&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;Алексей&nbsp;Сергеевич&nbsp;Вилков<br>|<br>|&nbsp;&nbsp;INFERNAL<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;АЛЕКСЕЙ ВИЛКОВ<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;INFERNAL<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;По ту сторону добра и зла,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ангелам и демонам посвящается…<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава первая<br>
<br><br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сладкая девочка<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Острый вкус имбиря щекочет десны. Палочки не слушаются пальцев, роняя влажные роллы. Сегодня я ошибся с выбором. Восточный лоцман явно не удался, и никакой васаби его не исправит. От янтарной пепельницы струится тонкое веретено дыма. В ней покоится доживающая свой век сигарета. Сейчас не до сигарет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На сцене ускользающим фоном мелькают атласные тени. Грациозные женские силуэты бросают в зал порцию сладострастных флюидов. Их плавные, но с надрывом движения всем хорошо знакомы, и ничего нового они уже не придумают. Все придумано за них тысячу лет назад. В эпоху древних цивилизаций. Во времена фараонов и римлян. Ничего не изменилось. Лишь внешний колорит и количество возбуждающих огоньков. Танец же не меняется. Это что-то вечное. Навсегда. Но в стереотипной повторяемости движений особая красота, особая манящая ценность, что заставляет лицезреть его вновь и вновь, посещать одни и те же клубы и усаживаться за центральными столиками или вовсе прокрадываться к сцене, дабы уловить счастливый момент. И дождаться встречи с красавицей, когда она, как золотая рыбка на живца, подползет к тебе тонкой талией, чтоб заполучить под резинку влажных стрингов несколько блестящих купюр. Долларов пятьдесят – максимум. Большего она и не стоит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перед глазами мелькают несколько мерцающих звезд. Первая танцует в центре. Ничего примечательного. Универсальная эрекционная машина. Полный боекомплект. Все при ней. Идеальные формы, идеальные взгляды, идеальная отточенность линий. Высший пилотаж. Огненно-рыжие волосы рьяно колышутся, закрывая безликое лицо. Ее черты неразличимы, а взгляд поймать невозможно. Его просто нет, как нет и никакого подобия глаз. На их месте лишь встроенные линзы томного лунного цвета, дающие понять о чем угодно, кроме внутренних качеств их обладательницы. Красотка уже успела стянуть стесняющий лифчик. Он ей ни к чему. Он ей совершенно не нужен. Так гораздо естественней. Ее молочные груди с кисельными берегами стоят сами по себе, не требуя внешней поддержки, разве что крепких мужских ладоней, но это уже не входит в прайс-лист заведения. Красотка обволакивает фиолетовый шест и изгибается в изящных акробатических па.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отвожу взгляд в сторону. Я не любитель художественной гимнастики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня привлекает худенькая блондинка слева. Совсем юная. До крайности. Дай Бог, ей исполнилось восемнадцать. И не полгода назад, а буквально вчера. Это иллюзия? Галлюцинация? Миф? Возможно. Восемнадцать с натяжкой. Она совсем еще нимфетка. Приторная нимфетка, не собирающаяся взрослеть. В ее движениях привлекательное несовершенство. Она брызжет сахаром, словно из сита. Девочка еще учится. Не мастерица. Пока набирается опыта у более изощренных коллег. Ей суждено стать благодарной ученицей. Сначала на подтанцовке в лузерах, а потом девица превратится в салонную королеву стриптиза с перспективой махнуть за кордон, подцепить долгоиграющего папика, чтоб потом легким движением бедер остановить его заевшую шарманку. В общем, милашку оценят. Серьезно, очень симпатичная милашка. А сегодня ей гарантирован приз зрительских симпатий. Большая часть мужских пенисов устремлена на нее. Прелесть цветущих нимфеток еще никто не отменял.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Справа начинает свой показательный танец не в меру высокая шатенка с не в меру маленькой грудью. Непропорционально. Слишком непропорционально. Девочка-переросток кончиками взъерошенных волос почти догоняет макушку шеста. Недостатки хореографии. Так и хочется воскликнуть: «Таких не берут в космонавты!» Но это не космос, и Гагариных здесь гораздо больше, чем можно себе представить. И каждая бестия по-своему призывает: «Поехали!», заставляя взлетать блеклые прежде ракеты-торпедоносцы развалившихся в портерах толстосумов. И не только их. Ее смуглые коричневые соски на тоненьких ореолах похожи на бусинки и нарочито оттопырены в разные стороны. Это компенсирует недостаток объемов. Бедняжка. Похоже, еще не скопила несколько тысяч на пластику. Все впереди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тонкие китайские палочки автоматически берут роллы. На сей раз без промаха. Инстинктивно. Извивающиеся женские прелести вызывают аппетит. Проще утолить голод, чем плоть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За столиком я не один. Еще не настолько свихнулся, чтоб в одиночестве глазеть на кукольных стриптизерш, теребя под столом брюки. Меня пригласили в клуб. Это совершенно не моя инициатива. Умалять себя созерцанием сказочных фантазий я не привык. Слишком иллюзорно. Постучу по дереву, но в ближайшей перспективе, хочется верить, импотенция мне не грозит, и, не в пример половине собравшихся завсегдатаев клуба, с личной жизнью у меня все в ажуре, по крайней мере, пока, но и то не совсем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман?! – громко окликает меня распоясавшийся сосед. – Отличные девочки, да? Я готов раскошелиться!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ничего. Закажем еще бакарди?! – отвечаю я, не разделяя его дутого оптимизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да ну тебя! – дуется он. – Ни черта ты не понимаешь в искусстве!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страстным наитием мне хочется вспылить и отрезать колким словцом в адрес обидчика. Но невыносимым усилием я сдерживаю себя. Как это я ничего не понимаю в искусстве?! Ведь я непосредственный его носитель, я продвигаю его в массы и даю возможность зрителю наслаждаться его грандиозными творениями и плодами. Как раз я-то и понимаю, а уж он точно ни хрена в нем не смыслит, разве что только в стриптизершах в дорогих клубах, но и то без подсказки не отличит третий размер от второго. И уж точно не даст исчерпывающий ответ, в чем типичные различия в строении бедер у представительниц европейской и монголоидной рас. Он даже не разберется, что это, собственно, значит. Для Белкина это запредельная информация.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ластов?! – словно читая мысли, Влад позволяет себе небрежно назвать меня по фамилии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не обижаюсь. Люблю свою фамилию. Но в столь превратной обстановке это звучит чересчур официально, претенциозно, пошло и даже как-то гротескно. Мы не в общественной палате на приеме в Кремле, а в суперзлачном стриптизклубе на Тверской. Хочется добавить – в порноклубе, но до порно здесь как до Америки, хотя я бы не зарекался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Влад никогда раньше не позволял себе подобных оплошностей. Видимо, сегодня старпер перебрал с горячительными коктейлями. «Мохито» никогда не доводит до добра, а Белкин трескает его с полудня. Не мудрено.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что? – отвечаю я нарочито недовольным тоном, огрызаясь про себя. – Ластов, блин! Я тридцать два года Ластов. Только не сейчас и только не здесь! Понятно, Белкин?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты забыл, зачем мы сюда пришли? – спрашивает вечный недотепа. – Нам бы успеть обсудить пару проектов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крейзи мен! Проектов! А я был о нем худшего мнения. В свете ослепляющих сафитов и силиконовых сисек Влад вспомнил о делах насущных. О мазефакинг работе! Феноменально. Иногда не перестаешь удивляться неординарности твоей творческой команды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не время, Влад! – выходит из гипнотического транса Секир, за последний час умудрившийся не проронить ни звука. – Ты портишь атмосферу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настоящее его имя Михаил Дынин. Давным-давно, когда деревья были большими, он работал рядовым вышибалой в частном охранном агентстве и носил на спине черной синтетической майки недвусмысленную надпись «Секьюрити». С юных лет Миха крутился в спортзалах, занимаясь культурой тела, и к совершеннолетию нарастил убойные бицепсы. Без проволочек его взяли охранять десяток попсовых звезд на лужниковских концертах и провинциальных площадках. Так он приноровился к эстраде. Случилось это давно, в конце девяностых. С тех пор Дынин забросил спортзал, стеройды и бицепсы, немного поумнел, кое-как получил диплом стилиста и визажиста, не отличая первого от второго, и подался из секьюрити вон, но остался в родной стихии. Дальше карьера развивалась муторно и глухо. Темных пятен было не счесть, собственно, никто и не собирался в них разбираться, полоща его грязное белье. У каждого своего белья хватает. И обычно оно очень грязное. Ну, а прозвище в память о славных летах осталось. Дынин не возражал, считая свой ник вполне респектабельным и удачным. В нашей среде концертно-клубных промоутеров многие склонны давать себе красноречивые псевдонимы. У кого-то они получаются весьма приличные. У кого-то требуют пересмотра или полного аннулирования. У кого-то фантазии не хватает на самую малость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тот же Белкин почему-то без псевдонима. Справедливости ради, он и не промоутер, а всего лишь технический организатор разного рода праздников и выступлений. Полупродюсер, полутехнарь, полумудрец. полуневежда… Должности не найти ни в одном справочнике профессий. Ее просто не существует. Он занимается всем, чем может, и нигде особо не преуспел. И фрилансером его не назвать, если только с натяжкой. Он почти официально зачислен в штат нашей конторы, хотя никто не зарекнется утверждать, что Белкин не колымит где-то на стороне. Получать неплохой кеш в свободное время норовит каждый. И Белкин не исключение. В мире шоу-бизнеса не бывает исключений. Тогда это уже не шоу-бизнес, а массовый и затейный колхоз, коим, по мнению ряда уважаемых критиков, наш шоу-бизнес и является. Однако, я по натуре реалист, а местами даже осторожный оптимист. Верю в лучшее, но с натяжкой. Осторожно смотрю вперед в голубые дали, закрывая глаза на недостатки, стараясь выделять позитив. Позитив – это лейтмотив современной музыкальной индустрии. Никакого негатива. Positive! Only! No negatives!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;But this is an ideal… Многое действительно бесит и будоражит кровь. Многое. Но не все. И пока есть креатив и стабильный доход, не стоит протирать задницу в подобных местах, как это, а лучше трудиться над чем угодно, над любой мало-мальской фигней, лишь бы как-нибудь убить время, иначе время убьет тебя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К нам подкатывает безликая официантка и ставит на столик бакарди с колой. Каждому. Зря я напросился на новую выпивку. Совсем не хочется, а вечер только набирает обороты. Мне еще созвониться с кучей нужных людей, обсудить кое-какие детали, но и Лиза не будет рада нарваться на до смерти накаченного обалдуя. Я никогда не напивался перед ней и не выглядел в ее глазах в неприглядном свете. Ну, почти никогда, не считая пару вечеринок на Ибице и тот незабываемый амстердамский вояж. Его не забыть никогда. Похоже, и все. Нет! Я точно не напивался в хлам. И чуваки мне свидетели. Что это вдруг меня стала волновать пьянящая перспектива? В глазах ни стеклышка, кровь не заполнили до отказа промилле, и я бы сдал все пробы Раппопорта, если бы любой мент догадался об этом спросить. Легко. Уж не переоцениваю ли свои возможности? Отвязность и утрата критики? Возможно. Но она иного происхождения. Я часто склонен переоценивать себя, но с алкоголем это никак не связано. Проверено.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прерывая мои размышления, Белкин предлагает осушить бокалы до дна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты чего призадумался? – спрашивает он, протягивая мне бокал. – Придумал что? Так давай обсудим! Мысли вслух, Герман! Уловил месадж? Никаких тайн и недомолвок. Один ты не справишься. По любому.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не задумался, а слегка задремал, – отвечаю я невпопад. – Устал пялиться в одну и ту же точку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бывает! А я никогда не устану любоваться девчонками! – заявил Белкин и пригубил вина. – Тебе простительно. Домашний очаг за спиной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На что он намекает, подлец? Я свободный человек, не имеющий штампа в паспорте и в ближайшие годы не собирающийся портить документы. Только печать о московской прописке увековечивает его священные белые страницы. Но как знать, если ради Лизы…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какой очаг? Я же не семейный человек. Так… Живу не один. Ну, это же не повод? Верно? Кто из нас не приглашал на постоянное проживание безотказных фанаток легендарных рок-групп, готовых отдать тебе все самое сокровенное? Ради пропуска за кулисы, чтоб получить кривую роспись задрипанного рокера?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не всем с этим везет, – обиженно замечает Белкин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он прав. Ему не везет. Почти всегда, если не постоянно, особенно в течение последнего полугода. Белкин не похвастался ни одним казановским успехом. Прошлой осенью он встречался с какой-то медийной пигалицей. Дура она была редкостная и на редкость несимпатичная, да и Белкин не Ален Делон. Многое было между ними общего, что-то их сближало, отчего подошли друг другу, как пазлы. Так и склеились моментально. Наташка Синицына, так ее звали номинально, Сергеевна – по батюшке (а папа у нее, по слухам, чуть ли не медийный магнат), Натали – так называл ее на людях (и наверняка тет-а-тет) Белкин, Синька – как прозвали ее недоброжелатели (и мы с Секиром). Уж больно цианотична была ее кожа: никакого поцелуя солнца, никакого золотистого румянца, как будто девочка принимала ледяной солярий в центральном морге и натирала себя нежным, фармалиновым кремом, лежа на кушетке по соседству с Витьком с перерезанным горлом и подгнившим таксистом, которого месяц не может опознать ни родня, ни сотрудники уголовного розыска, ни волновая ДНК-экспертиза. Бывает же находка для криминалистики! Белкин талдычил ей постоянно, как юный пионер, о присяге и ленинской клятве. В каких-нибудь «Б-52», «30/7» и «33/666» и еще с полсотни неисчислимых числовых выражений. Неужели так модно нарекать кабаки арифметическим сумасбродьем? Модно. Скоро и детей начнут называть по образу и подобию. Прецеденты уже были. Масс-медиа бурно сообщали об этом. А у Наташки Владик был первым серьезным увлечением (если не считать десяток несерьезных). Но между ними все закрутилось и помчалось вверх американскими горками со скоростью света, что Влад думал (если мы ему льстим) даже потащить ее в загс под марш Мендельсона. Секир бросился его отговаривать, охлаждая его пыл джин-тоником с водкой. Ни в какую. «Это любовь!» – голосил вещий Влад, и точка! Точно околдовала его эта Синька, как босоногого мальчика. И зачем он ей сдался? Чем зацепил ее наш малосольный огурчик? Неведомо. Влад часто влюблялся без оглядки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Знал бы папа-магнат о проделках и движениях неприкаянного сердца дочери, то не обрадовался бы неожиданному повороту сюжета. Но папа чаще заседал в Лондоне, а с дочкой перекидывался эсемес на Т9 по ее редкой инициативе. Влад же не мог похвастаться выгодным семейным положением. Сам он, как водится, не коренной москвич. Приперся откуда-то с юга, оставив куковать мать – училку начальных классов и отца – ведущего механизатора совхоза имени Брежнева или стертого с карты засекреченного Краснодарского завода по переработке Урана (примерно так и есть, но Белкин об этом не распространялся, а молчал, как суслик, когда речь заходила о его папаше). Следуя народным традициям, не было бы счастья, да несчастье помогло. Не довел он Наташку до венца и не надел обручальное колечко. Не успел. Невесть откуда пришла дурная весть. Бывшего уже в летах папочку магната, а Синька была поздним (очень поздним) ребенком, свалил мозговой удар. Инсульт приковал его к постели на второй родине – туманном Альбионе. И из Наташки любовь как ветром сдуло. Тотчас позабыла обо всем, включая Белкина, устроила многочасовую истерику с сюжетом собственной вины. Уверяла себя, что не доглядела, не навещала папочку. А после и вовсе обвинила себя, что не раскрыла отцу их телесно-платонических отношений, якобы от этого он чуть не скончался в лондонском госпитале. Просто дура, чего же более! С данным фактом согласился даже сам Белкин спустя месяц после расставания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А Синька тем временем покончила со всеми работодателями, заявив Белкину, что их отношения до добра не доведут, а довели лишь до папочкиного приступа. И вообще он ей не пара, раз не поддерживает ее в столь сложный момент и не рвется с ней на Oxford Street, не вытирает ее слезы и не таскает за ней горшок. В общем, обвинила она Владика во всех смертных грехах, а Влад отнекивался и оправдывался. Умолял, вставал на колени, пытался и слезы ей утереть, и горшок поднести, и готов был помчаться на знакомство с родителями, но это уже было чересчур, что, возможно, окончательно отправило бы папочку на тот свет (Белкин на это и рассчитывал?), но воспаленное сознание Синьки уловило невыгодность данной идеи. К ее чести, девочка не окончательно выжила из ума. Перевернув все вверх дном, Синька вспомнила старые обиды, вдруг обвинила его в мнимой неверности, намекнув на измены, коих за Белкиным не водилось (он был моногамен, что достойно восхищения и научного изучения), и рванула в Лондон, разрушив последние мосты погибающей любви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следуя вековым славянским традициям, Белкин отправился в глубокий запой. Забросил работу и пил, не просыхая, круглые сутки: сначала выходные, а затем и будни предавался Бахусу, но когда деньги закончились и последняя капля вина была допита, Белкин пришел в себя, поняв, что зря так убивался. Пересмотрел всю коллизию задом наперед и понял, что эта лондонская Синька и мизинца его не стоит, а он, такой замечательный, такой верный и постоянный, что найдет себе еще одну, а может, и не одну, но только единственную и ненаглядную, чтоб на века, чтоб на всю жизнь, чтоб без разборок и без скандалов. Возвысившись над ней в собственных глазах и в глазах окружающих, Белкин вышел из состояния утраченной любви, спустившись с небес на землю. Бросил неуемно пить, восстановился в деле, пытался познакомиться с новой суженой. Неудачно. Но он и не проводил отчаянно и бесповоротно свой план «Перехват», а после трех-четырех неудачных love story перешел к самому простому варианту – снятию средненьких проституток, чтоб без разборок, без скандалов и без истерик…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От Секира же не дождаться подобных романтических искушений. Он – человек-машина. Титановый сплав по накачке брезентовых труб оргазмом. Во истину секс-машина. Сопли и слезы для него – не встречаемый атавизм. Как гусар, он бравирует и клянется, что никогда не любил, а только трахал цыпочек налево и направо. И черт его разберет, лжет он, как последний хач на черкизовском рынке, или доля правды в его словах есть. Сам дьявол его не разберет. Судя по внушительному списку телок в мобильнике, который Секир для понта иногда демонстрирует, желающих накачаться оргазмом изрядное количество. Что ж, если здоровье позволяет, почему бы и нет?! На то он и Секир, чтоб беспощадно и до последнего вздоха рубить своей титановой секирой…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тройной номер стриптиза подходит к концу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин так и не успел вложить своей фаворитке бабла под стринги. Здесь нет его вины. Девочка не соизволила подойти поближе, а лезть кубарем на сцену, чтоб стянуть с девочки трусики, ни одна вменяемая администрация не позволит. Накаутируют на месте и пиши кривые больничные письма, сидя в инвалидной коляске.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спиртное больше не лезло в глотку. Это значит, я дошел до кондиции, но это совсем не значит, что я пьян. Не лезет и все. Чего нельзя сказать о Секире: он выпивает еще три порции, зачем-то заказывает шампанское «Crystal» и начинает высматривать себе цыпочку на ночь, что совершенно бесполезно в этом злощастном клубе старых онанистов и облезлых клерков с дешевыми содержанками. Приличные цыпочки здесь отсутствуют, а шалав везде хватает. И здесь их не меньше, чем на Красной площади на массовые гулянья. Но шалавы, по молчаливому согласию, достаются Белкину. Секиру они не интересны. Он еще тот мачо! И халява для него расценивается как поражение, как удар ниже пояса. Это ниже его достоинства, как будто он думает, что склеенная им лохушка за пару коктейлей, вперемежку с порядочным виски и возможностью прокатиться по ночному садовому кольцу на клевой тачиле, чем-то отличается от белкинских проституток?! Разве что мотивацией и осознанностью, но это уже высшая математика. Для Секира она запредельна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Друзья теребят воротники сорочек то ли от скопившейся духоты, то ли от предвкушения нового номера, слепо надеявшись, что их что-то может еще удивить. Серьезно? И этот чертов клуб умудряется выполнить их желания. Вместо очередного номера с несколькими вшивыми танцовщицами на сцене появляется целый кардебалет. Клуб словно перевоплощается в кабаре. Поистине «Мулен Руж» в миниатюре с той же легендарной атмосферой, хотя я там не бывал, и с теми же возгласами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В клуб подкатывает очередная порция народа. Десять отборных клубничек под развеселый музон с привкусом начала двадцатого века начинают лихо отплясывать, задирая разрезанные подолы вверх и поднимая длинные, но не всегда стройные ножки. Но позвольте, у кого они были стройными в оригинале? Разве что у Николь Кидман, с большой натяжкой и под грифом грима и спецэффектов. Ву а ля! И настроение идет вверх. Мужчины отставляют недопитый коньяк, убирают ладони с бедер собеседниц, и все внимание устремляется на танцовщиц. Кто-то встает со стула и пританцовывает в такт. Зрелище грандиозное. Мы словно окунаемся в атмосферу раннего Чикаго, безбашенных гангстеров и первого мюзикла, успевшего уже потерять невинность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вау! Шоу-герлз! – искренне радуется Белкин, позабыв о всех куртизанках на свете, или наивно думая, что они в полном составе телепортировались на сцену. Бывает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моя рука вновь тянется к бокалу, но волею судеб я останавливаю себя. Глупо отвлекаться от зрелища.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секир хлопает в ладоши. Словно ребенок на утреннике, он разевает рот до ушей перед белоснежной, в просвечивающем сарафане, Снегурочкой в предвкушении новогоднего подарка. Это на него не похоже. Он никогда не открывался со столь неожиданной стороны<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Супер! Девчонки! У–у–е-е! – громко присвистывает он в зал, как былинный соловушка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Банзай! – подхватывает Белкин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И если б он был послушником старого монаха Шаулинь, то наверняка бы изобразил несколько кувырков на столе и показал пару приемов у-шу громоздким причиндалам-охранникам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ластов?! – окликает Секир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты тормоз!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почему?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Полный дзен вокруг, а тебя не вставляет!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А…, – меланхолично отвечаю я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не знаю почему, но меня точно не вставляет. Или вставляет, но не до такой степени, чтоб пускать слюни и оглушать пьяными воплями соседей. Или я не привык так яростно выражать эмоции, выплескивая их в толпу. Не на публику. Не здесь. Не при столпотворении у десятка каблуков муленружного кабаре.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не медля, Секир встает из-за стола и присоединяется к собравшимся любителям ретро. Девочки протягивают ножки и даже разрешают дотронуться до них. К лодыжкам привязаны специальные кружевные узелки, чтоб особо расчувствующийся любитель грациозных форм мог всучить туда сотенку-другую. Некоторые так и делают на радость танцовщицам и арт-директору клуба. Вот долгожданный бенефис Белкина. Последний шанс, чтоб расстаться с честно заработанным налом. Но Белкин не отрывает зад от стула. Я осторожно спрашиваю, что же он медлит. Белкин отвечает, что этот танец не увлекает его, как предыдущий. Теперь я начинаю втирать ему, что он ничего не понимает в стриптизе, и чуть ли не прочитываю ему лекцию об истории кабаре и славных традициях этого фееричного ремесла, упоминая пример из кинематографа, глянцевых журналов и немного привирая – не без этого. Мои увещевания играют важную роль. Белкин соглашается, берет свои слова обратно, отрывает зад от стула, скрипя ножками по паркету, и идет на линию фронта. Танец почти в финале.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Девочки собираются уходить, а Белкин протискивается сквозь толпу, неудачно оттолкнув двух ротозеев, и последним движением вытянутой руки успевает просунуть сквозь узелок пятьсот рублей. Купюра не удерживается и падает на пол. Смекалистая танцовщица успевает виртуозно наклониться, обнажив полные, но обвисшие груди, и приподнимает его кровные, приводя в изумление самого Белкина. Эпатажный танец заканчивается поклоном и победоносным хоровым подъемом ножек. Не весть откуда опускается кружевной бордовый занавес. Он быстро падает вниз, чуть не накрывая голову Владика. Тот быстро выпутывается из паутины и с сияющим блеском в глазницах возвращается к столику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секир давно сидит рядом. Все до сих пор возбуждены и требуют продолжения, но ведущий вечера сообщает, что это апофеоз программы. Из динамиков звучит печальная сонливая мелодия, напоминая собравшимся, что клуб скоро закрывается, значит, пора убирать отсюда свои толстые задницы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потной ладонью Белкин протирает не менее мокрый лоб. Секир достает из груди платок (откуда – ему самому неизвестно) и прижимает им нос, будто останавливает кровотечение. Похоже, все парни получили порцию удовольствия, и наверняка в зале кто-то реально кончил. Но мне параллельны эти подробности. Я смотрю на серебристые «ролексы» и к огорчению понимаю, что идет четвертый час ночи или утра. Где грань между ночью и утром, где грань между небом и землей – мне не ведомо. Подобные философские дискурсы совершенно не волнуют Секира и Белкина. Оба никак не справятся с градом пота. Я подзываю бежавшего мимо официанта, заказываю по тонику, и прошу счет. Тот понимающе оскаливается и устремляется выполнять заказ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секир шмыгает носом и чихает в платок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тьфу! За живое взяли старого жеребца. Намечался разговор о важном, а получилась привычная Калигула. Ничего толком не решили, только в который раз денег просрали, а в семь снова вставать! Хоть внеочередной выходной бери или отпуск. Хрень! Групповуха, мать ее! Групповуха!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бывает, – с созерцательным видом говорю я, делая вид, что мне абсолютно наплевать на его выжитое, как лимон, душевное состояние. Собственно, так и есть. С чего я должен сочувствовать старому жеребцу, который еще и льстит себе, и у которого в мобильнике десяток отборных телочек. Тьфу! Словно подражая Секиру, сплевываю внутрь. Это зависть? Возможно. Иногда мне кажется, что я очень завистливый человек. Разве что Белкину завидовать нечего. Все его никчемные варианты успели разбежаться, кто с клиентами, кто ни с чем, кто по съемным квартирам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Завтра, то есть уже сегодня, встреча с Моховским, – неожиданно вклинивается Белкин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По поводу? – оттаскивает от красного носа платок Секир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По поводу! Дурень! Намечается корпоратив. Иглесиаса заказали. Кучка взбалмошных нефтетрейдеров. Можно оторвать неплохой куш, и аванс приличный. То ли пять, то ли десять кусков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это принципиально! – оживаю я. – Так пять или десять?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сколько точно? – подхватывает Секир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Моховской скажет! – разочаровывает Белкин. – Не прогадаем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А Иглесиаса какого?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Младшего или старшего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Инрике, конечно! Старшего даром никому не впаришь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ладно-ка! – устало говорю я. – Помнишь прошлое рождество? Загородный закрытый пансионат «Полет»? Там наша компания организовала для общины старых дев-феминисток выступление Хулио. И ничего – сработал на ура, и много не просил. И старушки довольны. Все в доле. Короче, полный Мери Кристмас!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Этот пример не катит. С таким же успехом мы могли подкатить двойника – также бы спел. Договорились бы с Пенкиным, отвалили ему неустойку, так сказать, за маленький подвох. Старым девам все равно, кого слушать и смотреть. Старые девы и видят плохо, и со слухом у них проблемы. До сих пор я не уверен, что Хулио был настоящий, как не уверен, что феминистки бывают старыми девами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он в живую пел!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Серьезно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Верняк! – утверждал Секир. – Моя банда ему звук ставила. Предлагали под фанеру, так он ни в какую – это, говорит, «противоречит моей артистической концепции». И гнал нам эту пургу, пока мы его в самолет не посадили. Принципиальный оказался. Думаю, с Инрике меньше проблем будет. Рекорд-компании говорят, что он посговористей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну и славно! – вздохнул Белкин. – Ну их всех в Олимпийский! Голова кружится. Спать, спать, спать…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Скажешь тоже! – хмыкнул Секир. – В Олимпийский! Мы специализируемся на частных вечеринках. Чтоб тот же Хулио отработал хоть в Кремлевском, он такой райдер предложит – черта с два угодишь! А для компании толстосумов спеть за четыреста тысяч – рад стараться. Экономия. Все по Карлу Марксу. Закон производственных отношений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Получив очередной урок марксизма-ленинизма в молодой капиталистической державе, мы удаляемся из клуба. Парни остались скупы на чаевые, оставив большую часть гонораров в трусах стриптизерш. Пришлось отдуваться за троих. Но что не сделаешь ради компаньонов. И я бы отдал не одну сотку, чтоб еще раз увидеть, как они радовались, как дети. Забавное зрелище. Отекший мозг осенила идея: а не устроить ли шоу-кабаре гастроли по стране? Не обязательно срывать аншлаги в концертных залах, но охватить лучшие российские клубы, покатать девочек по регионам, объездить Урал, Поволжье, заглянуть в Сибирь и махнуть ножкой во Владивостоке – вполне реальное коммерческое предприятие. Лучше не забыть обсудить эту идею с парнями. Только бы не забыть. Утром обычно мало что помнишь, а отличные идеи, как водится, приходят перед сном или на волне помрачения сознания. Нет – это определенно привлекательная идея. Осталось придумать название, шоу-программу и гастрольный тур. С этим проблем не будет. Задействуем нужных людей. Всех возьмем в долю, и, как обещал легендарный персонаж: «Командовать парадом буду я!» – мне авторские за создание нового бренда. Но! Ни слова Моховскому. Он тот еще подонок! Украдет проект, и будь здоров. Ищи ветра в поле. На этом он собаку съел, да и не одну, так что цыц! Моховскому ни слова! Подберем другого продюсера, почистоплотней. Но где взять на Руси-матушке чистоплотных продюсеров, тем более в нашей испорченной первопрестольной?! Нигде. Разве что в аду. Но мы и так живем в аду, и в аду работаем. Жизнь плюс работа равно ад. Лишь иногда и мельком сквозь нас пробегают лучики солнца, как сегодня в клубе. Но это я загнул. Что ж, придется договариваться. Как всегда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дома меня ждет Лиза – моя сладкая девочка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ждет. Меня. Странно, но она мне даже не позвонила. Не мудрено – сам же предупреждал ее, что сегодня задержусь. Буду поздно. Хм… отчет, словно за плечами десять лет счастливой совместной жизни. Как–то это сухо звучит. По совковому как-то.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слишком несовременно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В небе появлялись первые проблески утра. Звезды еще напоминали об уходящей ночи, но как таковой тьмы не было и в помине. Привычная картина середины июля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У парафета клуба лицо обдувает свежий дорожный ветерок. Я вышел первым, а компаньоны задержались, чтоб привести себя в порядок и подрочить в сортире. Рядом толпится смутный народ, раскачиваясь из стороны в сторону. Кто-то успел заказать такси, кто-то пользуется услугами частников. Все выглядят мерзко, устало. От двух господ слева разит перегаром. Они что-то напевают себе под нос и чокаются «Hennesy». Рядом курят их проводницы с очень незадачливым видом. То ли им до предела обрыдли их господа, то ли самим так тошно, что скоро каждой подавай пакетик. Взор останавливается на них, словно вот-вот ожидая увидеть фонтан последних эмоций в виде неукротимой рвоты. Не получается. Заметив нескромный взгляд, девицы демонстративно отворачиваются, сплевывая себе под ноги, попадая на платье. Ту же возникает пискливая ругань, переходящая в визг и слезы. Липкая слюна растекается по ткани, как и другие последствия вечера: слева чернеет кривое пятно, а по бокам ползет жирная полоса размазанного суши. А шмотки-то от кутюр. В следующий раз будут внимательнее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Девицы бросают сигареты и достают из сумочек салфетки, старательно протирая тугой шелк, надеясь, будто превратившись в мистера Пропера, сведут пятна одним легким движением. Увидев старания незадачливых пассий, господа устремляются на подмогу, дружелюбно смеясь над туповатыми подругами и отвешивая каждой по крепкому словцу. Те отвечают взаимностью. Вечеринка удалась. Платья испорчены. Склока заканчивается в невесть откуда подъехавшем лимузине. Большие мальчики пихают девочек в салон и протискиваются рядом. Писк стихает, и лимузин, мигая ослепительным блеском, сворачивает за угол.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сзади незаметно показались приятели. От их призывающих реплик я обернулся. Приятели стояли не одни. Между ними, обхватив их за талии, обнаружилась невысокая рыжая профурсетка на высоких каблуках. Узкие джинсы с заниженной талией, черная крокодиловая сумочка и глубокое декольте однозначно намекали о многом. Она с любопытством оглядывала меня, словно предвкушая разделить остаток ночи на троих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты с нами? – нехотя спросил Секир, соблюдая приличие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я саркастично улыбнулся и помотал головой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как знаешь, – не без удовлетворения заключил Белкин. – Давай мы тебя подбросим? Не бросим же одного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пришлось кивнуть утвердительно. Добираться до хаты самому тошно и омерзительно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спереди промычала поддержанная тачила. Поморщившись, мне так и не удалось определить ее марку. На капоте не было никаких опознавательных знаков, или я так устал, что не отличаю «Ладу калину» от «Лансера».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следуя молчаливому призыву железного коня, мы поспешили к авто. Белкин влетел в салон первым. Ожидаемо второй проскользнула дамочка и кое-как третьим, скрипя бицепсами и накопившимся под брюхом жирком, уместился Секир. В тесноте, да не в обиде, и с говорящей упругой попкой посередине. Мне посчастливилось сесть спереди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как зовут очаровательную незнакомку? – ухмыльнулся я, не оборачиваясь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мери! – проскрипела дурочка. – А вас?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мефистофель, – ответил я, не подумав, чем вызвал конское ржание компаньонов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этот раз я негодующе обернулся, и смех тут же стих. Приятели смотрели на меня ничего не различающими зрачками, словно обкурившись травой в клубном сортире. Круглые широкие зрачки застыли на месте, как у кошки перед прыжком. Но приятели пусть коты, но не кошки, и они не охотятся на мышей, но охотятся на цыпочек, а для этого не обязательно уметь прыгать. Наверняка они поверили, что это и есть мое настоящее имя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мери сидела посередине, гладя их бедра. Тоже самое проделывали Влад и Секир, только более рьяно и старательно. Над ее губами я разглядел тонкую черную полоску. Это были усики. Очень заметные усики. Не красиво и не эстетично. Мне никогда не нравились усатые женщины, даже такие, как Мери. И будь я даже Печориным, то никогда не поддался бы искушению. Хотя почти на сто процентов уверен, что лермонтовская княжна носила точно такие усы, как, впрочем, и украденная им Белла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мефи-стофель?! Никогда не слышала, – призналась Мери. – Редкое имя. Это как Гвидон или Робеспьер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень редкое, – согласился я, пристально уставившись в лобовое стекло, и отмечая высокий интеллект куртизанки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но красивое.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень красивое, – не разочаровывал я Мери.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дальше инициативу перехватили друзья, принявшись по очереди посыпать Мери дурацкими анекдотами в стиле ню. Девочка смеялась, играла грудью, вальяжно подмигивала и делала вид, что слышит их в первый раз. Затем она попросила угостить ее сигареткой. Сразу же двое услужливых кобелей потянули к ней мятые пачки и золотистые зажигалки. Чтоб не обижать любого из них, Мери отказала обоим, мудро достав свое пластмассовое огниво и закурив. Салон заполнил пьянящий дым. Водитель включил кондиционер, который не справлялся, тогда он приспустил окна и вздохнул свободно. Водитель явно был из числа противников курения и состоял в общественном движении против лоббирования табачных компаний. Как назло агитатору антитабачного комитета, Секир тут же закурил и вновь почувствовал себя героем и истинным продолжателем традиций несравненного поручика Ржевского. Он даже забыл, что девочки подобного рода давно не входят в его прайс-лист, но то ли он был слишком пьян, то ли обкурен до полнейшего одурения, то ли просто не понимал, что делает, не разглядев в княжне Мери явной порочности и бирки с надписью «Sale».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто был действительно счастлив, так это Влад Белкин. Не на седьмом небе, но где-то неподалеку. Видно ему давненько не удавалось подцепить столь аппетитную крошку. Метр шестьдесят два плюс каблуки. А выше ни к чему. Так удобней. С моделями иногда приходится туго. Их ноги-ходули хороши на подиумах, а в постели они мешаются, так и норовят все испортить, и не то чтобы Камасутру с ними пройти затруднительно, даже классика становится неудобной, за исключением пары позиций, если приноровиться. С коротышкой Мери у Белкина не возникнет подобных проблем. Неизвестно, догадывается ли Владик, что Секир не спроста к ним присоединился?! Возможно, догадывается. Впрочем, наверняка ему не впервой делиться добычей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мальчики, а вы чем занимаетесь? – спросила вдруг Мери, выбросив окурок в окно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А вы? – подумал я, но не озвучил эту фривольную мысль. Но этот вопрос послужил для Секира красная тореодорской тряпкой, если бы он родился разъяренным быком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зарядившись хмельным красноречием, с трудом подбирая слова, он принялся объяснять крошке, чем они занимаются. Секир был хреновый артист и тот еще балабол. Он открывал все подробности старых и свежих проектов, успев доходчиво объяснить ополоумевшей куртизанке, что они работают исключительно со звездами, зажигают звезд, проводят их по небесному небосклону и гасят их собственноручно по одному единому взмаху.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Девичьи глазки сделались шире, чем лупы амазонской жабы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы продюсеры?! – выпалила она. Вцепившись лакированными ногтями в бедро Белкину, отчего он чуть вскрикнул и отодвинул ее шаловливую ладошку себе на ширинку. – Как же мне повезло! А у меня приятный голос. Мамочка считала, что я очень талантлива.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, детка! Талантлива! Сейчас приедем в студию и отпродюсируем тебя, – пообещал Белкин. – Ты узнаешь, из чего состоят настоящие продюсеры, и увидишь, как загорается новая звезда. Раньше была одна звезда – по имени солнце. Отныне загорится звезда по имени Мери!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От его патетической фразы я невольно улыбнулся. Красиво вещает, подлец! Жаль записать не на чем. Соблазн велик – украду фразу и постараюсь запомнить. При случае непременно воспользуюсь. Добавлю свои интонации, свои ноты, свой тембр, свой музыкальный ключ и воспользуюсь – Лизе понравится. Лиза! Догадывалась бы ты, чем я сейчас занимаюсь?! А чем занимаешься ты?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза должна быть дома. Должна давно вернуться, принять ванну, выпить что-нибудь на ночь, нечто прохладительное, слабенькое, например, тропический коктейль, и лечь в постель. Ждать меня или уснуть. Как получится. Лиза всегда поступает по-своему. У меня никогда не получалось влиять на нее. Никогда. Иногда мне кажется, что именно она на меня влияет. Чаще в хорошую, но иногда и в плохую сторону.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы летим, как Магеллан, по отшлифованному шоссе. Белкин почти присосался к Мери, а Секир с завистью раздевает их своими глазищами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне все равно. Меня дома ждет Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смелый водила нарушает правила почти на каждом перекрестке. На спидометре зашкаливает за все возможные допустимые скоростные лимиты. Мне все равно. Меня ждет она, а значит, ничего катастрофического с нами не случится. Точнее со мной, а на тех двоих полудурков и княжну Мери мне наплевать, как впрочем, и на водителя. И он мне совершенно не симпатичен: овальный хмырь с грязной щетиной, из ноздрей потягивает дешевыми папиросами, а из рубахи трехдневным потом. Вот и вся лепота. Благо кондиционер в этой тачке исправный.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем Секир напоминает водиле, чтоб тот не забыл подбросить меня. Я указываю точный адресат, несколько раз повторяя его, чтоб бдительная память водителя не дала осечки. Кружить несколько часов по кольцевой и вбирать себя запахи пьяных в хлам компаньонов, острый Шанель номер пять проститутки и перегар командира мне не доставит никакого кайфа. Поэтому я тороплю водилу, указывая пьяными жестами, как быстрее добраться. Водитель – хороший мальчик, прислушивается к моим советам. Не перечит и не указывает, кто здесь король дороги. Похвально. Беру свои слова обратно. Все-таки неплохой малый этот метр баранки. Я спросил его имя и узнал, что его зовут Темыч. Так просто. Ни имени, ни фамилии. Ни клички. Темыч он и есть Темыч – одно безымянное отчество. Не приходится напрягать извилины для запоминания. С какой стати мне помнить его?! Кретинизм. Все они Темычи, Михалычи и Коляны. Редко кто представится полностью, а я никогда и не спрашивал, никогда не испытывая симпатии к этим сомнительным людям, но на фоне Белкина и Секира этот трезвый осанистый жердяй становился примером для подражания. В наше сложное время – большая редкость. И за что я так идеализирую его? Не за что. Просто убиваю время.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следом я обещаю премию Темычу, если мы уложимся в полчаса. Тот широко улыбается, поднимая монгольские скулы, и давит на газ. Условный рефлекс в действии. Предусмотрительно проверяю карманы. Счетчик в этом говно лимузине отсутствует. Но я и раньше недолюбливал счетчики, и на заказных драндулетах ездил редко. Все больше на своей. Моя новенькая Маздочка ждет меня на стоянке. Завтра я навещу мою девочку. Я очень люблю ее, почти как Лизу, но Лизу все-таки больше, хоть она старше и выглядит не так чудесно и не так убедительно, как моя юная «Mazda 6».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Лизе это не главное. Что я испытываю к ней, нельзя объяснить словами. Лизу необходимо чувствовать. Каждый день, каждый час, каждую минуту, секунду за секундой проглатывая ее. Проглатывая целиком, как невесомые мыльные пузыри. Невыносимо. Я снова думаю о ней – это невыносимое колдовство, это наваждение. Я думаю о ней, а думает ли она? Обо мне? Она любит меня? – конечно. Изменяла ли она мне? Думаю – нет. Изменял ли я ей – нет! Но трахал фанаток Билана в концертных гримерках? – да!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медленно сознание погружается в легкий транс. Уже не смущают дурные запахи. Веки смыкаются дружным хороводом, и я ничего не чувствую. Только ее одну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ластов! Очнись!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От дерзкого прикосновения в плечо я поднимаю липкие ресницы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чья-то тяжелая ладонь продолжает хлопать меня по спине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Домчались, – с трудом узнаю голос Секира. – Ты наш должник. Такой крюк пропороли. В следующий раз добирайся сам. Белкин почти уснул, а Мери хочется по нужде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хотелось. Уже перехотелось, – доносится раздражительный писк.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нехотя поднимая туловище, со скрипом выкатываюсь из салона наружу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спасибо, ребят. Созваниваемся днем, и кровь из носу встречаемся с Моховским. Лады? Не загуляйте там, чтоб не пришлось за вас краснеть, – призываю я, нравоучительно уставившись на Мери.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Катись! – раздраженно вещает Секир и обнимает княжну за талию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Махнув, как пушистым хвостом, выхлопной трубой, говно лимузин отчаливает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Застыв минуты на три, я пытался вспомнить трехзначный код от подъезда. Одновременно, как слепой старец, оглядывался по сторонам. Заметил, как стало светлее. Рядом на стоянке дремали машины, среди которых красовалась и Маздочка. Ее не заметил. Моя невинная девочка неприлично заставлена плохими парнями с подвеской, тонированными стеклами и не по сезону шипованной резиной. О чем это я? Оборачиваюсь на цифровое табло. Память не пропьешь. Вспомнил. Ровно в два пятьдесят.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза? От этих придурков сложно отделаться, – говорю я, закрывая за собой дверь. – Как все осточертело! Черт бы их побрал! Лиз?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никто не отвечает. Неужели ее нет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ее терпение лопнуло, и она просто послала меня куда подальше? Вздор! Я часто позволяю себе подобные экзерсизы. Отзовись, любимая? В квартире темно, и нет признаков жизни. Квартира пуста. Именно с такой обстановкой я прощался днем. Лиза не приходила?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стянув ботинки и скинув пиджак с разболтанным галстуком, я первым делом плюхаюсь на диван. Невероятная тяжесть и усталость пронизывают тело. Но от пустого одиночества даже хмель уходит на задний план, уступая первенство одним и тем же вопросам. Что? Где? Когда? – Пожалуй, все относится к ней. В любой последовательности и под любым соусом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопросы остаются без ответа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Судорожно пытаюсь сообразить, где бы она могла быть? Не предупреждала ли, что задержится, гадаю я, перебирая все возможные варианты. Пошла с подружками в караоке? Почему бы и нет. Чем она хуже?! У нас вполне либеральные отношения, и Лиза не раз поступала так, но предупреждала заранее. Предупредила ли сейчас? Не помню. Провал. Предупреждала естественно, но я ничего не соображаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перебираюсь на кухню и достаю в холодильнике недопитое пиво. Не думая о последствиях, допиваю его с первого залпа и отставляю бутылку в сторону. Сразу легчает на душе, и возвращается память. Черт возьми! Она предупреждала меня. Она всегда ставит меня в известность, если что-то случается. Я же позволяю себе не быть столь порядочным и пунктуальным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С обескураженной улыбкой я вспоминаю про телефон. Возвращаюсь в прихожею, и долго шарю по карманам, коря себя за неосмотрительность. Терять мобильник – никуда не годится. Тем более если его сперла та потаскушка или прикарманил небритый водила. На дне пиджака нащупываю что-то твердое. Зря грешил на людей. Телефон на месте, но Лиза не отвечает. Что-то со связью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Со второго захода ложусь на диван, телефон кладу рядом и представляю себе ее. Мы знакомы почти тысячу лет, и почти тысячу лет мы вместе. Пусть слегка загнул, но вот-вот будет первый год отношений, но что это значит по сравнению с вечностью? Для кого-то и год – каторга. Для других пятьдесят лет пролетают как один день вечного медового месяца. Но наш медовый месяц давно прошел. Мы давно не летаем в облаках. Начинается кризис. Типичное развертывание сюжета любого романа. И я не раз это проходил, и не раз давал себе возможность не выдержать этого кризиса. И не выдерживал. Уходил. Завязывал сомнительные интрижки, а иногда позволял себе окунуться в новый мир под названием: «Настоящая вечная любовь!». Чаще получалась любовь не вечная, часто не настоящая, а очередная, с прелюдией, процессом и планомерным завершением. В среднем год – не больше. Магическое число моей жизни. Мало кто задерживался дольше, если только год выходил високосным. Тогда на нем я протянул до двух безумно-безумных лет. Но дело все равно кончилось плохо. Или хорошо? Ведь иначе я бы не встретил Лизу, а с ней мне особенно сладостно. Несмотря на скорые предвестники краеугольного юбилея, никак не хочется завершения, как не хочется предуготованного финала. Серьезно, не хочется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А ей? Не спрашивал. Нет! И ей нужно остаться со мной. Лиза дорожит отношениями в десятки раз сильнее, чем я. Лиза – оплот наших чувств, она их творец, но она и судья их. И куда склонится чаша весов, решать не мне, но ей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будь же гуманна, Лиза…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В замочной скважине осторожно пробирается ключ. Это Лиза! Прислушиваюсь, пытаясь поймать ее шаги, шорох и дыхание. Замок поддается, и приоткрывается дверь. До меня доходит ее ускользающий, пряный запах. Встать и идти к ней лень, и тело как танк. Затаившись, я жду, чтоб она сама увидела меня первой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как же удачно, что я очутился в квартире раньше. Получится претвориться, что я полночи жду ее здесь, и никак не могу не заснуть. И это действительно так. Никто не разубедит ее в обратном. Я словно и не тусил в клубах, а как верный семьянин дожидался беглую женушку у домашнего очага. Но мы не женаты. И никто из нас даже не зарекался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Милый?! – сладкий звук нарушил безмятежную тишину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не удержавшись, я раскрываю себя, выходя из тени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты пришла? Уж не надеялся, что дождусь тебя этой ночью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уже прочти утро, – как ни в чем не бывало, отвечает Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она проходит в гостиную и застает меня неприлично развалившимся, задернув ноги на спинку дивана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уже почти утро, – передразниваю я. – И где ты была?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А ты где?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С двумя раздолбаями пьянствовал и смотрел стриптиз, – говорю я, опуская ноги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я старался всегда быть честным и не скрывать от нее лишнего. В разумных пределах, естественно. Но что такого, если я поглазел на трех роскошных, но призрачных девочек топлес? И что такого в том, что прокатился в компании с замороченной куртизанкой? Ничего плохого. Я чист. Все честно. Честно и чисто. Как законы Мерфи. И может в этом и есть успех наших отношений. Мы стараемся ничего не утаивать, давая волю эмоциям, а иногда и желаниям. Но это пока не к месту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В каком клубе? – начинает она допрос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не помню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разве?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не важно. Какая на фиг разница?! А ты решила немного прогуляться?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да так, – кинула она сумочку в кресло. – Адель пригласила развеяться. Угадай куда? Не напрягай извилины. Ты не поверишь, я тоже ходила на стриптиз. Мужской. К женщинам я не испытываю столько страсти. Получился девичник – Адель, я и еще две необязательные знакомые. Одна – стерва с работы, а вторая – приятельница Адель. Весело провели время. Я звонила тебе, пыталась предупредить, чтоб ты не волновался, но ты был так занят разглядыванием пышных попок, что не соизволил ответить любимой. А я набирала тебя раз пять!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не помню, чтоб ты звонила. Я бы ответил. Постой! Я сам звонил тебе! И ты не отвечала!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Батарейка сдохла! – злорадно усмехнулась Лиза. – Не будем раздувать из мухи слона. Боже! Как я устала! Выпью воды и приму душ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я пересилил себя и приподнялся с дивана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне уже не до душа. Я полагал, что ты рассталась с Адель? Еще совсем недавно вы посылали друг другу гневные террады. Как она поживает?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так себе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– То есть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да ну ее, Герман! Сходить в стрипклуб – еще не повод делиться своими успехами. И вообще она меня мало интересует.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза договорила последнюю фразу, выйдя из комнаты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель… Никогда бы не подумал, что они снова станут общаться. Вот так сюрприз. Эта бездарная поэтесса Адель – не псевдоним и не прозвище, а самое настоящее ее имя. Как ни крути, звучит поэтично. Она словно родилась для стихосложения. Само ее имя, как рифма. Но в голову приходит только бордель. И я бы не удивился, если б она имела к нему отношение. И прямое, и косвенное. Адель была известной стихоплеткой в своих кругах, имела несколько неизданных сборников и иногда лишь отрывками публиковалась в малотиражных литературных изданиях. Все больше читала свои творения в кругу себе подобных на поэтических сборищах и фестивалях. Особенно она любила участвовать в поэтических конкурсах, не пропуская все столичные и региональные тусовки. Нигде ей не удавалось победить. Нигде не удавалось попасть в номинанты и получить премию. Но Адель не сдавалась, и поражения нисколько ее не смущали. Для нее важен сам процесс, и возможность быть услышанной, возможность выступить и почитать на публику свои стихи, коих у Адель накопилось порядочное количество. Когда-то она читала их и нам с Лизой. Давно, когда я только с ней познакомился. Но авторские выступления продолжалось не долго. Адель почему-то прекратила читать нам, и мы не могли в полной мере оценить ее выдающиеся способности. То ли она стала чересчур скромной, то ли решила не тратить времени на бездарности вроде нас – неизвестно. Прекратила, и все тут. Никто не расстроился. Мне сложно даже припомнить несколько строчек. Стихи пролетели сквозь уши, не оставив никаких отпечатков – слишком ветреные были ее строки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель – удобное имя, но мне неизвестна ее фамилия. И вряд ли она кому-то знакома, кроме ей самой. Я знаю лишь, что та имела хорошую должность в маркетинговой компании, прилично зарабатывала на хлеб насущный и вполне разумно хранила в тайне свои таланты, предусмотрительно не раскрывая свой дар. И только вечерами, обычно ближе к выходным или по субботам, она отправлялась в любимое поэтическое общество где-нибудь на Чистых прудах или Новокузнецкой и открывалась публике в своей музе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель любила писать про любовь, чаще несчастную и страдальческую. Любовь мазохистскую и местами садистскую. В мире суетном и светском ее считали феминисткой. Она отстаивала свои права, борясь с мужским угнетением. И даже писала разоблачительные статьи про мужские пороки в гламурные журналы, но безуспешно и недолго. В глянцевых колонках она не задержалась, а в обществе поэтов-неудачников и непризнанных гениев Адель чувствовала себя, как рыба в воде. Иногда она приводила своих дружков – именно дружков, не любовников. Такие недоноски на любовников не сгодятся. Они преданы исключительно платоническому амуру, кто-то из них наверняка евнух, а кто-то никогда не лазил себе под штаны. Но четверостишия они строчили закадычные и даже отражали дух времени, поэтому Лиза просила Адель познакомить нас с новоиспеченными Блоками и Маяковскими. Один из непризнанных гениев учился в аспирантуре безымянного универа, наподобие Бауманки. Второй подрабатывал консультантом в «Евросети», а третий просто вкалывал кабельщиком, читая по ночам Гете и Шопенгауэра. Кто-то из них сто пудово числился в психоневрологическом диспансере, а другие, возможно, попадут туда в будущем, если не пролетят мимо учета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В один заснеженный зимний вечер Адель пригласила нас на квартирные чтения, проходившие в ее завидной трехкомнатной лаборатории дореволюционной постройки. Кроме нас с Лизой в поэтической тусовке затесались два бородача в шерстяных джемперах и задрипанных джинсах. Они в наглую наливали себе армянского коньяка и почтительно слушали выступающих. Первый поэт по фамилии Блудин жадно курил тонкую трубку, а затем шарахнул двести грамм водки и вышел на сцену. Стихи его оказались псевдо церковной ересью с явным подражанием Хлебникову. Об этом нам пояснила специально приглашенная на тусовку редактор литературного журнала «Высь» и, по совместительству, младший библиотекарь МГУ, некая Антонина. Она любила все комментировать и совершенно не любила пить: ни водку, ни коньяк, ни даже джин-тоник, что было совершенно странно на фоне спивавшихся литераторов, но что приносило недосягаемое очко в ее пользу. Вторым выступал некто Никита Зяжских с метафизической утопией, по комментарию той же Антонины, в духе англосаксонских мудаков типа Байрона. Третий, словно хедлайнер, выступал Самуэль-Аймо Кротов с короткими миниатюрами в стиле японских поэтических изысканий: та же рифма и тот же слог, да и сам Кротов предусмотрительно принес с собой графинчик саке. Его короткое выступление понравилось больше всех. Разумеется, в первую очередь Адель. Самуэль стал ее любимчиком. Почти фаворитом. В завершении программы выступала сама новоиспеченная примадонна, с забвением читая свои творения. На этот раз наизусть, отбросив все листки и подсказки, будто специально выучила стихи в честь грандиозного события. Ей аплодировали долго, особенно упорно хлопали в ладоши Антонина и Самуэль. Ее бенефис удался. Публика получила порцию эстетического бигмака, а мы с Лизой поклялись никогда не посещать эти полоумные тусовки. Либо мы с Лизой слишком чопорны, тугодумны и невежественны и ни черта не понимаем в высокой беллетристике, либо сборище писак было настолько убогим, что кроме отвращения на душе мало что оставалось. Глас народа – глас божий, а мы с Лизой все-таки к нему относились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все остальные обитатели лаборатории были весьма ангажированы и не могли посмотреть на всю эту вакханалию под живым углом, то есть объективно и непредвзято. Но мы не монстры и не стали в открытую хаять талант Адель и ее приспешников. Напротив, пытались даже придумать некое подобие комплиментов и сочинить что-то типа похвального эссе. Однако, тонкую натуру не обманешь. Адель раскусила нас, как грецкий орех, обвинила в черствости и всех земных грехах, а под конец разорвала с нами, а точнее с Лизой, все отношения. Так они и расстались из-за концептуальных различий. Не считая того, что Адель пару раз открыто пыталась со мной переспать, что изрядно нервировало Лизу. И скорые меры последовали сами собой. Но это уже другие воспоминания…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вспомнив странную поэтессу, я потерял интерес ко сну. Отбило всякое желание. Я пошарил в холодильнике в надежде наткнуться на баночку пива, но наткнулся только на колу, пусть и баночку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слушая, как шипит душ в ванной, и представляя себя рядом с Лизой, я медленно охлаждался газировкой, сидя за столом. Присоединиться к ней не было никакой возможности. Я не в форме, чертовски устал, грязен, ободран и вонюч, как это трагикомично не звучало. И чтобы не потерпеть фиаско, я отбросил эту невозможную возможность, допил колу, смял банку, выбросил ее в мусорное ведро и вернулся на диван, чтоб принять привычное положение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тяга ко сну на удивление возобновилась. Кофеин подействовал обратным образом. Шум воды стихал, уже не так шипел и напрягался, а это значит, что ее омовение подходило к финалу. Я приготовился встретить ее такую чистую, заново непорочную, свежую, пахнущую нежным клубничным мылом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Собрав остатки сил, я включил настольную лампу и убавил свет до минимума, чтоб он слегка отбрасывал тени и не раздражал глаз. Рядом нащупал «Ведомости» и пару журналов из жизни поп-индустрии, так сказать, профессиональная литература, все равно, что учебники по финансам и кредитам для будущих коммерсантов. Ладонь соскользнула со стола, и журналы скатились вниз, издав легкий шелест.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ванна приоткрылась, и повеяло влагой, словно морским бризом, и тем самым клубничным мылом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты собираешься принимать душ? – первым делом спросила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, – лениво ответил я, перевернувшись на бок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что так?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Устал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты думаешь, я буду спать рядом с грязнулей?! И не смей подниматься с дивана. Мне придется разделить постель одной. Сам виноват.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как хочешь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну и замечательно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот и поговорили, вздохнул я и перевернулся обратно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не такой, как был раньше, – говорила она за стенкой. – И я не такая. Ты не замечаешь, что нам пора что-то менять. Мы остываем. Нам необходим какой-то ресурс, драйв, отчего закипела бы кровь. Помнишь, я предлагала тебе кое-что месяц назад? Должен помнить! Такие предложения кому попало не делают – только любимому человеку. Лишь доверяя ему, как себе. Что молчишь? Уснул? Герман?! Зря ты несерьезно отнесся к моему предложению. Подумай хорошенько! Это нечто новое для тебя и для меня. Новый опыт всегда уникален. Вся наша жизнь – опыты. Монтень прав. Опыты на себе и на людях. Главное, чтобы опыт был не горьким. Сладкий опыт – это кайф. И я предлагала тебе очень сладкий опыт. Не знаю, изменял ли ты мне раньше? Я не спрашивала у тебя. Спросить сейчас? Ты ухмыльнешься и не ответишь. Притворишься спящим, высмеешь меня, как дурочку. Герман?! Но мы даже перестали ревновать друг друга. Я не замечаю твоей ревности! Ты не устраиваешь скандалов! Где я сегодня была? В клубе? Глазела на загорелых мачо с кубиками на животах?! Каких у тебя и в помине нет, и не было никогда, разве что в наивных подростковых фантазиях. А если я была у любовника? Вдруг! Ты снова рассмеешься и ответишь, что мы с тобой любовники – это верно! Мы любовники! Мы просто спим вместе, и нас объединяет только постель. Но я не забуду, как ты признавался мне в любви, Герман! Мы не просто любовники. Мы любимые и близкие люди. Ты любишь меня, а я – тебя. Это говорит о многом, но это не значит, что любимые люди перестают быть любовниками. Кошмар! Я совсем запуталась! Все равно – это нечто другое, чем просто секс. Правда? Ты опять молчишь, уткнулся в подушку и делаешь вид, что не слышишь. Знаю я твои мерзкие привычки. Эта самая мерзкая, Герман! Намного омерзительней, чем твои вечерние носки на стиральной машинке! Ответь же мне!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза не выдерживает и заходит в комнату.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я прищуриваюсь и протягиваю руки, намереваясь обнять ее. Мне достаются горячие, но еще не высохшие ножки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О чем ты? – неразборчиво шепчу я, подтягивая ножки к себе<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сначала они упираются, а потом поддаются. Это нежное клубничное мыло! И почему оно несъедобно? Ужасно несправедливо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сверху на меня падают холодные капли. Это качаются ее распущенные волосы, награждая меня гроздьями винограда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не слышал? Повторить?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Утром, детка. Я ничего не соображаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отпусти меня. Ты липкий, как слизняк.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О чем ты?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А где фен?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О чем ты..?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Скользкие ножки вырываются из моих объятий и покидают зал. На мне капли с ее локонов, отпечатки кожи и запах клубничного мыла….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На самом деле я все слышал. И я помню ее предложение. Но сейчас меня уже ничто не волнует, даже оно… это потрясающее предложение в прямом и переносном смысле….. Потрясающе…<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава вторая<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стрелка<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как испаряются капли росы на стеблях цветов, так испарилась на утро и Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На сей раз без удивления и истеричных дозвонов. Она всего лишь поднимается раньше меня, чтоб позавтракать вчерашним круасаном с кареглазым чаем и упорхнуть на работу. Лиза мается в офисе. Встает по будильнику. Жесткий график. Опоздание смерти подобно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я же позволяю себе безнаказанно долго помять наши простыни, иногда увлекаясь и до полудня. Но не сегодня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На трезвый рассудок изучив себя в зеркале, я со стыдом и горечью во рту иду в душ и тянусь за зубной щеткой. Смывая ночные синяки и прочищая зубы, постепенно просыпаюсь и прихожу в себя. По радио звучит привычное утреннее шоу. Значит, я окончательно проснулся, и мазефакинг встреча не за горами. Есть смысл в рекордные сроки привести себя в порядок и полакомиться недоеденным круасаном.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В порядок себя привел, но булка мне не досталась. Лиза оставила только крошки и чашку с засохшим пакетиком. Обычно она ограничивалась половинкой, но сегодня умяла целую булочку. Это на нее не похоже. Когда успела так проголодаться?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще раз, с полотенцем на поясе, заценив себя перед зеркалом, я со второй попытки узнал себя. Вот он – Герман Ластов, собственной персоной. Попрошу любить и жаловать! И не поминайте лихом. Но это после, а пока я заливаю чайник в Лизин пакетик (у нас экономия в лучших шведских традициях) и, найдя в хлебнице помятый сухарик, завтракаю. Жарить яичницу мне в облом, поэтому ограничиваюсь диетической трапезой. После бурной ночи это весьма кстати. Голова не болит, и рассола не требуется. Мой организм крепок и бодр. Одно но – ужасно хочется курить, что я и делаю, заканчивая с чаем (кофе у нас вчера кончилось).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не москвич, как многие могли подумать, а типичный искатель лучшей доли. Между прочим, нашедший ее, раз позволяю себе снимать приличную квартирку в Хамовниках с охраняемой парковкой. Я рожденный в СССР, а родом из Свердловска, но прилетел в столицу уже из Екатеринбурга, оставив домочадцев прозибать на Урале. Напрасно я слукавил. Семья моя вполне успешна. Мой папа, Евгений Анатольевич Ластов, как впрочем, и дядя, тоже весьма честных правил, защитил кандидатскую диссертацию в местном технаре, а в девяностые годы променял науку на бизнес, и в настоящий момент успешный акционер ряда крупных региональных компаний. Мама, Мария Петровна Ластова ( по девичьи Скорогорова), успешно преподавала латынь (О, tempora! O, mores!) в гуманитарном институте (и мне она прививала любовь к языкам, и пользоваться языком я умею, по крайней мере, при близком общении с женщинами, так что никто не жаловался), а по мере роста благосостояния отца мамочка не менее успешно перешла в домохозяйки. К тому времени мне довелось заканчивать десятый класс. Но начнем по порядку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Родился я вторым ребенком. Мой старший брат стал археологом и копает себе могилу на просторах Сибири, изучая быт и нравы коренных обитателей бурных рек, а младшая сестра трудится в подведомственной папе конторе в покинутом Екатеринбурге дизайнером или даже экономистом (к ее судьбе я не испытывал особого интереса, как и к судьбе брата). Рос и развивался я превосходно. Ничем особенным не страдал и, по словам драгоценной мамочки, был очень замечательным ребенком. Мамочка любила меня сильнее всех. Пуще сестрички и точно гораздо сильнее сумасбродного братика, со школьных лет пропадавшего в таежных экспедициях и редко появляющегося дома. Я знал, что любовь к прошлому, сомнительные раскопки и вскрытие гробниц не доведет до добра (не раз предупреждал его, но безрезультатно). Возможно, только я и помню о нем, а родители давно успели забыть. Не знаю, жив он еще или уже нет, но приглашения на похороны по электронке не поступало (я регулярно проверяю свой ящик). Не в пример брату сестричка оставалась домашней курочкой. Марусю не тянуло в голубые дали, и только Федька не вылезал из очередной экспедиции. Бог ему судья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Учиться я любил. Читал умные книжки, смотрел видик и записывал все взрослые передачи. Навалом имел друзей и ходил в бассейн. Не дрался, не балбесничал, сидел до вечера в продленке, а после полуночи зависал в бродилках на компе. Естественно, лет в двенадцать все мое существование изменилось. К учебе я успел остыть. В голове мелькали только бесконечные имена школьных и уличных девочек. Я часто влюблялся и часто получал отказы, а иногда мне доставалось по шее от более успешных и старших товарищей. Тогда я часто замыкался в себе, неделями не выходил из комнаты, проходил все игрушки от начала до конца, лишь бы забыть очередную Машку и Ленку, что пудрили мне мозги и волновали мои созревающие, но уже изнывающие члены. Мне было хреново, как бывает каждому подростку, которого никто не понимает, не хочет понять, и кому некуда деться от мук. Машка, Ленка, Наташка дразнят тебя на переменах, и ты хочешь их, но еще не знаешь как, но уже представляешь их в фантазиях и снах. Девчонки снятся тебе, оказываясь рядом, и позволяют тебе все, ведь ты уже не маленький мальчик, мечтающий заглянуть под юбку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все это было и прошло. Хотелось большего. Намного большего. Скоро ты узнаешь, что именно. Но между тобой и Машей дистанция, такой колоссальный разрыв, какой тебе никогда ее не преодолеть. Она кажется взрослее, она выше тебя и умнее, у нее другие интересы, и она предпочитает заросшего Власова из одиннадцатого класса или Толика Колчана из седьмого ПТУ. И тебе нечего им противопоставить. Ты слабее их, без щетины, и тебя не пускают гулять до утра. Мерзкий возраст. Даже жить иногда не хотелось. Самое время уйти из жизни. Так и поступали некоторые, прыгая с моста или с крыши пятиэтажки. Кончали с собой обычно парами. Два друга. Две подружки. Какой-нибудь Слава и Ваня или Юля и Соня. Оставляли прощальные записки с просьбой никого не винить в их смерти или винить Мишку из 7«Б» за то, что он, сукин сын, всю жизнь отравил своим безразличием, но жизнь без него теряет смысл, и лучше свернуть себе шею, и дело с концом. Прощайте, родители! Здравствуй, загробная сюреальность!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Интерес к потустороннему миру поддерживался компьютерными играми. Многие временно западали, а некоторые повторяли судьбы героев. До нас доходили слухи, что в непримечательном уездном городе две фанатки компьютерного клуба покончили с собой по сценарию всем известной саги. Мы пытались достать эту игру, вычислить, пройти ее и последовать примеру героинь, но на последний шаг далеко не у всех хватало духу. Тут решимость требуется, нечто роковое и безумное – внешний дьявольский толчок. Дети и самоубийство – близкие понятия, идущие рядом, почти бок о бок, но в разных направлениях. Чем ты становишься старше, тем быстрее госпожа смерть отклоняется от тебя. Не навсегда. До следующей ступени переходного возраста. Все по спирали: гегелевских открытий не отменить. Но законы мироздания вечны, как само мироздание, и законы философии – это вечная мудрость. Получается замкнутый круг – Circulus vitiosus. Смерть делает круг и настигает тебя врасплох, когда ты уже не в состоянии ей что-то противопоставить. Она сильнее тебя. Манит. Она заставляет. Давит. Приказывает. И остается исполнить ее волю. Все это было. И будет ли? Поживем – увидим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Circilus vitiosus….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В шестнадцать – семнадцать тебе наплевать на смерть. Ты уже понимаешь, что жизнь не так уж плоха. Есть в ней место и удовольствию. Надо только уметь найти его. Взять и использовать. И если не в себе, то снаружи. Так появилось пристрастие к курению, а иногда не грех выпить в честной компании. Продвинутые дяди соблазняли купить траву. Мы покупали и курили. Но потом дяди исчезли, когда кого-то поймали, а кого-то убили. Мы поняли, что дурь, гашиш, крек, винт и прочая хрень – это плохо, а точнее опасно, а для многих опасно и плохо одновременно, поэтому многие завязали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Буквально через полгода в районе появился другой дядя, намного злее и внушительнее. Дядя предлагал штучку под названием «героин». По наветам бывалых, очень крутая штучка. Для «золотой молодежи» в то время предназначался кокаин, но он не пользовался особым спросом. Стараниями педагогов и социальных работников мы были подкованы в наркотической терминологии. Профилактическая работа в школах велась на пять баллов. Завучи и специально приглашенные гегемоны в белых халатах в сопровождении суровых милицейских чинов, доходчиво объясняли на внеклассных занятиях и по телевидению, чем это все грозит. У многих парней крышу сносило реально. То, что старательно запрещалось, очень хотелось попробовать. Некоторые не сдерживались и пробовали, меняясь на глазах, и сами того не желая, превращались в таких же зеленовато-серых злых дядей, за которыми приходили копы с наручниками, либо они подыхали на кушетках в задрипанных палатах с протекающими потолками под изучающим взглядом медсестер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В общем, последние классы я учился навеселе. Я успел познать тайну женских тел. И эта самая главная тайна того времени. Это круче, чем план, даже круче, чем героин, а кокаин по сравнению с ней – шаловливая забава, не более.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В познании страшно притягательной тайны подсобили родители, сами того не желая, когда отправили меня на две смены в культовый лагерь продвинутой молодежи «Артек». Там можно все, и все было не банально. Моей первой грешной любовью стала не перезрелая вожатая-акселератка с надутыми губами и могучим бюстом, не старшая смены, безвозмездно дарящая сорванцам плотские уроки, ни баба-повариха из общепита, делающая засос бесплатно и вручающая в придачу банку сгущенки (для восстановления силы и скорейшего появления за добавкой) – нет! Это была реальная любовь. Первая и по-настоящему настоящая, черт возьми! Строить ничего не придется. Все готово. Только люби.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мою принцессу звали Маргарита. И она не числилась ни у нас в отряде, ни в смене, ни вообще в лагере, находясь за бортом лагерной жизни. Плевать ей на Артек и на всех нас вместе взятых. Она отдыхала в солидном номере в крутой гостинице, приехав на море с родителями – это минус, но предоставленная сама себе – это плюс. И ее тянуло к задорному и творческому общению, какое бывает только на слете авангарда интернациональной молодежи до шестнадцати – не старше. Посему она умело пользовалась этой уникальной возможностью. Ее папа, известный чиновник из столичного министерства, развлекался самостоятельно, а мамы у Маргариты не было. Мы познакомились на пляже, сооружая замки из песка. Когда целую неделю бродили по аллеям, я узнал вкус первого соленого поцелуя. Мы практиковались в кустах и пляжных кабинках. Будучи на целый год старше Маргарита была истинной мастерицей флирта. Я многому у нее научился, но опыта с мужчинами ей не доставало, а она очень того желала. Как настоящий кавалер и джентльмен, я не мог разочаровать даму сердца. На самом деле просто не мог устоять, и если бы она первая не намекнула об этом, я бы не выдержал мук и овладел бы ею насильно в тех же кустах, наплевав на запреты и папу-чиновника. Правда, кусты – это слишком грязно, нехорошо это как-то. Маргарита ни за что бы не согласилась. Взяв инициативу на себя, девушка моей мечты любила выдумывать разные штучки-дрючки, и пригласила меня в свой номер. Желанная спальня в пятизвездочном отеле на берегу Черного моря. Об этом не мечтал ни один лагерный мажор. Все мои фантазии сбывались благодаря божественной Маргарите. Вскоре назначен день, и назначен час. Папочки рядом нет и в помине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я долго готовился морально. О соответствующих правилах, о резиновых шариках, жестковатых и пресных на вкус, я не думал – чушь собачья! Какие резинки на фоне такой внеземной любви?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Был полдень. Отель выгорал в тридцатиградусной жаре. Как младшего братика, она легко провела меня через ресепшн. Никто не заметил, как мы, несовершеннолетние организмы, подобно пылким Ромео и Джульетта, идем предаваться страсти. Предаваться всерьез и по-взрослому. В номере она достала из-под подушки два зеленых пакетика, признавшись, что у папы их полная тумбочка на любой вкус и цвет: забавные с усиками и уздечками на концах, каждый по-своему пахнущие, как «патбом» или «риглес сперминт». На любой вкус. Я сказал, что на вкус резинки не очень и по назначению использовать их нам вредно, а раньше двадцати просто губительно для здоровья. Я был очень убедителен и красноречив, и Маргарита поверила. В теории она не отличалась особым познанием от меня, и считалась таким же профаном, как и я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не теряя драгоценных минут, мы приступили к предварительным ласкам. Поцелуи оставались солеными, а засосы на шее блестели душераздирающей краснотой. Я неуверенно быстро стянул с нее всю одежду (всего-то юбочка и купальник), а она осторожно спустила с меня белье. Мною овладел дьявол, и я не отдавал отчета в происходящем. Накинулся на нее и прижал к постели, ощутив под собой ее кругленький животик с выступающим вперед пупком. Мне стало тесно и захотелось пространства. Не сразу, но инстинктивно я обнаружил его. В первый миг почувствовал тяжкую резь и колкую боль, сменившуюся приятной истомой. Маргарита вскрикивала. Ей больнее, чем мне. На ее глазах наворачивались блестящие слезинки, а я верил, что слезинки от счастья и прижимался к ней сильнее. Дальше мы слились в единое целое. Меня торкнуло, и я потерял сознание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очнулся я на полу. Маргарита сидела на постели и грызла ногти, дрожа и шмыгая курносым носиком. Казалась такой маленькой беззащитной девочкой, очаровашкой и такой милой, что мне захотелось повторить действо еще раз, но уже более осознано и основательно. На простыне выпячивались красные пятна и липкие белые следы. Я попросил разрешения повторить, но получил отказ. Маргарита жаловалась, как ей было больно, и она почти ничего не почувствовала. Ничего, кроме боли. Я обнял ее и погладил по мокрым волосам. «И я ничего не почувствовал» – поддакивал я, вспоминая, как все произошло, а она успокаивалась и пообещала никогда больше этим не заниматься. Расскажет подружкам, как все это несуразно и совсем не так как в кино. Я не согласился, заметив, что кино бывает разное, хорошее и не очень, а совершенству нет предела. Ведь я в паху и под сердцем чувствовал, как достиг желаемого результата. Что с того, что Ритке не повезло?! Значит, она не готова, значит, она меня не любила, в ней что-то не то, а я совершенно ни при чем – рассуждал я тогда. А у того, кто любит, все получается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже в те юные годы я догадывался, что все на свете ради любви. Любовь и боль – часто вещи неразделимые. После рокового свидания мы общались уже иначе. Постепенно меня охватывало чувство вины. Похожие ощущения прокрадывались и в Риту. Я пытался с ней поговорить, загладить все, но прицельного разговора не получалось. Я стеснялся выражать свои чувства. Рита отдалялась от меня, а поцелуи казались пресными и почти без соли. Но я любил ее и поклялся не расставаться, в будущем женившись на ней. Почему бы и нет?! Я ощущал ответственность, и она ценила это.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце смены настала пора прощаться. Я пообещал приехать в Москву, бросить Екатеринбург, чтоб мы были вместе. Рита верила, но плакала, как бы догадываясь, что моим обещаниям не так скоро суждено сбыться. Мы обменялись контактами и зареклись писать письма. Так и расстались на взводе. С послевкусием недосказанного и гримасой недоумения. Спустя неделю я написал ей длинное, откровенное с кучей грамматических ошибок, но живое, чувственное письмо, где любил, верил, ненавидел, обещал, лелеял, обожал и мечтал о встрече. Через месяц я получил ответ. Ее письмо сотворено в слезах – по потрепанной клетчатой бумаге я понял это. Рита сообщала в нем о своей беременности. Папа рвал на себе волосы и не знал, что делать с будущим внуком. Мучал ее расспросами и даже ударил ее по щеке, а она лишь разводила руками и просила прощения. Но меня она не выдала, а закончила письмо послесловием, в котором сообщала ужасную весть: папу переводят за океан, и она должна лететь с ним вместе с нашим будущим первенцем. Адрес она обещает выслать. Обязательно. Как только приедет. Обещала, но не выслала. Я запомнил ее фамилию, имя, отчество: Генте Маргарита Павловна. Моя ненаглядная Рита…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;История на этом не закончилась. Через три года я всеми правдами и неправдами перетряхнул весь Интернет, искал ее по поисковикам, не забыв про «Одноклассники» и «Love planet», не считая кучи англоязычных сайтов. Чудо произошло – Маргарита нашлась. Мне удалось определить ее местоположение. Не долго думая, я рискнул и послал ей электронное послание. Почти формальное, лишенное былых чувств и страсти, скорее даже из любопытства, чем от былой любви. Честно, я не надеялся получить ответ, но был уверен в том, что она обязательно прочтет и вспомнит меня. Не ошибся. Рита вспомнила и даже ответила.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оказалось, что живет она в штате Нью-Мексика, и она замужем за добропорядочным янки по имени Пол Редфорд. Моя Рита Генте превратилась в Маргарет Редфорд (по девичей фамилии я смог ее найти). И она воспитывает чудесную дочку по имени Сьюзен. Рита выслала ее фотку – малышка похожа на меня. Черт возьми! – реально моя дочка! Я не поверил своим глазам, а потом убедился и собрался лететь в Нью-Мексико, чтоб повидаться с дочерью. Мой порыв тут же угас, когда я прочитал следующий абзац. Рита не отрицала, что Сьюзен принадлежит мне, точнее принадлежала, но теперь ее папа долговязый Пол, соучредитель строительной корпорации и будущий сенатор штата от республиканцев. Он ее настоящий папа, а я всего лишь блудливый кот, оставивший о себе вечное напоминание. В шестнадцать лет стать отцом – это потрясающе. Но понимать, что тебе никогда не суждено пообщаться с собственной дочерью – невыносимо. Утешает одно – на противоположенном полушарии планеты по земле ходит моя кровинушка, пусть и американка, пусть она не увидит настоящего папу, но я уже оставил свой след в истории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дальше Рита сообщала, что в будущем не напишет мне, и попросила стереть ее из контактов и забыть навсегда – ради ее счастья и ради счастья дочери. Естественно, Полу Редфорду вряд ли понравится, если к ним в гости заедет молодой лоботряс из России, предъявляющий права на его ненаглядную дочь. И я смирился с поражением. Старая любовь дала о себе знать, я скачал фотку Сьюзен вместе с целым альбомом мамочки, распечатал и положил в нижний ящик в толстую папку. Напоследок я написал Рите ответ: «Спасибо за дочь! Ты прелесть, как и наша дочурка. Это плод нашей любви. Ты меня не забудешь. Надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь ей правду о далеком русском отце. С уважением, Герман Ластов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новые письма не приходили. Жизнь неумолимо двигалась вперед.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Закончив среднюю школу, по завету отца я поступил в московский технический университет. Папа желал, чтобы я пошел по физико-математическим специальностям. Мама настаивала, чтобы я изучал языки. В итоге папина воля одержала победу. Маме я пообещал обязательно заняться английским и французским. О латыни речь уже не шла. На папины деньги я переехал в Москву. Как говорится, сбылась мечта идиота. Я выполнил свою клятву, но несколько поздно. Сдал экзамены, и был зачислен на первый курс. Мне выделили комнату в общежитии с двумя ботаниками в широких лупах. Началась беззаботная студенческая жизнь с чистого листа, а вся школьная репутация, вся биография с темными пятнами осталась позади. Отныне я просто Герман, а все другие ники, клички и прозвища стерлись с лица земли. Уже тогда я решил не возвращаться назад. Не для этого я бросал родные пенаты, и улетел за тысячу километров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я люблю свою фамилию, но многие любили коверкать ее, нарекая меня странными прозвищами. Сначала друзья называли меня Ластик. Неплохая кликуха: «Ластик, айда гулять?» «Ластик, сотри чернила?!» Смешно было и очень невинно. Позже меня называли «Ласточка» – за мою легкость, ветреность, юркость и редкую прозорливость. А в институтские годы моим ником стал «Ласт», что есть производное от глагола Last – прошлый. Этот ник мне нравился особенно и представлялся довольно серьезным. Даже сейчас старые однокашники позволяют себе былое панибратство и окликают меня: «Здорово, Ласт! Все еще продвигаешь поп-лузеров?» Чуваки помнят мои кафедральные концерты, когда я впервые отдалился от техники и увлекся музыкой, точнее ее организацией. Ботаны в общаге слушали классику, тусили в заумных сообществах на «Facebook», зубрили пособия по ядерной физике и методички по программированию. Я же каждый вечер через наушники, дабы не сбивать конченых заучек, слушал диски «Roling Stons» «Scorpions», «A-ha» и много чего еще из нашего доморощенного репертуара. Короче, я был меломаном, почти музыкальным критиком, и многие однокурсницы обращались ко мне за советом и даже предлагали вести музыкальную рубрику в факультетской газете «Транзистор». Из скромности я отказался (никогда не любил писать), но когда мне сделали предложение организовать выступление местных рок-групп в факультетском актовом зале, я согласился. Затем были межинститутские промоушены, фестивали, начались выезды в область и мини-гастроли в автобусах с рокерами и панками. Финансированием занималось руководство вузов, поддерживающие самодеятельность в любых ее проявлениях, в том числе явную альтернативу и андеграунд. Мне было наплевать, что организовывать. Я болел за процесс и совершенно не огорчался, когда узнавал, что моя продвигаемая группа после первого же официального выступления распадалась или вовсе передумывала выступать. На их место приходили новые перспективные коллективы. С самодеятельностью проблем не возникало. Русь талантами славилась всегда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На четвертом курсе я окончательно перестал различать отличие материнской платы от съемного диска и полностью забил на карьеру инженера в заштатном НИИ или в папином предприятии. Но выполнил обещание, данное маме, – время от времени почитывал английские хрестоматии и даже посещал факультативы, где больше занимался склеиванием филологичек, чем изучением языка. Моя дипломная работа была написана коллективом лучших умов института, добрая половина которых ютилась у меня в комнате. В знак признательности я устроил им свидание с ботаниками противоположенного пола в нашей фундаментальной библиотеке и подарил по билету в филармонию и оперный театр – лучшее вознаграждение двум заброшенным очкарикам. Они строчили мне диплом на энтузиазме, ради научно-просветительского прогресса, и как мне хотелось верить, из-за глубокого уважения ко мне (все-таки за пять лет мы сдружились и притерлись друг к другу). Денег ботаники не просили – не знали, что это такое. Даже свои стипендии и президентские гранды они снимали только тогда, когда их матери или бабушки просили добавить на новую мебель или когда ломался их персональный компьютер. Они даже питались радиосхемами, передвигаясь по коридорам, как прямое наследие Бунхельвальда. Но светила науки были на удивление добрые ребята в самом что ни на есть прямом смысле этого слова, за что я их сердечно благодарю, особенно за в срок подготовленный диплом. Для них это пара пустяков, а для меня билет в жизнь с законченным высшим образованием. Спасибо, Юрик (Диоптрий), и Глеб (Лысый катод)! Век не забуду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце девяностых с трудоустройством возникали проблемы. В большом шоу-бизнесе я был никому не нужен – таких разгильдяев, как я, повсюду пруд пруди. Хотелось что-то эксклюзивное и ценное. Суровая реальность бренькала по мозгам и заставляла устраиваться не по специальности и не по призванию. У папы тогда кипели проблемы. Вновь он только поднимался на ноги после дефолта и не горел желанием оказывать посильную спонсорскую помощь, называл меня шалопаем и почти проклял за то, что сынок не пошел по его стопам. Вскоре одумался, обратил внимание на себя и заметил бесперспективность нашей науки, когда лучшие технари маются в ремонтных цехах по сбору поддержанных мониторов и переделке ворованных телефонов стандарта gsm. И я не миновал участи побатрачить во благо высшего разума, собирая компьютеры в мелкой фирме, затем прошел через салоны связи и сервисные центры крупных брендов электроники. В один момент плюнул, выбросил из окна все жестянки и подался в свободное плавание. Подрабатывал в клубах, вспомнил старые связи, поучаствовал в ряде постановок нескольких шоу-программ и закрутился в любимом бизнесе, где весьма преуспел и даже полностью отказался от папиных ассигнаций, став полноценным независимым человеком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дальше все покатилось как по накатанной колее, со взлетами и падениями, но с неминуемым развитием и удовлетворением. Появлялись лишние деньги. Я позволял себе многое. Временами устраивал личную жизнь, но беззаветно не влюблялся. Помнил прошлые уроки и не собирался повторять ошибок молодости. Так я рос, развивался и набирался мудрости. Мое положение росло, а вместе с ним рос и я, не заметив, как перешагнул тридцатилетний рубеж. Еще пару лет, и я приближусь к возрасту Христа. Мистический возраст. Многие не доживают и не перешагивают этот барьер. Суждено ли мне перепрыгнуть данную планку? Возможно, суждено, а возможно, и нет – я не заморачиваюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впервые за несколько лет в моей жизни появилась любовь. Имя ей – Лиза. С ней я не думаю о возрасте, а просто живу, растворяясь в пространстве и времени. Вместе с Лизой…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пробегая по страницам своей биографии, я параллельно собирался на деловую стрелку с Моховским. Термометры зашкаливали за двадцать пять, но следуя дресс-коду, я нацепил светлый костюм из последней коллекции «Valentino» и подобрал заранее приготовленный галстук от «Guchi». Под цвет галстука оказались подобраны и носки. Надушившись «Hugo Boss», я поправил перед зеркалом прическу – вполне довольный собой за исключением толстого прыща над левой бровью, но замазывать его совершенно нечем. И когда он успел появиться?! Прихватив кейс, мобильник и портмоне, я вырулил из квартиры. Спускаясь вниз, получил важную эсемес от Секира, сообщавшего, что встреча назначена в ресторане «Круаж». Не охота переться в такую даль, и к дорогим ланчам я не питаю большой симпатии, но дело есть дело. От нечего делать послал Секиру удовлетворительный смайлик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моя Маздочка светилась на опустевшей парковке. Совсем новая и чистенькая, недавно вернувшаяся с автомойки. Я нежно погладил ее по капоту, обнаружив свежую пыль. Протер руки и уселся за руль. Она снова принадлежит мне. Пора объездить безотказную кобылку. Путь предстоит дальний.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В «Круаж» сегодня на редкость свободно, и играла непринужденная музыка. Я успел привыкнуть к однотипным ненавязчивым мелодиям. С безымянным аккордом, с безымянным автором и с такой же безымянной судьбой. Поразительно, но я приехал первым. Мне суждено занять выгодный столик и сделать заказ. По старинке я присел в уголке, чтоб не привлекать лишних глаз и никого не смущать. В нашем деле конспирация не помешает, ведь некоторые промоутеры сами не меньшие звезды, чем их протеже, но к подобному статусу мне как до Пекина. Хотя, кто знает. Может, дистанция неминуемо сокращается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пробуя португальский эспрессо с мороженным шариком, я не заметил, как появился Секир, долго бродивший по залу, пока не заметил меня. Даже Секир выполнил дресс–код. Костюм его немного узок и наверняка сжимал плечи, но Секир стеснялся одеваться в салонах ХХL. Широкая черная майка с надписью на спине «Big Boy» была его любимым аксессуаром. В строгом костюме он тяжело дышал и потел. Бедный гигант Секир…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот ты где! – гаркнул он, присаживаясь напротив.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Добрый день, Миш.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чего такой серьезный?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Скажи спасибо, что я не называю тебя Потапычем. Сейчас ты на него очень похож.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я вовремя отставил прозвища в сторону, чтоб господин Моховской не подумал, что мы банда полоумных придурков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что у тебя на лбу? Звезда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Звездочка, – глажу я бровь, символически скрывая дефект. – А где Белкин?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опаздывает. Скинул сообщение. У него проблемы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы разве не вместе…?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я послал эту сучку и двинул спать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не изменил себе. Поздравляю!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уподобляться Белкину – все равно, что стрелять в тире в упор из гранатомета и выбивать десять очков. Гнилая она какая-то попалась и тощая как цапля. Знаешь, я люблю женщин в теле, чтоб было за что взять. С широкими бедрами. Бедра – это главное, понимаешь? Бедра меня заводят.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне в облом слушать его предпочтения, поэтому я попытался сменить тему и перевести разговор в конструктивное русло, заговорив о проектах и Моховском. Эта была крупная рыба, доселе не заплывавшая к нам. Секир сам удивлялся, что Моховской обратился к нашим скромным услугам, и никак не мог объяснить этот феноменальный факт и не предполагал, кто рискнул подкинуть нам этого ядреного перца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секир закурил, отчего мне пришлось повторить его слабость. Некурящие поодаль не попадались.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На входе показался Белкин. Я невольно улыбнулся. Выглядел он еще хуже. Над той же бровью нависал приклеенный пластырь. Неужели у него тоже вскочил красный прыщ?! Вот, подлец!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты опоздал, – выпустил я клубок дыма. – Что с тобой стряслось? Тебя изнасиловали?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секир стряхнул пепел и ухмыльнулся:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да ты, брат, порезан, будь здоров. Кто тебе шею исцарапал? Мери любит садомазо?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин присел и выдохнул. На его шее красовались свежие царапины от острых ногтей, а пластырь на вид оказался больше, чем я ожидал. Так не замазывают прыщи. Это еще сильнее привлекало внимание и выглядело куда менее эстетично.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сучка эта потаскуха! – выпалил он, ерзая на стуле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прозрел, – ерничал Секир. – Хорошо, что я оставил вас наедине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зря, – сказал Белкин, потирая затылок. – Ты бы прикончил ее! Она решила отыметь меня по полной. Подсыпала мне дерьма в шампанское, какую-то дурь, отчего голова кружится, и ноги подкашиваются. Решила усыпить и обчистить как последнего лоха. Я чуть не опрокинулся, но что-то не сработало. То ли с дозой напутала, то ли массу мою не рассчитала. В общем, я коньки не отбросил. Очнулся, а она шмоняет в моем пиджаке. Я приподнялся и дернул ее за руку. Та не ожидала, отскочила – шерсть дыбом, как у бешеной кошки, и ударила меня в лоб. Рассекла кожу, хлынула кровь. Я взревел и пошел на нее горой, схватил за плечо, а она вцепилась в меня когтями. Больно, бля! Я второй рукой втащил ей в нос, но удар получился слабым. Слабость все же мешает, и мошки перед глазами прыгают в ритме сальсы. Та схватила бутылку и в меня. На редкость удачно увернулся. Та блядь к выходу, а я за ней, но проворная оказалась баба. Махнула хвостом и за порог, а меня реально подкосило. Подполз до порога, а за ним пусто. Скатилась, видимо, кубарем вниз и наутек. Я облокотился на стену и вытирал кровь с лица. Зверски саданула, но швы накладывать не пришлось. Примочил остатками шампанского. Кровь свернулась. Ссадина есть, ее заклеил. Скажу, что ударился об косяк или в аварию влетел. Отмазки придумал. Стыдно, ей Богу, что так попал. Никогда раньше не нарывался!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин выглядел жалко и виновато. Ему было тошно и не по-детски стремно. Точно не по себе. Мы старались поддержать его, и кое-как у нас это получалось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Типичный случай с одной стороны, – заключал я. – Легко отделался. Но с другой стороны не типично. С чего она на тебя вышла? Это клофелинщица, их в городе пруд пруди. Но они охотятся на женатиков, а ты парень холостой, не обременен семейными узами. Рисковала! Или заранее не планировала тебя усыплять. Позарилась на твои шмотки. Подумала – пора брать от жизни все и сваливать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А мне думается, план был. Она непривычно холодно на меня озиралась. Я был лишним и оставил ее Белкину. Я не жлоб. Думал, им вдвойне комфортней будет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты как в воду глядел, – зло усмехнулся Белкин. – А ведь мне не до шуток.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не парься ты. Благодари небо, что отделался легким испугом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И незначительными телесными повреждениями, – угрюмо добавил пострадавший.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Похоже, девчонка была не профессионалка, – размышлял я, выступая в роли эксперта. – Решила на тебе потренироваться. С лихвой. Действовала она коряво, поэтому тебе и повезло. Но были случаи, когда мужики погибали. Передоз, давление на нуле и привет, архангелы!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В натуре?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Верняк.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот, гнида! – прорычал Белкин. – Еще встречу – убью!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вряд ли, – вставил Секир. – Девочка залегла на дно. И наверняка работала под прикрытием. На выходе сутенер поджидал. Крыша нужна. Хорошо, что вышибалы не вернулись и тебя не прикончили. Эх, жалко меня рядом не оказалось! Я б им устроил финскую баню. Ты, похоже, успел ей вмазать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Успел. Синячище будет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда точно залегла. Как ей в таком виде трудовую вахту нести? Зализывает раны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Здравствуйте, господа! – эхом донеслось сзади.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы одновременно обернулись, ожидая увидеть банду сутенеров с бейсбольными битами и офигенную пигалицу в центре с острыми коготками. Но вместо банды долговязых ублюдков на нас непонимающе косился господин Моховской.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первую секунду мы приходили в себя, а вторую секунду неуверенно произнесли:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Добрый вечер! Мы все в сборе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что? Бандитская пуля? – спросил продюсер, усаживаясь за последний свободный стул.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Один чайник сзади влетел, а я не пристегнут был и ударился об руль, – правдиво оправдывался Белкин. – Все предельно просто и никакой романтики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этой заключительной ноте допрос был исчерпан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выглядел Моховской как типичный столичный продюсер. Мы встречались с ним и раньше, но впервые на официальных переговорах. Мне удавалось видеть его за кулисами, в светской хронике (очень редко), в слухах и сплетнях корпоративной тусовки. Моховской представлял собой теневую сторону поп-индустрии, не любившей показываться на публике. У него это замечательно получалось. Он не носил лавры светского персонажа, избегал журналистов, вечеринки и пресс-конференции. Большую часть дня он проводил либо в студии, записывая альбомы восходящих идолов сцены, либо пыхтел на концертных площадках или возился в компаниях, подобным нашим. Короче, он был очень занятым человеком, и время его стоило дорого.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как большой босс, он позволил себе прийти без галстука. Это мы стесняли шеи, давясь от недостатка кислорода, а Моховской дышал полной грудью. На то он и известный продюсер и совладелец нескольких рекорд компаний, и много чего еще. Всех регалий не перечислишь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начинал он в конце восьмидесятых в эпоху становления отечественной эстрады. В эпоху облезлой и голой романтики, зачатков фанерной системы и клонирования провинциальных бойс-бендов. Он имел косвенное отношение к раскрутке «Ласкового мая», но в самом дебюте их славы отошел от дел, а в начале девяностых сотрудничал с Айзеншписом и Алибасовым. Постепенно их творческие пути разошлись. На одной арене нет места нескольким гладиаторам. В продюсерском цеху, как у горцев: в конце должен остаться только один. В девяностые он сколотил приличное состояние, а после миллениума в три прихлопа обогнал старых конкурентов. Последним горцем он не стал, но еще и не конец битвы. Апокалипсис не надвигается, а старые прогнозы Нострадамуса не сбылись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конкуренция ушедших девяностых стиралась. Сейчас все крутились в одной центрифуге и умели делить бизнес, как делили территорию братки в эпоху становления дикого капитализма. Отныне все стало намного цивилизованнее и спокойнее. Несколько раз на заре девяносто пятого в него даже стреляли и неоднократно, но Моховской уцелел. Он был хитрый лис с паутиной связей и редким талантом выходить сухим из воды. Недоброжелатели считали его чуть ли не родственником Мавроди и идейным раскрутчиком финансовых пирамид. Но это всего лишь слухи. Сам он вряд ли занимался подобными махинациями в таком масштабе, как его нареченный родственник. Когда пирамида рухнула, а Мавроди ударился в бега, кровную связь стали забывать, а когда Мавроди поймали и посадили, и даже когда выпустили на свободу, о былых недомолвках никто и не вспомнил. Былое ушло в неисчерпаемые анналы истории. Моховской по-прежнему был у руля, пожиная лавры виднейшего патриарха российской эстрады. Ее отца-основателя и пророка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С двадцать первого века Моховской занимался раскруткой на территории постсоветского пространства западных исполнителей. Отечественный продукт ему изрядно поднадоел, и прибыли с него он получал гораздо меньше, чем с европейских и американских брендов. Фактически он превратился в западника, когда-то начиная с типичного славянофильства. Столь коренное перерождение могло произойти лишь на смене эпох. И он стал его символом, продвигая в массы идеалы «Евровидения» и нигерских RNB.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Последние годы его дела пошли на спад. Дул ветер перемен. На небосклоне продюсерского мастерства появлялись талантливые молодые наглецы, очень агрессивно настроенные, по-спортивному злые и напористые. Они не щадили ни себя, ни других. Новые посланцы времен плодились как на дрожжах, отвоевывая прежние активы, а старые проверенные волки уходили в небытие: кто на пенсию, покупая себе особняк в Беверли Хилз и живя на полученные гонорары, кто буквально уходил в мир иной, оставляя после себя целые империи, кто спивался, вспоминая славное прошлое, а кто полностью продавал свой бизнес, приобретал яхту а-ля Абрамович и укатывал в кругосветку, бороздя просторы Тихого океана. Мне не довелось стать поклонником его таланта. Но доля заслуженного уважения к позабытым магистрам поп-индустрии у всех нас присутствовала. У меня тем паче.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моховской положил перед собой телефон, словно ожидая ежесекундно получать важные сообщения. Так и получалось: ему часто звонили разные зануды и отвлекали нас от важного разговора. Ответив на парочку вызовов, он предусмотрительно отключил мобильник и убрал его с глаз долой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секир и Белкин облегченно вздохнули.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы уже размышляли над вашим предложением,– говорил Секир, тщательно подбирая слова. – Оно показалось нам выгодным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Еще бы, – отмечал алчный продюсер. – Я единственный серьезный человек в этом балагане. Кто еще в состоянии привезти сюда таких экземпляров?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну, это ты загнул, старичок! – подумал я и утвердительно кивнул ему в знак согласия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Помните, сколько дерьма пришлось разгребать, чтоб привезти Иглесиаса?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хулио? – осенило Белкина. – Мы недавно о нем вспоминали. Славно мы тогда провернули его приезд на один корпоратив. Райдер так себе: морепродукты, свежие соки, меню с виллы в Пунта Куана – справились. Потом он вдруг согласился на гастроли в провинции, прихватив с собой Миранду с детьми. Сколько у него отпрысков – пять или шесть? Бабник тот еще. Вспомните Сидни Ром, Исабель, Марию Кончито Алонсо – какие имена! Видите ли, решил познакомиться с русской культурой. Подавай ему Казань, Екатеринбург, и еще Бог знает чего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Попрошу не выражаться на счет Екатеринбурга, – вставил я не в тему. – Я родом оттуда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да я знаю, – отмахнулся Белкин. – Все мы давным-давно понаехали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Его недвусмысленный вид явно показывал, что Белкин не пришел в себя. И думами он находился в той роковой ночи, когда схватился насмерть с коварной хищницей панельного ремесла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вернемся к насущному вопросу, – предложил Моховской. – Иглесиас старший – легендарный певец – идол! Можно долго петь дифирамбы. Семьдесят альбомов – это сильно! Плюс пять детей. Один лишний. Но оставим Хулио в покое – ему давно проторена «Аллея славы» в Голливуде. Мы планируем привезти в Москву Мадонну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Круто! – взвизгнул Секир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда-то ему довелось быть на ее питерском выступлении и даже охранять поп-диву от назойливых папарацци и толпы находящихся в экстазе фанатов. Бедолага, Секир, когда это было…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот-вот у нее начнется мировое турне. Новая программа. Вроде бы Москва в списке не значится, но это и к лучшему. Наша задача привезти ее на закрытое выступление. Есть уже несколько десятков клиентов, готовых раскошелиться и собрать солидный гонорар. Мадонна, конечно, не Иглесиас, но заехать на денек согласится. Наши западные менеджеры работают с ней. Диалог идет конструктивный. Уломаем ее в два счета. Помните сенсационный визит Перис Хилтон? Наша работа. Похвалила показ Пластининой и пополнила счет на миллион долларов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, Мадонна – не Перис Хилтон, – вставил раздосадованный Белкин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И Перис Хилтон – не Мадонна – добавляю я, набирая очки. – И не с такими тузами справлялись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы, Герман, понимаете, о чем я толкую, – улыбается Моховской. – Тут почти дело в шляпе. В перспективе привезем Тимберлейка. Удобней бы заодно с Мадонной. У них и хиты есть совместные, но это дороже выйдет. Слишком они капризные на пару. Обойдемся. И совсем забыл про Инрике. Давайте! Это дело уже в процессе. Кстати, на ваш счет уже начислена хорошая сумма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как мы и договаривались? – уточняет Секир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Именно так. Передайте вашему боссу, что мне нужно подписать кое-какие бумаги. Нет! Не передавайте! Лично ему позвоню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Фридман позитивно оценил это проект и рад нашему взаимовыгодному сотрудничеству, – добавляю я, отрываясь на недосягаемую высоту от незадачливых компаньонов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отлично! Я же сказал – дело в шляпе! – хитро улыбается Моховской. – Отметим? Вы до сих пор ничего не заказали?