-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Светлана До
|
| Постигая Вечность
-------
Светлана До
Постигая Вечность
О такой любви нужно мечтать,
К такой дружбе сто́ит стремиться,
До такого призвания до́лжно дойти.
«Зачем сожалеть о том, чего не сделала? Лучше сделай – и сожалей!» [1 - Афоризм Гудмунда Хернеса.], – напутствовала я себя всякий раз, приступая к реализации очередной затеи. Хотя напутствие это было лишь ритуалом – я никогда и ни о чем не жалею «после», ведь всегда и все продумываю «до». И если некоторые свои замечательные идеи так и не претворила в жизнь, то не потому, что, подобно буриданову ослу, потоптавшись между «да» и «нет», не решалась на выбор. А потому, что, взвесив все «за» и «против», понимала – лучше мне не ходить в «ту сторону». Если же бралась за дело – оно неизменно венчалось успехом.
Вот и на этот раз процесс подготовки к открытию свадебного салона – моего последнего проекта – катился как по маслу к завершению. И результатом я могла более чем гордиться: взятое в аренду помещение, напоминавшее вначале бетонный бункер после длительных бомбардировок, за четыре месяца ремонтных работ преобразилось в уютное и элегантное. А реестр моих навыков и умений весьма пополнился. Теперь я могла аттестовать себя еще и как отличный дизайнер – все пространственные и цветовые решения были придуманы и разработаны мною без привлечения специалистов; отличный инвестор – впечатление, производимое роскошным ремонтом и интерьером, весьма превосходило вложенные в это средства.
Все было готово к открытию – расставлены манекены с платьями на любой вкус и достаток, развешаны «хитрые» зеркала, удлиняющие силуэт; на стеклянных полках с подсветкой разложены изыс-канные свадебные аксессуары. Но на самом финале процесс забуксовал – никак не получалось сочинить рекламный слоган к названию салона. То, что называться он будет «Комильфо», было решено в момент зарождения идеи об его открытии. В это слово я влюбилась с первого взгляда, увидев в какой-то статье. И вторично – в его звучание: «Ко-миль-фо»… Будто хрустальные обертоны челесты погружало и меня в ностальгическое умиление, вызывая в воображении милые сюжеты рождественских открыток. Из словаря я выяснила, что означает оно не совсем то, что мне представлялось, но тем не менее прочно внедрила в свой лексикон. С тех пор оно одно заменяет мне пространные пояснения моего основного принципа жизнедеятельности – «Если взялась за дело – делай, как положено, в полную меру своих сил и возможностей, короче – комильфо». Или не делай вовсе. Потому что все, что не комильфо, – это кое-как. Конечно, я расширила значение и сферы применения этого слова, но, полагаю, сути не исказила. Постепенно им вооружились мои друзья, знакомые, знакомые знакомых. Радиус пользователей расширялся и расширяется по сей день. И теперь, услышав из уст незнакомца «комильфо» в моей интерпретации, сразу понимаю: «наш человек».
И только мой муж, скептически относящийся к употреблению «вычурных словечек», стойко держал оборону долгие годы.
– Есть более подходящие определения твоего кредо, – время от времени пытался он «вразумлять» меня, предлагая альтернативные варианты.
– Какие же?
– Перфекционизм, например.
– Хорошее слово, но скомпрометированное. Час-то перфекционистами называют себя те, кто хочет всех и во всем переплюнуть, то есть завистники. Ведь для того, чтобы кого-либо в чем-то превзойти, надо как минимум обладать таким же уровнем способностей и возможностей, – неизменно пари-ровала я.
– А ты и прочие «адепты комильфо»…
– А мы опираемся только на собственный потенциал и стремимся как можно полнее раскрыть его, – заканчивала я наши непродолжительные дебаты этим жизнеутверждающим лозунгом.
Но и этот «бастион» однажды пал. Как-то, заказывая в ресторане банкет по случаю десятилетия нашей совместной жизни, муж долго и дотошно обсуждал с менеджером меню и детали сервировки: тот терпеливо кивал в ответ, я нетерпеливо переминалась с ноги на ногу рядом. Наконец, раздражившись на собственное занудство, муж резко заключил:
– Короче, чтобы все было комильфо.
И тут же взглянул на меня, но застал на лице безмятежную улыбку, скрывающую внутреннюю, торжествующую: «Ага! Вот ты и попался. Ну, не хмурься – я же ничего не заметила».
Так вот, к этому замечательному слову я никак не могла придумать краткую, запоминающуюся дефиницию. Много дней терзала я свой мозг – безрезультатно. Все, что приходило мне в голову, напоминало тяжеловесное энциклопедическое пояснение. Наконец, когда при очередной попытке прикоснуться к этой теме мои измученные извилины огрызнулись головной болью, я решила оставить их в покое: «Все. Отпускаю». Купила веселенький зеленый воздушный шарик и выдула в него запрос: «Лети!» Я разжала пальцы. Шарик, резко стартанув, сбавил обороты и плавно понесся ввысь.
А я полностью переключилась на последние приготовления к открытию салона и через несколько дней получила ответ. Я на своей машине направлялась в загородный дом. Стояла чудесная странная погода – сияло солнце и накрапывал дождик, будто шутливо соревнуясь, кто кого? Прямая и ровная, как взлетная полоса, дорога, уходящая далеко за горизонт, четко надвое делила потрясающей красоты и масштаба пейзаж, расстилающийся передо мной: бесконечные зеленеющие луга, островки горделиво, особняком стоящих деревьев и пышных кустарников. Облака, словно взбитые в крепкую пену белки, медленно плыли в бездонном небесном океане, меняя конфигурацию, представляясь то щенком, то головой Мефистофеля, то тонким девичьим профилем. Я плелась с черепашьей скоростью, любуясь этим шедевром гениального ландшафтного Дизайнера, подпевая вторым голосом приятную песенку, доносившуюся из приемника. Все это зримое, слышимое, ощущаемое сливалось в такое мощное «тутти» [2 - Итальянское слово «tutti» означает «все». Звучание всего оркестра, создающее впечатление торжественности и мощи.] с моим мажорным настроением, что я невольно воскликнула: «Какая благодать!» И вдруг все смолкло, будто внезапно отключили звук. И в наступившей тишине отчетливо прозвучало: «Как описать совершенство? Просто произнесите: «Комильфо!» Осторожно, опасаясь спугнуть впорхнувшую подсказку, припарковалась на обочине, достала ручку, блокнот, записала текст и уже затем, расслабившись, прочитала вслух. Да, это было именно то, над чем долго и безуспешно корпело мое подсознание, – короткий, запоминающийся слоган, выражающий самую суть идеи. Я захлопала в ладоши: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Вышла из машины, скинув туфли, зашла в поле. Высокая, влажная трава приятно холодила ноги и, потревоженная, испустила терпкий аромат. Я протяжно вдохнула, закинув голову лицом к солнцу, и капельки дождя деликатным деташе [3 - Деташе – музыкальный прием извлечения каждого звука отдельно на струнных инструментах плавным движением смычка.] застучали по нему. «Спасибо. Спасибо Тебе за подсказку. За энтузиазм в начале и терпение в конце. Спасибо Тебе за все, Великий Затейник!»
Как-то я зашла в монастырь, ставила свечки, бормоча импровизированную молитву собственного сочинения. Монашка, услышав, как я к Нему обращаюсь, нахмурилась и, вздернув указательный палец, сурово произнесла:
– Он – обидится.
– Он – не обидится, – точь-в-точь повторив ее жест и интонацию, ответила я.
Может Он вовсе и не он, а она, или оно, или андрогин? Но в нашем патрицентрическом мире все великое и значимое – мужского рода. И я без феминистского раздражения принимаю это: «Он – так он». А поскольку Сам Лично Он никому не представлялся, называю его по своему разумению, и оно таково, что только Великий Затейник мог придумать и воплотить такой Грандиозный Ребус. Знаю, что Он мне симпатизирует, хотя я часто спорю с Ним, а порой допускаю дерзость не соглашаться, но стараюсь не досаждать частыми просьбами, а на благодарности не скуплюсь.
Я поменяла маршрут – направилась обратно в город, в типографию. Эскизы баннеров, визиток, рекламных брошюрок давно были готовы. Осталось лишь впечатать текст в оставленные пустоты. «Ну что же, Летик, поздравляю! Ты успешно завершила предыдущую главу своей жизни и готова к открытию новой, под названием «Виолетта – хозяйка свадебного салона». В добрый путь!» Все-таки это претенциозное имя очень подходит для заглавий. А когда-то оно было источником страданий для меня. И все из-за этого гения Верди… Однажды в юности моя сентиментальная мамочка случайно услышала арию Виолетты в божественном исполнении Марии Каллас и была так потрясена, что равнодушная прежде к классической музыке, стала заядлой меломанкой. Впервые отправилась в оперный театр (который регулярно посещает поныне) и, прослушав «Травиату», навсегла пленилась образом главной героини. Как-то на очередном спектакле, заливаясь горючими слезами над перипетиями судьбы несчастной куртизанки, она решила, что обязательно родит девочку и назовет ее Виолетта. Если бы тогда были известны столь популярные ныне теории о влиянии имени на судьбу, она бы так не рисковала. Но мой случай опроверг спорный тезис: «Как корабль назовешь, так он и поплывет». Корабль был назван «Виолетта», но поплыл иным курсом. Я росла крепкой, здоровой физически и психически, независимой и дерзкой. И сохранила эти качества, дожив до… до… дожив до сих пор. Никто, кроме мужа, не называет меня полным именем: мамочка – Велой, остальные – Летой. В детстве я воспринимала свое имя как звук, на который откликалась. Но в школе… Среди привычных на слуху имен оно звучало как пук в тишине, причиняя мне почти физическую боль. Я стеснялась, ненавидела его и мечтала поскорее вырасти, чтобы поменять. Но к тому времени, когда могла это сделать, привыкла к нему и уже сформировала свою парадигму, одним из пунктов которой был: «Не имя красит человека, а человек – имя». А окончательно помирил нас с именем мой любимый Шекспир. «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет…» – как всегда гениально заметил он. Вскоре я обнаружила даже преимущества в его неизбитости – упоминали Виолетту, и было ясно без уточнений, о ком идет речь. И наконец, только главная героиня, никак не второстепенный персонаж, может носить такое имя. Итак, точка поставлена. Осталось поставить мой любимый знак – восклицательный! И им станет презентация салона – самое предпочитаемое мной сочетание приятного с полезным. От идеи устроить фуршет в помещении, среди белоснежных платьев, сразу отказалась. Альтернативный вариант – на газоне перед входом – рискованно. Весна в этом году очень капризная – то плачет, то смеется. «Но, Виолетта, имея Такого Покровителя, сомневаться?» И Он вновь явил свою благосклонность. В день презентации я проснулась, как обычно, рано и, не успев открыть глаза, уже знала – день предстоит чудесный. Разлепив одно веко, сделала контрольный взгляд в окно – так и есть! Ясное небо, подсвеченное лучами восходящего солнца, тысячами лазоревых лоскутков проглядывало сквозь ажур листвы густой кроны дерева за окном. Новорожденное утро… мое любимое время суток. Эти минуты, когда тишина еще не тронута звуками пробуждающегося города и утренней возней домашних, сакральны для меня. Я вслушиваюсь в эту тишину, и чем тоньше прислушиваюсь, тем глубже погружаюсь. Она, как черная дыра, затягивает, затягивает меня, и, провалившись в ее воронку, я попадаю в пространство, заполненное тайнами мироздания, жизни и смерти, и начинаю путешествие по его просторам. Задаю вопросы – придумываю ответы, один фантастичнее другого, влекущие новые вопросы. Блуждание в этих загадочных лабиринтах доставляет мне неизъяснимое удовольствие, к тому же имеет практическую пользу – как камертон, настраивая меня на объективное восприятие и адекватную оценку существующей действительности. С такой глубины все происходящие в ней события, и радостные, и печальные, утрачивают мнимую значимость, представая в истинной относительности. Но в это утро мысли о предстоящем мероприятии создавали в голове турбулентность, мешая сосредоточиться – «погружение» пришлось отложить. С утра, как все жаворонки, я очень активна. До обеда обзвонила тех, кого не успела, сходила в парикмахерскую, забрала платье из ателье. Как всегда, дома смыла залакированное нагромождение на голове, ушила платье на полразмера. Управившись со всеми приготовлениями, подошла к зеркалу и залюбовалась: «Хороша! Природа постаралась на славу!» Фиалковые глаза кажутся еще фиалковее в обрамлении пушистых ресниц. Перламутровая кожа сияет на фоне блестящих цвета воронова крыла волос, просто и изысканно уложенных мною (напрасно потратила время и деньги в парикмахерской). Маленькое черное платье, зауженное в талии (надо менять портниху), подчеркивает идеальный силуэт «песочные часы». «И все это сделали вот эти золотые ручки», – похвалила я себя вслух, поочередно целуя правую, затем левую руку, а подняв глаза, увидела в зеркале отражение – «семейный портрет в интерьере». За мной, подпирая дверной проем с двух сторон, как атлант и кариатида, стояли муж и дочь. Муж, сложив руки на груди, скептически поджав губы. Дочь, глядя с наигранным сочувствием, как на душевнобольную, крутила пальцем у виска. Застигнутая врасплох, ничуть не смутившись, она без паузы поменяла жест, будто поправляя выпавшую прядь. Я развернулась, выпрыснула в воздух духи и сквозь пахучее облако направилась к ним.
– Прежде чем поправлять волосы, – обратилась я к дочери, – надо их сначала распустить. А они у тебя, бедные, так прилизаны, что боятся шелохнуться.
– Что у тебя с ресницами? – подозрительно вглядываясь, спросила она.
– Нарастила.
– Тебе все мало! – бросила дочь с раздраже-нием.
– А тебе всего хватает, – улыбнулась я и обратилась к мужу: – Подглядываете за мной?
– Мы не подглядывали. Ты была так увлечена общением с собой, что не заметила нашего появления, – иронично ответил он.
– Могли бы как-то обозначиться. Покашлять, например.
– Зачем? Это было интересно. И после того, как я застал тебя разговаривающей со стиральной машиной, общение с собой кажется мне нормой, – продолжал ерничать муж.
– Ты еще не был свидетелем моего общения с утюгом, холодильником…
– Вот как?
– Я знаю, ты считаешь это странным.
– Не я один, – подтвердил он.
– А тебе и всем, кто так считает, не кажется странным, что за то время, что они несколько раз ремонтировали и меняли бытовую технику, моя служит мне безотказно долгие годы? И вам, кстати, тоже, – поочередно посмотрела я на мужа и дочь.
– Ты считаешь, это потому, что ты с ней разговариваешь? – насмешливо спросил он.
– Потому, что я забочусь о ней и благодарю за помощь.
– Но это же техника! Она не живая! – воскликнул муж.
– Живая, раз выполняет такую сложную работу, – невозмутимо продолжала я. – Живая своей жизнью, другой, чем наша.
– Если бы ты разбиралась в законах физики, не говорила бы такую чушь. – И муж менторским тоном начал: – Все электроприборы работают от сети. Вставляешь штекер в розетку, начинает поступать ток… – А я смотрела на него и думала: «Сколько лишних слов. Мне это совсем неинтересно. И как неприятно он раздувает ноздри…»
– Напрасно ты это говоришь, папочка, – прервала его дочь. – У нее в одно ухо влетает, в другое вылетает.
– Ничего из меня не вылетает, – возразила я. «Потому что ничего не влетает», – закончила про себя. – Понятно, техника работает потому, что я ее включаю. А нас кто включил? Мы от чего работаем?
– Человеческий организм – результат длительной эволюции… – продолжил муж.
– А вся вселенная, кто ее включил? – нетерпеливо перебила я.
– Вселенная – это результат «большого взрыва».
Он был атеистом и категорически отвергал теорию божественного происхождения жизни.
– Ты уверен, что этот взрыв был?
– Ученые почти доказали это.
– Допустим, он был. Но кто-то же его устроил.
– ?!
Опять последнее слово осталось за мной. Ответь же что-нибудь и забери себе первенство. Молчит.
– Ну, пока, – прошла я между ними, помахав ручкой и оставляя за собой шлейф благоухания. – Встретимся на презентации.
У подъезда стояла «Черри» – моя машина. Чистая, вымытая, она отливала своими крутыми лаковыми боками и действительно напоминала тугую спелую черешню. Я нажала кнопку – «Черри» откликнулась радостным возгласом. Ну как же не живая? Еще какая живая! «Привет, ласточка. Ты сегодня бесподобна. Ну, поехали». По дороге завернула в цветочный магазин. И о чудо! Везде стояли фрезии – мои любимые цветы. Желтые, сиреневые, темно-розовые, комбинированные – дивной красоты и дивного аромата. Они цветут очень короткое время – около двух недель. И надо же – такое совпадение. Догадываюсь, Кем оно устроено. Спасибо! Спасибо!! Спасибо!!! Я скупила все. Заполнила багажник, заднее сиденье. И в этой благоухающей клумбе на колесах отправилась «открывать бал». «Все-таки у фрезий волшебный запах», – думала я по дороге, погружаясь в отрешенность и мечтательность ни о чем. На меня также действует запах высушенного на морозе белья. Если я когда-нибудь решу выпускать духи, то в основу положу два этих аромата. И назову их… «МорФрез»… Нет, звучит грубовато, лучше «ФреМор». «Виолетта, о чем ты думаешь, не отвлекайся!» – одернула себя. К тому же уже подъехала к салону. Представшая взору панорама впечатляла: на газонной площадке перед входом расставлены столы с напитками и закусками. Два молодых официанта ловко сновали между ними, расставляя посуду. Красочными деталями выделялись вазы, заполненные свежими фруктами. Входные двери украшены красиво повязанным бантом с ниспадающими фалдами. Одна из моих помощниц, молоденькая девушка, взяла фрезии, расставила в имеющиеся емкости, оставшиеся красиво разложила. Этот декор из живых цветов придавал антуражу очень жизнерадостный колорит. Все было готово к приему гостей, и они постепенно начали съезжаться. Одними из первых подъехали муж с дочерью. Он вышел из машины, подал ей руку – галантен. Я оценивающе разглядывала его со стороны – очень импозантный мужчина. Высокий, подтянутый. Одет с иголочки – дорогой костюм сидит как влитой, туфли будто только что из магазина. Ни один волосок не нарушает заданного направления. «Рядом с ним не стыдно показаться», – говорят обы-чно про таких. Марэнгл – нарекли его родители. В юности – ярые апологеты коммунизма, они из первых слогов фамилий его идейных вождей: Маркс – Энгельс – Ленин – ничтоже сумняшеся, составили своему единственному чаду это имя. Но никакое другое имя не отражало бы так точно основное качество его характера – педантизм. И эта же странность имени когда-то повлияла на мое решение выйти за него замуж. «Не может муж Виолетты носить расхожее имя», – подумала я тогда, принимая его предложение. Только первые дни нашего знакомства я обращалась к нему Марэнгл, и каждый раз при этом у меня возникало желание подтянуться и отдать честь, а вскоре перешла на ласковое Маруля и называю так до сих пор.
Дочь рядом с ним выглядит бедной родственницей. Не перестаю удивляться, как такое совершенно не похожее на меня существо зародилось и вызрело во мне. И характером, и внешностью она была точной копией отца. Но та лапидарность черт, придающая его лицу мужественность, ее делала мужеподобным. Фигура была ее козырем – не прошли даром семь лет занятий бальными танцами – крупный отцовский остов был окутан совершенным рельефом упругого мышечного корсета. А какая осанка! А ноги! Бесподобные, длинные с идеально очерченными икрами – такие надо открывать по самые корни. Но этим козырем она никогда не крыла: как всегда, где не надо – открыла, где надо – закрыла. Нацепила длинную трикотажную юбку, зализала волосы в крысиный хвостик. Блеклое, не тронутое косметикой лицо. «Ну, могла бы хоть чуть подкраситься», – вертелось у меня на языке, но я вовремя его прикусила. Все мои советы натыкались на ее упрямое нежелание им следовать, все мои замечания игнорировались. Маруля обожал ее безгранично и поддерживал во всем, считая, что его красавице-дочери не нужен макияж. Я дар речи теряла от такой необъективности. Говорят, материнская любовь слепа, в нашей семье слепой была его, отцовская. Моя же – очень даже зрячей. Однажды, уступив моим настояниям, дочь все же подкрасилась, но, сделав это нарочито вульгарно, стала похожей на трансвестита.
– Какой ужас! – невольно вырвалось у меня.
– Это ты, ты виновата! – в истерике закричала она. – Если бы ты хоть немного любила отца, я бы не родилась такой уродиной. – Наверное, услышала где-то еще один спорный тезис – «дети похожи на того из родителей, кто больше любит». Но после той сцены я от нее отстала.
– Добрый вечер, – приветствовала я их. – Маруля, ты супер, впрочем, как всегда. И ты, Розик, тоже… как всегда…
– Зачем столько цветов? Не поймешь – это кладбище или цветочный магазин, – съязвила дочь.
– Не надо понимать. Загляни в приглашение – там все написано.
Розой назвала я ее по просьбе любимой свекрови, которой никогда ни в чем не могла отказать. И это – еще одно опровержение теории о влиянии имени на судьбу и характер. Какая же она роза! От розы в ней только шипы. В это время из подъехавшей машины вышел Ромчик и гарцующей походкой направился к нам. «Молодец, не опоздал!»
– Встречай своего любимого дружка, – презрительно бросил Маруля на ходу, увлекая дочь в сторону салона.
– Привет, королева! Ты – сногсшибательна! – восторженно оглядев меня, воскликнул Ромчик.
– А ты – нет. Я же просила тебя одеться скромнее.
– По-твоему, то, что на мне, не скромно? – искренне удивился он, округлив глаза. – Вспомни мой гардероб.
Я вспомнила: перед глазами поплыли вешалки с канареечными пиджаками, ярко-розовыми джинсами, рубашками ядовитых тропических расцветок.
– Пожалуй, ты прав. Но не забывай – ты здесь на работе. Пара бокалов шампанского – и все!
– Могла бы не говорить. Я вижу, какая публика собралась, – обиженно произнес Ромчик.
– И еще. На фотографиях сделай меня на пять лет моложе и на пять килограммов худее.
– Сделаю на десять. За пять ты почти не изменилась.
Ромчик – мой друг и лучший фотограф модного глянцевого журнала – принадлежит к представителям нетрадиционной сексуальной ориентации. Обнаружение сего факта много лет назад повергло меня в сильнейший шок. Во времена моей юности общество не было столь информировано и толерантно – большинство даже не подозревали о существовании мужчин такой категории. И я в том числе. Мы подружились еще в старших классах. Ромчик был поверенным во всех моих тайнах и самым пристрастным критиком моих кавалеров. Мы, как подружки, болтали на любые темы, часами обсуждали понравившуюся книгу или фильм. Окружающие недоумевали, видя наши платонические отношения. Для меня же, на фоне назойливых ухажеров, они были отдушиной. Однако «все тайное становится явным». И просветил меня мой тогда еще жених Марэнгл. Чтобы предотвратить возможные препятствия нашему с Ромчиком общению после свадьбы, я предупредила:
– Ромчик – мой друг, не ревнуй меня к нему.
– Я и не ревную. Он же голубой.
– Какой? – не поняла я.
– Голубой.
И Маруля в общих чертах разъяснил мне специфику однополых взаимоотношений. А в моем вооб-ражении возникали картинки – одна непристойнее другой.
– Мой Ромчик – такой?
Несколько дней я избегала общения с ним. Потом решила – хватит прятаться и без обиняков спро-сила:
– Это правда, что ты голубой?
Молчание. А я так надеялась на «нет».
– Значит, правда. Не звони мне больше. Никогда!
Предсвадебная суета захватила меня целиком, я не вспоминала Ромчика. Прошел месяц. Раздался звонок.
– …Лету-у-усь?
– Ромчик! – обрадованно воскликнула я, от неожиданности не успев взять себя в руки.
– Слава богу, не бросила трубку, – выдох-нул он.
– Как поживаешь? – «К черту сдержанность, я так по нему соскучилась!»
– Без тебя – плохо. Ты на меня еще злишься?
– Немного. – «Да я совсем не злюсь».
– За что?
– Ты обманывал меня… – «Какая чушь!»
– Ты же не спрашивала. Ну, не злись на меня, пожалуйста.
– Так. Хватит болтать. У меня через неделю свадьба, ужасно хочу тебя видеть!
– А я еще ужаснее!
Через час мы встретились. Сцена нашего примирения была похожа на встречу двух возлюбленных после долгой разлуки. Я рассказала Ромчику обо всех последних событиях в моей жизни. Он поведал мне историю своего «грехопадения», случившегося в армии. Я предлагала разыскать его растлителя и кастрировать. Несправедливость всегда вызывала во мне воинственный настрой, и, принимая боевую стойку, я была готова сразиться против нее с любым противником. Полдня мы провели вместе; и нарыдались, и нахохотались.
– Все-таки недаром я невзлюбил твоего Минотавра с первого взгляда.
– При чем здесь он? Шила в мешке не утаишь.
Ромчик до сих пор зол на Марулю за разоблачение, и неприязнь между ними только возрастает.
…Немного опоздав, подъехала Бела с мужем. Идут под ручку, воркуют о чем-то, улыбаются – семейная идиллия. Как будто не она примчалась ко мне несколько дней назад зареванная – узнала об очередной любовнице мужа.
– Все. Не могу больше. Развожусь! – решительно заявила тогда с порога Белка.
– Ты уже подобрала адекватную замену?
– Нет, конечно.
– Тогда твое решение опрометчиво.
– Но я хочу, чтобы ему было плохо! – капризно топнула она ножкой.
– Будет ли ему плохо после развода – еще вопрос, и если да – станет ли тебе от этого хорошо? – попыталась я охладить ее запальчивый настрой. – Определись, что ты хочешь: чтобы тебе было хорошо или ему плохо?
– А это нельзя совместить?
– Вряд ли.
– Что же делать? – Пыл ее несколько поугас.
– Оставь все как есть. Ты – его законная жена, везде и всюду рядом с ним. А все эти одноразовые подружки обитают в подполье.
– Но все вокруг знают и сочувствуют мне, – обиженно произнесла Белка.
– Пошли их к черту с их фальшивым сочувствием. И чтобы не наломать дров, представь себе не только начало истории под названием «Мой развод», но и ее конец.
– Как это? – встрепенулась она.
– Вначале – ты победительница! Гордая, не простившая измен мужа женщина. И что ты приоб-рела? Записывай! – Бела послушно взяла ручку и листок. – Одобрение лжесочувствующих. И все! Очень скоро ты обнаружишь, что не можешь позволить себе почти ничего из того, к чему привыкла – беспечную жизнь, комфорт, дорогую одежду, путешествия. Зарплаты хватит лишь на то, чтобы заправлять твою шикарную машину. А конец будет таким: лишившись привычных благ, горько сожалея и кусая локти, ты будешь мечтать вернуться к мужу на прежнее место, которое ты так легкомысленно освободила и которое, скорее всего, будет уже занято. Возможно, одной из «сочувствовавших». И твой триумф вначале окажется пирровой победой в конце.
Бела старательно записывала.
– Ну что ж, придется и дальше терпеть, – обреченно вздохнула она.
– Не терпеть, а занять позицию страуса и не обнаруживать свою осведомленность. Понять и принять непреложную истину: верный муж – мифический образ. Не потому, что мужчины мерзавцы. А потому, что, как все самцы, полигамны. Вспомни, у нас в загородном доме – один петух на десять куриц. В прайде – на одного льва несколько львиц. Они еще и пропитание добывают. А царь зверей только и делает, что зачинает и ест. Так что продолжай с удовольствием пользоваться теми благами, источником которых является твой муж. Записала?
Бела грустно кивнула.
– Перед сном прочитай.
– А как же любовь? – печально вопросила она.
– А любовь будешь утолять из другого источ-ника.
– Какого? И где его взять?
– Он сам забьет в нужном месте, в нужное время, – заверила я ее, совсем в этом неуверенная.
…И вот сейчас передо мной – образец семейного счастья и благополучия. Ни следа недавней бури.
– Виолетта, поздравляю, – поцеловал мне руку изменщик.
– Спасибо, что пришли – проходите в салон, угощайтесь, – любезно предложила я.
– Летуся, так красиво! – защебетала Бела. – Столько цветов, как в эдемском саду! – И, наклонившись к уху, быстро прошептала: «Спасибо, что вправила мозги. У меня потрясающая новость, на днях заеду, расскажу».
Они направились в сторону салона. Я смотрела им вслед: он маленький, плюгавенький. Сморчок. Но гонору, так же как и денег, хоть отбавляй. И Бела – хорошенькая, с точеной фигуркой – статуэтка. Действительно, похожа на белку – стремительная, порывистая. Вот уж кому подходит ее имя. И умница, и остроумная – никогда не лезет за словом в карман. Меня это восхищает. А я лезу и не всегда нахожу. Или нахожу уже вдогонку.
По пути их перехватил Ромчик, сделал несколько снимков. Он, как диковинная райская птица, порхал среди гостей. Почти все приглашенные собрались: небольшими группами заходили в салон, осматривали внутреннее убранство. Реакция у всех была одинаковой. «Великолепно!», «Потрясающе!», «Какой вкус!» – восхищенно цокали они. Шампанское лилось рекой, и чинная, благородная публика постепенно раскрепощалась. Танцы становились все зажигательнее, движения танцующих – чувственнее. «Вечеринка удалась, – с удовлетворением констатировала я. – Пора закругляться. Еще полчаса, и начнется банальная попойка».
Как всегда под занавес, появилась Рита. Ритэнута [4 - Ритэнуто – сдержанно, замедляя темп (муз.).] – называла я ее – томная, медлительная… Она всюду опаздывала, нет, не опаздывала, а просто приходила в другое время. Ее крупная голова в копне буйных рыжих волос венчала массивное тело, своими контурами, вернее их отсутствием, напоминающее барабан. И этот ее силуэт возникает передо мной как перст назидательный всякий раз, когда рука тянется за очередным куском торта.
Я сама когда-то была изящной «скрипкой», а сейчас больше напоминаю… нет, не контрабас, пока еще виолончель.
«Ну и раскрасилась… и за себя и за Розу, а ведь я просила…» Чрезмерный, неряшливый макияж создавал у окружающих ложное представление о ней, как о вульгарной, безвкусной особе. На самом деле Ритэнута была тонким, разносторонне одаренным человеком. Блистательная рассказчица, она сыпала анекдотами, как из рога изобилия. Как она их все помнила? Я, пытаясь запомнить, придумывала всевозможные способы, но уже через час забывала и способы, и анекдоты. А те, которые помнила, в моем исполнении после Ритэнуты звучали бледной копией. Она обладала красивым, от природы поставленным голосом. Но, воспитанная родителями, для которых «певичка – не профессия для девушки из приличной семьи», слишком поздно вышла из-под их опеки, начав делать карьеру в том возрасте, когда другие заканчивают. Свой нерастраченный талант реализовывала на редких вечеринках и банкетах, но еле сводила концы с концами. Подрабатывала в музыкальной школе – работу эту ненавидела. Я не раз предлагала ей варианты в своих проектах – она их отвергала, считая ниже своего достоинства. Единственное место, которое считала по себе, было уже занято мною. Ритэнута все время ждала подношений от судьбы на блюдечке с голубой каемочкой. Свои личные и материальные проблемы считала незаслуженным оскорблением, испытывая раздражение против тех, у кого их было меньше, в том числе и против меня. «Ты гедонист, – часто повторяла она. – Берешь от жизни все. Я так не умею». «Беру, но ни у кого не отбираю. Да и все ли беру?» – отвечала я всегда про себя, стараясь не злить ее возражениями, так же как и демонстрацией своего благополучия. И все равно злила. Ритэнута спела несколько песен, как всегда, с большим чувством. И на этой проникновенной ноте, поблагодарив присутствующих, я завершила презентацию. Подскочил возмущенный Ромчик.
– Почему так рано? – зашипел он мне в ухо. – Все только начали заводиться.
– Именно поэтому. Еще немного, и они начнут исполнять канкан, Ритэнута – танец живота, а ты – стриптиз. Цель этой вечеринки – реклама. Она достигнута. А для того чтоб повеселиться, устроим другую, что нам стоит?
– Обещаешь?
– Клянусь! Первое же заказанное платье обмоем.
«Окончен бал, погасли свечи…» Домой я вернулась за полночь – пока все убрали, закрыли. Маруля не спал, ждал меня.
– Поздравляю. Достойный уровень. Надеюсь, это твоя последняя попытка самореализации?
– Маруля, у меня вся жизнь впереди, и последняя попытка может быть только в последний ее день.
Брови мужа поползли вверх…
– Если я правильно понял…
– Ты правильно понял! Я могу разочароваться и все начать сначала.
– Все-таки ты… удивительно непоследова-тельна.
– Совсем наоборот – очень последовательна. Я последовательно ищу себя.
– А по-моему, ты просто с жиру бесишься, – нахмурился Маруля.
– У меня всего несколько лишних кило – их недостаточно для этого.
– Не смешно. И чем же ты собираешься заняться в следующий раз?
– Я еще не думала. Хотя, – продолжая дразнить его, – скорее всего, устроюсь ведущей ночного эротического канала. «Позвони, и ты получишь незабываемые впечатления», – произнесла я глухим голосом, опустив тембр на низкие частоты, и тут же спохватилась… Но было поздно.
– Какая же ты порочная! – произнес Маруля с осуждением в голосе и вожделением во взгляде. Я знала, что последует за этой репликой, но оборону держать не стала. Разомлевшая от выпитого шампанского, успешного завершения проделанной работы, я позволила ему терзать себя. В нашем семейном меню такое блюдо, как «секс», отсутствовало больше года, и я успела подзабыть, каким экзекуциям подвергнусь.
Как только вулкан потух и засопел, я тихонечко, опасаясь повторного пробуждения, пробралась в свою комнату, осторожно прикрыв дверь. Плюхнулась на свою огромную, квадратную кровать, распластавшись в позе витрувианского человека. «Какое счастье! Блаженство! Никто не хрюкает под носом, не сопит в ухо, не закидывает тяжеленную во сне ногу». Это право – иметь отдельную спальню, я отстояла с третьей попытки. Первый мой аргумент – «Количество комнат позволяет не толкаться на одной кровати» – Маруля проигнорировал. На второй – «Что теперь я просыпаюсь не такой, какой ложусь, и для сохранения овала подвязываю на ночь лицо эластичным бинтом» – пожав плечами, усмехнулся. Последний аргумент – «В аристократических семьях супруги имеют не только отдельные спальни, но и спальни их находятся в разных половинах дома» – стал решающим и был рассчитан на снобизм, в котором я его всегда подозревала. Я могла бы не тратить столько времени на увещевания – просто поставить его перед фактом. Но всегда стремлюсь к консенсусу в наших отношениях.
