Юрий Гаврюченков
Доспехи нацистов

Часть 1
Артефакт протонации

1

   Поиск сокровищ занятие вредное – приходится много пить. К тому же, постреливают. Но я ни на что его не променяю. Привычка. У каждого человека есть слабости, которые тот не в силах изжить.
   Я умею ценить познание древних тайн. Стремление сие тесно связано с раскопками. В свете этого вполне понятно желание заполучить безвестный памятник старины, особенно, когда он сам идет к тебе в руки.
   Судьба дарит мне такие подарки. Я задумчиво смотрел на захлопнувшуюся за Борей дверь, испытывая легкое изумление. Вот уж не думал, не гадал, что сосед окажется человеком схожих со мной увлечений. Правда, весьма отдаленных. Боря промышлял оружие времен Великой Отечественной войны, да и просто что бог пошлет пытливому трофейщику. Копал для себя, не с коммерческой целью, а из чистой любви к искусству. Когда-то и я посещал поля сражений, но давно от этого занятия отошел и отстранился от «черных следопытов», считая себя калибром побольше. Не без оснований, кстати говоря. Хотя находка гонга Тайхнгада так и не стала подлинной сенсацией для широкой публики, но в научных кругах я снискал настоящую славу.
   Правда, только славой и пришлось пока ограничиться. Согласно пунктам 2 и 3 статьи 233 Гражданского Кодекса РФ: «В случае обнаружения клада, содержащего вещи, относящиеся к памятникам истории или культуры, они подлежат передаче в государственную собственность. При этом собственник земельного участка, где клад был сокрыт, и лицо, обнаружившее клад, имеют право на получение вознаграждения в размере пятидесяти процентов стоимости клада». Поэтому золотой диск весом более шестисот килограммов до сих пор проходил оценку в Гохране (Государственном учреждении по формированию Государственного фонда драгоценных металлов и драгоценных камней Российской Федерации, хранению, отпуску и использованию драгоценных металлов и драгоценных камней при Министерстве финансов РФ). Пока оставалось неизвестным, когда я получу причитающуюся мне долю. Жил прежними накоплениями: кое-что по сусекам еще наскребалось, чтобы уж совсем не класть зубы на полку.
   Так что нужно было зарабатывать. К счастью, на ловца и зверь бежит. Прослышавший о моем фарте сосед сам принес весьма любопытные материалы, да еще попросил возглавить раскопки.
   Я усмехнулся. Борино предложение льстило. Настоящее признание заслуг приходит не на международном конгрессе, а от соседа по лестничной площадке.
   Положа руку на сердце скажу, что Боря меня буквально купил. Я сам человек тщеславный, но и соседушка с приятелем соблазнились престижем поработать со специалистом, совершившим археологическое открытие первой величины. Со мной, то есть!
   Можно сказать, что этот сезон Боря с Эриком открыли весьма удачно. Махнули в район Белой Горы. Есть в Новгородской области такое примечательное местечко, Долиной Смерти зовется. Летом 1942 года оттуда выходили из окружения зажатые в лесах дивизии 2-й Ударной армии. Из 160 тысяч бойцов просочились сквозь вермахтовский заслон 65 тысяч. Остальные сложили голову. Соответственно, оружия и амуниции там осталось немеряно. И теперь его откапывают все, кому не лень. Такие дела. Страна, пережившая глобальную войну, не могла не породить сонма трофейщиков.
   В своем «пионерском» [1 - Пионеры (пренебрежит.) – неопытные, начинающие раскопщики (трофейщицкий слэнг)] походе Боря с Эриком не задавались целью прорваться к сердцу Долины, где дохли и тухли болотные гренадёры, обвешанные оружием и амуницией. Начали копать на периферии и наткнулись на разбомбленный немецкий блиндаж. Уже частично разрытый предшественниками. Костей и регалий не нашли – проклятые гансы к останкам соратников относились трепетно и тела погибших старались хоронить. Не в пример героическим защитникам Родины, равнодушно бросавших трупы гнить где попало. Я не кощунствую, просто опыт раскопок избавил от патриотических иллюзий.
   Блиндаж находился вдали от болот, где истребляли несчастные дивизии, в сухой песчаной почве. Только это и спасло от неминуемого разрушения за полувековое пребывание в сырой земле пару телефонных аппаратов, пулемет МГ-34, фляжку, перочинный ножик и черный кожаный портфель. Его-то содержимое и привлекло внимание Эрика. По словам Бори, товарищ, с которым мне предстояло познакомиться, с детства увлекался геральдикой и знал немецкий язык, на котором при живой бабушке говорили в его семье. Эрик перевел находившиеся в портфеле документы. Перевод – пачка исписанных ровным мелким почерком листков – лежал на моем столе. Еще в портфеле была карта, но ее Эрик не хотел показывать, пока я не приму положительного решения. Осторожность вполне оправданная, вдруг я соберусь их кинуть.
   Следопыты со своими детскими страхами выглядели смешными. Оба вроде не мальчики уже: Боре под тридцать, Эрику – двадцать пять, а выдумывают всякие глупости. Не в моем это стиле – обманывать партнера. Я предпочитаю конструктивное сотрудничество. Уровень банального кидалова я давным-давно перерос.
   Проводив Борю, я отправился на кухню и сварил крепкий кофе. С ароматной чашечкой в руке прошествовал в кабинет, погрузился в кресло и задумчиво разворошил оставленные на мой суд бумаги. Стоит ли игра свеч? Для начала следовало добиться понятного перевода. Эрик напортачил так, что волосы дыбом вставали. Работы предстояло море, но предложение было достаточно заманчивым, чтобы меня зацепить и сподвигнуть на причесывание материала.
   Хорошего переводчика отличает знание предмета. У Эрика же с историей было слабовато. Поэтому текст получился чрезвычайно сырым и требовал неукоснительной доводки.
   Не удовлетворившись фразами типа: «Hauptsturmfuehrer-SS Вольфганг фон Кирхгофен возглавлял специальную археологическую команду RuSHA-SS с целью проведения раскопок на захваченных территориях», я сам засел за расшифровку эриковских каракулей. Подлинники документов Боря принести не удосужился. К счастью, Эрик постеснялся высказывать своё невежество и большинство непонятных терминов привёл в оригинале, тем самым значительно облегчив мне задачу. Вооружившись карандашом, я стал доводить до ума, что он там намазюкал, и сам не заметил, как увлекся.
   Легендарная фашистская спецслужба «Schutzstaffeln», по-русски означавшая «охранные отряды», была создана в 1925 году Юлиусом Шреком и поначалу имела исключительно охранные функции. В 1930 по распоряжению Гитлера СС должны были стать орудием укрепления единства Национал-социалистической немецкой рабочей партии и подчинения воле фюрера всех партийных звеньев и инстанций. Постепенно задачи СС увеличивались и, когда идеи нацизма приобрели невиданный размах, личная гвардия Гитлера получила статус оплота арийской расовой чистоты.
   RuSHA было одним из пяти главных управлений СС. Rasse– und Siedlungshauptamt – Управление Расы и Колонизации помимо наблюдения за расовой чистотой рядов СС, переселения эсэсовских колонистов на окупированные земли, а коренных обитателей – за колючую проволоку, и охраной концлагерей, занималось изучением корней германской нации и сопутствующими исследованиями. В том числе и антропологическими в этих самых лагерях. Дело было поставлено на широкую ногу, с сугубо немецкой обстоятельностью. На подведение наукообразного фундамента под расовую доктрину НСДАП денег не жалело, привлекая университетских ученых и высококлассных мистиков. В 1937 году по инициативе Гиммлера в состав СС было включено «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков», сокращённо, «Наследие» или по-немецки – «Ahnenerbe». «Аненербе» вошло в структуру Управления Расы и Колонизации как Отдел Древней и Ранней истории. Слияние с силовым ведомством «Аненербе» нисколько не повредило, наоборот, расширило его полномочия. Начиная с 1938 года все археологические раскопки проводились только с ведома «Наследия».
   «Аненербе» осуществило исключительные по своим масштабам исследования в области традиций, деяний и отличительных черт индогерманцев. В то время прусский этнос изголодался по самогероизации и был готов к принятию этого мифа. Национализм – неизбежная реакция народа на унижения, а немцы после поражения в Первой Мировой войне были сильно уязвлены. Гитлер был большим любителем мистицизма. Он верил в существование могущественных магических предметов, которые помогли бы Рейху реализовать претензии на мировое господство.
   Претворению в дело столь глобального замысла должны были способствовать амулеты непобедимости, к коллекционированию которых Гитлер питал особое пристрастие. Ему удалось заполучить копье римского сотника Лонгина, протыкавшее Христа на распятии. Оно хранилось в сокровищнице Хофбурга как драгоценная реликвия династии Габсбургов. От копья, окропленного кровью богочеловека, за девятнадцать веков уцелел железный наконечник и гвоздь, которым он крепился к древку. Считалось, что оно наделяет обладателя неограниченной властью, которой тот способен распоряжаться по своему усмотрению, обращая как на хороши дела, так и на плохие. Собирательство Гитлером амулетов непобедимости было, своего рода, стяжательством могущества по частям. Это мистическое коллекционирование с каждым новым предметом делало их обладателя всё сильнее.
   В поисках подобных артефактов «Аненербе» предпринимало экспедиции на Памир и Тибет. В пиренейских горах Аквитании и севере Италии эсэсовцы долго пытались найти в ледяных пещерах чудесную чашу Грааля. Из нее на тайной вечере пил Иисус и причащал апостолов. Туда же собрали Его кровь, когда Он был на кресте. Волшебный сосуд, способный одарить владельца вечной молодостью и неземной абсолютной мудростью, отыскать не удалось.
   Гауптштурмфюрер Вольфганг фон Кирхгофен из Отдела Древней и Ранней истории Главного Управления Расы и Колонизации имел степень доктора археологии. Отправные документы на него были выписаны начальником Отдела, главой «Наследия» Вольфрамом Зиверсом. Согласно им, поисковая партия из пяти сотрудников «Аненербе» должна была произвести раскопки могильника курганного типа на левом берегу реки Мсты. И тут начиналось самое интересное. По свидетельству документов, в погребальной камере вместе с трупоположением витязя дружины князя Юрия Лугвеньевича были захоронены Доспехи Чистоты, завезенные на Русь в ХШ веке из Норвегии неизвестным знатным варягом.
   Вообще-то «Норвегия» была моей вольной трактовкой. В эриковской транскрипции и, следовательно, в оригинале стояло слово «Thule». Так назывался остров в Северном море, открытый греческим географом Пифеем около 300 года до нашей эры. Указанная в античных летописях суша появлялась через 6 дней плавания к северу от Британии. По моим прикидкам, там помещались западные острова Норвегии. Идеологи нацизма, многие из которых состояли в «Обществе Туле», считали, что с этой земли берет свое начало нордическая раса, высшая, избранная для установления мирового господства.
   Созданное Рудольфом фон Зеботтендорфом в 1916 году по образцу масонских лож мистическое Общество собрало под свои знамена немало будущих руководителей гитлеровской Германии, таких как Дитрих Эккарт, Рудольф Гесс и Альфред Розенберг. Гитлер также не избежал его влияния, хотя и не состоял в Обществе. Совместно с Фридрихом Кроном, экспертом по геральдике «Туле», он создал партийный флаг, который в окончательном виде (черная свастика в белом кругу на красном фоне) появился публично 20 мая 1920 года на митинге НСДАП в Старнберге.
   Помимо свастики и концепции германского расового превосходства из «Общества Туле» были заимствованы сложные тщательно разработанные ритуалы для ирминистских обрядов СС.
   Нетрудно представить, сколько велико было для Гитлера и его фюрера значение реликвии, созданной на прародине древних германцев, изготовленной руками редчайших мастеров, применявших давно утраченное знание великого, граничащего с магией искусства.
   Дешифруя бисерные закорючки Эрика, я невольно проникался уважением к людям, скрупулезно восстановившим историю «der Altnordischpanzer» – Древнесеверных лат, как ещё именовались в документах Доспехи. В «Аненербе» работали исключительно компетентные профессионалы. За исчерпывающими формулировками военной документации угадывалась целая сеть взаимно уточняемых перекрестных ссылок. По собственному опыту я знал, чего они стоят: тонны дотошно проштудированной архивной бумаги. Такой труд по плечу лишь искушенным в своем деле энтузиастам, и я им аплодировал. Их выводы впечатляли. Неудивительно, что Гитлер оказался зачарован характеристиками Доспехов.
   Согласно легенде, обладающий ими лидер сохраняет чистоту своей расы, побеждая в борьбе с племенами, несущими «скверну». Разумеется, новгородский князь был далек от арийского идеала. Представитель восточных славян, он был «der Untermensch» – человек второго сорта, стоящий на низшей после истинного индогерманца ступени. Голос крови не подсказывал князю ценность доставшегося ему амулета непобедимости. Поэтому он закопал доспехи в кургане. Воистину, только на Руси могли добровольно расстаться с вещью, сравнимой только со священными реликвиями европейских королей! Утрата Доспехов привела к угнетению русских звероподобными азиатами, которое довершили еврейские большевики.
   Строитель Тысячелетнего Рейха с обретением Altnordischpanzer безусловно смог бы осуществить свое знаменитое заявление, сделанное на Нюрнбергском партийном съезде в сентябре 1934 года, что в ближайшую тысячу лет новых революций в Германии не будет. Обстоятельства помешали ему воплотить сей великий замысел и кто знает, какую роль в этом сыграл русский авианалёт, навсегда разлучивший ученого капитана СС с его служебным портфелем.
   Когда я наконец оторвался от бумаг, осевшая на донышке гуща подсохла и местами растрескалась. «Время спать, а мы не жрали». В животе уже посасывало от голода, а уехавшая навестить родителей Маринка все не возвращалась. Придется ужин готовить самому. Я хоть и люблю кухарничать, но от семейной жизни успел разлениться.
   Впрочем, в холостяцкой стряпне есть свои прелести – никто не мешает. Я поджарил картошку с сосисками, выложил курящуюся аппетитным паром пищу на большую тарелку. Достал из холодильника упругий зеленый лимон, разрезал его пополам и полил картофель острым кислым соком. Взял вилку и жадно принялся поглощать еду, пока не остыла. Восхитительно. Божественно! Картошка хороша горячей и я уложился в тот период, когда она уже не обжигала небо, но еще не успела стать невкусной. А много ли надо одинокому ученому?
   Долго наслаждаться уединением не получилось. Заклацкал в замке ключ. Маринка соизволила появиться. Я спешно проглотил остатки ужина и вышел ее встретить.
   – Привет, – сказал я, помогая жене снять мокрый плащ, – там что, дождь идет?
   – Небольшой, – Маринка чмокнула меня в щеку. – Здравствуй, милый, знаешь, как я по тебе соскучилась!
   – Как съездила? – по возможности нейтральным тоном поинтересовался я. Маринка подлизывалась неспроста. Это настораживало.
   – Хорошо, – радостно ответила жена, что-то затевая.
   – Как поживают родители? – вежливо осведомился я, прикидывая, что у супруги на уме.
   – Прекрасно, – оставив обтекать у двери грязные сапоги, Маринка скользнула в тапочки. – Много говорили о тебе. Ну, пошли на кухню, я пирожных купила, чай будем пить.
   – Пообщались, значит, – пробормотал я.
   О чем они могли говорить? Нелюбимые тесть с тещей были обо мне плохого мнения. Раньше, во всяком случае. Что и послужило причиной давнего нашего с Маринкой развода.
   – Приглашали тебя в гости, – выдала наконец Марина. – Ну, зайдем хотя бы пообедать, а, милый?
   – Вообще-то я сыт, – весьма двусмысленно намекнул я, указывая на пустую тарелку.
   С маринкиными родителями мы ненавидели друг друга тихой ненавистью. Они считали меня «жуликом и тунеядцем», в чем однажды сумели убедить свою дочь, я же отвечал вполне естественной неприязнью. Так меня и игнорировали, даже когда мы с Маринкой снова расписались. Однако, после того, как я ухитрился поправить финансовое положение, родичи стали меня привечать, вызывая злорадство жалкими потугами к примирению. Сегодня был один из таких случаев, когда я торжествовал. Обычно я отказывался…
   – Ну пожалуйста, – взмолилась Маринка и мне сделалось ее жаль.
   – Даже не знаю, – по привычке стал отнекиваться я, но, поймав маринкин взгляд, понял, что придется отойти от этой пагубной практики. Сегодня был день принятия лестных предложений.
//-- * * * --//
   – Здорово, – сказал Слава, переступая порог.
   – Ой, Славик, – растерялась Марина. – Здравствуй, Ксюша… А мы в гости сейчас идем.
   – Вот именно, в гости и сейчас, – поддержал я, рассеивая последние сомнения.
   – Привет, – Ксения ехидно улыбалась, засунув руки в карманы новенькой кожаной куртки. Слава любил побаловать супружницу шмотками.
   – Мы жратвы, того, купили, – оповестил друган, – в машине лежит.
   – Вот и хорошо, – я повернулся к Маринке. – Собирайся, дорогая, а то папа с мамой наверное заждались.
   Марина все поняла и помрачнела.
   А что мне еще оставалось? Идти на обед к родственничкам без группы поддержки – верный способ быть съеденным, вот я и прихватил с собой тяжелую артиллерию, чтобы не спасовать ненароком. Вот зубки-то они обломают, хе-хе!
   – Чего так лыбишься? – спросил корефан.
   – Как? – опомнившись, я с усилием разгладил мышцы лица.
   – Хищно, – исчерпывающе определила Ксения, пока Слава подбирал соответствующее словцо.
   – Пойду приоденусь, – поспешно сказал я, увиливая от ответа, и двинулся вслед за Маринкой.
   – Мы ждем в машине, – известил Слава.
   Хорошо иметь друзей, готовых придти на помощь в самых деликатных ситуациях.
   Вскоре я с тайным злорадством наблюдал за реакцией тестя и тещи. Сначала было недоумение: приняли Славу за меня и прикидывали, как же сильно я возмужал. Потом сообразили, что это не прежний хахаль и посчитали за нового маринкиного ухажера, а тут уже заходила Ксения, путая все расчеты. И последним затерся я, уверенным хозяйским жестом пропустив вперед гостей.
   Столько народу Анатолий Георгиевич с Валерией Львовной вряд ли ждали. Максимум, к чему они готовились – это Раздолбай Иванович в качестве дежурного блюда, которого можно будет приправить язвительными шпильками на десерт. Теща страсть как обожала колкости. А тут растерялась. Как же – сразу такое количество незнакомых лиц!
   Скабрезно скалясь, я представил их друг другу и мы сели за стол. Появилась литровая бутылка «Столичной», извлеченная Славой из пакета. Анатолий Георгиевич откашлялся, украдкой поглядывая на жену. В традициях этой семейки обед планировался безалкогольный. Валерия Львовна беспомощно растягивала губы, стоя у стола как Наполеон в финале битвы при Ватерлоо. Маринка молча порхала вокруг, сервируя приборы на две лишние персоны. В неловкой тишине стыдливо позвякивала посуда. Криво улыбался Слава и нахально поглядывала Ксения, в которой мало что осталось от затюканной невзгодами медсестры с тех пор, как корефан встретил ее в коридоре Военно-медицинской академии. Как говорил апостол Павел: «Не все мы умрем, но все изменимся». За время бурной нашей со Славой совместной деятельности нам повезло уцелеть, но перемены были неизбежны. Родственнички конечно помнили меня не таким. То-то опешили, обнаружив, что схавать зятька оказалось ой как непросто. Да, Валерия Львовна, я хищная пища!
   В знак примирения теща достала рюмки.
   – Ну, чего? – кинул на меня вопрошающий взгляд Слава.
   – Разливай, – разрешил я.
   Закончив суету, Маринка опустилась на стул рядом со мною. Анатолий Георгиевич, облаченный по случаю приема гостей в строгий темный костюм, являл собою образец покорности судьбе. Теща тоже помалкивала, из чего я заключил, что тост следует произносить мне. Ну, коли захватил инициативу, не следует выпускать ее из рук.
   – За нашу встречу, – благостно изрек я.
   Закусили.
   – Илья, – вкрадчиво завела беседу Валерия Львовна, – Мариша рассказывала, что вы заняты интересным делом.
   – Археологией, – будто бы раньше, когда меня здесь дружно считали лентяем, я занимался чем-то иным. – Самая благородная из наук всегда была моим призванием.
   – Мариша показывала прессу со статьями о вас, – любезно поведала Валерия Львовна. – Вы нашли какое-то эскимосское сокровище?
   – Да, – с достоинством ответил я и кивнул на мечущего в пасть закусь корефана. – Вот, вместе со Славой и откопал.
   Ксения зарделась. Приятно, когда хвалят мужа.
   – Я всегда считал, что из вас выйдет толк, – осторожно вступил в разговор Анатолий Георгиевич, которому было интересно пообщаться со мной, и теперь он деликатно высказывал мнение относительно моей непутевой особы. – Археология замечательная профессия. При соответствующем навыке можно добиться потрясающих результатов. Разумеется, должно было пройти некоторое время, прежде чем вы научились проводить исследования с добросовестностью истинного ученого. Признаю, поначалу между нами возникали разногласия…
   Только сейчас я понял, насколько мало мы знакомы.
   – …Но теперь, когда вы совершили такое потрясающее открытие, у нас с мамой не осталось сомнений, что вы сумеете устроить судьбу нашей дочери.
   В словах затюканного научного работника чувствовалась термоядерная тещина накачка.
   – Ладно, папа, – охладила его Маринка.
   Я подмигнул Славе.
   – Наливай. Выпьем за родственные отношения.
   Выпили. Потеплело на душе.
   – Что касается судьбы дочери, – снисходительно пояснил я тестю, – то она могла быть устроена значительно раньше, если бы вы не считали меня лодырем и проходимцем каких не сыскать.
   – Гм… это не совсем так, – глаза Анатолия Георгиевича забегали по пластмассовой зелени, украшающей гостиную.
   С позапрошлого лета в квартире мало что переменилось. Те же фальшивые джунгли и запыленные головы животных на стенах – маринкин дед был таксидермистом.
   – Не сердитесь на нас, Ильюша, пожалуйста, – мягко попросила Валерия Львовна. – Кто старое помянет… Мир, ладно?
   – Идет, – уступил я.
   Доброта, как ни странно, может являться следствием равнодушия. Когда люди тебе безразличны, необходимость пристрастного отношения к ним отпадает. Поэтому мы так часто ссоримся с близкими и остаемся вежливыми с малознакомыми людьми. К близкому человеку предъявляется больше требований. Маринкины же родители, я знал, были и останутся для меня чужими. С ними можно было и помириться. И столь же безболезненно поссориться. Их чувства не имели никакого значения.
   Угадав момент, Слава наполнил рюмки.
   – Давайте за мир, – предложила повеселевшая Валерия Львовна.
   После третьей обстановка за столом разрядилась. Я увлекательно описал поиск клада на развалинах старинной часовни, затерянной в лесной глухомани псковской области. Случилось это вскоре после развода. За тот клад я отсидел трёшник, но по освобождении купил двухкомнатную квартиру, в которой сейчас и живу. Так что мой промысел мог быть весьма плодотворным. Все напряженно слушали занимательный рассказ о раскопках и были поражены перепетийями копательского бытия. За исключением разве что корефана. Слава за обе щеки уминал бутерброд с яйцом. Он был в курсе всех моих дел.
   – Как я люблю подобные авантюры! – заворожено произнес Анатолий Георгиевич.
   Надо заметить, что он был доктором физических наук, но после сокращения штатов в Технологическом институте оказался уволен с должности начальника лаборатории и последние годы кормился репетиторством, натаскивая по математике тупых абитуриентов. Неудивительно, что после таких пертурбаций в голове ученого стали роиться мечты о легком заработке. С голодухи станешь падким на любые аферы, а тут еще зять-археолог, сколотивший состояние на раскопках. Как не пойти на мировую с таким!
   – Никто не лишен романтической жилки, – пожалел я тестя, распаленное воображение которого, судя по блестящим глазам, воссоздавало пленительную и пугающую богатством картину сказочных сокровищ, ждущих своего часа где-то глубоко под землей.
   – Глупо спрашивать, но это правда, что археологам часто попадаются весьма ценные вещицы, которые они незаметно прибирают к рукам? – поинтересовался Анатолий Георгиевич.
   Ксения фыркнула с таким пренебрежением, будто с раннего детства проводила дни на площадках.
   – Нет, – серьезно заявил я. – Далеко не часто и далеко не всем.
   Лаконичность моего ответа объяснялась отсутствием исчерпывающей информации о предмете дискуссии. Не так уж много я знал подобных случаев, чтобы поголовно шельмовать рабочих археологических партий.
   Об одной утечке мне поведал ныне покойный антикварный барыга Гоша Марков, хвастаясь своим новым приобретением. Ему, в общем-то, было чем похвалиться. Буквально за бесценок Гоше достался полный набор женских серебряных украшений Х века, найденный в Гнездовских курганах: пузатые височные кольца, прикрепляемые к прическе модницами обитавших в пойме Днепра славянских племен, витые браслеты, сердоликовое ожерелье и тончайшей работы лунница – подвеска к ожерелью в форме полумесяца – главная гошина гордость. Организованная москвичами экспедиция в Смоленскую область была совершенно официальной, что и придавало сделке особую пикантность. Помнится, мы тогда здорово посмеялись над курганником, не отважившимся толкнуть краденную находку в родной столице. Надо полагать, украшения обрели достойного хозяина или хозяйку, потому что вскоре Гоша обзавелся новенькой белой «девяткой» и больше о гнездовских побрякушках не заикался.
   – Вероятно таким же образом в тень уплыло множество подобных кладов, – предположил Анатолий Георгиевич, когда я поведал о смоленском леваке.
   – Не исключено, – сдержанно отозвался я, с удовлетворением отмечая, что Маринка больше не выглядит как побитая собака. Отношения с родителями налаживались и она не чувствовала вины за нашу гоп-компанию.
   – Давайте, мужественные мужчины, выпьем за вас, – поднялась Валерия Львовна, обводя нас испытующим взглядом.
   Ждала, как отреагируем. Вели мы себя на редкость хорошо, что, видимо, настораживало.
   Отреагировали положительно. Слава подтянул новую бутылку.
   – Илья, – отставив рюмку, доверительно наклонился ко мне тесть. – Мариша рассказывала, что у вас в библиотеке есть много старинных книг…
   Повеселевшие дамы заговорили о своем. Лишь Слава молчал, закусывая и делая вид, будто не интересуется их беседой. Сидел корефан слишком далеко от нас и привлечь его к разговору не представлялось возможным.
   – Есть, а что? – прикинул я, чего Маринка вчера могла наболтать. Получалось много. И я приготовился отвечать на самые каверзные вопросы.
   – Да вот, просто хотел узнать, в связи с этим вы ведь наверное увлекаетесь всякими древними учениями, например, каббалистикой?
   – В какой-то мере, да, – изо всех сил избегая опрометчивых заявлений, отозвался я.
   – Я тоже, по роду своей профессии, все-таки физмат за спиной, – похвастался Анатолий Георгиевич. – Вы имеете представление о нумерологии?
   – В определенной степени.
   – Наверное больше как гуманитарий?
   – В некотором роде, – я старался не задевать болезненного самолюбия, свойственного большинству представителей точных наук.
   – Но немножечко в курсе?
   – Так, самую малость.
   В своих ответах я был сама осмотрительность.
   – И как вы относитесь к каббализму имен?
   – К Каббале, как к таковой, отношусь с почтением.
   «Что мне твой физмат? – подумал я. Во мне проснулся историк. – Да, я гуманитарий, но разве от этого стал хуже? Как бы не так, уважаемый».
   – Вообще-то Каббала Каббале рознь, – продолжил я раз уж захотелось тестю помусолить сию тему. – Та, что была создана в Аквитании, сильно отличается от древнеиудейской, которая, в свою очередь, имеет мало общего с египетской инвариацией. А китайская Каббала, в силу совершенно иного мышления ее создателей, просто небо и земля по сравнению с ближневосточными аналогами, но принципиальной разницы меж ними нет, ибо суть их одна.
   – Гм… – Анатолий Георгиевич замялся, подавленный неожиданно открывшимся многообразием священного трактата, но алкогольная раскованность взяла свое и он безоглядно продолжил. – Я, собственно, имел в виду соответствие между буквами и числами.
   – Похвальная тема, – сказал я. – Каббала – точная наука.
   – Я говорил о нумерологии, – с двухсот граммов во лбу тестя влекло в профессиональное русло. – Вы знаете цифровые эквиваленты букв? А – один, бэ – два и так далее до десятой, а потом все сначала.
   – Кажется, вы имеете в виду русскую вариацию Каббалы, – догадался я. – В классической на двадцать две буквы иврита цифры распределяются только на первые девять букв. На последующие девять падают числовые значения от десяти до девяноста, а последние четыре имеют эквивалент от ста до четырёхсот.
   – Каббалистические счисления действительно не совпадают у разных народов, – согласился запутавшийся Анатолий Георгиевич.
   «Вот тебе и гуманитарий, – мелькнула у меня самодовольная мысль, – что, съел?»
   – Я всё-таки имел в виду отечественную вариацию Каббалы, – преподавательская спесь маринкиного отца быстро улетучивалась. – Так вот, сумма нумерических эквивалентов в конкретном имени содержит информацию о характере личности и судьбе этого человека.
   – Безусловно, – молвил я, когда мы viribus unitis [2 - Объединёнными усилиями (лат.)] пришли к согласию.
   – ? – глянул на меня Слава.
   – Конечно, наливай, – позволил я, словно был хозяином за этим столом.
   Дамы пропустили за исключением, разве что, Ксении, которая хлестала водку как лошадь – сказывалась афганская закалка. Впрочем, по фронтовым меркам, дозы были детские: рюмка вмещала пятьдесят граммов.
   Однако же тестю похорошело. Я ему помогал как мог.
   – Пифагор Самосский, – с важным видом воздел он указательный палец, – собрал число тысяча двести тридцать четыре из цифр один, два, три и четыре.
   – Тетрактис, – вовремя вспомнил я. Пифагор Самосский был для меня непререкаемым авторитетом. – Он утверждал, что в этом числе сокрыты источники и корни вечно цветущей природы.
   – Макс Борн в тридцать шестом году написал статью «Таинственное число сто тридцать семь», – продолжил тесть нумерологическую лекцию, по-моему, главным образом для себя, любимого, – в которой доказал, что постоянная сто тридцать семь играет исключительно важную роль во всех явления природы.
   – Борн вообще был гений, – высказался я, тонко польстив тестю знакомством с биографией его коллеги. – И фамилия у него весьма символическая: «born» по-немецки означает «источник». Дураки нацисты не смогли его оценить. В тридцать третьем году Борна выгнали из Геттингенского университета. Он был еврей.
   – Как и Эйнштейна, – заметил Анатолий Георгиевич. От высококалорийной водки он раскраснелся и безнравственно ослабил галстук. – Тоже зря, между прочим. Они, конечно, уехали, да потом не очень-то и горевали. Евреи нигде не пропадут. Борн в Кембридже преподавал, а в пятьдесят четвертом Нобелевку получил.
   – Ему ли быть в печали? – усмехнулся я, наблюдая, как тестя развезло и потянуло на панибратство с Талантами – характерный признак амбициозной заурядности. – Жил Макс Борн весьма неплохо и умер в семидесятом году восьмидесяти восьми лет отроду. Они в фатерланде все почему-то долго живут, несмотря на тяготы и лишения.
   – Борн умер пятого января, – оживился тесть, возвращаясь к старой теме. Он достал из внутреннего кармана пиджака перьевую ручку «Союз» в блестящем металлическом корпусе. – Смотрите, как раскладывается эта цифродата, – и он быстро написал на салфетке: 5 1 1970 = 137 • 3737 + 1.
   – Верю без калькулятора, – сказал я.
   – У меня самого голова не хуже счетной машины, – довольно изрек Анатолий Георгиевич. – Как видите, открытое гением математического описания основ материи биочисло, иногда сочетающееся с тридцатью семью и девятью, напрямую связано с его смертью.
   – Девятка у многих народов считается цифрой смерти, – ввернул я.
   – Ныне забытые великие умы жили по всей Земле, – неожиданно рассудительно заметил тесть. – То, до чего додумался один человек, могут додуматься другие и наверняка додумывались прежде. А такие вот числовые следы судьбы при желании можно найти во всех знаменательных датах. Кстати, присутствие этого приоритетного числа мы обнаруживаем и в Тетрактисе. – Анатолий Георгиевич снова пустил в ход вечное перо: 1234 = 137 • 9 + 1.
   – Логично, – резюмировал я и налил всем по рюмке, не давая увлечь себя в дебри нумерологии. Пора было поправить кукушку. С непривычки от одного прикосновения к Каббале могла сдвинуться крыша.
   – А на кой хрен нужна вся эта… нумерация? – опростав посудину, полюбопытствовал у тестя доселе молчавший Слава. Он уже давно прислушивался к нашему разговору и, улучив удобный момент, сподобился проявить интерес.
   – Гм… видите ли, – пустился в объяснения Анатолий Георгиевич, – надеюсь, вы понимаете, насколько важное значение имеет математика как метод описания процессов…
   – Ну да, – перебил Слава, – а вот нумерация, на хрен она нужна?
   Анатолий Георгиевич не нашелся, что ответить. Наверное в первые повстречался ему столь грубый невежда, задающий абсурдные вопросы потрясающе безапелляционным тоном.
   – Гм, гм, – малость поблекнув покашлял Анатолий Георгиевич. Слава в своей простоте мог смутить кого угодно. – Знаете ли, да как вам сказать…
   Корефан бесхитростно пялился на него и на морде читалось бессмертное йостовское: «Когда я слышу слово – „культура“, моя рука тянется к пистолету».
   Я с удовольствием отметил, как быстро тесть утратил преподавательский налет. Слава умел без слов разить наповал. Малохольная интеллигенция под ним трещала и ломалась как гнилые доски!
   Застольное действо стихало по мере того, как сладкий плен Бахуса сменялся крепчающими объятиями Морфея. Тесть впал в ступор. Разомлевшая в домашней обстановке Маринка закемарила у меня на плече. Тёща с Ксенией обсуждали бедственное положение неимущих граждан, неожиданно найдя общий язык. Слава жрал кабачковую икру.
   Главенствуя над осиротевшим столом, я ощущал тупой бычий триумф.

2

   Утро выдалось препаскудное. Я глотал холодный чай, хмуро слушая пылкие речи «черных следопытов», сидящих напротив. Боря с Эриком лезли из кожи вон, доказывая, как выгодно и кайфно нам будет работать вместе.
   – …Они же денег стоят, да каких, – никак не мог успокоиться Эрик, его лицо раскраснелось.
   – Ты ведь знаешь, как их выгодно продать, – поддакнул Боря, пристально глядя на меня из-под густых бровей.
   «С кем приходится работать!» – сокрушенно подумал я.
   Ребята настораживали своим легкомысленным подходом к делу. Уж больно гладко всё у них получалось. Планы покруче гитлеровских. Пришли, выкопали и продали, огребя кучу халявных бабок. В реальности же сбыт является самым сложным звеном. У нас не настолько цивилизованная страна, чтобы спокойно осуществлять торговлю произведениями искусства. Разумеется, нелегальную. Но опасаться надо не представителей власти, которых везде следует избегать при незаконных операциях, а покупателя. Зачастую случается так, что клиент передумывает расставаться с деньгами. Ведь любителей халявы много. И решает забрать просто так, предпочитая заплатить за работу крепким удальцам. Теневой антикварный бизнес – грязная штука и безрассудное отношение к нему иногда оказывается губительным.
   – Прежде, чем говорить о продаже, Доспехи надо найти.
   На мое замечание Боря наклонил лобастую голову.
   – Найдем. В карте указано точно, – Эрик продолжал находиться во власти своей фантазии. – Приедем да раскопаем курган.
   Боря кивнул и ему.
   «С кем приходится работать!» – в очередной раз мысленно посетовал я.
//-- * * * --//
   В Новгородской области даже летом может быть на удивление не жарко. Вроде бы и не заморозки, а холод такой, что с завистью вспоминаешь сухие сибирские морозы.
   Я снова подул на озябшие красные руки и подкинул дров в недовольно шипящий костер. Раскопки кургана длились уже неделю и, как всякая подготовительная работа, изрядно поубавили у ребят энтузиазма. Я тоже был несколько удручен, чему способствовала дрянная погода и дилетантство компаньонов.
   Взять хотя бы наше походное снаряжение. Мое, проверенное годами верной службы, сгинуло минувшим летом. Воспользовались эриковской палаткой. Желтым пузырем колыхалась она за моею спиной. Вид ее был отвратителен. Вдобавок, при первом дожде обнаружилась течь по швам. Пришлось немало помудохаться, замазывая их свечкой, а потом сушить вещи. В результате, ночь отогревались в машине, благо, моя новая пятидверная «Нива» при всей ее уродливости имела несомненное достоинство – вместительность.
   Палатка выделялась ярким пятном на серо-зеленом защитном фоне леса. Она была заметна издалека, словно сигнальный огонь. Более гадостного убежища для туристов мне не приходилось встречать.
   Со всем остальным у моих напарников обстояло не лучше. Все-таки следопытами Боря с Эриком были не «черными», а, скорее, «зелеными» и к походной жизни неприспособленными. Правда, оба отличались трудолюбием и неприхотливостью – весьма ценными для археолога качествами. К тому же, были весьма целеустремленными, у других бы давно опустились руки. Расчистка площадки – работа тяжелая и, на первый взгляд, безрезультатная.
   Мы срыли у кургана вершину и далее производили выборку грунта сужающимися книзу уступами. На уровне земли образовалась неширокая траншея, прорезающая холм насквозь. Пока я не знал, насколько нам еще придется углубляться, и намеревался произвести шурфовку, чтобы получить представление о дальнейшем объеме работ.
   Костер горел неохотно. Дрова злобно щелкали, плевались искрами. Едкий синий дым стлался над листвою земляники и ландышей, словно прижимаемый недвижным тяжелым воздухом. Откуда-то издалека эхо доносило приглушенные хлопки выстрелов. Следопыты отправились поохотиться со стареньким бориным дробовиком. Ходили каждый день, патронов пока хватало. Я же предпочитал греть свои кости. От холода и постоянной сырости по утрам давали о себе знать суставы.
   За зайчиков и птичек, впрочем, можно было не волноваться. До сих пор добычей друзья обрадовать меня не сумели. Так что, чем бы дитя не тешилось… Охота была для них неплохим способом развеяться.
   К тому же экологически безвредным.
   Минут через двадцать, хрустя валежником, к костру подошли бравые промысловики. Сразу стало понятно, что в их компании зверюшки находились в полной безопасности.
   – Ну, добытчики, – встретил я их, – что ужинать будем?
   – Сконструируем что-нибудь из консервов, – виновато улыбнулся Боря.
   – Опять впустую прошлись?
   – Дичь хитрая пошла. Прячется фирменно.
   – Зато такое озеро нашли, – восхищенно известил Эрик, присаживаясь на бревно рядом со мной.
   – Какое?
   – Совсем мертвое, – Эрик описал ладонями плоский круг. – Чистое, ровное как зеркало, ни всплеска на нем. Рыбы, по-моему, совсем нет, утки тоже не садятся, даже камыши не растут. Круглое. И черное.
   – Фирменное, – подтвердил Боря, садясь и прислоняя ружье к бревну.
   Новгородские леса изобилуют колдовскими местами, где все время преследует ожидание близкого чуда. Наш курган тоже стоял на таком участке: заросли волчьей ягоды, густой ольшаник, барсучьи и лисьи норы на возвышенности, сочные цветы вороньего глаза. И лепечущий шелест осин на отвесном берегу мчащей серебристую воду широченной Мсты. Здесь как-то сразу перестаешь сомневаться в существовании нечистой силы. Присутствие русалок и леших оказывается так ощутимо, что начинаешь совсем по-иному оценивать происходящие явления природы, будь то гроза или ветер. И с пронзительной ясностью, всей душой понимаешь языческую Русь. И принимаешь древние верования предков.
   – Завтра начнем шурфовать, – сообщил я компаньонам.
   – Это как? – помедлив, словно поначалу не отважившись спросить, поинтересовался Боря.
   – Будем рыть ямы, исследовать землю по глубине. Может быть, на что и наткнемся. Если повезет.
   – Должны, – заверил Эрик. – На карте точно обозначено. В эс-эс же не дураки сидели.
   Казалось, он успокаивает самого себя. Мне бы тоже не хотелось, чтобы многотонная масса вывернутого грунта была перелопачена впустую. Насыпной холм над могильником оказался невысоким, метров шесть-семь, но объем земли был большим. Ее отвалы по сторонам раскопа обезобразили пейзаж.
   – Скоро узнаем, – рассудил я.
   – Немецкие документы не лгут, – Эрик говорил с таким апломбом, будто всю жизнь работал с немецкими документами.
   Боря хмыкнул и посмотрел на ладони.
   – Хотелось бы верить, – и перевел взгляд на располовиненный курган.
   – Поедим, да на боковую, – сказал я. – Перед грядущими свершениями я рекомендовал бы как следует отоспаться.
   Боря охотно кивнул. Он научился внимать моим предложениям, какими бы абсурдными они поначалу не казались. Например, мне с трудом удалось убедить напарников копать в перчатках. Эрик послушался, а Боря смирился с этой необходимостью не сразу. В перчатках было жарко, под них набивалась земля. Однако, к вечеру интенсивной работы вздулись волдыри, которые наутро лопнули от первого прикосновения к черенку. Выяснилось, что призывы беречь руки оказались вовсе не беспочвенными, да было поздно: ладони мокли и кровоточили. Это заметно сказалось на производительности труда – она уменьшилась на треть. Солдату нельзя натирать ноги, а археологу руки. На несколько дней Боря вышел из строя и занимался хозяйством. Хорошо, что не занес инфекцию. Теперь ладони подзажили. Мозоли покрылись коркой, которая лопалась и болела, напоминая обладателю о пользе мудрых советов более опытного товарища.
   – Давайте готовить ужин, – тотчас согласился Боря.
   – А может быть устроим завтра день здоровья? – перебил Эрик. – Если уж отдыхать, так отдыхать как следует, а, Илья?
   – Что ты предлагаешь делать? – спросил я.
   – Сходим на озеро, прямо сейчас. Разожгем костер, там и поужинаем.
   – Сыро, – сказал я. – Холодно.
   – А мы спальники возьмем, веток нарубим, водяра еще есть. Фирменно будет, отвечаю!
   – А отсыпаться будем днем в машине? – дурацкое словечко из бориного лексикона раздражало меня.
   – Найдем время. А днем можно будет покопать, – принялся упрашивать Эрик. – Когда еще представится такая возможность!
   – Какая? – нехотя обронил я. – Да и зачем?
   – Интересно же!
   – Ему романтики захотелось, – насмешливо обронил Боря.
   – Озеро-то необычное. А вдруг потом такой возможности не будет, – нетерпеливо заерзал на бревне Эрик. – Что если завтра мы что-нибудь такое найдем…
   – И после задерживаться здесь уже не станем, – докончил я его потаенную опаску.
   – Вот-вот, – признался он, помедлил в поисках свежих доводов и добавил. – Заодно пакши у Бори подлечатся.
   Кажется, в данном обществе я не обладал непререкаемым авторитетом.
   – Как руки? – спросил я.
   – Болят, – сразу же откликнулся Боря. Тут я его понимал.
   – Далеко ваше озеро? – сдался я.
   – Близко, совсем рядом, – заюлил Эрик. – Пятнадцать, ну, от силы, двадцать минут ходьбы.
   – Ладно, черт с вами, – я пихнул ногой кучку тлеющих углей, оставшуюся от костра. – Объявляю завтрашний день – Днем здоровья. Работать не будем. Ты, Боря, лечись, а ты, романтик, удовлетворяй свое любопытство. Можешь еще в Лужу нырнуть для полноты ощущений.
   – Будет фирменно, – на радостях поддержал Боря, а я опять скривился от совдеповского словечка.
   Лужей мы окрестили загадочный водоёмчик метра два в диаметра и мелкий на вид, похожий на небольшую лужицу, оставшуюся после дождя. На самом деле я в ней чуть не утонул, пытаясь измерить глубину. Лужица оказалась бездонной. Во всяком случае, ольховая жердь длиной в два моих роста свободно погружалась вместе с рукой и могла идти в таком темпе сколь угодно дальше.
   Был ли это вход в затопленную карстовую пещеру или какой другой провал, я так и не уяснил. Лужа являлась аномалией, непонятной, а, потому, пугающей. Казалось, что оттуда может вылезти нечто нехорошее. Например, хищный подземный житель в виде толстой змеи, белесой от вечного мрака, слепой, но с хорошо развитым обонянием. Какой-нибудь неизвестный науке обитатель залитых водой пещер средней полосы России, бывший в дохристианские времена грозным божеством ильменьских славян. Потом забытый, но успешно доживший до наших дней и периодически всплывающий наверх подкормиться. Представлялось, как он ночью вылезает из дыры и ползет по мокрой траве, разевая усеянную длинными игольчатыми зубами пасть, чтобы лучше уловить доносимый ветерком из палатки аппетитный запах человеческих тел.
   Лужа была причиной беспокойства и спал я плохо. Даже наломавшись за день, долго ворочался прежде чем задремать. Сон был чуткий, я по несколько раз открывал глаза на любой подозрительный шорох. Дело было даже не в Луже, вернее, не только в ней. Сам воздух вблизи кургана казался пропитанным чертовщиной. Было даже удивительно, почему княжеского ратника похоронили в таком сомнительном месте. Обычно для погребений дружинники выбирали участки повеселее. Я много поездил по Новгородской области и столь мрачный могильник наблюдал впервые.
   Сюда даже не залетали комары.
   Мы затушили костер, скрутили спальные мешки. Эрик добровольно навьючил на себя армейский сидор с питательным продуктом. Машину и снаряжение оставляли без опаски. Ввиду отсутствия поблизости деревень незваные гости имуществу не угрожали.
   Боря взял ружье и мы выступили в поход. Миновали Лужу, по которой я едва не проехался на «Ниве». Хорошо, интуиция подсказала прежде выйти и посмотреть, не утонут ли колеса. Я сам едва не утоп, а потом мы долго искали объезд. Трава не сохранила недельной давности отпечатков протекторов. Вообще-то, добраться до кургана оказалось сложно. Были в этом и свои плюсы. Например, уходили из лагеря, зная, что за время нашей отлучки его никто не потревожит, да и раскопки лучше производить в стороне от любопытных глаз. Уединенность и обособленность кургана имела важное значение в неприкосновенности витязева праха. Ведь, насколько мне было известно, здесь левый берег Мсты оказался недоступен для немецких солдат и техники. Правда, от доморощенных кладоискателей это не уберегло.
   Чего только не передумаешь, идя по лесу. Начинало темнеть и приходилось постоянно вглядываться под ноги, но я все равно спотыкался. К счастью, бродили недолго. Боря уверенно вывел к озеру.
   И я застыл, потрясенный.
   Сначала мне показалось, что я вижу кусок пасмурного неба, непостижимым образом опустившийся на землю. Затем деревья расступились и перед нами блеснула ровная гладь воды. В полном безветрии озеро, как огромное зеркало, безукоризненно отражало тускнеющий небосвод. Лес почтительно обступал его, держась на некотором расстоянии от лишенных растительности берегов. Непонятно почему, оно действительно было мертвое. Уже много веков.
   Еще один феномен этих диковинных мест.
   Эрик был прав. Озеро стоило того, чтобы потратить рабочий день. Пока напарники собирали хворост, я подошел к краю берега. Неподвижная чернота застыла у моих ног. Далее поверхность озера постепенно меняла цвет, там плавали серые дождевые облака, гонимые воздушными потоками верхних слоев атмосферы. Здесь же царила тишь. Величественная чаша была исполнена мрачного покоя.
   – Илья, иди, все готово.
   Голос оторвал меня от созерцания замерших вод. Я оглянулся. Друзья разожгли костер, поставили к огню вскрытые консервы и ждали меня.
   – Ну, как тебе озеро? – спросил Эрик, сдергивая полиэтиленовый колпачок с горлышка бутылки.
   – Фантастика, – честно признался я. – Даже не знал, что такие места в Новгородской области бывают.
   Эрик самодовольно хихикнул, скручивая пробку. Я порылся в мешке, доставая стаканы. Запасливый Боря укомплектовал сидор всеми причиндалами туриста. – Водка… «Фирменная», – Эрик сделал вид, будто читает этикетку.
   – Давай банкуй, читатель, – недовольно одернул его я.
   Дерябнули по соточке и закусили колечками свежего огурца.
   Паскудное ощущение промозглой сырости во всех членах сменилось приятной теплотой. Без водки здесь можно было вообще окочуриться.
   – Ничего озеро, да? – залебезил Эрик, явно нарываясь на похвалу.
   – Любопытное, – благодушно согласился я. – Впервые вижу столько мертвой воды.
   – Странное озеро, – проронил Боря. – В такой воде, наверное, трупы не гниют.
   – Что это ты вдруг о трупах заговорил? – спросил Эрик, подтягивая за отогнутую крышку консервную банку и тыча вилкой в ее скворчащее нутро. Запахло жареной гречневой кашей.
   – Да что-то вспомнил, как мы в Апраксино немца с носом добыли, – предался блевотным воспоминаниям сосед. Очевидно, водка плохо пошла. – Копали на краю острова в дне реки. Я совковой лопатой поднял тушку ганса из глины. Совсем целый, волосы на месте, нос есть, только глаза вытекли.
   – Приятного всем аппетита, – поспешил я увести разговор в более приемлемое для трапезы русло. – Я тоже в тех местах копал. Знакомые трофейщики рассказывали, как в Синявино на картах, бывших торфоразработках, что-то сильное подорвали. И вот, взрывной волной выбросило девушку. Вероятно, пласт торфа сдвинулся и она всплыла.
   – Туристка? – сходу просёк трофейную тему Боря. Должно быть знал, что «черные следопыты» с трупами случайно погибших компаньонов церемониться не любят. Раскопки – дело подсудное, поэтому все концы в воду.
   – В том-то и вся соль, что нет, – тонко улыбнулся я. – Барышня была в гимнастерке, а в кармане у нее лежали документы времен Великой Отечественной войны.
   – Да-а, бывает, – протянул Эрик. – В Карелии из болота недавно самолет подняли, а в нем летчик. Тоже, говорят, в целости и сохранности. Болота…
   – Каша горит, – напомнил Боря, отодвигая банки, свою и мою.
   Мы вмазали еще по столько же. Трофейные истории сменились археологическими.
   – В общем-то, болото неплохо сохраняет утопленников. В глине покойник парафинируется, а в болоте пропитывается квасцами, которые образуются при гниении торфа, – пустился я в рассуждения. Близость озера навевала водные темы. – Отсутствие кислорода не располагает к деятельности гнилостных бактерий, поэтому трупы могут там плавать столетиями, как в дубильном чане, постепенно превращаясь в мумии.
   – Это в воде-то? – недоверчиво спросил Эрик.
   – Почему нет? – удивился я. – Например, знаменитые болотные мумии Германии и Дании. Их стали находить с середины семнадцатого века. По крайней мере, к этому времени относятся первые задокументированные находки. Возраст трупов в основном чуть больше или чуть меньше двух тысяч лет. Все они носят следы насильственной смерти: кого-то из бедолаг задушили, кого-то зарезали. Дело в том, что у германских варваров был в ходу обряд жертвоприношения богу плодородия, производимый весною. По крайней мере, так сказано у Тацита.
   Следопыты засопели. Трактаты римских историков были белым пятном в их образовании.
   – Вода также и оружие хорошо сохраняет, – заметил Боря. – Я свою первую железяку именно так нашел. Шкетом еще был, лазил по Пулковским высотам. А там гансовские доты таким пятиугольником стоят, соединенные ходами, а в середине еще один. Бетонный монолит: стены полметра толщиной и крыша бронированная. Они под своей тяжестью в землю ушли до самого верха и все время по крышу водой затоплены. Вот я в центральном доте пулемет и нашел. Засунул руку в зенитную амбразуру, может что найду. Пошарил, раз – нащупал. Вытянул, смотрю, эм-гэ – тридцать четыре. Фирменный такой весь, только возвратная пружина сгнила. Я из него потом одиночными стрелял, резиновый жгут к затвору пришлось привязывать. Отводишь затвор и сбоку в казенник патрон вставляешь.
   – А патроны где брал? – на моей памяти, качественные боеприпасы всегда являлись дефицитом.
   – Там же, на высотах, – вспомнил Боря детство золотое. – Приходилось конструировать, целых-то патронов там почти не осталось. А вот гнилых, мятых много находил. На капсюль изнутри смотришь, если глазок блестит, значит хлопнет. Пулю оттуда же берешь и порох. Немецкий порох фирменный был, пластинчатый, такими квадратиками. У меня имелось штук двадцать хороших гильз, с них и стрелял. Эм-гэ удобный пулемет, красивый.
   – И куда ты его дел? – улыбнулся я.
   – На мопед поменял, – мечтательно закатил глаза Боря, – на «верховину». Правда, разломал его быстро.
   – Зато опять эм-гэ откопал, – утешил Эрик. – Настреляешься еще.
   – Да, этот пулемет вообще фирменный, – кивнул Боря. – Весь целый, в песке железо долго лежит. Патронов только к нему не напасешься, он их жрет без меры.
   – Чтобы держать эм-гэ, нужно быть добычливым раскопщиком, – заметил я.
   Эрик подкинул дров.
   – Давайте-ка еще по дэцелке, – сказал он, берясь за бутылку.
   Пока базарили, незаметно спустилась тьма. Отвернувшись от огня, я посидел немного с закрытыми глазами, встал и пошел отлить под деревья, напоминающие суровые Шварцвальдские ели. Словно вторгшийся неведомым образом в гостеприимные русские пейзажи уголок иноземной природы, Мертвое озеро пугало своей чужеродностью.
   Застегивая штаны, я подумал, что Боря настоящий везунчик, коли ему попадаются такие трофеи. С ним надо работать, потому что отказываться от фартового подельника – грех. Пусть будет вроде талисмана. Впрочем, я и сам удачливый.
   Мысли путались. Пошатываясь, я присоединился к компании, затеявшей жарить шашлык из колбасы. Получалось несъедобно, зато эксцентрично. Эрик, чье задетое бориными успехами самолюбие требовало реабилитации, поведал, как он в компании раскопщиков нашел подо Мгой изъеденную ржавчиной гильзу от артиллерийского снаряда, напичканную золотыми столовыми ложками.
   Врал, конечно, бесстыже. А я почему-то припомнил старую трофейщицкую байку о том, как артель «черных следопытов», человек десять, подняла из болот Ленобласти чугунную комнату, укрытую там якобы со времен Первой Мировой войны. Где конкретно случилось это поразительное открытие, было неясно, ибо мест различными источниками называлось много и все разные. Суть в том, что мужики нашли капсулу, запрятанную кем-то из сильных мира сего в преддверии роковых для Российской Империи перемен. Ломами легко взломали тронутую коррозией стенку.
   Что было внутри, история умалчивает. Известно лишь, что двое сошли с ума, четверо вскоре умерли, а троих вместе с семьями забрал всемогущий КГБ. Только один, самый шустрый, сумел улизнуть и с тех пор беспрестанно колесит по стране, став бродягой и распуская самые невероятные слухи.
   Не берусь утверждать, было это в действительности или нет, но легенда, рожденная на исходе советской эпохи, заставляла задуматься, как мало значения мы придаем тому, что творим, и не учитываем возможные последствия.
   И еще я подумал, что бедовая артель могла испытывать недостаток в живых оберегах. А может быть просто выпала на их долю такое уродливое везенье. Фортуна ведь кое-кому улыбается очень криво.
   Выполнявший обязанности виночерпия Эрик отбросил пустую бутылку.
   Посидели, помолчали, глядя на огонь. Водка закончилась и хмель уже проходил. В тусклом свете догорающего костра стали укладываться спать.
   Напоследок, в качестве праздничного салюта, Боря разрядил в небо оба ствола своего дробовика.

3

   Ночью, как обычно бывает после вакханалии, мне снились цветные сны. Я увидел Мертвое озеро. Сон был необычайно наполненный, красочный. Деревья, окружающие озеро казались по-особому черными, не такими, как вода. Воздух был неподвижен, словно сгущен; эхо над озером совсем не распространялось.
   Я стоял на берегу. Была безлунная ночь, но я все отлично видел.
   Помост из осклизлых бревен уходил в толщу ила и упирался в твердый слой, достигнув минерального дна, где было проложено нечто вроде настила из неизвестного материала. Я получал великое откровение, доступное лишь немногим избранным. Озеро охотно делилось им со мною. Дно его было некогда частью равнины, поросшей сочной изумрудной травой. Там стоял величественный белый храм с золотыми куполами, видимый издалека в ясную погоду во глубине тихого лесного озера. Сокрытый мертвой водою, он стоит так века, напоминая о прекрасной и печальной судьбе сгинувшего народа, и будет находиться там всегда.
   Трагедия, случившаяся здесь, явилась следствием некоего катаклизма, природа которого была выше моего понимания. Храм представлял собой сосредоточение первозданной чистоты. Он остался неприкосновенным для орды иноверцев, нагрянувших с юго-востока, и, чтобы не быть оскверненным, скрылся от них, а яма поразительно быстро наполнилась черной водою. Дух захватывало от буйства неземных сил, чье противостояние уходило корнями в вечность.
   Не меньшей загадкой было, почему временами озеро делается прозрачным, а в безлунную ночь может случиться что-нибудь уж совсем необъяснимое.
   Так и вышло. Из темных вод показалась рука, сжимающая чашу. Это было знамение. Оно носило предупредительный характер. Но я не понял его.
   Я проснулся с ощущением причастности к тайне. Пока компаньоны курили, валяясь в спальниках, я направился к озеру. Оно уже не казалось таким пугающим. Захотелось найти пятачок, на котором пригрезился себе. Впечатления от сна были еще свежи и тот факт, что на дне может покоиться храм, изрядно щекотал нервы. Кто знает, что на самом деле скрывает нетронутая рябью поверхность.
   Догадка пришла внезапно. Я вспомнил, вернее, почувствовал это место, словно оно само позвало меня. Подойдя, я заметил прибившийся к берегу предмет.
   Сзади донесся Борин клич:
   – Илья, пошли принимать лечебную дозу!
   Я подобрал плавающую штуковину. Это был сочащийся водой мягкий обломок доски. Оставалось только гадать, сколько он там пролежал.
//-- * * * --//
   День здоровья, как всякий выходной, был изнурительно скучен.
   Молодежь развлекалась на свой лад, убивая время игрой в карты. Я же пошлялся по лагерю и, не в силах терпеть безделие, отправился на раскоп. Поковыряюсь немножко в земле. Любая работа доставляет радость, когда она в охотку. А меня подмывало узнать, что находится внутри кургана.
   Лопата стояла воткнутая у костра, поэтому черен у нее был сухой. Я счистил с него корку грязи и начал копать. Откосы разорванной насыпи нависали надо мной словно стены глубокого оврага. От этого возникало ощущение, будто находишься в яме, хотя мы едва дорылись до уровня лесной подстилки.
   Шурф был заложен в самом центре раскопа. Шурфовка предусматривала разведку в направлении к периферии последовательно в обе стороны. Я внимательно рассматривал каждую порцию грунта в поисках следов материала, составляющего крышу подкурганного склепа. Погребальную камеру могли изготовить из бревен, а сверху сделать настил, так что в первую очередь я рассчитывал обнаружить рыжий слой слежавшейся древесной трухи. Так я копал и постепенно ушел в землю по пояс.
   На глубине метра лопата скрежетнула о камень. Я вздрогнул, адреналиновая волна горячей струей прокатилась по жилам. Сразу застучало сердце. Нашел! Ошибка вряд ли возможна. Насыпь не могла иметь посторонних включений. Значит, могильник был завален камнями.
   Струйка пота скользнула с брови на переносицу, защипало в глазу. Я утерся рукавом видавшей виды стройотрядовской куртки, вылинявшей от частых стирок. Дорылся! Осторожно поскреб находку полустёртым штыком. Точно, валун – под лопатой обнажилась широкая серая поверхность.
   С воплем: «Есть такое дело!» я ворвался в палатку, где компаньоны лениво состязались в рамс. Я волновался и не скрывал своего торжества.
   – Чего кричишь, – удивился Эрик. Для него обнаружение могильника было делом само собой разумеющимся. Это я, как специалист, все подвергал сомнению.
   – Нечего прохлаждаться, за работу! – с этими словами я погнал подельничков к раскопу.
   – Как же День здоровья? – попытался возразить Боря, махая больными ладонями.
   – Хорош припухать, – оборвал я. – Начинаем арбайт по-стахановски!
   Призвав к ударному труду, я показал ребятам пример. Зараженные моим упорством, компаньоны буквально вгрызлись в землю. Яма росла и ширилась, загромождая отвалами щель между половинами холма.
   Показался валун – здоровенный плоский камень. Мы наметили его контуры и стали обкапывать по периметру. Каменюга постепенно выпячивалась из земли. Поверхность в центре была испещрена вмятинами.
   Поначалу мы не придавали им значения, но когда Эрик решил отдохнуть и присел, стряхнув с валуна землю, исследования кургана сразу стали более предметными.
   Моментально пропала усталость. Свернутой в комок курткой я протер казавшиеся бесформенными вмятины. Нашим изумленным взорам предстал гладкий, словно вплавленный в гранит, отпечаток огромной ладони с растопыренными пальцами.
   – Начались находки, – констатировал я.
   – Ух ты, – пробормотал Эрик. – Сдается, что мы выкопали надгробную плиту.
   – Не факт.
   Лично мне камень мало напоминал надгробие. Скорее, валун, венчающий насыпь могильника. Смущала другая деталь, ускользнувшая от внимания напарников. Рисунок ладони не производил впечатления вытесанного резцом. Для этого он был слишком плавным и объемным. Закрадывалось подозрение, что он вообще выдавлен неким неизвестным науке способом. Вообразить механику сего процесса я не сумел, как ни старался.
   Находка камня здорово подогрела ажиотаж вокруг погребения. Если уж одно надгробие представляет собой настоящий парадокс для ученых, то, надо полагать, захоронение знатного воина должно скрывать немало интересного. Эрик с Борей взялись за носилки и удалили отвалы из курганной щели. Мы углубили траншею и обнаружили много мелких камней килограммов до сорока весом. В основном, речных голышей, но встречались и обломки валунов, расколотых древними новгородцами для удобства перемещения.
   С этими кусками вполне можно было справиться и вскоре мы откатили валун с отпечатком в дальний конец канавы. Вскоре – понятие весьма относительно: вкалывали мы как проклятые и пот лил ручьями, но ведь когда в охотку… Тяжелую монотонную работу скрашивала мысль о сокровище, ждущем своего часа под грудою камней.
   Компаньоны забыли о Дне здоровья. Раскочегарившийся Боря согнул лом. Он уже не чувствовал боли в ободранных руках; был направлен на достижение только одной цели – добраться до магического наследия всемогущих жрецов острова Туле. Я вдобавок предвкушал изящные ювелирные изделия, периодические встречаемые в неразграбленных усыпальницах.
   Наконец, каменная насыпь была убрана и лопаты вонзились в утрамбованную многотонным гнетом могильную землю.
   – Осторожнее, – предупредил я, – слой может быть тонким. Постарайтесь ничего не повредить. Дайте-ка лучше я сам.
   С наивозможнейшей нежностью я заработал лопатой. Сильно сточенный штык моего давнего (еще со студенческих лет) спутника аккуратно убирал почву. Я стянул перчатки. Черенок привычно лег в ладони, приятно охладив натруженную кожу.
   Говоря откровенно, для такой работы требовался совочек на короткой ручке, но ассортимент инвентаря в этой экспедиции был ограничен. Я поудобнее перехватил черен и глубоко вздохнул. Получилось сосредоточиться. Я словно слился с лопатой.
   – Давай помогу, – влез Эрик.
   – Не мешай!
   Затаив дыхание, я слой за слоем снимал древнее напластование, ощущая штыком сопротивление грунта. Такая черновая работа на завершающем этапе, производимая слишком грубым, не предназначенным для нее инструментом, настоящая пытка. Напряжение колоссальное: так не хочется что-нибудь повредить, а сколько осталось до трупоположения, неизвестно. Весь на нервах, и лопата становится продолжением рук.
   Пока слой был однородным, я с превеликим удовольствием выбирал его, но вдруг почуял, что сейчас, вот-вот сейчас должен буду коснуться… Нюх археолога не обманул меня. Штык бережно ткнулся в некий твердый предмет и я убрал лопату.
   – Есть!
   – Что есть? – встрепенулись сидящие на краю ямы напарники.
   – Что-то есть, – нервозно выдохнул я, – что-то, принадлежащее усыпальнице.
   – Помочь? – Боря достал складной нож.
   – Если нетрудно, – деликатно отверг я медвежью услугу, – принеси ложку.
   – Ложку? – трофейщик Боря не догонял, что ножами исступленно раскапывают гробницы только в кино.
   – Если хочешь присоединиться, то две.
   Боря убрал складник и споренько обернулся с инструментом.
   – Работаем ювелирно, – проинструктировал я. – Помните, что вещи в земле хрупкие, поэтому грунт не роем, а отгребаем. Любой твердый предмет аккуратно обкапываем. Никакую приставшую к нему грязь не отскребаем и уж тем более не оббиваем. Никаких ножей! Поняли?
   Первым твердым предметом оказалась берцовая кость. Мы вместе долго откапывали ее, не веря, что бывают человеческие кости такой длины. Поставленная вертикально, она достигала Боре до пояса. Былины говорили правду. Хотя ильменьские славяне преимущественно были низкорослы, среди них встречались подлинные гиганты.
//-- * * * --//
   К вечеру следующего дня мы закончили извлекать из земли останки богатыря и сопутствующие захоронению предметы. Долго гадать, что послужило причиной смерти великана, не пришлось. Вскоре я с волнением держал в руках огромный череп, удивляясь, какой силы должен был быть удар, чтобы проломить титанической толщины затылочную кость. Били чем-то большим и круглым, наверное, булавой, подкравшись сзади. Археологи любят выдумывать на досуге романтические истории своим находкам. Кто и при каких обстоятельствах замочил чудо-богатыря и каково было его имя, осталось для меня тайной. Впрочем, это и не важно. Мы нашли Доспехи.
   С виду они были ничем не примечательны: наборные, из стальных пластин и вполне нормального размера. Если только не принимать во внимание тот факт, что они пролежали в земле четыре с половиной века. Более всего они напоминали новодел для клуба реконструкторов-медиевистов.
   Доспехи Чистоты находились в изголовье погребения и были самой целой вещью, обнаруженной в кургане. Они остались абсолютно нетронуты коррозией. Даже кожаные ремешки сохранились. В какой-то мере Доспехи являлись воплощением неземной чистоты. Отмытая во Мсте полированная сталь засияла в лучах вечернего солнца. Время было не властно над изделием мастеров Туле и от этого верилось в его священные свойства.
   Прочие находки ржа съела полностью.
   С личными вещами у витязя было негусто. Из амуниции на усопшем присутствовали остатки великанских лат в виде хрупких, почти кружевных, нагрудных пластин, дюжины поясных бляшек и распавшегося на бесформенные куски громадного шелома. По правую руку помещалось нечто гнилое и ржавое, напоминающее окованную железом дубину, видимо, излюбленное оружие богатыря. Остальное превратилось в рыжую пыль.
   К моему величайшему сожалению, ни серебра, ни злата в могилу положено не было. Видать, решил не баловать князь пышными проводами в загробный мир своего чудо-богатыря. Наверняка, как и все от природы наделенные силушкой немеряной, самодура и буяна. Которому проломил жбан в пьяной драке такой же дружинник-отморозок. Насчет драки я почти не сомневался, все-таки шелом откапывал лично и мог убедиться, что надевали его на уже пробитую голову. Шелом было особенно жаль, такой уник мог стать настоящим украшением моей домашней коллекции, но, увы, он буквально рассыпался под пальцами.
   Огорчение от безвозвратной утраты останков богатыря с лихвою компенсировалось находкой куда более важного артефакта – Доспехов Чистоты. Мы торжествовали. Легендарный амулет Третьего Рейха, созданный на прародине древних германцев, острове Туле, существование которого долгое время ставилось под сомнение, был в наших руках.
   По этому поводу устроили пиршество. Развели высоченный «пионерский» костер до небес и побросали в него разный хлам, скопившийся на стойбище. Все равно утром уезжать. Из продуктов отложили только позавтракать, остальное съели или сожгли в виде искупительной жертвы языческим божествам. Мосталыги гиганта уложили обратно в яму и закидали могильник землей. Затем справили по нему повторную тризну. Покойник должен был остаться на нас не в обиде – не каждому воину выпадает счастье быть чествованным по смерти дважды, да еще почти полтысячелетия спустя!
   Отметили, надо сказать, от души. Пили как в последний раз. Плясали, прыгали вокруг костра. Боря спел «Хорст Вессель», оказывается, знал полный текст. Я с выпивкой старался не пыжить, все-таки за руль завтра, а компаньоны высосали до последней капли – водку лить в огонь было жалко.
   Сегодня Бахус был в фаворе. Сварожич [3 - В славянской мифологии: священный жертвенный огонь, сын Сварога – бога небесного огня.] создал на площадке «черных археологов» свой маленький ад. Костер полыхал так, что на росших поблизости деревьях заворачивалась в трубочку листва. Взлетали над кронами оранжевые трассирующие искры. Думаю, усопший был нами доволен.
   В конце пиршества мне пришлось затаскивать едва тёплого Эрика в палатку. Боря на автопилоте добрел до спальника сам.
   Я же был почти не датый. Настолько, что дождался пока догорит огонь и нашел силы предпринять пару челночных рейсов к Луже с чайником и резиновым ведром. Залив смердящие тиной угли, присоединился к коллегам. В преддверии дальней дороги следовало слегонца вздремнуть.
   Разбудил меня крик. Сон сразу как рукой сняло. Крик был жуткий, леденящий кровь. От него сразу заворочались Боря с Эриком. Неподалеку происходила лесная трагедия. Душераздирающий крик не прекращался:
   – Йиий-йа-йа-йа-йа-йа!!! – тонкий пронзительный лай. Так могла вопить только смертельно раненая лисица.
   Сна уже не было ни в одном глазу. Вдобавок, снаружи начинало светать. Проклятая лиса не умолкала и я решил ее поискать. Все равно с отдыхом был в расчёте.
   Я нашарил борино ружье, откинул стволы и пощупал казенник. Заряжено. Бормоча невразумительные ругательства, я раздернул входной клапан и выбрался из палатки. Сейчас найду эту чертовку и заткну ей глотку! За спиной послышался чей-то заливистый храп.
   Выяснилось, что на улице рассвет вступил в полную силу. Над травою выше пояса висел туман. В темно-синем небе вырисовывались рога бывшего кургана.
   Я поозирался. Лиса прекратила орать, но я уже твердо настроился произвести расследования. Крик доносился вроде бы со стороны раскопа. Ну, где у нас лисьи норы?
   Мне казалось, что я знаю все звериные нычки, но когда понадобилось, они словно растворились. Вознося хулу на все лисье племя, я битый час лазил по холмам, пошатываясь на нетвердых ногах. Уже сошел туман и заря запылала на востоке, а я как неприкаянный бродил кругами, кидаясь к любой подозрительной тени.
   Наконец, я нашел нору. Причем ту, какую нужно. Выброшенный из недр невысокой холмистой гряды песок был забрызган кровью. Потирая опухшее лицо, я принялся дотошно изучать следы.
   Через минуту я был не рад, что вписался в эту авантюру. «Тоже мне, охотничек нашелся!» Есть такая штука как спасительное неведение. Меньше знаешь – крепче спишь. Что мне стоило потерпеть в палатке совсем немного, а потом попытаться заснуть? Или начать укладывать вещи – ведь скоро уезжать. И уехал бы со спокойной душой. Так нет!
   Следы были не только лисьи. И вообще не звериные. Песок у норы был по-особому примят. Сохранились свежие отпечатки чего-то толстого и длинного. Ползущего… На песке осталась слизь.
   За недостатком времени трава не успела распрямиться и алые капли сопровождали этот след. Далеко идти не пришлось. След привел к Луже. Кто-то выбрался оттуда, подкараулил и схватил лису. Затем утащил в свое затопленное подземное царство. И, умирая, лиса кричала, пока не исчезла в пучине.
   Я попятился прочь от Лужи, наставив стволы на ее угрюмое жерло. А когда она скрылась за деревьями, развернулся и побежал в лагерь. Жуткие домыслы метались в моей несчастной башке: что, если пока я шнырял по округе, прожорливый пещерный хищник, закусив лисой, вознамерился поживиться чем-то посущественнее и набил утробу компаньонами!
   Последняя догадка привела меня в трепет. С ружьем наперевес я устремился к палатке, желтым фонарем светившейся промеж деревьев. Там царило безмолвие.
   Покрывшись испариной, я добежал до нее, выискивая глазами характерный след выползня, но после вчерашней гулянки по лагерю могло пройти незамеченным стадо слонов.
   Когда я ворвался в палатку, мои алканы дрыхли без задних ног. Им все было нипочем!

4

   – Гитлер Тельмана пшенкой кормил, чтобы у него мозги засохли, – я брезгливо отодвинул тарелку.
   – У кого именно? – тоном наивной курсистки поинтересовалась Маринка, делая вид, будто арестантская гипотеза о влиянии питания на умственную деятельность не произвела на нее ни малейшего впечатления. Равно как и моя реакция на поданный завтрак.
   – Наверное, у обоих, – подумав, ответил я. – Только у того, кто потчует ближнего одними погаными кашками, мозги отсыхают быстрее. Учти это, дорогая.
   – Есть еще вкусный компот, – торопливо сообщила Марина.
   – Какой компот, я мяса хочу!
   Маринка надула губы.
   Мяса не было. Пошмонав по сусекам, я отыскал сиротливую банку шпротов. За мясом надо было идти в магазин.
   Забренчал телефон. Марина сняла трубку.
   – Иди, тебя, – пригласила она. – Папик прорезался.
   «Папиком» мы звали Остапа Прохоровича Стаценко.
   Одна из несомненных прелестей знаменитости заключается в том, что к тебе начинают тянуться тщеславные богатеи. Для многих нуворишей знакомство с известной личностью является актом приобщения (пусть даже чисто иллюзорным) к прекрасному и благородному, в условиях деловой жизни недоступному. Поэтому «новые русские» и стремятся сойтись на короткой ноге с артистами, писателями, музыкантами и прочими деятелями культуры. Господину Стаценко, вот, повезло на археолога. Меня то есть. Причем археолога прославившегося передачей родному питерскому музею драгоценной реликвии и денег за это не получившего. Вознаграждение витало где-то в кулуарах Гохрана, что делало меня, по мнению Остапа Прохоровича, сущим бессребренником. Общение с таким ангелом бескорыстия возвеличивало его в собственных глазах, при этом он старался казаться благодетелем и периодически угощал меня обедами в хороших ресторанах. Вероятно, считал, что тем самым спасает нищего ученого от голодной смерти. Сейчас его звонок был как нельзя кстати.
   – Я пришлю за вами машину, – Остап Прохорович был сама предупредительность.
   Это было что-то новенькое. Господин Стаценко приглашал отобедать к себе в апартаменты. Что ждет там истощенного, обделенного жизнью археолога?
   – Я завтракать не буду, – сообщил я Маринке, – поберегу аппетит для обеда. Есть еще на свете люди, которые обо мне заботятся.
   – Никак твой кормилец к себе призвал, – выпустила коготки Марина. – Меня с собой возьмешь?
   – А вот тебя, дорогая, в списках приглашенных не значиц-ца! – не без удовольствия ответствовал я нерадивой супруге.
   По голосу Остапа Прохоровича я заподозрил, что сия встреча должна была носить деловой характер. Недаром она планировалась в приватном месте.
   – Спасибо, милый, ты как всегда учтив, – надулась Марина.
   – Обстоятельства заставляют, – вздохнул я.
   Серебристая «Ауди-100» с незаконной мигалкой на крыше в полной мере соответствовала своему пижонистому хозяину. Господин Стаценко промышлял торговлей природными ресурсами, добываемыми на северо-востоке Ленобласти. В частности, лесом и полезными ископаемыми, сопутствующими добыче бокситов. И поскольку работа его была связана с разъездами, основной служебной машиной являлся «Мерседес-500», более приспособленный к колдобинам Мурманского шоссе. «Аудишка» же предназначалась исключительно для внутригородских маршрутов. Молчаливый шофер быстро домчал меня до двухэтажного особняка в Озерках. Охранник в нейлоновом камуфляже распахнул железные ворота и машина плавно закатилась во дворик, отгороженный от окружающих дачных развалюх глухим забором красного кирпича.
   Остап Прохорович вышел встретить меня на крыльцо.
   – Добро пожаловать, Илья Игоревич, в мою скромную обитель, – господин Стаценко изо всех сил старался казаться владельцем родового замка, неким псевдоевропейским аристократом, чему способствовала представительныя внешность (должно быть его дедушка проезжал через Украину на «Тигре») однако прорывавшийся временами хохляцкий говорок с головой выдавал малоросского провинциала.
   Насколько мне было известно, в бытности своей Остап Прохорович занимал пост первого секретаря Ставропольского горкома. Волна демократических реформ сорвала с замшелого камня периферийного областного центра, «вознесла его высоко» и, схлынув, оставила на плодородной почве промышленного городка при северном мегаполисе. Поскольку партийцы не забывали своего товарища, расторопный Стаценко сумел подсуетиться и занял нишу патриция в деловом мире данного региона, со временем прижившись непосредственно в Санкт-Петербурге. Мы познакомились в антикварном салоне «Галлус». Остап Прохорович делал там покупки. Директор магазина, отец моего ныне покойного однокашника Гоши Маркова, представил археолога как предмет обстановки салона своему постоянному клиенту.
   С тех пор наши встречи стали носить регулярный характер.
   Обитель Остапа Прохоровича оказалась не такой уж скромной. В смысле, средств в нее вложенных. Что же касается ее внутреннего убранства, то художественный вкус у дизайнера явно хромал. Евростандартовская отделка жилища диссонировала с резной мебелью, какую делают на заказ зэки в Металлострое, качественно стилизованной под девятнадцатый век. Подлинным антиквариатом были вазоны, плафоны и гобелены, а также книги. Должно быть, Остап Прохорович любил на досуге полистать первоиздания классиков.
   – Нравится? – спросил он.
   – Приличные аппартаменты, – сдержанно улыбнулся я.
   Стаценко залоснился, восприняв мою улыбку как похвалу. Мы разместились в гостиной за большим обеденным столом. Дразнил нос аромат ухи из стерлядки. А меня на завтрак кашей потчевали! Остап Прохорович собственноручно налил по рюмке перцовки из запотевшего хрустального графинчика. Для разжигания аппетита. Так и получилось. Горилка в один глоток скользнула ледяной струей по пищеводу, оставляя во рту горький перечный привкус, и запылала внутри, распространив в животе волну тепла.
   Сразу захотелось есть. Некоторое время мы безмолвно удовлетворяли это первобытное чувство, после чего Остап Прохорович провозгласил:
   – Ваше здоровье, почтеннейший Илья Игоревич!
   – Да что там мое здоровье по сравнению с мировой… наукой, – поскромничал я.
   «Говно вы, батенька, по сгавнению с миговой геволюцией». Но коммунист Стаценко не заметил иронии.
   – А также за процветание науки археологии в вашем лице, – благожелательно докончил он.
   Мы выпили. Девушка в белом кружевном передничке убрала пустые тарелки и подала второе. Я с жадностью впился в сочный севрюжий шашлык. Угощал Стаценко воистину по-царски.
   – Как работается, – осведомился он после перемены блюд, – выкопали что-нибудь новенькое?
   Как всякий далекий от археологии человек, Остап Прохорович наивно полагал, что жизнь ученого проходит исключительно на площадке. Насчет меня он, правда, угодил в яблочко. Другое дело, что, будь я государственным археологом, львиную долю времени пришлось бы провести не на раскопках, а в запаснике, занимаясь кропотливым описанием найденных предметов. Достаточно канительное, надо сказать, дело, требующее большой усидчивости и лишенное, по мнению людей несведущих, романтизма. Уж я-то знаю.
   Но, впрочем, бюджетником я не был и поэтому господин Стаценко оказался близок к истине.
   – Вы прям как в воду глядите, Остап Прохорович.
   – Прозорливость в нашем деле штука не последняя, – изрек Стаценко.
   – Аналогично.
   – Не сомневаюсь. Отнимать у земли ее тайны – хлеб насущный для вашего брата. Для этого нужно иметь некоторый нюх. Как я догадываюсь, он у вас есть, не так ли?
   – Так, – сдержанно отозвался я.
   К чему он клонит? Клады хочет предложить поискать? Желанием вписываться в забавы «новых русских», соизволивших поразвлечься кладоспортом или поиграть в старателей, я не горел. Тем не менее с возражениями спешить не стал, желая узнать, к чему приведет разговор.
   – Согласились бы вы применить ваш нюх для общего дела, если бы вам за это заплатили?
   – Смотря что подразумевать под «общим делом», – к такому обороту я не был готов.
   – Вы человек идейный? – прилип папик как банный лист.
   – Относительно, – я старался отвечать нейтрально. Интересно, о каких идеях может идти речь у члена коммунистической партии?
   Стаценко внушительно хмыкнул.
   – Я придерживаюсь идеи личного благополучия гражданина как основы процветания всего государства, – поспешно заявил я.
   – Разумно мыслите, – кивнул Остап Прохорович. – Я вижу, вы не склонны к жертвам ради идеалов.
   – К счастью, родина не требует, – сказал я, запуская ложечку в воздушное суфле из креветок. – Эпоха бескорыстного самопожертвования во имя высоких до маразма целей канула в Лету.
   Папик сделал губки сердечком.
   – Оно и к лучшему, – задумчиво заключил он. – По-своему, вы правы, Илья Игоревич.
   Придя ко взаимному согласию, мы дружно расправились с десертом и Остап Прохорович продолжил познавательную экскурсию по дому. В силу специфики своей работы общаясь с богачами, я имел возможность подметить такую характерную черту их характера как неудержимое бахвальство. Машины, часы, а также прочие навороты, которые «новые русские» демонстрируют с таким апломбом, дополнились теперь изысканными диковинами вроде дворянского титула или небесного тела, носящего имя обладателя толстого кошелька. Caveat emptor [4 - Качество на риск покупателя (лат.)]
   По-моему, Стаценко тоже хотел что-нибудь разэдакое, чего нет и вряд ли может быть у других. И, похоже, рассчитывал получить сие через меня. Например, сногсшибательную меморию с дарственной табличкой в престижном музее. Предположения роились у меня в голове, пока Остап Прохорович водил меня по коттеджу. Сам он ни о чем подобном не заикался. Просто водил и показывал. Время откровений пока еще не настало.
   В одной из комнат, вдоль стен уставленной застеклёнными книжными шкафами, мы сделали остановку. Устроились за курительным столиком, заботливо укомплектованным всеми причиндалами. Я осмотрелся. Комната предназначалась под библиотеку, однако, меньше всего её напоминала, отсутствовал свойственный библиотекам покой. Да и мебель не гармонировала со стенами. Комната была примером неудавшегося замысла, как многое в этом доме.
   Стаценко достал из хумидора сигару, отрезал кончик маленькой гильотинкой «от Кензо» и закурил. Зная, что я не курю, мне не предложил, но вопросительным взглядом удостоил – из вежливости. «Что может быть лучше хорошей сигары после обеда!» Показное смакование сигар – еще одно из повальных чудачеств нуворишей, как и увлечение сопутствующими курительному культу принадлежностями наподобие шкатулок с искусственным микроклиматом ценою в плохенькую квартиру. Аристократы новой генерации с удовольствием перенимали ставшие доступными благородные замашки.
   – Нравится вам мое букинистической собрание? – Стаценко обвел рукой шеренгу строго поблескивающих стеклами шкафов. От сигары в воздухе протянулся размашистый дымный след.
   Я пожал плечами.
   – Не знаю, покамест не имел чести узнать, какие в нем находятся экземпляры. Но выглядит, во всяком случае, внушительно.
   – Так вы поглядите, – Остап Прохорович с неожиданной для распушенного на пятом десятке лет буржуйского брюшка легкостью вскочил и распахнул дверку.
   Посмотреть вообще-то было на что. Библиотека Остапа Прохоровича не относилась к разряду новорусских мулечек, когда «для виду» подчистую скупаются домашние архивы, лишь бы пыль в глаза пустить столь же темному гостю. Тут я папика недооценил. Господин Стаценко отнюдь не собирательством занимался.
   – Что вы на это скажите? – выволок на столик Остап Прохорович пачку журналов. Судя по голосу, гордость коллекции.
   – Издание начала века, – я взял верхнюю брошюру в невзрачной обложке, украшенной рисунком кометы.
   Журнал назывался «Ostara» и я держал первый его номер.
   – Имеете представление, что оно такое? – заговорщицки осведомился Стаценко.
   Я имел. На профашистскую тему мне в последнее время пробила дурная масть. Носящий имя готской богини весны журнал был основан в 1905 году Йоргом Ланцем фон Либенфельсом – создателем теории расовой соматологии, поделившей народы на высшие и низшие. Идеи цистерцианского монаха-отступника породили арио-героический культ гитлеровской Германии, загрузивший работой печально известные лагеря смерти. «Ostara» же, согласно его манифеста, задумывался как журнал, использующий антропологические данные для того, чтобы научным образом сломить восстание низших рас и защитить благородство расы европейской. О реализации этого замысла мир с содроганием вспоминает до сих пор.
   Но кое-кого история так ничему и не научила. «Ostara» было выпущено более сотни номеров и у Остапа Прохоровича, похоже, имелась вся подшивка: шкаф был буквально набит стопками идентичных корешков. И он ею гордился, вот это всерьез настораживало.
   – Неплохая коллекция, – похвалил я. – Она полная?
   – Целиковая, – похвастался Стаценко, подтвердив мои подозрения. – Здесь все номера.
   – Ну-ну, – я пролистал журнал, втягивая ноздрями сладковатую бумажную пыль.
   – Вы ученый человек, – молвил Остап Прохорович, – и умный.
   Кажется, наступал момент истины, чего и следовало ожидать, неспроста же меня пригласили. До сих пор я пребывал в неведении относительно его планов. Интересно, что может быть нужно от бедного археолога?
   – Компетентный, я бы так сказал. В своей области. Никак не более того.
   Я умышленно поскромничал, но на папика произвел впечатление.
   – Ваша беспринципность мне даже нравится, – молвил он. – Отсутствие идейной направленности, кроме четкой ориентировки на достижение личного благополучия, выдает в вас сибарита.
   «Какой наблюдательный господин, – не без неприязни подумал я. Остап Прохорович, открывавший доселе незнакомую сторону личной жизни, удивлял все больше. – Какие еще сюрпризы ждут меня впереди?» Недооценивать работника партаппарата было попросту небезопасно.
   – Вам известна система градации, существовавшая в кайзеровской армии? – Стаценко прошел к столу и сел напротив меня, отодвинув локтем пачку «Ostara». В моем лице он нашел отзывчивого слушателя – я постарался состроить соответствующую мину. – Между тем, иерархия была весьма четкая. Низшую касту командного состава представляли глупые активисты, следующее место занимали не блещущие умом лентяи – вреда от них было значительно меньше. На более высокой ступени стояли умные, но излишне деятельные офицеры, а вот подлинной элитой армии являлись умные и ленивые. Они были самые полезные, но, поскольку сочетание таких качеств – редкость, наверху находилось именно это интеллектуальное меньшинство. Что вполне естественно, так как наиболее рациональные управленческие структуры строятся по принципу пирамиды.
   – Так устойчивее, – добавил я.
   – Вот именно, – согласился Стаценко. – Мне кажется, Илья Игоревич, у вас есть все данные, чтобы принадлежать к последней категории управленцев.
   Мне сделалось не по себе.
   – Благодарю за комплимент, – сказал я. – Только не понимаю, к чему вы клоните?
   – Сейчас поясню. Хотя мне кажется, что вы больше осторожничаете, – показал в улыбке ровные белые зубы Остап Прохорович. – Дело в том, что отсутствие общественно полезных потугов характеризует вас как пассивного в положительном плане индивидуалиста. Кроме того, вы далеко не глупы, в чем я имел возможность убедиться, понаблюдав за вами в ходе наших бесед. Чего вам не хватает, так это навыков руководителя, но они легко нарабатываются практикой. А для этого у вас есть все способности, можете мне поверить.
   Мне показалось, что господин Стаценко откусывает несоразмерно больше, чем может проглотить.
   – Чего же вы хотите от бедного археолога? – задал я давно вертевшийся на языке вопрос.
   – Чтобы он попробовал себя на руководящей работе.
   – А ну как не справлюсь?
   – У вас должно получиться.
   – По-моему, вы малость переоцениваете мои способности, – не сдавался я.
   – Уверяю вас, испытание не будет серьезным.
   – Испытание? – слово очень не понравилось мне.
   – Можно назвать так. В конце концов, всякое вступление в новую должность есть маленькое испытание. Смена обязанностей увеличивает нагрузку, не скрою. Мне хорошо известны эти тернии власти – ее неотъемлемые атрибуты. Я ведь сам управленец, как это называлось прежде – номенклатура.
   Я заметил, что папик говорит моими словами. Подстраивается под манеру речи собеседника, значит стремится расположить к себе. Трюк нехитрый, но действенный. Остап Прохорович проявил исключительную наблюдательность, чем и насторожил: а не является агентом Большого Брата? Интерес ФСБ к моей особе вполне объясним, я крепко повязан с теневым рынком антиквариата. Правда, зачем разрабатывать меня таким дорогостоящим образом, когда можно изловить гораздо более простым и надежным способом: на нелегальной сделке? Да и других дел у меня наворочано немало – сколько угодно зацепок для добротного шантажа. Или чекисты решили сначала попробовать по-хорошему?
   Должно быть, целая гамма сомнений отразилась у меня на лице, потому что Стаценко вдруг подался вперед и доверительно сообщил:
   – Если справитесь, оплата целиком и полностью вас устроит. В этом вы не сомневайтесь, Илья Игоревич.
   – А с кем, собственно, мне придется работать и, главное, на кого? – за хорошие деньги или нет, сотрудничать с Большим Домом мне в любом случае претило.
   – Работать придется с людьми. Не очень умными людьми. А на кого – сами рассудите, – хлопнул папик ладонью по пачке «Ostara».
   Теперь я был почти уверен, что меня вербуют. Причем бездарно либо внаглую, то есть отрыто, не вуалируя заказчика, фактически, ничем.
   – Нет, – улыбнулся я и покачал головой. – Боюсь, не получится.
   – Да вы не бойтесь, – когда требовалось дожимать, Остап Прохорович мог быть наглее стаи колымских педерастов. – Не скрою, хлеб управленца поначалу кажется горек, но стоит попробовать и он понравится. Потом никакой другой жизни не захочешь. Уж поверьте вы мне, дорогой Илья Игоревич!
   – Нетушки, – куда более категорично отказался я. – Из меня плохой начальник.
   Я бы скорее подмахнул собственной кровью дьявольский цирограф, нежели согласился взаимодействовать с органами.
   – Но почему?
   – Я не лидер и командирских задатков у меня нет.
   – Ну що ж вы так упираетесь, – мягко пожурил Остап Прохорович, сбившись на малоросский акцент. – Если бы знали вы, Илья Игоревич, какие замечательные перспективы открываются у вас на этой работе.
   – Какие?
   – Замечательные, – распространять о подробностях новой работы, не добившись моего согласия, Стаценко не собирался. – Как в отношении денег, так и общественного положения.
   С точки зрения банальной эрудиции, даже для оперативной работы госбезопасности условия были слишком шикарные. Но если не госструктура, то что?
   – Вы подумайте, Илья Игоревич, не спешите с ответом, – видя, что от меня ничего не добьешься, отпустил с миром Остап Прохорович. И попросил напоследок. – Только о нашем разговоре пока никому, ладно? Поразмыслите над этим как следует. На самом деле вы достойны большего, чем вам кажется.
   Вот и пойми, что на уме у этих «новых русских»!

