуновской транскрипции).
   Наконец, кассирша с выражением председателя медкомиссии еще раз осмотрела предъявителя и, вздохнув, швырнула в пакет десять пачек денег. Таким образом Туркунов – за неимением лучшего – был признан годным.
   На выходе милиционер заговорщицки спросил:
   – Подвезти?
   Туркунов замешкался, милиционер еще тише посоветовал:
   – Лучше подвезти, мало ли чего!
   Туркунов выглянул на улицу и вспомнил, что там действительно всего много… плюс милиционер.
   – По паре косых нам с Кириллычем отрежешь, и доставим куда хошь в лучшем виде, – сообщил служитель порядка, подсаживая клиента в УАЗик. Туркунов еще не знал, куда он хочет, но уже нащупывал пачку «косых» с целью ее распечатывания. Получив гонорар, милиционер поделился с Кириллычем и, хлопнув того по плечу, скомандовал по-гагарински: «Поехали!»
   – Так куда, миллионер, говоришь, едем? – спросил он с воодушевлением. У Туркунова перед глазами крутились лица всей его родни и знакомых, включая сотрудников по работе. Ни к кому из них не хотелось. В горле пересохло. Выступил пот температуры утренней росы. Лица кривлялись, гримасничали и вдруг стали превращаться в купюры. Обанкнотившись, они устремились вон из машины, в серое здание Пролетарского суда, которое как раз проезжал милицейский УАЗик. Повинуясь воспаленному туркуновскому воображению, здание вдруг обернулось ГУМом.
   – На вокзал! – прохрипел Туркунов, судорожно хватаясь за горло.

Постановка

   Туркунов ехал в Москву. В купированном вагоне ехал. Хотя поначалу купил билет в плацкартный. Он вообще надеялся, что билета ему не хватит, и он поедет домой сдаваться жене.
   В Москве он уже был, еще когда закончил десятый класс на «хорошо» и «отлично». Мама решила наградить его поездкой в столицу. Решила заранее, деньги откладывала весь год и билеты доставала за полгода. Но все равно с переплатой. Тридцать лет спустя Туркунов заявился на вокзал пусть и с миллионом, но без брони, связей и наглости. Попробовал прорепетировать фразу «Плачу две цены!» – не получилось. Голос срывался на унизительный фальцет, а «плачу» перешепелявилось в «прошу». Туркунов поднялся в кассовый зал и вздохнул с облегчением – очередей в кассы почти не было. Значит, не было и билетов. Во всяком случае, на Москву и на Черное море. Еще со студенческой юности, когда Туркунов путешествовал в последний раз, он помнил, что на эти два направления билетов не существовало в природе. То есть их нужно было либо доставать через Сан Саныча, либо ехать «по-студенчески» – в тамбуре.
   Туркунов просунул нос в окошко и, глядя на железнодорожную кассиршу снизу вверх, как собака из-под забора, с надеждой спросил:
   – На Москву билетов нет?
   – А куда б они делись? – был ответ.
   Через час ошарашенный Туркунов сидел в купейном вагоне. Из багажа у него были только два полиэтиленовых пакета. В одном лежала дюжина слипшихся пирожков с минтаем, в другом миллион на дорогу – или наоборот. Из глаз Туркунова капали слезы.
   За окном моросил дождь. Этим дождем родной, постылый Туркунову город маскировал его настроение и прощался с ним. Кто знает, на сколько? Может быть, навсегда! А что удивительного? Туркунов шел на дело. На такое дело, коэффициент смертельной опасности которого зашкаливал за все приключения Джеймса Бонда и мог сравниться разве что с миссией Штирлица в эсэсовском бункере. Туркунов собирался растратить миллион в Москве, причем за короткий срок, пока его не хватились родственники (о том, что его отсутствие может пройти незамеченным в течение двух-трех дней, он не сомневался). И если за спиной Д. Бонда маячила массивная тень разведки Ее Величества, а Штирлиц после вечернего коньяка отбивал телеграмму могучему Алексу, то Туркунову надеяться было не на кого. Он в этой схватке со злом мог рассчитывать только на себя.
   Вечер прошел в нервном пережевывании почерствевших пирожков, а также в поиске места для миллиона и полуботинок на резиновой подошве. Соседи попались в целом интеллигентные. Их звали Анатолий, Изабелла Никифоровна и Панкратик. Анатолий был папа, Изабелла Никифоровна – его теща, а Панкратик – их сын и внук лет трех. Он отличался от своих родственников живостью натуры и крайней любознательностью. На время заключения в купе предметом его пытливого интереса стали стоптанные туфли незнакомого дяди и полиэтиленовый пакет, который тот норовил спрятать за спину. Один раз мальчику удалось обмануть взрослого. Пока тот запихивал подальше башмаки с выдернутыми Панкратиком шнурками, малыш проник в сумку и ухватил пачку денег. Еще секунда, и сто тысяч разлетелись бы по вагону. В последний момент Туркунов захлопнул пакет вместе с детской рукой. Панкратик угрожающе зашипел, а Туркунов умоляюще зашептал: «Отпусти, мальчик. Это кака, будет вава».
   – Отлынь, злыдень! Тебе чо мужик сказал?! – перевел Анатолий, не отрываясь от газеты «Жизнь криминала».
   – Отстаньте от ребенка, пусть играется, – заступилась бабушка.
   Анатолий стоял на своем. Изабелла Никифоровна не могла поступиться принципами. Дискуссия о методах воспитания Панкратика продолжалась следующие три часа. Сам Панкратик в ней не участвовал. Он играл с дядей в «Ну-ка отними миллион». Упорство и изобретательность в его действиях позволяли предположить, что через десяток лет на фоне молодого Панкрата Остап Бендер будет казаться унылым лохом.
   Наконец в купе выключили свет, и мальчика со скандалом уложили спать. Словесный бой между зятем и тещей перешел в режим окопной перестрелки из мелкокалиберных орудий с глушителями. Туркунов уже выучил наизусть историю семейной жизни несчастливых Изабеллы Никифоровны, Анатолия, Панкратика и его мамы. Но повторение – мать учения. Кроме того, кое-какие детали, часто интимного характера, противники приберегли до утра. Перестрелка продолжилась на железнодорожной заре под завывание Панкрата. Ребенок не желал кушать ни яичко, протягиваемое заботливой бабушкой, ни колбасу, которую подбрасывал с другого конца матерщинник-папа.
   С неприглянувшимися ему продуктами Панкратик поступал просто: швырял в стены с небольшого детского размаха. Туркунову удалось пару раз увернуться – до того как долька помидора попала ему аккурат за шиворот. Выловив томат в районе пупка, Туркунов вернул его хозяевам и на том решил покинуть купе. Кормление Панкратика входило в фазу, опасную для здоровья окружающих. Еще больше пугала миллионера реакция нервного Анатолия на индифферентность тещи к проблемному поведению ее внука. Туркунов рассчитывал постоять в коридоре полчаса, пока все уляжется. Но оно не улеглось до самой Москвы. Анатолий орал не хуже Панкратика. Изабелла Никифоровна каждые пятнадцать минут выскакивала в коридор в рыданиях, но, утерев нос и взглянув на испуганного Туркунова, бросалась обратно с гримасой матроса Железняка. Проводник решил было вмешаться, но получил удар колесом и предпочел ретироваться, пока Панкратик не применил остальные запчасти доломанного им от скуки пластмассового трактора.
   Наконец за окном показались разбомбленные подростками вагоны и покореженные бетонные плиты, воткнутые в грязь как свечки в шоколадный торт. «Столица нашей Родины» – догадался Туркунов. Он хотел вздохнуть с облегчением, но вышло наоборот – с напряжением. Получился даже какой-то нервный смешок. Покорение Туркуновым Москвы начиналось.
   При выходе из вагона Туркунов еще раз столкнулся с попутчиками. Изабелла Никифоровна пыталась сдержать Панкратика, который рвался помочь папе нести два тяжелых чемодана. Бабушка объясняла внуку, что папе и так тяжело и что когда он вырастет, ему обязательно поможет. Анатолий благодарно кивал. Снаружи они смотрелись идеальной семьей. Туркунов решил, что все услышанное им этим утром было не более чем радиопостановкой, которую в его купе включили на полную громкость, дабы развлечь ребенка.
   Впрочем, прошлое Туркунова уже мало волновало. Он бросал Москве вызов с миллионом рублей в кармане. У него было слишком много дел и слишком мало времени. За один день ему нужно было научиться кутить на широкую ногу. А потом так же быстро разучиться, чтобы никто ничего не заподозрил. Чтобы вернуться в свой городок тем же, кем он и уехал – серым, незаметным служащим, затюканным неудачником, человеком в футляре. Маленьким человечком, у которого есть огромная тайна. Который видел в жизни такое, какое не снилось не только презиравшему его главному технологу, но и самому директору. Да что там – самому Леониду Петровичу не снилось! И это было стимулом. Стимул толкал Туркунова в спину. Туркунов сошел на перрон Казанского вокзала.

Езда

   Уже десять минут как Туркунов метался между автобусными остановками, прижимая к правому подреберью миллион. В его городе маршруты автобусов нумеровались с первого по двенадцатый. А здесь – 537-й, 463-й, 714-й… Районов московских Туркунов никаких не знал, кроме Красной площади. Все эти Бабушкино, Владыкино, Хорошево-Мневники и прочие Сокольники вызывали в нем нервную улыбку. Ему казалось, что это шутка, розыгрыш. В его городе географические названия шли в ногу с индустриализацией: 1-я Нефтебаза, Ремснабсбыт, Военвед, Рыбкультура или, в крайнем случае, Энгельсовка.
   И вдруг Туркунова осенило. Он вспомнил, что вчера, вот так же, с миллионом, он купил плацкартный билет и сел на лавочку в зале ожидания. Со стороны, возможно, казалось, что он просто сидел. На самом деле он бился не на жизнь, а на смерть. С самим собой бился, со своими страхами и привычками. Битва закончилась обменом плацкартного билета на купейный. То есть, можно сказать, закончилась вничью. Противоборствующие армии, на штандартах которых синел спальный вагон и серел плацкартный, пошли на компромисс.
   Сегодня компромиссов быть не могло. Остановка маршруток, согласно объявлению, из-за земляных работ была перенесена к какому-то Ярославскому вокзалу. Туркунов не знал, как до него добраться. Он шагнул к стоянке такси.
   – В какую гостиницу? – переспросил шофер.
   – В хорошую, – отчеканил Туркунов, заикнувшись не более двух раз.
   Водила оглядел пассажира через плечо и позволил себе угадать:
   – В «Зарю», что ли?
   Туркунов, как назло, не знал ни одного названия московских гостиниц. Однако имя «Заря» в его воображении никак не сочеталось с пятизвездочным отелем на Красной площади. Ежедневно по пути на завод он проезжал на трамвае прибазарную гостиницу «Заря», где когда-то работала его жена. Она представляла собой двухэтажный желтый барак с местами обнаженной электро-и водопроводкой. Несмотря на популярность среди азербайджанских туристов, «Заря» в туркуновском городе не считалась фешенебельной гостиницей.
   «Значит, водитель шутит, – подумал Туркунов, – или издевается». Он уже напряг все, что можно, но имена столичных хотелей не всплывали на поверхность. Тогда (каков Туркунов!) он решил рассуждать логически. В его городе лучшая гостиница называлась так же, как и город. Светлая мысль поспела вовремя. Шофер уже назвал Туркунова очкариком, хотя он им не был, и поинтересовался в грубой форме, не желает ли тот покинуть авто, если не знает места своего назначения.
   – Москва, – выпалил пассажир, и пояснил с чуть меньшим воодушевлением: – Гостиница «Москва».
   – Взорвали, – сказал шофер, глядя в упор по-хулигански.
   Мурашки проскакали по задней стороне Туркунова.
   – Кого взорвали?
   – «Москву». Снесли. Там торговый комплекс теперь на Манежной, – таксист по-прежнему глядел в Туркунова, как Ив Сен-Лоран смотрел бы в кружку с супом из пакета.
   Миллионер принялся падать духом, как вдруг его снова осенило:
   – Россия?
   – Доламывают, – сообщил моторист без выражения.
   – Россию?
   – Ее.
   Положение скатывалось к критическому. Туркунов терял заряд накопленной в тамбуре уверенности.
   – А другие хорошие есть? – пролепетал он, погружаясь с соломинкой.
   – Есть, – обнадежил шофер. – Деньги покажи!
   Туркунов выгреб из внутреннего кармана припасенную для мелких расходов тысячу.
   – Ага, – принял таксист к сведению и как-то с ухмылкой добавил: – Щас сделаем.
   Туркунов был наслышан о проказах московских таксистов, которые возят приезжих по два часа между соседними домами. Поэтому он сразу же произнес отрепетированную еще на остановке фразу: «Пожалуйста, покороче». На остановке фраза выглядела как-то логично. Произнесенная же в салоне автомобиля, да еще Туркуновым, она зазвучала сильно по-идиотски. Покороче чего? Покороче куда? Поэтому Туркунов запнулся и добавил: «…в пути». Как вы сами понимаете, этим он положения не спас.
   Таксист отреагировал ржанием:
   – Спешишь?
   Туркунов в общем-то не спешил, хотя времени у него было немного, а денег много. Но водительского веселья он не понял – как будто в Москве никто никуда не торопится?
   Несмотря на новизну ощущений, поездка не относилась к разряду приятных. Левый глаз Туркунова следил за счетчиком, а правый обозревал красоты столицы. И там, и там все быстро мелькало.
   Из своего первого путешествия в Москву Туркунов помнил много людей, метро и дома, какие до и после того видел только по телевизору. Позже он узнал, что их называют сталинками. В туркуновском городе сталинок не было. Зато было очень много хрущевок, в одной из которых будущему миллионеру посчастливилось проживать. Из собранной информации Туркунов тогда сделал поспешный вывод, что Москву построил Сталин, а его город – Хрущев. После перестройки он узнал про Ивана Калиту и Дмитрия Донского, а также про купца Безлопатникова, воздвигшего на обозном тракте утепленное отхожее место, от которого затем разросся родной Туркунову населенный пункт. Но было уже поздно. Противостояние своей малой родины с Москвой будущему победителю лотерей виделось как битва между Сталиным и Хрущевым. В смысле идеологии и архитектурных мировоззрений.
   За окном как раз мелькали стройные шеренги вражеских сталинок. Их лица-фасады в отличие от милых сердцу Туркунова пятиэтажек были серыми и унылыми. Их не украшали балконы, облицованные в соответствии с художественными способностями и материальными возможностями хозяина. Разноцветные потеки не создавали гламурно-глянцевого перелива солнечным полднем. Наконец, отсутствие белья различной степени застиранности лишало московские застройки праздничного настроения образца «все флаги в гости к нам».
   В то же время первые этажи столичного жилфонда могли дать своим провинциальным собратьям сто очков вперед. «Их застекление не шло ни в какое сравнение. Оно вызывало остекленение. Остекленение с ответвлением. Служило не форточкой, а украшением. Какое везение, какое везение!» – напевал не чуждый стихосложению Туркунов, разглядывая витрины супер– и гипермаркетов, электронных «планет» и продуктовых «миров». Среди них, как жемчужины в золотой оправе, блестели различные салоны, клубы, джимы и боулинги. Возможно, где-то там прятались и бутики.
   Туркунов не хотел себе в этом признаваться, но бутики, похоже, послужили основным катализатором его безумства. Узнать, что скрывается за этим термином, от которого разило пудрой и помадой времен Людовика XIV! Проникнуть в ларец, выстроенный в человеческий рост! Открыть дверь в пещеру сорока разбойников, где все продается и покупается за миллион! Все это, конечно, не должно служить побудительным мотивом для Человека думающего, к коим Туркунов себя причислял, но что поделаешь… У всех нас есть слабости, даже у думающих. А слово-то какое – «бутик»: манит!
   Таксист, покружив вокруг колонны, подъехал к отреставрированному до блеска зданию в стиле позднего ампира (или среднего барокко, ранний модерн тоже не исключался). Вмонтированные в балюстраду буквы складывались в длинное название «Славянский Континенталь». От названия веяло научной фантастикой, от вращающихся дверей – высокими ценами.
   – Деньги давай! – смазал впечатление таксист.
   – Это гостиница? – зачем-то спросил Туркунов.
   – Нет, баня! – сгрубил в очередной раз шофер. – Вылезай, олигарх! Удачи в личной жизни!
   Туркунову вылезать расхотелось, как только он увидел двух громадных дядек в шинелях и генеральских фуражках. Он никогда не встречал живого швейцара (в райцентровских гостиницах, куда его посылали иногда в командировки, швейцаров не держали, хотя сторожа были, ночные), но по литературным описаниям догадался, что это именно те самые. Бульдожьи лица обоих украшали, как положено, бакенбарды. Они-то, более чем название и супердвери, указывали на эксклюзивность заведения.
   Туркунов хотел дать таксисту еще столько же денег, чтобы тот отвез его обратно к Казанскому вокзалу. Но их желания не совпадали.
   – Вываливай, шибзик! – гаркнул водитель. – Или хочешь, чтоб я тебя вынул?
   Туркунов понял, что он так не понравился шоферу, что тот может побить его еще до того, как это сделают швейцары. Инстинктивное стремление оттянуть экзекуцию вытолкнуло миллионера на свежий воздух.

