-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Наталья Баклина
|
| Гадкий утёнок, или Повесть о первой любви
-------
Наталья Баклина
Гадкий утёнок
Или Повесть о первой любви
Издаётся в обновлённой авторской редакции
Все события романа вымышлены, совпадения случайны
От автора
Приветствую! Я – Наталья Никифорова (Баклина), и перед вами короткий роман, с которого началась моя писательская биография.
«Гадкий утёнок» выходил в 2005 году в издательстве «Олма», и тогда же попал во всяческие электронные библиотеки, где до сих пор и пребывает.
Сюжет взят из моего студенческого прошлого, получилось эдакое советское ретро. Сегодня, когда прошло изрядное количество лет и написано девять книг плюс две на подходе, мне захотелось давние мои искренние чувства из первой моей книги выразить более точными словами. Понравится – остальные мои книги есть на ЛитРес
С благодарностью к вам за внимание,
Наталья Баклина (Никифорова)
Пролог
– Мама, я сделала это!
Дочь плюхнулась на стул, обхватила обеими руками кружку, сделала большой глоток. Явилась она поздно ночью, стараясь не очень шуметь. Но Шурочка не могла заснуть, пока дочки не было дома, хоть и знала, что Костик проводит её до дверей. Вот и сейчас не выспалась, и, наблюдая, как Дашка допивает какао, не поняла, о чём она говорит.
– Что ты сделала?
– Я переспала с Костиком. Мне не понравилось.
Дашка поставила кружку на стол и с вызовом посмотрела на мать. Шурочка оторопела.
– И… что? Вы теперь поженитесь?
– Мам, ну ты что? – распахнула глазищи Дашка. – Какой из Костика муж? Я просто хотела попробовать, как это бывает. Для эксперимента. Ты не думай, мы предохранялись!
Шурочка почувствовала, как сердце её сжалось и затрепыхалось где-то у горла. Эксперементирует! Предохранялась!
– Даш, ну так ведь нельзя, – она, наконец, смогла собрать слова и мысли. – Без любви разве можно?
– Мама, ты что! Сейчас же двадцать первый век! Я и так как из нафталина! Мне уже почти восемнадцать, а некоторые наши девчонки с шестнадцати лет с мальчишками живут. Да у нас в группе только две девственницы оставалось – я и Барышева Ирка. Ирка страшная как смерть, на неё никто и не смотрит. А я раньше боялась. А теперь решилась. И распрощалась с этой распроклятой девственностью! Теперь я – как все!
Дочкина бравада обескураживала.
– Ты Костика хоть чуть-чуть любишь?
– Мам, да при чем здесь любовь! Это нужно было, как к врачу сходить!
Дашка допила какао и взялась за бутерброд. Ну да, современная, самостоятельная, неглупая. Да что там – умненькая. И хорошенькая. Откуда же эта поспешность и клинический какой-то цинизм?
– Дочь, всё же зря ты так! – опять собралась с мыслями Шурочкаю – Такое раз в жизни бывает! С любимым человеком, в особой обстановке. Это же событие!
– Да ладно тебе, событие! – отложила Дашка бутерброд. – Мам, у тебя самой в первый раз как было? Под звук фанфар в особом месте? А, молчишь! То-то же. Вот и не начинай.
Шурочка только вздохнула. Похоже, не так всё гладко было у Дашки с её «первым разом из интереса». Очень уж бравадой своей напирает. Ох, своего ума не вставишь, а Дашка всегда была с характером!
Дочка ушла к себе переодеться и вернулась в узких джинсах и кофточке, едва прикрывавшей пупок. Пупок подмигнул Шурочке голубым глазком пирсинга. Дашка тряхнула тёмными, отросшими ниже лопаток волосами.
– Мам, я пошла! Ты расстроилась, что ли? Да не бери в голову, у меня всё окей!
Она подхватила сумку на ремешке и, чмокнув воздух возле материной щеки, унеслась в институт.
«Никаких переживаний, никаких эмоций. Точно, не всё гладко» – подумала Шурочка. Дашкины откровения основательно выбили из колеи. «Все они нынче, что ли, такие циничные, или моя – исключение?»
Она ещё раз вспомнила Дашкин взгляд, развёрнутые плечи, напряжённое тело струной… Что-то она ещё говорила про одногруппницу,девственницу и уродину…
И тут Шурочку осенило. Неужели её красивой самоуверенной дочери понадобилось себе доказать, что она не уродина? Вот такое вот подтверждение с каким-то Костиком, который вовремя подвернулся?
«Ох, неужели и она? Неужели, как я?»
И Шурочка вспомнила, как все случилось у нее. Был 1984 год…
Глава 1
«Группы 9331 и 9332 – завтра в 10–00 сбор с вещами возле восьмого корпуса». Объявление на дверях деканата расставляло все точки над «i». Они действительно едут завтра на сельхозработы. По крайней мере, те, кто успел вернуться после каникул.
Шурочка Панова ещё раз мысленно пробежалась по списку вещей, которые нужно взять с собой: три футболки, пару штанов, свитер, куртку, кеды, тапочки,сапоги резиновые с утеплителем. Лифчики, пожалуй, не возьмет. Грудь у неё так и не выросла, под тремя одёжками и не видно ничего. А Томская область не Ташкент. Уже август, быстро похолодает, как раз по три одёжки напяливать и придётся. Спортивный костюм ещё надо взять. Правда, красный он, как пожарная машина, другого маме достать не удалось. Да и ладно, пусть красный.
Она ещё раз пробежалась по объявлению, убирая чёлку с очков. Новой причёске был всего второй день, и Шурочка ещё не очень привыкла к кудряшкам. Остричь волосы она решилась сразу по приезде с каникул, да ещё и химическую завивку сделала, чтобы лучше легли. Волосы не подвели: легли красивыми крупными кольцами, и даже цвет изменили, стали слегка каштанового оттенка.
Все два летних месяца, что жила дома в Ташкенте, Шурочка собиралась остричь волосы. Да мама всё отговаривала. Мол, волосы у тебя жидкие, непослушные. Пока длинные, ты их хоть в пучок соберёшь, а повиснут прядями – не уложишь. Шурочка сдавалась – маме видней.
Сама она хорошо помнила свою последнюю стрижку. Ей было шесть лет, и мама отвела её в парикмахерскую, мечтая, как куцые дочкины косички превратятся в аккуратное каре с чёлочкой набекрень. «Набекрень» не получился. Оказалось, что у лба волосы у Шурочки растут не вниз, а вверх, вихром. И чёлочка у лба оттопыривается смешной загогулиной, как ты её ни прижимай. Шурочка потом с полгода ходила с бантом, завязанным чуть ли не на лбу. Разочарованная мама собирала вихрастую чёлку и крепко-накрепко завязывала её в короткий хвостик, причитая, как же дочке не повезло с волосами.
Когда Шурочка подросла, волосы отросли до лопаток, – ниже они никогда не отрастали, хотя их никто не стриг. Так, подрезали посечённые кончики, и всё. А мама начала приговаривать, что дочке и с внешностью не повезло. Шурочка смотрела на себя в зеркало и соглашалась: не повезло. Щёки толстые, нос курносый, конопушки. Она всегда была толстой щекастой девочкой, а когда в десять лет надела очки, то и вовсе приобрела классическую внешность умненькой дурнушки.
При этом Шурочка была влюбчивой чрезвычайно. Ей было жизненно необходимо по кому-нибудь вздыхать. Жизнь приобретала особую наполненность, когда было кого выискивать взглядом в школьных коридорах. Когда учащался пульс, если вдруг Он мазнул по ней случайным взглядом. Когда было о ком мечтать перед сном. В мечтах очарованный Шурочкиной красотой Он падал к её ногам и клялся в огромной и пожизненной любви. Избыток чувств изливался стихами в толстой тетрадке, укладывался в рифмы «вновь-любовь» и «тебя-любя».
В эти игры Шурочка играла лет с восьми. Имена и лица у Него были разными – то Андрей из параллельного класса, то Сергей из пионерского лагеря, то Володя с соседней парты… Если бы Шурочка вела дневник, то список «объектов» с этих восьми лет составил бы пару страниц, не меньше. И от безответных «любовей» она страдала столько же: за все десять лет, от восьми до нынешних восемнадцати, мальчики обратили на неё внимание лишь дважды. Но, увы, то были герои не её романа.
Когда ей было одиннадцать лет, в пионерском лагере в неё влюбился мальчик Вова. Он был толстым и лопоухим, похожим на маленького смешного слонёнка. Все в отряде над ним посмеивались, а она – нет. Вова был младше Шурочки на целый год и на роль Него никак не подходил. Но мальчишкой оказался классным. Им с Шурочкой поручили рисовать отрядную газету, и они рисовали, болтали, шутили. И так было здорово не думать ни о каких страстях и «тебя-любя»! Но Вова всё испортил. Он вдруг начал приглашать её на танцах, и все в отряде смеялись над Шурочкой: вон, какой жених! И тогда она попросила Вову не лезть к ней. И начала делать неприступное лицо, когда он с ней заговаривал.
В следующее лето, опять же в лагере, за ней робко и трогательно ухаживал мальчик Марат. Он был ровесник, но ниже рослой акселератки Шурочки на целую голову. Марат приносил ей веточки с облепихой и горстки ежевики в баночке. Дары он вручал потихоньку, не напоказ, и Шурочке было приятно. И всё равно это был не Он.
Если честно, она вообще плохо представляла, как ей быть, если Он объявится на самом деле, а не только в мечтах! Впрочем, представлять особо было нечего. В пионерском лагере, куда Шурочка ездила каждое лето, её очень редко приглашали на танцах. А если приглашали, то только чтобы разбить девчачью пару. Так оно было заведено на пионерских танцплощадках, что девочки танцевали друг с другом, и когда мальчику нравилась одна из них, он уговаривал какого-нибудь приятеля потанцевать со второй. Вот такие «довески» Шурочке и доставались.
На школьных дискотеках её тоже не приглашали. А на городские она не ходила – мама была категорически против. И вообще велела, чтобы дочь была дома ровно в восемь вечера. «Вместо того, чтобы шляться, лучше книжку почитай!» И Шурочка читала, в каждой книжке обнаруживая «про любовь». Особенно ей нравились романы о сельской жизни. Какие в этих книжках были трактористы и доярки! Как красиво они друг друга любили! Как складно рассуждали о будущем и как дружно строили колхозную жизнь! Как пели и плясали под гармонь! Как романтично сидели на завалинках под звёздным небом и встречали рассвет в росистых травах! И вот теперь она увидит это собственными глазами. Их группа второкурсников едет в совхоз.
Глава 2
До совхоза на задворках Томской области они добирались долго. Сначала два часа по реке на «Ракете», потом автобусом по пыльной дороге. Где-то на полпути в автобус зашел мужичок в синей куртке и чёрной шляпе и сказал, что ему нужно двадцать человек. С мужичком вышла вторая группа, в основном одни девчонки. После Шурочка узнала, что их определили на ферму доить коров. И десять человек из Шурочкиной группы остались. Их всего десять и ехало, остальные ещё не собрались после каникул.
Деревня, куда их привезли к концу долгого дня, называлась «Гореловка». А совхоз, на который предстояло работать, – «Путь Ильича». Поселили студентов в огромном спортзале при деревенском клубе. Клуб был огорожен невысоким штакетником. По соседству с входом в спортзал находилась танцплощадка – дощатый помост с заборчиком и лавками по периметру. Тут же, у заборчика, росла огромная старая липа, под ней располагались удобства: столб с двумя рукомойниками и сортир на два отсека. Мимо клуба и сортира шла тропка, выводившая к деревенскому пруду.
Шурочка туда сходила. Пруд был огромный, как маленькое озеро. В тёмной воде отражались домики «запрудной» улицы, ближе к тому берегу плавали гуси. Недалеко от берега в траве лежало бревно, стесанное сверху так, чтобы можно было сидеть. Красота!
Спортзал под ночлег им устроили на манер солдатской казармы, уставив его рядами железных кроватей с панцирными сетками. Часть зала была отгорожена брезентовыми занавесками, которые выделяли закуток для девочек. Мальчиков поселили в проходной части.
Шурочка плюхнулась на свою кровать и покачалась. Сетка даже под её малыми килограммами растянулась изрядно. Она прилегла, примеряясь. Ничего так себе, гамачок! Обстановка чем-то напоминала ей пионерский лагерь – там тоже были корпуса с большими комнатами-казармами и комната мальчиков была проходной. Шурочка ездила в один и тот же лагерь каждое лето на все три месяца, и каждое лето означало для неё новую влюбленность. Вот и сейчас, будто получив команду, сердце заныло в привычном предвкушении.
«Ну, и в кого тут влюбляться?» – она ещё раз обвела глазами кучку ребят-одногруппников. Они все, четыре девочки и пять мальчиков, сидели на танцплощадке возле клуба и ждали, когда их отведут в столовую. Четверо мальчишек-одногодок уже примелькались за первый курс учёбы, а вот пятый был новеньким. Звали его Борис, и он был совсем взрослым. Он восстановился на втором курсе после армии, собирался учиться в другой группе. Но тех ребят уже отправили в другой совхоз, поэтому парню, – девчонки уже успели прозвать его между собой Борюсиком, – пришлось ехать с ними. Борюсик в герои романа годился… Хоть и невысокий, но симпатичный. И есть в нём некоторая тайна, загадка присутствует. Все гомонят, а он сидит себе тихонечко, улыбается легонечко, в разговоры не вступает, на вопросы отвечает скупо и смотрит внимательно… И опять же, армию отслужил, не то, что их мальчишки, вчерашние школьники!
Вон, сидят, как на выставке! Вовка Иваницин, хмурый, худой, настоящий Железный Дровосек. Жестикулирует так, будто у него в суставах смазка кончается. Явное не то. Гена Ким, высокий поджарый кореец в очках. Хороший парень, почти земляк. Они вместе с Шурочкой учились на лыжах ходить и оба – одинаково безуспешно. И в Генкином Джамбуле, и в Шурочкином Ташкенте снег бывает раз в году по полчаса, лыжи они оба прежде видели только по телевизору. А тут, в Сибири, нате вам – сдавайте норматив на время. На почве (или на снегу?) лыжных преодолений Шурочка с Геной сдружилась, даже конспектами обменивалась, и лабораторные работы делала с ним вместе иногда. Но на героя романа Гена не тянул. На него сердце не ёкало.
Игорюня Жаров… Этот даже не обсуждается. Он – Игорюня, и этим все сказано. Вон, стоит, к забору привалился, мотня на растянутых трикотажных трениках болтается возле колен. Улыбается блаженно… Чудик, что с него взять! И с внешностью не того… Узкие серые глазки из-под тяжёлых век смотрят на мир рассеянно и близоруко, с пухлых губ не сходит вечная полуулыбка. И лицо плоское, круглое, с пипочкой носа практически без переносицы, забрызгано крапинами веснушек. И буйные рыжеватые кудри для полноты картины. Недотёпа, клоун, чёрт знает что, не во что влюбляться.
Еще один Вовка, Макаров. Тоже мимо. Маленький, белобрысенький, остроносенький, похож на делового ёжика. Выглядит от силы на шестнадцать лет, хотя старше всех в группе, уже двадцать два года. Да в любом случае не вариант – этим летом Вовка успел жениться.
В общем, подвела итог Шурочка, уж если и влюбляться, то в Борюсика. Она даже уже начала влюбляться, но тут их позвали обедать.
Деревенская столовая оказалась вполне приличным заведением. Большая бревенчатая изба делилась на три части. В одной расположился магазин, во второй – обеденный зал, в третьей, судя по всему, – кухня. Поварихи, одетые в белые халаты и высокие колпаки из накрахмаленной марли, стояли за хромированной стойкой-барьером и изумляли оголодавших студентов. Порции были огроменные: наваристый борщ, гуляш с рисом, холодный компот. Тут же стояли стаканы с молоком, бери, кому надо. Молоко уже отстоялось, и видно было, что треть стакана – сливки.
После их студенческой столовки, где молоко отдавало порошком, а котлеты лепили преимущественно из хлеба (Шурочка как-то взяла такую – сладкую, с запахом ванили. Её явно слепили из зачерствевших булок), совхозный обед показался просто пиршеством. И платить не надо – всех переписали в столбик, будут удерживать из зарплаты. Класс!
Девчонки, все четверо, сели за один столик.
– Девчонки, – сказала Шурочка, сыто отдуваясь, – чур, я занимаю место при кухне! Если скажут, что нужно идти поварам помогать, я пойду. Ладно?
– Иди, – пожала плечами Эльвира Абдулаева, – лично я терпеть не могу готовить.
– Ты же не умеешь стряпать, – прищурилась Ира Зиненко. – Помнишь, какой ты суп сварила?
– И кашу гречневую, – захихикала Леночка Головина, перекидывая роскошную русую косу за спину.
– Ничего, я помогать буду, почистить там, настрогать, котлы помыть, – оптимистично пообещала Шурочка. – В общем, я пойду!
– Да иди, кто мешает, – пожала плечами Зиненко. – Только стряпать не лезь.
Девчонки знали, о чём говорили. Они жили с Шурочкой в одной комнате в общежитии и уже испытали её кулинарные «таланты».
А дело было так. Когда через месяц студенческой жизни им надоело давиться в столовке хлебными котлетами – после таких обедов голод возвращался слишком быстро, а изжога оставалась слишком долго, – девчонки договорились скидываться и стряпать по очереди. Так выходило и дешевле, и сытнее. Шурочка к тому времени очень хорошо умела жарить картошку, яичницу и варить суп из пакета. Девчонки умели примерно столько же. Разве что Эльвира была более опытной поварихой. У неё сильно болела мать, и последние несколько лет она сама вела домашнее хозяйство и присматривала за двумя младшими сестрами.
Тут, в общаге, девушка тащить на себе хозяйство не собиралась. Готовила со всеми в очередь, разве что подсказывала подругам-неумехам, чего сколько класть. Поэтому когда Шурочка решила сварить гречневую кашу, она спросила у Эльвиры, сколько брать крупы на четверых. Та сказала, что полтора стакана, и Шурочка послушно отмерила по полтора стакана на каждую. Всего шесть. И девять стаканов воды – эту пропорцию для гречки, один к полутора, она помнила, мама объясняла. Каша, сдобренная душистым подсолнечным маслом, получилась вкусная, рассыпчатая. Вот только сварилось её полведра. Оказывается, надо было брать всего полтора стакана! На всех!
Полведра им пришлось бы есть дня четыре, поэтому решили позвать на ужин мальчишек. Мальчишки обычно спускали стипендию в первые две недели, а после голодными волками рыскали у кухни и караулили, кто из девчонок готовит. Дожидались, пока еду унесут в комнату и стучались в дверь: «Здрасьте, мы в гости. О, как кстати, прямо к ужину!» Девчачий небогатый бюджет – сами экономили и распределяли копейки от стипендии к стипендии – регулярные дружеские набеги выдержать не мог. Поэтому очень скоро девчонки научились маскироваться. На кухне проводился минимум манипуляций, сам процесс приготовления еды проходил в комнате при закрытых дверях, верхний свет во время приёма пищи не включался, стуки в дверь игнорировались – никого нет дома.
Вот и на этот раз в коридоре нашлись голодные однокурсники. Игорюня с Геной Кимом как раз безрезультатно стучались в комнату через три двери от их наискосок, им никто не открывал. Там, видимо, тоже ужинали. «Гена, Игорь, пойдемте к нам кашу есть!» – позвала их Эльвира. Те пошли с радостью, за компанию прибился еще и Яша с третьего курса, крутившийся возле кухни. И три мужских пустых желудка расправились с полуведерным запасом гречневой каши в один заход.
А с супом у Шурочки получилась такая история. С продуктами в Томске было не очень хорошо, из мясного,– только куры, если в очереди постоять, и сырые котлеты, если повезет в универсаме застать, пока не расхватали. Пельмени ещё продавали: розоватый фарш неопознаваемого происхождения и тесто, которое намертво слипалось в месиво при малейшей разморозке. Пельмени обычно готовили двумя способами. Если их успевали донести из магазина до кастрюли раньше, чем они подтаивали, то классическим способом – варили. Если же пельмени успевали подтаять и слипнуться, то делали «пельменные лепёшки» – от массы отрывались комки, обваливались в муке и сплющивались в лепёшечки. Лепёшечки поджаривались в масле на сковородке. Мясо из них торчало, как придётся. Получалось вполне съедобно, пока горячие. А остывать они и не успевали.
Курицу студентам было брать дороговато – если целиком приготовить, уйдет недельный продуктовый бюджет, если по частям, то нет холодильника, чтобы хранить. Ловили котлеты в очередь с пельменями. Поэтому Шурочка посчитала большим везением, когда ей в её дежурство по кухне удалось купить в универсаме куриный суповой набор: две лапы и петушиная голова с клювом. Шурочка помнила что-то смутно из детства, как мама варила супчик из таких лапок и гребешков. И вроде бы всю голову целиком варила. Шурочка старательно общипала остатки перьев с шеи и головы, как следует промыла лапы и с сомнением посмотрела на жёсткие когти. С ними что делать? Вроде бы в мамином бульоне лапы были с когтями… Или нет? На всякий случай она тщательно промыла каждый коготок и загрузила набор в кастрюлю, решив на этот раз готовить на общежитской кухне. Вскипятила, сняла серую пену. Что-то мутноватый какой-то бульон… Ладно, в супе незаметно будет. Так, теперь туда луковицу, одну морковку, три картошки нарезать, горсть вермишели, лавровый лист, посолить… Готово! И Шурочка понесла кастрюлю в комнату, кормить девчонок.
– Что это? – спросила Эльвира, когда из половника на неё уставилась мутным глазом петушиная голова с плотно сомкнутым клювом и скукоженым гребнем набекрень.
– Лапша, – гордо сказала Шурочка, – на курином бульоне!
– А это?
Эльвира выложила голову на тарелку и достала вареную лапу. Лапа хищно целилась ей в лицо всеми четырьмя когтями.
– Это ножка. Куриная, – без энтузиазма в голосе объяснила Шурочка, уже чувствуя: её стряпня не удалась.
– Это лапа, а не ножка, – поставила диагноз Эльвира. – С неё нужно было чешую снять и когти обрезать.
Она подцепила плёнку на лапе, та слезла одним куском. Подцепила коготь, тот сполз чехольчиком, обнажив чистое светлое основание. Потом поболтала ложкой в тарелке, погоняв в сероватой жиже кусочки картофеля и вермишель.
– Шур, ты как хочешь, но я это есть не стану. Я лучше чай попью с булочкой.
– Не умеешь готовить, так и не берись. Только деньги переводишь – высказалась толстушка Зиненко. Она попробовала ложку Шурочкиного варева и тоже засобиралась в столовую за булочкой.
– Да, а как я научусь тогда готовить, если не буду пробовать! – заспорила Шурочка.
– Ну, вот и пробуй, хоть всю кастрюлю. А мы в столовку пойдем, – подскочила и Леночка. И девчонки втроём умчались в столовую на первый этаж, оставив Шурочку наедине с варёной петушиной головой на тарелке. Шурочке показалось, что петух смотрит на неё с укоризной.
– Что, и ты будешь критиковать, как я тебя сварила?
Девушка выловила вторую лапу и пристроила её к петушиной голове. Теперь композиция на тарелке напоминала картинку на трансформаторной будке «Не влезай, убьет!»: две перекрещенные лапы, и сверху – голова с клювом. Или «Не хлебай, умрёшь»? Шурочка храбро зачерпнула ложку своей лапши и проглотила её быстро, как лекарство. Привкус был странноватым. Горчило, пахло какой-то требухой. Куриный бульон это варево напоминало меньше всего.
В дверь постучались, в комнату просунулась голова Яши с третьего курса:
– Можно к вам в гости? О, мы как раз к ужину!
– Заходи, Яша, куриную лапшу будешь? – обрадовалась ему Шурочка. Может быть, после её стряпни он хотя бы перестанет у кухни караулить?
– Спрашиваешь! Конечно, буду! Мы тут с Павликом, ничего? И ещё Петька со мной!
– Слушай, Яш, а давай я вам кастрюлю с собой отдам! Вы у себя в комнате поедите, а мне потом кастрюлю вернете!
– А с чего это ты такая добрая? – засомневался Яша и попытался заглянуть за спину Шурочке – что там у неё на столе. Шурочка сделала честные глаза:
– Понимаешь, я наварила лапши, а девчонки сели на диету, отказываются есть мучное. А сама я всю кастрюлю не съем, не выкидывать же, жалко!
– Зачем выкидывать, не надо выкидывать. Давай сюда свою лапшу.
Шурочка бочком, чтобы Яша не разглядел лапы и голову, придвинулась к столу и развернулась за кастрюлей:
– Вот, возьми!