5

   Домой меня доставила все та же серебристая «Ауди-100» с мигалкой.
   Маринка скучала перед телевизором.
   – Поразвлекался? – в голосе сквозила плохо скрываемая зависть.
   – В некотором роде, – бледно улыбнулся я.
   Марина давила на «лентяйку», бесцельно переключая программы. Смотреть было нечего.
   – Как живет папик?
   – Хорошо живет, нам бы так.
   – Что было на обед?
   – Рыба.
   – Да ну, – пренебрежительно фыркнула Маринка. В ее представлении рыбный стол ассоциировался с отварным минтаем и копченой скумбрией, постной и жесткой. – Он что, круто верующий?
   – Верующий? – я был слегка озадачен, потом сообразил, что сегодня постный день. – Может быть.
   Другой вопрос, что я затруднялся определить принадлежность Стаценко к какой-либо из распространенных конфессий. Из головы не шло, с какой гордостью Остап Прохорович демонстрировал коллекцию «Ostara». Словно пароль сообщал. Да и заточка у него не фээсбэшная, сексота я уж сумел бы распознать.
   В противоречивой личности Остапа Прохоровича было много странного. Даже закрадывалось подозрение в его арио-христианском вероисповедании. Он ведь приспособленец по натуре своей. Такому без разницы, в какой номенклатуре состоять: что в СС, что в КПСС.
   – К тебе сосед заходил, – сообщила Марина.
   – Какой сосед? – занятый своими мыслями, я не сразу врубился.
   – Боря. Я сказала, что у тебя интимная встреча.
   – Приватная, ду… э-э, дорогая моя!
   Маринка, работавшая в период нашего раздельного проживания секретарем-референтом, умела подать информацию, искажая по своему усмотрению незначительной подменой интонаций.
   – Ну а я как сказала? Разницы нет. Ты не волнуйся, милый, он не сильно расстроился.
   – Еще что было? – пропустил я ее колкости мимо ушей.
   – Мама звонила, – по исключительной невинности тона, не предвещающей ничего хорошего, я догадался, что мама была не моя. – Интересовалась, как у тебя дела. Я ей наболтала про раскопки, ты уж не обессудь, милый.
   – Да чего мне сердиться, дорогая, – парировал я. – Мы с мамой теперь друзья. Ей, наверное, понравилась наша встреча.
   – Она под впечатлением, – бесстрастно согласилась супруга, – и папа тоже. Я их, кстати, пригласила к нам. Надо же им у нас побывать. Это ведь нормально, когда родственники ходят друг к другу в гости, правда, милый?
   – Что естественно, то не безобразно, – настроение стремительно падало.
   Маринка просияла.
   – Они навестят нас на днях. Тебе понравится, честное слово!
   – Не сомневаюсь, – ответил я, – и Славе тоже. А уж как обрадуется Боря – вообще нет слов!
   Настала моя пора радоваться.
   – А вот этого не надо, – насупилась жена. Она выключила телевизор. Большой экран погас, в комнате сразу стало темнее. – Давай обойдемся без общества друзей. Не порть людям праздник.
   – Что русскому здорово, то немцу смерть, – сумничал я.
   Дистанционный пульт брякнулся на диван. Марина встала и подошла ко мне.
   – Ну пожалуйста, милый, – протянула она, обнимая меня за шею. – Давай будем как все нормальные люди.
   «Нормальные люди не делают из родни гладиаторов», – подумал я, но вслух почему-то не сказал.
//-- * * * --//
   – Мы нашли покупателей! – Эрик сиял как начищенный медный самовар.
   – Зачем? – брюзгливо спросил я.
   Возникла короткая пауза. Компаньоны не понимали, чем вызвано мое раздражение. О, если бы они знали, какую хулу я возношу на них в данную минуту! Не терплю дилетантской самодеятельности.
   – Как зачем? Чтобы Доспехи продать. Мы же их для этого копали. Или что? – растерялся Эрик.
   – Зачем вы стали искать покупателя без моего ведома?
   – Чтобы побыстрее продать, – буркнул Боря.
   – А что, нельзя? – спросил Эрик.
   – Мы же договорились, что вопросом реализации занимаюсь только я. Был такой уговор?
   – Был, был, – нехотя сознался Эрик.
   – Тогда какого лешего вы полезли, инициативу захотелось проявить? Что, если я уже условился со своим постоянным клиентом? Неприятности ведь могут получиться, если наши интересы перестанут состыковываться.
   Доспехи Чистоты хранились у меня, что позволяло диктовать компаньонам свои условия.
   – Ты нашел покупателя? – обрадовался Эрик.
   – Пока нет.
   – Тогда что ж ты нам выговариваешь?! – знак вопроса буквально полыхал в глазах Эрика гневным огнем. – У тебя несрастушки, мы находим клиентов, и ты еще недоволен!
   Я смиренно переждал всплеск благородного негодования и, когда эмоции улеглись, объяснил:
   – Други моя! Важно ведь не просто найти покупателя. Главное, чтобы клиент был надежным. Чтобы он не засветил сделку перед бандитами или не впиндюрил нас ментам либо сам не оказался ментом. Такое уже было в моей практике, когда из-за дурака подельника мне пришлось отсидеть трешник. Удовольствие ниже среднего, признаюсь вам. Эти три года лишними не были и назад их при всем желании не вернешь. И я не хочу снова наступать на те же грабли. Вы, господа, покамест не приучены к осторожности, а она – основоопределяющий фактор в нашей работе. Желающих обзавестись уником и располагающими для этой цели свободными средствами хватает повсюду, куда ни плюнь. Они даже готовы продемонстрировать вам груду зелёной налички. Но где уверенность, что это не ментовская прокладка или что вас банально не наметили шваркнуть бандюки? Лично у меня такой уверенности нет, поэтому я контачу исключительно с проверенными клиентами, связи с которыми нарабатывались годами, но даже с ними держу уху востро. А вы сполтычка завязались с какими-то пацанами, пронырливые вы мои. С вами такими дела вести это себя не любить. Если угодно, можем установить цену на Доспехи и я выплачу вам причитающуюся долю. Хотите?
   Компаньоны покорно выслушали мою отповедь, разбегаться не хотели. Для них наши отношения не ограничивались единовременными финансовыми интересами. Оба желали копать со мною и в дальнейшем, надеялись поднабраться опыта и, даст Бог, стать такими же известными. Трофейщики прочно вставали на кладоискательскую стезю. Обнадеженные первым результатом, они были готовы идти по этому пути до конца. Пока – под моим руководством.
   – Ладно-ладно, – пошел на попятный Эрик, – не сердись.
   – Мы все поняли, – наклонил голову Боря.
   – Вот и я думаю, что я прав, – примирительно сказал я.
//-- * * * --//
   Однако, это было пагубное заблуждение. Мне даже почитать спокойно не дали. Два брата-акробата словно вознамерились сжить меня со свету своими чудачествами.
   Только все их чудачества начинались на букву «м».
   – Извини, Илья, так уж вышло, – вновь прибывшие ко мне подельники выглядели как мокрые коты. – Разойтись с пацанами не получилось. Теперь они хотят встретиться с тобой.
   – Не принимают отказа, – вздохнул Боря.
   – Требуют, чтобы ты им сам обосновал, – поник головой Эрик.
   Обосновал! Меня аж покорежило: словей-то каких жаргонных поднабрался, болван! У пацанов, видите ли, возникли непонятки. Требуют перетереть со старшим, чтобы он объяснил, на каком основании отказал. По понятиям объяснил, в натуре! Ну, тут без разборки не обойдется.
   – Стрелу уже забили? – осведомился я.
   – Ждут, когда ты им позвонишь, – сообщил Эрик. – Номер трубы оставили.
   Начинающие предприниматели антикварного бизнеса совершили самую распространенную по нынешним временам ошибку – попались на крючок к бандитам. Мало того, они втягивали меня! Бантики, судя по всему, попались мелкие, на уровне заблатовавшей дворовой шпаны. То есть самые вредные: человеческого языка не понимающие и решившие срубить денег на шару. Только свойственным безмозглым быкам нахрапом я мог объяснить возникшие на пустом месте «непонятки». Выискав зацепку, братва предъявила лохам претензии и теперь без выплаты неустойки за несостоявшуюся сделку не успокоится. Я пребывал в замешательстве. Ведь как сердцем чуял! Неприятность, если может случиться, случается обязательно. Выкрутасы компаньонов могли мне дорого обойтись. Воистину, с лохами жить по-волчьи выть!
   – Что будем делать, Илья? – подал голос Эрик.
   – Что делать, что делать – думать! – огрызнулся я. – Большинство преступлений случается по глупости. В основном, со стороны потерпевшего. Пора разорвать этот порочный круг и начать думать, прежде чем что-нибудь сотворить. Самое время научиться шевелить мозгами, ч-мудаки!
   Чмудаки засопели, переживая шквальную критику в свой адрес. Вид у них был настолько понурый, что камень бы треснул от жалости. Но сердце не камень и я не разжалобился. Пуская мужественно терпят. Расхлебывать кашу все одно не им. Нам со Славой. Я знал, что всегда могу надеяться на его помощь, и был у друга в неоплатном долгу.
   Слава оказался дома. По голосу я понял, что ему давно нечем заняться.
   – Развлекалова ищешь? – осведомился я, поглядывая на замеревших у телефона подельников.
   – А чего?
   – Есть.
   – Какое?
   – Шпану надо разогнать, – я в двух словах обрисовал ситуацию.
   – Ну, какие проблемы! – обрадовался корефан. – Ты меня заберешь или мне куда подъехать?
   У меня отлегло от сердца.
   – Я тебя заберу, ja, ja, – за Славой я был как за каменной стеной. – Сейчас с братвой перетру относительно времени и поедем.
   – Идет.
   Опустив трубку, я перевел дух.
   – Ну что! – дыбанул я на Эрика. Эрик потупился. – Звони пацанам на трубку, ком-мер-сант!
   Стрелку забили на Ржевке, неподалеку от Института текстильной промышленности. Местом толковища должен был стать пустынный берег реки, куда мы прибыли вчетвером. На переговоры подобного типа влияет, конечно, не число голов, а число стволов. Стволов у нас насчитывалось три – пистолет Стечкина у меня и пара «вальтеров» у Славы. Чмудакам оружия не дали. Их дело сторона: не вмешиваясь наблюдать, как отлетают претензии. Больше, поклялся я себе, таких бесплатных уроков не будет.
   Место встречи пустовало. Даже машины не ездили. Стиснутая замусоренными берегами Охта несла в одном ей известном направлении свои коричневые воды. Угрюмо стояли приземистые корпуса пороховых заводов. Вдалеке простучала электричка.
   – Ну чего, – смоля «элэмину», Слава огляделся вокруг, – где эта твоя шпана?
   – Вон едут, – обрадовался Боря, вероятно тому, что впервые за весь день смог сообщить нечто позитивное, – точно их машина.
   К нам подкатил и остановился угловатый, похоронной расцветки мерседесовский внедорожник. Из «Геленвагена» вышли трое, и я как-то сразу пожалел, что вообще нашел Доспехи.
   Этих молодых людей я бы гопниками назвать не взялся. Сразу стало ясно, что ребята серьезные, подстать машине, на которой приехали. Черт знает, какую структуру они представляли – ничего подобного раньше мне видеть не доводилось. Над ними, определенно, поработал стилист, что быкам совершенно не свойственно. Несмотря на вечер, хоть и прохладный, но все же летний, господа были одеты в длинные пальто из черного кашемира, такого же цвета штаны и рубашку фактуры «мокрый шелк», а на ногах имели короткие черные «казаки». Униформа делала их одинаковыми как близнецы. Впечатление усиливалось внешним сходством: короткой стрижкой светлорусых волос и невзрачными, словно выцветшими глазами. Даже цвет лица у них был неестественно бледный. Или так казалось по контрасту с одеждой?
   – Эт-то кто такие? – Слава сплюнул под ноги окурок и стал вплотную ко мне, ощупывая идущих навстречу эмиссаров цепким взглядом.
   Я дернул плечами:
   – А я знаю?
   Черная троица приближалась. Они даже ходили одинаково. Компаньоны начали тесниться к нам, сбиваясь в подобие овечьего гурта. Им было боязно стоять в стороне.
   – Ну-с, – негромко сказал я, – готовы ль вы?
   – Готовы, – сказал Слава.
   Я незаметно надул живот, дабы удостовериться, на месте ли волына. Заткнутый за пояс «стечкин» вдавился в пузо. Жесткий рельеф оружия успокаивал.
   Троица встала перед нами в ряд. Они были высоки, ровны по росту и почти не различались оттенками шевелюры. Из-под лацканов пальто высовывались ремешки портупеи. Во внешности прибывших главенствовало четкое воинское единообразие.
   Мы настороженно молчали. Ждали, когда начнут они. Упустить инициативу – большая ошибка на переговорах, но внешность оппонентов изрядно угнетала. Как, вероятно, и было задумано. Выдержав долгую паузу и придя к решению, что нужный эффект достигнут, стоящий посередине открыл рот.
   – Что вы решили по поводу Доспехов?
   Троица уставилась на меня безразличными как холодные льдинки глазами. Этот взгляд завораживал.
   – Боюсь, что мы не сможем их вам продать, – чувствуя себя дипломатической бездарностью, выдавил я.
   – Почему?
   – Мне очень жаль, – развел я руками, в глубине души сочувствуя бедному Эрику, которому непосчастливилось пересечься с этими «полубогами». – Планы имеют свойство меняться. У меня есть другие покупатели, с которыми я договорился раньше.
   – Но мы ясно выразили свое желание приобрести Доспехи Чистоты, – хрустальным голосом изрек эмиссар. – Был уговор.
   – Между нами конкретно уговора не было, – уточнил я.
   – Это не разговор, – средний глядел сквозь меня своими бледно-голубыми глазами, и я понял, что он смотрит на стоящего примостившегося сзади Эрика. – Уговор был. А уговор дороже денег.
   «То есть неустойка будет стоить очень больших денег», – промелькнуло у меня в голове.
   – А вы чьи такие будете? – донесся до моих ушей наредкость нахальный, но невыразимо родной бас корефана. Эмиссары одновременно перевели взгляд на него. – Не слышу ответа!
   – Мы – светлые братья из «Светлого братства», – послышался ответ.
   – Чего?! Это Мария-Дэви Христос которая?
   – Нет, мы не из «Юсмалос», – слегка раздражённо пояснил «светлый брат».
   – А чьи тогда?
   Слава оказался изумлен таким оборотом дела, а я вдруг понял, что парламентеры были представителями изысканной светлой породы людей, а черная одежда лишь положительно подчеркивала их белизну. На свой рост я не жалуюсь, но головы эмиссаров качались где-то высоко надо мной. Они впечаталяли и подавляли.
   – Наше «Светлое братство» не имеет никакого отношения к «Великому белому братству» госпожи Цвигун, – последовал корректный ответ.
   – Да? – буркнул озадаченный Слава. – Впрочем, неважно. Слыхал, чего сказали? С Доспехами вы в пролете, понял?
   – Нет, не понял, – обиделся «светлый брат».
   – Что, дурак что ли? – искренне удивился Слава. – Я вроде бы ясно сказал: на Доспехи у нас свои покупатели есть. Чего тут такого непонятного. Или ты в уши долбишься?
   Троица в черном переглянулась. Слава откровенно хамил. Он был сторонником простых и радикальных решений.
   Боря с Эриком нервно завздыхали, прикидывая, каким боком им выйдут последствия сегодняшней «терки». Слава же, ввязавшись в разборку, попер по бездорожью, рога расчехлив. Афганская закалка не позволяла ему идти на попятный.
   – Прошу полегче на поворотах, – совсем не по бандитски осадил Славу эмиссар. – В противном случае у вас возникнут осложнения.
   – Чего ты мне сделаешь? – криво осклабился корефан. – На хуй насерешь и жопой разотрешь?
   – Что?! – взвился стоящий слева эмиссар, то ли ранее других въехавший в смысл фразы, то ли обладавший меньшей выдержкой.
   Он запустил руку глубоко за спину, откидывая пальто, и я заметил, что кобуры под мышкой нет, а на рубахе вышита серебром какая-то эмблема.
   Слава снова блеснул хищным золотым оскалом. Два других «брата» как по команде рванулись в стороны, а у того, кто остался ближе ко мне, в руке появился выволоченный из-за спины короткий широкий меч.
   Я застыл: ведь шевельнусь и он шпиганет прямо в живот. Не поможет и АПС. Потому что пистолет надо еще достать, а меч – вот он, уже в руке. Направлен острием на меня.
   Краем глаза я увидел, как арьергард светлого воинства вооружается выхваченными из-под пальто мечами.
   Я уловил удар. Лацкан черного пальто дрогнул. Кашемир на долю секунды прижался к груди и тут же отошел, всколыхнувшись. Плотный щелчок пули по телу был едва различим. «Светлый брат» качнулся, по барабанной перепонке стегнул резкий хлопок выстрела. Дыры не было. Нити разошлись, пропуская инородный предмет, и сомкнулись, сглотив пулю.
   Полубог упал навзничь, смертельно побледнев. Меч остался зажат в его длани.
   И я ожил.
   Я выхватил АПС и передернул затворную планку, досылая патрон в ствол.
   – Мочи козлов! – исторг я пронзительный клич.
   Уцелевшие парламентеры стремительно отступали к своей квадратной машине, забыв и про воинственные устремления, и про «брата», оставшегося лежать в земле. Они бежали, размахивая на ходу мечами.
   – Слава, не стреляй! – заорал Эрик.
   Я обернулся на крик и увидел целящегося корефана, а перед ним скачущего чмудака, спасающего своих пацанов. По каким-то соображениям ему это было нужно. Вероятно, Эрик хотел жить и предвидел последствия, зная неведомые нам подробности об организации, представитель коей дал дуба на берегу Большой Охты с мечом в руке, и теперь был достоин занять вакантное место среди пирующих в Вальгалле, будь он викингом.
   Но викингом павший не был. Скорее всего, мудаком: разве будет нормальный человек разъезжать по городу с мечом под одеждой и, тем более, хвататься за него для сведения личных счетов? Викингам в мегаполисе не место, чему труп был блестящим доказательством. В современном мире берсерк зовется отморозком и его достигающая вершин умоисступления крутизна решающей роли в огневом бою не играет. Бешенство не влияет на скорость пули, ныне оружие требует рассудительности, а смелость отходит на второй план. Счастье теперь сопутствует умным. Поэтому прежде всего надо думать!
   Последнее в нашей компании было моей прерогативой. Посему, едва закончилась битва, я начал распоряжаться, дабы спешно замести следы. Убитого мы взяли с собой. Нет трупа – нет состава преступления. Кинули «братана» в проход между сиденьями, под ноги Боре с Эриком. Для погрузки мертвецов задние двери «Нивы» оказались как нельзя кстати. Полноприводная машина в лесу вещь ни с чем не сравнимая. Мы сквозанули со «стрелки» через Ручьи на Колтушское шоссе и стали выбирать местечко поукромнее. Уцелевшая парочка сорвалась на «мерседесе» в направлении набережной. Suum cuique [5 - Каждому свое (лат.)].
   Мы заехали в чащобу и выгрузили жмурика. Боря отыскал заросшую кустами ложбину. Складную лопату я возил в багажнике.
   Перед тем как зарыть мы осмотрели загадочного сектанта. Вещами он был не богат: мелкая сумма денег, расческа, белый носовой платок. Ни ключей, ни документов, ни курительных принадлежностей и прочих безделушек, которые накапливаются в карманах, если часто пользоваться одеждой. Похоже, черный костюм и в самом деле был формой, надеваемой на работу.
   Или на службу. Сбруя под пальто предназначалась для меча, носимого в ножнах рукоятью вниз. Меч был похож на большой кинжал. Обоюдоострый, с тремя канавками на широком клинке, он имел выгнутую вперед гарду и длинную рукоять красного дерева с круглым навершием. Круг с обеих сторон был украшен свастикой.
   Меч сильно напоминал по дизайну парадные кинжалы СС, разработанные специалистами по геральдике «Общества Туле» для Ордена арийских сверхлюдей. Оружие было стилизовано под германские рыцарские ножи XI–XIII веков и увенчано священным солярным знаком.
   Что и говорить, возникающие в ходе досмотра трупа аналогии могли озадачить кого угодно. Кем были эти стильные молодые люди, повсюду таскающие ритуальные мечи, породистые представители нордической расы? «Сыновья Солнца, сыновья богов, высшее проявление жизни», – как охарактеризовал древних ариев Горслебен. Все указывало на то, что «светлые братья» были ариями современными. Неспроста они так пристально интересовались свежераскопанным артефактом, который фашисты почитали за амулет непобедимости, – Доспехами Чистоты, изготовленными на их родине, острове Thule, на гербе общества которого имелся похожий меч.
   Высокие светлые «дети Солнца», объединенные в глубоко законспирированную организацию… Неужели они – остатки уникальной северной протонации, уцелевшей в котле глобальной ассимиляции и создавшие тайные Ордена с целью сохранения чистоты крови?
   Догадки, подтверждаемые фактами, обретали вид истины. Я знал историю достаточно хорошо, чтобы делать кое-какие выводы на основе полученных данных. Значит, разработанная Гиммлером программа «Lebensborn» [6 - «Источник жизни» (нем.)], предусматривающая дать Рейху путем селекционного отбора 150 миллионов рафинированных арийцев, действительно имела в основе носителей элитного генофонда – потомков выходцев из легендарных земель. «Der Kulturbegrunder» – «создателей цивилизации», как называл их Гитлер. Истинно белых людей, распространивших свет высшей культуры по всему миру.
   Один из которых, одетый в униформу, лежал сейчас мертвым у моих ног.
   А его сотоварищи колесят по Петербургу на дорогих автомобилях, объединенные в сакральное «Светлое братство». Значит, значит…
   – Чего потерялся, Ильюха! – бесцеремонно сбил ход моей мысли Слава.
   Яма была выкопана. Требовалось положить в нее труп.
   – Ну давай, беремся, – сказал корефан, нагибаясь. – Ильюха, чё ты такой глушеный?
   Я вышел из задумчивого состояния и с сожалением взял покойника за ноги. Слава с Эриком подхватили его за плечи.
   Мы отволокли мертвеца в ложбину и Боря быстро закидал его землей, а сверху засыпал прошлогодними листьями – для конспирации.
   Постояли немного у могилы, выдержав минуту молчания. Поскольку все были без шапок, то и снимать ничего не потребовалось.
   – Что же теперь будет? – жалобно спросил Эрик.
   – Вот уж попали с этими Доспехами, – насупился Боря.
   Деревья торжественно шелестели над головою, словно тоже скорбели вместе с нами.
   – Зачем надо было стрелять? – снова заныл Эрик. – А еще говорил, что надо мозгами шевелить. Неужели нельзя было по-хорошему разойтись!
   Я не стерпел:
   – Да что ты, блин горелый, канючишь?! Из-за тебя, дурака, все так вышло. Будь у вас хотя бы дэцел ума на двоих, ничего подобного бы не случилось. Теперь придется выкарабкиваться из дерьмища, в которое мы вляпались исключительно по вашей вине!
   Эрик побагровел, но никто из чмудаков возразить не осмелился, близость рыцаря, павшего смертью храбрых, не позволяла. Компаньоны предпочитали жить жизнью трусов.
   – Вот и похоронили, – многозначительно высказался корефан, разом прекратив перепалку, – теперь поехали помянем.
   Мы побрели к машине. Слава на ходу заматывал ремешки вокруг ножен – прихватил в качестве трофей меч.
   – Не грусти, утрясется, – приободрил он. – Бывало и хуже.
   – Зря ты убил полубога, – вздохнул я.

6

   Моя кислая рожа заметно раздражала Маринку. И ведь не растолкуешь жене, что причиной является вовсе не визит ее родителей.
   Я пребывал в довольно-таки тягостном настроении. А тут еще оказалось, что гости уже в пути. Положа руку на сердце, я бы куда с большим удовольствием уединился в кабинете и обмозговал ситуацию, но на свете бывают необоримые события, например, приезд тестя с тещей, неотвратимых как сама смерть.
   Хмурым я был также по факту отходняка. Поминки устроили у Славы, зацепив по дороги из лесу литровый фугас «самой чистой водки в мире». Время провели с пользой. Нервы немножко подлечили и обстановку немножко прояснили, что теперь крайне немаловажно. Из Эрика раньше было слова не выжать о претендентах на Доспехи Чистоты. Все пацаны да пацаны. Братва, короче. Ну, я и проявил непростительное легкомыслие, посчитав «пацанов» за ботву наподобие лопоухих кухонных бакланов. Самонадеянность меня подвела. Прежде чем переться на стрелку, надо было разнюхать по максимуму о предполагаемых оппонентах, тогда бы и переговоры не приняли столь печальный оборот. Я и представить не мог, что встречу таких меченосцев.
   Эрик, похоже, тоже не представлял и не знал даже, что таковые вообще существуют. Стресс и алкоголь развязали бедняге язык. Я видел, в каком состоянии находится чмудак, и верил ему. Рассказывал он обстоятельно.
   Со немцем-полукровкой из обрусевших иммигрантов, Альфредом Карловичем Конном, Эрик познакомился на собеседовании. По весне, перерывая в поисках работы соответствующие разделы рекламных газет, он заприметил регулярно печатаемые объявления о наборе молодых людей в бундесвер. В армии Эрик бывал и службы уже не боялся, лишь бы платили хорошо. Он позвонил по указанному телефону и вскоре очутился в офисе, наполненном самой разношерстной публикой из числа трудолюбивых соотечественников возрастом до 25 лет. Компьютерного тестирования не прошел, зато приглянулся сотруднику фирмы, имевшему нетрадиционные наклонности. На этом деловые отношения были прекращены и завязалась крепкая мужская дружба с первого взгляда, переросшая затем в любовь.
   Гормон играет с наступлением весны. Зачастивший к дядюшке Альфу Эрик не мог не обратить внимание на увлечение того антиквариатом. Вот он и решил осчастливить ненаглядного предметом старины, поведав ему о найденных Доспехах. Так появились «пацаны» – термин в наши дни ёмкий и ввергший меня в заблуждение. Заблуждение пагубное – для одного из квазипацанов и теперь, возможно, фатальное для нас всех.
   Слава по этому поводу ничего не думал, во всяком случае, мнение свое высказывать не спешил. Брезгливо косился на Эрика, да и на Борю заодно, хотя соседа в содомском грехе упрекнуть было нельзя.
   Сидели-трендели долго. Ксения работала и нас никто не стеснял. Поэтому домой я вернулся лишь вечером – к самому приходу гостей.
   Напрасно я опасался, что предыдущая встреча подмочила мою репутацию в глазах маринкиных родителей. Напротив, между нами начали завязываться человеческие отношения. Уж я-то умею отличить фальшивую доброжелательность от настоящей. Эта была подлинной. Зря я по молодости лет лез вон из кожи, демонстрируя хорошие манеры. Капля дерзости облегчила бы взаимопонимание, только я как-то не догадывался. «Наглость – второе счастье».
   Тем не менее, вступать в царство Кира дамы желанием не горели. Стол украсила бутылка розового рейнского вина, ничего крепче дома у меня вдруг не оказалось.
   «Бабский заговор налицо, – подумал я. – А-а… не очень-то и хотелось, бодать его конем!»
   Сели. Выпили. Я включил телевизор.
   Шла попсовая музыкальная программа. От нечего делать я косился одним глазом в тарелку, другим – на экран. Голова была занята сумбурными и безрадостными мыслями. Человека убить – это всё-таки серьезное преступление. Не столько даже в уголовном плане, сколько в моральном. Вдобавок, выясняется, что он принадлежал к могущественной и тайной организации. Такие обстоятельства не могли не угнетать. Я сидел угрюмо, мечтая, чтобы случившееся на Ржевке оказалось сном. Разговорами, к счастью, никто не донимал, от вина, упавшего на старые дрожжи, в голове зашумело и мне почти удалось достичь иллюзорного облегчения. Я не хотел, чтобы кто-то прознал о моих думках, и на всякий случай постарался отделаться от них. Выпили еще по бокальчику. Мамаша с дочкой снова завели о своем о женском, а заскучавший тесть наклонился ко мне.
   – Что-то Анжелу расперло, – доверительным тоном сообщил Анатолий Георгиевич.
   Он пошловато оскалился и кивнул на телевизор, где мяукала округлившаяся звезда эстрады. Тестю хронически не хватало собеседника и он нашел во мне отдушину. Я ему сочувствовал.
   – Аки на дрожжах, – подтвердил я, представляя, как несладко сидеть дома с Валерией Львовной. Тут начнешь не только слюнями истекать перед ящиком.
   Звонок в дверь оторвал тестя от сальных переживаний.
   – Это Слава? – нахмурилась Маринка, не ждавшая от меня такой подлости.
   – Лично я никого не приглашал, – я отправился открывать. – Незваный гость, блин, хуже татарина.
   По жизни я с татарами общался не шибко, однако представление об этой шумной и назойливой нации имел. Застольничать с татарами, особенно, когда их несколько – радости мало. Но незваный гость все равно хуже. Во-первых, на общение с определенным человеком нужно подобающим образом настроиться; во-вторых, не всегда есть возможность его принять; в-третьих, встреча некоторых гостей друг с другом может быть нежелательна. Есть и другие «но», косвенно свидетельствующие в пользу татар, цыган, кавказцев, еврейцев, корейцев и прочих монголоидов, которые тоже далеко не подарочек. Но соотечественники бывают куда противнее.
   В коридоре я остановился. Может быть, не открывать, ну их всех? Как пришли, так и уйдут. Я никого не ждал, а чужие здесь не ходят. Попутанные Дионисием думки вдруг сгруппировались в жуткое подозрение: а что, если это «светлые братья», непостижимым образом вышедшие на мой след! За дверью терпеливо ждали, от этого появилось желание проигнорировать звонок и вернуться в комнату.
   Где сидят тесть с тещей. Что они подумают, коли я похерю пришедших ко мне людей? Я мысленно сплюнул. Прослыть негостеприимным хозяином не хотелось и я потянулся к замку.
   – Кто там? – спросил предварительно.
   – Эрик. Открой, Илья, нужно.
   Ну нужно, так нужно. Я отворил и впустил Эрика. «Светлые братья», следующие за ним, зашли сами.
   Рослые штурмовики ввалились в прихожую, двое схватили меня за руки, а третий, вытащив из-за спины меч, шагнул в комнату и приказал замеревшему за столом семейству:
   – Всем сидеть! Положите руки на стол и не двигайтесь.
   Меня потащили следом.
   – Где Доспехи Чистоты? – заглянул в душу ярко-синими глазами молодой человек с мечом.
   – Илья, отдай им Доспехи, – торопливо сказал Эрик. – Так будет лучше для всех.
   – Илья, кто это? – взвизгнула Валерия Львовна и синеглазый обернулся к ней:
   – Я же сказал, сидеть смирно!
   Я шумно вздохнул. Бегства в мир иллюзий не получилось. Действительность настигла, нагло вторгнувшись в мое жилье. Правда, страшно тоже не было. Возникшее с резкой подачи замешательство прошло, я изгнал его даже не напугавшись. А может просто пьяный был.
   – Ой, кто это? – вслед за мамашей повторила Марина.
   – Молчать, – приказал синеглазый.
   М-да, незваный гость – напасть похуже саранчи. Сохраняя хладнокровие, я оценил обстановку. «Светлые братья» осадили меня как тевтоны Замошье. В правую руку вцепился коренастый белобрысый крепыш, в левую – страшненький альбинос. Он был совсем лишен пигмента и в черной одежде выглядел как привидение. Только глаза у него были розовые, остальными красками Природа его обделила.
   Я шевельнул руками. Держали крепко. Ну а вырвись я, что тогда? Пистолет в тайнике за электрическим счетчиком, быстро добраться до него невозможно. Светошоковый фонарь в кармане куртки, висящей в прихожей, – сложно, но можно. Был еще полутораручный меч, добытый мной при налете на книгохранилище сатанистов. Ныне старинные тома занимали два отдельных стеллажа моей библиотеки. Там же, в кабинете, помещался меч.
   – Ты что, замерз? – острие меча коснулось горла Маринки. Синеглазый молодчик был настроен на достижение цели любыми средствами.
   Я кротко поглядел на него. Отточенное лезвие у шеи жены сделало мое лицо эталоном смирения. Теперь я понял, почему Слава делался спокойным, когда решался убивать. Ненависть качественно менялась, зашкаливая за некий предел, у каждого свой. За этим порогом гневу, страху и жалости не оставалось места. Это была уверенность воина.
   – То, что вы ищете, находится в соседней комнате, – ровным голосом сообщил я. – Пойдем.
   Что-то в моем взгляде не понравилось арийскому субчику. Он быстро облизнул губы и посмотрел на подручных.
   – Пойдем, – убрал он лезвие от тела моей дорогой и любимой супруги. Я был ему признателен. Но намерения уничтожить троицу белокурых бестий не оставил.
   Приговоренные, они больше не стоили моих эмоций.
   Меня ввели в кабинет.
   – Там, – кивнул я на шкаф.
   Синеглазый подергал за ручку, но открыть не смог. Дверцу заедало. Дверцу надо было приподнять.
   – Заперто, – недовольно отметил он.
   – Позвольте я открою, – попросил я.
   – Открывай, – старший сделал знак своим «братьям». Меня отпустили. Молодчик отошел от шкафа, поигрывая мечом, и предупредил: – Только без эксцессов, а то сразу голову долой.
   – Верю, – согласился я.
   Меч стоял в углу комнаты, за стеллажом. От того места, где я находился, до него было четыре шага. От шкафа – пять. Я нажал и отворил дверку. Штурмовики напряглись, ожидая подвоха. Достал лежавшие на дне шкафа Доспехи Чистоты и положил на пол. Уступил место сунувшемуся альбиносу. До полуторника осталось три шага.
   – Вот то, что вы ищете, – я любезно отодвинулся в сторону.
   Два шага.
   – Без обмана? – спросил арийский молодчик.
   – Они самые, из кургана, – подтвердил Эрик.
   Доспехи Чистоты громоздились на ковре, сияя гладкой стальной чешуей. Время было не властно над ними. Блеск завораживал, притягивал взгляд.
   Я еще продвинулся к своей цели, оказавшись за спинами «светлых братьев». Я стоял почти у стеллажа. До угла оставался метр всего ничего, однако тесак в руке синеглазого делал это расстояние непреодолимым. Конечно, пойди я на рывок, до оружия возможно бы и дотянулся, но тут же был бы заколот. Или зарублен. Белобрысый крепыш нагнулся и потрогал Доспехи. Сейчас он их заберет.
   Времени оставалось в обрез, но суетиться было противопоказано. Мне требовалось сделать лишь шаг.
   Шаг.
   Я протянул руку и взял прислоненный к стене меч. Это оказалось просто. Сложнее было незаметно вытащить его из-за стеллажа.
   Крепыш поднял Доспехи. Синеглазый изумленно уставился на меня. Я крутнул мечом. Полуторник [7 - Меч полутораручный, т. е. предназначенный для ведения боя как одной, так и двумя руками.] был узкий и плохо отбалансированный, более похожий на лом, чем на боевое оружие. Альбинос оглянулся. Он был ближе остальных и я обрушил клинок ему на голову.
   Реакция у него была потрясающая. Альбинос мгновенно пригнулся, словно ждал удара. Меч пролетел над ним, грозя увести нерастраченную силу в паркет, но я, малость научившийся обращению с полуторником, сумел развернуться и приложить белобрысого клинком по шее. Крепыш подвижностью альбиноса не обладал и замер в обнимку с Доспехами как истукан. Я угодил плашмя, поэтому голову не отрубил, просто сбил с ног. Крепыша снесло на стену. Он с грохотом упал и застыл на полу черной грудой, накрыв собой латы.
   Альбинос выскочил из кабинета. Я пырнул мечом синеглазого. Тот отпрянул, толкнув Эрика, неловко парируя выпад тесаком. Он перепугался. Следующим тычком его можно было пронзить насквозь, но стало не до него – улизнувший меченосец мог угрожать моим близким, поэтому я поспешил им навыручку.
   В комнате альбинос вытащил из-под пальто страшенный эсэсовский тесак.
   – Эрик, держи его! – крикнул я.
   Орал для устрашения противника. Пусть не думает, что придет подмога, хотя бы несколько секунд. В бою все средства хороши.
   Следовало использовать любую мелочь, потому что надеяться я мог только на себя. Невредимое семейство скучилось на диване. Валерия Львовна обнимала мужа и дочь, являя собой яркий пример готовности к самопожертвованию. Из тестя воин был никудышный – он сидел с разинутым ртом. От такого помощи не дождешься.
   Я ткнул мечом альбиноса. Тот отскочил. Мы закружились по комнате, которая стала чем-то напоминать Колизей. В кабинете со звоном распахнулась оконная рама, потянуло свежим воздухом. Я безуспешно атаковал альбиноса. Легкое опьянение сделало мое тело вертким. Это выручало, потому что совладать с парнем в обычном зажатом состоянии было бы проблематично. Он резво скакал вдоль стен, уходя от уколов, а размахнуться, чтобы рубануть как следует, не позволял потолок.
   До поры до времени меня спасала только превосходящая длина меча, позволяющая удерживать альбиноса на расстоянии. Но долго так продолжаться не могло – я уже выдыхался. Трудно сказать, чем бы закончился поединок, если бы Маринка не снялась с дивана и не скрылась в прихожей.
   «Светлый брат» контратаковал. Я с трудом увернулся и сделал разящий выпад, но управиться с таким шустрым противником оказалось очень непросто. Альбинос скользнул вбок, отведя удар. Полуторник застрял, зажатый в щели между арийским клинком и рогом гарды, превратившейся в настоящую ловушку для мечей. Рукоятка рванулась из пальцев. Я не удержал меч и он вывалился на палас.
   – Илья, ложись!
   Не раздумывая, я прыгнул на пол. Упал ничком и развернулся ногами к противнику, чтобы было чем встретить, если нападет.
   Полыхнула шоковая вспышка. Я лежал, уткнувшись носом в толстый ворс и зажмурившись, но мне все равно досталось. Перед глазами заплавали оранжевые блики. В квартире сразу стало тихо: остальные получили по полной программе.
   Я встал. Комната напоминала музей восковых фигур. Светошоковый фонарь – средство действенное и беспощадное. Не убереглась даже Маринка, хотя я учил ее обращению с фонарем. В неприятной близости от себя я увидел широко распахнутые зенки альбиноса. Он утратил последние краски, машинально обернувшись на окрик. Глаза его побелели. Зрачок сузился в невидимую точку. От яркого света зрительный пигмент родопсин сгорел и радужная оболочка временно обесцветилась.
   Родственники пребывали не в лучшем состоянии, но сейчас меня заботили куда менее близкие люди. Те, что остались в кабинете: Эрик и синеглазый. Последний особенно. Уж что-то подозрительно тихо там было. Я подобрал полуторник, проморгался и осторожно заглянул в соседнюю комнату.
   На меня никто не напал. Желающие повывелись. Задувающий в распахнутую настежь балконную дверь ветер ерошил волосы на голове придавившего Доспехи рыцаря. Эрик молча корчился на полу, обхватив руками окровавленный живот. Под ним изрядно натекло. Весь ковер пропитался багровым.
   Очевидно, синеглазый шпиганул его перед уходом. Он не был готов попасть в такую передрягу, бригадира старшие «братья» выбирали не из храброго десятка. Вот он и поспешил воспользоваться запасным выходом, благо, второй этаж – не высота. Плюнул на цель визита и бросил команду на произвол судьбы. Своя шкура дороже; кто может гарантировать, что «черный археолог» не увлекается коллекционированием человеческих голов? Должно быть, внезапное появление полуторника и резвость, с которой я начал им махать, произвели на белокурую бестию неизгладимое впечатление. Можно было решить, что мне повезло, но тогда наглость это и есть счастье. «Бог помогает тому, кто себе помогает».
   Прежде всего я связал «светлых братьев». Крепыш дышал, но находился в глубоком нокауте. Напарник же подавал более активные признаки жизни. Постепенно родопсин восстанавливался и глаза альбиноса наливались красным.
   Я вызвал «Скорую помощь» и осмотрел Эрика. От потери крови он впал в забытье и боли не чувствовал. Располосовали его нехило: требушки горяченькие высыпались из его брюшной полости не хуже, чем у писателя Мисимы [8 - Юкио Мисима (псевдоним, наст. имя – Кимитакэ Хираока) – японский писатель, отличавшийся крайне патриотическими взглядами. Покончил жизнь самоубийством, сделав харакири.].
   Боря сидел дома, не подозревая, что творится у него под боком. Я порадовал его новостями, отдал Доспехи Чистоты и приказал не высовывать носа из дому. Затем позвонил Славе, вкратце обрисовал суть дела и попросил приехать. Кое-как успокоил и спровадил с глаз долой тещу с тестем. В ожидании врачей проинструктировал Маринку. Милиции не боялся. Мною владела абсолютная убежденность, что больше отмеренного не получу, но и уготованного избежать не получится.
   И всё же, всё же… Уверенность поколебалась под давлением здравого смысла, когда прибыл воин-афганец. Вошёл он без звонка, дверь в квартиру не закрывали, вот-вот должна была появиться «скорая». И милиция, которую в таких случаях врачи оповещают самостоятельно. Корефан долго не размышлял. Осмотрев мой домашний Колизей, Слава сказал:
   – Жми ко мне, ильюха. Ксюша дома, она тебе откроет. Мы с Маришкой встретим врачей и отвалим. Нечего тут мусарню вымораживать.
   Коротко и ясно. Слава хоть и не был большого ума, но всегда знал, что делать. И меня учил: «Выключай мозги, включай соображение». Именно это пресловутое соображение и выручало нас в самых безвыходных ситуациях, когда времени думать просто не было. Я привык доверяться Славе, он всегда оказывался прав. Ментов и в самом деле ждать не стоит, ничего хорошего они не принесут. Есть мнение, что Моисей, спускаясь с горы Синай ненароком разбил шестую глиняную скрижаль с заповедями Господними, поэтому до нас их дошло всего десять. Одиннадцатая якобы гласила: «Не попадайся!» – в точности про меня. Двенадцатая: «Не болтай!» – это про Эрика. Держал бы язык за зубами, был бы сейчас здоров. И нам неприятностей меньше, расхлебывай теперь эту кашу, приправленную молодцами в черном вместо изюма. Сидя в тюрьме делать это несравненно сложнее. Поэтому нечего попадаться. «Бережёного Бог бережёт, небережёного конвой стережёт». Положняковыми кашками я до отвала накушался по первому сроку и был ими сыт. Спросил только:
   – А с этими что делать? – указывая на сопящих бок о бок «сыновей Солнца».
   – А чего с ними делать? – удивился Слава. – Здесь оставим, пускай их мусарня пользует. Надо же легавым кого-то сожрать.
   – Ну да, конечно, – согласился я и крепко поцеловал жену. – Все будет хорошо, дорогая. Оставляю тебя в надежных руках. Ненадолго.
   – Бум надеяться, – кивнул за нее Слава. – Ты гляди, Ильюха, там по дороге. Не хотелось, чтоб ты вперся в какой-нибудь блудняк.
   С лестничной площади донеслось гулкое гудение лифта. Я вдруг понял, что это к нам. Медики или менты. В любом случае надо было поспешать.
   – Все будет ништяк, – я нацепил куртку с ключами и документами на машину в карманах и выскочил из квартиры. Лифт поднимался. Ломиться к Боре было поздно, следовало тихариться на месте, и прямо сейчас, иначе заметят. Совсем плохо, если это милиция.
   Я спрятался в простенке за мусоропроводом на лестничной клетке между вторым и третьим этажами. С клацканьем разъехались двери лифта. Я замер не дыша. Неужели ОМОН? Тогда копец, причем не только мне. Легионеры ведь сначала бьют, потом спрашивают, а Слава не из тех, кто безропотно подставляет другую щеку. Погубит и себя, и Маринку. Застучали шаги. Их было много, но даже усиленные лестничным эхом, они не казались порождениями кованных подметок. Я осторожно выглянул и увидел, как три белые спины скрылись за моей дверью. «Пронесло, Василий Иванович! – И меня, Петька, тоже».
   Я бегом спустился по лестнице и забрался в стоящую напротив парадного «Ниву». Славина «Волга» притулилась рядом.
   Тревожно озираясь, я завел мотор и торопливо выехал со двора. Моего кошмара – канареечного УАЗика с проблесковым маячком на крыше – так и не увидел. Но все равно было страшно. Я взмок от пота как мышонок. От фаталистического спокойствия не осталось и следа. Должно быть, протрезвел.
   В таком виде (нашороханный и трезвый как дурак) я предстал перед Ксенией.
   – Прятаться пришел. Чего опять набедокурил?
   Ксения устала и была раздражена. Она работала старшей медсестрой в Военно-медицинской академии и недавно сменилась с дежурства. После «суток» принимать беженцев, да еще на ночь глядя, было не в жилу. Я отлично сие догонял и старался Ксению не злить. Тем паче, что ее муж сейчас рисковал из-за меня головой.
   Мы сидели на кухне и пили чай. Я ничего не стал скрывать от Ксении. Недовольство сквозило в каждом ее слове, в каждом движении. А что еще может вызвать прохиндей, сам не умеющий спокойно жить и втягивающий в авантюры чужих мужей? Никто не любит смутьянов. Интересно, что обол мне думают маринкины родители? Опять, наверное, мало хорошего. Точняк, уверились теперь, что я самый распоследний проходимец, и станут уверять в этом Маринку. Как она там сейчас?
   Мучаться долго не пришлось. Ксения внезапно подняла голову и мы, не сговариваясь, бросились в прихожую. Заскрежетал в замке ключ и Слава неуклюже посторонился, с медвежьей элегантностью отставного подпоручика пропуская вперед Маринку.
   – Н-ну? – выдавил я.
   Дамы поцеловались.
   – Всё нормально прошло, путем, – улыбнулся мне Слава.
   – Пойдем, Мариш, чайку попьем, – защебетала Ксения, уводя подругу на кухню. – Мужчины, вы тоже присоединяйтесь к нам. Говорите о своих делах и идите.
   – Идем, – сказал Слава, стаскивая кожан. «Железо» тяжело болталось в карманах.
   – Ну что там? – нетерпеливо спросил я.
   – Все путем. Эрика в Вавильник забрали, «скорая» оттуда приехала.
   – А менты?
   – Без понятия, – пожал плечами Слава. – Мы их ждать не стали.
   – А… – я запнулся, подозревая нечто страшное. Слава мог сотворить с пленными что угодно. – А как же эти?
   – Я их отпустил, – сказал Слава.
   – В смысле?
   – На все четыре стороны. А че с ними делать, не солить же.
   – Ну да, конечно, – пробормотал я, – конечно.
   – Мусорам их сдавать – себе дороже, – пояснил друган. – Да не грусти, – хлопнул он меня по плечу. – Пошли похаваем. Потом покумекаем, чё делать.
   В нашем присутствии женщины хранили напускное спокойствие. Ксения, правда, заметно воспряла духом, а вот моя благоверная сдерживала эмоции. Давалось ей это с видимым усилием. Я чувствовал приближение бури. «Буря, скоро грянет буря». Как только останемся одни. Разговор по душам был отложен в долгий ящик, но я знал, что он обязательно состоится.
   Перед сном требушину набивать особо не стали. Подруги быстро слиняли в комнату, а мы остались «кумекать».
   – Надо будет Доспехи завтра у Бори забрать, – я придвинул большую дымящуюся чашку. Чая было выпито много, но мандраж от этого не исчез. Денек сегодня выдался страшненький и меня до сих пор поколачивало. Нервы, нервы. Ни к черту. Кладоискательская деятельность сжирала их с ненасытностью Молоха.
   – Заберем.
   – Как там Эрик? – спросил я. – Не слышал что врачи говорили, жить будет?
   – Выкарабкается, – успокоил Слава. – Я таких по Афгану знаешь сколько насмотрелся. Кровопотеря приличная, но смерти в глазах нет.
   – Чего нет???
   – Смерти. У человека, если он должен скоро тяжело заболеть или кинуться, в левом глазу на радужке чёрточки возникают. Не раньше, чем за неделю, что-то от Луны зависит. Мне один лепила из госпиталя рассказывал. Доступно объяснил что к чему, а потом я и сам такие видел не раз.
   – У духов тоже? – завороженно спросил я. Роковые знаки, появляющиеся на теле человека – вовсе не миф, а научно засвидетельствованный факт, но для меня они оставались чем-то граничащим с чудом. Неудивительно, что свидетель сего мистического явления вызывал повышенный интерес.
   – У всех, – ёмко ответил Слава.
   Я вспомнил, что сегодня он застрелил человека.
   Чем спас мне жизнь.
   Помолчали.
   – Ну и хорошо, что выкарабкается, – заключил я. – Опер к нему на больничку придет показания снимать, Эрик ему поведает про меченосцев. А прижмурился бы – мокруху на меня повесили.
   – А на тебе и так мокруха висит, – криво ухмыльнулся Слава. – Соучастие, забыл?
   – Полагаешь, если легавые начнут копать по «Светлому братству», разборка на Ржевке всплывет? – с памятью у меня было в порядке, но и с логикой тоже.
   – Обязательно.
   – А где труп? Нет жмура – нет убийства.
   – Найдут, – возразил корефан. – У Бори спросят, он покажет.
   – Плохо, – сказал я, – очень плохо.
   Снова очутиться в «Крестах» мне не катило. Даже, если удастся отмазаться от срока, посидеть придется изрядно. Следствие нынче идет долго. Это раньше оно длилось месяц-другой, а если процессник тормозился в СИЗО более полугода, уже был нонсенс. Теперь до суда могут вымораживать годами. Да и само следствие процедура щекотливая. Начнут тянуть ниточку – размотают весь клубок. А я человек грешный, мне в тюрьму нельзя.
   – Будем рубить хвосты, – решил я. – Братство имеет выход на Эрика только через полюбовничка его милого Конна. Завтра возьмем у Бори адрес и навестим дядюшку Альфа. Надо про это Братство побольше узнать.
   Слава мечтательно дернул уголком рта.
   – Может, договоримся. Заинтересуем их чем-нибудь. Отдадим, на крайняк, Доспехи. Даром, прах их побери. Проживем как-нибудь до получения денег от Гохрана. Как думаешь?
   – Лады, – кивнул друг. – Отчего не поговорить. От государства только бабок шиш дождешься, но надеяться можно. А теперь пошли спать, утро вечера мудренее.
   Комнат у Славы было много. Хватило на всех. Когда я забрался под одеяло, Марина спросила:
   – Милый, у нас когда-нибудь будет нормальная человеческая жизнь?
   – А что? – скрепя сердце, поинтересовался я.
   – Я маме звонила, она в шоке. Папа вообще не знает, что ему думать. Вот они и спрашивают насчет жизни. Что ты по этому поводу скажешь?
   – Жизнь, – я скрипнул зубами, – прекрасна!

Часть 2
Загадочное наследие

7

   От звука открываемой дверцы я вздрогнул. На заднее сиденье полетела увесистая сумка.
   – Ф-фу ты чёрт, с тобой так кондрашка хватит, – сказал я незаметно подкравшемуся к машине другу.
   – А ты не зевай, – Слава поудобнее устроился на пятой точке и запустил мотор.
   «Волга» выкатилась на проспект Мориса Тореза, свернула на улицу Курчатова и, попрыгав по трамвайным путям, оказалась в парке Политехнического института. Слава покружил немного по дорожкам, проверяясь на предмет хвоста, и, не обнаружив оного, остановил машину перед корпусом. Справа выстроились в ряд «ракушки» преподавательских автомобилей. Было утро. Учёба в самом разгаре (как раз вторая пара началась) и любой посторонний был бы немедленно нами замечен.
   – У Бори всё нормалёк, – доложил Слава, – сегодня пойдёт к Эрику в больницу, с родителями его состыковался уже.
   – Менты не беспокоили его? – спросил я.
   Слава помотал головой.
   – А светлые меченосцы?
   – Не, никто. Я же говорю – нормалёк. Но Доспехи я забрал, а то мало ли чё как.
   – Одного не пойму, – вспомнив о причине всех наших несчастий, я перегнулся через спинку сиденья, – как такой большой джинн уместился в та-акой маленький бутылка?
   – Уместится, если умять как следует. Типа ты не знаешь, как по этапу едут. Из столыпина в автозак перегружают, чтобы в зону везти, а все с баулами, места мало, и вот начинают жаловаться. Тогда мент собаку выпускает, – знаешь, сколько свободного места сразу образуется!
   – Знаю, знаю, – проворчал я, раздёргивая молнию на сумке. Блеснула полированная сталь Доспехов.
   Непонятно было, каким образом они так хорошо сохранились в то время как от прочего курганного железа остались одни ржавые лантухи. Секрет ведали только мастера острова Туле, но где они? Есть лишь их белобрысые потомки, встречаться с которыми я особым желанием не горел, знал, что ничем хорошим это не кончится. Либо сложу голову под мечами «светлых братьев», либо меня сцапает мусорня. Менты на меня давно зуб имеют. Однажды мне отвертеться удалось, повторно – навряд ли. С превеликой радостью отправят меня легавые в «Кресты» на два-один – первый этаж второго корпуса, где содержатся приговорённые к высшей мере. Гробовая тишина галереи смертников, обречённый сокамерник, прогулки по ночам и пуля в голову как неизбежный финал – всё это не по мне. Впрочем, даже если лоб зелёнкой не намажут, а заменят пожизненным, гнить в вологодской тюрьме озёрного острова Огненный хотелось ещё меньше. Такое «помилование» – та же смертная казнь, только более мучительная. Слава своими арестантскими воспоминаниями навёл на тягостные раздумья. Я вздохнул.
   – Поехали кофе попьём.
   – На Гражданский? – спросил Слава.
   – Нет, в «кенгурятник».
   – Это где такой?
   – Места знать надо, – усмехнулся я. – Тут недалеко, двинули.
   Студенческой кафе находилось здесь же, в парке, буквально в двух шагах от нашей стоянки. Вообще-то молодёжь называла его «Аквариум», но у приятелей Гоши Маркова, в своё время показавшего мне сей кабак, было распространено более игривое погоняло. Надо полагать, в честь студенток, заскакивающих в данное заведение.
   Кафе пользовалось популярностью не только среди учащихся. У входа притулился старый сараеподобный «Ниссан-Патрол» и новенькая «Судзуки-Витара», кокетливая как марцифаль. Слава припарковал «Волгу» рядом. На крылечке ошивался стриженный молодой человек прибадниченного вида. Пацану явно чего-то от нас хотелось.
   – Угости сигаретой, – попросил он, когда я поднялся по ступенькам.
   – Не курю, – ответил я.
   «Стрелок» тут же переключил внимание на корефана, от которого табачищем разило, наверное, за километр.
   – Сигарету дай.
   – Полай, – криво ухмыльнулся Слава, недолюбливавший братву.
   Мы зашли в кафеюшник. Народу, невзирая на учебный час, хватало. Бар был битком набит, делать там было нечего. Мы считали себя людьми солидными и пошли в зал, где тоже нехило гудели прогульщики.
   Сели за дальний столик справа. Из четырёх имеющихся кабинок три были заняты, так что с выбором места затруднений не возникло. В ожидании официанта принялись рассматривать рыбок в аквариумах, отделяющих нас от прохода. Между кабинками перегородки были невысокие. За соседним столиком веселилась компания студентов, человек десять, благо, длинные скамьи позволяли разместиться всем. Вместо того, чтобы готовиться к сессии, детки активно прожигали жизнь. Ну и правильно, другой-то не будет. «Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!» [9 - Возвеселимся, пока мы молоды! (лат.)]
   Примчалась девушка в красном передничке, подала пару меню. Тоже, наверное, к стипендии подрабатывает. У неё хотелось узнать имя. Я вдруг почувствовал голод. Перед выездом не поели, после бурного вчерашнего дня немного мутило, но организм брал своё.
   – Ну, чего? – спросил Слава.
   – Позавтракаем, – сказал я.
   Мы заказали по бифштексу с картошкой и один кофе. Для разминки Слава взял пиво, я же ограничился яблочным соком. Напитки принесли сразу. В ожидании мясных блюд немного промочили горло. С сопредельной территории редкие в кенгурятнике конвекционные потоки затягивали ленивые завитушки сигаретного дыма. Студиозусы испражнялись смрадом не хуже Шостскинского химкомбината «Свема». Слава тоже закурил, видимо, для баланса и, наклонившись ко мне, сказал:
   – Надо бы и нам эриковой мамаше на хвост сесть.
   – В смысле? – я не был знаком с мамой харакирнутого курганника и с трудом представлял наличие у неё хвоста, шёрстки, жабр и прочих атавизмов, оставшихся от далёких предков. – Что нам сие даст?
   – Смотаемся в больницу, побеседуем.
   – Зачем нам родня, – хмыкнул я, тяжёлая жизнь заставляла мимикрировать под друга, – разве сами не сможем пройти?
   – А пустят? – усомнился Слава. Семейная жизнь отрицательно сказывалась на его умственных способностях.
   – Почему нет, – цинично изумился я. – Куда они денутся!
   – Ну ладно, тогда давай так, – заскрипел мозгами друган. – Выспросим у Эрика адресок, как там его… Конна и дёрнем этого ебуна маслозадого, узнаем, что за «Светлое братство» такое.
   – А потом? – Слава по старой афганской привычке любил всё решать с наскока, я же не был сторонником кавалерийских атак.
   – Разберёмся, – корефан заглотил пиво и с сожалением повертел в пальцах пустой бокал. – Я так понимаю, ты им Доспехи продавать не собираешься?
   – Ни за какие коврижки. От случайных покупателей одни неприятности.
   – А кому сейчас легко? – саркастически изрёк друган, закуривая новую «LM». Я случайно вдохнул струйку выпущенного в мою сторону дыма и закашлялся. Американские сигареты, забитые на фабрике им. Урицкого, воняли горящей помойкой. За что только Слава их любит?
   – Теперь уже никому, – горько сказал я о попавших в беду компаньонах, – а всё из-за дурацкой деловитости излишне самостоятельных людей.
   – Меньше думай об этом, – посоветовал друг. – Решим и эту проблему. Где наша не пропадала!
   Девочка в передничке принесла заказ. Проворно разложила ножи с вилками и пожелала приятного аппетита.
   – Ещё пива и счёт, – корефан с достоинством извлёк пухлый лопатник.
   Афганца аж пёрло от самодовольства. Дикарь не выродился в нём и он иногда чудил: зимой выколол официанту глаз вилочкой для фондю. Сплошные заботы, но как боевому охранению Славе цены не было. А что он ещё умел? Настоящие деньги экс-офицер Советской Армии увидел только два года назад благодаря мне, и до сих пор наслаждался собственной кредитоспособностью.

     Из чего же, из чего же, из чего же
     Сделаны наши мальчишки?

   – Доносился из бара пущенный во всю громкость и на бис «Сектора Газа»:

     Из ножей и из кастетов,
     Из обрезов и пистолетов
     Сделаны наши мальчишки…

   Я поперхнулся.

     Сделаны наши мальчишки…

   На повтор заказывали песню неспроста. Вывалившая из бара кодла молодых бандюков, среди которых мелькала тыква сигаретного стрелка, зашныряла в проходе, выискивая кого-то глазами. Оказалось, нас.

     Из чего же, из чего же, из чего же
     Сделаны наши девчонки?