Цековская

   Его экипаж; цвета недоспелого банана тут же газанул и шмыгнул на проезжую часть перед носом у огромного черного лимузина. И вовремя: блестящий шестиметровый танк перегородил все входы и въезды к гостинице. Оба швейцара ринулись открывать бронированные лимузинные двери, на бегу сгибаясь в почтительном полупоклоне. Туркунов подождал, пока они пробегут мимо, и юркнул в турникет. В крутящихся дверях он, как и положено новичку, сделал лишний круг и на ватных ногах направился к освещенной юпитерами мраморной стойке. Пол, ко всему, был тоже мраморным, разноцветным и ужасно полированным. Туркунова тошнило. Подойти к человеку, который стоял за стойкой, он не решился. Тот был одет как граф Болконский из фильма Бондарчука и отвечал на телефонный звонок, одновременно печатая на компьютере.
   Туркунов притаился на самом краю мраморной дамбы в тени прожекторов. Оттуда он наблюдал процессию швейцаров, окруживших человека в джинсах, рыженькой курточке и шейном платке. После оформления формальностей процессия удалилась. Затем состоялся визит дамы, которая возникла из лона украшенного дореволюционными канделябрами лифта. Она, как ни странно, тоже была одета в джинсы, кожаную куртку, только вишневого цвета, и тоже в шейный платок. У Туркунова не было ни того, ни другого, ни третьего. Он, как вы помните, вышел за миллионом в своем лучшем комбинированном костюме. Нужно было найти что-то объединяющее его с постояльцами гостиницы. Ему бросились в глаза независимые выражения их лиц, освещенных светом благополучия. Туркунову – с его миллионным доходом – следовало иметь такое же.
   Стоять дальше становилось небезопасно. Даже его могли заметить сновавшие туда-сюда по вестибюлю сотрудники в фельдфебельных мундирах. Туркунов поиграл скулами, пока на лице, предположительно, не застыла ухмылка Джеймса Бонда, прогуливающегося по бульвару Ля Круазет под восхищенными взглядами участниц всемирного съезда фотомоделей. С этим лицом он прошел вдоль мавзолея и остановился в двух шагах от администратора. Тот то и дело кивал головой, пытаясь следить за курсором компьютера и вращающейся дверью одновременно. Туркунов затормозил, выставил правую ногу вперед, сменил ее на левую и открыл рот. Прошелестел лифт, консьерж; повернул к нему голову, и Туркунов, обращаясь к его затылку, издал что-то вроде вопросительного всхлипа.
   Вторая попытка сорвалась из-за проезжавшего мимо портье с золоченой тележкой. На третьей Туркунов забыл текст. Наконец, в одной из последующих попыток ему удалось вымолвить нечто членораздельное, похожее на «кабы-кабы».
   Профессиональные качества консьержа удивили бы всякого. Он понимал клиента с полуслова. Едва взглянув на пытавшегося преодолеть звуковой барьер Туркунова, молодой человек вытащил из нижнего ящика листок бумаги и протянул его в направлении. Туркунов тут же схватил и просиял от успеха.
   – Там можно заполнить, – консьерж, не глядя, указал на дальний затемненный угол холла. – Ручка там есть, – добавил он, услышав, что посетитель хлопает себя по карманам.
   Туркунов сравнительно быстро нашел нужный столик, антикварно отличавшийся от вмурованных в пол футуристических собратьев в центре зала. Пару минут он любовался фирменной ручкой с гравировкой «Славянский Континенталь», затем углубился в анкету.
   Ему приходилось заполнять гостевые анкеты в командировках. Там было всего пять-шесть: ФИО, адрес, предприятие, цель приезда. «Континенталь» предлагал Туркунову существенно расширенный вариант. Их интересовало образование, предыдущие места работы и даже имена родственников. «Безопасность, – понимающе хмыкнул Туркунов и еще раз обвел взглядом «свое» фойе, – это вам не «Урожай» из Песчанокопска!»
   Заполнив форму, миллионер проверил орфографию и привычным уже путем отправился к администратору. Тот принял бумагу как должное, положил в мраморный выдвижной ящик и сказал хозяйски взиравшему на суетящихся за стеклом швейцаров Туркунову, чтобы тот приходил завтра.
   Туркунов оцепенел. «Неужели нет мест!» – пронеслось у него в голове.
   – А нельзя сегодня? – попросил он и переложил пакет с миллионом из одной подмышки в другую.
   Консьерж; досадливо поморщился, буркнул: «Сейчас» – и достал невесть откуда черную, «под старину», трубку телефона. Ультракороткий разговор, судя по всему, закончился для миллионера положительно. Дежурный вынул из ящика конверт, вложил туда заполненную анкету и подписал. «Возле лифта спросите», – сказал он и протянул конверт. На конверте размашисто было начертано слово «Цековская».
   От столь сногсшибательного начала у Туркунова в голове помутилось. Цековская – значит, лучшая комната в отеле. И хотя Центральных Комитетов, ЦК, кажется, уже никаких не осталось, но какое это имело значение! Не успели переименовать, назвали в стиле вновь модного соцреализма – какая разница! Он будет жить в цековском номере и ездить в лифте с лифтером!
   Туркунов продвигался к навороченному подъемнику и, сам того не замечая, с вожделением пялился на лифтера. Тот того заслуживал. Его облачение состояло из красного мундира образца войны 1812 года и фуражки того же полка. На фоне аскетического дизайна гостиничного лобби лифтер выглядел павлином, сбежавшим из Сыктывкарского зоопарка. Туркунов встал напротив и подарил гардемарину свою очаровательную улыбку.
   Вопреки ожиданиям, лифтер не ответил взаимностью. То ли цены себе не знал, то ли свежайший из миллионеров не произвел на него обоюдоострого впечатления. Он даже отодвинул Туркунова круглым плечом с эполетом на макушке, чтобы пропустить в лифт пару раскрашенных девушек, щебетавших на плохом английском с деловым крепышом в очках. Туркунов ничуть не обиделся. Ему даже хотелось немножко отдышаться. Постоять, последить за цифирками, что поочередно возгорались на серебристой панели: 2, 3, 4, 5, 6, 5, 4… Знаете, бывает, шандарахнет удача и как-то чуть с ног не собьет. И голова закружится, и хочется остановиться и слегка передохнуть и полюбоваться собою со стороны – счастливым и везучим. Жаль, возвращение лифта состоялось столь скоро. Туркунову нравилось стоять, хотя и в лифт тоже чертовски хотелось.
   Павлин раскрыл двери, оглядел все вокруг, встал поперек входа и спросил:
   – Куда?
   Туркунов протянул конверт. Взглянув на надпись, лифтер изобразил на лице гримасу, смысл которой остался Туркунову непонятен, и философски заметил: – Вообще-то служебный лифт есть.
   У Туркунова сперло в груди от гордости. Собрав в кулак всю свою скромность, он отрицательно замотал головой, мысленно парируя: «Ну зачем уж такие привилегии, я и общим могу воспользоваться». Наружу вырвалось лишь: «Н-нет, спасибо».
   Лифтер еще раз оглядел Туркунова, потоптался и пропустил вовнутрь.
   В лифте было как в раю: зеркала от потолка до пола и тропическое растение в углу. Пальцами, обутыми в жокейские перчатки, лифтер погладил кнопки. На верхней цифре «шесть» пассажир затаил дыхание. Пальцы соскользнули и нажали кнопку «ноль». «С бассейном», – догадался Туркунов и еще раз широко улыбнулся. Длилась поездка недолго. От резкого толчка зеркала затрепетали, а улыбка слегка подкосилась. Двери раскрылись, и глазам счастливого VIP-постояльца предстала не совсем та картина, которую он ожидал увидеть. То есть в основном все совпадало – и лишь в мелочах прослеживались разночтения. Туркунов готовил себя к коридору, обитому шелком и бархатом (изразцами, зеркалами…) и множеству дверей из красного дерева. Так оно и вышло, только стены были драпированы коричневой краской, а непронумерованные двери отсвечивали чуть подшарпанной белизной. Фойе с пальмами и коридорной за дубовым столом как таковых тоже не было. На площадке стоял железный шкаф, и в него смотрел человек в синем комбинезоне.
   – Миша, проводи к цековской! – распорядился лифтер. Человек перевел взгляд из недр шкафа на приезжего.
   Туркунов шел по коридору…
   В конце коридора его должен был ожидать генсековский номер с бассейном и сауной, помещенный под землей по соображениям безопасности. «Жаль, конечно, что не будет вида из окна, – размышлял миллионер. – Но бассейн, королевская кровать, телевизор во всю стену! А потом, я приехал на Москву не из окна смотреть, а живьем ее пощупать!» – Туркунов даже плотски ухмыльнулся, представив, как он щупает дородную Москву. Синий комбинезон тем временем затормозил у комнатушки, почти весь объем которой занимала массивная немолодая дама.
   – Клавдия Генриховна, к вам, – сообщил комбез и зачем-то добавил: – На гостевом приехал.
   Дама оторвала взгляд от одного из девятнадцати календарей, украшавших комнату, и перенесла его на Туркунова. В ее взгляде не было никакого интереса, но Туркунов все равно почувствовал себя так, как будто он стоит в чем мама родила. Впрочем, возможно, она и родила его в этом костюме.
   Под одной мышкой у него схоронился пакет с миллионом, под другой конверт с письмом.
   Чтобы прервать паузу, он протянул даме пакет. Затем спохватился и заменил его на конверт. Дама вытащила анкету. Туркунов принял самую вальяжную позицию, на которую был способен, и даже стал мысленно насвистывать полонез Огинского.
   – А чего на служебном не поехал? – задала она ожидаемый вопрос в несколько панибратской форме.
   – Да неудобно как-то, – поскромничал миллионер.
   – Ничего, привыкнешь, – обнадежила Клавдия Генриховна. Туркунов понимающе засмеялся.
   – Ну чо, пойдем, покажу поле битвы, – предложила она.
   Туркунов вообще-то женщин в гостиницу водить не собирался, даже в цековский номер, но намек был ему приятен.
   – Естественно, – согласился он с улыбкой кочующего Казановы.
   Хозяйка нулевого этажа с трудом оторвала массивный зад от завернутого в него стула и протиснулась к выходу. Покинув комнату, она указала на соседнюю дверь: – Зайдешь потом к Томке, она с тебя мерки снимет на обмундирование.
   Туркунов не сразу сообразил, какое обмундирование понадобится в цековском номере. Однако, вспомнив выходящего из ванны Джеймса Бонда, хлопнул себя по лбу:
   – Для халата?
   – Ага, маскировочного, – проглюкала Генриховна.
   Туркунову шутка понравилась. Он семенил за чем-то большим, что вело его в нечто ослепительное, и ему уже все нравилось. Он чуть не врезался в бедро хозяйки, когда та, не дойдя до цели, остановилась около двери со значком, изображавшим стоящего мужчину. Мадам раскрыла ее и гаркнула: – Есть кто-нибудь?
   Туркунову такое любопытство показалось странным, но мало ли что. Хозяйка прислушалась и крикнула еще раз: – Есть кто, я спрашиваю?
   – Я тут, Генриховна, – раздался голос на натужном выдохе.
   – Тьфу ты, Сердюков, опять в сортире сидишь, – Генриховна разочарованно отступила.
   – Да живот прихватило после… – но дама уже не слушала. Она отпустила дверь и прошаркала мимо одеревеневшего Туркунова, изрыгая слово «козел» и еще что-то из курса гастроэнтерологии.
   Туркунов так изумился, что даже хотел прояснить ситуацию. Но не успел, потому что Клавдия Генриховна уже открыла следующую дверь. Она походила на предыдущую, только на значке была изображена женщина.
   – Счас, подожди, – бросила она Туркунову и исчезла внутри.
   Миллионер понимающе кивнул, отошел в сторону и начал ждать. Он ничего не имел против зова природы уважаемой Клавдии Генриховны. Хотя зачем нужно было инспектировать мужской туалет, прежде чем зайти в женский, осталось для него загадкой. «Может…» – мелькнула у него мысль, но тут дверь широко распахнулась, и улыбающаяся хозяйка этажа дружески махнула постояльцу:
   – Заходи!
   Туркунов остолбенел. Он на всякий случай огляделся вокруг и убедился, что рядом никого нет. Приглашение определенно относилось к нему. Тогда он стал испуганно мотать головой и лепетать что-то вроде «Спасибо, я не хочу».
   Генриховна не слышала. Она подперла дверь клинышком и исчезла внутри. Оттуда донесся ее полный нетерпения баритон: «Давай быстрее, мне еще белье выдавать надо».
   Туркунов не возражал против выдачи белья. Он только никак не мог взять в голову, почему перед тем, как поселиться в номер, нужно обязательно сходить в общий туалет, причем в женский, да еще и под наблюдением служащей гостиницы. Он придвинулся к проему и, стараясь не заглядывать внутрь, жалобно промычал:
   – Я не хочу сейчас. Я потом в номере схожу.
   Коридорная не могла услышать столь резонного довода, потому что она в это время смыла воду в одном из унитазов, видимо, подготавливая его к визиту миллионера. Когда шум утихомирился, до него донеслось настойчивое: «Ну где ты там?»
   В это время из соседнего помещения вышел Сердюков. Он вытер пот со лба и, проходя мимо Туркунова, спросил с улыбкой: «Новенький?» Туркунов радостно закивал и хотел было рассказать, что он действительно только что оформился в цековский номер, но никак до него не может дойти. Но Сердюков спешил. Он кивнул на раскрытую перед миллионером дверь и поддержал: «Ну, давай!»
   «Допинг, – шандарахнуло в туркуновских мозгах. – Они меня проверяют. Но зачем?» Впрочем, Туркунов никогда до этого не селился в пятизвездочные отели и не знал здешних правил. Тем более в цековских номерах.
   Таким осененным его и застала Клавдия Генриховна. Ее рассерженная физиономия возникла у миллионера прямо перед носом.
   – Ты чего тут менжуешься, клиент? Мне чо, делать больше нечего, как тебя дожидаться?
   У Туркунова чуть отлегло, когда его назвали клиентом. Хотя он предпочитал общепринятое «постоялец» или, как говорят на Западе, «гость».
   – Ах, это ты, сволочь, человека отвлекаешь! – накинулась дама на не вовремя притормозившего Сердюкова. – Обосрался, еще и людям работать мешаешь! – гремел ее нежный голос у Туркунова над ухом. Сердюков испарился за поворотом. – А ты, если будешь сопли жевать, счас домой пойдешь! И больше сюда не появишься, понял?!
   Туркунов понял, что без допинг-контроля в гостиницу не заселяют.
   – Давай быстро, – приказала коридорная и снова скрылась за простенком.
   На колебания не оставалось ни секунды. Миллионер огляделся вокруг в надежде, что его никто не видит, и перешагнул черту, отделяющего нормального мужчину от… От того, кто ради цековского номера может войти в женский туалет с чокнутой комендантшей немецкого концлагеря.
   Оказавшись внутри, Туркунов первым делом огляделся и, к своему ужасу, обнаружил, что туалет был выполнен в стиле советского реализма. Этот некогда популярный стиль характеризовался высоко расположенными бачками без крышек, из которых выпадали цепи с тяжелыми набалдашниками цвета контрабандной слоновой кости. Но главной его чертой, да что там, краеугольным камнем, являлось отсутствие дверей в кабинках. Туркунов представил, что ему придется сдавать тест под пристальным взглядом коридорной, и у него похолодело внизу живота. «А пробирка? Где же пробирка, или что там у них для этого? – носилось в его голове, затуманенной перспективой предстоящего позора.
   – Может, все-таки попросить ее выйти. Должна же она сама понимать».
   – Ну вот, готово, – раздался за его спиной трубный голос, сопровождаемый железным дребезжанием. – Щас я тебе покажу, как это делать, – из-за спины выехало грязноватое ведро, наполовину наполненное чем-то непрезентабельным. Туркунова сильно затошнило.
   – Ну что, готов? – рявкнула Генриховна.
   – К чему? – прошептал постоялец.
   – Смотреть, – раздраженно пояснила коридорная.
   Туркунов остро почувствовал, что он точно не готов смотреть на это, особенно в исполнении Клавдии Генриховны.
   – Нет, пожалуйста, не надо, – попросил он. – Я сам все сделаю.
   – Ты что, дурак? – искренне удивилась Генриховна. – Как же ты сам сделаешь, без трейнинга?
   – Да не нужен мне трейнинг, – взмолился Туркунов. – Я все сделаю, вы только выйдите, пожалуйста.
   – Точно идиот! – продолжила использование ненормативной лексики комендантша. – Ну что бы я выходила, если у меня работа такая – за тобой наблюдать.
   Туркунову захотелось на улицу, более того – на вокзал. И еще ему захотелось в туалет, видимо, от нервного перенапряжения. Генриховна тем временем вновь подошла к встроенной в стену кладовке. Оттуда она извлекла швабру новомодного вида с белыми короткими косичками. Затем достала пластмассовое ведерко, в котором стояла бутылка «Доместоса» и лежала поношенная щетка. Все это вскоре причалило к Туркунову. Он наблюдал за происходящим с видом человека, которому наскучили формальности при оформлении на тот свет.
   – Хватай ведерко! – скомандовала тетка. Туркунов схватил. – И за мной! – Туркунов пошел.
   Шли недолго: до ближайшей кабинки. Втиснуть в нее миллионера вместе с собой Генриховне не удалось, несмотря на все ее старания. Она сама-то не вся вошла, часть тазобедренного сустава осталась снаружи.
   – Значит, перед тем как начать, смываешь, понял? Ну это ты сам сообразишь, – Туркунов обычно смывал после. Пока гремела вода, он решал, отворачиваться ему или нет, если Генриховна вдруг начнет… И что она собирается делать с ядохимикатом?
   – Давай «Доместос»! – в очередной раз прочла его мысль коридорная. Туркунов подал и зажмурился. В голову ворвалась странная гипотеза о провоцировании получения пробы с помощью мощного химраствора. К счастью, «Доместос» пошел не вверх, а вниз, туда, где его учили применять в телерекламе. – Теперь щетку давай, – выдохнула Генриховна, силясь нагнуться в стесненных условиях. – Все это растираешь тшательно, – на букве «щ» ее фонетика буксовала.
   – Пока из мыла пена не взобьется. И снаружи, и снутри обмыливаешь, потом опять смываешь, и… – она продолжала в том же духе. Перешла на бачок, терла его тряпкой, извлеченной из кармана и туда же возвращенной по окончании. Туркунов уже не слушал. Он оглянулся назад, увидел ведро со шваброй, вспомнил анкету с неподдельным интересом к его предыдущим местам работы и понял все. Когда Генриховна перешла на стену, он тихо поставил ведерко на пол и выскользнул из туалета.
   В коридоре он ринулся вправо, потом влево, затем опять, потом снова и, наконец, все же решил бежать туда, откуда пришел. Пробегая мимо кабинета Клавдии Генриховны, которая еще недавно служила у него коридорной спецэтажа для привилегированных постояльцев, Туркунов притормозил и прочитал табличку на двери: «К. Г. Цековская. Старшая уборщица».
   Лифт, на котором полчаса назад расплывшийся от гордости Туркунов сошел на цокольный этаж, гулял где-то наверху. Миллионер глазами разрывал сомкнутые двери. Он боялся обернуться, ожидая с секунды на секунду мощную цековскую руку на своем дрожащем плече. Из-за угла послышались шаги, тяжелые, шаркающие. Туркунов рванулся к лифту и стукнул кулаком по замороженным дверям. Не подействовало. Он бросился в угол и попытался втиснуться в стенную нишу, но даже его тщедушного тела для ниши было много. Он уже собрался метнуться дальше по коридору, туда, где не было света и, кажется, зеленел еще один поворот, но мгновенно сообразил, что, покинув лифтовую площадку, станет удобной мишенью для нападения.
   Проходивший мимо Сердюков не сразу заметил влипшего в стену миллионера, а когда усек, то притормозил и несколько секунд стоял, склонив голову и чуть вывалив изо рта язык. В этот момент он был ужасно похож; на бульдога, который увидел перед собой не миску и не хозяйку, а что-то другое. Бульдожье выражение лица свидетельствовало о том, что Сердюков размышляет. К счастью, эта процедура никогда не затягивалась, поскольку находившемуся в состоянии аффекта Туркунову зрелище размышляющего Сердюкова не приносило облегчения. Так и не въехав, зачем новенький меряет руками стену, Сердюков задал вопрос: «Ты чего?»
   – Выйти хочу, – прошипел Туркунов, с трудом разлепляя скованные ужасом губы. – Лифта нет!
   – Нам на служебном надо ездить, – назидательно сообщил Сердюков.
   – Далеко? – спросил Туркунов, напрочь запутавшись в лифтовой иерархии отелей класса люкс.
   – Там, – указал работяга на черную дыру. – Провожу.
   Служебный лифт оказался не тем же, чем не оказалась и Цековская. Уменьшенная в масштабе один к двум копия Сердюкова загружала в него мешки с мусором. Миллионера втиснули посередине. Слева сиял свежей плесенью прокисший арбуз, справа благоухали окурки в селедочном рассоле. Покорить Москву с наскока у Туркунова не вышло.