– А это у тебя что? – Яшка, оказывается, уже был в комнате и разглядел-таки злосчастные куриные останки.
– Мясо… Куриное…
– А мясо себе, что ли, оставляешь?
– Хочешь? Возьми.
– Хочу, конечно! Мы его сейчас под сто граммов…
Яша плюхнул куриные лапы и голову в кастрюлю и потащил её к выходу:
– Мужики, живем! Все бы бабы сели на диету!
– Чего это он разорался?
В комнату первой вошла Леночка. В руках она несла пакет с булочками.
– От радости, я ему лапшу отдала, – сообщила Шурочка.
– Смотри, как бы он не принес эту кастрюлю тебе на голову надеть, – съехидничала Зиненко, она вошла вслед за Леночкой. – Как выловит лапу с маникюром, так и прибежит говорить тебе отдельное спасибо.
– Не прибежит. Лапы он у меня выпросил вдобавок к лапше. Говорит, под сто граммов хорошо пойдут.
– Да, Панова, такое только спьяну и можно сожрать, – оставила за собой последнее слово Ира, разрезая пополам булочку и обильно смазывая её яблочным повидлом.
Парни всё съели и вернули чистую кастрюлю. Шурочка с тех пор больше голов не покупала. И вот теперь вредная Зинченко опять вспоминает ей эту лапшу!
Глава 3
Подруги сыто отвалились от тарелок, когда куратор, белёсый тип с кафедры, Шурочка раньше его не видела, объявил, что завтра подъём в девять, завтрак и работа на зернохранилище. А сейчас – свободное время, погуляйте пока.
Гулять девчонки начали с магазина, благо, что дверь – напротив столовой, и на улицу не надо выходить. Ассортимент в магазине оказался убогим даже на фоне городского универсама. Там хоть яйца всегда были. И консервы. А тут… Огромные жестянки с повидлом, маринованные огурцы-переростки в трёхлитровых стеклянных банках, мешки с крупой и макаронами, жёлтые слипшиеся конфеты без фантиков, ржавая селёдка в корытце, портвейн «Агдам» – это продукты. У другой стены расположились промтовары: рядок ватников, шеренга резиновых сапог, оцинкованные ведра, вставленные башней одно в другое, кучки из лопат и грабель. Отдельно – черенки к ним.
– Зинок, мне свешай две селёдки, триста грамм «Дунькиной радости», килограмм макарон и «Агдамчику» дай пузырёк, – просил толстую молодуху за прилавком мужичок в коричневом пиджаке, серых полосатых брюках, заправленных в высокие резиновые сапоги, и в светлой сетчатой шляпе в дырочку.
– Петр Ильич, талон нужен, – остановилась на макаронах молодуха. – Вы же знаете, у меня отчётность.
– Будет тебе талон, Зинуля, будет. Завтра нарисую, принесу, ты меня знаешь!
Молодуха поверила, и мужичок начал сгребать покупки в авоську – её крупные ячейки расчертили серую бумагу кульков на ровные ромбики. Одна из ячеек пропустила сквозь себя горлышко бутылки с портвейном, и та бодро торчала набекрень.
– О, красавицы, здравствуйте, – заметил мужичок девчонок. – Опять нам город лучших девушек прислал! Позвольте вас угостить!
Он пристроил авоську на прилавке и начал разворачивать кулек с липкой карамелью:
– «Дунькина радость», прошу!
Мужичок протягивал им кулёк, манерно оттопыривая мизинец. Шурочка решилась, взяла жёлтую обсыпанную сахаром конфетину, раскусила. Вполне съедобно. Карамель мягкая, начинка из тёмного вкусного повидла.
– А почему у вас продукты по талонам? – спросила она мужичка.
– Продукты? – не сразу понял он. – А! Не, не продукты, «Агдам» по талонам. Уборочная же, сухой закон. Спиртное можно взять только по талонам, талоны выдают в поссовете. Заходите, если что, – подмигнул мужичок.
– А вы директор совхоза? – спросила Лена Голованова и тоже цапнула конфетку.
– Не-е, не дай бог, – рассмеялся мужичок. – Я в поссовете, талоны на вино выписываю. Две бутылки красненькой, одна беленькой в месяц! Так что заходите, если что. Договоримся!
Мужичок шустро свернул кулёк с конфетами, убрал его в авоську и вышел. Девчонки вышли следом, встали на крыльце и огляделись. Широкая деревенская улица с дощатыми тротуарами по бокам. Между тротуарами – полоса чёрной жирной грязи. Грязь густая, кое-где в ней натоптаны тропочки, переходы на другую сторону улицы. Петр Ильич из поселкового совета переходил улицу без всяких тропок, перемешивая грязь своими резиновыми сапогами. Грязь доходила ему до щиколоток.
– Да… – протянула Эльвира, – вот тебе и «Путь Ильича»… Сложными путями тут ходит Ильич! Теперь понятно, почему здесь народ в сапогах гуляет. Сейчас хоть погода стоит хорошая, но представляю, что здесь творится после дождей! Дирекция, я так понимаю, в доме напротив. Пошли, посмотрим?
Девчонки перешли через улицу по ближайшей тропочке, местную грязь их кеды вряд ли бы пережили. Чуть замешкались у трёх ЗИЛов с открытыми кузовами, приткнувшимися на обочине. Кое-как их обошли и вышли к зданию с табличкой «Совхоз «Путь Ильича», правление».
Над крыльцом правления развевался красный флаг с серпом и молотом. Возле крыльца аккуратным штабелем лежали тёмные полешки. Слева от правления высилась Доска почёта с портретами лучших доярок. Шурочке запомнилась одна – молодая миловидная блондинка с тонкими чертами лица и тёмными большими глазами. Она была похожа на актрису, и имя у неё было соответствующее: Ирина Бригг. Мимо девушек простучала каблучками по деревянному тротуару женщина лет тридцати. Она была не по-деревенски наряжена в светлый жакет и складчатую юбку длиной чуть ниже колена.
– Интересно, как они тут по такой грязи на каблуках умудряются ходить? И вообще – выглядеть? – удивилась Шурочка, глядя женщине вслед. Прическа – начёсанные и уложенные локоны – смотрелась идеально.
– Есть женщины в русских селениях, – продекламировала Леночка, наблюдая, как женщина посторонилась, пропуская компанию из трёх парней, вывалившуюся на крыльцо правления. Парни их заметили.
– О, девчонки, привет! Вы студентки из Томска? Как там, в городе? – спросил один из них, рыжий, одетый в брезентовую куртку-штормовку и в серые рабочие штаны.
– Нормально, – кокетливо повела в его сторону глазом Ира Зиненко. – А вы кто? Трактористы местные?
– Не, – засмеялся рыжий, – мы из Томска. Нас как бы в армию призвали на переподготовку, вот и шоферим здесь уже месяц, зерно возим. Много девчонок приехало?
– Вот, – повела Ира рукой, – мы все. Нас всего десять человек пока, остальные через недельку подтянутся.
– Местные не обижают?
– Нет, – игриво засмеялась Ира, – С чего им нас обижать?
– Смотрите, если что – скажите мне, я разберусь. Меня Семён зовут, наша общага вон там, на соседней улице!
Семён махнул куда-то в конец поселка и пошёл садиться в ЗИЛ. Его компаньоны уже разошлись по машинам и урчали двигателями.
– Я – Ира, очень приятно, – крикнула ему вслед Зиненко и вздохнула. – Правда, симпатичный парень? Интересно, а местные тоже такие же дружелюбные?
– Му-у-у! – ответили ей. Подруги оглянулись на звук.
На них надвигались коровы. Все рыже-белые, с круглыми боками, рогатые и большие, они шли пестрой флегматичной волной, которая текла и по черной грязи дороги, и по дощатым мосткам-тротуарам. Коровы меланхолично шли прямо на застывших подруг, огибая их в последний момент и перебирая копытами в опасной близости от их, обутых в кеды, ног.
– Мамочки-мамочки-мамочки, – бормотала Леночка, зажмурившись. Она боялась так, что даже побледнела, напрочь утратив свой всегдашний румянец во всю щёку.
Шурочке было не страшно, а, скорее, интересно. Коровы были по-своему деликатны, они не толкались, просто шли, покачивая тяжёлыми бурдюками вымени. От коров пахло навозом и парным молоком.
Замыкал шествие подросток лет четырнадцати. Стрельнув в сторону девчонок быстрым взглядом, пастушок принял степенный вид и стал похож на коровьего директора. На плече мальчишка нёс черный кнут, конец которого волочился по дощатому тротуару.
Шурочка засмотрелась вслед. Солнце уже клонилось к закату, и в его косых лучах коровы красиво уходили в перспективу чёрной дороги, обрамлённой зеленью деревенских палисадников. Совсем как в книжках про деревню, которые она любила читать.
Глава 4
– Девчонки, девчонки, вы где? Мы уже тут! Да… твою мать, понавесили тут… всякой, запутался нах…
Шурочка слушала пьяный мат, и первые несколько секунд не могла сообразить, где она. «В деревне», – услужливо подсказала память. Намотавшиеся за день студенты улеглись спать рано, часов в десять. Тем более что развлечений не было никаких. И вот – развлечение! Похоже, к ним гости. Судя по голосам, двое совершенно пьяных мужиков.
Рядом, шурша в темноте, уже вскочила и быстро одевалась Эльвира. Темнота в их закутке стояла почти абсолютная, окна остались на мальчишечьей стороне спортзала. Шурочка тоже нашарила свои штаны и принялась их натягивать – встречать пьяных визитёров в футболке и трусах не хотелось совершенно. Гости тем временем выпутались из занавесок и – мат-перемат, так-разэдак – наткнулись на первые кровати.
– Девочки, вы где? Пойдемте, подружим. Мы вам Гореловку нашу покажем, – взывал в абсолютной темноте пьяный голос. Шурочке стало страшно. Воображение дорисовало к голосу огромного косматого мужика. Тут же вспомнились сны, что снились ей лет с двенадцати. Во снах за Шурочкой гнался тёмный человек, и она бежала в ужасе, так как знала: если поймает, он сделает с ней что-то плохое, стыдное. Человек каждый раз её ловил, и каждый раз она просыпалась в ужасе и с сердцебиением. А теперь сон будто стал явью: чёрный человек ворочался в чёрной комнате и искал её, Шурочку.
– Блин, что делать с этими пьяными уродами? – прошептала Эльвира.– Хоть бы мальчишки наши вмешались, что ли. Или куратор, где он там?
– Эй, мужики, шли бы вы отсюда, – как бы в ответ на её слова раздался неуверенный, Игорюнин, кажется, голосок. – Зачем девчонок пугаете?
– Это кто там нас посылает? – мигом среагировал один из пришельцев. – А ну, покажись, проверим, у кого яйца больше! Ничё с вашими девками не сделается, им понравится. Прошлый раз городские приезжали, дружили с нами, и ничего. Эй, мать вашу так, где вы там, не видно ни х… выходите, говорю. Васька Перец к вам пришел, гулять зовет, не выделывайтесь!
На мальчишек надежды не осталось. Куратор, белёсый аспирант с их кафедры, тоже голоса не подавал. Оставалось прятаться, благо, пустых кроватей было много. Быстро не доберутся.
Шурочка с Эльвирой вжались в угол, к ним пробрались на ощупь Ира с Леночкой.
– Так, девчонки, пробираемся по стеночке к краю занавески и аккуратно, без шума, выходим наружу, – распорядилась Эльвира. – Кто-нибудь видел, где тут у них милиция?
– Какая тут милиция? Участковый если, да и тот спит, наверное, – громко зашептала Ира.
– О, шепчут чего-то, – обрадовался пьяный Перец. Затопал в их направлении, наткнулся на очередную кровать, рухнул в проходе и зашёлся матом:
– Девки, кончай вы…ся, выходи! Колян, помоги подняться!
– Васька, ты где? Щас я тебя нащупаю, – откликнулся Колян сиплым баритоном.
Пока пьяные дружки занимались друг другом, девчонки проскользнули за край занавески, выбрались на мальчишечью половину спортзала и рванули к выходу.
Шурочка вылетела в «предбанник» и увидела, что скоба от крючка, на которую запиралась дверь, вырвана «с мясом». Вон, как в гости-то рвались! Следом за ней с топотом выскочила Ирка Зиненко.
– Эй, вон они, давай к выходу! – среагировали на топот незваные ухажёры.
Подруги прибавили ходу, вылетели за ограду и остановились на дощатом тротуаре. Дальше куда? В небе стояла полная луна, на улице было светло, страх вдруг прошёл. Шурочка взглянула на часы – час ночи.
Тем временем из спортзала вывалились две абсолютно комичные фигуры. Один из ухажёров оказался худым высоким мужичонкой со спутанными волосами, второй – коренастым белобрысым недоростком «метр с кепкой».
– И от этих секс-гигантов мы драпали, как зайцы? – фыркнула Ира. – Это их испугались наши мальчишки? Да ткни пальцем – завалятся, Казановы зачуханные!
– Девочки, а вот и мы, – отсалютовал им «метр с кепкой». Это он, судя по голосу, больше всех шумел в темноте. Отсалютовал, тут же потерял равновесие и повис на долговязом приятеле.
– Пойдёмте дружить!
– Слушай, как там тебя… Вася? – начала Эльвира.
– Перец, – то ли кивнул, то ли обмяк коротышка.
– Слушай, Вася, у вас в Гореловке что, так принято – по ночам врываться в чужой дом и пугать женщин?
– Чего? – не понял Вася и оглянулся на клуб. – Это не дом, это спортзал.
– А мы кто, по-твоему, – спортивные снаряды, что ли? – разозлилась Эльвира. – Значит, так. Если сейчас не уйдёшь, пожалуюсь директору совхоза. Мы сюда приехали вам помогать урожай собирать, а вы тут к нам пьяные вламываетесь, мальчишкам нашим угрожаете, нас пугаете. Хочешь знакомиться – приходи завтра. Трезвый. Тогда и посмотрим, что ты за Перец.
– Не, Колян, ты слышал? – изумился коротышка. – Не нравится им, что мы пришли! Да и пошли вы на х… лахудры городские. У нас свои девки – во! И не ломаются. Директору она пожалуется! Да я этого директора…
Колян, поняв, что дружба не сложилась, вывел Ваську за ворота и уводил дальше по улице. А тот громко рассказывал, что бы он мог сделать с директором.
– Боже мой, какой ужас, – сказала Шурочка. – Элька, ты молодец, что их послала. Я так испугалась, до сих пор дрожу.
– И я, – пискнула Леночка. – Я думала – все, изнасилуют и никто на помощь не придет.
– Изнасилуют? Эти?! И не мечтай, – фыркнула Эльвира, и девчонки зашлись хохотом. Каждая – на свой лад.
Невысокая смуглая Эльвира хохотала, запрокинув темноволосую голову, толстушка Ира приседала от смеха, хлопая себя по полным ляжкам и тряся светлыми кудряшками, Леночка беззвучно вздрагивала от смеха, и кончик русой косы, перекинутой на грудь, мелко подрагивал в такт. Шурочка хохотала так, что заболело за ушами и выступили слёзы. Перенервничали, разряжались.
– Вы чего тут делаете в такое время? – подошёл куратор их группы. Надо же, у них тут приключения, а его, выходит, и не было в зале!
– Э-э-э, Сергей Анатольевич, – начала было Шурочка, утирая слёзы…
– Анатолий Сергеевич, – поправил тот. – Вы почему не спите? Завтра в девять вставать!
– Ой, Анатолий Сергеевич! Тут такое было! К нам вломились местные, пьяные совершенно! Чуть не побили наших мальчиков, приставали к нам! – зачастила Шурочка.
– Мы так испугались! Мы от них убежали! – подключилась Леночка.
– Ну и молодцы, – не понятно кого похвалил куратор: то ли местных, то ли девчонок – Идите, ложитесь спать, а то завтра вас не поднимешь. Я поговорю с директором совхоза.
– А если они опять придут?
– Не придут, идите.
Девчонки вернулись, улеглись по кроватям, и Шурочка ещё с час ворочалась – в темноте ей опять стало тревожно.
Глава 5
На току она проработала всего день. Студенты ворошили зерно, чтобы лучше сохло, было пыльно и весело. А на второй день, как Шурочка и предполагала, пришла завстоловой за помощницей. Собственных сил кормить ораву из двадцати шоферов и десяти (пока десяти, через неделю обещают привезти еще двадцать) студентов у местных поварих не хватало. Шурочка тут же вызвалась, и теперь уже второй день кашеварила в деревенской столовке. Правда, надежды девчонок и прикидки Шурочки, что ей поручат мыть котлы и чистить картошку не оправдались. Котлы и посуду мыла дурочка Зина. А Шурочке помимо «почистить картошку» поручили варить суп и компот.
Поварихи работали в две смены, по два человека, менялись через день. Шурочка ни с кем не менялась. И работа оказалась – не залежишься! Вставать в шесть утра и бежать готовить завтрак, потом чистить бак картошки (а то и два, если на гарнир было пюре), одновременно варить для обеда бульон из говяжьих мослов. С трёх до шести у неё был перерыв, а потом – ещё два часа работы. Уже через три дня она умоталась и ждала воскресенья, когда ей обещали сделать выходной.
Суп и гарнир в столовой варили в огромных электрокотлах. Котлы стояли на специальных подставках, высотой доходили Шурочке до груди и были похожи на круглые стиральные машинки, даже воду в них наливали так же, из шланга. У Шурочки дома была такая, только у их машинки бока были окрашены белой краской, а котлы сияли хромом. Даже кнопочки «пуск» и «стоп» у котлов были почти на том же месте. А там, где у машинки прицеплялись круглые валики, через которые выжимали бельё, у котлов торчали какие-то не то манометры, не то градусники. Шурочка не очень разобрала.
Говяжьи мослы для бульона были такими огромными, что не помещались даже в эти «электробочки», и поварихи рубили кости на большой колоде, предварительно срезав всё мясо – оно шло на гуляш.
Гуляш жарили на огромной прямоугольной сковородке – тут всё было огромное, на толпу едоков – и к этому священнодействию Шурочка пока приглядывалась. Поварихи поджаривали тонко нарезанные кусочки говядины, обильно посыпали их мукой, добавляли лук, воду, томатную пасту, лавровый лист и в итоге получали мягкое ароматное мясо в густой коричневой подливке.
В первый день Шурочке выпало работать в смене с грузной пожилой поварихой по имени Анна Михайловна. Повариха была одета в не очень свежий белый халат, из-под колпака выбивались волосы, выкрашенные в медно-рыжий цвет. Эта Анна Михайловна была какая-то неправильная. Вроде пожилая уже, да что там – старушка, а раскрашена по-клоунски. Густо наведённые брови – просто чёрная черта на месте бровей, а под ними – глаза в белёсых неподкрашенных ресницах. Тонкие губы в ярко-алой помаде, и – крупный крючковатый нос, как у бабы-яги. Правда, Шурочка к ней быстро привыкла. Повариха хлопотала по кухне, называла студентку «деточкой» и «доченькой» и рассказывала про своих детей. У неё их трое, старший сын Мишка – скотник на ферме. У него жена доярка, на Доске почета её портрет висит.
– Может, видела, деточка? Светленькая такая, красивая, молоденькая?
– Видела, – обрадовалась Шурочка, вспомнив красавицу с Доски почета. – Кажется, Ирина… Бригг! – всплыла необычная фамилия.
– Ага, ага, она это. Мы Бригги, из немцев мы, – закивала Анна Михайловна. – Потом ещё дочка у меня, Лизавета, в совхозе бухгалтером работает, двух пацанов одна тянет. У ней муж Славка в тюрьме сидит.
Шурочка во все глаза уставилась на повариху. Она впервые разговаривала с человеком, у которого кто-то из родственников сидел в тюрьме.
– А за что?
– Да за пьянку. Хороший мужик, хозяйственный, только пить ему нельзя. Он как напьется – Лизку гонять начинает. Пока просто драться лез, Лизка терпела. А в последний раз с топором за ней бегал по избе. Чуть не зарубил бабу, хорошо, во двор успела выбежать. Соседи помогли Славку скрутить, участковый протокол составил, Лизка в суд подала. Два года ещё сидеть паразиту. Он ведь пацана младшего, деточка моя, так напугал, что тот до сих пор заикается.
Повариха рассказывала эти ужасы спокойным тоном, словно книжку пересказывала. А Шурочкины глаза с каждой фразой становились всё круглее и круглее. Говорить о пьяном зяте, чуть не убившем её дочь, таким будничным голосом? Ну да, подумаешь. Ну, побегал пьяный Славка с топором, дело-то житейское. Не убил, – и слава богу.
Тон настолько не вязался с содержанием, что Шурочка на какое-то время зависла. А когда смогла слышать опять, Анна Михайловна уже рассказывала о младшеньком. Звали его Вася, и он только-только пришёл из армии.
– Он на танке там служил. Всё про железки выучил, директор обещал его на трактор посадить. Он у меня умный, самостоятельный. Его, деточка моя, девка одна из наших из армии дожидалась, прямо бегала, всё спрашивала, когда вернется. Замуж хочет! А я говорю: сынок, не спеши. Не нравится она мне, грязнуха. В свинарнике работает. Мой Вася и получше найдет. Вон, хотя бы такую, как ты, красавицу.
– Ой, ну скажете тоже! – зарозовела Шурочка.
Слышать, что она красавица, было приятно. И, дочищая картошку в большом баке, Шурочка уже представляла этого Васю-тракториста. Он был похож на артиста Тихонова в фильме «Дело было в Пенькове». Вася в мечтах лихо играл на гармошке, широко растягивая меха.
– Анна Михайловна, а на гармошке ваш Вася играет?
– Нет, деточка моя, не умеет он. На гармошке у нас в деревне только Семеныч, завклубом, умеет играть.
И всё равно, Вася Тихонов в её мечтах рвал меха.
* * *
Вечером, как ни странно, главной темой опять стал Вася. Оказывается, девчонки работали с ним на току и пожаловались на недавних ночных налетчиков. Теперь пересказывали.
– Представляешь, это, оказывается, первые бузотёры на деревне. Свои девки их гоняют, так они решили с нами подружить! – возмущалась Ира Зиненко. –Кстати, «подружить» они здесь говорят в смысле «крутить любовь», представляешь? Васятка обещал с ними поговорить, чтобы не лезли.
Хоть и переделала ехидная Зиненко имя парня на шуточный манер, Шурочка мысленно добавила очков красавцу-танкисту-трактористу-гармонисту. Девчонки тем временем полностью переключились на «Васятку», на его внешность и повадки. А так как тон задавала язва Зиненко, Шурочка не разобрала, одобрительные это были комментарии, или язвительные.
– Девочки, а он красивый? – спросила она.
– Ой, краси-и-вый, – протянула Ира томным голосом. – Завтра вечером обещал в гости зайти. Увидишь, какой красавец.
Всю ночь Шурочке снился танкист с лицом артиста Тихонова. Он брал Шурочку за руку и вел её куда-то. И катал на танке, который вдруг оказался самолетом. И Шурочка летела в этом самолете, а потом и без самолета летела, лихо закладывая виражи над макушками деревьев.
Проснулась Шурочка в пять утра, вставать ещё было рано. Проснулась в смутном томлении. Может быть, вот оно – то, что она ждала всё это время? Когда Шурочка поступила в институт, она весь первый курс ждала: вот-вот у неё появится парень. Она даже пыталась слегка кокетничать с некоторыми, надеясь на взаимность. Пусть я не самая раскрасивая красавица, думала Шурочка, но видела пары, где девушки были ничуть не симпатичнее, чем она. А их любят! Значит, и её полюбят. Тем более что она уже не прежняя толстушка-акселератка.
Всю свою сознательную жизнь Шурочка привыкала к мысли, что она – дылда. Или корова, что ещё хлеще. Она выросла и оформилась очень быстро, и уже в двенадцать лет выглядела лет на пятнадцать. В школе на физкультуре до девятого класса стояла вторая по росту! Первой была Людка Воронина, огромная, словно шкаф. Их с Ворониной даже пригласил в секцию тяжелой атлетики забредший на урок физкультуры тренер. Очень у девушек подходящая была комплекция ядро толкать!
Людка так и осталась крупной, а Шурочка после восьмого класса внезапно и радикально похудела. Помог случай. В пионерский лагерь её по возрасту уже не брали, и мама достала путевку на турбазу рядом с городом. Мол, съездишь, отдохнёшь с подружками. Но подружки собрались в поход на девять дней по перевалам Тянь-Шаня. И Шурочка пошла вместе с ними.