   В кабину все не поместились. Двое юных гоблинов бесцеремонно брякнулись на скамьи рядом с нами, четверо других столпились у входа, по-бойцовски перекатываясь с ноги на ногу и пощёлкивая костяшками пальцев.
   Стрелку места не досталось, а, может быть, просто не захотел присаживаться. Он встал у стола и мстительно осведомился:
   – Что, мужик, будем лаять?
   У меня пропал аппетит, но я ковырял вилочкой картошку, старательно сохраняя невозмутимость.
   – Валяй, – разрешил корефан, – только негромко.
   Стрелок задохнулся в припадке праведного негодования. Гоблины засопели. Сидевший возле меня предусмотрительно пробасил:
   – Ты вилку положи, кончай жрать, – грубо вытащил из моих пальцев вилочку и припечатал её к столу.
   «Довыёживались», – подумал я. Выходя из дома громоздкую волыну брать не стал, решив, что для визита к Боре она не пригодится. Пистолет был у Славы, но тот почему-то не торопился пускать его в ход, хотя одного вида оружия было вполне достаточно, чтобы обратить пацанов в бегство.
   Стрелок вдруг громко заматерился, словно его прорвало. Корефан добродушно слушал, досмаливая хопец. Гопник ругался надрывисто и однообразно, но для Славы будто музыка лилась. Левый уголок его рта полз вверх в зачарованной улыбочке.
   – Ну чё, козлы, молчим, – закончив ораторствовать, перешёл к конкретике матершинник, – будем отвечать?
   – Тебя слушаем, – ответил Слава, стряхивая пепел на куртку сидевшего рядом мордоворота. – Голосисто поёшь, петушок-золотой гребешок.
   – Это я петушок?! – вскинулся пацан. – Рома, дай ему!
   Что и каким образом Рома должен был дать Славе прямо в общественном месте, осталось неизвестным. Друг коротко ткнул «элэмину» в глаз долговязого бандюгана. От оглушительного вопля на миг все оцепенели. Огненный «карандашик», затушенный о зеницу ока, вернул гоблина в первобытное состояние: голося как дикарь и позабыв про общественные интересы, он сосредоточился исключительно на своей особе.
   В следующее мгновение дымящаяся тарелка вдавила содержимое в фейс примостившегося у меня под боком маргарина. Атака была неожиданной – с молодыми спортсменами только так и можно было совладать. Бычок тут же отбил обеденный снаряд, но горячая картошка, облепившая морду, и широкий пласт бифштекса сделали своё дело. На секунду боец потерялся. Лапнув со стола вилку, я засадил по самую рукоять ему в щёку и оттолкнул шокированного такой звериной жестокостью бицепса.
   – Порежу, бакланы! – заорал я, хватая нож. Слава, опережая меня, буквально выбросил в проход одноглазого и рванулся следом, толкая Рому перед собой как таран.
   Незадачливого стрелка смело с ног. Бандиты проворно рассредоточились между аквариумами. Противопоставляя превосходящим силам противника богатый опыт кладоискательской жизни, я ринулся за друганом, добавляя в воздух децибелов:
   – Перережу всех! Нож, нож!!!
   Нож-то нож – столовый: из нержавейки, короткий и тупой, но когда в руке осатанело ломящегося в бой безумца сверкает нечто металлическое и продолговатое, о котором все оповещены, что это – нож, страх такая штука наводит. А уж вид товарища с торчащей из головы вилкой и вовсе не оставлял сомнений, что острый режущий предмет будет пущен в ход.
   Тем не менее, выпускать нас бойцы не собирались. Вероятно, пришли с твёрдой установкой на драку, а перекодироваться их пьяные бестолковки были не в состоянии. Пропустив мимо ушедшего головою в аквариум окривевшего Рому, бычки резво запрыгали, демонстрируя добросовестно усвоенную технику спортивного таэквондо, топорно адаптированную к реалиям уличной драки. Двое осадили Славу, третий крутился возле меня, вспарывая ногами сигаретный смог обеденного зала. На расстояние удара, однако, не приближался: нож нагонял жути. Стрелок поспешил на помощь проткнутому вилкой пацану и положительного результата добился: инородное тело было извлечено, в ближайшее время следовало ждать введения в бой резерва из пары юных мстителей.
   – Стоять, зарежу – шуганул я бойца. У меня имелся светошоковый фонарь, но полыхать им я опасался, дабы не ослепить Славу. Надо было срочно придумывать какой-то финт, потому что замешательство у гоблинов проходило. – Кишки выпущу па…
   Выбитый ногой нож улетел обратно в кабину, вращаясь как оторвавшийся пропеллер. Упреждая следующий удар, я прыгнул на гоблина, пригнувшись и вжав подбородок в грудь. В единоборствах я был полный профан, но нечто подобное видел по телевизору на чемпионате американской футбольной лиги. Дурацкая атака дала определённый результат. Я сбил бандюгана с ног и мы оба покатились по полу. Круговорот болезненно прервался ударом о стену. У меня перехватило дыхание. Рядом рефлекторно подтягивал колени к груди противник – плечом я угодил ему в живот.
   Краем глаза я заметил, как набравшийся храбрости стрелок ринулся ко мне. С налёту топтать меня ногами мешал обездвиженный братан и, пока он огибал препятствие, я ухитрился сделать вдох и перевернулся на спину.
   – Ах ты… ой! – резко сменил настроение с боевого на пораженческое пацан. С силой выметнув навстречу ноги, я втёр каблуками ему по коленям и тут же, по инерции оттолкнувшись с ещё большей амплитудой, вмазал в промежность.
   – Бля-а-а-а, – как барашек заблеял хамоватый курильщик, оседая от нестерпимой боли.
   Нервы, дружок! Я, походя, врезал ему кулаком в торец и развернулся к покарябанному вилкой гоблину. Тот уже надвигался на меня, придерживаясь за облепленную гарниром рожу. Нет ничего проще.
   – Аля-улю! – крикнул я, продолжая в славных традициях футбола, на сей раз европейского. Трах-бах.
   – Уй!
   Удар пришёлся по многострадальным гениталиям. Не сумев в должной мере парировать его запоздалым блоком, дырявый пацан пропустил и второй. На сей раз – точно в яблочко. Теперь ему никак не бах и, уж в ближайшее время точно, не трах. Если не вообще: ботинки на мне тяжёлые, с толстой литой подошвой. Самый бойцовский вариант, хотя покупал я их, в выборе руководствуясь соображениями моды. Впрочем, нынче мода на средства самозащиты, вот и сгодилась обувка в этой ипостаси. Добавив по окровавленному рылу неуклюжим, но сильным полукруговым ударом, неким подобием маваши-гэри, я послал коцанного в нокаут.
   Стрелок молча извивался на полу. Третий бандюк, сбитый мною, молча лежал у стены. Он вполне осмысленно лупал зенками в мою сторону, но агрессивных намерений не проявлял. Оглянувшись, я увидел потирающего кулаки Славу. Он всё-таки умотал своих дуболомов и теперь, возвышаясь над поверженными телами, победоносно взирал на меня. Рот кривился в довольной ухмылке.
   – А ты, Ильюха, боевой. Не ожидал.
   – Пошли, – поторопил я друга. – Надо валить отсюда.
   По причине незаметно опустевших кабинок, посторонних глаз в пределах прямой видимости не наблюдалось, но я был уверен, что чья-то заботливая рука набирает сейчас заветный номер телефона. Сомневаюсь, что он принадлежит службе спасения – пресловутый «девять-один-один». Вероятнее всего, это другой сервис городского масштаба, именуемый в народе крышей. Столкновения с торпедами охраны, имеющей вполне обоснованные претензии по поводу учинённого беспорядка, хотелось меньше всего. Для нас оно могла явиться фатальным, поскольку прибывающий по вызовам подобного рода «летучий отряд» наверняка оснащён самыми современными средствами вооружения и связи. Учитывая наличие у одного из нас милого славного афганского синдрома, можно с большой долей вероятности спрогнозировать возникновение Армагеддона местного значения, ведущегося до последнего патрона, вздоха, последнего солдата или капли крови любой из сторон. В зависимости от того, кто окажется проворнее или у кого патронов или солдат окажется больше. Зная свои резервы, на победу в локальной войне я не рассчитывал и поэтому жаждал унести поскорее ноги. По возможности, не засвечивая номера нашей машины.
   Не получилось ни того, ни другого. Когда мы вышли из кафе, то были встречены встревоженным гомоном толпящихся у крыльца кенгурятника студентов. Может мы для них и казались героями, но скрыться в такой обстановке незамеченными было решительно невозможно.
   Да и вообще убежать.
   – А ну, геть! – гаркнул кто-то неприятным командным басом. Людей с подобными голосами я убивал бы на месте.
   Такой шанс мне представился. Сквозь толпу к нам протискивались трое суровых мужланов в старомодных кителях цвета хаки. Я знал, что в парке обосновались казаки, заключившие с Политехом договор об охране институтского имущества. В сарайчике у стадиона они устроили конюшню и по ночам гарцуют по аллеям, безжалостно метеля всех, кто по их мнению мордой не вышел. Словом, о беспредельщиках я слышал немало, но самолично созерцал таковых впервые. И был не в восторге от этой встречи. Стоящие на страже политеховских интересов казаки были самцами откормленными, крепкими и решительными. Раздвигая субтильных учащихся аки лайнер океанские волны, троица уверенно направилась в нашу сторону. Видимо, уже настучали.
   – Эй, вы, стоять! – приказал шествующий впереди казацюра в белой каракулевой папахе.
   Угадать нарушителей общественного порядка было несложно: видок мы имели пожмаканный.
   – Давай-ка в машину, – сказал я, но Слава уже разворачивал свои габариты в сторону надвигающейся угрозы и на вывеске его было написано, что в драке он грозен.
   На мой взгляд, подобное бесстрашие могло нам очень дорого стоить. Казаки были далеко не мальчиками, а вполне зрелыми мужами, судя по поступи, опытными в рукопашном бою. У соратника обратившегося к нам «миротворца» на поясе болтался кавказский кинжал, у другого за голенищем была заткнута плеть. Хорошего мало, тем паче, что их обладатели были кабанами под центнер весом.
   – Ну, чего? – пробасил Слава.
   Студенты, нежным душам коих претили грубые сцены насилия, поспешно ретировались под прикрытие стен родных аудиторий.
   – Шо бузите? – рыкнул казацюра в белой папахе, доставая из кармана наручники. – Щас пойдёте с нами.
   – На хуй нам не по пути, – сказал Слава, с неприязнью поглядывая на браслеты.
   Пузатый казачина с плетью в сапоге деловито зашёл мне за спину.
   Казацюра в папахе схватил корефана за руку. Слава вырвался и толкнул его в грудь.
   – Цыц, не балуй!
   Ощутил мощный прихват за локти. Попытался взбрыкнуться, но казачина держал крепко, аж ноги от земли оторвались. Я только пискнул от бессилия.
   Другана казачья стража начала щемить основательно. Накинулись сразу вдвоём. Кулаком Слава сбил папаху с головы нападающего, но второй по-борцовски обхватил его поперёк туловища. Первый браслет с треском защёлкнулся вокруг корефанова запястья.
   – Давай швыдче, – поторопил товарища казак, которому было трудно удержать Славу. Тот заметался. Слава махал свободной рукой, поймать которую не представлялось возможным.
   – Н-на! – изловчившись, афганец впаял затылком в лоб казаку. Тот разжал свои клещи и зашатался.
   Я попытался проделать то же самое. Бесполезно.
   – Получай!
   Уставший ловить корефанову граблю казацюра зарядил ему было кулаком в зубы. Слава нырнул под удар и засадил встречный локтём по горлу: – Держи!
   Мужлан осел, встряхнув побагровевшими щеками, и засипел, выкатив глаза. Олобаненный казак, встряхнув башкой, пришёл в себя и сноровистым движением опытного кабанника выхватил из ножен кинжал.
   – Сзади, Слава! – предупредил я и был вознаграждён острой болью в стиснутых стальными пальцами локтях.
   Слава развернулся, встретив атакующего лицом к лицу. Казак не шутил – резать собрался всерьёз. Похоже было, отморозок считал, что на службе ему всё спишется. Выпад был чётким: клинок в воздухе не вихлял – пошёл как по рельсам. Слава вильнул в сторону, убрав живот. Крутнув бёдрами, отпрыгнул, уходя от следующего удара. Составить компанию Эрику по больничной палате желанием не горел, посему геройствовать супротив тесака в умелой руке не стал. Казак тоже был волком стреляным и сразу просёк, что имеет дело не с подгулявшим бандитом – «бывшим спортсменом, а ныне рэкетменом». Он осторожно подступал к корефану, и свинорез в его руке не дрожал. Это, к сожалению, был настоящий казак, а не фальшивый вояка в бутафорском мундире с покупными георгиями. По ухваткам было видно, что рос он в горной провинции и с детства учился драться «на кинжалах».
   На крыльце кенгурятника появились побитые бандюки.
   – Пусти, сука, – задёргался я, корчась от боли. – Замочу, гад!
   – Не рыпайся, – прошипел казачина, толкая меня пузом так, что ноги потеряли опору.
   Он повалил меня на землю. Я крепко приложился грудью, разом выдохнув весь воздух. Казачина насел на спину, вытащил из-за голенища плеть и закрутил мне руки. Стал вязать. Сопротивляться такой туше было бесполезно, казачина оседлал меня как коня. С трудом отвернув голову, я увидел развязку стычки.
   Сколь ни был казак искусен, но Слава и с голыми руками мог натворить дел. Всё произошло мгновенно. Уловив краем глаза появление из кафе потенциального противника, афганец шагнул прямо на нож кабаннику, проявляя, на первый взгляд, безбашенную удаль. Казак купился и пырнул его тесаком в живот.
   Из своего положения я толком не разглядел, что конкретно проделал Слава. Движение было взрывным: казак полетел в одну сторону, кинжал – в другую. Друган прыгнул вдогон супостату и припечатал ударом ступни по шее.
   Наконец-то я смог свободно вздохнуть. Давивший меня казачина сообразил, что обстановка складывается явно не в его пользу, вскочил и приготовился к обороне. Корефан устремился ко мне на выручку. Он подобрал кинжал и вид имел устрашающий.
   – Мочи его, урода! – заорал я, переворачиваясь навзничь.
   Тяжело топая сапогами, казачина обратился в бегство. Я сел. Слава полоснул клинком по стягивающей запястья верёвке.
   – Валим отсюда, – стряхнув остатки плети, я поспешил к машине.
   Должно быть, я слишком усердно растирал затёкшие кисти, потому что при моём приближении стоящие на крылечке пацаны моментально попрятались обратно в кафеюшник. Мы залезли в «Волгу» и я первым делом проверил наличие Доспехов. Сумка была на месте, там, куда я её спрятал – на полу между сиденьями.
   Бряцая наручниками, Слава сунул под седушку кинжал.
   – Трофей, однако, – сказал он.
   Прогрев двигатель, мы неторопливо отчалили от кенгурятника. Оклемавшийся казацюра нацепил папаху и хлопотал над поверженным соратником.
   – Попили кофе, – с досадой сказал я, глядя в окно.
   – Дома догонишься, – утешил корефан и, помолчав, добавил: – А вот что пива на халяву перехватили – это ништяк.
   – Ништяк, – желчно пояснил я, – это два бушлата. Один постелил, а другим накрылся – вот это ништяк. Зэки на полу когда спали, с тех времён словечко и пошло. А сейчас все по фене ботают и сами в смысл сказанного не врубаются.
   – И блатуют кто попало, по делу и не по делу, – ухмыльнулся друг.
   Только на подъезде к дому я понял, что он имел в виду отнюдь не политеховскую шпану.
//-- * * * --//
   Браслет я снял при помощи иголки, молотком загнав её в паз и отжав зубец, фиксирующий прижимную скобу. Пришлось повозиться, но наручники ломать не хотелось. Почему-то казалось, что они могут пригодиться.
   Дамы хмуро смотрели, как я вожусь с инструментом. Вопросов не задавали, что свидетельствовало о крайней степени недовольства нами. Всякая женщина желает видеть своего любимого героем, но сам процесс героизации её почему-то не привлекает, наверное, потому что любит. В данном случае недовольство проистекало из-за беспокойства за нашу жизнь. «Баранка» на руке корефана и вздутые рубцы на моих запястьях яснее ясного свидетельствовали о том, что кофе мы пили при весьма необычных обстоятельствах. Особенно злилась Ксения, хотя вида не подавала. Я прекрасно понимал корефанову пассию. Для неё я был смутьяном, снова втянувшим мужа в сомнительную авантюру, опасность которой распространялась и на членов семьи. Я никогда не знал, о чём они разговаривали наедине – эта супружеская пара сор из избы не выносила. Слава с Ксенией были знакомы ещё по Афгану, но прочно сошлись уже здесь два года назад и за это время пережили многое. Опять же, благодаря мне.
   – Ксюш, – совершенно беззастенчиво спросил я. Будучи повязаннным с этой семьёй крепкими кровавыми узами, мог позволить себе некоторые вольности, – у тебя знакомые в «вавильнике» есть?
   – Есть, – нехотя ответила Ксения, – Эрика собрались навестить?
   – Ага, – кивнул Слава, потирая вмятину на лапе.
   – Илья, – забеспокоилась Маринка, – ты чего опять задумал?
   – Эрика проведать.
   – Что тебя туда несёт, мало тебе?
   – А как же сострадание к ближнему? Бедный Эрик там один, больной, ему скучно и он страждет.
   – Это тот, который бандитов навёл? – жизнь с бывшим зэком не могла не обогатить лексикон супруги. – Какой резон тогда к нему ходить?
   – Товарищеский долг зовёт, – привычно соврал я, улыбнувшись, как мне показалось, ослепительно. – Я человек порядочный, компаньонов в беде не бросаю.
   – Лжёшь ты всё самым наглым образом, – высказалась Маринка. – Опять что-то затеваешь, а отдуваться потом нам, – и она компанейски приобняла за плечи молчащую Ксению.
   Если бы в Советском Союзе воздвигали памятники героиням Великой Отечественной войны – партизанкам-феминисткам, он должен был выглядеть именно так. Я решил разрушить эту дружескую спайку:
   – Ну так как, Ксюш, насчёт знакомых в «вавильнике»?
   – Погоди, телефон вспоминаю. Ладно, пошла звонить, – качнув бёдрами, Ксения высвободилась из объятий товарки и скрылась в соседней комнате.
   – А покамест давайте попьём кофею, – предложил я. – С утра не могу добиться этого удовольствия, почему-то всё время только меня добивают.
   – Ладно, милый, – кротко согласилась Маринка. – Я сейчас сварю. Славик, тебе кофе сделать?
   – Я лучше чайком побалуюсь. Кофе пускай Ильюха пьёт, он у нас аристократ.
   – И сожрём что-нибудь, – добавил я. – Меня от всех переживаний на жор пробило.
   – Ага, – не вставая, Слава дотянулся до холодильника и достал здоровенный оковалок ветчины. – Ещё чего съешь?
   – Вполне достаточно. Что я, чайка соловецкая – жрать, рта не закрывая.
   – Ну как знаешь, – Слава вытащил из стола нож, Маринка подала буханку ржаного и мы принялись за бутерброды. Обменялись с друганом взглядами. Перед выездом в больницу следовало бы перекинуться парой слов, но беспокоить женщин по негласному договору не стали. Они и так с нами натерпелись, незачем усугублять.
   На конфорке зашумел чайник. Слава встал, пошарил в шкафу, извлёк пачку индийского чая. Засыпал крупные куски листья прямо в кружку, проигнорировав фаянсовый чайничек. При жене он был куда воспитаннее. Но сейчас дражайшая половина отсутствовала, а с друзьями можно было похозяйничать вволю.
   – Хороший чай, лантухами, – деликатно заметил я, чтобы не молчать.
   – А-а, без разницы, – критически отозвался засиженный офицер ВДВ, – индюха, она индюха и есть, – и добавил, словно оправдываясь, – Ксения покупала.
   – Готово, извольте, – Маринка поставила две чашки с ароматным кофе и села рядом со мной.
   – Гран мерси, – потянулся я к предмету своего вожделения.
   К кофе, не к жене, разумеется.
   – Милый, – маринкина ладошка ласково легла мне на руку, – давай ты бросишь эту затею, уедем куда-нибудь, пересидим, пока не уляжется. Сделай это для меня, а?
   Слава тихохонько колдовал над чашкой, всем своим видом показывая, что его здесь как бы и нету.
   – Сейчас скрываться не время, – негромко завёл я старую песню, – неразумно выпускать ситуацию из-под контроля. Надо кое-что разведать. Чтобы победить врага, следует знать его в лицо. Сгоняем быстро к Эрику, порасспрашиваем его – и все дела. Нам это ничем не грозит, уверяю тебя, дорогая. Надо брать быка за рога, иначе потеря инициативы грозит привести к большим потерям в будущем.
   Маринка вздохнула и я понял, что казёнными формулировками её не убедишь.
   Корефан, демонстративно игнорируя наше воркование, продолжал манипулировать ситечком и второй чашкой.
   – Почему я всё это терплю, – маринкин вопрос прозвучал, скорее, риторически. – Наверное, потому что люблю тебя, дурака.
   – Ну, дурака не дурака… Ты пойми, дорогая, я хочу отделаться малой кровью.
   Упоминание про кровь оказалось крайне неуместным. Почувствовав это, Слава тут же пришёл на выручку, повернулся к нам и поставил дымящуюся кружку на стол. Оседлав табуретку, непринуждённо улыбнулся и спросил:
   – Ильюха, а ты ведь в чифире все-все тонкости знаешь?
   – Ну-у, – степенно ответил я, – может быть, чего-то и не знаю.
   По вывеске корефана было заметно, что он явно настроился балагурить. Сменить тему «кровавого» разговора и в самом деле бы не помешало.
   – А что ты хотел спросить?
   – Про жёлтую плёночку, которая на поверхности чифира появляется. Это кофеин?
   – По сути, да.
   – А-а, тогда ясно, – ощерился всею золотой пастью Слава. – Это я к чему: был со мной случай. Ехал я в столыпине, из всех местных зон только в Форносово на поезде возят.
   – Да-да, так, – подтвердил я, равно как и Слава знакомый с пригородными этапами. Скентовались-то мы в колонии.
   – Ехал с нами дедушка на строгий режим, а нам-то откуда знать, что он «полосатик»? Дедушка и дедушка, старенький, весь перекосоёбленный какой-то. Мы чифир заварили, предлагаем ему, садись с нами. А он: благодарю, типа, только я дряхлый уже и весь больной. Лёгкого нет, две трети желудка вырезаны. Чифир мне пить нельзя. Можно я сахарку помочу? Ну а нам что, жалко? Валяй, говорим.
   Маринка слушала, затаив дыхание. Сомнительные мысли вылетели из её рассудительной головы.
   – Сахар – превосходный абсорбент, – назидательным тоном процедил я. – Он впитал в себя весь кофеин. А в темноте вагона вы и не заметили, как жёлтая плёночка на него налипла.
   – Конечно, – ещё шире осклабился корефан, сияя ртом ярче солнца, – нам, первоходам, невдомёк. «Полосатый» весь кофеин схавал с кусочком сахара, а мы, дурни, глотаем горькую воду и радуемся, вон у нас чифир забористый какой: дедушка всего лишь сахарок помочил, а уже раскумарился!
   – Сдаётся, дедушка имел вас не снимая штанов.
   Мы заржали. Обаяние друга – устоять невозможно.
   – Кто такой «полосатик»? – спросила Маринка.
   – Кто сидел на строгом режиме, – ответил я. – В Форносово две зоны – общий режим и строгий. Строгачам дают полосатую робу, отсюда и «полосатые».
   – Но ты же, милый, был на общем? – уточнила Маринка.
   – Да, – сказал я, – на общем. – По поводу отсидки я распространяться не любил. О зоне вообще старался не вспоминать. Правда, иногда кое-что арестантское проскальзывало в поведении. Теперь это случалось всё чаще – обстоятельства, меняющие жизнь, диктовали возвращение к прежнему образу мышления. – Очень надеюсь, что на строгий не попаду никогда.
   Ох-ох-ох. «Никогда не говори никогда».
   – Не зарекайся, – подтвердила мои опасения Маринка, – а ещё лучше, брось рисковать. Давай уедем? – снова повторила она и я чуть было не согласился, но судьба в лице Ксении не позволила внести коррективы.
   – Чего регочете? – спросила она, заваливая на кухню. – Дозвонилась я. Ваше счастье, что он на работе.
   – Кто «он»? – осведомился Слава.
   – Дима, реаниматолог. Ты его знаешь, он на день рождения приходил.
   – Ага, – кивнул Слава, судя по лицу, никакого Диму не вспомнивший.
   – Кофе попьёшь? – предложила Маринка. – Я на тебя тоже сварганила.
   – Спасибочки, – Ксения мельком заглянула в заварочную кружку и покосилась на мужа. – Твоя полная чашка нифелей?
   – У меня там чай парится, – объяснил Слава, смиренный в присутствии супруги.
   – Парится член в анале, а чай томится, – отрезала женщина по имени «Судьба».
   Убитые, мы сидели молча. Ксения тоже была не прочь пошутить на арестантский манер.
   До больницы на улице Вавиловых было десять минут езды. Когда мы, переобувшись в тапочки, вошли в палату хирургического отделения, Эрик даже не повернул головы в нашу сторону. Он не спал, глядел в потолок и лицо его было настолько осунувшимся, что я не сразу узнал своего компаньона-курганника. Сердобольная родня отсутствовала, однако тумбочка была завалена целлофановыми пакетиками и свёртками. Настало время процедур и прочих лечебных мероприятий. В палате было сумрачно и затхло. Унылая казённая мебель навевала тоску.
   – Нашли больного? – поинтересовался реаниматолог Дима, проведший нас в узилище Гиппократа.
   – Ага, – Слава протянул ему пакет с дежурным подношением – коньяком и фруктами. – Спасибо, доктор.
   – Не за что, – пожал плечами Дима, забрал добычу и ушёл.
   – Хау ду ю ду? – я подсел на кровать к Эрику. В руках у меня шуршал другой мешок, побольше. Я был готов умасливать дарами всех подряд.
   Эрик не ответил. Он спокойно смотрел вверх, словно меня и не было.
   – Эрик, – позвал я. Реакции не последовало. То ли он был не в настроении общаться, то ли игнорировал непосредственно мою особу.
   – Ну, чего ты, братан, – добродушно зарокотал Слава, присаживаясь с другой стороны, поскольку табуретов в палате не отыскалось. – Хорош кисляк мандячить. Давай красненького дерябнем, для крови полезно и врач разрешил.
   Я с готовностью вытащил из пакета бутыль «Кагора» и водрузил на тумбочку. Достал стаканы.
   – Ну, чего?
   – Замордовали его сегодня, – сообщил лежавший по соседству пожилой мужчина с забинтованной головой. Он пожирал глазами бутылку. – Если он не хочет, могу я компанию составить.
   – Конечно же, – я с готовностью скрутил пробку. – А кто мордовал-то?
   – Столько народу приходило, ёж-ползёшь, – пожилой сглотнул слюну и, выжидательно глядя на повисшее над стаканом горлышко, вынужден был продолжить: – Всё утро ходили – тум-дум-дум, тум-дум-дум! Только к нему.
   Взгляд Эрика неохотно переместился на нас.
   – А кто приходил? – вино неторопливо забулькало, вливаясь в стакан. Пожилой заёрзал.
   – Да всякие… разные, – стараясь не смотреть в сторону Эрика, мужик сел. Ему было неудобно, но выпить сильно хотелось. Я терпеливо ждал. – Ну разные всякие, ёж-ползёшь. Сначала бизнесмены, навроде новых русских. Все нафокстроченные, в чёрных пальто и сапожках. Потом матушка и ментяра с нею.
   – Ваше здоровье, – я протянул пожилому стакан. Тот жадно выхлебал вино.
   – Опер приходил, – заговорил Эрик, моя нехитрая уловка расшевелила его, – оперуполномоченный из отделения. Я написал заявление, что никаких претензий ни к кому по поводу случившегося не имею. Тебе, Илья, на пользу. Дело заводить не будут.
   Он говорил негромко, только губы шевелились. Я почему-то вспомнил, что раненый человек старается экономить силы на мельчайших движениях, и подумал, как много Эрик потерял крови.
   – А кто приходил перед опером? – наклонился я к компаньону. – Это были «светлые братья», да? Они уговорили тебя написать отказ.
   – У меня нет ни к кому претензий, – повторил Эрик. – Всё фирменно… Я доволен.
   – Бизнесмены эти фокстроченные всё растолковали по заяве, как и что в ней писать, – подал голос пожилой. – Они в законах шарят, ёж-ползёшь!
   Я сунул ему недопитую бутылку.
   – Эрик, – сказал я, – ты конечно волен поступать как хочешь…
   – Доспехи надо было им продать, – тихо, но разборчиво произнёс Эрик. – Сопротивляться… не стоит. Уступи Доспехи. Они купят.
   – Даже после разборок? – на моя взгляд кровь «брата» могла служить серьёзным препятствием для совершения сделки. – Что-то не верится.
   – А ты верь. Иногда полезно.
   В словах звучала укоризна. Эрик верил, а я нет. Всё случившееся было лишним подтверждением тому, что со «Светлым братством» надо ухо держать востро. Выстрел на Ржевке сжёг все мосты, чему доказательством был вчерашний налёт. Братство мстило мне, какая может быть торговля?!
   Этого я конечно говорить Эрику не стал. Сделал вид, будто согласен, и попросил адресок Альфреда Конна, дабы использовать его в качестве посредника. Эрику сдавать сердечного друга не хотелось и он начал мяться, но тут вошла медсестра и стала требовать, чтобы мы убрались. Эрик был слаб и не выдержал давления.
   Дядюшка Альф обитал в престижных апартаментах на улице Ракова.
   – Обойдёмся без насилия, – предупредил я друга, когда мы поднимались по гулкой «старофондовской» лестнице. – Стой и смотри, стой и молчи, как очень метко выразился Егор Летов, понял?
   Зная сколь скор на расправу корефан, я хотел до поры оградить несчастного немца от маленькой сталинградской битвы, после которой, как известно, остаются сплошные руины. Афганец легко мог устроить победоносное шествие советских войск по владениям культурбегрюндера [10 - Kulturbegrunder – создатель цивилизации (нем.)], но осуществлять это прямо с порога я считал делом преждевременным – сегодня надо было дойти до сути, а не до края. Я планировал задушевный разговор, для затравки которого лучшего предлога, нежели занедуживший любовник, трудно было придумать.
   – Понял, – хмыкнул Слава. – Может мне в машине подождать?
   – Не ёрничай, – без друга я идти не хотел, кто знает, что ждало меня в гнезде маслозадого ебуна, – просто веди себя хорошо.
   – Лады, – мы взошли на лестничную площадку и я потыкал пальцем кнопку звонка.
   Эрик говорил, что рабочий день в вербовочном пункте заканчивается к пяти. Мои часы показывали начало седьмого. По идее, дядюшка Альф был дома. Вот только один ли?
   Разгадка явилась в виде точечки света, мелькнувшей в глазке. Кто-то с той стороны подошёл к двери, отодвинул заслоночку и приник к окуляру.
   – Кто там?
   – Нам нужен Альфред Карлович, – медвяным голосом произнёс я. – Мы из больницы. От Эрика письмо привезли.
   Залязгали замки, посыпались цепочки, дверь стремительно отворилась.
   – Эрик в больнице? – в проёме показалось узкое лицо, освещённое падающим из прихожей светом. – Что с ним случилось?
   – Он ранен, – сказал я. – Мы его навещали в больнице. Он написал вам письмо и просил передать.
   – Где оно?
   – Мы пройдём? – сделал я шажок, поняв, что возражений не будет.
   – Проходите, конечно, о чём речь, – заторопился хозяин. – Простите, что я вас тут держу.
   Он прошмыгнул в комнату, предупредительно распахнув двустворчатую дверь, украшенную многоцветным витражом. Бесшумно ступая по паласу, мы последовали за ним, попутно оглядывая выделявшееся благородством обстановки жильё. Герр Конн, обладавший вкусом хорошего дизайнера, обустроил хату в стиле спокойного интеллектуального изящества. Недорогая, но добротная мебель, плафон в виде расписного китайского фонаря, на стенах тёмные драпри.
   – Так где же письмо?
   – Извольте, – я подал писульку, наспех накарябанную Эриком под недовольное фырчание медсестры. – Мы присядем?
   – Конечно, – пробормотал Конн, впившись взором в бумажку.
   Он был заметно взволнован. О, Боже, возлюбленный в беде! – трагедия, достойная пера Шекспира, только вместо Джульетты на смертном ложе должен был находиться Меркуццио. Новые нравы новых времён. Герр Конн и в самом деле питал к Эрику достаточно пылкие чувства.
   Пользуясь случаем, я как следует разглядел дядюшку Альфа. На глазок возраст его определить было сложно: с равным успехом можно было дать как лет тридцать, так и под полтинник. Внешность ухоженная, но какая-то… потасканная слишком, что ли. Мелкие косметические дефекты тщательно маскировались. Сей господин внимательно следил за собой и даже пребывая в одиночестве был одет в отглаженные кремовые брюки, мохеровый джемпер и рубашку с круглым воротником, из-под которого красиво торчал аккуратно повязанный шейный платок-фуляр. Немецкая кровь и утончённая натура давали о себе знать.
   Закончив читать, Альфред Карлович поднял на нас влажные голубые вежды.
   – Как же это получилось? – негромко воскликнул он.
   – Хулиганы, – я не стал вдаваться в вымышленные подробности. В записке Эрик не указал причин, приведших его на больничную койку, и ограничился сбивчивыми признаниями в любви.
   – Проклятье, – надрывно вскрикнул дядюшка Альф, тонкие ноздри его трепетали. – Рольф, Рольф!
   Восседавший в кресле с совершенно каменной будкой Слава внешне никак не отреагировал на призыв к неведомому помощнику. У меня же на миг очко слиплось при мысли, что сейчас нас застукают таившиеся в соседней комнате меченосцы. И тут же отлегло от сердца: послышалось натруженное дыхание и к хозяину подбежал здоровенный восточно-европейский овчар с чёрным чепраком, выдающим знатную родословность. Пёс участливо подставил голову под ищущую утешения руку.
   – Как же так, как же так, – причитал Конн, нервно глядя животное по шерсти. – Почему же так получилось?
   – Никто не застрахован от уличной преступности, – вздохнул я, – а Эрик…
   – …Он такой ранимый! – удивительно точно подметил дядюшка Альф, лучше чем кто-либо знавший своего бой-френда. – Я теперь и сам убит. Расскажите, как его самочувствие.
   – Он очень слаб, – сказал я, – потерял много крови, но никакой опасности для жизни уже нет. Врачи подоспели вовремя. У него проникающее ранение брюшной полости, однако органы не задеты. Останется шрам. Скорее всего, неприятные последствия тем и ограничатся.
   – Кошмар, какой кошмар! – педераст чуть не плакал, от его румяных щёк пахло лавандой. – Завтра же я его навещу. Спасибо огромное, что вы приехали. Где он лежит?
   Я доходчиво растолковал, как попасть к Эрику, попутно отметив, что маслозадый ебун доведён до вполне приемлемой кондиции, дабы его можно было прокачать и добиться желаемых результатов.
   – Ну какое несчастье, – простонал Альфред Карлович, на него было жалко смотреть. Он скрупулёзно заносил мои наставления по больничному режиму в деловой календарь, вызывая невольное сопереживание. Пёс, вывалив язык, сидел рядом.
   – Он поправится, – мягким, располагающим тоном обнадёжил я.
   – Данке шён, – кивнул расчувствовавшийся Конн, не отрываясь от записи.
   Он закрыл блокнот и положил поверх него ручку.
   – Ах, что же я, глупая башка! – вдруг спохватился он, порывисто вставая. Выдрессированный овчар ничуть не удивился. Наверное, был привычен ко всяким странностям, творившимся в этом доме.
   Широко ступая, дядюшка Альф пересёк комнату, распахнул дверку стенного бара и достал из зеркального нутра его бутылку изысканной формы. О, это дело! Давно пора. Ну-ка, что пьют сотрудники вербовочной фирмы?
   – Прошу меня простить, – бормотал дядюшка Альф, водружая на столешницу бутылку и добавляя к ней три коньячных бокала.
   Мы со Славой придвинулись к столу. Корефан с прежним отсутствующим видом, а я – проникаясь заслуженным уважением к герру Конну.
   Должно быть, в самом деле любил он Эрика, коли без колебания выкатил, хоть и початый, графин «Реми Мартина» в самой наидостойнейшей его разновидности «Луи ХШ» пятидесятилетней выдержки, который я видел в магазине ценою под две тонны баксов.
   У меня аж слюнки потекли. Себе я до сих пор не мог позволить посмаковать столь дорогой коньяк. Дядюшка Альф же умел, по-видимому, угодить своим богатым поклонникам, чтобы они расщедрились на такой шикарный подарок. Впрочем, тому могло быть и другое объяснение. Эрик рассказывал, что ещё не так давно Альфред Карлович работал во Всероссийском художественном научно-реставрационном центре имени академика Грабаря и на досуге занимался восстановлением редких икон, да и сам ваял «под старину». А это тоже доход, и немалый.
   – Прошу… За здоровье нашего мальчика! – Конн элегантно откупорил бутылку и плеснул каждому классическую порцию – ровно по сорок граммов.
   Всё-таки он был большим педантом!
   – Охотно, – молвил я, поднося к носу бокал. Согретый теплом моих пальцев коньяк с расстояния полруки донёс до ноздрей пленительный аромат. – Я бы тоже согласился оказаться с распоротым брюхом, лишь бы друзья подняли за моё здоровье бокалы со столь божественным напитком!
   – Спасибо, – кивнул польщённый Альфред Карлович. – Но я бы предпочёл поднимать его за здоровье без такого ужасного повода.
   Приблизившись к «тюльпану» сантиметров до восьми, я обонял его вторично. Слава залпом заглотил дозу и даже ничуть не изменился в лице. Ну и пусть! Я постарался не обращать внимания на сей вопиющий факт варварского кощунства. Продолжая завораживающий ритуал, я описал бокалом круг под носом и погрузил нюхательный орган в «тюльпан», отчего мои обонятельные рецепторы пришли в экстаз. Велик был человеческий гений, создавший стол неземное великолепие!
   – Что же, Эрик, будь здоров! – прочувствованно изрёк я, пригубив «Реме Мартин».
   Альфред Конн смотрел на меня и в глазах его читалась солидарность тонких ценителей прекрасного, объединяющая оных вне зависимости от пола, национальности и вероисповедания. Это было эмпатия в чистом её виде.
   – Как вам? – спросил он.
   – Теперь Эрик просто обязан поправиться, причём, в кратчайшие сроки.
   Отставил незаконченный бокал. Хорошего понемножку, а прекрасного – и того меньше!
   – Бедняжка ничего не просил передать на словах? – поинтересовался заботливый дядюшка Альф, немного овладевший собой под воздействием старика Луи.
   – Де-юре: нет, – солгал я, ощущая себя отогретой за пазухой ехидной, выпускающей ядовитое жало, – а так, де-факто: очень беспокоился, что вы расстроитесь.
   Глаза маслозадого ебуна снова оказались на мокром месте.
   – Он знал, мой мальчик, – прошептал он, опустив ладонь на голову верного Рольфа. – Только ты один меня понимаешь, славный мой дружище!
   Рольф, похоже, действительно улавливал мельчайшие нюансы настроения хозяина – собачья морда прямо излучала искреннее сочувствие.
   – Временами поражаешься, наблюдая, как случай связывает воедино людские судьбы, – перешёл я к главной цели своего визита – сбору информации о работе фильтровщика истинных арийцев. – Эрик рассказывал, как вы повстречались. Пришёл искать работу по объявлению, а встретил вас.
   Конн грустно вздохнул и потянулся за бутылкой. Добивался я немного не такого эффекта, хотел навести на разговор о служебной деятельности, но решил не упускать возможности покайфовать на халяву и поспешно осушил бокал. Когда ещё представится такой случай? Радушный хозяин налил всем по сороковке. Похоже, меру знал в любом состоянии души.
   – Работа-работа, – поскольку выведать исподволь не получалось, со второго захода я решил зайти немножко в лоб, благо, озабоченное состояние оппонента позволяло допустить некоторую прямолинейность. – Эрик говорил, что вы – реставратор. Натура творческая и высокодуховная. Как же получилось, что вы, художник, стали каким-то сотрудником отдела кадров?
   – Обстоятельства распорядились, – лаконично ответствовал Альфред Карлович, настороженно глянув на меня.
   Бдительности у него могло хватить на целый отдел абвера. Поэтому я предпочёл не рисковать (всё-таки впервые друг друга видим) и сменил тему разговора. Я был уверен, что в удобный момент сумею перевести его в нужное русло. Ебуна маслозадого следовало прощупывать в ином направлении – в области искусства. Я знал, что Конн увлекался поздней немецкой готикой, на этом и решил его зацепить.
   – Э-э, между прочим, Альфред Карлович, – более деловым тоном начал я новый натиск, – не могли бы вы меня меного проконсультировать в области церковной скульптуры? – и, заметив, как дядюшка Альф навострил ушки, продолжил, не давая ему вставить ни слова: – Есть у меня дома деревянная статуэтка Девы Марии из одной саксонской кирхи. Мне она досталась случайно, ну, вы понимаете, – многозначительно приподнял я бровь, прозрачно намекая, что вещица краденая; реставратор мою гримасу истолковал правильно. – Специалисты сказали, что это век пятнадцатый. Она за давностью лет немного повредилась: краска облупилась, пообломалась кое-где.
   Пока я тарахтел, Альфред Карлович зачарованно подавался всем корпусом ко мне. У него побелел кончик носа.
   – Если бы вы согласились уделить мне немножечко внимания, я завёз бы вам скульптурку на реставрацию. Она небольшая – около полуметра, сзади полая, поэтому растрескалась лишь самую малость. Вы бы сумели её восстановить, если только не бросили это занятие?
   Я бы вам неплохо заплатил или же вы за проценты помогли мне её реализовать, если желаете, а?
   Конечно же он желал. Глаза дядюшки Альфа горели и даже круглому дураку было ясно, что голова занята уже другими мыслями, отличными от прежних забот. И о возможности того, что я сую нос не в своё дело, он больше не думал. Реставратор крепко сидел на крючке.
   Слава взглядом мне семафорил, мол, давай прижмём фашиста, но я продолжал гнуть своё, согласия не выражая. Никакого насилия! Конна можно было брать голыми руками. Я сумел его уболтать и гордился своим достижением. Статуэтка как таковая не существовала, вся история была чистой импровизацией. «Остапа несло».
   – Интересно было бы взглянуть, – выпалил Альфред Карлович.
   – Я бы вам её привёз, она лёгкая. Только я должен знать, что вы возьмётесь. Не хотелось бы лишний раз статуэтку таскать – слишком хрупкая стала. Она из ореха, а он местами подгнил, всё-таки пятьсот лет – не шутка. Её уже когда-то реставрировали, подклеили изнутри холстом, но это было давно и я хочу отделать её как нужно. Мне один собиратель церковной утвари набивается в покупатели, но цена меня не устраивает. Она вроде бы приличная, только я думаю, что можно выгоднее продать, если устранить дефекты фигурки.
   – Я возьмусь, – уверенно заявил Альфред Карлович. – Мне попадали на реставрацию предметы после такого самодеятельного ремонта, что волосы дыбом вставали. Холстовые латки ещё не самое страшное. Дерево, конечно, сыпется и жучок его ест, но эти изъяны устранимы. Посидим, поглядим. Отгулов возьму.
   В нём заговорил специалист.
   – А как же в офисе, не возникнет затор от наплыва желающих? – свернул я на нужную тему.
   – Ах, есть кому присмотреть, – отмахнулся Конн.
   – А справятся?
   – Было бы с чем, для этого навыков не нужно, разве что пальцем в клавиатуру тыкать, – с апломбом нереализовавшегося специалиста заявил Альфред Карлович. – Установочные данные клиента в компьютер загнал, а дальше машина делает. Программа сама сортирует, потом результат выдаёт – кого за дверь, кого куда.
   – Чем же Эрик не подошёл? – с наигранной обидой за компаньона осведомился я, почуяв, что мы зацепились языками.
   – По параметрам, – охотно откликнулся Конн.
   – Мордой не вышел?
   – Не совсем. Не то чтобы мордой, хотя пластометрия тоже подкачала. Там психологический фактор имеет важное значение. Эрик неадекватен, авантюрист, свободу любит, – дядюшка Альф вдохновенно закатил глаза, – но этим он интересен, а наши мальчики скучны. Хотя очень исполнительны, – добавил он плотоядно. Небось, не одного белокурого братка использовал в личных целях.
   Воспользовавшись паузой, я поднёс к губам «тюльпан» и ополовинил его жгучее содержимое, хранящее жар угасших полвека назад солнечных лучей.
   – Кем вам… доводится Эрик? – с ноткой ревности спросил маслозадый ебун и по лакуне в середине фразы я внезапно просёк, что так так со Славой и не представился, а также понял, что и Конн это понял.
   – С Эриком у нас чисто рабочие отношения, – я поспешно расставил точки над «i», – с ним мы, в некотором роде, коллеги. Меня зовут Илья. Он вам, наверное, рассказывал, при каких обстоятельствах были найдены Доспехи Чистоты.
   – Да, – несколько более прохладно ответил дядюшка Альф, поправляя фуляр. – Кстати, вы реализовали вашу находку?
   Река разговора покинула нужное русло и грозила вот-вот превратиться в бурный поток.
   – Пока нет, – бледно улыбнулся я, – не пришли с покупателями к единому мнению.
   Стало ясно, что задушевной беседе наступил конец и надо покидать гостеприимного хозяина. Гестаповские методы к маслозадому ебуну применять не имело смысла – в конторе он занимал весьма низкую ступень и вряд ли был посвящён во что-то существенное. Его даже не поставили в известность о результатах «стрелки». Для него мы со Славой были знакомыми Эрика, доставившими весточку из больницы, и я хотел, чтобы мы такими оставались в дальнейшем. Я демонстративно посмотрел на часы.
   – Ба, да мы засиделись, – я поднял бокал и с сожалением исчерпал его до дна.
   – Время всегда летит незаметно, когда получаешь удовольствие, – узкая ладонь дядюшки Альфа ласково провела Рольфу между ушей. Овчар с глухим стуком захлопнул пасть, потом снова задышал.
   – Мы вас, должно быть, слишком задержали, Альфред Карлович, да и нам пора.
   Я встал с кресла, окинув прощальным взглядом бутылку стоимостью с автомобиль. Я знаю толк в коньяках. «Реми Мартин» был потрясающий. Ради такого наслаждения я был готов снова бросить вызов «Светлому братству», да ещё и «Великому белому братству» впридачу с Марией Дэви Христос во главе.
   Мы вышли в прихожую. Рольф деликатно обнюхал мою штанину. Он был очень воспитанной собакой.
   – Спасибо, что заехали, – сказал Альфред Карлович.
   – Не за что, – по-простецки откликнулся я, – мы ведь с Эриком коллеги.
   – Он мне очень дорог, – с подкупающей откровенностью заявил Конн. – Я завтра обязательно его навещу, обязательно.
   Трогательно. Впрочем, дела сердечные… Не мне судить.
   – До свидания, – сказал я. – Насчёт статуэтки непременно вам позвоню. Эрик дал мне номер вашего телефона.
   – Я буду ждать, – с оттенком кокетства кивнул дядюшка Альф. – Всего вам хорошего.
   – Угу, – попрощался Слава.
   Как и договорились, за всё рандеву корефан не произнёс ни слова.
   – Ну чего, много выудил? – спросил он, когда мы забрались в «Волгу».
   – Надо подумать. Москва не сразу строилась.
   – Ну, думай, – Слава запустил двигатель.
   Время было ещё не позднее и я решил заехать к маме. Давно у неё не был. Слава не возражал. Визит по месту прописки нам ничем не грозил. Эрик, написавший отказное заявление, устранил возможной интерес милиции к моей особе, а «светлые братья» могли искать меня только по месту жительства, карауля у парадного. И хотя мамин дом был почти рядом с моим, напороться на случайный дозор я не боялся. Наружное наблюдение – дело хлопотное. Не станут меченосцы выставлять посты где попало, по всем возможным адресам.
   …Старательные, надёжные молодые люди, истинные арийцы, схожие меж собой как солдатики из коробки. Стойкие оловянные солдатики, и сердца у них оловянные, и глаза стеклянные, а мозги деревянные.
   Что за Общество? Что за племя? «Здравствуй, племя молодое, незнакомое». Чую, придётся познакомиться. Сегодня к этому был сделан шаг, махонький. Колоть ебуна маслозадого я не стал, и правильно. Насильно мил не будешь. В следующую нашу встречу я надеялся выведать у него куда больше. Пусть даже завтра, навестив Эрика, дядюшка Альф узнает, кто мы такие. Помехой сие не станет. Касательно дальнейших взаимоотнощений с клерком «Светлого братства» у меня имелись некоторые планы.
   Остановившись ненадолго у магазина, где я прикупил всякой всячины, Слава высадил меня у парадного и направился домой – развлекать женщин, для чего имелся клюквенный «Полар». А я потопал проявлять сыновью заботу.
   Дав серию звонков – четыре коротких – наш семейный сигнал, я изобразил на лице чистейшую радость. Мимические мышцы, привыкшие за последнее время к совершенно иным гримасам, повиновались неохотно.
   – Здравствуй, мама! – я шагнул через порог, шурша магазинными пакетиками.
   – Здравствуй, сынок. Почему один, где Мариночка?
   – Дома, – я лучезарно улыбался, не уточняя, у кого именно и по какой причине находится супруга. Незачем расстраивать маму, – а я ездил по делам и на обратном пути, повинуясь спонтанному побуждению, завернул к тебе, минуя свои пенаты… Да и просто хотелось пообщаться с тобой, мама, без лишних глаз.
   – Мариночка тебе не чужая, – строго заметила мама, всегда стоящая на страже интересов жены, но я знал – случись что, она обязательно примет мою сторону.
   – Но ты гораздо роднее.
   – Вы, часом, не поругались? – маминой подозрительности не было предела.
   – Часом, нет. Серьёзно, нет, – заверил я. – Просто мне хотелось придти домой, а не как в гости.
   Мы обнялись, мама понесла на кухню магазинные пакеты – готовить ужин, а я отправился в свою комнату.
   В уголок детства. Здесь каждая вещь напоминала о далёкой жизни, кажущейся теперь светлой и безмятежной. Детство всегда кажется радостным, хотя оно на самом деле не самая счастливая пора. Детство, юность, небольшой период после окончания Университета… Пока я не нашёл крупный клад, на который смог купить и обставить своё нынешнее жильё; за который по навету подельника получил срок. Потом были другие находки, завелись деньги, я обрёл самостоятельность, о чём долго мечтал, только вот безмятежность исчезла. Кладоискательский фарт положил ей конец. «Crescentem sequitur cura pecuniam» [11 - С ростом богатства растут и заботы. (лат.)] Появились заботы, богатство требовало защиты и пришлось лить кровь. Сокровища испокон веков омывались ею и, возжаждав их, я оказался втянут в бесконечный круговорот. «Чёрная археология» – монета о двух сторонах. Об изнаночной как-то не особенно задумывался, когда начинал рыть могильники. За несколько лет сие занятие здорово изменило меня. Кем я стал? Сражающимся за выживание уркой под девизом: умри ты сегодня, а я завтра? Гнетущая картина. Со стороны глядеть на себя всегда неприятно, но полезно. И хорошо, когда есть такие вот заповедники детства, где сделать это гораздо легче, нежели в привычной обстановке.
   Интересно, отказался бы я от своего первого крупного клада, если бы знал, к чему это приведёт?
   Улыбаясь, я приблизился к книжному шкафу и не торопясь провёл пальцем по корешкам двадцатитомника «Археология СССР с древнейших времён до наших дней». Пыли, надо заметить, на них не было – налицо мамина забота. Она всегда приветствовала моё увлечение историей, тягу к которой я испытываю с малых лет. В детстве я был буквально захвачен Римской Империей, интерес к ней доходил до фанатизма; я ведь до сих пор иногда думаю на латыни. Нет, не стал бы я отказываться от этой сучьей жизни, до которой докатился, гонимый кладоискательской Фортуной. Видимо, «чёрная археология» всё же мой путь, на который я даже не становился – он сам избрал меня. Словно я был рождён для того, чтобы копать и находить. Такова моя судьба, и я пройду этот путь до конца.
   – Чем занимаешься, сынок?
   Мамин голос вывел меня из раздумий.
   – Cogito, – ответил я. – Ergo sum. [12 - Мыслю. Следовательно существую. (лат.)]
   – Один умный человек, академик, говорил: «Мыслю, тем и существую», – мама понимала мою латынь, хотя и относилась к ней с долей иронии, как к причуде любимого чада. – А у тебя как дела обстоят с наукой?
   – С наукой, – ответил я, – у меня дела обстоят хорошо. С наукой мы дружим.
   – И всё? – разочарованно спросила мама.
   – И всё, – подтвердил я. – В более тесные отношения с теорией мешает вступить огульное увлечение практикой. Ты же меня знаешь.
   Я помог маме накрыть на стол. Она как-то удивительно быстро ухитрилась обернуться со стряпнёй. Получилось обильно, красиво и вкусно. После ксениной «коммуналки» вдвойне приятно было оказаться в родной, милой сердцу домашней обстановке. Я немного пожалел, что Маринка лишена сейчас этого удовольствия, но втайне радовался – на нашем маленьком семейном празднике она была бы лишней.
   – С маринкиной роднёй я теперь на дружеской ноге, – похвалился я своими успехами в области семейной дипломатии.
   – Это правильно, – тёщу с тестем мама видела только на нашей первой свадьбе. Её они наверное представлялись кем-то типа австралийских антиподов или другого, малоизученного по причине крайней изолированности народа. – Надо будет собраться нам всем вместе. Какой праздник ближайший?
   – Новый год, – буркнул я.
   Устраивать посиделки не хотелось, чтобы не загружать маму новыми моими проблемами, которые обязательно всплывут при разговоре с родственниками. А молчать они не будут, домашний Колизей произвёл слишком сильное впечатление, чтобы не поделиться им с матерью шоу-мэна. «Вон какой у вас сынок, настоящий гладиатор! – Гладиа-атор?! Надо же, как интересно. Ну-ка, ну-ка, сынок, поделись секретом.» Нет уж, дудки! Ни о каком ристалище мама не узнает. Я и так доставил ей немало хлопот.
   – И всё же так нельзя, Ильюша, – с мягким укором сказала мама, – они ведь наши родственники, а я их даже совсем не знаю. Надо позвонить им, вместе обсудить, когда мы встретимся. Можно пригласить в гости к нам.
   – Надо будет как-нибудь, – туманно ответил я.
   – Тогда зачем откладывать в долгий ящик, звони сейчас, – предложила мама. Она не знала, на что меня толкает.
   – После десяти вечера – некультурно.
   – Ещё не вечер, – кинула взгляд мама на часы, предательски тикающие на стене. – Иди, звони сейчас, тогда успеешь сохранить приличия. Ты ведь без понуканий никогда не соберёшься.
   – Ох, всё из-под палки, – вздохнул я и поплёлся в прихожую, где стоял телефон. Отговорок мама не принимала, упрямство у нас – черта наследственная. Пусть будет как ей угодно. Повинуюсь. Уговорю потом Валерию Львовну не распространяться о побоище. Надеюсь, поймёт.
   Трубку снял тесть.
   – Илья? Хорошо, что вы позвонили.
   Голос его был полон энтузиазма. Мне это не понравилось.
   – Я не поздно? – выразил я готовность немедленно прервать связь.
   – Нет-нет, нормально, – затараторил Анатолий Георгиевич. – Что-то я вас долго не могу найти. Звоним вам, звоним, никто не отвечает.
   – Мы с Мариной переехали погостить, – доступно намекнул я. – Ну, вы понимаете, в связи с тем случаем…
   – Скрываетесь, – обрадовался тесть. – Осмотрительно, хвалю. Даже не буду спрашивать, в целях конспирации, у кого.
   Доктор наук дорвался до игры в шпионов и теперь резвился как ребёнок. Слушать его лепет было невыносимо.
   – Я вот по какому поводу звоню, – стараясь оставаться вежливым, начал я. – Грядёт день рождения Марины. Давайте соберёмся в семейном кругу. Моя мама придёт.
   – Встретиться бы не мешало, – тесть явно пропустил мои слова мимо ушей, он был слишком увлечён чем-то своим. – Я добыл для вас информашку по незваным гостям.
   – Что?! – вырвалось у меня. Наверное излишне громко, но я не был готов к подобным сюрпризам. – Что за ин… Откуда?!
   – Это же «Светлое братство», верно? – с неподдельным восторгом, в который его привело моё замешательство, выдал Анатолий Георгиевич. – Им сейчас занимается шестой отдел РУОП. Эти, из братства, очень крутые ребятишки. «Светлое братство» находится в тесном контакте со структурой Алексея Леминга. Она зарегестрирована в Санкт-Петербурге весной девяносто седьмого как общество с многообещающим названием «Справедливость». Вполне в духе Леминга. Улавливаете, какие верхи?
   Он так тараторил, словно боялся, что связь прервётся и самое главное останется недоговорено.
   – Откуда вы это узнали? – холодно спросил я.
   Заигравшийся в разведчиков тесть был опасен.
   – Сообщили, – кокетливо ответил он.
   – Кто сообщил? – уже иным тоном, сухим и деловым, осведомился я.
   – Ну-у, после известного вам инцидента я принял некоторые меры предосторожности, – посерьёзнел тесть, восторженность его померкла. – Врага следует знать, чтобы победить, верно? Я рассказал об этом своему знакомому, который работает в милиции. Мой знакомый из главка заинтересовался.
   – Зачем вы это сделали? – простонал я.
   – Считаю, что врага надо знать в лицо.
   Весть о взаимодействии «Светлого братства» со структурой брата известного политического деятеля явилось для меня откровением. И откровением неприятным. Кто же знал, что меченосцы так круто стоят! Объединённые в тайный Орден носители генофонда северной протонации казались чем-то мифическим, но общество коммунистического толка, ставящее целью восстановление справедливости, как это у красных водится, во благо народа, имело под собой твёрдую почву. Сам я волен был нафантазировать что угодно, но когда личные домыслы получают подтверждение из уст независимого источника, становится страшновато.
   – …Так что лечь на дно, затаиться – самое умное, что вы могли сделать.
   – Марина в безопасности, – интуитивно уловив продолжение, невпопад ответил я. Тесть, оказывается, что-то говорил, только я прослушал.
   – Я не знаю, что вас связывает со «Светлым братством», только это очень сильная система, – произнёс Анатолий Георгиевич. – Воевать с ними, как вы делаете, не надо. Они вам не по зубам, а мне не хочется, чтобы дочь овдовела. Считаю, вам следует пообщаться с моим знакомым. Милиция – это силовая организация, действующая на законных основаниях. Вы можете любить её или не любить, но с ней надо сотрудничать.
   – Обязательно подумаю, – дипломатично бортанул я вопрос сотрудничества с мусарней. – Кстати, каким боком там шестой отдел замешан? Он, если не ошибаюсь, занимается рэкетом.
   – Это та ещё история, – тесть был заметно доволен тем, что получил возможность поделиться строго конфиденциальными сведениями. Таким образом причастность к владеющему ими кругу лиц, ранее недоступному, придавала доктору наук значимости. – РУОП занялся «Светлым братством» после того, как председатель Комитета по приватизации Ленинградской области получил в феврале девяносто седьмого года послание следующего содержания: «Уважаемый Игорь Анатольевич Расс, мы Вам настоятельно рекомендуем отвлечь Ваш влиятельный взор от Подпорожского района, иначе воздействие может быть вполне радикальным». Но не само послание, а бумага, на которой оно было выполнено, привела господина Расса в сильнейшее расстройство. Как в прямом, так и в переносном смысле. Он занедужил в своём кабинете, прямо за столом, на котором обнаружил письмо. От переживания у него временно отнялась левая нога. Надо ли говорить, как он огорчился! Дело в том, что послание было выполнено на бумаге, на которой печатаются акцизные марки: тонкой, но непрозрачной, снабжённой защитной металлической нитью, бумаге особой фактуры, не дающей продавлением оттисков при писании на ней. Такая бумага производится в Западной Германии, в Россию поступает в виде рулонов и расход её ведётся под строгим контролем. Тонкий намёк с использованием недоступной спецбумаги достиг желаемого результата. Продемонстрировав в мелочах свои большие возможности, «Светлое братство» заставило считаться с собой. К изложенным в форме ультиматума рекомендациям влиятельной организации приходилось прислушиваться, тем более, что речь шла об очень серьёзных вещах.
   – О каких же? – спросил я, поскольку тесть многозначительно замолчал.
   – О разработке азано-кремниевой радивоцелпи.
   Теперь настала пора ненадолго примолкнуть мне. Хорошо, что я не видел лица собеседника – разбил бы его вдребезги! Наш телефонный разговор явно затягивался. Мама не беспокоила, ждала, и я знал, что она с интересом прислушивается. Поэтому я счёл нужным поторопиться и, проглотив незнакомое слово не жуя, спросил о главном:
   – Почему РУОП взялся за именно «Светлое братство», послание было подписано?
   – Не совсем, – с хитрецой ответил Анатолий Георгиевич. – Эти ребята отличаются своеобразием. На бумажке стояла печать. Герб. Круг в виде Уробороса. Знаете, Илья, такой древнеперсидский символ в виде змеи, пожирающей собственный хвост?
   – Yes, of course [13 - Да, в курсе (англ.)], – согласился я, умозрительно начиная представлять эмблему.
   – От головы змеи, которая находится наверху, стоит вертикальный обоюдоострый меч: широкий, с тремя кровостоками на лезвии, на нём распят Христос. Рукоять венчает круглый набалдашник со свастикой.
   Я содрогнулся. Таким мечом меня самого недавно едва не зарезали.
   – Внутри круга, за мечом расположен знак в виде шести стреловидных листьев, напоминающий тот, которым царь Соломон опечатывал свои легендарные шахты, – чувствовалось, что Анатолий Георгиевич излагает по памяти виденный им предмет. – Между нижними и средними листьями по обеим сторонам меча находятся два раскрытых глаза, а под верхними листьями имеется надпись «Светлое братство», выполненная по-русски готическими буквами с наклоном влево.
   Каждое слово стороннего подтверждения моих гипотез придавливало меня к земле.
   – Сама печать чёрная, слегка смазанная, – увлечённо продолжал перечислять запомнившиеся признаки Анатолий Георгиевич, память у него была тренированная, математическая. Рассказ впечатлял, несмотря на полное незнание терминологии. Просто маринкин отец никогда не изучал геральдику. – Экспертиза, сделанная по оттиску, показала, что печать, которой он выполнен, изготовлена из меди около ста лет назад.
   – Старое наследие, – сказал я.
   – Наследие царского режима, – хихикнул Анатолий Георгиевич.
   – Да нет, царский режим тут не при чём, – медленно произнёс я. Голова работала в бешеном темпе. – Мне кажется, истоки следует искать в русских ариософских обществах конца девятнадцатого века.
   – Откуда в то время взяться свастике? – удивился тесть. – Фашизм образовался много позже.
   – Ну, фашизм и фашистская символика – понятия разные, – заметил я. – Свастика – это вообще-то древний знак Солнца, в различных вариантах исполнения присущий многим народам. В Европе широкое распространение получил благодаря трудам Блаватской, популяризовавшей оккультные формы индуизма и буддизма. Отсюда же, наверное, глаза, а также печать царя Соломона.
   – Меня ввело в заблуждение то, что свастика точь-в-точь как у фашистов, – признался Анатолий Георгиевич.
   – То есть буквами «Г»? – уточнил я. – Странно. Как правило, оккультным обществам прошлого века более свойственна направленная в другую сторону свастика, обозначающая порядок и процветание. Та свастика, что украсила штандарт НСДАП, символизировала распад, хаос. Хотя, – философски добавил я, – всё зависит от точки зрения, как на свастику смотреть, сверху или снизу. С одной стороны она такая, с другой – диаметрально противоположная.
   – Но ведь в различных обществах мог быть принят и «фашистский» вариант?
   – Безусловно, – согласился я. – Кстати, должен заметить, что первые профашистские идеи были завезены в Россию из Германии в тысяча восемьсот восьмидесятом году. При царе-батюшке свободы было больше. У нас спокойно функционировали западные оккультные организации. Видимо, тогда же было основано «Светлое братство» и вырезана достопамятная печать. А сейчас это Братство возродилось, благо, национальная идея опять в чести. В своё время импорт ариософии – учения об исключительности высшей белой расы – привёл к созданию «Чёрной сотни». Ныне снова появились военизированные отряды агрессивно настроенных патриотов, радетелей за спасение русского народа. Со всеми вытекающими из этого последствиями: расовой сегрегацией, антисемитизмом и прочими достижениями гремучей мысли. Истории присуща цикличность.
   – Вы историк, вам виднее, – признал тесть мою правоту. – Значит, вы полагаете, что возродившееся «Светлое братство» могло быть в прошлом одним из филиалов «Чёрной сотни»?
   – Ну, филиалом не филиалом… Может быть, Братство в сотенный список и не входило. Другое дело, что для организации жидовских погромов могло поставлять боевиков. Активная «Чёрная сотня» это ведь не обособленное Общество, а сборное войско из различных патриотических союзов вроде «Союза Михаила Архангела». Ради благого дела бойцы объединялись с себе подобными. Это и есть изначальный принцип фашизма. Того, классического, итальянского «fascimo». По-итальянски «fascio» – пучок.
   – Извечная тема объединения, – заключил маринкин отец.
   – Покуда мы едины – мы непобедимы! – процитировал я песнь чилийских коммунистов.
   – Илья, у меня телефон уже просят, – виновато признался Анатолий Георгиевич. – Давайте закругляться.
   – Ну, о’кей, – сказал я? – Беседа с вам была чрезвычайно познавательна.
   – Аналогично, – ответил тесть. – Я рад, что вы мне позвонили.
   И уже распрощавшись и положив трубку, я вспомнил, что так и не передал приглашения. Ради чего, собственно, и звонил.
   – Содержательно поговорили, – насмешливо констатировала мама, появляясь из комнаты. Конечно же, она слышала всё до последнего слова.
   – Извини, мам, так уж вышло. С этими родственничками ничего по-человечьи не сделаешь. Слово за слово, сам не заметил, как перескочили на другую тему.
   – Счастливые часов не наблюдают, – не без доли ехидности заметила мама.
   – Сколько же мы болтали?
   – Минут сорок.
   – М-да… Ну, что поделать, – развёл я руками, – так уж получилось.
   Но, как бы там ни было, цели своей я достиг – встреча родителей отложилась на неопределённое время.

8

   Проснулся я оттого, что мне в ухо залез клоп. Выковыряв паразита, я прижал его к ногтю и казнил как врага народа – только кровь брызнула в разные стороны. При всех своих прелестях, жилище моего друга изобиловало насекомыми.
   Почёсывая искусанные ноги, я сел на кровати. Рядом безмятежно сопела Маринка. Мёрзли неприкрытые одеялом плечи – летние ночи в Питере частенько выдаются прохладными. Чтобы согреться, я крепко растёрся ладонями, уткнул подбородок в колени и уставился взглядом в сумеречное предрассветное окно.
   Не спалось мне вовсе не из-за клопов. Шкурой я чувствовал, что сообщил мне по телефону тесть информацию, от которой головы летят. Слава вчера по этому поводу сказал:
   – Мелет до хрена твой тесть. Напрямую открытым текстом шпарит. Хоть бы тёщи постеснялся, что ли.
   – Да, к сожалению, – с неудовольствием отметил я. – И знакомый у него болтливый попался. Не иначе как у мусоргашника за бутылкой язык развязался.
   – Язык, он враг первостатейный, – наставительно изрёк корефан, – ну ладно, мусор по пьяни растрепался, а тесть-то твой куда суётся? Таким макаром можно запросто без головы остаться.
   «М-да, – я не мог не согласиться с другом, – меченосцы способны в два счёта секим башка устроить. Например, чтобы тот же самый вредоносный орган не болтался как в дурном колоколе. Решив раззвонить весьма конфиденциальные сведения, к которым случайно получил доступ, Анатолий Георгиевич подвергает себя немалому риску. Да не себя одного, звонарь несчастный! „Светлые братья“ давно показали склонность к радикальным мерам.»
   – Вольному воля, – молвил я вслух. – Тестю сразу рот не заткнёшь. Он, в силу своей непуганности, в жизни разбирается слабо и готов без опаски встрять в самый невероятный блудень, никакой угрозы не замечая и не подозревая даже, что таковая вообще может иметь месть. Вчера по разговору я сие понял. Моя стычка с налётчиками его ничему не научила. Тёщу, разве что. Она у него в оконцовке телефон отобрала.
   – Ходит птичка маленькая по тропинке бедствий, не предвидя для себя никаких последствий, – вспомнил песенку Слава.
   – Что-то вроде того, – сравнение было исключительно точным. – Ты, кстати, не в курсе, что из себя представляет азано-кремниевая радивоцелпь?
   – Без понятия, – пожал плечами корефан.
   – Так я и думал, – вздохнул я.
   – А эта радио… чё за пиздула такая? – любознательно осведомился Слава.
   – Полезное ископаемое, надо полагать. Раз его из шахты добывают.
   – Логично, – заключил Слава.
   Мы пили чай на кухне. Дамы прекрасно проводили время у телевизора, оставив нас откровенничать о делах наших скорбных.
   Дела были скорбные. Замочив арийца, Слава поставил на нашей компании крест. Я не верил, что «Светлое братство» интересуют только Доспехи Чистоты, как бы Эрик сего не утверждал. Детям Солнца нужен не только волшебный амулет, им, наверняка, требуются и наши головы. Как же я влип! «Наступил одной ногой, а в говне уж по уши».
   – Надо что-то думать, – я посмотрел на друга, – надо что-то делать. Иначе вилы [14 - Вилы – здесь: безвыходное положение, конец (жарг.)]…
   При слове «вилы» корефан нехорошо улыбнулся. Любую опасность он воспринимал как вызов.
   Впрочем, это и помогало ему побеждать.
   Преодолевая озноб, я тихонечко слез с кровати и подошёл к стоящей в углу сумке, в которой лежали Доспехи Чистоты. Чем они так привлекли арийцев?
   Осторожно, чтобы не разбудить Маринку, я освободил от сумки латы и разложил на полу. Присел на корточки и бережно провёл пальцем по массивным кованным пластинам. Даже на ощупь Доспехи Чистоты казались чем-то исключительно надёжным, крепким, по-старинному добротным средством защиты. Хотелось надеть его и почувствовать себя в безопасности.
   Я с трудом подавил искушение. В темноте Доспехи дарили мне откровение. Раньше, когда я поднимал их с изголовья захоронения чудо-богатыря, держал дома, чистил от могильного праха, стремления облачиться в них как-то не возникало. Доспехи были экспонатом, предназначенным на продажу. А товар – он и есть товар: несмотря на впечатляющую легенду и экзотическую обстановку, при которой был найден, он продолжал оставаться предметом торговли, не возбуждая ровным счётом никаких чувств. Теперь это барыжное оцепенение прошло. Я улыбался, трогая Доспехи. Они словно излучали первозданную мощь, и я отлично понимал смелость древних викингов, безудержно прущих на врага под защитой подобных лат. В них можно было сокрушить кого угодно.
   Даруя неуязвимость, Доспехи Чистоты звали на ратные подвиги.
   – Илья!
   Я оглянулся.
   – Ты чем там занимаешься? – послышался из темноты голос Маринки.
   – Чем я занимаюсь?
   В самом деле, разглядывание Доспехов во мраке ночи – действо более чем странное. Как доступно объяснить жене, что я проснулся и захотел подумать? Сходу это сделать проблематично. Я не стал заниматься ерундой.
   – Сейчас иду, – придвинув Доспехи (а они, надо сказать, тяжёлые – килограммов двадцать) к стене и накрыв их шторой, я скользнул к Марине под одеяло.
   – Ты чего встал?
   – Клопы кусают, – для пущей достоверности я поскрёб ногу.
   – Меня тоже заели, – пожаловалась Маринка. – Надо будет Ксюхе дезинфекцию провести. Спрашивается, куда она смотрит, медик всё-таки.
   – Надо будет, – поддакнул я. Вмешательство жены оборвало процесс «общения» с изделием мастеров сказочного острова Туле. Доспехи улеглись ждать своего часа, а облагодетельствованный их находкой археолог отправился спать с верной спутницей жизни.
   Со стороны могло показаться, что у них всё складывается идеально.
//-- * * * --//
   С утра я заехал к Боре. Менты меня не искали, компаньон мог поклясться – он почти сутки дежурил у дверного глазка. Значит Эрик не соврал относительно заявления. «Светлое братство» всеми средствами старалось избежать огласки.
   Борю я нашёл изрядно задёрганным. Наверное, от постоянных тревог. Папочки-алкаша дома не было, синьор загуливал по синим делам у ближайшего винного магазина. Боря убивал время перемоткой рыболовных снастей. В отличие от отца, ежедневная разгонка спиртным ему пока не требовалась.
   – Привет, – кивнул чмудак лобастой головою, пропуская меня в квартиру. На потёртой клетчатой рубахе болтался трофейный знак – пальма со свастикой. Под Ленинградом воевали не только итальянцы с румынами, но и передислоцированные из Африки головорезы роммелевского корпуса.
   Мы разместились в комнате. На столе в беспорядке валялись крючки, дощечки, мотки крашенного марганцовкой шнура и огромные свинцовые грузила. По соседству с аудиоцентром расположился пулемёт, и непонятно было, то ли компаньон открыто забил болт на милицию, то ли чего-то сильно боится. Последнее было более вероятно – из патронника МГ торчала заправленная лента, сбоку был пристёгнут снаряженный короб. Впрочем, второе вовсе не исключало первого. Это ж как сильно надо испугаться, чтобы держать, не стремаясь запала, приготовленный к бою ручник. Вероятно, общение со вспоротым подельником впечатлило его.
   – Партизанить готовишься? – обозрел я его сборы.
   – Да так… – судя по тому, как смутился Боря, я попал в яблочко.
   – Куда надумал дёрнуть?
   – Пока не решил, – Боря взял моток стальной жилки, кусачки и стал накручивать поводок. – Может быть на Мёртвое озеро.
   – Там же рыбы нет!
   – Во Мсте есть.
   – Ню-ню, – ответствовал я. – Пулемёт тоже зацепишь, труженник-воин?
   – Зачем, ружьё есть, – зыркнул Боря из-под густых бровей, – для охоты больше не надо.
   – Ню-ню, – тщание компаньона занять демонстративно отстранённую позицию вызвало у меня злую иронию. – Когда думаешь вернуться к родным пенатам?
   – Там видно будет, – философски ответствовал Боря. – Не стоит торопить события.
   – А кто их торопит? – я подошёл к столу, взял в руки бесхозный штырь. Один его конец закручивался в кольцо, другой был заточен. – Что это у тебя?
   – Надо, – ответил хозяйственный Боря.
   – Зачем?
   – Для донки.
   – Рыбачок… – Боря всерьёз вознамерился меня бросить, это и раздражало. – Лично я на свой крючок кроме триппера ничего не ловил.
   – Кому что, – миролюбиво рассудил компаньон, откусывая проволоку. – Лично мне жить охота, поэтому я не буду переть на рожон и тебе не советую.
   Получается, что я утратил всякий авторитет. В условиях крайней опасности чмудак принялся думать своей головой.
   – Ну что ж, флаг тебе в руки, – сказал я. – Мне не меньше твоего хочется жить, а поскольку есть с кем, то жить регулярно. Для этого нужны деньги. В лесу их не заработаешь, хоть обловись на своей рыбалке. Я остаюсь в городе, буду решать вопросы. Да и Эрика бросать как-то не по-товарищески. Если уж начали работать вместе, надо поддерживать попавшего в беду коллегу.
   – У Эрика есть папа с мамой, – поднял на меня глаза Боря, – да ещё любовник впридачу, они ему пропасть не дадут. А у меня – сам видишь. Да и голова, она одна. Что если с плеч долой?
   – Вот об этом раньше надо было думать, – напомнил я, – когда без моего ведома находку впаривать поспешили. Кто тут что говорил насчёт событий, господин торопыга? Слушались бы моих советов, не пришлось сейчас ноги уносить.
   – Впёрся так впёрся! – горестно вздохнул Боря. – Жизнь не бывает без чёрных полос.
   – Бесспорно, – ответил я. – Но особенно много этих полос случается, когда намеренно создаёшь проблемы.
   – Ничего не поделаешь, – настойчиво продолжал гнуть своё подельничек. – Такова жизнь. А чёрную полосу целесообразнее пересидеть. Я поеду в лес.
   – Вольному воля, – заключил я. Штырь мне понравился. Был он увесистый, из калёного прутка-пятёрки, и я положил его в карман. – Спорить не буду. Твоя жизнь, тебе решать. Ну, я пошёл, закрой за мной дверь.
   Боря не возражал, что я скоммуниздил предназначенный под снасть штырь. А мне было нужно его украсть для самоутверждения. Компаньон был так заинтересован в моём уходе, что не осмелился перечить. Он проводил меня до прихожей. Не прощаясь, я поскакал вниз по лестнице. На дверь своей квартиры даже не обернулся. В данный момент делать там было совершенно нечего.
   Компаньоны, по ходу дела, отфильтровывались. Оставались друзья. Настоящие. «Вот мы вдвоём, опять у нас потери». Сучья жизнь, чего же вы хотели?! Я хотел, чтобы «Светлое братство» куда-нибудь похерилось. Жить постоянно на нервяке оказалось весьма мучительно.
   Сев в «Ниву», я вытащил из-за пазухи АПС и положил между сиденьями, прикрыв тряпкой. Таскать на себе здоровенный кусок железа было довольно обременительно. «Стечкин», по сути, есть огромный, длинный и тяжёлый ПМ с толстой неудобной рукояткой, куда заталкивается обойма с двухрядным расположением патронов. Носить его каждый день в кармане из соображений личной безопасности, как компактный «вальтер», просто нереально. А надо! О безмятежном будущем, когда такая необходимость исчезнет, я мог только мечтать.
   По дороге домой я свернул к супермаркету. Ксения оставила список продуктов, которые полагалось купить мне, коли уж выбрался на улицу. Я припарковал машину на стояночке и вошёл в ярко освещённое нутро магазина.
   Вообще-то я не фанат шоппинга и не принадежу к числу тех, кто млеет от выбора товаров. Поэтому, навалив съестных припасов в сетчатую тележку и толкая её перед собой, я побыстрее подъехал к кассе, доставая бумажник. Злая тётка-контролёр пожирала меня взглядом голодной совы, пока питательный продукт упаковывался в мешочки, а пара небритых синьхуанов толкалась за спиной, вероятно, пытаясь слямзить бутылочку спиртного. На них тётка почему-то внимания не обращала.
   Я вышел из магазина, нагруженный как трудяга муравей. Волочить на себе всё это было нелегко и я пёрся без разбора, ступая прямо по непросохшим лужам, лишь бы поскорее дойти до машины.
   – Слышь, земляк, ты не торопись.
   Я едва не выронил мешки и остановился. Обращение застигло врасплох. Два магазинных синьхуана в замызганных байковых курточках – зелёной и красной – приступили ко мне, горя жаждой наживы. Впрочем, жаждали они, в конечном итоге, выпивки. У алкашей трубы горели, видно было по глазам. Вот и решились на грабёж. Выпасли у кассы богатенького Буратино и вознамерились отобрать пяток золотых монет.
   – Деньгами не богат?
   Чтобы не быть деревянным мальчиком, я медленно опустил пакеты на землю, попутно осматриваясь в поисках засадного полка. Явных признаков такового не наблюдалось, но у ларьков, стоящих перед маркетом, паслись местные рабы Бахуса и ближайшая стайка синьоров взирала на нас с нескрываемым интересом, готовая принять участие в дележе добычи.
   Становиться добычей не хотелось.
   – Нет, не богат, – сказал я, выпрямляясь.
   Синьхуаны приблизились, сипя испитыми дыхалками.
   – А то поделись, мы же видели, – подловил меня маргинал в красной куртке.
   – То был оптический обман. На самом деле я гол как бубен.
   Чёрт меня дёрнул оправдываться, прочно укоренившиеся хорошие манеры дали горькие плоды: подзаборная публика вежливость воспринимала как признак слабости.
   – Если найдём, слышь, что с тобой делать? – попробовал раскачать жертву синеносый собеседник.
   Его брат по разуму, обладавший значительным телосложением, наверное, сдринчавшийся спортсмен, был настроен атаковать. Я же шансов победить не видел. Один удар пудовым кулаком мог пригвоздить меня к инвалидному креслу навечно.
   Я молчал, лихорадочно выдумывая способы от них отделаться, за секунду провернув массу вариантов. АПС остался в машине. Можно было отдать синьхуанам всё, что они требовали, дойти до «Нивы», вооружиться и отобрать. Гораздо умнее было бы не быковать, а поделиться деньгами и отправиться восвояси. Но, во-первых, разыгрывать труса не хотелось, а, во-вторых, не дали. Вёрткий синьор в красной куртке перешёл от слов к делу.
   – Что, земляк, стоишь как столб? Давай лопатник.
   Я оттолкнул сунувшегося ко мне маргинала. Вспомнил, что в кармане лежит стибренный у Бори штырь.
   – Вы просто наглый и невоспитанный тип! – я зацепил снасть за кольцо средним пальцем и потянул наружу. Штырь придавал уверенности. Какое-никакое, а оружие.
   – Серый, дай ему по гыче! – отпустил короткий приказ маргинал.
   Получивший указание синюшный боец ринулся на меня. Уйти от уличного драчуна было сложно. Пригнувшись, я ткнул его в живот штырём и тут же отлетел, крепко получив по уху собственным предплечьем, которым закрывал голову. Алкогольная анестезия не давала синьхуану почувствовать боль и он лез на меня, сжав кулаки. Под его кувалду я больше попадать не желал. Имея за плечами богатый опыт в области махача, алконавт бил на вынос. Но отступать было некуда: его шустрый пособник ухитрился зайти ко мне с тыла. Он ещё не видел заточки и надеялся на подельника.
   Крутнув штырь на пальце, я перекинул его остриём назад и с разворота всадил меж рёбер маргинала. Удар получился отменный – весь стержень до кулака утонул в грудине синьора. Я отскочил. Кулачный боец, вознамерившийся меня отметелить, вынужден был сменить курс.
   – Серый, у него нож! – истошно пробулькал нутряной кровянкой маргинал.
   Он хотел предупредить, но только сгубил дружка. Серый получил пинок ботинком в колено, пошатнулся и отвлёкся на окрик. Это была его последняя ошибка. Я безжалостно воткнул штырь ему в сердце.
   – Нож есть, – мстительно сообщил я, чувствуя, как дёргается сталь от судорожного трепыхания кровегонной мышцы, – его не может не быть!
   Серый повалился навзничь, снимаясь с окровавленного жала. Стержень остался у меня в руке. Колдыри у ларьков бесследно растворились на малолюдной утренней улице, позаныривав в известные им одним тупики, щели, люки. Я схватил в охапку провиант, торопливо внедрился в «Ниву» и дал стрекача.
   Хилый маргинал так и остался стоять, держась рукой за грудь, методично раскачиваясь в такт порывам ветра. В зеркало заднего вида он был похож на насекомое вроде богомола.
   Дома мне показалось, что продукты за раз поднять не удастся. Но я управился. Слава встретил меня, выйдя из ванной. Он был в широких семейных трусах, мокрые волосы слиплись в подобие коротких колючек.
   – Да ты хавки принёс, – обрадовался друган, – здорово!
   Он принялся копаться в пакетах, нашёл что-то вкусное и съел его.
   В квартире было тихо. Женщины разбежались по своим делам: Маринка в парикмахерскую, Ксения – на работу. Я снял куртку и повесил на вешалку. Из-за «стечкина» кожан перекашивало. Да-с, дорога ложка к обеду. Будь пистолет в кармане чуток пораньше, обошлось без кровопролития: пуганул бы грабителей волыной – и все дела. Эх, знать бы где упасть, соломки б подослал. Хорошо хоть штырь под рукой очутился.
   Я достал как нельзя кстати пришедшеюся к месту рыболовную снасть и промыл её в раковине.
   – Чё за кровь? – заглянул в ванную Слава.
   – Подвергся нападению синьхуанов, – лаконично ответил я.
   – Каких ещё синьхуанов?
   – Синие такие хуаны, абсолютно синюшного вида.
   – Абсолютного? – переспросил друг.
   – Да как сказать, – схохмил я. – «Абсолютом» от них уже давно не пахло, скорее, стеклоочистителем. «Красной шапочкой» какой-нибудь.
   – Чего хотели?
   – На деньги меня шваркнуть.
   Я закрыл воду и положил звякнувший штырь на стиральную машину.
   – Отбился?
   – Вполне успешно, – победоносно приосанившись, я вытер руки полотенцем.
   – Стало быть кровь не твоя, – сделал правильный вывод Слава. – А сколько их было?
   – Двое.
   Мы переместились на кухню.
   – Обоих загумозил? – не унимался Слава. Драка была одним из немногих интересов его жизни.
   – А ты как думал! – я покосился на корефана и занялся сортировкой продуктов по полкам холодильника.
   – Ну, ты, Ильюха, даёшь, – хмыкнул афганец, – сколько тебя знаю, всегда был с виду – соплёй перешибить можно, а в натуре боевой. Ничто тебя не берёт!
   В устах друга это была наивысшая похвала.
   Я поставил на огонь чайник. Кровь увидел – жрать охота. Древние инстинкты давали о себе знать. Человек, в сущности, животное хищное.
   Энергично приготовив несколько бутербродов, я вскрыл свежекупленную банку «Нескафе».
   – Ну чё, Ильюха, как ты на это смотришь, – потянул Слава из холодильника бутылку «Столичной», – расслабишься после рубиловки?
   Корефан полагал, что стресс лучше всего снимать алкоголем, но… у меня не было стресса. Только голод. Наверное, я совсем озверел.
   Жителям больших городов поневоле приходится становиться хищниками. Правда, я стремился остаться джентльменом.
   – Ладно, банкуй, – неожиданное проявление атавизма напугало меня самого, требовалось унять первобытное чувство. – Плесни мне чуток.
   Афганец, естественно, плеснул как водится, натура у него была широкая, а я настругал побольше закуски. Невинный завтрак грозил трансформироваться в загул. После второй рюмки меня и вправду немного отпустило. Но я знал, что негатив отложится грязным осадком в глубинах души. Никакое кровопролитие не проходит бесследно для психики.
   – Где ты их выцепил? – поинтересовался Слава, полирнув водяру «Хольстеном» прямо из банки.
   – Они сами докопались, когда я продукты покупал.
   – Значит лаве хотели отмести… – корефан надолго замолчал.
   Постепенно мне в душу начали закрадываться подозрения. Не было ли это нападение прокладкой «светлых братьев»? Молчание друга действовало на нервы. Очевидно, мы думали об одном и том же. Что если Общество решило не рисковать носителями элитного генофонда для уничтожения неугодного представителя низшей расы? Устроить ликвидацию чужими руками, замаскировав убийство под нападение грабителей-отморозков, в сущности, идея неплохая. Мне аж тошно стало, когда до этого додумался. А ведь так и есть. Почему бы такому не быть? Страшно, страшно. Дал бы мне Серый своим молотом по гыче и прощай молодость: окочурился бы прямо у маркета. Это хорошо, что я оказался проворнее. Но это сегодня. Завтра ведь может быть иначе. Мочканут меня, наверняка мочканут. «Светлое братство» легко не отступится. Не одни уголовники забьют, так другие на ножи поставят. Исполнители всегда найдутся. От гибели синьхуанов Общество ничего не потеряет, а вот мне впостоянку жить озираясь невмоготу чисто физически. «Ожидание смерти хуже самой смерти».
   – Чего загрустил, Ильюха?
   – Предчувствия плохие, – пробормотал я.
   – А вот у меня лично нет никаких предчувствий, – поделился Слава явно с целью моего успокоения. Тон у него был такой, будто он готовился пуститься в воспоминания. Так и получилось. – Предчувствия, они не всегда в цвет попадают, особенно у людей. В Афгане у механа командирского бэтра обезьянка была. Прогнозом звали. Типа, самец, значит. Вот этот Прогноз беду заранее чувствовал, и мы знали, что если он начал метаться – будет бой. Вот нюх у зверя.
   – И что с Прогнозом сталось? – спросил я.
   – Сгорел, духи машину подбили, – Слава глубоко затянулся сигаретой и придавил её в пепельнице. Вероятно, в БТРе сгорела не только обезьяна.
   – Давай дербалызним ещё, – предложил я.
   – О, а у тебя проклёвывается вкус к жизни, – отметил корефан. Постоянное долговременное общение шло на пользу нам обоим.
   – Вообще, полезно было бы такого Прогноза иметь, – высказался я, когда мы вмазали ещё по рюмке.
   Рюмки, кстати, у Славы были конические, гранёные, должно быть доставшиеся в наследство от ксениной тётки вкупе со старой квартирой, в которой молодожёны обитали прежде. Вмещала сия наркомовская посуда по сто грамм.
   Не чокаясь, мы опрокинули их в рот. Афганец выпил за павших соратников, а я помянул синьоров, отправившихся в страну Вечного Застолья. На сердце было тоскливо, кисло и мерзко. Я подумал, что покойно в нашей стране может быть только покойникам. Всем остальным приходится пугаться милиции, налоговой полиции, хулиганов, бандитов и новых постановлений правительства. А мне ещё и «Светлого братства» впридачу.
   – Хорош гонять, Ильюха, – словно приказывая прекратить смурные думки, корефан махнул рукой, в которой дымилась свежераскуренная сигарета. – Опять ты кисляк мандячишь.
   – Жизнь такая, – я вздохнул.
   – Пройдёт и эта петушиная полоса, – заверил друг. – Выкрутимся, не впервой.
   – Конечно, – вторил я иронично, – так оно и будет, если только нам голову раньше не отвинтят.
   – Это вряд ли, – усмехнулся афганец. – Руки у них слишком коротки голову нам отвинтить.
   Я вспомнил недавний разговор с тестем.
   – У «Светлого братства» руки как у орангутанга, – Слава под моим взглядом недоверчиво скривил рот. – Голову мне недавно чуть не открутили. Хорошо, что штырь в кармане оказался. Без него мне наверняка рога бы поотшибали.
   – Ты думаешь, это фашистские происки? – догадался кореш.
   – Не исключено. Братья – ребята ушлые, способны на всякую гадость. В том числе и пьяниц нанять, чтобы они меня убили.
   – Да брось ты, – не поверил друган. – Как они могли знать, что ты в магазине появишься? Не пори чепухи.
   – Не знаю, теперь ничего не знаю, – я бесцельно погонял пальцем по столу хлебные крошки. – Ничегошеньки не знаю. Может быть ты и прав. Мне «светлые братья» теперь везде мерещатся. Я был у Бори. Он собирает манатки, будет из города валить.
   – Правильно по-моему, – поделился своим мнением друган.
   – Полагаешь, и нам следует так поступить?
   – А чего? Дёрнуть из Питера ненадолго не помешает, – корефан проявил несвойственную ему осмотрительность. Должно быть, сказывалась семейная жизнь. – Пускай фрицы кипешуются без нас. Потом, когда немного уляжется, вернёмся, посмотрим. Тогда и будем прикидывать, что к чему. А щас самое время когти рвать.
   – Ню-ню, стратег, – кажется, я оставался в одиночестве.
   Разумееется, Слава был прав. Не знаю почему, но мне претило отступать. Казалось, сдайся я раз, и потом всю жизнь придётся заглядывать в поисках утешения на дно стакана. Потеряю всё. Доспехи подсказывали мне, что легче всего поразить стрелой убегающего зверя, который опрометью несётся к ближайшему кусту, охваченный паникой. И наоборот, даже заяц бывает страшен, если сильно его разозлить. «Войны не хотим, но к отпору готовы!» Я колебался, не зная, какой путь выбрать. Единодушное мнение друзей противоречило моим личным соображениям. Неверное решение влекло за собою смерть…
   Мучительные раздумья прервал телефонный звонок.
   – Ага, – прогудел Слава, – ну да, само собой, Мариша. В чём вопрос!
   Я навострил ушки.
   – Твоя звонила, – сообщил Слава, повесив трубку. – Она к маме заехала, просила встретить, забрать.
   Для этой цели моего согласия уже не требовалось. Марина по свойски утрясла сие с корефаном. Я ощутил укол ревности. Неужели мы настолько сжились семьями, что перестали замечать разницу между супругом и его другом?
   Я не стал затруднять пьяную голову поисками ответа, отложив их на потом. Надо будет сделать Маринке внушение, а то порасчувствовалась, смотрю, чрезмерно.
   – Когда отправляемся? – буркнул я.
   – Не буксуй, Ильюха, – примирительно сказал Слава. Я старался выглядеть шёлковым как ягнёнок, но корефана не проведёшь, он замечал всё. – Ничего страшного, так оно вышло быстрее.
   Я знал, что от друга подвоха ждать нечего.
   – На ход ноги, – налил я по рюмке.
   К тёще на блины отправились, естественно, вместе. «Мы с Тамарой ходим парой». Поскольку беседовала Маринка со Славой, я счёл нужным взять его с собой. Кроме того, мне не хотелось быть сожранным дружественной роднёй, что вовсе не исключено, заявись я под мухой один. Вдвоём же я рассчитывал произвести достаточно шокирующее впечатление и тем уберечься.
   Мы выкатились на улицу и принялись стопорить тачку. Мозгов у обоих хватило не садиться пьяными за руль, но оказалось недостаточным, чтобы вызвать по телефону такси. Пистолет я также осмотрительно оставил дома и уговорил афганца поступить также – не хватало только, чтобы он открыл огонь в людном месте. На случай эксцессов у меня имелся светошоковый фонарь. Арийские меченосцы казались чем-то позабывшимся и далёким. Нам было хорошо.
   Машина не ловились. То ли, пока мы пили, наступил коммунизм и людям стали не нужны деньги, то ли народ разбогател настолько, что избавился от потребности колымить на бензин, но никто не останавливался. Пораскинув мозгами, я пришёл к выводу, что славина харя не внушает водилам доверия и откомандировал корефана под прикрытие автобусной остановки, где он удачно слился с местностью. Через полминуты близ меня тормознул старый серенький «Опель-Рекорд».
   – Эге-гей, компадрито, – договорившись с шофёром, позвал я другана, который на тот момент реализовывал замысел автора скульптуры «Писающий мальчик».
   Слава нехотя прервал увлекательное занятие и мы разместились на заднем сиденье. Вёл молодой мужчина. Он был аккуратно подстрижен, имел небольшие усы и очень мягкое выражение лица. Внешность его носила налёт заботливой ухоженности, как подобает хорошему семьянину. Салон машины также был отмечен печатью доброго внимания. Обтянутые весёленькими оранжевыми одеяльцами сиденья и смешные наклейки на торпеде наводили на мысль о том, что в машине часто ездит ребёнок. Рядом с собой я нашёл пластмассовую детскую клюшку. Мне даже взгрустнулось. Любовно обихоженный владельцем «опелёк» излучал настолько давно забытые покой и радость, что богатая на события кладоискательская жизнь вдруг стала восприниматься с отвращением. А может просто кончалось действие водки.
   Слава тоже закручинился. Когда мы добрались до места, я не скупясь расплатился с водителем. Он сказал:
   – Спасибо, я дам вам сдачу.
   – Не надо, – ответил я, с тоской взирая на молодого человека. Лицо папаши было приветливым и открытым. Такие в Петербурге нынче редкость. Наверное, недавно из провинции.
   Покидать уютный мирок «опелька» не хотелось. Снаружи посвистывал сырой ветер. Мы вышли, Слава захлопнул дверцу. Машина уехала. Я чувствовал в себе напористую грубую силу отъявленного уркагана, коим являлся по сравнению с добропорядочным отцом семейства. Кажется, мне следовало догнаться, уж больно мерзким стал казаться сам себе. Кто я? – БИЧ: бывший интеллигентный человек. В прошлом историк, а ныне заплутавший на кривой кладоискательской дорожке преступник, убийца. Внутри я может белый и пушистый (осталось же ещё дэцел святого!), а снаружи – совсем страхолюдный: перегаром воняет, рожа красная. «Глаза щелевидные, красные, тоже с запахом.»
   – Эй, ты куда, компадрито, едрит твою! – одёрнул я Славу, потопавшему вовсе не в том направлении, какое было нужно.
   – Я ссать хочу как медведь бороться, – ответил дружбан, направляясь к трансформаторной будке.
   – Когда не в силах обойти вы тёмного угла, то это пива пенного на почки тень легла! – язвительно продекламировал я вослед.
   Облегчившись, мы продолжили путь и глазом не успели моргнуть, как были у дверей тёщиной квартиры. Длинь-длинь.
   Разумеется, отворившая на звонок Валерия Львовна была несказанно рада нас видеть.
   Я прошествовал прямиком к столу, на котором красовались заботливо выставленные тестем стопарики.
   Дерябнули за встречу. Сразу похорошело. Похоже, непьющая семейка помаленьку воспитывалась.
   – Знала, что приедете как с голодного поля, – начала было вводить ложку дёгтя в бочку мёда тёща, приглашая нас к столу, как Слава вдруг сорвался и заспешил в сторону кухни.
   – Ты кудей, компадрито? – удивился я.
   – Пасту давить, – просипел корефан, торопясь оседлать белого коня.
   – Что случилось? – поинтересовался любознательный тесть.
   – Авария, – пожал я плечами и уселся за стол.
   В подтверждение моим словам раздался такой продолжительный залп, словно стреляла реактивная артиллерийская установка «Град». Если где-то в недрах городской клоаки и плещется Ихтиандр, то от гидродинамического удара он, оглушённый, должен всплыть пузом кверху. Слава бил на поражение. Я даже испугался, не треснет ли каменный цветок.
   Тёща покраснела. Маринка прятала глаза и я был уверен, что она проклинает себя за дурацкий звонок. Реванш был взят.
   – Кстати, мы в прошлый раз не договорили о «Светлом братстве», – обратился я к Анатолию Георгиевичу, чтобы расшевелить сконфузившееся семейство. – Вы обещали рассказать при встрече. Что за радивоцелпь такая?
   – Азано-кремниевая радивоцелпь, – сделал упор на первом слове Анатолий Георгиевич, – представляет собой сопутствующую бокситам разновидность кремния. В залежи она находится в виде прослойки, напоминающей слюду. Когда при добыче бокситов проходчики достигают этого «хвоста», они приостанавливают разработку и запускают в шахту небольшую машину, специально сконструированную для выборки узкого слоя породы.
   – Этот кремний действительно так ценен? – удивился я.
   – Из него делают чипы для вычислительных машин. Процессор для «Пентиума» сам знаешь сколько стоит. Выходит, что по доходности азано-кремниевое месторождение приближается к алмазной трубке. Такая шахта в Ленинградской области всего одна. Её и получило «Светлое братство».
   – Но ведь это должно быть серьёзное стратегическое сырьё, – заметил я. – Каким образом безвестное оккультное общество сумело забрать под себя столь важный объект?
   – Шантажом и взятками.
   – Каким шантажом, такая шахта должна быть режимным предприятием!
   – Было режимным, пока мы свои компьютеры пытались разработать, – кивнул Анатолий Георгиевич. – А потом купили подержанную заграничную технику и оставили наши «Эльбрусы» только для станций ПВО. Уж я-то знаю! До тысяча девятьсот девяносто четвёртого года шахта принадлежала Пятому управлению Министерства обороны. Она находилась в ведении полковника Петренко Анатолия Сергеевича. Ныне он генерал-майор и наслаждается жизнью в столице.
   «Кто ему только слил эту информацию?! – ужаснулся я. – У кого мог быть столь длинный язык, что его невозможно удержать за зубами. Не иначе как в самом деле кто-то за бутылкой растрепался. Полный мрак.» Спьяну голова не соображала.
   – Шахта стоит любых взяток, – похвастался тесть, словно владел монополией на добычу драгоценной слюды. – На биржевых торгах радивоцелпь уходит по миллиону долларов за тонну руды, из которой после обогащения получается килограммов пятьдесят чистого сырья. Расценки впечатляют? За разработку этой, с позволения сказать, слюды бывший губернатор Ленобласти получил особнячок в Осиновой Роще с участком на сорок гектаров и семьсот тысяч экю во французском «Агриколь-де-Пари Банке». Произошло это за полтора года до регистрации в Петербурге общества «Справедливость».
   Масштабы коррупции пугали.
   – А что за «обогащение»? – выхватил я самое приятное слово.
   – Ну-у, вкратце процесс извлечения азано-кремниевой радивоцелпи из руды можно описать по довольно примитивной схеме, – вероятно Анатолий Георгиевич неполохо разбирался в тонкостях технологии, если был способен на упрощение. – Измельчённые «хвосты» размешивают в воде, конечный продукт абсорбируется. Осадок перегружают в ёмкость с угольными стержнями. Кремний оседает на их поверхности.
   – Неужели вы всерьёз считаете, что военные отдали такой лакомый кусок? – спросил я. – Может быть вояки и дубы, но не в той области, которая касается денег. В министерстве полно генералов, готовых Родину продать за «Мерседес». Разве они упустят гарантированный регулярный заработок, подарив кому-то курицу несущую золотые… нет, не золотые, а даже алмазные яйца? Сомневаюсь.
   – Почему вы, Илья, решили, что её кому-то подарили? – на лице Анатолия Георгиевича отразилось торжество многомудрого мужа над несмышлёным юношей. – Запамятовали, кто возглавляет «Справедливость»? Военней уж некуда.
   – А вы многовато накопали, – осадил я осуетившегося в своей мудрости мужа. – Смотрите, как бы грунт не осыпался и не завалил вас с головой.
   – Спасибо, предупреждение не лишнее, – ответствовал тесть. – Мне знакомо чувство меры. Добывая эти сведения, я старался для вас, Илья, чтобы вы представляли, с каким противником имеете дело. У «Светлого братства» не только идеи, у них бизнес. Атрибутика с её зловещей символикой лишь сопутствует, корнем являются деньги. Капитал лежит в основе любой политики.
   «Не очень грамотно, но в целом верно», – отметил я и с признательностью сказал:
   – Благодарю покорно. Полагаю, я сумею правильно распорядиться полученной информацией.
   Вся семья разом кивнула. Учтивый ответ был зачтён как проявление слабости. Надо было немедленно исправлять положение.
   – Однако же, как он заставляет себя ждать, – пробормотал я, тяжело выбираясь из-за стола, и подошёл к укрытию, в котором затаился Слава.
   – Алё, компадрито, – я пнул в дверь, перегруженный мозг требовал разрядки, – ты скоро?
   – Скоро, – донёсся хмурый бас.
   Я внедрился в ванную, брызнул в лицо пригоршню холодной воды и вытерся полотенцем, неприятно пахнущим тёщей.
   – Как Славик? – поинтересовалась Маринка, когда я вернулся в комнату.
   – Занедужил, – лаконично ответил я. – Скоро будет.
   – Скажите, Илья, – с прохладцей осведомилась Валерия Львовна, – конечно я не надеюсь, что вы мне ответите правду, поскольку не нахожу вас возможным самостоятельно решить данную проблему, но всё же мне хотелось бы знать, какой вы видите дальнейшую совместную жизнь с нашей дочерью в свете противостояния с данной организацией?
   Хороший вопрос, для Наполеона Буанапарте. Мадам явно нарывалась на скандал. Тёща есть тёща. Ну что ей ответить, так, чтоб без мата?
   – Безоблачной, – улыбнулся я и тут в появился Слава.
   Сразу захотелось побыковать.
   – Ты что там, ключи от жопы потерял? – напустился я на него, игнорируя присутствие воспитанных по поэзии серебряного века женщин. – Три часа ждали, пока ты облегчишься. Верно ведь? – обратился я к аудитории.
   Женщины промолчали, застигнутый врасплох тесть машинально кивнул.
   – Чего-то не того схавал, – недоумённо пожал плечами Слава. – Вроде бы с водки табуретка ломаться не должна.
   Друг был неподражаем в своей простоте.
   – Ладно, нам пора. Похряли. По случаю этого дела, – я звонко щёлкнул по горлу, – мы не при колёсах, а на холопских добираться больно медленно – общественный транспорт ходит нерегулярно. Так что пошлёпали, дорогая, ехать нам долго.
   От этой новости Маринка совсем скуксилась, но не стала возражать. Её готовность следовать за мной была выше всяких похвал. Я люблю свою жену, а тёща… Да фиг ли мне тёща, её не исправишь. Опять взялась за старое, но второго развода не дождётся. Я люблю Марину, она меня, а на тёщу – до ветру.
   Последнего и в самом деле было неслабо. Валерия Львовна морщила нос, у тестя слезились глаза. Должно быть, Слава подпустил шипуна. В животе корефана периодически утробно урчало и я начал сомневаться, доедет ли он до дома, по пути целиком не изойдя на говно.
   Хмель развеивался, в голову снова полезли покаянные думки. Такой уж был день. С убиенного синьхуана мысли перетекли на тюрьму и, по ассоциации с корефановой аварией, мне вспомнился дон Дракон.
   …Население камеры 584 было здорово озадачено заскрежетавшим в девять вечера замком. Ничего хорошего это не предвещало, слишком уж неурочным был час для любого движения, а всяческие новации в тюрьме приносят подследственным исключительно головную боль. Какие предположения пронеслись в бритых шарабанах – одному Богу известно. Ждали проверку, подсадку, маски-шоу. Последнего особенно, поскольку боялись больше всего. Камуфляжные громилы с обтянутыми чёрной тканью лицами безжалостными побоями наводили жуть на «Кресты». Попадать под дубинал по поводу и без повода желающих находилось мало, тем более, что гарантировавшие неопознаваемость маски фактически дозволяли отморозкам безнаказанное убийство.
   «До утра посидит. Не бейте его», – предупредил цирик, запуская в камеру зашуганного коротышку.
   Дверь закрылась. Двенадцать пар глаз настороженно осматривали вошедшего. Он был неимоверно грязен и оборван: драная у ворота футболка, потёртые тренировочные штаны и дырявые шлёпанцы на босых ногах составляли его одеяние. В руках он держал полиэтиленовый мешок с тряпьём. Стоял потупившись у дверей и шмыгал носом. На вид ему было лет пятнадцать.
   Попытки выяснить происхождение, имя, возраст и сексуальную ориентацию дали своеобразный результат: в каждом случае ответ оказывался разным. Стало понятно, что человек не в своём уме. Олигофрена определили под шконку, куда он забрался с превеликой охотой – видать был привычен. Для ясности окрестили его доном Драконом: белые пятна на штанах идиотика имели несомненное малафейное происхождение.
   Разбудила меня возмущённая брань. Со второго яруса дон Дракон казался совсем маленьким. Он стоял в проходе между шконками со спущенными штанами. Изнутри штаны были рыжие от кала.
   «…Ты что же, сука?!»
   «Я обосрался!» – довольным голосом сообщил бесстрашный дон Дракон.
   «Кекоз!» [15 - Сумасшествие (жарг.)] – сказал я.
   Стараясь не прикасаться к радостному дебилу, его сопроводили к унитазу, в котором уже шумела пущенная на полный напор вода. Приказали сесть и как следует подмыться.
   Пока дон Дракон наводил гигиену, мы вчетвером спешно решали, что с ним делать. Бить такого демона бесполезно. Оплеух этот чёрт за свою жизнь выхватил немало и кулаком его уже не проймёшь. Можно отлупить, но на утренней проверке кровопотёки заметят и начнутся неприятности – ведь просили же чушка не трогать, заранее рекомендовали. И тут мне пришла в голову свежая идея. Я предложил использовать дона Дракона в качестве биологического оружия. Всё равно в нём осталось мало человеческого, а если и было когда – тюрьма давно сточила.
   Важнее всего было точно рассчитать время. Опытным путём определив, что пища в организме дона Дракона усваивается за пять часов, ибо ужин был в шесть, а обосрался он в одиннадцать, мы спланировали акцию против коллектива соседней камеры. В ней сидели десять азерботов, с которыми у нас была тихая вражда.
   Утром дон Дракон, заряженный миской перловки и парой буханок хлеба (вот кто жрал как умалишённый), был выведен в стакан. С корпусным, ведавшим распределением лыжников [16 - Неужившийся в камере и покинувший её заключённый (жарг.)], за деньги решались любые вопросы и вскоре мы услышали, как лязгает замок азеровской хаты.
   Поднявшая вой после взрыва «бомбы замедленного действия» пиковая масть за стенкой была, в силу своей национальной особенности, по беспределу укрощена не ведающими пощады масками. Дона Дракона мы больше не видели. Только по галёре, перебивая запах свежей баланды, расползалась вонь химического заряда небывалой мощности…
   Тюрьма сама по себе ужасное место, а уж извращения в ней поддаются лишь описанию, но никак не оценке.
   От мрачных раздумий меня отвлекла Маринка.
   – Милый, будь с мамой помягче, – попросила она.
   – Она сама ищет ссоры со мной, – возразил я.
   – Всё это так, но не мог бы и ты сдерживаться? – ласково проворковала жена.
   – В другой раз постараюсь, – обещал я.
   – Спасибо, милый, – Маринка всегда добивалась чего хотела.
   Мы не спеша шли дворами – я под ручку с супругой, рядом ковыляло слабое подобие дона Дракона. После застолья было приятно пройтись, малость развеяться. Слишком много на сегодня выпало дурных эмоций. Вдобавок Анатолий Георгиевич дал повод призадуматься. Со «Светлым братством» дела обстояли даже серьёзнее, чем мне поначалу казалось. Когда политическая организация по совместительству является коммерческой структурой, вставлять ей палки в колёса становится смертельно опасно. Надо было спешно искать выход, но сейчас ломать голову над этим не хотелось. Вечер был просто прекрасен и в компании близких мне людей я тщился найти отдохновение.
   – Я ненадолго, – оповестил Слава, вдруг заторопившись к ближайшему парадняку. – Идите, я догоню.
   – Подождём? – заботливо спросила Маринка.
   – Догонит, – пробурчал я. Телефонный разговор, в котором жена перепрыгнула через мою голову, задевал за живое. – Никуда твой любимый Славик не денется.
   – Не дерзи, – осадила Маринка. – Что ты опять навыдумывал?
   – Я не навыдумывал, – огрызнулся я. – Могла бы для приличия меня к телефону позвать.
   – Ах, ты об этом, – догадалась Марина. – Ну что ты, правда, как маленький.
   – Да и ты хороша, подруга. Проигнорировала меня будто пустое место. Так ведь тоже нельзя…
   – Прости. Не подумала, милый, что это тебя так заденет. Ну не дуйся, солнышко.
   – Я не дуюсь. На надутых воду возят и разные тяжести кладут, – в разговоре с женой тет-а-тет я избегал бранных слов.
   Мы брели вдоль длинного дома с таким расчётом, чтобы Слава успел догнать нас раньше, чем дом закончится.
   – Ну вот, ты опять.
   – Что «опять»?
   – Вечно ты ищешь во всём несуществующий подтекст. Слишком плохо думаешь о людях. Даже о самых близких людях, – неодобрительно заявила Марина.
   – Не надо давать повода.
   – Ищущим повода, – переиначила на свой лад супруга. Манеру украшать речь цитатами она переняла у меня. Самые расхожие из Библии даже знала наизусть. – Сколько лет ты уже ревнуешь меня к Славе? Наверное, с первого дня. А ведь знаешь, что у нас с ним ничего быть не может и не было никогда, но всё равно ревнуешь.
   – Неправда, – пробормотал я, но мой голос не был услышан.
   – Правда-правда. Ты меня к каждому столбу ревнуешь, даже к маме, боишься, что она может меня отнять. В принципе, ревность это нормально, когда в меру. Только вот насчёт сегодняшнего ты зря. Славик парень неплохой.
   «Только дрищет и глухой», – посмеялся я в себе.
   – На самом деле ты ему больше чем мне доверяешь, – продолжила между тем Маринка. – Помнишь, когда к нам эти бандиты из «Светлого братства» с мечами пришли, ты меня совершенно спокойно со Славой оставил, когда к Ксении убежал… ой, извини, вынужден был скрываться от милиции. Перепоручил ведь, ничуть в тот момент не сомневаясь, что мы можем воспользоваться твоим отсутствием.
   – Не говори глупостей.
   – Когда мужчина хочет сказать женщине, что она дура набитая, он обычно говорит ей: «Ты совершенно права, дорогая», – ехидно напомнила Марина. – А вот Слава, между прочим, тебя ко Ксении ничуть не ревнует. Я совершенно точно говорю. Мы с Ксюхой на эту тему немало разговаривали. Она его, кстати, тоже ко мне не ревнует.
   – Неужели? – вырвалось у меня.
   – Можешь сам спросить.
   – Обязательно, – неохотно пообещал я.
   Вынырнувшая откуда-то со стороны детской площадки четвёрка молодых людей быстро направилась к нам. Я продолжал вести Маринку как ни в чём не бывало, а у самого торопливо застучало сердце. Мне не понравилась их целеустремлённость. Шли несомненно по делу. Ребятки обладали внешностью дворовой шпаны, проводящей досуг в возлияниях под окнами родного дома. Теперь им явно не хватало на бутылку. Брешь в бюджете должен был залатать неосмотрительно забредший в их дворик прохожий со своей барышней.
   Как бы невзначай я опустил руку в карман, где лежал светошоковый фонарь.
   – Мужик, дай закурить, – обратился главшпан – высокий тинейджер в серой клубной куртке.
   Я не курил, о чём мог бы сказать, но не захотелось терять лицо в присутствии Маринки. Да и не помогло бы. Так к чему унижаться!
   – У меня одна.
   – Давай одну.
   Кодла обступила нас по полукругу. Справа от главшпана стоял мальчонка в клетчатой кепке и чернявый пацан с пэтэушными усиками, слева помещалось нескладное пирамидальное творение пьяных люмпенов с узкими плечами, толстой жопой и огромным губастым ртом под приплюснутым носом-пуговкой. Подростки меряли нас оценивающими взглядами, особенно Маринку, сволочи!
   – Вы такие не курите, – ответил я, сожалея, что не остановился и не подождал Славу.
   – Курим, курим, доставай, – насмешливо произнёс главшпан, а мальчонка не преминул спросить: – Что за сорт?
   – «Красный богатырь», – ответил я, поражаясь собственному бесстрашию. – Только предупреждаю, она одна на всех.
   – Чего? – не врубился сразу главшпан. – Что за богатырь?
   – Красный, – ответил я, – с мохнатым фильтром и задними колёсами.
   Со смекалкой у ребят был напряг. Только чернявый просёк, что над ними глумятся, и быстро ткнул меня в лицо кулаком.
   Удар пришёлся в губы, был он несильным. Я отступил и выдернул наружу фонарь.
   «Везёт на синьхуанов», – подумал я, нажимая на кнопку, но чернявый опять опередил меня. Удар ногой, ловкий и незаметный, выбил из руки шокер. Фонарик улетел, а кодла бросилась в драку. Отступать было некуда, Маринка связывала по рукам и ногам, да и не дали бы убежать молодые и резвые. Догнали бы и растерзали, поганцы.
   В озверелом обществе действовали законы стаи. Атаковал самый старший. Уклоняясь от удара, я пригнулся и поддел плечом движущегося по инерции главшпана. От удара под дых он содрогнулся, согнулся и отвалил. Я пнул изо всей силы оказавшегося поблизости мальчонку. Жёсткий рант модельного ботинка угодил ему по голени. Поганца словно ветром сдуло, он отскочил, визжа.
   Чернявый с пирамидой налетели на меня, мутузя с обеих сторон. Попали в голову, я потерялся. Уже ничего не видя, не слыша и не соображая, я пал на спину, локтями инстинктивно защищаясь от сыплющихся отовсюду побоев. Сучьи детки, next-поколение, глушили меня с очумелой жестокостью. Могли бы и убить, не заголоси на весь квартал Маринка. На её крик с воем примчался Слава и в шесть секунд навёл порядок, утихомирив хулиганов связками ударов. Мне оставалось только кататься по земле, чтобы не попадать под ноги дерущихся.
   Когда рядом свалился главшпан, я понял, что развязка боя близка, вскочил и стал охаживать полудурка пыром [17 - Носком ботинка (простонар.)] по рёбрам. Переросток кряхтел и ойкал, закрываясь руками, как я только что, но меня перемена ролей ничуть не смущала и я продолжал с остервенением выколачивать из него дурь.
   – Хорош, Ильюха, – остановил меня корефан, – ты его так вообще забьёшь насмерть.
   – Ну и пусть, – выдохнул я, сплёвывая кровавую пену, но бить перестал, – одним подонком будет меньше!
   – Пошли отсюда, – взяв меня под руки, Слава с Маринкой потащили меня с поля брани, – ни на минуту тебя оставить нельзя.
   – Пидоры и уроды! – брань, впрочем, продолжалась. – На людей как бешеные бросаются, лупцуют почём зря. Я же им ничего не сделал, петухам!
   – Сделал, не сделал, – пробормотал Слава, – какая разница. Все мы такими были по молодым годам.
   – Нет, не все, – ярость моя иссякла, только осталась злость. – В юности я таким не был, можешь мне поверить.
   – Ну это ты не был, – туманно заметил Слава. Должно быть, мы с ним росли по-разному, у него было рыльце в пушку. В результате, что выросло, то выросло: я пасую перед малолетками, над которыми он с лёгкостью одерживает победу. Драться в детстве полезно, драться в детстве нужно.
   Когда мы завалились домой, Ксения уже пришла с работы.
   – Ого, у тебя и видок, – смерила она меня эскулапским взглядом и покосилась на мужа. – Где это вы отирались?
   – У тестя были, – ответил я, чем её весьма удивил.
   – Ни хрена себе страна! – Воскликнула Ксения. – Чего же вы так с тестем не поделили? Приличные ж люди, хучь бы Маришки постыдились.
   Жена, не отвечая, смотрела в пол.
   – От тестя что-нибудь осталось? – не унималась Ксения.
   – Папа здесь не при чём, – быстро сказала Маринка. – Это хулиганы напали.
   Казалось, она затаила обиду, только я не мог понять, на кого.
   – А чего случилось? – забеспокоилась Ксения, озабоченно заглядывая в глаза мужу.
   – Да ничего, бакланы какие-то с Ильюхой сцепились, – смутился тот.
   – А ты где был? – накинулась на него Ксения, будто Слава был моим секьюрити, а она – директором охранного бюро.
   – Он задержался немного, – поспешил я на выручку другу. – Мы с Мариной ушли вперёд, а он слегка подотстал.
   – Нужда замучала, – нашёлся Слава.
   – Ох, заняться вами некогда, – грозно подбоченилась Ксения. – Вы посмотрите, что с Маришкой творится, идолы.
   Маринку била крупная дрожь. Нормальный отходняк после стресса, только проявился поздновато.
   – Зато изничтожили заблатовавшую шушеру, – попытался приободрить я, но бесполезно.
   – Илья, ты свой фонарь потерял, – сосредоточенно произнесла Маринка и вдруг зарыдала. Ксения, обняв её за плечи, увела в комнату.
   Мы как оплёванные стояли в прихожей и глядели друг на друга.
   – Ну ничего, – сказал корефан и стал раздеваться, – бабы сами разберутся.
   Это означало, что он предлагает возобновление банкета.
   – Нет, – возразил я, ещё не отойдя после разговора с Маринкой, – моя половина без меня разбираться не будет. Пойду её успокою.
   С этими словами я направился в комнату. Маринка с верной подругой, обнявшись, сидели на диване. При моём появлении догадливая Ксения вышла, оставив нас одних.
   – Прости, что так получилось, – сказал я, присаживаясь рядом.
   – Милый, – Маринка, всхлипывая, прильнула ко мне и уткнулась в грудь.
   Я заботливо погладил её по голове и почему-то вспомнил, что сегодня жена сделала новую причёску.
   – У тебя очень красивые волосы, – совсем не к месту сказал я.
   Столь нежданный комплимент привёл к тому, что под конец сумасшедшего дня я лишился остатка невинности. Утешало, что Слава с Ксенией люди взрослые, в жизни повидавшие не только войну. Но всё же я предпочёл бы находиться в отдельной квартире.
   – Я так за тебя испугалась, – доверительно прошептала Маринка и запоздало хлюпнула носом.
   – Ничего страшного не могло случиться, – успокоил я, утвердившись в мысли никогда не рассказывать ей о том, что произошло сегодня у магазина. И о многом-многом другом. – Линия жизни на моей ладони уходит концом в вечность.
   Маринка поцеловала меня в разбитые губы. От неожиданной боли я поморщился.
   – Так быстрее заживёт, – оправдалась она.
   – Губа заживёт совсем быстро, если ты не будешь высасывать из неё кровь.
   – А может она у тебя вкусная, – рассмеялась удовлетворённая Маринка, – может мне нравится.
   «Доведут же проклятые гопники!» – подумал я.