Инн

   Первый день роскошной жизни новоявленного нувориша стремился к пополудню. В этом он убедился, оказавшись снаружи. По невесть когда успевшей появиться привычке Туркунов собрался было сходу прыгнуть в такси, но вовремя одумался. Во-первых, он не знал, куда ехать. А во-вторых, от него вызывающе несло служебным лифтом. Неповторимый аромат смеси пищевых отходов вряд ли пробудил бы у очередного таксиста доверие к платежеспособности пассажира, а унижаться миллионеру более не хотелось.
   Отойдя от только что упустившего сверхприбыль «Континенталя», он заметил на другой стороне дороги нечто зеленое. Парк, не парк, сквер, не сквер: несколько кустов вокруг постамента и две лавочки. Туркунов решил взять короткий тайм-аут. Он плюхнулся на скамейку и закрыл глаза. На синем фоне зашторенных век появилось изображение чего-то, вызывавшего легкую степень возбуждения. Туркунов пригляделся и узнал сосиску в тесте. Он был голоден.
   Видение сопровождалось запахом, доносившимся слева. Туркунов открыл глаза и повернул голову. Возбудителем миллионерских грез служило фанерное строение типа «ларек», выкрашенное в тропические цвета. Венчало фронтон название «Тульские беляши». Туркунов уже стоял в очереди, причем первый. Вскоре он предположил, что был не только первым, но и единственным посетителем тропического киоска за сегодняшний день. Его появление взбудоражило кемарившую продавщицу до неприличия. Она опрокинула на миллионера поток заученных скороговорок, бродивших в течение нескольких часов в ее дремавшем мозгу. Из всего услышанного Туркунову запомнилось иностранное слово «франчайза», которое ларечница произносила с ярко выраженным тульским акцентом. Слово запало покупателю в душу в силу своей благозвучности, а также потому, что оно присутствовало в каждом предложении в сочетании с прилагательным «новая». Туркунов протянул деньги.
   – Вам комбо? – с надеждой в глазах вопросила продавщица.
   – Мне беляш, – растерянно парировал Туркунов, еще раз перечитав вывеску, и на всякий случай дополнил: – Тульский.
   Продавщица снова открыла рот и затараторила с прибавленной скоростью. Благозвучное «франчайза» уступило место грубоватому «комбо». К нему в пару вместо «новая» шло «консоме», которое вообще было неизвестно какой частью речи. Туркунов уже собрался уходить не поевши, но тут кто-то, сидящий в башке у этой дуры, дал по тормозам, и ее речь замерла, как автомобиль перед светофором.
   – Желаете консоме-комбо? – спросила она, чуть отдышавшись.
   – Да, – ответил Туркунов.
   Беляш был сыроват, и из него постоянно вываливалось мясо. Консоме по вкусу и по запаху напоминало говяжий бульон, а по виду – тоже бульон, только с ошметками пены. Туркунов сидел на постаменте, и как минимум одна часть его тела испытывала жгучий дискомфорт от соприкосновения с холодным камнем. Пока он общался с продавщицей, обе лавки оказались занятыми. На одной расположились две бабуси с торчащими из колясок младенцами-акселератами. На другой четверо подростков резались в карты. Бабушки противно улюлюкали, развлекая внуков, и гремели погремушками. Подростки так же громко матерились. Туркунов думал о своем.
   Туркунов думал о своем миллионе. О том, как он преобразил его жизнь. Вот он сидит на холодном камне и доедает тульский беляш, по качеству напоминающий сосиску в тесте, а в чем-то ей даже уступающий. Вокруг пыль, шум и мат. Полчаса назад его чуть было не приняли на работу уборщиком туалетов. Идти ему некуда. Неужели миллион ничего не изменил? А мог ли?
   Туркунов поразмышлял еще пять минут. За это время ему удалось заглотить непропеченную часть беляша и незаметно вылить консоме к подножью пьедестала. Управившись, он решил, что отчаиваться еще рано. Нужно изменить тактику. Не соваться в шикарные отели, а найти что-нибудь поскромнее, но в то же время достойное его нынешнего положения. Затем (или перед тем) надо зайти в хороший магазин, лучше бутик, и купить новый костюм. Эта светлая мысль осенила его одновременно с птичьим пометом, который приземлился на лацкан пиджака. Оттирая его стаканом от консоме, Туркунов подумал, что это добрый знак, подтверждающий его правоту.
   Найти магазин не представлялось невозможным. Туркунов направил свои стопы к центру. Образованному человеку не составляет труда сориентироваться на местности. Миллионер остановил мужчину в черном костюме с портфелем и спросил, в какой стороне Красная площадь. Мужчина указал, впрочем, как-то неуверенно. «Наверное, тоже нездешний» – решил Туркунов. Следующие четыре квартала подтвердили его предположения. По пути ему встретилось удивительно мало бутиков, зато попалось неимоверное количество объектов общепита, которые, судя по названиям – «Ку-ку», «Леньки-еньки», «Кошки-мышки» – специализировались на детском питании. Лишь одно из них – «Бревна» – звучало по-взрослому, хотя и слишком вегетариански. Названия Туркунова разочаровали. Они говорили о том, что Москва плелась далеко позади родного города, где царствовали, если вы помните, салоны «Ля Мур» и «Линжери».
   Следующим неприятным открытием для Туркунова были московские тротуары. Обнаружить их под черными кузовами бронированных «мерседесов» оказалось очень трудным делом. Туркунов пробовал пробираться между бамперами и стенами домов, но быстро осознал опасность этого занятия. Никакого пробела зачастую не оставалось, и приходилось лезть по отвесной стене какого-нибудь банка, рискуя потерять равновесие или пакет с миллионом. Однако угроза получения травмы при падении не шла ни в какое сравнение с риском задеть капот одной из припаркованных машин. Когда Туркунов это сделал, из пострадавшего и соседних танков вылезли три амбала в черных очках. Один из них приподнял миллионера за шиворот, второй осматривал сияющую краску, а третий объяснял, что если они найдут царапину, то ему придется отвалить 30000 зеленых. Затем он еще раз оглядел болтавшего полуботинками «Скороход» Туркунова и перевел: «Лимон деревянных, понял?» Туркунов понял. Он даже вспомнил, что уже отломил от своего лимона маленький ломтик на билет и тульское консоме-комбо. «Значит, у меня не хватит, – прозвенело у него в районе среднего уха. – Значит, будут бить» – завершил он логическую цепочку рассуждений на пессимистической ноте. К счастью, царапины не оказалось. Амбал разжал кулак, и Туркунов побежал по проезжей части от греха подальше. Однако в движении он пробыл совсем недолго. Дело в том, что стоящие под углом сорок пять градусов «мерсы» занимали не только тротуары с обеих сторон, но и по трети дороги каждый. По узкой полосе между ними проходило двухстороннее движение. Между встречными машинами обычно оставался миллиметровый зазор, в который даже субтильный Туркунов не влезал. Он пробовал пристроиться за черным лимузином, разъезжавшимся со своим собратом на скорости нетрезвого ежа, но был отброшен взглядом заднего пассажира, который повернул голову, чтобы почесать за ухом крупнокалиберным пистолетом.
   Промучившись до угла, Туркунов решил далее пробираться дворами, но быстро заблудился. К счастью, около одного из мусорников он встретил милого человека, который за сто рублей согласился оставить свой бизнес и вывести гостя столицы на большую дорогу. Перейдя магистраль на светофоре, оказавшемся в двадцати минутах ходьбы, Туркунов снова погрузился в переплетение переулков. Обитатели этого квартала, как и предыдущего, предпочитали еду одежде. В отличие от соседей, они налегали на сладкое, запивая его кофеиносодержащими напитками. Миллионер миновал уже десяток «Мармеладниц» и «Кофе Румов», но признаков приближения Красной площади не заметил. Он жутко устал и был близок к тому, чтобы зайти в «Мармеладницу» и поспать у нее в укромном углу.
   И тут его внимание привлекла яркая необычная вывеска. Она нависала над аккуратными ступеньками в глубине одного из дворов. Ступеньки вели к такой же аккуратной двери со стеклянными окнами, прикрытыми ажурными занавесками. Надпись на вывеске переливалась огнями и была выполнена нерусскими буквами. «Плезуре Инн» – прочел Туркунов, в институте сдававший зачет по немецкому. Полюбовавшись, он двинулся дальше, как вдруг в нем заиграла песня в исполнении двух иностранных певцов, обеих с гитарами. «Стромболли Инн, Стромболли Инн…» – пели, помнится, блондинки и покачивались в такт музыке. Туркунов тогда ухаживал за своей будущей женой, а она обожала эту песню. На день рождения Туркунов подарил ей кассету, где на первой стороне шесть раз была записана песня, а на второй влюбленный читал свои стихи. (Через месяц они расписались. Наутро после первой брачной ночи счастливый Туркунов решил отблагодарить любимую, разбудив ее своими стихами. Он нашел кассету, вставил ее в магнитофон, но услышал голоса вульгарных девиц, которые пели про какую-то плюшевую Ксюшу). Но это было потом. А в день рождения невеста, отводя настойчивую туркуновскую руку, пытавшуюся обнять ее за всю талию, мечтательно сказала: «Вот бы узнать, о чем они поют? Что такое это стромболли инн?»
   Разгоряченный первым поцелуем, двадцатишестилетний Туркунов помчался в библиотеку и в огромном английском словаре нашел ответ: «Инн – небольшой частный отель или мотель, обычно для постояльцев со средним уровнем дохода». Стромболли оказалось вроде бы каким-то фруктом, он сейчас не помнил.
   Туркунов остановился. Небольшой отель – это то, что ему было нужно. И хотя уже два дня как он себя не причислял к постояльцам со средним уровнем дохода, привередничать не приходилось. Отношения с апартаментами высшего разряда у него не сложились, а слегка сэкономить перед марш-броском в пучину московской роскоши было неглупой мыслью.
   Он взошел по ступенькам и постучал в дверь. К его удивлению, вместо нежного дребезга стекла стук отдался металлическим гулом. Дверь оказалась железной, а стекла и занавески нарисованными. Туркунов постучал сильнее, дверь загудела еще бесцеремоннее. Две пожилые женщины на лавочке и их сверстник мужского пола отреагировали на туркуновскую настойчивость откровенной руганью. Враждебность пенсионеров несколько озадачила Туркунова. Да, звук был не из приятных, но время-то дневное, и стучался он не по пустякам, а по делу. Миллионер потоптался на вершине пьедестала, решая, должен ли он предпринять третью попытку, когда до его слуха донесся хриплый голос ветерана.
   – В мудях у него чешется, а в башке уже хрен с луком, – пояснял тот старушкам сложившуюся ситуацию. – Звонка, дурак, не видит.
   Туркунов задрал голову и действительно заметил массивный звонок. Дабы не слушать далее оскорблений, которые отчего-то все начинались на букву «п» («поганец», «паскудник», «пердихвост» – старушки, «падла такая» – старика), он сразу же надавил на пимпу. Секунд через пятьдесят, которые из-за непрекращающейся агрессии со стороны местного населения дались Туркунову с большим трудом, дверь отворилась. Его встретила женщина постбальзаковского возраста с крупными крашеными локонами и такими же чертами лица. Она оглядела его с ног до головы и спросила: «Вы к нам?»
   Туркунов еще раз зыркнул на вывеску и ответил уточняющим вопросом:
   – Это «Плезуре Инн»?
   – Плежа, – зачем-то сказала дама, чуть скривившись, и отступила назад.
   Миллионер оказался в небольшом фойе, которое контрастно отличалось от того же в «Славянском Континентале». Оно было несравненно богаче украшено. Стены прикрывал красный бархат, по которому мчались звезды из золотой бумаги, оставлявшие за собою переливающиеся бусами шлейфы. Потолки выделялись изысканной росписью в древнегреческом стиле с амурами и нимфами. Пол устилали мохнатые ковры, вероятно, вывезенные из шахского дворца при последней оккупации Персии.
   – Наши цены знаете? – перешла к делу дама. Она стояла за стойкой, на фронтоне которой сверкала бисером надпись «консьерж», а на стенках средневековый пастушок бежал за хохочущей пастушкой.
   У Туркунова перехватило дыхание. Кажется, он понял, почему вход в «Инн» преграждала не вертушка, а бронированная дверь. «Континенталь» в сравнении с «Плезуре» казался убогой казармой. «Соответственно должны быть и цены», – сообразил он, готовясь к отступлению.
   – Не знаю, – вылетело из него тем временем.
   – Сто долларов, – отчеканила консьержка.
   – А в рублях?
   Женщина снова скривилась, но тем не менее удовлетворила туркуновское любопытство тем же чеканным голосом:
   – Три тысячи.
   Еще позавчера три тысячи были его зарплатой, а сегодня эта сумма не произвела на Туркунова впечатления.
   – Это мне подходит, – изрек он, выдержав паузу для солидности.
   Консьержка еще раз осмотрела его с головы до ног.
   – Вперед заплатите?
   Туркунов не уловил, был ли это вопрос или требование. Но на всякий решил ответить на оба.
   – Да, конечно, – он извлек из кармана связку тысячных купюр. Отсчитав девять штук, он протянул их консьержке и кивком а-ля поручик Ржевский отрапортовал: – За три дня!
   Женщина вытаращила на него густо подведенные глаза:
   – Вы что, и завтра сюда придете?
   – Что значит приду? – округлился Туркунов в свою очередь. – А, ну, собственно, да, я буду приходить на ночь и уходить. Но последний день послезавтра, – он серьезно посмотрел на свои электронные часы, которые показывали не только время, но и числа и даже дни недели. – Шестого числа, в пятницу.
   Консьержка как-то странно выдохнула и зашла обратно за стойку. Оказавшись в укрытии, она бросила на миллионера еще один, как ему показалось, испуганный взгляд. Справившись с волнением, женщина открыла талмуд и, потеребив страницу, задала не совсем понятный Туркунову вопрос:
   – У вас есть… какие-нибудь предпочтения по персоналу? – неправильно истолковав туркуновское недоумение, она пояснила: – Мы называемся… «персоналом», так солиднее, и вообще… Наш салон называется «Плежа Инн», а «инн» в переводе с английского…
   – …небольшой частный отель или мотель, обычно для постояльцев со средним уровнем дохода, – выпалил Туркунов с пионерским задором.
   – О, – в ее глазах блеснул дамский интерес, – вы еще и языки знаете! – она не сказала, что «еще», по ее мнению, знает Туркунов, но он все равно зарделся. – Да, так вот, поскольку мы называем себя «Инном», причем солидным, то и наших девушек мы зовем персоналом, – она скользнула взглядом по его костюму и добавила: – У нас и мальчики есть тоже.
   – Портье, – рявкнул Туркунов, продолжая поражать эрудицией.
   – Если хотите, – усмехнулась дама еще более доброжелательно и спросила с профессиональным интересом: – А вы кого предпочитаете?
   Туркунов чувствовал себя в своей тарелке. Он облокотился на псевдогреческую вазу с псевдозатертым изображением древних мужчин и женщин, занятых каким-то спортом, и, предвкушая двухчасовой отдых, философски заметил: – Мне, собственно, все равно. Мне бы поскорее оформить все да отдохнуть.
   Консьержка еще раз продемонстрировала желтоватые белки, окружающие радужную оболочку. Туркунов заметил, что когда он говорит серьезно, консьержка его плохо понимает. Зато она живо реагирует на его искрометный юмор. Миллионер решил продемонстрировать его еще раз:
   – Мне все равно, если это только не старшая горничная пенсионного возраста с безразмерным бюстом и, – он обрисовывал свою старую знакомую Цековскую, – таким же огромным задом. Вот с ними я бы не хотел больше общаться.
   Вопреки предположениям Туркунова, дама не расхохоталась вместе с ним, а наоборот. Ее белки выкатились на совсем опасное от черепа расстояние, а под подбородком заиграли гландообразные желваки. Отлепившись от шутника, полные ненависти глаза женщины опустились вниз и обратились на себя саму. Туркунов невольно последовал за ней и застыл от ужаса. Две вещи сразили его напрочь. Во-первых, только что обнародованное им глумливое описание Цековской точь-в-точь подходило его новой знакомой. А во-вторых, ее «безразмерный» бюст белел из под черной кружевной кофточки во всей неприкрытой наготе. То, что Туркунов поначалу принял за красный лифчик, оказалось богатырскими сосками консьержки. «Бедная женщина, – пронеслось в его голове, – а я ее еще и оскорбил». Миллионер начал бормотать что-то извинительное, состоящее из междометийных наречий «ибо», «совсем», «ну», «никогда», «вовсе», «гм» и «никак». Консьержка не купилась на его извинения и перешла на официальный тон.
   – Какой возраст предпочитаете? – вопросила она с каменным лицом.
   Туркунова ее вопросы убивали наповал. Он не видел в них никакой логики. Однако ему ужасно не хотелось раздражать уже обиженную им консьержку переспрашиванием. Он решил, что глагол «предпочитаете» служил для придания предложению язвительной окраски в отместку за его неудачную шутку. А следовательно, она заполняет анкету на поселение. Значит, ей нужен его, Туркунова, возраст.
   – Сорок пять, – выпалил он с облегчением.
   Реакция консьержки стала для него уже привычной. Не отрывая выпученных глаз от его физиономии, она задала следующий вопрос: – Цвет волос?
   – Темный, – ответил он и добавил со вздохом: – Хотелось бы, чтобы их было побольше, вообще-то.
   Неизвестно, что произошло бы с глазами консьержки, если бы в конце коридора не послышались голоса. Из-за спины Туркунова вышел полный господин в спортивном костюме. Он по-свойски обнял даму и прошептал ей на ухо: «Классно, Мадлен, супер!» И, уже приоткрыв входную дверь, обернулся и напомнил: «В следующий раз Лейлу. Лейлу!»
   Туркунов увидел кусок залитого солнцем двора и, идя ва-банк, пошутил снова:
   – Интересно, они еще там?
   – Кто? – при виде Туркунова консьержка становилась похожей на фрекен Бок, когда та взирала на летающее кресло с Карлсоном.
   – Местные жители. Я им почему-то не понравился.
   – Им все не нравятся, кто сюда заходит, – дама наконец-то вернула глаза на место.
   – В них сказывается неприятие частной собственности. Ведь вся их жизнь прошла в обществе, где средства производства принадлежали государству, – Туркунов повторил наизусть заявление одного популярного политика в недавней программе «Личность дня».
   Последняя часть цитаты проверялась на точность комиссией из двух человек. К консьержке присоединилась девушка, выглядевшая сугубо по-домашнему. На ней был красный шелковый халат с черной опушкой, застегнутый на пару пуговиц. Волосы ее были растрепаны, как будто она сегодня не выходила из номера. Девушка пила кока-колу, которую взяла из холодильника напротив стойки. Она смотрела на Туркунова, как мальчики смотрят на человека, только что подарившего им игрушку для девочек.
   Туркунов засмущался и пояснил:
   – Я хотел сказать, что ваше учреждение тоже частное, и эти люди не привыкли…
   К чему не привыкли эти люди, девушка не стала слушать. Она глотнула кока-колы и, бросив консьержке «Я в игровой», удалилась. Туркунов отметил, что постояльцы должны информировать администрацию о своих передвижениях по отелю.
   Из раздумий на эту тему его вывел голос хозяйки:
   – Так вам, гм… портье нужен?
   – Зачем мне портье, – ответил Туркунов. – У меня нету ничего, вот только пакет. Нет, портье мне точно не нужен, мне бы отдохнуть с дороги.
   – Значит, горничная, сорок пять лет, темная… побольше волос… – консьержка выглядела озадаченной. Она водила пальцем по каким-то записям в талмуде и изредка поглядывала на миллионера. Исподлобья. Тот терпеливо ждал. За его спиной вновь послышались голоса. К стойке подошел плотный лысоватый мужчина с портфелем. Он был похож; на госчиновника, и Туркунов окрестил его «префектом». Его сопровождала молодая женщина в слишком короткой для ее ног комбинации. Пока мужчина шутил с хозяйкой, Туркунов просверлил дырку в потолке, чтобы его не заподозрили в подглядывании. Затем чиновник вышел, а его жена – так Туркунов решил, подсмотрев сцену их прощания – осталась. Она собралась было обратно в номер, но ее окликнула консьержка, назвав по имени: Сусанна. Пока миллионер размышлял, будет ли префект мстить за то, что он видел его жену не совсем одетой, женщины о чем-то шептались. Жена часто прыскала смехом, прикрывая рот рукой. Эта сцена производила на Туркунова двойственное впечатление. С одной стороны, ему не нравилось, что его обсуждают с постояльцами, с другой, его умиляли теплые семейные отношения, установившиеся между администрацией и жильцами.
   – Мужчина, а двадцать пять и совсем без волос вам не подойдет? Клянусь, совсем, могу показать! – вдруг обратилась жена префекта к Туркунову, скомкав и без того атрофированный подол.
   Туркунову почудилось, что префект не ушел, а наблюдает за ними сквозь нарисованные занавески. В горле у него пересохло. Он обошел экстравагантную девицу и обратился к хозяйке:
   – Скажите, могу я получить какой-нибудь н-номер?
   – Какой номер? – ответила дама вопросом.
   – Л-любой.
   – Он про размер говорит, – пришла на помощь девица. – Вы любите покрупнее или поминиатюрнее? – спросила она.
   – Ну, чтобы можно было расположиться, – голос миллионера затихал от усталости.
   Хозяйка с мольбой посмотрела на жену чиновника:
   – Спроси про волосистость.
   Девица вновь перевела взгляд на клиента:
   – Вот вы говорили, что хотели бы побольше волос, насколько больше?
   – Намного, девушка, – вздохнул измученный Туркунов. – Вам этого не понять, а мне хочется, чтобы волос было гораздо больше, чем обычно бывает у мужчин в этом возрасте.
   На Туркунова таращились четыре круглых глаза. Хозяйке первой удалось вернуть себе дар речи.
   – Сусанна, проводи его в двенадцатый, я что-нибудь придумаю, – сказала она тоном, не выражавшем уверенности в завтрашнем дне.
   Туркунов шел по коридору. Коридор не производил такого же приятного впечатления, как лобби. Стены украшали переводные картинки, на которых размалеванные девицы мчались на мотоциклах, ракетах, метлах и на фантастических животных. Туркунова удивила крайне слабая звукоизоляция. Судя по всему, никто из постояльцев не интересовался достопримечательностями столицы. Из-за дверей доносились звуки, поразительно похожие друг на друга. Коридор оказался длинным. В его конце горела надпись «Пожарный выход». Под ней находилась еще одна дверь. Она была не белой, как все, а зеленой, с нарисованным краской двенадцатым номером. Сусанна толкнула дверь ногой, и та распахнулась без ключа. Номер оказался тесноватым и без окон. Посередине стояла большая кровать, накрытая покрывалом с оленями. Сразу за кроватью располагалась еще одна дверь, над которой тоже светилась табличка «Пожарный выход». Туркунов прикинул, что если сесть на кровати с одной или другой стороны, то колени попросятся наружу.
   – Хозяйка сказала подождать минут десять, – вывел его из оцепенения голос Сусанны.
   – Чего подождать? – обернулся Туркунов.
   – Того, за что деньги платил, – гыгыкнула девица. – Счас кто-нибудь освободится, – добавила она. – Поволосатей, – и снова расхохоталась, прикрывая рот рукой.
   «Неприятная особа», – с досадой подумал миллионер, обескураженный теснотой и убогостью обстановки.
   – Пока можете помыться, вот там, – она указала на крохотный лаз в ногах кровати. Эту дверцу Туркунов вовсе не заметил. Даже его могучие метр семьдесят не позволили бы пройти в нее, не согнувшись. Он повернулся к Сусанне, рассчитывая своим видом дать ей понять, что в пояснениях более не нуждается.
   – Да, я хотел бы принять ванну и немного отдохнуть.
   – Какая ванна, вы чо?! – девица продолжала демонстрировать свои нескончаемые зубы. – Это же раньше общага была завода, этот… «Красный планетарий». Это вот кладовка, стенку хозяйка сама пробивала, чтобы удобства поставить. Там есть умывальник и биде. А отдыхать дома будете, с женой.
   Хохотнув напоследок, ни разу не встретившая в первоисточниках слово «пролетарий» Сусанна удалилась. Туркунов облегченно вздохнул и стал раздеваться. Он по-прежнему собирался принять ванну или биде, что, по его догадке, являлось уменьшенной ее копией.
   Он разделся до трусов и запер входную дверь изнутри. Подумав пару минут, он снял трусы, повесил их на статуэтку балерины, которая украшала комнату в единственном числе, и вошел в удобства. Ванны действительно не было. В неровный пол были вмонтированы умывальник и странный предмет, похожий на унитаз. Странный, потому что к нему приделали кран, который нависал над ним, как бронзовый орел над Пятигорском. Если это и была ванна, то слишком маленькая. «За что?» – подумал Туркунов в первый раз после приезда в Москву. Дома он задавал себе этот вопрос каждый день, но чтобы в Москве! «За что мне так не везет? – повторил он. – Даже миллион не помогает». Помыв кое-как ноги в этом биде, Туркунов плюхнулся в постель с намерением проспать не менее двух часов. Тут же в дверь постучали. Миллионер подполз к краю кровати и устало спросил:
   – Кто там?
   – Горничная, – раздался чуть хриплый женский голос.
   – Зачем? – сгрубил Туркунов.
   – Затем! – голос становился жизнерадостнее.
   Видимо, такой ответ убедил Туркунова, потому что он натянул штаны и, держась за ремень, стыдливо приоткрыл дверь. Горничная без предисловий ворвалась в комнату, несмотря на попытку постояльца ее остановить. Оказавшись отброшенным в центр кровати с расстегнутыми брюками, он растерялся, но ненадолго – и тут же перевернулся на живот.
   – Ну, киска, все, как ты хотел, – сказала немолодая, очень высокая и худая как палка женщина с длинным греческим носом. – Моя смена уже два часа как закончилась, я спала себе спокойно, а тут звонит хозяйка и говорит, что ты у нас такой выдумщик.
   Туркунов открыл рот, чтобы возразить, но горничная, одетая скорее как медсестра, вытянула руку в упреждающем жесте: – Не спеши ты, торопыга, – она ласково улыбнулась, отчего постарела еще лет на десять. – У нас инструкция, – с этими словами она плюхнулась на кровать и пробежала ногтями по розовой от холода туркуновской спине. – Сначала мы должны предложить клиентам дополнительные услуги. Смотри! – она протянула Туркунову листок плотной бумаги желтого цвета, который извлекла из-под халата. – Смотри еще, – повторила она с отрезвляющей улыбкой и подняла руку вверх. Из-под укороченного рукава выглянула подмышка, украшенная пучком жестких черных волос. – Гы-гы-гы, – обрадовалась горничная, явно ожидая того же от Туркунова.
   Она уже казалась ему хуже Цековской. И мнение это ухудшалось с каждой секундой. Туркунов отполз от горничной сантиметров на десять и пробежал глазами по листку. На нем русскими буквами были написаны нерусские слова, напротив которых располагались цифры в рублях. Цифры были понятными, слова – нет. Туркунов попробовал читать сверху вниз и справа налево – не помогало. Наконец он сообразил, что как минимум несколько слов были написаны с грамматическими ошибками. Например, в слове «аналитический» был пропущен ряд букв. То же случилось с медицинским термином «организм», который у них зачем-то назывался «множественный». Со словом «меняет» грамотеи из «Инна» тоже опростоволосились. Кто и на что меняет – не указывалось. Но стоил этот обмен вслепую 800 рублей. Туркунов не желал ничем меняться с этим чудовищем. Ее аналитические способности миллионера также не интересовали. Он хотел спать. Туркунов зевнул и промямлил:
   – Мне этого ничего не надо. Мне бы просто поспать.
   – Ух ты экономный, – прогыгыкала брюнетка и пощекотала его за пятку.
   Чрезмерная фамильярность горничной пробудила в Туркунове бабушкины гены. Та, по семейному преданию, отличалась крутым нравом. Он вскочил и заорал срывающимся меццо-фальцетом:
   – Вы чего?! Вы-ы ч-чего?! Вам что, не объясняют здесь? Я счас!.. Я заведущую позову! Пусть объяснит, когда надо это делать, – Туркунов пугалообразно вращался на кровати, вентилируя расставленными в стороны руками. – Раньше надо было все это делать, до того, как пациент поселился!
   – До кого до того, крикуша? – нервная улыбка горничной зашкаливала за вторую степень недоумения. – Мне ж хозяйка только что позвонила. Я же дома спала.
   – Вот и замечательно! А я здесь хочу спать, сильно!
   – Ну, – горничная вновь показала свои крупные зубы. – Хозяйка так и сказала: «Клиент сильно хочет», вот я и пришла.
   – Но поздно, – бабушкины гены отхлынули от обессилевшего Туркунова. – Раньше надо было номер приготавливать, до моего прихода.
   – Ворчушка ты маленький. Да я тебе сейчас такой номер покажу, всю жизнь будешь помнить, – выдав обещание, подкрепленное многолетним опытом, горничная приняла позу игривой львицы. Выверенным движением она выбила из петли нижнюю пуговицу халата. На свет электрический вышло бедро, ценность которого для клиентов-гурманов заключалась не столько в диаметре, сколько в покрывающем его ценном мехе. Далее в не меняющемся двадцать лет сценарии стояло притягивание клиента к себе, обычно сопровождаемое утробным рычанием. Однако на этот раз протянутая рука повисла в воздухе. Ее хозяйка замерла, глядя на Туркунова. Он стоял на коленях и плакал.
   На длинном трудовом пути волосистой женщины, этапы которого пролегали через железнодорожные вокзалы, автомагистрали и даже караванные тропы, встречались легковозбудимые мужчины. Одни рыдали вначале, другие в конце, третьи после. Но чтобы заплакать до первого прикосновения, от одного ее вида – такое случалось впервые. Тень законной гордости легла на свежевыбритое лицо, но тут же слетела, погнавшись за клиентом. Туркунов выскочил из комнаты. Одной рукой он держал спадающие штаны, в другой уместились пакет, пиджак и когда-то белая рубашка.
   Через минуту миллионер уже стоял перед железной тройкой, стыдливо прикрывая голую грудь бляхой от выскользнувшего из штанов ремня. Обалдевшие члены домсовета от такого зрелища потеряли тембр голоса. Старик безвольно взмахивал свободной рукой, и, обращаясь к своему прошлому, шепелявил: «Милиция, милиция!»
   Одна из старушек, прикрывая глаза ладонью, докладывала подслеповатой соседке:
   – Голые по двору ходют.
   Та всплескивала руками и выдыхала восклицательно: – Ну! – восклицание можно было истолковать как «Ну, дожили!» или «Ну, наконец-то!» в зависимости от политических взглядов слушателя.
   Однако Туркунова оценки дворового комитета уже не интересовали. Он справился с рубашкой, вставив в петли две пуговицы. Одна из них была на манжете, а вторая вообще принадлежала пиджаку. С миллионом наперевес Туркунов выскочил из злополучного двора.