То, что она сделала это понапрасну, она поняла через первые сорок минут похода. Восемнадцатикилограммовый рюкзак явно прибавлял в весе с каждым километром, скатка брезентовой палатки била под коленки, пот заливал глаза, которые не видели ничего, кроме тропы под ногами. С прямой спиной рюкзак нести было невозможно, приходилось сгибаться в пояснице, чтобы тяжесть равномерно ложилась на спину.
Двое туристов из их группы запросились обратно на базу через первые одиннадцать километров, после первого же привала. А Шурочка осталась. Отчасти потому, что ей стыдно было сдаваться. А в основном – из-за симпатичного помощника инструктора. Парень был старше Шурочки года на два и на первом перевале так замечательно играл на гитаре и так часто поглядывал на Шурочку, что она поняла – это Он. И следующим вечером, на втором привале, он учил Шурочку разводить костер и шутил, и явно интересовался. А утром ушёл с теми двумя туристами, которые испугались маршрута.
Дальше Шурочка уже безо всякого энтузиазма топала по холмам, тащила тяжелющий рюкзак и тихонько плакала от усталости. Зато на привалах всё окупалось сторицей. Скинув рюкзак, Шурочка первые минут шесть, пока тело помнило эту тяжесть, порхала бабочкой – каждый шаг был, как в невесомости. Порхала и любовалась нереальной, сказочной красотой видов зелёных холмов и заснеженных вершин.
Таким образом она честно протопала весь девятидневный маршрут и даже получила значок туриста. По дороге простыла, искупавшись в горной речке, домой вернулась с температурой и проболела пару недель. В итоге Шурочка похудела килограммов на пятнадцать, – маме даже пришлось перешить несколько юбок,– и покинула категорию толстушек. Ряды переростков покинула тоже – до её ста шестидесяти пяти сантиметров к девятому классу доросли почти все девчонки и большая часть мальчишек-одноклассников. Шурочку теперь ставили ближе к хвосту шеренги, однако в голове у неё по-прежнему оставалось, что она большая и толстая. И некрасивая. И она продолжала потихоньку влюбляться в мальчишек безо всякой надежды на взаимность.
При всей её влюбчивости к сексу отношение у Шурочки было непростое. О том, что люди занимаются ЭТИМ, она узнала в семь лет. И лет до десяти считала, что ЭТО – такая плохая привычка, как ковырять в носу или есть под одеялом. О том, что дети получаются от ЭТОГО, а не рождаются просто так, потому что в животе созрели, Шурочка догадалась к десяти годам. Догадалась по намекам и диалогам в фильмах и книгах (официально же в стране секса не было! Любая мягкая эротика считалась жесткой порнографией и каралась тюремным сроком). Примерно к этому же времени у Шурочки начались месячные, и стали сниться эротические сны, где её кто-то целовал и касался. Этот «кто-то» касался строго выше пояса – граница на уровне талии соблюдалась неукоснительно. То, что кто-нибудь сможет раздеть её полностью и сделать ЭТО, в Шурочкиной голове не укладывалось категорически!
И лишь однажды, в десятом классе, когда Шурочка сначала зубрила историю для выпускного экзамена, а потом допоздна читала «Анжелику», ей приснился другой эротический сон. В этом сне её полностью раздел король Людовик Четырнадцатый, раздел ниже пояса и сделал как-то так, что Шурочка проснулась с оргазмом и поняла: когда ей встретится Единственный Любимый, она позволит ему ВСЁ.
Пока не встретился. Пока не позволяла.
* * *
В столовую Шурочка прибежала в отличном настроении. Ей так хотелось, чтобы Анна Михайловна ещё рассказала про Васю! Но вместо Анны Михайловны на кухне хозяйничала сменщица Наталья, маленькая, худая сердитая баба в хрустящем от крахмала халате и снежно-белой косынке. Впрочем, сердитой она казалась первые пару часов, а потом Шурочка поняла, что Наталья гораздо добрее, чем кажется. Она велела обращаться к ней на «ты» (я старше тебя на десять лет всего, нечего тут мне «выкать»), научила делать заправку к борщу, разрешила помешивать гуляш и добавлять в него специи. Разглядев мозоли, которые Шурочка натерла, перечистив накануне бак картошки, уговорила Людмилу, заведующую столовой, поменять в обед гарнир и вместо пюре сварить вермишель.
Людмила, высокая, статная, с узлом русых волос над гибкой шеей, с высокими скулами и лёгкой раскосинкой глаз (татаро-монгольские гены сказались, не иначе), в первые дни подначивала Шурочку. Мол, проверим, городская, на что ты годишься. Но на третий день подобрела и стала разговаривать с Шурочкой по-простому, без подтекстов. Так что, приняли её поварихи.
В обед к Людмиле пришли муж, тоже симпатичный, высокий, темноволосый, и двое детей-погодков, мальчик и девочка пяти-шести лет. Дети были славные, чистенькие, мальчишка – с материнскими скулами и раскосинкой, девочка – с отцовскими глазами-вишнями и тёмными косичками. Одеты все – и Людмила, и муж, и дети – были не так, как другие деревенские. Никакой смешной небрежности, всё аккуратно, по-городскому. Чистенькие курточки и брючки, блестящие яркие сапожки у детей, модная спортивная куртка у мужа, пиджак и юбка со шлицей у Людмилы.
– Наташ, ваша заведующая такая красивая. Совсем не по-деревенски выглядит, – шепнула Шурочка поварихе.
– Ага, Людка у нас краля образованная, в техникуме училась, – согласилась Наталья. – Мы же с ней одногодки, в один класс бегали. Я ещё лучше неё задачки по математике решала, одни пятерки были у меня. Только она с парнями не дружила, восемь классов окончила и в район в техникум уехала учиться. А я с Гришкой своим связалась, обрюхатил меня, только и успела свидетельство за восемь классов получить. И замуж сразу, одного сына родила, второго – вот и вся учёба!
– Наташ, а сколько лет твоим детям? – спросила Шурочка, заранее представляя малышню вроде Людмилиных деток.
– Саньке, старшему, – тринадцать, Серёньке, младшему, – десять.
– Ты что, – тут же подсчитала Шурочка – в пятнадцать лет родила?
– Ну да. У нас тут девки бабами рано становятся! Гришка старше меня на десять лет, ему все равно уже жениться было пора, мы и поженились.
– Наташ, а страшно было?
– Что?
– Ну, в первый раз?
– А ты что, не пробовала ещё? – уставилась на неё повариха. Поняла, что не пробовала и погрустнела.
– Не помню я, как было в первый раз. Он мне самогону налил полстакана и того… А потом и без самогона, – Наталья подняла руки и потянулась всем худым телом, – сладко стало.
Шурочке стало неловко от дебрей, куда она залезла со своими вопросами, и она быстро сменила тему.
– Людмила с мужем такая красивая пара!
– Красивая, – согласилась Наталья. – Главное, он у неё не пьёт совсем. Представляешь? Таких на всю деревню человек пять наберется. Зато Людка куролесит за двоих.
– В смысле?
– Любит выпить, а пить ей совсем нельзя – чудит. Вечно что-нибудь такое сотворит, что вся деревня потом потешается.
Глава 6
«Ну, надо же, как у них тут всё неправильно. Рожают в пятнадцать лет, пьянствуют, с топорами за женами бегают», – думала Шурочка. Темнело, когда она возвращалась в спортзал из столовой. Все её прежние представления о хорошем и плохо трещали по швам. До сих пор она точно знала: женщины, которые, вместо того чтобы учиться, пьют водку и легко отдаются мужчинам, – очень плохие. И очень несчастные. И общество клеймит их позором. Но повариха Наталья ей понравилась, и никто её не клеймил, и выглядела она вполне счастливой.
Шурочка миновала «предбанник», – так девчонки прозвали комнатку-прихожую между улицей и собственно спортзалом,– и вошла в зал.
На крайней кровати сидел с книжкой Борис.
– Привет, – бросила на ходу Шурочка. Она прошагала через мальчишечью половину, мазнув взглядом по Игорюне, – тот лежал на кровати, смотрел в потолок и улыбался. И чувствовала, что Борис смотрит ей в спину. Наверное, её красный спортивный костюм взгляд притягивает. Ну что ж поделаешь, красный! Другого нет. Зато в нём удобнее крутиться на кухне.
Девчонок в спортзале не было. Шурочка прилегла на кровать, панцирная сетка прогнулась уютным гамаком. Что-то устала она сегодня! день встаёт в шесть утра, кастрюли ворочает. Девчонки, вон, Который отужинали – и свободны, гуляют где-то. А ей ещё котлы освободить, картошку натаскать, отмыть и приготовить назавтра. А завтра опять полный бак чистить. Как только поварихи не устают! Та же Наталья весь день с ней крутилась, а ей ещё дома мужа и двух сыновей кормить. Интересно, а как это – быть замужней женщиной?
Шурочка попыталась представить, как она приходит домой, варит суп – «полевой», с пшёнкой, как ее сегодня Наталья учила, – и накрывает на стол. Потом зовет: «Обедать!» – и к столу садится красивый, м-м-м, лучше темноволосый мужчина. Она наливает ему суп, он пробует и говорит: «Очень вкусно! Ты лучше всех готовишь! Ты вообще – самая лучшая!». Лица этого темноволосого Шурочка, как ни старалась, представить не могла, и суп он ел, поднося ложку к расплывчатому пятну. А иногда воображение и вовсе рисовало папу и его газету, которой он обычно отгораживался во время еды и за которую таскал свои ложки с супом.
Полчаса в кровати ей хватило, чтобы отдохнуть, и девушка решила прогуляться. Даже джинсы достала, чтобы сменить красные тренировочные штаны. Но передумала и вышла на улицу, в чём была.
На бревнышке у пруда кто-то сидел. Было темно и видно не очень отчетливо, да и очки Шурочка давно сняла. Очки были «для дали» – телевизор смотреть, автобусные маршруты издалека узнавать, формулы с доски списывать. В деревне они оказались ни к чему. Автобусов здесь нет, телевизор она, судя по всему, не увидит ещё месяц, доску в аудитории – тоже, а на кухне от очков одна морока. То запотеют, то с носа сползут.
Ага, Леночка там, – разобрала Шурочка знакомое хихиканье. Ира там, Элька. Четвертая фигура была явно мужской – на томные Ирины вопросительные интонации мужчина отзывался уверенным баритоном.
Ну, вот и нашлись подружки!
Шурочка подошла:
– Привет! В компанию примете?
– А, Шурочка, привет! Садись.
Ира подвинулась на бревне, как бы освобождая Шурочке место, хотя места и так хватало. Теперь Ира сидела вплотную к парню. Шурочка бросила на него быстрый взгляд – ничего особенного, носатый какой-то, – и села рядом с Ирой.
– Ну, и что дальше-то было… – теребила парня Леночка.
– Ну, дальше… Дальше, это, троса привязали к машине и тянуть, это, стали. Не идёт, собака! А Петька-то, водитель, решил на другую сторону-то перейти и стал через трос, это, перешагивать. Как раз он его между ног, это, пропустил, а машину из ямы-то и вырвало. Трос, это, натянулся, ну, как струна, и Петьке, это, прямо по хозяйству.
– Ужас какой, – прижала Леночка ладошки к разрумянившимся щекам. – И что потом?
– Ну, это, в госпитале пролежал два месяца. Вместо хозяйства же, это, синяк. Он говорит, ему доктор написал этот, как его, ди… ди…
– Диагноз? – высунулась из-за Иры с подсказкой Шурочка.
– Точно, диагноз. Мы с парнями ржали, я слова наизусть выучил «Ушиб мошонки и прилегающих, это, мягких тканей металлическим предметом».
– Он остался калекой? – спросила Шурочка. Ей было очень жаль незнакомого Петьку.
– Не, оклемался. Ему девка его письма писала, сказал, что женится.
– Это у них в армии произошло, – объяснила Леночка. А парень развернулся к Шурочке и сказал:
– Слушайте, девчата, а чё вы меня с подружкой-то не знакомите?
– Шур, знакомься, это Вася, наш защитник. Он велел деревенским к нам не приставать, – протараторила Ира. – Вася, а почему ваши мужики так себя ведут?
– Как?
– Ну, пьяные ходят, матерятся всегда, к нам в первую ночь вломились.
– Да они, это, не со зла. Здесь прошлый-то год девчачий отряд из Томска на току работал. Учительши, чё ли, с педагогического. Меня-то не было, но мужики хвалились, что девки, это, дружили с ними хорошо. Они думали, это, и вы дружить захотите
Вася рассказывал, а Шурочка страдала. Так вот ты какой, танкист-тракторист! Ей было жаль расставаться с мыслью, что он ничуть не похож на актёра Тихонова. Похож Вася был на маму, Анну Михайловну. Те же круглые глаза, тот же крупный нос. Серые волосы. Наверное, такие же у Анны Михайловны были до того, как она их выкрасила в рыжину. Рот Шурочка разглядеть не успела, а выглядывать из-за Ириного пухлого плеча было неудобно.
– Слушайте, девчата, а пойдёмте по Гореловке гулять! Я вам деревню покажу! – воодушевился вдруг Вася и вскочил с бревна. Он встал перед девчонками, сунув руки в карманы и оглядывая всех четверых по очереди, задерживая взгляд на каждой. Шурочке показалось – оценивающе. Губы у него тоже оказались тонкими, как у мамы.
– Пойдем, погуляем? – теперь он смотрел прямо на Шурочку, и она почувствовала, как запылали щеки. «Он меня выбрал. Не Зиненко, меня!»
– Пойдём, – легко поднялась она с бревна и обернулась к подругам: – Девчонки, пойдёмте!
– Ой, нет, Шур, вы уж вдвоем идите, – поджала губы Ира. – Устали мы за день лопатами ворочать, мы тут посидим.
– Ага, – прыснула Леночка, – нам Вася и так целый день анекдоты рассказывал. Истории всякие про армию. Пусть теперь тебе расскажет, в свежие уши.
– Ты там поаккуратнее, Василий, – теперь подключилась Эльвира. – Не вздумай нашу Шурочку обижать.
– Да я чё, не понимаю, чё ли, – откликнулся Вася.Сложив руку кренделем, подставил Шурочке оттопыренный локоть: – Прошу!
И повел её в обход пруда в ночь. В пруду отражалась уже убывающая луна и крупные острые звёзды.
Глава 7
«Дорогая мамочка! Порадуйся за меня, я счастлива. У меня есть любимый человек. Он очень хороший, его зовут Вася. Он тракторист, он совсем не пьёт. Мамочка, мне уже восемнадцать лет, и я решила, что выйду за Васю замуж. В городе он жить не сможет, да и негде там. А здесь нам дадут большой хороший дом. Я пока живу у его сестры Лизаветы. Она очень хорошая. И мама у него хорошая, добрая такая. Ты не волнуйся, я понимаю, что институт нельзя бросать, я и не брошу. Я переведусь на заочный. Вася сказал, что он будет отпускать меня на сессии. А я здесь работать буду. Может, поварихой в столовой – у меня уже хорошо получается. Или на ферме. А что, коров доить научусь! Ты не волнуйся за меня, мамочка. Я уже взрослая. И у меня всё будет хорошо».
Шурочка поставила точку, ещё раз перечитала письмо. И пока писала, и сейчас, когда перечитывала, она не могла избавиться от ощущения, что на самом деле она не так счастлива, как убеждает в этом маму. Чувствовала она себя странно, будто у неё в голове сидело две Шурочки. Одна собиралась замуж за Васю, писала письмо маме и планировала остаться жить в деревне. Другая всё время пихалась острым локотком и нашёптывала: «Может, не надо?»
«Ну как же – не надо? – заспорила первая Шурочка. – У нас ведь случилось ЭТО. И он теперь хочет на мне жениться. И я его полюблю… обязательно…»
Шурочка вложила письмо в конверт, заклеила, написала адрес и застыла, глядя на такое знакомое, с детства родное название ташкентской улочки. Она представила мамино лицо, но оно вдруг сменилось другим женским лицом, носатым, с круглыми светло-серыми глазами в белесых ресницах, с жирными чёрными линиями на месте бровей, с яркой помадой на тонких губах и ярко-рыжими прядями на лбу. Потом в памяти всплыло мужское лицо, тоже со светло-серыми, глубоко посаженными глазами в обрамлении белёсых ресниц и тонкими губами под крупным с горбинкой носом. Вася был очень похож на свою маму, просто одно лицо.
Шурочка вдруг почувствовала волну щемящей тоски и сожаления, что всё произошло так быстро и… не совсем правильно, что ли. Когда Вася увёл её от девчонок, Шурочка рассчитывала совсем на другое. Деревня, луна, звёзды, тракторист – всё это было так красиво, так романтично. Почти как в книжках! Дальше, по сюжету он должен был встречать с ней рассвет на берегу реки (правда, реки нет поблизости. Ну пусть тогда в поле встречает!) Собирать ей букеты полевых цветов (блин, осень, отцвели уже… Ну тогда из рябиновых веток!)Они должны были полюбить друг-друга красивой любовью. Такой, какую она предвкушала, и ждала, и звала уже целый год! И только потом – ЭТО.
А получилось не так. В тот вечер Вася провел Шурочку вдоль берега пруда и вывел к трём березам. Они росли очень близко друг к другу и образовывали что-то вроде беседки. Под берёзами кто-то соорудил нечто вроде скамейки: нетолстое бревнышко, пристроенное на два кругляша. Шурочка уселась на брёвнышко, Вася примостился рядом и обнял её за плечи. Впервые в жизни её обнимал мужчина! Шурочка не возражала, но и плохо представляла, что нужно делать дальше.
– Как же тут красиво! – сказала она романтическим голосом, откинулась на Васино плечо и запрокинула голову, как бы пытаясь разглядеть звёзды сквозь шуршащую над головой листву.
– Ага, ничё так, – отозвался Вася, взял Шурочку за плечи, развернул к себе, близко-близко придвинул к ней лицо.
«Сейчас поцелует, – догадалась Шурочка. – Интересно, а куда он денет свой нос?»
Вася нос куда-то дел и впился в Шурочкины губы так, что она почувствовала привкус собственной крови. Потом, оторвавшись от её рта – Шурочка почувствовала, как распухают губы, – Вася принялся целовать шею, одной рукой сдвигая высокий ворот свитера, а второй забираясь под свитер снизу и путаясь в крае футболки.
– А ничё так сиськи у тебя, крепкие. Маленькие только, – прокомментировал он, добравшись-таки до Шурочкиной груди и пошарив по ней ладонью. Ладонь была жёсткой и шершавой. Романтика резко закончилась, и Шурочка начала отодвигаться.
– Ты чё, обиделась? – Вася заглянул ей в лицо.
Обиделась! Да она вообще перестала понимать, что происходит! А где рассветы? А букеты где? И рука эта на груди… Неприятно.
– Неловко как-то, вдруг увидят, – сказала Шурочка, окончательно освобождаясь. И словно в подтверждение кто-то невидимый в ночи заорал нетрезвым голосом частушку. Орала женщина, явно неблизко, но звуки в ночном воздухе долетали до них почти отчётливо:
«Тракториста полюбила, один раз ему дала, две недели сиськи мыла и соляркою…» – Дальше Шурочка не разобрала.
– Ладно, – согласился Вася и положил руку ей на плечо. – Пошли тогда, это, ко мне в гости. Посмотришь, как я живу. Да ты не бойся, не обижу. И мать дома, это, чаю попьем.
Анна Михайловна встретила Шурочку радушно:
– Здравствуй, деточка. Задружила с моим Васей? Вот и хорошо! Чай пить будете?
– Будем. Мать, ты, это, собирай пока на стол, – откликнулся Вася и повёл Шурочку показывать избу.
Дом, как большинство в Гореловке, был сделан из чёрных круглых бревен. Снаружи эти дома казались хмурыми и неприветливыми. А изнутри, оказывается, был совсем обычным. Стены ровные, оклеены светлыми бумажными обоями. В Васиной комнате – в бледно-зелёную загогулину.
Шурочка присела на кровать с панцирной сеткой, огляделась. Шкаф, письменный стол, тумбочка – вот и вся обстановка. На тумбочке – книжка про Робинзона Крузо.
– Кто читает? – кивнула Шурочка в сторону книги.
– Я. В армии парень один, это, так пересказывал интересно про мужика этого. Я, это, сам захотел почитать. Чё-то трудно идёт, вон, и до середины, это, дойти не могу. Вторую неделю, это, разбираю.
«Может, тоже перечитать, – подумала Шурочка. – А то забыла уже, про что там. В шестом классе проглотила запоем. Попрошу у него потом».
– Хочешь, дембельский альбом покажу?
Не дожидаясь ответа, Вася достал из тумбочки увесистый фолиант в бархатной вишнёвой обложке и гордо водрузил его на стол:
– Во! Я за него Лёхе-художнику пятьдесят рублей отвалил!
«Больше, чем моя стипендия!» – отметила Шурочка. Раскрыла обложку, под обложкой увидела лист полупрозрачной кальки, на котором разноцветными шариковыми ручками была нарисована композиция из танков, штыков, звёзд и лавровых листьев, которые красиво обрамляли надпись: «Дембель 1984». Шурочка перелистнула страницу. Под ней красовался Вася в кителе и фуражке, скалил в улыбке крупные зубы. На плечах у Василия были какие-то дивные погоны, с них красиво свисали шнурки, зацепленные за пуговицу где-то на середине груди.
– Ой, а что это за эполеты с аксельбантами?
– Чё? – не понял Вася.
– Ну, вот такие погоны и шнурки, – объяснила Шурочка. – Разве в армии так носят?
– Не, это мы с мужиками, это, специально к дембелю-то делали.
Шурочка полистала дальше. «В казарме», «Строевая подготовка», «Солдат спит, служба идёт» – каждый раздел фотографий предварялся полупрозрачной страничкой из кальки, разрисованной цветными штрихами, которые складывались в затейливые виньетки и картинки. Эти картинки Шурочке нравились гораздо больше, чем однотипные фотографии: Вася в майке, штанах и сапогах сидит на кровати, Вася в майке, штанах и сапогах лежит на кровати. Вася в гимнастерке, штанах и сапогах стоит по стойке «смирно». Вася в комбинезоне и танкистском шлеме обнимает за плечи двоих таких же чумазых солдатиков.
– Во, вот он, Петька-то, – потыкал Вася пальцем в солдатика справа, – тот, которому хозяйство отшибло!
– Это что, самое твое большое впечатление от армии? – спросила Шурочка.
– Деточки, идите чай пить! – позвала Анна Михайловна.
Они вышли из Васиной комнатки, и Шурочка мимоходом заглянула в дверь по соседству. Судя по всему, за ней была спальня хозяйки. Здесь царствовала двуспальная кровать с железными спинками, накрытая большим розовым покрывалом с бледным рисунком, сделанным из светлых нитей. Мама называла такие покрывала «гобеленовые». В изголовье кровати красовалась пирамида из четырех подушек, накрытая сверху накидкой из тюля. На покрывале ромбом застыла салфетка, вышитая по краю красными нитками. Из-под покрывала почти до пола тянулась кайма из белой материи, тоже расшитая по краю красными нитками. Шурочка ещё успела заметить коричневый полированный трехстворчатый шкаф и зелёные занавески в красных розах. Было пёстро.
На кухне Анна Михайловна усадила их за круглый стол, накрытый клеёнкой, – тоже в крупных розах. На этот раз – в жёлтых. Клеёнка слегка скользила под пальцами, как будто была в сальном налете. В тарелке посреди стола стопкой возвышались жареные в масле лепёшки. Рядом в блюдце нежно желтели то ли густые сливки, то ли мягкое сливочное масло. Стояли вазочки с желтым и тёмным, похожим на вишнёвое, вареньем.
Анна Михайловна придвинула Шурочке чашку с чаем:
– Кушай, деточка, лепёшечки бери, я только что сжарила. Варенье попробуй…
Она не садилась за стол, а стояла сбоку от Шурочки, нависая над столом круглым животом и мощным бюстом. Шурочка зачерпнула «вишнёвое» варенье – в ложку попали круглые темные ягоды, – попробовала. Интересный терпкий вяжущий вкус, сами ягоды твердые, без косточки.
– Что это? – спросила она.
– Это черноплодка, а вот здесь, – Анна Михайловна придвинула поближе вазочку с жёлтым вареньем, – облепиха.
Облепиху Шурочка знала, и ягода эта ей не очень нравилась. Кислая и пахнет лекарствами. А вот черноплодка – это нечто! Шурочка зачерпнула ещё варенья и отхлебнула из чашки чаю. А потом заглянула в чашку и почувствовала, как варенье из черноплодки вместе с проглоченным чаем просится обратно. Внутри чашки красовался ободок каких-то желтоватых остатков, будто сливки осели. Видно, Анна Михайловна не очень тщательно помыла её. Так, сполоснула.