9

   Наутро я решил, что с меня хватит сумбура. Два нападения грабителей за один день может и случайность, но какая премерзкая! Они ко мне липнут как железные опилки к магниту. Вообще-то, говоря языком марксизма, случайность есть непознанная закономерность. Мне доводилось видеть чудеса похлеще, но сейчас совпадения откровенно настораживали. Особенно после того, что услышал от тестя. «Светлое братство» с присущей ему радикальной ехидностью вполне способно было руками уголовников попрессовать строптивого археолога: смотри, что мы можем, и делай выводы. Сразу убивать меня не имело смысла, тогда бы «братья» не получили Доспехов, а создав нервную почву, можно было на это рассчитывать. Труп ржевского меченосца гарантировал Обществу, что прессуемый не обратится в милицию. Ради этого стоило потерять бойца. Они себе нового через газеты найдут, а вот оказавшийся в безвыходном положении раскопщик рано или поздно сдастся. Его уговорят: не парламентёры, так родственники; не родственники, так друзья. «Никто не хотел умирать». В результате, добьются полной капитуляции с последующей экспроприацией искомого артефакта и ликвидацией археолога.
   Поскольку такой вариант меня ни коим образом не устраивал, я счёл нужным временно самоустраниться. Заодно проверить возможности «Светлого братства». Сумеет ли оно найти меня на даче у Славы? Друган по случаю прикупил участок земли в Горелово, оформив его на Ксению как и всё прочее имущество. Слава был парень нежадный. Он сам и предложил затихариться у него, мне же не оставалось ничего, кроме как согласиться. К маринкиным родителям на дачу дорога была однозначно заказана. Не хотелось одалживаться, да и отыскать нас там легко.
   Маринка была не против. В сущности, она сама уболтала меня на этот шаг. Придя к обоюдному согласию, мы сели в «Ниву» и поехали домой – собирать пожитки. Славу с Ксенией оставили отдыхать. Я пообещал им беречь Маринку, в доказательство продемонстрировал АПС, который убрал во внутренний карман куртки. Мне поверили, вручили ключи от дачи, сопроводили напутствиями. Настроились отваливать конкретно – я даже Доспехи в багажник положил, чтобы из дома сразу ехать в Горелово. Сокращая время пребывания в городе, мы уменьшали возможность возникновения новых эксцессов. Мне спешка была не в тягость, я всегда был лёгок на подъём, да и Маринка тоже – она ведь моя вторая половина.
   Нежилую квартиру начинало охватывать запустение. Я предложил Маринке не возиться с мокрой тряпкой, а поскорее укладывать шмотки, сам же решил заглянуть к Боре – попрощаться, если он ещё не уехал.
   Боря не уехал. Он встретил меня в той же рубашке с тем же значком, только в руке на сей раз держал трофейную хлорницу – прямоугольный пенальчик из коричневого эбонита, в котором немцы хранили порошок для обеззараживания воды. Из хлорницы торчали иголки. Видать, выломился отпирать прямо с рабочего места. Ждёт, что ли, кого?
   – Привет, – сказал я, – не ждал меня?
   – Не-а, – Боря отступил, пропуская меня в комнату.
   – А кого ждал?
   – Ребята должны зайти. Я заморочился в лес с ними поехать.
   – Где будете копать? – кажется, Боря нашёл подходящую компанию «чёрных следопытов».
   – В Синявино. Там у человека своя дача есть.
   – Что за ребята? – мир тесен, некоторых я вполне мог знать по своему трофейному детству.
   – Аким, Пухлый, Саша Крейзи, Дима Боярский, Болт и ещё кто-то будет.
   – Что за Пухлый – Чачелов?
   – Ну да, – неуверенно ответил Боря, наших общих знакомых он знал несколько хуже, чем я. – Вова. Со шрамами такой: у носа щека и у глаза скула разворочены.
   – Затвором от трёшки [18 - Трёхлинейная винтовка Мосина (трофейщицкий слэнг).]. Перед армией напоследок из любимой винтовки пальнул, а ему затвор в морду влетел.
   – Ты знаешь Пухлого?
   Я кивнул.
   – Он у вас небось проводником идёт?
   – Ну да, – подтвердил Боря. – Он, говорят, в Синяве самый фирменный проводник, с малых лет копает. Это его дача. Нас Аким свёл. Дима-мент и Крейзи тоже давно там тусуются.
   «Про меня, значит, не упоминали», – понял я.
   В прихожей раздался звонок.
   – Ага, пришли, – сорвался открывать Боря, но это оказалась Маринка.
   – Тебя папик хочет, – сообщила она.
   – Спешу на зов, – пришёл мой черёд подрываться. – Дверь не запирай, я сейчас вернусь.
   – Лады, – мотнул башкой Боря.
   Как удобно, когда квартиры рядом! Создаётся эффект единого большого жилья. Я проскочил лестничную клеть и взял трубку. Господин Стаценко меня наверное обыскался. Что-то он там мне хотел предложить.
   – Алло. Здравствуйте, Остап Прохорович.
   – Добрый день, Илья Игоревич, – поздоровался пан Стаценко, – вас никак не найти.
   – О-о, я был занят, мотался по городу без конца, весь в разъездах. Дел было невпроворот, весь в делах… всяких, семейных, всяких… – залопотал я. Остап Прохорович ввёл меня в смущение, сам того не подозревая.
   – Не помешал ли я вам? – корректно осведомился Стаценко.
   – Ни коим образом.
   – Вы помните, о чём мы говорили на прошлой нашей встрече?
   – Как же, помню.
   – Не откажитесь ли вы, Илья Игоревич, обсудить сей вопрос в процессе застольной беседы? – папик отлично копировал мою манеру говорить и мои интонации – подлизывался. – Я бы прислал за вами машину.
   – Ой, простите, Остап Прохорович, – взмолился я, – но вынужден отклонить ваше предложение.
   Оно мне, по большому счёту, в хрен не упёрлось и завтра фиг понадобится.
   – Вы куда-то торопитесь? – догадался Стаценко.
   – В данный момент – да. Может быть потом как-нибудь встретимся. Я вам обязательно позвоню.
   – Вы мне уже обещали, – обиженно напомнил папик.
   – Забыл, каюсь. Жизнь довела до амнезии, – мне не хотелось огорчать радушного Остапа Прохоровича, но чувствовал, что, отложи я отъезд, потом свалить из города не соберусь. Такие дела делаются на одном дыхании. – Но сейчас я действительно не могу посетить вас.
   – Жаль, очень жаль, – разочарованно протянул Стаценко. – Когда я могу застать вас дома?
   – Право, не знаю, – честно признался я. – Дело в том, что мы с женой собрались нанести визит к друзьям на дачу. Не представляю, на сколько он затянется.
   – Будете в Санкт-Петербурге – звоните, – деликатно закруглил беседу Стаценко. – Номер моей трубки вам известен.
   – Разумеется, – с облегчением вздохнул я. – Обязательно позвоню.
   Попотчевав друг друга оптимистическими пожеланиями, мы разъединились.
   – Чего хочет папик? – осведомилась Маринка. – Тебя?
   – Отобедать в моём присутствии, – поправил я. – Что за пошлые намёки. Мне кажется, сарказм неуместен. У нас ведь был разговор насчёт ревности?
   – Если бы всё было чисто, ты бы так не защищался, милый, – пристрастие к шпилькам Марина унаследовала от матери. – С точки зрения постороннего человека ваши тайные вечери не могут не вызвать подозрения. Что за дела: приглашать в гости женатого человека без супруги, да ещё постоянно. На что это похоже? Вот почему я называю ваши встречи интимными.
   – Нормальные конфиденциальные встречи.
   – Конфиденциальные, – фыркнула Марина. – Собрались два друга посекретничать! Папик твой меня в открытую игнорирует. Такое отношение можно объяснить только предварительным сговором, либо исключительной неотёсанностью.
   – Либо эгоизмом, – прибавил я. – Остапу Прохоровичу нравятся доверительные беседы. И ничего такого в этом нет, не выдумывай, дорогая.
   – Да мне-то что, милый, – с прохладцей произнесла Марина. – А вот тебе было бы приятно, если бы меня зазывала в гости загадочная особа, а про тебя всякий раз забывала, словно тебя и нету?
   – Неприятно, – я только сейчас это понял. – Постараюсь исправиться, извини.
   – И всё??? – округлила глаза Маринка.
   – Но даче мы будем неразлучны целое лето, – напомнил я.
   – Ну хотя бы поцеловать, джентльмен.
   Уняв наконец-то жену, я возвратился к Боре. Дверь была приоткрыта. Боря сидел в комнате и латал лямку на «жопе» – подушке из пенополистирола, привязываемой к мягкому месту, чтобы в лесу можно было без хлопот усаживаться на холодную землю, не боясь застудить почки.
   «Жопа» была покрашена в чёрный цвет и сильно потёрта. Очевидно, ею много пользовались. В тех местах, где краска облезла, белоснежный теплоизолятор изгвоздался грязно-серыми пятнами, к местам ягодиц – темнее.
   – Хороший прибамбас, – заценил я, присаживаясь, – почто не взял, когда курган копать ездил?
   – Она не моя, – не отрываясь от работы ответил Боря, – Аким дал.
   Следопытом он и в самом деле был зелёным. Если долго копаешь в лесу, без подкладки не обойтись. Россия – страна северная.
   – Как поживает Пухлый? – давно, очень давно я не встречал никого из нашего отряда юных следопутов.
   – Нормально вроде, – пожал плечами Боря. Видимо, Вовка Чачелов был ему малознаком. – А ты Пухлого давно знаешь?
   – С младых ногтей, – усмехнулся я, припомнив лихие похождения. – Мы с ним ещё на Невском пятаке копали.
   – У дороги или в лесополосе? – загорелись глаза у Бори.
   Очевидно, Невский пятачок был посещаем всеми без исключения «чёрными следопытами». Любители трофейного оружия, которых я знал, на нём как правило и начинали. Исключение составлял Вова, у которого дед жил на линии бывшего Волховского фронта. Пухлый вырос в лесу и знал эти болота как свои пять пальцев.
   – Везде, – сказал я. – Ночью не видно. Маскировочной сетью от дороги отгородишься и всё время до рассвета – твоё.
   – В ментовку попадал?
   – Не без того, пару раз ловили. Невелика беда, – отмахнулся я, – по шее пару раз дадут, инструмент отнимут, ну, в школу сообщат. А поскольку я был председателем военно-патриотического сектора и даже, – воздел я вверх палец, – имел ключ от комнаты боевой славы, мне всё сходило с рук. Я мотивировал раскопки добычей экспонатов для нужд школы и мне, в общем-то, верили, поскольку я туда кое-что приносил. Не оружие, а так… экспонаты. К тому же, проводил экскурсии в славной комнате и вёл в этом отношении активную общественную работу. Поэтому мне прощали маленькие шалости, тем более, что я один из всех малолетних балбесов фурычил в героической истории родного края. Ещё бы не фурычить, – хмыкнул я, – столько земли перемолотил. Пятак хорош тем, что там можно копать в любом месте и что-нибудь обязательно да найдёшь. Всё-таки четыреста тысяч человек положили, шутка ли? Оружия на нём – ещё не одному поколению раскопщиков хватит.
   – Да, пятак место хлебное, но неприкольное из-за ментов, – кивнул Боря. – Я там начинал, а потом стал копать по Новгородской области. В Долину Смерти последний раз вообще фирменно съездили. Наткнулись на блиндаж. Его раскопали раньше нас, но не весь. Мы тоже стали рыться. Эрик портфель нашёл, складник и телефон. Я – бак от эм-гэ с патронами и тоже телефон. Потом отошли немного по окопу, стали бруствера обрушивать. Бац, пулемётные гильзы. Ну, раз есть такая россыпь гильз, значит должен быть и пулемёт. Смотрю, профиль траншеи на ячейку для пулемётного расчёта похож. Стал копать, а из песка конец ленты торчит. Потянул, вытащил насколько смог. Нормальный ход, думаю, и на нашей улице камаз с игрушками перевернётся! Копаю дальше – есть! Целёхонький эм-гэ. Вон, в углу стоит.
   – В песке что ему сделается, – окинул я взглядом предмет бориной гордости. – В песке сухо, вода сразу вниз уходит, не даёт железу ржаветь. В Приморске я вообще целые винтовки поднимал, на них даже дерево сохранилось. А в том же Мясном Бору ствол, если он был, допустим, в окопе засыпан вертикально, то становится конусообразным – так неравномерно корродирует.
   – Такие клины я тоже вытаскивал, – согласился Боря. – Дерево – дефицит, оно дороже ствола. Если ты ещё и столярничать умеешь, тогда вообще фирменный копатель, цены тебе нет.
   – У нас Пухлый умел по дереву работать, – припомнил я.
   – А из чего ложа делали? – Боря даже шитьё отложил.
   «Бойцы вспоминали минувшие дни, окопы, где вместе сражались они». Вот, тоже, собрались трофейщики лясы поточить. Лазают какие-то непонятные люди по лесам, а потом трендят об этом часами: трёшь-мнёшь, хрен поймёшь. У Мёртвого озера нас пробило на водные темы, а нынче предались воспоминаниям о сухопутных.
   – Из сосновой доски, – я увлечённо пересел, закинув ногу за ногу. – Ну, если для себя, тогда конечно из берёзки. Возиться с нею дольше, зато приклад выходит достойный. А сосна – она мягкая. После трёх выстрелов ствол шатается.
   – И сколько по времени у вас фирменное ложе точилось?
   – Пухлый резал за день. К вечеру уже было готово. Он красивые ложа делал. Качественно обточенное дерево – это, конечно, вещь! А из гнилых винтовок Вова на даче забор смастерил.
   – Это ж сколько потребовалось стволов? – с плохо скрываемой завистью спросил Боря.
   – Не помню уже… Много.
   – Стволы-то рабочие?
   – Были рабочие, стрелять можно.
   – И не жалко?
   – Дед Пухлого из них потом фундамент для бани сделал. Бетонную подушку стал заливать и все стволы туда вомчал в качестве арматуры.
   – Да ну на фиг! – не поверил Боря. С точки зрения «зелёного следопыта» подобное расточительство было просто кощунством.
   – Можешь сам у Пухлого спросить. Будете у него на даче, в этой бане попаритесь.
   – Ну, вы оригиналы! – поразился Боря.
   – Это Пухлый оригинал, – сказал я. – Что там забор из винтовок! Мы когда на Невском пятаке копали, у Пухлого там было ложе из мосталыг. Собрал себе из костей типа трона и восседал на нём, как король каннибалов.
   – Ну, он даёт!
   – Кстати, о каннибализме, – злорадно упомянул я. – У Пухлого есть идея-фикс: затащить в лес бабу и сожрать её. Так что, если с вами будет женщина, может статься, что назад она не вернётся. Поэтому смотри, что за мясо в котелке.
   – Да ну вас к чёрту, – скривился юный следопыт, – жути только гонишь. Кто в лесу будет с бабами канителиться, на хрен кому они там нужны!
   – Пухлый может, – поддразнил я, – он такой.
   Пронзительный визг, в котором я поначалу даже не разобрал голос жены, прорвался к нам с лестничной площадки:
   – Илья, Илья! – в том, что звала на помощь Маринка, я теперь не сомневался.
   Олимпийские чемпионы Брумель с Бубкой позавидовали бы прыжку, которым я покинул кресло и оказался в прихожей. Дверь была не заперта, я дёрнул её на себя и нос к носу столкнулся с человеком в чёрной одежде. Я врезал ему локтём в голову. Человек потерялся, удар со второго локтя сбил его на пол. Я перескочил через него, вытаскивая из-за пазухи «стечкин». Дверь в мою квартиру была распахнута, оттуда рвался истошный маринкин вопль:
   – Илья!!!
   Этот крик лишил меня последних остатков разума. Как метеор я влетел в прихожую, изготовив свою молотилку к ведению автоматического огня. АПС – волына для отмороженных: стреляет очередями. Впервые меня так мощно бычило. Визг супруги, доносящийся из кухни, начисто сорвал башню.
   Уже задним умом осознав, что имею дело со «светлыми братьями», я шуганул их пальбой, наставив ствол в конец коридора, где у меня помещалась ванная. В замкнутом пространстве типовой квартиры здорово дало по ушам. В ванной полетел брызгами кафель, защёлкали по стенам пули, разбилось задетое рикошетом зеркало. Грому получилось предостаточно.
   Предварив своё появление шумовым эффектом, я пронёсся по коридору и развернулся к кухне, держа АПС на вытянутых руках. На кухне я увидел Маринку и с неё двоих «светлых братьев», один был с «калашниковым», второй держал в руке меч.
   – Амба! – ухнул я, ловя в прицел того, кто был с автоматом.
   Нашороханный «светлый брат» вскинул своё калькулятор, собираясь дать с пояса, но я опередил с окончательным расчётом, плавно даванув на курок. АПС двумя пулями вымолотил немца. Он отлетел на газовую плиту, посметав с неё кастрюли и сковородки, а я мгновенно перенацелил дымящуюся волыну на меченосца.
   – Ложись, ложись, сука, на пол! – во всю глотку зарычал я.
   Отважный рыцарь живо утратил присутствие духа и прилип носом к линолеумной плитке.
   – Лежи, козлина, если жизнь дорога, – пригрозил я, схватил Маринку за руку и вытолкнул её в коридор.
   – Сейчас попробуем выйти из дома, – глаза у жены были по пять копеек, зрачок то слабо сужался, то снова расширялся во всю радужку. – Если удастся, сразу уедем на дачу, если нет – попытайся сама добраться до Славы. К родителям не ходи, там сейчас кекоз почище нашего. Ты поняла?
   – Да, – тряхнула головой Маринка и я понял, что она точно ничего не сделает.
   – Тогда пошли, – сказал я и едва не попал под пули.
   Раскатистое «ду-ду-ду» раздалось со стороны прихожей. В сантиметре от груди Маринки пролетели ошмётки гипсокартона, в воздухе заплавала известковая пыль.
   За стеной на лестнице кто-то упал.
   – Илья, – по голосу я узнал Борю, – ты живой?
   – В порядке, – ответил я.
   Судя по звуку, компаньон пустил в ход МГ-34. Что у него за приколы: сначала садит из пулемёта, потом спрашивает, живой ли?
   – Осторожно, – предупредил я, – мы идём.
   Стена в прихожей оказалась развороченной, словно по ней несколько раз долбанули ломом. Мы вышли на площадку. Боря с неукротимым видом прохаживался по ней, держа наизготовку пулемёт. Под простреленной стеной у самого порога неподвижно лежал человек в чёрном кашемировом пальто с АКСУ в руке. Его собрат, контуженный мною, мотал бестолковкой, сидя на полу возле лифта. Вероятно, я крепко встряхнул ему мозги.
   – У нас началась война, – сообщил Боря.
   – Валим отсюда! – я заскочил в прихожую, сдвинул оборудованный шарнирами электросчётчик, достал из тайника запасную обойму для «стечкина» и тонну баков, отложенную на чёрный день. Мельком я подумал, что зря оставил на кухне «калашников», но меченосец видимо так и валялся ничком, не помышляя идти в атаку.
   Когда я вернулся, Боря выволакивал из квартиры походный рюкзак.
   – Ты аху-ел? – у меня глаза полезли на лоб: куда воевать с таким мешком?!
   – Я уху не ел, – Боря навьючился и бодро попрыгал на месте. – Готово, идём.
   Уперев в плечо приклад МГ, неумелый закос под американского морского пехотинца тяжело заскользил вниз по ступенькам. Мы с Мариной двинулись следом.
   – Стой, – Боря замер и вскинул руку. Мы остановились. Под лестницей кто-то был.
   «Что делать?!» – мысль не успела оформиться в моей голове, как Боря, не оглядываясь, сунулся в распущенное устье рюкзака и вытащил оттуда гранату, какие делались на пороховых заводах для защитников осаждённого Ленинграда.
   – Куда, дурило, подохнем! – рыпнулся я на перехват, но Боря уже оттянул толстую ручку, повернул её и отпустил. Щёлкнул боёк по капсюлю.
   – Они слабые, – молвил Боря, метнув под лестницу шипящую замедлителем «блокадницу».
   Я бросился к Маринке, успев крикнуть пригодившуюся когда-то формулу:
   – Закрой уши, открой рот! – и сам так сделал.
   Отступавший чмудак едва не сшиб меня, когда в пролёте полыхнуло пламя и взрывная волна встряхнула под нами ступени. Боря споткнулся, ощутимо тыркнув мне в рёбра надульником ручника.
   – А теперь вниз, вниз! – принял я командование, чтобы предотвратить ещё какую-нибудь самоубийственную выходку компаньона.
   С карманной артиллерией он малость перестарался. Не знаю, что за шнягу заправляли в неё блокадные умельцы, но граната и в самом деле оказалась слабой, иначе мы бы лежали сейчас как глушённые палтусы. Другое дело, что стоящим в тесном парадняке «светлым братьям» пришлось очень туго. Осколки выкосили засаду начисто. Убить не убили, но посекли пехоту солидно. Перепрыгивая через раненых и кашляя от кислой пироксилиновой гари, мы выломились наружу. Входную дверь сорвало с петель. Она шаталась под ногами: когда мы пробегали по ней. До «Нивы» было рукой подать.
   На улице был кекоз. Огорошенные столь крутым приёмом немцы попрятались, но Боря высмотрел одного и открыл по нему огонь.
   Я возился с замком автомобиля, когда меня застала пулемётная очередь. Маринка ломанулась прочь от нас, очевидно, совсем потеряв голову.
   – Что ты, гад, творишь! – хотел горлом взять, но Боря не отреагировал. Я и себя-то с трудом слышал – в ушах звенело после взрыва гранаты.
   Словно в страшном сне из-за угла дома вывернул знакомый квадратный «Мерседес-Геленваген». Он подпрыгнул на разъезженной выбоине в асфальте, присыпанной гравием, и понёсся прямо на нас. «Светлые братья» вызвали подмогу.
   – Шухерись, Боря, – заметался я. – Атас!
   Крик действия не возымел, но подельник и сам уже просёк неладное. Он перестал ловить на мушку тихарившихся немцев, положил на землю пулемёт и торопливо зашарил в своём сидоре.
   «Мерседес» разгонялся вдоль дома, стремительно приближаясь, но Боря уже мацал в ладони синего стекла шар размером с теннисный мяч. Я узнал снаряд от ампуломёта. Было в начале войны такое оружие для поражения бронетехники, прототип реактивного огнемёта «Шмель». Стреляло оно вот такими шарами, заполненными горючей жидкостью, воспламеняющейся при контакте с воздухом. Широкого распространения сам ампуломёт не получил, поскольку в трубе ампулы зачастую лопались, выжигая к едрене фене стрелка с расчётом впридачу. В результате, их стали кидать руками, и уже потом для простоты изготовления начали заливать зажигательную рецептуру в бутылки. Вот и весь «коктейль Молотова», хотя неясно, при чём тут Молотов, не он же ампуломёт изобрёл. В наши дни такой файрболл не снился даже самым заядлым любителям фэнтези.
   Боря бросил ампулу прямо в лобовое стекло «Геленвагена». Синий шар разбился о левую стойку, в воздухе заплясали языки пламени. «Мерседес» приткнулся к поребрику, внутри возникла паника, и Боря, подхватив МГ-34, прицельными очередями изрешетил салон, не давая «светлым братьям» выйти. Подстреленные немцы выпадали из открытых дверей, одежда на них горела, столбом летел вверх белый фосфорный дым. Полвека просидевший взаперти огонь с удовольствием накинулся на машину и всё для него питательное, находившееся в пределах досягаемости.
   Тут я победил замок и впрыгнул в «Ниву».
   – Мотаем, дурень, – я изнутри открыл Боре дверцу.
   Развоевавшийся компаньон сначала забросил на заднее сиденье вещмешок, затем присовокупил к нему ручник и только потом угнездился рядом со мною.
   Угловатый внедорожник полыхал как свеча. Когда мы выезжали со двора, над «Мерседесом» вознёсся огненный гриб – взорвался бензобак.
   – Фирменно! – возликовал Боря. Это был восторг победителя. Не исключено также, что ему просто было приятно сжечь дорогую машину.
   Как я не торопился с эвакуацией из зоны военных действий, но всё-таки сделал круг по периметру микрорайона, чтобы отыскать убежавшую супругу.
   Рискнул не зря: на Мориса Тореза я увидел Маринку, садящуюся в такси.
   – Идём на перехват, – оповестил я Борю, врубая форсаж.
   Неизвестно, куда повезёт и что сделает водитель с растрёпанной женщиной, перепуганно лопочущей нечто невообразимое о войне и немцах. Маринку надо было отбивать в любом случае и я прибавил газку. «Нива» резво обогнала мирно идущую «Волгу». Я посигналил.
   Водила поначалу не врубился, чего хотят зверские рожи на пятидверном уродце, но наглядная жестикуляция Бори плюс прислонённый к боковому стеклу ствол МГ-34 убедил его не вступать в перерекания и остановиться. «Волга» прижалась к обочине, я подрезал её и встал впереди. Извинившись перед шофёром, я пересадил Маринку. Со страху приняв меня за «светлого брата», она всё порывалась бежать, пришлось чуть ли не силой заталкивать её в нутро вездехода. Наконец, мы отчалили.
   – Не стопорни таксёр, можно было бы по нему шмальнуть, – зареготал вошедший в раж Боря.
   – Окстись, – осадил я. – Ты не настрелялся, бомбист? Кстати, зачем у тебя в рюкзаке целый склад боеприпасов, ты же в лес собирался ехать их копать?
   – Мы туда вовсе не копать едем, – удивил Боря. – В Синяве типа «Зарницы» будет. Вот и договорились взять оружия кто какого сможет. У меня всего-то граната да ампула была.
   – Спасибо, запасливый ты наш, – сказал я, – что бы мы без тебя делали! И что сейчас с тобой делать тоже не знаю. Об этом сражении город теперь много лет вспоминать будет.
   – Поехали с нами, – пригласил Боря. – Если ты всех там знаешь, можешь на даче у Пухлого пожить. Там искать вас не будут.
   С минуту я обдумывал борино предложение. Рациональное зерно в нём, безусловно, имелось. Менты нас с говном сожрут. Значит, придётся партизанить. «Ржавый бункер – моя свобода».
   – Это столь замечательно, что просто звездец, – я повернулся к Маринке. – Слышала, о чём он говорит? Как ты на это смотришь?
   Маринка не отвечала, только смотрела на меня взглядом затравленного кролика, словно жизнь кончилась. Она превосходно понимала, в какую жуткую историю угодила, и от этого впала в прострацию. Нашу судьбу предстояло решать мне одному.
   Одиннадцатая, не дошедшая на скрижалях Завета заповедь гласит: «Не попадайся!»
   От тюрьмы я был готов бежать хоть на край света.

Часть 3
Война и немцы

10

   «Привет! – Привет. – Как дела? – Хреново. – Я позвонил, чтобы сказать… что я убью тебя. – Ты опездал! Меня больше нет». Короткие гудки. Льётся гипнотическая музыка. Пошло суггестивное внушение: «Счастье есть, оно не может не есть».
   Говорят, DJ-я Грува часто били в детстве. Так, во всяком случае, утверждал Глинник, который тусовался у «Гиганта» с Серёгой, ставшим впоследствии диск-жокеем. Ещё из их тусовки с Кондратьевского проспекта произошли ди-джей Шлямбур и ди-джей Очко, проводящие рейв-марафоны в «Фестивале», менее известные, чем Грув, которого они мутузили за гумозную внешность.
   Лично я считал, что счастье – есть, а также пить, в особенности, крепкие спиртные напитки. А поскольку был не одинок в своём мнении, без компании не остался. Наибольшее понимание я встретил у Акимова. Сей муж, разменявший четвёртый десяток, представлял собой припартизаненную породу «чёрных следопытов». Любовь к лесу он гармонично сочетал с поисками оружия.
   Акимов был потомственным трофейщиком. Копать начал с батей, дядей и старшим братом. Есть такие семьи раскопщиков, я о них слышал. Теперь вот познакомился с одним из сих мастодонтов. Изучивший собственными пятками все места боёв в Ленинградской области, Аким был большим докой по части площадок. Помнил и называл такие пятачки локальных стычек, что я лишь диву давался. Историю Великой Отечественной Акимов штудировал с лопатой в руке и, как голимый практик, высказывал весьма оригинальные суждения относительно правды войны. С ним было интересно подискутировать безо всякой водки.
   Встречаются на Руси урождённые подвижники – бородатые любители докопаться до истины. Подобно многим талантливым самоучкам, у Акимова мозги были малость набекрень от приобретённого бессистемного опыта, что проявлялось в манере вести себя и одеваться. Носил Аким солдатскую гимнастёрку, галифе и юфтевые ботинки с холстяными обмотками, на голову клал свалявшуюся блином ушанку с красной звездой, а поверх гимнастёрки одевал зелёный армейский ватник, подпоясанный брезентовым ружейным погоном с парой подсумков. Партизанский прикид был дополнен кайзеровским образца 1888 года карабином Маузера калибра 7,92 мм. Мы называли его шпалером.
   Другой «маузер», новой, предвоенной модификации, именуемый между нами ганс-винтом, находился на вооружении Глинника.
   Глинник и сам был как ганс. На даче он переоделся в серый полевой мундир. У него имелся полный комплект фельдграу, где-то по случаю приобретённый. Исключение составлял ремень, который Глинник нашёл сам в затопленном блиндаже. Не высушивая, натёр его как следует салом, чтобы кожа не задубела, и теперь имел все основания гордиться находкой. Ремень обладал алюминиевой пряжкой с вермахтовским орлом опять же кайзеровской эпохи (то есть с надписью «Gott mit uns», но без свастики), крючком для ножа и прочими причиндалами. На поясе у Глинника висел длинный немецкий штык-нож с эбонитовыми накладками, алюминиевая фляга в чехле из волосатого шинельного сукна и подсумок с патронами.
   Для похода по местам боевой славы каждый принарядился как мог. Гулянье намечалось вселенского масштаба. В Синявино лучше искать приключения, а не трофеи. За приключениями мы и прибыли. Взрослые люди, некоторые в годах, со своим оружием и приличествующей случаю маскарадной одежде. Большинство уже много лет не копали. Съехались, чтобы побродить по лесу, пообщаться между собой, да и просто развеяться в мужской компании. «Бойцы вспоминали минувшие дни».
   Я же с Борей откровенно убежал и спрятался, соблюдая сакральные заповеди каратистов: убежать, спрятаться, молчать. Мы ни словом не обмолвились об истории с Доспехами Чистоты и «Светлом братстве». Доспехи, кстати, были всё время со мной. Из дачной компании они ни у кого интереса не вызвали. На фоне прочей амуниции казались неуместной бутафорией, век не тот. Я оставил их в сумке, продемонстрировав разок для прикола, но так и не примерил, не имея к тому охоты.
   Мы проводили время, играя в войну в условиях, приближённых к боевым. Как не застрелили кого по пьянке или не взорвались на очередной самоделке, оставалось загадкой. Должно быть, Господь пьяных щадит.
   Пухлый выделил мне КЗС – комплект защитный сетчатый, надеваемый в войсках поверх формы. Вряд ли в нём можно было лежать на газоне и оставаться невидимым, но сетка, если опустить капюшон на лицо, защищала от комаров. Пухлого сия напасть не страшила – комары и змеи не кусали его никогда.
   С последней нашей встречи Вова Чачелов здорово изменился. Разумеется, он остался таким же длинным и лопоухим, но теперь периодически попыхивал косячком с анашою. Кроме того, у него в городе были шашни с казачьей стражей, которые мне сильно не нравились. К казакам я испытывал крайнюю неприязнь.
   Ещё из нашей старой компании были Дима Боярский и Крейзи. Дима, давившийся горьким бюджетным хлебом оперуполномоченного, постепенно спивался на работе, но даже в лесу не разлучался с мобилой, как бы постоянно находясь при исполнении.
   Сашка же так и остался crazy [19 - Сумасшедший (англ.)]. Вот на кого время не наложило отпечатка. Мелкий, с копной густых волос, косо прикрытых детской панамой, он несуразно торчал из обширных комиссарских галифе времён гражданской войны, к которым снизу были приделаны жёлтые шнурованные сапожки роммелевского солдата, чудом сохранившиеся до наших дней. На подъёмах они были обмотаны изолентой и представляли собой специализированный трофейщицкий вариант обуви. Надо заметить, Крейзи был единственным, кто продолжал регулярно ездить на раскопки.
   С Пухлым, Крейзи и Димой мы были одногодками. Ещё в нашей компании имелся «латышский стрелок» Балдорис по кличке Болт. Он был долговязый и нескладный. Несмотря на то, что прибалтийские корни были давным-давно оборваны, а сам Балдорис родился и воспитывался в Питере, он остался каким-то гипертрофированным лабасом. Глинник взял его в лес, чтобы приобщить к раскопкам. Балдорис ими давно интересовался, да всё никак не представлялось возможности съездить. Работал Болт на стройке. Он и в лес так оделся: брезентовая спецовка и кирзовые строительные ботинки.
   Балдорис был исполнителен, старателен и туповат – сказывалась курляндская кровь. Кроме того, он был блондином. Подаренная Пухлым унтерская шапка-гансовка сделала из него настоящего защитника фатерланда. Ему и формы не требовалось, чтобы быть принятым за гитлеровца, – вот что значит чистота происхождения! В образ бы неплохо вписался МГ-34, но пулемёт мы оставили у маринкиных родителей.
   На первое время Пухлый раздал нам винтовки Мосина, благо, этого добра у него хватало. Я с ностальгией взял в руки пахнущую ружейным маслом трёшку, сразу узнав работу Вована: удобный приклад, глубокие незашлифованные царапины на стволе, где мы обдирали ржавчину наждачным кругом. Боре я конечно наврал: на забор Пухлому шли некондишн-стволы, которые лежали в земле без патрона в казённике. Дураки мы, что ли, гноить хорошее железо! Заряженные винтовки успешно реставрировались нами и затем использовались по прямому назначению. У пустых винтовок ржавел казённик, стрелять из них было можно, но гильзу в разъеденном коррозией стволе безжалостно раздувало и на выбросе затвор её рвал. Негодные трёшки и ганс-винты разбирались нами на запчасти, а стволы не жалко было пустить на ограду.
   Боря очень комично смотрелся с трёшкой и в плоской каске парашютиста люфтваффе, казавшейся мизерной по сравнению с глубокими «котлами» гитлеровской пехоты, в изобилии валяющимися по лесу. Плоская как тарелка, с маленькими «наушниками», она была сконструирована, чтобы не мешаться при прыжках. По принципу «на безрыбье и раком встанешь» – лишь бы прикрыться. На лобастой бориной башке эта миска выглядела по меньшей мере забавно.
   Поясная бляха у подельника была также люфтваффовской – с пикирующим орлом. Ремень, правда, имелся только современный, офицерский. На нём висел германский штык-нож с родными деревянными накладками, что было достаточно престижно: в земле дерево редко сохраняется.
   Поскольку взятые Борей на игрища боеприпасы израсходовались в бою с настоящими немцами, пришлось воевать выданными на прокат винтовками. Сам Пухлый был вооружён МП-40, более известным как «шмайссер». В лес Чачелов одевал пятнистый десантный комбез и зелёные НАТОвские шнурованные сапоги из литой резины – где-то серьёзно прибарахлился. Зато на стриженной голове сидела неизменная ВВшная фуражка без козырька, которую он носил сколько я его помню.
   Наш разномастный сброд куролесил на окраине Синявино-1, у дачи Вована. В магазин за провиантом я мотался на «Ниве». В этом плане тачка нас очень выручала. Она была только у меня одного – остальные трофейщики добирались по железной дороге: ножками-ножками. Ножки, кстати, все имели к ходьбе привычные, крепкие, кроме Балдориса, который их стёр и теперь хромал. Невзирая на эту досадную мелочь, завтра намечался глубокий рейд в лес. Я последний раз сгонял за жратвой и теперь возвращался на дачу.
   Хотя вблизи от дома мы воздерживались от стрельбы, местные жители с нас уже немного прибалдели. Но милицию пока не вызывали. Впрочем, на случай конфликта с представителями власти у нас имелся собственный мент с радиотелефоном. Свою здоровенную «Моторолу» типа ультраклассик Дима носил на поясе за спиною, и когда ему звонили, в прозрачном окошечке чехла к нашей великой радости загоралась красная надпись «Call». Сам кал не падал, но веселились мы от души. Как дети. Да мы, дорвавшиеся до лесной вольницы, и чувствовали себя детьми, словно перенеслись в пору бесшабашной юности. «Счастье есть – его не может не быть».
   Я рулил по пыльной дороге и слушал радио. Если принять за истину постулат, что счастье есть отсутствие несчастья, то я был счастлив. Радость была довольно специфичной. Зная, что сроки жизни моей сочтены, я наслаждался ею как бабочка-однодневка. После всего случившегося «Светлое братство» уже не удовлетворится Доспехами Чистоты, оно возжаждет иных сатисфакций, а что можно у меня забрать кроме жизни? Могут ещё посадить, причём независимо от волеизъявления Общества. Хрен редьки не слаще. Я уже ни о чём не беспокоился, Боря тоже, хотя он на что-то надеялся.
   Лично я был лишён иллюзий, поэтому постарался избавить друзей от напасти в моём лице. Отвёз Маринку к родителям и позвонил Славе, чтобы не беспокоился по поводу моего отсутствия. Попал на Ксению, быстро с ней объяснился. Она меня поняла. Была, наверное, даже довольна – всё забот меньше. Я тоже порадовался, что трубку взяла она. Слава бы стал предлагать помощь и неизвестно, каких бы мы натворили дел, усугубив без того шаткое положение друга. Пусть остаётся в стороне. Это мне уже ничего повредить не может. Я живу, пока не попадусь.
   Интересно, проявились ли у меня в глазах зловещие знаки смерти? Насчёт «рисок» мог бы просветить корефан, но он нынче был недосягаем. Поэтому оставалось только гадать, в самом ли деле жизнь моя пошла в разнос и был ли обвал неприятностей последних дней прелюдией к более страшному событию. Я вовсе не исключал такой возможности и чувствовал себя мотыльком, которого вот-вот раздавят в кулаке. Чьи пальцы только сожмутся раньше? – и «Светлое братство» и уголовный розыск имели, по-моему, равные шансы. Придут, когда не ждёшь. Они всегда так приходят – по навету. Но кто будет этим иудой, который сольёт тебя? Поди догадайся, когда все такие с виду хорошие. Всегда отыщется доброхот, который не плотник, да стучать охотник. Доносчиков не всегда вычисляешь даже после запала, но сейчас я, кажется, просёк, кто бы это мог быть – Стаценко. То-то он интересовался, куда я еду и когда, а сразу после его звонка прикатила зондеркоманда. Я сомневался, что Братство прослушивало мой телефон – слишком уж это заморочно. Вероятнее всего, любитель профашистских журнальчиков вломил меня прогрессивному Обществу. «Братья» мигом обернулись. Только кто мог предположить, что фигурант будет сидеть у вооружённого отчаюги в квартире напротив? Накладка обернулась потерями живой силы для Общества и полным цейтнотом – для меня.
   «И был я словно покинутый муравейник». А что я мог сделать? Только убежать, спрятаться и молчать. Вот и поступил я в лучших русских традициях: скрылся от возмездия в лесу, где и был встречен с пониманием. Хорошо, что ещё Аким с Пухлым запоздали прибыть к Боре. Мы успели их упредить звонком, известив, что отправимся в Синяву на машине. Пухлый был рад встрече со старым приятелем, со мной, то есть. «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».
   Сто друзей ждали моего приезда, варили картошку, которой у Чачелова было ну просто завались.
   – Водки привёз? – спросил Дима.
   – Естественно, – я открыл заднюю дверцу. – Выгружай.
   Мы перенесли питательный продукт в избу, там стоял дым коромыслом. Перед большим походом в лес замутили грандиозную отвальную. Дима и Аким деловито принялись выставлять на стол аппетитно позвякивающие бутыли.
   Сколько могут выпить при удобном случае восемь здоровых мужчин? Думаю, много. Из этого расчёта я и затаривался белоглазой. Учитывая, что в нашей компании Крейзи, Глинник и Балдорис почти не киряли, водки получилось даже с избытком.
   Когда запарился в русской печи картофан, мы расселись вдоль большого стола. Боря покрошил колбасу и корейку, Пухлый выставил миску солёных огурцов.
   – Ну, за манёвры, – провозгласил я тоном народного любимца.
   Дёрнули по первой. Стали жрать.
   – Есть идея, – сказал сидящий напротив меня Глинник, его фельдграу была замарана позавчерашней блевотиной и свежей землёй, – давайте подорвём стотонную мину.
   Так он называл семисоткилограммовую бомбу, глубоко ушедшую в грунт, но потом выпихнутую наружу. Земля имеет свойство выжимать из себя крупные камни и снаряды. В те времена, когда Синяву чистили сапёры, авиабомба лежала слишком глубоко, а вот Глинник нашёл её и сегодня ходил обкапывать. Сюрприз ждал своего часа неподалёку от Молодцово, но мы его не трогали, опасаясь народного гнева. От взрыва неминуемо перебьются стёкла по всей округе и полетит посуда с полок. После этого местные нас терпеть уже точно не будут. Вот почему затея Глинника постоянно откладывалась.
   – Ну её к бесу, – молвил Аким, – далась тебе эта мина. Если так невтерпёж, давай перед отъездом бабахнем. Хотя, не знаю, это уж совсем детство. Я бы лучше тол выплавил.
   – Можно выплавить тол и подорвать лесника, – предложил Крейзи, наш шизоидный эксперт. – В ней боевого заряда пятьсот сорок килограммов. Перенести к нему под дом в немецких противогазных баках и взорвать. Пущай полетает!
   – Да ну на фиг, – возмутился я, выставляя напоказ здравомыслие. – Вечно тебя, Сашка, какие-то дикие проекты одолевают.
   Балдорис захихикал.
   – Почему же дикие, – заметил Дима, – просто Крейзи по натуре экстремист.
   – Надо этого гадского лесничего достать, – стоял на своём Крейзи, – сколько ты сам, Ильён, от него страдал?
   Сашка был, безусловно, прав. Обитавший в этих краях лесник попортил нам немало крови. Несколько раз ловил нас, отнимал инструмент и добычу, вдобавок, бил. Случалось это, конечно, давно. Мы тогда могли только мечтать об убийстве злого тирана. Последний раз он поймал меня, Пухлого и Крейзи зимой на картах. Мы, разбив лёд, доставали со дна промёрзшего торфяника оружие, когда на «Буране» подъехал гадский егерь и устроил нам выволочку. Лесника мы ненавидели и боялись. Его предшественника какие-то серьёзные ребята едва не угрохали за все дела. Расстреляли из СВТ дверь, по стенам долбили из пулемёта зажигательными и чуть не спалили избушку, в которой он жил. После этого старый егерь уволился, а взваливший на себя нелёгкое бремя Синявинского шерифа новатор круто взялся за работу. Наводил порядок твёрдой рукой. Неоднократно доходило до огневых стычек, но всякий раз блюститель закона брал верх. Администрация района экипировала его как рейнджера: у лесника был внедорожник УАЗ-469, снегоход «Буран» и мотоцикл «Урал» с коляской. Он не расставался с СКС. Вообще-то, у живущего на трофейном прииске головореза неминуемо должен был собраться свой арсенал. Таковой наверняка имелся. Говорили, что он разгонял браконьеров при помощи дёгтя [20 - Ручной пулемёт Дегтярёва (троф. слэнг)], я сам видел его с ППШ-41, но обычно лесничий рыскал с самозарядным карабином Симонова. Такое пристрастие, наверное, объяснялось тем, что это было его штатное оружие, проверенное и пристрелянное, которое он имел право легально пускать в ход. Лесник никогда не шутил с посягателями на свой феод и пас трофейщиков жезлом железным. Мы боялись его как чёрт ладана.
   – Лесник, конечно, сука, но взрывать его не следует, – ответил я, покосившись на Диму.
   Боярский хоть и свой в доску, но всё же мент. Обсуждать и, тем боле, пытаться реализовать в присутствии легавого смертоубийство есть чистое безумие. Только Крейзи этого не понимал. На то он и crazy. Я встретился глазами с Пухлым. Он кивнул, соглашаясь со мною. Сидевший поодаль Дима благодушно посмеивался, давая понять, что догоняет насчёт беспонтового сашкиного базара и того, что я о нём думаю. Димон хоть и смахивал на эстрадного певца Кузьмина, парень был вовсе неглупый. Правда, любил бухнуть, за что и числился у нас главбухом.
   К его удовольствию Аким налил по второму кругу.
   – Ну, за поход, – генеральским басом изрёк я.
   Тост был встречен дружным одобрением. Ко мне потянулись рюмки, со звоном сталкиваясь по дороге.
   – Помню, как Пухлый Димона чуть не застрелил, – заржал Крейзи, видимо, экстрасенсорным чутьём уловив витавшие над столом флюиды. – Вова крюком в воронке удил, стоя на коряге, а Димон его случайно в воду столкнул. Пухлый вылез, дал ему в морду. Дима его лопатой поперёк спины перетянул. Пухлый тогда хватает винтовку – бах! Передёргивает затвор – бах! Дима бежать от него. Пухлый опять – бах! Димон с перепугу все деревья лбом посшибал. Пухлый в него так и не попал. Димон потом прибежал, весь в шишках, из деревьев вот такенный букет собран. Сань, спрашивает, патроны кончились?
   – А-ха-ха, вот был умат, когда Крейзи на костре подорвался, – злорадно погнал в отместку Дима, когда мы отсмеялись. – Доверили как-то Крейзи костёр развести. Обычно у нас этим Ильёнчик занимался, а тут промашка вышла, поручили Санечке. Крейзи разжёг огонь. Только все нормальные люди заранее проверяют землю под кострище на тему сюрпризов. Сантёр этого обстоятельства не учёл. Горит костёр день, два. На второй как рвануло. Причём, сильно. Наверное летучка [21 - Миномётная мина (троф. слэнг)] была либо граната там лежала, нагрелась за это время в огне. Хорошо, Сашка не у самого костра стоял. Мы тоже где-то поодаль тусовались. Как дало! Крейзи в кусты отбросило, на сосне макароны болтаются, рогатки, на которых котелок висел, как-то совершенно немыслимо развернуло. Ужас, в общем. Вытаскиваем Санечку из кустов. Он не слышит ничего, оглушило. А котелок мы не нашли, улетел куда-то.
   – Вот у вас веселуха творится, – подивился Балдорис.
   – Веселуха была что надо, – являясь участником большинства наших совместных раскопок, я мог утверждать, что бывал в переделках покруче. – Мы в детстве с Пухлым раз чуть не сгорели. Помнишь? – спросил я. Пухлый кивнул. – Откопали как-то ракетный снаряд от немецкого реактивного миномёта. Положили его в костёр. Залезли в траншею, ждём. А лето уже, трава сухая. Мы сидим, чувствуем, что-то не то. Выглянули, а кругом всё пылает. Пухлый говорит, давай уходить. Я: куда, сейчас взорвётся, погибнем. Ждём-ждём, пламя раскочегарилось, жара страшная. Пухлый порывается выскочить, я его держу. Чуть не зажарились. Вдруг как уебало! У меня волосы, которые спеклись, все разом унесло взрывной волной. Огонь тоже сбило. Мы из укрытия выбрались и бежать. Все в ожогах, кожа волдырями. У Пухлого морда здорово обгорела.
   – С харей Вовану всегда не везло, – прокомментировал Глинник.
   Вован только усмехнулся на это. Внешность он имел уродливую, поэтому и гримаса получилась жуткой. По бокам искорёженного лица торчали оттопыренные уши, казавшиеся ещё более лопоухими по причине короткой стрижки. Шевелюра у Пухлого была непонятного окраса – пятнами – местами светлее, местами темнее. Вкупе с его немалым росточком наружность делалась устрашающей. Кликуху он получил из-за вечно опухшей физиономии. Окрестил его Вова Богунов, Рыжий, ещё один юный следопут, ныне безвестно сгинувший. С Рыжим я был знаком меньше, чем с остальными ребятами, так уж получилось. Зато с Пухлым они были друзьями не разлей вода. Был в нашей компании третий Володя – Рерих, но он давно отъехал на историческую родину в Германию. Богунов же ушёл в армию. Служил на Дальнем Востоке в 390-м полку морской пехоты, дембельнувшись, воевал в Боснии, Чечне; я в это время сидел. Чачелов потом встречал одержимого милитари-идеей друга, в совершенной отвязке после армии бегавшего по городу с пистолетом ТТ. Пухлый был между нами связующим звеном. А я от нашей шайки давным-давно отошёл.
   Но всё возвращается на круги своя.
   Улучив момент, Аким наполнил рюмки. Некирные люди пропустили.
   – Ну, за друзей, – с военным лаконизмом снова выступил я в роли тамады.
   Крякнув у меня над ухом, Аким с громким стуком опустил донце стопаря на стол.
   – Однажды мы с батей тоже чуть не погибли, – степенно отёр он усы тыльной стороной ладони, – точнее, нас чуть не убили. Пошли мы: я, батя и старший брат на линию Маннергейма. Мы далеко заходили, аж на третью линию.
   – А вояки? – усомнился Балдорис. – Там ведь воинские части стоят.
   – Нам-то хули, – философски, как может только пьяный русский человек, рассудил Аким, – части не части, мы шли себе. Вояк обходили стороной, что их не обойти, если надо? Здесь-то укрепрайон поблизости весь раскопан. Батя мой – воробей стреляный, он с дядей, братом своим, по молодости лет знаешь в какие дебри забирался! Собственную карту составили, по ней уже меня с братом потом водил. Батя у меня обстоятельный был, царство ему небесное. И вот пошли мы на дальние блиндажи, к Ладоге. Я, батя и брат. Про линию Маннергейма никому объяснять не надо, что это такое и куда она тянется? Увёл он нас в самую глухомань, там где доты ещё нечищеные.
   – А такие есть? – всполошился Глинник.
   У Бори аж уши зашевелились.
   – Было навалом и сейчас предостаточно, – туманно ответил Аким, не выдав семейную тайну. Так, наверное, в Сибири старатели берегли секрет золотой жилы. – Укрепления там из местного камня. Сложены из огромных валунов, скреплённых раствором. Мы у одного такого и забазировались. Изучили предварительно, не действующий ли, а то бывает вояки их для собственных нужд используют. Но тот был глухой. Вход бетоном залит. Мы осмотрели, других лазов нет, значит всё нормально, никто этот дот не трогал. Стали тогда пробку взрывать…
   – А вояки? – снова спросил Балдорис, в трофейщицких методах ничего не смысливший.
   – Какие вояки? Никто ничего не слышал. Во-первых, лес густой, во-вторых, мы зарядами маленькими долбили. Ковыряешь ломиком дырку в пробке, туда граммов двадцать-тридцать гексогена, заваливаешь землёй, сверху пнём каким-нибудь припираешь и подрываешь. Потом ломом куски бетона выковыриваешь. Щель расширяется, туда снова заряд, и так далее. Детонаторов у нас было как грязи. Конечно, дело хлопотное, но мало шумное. За день пробку выбили. Видим, дверь железная, на нехилых болтах привинченная. Как я говорил, батя у меня человек запасливый, на все случаи жизни что-нибудь имел. Достали детонационного шнура малую бухту. В нём тэн, он тоже сильный. Шнуром головку болта обвязываешь; он как даст-даст, как даст-даст – как автогеном срежет! Смахнули мы болты, дверь малым взрывом сбили: она к стене бетоном с пробки была прилеплена, ломами её не взять.
   Взломали, короче, блиндаж. Поели и спать легли. А с нами ещё собака увязалась от станции. Всю дорогу шла, сколько её ни гнали. Ко сну когда отходили, брат её хорошенько шуганул. Она, паскуда, убежала в чашу, а ночью пришла и макароны, что мы на завтрак оставили, сожрала. Я вроде сквозь сон слышал какого-то зверя, но из спальника было лень вылезать – за день наломался. Утром глаза продрали: макрикам нашим капут и собака рядом бегает, сытая, довольная. Старший брат как сорвался за ней с «вальтером»! У нас при себе в лесу всегда пистолеты были, батя по молодым годам их совсем целёхонькими выкапывал, тогда на полях трупы ещё воняли. Братец, значит, щёлк-щёлк в собаку. Погнался за ней и где-то в лесу эту сволочь убил. Через эту проклятую суку, я думаю, всё и началось.
   Пошли мы в дот. Фонари взяли, верёвки, ломы и всякое такое. Блиндаж был мощный. Заходим, видим, пушка стоит. Её немного внутрь задвинули, чтобы амбразуру законопатить, она весь зал перегородила. Рядом с ней замок валяется, видимо, поленились унести. Хорошая, годная для стрельбы пушка, хоть сейчас заряжай. И зарядить было чем – на полу стартовики лежат, много. Запросто можно было взрывом амбразуру раскупорить и пальнуть в белый свет как в копеечку – хули нам кабанам, нынче здесь, завтра там. Вояки бы нас не нашли. Вот только дот неисследованный бросать было жалко. Вставили мы на всякий случай замок в пушку, осмотрели его. Там ударник артиллерийский такой хитрый, с тремя бойками. Нам батя сказал, что это старинное немецкое крепостное орудие времён Первой Мировой, а нашим оно на случай новой войны сгодится – откроют дот и будут поливать. Мы дальше так и поняли. Блиндаж, конечно, шикарный: многоуровневый, на стенах проводка, лампы висят в плоских плафонах.
   – Свет не горел? – осведомился Балдорис, недоверчивый как любой лоходром, которому мало доводилось копать.
   – Нет, свет не горел, мы своими фонарями обходились. На втором этаже койки в комнатах стоят, стулья, столы – всё нетронутое. Жилое помещение было. Мы на третий ярус спустились. Там уже воздух задохшийся: тяжёлый, сырой. Хули, камень везде, а вентиляции нет. Метров пятнадцать под землёй, наверное, а то и больше. Вот там у них склады боеприпасов и помещались. Красота: аппарели какие-то, подъёмники. Двери толстые, железные, однако не заваренные. Но мы их открыли, хотя приржавело за годы всё что можно. У бати для этих целей керосин в пузырьке был. Впрочем, и так открыли. Зашли и глазам не поверили: в камерах стоят стеллажи, а на них лежат снаряды для пушки. В масле, не ржавые ничуть, полный порядок. В другом каземате пороховые заряды в орудийных ящиках. Действительно, наши дот законсервировали на случай войны. В соседних отсеках взрывчатка лежит, тротил немецкий, детонаторы, огнепроводного шнура просто море, ну, склад! Ходили-ходили, нашли всякие причиндалы сапёрные, тоже гансовские. Стрелкового оружия не было.
   В дальнем конце галереи – дверь. Железная, но не открывается. Может быть заварена в каком-то месте, мы при фонарях не разглядели. Батя решил её маленьким зарядом долбануть. Заложили малыша с той стороны, где она должна открываться, шнура подлиньше со склада взяли кусок, метров шесть, чтобы успеть выбраться. Выходим наружу, стоим, ждём. Батяня даже успел курнуть – бикфорда на десять минут было. Вдруг слышим, есть. И тут по нам как дорбалызнуло! От камня со стены крошки летят. Мне физиономию малость посекло, как сейчас помню. Очередь в нас пустили. Какая-то сволочуга по нам из пэпэша правит, видит, что мужик и с ним два парнишки, отчего ж не повоевать. Моромой какой-то, короче.
   Мы бежать от него в блиндаж. Батя наружу пару разов пальнул из «люгера». Я думаю, что братец своей стрельбой в собаку этого ухаря подманил. А он всё не унимается, из папаши по входу как чесанёт-чесанёт, как чесанёт-чесанёт, хуятина! Для острастки, чтоб мы знали, что он тут. Мы пересрались сначала, решили – вояки, сейчас бока намнут за милую душу. Потом сечём: не из «калаша», из «шпагина» строчит, значит свой-родной, уёбок. Других таких же на подмогу ждёт, чтобы всласть помародёрствовать. Батяня ему кричал-кричал, но без толку, не договориться. Он опять в проём как полоснёт! Видать патронов у него запасной диск, а с нами всё решено. Ну, думаем, не понадобятся больше припасённые харчи. Приуныли. Мне страшно, я маленький. Ну как маленький: лет пятнадцать, но всё одно – молоко на губах не обсохло. Умирать не хочется, что делать – неясно, и, главное, выхода как бы нет. Братец уже предлагает окно размуровать и из пушки пальнуть, чтобы вояки нас услышали или менты какие-нибудь приехали, лишь бы этот гад убежал.
   Батяня говорит: пошли вниз. Спустились на третий ярус, а там уже ощутимый сквозняк дует. Значит, дверь открылась. Мы туда. Дверь нараспашку, а за ней коридор длиннющий. Бетонированный, с электропроводкой, уходит неизвестно куда.
   Нам чего делать? Наружу не выйти, из пушки стрелять – глупо. Пошли по коридору с одним фонарём. Батя впереди под ноги светит, мы сзади друг дружку за плечо придерживаем, чтобы не отстать. Батарейки экономим. Запасные в рюкзаках были, но всё имущество осталось снаружи, под прицелом. Взяли с собой из склада моток шнура, тол и детонаторов побольше, если что-то взрывать потребуется.
   Шли-шли. Думаем, куда идём? Коридор длинный, на стенах плесень колышется, однако, воды нет. И тихо. Считай, гробница – всё в камне. Сверху тоже шума нет. Темнота, и вдруг по полу кто-то пробежал. Впереди явственно так слышно: цок-цок-цок-цок. Мы остановились. Батя говорит: верняк, выход есть, если сквозняк дует и зверь бегает. Идём дальше. Вдруг опять цокот вроде как когтей по бетону, батя стал светить, впереди два глаза звериных красным блеснули. И топот этот, нетяжёлый такой, – прямо на нас. Тут брат свой фонарь зажёг, я ему в плечо вцепился так, что пальцы аж занемели.
   В луч фонаря на нас выбегает собака, та, которую утром брат убил.
   – Та самая? – спросил кто-то.
   – Точно та самая, шкура у неё пёстрая, я запомнил, приметная, перепутать сложно. Она это была.
   – Может, брат не добил? – предположил Дима.
   – Нет, братец её точно угробил. А это я не знаю что такое было: та же псина, только без ран, крови и повреждений шкуры. Пронеслась мимо нас и умчалась, откуда мы пришли.
   – А вы что? – с замиранием в голосе спросил Глинник.
   – Мы форменным образом обосрались, – неохотно признался Аким.
   – Ну, а дальше что было, как же вы вышли? – заинтересовался Балдорис.
   «А мы и не вышли вовсе», – родился у меня в мозгу страшный ответ, но Акимов сказал:
   – Двинулись вперёд, что нам ещё делать? Назад нельзя, там моромой в засаде, да собачка жутенькая пасётся. Мы прём как танки, говно в сапогах булькает. Вышли на дверь. Взорвали. Попали в точно такой же дот, только вскрытый. Ход это был подземный между блиндажами. Мы в лес поднялись и давай Бог ноги! Почесали оттуда как лоси прямо. Я и не знал, что так быстро умею передвигаться. Убежали мы от уёбка с пэпэша и от собаки.
   – Как же дот, вернулись потом? – осведомился Боря.
   – Нет. Батя после этой истории поседел, братец в Бога уверовал и с нами ходить перестал. Да и контузились мы малость, дверь внизу взрывая. А к доту больше не возвращались и вообще редко вспоминали про него.
   – А с собакой что решили? – поднял неприятный Акиму вопрос тупой Балдорис.
   – Я думаю, это был гмох, – сказал Пухлый и при этом заржал во всё своё конское хлебало. Голос у него был сиплый и мерзкий, как у заправского колдыря. Пухлый не боялся никого.
   – Кто такой гмох? – напрягся Глинник.
   – Гном с мохнатым горбом, – просветил его Крейзи, – они здесь водятся.
   – Здесь?!
   – В Синяве, – подтвердил главбух Дима.
   В этом он был готов присягнуть даже на Библии. Существ, о которых шла речь, из нашей компании видели все, кроме меня и Рыжего. Синявино, конечно, место болотистое и набитое трупами, но я почему-то не верил в существование троллей, хотя юные следопуты били себя пятками в грудь, утверждая, что подвергались преследованию со стороны гмохов.
   – А кто его видел? – спросил Балдорис.
   – Я! – почти хором заявили Крейзи, Пухлый и Дима.
   – Да ну вас, врёте ведь, – отмахнулся Глинник. – А что он… как его… творит?
   – Водит по лесу кругами, – пустился в объяснения Крейзи, – может украсть рюкзак с продуктами, в трясину завести.
   – И ещё гмох жутко смердит, – с удовольствием добавил Пухлый. Он любил эпатировать публику.
   Ошарашенные покатившей темой, мы вынуждены были промочить горло, теперь уже без исключения все, и я продолжил:
   – Гмохи гмохами, а Синява сама по себе очень странное место. Встречалось мне нечто инфернальное. Однажды пру я провиант в лагерь, – Пухлый с Крейзи, помнившие этот случай, закивали, – за спиной у меня нагруженный рюкзак, в руке сумка, весящая тоже немало. На боку «шмайссер» Пухлого висит, потому как время позднее, а кто знает, что в лесу может встретиться. Та же шпана деревенская по пьяни часто с оружием болтается. Да и вообще… Тут ночью не то чтобы страшно, а так… неприятно. Людей в войну всё-таки много полегло, погибших насильственной смертью и по христианскому обряду не погребённых. Образовалось большое количество неприкаянных душ. У мемориала в этом плане поспокойнее: там и хоронили, и священники приезжали отпевать, зато дальше не так хорошо. А до лагеря километров восемь. Пока я топал, совсем стемнело. Не видно ничего, я только чувствую ногой колею, по ней и ступаю. Рядом с дорогой кусты и я слышу, как по ним кто-то ходит. Двигается параллельно со мной неизвестно зачем. Сначала я думал, что это какое-нибудь животное. Взял, перешёл на полоску травы, которая между колеями растёт. Иду совсем беззвучно и определяю, что шагает он в такт мне: я ногой бесшумно – топ и он по веткам – хрусть. Меня это достало. Я останавливаюсь, ставлю сумку. Выходи, говорю, и затвор у «шмайссера» с предохранительного взвода снимаю. Вижу, в темноте появляется передо мною шагах в двадцати бесформенный силуэт. Вышел и стоит, какой-то совсем непонятный. Я его спрашиваю: ты кто? Он молчит. Мне всё это осточертело и тогда я по нему из автомата полоснул. Сам ослеп от этого пламени, оглох. Наверное, полрожка усадил. Не вижу ничего, не знаю, куда он делся. Да и не интересно мне. Я поторопился съебать. Автомат за спину закинул, сумку подхватил и – к лагерю.
   – Это был гмох? – спросил скептически настроенный Балдорис.
   – Не знаю, что это такое вообще было. Затрудняюсь сказать, – пожал я плечами.
   – Бегом к нам примчался как лось, весь в пене, – затараторил Крейзи, брызгая слюной, – такой весь на нервяке. А-а, верещит, я лешего видел.
   – Ленина, – вставил главный пивень Дима, дотягиваясь до бутылки.
   Дерябнули ещё. Некирная троица пропустила.
   – Я как-то лешака видел, – поведал Аким, вытерев ладонью рот, – на Ладоге. Порыбачить меня пригласили. Приехали, выпили, посидели. Я в лес зачем-то попёрся. Не знаю, что меня толкнуло. Ну, пошёл и пошёл. Бродил-бродил, места незнакомые, но, чую, кружит. Кружит и кружит по лесу. Никогда со мной такого не было. Короче, дело к ночи, стемнело и я решил больше не плутать, а до утра отсидеться. Выбрал местечко поудобнее и на каком-то поваленном дереве прикорнул. Светает. Я проснулся, хочу встать, а не могу. Словно что-то удерживает. И неприятное чувство такое, как ты, Илья, говорил. Проморгался. Вижу, что сижу в кустах, за ними открывается маленькая поляна, окружённая деревьями, а на ней стоит какой-то чёрт. Ну, не чёрт, я так, гм, фигурально выражаясь, – поправился Аким, смущённо блеснув филологической терминологией. – Демон, короче, стоит. Огромный, значительно выше человека. Не соврать – метра три. На ногах стоит, по-людски, только шерстью весь порос, зараза.
   – Это, наверное, лесник был, – сострил Пухлый, забивая косяк.
   – Не знаю, кто это был, – сказал Акимов. – Такая падаль, типа снежного человека. Страхолюдный. Я сижу. Мне ни встать, ни охнуть, ни вздохнуть. Как замер против своей воли. Полчаса, наверное, так сидел, пока демон не ушёл. Отпустило меня, я с места снялся, долго не шастал – вышел к канавам, там сараюга какая-то стоит. Я вдоль канавы пошёл и выбрался прямо к своим. Им рассказал, думал, не поверят. Поверили, к моему удивлению. Это леший, говорят. Три года назад завёлся, паразит, тогда люди начали исчезать. Вообще-то, люди здесь всегда пропадали, леса вокруг Ладожского озера глухие, потеряться – как два пальца обоссать. Но этих находили. Мертвяков. Все изгрызенные, будто зверьём, но это не звери, они едят по другому. Последний раз, перед нашим приездом мужика нашли в этом сарайчике рыбацком, мимо которого я пробегал. Тоже рыбку половить приехал. Изорванный весь, лица нет – съедено, с головы мясо до кости обглодано. Выпотрошен, кишки из брюшины выжраны просто напрочь. Зверьё так безобразно не делает. Лешак, наверное, постарался. И меня бы растерзал, да Бог миловал. А может, сытый был.
   – Вот дела, – вздохнул Глиннк. – Что же мы до сих пор гмохов не видели?
   – Потому что вы тут совсем недавно и далеко в лес не заходили, – авторитетно заявил Крейзи. – Поживёте на болотах подольше, не то увидите.
   – Правда? – спросил вполовину пьяный от нашего и поэтому не утративший критического отношения к услышанному Балдорис.
   – Какой уж тут охмурёж, – подтвердил Дима Боярский. – Ильёнчик когда стрелял, знал, что за рожок зря потраченных патронов можно запросто по морде получить.
   – Значит, и в самом деле правда, – пробормотал Глинник.
   Он был знаком с понятием дефицита боеприпасов.
   – Правда-правда, – завёлся Крейзи, – мы ещё и не такое видали, скажи, Ильён?
   – Ну да, – мне захотелось рассказать им о Доспехах Чистоты, найденных в кургане под останками великана-богатыря, о волшебном озере, посылающем чудесные сны, и выползне из Лужи, съевшем лису, но я понял, что мне вряд ли поверят, и прикусил язык. – Было дело.
   – А что было? – подсел на уши Балдорис.
   – Помнишь, Ильён, как наши встали, мы видели?
   – Помню, – признался я. История была гнусная и жуткая, вспоминал я о ней с неохотой. – Тебе нравится ворошить это, Сашка?
   Но Крейзи был crazy, да ещё Балдорис, чья любознательная натура не ведала покоя, с упорством разламывающего термитник муравьеда совал нос во всякие пыльные дела. И мне пришлось выслушать и пережить снова то, о чём я упорно старался забыть уже много раз.
   Наверняка, всем, кто лазил по местам боёв, встречались скелеты в истлевшей форме и остатках снаряжения, лежащие на лесной подстилке или поверх бруствера. Что противоречит естественному положению вещей, так как за полвека могли уцелеть лишь зарытые трупы, остальные растащили и съели животные. Люди несведущие сего не понимают, отсюда и происходит распространяемая новичками похвальба, как им удалось найти нетронутое чёрными и красными следопытами место, где солдаты валяются просто так. Слухи живучие, но ни коим боком не соответствующие истине. Это шутят не обременённые мозгами трофейщики.
   …Как-то я застал Крейзи за этим занятием. Сашка увлечённо выкладывал из мосталыг отдалённое подобие человеческого скелета. Получалось хреновенько. Костей по лесу разбросано много, выбор большой, аж глаза разбегаются. Крейзи же в школе учился плохо, был анатомии некомпетентен, поэтому всё попутал.
   «Какой-то у тебя гуманоид длинный получился», – заметил я, остановившись взглянуть на сашкину мозаику.
   «Мне тоже не нравится, – поднялся, чтобы со стороны взглянуть на собственное рукоделие, Крейзи. – Я вроде бы стараюсь все пропорции соблюсти».
   «В тазу много лишних костей», – подсказал я.
   «Согласен, – Сашка почесал пятернёй немытые космы. Посыпалась перхоть. В голове у следопута была вечная зима. – Много не мало, это мы сейчас устраним».
   Он решительно раскидал ногой костяк и принялся восстанавливать фрагменты с упорством убеждённого идиота.
   «Да хорош тебе маяться, слышишь, Сашка, – позвал я, – бросай эту фигню, пошли жрачку готовить».
   Но Крейзи настолько увлёкся головоломкой, что даже не отреагировал.
   В тот поход Пухлого с нами не было. В принципе, мне и Крейзи был не нужен, но на раскопках может засыпать землёй, поэтому одному ездить опасно. Я бы предпочёл компанию получше, да выбор отсутствовал. Пришлось взять с собой Сашку.
   Ночной синявинский лес разительно непохож на лес, скажем, новгородский. Последний спокойнее. В нём можно останавливаться на ночлег, не пугаясь вох-дёнгарах, как говорят нивхи.
   Ленинградские же чащобы наполнены страшными звуками неизвестного происхождения. Ухо опытного натуралиста наверняка вычленит крики знакомых птиц, но если ты не хладнокровный знаток природы, напугаться очень легко.
   Из нашей компании только Пухлый обладал железными нервами. Он, фактически, вырос в Синявино, достаточно рано начал копать и был привычен к лесу. Вова мог уйти дня на два, на три «побродить». Ему нравилось сидеть в одиночку у костра. Он не был суеверен и плевать хотел на потусторонние стоны.
   Пухлый признавался, что одному скучновато, но и только. В плане раскопок это шло на пользу: позавтракал, весь день копаешь не отвлекаясь, ужинаешь и – в люлю. Пухлый спал в гамаке, читая перед сном газету при свете горящего оргстекла. Он имел все персональные удобства и чувствовал себя на лоне природы своим.
   Второго, кого принял лес, был Рыжий. Оба Вована превосходно дополняли друг друга. Пухлый был хитёр и запаслив, Рыжий имел бесшабашную натуру, обожал рисковые игры и превосходно различал следы. Впоследствии, это ему пригодилось на войне. Пухлый рассказывал, что тёзка имел медаль «За отвагу», ещё срочником был ранен, что-то там защищая. Потом был снайпером в других горячих точках, но сражался уже за деньги. В эпоху наших совместных походов они с Пухлым равных себе не знали. Даже подбили из противотанкового ружья вездеход лесника – поступок смелости неописуемой. Пуля попала в мотор и вывела уазик из строя. Больше никто из нас на такой теракт не решился бы.
   Мы же с Крейзи были значительно зауряднее. К тому же, в лесу оставались чужаками. Поэтому ночёвку у костра воспринимали как вынужденное неудобство. Запаслись дровами. Ночью было сыро и холодно, вдобавок одолевали комары. Сели жрать, подвязав пенополиуретановую «жопу».
   Как всегда, когда постоянно смотришь на огонь, вокруг ни зги не видно. Стемнело. Нас окружил непроглядный мрак. Из дебрей доносились стоны и вопли. Временами слышалось нечто вроде едва различимых голосов, словно переговариваются несколько человек, но о чём говорят и на каком языке, непонятно. Подобное явление часто наблюдалось в Синяве. Видимо, душам солдат – офицеры (с обеих сторон) здесь практически не воевали – приходилось очень несладко.
   Безумный Сашка в такой обстановке начал травить жуткие байки. Преобладали сюжеты про оживших мертвецов. Я был готов придушить Крейзи. Останавливала мысль, что после его смерти мне придётся остаться один на один с покойником, изо рта которого будет торчать посиневший язык.
   Сашка трещал как спички в коробке. Добрался до популярной в походах темы: о том, как встают павшие вояки. Я сидел как на иголках, нервы были взвинчены. Слух против воли напрягался – первобытные инстинкты требовали контроля за обстановкой вокруг. Мне показалось, что голоса усиливаются, но разобрать, о чём говорят, по-прежнему не удавалось.
   Неожиданно резко посвежело. Подул холодный низовой ветер, прижавший пламя к земле. С торфяников пополз туман.
   Глаза постепенно адаптировались к темноте, потому что огонь почти погас, остались лишь раскалённые ветром угли. Незнакомая речь становилась громче и я увидел бредущие за деревьями фигуры. Их было много. Шла колонна, одетая в обвисшие шинели. Плечи идущих были опущены, спины ссутулились от многодневной, накопившейся в окопах усталости. Они выходили из боя. Кто это, наши или немцы, было не понять из-за тумана.
   Призраки войны плыли мимо. Волосы у нас встали дыбом. Сашка сдавленно подвывал…
   Зато он чуть не прыгал от возбуждения теперь, увлечённо пересказывая и как бы заново переживая приключение. Мне же было погано, наверное, начал трезветь. Проклятый Крейзи разбередил на сердце старую рану и я поспешил её залечить:
   – Ну, за победу!
   – Это тоже происки гмохов? – спросил придирчивый Балдорис.
   – Не исключено, – отозвался Сашка.
   – Какие гмохи, – принялся глумиться над нами пьяный и укуренный Пухлый. – Да вы все были углюченные. Вас просто глючило!
   – Не пизди-ка ты, гвоздика! – подскочил на месте оскорблённый правдолюбец Крейзи. – Ничего нас не глючило!
   – Нет, вас глючило, – скабрезно заржал Пухлый, указывая на нас пальцем, – вас глючило, а также трясло, ебло и колотило от страха!
   – Ничего подобного, – горячо запротестовал Сашка, – что я тогда в Синяве первый раз был?!
   – О-о, я ебу Бабу-Ягу, ха-ха-ха-ха! – откинулся Пухлый на спинку стула. – Старожил синявинский. Да ты вообще леса не знаешь, за всю жизнь один ржавый штык нашёл!
   – Смотри, Вован! – вспыхнул Сашка.
   – А что ты мне сделаешь, злой уродец?
   – Ебучку наколочу! – Крейзи явно преувеличивал свои силы. Пухлому не так-то легко было что-либо наколотить, он был здоров, высок и вёрток. Но Крейзи был crazy. – Могу лопатой голову отрубить.
   – Да хорош вам кипятиться, – высказался я по существу, – чего вы не поделили, юные следопуты?
   – Ты вообще туснись поодаль, – заявил обнаглевший до беспредела Пухлый.
   – Ещё гудок и зубы тронутся, – невинным тоном предупредил я.
   Однако, распоясавшийся дебошир не внял моему предупреждению.
   – Да мне насрано на твою порядочность, – сказал он. – Боксёром стал очень сильным? Лучше клюй говно и не кукарекай.
   – Кажется, ты допизделся, дружок, – почти ласково произнёс я.
   В воздухе отчётливо запахло дракой.
   – Что ты заводишься, Вован, – попытался уладить дело миром Дима, – в самом деле, зачем на друзей кидаешься?
   – Таких друзей – за хуй и в музей, – ответствовал ему Пухлый, – и тебя вместе с ними под стекло. Ха-ха-ха, трофейные динозавры!
   – За такие речи не боишься по чану схватить? – в свою очередь начал Дима. Оказалось, что главный пивень изрядно ужрат.
   – Давай, Димон, ты настоящий мусор, – продолжал куражиться Пухлый. – Забыл, как тебе Рыжий в грудину дал, а ты упал за стол, злобно рычал оттуда в ответ и не вылезал весь вечер?
   Дима и вправду зарычал и попытался достать обидчика через грудь Акима, но был неловок и только расшвырял посуду на столе. Пухлый заржал и кинул в меня окурок.
   – Hannibal ante portam [22 - Ганнибал у ворот (лат.)], – помпезно отчеканил я клич римлян перед битвой при Каннах. 216 год до нашей эры. Я встал из-за стола. Выяснилось, что и мне алкогольного дозняка хватало за глаза и за уши. Сие несколько оправдывало меня. – Насчёт зубов я предупреждал тебя, Тухлый. Теперь пошли, приведём приговор в исполнение.
   Пухлый опять заржал. Он знал, что я никудышный боец. Впрочем, ко мне охотно присоединились Дима с Крейзи. Сие обнадёживало и отчасти утешало.
   Остальные, включая самых отважных, пожухли, предоставив друзьям детства самостоятельно разбираться между собой: кто круче, кто могуче.
   Мы вывалили во двор.
   – Сейчас, Вован, ты за свои слова ответишь, – возликовал Крейзи в предвкушении торжества справедливости.
   Покарябанный хавальник Пухлого изогнулся в похабной улыбочке.
   – Иди сюда, я покажу тебе приём «вонзю»: когти в спину, член в попу, – пригласил он.
   В атаке Сашка не остался одинок, но смутить Пухлого оказалось для нас непосильной задачей. Крейзи набросился на него с остервенением затравленной крысы. Пухлый ждал, чуть расставив ноги и прижав подбородок к груди. Сашка попытался наскочить на него, но, взбрыкнув жёлтой обувкой, растянулся на траве. Пухлый дал Диме по кучерявой башке, затем у меня перед глазами блеснула вспышка электросварки. Искры брызнули и погасли. Я медленно приходил в себя, подобно тому, как Терминатор восстанавливал повреждённые участки схемы. Бил Пухлый не в пример дворовой шпане – ебашил на раз.
   Когда электронные цепи восстановились в должном объёме, я угнездился на пятой точке. Рядом ползали поверженные дуэлянты.
   – Довольны? – спросил Пухлый.
   – Yes, yes, – ответил я, ощупывая голову в поисках повреждений. Удивительно, но ничего не болело. – Ощущения фантастические.
   Огребя причитающееся, мы вернулись к столу. Недовольства по поводу результатов не высказывали – в джунглях мы живём или не в джунглях, в конце-то концов! Обмыли викторию Пухлого. Затем выпивка приказала долго жить, на собственном примере подтвердив народную мудрость, что лишней водки не бывает. Возможно, она имелась в магазине, но я предусмотрительно спрятал ключи от «Нивы». Завтра надо было много ходить по лесу, а это нелегко с бодуна.
   Праздник кончился. Осоловевшие люди разбредались в поисках лежбища. Акимов пальнул из шпалера в ворону и сбил её. Я сел на крыльцо. Догнаться было нечем. Балдориса стошнило. Рядом, к своему несчастью, оказались Аким и Глинник. Драться не стали.
   «Опосля в рояль насрали. Славно время провели».