На часах было пять утра. Заснуть уже не получится, и, приглушив дыхание, я наполнилась тишиной и начала погружение… Почему люди, пытаясь постичь окружающий мир, отправляются так далеко в космос, на дно океана? А может, достаточно было бы постичь самих себя? Может, как в капле из океана содержится весь его химический состав, так и человек – средоточие всех разгадок мироздания? Мы переполнены тайнами. Полчаса назад я прошла совсем близко мимо одной из величайших – если бы не меры предосторожности, в моей внутренней биохимической лаборатории запустилась реакция зарождения новой жизни. Интересно, кто бы получился в результате? Мальчик или девочка? Гениальная личность или бездарность? Минутой раньше это был бы один человек, минутой позже – другой. В каждую следующую минуту зарождался бы кто-то иной. Каждому – свое время. И почему из множества претендентов остается один? Все тот же закон эволюции – побеждает сильнейший? А все остальные неудачники куда деваются? А может, удачники? Мне подумалось, что процесс зачатия – выделение одного из множества – похож на историю цивилизации: канули в вечность миллиарды живших, утонули в зыбучем песке времени. На поверхности задержались лишь избранные, оставшиеся в истории и соединяющие эпохи. И вообще, как из субстанции, напоминающей более всего результат сморкания, через девять месяцев… Всего?! Через девять месяцев получается человек?! Значит, все это – руки, ноги, мозг, глаза – уже находится в этом желеобразном реагенте, но в другом состоянии? А до этого они были чем, а перед этим… И как все это выглядит в исходной точке? А может, и нет ее, исходной точки? Одно переходит в другое, образуя круг? Замкнутая цепь сублимаций? Ах, как бы мне хотелось хоть краешком глаза заглянуть в эту тайну! Какая наука занимается этим? Кажется, биология. Надо было поступать на биофак. Может, я стала бы выдающимся ученым и совершила великие открытия? Я знаю, не только Маруля считает, что я с жиру бешусь, но и большинство вчерашних гостей, хотя и восхищаются моей неуемной энергией и смелостью начинать все с нуля. На самом деле это не так. Ну, не принадлежу я к тем счастливчикам, что родились на свет гениями. Не принадлежу и к тем, кто с первой попытки угадал свое предназначение. Я принадлежу к другим счастливчикам, талант которым достался большой, но фрагментарный – музыка, языки, литература. Но в каждом фрагменте не хватало какого-то компонента, чтобы стать основополагающим. Отсюда мои нескончаемые поиски себя. После родительских собраний моя бедная мамочка всегда возвращалась растерянной: каждый из учителей наперебой убеждал ее, что именно его предмет – мое призвание. Когда подоспело время определяться с будущей профессией, на семейном совете, состоящем из мамочки и бабули, было решено: самое подходящее занятие для женщины – музыка. «Много свободного времени, культурные люди вокруг, ручки с маникюром, аккуратная прическа. На каждый праздник – подарки от учеников», – мечтательно живописала бабуля, явно представляя перед собой мою учительницу музыки. Моим мнением они не поинтересовались, да я и не знала тогда ответа, так же как не знаю и теперь. Так на несколько лет была решена моя судьба. Училась я играючи, не прилагая усилий. Легко поступила в консерваторию, блестяще закончила. С отличием. И оказалась перед выбором: кем быть? Все прочили мне блестящую карьеру концертирующей пианистки. Но такой вариант я даже не рассматривала. В этом фрагменте моего дарования отсутствовал важный компонент – усидчивость. По пять часов! Сидеть на одном месте! Заниматься одним делом! Это казалось мне верхом мазохизма. Я решила стать педагогом и с энтузиазмом приступила к педагогической деятельности. Но энтузиазм мой иссяк очень скоро – способные ученики были ленивы, трудолюбивые – бездарны. И в том, и в другом случае мои знания и эмоции не были адекватны результату. Вскоре при одной мысли о работе мне становилось тоскливо, и я заключила, что педагогика – не мое призвание еще до того, как перевернула последнюю страницу короткой главы своей жизни под названием «Виолетта – замечательный педагог». Какого компонента не хватило в этом фрагменте? Наверное, терпения. К тому времени я уже вышла замуж, и из этого обстоятельства естественно проистекала следующая ипостась – материнство. «Ну уж матерью-то я буду образцовой». И, как всегда, к делу подошла обстоятельно: накупила книг, проштудировала. Все девять месяцев выполняла рекомендации – употребляла полезную пищу, медитировала под классическую музыку, поглаживая живот, ласково разговаривала с потомком. Я так хотела мальчика, что мое желание переросло в уверенность – родится мальчик.
– Девочка! – радостно оповестила акушерка.
– Не может быть.
Та красноречивым жестом отвела ножки ребенка назад.
– Ну что ж, девочка так девочка.
Дочь с самого рождения была миниатюрной копией Марэнгла. Я истово, вооруженная до зубов полученными из книг знаниями, занялась ее воспитанием и выращиванием. Кормила по часам, поила свежевыжатыми соками, гуляла в любую погоду. Несмотря на такой уход, Роза росла худенькой и плаксивой. «Не в коня корм», – сетовала я. Почти одновременно со мной родила женщина из соседнего подъезда, тоже девочку. Ее семья переехала из провинции в квартиру, доставшуюся по наследству от одинокого дяди – известного академика, и была белой вороной в нашем доме, сплошь населенном богатыми и знаменитыми. Муж работал таксистом, жена рожала и воспитывала детей. Жили они скромно и достойно. Респектабельные жильцы демонстративно игнорировали их. «Со свиным рылом – в калашный ряд!» – презрительно бросил как-то один из них. Я испытывала перед соседкой концентрированную неловкость за их коллективное высокомерие: мне она была симпатична – мудрая, спокойная женщина. Родившаяся девочка была ее пятым ребенком. Как-то, во время совместной прогулки с колясками, она спросила:
– Почему ваша дочка так часто плачет?
– Маленькие дети всегда плачут.
– Нет, здесь что-то не так. Может, она голодная?
– Вряд ли. До кормления еще полчаса.
– Вы кормите ее по часам?
– Так в книге написано.
– Мало ли что там написано. Покормите ее – она сразу успокоится.
– А как же режим?
– Покормите, – повторила она. – Я вырастила четверых детей без книг. И вон они у меня какие.
Дети ее действительно были как на подбор – рослые, крепкие, кровь с молоком. И девочка была как с коробки детского питания – румяная, толстая и все время спала. Я последовала ее совету, но было поздно – моя пышная грудь, и так скудная на молоко, совсем перестала его выделять, и дочка стала искусственницей. Пытаясь дать разностороннее развитие, я водила ее в различные кружки и секции – Роза ни к чему не проявляла интерес. Проверила наличие музыкальных способностей – через пять минут, исчерпав стандартный набор определения слуха и чувства ритма, заключила – способностей не обнаружено. И здесь Маруля отметился. Тогда решила отвести ее на бальные танцы. Роза, как всегда, заупрямилась: «Не пойду, не хочу», вынудив меня пойти на хитрость. Соседская девочка, вскормленная вопреки книжным рекомендациям, выросла в прелестную девчушку – все называли ее Кексик. Смешливая, вертлявая – егоза. Моя флегматичная Роза говорила о ней с придыханием, смотрела с обожанием. Я не сомневалась в ответе, когда спра-шивала:
– Кексик, хочешь научиться танцевать?
– Очень хочу! – бойко ответила она.
Бальные танцы – дорогое удовольствие. Мать девочки, узнав, какие предстоят расходы, с сожалением покачала головой: «Нам это не по карману». Губки Кексика задрожали, глазки увлажнились. Я предложила доплачивать половину от необходимой суммы.
– Что вы, это неудобно, – решительно покачала головой соседка.
– Давайте попробуем, – настаивала я, – может, она станет звездой! (Как в воду глядела.)
Так на пять лет я заключила себя в финансовую кабалу. Очень скоро девочка начала делать большие успехи – занимать призовые места, побеждать на международных конкурсах. Когда ее старшие братья и сестры подросли и начали зарабатывать, необходимость в моем спонсорстве отпала. К семнадцати годам она уже была знаменитой чемпионкой. Обучала танцам начинающих, получала солидные призовые, обеспечивая себя и помогая родителям. Кексик стала ослепительной красоткой, всегда в центре внимания, окруженная поклонниками. Моя Роза своим немым обожанием и собачьей преданностью наскучила ей, и дружба их закончилась, так ничему и не научив дочь. Вслед за этим закончились и занятия бальными танцами. Результатом этой авантюры стали великолепная фигура Розы и внушительная сумма, потраченная на Кексика. Всякий раз при встрече она кидается мне на шею, без устали благодарит, снабжает пригласительными билетами на выступления и конкурсы, которые я с удовольствием посещаю. А ее мать, отменная кулинарка – устойчивым запахом ее выпечки пропитан весь подъезд, – до сих пор потчует меня вкуснейшими булочками и пирожками.
Я поздно поняла, что дорога к нашим корявым отношениям с Розой вымощена моими благими намерениями. И начало ее лежит в младенчестве, когда я неосознанно морила дочь голодом, а потом кормила ненавистными ею овощными пюре, насильно водила в разные кружки. Все делала так, как надо, но надо было не ей, Розе. Но лучше поздно, чем никогда. Как-то, очередной раз уколовшись об ее дерзость, я в сердцах упрекнула:
– Почему ты так относишься ко мне? Когда я тебя рожала, пальцы стерла до костяшек от боли, но не пикнула, чтобы не навредить тебе.
– Могла бы не рожать, – безразлично пожала плечами дочь. Ах, как мне хотелось воскликнуть: «Ты же сама просила!» Но… она не просила. И я не просила. И никто не просил. Человек приходит в этот мир не по своей воле и покидает его не по своей. А следовало бы осведомляться у тех, кто пока «там» и еще не сделал выбор, – хотят ли они участвовать в этом нескончаемом хороводе. И если «да» – брать заявочку на участие и в случае недовольства жизнью предъявить: «Пожалуйте-с, вы сами желали-с». Может, большинство отказалось бы приходить в сей смертный мир, и не было на Земле перенаселения и проблем с пропитанием…
После той ссоры с Розой я поменяла стиль нашего общения с претензионно-требовательного на рекомендательно-уступающий. Попыток стать матерью вторично не предпринимала, категорически отказывая мужу в просьбах родить еще ребенка, аргументируя тем, что материнство – не мое призвание.
– А жена – твое? – злился Маруля.
– Тебе лучше знать, – уклончиво отвечала я, уверенная, что нет.
Может, я и была бы идеальной женой, если бы вышла замуж по любви. Но она ко мне не приходила. И если действительно людей, как яблоки, разделили пополам и разбросали по свету, то как найти свою половинку среди миллионов? Вполне вероятно, что она находится на другом краю Земли, а может, на соседней улице? И кто так коварно пошутил над родом человеческим? Не хочется думать, что это Великий Затейник. Но если, как утверждают, мы созданы по образу и подобию Его, может, и Он иногда ошибается? А может, в том, что люди не совпадают, есть высший смысл? Если бы все совпадали и были счастливы, не стало бы человечество размагниченным, вялым, утратив стимул к поиску, совершенствованию?.. Какой должна быть моя половинка, я определила еще в школе. Будучи лидером в классе по успеваемости и лидером по нарушению дисциплины, мне без усилий удавалось сорвать весь класс с урока на сеанс какого-нибудь интересного фильма или на прогулку в близлежащий парк. Даже самые прилежные ученики присоединялись к нашей дружной компании с видом агнцев, бредущих на заклание. По возвращении у школы нас встречала разгневанная директриса. Я честно брала всю вину на себя (она и была на мне) и, не мудрствуя лукаво, сочиняла объяснение «сего вопиющего поступка» – одно нелепее другого. За этим следовало общественное порицание и вызов мамочки на ковер. Как-то, в очередной раз окатив ее ушатом жалоб на меня, разгневанная директриса заявила:
– Необыкновенно одаренная девочка, но поведение… Откуда в ней этот авантюризм? Вы – такая интеллигентная женщина. А Виолетта!.. Это какой-то… Остап Бендер в юбке! Заберите ее в другую школу, пожалуйста, – в сердцах закончила она.
Все это я слышала, стоя за дверью ее кабинета. Так она прежде не говорила. А потом вышла мамочка – пунцовое лицо, натянутая улыбка, глаза, полные слез. Я физически ощутила, какого усилия ей стоит не разрыдаться и тут же не поколотить меня. Дома она впервые сделала это: я смиренно вытерпела несколько хлыстков скрученным вдвое полотенцем, затем изловила его, крепко ухватив: «Хватит, мамочка. Я все поняла. Больше этого не повторится. А кто это – Остап Бендер?»
Прочитав «12 стульев», я влюбилась. Впервые. В главного героя. Директриса даже не подозревала, что сделала мне комплимент. Какими жалкими и недостойными казались мне мальчики, по которым сохли мои одноклассницы! Несколько лет хранила я верность своему Остапу. Но в старших классах мне стало в нем чего-то недоставать. Мое чувство к нему было платоническим, он восхищал, но не волновал меня. И тут я прочитала «Унесенные ветром»… Вот! Вот чего мне не хватало в Остапе – чувственности. А Рет Батлер… Он был ее воплощением. Я не понимала Скарлетт, злилась на нее… Как могла она не зажечься от такого мужчины? И вот из этих двух любимых мною героев сложила свой идеальный образ – Остап Батлер. Я не могла бы описать, как он выглядит, но не сомневалась, что сразу узнаю при встрече. «Где же ты бродишь, Остап Батлер?» – порой грустила я. Среди многочисленных поклонников не было ни одного, похожего на мой эталон. Отдельные черты встречались в некоторых, но вырванные из контекста образа, теряли свою привлекательность, становясь обычными качествами. Мои чаяния встретить своего Остапа Батлера с каждым годом таяли, растворяясь пустотой внутри меня. Так, в ожидании главной встречи своей жизни я осталась одна незамужней среди замужних ровесниц. Окружающие наперебой судачили: «Такая красавица, умница, а замуж не выходит. Верно говорят – не родись красивой…» Меня не волновали пересуды, но для мамочки с бабулей, чей основной критерий истины «что люди скажут», это была больная тема. Тревожные взгляды, шушуканья, внезапное умолкание при моем появлении. «Довыбирается – что останется старой девой», – как-то услышала я реплику бабули. Девой к тому времени я уже не была, а старость казалась далекой перспективой. Но я очень не хотела огорчать моих старушек и решила заняться бракоустройством. К делу, как всегда, подошла обстоятельно – провела кастинг поклонников. Из множества претендентов (которые даже не подозревали, что являются ими) оставила на рассмотрение две кандидатуры. Выписала отрицательные и положительные качества обоих и степень их соответствия своему идеалу – она оказалась ничтожной, шансы их были равны. Пока я раздумывала, кого из них осчастливить, судьба меня опередила. Как-то, сделав необходимые покупки, с бесцельностью зеваки бродила я по магазину между рядами. И вдруг почувствовала – за мной наблюдают. Оглядевшись, сразу засекла наблюдателя – это была женщина лет пятидесяти, забавной внешности – невысокая, вроде не полная, но фигурой напоминала аккордеон. На крупном, круглом лице, как ручка на крышке, торчал тонкий утиный носик. Огромные, навыкате глаза цвета молочного шоколада были необычайно живыми и искристыми. Встретившись со мной взглядом, она улыбнулась во весь рот, обнажив редкий частокол крупных белоснежных зубов. Я невольно улыбнулась в ответ. Она быстро подошла.
– Здравствуй! – все так же улыбаясь, радостно произнесла она.
– Здравствуйте.
– Можно посмотреть на тебя поближе, ангел? Можно? – нежно прикоснулась она к моему лицу, не дожидаясь ответа.
Я слегка отклонилась.
– Не бойся, я не глазливая. Кто твои родители, что сотворили такое чудо?
Я не знала, как отвечать на такие вопросы.
– Как тебя зовут?
– Виолетта.
– И имя какое красивое. А меня – Бетя. Сколько тебе лет?
– Зачем вам? Двадцать один.
– Ты замужем?
– Нет.
– Слава богу!
Почему я отвечаю ей так покорно? Развернуться бы и уйти. Но какой-то добрый магнетизм исходил от этой женщины, удерживая меня, и предчувствие захватывающей интриги.
– Про женихов не спрашиваю, их наверняка не перечесть, – продолжала она, впившись в меня своими маслянистыми глазами.
– На этом допрос окончен? Или остались еще вопросы? – улыбнулась я.
– Оторваться невозможно от твоего лица.
– Придется. Мне пора идти. Всего доброго.
– И ты вот так уйдешь?
– Как – так? – не переставая улыбаться, удивилась я.
– Не оставишь телефона?
– Зачем вам?
– Будем дружить.
– У меня есть подруги.
– Таких, как я, нет. Ты меня поразила, и я тебя поражу.
– Вы меня уже поразили.
Меня веселила эта ситуация.
– А поражу еще больше. Я приглашаю тебя в гости – угощу такой вкуснятиной.
– Я похожа на голодающую?
– Ты похожа на богиню утренней зари. Говори свой телефон.
Я послушно продиктовала.
– Вот мой, – протянула она визитку.
«Определенно, это начало какой-то интересной истории». Тогда я даже не представляла – какой!
На следующий день раздался звонок.
– Виолетточка, солнышко, здравствуй, это Бетя. Как ты поживаешь?
– Хорошо. А вы?
– Замечательно. Я приглашаю тебя на обед. Завтра.
– ?!
Вот это скорость! В темпе presto [5 - Presto – очень быстрый темп (муз.).].
– Ты любишь фаршированную рыбу?
– Не знаю, никогда не ела.
– Отлично. А штрудель?
– А что это?
– Завтра попробуешь. К двум часам тебе удобно, радость моя?
Какой напор! Она придавила меня своим натиском, не давая вздохнуть.
– Не могу сейчас сказать, – уклонилась я от ответа, взяв тайм-аут. – Перезвоните через час.
– Хорошо, лапочка, перезвоню.
Столько ласковых обращений я не слышала за всю жизнь. Посмотрела на Ромчика, вальяжно возлежащего на диване. Он медленно потягивал шоколадный ликер, томно затягиваясь длинной, тонкой сигаретой, и удивленно смотрел на меня.
– Вчера познакомилась со странной женщиной, – ответила я на его немой вопрос. – Послушай и разъясни. – Описала вчерашний эпизод. – И вот сейчас она настойчиво приглашает меня в гости.
– М-м… фаршированная рыбка, штрудель, – мечтательно промурлыкал Ромчик, облизнув губы.
Меня осенило.
– Ромчик, у меня идея – пойдем вместе.
– Почему бы и нет? Люблю вкусно поесть, особенно даром.
На том и порешили.
– Бетя, я приду с другом, – предупредила я, когда та перезвонила.
– Ты же сказала, что у тебя нет жениха, – враз погрустнел ее голос.
– Он не жених, а друг.
– Не может мужчина быть тебе другом. Он что, больной?
– Почему больной?
Ромчик округлил глаза, тыча в себя пальцем.
– Ну что же, жду вас завтра, – без прежнего энтузиазма произнесла Бетя.
На следующий день мы с Ромчиком отправились в гости. Подъехали к фешенебельному дому в стиле ампир, за высокой оградой, охраняемому. На скоростном, бесшумном лифте поднялись на шестой этаж. Дверь открыла Бетя, очень радушно встретив нас. В просторных апартаментах все говорило о достатке и страсти хозяев к дорогим, долговечным вещам. Ромчик многозначительно поднял бровь – увиденное впечатлило его. Бетя представила нас высокому, поджарому мужчине – своему супругу:
– Ну что, права я была? Она – чудо!
– Ты всегда права, Бетичка.
«Подкаблучник, – отметила я, – что и следовало ожидать». Мы уселись за богато сервированный стол, ломившийся от разнообразных яств. Нам прислуживала молодая женщина. Впервые я оказалась в такой роскошной обстановке. Бетя болтала без умолку, ее супруг был молчалив, как фаршированная рыба на столе. За толстыми стеклами его очков было не понятно – куда он смотрит. Еда была бесподобной. С тех пор стряпня Бети стала предметом моих гастрономических вожделений, которые она впоследствии регулярно удовлетворяла. К концу обеда, когда мы с наслаждением вкушали нежнейший штрудель, раздался звонок в дверь. Бетя поспешила открывать и вернулась с высоким молодым человеком, очень похожим на ее мужа.
– Как ты кстати, – стрекотала она, изображая радостное удивление, – как раз к десерту.
– Ну, теперь все ясно. Это смотрины, – вполголоса промолвил Ромчик.
– Тише, я уже поняла, – процедила я в ответ.
– Это наш сын, Марэнгл, – представила Бетя.
Мы с Ромчиком одновременно пихнули друг друга под столом коленями, едва не прыснув со смеха.
– Марик, познакомься, это – Виолетта, ее друг – Роман.
Ромчик не стал ее поправлять, я тоже… Не могли – скулы свело от напряжения сдерживать смех. Его на самом деле звали Рамзес. Мы еще посидели немного, все это время Марэнгл односложно отвечал на вопросы Бети, которая своей болтовней заполняла все звуковое пространство. Несколько раз, встретившись со мной взглядом, он быстро опускал глаза. Благополучно завершив трапезу, мы поблагодарили Бетю за гостеприимство и удалились. А на улице наконец выпустили на волю сдерживаемые эмоции. Всю дорогу Ромчик смешил меня, вспоминая имя «Марэнгл» и Бетины ужимки. У него был талант к подражанию. «Р-роман-н, – точно копировал он ее интонацию. – А зубы? Ты когда-нибудь видела такие зубы? Я все пересчитал – их у нее всего шестнадцать. А носик? Этот ее носик… так и хочется зажать двумя пальцами». От смеха и переедания у меня свело живот, и я умоляюще простонала:
– Прекрати! Только что наворачивал так, что за ушами трещало. Это свинство. Она так душевно нас приняла.
Но Ромчик не унимался:
– А ее сын? Ну и имечко. Теперь армию твоих поклонников возглавит Мар-рэнгл! Ты видела, как он смотрел на тебя? Нет? А я видел – он повержен.
– И как он тебе?
– Да никак. Здоровенный детина.
Едва я зашла домой, раздался телефонный звонок:
– Виолетточка, как добрались?
– Нормально. Бетя, я не нарушила ваш план?
– Какой план?
– Ну, не хитрите, вы ведь все подстроили с сыном!
– Ну да, ты права. Я как тебя увидела, сразу замечтала – такую бы жену моему сыну, а мне дочку. Как тебе Марик?
– Интересный молодой человек.
– Ты бы согласилась с ним встречаться?
– Этого хотите вы?
– Он. Влюбился в тебя с первого взгляда. Как и я.
– Почему же сам не скажет?
– Боится отказа.
– Пусть не боится.
Марэнгл взял трубку и назначил мне свидание. Мы начали встречаться – такого типажа не было в моей коллекции. Вел он себя сдержанно, вежливо, не предпринимая попыток сблизиться. Но эта сдержанность тревожила, как затишье перед бурей. В наших отношениях не было никакой динамики. Пятая встреча ничем не отличалась от первой. И на очередном свидании я решила взять инициативу в свои руки.
– Ты хочешь поцеловать меня. Почему не делаешь это? – прошептала я, слегка касаясь губами его уха. И плотину прорвало. Он схватил меня, сжал в железных тисках объятий и обрушил такую мощную лавину, что я едва успевала вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха. Несколько дней мне приходилось гримировать следы его страсти на шее и губах. Ромчик, увидев меня, сразу все понял и возмутился:
– Что этот монстр с тобой сделал? Не может овладеть твоим сердцем, поэтому так яростно овладевает телом, – философски изрек он.
Тем временем наши обеды продолжались и стали регулярными. И на одном из них Бетя торжественно произнесла:
– Виолетточка, ты стала нам родной. Мы тебя очень любим и хотим быть одной семьей. Поэтому Марэнгл делает тебе предложение.
Безмолвно сидевший Марэнгл кивнул.
– Бетя, если вспомнить историю нашего с вами знакомства, то такое предложение руки и сердца вполне логично. У нас все происходит не так, как обыч-но, но мне это нравится. Только он сам-то молчит. Вы уверены, что он этого хочет? – кокетливо взглянула я на Марэнгла.
Ситуация была комичной.
– Виолетта, я прошу тебя стать моей женой, – заученно произнес Марэнгл, опередив мать.
– Спасибо за доверие, но я не дам ответа сейчас – подумаю. Не хотелось бы разочаровывать вас и разочаровываться самой.
Бетя погрустнела – видимо, ожидала услышать другое.
– Маричка, ну, покажи же, что ты приготовил.
Маричка достал коробочку, протянул мне. «Как в кино», – подумала я и осторожно, чувствуя себя героиней голливудской мелодрамы, откинула крышечку. Ну конечно же, там спряталось бриллиантовое кольцо в массивной платиновой лапке.
– Очень красивое кольцо. Шикарное. Но я его не приму, пока не определюсь с ответом.
– Это кольцо достойно только тебя, и оно твое независимо от ответа, – решительно произнесла Бетя.
– Нет, я его не приму, и закончим на этом, – столь же решительно пресекла я дальнейшие уговоры. – Давайте лучше пить чай со штруделем.
После обеда Бетя незаметно, как ей казалось, подмигнула мужу, и они засобирались куда-то. Уходя, она отвела меня в сторону и, понизив голос, сказала:
– Соглашайся, дорогая. Еврейский муж – это подарок судьбы. Ты никогда ни в чем не будешь нуж-даться. Будешь обласкана, любима и жить «как у Христа за пазухой». А я буду тебе второй мамой. – И уже громко добавила: – Нас не будет до вечера. Пока, дорогие.
Едва за ними закрылась дверь, я почувствовала «штормовое предупреждение». Марэнгл тяжело, исподлобья смотрел на меня.
– Нет, мы не будем этого делать, – тоном и взглядом остановила я исходящий от него импульс. – Это – давление (и в отличие от кольца, не в твою пользу).
Наш первый сексуальный опыт пока оставался единственным, – и воспоминания о нем не вдохновляли меня на повтор. «Напрасно они ушли», – поду-мала я.
– Ты ни разу не сказал, любишь ли меня?
– Разве это не понятно? – мрачно ответил Марэнгл.
– И ни разу не спросил, люблю ли я?
– Я знаю ответ. Но моего чувства хватит на двоих.
Где-то я уже это слышала… «Его любви хватит на двоих!» Да хоть на пятерых, мне-то что? У меня ведь даже на одного нет.
– Хорошо, я дам ответ завтра.
И к делу, как всегда, подошла обстоятельно. Если замуж приходится выходить по расчету, то расчет должен быть верным. Взяла листок и стала записывать. Начала с минусов: Марэнгл – типичный маменькин сынок. Но в моем случае это не недостаток – ведь маменька его меня обожает. Короткий вертикальный штрих – и минус стал плюсом. Он – зануда, полная противоположность мне. Но «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». И будет ли мне комфортно с такой же «трепетной ланью»? Пожалуй, это хорошо, что мы разные. И этот минус постигла участь предыдущего. Далее… Его необузданный темперамент. Многие сочли бы это качество огромным плюсом. И я сочту. «Притушить легче, чем разжечь», – опрометчиво заключила я тогда. Есть поле для творческой деятельности: я стану его Пигмалионом, научу чувствовать тоньше, наслаждаться полутонами. Больше я не могла припомнить минусов Марэнгла и с удовольствием перешла к его плюсам. Он импозантный, серьезный, целеустремленный, главное – любит меня. И сокрушивший последние сомнения аргумент: «Бетя! Такая свекровь – действительно подарок судьбы». На горизонте – пусто, никого, даже отдаленно напоминающего Остапа Батлера, нет. Чаша весов перевесила. Решено! Позвонила Ромчику:
– Я выхожу замуж за Марэнгла, – объявила я.
– С ума сошла! Он тебе не пара. Надутый индюк. И к чему такая спешка? Ты можешь выйти за миллионера.
– Могу. Но в обмен на свои миллионы он потребует смирения и покорности. А я не могу дать то, чего у меня нет. Это во-первых. А во-вторых, Марэнгл тоже не беден.
– Я знаю, тебя бесполезно отговаривать, но решение твое не одобряю, – пробурчал Ромчик.
На следующий день первый звонок был от Бети:
– Что ты решила, сокровище мое?
– Я заеду в обед, и мы поговорим.
– Ну хоть намекни.
– До встречи.
Все-таки непонятно – почему она так в меня вцепилась…
Состав присутствующих за столом был, как всегда, еда отменной, как всегда, и Бетина непрекращающаяся трескотня, как всегда. Не было лишь благодушной атмосферы, как всегда. В воздухе застыло напряжение, и разрядить его предстояло мне.
– Дорогие мои, – торжественно начала я, – прежде всего хочу поблагодарить вас за отношение ко мне. Вы стали мне родными, и я вас всех люблю. Именно поэтому, не желая оказаться «котом в мешке», хочу все заранее обговорить. Марэнгл! Я согласна выйти за тебя замуж, если ты примешь некоторые условия.
Марэнгл молча кивнул.
– Ты хочешь иметь жену, у которой семь пятниц на неделе?
Он кивнул, Бетя – следом. Я едва не рассмеялась, настолько мой вопрос не соответствовал серьезному выражению лиц присутствующих.
– Ты хочешь иметь жену, для которой свобода и независимость превыше всего?
Опять кивки. Бесполезно продолжать. Они будут кивать, как китайские болванчики, на любое мое условие. Осталось спросить о самом главном: «Неужели ты согласен иметь жену, которая не любит тебя?» Уверена, что и на это последовал бы кивок.
– Тогда осталось заявить о своих достоинствах. Все они с приставкой «не». Я – не вредная, не мстительная, не злопамятная, не предъявляю другим требований, которым не соответствую сама. Ну вот, пожалуй, и все.
– Ты забыла о своем главном достоинстве – неземной красоте, – восторженно добавила Бетя.
Ай да Бетя! По собственному сценарию срежиссировала знакомство, сватовство. Такой сюжет закрутила! Но я с удовольствием вручила ей «бразды правления».
– Я предупредила – ты согласен. И я согласна.
– Дети мои, поздравляю! Какая радость! – просияла Бетя.
Свадьбу она планировала устроить грандиозную, пригласить всех родственников, близких, дальних, друзей. Мою робкую попытку возразить: «Зачем собирать такую толпу?» – решительно пресекла: «У нас один сын и теперь такая дочь – пусть все видят. Свадьба бывает раз в жизни». Мне бы ее уверенность… И Бетя закатила лукуллов пир. Столы изобиловали деликатесами: красная, черная икра, фаршированные осетры и перепела, коллекционные вина, марочные коньяки. И гости были под стать – дамы, увешанные золотом и бриллиантами, господа в дорогих костюмах. Моя немногочисленная родня казалась чужой на этом празднике жизни. Мамочка и бабуля светились от счастья – наконец-то их строптивая девочка пристроена. Марэнгла они считали очень выгодной партией. Подруги поздравляли, изображая радость. Один Ромчик был мрачен.
– Ты даже не поздравил меня.
– Поздравляю, – процедил он, – но это неправильный выбор.
Но жизнь доказала обратное – это был правильный выбор. За годы совместной жизни Маруля не разочаровал меня, впрочем, и не очаровал. Никаких сюрпризов не преподнес – оказался именно таким, каким я успела узнать его до замужества. «Если такая девушка вышла за меня замуж, я горы сверну», – заявил он после свадьбы. И он сворачивал. Основным его талантом был тот самый недостающий мне компонент – упорство. Маруля стремительно делал карьеру и теперь возглавляет крупное предприятие в концерне отца. И занудство его осталось при нем, но оно было необременительным. Когда он начинал «учить меня жизни», я отключала слуховой канал, не слушая его поучительное бухтение – думала о чем-нибудь приятном, вспоминала что-нибудь интересное. Иногда он замечал это:
– Что ты лыбишься, не слушаешь меня?
– Слушаю.
– Тогда повтори.
– Зачем? Я все поняла.
И только в одном пункте произошла осечка: мне так и не удалось обуздать мощный темперамент Марули. Его эмоциональная палитра не обогатилась дополнительными нюансами – чувствовал и любил он все также лапидарно – «по-марэнгловски». И хотя уже не так бушевал, как в молодости, пыл его продолжал доставлять мне неудобства. Поняв тщетность попыток унять его, я ограничивала наши интимные отношения, постепенно сведя их до необходимого минимума. Иногда мне становилось жалко Марулю: «Он, конечно, не моя половинка, но и я – не его. Более того, мы – половинки яблок не только разных размеров, но и разных сортов». Наверное, это было нечестно – выходить за него замуж. Зачем вообще я ему нужна? И он мне?» И тогда я плакала от жалости к себе и к Маруле, и щемящая тоска, что прошла не по той улице, свернула не в ту сторону, сжимала сердце. И, возможно, где-то также плакала и тосковала женщина, которой предназначен Маруля… Своего Остапа Батлера я так и не встретила, и шансов встретить с каждым годом становилось все меньше. Сердце мое оставалось все так же безмятежно – я продолжала жить с пустотой внутри. Может, во мне отсутствовала способность любить или ее вовсе не было в моей генетической программе? А может, я не заметила ее, создав воображаемый образ?.. Но иногда мелодия или запах так трогали сердце, увлекая в манящую даль, наполняя неж-ностью… Я знала: то были знаки, но кем и откуда они посланы?..
И Бетя не разочаровала меня – прошло двадцать лет, а она любит и идеализирует меня по-прежнему. Ни одного грубого слова, косого взгляда. В наших редких размолвках с Марулей всегда принимает мою сторону, независимо от того, кто прав. Я и сама полюбила ее всем сердцем. И не перестаю восхищаться ее человеческими и организаторскими качествами. Быт ее семьи идеально отлажен и функционирует, как швейцарские часы. Для поддержания порядка в квартире и загородном доме она отыскивала и привозила из провинции молодых дальних родственников, которых у нее было множество. Поселяла у себя в отдельном домике на полном пансионе, распределяя между ними обязанности – садовника, повара, домработницы. Каждые несколько лет штат обновлялся, а прежних Бетя хорошо пристраивала – кого учиться, кого замуж, кого женила. Все с готовностью служили ей, охотно выполняя ее поручения. Она же, как маститый дирижер, руководила своим большим «оркестром» виртуозно и без суеты. Прямо перед домом располагался большой английский сад – аккуратные елочки, ухоженные клумбы, фонтанчики, идеально подстриженный газон. С задней стороны находилось подсобное хозяйство, такое же большое и ухоженное. Там содержались куры, гуси, козы и даже корова. Все животные были как с картинки – чистые, холеные. Бетя часто повторяла: «В доме все должно быть красиво, даже курица». Видимо, по этому принципу она выбирала и меня, но курочки действительно были очень живописные – черненькие, беленькие, рыженькие, пестренькие, ни одной одинаковой. Я любила прогуливаться на заднем дворе, каждый раз поражаясь разнообразию расцветок их оперения. Пернатые привыкли ко мне и уже не разбегались в стороны при моем появлении. Выстраивались в сторонке в ожидании привычного лакомства. А один гусь – огромный, откормленный, с белоснежным «пивным брюхом» – фамильярно подходил вплотную и бесцеремонно хватал куски булки из рук, иногда больно прищипывая. Кеша – называла я его. Он не отходил, даже когда заканчивалось угощение. Стоял неподвижно, гордо выставив горбатый профиль с оранжевым клювом, уткнувшись в меня голубым глазом. На прощание Кеша позволял погладить свою крупную круглую голову. После каждого уик-энда, провожая нас в город, Бетя загружала в багажник продуктовые корзины с домашними яйцами, свежевыпотрошенными курочками, парным молоком. Я была избалована вкусом натуральных продуктов, и мне было нелегко соблюдать ненавистное правило – «выходить из-за стола полуголодной», имея возможность так питаться. Бетя обожала и умела устраивать праздники. Каждый наш воскресный обед был к чему-нибудь приурочен: годовщина их с мужем свадьбы, первого зуба Марули, потом Розика… Она продумала так посадить, что у нее в саду все время что-то цвело. Первыми распускались подснежники и, значит, в воскресенье был «день подснежника»: на клумбах, как дюймовочки в подвенечных платьях, трепетали эти предвестники весны и, собранные в прелестные букетики, заполняли все вазочки в доме. Наступал черед нарциссов, и в «день нарцисса» эти «солнечные зайчики» жизнерадостно сияли в саду и в охапках по всему дому. А потом распускались тюльпаны, полыхая на клумбах и в вазах на столе. Мне очень нравился такой уклад жизни – я прежде и не мечтала о таком – и после каждого воскресенья с нетерпением ожидала следующего. Но более всего любила я новогодние праздники. Мы отряхивали снег с самой пушистой елки в саду и весело, со снежками, плюханьем в сугробы, наряжали ее. На одном из рождественских ужинов, как всегда, подали гуся с яблоками.