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секир в темпе подзывает обслугу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В считанные минуты нам приносят бутылку «Willa Antinori». Белкин приподнимается и наполняет бокалы. Я забываю, что за рулем, и позволяю Белкину наполнить свой бокал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неожиданно встает Секир и предлагает тост, что-то типа за продолжение сотрудничества и открывание новых звезд. Его поддерживает Моховской, говоря о неосвоенных рынках. Он упоминает азиатский регион и в торжественном тоне сообщает, что пора устремлять свои взоры именно туда. Я киваю головой и вспоминаю первопроходцев. Кажется, это были Мумий Тролль, раскрутившие свои альбомы в Китае и за компанию залетевшие на расколбас в Токио. Но Лагутенко сам по себе неравнодушен к востоку. Если Захар Прилепин всем толковал, что Славчук должен был родиться негром, то Лагутенко должен был родиться японцем. Он стопроцентный японец в душе, и глаза у него слегка узковатые, или он специально их щурит. Затем вспомнился феноменальный успех Витаса в Китае. Я озвучиваю его вслух и улавливаю одобрительный блеск в глазах Моховского, знавшего толк в успехе. Как раз там его обскочили молодые продюсеры. Но Китайская публика привередлива, как незамужняя купеческая барышня. Не каждый проект там удался. Те же Тролли не получили, чего хотели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мои рассуждения прерываются, и звон бокалов остужает атмосферу «Круаж». Осушив бокал до дна, я сажусь первым.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моховского прорывает на воспоминания. Видимо, он пришел уже поддатым. Он активно вешает нам лапшу, как сейчас все сложно, и так далее. Соблазняет нас переходить в его штат или драпануть в западные рекорд лейблы. Мы сидим и саркастически улыбаемся. Не перечим. Не ввязываемся в спор. Пусть седина у него не только в висках, но этот хрыч пока большая шишка, поэтому опускать его нам в голову не приходит. За все отвечает наш шеф – господин Фридман. Мы всего лишь исполнители, хоть и не находимся под его прямым руководством. То есть кеш мы получаем из разных источников, и вольны пахать, на кого заблагорассудится. Но это не отменяет сложившегося правило подконтрольности конторе Фридмана. Она наш главный работодатель и благодетель, за что ему отдельное и большое человеческое спасибо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моховской не унимается и переходит на далекие перспективы, когда наши доморощенные звезды начнут покорять Америку и будут увозить «Grammy» походными сумками, когда наши смазливые четверки будут продавать миллионы копий, а их альбомы становиться платиновыми. И не далек тот день, когда мы будем оставлять свои отпечатки на аллеях славы, вставляя ладони в жидкий цемент. Знала бы Лиза, каким мозговым онанизмом я занимаюсь, выслушивая этот бред, то упала бы со смеху (я не падаю лишь потому, что за моей спиной находится несущая стенка). Ее работа более приземленная, но без блефа и глупых иллюзий. Где же она числится? Я так до конца и не представляю. Иногда забываю спросить, и она все время отвечает слишком неопределенно, но точное место ее работы, я к греху своему так и не знаю. Это не означает, что мне наплевать и совершенно не важно?! Напротив! Но как-то не получается, а Лиза об этом не любит распространяться. Постойте, она вроде даже озвучивала свой бренд – «ВТБ24», «G money bank», или «British petrolium». Кто она там? Ведущий менеджер? Топ-менеджер? Специалист по связям с общественностью? Не помню. Там точно есть слово ведущий. Лиза всегда ведущая. И в наших отношениях не исключение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тирада Моховского сходит на нет. Белкин протирает лоб, задевая пластырь, и корчится от боли. На него косится Секир и довольно ухмыляется. Тоже мне, оскорбленный мальчик: страдает от мелкой ссадины, не в силах справиться с коротышкой в юбке. Но позвольте, господа, он же был одурманен. Это меняет дело. Извини, дорогой Владик. У коротышки было неоспоримое преимущество.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне же хочется поскорей свалить. Глазеть на седеющую легенду и двух чурбанов в тугих костюмах окончательно утомило. Пора замазать мой прыщик, чтоб Лиза не заметила его ненароком. Прыщик не герпес, он не заразен и получился не на губе, но тоже противно, особенно если он ноет, а мой прыщик ноет и почти плачет. Ему одиноко, ему не по себе, так же как мне сейчас. Я хочу Лизу. Скучаю по ней. И очень хочу обсудить ее предложение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предложение Лизоньки…Что может быть заманчивее..?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Только она сама…. Моя сладкая девочка…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, на прощание? – предлагает Секир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Можно, – соглашается Моховской, доливая себе остатки шампанского. – Вы – толковые ребята. Я даже не предполагал, что в этом городе еще остались настоящие профессионалы, спецы в своем ремесле. У нас это редкость. Кругом одни дилетанты и мошенники. Это же невозможно! Мошенники везде: на сцене-то ладно – это всегда было, но появилось мошенничество и за сценой. Сколько раз меня кидали и проставляли на бабки. Еще семь лет назад это считалось рядовым событием. Времена изменились. Стало скучнее, и нет того азарта, нет страха перед неизвестностью. Все приелось, все одно и тоже. Все насытились: и мы, и народ – его не удивишь, а если удивишь, то на пару дней. Звезды быстро загораются, но еще быстрее гаснут. И кто их вспомнит? Никто. Вот возьмите на скидку, кто был в полном ажуре, скажем, два года назад? Не помните? Были весьма успешные проекты, но все канули в лету. Я-то их помню, как хранитель традиций, как господин Борщевский в клубе знатоков. Но я вам не скажу. Отгадайте сами?! Думайте, ребятки, думайте. Это вам блиц вопрос. Не вспоминается, да? И нечего вспоминать. Недавно ужинаю я с примадонной и спрашиваю ее, словно ясновидящую, будет ли у нас новая эпоха? Будет ли новый кумир с большой буквы, чтоб на века, чтоб в наследие человечества? «Будет, – говорит она, – но нам с тобой до этого дня не дожить.» Во истину мудрая женщина! – он выпивает бокал и продолжает: – подлинной мудрости в наше время дефицит, такой простой, самобытной мудрости, чтоб просто так, но как топором по полену, извините за халуйские сравнения. Вы знаете, в Лондоне мода на Россию. Модно все русское. Я хоть и еврей по матушке, но это мне близко. Наши театры, наши песни, осталось им зазвучать в хит-парадах, и примеры уже были. Ведь я сам уже далек от страны. А с вами сами видите – ностальгирую. Ладно. Расчувствовались, и хватит. Не все вас развлекать. Вы, наверно, думаете, что я спятил?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что вы?! – зарекается Белкин. – Все по существу. Так сколько вы нам заплатили?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По двадцать, – твердо заявляет Моховской.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это гораздо больше, чем мы рассчитывали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И попахать придется не меньше, – загадочно добавил он. – Мы просто так деньгами не разбрасываемся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще минута, и моя башня разлетелась бы к чертям собачьим. Очень кстати Белкин вернул его в реальность. По двадцать кусков аванса – отличная новость. За это можно еще выпить, но я вспоминаю, что за рулем, а лимит давно зашкаливает. Плевать на сухой закон. День только начинается. Впереди куча дел – целое непаханое поле. Придется расслабиться вечером.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обязательно приглашу поужинать Лизу. Есть повод отпраздновать предстоящий успех. На ум приходит мысль подарить ей что-нибудь. Просто так, в знак моей верности и любви. Нужно доказывать свою преданность не только в постели, но и материально. Я не спонсирую Лизу – она на редкость самостоятельна и содержит себя сама, но иногда дарить подарки люблю. Лиза не равнодушна к золоту и тает перед драгоценными камушками. На милый бриллиант я б не скупился. Любимая будет в восторге. Это останется в воспоминаниях и на долгую память. Наверно, это здорово перебирать подаренные безделушки и отождествлять их с тем или иным человеком, с такой-то памятной датой – сверхромантично, а Лиза – отъявленный последний романтик. И если купить ей жемчужное ожерелье или колье, она повесит его на шею, и это колье навсегда останется с ней и будет напоминать обо мне каждую секунду, не взирая на расстояния. Колье прикасается к ее коже так же нежно, как прикасаюсь к ней я. И оно станет нашим фетишем. Фетишем для нее. Для Лизы. Решено. Снимаю лаве и покупаю колье. Еще до ужина успею заскочить к ювелиру.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не смеем вас больше задерживать, – говорю я продюсеру, представляя, как буду надевать колье на тонкую Лизину шейку. – Фридман будет в курсе дела незамедлительно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моховской прикусил губу, достал телефон и включил его. Тут же посыпался шквал звонков. Из нас никто не может похвастаться такой круглосуточной востребованностью. Есть к чему стремиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Седой волосатой ладонью он приложил трубку к уху, небрежно кивнул нам троим и заголосил на весь ресторан, отдавая команды. Некоторые оборачивались в его сторону, но старый проверенный волк просчитал обстановку и поспешил незамедлительно удалиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Утомленные компаньоны резко сдулись и вытянулись на стульях. Белкин содрал галстук и положил его рядом на стол, а Секир потянулся за сигаретой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дело в шляпе, слыхали? Каков подлец, а? – подводил я итог нашей стрелки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– За какие такие заслуги он навалил нам столько бабла? – не понимал Белкин, произнося слова с лейтмотивом приятного удивления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он же сказал, что придется отработать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Само собой. Но эту премию как отрабатывать? Батрачить на него до нового года? Хрена ли?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Фридман наверняка при делах. Еще заставит раскошелиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Щас! – скривил недовольную мину Белкин. – Я вольный агент. Никакому Фридману ни копейки. Пошел он в жопу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какой же ты, жлоб, Влад! Еще не снял кеш, а уже торгуешься!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Иди ты! – машет Белкин, стаскивая со стола галстук.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нормальный аванс, – подключился Секир, дымя мне в лицо. – Если такие артисты задействованы, он-то, сукин сын, точняк имеет в пять раз больше, а то и в десять!? Думаете, разорится? Сто пудов, что продешевил и думает, что надул нас.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Загнул, Миха! – не верю я. – Фридман не допустит такого развода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не зарекайся, Ласт! Этот урод и не таких мерзавцев, как мы, накручивал. Ты видел его глаза? У меня до сих пор ощущение, что они просканировали меня насквозь. И тебя, Влад! Всех просканировал, каждого! Насквозь! И плюет каждому в душу! Дьявол, ей Богу! Он еще нас переживет и на наших спинах покатается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты сдрейфил, Секир? Так выходи из игры? – провоцирую я не в тему разошедшегося Миху. – Мы не последние лохи, чтоб нас разводить, как мальчиков. Да что мы впервые с ним работаем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лично общались впервые.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отлично посидели. Старпер много сказок наболтал, а вы уши развесили. С примадонной он ужинал! Он не Галкин, чтоб с ней ужинать. На фига ей этот седовласый хрыч? Пусть и живая легенда. А ты наложил в штаны, как первоклассник у доски. Зря! Все будет путем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Серьезно, и что ты в панику вдарился? – поддержал Белкин. – Но глазища у него рентгеновские. Пронизывают. Спору нет. И дьявольщиной попахивает. Что-то адское и в то же время притягивающее есть. Так же пахла та сука, а я поддался искушению.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не сравнивай! – остановил я. – Нет! Вы все будто обмочились. Просто не привыкли к большим деньгам. Деньги-то – фуфло. Рано вам еще быть миллионерами, раз трясетесь из-за двадцатки. Сколько он обещал после завершения проекта?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Плюс еще пятьдесят, – осторожно процедил Белкин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Каждому! – рявкнул Секир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разве плохо? – воодушевлял я ребят. – Купите себе приличные тачки. Влад, ты же уж год, как собирался пересесть со своего, как ты его ласково называл, засраного «Форда» на новый «Вольво»? Через пару месяцев пересядешь. А ты, Секир?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На «Lamborgini Diablo» не хватает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Добавишь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ага! – саркастически усмехнулся он, – а жить на что буду? Перловка и манка не вставляет. Я мясо люблю и под хорошим соусом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я перестал развивать их серые фантазии, тем более это пустое и неблагодарное занятие. Я представлял себе, что накопить можно на что угодно, достаточно лишь жить по средствам, разумно экономить, но в меру, без аскетизма, чтоб не на воде и хлебе, но каждый день в «Метрополь» не обедать. И пусть пока я не накопил на «Lamborgini», но кое-что позволить себе мог. Все мы копили на квартиры. Это первоочередная задача номер один, почти невыполнимая миссия. Цены растут с каждым днем, а зарплаты подтягиваются с трудом. Жилье удаляется в геометрической прогрессии, а авансы увеличиваются на десяток процентов в квартал. Брать ипотеку рискованно и не модно, но многие знакомые шутники так и делают, а затем маются, выплачивая раз за разом внушительные суммы. Это чуть дороже выплаты за съемную хату не в центре, но жилплощадь типа своя, а это совершенно иная психология. Психология собственника, не арендатора. Но случись что с твоей карьерой, и ты вечно в долговой яме, и тебе уже не расплатиться, и прощайся с собственным жильем, отданным в залог (если оно есть, что вряд ли). И привет, Казанский вокзал. Потеснитесь, братцы! Нехитрая арифметика. И кто-то в нее обязательно попадет. Лично я не встречал таких неудачников, но я и не общаюсь с бомжами, даже с бомжами-младенцами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не имело смысла развивать наши посиделки. Я утомился от пылающих речей легендарного продюсера. Белкин и без того чувствовал себя погано, а Секиру просто тупо надоело сидеть на одном месте. Мы скинулись на счет, вспомнив крепким словцом Моховского, пожали друг другу руки, что случается редко и по серьезным поводам, а повод сегодня, как никогда, подходящий, и разбежались. Перед уходом я успел пожелать Белкину скорее прийти в норму. Он обещал постараться, и все равно не собирался писать никаких заявлений. «Пусть живет!» – изрек он на прощание и послал все к такой–то матери. Секир сочувственно почесал затылок, а я похлопал Белкина по плечу. Не знаю, как это получилось, но странное проявление нежности к побратиму охватило меня в тот момент, как иногда бывает в ночных кинотеатрах, когда смотришь старую мелодраму, и крокодиловые слезы наворачиваются на глаза. Но у меня слезы не наворачивались, ибо я не настолько сентиментален, чтоб поддаваться на провокации синема, а у моих очаровательных спутниц слезы лились ручьем всегда, что приводило меня в состояние дивного умиления. Почти, как сейчас. И как же так Белкин запал мне в душу? Вопрос на засыпку. Будет возможность, непременно займусь анализом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока я размышлял, компаньоны успели оставить меня наедине со счетом. Не давая возможности перевести дух, позвонил сам Фридман – наш генеральный директор и фактически основатель вышеупомянутой империи. Он спросил, что да как? Я с не меньшим энтузиазмом ответил, что дело в шляпе. Удачное выражение прицепилось ко мне, как банный лист. Принадлежит оно товарищу Моховскому, и я почти процитировал его реплику. Фридман остался доволен. Как я и предполагал, наш босс был в курсе и полностью осведомлен о наших успехах. То ли Моховской успел ему позвонить, то ли он предрекает наперед, предугадывая наши ходы и позиции, но почти за все, что он брался, Фридман доводил до конца – ценное качество в нашей обесцененной жизни. Босс проговорился, что сегодня встречается с Моховским в гольф-клубе, где утрясет оставшиеся нюансы. Я пожелал им почаще попадать в лунку и не промахнуться мимо нашей. Фридман поржал и пообещал постараться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Славный малый этот продолжатель традиций Ротшильда. Его точно не разведешь, даже если разводилой будет сам король Моховской. Сам я не любитель гольфа. Для меня – это весьма скучная и примитивная затея. Порождение тучной аристократии, дитя подагры и малоподвижного образа жизни. В начале июня парочка бизнесменов из нашего цеха пригласила меня принять участие в турнире. Я играть отказался, но согласился присутствовать и поболеть за нашу команду. Из компаньонов только Секир рискнул взять в руки клюшку и не прогадал. Мы умирали со смеху, когда этот увалень пытался запустить шарик в лунку на короткой дистанции. Кроме него за нас отдувались мало знакомые мне три отчаянных и угарных хлопца, одинаковые с лица и одетые в костюмы гольф-клуба. Их хохловские фамилии я не запомнил (чуваки продвигали наши проекты в Киеве, а сюда заглянули случайно, попав в центр тусовки). Стальные парни приложили максимум усилий и чудом вырвали победу у конкурентов. Даже увальню Секиру не удалось им помешать. Растроганный Фридман еще целый месяц приводил их в пример на пятничных конференциях как истинных вдохновителей корпоративного духа. Хлопцы – молодцы, особенно в том, что снова укатили в Киев. Терпеть их здесь не позволила вся наша группировка. Секир даже намеривался набить одному морду за то, что тот играет лучше него, но, к великому сожалению, москалю не удалось совершить задуманное – не успел. Хлопцу повезло – улетел первым продвигать на восточную Украину новый альбом Сердючки. Расстроенный Секир отправился в «Петровка-спорт» тренироваться на грушах. А меня вся эта история забавляла дней пять. Гольф я так и не полюбил, относился к нему с юмором и даже с безобидной иронией, вспоминая братьев славян и косые замахи Секира.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В чувства меня привел телефонный звонок. Моментально забыв о гольфе, я раздвинул слайдер, и зрачки расширились, как у кролика Роджера после того, как ему оттянули уши цепкой прищепкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моя сладкая девочка….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За время нашего диспута в «Круаж» прибавилось посетителей. Чтобы насладиться каждым звуком, выпавшим из уст моей королевы, я выбежал на улицу и спрятался в салоне авто. Здесь тихо, и ничто не отвлекает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза предлагала встретиться, читая мои мысли. Это я хотел предложить ей первым. Лиза опередила. Она всегда впереди и дает мне фору. Вспомнив про колье, я прикинул, скольким количеством времени располагаю, и договорился с ней на семь вечера. Лиза читает мои мысли. Именно этот час и ни минутой позже хотела предложить и она. Я опередил – 1:10 в ее пользу, но я урвал это очко, как Майкл Джордан забивал трех очковые на последних секундах матча. Я последний герой, но это ничего не меняет в сравнении с Лизой. Я закрываю глаза на ее недостатки, на то, что у нас многое не ладится и прочие недомолвки. Может, ее предложение способно перевернуть нас. Я намекаю об этом Лизе, а она смущается, делая вид, что не понимает, о чем я. Я намекаю снова, но уже более сдержанно. Лиза щебечет в трубку, но я догадываюсь, что она озвучит его ближе к вечеру, а я сегодня же подарю ей колье. То даже не предложение руки и сердца – это намного приятней. И она не устоит от соблазна….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все бы потрясающе, отлично и здорово, но Лиза рушит мои грандиозные планы. Любимая приведет с собой поэтессу. Адель! За что мне эта кара Господня? Как я ее ненавижу! Только не в этот день! При свидетелях не дарят колье. Придется отложить, дождаться ее ухода? Бесспорно, я сделаю это наедине, когда поэтесса свалит, когда нам никто не сможет помешать. Она ревновала бы, затаила лютую зависть, прокалывала б мою тряпичную куклу острыми иглами, заговорила бы меня у ведуньи и наслала порчу на смерть. На что же способна эта бестия? Иногда мне кажется, что она сама ведьма и всего лишь прикрывается стихоплетством, а на самом деле варит в котле лягушек с черепами младенцев и буровит заклинания, заколдовывая сказочных принцев. Завести любовный приворот на меня ей не удастся, как бы она не старалась! Как бы сдержаться, чтоб не задушить эту барахолку нетрадиционной силлаботоники, верлибров и прочей поэтической хрени?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза поможет мне. Ради нее я готов на все.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прижимая слайдер к уху, почти оглушая барабанную перепонку, я посылаю ей пламенный поцелуй. Он летит со скоростью света и впитывается в ее бархатные губы. Лиза посылает мне в ответ улыбку и привкус мятной помады. Он доходит еще быстрее, и я ощущаю приятное жжение внутри.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы прощаемся, но не на долго.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Завершив несколько запланированных мероприятий и проверив счет, я убедился, что Моховской перевел нам наличность. Ровно двадцать тысяч евро. Как и обещал. Честность, как и точность, – вежливость королей. Он – король, спору нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следом я заехал в ювелирную лавку «Akropol», собрав возле себя всех скучающих консультантов. Требовалось определиться с выбором, а глаза разбегались. Золото и бриллианты ласкали взгляд. Я бы скупил всю лавочку, если б мог себе это позволить. Когда-нибудь это свершится, пообещал я себе и перешел к выбору подарка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сообразительная девушка-консультант понимала меня с полуслова. Ей не приходилось долго объяснять, что мне нужно. Она показала мне несколько вариантов. Каждый вариант был хорош и по качеству, и в цене. Я уже затруднялся с выбором и без внешней поддержки девушки так и стоял бы у витрины, как осел перед двумя стогами сена. Консультант помогла определиться, примерив колье на себе. Девушка оказалась умничкой. У нее почти такая же грациозная шея. Если б не родинка у ключицы и темный загар, я не отличил бы ее шейку от Лизиной. Все выглядело превосходно. Милашка намекала на третий, наиболее дорогой вариант, особенно подходящий Лизе, а значит, и мне. Спорить с ней бесполезно. Не ломаясь, я согласился. Мелочиться не стоит. Не та ситуация и не то настроение. Подарок приобретен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза будет на седьмом небе от счастья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я же попросту улетел в космос, когда снял с карты пять тысяч евро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза бесценна…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ресторан «Золотой» на Кутузовском я примчался на полчаса раньше назначенного свидания. Вторая стрелка за день – далеко не рекорд, но из-за Лизы самая долгожданная и приятная. Мне хотелось привыкнуть к новой обстановке, смириться с обществом Адель, продумать речь и тактику холодной войны, чтоб она не переросла в горячую и не пришлось бомбить поэтессу ядерными боеголовками. Второй Хиросимо устраивать ни к чему, тем паче в приличном заведении, ведь атомное облако распространится на весь Москва-сити.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смирившись лично с Адель, я не смирился лишь с тем, что придется оплачивать ее счет. Жуткое расточительство при моих теперешних затратах. Платить за катастрофически неприятного человека неприятно неисчислимым образом. Многие не зря считают меня жадным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Раньше времени в ресторане появилась и Лиза. Рядом волочилась Адель. Вместе! Какая червоточина. И я сглотнул приступ ревности. Она же проводит с ней чересчур много времени! С чего вдруг? Как они вообще успели помириться? Женская дружба таинственная и непонятная вещь. Без женской логики в ней не разобраться, а я и обычную логику с трудом понимал, предпочитая жить на ощущениях и интуиции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моя ладонь взметнулась вверх, напоминая кассира из ресторанов быстрого обслуживания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Девушки заметили ее и ускорили шаг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы на удивление пунктуальны, – сказал я, поднимаясь из-за стола и усаживая Лизу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ради приличия я помог устроиться и Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спасибо. А ты как всегда самый галантный кавалер, – мило ответила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель кисло оскалилась и молча села, не проронив ни звука. Обманчивое впечатление. Она еще успеет наговориться всласть. Хитрая пигалица не упускает возможности потрепаться о высоком искусстве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поэтесса уселась подальше от меня, но поближе к Лизе, вызвав во мне противоречивые чувства. С одной стороны это вполне устраивало меня, я не ощущал ее чавканье и смрадное дыхание, но ее близость к моей женщине повторило приступ ревности с силой в десять балов по шкале Рихтера.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я вытряс из себя последние капли толерантности и человеколюбия, чтоб подавить антипатию. В самом деле – мне нечего на нее злиться, и она пока не сделала ничего плохого. Напротив, Адель даже хотела меня – и пусть. Это только ласкает мое самолюбие. Я не спал с ней и не собираюсь. Ее вина в том, что Адель портит интимный и незабываемый вечер с Лизой. Утешает одно – она не останется с нами до утра, а так я не имею особых претензий. Само убеждение и рациональное объяснение своих мыслей остудили оголенные нервы. Адель уже не так сильно раздражала, выглядела терпимо и вела себя пристойно. Пока. И все еще хотела меня…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ее черные, как у ворона, волосы были заплетены в черствую косу. Тушь на ресницах аккуратно подобрана, и зеленый макияж на ногтях смотрелся не дико, а привычно. С тех пор, как я ее видел последний раз, Адель немного поправилась. Жир отложился в неправильных местах, и она совершенно его не скрывала, скорее, не замечала вовсе, или наоборот выставляла всем напоказ, но я не любитель пышных форм, особенно если это формы Адель. По ней плачут все фитнес-центры столицы. Ей придется покупать годовую карту на семь посещений в неделю, чтобы сбросить к следующему пляжному сезону пять или семь килограмм. Но это вряд ли что-то изменит. Адель есть Адель, банальная московская поэтесса, раба правильной поэзии и точности художественных образов. Макияж макияжем, и пусть она даже с натяжкой выглядела прилично, но все равно походила на вредную ведьмочку из детских американских страшилок. Взрослого она не могла напугать, а ребятишек в яслях легко. Достаточно появиться в тихий час и пожелать деткам спокойной ночи. Энурез и плач до утра обеспечен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мой взгляд не отрывался от Лизы, а ее лик завораживал и открывал нечто бесценное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выглядела она чудесно: легкое летнее платье со скромным вырезом, достаточного для примерки моего неожиданного сюрприза. Та же грациозная шея, тот же остренький носик с налетом стирающихся веснушек и огненно-карие глазки. Вдумчивые и вечно загадочные, поэтому особенно притягательные. Ее формы вдохновляли и будоражили кровь. Спинным мозгом я чувствовал, как лица пижонов с соседних столиков разглядывают мою сладкую девочку. Ни намека ревности я не испытывал. Ревность относится лишь к Адель. Я гордился Лизой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первой к меню прикоснулась поэтесса, быстро листая папку, как старую записную книжку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы заскочили в «Ереван plaza», – улыбалась довольная Лиза. – Там я присмотрела себе пару симпатичных костюмчиков. Почти купила, но вовремя передумала. Неудобно будет тащить их сюда. Славные были вещички.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Заедем на обратном пути, – пообещал я. – Ты попросила их отложить?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не помню, – рассеянно ответила Лиза. К шмоткам она была куда равнодушнее подруг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я тоже присмотрела сумочку, – не отрываясь от меню, похвасталась Адель. – Захватите меня с собой? Сумочка ждет меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобная перспектива не вдохновляла, и я передумал кататься с ними по магазинам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не знаю, успеем ли мы, – сказал я, давая понять подруге, чтоб не рассчитывала на меня. – Задержимся здесь надолго и сразу махнем домой. Никуда ваши сумочки не денутся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Без разницы. Захвачу ее завтра, – пожала плечами Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Завтра мы собирались в солярий, – напомнила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Успеем. Лишний час нас не спасет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Верно. Завтра я раньше освобождаюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тогда я распахнул меню и первый выбрал несколько блюд. На улице слишком жарко, чтоб испытывать чувство голода, поэтому я ограничился жареным стейком на гриле и грейпфруктовым соком. Лиза заказала греческий салат, выпечку и непонятный коктейль с труднопроизносимым названием. Не помню, что заказала Адель. Бубня себе под нос, она долго терзала официанта расспросами о содержании йода в морской капусте. Логично предположить, что морская капуста явно часто присутствовала в ее рационе. Невинная блажь поэта….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ожидая заказ, Лиза принялась делиться впечатлениями дня. Моя сладкая девочка сообщила, что ее тоже ждет премия. Выходит, я не один кую железо, пока горячо. Похвастаться успехами могла и моя расторопная скво. Я искренне радовался ее успехам и прочил ей блестящую карьеру. Лизу же мало волновали подобные перспективы, она птица вольная и готова заниматься исключительно тем, что ей интересно, а интересы ее легко меняются. И в этом она права на сто процентов. Чем только не занималась она в свои неполные двадцать семь, и каких увлечений не пробовала. Ее сезонные занятия дайвингом на Мальте меня давно не удивляют, а когда она записалась в спилиологи, так я чуть не поперхнулся собственной слюной. Насилу уговорил ее повременить с поспешным решением. Лиза повременила, и, слава Богу, успела забыть о столь экстремальной затее. Постучим по дереву. Лиза неудержимая хулиганка, готовая покорять вершины Гималаев, прорываться с саблей сквозь дебри Амазонских джунглей, кормить пираний кровавыми куриными крылышками, и отправиться в подводную Одиссею на дно Атлантики – все это, если пока не было в ее жизни, то намечается в грядущей перспективе. И я не представляю, как мне придется с этим справиться, и как вообще терпеть ее выходки, но я люблю ее и поэтому разрешаю ей почти все. А на какие эксперименты она готова в постели – об этом даже язык не поворачивается намекнуть. Но всему свое время…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будни Адель не отдавили духом альпинизма и кладоискательства. Последние годы она чистокровная домоседка. Когда-то она состояла в комитете «Гринпис» и ездила с группой полоумных фанатиков атаковать торговые суда в районе Южных Курил под эгидой запрещения китобойного промысла. Невозможно представить, как она размахивала зеленым флагом и покрывала браконьеров отбойным матом, читая им свое раннее творчество. Но после десантного штурма судна и нескольких ответных оплеух от японских моряков (Адель полезла в драку первой и до сих пор гордится своим чистосердечным порывом), ее запал стих. Активистка «Гринпис» поняла, что ее крик о помощи – капля в море. Ничего не изменится, а ее друзья – безмозглые шуты, живущие на дормовщину и готовые отстаивать любые идеалы, за которые хорошо платят и до кучи отмазывают за хулиганское поведение. Адель замкнулась в себе и ушла в творчество, написав несколько печальных поэм, обличая нравы «Гринпис» и стыдя охотников за китовым мясом. Ее мигом исключили из числа добровольцев. Адель гордо махнула хвостом и написала следующую гневную исповедь. Даже ее очередной неизданный сборник назывался «Мертвый голубой кит» или «Туши на пляже». Стихи прослушали в поэтической лаборатории и дружно хвалили, добавив в заключение, что чего-то не хватает, но в целом очень даже ничего. В тему и честно, а это есть настоящая поэзия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ее старались не критиковать, ибо критику Адель не переносила. Литераторы это знали и не теребили ее безнадежную душу. Но любовь к животным в Адель не остыла. Она купила себе кролика в позолоченной клетке и нарекла его Санчо, до сих пор живет с ним в одной квартире, если не в одной спальне. Кролик часто линяет, гадит и насилует клетку. У него всегда стоит, когда Адель возвращается поздними вечерами. Кролик видит в ней самку, и еще неизвестно, что Адель делает с кроликом. По слухам, она все-таки собирается привести ему молоденькую крольчиху, хотя в зоомагазине ей советуют кастрировать бедное животное и оставить его в покое. Адель не соглашается, так как против насилия и пыток. Считает, что это бесчеловечно, и предлагает ветеринарам кастрировать себя и посмотреть, что из этого выйдет. В зоомагазине понимающе улыбаются, а когда она уходит, крутят у виска и представляют, как отчаянный кролик прогрызет клетку и набросится на хозяйку, и никакая межвидовая несовместимость ей не поможет. Смех из зоомагазина доносится на соседние перекрестки. Адель не слышит его, спускаясь в метро и сочиняя животрепещущее стихотворение. Неизвестно, что сейчас с ее питомцем, но признаков насилия на Адель нет, и никто не жалуется – ни Адель, ни немой кролик, то есть, они находят общий язык, и это не может не радовать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ей первой приносят блюдо, непонятное и несуразное, как сама Адель. Она начинает пробовать, не дожидаясь нас.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы с Лизой понимающе смотрим ей в тарелку и облизываемся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как это называется? – интересуется Лиза, осторожно подмигивая мне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не дочитала название, – отвечает Адель, вынимая изо рта вилку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Там содержится морская капуста? – спрашиваю я, словно ни на что не намекая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пока не поняла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что там есть?– подмигиваю я в ответ Лизе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Базилик, перец, много уксуса и репчатого лука, – серьезно отвечает поэтесса. – Очень остро на вкус. Как лирика раннего Мандельштама.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня пробирает на ха-ха, но я закрываю рот кулаком, как бы предотвращая приступ зевоты или икоты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза предлагает заказать мне воды, но я шаркаю пальцем по ее ладони и сообщаю, что все в порядке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне приносят стейк в последнюю очередь. Немудрено, его еще успеть приготовить и заправить, как следует – не диетический салат и галиматья с привкусом базилика. От вида стейка просыпается волчий аппетит. Отныне не до смеха. Беру нож и разделываю его на куски, уподобляясь Джеку-потрошителю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не выходя из образа, Адель продолжает нести искусство в массы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У меня сейчас глубокий личностный кризис, – просветляет она, как будто когда-то было иначе. – Особенно болезненно я остро чувствую одиночество. Оно пронизывает меня острием шпаги. Я почти заколота, словно мушкетер, сраженный на дуэли беспощадным гвардейцем. Как больно колет тонкое острие. Это вам не нож, ни копье – это шпага. Колкая стальная шпага. Но она не может проколоть меня полностью. И потому мне очень тягостно и не хочется жить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что ты такое говоришь? Как это не хочется жить? – возмущается Лиза. – У нас у всех бывают периоды, когда на душе больно, но не у всех до такой степени, как у тебя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Именно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разберись в себе!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разбираюсь. Выводы неутешительны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Посмотри под другим углом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Думаешь, это может стать источником вдохновения? Возможно. Я сейчас пишу новый сборник. Он в самом начале и только загорается, вот-вот зачат. Мой младенец уже бьется в истерике и требует продолжения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Откуда он?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Твой младенец, – поясняю я, жадно проглатывая стейк.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он рожден одиночеством.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это как?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Непорочно. Одиночество всегда непорочно – как божественная благодать. И я ощущаю биение его сердца. Строки рождаются сами собой. На счет три. Четверостишие! Я могу прочитать. Хотите?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В другой раз. Не та обстановка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Верно. Обстановка не подходящая. Предпочитаю читать в поэтической лаборатории, на лоне природы, в сумраке уходящего солнца, на склоне коралловых рифов, на островах Индонезии – вот сакраментальные локусы земли. Там бы устраивать наши вечера. Это точки энергетической паранахвы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И чакры открываются, – добавляю я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И чакры. Между прочим, у настоящих поэтов чакры всегда на высоте. Ахматова тому яркий пример, а про Цветаеву уж молчу. Чего только стоит: я перчатку надела с правой на левую руку… Не помню дословно, но гениально! Браво, маэстро! Но в современном мире это не актуально. В моде брутальные формы, суррогатный коктейль извращенных метафор. Вот настоящая поэзия двадцать первого века.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Довольно о поэзии, – останавливаю я, не выдержав накала страстей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы с Германом еще не отойдем от твоего последнего бенефиса, – смягчает Лиза, как прирожденная дипломатка. И откуда у нее столько талантов? Немыслимо. – Нам бы дозированно давать информацию. Мы не успеваем за полетом твоих мыслей. Они столь быстры и остроумны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда нам до непризнанных гениев, – кисло выдавливаю я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спасибо. Я не стою подобных оваций. Я солдат невидимого фронта, – причитает Адель. – Мой командир – слово, мой адмирал – слог, мой Бог – муза, и служу я не по контракту, а по призванию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Браво! Это тоже поэзия, – хлопает Лиза. – Ты не перестаешь меня удивлять, и я не в силах перестать с тобой общаться. Ты вносишь интеллектуальную волну, обдаешь нас горячим душем постмодернистской беллетристики, – и с чего она заговорила на языке литераттрегеров. – Ты не даешь нам отупеть в реальности дня. Мы еще чего-то стоим. Мои сотрудницы мечтают с тобой познакомиться. Я же хвастаюсь, что вожусь с будущей иконой рифмы. Им не терпится пообщаться, они мечтают услышать твои шедевры, а я их успела заинтриговать и прочитала пару строчек. Надеюсь, ты не обидишься. Из старого, что давно стало классикой, про «колено ветра», «зыбкость отчаяния» и «песенку о море», ну и «четки на крови». По-моему, удачная подборка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Им понравилось?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Еще бы! Читала на бис! К сожалению, лучше автора не прочитаешь – лишь он может передать все неуловимые интонации, явственный смысл и подводные течения. В общем, придется тебе пригласить их на твое ближайшее выступление. Они даже готовы купить приглашения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не коммерческий проект и не продаюсь за никчемные шершавые бумажки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Извини, я не хотела тебя обидеть. Воспринимай это просто как знак благодарности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Настоящий поэт должен быть голоден, – гордо голосила Адель, – но это не значит, что он должен подыхать от недоедания и истощения. Так и приходится брать мзду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель вещала так, словно ее сборники разносились по стране миллионными тиражами. На моей памяти так продавался только Евтушенко, в свои лучшие годы, когда он как раз почти ничего не поимел. Не то было время и не те нравы. Адель действительно не пахла коммерцией, и на ее стишках денег не заработаешь. Справедливости ради, на любом современном поэте особого тиража не собьешь. Поэзия давно не пользуется спросом, оставаясь уделом кучки вшивых интеллигентов и кафедральных филологических крыс. Неизвестно, каким образом Адель так и не окончила литературного института, как не окончила институт благородных девиц при полном пансионе. Похоже, настоящий поэт не куется в кузнице. Она самородок и кроется из неграненого камня. Нечто талантливое было и в Адель. Талантлива в упрямстве, идеалах, творчестве. Многих за это уже уважают. И мне бы не помешало уважать ее, исключительно когда она на расстоянии и не докапывается до моей сладкой девочки. Очень сладкой девочки Лизы Миндаль.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Колоссальными усилиями нам удалось повернуть крен разговора в иную плоскость. Поэзия осталась за бортом. Подружки переключились на обыденные бабские темы: понтоваться ни к чему, и не стоит вставлять кучу неологизмов, давя интеллектом. Периодически я вставлял незначительные фразы, давая возможность девчонкам наговориться от души, наивно предполагая, что им когда-нибудь это наскучит и надоест. Слепая наивность! Девочки трепались без конца. И у меня даже заложило уши. Они обсосали косточки всем знакомым, пробежались по современному театру, кинематографу и восточной кухне, обвинив меня, что я не пригласил их в японский ресторан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза и раньше трепетно относилась к дарам страны восходящего солнца. Кто ее приучил к этому? Частенько она любила поиграть в гейшу. В нашей ванной пылились пестрые халаты с японской символикой и с соцветием оригами. Она и меня заставляла иногда подмечать тонкий вкус разных начинок суши. Признаться, я пробовал их и раньше, но не заморачивался до такой степени, чтоб разбирать их инградиенты микроскопически. Лиза так и не проговорилась, кто был вдохновителем ее увлечений. Что это за сенсей с полуметровой бородкой, так привлекший ее вкусы и сознание?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слава Богу, Лиза не была настоящей фанаткой в полном смысле этого слова. Совсем нет. Лиза очень эклектична. Вечный полиглот. Она не расставляла безделушки и мебель в традиции фен-шуй и не напивалась до упаду вонючим чаем из провинции Шень-Хуань, не играла деревянными палочками на нервах и не раскуривала по вечерам омерзительные священные благовония для соединения истоков инь и янь. Но кое-какая пикантная штучка имелась на ее теле. И мне она очень нравилась. Та штучка – моя слабость, располагавшаяся на спине в области поясницы, чуть выше копчика. Красивая тату – роскошная змея с обведенным иероглифом над головой. Таким пышным и непонятным, как и все остальные знаки. А под змеей – замысловатая латиница «LINI». Что она означает – мне непонятно. Расспросы ни к чему не привели. Лиза уверяла, что это безобидное духовное слово, а иероглиф – его перевод, то есть оригинальное выражение. А может это и не иероглиф совсем, а просто неизвестный рисунок. «Змея – символ мудрости» – говорила любимая. И с этим нельзя не согласиться. Символ древний, качественно намного древнее, чем символ Софии. Лиза и мудрость – синонимы. И нечто змеиное в Лизе было – та же мудрость, наверно, и жалила она дико приятно, а от ее яда я умирал каждую ночь. Смертельный сладострастный яд. Как у королевской кобры. Еще одно подтверждение: Лиза – моя королева – моя мудрость и моя королевская кобра.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сначала я предполагал, что «LINI» – это перевод ее имени на ветхий забытый язык. Суфийский или вавилонский, или пропавший язык Атлантиды. Лиза загадочно улыбалась и не разочаровывала меня. Пусть, мол, думает так и не задает лишних вопросов, ведь ему все равно не постичь высшего смысла этой загадочной надписи, думала она, когда я ломал голову над головоломкой. Я смирился и уверил себя, что так примерно и есть. Тату я полюбил беззаветно. Почти как Лизу. Ласкам и поцелуям моим не было предела. Тату – любимая эрогенная зона Лизы. И я не мыслил себе представить другую истину. Пусть не самая возбуждающая эрогенная зона, но определенно самая пикантная, исключительно для меня, самая трепетная, и всем напоказ. Зазнайка любила покрасоваться своей нарисованной прелестью, разгуливая в коротких шортиках или загорая на пляже. А я любил гладить ее и сдувать пылинки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мой первый нательный фетиш.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фетиш навсегда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От скуки девушки заметили мою отстраненность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман, а ты чем похвастаешься? – спросила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как она умудряется читать меня, как книгу?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Легко, ведь я ее библия – это суперкнига.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Откладываю остатки стейка и торжественно отвечаю:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дела в ажуре! Сегодня пополнил свой банковский счет. Сумму не назову – коммерческая тайна, но неплохой презент. Поживиться хватит. Я уже потратил немного. Но это останется между нами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты приготовил мне сюрприз? – спрашивает Лиза, как провидец.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ни слова! – я начинаю краснеть и теряться. – Не заставляй меня признаваться. Ты же догадываешься, что я не выношу допросов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Может, мне оставить вас, и Герман признается, – разумно предложила Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что ты! Сюрприз подождет. Так мило сидим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да уж, – соглашаюсь я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вкусный ужин даже поэзия Адель не испортит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А я собираюсь махнуть отдохнуть, – говорит Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ее чудо-салат давно покоится в желудке. Нелегкая задача для ее желчи, хотя она и не с таким хламом справлялась. Выдержит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда? – спрашивает Лиза, навострив стройные ушки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сложно определиться, – отвечает Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уши ее неприлично кривые. И если б не скрывающие их волосы, то она походила бы на орка из толкинистских эпосов. Вопрос спорный. Иногда мне представляется, что она настоящий крокодил Ген, только без крокодильей шкуры и хвоста. Но с этим еще можно поспорить. Ведьма-крокодил – у подобных мутантов должен быть хвост. Тут допущена стратегическая ошибка. Крокодил – это вид, а ведьма – профессия. Попрошу не путать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Между чем ты колеблешься? – не унимается Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я даже не составила свой шорт-лист.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И здесь она в излюбленной теме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, какие варианты на скидку?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорватия, Черногория, и Непал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В Молдавии тоже мило, – вставляю я, зарабатывая неодобрительный взгляд любимой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В Молдавию не едут, а уезжают оттуда, – ловит меня Адель. – Вот еще! Румыния! Хочу побывать в Трансильвании. Всегда мечтала взглянуть на места графа Дракулы – очень поэтично. Если есть на свете достойный мужчина, кому я готова отдаться в первую ночь – это он. Беспощадный граф Дракула. Он проколет меня сексуальными клыками и высосет всю мою голубую кровь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А ты что высосешь у него? – спрашиваю я, не отвлекаясь на сморщенный лоб Лизы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я бы стала вампиршей и осталась бы в его графстве навсегда. Инфернально! – не обращает внимания на мои пошлости Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тебя прельщает эта участь? – морщинки на лбу Лизы выстраиваются в карусель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вполне. Бессмертие даровано не каждому.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Попахивает садо-мазохизмом, – отмечаю я, пододвигая к себе недоеденный стейк. – Или возможным экзорцизмом. Смотря, что за чем идет. У Мерлина Менсона подобная философия. Тебе бы с ним подружиться, пока он жив. Даруй ему бессмертие. Он неплохой проект, а в Россию его не заманишь. Православная церковь предаст анафеме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза распрямляет карусель и сжимает ладошки в кулак.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бессмертие – это высшая благодать. Бессмертие даровано и нам. Знаете, в чем мы его постигаем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не решался ответить, чтоб не ударить лицом в грязь, а Адель пока не покинула графство Дракулы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В сексе! В совокуплении. В вечном оргазме. Вот оно настоящее бессмертие. Бессмертие с большой буквы. И каждый постигает его в меру своих возможностей. «Оргонная» теория Райха тому научное доказательство, но создать аппарат вечного оргазма ему так и не удалось. Оргазм – подарок господа, достояние человека.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобного экзерсиза я от любимой не ожидал. Моя чудная фантазерка частенько отвешивала гениальные прозрения, достойные Будды и Иисуса Христа. А ее подкованность в психоанализе меня давно не смущала. И я давно понял, что она не от мира сего, как ни от мира сего и Адель, поэтому они и не торопятся расставаться, а ссоры не длятся долго. Но если от Адель пахло приторным душком злословия и вычурным резонерством, основанным на врожденной поломке ее скисшего мозга, то от моей сладкой девочки веяло гениальностью и божеством. Вы скажете, каждый влюбленный по уши боготворит свою половинку и делает из мухи слона, канонизируя любое слово любимой?! Но это не просто мои злоключения – это правда жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В этом что-то есть, – задумчиво произнесла Адель. – Но секс вещь темная, многие в нем не ведают. Человек сам по себе есть секс. Не спроста у англичан sex – пол, значит, сам по себе занимается сексом. Он и есть секс, и ему не нужны партнеры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не переноси свой опыт на все человечество, – открыто говорю я, и даже Лиза не простреливает меня огненным взглядом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не исключаю, что меня хотят многие, – развивает тему Адель. – Даже вот тот тип за дальним столиком. Азиат! Пухлый, с черными усиками и с круглыми бычьими ноздрями. В шляпе! Видите? Он за твоей спиной, Герман! Не оборачивайся – это неприлично. Но тот тип не спускает с меня глаз. Иногда и на Лизоньку поглядывает, сравнивает что ли? Тот тип. Точно. И сейчас не опускает глаз. Его заводит, что я заметила его. Он уже заряжается! Тот еще тип. Уставился. С чего бы это? Я не так уж и привлекательна. Красота здесь ни при чем. Во мне зажжен секс, и он уловил мой светоч. Светоч секса – вот вам новая философия. Получите и распишитесь на флейте водосточных труб, помяни его грешную душу. Светоч загорелся, и мне достаточно. А много экстаза мне ни к чему. Я очень чувствительная натура.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня так и тянет обернуться, чтоб посмотреть на этого идиота, разглядывающего Адель. Как он умудрился запасть на адепта живых мертвецов?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Волевым движением я разворачиваюсь на девяносто градусов. Делая вид, что поправляю брюки, приподнимаю голову и краем глаза оглядываю зал, выпучивая зрачки. Никакого азиата нет и в помине. На краю пустой столик с початой бутылкой вина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опоздал! – язвит Адель. – Тот еще тип! Вышел. Не терпится подрочить! Я и не такие зажигаю светочи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я тоже его не заметила, а сижу сбоку, – говорит Лиза. – Здесь нет никаких азиатов, уж я бы разглядела. Он пялился на меня? Это я быстро замечаю. Любая женщина ловит на себе мужской взгляд. Не волнуйся, Герман! Если он появится, я тебе покажу. Повернись к нам!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Его точно не было?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не заметила.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кончит и вернется, – уверяет Адель. – Тот еще тип!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я готов заломить ей руки и отправить в сортир к азиату, чтоб он кончил в ней, а не в унитаз. Разворачиваясь назад, одновременно беру грейпфрутовый сок, чтобы остудить пыл. Откровенные разговоры завели меня. Есть во мне что-то животное, и я очень чувствительный. Чувствительней, чем Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Достаю носовой платок и вытираю мокрый лоб. В ресторане не жарко, но плоть горит, словно в жерновах дьявола. Адский котлован бурлит так, что одного стакана мне не хватает. Я подзываю официанта и повторяю заказ. Если бы я был буддийским монахом, то принялся бы читать мантры, но я не монах и мантры не входят в мой лексикон. И если бы я был буддийским монахом, то адский огонь не поджаривал мою плоть. Монахи сохраняют хладнокровие в любой ситуации. Им неведом порок. Сосредоточенность, сознание, целомудрие. Такой вот, понимаешь, полный дзен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я не монах…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По прохладительному, но крепкому коктейлю повторили и разжигательницы греха.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С вами не соскучишься, – говорю я, справляясь с потом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Азиат должен давно кончить!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прекрати!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но не возвращается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ему достаточно, – предполагает Лиза. – Отправился проветриться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сменим тему? – предлагаю я, и девушки соглашаются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не нашел ничего лучшего, чем рассказать, в какую неприятную историю попал Владик Белкин. Кое-что приврал, кое-что приукрасил, насытив его похождение пикантными подробностями, но передал историю вполне талантливо и со вкусом, почти, как прозаик. История получилась смешная, но я не намеревался позорить приятеля – так получилось само собой. Не моя в том вина, а вина комичности его ситуации. Девушки задорно смеялись. Им понравилась поучительная басня. Именно басня – так и Крылов позавидовал бы, отвесив мне подзатыльник лишь за то, что в басне не появилось ни одного животного. И что с того? Белкин сам ведет себя как животное? И фамилия у него звериная. И кто зарекнется утверждать, что человек – не выходец из животного мира? Крылов не прав. И его подзатыльник я отправляю ему обратно, давая пендель в придачу. В следующий раз будет думать, прежде чем распускать руки на Германа Ластова. Мне еще рано склеивать ласты. Пусть он и великий баснописец, а я всего лишь дилетант, но хороший промоутер. Иногда льщу себе, но в наших кругах кто не грешен в словоблудии, поэтому, ни перед кем не извиняясь, заканчиваю свой назидательный рассказ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Девочки в восторге.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лихая наездница, – томно прикусывает губки Лиза. – Владик получил по орешкам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза рада особенно. Рада за меня, как я здорово все изложил. У меня талант. Эта басня для тебя, детка. Все только для тебя…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Они еще изредка посмеиваются, представляя Белкина с разодранной кожей и пластырем на лбу. Никто бы и не подумал, как он так задорно развеселит их. Черный юмор всегда в цене. Чтоб полностью не уничтожить приятеля, я стараюсь не развивать тему, и она плавно сходит на нет. Лиза спрашивает, нет ли у меня в запасе еще басен? Я отвечаю, что это редкость, и на моей памяти случались они не часто, тем более с давним приятелем. Девушки соглашаются, а Адель приводит пару комментариев из собственного опыта. В ее кладовой имелись несколько похожих историй. Адель изложила их не так красноречиво и забавно, как я, но по-своему притягательно, отчего мне удалось даже посмеяться. Не все ржать над Белкиным – он это не заслужил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ужин затягивается. Все чаще пробегают официанты, намекая, что нам пора либо заказывать дальше, либо пора сваливать. Бронь столика стоит не дешево, и простой сказывается на окупаемости. Достаточно потратив сегодня, мы спешим покинуть «Золотой». Я достаю бумажник, готовясь раскошелиться за троих, но Адель сама раскрывает сумочку, доставая из кошелька приличную сумму. Ровно столько, сколько она должна плюс щедрые чаевые. Я проникаюсь к Адель секундным уважением – она уже не так мне противна. Остальную сумму покрываю сам (ни за что не позволив бы расплатиться Лизе), и веду подружек проветриться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Благодарю за приятный вечер, – говорит Адель. – Давно так от души не смеялась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не за что. Мы редко видимся, – отвечаю я, ни на что не намекая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А мы с Адель стали часто общаться, – устало произносит Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бедняжка утомилась и устала смеяться. Ей давно пора в кроватку видеть чудесные сны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приличия ради я предлагаю Адель подвезти ее, а она гордо отказывается. Что ни говори – настоящая феминистка, и в том ее неподражаемый плюс. Довольный этим обстоятельством, я тороплю Лизу. Она еще о чем-то треплется с поэтессой, затем долго прощается, придерживая ее за локоть. В ход идут поцелуйчики и обнимашки. Ритуал выполнен с безукоризненной чистотой. Я говорю Адель: «До свидания!», словно выговаривая про себя: «Прощай!» и усаживаю Лизу в машину. В ту же минуту поэтесса ловко ловит такси и скрывается за ее тонированными стеклами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец-то мы от нее отделались.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сев за руль, я завожу двигатель. Лиза сидит рядом и копается в сумочке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Домой? – спрашиваю я, предвкушая продолжение вечера.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ага, – кивает любимая, не отрываясь от сумочки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Твоя подруга наговорила сегодня до фига несусвятицы, – подмечаю я, выезжая на проезжую часть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А когда она говорила что-то дельное? – отвечает Лиза, повернувшись ко мне. – В этом ее прелесть. И я иногда говорю странности. Ты не замечаешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Замечаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну вот. Чем я хуже Адель? Мы два сапога пара. Когда-то расстались, а отныне вновь вместе. Где еще удастся сойтись двум взбалмошным сумасбродкам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты же не сумасбродка. Адель – да, но не ты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Шучу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Смешно, – улыбаюсь я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне действительно хочется улыбаться, и улыбка не слезает с губ до приезда к дому. Лиза даже испуганно спрашивала, не перекосило ли меня по дороге – так я нелепо выглядел. Просто я счастлив, и меня точно перекосило, но от любви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не успев зайти за порог, я достал из кармана потаенную коробочку. Не удержался. Она терзала мне сердце весь путь. И я чуть не подарил ей колье в машине, остановившись на светофоре. На силу себя сдержал. Томительное ожидание всегда тяготит. Сегодня вдвойне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что это? – спросила Лиза, сверкнув глазками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бьюсь об заклад, любимая знала, что там внутри. Лиза все знает наперед. Но я выдерживал паузу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сюрприз, милая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сюрприз? Как трогательно. Я не ожидала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Угадай, что там?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ума не прилажу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Держи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я протягиваю футлярчик, и Лиза резко вырывает его из рук. Она в яростном нетерпении. Не решается открыть, изучает с разных сторон, чуть потряхивает. Футляр красиво завернут в праздничную обертку, и догадаться сложно, разве что предположить, что в столь маленькую коробочку уместится лишь нечто дорогое и миниатюрное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Открывай! – тороплю я, сам загораясь волнением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня охватывает детская неуверенность, понравится ей или нет, сочтет ли она подарок банальным, или он станет для нее откровением. Конечно, она отнесется к нему с радостью, поблагодарит меня, обнимет и поцелует, но мне хочется чего-то большего, чего-то ранее не виданного. Сам не знаю чего! Это пустая блажь. Лиза рядом, и этого вполне достаточно. Все остальное – суета сует.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неловкими, но выверенными движениями Лиза срывает обертку и открывает крышку. Поднимает глаза, полные удивления, и достает колье, увенчанное россыпью драгоценных камней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман! Ты… мне… За что такие сокровища? – путается она в словах. У моей девочки перехватывает дыхание, и она чуть покачивается, переминаясь с ноги на ногу. – Супер! Я люблю тебя! Герман, это же безумно дорогая вещь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все для тебя!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты прелесть! Помоги мне надеть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я перехватываю колье и осторожно завожу его за шею, становясь сзади. Не с первой попытки справляюсь с дрожью в пальцах. Застегиваю его и целую шею. Лиза оборачивается и дарит мне чувственный поцелуй. Мы долго стоим у зеркала, прижимаясь друг к другу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ей понравился подарок. И она не просто делала вид, не притворялась. Я знаю, когда она радуется от души. Я прошу подольше не снимать его. Лиза не соглашается, уверяя, что подобные украшения носят по торжественным случаям. И сегодня она уже его носила, но обещает надевать колье время от времени. Я настаиваю на обратном. Лиза пытается отвертеться, но ради меня идет на уступку и обещает носить его, не снимая в ближайшие дни, чтоб привыкнуть. Колье достаточно скромное, и не особо привлекает внимание. Но Лиза уверяет, что офисные приятельницы изойдут до посинения в приступе зависти. Пусть так, рассуждаю я, но они будут знать, как дорого ее ценят. Лиза снова бросается в мои объятия, а затем идет к бару, чтоб отметить вечер изящным вином.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не имея ничего против, я открываю бутылку «Moet&Chandon», а Лиза подносит бокалы. Обычные счастливые моменты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сидя на диване и допивая вино, Лиза вернулась к старым проблемам. Они не решались сами по себе. И никакие безделушки их не решат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Помнишь, я предлагала тебе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты о вчерашнем предложении?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я хотел его услышать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза вновь заметно волнуется. Ей тяжело дышать. Она держит в руке бокал – он колышется. Непонятное предвкушение и жжение под ложечкой охватывает и меня. Что-то должно случиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Помнишь, я предлагала тебе внести в нашу жизнь нечто новое? – робко начинает Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С каким трудом ей даются слова. Смелее, детка. Смелее. Я почти догадываюсь, о чем ты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В нас нет былой страсти. То есть, конечно, есть, но это не то. Страсть угасает со временем. Здесь нет виноватых. Естественный процесс, когда люди живут вместе постоянно. Скоро исполнится ровно год нашей совместной жизни. Ты сделал меня счастливой, Герман! Но я хочу, чтобы наше счастье не заканчивалось. Я хочу, чтобы оно развивалось. Я догадываюсь, что тебе нужны новые ощущения. Ты заглядываешься на других женщин. Многие тебе симпатичны. Я боюсь за тебя, Герман! Я жутко ревную! Даже на Адель ты смотрел по-особому!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На Адель? Брось! Я терпеть ее не могу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Внешне возможно, но сигналы твоего тела говорили об обратном. Женщину в таких ситуациях не обманешь. Любая женщина тонко улавливает скрытые мужские пассажи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но я…!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не оправдывайся, ты не виноват. Это природа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Адель мне противна!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дело не в Адель. На ее месте окажется любая другая. Не сегодня, так завтра. Твои вечные походы по стриптиз-клубам – что это? Развлечение? Нет. Это поиск новой партнерши.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А твои? – я начинаю нервничать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Волнение сменилось нервозностью. Лиза задела меня за живое. За что так жестоко? Она отчасти права. Лиза всегда права.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мои – как раз развлечение. Женщины ходят в клубы пофантазировать, а мужчины попрактиковаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Любимая! С тобой бесполезно спорить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Воспринимай меня серьезно, пожалуйста?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О чем ты?! Ты права: мне самому неловко, что у нас не все гладко. Погас былой огонек. Не потух, но пылает не так феерично. Мы притерлись друг к другу, все попробовали. Наши эксперименты наскучили и закончились, все немного поднадоело. Поверь, это не повод, чтоб бросаться в загул. Я и не думал об этом. Давай попробуем открыть другое?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Об этом я и хотела поговорить. Знаешь, для того, чтобы вернуться к истокам нашей любви, чтоб разжечь угасающий костер чувств, я предлагаю… В общем, я предлагаю нам найти семейную пару.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не ослышался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты серьезно? Я даже не знаю…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это единственный выход, Герман! Найти семейную пару. Мужчину и женщину. Если изменять друг другу, то на виду. Так честнее и меньше вины. Это мой подарок тебе! Но я хочу равноправия. Проще было пригласить девочку и заняться любовью втроем, но я не любительница девочек, Герман. Я всегда предпочитала мужчин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К чему-то подобному я готовился и взвешивал все варианты. Лиза опять вычислила меня – я грезил об утехах втроем, намекая ей раньше. Хотел пригласить подружку, не сам, конечно, давал карт бланш Лизе, чтоб она сама обо всем позаботилась. И я не давал конкретных рекомендаций, зная, как она любит эксперименты. Чего она только не вытворяет в постели. И я испробовал с ней все или почти все. Почти все вдвоем. И только. Наше развитие требовало других участников. Я думал об этом, но стеснялся открыто признаться. Черт побери! Лучше просиживать в стриптиз-барах, чем открыто сказать любимой: «А не перепихнуться ли нам втроем, дорогая? Парочку раз, а если понравится, можно и чаще. Без обязательств». Любимая в очередной раз шокировала меня. Ну, как шокировала? Я привык, что от моей хулиганки можно ожидать многого. Но такого? Пригласить пару?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Немыслимо, но звучит вызывающе. Заманчиво вызывающе. Я никогда не размышлял, как это – делить свою любовь с кем-то другим? Как это переживать? Как это происходит, когда твою женщину трахает чужой, посторонний мужчина. Видеть, как он ласкает ее, как осыпает поцелуями, как он входит в нее. Что более захватывающе? На глазах у любимой иметь другую, такую же чужую, такую же постороннюю женщину? Запредельные ощущения, требующие максимальной свободы и максимального доверия. Свободы и доверия. И отречения в себе и через себя. На этот шаг не каждый решится. Решусь ли я? May be, may bеautiful wumen… I love my babi, this is my life… Just for you…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;My sweet girl…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это есть то, чего нам сейчас не хватает, – продолжала Лиза. – Поверь, я испытала с тобой все. Герман, я уже месяц не получала оргазма, и я не виню тебя. Ты стараешься, ты делаешь все, что можешь. Дело во мне. Мне все слишком быстро надоедает. И я предупреждала, что со мной будет сложно. Ты согласился, не думая о последствиях, ты даже не представлял, насколько все будет сложно. Я предупреждала, Герман, я предупреждала. Теперь отвечай за свои слова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не торопи. Не так это просто. Хм… я словно идиот, не способный решить дважды два. Не так это просто. Семейная пара… Женщина еще куда ни шло, но…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не будь эгоистом!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но мужчина… Я эгоист. Наверно, так и есть. Семейная пара… Да, если мы пообещали честность, открытость и доверие, то это было бы выходом… Но как я смирюсь, что кто-то будет с тобой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А я? Ты начинаешь вводить двойные стандарты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О! Это сложно! А если я не соглашусь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда у нас нет будущего! – безапелляционно прозвучала Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это слишком жестоко. Я не ожидал от нее. О, Боги! Я всегда мало что ожидаю. Лиза разъедает меня, уничтожает, а я сгораю в своей любви. Как ей отказать? Как сохранить наши отношения?! Но как согласиться с подобным хаосом, не разрушив их? Дилемма не из легких. Дилемма на все сто. В такой безвыходной ловушке мне не приходилось быть. Но я раб любви. Раб бесчеловечной любви к Лизе…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень щекотливая ситуация, – осторожно говорю я. – Отдаться кому-то… Отдать тебя… Первому встречному. Соберусь с мыслями, нужно хотя бы присмотреться, познакомиться с этими людьми. Здесь как-никак требуется симпатия… и нечто большее. Правильно? Ты ставишь меня в ножницы, и у меня просто нет выбора. Нет выбора. Никакого. Острые ножницы – можно порезаться. Ты шантажируешь меня, Лиза!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– То есть согласен? – резко смотрит она в глаза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Можно рискнуть, – капитулирую я, испытывая облегчение. – Так мы узнаем, насколько любим. Без иллюзий. Без стыда. Без оглядки. У тебя был опыт?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это хорошо. Как и у меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я люблю тебя, – шепчет Лиза и падает ко мне на колени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она целует мои бедра и прижимается все сильней и сильней, а я испытываю прилив неисчерпаемой нежности, как в лучшие периоды нашей любви. Как тогда в первый раз… Лиза продолжает ласкать мои бедра. Ее ладонь проникает под брюки. Я чувствую ее горячее дыхание и юркий змеиный язык. Лиза не дает мне никаких шанцев. Змеиный язык щекочет плоть. Я погружаюсь все глубже. Лиза не задыхается. Ее движения размеренны, плавны, и волосы колышутся, прижимаясь к животу. Я не выдерживаю, и после глубокого вдоха кончаю. Лиза держит паузу, просто так не отпуская и продлевая мое блаженство. Затем резко откидывается на спину, и я отвечаю ей взаимностью, но сначала переворачиваю ее на живот и прилипаю к ее шаловливой змейке. Здесь сокрыта Лизина сущность. Придется отблагодарить это воплощение мудрости. Я провожу языком по змее слева на право, справа налево, задевая росписи иероглифа. Опускаюсь ниже, вылизываю каждую букву: L… I… N… I.., и снова L… I… N… I… Моя девочка тихо стонет и требует меня на бис. Она снова ложится на спину, и я продолжаю отвечать ей взаимностью. Только чуточку ниже… Так же неистово, так же без шанцев, так же нежно…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За ночь мы повторили три раза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза так и не кончила.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне немного грустно, ведь я старался изо всех сил и превзошел сам себя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза благодарна и преданна, но она не достигла пика блаженства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моя сладкая девочка права. Ей требуется новые ощущения. И ради нее я готов переступить через себя, расстаться с ревностью, эгоизмом и собственничеством.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза хотела этого, и она получит сполна…<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава третья<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Евротур<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я нашел ее в Амстердаме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не самое удачное место для обретения настоящей любви. Напротив, этот город погряз в грехе. Какая уж тут любовь?! Столица продажных наслаждений и всемирного порока не предрасполагает к романтическим отношениям. Как я очутился в этом незабываемом месте? Не как секс-турист и не как ценитель желтых тюльпанов и причудливой архитектуры исторических улиц, за исключением квартала красных фонарей. Но почему же за исключением? Там тоже есть, что оценить, и есть, что попробовать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вышестоящее руководство направило меня на недельку в Европу. Это случилось почти год назад, когда я продвигал танцевальные клубные проекты. Я должен был объездить несколько европейских столиц и заглянуть на Ибицу в поисках лучших ди-джеев. В то время назревал новый проект а ля «water dance» с сумасшедшими гастролями по стране, охватывающими все города-миллионники от Москвы до Новосибирска, и мельком заходя в городишки помельче. Наших приличных ди-джеев не хватало, и требовалось запастить иноземным братством. Денег в проект вложено немерено, раскрутка шла полным ходом на радио и тв, а подписать контракты с ди-джеями еще только предстояло. На кону стоял большой кос, но его еще следовало накосить. С группой энтузиастов меня и забросили в стан врага, чтоб я смолотил там отряд танцевального фронта. В амстердамских клубах мы отлавливали ди-джеев и всучивали им договора. Как водится у артистов, ди-джеи имели безвылазный график, а отыскать их можно разве что за вертушками. Днем они отсыпаются и не отвечают на звонки, и лишь ночью их можно выловить, чем мы и занимались с переменным успехом. В нашем шорт-листе оставалось десять ди-джеев. Требовалось найти семь, а с тремя договорились заранее. Те уже готовили концертную программу, чтоб поразить Москву мегаваттами звука и самыми потрясными сетами. Пятерых пришлось вычеркнуть, так как два из них пропали без вести, один лечился в наркологической клинике, а третьего не устраивал гонорар. Таким образом, оставалось семь. Два диск-жокея ждали меня в Амстердаме, один в Будапеште, а другой крутил пластинки в Берлине. И последняя дружная парочка отрабатывала на Ибице.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В моей команде числились три придурка. Целая делегация для такого нехитрого дела. Два стажера, поехавших с нами больше поклубиться, нежели заняться делом, и один опытный клаббер Плутон, выступающий в роли путеводителя, ибо для меня клубный мир был чем-то фантастическим. До этой аферы я никогда тесно не общался с подобной публикой. Плутон помогал мне во всем, выискивал прятавшихся ди-джеев или вычислял их номера. Настоящее имя он не раскрывал, и только паспортные данные знали, как его величать по батюшке, но на Плутона всегда можно было положиться. В отличие от двух других раздолбаев-стажеров – Митюхи и Гендальфа, вечно прокуривающих мозги в амстердамских конопляных салонах, Плутон отрабатывал вложенный в него щедрый аванс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Времени не хватало, и из-за непредвиденных обстоятельств я не успевал объехать Будапешт и Берлин. Поэтому, чтоб жизнь стажерам не казалась излишне сладкой, с ведома начальства мы решили отправить их в вышеназванные столицы, чтобы они лично откопали там недостающих ди-джеев. Выбора у них не было: или они соглашаются, или с позором возвращаются в Москву выплачивать неустойку Фридману за неоправданные надежды. Без капризов и ужимок остолопы согласились. Молодчик по кличке Гендальф даже высказал желание первым отбыть в Будапешт до решения амстердамских проблем. Плутон посоветовал выехать из Голландии всем скопом, чтоб никого ненароком не потерять. Раскинув мозгами, я согласился, так как доверял Плутону, но не доверял Гендальфу. Второй раздолбай Митюха вел себя как истинный пофигист. Ему вообще было наплевать, куда ехать и чем заниматься. Его торкало от всего на свете, и он соглашался с чем угодно, выполняя функцию полукурьера-полушестерки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На вечеринке в полуподпольном клубе «Dzad» нам требовалось обработать двух залетных голландцев – dj Svinch и dj Milena – девочку, черт возьми.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Клуб «Dzad» кишел кислотной молодежью, как червями в навозной куче. Дым ходил сизым облаком, как в кобзоновском шлягере, и вызывал резь в глазах. Плутон отправился на поиски Свинча, а Милена должна появиться ближе к середине вечеринки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В клубе часто слышалась немецкая речь. Наших было на удивление мало, почти никого, но даже знакомое матерное словцо на чужбине всегда приятно. Я сидел в уголке подальше от динамиков. Возле меня лежала папка с контрактами и список музыкантов с галочками напротив. Свинч нужен нам позарез, так как считался модным и шибко продвинутым ди-джеем, бывая гвоздем программы на любых денс-марафонах. Я же впервые слышал его имя, как и все другие имена вместе взятые, и я не отличал их ни по концепции сетов, ни по выдвигаемой ими танцевальной идеологии. Несколько раз мне пришлось отогнать от себя парочку проституток в малиновых юбках и шиповатых браслетах на шеях. Девки попались липкие и не собирались сдаваться. Нутром чуя иностранца с недельным воздержанием, они зареклись срубить на мне бабла, но девочки были изрядно потасканные и обкуренные анашей. Выглядели они дохло и вызывали презрение, но не желание, посему я, изъясняясь красноречивыми жестами, послал их на три советские буквы. Девочки показали мне пестрые, проколотые кольцами язычки и смылись, обнажив в кулачке третий палец. Я предпочел не отвечать грубостью. Митюха и Гендальф, а по слухам они ходили все время вместе (Гендальф явно походил на актива), успели где-то затеряться, так что я скучал один и ждал Плутона со Свинчом. Успел обозвать ди-джея Свинча – Свищом, что позабавило меня от души, отчего я даже забыл неприятный разговор с проститутками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будучи первый раз в цитаделе порока, я посчитал своим долгом посетить квартал Красных фонарей и воочию прочувствовать остроту этого легендарного места. Я не собирался пользоваться услугами путан (это было не по карману, да и времени не хватало). В другой раз, успокаивал я себя. Постоянной подружки на тот момент у меня не водилось. Тоскливо было и на душе, и физически, но как истинный «руссо туристо – облико морале» я сдерживал себя, обещая разрядиться по приезду в родные пенаты. Дома и стены помогают.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прогуливаясь по оживленной улице, я глазел, как блудливый кот, в окна, за которыми в призывающих позах издевались надо мной кружевные бестии. Так и тянуло зайти внутрь или хотя бы прикоснуться к стеклу, провести по нему пальчиком и послать потусторонним дьяволицам воздушный поцелуй.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Улица длинная и никак не собиралась кончаться. Куда ни глянь – бордель или секс – театр. Все креативно и со вкусом. Дивный пейзаж, причудливая архитектура, а памятники напоминали демонов. Где-то за углом отдается похоти Маркиз де Сад, а по крышам скачет Казанова. Старые привычки не дают ему осознать, что скакать по черепице здесь вовсе не обязательно. Убегать не от кого, разве что от самого себя. Но именно для этого сюда и съезжаются как в Мекку. Публичные дома поражают роскошью. Окупаемость стопроцентная. Только Берлин может конкурировать, но в него нужно еще попасть, а уезжать отсюда совершенно не возникнет желания. Вот настоящий рай для неверных мужей, холостяков и порно режиссеров. Ловишь себя на мысли, что на слуху не появлялась голландская клубничка. И сам отвечаешь себе: здесь и так все в клубничке, поэтому клубничка на видео не пользуется спросом. Другое дело Германия, где все сурово: и нравы, и законы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За стеклами кружатся лесбиянки, привлекая туристов. Все в типичном ажуре – светят те самые красные фонари. Вверху красное небо, освещаемое красной луной. Только звезды не красные, что совершено неважно. Неважно. И все…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мои отвлеченные размышления прервала тонкая тень, промелькнувшая мимо. Очнувшись, я уставился вперед. Спиной ко мне стояла симпатичная девушка в топике и чуть спущенных джинсах. Из-под них выделялся красивый нательный рисунок, привлекающий и останавливающий внимание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Словно почуяв мой тяжелый взгляд, девушка обернулась. Я позволил себе не опускать глаз, и продолжал смотреть в одну точку, узрев ее проколотый пупок. Животик чуть выдавался вперед, но по бокам просматривались бугорки таза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неожиданно девушка сделала шаг вперед, затем второй, третий и остановилась напротив.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Sorry, why do you watch to me? – спросила она с нехитрым акцентом, отчего я сразу распознал земляка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не заставляйте себя напрягаться, – приветливо ответил я, развернув скулы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы русский? Я так и думала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почему?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Только вы можете так пялиться на мой зад и нисколько не смущаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я смутился. Даже очень.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На моих щеках действительно появился румянец. Но девушка напротив не смущалась. На ее зад глазели многие, в том числе и на ее тату.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне понравился ваш рисунок, – признался я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И только?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И вы тоже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Еще показать? – предложила она, сразу повернувшись ко мне спиной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я разглядел тату, но все же остановил взгляд на сочных округлых ягодицах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Достаточно? – спросила она, не оборачиваясь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сложно оторваться, – по-прежнему честно отвечал я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вы мне нравитесь, – ответила незнакомка и присела рядом. – Лиза! – протянула она загорелую потную ручку. – Вы здесь какими судьбами?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман, – пожал я ее невесомую ладонь. – Я по работе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман?! Странное имя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И вы необычная туристка. В Амстердаме одна и в столь злачном месте. Где ваш спутник или друзья? Неужели вы бродите по ночному городу одна? Говорят, здесь самый криминальный район. Нужно быть начеку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза ответила, что всерьез здесь одна. Я опешил и не поверил. Это казалось совершенно невозможным, и как она на меня наткнулась? Точнее, я наткнулся на ее попку. Очень приятное столкновение. Так часто родные души находят друг друга в толпе иноземцев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я вообще девочка с причудами, – сообщила она, покрутив у виска.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Широкая улыбка отразилась на лице. Она сама по себе причудливая девушка. И я не ошибся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза сказала, что родом из Москвы. Я обрадовался, добавив, что мы ближе, чем думаем. Здесь она развлекается недавно. Сейчас каникулы, и они решили с подружками (по ее словам, такими же жесткими экстремалками) совершить европейское турне. Вместе оформили визы и пересекли границу, а дальше – разбежались. Условились мчаться автостопом, кому как по кайфу, и встречаться в строго определенных местах для обмена впечатлениями. Выбрали внушительный список остановок, где им предстояло встретиться, и путешествуют так уже без малого две недели. Половина отпуска позади. Осталась вторая половина, и провести ее следует также задорно. Пока все идет по плану. Связь они поддерживают редко, действуя согласно заранее приготовленному сценарию. Чистой воды превосходная авантюра. Ярких эмоций хоть отбавляй, и опасностей – пруд пруди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Праге одну из подруг посадили в участок за мелкое правонарушение. На венской трассе другую чуть не изнасиловал австрийский дальнобойщик. В результате подруга отделалась легким испугом, успев дать дальнобойщику между ног. Как говорится, знай наших, и не протягивай лапы к недоступным русским барышням. Приключений море, и они только разгорались. Накануне в Амстердаме закончилась последняя сходка. Девочки демонстрировали фотки на экранах смартфонов, расположившись в уютной кафешке на Вармусерат, а затем сами по себе отправились осматривать достопримечательности, чтоб с утра вновь рвануть по маршруту, и так до следующей остановки. Конечной целью должен стать Лиссабон, откуда девчонки, полные усталости и накопленных эндорфинов, вернутся в Москву.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто это все придумал? – спрашиваю я, пораженный их авантюрными выдумками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как кто? Я! – радостно светилась Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже тогда я отметил всю сладость ее имени. Такое же сладкое имя, как она сама, как ее фамилия – сладкая Лиза Миндаль…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты идейная вдохновительница?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ага!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Круто! Я бы тысячу раз подумал, прежде чем соглашаться. Вам флаг в руки и ордена почета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так мы пропустили по шампански, и еще по одной, отметив наше знакомство и славное продолжение петровских традиций первооткрывателей. Девочки сами прорубили свое окно в Европу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чем больше я узнавал о Лизе, тем вернее привязывался к ней. Если верить в любовь с первого взгляда – это она. Без сомнения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Удивительно, мы даже жили почти по соседству в одном районе, и разница между нашими улицами сводилась к нескольким станциям метро. Угораздило же пересечься в Европе в самом одиозном клубе не менее одиозного города.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Fatum non invinient.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поведав о своей сфере занятости, Лиза сообщила, что трудится финансовым аналитиком в консалтинговой компании, подконтрольной большой корпорации. Она не стала называть ее имя, уверяя, что оно покажется мне незнакомым. Я не настаивал, увлеченный и пораженный ее острым умом и пленительной красотой. Она не гнушалась острым словцом, смело и сатирично прошлась по достопримечательностям Амстердама, высмеяв его пафос, клубы и бордели, как будто сама прошла через них. Я поражался ее знанием особенностей местных нравов. Она же считала, что в этом нет ничего удивительного – просто она внимательна к людям и увлекается психологией. Я готов был преклониться перед ее талантом – так она запала в душу. С того момента Лиза стала моей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моей сладкой девочкой…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза любила поговорить, и открыла мне многие привычки и пристрастия. Оказалось, она любит экстрим во всем: в отдыхе, в путешествиях и, конечно, в сексе. Как можно упустить и не затронуть сей вопрос в одноименной столице?! Лиза затронула его так легко и естественно, без единой тени смущения. Признаться, она чем-то напоминала путану из элитного дома терпимости. Но путану особенную, королевскую, которая лишь кажется ей и притягивает мужские взоры, но отдается достойному и обязательно по любви. По любви и согласию. Безвозмездно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К другим ее пристрастиям относились слабость к молочным коктейлям, глинтвейну с корицей, шотландскому бренди, большому теннису и аналитическим компьютерным головоломкам. Она же финансовый аналитик, черт побери! Все бы были такими аналитиками, но чем черт не шутит?! Во многое не верилось. Во многое верилось с трудом, в кое-что с натяжкой, но Лиза умела убеждать, и я сдавался под натиском ее воли. Я сдавался и выбрасывал белый флаг. Лиза покорила меня, но мне предстояло сделать то же самое, что гораздо сложнее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А куда ты направляешься после? – спросила она, изучая мою ладонь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она зареклась, что прекрасно гадает по линиям жизни – фартовый ход, достойный восхищения. На самом деле ей не терпелось попробовать на ощупь мою кожу. Слава Господу, что я успел сделать маникюр и не имел на ладонях бородавок (последнюю вывел зимой лазером) и мозолей (к ручному труду не склонен), поэтому ладони мои на ощупь лоснящиеся и ласковые. Их можно всласть тереть и наслаждаться, чем Лиза с моего позволения и занималась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нам предстоит заскочить на Ибицу, – ответил я, сосредотачиваясь на ее шаловливых пальчиках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И я туда же! – вскочила она, выпустив ладонь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что же ты делаешь, Лиза?! Не останавливайся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как? Вот это фантастика! Значит, это наша не последняя встреча.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне следовало сказать, что мы не расстанемся, но столь явная смелость смотрелась бы сейчас не к месту. Но я готов взять ее с собой и избавиться от двух педерастов, оставив их в этой клоаке, и рвануть с Лизой на остров любви. Стажеры вдоволь попрактикуются в Содоме, а я попрактикуюсь с Лизой в любви. Уже в тот момент я был влюблен и влюблен бесповоротно, как младенец в мать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наивно и чисто. Вот так.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давай поиграем в игру?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В какую?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она собиралась играть со мной?! Я ей интересен. Я нужен ей. Во истину заманчивое предложение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я беру тебя в команду. Встречаемся на Ибице. Даю подсказку: клуб с гигантской круглой вывеской в форме круга с разрезом посередине – он же вход. Запомнил? Второй этаж, пенная дискотека, барная стойка слева с голубым прожектором. Второй стул от бармена в синих панталонах и колпаком Санта Клауса на голове. Я буду там послезавтра ровно в полночь. Жду пятнадцать минут и растворяюсь в толпе. Запомнил? Если ты не придешь, то проиграл. Навсегда. Идет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так… Подожди… подожди, – мысли путались, но я был не сильно пьян. – Послезавтра в полночь. В каком клубе? Черт, это же подсказка, да? Разберемся! – уже тогда я просчитывал все варианты и надеялся на помощь Плутона (тот наизусть знал все заведения кислотного острова) – Я согласен. Если я найду тебя, мы уже не расстанемся до самой смерти – по пацански выпалил я, проглатывая слова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Идет! – Лиза хлопнула меня по колену.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По рукам?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По рукам!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После заключения пари я попытался приобнять ее и чмокнуть в щечку. Прогулки по возбуждающему кварталу не прошли даром. Но Лиза ловко увернулась. Она испытывала меня. Я предложил еще шампанского, а она остановилась в нерешительности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ласт?! Вот и мы!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как не вовремя приперся мудила Плутон. Он все испортил, блядь! Все испортил! Он еще заплатит за испорченный вечер!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я обернулся, чтоб послать его на хер, но ослепленный мерцанием ламп никого не заметил. Обернувшись обратно, я обнаружил, как Лиза исчезла. Как призрак. Она и есть призрак. Призрак моих желаний… Кошмар…. настоящий кошмар… Как много я не успел сказать ей, но пари в действии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пари! И я зарекся победить во что бы то ни стало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ласт! Познакомьтесь! – в мой бок врезался увесистый кулак.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это Плутон привел Свища для подписания протокола. Ублюдок! Не мог чуть задержаться?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Hi! I am German Lastov, the promoter of Moscow city company.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не парься! Свищ хреново базарит. Он родом из провинции Бордо. Но гражданство имеет голландское.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ди-джей Свищ показался славным малым. Ростом он не отличался, и в башмаках на высокой подошве а ля Сергей Зверев достигал метра семидесяти. Синяя бородка освещала его проколотый подбородок. От него жутко пахло марихуаной, а сам он походил на конченого наркомана, если б не увесистые наушники по бокам и бейджик на груди с надписью: Svinch.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Паренек реально с трудом изъяснялся. Как с ним нашел общий язык Плутон не понятно до сих пор, но Свищ был смекалистый, и когда речь зашла о деньгах и гастролях, сразу отошел от кумара и прикинулся дельным человеком, показав, что не все мозги прокурил, и пока не надорвал барабанные перепонки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свищ кивал на вольный перевод Плутона и бегал широкими зрачками, довольно косясь то на меня, то на моего переводчика. Пару раз он обронил несколько незначительных фраз, типа: «Я люблю вас!», «Москва – это круто!», и «Зажжем, как под Нормандией!». Забавный экземпляр, одним словом. На боку он держал специальную сумку с виниловыми пластинками. Свищ попытался вытащить из нее пару шедевров и принялся объяснять нам, что это его главные хиты, на которых он и прославился. Как ярый фанат клубной культуры, Плутон с восхищением осматривал трофеи Свища, а я готовил бумаги на подпись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После того, как Плутон насмотрелся на виниловые архаизмы, я сунул Свищу под нос договор. Плутон перевел и вручил ему ручку. Тот пробежался по тексту, как будто знакомился с содержанием и, не глядя, поставил свой крестик (роспись без смеха походила на могильный крест).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно подписанным формальностям он обязался, кровь из носа, принять участие в фестивале, а при нарушении контракта нарывался на серьезный штраф и аннулирование всех финансовых обязательств со стороны нашей компании. Вопрос закрыт, и я потерял к нему интерес, тактично поздравив с успешной сделкой, а Плутон обнял его по-братски и станцевал несколько вертушек, чуть не разбив голову о скользкий пол. Обошлось. Свищ посетовал на дефицит времени, и, подобно Лизе, растворился в сумраке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свищ на крючке, но как быть с Лизой? Я должен был выполнить пари.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Когда мы будем на Ибице? – спросил я раскумаренного от общения с супер ди-джеем Плутона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Через два дня, – огорошил он. – Не раньше!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне срочно нужно быть там послезавтра!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но у нас дела. Не успеем!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Плевать! Там решается моя судьба!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Плутон не подозревал, что такое судьба, и не ведал настоящей любви. Он любил рейв, а я любил женщин, а точнее одну женщину – Лизу. Я популярно объяснил ему суть моего предприятия. Плутон почесал свой лысеющий от передозировки кислоты жбан и развел плечами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Езжай, а я догоню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И присмотри за стажерами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А где они?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Понятия не имею.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Словно почуяв неладное, стажеры выплыли из дымовой завесы. Выглядели они почти так же, как Свищ, но еще более обкуренными и менее солидными, чем прославленный нидерландский король винила.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где вас носит? – рявкнул я на молокососов. – Вы пропустили подписание контракта. Как вас в штат брать, если вы ничему не научились?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я был бы более жесток в оценках практики малолетних ублюдков, если б все мои мысли не думали об одном. Им повезло, но не так, как мне. Я находился на грани экстаза – послезавтра буду на Ибице.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Извините, мы заблудились, – взял на себя ответственность Гендальф (актив, что и говорить) – зашли в чилаут, а выбраться не смогли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бывает, – не серчал Плутон. – Опыт приходит с годами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще недавно Плутон был один из них, такой же зеленый и прыщавый шкет. И хоть сейчас он почти легенда кислотной молодежи двух столиц, имеет все причитающиеся регалии, уважуху, почет и славу, но к его чести он помнит молодость: косяки, закидоны и прочие глупости, поэтому списывает грешки практикантов на дурь и неопытность. Отныне они его должники. И мне не резон травить их. Давно пора ставить на придурках крест, такой же кривой, как поставил Свищ на бумаге, и выкидывать их из компании, ибо они ни хрена не умеют делать, а всего-навсего просерают казенные деньги. Отметив про себя обязательно сообщить про их поведение боссу, я сменил гнев на милость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, хорошо, что выбрались из чилаута. Нам бы еще Милену обработать. Плутон?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ди-джей Милена будет через час. Скверная чика, но чертовски талантлива. Потрясные сеты крутит. Казантип умирал от ее выкрутасов. У меня до сих пор нет ее автографа и дарственной надписи на пластинке. Милена даже диск выпускает и планирует запустить собственный лейбл. Талантливая девочка, очень талантливая, но настаивает на увеличении гонорара. Иначе встанет в позу и откажется участвовать в марафоне. Ты бы, Ласт, пообещал ей премиальных? Может, еще забудет или проштрафится, но зато контракт подпишет. Только так ее уломать. Она и языком владеет. Ее не проведешь, как Свинча. Будь уверен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На правах партийного председателя я вальяжно сложил руки на поясе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уговорил. Посмотрим, что за перечница. Ей в самый раз для раскрутки альбома даже бесплатно участвовать в гастролях. И не фига понтоваться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, Ласт! Мы ее сделаем! Мы ее еще чпокнем! Не фига понтоваться! – отозвался Митюха, проскулев, как борзый щенок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В назначенный интервал появилась Милена. Плутон сообразил не вести ее в шумный зал, а она предложила встретиться в vip-кабинете на третьем этаже, что-то наподобие ее личной комнаты отдыха. Помещений в подвале на всех не хватало, и каждый уважающий себя музыкант требовал отдельные апартаменты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Милена была недурна собой. Не Лиза, даже в подметки ей не годится, но практикантам понравилась. Молодчики кинулись брать автографы с заранее припасенными дисками (сукины дети привезли их из отчего дома).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На вид ей примерно тридцать пять. Не молода, согласитесь?! Милена жевала жвачку, и голос ее не отличался звонкой тональностью. Наоборот – Милена хрипела, как Джо Кокер. Пустые пачки сигарет, раскиданные повсюду, объясняли причину ее незабываемого тембра (сам я тогда пересаживался на пластыри). У нее слегка пучились бедра, и живот выползал из ремня. Попа была, что надо, но груди почти отсутствовали. Самый серьезный ее недостаток, и к пластическому хирургу Милена не собиралась – даже лифчика не носила. Вшивая красная маечка скрывала плоские соски, и если б не они, то грудь походила бы на гладильную доску. В остальном, в престарелой чике не было чего-то особенного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поздоровавшись на почти безупречном английском, она театрально выдавила изо рта жвачку и в том же духе приклеила ее на декорационный бордюр, словно нарочно оставляя себе ее про запас, по окончании переговоров отлепить и засунуть обратно. Неизвестно, что она еще любила класть в рот, но он у нее был большим, как у Кракена, и каким-то полу разорванным, как у предпенсионных адвокатов от частого произношения защитных речей в оправдание подсудимых.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Получалась на редкость дивная картина – три мужика и одна женщина – рыба. Полотно, достойное Репина или Сальвадора Дали. Скорее Дали, потому как костюмы собравшихся и отличительный внешний вид, за исключением моего, отдавал крамольным сюрреализмом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не мешкая, я развернул папку и подготовил бумаги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Hi, boys! – причмокивала Милена. – Wow! This men is my favorite. Cool boy! – и разряжалась старушечьим смехом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не пожалеешь, что поедешь в Россию. Эта страна контрастов. Москва – столица клубного движения, – разводил Плутон. – Ты же не была в России?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– No.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот. Уникальный шанс добраться, к примеру, до Сибири. Ты слышала о Сибири? Суровый край.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Милена не переставала хохотать. Плутон забавлял ее, как маленькая лысая собачонка (он и в самом деле не мог похвастаться шевелюрой). Плутон не догадывался, что тур в перспективе планировался до Сахалина, иначе пополнил бы географические познания виниловой бестии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда я протянул ей листок и ручку, Милена прекратила хохотать и приняла реально серьезный вид. Внимательно вчитываясь в договор, напечатанный с примесью незначительных опечаток, она то прищуривалась, то выпучивала зенки, словно увидела на бумаге мадагаскарского таракана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы с Плутоном сидели молча, готовясь отражать удар и предлагать ей премиальные. Стажеры пялились на ее целюлитный зад, прикрытый шортиками с разрезом и не думали об общем деле. Пидерасты! Их карьера давно накрылась медным тазом. Но расстраивать их до обратного приезда было бы слишком жестоко – пусть пока радуются жизни. Все же они будущее страны, ее молодая гвардия. Вступать в противоречие с политикой государства никто бы из нас не рискнул, даже Фридман.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изучив договор вдоль и поперек, Милена, как мы и предполагали, стала намекать о бабле. Мы изобразили непонимающий вид, мы донт андестенд, чего эта старая грымза от нас добивается?! Милена популярно объяснила, потирая указательный и большой пальчики. Даже стажеры поняли, что дела наши плохи. Плутон перевел мне, чтоб я что-то предпринял. И я рискнул ее уговорить, но все бесполезно. В итоге мы пошли на уступки. Милена потребовала другой договор, но составлять его в полевых условиях невозможно. Это даже она понимала, старая амстердамская грымза. Все мы позавидовали ее коммерческой жилке. Девочка знала себе цену. Слово «Money» – был ее любимым слоганом, и она не отвязалась от меня, пока я не всучил ей расписку, где обязался увеличить ее гонорар на кровные пятьдесят процентов. Короче, мы попали на бабки, точнее не я, а Фридман и наша контора. Мне не хотелось вычитать ее гонорар из своей зарплаты. Но риск – дело молодых. И я рискнул. Договор подписан. Довольный Плутон гладил себя по пузу. Не удивлюсь, если его вклинит сопровождать всех ди-джеев от начала тура до несчастного Сахалина. На таких фанатиках и держится рейв-культура в стране. Я же зарекся отныне не связываться с клабберами и решил перевестись в другое звено по организации корпоративов, что доходнее, не так муторно и никакой кислоты, а артисты гораздо круче. Иной раз сам автограф попросишь. Там на самом деле, звезды так звезды, а не дешевый колхозный ширпотреб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Без вас этот проект теряет смысл, – промычал Плутон, следя за тем, как Милена ставит подпись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ok! – согласилась она.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще бы. Над ней мы торговались до упаду. Дорогая штучка, эта Милена, как все приличные женщины этого затхлого грешного города.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Cool! – воскликнул я и выхватил листок, пока девка не передумала, но уже поздно. Листок в папке. Печать шлепнем после.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вспомнив о профессиональных обязанностях, практиканты готовы были плясать перед ней вприсядку, как бы завлекая Милену на Русь. Даже я победоносно постучал по папке, думая, что и она отныне на крючке, а с ее-то образом жизни и пафосом обязательно нарвется на штрафы и еще скажет спасибо, что мы не оставим ее без гроша. Рашен шоу-бизнес, Милена. Знай наших! Ты еще окажешься должна Фридману.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы хедлайнер тура, – предостерег ее Плутон. – Не подведите.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– No problem. I have the best music, – хвасталась подданная Голландии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто еще на сегодня? – спросил я, забыв про хозяйку вип-кабинета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Никого.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отлично. Так… Завтра вы, – обращаюсь я к конченым педерастам, – как дети капитана Гранта отправляетесь на поиски, но не пропавшего папаши, а вверенных вам ди-джеев. Ясно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не вопрос. Сделаем, – обещал Гендальф.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Одни? – струсил второй стажер. – А лаве?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дам свои кровные, но учтите, что если провалите сделку – не видать вам работы в компании. И запомните, вы – конкуренты! Должность достанется только одному!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стажеры кивнули, но одновременно скисли. Слабаки были не готовы к самостоятельным заданиям. Поделом им. Пора брать инициативу на себя, а не отсиживаться за нашими задницами. Это хоть чему-то научит молодчиков, и они смогут доказать свою состоятельность несмотря на предрешенную участь. Чем черт не шутит?! И я отправил стажеров на реальную практику, а сам собрал вещи и укатил на Ибицу выигрывать пари, оставив недовольного Плутона возиться с документами и завершать все оставшиеся формальности. Плутон согласился, ведь главный здесь – я, и он также полностью подчиняется мне как те молокососы. Плутон человек послушный и кичиться не стал (я выписал ему премию по приезду).