-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Андрей Курков
|
| Две летние ночи и один я
-------
Андрей Курков
Две летние ночи и один я
//-- 1 --//
Нервные дети плохо спят.
Я не помню, где и когда впервые услышал эту фразу. Теперь это уже и не столь важно. Но тогда, впервые услышав ее, я, помнится, серьезно задумался. Отмотал в памяти свою жизнь до самого грудного младенчества – благо, не много той жизни позади было – и усомнился в правильности утверждения.
Я всегда был нервным. Наверное, я и родился нервным. Но всякие дети, родившись, кричат. Вот им и соску в рот, чтоб молчали. Мне, видно, соски было недостаточно, и поэтому очень скоро после рождения я получил плюшевого мишку. Коричневого плюшевого мишку с зелеными глазами. Какое-то время он лежал рядом со мной. Мне казалось, что растем мы одновременно, только меня в отличие от мишки регулярно кормили, так что мой рост был более логичен, чем его.
Немного подросши, я на какое-то время перебрался в кровать к родителям. Там было теплее и уютнее, чем в коляске. Но вскоре меня отселили в детскую кроватку с высокими деревянными бортиками, и снова рядом со мной был коричневый плюшевый мишка с зелеными глазами. Иногда мне удавалось из него выдавить какой-то утробный звук, напоминавший слово «мама», но это случалось крайне редко, но всякий раз это утробное «мам-ма» заставляло меня оглянуться и поискать глазами его мать. Естественно, что никакой плюшевой мамы рядом не было, и, еще не зная этого слова, я уже чувствовал его – сирота. Но обычно мишка молчал. Неподвижно лежал рядом и молчал.
Шло время, и у меня появилась новая кровать и отдельная комната. Жизнь менялась, и только тот же плюшевый мишка сопровождал меня ночами в страну сновидений. Я прижимался к нему во сне, и иногда мне казалось, что он – теплый. Он, видимо, и был теплым, лежа вместе со мной под ватным одеялом.
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, я влюбился в девчонку из соседнего класса. Мы ходили в кино и в темноте держались за руки, сидя на последнем ряду. После нескольких фильмов мы уже целовались, но в один день все рухнуло. Я уже не помню, о чем мы говорили, когда я упомянул, что сплю вместе с плюшевым мишкой. Она покрутила указательным пальцем у виска, сказала что-то обидное и ушла. Это, как говорят, был первый звоночек. В последовавшую затем ночь я лежал рядом с мишкой, но не обнимал его и даже старался не дотрагиваться, хотя сами руки мои тянулись к его ласковому плюшу. Как я ни старался, а проснулся уже в обнимку с ним, позабыв о предыдущем вечере и о своих сомнениях.
Влюбившись в следующий раз, я уже не упоминал о своем плюшевом мишке, и мой второй роман продлился отведенное ему драматургией жизни время. Увядшие чувства ко второй избраннице забылись быстро, а мишка остался рядом, и я снова обнимал его во сне.
Прошло еще пару лет. Я закончил школу. Завел усы и длинные волосы. Регулярно ругался с родителями, пытавшимися наставить меня «на путь истинный». После каждого подобного конфликта я закрывался в своей комнате и, наслушавшись вдоволь больше чем наизусть выученных песен Виктора Цоя, засыпал по-прежнему в обнимку с плюшевым мишкой.
Первое лето после окончания школы казалось совершенно особенным. Оно было жарким, шумным, неуправляемым. Я наслаждался свободой, одновременно не зная, что и как надо с ней делать, чтобы ощутить себя счастливым. Свободным я себя уже ощущал, а счастливым – нет.
Уставшие от меня родители собирались в санаторий. Их приближавшийся отъезд меня очень радовал. Я продолжал фантазировать на тему своей свободы. Иногда фантазии мои приобретали очень игривый характер.
И вот, рассказав, чего мне не стоит делать в их отсутствие, родители уехали. Я остался один и сразу растерялся. Я понял, что свобода – это не состояние, а действие. Надо было что-то делать. Надо было начинать. Я уже придумал первое действие – ужин со своей новой подружкой, Светой. Романтический ужин при свечах, переходящий в завтрак в постели. Вечером – шампанское, а утром я принесу ей кофе… Картина вырисовывалась вполне реалистическая, тем более, что Свету легко отпускали на ночь к ее подружкам. Я уже видел, как красиво и ярко все это произойдет – сразу несколько похожих эпизодов из разных видиков прокручивались в моей памяти, заставляя облизываться.