– Какое сочное мясо! – причмокивала Бетя. – Вовремя мы его забили, на следующий год он был бы уже жестким.
Меня как током ударило: Кеша!
– Бетя, это – Кеша? – спросила я, с ужасом глядя на расчлененную, румяную тушку.
Бетя испуганно заморгала.
– Вы убили Кешу?
– Но… солнышко… мы их для этого и держим.
Я выбежала из дома, встала под снег и расплакалась. Перед глазами стоял гордый профиль Кеши, с укором пронзая меня голубым глазом. «Кеша, Кеша…» Кешина плоть жгла мои внутренности – я не могла оставить его в себе. Два пальца в рот и… А что это даст? Если бы это искупило мою вину… «Прости меня, Кеша!» И в тот же момент дала себе зарок стать вегетарианкой. Вышла Бетя:
– Прости меня, деточка. Но Бог создал всю эту живность для нашего пропитания.
– Кто это вам сказал? Он Сам?
После того случая Бетя больше никогда не готовила гуся. Его место на праздничном столе заняла индейка.
Не знаю, прожили бы мы с Марулей столько лет, если бы Бетя, как герметик, не держала нас вместе. Свекр мой так и остался для меня загадкой. За прошедшие годы мне едва удастся наскрести хотя бы два часа нашего общения. Все так же безмолвен, все так же неизменно поддакивает Бете, все в тех же очках с толстенными стеклами. Сфинкс! Однажды я спросила у Бети: почему он не сделает операцию и не исправит зрение.
– Ты что? Чтобы он увидел, на ком женат? – с обезоруживающей прямотой ответила она.
Розу она обожала и жалела.
– Не обижайся на нее, она тебя любит, но завидует, – утешала меня Бетя после размолвок с дочерью.
А как-то, разглядывая семейные фотографии, задержала взгляд на внучке:
– Да-а, подпортили мы тебе породу.
Иногда я спрашивала ее:
– За что вы меня так любите?
– За красоту, – неизменно отвечала она.
Мне очень хотелось отблагодарить ее за такое отношение, но она окружила меня броней заботы и любви, не оставив ни малейшей щелочки для взаимности. Иногда меня посещали идиотские мечты: Бетя состарилась, больная и немощная, в инвалидном кресле, всеми покинутая. И вот тогда-то я стану ее Антигоной и воздам за все – буду кормить, ухаживать и принимать это за счастье.
Когда Роза перестала заниматься бальными танцами, я решила открыть свое первое дело – салон красоты. Деньги на открытие дала Бетя и уверенно предрекла:
– Это будет лучший салон в городе!
К делу, как всегда, я подошла обстоятельно, и Бетин прогноз оправдался. Салон со временем стал очень популярным, своего рода женским клубом. И одновременно рассадником сплетен и интриг. Столько женщин в одном месте… Я свернула это предприятие, выгодно продала и принесла Бете деньги.
– Зачем? – удивилась она. – Я давала их просто так.
– А я брала в долг, а долг платежом красен.
– Я не возьму их – и точка!
– Не возьмете? Тогда я их сожгу!
– Жги!
Я вышла на площадку для барбекю и начала разжигать огонь, краем глаза наблюдая за входной дверью. Бетя подошла ко мне:
– Ты так не хочешь зависеть от меня?
– Вы считаете долг зависимостью? От нее легко избавиться, вернув его. А я без вас жить не могу – вот от такой зависимости никуда не деться.
– Ты… Это правда то, что ты сказала?.. За такие слова… – растрогалась Бетя. Мы обнялись, она всплакнула на моем плече, я поцеловала ее редеющую макушку.
– Дорогая, я возьму деньги, но положу их отдельно – все равно они твои.
Следующим моим проектом стал продуктовый магазин. И снова Бетино напутствие оказалось пророческим:
– В твоем магазине будет аншлаг.
И он был – я старалась сделать все, чтобы вместе с продуктами покупатели получали положительные эмоции, доплачивая продавцам за улыбку и доброжелательность. «Клиент всегда прав», – без устали наставляла я их.
Магазин работал круглосуточно, цены ниже, чем у соседей, летом – холодная вода, зимой – горячий чай – бесплатно. Книга отзывов распухла от благодарственных записей, дела шли в гору, и встал вопрос о расширении, но… Я поняла, что уже исчерпала эту тему, поле для творчества было вспахано. Оставались лишь контролирующие функции – мне стало неинтересно, и магазин я продала. И вот теперь набирал обороты мой последний проект – свадебный салон «Комильфо». И я в очередной раз убедилась, что «Реклама – действительно двигатель торговли». После выхода в свет номера журнала с заметкой о салоне и фотографиями Ромчика невесты шли одна за другой, и никто не уходил без заказа. Мне нравилось наблюдать за преображением «золушек» в джинсах в «принцесс-белоснежек», слушать истории знакомства и любви. У меня даже возникла мысль написать сборник новелл «Истории любви». Я оставила эту идею про запас. Глядя на счастливые лица невест, вспоминала себя… Нет, я не излучала такой радости перед свадьбой. Неужели все они нашли свои половинки? Или их критерии не такие прицельные, как мои? Но и в эту «оду Гименея» однажды вплелась минорная нота. Вскоре после открытия в салон приехали клиенты – высокая прекрасная девушка, словно пери, сошедшая со страниц восточных сказок, и такая же мама, более похожая на сестру. То, как и на чем они подъехали, говорило о том, что это влиятельные и состоятельные люди. Холодно поздоровавшись, женщина обошла салон и остановилась перед самым дорогим платьем – из тончайших кружев с ручной вышивкой жемчугом.
– Вот это! – кивнула она, властно посмотрев на дочь. Пока мать, утонув в удобном кресле, листала свадебные каталоги, мы с девушкой уединились в примерочной. С безразличием наблюдала она, как мои помощницы старательно наряжали ее, затягивая корсет, расправляя фалды.
– Почему ты такая грустная? Тебе не нравится платье? – поинтересовалась я.
– Очень нравится. Но меня выдают замуж насильно, за нелюбимого. – Две крупные слезы выкатились из прекрасных глаз девушки.
– Как это возможно?! В наше время? Мрако-бесие!
– Наши отцы договорились еще в детстве. А я люблю другого. И он – меня.
– Так пусть он тебя выкрадет, и вы поженитесь. Пройдет время, родители смирятся и с радостью раскроют вам свои объятия.
Взгляд ее оживился.
– А в назидание оставите им книжку «Ромео и Джульетта» на видном месте, – понизила я голос.
– Но я не могу с ним связаться, и он со мной. У меня отобрали телефон, и всюду за мной ходят вон те. – «Пери» кивнула на охранников, стоящих у входа.
– Дай мне его телефон, я с ним поговорю.
– Спасибо большое, вы такая добрая. – Она быстро продиктовала номер.
– Пока не за что. – «До чего хороша – загляденье!»
Раздвинув шторы примерочной, девушка предстала перед матерью – та одобрительно кивнула.
– Мы его берем, – не поинтересовавшись ценой, заявила она.
– Вам придется приехать еще раз. Завтра подвезут перчатки к этому платью, – на ходу приду-мала я.
– Хорошо, завтра мы подъедем.
Отказавшись от залога – «В этом нет необходимости», – я проводила гостей, незаметно подмигнув «пери» на прощание.
– Виолетта, у нас же есть перчатки, – непонимающе уставились на меня помощницы.
– Спасибо, что не сказали при клиентке. Я хочу помочь ей бежать.
– Зачем, Виолетта? – заканючили они. – Это самое дорогое наше платье. Такие богатые клиенты – редкость.
Мне было понятно их недовольство – с каждого заказа им причитались проценты. Проценты с этого платья равнялись бы их полугодовому окладу.
– Девочки мои, мы можем посодействовать счастью двух любящих сердец! Что значат деньги в сравнении с этим?
Девочки не разделяли моего энтузиазма. Я же немедля набрала номер – в трубке послышался приятный мужской голос. Представилась, изложила свой план. После небольшой паузы услышала:
– Спасибо за ваше участие, но все уже решено. Я никогда не пойду против воли родителей, – твердо произнес «предатель».
Вот это да! Как обухом по голове. Трус, мерзавец! – негодовала я. Но как сказать об этом бедной девочке? Надо что-то придумать, смягчить удар. Весь оставшийся день и последующее утро я сочиняла варианты – один никудышнее другого. На следующий день все повторилось: девушка зашла в примерочную, я лихорадочно соображала, что сказать, но она меня опередила:
– Спасибо вам, но звонить не надо. Мой будущий муж – хороший человек, и я не посмею огорчить отца, – вполголоса проговорила она.
– Уф! – будто сдулась я. Какое облегчение… Как после внезапного помилования перед казнью.
Молча, не торгуясь, мать отсчитала деньги.
– Будь счастлива! – пожелала я девушке от всей своей облегченной души.
Мои помощницы ликовали, а мне было грустно. Сумма, полученная за платье, покрывала треть затраченных на салон средств. Но это обстоятельство не компенсировало моего сожаления о том, что не удалось побыть святым Валентином. Конечно, деньги я люблю, нет, не люблю – я жить без них не могу, как без воздуха. Но в моей шкале ценностей они никогда не занимали верхнюю позицию. Пьедестал незыблемо принадлежит справедливости. Все остальные составляющие располагаются произвольно на подвижной иерархической лестнице и часто меняются местами, в зависимости от обстоятельств. Кстати, надо сдержать обещание, данное Ромчику на презентации, – обмыть первый заказ, тем более этот уже не первый. Набрала номер.
– Ал-ле, – вяло прозвучало в трубке. – Ты опередила меня на минуту. Я ухожу.
– Куда?
– Не куда, а откуда – из этой поганой жизни.
Та-ак… Начинается очередное представление моноспектакля для одного зрителя под названием «Самоубийство Ромчика». Время от времени он впадает в депрессию и таким способом выходит из нее, попутно реализуя свой несомненный актерский талант. Много лет назад, на «первой премьере», я не на шутку испугалась и весь дар убеждения и красноречия пустила в ход, чтобы предотвратить трагедию. А вскоре поняла – ничего делать с собой он не собирается, но ни в коем случае не обнаруживала этого, принимая его правила игры.
– Задержись, я сейчас приеду.
– Ладно, только скорее, – промямлил Ромчик.
Приехала. Застаю Ромчика – всегда безупречного, душистого – нечесаным, одетым кое-как. Он плюхнулся в кресло, взял со стола миску – в развалинах салата «Цезарь» бледно мерцали рваные ломтики куриной грудки. Ромчик апатично тыкал в них вилкой.
– Ну, рассказывай, – расположилась я напротив, приготовившись слушать и утешать, заранее зная текст нашего диалога. За прошедшие годы он почти не изменился, став «классикой».
– Что рассказывать? Жизнь моя – дерьмо, мать достает, никому на этом свете я не нужен.
– Во-первых, ты знаешь хоть одну мать, которая не достает? Во-вторых, ты нужен мне. А журнал без тебя вообще закроют, – бодро произнесла я.
– Сомневаюсь… смысла во всем этом нет… А в чем он – я не знаю.
– И я не знаю. И никто не знает.
– Ты-то зна-аешь, ты все-е знаешь, – уверенно протянул Ромчик.
– Увы! Великие умы бились над вопросом о смысле, но так и ушли без ответа. Теперь-то они его знают. И мы узнаем когда-нибудь, в следующей жизни.
– А она есть?
– Есть, и тебя там пока не ждут, ты будешь незваным гостем. А незваный гость знаешь хуже кого… или лучше… короче, не спеши туда, куда и так попадешь со временем. А вопрос о смысле я давно заменила на утверждение: «Жизнь – это цепочка смыслов, каждый из которых должен отвечать на главный вопрос бытия – “зачем?”. Ответ на этот вопрос и станет путеводной звездой, освещающей жизнь смыслом.
– Красиво сказала, – встрепенулся Ромчик.
– Самой понравилось. Так вот, – порой единым смыслом наполнены месяцы, а порой он заключается в одном часе. Совсем недавно моим смыслом было открытие салона. Иногда я знаю его уже с утра, а иногда он определяется лишь к вечеру.
– Но у тебя есть дочь, будут внуки. А мне даже стакан воды перед смертью никто не подаст, – пафосно произнес Ромчик.
«Какой актер пропадает!»
– Может, тебе не захочется пить в этот момент, а захочется – перетерпишь. А наши отношения с дочерью ты знаешь – это не смысл, а бессмыслица. Я никак не могу пробраться к «этому цветку» сквозь ее колючки. Женщины запрограммированы на рождение детей, и я лишь выполнила эту программу по минимуму. Ну а внуки… Сомневаюсь, что они будут съезжаться по воскресеньям на бабушкины пироги и умиляться, разглядывая семейные фотографии. Родственные связи слабеют, сентиментальность исчезает из отношений.
– Не в то время я родился. Моя эпоха – Франция Людовика XIV, – мечтательно вздохнув, переключился Ромчик.
– Насмотрелся «Анжелик» и воображаешь себя как минимум братом короля. А если бы оказался клошаром?
– Не дай бог! Лучше здесь.
– Так-то. Кстати, о смысле. Я прямо сейчас поняла смысл моего сегодняшнего дня – покататься с тобой на машине, а потом поужинать где-нибудь.
Ромчик, оживившись, подскочил ко мне.
– Обожаю!!! Обожаю кататься с тобой на машине, обожаю ужинать с тобой где-нибудь. Обожаю тебя, обожаю, обожаю… – тараторил он, чмокая мое лицо.
Остаток дня мы провели весело и беззаботно. Я не одергивала его, как обычно, и выпил он больше положенного. Вечером, с моей помощью, с трудом поднялся на второй этаж в свою квартиру. Я помогла ему раздеться, уложила в кровать, поставила стакан кефира на прикроватную тумбочку. По дороге домой решила заехать к матери Ромчика. Поздновато для визита, но ничего, она переживет. Это была властная, авторитарная женщина, владела несколькими автосалонами. Моему визиту она обрадовалась, несмотря на позднее время. Отказавшись от предложенного чая, я начала без лишних предисловий:
– Хочу поговорить о Ромчике.
Она покачала головой:
– Это моя боль, мой позор.
– Почему? Он плохой сын?
– Как сын-то он хороший, заботливый, внимательный. Но ты же знаешь… что он…
– Знаю. Он вам не нравится таким. Так измените его.
– Если бы я могла.
– Тогда не сокрушайтесь напрасно о том, чего не можете изменить. Если вы родились с кривыми ногами – не будете же всю жизнь страдать из-за этого. Смиритесь и полюбите такие. Куда деться – других уже не будет.
– У меня не кривые, – всерьез возразила она.
– Я имела в виду – предположим.
– Но у него не будет семьи, внуков.
Дались им эти внуки. И Ромчику, и эта туда же.
– У вас же есть два внука.
– Это от дочери.
– Ну и достаточно.
– А как смотреть в глаза знакомым! Так стыдно.
– Не пускайте их на вашу территорию, пусть приберутся на своей. У каждого есть свой «скелет в шкафу». Ромчик сегодня собирался покончить с собой, – минорно произнесла я.
– Да что ты! – всплеснула она руками, округлив глаза.
– Да. И мне с трудом удалось отговорить его, – продолжила я в той же тональности.
– Виолетточка, что же мне делать?
– Принимать и любить его таким, какой он есть – добрый, талантливый, душевный. Ведь он такой?
– Да-да, он замечательный мальчик!
«Кажется, удалось напугать ее. Теперь она надол-го отстанет от Ромчика».
– И запомните: только Ромчик будет приносить вам в старости продукты, лекарства и подавать этот пресловутый «стакан воды». А те, кто о нем судачат, забудут дорогу к вашему дому.
– Да-да, – повторила она, – ты права. Спасибо, что дружишь с ним. Ты настоящая подруга. Молодец твоя мама, что воспитала такую дочку.
Интересно, как бы среагировала моя мамочка, услышав эту похвалу. Наверное, скептически хмыкнула бы. Да, именно так – ведь такой Виолеттой, как сейчас, я стала не благодаря, а вопреки ее нехитрым заповедям, которые последовательно нарушала. А самую главную – «Сохранить невинность до замужества» – попрала так вероломно, что до сих пор не рискнула бы рассказать ей об этом. Но именно с этого ослушания началась новая глава в моей жизни, автором которой стала я сама, Виолетта…
До шестнадцати лет меня, как бревно в бурной реке жизни, бросало от берега к берегу, стукая обо все подводные камни. «Весь мир театр, а люди в нем актеры», – как всегда гениально заметил Шекспир. А мне совсем не нравился этот театр – бездарные режиссеры, бестолковые исполнители. И сама себе я не нравилась – начинающая актриса без определенного амплуа. На сцену выпустили, а что делать, не сказали. Вовремя подоспевший переходный возраст «подлил масла в огонь», обострив уже имеющиеся противоречия, добавил новые. Гормоны разрывали меня на части, юное тело изнывало от томления. Но разрешить мучительный поединок между строгим воспитанием и зовом плоти в пользу последнего я и помыслить не могла – в голове набатом звучали мамочкины слова: «Умри, но не дай поцелуя без любви». В совершенной растерянности я не знала, что мне с собой делать. Как беспомощный слепой щенок, тыкалась в разные стороны, ища опоры. Посоветоваться было не с кем – подруги еще более несведущи, а к мамочке обратиться никогда бы не посмела. Начала перечитывать классиков, но и там обнаружила больше вопросов, чем ответов. Продолжая стойко сопротивляться искушению, с последней надеждой отправилась в библиотеку. Переворошив кучу книг, нашла брошюрку для мальчиков-подростков. За отсутствием оной для девочек решила воспользоваться. Добросовестно прочитала от корки до корки. Но советы, как и куда сублимировать сексуальную энергию, показались мне совершенно нелепыми. А один – «чтобы отвлечься от навязчивых мыслей – заняться спортом, например, плаванием» – очень рассмешил. Какофония внутренних противоречий достигла такого мощного звучания, что идея покинуть этот ненавистный мир показалась мне единственно привлекательной. Но все мысли о самоубийстве вдребезги разбивались о несокрушимую стену врожденного оптимизма. И, послав все к черту, я решила: хватит! Хватит плутать в поисках истины. Мне скоро семнадцать лет – я взрослая, умная девушка. И поводыри мне не нужны – я сама зрячая. Пора вернуться туда, откуда и уходить не следовало, и навести в себе порядок. А бушующий во мне хаос – бесценный материал, из которого я соберу и построю крепкую психическую конструкцию. И советчики с чужим опытом мне тоже не нужны. К тому же у меня уже есть один. Даже два. Во мне всегда звучало двухголосие, внося сумятицу в мысли и чувства. Эти голоса тянули меня в разные стороны, как в прокрустовом ложе – я терялась, не зная, к какому из них прислушаться: один – чувствовал, другой – думал. Теперь же эти двое будут моими советчиками, вернее, советчицами. Я назову их – Лета эмоциональная – Летэм и Лета разумная – Лераз. А управлять собою и находить компромисс между этими вечными спорщицами буду я, «третейский судья» Виолетта. И если захочу есть – куплю в магазине булочку. И в бассейн пойду, только если захочу поплавать. И все остальные желания буду удовлетворять естественным и единственно предназначенным для этого способом.
После такой «инвентаризации» я чувствовала себя уже не бревном, а лодочкой с веслами!
И в этом новом качестве уверенно отправилась в дальнейшее плавание по жизни к первому пункту назначения – «моя инициация». Для совершения этого обряда мне нужен был соучастник. Но ни один из поклонников не был источником моего либидо. Томления мои были абстрактны, поэтому к выбору партнера я подошла прагматично. Сразу решив, что процессом буду руководить сама, из многочисленных ухажеров выбрала самого застенчивого, влюбленного в меня до заикания, не болтуна, что было крайне важно. После сообщения о том, что я согласна с ним встречаться, мой избранник онемел. А когда мы вплотную приблизились к цели, едва не потерял сознание. И все-таки я довела задуманное до конца. «Прости меня, мамочка», – было моей последней мыслью перед грехопадением. «И вообще, не я создала себя такой, а природа – все претензии к ней», – решительно поставила я точку в нашем внутреннем с ней споре. Все произошедшее не впечатлило меня, так же как не впечатляло впоследствии. Прелюдия еще стоила потраченного времени, а фуга… как и положено фуге, была нудной и однообразной. И вообще, вскоре я пришла к выводу, что прекрасно могу обходиться без мужчин. Но не желая становиться маргиналом, оставила их присутствие в своей жизни. Несмотря на то что первый сексуальный опыт разочаровал меня, я испытывала неведомое доселе чувство уважения к себе – ведь я впервые нарушила табу не из духа противоречия, а осознанно. И мир вокруг уже не казался таким враждебным, и коли мне предстоит находиться в нем некоторое время, постараюсь устроиться с максимальным комфортом, решила я. И прежде всего – быть счастливой. «Человек рожден для счастья, как птица для полета»? Мм… Не хотелось бы оспаривать классика, но в жизни я почти не встречала счастливых людей, а чаще сталкивалась с парадоксом: одни – счастливы вопреки, другие – несчастны вопреки. Я сама редко бывала счастливой. Последним было воспоминание о шестнадцатилетии. Мамочка подарила мне вожделенные модные сапоги-чулки. Я надышаться на них не могла, пылинки сдувала, обходила все кочки, начищала до блеска перед сном. Казалось, счастью моему не будет предела, но предел наступил: привычка стерла остроту новизны. Вскоре я уже шлепала в них по лужам, оставляла грязными в углу. И в конце сезона, убирая зимнюю обувь в шкаф, смотрела на пару стоптанных туфель с вяло поникшими голенищами, не испытывая никаких эмоций. «Ну и где же ты, счастье? Куда делось? И что нужно для того, чтобы ты снова появилось – купить что-нибудь? А если мне не нужно? Или я не хочу? Ненадежный ты попутчик, счастье. Пришло – ушло, кто-то дал – кто-то отнял», – разочарованно думала та, прошлая Виолетта-бревно. Теперь же, с позиции Виолетты-лодочки, я рассудила так: «Если счастье все время ускользает, то поместить его надо в самое надежное место – в себя! Я сама буду генерировать и продуцировать его. Во мне для этого достаточно источников – молодость, красота, здоровье, талант…» Хм – наличие даже половины из перечисленного многих сделало бы счастливыми. Отныне ощущение счастья будет моей эмоциональной константой, а внешние обстоятельства лишь усиливать или ослаблять его. Определившись с внутренним устройством и воодушевленная результатом, я перешла к заключительному этапу – темперации [6 - Темперация – от лат. temperatio – соразмерность, правильное соотношение, надлежащая организация.] взаимоотношений с внешним миром. Но как? Что мешает людям жить в гармонии с окружающим? На этот вопрос я не могла ответить сразу. Но, подумав, проанализировав, определила эти помехи. Взяла ручку, листок (с тех пор берет начало моя полезная привычка ко всему подходить обстоятельно) и записала:
«1) Несоответствие желаний и возможностей.
2) Зависимость от общественного мнения.
3) Обиды».
С удовлетворением обнаружила, что с первым пунктом все в порядке – мои желания никогда не превышали мамочкиных возможностей.
Общественное мнение – и здесь без проблем. Мне оно всегда было безразлично. Это качество – генетический подарок от кого-то из предков. Но я все же решила проверить это и проверила самым радикальным способом. Купила детский пластмассовый автомат, напялила старые, вытянутые треники, ветхую, ажурную от моли бабулину кофту. Накрутила волосы на крупные розовые бигуди и прежде, чем отправиться на улицу, посмотрела на себя в зеркало – чеканашка! Прохожие реагировали адекватно – замедляли шаг, оборачивались, останавливались, хихикали. Такая реакция меня веселила, но ничуть не смущала. Я прошла две остановки, развернулась и направилась обратно домой. Эксперимент прошел успешно, но… в глубине души, в са-амой глубине, я вздохнула с облегчением, что не встретила никого из знакомых.
Последний пункт – обида. А вот эта вредная особа была мне знакома, хотя ни потрогать, ни понюхать, ни увидеть ее нельзя. Это всего лишь чья-то негативная энергия. Грубо ответили, злобно посмотрели. Ну и что? Мир вокруг не изменился, и я не изменилась – не стала лучше или хуже. А настроение испорчено – это невидимая энергия, запущенная кем-то, беспардонно поселилась во мне. Значит, в мой внутренний мир может беспрепятственно проникнуть что угодно и разрушать его? Все равно что окна и двери своего дома держать нараспашку – заходи, кому не лень, и делай, что хочешь. Ну уж нет! Люди надежно защищают свои жилища – замки, охрана, сигнализация. Так же я поступлю и с моим внутренним миром – силой воображения защитить его можно еще надежнее, чем внешний: «Отныне это – сейф! Код известен только мне, и я сама буду решать, кого к нему допускать. А обида останется лишь сгустком энергии, пролетевшим мимо цели и бесследно растворившимся в пространстве». Я осталась довольна своим алгоритмом, действовал он безотказно. И с тех пор мои прежде спонтанные реакции, пройдя через него, трансформировались в умные рефлексы. Вначале этот процесс занимал некоторое время, но постепенно сократился до автоматизма.
И теперь я ощущала себя уже не лодочкой с веслами, а яхтой с отличной маневренностью – вперед-назад, вправо-влево, газ-тормоз. Все свои максимы собрала в компактный текст, предварив эпиграфом: «Наслаждайся и дари наслаждение, не причиняя зла ни себе, ни другим» [7 - Высказывание Николя де Шамфор.]. Озаглавила сей мировоззренческий манифест «Жить комильфо» и, красиво оформив, распечатала. «Молодец, Виолетта», – похвалила себя. И совершенно заслуженно – прошло столько лет, а моя парадигма, собранная в юности, почти не изменилась. Я считаю ее главным своим достижением и охотно делюсь с окружающими. Близкие по-разному относятся к моему опусу: муж и дочь – скептически, Бете он без надобности – ее жизнедеятельность и так организована идеально. Ритэнута, пробежав глазами и повертев листок с текстом в руках, пренебрежительно отмахнулась:
– Ты такая разумная, потому что живешь, как сыр в масле. Если бы я так жила, тоже сочиняла бы манифесты.
Ромчик, внимательно прочитав, воскликнул:
– Это – шедевр! Но зачем мне его знать, ведь у меня есть ты.
И только Бела отнеслась очень серьезно – развесила листки по всему дому, знает наизусть, но пользуется с переменным успехом и в затруднительных ситуациях вновь и вновь обращается ко мне. Вот и на этот раз, спустя несколько дней после презентации, сдержав обещание, приехала в салон.
– Мне нужен твой совет, – деловито усаживаясь, начала Белка.
– Слушаю тебя.
– Летик, я нашла источник, – торжественно заявила она.
– ?..
– Ну, помнишь, ты говорила: муж – источник материальных благ, а для любви – другой источник? Ну вот, я его нашла. Вернее, он давно меня обхаживает, но теперь я решилась – отомщу мужу.
– Ты ему расскажешь?
– Ты с ума сошла!
– Тогда в чем месть?
– В моральном удовлетворении. – Злорадный огонек загорелся в глазах Белки.
– Ты его не получишь и мужу не отомстишь.
– Почему?
– Муж не узнает, а тебе будет противно.
– Как же быть?
– Если и затевать эту историю, то только ради одной цели – получить удовольствие и почувствовать себя женщиной.
– Я и так чувствую себя женщиной, родив двоих детей.
– По-твоему, весь этот сложный механизм помещен в нас только за тем, чтобы рожать?
– В меня – только для этого.
– Тогда почему именно там находится «кнопка» самых острых ощущений?
– У меня ее нет. Я фригидная.
– Кто это сказал?
– Муж.
– Ты медик и знаешь: чтобы поставить правильный диагноз, необходимо мнение как минимум трех специалистов.
– Вот я и опасаюсь, не станет ли мой будущий любовник вторым специалистом, подтверждающим диагноз. Поэтому хочу, чтобы ты мне рассказала… ну… что женщина ощущает… при этом… – Белка покраснела.
– При оргазме?
– Ну да.
– Ну-у… Это такое чувство… даже не знаю, как описать… Ты чувствуешь… – начала я и не могла продолжать – мне стало смешно от приходящих в голову сравнений. – Лучше посмотри порнофильм.
– Уже смотрела. Но изображать правдиво то, что сама не испытала, не получится.
– Это верно… Тогда испытай.
– Как?
– Сама с собой.
– Саму себя удовлетворять?! – вытаращилась Белка.
– Но если у твоего мужа не получается.
– Какая мерзость! – брезгливо поморщилась она.
Почему мерзость? Я всегда исполняю «поэму экстаза» a capella [8 - A capella – сольное исполнение без инструментального сопровождения.]. Открыться ей? Представляю Белкину реакцию! Нет, не стоит ее так потрясать…
…С самого начала истории «Мои взрослые отношения с противоположным полом» я решила: роль – «Виолетта, покинутая возлюбленным» не для меня. Уже тогда я знала: мужчина никогда не оставит женщину, с которой чувствует себя неотразимым любовником. Если же она изобличает его в профнепригодности и постоянно пеняет на это, нокаутируя мужское эго, то никакие чувства и красота не удержат его. Чувства остывают, а к красоте, так же как и к уродству, привыкаешь. Откуда было во мне это знание? Не из книг, не от подруг, не (страшно представить) от мамочки. И уж точно не от бабули, которая при слове «любовь» хмурилась, недовольно поджимая губы. Может, это крупицы увиденного, прочитанного соединились воедино? А может, какая-нибудь искушенная в любовных делах прапрабабушка послала мне его по генетической почте? Увы, но все мои возлюбленные были ключиками не от того замочка. Я сама доставляла себе экстатическое переживание и поэтому достоверно изображала его с мужчинами. Всегда первая прекращала отношения, но до конца сохраняла иллюзию «платья на голом короле», оставляя мужчину обиженным, но не униженным.
…Бела сидела молча, сосредоточенная на своих мыслях.
– Ужас… докатилась до онанизма… Ну и как мне это сделать? Пальцем, что ли? – с трудом выговорила она.
Я пересела к ней, взяла за руки, слегка дунула в лицо.
– Расслабься. Зачем пальцем? Есть секс-шопы. Сходи туда, купи то, что нужно, и репетируй.
– Ни за что! Я стесняюсь.
– Кого?
– Покупателей… продавцов…
– Продавцам не стыдно там работать, а тебе стыдно туда зайти? А покупателей ты увидишь в первый и последний раз.
– Нет, я не смогу, – решительно мотнула головой Белка.
– Тогда ступай в овощной магазин.
– Зачем? – опешила она.
– Купи баклажан или огурец – это то же самое.
– ?.. А-а-а, поняла! – рассмеялась Белка. – Нет, я не смогу абстрагироваться.
– Тогда не знаю, – развела я руками.
– Лету-усь, – скорчила Бела просительную гримаску, – может, ты сходишь в секс-шоп.
– Я?!
– Ты плевать на все хотела, а я умру со стыда.
– Нет, я не пойду.
– Ну, пожа-алуйста.
– Ладно, пойдем вместе.
– А без меня? Никак?
– Никак.
– Ну, хорошо, только не ляпни, что это для меня.
– Ляпнуть, что для меня? На месте сориенти-руемся.
Не откладывая в долгий ящик, мы отправились в магазин для взрослых. Молоденькая продавщица приветствовала нас с улыбкой. Не ответив на нее, я сухо поздоровалась и сразу перешла к делу:
– Мы хотим сделать подарок нашей подруге. – И я объяснила, что нам нужно.
– Понятно, – кивнула девушка. – Какой размер?
– …Не знаю, подруга вот такая, как она, – кивнула я на Белку.
– Ничего подобного! – вскинулась та, с негодованием зыркнув на меня. – Она гораздо крупнее.
– Ну, не гораздо… Короче, подберите, как для нее. И упакуйте красиво – все-таки подарок.
Пока мы обсуждали с продавщицей детали, Бела крутилась как уж на сковородке и, оказавшись за пределами магазина, шумно, с облегчением выдохнула:
– Наконец-то кончился этот кошмар. Зачем ты попросила упаковать?
– Чтобы отвести от нас подозрение.
– Спасибо, Летик. Ну что ж, это надо обмыть, – без энтузиазма предложила она. – Я угощаю.
– С удовольствием, – с энтузиазмом согласилась я.
Мы отправились в ресторан. Просмотрев меню, остановились на стейке из тунца. И тут официантка, слегка подавшись вперед и понизив голос, произ-несла:
– Не советую эту рыбу. Она… – Девушка сморщила носик.
– Спасибо за предупреждение. – Я была удивлена. – «Почему же вы ее готовите?» – хотелось спросить, но, увидев приветливую улыбку девушки, передумала: – А что вы посоветуете?
Официантка предложила несколько вариантов и, приняв заказ, удалилась.
– Что это было? – уставилась я на Белу.
– Ты не узнала ее? Это же та мерзавка из супермаркета.
– А-а-а… я вспомнила.
…Как-то мы с Белой отправились за покупками, задержались в парфюмерном отделе, разглядывая всякие баночки. Бела никак не могла прочесть состав на одной из них. Вся полезная информация, кроме названия, была напечатана микроскопическим шрифтом. Она обратилась к девушке-консультанту за помощью.
– Это не входит в мои обязанности, – грубо отрезала та. – Очки надо носить.
– А что входит в ваши обязанности? Хамить покупателям? – завелась Бела. Продавщица огрызнулась – Бела в ответ.
– Девушка права, – примирительным тоном остановила я их перепалку, – каждому будешь читать – сама дочитаешься до очков. Претензии к производителю – к таким мелким буковкам надо прилагать лупу. Кстати, какая чудесная на вас кофточка, где вы ее приобрели?
Девушка обмякла уже при первых моих словах, а тут и вовсе смутилась.
– В нашем магазине, на втором этаже. Подождите минуточку. – Она быстро удалилась и тут же вернулась, держа в руках очки. – Вот, может, это подойдет?
Воспользовавшись очками как лупой, мы прочли состав – он нам не подошел.
– Спасибо, вы очень любезны, – протянула я ей очки.
– Не за что, – улыбнулась девушка.
– Прямо сейчас отправлюсь за кофточкой.
– Ты с ума сошла! – прошипела Белка, едва мы отошли. – Кофточка – дрянь.
– Это ты так считаешь, а она нет – раз носит ее. Что мне стоило похвалить?
– И сама она противная, – скривилась Бела.
– Она не противная – может, до нас ее кто-то обидел или она плохо себя чувствует. Мы пришли сюда не за общением с ней, у нас были другие цели, и мы их достигли.
– Как у тебя ловко получается! Я бы хотела так уметь.
– У тебя везде развешены инструкции – пользуйся!
– Когда ты рядом – я могу, а без тебя – забываю.
– Вспоминай и почаще практикуйся. Реакции надо ритуализировать, чтобы не тратить на них время.
– У меня не получится.
– Получится. Павлов собаку научил.
– Но я ведь не Павлов.
– Но и не собака…
…Официантка принесла поднос с едой, старательно все расставила.
– Спасибо. Вы стали еще красивее. Таким девушкам надо в журнале сниматься.
Она зарделась.
– Ну, какая же она красивая? – на полном серьезе возмутилась Бела, как только официантка отошла.
– Но не уродина же. Неужели небольшое преувеличение не стоит здоровья наших желудков? Уплетали бы с тобой сейчас подтухшую рыбку, а потом мучились несварением. Видишь, как аукнулся мой прошлый комплимент? Может, и этот когда-нибудь аукнется.
Оплачивая счет, Бела пробурчала:
– Все равно заплачу ей тютелька в тютельку.
– А это – от меня. – Я положила щедрые чаевые на ее купюры.