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А на Ибице туса ходила ходуном, когда я примчался на остров как угорелый. Приплыл днем на моторном катере. Предприимчивый марроканский негр еще на пристани на плохом французском предлагал домчаться до острова экстра классом. Он просил неприличную сумму, и желающие не появлялись. Негру повезло, что появился я. Цена не волновала меня. Все включено, и пари свершалось на моих глазах. Я обязательно должен победить. Приплыв на Ибицу как на остров Свободы, негр бонусом вручил мне памятку по местным клубам. Этакую green-карту, позволяющую не заблудиться и разузнать, что к чему. Долго радоваться я не успел, так как вскоре негр одумался и попросил доплатить. Спорить не имело смысла, и я удовлетворил его блажь, благо негр показался мне привлекательным, докатил меня до острова в два счета, не отвлекая от мечты и не приставая. И я очутился на суше первым!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я высадился на пляжной пристани. Рядом стояли на якорях дорогие яхты. Песчаный пляж прожигало безжалостное солнце, ударяя пеклом в шарахавшихся сонных гуляк. Не так уж и много, но добрая половина обитателей острова дремала в бунгало, клубилась на author parthi или готовилась к очередному рейв-отрыву. Песчаный пляж – не самое фартовое место на этом курорте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Осталось разгадать загадку, где же находится обозначенное место встречи. И тут я не подкачал, успев спросить у Плутона перед отъездом про то самое заведение. Плутон знает все, тем более клубы Ибицы. Он широко оскалил кривую ухмылку и сообщил, что то место, о чем я толковал, скорее всего, легендарный клуб «Ecstasy». Как опытный клаббер, я молча кивнул, мол, и так догадался, если б напряг извилины. Плутон стал описывать его достоинства и упомянул, что наружный вход его высечен в форме внушительной таблетки. Это первое, что приходит в голову, когда оглядываешь его с порядочного расстояния. Прямой намек, и бабки в кошелек. Виват кислоте! Мне снова пришлось благодарить Плутона. Он вновь пришелся очень кстати, но я бы и сам нашел злосчастное заведение – здесь его знает каждый, и Лиза придумала самую простую подсказку, чтоб я точно не ошибся и не ломал в догадках голову.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спасибо, моя сладкая девочка… Уже тогда я не сомневался в ее безупречной мудрости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До судьбоносной встречи оставался целый день, и я решил заранее лично удостовериться в правильности догадок. По карте и наветам прохожих я отыскал «Ecstasy». Та же самая кислотная гримаса громоздилась на меня сверху, как описывала Лиза. Я вздохнул с облегчением – самый приятный выдох за весь евротур, если не за всю жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После я вернулся на пляж. Выдалось время понежиться в шезлонге и позагорать. Очень удачно я прихватил с собой плавки. В наше расписание не входило время на отдых, но я надеялся скоротать часок, урвав его между странствий, и позаботился о необходимых аксессуарах. Повезло. Плавки пригодились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Шумный народ на пляже не раздражал. Искупавшись в море, я посвежел и тут же высох. Вновь потянуло в воду, но я предпочел примоститься в прибрежной забегаловке, заказать по холодному коктейлю и слегка перекусить. Из колонок доносился привычный саунд. Вдалеке слышались мегаватты танцпола. Дискотеки шли круглые сутки, и двадцать четыре часа танец не заканчивался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Welkom to Ибица, господа!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рядом сидели молчаливые парочки, сосали сок через трубочки и редко мигали ресницами, находясь в трансе. Их явно утомила здешняя обстановка, и они приводили себя в чувства. За стойкой бармен показывал фокусы с бутылками и огнем, а рядом две пигалицы выгуливали йоркширских терьеров. Даже собаки здесь особенные, подобраны и подстрижены в стиле рейв. Их шерсть была выкрашена в яркие цвета, и совершенно непонятно, как псины еще не облезли, но выглядели они чересчур эпатажно, как и сами пигалицы в грязно сиреневых сетчатых купальниках и дырявых бейсболках. Их матовые бедра переливались на солнце и уводили собак с глаз долой. Сердце ослепляла разбуженная любовь. Как не кстати, солнечных очков я не прихватил, и глаза постоянно щурились. Солнце стояло в зените, и единственным спасением было кафе под крышей, тенек и наступление ночи, которая не заставила себя ждать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В одиннадцать я стоял у порога «Ecstasy». Толпа просачивалась внутрь. Рейверы забегали, как тараканы, собиравшиеся на гигантскую помойку. Яркие, цветастые тараканы. Некоторые кричали, свистели и пели, некоторые шарахались из стороны в сторону и падали в кустах, выблевывая на себя обед, некоторые дрыгались на месте, начиная вечеринку у входа. В толпе слышались русские голоса, что меня уже совершенно не удивляло. Я не устоял от соблазна и стал искать в толпе Лизу. Хотелось быть уверенным, что она именно здесь, хотелось все предугадать и проверить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Через полчаса ожидания я так ничего и не увидел. Несколько похожих на нее милашек протиснулись в клуб, но они всего лишь бедные намеки на ее первозданную красоту. До Лизы им не достать. Жалкое подобие совершенства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стоять рядом наскучило. Слепо я ринулся вперед и почти в яростном порыве повалил с толпой в щель таблетки. Никто б не смог меня удержать, иначе я любому откручу башню. Усилия не потребовались. Вход свободный, куда бы ты не намылился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Go-go! – раздавалось внутри.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мощный звук из замаскированных под пеньки динамиков оглушал. Антураж впечатлял. Дымовая завеса клубилась под потолком, но там же висели специальные поливальные установки для охлаждения очумелой публики. Перспектива попасть под душ меня не порадовала, но ради почти свершившейся встречи душ показался бы безобидным развлечением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Без понятия, где местные рейверы затаривались кислотой, но вид у них был особенно ошалелый. Они не замечали никого вокруг и колбасились сами по себе. Чуть не запутавшись в толпе, я отклонился, и прошаркал по стене в другой зал. Здесь курили кальян и прочую дурь. Вдруг я вспомнил, что пора найти ту самую барную стойку с барменом в костюме Санты и тот самый стул, возле которого объявится Лиза. Взглянув на часы, понял, как еще рановато. В запасе десять минут, и торопиться не стоит. Упаси меня Бог прийти туда первым – Лиза решит, что я нарушил правила и сочтет пари проигранным, лишит меня счастья лицезреть ее вновь, чего мне не перенести! Это немыслимо!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Без пяти двенадцать я отправился на поиски бара с Сантой. Я метался, как бешеный гепард, отталкивая раскумаренных доходяг, обошел весь клуб, опрокинул поднос с липким лимонадом, вызвав бурю кислотных эмоций у раскрашенной в индейца толстухи. Тетка протянула мне трубку мира, я выхватил ее и ринулся дальше. Просчитав все варианты, наткнулся на тот самый бар. На часах полночь. Под потолком загремела дикая музыка. Всколыхнулись живые огни, и с неба посыпалась конфети.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На мгновение я прищурился, протер заспанные виски, но когда очнулся, за стойкой сидела она.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моя неуловимая девочка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моя Лиза…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Размахивая локтями, как конькобежец, я пустился вперед. Не замечая меня, она лениво пританцовывала, хлопая подошвой по паркету.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моя сладкая девочка неуловимо обернулась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза! Я здесь!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я нашел тебя!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подбежав, я старался отдышаться. Казалось, Лиза не была изумлена. И не была взволнованна, будто была уверена, что я обязательно отыщу ее, где бы она не пряталась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как дела? – размеренно спросила она. – Хочешь потанцевать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, – хрипло произнес я. – Хочу постоять с тобой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На ее лице проскользнула странная улыбочка, тихая и почти неуловимая. Сегодня она была гораздо загадочнее, и совсем не такая, как в Амстердаме. Что-то в ней появилось новое, что-то особенно увлекающее за собой, и лишь безымянное тату прежним образом отражалось в свете огней. Ее таинственное змеиное тату. Лиза не скрывала его. Змея радовала глаз, то есть я не ошибся – это она, мое вновь обретенное счастье.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты давно здесь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сегодня приехала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А где подружки?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы успели расстаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Неужели? До новых встреч?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Следующая остановка… Впрочем, какая разница? Я толком не думала… Здесь хорошо. Вот он рай. Это не Амстердам. Здесь царит гармония, а там… я еще толком не думала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не думай, – предостерегал я. – Перед тобой стоит победитель. Я примчался к тебе, позабыв о работе. Помнишь наш уговор?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какой уговор? – удивленно спросила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы зареклись отныне не расставаться, если я отыщу тебя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А… ну да. Так давай не будем расставаться. Хочешь выпить? Закажи мне мохито?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Санта Клаус прятался за спиной. Бармен в колпаке всегда стоит рядом, когда речь заходит о выпивке. Я попросил мохито, а себе джина со льдом. Такую победу не грех отметить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза развернулась ко мне и улыбнулась широко-широко – без тайн и недомолвок. Присасываясь к трубочке, она стала делиться впечатлениями об отдыхе. Мы оба тусовались здесь впервые. Лиза ощущала себя, как дома. Впервые? Я не желал ей верить, уж больно резво она ориентировалась на местности, а у нее не было подсказок в виде карты. Марроканец уступил карту только мне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты куришь? – спросила она с подковыркой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, – честно ответил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Много?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как придется. Пачку в день – максимум. Но пытаюсь бросить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я бросила.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Умница.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но хочу начать снова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Начнем. Я угощу тебя?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Валяй, – играла она хитрыми ужимками, а глазки переливались, как радуга: то серебристо-зеленые, то пурпурно-малиновые. В них отражалась игра теней, глаза становились то тигровыми, то отливали ядовитой желтизной. Словно ручной хамелеон Лиза смотрела на меня панорамой красок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Достав пачку «LM» лайт и попросив у бармена зажигалку (свою я успел посеять), первой угостил Лизой. Она затянулась и немного покашляла, видимо, давно не курила. А мне, мерзавцу, пришлось научить ее снова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Может, не стоит? – спросил я, пытаясь отговорить ее. – Бросила, и все насмарку? Нехорошо получается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Одну. Больше не буду, – пообещала Лиза. – Для настроения. Сегодня незабываемое настроение. Начинается новая история. Наша история. И я по-новому позволяю себе выкурить сигарету. Одну. Больше не буду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Помни, ты обещала – мы не расстанемся. Уговор дороже денег.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Помню. Обещаю, – сказала она так искренне, что у меня чуть не потекли слезы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не ожидал. Думал, что Лиза начнет ломаться, придумывать разные отговорки, начнет вытворять комедию, что все это шутки, и она не давала никаких обещаний, а если и давала, то была не в себе, и вообще она девушка ветреная и обещания не выполняет. Или наоборот, слишком серьезная, чтоб доверять незнакомому мужлану, да еще встреченному около амстердамского притона. Все было бы логично, и у меня не получилось бы оправдаться. Как иначе? Да – я подозрительный мужлан, малознакомый тип с дурными наклонностями, и я нашел ее в амстердамском притоне – самое романтичное место для незабываемых встреч! Кто будет спорить? Никто.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но Лиза другая. Она ответила просто и понятно, как я мечтал. Следствием ее обещания стал домашний номер, домашний адрес, почта и мобильный телефон – верх желаний. И чем я угодил ей, что ее во мне зацепило – останется тайной на века. Она всерьез не намеривалась расставаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следом мы залпом поговорили о жизни. О том, как тяжело живется нынче в большом городе, о том, как нелегко прилично заработать, о вечных пробках, о наших хобби, днях рождениях и друзьях. Мы уже не удивлялись, когда выяснилось, что родились мы рядом. Я – 27 марта. Она – 31. Ни апреля и не июня – марта. Да, да! Мы две сошедшиеся в ритме танца огненные стихии. Два овна, попавшие в одну упряжку. Плохо это или хорошо – судить астрологам, но мне по кайфу, и Лизе тоже. Мы даже зареклись вместе отмечать дни рождения. Подумать страшно, Лиза соглашалась со всем, что я предлагал. Такое и в кино не покажут. То кино, а это жизнь – уникальная и непередаваемая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Половину ночи мы провели в клубе, а когда в ушах загудел бас, сбежали вон и потянулись на пляж. Там в сыпучих песках занялись любовью. С трепетом и лоском. Сначала – на песке, плавно переместившись в море.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И это было неописуемо. Лиза раскрылась в непознанной ипостаси. Нас чуть не накрыло волной. Сам Посейдон завидовал нашей страсти, и мы чуть не утонули, оставшись в пучине его владений. Лиза почти не умела плавать, а барахталась в воде, как птенец, но я страховал ее. Плавал я превосходно, почти как Ихтиандр. Всерьез я чуть не дотягивал до спортивного разряда, так что она без страха могла на меня полностью положиться. И если бы у меня была маска и жабры, а с неба не падал лунный блеск, я б подарил ей весь жемчуг с недоступного дна. Даже без жабр и даже без маски, но обязательно подарил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ночь закончилась. Лиза собиралась в путь. Но я уже не опасался расставания. Уговорил ее не затягивать с путешествием. Моя малышка послушно кивала головой и смахивала с меня вчерашние песчинки. Лиза пообещала сделать парочку остановок, а затем транзитом домчаться до Лиссабона и первым рейсом вылететь в Москву. К тому времени я буду уже там. И наше последнее расставание завершится. Но это уже не расставание – всего лишь легкая разминка. В кармане хранился ее телефон – Лиза на связи. Я даже опасливо проверил ее номер, вызвав у Лизы приступ дикого смеха. Номер правильный. Иначе невозможно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На прощание последовал долгий сыпучий поцелуй в отблесках туманного рассвета. Протянутые руки и взаимные клятвы. И моя девочка так же растворилась, заставив меня считать до ста с закрытыми ресницами. Я не смел ослушаться и считал. Считал и считал. Без лукавства. Закрытыми глазами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До ста…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так закончилась сказка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впереди другая, но уже не сказка, а быль…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вечером подоспел Плутон, принеся караван историй и отличную новость – наш вояж в расцвете, и даже юные сорванцы справились с возложенной миссией. Чего я не ожидал, но искренне порадовался за парнишек, то бишь у них есть шанс. Не у нас, так в другой конторе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Плутон отчитался по делу, даже рискнул обнять меня и почти объясниться в любви, а затем отправился кутить по острову, так как благодаря стараниям стажеров у нас осталось свободное время.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я же снова сидел в пустом пляжном кафе и пил холодный ананасовый сок со льдом через трубочку, живя воспоминаниями…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Воспоминаниями о ней…<br>
<br><br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава четвертая<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пара<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потрясающее предложение реализовывалось быстрее, чем я предполагал. Настал тот роковой день, когда я должен лично увидеть предстоящие нам испытания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И где Лиза успела найти их? Найти так сиюминутно, будучи полностью в них уверенной – уму непостижимо. Но Лиза непостижима сама по себе, а я ей преданно доверял, верил и надеялся….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что-то запаздывают, – волновалась она, сидя в зале «Марио».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Страшно как-то.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не бойся. Ну, что ты? Я с тобой, – подбадривала она, гладя мою влажную ладонь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вдруг они не придут?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И не мечтай! Солидные люди. Я сама их нашла. Семейные пары, между прочим, на дороге не валяются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А где?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не задавай лишних вопросов. Позже объясню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я не навязывался. Сердце трепетно билось. В горло не лезли ни бифстроганов, ни вино. Легкий костюм превратился в потную каторгу, и чуть спущенный галстук казался удавкой. Несмотря на заметное волнение, Лиза держалась уверенней. Я же выглядел мудаком, то и дело ерзал на диване и чесал за ухом, поглядывая на часы, теребил пуговицу на пиджаке. Не в пример мне Лиза вальяжно пригубляла «Шато» и облизывалась. Отважные семьянины так и не появлялись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, Лиза повернулась ко мне и что-то шепнула. Я не разобрал, но заметно приосанился, оторвался от пуговицы и старался не чесать за ухом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Они уже рядом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто они такие?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сейчас сам все узнаешь. Все увидишь своими глазами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Им можно доверять?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Абсолютно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Репутация?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Безупречна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А наша?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все конфиденциально.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гости не подвели. Как всегда неожиданно на горизонте появилась пара. Не молодая, но и не старая. Мужчине за тридцать пять, а его подружке на скидку – двадцать три, но с натяжкой. Возможно, зрительный обман, ручаться не стану. Как и подобает мужчине, мое внимание сперва привлекла спутница. Издалека она не отталкивала и представлялась даже симпатичной. Что-то милое в ней было и причем в приличном количестве. В паре не чувствовалось ужимок и фальши, наоборот, чувствовалось, что они профессионалы и не первый раз этим занимаются. Проскользнула мысль, не принадлежат ли они к службе элитного эскорта, эдакие представители досуга для изощренных клиентов, но я тут же отбросил ханжескую мысль. Лиза уважала себя, и ни за что не опустилась бы ниже разумных рамок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В паре виднелась спесь и некое подобие аристократизма. Как водится, мужчина был увереннее, а в девушке проглядывалась легкая дрожь, очень смутная, почти не заметная, но она определенно имела место быть. Она часто поправляла длинные черные волосы за ушко и два раза чуть не запнулась: один раз по вине пробегавшего официанта, а второй – сама по себе. Слишком много ошибок за пару мгновений. Партнерша заметно волнуется, или мне суждено переносить на нее собственный трепет? Возможно, я всего-навсего наделяю ее свойственными мне качествами. Может быть. Но мы разузнаем сегодня, что они из себя представляют, и из какого теста слеплены.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На лице отразилось изумление, когда они, как по указательным стрелкам подошли к нашему столику. Как они догадались? Я предположил, что они знали Лизу и виделись с ней ранее. Сам я встречал этих господ впервые.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Здравствуйте, – первая произнесла Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гости поздоровались в ответ и расположились на противоположенном диване. Расстояние между нами приличное и не сковывало ни наши мысли, ни движения. От других столиков нас скрывала бордовая ширма, и когда гости уселись, кто-то предусмотрительно закрыл ее почти наглухо, только в оставшуюся щелочку можно наблюдать за происходящим в соседнем зале.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На расстоянии метра они оба смотрелись иначе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мужчина мне не понравился. Много отталкивающего я обнаружил в нем в тот момент. Крепыш средних лет в светлом широком костюме, так же без галстука, но с на редкость вычурным шарфиком, с эстетской миниатюрной бородкой и тяжелым перстнем на безымянном пальце. Крепыш походил на дона Капоне или старого нового русского, если б не отсутствие малинового пиджака и метровой мобилы. Но взгляд у него осмысленный, с хитринкой. Этот человек умел думать, и ему часто приходилось напрягать извилины. Извилистые морщины поперек лба ярко доказывали мои утверждения. Крепыш был коротко подстрижен, и за макушкой красовалась лысина, настоящая лысина, требовавшая необходимых мер. Многие лысеющие мужики нравятся женщинам, но не моей Лизе. Ей он точно не должен был приглянуться. Полированные чурбаны не в ее вкусе, но кто знает, какие потаенные желания скрываются в глубинах ее души.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крепыш отливал бронзовым загаром и пах душистым парфюм. Видно, следил за собой, если не относил себя к метросексуалам, то наверняка завидовал их достоинствам и стремился к большему, но крепыш не метросексуал, не дотягивает. Его маникюр выполнен совершенно не эстетично, и черные ажурные волосы из ноздрей не давали ему никакого шанса. Скорее типичный уберсекс – вот его доскональное определение. На гея он абсолютно не тянул. Но лучше был бы геем, тогда б я не так сильно волновался и не тряс коленками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пора отвлечься и перейти к его спутнице. Вблизи она открывалась калейдоскопом недостатков. Первое, что бросалось в глаза – мелкие шрамики на щеках, остатки былых проблем с кожей. Темный загар и пудра недостаточно эффективно скрывали дефекты кожи, но их не скрыть, и неизвестно, что ей поможет. Девочка a la Chica latina – очень смуглая. Телосложение радовало меня: подтянута, с формами, отсутствие лишнего – это придавало оптимизм. Несомненно, она следила за собой и посещала всевозможные Spa, каждый день заглядывая в солярий. Что ей оставалось делать, иначе она смотрелась бы дохлой курицей. Чересчур много макияжа на лице, чересчур большая работа проделана с бровями, губами, и даже нос отливал ринопластикой (слишком острый и подтянутый, почти как у Pinokio). Само собой пальцы увенчаны кольцами и маникюр изящней, чем у друга. Грудь не так, чтобы – ах, но есть за что подержаться, слегка припущена книзу, как у рожавшей мамочки, но под защитой бюстгалтера смотрится терпимо (сравним, как смотрится без него). Шея такая тонкая, прозрачная, почти как у Лизы, но на ней легкие белые полосы вдоль и поперек. Их не так много, но они есть. Но о чем они говорят? – неизвестно. Вдруг ее поцарапала кошка или она подралась с соперницей, и та наследила на ней когтями – неважно. Вдруг я вспомнил, что две или три полоски есть и на шее Лизы, но те очень маленькие, почти незаметные и располагались сзади, под прикрытием густой копны волос (я очень любил ласкать их), а у этой пигалицы – спереди, что одновременно притягивало и отталкивало. Слишком много обнаружилось сходства, слишком много…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я Роман, а это Настя, – огласил имена крепыш.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман, – отозвался я, – а с Лизой вы, наверно, знакомы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, очень приятная у вас спутница, – промурлыкала Настя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вина? – предложила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почему бы и нет, – не отказалась Настя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На правах приглашающей стороны я принялся ухаживать за гостями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Они внимательно следили за мной, предвкушая каждое нелепое движение. Пристально изучали меня, мои повадки, внешность, будто пытались заглянуть под кожу, а потом в душу. Утешало лишь то, что я изучил их первым.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза начала издалека, говорила, какая прелестная здесь кухня, спрашивая у пары, какая кухня и какая погода им больше нравится? Банальное начало диалога.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Инициативу перехватил Роман. Тщательно взвешивая каждое слово, он сумел грамотно наболтать и про погоду, и про кухню. Мерзавец знал толк в хорошем вине и дорогих ресторанах, и я был удивлен, когда он перечислил пятерку лучших заведений города. К моей чести, я успел везде побывать, и мне не было стыдно. Лиза почтительно кивала и давала лестные комментарии по каждому оглашенному заведению. Про погоду крепыш мало распространялся. Настя старалась много не говорить, но поддерживала во всем Романа. Видимо, они счастливая пара, думалось мне, раз занимаются подобными игрушками, но тут же взял свои слова обратно, сделав вывод, что им многого не хватает, как и нам с Лизой. Иначе не встретились бы. Подобное притягивает подобное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дальше я заметил, что они не так уж подходят друг другу. При пристальном рассмотрении Настенька представлялась простоватой. Роман на дюжину чаще говорил, и чем дольше, тем все рьяней напоминал эстета. Он явный интеллектуал – извращенец, а она – просто дурочка, но тоже извращенка. Впрочем, для отличного времяпрепровождения, тем более для страстных утех, интеллект – не самое главное, но нечто привлекало и в Насте. Чего-чего, а похоти в ней водилось как в артезианской впадине. Мне стало не по себе, когда я заметил, что возбуждаюсь, и возбуждает меня не Лиза, а Настя. Взглядом возбуждает, запахом, плотью, и она даже ничего не делала и, на первый взгляд, не посылала мне никаких условных сигналов, но я уже находился в седле, а конь требовал бешеных скачек. Осталось ткнуть его хлесткой плетью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После обсуждения безобидных вещей, мы перешли к дружеской и местами интимной беседе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы опытная пара? – спросила Настя, недвусмысленно просверлив меня колкими глазками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как сказать, – задумчиво ответила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другого ответа я не ожидал. Сколько в ней таится неизведанного, и чем она занималась до нашей встречи, даже боюсь предположить. Лиза оставалась тайной и здесь, не собираясь раскрываться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы, Герман, кого предпочитаете? – обратилась Настя, приподняв квадратный подбородок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я? В смысле?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман предпочитает меня, – опередила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настя взглянула на крепыша.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Достойный ответ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Достойный, – потер нос Роман. – И все же у каждого свои предпочтения. Не буду лукавить – Лиза мне очень симпатична. Во всех смыслах. Не каждый раз так везет. Мы с Настенькой месяц не выходили из интернета, ища подходящую пару. Как это сложно, поверьте! На одно серьезное предложение приходится сотня обманов, афер и розыгрышей. На одного солидного человека – пятьдесят подростков и хулиганов. Про спам, фейков и ботов я уж молчу. Последнее время я перешел на онлайн-знакомства по скайпу, где собеседник виден во всей красе. Фото еще ни о чем не говорит. И пусть их целая галерея – фигня! Поверьте, вам мы поверили без видео, очень рискуя… Лиза предупредила, что вы делаете это впервые. Очень хорошо. Мы каждый раз делаем это, как в первый, и поэтому свидание становится незабываемым. Мы любим лишать девственности новые пары. Поверьте, мы очень опытная пара, и у нас есть, чему поучиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень опытная, – подтвердила Настя, не отрываясь от меня. – И очень ненасытная.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не хотя, я смущался. Фата сорвана, и говорим на чистоту. Так я убедился, что Лиза откопала их в гребаном интернете. Но как она выбрала их среди тысяч безымянных страниц и глупых розыгрышей? Лиза найдет любого, стоит лишь захотеть. Право, способности моей девочки феноменальны. Сам крепыш это подтверждает. Он тот еще негодяй. Кичится опытом и начинает вести себя надменно. Неужели Лиза не могла найти кого-нибудь по скромнее? Чушь! О чем я? Слово «скромность» здесь неуместно. Как долг, честь и совесть. Здесь правят другие законы, а, может, и вовсе царит беззаконие – настоящее беззаконие страсти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы льстите мне, – отвечала Лиза. – Нам повезло – не скрою. Не ожидала, что найду настолько приятных собеседников. Мы тоже опытны и еще покажем вам, на что способны!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Интригуете? – не унималась Настя. – Хм… Ну, ну…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза забивает гол престижа. В пустые ворота. Это ее хет трик. Она не посмеет убедить их, что мы простаки и полные лохи в их безобразии. Наше искушение ничуть не меньше, а с нашим желанием сложно что-либо сравнить. Вы в этом убедитесь. Я покажу этой бестии, кто у нас в доме хозяин. Спасибо, любимая! Ты моя настоящая прелесть. И с тобой никто не сравнится. Единственная прелесть! В этом предстоит убедиться нам обоим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эстет Роман не походил на идеал, явно поднимаясь в своих глазах с завышенной самооценкой.. По крайней мере, я смотрелся подтянутей и моложе. В самом деле преимуществ у меня много. Что с того, что он корифей полового разврата? А я, может даже, гигант в постели, и мы еще померимся нашими причиндалами, и еще посмотрим, кто одержит верх. Бьюсь об заклад, его жировые складки не дадут ему уйти от поражения. Подлый эстет падет перед безжалостной реальностью натуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Еще вина? – предлагает Роман и берет обязанности хозяина на себя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никто не отказывается. Беседа увлекательна, и дистанция меду нами сокращается до предела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы предпочитаете в одной комнате или в разных? – спрашивает он, наливая мне полный бокал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как получится, – вновь забивает гол Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спонтанность – ценное качество, – добавляю я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Согласна, – прикусывает губки Настя. – Иногда кое-что выгоднее обсудить заранее, чтоб не было неприятных неожиданностей. У нас был случай, когда мы не проговорили все досконально, а в процессе игры мой партнер вдруг дико заревновал свою жену. Еще бы! Как дико она стонала в объятиях Ромы – это непостижимо! Он не выдержал и прекратил. Вышел из игры. Набросился на свою женушку, влепил ей пощечину, да и Ромику чуть не досталось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, Ромику ничего не угрожало, – покачал он головой. – Тот обломщик занялся женой. Я успел доставить ей удовольствие, но так и не кончил. Вечер был испорчен. Но это наше единственное недоразумение. Мы же не можем все контролировать, тем более разных слабаков и недоносков. Осечки случаются, поэтому лучше заранее все обсудить и обойти острые углы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прийти к пониманию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И заключить соглашение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какое соглашение? – не удержался я. – Что вы имеете в виду?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Соглашение в отсутствии любых претензий. Все происходит по доброй воле и согласию, чтоб никто никого не обвинял и не преследовал при любом исходе. Мы называем это игрой, потому что вся жизнь – игра, а любовь тем более.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Письменное соглашение?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Увольте, мы не юристы. Достаточно ваших слов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это не так страшно, – сказала Лиза, крепко вцепившись в мою ладонь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Страх возбуждает, – прозвучал Роман. – На страхе основывается много удовольствий. Страх не удовлетворить партнершу, страх за свою состоятельность, но самый трепетный страх возникает, когда в дело вступают милые вещицы: плеть, наручники, расплавленный воск, кандалы, заточение в клетку. Существует много дивных штучек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И вы планируете нас к этому приучить? – увлеченно спросила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не поверил, что она фанатка подобных проказов. Нам многое довелось повидать и многое довелось проделать на собственном опыте, но мы не сторонники садомазо приколов. Разные прибамбасы всегда отвлекали от главного – от любви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На ваше усмотрение, – прозвучал Роман. – Но это перспектива. Я, как и Настя, предпочитаю всего одну милую безделицу. Милую – до течки, но очень опасную – до смерти. На грани иного бытия приходит ни с чем не сравнимое сладострастие. Это потрясающе, ты попадаешь в иной мир, из которого никогда не хочется возвращаться, а иногда просто невозможно, если слишком увлечься.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О чем вы? – не выдержал я гнета намеков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что это за вещичка? – прямо спросила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ремешок, – тихо пролепетала Настя. – Тонкий кожаный ремешок. Легкий и невесомый, но сжимающий шейку так откровенно и так божественно, что …<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это не передать словами, – добавил Роман.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как сладко вы соблазняете, – задумчиво произнесла Лиза. – Герман, наверно, не согласится?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По-моему, это чересчур, – опасливо выдавил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Всему есть предел. Я слышал об этой забаве. Не часто наткнешься на прирожденных извращенцев с мировым именем. Роман и Настя как раз из таких любителей. Не с мировым, но с именем. Разновидность фетиша – самая опасная, но и самая приятная. Hypoxiphylia – как бы звучало на любимой латыни моей образованной матушки. Хорошее словечко, но реализовывать его на практике? Душить себя, дабы усилить оргазм? Это уж слишком. Оргазма мне и так хватает. А перетянуть лямку не хочется, так и ласты склеить не долго. Цель не оправдывает средства. Оставим…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы всего лишь поделились соображениями, – сказал Роман. – И стали чуточку ближе. Решать вам. Мы не навязываемся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нам в принципе достаточно обычного опыта, – добавила Настя. – Без заморочек. Но с заморочками намного приятнее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как получится, – глубокомысленно изрекла Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От волнения я почесал затылок и поперхнулся:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ни к чему загадывать. Обычный опыт сам по себе не так прост.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Семейная пара согласилась. И мы оставили на редкость интимную тему в покое, перейдя на более обыденные сведения. Нас интересовали подробности их жизни, ведь мы ничего так и не узнали. Расспрашивать не пришлось, так как они сами, словно спохватившись, решили о себе рассказать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Роман сообщил о своей творческой натуре. Чем ему только не приходилось заниматься, а в настоящий момент он вольный художник – пишет картины маслом, и кое-что ему удается продать. Он даже имел выставку собственных картин в одном доме искусств, но его фамилия – Ливенсон, как и его работы, мне совершенно неизвестны, но я и не увлекаюсь живописью. Лиза аналогично равнодушна к натюрмортам и портретам, но Роман предпочитает рисовать пейзажи, что совершенно не меняет сущности нашего отношения. На скупые плоды творческой жизни неизвестного художника не проживешь. Ливенсон не второй Сафронов, отчего Роману приходится вкалывать не по специальности. Так он якобы числится администратором в захудалом баре (название этого кабака также мне неизвестно) и иногда спекулирует на фондовой бирже (То же мне, брокер!) Из увлечений – творчество Эдгара По, Стаут и Чейз, Камасутра (кто бы мог подумать!) и шахматы, не считая, конечно, свинг, но – это образ жизни. В целом, он предстал занятным малым, произведя неплохое впечатление, и Лиза осталась им довольна. В то, что он не уличный мужлан, я поверил сразу, но отдать ему Лизу – я даже не представлял, как это возможно?! Зато успел пофантазировать и представить себя в постели с Настасьей, благо она, как мне представлялась, была вполне к этому готова. И здесь я точно не ошибался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О ней известно довольно мало: девушка скупа на свою биографию. Как и ее бойфренд, Настя представилась творческим человеком (два сапога пара) – ничем особенным она не занимается, недавно закончила экономический институт и даже умудрилась получить диплом бакалавра, но по стопам экономики не пошла, решив коренным образом сменить профессию, точнее, вовсе остаться без нее. Иногда она любит порисовать. Неизвестно, рисуют ли они вместе одни и те же картины, но свои шедевры имеются и у Насти, однако, до выставок пока дело не доходило. Известно, что она любит вязать шерстяные свитера, ходить в Большой театр и читать Робски, а в перерывах листать «Cosmo». Еще год назад она предпочитала Дашкову, но повзрослела и перешла к реализму и гламуру. Роман удачно заметил, что до Донцовой ей пока рановато. О кулинарных предпочтениях Настя не заикалась, а с сексуальными предпочтениями все ясно – кошечка готова на все и всегда. Палец в рот ей не клади – лучше что-нибудь другое, но она возьмет все и попросит добавки – такая вот незатейливая и прожорливая Настенька. В целом – девочка ничего, под пиво потянет. Не под «Heineken», но «Балтика» семерка сгодится. Без Бирки. Настенька всегда доставляется к пиву.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза вкратце открылась о себе. Все ее описания я уже тысячу раз слышал и темных пятен из ее биографии не извлек. Слушать ее паре было скучновато. Меня не покидало ощущение, что они и раньше встречались и определенно были знакомы. Уж нарочито приятельскими были их интонации, и как-то вычурно, панибратски они развалились на диване, а когда речь заходила обо мне, когда мне давалось слово, они словно сжимались в пружине и закрывались, доверяя значительно меньше, если можно назвать наш разговор проверкой на прочность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза держалась уверенно и логично, не позволяла себе разных вольностей и странностей, что находило на нее иногда, а вещала по делу. И не разочаровала меня, не открывшись с неожиданной стороны. Все та же любимая сладкая девочка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эстафетную палочку передали мне. Сперва запинаясь, но выправив положение, я начал докладывать о себе: официально, а по мере сил и без галстука. Я старался казаться интересным, немного шутил, выкинул парочку смешных аллегорий, но никто не заметил, и получился реальный выкидыш. Спонтанно поведал о своем бизнесе, вызвав признаки любопытства у Настеньки. Оказалось, она считает себя меломанкой и следит за всем происходящим на отечественной эстраде, регулярно смотря музыкальные каналы и голосуя на всевозможных хит-парадах и форумах. Ее интерес придал живость разговору, что придало мне сил. Я ощутил себя в своей тарелке и немного увлекся. Когда Лиза остановила меня, я подобно легендарному Моховскому, голосил о неминуемой славе российского шоу-бизнеса. Спасибо Лизе – вовремя спохватился, но, собственно, никто особо и не заметил. Когда красноречие иссякло, я допил «Шато» пятилетней выдержки и подытожил, дескать, все – такой я человек, Герман Ластов. Прошу любить и жаловать. Роман иронично нахмурился, а Настенька была приятно удивлена. Судя по сигналам моей интуиции, девочка явно заинтригована и почти у меня в кармане, точнее в другом надежном месте, но все еще впереди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свидание затягивалось, и вино иссякало. Лишь на донышке бутылки полуовалом застыла последняя пьянящая капля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другие темы не собирались завязываться, и наши интимные приятели засобирались в дорогу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отличный вечер, – говорила Настенька. – Нам вы очень понравились. Ничто не заменит живое общение. Пока не поговоришь, пока не посмотришь человеку в глаза, ничего не понятно. Вы клевые, ребят! Я довольна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, было даже увлекательно. – согласился Роман.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впервые за вечер он изобразил некое подобие улыбки. Все остальное время он то ухмылялся, то сидел с собранным и сосредоточенным видом. Мерзавец! То ли это «Шато» подействовало, то ли эстет снизошел и расчувствовался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Взаимно, – твердила Лиза. – Роман – вы очень загадочная персона. Настя – вы очаровательны, Ой! Что это я на вы?! Переходим на ты! Окончательно!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И бесповоротно, – примазался я. – Так когда мы перейдем к главному? – подобной прыти я от себя не ожидал, но не сдержался (проклятое вино). – К чему тянуть? Пока есть кураж?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот так Герман? Вот так удружил! – удивлялась Лиза. – Сидел, сидел, как бука, а тут разошелся. Видите, какой у меня мальчик? Настоящий тигр внутри!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тигр! Я обожаю зверей. Особенно тигров,– дерзко произнесла Настя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне следовало промолчать, чтоб не ответить взаимностью. Моя выходка без того залила щеки краской.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Инициатива оказалась весьма кстати. По моим соображениям они не собирались тянуть. И я только передал их желание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Завтра вас устроит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Завтра? – переспросила Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, пока есть порыв души и сердца? – соблазнял Роман, убедив нас, что он настоящий профи и знает, как добиться своего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Паскуда! Он так откровенно взглянул на Лизу холостым раздевающим взглядом, что моя девочка заводилась. Я видел, как желание загоралось в ней. Слепец! Желание имелось и раньше, но я почему-то не хотел замечать его. Крепыш ей больше, чем симпатичен. Это она выбирала пару. Это она все придумала, но это она пригласила для меня Настю. Но Настя – телка крепыша. Это блеф и подлый обман. У эстетов извращенцев не бывает постоянных женщин. Сегодня Настенька, завтра – Машенька, послезавтра – Володька. Не удивлюсь, если крепыш и нашим, и вашим. В сущности, ему наплевать, когда и с кем – он готов с любыми прямоходящими тварями. А Настенька – всего лишь игрушка для его отмороженного чучела. Ей подавай острых ощущений и удушающий ремешок, она притворяется и играет в любовь. Ей неведомы истинные чувства – такие, как у нас с Лизой. Но и эта пара любителей удавок нам не особо сдалась. Они помогут нам пережить встряску, и мы поймем, как любим по-настоящему. Этот порыв взбодрит нас, вывернет наизнанку и охладит, вернет прежний лоск, прежнюю щедрость и новизну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я очень на это надеюсь…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Завтра? Мы согласны, – подытоживает Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Любимая позволила себе не спросить моего мнения, все решив за меня. Но я не спорю. Все, что решает Лиза, идет на пользу. Опыт подтверждает, и я повинуюсь…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но где? – опомнилась она. – Мы так и не условились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы обсуждали с тобой, – чуть сбавляет тон Роман.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Там?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Нам никто не помешает. Там все создано для таких искусителей, как мы. А завтра – там никого не будет. Мы одни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Удобно, – констатирует Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень, – развязно ухмыляется Ливенсон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я замечаю, как он начинает заметно нервничать. Странно – в конце свидания. Неужто он предвкушает скорое буйство плоти? Если даже он позволяет себе слабинку, что уж говорить обо мне… Я справлюсь, буду молодцом и буду держаться достойно… Настеньке мало не покажется, и крепышу тоже….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы встречаемся в клубе свингеров? – делаю я ход конем, собираясь поставить мат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не в обычном клубе, – поясняет Ливенсон. – Не в попсовом и раскрученном, что у всех на слуху, где не предаться подлинным наслаждениям. Мы будем в эксклюзивном месте. Это даже не клуб – это тайные комнаты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А как туда попасть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза тебе покажет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не успела тебе сообщить, – виновато отвечает она. – Мы заранее обсудили с Романом и Настей детали. Мы же вместе туда отправимся. Не потеряемся. Тайные комнаты почти в центре.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я молчаливо киваю. Когда Лиза успела все продумать? Каков серьезный подход к делу?! Нам предстоит удивительное завтра. И потрясающее предложение осуществится…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пара начинает разворачиваться. Настенька подмигивает мне, а Ливенсон уходит по-английски молча, не прощаясь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы остаемся с любимой наедине, и я не знаю, с чего начать. Накопилось море впечатлений и небольшая обида за то, что Лиза все провернула самостоятельно. На ее фоне я чувствовал себя идиотом и простаком. Пусть это ложное впечатление, но оно до сих пор меня не покидало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза заметила мое замешательство и взялась меня успокаивать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман? Что ты застыл? О чем задумался? Завтра наши желания осуществятся. Осталось пережить эту ночь. Сегодня объявляю ночь целомудрия. Тебе предстоит подкопить силы. Я старалась ради нас и сама все проверила. Поверь, эти люди – самое приличное общество из всего того, на что я натыкалась. Добрая половина свингеров бывшие уголовники, алкоголики или наркоманы, а это –достойные люди, неправда ли?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Правда, – холодно отвечаю я. Мне становится вдвойне грустнее оттого, что Лиза общалась с подобной братией. – Скажи, а они всерьез семейная пара? Расписаны?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Они? – на ее устах появляется саркастическая ухмылка. – Не думаю, чтоб штамп в паспорте, но они готовы на все – других не найти. Нам с ними повезло. Я уж потеряла надежду, что отыщу нечто стоящее. Поверь, Роман и Настя – самый подходящий вариант.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Надеюсь, они не притащат нам никакой заразы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман! Ты разве не собираешься предохраняться?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прости! Бдительность. Даю палец на отсечение, что тот прохвост недавно с ней связался. Настенька всего лишь кукла, а он кукловод.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тебе без разницы?! – Лиза начинает хмуриться. – А я заметила, что она тебя зажгла. Не отнекивайся! И ты еще утверждал, что ни на кого не обращаешь внимания!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А Роман? Этот постмодернистский эскулап? – перехожу я в наступление. – Ты тоже захотела его?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Честно? Да! Захотела! Давай играть честно. Когда женщину не устраивает что-то в одном мужчине, она ищет другого.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не будем начинать снова! Мы достаточно все обсудили!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прости!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Перестать извиняться! Будь мужчиной! Оттрахай эту стерву завтра на моих глазах и я поверю, что ты мужчина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А ты?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А я оттрахаю этого эскулапа! Да! Ты не ослышался! Не он меня, а я его! И ты убедишься в этом!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мгновенно представив немую сцену, я сморщился, как слизняк, и сглотнул вязкую слюну. Невыносимое зрелище, но мне предстоит все увидеть воочию. Придется закрывать глаза, отвернуться, задернуть шторы, спрятаться, сбежать в другие комнаты, лишь бы не видеть Лизу в объятиях конченого мерзавца. Но как же я? Я буду иметь похотливую сучку! Как дикое голодное животное, секунду за секундой она пускала мне слюни, и я их смачно проглатывал. Глотал ее слюни, а завтра она будет глотать меня, а я буду глотать ее. Тоже самое будет твориться с Лизой и ее подлым мерзавцем. Завтра произойдет непоправимое, и все перевернется вверх тормашками, либо начнется что-то обновленное, либо все закончится навсегда. Умрет любовь или возродится – проверка назначена, а время пошло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Время пошло. Момент истины. Любовь умрет или возродится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Завтра…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И я не позволю тебе отворачиваться, – как всегда прозорливо заметила Лиза. Как всегда в точку! Она не перестанет читать меня. Никогда не признается, что видит меня насквозь. Видит абсолютно обнаженным, видит мои сомнения, слабости, пороки и грехи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пороки и грехи…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я отымею тебя вместе с ним, – хладнокровно выдавил я слова чистого безумия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Любовь умрет или возродится….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В тот вечер мы предпочли не добираться вместе домой. Каждому захотелось побыть в одиночестве. Специально в этом никто не признавался. Я посетовал на занятость, а Лиза вдруг вспомнила, что договорилась пересечься с Адель. Мы не держали в себе зла, а смогли выговориться и взглянуть правде в глаза. Настоящей леденящей правде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне и в правду позвонил Белкин и потребовал срочной встречи, не объясняя, к чему такая спешка и что стряслось. Он повесил трубку, но выдавил у меня обещание подъехать в «Турандот».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вновь я каждой клеточкой тела ощутил нестерпимую тягу к Лизе. Это порыв старой нежности. Лиза кинулась ко мне в объятие, словно предвкушая скорую беду. В тот момент я не понимал, зачем нам все эти бесконечные эксперименты и эта дурная история, куда мы успели влипнуть, когда есть на свете такие моменты всепоглощающей старой нежности? Но выбор сделан, и пути назад нет. После долгого объятия я подвез ее до метро, и помчался на вызов к Белкину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изрядно опоздав благодаря привычным заторам, я застал Белкина в хилом расположении духа. Тот резался в телефон и не замечал меня, пока я громко его не окликнул. Пластырь поверх густых бровей отсутствовал, но ссадина до сих пор краснела и напоминала о себе, а царапины на шее покрылись корочками – постепенно Владик отходит от бабских побоев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что снова стряслось? – сразу спросил я, стараясь особо не задерживаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Проблемы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У тебя? Какая на этот раз?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но проблемы случались не только у Белкина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Секир в аварию попал. Лежит в больнице, в реанимации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Жив? – опешил я от нежданной новости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Раз в реанимации, значит, пока жив. Состояние средней тяжести.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мать его! – выругался я, саданув кулаком по столу. Я и так был на взводе, а тут потрясающая новость. День открытий и день впечатлений со знаком минус.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты чего? Чего злой какой? Миха не специально, – обиженно прозвучал Белкин. – Перся к Фридману по своей полосе, но одна сволочь выехала на встречку и прямиком в Секира. Не угадаешь – все под Богом ходим. Разнесло его тачку вдребезги. Хорошо, спасательные подушки сработали, но удар получился сильный. Поломался Секир, как трансформер. Спасатели распиливали железо, чтоб его достать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зато точно купит новую тачку – это плюс, – отрешенно сказал я, глядя в пустоту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты рехнулся? Секир помирает, а ты шутишь?! – негодовал Белкин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С ним Белкин общался чаще, дружили они давно, и время проводили больше, я же не испытывал к Михе особых эмоций. Формально – нет, но авария потрясла меня. Мозг раздвоился: одна половина думала о Лизе, а вторая о Секире. Первая половина побеждала – Лиза важнее, и с ней все в порядке. Секиру, так сказать, не здоровится, но он живучий жучище, так что выкрутится. Его лошадиное здоровье не подкачает. Мне бы стоило быть этичнее и проявить каплю сострадания. Проблем он нам всем подкинул. Набирает обороты проект – Иглесиас, Мадонна, а ключевой компаньон выбывает из строя, сваливая с игры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Игры? Снова непонятные игры… Прав был Ливенсон, что вся наша жизнь игра, кого ни возьми? И я начинаю проигрывать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Секир поправится, – говорю я, утешая Белкина. – Он и не в такие переделки попадал, а сил у него немерено – сам знаешь. Кто может его заменить?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Никто. Все при делах, да не при наших.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вдвоем рулить будем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Придется, – пожимал плечами Белкин. – Садись, угощайся. Что встал? Охлади мотор. Сам сижу, пью за двоих. Литр вылакал, как пивной бочонок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Брось ты пить еще?! – призвал я к ответственности Белкина. – Сопьешься с горя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкина не остановить. Бедняга переживает и места себе не находит. Какая тут рабочая атмосфера, когда закадычный приятель на грани.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Секира жалко. Садись? Выпей? Не ломайся, как целка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что за дешевое разводилово? – вновь накатывала злость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если от любви до ненависти один шаг, то я уже протопал километр ненависти к этому простофиле и ко всему миру! Я готов был возненавидеть весь мир! Как все достало! И никакого покоя! И мне неважно, что Белкин здесь совершенно не при чем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты всерьез пьян? – повторяю я. – Возьми такси, гони к себе и проспись. На утро придумай, что наплести боссу. А если ты плачешь о Михе, так езжай в больницу и сиди у его постели, а не распускай нюни под шафе. Ты слышишь меня? Дуй домой или в реанимацию? Да тебя не пустят в таком виде, болван! Давай, шагом марш отсыпаться? И к себе в машину тебя не посадишь – провоняет все! Вставай, Влад! Я поймаю тебе такси.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Долго уговаривать Белкина не пришлось. Компаньон повиновался, и здравый смысл возобладал. Владик чуть-чуть покачивался, но достойно держался на ногах. Почти под руки я вывел его из кабака. Белкин начинал засыпать на ходу. Похлопав его по щекам, удалось привести его в сознание. Через пять минут подкатило такси. Я достал его бумажник и отсчитал денег таксисту, оставив бумажник себе, чтоб у водилы не возникло соблазна обчистить Белкина – второй прокол за одну неделю он точно не перенесет. Посоветовав таксисту довезти приятеля по образцовому порядку (номер машины записал в телефон), я сунул ему еще штуку и распрощался с Владиком. Такси тронулось, а меня охватила гордость. Возможно, именно я предотвратил следующую напасть Белкина. И Секира все еще жаль, и где–то рядом затаилась прежняя ненависть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все перемешалось, и я не представлял, какому чувству предстоит отдаться. Поразмыслив, я пришел к выводу, что гораздо безопаснее потушить их все, отпустив ситуацию, как учили на мастер-классах бизнес-тренеры. Гуру коучинга знали толк в расслабухе и пофигизме. Я позавидовал их великому спокойствию и попытался последовать их примеру. Неожиданно получилось – ситуация отпускалась, а ненависть уходила. Вместе с ней уходила и гордость за помощь Белкину и жалость к Секиру. Я оставил одну нежность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нежность к моей потрясающей девочке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сеанс медитации проходил в машине. Моя Маздочка покорно замерла в ожидании чуда. И оно свершилось, когда я с собранным и почти благоухающим видом тронулся в направлении дома. Нирвана длилась не долго. Езда по столичным пробкам вернула прежние эмоции, но в гораздо меньшем эквиваленте. В целом ситуация ушла и стала более-менее безболезненной. Слава прославленным мастерам. Коучинг не пропал даром, как не зря заплачены тысячи долларов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В квартиру я добрался через час и застал Лизу в спальне. Как давно это не происходило, что я даже искренне удивился, чуть не расплакавшись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Удивилась и Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы снова вместе. Ты непривычно рано, – оценила она, лежа на диване с помятым журналом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да и ты дождалась, – иронично пробурчал я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где ты был?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На фонтанке водку пил, – сумбурно обронил я и виновато поправился: – точнее не я, а Влад. Он в стельку наквасился. Отправил его спать – сообщал я, стараясь опустить ненужные подробности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По поводу?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Секир разбился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На смерть? – равнодушно спросила она.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. На половину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Иногда лучше насмерть, чем на половину. Если смерть приходит к тебе, выгодней взять ее полностью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот и наши странности приплыли, с горечью подумал я. Снова под вечер, но бывали и в другое время суток. Мне не хотелось развивать эту тему, но Лиза продолжала сама.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Для кого-то смерть – подарок. Для кого-то – наказание, но половинчатая смерть – морока для каждого. Посуди сам. Он же может стать инвалидом. Он может не оправиться. Будет, как растение. Будет лежать и дышать через маску, вроде и жив, но как бы и нет. Мозг посылает сигналы, но души в сердце уже нет. Что это? Жизнь? Смерть? Половинчатое состояние. И я об этом. Ты слышишь меня?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиз, давай, не будем увлекаться? Секир не мышонок. Он мне приятель. Мы сидим в одной упряжке. Его некому заменить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Извини. Навеяло. Я разобралась. Вспышка! У меня часто бывают вспышки…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не начинай выражаться как Адель – это мне не нравится. Кстати, как она? Жива? Или на половину?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Наполовину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ее тоже сбили? – зло спросил я. – Фура с комбикормом?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Адель сама по себе живет на половину. Многие люди половинчатые. Но не многим избранным достается полнота. А завтра мы станем полными. Да мы и не были нарочитыми половинками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Иногда я теряю ход твоих мыслей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не пытайся его искать. Его наверняка нет, и ты его не отыщешь, – уходила в словесные дебри Лиза, как будто какой-то неудержимый приступ спустился на нее и не отпускал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обычно поветрие странностей проходило само – налетало и отпускало. Тоже самое должно произойти и сейчас. С минуты на минуту. Я ждал и ускорял время. Но не отпускало. Лизу не отпускало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Надев пушистые тапочки, я прошел в туалет. Затем в ванную. На кухне открыл банку свежего пива.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня отпустило.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Иногда я сама себя не понимаю, – глубокомысленно произнесла она, выкинув журнал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По смене интонации и пронзительному выдоху, я понял, что отпустило и Лизу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вернувшись на кухню, я достал вторую банку. Предложил Лизе, а она отказалась, то есть мне достанется две.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Напившись, я отправился в душ. Под потоком горячей воды окончательно отпустило, и я вернулся к Лизе почти обновленным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По привычке она уже лежала у стенки. Крылатое выражение: «Не могу я спать у стенки, у меня дрожат коленки» к Лизе не относится. Я же предпочитал спать с краю. У стенки всегда тесно, я часто ворочаюсь, стаскивая одеяло. Лиза лежит, как мышка, исключительно, когда спит. В остальное время как обычно…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне требуется много пространства, люблю расставлять руки взад– вперед, а иногда и ноги, чем вызываю возмущение любимой. Иногда нам кажется, что постель слишком мала. Мы намеривались купить другую и катались по мебельным салонам подбирать подходящий вариант. Лиза даже специально измерила длину и ширину нашего ложа. Неожиданно обнаружила, что все остальные кровати почти идентичны – среднестатистический размер, что поделаешь? И тогда мы задумали сколотить постель на заказ, но быстро передумали. Она занимала бы много места, придется переставлять остальную мебель, а то и вовсе ломать стенку, делать перепланировку, а лучше просто решить все проблемы, переехав в квартирку по просторней. Лизе подходил лишь дворец. Посетовав и повздыхав, мы смирились. Приспособились к старой спальне. Я пообещал не размахивать конечностями, не храпеть и не пукать. Последнее обещание относилось и к Лизе, чем и она грешила. Обещания выполнялись с переменным успехом, но ногами я старался не дрыгать. Так и свыклись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Погладив ее по плечу, я заметил, как Лиза уснула. Не мудрено, ведь она очень устала. Но я ошибся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От моих прикосновений любимая зашевелилась и неразборчиво прошептала:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты чего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ничего. Спокойной ночи, – прошептал я, ругая себя за содеянное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ничего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отстань тогда! Дай поспать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Извини.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спокойной ночи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Угу…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза сладостно засопела. Иногда мне доводилось слышать ее храп: тихий, осторожный, иногда музыкальный и волнующий как баллады Стинга. Я прислушивался и не толкал ее. Пусть поет. Лизе можно все. Но мой храп она не переносила, и когда я позволял себе эту пакость, Лиза мгновенно будила меня, заставляя перевернуться на другой бок, а чаще прогоняла в гостиную. К счастью, данные инциденты случались редко. Последний раз в мае. С весны много воды утекло. И мы забыли о том, точнее, делали вид, что забыли. Тогда я проспал до утра на диване и вынужден был встречать рассвет в одиночестве. Переходить утром в спальню невыносимо лень, и я прозибал до обеда один, благо была суббота. По выходным я тружусь редко, в типичных случаях соблюдая классическую пятидневку. Лиза тоже не любит задерживаться в офисе, особенно во внеурочные часы. И очень ругается, когда ей заставляют выходить по субботам, а иногда и по воскресеньям, но за трудовыми загулами следует приличная премия. Выходные оплачиваются по двойному тарифу. К сожалению, у нас в компании так не принято, и я завидую Лизе, хотя и получаю в несколько раз больше. Сколько зарабатывает Лиза – до сих пор точно не представляю. И она не называет точную сумму, стесняясь обозначить даже примерный оклад. Правильно делает, так как я поступаю аналогичным образом, сохраняя финансовую независимость, что очень ценно и приветствуется в современном обществе, соответствует духу времени и является прогрессивным моментом совместной жизни. Почти по фен-шуй.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А что я еще не знаю о Лизе? Много чего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Взять, к примеру, ее родителей. Мы до сих пор не знакомы, как не знакомы и с моими предками, а между тем мама интересовалась, звонила и спрашивала: «Как у тебя дела? Не надумал жениться?» Я отвечал: «Дела потихоньку, но жениться не надумал». Матушка спрашивала: «Есть кто на примете?». Я отвечал: «Есть!», но не проговаривался, а мама настаивала: «Обещай скоро познакомить?» «Обещаю!» – уверял я, и обещание придется выполнять.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А что мне известно о ее родичах? Скудная информация. Лиза успела обмолвиться, что не сирота. Родители вроде имеются где-то в пределах области. Значит, даже ближе, чем мои, что радовало и пугало одновременно. Лиза не торопилась приглашать меня в отчий дом. Как я успел заметить, она не очень-то жаловала своих предков. Формально не в ссоре, но и не душа в душу. Папаша в постоянных разъездах и с матерью не живет. По ее словам родители развелись, когда ей исполнилось семь или восемь лет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Трудный возраст. Вспоминаю себя, каких дел тогда накуролесил, а девочке вдвойне тяжелее, тем более учитывая развод. Для ребенка особенно глубокая травма, но Лиза ее верно пережила. Она не считалась папенькиной дочкой и к уходу отца из семьи отнеслась степенно, если не равнодушно – без паники и истерики. По привычке осталась с мамой, имевшей неплохую пенсию от «Газпрома» или «Сибнефти», жила себе без особых проблем, а отец исправно платил алименты и иногда наведывался проведать дочь. Коренным образом мало что изменилось. Только подарков больше, как и поздравительных открыток на Новый год, а в остальном та же скука. Не фонтан. Лиза быстро стала самостоятельной. Училась, зарабатывала и постепенно отдалялась от предков. Настолько, что почти забыла о них, вспоминая, когда я ей напоминал – парадоксально. А когда вспоминала, то удивлялась: что с ними? Живы ли? И зачем вспомнила?» Думается мне, Лиза обижена на них сильно, вот и дуется до сих пор, а простить не может, стирает их ластиком, а стереть не получается, потому что невозможно стереть родителей, даже когда их нет на белом свете. Родители – навсегда. К сожалению, их не выбирают…<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава пятая<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тайные комнаты<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белые полосы асфальтной разметки вели нас к неизведанным впечатлениям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За рулем сидела Лиза. Я плохо представлял, куда она катит Маздочку. Узнавал лишь знакомые очертания проспектов и несколько площадей. Постепенно сбился с пути, прекратив попытки запомнить маршрут. Лиза предпочитала сохранять молчание. Уже с утра она была не особо разговорчива, как будто экономила себя к чему-то очень важному – очень важное случится непременно. Осталось совсем чуть-чуть – домчаться до цитадели порока.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не понимал, как Лиза так легко ориентируется во всех спрятанных от широкого обозрения второстепенных улочках и проездах, будто катается по ним каждый насущный день. Любимая спокойно вела авто и ни разу не просила о помощи. Очередной повод для удивления, но я давно привык удивляться, и потому только восхищался. К восхищению привыкнуть нельзя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы вырулили на узкую улицу и увидели дворы с обшарканными стенами и разваливающимся парафетом. Слева и справа громоздились каменные высотки советской постройки. Рядом примостились чудом сохранившиеся ветхие дворянские гнезда, скорее превратившиеся в музеи, охраняемые законом. Почему–то предприимчивые дельцы не скупали их. И это можно легко объяснить, так как не каждая нога вступала в эти подмостки. Мне думалось, что с той стороны затерянных домов открывается какой-нибудь магистральный проспект, и Лиза специально, чтоб сохранить интригу и запутать меня, поехала окольными путями. Но я чересчур придирался. Достаточно перейти через арку, и я бы раскрыл тайну. Всего одну из сотни загадок тайных комнат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во дворах нас приветствовали невидимые псы. Голоса доносились из подвала, но их обладателей не было видно. У домов теснились худые тополя с обветшалой листвой. На земле прыгали сороки и облезлые воробьи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приехали. Лиза заглушила двигатель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Осмотревшись, я понял, что мы зайдем внутрь с черного входа. Так и получилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза повела меня за собой к фасаду невзрачной серой высотки, подведя к чугунной лестнице. Когда мы забрались на второй этаж, я увидел металлическую дверь с узорной ручкой в форме розочки и вывеску:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Частная собственность. Посторонним вход воспрещен».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вход закрыт, но дверь оказалась открытой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза зашла первая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поначалу глаза ослепли – темный коридор, но под ногами лежало что-то мягкое, наподобие паласа или ковра – значит, гости захаживали сюда часто, если им выстилали ковровую дорожку. Замаячил тусклый свет – это блеклые лампы в форме свечей не давали заблудиться в темноте. Зрение перешло в сумеречный диапазон, и я разглядел картины в рамках, криво висевшие на стенах. Очень сюрреалистичные изображения с резкими углами и очертаниями обнаженных женских и мужских тел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вновь появилась скрипучая лестница. На это раз она вела вниз. Лиза шла твердой поступью, я же неуверенно плелся сзади. Мы прошли один этаж, затем, как я и предполагал, спустились в полуподвальное помещение, где нас встретила еще одна дверь – деревянная, покрытая красной осыпающейся краской. Посередине блестел глазок, а слева мигал звонок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза протянула ручку и нажала кнопку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Странное место, – опасливо произнес я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Еще в начале двадцатого века здесь собирались пары, чтобы предаться запретным утехам любви, – вдруг объяснила Лиза, – это был секретный отель вроде номеров. Любовники приходили сюда и снимали комнаты на несколько часов или на всю ночь. Здесь не было ни мужей, ни жен, ни полиции – никаких сдерживающих обстоятельств, и любовники предавались страсти сутками напролет. Правда, здорово?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А ты откуда знаешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Роман с Настей рассказывали. Это же их идея.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тайные комнаты до сих пор действуют как номера?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не знаю. Какое это имеет значение?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Никакого, – подтвердил я и услышал шорох приближающихся шагов, шаркающий, медленный и осторожный.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Замочный механизм щелкнул, приоткрыв вход в тайные комнаты. Я взялся за ручку и распахнул дверь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перед нами предстала сумасбродная мадам лет шестидесяти в старинном аристократичном наряде. Ее волосы подобраны в копну и успели насквозь поседеть, как и сама она. Мадам смотрела на нас через толстые круглые очки – слегка слеповата, или ее внешний вид соответствовал всеобщей конспирации и сохранял интригу. Очки были древние, и старуха пахла рухлядью и отзвуками кровавой революции 1905 года. Если бы мне сказали, что она привидение, я бы поверил без доказательств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы к кому? – проскрежетала она шепелявым голосом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы… У нас назначена встреча.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Встреча? У всех здесь назначены встречи. К кому вы, молодые люди? – казалось, вот-вот старуха развалится на части. Песок так и сыпался из-под ее подола, а она была горбатая и хромая. Шея, не переставая, дергалась влево, а костлявые пальцы дрожали. Ей не шестьдесят – все девяносто с хвостиком. Присмотревшись внимательней, я исправил хронографическую ошибку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы к Роману Ливенсону и его спутнице.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Роман Аркадьевич ждет вас, – неожиданно выдавила старуха. – Уж заждались, я собиралась уходить. Покидаю вас, дети мои. Вам никто не помешает. Идите прямо и заверните в спальню номер четыре. Ключи вам не дам. Все открыто. И ключей не осталось. Все давно потеряно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза поблагодарила старуху. Меня обнадежило лишь то, что старуха смоется и не придет продлевать наш плотский праздник. Еще раз нарваться на допотопную мумию я совершенно не желал. Не эстетическое это зрелище.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старуха пропустила нас вперед, но я опасливо обернулся и заметил, как она вышла наружу и громко захлопнула за собой дверь. Я подошел к двери и толкнул вперед – дверь не поддалась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Испугался? – усмехнулась Лиза. – Она закрыта изнутри. Видишь замок?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А замок-то новый,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, так, – таинственно изрекла Лиза. – Идем. Нас ждут.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы двинулись по навету старухи и добрались до четвертой спальни. Старушка не обманула – все нараспашку. Лиза зашла первой – я следом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В комнате нас ждали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Роман и Настя сидели в музейных ободранных креслах и курили сигары. Почему-то от них пахло не дымом, а ванилью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Комната представляла собой просторную залу с двумя широкими кроватями посередине и увешанную коричневыми пунцовыми занавесками, как бы разделяющими одну залу от другой. Это даже не комната, а целая серия комнат. Несколько узких проходов уводили в другие отдельные кабинеты. Пол устелен мягким ковром с причудливым восточным орнаментом. На столиках в вазах цвели свежие розы. Рядом стояли бутылки сухого вина, мартини, шампанское и водка, не считая двух громоздких пепельниц. На отдельном подносе громоздились фрукты и сладости. Кто-то специально позаботился обо всем. Боюсь, это Роман. Он же притащил сюда и старуху, да еще наверняка приплачивал ей за содержание музейных номеров. Настоящие тайные комнаты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как добрались? – спросил Роман, вальяжно отложив сигару.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо, – ответила Лиза, – как здесь романтично! И обстановка, и люди, и общая атмосфера.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А наша хранительница традиций понравилась вам?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Та чокнутая старуха? – переспросил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это мадам Тюссон, хранительница тайных комнат. Ей почти столько же лет, как этому зданию. Даже несколько больше.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Эксцентричная дама, – улыбалась Лиза. Ей нравилось все. И я был шокирован антуражем и театральностью постановки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы так и думали, что вы оцените наши хлопоты, – заметила Настя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На ней сверкал аппетитный малиновый халатик, под которым, как я уверял себя, ничего не было. Обнаженные ножки украшали черные каблуки, волосы распущены и заканчивались притягательными кудряшками, а на тонких губах блестела вызывающим цветом ярко розовая помада. Густая тушь подчеркивала ее пошлый, но неподдельно манящий взгляд, и она смотрелась потусторонне, как старинное салонное приведение с вечеринок Анны Павловны Шерер. Все здесь отдавало прошлым, как будто мы на машине времени переместились на полтора столетия назад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сам Роман сидел в пышном фраке с черной бабочкой. Чересчур экстравагантно и чересчур театрально, но, видимо, для него – привычный ритуал. Творческие личности могут позволить себе любые проделки. Наш будничный прикид смотрелся неуместно. Но Лиза как всегда выглядела великолепно: ее экстравагантный костюм с тонкими пуговицами на спине отливал нарочитой современностью, а мои узкие брюки и короткая рубашка «Paul Smith» делали меня белой вороной в обществе завсегдатаев тайных комнат. В общем, я снова попал впросак, но в наших играх – это далеко не главное. В конце концов, всем суждено расстаться с одеждой, иначе она будет мешать и стеснять простые движения, поэтому я не расстраивался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтоб избавиться от робости и привыкнуть к необычной обстановке мы выпили по бокалу шампанского. На правах хозяина ухаживал Роман не без помощи Насти. Незаметно мы расположились парами. Я сидел рядом с Настей. Лиза непривычно близко подсела к Роману.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ливенсон включил редкостный граммофон с настоящими пыльными пластинками, и послышалась тихая релаксирующая музыка. Музыка не пахла сыростью и плесенью прошлого. Я уверял себя, что она современная, но автора определить не получилось. Слишком искусственными казались звуки и инструменты их издающие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настя пригласила меня на танец.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Было глупо отказываться. Очаровательная соблазнительница положила мне руки на плечи и маняще улыбалась, спрашивая, как она выглядит. Я осыпал ее несуразными комплиментами, придерживая за талию. Постепенно она почти обвила мою шею, а моя ладонь спускалась вниз. Иногда я отрывался от Насти и пытался подглядеть за Лизой. Сумеречное освещение красных настольных ламп не мешало рассмотреть ее в призрачном свете. Лиза сидела на диване и в легком флере общалась с Романом. Крепыш уже гладил ее колено – недобрый знак, но и я не прохлаждаюсь с его похотливой кошечкой. Отличие между нами в том, что Настя одна из многих, а Лиза – единственная и неповторимая. Кое-что неравноценное свершается на моих глазах, но я этому не противостою, а сам рублю сук, на котором сижу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Да будет так.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Любовь умрет или возродится…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настя прижималась ко мне сильнее – я не отставал и позволял ей все. Музыка из граммофона расслабляла, но мы решили присесть и выпить вина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наше место заняли Роман с Лизой. Лиза обнимала его спину – он же гладил ее ягодицы, но меня это уже почти не волновало. Я уже чувствовал себя абсолютно свободным, и ревность к Лизе уходила на задний план. Роман уже задирал ее платье, а моя девочка лишь сверкала зубками и чуть отстранялась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Словно в ответ я прикоснулся к колену Настеньки и провел ладонью выше, скользя в ее шелке. Она лишь томно улыбалась и сладко дышала. Губы, повинуясь неведомой силе, потянулись к ней и сомкнулись в жарком слиянии. Я закрыл глаза и лишь внимал, как наши языки щекочут друг другу кончики. Настя была смелее и уже расстегивала мне брюки. Я стянул с нее халатик, под ним действительно открывалось обнаженное тело, смуглая кожа, полные пунцовые груди и пурпурные выдающиеся соски.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Взглянув на Лизу, я увидел, как в ее шею давно впился Ливенсон и не собирался ее отпускать. Лизе по-настоящему хорошо, и, возможно, намного лучше, чем со мной, а мне было удивительно хорошо с Настей. Но все не так, как с Лизой – она единственная, кто удовлетворяет меня без остатка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы упали на постель, и Настя раскрылась. Я прислонился к ее животу и прошелся вдоль и поперек, а она извивалась, как ящерица, и громко стонала, требовала меня, требовала, чтоб я растворился в ней. Она обжигала огнем как дивным пламенем. Я же вел себя, как послушный раб, исполняя любое ее желание. Она резко перевернулась на спину и заставила меня ласкать ее спину. Сверху вниз я играл с ее позвоночником, обводя каждый позвонок, каждую мышцу ее загорелой спинки. Медленно я спускался ниже пояса и поглаживал ее копчик. Словно от острого пряного аромата я приоткрыл глаза и увидел до боли знакомый орнамент. Это моя тату, мои неразгаданные иероглифы, моя прежняя змейка обнажала в меня ядовитое жало. Настя превратилась в Лизу, и стала для меня прежней и первозданной. Не отрываясь от любимой тату, я не отвлекался на стоны позади. Там отдавалась Настя, а со мной вновь была Лиза – верная, чистая, божественная.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Партнерша наклонила меня к себе. Лиза снова превратилась в Настеньку, поменявшись местами, но что Настя, что Лиза – теперь все равно. Я вошел в нее собственным жалом и накрыл до основания. Птичка трепыхалась подо мной, как извергающийся вулкан, а я придавливал, не давая ей не единой возможности увернуться. Страсть нагнеталась, и мы оба ощущали приливы внеземной энергии. Чакры раскрывались, и основание позвоночника заряжалось, чтоб извергнуть живительную лаву. Пташка превратилась в кобру и вырывалась из моих объятий. Она оседлала меня, и я ощутил над собой ее кипящее лоно. Все получилось наоборот. Я продолжал ее раззадоривать. Королева змей высасывала мой яд, запуская внутрь свой умелый просторный ротик. Цикл повторялся вновь и вновь, и я уже ничего не понимал, что со мной происходит. Летал в поднебесной, открывал неведомые ощущения и непременно возвращался в объятия кобры, повинуясь змеиным чарам. И я заражен ее ядом, а она заражена моим. Мы обменялись кровью, сливаясь в едином порыве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не помню, как я оказался на спине, но вдруг ощутил смертельную духоту – что-то стягивало мне грудь, что-то душило меня, но усиливало сладострастные ощущения. Если совокупление бывает смертельным – это тот самый случай. От боли и экстаза я очнулся и увидел, как женщина со змеиной головой стягивает на мне удавку. Но я не сопротивлялся – выше моих сил. Я испытывал внеземное наслаждение и божественную благодать, улетая на край вселенной. В кулаке вдруг заерзало что-то твердое и кожаное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тяни! – послышалось мне на краю света, и я резко отдернул руку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помрачение усиливалось,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тяни! Тяни же! – призывал внеземной разум, и я выполнял приказ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вновь пришло осознание. Выпучив зрачки из орбит, я увидел, как стягиваю ее горло. Страстно захотелось задушить змею, чтоб она освободила меня из плена. Я дернул удавку еще сильнее – змея забилась в невыносимом исступлении и потянула свою удавку к себе. От запредельного экстаза я опустился, полностью улетев в небытие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что происходило дальше, описанию не поддается: я посетил несколько измерений, вспомнил рождение, как находился в утробе матери, как рвался на свет по ее родовому каналу, вспомнил свой первый крик, видел плачущую мать. Мигом пролетела вся жизнь, а затем я погрузился в узкий тоннель с диким ветром и манящей полосой света впереди. Я последовал за ним, и свет увеличивался. Что-то тянуло меня вперед, а когда я вырвался на свободу, свет ослепил меня, и я очутился в абсолютной чистоте, познав абсолют, а затем я приземлился на белые облака, и они понесли меня по белому небу. Облака несли вдаль, в которой я затерялся и забыл дорогу назад…..<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белые облака по белому небу…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несли меня…..<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я забыл дорогу назад……<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…А дальше вечный сон, вечное спокойствие в ином мире, в ином бытие, из которого невозможно вернуться, и невозможно ничего захотеть……<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белые облака по белому небу….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первозданное счастье….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;….Очнулся я на полу от кожного жжения. Первые мгновения я лежал неподвижно и не различал разницы между сном и явью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ладони немели и были полностью обездвижены. Воля не собиралась возвращаться. Я лежал как прикованный к полу инвалид. Постепенно рассудок сжалился надо мной и вступил в свои законные права. Я моргнул завороженными глазами и ощутил биение сердца. Я жив и лежу на полу… Ничего не слышу… Приступ мучительного одиночества пронесся по внутренностям глубоким эхо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Онемение в конечностях исчезло, но жжение не проходило. Я поднял руку и погладил шею – на мне надет кожаный ремень, и кожа ноет от раздражения. Осторожно я развязал его и с облегчением вздохнул.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приподнялся, но рядом пустота. Постепенно стал вспоминать, как здесь оказался и понял, что был не один, но сейчас никого рядом нет. Повернулся на бок, затем привстал на колени и обнаружил, что совершенно гол, не считая сдавливающего ремня. Рядом валялись брюки, трусы и рубашка. Подобрав вещи, я сумбурно нацепил на себя одежду, застегнул ширинку, а рубашку оставил не застегнутой. На полу нащупал брелок с ключами от машины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но никого рядом не было.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Встав на ноги, меня подкосило головокружение, отчего я вновь рухнул вниз. Отдышался и поднялся снова, когда головокружение сникло. Напротив меня почти в полный рост стояло зеркало. В нем я увидел почти неизвестного мне человека с взъерошенными локонами и красной полосой, окаймляющей середину шеи. Я провел по полосе ладонью, и жжение усилилось, но не на долго и не так остро. Через секунду оно прошло. Подошел ближе и рассмотрел след внимательней. Ничего страшного, решил я, скоро исчезнет. Ссадин и кровоподтеков не видно – один временный красный след.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тут до меня дошло, какому эксперименту я подвергся, и чему я не противостоял, находясь под властью дьявола и посланного им сокрушительного дурмана. Но куда исчезли все остальные? Этот вопрос приобретал острую актуальность, а ответы не напрашивались сами собой. Очевидно, мне одному удалось вернуться с того света, но почему одному? За что?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза должна была остаться со мной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не желал ее терять, но любовь… Умерла или возродилась?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока не понятно, но особого возрождения не чувствовалось. Последействие было мерзкое, и начинала болеть голова, в затхлом воздухе не хватало кислорода. В свете ламп отражалась вековая пыль, летающая в необузданном вихре. Ни одной форточки рядом не наблюдалось. Настоящий подвальный карцер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза? – прохрипел я, испугавшись собственного голоса. – Настя? Роман?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Даже затхлое эхо не отразилось от каменных стен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вечная пустота.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Говорил я с трудом, проглатывая звуки, хрипло кашлял, брызгая слюной. Голос возвращался слишком медленно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что за глупые шутки?! С меня довольно! Лиза? Мы уезжаем!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но с кем ехать, когда любимой нет рядом. Я начинал гадать, что подлые извращенцы похитили мою королеву. Тишина пугала и заставляла искать выход. Мне оставалось проверить все дьявольские спальни, так как дорогу к выходу хоть смутно, но помнил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Срывая пошлую вуаль, как паутину, я заходил в отдельные кабинеты, но там никого не находил – даже красных ламп. Проверив первый и второй кабинет, наткнулся на еще один проход, из которого проскальзывал слабый свет. Дверь в него приоткрыта, и слышался треск разбивавшихся капель – так ударяется вода, падая с крана. Это должно быть ванная или душевая. Она притягивала и манила. Я ощутил приступ жажды и готов был напиться любой, самой ржавой жидкостью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рванувшись вперед, я разнес эту дверь в пух и прах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Комната действительно оказалось ванная, а над ванной – висела Лиза. В петле, сотканной из ремня. Лиза была мертва…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мертвая обнаженная Лиза….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я замер в оцепенении, не веря душераздирающей сцене. Но это не сон, а явь. Беспощадный плеск капель заставлял верить – мертвая обнаженная Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На кафеле рядом с ванной лежала ее сумочка, опрокинутая на бок, а Лиза все еще грузно висела сверху, и никто не выглядывал из-за угла с букетом цветов и криком: «Розыгрыш!», а Лиза не собирались воскресать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза была мертва…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я не в силах был закричать, и не в силах прикоснуться к ней, как не в силах сорвать ее из петли, надетой на ржавую канализационную трубу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне уже ничего не поделать. Любовь умерла и не возродилась. Потрясающий эксперимент завершился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это не Лиза, а труп. И он совсем не похож на прежнюю любовь и мою сладкую девочку. Лизы здесь не было. Ее душа не вернулась из удушающего объятия, оставив мне ее бренное тело: скользкое и холодное, синее и тяжелое.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Безжизненный кусок мяса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Терзаемый дух подвел меня к раковине, я открыл кран и умылся, облив себя затхлой вонючей жидкостью. Она растекалась по лицу, отбрасывая брызги на одежду и пол. Заметил у раковины колье – Лиза сняла его и оставила мне на память. Я сгреб колье и засунул в брюки. Взглянул в зеркало, я отстранился, чуть не подскользнувшись, и не ударившись об край ванной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На нем намалевана гнусавая надпись:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;FLESH<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я узнал ее подчерк – писала Лиза, она что-то хотела сказать, что-то донести до меня, и я не сразу сообразил, что надпись значит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;FLESH…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Может быть, флешка…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Да… Что же еще?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слово намазано ее помадой. Помада должна быть в сумочке, то есть в сумочке есть что-то еще. Нагнулся, присев на корточки, и вывернул содержимое сумочки наизнанку. Сверху посыпались зеркальце, тушь, салфетки, та же помада, зажигалка и пачка дамских сигарет (не знал, что Лиза вновь курит) и флешка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оловянная флешка. Маленький хранитель бесценной информации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Там содержится нечто важное. Все то, что хотела она сказать, и все то, что скрывала перед смертью… Лиза хотела остаться честной…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобрав флешку, я засунул ее в задний карман и предусмотрительно застегнул пуговицу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это убийство? – подумал я вскоре, но вскоре отбросил – не похоже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Самоубийство чистой воды…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следом я аккуратно собрал содержимое сумочки и положил ее аккуратно, наклонив в бок, как раньше. Взглянул вверх и отвел лицо в сторону. Наконец, прослезился. На труп Лизы невозможно смотреть без слез. Срочно позвать на помощь и вызвать ментов – пусть разбираются, пусть находят эту проклятую шайку уродов, что довели мою любимую до последнего шага, до успешного суицида.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но они заподозрят меня! Я не дамся!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Замести следы – вот, что следует сделать. Оставалось стереть последнюю Лизину надпись. Я включил кран, смочил руки и вытер помаду. В паутинном углу нашел сухую тряпку, намочил и протер зеркало, отчего оно стало вызывающе блестящем в этом анклаве смерти, но я без остатка стер ее надпись – флешка предназначалась исключительно мне. И никто о ней не узнает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В животе начинало бурлить. Дав взглянуть последний раз ей в лицо, ноги сами выволокли меня из ванной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никаких следов пропавшей пары обнаружить не удалось. Лишь разлитое в бокалы вино, пустые покрывала, молчащий граммофон и бабочка… Бабочка крепыша. Она барахталась на полу и не могла взлететь, даже если б имела крылья. Из склепа не улетишь, а крепыш забыл ее, значит, он был здесь – это реальность, а не мое больное воображение. И это точно не я повесил Лизу – как такое вообще возможно? Вздор! Мне нужны свидетели, и я вспомнил о хранительнице тайных комнат мадам Тюссон. Но эта кашелка сбежала первой, как будто предчувствовала, чем закончится оргия. Но она под крышей Ливенсона, работает на него, и отыскать ее дело чести. Пусть следователи займутся ею. Но Лизу не вернуть…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Почему она умерла? Почему я даже не подозревал неладное? Нет, я подозревал, веяло приближающейся пропастью, но кто знал, что все так закончится?! Я остался один в цитадели порока с собственной страшной тайной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тайна смерти моей сладкой девочки….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отчаяние разваливало меня на части, и я рвался к выходу. Черный вход, за которым скрылась призрачная старуха, оказался открытым. Должен быть и запасной выход? Я решил отыскать его и стал бродить по коридорам. Обнаружил скрывавшуюся лестницу за разорванной ширмой, ведущей вверх. Я поднялся и попал в пустое помещение, пахнувшее побелкой и свежей краской. Впереди сиял уличный свет, но не манил, а пугал. Пройдя вперед, я попал в просторную, заваленную строительным хламом комнату с окнами, выходившими на проспект. Парадный вход заперт изнутри. Эти твари были посланниками Ада. И я сам стал их кровным преспешником – потустороннее ощущение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все здесь инфернально…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я открыл дверь и вышел на улицу. Вой машин и людской поток пронзили сознание, оглушив обескураженный разум. Я стоял перед цокольным этажом, взглянул вверх и увидел вывеску: салон красоты «Vis -a-Vis». Под ней другая бренная надпись: «Скоро открытие!».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не выдержав рева турбин и безразличной толпы, я вернулся обратно и запер парадный вход. Снял с себя рубашку и тщательно вытер отпечатки пальцев. Затем вернулся в номера, стараясь не оставлять следов, и подгреб к черному выходу. На удивление двери оказались открыты. Но меня тянуло обратно, и я вернулся в наши покои. На столе замерло вино, фрукты, но бабочка… Я не заметил ее на полу. Бабочка исчезла, бабочка улетела…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проклятый ублюдок успел замести следы…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проверять тело Лизы я не решился – слишком мучительно. Слезы продолжали наворачиваться на глаза, но я последними усилиями старался взять себя в руки. Вместо этого я окончательно оделся, приведя себя в относительный порядок. В брючном кармане обнаружил мобильник. Поднялся к парадному входу и проверил связь. На вывеске я успел урвать точный адрес, а в салоне на тумбе заметил стационарный телефон. Я снял трубку – телефон подавал гудки. Чтоб не светить свой мобильный, я набрал «02» и хладнокровно назвал адрес салона, машинально добавив про обнаруженный в подвале труп женщины, предположительно покончившей с собой. Не дождавшись ответных вопросов, повесил трубку. Я не готов давать показания и не готов признаваться в оргиях, а надеялся только опознать и похоронить любимую.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Придумывая себе алиби, я выбрался через черный вход. На дворе ни души, и меня никто не заметил. Озираясь по сторонам, я мечтал нарваться на подлую старуху, чтоб скрутить ее и привязать, как собаку, к перилам. Старуха не попалась. Все заранее сбежали, точно старались подставить меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В одиночку я боролся с адскими силами, но пока безумно далек от победы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В тихом дворике обнаружил машину. Маздочка не подвела, завелась с пол оборота, и я двинул вон из адской утробы…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По пути позвонил Белкину. Признаться, я опасался, что он дрыхнул в запое, но Влад оказался трезв, и на этот раз не подвел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты где?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В студии, – ответил Белкин. Вчерашняя попойка отражалась в его хриплом голосе, но он еще не знает, какая попойка предстоит мне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Если что, всем говори, что я целый день провозился с тобой и только недавно уехал по делам. Понял?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что стряслось?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы словно поменялись местами, и теперь уходить в запой предназначалось мне. Мое горе не сравнится ни с чем. Но Белкину этого не понять.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Потом объясню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Влип?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хуже. Потерял близкого человека. Любовь умерла! В общем, я был с тобой! Запомнил?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не вопрос! Какая любовь? Прими мои соболезнования.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пошел ты! Трепло! – вспылил я и повесил трубку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Только соболезнований мне сейчас не хватало! Какие утешительные речи, когда такое творится. Мне бы самому отправиться на тот свет и догнать Лизу, пока она не затерялась в узком тоннеле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока добирался до дома, я специально чуть не протаранил несколько столбов и силком не выехал на встречку, чтоб разбиться в проезжающие фургоны. Что-то останавливало – неведомая сила, естественно, адская, ведь я весь погряз в дьявольском искушении, и сам становился дьяволом…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорога не хотела заканчиваться. Как назло, кончался бензин. Я мечтал скорее добраться до компа и вставить флешку – единственное, что останавливало меня перед самоубийством. Когда я заехал на заправку, в карманах обнаружил наличные, а в бардачке лежали удостоверение и кредитки. Принимали безнал. Я заказал полный бак, накричав на кассиршу за ее медлительность и нежелание выписывать чек быстрее. Она молча посмотрела на меня, как на сумасшедшего, и вернула карту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вокруг моей тачки копошился подросток, готовый заправить ее. Но я никому не позволю насиловать мою последнюю девочку и вырываю у него трубку, вставляя ее в бензобак самостоятельно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Эй! Осторожней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пошел вон!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что с вами?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Убью!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подросток пугливо держится на расстоянии, но далеко не уходит. Ему любопытно, чем все закончится. Таких психопатов, как я, он вряд ли часто встречал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С заправкой я справился, но, вспомнив о мальчишке, кидаю ему косарь в знак извинения. Пацан радостно подбегает и поднимает с асфальта купюру.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не парься, я не в себе, – отвечаю я и сажусь за руль.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Счастливого пути, придурок! – слышу краем уха и трогаюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока заливал бензин, немного успокоился. Пускаться в беспредел и повторять злоключения героя блокбастера «С меня хватит!» – слишком безрассудно. Привлекать внимание гаишников ни к чему. Сейчас полиция подоспела в тайные комнаты и уже осматривает застывшее тело любимой. Снова прокручивая в голове подробности моих злоключений, уверяю себя, что не оставил следов и старательно стер все отпечатки. Но все я не мог стереть?! Сколько там отпечатков, если каждый день в подвале трутся в экстазе десятки пар?! И если я повстречался с сатаной, да еще сам обрел сатанинскую сущность, то отпечатки пальцев мне не грозят. У слуг сатаны нет отпечатков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто бы еще бился об заклад, что менты найдут труп и накроют этот притон, а не нарвутся на коммуналку со слепой бабкой в сизом пальто. Мадам Тюссон превратится в бабу Нину и покрутит перед ментурой костяшкой у виска. Но у нее найдут телефон, если он был земным порождением и выпишут штраф за ложный вызов, а то и вовсе отправят старуху в дурдом, а потом в интернат для престарелых сумасбродок. Поделом ей – не будет хранить секреты векового борделя и покрывать дьявольские оргии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лизу не вернуть… И ее последние душевные искры тлеют в моем кармане на оловянном носителе, а значит, она жива и мне еще повезет с ней встретится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С моей мертвой, но вечно сладкой девочкой…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так я и добрался к себе буквально на ощупь, чуть не став виновником нескольких дтп, но силой провидения оставшийся невредимым. Я думал Лизе и представлял, как холеные рожи криминалистов разглядывают ее голое тело и собирают с него улики, как ее сняли с виселицы, уложили в клеенчатый фартук и накрыли простыней. А затем я представил, как ее повезут в морг и подвергнут вскрытию, и этого мне не перенести! Я защитил от насилия тачку, но не в силах защитить от осквернения свою женщину. Мне остается лишь забрать ее. Опознать и забрать…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Молнией влетев в квартиру, не разуваясь, я подбегаю письменному столу и включаю ноутбук. Невыносимо ждать, пока он медленно загорается. На экране появляется заставка, но она ползет, как черепаха. После приветствия запрашивается пароль. Я забываю его и делаю несколько осечек. С третьей попытки удачно вкалываю правильную комбинацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Окна открыты, а я лезу карман и достаю флешку. Она затерялась на самом дне, но не потеряна. Нахожу отверстие для съемного диска и вставляю гигабайт памяти. Небрежно двигаю мышкой и вскрываю ее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ней письмо. Послание от Лизы. Еще минуту я не решаюсь щелкнуть клавишей, чтоб открыть его. Послание так и называется: «Тебе, Герман!».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Собираюсь с духом и щелкаю мышкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На экране появляется текст, но я уже телепатически вижу, как его набирала любимая. Чувствую ее дыхание, чувствую, как она сидела за столом и играла на клавиатуре, словно на фортепиано. Отрываюсь от иллюзорных воспоминаний и пробегаю по строчкам. Текст оживает, и слезы набухают сами собой. В глазах появляется резь, и несколько слезинок падают на брюки – я снова сдался, закрыв ее послание. В убитом состоянии не до чтения. Вздыхаю и давлю мышку, заставляя себя успокоиться. Получается. Успокаиваюсь, и готов читать дальше.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Открываю файл снова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Текст будоражит кровь…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…тебе, Герман!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Я люблю тебя, Герман! Со мной все в порядке и, наверно, гораздо лучше, чем тебе сейчас. Если ты плачешь, то вытри слезы и попытайся сосредоточиться,6 но если второе у тебя не получится, то постарайся отвлечься, и думай о том, чтобы просто прочитать мое письмо. Не думай, что я надсмехаюсь над тобой, и пойми меня правильно, и не осуждай. Оставь преждевременные выводы, ибо все познается в сравнении. Время само расставляет акценты. Пожалуй, начнем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ты думаешь, что жил с Лизой Миндаль? Скорее всего, ты прав, я действительно была Лиза, твоя ненаглядная, любимая и единственная, и я до сих пор верю, что у тебя никого не было кроме меня. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У тебя – нет. У меня – да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Я не просто та сладкая девочка, какую ты знал целый год. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Скоро состоится юбилей нашего знакомства. Жаль, что мы не дотянули и не отпраздновали счастливую дату. Уверена: ты предложил бы мне руку и сердце, предложил оформить наши отношения и скрепить наш союз брачными узами, но я девушка вольная и капризная, и не собиралась под венец, так и уйдя в мир иной бесприданницей… и ни капли не жалею об этом. Настал момент открыть тебе все, что ты раньше не знал и о чем не имел ни малейшего представления. Лиза жила не обычной жизнью. Кроме тебя у меня была и другая жизнь – не менее драматичная, сложная, но дарящая ни с чем не сравнимое удовольствие. Почти такое же, какое дарил мне ты… Моя натура слишком тонка, чем ты можешь себе представить. Мои желания слишком порочны, чем ты можешь себе помыслить. Изменяла ли я тебе? Ты отвернешься и скажешь – нет! И будешь тысячу раз не прав. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я изменяла тебе, любимый! Я изменяла тебе, любя, но это не измены в моем понимании – это просто была моя жизнь, моя вторая настоящая сущность. Я изменяла тебе часто – в твое отсутствие, в твое присутствие, при тебе и без тебя. В грезах, в фантазиях и на деле. Я изменяла себе сотню раз… Да. Наверно, так и вышло в среднем за год нашего бурного романа, в котором ты считал себя капитаном, но не ты, а я вела наш корабль любви. Я не трудилась никчемной юнгой. На самом деле я – капитан дальнего плавания. Женщина на корабле – к несчастью. Ты слышал об этой притче. И я сделала тебя несчастным, чрезмерно несчастным человеком. Ты бросишься проклинать меня, скажешь, что я тебя предала. Но все, что я делала было следствием моей безмерной любви, и я не смогла любить тебя вечно… Пришлось уйти. Ты видел меня в последний раз? Как тебе мое холодное безжизненное тело? Не возбуждает? Не волнует кровь? Трепет и похоть? Ведь теперь меня там нет, я где-то далеко-далеко… Там, где ты еще не был, но уже успел заглянуть. Случайно. Неожиданно. Подсмотрел в замочную скважину и прикоснулся к прекрасному. И вышел – не справился с накатом неописуемых ощущений. А я там осталась, и мне не вернуться назад. Но, может, это лишь глупые домыслы? Может быть, я вернусь? Вдруг ты ошибся? И я никуда не уходила, а затерялась в иных мирах. И ты сможешь меня найти… Будешь искать? Что ж – это, видимо, сбудется. Признайся, ты не веришь в мою кончину и считаешь мой уход временным. Считай так. Так правильней и надежней. И я помогу тебе обрести меня снова. Я есть, я где-то существую, но потеряла сама себя. Отыщем меня вместе, взявшись за ру2ки. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Где я сейчас? <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тебе лучше знать, а я в раздумьях. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все, о чем я мечтала, сбылось. Помню наши невинные романтические свидания, как ты кружил меня в ритме сальсы и танго, помню твои спелые губы и горячий глинтвейн. Многое ты не знал обо мне, как не знал, что я любила собирать фиалки на раскосых полях и любила общаться с мертвыми на воскресных кладбищах, а еще я любила наблюдать за горячей свечей в темноте заброшенных зданий, где сижу лишь я и груда усталых лампад – так приходит откровение, и с небес спускаются ангелы. Ты найдешь меня… Следуй ходу печальных мыслей. Помню, ты любил называть меня змейкой. Я смеялась над тобой, но змея любила меня… Ты не разгадал многого. Что было на моем теле? Загадки остались, но не осталась лишь я. Где суждено нам увидеться? Решать не тебе. Я буду в волнах твоего света, в снах и за шторами. Я буду падать на тебя каплями дождя… и тебе не расстаться со мной, пока не обретешь вновь. Будешь искать? Выбор за тобой, Герман! Я не в силах тебя заставить, но поиск будет долгий и, возможно, даже вечный. Благодарный поиск. Как тебе повезет…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я – неверная жена и не монашка, а сущий демон. И делила постель со многими счастливчиками. Я пережила много мужчин и с тобой, и до тебя, и после. И ночами я пропадала не в офисах и не на праздниках у подруг. Я отдавалась первым встречным в автомобилях, в темных подъездах и в интерьерах прокуренных клубов, на набережных с видом на Кремль и в тесных кабинках туалетов… я отдавалась везде и кому хотела, и меня невозможно осудить, тем более, невозможно остановить. Такова моя демоническая сущность, Герман! Я хочу покаяться за обман. Я почти никогда не говорила тебе правды. Наше знакомство казалось тебе судьбоносным знамением – это правда. Знамением оно показалось и для меня, но я не устраивала беззаботные туры, а я работала амстердамской шлюхой и отдавалась каждому даром. Ни за кольца, ни за бриллианты, ни за шелест всесильных бумажек – я отдавалась по велению плоти, как настоящая ее раба. Я всегда была шлюхой, Герман! Не дешевой проституткой, но истинной искусительницей греха. Моя юность прошла в объятиях взрослых мужчин, и я будто родилась без девственных плев. Я появилась на свет, чтобы любить и делать мужчин счастливыми… Я есть второе пришествие Марии Магдалины, и тебе подтвердят это мои многочисленные любовники. Жаль, что ты их никогда не услышишь. Та поразительная встреча изменила нас. С первого взгляда ты мне очень понравился – твой кураж, твоя стать, распутство, и в то же время неподдельная скромность и порядочность, но одновременно пылкий напор и секс – ты котлован чувственных откровений. Я же была девицей «перекати-поле» и все во мне будто наоборот…. Я поклялась сделать тебя счастливым. Когда-то я даже поклялась бороться с собой и изменить мир, изменяя себя – все бесполезно. Невозможно, Герман! – себя не переделаешь, и я держалась стойко, но мало. Ты был моим спасением, одиноким айсбергом в пучине Ледовитого океана. А я была одиноким пингвином, вскарабкалась на твои заснеженные хребты, но долго сидеть на льдине не получилось. И я нырнула в похотливую пучину, откуда дождь превращался в снег, ныряла снова и снова, купаясь в океане порока и страсти. Такова моя демоническая сущность. Снег и дождь… Дождь и снег… Две ипостаси одной сущности, а моя сущность – первозданно дьявольская. И я даже изменила себе. Ты повелся с плохой девочкой и постепенно сам стал плохишом. Ты попал в потустороннюю реальность, и сам стал потусторонним – безмерно инфернальным человеком, Герман! Отныне ты сам Инфернал и Инферналом останешься, как абсолютно инфернальной была я, и с этим ничего уже не поделать. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не пытайся покончить с собой – так ты меня точно не отыщешь. Мы на разных уровнях бытия. Неприкаянные души грешниц обитают в особом пространстве, куда вход другим духам воспрещен. Это как большой монастырь, но без окон и без дверей. И там не монашки, а последние бляди и распутницы. Но попасть туда – невозможно. Я летаю рядом, я храню тебя, я к тебе привязалась. С тобой я не чувствовала себя одинокой. Ты единственный человек, с кем я прожила почти год. Целый год счастья. Ты единственная моя земная любовь в полном смысле этого слова. Но я не принадлежала тебе. И я не принадлежала себе. Как сходит весенний снег с апрельских полей, так с твоей жизни сошла и я, растаяв в бесконечности. Ты запомни меня такой светлой и бесконечной, как сама наша жизнь. И я останусь с тобою.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хочешь, я назначу тебе свидание? <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выполни мои условия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ты должен похоронить меня. Не сомневаюсь, ты не бросишь меня на растерзание бездушным людишкам, а организуешь все правильно, как подобает. Пригласи наших друзей. Пригласи любимую поэтессу. Она была мне единственной преданной подругой. Знаю твою нелюбовь к ней и понимаю, но ради меня ты простишь ей былые обиды. Поищи моих родственников. Где они? Мои мама и папа? Поищи и увидишь, что я почти сирота. Тебе не найти их. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я хочу лежать на Переделкинском кладбище – очень милое местечко, и название обнадеживает. Подальше от безнадежного города, от склоки и ненависти. Покоиться за городом – престижно. Там тепло и уютно и моему молодому усопшему телу будет очень комфортно. Это воля покойника. Тело… Мое бренное тело…Оно доставило тебе много счастья, так что позаботься о нем и не отворачивайся, когда посмотришь в мои пустые закатанные глазки. В них ты увидишь себя, потому что я и есть ты, Герман. Поставь мне красивый надгробный камень и табличку с дарственной надписью. Может, ты даже высечешь мои черты? Как хочешь, решай сам, я не неволю и далека от любой меркантильности, но там действительно очень мило… Иногда поют соловьи… и мало прохожих… Тишина и покой… что еще нужно любому покойнику? Только там, Герман. Только там. Подальше от суетных улиц и тесных оград – это главная посмертная просьба…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На девятый день, ближе к закату, ты обязательно придешь на мою могилку и принесешь десять хризантем – чудо действенные траурные цветочки. Розы ни к чему. Только хризантемы. Не спрашивай, почему так поздно?! Ты не мальчик и не должен бояться. Я хочу, чтобы мы были одни. Люди спугнут меня, а я очень ранима, ведь ты понимаешь, о чем я, Герман? Понимаешь…. Ты придешь обязательно, я знаю… и я постараюсь открыться тебе. Случится чудо, и мы снова станем чуточку ближе?! Не пугайся, я не восстану из мертвых. И не утащу тебя с собою в могилу. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы воскреснуть – нужно умереть, а я жива. И помни: я приду к тебе в снах и грезах. Ты услышишь мой голос, я приду к тебе разделять с тобою постель, и мы снова будем вместе… <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Верь мне, как верил всегда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До и после… <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не обижу….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ранние годы я любила собирать упавшие пожелтевшие листья и любила моменты осени. Скоро осень – одухотворенная пора, а значит, что-то новое свершится, Герман. Я предвкушала ее приход, золотистые будни, хмурые дожди. Грязь по колено и кожаные плащи. И пусть мне не дано писать стихи, но муза приходила и ко мне, и осенью я начинала жизнь заново. Скорая осень не будет исключением, и что-нибудь обязательно начнется и в моей другой жизни. И в твоей. Скоро осень… Любимое время года, а на кладбище много листьев, и их некому собирать… Там уже начинается осень. Наша осень на двоих. Время собирать листья… Будет, чем заняться тоскливыми вечерами. Ты придешь на девятый день и уйдешь навсегда. Не хочу тебя больше видеть там. Ты увидишь знамение и поймешь, что я услышала тебя, Герман. Не люблю посетителей, они отвлекают от сна. Будить усопших – грех, но еще грешнее наведываться к ним, если они возражают. Так на свет появляются злобные призраки, ищущие себе покоя от посещений назойливых посетителей. Ты же мой посетитель и мой родственник, Герман. Мы прожили целую жизнь, но бродить по могилам в поисках укрытий я не хочу. Ты выполнишь мою волю. Волю усопшей… <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Верю тебе и жду… <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласись, ты всегда считал меня странной, сумасбродной и немного с приветом. Скажу тебе честно: я всегда была не в себе, и кто-то другой всегда был во мне. Я не переносила внутренней пустоты. Необузданная матка требовала запретного наслаждения. Мои странности сложно переплюнуть, и ты принял меня такой, и я тебя не разочаровала. В мире много странного, каждый миг странен и каждый час… Я – всего лишь порождение своего времени. И в целом мире я не одна. Где-то есть мое продолжение, вторая сущность, и ты обязательно об этом узнаешь. Но не сейчас… Еще рано… Момент пока не настал. Ты не серчай, дорогой, и прости глупую, никчемную дурочку. Иногда мне грезилось, что я недостойна тебя, издеваюсь, вечно придумываю чумовые загадки, а ты только и делал, что разгадывал вечный кубик-рубик и выводил ребусы на чистую воду зря. Главная и последняя загадка оставалась неразгаданной, и ты ничего не мог поделать. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Загадка ушла, а ты остался. Но все еще можешь приблизиться к ней. Выбор за тобой. Выбор будет правильный. <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По обе стороны бытия твоя несравненная, сладкая девочка Лиза… <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Р.S.: Люблю и жду… Мой милый сладенький мальчик… <br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сердце колотилось тысячами ударов и лишь чудом не вырывалось из груди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мало чего разобрав, читаю письмо повторно. Но скрытый смысл вновь уходит, прячась за буквы. Я стараюсь читать между строк, стараюсь вчитываться в каждую реплику, с трудом разбирая смысл. Эмоции захлестывают, а сердце клокочет. Я покрылся испариной и подо мной целая лужа пота.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С третьей попытки многое начинает проясняться. И многое расставлялось по местам. В письме она открывалась и в том, в чем я был не уверен и в том, в чем я ее подозревал, но боялся себе признаться. Все лежало на поверхности беспощадным печатным словом – шестнадцатый шрифт Times New Roman.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И многое становилось ясным, но одновременно возникали тысячи вопросов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза жила двойной жизнью. Как слепец, я не желал этого замечать. Лиза не давала повода, не давала даже намека, но я просто старательно отводил взор и считал себя образцовым героем, мужем, любовником, семьянином, но Лиза обводила меня искусно, проделывая ювелирные ходы на моей территории. Она знала, что скоро умрет?! Она знала точное время и место? И она знала, что я стану последним свидетелем ее триумфа! Без сомнения для нее это был триумф, и Лиза не собиралась прощаться, а продолжала жить. Письмо об этом недвусмысленно намекало. Хорошо, если в моих снах и думах, но если в реальности? Как она все просчитала заранее?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бог ей судья. Пусть она изменяла мне с первым встречным, и пусть я ей изменял или нет – неважно. Мертвых не судят! Но Лиза жива! Я был уверен, и она подтверждала мои догадки. Случилось не простое самоубийство – ритуал, и я принял в нем непосредственное участие. Он имеет высший смысл, о котором Лиза не говорит, но оставляет мне пищу для размышлений, посылая скрытые сигналы, которые мне предстоит распознать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это чертово кладбище! Лиза продумала все заранее. Похоронить ее – дело чести, и положить букет хризантем на могилу – тем более. Чертово кладбище в Переделкино. Странный выбор, как и вся ее жизнь… Выполнить завещание – обязательно. Прийти на кладбище – обязательно вдвойне. Я бы и так пришел, можно не просить, я бы ходил каждый день, но любимая против – это больно. Но ее воля священна, и я выполню все…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будь, что будет…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отрываюсь от письма и возвращаюсь к нему опять. Прочитываю его, заучивая текст, как стихотворение. Помню почти каждое слово, начинаю интерпретировать ее предложения. Повторяю интонации, смысл – все, что хотела сообщить Лиза. Понимаю главное – она снова придумала мудреный ребус и пытается заключить пари. Но что за пари? Ведь я предан ей безвозмездно, и она не резвилась бы в пустяшные игры. Я единственный, кто ее понимал, хоть немного, хоть самую малость, и она ценит это и общается со мной после смерти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смерть ли? Нет! Это исключено.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будет пари… Будет скорая встреча. Как тогда на безымянном острове… И я снова принимаю ее условия, заключая сделку со смертью…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Продаю душу дьяволу! Но что продавать? Когда сам успел обрести дьявольское обличие…<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава шестая<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прощание<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Утром я обзвонил городские морги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В одном из них сообщили, что ночью под утро привезли труп молодой женщины со следами насильственной смерти. Труп не опознан, и требуется помощь любых лиц, знавших покойную. В данный момент труп находится на экспертизе. Причина смерти понятна, но пока забрать тело нельзя, а опознать требуется как можно скорее. Поблагодарив за ценную информацию, я повесил трубку. Хочешь, не хочешь, а предстоит выполнить волю усопшей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К обеду я примчался в дежурившую на тот момент анатомку. Пахло падалью, сыростью и дерьмом. У входа стоял грузовик. Двое рабочих загружали в него тяжелый гроб. Рядом стояли тетки в темных платках и чуть слышно ревели, причитая. Их успокаивал усатый увалень в кожаном пиджаке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я прошел внутрь и представился. Внутри так же отвратительно, как и снаружи. Возможно, это и есть пресловутый трупный запах, когда в одном месте перемешиваются сотни покойников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы к кому? – спросил меня случайный санитар, расслаблявшийся без работы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы хотите сказать, за кем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ха! – ловко сплюнул он под ноги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полу и в углах нахламлено и наплевано, так что для санитара это было в порядке вещей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я для опознания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кого ищите?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Молодую женщину. Рано утром ее доставили. Самоубийство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Привозили похожую. Айда за мной?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одетый в байковую фуфайку и грязные дырявые трико, санитар спустился по лестнице, увлекая меня за собой. Он распахнул ветхую лакированную дверь, похожую на затычку, и пропустил меня вперед. Неожиданно я оказался в самом эпицентре событий. Это и есть секционный зал, где весь пол усыпан неподвижными телами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От неожиданности приступил комок к горлу, и чуть не вырвало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стремно? – спросил санитар.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С непривычки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты ж не баба, не скиснешь!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я постарался не скиснуть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Выбирай, где твоя подопечная?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полу валялись голые обезображенные старики, изнасилованные бабы, синие дети с искаженными ликами. В углу я заметил труп висельника. Каждый труп был по своему ужасен, и я с трудом удерживал взгляд, выбирая свой, как на базаре в поисках спелой черешни. На труп Лизы я так и не наткнулся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нету?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не нахожу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Значит, она на столе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сюда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Санитар провел меня в другой зал, в котором проводились вскрытия. Здесь мое воображение дало сбой. Такого ужаса я не представлял себе ни в одном кошмаре. На столах лежали выпотрошенные тела. Внутренности лежали рядом, пахли свежестью и наливались соком. Черепная коробка у многих тел был вскрыта, некоторые лежали без мозгов, а у другого полностью отпилен череп. Рядом с трупами шумели открытые краны, из которых под сильным напором текла ледяная вода. Весь секционный стол залит кровью. В зале трудились медицинские эксперты и не обращали на меня ровным счетом никакого внимания, пока один из них, с позволения сказать, доктор, не окликнул моего поводыря.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Серега? Это кто?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пришел на опознание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На хрена сюда привел?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А чо?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опознание после вскрытия. Труп зашит и ждет очереди. Дубина ты, Серег!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я почем знал!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дебил, бля..!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я повернулся к санитару. Он выглядел убого: тощий, небритый, молодой, но уже седой. Под фуфайкой выглядывало голое волосатое тело, а штаны держались тугой резинкой. Трико провоняли насквозь, как и сам Серега, а на босых ногах блестели рваные шлепанцы. Для здешнего антуража он смотрелся довольно стильно, так сказать, полностью в теме. Взгляд у него был зловещий, и рот все время не закрывался, выпячивая нижнюю обглоданную губу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На собственном опыте убедившись, что он дебил, я сказал:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Здесь тоже не нахожу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне немыслимо представить, что среди груды мяса и растерзанных кишок я встречу любимую Лизу, такую же выпотрошенную и растерзанную, как те бедолаги на секционных столах. Но санитар меня обнадежил, сказав, что моя девочка прохлаждается в другом специальном зале для опознания, а сюда мы зашли зря, только время теряем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он отвел меня в сторону, а я вспомнил, что очень кстати оделся неброско и точно «без галстука». Старые поношенные джинсы и футболка с надписью «Х-files» неплохо контрастировали с внутренней отделкой помещения. И это не считая людского фона. Но от запаха я не скрылся и весь пропах табаком и плесенью. Что ж, ради любимой готов и это терпеть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все ради былой любви…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Покинув скопище эбонитовых туш, я еще раз ощутил приступ неукротимого подташнивания. Пахло здесь не слаще гнилой мясо бойни, как я прозвал секционную залу, но в ином помещении трупы были в целости и сохранности, уже выпотрошенные и зашитые. Некоторые даже были накрыты затхлыми простынями. В кино подобные заведения выглядят куда более респектабельнее, а в жизни все наоборот, даже морги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внезапно меня привлекла каталка у стены. Я поспешил поближе, чтоб рассмотреть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Труп был накрыт серой простыней, но из-под ткани виднелся ее подбородок. Без сомнения, я узнал любимую Лизу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опознал? – удивился санитар. – Быстро ты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поднимите простынь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сам поднимай, – огрызнулся он и закурил вонючий бычок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чуть касаясь ногтями ткани, я небрежно отодвинул забрало и чуть не упал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На каталке лежала Лиза, а взгляд ее был устремлен в пол.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Труп №58. Типичная странгуляционная борозда. Видите?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я обернулся, но вместо санитара наткнулся на человека в белом, но просаленном и давно прокисшем халате. Передо мной стоял судебно–медицинский эксперт. Высокий громила с кудрявыми волосами и задранными рукавами. Настоящий мясник, на поясе у него висел клеенчатый фартук, а от рук пахло хлоркой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я опознал ее. Это Лиза Миндаль. У меня есть все ее документы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С собой я притащил пакет, в котором держал все необходимое: там барахтался паспорт и страховой медицинский полис. Вчера я нашел это в столе в среднем ящике. Сразу на видном месте, будто Лиза знала, что мне обязательно придется им воспользоваться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я достал из шершавого пакета паспорт и открыл первую страницу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Похожа? – пояснил я, ища в глазах верзилы поддержки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вам лучше знать, – усмехнулся он, – не возражаю. А вы, собственно, кем приходитесь усопшей?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чуть не сказав, что ее муж, но будто уже уличенный во лжи, я осторожно произнес:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Друг. Самый близкий друг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А родственники где? – ухмылка верзилы не покидала его. – Мать, отец, муж?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О них мне ничего не известно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Понятно. В общем, пока мы выдать ее не можем. Заключение готово и сдано. К вам возникнут вопросы. Вам повезло, тут следователь неподалеку ошивается. Как я уже сообщил, мадам наложила на себя руки, и никто ее не принуждал. Но вот что меня смущает: легкие маленькие следы удушения есть у нее и на других участках дельтовидной мышцы, очень малюсенькие, незаметные с первого взгляда. Или она раньше пыталась придушить себя, или любила поиграть со смертью – это, конечно, не борозды в полном смысле этого слова, но признак характерный – его я тоже описал в заключении. В остальном пациентка не представляет научного интереса. Молодая, здоровая, симпатичная, только анальное отверстие немного зияет и различимы кровоподтеки на передней стенке влагалища, а остальные внутренние органы в норме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спасибо за подробный комментарий, – вдруг отдернулся я, наливаясь острой неприязнью к эксперту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Всегда, пожалуйста, – гордо ответил тот. – Это не мое дело, но вы знали, чем занималась ваша подруга?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Знал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне кажется, вы не все знали. Она явно многое скрывала от вас. Подобные изменения ануса и стенок влагалища характерны для частых половых сношений и обычно имеются у проституток или порнозвезд. Признаюсь, порнозвезд мне не приходилось вскрывать, но проституток – каждую неделю. Их убивают ежедневно. А кто-то и сам накладывает на себя руки, подобно вашей подруге.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Она не проститутка! Я не просил вас давать такие подробности! – резко парировал я. – Оставьте выводы следствию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, пожалуйста, – сохранял мертвое спокойствие эксперт. – Хотел удружить, чтоб вы не особо расстраивались. Проверьтесь: сдайте анализы и живите спокойно. И в следующий раз тщательно проверяйте биографию подружек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хватит! Вы разглашаете медицинскую тайну! И не надо меня учить. Это не входит в вашу компетенцию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, пожалуйста, – повторял, как завиденная шарманка, этот мерзавец, – тоже мне, тайна! У мертвых нет тайн. Вы же на вид интеллигентный человек, я и хотел вам помочь. Проституток редко, кто наведывается опознать. Так и хороним их безымянными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы достаточно помогли. Мне придется что-то подписать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прошу за мной!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сволочь! Он позволил себе глумиться над моей девочкой – это он вскрывал ее и видел изнутри. Это он копался в ней, как те мясники. Он должен поплатиться за это. От порыва ненависти я чуть не схватил с тумбочки разделочный нож и не пырнул им в эксперта, но в зал вошел третий тип – не эксперт, а следователь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я пока принесу бумаги, – сказал трупный палач и вышел, закуривая сигарету.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Санитар Серега поплелся за ним.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Человек, показавшийся следователем, внимательно изучал меня. Он был уже не молод и явно не одно дело раскрыл. Высокий, с костлявыми пальцами, как у паука, подтянутый, как кремлевский караул, хитрый и юркий, как мангуст, с точным собачьим нюхом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Довольно справедливо я решил, что мне нелегко будет отделаться от его вопросов, но выдавать Лизины тайны я не собирался. Да и кто поверит в них? Меня примут за сумасшедшего и самого отправят на экспертизу, но уже не сюда, а в другой более неприятный институт Сербского.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следователь попросил снова опознать труп при нем, и я проделал ужасную процедуру на бис, в очередной раз развернув перед ним паспорт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Откуда у вас ее документы? – лихо спросил он, грозно впиваясь в меня зрачками ищейки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы жили вместе. В гражданском браке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сожители?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Типо того.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как долго?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Около года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А где ее родственники?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я повторил привычную фразу, чем вверг следователя в замешательство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не представился. Звонарев – старший следователь, – он сверкнул удостоверением так, что я не успел его рассмотреть. – Вы знаете, очень странное дело.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что странного? Человек покончил с собой. Разве это у вас впервые? – дал я волю эмоциям. – Мне очень тяжело. Не каждый день заходишь в морги, чтоб увидеть тело близкого человека, а тут еще вы с расспросами. Понимаю, вам нужно во всем разобраться. Но время ли сейчас, уважаемый гражданин Звонарев? Я чувствую себя скверно, и моя скверна будоражит мозг. Вы знаете, я до сих пор не верю, что Лиза умерла. Но факт остается фактом – ее уже не вернуть. Скажите, где ее нашли? Я ведь ничего об этом не слышал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следователь как будто прочитал мой вопрос наперед.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это и есть одна из странностей. Нашли ее недалеко от центра в заброшенном притоне, наподобие публичного дома, замаскированным под строящийся салон красоты. Никто из нас не догадывался, что под носом скрывается такое коварство. Через несколько улиц МУР, а под его глазами творится бессовестное беззаконие. И ведь кто-то предупредил нас, что обнаружил труп. Звонок был сделан из того дома.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы намекаете на то, что ее убили?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это исключено. Но был анонимный свидетель. Если бы не анонимный звонок, мы бы не скоро обнаружили тело. Кому в голову пришла бы идея прочистить эту нехорошую квартирку? Никого, кроме кучки гастарбайтеров мы бы не нашли. Так мы и считали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но кто это мог быть? И вообще не понимаю, что Лиза делала там?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы должны понимать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У нас накопилось много вопросов, гражданин…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман Ластов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Документы при вас?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Покажите ваш паспорт?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я предъявил. Следователь хмуро сверил мою фотографию с оригиналом. Сзади вернулся эксперт и вручил сверток и гелевую ручку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Получите и распишитесь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Убрав документы, я сунул под нос листок. Бегло пробежав по нему, я поставил подпись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Заключение готово?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как обычно. Никакого криминала, – пожал плечами эксперт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уверены?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Гистология будет завтра, но я с полной ответственностью заявляю, что эту женщину никто не убивал, даже пальцем не трогал. Ну, в момент смерти естественно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо бы так, – задумчиво произнес хмурый следователь и попросил меня выйти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После подписания протокола меня отпустили, но Звонарев предупредил, что у них еще возникнут ко мне вопросы. Отпираться бесполезно, но главное – я забрал бедную Лизу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хлопот особых не представилось. Тут же подкатила гремучая каталашка – та самая, что я видел на входе, но я даже не успел заказать место на кладбище и сообщить родственникам и друзьям о безвременной кончине Лизы Миндаль.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Родственники? Я понятия не имел, где они находятся и как до них дозвониться. Мне думалось, что их вовсе нет, потому как Лиза – посланница дьявола, и у нее отсутствуют кровные братья и сестры на этом свете, как нет ни отца, ни матери.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Родители так и не нашлись, но объявился потерянный и причудливый дядя. Неизвестно, как он прознал о ее смерти, но самолично примчался, черт знает откуда. Одновременно я обзвонил ее офисных сотрудниц и сообщил трагическую новость Адель. Поэтесса восприняла ее смерть выдержанно и, как мне почудилось, слишком спокойно, как будто Лиза не умерла, а слегка отравилась горьким кофе и прочищает желудок зондом, лежа в больничной палате. Адель естественно поохала, сделала трагическую мину, но особо не растрогалась. Типа лучшая подруга, а я предполагал, что начнется мировая истерика, паника с вскрытием вен, тягучие слезы, и Адель последует по стопам искусительницы, наложив на себя руки. Не вышло. Поэтесса не собиралась кончать с собой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что ж… Всему свое время…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дядя помог организовать похороны. Вместе с ним мы уладили все формальности. Я заказал уютное место на Переделкинском кладбище, как Лиза и просила. Дядя Игнат удивлялся, почему именно там, в глуши, на окраине города, а я не стал откровенничать и перечитывать ему послание Лизы, но убедил его, что это самое подходящее и смиренное место, а мертвецам, как известно, нужен покой – самое важное в их загробной жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дядя Игнат поворчал, но согласился. В целом, ему было все равно. Оказалось, что он не видел родную племянницу несколько лет и даже не надеялся ее встретить. Я спросил о ее родителях, но он толком ничего не ответил – ни откуда Лиза родом, ни о том, где проживают ее матушка с батюшкой. Странный был этот дядя Игнат Петрович Миндаль, как и сама усопшая Лиза. Он был никому неизвестный кладовщик в заштатной торговой базе, и еще пару лет не вылезал бы из кладовой, если б не это трагическое известие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не нашел в нем ни одной похожей черты, чтоб напомнило Лизу. Игнат Петрович был крепкого телосложения, очень сутулый и на лбу имел красное родимое пятно, как у Горбачева, за что я и прозвал его «первый кладовщик СССР». Образования он был недалекого и о высоких материях с ним не поговорить, но искренне проявлял свои чувства к усопшей и несколько раз предложил напиться в дешевом кабаке. Разумеется, я отказался. Время пить пока не пришло, а в дешевых кабаках я не напиваюсь. Там, где напиваюсь я, Игнату Петровичу вход заказан навсегда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На днях случилась погребальная церемония. Участников пришло меньше, чем я ожидал. Всего-навсего пара штатных сотрудниц из офиса, где Лиза действительно числилась и каждый день трудилась в поте лица, плюс несколько дальних подруг, включая любимую поэтессу. Белкин вдруг согласился составить компанию, и, конечно же, дядя Игнат Петрович. Вся честная компания проводила Лизу в последний путь, но я-то знал, что она жива, а ее погребение – пустая формальность, уготованная свыше.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза жива, и ей не требуется воскреснуть. Я знал, что она смотрит на нас, наблюдая, как мы прощаемся с ней, думает о будущем и совсем не собирается уходить. Глядя в хмурое небо, окатившее нас промозглым дождем после погребения, мне стало не так горестно и прискорбно. Лиза любила дождь, и это был ее прощальный подарок и напоминание, что она меня слышит, видит и довольна, как я все устроил. Я старался Лиза, очень старался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы готовились засыпать Лизу землей, и когда бросали вниз липкие горсти, я запомнил ее закатанные глаза, в которые взглянул последний раз, чтоб зафиксировать навечно. Но это не Лиза, а растерзанный препарат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лизы там нет…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Погребальная церемония прошла гладко. Адель расчувствовалась и утирала скупые слезинки. Пафосные сотрудницы стояли молча в сторонке в позе истуканов с острова Пасхи, а дядя Игнат резво засыпал гроб, будто замыслил в ручную закопать племянницу. Сам я быстро отошел в сторону, уступив место другим. Белкин даже не пачкал руки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лил дождь, и земля превращалась в слякоть. Дело довершили братки ритуальной службы. Сверху поставили надгробный камень без высеченных черт. Я уверял себя, что они не отобразят неуловимой Лизы и будут лишь безликой карикатурой на ее совершенство. Надгробный мандригал имелся, как полагается. В нем написана простая фраза, что обычно пишут на обелисках: «Да будет земля тебе пухом, а ты останешься вечно молодой и вечно красивой в наших вечных воспоминаниях». Адель добавила специально написанное четверостишие, но я не стану его цитировать, так как оно мне чуждо, как и сама Адель. Но Лиза была бы не против услышать ее стихи, ведь она их очень любила.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поминки проводил каждый на свое усмотрение. После погребения дождь усилился – Лиза не хотела, чтоб мы задерживались, и нас, как рукой смыло. Дядя Игнат набрал мужиков с ритуальной службы и отправился квасить на съемных «жигулях». Сотрудницы педантично вернулись в офис, отпросившись на похороны до обеда. Я же с Белкиным и Адель подался в тихое безлюдное заведение, чтоб не отставать от дяди Игната.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В тихом и уютном, почти совковом ресторанчике без пафоса и спеси, мы распивали с Белкиным водку и слушали причитания поэтессы. Но она, как полагается, была в трауре, и поэтому не очень многословна и даже шарахнула пару рюмок водки, а затем погрузилась в транс и о чем–то думала… Скорее, о Лизе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда мы с Белкиным выпили полбутылки, я позвонил в служу эвакуации, чтоб мою Маздочку припарковали, где мне удобней. Белкин проделал тоже самое, чтоб не проштрафиться на своей тачке. Так Адель осталась без кареты, но это ее не тревожило.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы позабыли обо всем: о напортаченных проектах и быстро выздоравливающем Секире, которого уже успели перевести в отдельную палату. Но мы не забывали о Лизе и обсуждали ее вслух и про себя, вспоминая все хорошее, что было в ней, и чего мы так и не разглядели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так бывает, – справедливо рассуждал Белкин. – Живешь с человеком, а потом – бац! И нет его рядом. Слепой рок. Не угадаешь, где найдешь, где потеряешь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все предопределено, – вещала Адель, – и ее уход имеет свой высший смысл. Мне не верится, что ее нет. Вот думаю – открою сумочку, достану мобильник, наберу ее номер, и она ответит. Попробуем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стоит ли? – сомневался я. Ее неуместные шутки начинали меня напрягать, но это соответствовало ее духу. Все же любопытно – ответит ли Лиза или пока занята.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Позвоним, – решилась Адель и полезла под стол за телефоном.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Набрав ее номер, она замерла в ожидании и прислушалась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что там? – спросил я в нетерпении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Гудки, я слышу гудки. Лиза на связи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дай-ка сюда телефон! – вырвал я его.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ушах слышались длинные гудки. Вдруг связь оборвалась, и на экране отпечаталась надпись: «Абонент занят»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Абонент занят, – повторил я, не веря в сказанное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот! Я же говорила. Лиза на связи, но пока занята, – утвердилась Адель, убирая мобильник, – я еще поговорю с ней, а если не получится по телефону, то пойду к медиуму, и мы вызовем ее на связь. Передать ей привет от тебя?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я с ней сам пообщаюсь, – хмуро ответил я и набрал Лизу в своем телефоне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Послышались те же протяжные гудки, но связь не обрывалась, и гудки гудели, пока время ожидания не закончилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну что, дозвонились? – скептически спросил Белкин. – Я бы на вашем месте не шутил с загробным миром. Думайте, ей приятно, что вы без конца ей трезвоните? На этом свете ее доставали звонками, а вы хотите и на том свете достать. Вы случайно не додумались в гроб положить телефон?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет! Что я, совсем сдурел? Я даже не представляю, где он сейчас находится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тут мне вспомнилось, что он должен был находиться в сумочке, а сумочка оставалась в тайных комнатах, в которых потом копошились криминалисты. То есть телефон где-то у них или бесследно затерялся во владениях непойманной мадам Тюссон. В общем, он тоже где-то на том свете, а значит, рядом с Лизой – это утешало и одновременно пугало. Как бы она не решилась мне позвонить?! И как бы я не любил ее, но ночной разговор с покойницей сведет с ума, если я в нем еще остался, в чем я лично сомневаюсь особенно остро в свете последних событий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зачем подлая поэтесса устраивает фокусы и подзадоривает меня? Разве ей известно, что Лиза обещала вернуться? В письме об этом не сказано. Адель знает о существовании послания? С чего бы ей знать? – письмо предназначалось только мне. Адель просто старая дура с причудами, хоть и поэтесса, но дура однозначно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Целую бутылку водки мы так и не осилили. Стыдно напиваться, зная, что Лиза рядом и наблюдает. Не потеряв человеческого облика, я предложил остановиться, и мои собутыльники согласились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкина быстро развезло, и он рассуждал исключительно на философские темы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Время странно сжимается. Не находите? Мы будто вступили в черную полосу: сперва я влип в историю, затем Секира сбивает грузовик, и он попадает в реанимацию, наверняка заглянув на тот свет. А сейчас случилась совсем страшная новость: кончает с собой подруга моего старого друга. Оборвется ли эта жуткая цепь? Вырвемся из черной полосы? Не хочется думать, как в том старом анекдоте: «Вы знаете, сэр?! Оказывается, это была еще белая полоса, а черная впереди». Притча во языцах. Герману повезло меньше всех. Он потерял самого близкого человека. Вряд ли кто-то из нас может похвастаться подобным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Год назад у меня умерла собачка, – встряла Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сравнила! Собачка! Ты бы еще припомнила всех мух, которых ты шлепнула мухобойкой. Наступила черная полоса. Великая депрессия…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я бы не связывал эти события, – говорил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что может сравниться со смертью любимой? Даже если Секира и Белкина размажет по стенке «Камаз», я бы все равно не поставил их в пятерку самых значимых сцен из моей жизни. Мнимая смерть Лизы – единственное событие, достойное скорби и вселенского уныния, а на все остальное плевать с самой высокой колокольни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все связано. Я фаталистка, – утверждала Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выслушивать ее кабалистические заключения не было никакого желания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Смерть мухи и смерть человека связаны. Каждая живая тварь связана с другой живой тварью. Так и в писании сказано, а писанию надо верить. Чему же тогда верить, как ни писанию?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так мне пришлось прекратить хождения по дебрям пьяных размышлений, покинув их утомительное общество, не прощаясь. Пусть Лиза поймет меня и не обижается. Я думал лишь о ней и не собирался выслушивать бред двух напившихся маразматиков. Белкин тут же вскочил и, качаясь, но придерживаясь за стулья, попрыгал за мной. Наедине с Адель он боялся остаться. Чем-то и она его пугала, чем-то оттолкнула и повергла в смятение. В итоге, Адель осталась наедине с собой. Нам все равно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На третий день, когда похмельный синдром угас и появился трезвый взгляд на прошедшие события и свою участь, мне позвонил следователь Звонарев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Признаться, я ждал его звонка. Сыскные псы так просто не отвяжутся, да и сам цербер предупреждал, что у него длинный список вопросов. Я же безоговорочно решил, что начну вести собственное расследование ее смерти, буду следовать оставленному посланию и обязательно разгадаю тайну. Два дня меня никто не беспокоил, и Лиза не выходила на связь, а Адель словно канула в лету.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я надеялся обрести свободу, но следователь вернул меня в суетный мир, назначив встречу, но не на допросе в прокуратуре. Формально ко мне не придерешься, и о моем алиби Звонарев был оповещен. Дело шло к закрытию. Никаких улик, кроме тайн и загадок – уголовное дело не заведешь. А если и заведешь, то пора закрывать – глухарь, как выражаются оперативники. Как мне удалось так чисто замести следы? Без влияния нечистой силы и помощи Лизы явно не обошлось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Навязчивый и принципиальный следователь сдержал обещание и пригласил меня на очную ставку, от которой я не мог отказаться, что означало бы мою вину и чистосердечное признание. Не в убийстве, конечно, но в сопричастности и пособничестве в сокрытии значимых фактов и улик. Мне предстояло во что бы то ни стало расставить со следователем все точки над i.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Звонарев предложил отобедать в «Муму». Слишком фуфловое место, но на оклад следователя не разгуляешься, а скорее это для конспирации, и я представителю правосудия не перечил, иначе себе дороже выйдет. Где еще общаться с нашим правосудием, как не в «Муму»? Символичное место и символичный бренд. Мне предстояло превратиться в Герасима и претвориться глухонемым или перевоплотиться в невинную собачонку и камнем залечь на дно. Одно из двух.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пройдясь по стойке с узкоглазыми поварами, я вспомнил себя в далекой школьной столовой, где покупал щи и гречневую кашу с котлетой. «Щи да каша – пища наша», «Поел – убери за собой», словно напоминали плакаты, соответствуя духу «Муму», но к их чести посуду убирали специально обученные люди, что есть несомненный плюс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Напрасно я набрал полный поднос жратвы. Умный Звонарев ограничился прохладительными напитками. Я же точно от волнения проголодался. Первый раз общаюсь со следователем в качестве свидетеля, а возможно, и подозреваемого, но об этом он не заикнется. Мне известно, как общаться с оперативниками и адвокатурой – говорить надо неопределенно, ни да, ни нет, всегда не точно, всегда с натяжкой: не помню, не знаю – лучший ответ в таких ситуациях. Все сказанное может быть использовано против меня – об этом я также предупрежден и тактику выбрал правильную. И если не в идеале, то старался следовать выбранной линии поведения. Нутром чуял, что она самая верная, самая заковыристая. С волками жить – по-волчьи выть, и если следователи волки, то почему бы и мне не облачиться в их шкуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Звонарев поджидал меня под карнизом, где приличное расстояние от соседей, но в шумном зале «Муму» нас и так никто не услышит. Неужели, на это и рассчитывал старый волчище, используя проверенные методы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы не так уж удрученно выглядите после похорон, – заметил он, когда я раскладывал поднос на столе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стараюсь. Жизнь продолжается. Но от депрессии мне не избавиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Она очень была близка вам?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза? Наверно, раз мы жили вместе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы ничего странного не замечали в ее поведении и поступках?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Знаете, она сама была с прибабахом. Это меня и увлекало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вам нравятся странные женщины?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И не странные тоже. Я вообще люблю женщин, но Лизу любил особенно. Собирался сделать ей предложение. На днях состоялся бы юбилей нашего знакомства. Но отпраздную юбилей я уже без возлюбленной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вам не кажется, что и это весьма необычно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стечение обстоятельств. Трагическая случайность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И только?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Послушайте, уважаемый гражданин Звонарев! Если вы обладаете ценной информацией, то поделитесь со мной! Я готов оказать посильную помощь следствию. Вы думаете, мне по фигу, когда любимая кончает с собой в преступном борделе? И я еще сдерживаю себя и не рыдаю вам в жилетку. Поверьте, я очень чистоплотный и сентиментальный человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А чем вы занимаетесь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вам наверняка все известно. Я занимаюсь музыкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы музыкант?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я занимаюсь ее раскруткой – промоутер. Организую концерты, гастрольные туры. А так у меня ни слуха, ни голоса. Но это сейчас далеко не главное. Опустим подробности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Судебно-медицинская экспертиза показала, что у вашей избранницы обнаружены…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прошу вас, не продолжайте. Уважаемый эксперт обо всем успел доложить. Я его за язык не тянул – это его сугубо личная инициатива.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Значит вы в курсе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В курсе чего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что ваша девушка скорей всего занималась коммерческим сексом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не верю в это.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но как она оказалась в подпольном притоне?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На этот вопрос должны ответить мне вы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вы мне ничего не должны ответить?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Если б я знал. Я был бы полным идиотом, если б предполагал, что моя Лиза была невинной бедной овечкой. И полнейший дурак понял бы, что она жила двойной жизнью. Но до вчерашнего дня я не имел об этом ни малейшего понятия. В каком-то смысле смерть – это расплата за ее грехи. Я верующий человек и вижу некую предопределенность. Ничего просто так не бывает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это схоластика.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Раз так, я открою один секрет. Ее смерть не первый казуистический случай. В Москве за последние полгода покончили с собой при весьма странных обстоятельствах больше десяти женщин. И половина из них были найдены в подобных злачных местах с похожим антуражем и стилем. Все повторялось с примерной точностью. И все девушки были весьма недурны собой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не так много для десяти миллионного города. Тот же ваш потрошитель хвастался большим числом самоубийц.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но и не мало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Возможно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что эта за татуировка была на спине вашей возлюбленной?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Обычный рисунок. Непонятный иероглиф: змея – символ мудрости и непонятный набор букв – тоже какой-то символ. Что-то из будийской философии или нечто подобное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Она нанесла ее при вас?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. При нашей встрече Лиза уже имела тату. А что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У нескольких самоубийц были точно такие рисунки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это модно. Или теперь вы скажете, что это не случайно? Я отвечу – это схоластика. Вы скажите – это жизнь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это голые факты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Возможно<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как же вы целый год прожили с женщиной, но так ничего о ней не узнали? Ни о ее прошлом, ни о ее родителях?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сам удивляюсь! Я слишком сильно ее любил, что ее прошлое меня не особенно волновало. Кстати, на похоронах объявился ее дядя. Некто Игнат Миндаль. Может, он прольет свет на ее темное прошлое? Он оставил свои координаты. Запишите? А то я их удалю. Неприятный тип этот дядя. Несколько лет не видел племянницы, а живет в соседнем округе. Вам не кажется это странным?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это нам решать, что кажется, а что нет. От его данных я не откажусь. Черкните?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я продиктую. Не ношу шариковых ручек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Без стыда и угрызения совести я сдал дядю. Пусть отдувается за меня. Перевести стрелки – самый простой выход, но и дядя был очень причудливый, явно не от мира сего. Он Лизин родственник и пусть берет ответственность, а следователь от меня отстанет. Дядя Игнат должен многое знать – следователь расколет его и покопается в прошлом Лизы. Сомневаюсь, что дядя знает больше, чем я, но это займет время, а я успею исчезнуть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Долгие разговоры ни о чем начинали угнетать. Я решил спрятаться, сменить телефон и не встречаться с занудным Звонаревым повторно. И он допустил ошибку, сообщив о серии самоубийств женщин с похожими татуировками. Я всегда догадывался, что в ее тату скрыт зловещий неуловимый смысл, но пусть эта серия самоубийств не доказана, и я не видел их нательных рисунков, но в том что-то есть, раз даже материалист и проповедник атеизма Звонарев ухватился за данный факт, а оперирует он исключительно фактами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я же так и не сообщил следователю ничего нового, чем вводил его в амебное состояние. Следователь скисал на глазах и напрягал свой усталый мозг, думая, что еще выспросить и отчего оттолкнуться, но я вел себя вполне естественно и косил под дурака и полного лоха, которого так безжалостно обманули и выставили на посмешище и всеобщее обозрение. Выступать в роли шута полезно – лучшая роль для игры в кошки – мышки со старшим следователем районной ментовки. Обед остывал, а следователь не спешил уходить. Он иногда попивал сок, а я не решался забивать щеки жареной картошкой, чтоб поражать блюстителя закона чавканьем и невоспитанностью. Мы же в «Муму». Что здесь еще делать, как не набивать пустые желудки? Гастрит я успел заработать в школьной столовой, а при голодных допросах и язва не за горами. Кто за это ответит? Явно не следователь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мой борщ давно стал комнатной температуры, но неприятное общение продолжалось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Звонарева охватила вторая волна озарения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Скажите, она в последнее время впадала в депрессию?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Мы жили вполне счастливо. Как обычно, нелепые ссоры по пустякам. Ничего серьезного, что заставляло бы забить тревогу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уверены?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не психолог, чтоб подмечать любые нюансы ее настроения. По-моему, все было, как обычно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Среди родственников никто не сидел в тюрьме и не кончал с собой?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я же говорил, что ничего не знаю об ее родственниках. Только этот чудной дядя Игнат. Но об этом вы спросите у него. Поверьте, мне он показался скрытным человеком. Не спроста люди придумали массу пословиц, что сначала смотри в оба на тещу, а потом на суженую или на других кровных родичей. Теща – образец будущей жены, а яблоко от яблони не далеко падает. Дядя не теща, но тому яркий пример, и если б мне повезло пообщаться с ее мамашей, я бы еще тысячу раз зарекся продолжать с Лизой отношения. Слепая любовь перекрыла мне кислород, что я забыл обо всем. Сейчас понимаю, какой я наивный глупец! Но поздно!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где вы познакомились?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– За границей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где именно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В Амстердаме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что она там делала?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Путешествовала в компании друзей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Находился в командировке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– То есть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Искал артистов для будущих гастролей. Такова моя профессия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что за друзья у нее были в Амстердаме?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Понятия не имею.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы их не видели?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не помню. Честно, не довелось общаться. Мы сразу прониклись симпатией и обменялись контактами, а потом созвонились в Москве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но она была точно не одна?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Точно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Здесь она общалась с подозрительными людьми?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не припоминаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы совершенно не интересовались, чем занимается ваша гражданская жена?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы доверяли друг другу, и я не склонен к ревности. Лиза предупреждала меня, с кем общается и куда уходит. А иногда не предупреждала. Я не следил за ней сутками напролет, и она делала то же самое. Доверие важно в любых отношениях, даже между нами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кроме вас она с кем-то общалась?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Конечно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Например?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Больше всего с Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто это?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ее лучшая подруга. Они были близки, и это меня напрягало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы ревновали?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Немножко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но сами же сейчас отреклись от ревности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– От нее невозможно отречься.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза могла делиться с ней сокровенным?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не больше, чем со мной, но у подружек всегда есть девичьи тайны, к которым доступ мужчинам запрещен. Вы желаете связаться и с ней?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– После. Напомните мне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что еще спросить? Я собственно не получил никакой информации, уважаемый Ластов. Вы сам по себе престранный субъект. Мне до сих пор непонятно, как можно год прожить с женщиной и ничего о ней не знать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вам не понять – мне тоже. Что ждет меня? Допросы продолжатся?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сложно сказать. Формально состава преступления нет, как нет причин для уголовного дела, если бы не складывающаяся система схожих обстоятельств. Впрочем, это домыслы следствия и к вам они не относятся. А дело будет, скорее всего, закрыто. Мне предстоит пообщаться с дядей и ее подругой, как ее?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вычурное имя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Она сама по себе вычурна. Вы убедитесь. Пишет стихи и считает себя наследием великой русской литературы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но вы-то с ней не в ладах?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отчасти. Но после похорон вместе глушили водку по-черному. Все относительно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Первый раз общаюсь со столь неординарной компанией. Боюсь, Адель переплюнет вас в своих выводах и странностях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не сомневаюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как ее фамилия? Чем она занимается?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Фамилию не знаю, чем занимается – тоже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы в своем духе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стараюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не смешно. Мне кажется, вы многого не договариваете. Но не к чему придраться, посему я оставлю вас. Спасибо за бесценную информацию. Вы очень интересный человек. И я бы с вами еще потолковал, но время дорого.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы очень привередливый следователь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А это уже не важно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Любите Акунина?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Без комментариев. Рекомендую не покидать пределы города. Вы можете мне понадобиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я давал подписку о невыезде?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. В общем, делаете, что хотите. Все равно от вас ничего не добьешься.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я старался вам помочь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Всего доброго.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Раздраженный Звонарев бодрой россыпью покинул кафе. Так я отделался от следствия легким испугом. В целом мое выступление пришлось по вкусу. Были прославленные учителя. Что Лиза, что Адель – все умели запутать собеседника и морочить всем головы, а я их достойный ученик. Но так я сдал и Адель. Пусть и она помается под допросом ветерана МУРа. И я не случайно спросил его про Акунина, ведь он напоминал легендарного сыщика при дворе. Нет, не внешностью, и Звонарев даже не заикался, но меня не покидало смутное ощущение, что он стремится походить на Фандорина какими-то неуловимыми ужимками и остротой взгляда. Даже одет он очень строго, только фрака и шляпы не хватало для полного колорита. Почти эстет сыска. Но у него вряд ли имеется оруженосец и советник – верный азиат. Кто зарекнется? Может и есть. Последнее время меня окружали одни эстеты: один исчезнувший Ливенсон чего стоит. Кругом одни эстеты – эстеты секса, эстеты сыска. Сыск и секс – однокоренные слова, имеющие одну цель, и процесс похож: и там, и там тебя имеют по полной. Кто-то обязательно получит удовольствие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чаще кто-то другой, но не ты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но Адель та еще сучка! Нагородит Звонареву всякой херни. Учитывая нашу взаимную симпатию, запросто накатает на меня телегу и еще обязательно добавит, что именно я довел Лизу до самоубийства. Следом я понял, какую допустил ошибку, как попал впросак, и чем это может мне обернуться. А подлая сучка Адель сдаст меня с потрохами, если она что-то знает? Но что именно? Если Лиза планировала смерть, то, возможно, проговорилась. Они и с Адель иногда любили поболтать о вечном, упоминая безликую женщину с косой и в капюшоне. Каюсь, господа, каюсь. Я совершил очень наивный поступок, направив сыскного пса в объятия полоумной литераторши.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Совесть заела, и я посчитал своим долгом предупредить Адель о надвигающейся угрозе, чтоб она не сболтнула лишнего и не нагородила несусветной ерунды. Я б предупредил, и она не стала бы мстить, а ерунды она наговорит сама по себе. Ерунда бывает разная: пустяшная и не очень, опасная и смертельная, а Адель способна на многое, как и ее буйная фантазия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вечная фантазерка, Адель…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К счастью, ее номер высвечивался на табло, и я впервые по собственному желанию набрал его. Не дожидаясь кончины гудка, Адель ответила. Признаться, она не была удивлена, словно ждала целый день моего звонка. Поэтесса снова пустилась в воспоминания, не давая мне ни единого шанса начать разговор о насущном. Она медленно причитала мне в ухо, как проплакала всю ночь напролет и выбросила в урну целую упаковку салфеток. Ей снилась Лиза. Признаться, и мне она снилась, но только отрывками, мимолетно, еще не собравшись в единый образ. Все постепенно, уверял я себя и довольствовался малым. Но и Адель не хвасталась полной картиной. Ей Лиза приснилась в образе чудного лепестка, опавшего с вербы и медленно летящего по ветру. Оценив точность метафоры, я предложил написать новый стих. Адель отнеслась к предложению серьезно, но посетовала, что находится в глубоком кризисе и скорби, отчего ей сейчас не до творчества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возникла горемычная пауза, и я перешел в наступление. Виноватым голосом я сообщил, что со мной разговаривал следователь, но я ничего толком ему не сообщил, а он заставил меня под нажимом дать ему все сведения, касающиеся Лизы. В них попала и Адель. Я искренне извинялся, но Адель восприняла эту новость с прежним хладнокровием и стойкостью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Следователь как следователь, – отвечала она. – Прокатит». И не таких эскулапов она ломала и обводила вокруг пальца. Мне пришлось постыдиться, что я предупредил ее и испортил сюрприз. Но чему суждено сбыться, того не миновать. Адель даже похвалила меня за проявленную чуткость и добавила, что многое в наших отношениях изменится, и мы станем чуточку ближе. Тактично промолчав. я пожелал ей не спешить в прогнозах наших отношений. Адель издала горький смешок и повесила трубку, а я еще сильнее запутался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Получалось, будто тот разговор был нужен больше ей, чем следователю. Пусть выговорится, обещал я себе, и доведет Звонарева до нервного срыва. Что мне беспокоиться? Если Адель хочет дружить, то пусть ведет себя смирно. Девятый день еще не прошел, то есть Лиза находится рядом и следит за каждым нашим поступком. В такой момент Адель не станет ее огорчать. Тем более подлая сучка так же верит в ее бессмертие, как верю в него я. Лиза еще жива, в чем всем предстоит убедиться. Как я мечтал в это верить и верил, продолжая обманывать себя, основываясь на сакральном послании. Рукописи не горят и письма тоже. И пусть они написаны не на пергаменте, а набраны клавишами – не имеет определяющего значения. И если послания пишут, значит, это кому-нибудь нужно. Так же как и со звездами – классика не обманешь, а я нужен Лизе, а Лиза нужна мне – просто необходима…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одновременно я дал себе клятву раскрыть все обстоятельства ее гибели, и в этом мне поможет Адель. Иначе я лично повешу ее на первом суку, если она откажется. Все кругом нечисто, а значит, Адель может многое рассказать. Она примешана к ее гибели и прольет свет, что делать с пропавшей парой?! Вопрос открыт. Ливенсоны исчезли. Найти их так же просто, как иголку в стогу сена. Можно попробовать перерыть Лизину почту и взломать все имеющиеся серверы, надеясь на удачу, но и это вряд ли поможет. Как все запущено! Я корил себя, что даже не догадался спросить их номера – все произошло помимо моей воли, все спланировали за меня, а я был лишь немым участником грандиозных событий с трагическим исходом. Лиза отрежиссировала всю постановку, став главной героиней, коей суждено умереть в финале и умереть без обмана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нежданно и негаданно мои думы прервал резвый звонок. Поначалу я не поверил цветной фотографии, но на меня глазела туповатая рожица Секира. Разве подлец идет на поправку?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Голос Секира оставлял желать лучшего: хриплый, с покашливанием, надсадный, но трезвый. Первым делом я спросил, все ли с ним в порядке. Как настоящий воин, он не жаловался, а пытался предупредить, что еще не скоро вернется в бой. Я не стал сообщать ему скорбную весть, подозревая, что это никак не пойдет ему на пользу, но Секир для того и звонил, чтобы выразить соболезнование. Белкин успел предупредить его. Информация о смерти распространяется почти так же молниеносно, как нелепые доводы и пустые слухи. Пришлось поблагодарить компаньона за сочувствие, добавив, что я худо-бедно справляюсь с горем и желаю ему поскорее встать на ноги и вернуться в строй. Затем я посетовал на нехватку кадров, добавив, что его невозможно заменить, и нам придется пахать за двоих. Секиру это польстило, он дико извинялся и поддерживал меня, а я сознался, что Белкин чуть не ушел в запой, и тогда всему делу наступила бы крышка, но я вытащил его, как Мюнгхаузена, за волосы и поставил на место. Под конец я признался, что сам скоро сольюсь с бутылкой, ибо депресняк накатывает по полной, и плохие мысли одуревают мозг. И дела наши пошли херово, как выразился Владик, наступила широкая черная полоса. Секир согласился с черной полосой и пообещал ускорить выздоровление. Я напутствовал его, чтоб он справился. Как-никак, жизнь продолжается, в том числе и моя, и я справлюсь. На оптимистичной ноте разговор внезапно смолк. Связь оборвалась, или у Секира села батарейка, что было очень кстати – выслушивать пресные соболезнования уже не хватало сил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сидя за компьютером, я пытался осуществить задуманное на практике. Мало что получалось. Пароля Лизиной почты я не знал, адреса сайтов, которые она посещала, были заранее стерты. Никаких следов, будто все старательно замели. Лиза потрудилась на славу. Открывались лишь рабочие сайты, на которые мы ходим вместе время от времени, не считая чатов, социальных сетей и поисковиков. Вскоре мне пришла идея поискать сайты свингеров, чтоб порыться среди подобных подонков и наткнуться там на Романа и его преспешницу Настеньку. Вдруг, повезет. Чем черт не шутит?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ни «Yandex», ни «Google» ни тем более «Mail» не собирались мне помогать, выдавая левые сайты с вирусными программами. С неимоверным усилием я отыскал несколько полезных ссылок, рискуя подцепить червей, троянов, ботов. На одной из них вышел на засекреченный чат, где знакомились разного рода извращенцы всех мастей, интернет-пикаперы и прочая виртуальная шваль. Тут же на экран выползла целая серия порно ссылок. Еще долго я стирал их, не успевая прочесть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Победив порнографию, наткнулся на нужный сайт. Требовалось зарегистрироваться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что делать – я срочно выдумал логин, имя и пароль. Не придумав ничего приличнее, я назвался Джеком. Но Воробья не добавил, оставив подобные проказы малолетним придуркам. Джек звучит вполне по извращенски и пахнет немецким порно. Так я способен завлечь несколько извращенцев в сети и пообщаться с ними на чистоту, спрашивая о Ливенсоне и ему подобных. К сожалению или к счастью, но у меня не вводились фотографии, отчего шанс завлечь собеседника уменьшался, зато мне открылась куча анкет с никами обитателей свингерского портала. Пришлось ориентироваться на оба пола, так как скорее сильный пол интересовал меня больше. Не спроста и не по симпатии, а из-за выше названных соображений. Ориентации я не менял. Все ради Лизы и ради истины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наугад я отправил приветственные сообщения Мазуру, Стальному Клинку, Lale Blond, Кочету и Старперу-mat10$. Пока никто не отвечал, но я не отчаивался. Встретил более реальные имена: Дермидон, Джингер-плюс, Бледный Треп, Astap, Аналка, Софья Ковалевская и Иван Яйцемет. Самым забавным я отправил смайлик и приветствие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В третью серию вошли пары: Маша–Растеряша и Лазер, Киса и Gold Сосок, Жанна и Коля Строгановы – им улетели аналогичные приветики и приглашение пообщаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не успел я зевнуть, как первый контактер клюнул. Им оказалась Аналка. Непонятно, что зацепило ее в этом нике, но к аналу я относился с уважением, если не с трепетом. Иногда Лиза любила побаловаться по выходным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: Скучаешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Есть срочное дело! Поможешь кое-кого найти?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: А тебе меня мало?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Ты не натыкалась на парочку Романа и Настю? Что-то не нахожу их в списке контактов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: Ты с партнершей или одинок?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Одинок. Так что насчет той пары?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: Первый раз слышу. У тебя большой?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Думаю, да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: Я хочу тебя трахнуть!!! У меня есть резиновый прутик. Меня заводит, когда я ввожу его в зад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Когда тебе его вводят?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: Я хочу оттрахать тебя, птенчик! Согласен?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Счастливо, какашка! )<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: Сам урод!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: Завелся???))<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: Ответь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналка: Ты сучий потрох!! Трус!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пришлось стереть грубиянку с экрана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следующим на контакт вышла Маша–Растеряша и Лазер. Я выбрал Машу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Привет, как дела?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маша-Растеряша: Нормалек, а у тебя?)))<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Не могу найти старых приятелей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маша-Растеряша: Подсказать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Выручишь! Не встречалась с Ромкой Ливенсоном и Настей? – красивая пара, эстеты и в постели супер!))<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маша-Растеряша: Неа…((( Дай номерок или аську?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Сам ищу. Извини.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маша–Растеряша: Удачи…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Снова неудача. Следом пролетели Иван яйцемет, Киса и Сосок – никто из них слыхом не слыхал ни о каких Ливенсонах. Как я и предполагал, затея оказалось гиблой. Мне довелось пообщаться с лучшими свингерами города, но все ни слуху, ни духу. Либо Ливенсоны не регистрировались на этих сайтах, либо Лиза откопала их в аду, либо я тупо ошибся адресом. Заведомо гиблая затея.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже почти выключив чат, как на меня вышел некто Дред. Инициатива наказуема, но не в моем случае.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дред: Как делишки?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Потихоньку. Можно по делу?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дред: У тебя есть партнерша? – Я би. Встретимся? Но на первом свидании мы только общаемся. Устраивает?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Вполне. Мы тоже. Слушай, ты не встречал Романа Ливенсона?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дред: Откуда ты его знаешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Общались.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дред: Давненько не контачил в чате. Я думал, он умер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: В смысле?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дред: Стер свой профайл. Ливенсон – известный чел. С ним всегда отпадные телочки со всего центрального округа, но ему сложно угодить, очень привередливый и сноб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Это точно. Так когда он был последний раз?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дред: В апреле))) Давненько…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Да уж! Какой у него ник? Есть телефон?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дред: Рома – love, а телефон – нема! Мы ему не понравились! Сноб!(((<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Благодарю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дред: Так что насчет встречи?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джек: Извини.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дред: ?!!((( если что, пиши: Dreddi081@List.nеt<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сдался он мне, придурок!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Терпение иссякло, и я вышел из чата. Что ж… Повезло…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если «Рома – love» тот, за кого себя выдает, то Ливенсон реальный человек, а не исчадие ада, и мне все это не приснилось. Роман выходил в сеть, но какое это имеет значение? Контакты отсутствуют. Моя умница соблазнила его и соблазнит кого угодно. Последний раз Дред контачил с ним в апреле. Несколько месяцев прошло – устаревшая информация.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ища иголку в стоге сена, я вновь зашел на свингерский чат и принялся искать Ливенсона по нику. Администрация чата принялась выполнять заявку и с сожалением сообщила, что его профайл удален. Год и число не уточняется. Анкета заблокирована. Ливенсон подмел все следы. Наверняка свингерское сообщество многолико, и он обитает на других сайтах, поэтому искать его бессмысленно. Лизу он не вернет, но прольет ли свет на обстоятельства ее гибели? Без сомнения, но важнее первое обстоятельство – Лизу Миндаль он не вернет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поиски закончились неудачей, но я не искал панацеи. Наступит девятый день, и я выполню поручение любимой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выключив компьютер, отправился к холодильнику. Пиво закончилось. Позабыв обо всем на свете, я не заехал в супермаркет. Меня осенило: за продуктами всегда следила любимая. Осознание этой мелочи стальным клинком вонзилось в грудь. Как же тяжело ночевать одному! Вместо пива наткнулся на пакет кефира, вскрыл его и приложил к носу – кефир просроченный и вонял брагой. Сморщившись, выбросил его в мусорку. Пить нечего, отчего поставил заварить кипятка. После третьей чашки крепкого чафиря активности не прибавилось, и стало клонить ко сну. Сопротивляться не стоило. День выдался тяжелым.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тяжелым, как моя жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Засыпая, я прокручивал прошедшие события последних дней: опознание, следователь, Адель, свингеры, улыбка Лизы, снова улыбка Лизы, морг, опознание, Звонарев, Секир, пьяный Белкин….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вдруг заскрипело в ушах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я прислушался – будто женский стон… Тихий, прерывистый, женский стон. Он то убывал, то возобновлялся. Стон отовсюду… Это Лизин стон… стон блаженства, стон удовольствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не открывая глаз, я прислушивался, а стон раздавался совсем близко: где-то в воздухе, подо мной или надо мной… Стон был повсюду… Я начинал погружаться в него и стонать в унисон, а стон перехватывал меня и заставлял остановиться…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лизу нельзя обрывать… Стон, а следом – прерывистое дыхание. Потом снова стон…. где-то поблизости и очень родной… я слышал его много раз. Лиза находилась рядом. Лиза не умирала, а жива и наслаждается жизнью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стон ясно напоминает об этом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И мне даже не страшно. Немного жутко и непривычно, но не страшно. От того ли, что стон необычный? Так Лиза стонала, когда я ласкал ее… Удивительный и неповторимый стон… Отражение ее неповторимой сущности…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неповторимым звучанием Лиза словно пыталась что-то сказать, донести до меня новое послание, и я прислушивался, пытаясь расшифровать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но вместо смысла я обретал возбуждение. Простыня подо мной промокла, а я мечтал об одном: о своей сладкой девочке. Лиза превратилась в невидимку… Ее не поймать, но возможно почувствовать, и я почти это сделал это. Сделал вместе с ней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза довела меня до оргазма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медленно и неминуемо стон затих: так же старательно, так же плавно и более не возобновлялся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я расценил его окончание как сигнал ко сну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стон трансформируется в сон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я повиновался высшей воле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Воле любимого призрака….<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава седьмая <br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следующий день проходил непривычно гладко. Без штормов и землетрясений. Никто особо не беспокоил, новых катастроф не случалось, а к старым невзгодам я начинал привыкать. Попробовал заняться проектами, вспомнил про Инрике и Мадонну, сделал уйму срочных звонков и объездил десяток точек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понял, что совершенно не в рабочей струе. То, чего опасался я сильнее всего, неминуемо свершалось: я медленно впадал в депрессию. И в депрессию не простую – бездеятельную, с отсутствием любых побуждений, с ликвидацией воли. Побуждения пропали ко всему, кроме одного – докопаться до истины и вернуть себе Лизу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как на зло, Фридман, словно Зевс-громовержец, метал в нас сокрушительные молнии. Я не увернулся от его точных разрядов. Фридману категорически наплевать, что мне пришлось пережить. Процесс простаивал. Моховской трепал нервы, а мы так и не организовали ни одно выступление. Продюсеры грозились забрать аванс, а я рисковал попасть на бабки. Фридман выставлял ультиматум, а я обещал подгребсти огрехи в минимальный срок, но чем я думал, когда давал невыполнимые обещания? Глупец! Я уже ни черта не соображал и мечтал лишь о том, чтоб сегодня ночью ко мне вновь вернулся голос любимой…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Утешало одно: следователь подзабыл обо мне, не приглашал пропустить чашечку кофе и не задавал идиотских вопросов. Ему есть, чем заняться – обрабатывает Адель и дядю Игната. Занятное занятие, но проходит оно без меня, что утешает и даже капельку радует. Если б я еще умел радоваться?! Я даже разучился улыбаться, а ходил хмурый, как Бирюк, и ерзал вверх-вниз напущенными бровями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин был мне под стать, находясь на грани очередного запоя. Непонятно, что его удерживало от второго захода: страх за бабло или подпорченная печень, а может быть, и то, и другое, но мне уже наплевать, как он распорядится временем и здоровьем. Проект прогорал коту под хвост, а меня это совершенно не волновало, как и Белкина, и как Секира. Вдвойне наплевать на травматика. Тот зализывал раны в лечебнице, тискал за сиськи медсестер и давал потискать себя, соображая, как втихаря рассчитаться с боссом и свалить подальше из города. Раньше он так и поступал при надвигающемся кораблекрушении, как подлая крыса, первый сбегая с корабля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Расхлебывать все доводилось мне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У Секира уважительная причина, а я сейчас в трауре. Просить отпуск за свой счет – бесполезно. Трудиться в поте лица – невозможно, а позабыть обо всем – невозможно вдвойне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я поступил единственно правильным образом: забил на проект и погрузился в горькие думы и расследование Лизиной гибели. Именно гибели. Иначе я и не представлял себе ее смерть. Тело ее в земле, но душа летает рядом, и стон ее так же реален, как истерики Фридмана. Но к черту его галимую контору. Пусть спускает собак и заряжает пушки. Белкин первым попадет под расстрел, а мне велено уйти в тень.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я забил на работу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никого не предупреждал. Просто вырубил телефон. Просто развернул «Мазду 6».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И помчался навстречу ветру. Слушать его песню как стон потерянной любимой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскоре пришлось включить телефон, чтоб проведать Адель. Накопились вопросы. Отныне я сам становился следователем, а все вокруг становились подозреваемыми. Я завел на всех уголовное дело и первая по списку подозреваемая – Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поэтесса снова ответила и сама предложила встретиться. Дурочка уже пообщалась со Звонаревым, но приятная беседа никак не отразилась на ее самочувствии, либо она старалась мужественно держаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Звонарев – герой нашего времени, – говорила она, делясь впечатлениями в «Курвуазье». – Очень внимательный и чуткий собеседник. Я представила себя настоящей звездой. Столько внимания к моей скромной персоне!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О чем он спрашивал? – интересовался я, не давая ей возможности увлекаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О тебе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Обо мне?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Ты ему очень приглянулся. Он подозревает тебя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В чем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В причастности к смерти Лизы, – не без трепета выпалила Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ей было всласть унижать меня, обвинять в смертных грехах, но мне известно, что это блеф. Ей известно гораздо больше, и она выдаст мне правду, иначе придется ее придушить. Я всегда не любил зарвавшихся поэтесс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но это же смешно! – отвечал я. – Звонарев сам тебе это втолковал или у тебя другая информация?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Возможно, – поддавала пару Адель, – но я выгораживала тебя. Ты невиновен. Виновна я, что не предостерегла Лизу от грозящей опасности, не остановила на пути злого рока!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что ты несешь? Как не предостерегла?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Накануне мне приснился сон!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стоп! Не начинай пороть ерунды!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как хочешь! Не ерунда! – вспылила Адель. – Это ты ерунда! Я не настаиваю, и нечего тебе говорить! Ты не заслужил. Думаешь, я не знаю, чем вы там занимались? Ошибаешься! Лиза предупредила меня, что рискнула на бесшабашный и откровенный эксперимент, и я знаю, где вы были и чем все закончилось. У Лизы не водилось от меня секретов, и у меня не водилось секретов от нее. Ты даже не представляешь, как мы близки?! Близки до сих пор. И мы до сих пор общаемся – я слышу ее голос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При упоминании о голосе чуть не остановилось сердце. Как она может слышать его, если голос Лизы слышу я?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Невозможно…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Голос, похожий на стон, – продолжала Адель. – Он приходит по ночам. Трепетный… Безвозмездный… Лиза разговаривает, подавая тайные знаки. Но у меня пока не получилось расшифровать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С чего вдруг ее голос приходит к тебе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А к тебе разве нет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не спятил! – рявкнул я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Признаться в обратном – равносильно полному краху. Только мой голос настоящий, а Адель всего лишь склонна к видениям и слепому самовнушению, как типичная прогнившая истеричка. Если б искали в деревне кликуш, то Адель подошла бы первой, без кастинга. Голос – слишком интимно. И не говори ничего о Лизе! Девять дней еще не прошло. Она слышит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтоб перекрыть нахлынувшие переживания, я повернул стрелки на следователя. Теперь поэтесса призналась, что Лиза раскрыла ей правду, а значит, она должна знать, где искать Ливенсона и убийц Лизы, ведь тогда я уже не сомневался, что ее заставили надеть на себя петлю. Сама Лиза слишком сильно любила жизнь, ждала моего предложения, но не дождалась. И в этом моя вина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Mea culpa, mea maksima culpa…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вспомнив про допрос, Адель снова стал нести несусветную чушь. Неизвестно, что было ложью, но со слов поэтессы следователь уделил особое внимание ее творчеству и попросил Адель почитать ему несколько отрывков. Адель согласилась – когда еще найдется столь благодарный слушатель?! А по окончании доложила, что следователь задавал типичные вопросы, а она следовала моей излюбленной тактике и запудрила Звонареву мозги – уж в этом она мастерица. Клубок запутался окончательно, а Звонарев явно задумал писать заявление по собственному желанию, или, как истинный офицер, давно застрелился на чердаке своей канцелярии, так как точно не распутает клубок противоречий – неосуществимая перспектива.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Позже Адель сообщила и благую весть. Вполне серьезно и без ноты иронии:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тебе не стоит беспокоиться. Следователь больше не потревожит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это почему?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Достаточно. И так потрепал нервы, зараза! Я популярно объяснила копу, что не стоит совать нос в сакральные сущности, которые его никак не касаются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты шутишь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Серьезно. Следователь отныне не проблема и не наша забота. Он во власти рока.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты дала ему взятку?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Детали тебя не волнуют.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Славно, раз так. Все равно, раз ты знаешь правду, то не наплетешь ему, что я в чем-то виновен, – откровенно рассуждал я. – А теперь ответь мне? Кто эти люди? Семейка Ливенсонов? Лиза же открывалась тебе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но Адель заметно смутилась и напряглась. Либо она не хотела раскрываться, либо не знала, что эта за шпана, и где, собственно, собака зарыта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем Адель призналась, что краем уха слышала, а слышала она то же самое, что и я – ничего нового. И вообще не понимает, зачем мне они сдались. Адель намекала, что Ливенсоны якобы ни при чем, и я иду совершенно в неправильном направлении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что ж, сменим ракурс и попробуем с другого захода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты заговорил, как полицай, – догадалась она. – Те же вопросы, те же интонации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я хочу докопаться до истины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И я очень хочу, – нежно пропела она, сложив ладони в позе тибетского ламы. – И хочу помочь тебе. Поверь!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Честно признаться, я не надеялся на ее услуги, думая, что буду палкой выбивать показания. Отчего же Адель предложила помощь? Доверять ей нельзя – однозначно, но и отказываться от ее услуг неразумно. Фильтровать информацию – единственный правильный выход. Отделять дурь от логики – вот, чем предстояло заняться, расшифровывая подводки Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это нелегко. И мне ничего не оставалось, как переходить в очередное наступление.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Послушай! Последние недели, даже пару недель, ты общалась с Лизой гораздо чаще, чем я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это твой недочет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Подожди! Ты наверняка заметила что-то подозрительное. Вспомни, что изменилось в ней? Я не следователь, а ее последняя любовь, и мне важно найти разгадку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что-то не припомню! Старая стала! Забывчивая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, пожалуйста!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уговаривай меня! Еще, Ластов! У тебя это хорошо получается!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нервы на пределе. Еще одно ее мерзкое слово, и я влеплю ей пощечину, а потом задушу. Задушить было бы вернее, но терпи, Герман! Подлая тварь нам еще пригодится… Она вспомнит… она обязательно вспомнит. Подлая тварь тянет время и издевается надо мной…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну же! Не заставляй меня применять силу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты убьешь меня? – провоцировала она.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Думаешь, не способен?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В гневе ты страшен! Постараюсь вспомнить… Дум… дум… дум… Вспоминаю… Не отвлекай! Вспомнила! Та еще старушка! Вспоминаю одного странного типа… Очень странного типа. Он кружился над Лизой. Она даже встречалась с ним.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что за тип?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поэтесса начинала раскалываться. Я на верном пути.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень странный?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Детали! Кто это?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почем мне знать? Мужик какой-то. Азиат… Да, он был азиат… Японец… точно!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не вешай лапшу! В ресторане ты порола то же самое!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И там сидел азиат, и очень на него походил… Я бы не удивилась, если б это одно и то же лицо, но тогда я видела его мельком. Несколько секунд. Помню его комплекцию: упитанный, сальные щеки, остроконечная шляпа, строгий костюм. Настоящий потомок самураев. Вероятно, под поясом он носил меч, чтоб в любой момент совершить харакири. Очень странный и коварный японец.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опиши его подробнее?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это невозможно, – отвечала Адель. – Японец недолго ласкал мне взгляд и удалился, исчезнув вместе с Лизой. Из-за него она отменила традиционный вечерний шопинг в Крылатском. Я была зла на японца! Он сорвал нам весь кайф, но общались они недолго. Через час Лиза вернулась, и мы отправились на Киевский вокзал, а японец стал мне неинтересен. И не расспрашивала о нем. Но Лиза будто ждала его, не удивилась его внезапному появлению. Отлучилась ненадолго и вернулась. На сим разрешите кончить. Подробности мне неизвестны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Когда они встречались?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– За три дня до скоропостижной кончины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он точно связан с самоубийством!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Подозрительный японец похож на мафиози. И проколотое ухо. Я вспомнила его проколотое ухо. Золотая серьга – опознавательный знак.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мелочи! Где он? Я хочу найти его?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спроси, что по легче! Здесь тысячи японцев, и все на одно лицо. Боюсь, не опознаю. Помню: толстяк, шляпа, проколотое ухо. Повторюсь! Но Лиза общалась с ним без ужимок и жеманностей. Я подумала – деловая встреча и не высовывалась. Знакомиться с ним не было повода, и желания не возникало. Отталкивающий тип – посланник Якудза. Выгодней не иметь с ним дело, а Лиза имела. Я устала вспоминать, Герман! Не неволь меня, не тереби душу! Все это больно! Ни к чему возвращаться к тому, чего не вернешь. Лиза хотела так поступить и поступила. Но мы-то с тобой знаем, что она ушла не надолго. Я слышу ее голос и знаю, что Лиза придет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отвали!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Если я что–то узнаю о тебе, если ты что-то не договорила – пеняй на себя! Я за себя не ручаюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отвали! Звонарев был намного галантней, и если ты собрался поиграть в старики-разбойники и тебе не дают покоя лавры героев Флеминга, то веди себя солидней, сыщик!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не слушал ее причитания. В деле появился новый фигурант – мифический японец, с кем Лиза успела поговорить перед смертью. Вы справедливо скажете, мало ли тут японцев и прочих азиатских физиономий? Обсуждать они могли, что угодно – не обязательно ее предстоящую смерть. Но с японцами точно не разговаривают по пустякам. И японцы не пристают к незнакомым женщинам, а вел он себя развязно и нагло. Кто же этот тип? Ее любовник? Но у Лизы не столь дурной вкус, чтоб увлечься косоглазым толстяком. Но она же увлеклась толстозадым свингером – почему же не увлечься косоглазым и куда более толстозадым? Настоящим Якудза, за поясом которого скрывается орудие смерти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Домыслы… Бесплодные домыслы. Адель явно не договаривает. Придется задушить ее… Придется отправить ее к праотцам, раз она скрывает правду… Ты не понимаешь, чем рискуешь, подлая тварь?! Преступная, слепая самонадеянность…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но в ее адрес я больше не посылал угроз. Не стоило пугать сумасбродку. Иначе она запросто может слиться в любой момент или повеситься. Почему бы и нет? Таким же нехитрым способом. От чокнутой литераторши можно ожидать что угодно, но она все равно шокирует неожиданной выходкой. Почему бы ей не повеситься? Не пришлось бы марать свою репутацию. Идти на мокрое дело ради Адель – не самая манящая перспектива.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель невыносимо осточертела, надоела, достала. Ее запах, звуки, шорохи, телодвижения, аура – все вызывало отвращение. Отныне я зарекся не видеть ее, по крайней мере, не звонить и не доставать с расспросами. Требовалось все взвесить и проанализировать. Связываться с ней опасно – запросто настучит ментам или даже настрочит на меня заяву за угрозы, и тому подобное. С другой стороны Адель получала несказанное удовольствие, ведь я проявляю к ней особый интерес, как будто привязан к ней толстыми серебряными нитями, и она руководит мной по своему усмотрению, держит всю власть надо мною. Разве придется играть по ее правилам? И кто позволил смеяться надо мной?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неужели моя славная девочка….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С Адель давно пора кончать – это она могла довести Лизу до последнего трагического шага. Запросто! Зная ее безумную биографию…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ночь за ночь приближались к девятым лунным суткам. Я ждал их, и каждую полночь ко мне приходила Лиза. Явственно я слышал стон, уже позволял себе открывать глаза, пытаясь понять, откуда он доносится, но в ту ночь я услышал нечто особенное – ее слабый призывающий голос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как всегда я лежал, окутавшись простыней, и пытался сосредоточиться, настроиться на ее волну, как вдруг появилось шипение. Звук издавался в трехмерном пространстве, и невозможно разобрать, откуда он исходит. Видимо, с неба, думал я, но небо находится близко-близко – на расстоянии метра, на расстоянии вытянутой руки. Лиза так близка, но я до сих пор не научился общаться с призраками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начиналось все как обычно – неизвестный тревожный шум… Слабый стон, то умолкающий, то усиливающий амплитуду. Неожиданно улавливались новые нотки – то же стон, но уже мужской, крепкий, протяжный. Меня пробило в пот – я узнал в нем себя. Мой стон сливался с причитанием Лизы – так мы общались, когда занимались любовью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тело парализовало, придавив к постели. Простыню под спиной пора выжимать. Я прислушался в ожидании второго пришествия, но стон стихал, удалялся, исчезал за стену, и возник шепот, неразличимый шепот ее губ. Лиза звала куда-то, произнося неуловимые фразы, но не получалось распознать смысл. Призыв умолкал и возобновлялся: те же звуки, те же интонации, а я научился предугадывать их. Лиза старательно повторяла свой текст, а я бессильно внимал ее сладкий тембр. Уши горели огнем, но страха я не испытывал. Лиза доказывала, что не умирала, и доказывала, что находится рядом, выполняя обещание, даже будучи на том свете. По ту сторону добра и зла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Призывы повторялись, и я различал ее умоляющие фразы: «…Приди за мной… Приди за мной…», словно пыталась сказать пустота…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«…Приди за мной… приди за мной… Найди меня в свете ночи… Я люблю огоньки посреди тьмы… Наш очаг… Огонек посреди тьмы… Приди… Жду тебя…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потребовалось много времени, чтоб прислушаться к зашифрованным текстам, но слова старательно складывались в предложения. Что это? – больная фантазия или я всерьез рехнулся, испытывая реальные глюки. Я открывал и закрывал глаза, отталкивая дрему, прислушивался и сосредоточился. Голоса стихали, но не покидали – это не сон! Откуда они? Из пустоты, проходящей сквозь стены… Так мне и грезилось, что со мной разговаривают стены. Им дано право быть посредниками…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Посредниками Лизы…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прошли минуты вечности, и голос стих. Непонятное мистическое предчувствие не покидало. Готовясь к продолжению таинства, я лежал неподвижно, но вместо голоса слышал треск бегущей стрелки у настенных часов…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прозвенел звонок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рассудок обдало пылающим жаром.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пришла ко мне… Послания не были эфемерным бредом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И меня охватил первобытный страх. Нет! Первобытный ужас! Ужас перед неизвестным. Перед неведомой силой, что ждет тебя за дверью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Снова звонок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскочив с постели, я застыл в ожидании, а затем осторожно, на цыпочках подошел к двери. Босиком и в боксерских трусах я стоял у порога и не решался пошелохнуться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Третий перезвон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Руки сами протянулись к затвору и, не спрашивая имени гостя, я открыл дверь, ожидая увидеть Лизу…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Передо мной стояла Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты слышал?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ее голоса?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Слышал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я тоже. Мне открылось ее послание. Собирайся. Я покажу дорогу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впопыхах я натянул брюки, чистую рубашку и пиджак. Не понимая, что делаю, спустился с ней вниз и забрался в машину. Рядом присела Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выглядела она мрачно и отвратно: в сером сарафане и жилетке с меховым потбоем, с внушительным нательным крестом на груди, а губы ее блестели погребальным готическим отражением. Адель похожа на сатанистку, готовую отправиться на жертвоприношение. Осталось лишь найти жертву, и, похоже, жертвой становился я сам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Откуда ты слышала? – спросил я, заводя двигатель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так же, как ты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что Лиза говорила тебе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Звала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И меня. Я знаю.., Лиза любит огонек в темноте.., Ждет ваш очаг.., я расшифровала…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она цитировала ее слова, и я поверил чокнутой поэтессе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель пообещала указать путь. Придется довериться. Выбора нет. Я мчался по ее указаниям. Шоссе было почти пустым. Мы катили в далекие жилые кварталы. Почти все время Адель молчала и не произносила лишних слов, только указывала путь, говоря медленно, но резко. Я повиновался и слушался, как смиренный раб, и почти не отдавал себе отчета, что подчинялся самой ненавистной женщине в мире.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В молчании мы промчались несколько десятков километров. Безликие дома, холодные тротуары, холостые станции метро, пустые автобусные остановки пролетали мимо, как и фонарные огни и темные силуэты, бродящие по ночному городу. Мрачные люди с раскрытыми пивными бутылками, молодежные банды, смотрящие вслед, ослепленные фарами – все мелькало мимо. Я не понимал, куда еду, но это отчетливо понимала Адель. Двигался на Ясенево или Бирюлево – не замечал, отчего умотал от центра на приличное расстояние. Мы промчались сквозь пустой парк, окутанный тьмой, отчего представлялось, что мчимся мы по дороге в ад…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель приказала свернуть в укромные переулки, и я гнал по неизведанным улицам. В итоге мы заехали на заброшенную стройплощадку, где Адель приказала остановиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впереди спали будки со сторожами, а вдалеке слышен злобный лай голодных собак. Сверху маячили фонарные столбы с разбитыми стеклами. Лишь один одинокий фонарь горел, отбрасывая тень на башенный кран, задевая заднюю часть бульдозера. Мы остановились вблизи стройки под кроной колыхающихся тополей. Старая потерянная стройка, каких сотни. И тут до меня дошло, что имела в виду Лиза, когда намекала на «наш очаг» – мы собирались приобрести собственное гнездышко в ипотеку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пару минут мы молчали, глядя в темноту. Напротив возвышалась недостроенная высотка, этажей в двадцать пять, с застекленными окнами, но абсолютно пустая и молчащая. Я не решался спросить, что делать, а Адель не спешила подбрасывать подсказки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Время остановилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Видишь? – открылась Адель, глядя вдаль.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Огонек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В доме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прищурившись, я в который раз поверил поводырю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На четвертом этаже высотки горел мерцающий свет. Электричество в долгострой успели провести. Но всего один светящийся мотылек посреди сотен потухших окон. Единственная комната озарялась непонятным светилом. Но ясно одно – кто-то там непременно есть, и этот кто-то ждет меня. Знак говорил сам за себя, и комментарии неуместны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Leave the comments!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я должен идти?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Должен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Один?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Один.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проклятая Адель привела меня к цели. И я должен быть ей благодарен. Она медиум, открывшая мне лазейку в потусторонний мир, и вход в него находился на четвертом этаже кирпичной высотки. Мне суждено подняться и зайти в освещенную комнату, проникнув в иной мир, а дальше будь, что будет….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Иди же! – торопила Адель, уставившись в одну точку, не двигаясь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Казалось, что она застыла в нескончаемом ступоре. Ни один мускул не вздрагивал на ее лице, и не один волосок не шелохнулся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глубоко выдохнув, я вылез из машины и осмотрелся: кругом правила тьма, несло пылью и наваленными невпопад кучами строительного мусора. Лай собак стих, но жалобное скуление продолжалось, будто они тоже приготовились к моему появлению и зазывали меня, напрягая голодные пасти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Двинулся вперед, стараясь идти незаметно вдоль забора, чтоб не привлекать внимание сторожей, но будка казалась забитой до основания. Глухо, как в танке. На заборе маячила вывеска: «Капитал-строй». Земля под ногами была сухая, но вздымалась вверх пыль. Я подошел к ржавой будке и удостоверился, что она заперта снаружи. Окон в ней не было. От будки уходили черные провода, заканчиваясь на фонарном столбе, который освещал каморку и часть кривых водосточных труб. Второй фонарь был разбит. Сама стройка казалась мертвой: ни одного сторожа и рабочего, точно вымерли все, отчего недостроенный дом обречен остаться в полуразбитом состоянии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За трубами возвышался второй забор. Я перелез через трубы, больно ударившись коленом об ограду. Рядом стояли колбы с гудроном и валялись потрескавшиеся доски. Старательно обойдя их, приблизился к забору. Рядом нащупал узкий проход. Вошел внутрь, оглянулся – машину уже не видно. Адель должна ждать меня. Вспомнил, что оставил ключи в зажигании, но прав у Адель не водилось, и удрать она не осмелится, разве что побредет пешком навстречу к кровожадным маньякам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Запах гудрона и разведенных бетонных смесей не прекращался. За забором я наткнулся на похожие забитые будки. Стройка явно была заморожена или закрыта на неопределенный срок. В застывшей земле прощупывались окаменелые следы, как застывают следы динозавров или снежного человека, оставаясь на тысячелетия, чтоб потом ученые ломали головы над их истинным происхождением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я находился совсем близко к высотке, и достаточно поднять голову, чтоб увидеть слабый огонек на четвертом этаже. Он привлекал меня, как пчелу цветок, и я заставлял себя двигаться дальше. Зрение полностью привыкло к темноте, а я превратился в задиристого кота, сбежавшего от хозяйки, и лазил по сваям, сам по себе, в поисках корма и диких кошечек. Но на стройплощадке не было ни еды, ни кисок – полная пустота. Внезапно послышался треск и скрежет металла. Я остановился, замирая в ожидании. Из подвала вылезла тощая облезлая псина, а за ней вторая и третья. Я не шевелился. Первая собака посмотрела на меня с тоскующим взглядом и заскулела. Мне думалось, что бродячие псы не должны броситься на застывшую тень. Вид у них был голодный, но не злой. Я же успел пожалеть, что не захватил с собой докторской колбасы, подобно тому, как в Нью-Йорке хорошим тоном считается держать в надгрудном кармане десять баксов для мзды напавшим на тебя нигерам-наркоманам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Собаки оправдали ожидание и пробежали мимо, скрывшись в темноте. Я снова вздохнул с облегчением. Расстояние до цели сокращалось, и я уже настиг подъезд. Вход свободен. Рядом громоздилась рабочая униформа, грязные оранжевые жилеты и пластиковые двухлитровые бутылки, видимо, из-под пива. Бетонная лестница поднималась вверх. Тьма правила пространством, а я шел почти на ощупь, чтоб не разбить голову об дверные косяки и кирпичную кладку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Достав телефон, я раскрыл дисплей, освещая им путь, как фонариком, и держась за перила, продвигался наверх. По пути чуть не пнул ведра с краской, распинал осколки стекла, жестяные каски и стопы помятых газет. На втором этаже пахло мочой, и мимо пробежала неопознанная мелкая тварь, напоминавшая крысу. Вздрогнув и выругавшись, вляпавшись во что-то слизкое, я вцеплялся в перила и бесстрашно поднимался дальше, думая о том, что раздавил ползающую тварь, отчего так противно было под левым ботинком. Подошва прилипала к ступеням и тащило тухлятиной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Остался один лестничный пролет. За ним оставалось найти комнату с огоньком. Мне приходилось надеяться, что я правильно выбрал подъезд и не ошибся, иначе придется спускаться и искать новый – так до бесконечности. А спускаться гораздо опасней: легко не заметить ступеньку, нырнуть вниз, разбить лоб и остаться здесь навсегда, на съедение крысам и голодным псам, если, конечно, собаки смогут сюда забраться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На четвертом этаже остановился и перевел дух. Я считал каждый пройденный этаж, поэтому заблудиться сложно, а телефон-фонарь служил главным помощником. Стирая со стен побелку и пачкая руки, я двигался по коридору, откуда манил тусклый свет, становившийся все ярче и ярче, и я почти приблизился. Оставалось завернуть за угол, а там еще одна тайная комната, в которую мне снова доводилось попасть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ускорив шаг, я навернулся на камне и упал вниз, но, выставив руку вперед, не поранился и не разбил носа. Телефон также не пострадал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Добрался до освещенной комнаты, не решаясь зайти. Стоял боком, прислонившись к стене, весь грязный, в побелке и пыли. Прислушивался, но за стенкой не доносилось ни звука. Там ждали меня, но я привык к темноте, и меня пугал свет. И я не решался сделать последний шаг, не решался выйти из тьмы, сжился с ней, став невидимкой. Прирос к стенам, пропах краской, вымазавшись в гудроне, отчего изменился до неузнаваемости, будто проработал разнорабочим добрую сотню лет. Превратился в перворазрядного каменщика – только каски не хватало. Но ее не помешало бы заиметь, чтоб обезопасить себя и не удариться, и чтобы новая скользкая тварь не прыгнула мне за шкирку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Промедление смерти подобно. Внутренний голос приказал войти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Держась за косяк, я протиснулся в комнату, зажмурился и ослеп, но от страха открыл глаза, привыкая к свету, ибо он был не яркий. Под потолком мерцала ртутная лампа, раздражая зрачки. Комната пуста. Ни живых людей, ни призраков, ни Лизы. Около окна стоял деревянный ящик, а на нем пыльная магнитола, от которой уходил черный шнур, заканчивающийся в розетке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто здесь слушал музыку и устраивал вечеринки?