Вечером я позвонил Свете. Она с радостью приняла мое приглашение, и теперь оставалось ждать только следующего вечера, чтобы начать наслаждаться собственной свободой.
Ночью мне снилось счастье. Мои руки обнимали плюшевого мишку так же, как завтра они будут обнимать Светку, мою стройненькую веснушчатую Светку с «нахимиченными» волосами.
//-- 2 --//
Ближе к вечеру стол уже был накрыт. И картошку я заранее почистил и тонко нарезал, чтобы она обжарилась в сковородке до хруста. Два хрустальных бокала определяли романтическую «высоту» вечера. Когда мы чокнемся – они зазвенят, и в тишине квартиры, где никого, кроме нас, не будет, наступит маленький, никем, кроме нас, не замеченный Новый год. И продлится он, никем, кроме нас, не замеченный, до самого позднего утра, а, может быть, и дольше.
На протяжении этого дня меню праздничного ужина упрощалось с каждым часом, и в конце концов ничего в нем не осталось от риса и салата из крабов. Картошка, две отбивные, салат из редиски и «Советское шампанское», полусладкое, как вся моя жизнь, но намного игристее.
В семь часов в дверь позвонили. Я метнулся в коридор со скоростью электричества. Там, за дверью, стояла Светка – я прильнул глазом к глазку, увидел ее веснушчатую улыбку. Она улыбалась, еще не видя меня! Это был хороший знак. Мы были заранее рады друг другу.
Правая рука взялась за дверную ручку, левая по привычке дотянулась до язычка накладного замка. Привычное движение, но в этот раз случилось что-то странное. Язычок не оттягивался – его словно приварили изнутри.
Снова прозвенел звонок. Я еще разок глянул в глазок.
– Сейчас, сейчас! – сказал я стоявшей за дверью Светке. – С замком что-то…
Я дергал этот проклятый язычок, но все без толку. Казалось, что вся моя энергия, все мое внутреннее электричество пошло на борьбу с этим замком. И я проиграл ему. Через две минуты я уже чувствовал себя уставшим идиотом, стоя перед все еще закрытой дверью.
– Слушай, я не знаю, что это… – бормотал я Светке.
Она уже не улыбалась, стоя за дверью. Выражение ее лица было скорее озадаченным.
– Попробую стамеской! У нас, когда замок заело, папа стамеской открыл…
Я нашел стамеску в нижнем ящике шкафа. Втискивал ее в узкий проем между дверью и коробкой в том месте, где язычок замка заходил в железный паз коробки. Ничего не получалось. С указательного пальца правой руки капала кровь – я даже не заметил, когда его ободрал. Уставший, я снова прильнул к глазку и никого за дверью не увидел. Светка ушла. Ушла молча, как уходят обидившиеся.
Я смотрел на замок, как на злейшего врага. Хотелось достать молоток и разбить его к чертовой матери, чтобы ничего от него не осталось, ни одного винтика. Но сил и настроения заняться уничтожением замка у меня не было.
«Завтра все равно надо будет куда-нибудь пойти, вот тогда я его и поломаю!» – решил я.
Есть не хотелось. Я убрал со стола тарелки и бокалы. Картошку, нарезанную и залитую водой, сунул прямо в кастрюльке в холодильник. Когда стало совсем горько – я прильнул ногами к холодной батарее, смотрел в окно. Хотелось плакать.
Неожиданно позвонила Светка и как ни в чем не бывало предложила перенести ужин на завтра. Я снова был окрылен. Снова подумал, что неплохо было бы все-таки добавить к меню чего-нибудь более экзотичного, чем жареная картошка. Однако улучшившееся настроение не сняло с плеч усталость, и вскоре я заснул. Заснул, даже не взяв с собой под легкое махровое одеяло плюшевого мишку.
Но, проснувшись ночью от зазвучавшей на дворе сирены автомобильной сигнализации, я обнаружил мишку рядом с собой. Он был теплый и совершенно неожиданно показалось мне, что услышал я его дыхание, ровное и ритмичное.
Я тихонько встал, ушел на кухню и уселся там в темноте на холодный табурет. Я не знаю, как мои мысли объединили вдруг происшествие с замком с присутствием в моей жизни плюшевого мишки. Но, насмотревшись уже довольно много видиков-ужастиков, где от самой невзрачной игрушки иногда веяло смертью, я серьезнее задумался о своем плюшевом друге детства.