11

   Тащить винтовку из-под воды очень трудно. Особенно, если её затянуло илом. Приходится делать это вдвоём. Но даже вместе нелегко.
   Наконец, грязь подалась, неохотно выпуская оружие. Мы с Балдорисом выволокли из ямы бесформенную палку. Под наслоениями торфа скрывался пригодный для стрельбы ствол.
   Сапёрам, чистившим после войны Синяву, предписывалось сбрасывать собранное железо в невысыхающие лужи. Что они добросовестно и проделали, а мы потом его доставали. Достаём и сейчас. В воде ему ничего не сделается.
   Мы булькали [23 - Удили оружие (троф. слэнг)] на картах, где было утоплено немало добра, которое воякам оказалось невозможно, да и не нужно вывозить из леса.
   Расположенные на восьмикилометровом промежутке между посёлком Синявино и старой военной дорогой карты представляли собой ряд громадных прямоугольников, из которых когда-то добывался торф, разделённых широкими подъездными путями. Ныне торфяники стали хранилищем оружия, которое, если не полениться, вполне пригодно для последующей реставрации и использования.
   Бесформенная палка, после того, как мы очистили её до железа, оказалась стволом от мосинской винтовки с патроном в казённике. Копать с Болтом было одно удовольствие.
   Балдорису, как и всякому новичку, очень везло. Мы уже вытащили цинк немецких патронов и почти все оказались «шебуршастыми». Потрясёшь около уха, слышно, как шуршит порох. Мы ими стреляли. Осечек было мало.
   К сожалению, советские патроны гансовским и в подмётки не годились, почти все испортились. Вообще-то «водяные» патроны сохраняются хорошо, но работавшая по принципу «всё для фронта, всё для победы» отечественная промышленность клепала маслята лишь бы числом поболее, ценою подешевле. Вот и приходили в негодность. Положение не могла исправить даже пресловутая балдорисовская удача.
   Между тем, 7,62-миллиметровых патронов нам требовалось много, винтовочных и пистолетных. В арсенале Пухлого преобладали совдеповские системы, которыми он вооружил нас для больших маневров. Гулять – так от души! Боре был выдан ручной пулемёт Дегтярёва с полным диском, Дима получил самозарядную винтовку Токарева, Крейзи оснастили пистолетом-пулемётом Шпагина. Балдорис скромно удовлетворился бывшей у него трёшкой. Я вообще пошёл налегке как турист. Ружьё брать не стал, я и в городе настрелялся. Пистолет Стечкина, завёрнутый в чистую тряпку, покоился в сидоре. С волыной, не раз меня выручавшей, я не расставался даже в лесу.
   Таких бесогонов многострадальная Синява ещё не видывала. Акимов пришил наискось по верху ушанки отличительную красную ленту и стал совсем похож на партизана. Глинник с Балдорисом смахивали на вернувшихся с передовой гансов, а Крейзи вполне мог проканать за дикого ополченца. В таком колоритном прикиде наша банда, кряхтя и лязгая, выкатилась жутким похмельным утром в хмурый ненастный лес.
   Похмельный упадок сил дал о себе знать: все быстро продрогли и захотели есть. Перед отправкой ни у кого с бодуна кусок в горло не лез, но потом расходились и проголодались. Балдорис размял натёртые ноги и жаловался. Бесполезное железо на плечах давило к земле. Провиант в вещмешках тоже весил изрядно. Поэтому решили сделать привал, но сначала наметили добраться до плодоносного участка, ибо после обеда на большой переход сил ни у кого не останется. Ближайшим трофейным Клондайком были карты. Когда мы доплелись туда, солнце уже находилось в зените.
   Встали лагерем. Наиболее сознательные умелись за дровами, самые умные занялись кухней. Я достал из рюкзака лопату, насадил на черенок и прощупал пятачок для костра на предмет мин и снарядов. Ничего подобного не нашёл. Если и лежит в глубине торфа патрон-другой, ничего страшного. Разогреется, хлопнет – подпрыгнут угли, может быть взлетит зола, да и только.
   Пухлый первым делом выбрал парочку стоящих рядом деревьев, повесил на них гамак и улёгся. Закутался в одеяло как в кокон и на все вопросы отвечал: «Шли бен зи на хуй, аллес». Одеяло у него было старое, в латках, обгоревшее по краям. Классический походный вариант, образующийся из совершенно новой вещи за пару сезонов.
   Брошенные проводником на произвол судьбы, мы самостоятельно занялись стряпнёй. Главным кулинаром был я. Мне помогал Акимов. Процесс готовки отнял у нас менее часа. Индикатором послужило дикое племя, стянувшееся на запах. Окружили костёр и смотрели на булькающее варево, пуская слюни. Дима непринуждённо говорил по мобилу. До него опять дозвонились.
   – Готово. Суп из семи залуп, – ко всеобщему удовлетворению объявил я, снимая с огня казанок. – Давайте кушать, уважаемые синьоры!
   Синьоры с ложками наготове возбуждённо задвигались, пуская слюни. Призыв возымел действие. Закачался гамак, из кокона проклюнулась голова Пухлого, одетая в шнурованный на макушке ватный подшлемник, какие носят строители и портовые рабочие.
   – Уже? – скривилась раздутая от сна и алкоголя рожа.
   – Давно уже, – Пухлый, конечно, сволочь, но обижаться на него было бы глупо. – Дуй к огню.
   Вова присоединился к нам. Забряцали котелки. От варева шёл густой пар. Присевший на пенёк Глинник был вылитым пленным гансом в партизанском лагере. Он жадно шуровал складной ложкой-вилкой, склёпанными на ручке. Столовый прибор был у него настоящий, вермахтовский.
   Будучи в центре пристального внимания, котёл быстро опустел. Сыто рыгая и попёрдывая, следопыты разбрелись по поляне. Закурили. При полном безветрии в лесу заплавало столько дыма, будто стреляли целую неделю.
   Интенсивный марш и плотная трапеза на свежем воздухе возымели чрезвычайно оздоровляющее действие. Насмолившись вдоволь, мы принялись собирать инструмент. Крюки и лопаты для удобства несли разобранными. Пухлый повёл нас к богатой делянке. На удивление, последствия вчерашнего пира ощущались значительно меньше. Поначалу об одну колдобину тупо спотыкалось трое-четверо идущих гуськом людей, но затем походняк выровнялся, шаг стал упругим. Я имел честь наблюдать за оживлением товарищей, поскольку сначала встал замыкающим, но, видя, что никто ничего не теряет и надобности контролировать стадо нет, вырвался вперёд и догнал Пухлого. Из-под ног выпрыгивали коричневые земляные лягушки. Пухлый колол их щупом, нанизывая как на копьё. Лягушки пищали и дохли. Пухлый только посмеивался.
   Свой подшлемник он успел сменить на ВВшную бескозырку. На боку его болтался «шмайссер», а по бедру тяжело колотил подсумок с запасными рожками. Вид Пухлый имел самый злодейский. Нечто вроде одичавшего НКВДшного диверсанта.
   Вскоре под ногами захлюпало. Показались бурые зеркала торфяников. И началось…
   Балдорису фартило так, что остальным просто делалось обидно. Совершенно походя выудил револьвер неизвестной системы. Мы такого раньше не видели, не подозревали даже, что такие существуют. Револьвер имел в барабане четыре гнезда под немецкий винтовочный патрон 7,92 мм. Это была вершина эволюции фаустваффе [24 - Faustwaffe – <букв.> кулачное оружие: оружие самообороны (нем.)] Второй Мировой войны.
   Испытывать монстра доверили владельцу. В безкислородной среде железо сохранилось великолепно. Наспех просушили волыну. Набили барабан патронами из «водяного» цинка. Балдорис поудобнее взялся за рукоятку и надавил на спусковой крючок. Осечка. Гансовские маслята тоже порой дают сбои. Осмелевший Болт вторично взвёл и спустил курок.
   Выстрел подбросил его руку на полметра вверх. Отдача из-за грязного дульного канала была настолько сильной, что Балдорис отшагнул назад. Удивительно, как только револьвер не вылетел из пальцев, заряд был всё-таки мощный.
   – Ух ты, вот это дало! – мы столпились вокруг Болта, с интересом разглядывая дымящуюся пушку.
   – Чуть руку не оторвало, – пожаловался Балдорис, растирая левую кисть. Он был левшой.
   – Надо было слабее держать, – запоздало подсказал Глинник, – тогда сила отдачи ушла бы на полёт. Вырвался бы из пальцев и пускай кувыркается себе в воздухе.
   – Запястье-то не вывихнул? – деловито осведомился Аким. – А то как потом будешь ложку держать?
   – Я правой ем, – Балдорис морщился, массируя руку. – Но тряхнуло – мама не горюй!
   – Зато ствол прочистился, – цинично резюмировал Пухлый. – Теперь его не разорвёт, можно всем стрелять.
   Постреляли все. Ухайдакали десятка три патронов. Револьвер раскалился и высох. От него пахло горелым торфом. Нашмалявшись вдоволь, мы с Акимом замутили обед, а покалеченный, но счастливый обладатель четырёхзарядного чудовища принялся протирать и смазывать свою находку.
   Костерок ещё тлел. Перед тем, как оставить лагерь, я положил в огонь две жердины, чем избавил себя от лишних хлопот.
   – Шпах! – приветствовал нас очаг взрывом необнаруженного патрона. Должно быть, лежал неглубоко. Сосновые хлысты вздрогнули, один чуть откатился, роняя искры.
   – Ты же прощупывал – с укоризной сказал Аким.
   – И на старуху бывает проруха, – пожал я плечами, – как тут все патроны углядишь, когда ими земля буквально пропитана! Здесь же, когда бои шли, леса не было. От Синявы остались только выжженные поля, по которым воюющие стороны ездили на танках друг по другу! А ты меня из-за одного патрона винишь.
   – Да знаю я, знаю, – пробурчал Аким, вешая на дерево шпалер. – Ты лучше вот что скажи, чем будешь нас потчевать. Это я к тому: что за продуктас доставать?
   – Супом, – ответил я.
   – Из семи этих самых?..
   – Не обязательно, – прикинул я ассортимент пищевых запасов, – сварганим полноценный обед.
   Наполнили из индейского колодца казанок и повесили над костром. Помню, когда начинали копать оружие, воду всегда брали с собой, считая, что здешняя слишком грязная. Однажды поволокли в лес армейский тридцатилитровый бачок, тяжёлый, как смертный грех. Дураки. Но, впрочем, молодо-зелено. Потом уже, когда подросли, плюнули на санитарные предрассудки. Таскать на ремне по четыре фляги было невыносимо. Мы стали рыть ямы и вычерпывать из них водицу. Кипятили. Пили. Никто не умер.
   Другой бедой являлись продукты. Они были тяжёлые и быстро кончались. Взрослея, мы наглели и умнели. Стали лазать по дачам, придя к выводу, что носить на горбу провиант – слишком обременительно, когда его можно украсть. В окрестных садоводствах трофейщиков не любили, могли запросто рыло начистить.
   Разумеется, сейчас, став людьми солидными, мы не могли позволить себе заниматься ненужными глупостями и взяли в лес изрядный запас жрачки. Правда, я подозревал, что её надолго не хватит. Сие особенно не расстраивало. Станет скучно – вернёмся на базу, мы ведь развлекаться приехали.
   Когда закипела вода, я заправил суп. Мы присели на бревно. Аким с наслаждением вытянул ноги, запелёнутые в холщовые обмотки, совсем недавно такие чистые, а сейчас измазюканные болотной слякотью.
   – Как ты считаешь, – мне было интересно узнать мнение человека, у которого имелся свой взгляд на войну, – если бы немцы отодвинули красных за Уральский хребет, что было бы с европейской частью России?
   – Был бы порядок, – ответил Акимов. – Никакого бардака бы не было. А ты как думаешь?
   – Немцы очень деловой народ, – нейтрально высказался я.
   – Нормальный народ, – заявил Аким. – Моя бабка оккупацию в деревне пережила. Она рассказывала, что немцы, когда пришли, никаких зверств не учиняли. Глупости всё это, что они грабили, сёла разоряли – пропаганда. На самом деле всё по-другому было. Заходят, допустим, в дом. Здравствуйте, говорят, нам нужны сальо, курка, млеко, можем обменять на керосин, тряпки или ещё какую-нибудь шнягу. Если отказывали им, шли дальше. Никакого террора не было. А вот когда набегали партизаны, тогда крестьянам были вилы! Наши, родные, выметали всё подчистую. Обязательно старосту повесят, пристрелят кого-нибудь сгоряча. Разбойничали страшно. В деревнях их боялись. А при немцах всегда был порядок. Людям ведь спокойствие нужно. Им же похрену, чья власть, главное, чтобы жить давали.
   – Про партизан доводилось слышать немало разного, – сказал я. – Наверное, немцы их не зря вешали.
   – Должно быть, имелся у них резон, – рассудил Акимов. – Просто так, думаю, вздёргивать никого не стали бы. Видел я кинохронику: вешают кого-то, но за какую вину – не написано. Может быть это злостный уголовник, которого по закону военного времени казнить полагается. До тюрьмы-то его надо везти, а в дороге кормить и охранять, что в прифронтовой полосе дело весьма затруднительное. А партизанов бандитами считали. Правильно, по-моему. Это ведь только в книжках пишут про благородные устремления, а если он на деле поезд под откос пустил, чтобы с товарищами помародёрничать, кто он после этого? Бандит, я думаю. Так?
   – Логично, – согласился я.
   – Правды о войне сейчас никто не знает, – понесло на философствования Акима, – да и какая она, правда-то? Правда – вещь некрасивая. А мы ведь народ-победитель, основная задача которого подрастающее поколение в соответствующем духе выпестовать. Вот и сочиняли баснописцы всякую ересь. Партизаны, подпольный обком, пионеры-герои. Ты взгляни на подвиги этих пионерчиков: один сорок человек отравил, другой сжёг чего-то, хороши детки! Ту же Зою Космодемьянскую взять. Попёрлась, дура, спьяну сарай поджигать. Её сами крестьяне и нахватили. Отфакали и сдали немцам. Правильно сделали, по-моему. Вот ты как поступил бы, если б вознамерились спалить твой сарай?
   – Рыло бы начистил, – честно признался я.
   – Не всегда эффективно, особенно, когда имеешь дело с пьяной дурой, – возразил Акимов. – Тем более, селяне, как люди законопослушные, сдали преступника представителям власти. В милицию, по нынешнему. А что ещё с ней, шалавой, делать? Бока ей намнёшь, отпустишь, а она со злости вернётся и сожжёт тебя всего дотла. А представляешь, у тебя дом сгорит, да ещё зимой! Я сам в деревне мало жил, но могу себе представить такое бедствие. За дело её повесили, вот что. Потом уже комиссары историю приукрасили.
   – Это называется героизацией, – сказал я.
   – Возможно, – кивнул Аким. – Вижу, ты понимаешь. Я был бы не против, если б Гитлер Россию завоевал. Сталина бы повесили, пидораса усатого. Моего прадеда по батиной линии в тридцать восьмом году расстреляли, а родню, по мамкиной, ещё в двадцатых при коллективизации вырезали. Продобоз с отрядом чона приехал и полсела, говорят, просто в расход пустили. Знаешь про чоны?
   – Части особого назначения? – с этой гранью Новой Истории я был знаком весьма расплывчато. – Что-то проходили в Университете, да всё больше мимо. Я специалист по ранним эпохам.
   – Знаешь из кого они комплектовались?
   – Из энтузиастов, комсомольцев-добровольцев? – предположил я.
   – И ещё по возрастному признаку, – щёки Акима окаменели. – Добровольцев безнаказанно пограбить да пострелять дочерта в те времена было, но в Красную Армию брали только после шестнадцати. А в четырнадцать можно было только в чон вступить, если ты комсомолец. Вот кто тогда крестьян резал – убийцы по четырнадцать-пятнадцать лет. Детки сопливые, юные герои!
   – Маленькие детки – маленькие бедки, – вздохнул я, – а потом герои подросли и наступил тридцать седьмой год.
   – Красные людей как семечки лузгали. Батя у меня на Сталина злой, и я вместе с ним тоже. Может быть, мы сейчас лучше бы жили, если б Адольф к власти пришёл. Немцы бы нас не поработили. Все эти колонисты, кто на захваченные территории приехал, просто растворились бы среди русских лет за сорок-пятьдесят. Как это называется, я забыл?
   – Ассимиляция, – задумчиво подсказал я. – Ты прав, народ нельзя победить. Народ можно только полностью уничтожить. В противном случае произойдёт естественный процесс поглощения. В России всегда жили обрусевшие немцы и множество представителей иных народов, культура которых плавно смешивалась с исконной. Уничтожать же русских фашисты не собирались – это признают сами большевики. Звучит абсурдно даже для нашей пропаганды. Хотя… детям… в школе…
   – Было, было, – покивал Аким. – Рабы, концлагеря, в Германию гонят как скот. У нас, по-моему, зэки до сих пор хуже всякого скота в столыпине ездят. Не говоря уж о лагерях.
   Последнее мне объяснять было лишним.
   – Есть и такое, – сдержанно высказался я. Разглагольствовать на тему ГУЛага не хотелось. Аким не знал, что я сидел. Я не скрывал, но и разглашать не торопился.
   Относительно концлагерей у меня имелось своё мнение. Родился я, к счастью, поздно, чтобы их сравнивать, но мне почему-то кажется, что отечественные были не лучше фашистских. Только за период, прошедший с эпохи Гитлера, германские пенитенциарные учреждения шагнули далеко вперёд в плане благоустройства и уважения к правам граждан, а наши остались на прежнем уровне, да ещё, по высказываниям зоновских пенсионеров, сильно изгадились.
   – …Насчёт того, чтобы Ленинград с землёй сравнять.
   – Что-что? – погружённый в свои мысли, я прослушал.
   – Я говорю, ерунда всё это, чепуха на постном масле, что Гитлер приказал не оставить от Ленинграда камня на камне. Комиссарская пропедевтика.
   – Как?
   – Пропагандистская педерестическая проповедь, – расшифровал Аким. – Мой батя такое словцо придумал.
   – Что ж, исчерпывающе точно, – словечко для обозначения бесстыдной пропаганды, переполненной тенденциозными искажениями было хорошее. – Имела место подобная идеологическая педерсия насчёт Ленинграда, – констатировал я. – Ты сам пришёл к такому выводу или опять батя подсказал? Он у тебя, я вижу, умный человек был.
   – Своей головой додумался, – хмыкнул Аким. – Что у меня тентель, совсем тю-тю? Неужели неясно, что если бы город хотели уничтожить, то за три года осады это могли сделать раз сто. Сравняли бы так, что даже подвалов не осталось, как в Сталинграде. Ведь пригород, где велись боевые действия, был полностью сметён. Потом уже всё лесом заросло и заново обстроилось. Те же деревья – по пригороду они, в основной массе, моложе пятидесяти лет, а в центре Петербурга полно очень старых.
   – Логично, – подтвердил я. – Все признаки указывают на справедливость твоих выводов.
   – Вот и я о том, – с напором заговорил Аким, на практике применивший метод дендрохронологии и сам того не подозревая. Он был исключительно смекалист и делал очень верные умозаключения безо всякого исторического образования. – Немцы Ленинград втихую очищали от жителей: заблокировали и морили голодом. Зачем уничтожать огромный портовой город? Адольф был не настолько глуп, чтобы отдавать такие приказы. Подобная херня могла придти в голову только нашим пропагандистам. Брехали, пидорасы, невзирая на очевидные факты. Например, исторический центр почти не был разрушен, старые дома на Васильевском острове и Петроградской стороне стоят целые.
   – Их восстанавливали, – заметил я. – На гранитных парапетах мостов и колоннах Исаакия до сих пор сохранились выбоины от осколков.
   – Случайность, – смутить Акима было непросто, – на войне вообще полно случайностей. Бомбили-то в основном зенитные батареи и места скопления военных. Уничтожать памятники культуры не могло взбрендить даже бесноватому фюреру. Разве что нашим комиссарам. Как бы над ним не изголялись после его смерти жиды, я в их болтовню не поверю. Я все доказательства своими руками из земли доставал, поэтому мне насрать на пропедевтику.
   – Но щербины на Исаакевском соборе имеют место?
   – Там зенитки стояли, – отмахнулся Аким. – К тому же, были случайные бомбёжки, когда лётчики сбрасывали груз не по назначению из-за обстрела тех же зениток или наши истребители их пугали. Вот и спешили избавиться от лишней тяжести, чтобы горючего хватило обратно долететь. А наши лётчики «юнкерсам» покоя не давали, особенно, когда из Горелово на место нынешнего Сосновского парка аэродром перебросили, поскольку отступали.
   – Было дело, – я знал Сосновку как свои пять пальцев. – Как-то давно я там на болотах, что у Тихорецкого проспекта, на сожжённый блиндаж наткнулся. Патроны от «нагана» нашёл.
   – Жил что ли рядом?
   – Вырос там.
   – Забавно, – улыбнулся Акимов. – В Сосновке, наверное, можно копать. Там, похоже, бои шли.
   – Навряд ли, – неуверенно сказал я, – уж слишком близко к городу.
   – В сороковых годах это место ещё не было городом, – резонно возразил Аким. – Там был лес. Немцы вполне могли дойти до аэродрома. Чего ты хочешь, если линия обороны проходила по Кировскому заводу?
   – Так ведь это южное направление, – я помешал в котле бурлящий супец, он был почти готов.
   – А Сосновка была тогда дальней окраиной. Это я к тому, насколько фрицы к городу близко подошли. До Стрельны можно было на трамвае доехать, прямо в немецкую комендатуру, а это уже тыл! Касаемо Сосновского парка, я думаю, война там всё же была. Чего ты хочешь, если на Суздальском проспекте, когда его строили, находили стреляные немецкие гильзы!
   Тут даже я, поднаторевший в языковых баталиях, не мог ему прекословить. Акимов познавал историю с лопатой в руках, как заправский археолог. Он был, своего рода, экспертом по Великой Отечественной. Я завидовал ему. У меня такого мощного опыта не имелось. Очевидно, для этого было необходимо воспитываться в семье трофейщика.
   И очень Родину любить.
   – Странно, что ты по примеру Глинника не носишь фельдграу, – расплющил я на щеке очередного комара, – прикид красного партизана с твоими убеждениями не сочетается.
   – А я так над ними стебусь! – загоготал Аким, хлопая себя по коленкам.
   – Взаимно, – пробормотал я, и тут пришли наши.
   С ними притащилось большое чёрное существо. Сначала я подумал, что они захватили в плен лешего, но, приглядевшись, узнал в существе Балдориса, только он был покрыт коркой торфа. Навернулся в болото. Оступиться на картах просто. В результате, собрал на себя все трясинные нечистоты. Балдорис грузно ступал. В ботинках у него чавкало.
   – Ого, да ты весь в говне! – приветствовал я Балдориса.
   – Поистине в говне, – Болт аккуратно положил на свой рюкзак револьвер и принялся разуваться.
   Я разлил суп по котелкам. Шобла принялась жрать. Балдорис развесил куртку, штаны и рубашку вокруг костра, затем присоединился к нам, шуруя ложкой с удвоенной энергией. Должно быть, купание в болоте возбуждало аппетит.
   Незаметно подкрались сумерки, ознаменовавшие конец рабочего дня. Он, несмотря на смурное утро, выдался удачным. Нашли цинк патронов, две винтовки и револьвер. По синявинским меркам это было неплохо и мы остались довольны.
   На свежем воздухе пробило на жор. Супа показалось мало. Достали сосиски, помидоры и сало. Стали жарить шашлыки. Крейзи почти воплотил каннибальские замыслы Пухлого. Во всяком случае, сильно приблизился. На щуп, который он использовал вместо шампура, были нанизаны похожие на пальцы сосиски, какие-то палые листья и фрагменты ископаемого позвоночного столба. С гигиеной Сашка был не в ладах. Я вспомнил, как он однажды откопал сапог, содержащий вместе с останками какую-то необыкновенную солдатскую ложку. Ничтоже сумняшеся, Крейзи обтёр находку о штаны и сунул в карман. Вечером он этой ложкой ел. Слава Богу, из своего котелка, иначе бы мы его убили. Пухлый всё равно надавал Крейзи по шее, но Сашку это не остановило. Он оказался упрям до безумия. Ложка была самодельной, удобной и приметной. Я её узнал сегодня.
   Крейзи был до омерзения не брезглив. Он обгладывал сосиски со щупа, задевая зубами обугленные позвонки. Балдорис воротил от него рыло. Одежда его подсыхала, распространяя вонь горелой тухлятины. От неё валил пар. Сама жертва карт примостилась неглиже с наветреной стороны костра. Комары с отвращением облетали его. Балдорис грелся, вытянув к огню руки, с гордостью поглядывая на диковинный револьвер. До поры до времени ему пёрла трофейная масть.
   – Можно будет дойти до Апрашки, – подал голос Крейзи, – я знаю яму, где два пэтээра лежат.
   ПТРы были мои. Я даже помнил, что один был без сошек – ума не приложу, чем их можно было оторвать. В своё время у Апраксино наши здорово стопорнули гансовскую бронетехнику. Мы там нашли много противотанковых ружей. Одно Пухлый обменял на «парабеллум». Ружья были в идеальном состоянии – такому большому куску железа ничего не сделается. Ствол сохранил в крупную квадратного сечения нарезку с острыми не проржавевшими углами. Ещё три ПТРД у нас с Пухлым отобрали менты. Видимо, машинист сообщил мусорам о пассажирах с подозрительным грузом, севших к нему в поезд на станции Апраксино. Наказание ограничилось парой оплеух и конфискацией трофеев. Заодно мусора упрекнули, что в войну один ПТР на двоих выдавался, а мы вдвоём заграбастали сразу три штуки. Досадно, ну да ладно.
   Последнюю пару ружей я отыскал вместе с Крейзи. В тот день «чёрных следопытов» копошилось у Апраксино довольно много. Мы постоянно встречали коллег, с некоторыми даже познакомились. Попили вместе чаю. Ребята были нашими ровесниками. Крейзи затусовался с ними, а я стал копать и наткнулся на стрелковую ячейку, парный окопчик, в котором упокоился расчёт ПТРа.
   Потревожив прах отважных истребителей танков, я извлёк на свет божий их орудие труда. Могильник я забросал землёй, в ту пору относился к павшим защитникам Отечества с должным почтением.
   Противотанковое ружьё оказалось с дефектом – отвалились сошки и рукоятка для переноски, что было явлением редким. Возможно, их повредило во время боя, а ржа довершила остальное. Ну, и сгнили деревянные накладки – это в порядке вещей.
   Я показал орудие прибежавшему Крейзи. Он заорал, что я офигенный парень, так как есть штук триста патронов. Сашка с новыми знакомыми раскопал «хозяйственный» блиндаж, превращённый бойцами в помойку. Свалки вообще содержат массу интересных вещей. Мы находили там неисправные винтовки, а также вполне пригодные патроны и гранаты. Случалось набредать и на отхожие места. По уставу, нужники должны были отрываться в каждой траншее, но иногда русскими засирались целые окопы, утратившие изначальную функцию в связи с изменением обстановки на поле боя. Надо заметить, что грешили этим только наши. Немцы на своих позициях поддерживали европейский порядок. Напластования фекалий с годами хоть и стали землистее, но запах… Запах остался прежним. Однажды Дима откопал ведро. Обрадовался, думал, полное патронов. Оказалось – кал!
   На сей раз ровесники порадовали нас более полезными вещами. Сашка приволок два десятка боеприпасов. Мы разобрали ПТРД (к тому времени приучились брать из дома маслёнки), привели его в порядок и опробовали.
   Ввиду отсутствия сошек, стрелять пришлось с бедра. Я открыл затвор, скомандовал Сашке: «Патрон!». Крейзи протянул снаряд.
   Я поднял ружьё. Оно показалось большущей трёхлинейкой. Нажал на спуск. Толчок был немыслимым. Отдача кинула меня на пятую точку. Под ноги вылетела дымящаяся гильза. Следующие выстрелы пошли значительно мягче – должно быть, прочистился ствол. Благодаря дульному тормозу, лягался ПТР не очень сильно, из него вполне можно было вести огонь стоя.
   На выстрелы заявились знакомцы. Патронов у них оказалось немеряно. Пока трофейщики под предводительством Крейзи увлечённо сокращали боезапас, я прошёлся по позициям и, к своему изумлению, обнаружил ещё один ПТРД.
   Вдоль разрытого траншейного хода вытянулся прилежно сложенный костяк бронебойщика с противотанковым ружьём у плеча. Не иначе, как кто-то, откопав ПТР и не имея к нему патронов, поленился тащить на своём горбу тяжеленную приправу. Или уже наездился в электричках. Бывает и такое. Я быстро обследовал оружие на предмет дефектов и нашёл его абсолютно исправным, даже дерево было почти целёхонько, наверное, лежало плотно запрессованное глиной.
   Когда я вернулся к Сашке, канонада прекратилась. Настрелявшись до звона в ушах, ребята покинули нас, оставив нехилый боекомплект. Мы с Крейзи утащили ружья подальше в лес и решили испробовать их на дереве. Установили новый ПТР напротив толстой сосны на расстоянии шагов пятидесяти.
   Не доверяя прицелу, расположенному у ПТРД по странной прихоти конструктора сбоку и поэтому вызывавшему подозрения, я самолично занялся наводкой при помощи катушки ниток. Из-за чрезмерной длины нитка провисала и неоднократно рвалась, но я всё же добился желаемого результата. Выставив ствол по мерке, я приказал Сашке подать патрон и выстрелил.
   Ничего не произошло. Дерево осталось стоять, даже не шелохнувшись. Сообразив, что скорее всего получился промах, я перезарядил ружьё и снова пальнул в дерево.
   Мы думали, что сосна расколется пополам и рухнет, но пуля со стальным сердечником действовала несколько по-другому. Когда мы подошли к мишени, то увидели в лицевой части две дырки. Сзади ствола образовалась узкая длинная трещина, а пули улетели неизвестно куда.
   Хорошо воевать в лесу с ПТРом – достанет где хочешь. Я бы не позавидовал тому, кто попытался укрыться от меня за деревом! Танковую броню 14,5-мм пуля, правда, не прошибала, поэтому наши целились в смотровую щель. Многослойное стекло триплекс такую примочку удержать не могло. Если попадали, танк выходил из боя – механик, сидящий напротив щели, в буквальном смысле, терял голову. Для дополнительного поражения противника в экспериментальную модификацию пули БС-41 помещали капсулу с хлорацетофеноном. Влетая в танк, она наполняла заброневое пространство слезоточивым газом, выводя из строя весь экипаж. Эти впечатляющие подробности я узнал от местного корифея военной истории Макса Сидоренкова, иногда копавшего вместе с нами. Но в тот день Макса с нами не было и освидетельствовать партию найденных патронов было некому. Настрелялись до одурения, представляя, как долбим с крыш правительственные лимузины, катящие по Московскому проспекту. Наигравшись и отмыв закопчённые морды, навострили лыжи в город – жратва закончилась ещё утром, да и спальных принадлежностей не взяли.
   Противотанковые ружья и остатки патронов мы спрятали до лучших времён в затопленной воронке. Бросать в лесу было жалко, а тащить с собой постремались. Поэтому укрыли их под водой. Надеялись, что когда-нибудь вернёмся и заберём, да вот так и не собрались.
   Зато такая возможность представилась нам теперь.
   – Что мы с пэтээрами будем делать без патронов? – задал я вполне разумный вопрос.
   – Как без патронов? Мы же в воронке их затопили.
   – А каким образом ты их оттуда добудешь? Пэтээры можно крюком выудить, а чтобы патроны достать, придётся всю воду из воронки вычерпывать. Вёдер у нас нет, да и возиться неохота.
   – Ну, значит на позициях найдём, – Сашку не оставлял наивный энтузиазм.
   – А ну как не найдём? – предположил Аким.
   – Найдём, патронов на Апрашке завались, только поискать надо получше, – не унимался Крейзи.
   – Если не найдём, Сашке по макитре настучим, – предложил Пухлый.
   – Пэтээром, – добавил я. Апраксинскую глину можно было рыть до посинения и при этом ничего не найти. Сей предмет мы уже проходили.
   – Я раз видел, как на винтовках дрались, – поведал Аким, пряча в бороду улыбку, – трофейщики в лесу. Патроны у них кончились, а всё никак не утихомириться. Похватали шпалеры за стволы и устроили махач, как на дубинах.
   – Долго сражались? – спросил Дима.
   – Нет, не долго. У одного приклад отлетел, а второй его так пошёл мутузить, что он убежал.
   – Пэтээром-то сильно приложить можно, – размечтался Глинник.
   – Ты его так просто не поднимешь, – тоном знатока изрёк Аким. – Вообще-то можно, если за ствол раскрутить. Тогда им стену размолотить – плюнуть раз.
   Сашка беспокойно заёрзал. Глаза его забегали.
   – Давайте не пойдём на Апрашку, – заговорил он, оглядывая нас по очереди, – и правда, что там без патронов делать? Может быть мы их вообще не найдём. Зачем заморачиваться их искать, только зря время потеряем. Канавы там надо глубокие копать. Ну их. Да мне и расхотелось уже из пэтээров стрелять…
   – Ха-ха-ха, а вот это уже мало ебучий фактор, – заржал Пухлый. – Ты встрял, деточка, ты встрял!
   Крейзи беспомощно забуксовал. Впечатления от вчерашнего опиздюливания были свежи в его памяти.
   Пухлый реготал и глумился.
   Посовещавшись, мы решили забрать ружья только если ничего более путного не найдём.
   Наиздевавшись над Крейзи, принялись укладываться спать. Балдорис остался досушивать одежду, укутавшись в глинниковское одеяло. Пухлый надел ватный подшлемник, заменяющий ему ночной колпак, и залез в гамак. Дима снял притороченный к «Ермаку» спальный мешок и закутался с головой, чтобы не докучали комары.
   Лесовик-Аким разместился на подстилке из лапника. Он был старый партизан. Колотун его не брал.
   Беспредельщик Крейзи поступил куда радикальнее. Наспех свалив пару сосенок, плотно придвинул друг у другу и взгромоздился сверху. Ветки пружинили и кололись. Сашка ворочался и шипел.
   Глинник завернулся в грубую немецкую шинель, которую доселе таскал на себе в скатке, рядом положил неразлучный «маузер», закрыл глаза и стал напоминать убитого ганса.
   Неприхотливый Боря прикорнул на одеялке. От ночных холодов он берёгся при помощи свитера крупной вязки, толстой фланелевой рубашки и куртки. На расстоянии вытянутой руки застыл подобно сторожевому псу дёготь, устремив к небу вздёрнутый на расставленных сошках раструб пламегасителя.
   Я раскатал позаимствованный у Пухлого лист пенополистирола, улёгся ничком, натянув на уши воротник кожана, втиснул под себя скрещённые запястья и уткнулся лицом в локти, спасаясь от назойливых кровососов.
   Запоздалый грибник, ненароком забредший на карты, вполне мог бы перепутать, в какое время он живёт. Наш бивак сильно напоминал партизанскую стоянку. Среди лежащих тел, одетых в разномастную форму эпохи Великой Отечественной, торчало оружие той же поры, которое завтра будет пущено в ход. Война никогда не покидала Синяву.

12

   Ночью у нас случилась авария: Балдорис остался без одежды. Закемарил у костра, а торфяная почва, в которую были воткнуты подпорки, прогорела, и веточки, соединённые растянутым на них тряпьём, попадали в огонь. Просохшие лантухи вспыхнули, как порох, и пробудившийся на запах палёного Боря успел спасти только обугленные лохмотья.
   Впрочем, беда была поправимой. Каждый выделил что мог из своего гардероба. Не возвращаться же из-за этого дурака домой! Таким образом Балдорис превратился в подобие Джона Рэмбо после встречи с самогонщиками, каким его описывали в книге. Ботинки сушились поодаль от костра и поэтому уцелели. То есть Болт мог ходить, а это главное. Я дал запасные носки. Крейзи – спортивные штаны, которые носил под галифе. Трико оказалось Балдорису не по размеру и даже натянутое едва доставало до середины икр. Боря подарил футболку. В одеяле Глинника вырезали посередине дыру. Болт надел его как пончо. Это была единственная вещь, пришедшаяся ему впору.
   Перепоясанный куском нейлонового каната, Балдорис производил страшное впечатление. Во все стороны из нелепого наряда торчали оголённые конечности и взъерошенная голова, покрытая облезлой гансовкой. Вблизи от этого гуманоида замолкали птицы и деревья стыдливо размахивали ветвями. В руках у Балдориса была винтовка. Случайный грибник упал бы в обморок, доведись повстречаться с таким страшилищем.
   Словом, Болт стал достойным членом нашей команды.
   Глядя на Балдориса, и нам бултыхаться в студёной воде расхотелось. Поэтому перекочевали с карт на более сухое место. За время интенсивной ходьбы все согрелись. Остановились на давно некопаных позициях, которые следовало обновить.
   Отнявший немало сил марш-бросок дал знать о себе голодным ворчанием в желудке. Привыкшие к домашнему комфорту утробы единогласно требовали пищи. Я стал зондировать место под костёр щупом и вдруг наткнулся на что-то твёрдое.
   – Есть? – полюбопытствовал Аким, тюкавший неподалёку топориком. Он оставил своё занятие и подошёл ко мне.
   – Какой-то кругляш типа мины, – я взял лопату и осторожно обкопал находку.
   Под штыком обнажился тёмный свод черепной коробки.
   – Чего надыбал? – подскочил учуявший поживу Крейзи.
   – Череп, – сказал я.
   – Раз есть голова, значит должно быть и тело, а там где боец, наверняка лежит оружие, – с железной логикой трофейщика заключил Сашка.
   – Videbimus [25 - Посмотрим (лат.)], – молвил я и налёг на лопату.
   – Как-как? – опешил Аким. – Это по-каковски?
   – По-латински! – сообразил Крейзи. – Я знаю, Ильён так прикалывается.
   – Точно! – я вывернул из земли череп. Он покатился, виляя, как уродливый шар для боулинга. Из него сыпались комки перегноя.
   Завидев деловитое копошение, к нам стали подтягиваться остальные «чёрные следопыты». Обступили и смотрели с профессиональным интересом. Аким из солидарности приволок свой заступ и тоже включился в работу.
   Мы выкопали солидную яму, но, ко всеобщему разочарованию, ничего не нашли. Крейзи ошибался. Там, где есть черепушка, вовсе не обязательно должно пребывать тело, а с ним – оружие. Скорее всего, голову кому-то в бою оторвало взрывом и она залетела сюда.
   Доверив Акиму прощупывать площадку для нового костра, я похоронил беспутную башку в импровизированной могиле, воздвигнув над нею холмик. Заодно засыпал яму на территории лагеря, чтобы никто не навернулся в неё и не сломал ногу. Тот же Балдорис, например. Очень ему в последнее время не везёт.
   Ревизия продуктов заставила опечалиться. Вчерашняя разгульная пирушка с шашлыками нанесла съестным припасам значительный урон. Как водится, когда готовились к маневрам, провиант набирали руководствуясь прежде всего удобством передвижения. Зато трескали за обе щёки, лишь бы кишку набить, проглоты! И я основной среди них!
   Пришёл Пухлый. Бесцеремонно плюхнулся на мой рюкзак, протянул к огню руки. Глянул на меня:
   – Что колдуешь-то?
   – Изучаю продуктовый ассортимент, – ответил я, – прикидываю, из каких ингредиентов обед синтезировать.
   – Припас капут?
   – Фактически, капут. Вот, думаю, чем котёл загружать.
   – Пизды кусок, томатный сок, ведро воды и хуй туды, – посоветовал Пухлый, прикуривая от головешки.
   – Да вы, батенька, панк! – сказал я.
   – Аллес пункер, – изрёк Вован. Ему было глубоко индифферентно, что о нём думают окружающие.
   – Нам для полноты картины не хватает Богунова, – сказал я. – Вот с кем можно было бы устроить войну!
   – Да, Рыжего не хватает, – согласился Пухлый, мечтательно выдувая струю дыма.
   – Если бы я заранее знал, что вы едете, можно было бы собрать всю команду.
   – Ты и сам свалился как снег на голову, – пожал плечами Пухлый. – Все про тебя давно забыли.
   – Да я и сам про тебя забыл, – вздохнул я.
   Пухлый ничего не сказал, только усмехнулся. Сдвинул фуражку на затылок и снова затянулся, задумчиво уставившись в огонь.
   Чёрт разберёт, что творилось у него в голове. Пухлый был личностью замкнутой. Лес слишком глубоко проник ему в душу, чтобы Вован мог нормально общаться с людьми. Его внутренний мир был необъятен, отвратителен и непостижим.
   А я? В понимании других я был, наверное, не лучше. Каждый сходит с ума по-своему. Меня тоже далеко не всегда понимают. Далеко не все. И что же я? Я продолжаю жить. Только вот всё хуже и хуже с каждым днём. Потому что, как всякий интроверт, был обращён внутрь себя, отстаивая прежде всего свои интересы в ущерб чужим. В результате, перегнул палку. Теперь вместо того, чтобы жить припеваючи, выгодно запродав находку, я лишился дома и нашёл прибежище в лесу. Остался без клиентов, без жены и без будущего. Зато с драгоценными Доспехами Чистоты на руках. Вот к чему приводит неуёмная гордыня.
   Наконец, супчик поспел. Получился он наваристый и вкусный. Я обошёлся без томатного сока и других причиндалов, рекомендованных Чачеловым. Всё-таки лучшие повара выходят из мужчин.
   Пожрали и двинулись на позиции. Местечко было дикое, заросшее сосняком. Когда-то здесь стояли немецкие позиции. Вернее, сначала были наши, потом надолго укрепились гансы, которых затем снова вытеснили красные. Копали тут давно и много, но нельзя объять необъятное, находок хватит и на наш век. Волховский фронт накормил собой не одно поколение трофейщиков и они, похоже, наелись. Мы – последняя волна «чёрных следопытов». Next-поколение раскопки не интересуют, оно сторчалось на ночных дискотеках. К тому же, с появлением свободного рынка стало не в почёте оружие, добытое на местах боёв, да и сама война подзабылась. Времена меняются, люди подрастают совсем другие, а мы – остаёмся прежними.
   Балдорису снова повезло. Он напал на блиндаж, служивший красным складом боеприпасов. Даже обидно было: копнул тут, копнул там и – опаньки! – уткнулся в перекрытие. Сколько раз мы горбатились здесь без толку по нескольку дней подряд, а потом плелись на полусогнутых к автобусной остановке. Некоторые уставали так, что не хватало сил сменить грязное лесное тряпьё на чистый прикид. Спали всю дорогу до города и переодевались уже в метро – на станции «Дыбенко» имелся обширный простенок за разменными автоматами. Из-за этого нас несколько раз задерживали менты. Балдорису были неведомы эти трудности. Он хоть и спалил свой строительный клифт, но Синява, надо отдать должное, привечала его. Случай достаточно редкий.
   Блиндаж находился на отшибе. Tactica adversa [26 - Обратная тактика (лат.)] Балдориса давала поразительные результаты. Совался туда: где, по логике событий, ничего не должно быть, и выкапывал преспокойненько трофеи.
   Блиндаж принадлежал нашим миномётчикам. В нём находились лотки со 120-миллиметровыми летучками, по шесть штук в каждом, и блин с ручками – опора от полкового миномёта. Ящиков было девять. Мы стали думать, что с ними сотворить.
   Крейзи предложил заминировать лесника. Сашка отличался удивительной упёртостью в своих дурацких идеях. Хорошо, что не настаивал на вытапливании боевого заряда. В одиночку бы он, наверное, мог этим заняться, чтобы не таскать никчёмное железо для подрыва зловредного лесничего. В своё время Сашка с коммерческими целями выплавлял тол из гранат дома на газовой плите. Ставил консервную банку на конфорку, сверху водружал «лимонку» дырой вниз и разводил огонь. Как его не разнесло в клочки, одному Богу известно. Вероятно, был у Крейзи расторопный ангел-хранитель. Наполненные жестянки он продавал рыбакам по червонцу. Перетопленный тротил, в силу загадочных химических свойств, был слабее прессованного, при взрыве большей частью разбрызгивался, но для рыбной ловли годился. Родителей бы кондрашка хватила, узнай они о маленьком хобби сына. Но Сашка об этом не думал. Кажется, он вообще не думал. Крейзи, он и есть crazy. Поэтому его предложение было снова отвергнуто с ещё большим негодованием.
   Решили подорвать ящики вместе с блиндажом, чтобы не тратить силы на их перемещение. У Пухлого для этой цели имелся огнепроводный шнур собственного изготовления. Пухлый делал замечательные бикфорды. Засовывал гвоздь в обувной шнурок, намазывал сверху «Моментом», а когда клей высыхал, набивал водонепроницаемую оболочку размолотым толом с марганцовкой в смеси один к одному. Горела такая штука превосходно.
   Кроме этого Вова таскал запас детонаторов и пятидесятиграммовые цилиндрики тринитротолуола. Время пионерских костров, в которых часами грелись снаряды, минуло безвозвратно.
   Длинному шнуру гореть секунд двадцать. Мы притырились в расчищенную траншею и стали ждать минёра. Из блиндажа выскочил Пухлый, опрометью понёсся к нам. Заскочил в окоп. Я ждал результата с часами в руке.
   – Пятнадцать, шестнадцать, – с важным видом вёл я отсчёт.
   – Пригнись, – посоветовал Глинник, – а то ушибёт.
   Сам он едва высовывался над бруствером. Вернее, над бесформенным отвалом, ныне заменяющим бруствер.
   – Успею, – нетерпеливо тряхнул я головой, – семнадцать, восемна…
   На месте поганой норы, из которой выбрался Пухлый, встал здоровенный фонтан земли. Под ногами дрогнула почва. Я нырнул в окоп с открытым ртом раньше, чем докатилась взрывная волна. Краем глаза увидел, как с Глинника сорвало шапку-гансовку.
   Долбануло действительно ощутимо. С неба обильно валились куски ящиков, брёвен, грунт и какая-то странная труха. Она сыпалась дольше всего. Видимо, в землянке присутствовало ещё что-то, что мы проворонили. Увы, поезд ушёл.
   Бряцая оружием, мы полезли из окопа, словно в атаку. Глинник первым делом кинулся искать головной убор. Нашёл висящим на дереве, к счастью, в пределах досягаемости, и бросился догонять нас.
   Мы столпились у бывшего блиндажа, на месте которого теперь зияла яма. Взрывом разворотило потолочные перекрытия и стены. Брёвна встали раком. Вокруг валялись разбросанные лотки и неразорвавшиеся летучки.
   Лоток имел ручку и напоминал чемодан. У немцев лотки были алюминиевыми. Однажды мне посчастливилось наткнуться на целое Эльдорадо таких контейнеров. На речке за Апраксино, на полпути к которому мы сейчас находились, мы с Крейзи обнаружили остров, изрезанный паутиной окопов. Начали рыть ближайшие к воде – стоял июнь и было уже тепло. Там мы отыскали массу опорожненных лотков. В одном я нашёл пачку слипшихся немецких газет. Воды в лоток проникло немного и газеты вполне можно было читать. Начинкой другого контейнера были агитационные мины с листовками, призывающими русских сдаваться в плен. Пароль для перехода линии фронта был: «Штык в землю!» Гансы, занимавшие этот остров, пропагандой брезговали, поскольку лоток лежал на дне окопа в качестве настила. В некоторых ящиках лежал люфтваффовский камуфляж, почти не сопревший. Мы взяли, сколько смогли унести. Один комплект формы по сию пору хранится у мамы дома.
   Появились мы на острове тогда своевременно. В другой раз, когда Крейзи отправился туда с Пухлым, их встретил отряд «красных следопытов» – голов двадцать школьников под предводительством четвёрки строгих мужиков, судя по замашкам, афганцев. Мужики наваляли конкурентам по шее, обвинив их в недостатке патриотизма и обозвав падальщиками, как будто сами занимались сбором гербария. Крейзи с Пухлым отбыли восвояси, пасуя перед противником, превосходящим их в живой силе, и принялись спешно собирать зондеркоманду.
   Через два дня мы, вооружённые трёшками и ганс-винтами, всей кодлой прибыли на остров с целью вытеснения оккупантов, но оказалось, что биться не с кем. Следопыты ретировались в неизвестном направлении, на совесть вычистив остров. Траншеи были вскрыты, валялись ржавые пулемётные ленты, гнилые летучки и прочий мусор. Остальное, более или менее ценное, было унесено. Вероятно, афганские пройдохи организовали при школе военно-патриотический кружок, запудрили детям мозги и вывезли на раскопки в качестве дешёвой рабочей силы. Поживились они неплохо. Бутер какой-нибудь передали на экспозицию в комнату боевой славы, остальное под видом сдачи в военкомат забрали себе. Можно представить, что лежало на позициях, куда вгрызся гитлеровский десант! Амуниции, оружия и боеприпасов должно было остаться навалом. Обидно, что не попали мы на этот праздник.
   В поисках трофеев, которые могло выкинуть взрывом, мы принялись рыскать вокруг ямы, словно стая сбрендивших грибников, перепутавших третью охоту с первой.
   Бродили-бродили. Глинник нашёл смятый медный котелок, а Дима «смертник», вероятно, попавший в блиндажную насыпь с общей массой наваленной земли. Это был алюминиевый овал чуть побольше черпачка столовой ложки, разделённый пополам перфорацией. С каждой стороны был выбит личный номер владельца. В случае его гибели жетон разламывался пополам кем-нибудь из похоронной команды, одна половинка оставалась на трупе, другая нанизывалась на огромную английскую булавку. В отличие от наших, немцы подходили к вопросам учёта с присущей им аккуратностью.
   Диме вообще везло на «смертники». Как-то в перестроечные ещё годы он сдал шестнадцать штук в германское консульство. Причём совершенно бескорыстно, повинуясь некоему внутреннему чувству долга. Примерно через год ему позвонили и попросили сопроводить к местам захоронений. Дима был парень правильный. Прибывшая из ФРГ родня павших гансов подарила ему неплохой бундесовский камуфляж. Даже странно, что после этой истории будущего мента не затерроризировал назойливыми расспросами КГБ. Впрочем, тогда начиналась эпоха добрососедских отношений с Западной Европой, да и в воздухе начинало пахнуть свободой.
   Но, похоже, только Димон был таким бессребренником. Я знавал людей, которые делали бизнес на трепетном отношении цивилизованных граждан к памяти своих предков. Этих «чёрных следопытов» оружие интересовало мало. Они его носили (на полях сражений не избежать опасных встреч), но основной специализацией были жетоны и личные вещи, найденные при останках. Существовали целые подпольные турбюро, устанавливавшие личность обладателя номера и связывавшиеся с его живыми родственниками. Те, как правило, всегда хотели посетить могилу любимого брата-отца-деда, героически сложившего голову на Второй Мировой войне. Въехавшим в СССР под видом туристов немцам продавали жетон, могли сопроводить на точку. Иногда к «смертнику» прилагался мешок с костями. В этом случае прах «дойче зольдатен» можно было транспортировать для перезахоронения в родной земле. Говорят, обе стороны оставались весьма довольными.
   Не знаю, для каких целей собирался употребить свою находку Дима. Он тщательно вытер её о штаны и быстро убрал в карман. Спросить его я не успел – Акимов нашёл огурец и всё внимание переключилось на новую игрушку.
   Чудно сохранившаяся ружейная граната отечественного производства по форме и в самом деле напоминала толстый огородный овощ. Только была рыжая от ржавчины. Металась она из дульной насадки выстрелом холостого патрона.
   Запустить трофей взялся Пухлый, для этого у него имелось соответствующее приспособление. Он достал из рюкзака насадку, надел на ствол балдорисовской трёшки и затянул зажим вокруг мушки винтами на «барашках».
   Пока Аким очищал огурец от корки окислов, Пухлый вытащил из гильзы пулю и заткнул отверстие травяным пыжом. Клацкнул затвором, запирая патрон в казённике. Деловито зарядил огурец и опустился на колено, уперев приклад трёшки в землю. Мы, из предосторожности, отошли. Гнилая граната могла бабахнуть сразу при выстреле. Находили же в лесу развороченные винтовки со стволом, развёрнутым как цветок. Кто-то запускал огурец. Взрывались для своего размера ружейные гранаты исключительно сильно. Вероятно, начинкой служил не тол, а что-нибудь помощнее, наподобие гексогена. На трупы, правда, не натыкались. Должно быть, упокоились в торфяниках. Сами мы, не приведи Господь кому подорваться, тащить в город дохлого товарища, ясное дело, не стали бы.
   Но Пухлый интуитивно чувствовал, что его покарябанной морде ничего не угрожает.
   Со стороны дороги, куда было направлено оружие, послышался треск мотоцикла.
   – Вован! – крикнул я, чтобы предотвратить возможное несчастье, но Пухлый только мотнул головой в дурацкой фуражечке и надавил на спусковой крючок.
   Граната с хлопком покинула насадку и, описав дугу, скрылась за верхушками сосен. В барабанные перепонки толкнуло грохотом приглушённого деревьями взрыва. Мне показалось, что мотоцикл смолк. «Пуля виноватого найдёт»? Но нет, тарахтенье продолжалось.
   – Вован, – сказал я, – ты зачем в направлении дороги пальнул, вдруг там ехал кто?
   – Да насрано на него, – махнул рукой Пухлый, укладывая насадку в рюкзак. – В той стороне деревья были ниже.
   Ну, вольному воля, тем паче, что мотопед остался цел и невредим.
   – Давайте по летучкам стрелять, – предложил Дима, снимая с плеча СВТ.
   Предложение было воспринято с энтузиазмом. Забравшись в окоп, мы начали выискивать мишени. Было это непросто, так как ржавые мины на фоне вывороченной земли почти не выделялись.
   Первым шмальнул засевший рядом со мной Боря. Переключатель скорости огня он провернул в первое положение, из него пулемёт садил одиночными. С шумом отъехал массивный затвор, выдув дымящуюся гильзу. Обладая длинным ходом и множеством движущихся частей, дёготь в простом-то передёргивании гремел и лязгал нещадно, а при стрельбе – напропалую оглушал. Как и вся советская техника, «Дегтярёв пехотный» был тяжёлым, грубым, внушающим ужас своим топорным видом оружием.
   Боря тут же выстрелил повторно и опять не попал. Стегнул из трёшки Балдорис, и с тем же результатом. Затем нашу кодлу словно прорвало. Должно быть, заметили летучку. Затрещали выстрелы, у развалин блиндажа закипела фонтанчиками земля. Я на всякий случай пригнулся. Оружия у меня не было. В этих ковбойских играх я принимал участие чисто наблюдательное. Голову же стоило поберечь. Били, били, наконец кто-то попал в мину и она взорвалась.
   «Верняк, придётся кого-то топить на картах», – подумал я, когда над бруствером прошуршали осколки.
//-- * * * --//
   Хоронить никого не потребовалось, опасное развлечение прошло без последствий. Зато приключилась другая напасть. Она подстерегла нас у лагеря.
   Лесник был отважен и очень свиреп. Сначала он встретил Рэмбо, опиздюлил и забрал у него винтовку. Латышский стрелок, обронив впопыхах гансовку, помчался прочь и тут, на свою беду, подоспели мы с Крейзи.
   В принципе, мы никуда и не поспешали, просто шли к лагерю, обсуждая давний детский проект гранатомёта. Его предполагалось сделать из обреза и дульной насадки, но в ту пору, то насадки не было, то огурцов. Короче, замысел так и остался нереализованным.
   Мы мирно брели по тропинке, оторвавшись от коллектива. Лесник набросился на нас из кустов. Прыгнул к Крейзи, на плече которого висел ППШ, и дал ему в морду. Вмазал весьма ловко, подхватив «шпагина» за цевьё. Крейзи с жалобным визгом кувырнулся через голову, а лесничий незамедлительно обратил внимание на меня. Бил он больно, в том числе, прикладом, осыпая нас дикой бранью. У него сегодня день был полон впечатлений.
   Поехавший выяснить причину особо громкого взрыва синявинский шериф был осчастливлен упавшей с неба ружейной гранатой, едва не перевернувшей его «Урал». Естественно, что он был на нас зол.
   Как своих старых знакомых, мутузил нас лесник с особым усердием. Я был не вооружён, поэтому мне досталось больше. Ни о каком сопротивлении даже речи не шло. Лесник огорошил нас внезапным появлением, выскочив из засады как тигр. Одни его горящие глаза могли сломить любую волю к победе. Я уж не говорю за жуткую распушённую бороду, торчащую в разные стороны неровными потными клочьями.
   Мы позорно бежали, оглашая округу горестными воплями, пока не встретили наших, подзадержавшихся на позициях.
   – Что случилось? – спросил Дима. – Где ваше оружие?
   – Лесник забрал, – простонал Крейзи. – Дерётся, сволочуга!
   – Ха-ха-ха, – возликовал Пухлый, – ты опять опиздюлился. Должно быть, тебе это просто нравится. Да ты, деточка, мазохист!
   – Галдёж отставить! – рявкнул я. – Надо ловить пидорюгу, пока далеко не убежал.
   Организовали перехват. Пухлый с Димой и Крейзи рванули наперерез, мне с Глинником выделили в усиление пулемётчика Борю и определили в загонщики. Аким пошёл за нами, держась на некотором отдалении – вдруг лесник спрячется и решит напасть с тыла.
   Мы двинулись по лесу, старательно шумя. На прежнем месте никого не обнаружили. Из-за деревьев донеслось тарахтение мотоцикла.
   – Там он, гад! – заорал я, указывая пальцем.
   Глинник вскинул ганс-винт и выстрелил.
   – Вперёд! – рванулся я, горя жаждой мести.
   – За вэдэвэ! – рявкнул Глинник и ринулся вслед за мной.
   Из-за деревьев нам ответили длинной очередью. Пули щёлкали, ударяясь о сосны, некоторые просвистели над головой. Мы залегли, отлично понимая, что отмороженный лесник может взять и пониже. Крутого синявинского Уокера не смущали одетые по всей форме немцы, бегущие в атаку с криком: «За ВДВ!»
   Дважды ударил короткими очередями МП-40. В ответ понеслась частая дробь папаши. ППШ поливал со скоростью израильского УЗИ. Плотность огня была неимоверная. Оставалось только надеяться, что скоро закончатся патроны: Крейзи более сорока штук в диск не укладывал – из-за тугой пружины с большего количества подачу нередко клинило.
   Ты-дынь, ты-дынь! – стегал «шмайссер» Пухлого. Дын-дын-дын! – лупцевал из СВТ Дима.
   Вышедшие на огневой рубеж перехватчики твёрдо намерились покончить с шерифом. Глинник и Боря тоже принялись долбить лесника, ориентируясь по звуку папаши. Самого стрелка видно не было, он умел прятаться. Прицельно, с расстановкой, захлопал шпалер Акима…
   Однако, правосудию по-синявински не суждено было случиться. Патроны рано или поздно кончаются. Пока следопуты перезаряжали, воспользовавшийся паузой шериф оседлал своего мустанга и я лишь бессильно взвыл, заслышав бодрый треск газующего мотоцикла.
   Ускакало, исчезая, едва различимое красное пятно «Урала». Боря запоздало шмальнул вслед из дёгтя. Лесничий быстро удалялся, намечая в ближайшее время взять реванш. Пасть жертвой его служебных амбиций в наши планы ни коим образом не входило, поэтому мы решили срочно передислоцироваться в другой район.
   Группа Пухлого приволокла брошенные лесником автомат и винтовку, а также балдорисовскую шапку. Крейзи снарядил папашу запасным диском и снова был бодр и весел. Измазюканная детская панамка косо сидела на патлатой башке. Под глазом набухал синюшный фингал. Я, наверное, выглядел чуть лучше, поскольку сумел уберечь лицо, но рёбра очень болели. Сашка протянул мне трёхлинейку латышского стрелка и посеянную им гансовку.
   – Ты был прав, – сказал я ему, – лесника надо было подорвать стотонной миной.
   – Успеем, – оскалил зубы Сашка. – Далеко не убежит в гузно траханный джигит.
   – Поздняк метаться, – оборвал нас Пухлый. – Лесник уже скипнул. Давайте Болта искать, а то он носится по лесу кругами, роняя кал. Животное!
   Балдориса долго искать не пришлось. Он ждал нас в лагере, скукожившись на пне, как одичавший бомж. Лагерь был разгромлен. Проклятый лесник покуражился в наше отсутствие, испортив всё что можно. Костёр был потушен, в казанок набрана зола вперемешку с продуктами. Гамак Пухлого валялся с обрезанными постромками. Крючья, которыми шуровали в картах, восстановлению не подлежали. Глинникова шинель была разослана на земле и растоптана, её пропороли острые сучки. Прочие наши вещи также претерпели немалый урон – суперкрутой Уокер жёсткими методами наводил порядок во вверенном ему феоде. Как писалось в некоей славянской летописи XIII века: «Со звероподобным усердием принялись они за дела Божьи».
   – Дас ист фантастиш! – Пухлый сардонически улыбался, бродя по руинам в своём десантном комбезе, подобно эсэсовскому карателю на партизанском стойбище. – Ну, какая сука! – повторял он, мотая головой.
   Мы попытались собрать останки. Восстановлению, фактически, ничто не подлежало – лесник постарался на совесть, даже выуженные на картах стволы исчезли. Должно быть, спрятал или забросил неведомо куда. Нашли мы только «водяной» цинк в кустах и АПС на дне моего полувыпотрошенного сидора.
   Обматерив лесника последними словами, мы собрались рюхать, что делать дальше, ибо без еды и снаряжения поход продолжаться не мог. Аким отстегнул от пояса и пустил по кругу фляжку толстого синего стекла с пробковой затычкой, какие были у наших ополченцев. Всем хватило по глотку спиртяги.
   Когда НЗ иссяк, мы стали высказываться.
   – Я же с самого начала предлагал его взорвать, – Сашка подвигал из стороны в сторону нижней челюстью, в суставах которой щёлкнуло. – Сделали бы сразу, никто б нас не тронул.
   – И вещи целы были, – Глинник горько сожалел об изорванной шинели. – Необходимо наказать лесника.
   – Что б ему, ебёна мать, жопу вилами порвать и свинцом её залить, и горохом накормить, – вставил Пухлый, потягивая косяк.
   – Ночью обложим его дом сеном и подожжём, – мстительно изрёк Балдорис, поглаживая рукоять револьвера, укрывшийся под пончо от глаз шерифа, – а всех, кто будет выскакивать, перестреляем с разных сторон.
   – Правильно, давайте казним негодяя! – к моему удивлению поддержал его законопослушный мент Дима.
   – Изрешетим избушку из пулемёта! – прорычал дорвавшийся до кровушки Боря, которому было нечего терять.
   – И накроем её перекрёстным огнём, – поддержал Аким.
   Все оживлённо заспорили, как лучше истребить паскудника. Испробовавшим вольницы людям понравился вкус безнаказанности. Даже синьор Дима, пропивший остатки мозгов, возжелал добавить адреналинчика в кровь. «Сдурели нешто, ребятки?!» – подумал я, но останавливать развоевавшихся следопутов не стал. Мне лично было по-барабану, меня и так искала вся милиция города. Маневры заканчивались. Для меня не было разницы, с каким результатом.
   Пухлому вообще было на всё плевать. Он окутался пахучим дымом, «гоня прочь тугу печаль».
   – За свой гамак я легко могу раскрутиться, – подвёл он итог дискуссии. – Лесник меня давно доставал, сегодня ему это удалось как никогда.
   – Пора в этом деле поставить точку, – авторитетно заключил я. – Месть – вот чего я хочу! Пойдём и произведём с ним окончательный расчёт. Подходящие калькуляторы у нас есть.
   Однако, мой пафос не подчеркнул абсурда милитаристского замысла. К моему внутреннему ужасу, следопуты сочли его вполне естественным.
   На обломках изгаженного лагеря нас больше ничего не задерживало и мы без промедления выступили в поход. Одеяла, спальные мешки – всё погибло. Ненужный инструмент мы тоже оставили и двигались налегке, а потому быстро. Шли по старой дороге, ведущей наискось через немецкие позиции к узкой мелкой речке, за которой стоял дом лесника.
   Миновали взорванный миномётный блиндаж. Крейзи предложил набрать летучек, но Пухлый сказал, что с лесника хватит и стрелкового вооружения. Примерно через полкилометра оставили позади другой приметный ориентир – земляной холм, наполненный сгнившими валенками. Там было нечто наподобие вещевого склада. Завезли немцы снаряжение для зимних боёв, но оно так и валялось невостребованное. Залежавшиеся огромные гансовские валенки на деревянной подошве, носимые поверх обуви, издавали отвратнейший запах. Когда мы вскрыли блиндаж, миазмы чуть не сбили нас с ног. От пригорка до сих пор воняло. Причём, ощутимо.
   На марше мы растянулись цепочкой. Передо мной болтался зелёный сидор Акима, из рюкзачного кармана торчала рукоятью в небо пехотная лопатка. Рядом колыхался воронёный шпалер. Юфтевые ботинки бесшумно ступали по хвойной подстилке. Своим размеренным походняком бывалый раскопщик Аким мог обогнать любого из нас, но вынужден был подстраиваться под самого ледащего путешественника. Ковыляющий на стёртых ногах Балдорис терпеливо выдерживал темп, хотя давалось ему это с заметным трудом. Края гансовки взмокли от пота. Я нёс его винтовку. Пристроившийся рядом Боря с дёгтем на плече, в своей каске блином смахивающий на выведенного из окружения изрядно поиздержавшегося геринговского десантника, старался приободрить товарища. Балдорис ржал. Аким тоже погогатывал в бороду. Я за компанию погрел ухо.
   Речь велась о роботах. На эту тему Борю натолкнул механический походняк измученного Болта.
   – Роботы из сигаретных пачек – это штука злая, – сообщил Боря, поглядывая из-под бровей на латышского стрелка. Балдорис внимал. – У тебя был такой? Впрочем, у всех тогда были. Мой до сих пор стоит на шкафу, весь перекосоёбился от старости. Я его из «Голден Стара» сделал, была такая индийская отрава по восемьдесят копеек. Фирменный робот получился! Короче, всяк делал какого горазд, вернее, насколько позволяли запасы курева. Один мужик склеил грандиозного робота метра под полтора. Поставил его на шкафу у кровати. Жил он на Петроградской, там в старых домах потолки высокие. Робот почти как человек получился, ва-абще фирменный! Дальновидные друзья, правда, мужика предупреждали о возможной опасности нарушения законов Азимова вследствие неукоснительного соблюдения законов Ньютона, но он не внял. Стоит себе робот и стоит, каши не просит, не кусается, на прохожих не кидается. Короче, никому не мешает. Ну и пусть себе стоит. Как-то случился у мужика праздник. Началось разгуляево как положено: квас-барабас, трахен-бабахен. Бабы пришли. И вот, в разгар интимных отношений, когда амплитуда колебаний опорной поверхности перешагнула критический порог, робот навернулся мужику прямо на спину.
   – Можно представить себе реакцию, – сказал я, – парочка в пустой квартире занимается сексом и неожиданно к ним третьим пристраивается робот с открытой пачкой вместо болта!
   – Такие ужасы даже Айзеку Азимову в самом страшном сне не пригрезятся, – захохотал Балдорис.
   – Что же сталось с любвеобильным роботом, – спросил я, – он был репрессирован?
   – Он был демонтирован и отправлен на свалку, – закончил Боря.
   – Поучительная история, – хмыкнул подобревший от наркомовских ста граммов Аким, – лишнее свидетельство того, сколь часто конструктор оказывается жертвой собственного изобретения.
   – Robot homini lupus est [27 - Робот человеку – волк (лат.)], – извратился я. Спиртик у Акима был нажористый.
   – Такой вот был секстерминатор картонный, – поправил Боря сползший на пузо штык-нож, который при ходьбе мотался и колотил по яйцам.
   – Кстати, насчёт терминаторов, – добавил я. – Земля, по которой мы ступаем, наполнена ими.
   – В каком смысле? – забеспокоился Фома неверующий в пончо из одеяла.
   – Отнюдь не в метафорическом, – протиснулся я в шеренгу между Болтом и Борей. – Под Апраксино мы нашли сгоревший блиндаж, а в нём совершенно термоядерного немца. Это был эсэсовец, который занял русский дот и в нём отчаянно сражался. Он выпустил два рожка из автомата и отстреливался из «парабеллума», пока его не сожгли.
   – Кому достался пистолет? – оживился прагматичный Балдорис.
   – Никому. От огня и ржавчины железо стало как паутина. Но ганс был атомный!
   – Мы с батей на Невском пятаке блиндаж откопали, – сбавил шаг и присоединился к нам Аким, – в дальнем краю, где передовая была. Нашли вот такенные мослы и ботинки пятьдесят восьмого размера. Какой-то прол [28 - Ополченец из рабочих <пролетариев> (троф. слэнг)], судя по одежде. Вокруг него восемь трупов немцев и две винтовки валяются, согнутые как луки. Должно быть, ворвался в землянку и начал крушить всё подряд, пока не застрелили. Вот как наши воевали!
   – И там были герои, и у нас, – дипломатично высказался Балдорис, в жилах которого текла близкая к прусской курляндская кровь.
   – Встречаются, встречаются на Руси богатыри, – переглянулся я с Борей, но продолжить не дал возглавлявший колонну Пухлый.
   – Лагерь! – коротко оповестил он.
   В самом деле, чуть в стороне от дороги на небольшой полянке стоял шалаш и дымился брошенный на произвол судьбы костерок. Поблизости никого не было. Мы заглянули на бивак. Пусто. То есть, относительно, конечно: лежали скрученные спальники и четыре объёмистых рюкзака.
   – Ну-ка, посмотрим, – сунулся в один из них Пухлый. – О, продуктас! Нам он совсем не лишний.
   – Хочешь отмести? – спросил осторожный Дима. – Смотри, как бы чего не вышло.
   – А вдруг это наши знакомые приехали копать? – присоединился к нему Крейзи.
   – Да в рот им пароход, – вывернул следующий мешок Пухлый. – Ну знакомые, ну и что с того? Люди женятся, ебутся, а тут не во что обуться! На вот, Болту отдайте, это как раз его размер.
   – Смотрите по сторонам, – приказал я Боре с Акимом и тоже полез шмонать.
   Разумеется, то что мы сотворили, могло быть наказано весьма строго. Но раз уж Пухлый взялся мародёрствовать, идти на попятный было поздно. А мы нуждались в продуктах и снаряжении. Кстати, покарать нас было кому – в рюкзаке я нашёл широченный тесак голубоватой стали в ножнах из бобрового хвоста и три коробки патронов шестнадцатого калибра. Чехлы от ружей валялись в дальнем углу.
   Возблагодарив себя за проявленную предусмотрительность, я торопливо выбрался из шалаша.
   – Одевайся быстрее, – поторопил я тыркающегося с завязочками Балдориса. – Мы ограбили браконьеров, а они шутить не любят.
   – Это и правда браконьеры? – с присущим ему скептицизмом вопросил Болт.
   – Летом в Синяве охотников нет, – сделал я логическое допущение. – Значит это браконьеры.
   Сталкиваться с суровыми дядями, вооружёнными дробовиками, было совсем не в жилу, и мы принялись активно перетасовывать шмотки и провиант в свои вещмешки.
   – Полундра, идут! – сигнализировал Аким.
   – Шухерись! – приказал я.
   – Готово, – доложил Глинник.
   – Валим-валим, – заметался спалившийся Крейзи.
   Все стали поспешно навьючиваться. Из-за деревьев послышались недовольные крики. Балдорис запутался в лямках своего нового рюкзака, шапка сбилась ему на глаза. Я понял, что отступить без боя не удастся.
   – Боря, – сказал я, – дай в воздух очередь.
   Боря сунул руку под пулемёт и с лязгом вытянул на себя крюк затвора. Затем вскинул дёготь к плечу и с удовольствием выполнил команду.
   – Ну вы уроды, – скривил рожу Пухлый, – совсем уж мозги отпили.
   – Зачем показывать, что мы трофейщики? – поддержал его Дима.
   Поступили мы так действительно напрасно. Но вовсе не по той причине, из-за которой волновался мент, а потому что браконьеры стали в нас стрелять. С шебуршанием посыпалась через листья крупная дробь.
   Мы поспешили к дороге, огрызаясь на ходу ответным огнём. Охотников это не пугало. Они погнались за нами, изредка постреливая вдогон.
   Взрыв воплей оповестил, что браконьеры достигли лагеря. Началась настоящая канонада. Мы принялись ломиться от них как лоси, стараясь не рассеиваться и не упускать друг друга из виду, чтобы не потеряться. Но уйти от охотников было нелегко. Они умели держать след и почти наступали нам на пятки. Вернуть им вещи не представлялось возможным – не было времени скинуть рюкзаки, да и бросать их было жалко. Поэтому бежали, не чуя под собою ног. Браконьеры начали отставать и наконец похерились где-то вдали.
   Убедившись, что нас никто не преследует, мы устроили привал. Побросали рюкзаки на землю и расселись на них, запалённо ловя воздух пересохшими ртами. Мы ведь тоже не юноши, чтобы гонять кроссы по пересечённой местности. Воспользовавшись передышкой, Акимов принялся разматывать заменяющие ему голенища холщовые ленты, напоминающие плоских трёхметровых глистов. Я тоже разулся и с наслаждением пошевелил пальцами. Надо было дать ногам отдых. Идти предстояло долго. Спасаясь от погони, мы сильно уклонились от намеченного маршрута. Теперь ещё придётся делать крюк, чтобы не столкнуться с потерпевшими. Они нам экспроприацию не простят, поэтому от бивака следовало держаться подальше.
   – Давайте пожрём, – предложил Пухлый, – у кого продуктас?
   – У меня, – сказал я.
   – И у меня, – откликнулся Балдорис.
   – Давай, Ильёнчик, вари суп, – распорядился Пухлый, – давно пора на кишку что-нибудь кинуть. Поедим, перекурим и в путь. Марш будет усиленный, а его на голодный желудок совершать, чисто по жизни, не рекомендуется.
   – Логично, – согласился я, нехотя поднимаясь.
   Я взял у Акима единственную уцелевшую в отряде лопатку. Скрученные в рулон обмотки стояли рядом с ним как маленькие белёсые пеньки. Прозондировал почву. Сюрпризов не было. Глинник с Борей и Балдорисом подрядились носить дрова. Крейзи занялся изготовлением рогулин. Дима отвязал от «Ермака» казанок и сходил к ручью. Совместные усилия привели к тому, что вода стала бурбулировать. Я принялся закидывать в котёл ингредиенты.
   – Что будет за суп? – заглянул через моё плечо Вова.
   – Трататуй, – ответил я, шинкуя овощи новым охотничьим ножом.
   – По краям капуста, в середине…
   – Пусто, – поспешно вставил я.
   – …хуй! – радостно закончил Пухлый.
   – Вова, ты – эстет, – оценил я чувство юмора престарелого следопута.
   – Их никст полицист, я-я штангенциркуль, – выдал Пухлый очередную бессмысленную фразу собственного сочинения. С немецким языком он не дружил. Когда-то проходил в школе, но мимо.
   Я вздохнул и вернулся к стряпне. Пухлый достал эбонитовую хлорницу, в которой хранил анашу, выдул из «беломорины» начинку и принялся забивать косяк.
   Заправил суп и вскоре он был готов.
   – Сбро-од, стройся! – командирским голосом гаркнул Пухлый, беря в руки браконьерский половник. – На раздачу пищи в колонну по одному ста-новись!
   Он щедро набухал каждому варева в котелок и лишь когда подошёл черёд Крейзи, безучастно развёл руками.
   – На вас лимит исчерпан.
   – Как это исчерпан?! – возмутился Сашка.
   – Ваши продуктовые карточки крысы съели! – совсем по-лошадиному заржал накурившийся Пухлый, из него опять попёрла дурь.
   – Ладно, Вован, харе глумиться-то, – попробовал уговорить его Крейзи.
   – Иди отсюда, на супец сегодня ты горбат, – ответствовал раздатчик.
   – Я сейчас возьму пэпэша и разнесу тебя с котлом вместе! – вспыхнул Сашка.
   От безумного друга можно было всего ожидать.
   – Ну, начинается утро в колхозе, – я отобрал у Пухлого поварёжку и налил Крейзи похлёбки.
   – Идите, клюйте говно, – проводил его Пухлый.
   – Ты тоже иди, – выделил я ему положенную порцию, – нечего тут узурпировать.
   – Так невозможно, – заартачился Пухлый. – Брат ты мне или не брат, рад ты мне или не рад?
   – Рад-рад, – прогнал я, – топай жрать и мне не мешай.
   Пухлый что-то хрюкнул себе под нос, примостился на сидоре и застучал ложкой в котелке.
   Накормив всю братию, я и сам смог перекусить. Мне нравится готовить и есть собственную стряпню.
   Я уминал ужин, сидя у костра, и думал, что до темноты мы вряд ли успеем выйти к домику лесника. Впрочем, продуктов на завтра хватит. Мужики запаслись дня на три. Учитывая, что нас вдвое больше, нетрудно посчитать расход. В самый раз завтра сытыми потусоваться.
   Я был в отряде за интенданта и суперкарго, чем весьма гордился. Тесак в бобровых ножнах повесил на ремень поверх КЗСа. Нож придавал солидности. Вдобавок, трататуй получился вкусным, ребята его оценили. Я повеселел. Действительно, счастье – есть. Есть самому и давать есть другим.
   Решили заварить чай. Дима подхватил казанок и отправился по воду.
   Вернулся он неожиданно быстро и с немытым котлом. Это я как начальник административно-хозяйственной части заметил в первую очередь.
   – Какие-то хмыри в лесу, – сообщил он, – с оружием и в камуфляже.
   Мы повскакали, лапая железо.
   – Что за хмыри, – спросил Глинник, – охотники?
   – Что за оружие? – лениво перебил Пухлый, более смекалистый даже в упыханном состоянии. Из всех нас только он остался сидеть.
   – «Калашники».
   – Может милиция, – ляпнул тупорылый Балдорис, – вдруг лесник настучал?
   – Сколько их? – не вставая, продолжил задавать вопросы по делу Вован.
   – Не сосчитал, – пожал плечами Дима. – Человек семь-восемь.
   – Это уже серьёзно, – резюмировал Пухлый. – Куда они направлялись?
   – В нашу сторону.
   – Да что же ты сразу не сказал! – Пухлого с вещмешка как ветром сдуло. – Далеко они?
   Мент не успел ответить.
   – Вижу троих, – доложил Аким, – четверых… пятерых.
   Пухлый уже затягивал на груди поперечную лямку. Самодельный рюкзак был сшит им как раз для подобных случаев. Иногда в лесу приходится быстро убегать.
   Теперь и они нас увидели.
   – Эй, кто вы? Стоять! – послышались крики.
   – Вот уж на фиг, – пробормотал я, отщёлкивая пуговку трёшкиного предохранителя.
   Ментам я сдаваться в плен не хотел. А кто ещё мог ходить по Синяве с «калашниковыми» – какие-нибудь добровольные дружинники из бригады народного ополчения, поднятые по тревоге шерифом? Навряд ли. Да и откуда у дружинников автоматы? Может быть, солдаты из ближайшей воинской части, взявшей нечто наподобие шефства над лесничеством? В любом случае, нотациями не отделаешься, за лесника спросят по всей строгости военного времени. Иного в Синяве не было уже пятьдесят лет.
   Мысли эти промелькнули в мозгу меньше чем за секунду. Однако, сходным образом думал не только я.
   – Ментов на х…й! – однозначно высказался Боря и открыл огонь из «дегтярёва».
   Дружинники бросились врассыпную.
   – О-о, какая попсня, – обалдело протянул Пухлый, когда дёготь смолк.
   Он развернулся и побежал прочь. Мы за ним.
   С солидным запозданием вслед нам заработали автоматы Калашникова. Началась война – явление в этих местах заурядное.
//-- * * * --//
   – Выключи ты свой телефон, – посоветовал я Диме, – и лучше засунь его в задницу совсем.
   Перепуганный мент собирался звонить коллегам, чтобы они как-нибудь приостановили прочёсывающих лес автоматчиков. Никому из нас засвечиваться таким образом не хотелось. К тому же было неясно, что за людей мы встретили. Сомнения возникали прежде всего из-за их одежды. Вольные стрелки щеголяли в разноцветной НАТОвской милитари, ношение которой не свойственно рядовым сотрудникам милиции и уж, тем более, солдатам срочной службы.
   Балдорис предположил, что мы столкнулись с «новыми русскими», вышедшими поохотиться на людей. Лабас с его идеями был подвергнут анафеме. Пухлый заявил, что это такие же дураки вроде нас, только ещё глупее; какие-нибудь «зелёные следопыты», не сумевшие даже накопать приличного оружия, но затеявшие схожие с нашими манёвры. Спорить ребята не стали, лишь бдительно осаживали Димона с его «Моторолой». Покидать Синяву было разумнее, не вступая в контакт с органами следствия. Ночь пересидеть в дебрях, а с рассветом уйти из леса и от преследователей. К бесу Крутого Уокера! Связываться из-за него с отморозками никому на фиг не нужно.
   Мы выбрали место для ночёвки, уклонившись от возможной встречи, как с милитаристами, так и с обиженными браконьерами.
   Уже стемнело, и мы остановились у речки, не доходя до разрушенного моста. Взорванный во время войны старый мост колоритно торчал из воды. От него к Молодцово вела ухабистая заросшая дорога. До посёлка было идти часа три, не меньше, поэтому мы решили сделать привал.
   Развели костёр. Набрали в реке воды. Пока она закипала, я отлучился похезать. На тропинке, по которой мы сюда явились, была замечательная ямка. Её-то я и наметил загадить. Пусть кто-нибудь ненароком наступит!
   Едва я нацелился присесть среди папоротников, как передо мной вырос Пухлый. Должно быть, бесшумно шёл по пятам. Он превосходно умел это делать даже в литой резиновой обуви. Пухлый поигрывал акимовской пехотной лопаткой.
   – Не занимайтесь экоцидом, деточка, – задержал он процесс дефекации, – не пачкайте природу своим калом.
   – Навоз – это удобрение, – буркнул я, с подозрением косясь на лопатку. Уж не вздумал ли начинающий каннибал раскроить мне череп?
   – Да. Навоз – удобрение. Но у вас, деточка, – кал!
   – Чего ты хочешь? – раздражённо спросил я.
   – Я хочу, чтобы ты не запакостил яму, – спокойно ответил Пухлый. – Ходи срать на мост, как это делаю я.
   За Пухлым действительно водилась такая привычка. Когда мы бандой следопутов тусовались вблизи моста, Вован всегда бегал откладывать личинки туда. Но я не был в такой степени панком, чтобы гонять по ночнику к чёрту на рога. Тем более, когда чай вот-вот заварится.
   – Почему я не должен срать в эту яму?
   – Потому что я хочу её раскопать, – заявил Пухлый.
   – Лады, – сдался я, застёгивая штаны, – а что мне делать?
   – Настрогай кольев.
   Пухлый деловито перевесил за спину автомат и принялся углублять выемку. Зашуршал, замотался высокий орляк, скрывая выброшенную землю.
   Отойдя к лагерю, чтобы идущие за нами не заметили свежих затёсов, я срубил шесть прямых крепких веток и заточил с обеих концов украденным тесаком. Пухлый готовил ловушку. Интересно, на кого? Кандидатур было немного. Я обдумал их, справляя нужду, затем подобрал колышки и навестил Вована.
   Землекоп закруглялся. Мы воткнули палочки в дно ямы. Накрыли примятым папоротником. Произвели вокруг маскировочную работу. Теперь со стороны казалось, будто по тропинке прошли в ряд несколько человек. Ямы заметно не было.
   – Ja, годится, – оценил капкан Пухлый.
   – Ну, и что мы сделали? – осведомился я.
   – Насрали кому-то в душу. Причём, по-настоящему. Это тебе не природу губить.
   – А толку?
   – С рассветом немцы двинутся за нами. Они сейчас где-то неподалёку ночуют, – потянул носом Пухлый, – из леса гарью тянет. Тоже костёр развели.
   – Какие-такие «немцы»?
   – Немцы – это все, кто не с нами, – безапелляционным тоном пояснил Чачелов.
   – Ты про этих… милиционеров? – уточнил я.
   – Какие там милиционеры, – отряхивая руки, мы направились к стоянке. – Лесник по любому не успел бы собрать мусоров. Да и вряд ли бы сумел. Кто бы из местных ментов вписался на такое дело? Его не впервые обстреливают. Да и не менты это. Какие-то…
   – Придурки вроде нас, – обречённо договорил я.
   – Исключительные дураки!
   – А что ты ещё о них думаешь?
   – Я думаю, что они от нас не отстанут. Чисто по жизни. Захотелось им поиграть в партизан и карателей. Они и приехали в лес пострелять, а Боря им повод хороший дал. Теперь они нас преследуют. Наверное, придётся дать бой.
   – Ты серьёзно?
   – Если не получится уйти.
   Я снова почувствовал обречённость. Что это – злая судьба или Фортуна на время отвернулась от меня?
   – Что грустишь? – проявил неожиданное участие Пухлый.
   – Все люди как люди, а я как хрен на блюде! – сокрушённо произнёс я, находясь под гнётом размышлений.
   – С чего ты взял?
   – А-а… бляди и вору долго оправдываться, – не стал я вдаваться в подробности своих злоключений.
   – Не кисни, – ободрил меня Вова. – Прорвёмся.
   – Не хочется, но придётся.
   – И мне не катит стреляться с какими-то отморозками. Эх, лучше бы я женился на этой дуре с Рыбацкого! – вздохнул Вован.
   Свою первую любовь он всегда вспоминал, когда дела шли наперекосяк. Была в жизни Чачелова печальная love story. Дама сердца, обитавшая в Рыбацком, никак не могла выбрать из двух Вованов, кого она больше хочет, – Рыжего или Пухлого. Наконец, более шустрый Рыжий сделал ей ребёнка и ушёл в армию, а Пухлый остался копать трофеи и размышлять у костра о превратностях судьбы. Потом тоже отдал Родине священный долг, но не настолько поглупел, чтобы жениться на матери-одиночке. Я бы тоже ни за что так не сделал, даже если бы попал на три года во флот. Но срочную я не служил. Хватило и военной кафедры.
   Мы подошли к костру, чай только заварился. Боря налил мне полную кружку и щедро подсластил. Дима хвастался, как он откопал немецкого синьора.
   – В Апраксино откопал в канаве [29 - Траншея (троф. слэнг)] ганса, всего обложенного бутылками. Это был какой-то фашистский главбух. Бутылок там чёрт знает сколько было. Он ими наверное отбивался. Оружия при нём не оказалось, ремень отсутствовал, даже пуговицы на шинели были все оторваны. Просто панк гнилой! Он только пил, кидался в противника бутылками и камнями – там ещё булыжников куча нашлась, и опять пил! Его наверное и не убивал никто. Сам упал с перепоя, вырубился и замёрз, мразь синяя.
   – Просто спился человек на фронте, – сочувственным тоном констатировал Акимов.
   – Кстати, – покосился на него Димон, – у нас нету больше с собой?.. – он поясняюще щёлкнул ногтём по горлу.
   – Вот кто мразь кирная, – во весь голос объявил Пухлый, ткнув в Боярского пальцем, – синюган болотный!
   Кто-нибудь видел багровеющего как осьминог певца Кузьмина? Картина супер!
   – Да я просто так спросил. Знал, что ни у кого нет, – принялся вилять Дима, но Пухлый был непреклонен.
   – Ха-ха-ха, синюха! Сам хуже ганса, постоянно в дымину! Вот бы тебя на войну, ты бы там заколдырился: не только оружие – и шинель бы пропил, а потом в хлам ужратый заснул бы прямо стоя и замёрз как генерал Карбышев, хо-хо, синий следопыт!
   Дима обиделся, но больше не пытался унять разошедшегося Вована. О сотовом радиотелефоне он, похоже, забыл. Я же, глядя на Пухлого, поражался его выдержке. Только что поставил ловушку на человека, завтра планировал принять бой, а сейчас хохочет как ни в чём не бывало. Неужели столь безмерно уповает на своё знание леса? Или просто шмали обкурился?
   Даже я, друг детства, не мог представить, что творится в голове у Пухлого.