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я подошел к магнитоле и стер с нее пыль, коей налетело немного – магнитола новая. Неужели это комната отдыха? И сюда заходят развеяться усталые работяги? Подстрекаемый любопытством, я не оставлял магнитофон в покое. Его тень отражалась в прозрачном стекле, и в стекле отражалась и моя тень, если я еще отбрасывал тени. Руки потянулись к круглым кнопкам. Если кто-то припер ее, значит, магнитола исправна. Проверим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нажав клавишу «play», мне послышался тихий шум, то стихающий, то усиливающийся, и я услышал тот же стон… Лизин шепот… Он принадлежал ей…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я узнал ее голос, но уже более явный, без помех, почти чистый и почти настоящий, не испорченный ничем, кроме звуковой записи диска.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«…Наш очаг…. Я люблю огоньки…. Найди меня…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обман!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я раскрыл ужасный обман подлой твари!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От сумасшедшего взрыва ненависти я схватил магнитолу, вырвал шнур вместе с розеткой и швырнул ее в окно. Стекло разбилось по центру, зияя кривой овальной дырой, и груда металла полетела вниз, скрывшись за карнизом. Обманщица должна была видеть это и радоваться, смеяться, надрываясь полным животом желчи, что так ловко издевалась надо мной. Лютая месть ей удалась, доведя меня до безумия! Она не уйдет от возмездия. Ответная кара придет неминуемо, быстрее, чем она ожидает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Че шумишь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я застыл, вытянув руки, и перекрыл дыхание, ожидая схватку со зверем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Че шумишь, говорю?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Обман, – произнес я тембром оборотня. – Подлая тварь поплатится!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Че шумишь? Зачем стекло разбил?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Убей меня, – процедил я, сдаваясь на откуп судьбе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прыгать собрался? Не та высота. Заберись на крышу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мысль о самоубийстве отрезвила, и я обернулся. Передо мной возвышалась широкоплечая фигура. Не оборотень, не черт, но человек, отдаленно все-таки напоминающий черта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На нем висел типичный рабочий костюм. Каска отсутствовала, обнажая грязную курчавую шевелюру и морщинистый лоб, узкие глазные щели, вымазанный нос и обветренные губы, а на левой щеке сверкали два ярких шрама. Грязная загорелая шея в заросших ссадинах, а пахло от него гарью, перегаром и потом. Рядом стоял гастарбайтер – то ли киргиз, то ли турок, то ли таджик, но точно откуда-то с ближнего зарубежья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Акцент человека без каски выдавал в нем приезжего, и если бы не характерная внешность хозяина стройки, я бы вычислил его по голосу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зачем окно разбил? – повторил мужик, не двигаясь с места. Он не то, чтобы был не рад меня видеть, но глазел на меня с любопытством, изучал, как инопланетянина, прилетевшего из далекой галактики Сириус и высаженного с космического корабля на крышу его новостройки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты сторож? – спросил я, отходя от шока, но все еще решительно думая, как расправиться с обманувшей меня поэтессой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А кто?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А тебе не все равно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все равно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто за стекло ответит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я заплачу. С собой денег нет. В машине оставил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В какой машине?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Рядом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты сюда приехал стекла бить?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вроде того.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нелепый разговор успокаивал. Все же наткнуться на человека в царстве тьмы – это хорошая неожиданность. Никогда раньше не общался с подобным людом и никогда раньше не оказывался на стройке, тем более ночью посреди пустой комнаты с мерцающей ртутной лампой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Человек отряхнулся и подошел к окну, а я в опаске отошел на метр подальше. Он взглянул вниз и помотал головой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ай-яй-яй. Недавно стекла вставили, хулиган!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что здесь делала магнитола?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какой магнитола?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На ящике стояла, – уверял я, – ее швырнул вниз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ящик был, а магнитолы не был. Ты в своем уме, начальник?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я тебе не начальник. Прекрати делать из меня идиота!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тьфу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Говори медленней, я недопонимаю, – фыркнул строитель и отошел от разбитого окна. Вид у него был страшный, напоминая узкоглазую гориллу. Но где бы мне довелось наткнуться на симпатичного киргиза или таджика?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты чем– то расстроен. Пойдем вниз. Рашид угостит тебя. Ты расстроен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Рашид? Ну, пойдем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне все равно: согласен квасить хоть с последним бомжом. После полного унижения все стало безразличным. В тот миг я умер, когда нажал прощальную кнопку. Изощренные фокусы приводили меня в экстаз. Я жил ими, верил, а они превратились в блеф. Меня разыграли, как мальчишку, как последнего недоноска из глухого села, а я поддался и верил. Подлая тварь все расскажет. Ей суждено сегодня умереть. Пусть ждет в машине, если уже не рискнула сбежать до моего возвращения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сбежать? Никуда не денется! Кругом беспроглядная тьма, а по городу бродят шатуны – гастарбайтеры: голодные, злые, страшные, без касок, с узкоглазыми расщелинами и острыми клыками. Безжалостные нелегалы. Тварь верно закрылась на все замки и притаилась, как мышка, но ловушка рядом, и я зажму ее хвостик в беспощадной мышеловке возмездия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид увлекал меня вниз, резво скача по ступеням, прихрамывая на правую ногу, а я еле-еле поспевал за его прытью. Что делать – это его родные пенаты, а я здесь случайный гость. С ним не так страшно, но стены вызывали прежние жуткие чувства. Что он тут делает? Охраняет окна? Так он не сторож и сам в том признался. Работает? Сейчас ночь. Я наслышан о зверстве наших прорабов, но почему один? Где его бригада? В одиночку на стройках не работают. Видимо, его собратья перебрались на другой объект или отсиживаются в соседнем здании. Почему он остался? Косит от служебных обязанностей? Решил устроить себе внеплановый выходной, так почему бродит по этажам? Это я разбудил его? – вопросы сыпались градом сами собой. Спросить прямо я не решался, и вопросы копились и забывались, а отказываться от приглашения Рашида опасно. Строитель запросто мог огреть меня арматурой и залить в бетон, и тогда мне не выбраться за спецзону.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спуском до первого этажа мы не ограничились. Рашид уводил в подвал, а я притормозил, не решаясь идти. Тогда Рашид зловеще посмеялся, что-то побормотал на родном наречии и уставился на меня до тех пор, пока я не испугался его морщинистой рожи, и не двинул за ним вниз. В тот момент я понял, что заблудился и напрочь забыл дорогу назад. Одному мне не выбраться из извилистых катакомб. Когда опасливо шагал по подвалу, освещаемом зажигалкой строителя, я понял, что один Рашид способен вывести меня на поверхность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Посетители к Рашиду наведывались редко. Видимо ему одиноко, и он затащил меня в свою берлогу скоротать пару часиков. Мы проникли в тесный отсек, и Рашид зажег светильник на батарейках, с грехом пополам освещавший подземное убежище. Я же способен был разглядеть его неказистую фигуру и грубые черты лица.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он указал, чтоб я присел на скамейку. На ощупь она была деревянная, сырая, покрытая трухлявым мхом и опилками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это мой дом, – важно сказал он, наклоняясь к ящику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Понял, – ответил я, съежившись как простуженный ежик. Все мои волоски встали дыбом от мерзости этой дыры. – Ты сам-то откуда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бишкек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Догадки оправдались. Откуда же ему еще быть?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид достал из ящика старый ободранный пакет, в котором хранилось что-то съедобное. Так решил я, когда Рашид разрезал этот предмет на куски и уложил на сковородку, а на другом ящике стояла электрическая плитка, естественно, работавшая не на солнечных батареях. Видимо, электричество сюда проведено, если Рашид не качал киловатты с надземного щита, подвергая опасности весь микрорайон и провоцируя перегрузку кабеля и короткое замыкание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Шандарахнуть могло в любой момент, но Рашиду заведомо неизвестны законы физики. Он живет в каменном веке, слепо пользуясь достижениями прогресса. Не заботясь о технике безопасности и совершенно не понимая законов Ома, как древний туземец, прообраз предков–кочевников, он водил хороводы, когда молния разжигала костер, поддерживал пламя, прославлял Бога огня, и, как обезьяны на Палинезийских островах, зачарованный смотрел на пламя, не двигаясь с места. Пламя действительно зачаровывало, а Рашида зачаровывала горелка – он так же упорно смотрел на нее и долго не решался зажечь, делая вид, что ему это предстоит впервые.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид не спросил совета, но и я к своему стыду не помог бы, потому что никогда не пользовался горелками, фонарями, ящиками и подвальными казематами. Я совершенно из другого мира, и как мне довелось попасть сюда – одному дьяволу известно. В свою очередь Адель не могла ожидать, что мне предстоит надолго тут задержаться. Пусть помучается, пусть трепещет в догадках. Проверить меня она не рискнет. Ей остается ждать и бояться, прикидывая в уме разные, самые отчаянные варианты моего положения. Любопытно, она бы расстроилась, если б я по совету Рашида сбросился с крыши? Он бы проводил меня в последний путь и осветил мой прыжок своим фонарем, и еще посветил Адель, а она увидела бы настоящий светоч и прониклась священной благодатью. Истинный знак судьбы, уверилась бы она, не догадываясь, что под божественным светочем скрывается грязный фонарь подземного обитателя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне пришлось открыть новый вид. Был человек пещерный, а стал человек подвальный. Никаких костных останков и следов – живой и довольно распространенный вид. Вся Москва кишит Рашидами и Равшанами в подземных убежищах, а на поверхность они поднимаются ночью. И все об этом догадываются, как знают о крысах, но не понимают масштабов бедствия. Второе татарское нашествие процветает, но уже не татаро – монголами, а киргизо-таджиками. Если их вооружить и всучить немного мозгов, они составят миллионное войско и возьмут столицу империи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но что грезить? – они давно уже свое взяли. И наш стольный град покорен ими. Москвичи платят дань, выраженную в стоимости квадратного метра, а Рашиды и Равшаны сидят по подвалам и охраняют свои несметные богатства – такова новейшая история и суровая реальность дня. И мне суждено сидеть рядом с ханом Рашидом, подчивать его яства и угощаться его выпивкой – это его мир, по-своему потусторонний и непременно адский, как и вся моя жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Камфорка горела голубым сиянием, когда Рашид достал два стакана, на дне которых плавала жилистая масса. Он выпрыснул ее в стенку и всучил мне один стакан. Рукавом я вытер его, дунул и успокоился, не так боясь подхватить какую-нибудь заразу. Я предположил, что у Рашида есть вши или даже блохи или он носитель тифа, холеры, чумы и прочей смертельной гадости. Неизвестно насчет последних недугов, но вши я уже подхватил, отчего навязчиво чесалась спина и затылок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С потолка капала холодная вода, причем старательно на меня. Сырость и плесень сочились из каждых щелей. Зимой здесь не разживешься. Отопления я не разглядел, но кривые некрашеные трубы уходили в проем. В подвале прохладно и вполне сносно, когда на на улице пекло, но осенью здесь наступит холодрыга – однозначно. Я намеревался предложить Рашиду переехать и занять более пристойную квартирку, например, на четвертом этаже, где я разгадал жестокий обман Адель, тщетно зализывая задницу уязвленного самолюбия. Это она плюнула мне в душу, осквернив в памяти любовь. Для нее нет ничего святого. Бесчеловечное создание… Подлая тварь, как я всегда называл ее. Для нее не существует любви, а есть только нетленные мертвые рифмы и четверостишия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стакан требовал наполнения. Рашид достал открытую бутылку водки с порванной этикеткой и без акцизных знаков. Саданул мне полстакана, а оставшуюся часть вылил себе – последние остатки. Рашид экономил на спиртном. По моим сведениям киргизы пьют мало и к алкоголизму не склонны, и если начинают лопать по страшному, то когда наша братия их к тому приучит. Русский строитель – пьяный строитель, потому так часто у нас падают краны, задавливая хмельных мужичков, как мух, рушатся аквапарки, разваливаются элитные коттеджи, а канализация считает своим долгом разрядиться фонтаном и затопить все нижние этажи каждый сезон, не реже. И какой наш строитель не пьет на работе, а сколько он вливает в себя после – киргизам не снилось. Киргиз бережет себя. Молдаванин – и тот априори спившийся, ведь такой же славянин, как никак. А таджик или киргиз другое дело – топить себя в бочке с вином не станет. Не по его масти и не по его вере.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следуя вековым традициям, Рашид не злоупотреблял, а употреблял по праздникам. Нынче самый торжественный момент – посланник богемы и гламура пожаловал в гости, и уже полностью уничтожил пиджак от «Roberto Cavаlli» и разорвал о прутья брюки от того же маэстро, а рубашка «Brioni» пропахла привычным местным зловонием. В жилище Рашида нос воротило от мочи и засохшего кала. Отхожее место не выделялось в отдельное помещение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пьем? – резво спросил он.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пьем! – резво ответил я и привстал со скамьи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но Рашид махнул мне рукой, дескать, это лишнее. Условности ни к чему, он меня и так уважает и принимает со всеми почестями, свойственными восточному человеку. И его я уважаю и не отказываюсь. Мне бы надеть ханский наряд и постелить ковры, но это уже прошлое. Настоящий герой своего времени и кудесник каменного мастерства, Рашид угощал меня в своем урбанистическом карцере.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты местный? – спросил он, оставив глоток пойла на донышке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как все поняли, пойло представляло собой теплую сорокоградусную водку. Свою, доморощенную, жгучую. Этикетка напоминала привычную «Столичную» – дешевая водка, какую я никогда не пробовал, но дельная. Не самогон, не барматуха, не самоделка и не метиловая отрава, уверял я себя, но хотелось закусить. От сковороды пахло подгоревшим мясом. Я бы не удивился, если Рашид преподнес бы мне плов, но он завернул руки в тряпку, и стащил горячую сковороду, поставив ее на пару затесавшихся кирпичей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я тоже, – важно сказал он, обнажив беззубую пасть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Клыки у него имелись, иначе он перешел бы на каши. Зубов двадцать осталось. Все желтые и гнилые. Рашид явно не догадывался о существовании щетки и зубной пасты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Земляки, – заключил я и поставил пустой стакан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид допил горькую, но не паленую водку, взял мой стакан и бережно убрал его на место. До следующего торжества, а когда оно будет, Рашид не знал, а я тем более.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ешь! – повелительно произнес он.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что это?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Попробуй!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мясо?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мясо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Говядина?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ешь. Не гневи небо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид протянул перочинный нож. Им следовало пользоваться вместо вилки – неудобно, и можно порезаться. Делать нечего, пришлось кольнуть ножом в поджаристый и прилипший к сковороде кусок и оторвать его вместе с поджаркой. Масла у Рашида не водилось, и он жарил свои котлеты в собственном соку, отчего сковорода была прожжена с обеих сторон, как печная сажа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кусок попался горячий, отдавал жаром и просился в рот. Опасливо понюхал его, но дерьмом не пахло. Кусок свежий, как только что заколотая корова. Самый сок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не удержавшись, я откусил. Ничего. Есть можно. Сойдет. В полевых условиях – ништяк. Настоящее мясо, напоминало говядину, но жестковато. Смотря как готовить, успокаивал я себя и откусил еще.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До меня вдруг дошло, что подвальные обитатели, бомжи и прочая городская нечесть не гнушаются ничем и питаются собаками и кошками. Шутки про шаурму до сих пор на слуху, но я не ел шаурмы, даже обычной, как не ведал вкуса хорошей собачины и кошачины. Вероятно, Рашид забавлялся крысами. Сзади я ощущал мелкий шорох и еле слышный писк – под трубами кипела крысиная цивилизация.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид умял свой кусок и отошел к ящику, куда задумал убрать остатки сырого мяса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он нагнулся и раскрыл ящик, залез туда и стал что-то искать в нем, азартно ковыряясь. Одним куском не насытишься. Требовалась добавка. А Рашид был хоть невысокого роста, но коренастый и с мышцами, явно таскал много тяжестей и считался героем социалистического труда. В общем, работяга номер один – мечта любого прораба.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид несуразно бормотал на киргизском. По грубым интонациям я догадывался, что ругался. По нашему, по мужицки. Я бы дал сто баллов, что он выучился и нашим крепким словцам. Так и вышло. С киргизской нецензурщины Рашид перешел на славянский мат. Мне стало смешно, как он коверкал наши набившие оскомину ругательства. Смешнее некуда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Затем он достал непонятный светлый предмет и отбросил назад. Я нагнулся и поднял предмет с пола, засыпанного гравием и песком. С тихим ужасом понял, что держу человеческую кисть, прижимая толстый и указательный пальцы. Глотка непроизвольно извергла остатки пережеванного куска, но большую часть я успел проглотить. Вот что за мясо Рашид жарил на сковородке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От охватившего меня кошмара я отбросил отрезанную кисть в стену.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид не отрывался от ящика. В мою сторону полетело запястье с конвой обветшалых волос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня отклонило в сторону. Подползя в угол, я стал блевать на гравий, опорожняя нутро. От вида собственной тошнотворной массы, рефлекс повторялся, и я извергал из себя все содержимое, захватив начало кишечника. Так неудержимо и долго я никогда не блевал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Эй? Ты чего? – грозно обернулся Рашид. – Не дожарено?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты людей жрешь, поскуда?! – хрипел я, задыхаясь в самопроизвольных испражнениях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А чо? Жалко?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Людей жрешь! И я? Людоед проклятый!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кого еще жрать?! Голод – не тетка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И в том он был прав.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По сути, что ему еще остается? Чем питаться?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто эти люди? – спросил я, отворачиваясь от блевотной массы и подползая за тряпкой, чтоб вытереться. В горле саднило. Водка и человечина обжигали слизистые. Искал глазами воды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Местные все. Все мы местные, и они местные.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пить!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У стены канистра.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я подполз к стене и поднял первую попавшуюся, чуть не присосавшись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В этой бензин, шайтан! Мелкую бери!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выбросив первую, присосался к мелкой канистре. Каннибал не обманул. Обожженное горло остужала затхлая вода, как с прошлогодней весны, но приятная. Не водка, не брага, не бензин – питьевая вода. Речная, дождевая, канализационный сток – не важно. Вода!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оторвавшись от канистры, я, тяжело дыша, прислонился к стене. На ум приходили страшные мысли – я в логове пожирателя человечены. Гастарбайтер – людоед заманил в ловушку, зарежет ножом, разделает и поджарит. Подобного финала никто не ожидал. Людоед был любимым порождением тьмы, а оно само нашло меня и спустило в ад. Оставалось молиться и надеяться на чудо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не съешь меня? – как обмочившийся мальчик, я спросил его жалобным и все еще хриплым голосом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мяса навалом. Ты гость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Откуда столько мяса?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Местные все, – равнодушно повторил Рашид, усевшись на корточки. – Зачем далеко ходить, когда еда рядом?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Своих крамсуешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Жрать че-то надо. Денег не хватает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И для подтверждения, так сказать, чтоб не быть голословным, прожорливый нелегал решил показать провизию лицом. Он содрал со стены лопатку и стал отгребать гравий и песок с пола. Снизу показался чей-то лысеющий жбан. Рашид подтянул его за макушку и вытащил, как репку из-под земли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В его лапах качалась узкоглазая голова с мученическим оскалом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это был Хасан, – познакомил нас людоед, – а это – выкопал он второго, – Юсуф! Жира меньше и слаще. Хасан – одни кости и хрящ пососать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зачем ты их закопал?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чтоб никто не видел, – логично ответил он. – Наших много. Никто не вспомнит Хасана, никто не вспомнит Юсуфа. Кто сам помирает, на другого на башка кирпич упадет. А кого я здесь завалю – так вернее, и тащить не придется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид отвечал житейски, по-свойски, так хозяйственно и деловито, будто говорил о стаде баранов, пасущихся за околицей. В сущности, так и есть, но вместо пасущихся баранов по периметру стройки паслись его свояки. Рашид поступал логично, экономил средства, точнее сказать, жил по средствам, а потому до сих пор тянул свою нелегкую лямку, полнел и чувствовал себя вполне сносно. Деньги тратил на выпивку и одежду, а добрую часть отсылал в родной Бишкек. Так поступала добрая часть незаконных мигрантов. На родине оставались семьи, и их нужно было кормить, а у каждого за пазухой дети, чаще пять или шесть – многодетные и прожорливые семьи. Так предполагал я, но Рашид проникся ко мне диким людоедским доверием и, чтобы успокоить и вывести из шока, коряво поведал о своей жизни, с трудом подбирая слова. Рашид не оратор и не заканчивал школ, но смысл улавливался с полуслова. Смысл его истории общечеловеческий, а точнее выразиться, общегастарбайтерский – один на всех понятный смысл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перебрался в Москву он пять лет назад. Бежал он с южных границ. Их было человек двадцать. Толпу запихнули в старый «икарус» и перевезли по ухабам и долинам сквозь степи и реки в лихое русское царство. На половине пути Автобус заглох. Пришлось добираться пешком до перевалочного пункта, а там младое и незнакомое племя встречала другая дружина. Братьев киргизов посчитали по головам, накормили хлебом и неспелыми яблоками, посадили в грузовик, на котором они приехали в местный райцентр. Несколько дней ютились в частном амбаре под замком, а затем амбар открыли, и появился бригадир, записавший их трудиться в совхоз. Местная пьянь спилась и вымерла, а работать кому-то надо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В поле вольготно, и воздух чист. Поля напоминали степи, но Рашид был парень городской, к полям и к степям не привыкший. Его непреодолимо тянуло в город. В большой город, где заработки порядочнее и жить вольготней, и спрятаться легче. У него ни то, что паспорта – ничего не было, только портянки, старые вареные джинсы, брезентовая куртка и варежки. Шел сентябрь, но не заметишь, как начнутся заморозки. Предстояло поторопиться. Стал зазывать Рашид банду, чтоб рвануть вместе в города. Человек пять созвал, таких же прирожденных романтиков. Остальные остались батрачить в поле в ведомстве совхоза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сбежали после первой зарплаты ночью, самоволкой. Шли сперва пешком, а после загрузились в рейсовый автобус. На проезд хватало – зарплата вышла щедрая. Добрались до Краснодара, где осели многие, но Рашиду Краснодар напомнил прежний совхоз. «Не мой город» – сетовал он и рванул с оставшимися кочевниками дальше. Они слились в массу себе подобных и урывками продвигались в центральный округ – там строили, а Рашид любил строить. В Бишкеке он считался прилежным каменщиком и умел класть плитку, а клеить обои умели все. Их записали в отряд добровольцев и привезли в Подмосковье, сначала в Раменское, затем в Химки, а там до Кремля рукой подать. Рашид надеялся осесть в Москве. Как никак, он тоже считался столичным жителем, коренным уроженцем Бишкека.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Получилось. Мечта его сбывалась. Его взяли отделочником в стандартную многоэтажку. Перезимовав в ней, он освоился, завел дружков, заслужил уважение и почет. Появились лишние деньги. Он откладывал, приоделся, стал выглядеть приличней. Копил основательно, чтоб отправить лишние средства на родину, где жена и четыре дочурки, уже почти взрослые, кому в школу идти, а кого замуж выдавать, а приданного – кот наплакал. Но Рашида часто обворовывали свои же. Кто по зависти, кто просто от бедности. Несколько раз нападали и местные московские строители. Избивали и грабили. Били до крови, до судорог, до потери сознания. Но Рашид выживал, утирал нос, приговаривая: «Ничего, справимся, перезимуем…». Зимы он боялся, как шайтана. «Зима и есть шайтан, – говорил он, – шайтан мертвый и холодный, и зима холодная, а снег все убивает». «Снег кругом – это ли не ад? – вопрошал Рашид, – губит и листву, и кустарники. Чем не мертвечина?» По нему выходило, что мертвечина и есть. Но лютые холода проводил в подсобках, в общежитиях и на складах, в амбарах, в гаражах частников, что заставляли клеить обои и заколачивать доски. Иногда не выплачивали деньги, иногда также избивали, разбивали бутылки об голову, привязывали к столбам и оставляли на волю Аллаха, но Рашид выживал. Люди добрые помогали, старухи и старички подходили, развязывали, а затем давали пинка под зад и гнали вон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так и жил Рашид, набираясь опыта и уму разуму. Однажды он взялся строить генеральские дачи на подмогу солдатам срочникам. Солдат кормили, а ему еще и доплачивали. Умный Рашид старался не работать в одиночку – это крах и погибель для настоящего нелегала. Обязательно со свояком, так вернее и не так страшно. Если бить будут – не убьют, если обманут – не так обидно. На строительстве дач им попадало от прорабов, от генералов и от солдат. Рядовые чуяли, что те слабее, и им можно вдуть, поглумиться, засунуть штырь в жопу и ржать до убоя, как ржут над ними деды, не давая спать в казармах. По образу и подобию молодняк издевался над приезжими. Киргизы жаловались, и принимали меры. Прораб отчитывал солдат, а генералы посмеивались, но служивых наказывали, давая наряд вне очереди, так как они портили зря рабочую силу и строительный дух – такие вот неуставные дачные взаимоотношения. И солдат наказывали: на даче – генералы, в части – офицеры и прапорщики, а в казарме – деды. Были и те, кто жаловались Рашиду. И он сам узнал, как служится в армии, и как сопляки терпели. «Лучше батрачить на полковника, чем под пулями на Кавказе бродить», – рассуждали рядовые. «Верно, – кивал Рашид, – так надежней. Перезимуем».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Время текло, как река… Появлялись свежие солдатики удачи, а дачи строились. Рашида кормили и иногда выдавали премию, чтоб не смылся. Один раз с ним хотели сбежать двое рядовых, совсем еще зеленых малолеток. Каждому по восемнадцать, только со школьной скамьи, а уже на линии фронта под непосредственным руководством армейских чинов. Увязались за Рашидом и его братвой, предлагая рвануть в самоволку и дезертировать в Москву. Там легко скрыться, а работа всегда найдется. Безработица не грозит. Его бригаде все равно: «Хотите? Валим!» Им неважно, когда и с кем. Навалили с солдатами, но поймали их на первом посту. Рядовых на губу, а беглых киргизов ремнем отхлыстали, попугали избили и отпустили. Повезло, что миграционной службе не сдали. Выгодней быть избитым, чем отправиться назад. Здесь еда и деньги, а там скукота, безработица и пять голодных ртов. О семье Рашид успел позабыть, но иногда снилась ему и жена, и дети, и тогда он плохо спал и ворочался, ругаясь киргизским матом. А на утро трудился плохо. Кирпич клал неровно, и брак наводил порядочный. Так и жил – не тужил. Учился великому и могучему.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последний год он устроился разнорабочим на долгострой. На окраине, чтоб тихо и подальше от властей, регистрации, и следовавшей за ней депортации. Возводил высотку с отрядом таких же, как он – простых парней и мужиков. Решал жилищный вопрос москвичей, который давно их испортил, но и столичная жизнь испортила Рашида. Его братьями стройка кишела, как в пчелином рою. Ни один местный алкаш не соглашался пыхтеть за копейки, а они коптели и в ус не дули. Ну, и смекнул Рашид, что пора экономить и готовиться к зиме «Перезимуем» – снова думал он, но не лишнего бы жирком обрасти, чтоб не замерзнуть, а зимы передавали холодными, но обычно царствовала слякоть и грязь промозглая, липкая, сырая. Рашид смекнул, что когда снег и морозы – это сухо, нос зудит, но зато зараза не пристает. Знай, грейся у печи и кидай хворостинки, разогреваясь разбавленным спиртом или настойкой боярышника. Но когда слякоть, лужи и небо в алмазных тучах – дурная погода, от которой захворать недолго и заразу подцепить запросто. Не раз Рашид маялся и болел. Перемалывали его грипп и простуда, а один раз чуть не загремел он в инфекционку, но за отсутствием полиса и страховки его выпихнули, и к счастью – прямая дорога за кордон, а он уже чинно обосновался и никуда уезжать не собирался категорически.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однажды в конце рабочей недели распивал он с одним побратимом горькую. Тот сатаненыш требовал частенько по сто грамм, а горькая куплена на кровные Рашида. Разгорячилась восточная братия. Водки-то мало – экономия, и на каждое рыло не хватит, а пьет он редко. Сатаненыш не понимал экономии и напрямую намекал: «Давай, уваж еще старика!». Рашид и уважил: рубанул молотком по башке , отчего свояк и скончался. Что делать? Не к прорабу тащить?! Не съест же он его? Закуски у них не водилось и пили в сухую. «Почему бы и не вкусить обидчика?» – рассудил Рашид. Горелка горит, кастрюля ржавая, но не худая. Отварим свояка, срежем мясцо, а потроха и голову в мешок и в погребальню. Сказано – сделано. Наварил тогда Рашид полную кастрюлю человеческих отрубей. На три дня хватило, но не по вкусу получилось – не досолил. В первый раз все же, но дружбанов угостил. Им понравилось, так что взяли обещание заглянуть снова. Экспериментируя, он смекнул, что жареное мясо вкуснее и надежней – обжарка плюс цвет здоровый, и вода не нужна. Водой удобнее спирт разбавлять. Здравая мысль прижилась, а того съеденного свояка никто не хватился. Свояков, как в муравейнике: одного раздавишь – не жалко. Десяток других приедет. Каждую пятницу грузовик привозил молодняк из соседних регионов. Так и вел Рашид свой бесчеловечный образ жизни и жил себе припеваючи. Сколько он закопал гостей за полгода, не помнит, но точно с целое кладбище, так что этот дом, подобно великой китайской стене, строился на костях. Даже, можно сказать, на мощах, но Рашид об этом не думал. Исключительно голод, смекалка и экономия заставляли его идти на охоту. Удовольствия от убийств он не получал – все согласно закону целесообразности. Таков жестокий закон каменных джунглей – кодекс восточных охотников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Финансирование стройки сокращалось. Долгострой – он и есть долгострой. Многих рабочих сократили, а на последний месяц взяли тайм-аут и распустили всех в бессрочный отпуск до возобновления работ. Через неделю обещали восстановиться, но всех не разгонишь. Куда им идти? Так и пришлось поселить в казармах, и вывезти половину за город, чтоб не разбежались, и держались всех на узде, а искать новую партию слишком хлопотно. Репутация застройщика хромает. Многие конкуренты знают, что стройка – беда, хозяин – жмот, дело – говно, а прежние работяги никуда не денутся. Проще тут докалымить, чем побираться и искать другого работодателя. Умный Рашид и остался. Человек пятьдесят каждый день что-то мастерили. Пища под боком ходит, и никто не навредит. Оно и спокойнее, и к телу ближе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По ночам в каптерках дремали охранники. Рашид не пробовал их на вкус. Боялся, ведь за это вдуть могут, заколоть стамеской или просверлить мозги перфоратором, чтоб неповадно было. Судить его все равно некому, а за сторожей он в ответе. Желтокожего поел – никто не хватится, сгинул и сгинул. Куда ему еще? Суровая реальность. Все по закону охотников джунглей. Кому плов с маслом, кому шаурма из псин, а кому бифштекс в собственном соку, подгорелый, но сочный, витаминизированный и обогащенный радионуклеидами. Никаких геномодифицированных добавок. Часто солить даже забывал. Гастарбайтер гастарбайтеру опора и кусок сала. Как бы в свое оправдание он многих приятелей на халяву кормил, и никто пока не возмущался. Шито-крыто, а зима на подходе, хоть консервы припасай. Ничего… Перезимуем, перезимуем….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид дожевал все последние запасы на ужин и беспощадно рыгал, не прикрываясь ни рукой, ни тряпкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так и будешь здесь жить? – спросил я, переваривая его исповедь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А где же? – вопрошал он, – и что жрать? Здесь и жить, здесь и жрать. Воля наша.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А когда стройку возобновят?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Будем строить, – просто отвечал Рашид, изображая восточную мудрость в самом первобытном обличии и жестокости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сам того не желая, я вспомнил древние племена, в том числе на Амазонии до сих пор сохранились каннибалы, не гнушавшиеся пробовать собственных братьев. Значит, это предусмотрено создателем и не противоречит законам природы, раз есть негры и папуасы –людоеды, то почему бы не быть людоеду-Рашиду? Чем он хуже? Но что будет с ним дальше, и не перейдет ли он с братьев по разуму на коренных горожан? Однообразие всякому рано или поздно надоедает, но надоест ли оно Рашиду? Спорный вопрос, и я побоялся спрашивать его лично, представляя, что сам пока нахожусь в его власти. Следом я поймал себя на мысли, не покуситься ли мне на Адель, раз я вкусил человечины. Убить, разорвать на части и сожрать ее черствое от лжи сердце? И ту же зарекся – ту дрянь есть слишком противно. Застрянет в горле. Плоть ее полна яду, и любой кусок будет смертелен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо у тебя. Спокойно, – добавил я, свыкшись с обстановкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Перезимуем, – по привычке произнес Рашид. Зимы он боялся, что стало его крылатым выражением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Перезимуем, – подтвердил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Еще будешь? – новострился Рашид переползти к ящику, чтоб продолжить опустошение своих погребов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спасибо. Сыт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сыт! Уважил. Накормил и напоил меня, брат. Пора мне, заждались…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уходишь? – нахмурился он, оскалившись наподобие австралийского папуаса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ухожу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Иди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Проводи меня? Сам не выберусь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Собирайся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тяжело зевая поле сытного ужина, Рашид провел меня по подвальным катакомбам, на этот раз двигаясь заметно медленнее. Я смотрел ему в след и уверился, что приобрел здесь бесценный опыт. Вспоминая своего брата, я понял, почему его так влекло в бесконечные странствия по миру. Отныне мне есть, чем гордиться. Брата я обскакал – предмет моей гордости. Самому довелось побывать в племени Мумба-юмба и отведать деликатесного шашлыка. А если бы это было реальное африканское племя, то мне было бы не так тошно и противно, но наш мир суровее наших грез.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проведя до цокольного этажа, Рашид приобнял меня, как брата. И я похлопал его по плечам, мол, спасибо, век не забуду. Я пожелал ему перебраться повыше и извинился за разбитое стекло, вспомнив про магнитолу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Любишь музыку слушать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мистера Кредо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Понимаю. Тут неподалеку валяется магнитофон. Возьми себе, если он не сломан, пока сторожа не сперли, и слушай. Электричество у тебя есть. Включи диск и услышишь голос прекрасной женщины. Сладкий голос, как и она сама. Будет не так одиноко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Женщины – хорошо. Иногда ко мне ходят женщины, – хитро ухмыльнулся Рашид, как истинный homo sapiens.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жаль, что он иногда вел себя не очень разумно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Женщины ходят к тебе? И уходят?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не все.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А я ухожу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рашид проводил меня до забора, не боясь разбудить сторожей, и смеясь над их запойным храпом, отдававшим глухим эхом по ржавым каморкам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Попрощались мы молча. По мужски. Рашид скуп на эмоции. Я тоже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На четвертом этаже все также мерцала лампа, но стекло разбито, как разбито и мое сердце от чудовищной лжи. Лиза поймет меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как перебродившее тесто в кастрюле, мой мозг наливался ненавистью. Опустив голову, я двинулся дальше от стройки, пиная камни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Машина стояла на месте. Я дернул дверцу – заперто. С размаху я кулаком саданул по капоту, отчего замок щелкнул, и все открылось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель протирала заспанные глаза и не соображала, что происходит. Сучка уснула, когда я прохлаждался в логове людоеда! Сейчас она у меня попляшет!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С размаху я вдарил ей кулаком в нос. Кулак проскользнул по переносице, приложившись косо и неудачно. Адель вскрикнула, а я схватил ее за волосы и, чуть не выдрав скальп, выволок ее из машины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подлая тварь продолжала кричать, а я ударил ее повторно – на этот раз точно в губы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проступила первая кровь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты с ума сошел! Отпусти! – успела она промычать, когда я залепил ей в поддых коленом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сука! Это ты сошла с ума, когда родилась! Ты ответишь! Сдохни! Сумасшедшая сука!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Плашмя Адель рухнула на щебенку. Барахтаясь в пыли, она пыталась подняться, но я пнул ее в живот острием ботинка. Жалкая поэтесса продолжала мычать и издавать нечленораздельные завывания. Пусть мычит, пусть ноет, пусть зовет на помощь. Здесь ее никто не услышит – самое подходящее место для мести. Адель отомстила – наступала моя очередь. И слепое возмездие в действии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никто и не думал идти ей на помощь. Пришел бы один Рашид, но он на моей стороне, повинуясь закону городских джунглей. Кровная месть – как это сладко звучит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель трепыхалась под ногами, как подыхающая курица, а я безжалостно смотрел на нее, а когда она поднималась на колени, пинал ее в пах. Адель опрокидывалась на спину, вымазываясь в гравии. Не понимая, что творю, я поднял увесистый булыжник и опрокинул его на Адель. Не попал. Булыжник рухнул в миллиметре от ее носа, придавив слипшиеся в песке и крови волосы. Я задумал отнести ее к Рашиду в знак ответного уважения и подарить ему эту курицу, устроив пир на весь мир. Сожрать ее вместе, разбудить сторожей и напиться до посинения! С них выпивка!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Замахнувшись, чтоб ударить ее в живот, я промазал, когда вдруг лопнула подошва, и ботинок улетел в кусты. Это охладило пыл, и я на одной ноге попрыгал за ботинком, как заяц, но зачем? Все равно был по уши в грязи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель лежала на животе и молчала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неужели я убил ее?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Честно, я не желал ее убивать. Это наваждение. Кровью залило душу. Снасильничал, чуть не отправив девку в ад! Стало страшно. Лиза не простила бы мне. Во все времена к юродивым относились гуманно. Надсмехались над ними, но руки не распускали. Я же оступился и отдубасил кошелку. Грешник, но что делать, если нам всем суждено отправиться в ад?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Залез в кусты и бултыхался в канаве, в которой плавал ботинок. Достал его, вылил помои и одел, но тут же снял оба и выбросил их в канаву. В мокрых носках, обходя острые камни, вернулся к Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сучка была живучей. Сучка жива, дрыгая бледной ладошкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман! Не убивай… Прошу тебя, не убивай… Я виновата… Герман…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вышла дурь? – нагнулся я над ней, как палач перед гильотиной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прости… Ты же знал, что я любила тебя…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кого ты любила? Ты посмеялась над мертвыми!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прости…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юродивых не трогают.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Взяв поэтессу за плечи, поднял ее с щебенки и дотащил до машины. Дальше Адель смогла самостоятельно приподняться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Избиение не носило фатальный характер. Жива, но мне определенно грозила статья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прости, – давилась в крови Адель. – Я люблю тебя!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В бардачке я достал аптечку. Первый раз в жизни она пригодилась, первый раз в жизни я пользовался ей, оказывая кому-то помощь. Кому? Недругу номер один. Чуть не отправив ее на тот свет, я уже испытывал сострадание и вину. Не стоило так разряжаться над полоумным созданием. Психи вроде Адель даже в тюрьмах не сидят, а лечатся в спецлечебницах. Да и мне до лечебницы не долго осталось. Сколько же из меня вышло злости, сколько мести и сколько коварства, будто я присосался ко всем серийным убийцам планеты и высосал у них по литру крови с каждого. Ужасное ощущение. Как я не лопнул от чужой крови и злости?! Потому что резиновый.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перед лечением пришлось стащить с нее грязную одежонку. В расход пошел ее сарафан, обнажив грязное худощавое тело.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне следовало скинуть пиджак и закатать рукава рубашки. Полная Луна освещала мои деяния, и со стройки завыли псы, требуя прикончить поэтессу. Но я не слуга собакам, и никого кончать не собирался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Посадив Адель на заднее сидение, а она силилась присесть в полувертикальное положение, упираясь мокрой спиной. Я открыл капот – там валялась пластиковая фляга с дистиллированной водой. Вымыв руки, я полез в аптечку. Бинт, вата, перекись – пойдет, а шприцы и ампулу анальгетика выкинул за ненадобностью. По уколам я не мастак, ни в вену, ни в задницу ничего себе не вводил. Пусть терпит, как я терпел, ведь мои мучения не сравнить с несколькими синяками и ссадинами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Воды! – доносилось из салона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Протянул ей флягу. Адель присосалась к горлышку, впрыснув внутрь струю ядовитой крови. Подняв ее над собой, она выпила четверть. Вода стала розовой. Я отнял пойло и выкинул в кусты – непригодно. Затем смочил перекисью вату и стал протирать залитое кровью лицо. Адель морщилась и шипела в такт перекиси, как умирающая гадюка, но терпела и не мешала. С каким рвением я счищал с нее грязь и кровь, словно замаливал собственные грехи. Когда она немного очухалась, я вручил ей бинт. Она прислонила его к рассеченным губам, и кровотечение останавливалось. К животу я не прикасался. Адель не жаловалась, сидела молча и не двигалась. Лай бешеных псов не стихал. Пора сваливать. Чудеса в решете закончились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отъехав на пятьсот метров, на безлюдном шоссе я остановился, не приглушая мотор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зачем ты это..?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я объясняла – старые счеты, – несуразно давилась Адель, прижимая бинт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты прости. Погорячился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты садист. Испортил прическу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дура! – сказал я и двинул Маздочку дальше. – Прическа! Мы квиты?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Садист! – огрызалась она. – Где вода?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В канаве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ее выдумке позавидовал бы сам Хичкок. Но допрашивать поэтессу невозможно. Ей больно телесно, а мне морально, что не уменьшает ни мою, ни ее тяжесть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ехали молча. И я не оглядывался в стекло, чтоб проверить, как она себя чувствует. Оголенные нервы покрывались корочками, но я продолжал корить себя за взрыв ярости. Меня не волновало, как Адель провернула эту аферу? Дело техники, но неужели все голоса Лизы были искусственной выдумкой ее воспаленного воображения? Не может быть, и страшно в это поверить. Ее голоса – ее голоса, а выдумка Адель – это выдумка. Меня не разведешь так подло, и я не настолько глуп, чтобы верить в подобные цирковые номера.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это провокация Лизы? Они действуют сообща? Лиза смеется. Зачем? Что я сделал плохого?! В этом есть некий смысл. Для нее? Для меня? Для Адель?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как все сложно, но я разберусь обязательно – слишком далеко все зашло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Придет девятый день, и я сдержу данное обещание – все, как Лиза просила. Если это ее жестокие шутки, то я заслужил их, а Адель всего лишь посредник в их осуществлении. Она действительно медиум между мной и Лизой – в том ее важная и одновременно жалкая роль. Я общаюсь с Лизой напрямик – без посредников и Адель. Она хочет испортить наши отношения, ведь мы продолжаем любить и продолжаем верить. У Адель не получится загубить любовь. Как когда-то получилось у меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не получится…<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава восьмая<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Девятый день<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От причиненных побоев Адель оклемалась как кошка с девятью жизнями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Синяки и царапины заживали неприлично быстро. Адель простила меня. Похоже, что любит. До сих пор. Мазохистка. Не стала мстить, не стала писать заявление прокурору, не побежала доносить следователям, как я жестоко избил ее накануне. Неизвестно, было ли ей хоть капельку стыдно за игру со смертью, но она старалась об этом не вспоминать. В ту садистскую ночь я довез ее до дома, и она молча вылезла из машины. На следующий день созвонился, спросив про самочувствие. Адель отвечала, что все в порядке, как будто давно ждала, чтоб кто-нибудь ее изувечит, словно боль заменяла ей секс. Скорее всего – так и есть. Адель получила незабываемое мазохистское удовольствие. Неспроста многие женщины в русских селеньях терпят, когда их регулярно бьют. Терпят, ждут и верят. Бьет – значит, любит. Верила ли в это Адель? Слишком сложно разобраться в ее душевных потемках. Слишком сложно….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На работе я так и не появлялся и не отвечал на звонки, периодически выключая телефон, не боясь, что меня уволят или вычтут штраф из зарплаты. Абсолютная пустота в голове не занималась подобными мелочами – банальные неурядицы, и точка. Что они значат по сравнению с игрой со смертью?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несколько раз на связь выходил Белкин, сменивший номер. По глупости я взял трубку. Белкин искал меня, как искало все начальство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты где? – спрашивал он. – Жив?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не жив и не мертв, – отвечал я сердито, – чего тебе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты куда пропал? Фридман на меня всех собак спустил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Передай ему, что я улетел на Ямайку курить дурь и посвящаться в растаманы! Передай ему, что у меня крупные неприятности! Скажи, что проблемы с родственниками, что я сбежал далеко-далеко. Махнул на Урал, слышал?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Снова проблемы? Ты пока не начал пить?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Похоже?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Голос трезвый. Не заплетается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пока не начал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Планируешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отстань! Ты-то как?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нормально. Получаю подзатыльники от шефа. Нас уже лишили премии, а тебя, похоже, и зарплаты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Неважно. Мне давно все по барабану. Как Секир?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лечится, но приступил к работе. Ему позарез нужны деньги, так что батрачит за двоих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кончилась медицинская страховка?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто его разберет! Бери трубку, когда тебе звонят!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не обещаю. На чужие номера не отвечаю. Не звони. Если будет нужно, я сам найду тебя. Фридману привет!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разговор прекратился. Пусть батрачат Белкин с Секиром.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Закончилась целая неделя. Я отсиживался на дне и думал о привычных вещах: жизни, смерти и Лизе. Прожил семь дней с хвостиком, и скоро грядет девятый. Девятый день – самый важный после смерти Лизы. День, когда мне предстояло выполнить волю покойницы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На закате я отправлюсь на кладбище.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настроение с утра было приподнятым. Странно – мне идти на могилу, а я слегка навеселе. Ощущения, словно перед свиданием, не перед первым, конечно, но волнения не меньше. После подгорелой яичницы и кофе перечитывал ее послание, ища в нем новые скрытые смыслы. Перечитал пять раз, не найдя ничего нового, но текст повторял и проговаривал про себя. Память в порядке, особенно механическая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пошарил в гардеробе, вспомнив аромат ее одежды. Вещей накопилось уйма, так что пора сдавать в секонд хенд. Так поступил бы любой вдовец-скупердяй, но не я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Память не отдают и не продают – ее помнят. Вещи Лизы стали мои единственным фетишем, а я превратился в последнего фетишиста. То, чего опасался и чего отстранялся, стало моей любимой привычкой. Я перебрал все ее чулки, трусики и лифчики, модные платья, бижутерию, и меня не покидало ее колье, старательно возвращенное в день ее ухода. Вечное напоминание. Колье передавало ее запах и молодость, но вызывало ненужные всплески эмоций. Фетишизм сам по себе в принципе вызывал эмоции и заменял Лизу, но я вскоре одумался и спрятал колье в верхний ящик письменного стола, ее вещи аккуратно разложил по полочкам, а платья повесил в шкаф. Эмоции заряжали меня как громоотвод от удара молнии. Напряжение готово перевалить за разумные пределы. Следовало снова на кого-то наброситься, но Адель рядом не было. К сожалению, она не груша для битья, а больная слабая женщина. В этом я уверился окончательно, чуть-чуть пожалев ее, но без трагизма<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предугадывая возможные сюрпризы, я не сообщал ей о предстоящем походе на кладбище. Если Адель знакома с посланием, то наверняка знала, что меня сегодня ждет. Мне представлялось, что они вместе писали прощальное послание. Сидели в каком-нибудь интернет-кафе под чашечку каппучино и строчили мне письмецо. Лиза придумывала текст, а Адель редактировала. Удобно и просто, чтоб запудрить мозги. Стоп! Я начинаю грешить на Лизу, что вдвойне грешно на девятый день, и я старательно прекращаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Звать Адель с собой – невозможно. Захочет, объявится сама, а на свидании третий всегда лишний, и оно предназначено мне одному. Без свидетелей, без Адель. И Лиза даже не намекала. Она любит уединение и не любит толпу. Два гостя – уже толпа. Так, наверно, считает и Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До обеда время тянулось мучительно долго. Склочные облака, заполонившие с утра небо, к полудню рассеялись, оставив перистые следы, и солнце озаряло город лучезарным оптимизмом, как бы предвкушая чье-то неминуемое воскрешение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Телефон пока я не выключал, но никто не тревожил. Все подсознательно понимали, что доставать меня бесполезно, и я не отвечу. Важный день предстоит, значительный, и партнеры успели забить на меня. Забить и забыть – их полное право. Лишних людей я не осуждал и относился к ним индифферентно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После полудня настроение выровнялось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Легкая эйфория улетучилась вместе с облаками, и наступило ровное ожидание предстоящей встречи. Кое-что я не сделал, а оставил на последний момент. Речь шла о невинных хризантемах, на которых остановилась в выборе искусительница. Странный выбор, странные цветы с волнующим послевкусием. Что она нашла в них? Неизвестно. Раньше я никогда не дарил их, и Лиза не держала их в руках – при мне точно. Или это были любимые цветы ее детства, и она вспоминала о них когда-то? Ничего в них не было экзотического и наносного: ни шика, ни блеска, ни намека, ни упрека… Банальные цветы для рядовой женщины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Видимо, хризантемы очень соответствовали духу теперешней Лизиной прописки. Возможно. В этом имелась особая и заковыристая женская логика. А Лизина логика вдвойне женская и втройне заковыристая. Даже заковыристее не бывает. Лиза далеко? Вряд ли. Логика ее рядом. Логика жива и терзает мозг, но там, где логика, там и Лиза, то бишь Лиза жива и рядом – вот рациональное объяснение и никакой схоластики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Критика чистого разума. Сам Кант позавидует и обязательно пригласит к себе пообедать. Хоть он и любил обедать в веселой компании, мне сейчас не до веселья, и Канта я развлекать не стану, но о жизни мы бы поговорили, а скорее о смерти. Если б наш разговор состоялся, то обязательно вдохновил бы старика на новый философский трактат, принесший ему не меньше славы и почета, чем все остальные. И мне бы досталось от общего пирога. Своя минута славы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оторвавшись от философии, я вернулся к земным реалиям и вспомнил Рашида. Что он делает сейчас? Таскает кирпичи на четвертый этаж? Посыпает песком головы съеденных собратьев? Время обеда, значит, трапеза в полном разгаре. Кого пригласил он на этот раз? И точнее, кем он трапезничает? Сторожами?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Холодок пробежал по спине, и кожа стала гусиной. Брр…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поежился и выдохнул через ноздри. Провести уйму времени в копании пожирателя людской плоти – не самое привычное занятие. Это круче прыжка в пропасть с одним парашютом, который раскрывается у самой земли. Ощущения похлеще, но с парашютом я не прыгал ни в пропасть, ни с самолета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внешние обстоятельства будто провалились и расплавились в земном кратере. Никто не мешал, и это здорово. Адель снова, как в воду глядела – настоящая ведьма. Пообещала, что менты отстанут, и Звонарев не приглашал на очную ставку. Я поверил Адель и выбросил всех сыщиков вместе взятых из головы. В ту же пропасть, но без парашюта. Поделом. Все равно от них никакого толка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда-то, когда я любил рассекать по асфальту на горном велосипеде, меня остановила чудная девочка и попросила прокатиться. Лично ее я не знал, но отказывать не стал. «Бери! – сказал я, – прокатись взад-вперед!» Девочка была очень очаровательна. Велосипед отличный, только что купленный лично мною – не прокат, не аренда, а частная собственность. Многим на него три зарплаты откладывать, а мне подарен на день рождения. Довольная девочка села на мой вел, прокатила круг, и с концами. Домой я шел на своих двоих. Отец долго капал на мозги, подсчитывая убытки, а мать перешла на латынь, осыпая меня нравоучительными афоризмами. Пропал велик, а девчонка – дрянь рассекает на нем по улицам, но ко мне в район уже не заедет. Папа накатал заяву в милиции. Естественно, искать мой горный байк никто и не собирался. С тех пор я заточил зуб на всю ментовскую шайку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Через год у отца вскрыли гараж и украли подержанную «Митсубиши», которую он еле-еле перегнал из Владивостока. Отец лично летал на край света, чтоб сопроводить ее до Екатеринбурга. Копил долго. В тот год он оставил науку и пробовал себя в качестве частного предпринимателя. Автомобиль – не байк, и стоил дороже. А отец терзался, как я тогда, даже сильнее, и мать уже не находила латинских мудростей и гладила его по седеющим расщелинам. Папа написал второе заявление, а оно также кануло в лету. Лишь спустя два года на дне пригородного озера водолазы – любители случайно наткнулись на странный предмет. Думали, что подводная барокамера или неопознанный плавающий объект. Присмотрелись, и обросшая ракушками и водорослями подводная лодка оказалась автомобилем. Водолазы позвали спасателей, заставив их очень засуетиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какой непорядок – машина на дне озера, в котором купаются дети. Страсть! Вдруг там скрывается преступление, хранящее в себе сгнившие останки убитых когда-то жертв. Приехали доблестные сотрудники на грузовике, протянули трос, благо авто покоилось недалеко от берега, и вытянули папину радость буксиром на поверхность. На тачке сохранились номера – опознавательные знаки для нас и крутых оперов. Та самая машина числилась в угоне и принадлежала моему бате. Мусора позвонили и сообщили диковенную новость. Мы же видели эти кадры на нашем канале, но не предполагали, что тачка окажется нашей. Отец давно успел обзавестись другой, но все еще тосковал по прежней машине как по первой любви. Тоска не прошла даром – возлюбленная утопленница вернулась из водяного плена. Но восстановлению машина не подлежала, и отец похоронил ее, сдав на металлолом. Долго он не горевал, построив гараж с неприступными стенами и крутыми замками, а спустя полгода и вовсе ставил свои авто на охраняемые стоянки. Купил он тоже «Митсубиши», только более современную модель. Ее сперли ровно через год, но папа так сильно не переживал, понимая, что с японским автопромом ему не везет, и перешел на немецкого производителя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Осенью того же года у соседа пропала дочь. Типичная ситуация – ушла из дома и не вернулась. Как принято по субботам, отправилась на дискотеку. Разумеется, не одна, а с шумной компанией. Ничего не предвещало беды. Возвращалась обычно к семи утра, но в то эпохальное воскресение не вернулась. Сосед не придал этому значения, но его жена обзвонила всех ее подруг, которые пожимали плечами, убеждая, что дискотека прошла без нее. Соседская дочь сгинула – чем не повод обратиться в районное отделение. Начался поиск – обзвонили все морги, прошарились по старым притонам, задержав несколько наркоманов, дилеров с анашей и стушевавшихся зеков, находившихся в федеральном розыске. Прочистили микрорайон по полной и повысили план раскрываемости процентов на пятьдесят, только вся раскрываемость была случайной. Между прочим, искали не злодеев, а пропавшую девочку: школьницу, медалистку, надежду и опору семьи. Будущим летом ей поступать в медицинский институт. Девочка всю жизнь мечтала людей лечить, а теперь крах всем ее помыслам. Соседи были люди набожные и частенько общались с Богом. Сколько свечек поставили в церквях, сколько молитв прочитали, а все без толку. Но сосед в свое время начитался научной фантастики, верил в далекие межгалактические миры, в полтергейста и лешего. Он отметил, что в день пропажи дочери над районом пролетал неопознанный летающий объект. Сводки газет по словам очевидцев зафиксировали это событие. Зеваки уверяли, что видели свечение, исходящее из круглого переливающегося разными цветами шара. Тот кружился над их домами и спускал светящийся луч наподобие лазера. Одному обывателю посчастливилось сфотографировать НЛО на «поларойд», и фото инопланетного корабля появилось во всех газетах, даже попав в Москву на обложку культового журнала «Чудеса и приключения». Мой старший товарищ Димка, носитель взрослых усов и грязных ногтей, выписывал его с пятого класса и приносил мне полистать, когда выискивал там что-то особенно впечатляющее. После школы Димку призвали служить в Чечню, где он погиб, подорвавшись на мине в спецоперации. Груз-200 родители так и не получили. Одно утешительное письмо по военной корреспонденции. В тот день он предположил, что дочь соседа похитили гуманоиды. Неизвестно, каким макаром, но сосед, словно участвуя в телепатии, сам поверил в межпланетную версию. Димка тут ни при чем. Сосед сам себе насочинял лишнего. Фантазер был страшный, похлеще братьев Стругацких, но безграмотный. Его младший брат протирал штаны в гидрометеорологической станции, а в свободное время общался с уфологами, которые использовали станцию в корыстных целях, но без ведома руководства. Брат рисковал, но приобщался к неведомым мирам. Сосед объяснил ситуацию брату, тот связался с уфологической братией, и к расследованию подключились еще одни мозголомы. Брат звонил зря – уфологи давно в курсе и собирались и так проверить их микрорайон на инопланетную вшивость. Они традиционно связали пропажу ребенка с прилетом пришельцев, обозвав девочку контактершей второй или третьей степени, отчего сосед пришел в ужас и наглотался валидола, а мать не снимала платка и молилась перед образами пресвятой Богородицы. Уфологи взялись за дело смело, подключив к поискам культовую группу «Космопоиск».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ментам было любопытно наблюдать в стороне, отдав пропажу девочки на откуп межпланетным силам, не входившим в их компетенцию. Незаметно они ушли в тень, формально продолжая поиски. Уфологи притащили груду металла, именуемым поисковым оборудованием, выставили антенны, побродили по подвалам с металлоискателем, распугав всех бомжей и спровоцировав приступы белой горячки у заштатных алкашей проверяемых жилых зданий. Не получив ответа, уфологи подались ввысь и забрались на крышу, где установили радиопередатчик. Они сияли энтузиазмом и посылали радиосигнал в космос, уверяя, что тарелка точно нависала над крышами, а луч упал где-то рядом, о чем свидетельствовал повышенный радиационный фон и скверная голограмма на непонятном простому люду чудо-приборе под названием «Спектромер – Б1».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За происками уфологов следила вся пресса. Сосед с женой стали звездами вечерних новостей, а их дочь успела превратиться в легенду. Район становился Меккой псевдонаучной братии. За три дня сюда съехались маразматики со всего Урала. От радийной аппаратуры плохо показывали каналы, что бесило местных дедов, и накрывало электрические щиты, что бесило дедов и их старух, да и всех жильцов вместе взятых. Злоба к уфологам нарастала, а слава утомляла соседа, отчего все стали постепенно подгонять уфологов. К делу подключилась районная администрация. От уфологов ждали заключение, а они следили за антеннами и глушили водяру с коллегами из соседних регионов. Терпение иссякло. Сосед потребовал объяснений. Самый видный уфолог собрал всех интересующихся и прочитал данные досье, из которых следовало, что неопознанный летающий объект действительно пролетал над районом, зависал в воздухе, выбрасывал луч и, что весьма вероятно, подхватил кого-то на борт корабля, предположительно того, кто попал в поле действия излучателя, что доказывают показания выше названных приборов. Ниже он приводил их список с полной технической характеристикой и сроком годности каждого, но цены приборов не приводил – постеснялся. Заключительным выводом была осторожная гипотеза о том, что контактеры обычно возвращаются. Остается ждать и верить. В подтверждение своих слов, он привел несколько историй, в которых возвращенные счастливчики делились впечатлениями о полетах с гуманоидами. Уфолог даже предположил их расу, отнеся похитителей к виду «Зеленых человечков» – самых коварных тварей по сравнению с другими пришельцами. Доклад окончен, и публика разбрелась, переваривая услышанное. Сосед остался недоволен, желая услышать более детальные выводы: когда, кто и с кем? Где конкретно находится его дочь? Уфолог саркастически улыбался и ссылался на несовершенство нашей науки и низкий уровень земной цивилизации. На десерт уфолог обмолвился, что «Зеленые человечки» обожают генетические эксперименты и частенько ищут самок для оплодотворения. Сосед налился помидорным блеском и заехал уфологу по морде. Уфологи обиделись, свернули аппаратуру и двинулись в направлении новых открытий. Желание отомстить за удар и плевок в истинных ученых не обошли брата стороной. Уфологи настучали начальнику метеостанции. Брата уволили, и он запил, счищая чешую с воблы на помятых газетных страницах про НЛО. Сосед же вовсе перестал верить в пришельцев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все события уместились в пятидневку. Менты вовсю занимались розыском пропавшей, пока одним солнечным утром девочка сама не вернулась домой с повинной. Инопланетяне сжалились над ней и вернули родителям. Сосед снова стал верить в чудеса, от радости чуть не убив дочку, а мать рассекла лоб о пол, молясь святым старцам. Девочку не похищал маньяк и не забирали инопланетяне, но она точно предавалась генетическим опытам с залетным байкером Федором, рискнувшим украсть ее на недельку, увезя ее покататься на крутом байке. Девочка просто решила отвлечься, так как устала от комплекса отличницы, бесконечных назиданий матери, проверок отца и подготовки в вуз в воскресной школе, так что отдалась желаниям вольного байкера и на пять дней превратилась в безотказную девочку, предавшись свальному греху и пьянству. Байкер научил дочь плохому, покатал на мотоцикле, доставил в целости и сохранности и помчался на поиски приключений. Девочку заперли и урезали карманные расходы, запретив выход из дома, но она не плакала, а продолжала готовиться в вуз, погуляв на пять лет вперед. С тех пор сосед никогда не избавился от репутации полного лоха, но долго требовал реванша, ведь девочка – несовершеннолетняя, а по слухам байкеру стукнуло за тридцать. Сосед настаивал на поиске лихача и возбуждении уголовного дела за совращение малолетней. Менты снова пожимали плечами, но были не прочь принять заявление. «Снова за свое! – ругался сосед, – достали своими идиотскими бумажками!». Служители закона популярно объяснили: не хочешь строчить телег – катись! Сосед прогремел трехэтажным матом и отныне не писал никаких заявлений, тем более в наше славное РУВД.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне бы не узнать этой истории в подробностях, если бы не вездесущий покойный Димка. После положительного опыта с байкером девочке захотелось продолжения, а Димка жил напротив и не зря носил шикарные усы совсем как у байкера. Через неделю она стала тайком заглядывать к нему в гости, миновав лестничный пролет, и даже ждала его со службы, штудируя учебники анатомии в областном меде. Вездесущий Димка-усач так и не вернулся со службы. Соседка вышла замуж за офицера ВДВ и родила ему двойню. По распределению переехала с мужем служить далеко на север. Но Димку усача наверняка частенько вспоминала, дожидаясь мужа с учений, как и мимолетного Байкера, что научил ее плохому…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сосед постепенно возвращался к старым взглядам и заставил брата помирить его с обиженным уфологом. Брат к тому времени устроился в институт, где недавно пахал батя, и даже попал на его кафедру, пару раз прибегал к отцу за советом, как увлекательнее читать лекции и где набрать материал на предстоящую диссертацию. Он не возвращался к той истории, но отец рассказывал ее нам, что-то пропуская, немного привирая, и постепенно история становилась легендой. В нашем квартале не было ни одной семьи, не знавшей о проделках дочки-отличницы из дома №18. Не зря она смылась с десантником. Офицерская честь не могла потерпеть порочных слухов и домыслов. И родители не открывали вояке своей маленькой тайны, благо появлялся он у них только на заслуженном отпуске – раз в год ненадолго, так как тут же улетал с женой в Крым, где трясли деньги с туристов его родители. А сосед помирился с уфологом, выпив с ним на брудершафт, а уфолог предложил стать членом его команды. Сосед обещал подумать, сообщив, как кончилось дело с похищением. Уфолог не верил, доказывая, что байкер этот не настоящий, а липовый, так его вроде никто и не видел, и не байкер он вовсе, а переодетый гуманоид, не зеленый человечек, а представитель другой расы, очень напоминающую земную, но выше, осанистее, с ослепительно белыми шевелюрами. Байкер – это прикрытие, конспирация, и не на мотоцикле дочка каталась, а летала на звездолете по просторам галактики. Силой мысли уфолог убедил соседа, а после сосед сам стал уфологом. Нетипичным, необразованным, но истинно верующим в НЛО и переодетого байкера – гуманоида, кто так лихо когда-то обесчестил его прилежную дочурку. Милиции же он всю жизнь не верил и предпочитал с ними не связываться. Как от всех этих историй не верил ментам и я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но верил в свои силы, в силу проведения и высший разум.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И конечно я верил Лизе….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одевшись во все темное, согласно предстоящей церемонии и дресс-коду, я выехал в свет. Машина была заляпана грязью. В салоне пахло песком, щебенкой и вчерашними баталиями. На диване подмигивали засохшие пятна крови. Пора обязательно что-то предпринять, заменить сиденья и сдать покрывала в химчистку. Отвратительно было сидеть в салоне, напоминавшем о прошлой ночи. Отвратительно, несмотря на всю привязанность к моей верной Маздочке. Верность верностью, но присутствие Адель не исчезало. Пятна крови на заднем сиденье прямое тому подтверждение. Я пообещал, что завтра займусь общим тюнингом. Завтра, а сегодня предстоят дела по важнее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В цветочном салоне на Большой Дмитровке я купил букет хризантем – ровно столько, сколько просила Лиза. Продавцы удивлялись моему выбору, как и моему виду. Хризантемы не пользовались популярностью, и покупали их разве что старые интеллигенты первой волны, заводчане из рабочих кварталов и старушки из сельских окраин, приехавшие навестить внучек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я купил хризантем, и не жалею об этом. С того момента хризантемы стали моими любимыми цветами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Промотавшись до назначенного часа по городу, семеня выхлопными газами, будто меча территорию, я рванул на Переделкинское кладбище. Ехал осторожно и плавно, и скорость не превышал. Ничто не должно помешать предстоящей встрече: ни гаишники, ни пробки, ни поломка Маздочки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Машина не подводила меня. Бензина хватало надолго. Светило неутомимо скрывалось на горизонт, а я мчался за ним вдогонку. Встречные автомобили ломились в сторону города. Я же бежал от него, как заяц-русак от охотника. Вчера успел побывать и в роли пугливого зайца, и в роли охотника, вместо двустволки орудуя кулаками и каблуками ботинок от «Ferre». Кто помянет былое, тому глаз вон. Я настраивался на правильную волну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По пути включил «Наше радио». Старый добрый рок-н-ролл подзадоривал, заставляя давить на газ, но я не давил и не поддавался на рок-н-рольные провокации. Заунывные хиты «Алисы» и угарная баллада «Короля и шута» отражались в моих колонках особенным смыслом. Собственное воспоминание о былой любви несло меня вдаль летучим голландцем. Встречных машин становилось все меньше, и меня обгоняли редко, в основном халеные внедорожники и одна спортивная потаскушка, напомнившая мне «Ламборджини Дьябло», о какой мечтал Секир, и какую точно планировал приобрести я, когда смогу себе это позволить. Но точно кулю первым, заставляя Секира кусать локти от зависти и умолять меня погладить ее по капоту. Посидеть внутри и прокатиться по ночному садовому кольцу я бы точно не разрешил. Детка принадлежала бы только мне. Пришлось бы изменить Маздочке. Хорошо, что она всего этого не слышит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но на полпути забарахлил мотор. Внутри забурчало, сбросились стрелки скорости, и машина неминуемо должна остановиться. Я давил на педаль, передергивая сцепление, а машина словно предупреждала меня, что не одна Лиза способна читать мои мысли. Я испугался и выкинул хульные мысли про измену из головы. Измена не состоялась, и Маздочка перестала сопротивляться. Я не рискнул тормозить и заглушать двигатель. Капризная девочка могла выкинуть любой номер. Или она ревновала меня к Лизе и советовала не приближаться к кладбищу? Она определенно говорила со мной, как иногда собаки лают на хозяина, предупреждая об опасности. Почему бы и машине не предупреждать владельца? С ней мы очень близки, так что все реально.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В подтверждение моих мыслей Голливуд даже выпустил фильм, где машинам придали душу, вселив в них разум и чувства. Почему бы и нет? На примере Мазды и стиральной машины, которая так же барахлит и капризничает, когда я в дурном настроении, я готов в это поверить без доказательств. Их и так хватало. Определенно машины имеют тонкую душевную организацию, не говоря уж о роботах, с которыми лично мне общаться не доводилось. На ум вспомнился старый культовый фильм, в котором сюжет шел про робота, променявшего механическое бессмертие на смертную душу, отчего я еще страстнее и безнадежнее убеждался в своих выводах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем Переделкино приближалось, как и сумерки. Уходящее солнце светило полумесяцем. Вдалеке плавали дымки тумана. Разлучница Луна уже закарабкалась на небо освежиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда я подъехал к центральным воротам, последняя иномарка со стариками собиралась в дорогу, а рядом заводилась «Газель», битком набитая убитыми горем пассажирами. Все сматывали удочки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очень удачно, подумал я, как того и хотела Лиза. Никаких свидетелей и случайных зевак. Я, она, и вечность между нами. Как в сказке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Душещипательного трепета перед могилами я не испытывал. Был здесь второй раз в жизни, успел освоиться, помять кусты с крапивой и подорожником и побродить по околице. Рядом с воротами стояло здание филиала ритуальной службы, где должен был находиться сторож или группа кладбищенских сторожей, охранявших покой мертвых. В сторожевом отсеке действительно кто-то дежурил, о чем свидетельствовал свет, открытая форточка и задернутые шторы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дождавшись, когда иномарки и «Газель» отчалят, я вышел из машины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сумерки захватывали территорию. Другой бы на моем месте испугался перешагнуть ограду, но я уверял себя, что бояться нечего. Особой тревоги не испытывал, ощущая себя вполне сносно. Приготовился пройти в ворота, но вспомнил, что забыл цветы. Какая неосмотрительность! Вернулся и прихватил букет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маздочку поставил подальше от сторожки рядом с трассой. Специально, чтоб из окна ее не было видно, дабы не привлекать внимание персонала, и чтоб им не вздумалось проверить ее и меня в придачу на сигналку, нарушив наше уединение с Лизой. Я не решался сказать себе с полной уверенностью, обходят ли сторожа кладбище по ночам или отсыпаются на топчане до утра, выходя исключительно по необходимости. Вопрос не в моей компетенции, да и не очень-то актуальный. Кому придет мысль бродить средь могильных крестов? Только мертвым, и мне по особому важному поручению.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Со второй попытки перешагнул ворота. Осмотрелся, вспоминая тропинку к Лизиной усыпальнице. Точно не вспомнил и пошел на ощупь, собирая репейники и обходя разрытые кротами кочки. Дорога относительно твердая. Асфальта я не приметил, хоть он и должен был виднеться местами. Кладбище в полном запустении: глухое, заросшее. Это вам не Ваганьковское в центре, где усыпальное место стоит как несколько квадратных метров жилья. Тихое, размеренное кладбище. То, что нужно, чтобы разложить остатки косточек по ложбинкам. Красивое место.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из кустов стрекотали кузнечики, а в кустарниках поскрипывали птички – никакой мертвой тишины. Жизнь есть везде. Пахло свежестью и полынью, коей здесь все заросло, не считая крапивы и прочих колючих сорняков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обходя могилы, я замечал, что многие довольно ухожены, но две трети пребывали в полном запустении и разрухе. Лиза покоилась в центре. Подальше от входа – так надежней и спокойней, как она и требовала, а я не упустил ни малейшего нюанса. Все по фен-шуй, если эта программа занимается месторасположением могил на кладбищах. Скорее всего, ведь традиция древняя, а императоров тоже требовалось хоронить. Как же иначе? Без фен-шуй не годится. Ну, а в Швеции фен-шуй заменяют советы «IKEA». Есть могила – есть «IKEA». И все чики-пуки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тропа уходила вглубь зарослей, а внутри появилось сильное беспокойство. Еще бы – один среди мертвецов – я смельчак. Оборачиваясь назад, я натыкался на темноту: ни ворот, ни света из окна, ни машины – единая темнота, но тропинку я кое-как разглядывал, и назад доберусь, если потороплюсь и не буду сильно задерживаться. Кустарники росли Гулливерами. Могилы зарастали до вершин крестов и скрывали друг друга, образовывая дополнительный саркофаг словно плащ-палатку. Жужжали комары и вонзались мне в шею, посему приходилось постоянно отмахиваться. С комарами кружилась наглая мошкара, так и норовящая залететь в нос и покружиться перед глазами, отчего нужно было прищуриваться. Мертвые с косами не вставали, что утешало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Инстинктивно я приметил искомую могилку. Оставалось пройти три креста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К цели добрался живой и невредимый. Лизина могилка совсем юная, не заросшая полыньей, но кустарники и полынь приближались к ней. Свежая земля покрылась газоном. С соседней могилы устремлял свои дебри размашистый репейник. Если не ухаживать и не полоть землю, через месяц могила зарастет безвозвратно и покроется инеем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Передо мной возвышался обелиск со старыми добрыми строчками. Величие момента охватывало внутренности. В кулаке дрожали хризантемы. Настал момент оставить их здесь по воле усопшей. Мысленно поздоровался с Лизой, приблизился, присел на корточки и возложил к монументу прощальные хризантемы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смотрелось очень красиво. Я чего-то ждал. Чего именно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ждал, когда из тьмы выйдет Лиза, и мы отправимся гулять по тропинкам, а она отведет меня в чащу, где я останусь с ней навсегда. Я не слышал ни стрекотания, ни жужжания насекомых – все смолкло, и ничто не мешало насладиться близостью с любимой женщиной. А она буквально лежала рядом, подо мной – под землей. Я стоял над ней и мысленно призывал появиться. По лицу пробежал легкий ветерок. Я уловил его смысл – это точно ее поцелуй, настоящий и воздушный. Ветер же – невесомое колебание воздуха. Щеки наполнились жаром и покраснели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза не спешила воскреснуть из могилы. Спала? Дремала? Тянула время? Дразнила меня, или ей не понравились хризантемы? Они смотрелись восхитительно, наклоняя головки к земле, чтоб Лиза могла пристальнее их рассмотреть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не удержавшись, я погладил ее монумент, стряхивая опавшие листья. Чуть не обнял его, не расцеловал, представляя в нем Лизу. Тишина не кончалась, а комары улетели, оставив меня наедине с прекрасным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я выполнил ее волю. Исполнил все честно и безвозмездно. Страх пропал, и наверно, Лиза уже побывала со мной. Наверно, душа ее спустилась вниз – новых поцелуев не прилетало. Полный покой. Вечное смирение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сзади хрустнула ветка – я вздрогнул и обернулся. Из кустов взлетела серая птичка и взметнулась в высь. По губам промелькнула догадливая ухмылка. Должно быть, та птичка и есть Лиза – это добрый знак. Так она напоминает, что я свободен и волен идти, и она не берет обещания вернуться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я свободен как птица.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если бы…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Позади снова треск веток. Затем еще. Появился отчетливый шорох и сопение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я присел и притаился, ожидая увидеть невообразимое. Шорох усиливался. Я сидел у ее могилы, ища в ней спасение. Если это Лиза, то она не станет меня пугать. Спину пробило в пот. Весь в черном я смотрелся как ворон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хризантемы лежали смирно, начиная увядать слишком быстро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рядом покачивались репейники, но ничто не вылетало из-под них. Что-то шебуршело за кустами и не желало появляться. Видимо, стеснялось, предполагал я, набиралось сил, но тревога нарастала, и затекали коленки. Мне пришлось приподняться и осторожно сделать первый шаг. Затем я замер, прислушиваясь. Нечто непонятное происходило в десяти метрах от меня. Послышалось чужое дыхание – звук, напоминающий рычание заунывных псов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я оглянулся на Лизин монумент. Наступала пора прощаться. Если там кто-то есть, он должен был появиться, и если это мертвые поднимаются из могил, то пора уходить. Путь один через единственную тропинку. Встреча неминуема. Прыгать в кусты и пробираться через заросли гораздо опаснее и равносильно гибели. Из кустов мне не выпутаться до утра, а ночь только вступила в свои права.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я все сделал, Лиза, – прошептал я. – Целую. Люблю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Легкий ветерок повторился, заставляя полыхать мои щеки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– До свидания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развернувшись, я пошел в гущу шороха по тропинке, стараясь не спотыкаться и не задевать высокие стебли растений. Осторожно прошел могилу, следом еще одну. Рычание усиливалось. Из кустов посыпались горстки земли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Матерь божья, – прошептал я. – Мертвецы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бежать некуда. И любимой было бы за меня очень стыдно. Если суждено сражаться с мертвыми – самый подходящий момент. Сражаться беспощадно, голыми руками за честь дамы моего сердца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Решено.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Резким разворотом я прыгаю через куст к могиле, натыкаясь на скользкий хвощ, и падаю кубарем, перелетев через чье-то тело. Яростно встаю, гремя ноздрями, и замираю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Напротив меня застыл, сидя на коленях, сущий черт. Мужик – живой и злобный. Лет под сорок. Под ним лежит труп женщины с разведенными ляжками. Рядом выпотрошенный гроб, слева лопата, справа погасший фонарь – все в земле и порванной одежде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мужик сидит у нее между ног со спущенными штанами и дикими от страха и ужаса чумовыми шарами. Изо рта свисает застывшая слюна. Но у чертей есть рога, а мужик в кепке, значит рогов у этого типа нет. Ему явно стремно, а мне страшно и тошно. Оба мы непонимающе глазеем в пустоту в поисках выхода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вдруг мужик собрал горсть земли и кидает мне в лицо. Я зажмуриваюсь и теряю равновесие, но не выпускаю его из вида. Он выпрыгивает из ямы и хватает лопату, норовит ударить меня, поднимает ее над собой и со спущенными штанами и чернеющим стоячим членом опускает лопату на меня. Я перехватываю лопату и вырываю ее из рук черта. Противник заплетается в широких штанах и падает, соскальзывая в выпотрошенную могилу. В глазах режет земля, и я выковыриваю ее. Мужик лихо выпрыгивает из могилы и пускается наутек, а я беру лопату и мчусь вдогонку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стой! – кричу я, чтоб успеть запустить в него острием лопаты как копьем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С большим трудом я различаю бежавшего упыря, но по помятому следу, шороху и дикому сопению дикаря бегу следом. Земля в глазницах режет и мешает продолжать погоню. Я кидаю лопату на удачу, отправляя ее в кусты, и останавливаюсь. Дыхание перехватило. Сдираю лист подорожника и протираю глазные щели. Песок прилипает к влажному листку, и зрение проясняется. Упырь успел скрыться и затаиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вижу, что пробежал половину тропы. Оставалась вторая часть, и ворота рядом. Ускорив шаг, двигаюсь дальше, разгребая траву, как косой. Мне уже не страшно, раз боролся с сущим чертом, да еще увернулся от его клинка. Добегаю до ворот весь в репьях и ожогах крапивы. Чуток отдышавшись, подбегаю к дому и стучу, что есть мочи, в дверь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Эй?! Открывай! Есть кто?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Проваливай! – спустя время слышу в ответ. – Убью!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Открывай! У вас… это… На кладбище… Мародеры!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А ты кто?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Открывай, говорю!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Иди ты в баню!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Открывай! – взмолился я, раздирая кулаки по ржавчине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изнутри медленно приближались. Резанул засов, и на меня спросони щурился старпер с двустволкой, целя мне прямо в нос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Рехнулся? Проваливай, пока я тебя дробью не шарахнул!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Укрываясь от дула, я отступил на шаг назад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дуло приблизилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Глухой?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Там… На кладбище у вас какой-то урод мародерствует, – силился объяснить я суть явления, – распахал могилу, вытащил тело, одежду сорвал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мародеры? – щурился старпер. – А ты кто такой?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я? На могилку приходил, цветы приносил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– За дурака меня держишь? – не верил сторож. – На часы–то глядел? Кладбище закрыто! Прием посетителей окончен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где вывеска? Я думал – вход свободный круглосуточно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тьфу! Ядрить те в корень! – опустил ружье сторож. – Нарожает страна дураков, а нам расхлебывай. Ты что какой грязный? От черта бежал?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да! – нагнулся я, прислонив руки к коленям. Одышка не давала возможности говорить ясно, заставляя то и дело сбиваться и и заикаться. – Там… В общем…. Надо идти, проверить! Он и другие могилы вскопает, сволочь! Чуть лопатой меня не огрел!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лопатой? – почесал бороду сторож. – Не как Могилыч объявился? Срам! Добрался все ж.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дед пыхто через пальто! Пойдешь со мной!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По бабам, дуралей! Проверять! Покажешь, где могила разграблена. Мне одному боязно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сторож вернулся в дом и вытащил военный фонарь. Светил он ярко, как прожектор, и на дальнее расстояние. С ним хоть в море выходи, не пропадешь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Держи! – вручил он мне светило. – Веди. Да резвей, я спать хочу. Разбудил ты меня на самом приятном месте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В будке сторож успел нацепить походную зеленую куртку с капюшоном. На ногах надеты керзачи, а борода отсвечивалась сединой – типичный кладбищенский хранитель. Вояка на пенсии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не дойдя ворот, он уже дымил дешевыми папиросами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Будешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но сейчас я не прочь покурить что угодно. Ночь выдалась прохладная, а я мерз в одной рубашке и фланелевых брюках. Дорогие вещи придется выкидывать. Поход на кладбище разорвал рукава, а ширинка лопнула. Непроглядная тьма спасала меня от смущения и позора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты откуда взялся? – допрашивал он, пока мы брели по истоптанной тропе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Приехал недавно. Моя машина стоит неподалеку. Здесь похоронен один близкий мне человек. Сегодня девятый день – я и решил проведать, как полагается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хоронят каждый день по десятку. Девятый день, говоришь? Помню, понаехало тогда буржуев. Думал, авторитета какого спалили.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Девушку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разбилась где?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Повесилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сторож промолчал, не став комментировать мое откровение. Говорил он нарочито просто, но былая спесь и закалка оставались. Не из простых он деревенских обывателей. И не простой сам по себе. Предположительно, отставной майор или бывший сотрудник вневедомственной охраны. Прикидывался простачком и Ванькой – встанькой, но глаз у меня наметан. Прыть в стороже еще будет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А меня Николаич звать, – протянул он руку. – Для своих просто Никола.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Николай Николаевич?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Именно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А я Герман.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман? Артист что ли?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неспроста я накручивал ему чины. Старпер раскусил меня в два счета – вот тебе простачок Николаич. Я стал подозревать в нем агента ФСБ или шпиона иностранной разведки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почти угадали. Я занимаюсь организацией концертов и тому подобной лажей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Точно лажа! А я в настоящее время здесь могилки окучиваю. Лажа?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лажа, – кивнул я, освещая путь воинским фонарем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Шлось проще и быстрее. Кустарники примяты. Никаких подонков не попадалось. Прохвост успел сбежать, но был ли он здесь один? Мародерить ходят бандами, а этот подлец рискнул в одиночку? Не верилось. Николаич называл мародера по имени, будто давно знал его. Значит, поведает о нем, раз знаком с ним заочно. В личных связях он вряд ли был с ним замечен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы доплелись до разрытой могилы. Свою тайну я ни за что не собирался раскрывать. Пусть покой любимой останется нетронутым, если она до сих пор не ведает, что творится в ее владениях, но я намеривался оградить ее от опасностей, чтоб ни одна гнида к ней не приближалась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Освещая фонарем злодеяния, сам я отводил взор. Сторож приблизился и оглядывал место происшествия с выдержкой и былым профессионализмом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Посвети-ка?! – указал он на труп.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я направил фонарь ей в лицо: омерзительная синяя кожа еще при жизни некрасивой женщины, но виновата ли она в том, что превратилась в вурдакала и распластана на холодной земле?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не сюда! Ниже! – поправил меня Николаич и перехватил фонарь. – Смотри? Между ног кровь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я нагнулся и зажмурился в отвратительной гримасе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Точно кровь? Что это значит? Он лопатой ее пырнул.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лопатой, бля! Дрочилой своей усадил ей в очко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что слышал!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зачем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У него спроси!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С первого раза до меня не дошел весь глубокий смысл его вывода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он ее…, – прошептал я и высморкался в сторону.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Могилыч добрался и до нашего кладбища.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не переспрашивал. Что сомневаться и восклицать, когда голые факты на лицо в своей омерзительной естественности и простоте. Голые и мертвые факты. Но зачем он сделал это? Это никак не укладывалось в сознании. То же самое он мог сотворить с Лизой. Убереглась, не далась маньяку – я уберег и спас. Лиза не зря просила принести хризантем, предотвратив надругательство. От понимания своей сопричастности к сохранению гробницы любимой, стало чуточку легче. Я даже был особым образом благодарен той мертвой тетке, что она уберегла собой Лизу. И я даже был благодарен той сволочи, появившейся именно в этот день и час, что остановила свой выбор на три гробницы дальше. Я был благодарен небу и Николаичу, что помог мне справиться со страхом, и открыл каморку. Благодарности не было предела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Та сволочь есть воплощение ада, что прокатилось передо мной в смердоносном обличии, и я стал свидетелем новых ужасов бренной жизни, ведь не сатана он, а из плоти и крови, но по той же статье черт, пусть и в человеческом облике. Потерял он облик людской, и под кепкой явно росли рога, а если не рога, то рожки, подпилить которые я бы не отказался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорош светить ей в очко, – остановил сторож и перевел фонарь на разрытую яму. – Ого! – присвистнул, – лихо работал. Как не терпелось Могилычу. Видать, за пять минут управился. Смотри, сколько земли накидал по периметру? За троих копал. Вот понимаешь, мотивация. Гроб вскрыл, как арахис. Мастак! За что мне эта канитель в мою смену?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не знаю, – промычал я, – а мне за что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Верно, – вздохнул Николай Николаевич. – Грязно здесь! Ты как его застал-то?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я принялся объяснять, придумав басню, что возвращался с противоположенного конца и услышал шум. Думал, что чудится и топал напролом по тропе, а там и возник мужик перед трупом, а дальше я передал все подробности, не привирая своего подвига, которого по большому счету не получилось. Не догнал урода, позволил сбежать, но от лопаты увернулся удачно. Иначе сам бы здесь распластался подобно той женщине, но в одежде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Повезло тебе, Герман! Застукал Могилыча и спугнул. Не дал совершить прелюбодеяние! Не повезло ему. Злой он сейчас, ой как злой. Недовольный… Что делать ему? Снова трупак откапывать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Думаете, рискнет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где уж ему! Обосрался, пока от тебя бежал. Он пугливый, не сунется сюда больше.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уверены?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не сунется. За другие могилушки не беспокойся. Здесь у него, так сказать, рефлекс не сработал. Осечка, понимаешь, обломился он, и Гитлер капут. Как же нагадил, поскуда? И все в мою смену! Едрить ее в корень!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Может, прибраться здесь как-то?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Того? – поднял он ружье вверх, – утром менты приедут. Оцепят все. Пробы возьмут, отпечатки. Засветился Могилыч по-крупному. Не верил и не ждал. Не ждешь лихо, так оно само появляется, и тогда – полный Гитлер капут. Ядрен батон! И все в мою смену!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Оставим все так?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Если не терпится, приберись. Собери землю. Я тебе фонарь оставлю. Ай, нет, дружок. Так до хаты не доберусь. Я не пьяный кошак, чтоб по кладбищам ночью лазить. А если ты с ним за компанию? Может, сам грешен? Арестовать тебя, наручники нацепить и завтра сдать! Пусть менты с тобой разбираются, что ты здесь делал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У тебя наручники есть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда не арестуешь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А пушка?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стреляй! Мне все равно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ай да, парень! Не зря на кладбище приперся. Не покончить ли с собой пытался? Тянет к мертвым? Да? Могилыча тоже тянет, но он на тот свет не собирается. Он мертвыми подзаряжается – такая вот аномалия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Откуда ты его знаешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опосля объясню, – хмуро пробурчал Николаич. – Хреново здесь. С мертвыми–то общаться всегда хреново! Назад? Мне полагается округу прочесать для проформы. Могилыч может в кустах затаиться. Ох, если поймаем его, в историю войдем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я бы не хотел светиться, – признался я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Который раз общаться с оперативниками и попадать на полосы газет и выпуски новостей в такой грязной истории – крест на моей карьере и личной жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Проблемы с законом?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Повод ни ахти какой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Верно. Все в мою смену! – занудно повторял сторож, покрывая кладбище отборной матерщиной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но свои установочные правила он исполнял. Предстояло проверить кладбище и обойти его целиком. Мы двинулись не в направлении моей девочки, а назад, по пути сбежавшего Могилыча, чтоб двигаться по его следу, как настоящие следопыты. Вернулись к воротам и пошли по центральной дороге, прислушиваясь к шорохам. Мне чудилось, что из кустов выпрыгнет следующий могильный подонок и пустится наутек, а сторож подстрелит его из двустволки, став героем в глазах общественности и покоящихся здесь мертвецов, но антигероем в колонках СМИ. Другие Могилычи не выпрыгивали, а шорохи были слышны. Хором квакали невидимые жабы. На одну квакушу я чуть не наступил, когда пузатая дура перепрыгивала через тропку, преградив путь. Николаич пнул ее сапогом, отправив ее, как лягушку-путешественницу, полетать до ближайшего репейника. Чего-чего, а репейников в округе хватало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Николаича не смущали комарье и колючие травы. Весь в спецодежде, и ни одной щелочки на его теле не проглядывалось. Я же одет по пижонски и совершено не смотрелся в диких зарослях. Даже жабы провожали меня ошарашенными зенками и насмешливо квакали. Я же не понимал, откуда здесь столько жаб, а Николаич объяснил, что за кладбищем есть глубокое, с трясиной и мутной тиной болото, откуда и приползают квакуши, устраивая себе романтические свидания, а под утро прыгают обратно в воду метать икру. На глаза Могилыч не попадался, и сторож предположил, что он пал навзничь, прислонившись к траве, и выжидает утра, чтоб втихаря смыться, когда мы оставим его в покое, либо он уже давно ускакал на своих двоих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обойдя кладбище вдоль и поперек, искусанные и сонные, мы вернулись к воротам. Ни одного растерзанного мертвеца по пути не попалось. Николаич выглядел уставшим и сонным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сгинул, поскуда, – прокомментировал он наш поход.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда? – спросил я, размышляя, что кругом гиблые места, и некуда сгинуть. Если только Могилыч сам мертвец и убежал на болото, укрывшись в трясине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне почем знать, – разочаровал сторож. – Но сюда не сунется. Утром перед начальством отчитываться. Как репутацию кладбища держать? Случай-то экстренный. Позвонить ему придется. Дай сотовый? Есть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Был, – неуверенно произнес я, проверяя карманы. Телефон смиренно лежал в брюках. – Дать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ладно. Утром позвоним. Еще думаю, как ему мягче все изложить. Ситуация пахнет дерьмом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все в дерьме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Правда! И мы с тобой по самые уши.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вдруг нас осветило огненное зарево. За воротами пылало кострище. Огни пламени возвышались за калитку и грозно трещали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что за..? – прорычал сторож.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это где горит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где? Рядом с будкой!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Машина! Там моя машина!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Герман! До пожарных, как до ярмарки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Моя машина! – орал я и кинулся к воротам, оставив сторожа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сзади послышались ругательства и короткие шажки. Ему страшно брести с кладбища одному, но я не оборачивался и несся, как угорелый, вперед. Не добежав до ворот, сокращая путь, я перелез через ограду, окончательно порвав рубаху, и рванул к пламени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моя Маздочка объята огнем. Пламя неслось вверх, задевая крону деревьев, а я прыгал вокруг машины, не зная, что предпринять. От отчаяния схватил длинную ветку и стал долбасить по крыше, пытаясь сбить пламя. Отчаяние нарастало, как взлетал ввысь разгорающийся огонь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уйди! Громыхнет! – кричал сзади сторож.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не верил ему и продолжал тушить сгорающую подружку, а ведь она предупреждала меня, а я не верил, но она верно служила и не встала на полпути. Так я терял не только любимую женщину, но и любимую машину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прощай, «Mazda 6»!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подоспевший Николаич оттащил меня в сторону.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уйди! Сам спалишься! Шабануть может.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже выбросив горящую ветку, я не сопротивлялся ему. Из глаз катились слезы, и не терпелось сгореть вместе с машиной, но Николаич крепко держал меня за пояс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внутри машины хлопнул бензобак, прибавив гари и пламени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Слабо шабануло, – оценил сторож и отпустил меня. – Воля тебе! Порезвись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поздно. Куда мне идти резвиться? Машина сгорела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вода?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На фига?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Потухнет сама. Собрался в ремонт сдать? Не смеши.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так же быстро огонь угасал, превратив автомобиль в жестяное капище. Я снова приблизился к ней и вдыхал запах тлеющих шин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Могилыч мстит. Сучонок! Отодрать его мало!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Могилыч! – кричал я, раздирая глотку. – Могилыч, бля! Могилыч..!