Африкан

   К только что заснувшему на стоянке таксисту подбежал небрежно одетый человек и задал вопрос, который поставил опытного водилу в тупик:
   – В такси можно сесть?
   Удостоверившись что за чудаком нет погони, таксист поразмыслил и сострил:
   – Ну встать точно нельзя.
   – Так я сажусь? – уточнил Туркунов.
   – Если деньги есть, – поставил небольшое условие таксист.
   – Есть, есть, – подтвердил чудак и прыгнул на заднее сиденье. Он оглядывался, и у него дрожали руки.
   «Кто за таким может гнаться?», – прикинул таксист, осматривая туркуновский бюст в зеркало заднего вида. Коллаж; рубашки и пиджака привел его к довольно неожиданному выводу: «Наверное, в бане не заплатил, сволочь».
   – Отвезите меня в какую-нибудь гостиницу, в любую, можно самую простую, только с удобствами, – попросил беглец, протягивая тысячу. Водитель, собравшийся было выкинуть жулика-недоноска из экипажа, осмотрел купюру и, не найдя в ней почти ничего подозрительного, включил скорость.
   Туркунова поселили быстро. Гостиница называлась «Крылья Советов». Она занимала полуразваленное здание на задворках потерявшего веру в олимпийские идеалы стадиона. Администраторша спросила, желает ли постоялец обычный четырехместный номер или двухместный люкс?
   – А просто двухместного нет? – поинтересовался Туркунов, с некоторых пор испытывавший к люксам неприязнь.
   – Заняты, – отрезала кассирша, чтобы предотвратить дискуссию. Однако, услышав сверху глубокий вздох, смягчилась и посоветовала: – Берите четырехместный, это на сто рублей дешевле.
   Туркунова приятно поразила гостиничная уравниловка. Сто рублей теперь для него были не деньги, и он второй раз подряд согласился на люкс.
   308-й номер найти оказалось нетрудно. Он находился на третьем этаже, но в северном крыле. Чтобы туда попасть, Туркунову надо было взойти на четвертый, пройти по припорошенному цементом коридору до конца, затем спуститься по пожарной лестнице на второй, завернуть за угол и подняться по приставной на третий. Указателями служили выцарапанные на стенах стрелки. Они сопровождались подписями, которые не имели никакого отношения к топографии местности, а лишь подчеркивали удивительную бедность русского настенного языка.
   Войдя в номер, Туркунов огляделся. Оглядевшись, он отдал должное генеральному дизайнеру отеля. Меблировка соответствовала названию гостиницы. Железные кровати, укрытые красноватыми одеялами из шинельного сукна, и гномы-тумбочки с круглыми ручками выглядели такими же экспонатами Музея натуральной истории, как и Советы, у которых были Крылья. Слегка подводил белый пластмассовый шезлонг, свалившийся неизвестно с какого пляжа. Зато железный стул, украденный из столовки середины семидесятых, вызывал слезы умиления. Ближайшим родственником ему приходилось радио. Оно украшало серую стену решеткой цвета бивней мамонта.
   О присутствии в комнате человека свидетельствовала примятость на одной из кроватей. Туркунов занял противоположную. Он облокотился о стену и собирался закрыть глаза, когда заметил, что пространство под примятой кроватью заставлено пластиковыми бутылками с жидкостью. Такие же бутылки толпились под столом и лежали под тумбочкой. Туркунов встал на колени и прополз два метра, разделявшие койки. Бутылки оказались б/у, жидкость в них прозрачной. У Туркунова пробежали мурашки по спине. Он вспомнил документальный фильм о подмосковной мафии, изготавливающей ядовитую водку. Ему представился бородатый мафиози в черных очках, который входит в комнату и первым делом уничтожает ненужного свидетеля. От напряжения рука дернулась, и бутылка упала. Туркунов сжался: взрыва не последовало. Он открыл глаза и увидел, что из-под бутылочной пробки капает жидкость. Миллионер понюхал. Жидкость не имела запаха. Попробовал на язык – без вкуса. Осторожно, как сапер, открутил пробку и повторил опыты. В бутылке была вода. Скорее всего, водопроводная.
   Туркунову стало легче. Чтобы успокоиться, он сел и пересчитал миллион. Затем он спрятал пакет под матрас и почувствовал себя разбитым. Он вспомнил о своей давней мечте – душе и подушке, так бездарно разметанной тупой горничной из «Плезуре Инна». «Душ, бутик, ресторан, ночной клуб» – повторял он как молитву, силясь подняться с притягивающей тело кровати.
   Душа в номере не оказалось. Туркунов проверил везде, даже пошарил в темном стенном шкафу, собрав бережно хранившуюся годами паутину. Тогда миллионер отправился в экспедицию в коридор. Открытия не заставили себя ждать. В одном конце коридора он обнаружил туалет с обширными водоемами на полу, в другом – душ, сухой как пустыня Калахари. Туркунов покрутил красную ручку, затем синюю, и тут его осенило: сосед запасся водой, чтобы помыться вечером. У Туркунова воды не было. У него снова начиналась депрессия.
   В газете «Доктор Айболит», которую он ежегодно дарил маме на день рождения, писали, что лучший способ борьбы с депрессией – действие. Через пять минут Туркунов уже стоял перед администраторшей.
   – У меня к вам два вопроса! – рубанул он с плеча.
   Администратор подняла на него правый глаз, оставив левый на глянцевом журнале.
   – Первый. Вы дали мне люкс?
   Не найдя то ли в вопросе, то ли в вопрошающем ничего интересного, администраторша вернула глаз на место. Однако ее собеседник был настроен решительно.
   – Вот направление, – сказал он и подсунул под оба админглаза карточку гостя.
   Служащая с опаской поглядела на распоясавшегося Туркунова.
   – Какой вопрос-то? – переспросила она как можно невежливей.
   – В чем люксовость моего номера? – выкрикнул жилец с нервным надрывом. – В нем нет у-удобств, в-воды и н-нет телевизора даже, и он… двухместный! В чем его люксовость?
   – А радио? – искренне изумилась администраторша.
   – Ч-что «а радио»? – передразнил Туркунов.
   – Р-радио ж есть, – передразнила дразнящегося клиента невозмутимая работница сферы обслуживания.
   – И что?! – по инерции рявкнул Туркунов, но тут же притих, сраженный очевидным умозаключением. – А в других нету?
   – Нету, – подтвердила женщина, перелистывая глянцевую страницу.
   – А вода? – задал Туркунов второй вопрос уже без апломба.
   – Вода чего? – вяло среагировала она, обсосав страницу с девятью минимизированными купальниками, ни один из которых не пошел бы к ее двойному подбородку.
   – В душе воды нет, – то ли спросил, то ли ответил миллионер, заглянув на ту же страницу.
   Администраторше такой Туркунов больше нравился. Она перешла к ювелирному разделу. Во время трехминутной паузы, которую неугомонный клиент пытался прервать шуршанием рукавов по стойке, фальшивым кашлем и возгласом «а!», она ни разу не оторвалась от журнала. Наконец сверху донеслось:
   – Воды где взять, не подскажете?
   Дама посмотрела на испуганного собственной смелостью Туркунова, вытянула в сторону указательный палец с двумя перстнями и сообщила тупому дяде то, что знает каждый первоклассник.
   – В буфете.
   Туркунов полуприсел со скрещенными ногами, чтобы достать ключ. При этом он уронил две бутылки, а остальные шесть поставил на пол. Поиски ключа в залатанных войлоком карманах грозили закончиться потерей шаткого равновесия, но тут… Дверь отворилась сама изнутри. Здоровенный мужик с покатой плешью на огромной голове стоял перед присевшим в реверансе крохотным Туркуновым. Немая сцена продолжалась дольше, чем могли выдержать туркуновские колени. Улыбнувшись на прощание, он вонзил свой острый зад в оциклеванный пол. На мужика падение миллионера не произвело никакого впечатления. Он пересчитал бутылки и, выкатив круглые глаза из-под мохнатых бровей, задал вопрос ребром:
   – Ты из наших, что ли?
   – Не совсем, – ответил миллионер, переживая острую боль в крестце. Несуразный ответ был воспринят как отзыв на пароль. Мужик оглянулся по сторонам, подобрал валявшиеся у его ног бутылки, и понизив голос, сказал:
   – Заходи.
   Туркунов зашел, поставил воду на тумбочку и получил еще один неожиданный вопрос:
   – Что мало взял?
   – Да как-то, – пожал он плечами.
   – Вы где голодаете? – рубанул мужик, сверля собеседника глазами.
   Туркунов вспомнил про недопитое консоме, сглотнул слюну и пожал плечами:
   – Да у пьедестала в последний раз…
   – На Лубянке. Правильно! – продолжал свою головоломку головастый. – С забоя?
   – С з-завода.
   – И вас продают, сволочи! – сосед проскрежетал коронованными зубами. – А мы у Белого Дома сидим. Я на подхвате. Товарищи скинулись, номер сняли под склад. Но я только воду, ты не думай. Ношу и пью, – водонос бегло осмотрел Туркунова, и его ослепительная железная улыбка показала, что осмотр поднял ему настроение. Он задрал рубаху и, ухватив одну из складок объемного живота, сказал: – Ну, у меня-то этого добра еще много, а вот ты, – тут он придал лицу скорбное выражение, – отощал уже до критической. Тебе лежать надо, силы сохранять последние, а то сковырнешься в один момент. У нас такое бывало. Ложись! – приказал сталезубый и по-отечески подтолкнул миллионера на кровать.
   Туркунов сел и на всякий случай вцепился в одеяло.
   – Давай, братишка, – крутолобый уложил Туркунова одной левой. – Я тебе мешать не буду. У меня вечерняя ходка.
   Наступающий закат украсил комнату тенями от малочисленной мебели. На недозрело-абрикосовых стенах проступили очертания соседской кровати и тумбочки. Контуры шезлонга легли на пол масонским символом. Единственным предметом, не отбрасывающим тени в этой комнате, было люксовое радио. «В нем есть что-то магическое, – подумал Туркунов, – недаром его выбрали мерилом гостиничных ценностей».
   Туркунову понравилось думать о тенях и символах. Он хотел еще раз обвести глазами комнату, но наткнулся на массивный зад водоноса. Тот укладывал бутылки в полосатые челноковские сумки и что-то бурчал: видимо, считал.
   – Африканом меня зовут, – из междуножья выползла рука. Туркунову пришлось сделать прямой угол, чтобы ее пожать. – Родители назвали. В честь прадеда, героя Гражданской войны. Понял? – Туркунов понял и посочувствовал глубоким вздохом. – Ладно, я попер, – Африкан разогнулся, оторвав от пола тяжеленные сумки. – Ты отдохни да давай тоже неси. Твои ждут небось… коллега! – сосед гоготнул своей шутке. Затем он серьезно, по-отечески взглянул на Туркунова и еще нежнее, хоть и с легкой завистью, на его закупоренную минералку. Подавив скупую мужскую слезу, шахтер покинул комнату.
   Туркунов остался один в звенящей тишине люксового номера аварийной гостиницы. Он запустил руку под одеяло и достал пакет с миллионом. Ощупав его глазами и руками, он с грустью произнес: «гм-м». Этим звуком он выразил недоумение по поводу своей неспособности транжирить деньги. Первый столичный день клонился к закату, а Туркунов растратился только на две поездки на такси, беляш и восемь бутылок минералки. Это было недостойное миллионера поведение. В любом закрытом яхт-клубе ему бы не подали руки. Туркунов включил свой воображаемый телевизор, по которому показывали его самого, снующего от одного яхтенного столика к другому с протянутой рукой. Миллионеры демонстративно покачивали ногами в черных лаковых туфлях и белых носках и на желание Туркунова с ними дружить не реагировали. Помаявшись, Туркунов опустил руку, выключил «розовый» телевизор и сжал кулаки.

Бутик

   Аня и Соня, продавщицы бутика «Мен ин Блэк» в Телесниковом переулке, видели в своей трудовой жизни многое. В смутные времена, четыре года назад, заходили бандиты, снимали джинсы на пороге, швыряли их на витрину, надевали костюм за три штуки баксов и выходили, помахивая на прощание большим пистолетом. После «наведения порядка» стали приходить милиционеры, выпрашивая то галстук со скидкой девяносто пять процентов, то туфли на обмен форменных. После «борьбы с коррупцией» повадились обнаглевшие люмпены. Они срывали ярлыки с четырьмя нулями и обещали вернуться на броневике. А буквально на прошлой неделе забрела пенсионерка. Она называла Аню с Соней доченьками и просила подобрать брюки мужу в подарок на юбилей. Соня ради шутки подсунула ей штаны от Кельвина Кляйна, которые бабуле понравились. «Мягенькие и скромненькие» – сказала она и пояснила, что «деду форсить нечего, старый уже». Она достала завернутые в платочек пенсионные сбережения и двинулась было к кассе. Однако затем решила, что так быстро уходить неприлично и поинтересовалась у понравившейся ей Сони, «чьей фабрики продукция». «Я не помню, – ответила девушка и, переглянувшись с давящейся от смеха Аней, посоветовала: – А вы на ярлык посмотрите». Увеличенная тройными стеклами очков цена сработала как шаровая молния. Продавщицам пришлось собирать попадавших с обрушенной стойки «Кляйнов», разлетевшиеся из платка сторублевки, а главное – вызывать «Скорую» пенсионерке, которая не желала возвращаться в сознание.
   Этот случай девушки еще несколько дней обсуждали с новыми женой и любовницей хозяина бутика Рафика. Аня и Соня тоже побывали у хозяина в тех и в других, но теперь были возвращены по прежнему месту работы.
   Сегодняшний день выдался, как обычно, нудным и почти безлюдным. Аня и Соня уже готовили бутик к закрытию, когда на пороге появился мужчинка в лоснящемся пиджаке времен застоя. «Энтертеймент под занавес» – сказала увлекавшаяся глянцевым сленгом Аня. «Вахлак»
   – обрисовала явление предпочитавшая «Спид-Инфо» Соня.
   Туркунов еще за углом натянул на себя маску завзятого бутикомана и сделал последние несколько шагов с нарочито скучающим видом. Он даже прошел мимо двери, затем притормозил и, прищурившись, прочитал выученную наизусть вывеску «Мен ин Блэк» – «Одежда для мужчин из Европы». Все это он репетировал в течение получаса, когда прятался за бензовозом на противоположной стороне улицы. Репетиции рано или поздно кончаются, наступает время премьеры.
   На пороге миллионер вытер ноги о несуществующий коврик и поздоровался. Девушки не отреагировали. Они смотрели на Туркунова с брезгливым интересом, как будто ждали, что он сейчас начнет доставать из карманов крыс или глотать шпаги. Туркунов этого делать не стал, а, наоборот, двинулся вдоль расположенных по периметру бутика стеллажей и стендов. Он старался передвигаться как можно медленнее, но получалось плохо. В спину толкали взгляды утомленных напряженным рабочим днем продавщиц.
   Бутик был небольшим, и круг, в данном случае квадрат, грозил вот-вот замкнуться. В глазах у Туркунова рябило. Он силился, но не мог остановить свой взгляд на какой-нибудь вещи и продолжал циркуляцию как деревянный дровосек на немецких часах с кукушкой.
   Возникала реальная опасность захода клиента на второй круг. Соня очнулась и открыла рот:
   – Мужчина, вы что-то хотели? Если нет, то заходите завтра, мы закрываем.
   Туркунов не мог ждать до завтра. Миллион жег подмышку, даже через полиэтилен. Он остановился и ответил:
   – Да, мне нужен костюм.
   – Спортивный? – пошутила Соня. Аня прыснула.
   – Н-нет, – честно сказал Туркунов. – Выходной… и-и рабочий.
   – Два костюма? – уточнила Аня.
   Туркунов понимал, что над ним смеются, и это не прибавляло ему уверенности. Он понизил голос, чтобы скрыть дрожь, и пояснил:
   – Нет, один, но чтобы и туда и туда, – второе «туда» вышло шепотом.
   Девушки переглянулись. Они бы с удовольствием еще поиздевались над этим ископаемым, но только в рабочее время. Число «58» на встроенных в стену часах заставляло переходить к очистке помещения. Аня подошла к стенду напротив, взяла наугад серый в бежевую полоску пиджак и, отвернувшись в сторону, объявила: «Томми Хилфингер», шестьдесят тысяч рублей. Брать будете?
   Соня сделала шаг вперед, чтобы поймать дернувшегося клиента, но тот устоял на ногах и выдавил с заиканием:
   – А к-какой размер?
   Аня посмотрела Туркунову в глаза и безжалостно повторила:
   – Шестьдесят тысяч.
   Туркунов скрестил руки так, как будто с него уже сняли старый костюм, и набрал в грудь воздуха.
   – Ну если размер подойдет, – промямлил он и смущенно выглянул из-под курчавых бровей.
   – Дядя, ты что глухой? – сорвалась грубоватая Соня.
   Туркунов замотал головой по диагонали.
   – Гражданин, у вас что, есть деньги? – поправила Соню воспитанная на хороших сериалах Аня.
   Туркунов постарался придать мотыляющейся голове вертикальный вектор.
   – Пусть покажет, – потребовала Соня и шагнула к посетителю, словно собиралась его обыскать.
   – Соня! – Аня одарила подругу взглядом, напоминавшем об «Инструкции по вежливому обращению со всеми покупателями». Инструкцию написал сам хозяин бутика еще пять лет назад. Тогда в ней было три пункта. Рафик шел в ногу со временем и каждый год апдэйтил свой циркуляр, добавляя в него по пункту. Нынешний год не стал исключением. Параграф восьмой новейшей инструкции содержал требование «Не просить покупатель деньги покажи если она не хочет».
   Туркунов, не ведавший о Восьмом параграфе, начал рыться под мышкой, разматывая пакет. Но Аня с блеском исправила ошибку коллеги:
   – Конечно, Соня, я покажу покупателю костюм его размера, – и, глядя на наручные часы «Омега» с четырьмя камушками, вежливо спросила: – У вас какой размер, покупатель?
   Туркунов вспотел за одно мгновение, что с ним в этой проклятой поездке случалось уже не в первый раз. Он не помнил своего размера, поскольку давно не покупал никакой одежды.
   Пришлось снова звать на помощь находчивость. Впрочем, она не любила компанию Туркунова и, как обычно, болталась где-то сама по себе. В этом случае Туркунов пользовался штампами. Он всплеснул руками, выставил их вперед, изобразил на небритом лице улыбку выпускницы Смольного института и доверительно прошептал: – Я в последнее время пополнел и не уверен какой… размер… сейчас.
   Взгляды девушек сошлись на впалом животе распухшего клиента, из чего он понял, что воспользовался не тем штампом.
   – А раньше какой размер был? – спросила Соня после паузы. – До пополнения?
   Миллионер снова собрал руки в паху и приподнялся на носки. Так он обычно делал, когда его загоняли в угол.
   – Рая, десять минут седьмого!
   – Вижу, Эля.
   Девушки всегда меняли имена, когда попадался трудный клиент. Понаблюдав еще с минуту за флуктуациями туркуновского тела, Аня/Рая взяла быка за рога.
   – У вас на вид сорок восьмой, рост второй…
   – …или первый, – вставила Соня.
   – Или первый, – согласилась Аня. – Вот этот должен подойти, – она сорвала с вешалки темно-синий костюм от Хьюго Босса.
   – Должен, – поспешил согласиться Туркунов. Он устал качаться на пуантах.
   – Вон там примерочная, – указала Аня. – Только побыстрее, пожалуйста, мы закрываем!
   Как только Туркунов прикрылся занавеской, он почувствовал себя настолько уверенно, что потребовал:
   – А нельзя ли мне бы рубашку еще принести б?
   Эта простая, на взгляд Туркунова, просьба вызвала довольно сложную реакцию по ту сторону портьеры. До него донесся сдавленный девичий смех, сквозь который прорывались обрывки фраз: «и кальсоны…», «с тапками…», «спинку почесать…». От «кальсон» Туркунов покраснел и вспомнил, что оставил свое семейное линжери на балерине из «Инна». Аня тем временем призвала Соню к порядку и, сама с трудом сдерживая смех, спросила:
   – Какой цвет?
   – Белый, – ответил Туркунов, решительно спуская потертые брюки.
   Не прошло и трех минут, как преображенный клиент вышел из укрытия. Соня тут же убежала в подсобку, откуда изредка доносилось что-то похожее на смесь плача и рвотных позывов. Анино лицо также подтверждало худшие опасения Туркунова. Даже мимолетного взгляда в большое настенное зеркало было достаточно, дабы заметить, что пиджак маловат, а брюки на вырост. Воротник эпатажной рубашки закрывал не только «мощную» туркуновскую шею, но и подбородок. Картину довершал свернутый в клубок старый костюм, который покупатель прятал подмышкой, и невесть откуда взявшийся белый помятый пакет.
   Туркунов понял, что ему опять не повезло, и сказал:
   – Я хотел бы заплатить.
   – Мы бы тоже, – донеслось из подсобки.
   Вспотевшая от напряжения Аня встала за кассу и довела до сведения клиента:
   – Принимаем «Визу», «Мастеркард», «Американ Экспресс».
   Ошарашенный Туркунов оглянулся по сторонам и, не найдя ничего подобного, предложил:
   – У меня только вот, – при этом он вынул из подмышки клубок тряпья и протянул девушке.
   Аня брезгливо оглядела выползшую из клубка заляпанную московской грязью брючину и спросила: – Зачем это мне?
   – Ну, если вы принимаете, – пролепетал совсем растерявшийся Туркунов.
   – На обмен, – донеслось из подсобки, где Соне, судя по утробному рычанию, становилось совсем плохо.
   – Вы чем платить будете? – отрезала Аня.
   – Деньгами, – признался Туркунов, и ему стало стыдно.
   – Сорок две тысячи пятьсот рублей, – объявила Аня, щелкнув кассовым аппаратом.
   Босс приятно удивился бы, узнав, что в Телесниковом переулке его костюмы продают в два раза дороже, чем на Пятой авеню. Туркунов, выслушав приговор, тоже обрадовался. В его отделе главного технолога женщины распространяли о бутиках такие слухи, что он переживал, хватит ли ему миллиона. А теперь, несмотря на то, что стоимость покупки равнялась его годовой зарплате, ему захотелось большего.
   – А можно еще галстук? – спросил он, смущаясь.
   – Какой галстук, мужчина? – взвыла Аня.
   – Оранжевый, – прохрипела из подсобки Соня.
   – На ваш вкус, – сгалантничал Туркунов.

Щавас-ага

   Миллионер выскочил из «Мен ин Блэка», пробежал метров сто по Телесникову, свернул на Старопрянную и только тогда заметил, что на него оглядываются спешащие по своим делам москвичи. Старый костюм окончательно расклубковался. Засаленные рукава болтались в обнимку с залатанным белой в горошек материей карманом брюк, из которого Туркунов так и не вынул носового платка. Попытка спрятать костюм под пиджак не увенчалась успехом. Торчащая из-под темно-синего «Хьюго Босса» светло-коричневая штанина «Большевички» вызывала у москвичей еще большее подозрение. Со стороны могло показаться, что он только что ограбил бомжа. Плюс ко всему Туркунов озирался по сторонам в надежде отыскать укромное место для выгрузки старой одежды. В голове начали появляться иррациональные мысли. Демоны, удачно имитировавшие внутренний голос, советовали перебросить костюм через забор и дать деру. Миллионер как раз пробегал мимо подходящего глухого забора. Он уже начал мастырить узелок из старого пиджака, подготавливаясь к переброске, когда заметил над забором флаг. Флаг был красивый, желто-красно-синий со звездочками полукругом. Внутренний голос, заметив знамя, перекричал демонов и отговорил Туркунова от бросательной затеи.
   Отчаявшийся миллионер уже запихивал старье обратно за пазуху, когда увидел мусорные баки. Они стояли за кованой оградой, что продолжала каменную стену. За оградой красовался свежей штукатуркой желтый дом. В углу двора, который примыкал к зданию с флагом, как раз и стояли четыре новых чудесных мусорника.
   Туркунов проскользнул в приоткрытую калитку, подобрался к баку с синей крышкой и сунул под нее насточертевший костюм. Проделав эту процедуру, он выдохнул с облегчением. Затем выдохнул еще раз и откашлялся, чтобы освободиться от попавших в горло компостных испарений. Кашель повторился сам собой, и когда кто-то постучал его по спине, Туркунов кивнул в знак благодарности. За стуком последовал визгливый крик, но гул собственной респираторной системы отодвинул его на второй план. При повторном взвизге Туркунов обернулся и увидел человека в мышиного цвета фартуке поверх душегрейки. Человек был примечательно мал ростом, красен лицом и редкоус. Его глаза выдавали расовую принадлежность, а метла в руке – профессиональную. Человек продолжал ругаться на непонятном языке. Егерская кепка, одетая козырьком наружу, при каждом гласном звуке приподнималась, чтобы вернуться на голову для передышки на шипящих согласных.
   Отойдя от первичного шока, прижатый к мусорнику миллионер стал разбирать измельченный речитатив, который вылетал из золотозубого рта дворника.
   – Щта, бамба брасала тарариста! Щта, бамба брасала тарариста-сабака. Ва-ахнасяльска псальста бамба убит хатела! Щавас-ага хатела убит сабака!
   «Собака» и «убить» было сказано явно по-русски. Туркунов огляделся вокруг, но не заметил во дворе домашних животных, ни живых, ни мертвых. Дворник тем временем наступал. Его метла мелькала перед глазами миллионера. Туркунов закрывал лицо руками и пытался объяснить, что он не убивал никаких собак, более того, даже не видел.
   Контраргументы нарядного щеголя произвели на небритого гастарбайтера впечатление, обратное желаемому. Он возмущенно топнул ногой, выпучил глаза и повысил тон.
   – Щавас-ага сабака тарариста убиват хатела! Щавас-ага – рахмат лукум!
   Несмотря на испуг, Туркунов заметил, что метла перестала беспорядочно порхать перед его носом. Теперь дворник использовал ее в качестве указки. Она удлиняла дворникову руку, которую тот вытянул в сторону возвышавшегося за забором здания с флагом.
   – Ва-ахнасялска псалста бамба кидала таррариста, – гнул свое пролетарий, слегка нараспев. – Щавас-ага убивала сабака-сволось.
   Миллионер собрался было бежать, но тут из подворотни выскочила псина и кинулась на подмогу дворнику. Пес походил на своего хозяина неаккуратностью и беспочвенной агрессивностью.
   Туркунов укрылся между баками, от которых по-прежнему пахло пищевыми отходами. Он прыгал на одной ноге, а другой оборонялся от собаки. Рукам не давала покоя метла. Ею дворник поочередно наносил колющие и режущие удары. В промежутках между ударами дворник разъяснял псу подоплеку конфликта.
   – Щавас-ага сабака таррариста бамба кидала, убил хотела.
   Туркунов менял ноги, но они обе все равно устали. Итог сражения не вызывал сомнения. Миллионер сделал последнюю попытку проаппелировать к дворникову чувству здравого смысла.
   – Ну вот же она, собака! – вскричал он, указывая на вконец взбесившегося кобеля. – Вот он ваш Щавасага, жив-здоров! Не убивал я его!
   После этих слов наступила нежданная тишина. Даже группе гимназистов, наблюдавших за битвой из-за ограды, она показалась зловещей. Лицо дворника перекосилось до неузнаваемости. Он стал похож; на Чингизхана, которому жители Хорезма вместо ключей от города принесли три мешка недоброкачественных арбузных семечек. Даже пес притих и поглядывал на Туркунова с сочуствием. Дворник начал медленно.
   – Мухта-ир, она Щавас-ага сабака звала? – как бы спрашивал он у своего четвероногого помощника. – Она вахнасялска псалста бамба таррариста брасала. А-а-а. Харасая человека Щавас-ага убивала хатела. А-а-а, – дворник самовозбуждался, и кобель, чутко улавливая нарастание эмоций хозяина, начинал грозно рычать и скалить зубы. – А-а-а, сабака… Засем человека хараси убивать хатела Щавас-ага, сабака? – Чингисхан снова переходил на крик, а псина на лай. Взвизгнув еще несколько раз с повторением уже известных полурусских ругательств, дворник вдруг застыл. Его глаза бурлили кипящей ненавистью, а правая рука ползла за пазуху надетого поверх телогрейки синего халата. У Туркунова выступили слезы. Умирать с нерастраченным миллионом не хотелось.
   Воспользовавшись туркуновской депрессией, настойчивый пес прокусил «Босса». Миллионер вскрикнул и впервые в жизни совершил административно-наказуемое деяние, попадающее под статью «Жестокое обращение с животными». Кобель отлетел в сторону, а Туркунов еще раз закричал, поскольку заметил, что в появившейся на свет руке дворника что-то сверкнуло. Выстрела не последовало. Перед лицом плачущего миллионера возник лист серой бумаги. Середину листа занимал портрет мордатого мужика, похожего на дворника, только попричесанней. Над его головой сияла красная надпись «Смерть Америке». Внизу черным шрифтом надпись повторялась на неизвестном Туркунову языке.
   Дворник тыкал пальцем в портрет и рычал: «Щавас-ага!» Потом указывал на пса и говорил: «Мухтаир сабака». Он повторил эту процедуру раз шесть, хотя Туркунов понял с третьего. Взволнованный отсрочкой смертного приговора, миллионер кивал с дрожащей улыбкой и заискивал:
   – Собачка М-мухтарчик, Щавас-ага, папа ваш.
   – Ты папа дурак, – отреагировал дворник без знаков препинания. – Лазай сволись мусор, бамба бери свой сабака, – Чингизхан открыл крышку бака, и они с Мухтаиром снова зарычали. Бак выдохнул помойкой так, что Туркунова качнуло. На противоходе он заглянул внутрь. Его костюм уютно расположился на взорвавшемся баллоне с перекисшими огурцами. Туркунов выгнулся подковой в попытке уберечь «Хьюго» от осквернения. Дотянувшись до боссова предшественника, миллионер схватил его пятерней и вытащил наружу. С костюма капал пенистый рассол. Видимо, рукаву все же удалось проникнуть в чрево баллона. Туркунов посмотрел на дворника, тот закрыл крышку.
   – Хади осуд таррариста, – указал он Туркунову на калитку. – Суда приди, убил совсем.
   Туркунову не нужно было повторять дважды. Он выскочил через калитку, не успев ее толком открыть. Не снижая скорости, он помчался по Старопрянной в надежде скрыться за каким-нибудь поворотом. За спиной он слышал дыхание Мухтаира, а в левом ухе пульсировали Дворниковы угрозы. Наконец миллионер выбежал на оживленную улицу. На углу стоял трамвай с открытыми дверьми. «Спасение!» – мелькнуло в раскаленной подкорке, и Туркунов в тройном прыжке достиг желаемых ступенек. Трамвай был поразительно полупустым. Туркунов никогда не видел полупустых трамваев в своем городе. Пассажиры, имевшиеся в наличии, все как один глазели на вновь вскочившего. Они были свидетелями туркуновского прыжка и теперь обозревали рекордсмена в бутиковом облачении. Видимо в их городе не было принято ездить в трамвае в смокинге со сменным костюмом под мышкой.
   Однако Туркунов был настолько счастлив чудесному избавлению, что даже не обратил своего внимания на их повышенное внимание. Он прошел в середину салона и занял место у окна. Отсюда хорошо просматривался угол Старопрянной. Туркунов воспользовался этим, а также тем, что трамвай медлил с движением, и еще раз обозрел окрестности. Не обнаружив следов псины с дворником, миллионер растянул губы. Почти все очарование его улыбки досталось пожилой гражданке в малиновом берете, которая обернулась с переднего кресла. Гражданка не ответила Туркунову взаимностью. Напротив, она изобразила на лице отвращение и, бурча себе под нос, пересела подальше. Ее примеру последовал гражданин сзади. Проходя мимо счастливого обладателя, он с величайшей брезгливостью оглядел его с ног до головы. Туркунов решил, что они завидуют его «Хьюго Боссу», и не принял близко к сердцу. Как только он это сделал, молодая девушка с крашенными сине-желтыми волосами тоже повернулась к нему. Туркунов и ее наделил улыбкой, но девушка зажала проколотый серьгой нос и вскочила со своего места. Миллионер удивился, но решил, несмотря на происки завистников, продолжать гордиться своим «Боссом». Для этого он расправил грудь, сделал глубокий вдох и тут же закашлялся. В трамвае господствовал аромат чего-то терпко-прокисшего. Туркунов сморщился и огляделся. На него глазели пассажиры с перекошенными физиономиями. Туркунов вдохнул еще раз и снова поперхнулся. Воняло от него, точнее от того злосчастного рукава, побывавшего в огуречном баллоне.
   – Да откройте же окно! – взмолилась беременная женщина, закрываясь шелковым шарфиком.
   – Водитель, почему мы не едем? На ходу бы проветрилось, – предположила пенсионерка в малиновом.
   Туркунов покраснел от выпавших волос на голове до необрезанных ногтей на ногах. Трамвай стоял как вкопанный.
   – Помеха на путях, – ответила вагоновожатая тоном, указывавшем на полное безразличие к страданиям пассажиров.
   – Водитель, в вагоне дурно пахнет, – проинформировал гражданин.
   – Пердеть надо меньше, – посоветовала вожатая и захлопнула дверь в кабину.
   Туркунову становилось плохо. Смесь стыда и запаха прокисших огурцов из-за пазухи вызывала у него головокружение. Население трамвая роптало. Водитель сжалилась и открыла двери. Пассажир в костюме встал и, стараясь держать осанку, направился к выходу.