13

   Осень настала, холодно стало.
   Птички говно перестали клевать.
   Старая лошадь забор обосрала.
   Ну и погодка, мать перемать!
   Так приветствовал Пухлый наступление нового дня.
   Погодка была и в самом деле аховая. Траву покрыла обильная роса. С реки тянул противный низовой ветер, от которого не спасал даже спальный мешок. Отсырело всё, что только могло отсыреть. Костёр давно погас, от холода ломило спину. Часы показывали пять утра. Фиолетовый лес был наполнен предрассветной тишиной. Звери уже дремали, а птицы ещё не пробудились. Даже страшные голоса заткнулись. Только полусумасшедшие люди продирали глаза, будучи не в состоянии мучаться сходным образом дальше. Проклиная на чём свет стоит свою глупость и обстоятельства, по воле которых оказались в такой задроте, партизанская армия «синих следопытов» готовилась к новым испытаниям. Злословили под аккомпанемент скулежа Крейзи, во сне инстинктивно заползшего на тёплое кострище и прожегшего угольками в нескольких местах драгоценные галифе. Теперь Сашкин зад был фрагментарно оголён. Сквозь дыры просвечивали лишённые загара убогие ляжки. Сие неэстетичное зрелище отравляло без того скверное настроение.
   Возня в картах и лесные ночёвки исчерпали мои жизненные ресурсы. Пока коллеги разводили костёр, я тщетно реанимировался. Их безучастные взгляды свидетельствовали, что у каждого в этом лесу хватает своих забот.
   – Ну, у тебя и харя, – с бесцеремонной прямотой сообщил Пухлый проковылявшему мимо него Балдорису.
   Обычно спросонок он был неразговорчив. Такая неестественная для Вована активность настораживала. Пухлый словно разогревался, как разминается бегун перед стартом. А может просто курнул анаши спозаранку. Его поведение заставляло задуматься, какие упражнения нам сегодня предстоят: безобидный бег с препятствиями либо опасный биатлон. Ни носиться, ни, тем более, стрелять расположен я отнюдь не был. Остальные трофейщики, думаю, тоже.
   Жизнь постепенно загоняла меня в цейтнот.
   – Неужели я так плохо выгляжу, насколько себя чувствую? – сохранил остатки юмора синявинский Рэмбо.
   – У тебя ебало как у Ганнибала, – ответил непредсказуемый Вова.
   Балдорис не стал спорить, только задумчиво поправил за козырёк гансовку и прошествовал дальше, почёсывая искусанную комарами щёку. Какого из Ганнибалов – римского полководца или предка Пушкина – имел в виду Чачелов осталось неизвестным, потому что из чащобы, откуда мы вчера пришли, донёсся пронзительный вопль.
   – Курочка в гнезде, яичко в пизде! – я быстрее остальных сообразил, что это может означать, и вскочил, хватая винтовку.
   Кто-то попался в ловушку. Шёл в потёмках по примятому папоротнику и угодил на острые колья. Сильно вряд ли поранился – выемка в земле была не настолько глубокой – но пропороть бедро, рассадить бок или руку вполне мог.
   А кому ходить по лесу в начале шестого утра? Только «немцам».
   Раненый в любом случае задержит преследователей. Из леса доносились неразборчивые возгласы. Как я определил, все с одного места. Оступившемуся товарищу оказывали медицинскую помощь.
   – Собираемся, быстро! – скомандовал Пухлый, закидывая на спину рюкзак.
   – Что случилось, – не понял Глинник, – кто кричал?
   Причитания от капкана затихли.
   – Немцы идут.
   – Какие немцы???
   Все остальные принялись торопливо навьючиваться.
   – Вчерашние, – отрезал Пухлый. – Постой немного и узнаешь.
   Глинник перестал задавать глупые вопросы и тоже присоединился ко всеобщему копошению.
   – Есть, – негромко сказал Аким. – Легки на помине.
   Промеж деревьев шустро сновали люди в цветастом, а потому хорошо приметном камуфляже.
   – Придётся стрелять, – Пухлый снял затвор МП-40 с предохранительного взвода. – Аллес пункер.
   Не знаю, были ли нападающие панками, но повоевать они любили. По нам открыли огонь. Боря с Димой попадали на землю. Аким сноровисто вскинул к плечу шпалер и шарахнул по воякам стоя. Я припал на колено, захватил в целик фигуру немцы. Он бежал прямо на меня, пёстрое пятно дёргалось. Я нажал на спуск, подведя мушку под центр силуэта. Куда-нибудь да попаду. Куда конкретно, значения не имеет. Пуля в туловище выводит человека из строя.
   «Немец» упал.
   – Шнель-шнель! – во всю глотку заорал Пухлый, ускоряя пинком под зад нерасторопного Балдориса. Сам он не стрелял. – Держаться берега, на дорогу не выходить!
   Он был прав. На открытом пространстве нам из автоматов быстро наведут решку. В зарослях предпочтительнее одиночный прицельный огонь.
   «Немцы» больше не шмаляли – сами залегли в страхе. Мы сквозанули от них, пронеслись через дорогу, нырнули в лес и вскоре выдохлись. Партизанская жизнь с её недоеданием, ночёвками под открытым небом и постоянными маневрами здоровья не прибавляла. Больше всех отставал стеревший ноги Балдорис. Мы были вынуждены приноравливаться к его скорости. Соответственно, снизили темп марша.
   Именно благодаря этому Акимов заметил мину и сумел вовремя остановиться.
   Чёрный капроновый шнур был натянут на высоте бедра. Деревья впереди редели, видно было реку. Кто-то установил натяжник, чтобы идущие к поляне не могли пройти опушку незамеченными. К сосне была привязана сигнальная мина. Мы с Акимом аккуратно сняли её.
   – Они от нас не отстанут, – сказал Глинник.
   – Уже отстали, – дёрнул я башкой в ту сторону, откуда мы пришли.
   – Надо всё-таки позвонить, – завёл старую песню Дима.
   – Никуда не надо звонить, – осадил его Пухлый. – Сам видишь, что это не менты. Это мастодонты какие-то уродские вроде нас, лесные братья. Немцы, короче. Войну нам объявили.
   – Придётся воевать, – хмыкнул Боря.
   Из-под каски его текли струйки пота. Таскать на горбу помимо вещмешка двенадцатикилограммовый дёготь, да ещё бегом, было занятием изнурительным. Меня самого уже одолела трёшка, хотелось бросить её и забыть, что оружие вообще есть на свете.
   – Чисто по жизни, впереди должна быть засада, – Пухлый снял рюкзак, убрал в него мину и достал бинокль в твёрдом кожаном футляре. – Надо произвести разведку. Пойдём, Ильён, и ты, Аким. Остальным – тусоваться, не давать Димону звонить. Наблюдать за лесом, немцы могут догнать.
   Раздав ценные указания, Пухлый бесшумно двинулся к опушке. Я натянул капюшон своего маскировочного комплекта, словно это делало меня невидимым. У кромки леса мы остановились. Пухлый достал из футляра «цейсс».
   – Вижу снайпера, – шепнул он, передавая бинокль Акиму. Тот посмотрел в указанном направлении и протянул его мне.
   – Гляди на двойную сосну, – негромко сказал Аким. – Видишь в развилке снайперское гнездо?
   Я приник к окулярам. Мощная цейссовская оптика давала двенадцатикратное увеличение. На приметном дереве я без труда различил мохнатый неброской зелёной расцветки ком, из которого торчал воронёный ствол. Человек, замотанный в масксеть, примостился на рогатине, наблюдая за лесом. Ждал сигнала красными ракетами, указывающими местонахождение противника, а при нашем появлении на открытом пространстве – множил на ноль, кого мог. Тактика, не свойственная милиции. Подобным образом действовали финны в приснопамятную кампанию. Ныне так могли поступить только люди, зацикленные на той эпохе, изучившие её столь подробно, что решили воплотить на практике. То есть отмороженные трофейные мастодонты.
   – Нам и впрямь объявили самую настоящую войну, – молвил я, отдавая бинокль.
   – Всамоделешнюю, – процедил Аким, двигая желваками на скулах. Борода его грозно топорщилась. Заметно было, что по отношению к подонкам, затеявшим с нами смертоубийственную игру, он настроен весьма категорично. – Чудом на растяжку не нарвались.
   – Проворонь ты нитку – и капут, – вполголоса сказал Пухлый. – Запросто могли осколочную мину поставить – у них в голове ведь накакано.
   – Интересно им, петухам, – поддакнул я. – Развлекаются, ребятишки.
   – Обходить снайпера не имеет смысла, – продолжал рассуждать вслух Чачелов. – У него наверняка другие натяжники стоят.
   – Да и наблюдатель такой может быть в лесу не один, если его запросто на ночь в засаде оставили, – поделился я своими соображениями. – Если только нас на него не гнали специально.
   – Вряд ли всю ночь сидел. Недавно вылез, – высказался Аким и сделал неожиданный вывод, – а потому у него глаз сейчас весьма острый.
   – Как плохо, – пробормотал я. – Будем отступать?
   На меня не обратили внимания.
   – Сможешь его застрелить? – спросил Пухлый Акима.
   Помедлив, тот кивнул.
   – Сниму. До него метров сто пятьдесят, – он сдвинул на затылок ушанку и пристально вгляделся в цель. – Попаду, будь уверен. «Кукушка» эта из своего гнезда вылетит – только перья посыплются.
   – Тогда вали.
   Участь снайпера была решена.
   Акимов снял шпалер с предохранителя. Медленно вскинул к плечу. Без бинокля снайпер казался лиственным пучком-переростком, неизвестным образом очутившимся на сосне. Аким пару раз глубоко вздохнул, на миг прикрыл тыльной стороной кисти правый глаз, уверенным движением положил руку на спусковой крючок, прицелился и задержал дыхание. Хлобыстнул выстрел. Пучок свалился на землю.
   – Готовченко, – доложил Аким, передёргивая затвор. – Пошёл на удобрения.
   «Где-то за лесом что-то полыхнуло, и сквозь чащу леса Иван стремительно отправился на тот свет».
   – Не двигается, – оторвался Пухлый от бинокля. – Хорошо шандарахнулся.
   – Знатно, должно быть, с такой-то высоты, – согласился Аким.
   – Пошли, пока не очухался!
   Мы поспешили к подбитому снайперу. Он не шевелился.
   Пухлый ухватился за край маскировочной сети, потянул. Вывалилась винтовка. Я поймал её за ствол. Это оказалась СВДУ – «драгуновка» в компактной модификации булл-пап, с магазином позади спускового крючка. Знатоки финской войны были оснащены новейшим оружием спецназа!
   «Камуфляж капрала Папича» продолжал разматываться. Наконец, Вован сдёрнул его. Лицо у парня было неестественно вывернуто к спине. Смерть наступила не от пули: упал вниз головой и сломал шею. Он был высокий и светловолосый.
   Я ощутил озноб. Человека этого я знал. Более того, чуть было не зарубил мечом в собственной квартире. У моих ног лежал альбинос: полноправный представитель «Светлого братства», возможный потомок великих выходцев из легендарных северных земель. Без сомнения, это был он, только рубиновые кроличьи глаза помутнели и стали коричневыми.
   Нас преследовали настоящие немцы.
   – Отвоевался, засранец, – нервно выдохнул Аким, одновременно гордясь и боясь своей победы. Не каждый же день приходится убивать человека. Мне приходилось. Я знал, что ничего хорошего в этом нет.
   – Надо сваливать, – хмуро буркнул Пухлый. – Димон совсем на измены сядет, когда увидит.
   Неуловимая глазом чёрная нитка простегнула тело Акима насквозь. Гулко раскатился по лесу выстрел. Мы повалились на землю все вместе: я, отбросив СВДУ, ничком; Пухлый, выставив автомат, приткнулся за труп «светлого брата»; а Акимов – навзничь пластом.
   Мы лежали, не поднимая головы, стараясь угадать, где примостился стрелок. Акимов начал хрипеть. Рукавом он тёрся о мою щёку. Пуля ударила его рядом с сердцем. Из открытого рта рвался протяжный предсмертный выдох. Меня стало трясти от отвращения.
   Пухлый медленно отползал за дерево.
   – Ка-ка-ая су-ука! – прошипел он.
   Я тоже заскользил на брюхе, волоча за ремень трёшку. Аким наконец-то замолк.
   – Второй снайпер, – сообщил Пухлый. – Был где-то поблизости.
   – Что будем делать?
   – Снимать штаны и бегать!
   – Понял.
   Примерно так и поступили. Не снимая штанов, встали на четыре кости и прыснули в кусты со скоростью тараканов.
   – Сука! Сука! Сука! Сука! – порыкивал Пухлый, проламываясь сквозь заросли.
   Я бежал на четвереньках в кильватере, винтовка цеплялась за всё подряд – лесная почва изобиловала торчащими корнями и корягами.
   Оттарабанили метров двести с гаком. Я рассадил колени до живого мяса, угодил рукой в заячье говно и разорвал камуфляж.
   Подняться осмелились только на безопасном от стрелка расстоянии. Резво порысили, глядя под ноги, чтобы не задеть натяжник или другой сюрприз, коими нынче изобиловала Синява. К реке больше не приближались. Наши следопуты остались далеко в стороне. Наверное, услышали стрельбу и теперь настороженно прислушиваются к каждому шороху. Придётся им обождать – нас более занимал вопрос спасения собственной задницы, поэтому мы описали большую дугу, чтобы обойти возможных снайперов и прочих охотников за человеческими головами.
   Точнее, охотились-то всего за одной головой – моей. Вернее, за Доспехами Чистоты, а голова прилагалась в качестве второстепенного дополнения. Только откуда «Светлое братство» прознало, что я отправился на маневры: насчёт Синявино я ничего Стаценко не говорил. Значит, стукачи исключались. О моей поездке знала только Маринка. Как «братья» могли вызнать у неё?!
   Работающая в бешеном режиме голова порождала ужасные сцены допросов. Белокурые бестии ради достижения великой цели способны на что угодно. Суматошная круговерть размышлений реально сажала меня на колпак. Братству так нужны Доспехи, что в район моего предполагаемого местонахождения отправилась розыскная экспедиция. Общество всерьёз вознамерилось разделаться со мной и Борей. Заодно натаскать молодёжь. Пусть набирается боевого опыта, необходимого для грядущих великих свершений. Желающие пойти на воинскую службу получили её. Задача простая: одного захватить, остальных уничтожить. Глухомань позволяет творить что угодно. Всё-таки настигли меня и здесь! Но каким образом проведали о моём трофейщицком турне? Как найти дачу Пухлого, знала лишь Маринка. Я ей рассказал. Что они сделали с моей женой?!!!
   Так я зацикленно гонял, пока мы давали крюка, огибая все возможные засады. Вышли на дорогу. Ухабистая полоска твёрдой засохшей грязи змеилась через лес к разрушенному мосту. Где-то неподалёку от него тихарятся обалдевшие наши и рыщут немцы. Было искушение бросить их на произвол судьбы – вдвоём удрать легче. Я чувствовал, что и Пухлый думает также, но, подобно мне, боится в этом признаться.
   Посему мы молча пылили на выручку. Уже взошло солнце, стрекотали гадские птички, заглушая вкрадчивую поступь врага.
   Но на врага мы набрели сами, вернее, на бывшего врага. За очередным поворотом нашему взору открылась развесистая сосна с обломанной вершиной. Наискосок от неё, шагах в пятнадцати дальше, у другого края синявинского хайвэя накренился в кювете мотоцикл. Знакомый красный «Урал» с коляской, покарябанный нашими пулями. Его хозяина мы обнаружили перекинутым через толстую горизонтальную ветку, растущую вдоль дороги на высоте метров двух. Он свисал с неё как тряпка. Хвойная подстилка внизу превратилась в заскорузлую бурую корку. Над нею и над лесником кружились радужные навозные мухи.
   – Немцы охамели, – сказал Пухлый.
   Я внутренне содрогнулся, до того точно угадал он национальную принадлежность шастающих по Синяве карателей. Закрадывалось подозрение, не знает ли он чего о моих отношениях со «Светлым братством»? Сам я об этом сообщать не собирался. Ещё чего доброго свяжут и сдадут вместе с Доспехами – своя рубашка трофейщикам ближе к телу. Попадать же в «братское» гестапо мне было несколько рановато.
   Наученные горьким опытом, мы сперва осмотрелись и прислушались, прежде чем подойти к покойнику. Убедившись, что опасности нет, Пухлый быстро залез на дерево и скинул жмурика. Он глухо стукнулся о землю. Воздух загудел от роя взвившихся падальщиков. Пухлый спрыгнул и перевернул тело на спину. В нос шибануло вонью протухшего мяса.
   День начинался с трупов. Причём, с трупов людей знакомых. Это было испытание не для слабонервных. Впрочем, жизнь закалила меня. Даже вызванное стоном умирающего Акима отвращение понемногу забывалось.
   Морщась, я склонился над лесником. Он долго висел вниз головой. Задравшаяся борода облепила лицо. Вдобавок, оно было залито толстым слоем крови. Разобрать предсмертную гримасу было невозможно, но бугры вытаращенных глаз свидетельствовали, что гибель оказалась мучительной.
   Раздвинул хворостиной одежду, мы обнаружили на теле длинный разрез. Он начинался от середины груди и заканчивался под нижней челюстью. Из распоротого свитера торчали светлые обрубки рёбер.
   – Так с лесником мог поступить только тот, кто сильно его не любил, – заметил я, – или давно его знал. Что, в принципе, одно и то же.
   – Чисто по жизни, я бы тоже так сделал, – признался Пухлый.
   – Чем это его ебарезнули? – покосился я на страшную рану.
   – Ножом.
   – Ножом так вспороть? – не поверил я. – Это ж сколько силы надо приложить?
   Пухлый выразительно глянул на дерево.
   – Прилично, чтобы затащить его на сосну. Лесника распластали, когда поднимали на ноже.
   – Прямо Предэйтор [30 - Хищник (англ.)] какой-то! – воскликнул я.
   – Похоже на работу спеца из военной разведки, – сделал вывод Пухлый. – У немцев есть служивший в армии трофейщик.
   – Который здесь копал.
   – Возможно, мы даже встречались в лесу.
   – Интересно, как он заманил лесника к дереву?
   – Догадываюсь, – Пухлый указал на сосну. На высоте живота потемневшие чешуйки коры были содраны, под ними обнажились более светлые, рыжие. – Над дорогой протянули шнур. Когда лесник ехал, его сбросило с мотоцикла. Естественно, он вскочил, пошёл посмотреть. Приблизился к дереву. Наверное, хотел снять верёвку. Лежащего на ветке он не заметил. Видишь, какая хвоя кучерявая. Я бы сумел там спрятаться. Засадный ганс тоже умел, поэтому лесник подошёл безбоязненно. Тогда древолаз свесился, воткнул в него нож, затянул на ветку и там прикончил.
   – Потом оставил висеть, как перемётную суму. Снял верёвку и ушёл.
   – В лесу появился любитель ставить натяжники, – Пухлый внимательно изучил землю вокруг сосны, – и это не снайпер, которого мы подшибли.
   – Почему ты так решил?
   – Смотри след.
   Падающие с дерева иголки образовали вокруг ствола плотный ковёр, но там, где хвоя кончалась, открывался мягкий лесной грунт. Он хорошо сохранил отпечаток здоровущей бесформенной подошвы.
   – Что ты этим хочешь сказать? – осведомился я, не будучи столь искушённым следопытом как Пухлый.
   – Он ходит в чулках от озэка [31 - ОЗК – общевойсковой защитный комплект.], а на снайпере их не было, – просветил Вован. – Да и, сдаётся мне, не настолько он желторотый, чтобы угнездиться в развилке на самом виду как слепая кукушка.
   – Как тупая петушка, – вспомнил я бездарно погибшего альбиноса. Ему не по плечу была столь изощрённая засада.
   Лесника кокнул опытный боец. «Светлое братство» наняло проводника, разгуливающего по Синяве в чулках от комплекта химзащиты. Совсем как мы раньше, когда булькали на картах. Вероятнее всего, это трофейщик, хорошо знающий здешние леса и местного шерифа, раз уж не преминул свести с ним счёты, когда представился случай. Да ещё столь зверским способом, требующим изрядной дерзости и подготовки. Не хватало нам только рейнджерствующего Дерсу Узала, но мы его получили. По всему выходит – дело табак.
   – Наверное, он и застрелил Акима, – добавил Пухлый. – Запросто мог и нас ухлопать, но не стал. Представляешь, в каком мы говне?
   – Вляпались по самые уши, – отрицать сей очевидный факт было невозможно.
   – Вчера лесника, сегодня с утра Акима, а нас он приберёг на вечер.
   Крутой Уокер был зарезан давно – мухи успели отложить на его лице яички. Они усеяли ноздри и губы словно россыпь мелких зёрен. Так не хотелось уподобиться лесничему, хоть волком вой. Я понял, что мы зря теряем время. Чтобы выбраться живыми, лучше поторопиться. Здесь мы всё осмотрели и сделали соответствующие выводы. О чём я и сообщил Пухлому.
   – Ладно, почапали, – сказал он. – С засадным немцем встретимся в другой раз.
   – И в более приятной обстановке.
   Но встречаться с ним никто из наших не отважился.
   – В Синяве появилась опасная разновидность немцев: древолаз засадный, – «обрадовал» перепуганных трофейщиков Пухлый.
   – Где Аким? – спросил Глинник.
   – Акима больше нет, – ответил я и вкратце рассказал, что с нами случилось.
   Следопуты дружно изъявили желание покинуть лес. Вова установил натяжник сигнальной мины поперёк тропы, ведущей к месту ночёвки, и мы выступили.
   Пухлый повёл нас через немецкие позиции, где мы недавно баловались с летучками. Он знал, что в лесу короткий путь далеко не самый быстрый. Основной заботой было выйти к мемориалу. Оттуда до Молодцово километра три, а там уже цивилизация: ходит автобус до Синявино, рукой подать до дачи Чачелова, где хранятся Доспехи Чистоты и ожидает верная «Нива». Это средство эвакуации унесёт нас из зоны боевых действий. Куда? Неважно. Главное – отсюда.
   – Стой!
   – Бросай оружие! – как гром среди ясного неба обрушилось на нас из кустов.
   – Хенде хох! – рявкнул над моим ухом Боря, с лязгом подхватывая за цевьё сброшенный с плеча дёготь.
   – Не-емцы!!! – истошно завизжал Крейзи и мы рванули от затаившегося пикета «светлых братьев», а вездесущие немцы, не стреляя, погнались за нами.
   Бежали как очумелые. У меня перед глазами стоял изрезанный труп лесника. Пухлый, похоже, думал о чём-то подобном. Остальные ломились за нами, гонимые стадным инстинктом. Немцы хрустели ветками где-то неподалёку.
   «Если возьмут в плен, скажу, что был в отряде поваром», – мелькнула абсурдная мысль. В Братстве полно людей, способных меня опознать, и гнать порожняк было бы бесполезно.
   Лес поредел. Начинались канавы разрытых позиций.
   – В окопы! – скомандовал Пухлый и подал пример.
   Мы попрыгали следом, сбрасывая рюкзаки. Я сиганул в траншею, местами расчищенную трофейщиками почти до полного профиля. Там мы и заняли оборону.
   – Заряжай, – крикнул Дима, передёргивая затвор светы.
   Мы рассредоточились по траншее. Рядом со мной Боря, воткнув сохи глубоко в рыхлый отвал на краю окопа, изготавливал для стрельбы дёготь, клацая на всю Синяву.
   Между деревьями замелькал приметный камуфляж «светлых братьев». Немцев оказалось неожиданно много. Должно быть, мы наткнулись на сосредоточение групп и теперь они стягивались сюда. «Сыновья Солнца» были хорошо организованы, их скоординированности можно было позавидовать.
   – Не стрелять подпустим поближе, – взял на себя командование Дима, в приказах которого никто не нуждался.
   Немцы пёрли на нас. Уже можно было различить лица. Доносились призывы сдаваться.
   Но мы с Пухлым хорошо помнили лесника и то, что случилось с Акимом.
   Кроме того, я не питал иллюзий относительно собственной участи при пленении. Терять мне было нечего, поэтому я выстрелил первым. Резво перебиравший ногами «светлый брат» отбросил автомат и крутнулся на месте, обхватив руками пробитую голову. Вслед за мной те, кому было что терять, машинально придавили гашетки. Загрохотали выстрелы. Окоп окутался дымом. Лупили по врагу не жалея патронов, словно торопливо навёрстывая упущенное. Наступавшие залегли. Кто-то надолго, кто-то навсегда. Застучали в ответ автоматы Калашникова. Атакующие поползли, прижимая нас огнём. Лупили поверх голов, чтобы ненароком не лишиться хранителя тайны Доспехов Чистоты, во всяком случае, убитых и раненых среди нас не наблюдалось. Должно быть, Общество сильно нуждалось в священной реликвии, если наказало «братьям» взять меня живым. Дисциплинированные немецкие юноши пёрли, не считаясь с потерями.
   Мы херачили по ним, они палили в нас. Свиста пуль над головой не было слышно. В бруствер тоже ничего не попадало. Хлосотыми они, что ли, бьют?
   Стали заканчиваться боеприпасы. Смолк Борин дёготь, выпустив все сорок семь патронов из диска, затем заткнулся Сашкин ППШ. Пухлый расстрелял рожки из МП, сдохла ментовская СВТ, и я выстрелил в последний раз – сказался хронический дефицит трёхлинейных маслят. Правый фланг пока ещё прикрывали Глинник с Балдорисом, черпавшие запас из водяного цинка, а у нас закипел рукопашный бой.
   Немцы добегали до траншеи и прыгали на нас, стараясь сверху поразить ногами или прикладом. Некоторые были вооружены короткими мечами, это, наверное, были особо злые «светлые братья». Таких оказалось двое, а всего добравшихся до нас арийцев – шестеро. Когда настало время окопной резни, чаша их терпения переполнилась. Они дрались яростно, словно обдолбались перед атакой анаболическими стероидами. Мы тоже – нам теперь всем терять стало нечего.
   Началась кровавая рубиловка. Боря выхватил штык-нож и всадил по рукоятку в пузо наскочившего немца. Тут же другой «светлый брат» долбанул прикладом «калашникова» моего компаньона по каске. Люфтваффовский шлем выдержал удар, но Боря зашатался. Обнажив охотничий нож, я пришёл другу на выручку, косо пырнув «светлого брата» под диафрагму. Увидел занесённый над собой меч и понял, что не успею ни отскочить, ни закрыться.
   Выстрел отбросил арийца, не дав завершить удар. Балдорис вторично пальнул в меченосца из револьвера. Глинник, примкнувший к винтовке штык, насадил на него целящегося в друга немца. Тот выронил опустевший «калашников», на курок которого продолжал в запарке давить, и с громким криком повалился на Глинника. Трофейщик не удержал ганс-винт, на который немец навалился всей массой. Ноги «светлого брата» оторвались от земли, он описал в воздухе дугу, повиснув на стволе упёршейся в землю винтовки, пролетел над окопом и рухнул на другой его край.
   Подрезанный в живот немец оседал на меня. Ещё один «светлый брат» сунулся ко мне с автоматом, держа его за ствол, как дубину. Я отшатнулся. Дёрнул за плечи раненого «братка» и вильнул за него. Приклад, чиркнув по плечу, врезался в стенку окопа. Боря, закатив глаза, валился на бок, толку от него было мало. Я развернул к себе раненого ганса и толкнул на машущего волыной противника. Отыгранной пары секунд хватило, чтобы подобрать со дна траншеи меч и встретить нападающего во всеоружии.
   «Светлый брат» атаковал с первобытной неукротимостью дикаря. Бил, впрочем, расчётливо – по ключице, чтобы вывести из строя, а ни в коем случае не убить. «Братан» с охотником в брюшине валился ему под ноги, лишая свободы манёвра. Я отступил. Приклад пронёсся перед грудью. Удар мог запросто размолотить кость, но такой возможности я арийцу не дал; ухитрился цапнуть левой рукой за ремень автомата и рванул к себе. Немец, потеряв равновесие, пошатнулся. Я пнул его изо всей силы в пах. «Светлый брат» повалился на спину. Я прыгнул сверху, обрушившись тазом ему на грудь, перехватил меч, обратив остриём вниз, и обеими руками воткнул клинок, целиком погрузив в тело немца, для надёжности навалившись на рукоять. Враг подо мной задёргался и я почувствовал, что он не может сдвинуться с места – клинок пронзил его насквозь, приколов к земле как жука булавкой. Рядом громко сипел и корчился в агональной судороге смертельно раненый в живот «светлый брат».
   Мы отразили атаку немцев, фактически, обойдясь без потерь. Только Борю пришлось приводить в себя – плюха по каске немного встряхнула ему мозги. Компаньона тошнило, но идти он мог.
   Мы поспешно оставили позиции, забрав оружие противника. Своё, трофейное, бросили, кроме Глинника, у которого для ганс-винта имелись боеприпасы Мы подобрали шесть АКМов, остальные «светлые братья» унесли вместе с убитыми и ранеными при отступлении. Бросить хорошие, не тронутые ржавчиной волыны, не позволяла трофейщицая натура.
   Мы взяли автоматы больше из жадности, потому что оружием эти «калаши» оказались чисто номинальным. Патроны были холостые – нас атаковали загонщики. С этими грохочущими дубинками немцы кидались напролом, под действием стимуляторов сигая в окоп, чтобы разделаться с нами в рукопашную и захватить в плен. Однако, не на тех напали – загнанные в угол, мы сами могли разнести кого угодно, что весьма характерно продемонстрировали Пухлый с Крейзи над шестым немцем. Меченосец стал махать тесаком, но оказался несостоятельным перед Вовой. Чачелов отобрал у Димона винтовку Токарева и так оторвал «сына Солнца», что он вмиг позабыл уроки фехтования. Победу довершил Сашка, ухайдакав ганса прикладом тяжеленного папаши. Жутко было представить, как он дробит череп бренчащим всеми деталями, подобно будильнику, «шпагиным». В бою у Крейзи абсолютно съехала крыша, еле оттащили его от изуродованного трупа немца…
   Шальная ярость быстро угасла. Мы уходили с позиций не оглядываясь на дело рук своих. За спиной тяжело болтались окровавленные рюкзаки. Шли долго, через силу гонимые инстинктом самосохранения. Потом, не сговариваясь, остановились. Здесь было безопасно и появилась возможность пополнить запас калорий. Вдобавок, Борю шатало, он всё порывался блевануть. Требовался отдых, иначе мы вообще никуда не дойдём.
   Развели костёр. Несмотря на сильные психические нагрузки, деморализованным себя никто не чувствовал. Скорее, драка плечом к плечу сплотила нас и, как мне казалось, сформировала стержень боевой воли. По крайней мере, отсутствием аппетита никто не страдал. Я раздал запитать всухомятку остатки колбасы и отослал Балдориса за водой. Ручей остался шагах в ста за спиною. Болт скрылся в лесу, долговязый и нелепый. Казанок болтался в его мосластой пакше, просторное пончо из одеяла ходило ходуном на плечах, словно жило само по себе.
   Мы с Пухлым присели на поваленное дерево. Вован достал хлорницу, наполненную снадобьем для снятия стресса. Таких заветных пенальчиков у него было несколько.
   – Что за уроды с нами воюют?
   В ожидании ответа Пухлый глубоко затянулся. Затрещала в папиросе анаша.
   Спрашивал так, будто был уверен, что я должен знать. В который раз у меня закралось сомнение, что Пухлый о чём-то догадывается.
   – Какие-то отморозки, – ответил я как можно более безразличным тоном.
   – Да ещё с мечами, – добавил Чачелов, словно наводя на конкретный ответ.
   – Возможно, боевики тренируются, – неопределённо предположил я, – нечто типа баркашовцев или гитлерюгенда.
   – Для гитлерюгенда они староваты, – заметил Пухлый.
   – Значит, какое-нибудь военно-историческое общество проводит манёвры. Мало их, что ли?
   – Вот мы встряли, – сдвинул набекрень Пухлый свою ВВшную бескозырку. – Точно политическая организация: все по единой форме одеты, с рациями и автоматами. Да ещё мечи эти… Похожи на парадный эсэсовский кинжал, только большие.
   – Я тоже заметил, – кивнул я. – Чёрт их разберёт, этих фашистов.
   – Точно – гансы, – Пухлый по мере укорачивания косяка делался всё задумчивее.
   – Может какие-нибудь отряды навроде скинов? – ляпнул я.
   – Немцы… – рёк Вова, его торкнуло. – А ещё у них есть тайное оружие – древолаз засадный. Это самая засадная штука, с которой я встречался.
   Пухлый снова был прав. Опасаться следовало того, кого не видишь. Неизвестный специалист, со сноровкой бывалого охотника затаскивающий на деревья матёрых мужей, заставлял себя уважать. Кроме того, он владел снайперской стрельбой и минно-взрывным делом. Вероятно, неплохо знал Синяву: только у завсегдатая могли быть личные счёты с лесником.
   В целом, такой проводник стоил всех «светлых братьев» вместе взятых. Перспектива встречи с ним не радовала. С нас достаточно было смерти Акимова.
   – Поедим и двинем отсюда, – сказал я. – За один переход выйдем из леса и дадим дёру.
   – Будем срать и драпать, – подтвердил Пухлый, оглядывая трофейную команду. – Кстати, где Болт?
   – Он за водой ушёл, – без воодушевления откликнулся я.
   – Его долго нет.
   Замечание было весьма к месту, Балдорис мог отмочить любую корку. Например, поскользнуться и вывихнуть ногу, а теперь ползти обратно с казанком полным воды в зубах. Достаточно было обузы в виде Бори с сотрясением мозга, и лишняя совсем ни к чему.
   – Пошли его поищем, – предложил Вован, цепляя автомат.
   – Вы куда? – окликнул нас Крейзи.
   – Балдориса встречать, – дипломатично ответил я, чтобы без толку не тревожить друзей. – Поможем воду нести, а то он столько набрал, что не дотащить в одно рыло.
   Дурачок Крейзи поверил и успокоился.
   У ручья мы никого не нашли. Вова походил по берегу, вглядываясь под ноги. Мягкая земля превосходно хранила следы. Отпечатки балдорисовских подмёток здесь исчезали.
   – О-о, какая попсня, – протянул Пухлый, – чую, это кикс!
   – Что ты хочешь сказать, – спросил я, заметив, что Вован находится в непонятках, – уж не улетел ли он по воздуху?
   – Ушёл по ручью, – Пухлый склонился, изучая илистое дно. – Вон туда.
   От Балдориса я мог ожидать что угодно. Но зачем ему это понадобилось?
   – Почему ты так решил? – для начала осведомился я, никаких признаков, указывающих направление маршрута латышского стрелка, не заметив.
   Пухлый уверенно двинулся к кустам, росшим чуть поодаль, и достал оттуда казанок. Его великолепное знание леса было неоспоримо.
   – Что же сподвигло его убежать? – обратился я к многоопытному другу. – Решил, что в одиночку драпать быстрее?
   – Он не сам ушёл, его унесли, – сообщил Чачелов.
   – Пойдём за ним, – сказал я, снимая «калашников». – Тот, кто его нёс, двигается медленно. Мы сможем его догнать.
   – Только ступай потише и не болтай.
   Так мы и сделали.
   Шагов через двадцать Пухлый снова напал на след: носильщик балдорисов, устав идти по воде, выбрался на берег. След был знакомый – бесформенный отпечаток чулка от ОЗК. Затем мы нашли обронённую шапку-гансовку. Пленного тащили вглубь леса.
   Я опустил флажок предохранителя АКМ. Пожалел, что не достал из рюкзака «стечкин». Из автомата с холостыми патронами я мог разве что кишки выпустить в упор. Больше он ни на что не годился.
   Волына не понадобилась. Мы нашли Балдориса лежащим на земле. Он был заколот ножом в сердце. Удар был поставлен очень точно, перед смертью латышский стрелок не мучался.
   Разряженный трофейный револьвер валялся рядом. Патроны из барабана отсутствовали.
   – Здесь побывал наш старый друг – древолаз засадный, – заключил Пухлый. – Он взял «языка», допросил его и ликвидировал за ненадобностью.
   – А теперь он не может наблюдать за нами в оптический прицел? – покосился я по сторонам, впрочем, безрезультатно.
   – Навряд ли, – Пухлый даже не обернулся, настолько был уверен в своей правоте. – Наблюдения за ним убеждают, что думаем мы очень похоже. Я бы на его месте отправился громить наш лагерь. Он, наверное, сделал то же самое.
   – А что мы здесь торчим?! Надо опередить его!
   – Всё, что мы можем сделать, это пойти по его следам, – заявил Чачелов. – Иначе легко нарвёмся на пулю.
   – Но время идёт. Нашим сейчас решку наведут!
   – Не ори, – осадил Пухлый, – время есть. Пока он устроит засаду, пока пересчитает людей, у нас будет некоторая фора. Потом он поймёт, что Болта обыскались и, вероятно, нашли. Тогда он сам спохватится и примется ставить по своему следу натяжники и охотиться на нас. Но это будет не сразу, так что мы успеем.
   – И что нам делать? – невмоготу было слушать разглагольствования упыханного Вована. Он считал, что засадный древолаз полностью предсказуем. Ошибка будет фатальной для оставшихся в лагере.
   – Идти, пока он не прочухал, что мы здесь, – невозмутимо рассудил Пухлый.
   Он взял след как хорошая гончая. Настоящий талант не прокуришь и не пропьёшь. Бог знает, по каким признакам он определял маршрут врага. Для этого нужны были исключительные способности. Сего мне было не дано, хотя временами и я замечал на земле вмятину с расплывчатыми краями – отпечаток подошвы надеваемого поверх обуви резинового чулка.
   Я пытался восстановить картину происшедшего. Нанятый Обществом искушённый в лесной охоте «чёрный следопыт» был вызван по рации на подмогу подбитым меченосцам, но нас на позициях не застал. Он пустился вдогонку и у самого лагеря встретил Балдориса. Не пойди тот к ручью, лежать бы нам всем под пулями снайпера. Кроме, может быть, меня, если наёмник знает внешность главного объекта по описанию. Меня бы он, скорее всего, стреножил, продырявив конечность. Но не судьба. За эту спасительную для нас отсрочку Балдорис заплатил слишком дорогой ценою, и я хотел, чтобы его жертва была принесена не зря.
   Три одиночных выстрела, разделённых короткими промежутками, бабахнули впереди. Несколько в стороне от места, где, по моим прикидкам, размещался лагерь. Но снайпер и должен быть поодаль. Выстрелы не походили на хаотичную пальбу – уж слишком уверенными они были. Целенаправленными. Наши тут же не замедлили обнаружиться. Беспорядочно застрочили АКМы, их стук слился в частую дробь.
   Матюгаясь, мы залегли, чтобы не ранило шальной пулей. Кроме пугачей с холостыми, у Глинника был вполне реальный ганс-винт. Ротозеи садили в белый свет как в копеечку. Халявных патронов не жалели, даром, что последние. Один раз всё-таки над нами противно свистнуло – в нашу сторону повернулся Глинник.
   – Ебундеи, – прошипел Пухлый, – что они там затеяли?!
   – Должно быть, сильно испугались, – предположил я.
   – Чтоб их искусала шестижопая вонючка, – буркнул Пухлый, в детстве обожавший Джека Лондона. – Какого лешего я потащил лохгруппу мудозвонов в Синяву, лучше бы я женился на этой дуре с Рыбацкого! Будь проклят тот день, когда я впервые вывел вас в лес!
   Анаша продолжала действовать на его мозги. Она не утратила влияния и когда мы вошли в лагерь. Выждали, пока не утихнет стрельба. Винтовка более не шмаляла, очевидно, снайпер убрался. Мы скрытно приблизились к стоянке. Осторожность была нужна, чтобы не словить пулю от своих; на подношения трофейщики не скупились – с перепугу долбили на любой шорох.
   – Ваффен хинлинген, – оповестил о своём приближении Пухлый, – унд ауфт зер найт!
   Никто ничего не понял, но голос Чачелова разобрали. Нашороханные следопуты обступили нас, все были целы и невредимы.
   – С кем сражались? – грозно вопросил Пухлый, надвинув на брови фуражку.
   – Кто-то из винта саданул три раза в той стороне, – отрапортовал Крейзи, – мы и решили, что это по вам садят, поддержали огнём.
   – К херам вашу поддержку – мы совсем в другой стороне были, – огрызнулся я. – Вы что же, сразу во всех направлениях полосовали?
   – Попутались, – неохотно признался Дима.
   – Пересрались, мастодонты трофейные, гмохов отряд, – выругался Пухлый. – Значит, стреляли не по вам, а вообще в стороне?
   – Ну да, – подтвердил Глинник.
   – Пошли туда, – не медля распорядился Вован, у которого голова работала совершенно в ином ритме.
   Я не догонял его планов. Понять, что творится в прокуренной башке Пухлого, было попросту невозможно. А может для этого следовало сжиться с лесом.
   Поиски вывели нас за ручей. Первым на трупы наткнулся Боря. Три были расположены компактно, четвёртый в некотором удалении – он был зарезан, остальные застрелены.
   Это были охотники, у которых мы слямзили провиант. Неизвестно, каким ветром их сюда занесло. Вероятнее всего, мужики приехали на выходные развлечься и находили оттяг в забаве с ружьями. Их не смутило даже лишение съестных припасов, наверное, потому что в лесу стало интересно – стреляют. Переночевав, они бродили в поисках приключений. По сути, они мало чем от нас отличались, разве что вооружены были дробовиками. Ружья не пригодились. Одного древолаз засадный чиканул тесаком по горлу, когда охотник, тоже в лесу не новичок, незаметно на него набрёл. А следовавших за ним товарищей снайпер перещёлкал раньше, чем те пустили в ход свои вертикалки, истратив на каждого аккурат по патрону.
   Положил наповал, каждого точно в сердце, доказав преимущество снайперской винтовки Драгунова перед охотничьим оружием в условиях дикой природы. Мы с «калашами» тоже пасовали. Пухлый, восстановив картину происшедшего, приказал нам оставаться на месте.
   – Немец бродит где-то поблизости, – объявил он, забрав у Глинника ганс-винт, – я попробую его выследить. Вы сидите тихо. Не вздумайте стрелять на звук, можете меня зацепить. Тогда вернусь – буду всех трахен зи попен! Вообще замрите. Не маячте. Не пердите и не курите, а то на запах такие неприятности поналетят, что ваши обугленные трупики будут жевать ёжики в кустах. Всё поняли?
   Мы угрюмо выразили согласие. Оставаться в Синяве навечно никто не хотел. Тем более, с очком, порванным на британский флаг. Уже смеркалось. Жуткий день продолжал своё кровопролитное течение.
   Пухлый исчез между деревьями, словно растаял. Мы посидели немного, тише мыши, но потом человеческая натура взяла своё. Крейзи закурил в кулак, выпуская дым к земле. У Димы запищала «Моторола» и он ответил, чтобы попозже перезвонили. Глинник взял вовановский АКМ и вызвался побродить вокруг стоянки. Я не возражал. Охранение – штука нужная. Не хватало ещё, чтобы снайпер подкрался незамеченным на расстояние прямой видимости. Мы хоть и засели весьма укромно (местность изобиловала кустарником), однако от русской инкарнации Дерсу Узала можно было ждать чего угодно.
   Бесспорно, замысел Пухлого – отсидеться до темноты, а ночью покинуть лес – имел рациональное зерно: по ночнику немцы воевать не станут. В принципе, до Мурманского шоссе дойти можно часа за три, если рысить налегке, бросив рюкзаки и оружие. Автоматы всё равно придётся ныкать. Не ловить же с ними машину на трассе? Вариант, в целом, был приемлемый, только не для меня. Стопорнуть тачку и уехать в город я не мог. Оставленная на даче «Нива», а, главное, Доспехи Чистоты вынуждали прорываться к фазенде. И остальных тащить за собою – один в поле не воин.
   Ба-бах! – раскатилось по лесу. Без боёв Синяву пройти не удалось. Мы завозились, стараясь определить направление. Ба-бах! Лупцевали из ганс-винта. Так громко могла шмалять только винтовка с запирающимся затвором.
   Значит, Пухлый выпас наёмника и уничтожил его!
   С автоматами наперевес мы рванулись в сторону выстрелов.
   – Чо, Вован?! – едва завидев его, закричал Крейзи.
   – «Чо, чо» – болт в очо! – прокомментировал Чачелов и так посмотрел на Сашку, будто хотел дать ему в бороду, но с трудом удержался. – Вы куда выперлись, представители гуманоидной расы?
   – А что? – растерялся Крейзи. – Мы думали, ты подбил древолаза.
   – Сначала научись думать, – зло сплюнул Пухлый. – Я вам что сказал делать? Сидеть на жопе ровно!
   – Мы и сидели, – обиделся Крейзи.
   – О-о, какая П.О.П.С.Н.Я! – надрывно воскликнул Пухлый. Свойственная ему флегматичность исчезла. Впервые я видел Вована таким взбешённым и сильно растерялся. Опешили и остальные трофейщики. – Сидели они! А где тогда Глинник?
   Глинника среди нас и вправду не оказалось.
   – Где он? – почуяв непоправимое, спросил я.
   – Похряли, – угрюмо бросил Пухлый и повёл нас к Глиннику.
   Похожий в полевой форме на немецкого часового, наш соратник раскорячился под кустом неподалёку от стоянки. Фельдграу была залита кровью. Древолаз зарезал его как охотника: полоснул ножом по горлу и рассёк вместе с артериями голосовые связки, чтобы страж предсмертным воплем не поднял тревогу. Разрез был очень длинный и глубокий – от уха до уха. Чувствовалась умелая рука. Чтобы научиться так пластать, надо было пройти большую практику.
   Кто-то с огромным опытом смертоубийств за спиною неприметно ходил рядом с нами, постепенно сжимая круги.
   – Иду по следу, – стал рассказывать Пухлый, поглядывая главным образом в мою сторону, – вижу, он с телом возится. Такой весь в масксети, в лохмах, ветках, бесформенный, как большая кочка, даже винтовка зелёными тряпками обмотана. Вот ты какой, думаю, деточка! Выстрелил в него – он пропал. Отшагнул и исчез, я не заметил, куда он спрятался – далеко было, да и темно уже. Жахнул повторно туда, где он мог находиться. Промазал, ебучий случай.
   – Как теперь поступим? – поинтересовался Дима.
   – Будем уматывать, и так потери несём, – сказал Пухлый. – Преследовать засадного немца слишком опасно, он сейчас вдесятеро бдительнее стал. Поэтому сваливаем. Враг отступил, время у нас есть. Скоро стемнеет – никаких следов не отыщешь.
   Мы помчались собираться и оправляться. Переобуться, кому надо. И прочее, что необходимо перед маршем. Идти придётся далеко, без остановки и быстро.
   Достав из рюкзака АПС, я отошёл облегчиться по большому. Терпеть не могу справлять нужду прилюдно. Я всё-таки джентльмен, и даже в обстановке повышенного риска стараюсь соблюдать приличие.
   Чтобы не испачкать штаны, я забрался на величественный пень с трухлявой сердцевиной и нагадил ему в душу. Автомат стоял прислонённый рядом. В руке я держал пучок широкой травы.
   Звенели комары. Сгущались сумерки. Приглушённо журчал впереди ручей. Даже безгласный организационный шум нашей кодлы казался не столь уж громким.
   Пользуясь случаем, я рассмотрел рассаженные утром колени. Царапины покрылись грязной коркой, словно я лазил на четырёх костях, как минимум, неделю. Вообще-то мои внутренние часы примерно столько же и отстучали: наполненный вереницей запредельной остроты приключений день стоил обычных семи суток моей чрезмерно богатой впечатлениями жизни.
   Сделав дело, я встал, застегнулся и взял автомат. Уходить почему-то не хотелось. Я вдруг понял, что остался наедине с Лесом. А Лес был нечто большим, нежели скопище деревьев, выросших на костях мертвецов. Он звал меня, и я шагнул вперёд.
   Я полностью отдавал отчёт в том, что делаю. Знал, что в лагере меня покамест не хватились, а если хватятся – тотчас поверну назад. Однако, время в запасе имелось.
   Влекло меня к ручью. Едва он показался из-за деревьев, как я остановился. Сделал ещё шажок и замер не дыша. Весьма кстати.
   Из зелёной копны, которую я поначалу принял за растительный сгусток, выбрался человек. Он был высок и налысо брит. Лицо его показалось мне смутно знакомым. Человек снял заляпанную кровью милитари, оставил ружьё, напоминающее толстую замшелую ветку, и принялся отмываться в ручье. Правую половину спины и плечо покрывала сложная вязь татуированного кельтского узора. Я ни у кого из знакомых не мог припомнить такой.
   Не рискуя далее испытывать судьбу, я опустил глаза. Люди чувствуют, когда на них смотрят, а, заметь меня этот человек, – одним трофейщиком станет меньше.
   Вот я и стоял, ждал, когда он завершит омовение. Внутри у меня царило странное оцепенение и покой. В подобный коматоз, наверное, впадает птичка, когда мимо проползает змея. Древняя защитная спасительная реакция.
   Человек так и не допёр, что за ним подглядывают. Стемнело, да и мой КЗС обладал неплохими камуфлирующими свойствами. Но, главное, я сохранял неподвижность.
   Пока купальщик облачался в маскировочный прикид, я отвалил задом наперёд, потерял его из поля зрения и, сделав вывод, что он тоже не видит меня, поспешно ретировался.
   Наш старый друг древолаз засадный действительно оказался нашим старым другом. В особенности, другом Пухлого. Мои догадки подтвердились.
   – Ты видел Вову Богунова, – уверенно заключил Пухлый, выслушав описание остроконечного кельтского орнамента. – Татуировку он наколол после армии, тебе простительно не знать.
   – Что же ты его не шлёпнул? – укоризненно спросил Боря. – У тебя же «стечкин» был.
   – Я о нём даже не вспомнил, – честно признался я.
   Навьюченные трофейщики обступили меня, опасливо поглядывая в сторону ручья.
   – Может быть, и правильно, что ты не стал за пистолет хвататься, – задумчиво произнёс Пухлый. – Нас и так мало осталось.
   – Ну, Рыжий, какая сволочь, – возмутился Дима. – Зачем же он своих друзей долбит?!
   Трофейщики пребывали в непонятках. Я помалкивал насчёт Доспехов Чистоты и охотящихся за ними «светлых братьев», подозревая, что от следопутов можно ожидать чего угодно. Ребятушки способны во своё спасение привязать меня к дереву, оставив на съедение диким зверям и цивилизованным арийцам. Либо договориться с «братьями» о капитуляции с последующей выдачей смутьяна. Такой обмен был бы вполне в их духе. Соответственно, пока наши цели (выйти живыми из Синявы) совпадали, я не спешил ставить их в известность.
   – Между прочим, своих друзей он как раз щадит, – заметил Чачелов.
   Действительно, Вова Рыжий меня, Пухлого, Крейзи и Диму не тронул, хотя мог пристрелить ещё утром, за компанию с Акимом. Валил он только тех, кого не знал, за исключением старого приятеля – лесника, к которому испытывал вполне заслуженную ненависть.
   – Зачем он этим занимается? – продолжал гадать мент. – Устроить такую бойню – это каким же отморозком надо быть?!
   – После армии Вова сильно изменился, – пробормотал Пухлый, словно оправдывая дружка. – За бутерброд способен Родину продать, и вообще он – аморальный типус.
   Я же всё никак не мог взять в толк, каким образом на меня вышли. Да ещё отыскали в проводники моего товарища. Интересно, сколько Рыжему заплатили, чтобы он вписался в такую затею? Наверное, много – такая работа стоит дороже бутерброда.
   Иногда мне казалось, что в «Светлом братстве» есть подлинные сверхлюди.
   – Пошли посмотрим, – сказал мне Пухлый.
   Он проверил наличие патрона в казённике ганс-винта.
   – А вы, исчезающее племя, – обратился он к остаткам отряда, – сидите очень тихо. Помните, что Глинника ёжики вовсю точат.
   У ручья мы нашли мину. К воде между кустов открывался удобный проход и там стоял натяжник. Иди я без Пухлого – обязательно бы подорвался. Чачелов же словно знал, где будет шнур. Похоже, древолазом действительно был Вова Богунов. Старые друзья мыслили одинаково.
   Чачелов снял мину и убрал её в рюкзак. Я такие изучал на военной кафедре: противопехотная осколочная мина заградительная ПОМЗ-2М. В рубчатый корпус вставлялась 50-граммовая толовая шашка и взрыватель без замедлителя. Стоит выдернуть чеку – и мгновенно становишься фаршем.
   – Хуёвая хуйня, – поделился Вован результатами наблюдения. – Он заметил твои следы. Вот, – показал он, – Рыжий подходил к тому месту, где ты стоял, и смотрел. Теперь он знает, что ты его видел.
   – Чем это плохо? – осведомился я.
   – Он будет стараться ликвидировать тебя как единственного свидетеля. Тебе не помешало бы переобуться. Это поможет, если только он уже не установил, кому конкретно принадлежат следы. А вообще-то нам нужно уходить как можно быстрее. Одним натяжником Рыжий не ограничится.
   – Это точно, – согласился я.
   Следопуты ждали нас в полнейшем безмолвии.
   – Уносимся как бешеные сайгаки, – не стал вдаваться в подробности Пухлый.
   Тон его был настолько серьёзен, что желающих получить разъяснения не нашлось. Пухлый торопился, понимая, что теперь мы лишены даже того жалкого иммунитета неприкосновенности, который был как у друзей, пока древолаз не понял, что идентифицирован. Устроенное им мочилово – штука слишком зверская, чтобы выпускать из леса очевидцев, пусть и товарищей по детским играм. Теперь Рыжий перехлопает нас поодиночке. «Вот и вся любовь».
   Корявая твердь под каблуками известила, что мы выбрались на дорогу. Вокруг было не видно ни зги. Разумеется, ни о каких следах речи уже не было, что страховало от снайпера. Нам оставалось усердно пешедралить, осязая ногами путь, чтобы не сбиться.
   На заднице у Димы снова запиликала «Моторола». В прозрачном оконце футляра загорелась надпись «Call.»
   – Выруби телефон, – бросил на ходу Пухлый. – Сколько раз тебе можно повторять, дурья башка, Кузьмин недоделанный!
   Пухлый шёл впереди, за ним Боря, далее: Дима, я, и Крейзи – замыкающим.
   – Понял, не бухти, – мент дал отбой вызову. Просто нажал кнопку сброса, не обесточивая аппарат, о чём свидетельствовал зелёный огонёк индикатора настройки.
   Через несколько минут мобил засигналил вновь. Очевидно, кому-то срочно нужно было до мента дозвониться.
   – Выключи его совсем, – сказал я.
   Дима вздохнул, примирившись с необходимостью остаться без связи, но тут красные буквы «Call.» с треском погасли и я почувствовал, как что-то обожгло предплечье, а затем пластиковые осколки больно резанули по руке.
   Бах! – грянул СВДшный выстрел. Дима упал. Я по инерции наскочил на него, споткнулся и выронил автомат. На своих двоих, впрочем, удержался. Трофейщики дружно ломанулись кто куда. Мимо меня пронёсся Крейзи, обдав вонью давно немытого тела. Закричал раненый в попец Дима. Мощная винтовочная пуля, должно быть, разнесла ему тазовую кость. Теперь он мог только ползти, что сводило шансы выбраться из Синявы к нулю. Однако, спасать жертву собственной безалаберности никто не спешил.
   Все заботились о своей шкуре, пока в ней не наделали дырок диаметром 7,62 миллиметра. Я также не составлял исключения и понёсся напрямки. Ветки хлестали по лицу, за пазухой бултыхался «стечкин». Прикрывая глаза, чтобы не выстегнуло ненароком, я позорно бежал с поля боя. «Стало быть, накрылась наша партизанщина».
   Большие трофейщицкие манёвры завершились полным разгромом.
//-- * * * --//
   Ночь я провёл в яме под корнями вывороченной ветром сосны. Вокруг что-то ахало, пукало и стенало. Синявинский пандемониум пополнился свежими неприкаянными душами. Я сидел и трясся, дикие голоса нагоняли атавистическую жуть.
   К рассвету вох-дёнгарах угомонились. Я даже ухитрился вздремнуть. Потом стало всходить солнце, я выбрался из берлоги и принялся определяться на местности.
   В поисках ориентиров побрёл по дуге и вышел к речке. Выяснилось, что я нахожусь вблизи поляны, где был убит Аким. Драпал я воистину без оглядки.
   Отсюда до трассы было часа два быстрого хода, место оказалось не самое плохое. Возблагодарив многострадальные ноги, вынесшие сюда, я двинулся вдоль реки. Обошёл натяжник, приметный из-за осевшей на нём росы. Хотел обогнуть злосчастную поляну, как вдруг разобрало любопытство: в каком виде там пребывает Аким? Интерес был дурной, но я ничего не мог с собой поделать.
   Акимов лежал в той же самой позе, в какой мы его с Пухлым оставили. Снайпер-альбинос отсутствовал, должно быть, забрали немцы. Трофейщик же со своим шпалером оказался никому не нужен.
   Я подобрал винтовку. «Стечкин» всю ночь грелся у меня за пазухой, но в условиях пересечённой местности пистолет был маловат. «В лесу тот сильнее, у кого ствол длиннее». Шпалер я намеревался держать наготове – вдруг нарвусь на немцев. Притырить его можно было и у Мурманского шоссе.
   Тяжёлая скользкая винтовка Маузера с тронутым свежей ржавчиной гранёным казёнником выглядела совершенно допотопным ружжом. Я вспомнил изящную СВДУ и пожалел, что бросил её, убегая с поляны. Даже АКМ был образчиком совершенства по сравнению с древним шпалером.
   Я открыл затвор. На траву выскочил превосходной сохранности гансовский патрон. Я подобрал его и вщёлкнул обратно в магазин. Дослал вперёд и вниз прямой кованый рычаг. Посмотрел на Акима и оторопел.
   Сначала мне показалось, что его тело разделилось, подобно бактерии, отпочковавшей дочернюю клетку. Когда первая волна изумления откатилась, я осознал, что нахожусь на поляне не один – у головы трупа сидел гмох. Как падальщик. Словно что-то стерёг или выжидал, маленький мохнатый предвестник несчастья. От него расходилась зловещая тишина, будто источаемая нелюдью. На миг замолчали птицы.
   Гмох поднял голову и посмотрел на меня. Из густой поросли шерсти торчало свиное рыло. Это был проводник в потусторонний мир Синявы. Там Акима ждали безмолвные гансы в нетленных шинелях.
   И тогда я выстрелил в этого гада. Пялиться на него не было мочи. Теперь и я вошёл в число тех, кто увидел гмоха. Я судорожно передёрнул затвор, уперевшись прикладом в живот. А когда снова поднял глаза, то увидел, что гмох исчез.
   Была ли это галлюцинация или в лесу действительно обитали инфернальные выродки – осталось неизвестным. Да я и узнавать не хотел. Как в атаку, я сломился в кусты и проклятое место осталось у меня за спиною.