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старпера прорвало на смех, но я не останавливался и кричал, вызывая сволоту на честный бой, но Могилыч не отзывался на эхо моего крика, которое доносилось далеко в поле, пугая перелетных птиц, как и самого виновника адского пламени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Любимая тачка догорала, отбрасывая в темноту копоть и гарь, освещая кирпичную ограду. Огонь не разжег деревья, и крона потухла на ветру. Смрад шин и металла отравляли воздух, но, распространяясь по округе, быстро растворялся в воздушном потоке. Глаза слезились от едкого дыма, а руки покрывались сажей, будто пришлось разгрузить без руковиц не один грузовик с углем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Николаич торопил меня в будку, когда ему надоело стоять в сторонке и наблюдать, как я совершаю языческие обряды около догорающего кострища. Как верховный жрец Вуду, я пытался оживить прежние механизмы и заставить их завестись. Жрец из меня вышел никудышный. Николаич устал ждать и силой потащил меня к будке. А Могилыч так и не объявился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перед тем как захлопнуть дверь, он оглядел темноту и для профилактики пальнул в небо двустволкой, вспугнув стаю стрижей. Выстрел посвящался всем бродячим тварям, чтоб те не появлялись, иначе следующий выстрел будет не предупредительным, а на убой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сплюнув, он громко щелкнул засовом. Сторожевая оказалась просторной будкой. В ней вполне умещались несколько человек. Не знаю, как положено по ГОСТу и технике безопасности, но Николаич почему-то дежурил в одиночку. Он посадил меня на стул у вешалки с теплой шерстяной одеждой. Взявшись за голову, я сидел, как подсудимый в ожидании приговора на смертную казнь. Отложив ружье в угол, и не проверив окна, Николаич поправил задвинутые шторы, и отошел к тумбочке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подумаешь, жестянка сгорела?! Всему виной мои грешные мысли о гоночных бестиях, уверял я себя, вытирая грязные пальцы о волосы. Запах гари и дыма заполнили сторожевую. Воняло больше от меня, но Николаич не затыкал нос и не делал пустых замечаний.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я окончательно убедился – машины читают мысли. Не изменив я Маздочке, никто не стал бы ее поджигать. Или она сама покончила с собой, решив отомстить, повторив участь Лизы?! Таким же кощунственным способом, чтоб мне было противно и отвратно. У нее не спросишь, и она толком и не объяснит, как обстояло дело. Машина – не человек, а глухонемое порождение автопрома.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прокашлившись, Николаич не удержался и вновь взглянул в окно, выпятив потрепанные армейские шаровары.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Догорает, – он выпрямился и достал с тумбочки кружки. – Выпьешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, – неуверенно ответил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Легче станет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И так пьян. Свалюсь навзничь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как хочешь. Дело хозяйское.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я отказался залить горе в вине. Впечатления от Переделкинского кладбища и страсти-мордасти с исполинским извращенцем подействовали на меня сильнее любого рома. Переделка в Переделкино! Не хило. Стопроцентный спирт не дал бы мне столько впечатлений, как оскверненные на моих глазах покойники, Могилычи и сгоревшие автомобили. Я и так пьян – куда более? Если б не крепкий стул, я валялся бы у порога. Спасибо гостеприимному сторожу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чаю выпьешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Можно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В горле першило, и гарь разъедала легкие. Жажда пролезала сквозь трахею. Если б не его предложение, я бы долго сидел без всяких желаний. Раз предложил, так и отвечай.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сторож за словом в карман не полез и подал кружку коричневого кипятка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сахара нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ничего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Облезлый и изможденный, я принял жестяную кружку и прислонил ее к носу. Пар обдал меня жаром, но уже гораздо приятнее. Ручка нагревалась стремительно, и пальцы быстро обжигались. Отхлебнув глоток, я поставил кружку на пол и дунул на пальцы. Оставалось получить ожог. Как я не получил его на пепелище – необъяснимо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Садись за стол, – потребовал Николаич, – что ты, как бедный родственник?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Натужившись, я отдернул от стула зад и с поникшей головой доплелся до сторожа, присев рядом на ветхую табуретку. Голова кружилась. Табуретка качалась, но держалась, не трескалась. Я удерживал равновесие и остановил ее колебания, найдя выгодную точку опоры. Вспомнил, что забыл про чай. Николаич прокряхтел, подобрал чарку с пола и поставил под нос, заботясь обо мне как отец. По возрасту подходил, но по содержанию вряд ли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дорогая была?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Неважно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Избавиться собирался?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Типа того.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот и избавился. Поздравляю! – усмехнулся он, отхлебывая чай. – И я пить не хочу. Нет хорошего пойла, оттого чаи и гоняем. Кипяток знойной ночью – лучшее угощение. Ты не серчай на Могилыча. Он существо помешанное, за поступки свои не отвечает. Тянет его на кладбище, что не может устоять. Борется с собой, ненавидит себя, но влечение охватывает так, что мама не горюй. Невозможно устоять, вот он и идет. Да не идет, а летит – ноги сами несут, руки сами копают, зубы сами сгрызают крышки гробов. Несчастное создание. Не стесняйся, бери печенье, хлеб. Хочешь, масло достану?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От масла я отказался. Печенья и хлеба хватало. Попробовал – печенье вкусное, песочное, а хлеб ржаной и свежий, недавно из булочной. Все вкусно, когда впроголодь и после потрясения, но дикого голода я не ощущал. Скорей заедал тревогу, точнее ее последствие. Вся тревога выгорела в месте с кострищем, улетучившись смрадным дымом. Радовало одно: Лизу я сохранил, не допустив эксгумации и насилия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приходится чем-то жертвовать. И жертва нашлась сама.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Обозлился он что ли? – развивал тему Николаич. – Как поджег? Не припер же он с собой канистру бензина? Или заранее знал, что полуночный гонщик приедет, чтоб средь могил прогуляться? Для такого славного случая Могилыч канистру и захватил – не укладывается как-то. Всполыхнула ярко, за одну секунду, словно по злому умыслу. Пироман он что ли? Два в одном. Чего не бывает в жизни?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не секрет – волна поджогов авто захлестнула города. Я не опасался, держа свою тачку на платной парковке. Но переживал, старался обезопасить и на окраинах не оставлял, заодно усилив сигнализацию. А у одного приятеля из конторы сожгли внедорожник. Влип паренек, и только утешал себя возможной страховкой. Тут я нехотя улыбнулся, вспомнив, что успел застраховать Маздочку, то есть выплаты предназначались и мне. Писать заявление и унизительно плестись в страховую компанию, вызывать агента сюда – немыслимо. Мороки пурга, а полученная компенсация не удовлетворит мои притязания. Что уж рассуждать о моральном возмещении – оно не поддается восстановлению, вследствие чего я отбросил мысль о страховке. Гори оно все огнем. Кому суждено сгореть, тот не утонет. Деньги сейчас волновали меньше всего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пироманов расплодилось как тараканов. Целая эпидемия, – вещал Николаич. – В моем Бутовском районе сгорело машин семь – не меньше. Гипотезы оперативников банальны: полоумная молодежь резвится, жители взбунтовались от скопления груды железа или маньяк-пироман. Больше я доверял последней версии, но последовала цепная реакция. В других районах и по провинции возникли аналогичные незначительные эпизоды. В отдельных случаях с дуру могли жахнуть и квартиранты. Представь, каждую ночь воет под ухом сигнализация. Как людям уснуть? День, другой, а если несколько автомобилей залпом завоют?! Честно, сам бы не выдержал и спалил бы все к чертовой бабушке. Лихо! Никакого терпения не хватает. Ты новости-то смотришь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что так?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Некогда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не представляешь, что в мире творится?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отдаленно представляю. Не в горах живу, – огрызнулся я, присасываясь к алюминиевой чарке. – Вы здесь один? Не страшно? Напарник вам полагается. В ночь–то струхнули без меня идти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты бы не струхнул? – оправдывался Николаич. – Заболел мой напарник и пропустил маскарад. Жалеть будет. Раньше ничего такого не случалось. Все тихо, мирно, как в цинковом гробу. А тут на тебе – пиршество с фейерверком. Удачно ты объявился, иначе я б не сообразил утром проверить, что ночью меж могилок творилось. Приходят посетители с цветочками к праотцам, прополоть, протяпать, пообщаться с усопшими, а там кошмар на улице Вязов. Ты представляешь, что было бы? Меня на хрен уволят и еще к ответственности приставят, а так я как бы предотвратил глумление. Обману слегка – ты предотвратил, но тебе светиться западло, значит, формально я помешал вредителю, а тебя как бы и вовсе не было.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А тачка?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Допустим, твой ненаглядный мародер на ней и приехал, а после побега замел следы. Номер твой погляди и подбери его, чтоб не опознали. Пустое. Похоже, от него мало что осталось. Загорелось грандиозно, будто изнутри ядерным запалом. Чертовщина какая-то.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У меня вся жизнь чертовщина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты и сам, как черт – весь черный: одежда и рожа. Умойся! Вода есть. Холодная, но в порядок приведет. Такой грязнуля, а за столом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предложение здравое. Допив чай, я пошел стирать с себя сажу. Болтающийся кран поливал в раковину тонкую прозрачную струйку. Я намылил руки и лицо, захватив шею, и сполоснулся, отчего на душе полегчало. Вытерся мокрой тряпкой, подобрав ее возле нагревателя, и вернулся за стол.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Николаичу понравился мой новый облик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Даже на черта не похож – заключил он, – но тоски в тебе немерено. Повязан ты в чем-то дьявольском одной раскаленной цепью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не начинал бы снова. Сам я не раз утверждал то же самое.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сидели долго. Выпили еще по одной. Николаич любил чефир, чтоб почти половину пачки заварить в маленький чайник и осторожно отхлебывать кипяток. Или лавиной спустить заварку сразу в чашку. Чайник в сторожевой считался непозволительной роскошью, да и так удобно, но заварка поднимается к верху и щекочет губы, прилипает к деснам – противно, а цедить ее ложкой – муторно. Всем не угодишь, но от мелочных артефактов никуда не денешься.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До сих пор не представлялось ясно, как попал он в эту дыру. Сомнения не покидали – Николаич с образованием и матерую прыть свою прикрывает, многое скрывает, живет прошлым и от кого-то скрывается. Знал, видимо, много, за это и пострадал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чем раньше-то занимался? – спросил я, предрасполагая к неспешной беседе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А чего спрашиваешь? Не похож я на сторожа?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не похож.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опер я бывший. В отставке. Уволился по собственному желанию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так и думал, – кивал я, хваля себя за догадку. – Что же маешься здесь? Скучно? Пенсия у тебя приличная. Нужда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Николаич начал объяснять подробно и вязко. Видимо, никому в том не открывался, а мне, чужому, но одновременно близкому человеку, решил довериться. С ним мы за ночь огонь, воду и медные трубы вместе прошли. Со мной хоть в разведку. С Николаичем я бы рискнул – надежный чел и честный, не увиливает, как я, и на вопросы отвечает по существу, угощая чаем с хрустящим печеньем. Душа-человек. И не скажешь, что городской.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фамилию он носил военную – Полевой. И воевал по настоящему, но не на войне с неприятелем, а в миру с преступниками. Был начальником важного отдела, но какого не раскрыл – секретная информация. Секреты он обязан хранить вечно, как обязан унести их с собой в могилу. Оперов, как и фсбешников, бывших не бывает – все в могилу. Боролся он с организованной преступностью ловко, получал грамоты и повышение по службе. Но ненароком вышел на своих сотрудников, а то и на напарников, что сами занимались запретными делами и сами составляли преступность очень даже организованную. Полевой доложил, куда следует. «Не спеши! – предупреждали высшие чины. – Займемся расследованием. Доказательств пока не хватает». «Так точно, – обещал Полевой. – Найдем доказательства!». И работал упорно своим среди чужих, находя мощные улики, показания очевидцев, свидетелей и осужденных уголовников. Дело набирало обороты, и по плану готовилась спецоперация для обезвреживания банды ментовских головорезов. Занимались бандиты всем подряд: шантажировали бизнесменов, беря солидную мзду, а кто отказывался платить – подставляли, подкидывая наркоту, устраивали проверки, подделывали документы. В общем, что-то вроде милицейского рейдерства – того термина тогда в обиходе не было. Чаще же они требовали деньги с преступников и приостанавливали уголовное преследование.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Полевой собрал массу данных. К расследованию подключился отдел собственной безопасности. Но сверху тормозили процесс, не давал ему раскрыться, не ставили точку, и не выдавали ордена на арест. Полевой старался ускорить процесс. На него давили и уверяли, что все идет своим чередом. Полевой ждал, но злодеи творили свое ремесло, не опасаясь преследования Фемиды. Какое им дело до закона, когда они сами закон? Полевой понял, что верхи сознательно противостоят расследованию, ибо завязаны в нем многие высокие имена, идет откат и круговая порука – основа процветающей коррупции. Не прошло и пол года, как явились к нему господа в темных очках и штатском и прямо так намекают: «Пиши заявление по собственному желанию и исчезни, иначе сам окажешься на скамье подсудимых!» Кто эти люди и кто их послал? – одни догадки. Зато Полевой понял, что совать нос дальше рискованно, и жизнь его висит на волоске. Сыпались телефонные угрозы, и давление нарастало, а скоро вовсе прямой приказ: вали и спасай свою задницу! Своя рубашка к телу ближе. Без промедления Полевой написал рапорт и ушел в полном забвении. Перед увольнением на него повесили несколько глухих дел, к которым он имел отдаленное отношение, обвинили в лени и разгильдяйстве, чуть не уличив в получении взятки в особо крупных размерах, и с позором вышвырнули на улицу, намекая, чтоб духу его в следственных органах больше не было, и чтоб навсегда забыл, чем занимался, иначе пожалеет об этом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будучи человеком разумным Полевой с системой в противоречие не вступал. Ушел, лишенный регалий, затаился в пригороде, отрастил бороду, а когда деньги кончились, устроился работать кладбище, придумав себе биографию ветерана Афганистана. Какая там биография, когда в сторожей брали всякого отщепенца, был бы на вид непьющий и несклонный к воровству. Однако, Полевого сразу заметили, назначив старшим, и зарплату повысили на две штуки – славное прошлое давало о себе знать. Полевой затаился и охранял покой мертвых, сросся с новой должностью, нахватался простонаречий и обжился, превративший в деревенского деда с придурью. Так и жил без претензий, педантично следя за выпусками новостей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рычаги правосудия все-таки были приведены в исполнение. Милицейскую банду поймали и показали на всю страну, окрестив «Оборотнями в погонах». Шумная получилась история, а начинал ее Николай Полевой. Страна не помнила своих героев. Понял Николаич, что плясал под чужую дудку, но возмездие восторжествовало, пусть уже без него. Рано он тогда рыпался, не чувствуя политической ситуации. Вскоре оборотней посадили. Одно утешение, что пахал Полевой не зря, но в органах не вспоминали его славное имя. Забыли и не реабилитировали. Кто рванет искать беглого офицера? Тот давно сменил прописку и себя, превратившись в человека без паспорта. Он и не печалился, свыкшись с реальностью – простой, без геройства, но безопасной…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не бойся, не выдам тебя, – обещал Полевой, хрустя последним печеньем. – До утра побудешь, а часов в шесть мотай на остановку. Здесь рейсовый «Лиаз» ходит. Или лови попутку. Деньги–то есть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Немного, – отвечал я, жалея, что водительская карточка и половина денег сгорели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Случайно в кармане рубашки затесался косарь, а в брюках барахтались ключи. Я давно привык носить их в заднем кармане. В машине их оставлять опасно. Даже мои расхлябанные знакомые перед уходом выдирали магнитолы, пряча их в бардачок, чтоб не привлекать взоры воришек. Тонированные стекла отпугивали шпану, но это не выход. Многих так и тянет заглянуть внутрь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У голой стены располагался топчан Полевого. Мне же предстояло разместиться на матрасе, сложенном у окна – место заболевшего сторожа. Тепло и без сквозняков – вполне вольготно, и никаких простыней не надо. Я уже не понимал, что происходит. Горький чефир клонил в сон. Все расплывалось и двоилось, как после пол-литра, поэтому я с трудом держался, чтоб не рухнуть на пол. Николаич указал на матрас, и я завалился головой к подоконнику. Форточка оставалась открытой, заткнутая марлей. Сторож еще сидел за столом и чистил ногти, когда я расположился на матрасе и глазел в потолок, засыпая с вытаращенными глазами как смиренный покойник. Николаич громко кряхтел, раскуривая добротные папиросы, а я вдыхал дым ртом и забитыми ноздрями, раскуривая себя. Ноги перестали зудеть и растаяли от усталости. Ресницы захлопнулись, и я отключился в сон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проснулся я от зловещего гула. Повернувшись на бок, видел, как Полевой подравнивал бороду электробритвой, готовясь к объяснению с начальством и оперативниками. Старая выправка не позволяла показываться на люди с бородой деда Мазая. Вспомнив про ночные бдения, я представил, как сейчас выглядит вскрытая могила при дневном свете – зрелище ужаснее ночного, но проверить сию картину и пройтись по проторенной тропке невозможно. Навсегда я зарекся не бродить по ночным кладбищам, даже если Лиза лично меня попросит – только через мой труп.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Необычно резво сжималось время, осыпая меня помойным ведром с строителем-людоедом и ожившими мертвецами с до сих пор непонятным Могилычем. Был ли он существом из плоти и крови, оборотнем или вурдалаком – вопрос отчетливо стоял на повестке дня. И Николаич должен ответить перед моим уходом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Встал? – повернулся Полевой. – Рано. Еще пяти нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не спится, – привстал я, ощутив, как раскалывается затекший затылок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И мне не спится, – признался Полевой. – Тебе – то чего? Смоешься, а мне отвечать за всех. Так и не подремал часок. Газеты читал, ружье чистил и патроны считал. Ну, вставай, коли проснулся. Садись чай пить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне бы воды простой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Глянь в чайнике. Я пока не грел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я вылез из будки, чтоб подышать утренним воздухом и отлить. Начинался сонный рассвет. Туман прощался с крестами и оградами. От влажных кустов меня потащило к пепелищу. От Маздочки остался изувеченный каркас, походивший на «Запорожец» или «Оку». Узнать ее невозможно. Все успело остыть. Я порылся в груде обломков в поисках номерных знаков, но все сгорело дотла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не о чем беспокоиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вернувшись в будку, я налил стакан кипяченой воды и уселся за стол закусить почерствевшим хлебом. Николаич сидел на топчане и собирался прилечь, чтоб немного покимарить перед предстоящей разборкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я же набросился к нему с расспросами, вспомнив, что он обещал рассказать про Могилыча, но не успел, вдаваясь в подробности своей биографии, а потом я заснул на рваном просоленном матрасе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так что за Могилыч? – спросил я, отряхнув ладони от крошек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мерзкий тип, – оскалился Николаич.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это я понял. Откуда он взялся?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не устал вчера?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Интересно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он покряхтел табачной отрыжкой, облокотившись спиной о стену.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давно это было. Мне стукнуло сорок. Занимался я тогда кровавыми глупостями: серийными убийцами, маньяками – всем тем, что долго раскрывается. Общаться приходилось с прирожденными отморозками. Таким гнильем, кого ты и не видывал. Часто это гнилье оказывалось больным, помешанным чуть ли не с рождения. Проводились экспертизы, и в ту счастливую пору я общался с разными докторами, чаще с патологоанатомами и судебными психиатрами. Пылилось тогда у нас несколько дел, по материалам которых один ненормальный тип любил зверски насиловать женские трупы. Не слабо, правда? Никаких улик, и кто будет его искать? Он же не человека убил. Тоже незаконно, но рвения у нашего брата меньше. Кому сдался любитель мертвечины? Маньяки занимали нас чаще – от них вреда в десятки раз больше, а про эту заразу никто не хотел базарить. Нам пришлось общаться с одним уважаемым доктором Байерманом, объяснявшим нам мотивы этих уродов, их движущие силы, стремления и особенности. В общем, читал лекции по психологии прирожденных убийц. Частенько ради отступления про разных извращенцев истории рассказывал, так сказать, из личного опыта. Байерман был юморной, любил колкие остроты, но еще больше любил смущать нас разными баснями, что даже у матерых оперов краснели уши. Воздействовал на нас психологически, подвергая гипнозу. Многие на самом деле впадали в транс, а кто и сбегал, не выдерживая накала. Так вот тот доктор поведал несколько забавных историй.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маялся на свете некий тип из рабочего люда. Как-то прогуливался он по кладбищу, как и ты, и наткнулся на эксгумацию. Такое бывает иногда, когда появляются новые вещественные доказательства, требуется следственный эксперимент и прочая байда. Увидел этот тип обнаженный труп женщины и ощутил внеземное влечение к нему, к этой убиенной бабе. Раскопал ее в ту же ночь и совершил с ней насилие. Понимаешь? С тех пор и маялся. Влечение никуда не девалось, отчего лазил он по местным кладбищам и насильничал, пока его прохожие не спугнули. Как ты того, понял? Тем невдомек, чем он занимается. Думали, мародер, как ты? А уродец сбежал, но время от времени напоминал о себе подобными деяниями. Неизвестно, как он попал к этому доктору, но тот занимался его лечением, долго лечил, старательно, год или два, и якобы вылечил, мозги вправил, и обрел тот рабочий нормальную, понимаешь, живую ориентацию. Смекаешь? И сгинул с потрахами. Байерман уверял, что полностью его вылечил. Мы свято в это верили, а доктор прозвал того типа Могилычем – точная кликуха, чтоб запомнился. И добавил, что подобные случаи редки, но случаются. Некрофилия, кажется, но я в медицине не спец. Больше в уголовном розыске, а кликуху запомнил. Вдолбил в нас ее Байерман. Лет пять затишье было, а позже поползли сводки о новых изнасилованных покойниках. Я и смекнул, что новый Могилыч объявился. Он орудовал на противоположенной стороне в Андреевке, на Ваганьковском, на Головинском, а здесь не объявлялся. Вот гадай: то ли новый этот уродец, то ли старый? Все одно – Могилыч ему имя. Могилычем он и останется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;История потрясла меня. То есть Могилыч – живой. Поймать его можно и даже застрелить не серебряными пулями, а обычными, заколоть ни колом, а любыми вилами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Средних лет на вид, – добавил я. – Убегал ловко. Еще сыпанул в меня землей, оттого и скрылся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот прохвост!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не старик он – точно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Видать, другой объявился. Цикл повторяется, – заключил Николай Николаевич. – Странно бывает, когда поймаешь маньяка, на счету которого до двадцати душ, судишь и на электрический стул сажаешь, думая, что избавился мир от злодея, но нет! Проходит год – два и появляется новый. Где они берутся, бесы? Какие силы ими овладевают? Тот же Байерман говорил, что убивать их нельзя, пусть пожизненно отбывают срок и сидят до ста лет и маются – в том есть смысл. Помню, когда отправили на тот свет Чикатилу, не прошло и года, как появился его последователь. И так всегда. Помнишь Битцевского?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так его вроде поймали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Жди следующего. Не заметишь, как появится, но этим занимаются другие, а я давно не при делах. Всех маньяков объединяет одно – непреодолимое влечение к смерти, к убийству. В сущности они и есть некрофилы, а Могилыч по сравнению с ними безобидный чудак. Шум один, и страху нагоняет. Байерман говорил, что получают они сексуальное удовольствие – убьют жертву и как в экстазе, а дальше следующую подавай, и поколесило. Могилыч не исключение. Только способы у них разные, но все одно адское порождение. Так что ты давай по кладбищам не шастай, а то станешь новым Могилычем или превратишься в Битцевского манька, пока место его вакантно. Будь лучше артистом. Таков мой наказ. И сходи причастись, поставь свечку, ведь и креста на тебе не вижу. Крещеный?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вроде, – неуверенно бросил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Причастись. Легче станет, чтоб в подобные передряги не попадать. Что здесь делал, а?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сказал же! Девушка здесь моя лежит. Навещал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Забудь ее. Мертва она и служит царству мертвых, а ты живи и найди другую. Чего тебе стоит? Молодой, красивый парень. И бабу новую заведешь, и машину. Уговор?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уговор, – не перечил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но какая церковь и какой крест, когда я сам давно встал на сторону сатаны. В церковь нельзя, да и ноги туда не потащат – застынут в параличе, как вкопанные, и точка. Нельзя. А расстаться с Лизой – немыслимо. Я все еще верил, что обрету ее, но не здесь, не на Переделкинском кладбище. В одном Николаич прав – нечего по могилам шляться, не считая его замечания о машине. Вылезу из долговой ямы и куплю другую. Забыть бы сначала эту. Все женщины покидают меня, а я продолжаю искать их, общаясь с нечистой силой. Совсем как проклятый Могилыч. И тут Полевой прав – не суждено ли мне в него превратиться? Не встретился ли я там сам с собой? Со своей будущей сущностью и судьбой?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не накручивай, Герман, не накручивай…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Автобус с шести ходит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Собираться надо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Рано еще, – останавливал Николаич, собираясь навешать еще парочку страшных баек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На воздухе легче и вольготней! Спасибо! Спас ты меня, иначе сам бы стал Могилычем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да уж! Оглушил бы тебя лопатой, так ты бы до утра не очухался, а проснулся – вокруг наша братия. На тебе наручники и тебя обвиняют в разбое гробов и в осквернении усопших. Смекаешь? Повезло тебе, артист, ядрен батон! Настоящий артист, ей Богу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хм…, – кивнул я, – в натуре мог подставить меня уродец.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А то!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Повезло. Значит, я не полностью конченый человек. Или потому и спасся, что сам оттуда. Ты не слушай, что я несу – бред.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но Николаич не комментировал, думая о своем. И я знал, о чем именно. Мне же предстояло слиться. Собравшись и проверив свое добро, я крепко пожал руку сторожу, поблагодарив за хлеб и соль. Погладил его ружье, похвалив его боевые качества, и свалил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он не вышел меня провожать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Туман рассеялся, и я побрел по шоссе в направлении остановки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идти близко. Остановка в форме кривого прямоугольника с разломанной пополам скамейкой ждала меня давно. Я успел продрогнуть и обомлел, когда увидел возле скамьи карликовую старушку в махровом платочке. Она стояла, как истукан, и грызла семечки, аккуратно сплевывая шелуху. Куда в такую рань собралась? В церковь – тут же нашелся ответ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабка явно не ожидала увидеть разбойника с большой дороги. Оглянувшись, я заметил в дали треугольные крыши изб. Видно, старушка сама оттуда протопала к остановке. Скорее всего и до той деревушки доносились разборки ушедшей ночи. А высота пламя явно доставала до жилых окраин, но мне не хотелось спрашивать, а тем более делиться с ней пережитыми впечатлениями. Озяб я серьезно, и почти готов прыгать на скамье.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабка равнодушно медитировала, щелкая вставной челюстью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Милок, сколько времени?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я вновь обомлел, не ожидая, как она подаст голос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Взглянув на часы, я ответил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Шесть тридцать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опаздывает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Во сколько должен?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В двадцать, – ответила старушка, неуклюже обернувшись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неприглядная морщинистая физиономия, да и сама старушка, как большая морщинка опиралась на трость, прихрамывая. Я рискнул подойти поближе, а бабка отвесила мне семян. На вкус они показались слаще любых десертных изысков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы куда собрались?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В церковь, милок. Свечки поставить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так я и предполагал. Куда ей еще ехать: смену сдавать на вахте? Старушке на вид шел восьмой десяток. Я убедил себя, что раньше особо не общался с столь древними долгожителями и не находил с ними общего языка и даже не стоял рядом, особенно на пустой дороге у автобусной остановки. Дико и одновременно трогательно. Добрая подмосковная старушка с кульком жареных семечек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вспомнив, что в святые места мне вход заказан, меня осенила мысль. Я достал из кармана последний косарь и сунул его бабке. Та подняла голову, и ее морщины на мгновение слегка разгладились, как после живительного бальзама.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чего тебе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поставь и за меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Много ли?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Одну, две.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сдачи нет. Богач какой!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поставь за всех, за всю деревню. За всех православных христиан, – выдавил я на ее лексиконе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабке фраза понравилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поехали со мной? Чай и не каялся никогда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты права, бабуль. Но ты помолись за меня, помолись обязательно!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подъехал пустой автобус. Я помог бабке подняться, придерживая ее трость, и усадил ближе к кондуктору, а сам забрался в самый зад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прощай, мать!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как Бог даст.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Остановка безропотно опустела.<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава девятая<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Летопись<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отсыпался я долго, пока не проголодался. Набил живот последним содержимым холодильника и повалился на боковую. Никаких снов не видел. События прошедшего дня сами по себе походили на сны. Есть выражение: сны наяву – это про меня. Несколько раз принял душ: два или три, до и после. Испорченную одежду, как и положено, выбросил в ведро. Еще несколько вылазок, и пора заправлять гардероб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одному было плохо, дико и не естественно. Хотелось выговориться кому угодно, лишь бы не держать в себе пережитое. В телефоне пусто, как в холодильнике, и почти как в гардеробе. Скоро пусто станет и в жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поднялся и достал в баре непочатый коньяк, вылакав полбутылки через горлышко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Облегчения не испытал, только жгло внутри, как вчера, в остальном без изменений. Допил до дна, забросив тару под диван. Незаметно полегчало. Заметил, что понадобилось больше пойла, или этот коньяк долго действовал. Ни одно объяснение не успокаивало. Подтянулся к компьютеру и отвернулся – тошно. Обманчивое облегчение улетучилось с первым походом в туалет, где я долго сидел на толчке, а потом блевал на полу, опираясь руками о крышку – армянское пойло вылетело наружу. Коньяк не усвоился. Мерзкий коньяк.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как зомби снова пялился на послание, проверяя, все ли я сделал так, как хотела виновница моих злоключений. Понял, что все провернул правильно. То ли от неукротимой рвоты, что опорожнила желудок и очистила меня изнутри, то ли от прочитанного в сотый раз текста, но всерьез полегчало. Рассудок просиял, а мысли протрезвели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выполнил я все, и Лизе ничего не должен. Как минимум до новых посланий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Повалялся на диване, грызя валик – никаких снов и никаких голосов. Неужели Лиза всерьез решила оставить меня в покое? Но мое расследование не окончено. Я осуществил ее поручение, но так ничего и не узнал о причинах ее ухода. Ничего не приходило на ум. Кто-нибудь должен помочь. Тот, кто ведает больше, но выудить информацию силой не было ни сил, ни желания – довольно насилия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От пережитого ужаса я охладел к насилию навсегда, и сам оказался смиренным, безобидным созданием, чья ярость и ненависть выплескнулась вместе с рвотой. Пардон! Но если быть честным – ее тогда уже не осталось. После пережитой ночи на кладбище все сдуло, и вдогонку не тянуло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То ли бабушкины свечки действовали, догорая последними каплями воска, то ли на очередные буйственные стремления банально не было сил, но меня не дергало на поиски, и даже никого не хотелось ударить. Взял ли я бабушку количеством подаяния или одной свечки достаточно, если она поставлена искренне и с правильной молитвой – мне неведомо, но она постаралась, за что я ей благодарен. Даже в делах поднебесных приходится платить, а бабушке я заплатил, на что она купит не одну сотню свечек или несколько килограмм семечек, хлеба и масляные икон – так было бы правильней. В сотне свечей необходимости нет. Церковь и так заставлена ими, как Лужники фанатами на финал лиги чемпионов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С чем я сравниваю? Не все во мне еще чисто.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будь, что будет. И появилось то, что появилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ко мне заглянула Адель…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Без предупреждающего звонка, без приглашения, без лоска и спеси. Без видимой причины. Она заглянула без группы захвата с собаками и без наручников, без ножа за пазухой и без киллера за углом, даже без банды злых гопников, готовых разломать меня на части.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель пришла одна. Я впустил ее, как бродячую кошку, не посмотрев в ее сторону, и поплелся в гостиную. Она долго стояла в прихожей, не решаясь войти, посему я вернулся за ней. Откуда такая нерешительность? Явно не от меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лицо поэтессы заживало от моих тумаков. Корочки на губах становились меньше, и никаких синяков я не обнаружил. Все замазано весьма чистенько как в гримерках «Мосфильма».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я усадил ее в кресло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Извини, коньяк кончился. Тебе не досталось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не пью коньяк, – ответила Адель смиренным голосом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ни обиды, ни злости, ни признательности, ни радости – ничего. Одно пустое смирение. Она не похожа сама на себя, как и я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Скучно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И мне, – плюхнулся я на диван и полез за пустой бутылкой. – Смотри, я вылакал целый пузырь. Круто? Осталось пройтись по карнизу на спор и не упасть. Даю руку на отсечение, пари будет за мной. Гусар Долохов был еще круче. Он пил ром, стоя на карнизе. И выиграл, и с тех пор с ним боялись спорить, но я не пил ром. И я не Долохов. Я Ластов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты пьян, – сделала открытие Адель. – Я вчера пила испанское вино. Много выпила. Сегодня не тянет. Перебрала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Правильно. Вот и я не буду. И ни фига я не пьян. Проблевался в толчке, не веришь? Я не успел смыть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Фу! Какая гадость, – сморщилась Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я поразил ее поэтическое воображение. И раньше я любил поражать людей, но сумасбродную поэтессу поразить не получалось, а недавно я чуть не убил ее. Просто взял и чуть не убил. Как просто… Мимолетные дни…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зачем ты пришла?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– К тебе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты хочешь докопаться до правды. За этим я и пришла. Собирайся! Я отвезу тебя к одной увлекательной собеседнице.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Снова розыгрыш? Ты знаешь, я уже вышел из возраста, когда клюют на тот же фокус после разоблачения. Дважды в одну реку не входят. Ты не представляешь, что я пережил в эти два дня, а что пережил раньше, и как буду переживать в будущем – ты вообще ничего не представляешь! Ты живешь в нереальном пространстве и не видишь ничего дальше своих бездонных сборников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не хочешь знать правды? Тогда я уйду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О чем ты? Снова слышала голоса?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Если бы.., – промычала Адель, – забудь эту историю. Я о ней не помню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как ты все устроила?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не буду подробно объяснять: стереосистема, диски, трехмерный зуммер в твоей квартире и за стенкой. Там я сняла комнату и посылала тебе сигналы, прислонив колонки к розетке. Получалось эффектно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты сама это придумала?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Неважно. Одна или с Лизой. Спросишь у нее лично, если повезет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не видела ее? Вчера – голоса, сегодня – образа, – переходил я к издевательствам, но, заметив печальную тенденцию, остановился. – Мы колесим по кругу. Забудем. Ты права, тебе досталось. Я не спрашиваю, как ты все устроила – достаточно. Так я и предполагал. Мое воспаленное воображение верило тогда во что угодно. Оставим!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Послушавшись, Адель прекратила теоретические объяснения. Ей было в тягость сидеть у меня. Из туалета несло не смытой рвотой. Форточки закрыты, окна занавешаны. От меня несло коньяком и свежим перегаром. Ни одной лампочки не горело на потолке. Как в карцере. К темноте я привык – темнота спасала меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы не отвратить Адель, мне пришлось открыть окно и включить свет. Тучи закрыли небо, и моросил грибной дождь. Обнаружил, что сижу перед ней в трусах – это волновало меньше всего, и если б Адель пришла ко мне голая, я бы этого не заметил – так я был равнодушен к ней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несостоявшаяся иллюзионистка торопила. Кривляясь, я наспех напялил последние джинсы и джемпер. Адель оделась по погоде – длинная юбка и серая водолазка, закрывавшая половину подбородка (там есть, что скрывать).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Причесываясь у зеркала, я сказал, что мою машину сожгли. Адель отнеслась к новости хладнокровно, не сочувствуя, и не улыбнулась злорадно, как будто заранее гадала на кофейной гуще или картах Таро, предрекая кончину Маздочки, либо лично наблюдала, как горит она ярким пламенем через золотой куб или в волшебное зеркало. У ведьмы должны быть какие–то причиндалы, если ведьма настоящая. Но ведьминских удостоверений у Адель я не проверял, если таковые существуют в реальности. Должны быть корочки, ведь как в песне поется «просто я работаю волшебником», а перефразировав ее на Адель, песня звучала бы иначе: «Просто я работаю ведьмой!». Ничего личного…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дождь моросил, поливая нас, как грибы. Адель пряталась за зонтиком, а я мочил макушку и свитер. Ни за что не встал бы с ней под одну крышу. Ни за что.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такси проезжали мимо и не желали останавливаться. Я попросил Адель прочесть заклинание. Вместо него она прочитала стихотворение. Как я и предполагал, все ее шедевры являлись заклинаниями, в чем Адель никогда не признавалась, но я успел ее вычислить, и она не отпиралась. После озвученного текста первое же такси притормозило, чуть не окатив нас брызгами водостока. Сложив зонты, мы уселись каждый сам по себе. Я спереди, Адель сзади, командуя парадом. Я понятия не имел, куда мы мчимся, а такси двигалось в сторону области.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«За город», – заключил я и поежился, – «Недавно вернулся оттуда».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но даже до пригорода такси не доехало. Адель попросила сбавить обороты и внимательно таращилась в окна. Дождь прекратился, оставив на память запотевшие стекла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таксист попался молчаливый, неказистый, побритый дешевой пеной, как очищенный огурец, не произносил лишнего, но послушно выполнял все ее приказания. Хороший муж, покладистый, верный – мечта любой домохозяйки. Гораздо лучше любого моряка: уходит из семейного очага ненадолго, но зато регулярно возвращается с выручкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таксист был славянской внешности, в коричневой кепке и замшевой куртке. Счетчик у него имелся, успевая насчитать мне приличную сумму. Платить за разъезды ведьмы я не собирался. Меня с ней вообще и нет – я где-то глубоко-глубоко в себе. Кружились мы долго, пока Адель не приказала остановиться у невзрачной заправки. Рядом располагались одинокий минимаркет и придорожная забегаловка. Зачем мы приперлись в эту дыру – одной Адель известно, если это не очередной поэтический прикол. Я ненавидел ее приколы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Выходим! – вздохнула она и дернула ручку, увлекая меня в сторону забегаловки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где мы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тебя носом ткнуть в карту?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не ответил. Адель сама не представляла, как явилась сюда по велению сердца, на ощупь, как поисковая собака в поисках наркоты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пройдя мимо бензоколонки, мы зашли в кафе «Бриз». Внутри парились несколько дальнобойщиков из припаркованных вдоль дороги припаркованных закопченных фур. Дальнобойщики раскуривали «Приму» и хлебали украинский борщ. Не шумели, увлеченные ужином, но дымили по страшному. Не болтали, но злорадно сопели и шмыгали забитыми ноздрями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель завела меня в угол подальше от посетителей и усадила за круглый стол.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из бара выглядывали лукавые чернобровые глазки, которые я приметил еще у входа. Глазки изучали меня, не решаясь показаться во всей красе. Эти тайные очи принадлежали официантке. Когда она показалась из-за угла, я приоткрыл рот – слишком красивая девочка для придорожного кафе. Что она забыла в этом захолустье? С ее данными легко устроиться в приличном месте или штурмовать подиумы Парижа. Иногда я не понимал, почему многие люди так слабо верят в себя и довольствуются малым, когда способны на большее. Когда чужие дяди видят в них гигантские перспективы, а они не замечают в себе ничего примечательного, ограничиваются пустяшными поручениями, сидят в конурах, не высовываясь, стесняясь, боясь и культивируя заниженную самооценку. В шоубизе бездарности сплошь и рядом пробирались на пьедестал, сметая всех на своем пути, а таланты скромничают по медвежьим углам, и их приходится долго уговаривать, влияя психологически, чтобы хоть чуточку раскрепостить и заставить поверить в себя. К их числу относилась и эта девушка на мой первый, скромный, но профессиональный взгляд. Когда она подошла, я уверился в обратном. Она не была скромняшкой. Напротив – чрезмерно похотливый взгляд, возбуждающий и одновременно пугающий. Меня давно напрягали почти все женщины, и я боялся любой юбки, что смотрела мне ниже пояса, а эта стерва смотрела и на меня, и ниже пояса. Я засуетился и зашаркал кроссовками «Nike», подходящим к джинсам «Armani».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы опоздали? – угрюмо спросила Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как же я не догадался, что они знакомы. Вот к кому мы добирались столько времени. Но зачем мне общаться с нахальной стервой в пустой забегаловке? Безвкусным дальнобойщикам здесь вполне вольготно, но я терпеть не мог прокуренные хибары с девочками в грязных передниках. Передо мной стояла та же девчонка, и передник у нее был грязный, как я себе и представлял. Стирать форму считалось плохим тоном – гораздо фартовее выглядеть под цвет немытых водил. Все кругом здесь в грязи. Уборка не входила в обязанности кафе. Давно ли я сам хожу чистюлей? И мне стало стыдно. Очень стыдно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что закажете? – официантка обратилась лично ко мне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У вас есть меню?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Меню у нас не предусмотрено, – просверлила она меня заведенной дрелью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда на ваш вкус, – отмахнулся я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прошедший насквозь коньяк напоминал о себе, желудок ворчал, и до признаков голода далеко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Предложу стандартный бизнес-ланч, если вы не желаете борща?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Увольте! Давайте ваш бизнес-ланч, – покосился я на чавкающих дальнобойщиков. – Что угодно, но не борщ с вареными мухами. Что угодно…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Илон, нам бы выпить чего-нибудь, – назвала Адель ее имя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пива?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Газировки, – перебил я. – Так вы знакомы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стертым карандашом Илона записала мой заказ, вероятно, чтобы не забыть три слова, и оставила мой вопрос без ответа. Подмигнув и убрав грифель от клетчатого блокнота, она удались.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Илона может многое тебе открыть, – пояснила Адель. – Многое, если не все. Нам повезло: в кафе почти пусто, и она уделит нам много времени. Знаешь, ее очень сложно найти. Днем она тут, если попасть в ее смену, а так ее не найдешь – ни адреса, ни телефона. Работает она в разных местах, много и по разным специальностям мастерица. Что я болтаю за нее? Илона сама все расскажет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Она не та, за кого себя выдает, – удачно заметил я. – У нее отличный маникюр. С такими ногтями не работают в грязных пивнушках. Девочка следит за собой, у нее пристальный, изучающий взгляд. Либо она скрывается здесь, либо живет двойной жизнью. Двойная жизнь – вот, что объединяет ее с Лизой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты на удивление прозорлив и раскусил ее, – вздохнула Адель, – а я надеялась сохранить интригу. Ты гораздо умней, чем я представляла. А если по чесноку, ты жестокое существо, Герман. В этом я убедилась на своей шкуре.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В следующий раз не будешь будить во мне зверя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Боже упаси, – съязвила Адель, но оборвалась на полуслове.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неожиданно быстро Илона принесла газировку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ланч пока не готов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель попросила ее присесть, а я опасливо поглядывал по сторонам, ища третьих лиц и проверяя обстановку, но никого не увидел. Кроме второй сотрудницы, посудомойки или уборщицы, на которой отсутствовал фартук, как и признаки интеллекта. Широкоплечая дылда тупо глазела то на нас, то на сытых мужланов, и напевала песню, доносившуюся из приемника. Звучал Робби Вильямс, и дылда бездарно пыталась ухватиться за припев, но ничего у буренки не получалось. Вытирать тарелки и раскладывать ложки по ящикам удавалось ей куда легче.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А Герман довольно мил, как ты его и описывала, – сразу огорошила Илона, заставив в очередной раз смутиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бедолага никак не выйдет из траура. Лопает коньяк и блюет, – проскрипела Адель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еле-еле я удержался, чтоб не влепить ей пощечину. Бабушкины свечки помогли выстоять, но если и дальше диалог будет развиваться по прежней схеме, Адель схлопочет, и Илона вместе с ней – все окажутся растерзанными в этом придорожном сортире. Удачные примеры я видел совсем недавно, и мне есть, к чему стремиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты знакома с Лизой? – не стал я размениваться на прелюдии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Немного. Давно ее не видела. Сочувствую,– грустно произнесла Илона. – Нам всем суждено уйти, но в разное время и разными способами. Хочешь, я покажу кое – что пикантное?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Покажи, – хмуро ответил я, не представляя, чем она может похвастаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разве что распахнет блузку и покажет мне и застывшим водилам свои забродившие смуглые сиськи. Мне все равно, я видел и не такое. А водители поперхнутся борщом, и кого-то придется увозить на скорой, а кого-то даже не придется откачивать – он уже никогда не встанет. Но пока мужики не увлекались нами и скребли алюминиевыми ложками по дну тарелок. Им пора валить по маршруту, и мы останемся с Илоной наедине за вычетом Адель и безмозглой дылды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Илона встала и отвернулась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я предположил, что она покажет нам свою натертую от кружевной резинки попку, но она всего лишь приподняла блузку (блузка была приспущена, выставляя на всеобщее обозрение край бордовых стрингов) , и я выпучил глазища от удивления, как Скуби Ду, по которому шарахнули отбойной кувалдой. На спине Илоны играла украденная тату – Лизин шедевр – в таком же орнаменте, в том же сокровенном месте, где я преданно ласкал его язычком и сейчас бы бросился целовать тату официантки, если бы не приклеился к стулу. Змея околдовала меня, шипела и раздувала невидимый капюшон. Иероглифы ползали вверх и вниз, а я угадывал многое, но сам текст не угадывал вовсе. Он казался другим. Сморщившись, попытался прочитать буквы: К…. U… но их скрывали опускающаяся блузка и трусики: N… D… A…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Успел. Перед тем, как Илона опустила блузку и развернулась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Водилы чесали животы и подтягивали ширинки, а девочка-олигофрен куда-то запропастилась с тарелками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Змея, – прошипел я, запоминая буквы, – KUNDA… Что это значит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прочитал? – зверски улыбалась Илона. – Умница, Герман! Ставлю пять по технике чтения. Как тебе моя прелесть? Правда, очень пикантно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень, – повторял в уме буквы, но почему «KUNDA», когда у Лизы имелась «LINI».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель не вмешивалась, делая вид, что ей все равно, чем закончатся наши дебаты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Илона присела на край стола и поправила вывалившийся локон волос, оглядываясь на входную вывеску. Ни одного посетителя в кафешке уже не осталось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разгадаешь загадку, я тебя поцелую, – увиливала она. – Нас объединяет с Лизой многое, если не все. И я, и она очень любим мужчин, таких как ты, и других. Мы обе очень впечатлительны и любим разные пакости, разные удовольствия, но объединяет нас одно – мы обе без ума от секса. Мы его рабыни. И не в силах устоять ни дня, чтоб не отдаться священному фаллосу. Догадался ли ты, что я не простая барная девчонка? Догадался. Я не простая… Я простая придорожная проститутка, Герман! Но простая на первый взгляд. Не отдаю себе отчета, зачем я делаю это. Но иначе я не представляю свою жизнь – это мое влечение, это моя неизлечимая болезнь. И я бы удружила тебе даже бесплатно, если ты не против.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он мой! – вдруг прозвучала Адель. – Извини, Илон. Нам, рабыням музы, редко достается откусить лакомый кусочек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Забирай. По ночам вас, чеширских котов, хватает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он пока не дается, – бурчала задетая поэтесса. – Чуть не убил меня, но это было так приятно, что я не прочь повторить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне лестно слышать, как две психопатки млеют передо мною. Лестно, что я нравлюсь обеим, но Илона такая же полоумная сучка, а Адель конченая мазохистка, и нисколько не отрицает этого. Повезло – я снова оказался в дурной компании. Вспомнилась бабка на остановке, и захотелось к ней, чтоб вручить ей тысячу на свечки, чтоб не видеть рядом этих змей с подлыми языками и ядовитыми клыками. Яда хватало своего. В чужом не нуждался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза общалась с японцем? – спросила Илона, заставив меня напрячься.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вроде того.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот дерьмо! Он займется мной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты надежно спряталась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза думала так же.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Опять неуловимый японец! Кто он такой и зачем ему сдалась эта проститутка? Почему его так боятся? А Лиза не пряталась и встречалась с ним. Почему японец так их пугает? Не он ли виновен в ее гибели? Он – кто же кроме него?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ritual Assasin… Проклятый неуловимый японец.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он убил ее? – прямо спросил я Илону.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Японец не убивает, но напоминает исполнить свой долг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какой долг?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Долг смерти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это секта?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как сказать. Мы стали жертвой собственных неукротимых влечений, но в отличие от Лизы, я не собираюсь умирать. Я предупреждена, что японец рядом, но пока с ним не общалась. Надо бы рвать когти. Ты не видел его?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто его вообще видел? – взвинчивался я на пустом месте. – Адель? Лиза? Покажите мне, где он обитает, и если он связан с ее смертью, то я убью его.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он не делает ничего предосудительного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но..!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не суди его. Он просто выполняет свой долг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как его найти?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Обычно она сам всех находит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бред! – громко рявкнул я, напугав возвратившуюся на пост слабоумную дылду, шире распахнувшую рот и прислонившись к тарелкам. Какая потеха! Но я сбавил тон. – Вы все здесь сошли с ума! Объясните во всех подробностях! Илона? Ты же доброе создание, и я тебе симпатичен. С чего ты стала светиться? Ты веришь ей? Если Адель общается с косоглазым ублюдком, то сдаст тебя. Ей нельзя доверять. Знаешь, как она успела поиздеваться надо мной? Забавная и поучительная история, а я чуть не размазал ей башню кирпичом, а она сидит и хвастается, что получила удовольствие. Не бред ли? Или мне снова ее изувечить? Или отодрать так, чтоб дух испустила?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мои слова подействовали, и Илона немного размякла. Весть о неуловимом японце вызвали в ней волну сокрушительного волнения. Илона сбавила пафоса и стала более разговорчива.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Для этого я здесь сижу, трачу время напрасно, – сказала она и достала из фартука книжицу, потрепанную, почти как пергамент, ветхую, как история человечества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Илона положила ее на стол.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почитай на досуге.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я прикоснулся к книге двумя пальцами и подтащил к себе. Книжица крохотная. Без сафьяного переплета и золотого теснения. Пожухлая и ободранная. Почти музейный экспонат. Илона предупредила обращаться с ней осторожнее, иначе брошюрка рассыпится, как песок. Не удержавшись, я раскрыл ее желтые страницы. Книжечка распахнулась, как записной блокнот. Мелкий шрифт, латинский алфавит, рукопись написана на английском вперемешку с иероглифами и рисунками змей-татуировок. На обложке надпись: KUNDALINI.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Постепенно прояснялось многое. Все как бы расстанавливалось по местам, но я даже не читал книжицу, а разгадка сама приходила в руки. Подобного подарка я не ожидал от придорожной проститутки, пусть она и носит татуировки Лизы. Но Лизы рядом нет, а Илона жива и скрывается от карателя и возмездия. Почему же Лиза не пряталась от него? Я завистливо пожелал японцу удачи, а Илоне скорой встречи с ним.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель права – я жестокий человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень старое издание, – тихо говорила Илона. – не хватает несколько страниц, но и без них ты подчеркнешь много познавательных вещей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что было написано на выдранных страницах? – опережал я время.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какой борзый жеребец! Узнаешь сам, когда придет время. Тебе вполне достаточно – это раритетный экземпляр. Может стоить целое состояние, а я отдаю тебе безвозмездно. Отдаю и не жалею. Лиза просила меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза?! – потемнело в глазах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значит, она в курсе, и подсказки продолжаются. Лиза играет со мной, как с котенком, и сюда приложила руку. Как она все успела? Заговор… В заговор вовлечены многие, и с чем предстоит столкнуться, что прочитать, во что поверить – немыслимо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Когда ты общалась с ней?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Когда она была жива, – ответила Илона, выбросив из слов смысл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почему она умерла?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Цыц! Разбежался… Читай книжку. Знание – сила. О смерти ни слова. Я хочу жить. В отличие от Лизы я не собираюсь умирать, и потому смерть моя будет не такая сладкая, как у Лизы. Ей повезло, а мне вряд посчастливится пережить ее ощущения. Я не так талантлива, а всего лишь шоссейная проститутка за две штуки – классика и минет. Что с меня взять? Банальная дура. каких в Москве тысячи. Я попробовала раствориться, чтоб меня никто не нашел, чтобы я могла жить, как хочу, чтоб никто мне не указывал. Мне… обычной шоссейной проститутке. Вам несказанно повезло. Я сижу здесь последнюю смену. На панели вы меня не найдете – видимся в последний раз. Надо менять точку. Договориться с крышей и бежать, бежать, бежать… Далеко– далеко по трассе – дальше от предначертанной участи, на которую я когда-то подписалась, но которую теперь так боюсь и стараюсь спрятаться от себя. Японец объявился – очень дурной знак.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под потолком зазвенели бубенчики. В кафе зашли посетители: дед в спортивном костюме, и хилый шкет в потертой джинсе с перевязанной в гипсе лапой. Рядом скулела на поводке жирная овчарка в наморднике. Одяжки уселись в середине зала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Илона спохватилась. На нее злым взглядом косилась олигофреничка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне пора. Книгу оставь себе – подарок Лизы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как… – промычал я, но Илона уже обслуживала соседний столик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Псина легла подле хозяев и дружелюбно виляла хвостом. Дед заказывал борщ, а шкет гладил гипс и пялился в груди продажной официантки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Записав заказ, Илона скрылась на кухне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель встала первой. Прихватив книжечку, я подчинился ей. Сидеть в компании голодранцев не имело смысла. Мы так и остались без бизнес-ланча.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда мы вернулись к авто, таксист храпел во всю глотку, устав ждать нас возле бензоколонки. Мы шумно уселись, и от неожиданно резкого хлопка дверцы он ударился носом в руль, чуть не расквасив свой хрюльник, но оставил царапину. На обратном пути Адель разговорилась и доложила мне все, что знала о закамуфлированной девчонке или все то, что разрешила ей открыть Лиза. Подружки следовали сценарию, делая со мной все, что заблагорассудится. Что ж, ради Лизы это простительно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выяснилось, что Лиза общалась с Илоной с европейского турне, где они провели много времени вместе. Чем они занимались, Адель не распространялась, чтоб не причинять мне боль, но я и не спрашивал. Поймал себя на мысли, что Лиза не обманывала меня, а слегка увиливала – подружки были на самом деле, и они точно путешествовали до Лиссабона. Илона тому живое подтверждение. Жаль, что нам так мало удалось с ней поговорить. Второго шанса не видать. Илона меняет точку. Лиза рассталась с ней в Лиссабоне и не видела ее около полугода, а затем они встретились в Москве. Инициатором была Лиза (как же иначе). Они созвонились и договорились пробежаться по магазинам, а рядом крутилась Адель – свидетельница их отношений, став молчаливым наблюдателем и спутником Лизы. Илона уговорила Адель почитать свои стихи – та была в восторге. Неужели я сам натыкался на Илону в лаборатории на литературном вечере поэтессы – подозрительная дамочка без кавалера, но не придал ей подобающего значения. Напрасно. Тогда Илона выглядела иначе: культурнее и ухоженнее. Какое это сейчас имеет значение?! Лиза встречалась с ней при Адель и успела договориться о передачи потертой книжки. Уже тогда Лиза намекала про проблемы Илоны, и уговаривала ее убраться из города, предлагала купить билет на Мальорку, но та не собиралась уезжать, ощущая себя в безопасности, оставила все, как есть, и после исчезла. Через какое-то время Адель заметила Лизу с японцем – то же самое я слышал не раз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помолчав минуту, Адель вернулась к рассказу о официантке, добавив, что когда-то она переехала из Мордовии и училась в гуманитарном институте на историка или филолога – отсюда нездоровый интерес к литературным блужданиям поэтессы. В институте Илона не удержалась, любила попадать в дурные истории и дурные компании (она сама пояснила причину). Умудрилась даже отсидеть в КПЗ по обвинению в мошенничестве. Схема проста – она знакомилась с иностранцами по интернету и соблазняла их, обещая совместный отдых на море и скорую взаимность, но просила, буквально, умоляла выслать немного денег на билет, на материальную поддержку, прикидывалась бедной овечкой. Некоторые чудаки верили и велись на развод мордовской красавицы, высылая наличные или пополняя ее счет, но Илона теряла контакты и оставляла недотеп с носом. Думала, далеко лететь, не догонят. Не рассчитала. Один уязвленный и особенно педантичный немец заявил, куда следует. Подключился Интерпол, и на нее вышли, но не нашли ни денег, ни контактов. Авантюристка все успела подчистить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза гордилась криминальным талантом Илоны, но сама не решалась на подобные развлечения, будучи гораздо порядочней и добрее. К тому времени репутация Илоны промокла насквозь, и она подалась туда, о чем Адель умалчивает. Про подаренный мне ветхий папирус Адель не слышала или притворялась, зная ее коварство, но и не просила почитать, что весьма странно, ведь она от мозга до костей литераторша, и полистать раритетные издания для нее в порядке вещей. Я же уверялся в одном: ведьма знает, о чем там речь и перечитывать по сто раз известные факты ей ни к чему. Она и не пересказывала ее содержание, будто намекая – узнаешь сам и ответишь на все вопросы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вырванные страницы смущали. От них избавились специально, чтоб я кое о чем не догадывался. Восхитительная любимая позаботилась обо всем…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока мы возвращались, я не читал книгу, но несколько раз доставал ее из кармана и трепал, перелистывая. Книжка нервировала меня, требуя пробежаться по страницам. Дорожная тряска и свидетели отвлекали. В свободной от чужих людей обстановке я изучу ее, а пока отложу раскрытие тайны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Путь назад пролетел быстрее, как бывает чаще всего. Адель попросила высадить ее на Новодевичьей набережной. Первая исчезает, значит, платить снова мне. Что ж, за бесценные сведения денег не жалко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хочешь заехать ко мне? – спросила она, держась за дверную ручку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– К тебе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не представляешь, как мне тяжело.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты сама сказала, что я в трауре.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Неужели?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Адель! От нашего общения ты не получишь удовольствия, как не получу его я. Если только мне придется тебя избить, как тогда, чтоб твоя душенька осталась довольна?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хочешь повторить?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В другой раз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Следующего раза не будет, – грозно протараторила поэтесса и громко хлопнула дверкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не смотрел ей вслед, зная, что она всегда появится, если захочет. Одинокая кошка бродит сама по себе, но иногда вспоминает о тех, кто может ее приласкать, накормить и избить. Как в моем случае. Адель жаждала избиения, но играть в садо-мазо я не привык. Если кого и бить, то по настоящему, как в тот злополучный час. Никаких игрушек! По-взрослому! Как она не понимает, что я чуть не убил ее? Как не понимал я, что она жаждала этого и в том ее самое сокровенное желание. Разгребать ее дерьмо не входило в планы, и я указал таксисту, чтоб мы проваливали отсюда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Книжица чесала кожу сквозь брюки. Чесались и пальцы, чтоб ее просмотреть. Когда я оказался в абсолютном покое, усевшись за письменный стол, достал ее и раскрыл. Сложно в ней разобраться. Трактат написан на английском, но я кое-что разбирал, раз когда-то по настоянию моей лингвистически одаренной матушки увлекался переводами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Текст читался тяжело. Некоторые абзацы приходилось перечитывать, некоторые оставлять. Не выходило исчерпывающего смысла, но нить повествования не терялась. Основной лейтмотив я улавливал. То, что нужно, чего я не знал, но в глубине души догадывался. Через час я осилил ее целиком. Перевел и составил полное мнение за вычетом выдранных страниц. Книжка составляла около двадцати листов, как памятка, как шпаргалка, легко умещаясь в ладони. Записав кое-что на черновик, сложил переведенные части, и теперь страшный смысл прочитанного виднелся особенно отчетливо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из древней рукописи я вычитал многое. Получилась целая летопись. Как я и догадывался, без секты не обошлось. Настоящая секта с уставом, кодексом, правилами, членами, взносами, обязанностями и строгими законами. Лиза была ее участником. Больше того, но все по порядку. Формально не секта, а закрытый клуб «KUNDALINI» с вековой историей, основанный в начале девятнадцатого века. Где бы вы думали? Конечно, в Голландии. Неким графом и особо приближенным ко двору господином Ван – Богартом, тайным почитателем таланта маркиза де Сада и прочих мастеров разврата. Клуб организовывал элитные публичные дома для избранных и высшей знати: придворные мужи, купцы и дворяне, чиновничество. Клуб считался почетным и элитным борделем, куда простым мещанам, не говоря о других сословиях, вход строго настрого воспрещен за любые монеты. В клуб записывали исключительно по заслугам. Одной Голландии Ван-Богарту было мало. Клуб распространялся по Европе, открывая филиалы по всем столицам и при покровительстве двора добрался и до Москвы. Преклоняясь перед всем новым, заведение Ван-Богарта было принято столицей на ура. Генерал– губернаторы, помещики и вся королевская знать готовы были мчаться из любых уголков страны, чтоб всего одну ночь провести в знаменитом клубе. Ван-Богарт предлагал разнообразные услуги: секс на любой вкус с любым продолжением, мальчики и девочки, скромные пажи и развязные фрейлины, нимфетки и перезрелые перечницы. Уже в те времена появились первые трансвиститы, пляшущие в женских нарядах перед зачарованной публикой, и порочные мальчики, отливающие голубизной и виляющие попами для садомных дворян. Любые утехи удовлетворялись на месте. Цепи и наручники, клетки и плетки считались самым привычным делом. Ван-Богарт привозил лучших рабынь плотской любви, самых отчаянных и изобретательных проституток Европы. Женщинам платили дорого, но они готовы были трудиться бесплатно – такова их участь, такова их жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Постепенно клуб обрастал идеологией. Ван-Богарт чаще колесил по Европе, а раз в год общался с будийскими монахами в Тибете. «KUNDALINI» – не просто удачный набор букв, а первое название клуба, ставшее культовым для темного европейца. Непонятное слово, имеющее сакральный смысл. Кундалини – священная энергия, таящаяся в основании позвоночника и вырывающаяся из тела в момент священного совокупления. Символ Кундалини – шикарная змея, поражающая мудростью и неукротимой спесью. Вот откуда пошло тату, а отчасти клеймо, выдававшее наложницу клуба. Постепенно у клуба появлялись сторонники, и он обогащался влиянием разных культур. Однажды граф посетил Японию – неизведанную цивилизацию с жестокими авторитарными традициями. Голландские купцы часто плавали на острова, а Япония торговала лишь с немногими странами, но залетные голландцы почти единственные, кто входил в круг избранных. Там Ван-Богарт познакомился с господином Махимара, который был влиятельным сегуном и держал под контролем большую часть островов. Махимара предложил Ван-Богарту много новых сексуальных утех. Граф принял его в клуб на равных правах. Сам Ван-Богарт с неописуемым сладострастием занимался групповыми оргиями с обменом партнеров. Махимара предложил самую пикантную вещичку – самурайский пояс, удушающий шею и сдавливающий горлышко участников оргии, отчего они достигали высшего оргазма. Графу пришлась по душе новинка. Вместо пояса самураев он использовал кожаный ремень, оказавшийся еще действенней и надежней. Согласно философии клуба, только путем оргазма можно достичь бессмертия – это есть высшее наслаждение, обновляющее и посылающее душу в небеса, где мы черпаем молодость и здоровье. Графу перевалило за семьдесят, но он по – прежнему не уступал молодым в сноровке и удивлял своей половой энергией, словно черпая силы с небес.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За несколько лет у него появлялись верные последователи. Ван-Богарт старел и отходил от дел. Не справляясь со всеми подопечными клубами, он назначал в нем своих людей. В одну зимнюю ночь, увлеченный желанием граф слишком тесно пережал себе кислород и умер в вечном оргазме – священная смерть. Последователи канонизировали Ван-Богарта, добавили в его философию несколько примечательных постулатов. Высшим почетом считалось умереть подобно отцу-основателю. Отправиться на небеса в оргазме – высшая благодать, дарованная Богом, и Ван-Богарт удостоился ее первым. Многие дворяне и молодые нигилисты сознательно перетягивали себе шею, чтоб отправиться в мир иной. Высшим пилотажем считался совместный и одновременный уход в рай партнера и партнерши, достигшей запредельного экстаза. Не все жрицы любви соглашались умирать по первому зову клиента. Тогда Махимура, главный хранитель и приемник Ван–Богарта, написал особый кодекс, согласно которому любая раба любви должна по первому же приказу хранителей клуба отправить душу на небеса, накинув на себя петлю – это единственный путь в рай, а любая благоверная женщина мечтала попасть туда. Тем, кто отказывался совершать священный обряд, полагалось повеситься. Добровольно, но под нажимом, и уже без оргазма. Суицид – прямая дорога в ад. Удушение с оргазмом – путь в рай. В уставе все логично и просто, и многие верили японцу, соглашаясь подписаться на жестокие традиции, вливаясь в некогда европейский клуб. Махимура заставлял ставить клеймо на каждых вливавшихся в клуб женщинах, согласившихся жить по уставу. Центр клуба перекочевал далеко за пределы Европы, но подобные заведения некогда существовавшей империи Ван-Богарта встречались везде: как на островах, окруженных шальным океаном, так и на континенте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многие филиалы хирели и умирали, многие превращались в обычные публичные дома для простолюдинов, но кое-где где до сих пор жили традиции Kundalini. Так, в салонной Москве, славная память о всемогущем Ван-Богарте сохранялась, и некоторые почитатели поднебесного оргазма основывали собственные клубы, уподобляясь талантливому создателю. Они не платили дань Махимуре, и многие даже не знали о его существовании. Контактов с Российской империей Япония тогда почти не имела. Постепенно секс и смерть разделялись, отбросив первую ветвь на дома любви. Вторая ветвь превратилась в клубы самоубийц, бывшие моде в конце девятнадцатого, начале двадцатого века. Подлинные традиции Kundalini соблюдались лишь Петербурге, но к ним доступ был закрыт. Клуб стал подобием ложи масонов. Возможно, только масоны и могли позволить себе настоящее смертельное удовольствие. Упоминается лишь имя графа Песчикова, тайного предводителя общества «разменных пар» Петербурга и по совместительству совладельца нескольких публичных домов на Невском, куда частенько любили наведываться камер-юнкеры, гусары и литераторы, особенно Пушкин. По тексту книги он был прирожденным любителем тайных смертельных удовольствий, зазывая туда многих скучающих дворян. Графу Песчикову были доступны первичные труды Ван-Богарта, которые он свято хранил и продолжал первозданные традиции основателя. Песчиков даже выходил на японских держателей клуба, но будущая война надолго разрушила зарождающиеся связи с метрополией. Следом прокатилась череда кровавых революций и первая мировая война. Последние хранители традиции Kundalini перебрались за границу. Кто-то пал жертвой красной стрелы, кто-то канул в лету, пропав без вести, но на том история Kundalini в России закончилась. Большевикам не до старых традиций и ловли оргазма. Отдельные островки «общества разменных пар» развеялись по европейским столицам, центром которых, как и прежде, оставался в Амстердаме. Клуб часто менял название, приобретая легендарную славу, но диктатура пролетариата, железный занавес с полным отсутствием достоверной информации с запада не давали никаких сведений о его судьбе. В Японии традиции были живы, но развивались уже по своим ортодоксальным законам…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так излагалось содержание брошюрки в вольном переводе. Что-то я упустил, что-то не перевел, но главный смысл оставался следующим: элитный клуб с почитаемыми традициями и жестоким укладом. Секта, в которую так легко попасть любой красивой девушке, но из которой невозможно выйти. Лиза была членом клуба, что соответствовало ее порочной сущности. Она неукоснительно следовала его законам, а потом пыталась освободиться, но клеймо змеи на спине не сотрешь. И неуловимый японец, дух легендарного сегуна Махимуры, напомнил ей, заставив совершить страшный ритуал. Хочется верить, что Лизе удалось получить в тот вечер оргазм бессмертия…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне не удалось перевести все…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вырванные страницы утаивали нечто важное. По вводным предложениям, предшествующим разрыву, говорилось об особых условиях отбора девушек, какими качествами должны были они обладать, и кто пользовался особым преимуществом. Страниц не хватает, и еще предстоит кое в чем разобраться… Но главная тайна раскрыта, и Адель сдержала слово – на сей раз не подвела. Бедная мазохистка действительно любит меня. Бедная мазохистка мне безразлична.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ясно одно: Лизу заставили умереть, как она не пыталась спасти свою грешную душу. И я не успел помешать, получив щедрую порцию удушающего оргазма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многое возвращалось на свои места – Амстердам, тусовки, ночные прогулки, дни рождения и стриптиз-клубы, турне по Европе – все подчинялось одной цели, и со мной она проделала талантливый обводной реверанс. Но прожила со мной целый год, значит, любила меня! Лиза на самом деле любила меня. Может быть, даже сильнее, чем я. А я любил ее погребальную татуировку, которой суждено было превратиться в предвестники разлуки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отвратно…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я сожалел лишь об одном, что партнерша в тайных комнатах не перетянула мой ремешок, не дав шанс обрести райское бессмертие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отвратно…<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава десятая<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бесы<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тяжело нести этот крест. Невыносимо обладать тайными знаниями и никому их не раскрывать. Есть на свете один человек, готовый выслушать любую ахинею. Естественно, я имел в виду Белкина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До конца недели я лежал в ступоре, смотря в потолок, надеясь увидеть там счастливую петлю, в которую смогу просунуть свою неразумную голову, но на потолке висела хрустальная люстра, а петля задерживалась и не стремилась прекращать мои муки. Соорудить собственноручно виселицу и идти на эшафот мне представлялось затруднительным. Апатия грызла тело, не давая шанса подняться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Молчать надоело. Язык требовал долгого хмельного разговора. Пришлось отложить апатию и связаться с Белкиным. На мой телефон давно уже никто не звонил. Наверно, меня уволили, а друзья забыли. Даже Адель не приходила навестить. Исчезли все. Остались я, и сакральная книжица. Подобрав книгу с пола, я поднес ее к плите, зажег камфорку и положил сверху рукопись. Желтая бумага мгновенно вспыхнула – так я уничтожил последние позабытые знания, мгновенно превратившиеся в пепел, который развеялся по кухне и вылетел в раскрытую форточку. Книжица мешала жить. В ней отражалась долгая история Лизы, и священный текст был тому виной. В нем все зло и вся смертельная сладость, а для кого он напечатан – неизвестно. Я просто сжег бесценный раритет, как валентинку от навязчивой поклонницы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Просто сжег…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…В «Мюнхенской пивнушке» Белкин выслушивал мои откровения с очумелым видом. Бьюсь об заклад, он подобного отродясь не слышал. По его виду можно было предположить, что Владик поражен до костного мозга от моих потусторонних блужданий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ластов! Ну, ты и попал! -дивился он, давясь крепким темным пивом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это еще не все, – интриговал я и продолжал плакаться в жилетку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чего только не наплел ему, а он верил каждому слову, да я и не врал. Зачем обманывать, когда каждое слово кажется вымыслом, и самое противное, что это и есть правда. И все произошло на самом деле, ибо тому есть свидетели и мой рассудок, иногда напоминавший, что я все еще не выжил из ума и отвечаю за свои мысли и деяния.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин захлебывался пивом, выпив литра два, пока я вещал, как римский оратор. Я же не успевал промочить горло, и моя кружка оставалась полной. Пить – времени не оставалось, так как я полностью поглощен процессом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот такие дела, брат, – заканчивал я на полуслове. – Что делать? Я типа изменился, иногда, кажется, что изменился до неузнаваемости. Я потерял все: женщину, тачку, любимое дело. Как там Фридман?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Перевел наш проект другим соискателям. Моховской хочет расторгнуть контракт. Фридман попал на деньги, и на деньги попал ты, Ласт. Извини, не хотел тебя расстраивать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пустяки. По сравнению с моей жизнью – пыль в глаза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты проштрафился на кругленькую сумму, а босс не может тебя найти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Передай ему, что я расплачусь, когда разбогатею. Сам на мели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин виновато развел плечами:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дружище. Я и сам в полном дерьме. Штраф висит на всех. Я бы не хотел лишний раз с ним пересекаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я еще раз убедился в несостоятельности своих компаньонов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Фигня! Созвонюсь с ним, если не покончу с собой от безысходности. Как Секир?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так себе. Окончательному восстановлению не подлежит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он тоже в полном дерьме? – предположил я со стопроцентной уверенностью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин и здесь не удивил:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ага. Моховской всех подставил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На сей раз Белкин слегка загнул. Хитрый лис Моховской просто делал свое дело, а подставили мы сами себя, особенно я. Черная полоса до сих пор не собиралась светлеть, и тут Белкин прав. Он иногда казался мудрым человеком, но не замечал своей мудрости, не прислушивался к ней, поэтому часто ходил в дураках. Незадачливые попались компаньоны, а сам я тот еще кадр. Последний охотник за привидениями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ни причем он здесь! Мы просрали проект! Гастроли пройдут без нас.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Думаешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что, разве Фридман не сможет найти более умных придурков, чем мы? Чуял я, что нельзя брать такие деньги – испортят они нас, и отдадим в разы больше. Так и вышло. Чем не злой рок?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как и вся твоя жизнь за последний месяц, – точно заметил Белкин. – И ты еще говоришь о работе в твоем упадническом состоянии?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какая работа, когда еле-еле концы с концами свожу! – не кончал жаловаться я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я бы на твоем месте давно свихнулся! Ты подумай – висельники, людоеды, мертвецы – это же уму непостижимо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что делать, – саркастически ухмыльнулся я. Недобрая ухмылка, но другую я сотворить не в состоянии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин глотнул пива и заключил:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да на тебе порча!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Рехнулся?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Порча. Самая натуральная.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В его словах проглядывался смысл. Как-то и я подумывал о том же, но развить эту тему боялся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сглазили тебя! И знаю кто, но не буду называть имен. Привычное дело – порча на смерть. Слышал? Самая страшная порча. От нее просто так не отделаться. Изматывает она человека, подсылая ему разных адских созданий. Пугают они, мучают, не дают жить спокойно, давят на душу, а сильнее жертва сама себя изъедает. Копается в себе, ищет, сам не зная чего, и настроение хуже некуда. Как у тебя сейчас. И ни с чем не клеится – ни бабы нет, ни работы, ни денег – типичная порча на смерть. Только мысли ходуном ходят – как бы поскорей соскочить с нее, и поглядываешь на сучья деревьев, где бы вольготней тесомочку завязать и нырнуть в петлю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Говорливый Белкин огорошил меня своими рассуждениями. Я обомлел и прислушивался, впитывая каждую фразу. Он прав, как бы дико и средневеково это не звучало. Все, о чем он говорил, я находил в себе. Он сам прочитал меня, как книгу, как когда-то читала меня покойная избранница, а теперь читает он – слева на право, как положено, почти между строк.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Порча? Звучит старомодно, – пижонски ответил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласиться, что меня сглазили, было очень болезненно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Старомодно, но порча была во все времена. Как не называй – сущность не изменится. Кто-то жрет твою энергетику, дружбан! И сосет твою кровь. Вспомни, с какими ведьмами ты общался последнее время.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ведьмами?! Общался и не раз, и весьма продолжительно, а одной ведьмой чуть не стало меньше, когда я приложил к этому колоссальные усилия. Неужели Адель так пытается отомстить? Затаилась, спряталась, не летает, не кукарекает, а сидит в лаборатории и читает заклинания, пишет оды и баллады, записывая их в потрепанный блокнот. Если навести порчу, то она одна на такое способна, и не зря я окрестил ее ведьмой. Белкин со мной согласится, раз не зря заговорил о порче. Порча, сглаз, энергетика – пережитки средних веков, но ведьмы существуют и в наше время. Они никуда не делись, то есть живы и их заклинания, жива и порча, и на меня точно наведена зараза на смерть. Поэтесса жаждет моей смерти, раз я не достанусь ей живым, то пусть достанусь мертвым, и тогда она будет приходить на могилу и класть на надгробный камень хризантемы, или раскопает меня, отворит крышку гроба и сольется со мной в загробном экстазе, превратившись в Ведьму–Могилыча. И тогда я действительно останусь с ней навечно. Навсегда. От заката до рассвета принадлежать Адель. Порча на смерть сработает. Рассуждения Белкина обретали зловещий смысл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Влад, ты говоришь, будто на своем примере знал, что это такое? – проверял я его на прочность. Болтать каждый мастер, но необходимо проверить, как сам Белкин избавился от недуга, в чем я сомневался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но Белкина мой вопрос врасплох не застал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Еще спрашиваешь! Конечно, все испытал. Помню, как вчера. Такое не забывается, и чувствовал я себя намного хреновей, если здесь возможны сравнения. У каждого от своего горя сердце колит, как сварливым змеиным жалом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не надо про змей! Колоть начнет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не обессудь. Я пережил то, что многим не дано и вышел, очистился, обновился. Последствия и отпечатки пережитых страстей остались, но, как видишь, я жив. И до наступления черной полосы более-менее шаркался по белому свету. То ли порча твоя особая, что меня задела и Секира, то ли снова она начинается у нас вместе взятых, но бороться с ней нужно. Срочно бороться, пока она не разрослась и не окрепла. Мы – полностью в ее власти. Как мне не хотелось бы повторять ее вновь, но боюсь, не справлюсь, не переживу, а пожить еще хочется. Умирать рановато.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так как от нее избавиться?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– К бабке нужно идти. Очиститься. Установить отворот и покаяться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– К еще одной ведьме? Не смеши! На мне же не приворот!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто их разберет?! Ведьма ведьме – рознь. Одна порчу наведет, а другая с глаз долой. Одна – сатане служит, другая – под крыльями ангелов покровительствует. Но мы к знахарке пойдем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Когда ты успел стать подкованным в этих делах? Раньше я за тобой не замечал, – сомневался я, забыв про пиво.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкина задели мои слова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что ты знал обо мне? Мы даже по душам никогда не базарили. Одни корпоративы, бабло, Хулио да Моховские, не считая подлеца Фридмана. А душа–то моя изувеченная. Деньги не нужны, я жить хочу нормально и свободно, чтоб ни одна скотина потусторонняя не мешала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что с тобой было? – начинал злиться я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как он молчал, когда я перед ним раскрылся, обнажившись, не утаил ничего, а он лишь сейчас намекает про свои дьявольские знаки. Зрачки его округлились, и нос заострился. Мне даже стало страшно сидеть с ним, и пиво не помогало. Белкин перебрал, и его реально раскручивало на больные воспоминания, о которых никак не хотелось думать, а тем более делиться, пусть и со мной. Но я твердо решил выпытать всего приключения, раз все равно мы видимся редко, и когда еще пропустим вместе по кружке горького хмеля?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что ж ты раньше молчал? Колись! Жду от тебя откровения!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Всерьез?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давай и не отпирайся! Раз мою порчу нашел, так и о своей говори – не стесняйся! Кому еще откроешься, как не мне. Мы с тобой роднее стали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин допил пиво и успел заказать еще парочку, не боясь превратиться в бочку с мочой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давненько это было, лет пять назад. Молодой еще был. Был другим: жизнерадостнее, любознательней, читать любил Бредбери, а слушать – заунывный нигерский блюз. Начинал тогда карьеру, подрабатывая, где придется, и верил в счастливое будущее. И подружка имелась – красавица-модель. Встречались полгода. Не часто. Ей то в Милан на показ, то в Мадрид. Приезжала ко мне редко. Я ревновал дико, а она терпела, почти не устраивая скандалов. Чаще скандалы устраивал я, но не реальные истерики и мордобитие, а так – пошумели для вида, помирились и успокоились. Прощал я все, каялся. Тогда я был мягче, не злопамятный, и подружка принимала меня таким, прощая все слабости. Она была с придурью – вечно следила за весом. В идеал ставила Кейт Мосс – эту ходячую скелетину. Видел? Худела, худела, какую-то дрянь пила, но организм ее не слушал и с весом расставаться не собирался. Куда еще сбавлять, когда одни ребрышки, но грудь была, что надо. Я протестовал против ее худобы. Приятно взять девушку за талию и погладить по мягкой попе. Когда одни рожки, да ножки – разве это девушка? Манекен. И укатила моя Анька в очередной показ в тот же Милан – любимый город шмоток и старых хрычей модельеров, да не возвращается. Сначала строчит эсемес, что задерживается. «Показ продлили, не беспокойся! Целую! Твоя Аннушка». Ждал. Писал. Иногда звонил – не отвечала. Вечером скидывал сообщения, желая спокойной ночи, а сам начинал тосковать. Вскоре начинал волноваться, мало ли что с ней приключится?! Предчувствие не обмануло. Прислала карательную эсемес: «Извини. Я тебя разлюбила! Не звони мне. Прощай!» И ни строчки более. Я звонить – Анька сменила номер. Не понятно, что с ней, как? За что? Почему я? Полный хаос. Спустя время я понимал, что связался с легкомысленной блядью, но тогда молодость и слепая любовь затмевали рассудок. Сперва пережил полный апгрейд – как сквозь землю провалился. Что? Почему? Не понимаю, а затем накатили смутные, неприятные ощущения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вечерами раскалывалась голова, щемило в висках, пробивало затылок, лоб хрустел, как чипсы, вот-вот готовый покрошиться в мел. Ночью держались ужасные мучения. Утром болел желудок, и выкручивало наизнанку. Не курил, не вводил ничего, но будто реальная ломка – все суставы хрустели, как в мясорубке. Выкручивало. Не передать словами. Через пару дней полегчало. Пил анальгетики и но-шпу, глотал аспирин и какую-то хрень от болей в суставах. К врачам не ходил, сам отоваривался в аптеке по советам приятелей. Боль пропала, но затем наступил жуткий депресняк. Настроение скатывалось вниз, особенно по утрам, а сон исчез. Лежишь и думаешь, а зачем живу? Тянет выброситься в окно, а сил нет. Вообще ничего нет: ни сил, ни желания. И одновременно бессонница, но со снами. Сновидения гложут: Анька в модных шмотках по подиуму идет и тычет в меня пальцами: «Недоносок! Что ты уставился на меня? Я предупреждала: не звони, не пиши! Разлюбила тебя!» Останавливается, стягивает каблук и запускает со всей дури в меня – я просыпаюсь весь в слюнях и соплях. Страшно, и сна не видать. Приятели звонят, спрашивают, как я? «Никак!» – отвечаю я, но с депрессией справляюсь. К вечеру легче. Выхожу прогуляться, еду в метро и чувствую – кто-то на меня подозрительно смотрит. Кажется, что следят за мной воры, мошенники, что-то хотят совершить со мной, обокрасть, убить, или они посланы Анькой, чтоб отыметь меня?! Вроде я не пристаю к ней, да и как приставать? Телефон другой, номер не вычислить. Поднимаюсь по эскалатору и оглядываюсь, справляясь со слежкой. Иду по улице и озираюсь – нет ли кого за мной? Вижу подозрительных прохожих. Думается, что они специально подосланы. Ускоряю шаг, бегу, прячусь в подъездах, урывками добираясь до квартиры. Сменил замки, затворил все окна, а в перспективе собирался переехать подальше, чтоб меня никто не нашел, не ограбил и не убил. Страшно – жуть, но что делать… Надо было как-то предохраняться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так и подозревал я каждого примерно с неделю, а затем почувствовал облегчение, словно смахнуло все с себя, понял важное, сокровенное, доступное только мне. Все это касалось Аньки – догадался тогда я методом озарения, что она не по своей воле осталась на чужбине. Держат ее похитители – алчные кутюрье. Задумали продать Аньку в рабство, а на меня наслали киллеров. Я же защитник ее любимый, и мне суждено спасти Аньку из плена, выкрасть, разобраться с Гучи, Армани и их преспешниками, но и самому не мешало бы спасти задницу. Охота началась. С той ночи я навсегда потерял покой. Чудилось, что скребутся ко мне в окошко, скребутся когтями, стучат по стеклу, как клювом или дулом браунинга, а под дверью столпились убийцы и исследуют подъезд. Вычисляют, где я, поджидают, оцепляют территорию и готовятся к штурму. Поймать меня хотят, и застрелить в постели. Слышу оклики, ворчание – их много. Атаковать первым, застать их врасплох – идея. Достаю кухонный нож и в одних трусах подхожу к двери, прислушиваясь. Киллеры затаились. Нож сжимаю крепко, чтоб успеть хоть одного заколоть. С десятком справиться проблематично. Их целая гвардия, а я один-одинешенек. Не по силам тягаться в сокрушительном численном преимуществе. Выхода нет. Отворяю засов и с ножом выстреливаю в подъезд с криком: «Убью, сволочи!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никого. Исчезли убийцы: только я с ножом и исписанные руганью стены. Смекаю, что они в квартире – пробрались через окно, ведь не зря по нему колошматили, вычисляя слабое место, чтоб вырезать круг и без шума проникнуть внутрь. С ножом спускаюсь по лестнице. На улицу выбегать страшно – окружили, суки! Не скроешься. Спускаюсь ниже, выламываю подвальную дверь и укрываюсь во тьме. Не видать ничего – здесь не найдут. Нож при мне. Кровь пустить успею. Так и просидел до утра, пока дворник не пришел за метлами. Дворник – переодетый убийца – конспирация. Увидел меня, посинел, схватился за метлу и прикинуться простачком. Я же вычислил гниду и с ножом на него. Прижимая его к стене, говорю: «Убирайся! Передай вашим, чтоб оставили меня в покое, а Аньку освободили немедленно». Чудом не перерезал дворнику глотку. Побежал к себе наверх, накинул куртку и напялил джинсы. Деньги все выгреб и на утек, понимая, что переодетый дворник отомстит. Садануть ему ему ножом, чтоб не доложил ничего, но поздно. Отчего-то жалко его стало, чуть не прослезился, он же всего лишь винтик в бездушной машине безжалостных кутюрье – главные злодеи, с кем придется бороться всерьез и надолго. Моя миссия на земле – освободить Анечку. Так с ножом и рванул из дома, бегал по улицам, спасаясь от преследователей. Забрел в парк, бродил по траве, облазил кусты, ища логово киллеров. Без еды и воды шатался между деревьями, измотался и сел под дуб. Оперся об ствол, отдышался, прижимая к груди нож. Стал накрапывать дождь, и я понял, что это слезы плененной Аннушки. Разревелся в ответ, понимая собственное бессилие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дождь усиливался – это Аннушка плачет сильнее, а я чувствовал каждую упавшую с ее глаз слезинку, тыкал себя ножом в грудь, пуская кровь, вымазывая ею лицо. Я сидел неподвижно, а краски играли перед глазами. Цвета менялись, листва переливалась как радуга. Облака вымазались фиолетовой гуашью, а листва переливалась серебристой акварелью. Изменялось окружающее, изменялся и я. Мысли погружались в меня набегами: то кружили в вихре, то пропадали, рассыпаясь вдребезги, то снова атаковали, то снова провал. Нескончаемая путаница усиливалась. Под гнетущим небом светились солнечные зайчики. В траве я видел колыхающиеся тени. Киллеры будто окружали со всех сторон. Дождь прошел. Темнело. Но краски переливались ярче. Вдруг впереди пробежали облезлые лисы, и проскочил, обдав меня знойным ветром, белый единорог. Я не успел его рассмотреть, не успел поверить, что это именно он, не зебра, не лошадь и не прочая парнокопытная тварь. С веток спустился расфуфыренный филин. Гордая птица проскакала вокруг меня важной россыпью, остановилась напротив и уставилась, выпучив круглые иллюминаторы. Филин о чем-то предупреждал, взмахивал крыльями, и я уловил его послание – филин предупреждал об опасности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С отвращением я ощутил, как руки мои покрылись шерстью. Я обрастал густой щетиной – сначала ладони, грудь и живот. Мех нарастал, и росла могучая шершавая борода, а мои прежние волосы выпадали. Я сидел и покрывался снежным покровом, но рост шерсти остановился, и шкура посыпалась вниз, как в линьке. Филин к тому времени уже улетел, оставив меня с грудой осыпавшихся волос. Неожиданно из кустов выпрыгнули нимфы. Они резвились в сторонке и водили дружные хороводы, а за ними устремился сатир, отпугивая их, отчего нимфы разбежались. Сатир заметил меня и прискакал ближе. Я не вставал. Сатир так сатир, чего необычного? Я же в лесу, а лес волшебный. Сатир изучал меня с головы до пяток и издал черствый бас, спрашивая, где нимфы. Я кивал в сторону, указывая на кусты. Доверчивый сатир поверил и перед уходом скреб в охапку всю мою шерсть, утащив с собой. За кустами заискрилось пунцовое зарево – это горели мои волосы, точно ощутил я. Сатир сжег их, повелевая нимфам водить вокруг них хороводы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из-под кроны дерева спустились эльфы, маленькие доброжелательные существа с крыльями, как у стрекозы. Они прыгали по телу и стреляли в меня мелкими камушками, щекоча. Я отмахивался от них, как от мух, но эльфы окружили со всех сторон, забрасывали, как в тире, попадая точно в цель, чаще целились в бровь и в нос, отчего я зажмуривался и чихал, сбивая их с прицела. В небе разразилась молния, и сквозь облака на меня устремлялся космический корабль. Он летел навстречу и падал, как тунгусский метеорит. Я испугался и прижался к стволу столетнего дуба, ожидая, как меня накроет литой диск и разрежет на части, но я не пытался пошелохнуться. Эльфы улетели, спасая прозрачные крылышки, а я не спасался и ждал своей участи. Диск налетал косо, его окружили ангелы с бархатными перистыми крыльями. Диск налетел на меня и прошел сквозь тело, вылетев через дерево, и умчался вдаль. Ангелы полетели за ним, но меня уже несло в космос. Один ангел остановился подле меня и сказал, что я избранный хранитель Земли и скоро тоже стану ангелом, а сейчас мне предстоит покружить по земной орбите. Я принципиально соглашался. Он провел меня по орбите, показывая свои владения. От кого защищать Землю, я не представлял, и ангел хранил молчание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тут я понял, что это должно быть мировое зло, а я совершаю кругосветный полет по земной орбите, как Гагарин, и первый полет посвящаю ему в честь надвигающегося дня космонавтики. Не покидало ощущение полной двойной реальности. Не отходя от дерева, я сижу на земле под пушистой кроной и одновременно изучаю космос, общаюсь с добрыми ангелами, уверявшими меня, что я сам теперь ангел–хранитель. Судьба планеты под моим покровительством, и зачем мне потерянная подружка и алчные кутюрье, когда предстоит эпохальная миссия, где мне отведена главная роль. И затем я погрузился в прошлое, перелетев сквозь время, и попал на поля древних сражений. Я отчетливо видел, как бесстрашные войны брали Александрию, видел усыпальницу Клеопатры, как она спала чудным сном, а ее охраняли два могучих негра, похожие на раскрашенных обезьян. Около царицы стояла чаша с вином, вдоль которой ползала сиреневая кобра. Мне хотелось прилечь рядом и пощекотать Клеопатре пятки. Но я снова взмыл вверх и перелетел через время, попав на Чудское озеро, где славяне громили ливонских рыцарей. Их было немного. Не так я представлял себе битву. Человек сто с обеих сторон. Я опустился на озеро и под моими ногами лед треснул. Колонисты и завоеватели проваливались в ледяную воду. Их охватила паника, а я раздвигал льдины и топил рыцарей в воде, запуская их под лед, чтоб те не смогли выбраться. Рыцари тонули и опускались на дно, примерзая к русской земле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А затем я посетил Бородинскую битву и видел, как драгуны гонят наших солдат по полю, уловил довольный оскал Бонапарта, наблюдавшего в подзорную трубу бегство неприятеля, но помочь нашим мне не удалось – такова история, и я не вмешивался в ее неисчислимый ход. Сюжет великой баталии промелькнул величественной картиной. Сзади меня обгоняли всадники, я слышал рев солдат, залпы орудий и громыхание пушек. Ядра пролетали мимо меня, и я понял, что абсолютно неуязвим и абсолютно бессмертен. Я же борюсь со злом, представляя все силы добра. Я пытался рвануть в атаку, но тело не двигалось, я сидел, разложив ноги, и спокойно наблюдал за сражением. Французы не пытались взять меня в плен, уважительно и слепо оббегая стороной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Космос-земля, земля-космос – курсировал я по нареченной орбите, беря на себя наследство истории и участвуя в разделении мира. Бумерангом диск возвращался и снова проходил сквозь меня, придав мне энергии. Я устремился за диском вдогонку, прорубая ядра планет, и мне пришлось обгонять кометы и пролетать мимо пояса астеройдов, на которых сидели эльфы и кидали в меня мелкие камушки. Пролетев солнечную систему, я забрался так далеко, что попал в чужую галактику, и спустился на разумную планету, населенную удивительными существами, похожими на оживших динозавров, но там я не задержался и вернулся на Землю, вновь очутившись под могучим дубом, будто бы никуда и не улетал. Ангел спустился следом и сказал, что я выполнил свою первую миссию, но пожелал мне не расслабляться и готовиться к следующим полетам. Я попросил его взглянуть на Бога. Очень мечтал познакомиться с ним, так как никогда прежде не видел, а ангел сказал, что Бог дал силу и находится во мне, а чтобы его увидеть, не обязательно пускаться на небеса, а достаточно заглянуть в себя. Я поверил ангелу, заглянул в себя и увидел там Бога в ослепляющей пустоте. Бог смотрел на меня, но не произносил ни слова, и я не разжимал губы, вмещая в себе создателя. Понял, что я сам есть создатель или наместник Божий. Рядом появился ангел и приказал открыть глаза и покинуть Бога. Я повиновался и вновь очутился в парке. Была белая ночь. Ангел чистил перышки. Я спросил, когда у меня будут крылья? Ангел взмахнул перьями и ответил, что крылья у меня уже есть, иначе, как же я летал в космос, но они невидимые, и смотрелись бы они несуразно, а под деревом я бы их давно смял и испортил. Ангел пожелал мне скорой встречи и исчез, улетев в небеса. Я погладил себя по спине, но крыльев не нащупал. «Обманул меня!» – подумал я с горечью. Крыльев нет, но есть великая сила, способная гнать на край вселенной по одному моему зову, а затем я провалился под землю и бродил по подземным цивилизациям, общаясь с реликтовыми народами, которые показали мне много разных чудес. Под землей я потерял свой нож и потерял крылья, так как они мешали мне пробираться по крутым, но узким норам. Но тогда я не думал об этом. Неведомые силы сами подняли меня на поверхность, вернув под волшебное дерево…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очнулся я в чьем-то сыром спаханном огороде, уткнувшись в колючий куст малины. Высокий человек с мотыгой подошел и пнул меня резиновым сапогом. Я поднял голову: ни ангелов, ни крыльев, ни неведомых миров. Не было и таинственного дерева, под которым я получил силу, став хранителем земли. Не осталось ничего, и только мужик с мотыгой опасливо косился на мои разодранные в кровь руки. Рядом в земле отражался в лучах солнца воткнутый кухонный нож. Человек оказался дедом, а огород принадлежал ему. Он поднял меня за шкирку и приволок к себе в хлев, бросив на сено. Стал расспрашивать, как же я очутился в его владении? Дед успел изъять нож и спрятать. Я не мог толком ответить, только вещал о далеких мирах и ангелах-хранителях. Дед глазел на меня с сочувствием, а потом с забавой, думая, сколько же я смогу наговорить чепухи?! Предложил хлебнуть самогона, но я наотрез отказался. Тогда дед почуял неладное, перекрестился, накинул старый тулуп, дал попить ключевой воды и отвел меня через весь порядок в черный дом к таинственной бабке, которая уложила меня под печь в холодной бане и стала что-то бубнить под нос. Дед успел выйти и ждал в предбаннике. Сварила она густой отвар и все крестилась, и молилась не несуразном шепоте. Я же сидел и боялся пошелохнуться, уж больно бабка была зловещая, и несло от нее навозом. Она налила в ковшик отвара и заставила выпить. Очень горьким был отвар, но я не перечил ей и выпил до дна. Отдышался и ощутил небывалый жар, а затем вошел дед и повел меня к себе, толкнул на сеновал и запер. И я не сопротивлялся, как подкошенный, лежал на сене, грыз соломинки и уснул, обессиленный.