– Все-таки противно мне все это, – промолвила Белка, с тоскливой брезгливостью глядя на нарядную коробку с пышным бантом, лежащую на стуле. – Вот ты бы никогда не простила Марэнгла, узнав об измене.
И узнала, и простила…
…Это случилось год назад. Нервный женский голос сообщил по телефону:
– Виолетта?
– Да.
– Хочу поставить вас в известность, у вашего мужа есть любовница.
– …
– Это его секретарша.
– …
– Вы меня слышите?
– Это все? – Я положила трубку. Маруля мне изменяет? Я не сомневалась в достоверности полученной информации, и это сокрушало мою незыблемую уверенность в его безграничной любви и верности. Я не могла понять, что чувствую. Боль? Нет. Ревность? Нет. Но что-то же я чувствую… неприятное удивление – вот что. Мой Маруля имеет любовницу?! А я ничего и не замечала… ах, Маруля, не ожидала от тебя. А знаю ли я, чего от него ожидать? Я никогда «не лезла ему в душу» и не впускала в свою.
Не тратя времени на размышления, я принарядилась, прихорошилась и отправилась к мужу на работу. Вошла в приемную и решительно направилась к столу секретарши.
– Слушаю вас, – вопросительно посмотрела та.
– Я к вашему боссу.
– Вы записаны?
– Нет.
– По какому вопросу?
– По личному.
– Как вас представить?
– Его жена.
Девушка порывисто встала, нервно одергивая крохотную юбочку. Красивая, молодая, пухлые губы, рельефные формы.
– Не надо меня представлять. Это сюрприз. – И также решительно направилась к кабинету, распахнула настежь дверь и победоносно встала.
Маруля, склонившись, сидел за столом.
– Виолетта?.. Что-то случилось? – медленно начал подниматься.
– Ничего.
– Ты… здесь…
– Я пришла посмотреть на твою любовницу.
– Какую еще любовницу? Что за бред?
– Ту, что сидит в приемной.
– Ты пришла устроить скандал?
– Я никогда этого не делала и не умею. Ты не волнуйся. Мне было интересно посмотреть на твой выбор. Ты не изменяешь своему типажу – высокая, статная брюнетка. А я-то думала, ты однолюб.
– Я однолюб, – как-то обреченно произнес он. Мне стало его жалко.
– Маруля, если ты любишь эту девушку и она тебя, я не буду вам препятствовать. Может, она – твое счастье. Мы мирно разведемся.
– Мы никогда не разведемся. От этой девушки я получаю то, в чем ты мне уже много лет отказываешь. А более откровенного способа показать свое безразличие ко мне, чем твое предложение развестись, и представить трудно.
– Наоборот. Я очень хочу, чтобы ты был счастлив.
– А ты? Ты будешь счастлива, оставшись одна?
– Почему одна? – опешила я.
– Но ты же понимаешь, что уже не та Виолетта, какой была двадцать лет назад, когда и мужчины, и женщины теряли дар речи при твоем появлении. Годы берут свое.
«Ах ты… паразит, ущипнул, и неприятно…» Но он был прав: прежде мужчины бросали восхищенные взгляды и подходили ко мне знакомиться, невзирая на его присутствие. Марулю это и злило, и будоражило. Теперь же все ограничивалось взглядами.
– Ты прав, годы взяли свое, но одиночество мне не грозит. Меня окружают потрясающие мужчины.
Взгляд его заострился:
– Я всегда подозревал тебя в неверности. И кто же они, твои любовники?
– Русские, англичане, французы…
– Я кого-нибудь знаю? – на полном серьезе продолжал он.
– Знаешь.
– ?!
– Шекспир, Рахманинов… всех не перечесть, ну и конечно же Фромм.
– А-а-а, – протянул он. – Это в твоем стиле – все покойники.
– Это мы будем покойниками, а они – вечно живые. Маруля, я восприняла твое нежелание развестись со мной, как признание в любви. И хочу в свою очередь пригласить тебя поужинать.
– Я удивлен. Сколько раз ты отвергала мои предложения! Но конечно же согласен.
Я вернулась домой в прекрасном настроении. Почему мне так легко и приятно? И поняла: причина этого – неожиданная амнистия моей внутренней вины перед Марулей. В глубине души я угрызалась муками совести за то, что держу мужа на строгой сексуальной диете. А он, оказывается, разговляется с секретаршей, а меня уже списал в тираж. «Ну погоди, устрою я тебе спектакль». План возник молниеносно. «Вы точно определили мою суть, госпожа директриса – Остап Бендер в юбке. Я проучу тебя, Маруля!» Нашла телефон эскорт-услуг:
– Мне нужен молодой человек. Яркой внешности, атлетического телосложения.
Через час встретилась с юношей – красивое глуповатое лицо, высокий, мускулистый… Подходит. Вкратце разъяснила задачу, описала мизансцену. Он внимательно слушал меня, с нагловатой улыбочкой ощупывая липким взглядом.
– Чтобы вы не скучали в одиночестве и для достоверности захватите с собой приятеля – я оплачу ваш столик. И не тратьте зря свой шарм – вы на работе, – закончила я, вручая ему половину гонорара.
«Ну, Маруля, готовься!»
На следующий день, вечером, мы отправились в дорогой ресторан. Молодые люди уже находились в зале. Мы расположились неподалеку. Все шло по моему сценарию. В середине ужина красавчик подошел к нашему столику:
– Позвольте пригласить вас на танец, – любезно обратился он ко мне.
– Я не танцую, – коротко ответила я.
Минут через десять он подошел вновь:
– Тешу себя надеждой, что вы передумали.
– Не тешьте.
Еще через десять минут он передал на наш стол бутылку шампанского и заказал песню. «Для самой красивой брюнетки», – объявил исполнитель. Я пригласила Марулю танцевать. Он крепко, словно дорогой трофей, держал меня в руках, горделиво поглядывая по сторонам. Едва мы вернулись к столику, молодой человек подошел снова:
– Извините мою настойчивость, но ваша спутница – богиня. Позвольте спросить, это ваша супруга? – Маруля с достоинством кивнул.
На этом небольшая роль статиста заканчивалась. Но то ли от выпитого, то ли желая отработать гонорар, его понесло. Восхваляющие сравнения и метафоры изливались нескончаемым потоком. «А он совсем не дурак», – подумала я. Выражение лица Марули начало меняться. Чтобы не перегнуть палку, я решила остановить это словоблудие.
– Довольно, юноша. Не следует более испытывать терпение моего супруга, – выразительно взглянув на него, строго произнесла я.
– Еще раз извините. Счастливчик! – театрально бросил он, удаляясь.
– Я уже собирался дать ему по морде. Какие они наглые, современные молодые люди! – нахмурился Маруля.
– Ну что ты, он же совсем ребенок.
– А тебе нравилось его слушать, – прищурившись, посмотрел он на меня.
– Не знаю, – безразлично пожала плечами. – Всю жизнь такое слушаю – уже привыкла.
«Ну что – получил по носу!»
Я решила закончить романтический ужин тем, чем он и должен заканчиваться – второй раз за двадцать лет совместной жизни проявив инициативу. В благодарность за его участие в моем мини-спектакле (бедный, не заподозривший подвоха Маруля), за снятие чувства вины я очень старалась угодить ему. Он же, то ли от неожиданности, то ли от того, что весь темперамент оставлял в постели с секретаршей, был не так сокрушителен, как обычно. Вечер закончился к обоюдному удовольствию. Представляю удивление Белы, узнай она о моей такой нетипичной реакции на измену мужа.
На следующий день я встретилась со своим партнером по «спектаклю», отдала оставшуюся половину гонорара.
– Хорошо справился с ролью, хотя слегка переиграл.
– Все слова моей роли соответствуют действительности. Вы потрясающая женщина, и я бы…
– Вот вам, – протянула я еще одну купюру. – За комплимент. Прощайте.
На следующий день приехала Бетя – встревоженная, беспокойно заглядывая мне в глаза.
– Я все знаю.
– Что все?
– Все. Марик мне рассказал. Ну какой идиот! Иметь такую жену и путаться с какой-то…
– Она очень красивая девушка.
– И как ты к этому относишься?
– Философски. Все мужчины изменяют.
– Не все. Мой не изменяет. А ему сам Бог велел. Но такой, как ты… не понимаю… прости этого дурака, не бросай его. И меня.
– Я и не собираюсь.
– Я положу этому конец, заставлю ее уволить! – решительно произнесла Бетя.
– Не делайте этого (для меня одной вашего Марули многовато). Он сам разберется.
– Поставь ему ультиматум! Пригрози, что тоже заведешь любовника!
Ах, Бетичка, уже завела. Не сомневаюсь: даже узнав об этом, ты относилась бы ко мне по-преж-нему.
…Несколько лет назад ко мне на улице подошел мужчина приятной наружности.
– Здравствуй, Виолетта.
– Здравствуйте.
– Ты меня не узнала. Я – Карл, мы вместе учились в консерватории.
– Да-да, припоминаю. – Возникла неловкая пауза – я не помнила его.
– А ты совсем не изменилась.
– Спасибо. Если бы это еще было правдой.
– Нет, правда, ну-у, немного лишнего веса…
– И много лишнего возраста.
Он предложил посидеть в кафе, вспомнить молодость. Выяснилось, что Карл был влюблен в меня по уши и любит по сей день – потому и не женился. Все прошедшие годы держал меня в поле зрения, был в курсе моей личной и профессиональной жизни.
– Почему ты тогда не признался?
– Ну-у, тогда ты была такая недосягаемая.
А теперь, прибавив двадцать кило и двадцать лет, стала досягаемой? Мы начали изредка встречаться. Встречались, встречались и сблизились. Зачем? Никаких открытий не случилось. Те полутона, которых мне не хватало в Маруле, были у Карлуши в избытке. Он сам был как полутон. Наш вялотекущий роман ничего для меня не значил и уже давно тяготил. Но закончить его не хватало духа. Карлуша воспринимал каждую нашу встречу как награду. Не смотрел на меня – а взирал, не слушал – а внимал. С моей же стороны это была благотворительность. От этих отношений я ничего не получала. Он даже подарки мне не делал, так же, впрочем, как и муж. Карлуша – потому что беден и жаден, а может, и в обратной последовательности. Маруля – потому что не романтичен. Хотя совсем недавно очень удивил меня. Незадолго до открытия салона он вернулся из деловой поездки.
– Вот, – заявил муж с выражением лица доброго фокусника, торжественно водружая на стол коробки. – В Риме купил, на распродаже.
– Насчет распродажи необязательно было ставить меня в известность.
– Я не умею врать и не хочу учиться. В нашей семье уже есть крупный специалист в этом.
– На меня намекаешь? Поднять кому-то настроение, повысить чью-то самооценку, оградить кого-то от огорчения – это не вранье.
– А что же?
– Филантропия.
– А возраст? Сколько лет он у тебя топчется на месте?
– А зачем мне его фиксировать? Или кому-либо еще, кроме сотрудника паспортного стола?
– Определись хотя бы с цифрой, а то все время называешь разные.
– «Не спрашивайте – и я не солгу».
– Ну, ладно, давай, меряй, – махнул он рукой и сел в кресло, приготовившись созерцать мое дефиле.
Передо мной стояли пять пар красивых туфель.
– Спасибо, Маруля, но я не могу их померить.
– Почему?
– Это не мой размер.
– Твой. Тридцать восьмой.
– А у меня сороковой.
– Ты же говорила, что тридцать восьмой.
– Когда говорила?
– Когда мы поженились. И эта цифра застряла у меня в голове.
– Так выдерни ее оттуда. У меня уже тогда был тридцать девятый.
– Опять наврала. И что теперь с ними делать? Может, все-таки попробуешь?
– Я не Золушка, Маруля. Не смогу втиснуть сорок первый размер в тридцать восьмой.
– Уже сорок первый? Завралась совсем! – произнес он с раздражением и вышел, хлопнув дверью.
Я следом заглянула в его кабинет:
– А какой размер у твоей секретарши? Может, подаришь ей?
– Закрой дверь! – зло ответил Маруля.
А я уже знала, что с ними сделаю, – отдам Ритэнуте. У нее никогда не было таких туфель. Но к чему она их наденет? Пришлось отправиться в магазин. Купила платье и костюм. Позвонила ей:
– У меня есть подарок для тебя! Приезжай.
– А что это?
– Сюрприз.
– Ну-у… я сейчас занята… если успею, подъеду к вечеру.
Через полчаса Ритэнута была у меня.
– Маруля привез. Все не мой размер, – выставила я перед ней пакеты.
Она померила вещи – все подошло. Ее не удивило, что муж купил мне обувь на три размера меньше, а одежду – на три больше. Осталась в новых туфлях и костюме.
– Счастливая ты, Летка, баловень судьбы. Поэтому у тебя и характер такой, – вместо спасибо сказала Ритэнута.
– Не характер – следствие нашей судьбы, а судьба – следствие нашего характера, – не сдержавшись, возразила я ей.
– Ерунда. У меня характер хороший, а судьба – дрянь! – отрезала она.
Зная, что для нее вкусная еда – лучший антидепрессант, выставила на стол деликатесы.
– Откуда такая роскошь?
– Маруля привез. – Хотя эти продукты входили в состав нашего ежедневного меню.
– Повезло тебе. Все у тебя есть. И деньги, и муж. Мне бы такого шикарного мужика, я бы пылинки с него сдувала, – продолжала она, уплетая за обе щеки.
Я смотрела на нее, слушала и не злилась – бедность изуродовала ее и внешне, и внутренне. А какой была бы я, если бы жила в нужде? Попыталась представить… Нет! Даже представлять не хочу. Я всегда жила в комфортных условиях, а замужество переместило меня в роскошные. На дорожку я положила ей всякие вкусности с собой:
– Возьми, Маруля много привез.
Я смотрела в окно, как Ритэнута медленно удаляется с коробками в руках.
«У тебя все есть», – часто повторяет она. Да, это так, но все это не мое. Слезы повисли на ресницах. Истинной подруги нет. Бела вечно зациклена на своих проблемах. Я для нее – Вергилий в лабиринтах жизненных перипетий. Она даже мысли не допускает, что и у меня бывают проблемы, и не все я могу решить. Ромчик всегда под рукой, всегда наготове. Сопереживает очень искренне и бурно, но неглубоко и спустя час иногда уже не помнит, чему сопереживал. Ритэнута считает, что я все время вытаскиваю у судьбы счастливые лотерейные билеты, и за нее тоже. Разный уровень качества жизни разделяет нас глубже любых противоречий. Мои отношения со всеми ними держатся лишь нитями воспоминаний общей юности. Я отпустила слезы, и они безвольно покатились. Любимого мужчину так и не встретила… Я знала, когда-то мы с Остапом Батлером были совсем рядом, но, как два луча, пущенные из одной точки, расходимся все дальше. И на наших траекториях – ни единой «кротовой норы» [9 - Кротовые норы – туннели, через которые, по мнению астрофизиков, можно переместиться в другие Вселенные и даже в другое время.] друг к другу. Растушеванный слезами силуэт Ритэнуты медленно удалялся, меняя очертания… С призванием до сих пор не определилась, продолжила я печальный список, и горько расплакалась, вспомнив, что и внутри меня кое-чего уже нет: миндалины вырезали, аппендикс удалили, и эти мои бесценные органы давно сгнили на какой-то помойке. Моя сердечная половинка Летэм совсем утонула в слезах. «Ну и что? – подала голос вторая, прагматичная половинка, Лераз. – Зато теперь ты можешь грызть свои любимые семечки, не опасаясь колик, и есть мороженое, не опасаясь ангины. И потом, – с укором продолжила Лераз, – у тебя есть самый близкий, любящий человек, который всегда знает, какие духи тебе подарить, какие цветы тебе нравятся; самая преданная подруга и самый нежный любовник – ты сама, Виолетта! А Бетя? Это не свекровь, а Нобелевская премия. Ну и Лиза, наконец. И какая Лиза!»
…Сразу после свадьбы, как и полагается, мы с Марулей отправились в свадебное путешествие.
– Наслаждайтесь друг другом, морем, солн-цем, – мечтательно напутствовала нас Бетя.
И Маруля наслаждался. Я же не могла дождаться, когда прекратится эта сексуальная ссылка. Не обремененный работой и прочими заботами, весь свой могучий темперамент он обрушивал на меня. Поэтому, когда закончились две недели, я вздохнула с облегчением. Возвратились мы уже в квартиру Марули – огромную, благоустроенную, полностью подготовленную заботливой Бетей для счастливой семейной жизни. На следующий же день я столкнулась в лифте с соседкой из противоположной квартиры. Поприветствовав ее, невольно задержала на ней взгляд. «Хотела бы я так выглядеть в ее возрасте». В каком – я определить не могла. Была она женщиной царственной – высокая, дородная, статная. Крупное лицо с классическими чертами, кожа без возрастных обвислостей. Тонкий, как лезвие бритвы, пробор делил надвое роскошные густые волосы, собранные в низкий, тяжелый валик. Она без проб прошла бы на роль Екатерины II.
– Смею предположить, что вы – супруга Марэнгла? – первой заговорила она.
– Да.
Ее звали Лиза.
– Заходите в гости, – в заключение нашего короткого диалога пригласила она. Предложение прозвучало искренне, и я не преминула им воспользоваться. Лиза была профессором, преподавала философию в университете, и трижды вдовой. Ни в одном из браков не было детей, из чего я сделала вывод, что она бесплодна. Ее большая квартира выглядела как после генеральной уборки и была наполнена любимым мной запахом свежести. Казалось, она сама источает его. Хотя я не знаток, но сразу определила, что вся мебель, статуэтки, расставленные в большом количестве, антикварные. А более всего поразило меня количество книг. Ее кабинет напоминал мини-библиотеку – в основном художественная литература и труды философов.
– И вы все это читали?
– Я все это изучала, – ответила Лиза.
Она угостила меня чаем. В том, как были разложены накрахмаленные салфетки, расставлены вазочки с вареньем, чувствовался этикет. Она сама была воплощением этикета – жесты, манеры, речь.
– Вы курите? – открыв тяжелый, наверное, серебряный портсигар, предложила Лиза пахучую сигарету.
– Только когда выпью.
– А я курила до пятидесяти лет, потом умер муж и забрал с собой эту мою вредную привычку.
С первой же встречи между нами установились теплые, доверительные отношения. Жила вместе с ней Тая – помощница по хозяйству и создатель поразившей меня чистоты и порядка. Она служила Лизе уже двадцать лет – готовила, стирала, убирала. Это была хрупкая, невысокая женщина неопределенного возраста. Но худоба ее свидетельствовала скорее о здоровье, чем о недоедании. Об этом же говорил прекрасный цвет лица и неутомимость в работе. Когда Бетя сообщила, что подыскивает мне домработницу: «Тебе не пристало заниматься домашней работой», я сказала, что уже подыскала. Тая согласилась помогать мне. Была она немногословна, делала все быстро, бесшумно, незаметно. Я была не просто довольна ею, я ею восхищалась. В своем статусе она была «комильфо». Если бы все так относились к делу, мир был бы совершеннее. Тая была непроницаема – на все вопросы о ее жизни отвечала односложно.
– Лиза, она такая симпатичная. А где ее семья?
– Мы не затрагиваем эту тему. Была в ее молодости какая-то трагическая история. Несколько лет она прожила в монастыре – там мы с ней познакомились, и с тех пор она живет у меня.
Два раза в месяц, по выходным, Лиза собирала гостей, коллег по философскому факультету. Я называла эту компанию «Философский бомонд». Денег на угощения она не жалела. Тая целый день хлопотала у плиты, и к приходу гостей на столе яблоку негде было упасть. Лиза всегда звала меня на эти собрания. Я приходила и слушала их умные беседы, открыв рот.
– Лиза, дайте мне что-нибудь почитать из философов попроще, а то я сижу как истукан, – обратилась я к ней после одной из посиделок.
– А вы разве никого не читали?
– Даже не пыталась, считала, это мне не по уму. Хотя высказывания некоторых знаю наизусть, из сборника афоризмов.
– Странно, ведь вы – философ по своей сути.
– Я??
– Конечно. Я еще не встречала человека вашего возраста, мыслящего так независимо. У вас на все есть свой взгляд, и это вызывает уважение. Как бы мне хотелось развить это качество в своих студентах. Но под гнетом авторитета хрестоматийных имен в них задавлена всякая самостоятельная мысль. Порой мне кажется, что вы бываете несколько… непочтительны. Но, прокрутив в голове наши диалоги, склоняюсь к тому, что согласна с вами.
Лиза дала мне книжку Сенеки. Мои опасения оказались напрасны – я все понимала, иногда перечитывая отдельные фрагменты несколько раз. Потом были Сократ, Платон… Я была рада каждому новому знакомству – устраивала дискуссии с великими, в чем-то соглашалась, что-то категорически отвергала, но последнее слово всегда оставалось за мной, что было несложно в отсутствие оппонента. Мы с Лизой всегда обсуждали прочитанное. И однажды она познакомила меня с тем, кто навсегда пленил мой разум и сердце, – Эрих Фромм. Наконец-то я обрела абсолютного единомышленника. Он ответил на многие мои вопросы – истины не открыл, но некоторые противоречия человеческой натуры разъяснил. И писал так, как написала бы я, если б могла. Его книга «Искусство любить» стала моей настольной, хотя в этом не было необходимости – я знала ее практически наизусть. Постепенно я начала понимать, что все эти диспуты на Лизиных вечерах – переливание из пустого в порожнее, и основная цель этих философов – поумничать и поесть даром.
– Лиза, зачем вам нужны эти дармоеды? После их визитов в холодильнике пусто, как после набега саранчи.
Лиза попыталась придать взгляду укоризненность, но не смогла и улыбнулась:
– Эти вечера давно стали традицией. Они начались еще при моем последнем муже, и у меня рука не поднимется разрушить ее. Хотя, если честно, наши с вами приватные беседы мне интереснее.
Обычно я не встревала в разговор, молча слушая их разглагольствования. Но однажды, не выдержав долгого мусоливания темы жертвенности, я вставила реплику: «В основе всех поступков человека лежит стремление к комфорту». Повисла пауза. Философы высокомерно воззрились на меня. «Эта кукла еще и разговаривает?» – читалось на их лицах.
– А как же люди, пренебрегающие материальными благами, обрекающие себя на лишения и нужду? – прервала тишину Лиза.
– И они стремятся к комфорту. Но комфорт бывает не только материальным – эмоциональным, духовным, душевным. Для таких людей духовный комфорт превыше всех прочих.
Гости многозначительно переглянулись. Лиза улыбнулась краешками губ – я видела, что она устала, с некоторых пор ее утомляли эти званые обеды.
– И вообще, – произнесла я, вставая из-за стола, обведя присутствующих выразительным взглядом, – гость радует дважды: когда приходит и когда уходит. Посему, позвольте откланяться.
Философы медленно, с растерянными лицами начали подниматься с мест. А я не спешила.
– Виолетта, – не скрывая улыбки, сказала Лиза, когда все ушли, – вы их откровенно выставили.
Был в окружении Лизы еще один яркий персонаж, ее студент. Большой, мясистый молодой человек лет двадцати пяти, с лицом «милого друга» и манерами «коварного искусителя». Он почти все время ошивался в ее квартире, и я никак не могла определить характер их взаимоотношений. Все стало понятно, когда однажды он обратился к ней – «Лизочек». Я едва не рассмеялась, настолько это уменьшительно-детское имя не соответствовало монументальному облику Лизы, но вовремя осеклась, заметив, как просияло ее лицо. И сразу поняла.
– Он ваш любовник? – без обиняков спросила я ее.
Лиза смутилась.
– Виолетта, вы ставите меня в неловкое положение.
– Извините, это не мое дело.
– Понимаете… – замявшись, продолжила она, – нет, вы пока не сможете этого понять. В жизни каждой женщины наступает очень неприятный период, климакс. Мой молодой друг помогает мне его пережить.
– Но он вам совсем не подходит. Вы такая умница. Царица! Даже среди ваших демагогов-философов есть более достойные вас.
– Единственное достоинство, необходимое мне сейчас, у них уже отсутствует.
Я поняла. Потом поинтересовалась у Бети:
– Что происходит, когда у женщины начинается климакс?
– Ничего хорошего не происходит, – коротко ответила она.
– Сексуальное желание увеличивается?
– У кого как. Но врачи рекомендуют обязательно заниматься этим, для здоровья.
По тому, как Бетя это сказала, было ясно, что сама она следует рекомендациям врачей. С первой встречи Лизин студент стал заигрывать со мной – глядел, приспустив веки, шумно вздыхал, ненароком задевал выпуклости – я игнорировала его знаки внимания и его самого. Однажды в коридоре он неожиданно положил ладони мне на ягодицы и попытался приложиться к шее. Резко отбросив его руки, я, дернув рубашку так, что посыпались пуговицы, взяла ее край, вытерла слюну с шеи:
– Не пыжься понапрасну, альфонс, тебе никогда не стать Дон Жуаном.
С того дня отношение его стало скрыто-враждебным, мое же, как и прежде, индифферентным.
Не знаю, облегчил ли он Лизе климакс, но кошелек ее облегчил основательно. Она делала ему дорогие подарки, а на двадцать пятый день рождения и вовсе сдурела – подарила машину. А потом он занял у нее крупную сумму и исчез, на звонки не отвечал. Лиза враз состарилась, но продолжала наде-яться, что он вернется и все объяснит.
– Попрощайтесь с этими деньгами, Лиза, вы их больше не увидите, даже если он вернется. Давайте подадим на него в суд за мошенничество!
– Ну что вы – такой позор! И потом, у меня нет доказательств.
– Дайте его адрес.
Адреса она не дала, но я разузнала его и отправилась на разборку, преисполненная решимости разнести все в пух и прах.
Дверь открыла грузная тетка, как две капли воды похожая на альфонса.
– Мне нужно поговорить с вашим сыном.
– Он уехал.
– Надолго?
– Навсегда.
– Вы в курсе, что он ограбил прекрасную, добрую женщину, своего педагога?
– Никого он не грабил! – нагло ухмыльнулась тетка. – Она что думала – он будет спать со старухой бесплатно?
Я поперхнулась ее цинизмом.
– Ваш сын – ублюдок, и теперь понятно, в кого. От помидора огурец не родится! – гневно произнесла я, испепеляя ее взглядом.
«А ведь она права, – размышляла я, отправляясь восвояси. – Неужели Лиза не понимала, для чего нужна этому сытому хряку? Или в этот период зов плоти настолько силен, что заглушает все остальные голоса? И чему научила ее философия? Такому важному умению – разбираться в людях – точно не научила».
Да и сам альфонс оказался, видимо, не таким эффективным средством: вскоре Лизу постигла участь многих женщин преклонного возраста – перелом шейки бедра. Операция, лечение, инвалидное кресло… Все это обрушилось на нее два года назад. Она очень сокрушалась, что не сможет пойти на презентацию моего салона. Бомонды постепенно прекратились, вдвоем с Таей доживали они свой век. Тая у меня уже не работала – все ее время занимала Лиза. Я по-прежнему заходила к ним каждый день и вскоре стала замечать изменения: присмотревшись, поняла – не было уже той чистоты и порядка. Однажды Лиза, виновато улыбаясь, сказала:
– Виолетточка, мне нечем вас угостить. Печенье, которое купила Тая, стыдно ставить на стол.
Я отправилась на кухню, открыла холодильник – сердце кольнула горечь: на полупустых полках сиротливой кучкой лежали сморщенные яблоки с битыми боками, маленький кусочек сыра, куцый обрубок дешевой колбасы.
– Лиза, с сегодняшнего дня продукты вам буду покупать я, – заявила я, вернувшись в гостиную.
– Нет, я не могу так обременять вас, – мягко возразила она.
– Вы меня не обремените. Я на машине – куплю себе и вам заодно.
Когда на следующий день я принесла ей продукты – отборные, свежие, она ахнула:
– Я уже забыла о такой еде, – растроганно произнесла Лиза, как на икону взглянув на меня.
– Не смотрите так, Лиза. Я ведь не почку свою вам отдала.
Денег, которые она могла тратить на питание, хватало лишь на половину того, к чему она привыкла. Оставшуюся половину тайно стала доплачивать я.
– Как вам удается покупать такие качественные и недорогие продукты? – часто удивлялась Лиза.
«Недорогие?! Если бы ты знала…»
– Я делаю покупки в одном и том же магазине уже много лет – у меня там большие скидки, – всякий раз заверяла я ее.
Но порой, под настроение, злилась: «Профессор философии, такая умная, а дура. Где халявщики-философы, где обокравший ее любовник? Профукала все деньги, а мне отдуваться. – Но тут же укоряла себя: – Виолетта, а она тебя просила? Ты же сама навязалась».
Была у Лизы племянница, но я ни разу ее не видела. А недавно она объявилась. В дверь позвонили. Открыв, я увидела незнакомую женщину – в ее взгляде и позе чувствовался вызов. Позади стоял щуплый, сутулый мужчина с выражением тупой покорности на лице. В облике обоих сквозили неустроенность и безденежье.
– Вы Виолетта? – Голос ее дрожал от вол-нения.
– Да.
– Я племянница Лизы.
– ?..
– Я знаю, вы обхаживаете мою тетю, положили глаз на ее квартиру.
– Где вы были столько лет? – с интересом разглядывая женщину, спросила я.
– Я часто уезжаю в длительные командировки.
– На Луну? Я предупрежу консьержа, чтобы вас ко мне не пускали.
– Я не к вам приду, к тете! – взвизгнула она в захлопнувшуюся дверь.
Утром, как всегда, зашла к Лизе.
– Виолетта, я хочу извиниться перед вами за племянницу, знаю, она была у вас. Представляю, что она наговорила.
– Она не успела.
– Что она с собой сделала… А ведь была таким прелестным ребенком… Но сразу после школы вышла замуж, учиться дальше не стала – подряд родила троих детей. Муж оказался пьющим – всю семью тянет она одна, и, конечно, они очень нуждаются.
«Ну и помогала бы лучше им, чем тратиться на альфонса», – подумала я.
– Не обижайтесь на нее, – извиняющимся тоном промолвила Лиза.
– Я не обижаюсь. Из окна дорогого автомобиля гораздо легче сохранять прекраснодушный взгляд на существующую действительность, чем из окон переполненного автобуса. Мне всегда неловко перед теми, кто там теснится, особенно когда мы стоим рядом на светофоре.
– Но вы ни в чем перед ними не виноваты.
– Знаю, но неловкость чувствую и не хочу это чувство подавлять. Оно – как индикатор, напоминает, загораясь: «Что наша жизнь – игра… Сегодня ты, а завтра я».
– Да-а, – задумчиво протянула Лиза. – Человек таков, каким его делают обстоятельства.
– Вам не кажется, что в этом есть какая-то ненастоящесть? А быть порядочным, добродетельным просто так, независимо от обстоятельств?..
– Эта сверхзадача мало кому по силам. Бытие определяет сознание, – философски заключила Лиза.
На следующий день, едва выйдя из дома, я снова увидела эту парочку – племянницу с мужем. Они явно поджидали меня и, едва увидев, рьяно ринулись навстречу в той же последовательности: она, нервно-порывистая, – впереди, он, безвольно-понурый, – за ней. Я прошла мимо, не останавливаясь.
– Я знаю о ваших планах, но у вас ничего не выйдет, квартира тети наша по закону, – бросала она мне в спину дурацкие обвинения, не переставая семенить следом. Я не прислушивалась к ней, думала: «Повернуться и нагавкать на нее? Представляю эту сцену – мы, как две дворняжки, лаем друг на друга». Я остановилась и, резко развернувшись, едва не столкнулась с ней нос к носу.
– Вам не в чем меня обвинять, так же как мне не в чем перед вами оправдываться. Успокойтесь. Все, что есть у Лизы, – ваше. И перестаньте таскать за собой этого несчастного мужчину.
Племянница растерялась, и от этого выражение ее лица стало таким же глупым, как у мужа. Они выглядели очень жалкими…
Вечером Лиза мне сообщила:
– Завтра у меня юбилей. Жду вас к себе обязательно.
– ?! Вы прежде не отмечали дни рождения.
– В сорок лет я закрыла счет годам, а в восемьдесят его вновь можно открыть.
– Вам восемьдесят? Почему вы мне заранее не сказали?
– Потому и не сказала, чтобы вы не тратились. В моем возрасте лучший подарок – хорошее самочувствие, и его мне уже никто не преподнесет.
Перед сном я долго размышляла о событиях прошедшего дня: о том, что Лизе никогда не дашь восемьдесят лет, что моя бабулечка, ее ровесница, по сравнению с ней совсем старушка и о многом другом. Но разве могла я подумать, что это был последний день той жизни, в которую я уже не вернусь…
На следующее утро я проснулась рано, как обыч-но.
«Почему я проснулась? – начала я с вопроса свои утренние размышления. – Никто меня не будил. Может, изнутри кто-то это сделал? Интересно, кто? Может, во мне живут миллионы маленьких существ – они проснулись, закопошились, и их деятельность прервала мой сон? Посмотреть бы… какие они… эти существа… может, даже похожи на нас, людей…» И тут услышала:
– Эврика! Вот так буйная фантазия приводит туда, куда никогда не доберутся научные исследо-вания.
«Что это? Я слышу чей-то голос. Слуховая галлюцинация? Наверное, я начала засыпать, и…»
Но тут вновь прозвучало:
– Сколько шансов прикоснуться к тайне упускают люди, воспринимая окружающий мир в привычных образах и ощущениях, а внезапно столкнувшись с необычным, отгораживаются от него: «Показалось», «Померещилось», «Не может быть». Но ты ведь не такая. Ты смелая и пытливая и всегда бесстрашно шагаешь в неизвестное.
Никакая это не галлюцинация. Я уже не сомневалась, что слышу голос. Это было внутреннее, ясное слышание. Во мне звучал незнакомый мужской голос! Чей? И как он туда попал?
Я ущипнула себя – где-то видела, что так проверяют свою адекватность.
– Зачем ты себя так? – снова раздался голос.
«Заметил!»
– А как же твоя устойчивая психическая конструкция? Или ты уже сомневаешься в ее проч-ности?
«Опять. И про конструкцию знает».
– С кем имею честь? – от растерянности зацеремонничала я. – По правилам хорошего тона нам полагается представиться друг другу. Но поскольку вы появились без приглашения и, видимо, неплохо меня знаете, позвольте поинтересоваться: кто вы?
– Меня незачем приглашать. Я нахожусь там, где всегда, – в тебе и везде.
«Везде и во мне… Что же это может быть – везде и во мне… Неужели!.. Сам?..»
– Нет. Я – Рационально-Аналитическая Зона Универсального Механизма.
– Сразу не запомнишь. Такое громоздкое имя у вас.
– В привычной аббревиатуре оно звучит гораздо компактнее и хорошо тебе знакомо.
– Аббревиатуре? Повторите, пожалуйста.
– Рационально-Аналитическая Зона Универсального Механизма.
– РАЗУМ, – обрадованно сложила я первые буквы. – Так вы – мой разум?
– И твой, и всех живущих ныне, и всех живших прежде.
– Вот это масшта-аб! Так вы – коллективный разум?
– Точнее, вселенский.
– Какая честь! А я-то полагала, что давно общаюсь со своим разумом, даже имя ему, вернее, ей дала – Лераз. Но при этом всегда ясно осознавала, что этот вымышленный персонаж – я сама, одна из моих половинок, так же, как сейчас, ясно осознаю, что вы дифференцированы от меня.
– Теперь ты знаешь, что у вымышленного тобой персонажа есть реальный прототип.
– Очень, очень приятно познакомиться. Может, продолжим на «ты»?
– Я с этого начал.
– Тембр твоего голоса, интонации импонируют мне. Увидеть бы его обладателя… – вежливо намекнула я.
