-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Стивен Кинг
|
|  Заклятие параноика
 -------

   Стивен Кинг
   Заклятие параноика


    [1 - Paranoid: A Chant. У Stephen King, 1985. У 1997. Н. Эристави. Перевод с английского.]

     Нет больше
     ни выхода и ни входа.
     Дверь, что окрашена белым,
     хлопала – ветром било.
     Все хлеще и хлеще.
     Кто-то стоит на пороге —
     в черном плаще,
     горло его согрето
     тонкою сигаретой.
     Зря только время тратит —
     его приметы —
     в моем дневничке. В тетради.
     Выстроились адресаты —
     змеею. Криво.
     Рыжею кровью
     красит их лица
     свет от ближнего бара.
     Свет продолжает литься…
     Нет больше
     ни выдоха и ни вдоха.
     Если я сдохну,
     если я скроюсь из виду,
     если я больше не выйду,
     мой ангел – а может, черт —
     отправит мой дневничок
     в Лэнгли, что в штате Виргиния.
     Стены пропахли джином,
     свет пролился потоком,
     ветры его сотрясали…
     Было – пятьсот адресатов
     по пятистам аптекам.
     Были блики да блоки.
     Было – пятьсот блокнотов…
     В черном. Готов. Глуп.
     И огонек – у губ.
     Город – в огне…
     Страх потечет реками.
     Кто там стоит у рекламы,
     думает обо мне?
     Долго. Мучительно долго.
     В комнатах дальних – дольних? —
     люди меня воспомнят.
     Воспой мне
     о жарком дыханье смерти
     в звонках телефона,
     о телефонной сумятице,
     о проводной смуте…
     Видишь, как просто?
     Там – одинокий кабак
     на перекрестке.
     Там, чередою столетий,
     в мужском туалете
     хрипит запоротый рок,
     и в руки – из рук —
     в круг —
     ползет вороненая пушка,
     и каждая пуля-пешка
     носит мое имя.
     Ты говорил с ними?
     Их накололи.
     Им не сыскать мое имя
     в чреде некрологов.
     В их головах – муть,
     им не найти мою мать,
     она скончалась.
     Стены от крика качались.
     Кто собирал пробы,
     точно с чешуйчатых гадов,
     с моих петляющих взглядов,
     со снов моих перекосных,
     со слез моих перекрестных?
     Свет невозможно убрать…
     А среди них – мой брат.
     Может, я говорил?
     Что-то не помню…
     Брат мой все просит заполнить
     бумаги его жены.
     Она – издалека,
     начало ее дороги —
     где-то в России…
     Вы еще живы?
     Вас ни о чем не просили!
     Слушай меня, это важно,
     прошу, услышь…
     Ливень падает свыше,
     с высоких крыш.
     Капли – колючее крошево,
     серое кружево.
     Черные вороны сжали
     ручки зонтов черных.
     Болтают… слушай, о чем они?
     Пялятся на часы.
     В воде дороги чисты.
     Долго лило – острые струи мелькали.
     Когда завершится ливень,
     останутся лишь
     глаза – как монетки мелкие.
     Останется ложь.
     Подумай – стоит стараться?
     Вороны – черные.
     Вороны эти ученые —
     у ФБР на службе.
     Вороны – иностранцы,
     все это очень сложно.
     Лица манили,
     но я обманул их —
     я из автобуса выпрыгнул.
     Один. На ходу. Без денег.
     Там, среди дымных выхлопов,
     таксист-бездельник
     поверх газеты измятой
     прошил меня взглядом,
     глянул – словно сглодал.
     Я – ошалевший, измотанный.
     Кану,
     как камень.
     Сверху – соседка.
     Ушлая старая стерва,
     седина – на пробор…
     Ее электроприбор
     жрет свет моей лампы,
     мне уже трудно писать.
     Мне подарили пса:
     пятнистые лапы —
     да радиопередатчик,
     вживленный в нос.
     Мистика.
     Прямо с моста
     я столкнул пса вниз —
     на двадцать шесть пролетов…
     Вот, написал про это.
     (Ну-ка, назад, проклятый!
     Живо – назад!
     Я видел высоких людей —
     гляди,
     больше не будет проколов.)
     В закусочной пол
     пел
     старые блюзы-хиты.
     Официантка – хитра:
     твердит, что бифштекс солили.
     Да мне ли не знать стрихнина!
     Горький тропический запах
     не заглушить горчицей,
     но – притуши-ка запал,
     стоит ли горячиться?
     От горизонта,
     от гор
     ночью пришел огонь.
     Видишь, как дым – нимбом —
     сереет в небе?
     Ночью все мысли смяты,
     то ли это!
     Кто-то безликий – смутный —
     по трубам отстойника
     столько
     плыл к моему туалету…
     Слушал мои разговоры
     сквозь тонкие стены —
     стены вращали ушами,
     стены дышали,
     стены давили стоны.
     Видишь – следы рук
     фаянс испачкали белый?
     Время стянулось в круг,
     все это вправду было…
     День переходит в вечер,
     красным горит по сгибу.
     Мне позвонят —
     я уже не отвечу.
     Не телефон – гибель!
     Бог посылал грозы —
     люди швыряли грязью.
     Грязью залили землю,
     больше – ни солнца, ни зелени,
     лишь крики боли.
     Они научились врываться,
     у них – винтовки да рации.
     У них – ни заминки в речи,
     им объясняют врачи,
     как будет эффектнее трахаться.
     Прикинь, как сладко:
     в лекарствах у них – кислотка,
     в лечебных свечках – «снежок».
     Кто там, с ножом,
     рвется – прогнать солнце?
     Пусть только сунется!
     Дорога моя – все уже,
     дела – не в лад.
     Я облекаюсь в лед,
     не помню – я говорил уже?
     Лед ослепляет
     подлые инфраскопы,
     слежка выходит за скобки…
     Вот – наклонилось к закату
     индейское лето.
     Произношу заклятья,
     ношу амулеты.
     Золою
     засыпаны залы.
     Вы полагаете – взяли?
     К черту!
     Я ж вас прикончу в секунду.
     Я ж вас пошлю за черту —
     четко!
     Любовь моя, будешь кофе?
     …Небо – как кафель,
     моя усмешка – как грим…
     Нет у меня в ходу
     ни имени,
     ни выхода и ни входа.
     Кто-то стоит, согретый
     горечью сигареты.
     Не помню – я говорил?