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Долго спал, до пролежней, а когда проснулся, стал стучать в запертую дверь, разбудив деда и перепугав его до смерти. Тот вошел с вилами, но отложил их к стенке и повел меня в избу. Один жил дед – без старухи. Налил мне того самого самогона, и я выпил. Во рту горечь страшная, а от самогона и горечь стала кислятиной. Лег на пол и прокимарил до утра, когда дед поднял меня и сказал, что специально водил меня в черный дом. В нем бабка особая и привела в чувства. Говорил дед, как дьявол меня попутал, и привел примеры, о чем я ему куролесил. Сам я смутно помнил в мельчайших подробностях, но еще долго собирал фрагменты, как пазлы, чтоб составить дельный рассказ. Пошли мы снова к той бабке, которая объяснила, что сглазили меня сильно. Сглазила женщина одна окаянная, и я догадался, что речь шла об Аньке. Кивал бабке и слушался во всем, а она продолжала поить отварами, молиться, окропляя святой водой. На третий день я был как огурчик, но словно другой. Многое изменилось во мне, ощутил некий сдвиг в личности, но назад пути не было. Завален он камнями, что когда-то бросали в меня эльфы. Память постепенно восстанавливалась. Бабка уверила, что я чист и свободен, посему делать мне у деда нечего. Что правда, то правда – дед устал со мной маяться – весь самогон выдули на пару, а еды у него – один хлеб, солонина и вода. Похудел изрядно, но очистился. Спасибо знахарке, что вывела меня из дурного сглаза. С тех пор никаких видений, но будто стал другим человеком – верно плата за одержимость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спустя месяц я заехал в ту деревушку, располагавшуюся совсем рядом с пригородом, и отблагодарил деда и целительницу. Привез деду провианта, ящик водки, чтоб самогоном не травился, и наличных отвесил на годовую пенсию. Дед за гармонь и в пляс, а я к бабуле. Подарил ей пышный торт, хотел всучить премиальные, но она не взяла, приговаривая: «Деньгами не расплатишься. Деньги – грех большой. До добра не доведут. Иди с миром и обходи дьявола околицей». Я и ушел. До сих пор вроде как должен ей, а вроде и нет. Настоящие целители мзду не берут, а очищают души безвозмездно. Бабуля не шарлатанка, раз на путь правильный меня выправила. Благодарен я ей, но вновь в деревню не заезжал. Боялся наплыва воспоминаний…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так закончил Белкин свою эпохальную исповедь, а я не знал, что на это ответить. Верить или не верить? Как-то сказочно он вещал, как легенду, и почему приключилась эта оказия именно с ним. Почему именно он стал хранителем планеты? Такой маленький человек Белкин… Не из-за комплекса неполноценности ли все эти бредни произошли? Верить надо. Он же поверил, а чем его похождения отличаются от моих? По сути – ничем. Но все это похоже на сон, а у меня куда страшнее – реальность. Ощутить силу, власть и великую миссию куда приятнее, чем общаться с людоедами и застукать врасплох некрофилов. Белкину довелось попасть в сказку, а мне в преисподнею. В этом принципиальное различие наших видений. На нас определенно висела порча, и с ней следовало бороться, иначе неизвестно, чем все закончится. Повторять полеты Белкина во сне и наяву не особенно хотелось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как ты все это помнишь? – спросил я, глядя на его обветренные губы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока делился пережитым, он ни разу не притронулся к скисающим кружкам, а сейчас наверстывал упущенное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Забудешь такое! Собирал по частицам. Что-то возвращалось во снах, что-то по утрам или к вечеру. Я старался вспомнить! Когда еще облетишь земную орбиту?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты будто жалеешь, что твой полет прервался?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уходить от реальности иногда очень приятно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Реальность бывает разная.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не спорю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но ты справился с порчей?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Похоже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поможешь мне очиститься?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин согласился удружить и предложил навестить тут бабку, если она жива. Что мне оставалось делать? Я согласился. Еще с полчаса мы глушили пиво, а потом сообразили, что зря. Белкин не сядет за руль, и я предложил добраться по старинке. Почти каждый день я разбрасывался деньгами на извозчиков. Ничего предосудительного – перемещаться как-то нужно, а я в долгах, как в шелках, и новой тачки мне в ближайшей перспективе не видать. Для меня она теперь не средство передвижения, а недоступная роскошь, но на таксистов я еще позволял себе раскошелиться. Последние сбережения, и скоро придется ошиваться в метро. Всему виной наведенная порча, с которой мы зареклись бороться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Едем сейчас? – смело предложил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В таком состоянии?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что? Пока домчимся, протрезвеем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Едем! Чего тянуть? Показывай, где прячется черный дом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не допив пиво, мы расплатились, выбрались из трактира и остановили первого затесавшегося рядом бомбилу. Специально без опознавательных знаков, чтоб без проклятого счетчика. Я до сих пор подсчитывал убытки после вояжа с Адель к придорожной жрице любви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ехали медленно, часто останавливались, чтобы отлить, ибо пиво напоминало о себе, а мы просчитались. Бомбила слушал радио. Белкин засыпал, облокачиваясь на меня, а я толкал его в плечо и не давал захрапеть, ведь он должен доставить меня к бабке, а не наоборот. Поэтому Владик кое-как сохранял бодрствование, но он и так не уснул бы с полным животом пива. Остановки по требованию случались каждые полчаса. Небесная канцелярия не прекращала пасмурность, и ни одной прожилки света мы так и не увидели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда теперь? – останавливался он на каждых поворотах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин не знал, как объяснить, и показывал маршрут на пальцах. Сам не запомнил местоположение той деревушки – всего-то несколько домов в два порядка, а за холмами уже возвышались монолитные высотки, а неподалеку расположилось кладбище. Украдкой я спросил, как оно называется, а Белкин ответил: «Переделкино», что заставило меня демонстративно перекреститься. Приятель посудачил на подставу судьбы, и в том действительно есть высший смысл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я подозревал, на какую именно деревушку мы можем нарваться. Белкин отшучивался и говорил, что давно там не был, и надеялся, что бабка не умерла. Я успокаивал его тем, что подобные бабки живут долго и даже нас еще переживут. Часто они питаются энергетикой своих пациентов, и он зря не расплатился с целительницей. Какой она сегодня предъявит счет? Белкин испугался и попросил меня замолчать. Необъяснимая тревога нарастала в нем сильнее, чем во мне. Я же будто ехал на потеху – не верилось, что бабка может прекратить наши неудачи и содрать с нас черную полосу. Лучше бы она воскрешала людей из мертвых и вернула далекую, но не забытую сладкую девочку…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так и есть. Мы мчались по знакомой трассе, протаранив Мичуринский проспект, но с другого направления, и свернули по проселочным объездным путям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белкин лично направлял водителя, державшего в зубах сигарету, и иронично поглядывая вперед, в такую глушь ему суждено заехать. Перед отъездом мы выкурили по одной, когда угощал Белкин. У меня даже на сигареты средств не хватало – так я потихоньку избавлялся от вредной привычки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приехали. стали на порядке напротив полуразрушенного черного дома. На порядке пусто. Деревня как вымерла – типичная картина средней полосы. В обветшалых избушках одни старожилы. Всем по сто лет и ни одной девки. Ни скотины, ни зверья – только пустой огород, яблони, вишни и зеленая картошка цветет – типичное вымирающее поселение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все по-старому, – заключил Белкин, глядя в лобовое стекло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Веди, – сказал я и приказал водителю ждать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он долго стучал в дубовую дверь. Окна с пожелтевшими стеклами отдавали вековой стариной. Избушка на первый взгляд пустовала, стояла набекрень и косилась влево – того и гляди, развалится, как карточный треугольник. Рядом калитка, ведущая в огород, засеянный редькой и морковью с распускающимися ромашками. Видимо, жили здесь хозяева, и не все еще вымерли. Мимо ног проскользнула черная кошка с белым пятном на спине и просунулась в дырку у порога. Видимо, ее здесь кормили, если кошка выглядела упитанной и пушистой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Есть кто? – голосил Белкин. – Открывайте! – продолжал он тарабанить по дереву. – Нам срочно!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заскрипели половицы, и кто-то медленно приближался<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ага, жива, – негромко пролепетал Белкин. – Узнаю походку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чуешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чую.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, ты зверь, – пробубнил я сквозь зубы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За гнилым деревом слабо дернулась ручка, отчего образовалась узкая щелочка. Белкин поднатужился и надавил снаружи – дверь приоткрылась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перед нами стояло карликовое создание в платке с невыразительным, хмурым, но очень обеспокоенным видом. В высушенных мозолистых руках она держала ту самую зеленоглазую кошку, а та урчала и послушно виляла хвостом. Загадочная бабуся гладила ее и неодобрительно косилась на нас, играя суровыми морщинами, как гармошкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старуха мгновенно ошарашила меня. Та самая, кого я встретил на остановке! Может ли быть такое или я обознался? Похожа, как ее отражение. Чести ради, мало кто упрекнет в том, что все столетние старушки один в один, когда предстают в платках и бесформенных халатах. Не удивлюсь, если я ошибался, и ручаться не буду. Ведь тогда я даже не взглянул толком ей в лицо, испугавшись морщин, а особенно ее недоброго взгляда, когда она заметила меня, верзилу в разодранных одеждах, но семян тогда я успел попросить, и она не отказала. Мирная попалась старушка, а эта знахарка хоть и очень похожа на нее, но выглядела слишком хмуро и подозрительно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чего надо? – открыла она круглый обветшалый рот.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я отметил, как голос ее слегка изменился, но общие интонации совпадали, как у всех бабушек на Руси. Да я и не спец в геронтологии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Помните меня? – обратился Белкин, – вы помогли мне очиститься. Давно это было. Я жил рядом у деда. Смешной такой дед был, кислым самогоном угощал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все старики умерли давно. Одни бабы остались. Чего вам сдалось?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Умер? Земля ему пухом, – приспособился к ее гонору Белкин, – а меня помните? Гостил я у вас. Вы лечили меня?! Травами поили.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не помню. С чего ты взял, окаянный, что я кого-то лечу? Что я, лекарь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты целительница, а я до сих пор живу-не тужу, значит, есть толк в твоем целительстве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не помню, – повторяла бабка, – последний десяток лет мало что помню. Старая стала! Брысь, Машка! – бросила она кошку, – Иди мышей полови! Весь погреб прогрызли!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Помоги, бабуль! – уламывал Белкин. – Меня не помнишь, может, и хорошо, но проблема есть. Не у меня, но у друга. Порча на нем. Ты разве не видишь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Порча? – пристально уставилась на меня бабка. – Ну, заходь. Щас проверим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда мы зашли во двор, Белкин сразу намылился в баню. Помнил, зараза, куда следует идти, но старуха остановила его и указала на лестницу, ведущую в избу. Развернувшись, Белкин повел меня вверх, скрипя половицами. Задвинув засов, бабка коряво карабкалась следом. Передвигаться ей было сложно – кривые ноги в тапочках еле ворочались. Вспомогательными причиндалами она не пользовалась, но я заметил знакомую клюшку в прихожей у вешалки, еще раз убедившись в их сходстве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старуха махнула рукой, и с ее позволения мы прошли в темную комнату, увешанную иконами. Под потолком горели лампады со свечками. Иконы святых смотрели на нас с прискорбием, словно видя в нас демонов. В доме пахло жареным луком и прокисшим молоком. У кухни я заметил ведро с помоями и растресканный веник. Обстановка нарочито бедная. У стены заправлена войлоком низкая кровать с тремя перинами, на которую уже успела забраться зеленоглазая кошка, чудом опередив нас, словно протиснувшись сквозь стены. На потолке висела одиночная и без обрамления лампочка, выключенная или перегоревшая. Даже выключателя я не обнаружил. В центре комнаты стоял чудной стул с просиженным дном и хохломским узором на ножках. Старуха указала на него, и я послушно сел. Становилось жутко. Начинался колдовской обряд.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Порча, говоришь. Щас проверим, – грозно произнесла она, подходя к иконам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прислонилась ладонью ко лбу и замерла. Белкин притих, а старуха начинала молиться. Лампада горела ярче, и божественный лик видоизменялся, красноречиво бросая на нас недовольный взор. Грешники, мы старые грешники, что поделаешь?! Молилась старуха до одурения, а мы ворочали в такт губами, пытаясь повторить ее заунывное пение. И лик Божий чуть расслабился и взглянул не так предосудительно, словно милость Господа снизошла на нас. Но мы рано радовались.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После молитвы знахарка подошла ко мне, положив неприятные и узкие ладони мне на голову. Сморщившись, я нахмурил брови. Противно и дурно, одним словом. Ярче ощутил ее ветхую вонь, просоленный запах спертого пота и гнилого чеснока. Верно так пахнут все столетние бабки, но я раньше не находился с ними так близко, буквально на расстоянии сантиметра. Мозолистые пальцы гладили мою макушку, взъерошивая волосы. Отвратительный массаж, но я силился и терпел. Промассировав мою грешную голову, бабка подняла руки и опустила их на меня повторно, повторно принявшись молиться. Минут пять, максимум.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Порча есть, – констатировала она. – Тяжелая порча.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На смерть? – спросил Белкин, вмешавшись в бабкину диагностику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тяжелая порча, милок, – кивала она. – И на смерть, и на жизнь. Давно в церкви-то не был?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давно – солгал я. Храмы я никогда не посещал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Плохо. Захирел совсем. Члены твои покаяния просят, а ты держишься, как боишься воли господа услышать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И не слышишь ничего, и не хочешь видеть. Затмился рассудок твой – тяжелая порча. Носишь ее давно и маешься, а причастился бы, так и легче станет. Поздно. Одним причастием не избавишься. Отчитать тебя надо с силой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это как?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Узнаешь, – проскрипела бабка, – а ты, мил человек? – обратилась она к Белкину, – затопи пока баню? Дрова на дворе. Спички в подвале возьми и ступай! Не мешай. Постой! Человека вашего отпустите! Пусть не ждет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабка ведала все: и про то, что мне давно пора покаяться, и про то, что нас за околицей ждал терпеливый водитель. Белкин беспрекословно двинулся выполнять ее волю, а я остался сидеть на корявом стуле в ожидании очистительного ритуала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не вставай и молись, как умеешь, – твердо приказала знахарка и ушла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Остался я в пустой спальне с образами, свечами и черной кошкой на покрывале кровати. Котяра сопела и переливалась длинными усами. Я не соображал, чем заняться, и стал просить прощения: у себя, у Лизы, друзей и Господа….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Просидел я довольно долго, пока не почуял запах гари – это топил баню Белкин. Я ни разу не держал в руках ни топора, ни полена, и баню, разумеется, не готовил. Белкин тоже делал это впервые и изрядно надымил по всему двору. Похоже, банька топилась по-черному, отражая дух самой темной избы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Полоумная старуха вернулась с круглым блюдом в руках. Поставила его поодаль на захламленный столик, заставленный банками с разной травянистой всячиной и спичечными коробками. Принялась готовить отвар, а в блюде дымился паром кипяток, но вода плескалась темно-синяя, как морское дно. Столовой ложкой знахарка мешала зелье. Взяла сыпучую горсть высушенной травы со дна литровой банки и бросила в блюдо, затем использовала другую горсть из соседней банки. После посыпала все солью из спичечного коробка. Добавила чьи-то мелкие кости и какую-то вонючую гадость, похожую на раздавленные внутренности лягушек, и взялась потихоньку перемешивать, приговаривая непонятные заклинания и заговоренные молитвы. Похожим способом, вероятно, действовала и Адель, если она действительно ведьма, в чем я уже не сомневался, но успел простить ее и чувствовал к ней смиренную жалость. Ей предстояло многому научиться у знахарки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перемешав отвар, старуха процедила его в чашу, достав вареные кости, налила чайную ложку и поднесла к моему носу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нюхай, как?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я нюхнул. Ничем особым не пахло, но отдавало полевой травой и дегтем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Рано, – прошипела знахарка, – не готово.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Снова возобновились приготовления. Я же утомился сидеть на жестком стуле и уже не успевал следить за ее передвижениями. Дышать становилось тяжелее и жарче.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старуха вновь поднесла ложку к носу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Фу! – отворачивал я лицо. Несло хуже нашатыря. И какой гадости она добавила, даже предположить невозможно – сущая отрава. Явно без спирта не обошлось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Готово, – пробубнила бабка. – Устал сидеть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Устал,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Потерпи еще чуток. Скоро банька будет готова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вбежал суетливый Белкин и предупредил старуху, что вода в котле начинает закипать. Он был потный и липкий, а нос вымазан сажей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Знахарка суетливо заерзала и заметно заторопилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бабуль, а можно я потом веником попарюсь? – умолял Белкин, как маленький мальчик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это не веник, и не для тебя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Розги!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зачем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чтоб друга твоего очищать и выводить бесов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ого! – вспылил Владик<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И ты будь осторожней, а то порча перекинуться может. Все вы грешники – ни боитесь ни Бога, ни черта, а ведь он все видит. Вы же, супостаты, хоть бы задумались над своими деяниями. Эх, мало пороли вас!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабка приказала мне встать и тут же заставила раздеться. Без тени смущения я скинул одежду, и абсолютно голый поплелся за ней, мимолетно взглянув на Белкина, как бы ища поддержки и благословления. Он отвернулся то ли смущения, то ли от брезгливости. Я осторожно спустился вниз. Переваливаясь с боку на бок, бабка шла впереди, а я старался не упасть и не проколоть босые ступни. Шероховатый пол устелен камнями с досками и гвоздями, отчего можно легко пораниться. Баня располагалась в подвале, до которого долго топать босиком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вид у меня тухловатый и убитый. Нарастало ожидание неизведанного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Осторожно неся поднос, бабка устремлялась в баню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спустившись в подвал, и пройдя мимо предбанника, я заметил сухие закоптевшие веники, но на них почти отсутствовали листья – розги, и как Белкин разглядел в них веники – непонятно. Видно не парился раньше, а я в детстве частенько ходил с отцом в парилку и знаю, что такое настоящий березовый лист. Помню, как это кайфово пройтись душистым веником по растопленному телу. Но то веник, а бабкины прутья – розги. Будет больно. Старушка точно выжила из ума.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поманив пальцем, бабка приказала подойти к скамье.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вода в котле кипела, сверкая обжигающими брызгами, а тело обдавало жаром, и оно в миг становилось мокрым и тлеющим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отвернись и облокотись на скамью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Раком что ли?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давай.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перед банной отчиткой я еще сумел оглянуться и увидеть, как старуха скинула халат, обнажив черствое медвежье тело, прожившее целый век, обрюзгшее, с втянутыми грудями и безнадежно отталкивающее. Придется париться вместе с ней. И не зря говорят, что ведьмы питаются соками беззащитных людей. Старуха – знахарка, пусть не ведьма, но тоже чем-то питается. Она налила в таз кипятка, чуток разбавила и брызнула мне на спину. Кожа обожглась, покрывшись краснотой, и старуха добавила холодненькой, а затем подняла таз и окатила меня сущим кипятком с головы до пяток. Не удержавшись, я что есть мочи вскрикнул.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старуха хлопнула по спине своей жилистой лапой и приказала заткнуться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бесстыдник! Воды испугался?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тело горело, и тянуло сбежать, но я силился и стоял неподвижно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старуха подложила сбоку блюдо с зельем и налила полный ковш.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пей! – подсунула его. – Ну!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От оглушительного приказа я присосался к ковшу. Вонючий яд густой лавой поплыл в горло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пей до дна, – прижимала она ковш, не давая шанса выплянуть пахучую гадость. В ней откуда–то появилась могучая сила и спесь. По молодецки крепко она держала ковш и жестко придавливала к губам, чуть не порвав мне пасть. Когда я вылакал целый ковш, знахарка взяла розги и промочила их в кипятке, а затем плюхнула парочку розг в таз с отваром и принялась громко молиться. Я исходил потом, а живот выворачивало наизнанку. Зелье вырывалось наружу. Неизвестно, что держало его внутри, ведь оно прикипело к внутренностям и расплавляло их.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старуха выхватила из таза прут и с размаху ударила по спине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я вскрикнул и заскулел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Терпи, сученок! Черт?! Выходи! – вскрикнула она хлеще, чем я, и ударила снова. Серия беспощадных ударов прошлась по спине, ягодицам и бедрам. Била больно, рассекая кожу. На спине просвечивались красные прожилки и выступала крапинками кровь, смываемая потом и кипятком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Целебная банщица продолжала дубасить меня, а я не прекращал самозабвенно орать, забывая мать родную. После нескольких десятков ударов она вновь окатила меня кипятком. Промочила прутья в тазу, где растворялись мои пот и кровь, и налила полный ковш, чтоб я его выпил. Второй ковш я выхлебал со страстью, будто это не зелье, а сладкий кисель. Еще не раз старуха повторила эту не хитрую, но верную процедуру. От серии жестоких ударов я не сдержался и рухнул вниз, чуть не завалившись на печь, но не достал до нее пары сантиметров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я почти умирал. Старуха прошлась по моему животу, члену и бедрам, так и не поднимая меня с неотесанных досок. Напоследок взяла остатки зловонного зелья и вылила мне на голову.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Выходи, черт! – неистово призывала она в забвении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Открыв глаза, я увидел раздутое пузо, надутый комок в паху и блеклые коричневые, но все еще оттопыренные соски, разветвляющиеся по периметру груди, словно опухоль. Старуха сидела на скамье мокрая, красная, но силищи в ней немерено.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ресницы упали под тяжестью ее взгляда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сынок! Забирай паренька! – рявкнула она в за стенку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очнулся я на ее кровати, когда старуха снова пыталась что-то влить в меня, и я лакал мутный соленый раствор, как щенок молоко матери.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это поможет, – приговаривала она. – Бесы ушли. Тяжело было гнать их. Устала я. Семь потов изошла, а ты не желал с ними расставаться. Привык. Как ошпаренный, сопротивлялся. Не одна розга ушла. Ух, утомил бабушку…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Жить будет? – спросил Белкин, нагнувшись надо мной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Будет. Все еще поживете. Завари мне чайку, сынок!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я же всем изможденным телом ощущал пылающий жар. Избитая спина горела. Лики икон не отпускали меня из виду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабка сперва сидела рядом, перекрещивая меня, а потом согнала с кровати.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Будет. Ступай во двор, освежись. А я пока полежу. Ух, развалился, как барин! Супостат!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На коленях я дополз до чулана и облокотился на скользкую стену. Дышать становилось легче. Рядом примостился Белкин со стаканом холодной воды. Я выхватил стакан и присосался мертвой хваткой. Чертей, и правда, в себе не чуял. С уважением и немного завистливо приятель косился на меня, ведь ему такой баньки повидать не удастся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заночевали мы там же – на полу во дворе. Не жрамши, не пивши. Уснули оба наотмашь. Сама бабка вылеживалась под образами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выехали рано утром с первыми петухами. На окраине порядка прокукарекал последний краснобородый пенсионер. Усталая знахарка разбудила нас, уверив, что мы чисты, и выпроводила вон, отказавшись от любой благодарности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До города добирались мы так же на первом рейсовом. Белкин дремал у меня на плече, я а чесал зудящую спину между лопаток и мучительно вспоминал, как отчитывался от бесов…<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава одиннадцатая<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Черепа солнца<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Судьба дала последний шанс, заставив Фридмана услышать ее позывы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так я полетел на просмотры одной модной, никому не известной команды в Токио. Без надежд и стремлений я спускался с трапа самолета в аэропорту «Ханэда», воочию убеждаясь, что я на крошечном острове под названием: «Страна восходящего солнца». Но солнца я не увидел – ни восходящего, ни какого-либо другого. Вереницы кочующих облаков мигрировали на запад, охватив весь архипелаг точечным кольцом. Что ж, пусть без солнца, но все равно я в Японии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фридман вручил мне финальный аванс – раскручивать новую рок-группу. Теперь мы занимались поиском иностранных талантов. Устав от суперзвезд, занялись открытием неграненых камней. Группа «Scull of sun» относилась к их числу. «Черепа солнца» или «Солнечные черепа» – кому как угодно. Мне же доверили лично познакомиться с парнями, пообщаться с их менеджерами и пригласить в Россию. Запустить их дебютный альбом и просмотреть команду в действии по столичным, а возможно, и по региональным клубам. Как получится, как пойдет, уверенности не было, что японская рок-музыка кого-то интересует, но успехи течения эмо и других восточных команд воодушевляли. Подлец Фридман чувствовал, где найти золотую рыбку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Босс отправил меня одного. Без помощников и без личной секретарши. Наверно, в отместку, наверно, пытался сэкономить, а я итак батрачил за долги. В случае успеха он обещал списать с меня все штрафные санкции, а я был бы рад и бесплатно провернуть это нехилое дельце. И без лишних поводов я хотел здесь побывать, ведь что я знал о далеких островах? Древние традиции, кимано, синтоизм, долгая изоляция, принцы и императоры – сыны неба, скромные худосочные девушки, оказывающиеся в постели неутомимыми гейшами, вечно покладистые и вечно безотказные. Что еще? Со времен наследия клана Фудзивара мало что изменилось. И еще я помнил, что где-то там существуют продолжатели традиций Кундалини, но я вряд ли стремился найти их и обнаружить того неуловимого японца, но чувствовал, что он где-то здесь. Но я, по большому счету, не желал мести. Время прошло сполна. Я успел многое пересмотреть в своей жизни: стал терпимее, страсть улеглась, но под сердцем я по-прежнему носил ее имя – Лиза Миндаль, а в портмоне хранил ее старую фотографию, где она была молода, красива, желанна и жива. И я все еще верил, что она просто ненадолго отлучилась, как Цой, вышла покурить, или отправилась в кругосветное путешествие и обязательно вернется. Не все тайны были разгаданы, копаться в которых я уже не собирался, просто примчался в Японию по службе, без личных амбиций, без мести. Без лжи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так получилось по воле случая – Фридман направил суровой волей. Не будь его поручения, когда бы я еще выбрался в далекую Азию. Он выкопал меня из грязи, где я утопал месяца полтора. Ничего не делая, я валялся в собственной шелухе и жил прошлым. Но я принижаю себя – что-то я все-таки делал, но как-то приторно, изрядно лениво и меланхолично – без мотивации. Босс же отвесил настоящую мотивацию – такую, что равносильна для меня отменой крепостного права. И чтоб получить вольную, я уговорил себя постараться и не опростоволоситься.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Высадился я один, что и к лучшему. К чему эти бесполезные стажеры, партнеры и прочая мишура? Толку от них – ноль, но мороки на все сто. Выгодней справиться с делом одному без шума и пыли. Я набил в этом деле оскомину, все ж когда-то входил в пятерку самых известных промоутеров столицы. То были славные времена, а теперь призовые места заняли новые волки, а я чувствовал себя в шкуре Моховского. Да, таким же старым и ободранным, седым, но по-прежнему рычащим волком. Хотелось бы верить, что хитрым и чуточку мудрым, ведь должен я чему-то научиться у моей канувшей в лету возлюбленной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страсть к ней утихла, легла на дно, превратившись в слой легкого ила. И главное – не будоражит, ил не будет вздыматься вверх, чтоб не стоял пеленой, закрывая видимость. Как водится, страсти лучше не беспокоить. Страсть заменила нежность, безропотная, великодушная, смиренная нежность и вечная добрая память. Я простил ей все или почти все, кроме последних неразгаданных тайн. Где-то они все еще клубились и еще дадут о себе знать – я уверен. Где им еще быть, как ни здесь – вот откуда все начиналось и, может, здесь и закончится, но, возможно, уже не со мной. Отныне и я как бы не при делах. Но на Лизину фотографию я просматривал регулярно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Признаться, судьбы моих знакомых сложились не так счастливо и оптимистично. Как знать, может, для них все наоборот, и они считают меня неудачником и лузером, а сами находятся на гребне успеха.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что сказать об Адель? – я не видел давно. Она отчаялась обрести во мне взаимность, перестала плестись за мной, перестала звонить, прекратила тыкать иголками мою тряпичную куклу. В день нашей последней встречи она просила у всех прощения и сообщила, что у нее открылось невиданное вдохновение. За ночь она пишет по десятку стихов, ни капли не устает, полна сил и новых стремлений и собирается улетать на новый поэтический фестиваль в Прибалтику. Это не ее прихоть – Адель выбрали из числа прочих конкурентов. Впервые она прошла конкурсный отбор, и будет представлять саму себя на широком международном форуме. Очевидно, просто тусовка посолидней, включающая в себя стихоплетов из разных стран, никакого отличия от московской публики с кучкой бездельников – лишь толпа многочисленней и бездельников хоть отбавляй. Пусть едет, раз хочет покорить Европу. Пусть оставит меня в покое. И Адель оставила меня. Впредь никаких контактов. Как сложилась ее жизнь после форума мне неведомо, и я не собираюсь это выяснять. Исчезла, и с концами. Забыть ее – вот задача номер один.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С бедолагой Секиром произошла более мрачная история. После окончания лечения он продолжал хромать на одну ногу. Перелом неудачно сросся – сопоставить отломки у хирургов не получилось, или его кости чудным образом не собирались зарастать, но он был обречен продолжать наблюдаться в госпитале и даже готовился на повторную операцию, а во всем остальном Секир оклемался – будь здоров. Зенки смотрели, рот широко открывался, как и прежде он мог смачно выругаться, и от фанаток не было отбоя. На его хромую ногу никто не обращал внимания, а если и обращали, то Секир мог прямо сказать, что пал жертвой крутой бандитской разборки и его «Ламборджини» (он все еще грезил ей) взлетела на воздух на кремлевской набережной, а он чудом остался жив. Причислять себя к мафии фартово, а сопливые девчонки без ума от крутых парней, а от крутых ублюдков без ума вдвойне. Мазохисток всегда хватало, и свободные места в кинотеатре имени идола убийственного мазохизма Адель редко оставались свободными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как и все мы, Секир тоже должен был кругленькую сумму – половину Фридману за простой, половину Моховскому за гиблое дельце. Он обещал отдать, но после расплаты с выписанным из клиники чеком Секир понял, что сидит на мели. Даже клинике он остался должен, а здоровье дороже. Как и я, он очутился тогда в полной жопе. Устроился работать, но не в шоубиз, где его репутация опустилась ниже плинтуса, а по старой части – секьюрити в не самый модный клуб с не самым модным названием, и пахал себе потихоньку. Не взвинчиваясь и без особых нагрузок, благо напрягаться после лечения врачи запрещали. В осеннюю смену случилась в клубе оказия – распоясался один идиот, напился и стал приставать к местным телкам. Те подняли визг и гам на весь зал, просили убрать этого нахала, чтоб не домогался. Как настоящий супермен, Секир подлетел, махая плащом, на помощь, чтоб уладить конфликт и вышвырнуть эту нажравшуюся скотину вон, но скотина не собиралась никуда убираться. Завязался неприятный разговор. Скотина – крупный бык, тоже с бицепсами, лысый, загорелый детина, но разговор долго не продлился и верно перешел врукопашную.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дрался Секир самозабвенно, но придерживал дух, чтоб по известным наветам не перенапрячься, но и тот детина не собирался сдаваться. Другие зеваки не вмешивались – Секир был у них в авторитете, как боевой офицер с орденом красного знамени за заслуги перед отечеством, отчего они и прохлаждались в сторонке, следя, как Секир показывает мастер-класс, дожидаясь окончания первого раунда, где Секир должен был отправить детину в нокаут. Поначалу Секир оправдывал ожидания, мял детину в гармошку и вот-вот разбивал его лоб об стойку, даже несколько бутылок «Мартини» успел раздубасить об его ломовой жбан, но детина вытащил охотничий нож и стал угрожать холодным оружием, что привело нашего побратима в бешенство. Детина взмахнул клинком и распахал Секиру руку чуть выше локтя. Тут Секир потерял контроль и кубарем налетел на обидчика, выхватил нож парой каратистских приемов и от злости саданул проклятому гаду его же ножом в печень. Парниша мгновенно остыл и взорвался фонтаном крови.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секир вышел победителем, а безмозглого идиота на скорой увезли в реанимацию. Администрация клуба вызвала патруль для разборки в последствиях происшествия. Охранникам влетело по первое число за некачественный осмотр посетителей: сегодня нож протащили, а завтра гексоген – и пиши пропало. Детина почивал в реанимации, а Секира с его дружиной под шумок уволили. Не должен был он доводить дело до крови и как-то базаром договориться с клиентом. А на следующий день бугай дал свечку. Секир прознал об этом и понял, что теперь ему светит срок. Собрал манатки, подсчитал последние деньги и ударился в бега, напоследок сообщив приятелям, чтобы никто не искал и всем отвечали, что не знают, где он и что с ним. Рванул он куда-то за тридевять земель автостопом в направлении Сибири и до сих пор скрывается от правосудия, но где именно – неизвестно. Секир официально в розыске, но нам уж точно не придет в голову разыскивать сбежавшего идиота. Так его жизнь круто переменилась и превратилась в вечные бега и скитания из-за одной перебравшей водяры сволочи. Попутного ветра тебе, Секир, и удачи!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С первым компаньоном все ясно. Как же поживает Влад Белкин? С ним дела куда интересней и загадочней. После похода к знахарке мы оба странно переменились, особенно он. Я-то разве что стал чуточку веселее, чаще улыбался, особенно, когда зудели нательные следы от хлыста. Белкин же изменялся день ото дня, как будто он, а не я прошел очистительную церемонию, и бабка порола розгами его грешный зад, вытряхивая оттуда горы дерьма и засидевшейся нечисти. Проштрафился Белкин не меньше, чем мы с Секиром, но воспринимал это парадоксально спокойно, гладко, с полным покаянием и принятием. Он перестал трудоустраиваться, часто бродил по ночному городу и о чем-то сосредоточенно думал, затем увлекся кабалистикой, читал священные книги, изучал буддизм, индуские ереси, брошюры про ясновидение и телепатию. А потом забросил все это разом и перешел к йоге – экспериментировал на себе, выучивая разные позы, пытался садиться на шпагат, растягивая связки, замирал в позе лотоса, повторяя священные мантры, постригся на лысо и отращивал бороду. Мало кто узнавал в нем старого Белкина, да и я не узнал, когда увидел его сидящего с томиком учения Кришны на поляне в Измайловском лесопарке, куда он пригласил меня поучаствовать в упражнениях. От упражнений мне пришлось отказаться, и Белкину я пожелал, чтоб тот вернул прежний облик, иначе ни одна продажная телка не отдастся ему, если он предстанет перед ней в просветленном виде. Белкину же давно по барабану на женщин. Похоже, он даже завязал с рукоблудством и только читал мантры, погружаясь в медитацию, но до нирваны Белкин так и не дотянул. Будда с грехом пополам отвечал на его вопросы, а главный вопрос так и остался неразрешенным – Белкин искал смысл жизни и навострился познать его в разных учениях и религиях, но нигде обрести его не получалось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Каждое учение объясняло законы мироздания по-своему, но для Белкина эти объяснения не подходили. Многое не устраивало его в тех верах и писаниях. Что-то определенное не устраивало, но что конкретно, он объяснить затруднялся. Путем проб и ошибок ему ничего не оставалось, как обратиться в традиционное православное христианство. Бороду он слегка подровнял, но оставил, но шевелюру на голове отрастил густую и уже не походил на Кришну, а на средне славянского мужичка а ля молодой Гришка Распутин или Ермак вместе взятые. Но до Распутина ему далеко – не та потенция и не те возможности и связи. Скорее походил на Емельяна, на того самого Пугачева за десять лет до восстания – это самое то. Обыденный крестьянский имидж – таким и стал Белкин. Даже одеваться стал проще: забросил «Армани» и «Гучи» и перешел на свободные одежды, штаны и свитера, а когда непогода, носил старенькие без лоска плащи. Совсем забыл он о моде, как и о женщинах. Стал читать Библию и Евангелие, научился молиться и посещал воскресную службу. И все говорил, что все мы под Богом ходим, все по воле Господа, и все предрешено. И замаливал он сам грехи, а я думал, что на него наводится новая порча. Но удивительно особенная, так что до помешательства было недалеко. И пусть к Белкину не прилетали посланники неба и не нарекали его ангелом–хранителем, и он не бороздил космос, как просторы большого театра, но что-то не то в нем чувствовалось: он не отвечал прямо на вопросы, то и дело бросался в отвлеченные рассуждения о предназначении человека и зарождении матушки Земли – все заканчивалось выводом о внеземном разуме и нашем всеобщем покаянии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я решил, что крыша у бедолаги съехала окончательно, и поверил в старушечьи заклинания, что это она его повернула лицом к Богу, но слишком увлеклась. Боялся сам заразиться религией, старался меньше общаться с ним, отбрасывал от себя любые намеки религиозного фанатизма, ушел в развратный загул, навлекая на себя новых чертей и всею прежнюю нечистую силу. Не даром, но спасся от заклинаний старухи. Бороды не отрастил, крестов не носил и воскресную службу не посещал – был вроде прежним земным грешником, но Белкина остановить не пытался. Убедился, что не справлюсь – не того полета птица. Что давить на мировоззрение просветленного?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскоре произошел самый загадочный поступок Белкина. Впрочем, этого следовало ожидать. Однажды, встретившись с ним за ланчем на Преображенке, он сообщил важную новость, что собрался уходить в монастырь, надумал подстричься в монахи, сначала в кандидаты, а потом и в настоящего послушника. Собрался оставить с концами этот грешный мир, будет молиться в кельях за нас, грешников: за меня, разумеется, и за Секира, чтоб Господь прощал наши души и давал нам шанс на спасение. Не стараясь отговорить его, я всего лишь несколько раз переспрашивал, все ли он хорошенько обдумал. Он отвечал слепо, твердо, без колебаний, как и подобает настоящему монаху. Точно Белкин переродился, и я даже почуял в нем верную святость. Точно монах, если не помазанник Божий. Я ощутил себя тварью дрожащей по сравнению с волевым и самоуверенным Белкиным. Кто знал, что так все обернется. В ту последнюю встречу, он долго напутствовал меня, учил жизни, цитировал апостола Петра, читал отрывки из Евангелие от Матвея, а я слушал и не перечил, но не обещал следовать его учениям – я вообще ничего не обещал. Белкин отдалялся от меня безвозвратно, уплывая на белом корабле в небо, а я оставался на причале, врастая босыми ногами в мокрую землю, словно утопая в болотной трясине. И он сдержал обещание – подстригся в монахи, уйдя в мужской монастырь на Валаамские острова. Там и обосновался, жил в смирении и полнейшем ограничении, но под Богом. Звонил в колокола, нес службу, молился день и ночь, испытывая себя на прочность, а я потерял последнего компаньона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оставшись в одиночестве, мне задумалось тоже куда-то податься – то ли в бега, то ли в монастырь. Но не в мужской, а в женский, то ли вовсе на необитаемый остров, где бы жил не тужил, скрываясь от племени туземцев и подыскивая себе в жены загорелую мулатку, чтоб общаться с ней на языке жестов. Но отрывать задницу с дивана равносильно полету на Луну, и я предпочел удариться в бутылку, благо бар был наполнен разными алкогольными изысками, и начал осуществлять этот нехитрый проект, если бы не спасительный звонок Фридмана. Он предотвратил меня от глубокого запоя и дал мне последнюю возможность зацепиться за этот мир. Спасибо прорицательному начальнику моей прежней конторы. Я всегда буду его нескончаемым должником.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Размышляя о прошлом и будущем, я добрался до своего отеля «Marth Moon» в престижном районе Гиндза. По пути я не наткнулся ни на одну достопримечательность и памятник архитектуры, по которому можно было догадаться, что я путешествую по легендарной восточной стране. Все было построено в жестком урбанизированном стиле, чрезмерно по-западному, чрезмерно по-американски. Я как будто высадился в Нью-Йорке. И только узкоглазые улыбчивые лица и непонятные иероглифы на рекламных проспектах напоминали мне, что я ошибаюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отель «Marth Moon» представлял собой высокое здание, модное и современное пяти звездное строение. От обилия шумной рекламы уставали глаза. На ресепшен низенькая японка долго проверяла мои документы, копошась в загранпаспорте и сверяя визу. Я успел предупредить ее, что номер давно забронирован на мое имя. Само собой, по-английски, и само собой милая японка изъяснялась на нем прилично, так что даже я разбирал. От моего пристального взгляда девушка смущалась и продолжала тормозить. Я спросил, долго ли мне здесь прохлаждаться? Она ответила, что не заставит меня ждать, и я продолжал стоять на месте с небольшим багажом: один чемодан, да кейс – ничего такого, чтоб заставило меня остаться надолго.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тур на острова предполагал завершиться за неделю – вот срок, в течение которого я обязан был уложиться. Иначе Фридман отправит меня на съедение австралийским крокодилам. По слухам в его загородном особняке он держал целый бассейн кровожадных тварей, и когда наши сотрудники бесследно исчезали, кто-то пустил мысль, что они отданы в жертву зубастым аллигаторам, которых приходилось чем-то кормить, а Фридман, как настоящий еврей, экономил на чем угодно, в том числе на корме для безобидных зверушек. Отдаться в пасть рептилий – не самая приятная перспектива, то бишь придется уложиться в срок и уломать новых токийских рокеров расписаться в контракте, чего бы мне это не стоило.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем девушка проверила документы и даже успела ввести меня в базу данных. В забронированных файлах мое имя значилось согласно алфавиту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Извините за ожидание, – сказала она, сверкнув настоящей японской улыбкой, скромной и непорочной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я вспомнил про искусных гейш, что приходили ко мне в снах, и улыбнулся ей в ответ. Она смутилась пуще прежнего и опустила накладные ресницы. Я ощутил себя туристом-извращенцем, приехавшим в пуританский лагерь для совращения малолетних, и смутился сам. Взял вещи и без помощи швейцаров и носильщиков поднялся на лифте на тридцать шестой этаж отеля, где располагался мой номер, снятый ровно на семь дней со всеми задержками и непредвиденными обстоятельствами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пять звезд – первое, о чем я подумал, расположившись на водяном матрасе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сервис обещал быть отличным. Первый раз мне довелось расположиться в гостинице экстра-класса. По раскрученным фильмам и литературе, я знал, что в Токио много средних гостиниц а ля Love Hotel , где кочующие любовники без крыши над головой могли провести пару часиков и заняться отбойным сексом. Конфиденциально и недорого. Ни один фильм, что я пересмотрел, будучи далеко не фанатом японского кинематографа, не обходился без постельных сцен в постельных отелях, но мой номер не походил на отель любви. Но и сюда можно было заказать девочек, в этом я не сомневался, и мне уже было тошно и скучно, хотелось немного ласки, а еще больше хотелось попробовать настоящую гейшу, что я и обещал себе еще перед отлетом. Японок у меня никогда не было. Только негритянка из университета Патриса Лумумбы – и то по пьяни и давным-давно, что я даже не ощутил никакой разницы – это все беззаботные студенческие загулы. Что негритянка, что молдаванка – анатомия одна и та же, и ощущения одинаковые. Видимо, я был тогда сильно пьян и не уловил различий, а они точно были, но я их не раскусил. Исправиться должен был здесь, за тысячи километров от дома. Как человеку свободному мне можно все, и я успел пофантазировать о грядущих наслаждениях в объятии двух узкобедрых красоток с маленькими грудями и пухлыми щечками, но изнывающее-ноющим лоном.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, делу время, а потехе час. И я оставил пустые фантазии. Повалялся на кровати, побродил по комнате, проверил исправность душа. Разложил кейс, достал бумаги и прочитал условия договора, телефоны, сообщения партнеров и прочую лабуду. Затем разложил вещи из чемодана – сперва вытряхнул все на кровать, а затем, не спеша, убрал в ящик и кое-что запихнул в шкаф.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Включил телевизор. В ушах зазвенела японская тарабарщина, и замелькали быстрые картинки и с сурдопереводом. Сбавил громкость, разделся, оставшись в одних боксерских трусах. В номере душновато, и я нащупал кондиционер, включив его на полную мощность. Полчаса наслаждался прохладой, пощелкал каналы и вырубил ящик на фиг – все равно ничего путного там не шло, а я не разбирал ни единого слова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После горячего душа мне следовало позвонить местному продюсеру и доложить, что я прибыл к ним в расположение собственной персоной. Непонятно, почему они не удосужились встретить меня в аэропорту, как дорогого далекого гостя, и не вручили мне не хлеб и соль, а рюмку соке и суши на палочках. Но я не собирался обижаться, так как не обидчивый и не подписывался, чтоб меня встречали у трапа самолета, сажали в черный лимузин и с кортежем увозили на банкет в честь моего долгожданного появления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что я знал о японском шоу-бизнесе? Ровным счетом ничего. Собственно, я даже название группы никак не мог запомнить. «Scull sun» – черепа солнца. Кто придумал это тупое название? Назвать группу так – все равно, что похоронить заживо. Удачно бедолаги выбрали английское имя, чем грешат и наши команды, наивно полагая, что назовись они на западный манер, качество их саунда увеличится – полная дурь и блажь. Название америкосовское, а звучание наше, допотопное – полнейший отстой, какой никаким программированием не исправишь. То ли дело японские исполнители? Сравнить было не с чем, и я почитал заметку, что-то типа релиза на японских рокеров. Получилось весьма занятно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Группа «солнечных черепов» считалась молодым талантливым коллективом, завоевавшим славу в японских городах в течение последних двух лет. За плечами у них два альбома: один, разумеется, дебютный и широкого успеха не принес, а второй – англоязычный, настроенный на покорение материков и всего «дикого запада» (не хило раздули губы). Группа играла поп-рок (в духе рокопопса Мумий-тролля – видимо, у него и научились), собирали лилипутские стадионы и считались самой перспективной командой за последнюю пятилетку, но на западные рынки они еще не выходили, а продюсеры не видели в них толстого сундука с долларами (Фридман увидел и рискнул), и не спешили предлагать контракты и выпускать альбомы сумасшедшим тиражом. Поп-рокеры не отчаивались и продолжали довольствоваться местной популярностью. Фанатки не давали покоя, ведь они именовались локальными суперзвездами, но до настоящего успеха им еще пахать и пахать. Их продюсер, господин Реке Мисима, смотрел на вещи более трезво и согласился на попытку (утопическую, на мой взгляд) раскрутиться хотя бы в России, а там как попрет. Их самый забойный хит вовсю крутился на центральных музыкальных каналах в Токио и в Москве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К раскрутке подходили серьезно. Фридман успел вложить в них много инвестиций, так что привезти их нужно обязательно. Да и уважаемый господин Мисима соглашался на любые условия, а все проблемы были улажены еще до моего вылета (иначе босс не доверил бы мне эту затею). В общем, по релизу ребята многообещающие и талантливые, в чем мне предстояло убедиться или опровергнуть лично. Звучит глупо, но я даже не видел ни одной рокерской физиономии, как не видел и Мисиму и даже ни разу не разговаривал с ним по телефону. Загадочная японская группа в загадочной стране – что может быть любопытнее?! Мне предстояло привезти их в Россию. И я торжественно почувствовал себя миссией, а точнее, халифом на час. Что может быть приятней…?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Корявым английским Мисима владел. Об этом зарекался и Фридман, почему и оставил меня без желанного переводчика, а я представлял образ голодной очкастой бестии с красным дипломом инъяза, за плечами которой годы спального одиночества и тонны нерасплескнутой страсти. И в этом Фридман подкачал, а я так надеялся на служебный роман без обязательств и последствий, отчего и грезил впоследствии сырыми худосочными гейшами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я набрал его офисный номер, лениво нажимая на кнопки гостиничного телефона. Гудки долго усыпляли слух, но типично писклявый тембр все равно ответил. Я представился и попросил к телефону господина Мисиму. Со мной разговаривала секретарша. Подражая автоответчику, она автоматически попросила меня подождать. Мисима появился внезапно с тем же писклявым тембром, как у автоответчика. Его хваленый английский оставлял желать трехгодичного обучения с начальной программы, и я изрядно поднапрягся, чтоб разобрать приветственные речи и похвалу. К его чести, мое произношение аналогично не особо отдавало оригиналом, и Мисима, точняк, напрягался не меньше меня. Но мы не собирались ссориться и заказывать переводчиков, а мило и учтиво побеседовали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Услужливый Мисима пригласил меня к себе в студию, на что я тут же согласился и записал его контакты, но Мисима согласился заехать в отель и лично отвезти меня в свою музыкальную цитадель. Восточное гостеприимство в действии. Фридман снова не подкачал. Мисима обещался подчалить к восьми. Свободного времени навалом, и я навострил лыжи, чтоб побродить по центру Токио и устроить себе мини-экскурсию в свободном стиле без навязчивых гидов и советников, чтоб быть предоставленным самому себе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я собрался, оделся в спокойные выдержанные тона и отправился прогуляться. На ресепшен принимала гостей другая девушка, но она тоже проводила меня причудливым взглядом, улыбнувшись почти как та первая, а я вышел на улицу и гадал, как японки научились так одинаково улыбаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Улицы города встретили меня оглушающим гулом машин, шумом автострады и нескончаемым потоком толпы. Я и раньше представлял, что город переполнен, но не представлял себе, чтоб настолько. Пошел по Гиндза пешком, на удачу, натыкаясь на прохожих и витрины магазинов и административных зданий, косился вверх, заглядывая в вершины небоскребов, рискуя свернуть себе шею, в лучшем случае пару шейных позвонков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мимо мелькали разные причудливые персонажи. С накопившимися проблемами, увлечениями, обыденностью и надоевшей теснотой. На обочинах тусили молодые хиппи с ирокезами на башнях и с проколотыми носами – типичные фанаты моих подопечных, только они и слушают такую фигню, и я бы не удивился, если бы из их наушников звучали хиты «солнечных черепов» – как я давно умудрился их прозвать. Все смотрелось предсказуемо. Вкусы урбанизированных тинейджеров мало чем отличались по всему миру, а вкусы токийской молодежи тем паче. Молодежь во всем мире одинакова, воспитанная американским фастфудом и поп-культурой. И пусть детишки казались рокерами, но от рокеров на них всего-навсего кожаная куртка, кастет, банка Вермута и парочка дешевых причиндал, а дети – они и есть дети. И слушают по ночам чокнутую Бритни Спирс и Пусикет Долс, как бы не зарекались в обратном.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пройдя несколько километров, я заметно устал. Небоскребы не кончались, давя на меня размерами. Вглядывался в толпу и заметил, что офисные здания заканчивались. Спустился в метро и промчался вихрем, минуя Мегуро, Одзаки и десяток труднопроизносимых станций. Поднялся на поверхность и попал в шумный торговый квартал. Женщин стало заметно больше, и они пролетали мимо, как тополиный пух в начале июля, и они были симпатичнее офисных крыс и модниц. Что и говорить: следят за собой и пытаются понравиться окружающим, особенно мужчинам. Мимо мелькало много европейских лиц, и я ощутил себя космополитом в гостях у древней метрополии, почти не различая японскую речь. Мимо меня проскальзывали приветливые американцы и сердобольные французы, и задорные латиносы, а где-то слышались и русские оклики. Я стал частенько оборачиваться и обличать ядерную смесь французского с нижегородским.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Остановился у входа в торговый центр, купив себе в палатке дорогой, по столичным меркам, хот-дог с кетчупом и острой корейской морковкой. Озираясь, как голодный пес, на огни билбордов, я всматривался в лица спешащих дам. Некоторые из них опасливо оглядывались, а я посылал им скрытые мимические сигналы и почти всегда успешно старался угадать, кто из них никогда не испытывал на себе телесного мужского общения, кто давно скучал, кто прозебал в замужестве, а кто совсем ничего не хотел, удовлетворяя себя в ванной или вовсе посылая миру ледяную фригидность. От подобных женщин я привередливо отворачивался, ведь они обжигали меня холодностью и скукой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как в кадрах кинопленки мелькало много европеек. Кудрявые блондинки и брюнетки, стриженные под каре, как будто десант Старого света высадился на острова, чтобы колонизировать всех узкоглазых аборигенов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внезапно сердце торкнуло, чуть не вырвавшись из груди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я увидел ее, те самые черты, что хранились в глубине моих снов и запечатлелись на хранимой в портмоне фотографии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я наткнулся на нее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я увидел Лизу….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отбрасывая все грани разумного, мой взгляд привлекла девушка в невесомом оранжевом платьице, бесстыдно похожая на потерянную любимую.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я все еще верил в призраков, а призраки преследовали меня и здесь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это была она…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выбросил хот– дог на мостовую и, рискуя быть пойманным за невежество и угрозу окружающей среде, как невоспитанный рашен мен, захламляющий не без этого грязный город, я побежал за призраком… Призрак удалялся в потустороннюю реальность, скрываясь за ближайшим углом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я перебежал дорогу на красный свет, отпрыгивая от предупреждающих гудков. Японцы останавливались, а некоторые, особо впечатлительные зеваки фотографировали мои скачки и удачные извороты. Ни одна машина меня так и не сбила, и я заслужил аплодисменты группы скучающих туристов с цифровиками. Вечная национальная особенность – фотографировать все, что ни попадя, а я как раз оказался примечательным экземпляром, словно редкий вид в тропических зарослях или музейный экспонат в рубрике: наследие эволюции. Человек неразумный – хомо асапиенс. Вольный перевод в японских иероглифах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне плевать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Продолжаю бег с препятствиями, чтоб остановить мгновение и догнать исчезающий призрак Лизы. Врываюсь за угол – впереди единственный коридор, и где-то там за ним скрывается моя сбежавшая мечта. Рвусь туда, перепрыгивая через мусорные баки, не боясь упасть и заблудиться. Люди расходятся, прижимаясь к стенам, чтоб не сбить меня, и чтоб не покалечиться случаем о мои ревущие ноги-скороходы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Осторожней! – кричат мне вслед зеваки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сумасшедший! – пищат другие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он похож на вора!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вызовите полицию!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я не останавливаюсь и мчусь дальше. Мне чудится, что я задеваю краем глаз ее ускользающее платье и локон волос, значит, надежда еще есть, и я бегу дальше. Пробегаю каменный коридор между двух зданий со спящими бомжами, затем крытый туннель и оказываюсь на противоположной стороне площади.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свет прожекторов ослепляет. Шум машин оглушает. Никаких признаков сбежавшего призрака, никаких подсказок от Лизы. Потерял или обознался? Она скрылась в толпе, оставив меня в раздумьях и приступе нескончаемой отдышки. Сердце вырывалось из груди, а пульс бился в двести ударов, когда я облокотился на стену и слился с монументами зданий, чтоб так же раствориться в городе, как мгновением раньше растворилась в нем Лиза…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня никто не замечал, словно я никому не нужен. Так и есть. Полицию так никто и не вызвал, да и зачем? Я всего лишь пробежался по-спринтерски и никого не тронул, а брошенный хот-дог – всякое бывает. Кто докажет, что он попросту не выпал из моих рук, а урны по близости не оказалось. Я не заметил, как он упал – так был заворожен красотой города, а нас самом деле заворожен красотой потерянной возлюбленной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не приходя в себя, еще, как следует, не отдышавшись, я достал ее фотографию и сверил с памятным ликом. Нечто совпадало, нечто нет, но что-то объединяло два лика и связывало – некая общая судьба, некая общая сущность, что связывала обоих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Без сомнения – это была она. Или я сошел с ума и рехнулся рассудком на улицах города в районе Адзабу. Одно из двух. Нам выбирать не приходится. Одно другому не мешает. А с ума я сошел давно, и никакая старуха не смогла вытрясти из меня эту силу. Та сила крепче. От нее не избавиться, каким бы зловонным не ощущался отвар и как сильно не хлестать кровавыми розгам. Все бессильно по сравнению с судьбоносным и самозабвенным появлением моей сладкой девочки. И с таким же фатальным исчезновением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все бессильно…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Убрав фото обратно, осмотрелся кругом, и не придумал ничего разумнее, чем посидеть в тихом кафе и утолить жажду, что появилась самым естественным образом после колоссальной пробежки. Следуя за привлекающими вывесками, я остановился на одном непритязательном заведении, где можно выпить зеленого чаю и полистать газеты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Семейная обстановка с релаксирующей музыкой убаюкивали мой пульс. Я уселся у окна и стал прилизывать ладонью волосы, что успели взъерошиться, как у токийского панка. Платком я вытер лицо, наблюдая, как с него капал пот. Не хватало лишь чего-нибудь выпить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очень кстати подошла пухленькая деточка, лет шестнадцати отроду, в мини шортиках, обнажающих ее неповоротливые и бледные бедра. А на устах та же фирменная улыбка, но я уже не одаривал ее в ответ. Дурацкая церемония начинала надоедать. Попросив холодного чая и бенто, я отпустил ее с миром. Долго задерживать эти жирные бедра не имело особого смысла. Пусть идет в фитнес-клуб или продолжает увлекаться пончиками. Мне пришла идея оставить запись в жалобную книгу, посетовав на некачественный персонал, но я отбросил эту затею, посчитав ее слишком дерзкой, тем более для гостя Токио, прогуливавшегося по центральным кварталам всего первый день.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Толстушка появилась незамедлительно, а я даже не поднял на нее глаз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пожалуйста! Приятного аппетита, – промямлила она, безошибочно разглядывая во мне заблудившегося туриста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Аригато, – ответил я, смотря себе под ноги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что-нибудь еще?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Приятного аппетита, – навязчиво повторила деточка и наверно вновь сверкнула круглой попкой, но я уже ее не рассматривал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В зеленом чае плавали исчезающие льдинки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я налил себе полную до краев чашку и опустошил ее одним залпом, а затем повторил процедуру. От моего усердия даже льдинки не успели растаять. Пришлось звать на помощь. На сей раз ко мне подошла другая, что было необычно, ведь клиента держит одна и та же пигалица, а тут верно все наоборот или администрация кафешки вняло моим мольбам, и пока я пил чай, успела уволить ту жердяйку, сделал поучительную запись в ее трудовой книжке. Новая девочка так же отличалась особой молодостью и выглядела приличней, если б не подростковые прыщики на ее желтоватом лице.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне оставалось лишь повторить заказ и добавить пару пирожных. Девочка меня вновь не удовлетворила. И она не походила на гейшу. Ни одну я бы не соизволил пригласить на свидание. Все не то. Все не то. Обоим девчонкам учиться и еще раз учиться, как напутствовал вечный вождь. И я даже не сравнивал их с Лизой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ad Kalendas…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Куда им до подобных сравнений, пустые девчонки….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рядом пылились блестящие рекламные журналы. Чтоб отвлечься, и позабыть страшненьких сумасбродок, я взял пару экземпляров и принялся перелистывать их в такт умиротворяющей музыке. Закусывал сладким пирожными и даже несколько успокоился. Пульс был ровным, и я его не ощущал, а сердце взяло передышку и отложило отрыв от груди, дав мне возможность пожить неопределенное время в целости и сохранности и, может быть, завершить задуманное. Умирать до подписания контракта с Мисима было бы совсем глупо. Неприлично думать потом, что Фридман до конца своих дней будет считать меня тупицей и последним московским лузером. Я жаждал исправиться и показать зарвавшемуся старперу, на что я еще способен, чтоб поднять репутацию. Жить-то нужно потихоньку, и неприкаянное сердце сжалилось надо мной. Как же иначе…?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Листаю журнал, наслаждаясь чаем и распакованным бенто. На глянцевых страницах разукрашенные японки в традиционных кимано с намалеванными щеками и острыми спицами в завитых волосах – красиво. Вот превосходные гейши, которых я так искал. Но они порождение японского гламура, а где же настоящие? Листаю дальше. Появляются европейские личики – модели с разных стран на разворотах одного токийского глянца. Интересно. Рекламируют бижутерию и летние сумочки. Перелистываю, задерживая взгляд на идеальных формах моделей, касаюсь краем пальца угол страницы и задерживаю взгляд, впиваясь в девятый листок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что это? Невообразимо. Мой ошеломленный взгляд приковывают ее глаза…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вижу ее. Снова она очаровывает меня пристальными зрачками, и я, как под гипнозом, не в силах оторваться. Немыслимо и невообразимо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На девятой странице я вижу Лизу – она стоит в полный рост в импозантной позе. Зажмуриваю глаза и вновь широко поднимаю брови – она!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Santa sanctoria! Застывшая в печальной улыбке, она зовет к себе…!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как когда-то. Но это не обман – это настоящий журнал, почти что живой. Нет! Это поистине живые страницы с моей ненаглядной Лизой. Я поражен, а она стоит в голубом жакете и весенней юбочке по колено – скромненько, но со вкусом. И только глаза выдают ее существо, ее очи подмигивают мне невидимым касанием ресниц, а я подмигиваю в ответ, но уже в реальности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слеза накатывается в ложбинку. Мне одновременно хорошо и плохо. Я одновременно в раю и в аду. Все перемешалось. Все переплеталось в моем сознании, заставив впиться в токийскую картинку. Я вцепился в нее, как рысь в поверженную лань, ни за что не собираясь отпускать. Я не думал, что призраки могут фотографироваться, да так чистенько и гламурно выходить на снимках. Но Лиза не простой призрак – уникальный, вездесущий и настоящий, как этот самый журнал. И она снова права, она жива и где-то здесь, рядом, в пространстве миллионного города.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ждет меня, хочет, чтоб я обрел ее… Хочет меня…. моя чудесная Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наглядевшись вдоволь до рези в глазах, складываю журнал пополам и убираю в карман. Отныне я с ним не расстанусь. Как много потусторонних явлений – ее взгляд в толпе, журнальная фотка с грустной, призывающей улыбкой – и это уже не артефакты. Это целый лейтмотив моего путешествия. И я отчаянно решаюсь идти на поиски, но с чего начать? Неизвестно. Готов вновь забросить дело и наплевать Фридману в душу. Пусть катится со своими япошками и деньгами куда подальше, когда здесь возрождается моя голубая мечта в образе Лизы в прекрасном голубом жакете. Моя старая сладкая девочка, как прежде сверкнула новизной и запечатлела себя на рекламной обложке. Чудесам никогда не суждено завершиться. Вот ее лучший подарок, ее открытие, ее дар, с которым мне не суждено расстаться. Я буду спать с ней, подложу рядом или под подушку, или гораздо приятней – подложу под себя. Мы проведем столько дней и ночей, что они станут новым медовым месяцем, миновав давнюю пропасть, и сотрут полосу поиска и безнадеги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Здравствуй, Лиза! Я пришел за тобой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Журнал хранился в кармане, а я оживился и одновременно заволновался. Выход один – настроиться на ее появление и ждать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Воскрешение непременно случится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отядзуке – рис с чаем, на последний десерт, пришелся по вкусу. Проглотил его, не заметив, но зато разобрал впечатляющий вкус. Сегодня мне особенно нравилась японская кухня. И даже несуразные малолетки смотрелись на удивление симпатично, будто я не замечал прежних недостатков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не следя за часами, я умудрился отстать от времени. Давно следовало быть в номере и готовиться к приезду Мисимы. В два счета я собрался, оставив щедрые чаевые девчонкам, как бы благодаря за бесценный подарок. Остановился и схватил еще несколько журнальчиков, чтоб на всякий случай, чтоб про запас, чтоб уникальные снимки любимой никогда не старели и не утрачивали первоначального блеска.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пешком добираться назад чрезвычайно рискованно. На метро шумно и обыденно, и я влетел в первую попавшуюся легковушку, что донесла меня вихрем до отеля. Но я опаздывал и пробежал, как заяц, мимо ресепшен, не ответив дежурной улыбкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В номере вытряхнул все журналы, содрал ее фотку и спрятал в пиджак, нырнул в душ, чтоб не опоздать и не выглядеть перед Мисимой придурковатым зарвавшимся парнем из далекой России. Нужно быть начеку и подать себя в выгодном свете, чтоб он не посчитал меня за простачка, и мы в итоге не продешевили. Я был уже в форме и готов воротить горы. Никто бы не отважился мне мешать. Какой-там продюсер Мисима ? Я раздавлю его одним пальцем как блоху из бедных кварталов. Я чувствовал себя великаном и человеком с большими возможностями типа Спайдермена или Хенкока, но совершать глупости, как второй герой, я не собирался, потому предпочел превратиться в человека-паука – так надежней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Разодетый тип, похожий на продюсера Мисиму, встречал меня у парадного входа, когда я еще не успел покинуть фойе отеля. Я выбежал, не успев толком завязать галстук, но не забыл прихватить портфель и добытые снимки – на удачу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Приветствую, – чуть наклонился усатый японец, одетый с иголочки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Добрый вечер, – ответил я, внимательно оглядев токийского стилягу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Великолепный костюм светлого металлического оттенка и золотой галстук сидели на Мисиме отлично, даже слегка вызывающе. Шикарный вид – ничего лишнего. Вызывающе, но это ему не мешало. Тонко выбритые усики и пряный солярный загар говорили, что японец очень следит за собой. Иначе невозможно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За его спиной нас ждал автомобиль. Дорогая «Toyota», за рулем которой сидел его личный немой водитель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как добрались? – спрашивал он меня в салоне,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо! Успел осмотреться, – говорил я, привыкая к холодному кожаному покрытию заднего сиденья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сам господин Мисима уселся спереди, и это меня немного раздражало, что он не хотел поговорить со мной с глазу на глаз, но я уверял себя, что и он немного волнуется, оттого-то он часто оборачивался и улыбался. Но не так, как улыбались девушки. Улыбка Мисимы была слегка виноватая и кривая, что означало, что он не справляется с волнением, либо что-то скрывает. Для меня предпочтительней первый вариант, да и скрывать ему, собственно, нечего. Его рабов из «Scull of sun» мне предстояло увидеть лично, организовав им внеочередное прослушивание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Напыщенный и навороченный Мисима не удержался и включил диск подопечных. Сразу так резко, что оглушил! Рискнул, но японцы вообще рисковый народ, раз любили поиграть с харакири, да и Мисима походил на Якудзу. Я бы предпочел увидеть в салоне меч или прочую атрибутику славной японской мафии. Даже если бы Мисима сделал себе харакири и забрызгал кровью салон, я бы глазом не моргнул, а только похлопал в ладоши и добавил: «Как классно у тебя получилось, Мисима, совсем как в кино!» Но Мисима не спешил разрезать себе пузо по средней линии острием меча, и пузо у него не казалось тощим на вид. Молодой – лет тридцать (даже я старше), и меча в салоне не наблюдалось, то есть трюк с харакири не полагается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жаль…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зазвучали позывы его подопечных. Я прислушался: начинался отбойный рок в стиле «Sex pistols», а потом он стал похож на ранних «Cardigans», или даже где-то даже намечались мотивы Кипелова, а местами «Би-два». В общем, полная эклектика – ничего не разобрать. Чего-то нового, первозданного, стильного не услышал, но я и не Троицкий, чтоб скрупулезно препарировать музыкальный продукт. Не критик, не музыковед, а всего лишь промоутер, поэтому не озвучивал свои претензии и соображения, а слушал, не фыркая. Почти завывал в такт саунду и сам кивал в такт Мисиме, который затейливо припевал их хиты и продолжал оборачиваться, как будто умаляя меня сказать несколько благодарственных слов и поощрить подопечных, то бишь и его самого, ведь это его стопроцентный проект. Мисима сам вырастил этих оглоедов, и является их отцом-основателем. До Моховского Мисиме как до Луны: молод, не так широко образован, местами смешон, напыщен, как петух, но чертовски обаятелен. Он нравился мне все сильнее. Моховского никому не суждено переплюнуть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прослушав пять песен, Мисима выключил диск и обернулся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, как? – спросил он, ожидая услышать комплименты, но никак не критику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Недурно, – отозвался я, – особенно гитарное соло. И вокал хороший. В общем – гуд! – успокаивал я его, и Мисима начинал светиться сияющим нимбом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну что ж, пусть порадуется. Неизвестно, что ждет его на материке, а япошкам эта музыка явно нравилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А аранжировки? – продолжал расспрашивать Мисима.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пойдет. Не разбираю каждую ноту, но нашим понравится. Есть что-то вольное, дух свободы. Знаете, наши рокеры любят свободу. И кого не возьми, каждый отыщет в ваших парнях этот дух – он точно есть. У нас какие мотивы? Бескрайние поля и дороги, не говоря о дураках( но это он явно не оценил). Мне сложно рассуждать, как ваши музыканты ухватили этот дух, ведь вы живете на маленькой территории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, тесновато, а куда расширяться? Со времен императора Тенно и принца Сетоку мы не расширялись. Вот если бы еще парочку островов, – намекал жадный японец про курильскую гряду, но я вовремя остановился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разговор переходил на политическую тематику, и я не шел на обострение конфликта. Пришлось быстро прекратить прения про дальние дали и национальные особенности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Качественная музыка, – уверял я. – Не терпится познакомиться с группой лично.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Славно! Знакомство близится, – обещал Мисима. – Два года я возился с ребятами. Столько денег вложил. Столько сил! Мы не раз побывали на вершине национального чарта – сразу два наших хита взлетели на пьедестал почета и оставались там сравнительно долго. Первый хит – три недели, а второй почти месяц. Нас знают в каждой квартире. Спроси любого подростка, и он ответит: «Scull of sun» – мои идолы». И именно я приложил к этому руку, как никто другой. Повторюсь – нам тесно на островах, тут мы вдоволь срубили бабла, и хотим попытать счастья на западе. В России большой рынок – отличная идея объединить усилия. Мы пробовали в Китае, но там потерпели провал. Там царит жестокая конкуренция – мы не пускаем китайских артистов, они не опускают наших. Сначала не верил в это, думал, что своя группа прокатит?! Ни сколечко. Политическая воля и цензура задушили мой проект. С Китаем мы провалили, а на серьезные рынки Европы и Америки мы пока не готовы. Нам есть, к чему стремиться, а Россия – это тоже наша мечта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дело за малым, подпишем договор и добро пожаловать, – говорил я, уверяясь, что группа этого балабола – полная фигня. – Новым проектам у нас сложно, уйдет время на раскрутку и пиар. А в Китае только Витасу повезло, если вы о нем слышали. У него есть жабры, и он умеет гипнотически действовать на зал своим уникальным голосом. Кстати, вы в курсе, что ваше видео уже ротируется на двух музыкальных каналах нашей страны?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В курсе! Я оплатил половину эфирного времени, а вторую половину – господин Фридман. Не слышал, чтоб она попала в хитпарады, а Витаса я слышал – это не формат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все постепенно, – обещал я, предполагая, что этому видео не суждено даже затесаться на последнее место.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Откровенно тупой клип получился: четверо молокососов стоят на вершине горы и выплясывают там отбойный рок–н-ролл. На второй нарезке много облезлых японских сучек, измазанных в грязи. Они купаются в глубокой луже, борясь друг с другом, как на ринге в боях без правил, но вместо арены – куча дерьма. Мальчики поют, надрывая глотки, а девочки тискаются внизу, утопая в жиже – жесткое видео, по рокерски так, а потом мальчики и девочки меняются местами – типа как перевертыш. Девочки устремляются вверх и бренькают на гитарах и барабане, но уже чистенькие в стильных кожаных куртках, а мальчики вваливаются в грязь и начинают гасить друг друга, а потом все перемешиваются, и видео подходит к финалу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какой здесь сюжет и какая мораль – судить зрителю. Но лично мне показалось, что суть клипа в том, что все может поменяться в жизни. Сегодня ты у руля и оторвался высоко вверх, а завтра в полном дерьме и снова начинаешь бороться за место под солнцем. Клип примерно об этом, да и песня, судя по тексту, не отличается от сюжета видео, так и называясь «Успех и провал» – в моем вольном гоблинском переводе. Но после двух просмотров интерес к клипу пропадал, многим хотелось переключить кнопку, а в целом забавно. Для молодой команды терпимо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сами уродцы из великолепной токийской четверки были смешные: косые, страшненькие, совсем как забитые и затюканные реперы из бедных черных кварталов. Им бы еще читать речитатив или убойный гангста-реп, но чуваки считали себя рокерами, а реперов презирали и вели с ними информационную войну. Ну а клип так себе – под пиво потянет, но до хит-парада далеко. Требовался новый шлягер – не менее забойный, но снятый более солидным и дальновидным клипмейкером. Я даже готов был предложить японским коллегам пару наших имен. На языке даже крутился Бондарчук, но следом вспомнил, что он давно перешел на полнометражные высоко бюджетные картины. Так сказать, ударился в большое искусство и снимает блокбастеры, а клипы – это как бы так, в эпоху безденежья, как не обязательный колым. Но точно он бы им снял клевое видео с запоминающимся сюжетом, с потрясными телками или даже без телок, и тому подобное, который бы хотелось смотреть еще (что без телок весьма сомнительно), и от которого сложно устать, и точно не мозолил глаза – вот такое видео требовалось от «черепов солнца», а не байда про скалы и грязь – это банально, не для зажравшейся российской публики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мисима уже не оборачивался. Шея давно затекла от частых поворотов на девяносто градусов. Дальше физиологические барьеры не позволяли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как вам Токио?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отлично. Очень современно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– После реформ Мейдзи все стало современным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я понятия не имел, кто такой Мейдзи, и чем он знаменит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А у вас кто в лидерах в музыкальном плане? – спросил Мисима, застав меня врасплох.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не готовился к подобным расспросам, не следил за сводками чартов, еле-еле выйдя из запоя, и отправился в рейс, допивая в самолете огуречный рассол. Требовалось что-то брякнуть. И ничего не ответить Мисиме нельзя – знак полного невежества и непрофессионализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У нас все меняется каждый день, – начал я неопределенно, – сегодня один, завтра другие. Постоянства нет. Боюсь, имена вам ничего не скажут. Ну, кого вы сами назовете?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мисима не стал оригиналом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так…, – задумался он, – Тату, Билан…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Угу, но они уже старые проекты. Ими никого особо не удивить, – вальяжно высказался я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так я и предполагал, что Мисима назовет эти бренды. С первым все понятно, а последний недавно вошел в историю, привезя в Москву «Евровидение». По настоящему крутых проектов Мисима не обозначил. Честно признаться, я их особенно и не знал. Фридман не прочитал мне урок о развитии современной поп-индустрии, а я последние годы занимался частными вечеринками с западными звездами. Куда мне, небожителю, следить за развитием отсталой отечественной эстрады.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У нас по телеку редко крутят российские клипы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разве?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ага.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы можем изменить ситуацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Постараемся! Уважаемый, господин Ластов, вы точно не разочаруетесь в моих парнях. Рокеры они, что надо!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как вы это определили?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Настоящего рокера видишь издалека. Поверьте, когда– то я тоже играл подобную музыку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот откуда ваши предпочтения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, все из детства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что же передумали?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не настолько талантлив. Понял, что выгодней заняться другими, чем собой. Критика к себе есть, а мои парни гораздо талантливее меня. Последние романтики рок-н-ролла. Настоящие алмазы…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Студия Мисимы располагалась на юге Токио. Я легко затерялся и не соображал, куда катит его «Toyota». Мы остановились около трехэтажного особняка среди частных владений. От центра далековато. Мы притормозили, и Мисима первый выпрыгнул из машины и учтиво помог мне выбраться. Нас никто не встречал. Ребятки тренировались в студии, оттачивая свои райские голоса. Машина двинула дальше, скрывшись за воротами гаража, а Мисима повел меня внутрь особняка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не успев разглядеть гостиную, мы сразу спустились в подвал, где и располагалась просторная студия, а жилые убранства располагались наверху.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Мой дом – все, что я сумел заработать» – говорил Мисима, точно лукавил. Привычки и напущенная псевдо скромность всех продюсеров одинаковы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Его банда записывала свеженький трек, находясь на репетиции. Мисима, не раздумывая, познакомил нас, отключив им звук.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Эй, парни! Стоп! Принимайте – это господин Ластов, прилетел из Москвы, чтобы пригласить нас открыть нашу музыку на просторах России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Круто! – прозвучал один паренек из четверки, долговязый, небритый и слегка побитый чувак весь в зеленых татуировках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Привет, парни! – я поднял вверх ладонь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мой жест понравился им, ведь и я поздоровался искренне. Ребятки меня забавляли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О первом долговязом перце по имени Хако я обмолвился. Другие так же смотрелись весьма интересно. Второй – самый толстый, был, разумеется, барабанщиком. На что-то другое не годился изначально и однозначно, а петь ему никак нельзя. Он высиживал яйца с голым толстенным животом и неистово стучал палочками. Звали его Чак. Почему именно так – он не распространялся. Третий рокер по кличке Акула считался солистом, а я вспомнил его по клипу – это он надрывал связки, крича с вершины горы, как подобает солисту. Самый симпатичный из всей братии, но сутулый и неуклюжий – не артист, господа, не артист. «Прирожденный рокер» – вспомнил я уверения Мисимы. Четвертый обормот называл себя Юка, самый флегматичный и не взбудораженный тип из всей четверки: то ли обкуренный, то ли с рождения тормоз. На нем меньше татуировок и одет проще, без рок-н-рольного налета и андеграунд сальности. Но волосы отрастил длинные, заплетенные в косу, и окрашенные в сине–розовый цвет. Юка бас-гитарист, но по клипу я его не вычислил. Дело в том, что он недавно влился в коллектив – новичок, а прежний участник бойсбенда, как сообщил Мисима, лечился в наркологической клинике. Его успели выгнать из группы за вечные прогулы и непрофессиональное поведение. Чего вы возьмете с подлинного рокера? Где рокер – там пойло, наркотики и шлюхи. С наркотой тот чувак явно переборщил, ну и хрен с ним. Нашлась замена. Флегматик Юка не торопился повторять ошибки первого собрата, на что и рассчитывал продюсер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Им всем пора подлечиться, подумал я. Впечатление парни оставляли не четкое, не понятное. Кроме забавы и насмешки – почти никакое, но для токийских подростков сгодится. Пришлось взять половину слов обратно, поймав себя на мысли, что слишком строг к детям рок-н-ролла. Все артисты, когда они без грима и напущенного пафоса выглядят невзрачно, так что я желал от них невозможного. Чуваки как чуваки – таких много. В любой неформальной компании и в метро подобных фриков навалом. Мисима постарался и отобрал самых достойных и преданных рокеров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это его проект, и он за него отвечает, а наша задача двинуть их на необъезженный рынок, а уж как они там покатят – зависит исключительно от их мастерства. Если конечно, он имеется, и имеет смысл употреблять это слово в подобной компании. Уместно или нет? Пока неизвестно. Поживем-увидим: ловкий пиар и умелая ротация еще и не таких дебилов раскручивали. София Ротару одна на миллион, а кушать хлеб с маслом хочется многим, как и группе ультрамодных кислотных поп-рокеров «Scull of sun». Почему бы и нет…?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нравятся? – спросил Мисима, скрестив руки за спиной. – А как поют! Как соловьи!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Посмотрел бы вживую, – предложил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мисима отвечал за базар.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Беспрекословно ребята расселись за инструменты, а мы с продюсером уселись в студии за стеклом. Реке Мисима махнул им рукой, и перцы заиграли привычные хиты. Первая песня мне неизвестна, а вторую я угадал по тому же незабываемому видео и даже разбирал кое-какие словечки. Парни играли самозабвенно, давая живой звук. В старании и искренности им не откажешь, но частенько фальшивили, но делать из парней вторых Монсерат Кабалье с Басковым никто не собирался. Для них вполне удовлетворительно, пели же не под фанеру и даже заставляли биться сердца. Звук отличный, а вокал удовлетворительный. Музыка ребят оставляла более приятное впечатление, чем они сами, и я немного покорил себя, что так по плебейски отнесся к ним в первый момент. Просто так Фридман не ссорит деньгами, в чем я снова убедился. Парни в Москве зажгут – без сомнений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исполнив лучшие баллады, ребята остановились и переводили дух.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну? – намекал Мисима. – Достаточно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, сильно. Попрет! – одарил я парней скупыми комплиментами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Парни и не так могут.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нашим понравится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Их ждет успех?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– При правильном промоушине – да, – хитро ответил я, так как снижать собственную значимость не собирался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таланты талантами, но без серьезных организаторов этим перцам нечего делать в первопрестольной. Их никто не воспримет всерьез, и они организуют себе сольное выступление лишь в переходах метро или в парке Горького.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После озвученных хитов мы познакомились поближе. Ребята много шутили, кичились мнимыми достижениями, задавали сотню вопросов, а мне приходилось на все отвечать. Потрясно, но некоторые из них вообще не представляли, куда им придется податься в поисках славы и какую публику покорять. Гитарист не знал, где находится моя страна, а я, зная о них не больше, чем тупые американские туристы, честно подумал бы, что с их культурой дела обстоят неважно – это недочет Мисиме. Он должен был объяснить, куда они полетят и провести поучительные лекции на тему в целях собственной безопасности, но продюсер не успел это сделать, то ли не собирался, то ли не видел смысла в подобных уроках. Что ж, придется его научить и преподать урок продюсерского мастерства, раз он сам не догоняет. Отсталый ты продюсер, Мисима, если до сих пор не научил Акулу и Юку хоть несколько слов произносить по-русски». Их потенциальные фанатки балдели бы до потери сознания, когда сквозь их рты пролезали: «Спасибо!», «Мы любим вас!», «Калинка-малинка!» и «До свидания, раша!». Ему еще многому придется учиться – не у меня, но у Фридмана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока я не собирался указывать горе-продюсеру на ошибки, и уж тем более не собирался учить его уму-разуму. Это выглядело бы слишком высокомерно, не тактично и, как говорят, «в наглую». Мисима же считал себя крутым и где-то навешивал на себя лавры основателя новых «Битлов», ибо и этих отморозков было четверо – но это единственное, что объединяло их с легендарной четверкой. Старичок Маккартни съел бы собственную гитару, увидев их за кулисами, а если бы ему довелось услышать их на сцене, да еще в исполнении собственных хитов, типа «Yellow submarine» или «Back in the USSR», то он точно не ограничился бы гитарой, а сожрал бы и радиомикрофон, подавился им и умер с горя. Так закончилась бы эпохальная эпопея «Битлов» в лице последнего британского героя. В том, что остальная троица уже успела отдать швартовые, я был уверен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но Мисима не читал моих мыслей, а пригласил меня отпраздновать приезд. Нас ждал накрытый стол. Мисима готовился и ранний звонок не пропал даром. Изысканные кушанья в традиционном меню вызывали слюнотечение и покалывание в желудке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда мы расселись за стол, Реке Мисима вместе со своими благоверными, приподнялся. Мне стало неловко, и я тоже привстал. Он готовился толкнуть речь и начал на японском, и я тупо смотрел то на него, то на рокеров, ища смысл в их беспокойных глазах. Смысла я не находил, а некоторые рокеры сидели за столом в черных очках, вероятно для имиджа и колорита. Напоследок Мисима вспомнил, что я ничего не разбираю и сижу с обескураженным видом, и добавил уже переводом, что пьет саке за сотрудничество и крепкую дружбу двух государств. К моей радости он не переходил к политике и ни на что не намекал, а просто предложил выпить. Отказаться – равносильно преступлению, а я считал себя законопослушным гражданином.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы выпили и закусили. Палочки не слушались, и роллы вываливались в соус, но именно здесь я попробовал настоящие и удивительные свежие продукты, поняв, что в Москве подают полную дрянь, или не умеют эту дрянь правильно приготовить. В особняке Мисимы все выглядело и вкушалось великолепно, и я почти ощутил себя настоящем самураем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Насытившись ролами до прощения о помиловании в желудке, я предложил им поговорить о деле и объяснил чувакам, что за условия контракта им готов предложить. Я специально выбрал подходящий момент, когда они в хорошем настроении, а я еще не так сильно пьян, чтоб идти на уступки и сбавлять нашу ценовую политику, но японцы сдерживали обещания. Чего-чего, а они люди слова и чтят традиции сегунов. За это можно было не беспокоиться, и никакого обмана не ожидалось. Это же не голландцы со скользкими итальянцами, да и они группа посолидней – не ди-джеи с «Love Parade», и я трудился один без надоедливых советчиков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все в моих руках – это здорово.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Интерес парней к контракту возрастал постепенно, когда они вчитывались в текст договора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так когда мы полетим в Москву? – спрашивал Акула, самый активный член четверки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Когда уладим все формальности, – отвечал я. – Ваше видео уже в ротации. Поклонники ждут-не дождутся, когда ваш самолет приземлится в Домодедово.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У нас много поклонников?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Достаточно, чтобы расписываться в блокнотах, – пошутил я, но никто шутку не оценил. Тогда я исправился: – поклонников много не бывает. Все зависит от вас, парни. Видео идет, но ничто не заменит живые выступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нам не терпится, – вмешался барабанщик. – Мы обязательно покорим вашу страну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Увидим. Нам бы отработать запланированные концерты, – скромно отвечал я, – на Лужники пока рассчитывать не придется, но прочистить топовые клубы – дело чести. А если дело пойдет, то прокатимся по регионам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я мечтал побывать в Петербурге, – заговорил молчаливый флегматик, – рванем туда? Там красиво…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Возможно. Почитайте внимательно условия тура. Питер, по-моему, входит в список.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Входит, – подтвердил Акула. – Круто!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мои родители летали в Петербург, привезли много фотографий и впечатлений. И мне предлагали съездить за компанию, но я тогда маленький был, глупый, думал – это не по-рокерски. А сейчас жалею. С годами тянет изучать другие культуры. Отец сказал, что там прикольный мавзолей и площадь красная. Интересно, она на самом деле красная? Залита кровью революционеров? – и флегматик разразился диким смехом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне пришлось доходчиво объяснить сорванцу, что он малость попутал. Красная площадь и Мавзолей в столице, куда мы прямиком и отправимся. Он увидит ее раньше, чем думает, а площадь красная из-за крови рокеров, которые умирали на концертах, даваемых в Кремле, и у них тоже есть шанс оставить там свои отпечатки. Мне приходилось сохранять интригу, поэтому до конца разочаровывать парней я не собирался. Пусть живут мифами и легендами, все равно ни хрена не запомнят из моих пространных объяснений. Почему же Красная площадь действительно красная, я сам объяснить затруднялся даже самому себе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы довольны условиями договора, – причитал Мисима, ознакомившись с контрактами, – вы ничего не упустили.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У вас есть время познакомиться внимательнее и все взвесить,– вторил я, – не тороплю. Есть пара дней подумать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А чего думать?! Летим! – воодушевлялся Акула.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Далековато, – говорил Юка, – как пол планеты облететь. Я буду скучать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Третий рокер добавлял:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как сложно начинать все заново. Здесь нас любят все, а там – никто. Сложно это – завоевывать новых фанатов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что вы хотели? Для того мы и создавались, чтоб покорять всю планету! В вас колоссальный потенциал. Мы еще и Америку достанем, и «Grammy» вам будут вручать Тимберлейк с Марай Кери. Вот увидите! – воодушевлял их продюсер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А если не получится?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как это?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Если прогорим?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не веришь в свой успех?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мало ли?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отбрось сомнения, рокер! Ты же прирожден быть нигилистом. Тебе все равно, где играть. Главное – голос и дух свободы!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Позориться не хотелось бы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что за кислый настрой? – серчал Мисима. – Вы же моя бригада. Ну? Я за вас отвечаю. Зажжем Москву!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне пришлось вступиться и успокоить напуганных молодых корифеев рока:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не волнуйтесь. Отыграем программу в полном объеме. Мы гарантируем! Что вы получите заработанные проценты – тоже гарантируем, ну а постигнет ли вас слава «Led Zepelin» или вы войдете в умы девчонок как «Тokio Hotel» – это предсказать невозможно. Как будите выступать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ненавижу этих пидоров! – съязвил барабанщик, – они же буквально сперли наше первоначальное название.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так чего же не проследили?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не успели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сам Мисима не терял оптимизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– «Тоkio Hotel» – однодневка. Мы же долгосрочный продукт. Помните, кем вы были и кем стали? За дело? Пишем новый англоязычный альбом. Вы видите, господин Ластов, как мои парни разговаривают на чистом произношении? Им ставили акцент лучшие педагоги города.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Неплохо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Только тут я обнаружил, что молодчики парили мне на англицком наречии, и я даже не удивился, почему их терпимо понимал. Выучка была, и дисциплина тоже железная. Мисима смотрелся авторитарным диктатором и держал свою банду в ежовых рукавицах. По-другому с бандитами нельзя – сбегут, сядут на иглу, или башню снесет от звездной болезни. Дальше крах – и распадется группа, повторив участь их многочисленных предшественников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Учите русский, – добавил я, вызвав недовольные и озабоченные мины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я приобрел им словари и самоучители, – похвастался Мисима, – учат ночью. И когда встают на рассвете тоже учат. После у нас репетиции, запись в студии, перерыв и снова обучение. Парни знают толк в хорошем руководстве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не сомневаюсь, – отчеканил я. Плясать под дудку такого зверя я бы не пожелал никому.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но на этом мой вечер в особняке Мисимы не закончился. Он намекнул, что это только начало. Мы еще час проболтали с парнями о музыке, вспомнив лучших исполнителей всех времен и народов. Я поделился своими вкусами, а ребята поделились своими. Мисима поразил меня широтой мысли и образованностью. Он знал и классических исполнителей, и современных, а я обрел много нового.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После он повел меня в сауну, располагавшуюся в его же апартаментах, но сначала были дубовые бочки с обжигающим паром, куда мне предстояло погрузиться. Довольно долго я нежился в них, растворяя усталость. Удовольствия предназначались лишь мне и Мисиме. Ребят он отправил репетировать, а мы, как настоящие боссы, расслаблялись в недетское время.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После парной бочки последовала прохладная сауна. Мисима пригласил массажисток – это был самый лучший сюрприз. Гейши оживали в реальности. Массажисток пришло достаточное количество – пять или шесть (некоторые за компанию). Каждая специализировалась на своем: одна на массаже спины, другая – массировала голени, пятки и все остальное тела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я лежал на ядреной деревянной кушетке и блаженствовал. Мисима располагался рядом и сопел, как белый медведь. Гейши массировали мое изнывающее от полнейшего забвения тело, а я засыпал в нирване – вот оно настоящее блаженство и настоящая медитация без псевдо оккультных заклинаний, мантр и истязаний. Достаточно было пригласить парочку настоящих гейш. Наконец-то я дождался своего. И гейши пришли ко мне сами – удивительно! За это продюсеру отдельное спасибо. Массаж получился на любой вкус, и если бы я попросил подарить мне тантрические изыски, гейши бы согласились, ведь они всегда безотказные.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По окончании массажа мы продолжили расслабляться в бассейне. Элегантные гейши бултыхались в прозрачной воде и поили нас сладкими коктейлями, а я продолжал хмелеть и курил кубинские сигары, специально подготовленные Мисимой. Когда девочки отработали свой тариф, и, к моему великому сожалению, не остались на ночь, Мисима еще долго трепался о своей жизни, а я предложил ему перейти на родной язык, заставляя запомнить несколько слов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мисима корчил рожу и произносил банальные приветствия и дежурные фразы. Продюсер тормозил с произношением, и я разрешил ему перейти на международный. Парни давно разбрелись по домам. Мисима не разрешал им ночевать в студии. Еще бы, если он устраивает такой гудеж каждую ночь, когда-нибудь мальчики сорвутся и порвут гейш, как гитарные струны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дальновидный этот господин Мисима, почти как Фридман, вот потому они и спелись. Рыбак рыбака видит издалека – гласит народная пословица, как и продюсер продюсера – гласит московская байка. Переговоры запомнятся надолго, я развеялся, даже немного расслабился. Подарок Мисимы стоил самых лестных отзывов. Я сыт и пьян. Мое тело ноет от блаженства. Чего же боле? Осталось добраться до гостиницы, и когда Мисима усаживал меня в приготовленный лимузин, мы уже вместе напевали бессмертные баллады «Scorpions», и были готовы лобызать друг другу щеки, обжигаясь сигарами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но все закончилось без последствий. Меня доставили к парадному входу гостиницы без увечий и сонного, еле державшегося на своих двоих. В зубах тлела кубинская сигара, а я был не в состоянии подняться на свой этаж. Молоденький швейцар со стрижкой под ежика, любезно согласился отнести меня на своих жилистых ручонках, ухватив за подмышки. Швейцар и закрыл меня в номере, когда я, не добравшись до кровати, рухнул навзничь в метре от нее. Поднимать меня жилистый ежик не собирался. Кишка тонка.<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава двенадцатая<br>