Шурочка сделала несколько глубоких вдохов. Помогло. Тошнота прошла.
– Ты лепешки, лепешки поешь, деточка!
Анна Михайловна плюхнула на блюдце лепешку из стопки и поставила её перед носом у Шурочки. Тёмно-коричневый жареный бок лепешки блестел от жира.
– Вон, маслицем намажь. Свое, домашнее, в городе-то такого нету.
– Спасибо, я не хочу, – поспешно сказала Шурочка, отодвигая от себя и чашку с чаем. – Я не ем на ночь, от этого толстеют.
– Ой, деточка, да ты ж такая худенькая, чего бояться-то. – Анна Михайловна взяла лепешку из стопки, намазала её маслом из блюдца, откусила. Кусочек лепёшки отломился и улегся на её пышной груди, оставив масляное пятно на халате. Впрочем, хуже от этого не стало. Таких пятен на халате Анны Михайловны – фланелевом, когда-то, по-видимому, синем, а теперь почти выцветшем – было предостаточно: и на груди, и на круглом животе, и возле карманов. Прожевав, Анна Михайловна сказала:
– Какая же вы с Васенькой пара красивая! Ты, деточка моя, Васеньки-то держись, он у меня хороший. Самостоятельный. Пьёт в меру. Хозяйственный.
– Ты мать, это, кончай хвалить-то. Как на базаре меня продаешь, нахваливаешь!
Он утёр масляные губы и поднялся из-за стола:
– Шурка, пошли ещё погуляем.
– Пошли.
Шурочка с радостью выбралась из-за стола. На улице куда лучше, чем в этом не очень опрятном доме! Вася вывел её из избы в темные сени и вместо того, чтобы открыть двери на улицу, открыл боковую дверку и завел Шурочку в какую-то комнатку. Тьма в ней была абсолютная, не разглядеть собственной руки.
– Не боись, это моя сарайка, я в ней ночую, пока тепло. Чтобы мать, это, не будить, если поздно возвращаюсь-то, – прошептал в темноте Вася и потянул Шурочку за руку:
– Пойдем!
Она сделала два шага и наткнулась на лежак. А Вася уже усаживал её рядом с собой, и опять всосал Шурочкины губы, неудобно запрокинув её голову. Потом уронил Шурочку на невидимую в темноте постель и начал стаскивать с неё свитер и футболку.
Шурочка не возражала. В темноте было не стыдно, и она изучала новые для себя ощущения мужских губ и рук на её лице, шее, груди, животе. И только когда Вася перешел пограничную линию и начал стягивать с нее штаны, Шурочка опомнилась и запротестовала:
– Не надо!
– Чё не надо-то? Не боись, я осторожно, – откликнулся Вася глухим голосом и стянул с Шурочки штаны. Те самые красные треники, в которых она сегодня весь день крутилась на кухне.
Происходящее было настолько неправильным – она не этого хотела! Нет! – что Шурочка обмерла и словно со стороны наблюдала, что происходит. Вот он шуршит своей одеждой, вот наваливается на неё своим голым тяжёлым телом, – Шурочка почувствовала его горячий живот, – вот больно тычется ей в промежность.
– Ты, это, помогай мне-то, а то я попасть не могу, – сказал он глухим голосом, и Шурочка очнулась.
– Вася, я не знаю как, у меня ЭТОГО ещё никогда не было. Я боюсь! Не надо! Перестань!
– Да не боись, я осторожно!
Вася, похоже, её не слышал. Он изловчился, слегка приподнял её бедра и резким тычком внедрился-таки туда, куда целился.
Шурочка заорала в голос – было очень больно.
Вася замер и зажал Шурочке рот:
– Тихо ты! Мать услышит, соседей перебудишь. Ты чё, в первый раз, что ли?
– Я же тебе говорю, что в первый, – слезы лились по Шурочкиным щекам и скапливались на подушке двумя мокрыми пятнами. – А ты меня не слы-ы-ышишь!
– А чё тогда дала-то?
– Я не давала! Я думала, мы только целоваться будем, а ты-ы-ы…
– Вот дура-то, – беззлобно прокомментировал Вася. – Я чё, не мужик, чё ли? Пришла, легла – и не давала! Ладно, не реви. Женюсь я на тебе. Давай ещё попробуем-то, раз начали.
И Вася опять завозился между её бедрами и буровил её своим невидимым во тьме инструментом. А Шурочка терпела, стиснув зубы и стараясь не орать, чтобы не разбудить Анну Михайловну. И думала, что надо было подстелить какую-нибудь тряпочку. Кровь ведь будет, запачкает всё!
Потом он нашарил для неё какую-то тряпку, и Шурочка стерла с себя какую-то липкость и попросила:
– Проводи меня к нашим!
– Да ладно тебе, оставайся до утра, – откликнулся Вася ленивым, сонным голосом. – Утром с матерью-то и пойдешь кашеварить.
– Вась, мне неловко, она поймет, что мы с тобой, ну, это…
– Да чё неловко-то? Сказал же, женюсь. Завтра и матери скажу. Спи!
Вася пошарил в темноте, накрыл обоих огромным овчинным тулупом, притянул Шурочку к себе так, что она почти уткнулась ему в подмышку, и очень скоро задышал ровно и размеренно. Уснул.
А Шурочка так и не заснула. Истыканная промежность болела. На душе было гадко.
«И это – ОНО? – думала она. – То самое, о чем шептались девчонки? О чём читала в «Анжелике»? Как противно-то… И больно… Неужели женщины вот так всю жизнь терпят? Или проходит со временем? Может, и мне со временем понравится?»
И опять Шурочке казалось – это не с ней. Она – где-то сверху, откуда наблюдает за перепутанной растерянной девчонкой. Девчонке мешала ноющая тяжесть внизу живота, густой запах овчины, который смешивался с ощутимым запахом Васиного пота, мешала его рука, по-хозяйски расположившаяся на Шурочкиной груди.
Шурочка осторожно выбралась из-под его руки. Парень всхрапнул и повернулся на бок. Девушка в темноте нашарила свои одёжки. Трусики, штаны, футболка, свитер, все здесь. Оделась, обулась в кеды, путаясь в потёмках в шнуровке.
– Ты куда? – её возня его все-таки разбудила.
– Я в туалет, ты спи!
Шурочка вышла в сени. В окошко падал лунный свет, поэтому выход она нашла быстро. Дверь открывалась в огород. Ряды грядок начинались почти у крыльца и дальним своим концом упирались в будочку сортира. Они серебрились под лунным светом.
Шурочка огляделась – ущербная луна светит ярко, все видно. Пойдёт-ка она в клуб, и без провожатого доберётся. И Шурочка помчалась через всю деревню к клубу, обратно в свою привычную жизнь.
* * *
Сменившая Наталью Анна Михайловна смотрела на Шурочку ласково и даже присела помочь почистить картошку, между делом заведя разговор про своего Васеньку. Каким он был маленьким, как болел свинкой, как застрял в дыре в штакетнике, как обронил в дырку в уборной отцовский башмак. Рассказывала, что любит кушать Васенька – лук не любит, поэтому она в борщ ему лук не зажаривает. А пельмени любит, она зимой для него по полмешка пельменей намораживает.
– Ты пельмени-то умеешь лепить, доченька?
– Умею, Анна Михайловна.
И тут у Шурочки вдруг зазвенело в ушах и поплыли тёмные круги перед глазами. Она откинулась к стене, пережидая головокружение.
– Что с тобой, доченька? Ты прям побледнела вся! Болеешь, что ли?
Чернота схлынула, Шурочка открыла глаза и встретилась взглядом со светло-серыми глазками Анны Михайловны. Васина мама смотрела на неё с тревогой и досадой. Так смотрят на румяное яблоко с червоточиной.
– Все, уже прошло, это я не выспалась.
– А, ну да, ну да. Дело молодое, ночи короткие, – закивала Анна Михайловна. – С Васенькой, наверное, до утра продружили?
Слово «продружили» так не вязалось с тем, чем они занимались ночью с Васенькой, что Шурочка не нашлась, что ответить, неопределённо повела плечами и сосредоточенно занялась очередной картофелиной.
– Шур, я вот чё думаю, – продолжала между тем повариха, – поселяйся-ка ты в доме у Лизки моей. Чё тебе в клубе-то жить, как в казарме какой.
– Ой, неудобно, наверное, – откликнулась Шурочка, представляя избу вроде дома Анны Михайловны.
– Да удобно! Живёт она без мужика, места много. Ей совхоз полкоттеджа дал, три комнаты и кухня. Она-то у меня по-городскому живёт. Давай, я скажу Ваське, чтобы тебя в гости сводил, познакомил!
– Ладно, – согласилась Шурочка – познакомлюсь.
И отправилась варить суп.
В меню на сегодня значился «полевой». Шурочке понравился его простой рецепт: картофель, пшёнка, заправка из лука и моркови. Просто, быстро, минимум мороки, не то, что с борщом. И вкусно!
Суп почти сварился, густой, красивый. Шурочка вытряхнула в котел мелко порезанный укропчик из миски. Чудно все-таки готовить такими порциями. Картошки на этот суп ушло полведра, пшенки – килограмма два, не меньше. Она никак с пропорциями угадать не может. В этот раз почти угадала – суп хоть и густоват, но это суп, а не «шавля», как обозвала как-то мама слишком густое, напоминающее кашу варево, первый в Шурочкиной жизни самостоятельный рисовый суп. Шурочка на минутку застыла над котлом, вспоминая, как она варила этот суп-шавлю с рыбными консервами, и каким он был вкусным. «О, дочь, хорошо придумала, – сказал тогда папа, – сразу первое и второе в одной тарелке. Мать, перенимай».
– Шур, ты чё там в котел-то заглядываешь, – вытащил её из воспоминаний голос Анны Михайловны, – случилось чего?
– Все нормально, суп уже сварился, осталось посолить, – откликнулась Шурочка.
Оказалось, что соль почти кончилась, в бумажном мешке перекатывалось только два увесистых комка. Идти разыскивать Люду-заведующую, просить ключи от кладовки и ворочать новый мешок с солью? На это у Шурочки явно не было сил. Так, если поварешками сыпать, достаточно две поварешки на котел. «Интересно, – взвесила Шурочка в руках глыбу поменьше, – это больше, чем две поварешки?»
– Анна Михайловна, – позвала она, – как вы думаете, столько соли не много будет?
– Кидай, кидай, дочка, – отмахнулась повариха, не отвлекаясь от своего гуляша.
Шурочка с сомнением поглядела на соляной комок. Нет, отковыряет-ка она половинку. Если что, досолит.
Половинка глыбы булькнула в супе и пустила весёлые мелкие пузырьки. Шурочка размешала варево поварешкой и попробовала. Мамочки, пересолила! То, что она попробовала, больше всего напоминало горячий рассол.
– Анна Михайловна, что делать! Я суп пересолила. И сильно!
– Ох, деточка, ты сегодня совсем чудная, – охнула повариха, отведав Шурочкиного варева. – Соль голимая!
– Что делать? Выливать, да? Новый варить?
– Людка тебе выльет, с зарплаты твоей вычтет. Мы вот что сделаем.
Анна Михайловна сняла с плиты ведро с кипятком и долила в котел с супом. Затем кинула туда кусок сливочного масла и вытряхнула полпачки лаврового листа. Потом попробовала и кивнула:
– Сожрут!
Шурочка осторожно сняла пробу – суп оставался соленым. И невкусным. Но глотать, не выплевывая, это варево уже можно.
В обед она разливала за стойкой этот суп по тарелкам, подавала его шоферам и все ждала, что те начнут возмущаться. Но те ничего, ели, только хлеба брали больше обычного. «Хорошо, хоть наших в столовой нет», – думала Шурочка, рассматривая стопку чистых тарелок. На ток и в поля обед привозили на место.
– Эй, девка, кто тут у вас влюбился!
Шурочка подняла глаза – по другую сторону стойки стоял чернявый шофёр с тяжёлым взглядом. Он хмуро оглядел Шурочкин клеёнчатый фартук, в котором она разливала суп, задержался взглядом где-то в районе груди, а потом посмотрел ей прямо в лицо:
– Слушай, краля, в первый и последний раз я ем такую бурду. В следующий раз надену тебе на голову!
– Ты чего девку-то пугаешь! – выскочила из-за Шурочкиной спины Анна Михайловна. – Суп ему не понравился! Бабе своей будешь указывать! Не нравится – не жри! Ишь, на голову он наденет! Себе надень, может, ума прибавится!
«Боже мой, как стыдно!» – Шурочка опустила голову и постаралась сдержать слезы. Мужик уже давно выматерился и ушел, а Шурочка все стояла в оцепенении.
– Девушка, супчику налейте!
Голос был молодым и весёлым. Шурочка подняла глаза. У стойки стояли трое парней. Двоих из них, высокого кудрявого красавца и низенького горбоносого узбека, она знала – примелькались на общих лекциях, когда в большой аудитории собиралось по шесть групп. Третьего видела впервые. Неужели остальные студенты уже приехали?
– Мальчики, суп не очень вкусный. Может, вы только второе возьмете?
– Да ладно, нам после студенческой столовки все вкусно. Наливайте! – продолжал незнакомый парень. Он с интересом разглядывал Шурочку и улыбался. Шурочка принялась разливать суп, украдкой поглядывая в ответ. Смешной! И симпатичный. На Джона Леннона похож. Усики такие забавные, как пушок над губой. Наверное, не брился ни разу.
Парень был одет в брезентовую куртку и брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Куртка перетянута широким солдатским ремнем, что делало парня похожим на солдата. Правда, причёска у него была явно не солдатская – пряди темных волос отросли до самых плеч. Двое его приятелей тоже были одеты в куртки и штаны защитного цвета – стройотрядовский комплект.
– Солдатиков, чё ли, привезли? – поинтересовалась Анна Михайловна, которая подошла к стойке, чтобы подать парням гуляш с гарниром.
– Нет, Анна Михайловна, это остальные наши студенты приехали.
– Как, приехали? А чё Людка-то не предупредила? У нас же закладка на сорок человек, все по счёту! Сколько привезли-то?
– Не знаю, сейчас спрошу. Ребята! – крикнула Шурочка студентам. – Большая группа-то приехала?
– Пятнадцать человек! Мы – самые голодные! – откликнулся темноволосый парень, и Шурочке стало приятно, что откликнулся именно он.
В столовую вошли ещё пять студентов и выстроились у стойки веселой очередью.
– Так, – прикинула быстро в уме Анна Михайловна, – гуляша покладу поменьше, а в суп ещё воды плескану, пусть пожиже будет. И ещё яишню сейчас сделаю, я как раз принесла яичек-то на продажу. Её будем с салатом подавать, гуляша на всех не хватит. Ничё, покормим. Ну, прибавилось нам работы-то!
* * *
– Шурка, ты скоро?
– Сейчас, сейчас, почти уже!
Вася пришёл к закрытию столовой и теперь ждал, пока Шурочка всё приберет и приготовит к завтрашнему дню. Анна Михайловна уже час как ушла, мол, корову надо встретить и подоить, ты уж тут сама, доченька. И даже ключи ей отдала от входных дверей. Ушла повариха с полными сумками. Совершенно не таясь от Шурочки, сложила в них вилок капусты и увесистый шмат говядины. От гуляша отщипнула, не иначе.
Шурочка наскоро замела капустные ошмётки, валявшиеся вокруг котлов. Ох, и досталось им вечером жару! Никогда бы не подумала, что так хлопотно сготовить на дополнительных пятнадцать ртов! На ужин Людмила распорядилась приготовить овощное рагу и даже сама помогала им – лук почистила. А Шурочка перечистила восемь огромных вилков капусты, тазик моркови и полведра картошки! Никакого перерыва днём, естественно, не получилось. А она думала, что сможет поспать хоть часок! Шурочка аж раззевалась от этих мыслей.
– Ну, пошли, чё ли?
Парень явно маялся ожиданием, и Шурочка решила закругляться. Утром прибежит чуть пораньше – и всё успеет!
– Все, я готова, куда идем?
– Ну, к нам идем. Мать корову подоила, велела тебя приводить на парное молоко.
– Ой, Вась, а может, к сестре твоей в гости сходим?
Шурочке молока не хотелось абсолютно – вспомнился вчерашний чай из грязной чашки.
– К Лизке, чё ли? Ну, пошли, – согласился Вася.
Жильё Васиной сестры оказалось очень даже ничего. Не изба из чёрных брёвен, как у Анны Михайловны, а аккуратный светлый коттедж. Стены в бежевой штукатурке, крыша покрыта крашеной жестью. Такие коттеджи, восемь домиков, образовали почти целую улицу. Стояли они гораздо ближе к клубу, чем изба Анны Михайловны, но Шурочка ещё в эту сторону не ходила. Каждый домик на два крылечка, двор посерёдке разделен штакетником: сразу видно, что коттеджи на два хозяина.
– Это директор совхоза для молодых специалистов-то отстроил, – объяснил Вася. – Лизке дал как бухгалтеру. В соседках у нее Валька-скотница. В том вон доме агроном живет, там, это, – зоотехник. А во-о-он те дома еще строят, – кивнул Вася в конец шеренги коттеджей. – Хочешь посмотреть-то?
– Хочу.
Они дошли до строящихся домиков, и Шурочка заглянула в дверь. Прямо от порога начиналась комнатка. Вместо пола в комнатке почти по периметру была вырыта глубокая, выше Шурочкиного роста, яма.
– Ой, а зачем это?
– Подпол будет. Потом, это, полы сделают сверху, – снисходительно объяснил Вася.
На другом конце ямы сквозь дверные проёмы Шурочка заметила ещё две комнаты. Там полы уже были настелены – жёлтые ровные доски. Наверное, это от них в домике стоял запах сосновой смолы.
– Хочешь в таком жить? – спросил Вася. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Мне директор, это, пообещал, как женюсь-то, жильё дать.
Шурочка попыталась представить, как она хозяйничает в чистом светлом домике.
– Тут место есть и сарайку поставить. Кабанчика заведём, курей, это, кроликов, всё как у людей, – продолжал Вася.
Теперь Шурочка представила чистенького розового поросёночка, белоснежных курочек, сереньких пушистых кроликов с розовыми подвижными носами. И вот она выходит во двор, щедро разбрасывает зерно, кричит: «Цып-цып-цып», – и вся эта живность сбегается к её ногам и благодарно хрюкает, квохчет и – какие звуки издают кролики? – сопит.
Подошли к дому Лизаветы. У забора стояла лавочка, окруженная бурно разросшимися полыхающими на солнце оранжевыми цветами. За забором Шурочка успела заметить и оценить чистый дворик с дощатой тропинкой от калитки к двери. Вторая тропинка вела вглубь огорода, к аккуратной будочке сортира. Возле сараюшки, сколоченной из потемневших досок, были врыты два столбика, между ними – верёвочные качели. На качелях сидел мальчик лет восьми. Второй, явно постарше, раскачивал брата, помогая ему взлетать все выше и выше.
– Ванька, ты, это, уронишь Степку-то, – прокричал от калитки Василий, заходя во двор. – Мамка дома?
– Дома!
Ванька бросил свое занятие и побежал в дом:
– Мам, дядя Вася пришел! С тётей!
Лизаветой оказалась та самая модно одетая женщина, которую Шурочка встретила возле правления в день приезда. Она тоже внешне была очень похожа на мать – выдающимся носом и тонкогубым ртом Анна Михайловна, видимо, наградила всё своё потомство. Но на этом сходство кончалось: подтянутая стройная фигура, аккуратный домашний ситцевый халат весёлой расцветки. Брови выщипаны в тонкую линию, ресницы подкрашены в самый раз, губы откорректированы розовым перламутром. Лизавета ничем не походила на деревенскую жительницу и даже перещеголяла завстоловой Людмилу.
Лизавета окинула Шурочку приветливым взглядом и сказала доброжелательно и с явной симпатией:
– Здравствуйте, вы Шурочка? Мне мама рассказывала, что к ним в столовую студентку в поварихи определили. Но не говорила, что такую хорошенькую. Ишь, Васька, заприметил девушку, – шутливо погрозила она в сторону брата, – не вздумай ей голову морочить!
– А я чё, я ничё, я и жениться могу, – забормотал в ответ Вася, а Шурочка почувствовала, как её щёки обдало жаром. Было приятно, что Лизавета назвала её хорошенькой, и неловко, что та, кажется, догадалась, что у неё с Васей… отношения.
– Ребятки, давайте я вас покормлю! У меня картошка сварена, и кролик есть тушёный, и огурчики. Давайте!
Шурочка вдруг поняла, что жутко голодна. С этим авралом в столовой она совсем забыла поесть! И потом не вспомнила – Вася пришел. Она стянула с себя свитер, – тепло в доме, Лизавета, вон, в лёгком халатике ходит,– и села к столу.
Картошка лежала на блюде – рассыпчатая, посыпанная мелким укропчиком. Шурочка в который раз подивилась, какая здесь, в Сибири, картошка. Дома, в Ташкенте, вареная картошка совсем другая – твёрдая, скользкая, как обмылок. Поэтому дома просто так картошку они не варили – жарили, тушили, это да. Да и вообще редко готовили картофель – мама предпочитала баклажаны, перец, зеленую фасоль, патиссоны. Слишком богатыми были их дачные грядки, чтобы ограничиваться картофелем. А вот за год жизни в Томске Шурочка съела картошки, наверное, больше, чем за десять лет в Ташкенте.
Они с девчонками её и жарили, и просто варили, сбрызгивали местным подсолнечным маслом – оно так вкусно пахло семечками! – и съедали с удовольствием. Самое интересное, что Шурочка совсем не растолстела от такой еды. Хотя девчонок от картофельно-булочной диеты слегка разнесло. Наверное, сказались её занятия бальными танцами.
Шурочка записалась в студенческий клуб чуть ли не в первый месяц учёбы и три раза в неделю по два часа отплясывала вальсы, румбу и ча-ча-ча. Ноги после занятий гудели колоколом, Шурочка лежала по полчаса, задрав их на спинку кровати, чтобы кровь отливала. А все булочки и картошка выходили с потом, который к концу двухчасового танц-марафона так пропитывал футболку, что хоть отжимай.
«Интересно, а тут в клубе есть бальные танцы? Наверное, нет», – с грустью подумала Шурочка и, чтобы отвлечься от мыслей о том, чего ещё, привычного и приятного, нет в деревне, положила себе картофелину – та от одного прикосновения вилки рассыпалась на мягкие куски – и хрупнула огурцом. Огурец был крепкий и очень вкусный: в меру солёный, чуть сладковатый, с отчетливым ароматом укропа, чеснока и ещё чего-то незнакомого, но очень аппетитного
– М-м, какие огурцы вкусные! Никогда таких не ела.
Девушка аж зажмурилась от удовольствия. Потом открыла глаза и перехватила встревоженный Лизаветин взгляд.
– Тебя на солёное тянет?
– Ой, да меня всю жизнь на солёное тянет, – засмеялась Шурочка. – Другие конфеты трескают килограммами, а я у мамы огурцы маринованные таскала банками трехлитровыми! Но у неё совсем другие, такие вкусные никогда не получаются!
– Я тебя научу, – откликнулась Лизавета, – в выходные как раз солить буду, приходи, поможешь. Или лучше совсем переходи ко мне жить! Вот прямо сейчас ночевать оставайся, а завтра вещи принесешь.
– А удобно? – спросила Шурочка. Идея поселиться у Лизаветы нравилась ей всё больше и больше. Совершенно городская трёхкомнатная квартирка с чистенькой кухней и современной обстановкой совсем не напоминала неопрятную избушку Васиной матери. А Лизавета обращалась к ней так, что Шурочке становилось легко и просто. Пожалуй, впервые с момента знакомства с Васей она чувствовала себя непринуждённо.
– Удобно. Пойдем, покажу, где ты будешь спать.
Лизавета привела Шурочку в уютную спаленку.
– Вот, располагайся.
– Мама, а Степка с качелей упал, – раздалось у порога, а следом послышался мощный басистый рев.
– Ах ты ж, вот же ж ещё беда, – вскинулась Лизавета и побежала на рёв. А Шурочка осталась осматриваться.
В комнате стояла кровать-полуторка с деревянными спинками и пружинным матрацем, накрытая новеньким покрывалом салатной расцветки. Покрывало отлично гармонировало с фисташковыми стенами, бледно-зелёными шторами на окнах и зелёно-бежевым ковром на стене. У другой стены стоял трехстворчатый шкаф с зеркалом во всю дверку. Шурочка подошла к дверке и впервые за последние десять дней отразила себя в полный рост. Синяя футболка из тончайшего трикотажа с вырезом-лодочкой – итальянская, досталась от сестры Любаши – красиво облегала небольшую крепкую грудь. Голубые джинсы – марка «Тверь», не хуже индийских, отстояла за ними в Томском ЦУМе два часа в очереди – начинались чуть ниже тонкой талии и ладно облегали круглые бедра. Разлохмаченные кудряшки – надо причесаться – обрамляли высокий лоб, выбивались, убранные за уши, каштановыми прядями на совсем не толстые щеки и вместе с аккуратным, слегка вздернутым носом составляли очень симпатичный портрет. Даже веснушки его не портили. А глаза, – надо же, без очков какие большие! И цвет у них – Шурочка приблизилась к зеркалу, вглядываясь, – не карий, как она всегда думала, а какой-то чайный, что ли.