Часть 4
Славянская сеча

14

   Винтовку я утопил на картах. Кому-нибудь акимовский шпалер послужит хорошим трофеем – я бросил его в торфяник, оставив патрон в стволе, чтобы не разочаровывать коллегу. Под водой «маузер» долго, очень долго будет пригоден для стрельбы. Туда же я отправил охотничий тесак в ножнах из бобрового хвоста – в родную, так сказать, среду.
   Для меня оружие открытого ношения становилось обузой – скинув изорванный КЗС, я выходил к даче Пухлого.
   Только сейчас, при отступлении, у меня созрела мысль, что все не так уж плохо: жить можно и в городе, только не сильно светясь, например, не у мамы, а у маринкиных родителей. Зря, что ли, налаживал отношения? Разумеется, одалживаться у тещи – вариант, с которым я предпочел бы повременить, но теперь я был приперт к стенке и выбирать, откровенно говоря, было не из чего.
   Вопреки ожиданиям, на даче я никого из трофейщиков не обнаружил, включая самого Пухлого. Неужели древолаз засадный перещелкал их всех? Зайдя в дом, я был неприятно поражен обилием незнакомых рюкзаков и баулов. В них лежала еда, одежда и туалетные принадлежности. Складывалось впечатление, будто к Чачелову прибыла лох-группа для экскурсии по местам боев. Теряясь в догадках, я поспешил к тупику, где лежали Доспехи Чистоты. Тайник-то тайник – закуток за печкой, но, поди ж ты, сумка с латами оказалась в целости и сохранности. Я только извлек их из нычки, когда шум снаружи привлек мое внимание.
   «Неужели наши? Ну хоть кто-то выбрался!» – я подскочил к окну и моментально отпрянул. Во двор, устало волоча ноги, входила «лох-группа» в пестром НАТОвском камуфляже.
   Стало все ясно. Немцы устроили здесь разгрузочный пункт, воспользовавшись тем, что хозяев нет и не будет. Цинично и практично. Идея вполне в духе Рыжего. Измотанная маневрами группа возвращалась из леса, а отдохнувшая со свежими силами отправилась вылавливать строптивого кладоискателя. А он (о ирония судьбы!) сам пришел к ним, только попал в пересменок, когда никого на базе не оказалось.
   Я бегло поозирался, соображая, что же предпринять. Мозгами шевелить требовалось очень быстро, так как времени на все про все оставалось секунд двадцать, – а потом немцы появятся в доме.
   Но я знал, что делать. Требовалось бежать: садами, огородами, как угодно, прорываясь сквозь заслон «светлых братьев». Уносить Доспехи в руке при этом неудобно, и я вывернул на пол сумку. Под тяжеленной аммуницией со скрипом прогнулись доски. Я выдернул из внутреннего кармана «стечкин», положил рядом и буквально занырнул в латы, нацепив прямо поверх куртки. На все ушло секунд десять, немцы едва успели наполовину пройти через двор. Доспехи болтались на мне, и я наспех зафиксировал их нижними ремешками. Подобрал АПС и встал на ноги. По ступеням крыльца затопали арийские башмаки. Я перевел предохранитель в режим ведения одиночного огня и вдруг понял, что рад встрече со «светлыми братьями».
   Дверь в жилую половину открывалась наружу. Едва ее потянули на себя, как я с разбегу врезал по ней ногой. Доспехи увеличили мой вес килограммов на двадцать и удар получился приличным. В тамбуре заорали. Я дал короткую очередь в дверь и ломанулся через весь дом к окну, выходящему на заднюю сторону двора. Распахнув рамы, я перелез через подоконник и спрыгнул на землю. Проверять, холостыми ли патронами заряжены автоматы «светлых братьев», отчаянно не хотелось, и я пустился наутёк.
   Немцы затаились. Пуганул я их здорово. Не сразу сообразив, что имеют дело с одиночным противником, они сосредоточились у крыльца и тем самым дали мне фору во времени.
   Я спрятался под кустами смородины в тенистом саду напротив участка Пухлого. Отсюда хорошо просматривался его двор. Немцы засуетились, разворачиваясь в цепь, и двинулись в мою сторону, пристально всматриваясь в кусты и деревья.
   «Хрена лысого вы меня достанете, ребята!» – решил я. Появился весёлый и злобный боевой настрой. Немцы озирались, не желая втягивать в разборки местное население. Милиция тут была им не нужна.
   – Паситесь, козлята, – пробормотал я, оглянулся, надёжно ли прикроет меня картофельная ботва, и выскользнул из-под воняющих человеческим гумусом кустов.
   Я быстро полз между грядок, надеясь, что смородина заслонит предательски шевелящуюся ботву. Рассчёт оправдался – немцы меня не заметили, далеко было, да и страшно. Я обошёл соседский дом, из которого никто осморительно не высовывался, и прокрался на участок Пухлого.
   Дом охранялся. «Светлые братья» оставили баскетбольного роста братана, который слонялся по двору, повесив на шею автомат. Увидев меня, сторож остолбенел и запоздало схватился за оружие. Он не был готов к встрече с воином в сияющих доспехах. Я и сам поздновато его заметил, но у меня имелось солидное преимущество – «стечкин» был наготове, я крепко сжимал его в обеих руках.
   «Светлый брат» дёрнул вверх цевьё, намереваясь перехватить за рукоять и срезать меня очередью. Я не дал ему времени заполучить приз, хладнокровно, как в тире, положив маслину в лобешник. Немец крутнулся на месте и упал, конвульсивно забив в пыли ногами.
   – Это вам не пейнтболл, ребятушки, – процедил я и поспешил ретироваться, пока на выстрел не прибежали охотники.
   Я победно пересек двор и достал из-под застрехи убранные перед походом ключи от «Нивы». Взял у «братка» автомат с парой магазинов и сел в машину. Мотор охотно завелся, словно тоже спешил убраться поскорее из Богом проклятой Синявы.
   Я торопился в город. Надо было узнать, что случилось с Маринкой. Ничто меня больше так не терзало, как беспокойство за жену. Я убрал Доспехи Чистоты в багажник и стартовал. Странная отвага овладела мною. Я знал, что еду воевать. Мстить и сражаться. Иного выхода «Светлое братство» мне не оставило.
   Я пересек Синявино-1 и у выезда на Мурманское шоссе остановился, пропуская идущие по главной дороге машины. Поправил зеркало заднего вида. В дрожащем отражении промелькнуло лицо. Неприятно поразил властный прищур глаз, словно принадлежащий чужому человеку.
   – Credo rem integram restitutum iri [32 - Верю, что правое дело восторжествует (лат.)], – сказал я и поехал домой.
//-- * * * --//
   Дома меня ждали. Совершенно целая Маринка, стушевавшийся тесть и теща с недосказанными упреками. Последнее было малозначительным фактором, главное, что с женою ничего не случилось.
   – Я очень боялась за тебя, когда узнала о том, что папа рассказал, куда ты уехал, – прошептала Маринка, повиснув на моей шее.
   – Так вот значит кто меня впиндюрил, – догадался я.
   – Не злись на папу, его спрашивали, – вступилась за отца Маринка, – а что он им мог сказать?
   – Наврал бы что-нибудь, – неприязненно покосился я на тестя.
   – Папа не такой человек, – вздохнула Маринка, не стесняясь родителей. – К тому же, пойми, даже лучше, что он сразу правду сказал, а не стал запираться. Для нас лучше. Ты в наше положение войди.
   – Мне – легко, – молвил я, вспоминая жуткого проводника смерти у головы мертвого Акима, нелепо погибшего Балдориса, Глинника с перерезанной глоткой и Диму, ползущего с раскореженным тазом. – Для меня войти в чужое положение не составляет труда, ты же знаешь, дорогая.
   – Напрасно ты так, – укорила жена, догадавшись о моих чувствах.
   – Напрасно вы так, Илья, – неожиданно сварливым тоном заявила теща. – Вы бы посмотрели, что тут творилось. Понабежало полный дом бандитов. Всё обыскали, пулемёт ваш дурацкий нашли. Мы до сих пор оправиться не можем. Чуть нас всех не перебили. Так что нам расхлебывать ваши приключения нет нужды.
   – Разумеется, – согласился я, сожалея, что не поучаствовала эта дура в кровавой мясорубке, устроенной по их наводке древолазом засадным в синявинском лесу. – Бесспорно, вы правы.
   – Конечно, я права, – безапелляционно ответствовала Валерия Львовна. – И еще раз повторю: нам ваши проблемы не нужны. Решайте их сами, без нашего участия, и не впутывайте в разборки мою дочь!
   – Мама, – осадила ее Маринка.
   – А я только было собрался поселиться у вас, – сразил я наповал родню. – Мне ведь, сами понимаете, жить негде. Квартиру мою разбомбили. Да вам Марина наверное об этом рассказывала, зачем я буду повторяться.
   Теща едва не превратилась в соляной столп, однако, она была женщиной слишком деятельной, чтобы безропотно сносить удары судьбы.
   – Вы? Собираетесь? Жить? У нас?! – с колоссальным недоумением, как будто я объявил о состоявшемся конце света, вопросила она.
   – А что в этом такого? – дурашливо удивился я.
   – Этого не будет никогда!!!
   Валерия Львовна относилась к отряду непримиримых. Здесь она могла переплюнуть самого Джохара Дудаева с Ясиром Арафатом впридачу.
   – Илья поживет с нами. У меня, – неожиданно возразила Маринка. По ухваткам она шла в мать. – Пока трудности не решатся, – добавила она.
   Теща застыла с разинутым ртом. Должно быть вместе мы составляли неодолимую силу.
   – Не спорь, пожалуйста, мама, – обезоружила завершающим аккордом родительницу моя жена.
   Теща не стала спорить, но это еще не означало, что она сдалась.
   Однако, претензии ко мне больше не предъявлялись.
   Все это время Анатолий Георгиевич стоял в уголке прихожей, то ли не осмеливаясь вмешаться в спор, то ли просто в семейном совете права голоса не имея. Так или иначе, вопрос о моем проживании благополучно решился без него.
   Ну, решился и решился. В ознаменовании этого дела я приволок бутылку водки и мы распили ее на четверых. Поначалу теща в вакханалии не участвовала, но потом присоединилась, смирившись. Когда водка закончилась, мы стали пить чай, потом дамы переместились на кухню, дабы с глазу на глаз перетереть за свои женские проблемы, а мы с тестем устаканились в креслах.
   – Не сердись на Леру, – устало смежил веки Анатолий Георгиевич. – Она очень переживала.
   – Понимаю, – согласился я. Да и как можно было не согласиться ведь мне в этой семье жить.
   – Эти «светлые братья» совершеннейшие отморозки, – пожаловался тесть. – Ты меня не осуждай за разглашение твоей тайны, мне надо было спасать Лерку с Маришей, а врать было опасно – бандиты о чем-то догадывались. Твой сосед, отец того парня, с которым ты поехал, что-то уже рассказал.
   «Понятно, – подумал я. – Сначала навестили Борю по месту сражения, а тут у него папашка пьяный домой вернулся – вот ему весело было. Он, чтобы его не плющили, сразу слил сынка. Девиз Homo sovieticus: „Лучше ссучиться, чем мучиться“. Этот зверь никогда не станет Homo sapiens erectus – разумным и прямоходящим, потому что не сможет подняться с колен. Что за страна!»
   – Я вас не осуждаю, – чувствуя себя достойным гражданином своей страны, ответил я. – И вообще никого не осуждаю – вышел из этого возраста. Зачем злиться, когда толку не будет? Горбатого могила исправит, а в нашем государстве ходящие прямо повывелись.
   – Обращайся ко мне на «ты», – вздохнул тесть, желая со мной примириться. – Можешь называть меня Толей.
   Ничего не оставалось, кроме как принять сию жертву.
   – Идет… Толя, – сделал я этот шаг. Кажется, начиналась новая эпоха моей жизни.
   И от избытка чувств мы пожали друг другу руки.
   – Как там наша квартира? – спросил я Маринку, когда мы уже лежали в постели. Толя с Валерией Львовной слаженно давали храпа за стеной.
   – Не знаю, – прошептала в ответ жена. – Нормально, думаю. Твоя мама дверь заперла, она мне звонила, я сказала, что ты цел.
   – И на том спасибо, – сказал я.
   – Навести ее, – попросила Маринка. – Она очень беспокоилась. Представляешь, ей из милиции позвонили, попросили придти. А дома у нас такое…
   – Зайду обязательно, – пообещал я. – Тебя менты допрашивали?
   – Нет.
   – Бардак, – сказал я, поворачиваясь на бок, лицом к супруге. – Но если будут вызывать, говори, что тебя дома не было и ты знаешь обо всем со слов мамы, поняла?
   – Поняла, – пробормотала Маринка.
   С утра пораньше я выполз из дома для осуществления всех своих планов. Планов было громадье. Прежде всего следовало съездить на заправку, а потом начинать сложные маневры по городу, целью которых было собрать как можно больше информации о себе и о «Светлом братстве». День начинался солнечным и теплым, казалось, что он и закончиться должен хорошо, но маленькие панки нагадили мне прямо в душу.
   – О-о, знакомый дядя, – выползли на свет зарождающегося дня флибустьеры проходных дворов.
   Я с отвращением обозрел подкатившую сзади гопоту. Не так давно я напоролся на эту банду дворовой шпаны, когда возвращался от родственничков. В тот раз со мной был Слава, поэтому на орехи досталось всем, но сейчас корефан отсутствовал и страдать должен был я один.
   Не теряя времени, флибустьеры достали кортики и пошли на абордаж.
   – Да вы что, ребята, – заблажил я, пытаясь избежать пробоин.
   Признаться, я струсил. Когда из четырех человек трое вооружены колюще-режущими предметами, шансов на победу не остается никаких. Драться с ними было бы глупо, не помог бы и АПС, лежащий в кармане куртки. Мозгляки вполне могли прирезать, с них станется. Молодежь ныне совершенно отвязанная пошла.
   Колода обступила меня, прижав к машине. Увы, сесть в нее не было никакой возможности.
   – Помнишь, как закурить нам давал? – с издевкой спросил главшпан.
   – Простите, ребята, – бледно улыбнулся я, в душе мечтая раздавить малолетнюю сволочь, – не помню, пьяный был. Может и наговорил чего, так вы уж простите. Вы мне тогда тоже здорово наваляли.
   – Забыл, как меня топтал? – мстительно напомнил главшпан, отводя руку с ножом для удара. А может, просто пугал. Проверять отчаянно не хотелось. Белая нержавейка угрожающе блестела в руке.
   – Погоди, не надо, – взмолился я. – Говорю же, не помню. Если было что, вы уж меня простите. Ну, хотите, возьмите все бабки, только не убивайте.
   – Бабки? – переспросил мальчонка в клетчатой кепке, у него был курносый нос и невинная мордочка. Внешне он очень напоминал зайчика. Его бы я убил с особой охотой. – Какие бабки? Давай.
   – Сколько их у тебя? – осведомилось пирамидальное творение пьяных люмпенов, единственное из всей компании бывшее без ножа.
   – Много, я все отдам, – я достал бумажник и протянул главшпану.
   – Последнее даже милиция не берет, – главшпан великодушно вернул портмоне, оставив кое-какую мелочь. – Бери, не хнычь. Больше людям не хами, усек?
   – Да, конечно, – поспешно ответил я. – Спасибо, ребята.
   – Ну, гуляй, – сплюнул мне под ноги чернявый пэтэушник с усиками. – Копти дальше воздух.
   По случаю сильнейшего нервного потрясения пришлось вернуться домой.
   «Недавно меня снова ограбили. – Но у тебя же был пистолет! – Его, слава Богу, не нашли.»
   – С машиной что-то не ладится? – поинтересовалась открывшая дверь теща.
   – У вас во дворе праздной шпаны как собак не резанных в деревне, – рыкнул я в ответ. Валерия Львовна растерянно отступила, не ожидав столь грубого отклика. Мне же надо было на ком-то сорвать злость.
   Чтобы не объясняться ни с кем, я заперся в туалете и долго сидел там, дрожа от унижения и бессильной ярости.
   – Что случилось, милый? – спросила Маринка, когда я вышел.
   – Ничего страшного, дорогая, – справившись с собой, успокоил я и повинился перед тещей. – Прошу прощения, Валерия Львовна. Не принимайте, пожалуйста близко к сердцу, просто у меня неприятности.
   – Сдерживать себя надо, – поджала губы мадам и ушла на кухню. Надо полагать, вчерашняя маринкина накачка сделала свое дело, иначе она не стала бы это терпеть.
   Я закрыл дверь в комнату и, оставшись один, вынул из шкафа Доспехи.
   Через пять минут я уже садился в машину, отяготившись на добрых полтора пуда. Глупо, конечно, болтаться по городу в латах, но я слишком хорошо помнил ощущение липкого страха, когда тебя должны вот-вот пырнуть ножиком. В Доспехах было спокойнее. Неизвестно, что мне еще сегодня предстоит. Мест посетить надо будет много, не факт, что везде мне обрадуются.
   Я вырулил на набережную Обводного канала, подрезав злобного рокабилли на «Чайке» со спиленной крышей. Потеснённый рокабилли забибикал, но я показал ему фак и поехал дальше. Приятное чувство защищённости, знакомое по вчерашнему дню, придавало самоуверенности. Инцидент с гопниками стал не таким уж важным. Исчезла обида. Я смотрел на ограбление как бы со стороны и хладнокровно констатировал утрату денежных средств. Впрочем, на бензин кое-что оставалось.
   Я заправился на «Несте» и двинул в сторону Гражданки. Большинство точек, которые я наметил сегодня посетить, находились именно там.
   Слава открыл дверь сразу, будто ждал моего визита. Предварительно звонить я ему не стал, опасаясь вездесущего Большого Брата. Приходилось вживаться в амплуа нежданного гостя. Мобильность была отныне залогом моего успеха.
   – Здорово, Ильюха, живой!
   – Цел и невредим.
   Слава прямо сиял от счастья видеть меня в добром здравии. Я вошёл и друг тотчас запер на все замки дверь.
   – Водки выпьешь? – задал он обычный вопрос, когда мы уселись на кухне.
   – Нет, сейчас не хочу, – мне предстоял большой день и требовалась ясная голова, – и тебе не советую. Поедешь со мной?
   – Нет вопросов, – посерьёзнел Слава. Он знал, что от выпивки я просто так отговаривать не буду. – Чего разбомбить задумал?
   – «Светлое братство», – усмехнулся я.
   На морде афганца промелькнуло крайне не свойственное ему удивление.
   – Как Маришка? – спросил он. – Она мне звонила, рассказала про Синяву.
   – Немцы нас там нашли, – я вкратце описал трагические манёвры.
   – Вижу, крепко они тебя зацепили, – вздохнул корефан. – Чего глаза такие ошалевшие, в атаку сходил?
   – А что, сильно заметно?
   – Ага. Из атаки нормальными не возвращаются.
   Подобное откровение было не очень приятным. Я приподнялся и заглянул в зеркало, висящее у меня над головой. Глазки и в самом деле были какие-то не такие. Шальные. Почти как у Славы. Только афганец воевал больше. Теперь я понял, что отличало его от остальных людей.
   – Ты железа оттуда не привёз?
   – Акээм с парой магазинов, – сказал я, пожалев, что не разжился у «братков» на халяву оружием.
   – Годится, – кивнул Слава.
   – А у тебя я хотел забрать меч.
   – Зачем он тебе, – вторично изумился корешь, – никак порубить собрался кого?
   – Надо, – произнёс я бориным тоном.
   Слава сходил в комнату и принёс трофей, доставшийся с разборки на Ржевке. Я скинул куртку и стал распутывать кожаные шлейки.
   – Ого, – поразился друган в третий раз, что было своеобразным рекордом, – да ты броник одел?
   – Жизнь заставила, – похлопал я по сияющим пластинам Доспехов Чистоты и напялил портупею прямо на них. Облачился в куртку, поудобнее пристраивая меч за спиною. Она пришлась в самый раз, полой только-только прикрыв навершие со свастикой. Висящий рукоятью вниз меч был не виден, но в то же время его можно было выхватить, не расстёгивая молнии. – Буду бить врага его же мечом, как говорили римляне: suo sibi gladio aliquem jugulare.
   – Ну ты даёшь! – сказал Слава и пошёл одеваться.
   Я не испытывал угрызений совести, втягивая его в войну. В конце концов, он сам её начал. Нечего было валить оппонентов на стрелке. А если уж взялся, то надо мочить всех.
   Странные мысли одолевали меня. То, что я затевал, было авантюрой, почти самоубийственной и чертовски опасной для корефана. Но я чувствовал уверенность и спокойствие. Должно быть, и в самом деле что-то соскочило с места в моих мозгах после Синявы.
   – Куда едем? – спросил Слава, когда мы спустились в «Ниву».
   – Разузнаем для начала побольше о «Светлом братстве», – рассеянная улыбка тронула мои губы. – Чтобы победить врага, нужно знать его в лицо. Навестим маслозадого ебуна. Для получения сведений от него придётся применить метод экстренного потрошения – тут тебе и карты в руки. Развязывать языки ты умеешь как никто другой.
   – Сделаем, – хмыкнул польщённый Слава, недолюбливавший педерестического эрикова бой-френда.
   – Впрочем, прямо сейчас к нему ехать рано, – глянул я на часы. – Давай-ка я к маме загляну.
   – Давай, – пожал плечами Слава. – Мне в машине посидеть?
   – Да нет, зачем же. Мама будет рада нас видеть обоих.
   Так оно и оказалось. Мама была счастлива, что я жив и здоров. А что ещё матери надо? Я чувствовал, что виноват, и попытался утешить её, без особого, как мне показалось, успеха. Да и как может успокоиться материнское сердце, если сын наотрез отказывается сделать самое элементарное – снять куртку?!
   – И это пройдёт, как говаривал царь Соломон, – оптимистично заявил я, угощаясь крепким кофиём. Пулевые пробоины в стене моего жилья, размолоченную ванную комнату и кровь на кухне отрицать было невозможно, поскольку мама сама это видела. Оставалось только делать вид, будто война останется без последствий. Хорошо, хоть трупов не было. «Светлые братья» подбирали убитых с истинно немецкой аккуратностью. Да и не с руки им оставлять улики.
   – Милиция к тебе не приходила?
   – Нет.
   Странно. Девять дней прошло с того погрома, а мусора не наведались по месту прописки владельца расстрелянной квартиры. Что-то больно нерасторопно. Или за дело взялся Большой Брат? Госбезопасность копает медленно, но верно…
   – Поберёгся бы ты, Ильюша, уехал куда-нибудь.
   – Наверное так и сделаю, – кивнул я. Догадка о причастности ФСБ обеспокоила меня не на шутку. – Уеду, и Маринку с собой возьму.
   – Уезжай, – строго сказала мама и я понял, что худого она мне не посоветует.
   – Ты, когда квартиру закрывала, не заметила, все вещи на месте?
   – Кажется, все. Я же у тебя редко бываю, могла что-нибудь не заметить.
   – Спасибо, – сказал я. – Что бы я без тебя делал, мама!
   Просидели мы у ней часа полтора. Говорил в основном я и, кажется, нужного эффекта достиг. Когда мы со Славой спускались к машине, я чувствовал себя как выжатая выхухоль и, несмотря на кофе, побаливала голова.
   – Ф-фу, еле уболтал, – вздохнул я, грузно садясь за руль. Доспехи придавили меня изрядно.
   – Мама у тебя просто золото, – сказал Слава.
   Я лишь кивнул. Мы выехали на проспект Мориса Тореза и двинулись к центру. Как раз прибудем к концу рабочего дня дядюшки Альфа. Внезапно, заметив телефон, я резко причалил к поребрику.
   – Ты чего? – спросил Слава.
   – Надо позвонить, – меня осенила мысль.
   Вытаскивая из внутреннего кармана записную книжку, я подошёл к таксофону и всунул в щель кредитную карту. Набрал номер Чачелова. Через три гудка трубку сняли.
   – Алло, – послышался голос Пухлого.
   – Вова? – обрадовался я. – Это Илья, узнал?
   – Яволь, – откликнулся Пухлый. – Давно выбрался?
   – Утром. А ты?
   – Только что ввалился, – голос Пухлого был усталым. – Диму на себе тащил. Запарился, пока его из леса вынес.
   – Как он? Он в больнице?
   – У себя, в санчасти. Нормально. Жить будет. Короче, нас тут к следователю всех вызывают.
   У меня упало сердце. Только этого мне не хватало: следака, копающего по факту ранения коллеги. Тут можно такого нарыть, таких трофеев, что чертям тошно станет… Один рукопашный бой в окопах на вышку тянет, не говоря уж о прочих любопытных подробностях.
   – Нет уж, хуюшки, – сказал я. – К следаку я не пойду.
   – Придётся сходить, – буркнул Пухлый. – Да всё нормально. Мы с Димоном договорились, чисто по жизни, что отдыхали у меня на даче, пошли гулять в лес, а там какие-то отморозки трофейные в войну играли. Вот и зацепило.
   – На хорошую версию не тянет, – сказал я. – Ну да ладно. А кто ещё пойдёт? Крейзи? Так он сразу расколется, дурачок. Он, кстати, живой.
   – В порядке. Дома сидит, трубку не берёт. Мы с ним Димона и тащили, один бы я не управился.
   – Не застрелил его Рыжий, – с облегчением вздохнул я. Приятно было услышать, что старые друзья живы.
   – Нормально всё. А Рыжему я ебало набью, когда встречу, – пообещал Пухлый. – Его сейчас дома нет, я ему звонил. Жена говорит, что ещё не приехал. Наверное, по лесу бегает, нас ищет.
   – Или гансовские reliquiae [33 - Останки, остатки (лат.)], – добавил я, подумав. – Он же у немцев кто-то вроде проводника – Дерсу Узала. Вот, наверное, и помогает жмуриков собирать, своё жалование отрабатывает.
   – Дима поклялся его посадить, – хмурым тоном, словно нехотя, сообщил Вова. – Пока волок его по лесу, он всё бормотал, словно в бреду.
   – А вообще как у Димона со здоровьем? – осторожно поинтересовался я.
   – Откуда я знаю. Поясница разворочена, кишки вроде бы целы. Если б у него внутреннее кровотечение было, мы живым его до больницы не довезли.
   – Понятно, – сказал я. – А Боря с вами был?
   – Нет, – ответил Пухлый. – Убежал куда-то. А может Рыжий его отловил, не знаю.
   – Понял, – ко всем остальным несчастьям прибавилась ещё и тревога за Борю. – Ладно, я тебе позвоню.
   – Рыжего увидишь, сразу звони, – предупредил Чачелов. – Я с казаками подъеду, если что, чисто по жизни, разберёмся.
   – О’кей, – при упоминании о реликтах царской эпохи меня малость передёрнуло, но я вспомнил, что Пухлый тусуется с казачьей стражей. – На дачу пока не езди. Я оттуда машину забирал и на немцев нарвался. Они там что-то типа базы устроили. Подробности, как ты понимаешь, не по телефону.
   – Догадываюсь, – сказал Вован. – Ну, покедова.
   Не медля, я позвонил Боре.
   – Слушаю, – донёсся его флегматичный тон.
   – Это Илья. Ты что, спишь?
   – Есть маленько. Устал я, да и башка болит, – компаньону всё было нипочём, даже удар прикладом.
   – Давно приехал?
   – На первой электричке. Я к железной дороге вышел. А ты?
   – А я на машине, правда, чуть попозже – в лесу ночевал. Кстати, видел там гмоха.
   – Гмоха??? – переспросил Боря. – И что он делал?
   – Явился сопроводить одного потомственного «чёрного следопыта» на Поля Бесконечных Трофеев, – и я рассказал то, о чём не решился поведать Пухлому – он бы поднял меня на смех.
   – Ты говорил, что это к чему-то худому, – напомнил Боря.
   Существа из другого мира, чуждые, как сказки эскимосов, не могли, естественно, предвещать ничего хорошего.
   – А что у нас может быть хуже того, что есть? – с философской отстранённостью рассудил я. – Ты дома-то не боишься торчать?
   – Что мне сделается?
   – Служителей цепей и дубинок не стремаешься?
   – Не-а. Они ко мне уже приходили. Мама их встретила в тот день, когда… Ну перед походом, в общем. Ничего. Поговорила с опером. Сказала, что ничего подозрительного не видела, так как сама недавно пришла с работы.
   – То есть мусора проводили опрос населения.
   – Больше они не появлялись. Так что я, кажется, вне подозрений. А вот про тебя они спрашивали. Про твою квартиру. Кто живёт, да что из себя представляет.
   – И что мама сказала?
   – Правду. Что не знает, потому что редко тебя видит и вообще только здоровается.
   – Трупов в моей квартире не находили?
   – Нет, трупов не было, я специально уточнял, – Боря вдруг понизил голос. – Трупов вообще не было. К приезду ментов все позабирали. Сосед наш, профессор, говорит, что во дворе было полно людей в чёрном, а потом только милиция прибыла. Мне кажется, у «братьев» всё очень круто замазано.
   Мы некоторое время помолчали. В окошке мелькали цифирки сокращающегося кредита.
   – Ты думаешь о том же, о чём и я? – спросил я.
   – Продавай, – сказал Боря. Кажется, удар по чайнику вправил ему мозги.
   – Они на мне, – сказал я, – и продавать их пока повременю.
   – Зря, – сказал Боря. – Ты же видишь, что из-за них творится.
   – Вижу, – ответил я, – и поэтому не спешу.
   – А на что ты надеешься?
   Я только улыбнулся, глядя в стену перед собой. Я не знал, на что я надеюсь, но почему-то был уверен, что Доспехи «светлым братьям» отдавать ни в коем случае не следует. Contra spem spero [34 - Без надежды надеюсь (лат.)]. Так я ему и сказал.
   – Напрасно, – ответил Боря. – Будет совсем не фирменно. Ва-абще не фирменно.
   – Будь что будет, – я лишь посмеялся внутри. – Как, кстати, Эрик себя чувствует?
   – Он дома уже, я ему звонил, – обрадовался Боря. – А как там наши?
   – Всё нормально, – ответил я. – Дима в больнице, Пухлый с Крейзи его дотащили, а древолаз засадный в лесу. Его жене звонили, она говорит, что не вернулся. Бороздит, наверное, просторы Синявы.
   – Я его шлёпну, – твёрдо сказал Боря. – Найду и завалю из ручника.
   – Не гони коней, – с иронией в голосе осадил его я. – Выстройтесь в очередь, болезные вы мои. Пухлый ему собирается морду набить, Дима посадить. Рыжего на всех на вас не хватит. Твой ручник, между прочим, «светлые братья» забрали. Они у тёщи сделали обыск. Кстати, о птичках. Тебя могут к следаку дёрнуть по поводу диминого ранения. Общепринятая версия такова, что мы впятером гуляли по лесу, нарвались на каких-то беспредельщиков в маскхалатах и Диме всадили пулю в жопу. Акима и прочих ни в коем случае не упоминать. Их с нами не было. Их вообще не было. Будут спрашивать – иди в отказ.
   – Точно, надо было в Новгородскую сматывать, – закручинился Боря. – Я наверное так и сделаю. Соберу удочки и уйду партизанить, только меня и видели.
   – Каждый человек – сам кузнец своего счастья, – я был не против, если бы факторов внезапности в этом деле стало поменьше. Практика показывала, что наша совместная деятельность с компаньоном-курганником приводит к катастрофическим результатам. Можно только приветствовать его инициативу. – Отдыхай на девственном лоне природы до первых холодов. К тому времени может быть всё уляжется. Ну ладно, у меня уже кредит кончается, закругляюсь.
   Единицы и впрямь вовсю стремились к нулю. Впрочем, нужно было их совсем немного. Полистав записную книжку, я набрал заветный номер.
   – Аллоу, – проворковал маслозадый ебун, – Конн слушает.
   – Здравствуйте, Альфред Карлович, – постаравшись вложить в приветствие максимум любезности, произнёс я. – Это Потехин беспокоит.
   – Очень приятно слышать, – медвяным голосом ответствовал пидор.
   – Помните, мы договаривались насчёт реставрации статуэтки Девы Марии? Я бы хотел её к вам сейчас подвезти, если вы конечно позволите.
   – Ах, да-да, припоминаю. Отчего же, привозите, посмотрим, что можно сделать. Вы когда примерно будете?
   – Через час, – дал я время бой-френду собраться. Я добрый.
   – Хорошо. Через час буду вас ждать, – многообещающим тоном заявил дядюшка Альф.
   Очень хорошо.
   Не потрудившись извлечь обнулившуюся карту из телефонной щели, я вернулся в машину. Слава сидел, по-собачьи выжидающе глядя на дорогу.
   – Beautiful [35 - Превосходно (англ.)], – сообщил я. – Ребята живы, а наш любимец ждёт, безумной страстию сгорая.
   – Чем же ты его так увлёк? – криво ухмыльнулся Слава.
   – Ты не поверишь – Девой Марией.
   – У-у!
   Последний раз я имел дело с деревянными храмовыми статуэтками после третьего курса, когда кладоискательская деятельность занесла меня в Вологодскую область. Любят на севере России всяческие фигурки. Не знаю, к какому веку относились обнаруженные в полуразвалившейся церквушке облупившиеся святые, но переть на горбу тридцать километров до станции тяжеленного апостола с меня величиною охоты было мало. Так они и остались гнить – забытые шедевры древних мастеров.
   Впрочем, выдуманный статуй сейчас значил для меня куда больше, ибо открывал доступ к источнику информации. В том, что источник будет фонтанировать, я нисколько не сомневался. Слава мастер проводить форсированные допросы.
   До обиталища ебуна на улице Ракова мы добрались как раз к условленному сроку. Час пик ещё не окончился и пришлось немало проторчать в пробках.
   – Как ты думаешь, – спросил я дружбана, – дядюшка Альф поджидает нас один или с молодчиками?
   – А какая нам разница? – мечтательно обронил он, мацая сталь АКМа. – Возьмём, даже если он не один.
   – Только без жертв и разрушений, – попросил я, превосходно зная штурмовую натуру корефана. – Ну-у… без крайней на то необходимости.
   – Посмотрим, – молвил Слава и мы вышли.
   Прежде чем позвонить, я сунул руку за спину и расстегнул предохранительный ремешок на ножнах. Меч под своей тяжестью приёмисто скользнул в ладонь. Маслозадый ебун открывать не спешил. Давал возможность «светлым братьям» притыриться или просто чуял, что ничего приятного его не ждёт. «За открывшейся дверью пустота, это значит, что кто-то пришёл за тобой». Пока что не товарищи в габардиновых макинтошах. Хотя мы со Славой для Конна мало чем их лучше. Товарищи отвезут дядюшку Альфа в комнату без окон, а мы… А что сделаем мы?
   Додумать я не успел. В глазке мелькнуло пятнышко света, защёлкали замочные механизмы и дверь отворилась.
   – Здравствуйте, Альфред Карлович, – бесцеремонно шагнул я через порог, – надеюсь, вы один?
   Меч перегородил своим заточенным телом выход Конну на лестницу, Слава быстро прошнырнул в комнату. Автомат в его лапе не оставлял сомнений в целях нашего визита.
   Из комнаты донеслось недовольное ворчание Рольфа.
   – Нормалёк, – сообщил корефан, появляясь в прихожей.
   – Замечательно, – я закрыл дверь. До этого момента путь отступления оставался свободным. Конн спокойно смотрел на меня. Казалось, он не удивлён вторжением. – Может быть пригласите нас присесть? – спросил я.
   – Прошу вас, – указал ухоженной ладошкой Альфред Карлович. Изо рта его вкусно пахло.
   Мы прошли в гостиную и уселись в кресла. Меч я положил на колени.
   – Ко мне, Рольф, – мягко приказал Конн, – сидеть, – он старательно избегал резких движений. – Как я понял, статуэтку мы реставрировать не будем. Вы прибыли с другими целями, Илья Игоревич?
   – Вот именно, – выдержка герра Конна мне, определённо, импонировала. – Сейчас у нас с вами будет реставрация картины моего представления о «Светлом братстве», а, если потребуется, то и реставрация вашей памяти.
   – Я вам всего не смогу рассказать, – предупредил реставратор, – поскольку сам всего не знаю. Мой допуск к секретам организации достаточно ограничен.
   – Это легко исправить с помощью зонта, – корефан рыкнул так, что у Рольфа уши встали торчком.
   – Как-как? – взлетели брови дядюшки Альфа.
   – Если забить его тебе в жопу, пидор вонючий! – Слава явно вознамерился деморализовать допрашиваемого.
   – Илья Игоревич, – с оттенком брезгливости произнёс Конн, – прошу вас, уймите свою гориллу.
   По сути, он был прав, горячиться не стоило, но теперь и у меня имелись некоторые возражения.
   – Господин, которого вы изволите так обзывать, является моим лучшим другом.
   – Я согласен разговаривать, но без перехода на личности.
   – Хорошо, – хлопнул я ладонями по мечу, а затем и вовсе отложил его на стол, чтобы не давил, – впредь обойдёмся без взаимных оскорблений.
   – Мне известно, что вы вступили в конфликт с Братством, – клинок на столе был лучшим тому доказательством. За ним стояла смерть меченосца, иначе как бы мы его получили?
   – То, что вы беседуете со мной тет-а-тет – сильное свидетельство в вашу пользу.
   – Меня уполномочили поговорить с вами. Дать ответ на ваши вопросы в пределах моей компетенции. Поверьте, это не так много, но и не очень мало. И, прежде всего, постараться убедить вас продать Обществу Доспехи.
   Вместо ответа я расстегнул куртку. Это было очень убедительно. Конн слегка наклонил голову.
   – О-о, – только и сказал он.
   – Мне очень не понравилась ваша организация, – сообщил я. – Но коли уж нам приходится столь тесно общаться, я бы хотел узнать о ней побольше.
   – У вас могло сложиться весьма превратное впечатление о ней, – рассудительно заметил Альфред Карлович, – ведь вы находитесь исключительно в состоянии войны. А, между тем, «Светлое братство» к вам очень хорошо относилось, Илья Игоревич. С вами налаживали контакт и даже пытались предложить руководящую должность.
   – …? – я даже не сразу сообразил. – Стаценко?!
   – Именно он. Остап Прохорович, – подтвердил дядюшка Альф. – Возможно, не стоило медлить, и приемлимее было выложить без обиняков, но не получилось.
   – Стечение обстоятельств, – пробормотал я.
   – Вы уехали на раскопки и до начала хм-хм… конфликта с Остапом Прохоровичем не встречались. А мы не знали, что за Эриком стоите вы. Очень жаль.
   – В самом деле нехорошо получилось, – разговор принимал совершенно другой оборот. Конн был прирождённый вербовщик, недаром его держали на собеседовании с новичками.
   – Меня просили передать, Илья Игоревич, – доверительно сказал герр Конн, – что «Светлое братство» на вас не в обиде. В случае вашего согласия Организация готова принят меры по улаживанию ваших проблем с милицией. Не примите за угрозу, но в уголовном розыске вами очень интересуются.
   – Братство имеет столь сильное влияние? – в щедрые посулы я, вполне обоснованно, не верил.
   – Для этой цели – вполне достаточное, – усмехнулся Конн и я вспомнил про общество «Справедливость». В самом деле, если профашистская организация, которую разрабатывает РУОП, спокойно рассылает по городу вооружённых боевиков, то крепкая волосатая лапа у них наверняка имеется.
   – А поймать скромного археолога кишка оказалась тонка?
   – Кто же знал, что вы такой шустрый, – поощрительно сказал Альфред Карлович. – Это лишний раз доказывает, что мы в вас не ошиблись.
   – Такие люди нужны великой Германии, – вставил я, чем вызвал почти отеческую улыбку.
   – Ещё как нужны, Илья Игоревич, – голос дядюшки источал елей. Он даже Рольфа гладить перестал, настолько успокоился.
   – Тогда бы я хотел получить представление о новом месте работы.
   – Могу дать пока только самое общее. Детали уясните в процессе выполнения прямых обязанностей, не знаю уж, какими они у вас будут.
   – Да, это было бы забавно – поработать на Братство, – иронично пробормотал я.
   – Я работаю и прекрасно себя чувствую, – пожал плечами Конн. – Зарплата меня устраивает. Кроме того, обзавёлся кучей полезных и приятных знакомств.
   Тут он так маслянисто осклабился, что Слава аж надулся от возмущения. По зоне бы такой петух на говне протух, а тут гурчим-пурчим [36 - Значительная фигура (жарг.)]! Прямолинейному афганцу вынести эту несправедливость было тяжело.
   – Ну, да вернёмся к нашим баранам, – молвил я. – Что делает в Питере столь экзотическая организация, можете вы мне растолковать?
   – Это не секрет, и лежит на поверхности – занимается отбором наиболее ценных производителей.
   Я не поверил своим ушам.
   – Производителей, извините, чего?
   – Потомства. Расово полноценного белого потомства.
   Нас со Славой проняло серьёзно. Жидовской «пропедевтикой», как выражался покойный Акимов, мы были напичканы с детства.
   – А кто потребитель, организация, производящая долгосрочные евгенические исследования?
   – К сожалению, Илья Игоревич, названия не знаю я сам, – развёл руками Альфред Карлович. – В плане сохранения тайны я очень надёжный источник – знаю только то, что мне самому рассказали, в частности, по телефону, пока вы добирались ко мне. Ну и так кое-что из собственных наблюдений.
   – Понятно, – я и не сомневался, что дядюшка Альф после моего звонка кинулся давить на легавую педаль, но только я ждал автоматчиков в засаде, а «Светлое братство» предпочло меня завербовать.
   Доспехи Чистоты были очень нужны этой странной организации.
   – Насколько я помню, расовой селекцией занимались в эс-эс.
   – Ею и по сей день там занимаются, – невозмутимо выдал Конн. – Окончание Второй Мировой войны вовсе не подразумевало абсолютный разгром Светлого Ордена. Он прекрасно себя чувствует, только переместился в другое полушарие. Здесь остались его филиалы, основная задача которых – квалифицированный отбор носителей элитного генофонда. Согласно теории Либенфельса, переселившиеся с погибшей родины атланты скрещивались с низшими расами и деградировали. Но это обратимый процесс. Путём селекции можно восстановить древний генетический код арийской протонации и воссоздать Der Sonnenmensch [37 - Солнечный человек (нем.)] – подлинного атланта, сверхчеловека!
   – Сильно! – хмыкнул Слава, поглаживая автомат. С волыной он без всяких хитрых учёных штучек ощущал себя сверхчеловеком.
   – Грандиозно, – сказал я. – А средства на дорогостоящие научные исследования эс-эс черпает из золотых запасов нацистской партии?
   – Я не думаю, – пропустил мимо ушей мой сарказм Альфред Карлович. – Существует торговля и другие источники дохода. «Светлое братство», например, участвует в коммерческих операциях с лесом и полезными ископаемыми Ленобласти.
   Теперь я понял, на чём сколотил капитал Стаценко, но упоминать сложный геологический термин счёл излишней роскошью. Тайное знание – самое лучшее оружие, а оно мне может понадобиться; этот враг, если не сделать его союзником, окажется очень опасен.
   – Судя по бурной деятельности Общества, у нас в Петербурге целый арийский Клондайк.
   – Ну, – пожевал губами герр Конн, – истинные арийцы двух метров ростом и с идеальными черепами существуют нынче только в Южной Америке. Но и недооценивать российские резервы тоже нельзя. Здесь их до недавнего времени было больше, чем в разорённой войной Германии. Я имею в виду качественных реципиентов. По собственному опыту знаю, сколь ничтожен их процент. Из сотен прошедших тщательный отбор светлых человечков для науки используются единицы. Остальные служат по мере способностей, в том числе, как воинская сила.
   – О, реванш – великая вещь!
   – Напрасно ёрничаете. Любая коммерческая структура нуждается в охране, да и прочих должностей немало, где лучше иметь собрата по крови и духу, чем какого-нибудь еврея или араба. Отбор производится по всему миру. Белых людей с арийскими анатомическими признаками находят и в Скандинавии, но больше всего чистокровных в немецких колониях Аргентины, куда съехались уцелевшие представители лучших из лучших: наиболее инициативные особи уникального поколения осенённой заботой великого фюрера молодёжи, воспитанные в традициях старинного рыцарского ордена.
   – Какое же место уготовано мне в сей уникальной структуре? – перешёл я к более насущным для меня вопросам.
   – В наиболее подходящей для вас области. Как вы смотрите насчёт руководства отделом Истории и археологии «Светлого братства»? Эта должность наиболее гармонично соответствовала бы вашим способностям и навыкам, тем более, что потребность в руководителе такого рода у нас существует.
   – Оо! То есть предлагаете стать кем-то вроде начальника отделения Русской археологии при отделе Древней и ранней истории института Наследия предков? Право же, вы мне льстите. Неужели ранее никого не нашлось достойного этой должности?
   Герр Конн не оставил без внимания мой выпад.
   – «Светлое братство» возродилось не так уж давно, – разъяснил он, – а отыскать жемчужину в навозной куче совсем нелегко, особенно когда её там нет.
   Я вынужден был проглотить эту пилюлю.
   Как бы там ни было, но шкуру свою и душевное равновесие Альфред Карлович спас. Это я понял, когда мы уже были в машине.
   – Чего это за отдел, про который вы толковали? – поинтересовался Слава, когда мы катили по Фонтанке.
   – Была в Германии такая хитрая организация – Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков – «Аненербе». Была она оккультной и очень непростой. Перед войной она влилась в Светлый Орден – SS. Превратилась в отдел Древней и ранней истории. Только занималась она не одними историческими изысканиями, а, вдобавок, магией, паранормальными явлениями и прочими чудесами, в которые официальная наука до сих пор не верит, хотя некоторые вещи уже начинает использовать. А вот Гитлер верил. И очень хорошо финансировал самые сумасшедшие разработки. Поэтому так прогрессировала наука при нацистах.
   – И чего же они наизобретали?
   – Одна экспедиция к центру Земли чего стоит! Да и похищенного Муссолини при помощи маятника по карте нашли. Только у них было очень мало времени. Хотел бы я знать, какие проекты им реализовать не удалось. Победитель забрал всё. Что-то заграбастали наши, остальное поделили американцы с англичанами. Большинство из того, что они унаследовали, до сих пор остаётся в секрете.
   – Да чего они там могли получить, – скривился Слава, – муру всякую…
   – Не скажи. В «Аненербе» работали крупные учёные, мировой величины – светила в своей области. Наследие от германских предков нам досталось весьма серьёзное. Говорят, в Москве хранится архив «Аненербе». Полагаю, «Светлое братство» скоро до него доберётся.
   – И чего ты надумал?
   – Скажу честно, – заглянул я в глаза корефану. Там царил кромешный Кандагар, – Альфред Карлович меня заинтриговал. Я был бы не прочь заглянуть за эту завесу. Если Братство согласно на мировую, я готов им Доспехи продать. Да и в говнище увяз по уши, надо из него выбираться, пока не утонул совсем. Реализую Доспехи, деньги получим – чего ещё надо?
   – А ты в них уверен? Мало ли чего пидор наговорил.
   – Так-то оно так, – вспомнил я синявинскую бойню, – доверяться в нашей ситуации нельзя, но и выхода другого не вижу. Нас всё-таки крепко припёрло. А тут предлагают уладить конфликт мирным путём, и никто не остаётся внакладе. Выбор очевиден.
   – На кой им только эти Доспехи? – вздохнул Слава.
   – Может быть, хотят оснастить по полной программе своего Солнечника. Доспехи там, копьё, шлем какой-нибудь или щит. А может быть, для каких-то магических целей. Кто их, колдунов, знает. Нас, «чёрных археологов», пристрастия клиента интересовать не должны; нашёл, деньги получил и дуй копать дальше. Pecunia, как говорил древнеримский император Веспасиан, non olet.
   – А по-русски?
   – Деньги не пахнут.
   – Это точно, после нас хоть потоп, – проявил неожиданные познания мой безбашенный друг. Ему очень хотелось получить свою долю, а дальше хоть трава не расти. Дожить до появления нового фюрера казалось совершенно несбыточным. – Когда думаешь продавать? Надо будет подготовиться как следует, в смысле, чтобы башку тебе не оторвали.
   – Подождём пару дней, – я сказал Конну, что мне необходимо некоторое время на обдумывание, и встретил с его стороны полное согласие. – Торопиться тоже не следует – уважать не будут. Выдержим паузу. Отдохнём. Теперь нас не тронут. Готовься вступать в исторический отдел. Будем «светлыми братьями».
   Слава только вздохнул.

15

   Едва я снял Доспехи, как меня начали охватывать сомнения: правильно ли я поступил, согласившись работать на «Светлое братство», не лезу ли в западню? Мысли не давали покоя, они толкались в голове словно суетливые зверьки и, чтобы от них избавиться, я опять напялил латы. Сразу стало уверенно и надёжно. Древняя магия мастеров Туле дарила ощущение непобедимости.
   Доспехи я всё же убрал, но на улице без них решил пока не появляться. Маринка с Валерией Львовной ушли по каким-то своим женским делам, а мы с тестем сели пить чай.
   – Налаживается дело? – спросил Анатолий Георгиевич, заметив мою безмятежную рожу.
   – Потихоньку, – кивнул я. – Скоро деньги получим.
   – Да, немного денег бы не мешало, – тесть ошпарил кипятком фарфоровый чайничек, насыпал заварку. – У меня сейчас бессрочный отпуск: экзамены закончились, дубовым абитуриентам репетитор стал не нужен.
   Как всякий преподаватель, он считал всех учеников поголовно тупыми и нерадивыми. «Ты больно умный, – подумал я. – Ну, так дал бы своего мозга – жопу помазать». Аспирантуру мне заменили тюремные университеты, поэтому в душе сохранились отголоски студенческой солидарности.
   – Я уже от скуки на все руки, – продолжал тесть. – Не поверишь, Илья, скажешь сейчас, что со своей каббалистикой совсем из ума выжил, да?
   – А что такое? – вопросом на вопрос ответил я, тоскуя о чашке крепкого кофе по-турецки из зёрен мокко. Такой роскоши в доме маринкиных родителей никогда не водилось. Инженерно-технические работники привыкли дуть на кухне спитой чай и разглагольствовать под аккомпанимент Окуджавы о том, как лучше обустроить Россию. Некоторые теперь занимают досуг математическими расчётами чёрт-то чего. Вполне в духе времени – на стыке веков всегда возникает нездоровое увлечение широких масс оккультизмом. – Какими же вершинами непознаваемого вы овладели?
   – Я начал читать «Слово о полку Игореве» способом бустрохедон, как евреи Тору, и обнаружил немало интересного.
   – Вот как? – пробормотал я, не ожидая перехода с математической темы в столь изощрённое филологическое русло. – Как же это вы ухитрились?
   – Мне вдруг пришло в голову, что боговдохновенный текст имелся не только у иудеев.
   – И решили поискать славянские корни…
   – И я их нашёл! Почему, спросил я себя, русские не могли написать нечто подобное? Я пошёл в магазин и купил самое последнее издание «Слова».
   – А почему именно «Слово о плъку»? – заинтересовался я.
   – Ничего другого не нашёл, – смутился Анатолий Георгиевич и тут же с жаром добавил. – Мне кажется, на это была воля провидения. Оно указало мне подлинный текст. О богоизбранности «Слова» как документа свидетельствует его полная тайн судьба. Чего стоит одна причина гибели подлинника в огне Московского пожарища тысяча девятьсот двенадцатого года! На Русь тогда вторглись полчища Наполеона.
   – Что-то припоминаю, – скромно промолвил я.
   Он отвлёкся на минуту от своих эскапад и налил заварки. Терпеть не могу чай: последствия отсидки. Слава, например, не ест чёрный хлеб. Настоящей арестантской пищей – чифиром с чернягой – мы насытились по горло. Тесть, как на зло, отрезал от бухана изрядной толщины ломоть, намазал маслом и принялся уплетать за обе щёки. При этом он не переставал болтать. Крошки изо рта периодически вылетали на стол. Я незаметно отодвинулся, чтобы не испачкаться.
   – Я стал читать текст. Восхищения он у меня сначала не вызвал по причине крайней нечитабельности. Честно признаюсь, Илья, литературные достоинства его остаются для меня загадкой до сих пор, зато я понял главное: этот текст несёт в себе закодированные пророчества, нужен был только математический ум, чтобы их раскрыть.
   – Что же вы там обнаружили? – несмотря на нашу договорённость, я не смог преодолеть барьер отчуждения и продолжал обращаться к тестю на «вы».
   – Много чего, – задумчиво улыбнулся Анатолий Георгиевич и долго жевал, с мечтательным выражением на лице. – Смотреть на проблему дешифровки следует шире, – сказал он после паузы. – Главное не что мне удалось найти, главное – как! Метод – вот ключ к решению специальной задачи филологии. Пользуясь моим способом, можно раскодировать скрытое послание в любой русской летописи.
   – И как же вам это удалось? – спросил я наконец, что от меня и ожидалось.
   – Поскольку объём «Слова» невелик, мне удалось достаточно быстро – в течении месяца – проработать его по равным буквенным промежуткам. Я вычленил столько знакомых слов, образуемых произвольными буквенными комбинациями! Но вот их сочетание оставалось неподдающимся анализу. Тогда я отбросил этот порочный путь и – вот в чём соль моего метода! – просеял «Слово» через неравные шаговые промежутки, подчиняющиеся, впрочем, строгой математической последовательности.
   – Один умный еврей, – вставил я, – мой тёзка, Илья Рипс, который всю жизнь читал Тору и так, и эдак, вполне авторитетно утверждал, что найти в священных текстах можно только то слово, какое ищешь.
   – Я это уже понял, – с гордостью, на какую способен лишь усердный работник, сказал тесть. – Но моё отличие от вашего тёзки, жившего, надо полагать, в средние века, в том, что я получил высшее образование в одном из лучших математических вузов страны. У меня в голове вычислительная машина! Я блестяще доказал, на что способна точная наука даже в таком тёмном деле, как толкование скрытого смысла. Проверить мои выводы можно с карандашом в руках, имея перед собой текст «Слова». Да и не только «Слова», а любого другого документа древности. Незначительные погрешности в виде отдельных неподходящих букв, которых в тексте пророчеств встречаются считанные единицы, я склонен придавать искажениям, допущенным при изготовлении копии по воле переписчика. Таким образом можно воссоздавать первоначальный словарный вид документа, возвращая тёмным местам утраченный смысл.
   – Иными словами, пользуясь вашими уравнениями, возможно провести экспертизу достоверности текста: если пророчество написано без ошибок, значит документ подлинный?
   – Да! – воскликнул Анатолий Георгиевич, подпрыгнув на табурете.
   У меня начала болеть голова. Я вдруг понял, что некоторые виды психических заболеваний заразны.
   – Из вашей посылки следует, что все древние тексты боговдохновенны.
   – А как же, – ничтоже сумняшеся ответствовал обезумевший в умствованиях своих муж, – в прежние времена люди были значительно более открыты Богу.
   Разубедить тестя не представлялось возможным, тут я откровенно пасовал. «Перед упрямой любовью к вымыслу здравый смысл бессилен».
   – Тогда я бы вам порекомендовал исследовать старинный нравоучительный трактат «Колобок», в котором тоже можно найти немало сокрытых слов, – произнёс я даже без иронии.
   На кухне инженера, читающего беллетризированное бытописание новгород-северского князя хитроумным каббалистическим способом, чувство юмора увядало.
   – Ты выглядишь не очень здоровым, Илья, – перешёл на личности тесть. Должно быть, рекомендация перспективного текста не понравилась.
   – Ну, так ведь и был отнюдь не на курорте, – вероятно, смотрелся я и вправду не ахти, а чувствовал себя ещё хуже. Организм изрядно поизносился за суматошную неделю. Болели голеностопы, саднили разодранные колени и почему-то ныл бок, должно быть, застудил в лесу. – Теперь я понимаю, каково приходилось нашим во время войны.
   – Какой именно войны? – с ехидством интеллигента новой эпохи поинтересовался Анатолий Георгиевич.
   – Великой Отечественной, – вздохнул я. – Впрочем, немцев я понимаю тоже.
   – Ах, Великой Отечественной, – снова загорелся какой-то безумной идеей тесть. Накалённый энтузиазм не давал ему покоя. – Помнишь, я рассказывал о биочисле сто тридцать семь?
   – Да, – безнадёжным тоном сказал я. – Макс Борн и всё такое.
   – Так вот, насчёт Великой Отечественной, – он всё-таки дорвался до карандаша. – Война началась двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. – Анатолий Георгиевич выдвинул ящик стола, извлёк из-под засаленной поваренной книги не менее засаленную тетрадку, отыскал в конце чистый листок и написал: 22 06 1941 = 9 + 137 • 137 • (137 + 137). – А возглавляет грозный ряд девятка – цифра смерти!
   – Всё это obscura reperta [38 - Тёмные разыскания (лат.)], – я брезгливо пошевелил пальцем придвинутую ко мне тетрадь.
   – Обскура? – напряг интеллект Анатолий Георгиевич, и я готов был поклясться, что он припоминает только рассказ «Камера обскура», ничего более созвучного в его голове не водилось.
   – Так говорят о неясных, трудно постигаемых теориях, – подсказал я, чтобы он не мучался.
   Тесть вскинул голову. Глаза его снова заблестели.
   – Но ведь биочисло есть.
   – Число есть, – признался я.
   Кухонный каббалист собирался ещё что-то сказать и даже набрал в грудь воздух, как вдруг заклацкал замок и в прихожую вошли Валерия Львовна с Маринкой.
   С ощутимым облегчением я отправился поприветствовать дам.
   Тёща держала в руках объёмистый хрустящий свёрток.
   – Мы тебе, Илья, спортивный костюм купили, чтобы дома носить, – сказала матрона, вручая мне пакет.
   Тут я понял, что принят в действительные члены семьи.
//-- * * * --//
   Больница была как больница, хотя и лечились в ней сплошь менты. Мы с Пухлым навестили Диму, который лежал в гипсе с раздолбанным тазом и проклинал Рыжего на чём свет стоит.
   – Не ругайся, Димон, лучше красненького выпей, – налил я ему полный стакан «Кагора». – Для крови полезно.
   Главбух оживился. Не глядя махнул стакан.
   – Как сам-то? – поинтересовался он, цепким взглядом елозя по больничному халату прикрывающему кожан. Под курткой были надеты Доспехи, с которыми я на всякий пожарный случай не расставался.
   – Слава Богу, – пожал я плечами, – пыхчу помаленьку. Кстати, гмоха в лесу видел.
   – О-о, – изрёк Пухлый, – я-я, натюрлих!
   – У Акима, – многозначительно добавил я, не вдаваясь в подробности – на запах вина стали подтягиваться соседи по палате. Дима всё понял.
   Я достал из пакета ещё четыре бутылки. Пить так пить. «Кагором» мы запаслись в расчёте на многоместную палату, наполненную алчущими мусорами. В сумке у ног Пухлого ждали своего часа восемь пузырей по 0,5. И дождались!
   – Я Рыжего посажу, – пылко заверил Димон, вцепившись в мою руку. – Сука! Видишь, что он со мной сделал?!
   – А то! – заплетающимся языком ответил я.
   – Я его посажу, суку! – повторил Боярский подобно Катону-старшему, который каждую свою речь в сенате завершал словами: «Кроме того, я полагаю, Карфаген должен быть разрушен».
   – Рыжий должен сидеть в тюрьме! – провозгласил я ко всеобщему интересу окружающих нас ментов.
   – Если увидишь его, звони, – попросил Дима. – У меня в палате мобильник. Костик, будь другом, дай человеку номер, для дела нужно.
   – Пиши, – сказал молодой парнишка с загипсованной ногой.
   Стараясь не показывать Доспехи, я полез во внутренний карман куртки и достал записную книжку.
   – Абс-лютно никаких проблем!
   Пухлый сидел на соседней койке. Его оттопыренные уши напоминали локаторы. Я на секунду задержал на нём взгляд. О чём он думал в этот момент, когда мы сговаривались о ловле всем нам хорошо знакомого товарища по детским играм? Мне снова показалось, что Пухлый догадывается о чём-то, связанном со «Светлым братством». Уж слишком много он молчал. Впрочем, Вова всегда был неразговорчив, однако сейчас его покарябанная морда носила следы зловещей ухмылки.
   Усилием воли, я отвёл глаза от Пухлого и спрятал книжицу в карман.
   – Я Рыжего посажу, гада, – в который раз поклялся Дима, когда мы уходили. Надо отдать ему должное, он не унывал, хотя и остался на всю жизнь инвалидом. Лечащий врач, которому я за лояльное отношение к пьянке выставил бутылку «Мартеля», сказал, что ходить Димон сможет, но только с палочкой, а первое время – исключительно на костылях. Я понимал, каково ему приходилось, и разделял ненависть к засадному древолазу. – Ильён, ты мне звони!
   – Обязательно, – кивнул я и мы с Пухлым покинули палату.
   Зная, что мне за руль, я старался не пить, но набрался прилично. Слегка шатало. Когда мы залезли в «Ниву», я протяжно зевнул.
   – Поехали на блядки, – предложил Пухлый, улучив случай попользоваться машиной.
   – Поехали, – легко согласился я, заводя мотор.
   Был уже вечер. Самое время для ловли ночных бабочек. Решив не искать приключений в центре города, отправились на проспект Просвещения. Гаишников там значительно меньше и обитель Пухлого рядом, а бабочек на проспекте с ханжеским названием порхает ничуть не меньше, чем в самых злачных районах Питера.
   Долго махать сачком не пришлось и вскоре на заднем сиденье хихикали две разукрашенные дешёвки непонятного возраста. В отличии от нас, они были пока трезвыми – их рабочий день только начинался и набраться «девушки» не успели. Мы доехали до метро. Вова затарился литровиком водки и непонятным ликёром ядовитой расцветки. Я догадывался, какое прекрасное утро предстоит нам от этого коктейля: головка бо-бо, во рту кака, денежки тю-тю. Знакомые ощущения. Я решил тряхнуть стариной. Во мне взыграла молодецкая удаль.
   – Ну что, красавицы, поехали кататься! – молвил я, отчаливая от остановки.
   «Нива» понеслась по направлению к дому Чачелова. По левой полосе можно было разогнаться до ста восьмидесяти, что я и сделал. Попутные машины старались увернуться, видя, что я собираюсь таранить их в зад. Мне было наплевать на эмоции водителей. Пухлый, опустив стекло, утробно рыгал наружу. В распахнутое окошко задувал ветер.
   – Джентелемены, – развязным тоном попросила одна из бабочек, – одолжите дамам куртку, а то холодно, как бы не отморозить чего.
   – Мне самому холодно, – сказал Пухлый, однако стекло не поднял.
   – Ну, тогда лезь к нам, я тебя лучше всякой куртки согрею, – донеслось сзади.
   Изуродованная рожа Чачелова пренебрежительно скривилась.
   – Куртка – это вещь, – с типичным для него цинизмом отчеканил он, – а тебя пять минут делали, дура.
   Девицы не нашлись, что ответить. В салоне повисла тишина, нарушаемая оскорблённым сопением да рёвом работающего в режиме форсажа мотора. Обихоженный движок старался угодить хозяину и как-то неожиданно быстро я зарулил во дворы Гражданского проспекта. Пухлый обитал на прежнем месте.
   – А куда это мы приехали? – вдруг заволновалась одна из «красавиц», когда я остановил у чачеловского парадного.
   – Ко мне домой, – ответил Вова.
   – Мы так не договаривались, – стала упрямиться та. – Вдруг у вас там групповуха.
   – Нет, в квартиру мы не пойдём, – поддержала соседка. – Давайте уж здесь.
   Пухлый поглядел на меня, я на него. Потом мы вместе обернулись к барышням.
   – Я возьму тебя за ноги, долбану о край дороги, – проникновенно сказал Вова своей «даме сердца» (пока ехали, мы успели их поделить), – оттащу тебя в кусты. Не ебать же на дороге королеву красоты!
   – Нет, уж лучше на дороге, – осмотрительности трезвой «даме» было не занимать.
   – В квартиру мы не пойдём, – наотрез отказалась её напарница, видимо, имевшая горький опыт хоровых партий.
   – А куда вы денетесь? – хмыкнул я.
   – Будем громко кричать и упираться!
   – Да ну их к дьяволу, – с некоторым даже облегчением повернулся я к Вовану. – Высадим их, пускай себе топают.
   Пока ехали, я несколько протрезвел.
   – О-о, какая попсня! – разочарованно протянул Пухлый.
   – Пошли в зад! – я вылез и открыл заднюю дверцу. – Выметайтесь!
   Бабочки выпорхнули наружу.
   – Ну и дурак, – сказала вовина девица-красавица в облезлой шубке из мексиканского тушкана.
   Пухлый пинками сопроводил их к проспекту и вернулся. Я сидел за рулём своего пятидверного урода и пялился перед собой.
   – Казино нам не построить, не возглавить кабаре. Можно лишь бардак устроить и нагадить во дворе, – выдал исключительно верное сообщение Чачелов и поискал выпивку. Нашёл только водку. Ликёр сообразительные барышни прихватили с собой. – Ловеласов из нас не получилось.
   – Может и к лучшему, – заметил я. – Гонорея гонору убавляет.
   Пухлый напряг проспиртованные извилины, обсасывая столь глубокую мысль.
   – Чую, это кикс! – сказал он, ничего более остроумного не придумав. – Теперь нам придётся пить одним. А если нам придётся пить одним, значит неминуемо последуют разрушения и жертвы.
   – Нет, нет, нет, никаких разрушений, – встрепенулся я. – Увольте! – окинул взором литровый пузырь и ужаснулся. – Знаешь, Вова, поеду я, пока чего с разрушениями не вышло. Хватит с нас жертв. Меня жена ждёт.
   – О-о, жена – это кикс! – замотал башкой Пухлый.
   – Слушай, – полюбопытствовал я, пользуясь возможностью соскочить с темы тотального загула, – а почему ты не женат?
   – Почему я не женат? – флегматично похлопал ресницами Пухлый. – Не хочу ставить себя в такое положение, когда ко мне относились бы как к собственности, а я бы с этим мирился или, того хуже, безуспешно протестовал. В результате, я недополучил много тепла и ласки, зато, чисто по жизни, остался свободным.
   Пухлый был в своём репертуаре. Первую любовь увёл от него Рыжий, а потом о проблемах брака Чачелов, видимо, не задумывался. Жил как живётся: водка, Синява, казаки, анаша. Я бы наверное тоже таким стал, если бы не встретил Маринку.
   – Хм, неизвестно ещё, что хуже, – заметил я.
   – И как оно? – с тоскливыми интонациями записного холостяка спросил Вова.
   – Нормально, – сказал я. – Тёща вчера спортивный костюм подарила.
   Чачелов смирился, видя, что имеет дело с примерным семьянином.
   – Ну, давай, – протянул он мне пятерню, отпуская на волю.
   Он покинул машину и отправился квасить в одно рыло. Урод!
   А я поехал домой, ощущая себя уродом не меньшим. Отчасти, я себя чувствовал кем-то вроде подвозившего нас со Славой водителя «опелька» с обтянутым оранжевыми одеяльцами салоном и детской клюшкой на заднем сиденье, но, с другой стороны, от осознания себя папиком малость тошнило. «А ведь рано или поздно придётся детей заводить, – вдруг подумал я. – Моя дражайшая половина наверняка считает, что лучше поздно, чем никогда. Пока от этого опрометчивого поступка Маринку удерживали военные действия, но они завершились. Что, если жена воспользуется периодом затишья?!» Детей я не любил. Тёща со своими подарками также внушала изрядные опасения. Она способна дочку уболтать. Надудит в уши, как ей охота понянчиться с внуками, что Маринке самое время рожать, да и мне остепениться пора. И вот: сегодня покупается безвкусный спортивный костюм, завтра – детская кроватка, а послезавтра извольте забирать жену из роддома! Я не собирался недооценивать тёщу. Бессознательно я вдавил педаль газа, словно хотел опередить коварного врага. Я снова гнал по левой полосе и мимо меня проносились назад попутные машины.
   Торопился я, впрочем, зря. В квартире была темень. Марина с Валерией Львовной снова отбыли по своим делам. Я заподозрил, что они навещают женскую консультацию, хотя для поликлиники было поздновато. Но они могли консультироваться у частного врача. Моими стараниями финансовое состояние семьи это позволяло. Сдаётся, я сам кую для себя цепи.
   Тесть, впрочем, дома был. Он спал, но свет из прихожей разбудил его. Он выплыл из тёмной комнаты, протирая глаза. Из помятой рубашки выпирал интеллигентский животик.
   – Добрый вечер, – сказал я, держась одной рукой за стену, а другой снимая ботинок.
   – Добрый-добрый, – ответил он малость виновато, – а я что-то прикорнул.
   – Случается, – сказал я, наконец-то расправившись с башмаком и при этом не сильно пошатнувшись.
   – Я пойду чайник поставлю, – сообщил Анатолий Георгиевич. – Будешь чай пить?
   – Буду, – принёс я жертву. Чтобы не выглядеть сильно пьяным, я старался говорить поменьше.
   Тесть прошёл по коридору, зажёг свет на кухне и загремел посудой на плите. Радуясь, что он скрылся, я повесил куртку и принялся расстёгивать пряжки на Доспехах Чистоты. Я не хотел, чтобы Анатолий Георгиевич видел меня в латах. Вдруг показалось глупым, что я их ношу, хотя они придавали мне уверенности и спокойствия.
   Как назло ремешки перепутались. Система креплений на изделии мастеров Туле была совершенно первобытная. А может просто я был нетрезв. Терзая застёжки я прислушивался к звукам, доносящимся из кухни, готовый при появлении тестя немедленно укрыться в комнате. Звуки были самые разные: шипела конфорка, лилась вода, потом воду выключили, лязгнул чайник, зазвенело разбитое стекло, на улице бухнул выстрел и под грохот сдвигаемой мебели в кухне упало тело.
   Я замер, напряжённо дыша приоткрытым ртом, затем бесшумно прокрался по коридору и заглянул в кухню. В окошке зияла дыра, на полу агонизировал тесть. Я лёг, чтобы снайпер не мог меня видеть, подполз к Анатолию Георгиевичу. Полированные Доспехи легко скользили по линолеумному полу.
   – Анатолий Георгиевич, – спросил я зачем-то шёпотом, – вы меня слышите?
   Всё, что я делал, было, конечно, глупо, только в тот момент я не мог этого сообразить и старательно делал тестю искусственное дыхание, вызывал «скорую», пытался перевязать. Он умер у меня на руках. Пуля попала в сердце или совсем рядом.
   Потом я позвонил Диме. Попросил защиты. У меня больше не было знакомых ментов. Димон обещал поговорить с оперативниками и сказал, чтобы я их дождался. Я сразу же позвонил в милицию.
   Пока ехали медики, я снял Доспехи и спрятал их вместе с мечом и «стечкиным» в дальний угол платяного шкафа под груду старых одеял. Я не хотел, чтобы их видел кто-нибудь посторонний.
   Примчались менты. Я рассказал им, как было дело, и попросил связаться с оперуполномоченным Боярским. Эти мусора Димона хорошо знали, поэтому обошлось без задержания. Я подписал протокол предварительного допроса, внимательно прочитав. Я сказал, что не знаю, кому понадобилось убивать тестя, и что у меня самого нет врагов.
   Прибыли криминалисты. По кухне ходил фотограф, сверкая фиолетовой вспышкой. У стола сиротливо жались санитары. В комнате опера устроили что-то типа штаба. И тут приехала Маринка с Валерией Львовной.

16

   Сушить в одиночку здоровенную авиационную воронку – почти сизифов труд. Но у меня не было выбора. Нужны были ПТРД и к ним патроны. Всё это мы с Крейзи утопили в яме давным-давно. Ружья я достал, а вот с патронами пришлось повозиться: за долгие годы воронка успела заплыть грязью, а чтобы в ней покопаться, следовало вычерпать всю воду. Что я и делал – ведром. С равным успехом можно осушать чайной ложкой Байкал. Хорошо, что ещё не было дождя. Я устал как собака, пальцы ломило от холода, и только злость помогала мне выдержать нечеловеческие лишения дикой трофейной работы. Сходным образом, должно быть, истязают «чёрных следопытов» в аду. Мне повезло раньше времени не узнать этого. Мою пулю принял тесть.
   С того страшного вечера прошла неделя, и мне следовало пошевеливаться, потому что завтра надо было вернуться в город и помочь приготовить поминки на девять дней.
   Наконец, вода, выбрасываемая мною наверх, перестала стекать обратно. Я ещё некоторое время кидал жижу, пока она вычерпывалась, затем слез с коряги, обеими концами воткнутой в стенки ямы и образовывавшей некое подобие мостков, и ступил в буровато-чёрное месиво.
   Грязь немедленно засосала меня по колено. Я был обут в болотные сапоги и без опаски погружался в дерьмо. Вскоре подошвы коснулись твёрдого дна, я прочно застрял и теперь мог спокойно работать.
   Я нерешительно поозирался. Надо мной угрюмо молчал потревоженный лес, неприязненно взирая на алчного осквернителя, расковырявшего залеченную рану. Я взял с коряги большую совковую лопату и принялся методично выбрасывать из воронки грунтовый намыв, похожий на тёмный, старательно размешанный кал. Почти сразу же лопата проскребла обо что-то металлическое. Я зачерпнул поглубже и потыкал совком в стенку ямы, маленькими порциями сбрасывая землю. На лопате проявился облепленный грязью предмет, смахивающий на сигару. Я взял его и как следует отряхнул. Предмет торчал из моего кулака в обе стороны. Это был бронебойный патрон 14,5-мм. Я разглядывал его как редкую драгоценность. Такими патронами стреляло противотанковое ружьё Дегтярёва. Я придавал ему очень большое значение.
   Патрон был абсолютно целёхонек и мне показалось, что это есть знак свыше. Я сунул его в карман спецовки и вдруг поймал себя на мысли, что впервые за всю неделю улыбаюсь. Только улыбка моя была какая-то злорадная.
   Я согнал с лица гримасу и принялся копать дальше. Адский труд увенчался успехом. Сапёры, сбрасывавшие железо в непросыхающие водоёмы, не обошли вниманием мою воронку. В ней, конечно, не раз булькали трофейщики, но что они могли наудить своими крюками? Осушать же яму до меня никто не брался. Potior est qui prior [39 - Владыка есть, кто первый (лат.)]! Находки пошли одна за другой и у меня даже поднялось настроение.
   До чистой земли воронку я раскопал за два часа. Вылез, привёл себя в порядок и занялся трофеями. Моей добычей стали три бака для МГ-34 (один заправлен снаряженой лентой), пустая лента от «максима» и бронещит для него, дюжина ломов, семь самых разных лопат, девять касок, немецкий противогазный бак, четыре ганс-винта, две трёшки и одиннадцать штыков от них. Всё в неплохом состоянии, но без дерева, естественно. Приклады давно сгнили. Впрочем, их ничего не стоило восстановить, и в другое время меня водяное оружие, несомненно, порадовало бы, только сейчас цели мои были несколько иными. Я нашёл главное – восемь патронов Б-32 и все оказались шебуршастыми. Я надеялся, что и капсюли у них окажутся в полном порядке.
   Когда я собирался в обратный путь, на меня набрёл Пухлый.
   – О-о, силён ты, – окинул он взглядом испоганенную землю вокруг воронки. Лесная подстилка была завалена толстым слоем подсохшей грязи, словно на дне взорвался мощный заряд.
   – Я же сказал тебе не появляться на даче, – вместо приветствия пробурчал я. – Там опасно.
   Я даже не удивился его появлению. Чачелов казался естественной частью синявинского леса, словно обитал здесь всегда. Он был одет в неизменный десантный комбез, шнурованные зелёные сапоги из литой резины и затасканную фуражку Внутренних войск без козырька. За плечом у него стволом вниз висел автомат Калашникова. Пухлый приехал отдохнуть. Он разжился оружием и бродил по лесу в своё удовольствие.
   – Ни фига там не опасно, – ответил он. – Я у соседей поспрашивал. Милиция не приезжала. Никто её не вызывал.
   – А трупы? – спросил я.
   – А что трупы? Трупы забрали немцы. Оба Синявина [40 - Расположенные рядом посёлки соответственно: Синявино-1 и Синявино-2.] теперь на ушах стоят. Слухи ходят, что трофейные команды в лесу передрались, а я, чисто по жизни, среди соседей главный мафиози.
   Пухлого на даче действительно побаивались.
   – Ну, раз нет трупов – нет состава преступления, – заключил я. – Ты давно приехал?
   – Вчера.
   – В город не собираешься?
   – Нам всегда по пути, дружок! – хмыкнул Пухлый и пошёл прятать автомат.
   А я занялся приготовлением к стрельбе.
   Противотанковые ружья я уже разобрал, вычистил и смазал, использовав в качестве шомпола полутораметровую арматурину. Сейчас они лежали в «Ниве», обёрнутые брезентом. Это было чрезвычайно неприхотливое оружие. ПТРД, фактически, состоит из трубок разного диаметра: наружная трубка с плечевым упором, внутренняя – со спусковым механизмом, сверху на неё крепятся ствол со ствольной коробкой, в которой размещён затвор. Рашен система – всё просто и надёжно. А, главное, не гниёт. Конечно, малость приржавели сверху, но я ободрал их напильником. Вчерашний вечер всё равно был не занят, а спать не хотелось. В принципе, со вторым можно было вообще не заморачиваться – для дела мне требовалось всего одно ружьё и то лишь на раз, но я довёл до ума и другое. Теперь из них можно было стрелять, что я и намеревался сделать.
   Я собрал ПТР, тот, что был с сошками. К этому времени вернулся Пухлый без автомата.
   – О-о, ja, ja, годится – оценил он в присущей ему своеобразной манере.
   Я лежал, уперев в плечо приклад наиболее дееспособного ружья. Стрелять без деревянных накладок было неудобно, но я обмотал рукоятку тряпкой, а на планку нащёчника положил свёрнутую спецовку, в которую теперь и упирался скулой. Дома я, разумеется, изготовлю нормальные приспособы, а здесь и такие сойдут.
   – Щас мы сделаем вещи, молотки и клещи, – прошептал я, всматриваясь в прицел.
   Я старательно привыкал к его необычной конструкции. Он был расположен слева от ствола, что меня, помню, поразило, когда я впервые откопал ружьё. Пользоваться им вполне было можно. Да и как иначе – выносить направление ниткой у меня возможности не будет, крепить на ПТР оптику морока не меньшая; к тому же я опасался, что на пристрелку снайперского прицела уйдёт куча патронов, а их и так нет. Вот и тренировался, пока была такая возможность. Левой рукой я направлял ствол, подтягивая приваренную к плечевому упору планку. Деревья ловились на мушку вполне приемлемо и я решился шмальнуть.
   Ты-дым! – вселенная содрогнулась вместе с моими мозгами, затвор рванулся назад, открываясь о копир, выбрасывая вниз воняющую кордитом гильзу.
   – А-а-а, маза фака [41 - Ебёна мать! (искаж. англ.)]! – сказал я, повернувшись к Пухлому. Грохот ПТРД был убийственный. Казалось, что изо рта и ушей у меня валит дым.
   Оглушённый Вова только потряс головой: мол, действительно, так и есть. Детище конструктора Дегтярёва внушало ужас не только врагу, но и самому стрелку, главным образом.
   Мы пошли посмотреть, что получилось. Трофейная волына садила что надо. Я положил пулю точно в цель. Четырнадцатимиллиметровая болванка прошибла дерево насквозь и улетела неизвестно куда. Я улыбнулся.
   – Дай-ка и мне стрельнуть, – завёлся Вован.
   – На, – протянул я ему патрон, которым и без ружья можно было убить человека. – У тебя дома маслята для пэтээра есть?
   – Пара штук на даче найдётся, – сказал Пухлый.
   – Дашь? На кой они тебе?
   Пухлый кивнул и пошёл к ружью. Я подобрал щепку и воткнул в кору стоящей рядом сосны. Я решил, что дополнительная проверка прицелу не помешает. Пухлый тоже стрелял неплохо, и я его глазу мог вполне доверять.
   Чачелов привычно занял позицию для стрельбы лёжа. Я посмотрел. Щепка отчётливо выделялась на фоне коричневого ствола.
   – Попади-ка в неё, – сказал я, присаживаясь рядом с Вованом на корточки.
   – Яволь, – ответил Пухлый, подтыкая поудобнее куртку на подщёчнике. – Айн момент…
   Он замер, затаив дыхание. Я поспешил заткнуть уши, и вовремя. Пухлый долбанул, почти не целясь. Глаз у него был верный. Щепка исчезла.
   – Видал? – сказал он. – Белку в глаз могу. Дай ещё патрон.
   Я секунду помялся, но вспомнил о лежащих на даче боеприпасах и отдал.
   Пухлый выбрал дерево на краю поляны. До него было метров двести. ПТРД прогремел на весь лес, за мишенью попадали срезанные пулей молодые осинки, я поднялся, чтобы оценить успехи.
   – Патрон! – скомандовал Пухлый, протягивая руку.
   – Да пошёл ты, – возмутился я, – и так уже две штуки извёл. Тоже мне, бронебойщик Денисов! Патрон ему подавай.
   Недовольно бурча, я направился к дереву. Сосенка толщиной сантиметров пятнадцать была прострелена точно посередине. Очень хороший результат. Значит, точности прицела я вполне мог верить.
   Мы заехали к Вовану на дачу. В доме после нашествия «светлых братьев» ничего не изменилось, разве что на полу тамбура бурело длинное кровяное пятно с неровными краями. Пухлый, естественно, не удосужился его замыть, и пятно исчезало естественным образом, стираясь подошвами. Я удовлетворённо осмотрел дело рук своих, с тайным злорадством припоминая детали дачной бойни. Доспехи Чистоты, из-за которых она и состоялась, снова сидели на мне. Отправляясь в город, я не забывал облачаться в латы. Однажды они спасли мне жизнь, не позволив раньше времени появиться на кухне…
   …По прошествии недели я уже по-иному осмысливал обстоятельства того страшного вечера. Страшным он был из-за Маринки. Смерть чужого человека – это одно, но когда она касается близких, то воспринимается совершенно иначе. Я впервые видел жену в истерике. Вспоминать эту сцену не хочется.
   Сам я тогда пребывал в некотором отупении. Почему-то до меня не сразу дошло, что выстрел был произведён по человеку, появившемуся в тёмной квартире, то есть – только что пришедшему домой. Так, по крайней мере, мог понять посторонний наблюдатель, когда на кухне включился свет и начал сновать чей-то силуэт, размытый тюлевыми занавесками. Снайпер сделал логический вывод и успешно справился с задачей. Только я сначала не мог понять, кому понадобилось валить тестя и решил, что он-таки доболтался по телефону об азано-кремниевой радивоцелпи.
   Потом было малоприятное общение с операми, но это явилось лишь преддверием кошмара. К слову сказать, Валерия Львовна проявила небывалое, с моей точки зрения, мужество. Она не плакала даже на похоронах. Но замкнулась в себе, осунулась и заметно почернела лицом. Кажется, она резко начала седеть.
   Мне она не сказала ни слова упрёка. Общение между нами стало сухим и очень деловитым. С каждым днём я опасался срыва всё больше и больше, по мере растущего напряжения. Вот и поехал в лес, надеясь своим отсутствием немного разрядить обстановку.
   Кроме того, в Синяве мне было кое-что нужно. И я это добыл. Теперь рассчитывал применить по назначению.
   Причиной послужил звонок Стаценко. Он раздался уже после прихода тёщи с Маринкой, когда я хлебнул всего сполна.
   – Как поживаете, Илья Игоревич? – осведомился Стаценко.
   Проверил.
   Он меня проверял, живой ли. Снайпер делал свою работу, стукач – свою. «Светлое братство» функционировало исправно.
   – Нормально, – ответил я. Нормально для меня. – А вот тесть мой умер. Очень жаль.
   – Примите мои соболезнования, – мгновенно сориентировавшись, скорбным тоном выдал Стаценко. Ещё бы не скорбеть: ликвидация провалилась, а работа киллера небось денег стоила.
   Я принял соболезнования. Я ничего не сказал. Но мысленно выразил ему свои.
   – На, скупердяй, – сказал Пухлый, протягивая мне три целёхоньких патрона БЗ-41 для противотанкового ружья.
   – Я не скупердяй, – я потряс патроны над ухом. В них отчётливо шебуршился порох. – Просто у меня их мало, а они мне нужны.
   Пухлый понимающе усмехнулся. На его искарябанной роже это выглядело как зловещая гримаса.
   Я тоже оскалился в ответ. Вова несколько скис. Ксения, с которой я последний раз виделся на поминках, сказала, что у меня «ожесточилось» лицо. Что было неудивительно – после гибели тестя я стал воспринимать мир весьма цинично. Я разуверился в людях. Любой мог предать меня.
   И я решил начать отстрел предателей.
   – Ты стал на чёрта похож, – заметил Пухлый, когда мы выезжали на Мурманское шоссе. На даче он переоделся в цивильное и теперь выглядел просто уродом, а не милитаризированным уёбком непонятно какого рода войск.
   – Какой есть, на то и похож, – ответил я. – Кажется, я при жизни переселился в ад. Друзья детства охотятся за тобой в лесу, деловые партнёры после заверений в добром сотрудничестве стремятся тебя убить – с чего благоденствовать?
   – Рыжий в город приехал, – сообщил Чачелов.
   – Видел его? – встрепенулся я. – А Диме сказал?
   – Я его жене иногда позваниваю, она говорит, что приехал. Димону не стал звонить. Да и, чисто по жизни, что он сейчас может?
   – А ты что можешь, зачем тогда звонишь Богунову?
   – Я хочу с ним встретиться раньше, чем он встретит меня в тёмном парадняке, – глубокомысленно заявил Пухлый. – Вован сейчас не в себе после Синявы. Он будет валить нас по одному, чтобы не оставлять живыми свидетелей его неудачной охоты. Он так воспитан. Отец растил его как сверхчеловека, привыкшего добиваться результата любым путём. Он привык доводить дело до конца.
   – Припоминаю, – вздохнул я. Подобная черта характера у Богунова действительно водилась. Он был очень требователен к себе. На раскопках пахал за троих: помимо того, что силушкой его Бог не обидел, Вова ещё и работал как ни с чем не считающаяся холодная машина. Он был фанатиком в достижении поставленной цели. Теперь это свойство личности обернулось против нас. – Боюсь, что Рыжего нам придётся замочить.
   – Я тоже так думаю, – неохотно признался Пухлый, помолчав. – Но мне этого очень не хочется. Он хотя и аморальный типус, но всё-таки друг.
   – Твой друг тебя же и грохнет, – проворчал я.
   – Я попробую с ним договориться.
   – Рискуй.
   Тут я окончательно понял, кто был снайпером, застрелившим Анатолия Георгиевича, полагая, что убивает меня, – Вова Богунов! Это был его стиль – пуля в сердце. Так учат снайперов в армии. Также он застрелил Акима и трёх охотников. Остальных он зарезал. Но не из жестокости, а по необходимости. Вова был действительно холодной машиной. Военная служба сделала его профессионалом отвратительного труда. Лесника я в расчёт не беру – так бы с ним поступил всякий трофейщик; синявинский шериф честно заслужил поганую смерть.
   Я отвёз Пухлого домой и поехал на свою квартиру. Не везти же, в самом деле, противотанковые ружья скорбящей родне! Да и без необходимости созерцать их кислые лица желания маловато, равно как обитать в душной атмосфере тёщиного жилья.
   Я поднял трофеи наверх и позвонил в Борину дверь. Открыла его мама.
   – Бори нет, – сказала она. – Он уехал.
   – Давно? – спросил я.
   – Дней пять назад.
   – Не сказал, куда?
   – На какое-то озеро в Новгородскую область.
   – Как жаль, – сказал я.
   Боря выполнил обещание и слинял. Недурно было бы слинять и мне, но я не мог. Теперь, когда вместо безликого «Светлого братства», возникли вполне конкретные люди, желающие моей смерти, я должен был действовать. Глупо было идти на попятный, соглашаться продавать Доспехи и заключать мирные договора. Истинные арийцы имели характер нордический, твёрдый и прощать врагу великие прегрешения не собирались. Они в полной мере продемонстрировали своё вероломство, заставив Рыжего отрабатывать заплаченное грязное жалование. Богунов, конечно, доведёт дело до конца, он это умеет. Я не должен сидеть и гадать, что пронзит моё сердце: пуля или нож. Рыжий оказался мастером устраивать засады – не зря воевал в Боснии на стороне мусульман. Сарацины известные головорезы. Чему он научился у них, я уже знал по Синяве: ничему хорошему – для меня.
   Отмывшись под горячим душем от лесной грязи, я достал из серванта початую бутылку «Реми Мартина» и сходу принял полтишок. Повторно наполнив бокал, уселся в кресло и погрузился в размышления. Думы были невесёлыми – всё больше о сарацинах и резне. Кресло я задвинул глубоко в угол, чтобы не светиться напротив окна. Снайпер на соседней крыше уже стал моим ночным кошмаром.
   Впервые мне приходилось планировать покушение на убийство. Тщательно продумывать каждую деталь: выбор позиции, маршрут отхода, незаметный способ доставки оружия. Первым я решил ликвидировать Стаценко. Остап Прохорович был единственным звеном, связывающим со мною «Светлое братство». Без осведомителя воевать им станет сложнее, а мне – приятнее. Пан Стаценко прочно ассоциировался у меня с гибелью тестя, за которого я чувствовал вину перед Валерией Львовной, не говоря уж о Маринке. Я приговорил подлого стукача. За него на том свете мне семь тяжких грехов спишется.
//-- * * * --//
   Хмурое петербургское утро жарой не радовало. Из чердачного окошка доносилось сытое воркование голубей. Я подул на озябшие пальцы и засунул их под мышки. Тоже мне, лето! От ветра, постоянно дующего на этой высоте, тонкие кожаные перчатки не спасали. Начинался третий день наблюдения, от гибели тестя – четырнадцатый.
   Я выпасал машину Стаценко, заняв пост на крыше девятиэтажки. Отсюда хорошо просматривались ворота его особняка, находившегося метрах в четырёхстах от дома. Чтобы разглядеть «Мерседес», бинокля не требовалось. Я также был уверен, что с такого расстояния попаду куда нужно. Зрение у меня было соколиное, и теперь я готовился обрушить с небес свою кару на избранную жертву. Силки были расставлены должным образом и оставалось дёрнуть за верёвочку, чтобы добыча забилась в предсмертных судорогах.
   Офис ЗАО «Ресурсы» находился аж в Купчино, на улице Влада Тепеша – от Озерков не ближний свет. Чтобы добраться туда, требовался час. Остап Прохорович прибывал на службу к половине десятого, соответственно выезжая из дома в восемь тридцать или чуть раньше. За минувшие дни я получил примерное представление о деловом распорядке функционера «Светлого братства» и выяснять дальнейшие подробности его жизни не собирался. Для реализации своего замысла мне было достаточно знать, во сколько он покидает усадьбу.
   Противотанковое ружьё Дегтярёва, собранное и с патроном в казённике, лежало рядом со мной. Остальные патроны разместились в карманах куртки. За пазухой, при каждом движении скользя рукояткой по Доспехам, елозил «стечкин». За спиною под курткой был пристёгнут арийский меч. Выходя в засаду, я предпочёл быть во всеоружии, чтобы какой-нибудь идиот не сорвал своим появлением на крыше тщательно подготовленную акцию. Любой незваный гость будет зарублен или, в крайнем случае, застрелен. Став засадным снайпером я вдруг начал хорошо понимать Рыжего.
   С крыши двор Стаценко был как на ладони. Остап Прохорович появился в зоне видимости, когда часы показывали четверть девятого. Он сошёл с крыльца и сел на заднее сиденье «Мерседеса», который ждал его с работающим мотором. Охранник поспешил к воротам, а я отомкнул сошки ПТРД, угнездил их на обитом жестью парапете крыши и вдавил в плечо дугу приклада. Оттянул крючок ударника, повернул, снимая курок с предохранительного взвода, и осторожно отпустил. Теперь противотанковое ружьё было готово к бою. Я приник к прицелу, старательно дыша. От первого выстрела зависело очень многое. Ворота раскрылись. Я замер.
   Когда «Мерседес» выполз со двора и затормозил перед дорогой, я выстрелил. Мир содрогнулся. Сохи слетели с парапета, я едва удержался на коленях и судорожно зашарил в кармане, выцепляя следующий патрон. Второпях я ничего не видел, спеша перезарядить, пока машина не уехала. Когда я наконец захлопнул проклятый затвор и смог обозреть результат работы, то понял, что волновался напрасно. Транспорт был надёжно выведен из строя. Бронебойно-зажигательная пуля попала в мотор. Из-под капота повалил чёрный дым.
   – Лопнул подсвечник у пятой свечи! – злобно прошептал я и пальнул по салону, стараясь зацепить разместившегося на заднем сиденье пассажира. – Нету бензина, хоть хуем стучи!
   Из «мерсюка» выскочил шофёр и опрометью кинулся обратно к даче. Сам Стаценко почему-то не показывался. Мысль о том, что я его свалил, привела меня в бурный восторг и я, уже не торопясь, влепил в чёрную крышу четыре бронебойных пули.
   Вот и исполнилась детская мечта – расстрелять из ПТРД автомобиль представительского класса. Жаль, Крейзи нет рядом, он бы оценил.
   Последний чачеловский БЗ-41 я использовал по задней части кузова, надеясь поджечь бензобак. Ничего почему-то не загорелось, но и того, что сделано, было вполне достаточно. Не знаю, кто бы смог уцелеть в насквозь пробиваемом пулями салоне. Дырок я отсюда, конечно, не видел, но целился в разные части крыши, чтобы Стаценко, даже если он упал между сиденьями, не оказался в зоне недосягаемости.
   «Мерседес» понёс изрядный урон. Передок был объят пламенем – горели бензин и масло. Я глянул на часы и вдруг понял, что времени на отступление у меня осталось в обрез. Восемнадцать минут девятого – минуло три минуты, немного, но хватит, чтобы вызвать милицию. Я ринулся к чердачной двери и покинул дом через самое дальнее парадное. На улице было тихо, однако следовало поспешать, пока кварталы не начал шерстить ОМОН. Я дошёл до метро и, никем не замеченный, влился в поток пассажиров. Домой я вернулся в девять тридцать. У Остапа Прохоровича как раз должен был начаться рабочий день.
//-- * * * --//
   Тёща завесила все зеркала чёрным крепом. От этого квартира приобрела некую величавость и стала напоминать задрапированные покои в готическом стиле. Кухня, где был убит тесть, зеркал не имела. Я сидел за столом и пил кофе в гордом одиночестве. На полу был линолеум. Пятно крови замылось начисто и не портило мой аппетит.
   Разделавшись со Стаценко, я почему-то не чувствовал страха. Просто стало легко на душе. Древний обычай мести, присущий всем народам Земли, не был варварским пережитком прошлого. Дух злодейски убитого родича действительно требовал возмездия. Он его получил и теперь отошёл от меня. Я даже не задумывался о том, как отреагирует на эту акцию «Светлое братство». Мне было безразлично. «Они хотели войны – они получили войну». Все заверения в дружбе и сотрудничестве на поверку оказались ложью. Гумозный пидор мне наврал. Он был следующим в моём списке.
   Во рту стояла кофейная горечь. Я смотрел в окно. Над крышей дома напротив, откуда стрелял засадный древолаз, плыли облака. Снайпера я не боялся. Теперь я знал, что значит выйти на тропу войны. Не бегать по городу, как загнанный партизан [42 - Здесь: преступник, разыскиваемый милицией (жарг.)], а начать планомерное и продуманное уничтожение противника. Врага.
   Я начинал мыслить ратными категориями.
   Доспехи Чистоты быстро привили способности, не достигнутые преподом военной кафедры ЛГУ за весь период обучения. Несколько дней активной практики по эффективности превзошли годы нудной теории. По натуре я, наверное, практик. Поэтому и выбрал археологию, а не работу в архивах. С тех пор жизнь преподносит мне всё новые и новые уроки, давая познать себя с самых неожиданных, к счастью, не всем доступных сторон. Эта школа дорого мне стоит. Ещё дороже обходится моим близким. Какую же пользу я могу извлечь из этих знаний, купленных столь недёшево? Она должна быть, иначе зачем мне эти уроки.
   Так я размышлял об особенностях методов ликвидации житейской безграмотности, прихлёбывая из чашечки горячий кофе без сахара и не обжигаясь.
   Мягко шаркая шлёпанцами, на кухню вошла Валерия Львовна. Она добрела до окна и сняла с батареи сушившуюся на ней кошёлку.
   – Пойду в магазин, – бесцветным голосом сказала она.
   – Да что вы, давайте я сам схожу, – мне хотелось оказать ей какую-нибудь услугу.
   Тёща по-старушечьи вздохнула и отдала сумку. И куда девалась та энергичная, язвительная дама, наводившая на меня ужас ещё месяц назад? Валерия Львовна жутко изменилась за последние дни. Слава Богу, у Маринки, её молодой копии, я таких метаморфоз не заметил. Жена держалась молодцом. Но что с ней станет, когда меня убьют?
   Я выкатился из дому, изгоняя из головы дурные мысли. Погода разгулялась, начинало припекать солнышко и быстро стало понятно, что куртку надел зря. Впрочем, без неё было не обойтись – во внутреннем кармане лежал «стечкин»; в латы я облачаться не счёл нужным, а вот волыну на всякий случай взял.
   Продуктовый маркет размещался на углу. Идти до него было минут десять. По случаю рабочего дня, контингент покупателей составляли сплошь старушки, да ещё какой-то накачанный неформал разглядывал витрину с колбасами, видимо, выбирая наиболее богатый белками продукт. Одет он был как «белый негр»: в короткие штаны до колен, широченную сетчатую футболку, покрытую рэповской символикой, непонятными цифрами и надписями, и высоченные кроссовки «Рита» (они же «Puma»), дорогие, баксов за триста. Фигура у него была типично культуристическая, наработанная в зале осанка пауэрлифтера, словно он готовился вот-вот поднять штангу. Я встал рядом с неформалом и приценился к ветчине. Ветчина мне понравилась и я поискал глазами кассу.
   Неформал обернулся и глянул на меня. Я тоже вытаращился.
   Это был Вова Богунов, только значительно возмужавший – видел-то я его последний раз лет в семнадцать. Коротко стриженная башка, круглые глаза и приоткрытый от удивления рот. Теперь я знал, как выглядит древолаз засадный в мирной обстановке. Мы шарахнулись друг от друга. «Сейчас убьёт!» – мелькнуло в голове. Похоже, не только у меня одного. Почти наперегонки мы выломились из магазина и рванули в разные стороны. Я – доставая из-за пазухи «стечкин», Рыжий – не знаю что он мог доставать; оружие в его негритянское платье заныкать было некуда. Когда я оглянулся, Богунов исчез.
   С сильно бьющимся сердцем, я вернулся домой. Ни о каких продуктах речи уже не шло. Тёща просекла по моему лицу, что опять случилось нечто экстраординарное, и вопросов задавать не стала.
   Я ошалелый, сидел в своей комнате и рассуждал, к каким последствиям приведёт наша встреча. Вова знает, что я жив. По его харе было заметно, что он записал меня в покойники, а тут я воскрес и стою рядом с ним в очереди за колбасой. Есть от чего распереживаться. Рыжий меня боялся. И ещё я знал – теперь он будет с удвоенной силой стараться меня убрать. Богунов привык доводить дело да конца. Пухлый был прав: свидетель синявинской бойни древолазу не нужен.
   Странно, но дома Богунов почему-то не воспринимался мною как засадный ганс – вылезший из маскировочной кочки таинственный мужчина с кельтской татуировкой, а ассоциировался исключительно с Рыжим – товарищем по детским играм.
   – Какая попсня, – сказал я и поймал себя на том, что говорю словами Пухлого.
   Почти сразу же раздался телефонный звонок.
   – Иди, милый, тебя, – в комнату заглянула Маринка.
   – Алло, – я взял трубку.
   Это был Чачелов.
   – Крейзи убит, – загробным голосом сообщил он.
   Меня как током пробило. «Как это Рыжий успел?!» – промелькнуло в мозгу. Я обессиленно опустился на стул.
   – Не может быть, – пробормотал я.
   – Зарезан у себя в квартире, вчера, – флегматично пояснил Пухлый.
   Я аж очком к сиденью прилип – сунь в него лом, наверное перекусит пополам.
   – Я только что Рыжего в магазине видел.
   – Да ну? – сказал Вова Чачелов.
   – Случайно встретились.
   – И что?
   – Разбежались моментально в разные стороны.
   – Плохо. Теперь он будет охотиться за тобой.
   – А что делать?
   – Мчаться вприпрыжку в глухие ебеня.
   Меня такой совет не устроил.
   – Есть ещё варианты?
   Пухлый подумал.
   – Не торчать напротив окон. Не срать, не пить, не курить на открытом месте. Ходить только по узким улицам. Рыжий будет стараться тебя застрелить. Хотя теперь не знаю – Крейзи он завалил на дому. В квартире «афганку» нашли всю в крови. Купил где-нибудь в сэконд-хенде, чтобы не замазаться, чиканул по горлу и сбросил. У него ведь вата вместо мозгов; после армии совсем отморозился.
   – А ты что будешь делать?
   – Сам попробую на него поохотиться. Постараюсь найти его раньше, чем он меня. Это будет непросто. Рыжий дома сейчас не живёт.
   Пухлый уже отслеживал его. И делать это начал сразу по возвращению из Синявы. Я представил, как он ходит кругами возле дома Рыжего, принюхивается, наводит справки. Высматривает следы. Готовится обезвредить. Богунов делает то же самое.
   Получается незримая охота опытных следопутов, каждый из которых одновременно является дичью и ловчим. Два старых друга, которых испортила война. Жутко стало от этого противостояния.
   – Он поселился где-то неподалёку от меня, – поделился я своими соображениями.
   – Возможно, – сказал Пухлый.
   – Ты Димону сообщил?
   – Да. Он знает, – меланхолично бросил Пухлый.
   Говорить больше стало не о чем.
   – Ну что ж, до встречи, – подвёл я итог. – Будем предохраняться.
   – Ауфидерзеен, – молвил Пухлый и отключился.
   В компании нашей народу стремительно убавлялось.