Тотчас перед внутренним взором высветился овал, и в нем, как в рамке, лицо мужчины. Интеллигентное, умное – тонкие черты, высокий, открытый лоб, проницательный взгляд. Именно так и должен выглядеть разум – никак иначе.
– Я могу выглядеть как угодно – предстать в образе животного или насекомого, не имеет значения – суть моя от этого не изменится.
– Нет-нет! – поспешила ответить я. – Предпочитаю человека. Не представляю общение с говорящей собакой или комаром. А почему ты себя обнаружил?
– Ты очень желала узнать.
– Многие желают.
– Желание, оставаясь всего лишь желанием, пассивно. Ты же тормошила меня беспрестанно.
– И за это мне такое предпочтение?
– Большинство людей довольствуются общими знаниями о мире. Живут просто и незатейливо в привычном, обжитом пространстве, не испытывая потребности узнать более того, что им известно. Это и не плохо, и не хорошо – просто они так живут. А если в этом замкнутом пространстве вдруг приоткроется дверь – не попытаются заглянуть за нее. Плотно прикроют и продолжают жить дальше. Другие, будто на цыпочках, все время пытаются увидеть: что там, за горизонтом? Но им не хватает духа отпустить воображение в полет. А есть такие – и ты из их числа, кто в привычном всегда видит удивительное и чье безудержное желание все познать, всюду проникнуть сносит все логические преграды. Так, в заоблачном прыжке своей фантазии, ты прикоснулась к одной из величайших тайн мироздания.
– К величайшей тайне? Прикоснулась? Я уже забыла, о чем думала несколько минут назад, да я и не успела ни о чем подумать.
– Ты предположила, что внутри тебя обитают существа, возможно, похожие на людей, и попала в самую точку. Они не просто похожи, они и есть люди, такие же, как вы. Но очень маленькие.
– Подожди… Ты хочешь сказать, что во мне, внутри меня, живут люди??
– Именно.
– С ума сойти!!
– Ты ведь сама это предположила.
– Я много чего предполагаю… но это не значит, что допускаю это…
– «Человек – это космос», – часто повторяют люди в переносном смысле, даже не подозревая, насколько получается в прямом.
– Если я правильно поняла… внутри моего тела располагается космическое пространство… в котором есть такая же Земля, населенная такими же людьми?
– Правильно поняла.
– И для этих людей я…
– Ты – их вселенная.
– Уму непостижимо!!! А та вселенная, в которой мы, она тоже…
– Такой же человек, но о-очень большой.
– Это невероятно… А этот человек – последняя инстанция или он тоже в ком-то?
– И он, и все последующие. Вселенные увеличиваются в геометрической прогрессии до бесконечности, чтобы затем вновь сойтись в одной точке. Все вселенные включены в единый космический цикл.
– Получается принцип матрешки? Одна в другой?
– Довольно точное определение.
– Может, я и определила, но понять это… разве возможно? Значит, моя внутренняя вселенная – точная копия в миниатюре внешней, а та, в свою очередь, той, в которой находится. И так далее? И внутри меня существует такая же, но крохотная Виолетта?
– В основе мироздания лежит единый принцип, и все создано по единому образцу. Но внутренняя история у каждой вселенной своя, и такой Виолетты нигде больше нет.
– Как у людей – устроены все одинаково, а история у каждого своя…
– Люди – это и есть вселенные.
– Да-да, я еще не привыкла… А животные? Тоже друг в друге?
– Нет, только в человеке заложена такая потенция – быть и частичкой вселенной и целой Вселенной одновременно.
– Значит, выражение «Человек – венец творения» соответствует действительности?
– Как я уже говорил ранее, часто люди, выражаясь иносказательно, попадают в самую суть.
Оглушительный масштаб информации парализовал мои мыслительные процессы. В голове толкались обрывочные знания о космосе, анатомии, но я не могла составить из них вопросы.
– Если бы я знала заранее о нашей встрече, подготовилась бы. Но один вопрос уже готов – ты упомянул бесконечность. Прежде я даже подступиться не могла к этому вопросу, что это – бесконечность? Ум за разум заходит при одной мысли об этом. Когда одно кончается – другое начинается, потом – следующее, а когда кончается последнее, что дальше? За последней вселенной что там?
– Бескрайность вселенных.
– А за этой бескрайностью?
– Бесконечность бескрайностей.
– Ум за разум уже зашел, а я так и не могу себе представить это.
– На этот вопрос ты не получишь ответа – он за пределами человеческого сознания, и на Земле не существует понятий, на которые можно сослаться, чтобы объяснить. Но ты узнаешь и об этом, и обо всем, что тебя интересует. Потом.
– Я поняла… И все-таки в моей голове сумбур – сплошные нестыковки.
– Попробую их расстыковать, – улыбнулся он.
– Ну, например, космос – это скопление звезд, планет, но атлас неба совершенно не похож на атлас человеческого тела из учебника анатомии.
– Они действительно не похожи, потому что представляются тебе с разных точек зрения.
– ??
– Это же один из твоих принципов – чтобы верно оценить ситуацию, отойти в сторону, а лучше посмотреть на нее сверху.
– …снова не поняла.
– Возьмем твой любимый фрукт – яблоко. – «Все-все про меня знает», – мимоходом отметила я. – Ты держишь его в руках и видишь круглый предмет с гладкой кожурой. А теперь представь (с твоим воображением это будет несложно), что находишься внутри семечки этого яблока – и перед тобой предстанет совсем иная картина. Хотя это будет все то же яблоко. Ту вселенную, в которой находишься, ты видишь изнутри, а если бы вышла за ее пределы, соответственно увеличившись в размере, увидела бы перед собой такого же, как ты, человека.
– На примере яблока все стало понятно… Бедные ученые… Пытаются освоить космос, а он у них перед носом. Похоже на игру в прятки с открытыми глазами. Неужели они не видят этого?
– И никогда не увидят.
– Но ведь уже докопались до атомов, молекул ДНК, наночастиц, будут копать дальше и докопа-ются.
– Ученые разгадали много загадок, но прежде кто-то их загадал. Невозможно постичь Замысел, не будучи равным его Создателю. Если Тайну Бытия сравнить с горой Эверест, то все совершенные открытия не приблизились даже к его подножию.
– И все-таки, – с настойчивостью прилежной ученицы продолжала допытываться я. – Органы в человеке плотно прилегают друг к другу, а в космосе – все просторно.
– Каждое небесное тело – всего лишь крохотное ядро, а все вокруг – море жидкой, упругой материи, состоящей из защитных слоев различной плотности, тысячекратно превышающих массу и размер ядра. Это называют атмосферой. Земля, на которой ты обитаешь, лишь крохотная точка, и с этой точки разреженное пространство вокруг видится прозрачным.
– А мышцы, сосуды, кожа – тоже защитные слои?
– Такие же как атмосфера. Это – та самая «темная материя», которую никто не видит, но наличие ее ставит ученых в тупик.
– И меня тоже. А оказывается, я ее вижу, все мы видим, и сами ею являемся. Мне кажется, я только сейчас поняла, что такое гравитация. И как такая глыба – Земля ни на чем не висит, ни на что ни опирается – и не падает. Теперь ясно: и она, и все остальные планеты в цепких объятиях своих оболочек, мышц крепятся к скелету. А все вместе держит кожа, как скафандр, потому и не разлетается. – Мой внутренний собеседник внимательно слушал меня, не перебивая и не оспаривая.
С темной материей кое-что понятно, а загадочные «черные дыры», в которых все исчезает, – что это?
– Все отверстия в теле человека.
– Это и есть порталы в иные миры? Надо же… как просто… А «большой взрыв»? Он действительно был?
– Был.
– И с него все началось?
– Каждая жизнь начинается с «большого взрыва». «Поэмы экстаза», исполненного дуэтом.
Я поняла, о чем он… и почему-то смутилась.
– Предположу, что Земля находится в печени, – быстро поменяла я тему.
– Верно.
– А Солнце – в сердце.
– И это верно.
Чтобы не обнаружить скудость своих познаний в астрономии, решила не продолжать, хотя и это он наверняка знает.
– А теперь разъясни мне: жизнь человека длится семьдесят-восемьдесят лет, а жизнь Вселенной, как утверждают ученые, исчисляется миллиардами.
– Это – гипотеза. Ученые могут быть уверены в том, что было в недавнем прошлом. Саму историю цивилизации можно считать достоверной только с появления письменных источников, а все, что до этого, – лишь предположения.
– И все-таки как соотносятся возраст вселенной и возраст человека? На самом деле возраст двух людей разного размера?
– Все мироздание встроено в единую временную шкалу. Тот отрезок времени на ней, который соответствует жизни человека, – всего лишь мимолетный эпизод в истории гораздо большего масштаба. Люди мыслят сотнями, максимум тысячами лет. Но в масштабе вашей вселенной часы и километры теряют свое значение и исчисляются световыми годами. За семьдесят лет жизни внутри человека появляются и исчезают несколько цивилизаций. Время не синхронно, и небо, которое ты сейчас видишь, – уже далекое прошлое.
– Значит, так же как размеры вселенных сжимаются или расширяются, также сжимается и расширяется время в них?
– Именно. Время – пространство многомерно.
– Невероятно!.. Во мне живут такие же люди!.. Любят, ненавидят, рождаются, умирают… Я не сомневаюсь, что в основании мира лежит великая тайна и высокая цель. Ни того, ни другого мы не знаем, являясь частью какого-то плана. Но зачем в этот план была включена смерть?
– Смерть – не кара, а столь же великий акт, что и рождение. Умирание – то, что позволяет жизни продолжаться. Каждое разрушение – начало созидания.
– Поня-атно… во всем диалектика… плюс-минус, день-ночь, вдох-выдох…
– Верно. Перемены – движущая сила миро-устройства, это люди делят их на хорошие и плохие.
– Но разве прекращение жизни не лишает ее всякого смысла?
– Смерть – это не прекращение, это перевоплощение. С момента создания мира ничего не исчезло и не появилось – одно переходит в другое.
– Меня не вдохновляет перспектива перевоплощения из моего нынешнего состояния в последующий корм для червей.
– Это будет твоя плоть, ты будешь в другом месте.
– Я так и думала… никогда не сомневалась, что жизнь на Земле – всего лишь затакт [10 - Затакт – начало музыкального произведения или его части со слабой доли, образующей неполный такт.]. А как другим об этом узнать?
– Для этого человеку, единственному из всех живых существ, дано осознание себя.
– Да, но за это осознание с человека взыскана высокая плата – знание о смерти. Вот животные живут себе и не знают, чем все закончится.
– Это знание не мешает человеку стремиться, добиваться, достигать. Эти интенции – доказательство того, что он знает о своем бессмертии, но не осознает этого. И самое главное доказательство – рождение детей.
– Но до этого нужно еще додуматься. А как происходит смерть человека для тех, кто в нем?
– Вариантов множество. Вселенные могут быть молодыми и старыми, больными и здоровыми и умирать по разным причинам: инфаркт, трагические обстоятельства, старость…
– Ну, например, как выглядит инфаркт изнутри?
– Взрыв солнца.
– Я так и подумала. А смерть от старости?
– Старость наступает, когда система исчерпала свой ресурс развития. Научно-технический прогресс воспринимается как благо, но одновременно ведет к гибели. Скоро общество будет не в состоянии контролировать его последствия. Человечество уже сегодня прикасается к страшной перспективе создания искусственного интеллекта. Люди постепенно исчезнут, их заменят киборги, а вскоре и они окажутся на службе роботов. Живая плоть заменяется искусственной, и наступает старость – ткани теряют эластичность, суставы – подвижность, кости – прочность.
– Поня-атно… – «Человек при рождении – нежен и слаб, а когда умирает, тверд и крепок».
– Скажи, а ко многим ты являешься?
– К некоторым.
– Я никогда прежде не слышала о таких слу-чаях.
– Те, кто рассказывают об этом, попадают в клинику для душевнобольных, и там к их рассказам уже не прислушиваются. А ты не расскажешь – тебе некому.
«Он прав. Действительно, некому».
– Раз в этом Универсальном Механизме есть твоя зона, должны быть и другие зоны?
– Ты умница. В этом Механизме много зон – творчества, эмоций, духа… Именно оттуда на избранных нисходит озарение.
– На Моцарта точно нисходило из зоны творчества – сразу, без черновиков, писать ТАКУЮ музыку!
Почему-то мне вдруг представилось – если высохнут все моря и океаны, Земля станет похожа на огрызок яблока.
– Виолетта! – как некстати прозвеневший будильник, раздался голос Марули. Я открыла глаза: возле кровати статуей Командора возвышался муж. – С тобой все в порядке?
– Да. Решила понежиться немного. Сейчас встану, – выталкивая его взглядом из комнаты, ответила я.
– Я тороплюсь, – бросил он, выходя.
– Ты еще здесь? – сомкнула я веки.
– Удалиться, не попрощавшись, – разве это «комильфо»? – улыбнулся мой внутренний визави.
– Это не «комильфо» – это по-английски. Смею ли я рассчитывать на следующую встречу?
– Я еще не ответил на все твои вопросы.
– Когда?
– Завтра, в это же время.
– Тогда до завтра. Буду ждать с нетерпением. И спасибо тебе.
Менее всего хотелось мне сейчас говорить с Марулей или с кем-нибудь еще. Полежать… обдумать… послышался голос дочери… Какой у нее вредный тембр! Я подошла к зеркалу, вгляделась в себя – мне представилось множество микроскопических Виолетт, собранных в контур моего тела вперемежку со звездами, планетами.
– Доброе утро, дорогие мои. Не знаю, как вам живется во мне, а я вами довольна. С сегодняшнего дня постараюсь причинять вам минимум неудобств, заботиться и оберегать лучше прежнего.
Мне захотелось приготовить что-нибудь вкусненькое на завтрак. И обязательно полезное. Омлет из домашних яиц со шпинатом, брокколи, свежий апельсиновый сок. Красиво сервировав стол, я пригласила:
– Маруля, Розик, завтрак готов.
Муж, как всегда в полном порядке, деловито уселся за стол. Роза, в пижаме, с небрежно собранными на затылке волосами в петухах, понуро села рядом.
– Судя по твоему настроению, тебе показано просыпаться позже, – ехидно высказалась дочь. – Может, стоит перейти в стан сов?
– Прожив с вами столько лет, уже и не знаю, что я за птица. Приятного аппетита.
Они уткнулись друг в друга недоумевающими взглядами.
«Ах, мои милые, если бы вы только знали, что теперь знаю я…»
– Удивляет мое настроение? Просто я люблю вас и все, что в вас. – Недоумение их усилилось.
«Она – ку-ку», – часто говорила дочь про кого-нибудь, сегодня, судя по ее взгляду, это относилось ко мне. Провожая мужа и дочь, крепко расцеловала обоих, чем окончательно повергла в изумление.
Целый день с моего лица не сходила улыбка авгура. Я смотрела на людей, и они распадались на тысячи крошечных пазлов человеческих тел. И в каждом видела космическое пространство, и сочиняла истории их цивилизаций. Вечером, купив шампанское, клубнику, икру, отправилась поздравлять Лизу. Она, как на троне, восседала в своем инвалидном кресле, за накрытым столом. Приодетая, подкрашенная.
– Да у нас будет пир горой! Вот это тоже поставьте, – передала я Тае пакеты.
– Зачем вы так потратились? – укорила Лиза, улыбнувшись.
«Разве это потратилась?»
– Это мой подарок. Гулять так гулять.
Я помогла все разложить, и мы расселись за столом. Тая отказалась говорить, потому первый и все последующие тосты были моими.
– Дорогая Лиза, вы необыкновенная женщина. Говорят, выбирая дом, выбирай соседей. Я не выбирала – мне просто повезло оказаться вашей соседкой. Потому что вы не просто замечательная женщина, вы – настоящий друг, советчик. Я очень вас люблю и благодарна за тот бесценный подарок, который вы мне сделали, – познакомили с Эрихом Фроммом. Желаю вам здоровья дожить до ста лет.
– Спасибо за теплые слова. Но жить до ста лет… Зачем? Я и так, как тот гость, что, прощаясь, долго топчется на пороге и никак не уходит. Все очень мудро устроено. Представьте, каким бы жестоким испытанием для человека был его уход из жизни, если бы он подходил к последней черте полным сил и желаний. А так… амплитуда между радостью и горем сокращается, чувства, как и тело, дряхлеют, эмоции выцветают. Я прежде очень переживала, что у меня нет детей и не будет внуков, теперь же отсутствие тех и других меня совсем не удручает. И не ужасает эта цифра – восемьдесят.
– А не выпить ли нам? – бодро предложила я.
После нескольких бокалов мы развеселились, а Тая вдруг заплакала.
– Тая, что с вами? – обеспокоенно спросила Лиза. Та покачала головой. – Вам нехорошо? Напрасно мы уговорили вас выпить.
– Это от избытка чувств, – пришла я на помощь Тае.
Она кивнула.
Странная она, эта Тая. Вдруг заплакала, и ведь не поймешь – почему. Восемнадцать лет проработала у меня, а вспомнить нечего. Только кроткую полуулыбку и просветленный, иконописный лик. К концу ужина обе старушенции раскраснелись, от выпитого и съеденного их развезло. И тут послышались звуки, напоминающие тихое поскуливание. Исходили они от Таи. Я поняла: она поет, мечтательно устремив взгляд куда-то в неведомое. Мы с Лизой переглянулись: Тая говорит-то редко, а тут – запела. Что она пела, разобрать было сложно, ни слов, ни мелодии, какое-то шаманское заклинание.
– Тая, скажи, что ты поешь, мы подтянем, – ласково обратилась к ней Лиза. Та резко замолчала, опустила глаза и вся будто съежилась.
– Продолжайте, Тая, мы сами разберемся и присоединимся, – ободряюще предложила я. Она отчаянно покачала головой. – Жаль, концерт окончен, едва начавшись. Давайте мы с вами, Лиза, споем.
И мы запели: арии из оперетт нон-стоп перетекали в популярные шлягеры, потом в частушки. Начинали в одной тональности, переходили в другую, заканчивали в третьей. Расходились на терцию, на кварту, сливались в унисон. Тая слушала наше попурри затаив дыхание.
– Нет! – внезапно прервав исполнение, серьезно заявила Лиза. – Я, пожалуй, задержусь здесь. Разденусь, разуюсь и побуду с вами еще.
Все-таки алкоголь растворяет блоки – одна запела, другая бредит. А-а-а, я поняла, это она о том, что помирать ей рановато. Я смотрела на них и думала: их цивилизации на закате – суставы у Лизы болят, тазобедренный вообще сломан, ее уже населяют сплошь роботы. У Таи, наверное, дела получше – она моложе, наверное, в ней еще эпоха киборгов. Я до сих пор так и не знаю ее возраста.
В дверь позвонили, на пороге стояла Роза.
– Мама, ты не забыла, что у тебя есть дом, муж? – строго спросила она.
– Тише… тсс. У Лизы сегодня день рождения, поздравь ее.
Мы прошли в гостиную.
– Тетя Лиза, поздравляю вас с днем рождения.
– Спасибо, детка. Впервые обращение «тетя» меня не покоробило.
– Вы что, все здесь напились? – недовольным взглядом обвела присутствующих Роза.
– Розик, не груби.
Я подошла к Лизе, обняла ее и крепко расцеловала в обе щеки. «Как хорошо! Почему я раньше этого не делала? Она ведь мне родная – где-то там, на глубине десятка поколений, у нас точно общие корни». Обняла сухонькую Таю.
– Идем, Бутончик. Какое милое обращение придумала тебе Бетя. Она хорошая, наша Бетя. Бери с нее пример – не красавица, а муж ее обожает.
– Спасибо за сравнение! – фыркнула Роза.
– Можно я тоже буду тебя так называть?
– Тебе не идет быть пьяной, ты глупо выглядишь!
– Нет, ты не бутон, ты все-таки колючка. Папа что делает?
– Он у себя в кабинете, послал меня за тобой.
– Скажи, что у меня болит голова и я уже легла. Слушать его нравоучения… сейчас…
– Ла-адно, – нехотя протянула дочь.
– Нет, ты бутончик все-таки.
Шампанское всегда действовало на меня усыпляюще. Я легла и провалилась в крепкий сон.
На следующее утро проснулась раньше обычного и, не открывая глаза, затаилась в ожидании. Тишина казалась нескончаемой, я начала погружаться в нее и тут вкрадчиво, змеем-искусителем, прошелестела мысль: «А может, все это тебе пока… Нет! – решительно выпихнула я ее. – Не показалось. Это было!»
– Узнаю Виолетту, – послышался уже знакомый голос, и тут же возникло уже знакомое лицо.
– Доброе утро, – едва не взлетела горизонтально от радости. – Я так счастлива снова видеть и слышать тебя! Не припомню, когда и с кем так ждала встречи.
– Я тоже рад, Виолетта.
– Полагается справиться, как твои дела…
– Опустим эти условности.
– Тогда, если не возражаешь, я расскажу про свои, хотя ты и так все знаешь.
– Я весь внимание.
– Я давно поняла, что наша жизнь – чудеса и мистика, но приоткрытая тобой завеса над одной из тайн превзошла все мои ожидания. Ну, скажи, почему людям не дано знать это? Почему мы воплощаем Идею Автора, с которым не знакомы и даже не осведомлены зачем?
– Если бы все было расписано и обозначено, это была бы иная модель мира. Непредсказуемость – основная идея данного мироустройства.
– Значит, судьба человека тоже непредсказуема? И она не приговор, как утверждают фаталисты?
– Скорее договор, в условия которого человек может внести изменения. Для этого ему дана свобода выбора.
– И все-таки люди бережнее относились бы к себе, зная, что внутри находятся их микроскопические копии?
– Такое знание ничего не изменило бы. Люди постоянно делают то, чего делать не следует, зная об этом. Сей парадокс возник еще на заре человечества, в тот самый момент, когда Ева, ослушавшись, вкусила запретный плод. Знание редко переходит в побуждение и еще реже – в действие. Вспомни свои благие намерения – не грызть столько семечек и не есть столько мороженого, которые так и остались намерениями, закончившись операцией.
«Все знает и про операции, и про благие намерения, я как букашка под микроскопом».
– Кстати, удаленные из меня органы тоже были планетами? – Он кивнул. – Значит, отсутствие нескольких планет-органов не влияет на жизнедеятельность вселенной-человека?
– Это зависит от статуса планеты. Есть основные и вспомогательные. Все изъятые из тебя – вспомогательные. Такие планеты, как предохранители, выполняют защитную функцию. С удалением даже одной из них на вселенную распределяется дополнительная нагрузка. Разрушение же одной из основных – это гибель вселенной.
– То есть смерть человека, – уточнила я. – А что происходит во время операции?
– Нарушение целостности границ вселенной. Вторжение обычно длится несколько часов, но внутри промчатся десятилетия и даже столетия. Глобальные изменения происходят на всех планетах. Некоторые, происходившие на Земле, известны – смещение полюсов, ледниковые периоды.
– Значит, тот, в ком находимся мы, тоже перенес операции и лишился некоторых вспомогательных планет, – с сожалением заключила я. – Да и во мне уже полетели два предохранителя. Надо бережнее относиться к своему здоровью, а я иногда курю, выпиваю немного, то голодаю, то переедаю, ну и… – Тут я осеклась, вспомнив свои сольные каденции. «Нет, я все-таки расставлю все точки над i».
– Ты все-все про меня знаешь?
– Даже твои замыслы в момент их зарождения.
– Понятно, в небесной канцелярии находятся самые подробные досье.
– Самые аутентичные, – уточнил он.
– Вот это-то меня и смущает. Ну… ты понимаешь, о чем я. Наверное, это глупый вопрос, но ты меня осуждаешь? – Выражение его лица ничуть не изменилось, оставаясь таким же дружелюбным.
– Осуждать? Эта функция не входит в мои полномочия. Но, чрезмерно превышая свои, ею постоянно пользуются люди.
– Это точно… Я-то стараюсь никого не судить, ты знаешь, и не позволяю судить себя. Единственный легитимный судья для меня – моя совесть. А люди посудачить не прочь. Хоть и повторяют часто эту затертую заповедь – «Не судите, да не судимы будете».
– Эту великую заповедь! Втиснув ее в тесные рамки земной категории.
– Что ты имеешь в виду?
– Разве такое уж значение имеет осуждение людей с такими же слабостями, недостатками? Масштаб этой заповеди равен масштабу мироздания, а истинный смысл в ином толковании – если ты проявишь снисхождение к другим, то и сам вправе рассчитывать на посмертное снисхождение за земным пределом. Что же касается незавершенного тобой вопроса: ты еще в юности верно определила, что сексуальное удовольствие и грех не имеют между собой ничего общего. Потребности в пище, воде, сне, сексе – основные потребности человека. Удовлетворение их – основа жизнедеятельности, и все средства для этого предоставлены в природе. Желание же курить, пить – всего лишь вредные привычки, и каждый сам в себе их формирует.
Я облегченно выдохнула: чувство неловкости от осознания моей тотальной наготы перед ним наконец отпустило.
– Твои вредные привычки не превышают безопасной меры, поэтому их вернее обозначить как потакание слабостям. Излишества губительны для человека.
– Это понятно, но не всегда легко определить грань между нормой и излишеством.
– Ее не нужно определять, достаточно прислушаться к своему внутреннему голосу и попытаться понять, чей он и почему так часто противоречит. Люди не хотят или не умеют этого делать, постоянно находясь вне себя, даже наедине с самими собой. А ведь именно внутренний голос – это суммарное выражение коллективных потребностей внутренних обитателей человека.
– А если этот голос требует еще и еще?
– Скорее он возопит: «Ну не в таких же количествах!» И это значит, что вредные привычки уже переросли в пагубные.
– Значит, если я иногда выкурю сигаретку с чашечкой кофе, выпью бокальчик вина и мой внутренний голос молчит…
– Это значит, ты уже сформировала искусственные потребности, но пульт управления ими крепко держишь в своих руках. Постарайся пореже нажимать на его кнопки.
– Постараюсь и теперь буду внимательнее прислушиваться к внутреннему голосу.
– Ты и прежде делала это. Вспомни историю с молоком.
Я вспомнила… Несколько лет назад молоко было объявлено продуктом «нон грата». Я же обожала его и ни дня не обходилась, особенно без парного, от нашей загородной коровы.
– Какой ужас! – возмущались окружающие. – Как ты можешь это пить?!
Хор ренегатов возглавлял Маруля.
– Раньше из молока получали казеин, из которого делали пуговицы, – говорил он так, будто сам присутствовал при этом.
– Сколько замечательных качеств у этого продукта. Хотела бы я иметь такие пуговицы. А молоко пила, пью и буду пить.
– Какая же ты упрямая, – ворчал Маруля.
– Я предупреждала тебя об этом.
И только Бетя, прежде не любившая молоко, из солидарности со мной начала пить его.
Как всегда, я оказалась права. Недолго мой любимый напиток был в опале – вскоре его не только реабилитировали, но и признали полезным…
– А выражение «Человек есть то, что он ест» – очередное попадание в десятку? – продолжила я дознание.
– Отчасти. Питание влияет на состояние внутренних органов-планет опосредованно. Защитные оболочки долго держат оборону от вредного воздействия неумеренности и неразборчивости в еде и питье. Но неумеренность в переживаниях, минуя все барьеры, наносит точечный удар по цели – планете.
– Как же без эмоций? Люди же не роботы.
– С эмоциями, но без чрезмерностей. Без зависания в какой-либо крайности – это разрушает внутренний баланс и подавляет иммунитет. И как следствие этого возникает Эль-Ниньо – мощная сила тайфунов, землетрясений, цунами. Эмоции, как маятник, – равномерное раскачивание – свидетельство исправности механизма, зависание в одной позиции – признак поломки.
– Значит, и в эмоциях нужна мера? А я считала, что печаль надо гасить, а вот радость почему бы не разжечь?
– Радостью надо делиться, а печаль отпускать, но так, чтобы никого не задеть. Эмоции – как дождь: долгожданный – благо, затянувшийся – бедствие.
– И все-таки мне не понятно, если я вижу пережаренное жирное мясо, знаю, что это вредно. Но как может быть вредным то, что не видно – эмоции?
– Это невидимое обладает гораздо более мощной силой. Ты видишь ветер?
– Конечно.
– И как же он выглядит?
– Ну-у… Потоки воздуха раскачивают деревья… треплют одежду…
– Ты видишь результат его воздействия. Но если будешь находиться в защищенном месте перед пустым пространством, не узнаешь, что он носится по нему, пока не выйдешь и не ощутишь на себе его порывы. И разве ты, обладая материальным телом и физической силой, сможешь с корнем вырвать дерево, сорвать крышу дома, как эта невидимая сила?
– Так просто и гениально… Из этого следует, что вся эта темная энергия – порча, сглаз, приворот, в которые я никогда не верила, все-таки существует? И мы беззащитны перед ее воздействием?
– Если сама не занимаешься темной магией – нечего опасаться. Единственно надежная защита – не заходить на «это поле» и не играть по его правилам. Стоит лишь ступить туда, и станешь уязвимым, никакие талисманы и обереги не помогут – все равно что прикрыть наготу фиговым листком. А пока обходишь эту территорию – ты в безопасности.
– Я туда не захожу и не собираюсь. С питанием и эмоциями все понятно, но предположим, человек ведет здоровый образ жизни, позитивно настроен к миру, а наследственный фактор?
– Человек не появляется из ничего. Он – генный архив предшествующих поколений, куда занесены характеристики и данные всех его предков. При зачатии гены складываются в определенную комбинацию, как в калейдоскопе, – при каждом повороте – новая картинка.
– Похоже на рулетку, от человека ничего не зависит.
– Зависит. Каждый человек бесценен по факту своего рождения, но чтобы не упасть в цене, должен беречь и приумножать полученное наследство. Из одного семени, даже если оно было не лучшим среди прочих, может вырасти цветущий куст – если заботиться и удобрять, а может чахлый – если забросить. Каждым своим поступком человек зажигает звезду во внутренней вселенной. При зарождении новой жизни звезды двух вселенных сталкиваются, и неизвестно, какие две из множества. Поэтому надо думать, прежде чем делать, а каждый дурной поступок покрывать двумя хорошими.
– Как генетическая лотерея – чем больше счастливых билетов, тем выше шанс его достать. – И все-таки мне кажется несправедливо, что человек лишен права выбора родиться таким, каким хочет?
– Разве можно было возложить на человека, мыслящего относительными категориями, такую непосильную миссию? Ты полагаешь, если бы ему было дано такое право, он использовал его, руководствуясь сверхидеей сохранения гармонии и равновесия в мире? Он бы опять думал только об этом коротком отрезке времени – своей жизни. Изначальное устройство было бы разрушено чудовищными кренами: в разные периоды рождались бы мужчины или женщины, люди с одинаковой внешностью, считающейся эталоном своей эпохи. И способности люди выбирали бы только выдающиеся. Но если все будут великими учеными, музыкантами, изобретателями, кто будет исполнять их музыку, претворять в жизнь их изобретения, поддерживать порядок, печь хлеб, чинить краны? Каждый наделен способностями, надо лишь обнаружить и реализовать их. В скором будущем клонирование и так сократит генетическое разнообразие.
– Виолетта! – «Опять, – с досадой подумала я. – Чего это он повадился будить меня?» Открыла глаза – Маруля… Он как-то странно смотрел на меня:
– Только что заходила Тая.
– Зачем?
– Сказала… что Лиза умерла.
Я резко села на кровати.
– Лиза… что? – Вскочила, на ходу запихивая руки в пеньюар, помчалась к Лизе.
Дверь в ее квартиру была приоткрыта, в кресле, в своей обычной позе, сидела Лиза, склонив голову набок. Казалось, она задремала. Рядом на низком пуфе сидела Тая. Она держала руку Лизы и смотрела на нее пристальным, немигающим взглядом, будто пытаясь оживить. Я подошла, она не обернулась.
– Тая, – осторожно тронула я ее плечо. – Может, она заснула? – Тая отрицательно покачала головой. – Надо вызвать… наверное «Скорую».
– Я уже вызвала.
Я не знала, что делать. Быстро набрала номер Бети.
– Ой-е-ей, какая беда! – запричитала она. – Я сейчас приеду.
А я стояла, смотрела на эту мизансцену и вспоминала вчерашний вечер: те же действующие лица, но вчера – комедия, сегодня – трагедия. На лице Лизы пестрели остатки вчерашнего макияжа. Я хотела подойти к ней, но не могла. «Может, не стоило ей вчера столько пить? Да и есть тоже… в таком возрасте». Врач «Скорой помощи» констатировал смерть от инфаркта. Еще в одной вселенной взорвалось солнце… Тая протянула мне конверт:
– Это вам.
Большой, прямоугольный, запечатанный. На нем крупными буквами, красивым Лизиным почерком было выведено: «Виолетте». Конверт топорщился. Я разорвала его. Внутри была вложена завернутая в лоскуток бархата брошь и письмо: «Дорогая Виолетта, оставляю вам брошь на память – это фамильная реликвия. Знаю, при жизни вы отказались бы ее принять, а сейчас уже не сможете. Я завещаю вам также библиотеку – выберите, что вам по душе, а остальное – подарок университету. Я бы оставила вам и квартиру, но не желаю подвергать унизительным тяжбам с племянницей…»
Я не успела остановить хлынувшие слезы, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
Бетя подъехала как всегда собранная, как всегда знающая, что делать. Раздала всем указания и завела застывший механизм. Я оповестила племянницу, нашла телефонную книжку, начала обзванивать Лизиных знакомых: половины не было в живых, кто-то уже не мог прийти, а тех, кто пришел, трудно было узнать. К обеду Лизу похоронили, людей собралось немного. После похорон все отправились в кафе, на поминальный обед. Я заказала любимые Лизины блюда: грибной суп-пюре, блинчики с яблоками, винегрет с жареным луком. Присутствующие вспоминали, какой она была умницей, красавицей и о многих других качествах, вовсе Лизе не присущих. Если ушедшие туда слышат тех, кто остался, узнают много нового о себе. Мы с Таей промолчали весь обед. Племянница – тоже. Вернувшись домой, я отдала ей ключи от квартиры.
– А вы что будете делать, Тая?
– Вернусь в монастырь.
– Оставайтесь у меня – комнат много. – Она так мотнула головой, что я поняла: уговоры бесполезны. – Соберите вещи, я вас отвезу.
Зашла через несколько минут – Тая сиротливо сидела на краешке стула, прижимая к груди небольшой ридикюльчик.
– Где ваши вещи?
– Вот, – глянула она на ридикюль.
Я довезла ее до монастыря, который она посещала каждое воскресенье.
– Тая, если вам что-нибудь будет нужно, звоните. И просто так звоните. Я буду к вам приезжать, можно? – Она кивнула.
Вернувшись домой, сразу прошла в свою комнату, закрылась. Посмертные ритуалы выполняют отвлекающую функцию. Суета вытеснила все чувства, а сейчас, оставшись наедине с собой, они нахлынули на меня. «Все, Лизы больше нет. Квартира напротив – уже другая квартира. И меня тоже нет прежней. Во мне образовалась брешь, прободение, и это ничем не заполнить. Как если потерять руку, все, что ее заменит, – неудобные протезы. Я больше не увижу Лизу, не зайду к ней на чай. Вот и дотации мои закончились». Мне стало стыдно. Я снова перечитала ее письмо и, не сдерживаясь, разрыдалась. «Лиза, Лиза… где вы сейчас? Где-то вы точно есть, иначе зачем все это? Зачем родились? Для того чтобы учить студентов философии? «Философии нельзя научить», – ваши слова. Для того чтобы собирать философов? А может, для того, чтобы приютить Таю? Тогда смысл рождения Таи? Служить вам?»