Вот так, в полный рост, с новой прической и без очков, Шурочка видела себя впервые. Она даже замерла от встречи с незнакомкой в зеркале.
– Хороша краля-то!
Рядом с незнакомкой отразился Вася. Коренастый, выше Шурочки на полголовы, с волосами мышиного цвета, зачёсанными на лоб ровной челкой. С горбатым носом, круглыми, глубоко и близко к переносице посаженными глазами, крупными желтоватыми зубами, обнажившимися в довольной улыбке. Что общего у него с той красавицей в зеркале?
Вася притянул девушку к себе, развернул и впился ей в рот поцелуем. «Ну да, – вяло подумала Шурочка, – что уж теперь, у нас уже всё было, и я должна выйти за него замуж».
Она осталась у Лизаветы, и та, не спрашивая, постелила им с Василием одну постель. И Шурочка опять лежала колодой, терпела тяжесть его тела и боль в промежности, кусала губы и старалась не кричать, чтобы не напугать детей.
Она вспоминала всё это, сидя над дописанным письмом. За какие-то два дня и столько всего случилось! Но разве об этом напишешь маме? Шурочка ещё раз оглядела заклеенный конверт и убрала его в кармашек своей сумки. Успеет ещё послать.
Глава 8
– Слушай, Шура, ты что-то совсем пропала у этой Васиной сестрицы. Чего не заходишь к нам? Вчера знаешь какую дискотеку возле клуба устроили! Пыль столбом, доски ходуном, чуть на щепочки не разнесли их танцплощадку! И сегодня опять будет. А положи мне мяса получше, вон тот кусочек кинь! И сметанки погуще!
Ира Зинчнко внимательно наблюдала, как Шурочка орудует поварешкой. Студентам сегодня дали выходной, и они обедали в столовой. На первое сегодня был рассольник. Мясо к нему – те обрезки, что Шурочка настрогала с отварных мослов, – лежало в отдельной тарелке. Сметана – густая, аж ложка стоит – в алюминиевом ковшике.
– На, бери аккуратнее.
Шурочка протянула Ире тарелку, почти до краев наполненную супом. Посредине рыжей от томата рассольниковой глади плавал островок сметаны. Из него торчал кусочек мяса. Ира утащила тарелку на стол и вернулась ещё за двумя – для Леночки и Эльки. Девчонки вот-вот должны были подойти.
– Ну, так придешь сегодня на дискотеку?
– Не знаю. Приболела я чего-то.
Шурочка, действительно, чувствовала себя больной. Вчера, в её выходной, они с Лизаветой полдня солили огурцы, потом убирали за поросенком. Огурцы солить было весело и вкусно. Лизавета уложила на дно эмалированного ведра, примерно на четверть, пряные травы, чеснок, затем, почти до края, – пупырчатые, предварительно замоченные в колодезной воде огурчики, засыпала их стаканом сахара, двумя стаканами крупной серой соли и поставила в подпол. Шурочка подавала ей вёдра вниз, в подпол, – тяжёлые! А Лизавета спокойно принимала их и составляла в полумраке, пахнувшем теперь не только картошкой, но и букетом из смородины, хрена, зонтиков укропа и чеснока. Травы издавали такой аромат! Не надышишься!
Поросёнок тоже издавал аромат – не вздохнуть. Он был вовсе не розовым, как представлялось Шурочке, а пятнистым, чёрно-белым. Лизавета чистила за поросенком в сарае, а Шурочка помогала свинячьи отходы в яму относить. Яма была вырыта в конце огородов, идти к ней было метров триста. Чтобы не затягивать с ароматными ходками, Шурочка просила Лизавету класть в ведра побольше, и та наваливала отходы свинячьей жизнедеятельности, перемешанные с опилками, почти до краев. Потом они носили из колодца воду для бани, потом мылись. В бане Шурочке все время хотелось прикрыться – постоянно чувствовала на себе Лизаветин оценивающий взгляд. Потом заглянула в гости жена Васиного брата Ирина, и теперь глазела Шурочка, с удивлением отмечая морщинки на её лице, устало опущенные утолки губ. Гостья казалась старшей сестрой красавицы с Доски почёта и никак не выглядела на свои двадцать два. Все тридцать! И руки – шершавые, с вздувшимися венами.
«От дойки это, – заметила Ирина Шурочкин взгляд. – Каждый день ведь без выходных на ферму бегаю. У меня пятнадцать коров».
А потом вдруг у Шурочки началось кровотечение, хотя для месячных было не время, с последних всего две недели прошло. И теперь её больше всего хотелось прилечь.
Ох, как же она устала! И невестой быть устала, и вообще. И Вася вчера психанул, что им нельзя, ну, это… И ушёл. Хотя ей облегчение – не будет пока приставать со своей постелью…
– Шурка, Шурка, привет! Ты куда пропала? Приходи сегодня, танцы будут! Знаешь, какого мы вчера дали жару!
Теперь уже Эльвира и Лена брали второе для себя и для Иры. На второе был неизменный гуляш – в деревне они жили неделю, и каждый день поварихи готовили гуляш. Только гарнир меняли. Сегодня сварили рис.
– Не знаю, девчонки, что-то некогда мне. И устаю.
– Да ладно тебе, некогда! Приходи! И Васятку веди, посмотрим, как танцует. А то что-то скучная ты какая-то.
Девчонки подхватили свои тарелки со вторым, стаканы с компотом и убежали к столу.
«Может, правда прийти?»
– Ну, Зоенька, выйдешь уже за меня замуж? А то будешь ломаться, – передумаю!
Кто-то из шофёров, сдавая грязные тарелки, опять заигрывал с Зоей-посудомойкой, умственно отсталой девицей лет тридцати пяти.
– Уйди, уйди!
Дурочка посудомойка краснела и отмахивалась от очередного «жениха» красной, распаренной в горячей воде ладонью. Старательная, исполнительная и стеснительная Зоя посуду мыла чисто и мусор выносила без напоминаний. Хотя какой там мусор, только отходы пищевые. А их по очереди расхватывали и поварихи, и Людмила – каждая откармливала дома по кабанчику. Теперь, наверное, и Шурочке надо будет в очередь записываться. Вася ведь тоже хочет… кабанчика.
– Девушка, плесните-ка нам вашего замечательного супчику.
Шурочка подняла глаза. Напротив стояла та самая троица, которую она пыталась отговорить есть пересоленный суп: кудрявый высокий красавец, маленький смуглый носатый узбек и темноволосый парень, похожий на Джона Леннона. Шурочка плеснула в три тарелки, щедро плюхнула по полной ложке сметаны, выбрала кусочки мяса посимпатичнее. Узбек и красавец осторожненько, чтобы не расплескать, понесли свои тарелки к свободному столику, а «Джон Леннон» задержался:
– Спасибо! Скажите, а вы любите танцевать?
– Люблю.
– У нас танцы вечером. Приходите! Это возле клуба. Там и наши, и ваши собираются.
– Я знаю, где это.
– Значит, придёте?
– Женька, хватит кадрить, освобождай место, вон, очередь собрал!
Крупная и рослая, как гренадёр, блондинка оттеснила парня и распорядилась:
– Так, два супа, один без сметаны, обе ложки во второй!
Шурочка налила супу, добавила сметану и кинула в тарелки к гренадёрше два самых жилистых мясных обрезка. Надо же – Женька, почти тезка Джону Леннону.
* * *
«Когда нам было по семнадцать-восемнадцать лет!» – надрывалась группа «Примус». Или «Динамик»? Шурочка их путала, да и не особо старалась отличать. Музыка ей нравилась – весёлая, быстрая, сплошь рок-н-роллы. Она ждала-ждала Васю, не дождалась и уже почти в десять пошла к клубу одна. Хотелось встряхнуться, увидеться с девчонками и проснуться, что ли. Как-то быстро всё с ней произошло. Вася, Лизавета, Анна Михайловна так быстро и основательно втянули её в свою жизнь, что иногда казалось: она последние дни не живет – кино смотрит. Или сон.
– Эх-эх-эх, оп-па, оп-па!
Посреди пустой дощатой танцплощадки резвился Васька Перец. Под рок-н-ролльные ритмы он выделывал нечто невообразимое: выбрасывал вперед ноги в кирзачах, как бы завершая этим каскад быстрых хлопков в ладоши над головой, по груди, по заднице, по коленям и – оп-па! – руки в стороны, мах вперед от бедра.
– Глянь, что вытворяет!– прыснула Леночка. Она наблюдала за Васькиными коленцами и веселилась. – Помнишь, как он нас в первую ночь напугал? Ты знаешь, совсем неплохой парень оказался. Не злой, шутит так смешно!
– Где это он с тобой шутит? – заинтересовалась Шурочка.
– А он на току с нами работает. Так смешит, аж работать не могу. Не то, что твой Васятка, ходит, важничает, бирюк бирюком. Его там кем-то вроде бригадира назначили. Пытается нами командовать! Так мы его и послушались! Да и мужики не очень слушаются. Ой, сегодня же они чуть не подрались!
– Кто?
– Да твой Васятка и мой… в смысле Перец. Васятка начал командовать, чтобы Перец от нас отошёл, тот его послал на три буквы. Васятка – драться, Перец – ему в глаз! Ты поэтому одна пришла, да?
– Наверное.
Перец по-цыгански затряс плечами и прошёлся по периметру толпы, наблюдавшей за Васькиными коленцами от бортиков танцпола. На саму площадку никто не выходил – кому нужна контузия?
– А ну, кто смелый-то, выходи плясать! Эй, краля, выходи! – остановился он против Шурочки, глянул с вызовом. И от этого вызова Шурочка вдруг зажглас:
– Ты только ногами не размахивай, зашибешь!
Она выскочила на середину, поймала ритм и запрыгала, как на пружинке: колени, пятки, плечи, кисти – здорово, почти как на занятиях танцами!
– Давай, давай, давай, давай! – кричал Перец.
Он послушался и ногами не размахивал, прыгал рядом. Гулко топал после всех своих хлопков в ладоши по груди-по заднице-по коленям, а в завершение пошёл вприсядку.
Когда музыка закончилась, им засвистели и зааплодировали.
– Ну, ты огонь, девка! Уморила, как в постели!
Перец подолом рубахи утирал мокрое лицо.
Еще плясать пойдешь?
– Нет, устала уже.
Слово «постель» словно выключило в ней завод, и Шурочка действительно почувствовала, что зверски устала. Кураж прошёл, вернулась тяжесть внизу живота. Зря она, наверное, так прыгала.
– Ну, как хочешь. Аленушка, спляшем?
– Ну, наконец-то и про меня вспомнил, – надула губки Леночка и пошла танцевать с Перцем. Танец был медленным, и Перец повёл её семенящим шагом, поводя плечами и описывая кружочки её и своей, сомкнутыми в замок, руками. Получалась какая-то кадриль. Рядом в танце висела на шее у партнера Ира. Шурочка пригляделась и узнала в парне рыжего Семёна, который встретился им в первый день у поселковой дирекции. Чуть наискосок два мужика – тот водитель с тёмным лицом, который ругался по поводу Шурочкиного супа, и какой-то долговязый усач, его она видела впервые, – приглашали на танец студентку из новой группы. Кажется, её зовут Оксана, красивая. Оксана смотрела серыми глазами в пол-лица на каждого кавалера по очереди и явно забавлялась ситуацией. Женьки-Леннона видно не было.
Отчаянно захотелось покоя. Шурочка ушла с танцплощадки и прошла к пруду. Уселась на чудом свободную бревнышко-скамейку и стала смотреть на тёмную воду.
– Привет, ты чего одна сидишь?
Она оглянулась недовольно: кто тут ещё? Борис, этот, новенький! Откуда он взялся? Надо же, заговорил!
– Привет. Так, настроение такое, одна хочу побыть.
– А, – не понял намёк парень. Уселся рядом и сказал:
– Слушай, а выходи за меня замуж!
– Что? – развернулась к нему ошарашенная Шурочка и чуть не закашлялась.
От Борюсика шёл такой густой сивушный дух – хоть закусывай Лизаветиными огурчиками. Понятно, пьян. Видно, деревенские самогоном угостили.
– Замуж, говорю, пошли за меня!
Кажется, её сон продолжается.
– Я, Боря, уже за другого выхожу.
– За кого? За этого урода деревенского, с которым плясала?
– Нет, не за этого.
– Значит, за другого урода. Да брось ты его! Я, знаешь, какой! Мне отец, как женюсь, сразу квартиру двухкомнатную сделает. Он у меня, знаешь, кто? Начальник! Выходи, а? Мне обязательно жениться надо, а то сопьюсь совсем. Отец и в армию меня упёк, чтобы я бухать перестал. А теперь говорит: «Женись, и жена следить за тобой будет». Будешь за мной следить? Отец нашёл мне невесту, друга его дочки. Правильная такая, страшненькая. А ты красивая… Выходи, а?
«Ну да, с пьяных глаз я ему – лучше всех» – мрачно подумала Шурочка. «Где ты раньше был, жених?»
– Борь, спасибо, конечно, но поздно. Я уже с этим человеком… связана.
– Любишь его, что ли?
– Ну… я должна. Ничего уже не исправить.
– Да брось ты! Фигня это всё: исправить – не исправить, должна – не должна.
Борис схватил Шурочкины руки и прижал их к своей груди.
– Если любишь его – тогда извини. А если не любишь – выходи за меня!
– Борь, но я ведь и тебя не люблю! – Шурочка аккуратно освободилась.
– Может, полюбишь, а? Я хороший, у меня папа начальник, всё сделает.
– Я подумаю, хорошо?
Шурочка поднялась с бревна и пошла обратно к танцплощадке. Там уже разнимали драку – схлестнулись Оксанины кавалеры. Шурочка смотреть не стала и пошла на улицу, к Лизавете.
Она уже прошла с полдороги, когда услышала за собой быстрые шаги. Обернулась – Вася.
Он подошёл ближе, и Шурочка заметила фингал у него под глазом. Засветил ему всё-таки Перец!
– Ты, это, ты чё одна в клуб-то ушла?
От Васи явно разило спиртным. Да что они все сегодня упились-то, сговорились, что ли!
– Я ждала тебя, ждала, думала, не придешь сегодня. Пошла потанцевать с девчонками.
– Я видел, как ты плясала и с какими девчонками! Ты на бревне, это, с городским обжималась!
– Вась, ты что, подглядывал за мной? Следил? Так подошёл, всё бы и выяснилось! Я не обжималась. Он просто сел поговорить, да я и ушла почти сразу!
– Ага, ушла сразу! Сначала с Васькой Перцем тёрлась, потом с этим своим студентом. Таскаешься, да? С Перцем таскаешься? Ещё с кем? Не зря по деревне-то говорят, что вы, городские, – курвы все гулящие. Мы неделю всего дружим, и ты, это, начала уже!
– Вась, ты что? – обомлела Шурочка. – Ты же знаешь, ты первый у меня! У меня нет никого! И не было! Я же девушка была!
– Да притомила ты меня, девушка, – сплюнул Вася на дощатый тротуар. – То ей больно, то нельзя, то хворает, то не может. На чё ты мне сдалась-то такая? Меня, вон, это, Танька из армии ждала. Девка – огонь. И огород вскопать, и за коровой ходить, и мужика ублажить, это, всётможет. А тут ты прилипла, краля городская. Женись на ней! Хорошо, сегодня глаза-то открылись у меня. Всё, не ходи за мной!
Вася опять сплюнул, – Шурочка проследила, как второй плевок расположился поверх первого. Меткий какой! – потом развернулся и пошёл обратно к клубу. Шурочка осталась стоять. Сон? Кино? Она добрела до Лизаветиного двора, уселась на лавочку и попыталась сообразить, что, собственно говоря, произошло? Всё? Вася теперь на ней не женится? Или это у них первая ссора? Наверное, ссора.
У забора раздалось кошачье взмуркивание. Шурочка вгляделась. Роскошный рыжий кот выводил вкрадчивые рулады, как бы обещая той, что откликнется, любовь и неземное наслаждение. «Вот дает, – подумала Шурочка, – прямо серенада. Была бы я кошкой, не устояла бы». На призыв откликнулась серая Лизаветина кошечка. Она выпрыгнула из форточки, тихонько мяукнула рыжему ловеласу и побежала в огород. Рыжий метнулся следом. Шурочка пошла спать.
Глава 9
– Александра, ты извини, но мне, наверное, придётся ехать в район, лечь в больницу на неделю. Пацанов я маме оставлю. А ты у меня одна жить не можешь. Отдай ключи, пожалуйста.
Лизавета отводила глаза. Она явно говорила неправду. Впрочем, Шурочка не удивилась. Всё логично, всё ожидаемо, всё к тому и шло со вчерашних злосчастных танцев.
С утра пораньше она, все ещё спали, ушла в столовую. Покрутилась полдня, прокручивая в голове вчерашний вечер, а в перерыв забежала в дом – полежать, подумать. Слабость не отпускала, голова кружилась. Наверное, из-за кровотечения. А тут – Лизавета. Значит, вчера была не ссора – разрыв.
– Да, Лиза, я понимаю, я сама собиралась уходить. Вот, вещи пришла собрать. Что ж мне жить у тебя, если с Васей все кончено.
– Ты не держи на нас зла-то. – Лизаветин голос растерял всю решительность. – Ну, не сложилось у вас с Васькой-то, так и бог с ним. Ты вон молодая, красивая, найдешь себе городского. Что тебе наша деревня? Не приживешься ты здесь.
– Лиз, понимаешь… Я ведь теперь не девушка… Что я скажу… Как объясню…
– Шур, ты что? Боишься, что следующий мужик будет попрекать предыдущим? Да брось ты, если любит – простит!
Лизавета так уверенно это говорила, что чем-то напомнила Шуре маму. Та так же уверенно говорила: «Если мужчина легко добивается близости, он тебя перестаёт уважать. Легко к этому относятся только шалавы и проститутки». Что ж, её Вася точно в проститутки записал. Права была мама, права.
– Шур, ты заходи в гости-то, в баньке заходи попариться, – попрощалась с ней Лизавета, и Шура побрела к клубу, сгибаясь под тяжестью собственных мыслей.
Как же жить-то теперь, Господи? Как она объяснит теперь своему принцу, отчего не девушка? Да и будет-то он теперь, принц? И простит ли, как узнает? Что теперь про неё люди скажут?
Может, она теперь – шалава? Шурочка вспомнила комнату девчонок на их этаже. Девчонки были курсом старше и на всю общагу славились своим развесёлым поведением. Шурочка сама как-то, стряпая на кухне, слышала, как Фарид с третьего курса комментировал постельное мастерство одной из этих девчонок. Мол, попробуйте, никому не отказывает. Фарид был уже взрослым парнем, восстановился на факультете после армии, и Шурочка иногда ловила на себе его неприятный ощупывающий взгляд. Парни курили у окна в коридоре, разговаривали громко, слышимость на кухне была отличная. Теперь, что, и про неё ТАК говорить будут? На всю общагу? Как же теперь жить?
Так и не решив, как жить, Шурочка добрела до клуба, зашла в казарму-спортзал и кинула под кровать сумку. Легла, и сетка растянулась почти до полу знакомым гамачком. Вернулась. Сходила замуж. Неужели прошло всего несколько дней? Хорошо, хоть девчонкам не растрепала, что невеста. Не станут ни смеяться, ни жалеть.
«Что это было-то?» – спросила себя Шурочка и не смогла ответить. Любовь? Она честно прислушалась к своим ощущениям. Любви там не было. Была обида, что её отбросили, как надкушенное яблоко. Облегчение, что всё закончилось, и ей не надо выходить замуж за Васю. Страх, что теперь у неё один путь – в гулящие. И подозрение, что совсем она никудышная, раз даже такой урод, как Васятка, послал её подальше.
* * *
– Шурка, ты чего опаздываешь-то? Макароны по-флотски на ужин, быстренько ставь воду и чисть лук!
Повариха Наталья уже нарезала в тазик сырой говядины и готовила электромясорубку. Мясорубка – зверь, любое мясо пережёвывала как нечего делать, поэтому Наталья не сильно морочилась – напластала куски вместе с пленками и сухожилиями.
Шурочка послушно налила воду в котел, посолила, оставила закипать.
Накидала в тазик луку и принялась снимать с крупных приплюснутых головок золотистую шелуху. Шелуха сидела плотно, последние пленки приходилось буквально соскребать, и под ножом выступали капельки сока. Лук был свежий, злой, и даже нескольких капель хватило, чтобы у Шурочки защипало в носу. Из глаз запросились слёзы, и она перестала сдерживаться – заплакала, отпуская на волю и обиду, и недоумение, и страх. Она даже повсхлипывала немножко – электромясорубка гудела, что твой пылесос, все звуки заглушала надёжно.
– Ну, – сунулась к Шурочке Наталья, – почистила? Давай, резать помогу. Эй, а ты чего зареванная такая?
– От лука! – ответила было Шурочка, но голос дрогнул и сорвался на всхлип.
– Так, подруга, что-то ты мне не нравишься. Лук ещё и резать не начинала, а уже ревмя ревёшь. С Васькой, что ли, поругалась?
– Он сказал, что я курва гулящая, и что такая ему не нужна-а-а-а! – сорвалась Шурочка на рыдания.
Жалко себя было чрезвычайно. Она! Ему! Отдала! Самое! Дорогое! Готова была жизнь ради него изменить, а он!
– Вот говнюк! – посочувствовала Наталья. – Радовался бы, что такая девка с ним дружит! Нюрка-то исхвасталась вся, что её сыночек городскую девку уговорил. «Перед моим Васенькой ни одна баба не устоит! Весь в отца!» Где он, тот отец-то! Сама, небось, не знает, кто ей Ваську заделал!
– Как это?
Наталья выступала так эмоционально, что Шурочка мигом перестала реветь. Действительно, про своего отца Вася не рассказывал. Сказал, что умер.
– Вася сказал, что отец у него умер! – повторила она Наталье.
– Может, и умер, кто его знает, – согласилась та. – У Нюрки-то муж умер, когда Лизка ещё маленькая была. Так в её койке только ленивый не валялся. Все мужики отметились, кто не побрезговал. Ей бабы деревенские даже стекла два раза в избе били! Так Ваську и нагуляла!
Рассказывая, Наталья начала резать лук на мелкие кубики. Шурочка успокоилась и тоже принялась разрезать луковицы пополам и складывать их в таз с водой. Так меньше глаза ест.
– Наташ, а ты откуда знаешь? Ты же тогда совсем маленькая была?
– Так это тебе, девка, деревня. Это не город твой. Все про всех всё знают. Ты, вон, с Васькой только задружила – а уж вся деревня знала!
– Да откуда знала-то? Мы же по улице и не гуляли почти?
– Да Нюрка, говорю же, растрепала. Потом соседка её Зинка видела, как ты ночью от Нюрки уходила. Штаны твои красные запомнила, ты ведь одна в таких ходишь, – кивнула Наталья на Шурочкин спортивный костюм.
– Слушай, Наташ, но это же ужасно! Живёте, как на сцене! Или в цирке!
Шурочка перестала орудовать ножом и вытерла рукавом слезы. На этот раз стопроцентно луковые.
– Ага! И такие фокусы показываем – умереть! Людка, вон, напилась в прошлую зарплату – две недели вся деревня пересказывает, чего вытворяла!
– Это ты про нашу заведующую?
– Ага, о ней! Они с Райкой из конторы напились и пошли домой через огороды. До тропки идти им лень, видно, было – через загородку полезли. А после дождя скользко везде, лужи. Райка-то перелезла, а Людка грохнулась. И как грохнулась-то! Мордой вниз, грудями в грязь, а нога кверху задрана, в загородке застряла ногой-то. Колготки порвала, плащ свой светлый перепачкала. Ну вот цирк!
Шурочка попыталась представить себе картину, как статная гордая завстоловой лезет через загородку: четыре жерди, закрепленные поперек коротких бревен, нижняя – на уровне колен, верхняя – на уровне груди. Картинка не складывалась.
– Лежит, не шевелится! – продолжала Наталья. – Райка испугалась, стала Людку шевелить, не повредилась ли. А та матом – не тронь, мол, видишь, женщина устала. Представляешь, это она в грязюке отдохнуть прилегла!