Чем больше я думал о нем, тем более странным казалось все вокруг. Я довел себя до состояния, которое много раз переживал в детстве, – до состояния ночного страха, когда замираешь и боишся пошевелиться – все вокруг кажется живым и зловещим. И я замер на холодном табурете, боясь темноты, окружавшей меня. Теперь надо было пересилить свою боязнь, подкрасться к двери и быстро включить свет – все злое и зловещее сразу спрячется: темные силы боятся света, это я тоже помнил из видиков и из собственного детства.
Разозлившись сам на себя, я все-таки включил свет и решил и дальше бороться с собственными детскими комплексами и фантазиями.
– Сейчас я тебе покажу, – сказал я сам себе, – как доводить себя до полного идиотизма!
Я вытащил из кухонного пенала картонную коробку с лекарствами. Нашел градусник и пошел в свою комнату. Но там, оказавшись снова в теплой и уютной темноте своей спальни, я потерял решительность и, уже крадучись на цыпочках, подошел к своей кровати. Медленно опустился на нее, забрался под одеяло. Стало очень тепло, так тепло, что мои глаза сразу же стали закрываться. Но в руке я держал градусник, и его прохладное стекло напомнило мне о задуманной проверке. Я вытащил руку с градусником наружу, сбил температуру, как учила меня когда-то моя бабушка-врач. Снова спрятал руку с градусником под одеялом и, улегшись на бок лицом к плюшевому мишке, обнял его и просунул градусник ему под мышку.
Минут пять после этого я лежал неподвижно, прислушиваясь к тишине. Иногда мне казалось, что действительно долетает до моих ушей едва уловимый ритм дыхания плюшевого мишки. Но всякий раз я сразу сильнее напрягал слух, но уже ничего больше не слышал. Потом я аккуратно вытащил градусник из-под мишкиной мышки, тихонько встал с кровати и вернулся на кухню, где все еще горел свет. Я поднес градусник к глазам, и мне мгновенно стало холодно, меня пробрала дрожь. На градуснике было тридцать семь и семь. Мало того, что плюшевый мишка действительно оказался живым, но, судя по градуснику, он был еще и болен…
Озадаченный, я снова уселся на холодный табурет. Голова моя работала плохо, да и мысли были в полной растерянности. И снова задумался я о несостоявшемся празднике – все больше подозрений возникало у меня по поводу этого злосчастного замка.
Я вышел в коридор, включил там свет и внимательно посмотрел на замок. Дотронулся пальцем до язычка и вдруг почувствовал его податливость. Несколько раз я его оттянул и отпустил, и всякий раз он, послушный командовавшей им пружине, возвращался в паз.
– Вот так да… – удивился я.
Вернулся на кухню. Достал из холодильника недопитую отцом бутылку водки. Налил себе рюмку, чтобы согреться. Выпил.
«Что ж это получается? – думал я. – Выходит, он в отсутствие родителей, когда мне самое время попробовать пожить полноценной взрослой жизнью, решил меня контролировать и за меня решать: что мне можно делать, а что нет?»
Я выпил вторую рюмку. Просидел за столом еще с полчаса. Потом вернулся в комнату, со злостью столкнул на пол плюшевого мишку и, подоткнув под себя одеяло, заснул быстрым пьяным сном.
Утром я проснулся опять в обнимку с плюшевым мишкой… Он уже не казался таким теплым. Я задумался, вспоминая прошлую ночь. Все это казалось бредом, и я уже готов был списать это воспоминание на две рюмки водки, но все-таки почему-то я встал ночью и ушел на кухню?..
Одевшись, я первым делом подошел к двери и проверил замок – он работал нормально. Странное происшествие с дверью, да и последовавшая затем ночь требовали вразумительного объяснения. Я еще разок осмотрел лежавшего на кровати плюшевого мишку – игрушка как игрушка. Может, мне надо сходить к психиатру? Но замок ведь заело вчера вечером! И Светка это может подтвердить… Я пожал плечами.
Постепенно меня отвлекли мысли об ужине, перенесенном с несчастливого вчерашнего вечера на сегодняшний.
Я заранее возвратил на стол тарелки, хрустальные бокалы и приборы. Принял ванну, помыл голову и потом долго причесывал свои длинные волосы, стараясь придать им пушистости. Немного подстриг усы. Погладил рубашку. Мне показалось, что в этот вечер я был больше подготовлен к празднику, чем в предыдущий. Может быть, именно из-за этого предыдущий вечер и не состоялся?