Я взяла брошь – большая, массивная, усыпанная камнями… Я не очень разбираюсь в драгоценностях и вряд ли смогу отличить бижутерию от золота. В дверь осторожно постучали, заглянула Бетя.
– Можно? – шепотом спросила она. – Что это?
– Лиза оставила.
Бетя надела очки, долго вертела брошь в руках, внимательно разглядывая – она была знатоком:
– Это антиквариат. Стоит целое состояние.
В дверную щель просунулась Розина голова.
– Там к тебе пришли.
В коридоре стояла племянница.
– Я хочу перед вами извиниться, – виновато произнесла она. Я кивнула. – Ну, я пойду.
– Что она от тебя хотела? – спросил Маруля.
– Ничего. Я хочу пригласить Таю пожить у нас. Она будет помогать по хозяйству, – поспешно добавила, увидев его сдвинутые брови.
– Какая из нее помощница? За ней самой уже надо ухаживать.
– Не устраивай здесь дом престарелых, – поддакнула дочь.
– Не стоит так пренебрежительно относиться к старикам. Этот возраст и для тебя не за горами, – обратилась я к Маруле. «Попробуй привези сюда Таю, эти двое быстро изживут ее».
Ночь казалась мне бесконечной. Короткий, неглубокий сон перемежался с замедленным бодрствованием. Я вспоминала Лизу, ее жесты, манеры, высказывания. А во сне мне являлись какие-то незнакомцы, что-то мне доказывали, о чем-то спорили… Сюрреалистическая ночь. Едва начало светать, я сосредоточилась и стала ждать. И он появился.
– Доброе утро, Виолетта.
– Доброе утро, хотя оно совсем не доброе, ты знаешь – Лиза умерла.
– За прошедшие сутки в твоей вселенной прошло сто двадцать лет. Сколько людей умерло – не сосчитать.
– Да, но Лиза – моя родная. Они, конечно, тоже родные… роднее некуда, но я их не знала, а Лиза… так жалко ее.
– Ты знаешь, что ей плохо сейчас – раз горюешь?
– В том-то и дело, что не знаю. Но думаю, она должна находиться если и не в самом раю, то где-то в его окрестностях. Лично меня бы такой вариант устроил – в окрестностях воздух чище и нет толкотни.
– Ты полагаешь, в раю так уж тесно?
– Полагаю, что не очень. Праведников – раз, два и обчелся. Да и как им сохраниться в такой окружающей среде – только если удалиться в монастырь или стать отшельником. А вот грешникам – ничего не стоит, и удаляться никуда не надо. Все вокруг к этому располагает. И уж ад-то точно переполнен.
– На самом деле абсолютных праведников, так же как и грешников, – меньшинство. Ад и рай – места не густонаселенные. Но эти полюса разделяет промежуточное пространство со множеством градаций, куда и помещается остальное человечество.
– Промежуточное пространство? Впервые слышу. А сортируют и распределяют людей по месту их назначения на Страшном суде?
– Никого не будут сортировать и распределять. Справедливость, отсутствием которой ты так удручаешься, – фундаментальный принцип мироздания. И каждый окажется именно там, куда шел. Кто-то в ад, кто-то в рай, кто-то в промежуточное пространство.
– Ад и рай я еще могу себе представить. И хотя никто оттуда не возвращался, различные описания совпадают – райские кущи и адские костры подземелья. Но все-таки тот, следующий мир – не земной, и пейзажи должны быть не земными. – Мой собеседник слушал, не перебивая. – Но он также и не телесный, и ощущения должны быть не телесными. Так что же отправляется туда? В вечность? Душа?
– В вечность отправляется сущность.
Сущность… сущность… истинная сущность, гнилая сущность – выплывали из памяти опреде-ления.
– Сущность – то, каков человек де-факто, – подсказал он.
– То есть на самом деле?
– Именно. И она не всегда идентична тому, каким он хочет казаться – его личности. Часто между сущностью и личностью человека – различные дистанции. А иногда эти образы и вовсе антиподы. Истинные помыслы человека обычно противоположны тому, что он демонстрирует. За спиной – предает, за глаза – клевещет, дружит – завидуя, обнимается – ненавидя.
– Хорошая мина при плохой игре, – подытожила я.
– Совершенно верно. Маскируя добродетельной личностью свою истинную гнилую сущность. И никем не уличенный, наивно полагает, что ловко всех провел. А провел самого себя. Ведь такая мишурная личность, как блестящий фантик, вводит в заблуждение, скрывая червивую конфету. Но фантик всего лишь бумажка, которую, развернув и скомкав, выбрасывают, разоблачая содержимое во всей красе. Так и смерть срывает с человека камуфляж личности. И в момент великого перехода перед лицом Вечности сущность предстанет обнаженной и ужаснется! Сама себе и разверзнувшейся бездне отчаяния от осознания дурно прожитой жизни и невозможности это исправить.
– Похоже на апокалипсис.
– Это и будет апокалипсис. Но не конец света, которого так страшатся люди – сколько поколений сошло и еще сойдет прежде его наступления. А индивидуальный апокалипсис не избежать никому.
– То есть для нас конец света – это смерть человека, в котором мы, а моя смерть – конец света для тех, кто во мне, – уточнила я.
– И в этот момент истины человек окажется перед всеми, кого знал, как на ладони. И, уличенный в своих злодеяниях, опустится на самое дно мучительного стыда и раскаяния. Он сам станет и стыдом, через который не прошел в жизни, и страданием, которое причинял другим. И испытания эти будут непрерывны и нескончаемы.
– М-да… Как говорится, что посеял, то и пожал. Хотя такого даже врагу не пожелаешь… Однако не все верят в загробную жизнь: если бы люди хоть слегка, намеками были осведомлены, какая «геенна огненная» их ожидает, может, меньше грешили бы.
– Они осведомлены. Каждому известно чувство безысходности. «Душа болит, мается, изнывает», – сетуют люди. Эти муки невыносимее телесных, но и те и другие в земной жизни преходящи и конечны. Адские же муки – не «геенна огненная». Ад – это вечная маета и мытарства сущности.
– Кошмар! Даже самые отъявленные негодяи ужаснутся такой посмертной участи.
– Эта участь ими же себе и уготована.
– И тем не менее для них это станет неприятным сюрпризом.
– Отчего же сюрпризом? Человек хочет попасть в музей, но направляется в сторону магазина, оказавшись у которого еще и удивляется: «Как я тут оказался?» Куда направлялся – там и оказался.
– Это верно: «если ты здесь оказался, значит, ты сюда шел…» А если человек на полпути спохватился, повернул обратно, может ли он рассчитывать на индульгенцию?
– Каждую секунду жизни, покаявшись и поменяв вектор помыслов. Но когда дойдет до «точки невозврата», будет уже поздно. Люди не жалеют средств и времени на украшение и обустройство своего быта и всего того, что получили во временное пользование. Чрезмерно превышая предел личного потребления, накрепко привязываются к миру, в котором не задержатся надолго. Но беспечно пренебрегают тем, какими, покинув этот смертный мир, отправятся в грядущую вечную жизнь. И заброшенная сущность растет, как сорняк. Люди походя причиняют зло, легкомысленно оставляя прегрешения без покаяния. Делают добро, рассчитывая на благодарность, не делают – не рассчитывая ее получить или по лености.
– А делать надо просто так?
– Просто потому, что можешь.
– Такого бескорыстия трудно достичь, тем более что примеров вокруг не сыскать.
– Человечеству явлен великий пример бескорыстия – природа. Свет, тепло, воздух – все безвозмездно.
– Ты прав. Наверное, когда Он все создавал, не думал, что мы получимся такими тупыми. Кстати, мне тоже следует подкорректировать свой маршрут. Я не грешница, в ад, надеюсь, не попаду. Но и не праведница. Конечно, хотелось бы поближе к раю… но как туда попасть?
– Жить так, чтобы в любую минуту не страшно было умереть, и помнить, что не только деяния, но и не единое помышление не исчезает – аккумулируется в сущности.
– Нигде об этом не написано. В школе учат одному, семья живет по-другому, по телевизору показывают третье. Хотя… в народной мудрости есть все, что нужно. Из пословиц и поговорок можно составить жизненный кодекс.
– Он уже составлен две тысячи лет назад.
– Ты про десять заповедей? Но соблюдать их все невозможно. У меня даже половины не полу-чается.
– Достаточно было бы соблюдения всего одного «золотого правила», и развитие цивилизации пошло бы иным путем.
– Какого?
– «Относись к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе».
– Как это верно… Люди хотят, чтобы их любили, а сами не любят, чтобы не обижали, а сами обижают… А если человека обидели и он отомстил (я сама так не поступаю, ты знаешь) – разве это не справедливо? И разве он не восстановил равновесие со счетом 0:0?
– Восстановил, но со счетом 1:1. Поступив, как обидчик, стал ему равным. И это будет еще одной тернией на его посмертном пути.
– Значит, надо простить обидчика?
– И пожалеть.
– А потом еще и другую щеку подставить?.. Не-ет… таких духовных высот я не достигла. И не хочу достигать. Посему рай мне все-таки не светит. Да и вряд ли я там встречу хоть одно знакомое лицо. Так что, видимо, мой будущий бессрочный адрес – промежуточное пространство. Хотелось бы узнать о нем поподробнее.
– Я к твоим услугам.
– С адом более-менее понятно: душевные муки – репетиция адских. По аналогии радость и счастье – репетиция райского блаженства. А что испытывают те, кто попадает в это неопределенное пространство – «ни там ни сям»? И кто туда попадает?
– Неопределенные сущности – «ни такие ни сякие».
– Короче, мои будущие соседи – обычные люди, в которых всего намешано. Так?
Он кивнул.
– А в какой последовательности они там размещаются?
– Все зависит от пропорций. Чем чище сущность, тем выше и легче ее вознесение.
– Похоже на многоярусное пространство с чередой фильтров.
– Очень точное сравнение. Некоторые сущности отягощены таким балластом, что не поднимутся выше первого фильтра. И только светлые, беспрепятственно минуя все уровни, воспарят в свободную от суетности и тревог бесконечность.
– В рай – с багажом, в ад – с балластом, – подвела я итог. – А сущности – они там, в кос-мосе?
– Они везде.
– И возле нас тоже?
– Повсюду вокруг.
– И они видят нас?
– И все, что людям недоступно.
– Я всегда подозревала, что с того света на нас смотрят. Хотя мне такое существование кажется каким-то неполноценным – все видеть и ни в чем не принимать участия.
– Они участвуют. Часто говорят: у человека сильный ангел-хранитель. И эта привилегия – хранить и оберегать тех, кого любишь, дана только избранным.
– Ну, понятно, обитателям рая. А удел обитателей ада?
– Видеть страдания близких, мучиться от осознания своей к ним причастности и бессилия им помочь.
– Несчастные… Мало им страданий, так еще и это. Хоть бы какое снисхождение к ним…
– Они не знают, что такое снисхождение – сами ни к кому не проявляли. А для того чтобы получить роль, надо хотя бы раз прочесть текст.
– Страшное все-таки это местечко, лучше держаться от него подальше. А если человек не делал ни добра, ни зла?
– Застрянет на уровне равнодушия.
– Все равно, та жизнь кажется мне какой-то ущербной…
– Отсутствие тягот и болезней, забот о хлебе насущном – ущербно? А быть вездесущей, мгновенно преодолевая пространство и время? А горные вершины, которые так завораживают тебя, – ты сможешь оказаться на любой из них, и уже в следующий миг – на другой. А возможность увидеть всех своих предков, узнать историю своего рода от истока? А познать тайны мироздания и наконец-то постичь бесконечность?
– Дух захватывает от такой перспективы… Кажется, «там» все правильно устроено, не то что «здесь». Я сейчас скажу что-то, что никогда не говорила прежде… даже самой себе, а тебе откроюсь, хоть и понимаю, что после такой исповеди вряд ли и далее смогу рассчитывать на ЕГО благосклонность. Так вот – не нравится мне наше мироустройство. Я-то смогла к нему приспособиться, а у многих не получается. Возможно, и задумка была интересной, и план гениальным… но потом где-то надломилось, и все пошло наперекосяк. Так, может, свернуть и выбросить этот блин комом, неизвестно какой по счету? Я иногда пытаюсь воплотить какой-нибудь кулинарный шедевр Бети: все делаю по ее рецепту, но, испортив энное количество продуктов, понимаю – ничего съедобного из этого не получится. Сама есть не буду, других угощать не стану – и без сожаления все выбрасываю. Может, и наш мир уже пора признать неудавшимся проектом и завершить концом света?
– Все этим и завершится.
– …и, испустив протяжный стон, наша Вселенная замрет навсегда… Интересно, от чего – от инфаркта, инсульта, трагического случая? И вообще, какой он – тот, в ком мы обитаем – мужчина или женщина, молодой или старый…
– А ты как думаешь?
– Не знаю… Ученые утверждают, что наша вселенная расширяется. Значит, этот человек молодой и еще растет. Все время происходят катаклизмы: землетрясения, цунами. Видимо, наша вселенная – человек эмоциональный. Может, тот, в ком мы – подросток с неустойчивой психикой? Мне трудно судить, не имея возможности сравнить.
– Такая возможность у тебя есть.
– ??
– Хочешь ею воспользоваться?
– …Не знаю, что сказать…
– Ответ не в твоем стиле.
– Конечно, хочу, очень! А как? Я вырвусь за пределы нашей вселенной и стану огромной?
– Напротив, ты обрушишься внутрь себя и станешь крохотной.
– Когда?
– Завтра утром. Но необходимо соблюсти одно условие – никто не должен потревожить тебя в это время.
– И сколько я в себе пробуду?
– Месяц или два.
– Куда же я себя дену на месяц? Вдруг меня обнаружат и похоронят заживо?
– Ты забыла? Месяц внутри тебя – всего несколько минут снаружи.
– Да-да, я еще не привыкла к этим соотношениям.
– Тогда до завтра.
– До завтра.
Весь последующий день я находилась в двух измерениях – в реальности и в выдуманных мною ситуациях предстоящего путешествия. «Все равно все будет не так, как ты себе напридумывала», – тормозила я поток воображения.
Освободившись пораньше, поехала из салона в парк, села у озера с лебедями и призадумалась: «А какова моя истинная сущность? Точно не гнилая. Хотя, надо бы инвентаризировать свои активы и пассивы. Итак, не припомню, чтобы кому-либо намеренно причиняла зло. А Маруля? Я вышла за него, не любя. Но никогда и не обманывала, что люблю. Я ему изменяю – и он мне, но счет-то все равно 1:1. А Кеша? Я его ела! Может, и искупила бы вину перед ним, став вегетарианкой, но пока не стала, хотя решение свое не поменяла. А Кексик? Я помогла этой девочке найти свое место в жизни, но ведь не это было моей целью. А Лиза? Последние годы качество ее жизни не снижалось благодаря мне – и сама же злилась на нее за это. Ну-у, иногда… сама себе не нравилась такой. Да-а, не густо получается. Вся надежда на собачку…»
…Беспородный, умный, как все дворняги, пес жил в небольшом домике сторожа при въезде в коттеджный поселок, в котором находился дом Бети. Огненно-рыжий, его так и называли – Рыжик. Очень жизнерадостный, сообразительный, выполнял сложные команды, как цирковая собака, но без предшествующей дрессуры. Он был всеобщим любимцем. Жители поселка обычно останавливались возле сторожки, балуя его мясными остатками. Рыжик выражал свой восторг и радость вертикальными прыжками, как стартующая ракета, а потом резко останавливался, вытягивал шею, подставляя морду ласкам. Но однажды, подъехав к сторожке, я не услышала его приветственного лая.
– Где Рыжик? – обратилась я к сторожу.
– Заболел, – ответил тот.
Я обошла домик и увидела Рыжика, лежащего на подстилке. Он никак не реагировал на мое появление. Подойдя ближе, я поняла причину: распухшие веки были залеплены гноем и копошащимися мухами.
– Рыжик, Рыжик! – позвала я. Он встрепенулся, с усилием поднял морду и слабо завилял хвостом. Кожа на исхудавшем теле висела, как у шарпея.
– Что с ним? – Сторож пожал плечами. – Сколько дней он такой?
– Три.
– И вы ничего не делаете? – Он также апатично пожал плечами в ответ. Я медленно побрела к машине. «Почему никто о нем не позаботился? Столько положительных эмоций он дарил, а теперь никому не нужен». Дома все заметили мое уныние:
– Рыжик заболел, – оповестила я их.
– И что ты так переживаешь? – безучастно спросил Маруля.
– Из-за какой-то дворняжки, – поддержала дочь.
И только Бетя отнеслась сочувственно:
– Не расстраивайся так, дорогая. Дворняги живучие, он поправится.
Мы сидели за столом, как всегда заставленным едой, но кусок не лез мне в горло.
– Я поеду, – решительно встала я из-за стола. – Отвезу его в лечебницу.
– Но ты же ничего не поела, – расстроилась Бетя.
– Пока я буду есть, он сдохнет.
Сторож загрузил вялое, как бурдюк с костями, тело Рыжика в багажник. Ветеринар сразу поставил диагноз.
– Почему раньше не привезли? – спросил он.
– Он поправится?
– Попробуем лечить. Я выпишу лекарства.
– Я не могу его забрать.
Ветеринар согласился оставить Рыжика. От суммы за его содержание и лечение, которую он назвал не моргнув глазом, я опешила:
– Почему так дорого?
– Это столько стоит. Решать вам.
– Я уже решила.
Прошло несколько дней. Каждое мое утро начиналось со звонка ветеринару.
– Пока без изменений, – слышала я неизменный ответ.
Прошла неделя, и закралось сомнение: может, этот ветеринар-хапуга выкачивает из меня деньги, а Рыжика уже нет в живых? Решила нагрянуть в лечебницу и застать его врасплох. Но ветеринар опередил меня.
– Ну что же? – услышала я в трубке его голос и замерла. – Хочу вас обрадовать, на поправку пошел ваш Рыжик. Замечательный пес.
Не знаю, с чем сравнить охватившую меня радость в этот момент. В носу защекотало, и я расплакалась.
– Спасибо! Большое спасибо!
Спустя три дня я поехала забирать Рыжика. Передо мной вертикально подпрыгивал еще худой, но по-прежнему жизнерадостный пес. Я смотрела на него и думала: «Сколько всего я могла бы купить на эти деньги. Если бы Маруля узнал, поместил бы меня в психушку. Но разве стоит этот неприобретенный тлен спасенной жизни? Пусть и собачьей».
– Я сегодня забрала Рыжика! Он поправился! – радостно сообщила я домашним, конечно, умолчав о потраченной сумме. Маруля равнодушно промолчал. Роза пожала плечами. И только Бетя, обняв меня, прошептала:
– Ты все время спрашиваешь, за что я тебя так люблю. Вот за это!
С тех пор прошло несколько лет. Рыжик жив, здоров, продолжает радовать и смешить окружающих… Вот этот свой поступок я без оговорок могу занести в актив. И тут же решила: брошь Лизы я продам, а вырученные деньги потрачу на лечение больных детей. Ну вот, с таким багажом уже можно рассчитывать на «царствие небесное» – прояснилось во мне. И Лиза это одобрит…
Вернувшись домой, позвонила Ромчику:
– Мне нужна твоя квартира на одну ночь.
– Наконец-то решила наставить рога своему Минотавру. И кто этот счастливчик?
– Счастливица я, не он.
– Известная личность?
– Более чем, но не спрашивай кто.
– Понял. Поеду к матери, обрадую ее.
Предстояло объяснить Маруле свою отлучку.
– Я останусь сегодня у Ромчика, – объявила я тоном, не терпящим возражений.
– С чего бы это? Будете поминать Лизу? – недовольно посмотрел он, щелкнув по подбородку.
«Все-таки он… не то чтобы черствый, а какой-то… подсушенный».
В эту ночь спала я крепко, хотя и не дома и не в своей постели. И проснулась позднее обычного, открыла глаза – на часах восемь утра. Закрыла.
– Доброе утро, Виолетта, – тотчас появился он.
– Доброе утро.
– Ты здесь – значит, не передумала.
– Что мне нужно делать?
– То же, что и всегда после пробуждения.
– Почистить зубы?
Он улыбнулся:
– Ты уже много лет, каждое утро погружаешься в себя до определенного предела. Сегодня ты его преодолеешь.
– Я поняла, о чем ты.
Обычно, проснувшись, я будила глаза – не открывая, вращала ими, жмурилась и заканчивала массаж глазных яблок подушечками пальцев, перемещая их по полусфере, усиливая – ослабляя давление. Возникали диковинные, завораживающие видения. Эта процедура доставляла мне эстетическое удовольствие и сочетала приятное с полезным, обладая терапевтическим эффектом – после нее взгляд становился зорче, очертания четче, краски ярче.
– Я готова.
– Тогда в путь! Путешествие будет приятным.
Я глубоко вдохнула, аккуратно приложила кончики пальцев к векам и медленно начала привычные манипуляции. Образ моего визави исчез, и перед внутренним взором поплыли полотна неописуемой красоты: в бархатно-синем пространстве вспыхивали золотые и серебристые звезды; постепенно оно начало светлеть, поголубело, пронзаемое красно-рыжими молниями; потом стало розовым, пульсируя желтыми всполохами, а затем все распалось множеством мерцающих крапинок; они попрыгали и растворились. Я понимала, что лечу с немыслимой скоростью, а казалось, что это меняющееся пространство медленно летит сквозь меня. Затем оно расступилось, и, как двадцать пятый кадр из иллюминатора самолета, идущего на посадку, промелькнули четкие линии дорог, машины, размером с муравья. А дальше – щелчок, толчок, и я стою. Под ногами земная твердь. Будто я приземлилась на парашюте, хотя никогда не прыгала и не собираюсь. Свершилось – я в себе! Интересно, как это выглядело со стороны. На лицах самых обычных людей, проходящих мимо, не замечаю какой-либо реакции на мое внезапное появление. И что дальше? Для начала надо где-нибудь присесть и подумать. Оглядевшись, заметила невдалеке скамеечку, уютно расположившуюся под невысоким раскидистым деревцем. Медленно подошла, присела. Закрыла глаза, ожидая получения инструкций, но знакомый образ не возникал. Немного подождав, решила обратиться сама. И тут поняла, что не знаю как. Но он же Разум, так и обращусь.
– Разум, – почтительно начала я. – Ты здесь?
Ответа не последовало. «Ну что ж, назойливость не входит в список моих отрицательных качеств. Буду решать сама». Я потрогала себя, ощутила плоть. Я слышу, вижу, чувствую – все функции в порядке. Я только что со скоростью света, а может, и быстрее, пронзила свою внутреннюю вселенную, сижу на удобной скамеечке и при этом понимаю, что мой рассудок безмятежен и не терзается вопросами типа: «А в своем ли я уме?» Я знала, что в своем. В своем уме и в своем теле. И что перед собой вижу? Я принялась разглядывать окружающее, и оно нравилось мне чрезвычайно. Это был мой эстетический идеал города на фоне загородного ландшафта. Все утопало в зелени, но ровно настолько, чтобы не перегораживать перспективу. Наряду со зданиями привычных, прямоугольных форм выделялись другие – в форме трапеции, круга, ромба. И окрашены они были в необычные для домов цвета – зеленые, оранжевые. Особенно привлек мое внимание один – вдалеке, в форме сердца розового цвета. И машины, как на детских рисунках, – ярких цветов и необычных форм. Зелень… сочная, весенняя. Стояла моя любимая пиджачно-колготочная погода. Но в этой идиллии было нечто интригующее… я не могла определить что… Приглядевшись, прислушавшись, поняла – интенсивность происходящей вокруг жизни не соответствовала производимому шуму, будто приглушили звук. И в этой негромкой полифонии города слышалась пленительная нота – чириканье птиц. «Уму непостижимо! В оживленном городе поют птицы». Определенно мне здесь очень нравится. С удовольствием жила бы в таком местечке. Я подняла голову – солнце! Послала воздушный поцелуй. Попыталась представить себя, лежащую там, у Ромчика дома, неподвижную, с отключенным сознанием и по меркам того мира, где сейчас нахожусь, функционирующую в невероятно замедленном ритме. И в это же самое время я греюсь в лучах своего сердца! Фантастика! Но… надо что-то делать дальше. Что? И сразу появилась подсказка – чувство голода, которое я всячески подавляю уже много лет, сейчас очень обрадовало меня. Надо найти, где бы перекусить. И раз люди здесь такие же, значит, и еда такая же. Я медленно побрела, внимательно разглядывая все на своем пути. «Как здесь хорошо и красиво, и в этом, несомненно, есть моя заслуга», – без ложной скромности подумала я, как хозяин, удовлетворенный осмотром своих владений. И тут же почувствовала запах. Ни с каким другим его не спутаешь. Как гончая по следу, пошла я на него и вскоре оказалась у места, откуда он исходил. Это было небольшое, будто игрушечное кафе, погруженное в ауру ванильно-кофейного аромата, столиков на десять, отгороженное невысокой живой изгородью с крупными красными цветами. На густом изумрудном газоне росли невысокие странные деревья. Стволы, причудливо изогнутые вопросительным знаком, к середине сплющивались в поверхность стола и заканчивались пышной, плотной кроной, выстриженной тентом. Я постояла немного, любуясь этой живописной картинкой. Если когда-нибудь решу открывать кафе, знаю, каким оно будет. Подошла к столику-дереву, опустилась в легкое плетеное кресло, изящно закинув ногу на ногу. И уже собралась привычным жестом одернуть юбку, чтоб прикрыть появившуюся несколько лет назад капиллярную сеточку у коленки, и… не обнаружила ее на положенном месте. Кожа на ноге была матовой, без единого пятнышка. Прокатившись взглядом по телу, остановилась на руках. И, о чудо! Это были руки молодой девушки. Ах, как хотелось бы себя увидеть! Сфокусировав взгляд на кончике носа и конечно же ничего не разглядев, расправила глаза. И в ту же секунду увидела молодую женщину за соседним столиком, наблюдающую за мной. Встретившись со мной взглядом, она смущенно произнесла:
– Извините.
– У вас, случайно, нет зеркальца?
– Нет, – с готовностью откликнулась она. – Но с вашим лицом все в порядке – вы очень красивая девушка.
Я внимательно посмотрела на нее – она мне нравилась, может, от того, что назвала девушкой.
– Вы никого не ждете? – обратилась я к ней, приподнимаясь.
– Нет.
– Могу я к вам пересесть в таком случае?
– Конечно, я буду очень рада. – Было заметно, что это действительно так.
Я пересела и посмотрела на нее вблизи. «Очень милая».
Ее лицо было далеко от классических канонов и в статичном состоянии – обыкновенным, но когда начинала говорить – мимические нюансы складывались в такую притягательную композицию – глаз не оторвать. Она смотрела на меня, не скрывая восхищения. Так же до сих пор смотрит Бетя. Из этого взгляда и предыдущих приятных открытий я предположила, что, возможно, воплощена в молодом возрасте. «Где бы взять зеркальце?»
– Извините, что наблюдала за вами, но вы так забавно разглядывали себя, – улыбнулась моя визави.
– Давно себя не видела. – «Надо представиться, но как: кто я, откуда? Если из другого города – из какого? «Я приехала издалека, на время. По дороге потеряла весь багаж», – придумала экспромтом. – Меня зовут Виолетта, – произнесла я тоном, не допускающим дальнейших расспросов.
– А меня Кукелия, но все называют Лия.
«Ну и имечко. Ромчика здесь нет – вот поглумился бы. Везет мне на имена».
– Я живу недалеко, работаю в центре «В добрый путь», вон там, – продолжила она, кивнув на здание в форме сердца.
– Это туристическая компания?
– Не-ет. Там живут неизлечимо больные люди.
– Хм, добрый путь – это значит они выздоравливают или отправляются туда? – подняв глаза к небу, спросила я.
– За десять лет не было случая выздоровления, да и не может быть – к нам приходят умирать.
– Но почему же в добрый путь? Сомневаюсь, что находящиеся там считают этот свой последний путь добрым.
– Когда приходят – да. И наша цель – освободить их от страха смерти. За время пребывания у нас почти все меняют отношение к ней, и это облегчает их уход.
– И как вам это удается?
– Пробуждаем угасший интерес к жизни. Предоставляем возможности заниматься тем, что им интересно. У нас даже есть свой небольшой театр.
«Надо же! – подумала я. – Если здесь к больным такое отношение…»
– Это интересно. Кем ты там работаешь?
– Я врач. Работаю со дня основания центра.
– Врач! Моя любимая профессия. Обожаю врачей, настоящих, по призванию. Это каста избранных. Сама хотела стать, но боюсь крови. Я – музыкант.
– А для меня музыканты – избранные. Владеть языком чувств, эмоций, недоступным остальным…
– Почему же недоступным? Если ты любишь и понимаешь музыку – значит, понимаешь этот язык. Кстати, мы есть будем? – вернулась я к прозе жизни. – Куда подевались официанты?
– Да-да, извини. Официантов нет, они потом принесут заказ, который мы сделаем.
– Я приехала оттуда, где еще обслуживают официанты, но эта идея – их отсутствие – мне понравилась.
– Тогда позволь мне угостить тебя.
Ее предложение было кстати – сумочка при мне имелась, но я не удосужилась заглянуть в нее.
– Спасибо, не возражаю.
Прямо над столиком, на стволе дерева-вопроса, находилась тонкая панель, напоминающая экран компьютера. Экран засветился, и появилась крепкая розовощекая девушка: приятно улыбнувшись, произнесла приветствие и дальше поплыли кадры с изображением и описанием различных продуктов – мяса, рыбы, птицы, овощей, фруктов и вариантов их компоновки… В животе заурчало.
– Вот этот кусок рыбного филе с лимоном, зелень, свежий вишневый сок.
– Отличный выбор. Мое любимое сочетание вкусного с полезным.
«Мое тоже», – изумилась я про себя.
Она нажала несколько кнопочек – прозвучал мелодичный сигнал.
– Заказ принят. Можем посмотреть, как все готовится, если хочешь.
Не думала, что процесс приготовления пищи может выглядеть столь захватывающе. Повар в униформе абрикосового цвета (какое удачное решение – привычный белый ассоциируется с больницей) ловко манипулировал ингредиентами на жаровой поверхности. Девушка, в такой же форме, в перчатках, горстями засыпала вишню в аппарат, и через мгновение по прозрачному желобку стекал темный, густой сок. Вскоре появился официант, подкатил тележку с едой, расставил все на столе, пожелал приятного аппетита и удалился.
«Какая лаконичность! Чрезмерно услужливые официанты всегда досаждали мне». Еда выглядела очень привлекательно и оказалась отменной на вкус. Впервые за последние годы я наелась досыта. Мне все больше нравилось в себе. И эта Ку… Кукуля (сложилось ее имя), очень подходит ей, такое же милое и ясное – вызывает во мне доверие, будто знаю ее всю жизнь. Хотя было бы странно, если бы она мне не нравилась. Отрадно, что во мне живет такая.
– Так вкусно, спасибо за угощение. Можно я буду называть тебя Кукуля?
– Можно, мне нравится. Где ты остановилась?
– Пока нигде. Вместе с багажом я потеряла все документы, – не моргнув глазом соврала я.
– Как хорошо, вернее, жалко, – поправилась она. – Я могу предложить тебе остановиться в моей квартире, недалеко отсюда.
– Отличная идея, и я согласна, если не стесню тебя.
– Совсем не стеснишь – она свободна.
«Ах, как замечательно все устраивается!»
– Какие у тебя планы? – спросила я Кукулю.
– Вернуться в центр.
– Можно мне пойти с тобой?
– Я собиралась предложить тебе это, но не решалась. Все-таки это очень больные люди, и смотреть на них…
– Ну и что, больные? Мы все больные, но пока не знаем об этом. А завтра можем оказаться на их месте.
– Не говори так. Не всех ожидает такая участь.
– Тогда пойдем?
– Пойдем.
Мы не спеша тронулись, мило болтая по дороге. В Кукуле было удивительное качество – она спрашивала и говорила только о том, на что я могла и хотела ответить. Подошли к зданию-сердцу. «В добрый путь» – гласила надпись над входом.
– Не хватает только девиза: «Конец уже близок, пополни наш список!» – вдруг выскочила нелепая рифма. – Мрачноватый стишок, – повинилась я, взглянув на Кукулю.
Преодолев несколько ступенек, мы оказались в помещении, больше напоминавшем холл дорогой частной гостиницы. Всюду живые цветы, аквариумы, клетки с птицами. Меня удивил запах – совсем не больничный – приятный, полевых цветов. Едва мы вошли, несколько человек поспешили навстречу Кукуле. Все в одинаковых нежно-розовых блузках с пуговицами-сердечками. По тому, как они обращались к ней, стало понятно, она здесь – главная. Но это не повлияло на ее поведение: Кукуля была одинаково приветлива со всеми, внимательно выслушивая каждого.
– Кукуля – ты здесь начальница?
– Я основала этот центр и руковожу им.
– Основала? Так ты богатая женщина?
– Деньги достались мне от одной старой дамы – я ухаживала за ней; перед смертью она завещала мне свое состояние с условием, что я открою такой центр.
Мы поднялись на второй этаж, там располагался небольшой, мест на пятьдесят, зал.
– Здесь у нас проходят спектакли. Наши путники сами ставят их и исполняют роли, – с гордостью произнесла Кукуля.
– Путники? Потому что находятся здесь?
– Мы все путники, – просто ответила она.
На компактной сцене стояло пианино цвета светлого ореха. Увидев такой знакомый, родной инструмент, я обрадовалась, будто встретила земляка на чужбине. Поднялась на сцену, подошла к пианино, погладила, собралась откинуть крышку… и осеклась: «А вдруг там, внутри, устроено все по-другому? А я уже представилась пианисткой. Виолетта, не мудри: люди, еда, язык – все такое же». Подняла крышку – так и есть: знакомая клавиатура, четыре белых, пять черных, восемь октав. Тронула клавиши – инструмент настроен и в хорошем состоянии. Поддавшись порыву, села и начала играть.
– Какая потрясающая музыка! Кто композитор? – взволнованно спросила Кукуля.
– Шопен.
– Шопен? Не слышала о таком… сыграй еще, пожалуйста.
И я играла – Лист, Равель, Рахманинов… Меня охватило небывалое вдохновение – я играю, находясь в себе! Когда закончила, услышала слабые аплодисменты – зал заполнился слушателями. Все были как с одного инопланетного корабля – худые, изнуренные болезнью тела, бескровные лица, огромные впалые глаза. Они начали подходить, благодарить меня. Последней подошла девушка?.. женщина?.. старушка?.. – не могла определить, все приметы возраста стерла болезнь. Я ободряюще улыбнулась ей. Она робко взяла мою руку и взволнованно произнесла:
– Вы так играете! Я слушала и чувствовала себя счастливой.
– Я рада, что тебе понравилось.
– Я тоже когда-то мечтала научиться играть.
– А сейчас не мечтаешь? – Она грустно улыбнулась, покачав головой. – Что мешает сбыться твоей мечте? У тебя есть руки, желание, инструмент и, наконец, прекрасный учитель.
– Кто?
– Он перед тобой.
– Вы? – От удивления ее огромные, вполличика, глаза еще увеличились – она стала похожа на костлявого лемура.
– А ты против?
– Конечно, нет, – совсем растерялась она. – А музыку, которую вы играли, я смогу сыграть?
– Сможешь, если будешь стараться. – «Что ты болтаешь? Чтобы это сыграть, ты училась пятнадцать лет, а ей жить осталось… ну кто тебя тянул за язык? В лучшем случае, она успеет осилить «Бирюльки» Майкапара».
– Ты правда будешь заниматься с ней? – спросила подошедшая Кукуля, услышав наш диалог.