– И что?
– Что. Сашку, мужа её, позвал кто-то. Он Людку из забора и вытащил. Он её давай поднимать, а она – драться! И матом его в полный голос! Ну, цирк! Потешила народ артистка наша.
– Наташ, но ведь это страшно. Всё время люди тебя судят, сплетничают. Надо всегда вести себя правильно, тяжело ведь!
– А ничё не тяжело. Здесь в деревне вся шелуха с человека сходит, как вон, с луковицы, – кивнула Наталья на горку луковых очисток. – И сразу видно, какая у кого сердцевина. Если чистая – так и никакая грязь не пристанет, что бы ни насплетничали. Ой, девка, заболтались мы с тобой! Ужин через полчаса! Вода искипелась! Быстро засыпай макароны! И воду на чай ставь! А я буду фарш жарить!
* * *
Леночка Головина смотрела на Шуру с любопытством, явно предвкушая душещипательный рассказ. Шурочка лежала на кровати, закинув руки за голову, а девчонки расположились по соседству. Элька сидела на своей койке, сдвоенной с Шурочкиной, а Ира с Леночкой расположились на Леночкиной кровати через проход. Их четвёрка сразу поселилась в самом углу у стеночки. Остальные койки теперь занимали девчонки из чужой группы. Их обжитые кровати – на спинках была развешана одежда, – пустовали. Студентки где-то гуляли.
– Шур, а что у вас произошло-то? – теребила подругу Леночка.
– Что-что. Кончилась любовь, ушла я от Васятки, – ответила Шурочка максимально равнодушным голосом.
– Да? А он знает, что ты ушла? Весёлый такой ходил сегодня по зерносушилке, со мной заигрывал, – протянула Ира Зиненко. – Смотри, отобью!
– Ой, Ирка, ты не можешь без своих подначек! – вступилась за подругу Леночка. – У неё, вон, все глаза красные, зарёванные. А ты – отобью!
– Девочки, говорю же, всё кончено у нас. Глаза у меня от лука красные – целый тазик на ужин накрошила. Можете Васятку отбивать, прибивать, выбивать, забивать и так далее.
– Да ладно, Шур, не расстраивайся. Прошла любовь – и слава богу. Мы, если честно, всё удивлялись, что ты нашла в этом Васятке, – подала свою реплику Эльвира.
– Сама не знаю. Захотелось попробовать, как это – любовь крутить.
– И как? – опять с подковыркой спросила Ира.
– Ой, Зиненко, а то ты не знаешь! Семён, что ли, до сих пор не показал, как? – опять вступилась Леночка.
– А тебе твой Перец показал уже? Или вся его любовь, как в ту ночь – в доску пьяный в полной темноте? – огрызнулась Ира.
– Девчонки, вы что? Вы чего цапаетесь? – удивилась Шурочка.
– Да это они так, разминаются, не обращай внимания, – ответила Элвира. – Ирка, знаешь, отчего к тебе цепляется?
– Я не цепляюсь!
– Да ладно. Я видела вчера, как ты злилась, когда Семён про Шурочку, что красивая, сказал!
– Кто красивая? – не поняла Шурочка.
– И ничего я не злилась! – отвернулась Зинченко.
А Эльвира продолжала:
– Вчера, когда ты с танцев ушла, Семён с Перцем сказали, что из всех городских девчонок, кто приехал, самая красивая Оксана Буряк. Ну, видела, из-за неё шофера подрались? А на втором месте – ты. А, как тебе? Ты – вторая красавица после Бурячки!
– Да ладно вам, с чего я красавица вдруг…
– И знаешь, – Элька внимательно разглядывала Шурочку, – они правы. Мы к тебе привыкли, а ты, действительно, очень изменилась. Стрижка тебе идет. И без очков тебе гораздо лучше. Так что жди новых женихов.
– Ой, девчонки, а что вчера! – вспомнила Шурочка, услышав про женихов и радуясь поводу сменить тему. Ей было и приятно, и неловко слышать, что она – красавица. Да и расспросы о Васе хотелось прекратить.
– Меня же Борис вчера замуж звал! Представляете, то даже не разговаривал, а то – замуж! Пьянющий!
– А ты чего? – опять заблестела любопытными глазами Леночка.
– Удивилась и отказалась. А сегодня в столовой он подошел за порцией, даже глаз не поднял. И не поздоровался, жених.
– Ну, понятное дело, протрезвел, не помнит уже, чего пьяный лепил. Или помнит, но боится, что передумаешь и согласишься! Интересно, а он знает хоть, как тебя зовут-то, – опять подпустила шпильку Ира. Ну что за характер!
– Эй, у нас что, теперь местные поселились?
В девчачий отсек вошли три студентки. Гренадерша-блондинка, ещё одна блондинка, невысокая, полноватая, в очках в тонкой оправе, и худая девушка с причёской, похожей на Шурочкину. Худая девушка двигалась как-то странно, будто несла на голове хрустальный сосуд. Спрашивала гренадёрша. Её спутницы разбрелись по своим кроватям, а она подошла в угол к девушкам.
– Это Шура, она из нашей группы. Она на несколько дней уходила к… дальним родственникам. Они у неё тут живут, – зачем-то соврала Элька.
– Надо же, как повезло. Тётка тут, что ли? – спросила гренадерша и представилась: – Луиза.
– Жена маминого троюродного брата, – продолжила вранье Шурочка. – Я Шура.
– А это Марина, – Луиза кивнула в сторону очкастой блондинки, – и Люба.
Любой была «хрустальная».
– Очень приятно.
– А с чего вернулась-то? – не отставала Луиза. – В доме-то лучше жить, чем в этой казарме.
– Скучно там. И за поросёнком надо чистить.
– Понятно. Ну, живи, – разрешила Луиза и пошла к своей кровати.
– Чего это она пристала ко мне? – вполголоса спросила Шурочка у Эльки.
– Да не обращай внимания! Она самая старшая среди нас, ей двадцать шесть уже, вот и решила, что всех опекает. Слушай, Шур, а ты можешь нам картошки нажарить? Чего-то мы так по жареной картошечке соскучились! Пожарь, а? И огурцов купим соленых в магазине.
– А где мы эту картошку есть будем?
– Да в столовке и будем. Придём вечером тихонечко. У тебя же ключи есть, ты же дверь последняя закрываешь?
– Ну, я… – Элькина затея Шурочке не очень нравилась. Вечером остаться на кухне, стряпать.
– Вдруг Людмила не разрешит?
– Ну, так мы поедим, уберём все, ты и закроешь свою столовку!
«Ладно, – подумала Шурочка, – спрошу завтра у Людмилы. Не разрешит – скажу девчонкам, что не получается».
Глава 10
Утром Шурочка проснулась с чётким ощущением беды. Ещё вся была там, во сне, реальность только-только приоткрыла краешек, и беда хлынула в эту щелку, разрывая её прорехой нового дня. Да, точно, вспомнила Шурочка, её бросил Вася, и она теперь – гулящая.
Над головой затопали голуби. Они жили на чердаке клуба и в первое же утро напугали девчонок своими перебежками по потолку. Леночка даже решила, что это крысы на чердаке резвятся, и не поверила завклубом, который объяснял, что это топают птицы. Шурочка от их топота вздрогнула – за эту неделю забыла про голубей!
Часики на руке показывали без десяти шесть. Надо же, как она приучила себя вставать вовремя без всякого будильника.
Шурочка быстро натянула свои джинсы и свитер, накинула куртку-штормовку, – конец августа, по утрам уже зябко. Выскочила во двор, подоила рукомойник под липой, протёрла глаза ледяной, остывшей за ночь, водой.
Смешно, но вчера вечером Борис опять звал её замуж. После расспросов девчонок она ушла по берегу пруда чуть в сторону, там смотрела на воду и крутила свои невесёлые мысли. Парень и выбрал момент. Подошёл, и опять бормотал что-то о том, что она должна его спасти, и опять был абсолютно пьяный. Может, согласиться?
Она вспоминала всё это, пока спешила к столовой. И с ходу налетела на выговор.
– Я чё, теперь должна за тебя работать? Гуляешь всю ночь – твоё дело, но на работу вовремя приходи!
Анна Михайловна выговаривала так, словно девушка опоздала намного. А Шурочка пришла почти вовремя, четыре минуты седьмого всего. Да и повариха, судя по всему, только-только двери открыла. Вон, фартук ещё толком не повязала, а уже шумит.
Шурочка отвечать не стала. Молча прошла, сняла штормовку, повязала передник и принялась промывать рис для каши. Повариха достала два трёхлитровых бидона с молоком и начала разливать его по стаканам. Молоко обе поварихи в столовую приносили своё и потихоньку им приторговывали. Людмила, заведующая, не возражала, а студенты и шоферы с удовольствием расхватывали жирное свежее молоко – не всем ещё и доставалось. Шурочка «по блату» обычно заначивала девчонкам три стакана.
Анна Михайловна прекратила разливать молоко и пальцем полезла в стакан. Доставала рыжий волос – то ли с неё упал, то ли с коровы. Так, надо девчонок предупредить, чтобы молока сегодня не брали.
Закончив с рисом, Шурочка начала пластать на кубики сливочное масло, вскрывать большую жестяную банку с яблочным повидлом, а повариха взялась за кашу. Вода в котле уже закипела, Анна Михайловна вытряхнула туда несколько поварёшек сухого молока, перемешала, всыпала рис.
«Как-то не так она делает. Надо ведь сначала крупу, потом жидкость», – вяло подумала Шурочка, но спрашивать не стала. Разговаривать с Васиной матерью не хотелось.
В молчании они накормили народ завтраком. Каша подгорела и была невкусной, поэтому студенты налегали на масло и повидло. Шурочка тоже наскоро хлебнула чаю с кусочком сладкого бутерброда – через силу, есть не хотелось. А после завтрака пришла заведующая Людмила и объявила:
– Так, бабоньки! Шоферня нажаловалась директору совхоза, что мы их закормили гуляшом с макаронами. Котлет требуют и борща! Сегодня для всех на гарнир делаем пюре, и тут, и в поле. А завтра придут бабы из конторы помогать обед стряпать. Пельмени будем лепить!
– Людка, это ж нам возни до вечера! – всплеснула руками Анна Михайловна.
– Говорю же, помощь будет! Троих пришлют завтра к одиннадцати! Ты, Анна Михайловна, тесто с вечера заведи. И мясо тоже я загодя отпущу, чтобы утром времени побольше было.
– А сегодня помощь не пришлют? – с надеждой спросила Шурочка. – Я же не успею столько картошки на пюре перечистить и суп сварить!
– Анна Михайловна поможет! – откликнулась Людмила.
– Я чё, разнорабочая тебе, что ли? – взвилась Анна Михайловна. – Это Шуркина работа картошку чистить! Эта краля, значит, спит на ходу, еле поворачивается, а я за неё успевай? Пускай сама потрудится, а то боится белые ручки замарать!
Шурочка посмотрела на свои ладони. Жёлтые они какие-то от этих бесконечных овощей. Пальцы загрубели совсем. Вон, на указательном сбоку мозоль от ножа. И трещина. Трещина стала расплываться. Шурочка почувствовала, что на глаза навернулись слезы.
– Так. – Людмила переводила внимательный взгляд с поварихи на Шурочку.
– Не твоё, говоришь, Анна Михайловна, дело, картошку чистить? Ладно, иди, делай своё дело, я сама здесь помогу. Ты во втором баке пока мой картоху-то, – обратилась она к Шурочке, – а я с этой начну.
Шурочка всегда готовила баки загодя, чтобы днём больше времени было, и ставила тут же в хозотсеке оба бака рядом: с картошкой и с водой для чистых клубней. Заведующая присела к баку с картофелем, намытым ещё с вечера, взяла картофелину и быстро-быстро заработала ножом, счищая кожуру тонкой непрерывной лентой.
Шурочка поспешно намыла ещё четыре ведра картофеля, высыпала его в третий бак, и присела на свою скамеечку чистить. У неё получалось не так красиво, как у Людмилы, но тоже довольно споро – приноровилась за неделю!
– Чего вы с Нюркой-то не поделили? – спросила Людмила вполголоса, чтобы не слышала Анна Михайловна.
– Ничего. Я с Васей перестала встречаться, может, поэтому.
– Ну и правильно перестала! Сволочная баба эта Нюрка, зря ты с ней связалась.
– Я не связывалась. Она добрая была, в гости звала, доченькой называла. А теперь – орёт.
– Добрая… Злая она и завистливая, а не добрая. И грязнуха. В столовку я её только на сезон и согласилась взять – а так и на дух она мне тут не нужна!
Вдвоём с Людмилой Шурочка за час разделала первый бак с картофелем.
– Ладно, ты тут пока одна побудь, я сейчас Нюрке выдам продукты. И суп её заставлю варить, а ты уж сама заканчивай с гарниром. Анна Михайловна, пойдём! Я тебе мясо по весу отпущу, положишь в холодильник, чтобы завтра Натахе времени не терять!
Второй бак картофеля Шурочка дочистила в одиночку. Работала, как в трансе. Глаза смотрели в одну точку, руки делали монотонные движения, голова очистилась от мыслей, ощущение беды прошло.
* * *
– Ну что, жарим?
Ира Зинченко стояла по ту сторону стойки и прижимала к животу трёхлитровую банку с огурцами. Леночка и Элька стояли рядом и с надеждой вглядывались вглубь кухни: вдруг уже шкварчит там картошечка?
Ой, картошка! А она в этой суматохе совсем забыла про девчонок и не спросила у Людмилы разрешения. И что им теперь сказать? Что всё отменяется? А они вон как настроились! Огурцы притащили!
Может, посидим по-тихому, не узнает никто? И Шурочка решила попотчевать девчонок на свой страх и риск.
– Девчонки, вы погуляйте ещё полчасика, я пока картошки начищу. Все уйдут, столовую закроют, приходите с чёрного хода, – быстро проговорила она вполголоса, чтобы не слышала Анна Михайловна. И взяла у Иры тяжёлую банку.
– Ладно, – кивнула Леночка и громко уточнила: – Значит, в восемь тридцать, да?
– Идите, идите, – замахала на неё руками Шурочка.
– Ты чё это затеяла?
Анна Михайловна внимательно смотрела на Шурочку, склонив к плечу носатую голову. Шурочке показалось, что на неё глядит злобная рыжая птица.
– Да ничего, мы с девчонками решили картошки нажарить, они, вон, и огурцы купили, – виновато забормотала она, будто застигнутая на месте преступления.
– А Людка-то знает?
– Знает. Она разрешила, – уверенно соврала Шурочка и решительно взглянула в маленькие птичьи глазки.
– Ну-ну. Смотрите, не трогайте ничего, а то все продукты по весу. Если Натаха чего завтра не досчитается – тебе отвечать.
– Анна Михайловна, мы только хотим пожарить картошку. Больше мы ничего трогать не будем. Огурцы купили свои.
– Ну-ну – повторила повариха и пошла в хозяйственный отсек, где стоял холодильник.
Впрочем, Шурочка уже не обращала на неё внимания – закрывала двери за последними едоками. А потом – как же она ей обрыдла за день! – опять начала чистить картошку.
* * *
– Класс! Прямо душу отвела. – Ира Зиненко одна умяла почти полсковородки жареной картошки. Эльке с Леночкой досталось по четвертинке, а Шурочка – так, склевала несколько кусочков. Аппетит так и не вернулся.
– Слушай, Шур, а помнишь свою картошку фри? – хихикнула Леночка. – Помнишь, как Димкины соседи чуть пожарных не вызвали?
Картошка фри. Да, это было её коронным блюдом дома, в Ташкенте. Она настригала картошку мелкой соломкой, затем разогревала в казане хлопковое масло и обжаривала до хруста продолговатые кусочки. Когда на первом курсе они собрались праздновать день рождения группы и обсуждали меню, Шурочка предложила сделать курицу в духовке – кусками, каждый кусочек смазан чесноком и посыпан ломаной лаврушкой – и картофель фри. Народ согласился.
Праздновать собрались в доме у Димы Тихомирова. Его бабушка ходила и приговаривала, как хорошо, что у Димочки столько новых друзей. И хорошие все какие! Бабушка Шурочке понравилась, и она с воодушевлением хлопотала на кухне, представляя, как бабушка будет приговаривать, что Димочкины друзья и готовят вон как хорошо. Озадачивала только плита. У них дома в Ташкенте была газовая, а здесь – электрическая, с круглыми блинами-конфорками.
С курицей у Шурочки все получилось идеально – духовка работала по знакомому принципу: разогрела до 250 градусов и поставила противни. А вот с картошкой…
Казана не нашлось, поэтому решили – Леночка ассистировала – делать фри в двух глубоких сковородках. Хлопкового масла в Томске не было. Везде на розлив продавали подсолнечное, вкусное, пахучее, с осадком. Поэтому пришлось жарить на подсолнечном.
Шурочка всё сделала, как дома. Примостила сковородки на разогретые электрические конфорки, плеснула растительного масла – вместе с маслом попали хлопья осадка – подождала несколько минут и бросила в каждую сковородку по горсти картофельных ломтиков.
И тут началось нечто невообразимое! Масло моментально вспенилось и начало подниматься к краям сковородок! Шурочка быстро отключила конфорки, а толку-то! Они продолжали греть, пенные шапки перевалили через края сковородок, попали на раскаленные конфорки, и масло запылало жёлтым пламенем.
Леночка завизжала, Шурочка рванула к окну и распахнула его пошире. В окно повалил синий чад, а Шурочка тупо смотрела на сковородки, окруженные пламенем, видела, как всплывают обжаренные до черноты ломтики и прикидывала, как бы выхватить их оттуда. Потом в дверь зазвонили соседи – увидали дым из окна. А бабушка их успокаивала, что всё нормально, ребята празднуют день рождения, стряпают на кухне.
Да, классная все-таки у Димки бабушка! Ну кто же знал, что вкусное подсолнечное масло с осадком так пенится и для фри не годится? Пришлось им тогда вместо фри делать картофельное пюре.
Подружки доскребли пригар со дна сковородки – самое вкусное! – быстренько помыли посуду. Огурцы – разумеется, все три литра не осилили – оставили на столе. И отправились в свой спортзал. Народ опять затевал какие-то танцы, но Шурочка так умаялась за день – уснула почти сразу, как пришла. И музыка не мешала, и свет, и туда-сюда снующие девчонки.
Глава 11
– Слушай, Люд, а чё так мало мяса-то? Разве хватит на пятьдесят порций пельменей? И вечером мы хотели тефтели лепить?
Наталья держала на весу большую эмалированную чашку, наполненную шматами говядины и удивлялась.
Утро в столовке выдалось суматошное. Анна Михайловна с вечера не замесила тесто, и Наталья уже успела вволю наматериться, в авральном порядке перемешивая воду, соль, муку и пяток яиц. Теста получилось так много! Целая гора отлеживалась на разделочном столе, накрытая чистой скатертью. По-хорошему, чтобы набухла клетчатка, тесту надо вылеживаться не меньше часа, потом лепить пельмени, потом варить. Получалось, чтобы успеть к обеду, затевать тесто надо было либо с вечера, либо с утра пораньше. Хорошо, Шурочка подстраховала Наталью. Практически самостоятельно сварила молочную лапшу (на котёл воды три черпака молочного порошка, черпак соли, два черпака сахара, маленький тазик сухой вермишели. Порошок всыпать в теплую воду размешать. Лапшу всыпать в кипящую жидкость, перемешать. Как сварится лапша, кинуть соль, сахар, кусок масла граммов в триста. Перемешать. Ничего сложного!), заварила чай во втором котле, нарезала хлеб, разложила повидло из вчерашней банки. Хороший получился завтрак, никто не жаловался.
И после Шурочка довольно быстро всё подготовила для борща. И мослы загрузила в котёл (Наталья помогла разрубить. Откуда только сила берется! Раз – и на толстой колоде уже не длинная костища толщиной в руку, а два компактных обрубка, из которых выглядывают толстенькие колбаски костного мозга. От этих колбасок-то и самый навар!), и овощи начистила и приготовила. Даже свёклу с луком и морковью натёрла и поставила тушиться на плиту в сковородке. (Опять фартук припалила! Никак она не привыкнет к этой плите. Вся конфорка – как чёрная столешница, горячая от края до края. А она, привычка дурацкая, вечно к краю животом приваливается, как к столу. Весь фартук в подпалинах!)
В общем, успевали они нормально. Наталья успокоилась, собралась уже фарш крутить – через полтора часа должны были пожаловать помощницы из конторы, до их прихода нужно было всё подготовить. И тут увидела, что мало мяса.
– Наташ, все по закладке, я вчера отпускала по весу, считала.
Людмила вышла из своей комнатки, где она сидела с бумагами, и взглянула на миску с мясом.
– Слушай, что-то, и вправду мало мяса. Я вчера отпускала – с горкой было, а теперь еле до краёв доходит. Давай-ка на весы.
Наталья поставила миску на весы – обычные, как в магазине, они стояли прямо на кухне.
– Четыре кило!
– Так, а я вчера отпускала Нюрке семь килограммов. Стырила, что ли, старая? Так, и что делать-то теперь? Это остатки были, новое мясо к вечеру привезут. Чем народ кормить?
– Люд, давай Зою-дурочку за Нюркой отправим, пусть её позовёт, разбираться будем, – предложила Наталья и, не дожидаясь ответа, позвала посудомойку:
– Зойка, бросай стаканы надраивать! Иди сюда скорее! Помнишь, где тётка Нюра живет, вторая повариха-то? Молодец. Быстро беги до неё, скажи, заведующая срочно в столовую зовёт. Скажи, премию ей выписала за хорошую работу, получить надо прямо сейчас! Приведешь, дам тебе шоколадку. Вот, видала какую?
Наталья достала из сумки плитку шоколада в красной обертке и показала. Дурочка потянулась к яркому фантику.
– Нет, Зоя, сначала тётку Нюру приведи.
– Я быстро, я быстро, – закивала Зоя и, громко топая, побежала к выходу.
– Ладно, Нюрку-то она приведёт, – сказала после паузы Людмила, – а что толку-то? Где мясо брать? С её ляжек, что ли? И ведь, паскуда, именно сегодня нагадила. Бабы из конторы придут, узнают, насплетничают, до директора дойдет… Чё делать-то, а?
– Люд, давай пока пельмени делать, а к вечеру что-нибудь придумаем. Давай я фарш пока покручу. Шура, ты лук начистила?
– Сейчас, заканчиваю!
Всё время, пока поварихи разбирались с мясом, Шурочка прислушивалась и решала: можно уже Людмиле признаваться, что они вчера с девчонками посидели без разрешения, или погодить пока? Вон как расстроилась из-за мяса! И чего это Анна Михайловна так обнаглела? Три килограмма спереть, это на что же она надеялась? Что не заметят?
Шурочка ободрала последнюю луковицу, понаблюдала, как Наталья целиком скармливает лук электро мясорубке. Фарш она пропустила два раза, и он получился мягкий, ровный. Наталья его посолила, поперчила, кинула кусок свиного жира из банки – постная же говядина-то – и накрыла тазик с фаршем чистым полотенцем. Пусть постоит – здесь, у окна, прохладно.
Шурочка тем временем нашинковала полведра картошки и два средних вилка капусты для борща. Зажарку она уже сделала загодя, и та поджидала своей очереди на холодном краю плиты.
– Что за премия-то, Люд, вроде в этот месяц не обещали?
Анна Михайловна перешагнула порог, а Зоя-дурочка крутилась рядом, только что за рукав её не тянула.
– Думала попозже прийти, я дома тесто затеяла, так Зойка вцепилась – срочно, срочно. Не отвяжешься! Где расписаться-то?
– Анна Михайловна, у нас ЧП, – перебила повариху заведующая. – Я вам вчера сколько мяса отпустила?
– Да не помню я, ты ж записывала! Не сошлось, что ли?
– Не сошлось, Анна Михайловна. Трёх килограммов не хватило.
– Эй, Шурка, – развернулась вдруг в сторону Шурочки всем своим грузным телом Анна Михайловна, – не лопнули вы вчера с девками своими три кило говядины сожрать?
– Что?!!
У Шурочки аж дыхание перехватило. Людмила и Наталья уставились на девушку. На кухне повисла абсолютная тишина. Даже Зоя-дурочка, которая получила свою шоколадку и начала было шуршать фольгой, затихла.
– Хорошо, говорю, мясо-то пошло? Не объелись? Она ж вчера подружек своих сюда зазвала вечером, когда все ушли. Они тут закусывали, вон, видите, осталось, – повариха обличающе ткнула пальцем в направлении банки с огурцами.