Атлас

   Оказавшись на улице, он еще раз взглянул на недвижимое передвижное средство. Пассажиры сгрудились у окон и горячо обсуждали посещение трамвая воняющим олигархом в костюме с ценниками. Туркунов перебежал дорогу и скрылся в подвернувшемся переулке.
   Физике будущего миллионера обучал контуженный в армии, а потому занимавший женскую должность учитель Христофор Геннадиевич. Он утверждал, что быстрое перемещение порождает встречное движение воздуха. В надежде, что оно оставит позади нестерпимый огуречный аромат из его подмышек, Туркунов придал своему бренному телу еще большее ускорение, когда заметил урну шагах в семидесяти ходу.
   Урна выглядела ничейной, то есть муниципальной. Значит, в округе не должно быть приписанного к ней дворника. Правда, рядом с урной стояла лавочка, на которой сидел пожилой интеллигент. Но он был настолько углублен в «Литературную газету», что опасности, кажется, не представлял. На всякий случай Туркунов сбавил обороты и прошелестел мимо лавочки прогулочной рысью. Поравнявшись с урной, он обеими руками вырвал из боссовского чрева опостылевший сверток и, не оглядываясь, проследовал в будущее.
   – Молодой человек, – донесся голос из прошлого. Туркунов с рыси снова перешел на галоп. Оклик бежал следом. «Интеллигент, сволочь, гонится, – думал на бегу миллионер. – Неужели он тоже дворник?» Слева мелькнули ступеньки, ведущие в полуподвал. Преследуемый нырнул в его зев в поисках спасения.
   Бункер оказался книжной лавкой. Туркунов прикрылся большой книгой, дальним стеллажом, полуподвальным полумраком и выглядывал из-за них в цокольное окно. Он успел заметить, что бежевые ноги, обутые в коричневые боты довоенного покроя, проковыляли мимо. Туркунов расслабил плечи и огляделся. В магазине кроме него находились еще один посетитель и продавец. Посетитель увлеченно читал какую-то книгу и, судя по раздраженному продавцу, не собирался ее покупать. Туркунов снова выглянул в окно, и его плечи приняли в себя добрую часть головы. В окне стояли те самые бежевые ноги до колен. Между ними, как в треугольной раме, расположилось лицо в анфас. Очки на нем находились ниже носа, а на тот давила отквашенная верхняя губа. Лицо, судя по выражению, испытывало дискомфорт, поэтому вскоре исчезло. Через десяток секунд оно объявилось в перевернутом виде внутри занимаемого тройкой книголюбов помещения.
   – А я вас ищу, – крикнул интеллигент, глядя в мигающие над книгой туркуновские глаза.
   Миллионер страстно не желал еще одного скандала. Он хотел решить проблему мирным путем, поэтому крикнул из убежища:
   – Хорошо, положите костюм на пороге, я сейчас его заберу.
   Очкарик неуверенно огляделся и спросил:
   – Чей костюм, мой?
   – Да нет, мой! Мой! – Туркунов заметил, что возникающий диалог уже начал привлекать внимание остальных обитателей магазина. – Там рукав на пиджаке запачкался. Его надо в химчистку сдать, – объяснил он.
   И зря. Такой аргумент возбудил в продавце нездоровый интерес. Он оторвался от кассы и пробрался к миллионеру.
   – Покажи рукав! – потребовал продавец.
   – Он у гражданина в-в очках, – перевел стрелки Туркунов.
   – Гражданин, не прикасайся к товару! – продавец потерял интерес к Туркунову и ринулся на пожилого интеллигента. – Где рукав? – рявкнул он.
   – К-который из них? – испугался очкарик.
   – Грязный! Грязный где? – книготорговец начинал злиться.
   Интеллигент привычно вытянул руки для досмотра.
   – Они оба не очень чистые, – пролепетал он. – Но в магазины с-с ними пока что пускали.
   Работник прилавка осмотрел два бежевых рукава и сказал:
   – Пойдет. А чего этот говорит, чтоб в химчистку?
   – Я не знаю. Он потерял, вот я и пришел.
   Туркунов видел только торсы беседовавших, и то одним глазом. Второй он по-прежнему прятал за книгой.
   – А что там? – спросил торс покрупнее и наклонил голову вниз.
   – В пакете? Не знаю. Я не проверял, – признался тот, что в очках.
   По телу Туркунова прокатилась горячая волна, как будто ему впарили внутривенный.
   – Это мое! – взвизгнул он и с книгой наперевес ринулся к собеседникам.
   С интеллигентских пальцев свисал пакет с миллионом. Туркунов схватил его всей пятерней, забыв про тяжелый фолиант, который та поддерживала. Книга рухнула на пол.
   – Ты чо делаешь?! – взревел продавец. – Ты знаешь, сколько это стоит, чмырь?
   Деятель сферы обслуживания явно собирался схватить свежеотреставрированного миллионера за шкирку, но тут в магазин зашел новый посетитель. Он был похож; на книголюба так же, как рейсфедер на рейсхканцлера. С порога он поздоровался.
   – Здорова, Кот, как конкретно дела?
   – Да вот, учу лохов с книжками обращаться, – ответил на приветствие продавец. – Слушай, Слон, когда у нас ремонт закончится? Мобилы хоть нормальные люди покупают, а тут одни уроды! Забери меня отсюда, а то я удавлю кого-нибудь!
   – Скоро, Котя, скоро, без понтов, – успокоил Слон и направился за кассу. – У тебя что-нибудь холодное во фридже есть?
   – Да, бери там пиво, спрайт, – промурчал Кот и вернулся к своим профессиональным обязанностям. – Так, быстро купил книжку! – обратился он к Туркунову. – И ты там, читатель, сюда с деньгами, быстро! – продавец перешел к обслуживанию второго покупателя. Тот выполз из под стеллажа «Философия» и с видом приговоренного пошел на кассу. – А ты чо встал как поц? Брать что-нибудь будешь?
   – Нет, – встрепенулся дрожащий интеллигент. – Я только на минутку забежал, отдать, – он застучал стоптанными башмаками по лестнице.
   Туркунов наклонился, чтобы подобрать распахнутый посередине глянцевый фолиант и встретился лицом к лицу со знакомым ему брюнетом. Портрет, в отличии от дворниковой ксерокопии, был цветным. Подпись под ним гласила – «президент республики Венесуэла Уго Чавес». Слева красовался трехцветный флажок с белыми звездочками. Туркунов поднес книгу продавцу. Пока тот сканировал код с задней обложки, Туркунов узнал что он покупает. Книга называлась «Политический атлас мира» и стоила…
   – Четыре тысячи.
   Туркунов послушно заплатил и вышел на улицу.
   Около плаката, рекламировавшего японский ресторан-суши «Весла», его поджидал пожилой интеллигент.
   – Дорого заплатили? – спросил он и сочувственно посмотрел на сгибающегося под тяжестью атласа миллионера.
   – Да, уж… так, – уклончиво согласился Туркунов.
   – Ползарплаты, наверное? А для нас так вся пенсия, – грустно улыбнулся интеллигент.
   Туркунов вздохнул.
   – Вы уж меня простите, – старик снял очки от волнения. – Вам этот пакет, может, и не нужен был. А из-за него, то есть из-за меня, вам теперь голодать придется.
   Туркунов укрепил атлас под мышкой и поспешно ощупал сверток, который он втиснул во внутренний карман «Босса».
   – Нет, наоборот даже, этот пакет мне как бы тоже нужен… как раз-таки, – успокоил он бежевого пенсионера. – Личные вещи.
   Из полуподвала донесся крик обслуживаемого любителя философии. Туркунов поспешно попрощался и пустился прочь.
   Виноватый интеллигент кричал ему вслед: «Вы в следующий раз почитать на Тверскую ходите, в «Дом книги»! Там народу много, можно спрятаться на полчаса! А сюда не надо, здесь…».
   О том, что здесь, Туркунов уже знал, поэтому уходил не оборачиваясь.
   Он шел по изогнутому полумесяцем переулку и считал мемориальные доски. Считал, чтобы успокоиться, заглушить обиду и чувство голода. Очевидно, что шикарный костюм не придал ему достаточно респектабельности. Он не вызвал трепета ни у дворника, ни у его собаки, ни у книготорговца, ни у пассажиров трамвая. Даже живущий на пенсию интеллигент принял миллионера с однодневным стажем за своего. «Чего-то не хватает» – думал Туркунов.
   Грустную прогулку прервала процессия, перегородившая тротуар. Она состояла из шикарно разодетой дамы с высокой белой прической, сопровождавшего ее чванливого джентльмена, по стоимости гардероба годившегося ей в мужья, по-кавказски радушного толстяка с золотыми приисками на пальцах и трех вышколенных продавцов. Процессия направлялась из магазина «Уборы на Обломовском» к припаркованному напротив джипу, который Туркунов поначалу принял за вражеский дзот. Расстояние, преодолеваемое процессией, составляло четыре метра. Время в пути – около часа. К счастью, Туркунов подошел к завершающему этапу. Хозяин дзота уже чирикнул сигнализацией, золотозапасный брюнет ринулся открывать двери, а продавцы – укладывать на заднее сидение три круглые коробки.
   Обойти джип не получалось, и Туркунов притормозил. Чтобы его снова не заподозрили в чем-нибудь нехорошем, он повернулся к магазину и сделал вид, что осматривает витрину. И тут его осенило. Шляпа! Головной убор придаст его облику недостающую внушительность. Туркунов ринулся вовнутрь, но был перехвачен разгрузившимся продавцом.
   – В чем дело? – прошептал тот Туркунову в ухо.
   – Я хочу, я хочу убор купить!
   – Какой убор, мужик?! – шептал продавец.
   – Это бутик, тут дорого. Магазин «Шапки» на Садовой, туда иди!
   – Я в бутик хочу! – миллионер пробивался вперед с помощью атласа.
   – В чем дело, Геннадий? – недовольно спросил золотушный хозяин, подсадив в танк даму с прической.
   – Шапку хочет купить, – оправдался продавец, не выпуская Туркунова.
   Хозяин метнул в непрошеного посетителя уничтожающий взгляд.
   – Геннадий, объясните господину, что мы уже закрылись на сегодня.
   – Я не шапку, – роняя атлас, кричал Туркунов, – Я шляпу, мне срочно!
   БТР уже завелся, но даму заинтересовал чудак, который стоял посреди улицы на коленях перед раскрытой книгой и просил, чтобы ему продали головной убор. Она дала сигнал подождать и высунула из окна свою трехэтажную голову.
   – Алик, дай ему шапку, он ночью замерзнет.
   – Что же я ему дам, Люсинда Федоровна? У нас же уборы для избранной публики, – смутился хозяин.
   – Вынеси шотландку, – приказала Люсинда Федоровна.
   Хозяин сделал еще одну робкую попытку возразить, но дама указала ему на дверь его собственного бутика. Через секунду он появился обратно. В руках у него была теплая кепка в сине-красную клетку с ярким пунцовым подворотом.
   – Примерь, – сказала Люсинда.
   Туркунова к тому времени держали уже двое продавцов. Третий стоял с атласом наготове. Похоже, если бы Туркунову удалось вырваться из рук первых двух и кинуться к бутику, то этот просто прихлопнул бы его атласом, как таракана. Хозяин нахлобучил кепку на миллионерскую плешину и посмотрел на даму.
   – Пойдет, – оценила Федоровна. – Положишь на мою карту. Поехали, Джордж.
   Танк еще раз взревел и выполз на проезжую часть. Хозяин улыбался ему всю дорогу до горизонта. Затем он подошел к Туркунову и прохрипел:
   – А ты пошел отсюда, пока я тэбя не видел!
   Туркунову вручили книгу, и он зашагал в направлении, указанном Аликом.

Тапаньяки

   Долго ли, коротко шел миллионер Туркунов, но почувствовал, что слабеет. Со времен беляша с консомэ у него в желудке ничего не было. А ползание по стенам и заборам в городе, где тротуары – тоже проезжая часть, отнимают много энергии. Осложняло ситуацию то, что Туркунов, будучи приезжим, не знал правил настенного движения. Натыкаясь на встречных скалолазов, он проявлял элементарную неграмотность. Под женщин он норовил нырнуть, тогда как любой москвич знает, что дам надо облезать сверху. Пожилым он наступал на руки, а детям – на головы. Атлас доставлял Туркунову дополнительные неудобства. Один раз он послужил причиной затора, который удалось разгрести только с помощью полковника ГИБДД, охранявшего автомобили на той улице.
   Наконец миллионер выбрался на открытое пространство. Это был лучевой перекресток, на одном из углов которого зазывал восточными фонарями ресторан-суши «Весла». Туркунов падал от изнеможения. Опираясь на атлас, он взобрался по ступенькам.
   В прихожей миллионера встретил негр, одетый в самурайское кимоно.
   – Желает кусать господин? – спросил он.
   Господин желал, даже очень. Негр развернул веером три меню и сказал три незнакомых Туркунову слова: алакарт, тапаньяки, трэйн. Интонация была вопросительной и посетитель с атласом неуверенно произнес: «Да».
   – Да алакарт, или тапаньяки, или суси-трэйн? – не унимался черный самурай.
   Туркунов не понимал, чего от него хочет загорелый японец, но выяснять не было ни сил, ни времени.
   – Кушать чего-нибудь, японское, если можно, – попросил он.
   Негр опустил правую руку на самурайский меч и задумался. Туркунов прикрылся атласом. Подумав, африканец подошел к створчатым дверям с резными драконами и крикнул: «Стаса!» При этом он не спускал с Туркунова глаз, как-будто боялся, что тот украдет бумажный фонарик или сдерет со стены иероглиф. Вскоре из-за дверей возник здоровенный детина, похожий на японца в разы меньше, чем негр. Он оглядел вновь пришедшего, и, видимо, оценив стоимость синего «Босса» и красной фуражки, сказал: «В трэйн его».
   Слово «трэйн» напоминало Туркунову «трейнинг», которое он уже слышал в «Славянском Континентале». Оно не вызывало в миллионере положительных эмоций. Но выбор за него уже сделали. Верзила протрещал бамбуковой занавеской и ввел Туркунова в обширный зал. Большую часть зала занимало сооружение, похожее на деревянный корабль с высокими бортами. В корабле стояли три японца, на вид настоящих. Они орудовали ножами, но что или кого резали, Туркунов не видел. По бортам корабля двигался транспортер. По нему ехали блюдца, чашечки и прозрачные коробочки с чем-то разноцветным. Вокруг корабля сидели люди, по виду не японцы, и ели.
   Бугай указал Туркунову на стул. Тот сел. Транспортер оказался почти на уровне его подбородка. Под ним, также по периметру, тянулась длинная стойка, на которой стояла зеленая тарелка с синей салфеткой.
   – Пить что будем? – возник детина из-за спины.
   – Что-нибудь японское, – ответил Туркунов.
   – Конкретнее, – детина подмигнул официантке, работавшей на носу корабля.
   – Ну, традиционное… – Туркунов взмахнул руками, чтобы объяснить, но битюг уже повернулся спиной. Миллионер принялся знакомиться с интерьером. Интерьер состоял из японских весел. О том, что они японские, говорили выжженные паяльником иероглифы. Впрочем, в прошлой, дояпонской жизни, они могли трудиться на лодочной станции. Об этом свидетельствовали дыры от ржавых уключин и соскобленное слово на лопасти. Два весла торчали прямо из лодки. Одно из них нависало над транспортером на расстоянии вытянутой руки от Туркунова.
   Официант принес поднос с крохотной глиняной бутылочкой и наперстком из того же материала.
   – А меню? – крикнул ему Туркунов вдогонку.
   – Над головой, – буркнул официант.
   Туркунов поднял голову и обнаружил, что надписи на циновках, свисающих с потолка, оказывается, русские. Просто буквы украсили клинышками и завитушками, дабы они смотрелись по-азиатски:
   «Зеленое – 200 руб.
   Синее – 400 руб.
   Красное – 600 руб».
   Миллионер покрутил головой, ища продолжения, но на всех циновках было написано то же самое. К счастью, мимо пробегала рыжеволосая девушка в таком же кимоно, что и у верзилы с негром.
   – Девушка, примите заказ! – крикнул он так, что обернулись на другом конце парохода. Рыжая досадливо поморщилась и достала блокнот. – Мне красное, – приглушив громкость, сказал Туркунов.
   – Сколько? – спросила девушка, глядя в сторону.
   «Хороший вопрос» – подумал истощенный голодом Туркунов и спросил: – А оно большое?
   Девушка наконец повернулась и направила на миллионера свой выразительный взгляд.
   – Обычное, – сказала она. – Бокал двести граммов, бутылка – 750.
   – А оно что, в бутылке? – удивился Туркунов. – В смысле, жидкое?
   Девушка выпучила глаза точь в точь как консьержка из «Плезюре Инна».
   – Нет, у нас вино твердое, мы его на хлеб намазываем! Вы что, мужчина, издеваетесь?
   – Ах, вино! – миллионер хлопнул себя по лбу. – Ну конечно же, это вино, а я то удивился поначалу, что это у вас меню такое короткое. – Туркунов, кажется, расслабился и еще раз взглянул на трепещущую в воздухе циновку. Только что улыбавшееся лицо, вновь приняло задумчивое выражение. – Скажите, а синее и зеленое вино, оно какое по вкусу? Такое же, как красное или…? А то я раньше не пил как-то…
   Проплывавший мимо верзила, с двумя стаканами пива в руках, заметил отвисшую челюсть коллеги и остановился. «Проблемы?» – спросил он.
   – Ты чего ему налил? – не отрывая глаз от Туркунова, спросила рыжеволосая.
   – Саке. А что?
   – Да он несет какую-то ахинею.
   – Да, я сразу заметил, что он с глюком, – сообщил бугай и наклонился над туркуновским столиком. – Ты чего хочешь, брателла?
   – Кушать! – выпалил Туркунов, почувствовав, что дело принимает уже привычный для него плохой оборот.
   Верзила отдал стаканы рыжей, наклонился еще ниже и угрожающе-доверительным тоном произнес:
   – Ну так ешь. Чего ты людям мозги насилуешь? Вот она, еда, – он указал пальцем толщиной с туркуновскую руку на транспортер. – Зеленое стоит 200 рублей. У тебя есть 200 рублей?
   – Есть! – по-военному отрапортовал испуганный Туркунов.
   – Молодец, – похвалил битюг. – Слушай дальше. А если у тебя есть 400 рублей, то возьми синее. Оно вкуснее, чем зеленое. – Туркунов тряс головой, отодвигаясь от верзилиного лба. – А если ты совсем богатенький, вон и костюмчик у тебя, – амбал потрепал боссовский лацкан, – и шапочка, – Туркунов поспешно снял кепку. – Тогда возьми красное. Оно 600 рублей стоит. Понял?
   – Понял, – соврал Туркунов, балансируя на задних ножках стула.
   – Приятного… аппетита, – пожелал верзила с расстановкой и затянул миллионерский галстук на его же шее. Официант уже собрался уходить, но затем взял глиняную бутылочку и налил из нее прозрачной жидкости в наперсток.
   – Выпей, легче станет, – посоветовал он.
   Туркунов подождал, пока большое кимоно уйдет, и выпил. Легче не стало. Жидкость оказалась горькой и вонючей, хуже йодовой сетки.
   Надо было ее чем-нибудь закусить, и миллионер стал искать красное на транспортере. Мимо, как назло, проезжало все белое, похожее на слипшийся рис. Поскольку цена на белое нигде не была указана, Туркунов боялся брать. Наконец, он заметил рисовые котлеты, накрытые чем-то красным. Пока Туркунов соображал, что бы это могло быть, блюдо проехало под веслом. Туркунов запаниковал. Он протянул руку и даже прилег на транспортер, но ухватить красное не сумел, не пускало весло. Тогда голодный миллионер взобрался коленом на стул и попытался обойти весло сверху. До красного оставалось пару сантиметров. Туркунов дернулся вперед, табурет ушел в обратном направлении. Весло выскочило из зажима. Его лопасть въехала в подбородок верзиле, который подбежал, чтобы остановить лезущего на транспортер клиента. Уключина тем временем грохнулась на ленту и проехала по ней, описав внушительный радиус. Японская снедь разлетелась веером. Ряд посетителей были поражены прямыми попаданиями, других задело рикошетом от фонариков и циновок.
   Туркунов свалился на пол, задев по пути атлас. Тот, воспользовавшись оказией, описал дугу в воздухе и приземлился на стол, где две солидные пары отмечали день рождения в присутствии телохранителей. Уловив боковым зрением летящий атлас, охранники выстрелили в воздух и попали в люстру. Она, недолго думая, погребла под собой японских поваров, родители которых уже видели нечто подобное в сорок пятом. В общем, все вышло не так, как хотел Туркунов, которого к тому же ударило пролетавшим табуретом.
   Когда миллионер открыл глаза, то обнаружил себя лежащим на мокром асфальте. Очнулся он не от шума дождя, и не от крика господина в тройке, и даже не от тычков в брюшную полость. Туркунов очнулся от голода. Японская водка вызвала в нем прилив желудочных соков, который так и не удалось погасить казавшейся близкой, а теперь столь далекой японской же закуской.
   «Троечник» орал на вытянувшихся в стойке официантов, которые окружали туркуновское тело. «Сколько он выпил?!» – допытывался «троечник», и его очки скакали вверх-вниз, а бородка в стороны. За всех отвечала рыжеволосая девушка. «Клянусь, Иван Давидович, Стас ему только одну рюмку саке налил», – бормотала она, вытирая красный нос подолом кимоно. Иван Давидович не слушал. Он чередовал «сколько он выпил?» с «кто его впустил?». Второе было в юрисдикции негра-швейцара. Оправдываясь, черный самурай выскакивал из-за спин официантов и с криком «Стаса сказала пусти Серега я пустила!» пинал Туркунова сапогом в бок. От парадного входа бара-суши «Весла» отъезжала скорая помощь. Она увозила пострадавших в устроенном Туркуновым погроме. «Где-то там должен быть и верзила», – злорадно подумал миллионер. Он хотел повернуться на другой бок, чтобы подставить негру неизбитую часть тела, но не мог. Что-то тяжелое давило сверху. Туркунов вывернул спрятанную ладонь и нащупал лощеные страницы. Звери-официанты придавили его к асфальту атласом.
   Допрос работников продолжался еще несколько минут. Этого времени хватило бы неугомонному негру, чтобы сломать Туркунову пару ребер. К счастью, смекалистый миллионер научился незаметно передвигать атлас в сторону предполагаемого удара.
   Экзекуцию прервал зычный голос.
   – Капитан Бочегоров, сорок шестое отделение милиции. Что тут у вас случилось?
   Иван Давидович остановил свою бесконечную шарманку и успокоил стража порядка:
   – Ничего страшного, проводку замкнуло, уже исправляем.
   – Пострадавших нет? – спросил заботливый капитан.
   – Да ну, что вы, так, пара ссадин. Пойдемте, капитан, покажу вам наш бар. Он совершенно не пострадал, – Иван Давидович приобнял милиционера и развернул в сторону ресторана. Официанты побежали расчищать им дорогу.
   – А это у вас почему? – капитан указал на лежащего на животе Туркунова.
   – А это сейчас уберут. Сережа, приберись перед входом!
   Туркунов не стал ждать, пока японский негр Серега его уберет. Как только Давыдыч с Бочегоровым отошли на безопасное расстояние, он на полусогнутых перебежал улицу и скрылся за поворотом.