– И с ней, и со всеми, кто захочет. – «Раз уж назвалась груздем, полезай в кузов».
– Виолетта, какая же ты…
– Как тебя зовут? – обратилась я к этому созданию неопределенного возраста.
– Рула.
– Рула, мы можем начать прямо сейчас.
Она глубоко вздохнула, глаза ее загорелись.
– Ты уже обедала? – спросила Кукуля.
– Я не хочу, – ответила она быстро.
– Нет, так не пойдет, – строго сказала я. – Занятия – тяжелый труд, тебе потребуются силы. Ступай и поешь как следует. Кукуля, мне потребуются нотные тетради и карандаши.
– Через полчаса все доставят. Я тебе так благодарна. – Она посмотрела на меня, как Лиза когда-то…
– Еще неизвестно, кто кого должен благодарить.
Отдав распоряжения, Кукуля поводила меня по центру: уютные комнаты, небольшая библиотека, бассейн. Но почему же нигде нет зеркал?.. И тут до меня дошло… Как это гуманно… С задней стороны здания располагался небольшой ботанический сад с ажурными беседками, креслами-качалками. Санаторий!
– Мне нравится, очень достойные условия для доживания, – одобрительно заметила я.
– Они не доживают, а живут. Почти все значительно переживают отпущенный им срок, – мягко возразила Кукуля.
Когда мы вернулись, за фортепиано, прилежно сложив руки на коленях, уже поджидала Рула. Сверху лежала толстая стопка нотных тетрадей и коробка с карандашами. Я присела сбоку, взяла ее бесплотную ручку, более напоминающую куриную лапку – она ничего не весила. По ней можно было изучать анатомию кисти – каждый суставчик, каждая косточка были на виду, прикрытые прозрачной, будто пергаментной кожей.
«И что мне с этим делать? Надо было думать, прежде чем обещать!» Начала показывать ноты, ставить хрупкие пальчики. Рула старательно, изо всех сил нажимала на клавиши, извлекая едва слышимые звуки. От усилий она даже порозовела, над верхней губой выступили бусинки пота. Рула оказалась способной и хватала все на лету.
– Для первого раза достаточно, – закончила я урок, почувствовав, что она устала.
– А когда следующий?
– Когда будешь готова.
– Я буду готова завтра.
– ?! Посмотрим. Кто следующий? – спросила я, заметив, что еще человек пять сидят в зале.
Я смотрела на них и испытывала жалость и неловкость за свой цветущий вид. Хотелось пожалеть их, приласкать, но, чтобы не раскваситься и не впасть в слезливое сюсюканье, говорила с ними нарочито строго. Прошло несколько часов. Те, кто отзанимался, оставались, слушая следующих. Заглянула Кукуля:
– Как у вас дела?
– Замечательно.
– Виолетта, желающих оказалось больше, чем я думала. Я не могла их обнадеживать, не зная твоих планов.
– Я буду заниматься со всеми, кто хочет. Каждый день, когда им удобно?
– После обеда. По утрам они проходят необходимые медицинские процедуры.
Завершив дела и попрощавшись со всеми, мы с Кукулей сели в ее маленький овальный двухместный автомобильчик и отправились к ней домой. Я смотрела по сторонам и вновь не переставала удивляться, как все удобно и грамотно расположено – дороги, зеленые зоны, строения. И это все – я! И это все – во мне! Небольшой дом Кукули, весь увитый плющом, стоял посреди зеленой лужайки. На пороге нас встретила женщина средних лет, средней комплекции, средних внешних данных, с выражением недовольства на лице. «Я вам служу, но не прислуживаю», – читалось в ее взгляде.
– Добрый вечер, – приветливо поздоровалась я.
– Добрый, – холодно урезала она ответ.
– Это Олта, моя помощница по хозяйству, – представила ее Кукуля.
Та коротко кивнула каменным лицом.
– Приготовление пищи входит в ваши обязанности? – спросила я.
– Да.
– Если она такая же пресная и холодная, как вы, думаю, что останусь без ужина.
Лицо Олты расползлось, как от удара под дых. Но она тут же собрала его в прежний тонус и, вздернув подбородок, гордо удалилась. Кукуля смотрела на меня с веселым изумлением.
– Ты ее обижаешь? – спросила я.
– Никогда.
– Платишь ей за работу?
– Конечно.
– А ведет себя так, будто бесплатно…
Кукуля провела меня по дому, показала мою комнату. Я сразу направилась к зеркалу и наконец-то увидела себя.
– Вот это да! – Из него смотрела двадцатилетняя Виолетта во всем блеске молодости и красоты. «Ах, какой роскошный подарок!»
Затем мы подошли к закрытой двери.
– Я познакомлю тебя с сыном, – деликатно постучала Кукуля. – Савик, к тебе можно?
В ответ что-то прозвучало. Мы вошли. Типичная комната типичного подростка – на столе бардак, вещи раскиданы.
– Савик, это Виолетта.
– Здравствуй, Савик.
– Здрасьте, – насупившись, бросил тот.
– Никогда бы не подумала, что у тебя такой взрослый сын.
– Я ей не сын – она жена моего отца.
«Грубиян!»
– Я поняла: ты сын Олты.
– Почему это? – недовольно покосился он на меня.
– Такой же хмурый и не любезный.
Савик посмотрел на Кукулю, словно вопрошая: «Кого ты сюда притащила?»
– Ну, ладно, не будем тебе мешать, – неуверенно произнесла Кукуля, направляясь к двери.
– Ты иди, а мы еще поболтаем, – сказала я, присаживаясь в кресло.
Она вышла, осторожно прикрыв дверь.
– Чем ты занимаешься?
– Учусь, – буркнул Савик.
– В школе?
– Угу.
– Нравится учиться?
– Нет.
– Это нормально, почти всем не нравится. А любимый предмет есть?
– Химия, – односложно, как на допросе, отвечал Савик.
– Серьезная наука. В самый раз для мужчины. – Выражение его лица слегка смягчилось.
Я игнорировала его недовольство – мне нужно получить как можно больше информации о мире, в который я попала.
– А не любимые?
– УЖО.
– УЖО – что это?
Он с удивлением посмотрел на меня.
– В то время, когда я училась, такого предмета не было.
– Да ла-адно… Вы еще совсем девушка, – недоверчиво протянул Савик.
– Вот за девушку – спасибо. На самом деле я гораздо старше – у меня дочь такая, как ты.
– Да ла-адно, – снова повторил он.
– Я тебе точно говорю. Ну так что это за УЖО?
– Уроки Жизни и Общения.
– Надо же… И чему вас там учат?
– Да всякой ерунде: уколы делать, перевязки, искусственное дыхание.
– И ты все это умеешь?
– Ну да…
– А вот я – нет. Ну это же здорово – ты можешь спасти человеку жизнь. А я буду беспомощно стоять и страдать от бессилия. Но прямо сейчас решила – обязательно научусь этому. А уроки общения? Мне кажется, ты не очень хорошо усвоил их.
– Зачем мне это?
– А чему там учат?
– Как общаться друг с другом, с родителями, с детьми.
– Ты что, это тебе очень пригодится потом.
– Зачем мне знать, как общаться с ребенком, я сам еще… ребенок, – ухмыльнулся он.
– Но когда-то станешь отцом, избежишь ошибок в воспитании. Вот я, например, все делала не так с дочерью и пожинаю плоды. «Но как это умно и дальновидно. Вот бы и в наших школах вместо того чтобы заставлять старшеклассников зубрить химические формулы, физические законы, которые им никогда не пригодятся, ввести УЖО. Сколько жизней было бы спасено и разводов стало бы меньше…» Ну, ладно, пойду к Кукуле.
– Кому?
– Кукуле, к твоей матери, вернее, мачехе. Кстати, как ты к ней обращаешься?
– Лия.
– А мог бы мама – она чудесный человек и очень любит тебя. Это очевидно. Ладно, встретимся за ужином. Можно дать тебе поручение от имени всех женщин? – Савик насторожился. – Изобрети «эликсир молодости», раз уж собрался стать химиком.
Наконец-то соизволил слегка улыбнуться.
– А ты вполне даже симпатичный. Но уроки общения подтяни.
Я зашла на просторную, светлую кухню. Кукуля легко, как эльф, перемещалась по ней.
– Мы с ним поладили, – ответила я на ее вопросительный взгляд. – А где «царевна Несмеяна»?
– Уже ушла.
– Никогда бы не подумала, что ты коварная разлучница, – шутливо обратилась я к Кукуле. – Увела чужого мужа.
– Я не уводила. Эктор, отец Савика, очень болел, почти полгода лежал в клинике, где я работала. Его жена, актриса, много снималась. Савика не с кем было оставить, и я взяла его себе. Она сама попросила меня об этом.
– Сдается мне, что ты и выходила этого Эктора. А где сейчас его жена?
– Она вышла замуж, продолжает сниматься.
– А с сыном общается?
– Да, раз в неделю мы все вместе ужинаем. Завтра очередной совместный ужин.
– Высокие отношения!
Раздался сигнал, и мужской голос произнес: «Эктор».
Кукуля вышла и скоро вернулась с мужчиной лет сорока: невысокий, полноватый, с выражением превосходства на лице, свойственным начальникам.
«Они с Олтой похожи, как брат с сестрой», – подумала я.
Кукуля представила нас.
– Где ты прятала такую подругу? – И этот Эктор беззастенчиво прогулялся взглядом по моим губам, шее, груди и обратно.
«Этого еще не хватало». Я тотчас опустила заслонку бесстрастия, абстрагировавшись от его посылов.
– Теперь я знаю, какие мужья бывают у ангелов, – сделала я каменное лицо, как у Олты.
– ??
Наконец-то посмотрел в глаза.
– Ваша жена ангел, вы не знали?
Эктор повернулся, с деланым интересом разглядывая Кукулю.
– Все готово. Прошу к столу, – пригласила она.
– Я позову Савика, – поспешила удалиться я.
Открыла дверь, предварительно стукнув. Савик взглянул почти приветливо.
– Позвольте пригласить вас к ужину, господин Менделеев.
– Кто? – не понял он.
«Вот и попалась!»
– Не знаешь Менделеева? Великий химик!
– Первый раз слышу, всех великих знаю.
– Назови самого-самого.
– На мой взгляд, это… – Он назвал какую-то фамилию.
– Ну так вот, – заговорщически понизила я голос. – Это его секретный псевдоним. Только – тсс – между нами.
Он кивнул – поверил, глупенький мальчишка. Мы вышли в столовую. Кукуля и Эктор поджидали нас. Все расселись за столом, приступили к трапезе.
– Могу я поинтересоваться, чем вы занимаетесь, – обратился ко мне Эктор.
– Виолетта с сегодняшнего дня работает в нашем центре, преподает музыку. В нее уже все влюбились, – опередила меня Кукуля.
– Не сомневаюсь.
«Каков мерзавец, поедает меня глазами без зазрения совести».
– Значит, вы музыкант?
– Я пианистка. Параллельно с работой в центре выполняю секретное задание, – ответила я, демонстративно не глядя на него.
– Значит, мы коллеги? Может, вы шпионка?
– Шпионка. По прозвищу Мата Хари, – невозмутимо продолжала я.
– Веселая у тебя подруга, Лия, не то что остальные зануды, – подал реплику Савик.
– А вы, случайно, не подосланы ко мне с разведывательной миссией? – включился Эктор в игру.
– Нет, но если бы это и было так, то познакомившись с… – (я решила не называть ее Кукулей при нем, да еще после реакции Савика), – познакомившись с Лией, я бы от нее отказалась.
– Она шутит, Эктор, – мягко прервала Кукуля наш словесный пинг-понг, – Виолетта – отличная пианистка.
– Можно будет послушать?
Я кивнула – как-нибудь, когда-нибудь… После ужина все разошлись, мы с Кукулей вышли прогуляться. «Как же легко и приятно общаться с ней – не хочется отрываться. Она обо всем говорит так искренне, без задних мыслей».
Но мне еще предстояло записывать ноты по памяти, и мы вернулись в дом, поднялись в отведенную мне комнату.
– Кукуля, утром я собираюсь отправиться в библиотеку, подскажи, где самая лучшая.
– Недалеко, я подвезу тебя завтра.
– Нет, я сама доберусь. Кстати, насчет шпионки я пошутила.
– Я знаю, – улыбнулась Кукуля.
– Ну, спокойной ночи.
– Я кое-что тебе дам.
Она протянула мне тоненькую перламутрово-розовую пластинку в форме сердца:
– На этой карточке деньги.
– Спасибо.
Я приобняла ее, Кукуля, поддавшись вперед, замерла.
– Это тебе спасибо, – еле слышно промолвила она.
– Ну, хватит, мы уже заблудились в благодарностях, – отвернулась я, пряча навернувшиеся слезы.
Оставшийся вечер я записывала ноты – ох и не легкой оказалась эта работа. Через несколько часов пальцы рук онемели, а в глазах рябило от нотных знаков. «Пора спать», – решила я, приняла душ, закуталась в воздушное полотенце, вышла на балкон. Полная луна, как огромный платиновый диск, застыла прямо над головой.
«А Луна – какой орган? Может, селезенка? Я стою под собственной селезенкой? Почему я его не спросила?» При воспоминании о Разуме я заскучала. Если он появится снова (хоть бы появился), первое, о чем спрошу, – о Луне. Внезапно мои мысли были прерваны – сильные руки обхватили меня сзади: это был мужчина, и уже во всеоружии. «Савик? Взыграли юношеские гормоны? Не-ет, это не Савик». С усилием выдвинула назад локти – руки разжались, резко развернулась и уперлась ладонями в грудь гостя. «Точно, Эктор».
– Не могу заснуть – ты перед глазами, – бормотал он, пытаясь дотянуться губами до моего лица.
– Выпейте снотворное, – продолжала упираться в него. – Я думала: вы все поняли за ужином. Не тратьте зря время. Успокойтесь и идите спать.
Он опустил руки, зло посмотрел, молча развернулся и пошел прочь. Созерцательное настроение как рукой сняло. Я злилась на него и жалела, как ребенка, которого обидела.
Вот и прошел мой первый день в себе.
Проснувшись следующим утром, полежала немного, подождала. Разум не появлялся.
«Интересно, он совсем исчез или на то время, пока я здесь? Будет очень жаль, если совсем». Привела себя в порядок, спустилась вниз. Кукуля хлопотала на кухне, Савик ушел в школу, ночной визитер – на работу. Мы сели завтракать. Вскоре пришла Олта: сухо поздоровалась, разместила в холодильнике содержимое принесенных пакетов и молча вышла. Мы перешли к чаю – ароматному, с кислинкой. Вернулась Олта, уже переодетая, не говоря ни слова, прямо перед нашими носами, начала собирать посуду со стола. Я, твердо обхватив запястье, отвела ее руку:
– У вас есть пять минут, пока мы не закончим. Идите полейте цветы.
Она посмотрела на меня, будто хлыстом огрела.
«Что-то я делаю не так и думаю не о том, раз во мне завелась такая злыдня», – подумала я.
– Идите, Олта, – примирительно сказала Кукуля, – я вас позову.
– Ты распустила ее.
– У нее такой характер – мне тоже неуютно в ее присутствии.
– Так уволь ее!
– Не могу.
– Скажи Эктору – он сможет.
Мы договорились пообедать вместе в том же кафе, и я отправилась по указанному Кукулей адресу, навстречу моему второму дню в себе. Спустилась в метро – здесь все было привычно и не привычно: та же суета, сутолока, но все внутренние конструкции собраны из прозрачных, воздушных материалов; поезда скользят бесшумно, легко. Нет гнетущего ощущения подземелья. Я доехала до нужной станции, вышла на поверхность и тут же увидела здание в форме развернутой книги. «Вот туда-то мне и надо». Перед зданием был разбит обширный парк. Несколько аллей, смыкаясь, вели к его входу. По краям каждой росли деревья – взрослые и не очень и совсем молоденькие. На стволе каждого прикреплена табличка с информацией – посажено тем-то, тогда-то. Ни одно имя ни о чем мне конечно же не говорило. Пока я дошла до библиотеки, узнала, что ей четыреста лет, фамилии нескольких поэтов, писателей: одни были еще живы, другие перешли в мир иной. Возле одного дерева, с овальной кроной, напоминающего тополь, я остановилась: оно было посажено неким писателем 250 лет назад. По меркам той моей жизни, это было… я подсчитала… это было всего два дня назад! Этот писатель успел родиться, натворить, умереть, остаться в истории всего за два дня до моего прибытия сюда!! Поднялась по широкой лестнице в просторный зал. За массивной стойкой в центре сидела женщина лет сорока с длинным тонким лицом, печальными круглыми глазами.
– Здравствуйте, – пропела она, как флейта, тонким нежным голоском. И сама похожа на флейту.
– Здравствуйте, подскажите, где я могу получить информацию, как можно более полную, об истории вашей, вернее, нашей цивилизации?
– Вам нужно пройти в видеозал. Там как раз есть то, что вам нужно.
Поблагодарив ее, я направилась в указанном направлении.
– Могу я вам помочь? – приветливо обратилась ко мне девушка-консультант.
– Можете.
Объяснила, что мне нужно.
– Я приехала из глубинки, не знаю, как этим пользоваться, – указала на табло на столе.
Девушка с удивлением покосилась на меня:
– Я все объясню – это не сложно.
Действительно, быстро освоившись, с замиранием сердца нажала я кнопку. «Что же мне предстоит увидеть?» Фильм так и назывался: «История цивилизации». «С ума сойти! Моя история! Интересно, как она выглядит изнутри и как совпадает с тем, что я о себе знаю».
Я погрузилась в просмотр – это был добротный, профессионально снятый фильм. История возникновения жизни виделась его создателям иной, чем нашим ученым: жизнь на Земле началась с двух человек, именно эти двое – предки всех ныне живущих. «Начало мне знакомо». Никаких теорий о перерождении человека из обезьяны или другого животного не было. Человек сразу появился человеком, не эволюционировав из некой первородной биологической смеси. Авторы фильма были агностиками, ничего не утверждали, с точностью описывая лишь то, чему были доказательства. Не обнаружила описаний технических новшеств, свидетельствующих о том, что моя внутренняя цивилизация ушла далеко вперед от той, в которой находилась я; не происходило во мне и планетарных катаклизмов – лишь упоминание о двух ледниковых периодах; и каждый, принося бедствия и приводя к гибели людей, вызывал мощный бросок научно-технического прогресса. Я подсчитала: дата второго точно совпадала по времени с моей операцией по удалению аппендикса, а в первом случае обнаружила неточность на це-лых сто лет. Миндалины мне удалили на столетие раньше.
«Полученной информации на сегодня достаточно». Уходя, подошла к даме за стойкой, поблагодарила.
– Как мне связаться с автором этого фильма?
– Мы не даем такую информацию. А в чем дело?
– Тогда передайте, если сможете, что первый ледниковый период случился на сто лет раньше. А фильм замечательный.
Дама смотрела недоверчиво:
– Я постараюсь.
Вооруженная общими знаниями о мире, в котором нахожусь, и о некоторых выдающихся его представителях, отправилась на встречу с Кукулей. Она сидела на прежнем месте, увидев меня – просияла. Я помахала ей рукой.
– Ну как дела в центре?
– Как всегда. Ученики ждут тебя с нетерпением.
– Я тоже. Кукуля, скажи честно, ты любишь мужа?
Она призадумалась, немного помолчала:
– Я люблю Савика, своих пациентов, полюбила тебя. А мужа… Мне его жалко.
– Жалко? Его? Менее всего он вызывает это чувство.
– У него очень ответственная работа и очень слабое здоровье.
Вспомнив вчерашнюю ночь, я бы в этом усомнилась.
– И потом… – продолжила Кукуля. – Он до сих пор любит жену.
– Но живет с тобой! Если любит – пусть вернется к ней.
– Никогда, он гордый. К тому же она замужем. – Кукуля отвечала честно, как ребенок.
– А тебе гордость позволяет так жить?
– Я ему нужна, и я не могу без Савика.
– А если ты полюбишь человека? Надо быть готовой к такой встрече.
– Как?
– Быть свободной. Ведь с твоим чувством долга ты никогда не бросишь мужа. Ты когда-нибудь слышала притчу о двух половинках одного яблока? – (Конечно, она не слышала.) Я рассказала ей. – …Так вот, я тоже не встретила свою половинку, – закончила я.
– Но все мужчины мечтали бы стать твоими.
– Но они-то не мои.
Ученики встретили меня как родную. А мне от их искренней радости стало тревожно: как долго я пробуду здесь и что будет потом? Вот и Рула. Она изменилась, будто тлеющий внутри огонек чуть разгорелся. Я собрала всех желающих заниматься, составила расписание занятий – получилось по пять учеников в день.
– А можно мне каждый день? – попросила Рула.
– Ты не будешь успевать.
– Буду. Я уже все выучила.
И дальше начались чудеса: все, что я вчера показала, она запомнила и выучила, отвечая без запинки. Уверенно ориентировалась в расположении октав, клавиш. «За такое короткое время?! Очень одаренная!» И все остальные ученики меня поражали. Занятия доставляли им удовольствие, так же как и мне. «Удивительно, – думала я, вспоминая свою недолгую педагогическую деятельность, – мои бывшие студенты, избрав музыку своей профессией, занимались спустя рукава. А эти несчастные, неуверенные в завтрашнем дне, стараются так, будто от этого зависит их жизнь». Во мне открылось потрясающее чувство – я полезна! Вот она – моя экзистенция. Как давно и тщетно искала я ее, а нашла здесь, в себе. Заглянула Кукуля.
– Я не забыла, сегодня званый ужин, – опередила я ее.
– Оставайся сегодня у меня, а завтра, если захочешь, переедешь.
– Хорошо. Кукуля, я хочу внести свою лепту в ужин и подлизаться к Эктору. Кажется, я его вчера обидела. Что он любит?
– Купи ягодные пирожные.
После занятий я зашла в кондитерский – купила ягодный торт, потом в магазин женской одежды: примерила белый костюм впритык, осталась в нем. В обувном выбрала сиреневые замшевые туфли на шпильке в комплекте с сумочкой. И, облаченная во все новое, преисполненная уже подзабытым, но таким пьянящим чувством собственной неотразимости, пошагала, улыбкой отвечая на восхищенные взгляды прохожих: «Милые мои, вы даже вообразить не можете, что любуетесь вашей вселенной».
Спустилась в метро, села на широкую скамью, прислонившись к прохладной колонне, расслабилась. Приятная усталость вкупе с приятными мыслями разморили меня. Идущие друг за другом поезда, снующие туда-сюда люди… созерцание этой суеты действовало на меня умиротворяюще. Взгляд разфокусировался, все смешалось в пеструю шевелящуюся массу.
«Так не хочется на этот ужин», – вяло подумала я в полудреме. И вдруг… короткий толчок, будто разряд дефибриллятора, выпрямил меня, и в ту же секунду, как в луче прожектора, высветилась спина. Крепкая, сильная, в плотно облегающем светлом пиджаке. И затылок… м-м… какой затылок – гордый, выпуклый. Он последним зашел в вагон, тотчас развернулся и, не целясь, пулей попал в меня взглядом. И время испарилось… повиснув в фермате [11 - Фермата – остановка, музыкальный знак, увеличивающий длительность ноты на неопределенное время.]… Это он! Он… Я узнала его… Поднялась, словно примагниченная к его лицу, и застыла… не замечая, как сомкнулись прозрачные перегородки, и поезд огромным червем нехотя пополз в темное чрево тоннеля. И только когда скрылся, вильнув хвостом, пришла в себя. «Как же так? Куда ты?» Растерянность, недоумение, обида нахлынули на меня: зачем это было?
Зачем? Неужели лишь за тем, чтоб я знала, как он выглядит – мой Остап Батлер? Все-таки у нашего Автора есть бездарный соавтор, который все время портачит. Сердце сдавила тоска – потеряла… не успев приобрести… Это зло – так дразнить… Через силу побрела к приближающемуся поезду. Мне было очень неудобно в новом наряде: хотелось скинуть и эти высоченные шпильки, и тесный костюм; и окружающие раздражали меня: пялятся, как на инопланетянку. Забиться бы сейчас куда-нибудь, никого не слышать, не видеть. А нужно идти на этот дурацкий ужин – смотреть на противную рожу Олты и этого озабоченного Эктора. Ну да, они мои частички, и что теперь? Разве я обязана любить все, что во мне? Но идти придется – ради Кукули.
Подойдя к дому, растянула губы в улыбку – как ни странно, стало веселее. Все уже были в сборе. Кукуля восторженно распахнула глаза, Эктор сухо кивнул, Савик нетерпеливо постукивал вилкой по столу. Незнакомая дама, лет сорока, с хищным лицом, быстро оглядев меня с ног до головы, смотрела с необоснованной ненавистью, сразу вызвав ответную неприязнь. Кукуля провела меня к столу, усадив рядом с собой.
– Что-то случилось? – шепотом спросила она.
– Случилось. Потом.
– Познакомьтесь, это Виолетта. Это мама Савика, – указала она на даму и как-то назвала. – С остальными ты знакома.
– Савик на вас совсем не похож. – «Не надо было этого говорить».
– Я так не считаю, – возразила дама.
«Может, и был похож до пластических операций».
– Я слышала, вы актриса?
Она небрежно кивнула.
«Как они все похожи: Эктор, Олта и эта актриса, будто от одной злющей мамаши».
– Очень известная, – вставила Кукуля, перечислив несколько названий фильмов.
– К сожалению, не видела ни одного. Я равнодушна к кино (наоборот, я обожаю кино).
– Что у тебя с пальцами? – строго посмотрела актриса на Савика. – Опять возишься со всякой гадостью?
– Это не гадость, – буркнул Савик.
– Прекращай этим заниматься.
– Он любит химию, и у него большие способности, – робко встала на его защиту Кукуля.
– Разлюбит. Найди себе занятие почище.
– У Лии в центре, что ли? – насмешливо спросил Савик.
– Только не этот предсмертный приют. Лия, почему у него нет перчаток? – так же строго, теперь уже на Кукулю, посмотрела она.
– Я забыла, прости, Савик, завтра принесу, – чистосердечно призналась Кукуля.
– Конечно, думаешь только о своих доходягах, – продолжал ерничать Савик, быстро взглянув на меня.
– Он прав. Додумалась – музыку им преподавать, – подал голос Эктор.
Мать Савика вскинула брови.
– Музыку? Ты бы еще оркестр туда пригласила, – иронично бросила она.
– И цирк, – вторил ей Савик, снова покосившись на меня.
– Почему у тебя столько прыщей, – резко поменяла тему актриса. «Почему столько? Всего пара прыщиков». – Это от той дряни, что ты смешиваешь или ешь, что попало? Я тебе говорила, Лия, давать ему побольше овощей, – недовольно обратилась она к Кукуле.
– Он каждый день ест салаты, – спокойно возразила та, – но в таком возрасте у многих это бывает.
– Ничего подобного, – безапелляционно заявила актриса. – У меня в его возрасте не было.
«Кто же теперь это проверит?» Я уже давно положила приборы на стол и молча наблюдала за происходящим. Мамаша Савика вошла в роль сварливой Фрекен Бок. Савик, как шестерка, поддакивал ей. Эктор, методично манипулируя ножом и вилкой, бесстрастно ел, ритмично двигая челюстями. Это была вражеская коалиция… И против кого? Против моей Кукули? И Олта, я заметила промелькнувшее в ее взгляде торжество, была негласным членом этой коалиции. Я посмотрела на Кукулю: она безропотно выслушивала претензии, и только легкая краска, заливавшая лицо и шею, выдавала ее истинное состояние – это стало катализатором.
– До-воль-но! – отчеканила я, припечатав ладонь к столу. – Представление окончено! Хватит измываться! Кукелия – луч света в вашем темном царстве. Вы все, нет, мы все не стоим ее левой пятки. Ваш статус вообще неясен, – обратилась я к матери Савика. – Бывшая мать? Бывшая жена? Не нравится, чем он занимается и что ест, заберите себе и кормите сами. А ты, сопляк, – перевела я взгляд на Савика, – родные матери не относятся к детям так, как Лия к тебе. Пример сидит перед тобой – ей и предъявляй претензии. А вы, – с укором обратилась я к Эктору, – позволяете им так себя вести. Неблагодарность – самый мерзкий порок. Кукелия – живительный источник, в который вы плюете и продолжаете им утоляться. За что-то вам так повезло, нам всем повезло – встретиться с ней. Да, забыла еще про одного члена вашей компании, – я грозно посмотрела на Олту, неподвижно стоящую подле Эктора, – еда, как всегда, невкусная. Вся надежда на десерт – вынесите его с улыбкой, под занавес. Это ваш последний выход на этой сцене.
Я обвела взглядом присутствующих, попавших мне под горячую руку. Все время, что продолжалась моя тирада, никто не ел. Эктор с окаменевшим лицом неподвижно смотрел перед собой. Савик обалдело таращился то на меня, то на отца. Его мать сидела пунцовая. Возмущение колыхало ее затянутое лицо. Казалось, она вот-вот закудахчет. И она закудахтала.
– Кто эта хамка? Откуда она взялась? Почему ты это позволяешь?.. Я не собираюсь этого выслушивать. – Она вскочила из-за стола и направилась к выходу. Того, что произошло дальше, я не ожидала:
– Вам сказали нести десерт, почему вы еще здесь? – не глядя, обратился Эктор к застывшей, как соляной столб, Олте. Она очнулась, немного постояла и, качнувшись, отправилась за тортом. Я опустила руку на колено Кукуле, она накрыла ее своей и слегка сжала.
– Десерт великолепен, – промолвил Эктор, вставая из-за стола.
– Простите, что испортила вам ужин.
Он молча удалился – никакой реакции на мои слова. За ним последовал Савик.
– Вы молодец! – одобрительно бросил он мне на ходу.
– Спасибо, Виолетта, никто за меня так не заступался, – прошептала Кукуля, как только мы остались одни.
– Ты меня извини, но нельзя быть такой размазней. Научись давать отпор хамам.
– Я не умею. А ты такая сильная.
«Сильная… Она считает силой умение осадить, нагрубить. А истинная сила в ней – в абсолютной идентичности ее светлой сущности и добродетельной личности». Ее реакции не нуждались в алгоритмах. Она изначально была устроена совершенно, и такое устройство прочнее любых психических кон-струкций.
– Кукуля, я его встретила!
– Где? – оживилась она.
– В метро, ты поняла – кого?
– Свою половинку яблока.
– Верно. Сегодня, когда ехала сюда. Кукуля, это был он, я нашла его… и сразу потеряла. – Мне хотелось заскулить.
– Расскажи подробнее.
Рассказывать ей было одно удовольствие – как она слушала! Вникала во все подробности, уточняла детали.
– А какие у него волосы, глаза, губы? – раздвигала она мое повествование расспросами.
– Волосы?.. Густые, темные. Губы?.. Лаконичные, волевые. Глаза?.. Серые, волчий взгляд дымчатых глаз. Он такой… мм! – И я заскулила.
– Как жалко! – покачала головой Кукуля. – Почему ты не бросилась за ним?
– Не могла. Меня будто парализовало.
– Как жалко! – повторила она.
– Теперь я хотя бы знаю, как он выглядит.
– Может, вы еще встретитесь?
– Кукуля, работаешь в таком месте, а веришь в чудеса. – Но почему-то сама в это поверила.
Я осталась у нее ночевать. Как две юные подружки, проболтали мы полночи, а утром снова завтракали в приятной компании друг друга.
– Опять никого нет?
– Савик и Эктор всегда рано уходят. А Олта… не знаю, где она.
– Я оставила тебя без помощницы. Надо мне съезжать отсюда, пока я всех не разогнала.
– Нет-нет, наоборот. Ты сделала то, на что я не могла решиться. А помощницу я найду.
Мы договорились встретиться в нашем кафе. Отказавшись от предложения Кукули подвезти меня, я направилась в сторону метро в тайной надежде встретить его. Посидев немного и пропустив несколько поездов, перешла в противоположную сторону, посидела там. Увы, не солоно хлебавши отправилась в библиотеку.
Прошлась по другой аллее, пополнив знания о выдающихся своих обитателях. Поднялась по лестнице, сделала несколько шагов, и… время повисло в фермате… спина… затылок… Облокотившись на стойку, о чем-то беседуя с дамой-флейтой, стоял он!!!.. Сердце вспыхнуло и, рассыпавшись тысячами искорок, запылало во всем теле. Дама кокетничала с ним, не замечая меня. А он будто окаменел, медленно выпрямился, развернулся, выстрелил в меня взглядом и начал неумолимо приближаться. Подошел почти вплотную – лишь тонкий слой пространства вибрировал между нами. С жадностью, как после мучительно долгой разлуки, ощупывала глазами его лицо… все выпуклости и углубления которого давно знала и любила; особенно эту, на подбородке. Осторожно вложила палец в заветную лакуну. Он в упор смотрел на меня: «Какие глаза! Грозовое небо!» – потом взял мою руку, прижал к губам, мурашки побежали по телу…
– Почему ты ушла? «Какой голос… глубокий, с сипловатыми обертонами…» Я сразу вернулся – место, где ты сидела, было еще теплым.
«Он вернулся… а я… ничего не почувствовала… ушла».
– Это та девушка, о которой я вам говорила, – некстати прозвучала «флейта».
– Откуда ты знаешь? – тихо спросил он.
– Что?
– Про ледниковый период. Я автор этого фильма.
– Я знаю это точно. – Он продолжал держать мою руку, а я крепко сжала его – больше не от-пущу.
Мы молча вышли из библиотеки, по аллее прошли к выходу, подошли к автомобилю у ограды. Он открыл мне дверцу. Потом сел сам.
– Первый раз вчера спустился в метро, не знаю зачем… теперь знаю, – ответил он на мой немой вопрос.
Мы ехали… мне было все равно куда. Хотелось, чтоб это никогда не закончилось, и я могла поворачиваться и бесконечно смотреть на него. Он изредка перехватывал мой взгляд:
– Кто ты?
– Виолетта.
– Красивое имя, как ты сама. Я Ларс. Ты свободна?
– Всю жизнь. А ты?
– Теперь свободен.
Наблюдательность предшествующих дней исчезла. Я не замечала ничего вокруг, потрясенная незнакомым чувством – впервые я желала мужчину, вож-делела всеми своими стихиями – сердцем, душой, телом, глазами, руками… каждой своей молекулой. Охваченные единым наваждением, мы куда-то подъехали, куда-то поднялись. А дальше… я потеряла себя и познавала новую Виолетту в неведомых прежде ощущениях. Скрипку, долгие годы пылившуюся без применения, наконец-то извлекли из футляра, и она попала в руки гениальному исполнителю. Страстно и трепетно прикасался он к ее струнам, и они откликались волшебными звуками «поэмы экстаза», впервые исполненной дуэтом. Какими бездарными и пошлыми инсценировками казались мои прежние совокупления…
– Вета, Веточка, – нежно проводил он пальцем по моему профилю. – Зачем тебе столько?
– Столько чего?
– Красоты. Ее хватило бы на нескольких женщин.
– Для тебя.
– Для меня этого слишком.
– Ты сказал, что теперь свободен, почему «теперь»?
– Свободен от поисков и разочарований. У меня больше не будет других женщин.
«А у меня других мужчин», – подумала я.
– Мне нужно на службу. Я впервые опаздываю.
– Я тоже… Вообще-то это неправда, я иногда опаздываю.
Он улыбнулся. Он потрясающе улыбался – на его строгом лице улыбка – как луч солнца в пасмурный день.
– Ты смешная. Несочетаемое сочетание – красивая и смешная.
Он начал собираться, а я завороженно глядела на него и не могла наглядеться – как он ходит, поворачивает голову, надевает рубашку…
– А я сейчас пропускаю занятия и огорчаю несколько человек, которых нельзя огорчать, – без сожаления произнесла я.