– А ты чё, Людка, не знала? Шурка сказала, что ты ей разрешила! Ты проверь, может, они еще чего пожрали. Масло проверь, сахар.
– Шур, это правда? – строго спросила заведующая.
– Люда…
– Людмила Васильевна!
– Людмила Васильевна, мы только картошку жарили, мы ничего не трогали, честное слово! Только картошки чуть-чуть, пару килограммов. Я оплачу! И огурцы девчонки купили специально в магазине, к картошке! Они так просили, я не успела вчера разрешения спросить и сегодня хотела сказать, да вам не до меня было с этим мясом…
Шурочка аж ладони прижала к груди, убеждая заведующую, что у неё и в мыслях не было ничего плохого. Хотя и чувствовала себя виноватой, что устроила пир, не спросившись.
– Ой, гляньте-ка на неё! Ручки сложила, глазки вытаращила – ангел прямо! Мало того, что гулящая, так ещё и воровка! – прокомментировала Анна Михайловна.
– Да как… да как вам не стыдно!
Обвинения были такими несправедливыми, что Шурочка перестала ощущать вину. Она вообще перестала ощущать что бы то ни было.
– Вы же сами это мясо и взяли! А на меня сваливаете! Вы всегда мясо из столовой уносите, я видела! И Васька ваш меня силой взял, а я теперь ещё и гулящая! Сама ты гулящая! Нюрка!
Шурочка ещё успела заметить, как перекосилось носатое Нюркино лицо, как она открыла рот, набирая воздуха, и тут сдавило сердце, в глазах потемнело, и девушка по стеночке сползла прямо на кафельный пол.
– Шур, Шур, очнись, очни-и-ись.
Кто-то похлопывал Шурочку по щекам. Открыла глаза – Наталья.
– На, выпей, – Наталья протягивала ей стакан.
Шурочка понюхала – валерьянка, залпом выпила.
– Наташ, я, правда, правда, не брала ничего, – прошептала она.
– Конечно, не брала, – согласилась повариха.
– В общем, так, – сказала Людмила.
Шурочка повернула голову на голос заведующей, поняла, что сидит на полу, прислонившись к стене, и попыталась встать.
– Сиди, сиди. Наталья, принеси ей сиденье от стула, ну, то, что отваливается, а то застудится девка на холодном полу. В общем, так, Анна Михайловна. Либо возвращай три килограмма говядины, либо я записываю их за тобой по базарной цене. С зарплаты вычту двенадцать рублей, по четыре за килограмм.
– Какие двенадцать рублей! Ты что, это филей столько на базаре стоит, а в той говядине одни жилы-то и были! – заспорила Нюрка и осеклась. Проговорилась.
– Ах ты ж, гадина паршивая, паскуда вороватая! Воспользовалась моментом, наговорила на девчонку! Да чтоб ты подавилась мясом-то ворованным, чтоб оно у тебя в пузе комом встало, кишки свернуло!
Маленькая худая Наталья, подбоченясь, наступала на грузную Нюрку. Та, хоть и была крупнее вдвое, задергала шеей и замигала маленькими круглыми глазками:
– Вы чё, сговорились, да? Да я вообще не знаю, сколько тут у вас мяса с утра было! Может, вы его тут поделили, а на меня сваливаете! Поди проверь, вон, перекрутили уже все, намесили!
– Что за шум, а драки нет? – со служебного входа в кухню вошли четыре женщины. Спрашивала самая старшая – невысокая толстуха лет пятидесяти. Она с интересом и по-хозяйски оглядывала раскрасневшихся поварих, бледную Шурочку, сидящую на сиденьи от стула прямо на полу, невозмутимую прямую и стройную, как балерина, Людмилу, Зою-дурочку с перемазанным шоколадом лицом.
– Здравствуйте, Лидия Ивановна, – переключилась на неё Людмила. – Вот, увольняю Анну Михайловну за халатное отношение к работе. Месяц уже не может санитарную книжку оформить, мне санэпидемстанция второе предписание составляет, скоро штрафовать начнет. Забирайте её отсюда куда-нибудь, хоть на свиноферму, там анализы не проверяют. А нам пришлите другую повариху.
– Да пропадите вы все пропадом! – Нюрка развернулась и ушла, чуть не столкнув с дороги Наталью.
– Ну-ну – повела бровью Лидия Ивановна, – я скажу Евсею Савельичу, что Нюра Бригг опять без дела. А вот откуда взять новую повариху… Рай, – повернулась она к одной из своих спутниц, полной девахе лет двадцати пяти, – ты же нянькой в саду два месяца проработала. Санитарная книжка действует еще?
– Да, Лидия Ивановна, ещё два месяца действует.
– Вот, как раз до конца уборочной хватит. Давай выходи завтра в столовую. Берешь её, Людмила?
– Беру. Если что не поймет с первого раза, её Шурочка подстрахует! – кивнула Людмила в сторону девушки.
– А чего это она у вас на полу сидит?
– Да голова закружилась маленько, душно тут у нас.
– Да? Это от неправильного питания, – заключила толстуха. – Студенты все неправильно кушают, я помню, сама техникум кончала. Булочки, пирожки. А надо овощи кушать, в них витамины.
Рассуждая, Лидия Ивановна прошла в глубь кухни – остальные потянулись следом, – дошла до плиты, заметила сковороду с зажаркой для борща и той ложкой, которой Шурочка помешивала овощи, начала есть прямо из сковородки.
– М-м-м, вкусно как! Я так люблю такую заправку для борща! Дома как сделаю – по полсковородки прямо съедаю.
– Наташ, а кто это? – спросила Шурочка у Натальи, которая помогала ей подняться с пола. – Командует, зажарку мою лопает. Мне что теперь, заново всё делать? Надо было горсть соли кинуть.
– Это жена директора совхоза, она у него отделом кадров заведует. Райка – уборщицей в конторе, Светка и Зойка – из бухгалтерии.
– Ой, – опомнилась директорша, – я почти всю зажарку съела! Раечка, давай приступай к новой работе. Детонька, покажи ей, где у вас морковь, свёкла и всё остальное, Раечка сейчас новую заправку сделает.
Шурочка покорно повела Раю в хозблок и села вместе с ней чистить новую порцию овощей – картошка в бульоне уже сварилась, пора было кидать заправку и капусту.
– Девочки, девочки, что-то вы никак не проснетесь! Давайте уже готовить обед! Кто тесто катает для пельменей? – командовала в соседней комнате Лидия Ивановна. Директорша!
* * *
Шурочка плыла по чёрной глади пруда. Вода была тёплая, но мутная, а Шурочка как-то так умудрялась скользить по её поверхности, что намокали только лапки и серые перышки на животе. Плыть было немного страшно – от берега вон как далеко отгребла. А здесь, над глубиной, она чувствовала себя не очень уверенно, вертела по сторонам головой на длинной шее, хотя лапками работала проворно. Интересно было, а как там, ещё дальше, на середине пруда, над большой глубиной, где плавают взрослые утки? Уток на этот раз почему-то не было. Где же они? А вон плывут, далеко. Шурочка ещё усерднее заработала лапками – хотелось туда, к взрослым. Впереди птичьей группы плыла большая, толстая клювастая гусыня с рыжими перьями на макушке и с черными линиями над круглыми глазами. «Кыш-ш-ш, кыш-ш-ш, – зашипела гусыня на Шурочку и замахала серыми крыльями, поднимая мутные брызги. – Ты гадкая, гадкая. Гулящ-щ-щая!»
«Ты сама гадкая», – сказала ей Шурочка, и гусыня вдруг стала терять форму и превратилась в клеенчатую надувную игрушку, в тряпочку, из которой вышел весь воздух. Тряпочка немного покачалась на поверхности пруда и медленно погрузилась в тёмную глубину.
А Шурочка расправила крылья – они стали сильными, белыми – и взмыла в воздух, оставляя внизу теплую муть пруда. В чистом синем небе летать было здорово и приятно.
«Какой хороший сон!»
Шурочка полежала еще несколько минут, переживая восхитительное ощущение полёта. Настроение исправилось окончательно. Людмила решила, что завтра Наталья работает с Раечкой. А сегодня Наталья отпустила Шурочку сразу после обеда. Премировала за сообразительность! Шурочка придумала, чем кормить народ на ужин, – очень кстати вспомнила мамин рецепт. Берется капуста, режется крупными ломтями, ломти слегка отвариваются в подсоленной воде, затем обжариваются в сливочном масле и заливаются яйцом. Вкусно! И мяса никакого не надо. Капусты в кладовой было вдоволь, яиц тоже оставалось предостаточно, возни с этим блюдом было немного, вот и отправила Наталья Шурочку отлеживаться после утренней нервотрепки. И правильно сделала. Такой хороший был сон! И она отдохнула. Голова не кружится, сердце не щемит, и ближайшее будущее уже не кажется таким безрадостным.
В комнате горел свет, значит, уже вечер. «Интересно, сколько времени?» Шурочка пошарила под подушкой, нащупывая часы: сняла перед сном, ремешок натирать начал.
Начало девятого. Ничего себе она спит! Четыре часа продрыхла! И девчонки не разбудили! И ужин пропустила! Шурочка вспомнила, что где-то в сумке у неё припрятана маленькая шоколадка, перевернулась на живот, вытянула сумку из-под кровати и полезла искать, стараясь вслепую нашарить шоколад в кармашке сумки. Под рукой зашуршала бумага. Письмо! Шурочка спустила ноги с кровати. Она совсем о нём забыла! Как хорошо, что у неё хватило ума не отправлять его маме!
Девушка вытащила конверт, смяла его и засунула в карман джинсов. Шоколадку тоже вытащила, сняла обертку, смяла и тоже засунула в карман. Потом поднялась и, пережевывая шоколад, отправилась на улицу, к «санитарным удобствам».
На брёвнышке у пруда сидели двое. Шурочка задержалась у двери сортира, вгляделась: Оксана и Борис. Борис хватал Оксану за руки и прижимал их к своей груди, а Оксана хохотала, запрокинув голову, отнимала руки и что-то говорила. «Нет, Боря, нет, какая из меня жена!» – расслышала Шурочка.
«Так, теперь он её замуж зовет. Ну, орёл!»
Весь народ, оказывается, собрался на танцплощадке. С одной стороны кучковались парни, украдкой отхлёбывая из бутылки. Видно, раздобыли самогон. С другой стороны сидели на скамеечках рядком девчонки. Эльки и Иры не было видно, а Леночка радостно замахала руками, увидев Шурочку:
– Сюда иди, сюда!
– А где девчонки, не знаешь?
– В библиотеку пошли, она у них на том конце деревни. Директор разрешил книжки студентам выдавать. Хочешь? – Леночка протянула Шурочке горсть крупных темно-коричневых кедровых орешков.
– Давай. Откуда орехи?
– Васька Перец угостил, целый кулёк дал. Они с мужиками в лес ходили шишковать. Говорит, десять мешков ореха нашелушили. Ой, а знаешь, как кедровые орехи собирают? Васька рассказывал: втроем берут бревно потяжелее и колотят им, как тараном, по кедру. Шишки сыпятся сверху, они их собирают потом и орехи лущат.
– Выковыривают, что ли?
– Нет, Васька рассказывал: как-то так они шишки молотят, что орехи сами выскакивают, я не очень поняла. Правда, вкусные? Васька говорит, что он их потом на костре калил.
– Вкусные. Слушай, Лен, я смотрю, Васька тебя совсем приручил.
– В смысле?
– Ну, ты же на первом курсе какая была, помнишь? Ребят стеснялась, как дикарка! Помнишь, Тохтаров пришёл за конспектами, с тобой разговаривает, а ты аж в угол кровати забилась, покраснела вся и смотришь оттуда на него дикими глазами!
– Да ладно, дикими, скажешь тоже! Просто не хотелось с дураками разговаривать!
– А с Васькой хочется?
– Хочется! С ним весело, интересно и совсем не страшно!
– А у тебя уже с ним что-то было? – догадалась Шурочка.
– Ну… – потупилась Леночка – целовались мы…
– У вас серьёзно?
– Ты что, сбрендила? Чего у меня может быть с ним серьёзного? Так, подружим, пока я здесь, и привет. Узнаю хоть, как с мужиком целоваться, чтобы перед любимым парнем не опозориться. А ты что с Васяткой всерьёз, что ли, рассчитывала закрутить?
– Ой, Лена, я сама уже не понимаю, на что я рассчитывала. У меня как будто короткое замыкание в мозгах случилось. Тоже хотела, как ты, просто попробовать, а из этого такой концерт получился. Мамаша его сегодня, знаешь, что в столовой заявила? Что я гулящая и что мы вчера три кило говядины съели.
– Она что, взбесилась? Не ели мы никакой говядины!
– Конечно, не ели, она сама её вчера стырила, а на меня свалила. Хорошо, Людмила разобралась, уволили эту… Нюрку. Не буду теперь её физиономию видеть. Слушай, расскажи мне про народ из другой группы, я же никого не знаю! Вон тот, кудрявый, кто?
– Вовка Кочетов. Узбек рядом – Бабай, его так все зовут. Этот, востроносенькии, Сергей, что ли, не помню. Два приятеля слева – Бугров и Гуров. Они на ток не ходят, их на строительстве коттеджей поставили, крыши делать. Вон тот толстый татарин – Рашид, рядом кореец – вроде, Валера. Лохматый, в кирзачах – Женька Линёв.
– Джон Леннон!
– Чего?
– Да я его про себя Джоном Ленноном называю, а он и вправду почти тёзка.
– Точно! – засмеялась Леночка. – Леннон-Линёв! У него роман с этой Любой неживой.
– Почему «неживой»? – удивилась Шурочка.
– А ты посмотри, как она сидит, как стоит – будто вот-вот в штаны наложит или голову с плеч уронит и разобьёт.
Как бы подтверждая её слова, на площадку пришла гренадерша Луиза, подошла к мужской компании, отхлебнула из бутылки и позвала:
– Любка, иди сюда!
Люба, сидевшая к Луизе боком, на призыв среагировала странно. Вместо того, чтобы повернуть голову, как это обычно делают, она развернулась к Луизе всем телом, оставляя голову в неподвижности, потом осторожно встала, будто поднимая до краев налитый сосуд, и зашаркала к противоположной скамейке, словно боясь отрывать ноги от земли.
– Видала, видала? – прокомментировала Леночка.
– Видала. Пойдем у пруда посидим! – Шурочка увидела, как к компании Любы и Луизы подошла Оксана и начала со смехом что-то им рассказывать. Наверное, как Борик её замуж звал. Значит, свободно бревнышко!
– Не, не хочу. Сейчас мальчишки музыку вынесут, опять танцы будут, – отказалась Леночка. Шурочка взяла у неё еще горсть орехов и пошла одна.
У пруда, вдали от фонаря, было совсем темно. Дул лёгкий ветер, и Шурочка угадывала, что вода в метре от её ног колышется мелкой рябью.
«Интересно, вода сильно холодная?» – подумала девушка, вспомнив свой недавний сон. Что ей там шипела Нюрка-гусыня? Кыш, гулящая? Так, всё, покончили с этим.
«Ничего непоправимого в моей жизни не случилось, – сказала она себе. – Ну, потеряла девственность. Сейчас не средние века, никто окровавленными простынями не размахивает. Вон, в некоторых племенах специальные жрецы работают в первую брачную ночь, чтобы женихи сами не мучились. Вот и пусть Васятка будет такой жрец-дефлоратор. И слава богу, что Васька меня послал. А то ведь, дура, так бы и вышла за него замуж. Доярка, блин. Свинарка-скотница».
– Привет, я тебя искал, – на бревнышке рядом с Шурой возник пьяный Борик. Схватил Шурочкину руку и прижал к своей груди:
– Слушай, выходи за меня замуж!
– Борь, а как меня зовут? – Шурочке стало интересно, угадала Ира или нет, что он имени её не знает.
– Тебя? Да не важно! Ты красивая! Выходи, а? У меня папа, знаешь, какой начальник!
– Борь, а познакомь меня с папой!
– Зачем?
– Я за него замуж пойду!
«Идиот, испортил настроение!» – Шурочка поднялась с бревна и пошла обратно к танцплощадке. В стороне кто-то развёл костер. Девушка вспомнила про бумажный мусор в кармане – надо пойти пожечь – и подошла поближе.
– Можно к вам? – спросила она и только потом поняла, что у костра сидит пара – Женька Линёв и Люба. Кажется, она помешала!
– Да, конечно, давай присаживайся! – Женька отозвался так радостно, что Шурочка даже заозиралась – может, за спиной кто стоит.
– Мы картошку будем печь. Хочешь?
– А я не помешаю?
– Нет, нет, ты как раз вовремя, – ответила Люба и стала медленно, осторожно, словно стараясь что-то не расплескать, подниматься с чурбачка, на котором сидела.
– Лично я уже устала от этих примитивных разговоров. Счастливо оставаться!
– Я помешала. Извини. – Шурочке было очень неловко оттого, что она, кажется, спугнула Любу. – Я её разозлила, да?
– Нет, это я её разозлил. Я слишком примитивен для неё! Дурак, короче.
– Ты не похож на дурака.
– А на кого похож?
– На Джона Леннона, из «Биттлз». Слушай, а почему она двигается так странно?
– У неё остеохондроз. Спину ей продуло, она только ниже талии двигаться может, – объяснил Женька и помешал палочкой головешки.
– Сейчас прогорит, и будем печь картошку!
– Ой, погоди! – вспомнила Шурочка. – Мне же мусор сжечь надо! – и бросила в костер бумажный комок из кармана. От жара бумага развернулась и стала видна марка, напечатанная на конверте.
– Письма жжёшь? С признаниями в любви?
– С признаниями в глупости! – настроение у Шурочки испортилось окончательно.
Глава 12
«И нафига он мне сдался?» – Шурочка открыла глаза и первое, что вспомнила, – Женьку Линёва. По привычке примерила на него корону принца – нет, не то. Вчера они долго жгли угли, потом пекли картошку, потом её ели и разжигали новый костер. Благо, за дровами далеко не надо ходить – студенты на костры изводили поленницу соседнего Дома быта. Женька всё время рассказывал что-то про Колыму, про золото Матросова, про какие-то драги и старателей. Он, оказывается, в Томск приехал учиться с севера. Вырос там в каком-то посёлке, судя по его рассказу, самом райском месте на земле: «Талая называется. Он как город, только маленький, на две тысячи человек. И там курорт построили на источниках. Налимы в речке водятся, знаешь какие! В двенадцать лет я одного на жерлянку поймал – на плече нёс, хвост по земле волочился. Жимолости, смородины, брусники – море, за два часа ведро собрать можно. А грибы какие! Аж над березами и осинами торчат. Потому что деревья – карликовые!»
Шурочка слушала Женьку в пол уха и смотрела на языки пламени, как бы сжигая вслед за письмом всё, что с ней приключилось за последнюю неделю. Ей действительно становилось легче. Она просидела у костра часа полтора, потом Женька окончательно утомил её своей пьяноватой болтовней – тоже ведь отхлебнул из общей бутылки, – и она отправилась спать. У танцплощадки наткнулась на девчонок, и Элька ей сказала: «Шурочка, ты просто становишься роковой женщиной. Вон, Линёва у Любы отбила». А Ира Зиненко добавила: «Это он спьяну отбился. А назавтра, как Борик, имени Шуркиного не вспомнит». Язва!
* * *
Утром Шурочка вышла на улицу. Под липой чистил зубы Женька.
– Привет! – сказала Шурочка, и он неопределенно кивнул.
«Так! Это что же, права Ирка, получается? И этот теперь еле здоровается? Я что, действительно, только пьяных интересую?» Шурочка разозлилась. В конце концов, она тут вторая красавица! Ясно? И не позволит так с собой обращаться!
– Жень, а ты знаешь, как меня зовут?
– Знаю. Александра. – Женька смотрел на неё с легким удивлением и выглядел комично из-за пасты, размазанной по щекам и подбородку. – А что?
– Так, – дернула плечом Шурочка и, держа спину, гордо пошагала к сортиру.
– Слушай, – сказал Женька, когда она вернулась под липу, – а ты почему сегодня не в столовке?
– А у меня выходной!
– Вот здорово, и у меня тоже! Пошли после завтрака по деревне гулять!
* * *
Какая она красивая, оказывается, эта Гореловка! Шурочка впервые за те десять дней, что она здесь, обошла деревню от края до края. Длинная главная улица одним концом упиралась в небольшой луг перед лесом, вторым – в заросший травой овражек, за которым простирались совхозные поля. В промежутке помещались деревенская школа, библиотека, клуб, правление, столовая, амбулатория, детский сад и штук пятьдесят домов разной степени новизны. Попадались и слегка посеревшие, не так давно поставленные избушки, и уже совсем тёмные срубы, вырастившие в своих стенах как минимум одно поколение гореловчан. Две другие улицы, параллельные главной, были покороче. Женька с Шурочкой шли к овражку по второй, она красовалась новостройками, в основном новенькими коттеджами, в таком жила Лизавета.
– Вон, завтра буду работать в этом доме, – кивнул Женька на одну из новостроек.
– А что ты делаешь?
– Печнику помогаю. Степаныч печки кладёт, я ему помогаю.
– А как печки кладут? Ты уже умеешь?
– Не, не умею пока. Я ему кирпичи подаю, приглядываюсь, штукатурить помогаю.
– А почему на зерносушилку не пошел?
– Да ну, несерьёзно там. Я поработал пару дней – целый день слоняемся, как дураки, лопатой зерно ковыряем, с места на место перекладываем, пылью дышим. Местные парни уже к обеду бухие. По-моему, там совсем не нужна такая толпа работников. Как Степаныч позвал желающих к себе работать, я сразу попросился. Вон красота-то какая, жаль в пыльном сарае сидеть!
Красота вокруг была восхитительной. Сентябрь ещё не наступил, но уже анонсировал начало осени, вывесив на эту тему объявление из желтых листьев берез и красных рябиновых ягод. Красного цвета в осеннюю гамму добавляли листья и ягоды ранеток – сибирских яблонек с мелкими, с вишню, плодами. Они были невкусными, вяжущими, горчили. Местные говорили, что их надо после первых заморозков брать – тогда сладкие будут. Дни пока стояли теплые, солнечные, дождик за всё время только раз сбрызнул землю. Но по ночам уже прихватывало холодком. Хотя сейчас, в двенадцать, солнце припекало так, что Шурочка скинула свитер, завязала его рукавами вокруг бёдер и щеголяла в любимой синей трикотажной итальянской маечке. Женька закатал рукава своей гимнастерки до локтя и расстегнул её почти до пупа.
Нужно было как-то перейти улицу. Грузовики не давали дороге просохнуть, перепахивали глубокими колеями, в которые гибли натоптанные тропочки.
– Давай руку, – сказал Женька, собираясь перебираться через глинистое месиво. Шурочка взялась за его ладонь, как будто и вправду не могла самостоятельно перепрыгнуть через очередную колею. Женькины шершавые пальцы обхватили её кисть надёжно и бережно, да так и не отпустили даже когда они улицу перешли. Шурочка скосила глаза: Женька шел с совершенно невозмутимым видом, будто просто забыл выпустить руку.
– Ты знаешь, – сказал он, – я сперва думал, что ты из местных. В столовке увидел, помнишь, ты суп пересоленный разливала, думаю, ничего себе какие девчонки в деревне водятся!
– Какие? – замерла Шурочка.
– Красивые. А потом смотрю, ты на танцы пришла, с нашими студентками болтаешь. Я видел, как ты с Перцем танцевала! Ну, думаю, вот это класс! Кто же их тут в деревне так танцевать учит!
– Так танцевать учат в институтском Доме культуры. А чего ж ты тогда не подошёл? Ты же сам меня в тот день на танцы звал!
– Ну, не мог я сразу подойти. Да и ты очень быстро исчезла. Потом драка эта… Меня Люба все подначивала: «Иди, разними, ты же мужчина!»
«Так он с Любой был!» – подумала Шурочка и, чтобы прогнать внезапную досаду, спросила:
– А зачем она тебя посылала? Там ведь мужики поздоровее тебя дрались?
– Да я сдуру похвалился, что был чемпионом по боксу у себя на Севере, а она хотела, чтобы я ей доказал.
– Ну, доказал?
– Да ну, зачем мне в пьяную драку вмешиваться? Тем более что Оксанка не пострадала. А разнималыщиков и так полно было.
– А когда ты понял, что я студентка?
– Да Вовка в тот же вечер сказал. Знаешь, странно, что я за целый год тебя не заметил. Девчонок твоих заметил и запомнил, а тебя – нет.
– И я! Вовку помню, Бабая помню, да почти всех, кто приехал, помню, а тебя – нет.
– А ты с кем на лекциях сидишь?
– Да с девчонками и сижу!