//-- 3 --//
Летнее вечернее солнце достало одним из своих лучей до хрустального бокала, стоявшего на столе. И тут же на стенке задрожала хрустальная радуга преломленного луча. Я сидел в кресле в углу комнаты и пережидал время. До семи оставалось полчаса. Светка не была особенно пунктуальной, но зато она, я знал, могла прийти и раньше.
Вдруг я понял, что на самом деле не так уж я был и готов к сегодняшнему празднику – я подумал о своей комнате. Меня просто подбросило с кресла. Я быстро стал наводить у себя порядок. Первым делом вытащил из-под одеяла плюшевого мишку и закрыл его в шкафу. Аккуратно застелил кровать легким махровым покрывалом. Подровнял подушку, чтобы она лежала ровно посредине кровати. Поправил маленький прикроватный коврик, на который я всегда становился с кровати голыми пятками перед тем, как надеть тапочки. Потом поправил занавески так, чтобы они были полуприкрыты, чтобы они пропускали только узкую полоску уличного света – вдруг мы сюда зайдем, когда на улице еще не будет темно?
Закончив в комнате, я прошелся по квартире, проверяя придирчивым взглядом ее соответствие вообще-то мною нелюбимому слову «порядок».
Потом вернулся в гостиную и снова уселся в кресло. На стене все еще дрожал преломленный луч солнца, и я подумал, что хорошо бы ему продрожать хрустальной радугой до самого прихода Светки – ей бы понравился этот цветной солнечный зайчик.
Часы показали семь и затикали дальше по своему замкнутому кругу.
Я настроился на дверной звонок. Я словно контролировал квартирную тишину, чтобы никакой звук не мог здесь прозвучать прежде, чем раздастся ожидаемый мною звонок. Прежде, чем я открою дверь и впущу сюда свою гостью.
И в квартире было послушно тихо.
Наконец прозвучал звонок. Я открыл незапертую дверь и с облегчением вздохнул – праздник начинался, и мы оба заранее улыбались ему. Уходящее из окна солнце успело показать Светке хрустальную радугу на стене. Непринужденно, без всякой торжественности открыли шампанское и пили его из высоких хрустальных бокалов, непрерывно чокаясь и слушая хрустальный звон, который после каждого глотка поднимался на полтона выше. Потом смотрели фильм «Красотка» – сказку про смазливую золушку-проститутку, попавшую в высшее общество. Когда какие-то эпизоды казались нам скучными – мы целовались. Целовались долго и с аппетитом. И за поцелуями забыли о фильме. В комнате было уже темно.
Это была моя первая взрослая ночь. И Светкина тоже. Мы любили друг друга неумело, но свою неумелость пытались скрыть неуемной энергией, на какую могут быть способны только перезрелые подростки. Совсем обессиленные, мы заснули поверх одеяла под утро, когда отдохнувшее солнце стало наступать на ночную темноту.
Проснулись в два часа. Солнце било в окна желтым огнем. Я набросил халат, а Света, поднявшись с кровати и позволив мне несколько мгновений полюбоваться ее тонкой фигурой, потянулась к стулу, на который прошлым вечером бросила джинсы и футболку. Она нашла трусики, потом потянула со спинки стула джинсы – и вдруг замерла, обернувшись ко мне. Я взглянул на ее джинсы – они были превращены ножницами в новогоднее украшение, какое обычно делают из бумаги и растягивают под потолком.
– Это ты? – недоуменно выговорила Светка.
– Ты что! – только и смог выдохнуть я.
– Но ведь здесь никого, кроме нас, не было…
– Не было… – подтвердил я.
Я бросился к шкафу, в который вчера сунул плюшевого мишку. Мишка исчез. Озадаченный, я обернулся к Светке.
– Там кто-то был? – испуганно спросила она, глядя на шкаф.
– Нет, я так… Я хотел посмотреть, может, ты что-нибудь мамино наденешь… – заговорил я сбивчиво.
– У тебя нитки и иголка есть? – спросила Света.
Она взяла коробку и свою одежду, уселась в кресло.
Нашла синие нитки и принялась зашивать, вернее, сшивать заново джинсы. Руки ее тряслись.
– Ты знаешь, – сказал я мягко. – Это вообще-то я сделал… Просто очень не хотел, чтобы ты уходила… Предки вернутся только через двадцать дней. Я думал, мы могли бы пока тут пожить вдвоем…
Света облегченно улыбнулась.