17

   – И вам всего доброго, Остап Прохорович, – помертвевшими губами промолвил я и повесил трубку.
   Только что я разговаривал с воскресшим Стаценко. Вернее, для меня он был ожившим мертвецом. Повторилась история с проверочным звонком тестю, только мы с Остапом Прохоровичем поменялись местами. Я не ждал его услышать. Я думал, что он мёртв, но пронырливую номенклатурную породу оказалось не так-то просто уничтожить. Как он уцелел в прошиваемой бронебойными пулями машине было совершенно неясно. Вероятно, я всё же мазал, неравномерно распределял прицел: волновался и расстояние было большое. Зато теперь я знал, как чувствовал себя в магазине Рыжий – морда у него была, словно увидел призрак. Незаметно для себя, я очень сроднился с засадным снайпером, наверное, потому что избрал аналогичную стезю киллера. Вернее, она избрала меня.
   «Сказавший „алеф“, должен сказать и „бет“», – как говорят наши друзья евреи. Между прочим, евреи, если судить по Библии и операциям Моссада, народ мстительный и гневный. Так почему я должен прощать сонму душегубов убийство моего родственника! Коли уж уподобляться Богунову, так уподобляться во всём. Например, в привычке доводить начатое дело до конца. В данном случае, до летального. Почему я должен… Никому я ничего не должен. Я свободный человек.
   Тем не менее, следующее утро встретил в подвале дома на улице Тепеша. Отсюда хорошо просматривалась офисная дверь ЗАО «Резервы», в которую должен был войти арийский сикофант [43 - Sykophantes – доносчик (греч.)]. Одержимость смертной местью сковывала надёжнее любых оков. Я потел в полном облачении. К стене подвала был прислонён ПТР без сошек. У меня ещё оставался к нему патрон, который я решил использовать по назначению. Автоматический пистолет Стечкина был заткнут за пояс, чтобы, если я промахнусь из ружья, можно было без промедления продолжить стрельбу. Я жалел, что оставил у Славы «калашников». Однако, ставить друга в известность о продолжении войны не отваживался. Корефан привяжется с предложением помочь, отказаться от которого мне будет непросто. Помощь мне действительно нужна, но впутывать Славу в личные заморочки не позволяло элементарное чувство порядочности. Своё дерьмо я должен был разгребать сам.
   Сикофант подъехал на серебристой «Ауди» к половине десятого. Его появление предварил секъюрити с рацией, толстый от бронежилета под пиджаком. Я оттянул крючок ударника и поставил ПТРД на боевой взвод. Мощный дульный тормоз лёг на подоконник. Из этой позиции стрелять придётся с рук и я не хотел раньше времени утомлять мышцы, чтобы в нужный момент мушка не дрожала. Ружьё весило больше пуда, долго держать его на весу попросту не представлялось возможным.
   До офиса резервов было недалеко – метров двадцать. Идея садануть через подвальное окошко из ПТРД пришла мне вчера вечером и была немедленно воплощена в действительность. Мысль оказалась гениальной. Дверь подвала располагалась на другой стороне дома и моё отступление не могло быть замечено охраной.
   О безопасности своей Остап Прохорович теперь заботился в величайшим тщанием. Стёкла на «аудишке» были заменены на тонированные, а выскочившие из передней и задней дверцы телохранители развернули похожие на чемоданчики компактные бронещиты, закрывая объект с обеих сторон. Но что такое их жалкие пластины супротив пули, способной поразить броню лёгкого танка! Я дождался, когда из машины появится пан Стаценко, вскинул ружьё и шмальнул сквозь бронещиты. Тяжеленный ПТРД вихлялся в руках, поэтому целиться пришлось по стволу. Но я не промахнулся. Щиты колыхнулись, Стаценко упал, а секъюрити с рацией, стоящего за ними, сбило с ног. Должно быть, пуля попала в бронежилет. Пластины и тушку стукача она пробила беспрепятственно. Я бросил ружьё и, оглушённый грохотом в тесном помещении, ринулся вон из подвала.
   – Запомни, скотина, девиз следопыта: «Никто не забыт и ничто не забыто»! – прошипел я сквозь зубы, покидая пахнущий порохом и смертью район.
   В это холодное утро Доспехи грели меня и я чувствовал, что на сей раз акция удалась.
   Тёща с Маринкой явно догадывались о чём-то по моему виду. Разумеется, к ним я приехал, завернув предварительно к себе домой и немного отдышавшись после мокрухи. Ставить в известность Валерию Львовну о том, что её супруг отомщён, я не решился, но на душе у меня стало значительно легче; тёща тоже заметно приободрилась.
   Вечером мне позвонил Пухлый.
   – Есть новости, – сказал он. – Давай встретимся. Не хочу по телефону.
   Вести Чачелов принёс скверные. Он едва не взорвал Рыжего. Но не взорвал всё-таки. Дело было так.
   Возвращаясь с тусовки казачьей стражи, Вован заметил слежку, но вида не подал. Его дьявольская наблюдательность не подвела и на сей раз. Он заметил, как Богунов вошёл в его парадное.
   Чачелов понял, что другого такого случая покончить с засадным гансом может не быть. Пухлый присел на скамеечку и раскрыл сумку. Оружие у него с собой было, но весьма специфичное – противопехотная мина, которую он носил показывать казакам. Впрочем, в руках Пухлого она легко превратилась в наступательное оружие.
   Вставив в корпус толовый цилиндрик, Пухлый заклинил его щепкой, чтобы не выпал. Затем вытолкнул из запала предохранительную проволоку стержневой чекой, за кольцо которой уже был пристёгнут карабин с тросиком, и вомчал взрыватель в мину с другой стороны корпуса. На конце троса Вова сделал петлю и захлестнул вокруг запястья. Открыл дверь парадного и бросил свою приправу внутрь.
   ПОМЗ-2М сработала как осколочная граната мгновенного действия. Трос натянулся, чека выскочила, боёк ударил по капсюлю и рвануло так, что с древолазом засадным должно было быть покончено навсегда. Если Рыжий ждал жертву в парадном, у него не могло остаться времени для бегства.
   Тем не менее, трупа в доме не обнаружили.
   – Должно быть понял, что ты его выкупил, – предположил я.
   – Наверное, – кивнул Вова. – Мыслим мы одинаково. Прочухал, что, если меня долго нет, значит я готовлю ему пакость, и смотал. Поднялся по лестнице, осколки его не задели. Толовая шашка там маленькая – пятьдесят грамм. Рыжего даже не оглушило наверное.
   – Ну, а потом шум, гам, переполох. Он знал, что тебя к этому времени не будет, и удрал во всеобщей суете.
   – Так и было, – Пухлый затянулся сигаретой. – Надо прятаться на даче. В Синяву он не сунется. Будет ждать, когда я в город вернусь. А там что-нибудь придумается.
   – Димону звонил? – спросил я.
   – Толку от него, – махнул рукой Пухлый.
   – У Крейзи, не знаешь, когда похороны?
   – Не знаю и знать не хочу. Будь уверен, Рыжий на них придёт… посмотреть. Со стороны. И возьмёт всех присутствующих на заметку, а заодно на прицел. Это его шанс.
   – И наш тоже, – сказал я.
   – Ты его не выловишь, – отрицательно заметил Вова. – Даже я не могу с Рыжим справиться, хотя и думаю как он.
   – Так ведь и он думает как ты. Может быть, нам сработать в паре? Спланируем его действия заранее…
   – Бесполезно, – поморщился Пухлый. – Чисто по жизни, он опытнее. Он нас просчитает. Таскайся потом с тобой. Уж лучше я один.
   – Как хочешь, – сказал я.
   – Уеду на дачу, – повторил Пухлый. – А если он и там будет меня искать, тогда совсем другое дело. В Синяве один на один я его слеплю как Глинку.
   – Ню-ню, – насмешливо заключил я, – вольному воля. Я бы составил тебе компанию, если бы знал, что там безопаснее. Но за последнее поручиться не могу. Влепит он тебе пулю в зад как Димону. Будешь ползать по лесу кругами, словно лётчик Маресьев, который ползёт-ползёт, шишку съест, дальше поползёт. Только ты кровью быстрее истечёшь и подохнешь, а мосталыги твои откопают новые трофейщики в двадцать первом веке и решат, что это ганс такой был бездарный. Из черепа сделают себе ночной горшок. Участь незавидная.
   – А ты что намереваешься делать? – Пухлый щелчком отправил окурок за окно.
   – Я попробую подловить Рыжего в городе. На живца. На тебя же он клюнул. Использую себя вместо приманки.
   – Дерзайте, деточка. Флаг вам в руки.
   – А тебе счастливо отдохнуть на даче.
   – Лучше б я женился на этой дуре с Рыбацкого! – печально вздохнул Чачелов.
   Я оставил Пухлого собирать манатки и поехал к родным пенатам, ларам и прочим добрым домашним духам.
   Запарковавшись у тёщиного логова, я по привычке осмотрелся. Дворовой гопоты в зоне видимости не оказалось. Что ж, их счастье, иначе не сносить бакланам головы. Под курткой у меня были надеты Доспехи, за спиной висел меч «светлого брата», вот только волыну я не захватил. Пистолет остался дома. Таскать в кармане громоздкую железину было несподручно; меч на ладно пригнанной портупее сидел куда удобнее.
   Я открыл высокую старинную дверь и вошёл в гулкий парадняк. Неимоверной силы удар швырнул меня обратно на дверь, которая уже закрылась и не позволила вылететь на улицу. Словно в страшном кошмаре напротив лица возникла оскаленная пасть Богунова. Инстинктивно (откуда только силы взялись?) я вцепился в свесившееся из-под потолка тело и рванул его вниз.
   Засадный древолаз обрушился на пол. Я устоял, пинком отправил под батарею выроненный нож, которым Вова хотел меня распороть как синявинского лесника. Тактика древолаза осталась прежней. Наверняка отследил меня от дома Пухлого, обогнал на машине и устроил ловушку в парадном, зацепившись ногами за трубу над дверью. Так и ждал, пропуская всех посторонних. В тёмном подъезде никому бы и в голову не пришло искать притаившегося Прэдейтора. Расчёт наёмника был точен, только он не учёл Доспехи.
   Рыжий вскочил, вытаскивая из-за спины арийский меч. Я выхватил свой. Пистолет Богунов, к счастью, не взял, видимо, не хотел шуметь. Ну и ладно, управимся втихую. Появилась несгибаемая уверенность в победе. Я рванулся в бой, клинки со звоном столкнулись. Вова ринулся вверх по лестнице, я за ним, пытаясь поразить на бегу его незащищённую спину. Не удалось. На середине пролёта Богунов развернулся и рубанул меня, целясь в голову. Я успешно парировал. Позиция у Рыжего была превосходящей, он лупил меня сверху, вкладывая в удар тяжесть тела, я же мог только обороняться. Куртка была уже рассечена в трёх местах, но меня берегли латы.
   – Хак! – вовин клинок обрушился на мою ключицу и отскочил от гибкой пластины Доспехов.
   Я рубанул, метя по пальцам, сжимавшим рукоять, но промахнулся и встретил гарду. В тот же миг Рыжий пнул меня подошвой в грудь. Я полетел спиной вперёд, машинально прижав подбородок к груди, чтобы не треснуться затылком. Стоял я не высоко, но всё же приложился прилично. Удар выбил из лёгких весь воздух. Рыжий наскочил на меня, махая тесаком. Я двинул его ногой и отбросил задницей на ступеньки. Перековырнулся и вскочил.
   Богунов успел меня достать, но я был защищён волшебной бронёй; удар, который должен был лишить меня почки, всего лишь довершил превращение в лохмотья моей многострадальной куртки. Я развернулся, рубанув по дуге. Рыжий крякнул и отскочил. Двигался он неуклюже, странно отклячив зад – вероятно, изрядно приложился о лестницу. Теперь перевес оказался на моей стороне. Я атаковал Рыжего, вымещая страх и унижение последних недель. Я накинулся на него как орёл, как лев, как ограбленный купец на застигнутого врасплох разбойника. Мне удалось выбить у него меч, но и Богунов был не промах: левой закатал мне в табло, а ногой так впаял по локтю, что рука отнялась и повисла плетью. Меч выскользнул из пальцев и едва не воткнулся мне в лицо, подброшенный моей же ногою.
   Драка пошла на кулаках. Я знал, что Вова не успокоится, пока меня не убьёт, и старался ухайдакать его раньше, пользуясь всеми доступными способами. Бой был столь плотен, что не удавалось нагнуться за мечом. Каждый понимал, что столь ощутимый перевес решит исход боя в его пользу, но меч в пределах досягаемости был один, а поднять противник ни коим образом не позволял. Я втёр Вовану по репе и получил в обратку нехилый ебок с правой. В голове у меня зазвенело, в глазах поплыло и только яростное желание жить заставило через силу продолжить бой.
   Богунов был тёртым уличным бойцом и совладать с ним оказалось чрезвычайно сложно. Даже несмотря на то, что я был неуязвим в Доспехах, которые делали меня на добрый пуд тяжелее. Но и Рыжий не зря качался в тренажёрных залах. Мяса и силы в нём жило столько, что хватило бы на троих, а качковой напористости – на весь командный состав чемпионата мира по боксу.
   – Сука ты Рыжий! – выдохнул я. – Зачем?!
   – Служба, – исторг Богунов из бочкообразного нутра. – Чтоб Родину любил!
   Это были первые слова, которыми мы обменялись. При чём тут Родина, гадать было бессмысленно, и я ткнул Рыжему кулаком в пятачину. Тут же он своей подмёткой сорок третьего размера припечатал меня к стене. Я увернулся. Вовановская кувалда сбила рядом с моей головой штукатурку, заставив содрогнуться стену дореволюционной постройки. Я юлой вывернулся из-под его плеча. Богунов попытался зацепить меня левым хуком, но безуспешно. С разбитых костяшек на лету срывались брызги крови. Я пригнулся, пропуская следующий удар, и саданул по скуле. Башка Рыжего мотнулась, он на автомате отвесил мне прямой в челюсть. Я отскочил. В воздухе мелькнул шнурованный сапог «Мартинс» и я снова шмякнулся о стену. Парадняк гудел, как пасхальный колокол. Куда-то вверх с визгом и скрежетом пополз лифт, вызванный чьей-то отважной рукою.
   Я снова уклонился, расплющил губы Богунова неумелым ударом кулака, повторил испытанный манёвр с ложным отходом и вломил по переносице. Воздействие это произвело крайне незначительное. Отшибить Рыжему кукушку не получалось. Он опять выметнул фирменное копыто и мне вновь пришлось таранить стену. Я принуждённо выдохнул. Пока спасали протекторы. Без Доспехов он бы меня давно уже расплющил. Просто растёр бы, размазал по твёрдой поверхности. Или гораздо раньше рассёк, как лесничьего.
   – Получай!
   Я двинул противника по физиономии, успел прикрыться от встречного удара. Ладонь жёстко шлёпнула по волосам. Я ринулся вдоль стены, уберегаясь от контратаки. Оба уха горели огнём. Я развернулся, зажав Рыжего в угол. За спиной у меня снова было свободное пространство и место для манёвра.
   Открылись двери лифта. В жёлтом свете испуганно блеснули очки. Какая-то тётка с открытым ртом в панике давила на кнопки, пытаясь немедленно уехать назад. И правильно. Стать участником битвы терминаторов у неё здоровья не хватит. Это всё равно, что оказаться между молотом и наковальней – Рыжим и мной. Вова меня плющил, а я не сдавался.
   Двери захлопнулись. Я отступал. Вова пёр на меня, норовя загасить. Силы у нас, впрочем, были на исходе. Меня шатало, Вову тоже. Мы обменялись ударами. Во рту появился противный солёный привкус. Воздуха не хватало. Рыжий снова надвинулся на меня. Я подскочил и обеими ногами ударил его в колени. Вес Доспехов Чистоты не позволил мне прыгнуть выше. Ходули Рыжего унеслись назад, сам он резко клюнул носом.
   С размаху мы треснулись лбами. Из глаз полетели искры. Одновременно рухнули на пол. Я успел встать на колени первым и сходу зарядил Вовану по гыче. Попал в висок. Рыжий упал и больше не поднимался.
   Я тяжело плюхнулся на зад, запалённо дыша широко открытым ртом. Тошнило, кружилась голова. Я был счастлив, что мне удалось вырубить Богунова. Теперь надо было привести его в полностью обездвиженное состояние и сдать подручным Димона. Пусть упрячут в застенки. Я перевернулся, встал на карачки и пополз к мечу, чтобы срезать с себя портупею и её ремнями спеленать Рыжего. Без необходимости я не хотел убивать Вована. Лишний криминал ни к чему, да и справедливости ради засадному древолазу не мешало бы провести остаток жизни в тюрьме. Где-нибудь в озёрном остроге Вологодской губернии. Смерть будет слишком лёгким наказанием за гибель моих друзей и близких.
   Словно понимая, что его ждёт, Рыжий задвигался на каменном полу и начал подниматься. Я был слишком далеко, чтобы его остановить. Вова встал и, цепляясь за стену, двинулся к выходу. Я дотянулся до рукояти меча и побрёл за ним. На мгновение парадное озарилось дневным светом. Гулко хлопнула дверь. Рыжий вылез на улицу. Я смело последовал за ним. Ноги заплетались. Во дворе я попытался настичь его, но Вован сумел разогнаться. Он всё быстрее перебирал ногами и расстояние между нами стало увеличиваться. Мы бежали, пугая редких прохожих. Отпорхнула стайка оказавшейся на пути молодёжи. Я узнал дворовых гопников. Они дали стрекача. В иссечённой куртке и с мечом в руке я представлял, должно быть, исключительно мудацкое зрелище.
   Рыжему удалось удрать. Атлетическая мощь позволила реализовать скрытые резервы, а у меня таковых не было. Ярость улетучилась вместе с силами и я побрёл домой.
   – Что с тобой? – воскликнула Маринка, увидев моё разбитое лицо.
   – Подрался, – ответил я, разглядывая себя в зеркало. Повреждения были обширными. Махаться с Рыжим – это себя не любить, помню по детству.
   Ответ Маринку не удовлетворил. Иссечённая куртка и охапка мечей, брошенных мною в прихожей, наводили на совсем иные подозрения. Кроме того, за пояс у меня был заткнут нож засадного древолаза – кованый пласторез с длинным загнутым внутрь лезвием крайне устрашающего вида. По всему выходило, что я не с гопниками сражался.
   – Это были «светлые братья»? – гордясь своей проницательностью, спросила жена.
   – Именно, – я умыл разбитую рожу и, шипя от боли, осторожно вытерся. Полотенце покрылось розоватыми пятнами.
   Свет мой зеркальце доложило неприятную правду – морду мне Богунов набил качественно. Треснувшие губы, расквашенный нос, шишак на скуле… Если следы битвы в самом деле служат украшением мужчины, то я мог получить гран-при на конкурсе красоты. Надеюсь, Рыжему я воздал сторицей.
   – Сколько их было? – не унималась Маринка.
   – Один, – сказал я правду, – но зато какой!
   – Ты его?..
   – Обратил в бегство, – докончил я, вызвав беззвучный вздох облегчения. Жену тоже можно понять – переживает.
   – Вы скоро доиграетесь, Илья.
   Я посмотрел на подошедшую сзади тёщу. Валерия Львовна неодобрительно разглядывала мой фейс, поджав губы.
   Я вдруг понял, что мой лимит доверия исчерпан.
   – Какие у вас дальнейшие планы, Илья? – тёща явно нарывалась на скандал. – Я не говорю о совместных с моей дочерью, а относительно вас лично.
   Причём лимит не ограничивался этим домом, а распространялся на весь город.
   – Я уеду, – мне больше ничего не оставалось. – Подожду, пока всё уляжется, а потом вернусь.
   Все уезжали, а я чем хуже? Укачу на Мёртвое озеро, составлю компанию Боре.
   – Верное решение, – сказала тёща. – Вам действительно лучше оставить нас.
   Audiatur altera pars [44 - Выслушаем противную сторону (лат.)]. Я всегда выслушивал противоположную сторону, сколь бы противной она не была.
   – А ты, дорогая, что скажешь? – смиренно вопросил я у Маринки.
   – Милый, мама права, – мягко ответила супруга.
   Я отправился собирать манатки.
//-- * * * --//
   Везде можно проехать, если не тревожиться об обратной дороге. Я не заботился о возвращении и пёр напролом. Только поэтому, наверное, сумел пробиться к Мёртвому озеру на машине.
   Бори я не нашёл ни на озере, ни у кургана. Он был здесь, но уехал. Вблизи раскопа, где стоял наш лагерь, я обнаружил свежее кострище и консервные банки с чистенькими этикетками. Под открытым небом они пролежали максимум суток двое. С компаньоном я разминулся. А жаль. Одному бедовать в этой глуши скучновато.
   Но делать нечего. Я сложил из веток охотничий шалаш, раскупорил полулитровую фляжку дешёвого «Мартеля» V.S.О.Р. и начал ждать у моря погоды.
   Тишина на озере была мёртвая. Аж жуть брала. Одно радовало – комары сюда не залетали. И всё-таки на природе, приняв как следует коньячка, я сумел наконец-то расслабиться. Доспехи Чистоты лежали в багажнике. Тут они были без надобности: до Лужи далеко; хищный зубастый червь сюда, в лишённую живности местность, не заползёт.
   Я искупнулся в озере, а потом долго грелся у костра – чёрная вода оказалась ужасно холоднющей. Мысли мои витали далеко от повседневных забот. Я вдруг вспомнил, как раскапывал курган, и подумал, что неплохо было бы отвезти на исследование камень с отпечатком ладони. А заодно и костяк великана. Пускай яйцеголовые энтузиасты почешут репу. Оптимальный вариант – продать артефакты американцам, а то у нас дальше запасников они не пройдут. С этими заманчивыми мыслями я и заснул…
   Я вскочил, словно подброшенный пружиной. Тело пронизала ледяная судорога. Я едва не закричал от боли, да и то только потому, что горло сдавила спазма. Придя в себя, я увидел, что поверхность озера, доселе стоящая вровень с берегом, стремительно отступает куда-то вниз, утрачивая ровность зеркала. По её поверхности бежала рябь, кое-где закручивались воронки.
   Вода спадала стремительно и вскоре на месте озера образовалась глубокая яма. Я стоял на краю, у моих ног начинался деревянный помост, который отлого вёл вниз. Там, на дне высился дивный, чудесной красоты храм из белого камня, сияя золотыми куполами. Верхушки луковиц украшали восьмиконечные старообрядческие кресты. Я должен был сойти к храму.
   Я ступил на помост. Он прочно застыл под моими ногами и не был скользким. Идти пришлось долго, ибо глубины озеро было непомерным. Дно его было выложено ровными каменными плитами.
   Я нерешительно приблизился к святыне. Двери храма медленно отворились, из него вышел человек в белых одеждах и ослепительных золотых доспехах поверх них. В руках человек нёс чашу.
   «Пей», – сказал он.
   Я испил.
   Лик человека был светел. Я понял, что это князь Юрий Лугвеньевич. Тот самый новгородский правитель, приказавший закопать Доспехи Чистоты. Он был мудр. Он знал, что изделие злого гения далёких северных земель не принесёт его народу ничего, кроме горя. Вовремя разгадав опасность варяжского подношения, он приказал завалить каменьями страшные латы и насыпать над ними земляной холм.
   Я же их откопал и получил воздаяние. В Доспехах была злая сила. Их могущество мог использовать только тиран. Человеку простому они приносили беду.
   Чаша познания была очень горька.
   «Иди», – сказал светлый князь.
   Я повиновался ему и вскоре был у осквернённого кургана. Гробница лесника была потревожена алчущими злата хищниками. Богатырь, хранивший мир в здешних лесах, даже после смерти продолжал служить русскому народу. Пока до него, словно черви, не докопались любители наживы. Даже нога немецкого захватчика не ступала на эту землю.
   Теперь равновесие было нарушено. Я ужаснулся от мерзости содеянного. Знак лесника – отпечаток растопыренной ладони – укоризненно мерцал во тьме. Я мог ещё исправить, что натворил, и принялся лихорадочно рыть руками насыпь, не обращая внимания на раны и тёкущую кровь. Важно было зарыть Доспехи, пока за ними не явились потомки белокурых разбойников. Кажется, я не дорылся…
   Я проснулся и застонал от боли в затёкших членах. Ночью было холодно. Всё тело ломило. Я ухитрился проспать в чрезвычайно неудобной позе и теперь расплачивался за это неимоверными страданиями.
   Я сел и помотал головой. Шея разламывалась. Должно быть, лежал, неудачно подогнув голову. Хорошо, что хоть с «Мартеля» похмелья нет. Чем французский коньяк и хорош.
   Я вдруг заметил, что нахожусь вовсе не на берегу озера. Я был у кургана и это почему-то воспринималось как само собой разумеющееся. Наверное, находился под влиянием сна. Но как я сюда попал, чёрт возьми! Неужели припёрся как сомнабула? Только приступов лунатизма мне не хватало. Хотя, с такой расстроенной нервной системой, как у меня, сие неудивительно. Я посмотрел на руки и обнаружил, что они перепачканы землёю. На ободранных ладонях запеклась кровь.
   Этого ещё не хватало! Я вскочил и бегом бросился к раскопу. Неужели я и в самом деле зарыл Доспехи Чистоты?!
   Куча тёмного, не просохшего грунта подтвердила страшную догадку. Я кинулся к машине, в багажнике которой находилась складная лопатка. Не рыть же, в самом деле, руками. Я выскочил на мёртвую пустошь, мельком окинув взглядом озеро. С ним ничего не случилось. Это только во сне происходят невероятные чудеса. Хотя какие чудеса – глюки всё это, сплошные дурацкие видения, от которых один вред. Я открыл багажник. Доспехов там не было. «Рука безумца продолжала совершать акты в уже явно болезненном состоянии»!
   Проклиная себя, «Мартель» и необузданную тягу к романтике, я помчался назад. Затем плюнул и уже не торопясь вернулся к машине. Довольно суеты. Что я, в самом деле, мечусь: кругом-бегом! Нервы действительно ни к чёрту. Я заставил взять себя в руки, нарочито ровным шагом добрёл до «Нивы», извлёк провиант и принялся готовить завтрак. Нервы надо лечить. Для этого следует успокоиться.
   Я допил остатки коньяка и пришёл в благодушное состояние. На голодный желудок много не потребовалось. Потом разжёг костёр, сварил картошечки в мундире и употребил её с колбасой. К тому времени вскипела вода и я заварил растворимого кофе.
   Совершенно другое дело! Я воспрял духом и принялся убирать остатки завтрака. Вырыл ямку для мусора. Руки мои уже были промыты, забинтованы и одеты в перчатки. Прикосновение к черенку не отзывалось такой острой болью. Я бодро зашагал у кургану, удивляясь про себя, как такое могло со мной приключиться. Прошёл мимо Лужи и плюнул в неё. Там обитает животное, выползень. Неизвестный науке зубастый червь, эндемик. Ну и пусть себе живёт. Оно меня не трогает, я его.
   Воодушевление несколько рассеялось, когда я осмотрел место предстоящей работы. Дожди подточили насыпь, стесали его внутренние уступы. Соответственно, грунт переместился в траншею. Сказочного великана завалило основательно, потребуется не один день, чтобы до него дорыться. Правда, это в мои планы не входило. Требовалось извлечь Доспехи Чистоты, которые я закопал ночью. Надеюсь, неглубоко.
   С этими мыслями я и приступил к выполнению обязанностей экскаватора. Давалось это, откровенно говоря, с трудом. Мышцы, одервеневшие за ночь, постанывали, складная лопатка была для таких трудов неудобной. Я матерился. Что за грёбанная жизнь: постоянно приходится грести, грабить и разгребать! Наконец я почувствовал, как лопата скользнула по гладкой твёрдой поверхности. Есть! Под штыком блеснула полированная сталь пластины. Я принялся обкапывать Доспехи, кидая землю подальше, чтобы она не скатывалась обратно в яму. Какое счастье, что я зарыл их неглубоко. Впрочем, если учесть, что копать пришлось голыми руками, то постарался я изрядно.
   От напряжения закололо в пояснице. Я выпрямился, утирая рукавом пот. Ну надо же, нашёл на свою голову заморочку. Засмеялся и вдруг почувствовал, как по моей спине движется нечто совершенно неосязаемое, похожее на мягкий тёплый палец. Впервые я чувствовал, как смотрят мне в спину. Я затаил дыхание. Наблюдатель не должен был догадаться, что он замечен. Я снова склонился над Доспехами, освобождая их от грунта, приноровился, как бы поудобнее за них взяться, и тоскливо посмотрел вперёд.
   Передо мной тянулась траншея. Недлинная – я находился посередине, – но очень уж прямая. Тот, кто следит за мной, смотрит вдоль раскопа и может успеть выстрелить.
   Если у него есть оружие.
   Как бы то ни было, медлить было нельзя. Я выдернул Доспехи из земли и метнулся вперёд. Проход оказался короче, чем я думал. Мне удалось почти мгновенно выскочить из раскопа и завернуть за насыпь. Там я стал недосягаем для наблюдателя.
   Я хотел облачиться в Доспехи, но не успел, потому что увидел точку. Маленькую, красную, от лазерного целеуказателя.
   Я мгновенно понял, что она означает и какая судьба уготована мне в ближайший миг, если буду торчать на месте как столб. Проклятый наблюдатель не собирался терять меня из виду. Он сразу ринулся в обход, не производя ни малейшего шума. Он был опытен, собака. Я мог бы решить, что это опять засадный древолаз, но такая догадка граничила с помешательством. В лесу опаснее всего человек. Мне не посчастливилось с оным встретиться, и теперь он меня выцеливал.
   Я понёсся, виляя среди деревьев. Красное пятно скользило передо мной, то появляясь, то исчезая, заслонённое очередным стволом. Здесь, на пороге смерти, я понял, что нужно невидимому стрелку – Доспехи. Это было озарение и оно направило мои ноги по единственно верному пути – к Луже. И ещё я понял, кажется, слишком поздно, что просто так подобные предметы столь тщательно не прячут. Сон кое-что подсказал мне. Колдуны с ледяного острова дали жестоким варягам волшебные латы, чья суть заключалась в побуждении к действию. Непобедимость носящего их вождя происходила из неукротимой кровожадности. Я попал под их влияние, но не смог управиться со своей одержимостью, как это сделал князь Юрий. Он же, когда Доспехи Действия попали на Русь, воспротивился искушению стать покорителем вселенной. Я бы тоже мог совершить очистительный поход по городам России, где еврейские демоны будут корчиться в огне как священные жертвы новому порядку и возрождению, но не хотел. Я не был арийцем.
   Красное пятно вновь исчезло, когда я подбежал к Луже. Теперь я находился на открытом пространстве, ничем не заслоняемый от лазерного луча, и знал, где оно – на мне. Я бросил Доспехи в Лужу. Громко всплеснула вода, обдав меня брызгами. Латы канули в бездну. Пусть червь борется за превосходство своей расы и чистоту червей-альбиносов в подземном мире. Я усмехнулся и повернулся лицом к стрелку, готовый принять пулю. Красное пятно переползло с бедра на живот, оттуда на грудь. Я зажмурился. Умирать стало страшно, но я сделал усилие и открыл глаза. Пятно ещё сидело напротив сердца. И вдруг погасло. Без Доспехов я стал не нужен.
   Из леса высочили запалённые погоней «светлые братья» в цветастых камуфляжах, скрутили мне руки и повлекли за собой. Я не сопротивлялся.
   На дороге стояли три «Геленвагена». У машин меня поджидал помятый Боря, явившийся сюда не по своей воле. Поодаль возвышался стрелок в маскировочном балахоне. За спиной висела обмотанная тряпьём винтовка, похожая на толстую замшелую ветку. Украшенная зелёным мочалом чадра была откинута и я узнал Богунова. Он курил, равнодушно поглядывая на меня.
   Я втиснулся на заднее сиденье между парой крепких «братьев» и наш кортеж тронулся.

18

   Я сидел в кресле, сложив у подбородка начавшие заживать пальцы. Почему-то казалось, что на мне наручники. Кандалов «светлые братья» не надевали, но чувство такое было. В кресле напротив помещался Володя Рерих, последний из отряда юных следопутов. Славный товарищ по детским играм и большой друг Рыжего. Кроме того, номенклатурная единица высшего звена «Светлого братства». Наши пути снова пересеклись. Похоже, надолго. Я теперь тоже стал принадлежать к «братству» на правах научного консультанта. Угроза смерти миновала, но от свободы не осталось и следа. Мы пили коньяк в особняке покойного Стаценко. Разместившийся в нём Рерих вызвал меня для обстоятельного разговора.
   – Пухлого нам взять не удалось, – печально сообщил он.
   Немного пообтеревшись в «братстве», я начал понемногу вникать в расстановку сил. Эмигрировавший на историческую родину Володя вступил в ряды Светлого Ордена, не последней причиной чему послужили наши трофейные экспедиции. С его знаниями он мог принести больше пользы в России, куда и вернулся по настоянию наследников идей Гиммлера и Розенберга. Именно Рериху пришла в голову идея задействовать Рыжего для розысков строптивого археолога в синявинских лесах. Я был нужен «Светлому братству» не только из-за Доспехов Чистоты. Им требовались компетентные люди, способные руководить. Если бы я в своё время принял предложение Остапа Прохоровича, мне бы не пришлось проходить все круги ада, теряя родственников и друзей. Но после всего происшедшего ни о какой руководящей работе не могло быть и речи. Но я всё ещё был востребован. Поэтому и оставался жив.
   – Пухлый в своём лесу как у себя дома, – заметил я, пригубив из бокала золотисто-янтарный «Хайн», пятнадцать лет выдерживавшийся французами в маленьких бочках лимузенского дуба. Отношение к напиткам у Рериха было несравненно цивилизованнее, чем даже у Конна. Заметно, что человек пожил в Европе.
   – Пухлый погиб, – сказал Володя.
   – Вот как, – пробормотал я. Слова эти легли тяжким грузом на моё сердце. – Подстрелили в горячке?
   – Нет. Приехали на дачу в Синявино-один, а он ждал гостей. Дом не окружили и ему, я так понимаю, удалось проскочить в лес. Гнались-гнались за ним, а потом раздался мощный взрыв.
   «Подорвал „стотонную мину“», – сообразил я. Немецкая семисоткилограммовая авиабомба должна бабахнуть так, что костей не соберёшь.
   – Из наших погибло трое, ещё трое контужены и у одного множественные переломы, – поморщившись, сказал Рерих. Ему было неприятно об этом вспоминать. Инициатором охоты на Пухлого Володя выступил на свой страх и риск.
   Общую картину я составил по его обмолвкам, об остальном догадался самостоятельно, улавливая некоторые подводные течения в море арийской стихийности. Найденные на месте покушения на Стаценко противотанковые ружья свидетельствовали о том, что действовал трофейщик. Им мог быть скорее всего археолог-злодей, но Володя, давно метивший на место Остапа Прохоровича, решил для пользы дела поберечь меня и подставил Пухлого, правильно рассчитав, что живым его взять непросто. Так и получилось. Чачелов замолчал навеки, удалившись на Поля Бесконечных Трофеев. Правда, прихватил с собой слишком много народу, что угнетало Рериха. Всё-таки он был «светлым братом».
   – От Пухлого нашли только фуражку, – закончил он, водружая бокал на столик.
   Мы сидели в библиотеке, более напоминающей неряшливый музейный запасник. На журнальном столике, поместившемся между наших кресел, покрывался пылью невостребованный хумидор Остапа Прохоровича и манерная гильотинка «от Кензо». Рерих сигар не курил. В доме, куда он переехал недавно, всё напоминало о предыдущем хозяине.
   – Надо было Богунова с отрядом послать, – посоветовал я. – Рыжий бы его взял.
   – Богунов был на тебя задействован, – Рерих налил ещё коньяка нам обоим. Говорил он так обыденно и спокойно, что у меня волосы топорщились. Кое в чём жидовские комиссары не ошибались, костеря нацистскую жестокость. Белокурый Рерих был истинный ариец и людские страдания, вызванные работой «братства», были ему побоку. Равно как и нашему общему знакомому с кельтской татуировкой.
   Теперь я понимал, что подразумевал Чачелов, называя Богунова «аморальным типусом». Рыжий вовсе не стремился меня ликвидировать – ему за это не платили. Нас с Пухлым надували как юнцов. Не ставил засадный ганс перед собой задачи уничтожить свидетелей синявинской бойни. Он выполнял свою работу, и только. Убийство Крейзи и тестя, неудачное покушение на Пухлого, нападение в парадной – были всего лишь попытками меня запугать, принудить расстаться с Доспехами. Но не учли в «Светлом братстве» моей психологии, норовистости и упрямства, что буду я наперекор поступать всякому, кто попробует меня взять за горло. Единственным правильным моим поступком в непрекращающейся череде промахов и ошибок было утопление Доспехов в Луже. Там, у кургана, куда «братья» прибыли, пленив возвратившегося в город Борю, Рыжий готовился валить меня, если я снова откажусь расстаться с Доспехами. Утопив волшебные латы, я стал не нужен. Хорошо, что успел сделать это вовремя – более гоняться за мной меченосцы не собирались.
   Вова был профессионалом. Он исполнял только ту работу, за которую ему платили. Не меньше, но и не больше. Прежде я этого уразуметь не мог. Теперь, как мне казалось, всё встало на свои места. Доспехи упокоились там, откуда достать их будет весьма непросто, за тестя я отомстил, а Володя Рерих занял пост Остапа Прохоровича Стаценко.
   – Ты, я так понимаю, хорошо разбираешься во всём этом, – обвёл рукой Володя ряды книжных полок.
   «Сука ты, Володенька, – злобно подумал я. – Ну, ничего, как-нибудь сквитаемся. И за Пухлого тоже.»
   – Ну, не так, чтобы совсем уж хорошо…
   – Можешь остаться здесь пожить, – свежеиспечённый домовладелец зла на меня не держал, – у тебя, я так понимаю, в семье разлад. Заодно приведёшь здесь всё в порядок.
   Я согласился. С Маринкой и тёщей отношения стали не то, чтобы натянутыми, но… В общем, обоюдный отдых друг от друга нам бы не помешал. И я остался. Работать на барина.
   Мой светлый «брат» дома бывал нечасто. Однако же роскошь коттеджа притягивала его, и Рерих взял за правило почти каждый вечер ужинать в моей компании. Возможно, причиной тому были увлекательные экскурсы в историю, которым я предавался со скуки. Так или иначе, но Володя вскоре увлёкся книгами из стаценковской библиотеки. Однажды я рассказал ему о раскопках кургана, в котором были найдены Доспехи Чистоты. Рерих изрядно удивился, услышав об отпечатке огромной ладони, выплавленной в граните.
   – Можно съездить посмотреть, – предложил я.
   – Я так понимаю, экспедиция за Доспехами Чистоты готовится, – сообщил Володя, – так что мы всё равно скоро поедем туда.
   Босс решил подёргать меня за поводок.
   – Я могу быть полезен? – в голосе моём прозвучала должно быть немалая доля иронии, потому что Рерих поморщился.
   – Как же без тебя? Ты нас и поведёшь.
   В своё время промеры шестом ничего не дали, а верёвка с грузом тонула в Луже под своим весом, показывая то тридцать метров, то все пятьдесят. Одно ясно было – без аквалангистов не обойтись.
   – Вы ещё и нырять заставите, – вздохнул я, – а там вода холодная, да и плаваю я как рыба-утюг.
   – Ничего, как мать-перемать, так мать-перемать, а как мать-перемать, так хрен! – совдеповский юмор Рерих в Германии не растерял. – Не хочешь нырять – заставим, не можешь – научим. Ты ведь в Братстве теперь, а Братство, оно как армия.
   – Я на военной кафедре обучался.
   Мы посмеялись. Я ещё раз подумал, что обязательно сквитаюсь с Рерихом. Не потому, что он был из стана моих врагов, а просто по той причине, что оказался в пределах досягаемости. Других уязвимых «светлых братьев» под рукой не оказалось.
   – Слушай, я в библиотеке вчера копался и нашёл одну презабавную книгу, – Володя допил коньяк и поставил бокал на стол. – Целый день о ней сегодня думал. Погоди, сейчас принесу.
   Он вернулся с антикварным фолиантом под мышкой.
   – Вот, гляди, – сказал он, водружая фолиант рядом со мной. – Листал-листал свою библиотеку и вдруг на тебе!
   Рерих ткнул в заднюю сторону форзаца, покрытую ровными строками убористого текста. Ниже помещалась какая-то схема.
   – Что это за письмена? – недоумённо воззрился я на схему. Она напоминала план дома с участком.
   – Я бы и сам хотел знать, – Володя придвинул стул и сел рядом со мной. Наши носы уткнулись в книгу. – Не могу разобрать, на каком языке это написано. Шпрехаю и спикаю я весьма прилично, немного разбираюсь во французском и польском. Это же, – ткнул он пальцем в страницу, – не похоже ни на один язык.
   – Забавно, – пробормотал я, пытаясь разобрать первую фразу. «At aserda, odal soda. Gink ti cansom sipe omse. At icy tilsena utna.» Чернила от времени выцвели. – Действительно странное какое-то рукописание.
   – Что же это может быть?
   – Не берусь судить, абракадабра какая-то.
   – Я так понимаю, это шифр, – Володя Рерих озадаченно почесал переносицу.
   – Не исключено, – пожал я плечами и налил нам обоим ещё коньяку. – Писано латиницей, но не представляю, к какой языковой семье его отнести. Напоминает чем-то латынь или, скорее, оско-умбрийский язык или даже тохарский. Я, конечно, не лингвист, но фактический текст равным образом можно определить как родственный индо-иранской группе.
   – Коктейль, я так понимаю, – Рерих с уважением поглядел на меня. – Что, если такого языка вообще не существует?
   – Как так не существует, – смешался я. – Да мы его имеем как очевидный факт! Налицо присущий языку ритм. Если ставить ударение на последнем слоге… – бокал замер у моего рта, – то чувствуется рифма. Да это стихи!
   – Стихи? – изумился Рерих.
   – Стихи, только написано в строчку. Если придать им определённый размер… Я не баловался поэзией, но всё же, – я перевёл взгляд на Рериха. – Есть карандаш и листочек?
   – Найдётся, – ошеломлённый Володя предоставил мне кубик американской бумаги для заметок и изящный «Паркер» в скромном платинированном корпусе. Когда я заведу себе такой? Наверное, хорошо служить в «Светлом братстве».
   – Возьмём в качестве примера хотя бы первую фразу и придадим ей размер, – набросал я на листке свою версию. – Вот, прочти. На подчёркнутой букве делай ударение.

   At aserda
   odal soda.
   Gink ti cansom
   sipe omse.
   At isy
   Tilsena utna.

   Помолчали. Подумали.
   – Вот как. Действительно похоже, – промолвил Володя.
   Он взял листок и книгу, забился в кресло у окна и, насупившись, принялся изучать оба артефакта, натруженно соображая с пьяных глаз.
   Я смаковал коньяк, подумывая, не пойти ли мне спать, бросив к чертям собачьим этого шифровальщика со своей книгой. Но было интересно, чего он там нарифмует. Неожиданно Рерих задвигался, схватил «паркер» и зашелестел бумагой. Я отложил недоеденный птифур.
   – Что-нибудь получается? – спросил я.
   – Я понял, что это такое, – Рерих производил впечатление человека, находящегося во власти поразительного открытия. – Это никакой не язык – это шифр. Это русский, только написан латинскими буквами справа-налево!
   – Да ну, – я подскочил к нему, но Володя встал мне навстречу и брякнул книгу на стол. Мы одновременно склонились над ней и крепко треснулись лбами. Посмотрели друг на друга и рассмеялись.
   – Я глядел на твой стих и всё прикидывал, как его переиначить, а потом случайно прочёл наоборот. Совершенно непроизвольно вышло. Я сначала даже сам не понял. Мешали знаки препинания. Потом догадался, что точки с запятыми здесь лишние и расставлены исключительно для отвода глаз. «Антуан, если ты читаешь моё письмо, значит книга дошла до адресата».
   – А ведь точно, – похвалил я. – Легко можно было перевести в кириллицу. Ну и голова у тебя. Как всё просто! Написано на русском, только без твёрдых и мягких знаков, которых нет в латинском алфавите, да буква «ч» заменена на «с» при переводе в иную транскрипцию. Как же я сам не догадался! А котелок у тебя, Володя, варит будь здоров.
   Рерих зарделся.
   Я потянулся было к книге, но Володя быстро закрыл схему ладонью.
   – В чём дело?
   – Это моё имущество, – резонно заметил Рерих.
   – Ну как знаешь.
   Я надулся и сел обратно за стол. Надо допивать коньяк и отправляться баиньки. К чёрту этого самовлюблённого открывателя золотых жуков. Володя захлопнул фолиант и замер, положа руку на крышку, что-то прикидывая. Заметив, что я намерен уйти, он наконец-то решился:
   – Обожди минутку.
   – Слушаю, – голос мой звучал с прохладцей, как обращение к человеку, с которым нечего делить.
   – Что такое тол, это сколько?
   Вопрос напоминал приглашение.
   – Одиннадцать и семь десятых грамма, – смягчился я, видя, что напарник не собирается меня кидать. – Тол – это банковская мера веса, принятая для калибровки слитков драгоценных металлов.
   – Хочешь долю? – спросил Рерих.
//-- * * * --//
   Ввиду особой конфиденциальности дела Рерих обошёлся без личного шофёра. Мы выехали вдвоём на служебном чёрном «Мерседесе-300». Раздолбанная дорога на нём совершенно не чувствовалась.
   – Должно быть, здесь, – сверился я с картой.
   – И я так думаю. Смотри, какой странный дом.
   Мы подрулили к калитке и вышли у заросшего малиной забора, ограждающего дачный участок, на котором, согласно дешифрованному тексту, был закопан клад.
   Я стал компаньоном Рериха за десять процентов от стоимости сокровища. Работать со мной ему было выгоднее, нежели сдавать драгоценности в казну «Светлого братства», из которых ему выделили бы лишь малую толику. Кроме того, беря меня в долю, Володя подстраховывался от утечки информации. Связанные общим секретом, мы держали рот на замке – узнай руководство об этой скользкой затее и нам не поздоровится.
   Рерих увлёкся поисками клада даже более того, чем я мог предположить. Я лично подвергал сомнению сохранность сокровища. Разумеется, «Цветник» инока Дорофея, изданный в 1687 году в Гродно, вряд ли зачитывался до дыр, но неизвестно, в чьих руках побывала книга с тринадцатого февраля кровавого восемнадцатого года – именно так датировалось послание на форзаце. Может быть, она сразу дошла до адресата и Антуан давно вырыл закопанное братом после революции семейное золото. «Рыжья», кстати, хватало: только швейцарских десятитоловых слитков было двадцать пять штук, да ещё на семьсот пятьдесят рублей золотыми монетами.
   Эти монеты достоинством семь с полтиною будоражили воображение Рериха с неистовой силой. Уж кто-кто, а старый следопут Володя знал историю, как при Николае II была введена дополнительная денежная единица, среднее между бывшими широко в ходу золотой пятёркой и десяткой. Новую монету отчеканили небольшой партией, что впоследствии повлияло на её стоимость у коллекционеров. Царские «семь с полтиной» в добрые застойные времена оценивались в двадцать пять тысяч рублей, тогда как золотой николаевский червонец стоил тысячу двести брежневских деревянных.
   Наличие в кладоположении таких раритетов делало игру, по мнению Рериха, стоящей любых свечей. Тем паче, что в письме кладообразователя указывались «матушкины украшения» и «тётушкин столовый прибор», обворожительные своей неопределённостью.
   – Что ты об этом думаешь? – Володя достал из замшевого футляра позолоченный «Ронсон» и закурил вонючий «Данхилл», что свидетельствовало о крайнем душевном волнении. Ветер отнёс к озерцу струйку сигаретного дыма.
   – Я конечно не могут заявлять с полной определённостью… но это действительно напоминает усадьбу.
   Похоже, у Рериха не осталось сомнений в том, что мы нашли бывший купеческий особнячок. Странное приземистое строение имело мало общего с домом «нового русского» начала века, однако, в воображении можно было дорисовать к воздвигнутой на руинах дачной халупе второй этаж с башенками и прочими архитектурными причиндалами. Время и пролетарии не пощадили купеческой крепости, но на уцелевшей стене сохранилось стильное окошечко с каменным подоконником. Должно быть, там помещалась кладовая. Большие окна, когда они были, выходили на озеро. Ныне же дом представлял собою приземистый сарай, склеенный из досочек и уродливых фанерных щитов, а участок в двенадцать соток чьи-то заботливые руки превратили в сплошной огород.
   Из большого полиэтиленового парника вышла чернявая хозяйка в запачканном землёю переднике.
   – Добрый день, – поприветствовал её Рерих. В предвкушении делового разговора он бросил недокуренную сигарету и решительно растоптал её туфлёй.
   – Здравствуйте, – женщина подошла к калитке. – Вы к нам?
   – Мы к вам, – обаятельно улыбнулся Володя. – У вас хороший участок.
   Женщина настороженно глядела на нежданных визитёров.
   – Мы из фирмы «Санкт-Петербургская недвижимость», – взял быка за рога мой компаньон. – Ищем участки под застройку. Ваш напротив озера, место подходящее. Мы хотели бы обсудить с вами условия сделки.
   – Какой-такой сделки? – вытаращила карие глаза хозяйка. Ветер подул в нашу сторону и выяснилось, что резиновые перчатки у неё изрядно перемазаны навозом.
   – Хотим купить ваш участок, – растолковал Рерих.
   – А шо вы взяли, будто мы его продаём? – мягкий хохляцкий говорок только подчеркнул её изумление.
   – Полагаю, вы бы согласились нам его уступить за приличествующую сумму, – на сей раз Рерих обошёлся без вопросительных интонаций.
   – Це що ж, нам надо будет отсюда съезжать? – заволновалась женщина. – А как же ш огород? Мы ж сеяли-сеяли, не всё собрали. Лето же. Витя, Витюшенька, пойди сюда, – позвала она, обернувшись в сторону дома.
   Володя состроил терпеливую мину.
   – Может пойдём отсюда, – подёргал я его за рукав. – Хватит с нас пока для первого раза.
   – Сейчас пойдём, – сказал Рерих, наблюдая, как на зов жены спешит рослый черноволосый хохол в застиранной клетчатой рубашке и грязных «варёнках» – наверное, последнем писке моды красной глубинки.
   Благодаря врождённой ловкости ума и благоприобретённой обходительности Рерих, не выходя за границы выбранной роли дачных маклеров, в несколько минут узнал всё необходимое о владельцах вожделенного участка. Бездетная семья мигрантов, перебравшихся в поисках лучшей доли из совершенно беспросветного Новороссийска, была рада-радёшенька, что сумела осесть в пригороде Петербурга, купив за недорого руины, которые усердно обихаживала хозяйка, пока муж калымил водителем, пристроившись на какой-то автобазе. Типичные дешёвые гастарбайтеры, меня от них воротило. Володе же рачительная чета кажется пришлась по душе. С ними не должно было возникнуть хлопот. Надо отдать ему должное, торгашом он был высшей пробы – не зря занял хлебное место Стаценко, на которое, наверное, имелось немало претендентов.
   Однако, прежде чем приобретать «землю под застройку», Володя желал убедиться, что деньги не будут выброшены на ветер. На обратном пути я предложил ему купить детектор металлов, за которым мы и направились в шоп-тур. Ездили долго. Наконец, нечто похожее на миноискатель обнаружили в магазине спорттоваров среди надувных лодок, самурайских мечей производства Испании и камуфляжа, ношение которого гражданскими лицами, согласно распоряжения мэра, было строго запрещено.
   Обзаведясь столь необходимым для полного счастья прибором, мы помчались в Озерки, где устроили испытание по всей форме. Изготовленный радиолюбителем на трёх транзисторах металлоискатель исправно реагировал на холодильник, посудомоечную машину и даже на золотую печатку Рериха, каждому предмету выдавая определённый сигнал. Он зависел, как выяснилось из инструкции, от массы и глубины залегания в земле предмета. Устройство имело алюминиевую штангу, наушники ТОН-2 и клееный фанерный диск, соединённый с электронным блоком отрезком телевизионного кабеля. Работало оно от батарейки «Крона ВЦ».
   Не лишённый чувства юмора кустарь поименовал своё детище «Iron eye», намекая то ли на зрительный член Железного Феликса – покровителя сыскарей, то ли на джеймсбондовскую тягу к приключениям ищущих металлы в земле романтиков. Как бы то ни было, устройство работало. Имевший в трофейной юности дело с более качественной армейской техникой Рерих скептически ухмылялся.
   – Если клад не выкопали раньше, то мы его найдём, – резюмировал он. – Главное, чтобы батарейка не села. Может быть, купим запасную?
   Так мы и сделали. Тою же ночью отправились на разведку.
   Невидимый в темноте «Мерседес» с выключенными фарами притулился на окраине садоводства. Два почти бесплотных фантома, спотыкаясь, заскользили к цели. Мне еле удалось уговорить Рериха не лезть через забор, чтобы не впереться в колючие дебри малинника. Хорошо хоть трубку свою, прежде неразлучного спутника жизни, Володя самостоятельно догадался оставить в машине. У прежде рассудительного коммерсанта словно крыша съехала, стоило ступить ему на тропу охотника за сокровищами.
   Вошли цивилизованно, через калитку. Огороднической сигнализации в виде проволоки с навешанными консервными банками я не обнаружил, а отсутствие собаки было замечено нами ещё днём.
   Чета малоросских переселенцев дрыхла сном праведника, в то время как по их частной собственности топталась пара неуклюжих кладоискателей.
   – Ну? Есть? Есть? Есть? – поминутно справлялся я о ходе поиска, путаясь под ногами у Рериха вместо того, чтобы вести круговое наблюдение. Меня и самого пробил старательский азарт.
   – Не есть! – отвечал лозоходец, двигаясь едва ли не на ощупь.
   Участок в двенадцать соток оказался в темноте необъятным пространством, вдобавок, перемещение затрудняли некстати понарытые грядки. Рерих постоянно сбивался и путал курс, вызывая хаотическими передвижениями проявление моего небезопасного любопытства. Мне всё время казалось, будто он уже нашёл.
   – Есть!
   Рерих вздрогнул и остановился. Протяжный громкий сигнал пробивался через наушники. Володя зашарил миноискателем, словно перепугавшись, что прибор вдруг испортился. Звук стал затихать, превращаясь в гаснущий писк. Мы вернулись на прежнее место. Динамики взвыли. Что-то массивное металлическое лежало под нашими ногами в глубине земли. Впереди, за забором блеснула гладь озера. Это было то самое место – указанное на карте!
   – Кажется, мы нашли его! – сдавленным голосом шепнул Рерих. Он сорвал наушники и сунул мне послушать. Гудело так, что могло перебудить хозяев.
   – Обозначения сходятся, – я поспешно нашарил тумблер и отщёлкнул его на «Выкл.» – Вот дом, а вот озеро, а тут дерево должно было стоять, – я посветил фонариком. – Видишь, пень от него какой здоровущий остался. Клад не вырыли. Он под нами!
   В растревоженной халупе застучали шаги. Рерих встрепенулся, видимо, припомнив, какие натруженные кулаки у хозяина. К тому же, оказаться застигнутым ночью на чужой даче с дурацкой штукой в руках – что может быть позорнее? Садоводы точно неправильно поймут, да и потоптанные грядки вряд ли сделают их миролюбивее. Если же придётся давать объяснения, речь неминуемо зайдёт о сокровищах, иначе зачем нужен миноискатель? В любом случае, с приобретением участка придётся обломиться. Так что попадаться нельзя!
   Думали мы с Рерихом одинаково, ибо, не сговариваясь, одновременно ломанулись к забору и, прежде чем над крыльцом вспыхнул прожектор, оказались по другую сторону ограды, раскровенив лицо и руки о дремучий малинник. Под его прикрытием и ускользнули стремглав, слушая затихающий говорок хозяина, костерящего на чём свет стоит незваных гостей.
//-- * * * --//
   Шикарный, безобразно обставленный особняк был наполнен кладоискательской эйфорией. Вернувшиеся с рекогносцировки авантюристы находились в куражах.
   – Я так понимаю, Илья, мы с тобой разбогатели, – Рерих развалился в кресле с бокалом шампанского в руке. На щеках алели царапины, омытые душистым парфюмом «Фаренгейт».
   – Potius sero quam ninquam [45 - Лучше поздно, чем никогда (лат.)], – ответствовал я, пригубив из своего бокала. На радостях мы открыли бутылочку «Дом Периньона».
   – Скоро мы навестим их вновь, – Володя явно прикидывал, во сколько следует оценить участок. – Вот только лицо заживёт.
   Лицо заживало неделю. За это время я успел нанести пару визитов родне. Жена с тёщей не бедствовали. Я вручил им триста баков – свою первую получку научного консультанта «Светлого братства». Маринка оценила моё чёрное кашемировое пальто и короткую стрижку. Причесон был моей собственной инициативой, длиннополое же пальто я получил в знак принадлежности к Обществу. Ничего другого мне не полагалось, но я был вполне доволен – после стычки с Богуновым моя кожаная куртка пришла в полную негодность.
   Затем я навестил Диму. Соседи по палате у него сменились, «трубы» он лишился и скучал. Правда, отъелся и потолстел. Меня он встретил с нескрываемой радостью, тем паче, что я пришёл не с пустыми руками.
   – Неудачно меня подстрелили, – посетовал Димон, выглотав стакан «Кагора». – Ни сесть, ни встать. Ничего по-человечески не сделать. Врачи обещают, что скоро буду ходить, правда, на костылях, но и то радует.
   – Всё познаётся в сравнении, – заметил я.
   – Ты как поживаешь?
   – Теперь спокойно, – многозначительно ответил я, откупоривая вторую бутылку.
   – Рыжий не достаёт?
   – Нет. Отстал Рыжий.
   – Странно, – удивился Димон, – не похоже это на Рыжего. Хотя Пухлый мне то же самое говорит.
   – Кто говорит? – спросил я.
   – Пухлый.
   Я промолчал. Не сказал, что Чачелова убили, как не стал сообщать о своей новой работе на «Светлое братство». Боярскому эти новости ни к чему.
   – Ты давно Вову видел?
   – Позавчера заходил, – не моргнув глазом выдал Дима.
   У меня отвисла челюсть. Рерих же сказал, что он погиб. Но зачем ему врать?
   – Ну и как он? – я быстро справился с собой.
   – А чему ты так удивился? – глазок у мусора был цепкий.
   – Ничему. Просто давно не встречались.
   – Нормально, оглох только. Говорит, что мину взрывал, чуть не окочурился. Детство вспомнил, дурак. В кусты его забросило, фуражку свою потерял и оглушило сильно.
   «Знал бы ты, что это за мина была, – подумал я. – Бедняга Пухлый, надо будет к нему зайти. Впрочем, со взрывом поступок был при тех обстоятельствах исключительно мудрый.»
   – Ничего, – хлопнул я Димона по плечу, – мы ещё погуляем в Синяве. Нас, следопутов, просто так не перекокаешь!
   На том мы и расстались. От одного юного следопута я поехал к другому.
   Лжепредставители строительной фирмы «Санкт-Петербургская недвижимость» явились пред карие очи шукателей лучшей доли в прежнем составе. Хозяйка золотоносного участка даже как будто не удивилась, завидев нас снова, только приняла позу готовности к активной обороне, уткнув руки в боки.
   Состроив улыбку, в которую была вложена львиная доля дарованного природой обаяния, Володя Рерих завёл старую песню. Начал сразу о главном. Чувство вины за поруганный огород заставляло действовать решительно. Зачем попусту время терять – оно, как известно, деньги. Плясать лучше от печки.
   – Добрый день, Оксана Андреевна, – бодрым голосом приветствовал её Володя, – мы опять к вам.
   – Да я вижу, здравствуйте, – заметно польщённая тем, что такой представительный мужчина запомнил её имя-отчество, хозяйка приблизилась к калитке.
   – Вот, как мы в прошлый раз и договаривались, заехали узнать цену.
   – Ну, знаете… – замялась хозяйка. – Мы вообще-то не хотим продавать.
   – А собирались, – напомнил то чего не было Рерих.
   – Да нет же. Вы, верно, спутали.
   – Ничуточки, – осклабился Рерих. – Сколько вы хотели бы выручить за свой участок?
   – Я вообще-то не знаю. Надо с мужем посоветоваться, он решит. Но мы не продаём.
   – Давайте, поторгуемся, – дипломатично предложил Володя, доставая сигареты.
   Я скромненько стоял рядом. В прошлый визит Рерих представил меня исполнительным директором фирмы, а на такой должности подобало не высовываться, что меня вполне устраивало.
   Вступать в торг хозяйка желанием не горела. Сразу стала отнекиваться. Видно было, что более всего ей хочется отвязаться от прилипчивого просителя. Загадочный налёт на огород, совершённый неизвестными вандалами под покровом ночи, не делал её уступчивее. Даже не смотря на то, что называемая покупателем сумма неуклонно ползла вверх, хозяйка отказывалась наотрез. Огорчённый её дурным упрямством, Рерих занервничал.
   – Что вам здесь, мёдом намазано? – мысль о лежащем под грядками золоте изрядно прогревала ему кукушку.
   – Да, намазано, – подбоченилась владелица земли. – У нас туточки свои интересы!
   Торг перешёл в перепалку.
   – Сколько стоят ваши интересы? – слово это взвинтило Рериха. – Я их оплачу!
   – Да хучь всю меня золотом осыпь, земля непродажная!
   При упоминании о золоте у Володи едва не случилась истерика. Лицо его плаксиво перекосилось в беспомощной гримасе.
   – Пятнадцать тысяч, – прокричал он.
   Хохлушка перепугалась.
   – Двадцать. Двадцать пять. Тридцать. Что же вы со мной делаете, Оксана Андреевна! – завопил Рерих.
   Женщина заморгала.
   – Витя, ходи ж быстрее сюда!
   Тоскливо поджимая в ботинках пальцы от этой душераздирающей сцены, я покрылся потом.
   – Пятьдесят тысяч. ПЯТЬДЕСЯТ!
   На выброшенной вперёд руке с растопыренной пятернёй качался как бешеный маятник трезвонящий радиотелефон. Появившийся на зов Виктор застал жену втянувшей голову в плечи и коммерсанта, исступлённо скачущего перед ней. Последний производил впечатление психа.
   – Чё вы тут голосите? – поспешил на помощь хозяин.
   – Предлагаю ей хорошие деньги, а она не берёт, – пожаловался Володя, находящийся на грани нервного срыва. Сокровище, до которого было рукой подать, вопреки ожиданиям, доступнее не становилось. Это и бесило.
   – Вы насчёт дома? – спросил Виктор.
   – Его самого, – кивнул Рерих, хотя домом не интересовался. – Вы обещали подумать в прошлый раз.
   Женщина почувствовала поддержку и опять приняла бойцовский вид.
   – Мы посоветовались, – спокойно сообщил Виктор.
   Рерих заметно напрягся, весь превратившись в слух.
   – Решили не продавать.
   – Ну как же так! – Володя чуть не заплакал. – Я вам предлагаю солидные бабки. Вы слышали: пятьдесят тысяч долларов.
   Хозяин отрицательно покачал головой. Такой ответ подействовал на Рериха как красная тряпка на быка. Он принялся истошно вздувать цену, словно яростью можно было чего-то добиться.
   Горлом взять новороссийских мигрантов не удалось.
   – Не в деньгах дело, – пояснил хозяин, когда Володя выдохся и пожух. – Мы не хотим продавать дом, а то вообще всё потеряем. Времена щас жестокие, сами знаете. Денег можно в два счёта лишиться и головы впридачу. А это хоть хибарка, а всё ж своя. Да и куда мы из дома поедем?
   – Даю трёхкомнатную в центре и двадцать тысяч доплаты, – предложил Рерих.
   – Этот участок, кстати, не из дешёвых, – намекнул хозяин.
   – Коттедж в Озерках и тридцать тысяч! – выкрикнул Володя.
   – Да шо вы так в наш дом вцепились як клещ какой? – изумилась Оксана Андреевна.
   Провокационный вопрос напрочь свинтил Рериха с катушек. Едва не дошло до драки.
//-- * * * --//
   – Вот значит как! Пусть тогда ребята с ними разбираются.
   – Я не считаю это хорошей идеей, – благоразумно заметил я.
   Володя обиженно засопел и потёр ладонью глаза. Уже который раз я играл при нём роль няньки. Делом это было нелёгким. Коммерсант вёл себя будто капризный ребёнок, недосягаемость сокровища сводила его с ума. В машине Рерих заплакал, а по прибытии домой начал грозиться и строить далеко идущие планы с использованием меченосцев.
   – А я считаю, – со вкрадчивостью ползущей гадюки произнёс Володя. – Сотни домовладельцев бесследно исчезают в Петербурге каждый год, ну и что? Кто будет разыскивать заезжих арбайтеров? У них даже заявление в милицию подать некому – все родственники на Украине остались.
   – Что ты, Вова, ты что! – одна мысль о подобном исходе приводила меня в содрогание.
   – А что? – невинным тоном спросил Рерих.
   – Нас же видели соседи. Они номер машины запомнили. Ты совсем сбрендил?
   Володя только посмеялся.
   – Я так понимаю, за нами никто не приглядывал, – сказал он. – А сокровище мы выкопаем в тот же день. Пусть милиция ищет. Даже, допустим, найдут меня. Как докажут мою причастность к убийству? Да, приезжал я, не отрицаю, землю под застройку присматривал. Но и не более того. Я же на землю претендовать не стану.
   Звучало это резонно, но меня не устраивало.
   – А «братьям» ты это как объяснишь? – воззвал я к здравомыслию Рериха. – Что ты скажешь начальству, когда тебя попросят обосновать столь радикальный приказ? Волей-неволей, придётся рассказать о кладе.
   – Да, это верно, – пробормотал Володя.
   Он достал из хумидора сигару-дирижабль Остапа Прохоровича и выкурил её в затяг целиком.
   Я откупорил бутылку элитного коньяка «Лейра» и наполнил два хрустальных «тюльпана». Пока Володя дымил, я выхлестал халявного, а потому особенно вкусного напитка граммов сто пятьдесят. Мне было, откровенно говоря, страшно. Ситуация выходила из-под контроля и я начинал жалеть, что ввязался в скользкую затею с кладом. Она могла очень дорого обойтись.
   Мне было холодно и неуютно.
   Успокоив немного нервы, Рерих пришёл к выводу, что губить хохлов непродуктивно. Придётся делиться с «братством», а это накладно. «Братья» разделят по-братски, то есть загребут себе почти всё. Кроме того, станет ясно, что Рерих изначально замышлял присвоить сокровище, и лишь когда обнаружил, что одному такая операция не по силам, обратился за помощью к Обществу. Начальство не одобрит. Рерих раскрыл дорофеевский «Цветник» и долго вглядывался в схему, словно желая установить с хозяевами земельного надела медиумическую связь.
   – Ты – умный человек, Виктор тоже не дурак, – исподволь подсобил я Володе в разрешении острой проблемы, – а два здравомыслящих мужчины всегда сумеют договориться.
   – Ладно, – Рерих перевёл взгляд с чертежа усадьбы на меня. – Я так понимаю, всякое предприятие требует накладных расходов.
   Я смотрел ему в рот. Бог прорекал исход кладоискательской кампании.
   – То, что нельзя купить за деньги, – подытожил Рерих, – можно получить за большие деньги.
//-- * * * --//
   – В какой-то момент я даже чуть было не согласилась на пятьдесят тысяч долларов, – сказала Ксения.
   Мы с супругами сидели у корефана на кухне. Тёплая домашняя обстановка в кругу друзей казалась мне настоящим раем. На столе стояла початая бутылка водки и нехитрая закуска: малосольные огурчики и картошечка с собственного огорода.
   – А я на коттедж в Озерках чуть было не купился, – признался Слава, – уж больно заманчиво звучало.
   – Вряд ли мы остались в проигрыше, – лениво заключил я. Сумма, полученная Ксенией за свою дачу, была поистине астрономической. Рерих, наверное, разорился. – Игра стоила свеч. За этот нехитрый спектакль у нас была высшая актёрская ставка. Больше платят только в Голливуде и то далеко не всем.
   – Милый, я так тебя люблю, – чмокнула меня в ухо пьяная Маринка. Бутылка на столе была далеко не первая.
   Кроме того, от меня исходил стойкий запах денег.
   – Не знаю как тебе, а мне пришлось потрудиться. Даже харьковский акцент вспомнила. Правда, неплохо получилось? – с гордостью спросила Ксения.
   – Нормально получилось, – криво осклабился золотой пастью Слава. Перекрашенный под брюнета он действительно стал похож на хохла, только произношение никуда не годилось. Впрочем, прокатило и ладно. – Главное, что буржуй твой фашистов на нас не натравил. А то я уж не знал, что и делать, когда у него крыша потекла.
   – Нет, опасности не было, – поспешил успокоить я, хотя на самом деле было наоборот. – Рерих – человек предсказуемый, я его всё-таки с детства знаю.
   – Нехорошо старых друзей обижать, – ляпнула нетрезвая супруга.
   – Когда «старые друзья» идут против меня войной и натравливают других «старых друзей» на меня и моих старых друзей, они перестают быть друзьями. Надеюсь, я не глубоко развил свою мысль?
   Окружающие тяжело ворочали извилинами. Чтобы мозги не скрипели, я обильно смазал их водкой.
   – Главное, что справедливость восстановлена, – промолвила Ксения, грациозно поднося к губам рюмку. – Урожай только жаль: картошку, огурчики. Помидоры какие в парнике вымахали…
   – Пусть эти плоды пожинает Рерих, он их заслужил, – я не мог простить «Светлому братству» Синяву. – Гран-при за раскопки его ждёт в недрах картофельной гряды. Надо же было тебе, Ксюша, избавиться от старого холодильника.
   – Это точно, – согласилась хором тёплая компания. – Надо обновляться!
   – Конечно, – улыбнулся я. – Так и будем жить.

Юрий Гаврюченков Доспехи нацистов

Часть 1 Артефакт протонации

1

2

3

4

5

6

Часть 2 Загадочное наследие

7

8

9

Часть 3 Война и немцы

10

11

12

13

Часть 4 Славянская сеча

14

15

16

17

18

Юрий Гаврюченков
Доспехи нацистов

Часть 1
Артефакт протонации

Часть 2
Загадочное наследие

Часть 3
Война и немцы

Часть 4
Славянская сеча