Ребра

   Идти было трудно. Синяки на боку терлись об острые ребра и обжигали болью. Мокрый «Босс» давил на плечи, атлас выскальзывал из застывших пальцев. Туркунов плакал. От голода, холода и обиды.
   Ему вспомнилось детство. Далекие семидесятые, пионерский лагерь, куда мама решилась-таки отправить его в пятом классе, чтобы попытаться устроить за месяц свою личную жизнь с прорабом Герардом Васильевичем.
   Первый день в лагере был интересным: построение, расселение, получение. Ночь оказалась беспокойной. Ребята в его комнате затеяли играть в Буденного. Туркунова выбрали лошадью. В его задачу входило таскать на себе толстяка Прокопенко по прозвищу Бутуз, который лупил врагов туркуновской подушкой. Воспитательница Ирина Игоревна прекратила сражение в три часа ночи. К тому времени подушка будущего миллионера разлетелась по палате белыми перьями, а железная кровать потеряла заднюю спинку и ножки. Ирина Игоревна забрала бескроватного Туркунова в свою комнату и уложила с собой.
   На следующий день детей вывозили на экскурсию по Азовскому морю. Автобус с пионерами прибыл на старую лодочную стоянку, откуда их должен был забрать буксир, приспособленный под прогулочный катер. У Туркунова схватило живот еще в автобусе. То ли кисель за завтраком был прокисшим, то ли котлета пережаренной. Он решил крепиться и продержался до прибытия плавсредства. Но тут природа взяла свое. Туркунов пулей рванул в солончаки, но пробыл там дольше, чем предполагал. Небо хмурилось, капитан буксира спешил, пионервожатая Марина плохо знала устный счет. Когда обессиленный Туркунов выбрался из зарослей осоки, корабль покидал акваторию. Отчаянный крик робинзона спровоцировал новый позыв, и ему пришлось вернуться в камыши. Через пятнадцать минут Туркунов предпринял вылазку на берег, взобрался на причал и обнаружил, что он один на кладбище судов малой вместимости. С неба сыпалась вода, из пионерских глаз – слезы. Он ходил, плакал и облегчался под моторными лодками. Они были побольше плоскодонок и прикрывали от дождя на короткое время. Когда ливень усилился, Туркунов забрался в покореженную рубку самого большого баркаса и уперся лбом в чудом выжившее стекло. Он выл как выпь или как выдра. Он ненавидел мать, которая его бросила на месяц, воспитательницу, пионервожатую и всю пионерскую организацию. Живот крутило, плечи ломило от ночной ноши, бока болели от пинков коллег-коней, а голова – от подушечных ударов всадников.
   Часа через три Туркунова нашли и отвезли на обед. Но он не смог принимать пищу из-за душивших его рыданий. Даже от тихого часа его освободили по состоянию здоровья. Пришлось звонить матери на работу. Она примчалась и увезла Туркунова на последней электричке. Герард Васильевич оставил цветы у порога, а кагор распил со сторожем в беседке детского садика.
   Поглощенный горестными мыслями миллионер не заметил, как вышел на широкий, залитый неоновыми огнями проспект. Голод и атлас подточили его силы. Он остановился на углу и посмотрел по сторонам. Напротив зазывал бегущей рекламой суши-бар «Япона-мама». Туркунов отшатнулся. По диагонали электрический человек в треугольной шапке кланялся в сторону пылающей вывески «Тянь-Шань. Дары китайских морей». Туркунов пригляделся, на витрине вспыхивало объявление: «Сегодня доставлены свежие змеи и лягушки». Его затошнило. Обернувшись назад, он обнаружил за своей спиной громадные окна столовой «Ленька-Енька». Миллионер зашел внутрь.
   В «Леньке-Еньке» было все понятно, почти как в заводской столовке, только с расширенным ассортиментом. Туркунов поставил на поднос салат «Цезарь» и салат «Греческий», из напитков выбрал дорогущий клюквенный морс и коктейль «Санрайз», сбоку пристроил бутерброды с севрюгой и жюльен. Выбор горячего разочаровал голодного олигарха. Поджарка свиная, бефстроганов, котлеты не возбуждали миллионерского воображения, хотя и пробуждали зверский аппетит. Туркунов выбрал «америкен рибс», которое выделялось из массы как ценой, так и загадочным названием.
   «Ленька-Енька» была забита до отказа, свободных столов не просматривалось. Но счастливчику Туркунову опять повезло. У окна девчонка в еньковской красной шапочке убирала стол, и он плюхнулся туда со своими яствами и номером, по которому должны были принести «америкен рибс». Место было шикарным. Окно от потолка до пола, скорее похожее на витрину, позволяло осматривать достопримечательности проспекта. Он сверкал рекламами и был буквально нашпигован бутиками. Туркунов вонзил передние зубы в бутерброд с севрюгой и почувствовал, что ситуация выравнивается.
   – Разрешите присесть? – раздалось над его ухом.
   Туркунов поднял глаза и увидел большую кучерявую голову.
   – Все места заняты, вот только у вас обнаружился свободный стул, – голова очень виновато улыбалась.
   Туркунов кивнул, не выпуская изо рта севрюги, и придвинул к себе «Цезаря» с «Греческим». Под головой оказалось короткое тело, одетое не по погоде тепло и неряшливо. Из-под подбородка пришельца выглядывал клинышек застиранной футболки, воротник фланелевой рубашки, верхние пуговицы домашней вязаной кофты, и на все это было натянуто старое дерматиновое пальто. На подносе одиноко стояла бутылка кока-колы, накрытая стаканом.
   Незнакомец сел, положил локти на стол и уставился на жующего миллионера. Его улыбка казалась слишком благостной даже не с первого взгляда. Туркунов осторожно огляделся по сторонам. У дальней стенки стоял свободный стул – кучерявый соврал.
   – У вас на коленях какая-то книга лежит, большая… новая, – донесся до миллионера приторно-сладкий голос.
   – Даб, выхо, мо, хатлс, а хупи авн, – ответил Туркунов, проталкивая застрявшего «Цезаря» «Санрайзом».
   – Атлас?! – неподдельно изумился сотрапезник. – Как увлекательно! Вы сейчас им, кажется, не пользуетесь? Вы не разрешите мне взглянуть, буквально на четверть минуты?
   – Дха, эшт, а ша трихе, – ответил Туркунов, запивая севрюгу жюльеном.
   – Спасибо большое, я вас не побеспокою, – незнакомец обошел стол и аккуратно снял с колен Туркунова книгу.
   Миллионер успел заметить, что книголюб был обут в босоножки на босу ногу. В комплекте с пятислойной зимней экипировкой они смотрелись легкомысленно.
   Присев на место, чудак снова впился влюбленными глазами в Туркунова.
   – Это потрясающая книга! Дорогая, новая, шикарное издание! – он гладил атлас руками, а глазами ублажал жующего хозяина. – Вы счастливый человек, что имеете такое сокровище.
   – Ба, хья, авна хупи и ъхуа, – согласился Туркунов и прихлебнул морса.
   – География! История! «Чем дальше я смотрю в прошлое, тем яснее вижу будущее» – помните этот черчиллевский плагиатризм? А мы с вами «становимся как субъектом, так и объектом истории» – а это, вы правильно подумали, Лен Брэкен.
   Туркунов подумал, что лучше бы он присел к тем двум очаровательным подросткам, которые пуляли друг в друга мороженым за столиком у стены.
   – Давайте откроем любую страницу наугад, если вы не спешите.
   Туркунов понял, что он спешит, и засунул в рот оставшуюся севрюгу.
   – Прекрасно! Индия, XVI век. Император Акбар, внук знаменитого Бабура. Он, как вы помните, вел свою родословную от Чингизхана и Тамерлана.
   Туркунов не помнил. «Америкэн рибс» не появлялись.
   – Его величественная столица Фатехнур-Сикри из красного песчаника потрясала воображение путешественников!
   Миллионер исподтишка оглядывался по сторонам.
   – …Но его внуку, Шахджахану, этого было мало. И он возвел Тадж-Махал! Они первыми ввели общегосударственную налоговую политику, совершенно правильно. О-о, это была величественная империя, согласитесь?!
   Туркунов согласился, тем более что ему принесли «америкен рибс», которые оказались огромными зажаренными ребрами.
   – Вы помните, что сказал итальянский артиллерист при дворе Орандзеба Николо Мануччи? – продолжал кучерявый, вгрызаясь в ребра глазами, в то время как Туркунов выполнял то же действие зубами. – «Я свидетельствую, что в Могольском царстве вельможи, и в особенности император, живут в такой ослепительной роскоши, с которой не может сравниться никто из европейских монархов и правителей».
   «Как он это все зазубрил?» – думал Туркунов, примечая, что у ученого незнакомца нет номерка на столе, а значит, он так и будет смотреть голодными глазами на давящегося ослепительными яствами миллионера.
   – Не сочтите за нескромность, если я, с вашего разрешения, спрошу у вас, – кучерявый проглотил слюну и запил ее кока-колой.
   – Яах, ва, вышмо жа нэ, – Туркунов сделал позволительный жест, надеясь откупиться остатками Цезаря.
   – По вашему мнению, – босоногий прервался и на секунду повернулся к окну, – по вашему мнению, – продолжил он, – причиной заката империи Великих Моголов была экспансия королевства Маратхи, как принято считать, или вторжение Надир-Шаха?
   Туркунов поперхнулся. Кучерявый сверлил его добрыми глазами. Миллионер попытался закрыться коровьей грудной клеткой, но лучи, исходящие из зрачков голодного историка, проникали через межреберные пространства. Отвернуться тоже не представлялось возможным, за их диалогом с улицы наблюдал какой-то тип. Туркунов виновато улыбался и жевал нарочито медленно. Он надеялся, что болтливый голодранец не выдержит долгой паузы и снимет свой дурацкий вопрос. Однако кучерявый ждал, Туркунов глотал, вопрос висел в воздухе.
   – Ну-гх, – нервно начал миллионер, разводя руками. – Экспансия, конечно… Ну и мурахи тоже… Но шах, он, конечно, тоже… – запас южноазийских средневековых терминов иссяк, и пополнить его было негде. Туркунов пытался заглянуть в лежащий вверх ногами атлас, но кроме номера страницы ничего не увидел. – И вообще, Индия… Это сложное все… – вспылил он и потянулся ко второй порции ребер.
   – …Это ваш знакомый? – вдруг сменил тему ученый сосед.
   Туркунову действительно показалось, что он где-то уже видел этот мясистый нос и крохотные глазки. Остальное трудно было разглядеть. Свет падал сзади, а мокрое стекло деформировало черты любопытного зрителя. Неожиданное внимание обедающих историков не понравилось наблюдателю. Он стукнул по стеклу кулаком и зашагал вдоль витрины.
   – Ушел, – сказал миллионер и, заметив, что кучерявый открыл новую страницу, поспешно погрузил зубы в бычий каркас.
   – Четвертый Крестовый поход? – забросил новую удочку босоногий, с вожделением взирая на недоеденный Туркуновым бутерброд.
   В это время у входа затеялась небольшая потасовка. Кто-то кричал «Штрейкбрехер! Где он, сволочь?» и шумел падающими стульями. Кучерявый приподнялся, чтобы через пушистую кепку миллионера заглянуть в зону конфликта. Туркунов подумал, что если неизвестный дебошир продержится еще минут пять, то ему удастся доглодать ребра и сбежать, не высказываясь по Четвертому Крестовому.
   – Что, жрешь, гад?! – раздалось у него над ухом.
   По круглым от ужаса глазам кучерявого и львиному рыку, сопровождавшему вопрос, Туркунов понял, что дебошир приблизился к их столу. «Вот влип я с этим голодранцем», – с досадой подумал он, относя вопрос на счет соседа.
   – Штрейкбрехер проклятый! – гремело тем временем над головой. – Его ребята там воду ждут, а он жрет, сволочь!
   Туркунов не хотел вмешиваться в конфликт и сознательно не поднимал глаз. Он просто обвел глазами зал «Еньки» и с удивлением обнаружил, что все как один посетители смотрят на него.
   – Иуда! – клокотала слюна в горле у агрессивного неизвестного. – Вываливай сегодня из моего номера! Чтоб духу твоего не было! Увижу, в глаз получишь, сволочь! – сзади что-то грохнуло, наверное, сломанный стул.
   «Они с историком участвуют в каком-то номере, – мелькнуло в голове у струхнувшего миллионера. – Артисты, что ли?» – Туркунов отвернулся к окну. На глаза попалась дюжина огромных бутылей с водой, стоявших на тротуаре. У Туркунова похолодело в трахее или ниже. Он поднял голову.
   – Костью не подавился, штрейкбрехер? – рычал его сосед по крыльесоветовскому номеру шахтер-водонос Африкан.
   Туркунов понял, что надо уходить, а еще лучше убегать. Африкан вел себя очень несдержанно. От несдержанности он как-то весь разбух и из большого превратился в огромного. Туркунов встал. В руке он все еще держал говяжье ребро, напоминавшее по форме и размеру серп. На миллионера смотрели все обитатели кафе. Повар на раздаче застыл с половником, из которого на пол лился рассольник. Даже отощавшие студенты перестали жевать, когда человек с ребром сделал отчаянный шаг к выходу. Африкана было не обойти, и Туркунов направился прямо под него.

Окоп

   Кутеповский переулок перерыли напрочь, от дома № 8, где помещался «Содомбанк», до тринадцатого дома, в котором помещались недовыселенные жильцы. Прораб ООО «Мэрстрой» Пырьев курил в вагончике, пережидая дождь. Ярославский гастарбайтер Саня по кличке Шинник принес консервную банку под четвертую пепельницу и тоже закурил. Возможно, Пырьев его и не заметил бы из-за дыма, но Шинник подал голос.
   – Остапыч, ты видел когда-нибудь такую охерень?
   Пырьев нагнулся на звук и уперся лбом в оконное стекло.
   – Псих какой-то, – сказал он.
   – Да психов много, но этот точно с антенны упал. Ты знаешь, чо это за костюм на ём?
   – Чо?
   – За тыщу баксов!
   – Иди ты?
   – Чо я, зря пять лет на стамбульский рынок ездил?
   – Во ё! – изумился Пырьев и закурил следующую сигарету. Помолчали. Прораб вернулся на наблюдательную позицию.
   – А чо у него в руке?
   – Пакет.
   – А в другой?
   – Кажись, зонт.
   – Какой те зонт? Он кривой.
   – Пика? – хлебнул белого воздуха Шинник.
   – Кабы не хуже. Тут банк рядом.
   – Пошли? – Саня подался вперед.
   – Жить устал? – охладил его опытный Пырьев.
   – Ну так звонить надо! – Шинник хрипел от подступившей жажды подвига.
   – Куда?
   – По номеру террористическому.
   – А я его знаю?
   – Так его ж по телевизору показывали. Легко запоминающийся – три девятки, две десятки.
   Пырьев огляделся и взял телефон. Ответили быстро, по-военному.
   – Здрасьте! – сказал прораб и отошел в дальний от окна угол. – Могу я побыть анонимом? – для начала поинтересовался он, прикрыв трубку рукой. – С-спасибо, – поблагодарил Пырьев после паузы и нервно затушил окурок о дисплей компьютера. – Мы роем на Кутеповском, – прораб мурчал ртом и одновременно гудел носом, чтобы заглушить возможную прослушку. – Тут человек подозрительный, с предметом в руке.
   Шинник тоже перестал курить и одним глазом пас террориста, а другим следил за начальником.
   – …Предмет? Кривой, – отвечал тот на вопросы из центра. – Мужчина… Мы тоже мужчины… Чем?.. Н-не пользуемся… Пока н-нет… Хорошо… Об-бязательно… Спасибо.
   Пырьев опустил телефон и смотрел сквозь стену. В его глазах Шинник увидел смятение чувств.
   Выручила закалка старого коммуниста. Он встрепенулся и заорал в трубку: – А терроризм, терроризм там был, его куда дели? Ага, записываю! – прораб схватил гвоздь и нацарапал что-то на теодолите.
   – Ты чего орешь, Остапыч! – Шинник закрыл пятерней лицо от ужаса. – Конспиратор ты хренов. Что сказали?
   – Это не они, – произнес прораб.
   – А кто?
   – Прокладки какие-то, «о'кей аби».
   – Водопроводчики, что ли?
   – Хрен их знает. Полом интересовались.
   – В каком смысле? – Шинник заметил, что прораб в прострации.
   – В женском.
   – Остапыч, ты че, переволновался?
   – Сам ты козел! – неадекватно отреагировал Пырьев и пояснил. – А ты бы не пересрал, когда у тебя на участке банк взрывают? На вон, звони. У них новый номер теперь.
   Пырьев надел очки и считал с теодолита: «7346-28-59».
   Шинник набрал и, услышав ответ, проорал как ужаленный:
   – Здрасьте! – помолчав, он повторил. – Здрасьте! – помолчал еще раз и вместо полного приветствия ограничился заглавной буквой: – Ззз.
   Увидев, что Саня закрыл телефон, прораб спросил:
   – Чего там?
   – Перерыв с семи до восьми.
   – И что делать будем? – промямлил растерявшийся Остапыч.
   Оба посмотрели в окно. Дым, лишившись подпитки, сгуртовался на потолке и вытекал из комнаты через щели.
   – К окну подошел, – констатировал прораб.
   – Звони ментам, Альберт Остапыч. Я пошел!
   – Стой, дурак! Куда?! У тебя ж… – но Шинник, вооружившись лежавшим на столе штангенциркулем, уже покинул убежище. Пырьев хотел было прикрыть за ним дверь, но испытал такую муку совести, что засеменил вслед за героем.
   – Товарищ! Вы… Что здесь хотите делать? – услышал Туркунов хриплый, прерывистый голос за спиной.
   Он повернулся и увидел человека средних лет в распахнутой настежь рабочей куртке. Человек стоял в защитной позе на присогнутых ногах с штангенциркулем в правой руке. Его глаза темнели смертельной тоской.
   – А я, собственно, перебраться хочу на ту сторону, – ответил Туркунов честно.
   Человек хотел еще что-то спросить, но не мог, у него не работал звук. Тогда из-за его спины вылез другой, побольше и постарше. Прикрываясь темноволосым, он выкрикнул:
   – А что, обойти нельзя? Там знак – «Обход по Расстрельному переулку»!
   – Стрелецкому, – прохрипел первый.
   – Ну да! – рявкнул большой.
   – Извините, я не заметил. Я спешил.
   – А ч-что у вас в-в руке? – поинтересовался брюнет.
   – Это пакет, просто пакет, – Туркунов прижал миллион к груди.
   – В-в другой, – указал штангенциркулем заика.
   – А что в другой? – Туркунов посмотрел в другую руку. – Ой, это кость, ребро, я его ел. Забыл выбросить. Вы знаете, я бежал от одного ненормального, психа, шахтера-водоноса.
   – Сегодня что, выходной в дурдоме? – спросил старшой.
   – Да нет, – взмахнул ребром Туркунов. – Он со мной в одной комнате живет. Наставил бутылок, ни сесть, ни лечь. Он сейчас голодный, и у него приступ, и он хочет, чтобы я голодал…
   – …Остапыч, в контрразведке перерыв кончился? – прошептал через плечо Шинник.
   – Нет еще, – взглянул на часы прораб.
   – А в милицию звонил?
   – Не успел. Тут в скорую звонить надо, кажись.
   – Не надо никуда звонить, товарищи! – взмолился миллионер. – Я просто туда хочу пройти.
   – Туда нельзя. Иди обратно! – приказал Пырьев.
   – Я обратно не могу, господа землекопы! Там этот псих – Африкан. Он воду бросил, за мной погнался. Если я вернусь, он мне точно телесные повреждения нанесет, неужели вы не понимаете? – Туркунов заискивающе улыбался, пытаясь вызвать сочувствие у строителей. – У вас нет мостика какого-нибудь, чтобы я перешел?
   Прораб посмотрел на Шинника, у того дрожали губы. У самого Пырьева пробежали мурашки по коже. Вокруг, как назло, не было ни души. Окна «Содомбанка» мерцали жутковатым ультрафиолетом. Недоснесенный дом № 13 скрывал ободранные стены за маскировочными портьерами.
   – Счас! – бывалый прораб пошел на хитрость. – Счас найдем мостик. Ты… вы здесь подождите, товарищ Шинник… Алтуфьев. Вы останьтесь с товарищем. Посмотрите, чтоб он не упал.
   – Нет! – Шинник оббежал прораба по земляному валу. – Я лучше с вами пойду, товарищ Остапыч… Альберт. А то в-вы один мостик не донесете.
   Оказавшись в каптерке, строители тут же достали телефоны и стали тыкать в них пальцами. При этом они широко раскрывали рты друг на друга и даже чуть не стукнулись лбами.
   Смекалистый Туркунов сообразил, что мостика ему не видать и что дело пахнет керосином. Он свернул пакет с деньгами и впихнул его в карман «Босса». Потом он разбежался по тропинке, протоптанной между кучами земли, и сиганул через канаву. В полете миллионер был прекрасен. Приземление уступало полету как в технике исполнения, так и в артистичности. Настолько уступало, что даже алкаш Поленов, проводивший на балконе ежевечерний шмон на предмет давно выпитой заначки, увидев человека в костюме и белой рубашке, который нырнул в грязь со всего разбегу, скривился и пропел: «Ё-ё-ё-ооо». Нарядный человек тем временем, вместо того, чтобы побыстрее отряхнуться, побарахтался в грязи еще пару минут. Затем он вскочил и пустился бежать мимо поленовского и других балконов тринадцатого дома.
   Пырьев с Алтуфьевым получили от голоса, ответившего по антитеррористическому номеру, задание не спускать глаз с бомбометателя. В приступе вежливости они потолкались около двери и вышли его выполнять. Оба были преисполнены смесью чувств гордости и страха, только в разных пропорциях. Шинника распирала гордость за получение приказа от Родины. В Пырьеве преобладал страх умереть, не закончив строительство вагончика на садовом участке.
   Улица встретила героев зловещим молчанием.
   – Ничего не видать, – сказал прораб, когда подполз к канаве.
   – Вот оно! – Шинник нащупал лучом фонаря светлое нечто на другой стороне окопа. Оба разведчика отпрянули на взрывобезопасное расстояние.
   – Убег он! Вон туда убег, – донесся сверху пропитый голос.
   Строители задрали головы и увидели Поленова, сидящего на балконе среди пустых бутылок. Шинник направил на него фонарик.
   – Ты что, мужик, там живешь? – спросил он.
   – Не, я тута кино снимаю, – ответил Поленов.
   Удивление Шинника было вызвано отсутствием на балконе ограждения, которое Поленов недавно сменял на бутылку портвейна. Из стены торчала только бетонная плита, отделенная от космоса батареей пустой тары.
   – Продай балкон! – невесело пошутил Пырьев.
   – Хер вам! Бутылки примите по полтиннику, – сделал встречное предложение Поленов.
   – Гляди, Остапыч, это сверток!
   Дуэт ретировался на передовую.
   – Похоже на пачку денег, – подтвердил слухи о наличии аналитических способностей у уроженцев Верхнего Поволжья Шинник.
   – Замаскировано, – оценил бывалый прораб. – Ты к ней руку протянешь, а она тебя как!..
   – Вы долго раком будете стоять, мудаки? – амикашонствовал уязвленный несостоявшейся посудной сделкой Поленов.
   – Пошел на!.. – блеснул редкоземельным прилагательным в конце предложения Пырьев.
   Поленов уважительно крякнул и прикрыл за собой дверь. Тут же со стороны Стрелецкого донесся шум мотора. Группа захвата прибыла на отечественном уазике и состояла из двух сержантов – старшего и младшего.
   Старший подошел к землекопам и вытянул руку. Прораб кинулся ее пожать, но сержант выставил указательный палец и спросил:
   – Это что?
   – Взрывпакет, товарищ сержант! – доложил Шинник.
   – Кто сказал? – поинтересовался милиционер.
   – Товарищ Остапыч… Пырьев… прораб, – заволновался Шинник.
   – Кто оставил?
   – Вышестоящие органы, – мигрант из Ярославля выглядел растерянным.
   – Какие органы? – сержант удивленным.
   – Ну… – у волжанина снова пропал голос. – Тховахища прхараба нам пхаставили из треста, чтобы рукховодить зхемлянными рхаботами…
   – …Пакет оставил сумасшедший в черном костюме! – пришел на помощь Пырьев, вытянувшись по-военному.
   – В темно-синем, – поправил Шинник.
   – И красной кепке, – добавил прораб.
   – С бубоном, – вновь подсуетился Шинник.
   Милиция осветила предмет подоспевшим фонариком. Фонарь принес младший. Он держал его сзади, чтобы не выпали батарейки и одновременно входил в курс дела.
   – Чего тут?
   – Охереть! – вкратце обрисовал ситуацию командир.
   – Копать-тарахтеть! – сделал предварительный вывод подошедший, различив пачку банкнот.
   – …Раскопки ведутся обществом с ограниченной ответственностью «Мэрстрой»! – забарабанил все еще стоявший смирно Пырьев.
   – Ш-ш-ш! – шикнул на него командир.
   – Будем брать? – спросил заместитель.
   – Обезвреживать, – уточнил старший.
   Через пару минут бомба была поднята с земли и вытерта рукавом. К восхищению землекопов, старший сержант тут же положил ее себе во внутренний карман, видимо, чтобы защитить мирное население от взрывной волны.
   – Осторожнее, товарищ сержант, – по-отечески попросил Пырьев.
   Отъезжающая машина остановилась. Старший высунулся из окна и предупредил, – О секретности знаете?
   Землекопы задергали головами.
   – До особого распоряжения! – приказал милиционер, поправляя фуражку.
   Машина уже покинула место действия, а строители стояли еще несколько минут, не в силах вымолвить ни слова. Наконец прораб глубоко вздохнул и произнес:
   – Такая у них работа.