– Ты бы мог просто сказать это, – она пожала обнаженными плечиками. – Я не знаю… Я тоже хотела бы… Давай я сегодня переночую дома и что-нибудь придумаю, а завтра вернусь…
Я кивнул.
– Я обязательно приду! – пообещала она.
//-- 4 --//
Бессонная ночь требовала своего. Я лег в кровать и провалился в сон, как в темную заброшенную шахту. И летел, летел. Посреди ночи, когда сон немного ослабел, я вдруг ясно почувствовал рядом чужое тепло. Сначала меня взяла оторопь, а когда она прошла – сна словно и не бывало. Остался только страх. Я протянул руку и наткнулся на знакомый с детства теплый плюш моего мишки. Тотчас отдернул руку, словно обжегся. Медленно я выполз из-под одеяла, слез с кровати и отступил к креслу, на котором все еще лежала картонная коробка с иголками и нитками.
И я понял. Я не хозяин в своей комнате. Хозяин – он, хоть и плюшевый. Он делает здесь все, что хочет, совершенно не думая о том, чем все это может кончиться.
Я сел на краешек кресла. Рука моя случайна столкнула картонную коробку, и она упала на пол, раскрывшись. По полу рассыпались блестящие иголки, рядом с моей ногой упала длинная железная спица. Я нагнулся и взял спицу в руку. Она была холодной. Этот металлический холод добавил мне решительности.
Я медленно поднялся с кресла и на цыпочках подошел к кровати. Мишка неподвижно лежал под одеялом. Держа спицу в правой руке, левой я стал потихоньку стягивать с него махровое одеяло вниз, к ногам… вернее, к задним лапам. Когда край одеяла сполз с мишкиных лап, я сжал спицу покрепче и с силой проткнул его, потом еще раз и еще раз. Я протыкал его безостановочно минут пять, пока мне вдруг не стало холодно. А он как лежал неподвижно, так и остался лежать. Я смахнул его с кровати на пол, лег на его место и накрылся одеялом с головой. И спина моя ощущала место, где только что лежал мишка, – чужое тепло легко отличить от своего. Было тихо. Я понимал, что до утра мне не заснуть. Я лежал, замерев, под одеялом. Слушал тишину.
И вдруг мне показалось, что в квартире что-то звякнуло. Скрипнула дверь, и я задрожал от страха. Я весь превратился в слух. «Может, предки вернулись?» – подумал я, покрываясь холодным потом.
Приоткрылась дверь в мою комнату. Я перевернулся на живот и снова накрылся с головой одеялом, только один краешек его держал рукой перед лицом, чтобы все-таки подсмотреть потихоньку – кто это пришел.
В комнату зашли четыре больших медведя – наверное, человеческого роста. Один из них держал в лапах темный сверток. Они остановились над лежавшим на полу плюшевым мишкой. Потом почти одновременно посмотрели на мою кровать, видимо, на меня. Тот, что держал в лапах сверток, нагнулся к полу и расстелил рядом с мишкой темный клеенчатый мешок с молнией, похожий на спальник. Я вдруг вспомнил, где я видел такие мешки, – в американских фильмах в них засовывают трупы гангстеров и полицейских.
Двое медведей приподняли моего плюшевого мишку и положили его в мешок, затем застегнули молнию до упора. Все вчетвером стали по краям мешка, как почетный траурный караул.
Осмелев, я чуть выше приподнял краешек одеяла – и тут один из медведей обернулся и заметил мой глаз. Он подошел, посмотрел на меня внимательно.
– Ты не бойся, – сказал он вдруг. – Ты не виноват. Так часто случается, когда родители не забирают у своих выросших детей их любимые игрушки. Но за это они ответят… А ты не бойся.
Помолчав минуту, медведь вдруг кивнул на лежавшего в мешке плюшевого мишку и добавил:
– Ему сейчас хорошо. Там, где он сейчас, все плюшевые мишки живы не только ночью. Они играют там с кукольными детьми, притом они сами выбирают себе этих детей. И если какой-то ребенок вдруг надоест, его просто выбрасывают…
Медведь вернулся к мешку. Молча, но как по команде, все четверо подняли убитого мною плюшевого мишку и, негромко ступая, ушли из спальни. Я услышал, как дверь щелкнула язычком замка, и снова стало тихо.
Страх понемногу отпустил меня, и под утро я понял, что именно сегодняшней, а не вчерашней ночью я стал взрослым.