<br><br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сюрприз<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ни одна заказанная минералка в номер не помогала избавиться от жуткой головной боли, что я испытывал, справляясь с последствиями вчерашнего кутежа. Неужели японцы так всегда встречают партнеров, или это просто Мисима изрядно постарался, решив поразить меня широтой размаха?! Возможно, придется и в Москве ответить ему взаимностью и шибануть его так, что лиха беда начала! Забавник Фридман устроит ему русские горки!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С мокрым полотенцем на лбу я провалялся до полудня, а потом еще два часа без полотенца, но в удручающем положении, свесив голые ноги вниз. Вставать в падлу, но лежать тяжко, и голова уже раскалывалась от лежачего образа жизни. Пойти прогуляться – самый полезный рецепт, а минералку и все антипохмелины можно с легким сердцем выбрасывать в урну. Стоп. Минералку можно оставить, ибо других средств лечения утреннего похмелья нет. И что это я вчера разошелся?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но и Мисима не желал оставлять меня в покое, позвонив и спросив, как я поживаю, и все ли у меня в порядке? Заботливый попался продюсер. Везет его парням, в беде не оставит. И я артистично выдал, что все нормально, и нет поводов для беспокойства. В разговоре Мисима казался бодрым, стойким и здоровым собеседником – по сравнению со мной, а я до сих пор не выправился из вчерашнего нокдауна. Он сообщил, что они до обеда изучат оставшиеся бумаги и будут готовы подписать предварительное согласие. Все условия их устраивают, дескать, я вчера их убедил, и они грезят российской славой в Олимпийским. Я же скромно отвечал, что здесь мало моей заслуги, ибо они сами сделали свой выбор, и отдельное спасибо господину Фридману, что приметил их и решил открыть западной публике.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мисима вновь пожелал встретиться. От его предложения застучало в висках, но он обнадежил меня, что это будет исключительно деловое свидание и не у него дома, что меня крайне утешило, а в безобидном кафетерии. Продюсер предложил адрес, на который я, не раздумывая, согласился. Ехать в особняк и еще раз общаться с его отморозками – я бы не перенес этого подарка, тем более, если он продолжится полюбившимися мне гейшами, сауной и массажем, а пересечься за чашечкой кофе – всегда, пожалуйста. Хитрый Мисима тонко чувствовал обстановку и точно пронюхал мое бедственное положение, иначе снова заехал бы за мной и отвез кутить в казино или дорогой бордель, что было бы весьма накладно, ведь и то, и другое есть в его шикарном особняке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не помню, сколько времени ушло на прочистку мозгов, но около четырех я все же удерживал равновесие и смахивал удвоение в глазах. Дела налаживались. Я принял душ, не грохнувшись на плитку, вытерся, просушил волосы ревущим гостиничным феном, заказал завтрак или ранний обед и включил телевизор. Специально отыскал там западный музыкальный канал, где крутились клипы всем известных исполнителей, а я ожидал увидеть доморощенных «Черепов солнца», с которыми давно свыкся, но ви-джеи не торопились ставить их в эфир. Я подождал полчаса, убедившись, что японский шоу-бизнес существует – за это время прокрутили несколько местных поп-команд и одну певичку, поющую в стиле Селин Дион, но «Черепов солнца» динамили. Почему? Я так и не понял, и, не дождавшись появления их клипа, выключил телевизор. Красные глаза устали наблюдать за мерцающими картинками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кафетерий, в котором предлагал увидеться Мисима, был мне знаком. Я проходил вчера мимо, старательно запоминая все названия и вывески, чтобы не заблудиться и, в случае чего, самостоятельно найти дорогу назад. Мне не впервой, и я не обращался к помощи полицейских, находясь в любом городе мира. Привык в одиночку бродить по неизвестным кварталам, осматривая причудливые достопримечательности и невиданные строительные шедевры. Возможно, в прошлой жизни я был путешественником или даже мореплавателем, изучал просторы мирового океана или отправлялся в сухопутные вояжи, скажем, через всю Европу, в Гималаи, а потом прямиком к Индийскому океану, и обратно. При одной мысли об этом закружилась голова, и пришлось оставить смелые планы. На секунду показалось, что я готов к подвигам Геракла, но я сразу отбросил эту нелепую затею. Настолько она была слишком фантастической для меня и уж точно не осуществимой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Находясь в состоянии гнилого баклажана, я отчетливо помнил все сюрреалистичные события вчерашнего дня. Призраки за ночь не появлялись, и голоса не посещали, но смутное ощущение предстоящей роковой встречи с чем-то или с кем-то неизвестным не покидало, а появилось оно как раз ночью, когда я в полном угаре храпел на весь отель и дышал перегаром на целое крыло, заставляя постояльцев запирать двери плотнее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я полез в карман брюк и вытащил помятый листок с изображением Лизы. Как обычно, она грустно улыбалась, а голубой жакет был измят, но это нисколько не уменьшало ее красоты. Подобрав новый журнал, я проверил дату его выхода. Выпуск вышел недавно – две недели назад, а за этим следовало, что Лиза теоретически уже не могла в нем сняться. По крайней мере, ее физическая сущность, к тому моменту уже покоилась в земле. Но снимки могли быть сделаны задолго до того, как вышел журнал – так, наверно, и есть. И уж точно фото пошли во многие издания, разлетевшись по всему свету. Неужели, съемки для модного глянца были еще одним тайным, но не таким шокирующим увлечением, о котором я не подозревал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Может быть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С Лизой возможно все. Вероятно, снимки делались задолго до моего появления здесь и хранились в ящике или в камере счастливчика-фотографа, которому удалось остановить мгновение и поймать ее потустороннюю улыбку. Я готов был найти этого счастливчика и выкупить все негативы за любые деньги, а если он откажется, – не каждый легко расстанется с внеземной красотой, – заставить сделать мне сотни экземпляров всех ее фотографий. На это он должен согласиться, ведь Лиза для него – всего лишь модель, а для меня – целая жизнь, длинною в вечность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жаль, что наш юбилей я встречал в унынии и уже без нее. Все по ее сокрушительной воле. И меня не нужно убеждать, чтоб я опять осознал, что живу лишь ею одной, а она так никуда и не уходила. На время приглушила свои чары, а ее фотка в моем бумажнике прямое тому доказательство. В целом, это вполне прилично – хранить памятные атрибуты – так делает многие. Чего же тут предосудительного и необычного? Никто бы не стал корить меня и обвинять в фетишизме. Все как обычно – как у любого нормального человека. Отличие в том, что нормальным людям не являются призраки средь бела дня, и не подбрасываются рекламные буклеты с фантомами на обложках – а так – ничего необычного. Жизнь как жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чего вы еще хотите?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будь, что будет – не раз повторял себе эту сакраментальную фразу, и жил, руководствуясь исключительно ей, и поэтому до сих пор передвигал свою задницу и даже чего-то там собирался делать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И чтобы окончательно прийти в норму, я отправился в город. До кафетерия тарабанить пешком долго. Я взял фору и вышел за час, чтоб заодно принять былую форму, чтобы не выглядеть сизокрылым пингвином, на которого я походил, глядя на себя в зеркало. В безжалостном отражении на меня косился отечный, синюшный с торчащими на затылке клубками волос чурбан, не понимающий, где находится, будто его всю ночь скрещивали продвинутые гуманоиды с самками африканских гиббонов. Похоже, что-то межу ними что-то получилось – на гиббона я отчасти походил, но больше на сизокрылого пингвина, особенно одним местом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До места встречи путь пролетел незаметно. Новые виды, новые ощущения. Токийские пейзажи выглядели впечатляюще. Отчего-то казалось, что небоскребы вот-вот рухнут на меня и задавят, вбивая на километры в бетон, а затем утащат сквозь метро и канализации далеко-далеко вниз в неизведанные подземелья. Начинался дежа вю наподобие падения башен-близнецов всемирного торгового центра. Я предчувствовал, как старая Ванга, новую катастрофу, и ощущение неминуемого падения небоскребов не покидало. Я уяснил себе, что к тому времени мне обязательно следует покинуть острова, а там пусть хоть вся метрополия рушится – мне, как говорится, по барабану, даже если небоскребы упадут точнехонько на особняк Мисимы, где он репетирует со своей бездарной шайкой. По барабану!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не обязательно должен произойти теракт. После газовой атаки «Аум Сенрике» в Токио не применялись средства массового поражения. Скорее не теракт, а землетрясение с цунами, что случается и так довольно регулярно, но небоскребы почему-то не падают. Я знал, что они построены по особой технологии и удерживают до десятка баллов по шкале Рихтера, но должно было так протрясти землю, что самые крепкие домины не выдержат и рухнут – вот это настоящий апокалипсис, который и Голливуду не снился. Фильм-катастрофа, но только в реальности. Но пока это сугубо порождение моих нездоровых фантазий, а что во мне оставалось здорового? Разве что соображалка не подводила. Самых близких людей я не забывал – они вколачивались в меня генетической памятью. Высотки не кончались, но я уже не обращал на них внимания: рухнут, так рухнут – я такого в жизни навидался, что бояться каких-то бетонных мумий было бы нелепым мальчишеским вздором.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда добрался до знаменитой кофейни, поздравил себя с тем, что нашел ее с первой попытки. Милый классический антураж, ничто не раздражает, и обслуга приличная. Не та, что вчера, но и выделять кого-то не хотелось. Я настроился на деловой лад, заказал снова рис с чаем(он пришелся мне по душе), и сидел, прокручивая разные варианты диалога с Мисимой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Погода в Токио менялась, как в Питере: то солнце и знойный ветерок, то сваи туч и холодный дождь. К счастью, цунами не ожидалось. Специально я не следил за погодой, но об этом трещали все сводки новостей, и Мисима любил обмолвиться на сей счет словечком. Когда я выходил, над высотками обнажалось чистое небо, но теперь из окон кофейни веяло пасмурностью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Некоторые клерки распускали накрахмаленные зонты. Сейчас противно накрапывало. По окнам барабанили крупные капли. Я огорчился, что не прихватил зонтик, вспомнив, что не сообразил привезти его с собой. Решил спросить у администрации отеля, если они выдают зонты напрокат – это было бы очень удобно и не накладно. Таскать с собой тяжелые металлические прутья с обшивкой мне всегда было лень, и они занимали много места, а руки от зонта уставали, когда тащишь его целый день, как бейсбольную биту или полицейскую дубинку, а некоторые зонты и на электрошокер похожи. Разные попадаются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рис с чаем остывал, а я отвлекался от бесплодных раздумий и отхлебнул немного. На сей раз, его вкус не пришелся по душе, как вчерашний. Кафе другое, повара и обстановка, и настроение, поэтому и ощущения разные. На вкус рис слегка пересоленый и пресный, но я не гурман, чтоб улавливать мельчайшие нюансы его обработки, но есть можно. Тем более я почти всеядный.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На столиках аналогичным образом лежали рекламные флаеры, и я воспользовался случаем и перелистал их все в надежде отыскать новые снимки Лизы – не получилось. Фотки попались не интересные только с японскими моделями. И брать с собой несколько штук в качестве сувениров не стал. Японок везде хватало. Даже в моем отеле особо не попадались иностранцы – одни японские буржуа и несколько многодетных семей с маленькими детенышами, приехавшими из дальних провинций в большой город – зачем? А иностранцев не намечалось, и становилось грустно. Скучные японцы надоедали. Хотелось поболтать с любым дальновидным греком или разгоряченным испанцем, а встретить нашего человека считалось большой удачей, но наших не попадалось. Или мне просто не везло. Ностальгия по соотечественникам нарастала, и я запивал ее чаем, что отчасти помогало. Экзотика выходила на передний план.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я осмотрелся кругом, оторвавшись от пития и булавочных официанток. Внимание привлек субъект напротив – европеец, поэтому и выделялся из окружающих. Он кого-то напоминал, но я пытался его рассмотреть и разоблачить. Где-то я с ним общался, или это просто прежняя ностальгия делала любых европейцев кровными братьями?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Через мгновение я разгадал сложный ребус. Память на лица не подвела – мы встречались! Причем, при весьма пикантных обстоятельствах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я сгреб свое добро, приподнялся и направился к нему, благо он куковал, как и я в одиночестве. Он пообщается со мной, иначе живым я не выпущу его из кофейни. Получилось подойти незаметно. Знакомый тип листал «New York Times» и не обращал на меня внимания. Я поставил свои приборы на его столик и присел напротив, не спрашивая разрешения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мужчина оторвался от газеты и поднял глаза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мир тесен, – произнес я с презрительной ухмылкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы? – он словно с первого взгляда узнал меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Здравствуй, Ливенсон!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Право, не ожидал. Рад вас видеть! Кажется, Герман? Признаться, заскучал по привычной речи. Даже язык закостенел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нам есть, о чем поговорит. Правда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы думаете? Ну, я не против. А вы изменились!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вы – нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Старюсь, – ухмылялся в ответ Ливенсон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ничто его не волновало. Он особо не напрягся, не ерзал на стуле, как будто ничего между нами не произошло. Ну, нашел я его в далекой стране, в захудалом кафе, за чтением деловой прессы, что с того? Ничего особенного, бывает. Подумаешь, мало ли таких негаданных встреч? Неужели ему отрезало воспоминания по части наших прошедших оргий, или он не хотел ворошить их, ведь для него это было пустым рядовым событием. Верен последний вариант. Ливенсон и с газетой смотрелся прежним эстетом. Я даже позавидовал его хладнокровию. Человек-машина – не иначе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он отложил хрустящую газету, сложив ее пополам, и полностью переключился на мою скромную персону.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы по делам здесь или сами по себе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По делам, а вы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я вольная птица. Лечу, куда захочу! Сегодня Токио, завтра – Сидней, послезавтра – Рио.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Везет вам, а я сегодня мечтал быть путешественником.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так что вам мешает?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старый крепыш застал меня врасплох. Что мне мешает? Ничего особенного – всего-навсего груз прошлого. У него нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее, проходящее в погоне за наслаждениями. На первый взгляд, мы разные, но что-то нас объединяет. Конечно же – Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Может и мне отправиться куда-нибудь, – предположил я, – но для этого придется сколотить состояние. Путешествия нынче дороги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Начните с самого малого. Прокатитесь по стране. Какие в глубинках красоты! А какие женщины? Не то, что здесь! И если я когда-нибудь скажу себе: решено – женюсь! То обязательно выберу невесту не из погрязшей в грязи Москве и не из мрачного Петербурга, не из пышных мировых столиц, а из нашей допотопной провинции. Там до сих пор сохранились чистые и неиспорченные женщины, как реликтовые драгоценности, и у них часто на первом месте – душа, а не тело и кошелек. Поверьте, душа мне гораздо важнее, и часто можно все это совместить! Уверяю вас! Там вы найдете избранницу на любой вкус и не разочаруетесь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А где же ваша спутница?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какая именно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У вас их несколько?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Случается. Я часто устаю колесить в одной компании и меняю колесницы на переправах!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я говорю о Насте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хм… я уж забыл о ней. Не могу утверждать однозначно, где она находится в данный момент, но точно не со мной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Она жива?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Возможно, – задумчиво предположил Ливенсон, крутя в блюдце недопитую чашку каппучино, – я не слежу за ней, и мы давно не общаемся. Но я не вижу никаких причин для ее смерти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вам на нее наплевать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не больше, чем вам, – сказал он и был прав, попав в десятку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какое мне дело до той смазливой сучки? И какое ему дело до нее? Но сравнивать нас нельзя. Мы слишком разные порождения природы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я не останавливался в расспросах и продолжал:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Настенька явно не из глубинки, ведь так?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Верно, тут вы не ошиблись. Москвичка, хоть я и познакомился с ней за границей, а вернулись мы уже вместе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Звучит похоже. Я с Лизой познакомился в Амстердаме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О! Сумасшедший город! Но встречаться там опасно, тем более с продолжением. У Амстердама плохая репутация и дурная слава. Вы успели в этом убедиться, не правда ли?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На что намекает этот тип? Он все знает, что со мной произошло? Кому же знать, как не ему? Он последний, кто видел Лизу живой. Что там рассуждать – он последний, кто занимался с ней любовью, но была ли эта любовь? Бред! – обычный животный секс, как у меня с Настей, но Настя просто исчезла вместе с ним, а Лиза осталась и умерла, и Ливенсон явно имеет к этому отношение. Он последний имел мою сладкую девочку – в этом он навсегда опередил меня, а я снова остался позади. Ливенсон – победитель, а я безнадежный лузер и вечный аутсайдер. Мне захотелось поделиться впечатлениями. Поразительно, но я не испытывал к нему ревности – глупо ревновать призраков, не испытывал злости – не находил повода, но я и не испытывал к нему сожаления. За что жалеть подонков? Я не испытывал к нему ровным счетом ничего, кроме слабого интереса. И тот угасал, не оставляя следов. Ливенсон оставался прежним. Проклятый эстет!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как тебе Лиза? – вдруг спросил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хороша. Я редко получал столько удовольствия одновременно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Понравилось?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень, – закатывал он глазные яблоки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще бы моя малышка ему не пришлась по вкусу! Это ведь она выбрала его и постаралась ублажить на все сто. Бедный Роман, ты так и не понял, на что она способна на самом деле. Ты был с ней всего несколько часов, а я провел целую вечность. Тут ты проиграл, искуситель! А я обрел вечное счастье, превратившееся в воспоминание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но Ливенсон имел ее последним – и это дорого стоит!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почему она умерла?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разве? – изумился он. – Лиза умерла?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так ты ничего не знаешь? – не верил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он лжет, как обычно. И я отбрасывал все его слова, кроме причитаний о Лизе – здесь он не лгал, поскуда! Не лгал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты должен знать! Мне нет до этого никакого дела, – ответил он, продолжая крутить чашку, как барабан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что я должен знать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разве Лиза ничего тебе не говорила?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Они сговорились! Свингер появился, как подсказка. Он должен был озвучить вырванные страницы или рассказать мне что-то новое. Я решил не отпускать его до тех пор, пока он не откроет то, чего я не знаю. Эстет был на краю гибели, и я готов был задушить его собственными руками, если он рискнет молчать и отпираться. Пусть он имел мою девочку – это я готов простить, раз сама Лиза пожелала ему отдаться, но скрывать правду? – этого я не прощу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не прикидывайся идиотом! Ты член секты «Кundalini» и совращаешь молоденьких девочек, чтоб потом отправить их в ад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В рай! – прошипел Ливенсон, – я отправляю исключительно в рай!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Расскажи, что ты знал о Лизе? Я не причиню тебе зла, но ты все скажешь! Иначе! Ты знаешь, на что я способен?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Без проблем! Лиза? Хм…. да ты слышал всю эту историю. Илона? Помнишь? Тебе давала кое-что почитать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты и с ней знаком?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Илона та еще сучка! Говорят, ее уж нет в живых. Она плохо себя вела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто говорит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Один уважаемый господин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Японец?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Здесь все японцы! И коль уж мы находимся здесь, то логично предположить, что ты прав. Японцев тут хватает. Послушай, Герман?! Зачем ты так привязался к этим потаскухам? Твоя Лиза была прирожденной блядью! Блядью была и Илона, и моя маленькая Настенька! Одно призвание! Получай удовольствие от жизни – она дается всего один раз. Ты сам на себя не похож: весь в синяках и морщинах. Зачем ты ухватился за косу смерти и не отпускаешь ее? Приближаешь свой час? Тебе это надо? Живи и радуйся! Посмотри на меня? Чем я плох? И я тут совершенно ни при чем! Во всей этой истории я только пешка, случайный свидетель. И я никого не убивал. Тем более – Лизу! Я всего лишь клиент «Kundalini», старый проверенный клиент, любитель волшебства тайных комнат, раб удушающего оргазма и ловец смертельного наслаждения! Я раб – да! Но я именно в этом рабстве обретаю свободу. Мы все не свободны, Герман, но я кое-как свожу концы с концами, бегая за оргазмом, а ты бегаешь за своей Лизонькой, как за мечтой. Лиза тебе уже не поможет. Очнись! На кого ты похож? Благодаря ее стараниям ты сам стал членом клуба! И для тебя двери открыты. Могу предложить тебе кое-что любопытное. Хочешь? Для членов клуба – эксклюзив. В клуб попасть сложно, там не важны деньги и статус – вход исключительно для избранных – политики, звезды, мировая элита, а ты стал избранным, Герман! А усопшая ныне Лиза тебя посвятила и в этом ее, пожалуй, единственное благое дело в твоей судьбе. Кончай себя кошмарить! Начинай ловить смертельный оргазм, ну? Я же вижу, как загорается твоя похоть! Герман, ау?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ливенсон член клуба – немудрено. И появился здесь неспроста. В рукописи написано, что именно здесь столица «Kundalini». И эстет предлагает мне мировую, идя на уступки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Боже! Сам я член клуба свингеров и прочих мутантов превратился в подобную тварь, и все извращенцы клеятся ко мне, как банные листы. Что ж, я достоин своей избранницы и даже достоин Ливенсона. Ему мои похождения и не снились. Подлец никогда не купался в грязи, а выходил чистеньким. И сегодня его белый костюм в пасмурную реальность города смотрится вычурно и совершенно не по погоде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Почему бы и не принять его льстивое предложение? Он предлагает расслабиться? Льстец и подхалимажник. Это мне не помешает, а выгляжу я хреново, и напоминать мне об этом неприлично, даже самому отъявленному негодяю и рабу смертельного удушающего удовольствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так что ты собираешься предложить?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ничего криминального. Отдохнуть немного, – спокойно сказал Ливенсон, словно на самом деле хотел удружить, и точно представлял как, вручая мне волшебное лекарство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давай, я закажу тебе девочку? Или двух? Ты не пожалеешь. Это в знак компенсации. Ты же считаешь меня в чем-то виноватым?! Повторюсь: я не виноват, но чтоб не оставалось неприятного осадка, а? Спасибо за Лизу! Она была чудесна, но я в долгу не останусь. Предлагать тебе совместное времяпрепровождение было бы глупо, согласись? Меня ты не жалуешь. В каком отеле ты остановился?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В «Marth Moon».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Удобно. Туда без проблем доставляются любые сюрпризы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты работаешь на клуб?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет же! Я самый преданный ценитель его удовольствий – не более. Но к моему мнению прислушиваются, так как я vip-клиент, иногда подгоняю клубу новых девочек, но только по их согласию. Я не сутенер! Не подумай! Это делается само собой, если малышки сами захотят, а я никому не могу отказать, Герман! Я очень добрый и безобидный человек и тебе предлагаю удружить? Что ты какой бука? Смотри на вещи проще?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я согласен. Давай свой сюрприз, – ответил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ни одна гейша до сих пор не побывала в моих объятиях. Вчерашний массаж не закончился разумным продолжением, и я остался не у дел. Напряжение оставалось. Короче, хотелось любую телку. Даже от вчерашних толстушек не отказался бы и взял бы их двоих в свой продажный отель, где оттрахал бы бесплатно взамен чаевых. Толстушки остались бы довольны, а я б немного отдался секису.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если гостить в Токио, то заказывать исключительно гейш – первые сакраментальные фантазии не покидали меня. Удручающе, что я не в силах пригласить Лизу, но призраки все еще здесь, и она до сих пор в служителях клуба. Делиться сокровенными видениями с Ливенсоном я не решался, ведь Лиза – исключительно для меня, а показывать ему журнальную фотку – тем более невозможно. Ливенсон не достоин ее улыбки, а достоин плетей и семь кругов ада. Я же достоин своей любимой и пущусь во все тяжкие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не стоило особо догадываться, чтоб понять одну вещь: этот хмырь на дружеской ноге с неуловимым японцем, значит, тот явно неподалеку. В сознании взращивался план – отыскать его и вспороть ему брюхо – уничтожить мерзавца так же, как он покусился на наше счастье и забрал с собой мою несравненную Лизу. Дерзкий план, возможно, неосуществимый. Ливенсон не расколется и не поведет меня в цитадель зла, но веревочка начинает виться, и потому шанс есть. Лиза до сих пор со мной и помогает добиться возмездия и справедливости, а я сердцем чувствую ее незримую поддержку и вдохновение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так кого ты хочешь? – краснел Ливенсон. – Для тебя, старичок, все, что угодно! В «Ameuke» есть все, что пожелаешь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как ты назвал его? Разве клуб не именуется «Kundalini»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это в Европе, старичок. Амэ и Юке – снег и дождь – изящное название, покрытое ореолом тайны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Снег и дождь? – повторил я, а в сознании пронеслись отпечатки Лизиного послания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она подсказывала мне и тогда: Лиза любила снег, Лиза любила дождь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Снег и дождь – как банально и просто. И кто бы знал, что это на самом деле значило. Она предсказывала, что объявится здесь, и я ее видел. Ты со мной, моя несравненная мечта!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. «Ameuke»! – повторил Ливенсон. – Существует древняя традиция. Снег и дождь всегда были священными японскими символами и объектами любования – это, как слезы, чисто и непорочно, а где порочность, там обязательно появляется грех. Удовольствия наши чисты и непорочны, они за пределами греха, и когда ты достигаешь пика сладострастия, на тебя обрушивается настоящий дождь, ливень, шквал, цунами… Помнишь? А потом он вдруг резко превращается в снег, следом все будто замерзает, а потом снова разряжается ливнем. Одно состояние переходит в другое – тебе знакомы эти ощущения, старичок. Сосредоточься и улови, что ты переживал в мгновения нашего соития? Получается? Потренируйся в номере, и обязательно получится. Но ты так и не сказал, кто тебе сейчас сладок?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хочу обычную девушку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Одну?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Боюсь, сегодня не в форме! Давай одну. Без экспериментов. Бледную, тощую японку – настоящую гейшу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Понимаю. Я бы заказал то же самое, – сладко и с завистью произнес Ливенсон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я еще раз убедился, что мы с ним похожи во многом, но не во всем. Не зря же мы члены одного запретного клуба.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, Ливенсон отодвинул блюдце.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И все? Никаких особых примет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пусть будет сюрприз, как ты и обещал, – ответил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зачем мне напрягаться и создавать вымученный образ? Японки слишком похожи. Даже вчерашние массажистки напоминали клонов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Запомнил. Забыл тебе сказать! Сегодня этот подарок будет бесплатным, а впредь, если ты захочешь повторить, придется платить. Сам знаешь, клуб должен на что-то состоять – это не благотворительность. Членские взносы, и все такое!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А я думал, вы живете одними смертельными удовольствиями и не думаете о деньгах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На дворе двадцать первый век, старичок! О чем ты говоришь!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не называй меня старичком! Ладно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ок, приятель! Но сегодня ты и вправду походишь на старичка! Пора тряхнуть стариной, ну?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тряхнем, – пообещал я. – Когда гейша придет ко мне?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ближе к полуночи – лучшее время для ловли оргазма. Только представь, сколько в тот момент совокупляется пар? Представил? Думаешь, много? Ого-го, как много?! И все объединяются в одном сумасшедшем запредельном экстазе. Это есть трансценденция. Нашу планету нужно было назвать не Землей, а Оргазмом. Мы планета вечного оргазма, который охватывает все полушария, и оргазмом земля меняет свою орбиту. Именно вселенский оргазм заставляет ее кружиться вокруг всех осей. Он и никто иной заводит ее, как юлу. Вот о чем я, дружище! Так что не кисни! И не будь старичком! Живи и лови свой смертельный оргазм. Однако, не увлекайся. Иногда он становится смертельным всерьез. Как видишь, я пока жив, и отправляться в вечный рай не собираюсь. И здесь неплохо!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А тебе суждено?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Скажу по секрету, каждому члену суждено рано или поздно, но я планирую максимально отдалить этот краеугольный момент, а вдруг получится перехитрить судьбу, а?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вряд ли. Судьбу не перехитришь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Значит, сдохну в постели с красоткой! Эта же вечная запретная мечта! Но кому я говорю? Ты владеешь всей информацией! Почему многие старики или папики женятся на толстогрудых сучках с пластмассовыми мозгами? Думаешь, они сбрендили и ни хрена не соображают? Напротив – папики понимают, что те сучки позаботятся, чтобы они ушли в рай в полном оргазме. Отчпокают их до посинения, а папики им за это наследство и все состояние. Помнишь бедняжку Анну Николь? Не так давно скончалась при странных обстоятельствах, а прежде отправила своего папика на тот свет. И ей мы когда-то предлагали стать членом клуба, но она отказалась, вкусив наши запретные удовольствия, и поплатилась за это. Но и тут я ни при чем – слухами земля полнится. Верить или не верить – дело ваше, господин Ластов. Я предпочитаю верить, но ни один слух не возникает на пустом месте. Всегда есть к тому предрасположение и чья-то добрая воля. Еще помяните меня, господин Ластов. Я же вольная перелетная птица – многое повидал за свой век и тонко чувствую флюиды нашей эпохи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да уж. Вы весьма изящный человек – эстет. Многих женщин ты отправил на тот свет? Не ты лично, а кто в постели с тобой перешагнул последнюю черту?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ливенсон задумался:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не считал! Хороший вопрос. Ты спроси лучше, сколько я отправил в рай? Вот это меняет дело: десятка полтора – не меньше. Это случается не так часто, как тебе представляется, иначе избранных жриц не напасешься. Все по законам природы, все происходит тогда, когда избранный сам готов. Это его воля, но иногда можно и перебрать – петля, иной раз, затягивается не по твоей воле, а тягаться с высшими материями я не уполномочен. Это не мой удел. Я всего лишь раб своих желаний и фанатик неисчерпаемой энергии Кундалини. Но кто из нас не раб своих желаний? Только мертвые, коим место в земле, а не на белом свете.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я соглашался со всем, что он говорил, часто думая так же. Ливенсон словно изъяснялся моими мыслями, и если я многое утаивал, то он крал мои мысли и не стеснялся их озвучить. Он будто был моей тенью, следуя по пятам, позволял себе то, что не мог позволить себе я, и только своей тени я уступил Лизу собственноручно, и никому другому я бы просто так ее не отдал! А ему отдал в безвозмездное пользование, чтоб он слился с ней, как сливался я, и ощущал ее божественную благодать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свою тень мы обычно ненавидим, скрываем или боремся с ней. Отрицаем, кидаемся с ней в схватку, но она живет, покуда мы живем, и никуда не спешит уходить. Этот постулат придуман давно, и еще многие философы выделяли похожие архетипы, но, тем не менее, тень существует, и она есть у каждого человека. Наверно, тень Лизы, если не она сама, и преследует меня. Но тень жива, покуда жив ее обладатель, значит, жива и Лиза – такая получается аксиома, такие нынче законы логики, больше похожие на схоластику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С логикой я давно не дружил, погрузившись в мистическое созерцание бытия. Так проще и не требуется ничего объяснять, когда случается совершенно необъяснимое и инфернальное. По ее словам, я давно превратился в инфернала – потустороннее существо, пребывающее на разделе миров и только и делающее, что запускающее разных потусторонних тварей на свободу. Выходит, что я был тенью Ливенсона, но менее удачной, забитой, никому не нужной, от которой он давно избавился и считал, что не найдет меня вновь. Тем более не надеялся встретить здесь во владениях «Ameuki». Но нашел не он меня, а я его.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для меня все было наоборот. Путаница несусветная, и без горькой не разобраться, но похмелье до сих пор давало о себе знать, и пить с этим гадом я бы не согласился. Он начинал меня утомлять. Встречи с собственной тенью не могут продолжаться долго, иначе она поглотит тебя насовсем, как черная дыра. Что в ней – неизвестно, разве что ведомо самому создателю мироздания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отвлекшись, Ливенсон что-то записывал в электронную записную книжку. Когда он успел достать ее, я не заметил, погруженный в потусторонние размышления. Вероятно, он записывал мой заказ, чего же еще?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Будут еще пожелания? – спросил он, оторвавшись от записей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поверь, я не подкачаю. Ты мне и Насте понравился. Есть в тебе изюминка и искра. Настеньке редко, кто нравился – только я, да – ты,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Передай ей привет и благодарность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Боюсь, что не получится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ах, да! – вспомнил я. – Ваши тропки разошлись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Увы! – вздохнул Роман.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Искренне так вздохнул, с неподдельной гримасой горечи. Как вдовец, потерявший женушку. Без налета лицемерия и лжи. На артиста Ливенсон не тянул. Эстет плюс артист – это чересчур. Достаточно чего-то одного, без этого многовато регалий. И я, нехотя, проникся к нему сочувствием, каким когда-то проникался к Адель. Он по-своему не нормален, этот фанатик смертельных оргий. Как не нормален и я, как и всякий человек, живущий по нашему образу и подобию, но в том и есть особенная прелесть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нормальные люди никому не интересны и никак себя не проявляют. Муза к ним не является, как бы выразилась далекая душка Адель, а я бы ей поаплодировал – редкая фраза, что ей удавалась. А мне она не удавалась никогда, за что я тогда себя ненавидел и называл бездарностью. Теперь же сам придумал эту фразу, не оспаривая оригинальное авторство. Ливенсон по своему талантлив, остроумен и умен. У него точно нет никаких банальностей и клише. Ничего он не ждет, и его никто не ждет. Человек вне времени и пространства, переходящий из одной точки в другую, как неуловимый квантум энергии, справляясь со скоростью света – так передвигаются только ангелы и демоны, до которых мне еще далеко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А какие у тебя планы? – спросил я, доедая остатки высохшего риса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Планы? Двину дальше. Моя виза заканчивается. Завтра улетаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не решил куда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты плохо слушал меня, Герман! Сегодня Токио, а завтра – Сидней, послезавтра…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты ничего просто так не говоришь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, так..<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В поисках новых ощущений?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поверь, я все испытал, но ценю, что уже испытано.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мудро, – кивнул я, причмокнув влажными губами. – Очень даже мудро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я давний любитель мудрости и красоты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это не ново. Что-то я слышал подобное, – сказал я, отодвигая тарелку. – Бывай, Роман! Буду ждать сюрприз. Надеюсь, он сбудется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Непременно. Я человек – слово, если иногда позволяю себе эту слабость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мм…, – поднял я узкие брови, но даже не нашлось, что ему ответить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что пожелать ему напоследок? Что добавить? Все равно тень от меня никуда не денется. Да и Ливенсон не прощался. Оставив около блюдца несколько йен, он исчез молчаливо и горделиво, сверкнув белизной шелкового пиджака по моим утомленным зрачкам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Долго думать над его исчезновением не пришлось. Появился запыхавшийся Мисима, неприлично опоздавший. Какая расточительная непунктуальность, но мне это на руку. Впервые я радовался опозданию партнера, ведь появись он раньше, то помешал бы разговору с тенью, спугнул бы ее. В такие сакральные минуты свидетели не нужны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мисима уселся на место знатного извращенца и принес свои извинения, а я ответил, что тоже припозднился. Господин Мисима сразу успокоился, но назад извинений не взял и даже удивился моему обескураженному виду, заметив, что я летаю в облаках и мысленно там, на прошедшем торжестве в его роскошном особняке. Я не стал разубеждать продюсера. Пусть думает, что хочет. Что мне с того? Посвящать его в потусторонние события – невозможно. Он вряд ли сойдет за избранного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Счастливый Реке Мисима принес благую весть: парни согласились на все условия и готовы были подписать контракт. Мисима захватил вчерашние бумаги, и мы могли решить все дела сейчас. Запасливо я приперся в кафе с полезными атрибутами – напечатанными файлами и гелевыми ручками. Предстояло подписать контракт. За всю братию при мне расписывался один Мисима. Рокеры имели право голоса, но в данный момент их не было, тем более у них свои контракты и обязательства перед продюсером, который несет полную ответственность за происходящее, посему их мнение особо не важно. Накануне я убедился, как они полны энтузиазма и желания, даже, несмотря на отдельный скепсис, который я легко преодолел не без поддержки Мисимы. Я подвернул ему контрольную бумажку, а Мисима, не перечитывая в сотый раз договор, подписался, черкнув уродливый иероглиф, а я поставил свою шикарную подпись и оставил место для подписи Фридмана, затем жахнул печать. Сделка с Германом Ластовым свершилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не успели мы облегченно вздохнуть, как Мисима вновь озаботился моим здоровьем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С вами все в порядке? Я бы вас угостил вечерком?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я в норме, господин Мисима, – мы вновь перешли на деловой тон. Встреча все-таки официальная, но выпить за подписание контракта стоило, а в кафе угощали спиртным, и я предложил отметить договор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тот без промедления согласился, но пили мы не саке, а шотландский виски «J&B». Как он затесался здесь – не нам решать, но Мисима остался довольным. Виски крепче, а наша дружба и взаимовыгодное сотрудничество крепчали вдвойне. Никаких разногласий и противоречий. Осталось обрадовать «солнечных черепов», но они явно чуяли, чем дело пахнет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мисима звякнул им и поздравил, милостиво разрешив прекратить на полчаса репетицию и выпить шампанского. Я похвалил его за гуманный поступок и по-отечески потрепал по плечу. Мисима в долгу не остался. После крепкого рукопожатия мы обнялись, уже как родные братья. Чего не сделаешь, ради призрачной прибыли и укрепления отношений между двумя державами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Приглашаю вас продолжить победу рок-н-ролла! – голосил Мисима, будучи уверенным, что я не устою от соблазна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но меня ожидал куда более трогательный соблазн. Райское искушение – точно не устоять. И я попробовал отказаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Извините, этим вечером никак. Знаете, дела, дела, хлопоты. И выгляжу я неважно – диагноз на лице.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда отложим?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отложим, – кивнул я, – вы пока улаживайте все формальности. Через несколько дней нам предстоит долгий перелет. Собирайте визы, загранки, и что вам там еще прилагается. Настройте ребят и проведите психологическое айкидо. Позанимайтесь, как следует, чтоб репетировали и не ударили в грязь лицом. Господин Фридман будет нас ждать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но обещаете, что мы успеем вместе это отметить? – старался не сдаваться Мисима.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пришлось пообещать. Что сделаешь, когда он так пристально на тебя смотрит? Любой бы сдался. Если бы Мисима не был продюсером, из него получился бы неплохой пытарь в органах самого кровожадного диктатора, и он явно был им в прошлой реинкарнации, если она возможна. Служил императорам и засовывал крыс государственным преступникам в задницы, пока пленники не сдавались, и не сдавали военные и политические тайны, если, конечно, эту крамольную пытку не придумали вездесущие китайцы? Хотя, какая к черту разница! Что китайцы, что японцы – одна узкоглазая сатана, но я даже успел проникнуться к ним симпатией. Не уверен, что взаимной – по их хитрым и невыдающимся лицам я мало что разбирал. Все-таки неважный из меня психолог – одно дилетантство и самонадеянность, а когда-то я был в себе очень уверен… Когда-то…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следом я настоял, что провожу Мисиму до машины. На этот раз нас поджидала другая тачила – не «Тoyota», а непонятной принадлежности плоское гоночное авто. Не разобрал марку, но не «Ferari» точно и не «Porsсhe». В спортивных машинах я капельку разбирался и отличал знойных красавиц друг от друга. Тачила была ничуть не хуже классики и смотрелась изящно. На ней Мисима прикатил лично, и ему предстояло катить дальше, будучи изрядно накаченным виски – его проблемы. Особенности местного законодательства по вождению в нетрезвом виде для меня далеки. Откупится. Продюсер хитер, и он не в Америке, где полисмена проще застрелить, чем дать взятку, а в Токио, наивно полагал я, дела обстоят иначе, но я не пробовал местных полицейских на вкус. Да и своим конем после гибели Маздочки я так и не обзавелся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мисима похвастался своей роскошью, так и не назвав ее имя, махнул папками с контрактами и помчался на встречную полосу, чуть не сбив старика с собакой. Старик остановился, а его верная псина предупредительно гавкнула, но продюсера уже след простыл, продолжая гнать свой форсаж на другом перекрестке. А я постоял немного, провожая с тупой ухмылкой ошалелого старика, и заметил, что он слепой, а собака служила поводырем, ведя деда по зебре, соблюдая все правила. Что ж, многим сегодня везет: и Мисиме, что не сбил слепца, и слепцу, что остался жив и не попал под колеса гоночного болида. Пусть он и не видел белого света, но мог просто так ковылять по тротуарам, подчиняясь собачьей воле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обратной дороги в кафе не предусмотрено, посему я решил прогуляться по токийским торговым центрам и прикупить памятные сувениры. Зашел в самый громадный и внушительный, в тысячи татами, имени Токугава Иэясу. Что это за перец, я не представлял, но от центра завораживающе пестрела сверкающая реклама, от которой я не отделался и не устоял.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С цокольного этажа я прокатился на прозрачных лифтах. Кругом царил кошмарный ажиотаж, как на распродаже в сток-центрах. Коренные жители столицы и гости метрополии шарахались за скидками, как за оазисом в пустыне, но я искал не скидки, а местные погремушки, но почему-то не находил. Вероятно, забрел не в тот центр – кругом одни шмотки, стразы и прочая ерунда, сложенная ящиками и блоками во всех точках. Я же надеялся приобрести фарфоровых статуэток, причудливой реликтовой утвари, храм величиной с кулак или самурайский меч, чтоб зарезать неуловимого японца. Та голубая мечта все таилась во мне и не пропадала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, я наткнулся на салон древнего оружия, какое встретишь лишь в закрытом музее или у нелегальных торговцев. Я не устоял и зашел поглазеть, чем резали друг друга кровопийцы древности, а резались они изящно, красиво и стремительно. Острые самурайские мечи выглядели на витринах очень сексуально, почти как автомобили. Мне приглянулись сразу несколько экземпляров, но когда я увидел их стоимость, с горечью понял, что сегодня мечи мне не по карману: средняя стоимость острой безделушки превышала все мои командировочные. А если учесть, что я на нуле, всех моих сбережений хватило разве что на рукоятку меча, и то самого игрушечного, что для детей и запугивания домохозяек. Настоящий меч мне купить не удастся. Придется душить японца голыми руками. Это по-нашему, и не обучиться мне искусству владения мечом в столь короткий срок, да и неуловимого японца в шляпе найти вряд ли удастся. А я так много о нем слышал и ни разу не встречал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обидно. И руки чешутся…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разочарованный, я так и ушел из салона старинных ценностей. Какой толк пялиться на витрины, когда ничего не можешь себе позволить? Я давно вышел из этого возраста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Долго побродив по этажам торгового центра, мне повезло наткнуться на лавку антиквариата и сувениров. В лавке толпились иностранцы, и я поймал русскую речь – два заштатных пенсионера, счастливая пара сумасбродных стариканов, покупали себе стеклянную куклу, украшенную резными премудростями. Я зарекся, что они пенсионеры-миллионеры, раз позволяют себе раскидываться деньгами и приобретать сувениры за тысячу долларов. Я же ограничился малым: взял миниатюрный храм безымянного усопшего императора , три фарфоровые статуэтки печальных дев, и на том ограничился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отныне никто не сможет меня упрекнуть, что я не был в достопочтимой стране восходящего солнца. Сувениры со мной, но что они значат? Сейчас в моде агентства, которые сделают для тебя все: скопируют фотки и надарят презентов, лишь бы твоя благоверная думала, что ты отдыхал на Сейшелах или на острове Фиджи с делегацией занудных бизнесменов, а не развлекался с ее близкой подругой всю неделю на даче. Все можно подделать и почти все можно купить, кроме любви и бессмертия. Даже самому Гробовому не удалось воскрешать мертвых, а куда уж нам, простым смертным. И если Лиза бессмертна – это чудо, но мне до сих пор верилось, что она никуда не уходила, а живет где-то здесь в токийских кварталах и летает рядом, как преданный ангел-хранитель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В фойе торгового центра я купил несколько букетов декоративных цветов, но не потащил их охапкой, а заказал в номер. Цветы предназначались обещанному сюрпризу, ибо я уже ждал его и уговаривал время идти чуточку быстрее. Делать мне нечего, посему пообщаться с гейшей тет-а-тет было бы очень кстати, особенно без шаловливого и шального Мисимы и его чокнутой банды рокеров. Только гейша – что может быть слаще? Только… Но вы сами знаете кто…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Незаметно я очутился в отеле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неслышно к двери мне доставили цветы с конвертом, в котором иероглифами была вымазана благодарственная надпись, как мы рады вам за покупки, всего доброго и приходите еще – законы маркетинга одинаково вешали лапшу покупателям во всем мире. И сама страна походила на запад, давно став западом. Исконно японского в ней оставалось мало, разве что древняя столица Нара в районе Кансай, традиционная песенная баллада «Энка», декоративные цветочки типа «Канна», темное пиво «Карин», Конняку и другие национальные блюда, не считая цвета кожи, широты глаз и прочих фенотипических особенностей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Космополитизм захватывал все вокруг. Самым ярким его выражением представлял собой Токио – мир новейших технологий, стальных роботов и супер прогрессивных тенденций. Да здравствует научно– технический прогресс в рамках одной потрясающей метрополии. Другим странам до нее далеко, но японцам больше делать нечего, как закупать природные ресурсы и мастерить бесполезные автоматы за колоссальные материальные вложения, выставлять достижения прогресса на выставках, поражать воображение общественности и делать вид, что они приносят пользу, хотя на самом деле занимаются полнейшей фигней. Между тем, я знал, что уровень жизни на островах отличается от других – он заметно выше и неспроста по миру колесят одни старики – делать им точно нечего – уже наработали свое и теперь прожигают накопленные состояния в туристических автобусах по всему свету. И никто их не упрекнет, и никто не тычет пальцем. Что еще делать, чтоб убить время? Иначе время убьет тебя…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старость пришла, а жизнь не кончается. Проказница-смерть приходит избирательно, и не угадаешь, когда она заглянет в твой огород. Так и японцы, следуя неисповедимым законам, многие умирают в дороге: дохнут в своих «Мерседесах» с биотуалетами. У них отказывает сердце, мозги поражает инсульт, отказывают конечности, кого-то сжирает последняя стадия рака, прогрызая желудок и заполняя полные животы крови. Гибнут старики с радостью и умилением, так как многое повидали и где только не были. Всю жизнь им было тесто на мизерном острове, вот-вот они только научились привыкать к неописуемым просторам, а жизнь обрывается. Словом, увидеть Париж и умереть – одна из голубых мечтаний среднестатистического пенсионера.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ле Манифик!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне не представлялось, есть ли у них реальная пенсия или нет, или они тратили накопленные состояния?! А наши пенсионеры отправлялись по миру лишь с «Непутевыми заметками» или с журналом «Вокруг света». Такие вот национальные особенности ареала. Ничего не попишешь. Перо не подымится…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так я и уснул после душа: мокрый, липкий и холодный, как только что пойманный кальмар или разрезанный на тарелки белый кит. А когда проснулся, с ужасом посмотрел на часы – приближалась неминуемая полночь. В дверь должны были постучать, и говорящий сюрприз со сладким голоском должен пропеть: «Я к вам, господин Ластов! Ваша преданная наложница!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не успел я причесаться и натянуть свежую рубашку, как почуял, что за порогом кто-то не решается дать о себе знать. Застегнув привередливую ширинку, подошел к двери и прислушался: там определенно стояло трепетное создание. Как всемогущий рентген, я узрел ее сквозь стены.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Послышался легкий стук – так стучат маленькие пони, когда на них скачут дети. Стук усилился – как стучат борзые скакуны перед скачками на титул ее величества Елизаветы на туманном Альбионе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я расстегнул верхнюю пуговицу, чтобы выглядеть раскрепощенней и привлекательней, и приоткрыл дверь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Передо мной появился тот самый презент, как я и заказывал. Точь в точь и один к одному. Респект Ливенсону – славный чел, хоть и последняя сволочь. Одно другому не мешает, как водится, но сюрприз меня откровенно порадовал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я замер: хрупкая девушка метр шестьдесят пять на высоких каблуках, что прибавляло к ней еще пять сантиметров. Волосы ее убраны в пучок и увенчаны традиционными причиндалами. Пухлые щечки слегка отдавали белизной, носик напудрен, тонкие губки подведены под цвет спелой вишни. Пухленькое личико, но чем ниже спускались глаза, тем девушка становилась стройнее – она была очень худосочной, впрочем, как я и грезил, не ожидая подобной точности и совпадения ожиданий с реальностью – In medias res.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместо кимано на ней сверкало длинное платье, тоже напоминавшее кимано, но гораздо изящней. Девочка выглядела аристократично и чинно. Слишком дорога для меня. И я ощутил себя Рокфелером или основателем империи «Хилтон» – только они могли позволить себе приглашать в свой отель таких бесценных бабочек. Но у меня не было сочка, а у нее – крыльев, но зато было нечто другое, что гораздо приятней, чем мне и придется сегодня воспользоваться, и чем мне придется ее приручить и задобрить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но эта бабочка была ручная и готовая на любые полеты в пределах спальни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она даже владела английским. Настоящая аристократка. Полный: all inclusive! Ле Манифик…. Великолепно….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Господин Ластов! – покорно спросила она. – Здравствуйте! Я старалась не опоздать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ласковый тоненький голосок возбудил во мне особую трогательность. Хотелось прижать маленькую гейшу и погладить по бархатным волосам. Настоящая трогательность и ничего более.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты очень красивая, – сумел я произнести, забыв другие мудреные фразы, но на басурманском наречии нелепо и несуразно говорить о женщинах. Это язык информации, но не чувств и эмоций, – вы не говорите по-русски? – спросил я, надеясь на удачу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что? Очень плохо, – пела девочка, – спасибо, пожалуйста, спокойной ночи – блеснула маленькими зубками гейша. На этом ее словарный запас рашен вордс был исчерпан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какая разница?! Я же не о высокой литературе собирался с ней толковать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как зовут тебя?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мики<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мики?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, господин, – поклонилась она, играя в привычный сценарий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я не желал быть господином. Мы не в феодальное время живем, и давно царило равноправие, поэтому я попросил ее называть меня исключительно Германом. Мики вновь сотворила поклон, но согласилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ее имя – Мики – походило на Микки Мауса. Носик курносый и с пупырышком на боку, а ушки нескромно оттопырены вперед, что меня очень привлекало – редкая особенность настоящих японок. Из всех ушей, что я видел в районах Гиндза и Адзаба, путешествуя пешком и на метро, только Мики могла похвастаться такими прелестными ушками. Остальные девушки имели стройные ушки, прилизанные к вискам. Мики же походила на Микки Мауса (даже носик показался мне характерным), но слегка отдавало и нашим Чебурашкой. Если Чебурашка и Микки Маус снимались в порно и были, разумеется, женщинами с азиатскими чертами, то выглядеть они должны были непременно так, и не иначе – этот фильм пользовался бы небывалым успехом в прокате. И я был бы самым преданным его поклонником.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Проходи, Мики! Забавное имя!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У вас трудное: Гер-ман, Гер-ман, язык сломаешь, – позволяла себе вольности Мики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так назвали, что поделаешь. Я приготовил тебе подарок. Эти цветы – тебе! – вручил я заказанный букет – декоративные Канны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как трогательно! Мне никто не дарил столько красивых цветов, – сияла Мики. – И у вас очень мило.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что ты! Бардак, а сам я выгляжу растрепанным гориллой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это привлекает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Угу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты мне все больше нравишься.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я пододвинул к ней кресло, и Мики присела. Достал из бара вина и налил ей полный бокал. Мики выпила, ведя себя естественно: много улыбалась и много шутила, позволяла себе разные колкости в мой адрес, а я подшучивал над ней и над ее оттопыренными ушками, на которых переливались зеленым пасьянцем дорогие серьги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мики не пила много, и я ограничился одним бокалом, ведь она не напиваться сюда пришла. Я предложил ей пройтись по комнате, чтоб разглядеть ее полностью – в движении и застывших позах, и Мики доставила мне это счастье.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неожиданно она начала плавно раздеваться. Мне не пришлось намекать и уговаривать. Молния на платье застегивалась на спине, но она не просила расстегнуть ее, а акробатическим движением извернулась, как сиамская кошка, и расстегнула молнию сама, обнажив платье сначала до плеч, а потом до пояса. И я увидел ее маленькие груди с ладошку величиной и крепкие блестящие соски, чуть выдающиеся из коричневых ареол.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Даже здесь мне угодили, как будто соорудили Мики особым способом – настоящая ручная работа мастера. Он постарался и не схалтурил ни разу – вот превосходный антиквариат, достойный подражания, и он точно бесценен, как любая женская жизнь…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не останавливал Мики, и она ловко рассталась со второй половиной платья, оставшись в прозрачных трусиках, чуть скрывающих ее черный пушок. Я попросил ее повернуться, что Мики моментально сделала, нагнувшись и почти ткнув мне в лицо свою овальную, детскую попку – бледную, как Луна. На ее спине поднималась старая знакомая – вечная спутница моих эротических снов – разгаданная татуировка – змея, под которой отпечатана надпись LINI – совсем как на моей девочке. И я уже не сдержался, когда по моей щеке пробежала первая стеклянная слезинка, а затем не выдержала и вторая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мики все еще стояла ко мне спиной, когда я подошел к ней и прикоснулся к ее тату, сперва убрав скатившуюся слезинку, и вытер ее об ее тату.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что с вами? – спросила она, не оборачиваясь, но ощущая мое смущение. – Я вам не нравлюсь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– LINI… – сказал я, – та же надпись была у моей девушки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У вас была девушка?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, недавно, но ее уже нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С такой же надписью?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И она была…?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Она была такой же, как ты, и я ее очень любил, – уже не сдерживая нахлынувших чувств, прошептал я, – я любил ее, Мики! Но она до сих пор рядом со мною.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы встречаетесь? – не решалась обернуться Мики, а я продолжал разговаривать, но не с ней, а с ее змеей, как бы умоляя вернуть мне потерянную любимую.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Она покинула меня и играет в прятки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В прятки?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дурацкая игра. Я натыкаюсь на нее иногда, но так и не могу поймать. Может, ты мне поможешь, Мики?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я? Как?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты совсем, как она, и я должен тебя полюбить. Давай попробуем? Повернись ко мне и поцелуй меня?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не стоило произносить лишнего. Мики знала, что делала – как настоящая искусительница и королева своего нехитрого дела. Милашка повернулась и стала прикасаться к моему телу, осыпая его горстью поцелуев. Она вылизывала мне щеки и вылизывала слезы, пробуя их соленый вкус. Язык у нее был змеиный, как будто раздвоенный, а кожа походила на чешую, но была горячая, плавная и липкая, и должна была волновать меня, но отчего-то не волновала. Мики старалась, старалась максимально, и она сделала все, чтоб я весь покрылся горячим потом. Но у меня не получалось пробудить желание. Мики прошлась языком по груди, вылизала все от ключицы до бедер, а после она опустилась ниже и стянула с меня брюки – рывком и стремительно, чуть не содрав с меня кожу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты волнуешься?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Стараюсь расслабиться. Извини, я устал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не напрягайся, и я сделаю все сама.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Постараюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не старайся. Отпусти себя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она распустила волосы, выбросив в угол заколку, и я ощутил биение ее пульса. Она содрогалась надо мной, погружая меня глубоко, как когда-то погружала Лиза, и я отвечал ей взаимностью, но на большее я не способен. Мики не сдавалась, ускоряла темп, рискуя прокусить меня насквозь, и царапала ногтями мошонку. Все закончилось естественно, но несколько дольше, чем обычно. Мики не торопилась выпускать меня, не проронив ни капли. Аккуратная баловница мелочно, как настоящая хозяйка, вылизала все под чистую.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Видишь, все получилось, – говорила она, облизываясь. – Теперь ты?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Баловница поднялась с пола и легла на кровать, сначала на живот, выпучив бурлящее лоно. Я привстал и подполз к ней, уткнулся в нее лицом и долго набирался смелости. Мики тихонько вскрикивала и рвала ногтями простыню. Простыня приходила в негодность, но я не оправдывал ее ожиданий, будто сам был, как тряпка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не могу, – сказал я, гладя ее бледные ягодицы, – не могу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Устал? Давай отдохнем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты красавица, Мики, но я не могу. Ты слишком похожа на мою девушку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разве это плохо?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но ты не она.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Она лучше? – с упреком спросила Мики, перевернувшись на спину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ей стало отчего-то неловко, и она окуталась разодранной простыней. Ночь уже испорчена, а я ни на что не способен. Мики проделала все, что от нее требовалось, но я думал об одном: как она похожа на Лизу. И змея сводила меня с ума, а LINI отталкивала и притягивала одновременно, но это была не змея любимой – это всего-навсего Мики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я уже зарекся начинать ласкать Мики снова – ночь испорчена, но Мики сумела довести меня до разрядки. Тлеть удалось лишь отчасти. Полностью сгореть мне вряд ли удастся – не здесь, и не с Мики. Сейчас она напоминала ребенка, которого сильно обидели, надув липкие губки, словно требовала новую соску.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не обижайся, – погладил я ее по щеке. – Ты ни при чем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У меня не получилось тебя возбудить – это моя вина. В следующий раз я исправлюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты превосходна, но я серьезно не в ладах с самим собой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты любишь ее?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Люблю! Как в первый раз, – признался я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И меня никогда и никто об этом не спрашивал, а сейчас спросили, и кто? – реликтовая проститутка Мики интересуется, любил ли я ее? Конечно! A как же?! Наверно и ее кто-то любит, какой-нибудь незнакомый мне Герман, кого она оставила с носом ради ублажения случайных мужчин, выполняя давнюю традицию, подчиняясь природе и служа ордену клуба.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хочешь, покажу тебе фото? – предложил я, чтоб как-то развеселить Мики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не до веселья сейчас, но поделиться можно. Ревности к ней я не испытывал. Мики – потрясающая гейша, каких у меня не было, и я уже познал ее на вкус и насытился, хоть и дал маху, подведя в самый важный момент. Мики оценит мое сокровище, не обманет. Я доверяю ей, ведь не зря она носит змею на спине и потрясную надпись LINI. Вспомнив, как целовал каждую буковку, я мысленно пообещал себе сделать тоже самое с Мики, если она оценит мои откровения, если вообще возникнет хоть какое-то желание это делать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не надевая брюк, я сполз с постели и стал рыться в вещах, ища, куда положил свой бумажник и куда забросил журналы. Выглядел я курьезно и смешно: на мне висела расстегнутая рубашка, а ступни покрывались коричневыми носками – лишь малинового галстука не хватало для полноты картины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нашел любимые снимки и забрался на кровать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Смотри! Вот она! Ничего? – показал я сперва фотку из бумажника, старую, потрепанную, но особенно дорогую и бесценную.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Без лишних эмоций Мики взяла фотку и поднесла к носу. То ли она была близорука, то ли освещение в номере не очень, ведь мы занимались любовью, не выключая ламп, но ей так легче разобраться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, как? – спросил я, ожидая услышать похвалу и рукоплескание. Уж Мики должна оценить красоту моей избранницы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Интересно, – тихо произнесла она, – а там что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я дал ей обрывок журнала, где в голубом жакете грустно улыбалась Лиза. Мики внимательно разглядывала глянец и на ее пухленьком личике появлялась причудливая гримаса. Сначала она еле выползала по краешках губ, а затем занимала все больше пространства, и Мики просияла лучезарной прелестью, став еще сильнее походить на глупенького ребенка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Она не покидает меня никогда, – говорил я, давая Мики сравнить обе фотографии. – Видишь, та сделана раньше, а здесь – указывал я на журнал, – они как две капли воды? Она рядом со мной до сих пор, преследует, давая знать, что помнит. И сейчас я боюсь, что она наблюдает за нами и смотрит на нас, как змея. Осуждает, а может, и нет, раз она вольных нравов. Но я не могу, Мики, понимаешь? Она превратилась в призрака, от которого мне не скрыться – такие дела, а ты говоришь: расслабься!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Расслабься, – повторила она, не скрывая восторга, – кого-то эта фотка мне напоминает. Что же ты сразу не сказал, что встречался с нашими девочками. Я знаю ее!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уверена?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да! Она живет у нас в клубе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я люблю ее! – и моей радости не было предела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза жива. И пусть она призрак, но ее видят другие. Она воскресла – воскресла здесь, когда мне суждено сюда примчаться. Я должен ее видеть, а Мики должна помочь! Ведь она так похожа на Лизу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мики вернула фотки, вдоволь насмотревшись на идеал. Конечно, она стала понимать, что уступает ей во многом. Какая нормальная женщина будет долго пялиться на первородное совершенство? Так и ослепнуть недолго. Мики обычная девушка со своими недостатками и плюсами. Безусловно, она прирожденная гейша, но с Лизой Миндаль ей не сравниться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты должна помочь мне! – я крепко взял ее руку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пусть она придет ко мне?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но это невозможно! Жрицы «Амэюке» не ходят просто так на свидания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пожалуйста! Я умоляю тебя! Ты же сделаешь это ради меня! Я же видел ее в городе! Она рядом! Мики! – и я сжимал ее кисть сильнее, что от боли Мики резко отдернула ручку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы что? Вы так сильно ее любите?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– До безумия!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы точно не в себе!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я видел ее в городе!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Наши девочки иногда прогуливаются по магазинам. И я не сижу целыми днями в запертой клетке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мики! Мики! – бился я в грудь кулаками, как раззадоренный карапуз. – Мики! Ну пойми же, что я не могу без нее жить!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чертовка должна была войти в мое положение, как ранее входила в меня, и Мики – добрая душа, я чувствовал, что она сжалится надо мною.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И чертовка пошла на уступки:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нам запрещено просто так общаться, но… нас можно заказать… Так же как сегодня меня. Ясно? Вы же член клуба?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, я член клуба! Самый новоиспеченный член! В этом плане я почти девственник! Я хочу ее, Мики!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо! Я виновата перед вами, что не смогла вас удовлетворить. Вы кончили только с помощью моих трепетных усилий, но я не возбудила вас. Я виновата, и чтоб искупить вину, чтобы это исправить, согласна помочь. Если не я, то пусть она сделает вас счастливым. Вы были в резиденции?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где? В клубе? Нет, пока не успел. Меня приняли в клуб буквально сегодня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда вам можно посетить ее, раз вы в списках, – справедливо рассуждала Мики. – Думаю, господин Накато не будет против. Он вообще приветствует любую инициативу с нашей стороны. В принципе, мы вольны приглашать членов клуба к себе, если они того пожелают.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Детка! Солнышко мое! – терял я рассудок. – Отвези меня к ней! Ты сделаешь меня счастливым! Я одарю тебя любовью! Вселенской любовью счастья! Мики! Мики! – неистово повторял ее имя, оглушая девушку. – Ну же! Это мой последний шанс! Я на днях улетаю навсегда. И мне не суждено вернуться! Пожалуйста!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не давите так сильно, господин Ластов! – перешла она на официальный тон. – Я не обманываю. Вы понравились мне, и я завидую той, кто сделает вас счастливым, и если я буду сопричастна к этому даже косвенно, то я согласна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не сдержавшись, я кинулся в ее объятия, уронив малышку на постель. И я прижимался к ней, и награждал ее поцелуями, оставляя круглые синяки и кусая ее соски. Мики вздрагивала, но не вырывалась. Она сделает меня счастливым. Потрясающая гейша, Мики!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы чокнутый – точно! – забыла она все ругательства, – подождите! Я не та, кто вам нужна! – хихикала она так задорно, как в японских мультиках. – Вы сами, как малое дитя!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мики! Мики! Ты моя маленькая дочурка! – почти прыгал я на надувном матрасе, рискуя лопнуть его и затопить постояльцев этажом ниже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Завтра вы приедете к станции Акихабара, где я поймаю вас, мигнув фарами. И мы поедем в резиденцию клуба. Каждый член клуба должен побывать там. Обычно инициация происходит там, и я не понимаю, как вам удалось получить членство иначе? У вас, русских, все наоборот! В этом вас не переиграешь! Завтра, господин Герман! Потерпите!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты чудо!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я всего лишь выполняю волю своего господина, – подмигнула она и соскользнула с постели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настало время прощаться, но не навсегда, а до назначенного часа. Мы договорились обо всем, ведь она – последняя надежда. Я не порывался выкрасть ее номер телефона, так как доверял ей, как Лизе, а она и не дала бы его, но я верил Мики – девочка с личиком младенца не подведет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одевалась она медленно, слащаво и аккуратно, будто демонстрируя стриптиз наоборот. Теперь я не удержался и помог ей застегнуть молнию. Мики радовалась, словно получила самый яркий оргазм, ведь она любила ловить смертельные оргазмы не меньше, чем Лиза – в этом я был уверен. Я налил ей еще вина – самому ужасно хотелось пить. Мы чокнулись победоносным звоном, и я уже забыл, что потерпел фиаско, возможно, впервые в жизни. Но это поражение помогло мне растопить ее сердце, вызвав в ней островок жалости и чувство вины. В том и прелесть японских женщин, что они слишком много берут на себя ответственности за процесс, так и норовят подчиняться и искупить вину, коим я умело воспользовался, сам того не желая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отныне я настоящий член «Ameuke» – и поэтому достоит посетить резиденцию, ринуться в темную клоаку и главное царство потусторонней секты. Там случится нечто важное, и я обрету свою потерянную мечту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Воскрешение Лизы неумолимо приближалось…<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава тринадцатая<br>
<br><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Резиденция<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Коленки дрожали, а язык немел, когда я ждал Мики на станции Акихабара.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Денек выдался погожий. От вчерашней облачности и смога не осталось следа. Дух захватывало от волнения, а я стоял и ждал, слепо веря, что чудо свершится: Мики подъедет и заберет меня к Лизе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секунды бежали, стараясь поставить новый олимпийский рекорд, заглушая волнение, и оно чуть притихло, а дрожь в коленях превратилась в тик. Но я не отчаивался, выискивая глазами опознавательные знаки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дождался. Через дорогу сверкнула фарами смуглая, грязноватая «Мицубиши», и я поймал перст судьбы – это чертовка Мики. Подбежав к ней, как по невидимой зебре, заставляя проезжающих останавливаться, я поймал пернатую хищницу. Самое главное я не упустил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Долго ждете?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Знал, что приедешь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Даже не сомневались?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я доверяю добрым подружкам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мики оценила мой пассаж и погладила по щеке, снова добавив, что рада поучаствовать в моем счастье. Подчинила себе машину и двинула вперед.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Весь путь жрица запретной любви болтала о своем сакральном предназначении и о своей второй сущности. У Мики даже не наклевывалось никакой второй жизни, – лишь одна жизнь рабыни в «Амэюки», что ее вполне устраивало. Ей нечего скрывать от других – обыкновенная честная грешница – ловчиха смертельного удовольствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По пути Мики упрямо расспрашивала меня о жизни. Отвечать не хотелось, как и снова ворошить былые воспоминания, но многое я позволял себе ей открыть. Вкратце я обрисовал, чем занимаюсь, и проговорился о «Солнечных черепах». Мики знала эту группу, отчего заинтересовалась мной еще сильнее и попросила у них автограф. А затем вовсе обнаглела, став просить организовать ей встречу с «черепами», будто намекая на субботник. Я же отшучивался, говоря, что вряд ли получится, а потом прямо спросил, чем она будет заниматься в компании долговязых, длинноволосых придурков. Не тем ли самым сакральным действием? Мики не поняла юмора, но и не обижалась. В тайне она точно мечтала отдаться «Солнечным черепам» – всем сразу, чтоб три на одну и один в запасе – это наверняка ее голубая мечта. Что ж, у каждого свои притязания, и незачем корить чудесную и светлую куртизанку, но я уже успел пожалеть о том, что когда-нибудь ей крепко-накрепко перетянут шею. Или она сама сделает последний смертельный ритуал, и ей придется улететь в рай. Как всегда небо забирает самых лучших и самых красивых женщин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем временем мы стремительно выезжали за город. Новостройки и небоскребы остались позади. Мелькали промышленные районы и надземное метро, когда то и дело по рельсам нас обгоняли суперскоростные поезда. Мики давила на педаль газа, пытаясь прикоснуться к прекрасному и догнать мчащийся поезд, как свою ускользающую жизнь, но у нее ничего не выходило. По ее лицу пробегали нотки неудовольствия, а я старался поддержать, говоря ей, как здорово, что можно так лихо прокатиться из одной части острова в другую, сравнивая поездки в скоростных поездах с маршрутом от Москвы до Калининграда. Или вовсе с рекордным рейсом на Дальний Восток, что нельзя сопоставить по расстоянию, но Мики не понимала, что я имею в виду, но и не возражала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одновременно я думал о неминуемой встрече. Как она встретит меня? Готова ли? Знает ли, что я мчусь на всех парусах? Чтоб вернуть нашу любовь, изменить жизнь и открыться в ней новым артезианским источником. Уверен, Лиза все предвосхитила, и никаким сюрпризом для нее лично наше воссоединение не окажется. Я всего лишь промчался бегом с препятствиями, и получился долгий марафон. Пусть немного опоздал и испытал еще больше ужаса и гнева, чуть не оступился и много нагрешил, потерял почти всех друзей и близких, как будто рассыпал виноградные гроздья любви, успевшие перебродить и превратиться в сладкое вино.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как много сделано и прочувствовано. Как еще доказать ей мою преданность? Что сделать? Достать Луну с небосклона? Зажечь звезды? – все это я проделывал не раз, и Лиза помнит об этом. Моя сладкая девочка помнит, как я старался, как мучился, как тысячу раз сходил с ума, думая лишь о ней. Она оценит, поймет, примет, простит и не допустит расставания. Миллиарды оттенков сладострастного предвкушения накопились в моем чреве, и я готов был разорваться и поднять эту тачку в воздух до самой поднебесной радуги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Невозможно держать в себе все – и от взрыва мы бы отправились ввысь, и Мики полетела бы вместе со мной, пробивая оболочки замешкавшихся облаков и утрачивая гравитацию. Миллионеры готовы платить сумасшедшие деньги за минуты невесомости. Я же от вселенского взрыва давал всем желающим невесомость бесплатно. Достаточно лишь находиться рядом и попасть под вырывающиеся осколки моих необузданных чувств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Где-то на севере мимо нас прошла туча, не задев даже краем. Над горизонтом появилась высокая пестрая радуга. Я расценил ее появление, как знамение. И Мики увидела ее, а улыбка ее стала еще чище и наивней, будто она никогда раньше не видела это чудо. Она не спрашивала, что это за небесное тело, и смело вела машину вперед, и я не зудел и просто следил за мультифруктовым полукругом, пока треугольные крыши частных владений не скрыли ее за поле зрения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пригород Токио смотрелся изящнее и целомудреннее центральных улиц. В нем чувствовалась история и традиции. Мимо нас проезжали школьные автобусы, набитые покемонами с толстыми рюкзаками, и мелькали десятки мальчишек в бейсболках и с породистыми псами на поводках. Я видел рощи с каштанами и мостики, окаймляющие речки-невидимки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы въехали в пышную желто-зеленую рощу, но, не успев привыкнуть к ее давящей, утихающей желтизне, выехали в мелко подстриженный луг, за которым виднелся настоящий императорский дворец – так я его себе представлял, потому что раньше не видел ничего подобного в живую – лишь на картинках, в ознакомительных пособиях и в сувенирных лавках. Этот царственный монолит напоминал купленный мною сувенир, но я по привычке не захватил его с собою, поэтому сравнить не удалось. Шикарные и могучие здания. Я бы скорей согласился, что это национальный музей или восьмое чудо света. Дом Мисимы по сравнению с этим шедевром смотрелся убогим сараем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Великолепное зрелище, но это не памятник архитектуры. Весь периметр дворца огорожен. На вывесках четкими латинским буквами отмечено, что эта частная собственность. Территория владений не такая громадная, как показалась на первый взгляд. Это не барские усадьбы шириной в сотни верст. Земли не хватало. Заметно чувствовался ее дефицит. И все было собрано как бы в кучу – наглядно и компактно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На стоянке около высоченной арки Мики остановилась. Рядом стояли несколько кадилаков и три внедорожника. Незримый самурай в строгом тугом костюме с мобилой и затмевающих небо очках следил за нашим появлением, но виду не подавал, что я даже слегка напрягся, но Мики-то знала, что делает. Ей привычно парковать здесь свою машинку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нас окружали величественные и массивные деревья. Их размашистая пушистая крона закрывала дворец от любопытных глаз. Все выдержано в традиционном историческом стиле, и с секунды на секунду должен был появиться гид или, на худой конец, местный краевед, чтоб начать экскурсию. Но никто не появлялся, никто не ждал нашего появления и не приглашал внутрь. У арки пусто: ни других жриц любви, ни зловещего и неуловимого японца, ни Лизы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза никуда не денется, и я перекопаю этот город собственноручно, вспахивая каждый клочок земли, чтоб найти сбежавшую хулиганку. Но от известного мне господина Накато я отказываться не собирался. Если удастся уговорить Лизу бежать, мы махнем в любой кадилак и помчимся быстрее ветра. Ни одна самурайская рать не догонит нас. Месть якудзы сильна, но она не встречалась с подлинной страстью, и никто нас не сможет остановить, а любым преследователям не поздоровится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я чувствовал в себе великую силу и готовность к любым подвигам – так компенсаторно я затворял в себе страх перед неизвестностью, потому что на самом деле не представлял, что меня здесь ждет и чем все закончится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что встали? – озорно вопрошала Мики, – идите, господин Ластов!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прогуляйтесь по парку, и она сама вас найдет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как это?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы же с ней связаны?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я понял. Спасибо, Мики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не за что.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А ты куда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Меня ждут постояльцы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Плутовка нырнула в кусты и побежала по противоположенной аллее, скрывшись навсегда. Навечно. А я двинулся по первой полосе, осторожно вступая на выложенную несколько веков назад каменную брусчатку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ожидая нарваться на неприятеля, я озирался, надумано предугадывая, откуда выпрыгнут несколько саблезубых ниндзя, и как придется с ними бороться. Оружия я так и не приобрел, а у них есть острые мечи, колкие звездочки и мастерство боевых искусств. Не выйдет – все бессильно по сравнению со слепой любовью и безответной преданностью, какой я забью неприятеля в землю голыми руками, как гвозди отбойным молотком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне чудилось, что из гладко подстриженных кустов кто-то подглядывает за мной. Я ускорил шаг, чтоб обогнуть аллею, и вышел на открытую лужайку. До подножия дворца оставалось метров сто. Он уже возвышался довольно высоко, выглядев примерно с пятиэтажку. Величие его покоряло и принижало, отчего точные размеры громадины определить было довольно сложно, а я и не старался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На лужайке громоздились пышные фигуры древних воинов и обнаженные женские силуэты: кто из белого камня, кто из мрамора – все впечатляли воображение. Мимо скульптур мелькали жрицы любви в традиционных одеяниях – вот, куда стоило отправиться, чтобы прикоснуться к искусству. Жрицы щебетали, как дивные сказочные птицы, озаряя воздух озорным смехом, и пропадали в тени кустарников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пройдя дальше, я увидел беседку в форме взлетающего дракона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внутри нее замерла в ожидании немая тень.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня пронзило насквозь. Я бросился к ней на встречу, перепрыгивая через цветы и оббегая исполинские статуи. Она не исчезала, и это был настоящий призрак в белых одеждах, колыхающихся на ветру. Застывшая фигура не оборачивалась на меня, показывая лишь тонкую спину и гроздья распущенных волос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По ее грациозности и талии я угадывал в ней потерянную любовь. Очень осторожно, сдерживая порыв, я приблизился к беседке. Женщина стояла напротив и не замечала меня, что-то тихо и трогательно напевая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не решался подойди ближе, боясь спугнуть призрака, и мечтал остановить время, чтоб замереть с ней в едином порыве, и всегда смотреть на нее, упиваясь взглядом. Еще сильнее я мечтал, чтобы мы оба превратились в вечные золотые скульптуры, соединенные единым основанием, чтоб нас ничто не могло разлучить, и мы держались рядом сквозь пелену времен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Женщина-призрак почувствовала мой пристальный взгляд, вздрогнула и обернулась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ее черты ослепили меня, как тогда, когда я впервые имел счастье ее увидеть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза! – дрожащим голосом, но довольно громко произнес я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что? – испуганно спросила она, оступившись назад и облокотившись талией о край беседки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я нашел тебя!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Меня?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ноги сами понесли меня вперед, но прикоснуться до нее, а тем более обнять, я не решался. Страх потерять ее вновь не давал волю эмоциям, и я переживал восторг и гнев, экстаз и уныние вперемешку со злостью. Я точно не в силах, как когда-то прижать ее всем телом и не отпускать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто вы? – удивленно спросила она, играя со мной в детские шалости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не узнала меня, детка?! Как ты успела забыть Германа! Ну, же! Только не исчезай! Призраки любят исчезать, но подожди еще мгновение! Я к тебе привыкну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разве я похожа на призрака?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не призрак?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Значит, ты жива?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вполне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спасибо! Ты воскресла! Я верил, Лиза!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она отступила от края беседки и сделала шаг мне на встречу. Я даже отстранился от ослепляющего трепета. Ее смуглое лицо совсем не отдавало болезненной белизной и туманом, и она прочно стояла в прозрачных туфельках, не возвышаясь над землей. Какой же она призрак? – нет. Мечта давно успела возродиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она сделала второй, самый смелый шаг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я не верил ей. Кто же тогда? Пусть она нарекает себя любыми именами, но меня уже не обманешь! Никто не заставит поверить в чудеса, кроме нее. Но чудеса – не обман, и меня не обманешь! Не обманешь!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не Лиза, – повторила она настойчиво.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто же ты?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Луиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Луиза? Нет, ты Лиза!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вероятно, я ослышалась, или вы сознательно коверкайте мое имя?– начинала меняться в лице моя королева. – Вы впервые здесь? Раньше я вас не замечала. Неужели вы ко мне?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– К тебе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вам угодно перейти на ты?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Перестань смеяться! Что же ты делаешь со мной! – самозабвенно произносил я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Меня не обманешь!» – крутилось в висках, но эта фраза потихоньку скатывалась в бездну. Неужели ты обманешь меня?! Обманешь! Обманешь! Я начинал разрушаться от основания. Меня обманешь! Меня обманули! Или я сам себя обманул!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Женщина, стоящая напротив – чужая! Чужая Лиза – так безумно похожая на мою прежнюю девочку! Как это возможно? И что вообще происходит?! Как возможно так измениться? Похоже, она воскресла совсем другим человеком – словно память ее стерлась, не оставив ничего из прошлой жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза! Лиза! Почему ты так жестока! Кто превратил тебя в статую?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза? Так звали мою сестру! – невинно произнесла она. – Вы знакомы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сестру? – я словно врос сквозь дощатый пол.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Что в этом удивительного? Вы могли нас перепутать. С самого детства нас мало кто различал с первого взгляда. Мы давно привыкли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если возможно представить, как мозг взрывается миллиардами серых клеточек и исчезает, как сахарная пудра, то нечто подобное происходило сейчас в моей голове. Колени подкосились, и я упал навзничь, разбив их о доски, закрыв горящее лицо руками. Мне не хотелось жить. Одновременно я ощутил, каким необъяснимым и парадоксальным может быть этот мир, и как легко потерять все, что имел, и найти снова, но это уже будет совсем другое, а прежнему не суждено вернуться. Мертвые так и не воскреснут! И с бездоказательной аксиомой не суждено совладать никому. Даже Лизе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Их было две – вот главная тайна! Вот вырванные страницы в ее биографии, что она скрывала до самого конца. Чтоб я сам нашел ее, чтоб я снова прикоснулся к прекрасному, и понял, как она была неповторима и гениальна, моя незабвенная озорница…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ее копия приблизилась ко мне и присела рядом, осторожно погладив меня по спине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, что вы? Вставайте. Все хорошо. Не место здесь плакать. Вы общались с Лизой?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я любил ее – сопел я, давясь от безжалостных слез.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как сильно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Больше жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Любовь – это всегда восхитительно. Мы все здесь занимаемся одной любовью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не понимаешь! Я любил ее по настоящему, я гнался за ней! Надеялся, что она воскреснет! Я был уверен, что Лиза до сих пор жива!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как воскреснет?! Она разве мертва?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мертва! – безжалостно прошипел я, раскрыв зверское страдальческое лицо, и поднялся, отвернувшись, чтоб скрыть свой позор и слезы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я ничего об этом не знала, – изменилась в голосе девушка. – Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Наверно, и Лиза этого очень хотела. Когда она умерла?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давно или недавно – как будто тысяча лет прошло, а как будто вчера?! Какое это имеет значение? Ее больше нет! Слышите?! Нет! Нет! Нет! Ее не вернуть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но есть я, – спокойно произнесла Луиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я смогу заменить ее, – продолжала сестра, – Лиза привела вас ко мне. Вы искали ее, а наткнулись на ее продолжение. На ее вторую сущность, на ее половинку. Чем я хуже? Мы одно целое. И если Лиза любила вас, в чем я уверена, то и я должна полюбить! Ты мне уже нравишься, – взяла она мою руку – веришь? Словно чистое откровение. Как знамение, ночью мне приснилась Лиза, и она выглядела счастливой. Мы резвились на лужайке и прыгали под дождем. Мы были вместе. Рядом! Мне давно не снились счастливые сны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но ты не Лиза, а Луиза, – произнес я ее настоящее имя, – как мы можем быть вместе? Это напоминает еще одну иллюзию. Меня так часто водили за нос, что я уже не верю в чудеса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но Лизе ты верил?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ей до сих пор. Как слепец. Как дурак.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так поверишь и мне! – будто приказала Луиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неведомой силой я вновь решился на отчаянный шаг. Чем пристальней я вглядывался в нее, тем красноречивей убеждался, что сама Лиза послала мне этот прощальный подарок. Я поразился ее неоспоримой мудрости, прозорливости и поразительной гениальности. Лиза – истинный гений, каких отныне нет на свете, но у нее есть сестра, есть Луиза, ее вторая половинка – близняшка – родная кровь. В ее жилах бурлят те же реки, что бурлили в Лизе. Имена их почти совпадают. Что значит одна прелестная буковка – она, как родинка, у одной – есть, а у другой – нет. Во всем остальном – два трепещущих равноценных создания. Лиза желала мне счастья и подарила свою сестричку, будучи уверенной, что она мне, а значит и ей, никогда не откажет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Луиза заставила меня покинуть беседку, ставшую для меня откровением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ей не терпелось многое узнать обо мне, но еще сильнее она желала узнать о Лизе. Сестра повела меня по цветущим аллеям, и я уже ничего не опасался, придерживая ее за ладошку, ведь она точно не привидение, не ускользающий полтергейст, и не вырвется – я не допущу. Нас никто не останавливал, и никто не мешал. Все остальные словно растворились в небытии, дав нам уникальную возможность наслаждаться тишиной и интимным обществом. Все, о чем я когда-то мечтал, однажды суждено осуществиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Луиза спрашивала о смерти Лизы. Спрашивала вежливо и осторожно, чтоб не вскрывать незажившие раны. Но в подробностях, дабы ничего не упустить, и я передал все в мельчайших нюансах. Как все начиналось, и как все закончилось. Затем она осведомилась о нашем знакомстве: кто сделал первый шаг, как все разворачивалось, что было ценного в наших отношениях, и так далее… Луизу интересовали абсолютно любые детали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зачем тебе это? – спрашивал я, погружаясь в ее глаза, такие же бездонные и уже безмятежно родные.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я должна знать все! Слышишь? Я стану для тебя Лизой!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы начнем все сначала?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мы уже начали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я пустился в воспоминания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда есть благодарный слушатель, изливать душу – одно удовольствие, и я уже не различал, кто идет рядом. Луиза превратилась в Лизу, а Лиза в Луизу. Мистическая трансформация прошла естественно и гладко, подчиняясь потусторонним силам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Постепенно я начинал любить ее – огонь загорался. Крепче сжималась ладонь, и рядом со мной шла прежняя воскрешенная любовь. Я наполнялся беспечным блаженством и умиротворением. Не думал ни о чем горестном и не думал о будущем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Безумно любопытно узнать об их прошлом. Лиза так мало распространялась о нем, но теперь нет места загадкам. Устами Луизы она не скрывала прежних тайн, коих уже почти не водилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Почти всю жизнь сестры провели вместе. Росли, рано потеряв отца, исчезнувшего неожиданно, оставив малолетних дочурок на плечах матери-одиночки, но сестры помнили его, и он оставался для них идеалом. Нечто подобное я слышал от Лизы, но подлинные факты отныне не волновали. Любая правда – ложь, а любая ложь – правда. Сестры мечтали найти и соединиться с отцом, но его не вернуть, а куда он исчез – неизвестно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сестры все делали вместе, и желания их совпадали один к одному. Вместе вошли в этот клуб, так как обе желали райского бытия и не выносили жизни без ежедневных запретных удовольствий, будто в каждом мужчине ища потерянного отца, и сливались в оргазме, будто сливались с ним, ища потерянную нежность и поддержку. Они служили пороку на далеком острове, не расставаясь, а разлучились лишь однажды, когда Лиза оказалась в Европе, а Луиза осталась в Токио. Дальше все развивалось по проторенному сценарию. В ее жизни появился Герман Ластов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза пыталась уйти от себя, – делилась воспоминаниями Луиза. – Пыталась справиться с собственной природой и в тебе искала убежище. Но ее хватило на короткий срок. Ты умница, ты очень хороший человек, и я успела полюбить тебя, но природа – вещь стойкая, и она не хочет меняться. Лиза же взялась за неосуществимое, не понимая, что природу не изменить… Мне больно, что я осталась одна. Ты же понимаешь?! Я долго ощущала боль в груди и смутное предчувствие потери. Как гонец, ты донес мне весть, что Лизы больше нет. Так и подобает ей. Того и требовала ее сущность. Ничего страшного, Герман, ничего страшного! Природу не обмануть и не переделать. Мы ее несовершенные создания, которым еще многому предстоит научиться и многое вынести. Ты разумный человек и не станешь ничему препятствовать. Знаешь, что бы Лиза хотела больше всего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чего? – спрашивал я, заранее угадывая, что она мне ответит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чтобы мы вспомнили о ней и предались друг другу – лучшая дань памяти сестрице. Это ее последняя воля, Герман! Я чувствую…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда не будем откладывать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не будем. Иди за мной. Нам не помешают! Для этого я и живу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Луиза взяла меня за руку и повела в сторону дворца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мимо мелькали старые гейши. Среди них были и азиатки, и раскованные мулатки, гуляющие в саду топлес. Клуб вобрал в себя многих. Несколько раз попадались мужчины: толстые мешки и стройные черноволосые мачо, престарелые старики и совсем еще юные жигало. Они тоже прогуливались не одни, а в обнимку с роскошными барышнями. Среди них я заметил несколько двойняшек – это был самый шик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По пути Луиза открылась мне, что слиться в экстазе с двумя сестрами, связанными невидимой нитью считалось самым высшим блаженством. Близняшки ценились превыше всего, их холили и лелеяли, и Лиза некуда бы не делась, если б не переступила запретную черту, за которой ее ожидало неминуемое возмездие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот, что скрывалось в вырванных страницах? – спросил я, подходя к дворцу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Возможно. Лиза вела тебя к себе постепенно, чтоб ты не испугался ее и не развернулся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это немыслимо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сестра всегда была немного проказницей и не от мира сего. Я такая же! Ты еще не замечаешь во мне странностей?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пока нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты просто привык к странностям Лизы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Затем она повела меня во дворец – монументальный и сакральный, наполненный духом чарующих благовоний. Пол дворца выстлан мягкими шелковыми коврами. На стенах висели картины крамольных сцен, рядом скульптуры соития и фигуры безликих женщин в объятиях безликих мужчин. Луиза повела меня дальше за лампасные шторы в представительства тайных комнат. Увы и ах, но это были не комнаты, а роскошные палаты. Никаких свидетелей – мы одни. Что может быть прекраснее? После мы снова спускались вниз по широкой лестнице, не спотыкаясь, освещаясь круглыми решетчатыми фонарями, а потом было подземелье, разрисованное летящими драконами, указывающими, как стрелками, что мы движемся в правильном направлении. Вдоль стен горели десятки свечей, на которые смотрели суровые лица покоящихся здесь императоров, ублажаемых покорными наложницами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все казалось потусторонним, но никаких гробниц с мумиями не попадалось. Мимо нас проскальзывали обнаженные тела, когда мы проходили мимо спален. Я слышал сладострастные вздохи, взывания, храп, замечал многоликие тени, голосящие о наступлении пика сладострастия. Но Луиза вела меня дальше. Клуб жил, клуб дотягивался до неба и ослеплял мир полосой вечного удовольствия. А мы просто направлялись в свою поднебесную комнату, в свою уединенную усыпальницу. Слева и справа мерцали рисунки лотосов и диких орхидей, и я оборачивался на разные непередаваемые звуки, но нас не остановить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Луиза обогнала меня, добралась до конца узкого коридора и распахнула ставни. Я зашел следом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фиолетовая обитель пахла сиренью, жасмином и лаймом. В центре – аккуратно застеленная постель. На высоком потолке – широкая решетка металлических прутьев, над которой свешивался, покачиваясь, чудодейственный сад диких цветов. И если это не рай, то наверняка его резиденция.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Луиза хлопнула дверью, завесила шторы и толкнула меня на кровать. Я упал, как бревно, и подмял под себя две расписные подушки. На сей раз я полон сил и решительности. Ведь передо мной родная и проверенная женщина – никаких сюрпризов и новых неразгаданных книг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первым я бросился к ней в объятия, срывая с нее одежду, как опавшую листву, но осторожно, нежно, как в старые добрые времена.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза отдавалась. Лиза трепыхалась. Лиза отзеркаливала каждое прикосновение. Тело ее прежнее, где я угадывал каждый миллиметр. Каждую проторенную точечку. И ничего не нужно было искать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она легла на живот и выпрямилась. Вздохнула. Я знал, что делать. Прильнув к ее позвоночнику, опускаюсь вдоль основания, замечая любимые, уже разгаданные иероглифы и стройную змейку. Знаки призывали к себе. Иероглифы теряли смысл, но у второй половинки своя потаенная надпись – KUNDA. Свершилось – я обрел их обеих. KUNDA плюс LINI равно KUNDALINI.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Окутанный любовным веянием, я ощущал в себе зарева божественной энергии и сам наполнялся Кундалини, как наполнялся когда-то очень давно – вдоль копчика и поперек самых низших чакр вверх по позвоночнику в третий глаз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И я просиял.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза протяжно вздыхала и требовала моего присутствия. Я слился с ней, погрузившись в нее, как в утробу матери, и ощутил вселенскую теплоту, пробежавшись по зачаткам мироздания. В ней был покой и умиление. Ни страсти, ни рокота, ни огня – только тихое сияние и вечная нетленная благодать. И я не спешил, и она отзывалась покорно и медленно. И мы плыли вниз по течению, скользя каждой клеточкой наших тел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза изгибалась подо мной, как покорная река. Я слышал ее журчание, и кое-где течение струилось водоворотами, а кое-где я вставал на мель, а где-то бурлила нескончаемая стихия, но все это отражалось в ее природе, и я не спешил…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я плыл по течению вниз и вглубь от ее истоков до впадения в запретный спрятанный рай под названием Жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не спешил…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Река была полноводной, не кончалась и разветвлялась, как многоликая сеть, а я захаживал в каждую бухту и даровал все своей первозданной и нескончаемой радости – беззаветной, вольной, разгульной. С ней я ощутил второе рождение. Точнее, перерождение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И вдруг я почувствовал стесняющую сладость и головокружение. На горле снова заскрипела защелка, но я не сопротивлялся и потянул веретено на себя, а оно покорялось. Мы сливались во вселенской музыке и благодати. Я тянул нить на себя, а сверху меня притягивала Лиза, и мы были счастливы… Вновь позволили себе все…, а дальше и смерть не страшна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы обрели бессмертие….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все повторилось вновь. Мы обменялись ролями, и как в первый раз, как и прежде, но по-своему восхитительно и первозданно. Я вошел в нее досконально, полностью, до упора и отдал ей всего себя. Моя энергия внедрилась в нее без остатка, и тогда она ощутила, как капает дождь – это были мои слезы, лившиеся полноценной струей в ее маленькие ложбинки. Я ощутил ее дождь – золотой дождь ее распятия, а потом дождь превратился в снег, и нас обожгло трепетным холодом. И все повторялось по кругу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы перерождались, пронизывали свои сущности, гибли и возрождались заново. Бессмертие пронизывало нас, а мы пронизывали бессмертие. И мы словно общались с Богом, но, в общем, нам было наплевать на него – гораздо важнее наше общение<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Снег и дождь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дождь и снег.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кундалини….<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кундалини отдала себя сполна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вечная змеиная мудрость проникла в нас, озарив откровением…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Вечное ощущение жизни…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Веки распахнулись сами собой: ни пылающих огней, ни удушающих змей, ни сладострастного яда – ничего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пустота.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Снизу вверх я уставился на цветущий лотос, спускающийся с потолка. Лотос не напугал меня, не удивил, не расстроил – он означал, что я до сих пор пребываю в запредельных странствиях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я лежал на растерзанной постели, а лотос манил к себе, распуская задиристые алчные стебли. С лотоса падали капли росы. Так цветок, сквозь прутья ограды, послал мне поцелуй. Капля скатилась с носа, и я поймал ее губами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сладкая капля бессмертия…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я ощутил нотку приходящего одиночества и вселенской пустоты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медленно повернулся на бок и увидел повторяющийся сон – тот, что захватил меня с прежней основательностью, но с новой трогательностью и принятием. Не закрывая глаз, не морщась, не улыбаясь, я увидел свисающие ножки, колыхающиеся в сумраке фиолетовых ламп.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чик-чик….. Чик-чик… чик-чик – колыхались ее лодыжки, словно маятник, гипнотизировавший меня, так что я не мог от него оторваться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я оторвался, беспечно, одним усилием и взглянул вверх.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С погнутых прутьев свисало ее мертвое тело в скрупулезно свитой кожаной петле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но меня не охватывал ужас, не поражало отчаяние. Словно так должно и быть, но ничего не осталось. Пустота….пустота…. Чик-чик… чик-чик… чик-чик…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…. Гипнотический маятник…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза вновь погрузилась по ту сторону бытия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К ней отправилась и Луиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смерти нет… есть только вечность и переход количества в качество.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А мое изможденное бессмертием тело на шелковых простынях давилось пустотой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Священный Лотос проливает слезы, а я глотаю их, как бальзам, заживляющий раны, но не плачу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слез больше нет…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смысл есть во всем – достаточно призадуматься, но он одарил меня откровением – одна жизнь, одна сущность, одно тело, одна судьба на двоих… Так должно и закончиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все свершилось, как подобает великим, словно по целесообразности священным писаниям, как хочет того создатель, ибо законы его вечны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я приподнялся и обнял ее свисающие лодыжки. Теперь меня ничего не удерживало, и я медленно целовал ее остывающую кожу, мысленно оплакивая грешную душу, но без слез…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слез больше нет…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В усыпальнице появился третий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не обращал на него внимания и продолжал церемониальное прощание. Кожа холодела, останавливая пушковый налет, но в ней оставалось тепло. Так улетала душа. И я посылал ей прощальные поцелуи. Мне не отвечали, и даже Священный Лотос не плакал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В усыпальнице появился третий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Высокий исполин, пахнущий магнолией и властью. В остроконечной фетровой шляпе, с бронзовыми усами и золотой серьгой. Полнокровная, горячая, великая человеческая фигура – это открылся, выйдя из тени, неуловимый японец.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исполин стоял молча, не двигаясь, наблюдая за мной и не мешая прощанию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Холодным блеском стеклянных склер и шипящим дыханием, он тоже прощался с сестрами – с Лизой и Луизой – как молоды они были, но как старчески мудры и наивно невинны…..<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Последний раз я прикоснулся губами к ее колену и присел на кровать. Опустил взгляд и замер в ожидании.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты обрел ее, – проскрежетал императорский исполин, сотрясая воздух. – Но она не твоя. Ангелы любви принадлежат вечности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Знаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты хотел поквитаться со мной?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уже нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Правильно. Ты постиг ее мудрость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я отстраненно уставился на японца, но не разглядел его сумеречных зрачков. Вместо них – чернота и шляпа. Вот откуда берутся призраки – он один из них.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Японец вытащил револьвер, взметнул барабан и навел его мне в лицо, заведя курок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я уловил его надменный оскал и взметнувшиеся адские огоньки под шляпой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он прислонился ближе и осторожно положил револьвер на постель, по мою правую руку, а затем, сверкнув шляпой, растворился в бездне…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фиолетовые фонари прощально гасли, погружая меня по ту сторону…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бессмертного бытия….<br>
<br><br><br>