Милан

   Улица, на которой остановил свой антилопий бег суточный миллионер, отличалась пешеходностью и продажностью. Несмотря на наступившую темноту, торговля шла полным ходом. Посреди улицы стояли лавки под навесом. Они предлагали шатающимся без дела туристам весь набор русской экзотики. Грязно-липкий Туркунов шел мимо прилавков, с тоской взирая на шеренги матрешек, штабеля ушанок и россыпи значков. Наконец его взгляд просветлел. Туркунов подошел к лотку, заваленному пуховыми платками.
   – Мистер вуд лайк традишионал Оренбург скарф? – спросила девчушка в шали и буденовке.
   Туркунов разобрал слова «мистер» и «Оренбург». Остальные звуки не вызвали в нем ассоциативных реакций.
   – Айн платок, – сказал он, чуть помявшись.
   – Шпрехен зи дойч? – поинтересовалась девчушка.
   Туркунов в школе учил немецкий, поэтому не растерялся:
   – Же не па.
   – Парле франсе? – допытывалась любопытная продавщица.
   – Уно платок, – настаивал Туркунов.
   – Ди че колоре? – упорствовала буденовка.
   Туркунов еще раз прошерстил свой русско-иностранный словарь и, не найдя ничего нового, пошел по второму кругу.
   – Оренбург! – сказал он и показал девушке палец.
   Она надула губы, швырнула Туркунову белый платок и тоже выставила палец из под прилавка.
   – Хау мани? – спросил миллионер.
   – Гитлер капут, – ответила продавщица озлобленно.
   Туркунов послушно отсчитал три тысячи, взглянул на продавщицу и добавил еще две.
   – Граци, – сказал он, забирая платок. Ощутив его приятную мягкость, он расщедрился и добавил: – Шён.
   «Хорошо, что я знаю английский, а то бы эта тупица меня не поняла», – подумал миллионер, отходя от прилавка.
   Штаны липли к ногам, особенно на коленях. Рукава освежали тело грязью с Кутеповского переулка. Туркунов подошел к фонарю, который висел над дверью с надписью «Currency Exchange». «Босс» при свете выглядел крайне непрезентабельно, особенно его нижняя часть. Миллионер сложил платок и принялся за работу. Оренбургский пух хорошо впитывал влагу и сметал комки грязи. Его недостаток заключался в слишком вольном разбрасывании белых шерстяных волокон по темно-синей поверхности «Хьюго». Закончив, Туркунов еще раз оглядел костюм с платком и обнаружил, что они поменялись цветами. Платок стал грязно-синим, а костюм – белесым. Туркунов задумался, затем постелил платок на порожек и сел. Сидя было легче собирать белую ворсу со штанин. Получалось неплохо. За пять минут миллионеру удалось собрать штук двадцать ниток. Еще столько же тысяч оставалось на поле боя. Сообразив, что до закрытия ночных клубов не управиться, миллионер встал, задрал штаны и обтер все еще мокрые ноги. Тут он заметил, что его фотографируют веселые интуристы. Кроме того, полиглотная продавщица в буденовке созвала коллег с соседних прилавков, и они вместе наблюдали за чисткой по-оренбуржски. Надо было уходить. К тому же опять заморосило. Туркунов укрыл платком плечи и пошагал вдоль улицы.
   За лавочниками разместились художники-портретисты. Они живо отреагировали на появление господина в бизнес-костюме, клоунской кепке и грязном пуховом платке. Художникам был не чужд эпатаж, и они приветствовали Туркунова как собрата по борьбе с ханжеством. Миллионеру нравилось внимание артистической публики, и он снова начинал себя хорошо чувствовать.
   К сожалению, веселую улицу вскоре перегородила железная сетка. Туркунов еще не соскучился по землекопам, поэтому свернул в темный узкий переулок, в конце которого зияло нечто яркое и шумное.
   Не успев толком промокнуть под стекавшими с дырявых желобов струями воды, он вышел на сверкающий огнями проспект. Здесь кипела такая жизнь, что у миллионера захватило дух. Он посмотрел на часы. В это время в его городе было закрыто все, даже баня. По улицам ходили только бродячие собаки и вооруженные подростки. Здесь же бурлило!
   По дорогам катились лимузины. Из лимузинов выходили мужчины в пиджаках и часах с бриллиантами. За ними шли дамы, у которых бриллианты сидели не только в часах, но и в остальных частях тела. Они пересекали тротуар и заходили в ночные клубы. Их, клубов, на этой улице было больше, чем поликлиник во всем туркуновском городе. Миллионеру понравились названия «Кафешантан» и «Дрендоут». От первого веяло парижской распущенностью, от второго – английской чопорностью. Впрочем, он не пренебрег бы и другими ночными клубами, невзирая на названия, если бы не одна проблема. У каждого входа стояли по три, а то и четыре охранника. Тело– и лицесложение охранников не вызывали желания обвести их вокруг пальца. Входящие им дружески кивали, а окошек с надписью «касса» не было. Туркунов никого из охранников не знал ни в лицо, ни по имени. Кроме того, на его запястье не бряцали «Картье», а тихо сопела «Электроника». Миллионеру казалось, что ее пластмассовый корпус просвечивает через рукав. Проходя мимо очередного клуба, он одергивал левую руку, чем лишь привлекал ненужное внимание больших людей.
   Туркунов был близок к провалу. «Леха, мимо тебя придурок в красной шапке проходил? – услышал он отрывок радиопереклички. – Сейчас он к вам идет, трухани его, может, что посыпется». Туркунов хотел снять шапку и даже платок, но дождь припустил еще сильнее. От клуба «Милан» отделились двое с рациями. «Один из них, наверное, Леха», – подумал Туркунов и развернулся для побега. Его уже трясли водители, и ему это не понравилось. Ожидать, что охранники «труханут» нежнее, было бы наивно. Краем глаза миллионер заметил, что кубоголовый Леха вложил в последние два шага больше энтузиазма, чем в предыдущие. Туркунов взял низкий старт.
   – Стойте! – вдруг раздался визгливый женский голос. – Куда же вы?
   Из-за сейфа, который заменял Лехе тело, выскочила женщина и схватила Туркунова за рукав. – Вы что, заблудились? – пропищала она и показала миллионеру штук пятнадцать зубов из высококачественной американской керамики.
   – Да-а нет, – проблеял Туркунов, – я вот гулял, а товарищи тут… ко мне…
   – Пойдемте! – женщина потянула его к дверям ночного клуба. – Вы что опаздываете, – заговорщицки пожурила она. – К нам опаздывать нельзя.
   «Нельзя» было произнесено с шипящим выдохом на слоге «зя». Так обычно пугают детей, указывая на спичку или розетку – «Неззь-зя!».
   – Артем, это со мной, – сказала дама охраннику, которого все вокруг, включая Туркунова, считали Лехой.
   Выросший из-под земли швейцар открыл миллионеру дверь, и он со своей спутницей вошел в мечту. Мечта, во всяком случае, ее прихожая, была зеркальной. Столько Туркуновых миллионер не видел нигде, даже на свадьбе племянника. Стены и потолок размножали его в несметных количествах. Размноженного, его уменьшали и уносили в Зазеркалье. К сожалению, вместе с ним размножалась и тетка, которая уже начинала ему не нравиться. Она постоянно взвизгивала, щипала Туркунова за локоть, лыбилась ему в лицо и вообще была похожа на его жену. Впрочем, столько золота на своей жене Туркунов никогда не видел. «Если ее сдать в ломбард, – подумал не любивший женщин постбальзаковского возраста миллионер, – то хватило бы на три ремонта».
   К счастью, у Туркунова были и другие грезы, и они мало-помалу сбывались. Началось с того, что смазливая коробейница вручила ему лотерейный билет, а затем в зеркальную в сопровождении двухметрового черного костюма вошла изящная блондинка в укороченном с обеих сторон платье.
   – Вот он, – представила Туркунова тетка и снова противно взвизгнула.
   – Отлично, – отметила блондинка и оценивающе взглянула на миллионера. – Альберт, иди встречай Варьку! – приказала она двухметровому.
   – Варьку, – панибратски ухмыльнулся Туркунов, чтобы понравиться.
   – А что вы удивляетесь, – влезла тетка, – у нас и Биёнси будет.
   Туркунов едва удостоил ее абракадабру вниманием. Он весь очаровывал блондинку.
   – Эмма, веди в гримерную, я сейчас подойду, – сказала та, видно, клюнув с первого раза.
   Противная тетка с противным именем схватила его и потащила в боковую дверь. В гримерной Туркунов никогда не был и уже не чаял.
   Это переходило все пределы мечтаний. Миллионер вплывал в состояние легкого экстаза. Об этом свидетельствовала прилипшая наперекосяк улыбка на его физиономии. Такое случалось только когда за столом он выпивал четвертую рюмку водки. Жена, заметив улыбку, которую она называла дебильной, сразу же отправляла его спать. По свидетельству очевидцев, улыбка не спадала с его лица даже во время сна и отваливалась только утром при первом рвотном позыве.
   Гримерная не обманула туркуновских ожиданий. Трюмошки, столики, шкафчики – все как по телевизору, когда камера цепляет куски сладкой жизни за спиной интервьюируемого актера. Приятно удивило обилие женского б/у белья, раскиданного в игривом беспорядке. Туркунову было хорошо и без него, а уж с ним он чувствовал себя как кирпич в невесомости.
   – Почему в женской, Эмма? – ворвалась блондинка.
   В мужской Тер-Коров переодевается, – сказала зубастая. Туркунов хрюкнул от удовольствия.
   – Это он вообще? – шепнула красотка.
   – Ну а как же, – Эмма протянула руки к миллионерскому отражению, – только оделся еще смешнее.
   – Вы зачем сменили костюм? – обратилась блондинка к сидящему. – Утром вы были в светлом.
   Туркунову тоже показалось, что он ее раньше видел. Может быть, даже сегодня утром, еще в прежнем костюме.
   – Ну, я просто хотел лучше выглядеть. Что ж в старом-то ходить…
   – Вам когда его возвращать? – перебила блондинка. – Учтите, что до утра вы вряд ли освободитесь!
   – Я догадываюсь, – загыгыкал Туркунов, и у него защекотало там, где уже давно ничего не щекотало. – Ночной клуб же. Я и не собирался раньше утра.
   – Все равно, не нравится мне эта самодеятельность, – раздражение блондинки отражалось на эмминой коже. Та начала покрываться пятнами. – Не знаю, как отреагирует Виталий Всеволодович.
   – А кто это?.. – собрался поинтересоваться Туркунов, но на широком поясе блондинки запищала рация.
   – Биёнсе! – крикнула она, и Эмма взвизгнула как ужаленная. – Лифчики собирай, дура! – заорала на нее блондинка. – Этого в зал! Сзади где-нибудь!
   Эмма хватала разбросанные предметы женского интима и одновременно толкала Туркунова к выходу.
   – Помогай, чего стоишь? – крикнула она ему и сунула в руки охапку шелковых тряпок. Собрав все, она вытащила миллионера из гримерной и поволокла по коридору. Навстречу им двигалась иностранная речь. Заслышав ее, тетка толкнула Туркунова в маленькую дверь.
   – Спрячь! – зашипела она, когда миллионер попытался вернуть ей свежесобранное. После этого дверь захлопнулась, и Туркунов ощутил темноту и музыку.
   Развернувшись, он увидел сцену, на которой всесоюзно известный певец пел всенародно известную песню. Вокруг сцены были расставлены столы с закуской. За столами сидели нарядные люди. Миллионер заметил, что к нему, пригнувшись, направляется человек, и поспешно рассовал по карманам то, что было у него в руках. Человек подвел миллионера к дальнему от сцены столу, где уже сидели две пары.
   – Разрешите, мы вам подсадим еще одного гостя, временно? – спросил он для вежливости, втиснул Туркунова в свободный стул и удалился. Туркунов огляделся. Его соседями оказались очень солидные люди зрелого возраста. Мужчины сверкали белыми воротниками, женщины бусами. Песня закончилась, и зал накрылся аплодисментами.
   Народный певец со сцены не ушел, но и новую песню не запел. Он принял рюмку от официанта во фраке и заговорил в микрофон.
   – Дорогие друзья! А ведь здесь собрались только друзья, – подарил он слушателям свою женосшибательную улыбку. – Сегодня мы чествуем, а точнее сказать, празднуем юбилей дорогого Виталия Всеволодовича. И это действительно праздник! Праздничный день не только для родных и близких, собравшихся здесь, – певец сделал свой знаменитый широкий жест рукой, – но также для сотен тысяч людей, которым посчастливилось встретить на своем жизненном пути дорогого Виталия Всеволодовича.
   Тут только Туркунов заметил, что перед самой сценой стоял стол, отличавшийся от других размером и убранством. Середину стола занимала амфора с гигантскими розами. На стульях восседали дородные женщины, усыпанные бриллиантами, и мужчины в смокингах.
   Певец тем временем кончил говорить и затянул своим бархатным баритоном «Многие лета, многие лета…». Он сошел с помоста и направился к столу. Навстречу ему поднялся лысый мужчина большого роста и размера. Они выпили на брудершафт и расцеловались. На сцену выпрыгнули девушки, от вида которых у Туркунова начались мембранные колики. Они были практически неодеты, к тому же активно вращали выступающими частями тела под зажигательную музыку. Лысый с народным не обращали на них внимания. Они продолжали лобызаться, а затем сели закусывать. Гости последовали их примеру.
   Седовласый господин с очень строгим лицом, сидевший напротив миллионера, поднял свою рюмку и сказал: – Предлагаю выпить за Виталия Всеволодовича! – Три руки взметнулись вверх. – А вы к нам присоединяетесь? – спросил седовласый и строго посмотрел – не то чтобы в глаза Туркунову, а чуть выше. Туркунов последовал за его недовольным взглядом и нащупал на своей голове мокрую шотландку. Он тут же сорвал ее с извинениями и потянулся за рюмкой. Но мужчина не торопился пить. Его колючие глаза на этот раз впились в плечевой пояс миллионера. Тот наклонил голову и обнаружил оренбургский пуховый, которым он обмотался в целях защиты от дождя. Туркунов послушно его стянул и при свете вспыхивающей рампы увидел свисавшие с когда-то белого когда-то платка комья грязи. Платок пришлось отправить под кресло.
   Туркунов вытер салфеткой руки, мокрый лоб и заискивающе улыбнулся.
   – За юбиляра! – снял напряжение седой, расправив широкую грудь. Соседи выпили и закусили. Туркунов взял с блюда бутерброд с икрой и стал есть.
   – А вы знакомый Виталия Всеволодовича? – обратилась к нему близсидящая дама.
   Туркунов перестал жевать и ответил уклончиво:
   – Не то чтобы, но…
   Седовласый посмотрел на него еще строже. Туркунов поперхнулся.
   – Да-а, лет двадцать бы назад… – также неопределенно высказался второй мужчина и преданно посмотрел на седого.
   – Лет двадцать назад мы бы тут не сидели! – гаркнул строгий и стукнул рюмкой по столу. Затем он немного успокоился и добавил: – Или сидели бы ближе к сцене. – Его спутники согласно вздохнули.
   Туркунову становилось неуютно. Он почувствовал, что сыро-холодный «Босс» давит ему на плечи и липнет к коленям. Как назло, с потолка дуло. Компания ему не нравилась, особенно ее предводитель. Он начал подозревать, что зашел не в тот ночной клуб и что здесь большинство посетителей знают какого-то Виталия Всеволодовича. «Тогда зачем меня сюда завели? – задавал он себе вопрос. – Для численности? Из-за костюма? А зачем тогда через гримерную?» Его размышления прервала девушка со шляпой.
   – Господа, прошу вас разорвать свой билет по линии отреза и бросить в шляпу, – сказала она, подойдя к столику.
   За столом засуетились, Туркунов тоже полез в карман. В это время на сцену вышла ведущая «Новостей» и сказала, что по просьбе Светланы Игнатьевны поздравить юбиляра прибыла ее любимая певица. На сцену выскочила Варька Липучка с криком «Ох, люблю дорогого Виталия Всеволодовича!» и тут же пустилась в пляс. Она прыгала, трясла накладными грудями и шлепала по мягкому месту круживших вокруг нее кордебалетных девиц. «Солидный клуб», – сменил гнев на милость Туркунов, оценив подбор исполнителей.
   – Ваш билетик! – подставила ему шляпу и декольте лотерейщица. Миллионер полез во внутренний карман, нащупал там миллион и полез в другой. Он старался не глядеть в девичьи закрома и пялился на сцену. Как назло, второй карман был набит какими-то тряпками, которые, увлеченный песней Туркунов принял за салфетки. Он выкладывал их на стол, но билет не прощупывался. Наконец, он нашелся в одном из наружных карманов. Девушка вернула половину Туркунову и пошла к следующему столику. Миллионер облегченно зааплодировал распылявшей воздушные поцелуи Варьке. Следом за ней на сцену вышло трио «Петрушки Мултинэшнл». По словам ведущей, их преподнесла в подарок юбиляру его дочка Сусанна. С полпесни к ним присоединилась суперпопулярная Настя Хмель, спонсированная младшей дочерью Инессой.
   Туркунов взял с подноса предложенный коктейль, откинулся на спинку кресла и принялся расслабляться по полной. Ему уже не хотелось никуда уходить. Звезды были на уровне, а кордебалет зашкаливал за черту туркуновского представления о сладкой жизни. Даже показавшиеся поперва интеллигентными соседи, которые теперь громко шептались за его правым ухом, не сбивали ползущую вверх ртуть настроения. Тем более что его место за столом было ближайшим к сцене, и он мог сидеть к невоспитанным сотрапезникам в три четверти отворота. Когда пришло время приветствовать примадонну Арину Диезову, Туркунов зажал коктейль между ног, чтобы не оборачиваться к бестактным пенсионерам. Отаплодировав, он потянулся обратно к стакану.
   – Может, вы это уберете? – прошипела женщина в его правое ухо.
   Туркунов повернулся и ахнул – на его стороне стола лежали несколько предметов женского туалета. Ахнув, он разжал ноги, стакан грохнулся на мраморный пол, чем завоевал внимание доброй половины зала. Далее почтенная публика с интересом наблюдала, как миллионер рассовывал по карманам темно-синего костюма трусы и лифчики преимущественно розовых оттенков.
   Управившись, Туркунов влип в кресло и загорелся. Лицо его полыхало пунцовым раскатом. Корни редких волос жгли краснеющий череп. К тому же падающий коктейль обмочил его новые брюки аккурат в месте слияния двух штанин. Контраст кипящей головы, все еще холодных плеч, жжения в животе и охлаждаемого кондиционером мокрого паха не приносил успокоения. Во время выступления группы «Лоснящие» он изучил путь к отступлению. Когда на сцену под бурные аплодисменты выплыл нестареющий и нехудеющий Ремис Дуссос, Туркунов был готов к побегу.
   – Никуда не уходите, будьте готовы! – прозвенело у него в ухе. Миллионер встрепенулся и увидел удаляющуюся талию блондинки-менеджера.
   К чему быть готовым, она не сказала. После Дуссоса стали разыгрывать лотерею. Туркунов предположил, что предупреждение как-то связано с розыгрышем. Но тут же возник вопрос – а почему предупредили только его? Он, конечно, миллионер, но пока что тайный. А в этом зале, как он заметил, собралось много людей в дорогих костюмах, хотя и без клетчатых шапок. Эта теория окончательно развеялась после того, как приз достался не ему, а гривастому мужчине со столика на пригорке. Варька Липучка вручила победителю огромный ящик запчастей от фирмы Виталия Всеволодовича. После этого стали произносить тосты.
   Первым выступил стриженый ежиком джентльмен со стола, приближенного к имениннику. Его представили как начальника милиции округа. Он поздравил новорожденного и заверил, что милиция совместно с охранной службой фирмы Виталия Всеволодовича наведут порядок, он пошутил: «как в округе, так и в округе».
   Потом ведущая объявила «всеми уважаемого генерала наших доблестных спецслужб». Туркунов, который никогда не видел не только генерала, но даже рядового кэгэбэшника живьем, с интересом смотрел в зал, позабыв на время о холоде в чреслах. Никто не поднялся. Миллионер подумал было, что секретный генерал передал тост шифровкой, когда за его спиной раздался зычный глас. К ужасу Туркунова, генералом КГБ оказался его седовласый сосед по столику, перед которым он надысь так опаскудился. Чекист благодарил Валентина Всеволодовича за то, что «он в трудное для страны время, когда стальной щит державы разъедали изнутри демагоги и извращенцы (при последнем термине оратор и его друзья бросили ненавистный взгляд на Туркунова) протянул руку помощи тем, кто посвятил свою жизнь защите Родины от посягательств». Чьих посягательств, генерал не уточнил, то ли потому, что посягателей было слишком много для перечисления, то ли из-за того, что они в конце концов преуспели. После испепеляющего взгляда седовласого Туркунов ощутил себя кучкой золы, которую вот-вот разнесет по залу ветром из кондиционера.
   К счастью, генералу не дали глубоко вбуриться в глинистые слои классовой борьбы. Ведущая взяла микрофон и твердым «спасибо!» прервала воспламеняющую речь. Затем она улыбнулась так широко, что чуть не укусила собственные сережки, и «с особым удовольствием» предоставила слово «ближайшему другу именинника, широко известному в серьезных кругах Вано Пицундскому».
   Генерал рухнул на стул, давясь негодованием. «Скоты, свиньи, мразь воровская! – шипели его внутренности. – Гниды, полипы, зоофилы..! – тут все опять посмотрели на Туркунова. – …Шваль тюремная!» Миллионер скрючился от ужаса. В этот момент перед ним возник тот самый официант, который усадил его за генеральский столик. Он наклонился и шепнул: «Вам на выход». Вне себя от радости, Туркунов подскочил и бросился вон.
   – Стойте! – гаркнул официант. – Это сказали взять, – он подобрал с пола бесформенную кепку и грязного оренбуржца, с которого капала вода.
   Они покинули зал и пошли по витиеватому проходу. Туркунов не мог сдержать радости.
   – Вы знаете, я уже и сам собирался на выход, – щебетал он. – Нет, мне все нравится: звезды, коктейли… Но будучи лично не знакомым с именинником… как-то не в своей тарелке… А потом соседи, честно говоря… Нет, я рад, что вы меня к ним подсадили… но как-то… характерами не сошлись, что ли…
   Они подошли к небольшой лестнице, ведущей наверх. «Это на выход?» – переспросил на всякий случай миллионер. Официант кивнул и буркнул в пищавшую рацию: «Подходим».
   Они еще раз повернули и оказались в странном помещении, заставленном фонарями, трапециями и прочим театральным реквизитом. Здесь Туркунова ждал неприятный сюрприз в лице одутловатой Эммы.
   – Ну наконец-то! – всплеснула она руками.
   – Извините, я на выход! – решительно отрезал миллионер.
   – Конечно, конечно, – навязчивую Эмму не спугнула его жесткость. – Вижу, в вас бурлит ваша профессия.
   Туркунова действительно распирало в области кишечника. Однако он относил причину дискомфорта на счет коктейля, но никак не своей деятельности в отделе главного технолога.
   – Осталось потерпеть совсем немножко, – толстуха присела и зачем-то стала дергать его за штанины и полы пиджака. – Всего пять минут, и ваш выход.
   – Зачем пять минут? Я уже готов, сейчас, – Туркунов попытался увернуться от ее маниакальных посягательств, но наткнулся на широкую грудь стоявшего с каменным лицом официанта.
   – Ох, артисты! Ох, эти артисты, рвутся в бой! – Эмма поднялась и погладила Туркунова по плечам.
   – Артисты, может быть, и рвутся в бой, а я рвусь на выход! – миллионер искал глазами дверь.
   – Да потерпите же, сейчас вас объявят, – сказала тетка и нахлобучила на него шотландку.
   – Не надо этих церемоний! Я просто выйду, – протестовал миллионер.
   – Но как же вы выйдете, если Вано Пицундский еще говорит? – несла околесицу Эмма.
   – Ну и пусть говорит! – перешел на злой шепот Туркунов, – А я выйду!
   – Псих! – гыкнул официант.
   – Самоубийца! – опять всплеснула руками толстуха.
   – Так, выпустите меня! – прорычал Туркунов как можно грознее.
   – Что тут происходит, Эмма? – раздался властный голос у него за спиной. – Жюль, почему он до сих пор без грима? – В помещение ворвалась блондинка. За ней семенил мальчонка в коротких штанишках с мокрой головой.
   – Он рвется на выход. Психует даже. Какой-то прямо трудоголик!
   – В чем дело? – блондинка стояла перед Туркуновым и даже обращалась к нему, но смотрела не в глаза, а вокруг.
   – Я хочу выйти. Сейчас! – Туркунов тоже перед ней оправдывался. – А она говорит, что надо ждать, пока какой-то Вано Пилсудский закончит какую-то речь.
   Вано Пицундского перебивать нельзя! Никому, тем более таким, как вы, – блондинка водила пальцем по лицу Туркунова с выражением брезгливости на губах. – Что думаешь, Жюль?
   – Хорошо, брови поднимем, Альбина Юрьевна, – мальчонка вылез из ее подмышки и принялся хлестать Туркунова по носу большим помазком. – Для провинциальных актеров, Альбина Юрьевна, попасть в Москву – уникальный шанс, – комментировал он девчачьим голосом. Лицо его при этом, несмотря на обилие макияжа, казалось лет на двадцать старше и голоса, и роста.
   – Вот он и рвется себя показать, надеется, что кто-нибудь заметит.
   Туркунов как мог уворачивался от мальчонкиных рук, которыми тот норовил шлепнуть или ущипнуть.
   – А может, он об оплате волнуется? – вновь оскалила зубы Эмма.
   Тут миллионер вспомнил, что он действительно не заплатил ни за концерт, ни за коктейль, ни за бутерброд.
   – Да-да! – вскричал он и полез в карман за деньгами. – Я как раз хотел спросить, кому мне?..
   – Об этом не беспокойтесь, – сказала Альбина и еще раз осмотрела миллионера. – Мы все уладим после выхода.
   – Вас здесь не обидят, – тявкнула Эмма.
   – Кончил! – вдруг взвизгнул Жюль и отхлестал ручонками Туркунова по щекам.
   – Бегом! – захрипела Эмма.
   – Платок! Платок на него одевай, дура! – зашипела на нее блондинка и потащила Туркунова за тяжелую портьеру, откуда теперь раздавались бурные хлопки.
   – Зачем платок? Дождь, наверное, уже кончился, – вяло протестовал Туркунов.
   – Там, там шутить будешь, – Эмма напялила на только что подсохшие боссовские плечи грязного оренбуржца. Затем она уперлась в Туркунова как толкач и запихнула его за занавес.
   Там было темно, и только впереди, из щели между портьерами, пробивался яркий свет. Блондинка тормознула и зашептала Туркунову на ухо: «Помните, о чем говорили? Чтобы все было связано с тем фильмом, с тем танцем. И морду глупее… хотя она и так… Все, удачи!» – Альбина толкнула зубастую, и они посеменили обратно.
   Туркунов всполошился.
   – А выход там? – крикнул он вдогонку, указывая на свет.
   – Там, там, – оскалилась Эмма, обернувшись.
   – Ну так я пошел.
   Блондинка тоже обернулась, сжала губы и прошипела:
   – Стоять здесь, идиот! Пока не позовут!
   Миллионер остался один. Стоять было тоскливо и холодно. Из-за перегородки несло сквозняком. Оттуда же продолжали раздаваться овации. Как только они стали стихать, донесся голос ведущей.
   – После такого проникновенного, тонкого, богатого мудростью тоста трудно говорить.
   Господа, мы с вами сегодня находимся в привилегированном положении. И наша привилегия – эти два, не побоюсь этого слова, великих человека и гражданина – Виталий Всеволодович и Вано Пицундский. Хотелось бы слушать и слушать этих людей. (Ведущая сделала паузу.) Но мы должны продолжать нашу концертную программу. Однако сначала небольшая заминка. (Ведущая ускорила темп.) Тут у нас записан еще один тостующий. Это как раз победитель нашей с вами лотереи, обладатель шикарного приза от Виталия Всеволодовича, главный архитектор округа – Кривопузов Александр Гетманович. Что? Криво-зубов… Александр Германович, простите, тут так написано. Пожалуйста.
   – Дорогой, уважаемый, достопочтимый, Виталий Всеволодович! – гривастый задыхался от волнения. – Мне тяжело говорить. Тем более после всеми уважаемого Вано Пицундского. Однако я попытаюсь высказать вам…
   Неожиданно в полосе света возникла ведущая.
   – Альбину позови! – рявкнула она в сторону Туркунова.
   Он оглянулся, за ним никого не было. Пришлось идти назад. За портьерой он увидел толстуху, которая вкручивала лампочку в фонарь.
   – Там зовут, – сказал Туркунов.
   Толстуха ринулась в простенок, отпихнув миллионера.
   – Кордебалет давай! – приказала полведущей. Вторая ее половина улыбалась залу.
   – Счас?
   – Щас!
   – Бегу! А ты на место! – последнее относилось к Туркунову. Он пошел.
   – …и благодарность не только от архитектурного управления, но и от всей…
   Позади Туркунова раздался топот, скорее топоток. В следующее мгновение его окружили длинноногие девицы в количестве, в четыре раза превосходящем его представление о счастье. Кордебалетные костюмы отличались почти полным их отсутствием. И если на руках и ногах еще висели какие-то блестки, то там, где в его городе закрывают в первую очередь, практически ничего не было. Поначалу Туркунов отреагировал мелкой дрожью. Вскоре она перешла в крупную, поскольку миллионер вспомнил, что виноват в девичьем позоре он сам. В его карманах лежало как раз то, что должно было прикрывать и… И вообще, оно не должно лежать в карманах солидного человека. Мысли путались. Позор жег. Еще ужаснее было представить, как это все откроется. К счастью, в проеме снова появилась ведущая. Девушки заверещали и на цыпочках поскакали за ней, в огни рампы.
   – Специально для Вано Пицундского, от именинника – цыганский танец, – объявила телезвезда, прервав сюсюкание обладателя запчастей.
   – …за щедрость и доброту многоуважа… – было прихлопнуто громом цыганского оркестра. Девчушки, чье исподнее покоилось в карманах миллионера, взвизгнули и застрекотали каблучками.
   Туркунову стояние между портьерами порядком надоело. Давно завершилась речь, в продолжение которой никому никуда не разрешалось выходить. Туркунов вспомнил, что такие же правила существуют в церкви при чтении Евангелия. Правда, за нарушение церковных законов полагались муки вечные с отсрочкой приговора до окончания земной жизни. Для прервавшего Вано Пицундского, сообразил миллионер, муки начинались сразу и были кратковременными, но эффективными.
   Однако все это осталось в прошлом, и путь теоретически был свободен. На практике сзади дежурила зубастая Эмма, а спереди – строгая телеведущая. Впрочем, Туркунов с недавних пор стал смелым и решительным. Он твердо сказал себе, что подождет окончания цыганского танца, вернет девчонкам белье и пойдет на выход. Миллионер взял из пакета пять тысяч и положил в карман брюк, помня об оплате при выходе. Затем он вытащил все принадлежавшее девушкам и попытался это попарно рассортировать, чтобы раздача прошла без паники. Компоновал он по цветам и размерам. Работа эта ему даже понравилась.
   Музыка стихла. Зал грохнул овациями. Туркунов приготовил комплекты белья.
   Через минуту аплодисменты смолкли, но девочки не появились. «Неужели еще один танец?» – вздохнул миллионер.
   – Дорогие друзья! Мы приближаемся к кульминации нашей программы, – выдавила из себя восторг телеведущая. – Через несколько минут на сцену начнут выходить звезды мировой величины, которые прибыли в Москву с разных концов Земли, чтобы поздравить нашего дорогого юбиляра! А пока небольшой сюрприз. Этот сюрприз приготовили двоюродные сестры Виталия Всеволодовича, Алла Каримовна и Лора Каримовна. – Туркунову совсем не хотелось слушать, что приготовили для дорогого Вениаминыча две Каримовны, но выбирать не приходилось. Не мог же он рвануть на выход с вытянутыми руками, обвешанными непотребством.
   – Все в большой и дружной семье именинника знают, что из последних фильмов юбиляру больше всего полюбилась лента «Русский киллер». Вы, конечно, смотрели эту замечательную картину и помните, что там есть очень смешной эпизод. В морге, куда приходит после работы Крот, чтобы добить Елана, неожиданно оживает один из трупов. Мало того, он начинает петь и даже пытается танцевать. Оказывается, этого алкоголика, спавшего в переходе, где произошла перестрелка, случайно забрала скорая, которая собирала убитых. Поскольку он продолжал спать и был забрызган кровью, его, естественно, отвезли в морг, где он очнулся… – в зале раздавался подобострастный смех.
   – …Виталий Всеволодович, приходя с работы, часто просматривал эту сцену из своей любимой картины. Она помогала ему расслабиться после напряженного дня. Несколько раз он даже интересовался – кто же этот актер, лицо которого неизвестно широкой публике. И вот двоюродные сестры юбиляра разыскали комика. Причем искать пришлось не близко, аж в городе Пензе, в местном театре Юного Зрителя. Итак, уважаемый Виталий Всеволодович, для вас на сцене – живой труп, актер Григорий Туров!
   Зал снова взорвался аплодисментами, но даже сквозь них миллионер различил знакомый стрекот каблучков. Туркунов вытянул руки с «товаром» и тут же был схвачен за одну из них телеведущей. Она тащила его вперед, а навстречу бежали кордебалетчицы. Туркунов крикнул: «Подождите, мне надо отдать!», но ведущая вытолкнула его на площадку, где прожекторы били прямо в лицо. Туркунов прикрыл глаза локтем и сделал несколько шагов вперед, чтобы преодолеть слепящую полосу света. Ему это удалось, но он тут же получил удар звуковой волной. Шквал хохота бил снизу. Наведя на резкость, миллионер разглядел столы, разбросанные по большому залу. Из-за самого ближнего и богато обставленного поднялся здоровенный лысый мужик и пошел на сцену. Он корчился от смеха и вытирал проступавшие слезы рукавом бордового пиджака. Подойдя к миллионеру, он сграбастал его своими косматыми лапами и облобызал. От его ласк у Туркунова хрустели кости и жег лоб, оцарапанный бриллиантовой брошью. Чмокнув еще раз миллионерскую лысину, мужик промычал сквозь слезы: «Ну ты даешь, брателло! Вот молодец! Ну давай, шуруй!» – и вернулся на место.
   Туркунов провожал его взглядом и еще ничего не понимал. Прозрение ворвалось в левое ухо вместе с криком: «Так это артист! А мы думаем, что за придурка нам подсадили…» – миллионер повернулся на голос и увидел генерала. Тот вскочил из-за стола, за которым пятнадцать минут назад сидел Туркунов в качестве гостя. Теперь он стоял на сцене в качестве посмешища. И в количестве тоже…
   – …Смотрю, он лифчики бабские вытаскивает, думал, маньяк! – хохотал умудрившийся напиться за столь короткое время кэгэбэшник. – И платок тоже бабский нацепил, и…
   Из стены вышли трое больших людей, похожих, как близнецы, на Леху у входа. Один из них положил руку на плечо генерала и вонзил его в стул как гвоздь. Другой наклонился и шепнул на ухо рыцарю плаща и кинжала что-то такое, от чего тот закрылся ладонями. Лехи исчезли также, как и появились. Внимание зала вновь обратилось на Туркунова.
   Миллионер начал с того, что совершил попытку побега. Ее в самом начале пресекли телеведущая и зубастая Эмма. Своими телами они заткнули задний проход со сцены. Туркунов вернулся к микрофону. Можно было попробовать через зал, но только у фронтальных столов с именинником и Пицундским стояли шесть Лёх. А сколько их пряталось в тени, можно было лишь догадываться. Туркунов проанализировал ситуацию и понял, что произошло недоразумение. Он решил объясниться.
   – Товарищи! – сказал он и отшатнулся, поскольку эти самые «щи» вернулись к нему с трех сторон. Туркунов никогда раньше не говорил в микрофон и поначалу не узнал собственного голоса, когда тот выскочил из динамиков по бокам и сзади. Миллионер подождал, пока эхо уляжется в среднем ухе, и, невзирая на похохатывание в разных концах зала, продолжил: – Я не артист. Я простой… Технический служащий…
   Зал взорвался хохотом. Туркунов стаскивал с рукавов рассортированные женские комплекты.
   – Это не мое, – указал он свободной правой ладонью на комкающую нейлон левую. – Это мы из гримерной взяли с Эммой. Надо было собрать, потому что американцы шли.
   Из-за огней рампы Туркунов плохо видел зал, но слух подсказывал ему, что часть населения находится в состоянии истерики.
   – А-а платок тоже из гримерной? – проклокотал женский голос, прерываемый икотой.
   – Нет, платок я купил, чтобы костюм вытереть, – признался Туркунов, и дамская икота перешла в утробные позывы. – Я когда через яму прыгал, то упал. А строители милицию вызвали, – за столом именинника произошло замешательство – со стула свалилась грузная женщина вместе со столовыми приборами. Быстро поднять упавшую не удалось, потому что она тряслась и дрыгала ногами.
   – Шапку! Про шапку расскажи! – пробилась членораздельная речь сквозь общевойсковое ржание.
   Туркунову было очень неуютно. Он не видел причин для веселья, поскольку на сцене кроме него никого не было. Софиты нещадно грели подмокшего «Босса», отчего тело покрывалось горячей испариной. Вопросы, касавшиеся личных вещей, пугали миллионера. Было ощущение, что его хотят обвинить в воровстве.
   – Шапку мне подарили. Люсинда Федоровна подарила, потому что хозяин магазина не хотел мне ее продавать, а продавцы вообще не впускали.
   Еще несколько человек забились в истерике. На сцену полез мясистый дядька с огромными волосатыми руками. Рыдая и шатаясь, он подошел к Туркунову, оголил свое запястье и снял тяжелые желтые часы. Он взял миллионера и попытался нацепить часы на его стручковидную руку. «Брейтлинг» тут же соскочил вниз, сбив по пути «Электронику». Тогда Пицундский прикрепил их на плече прямо поверх «Босса». Электронику он забрал себе и, продемонстрировав публике, прорыдал: – На память!
   Зрители поднялись со своих мест и аплодировали стоя. Вано по пути расцеловал именинника и рухнул в кресло. Ведущая подошла к микрофону и рявкнула: – Григорий Туров! – овация преодолела звуковой барьер.
   – А теперь, – кричала ведущая, – Григорий Туров покажет нам свой знаменитый «танец в морге»!
   – Я не Туров, а Туркунов, – поправил ведущую комик. – И не Григорий, и в морге я не был никогда… пока…
   – Это можно исправить, – крикнули из зала.
   – Не надо, – попросил миллионер. – Я плохо танцую, вам не понравится. Я не готовился к выступлению.
   – Экспромтом! – продолжали шутить из-за стола новорожденного.
   – Вы меня не за того приняли, товарищи!
   – Пензенский труп тебе товарищ, Григорий!
   Туркунов привык к юпитерам и перестал щуриться. Ему открылся бездонный черный котлован, в котором плавали красные лица с оскаленными белыми зубами. Из-под зубов вылетали противные скрежеты, которые сливались в клокотание где-то у него под ногами. Туркунов однажды видел горячую грязь в санатории. Из ее недр выползали пузыри, издавая утробный ропот. Это была лечебная грязь. Туркунову захотелось домой. Не в «Крылья Советов» и даже не в «Славянский Континенталь», а к себе домой. К злой жене и апатичной дочке.
   – Отпустите меня отсюда! – оказывается, уже говорил он.
   В ответ из котлована вырвалось сразу десятка два бульб.
   – Станцуй, Гриша, тогда отпустим, – прошло сквозь одну из них.
   – А мы сейчас попросим наших девушек помочь нашему герою! – сказала ведущая в свой микрофон. – Музыку, пожалуйста!
   Из-за стены выскочили две девицы, облаченные в смешные клоунские штаны, наподобие рабочего комбинезона. Зазвучала очень странная прерывистая музыка. Девицы стали ломаться под нее, изображая то ли пьяниц, то ли сумасшедших.
   – Танцуй! – прошипела ведущая.
   Туркунов припал на одну ногу, потом на вторую, пытаясь повторять движения кордебалетчиц. Одна из них собрала разбросанные по полу трусы и обсыпала ими миллионера. Вторая взяла его за руки и потащила на себя. Они упали. Зал извергся львиным ревом. Туркунов попытался подняться. Из «Босса» вывалился пакет. Туркунов потянулся за ним и снова упал. Уважаемая публика визжала.
   Со сцены артиста выносили на руках все шесть танцовщиц. Он висел между ними как шкура карликового медведя. На живот ему сложили платок, шапку, пакет с нерастраченным миллионом и кучу белья.