– Странно, правда? – взмахнул Женька руками и выпустил Шурочкину ладонь. Ладонь сразу осиротела. Оказывается, прижилась уже она в Женькиной руке! Уже познакомилась с её теплом, с бугорками твёрдых мозолей, уже свыклась с ощущением надёжности и защиты.
Они дошли почти до конца улицы, деревянные мостки-тротуары закончились, и буквально сразу у края в жидкой грязи лежала огромная свинья. Под ровной чёрной коркой грязи едва угадывался её цвет: свинья была, скорее всего, розовая. По крайней мере, розовой оставались макушка, часть уха и кусочек расплывшейся в блаженной улыбке морды. Рыло свиньи лежало чуть ли не поперек натоптанной тропки.
– Во, кайфует, а! – позавидовал Женька и опять протянул Шурочке руку. – Держись, буду тебя через свинью переводить.
Они бочком-бочком, аккуратненько обошли щетинистый пятак – свинья приоткрыла глаза в белёсых ресницах и хрюкнула что-то вроде «осторожно, граждане, на лицо не наступите»! Но не сдвинулась ни на сантиметр. Обойдя свинью, Женька с Шурочкой дошли до края овражка. Здесь он был чуть шире канавы, а метров через пять справа разрастался вглубь и в ширину.
По ту сторону оврага вид открывался пасторальный. Зеленел просторный луг, за ним желтело поле. На лугу паслись рыжие пятнистые коровы, на поле – одинокий шустрый трактор.
– Там Мишка сегодня работает, – сказал Женька, – я с ним подружился. Классный парень. И отец у него классный. Пошли к нему!
Женька спрыгнул в овраг и поманил Шурочку: «Давай, не бойся». Шурочка прыгнула следом, и он подстраховал, придержал за плечи и даже как будто слегка прижал к груди. Нет, показалось. Женька уже отпустил Шурочку, вскарабкался на другой склон овражка и тянул оттуда руку – влезай!
– Ой, – ойкнула Шурочка, выбравшись наверх, – я вся в репьях, как Жучка!
Репьи, мелкие и цепкие, часто-часто расселись на Шурочкиных красных трикотажных штанах. Расставаться с ними репьи соглашались лишь по отдельности.
– Ну, ёлки-палки, это же мне на полчаса возни! А идти неприятно – колются! – пожаловалась она вслух.
Лукавила. Не так уж они её и донимали, эти колючки. Но очень уж повод был хорош повертеться перед Женькой, вытягивать ножку, выгибать спинку, рассматривая, что там у нее сзади прицепилось.
– Жень, сзади много налипло?
– Нет, ниже колен только. Давай, помогу.
Женька присел сбоку на корточки и начал выдергивать мелкие колючки, а Шурочка подставляла ногу, поставив её на носок и вытянув в струнку, как балерина. И чувствовала себя абсолютно счастливой.
Мишка-тракторист оказался высоким белобрысым парнем с простым лицом, на котором отражались все его эмоции. Радость от встречи с Женькой. Восхищение Шурочкой. Искренность, когда он позвал:
– Женька, мы сегодня баню топим. Хочешь, приходи. И девушку приводи.
– Пойдёшь? – спросил Женька на обратном пути к овражку. – Ты любишь париться?
– Не-а, у меня голова сразу болит. Хотя помыться надо.
– Ну и пойдем вечером, помоемся.
– В смысле? Вместе, что ли? Ты что? – оторопела Шурочка.
– Почему вместе? Я – с Мишкой, ты – с сестрой его. Пойдешь?
* * *
Баня у Мишки оказалась не такой, как у Лизаветы. У той была банька с маленьким предбанничком с лавкой и вбитыми в стену гвоздями для одежды и маленькая парная с печкой-каменкой, которая занимала чуть ли не половину пространства. Достаточно было плеснуть на пол ковш воды, чтобы она наполнилась паром. У Мишки же «баней» называлась довольно приличная избушка. Уж какой-нибудь Бабе Яге места поселиться вполне хватило бы! Предбанник был раза в полтора просторнее Лизаветиного и вкусно пах сухим березовым листом. Запах издавали развешанные на стене веники.
Сама парная – тёмные стены, полок в два этажа, массивная печь в углу – вместила бы человек пять желающих. А уж Шурочке и Алёнке, Мишкиной сестрёнке, и вовсе можно было бы в прятки играть.
Парни отправили их в баню первыми – мол, мойтесь по-быстрому, а уж потом мы. Шурочка и старалась по-быстрому – жарко было и темновато, тусклая лампочка у входа только и давала света, чтобы шайку с мочалкой разглядеть. Шайка – овальный оцинкованный тазик, мочалка – комок каких-то волокнистых лент, похожих на плоские стебли. Нет, в ванной лучше, – решила Шурочка, окатывая себя из шайки водой. Но пахло в бане здорово – теперь уже распаренным берёзовым листом. Это Алёнка замочила в тазу два березовых веника. Четырнадцатилетняя Алёнка говорила ей «вы», и от этого Шурочка чувствовала себя важной пожилой теткой.
– Шура, париться будете?
– Не, Алёна, не буду, у меня и так голова болит!
– А хотите, я вам спину потру?
– Потри, пожалуйста. И давай на «ты», а?
Аленка кивнула, взяла пахнущий хвоей брусок мыла – в тусклом свете он был неопределённого цвета, но Шурочка знала, что мыло зеленое. Этим «Хвойным», да ещё хозяйственным мылом, только и торговало местное сельпо. И шампунями – «Лада» и «Яичный». (Шофера, Шурочка слышала, хохмили в магазине по этому поводу, что, мол, «Лада» – женский шампунь, а «Яичный» – мужской. «Почему?» – не поняла тогда Зинка-продавщица. «Так ведь для яиц же!» – гоготали мужики.) Аленка намылила мочалку-рогожку, – та обильно вспенилась, – и пенным комком начала тереть Шурочкину спину. Мочалка шла жёстко, но приятно.
– Шур, а ты Женю давно знаешь?
– Нет, только вчера познакомилась. Представляешь, год учились в одном потоке – и не помним друг друга. Только здесь встретились!
– Да, представляю, – грустно вздохнула девушка.
«Влюбилась она в него, что ли?» – подумала Шурочка и ощутила легкий укол ревности.
– Алён, давай теперь я тебе спину потру!
Женька с Мишкой после них парились часа три. И то Женька сказал: это они по-быстрому, чтобы Шурочке долго не ждать. А так и по четыре-пять часов парятся. Шурочка, действительно, заждалась: успела помочь Аленке нажарить блинов, и чаю с медом и черноплодным вареньем упилась, и разговориться с девчонкой успела. Оказывается, Алёнка вскоре должна ехать в район в училище, где она на швею учится. Пока же дома хозяйничает, – мать у них приболела по-женски, неделю ей еще в районе в больнице лежать. «Да ничё, справляюсь, Мишка помогает!».
В кухне, где они сидели – дальше в дом Шурочка не ходила, – действительно было чисто. На полу – дорожки, связанные из нарезанных тряпочек. На стенах – вышивки в рамочках под стеклом и похудевший на две трети отрывной календарь.
Шурочка подошла и оборвала листочек – все равно уже день кончается. Двадцать девятое августа. Еще два дня – и снова осень. Какое же короткое здесь лето! Дома, в Ташкенте тепло до конца октября, в марте уже опять можно в туфельках гулять. Она все два зимних месяца, весь декабрь и январь, в пальто и тонкой вязаной шапочке ходила. Да и то больше из уважения к календарю – иногда такая теплынь стояла, что даже в январе можно было в плаще бегать. А здесь уже в ноябре такие морозы – какое пальто, какая шапочка! Хорошо, мама ей искусственную шубку купила и шапку из мохера связала, отворот на два слоя. Если под мохеровую шапочку надеть тонкую вязаную, а под шубку – свитер и трикотажные шерстяные штаны, вполне можно добежать от общаги до института.
Шурочка отчаянно мёрзла всю прошлую зиму, изо всех сил ждала весны. Но даже на Первое мая, когда дома все уже ходили в платьицах и махали на демонстрации веточками с живыми листочками, в Томске хлопьями валил снег, от которого у Шурочки в руках совершенно раскисли бумажные цветы и листья, наклеенные на голые ветки. Их колонне выдали эти «икебаны», чтобы они махали ими у трибун. Праздник весны всё-таки! Но весны в этом году в Томске не было, сразу наступило лето. Июнь с первых же дней так вжарил – все моментально разделись до маек. Студенты готовились к экзаменам на крышах общежитий – зубрили и загорали. Июль и пол августа Шурочка провела дома. Вторые пол августа – здесь. И вот лето кончается…
* * *
От Мишкиного дома они шли, не размыкая рук.
– Какие они славные. И Мишка, и Алёнка, – подводила Шурочка итог их похода в баню. Было уже часов одиннадцать. Долгий, полный событиями, замечательный день заканчивался.
– Они почти такие, как в книгах описывают. Ты знаешь, я раньше очень любила романы про деревню, а теперь, наверное, не смогу их читать. На самом деле всё здесь не так: пьют, дерутся, матерятся.
– Ага, я тоже раньше думал, что в деревне все дружно работают и частушки под гармошку поют, – кивнул Женька. – Знаешь, что Мишка сказал? Что они Алёнку в район отправили учиться, чтобы она здесь не пропала. Ни с кем из местных парней нельзя всерьёз встречаться – пьют и бездельничают. Девчонки, кто остались, пьют и таскаются. Иногда кажется: дали бы автомат – всех бы местных алкашей положил, всё равно толку от них нет, вред один.
– Тогда, Жень, во всей деревне осталось бы три-четыре мужика. Мишка, его отец, твой печник и муж Людмилы-заведующей. Может, ещё директор. Ты посмотри, ночь какая!
Ночь была исключительная! Полная луна только-только пошла на убыль и сияла в небе почти идеально круглым диском. Звёзды остро сияли и выстраивали в небе созвездия. Они шли мимо правления совхоза, по козырьку крыльца шуршала серебристыми в ночи листьями яблонька-ранетка.
– Пошли, постоим на крыльце, – позвал Женька и потянул Шурочку в тень под крышей.
Они постояли на крылечке, облокотившись на перильца и касаясь друг друга плечами.
– Хочешь ранеток? – спросил Женька.
– Они же горькие!
– А эти крупнее других, может, не горькие! Я сейчас!
Он перемахнул через заборчик, пригнул ветку и сорвал несколько ранеток. Потом захрустел одной и протянул вторую Шурочке:
– Попробуй, кисленькие.
Шурочка куснула. Кисло-сладкие, по вкусу – точно как в ташкентском пионерском лагере.
Яблони там росли позднего сорта, окончательно созревали в сентябре, но детвора уже в августе обирала жёсткие сочные зелёные плоды.
– Вкусно! – сказала Шурочка.
Она стояла на крылечке, Женька – на земле, и его глаза теперь были на уровне Шурочкиных глаз, близко-близко. Женька смотрел на неё, не мигая. Потом притянул девушку к себе – одна ладонь на её плече, вторая мягко придерживает затылок – и потрогал её губы своими твердыми сухими губами. От Женьки пахло яблоками и чуть-чуть – табаком.
Глава 13
Как хорошо, как хорошо жить на свете! В последние два дня Шурочка поняла, почему в книжках пишут – «летать на крыльях любви». Именно на них она и летала, не иначе. День в столовке проходил – не замечала, как. Картошка, капуста, фарш для котлет, макароны – продукты, казалось, сами, по щучьему велению складывались в первое и второе, она лишь наблюдала за ними. Даже в паре с новенькой Раисой работалось легко. А уж сегодня с Натальей вообще не работа, а праздник!
– Шур, ты прямо летаешь как будто, – разглядела её крылья Наталья – и светишься вся! Слава богу, оттаяла девка! А то зелёная ходила всю неделю, вон, в обморок грохнулась. Дружишь, что ли, с кем?
– Ой, Наташ, я с мальчиком нашим одним встречаюсь. Может, помнишь, тёмноволосый такой, лохматый, в форме ходит защитного цвета, на солдатскую похожа?
– Да у вас там половина тёмноволосых и почти все в таких куртках ходят. Покажешь потом. Хороший хоть парень-то?
– Хороший. С ним интересно. И он такой, знаешь, не грубый совсем!
– Чё, и не поцеловал ни разу?
– Ну почему же… целовал, – порозовела Шурочка.
С первым поцелуем у неё вышел конфуз – не умела она целоваться. И Женька учил её тогда, на крыльце. И она научилась и даже начала отвечать ему движением своих губ. И позавчера, и вчера вечером они повторили упражнения. Получалось всё лучше и лучше. И ей все больше и больше нравилось обнимать его за шею, прижиматься к его груди, запрокидывать голову и чувствовать, как перетекает с Женькиных губ тёплая волна, которая, покалывая, как газировка, сначала наполняет голову, а потом струится по позвоночнику и заполняет её всю, от пят до макушки. Ночами эта волна вливалась в её сновидения, и Шурочке снился Женька, снился так подробно и живо, будто и не расставалась она с ним, а так и продолжала у крыльца впитывать поцелуи.
– Ой, девка, смотри, голову-то не потеряй, – посоветовала Наталья. – А то мы, бабы, совсем шалеем от любви-то! Вон, Райка из бухгалтерии, помнишь, приходила пельмени лепить? Закрутила с Толиком, шофером томским! Муж её Петька в район уехал, а она этого Толика в дом-то и привела. Верка-то соседка специально к Райке с утра прибежала, вроде у неё соль кончилась. Та выходит – лицо довольное, халат на голое тело, видно, как сиськи болтаются, – ну, точно с мужиком поспала! И Толик этот орёт из избы: «Рай, ты скоро?» И не стесняется же детей, двое у неё! И славы не боится! Верка ей: «Рай, ты чего это загуляла-то! Петька же узнает!» А та: «И пусть узнает! Импотент!» Представляешь? И ладно бы одинокая была, вот и путалась с шофером, так при муже путается! И Толик этот тоже хорош, как будто у нас мало одиноких баб!
Да, нехорошо получилось, – покивала Шурочка. Она уже наслышана была, что почти все одинокие деревенские бабы обзавелись сезонными постояльцами-мужьями. Луиза недавно пересказывала, вроде бы, как раз про Толика, такую историю. В прошлом году мужики тоже прошоферили на уборочной два месяца и в Томск вернулись. Утром жена будит одного: «Вставай, утро уже», а он спросонья: «А ты корову уже подоила?» Привык вставать на парное молочко!
Шурочка с Натальей уже всё приготовили к ужину – сегодня сделали гречку с тушенкой – и составляли в стопки тарелки, готовясь к раздаче. За дверями уже слышалась возня, хотя было ещё десять минут до ужина. Слышимость в кухне была отличная – все перегородки в доме, которые делили помещение на магазин, столовую и кухню, не доходили до потолка и оставляли щель сантиметров в тридцать. Поэтому иногда Шурочка, пока чистила картошку, могла слушать, как Зойка-продавщица переругивается с мужиками, норовившими выпросить спиртное без талонов. И как потом эти мужики матерятся в предбаннике, костеря жестокую Зойкину натуру.
«Так, надо надеть белый халат, нечего стоять лахудрой в подпалённом фартуке – опять животом к плите приложилась!» Халаты и фартуки висели в хозотсеке, как раз возле перегородки, и Шурочка задержалась там, сражаясь со спецодеждой: рукав закрутился и никак не хотел пропускать руку.
– Слушай, Линёв, я не думала, что ты такой дурак. Ты чего с этой Пановой связался? – сказал голос за перегородкой. Шурочка его узнала: говорила гренадёрша Луиза. Девушка перестала сражаться с халатом и замерла.
– Нет чтобы у Любы прощения попросить, помириться. А ты закрутил с этой Шуркой!
– Луиза, это не твое дело, – прозвучал абсолютно спокойный Женькин голос.
– Не моё? – взревела за стенкой Луиза. – Смотреть, как мучается моя лучшая подруга, – не моё дело? Смотреть, как тебе, глупому молокососу, какая-то потаскуха голову морочит, – не мое дело? Нашла тебя, идиота свежего, нецелованного, развлекается, а ты и рад! А Люба страдает! Да ты знаешь, что эта Панова тут уже со всеми перетаскалась? С Васькой Бриггом крутила, к Кислому бегала прошлой ночью. Мужики сегодня на сушилке сказали, видели в шесть утра, как она из его избы выскочила, трясла кудрями своими и задницей в красных штанах.
«Неправда, неправда! Я в шесть утра из спортзала выскочила, в столовую бежала! И вообще я сегодня в джинсах весь день!»
Шурочке хотелось заорать во весь голос. Она даже воздуха в грудь набрала, а потом выпустила его потихоньку, сдуваясь, как старый воздушный шарик. И побрела на кухню.
– Наташ, пожалуйста, покорми их одна, мне нехорошо, я пойду, – попросила она повариху ровным голосом, бесцветным и вялым. А как еще может говорить старый сдувшийся шарик? И пошла к служебному выходу.
– Шура, Шура, что случилось-то, – всполошилась Наталья, но Шурочка больше не могла говорить. А Наталья – расспрашивать. В дверь принялись барабанить голодные студенты – время ужина! – и пришлось открывать.
«Всё кончено, всё кончено, всё кончено», – два слова крутились в Шурочкиной голове бесконечной бессмысленной лентой. Права была мама, верны были предчувствия – она перемазалась такой грязью, что теперь не скоро отмоется. Аукнулся ей Васька, аукнулся так, будто палкой сшиб на самом взлёте.
Шурочка припомнила недавний сон, где она летала белой лебедью. Никакая она не лебедь. Гадкий утенок она. В груди, где ещё полчаса назад бурлили пузырики счастья, теперь образовался ледяной твердый комок. Всё кончено, всё кончено. Не будет больше Женькиных твердых ласковых губ, не будет нежных прикосновений пальцев к её щекам. Не будет лёгких, как бы нечаянных, касаний её груди. Пропади он пропадом, этот Васятка! Пропади пропадом она сама, что пошла с ним тем вечером! Два дня, подожди она всего два дня – и приехал бы Женька, и они обязательно подружились бы, и никто не посмел бы сказать ему, что она – потаскуха!
Шурочка опустилась на какую-то скамейку у какого-то забора, спрятала лицо в ладони и тихо заплакала, абсолютно не представляя, как ей теперь возвращаться в спортзал, и как встречаться глазами с Женькой, и что теперь скажут девчонки.
– Кто это здесь? Шур, ты, что ли? Ты чего это? – потрогали её за плечо. Лизавета. Оказывается, Шурочка пришагала к её двору – сработал автопилот.
– Зайди в дом, зайди, чаю тебе налью, как раз вскипел. Пойдем!
В знакомой чистой кухне Лизавета усадила Шурочку на табуретку у окна, налила свежего чаю в большую чистую чашку, размешала в ней три ложки сахара, плеснула чуть коньяка и протянула Шурочке:
– На, пей!
Та сделала глоток и аж закашлялась, так шибанул в горло коньячный дух. Комок в груди от этого духа подтаял и провалился в желудок.
– Что случилось-то? У тебя такое лицо, будто умер кто?
– Я умерла.
– Вот дура-то! Чего умерла-то? Живая-живёхонькая, мёртвые так не ревут! Так что случилось-то?
– Лиза, мне ваш Васька жизнь поломал. Теперь вся деревня сплетничает, говорят, что я со всеми таскаюсь. Говорят, я сегодня от какого-то Кислого в шесть утра в красных штанах уходила. А у меня Женька… А я даже не знаю, кто он, этот Кислы-ы-й, – теперь Шурочка рыдала в голос.
– Кислый – это наш деревенский водитель, директора возит. И чего это ему с тобой таскаться, когда у него с Тамаркой любовь? Слушай, Шур, я поняла! Тамарка же волосы остригла и химию сделала, у неё теперь прическа точь-в-точь, как твоя. И худенькая она, и ростом с тебя, и штаны у нее есть вельветовые малиновые. Вас перепутали, точно перепутали!
– Лиз, какая теперь разница: перепутали, не перепутали, если даже мужики теперь про меня сплетничают.
– Слушай, да перестань ты, в самом деле. Даже мужики! Да они первые сплетники у нас в деревне! Даже чего не было, сочинят и нахвастают. Думаешь, про меня не плетут что ни попадя? Вон, Колька дрова привез, помог выгружать, два часа машина у ограды стояла – всё, деревня чешет языками, что мы с ним спим. Наплюй ты на них, каждому идиоту рот не заткнешь. Ты свою правду сама знаешь, вот и ходи королевой. А начнешь оправдываться – совсем заклюют. Ну, хватит реветь! Всё у тебя образуется, вот увидишь! Слышишь? Не реви.
– Да, да, я сейчас, я перестану.
После Лизаветиных слов ей стало полегче. Шурочка посидела у неё с полчасика, допила чай и почти успокоилась. Что ж, примет она эту расплату за легкомыслие. Прощай, Женька, извини, что не сложилось. У тебя всё будет хорошо. И у меня всё будет хорошо.
Шурочка брела по деревне и рассматривала палисадники в желтеющих листьях, окна в разномастных наличниках, отвечала на приветствия – в деревне здоровались все: и знакомые и незнакомые. Она шла, и будто прощалась с тем кусочком жизни, в котором жила та Шурочка, что умерла полчаса назад. Новая Шурочка стремительно обрастала жёсткой коркой, за которую отныне она не пустит никого. Оказывается, это очень больно – взрослеть.
– Шура, Шура, куда же ты пропала?
Женька! Догнал, развернул, держа за плечи, и взволнованно заглянул в лицо.
– Я всю деревню обегал, тебя искал! Повариха сказала, что тебе стало плохо, и ты ушла домой. Я прибежал в зал, а тебя нет! Что случилось?
– Я слышала, что тебе сказала Луиза. Я думала, ты ей поверил!
Он изменился в лице:
– Шура, Луиза – дура и сплетница!
– Но про Ваську – правда. Я замуж за него собиралась.
– Да плевать мне на твоего Ваську! И на всех остальных плевать! Ты что, не понимаешь, что я люблю тебя!
Он взял Шурочкино лицо в обе ладони и нашел её губы. И в Шурочку потекла знакомая волна из пузырьков счастья. Волна сначала наполнила голову, а потом пузырьки заструились вниз по позвоночнику, разбивая дурацкую корку и заполняя Шурочку всю целиком, от пяток до макушки.
«М-у-у-у», – прокомментировала картину рыжая в белых пятнах корова. Стадо возвращалось с пастбища, и коровы осторожно обходили целующуюся парочку, с достоинством покачивая тяжёлым выменем, переполненным молоком.
– Во дают, городские, – присвистнул мальчишка-пастух. А Шурочка счастливо подумала, что у деревенских появилась новая тема для сплетен.
Эпилог
Шурочка вспоминала и рассматривала старые фотографии. Вот Женька, вот она, – какими же молодыми они тогда были! Какими глупыми! И какими славными! До постели они с Женькой добрались через три месяца, а потом, ошалелые, открывали для себя прелести секса, сбегая с лекций и отправляя Женькиных соседей по комнате в кино на две серии.
Девчонки, помнится, критиковали её за «распущенность» и держались до конца третьего курса. А потом все трое закрутили романы: Элька – с дипломником с пятого курса, Леночка – с Игорюней, а Ира Зиненко – с инженером во время практики. Потом она даже вышла за него замуж. Их группу в начале третьего курса опять отправили в Гореловку, но Шурочка не поехала, была уже беременна Дашкой. Леночка потом рассказывала, что Вася женился на своей скотнице и у них родился сын.
Часы на кухне начали отбивать время. Шурочка взглянула – уже четыре. Как быстро пролетело время с этими воспоминаниями! Ой, а как там пирог? Она кинулась на кухню проверять. Работы обычно столько, что совсем не часто она балует своих пирогом с брынзой. Будет жаль, если подгорел!
Она успела – пирог как раз испёкся до пышной корочки. И она достала его, накрыла чистым полотенцем. Теперь пирог вкусно исходил запахом свежей выпечки, брынзы и зелени.
В замке заворочался ключ, и Шурочка пошла встречать мужа. Тот ушёл сегодня рано, она ещё спала.
Первыми в двери вошли красная крупная роза на тонком длинном стебле и узкая бутылка с красным вином.
– Принимай, мать, будем праздновать, – сказал Женька.
Шурочка приняла дары, чмокнула мужа в губы и спросила:
– А что празднуем?
– А то, что я женат на самой талантливой и на самой красивой женщине года! – ответил Женька и протянул ей свежий номер телегида.
На обложке улыбалась Шурочка, словно подтверждая реплику из своего интервью: «Я не стремлюсь казаться. Я стремлюсь быть».
Москва, 2004
© Наталья Никифорова (Баклина)
Другие книги Натальи Баклиной ищите на ЛитРес