ПоДскриптум

   – Прости, товарищ артист! Не признал сразу. Ты прям Хазанов! Отставить! Ты – Райкин! Оттуда к нам вернулся, чтобы всю эту мразь, которая там вот сидит, чтоб всю мразь!..
   В фойе, где Туркунову приказано было ждать, вошел Виталий Всеволодович.
   – Убери это! – приказал он одному из сопровождавших охранников. Генерала, который лобызал Туркунова последние десять минут, утащили в служебное помещение. – Давай твой пакет! – сказал Всеволодыч.
   – Весь? – отчаялся Туркунов.
   – Половину! Твой концерт закончен, дурковать теперь дома будешь. А мне еще с Биёнси на брудершафт пить.
   Туркунов достал из внутреннего кармана пакет и протянул имениннику.
   – Открывай, – сказал тот.
   – Можно мне на дорогу чуть оставить? – попросил бывший миллионер, глядя в пол.
   – Вот фраер, все ему мало! – именинник повернулся к охраннику. – Толик, дай сто баксов!
   Охранник достал из кармана бумажку, передал Всеволодовичу, а тот засунул ее Туркунову в лицевой карман вместо носового платка. – Смотри, не нажрись в дороге, а то до бабы своей не доедешь!
   – Виталий Всеволодович! – раздался знакомый Туркунову противный голос. – Сейчас Биёнси выходит!
   – Так давай быстро! – именинник повернулся к другому громиле. Тот поднял чемодан и раскрыл его перед хозяином. Всеволодович достал оттуда пачку банкнот и швырнул в раскрытый Туркуновым пакет. Потом подумал и добавил еще две. – Василий, доставь по назначению, – крикнул он уже на ходу и исчез за зеркальной дверью.
   Один из сопровождавших остался с Туркуновым. Василий был удивительно мал ростом. Туркунов даже не заметил его в обществе шкафоподобных охранников, когда разговаривал с Виталием Всеволодовичем.
   – Пошли! – сказал он и подтолкнул недавнего миллионера к выходу.
   Они вышли на дождливую улицу. На темную улицу вышли они. Туркунов посмотрел на маленького Василия в свете красного «миланского» фонаря и заметил, что в ширину он такой же, как в длину. «Сейчас он меня будет бить», – зачем-то подумал миллионер и не испугался. Василий бить не стал, а открыл дверь большой, черной как ночь, машины и сел. Повинуясь его жесту, Туркунов обогнул броневик и вошел с другой стороны. Василий завелся и съехал на дорогу, сбив по пути какие-то ограждения. Машина покатила по ночной Москве в неизвестном направлении.
   Туркунов всем телом прижимался к пакету и был в прострации. Миллионер вдруг осознал, что в этом огромном городе он потерял себя. Сутки тому назад сюда приехал технолог завода «Красный слесарь», гражданин и семьянин Туркунов. Нынче в черном танкере везли безработного, бездомного, бездарного артиста с чужим именем и майданизированной фамилией. Туркунову стало все равно.
   – В какой аэропорт? – спросил Вася.
   – Не знаю, – сказал Туркунов, подумав.
   – Ты чо, не знаешь, из какого аэропорта к вам самолеты летают?
   – Я на поезде приехал.
   – На какой вокзал?
   – На Казанский.
   После этих слов Туркунова сорвало с кожаного кресла и вмяло в кожаную дверь. Машина совершила резкий разворот на 180 градусов. Вася с чего-то повеселел и завел разговор об искусстве. Миллионер выбрал тактику односложного ответа.
   – А правда, что в театре все друг с другом перетрахиваются?
   – Не все.
   – А правда, что в театрах педиков много?
   – Немного.
   – А вы чо, после каждого спектакля до утра бухаете?
   – Не после каждого.
   – Ну а чо ты там получаешь?
   – Две с половиной тысячи, – назвал Туркунов свою зарплату в техотделе.
   – Ну и от спонсоров портвейна немерено, ага?
   – Ага.
   Вася долго смеялся и рассказывал про своего одноклассника, который тоже хотел стать актером. К счастью, его не приняли в училище, он остепенился и стал нормальным рэкетиром.
   Через два часа Туркунов уже сидел в спальном вагоне и смотрел на убегающие киоски Казанского вокзала. Вася купил ему все купе и предложил:
   – Хочешь, я тебе козу организую, чтоб нескучно ехать?
   – Козу?
   – Ну, телку. Ты ее потом на встречный посадишь, капусты я ей дам.
   Туркунов представил, как на него орет проводник за то, что он загадил купе капустой, шерстью и навозом, и отказался.
   За киосками пошли склады, потом сараи, затем девятиэтажки, потом шестнадцати– и выше. Москва заканчивалась. Шикарная жизнь тоже. Впереди маячил умирающий завод и переношенный ремонт. Туркунов хотел взвыть, но сперва решил заглянуть в пакет, который он боялся открывать в присутствии Василия.
   В пакете лежал его миллион, без каких-нибудь 50 тысяч и еще три пачки денег. Туркунов открыл одну. Она состояла из долларов. Сто купюр, по сто каждая. Виталий Вениаминович ничего не взял за вход, а наоборот, добавил еще почти столько же. Туркунов понял, что он возвращается с двумя миллионами и засмеялся. Смех перешел в хохот, хохот в гогот, гогот в рев, рев в рыдания.
   – Чай будете? – спросил проводник, приоткрыв дверь.
   – Бу-уду! – проревел даблмиллионер.
   Проводник тут же занес чай в подстаканниках с сахарными кубиками, как положено. Оглядев купе на предмет отсутствия багажа, он вздохнул и, стоя вполоборота к размазывающему слезы пассажиру, поинтересовался:
   – Обед будете в ресторане заказывать, господин?
   Туркунов высморкался в полотенце и, всхлипывая, подтвердил:
   – Обед господин будет заказывать в ресторане. С-самый дорогой. И с-с этим, с-с коньяком.
   Проводник понимающе кивнул и, пробормотав то ли «Будет сделано», то ли «Морду б тебе набить», вышел.
   В окне появились березки. Вместе с ними в купе к мультимиллионеру заглянул утренний свет. Ни того, ни другого Туркунов уже долго не видел. Целые сутки. Поезд ехал в страну. Широкую и долгую, как туркуновская жизнь.

   Сергей Роледер 2008 г.

Сергей Роледер Бутик и окрестности