– Кого?
– Больных из центра «В добрый путь».
– Знаю этот центр. Ты там работаешь?
– Преподаю музыку.
– Тогда поедем, я подвезу тебя.
Мне не хотелось никуда ехать, хотелось прирасти к нему, прорасти в него, стать единой плотью.
– Подожди…
Я подошла, обняла, вжалась в него, глубоко вдохнула – оставила в себе его отпечаток, его запах. Он слегка отстранился, особым, с прищуром, взглядом всмотрелся в меня:
– Откуда ты?
– С другой планеты.
– Планеты совершенства? Вот, – протянул он тонкую узкую пластинку. – Это ключ.
Ларс подвез меня к центру.
– Так мне переписать дату? – полушутя, полусерьезно спросил он.
– Перепиши, – твердо ответила я. «Какая разница, когда он произошел, этот ледниковый период. Он свел нас – остальное не имеет значения». Я смотрела на него, млея от любви.
– Ты меня держишь, – строго произнес он.
– До вечера, – опустила я глаза и, не оборачиваясь, направилась к центру.
Навстречу мне вышла обеспокоенная Кукуля:
– Виолетта, с тобой все в порядке?
– Более чем в порядке. Я его встретила!
– Половинку яблока? – обрадовалась она.
– Да. Его зовут Ларс. Поэтому опоздала.
– Я чувствовала, что случится чудо.
– Ты сама – чудо.
– Расскажи, как это произошло, – с волнением произнесла Кукуля.
– Потом, я пропустила двух учеников.
– Они так расстроились. Рула даже плакала. Как хорошо, что ты пришла – они ведь такие мнительные, не спали бы всю ночь.
– Позови их.
Пришли все мои ученики, сердце заныло при виде этих несчастных.
«Как ужасно они выглядят! Что же происходит в их вселенных, что разрушает их?»
– Вы нас не бросили? Мы будем заниматься? Вы от нас не уйдете? – закидали они меня вопросами. Только Рула молчала в сторонке.
– Бросить вас? А где я найду столько талантливых учеников? Это уж вы меня, пожалуйста, не бросайте.
– Что вы, мы… никогда! – наперебой принялись заверять они.
– Рула, подойди. Ты обиделась?
– Я испугалась, что вы передумали.
– Прости меня, но сегодня в моей жизни произошло очень важное событие. Такое же важное, как встреча с тобой и со всеми вами. – Я обняла ее.
«Какая же она тощенькая. Лишь бы не расплакаться, лишь бы не расплакаться!..»
Задержавшись на два часа, я отзанималась со всеми учениками. Кукуля ждала меня.
– Может, поужинаем вместе, и ты все расскажешь?
– Не получится. – «Я не могла сказать ей, что одно желание – быть рядом с Ларсом – вытеснило все остальные».
– Тогда завтра пообедаем вместе, как обычно? – с надеждой спросила она.
– Пока не знаю. – «Все мои планы теперь зависят от него». – Кукуля… подожди… я не знаю, куда ехать. Ключ есть, а куда ехать – не знаю.
– Ты не запомнила?
– Нет.
– Ты сказала ему, что незнакома с нашим городом?
– Нет, мы почти не разговаривали.
Кукуля сосредоточенно смотрела на меня, я на нее, будто пытаясь найти подсказку.
Но тут… время повисло в фермате… и сердце, рухнув, заколыхало блузку на груди. Я повернулась – из машины выходил Ларс.
– Это он! – выдохнула я.
– Добрый вечер, – приветствовал нас Ларс. – Я не назвал адреса, – обращаясь ко мне.
«Как же я соскучилась!»
«Я тоже», – ответил он про себя.
«Он подумал это. Мы читаем мысли друг друга!»
– Познакомьтесь, это Кукуля, моя подруга. – Она признательно посмотрела на меня. – Это Ларс.
Кукуля, покраснев, смущенно улыбнулась.
Я крепко поцеловала ее:
– До завтра!
Мы с Ларсом снова были вместе и, томимые единым желанием, поспешили домой.
Вся комната была украшена веточками с пухленькими нежно-розовыми цветочками, похожими на яблоневый цвет. Они источали чарующий аромат.
– Какое чудо! Какие бесподобные веточки!
– Самая бесподобная Веточка – ты, – посмотрел он на меня своим особым, сводящим с ума взглядом.
«Что ты со мной делаешь…» – едва не простонала я.
И этот аромат, его близость, предвкушение неземного блаженства размыло пространство и время. И мы поплыли в эту бесконечность, наслаждаясь ее беспредельностью. А потом нежились в прозрачной круглой ванне с душистыми лепестками.
– Я такой голодный, что не хочу есть.
– А я хочу.
– Что ты хочешь? – Он погрузил пальцы в мои мокрые волосы и, аккуратно заправляя за уши, нежно поцеловал одно, затем другое.
«Остановись, мгновенье!»
– То же, что и ты, – ответила я.
– Тогда берегись, я закажу много.
Он делал заказ по телефону. А я любовалась им: ни одного лишнего жеста, пустого слова – все сообразно и лаконично. Разве можно быть таким…
– Кружева… – услышала я. «Зачем кружева?»
– Тебе понравится. Они вкусные.
«Опять! Он телепат. И я, оказывается, тоже». Заказ доставили быстро.
– Спасибо, благодарю, – ловко перехватил Ларс коробки из рук посыльного. С обмотанным на бедрах полотенцем он был похож на гладиатора. Обмотавшись под стать ему, я подошла к столу – не терпелось посмотреть, что же это – кружева. Сняла салфетку – моему взору предстал живописный продуктовый натюрморт. На блюде горкой действительно лежали кружева: толстые, ручной вязки. Мы расположились на полу по-турецки, разложили еду. Ларс протянул мне кусочек кружева, я откусила: мм, вкусно… Хрустящие воздушные сухарики во рту растаяли в нежнейшую массу со вкусом сыра. Мы кормили друг друга, а потом под теплыми, ласковыми струями душа он купал меня, бережно, как ребенка, а потом я его, заново открывая тайны мужского тела, поражаясь его совершенству.
Когда-то я мечтала об этом, увидев подобную сцену в каком-то фильме, и представляла себя на месте героини, но никого из своих возлюбленных не видела рядом.
…Утреннее пробуждение было волшебным – я проснулась от тонкого запаха рассыпанных по кровати розовых цветочков и нежного поцелуя Ларса. Я никогда не ела по утрам, но сегодня волчий аппетит проснулся вместе со мной. Мы позавтракали остатками вчерашнего пиршества, кружева показались мне еще вкуснее.
– Ты в центр? – спросил Ларс.
– Нет, в библиотеку, теперь это мое любимое место.
– Я подвезу тебя. Если обнаружишь еще какую-нибудь неточность, сообщи.
Улыбнулся… я ловила его редкие улыбки, как бесценные дары. Мы отправились в библиотеку. Рядом с Ларсом во мне исчезала ориентация в пространстве. Я с усилием сконцентрировала внимание, стараясь запомнить дорогу. На всякий случай.
Мое внимание привлекло здание совсем уж не-обычной конструкции, поражающее дерзостью архитектурной фантазии и совершенством инженерной мысли. Высокий, тонкий стебель венчал цветок, похожий на лотос или распустившийся тюльпан.
– Что это?
– Мы сегодня будем ужинать в этом цветке.
Я всегда боялась высоты.
– Ужас! А в стебле что?
– Лифт.
«Хоть в цветке, хоть в стебле – лишь бы с тобой».
К библиотеке направилась по новой аллее, ознакомившись с именами еще нескольких выдающихся деятелей культуры. «Флейта», ответив на мое приветствие, спросила:
– А вы, оказывается, знакомы с автором?
– Да, и очень давно.
– Надо же…
– Кстати, хочу поблагодарить вас: вы вернули мне то, что я едва не потеряла.
– Не понимаю…
– И не надо, – улыбнулась я.
Досмотрела фильм Ларса, и во мне происходили извержения, землетрясения, но последствия их не были столь разрушительны, чтобы поменять ход эволюции. Я сопоставила увиденное с тем, что знала об истории нашей планеты – здесь, во мне, все было похоже, но поспокойнее. «Это оттого, – заключила я, – что умею управлять собой. Наверное, тот человек, в котором мы находимся, очень нервный».
Встретилась за обедом с Кукулей, она ждала меня за нашим столиком.
– Ну, рассказывай, – произнесла с нетерпе-нием.
Я в подробностях поведала ей о событиях вчерашнего дня.
– Я так и знала, чувствовала, что вы еще встретитесь. С тобой не должно было случиться иначе. Кстати, у твоей любимицы, Рулы, через неделю день рождения. Придумаем, как ее поздравить?
– Молодец, что сказала. Сделаем ей сюрприз.
– Наверное, это ее последний день рождения, – взгрустнула Кукуля.
– Как знать…
– Теперь и ты, Виолетта, работаешь в таком месте, а веришь в чудеса, – улыбнулась она.
Мои подопечные делали поразительные успехи. Особенно радовала и удивляла Рула. Это был талант, сочетающийся с невероятным трудолюбием и упорством. Но отсутствовал основной компонент – здоровье. Если бы не это печальное обстоятельство, она могла бы стать хорошей пианисткой. Рула не выполняла, она перевыполняла мои задания. Неужели для того, чтобы делать что-то на пределе возможностей, необходимо чувствовать дамоклов меч смерти?
Вечером заехал Ларс. Ларс!.. Он появился и все затмил. Кукуля, стараясь скрыть огорчение, пожелала нам приятного ужина. «Как мило она смущается». Едва мы зашли домой, в дверь позвонили – доставили большую коробку. Ларс поставил ее передо мной.
– Выбери, что тебе понравится.
Я открыла – внутри было несколько платьев и туфли. Изящные, очень открытые, они казались совсем небольшими. Осторожно просунула ступню – она легко скользнула, удобно расположившись внутри.
– Как ты угадал мой размер?
– Я знал его, – просто ответил Ларс.
Из платьев выбрала трикотажное, слоновой кости, на тонких лямках. Натянула – оно прилипло, как вторая кожа. Повернулась к Ларсу, столкнувшись с его пронзительным взглядом.
– Ну как?
Он восхищенно развел руками:
– Никого не видел прекраснее тебя! – И про себя добавил: «Но без платья тебе лучше».
Опять! Я прочитала его мысль!
– О чем ты сейчас подумал?
– Ты знаешь.
– Скажи, – настаивала я.
– Я подумал, что лучше всего тебе вот так, – повторил он вслух, приблизившись вплотную и медленно стягивая с меня платье.
– Ларс, я хочу рассказать тебе… – начала я непослушными губами.
– …Да-а… – продолжал он обнажать меня.
– …Людей разделили на две половинки…
– …Да-а… – Платье бесшумно скользнуло к моим ногам.
– …Так вот, мы с тобой две половинки одного яблока, – пролепетала я.
– Особенно вот так, – глухо произнес Ларс и властно накрыл собой, заполнив все пространство пустоты без остатка.
…Лишь чувство голода вернуло нас к реальности. Я подошла к зеркалу – стройная без диет, с осиной талией. Ларс встал рядом, мы посмотрели на впалые животы друг друга и рассмеялись. Быстро оделись и, взявшись за руки, дружно отправились ужинать.
Вечером, расцвеченный огнями, цветок казался сказочным. Мы зашли в лифт, стены были такими прозрачными, будто их и не было вовсе, а поднимаемся мы в медленной левитации. Такими же невидимыми были все плоскости ресторана – казалось, мы зависли высоко в небе. Сбоку и под нами расстилалось сверкающее полотно ночного города. Под коленками заныло, но я посмотрела на Ларса, и страх отпустил. Мы набросились на еду, выпили терпкое тягучее вино – голова закружилась, приятное тепло разлилось по телу. Инструментальное трио исполняло лирическую мелодию. Ларс подошел к музыкантам, о чем-то коротко переговорил, взял саксофон и заиграл. А я совсем разомлела и аурой поплыла к нему, ласково обволакивая. Конечно, он должен был играть на саксофоне! Это мой любимый инструмент и более других подходит ему. Я чувствовала себя героиней фильма по собственному, давно написанному сценарию.
– Ты хорошо играешь, ты учился?
– У меня были заботливые родители.
Покидая ресторан, я обернулась: подсвеченный стебель-лифт казался совсем тонким и хрупким: «Неужели я только что была там, танцевала?!»
Всю предшествующую дню рождения Рулы неделю, в обстановке строгой секретности, мы готовили праздник. По памяти я записала несколько сонетов Шекспира, басен Крылова. Мои ученики подготовили простенькие пьески. Заказали торт в форме фортепиано. Рула пришла на урок, растерянно шагнула в темный зал, ни о чем не подозревая. Мы включили свет, она ахнула: сцена украшена цветами, накрыт стол. Началось представление – одни читали стихи, другие в лицах представляли басни… Все выступали очень эмоционально, даже чересчур, но это было так искренне, что пронимало до глубины души. Сквозь слезы посмотрела на Кукулю, и у нее глаза на мокром месте.
– Браво! – прервала я тишину финала.
– Браво! – присоединились присутствующие.
Рула сияла:
– Это самый счастливый день рождения в моей жизни.
После праздника, воодушевленная, я поспешила домой – поделиться впечатлениями с Ларсом. Его еще не было. На столе лежала круглая маленькая коробочка, внутри украшение: изящная цепочка и миниатюрный кулончик в форме половинки яблочка нежного изумрудного цвета. Осторожно извлекла его – на срезе крохотными, с маковое зернышко, камушками были выложены буквы: ЛАР. Вещица была прелестная, несомненно, предназначалась мне, но почему ЛАР, – недоумевала я. Мои размышления прервал вернувшийся Ларс. Взял цепочку из моих рук:
– Это для тебя. – Приподнял волосы… опять эти мурашки… застегнул на шее. Затем слегка отстранил ворот своей рубашки – с его крепкой шеи, теряясь в коротких, жестких завитках на груди, свисала такая же цепочка с кулончиком. Я перевернула его – на обратной стороне такими же камушками было выложено: ВЕ.
– Раз мы одно яблоко, значит, называться должны одним именем – ВЕЛАР.
– Вета – Ларс, как это… тонко… глубоко… – Я задыхалась от нежности, восторга, любви…
– Я стал серьезно относиться к тому, что раньше считал сентиментальной чепухой. У меня для тебя еще один сюрприз.
Этим сюрпризом оказалась поездка в горы на выходные. С нетерпением дождавшись их наступления и захватив с собой побольше кружев, мы с Ларсом отправились в путь. Я люблю загородные путешествия на машине. Превосходная дорога меж густо поросших зеленью холмов неуклонно поднималась в гору. Нам было так хорошо вместе – и любить, и говорить, и молчать. Мы поднимались все выше, воздух постепенно густел, и оказались почти на вершине, когда за очередным поворотом перед нами неожиданно, будто резко вздернули занавес, предстал вид, от которого перехватило дыхание. Внизу, среди гор-исполинов, спряталось озеро, как огромная бирюза. А вокруг – пронзительно-синее небо и кипенно-белые рюши облаков. И безмолвие… будто в начале времен. Потрясенные этой красотой, мы вышли из машины и встали в благоговейном изумлении: и этот мир – воплощение мечты человечества о земном рае – лежал у наших ног.
– Это было до нас, сто, двести лет назад, будет после, – задумчиво произнес Ларс.
«Сто лет назад я уже была, – подумала я. – И все это великолепие – во мне! И Ларс рядом». Никогда в жизни не испытывала я подобное чувство безграничности и полноты бытия… И оно выплеснулось безудержным потоком слез.
«Ну почему я здесь временно?» Ты и там временно… «Но почему именно здесь, в самом центре моей вселенной, я нашла свое призвание, обрела истинную подругу, встретила любимого мужчину?»
– Веточка, не плачь, – шептал Ларс, ласково осушая губами мои слезы. – Я тебя обожаю, я тебя очень обожаю. Это избитые слова, но других я не знаю. Мы всегда будем вместе – мы же одно яб-локо.
Взял в руки мое лицо, своим прицельным взглядом проник в самую глубину, и я начала успокаиваться.
– Да… мы всегда будем вместе. Поехали туда быстрее, я хочу в это озеро, – стряхнула я остатки грусти.
Едва добравшись до него, мы, спешно скидывая на ходу одежду и обувь, побежали к бирюзовой воде. Нежнейший, как сахарная пудра, песок мягко пружинил под ногами. Купаться обнаженной… я раньше мечтала об этом, но в молодости, когда безупречное тело позволяло, не позволяли табу, потом табу упразднили, – но уже не позволяло тело. А здесь все совпало – и тело безупречно, и никаких табу. Будто добрая фея последовательно извлекает из архива мои несбывшиеся мечты и мановением волшебной палочки осуществляет их. Так, нагими, мы и оставались все время. Отрешенные от всех миров, от всего предшествующего и предстоящего, как первые люди на Земле. Красные, обгоревшие, накидывали легкие туники, лишь отправляясь перекусить. Я поняла, что хочу жить здесь, в моей вселенной. «И никто не нужен мне из той. Нет, пожалуй, мамочку я бы взяла сюда, еще Бетю, но куда же она без своего Маричка». Мне было хорошо, нестерпимо, до страха. Не хватало грусти… чуть-чуть, для баланса.
Вечером, на открытой террасе ресторана, нависающей далеко вперед над озером, мы ели морских обитателей, пили крепкий дурманящий напиток, похожий на коньяк. Зажигательные мелодии сменяли одна другую, и вдруг послышался знакомый ритм и зазвучала чувственная румба – мой любимый бальный танец. Я вся затрепетала, каждой мышцей сокращаясь в такт. Посмотрела на Ларса… Он поднялся, взял мою руку и повел за собой к танцующим. Мы развернулись друг к другу – Ларс обхватил мою талию, уверенно привлек меня к себе, и, подхваченные потоком пьянящей музыки, не чувствуя почвы под ногами, мы закружились в любовной неге. Он страстно ловил, отпускал, изгибал меня… В едином дыхании, синхронном биении сердец… Очнулись от звука оваций – мы одни стояли в центре танцпола, остальные, сгруппировавшись в плотное кольцо, восторженно аплодировали.
– Ларс, как у нас получилось, без репетиций?
– Мы каждый день репетируем, – серьезно ответил он.
Два дня пролетели незаметно. С сожалением покидая это волшебное место, я бросила монетку в озеро. Мы вернулись домой. Утром, привычным маршрутом, Ларс отвез меня в библиотеку. Оставалось несколько не хоженых мною аллей. Я уже неплохо ориентировалась в именах многих культурных деятелей и могла поддержать беседу, не опасаясь попасть впросак. Присела возле молоденького деревца. Его посадил некий поэт. Сопоставила в уме цифры – он и сейчас жив. Надо что-нибудь почитать из его произведений. Взяла сборник стихов – все те же вечные темы: любовь, ревность, измена. «Стихи хорошие, но не Пушкин».
После библиотеки отправилась на уже традиционный обед с Кукулей.
– Как я по тебе соскучилась! – обняла я ее.
– Я тоже, очень долго тебя не было…
– А почему ты грустная?
– Умерла одна из наших…
– Кто-то из моих учеников? – встревожилась я.
– Нет, ты ее не знаешь, она последний месяц не вставала.
– Ну что ж, как говорится, в добрый путь…
– В добрый путь, – печально вторила Кукуля.
– Если ты веришь, что она отправилась в добрый путь – почему так вздыхаешь?
– Не знаю…
Пока мое большое тело лежит там, наверху, я уже столкнулась здесь с первой смертью, крохотная частичка во мне умерла.
В самых ярких, восторженных красках описала я наше путешествие.
– Хотелось бы мне побывать там, – мечтательно произнесла Кукуля.
– Побываешь. Разве могла я подумать недавно, что встречу Ларса, поеду с ним в это сказочное место?
– Завтра вечером Эктор устраивает прием. Я очень хочу, чтоб вы с Ларсом пришли. Савик передает тебе привет.
Вечером выяснилось, что Ларс пойти не сможет: он приглашен на прием к своему боссу.
На следующий день в библиотеке, просматривая фильм о тайнах планеты – их и здесь было предостаточно, – я наткнулась на упоминание о некой «зоне смерти». «Зона смерти»? Во мне? В этой безлюдной местности, которая постоянно расширяется, ничего не растет и бесследно исчезает все живое и неживое. Ученые давно бьются над разгадкой этого феномена – безрезультатно. Вот и ложка дегтя, для баланса. «Что бы это могло быть?» За обедом я поинтересовалась у Кукули: она знала об этом месте и даже по секрету сообщила, что ее муж возглавляет особый отдел, занимающийся этой проблемой. И по еще большему секрету, что вскоре предстоит экспедиция туда, а все предыдущие не вернулись. «Да что это за гадость во мне?»
Вечером, перед тем как отправиться к боссу, Ларс подвез меня к Кукуле. Оказавшись у ее дома, он вопросительно посмотрел на меня:
– Здесь живет Кукуля?
– Да.
– Мой шеф тоже.
– А зовут его не Эктор?
Он кивнул.
– Вот так совпадение: твой шеф – ее муж!
В это время вышла Кукуля, радостно приветствуя нас. Следом – опешивший Эктор.
– Ларс? – удивленно произнес он.
Теперь уже опешила Кукуля:
– Вы знакомы?
– Очень хорошо. Мы коллеги. Ларс – мой лучший сотрудник.
Пошутив сообща над этим курьезом, мы прошли в дом. Был накрыт фуршет, уже собралось много приглашенных. Ларс, извинившись, отошел к небольшой группе мужчин, Кукуля представила меня нескольким дамам. Но, как две ноты под одной лигой, мы ни на секунду не упускали друг друга из виду. Эта невидимая лига, не прерываясь, проходила сквозь преграды, людей, предметы и наши взгляды, не целясь, с любой точки попадали друг в друга. Кто-то ткнул меня пальцем в бок, обернулась – Савик.
– Привет.
– Привет. Ты еще не начал изобретать «эликсир молодости»?
– Да вам пока не нужно.
– Сейчас не нужно, а пока изобретешь, станет нужно.
– Как вам эта сходка? – иронично спросил он.
Мы весело болтали, перемывая косточки присутствующим. Савик был с чувством юмора, давал очень меткие и смешные характеристики гостям.
– …А ваш друг похож на вожака волчьей стаи… – кивнул он на Ларса.
«Точно подметил». Я смотрела на Ларса и думала: «А ведь он совсем не похож на Остапа Батлера. Мой Ларс вообще ни на кого не похож, хотя… кого-то он все-таки напоминает… Кого же?.. На кого же он похож? Ба! Не может быть! Он похож на Марулю?! Не внешне, нет. Но такой же сдержанный, немногословный, волевой, редкоулыбчивый. Как же так? Ведь эти качества Ларса, которые я люблю до остановки сердца, в Маруле оставляли меня равнодушной. Значит, дело не в качествах, а в их носителе?» Это открытие привело меня в замешательство. А вслед за ним последовало прозрение: «Эктор, Ларс, коллега Эктора, экспедиция, «зона смерти»… – заколотилось в голове. – Надо немедленно все прояснить! Кукуля! Она все знает!» Кукули нигде не было видно, и я отправилась на ее поиски. Проходя мимо приоткрытой двери, услышала знакомые голоса.
– Что она с ним сделала? – приглушенно возмущался Эктор. – Он, машина, – всегда безупречно выполнял работу. Без него наш проект рухнет, а его будто подменили.
– Они любят друг друга, – тихо возразила Кукуля.
– Это сейчас совсем некстати. На него возложена ответственная миссия. Малейшая неточность – и провал, – сокрушался Эктор. – И это Ларс, железный Ларс… Твоя наглая подруга околдовала его. Какие чары она на него напустила? Может, она и вправду шпионка, эта твоя Мата Хари?
– Ты ошибаешься, она не может причинить вреда никому, тем более Ларсу. Они созданы друг для друга, они одно яблоко, – защищала меня Кукуля.
– Какое яблоко? Что за чушь?
– Не сердись, пожалуйста. Я понимаю, почему ты злишься на нее, но не обижаюсь, – торопливо добавила она. – Я сама хочу стать мужчиной, когда смотрю на нее.
– Ты… ты с ума сошла, выйди, пожалуйста.
Кукуля вышла, едва не столкнувшись со мной.
– Я подслушивала, – в упор глядя на нее, призналась я.
– Прости, Виолетта.
– За что?
– За Эктора.
– Что это за задание?
– Я говорила тебе.
– Ларс возглавляет экспедицию, я догадалась. Но это же верная смерть! Где находится это проклятое место?
– Я не знаю.
– Узнай.
– Как? – растерялась Кукуля.
– У Эктора.
– Он не скажет.
– А ты приласкайся, пристройся к нему, как женщина.
– Я не умею так, – смутилась она.
– Но какие-то приманки у тебя есть?
– Я не могу… и не буду делать этого.
– Почему?
– Я догадываюсь, что ты задумала.
Я вернулась в гостиную. На душе скребли кошки.
– Что случилось? – подошел ко мне Ларс.
– Я расскажу тебе дома.
Всю дорогу мы не обмолвились ни словом.
– Что случилось? – повторил Ларс, едва мы поднялись в наше гнездышко.
– Я знаю, что тебе предстоит опасное, нет, смертельное задание.
– Опасное, но не смертельное, – спокойно возразил он.
– Но никто оттуда не возвращался.
– А я вернусь. И когда вернусь, многое изменю в своей жизни.
– Не когда, а если. Если вернешься. Я знаю, шансов нет. Прошу тебя, откажись! – с отчаянием взмолилась я.
– Это невозможно.
– Умоляю, ради меня!
– Именно ради тебя я не сделаю этого.
Я понимала, что Ларс прав, но продолжала увещевать его, осознавая всю тщетность своих попыток. Все во мне болело. Даже смотреть на него было больно: как двигаются его губы, подрагивают ноздри, сходятся брови. И эта впадинка… на подбородке, моя любимая. Как бы мне хотелось еще сократиться, сжаться, разместиться в ней и остаться там навеки, оберегая его. Я отчаянно прижалась к ней губами, и две вселенные, обрушиваясь, как в конце времен, проникали друг в друга, попирая все законы мироздания и принципы матрешки; и смерть предваряла рождение. Где-то далеко-далеко, за горизонтом сознания, забрезжила мысль: «А если зародится новая вселенная… Каким бы сверхсчастьем это было – зачать его ребенка и вернуться туда, в кажущуюся сейчас постылой жизнь, с таким подарком от него…»
Всю ночь я не сомкнула глаз: смотрела на моего Ларса, пытаясь запомнить каждую его клеточку, хотя и так помнила все до единой. «Что же делать, что же делать?!» – нарывом пульсировала мысль.
К утру, которое мудренее вечера, я приняла решение: поехать и самой посмотреть на эту зону. Не знаю, где она находится? Узнаю. Все утро я старательно избегала Ларса – взглядов, прикосновений. Мы молча подъехали к библиотеке.
– До вечера, – пытаясь поймать мой взгляд, произнес он, открывая мне дверцу машины.
– До вечера, – не глядя, ответила я и направилась к воротам. Сделала несколько шагов, Ларс обогнал меня, остановил, взяв за плечи.
– Веточка, обещаю, это последний раз.
«Не смотри на меня так», – ныло во мне. Я убрала его руки, на долю секунды задержав в своих, и продолжила путь, чувствуя, что он стоит и смотрит мне вслед. «Уходи, пожалуйста, уходи».
Я направилась к знакомой даме-«флейте» за стойкой, завела с ней беседу о том о сем, выяснила, в каком направлении находится эта «мертвая зона» и что добраться туда можно на поезде. Немедля отправилась на вокзал, без прежних эмоций отметив комфортабельность его устройства. Поезд был похож на гигантскую стеклянную пробирку. Походя отметила, что в этом мире часто используют прозрачные воздушные конструкции. Ехать надо было до конечной станции. Дорога заняла сутки, хотя поезд и мчался, нет, летел, совсем с не соответствующей наземному транспорту скоростью. На конечной станции арендовала машину и отправилась дальше, по подсказкам выбирая дорогу. Но вскоре необходимость в них отпала: постепенно скудеющий придорожный пейзаж не оставлял сомнений в правильности направления. Проехала еще несколько часов, дорога становилась безлюдной, растительность пожухлой. Последние полчаса я ехала в полном одиночестве – ни встречных, ни попутных автомобилей. Пока, наконец, машина не забуксовала, увязнув в какой-то грязно-бежевой фракции, и остановилась. Я вышла, осмотрелась – осматриваться было не на что, никаких ориентиров: ни линии горизонта, ни малейшего пятнышка – сплошное туманное пространство. Подняла голову – и там то же самое. Это выглядело зловеще, и мне стало жутко, будто меня погрузили в молоко с открытыми глазами. Я щурилась, пытаясь хоть что-то разглядеть – ни-че-го. И тут туман передо мной начал сгущаться, концентрируясь в причудливый силуэт. Я с ужасом поняла: это «нечто» видит меня! Оно начало приближаться, меняя конфигурацию, накрыло, поглотило и стало меня сжимать, будто пытаясь рассосать в себе.
«Как противно! Черт меня дернул! А может, я умираю? Может, так происходит смерть? А то короткое счастье было предсмертным бонусом за все, что должно было случиться, но не случилось в моей жизни?»
– Кто ты? – скорее поняла, чем услышала я.
– Кто я? – У меня дыхание сперло – от его тугих объятий, от злости. – Кто я? Это ты кто? – Яростно стала расталкивать локтями эту противную силиконовую жижу. Ненависть клокотала во мне. И тут я почувствовала себя плевком – «нечто» выплюнуло меня из молока в смолу. Сплошная мгла и никаких ощущений – только сознание. «Это точно смерть, и попала я в ад; напрасно боялась летать на самолетах. Ну и пусть – этот короткий период стоит всей моей предшествующей жизни. Но я мыслю, значит, существую», – вовремя подоспела подсказка, и мрак начал рассеиваться. Осторожно, опасаясь неприятных ощущений, пошевелила пальцами: я жива, нахожусь в горизонтальном положении. Нащупала складки ткани, повращала глазами, открыла и уткнулась в незнакомый потолок. Оглядевшись, узнала комнату Ромчика. Это невидимое чудовище выплюнуло меня обратно, во внешнюю вселенную. Села, посмотрела на часы: было чуть больше восьми, точнее, 8:02.
«Две минуты? Всего две минуты? Все, что случилось со мной: Ларс, Кукуля, Рула… что я пережила, втиснулось в две минуты?!» Не сразу сообразила – иной масштаб… «века сжимаются в секунды…» Я быстро прокрутила в голове последние события. «Что ты расселась? Дорога каждая минута! Надо немедленно узнать, что это за «зона» во мне. Быстро в больницу». Наспех собравшись, поехала в клинику, где несколько лет назад мне удалили аппендикс. Зашла в кабинет УЗИ:
– Мне нужно проверить печень, и заодно все, что рядом.
Легла, открыла живот, датчик, обмазанный гелем, прохладно скользил по коже. Врач сосредоточенно всматривалась в изображение на экране, я сосредоточенно всматривалась в лицо врача. Она покачала головой.
– Что там?
– Животные дома есть?
– Нет (при чем здесь животные?). Что там, рак?
– Почему рак? У вас киста на печени, эхинококковая, – сочувственно взглянула она на меня.
По сравнению с предполагаемым мной диагнозом «киста» звучала безобидно. Я облегченно выдох-нула:
– А при чем здесь животные?
– Обычно эхинококком заражаются от собак.
– Это лечится?
– Вряд ли, она у вас очень большая. Вам лучше проконсультироваться с хирургом.
Я направилась в указанный кабинет. Хирург мне понравился: лицо хмурое, но не злое – вызывает доверие. И пальцы тонкие, длинные, как у пианиста. Я бы не доверилась хирургу с короткими пальцами-сардельками.
– М-м, да-а, – промолвил он, читая выписку. – Вы прежде не обследовались?
– Нет.
– Напрасно. А то бы не вырастили кисту такого размера, – исподлобья посмотрел он.
– Это лечится?
– Нет. Ее надо удалить.
– Тогда скорее прооперируйте меня.
– С таким диагнозом вам и так показана экстренная операция.
– Я готова прямо сейчас.
– Необходимо провести обследование, сдать анализы…
– Анализы – это долго, – нетерпеливо перебила я его. – Дорога каждая секунда. Иначе они все погибнут.
– Кто они?
– Он и все!
На хирурга подействовало мое неподдельное волнение, он вызвал медсестру:
– Подготовьте к операции, сделайте экспресс-анализы.
Позвонила Ромчику:
– Я в больнице, мне сейчас будут делать операцию, передай моим. – Положила трубку, не дожидаясь ответа.
Два медбрата были откровенно удивлены энтузиазму, с каким я вскарабкалась и улеглась на каталку.
– Поехали! – скомандовала я.
Переглянувшись, они покатили меня в операционную. Там уже находились несколько врачей. Они сразу обступили меня, стали что-то прикреплять, к чему-то присоединять… безразличие накрыло меня. Я вышла из себя и начала подниматься все выше, выше. Подо мной копошились люди в белых халатах, журчали голоса, смысла слов я уже не разбирала. Приблизилась к потолку, прошла сквозь него… Навстречу мне поплыли незнакомые лица, стали рассаживаться каруселью, и она, вращаясь все быстрее, закрутилась в грозовое облако, и, атакуемое молнией, оно распалось на тучи. Меня долго бросало из одной в другую, пока наконец сквозь них не проглянула знакомая картинка города с высоты птичьего полета. Я вынырнула наружу и стремительно вонзилась в землю. Знакомое ощущение – толчок, под ногами земная твердь. Осмотрелась. Я хорошо знала это место, хоть и попала в него другой дорогой. Снова в себе? Вдалеке, на положенном месте, розовел слегка выцветший «В добрый путь». Я направилась прямо туда. Все вокруг было и прежним, и иным – выглядело печально, строго, мало людей и машин. Прошлый раз – весна, теперь – поздняя осень. Как будто я смотрела знакомый цветной фильм в черно-белом изображении. Чем ближе я подходила, тем тревожнее мне становилось. Поднялась по знакомой лестнице в холл – ничего не изменилось: птички, рыбки, персонал в розовых блузках. Я в нерешительности остановилась – ни одного знакомого лица, и только собралась обратиться к кому-нибудь, услышала возглас:
– Виолетта!
Обернувшись, увидела спешащую ко мне, радостно раскинувшую руки женщину. Это была не Кукуля. Но кого еще могло так обрадовать мое появление? Женщина схватила обеими руками мои и, не успела я опомниться, начала целовать их.
– Что с вами? – опешила я, пытаясь освободить руки: «Кто эта сумасшедшая?»
– Виолетта, неужели это вы?! Я сразу вас узнала, со спины. Вы меня не узнаете? Я – Рула, ваша ученица. Да-да, – поспешно добавила она, заметив мою оторопь. – Я выздоровела, какая радость, что вы живы. Все думали, вы погибли, – продолжала тараторить она.
– Рула? Ты Рула? – прервала я ее.
– Ну да, ваша ученица, та самая Рула! – радостно закивала она. – Я поправилась.
– Я очень рада за тебя. А что ты здесь делаешь?
– Работаю. Помогаю Лие и преподаю музыку. Я играю все ваши произведения – Шопена, Листа… Хотите сыграю?
– Не сейчас, после.
Я смотрела на нее и не верила своим глазам: эта упитанная, симпатичная женщина лет пятидесяти – Рула?! Внимательно вглядывалась, пытаясь найти в лице что-то знакомое. Глаза! Яркие, живые. Но прежде, на изможденном личике, они казались огромными, теперь, погруженные в наросшую плоть, казались куда меньше.
– А Лия, где она?
– Лия бывает здесь до обеда, целый день ей уже тяжело. Она недавно ушла домой.
– Рула, окажи мне услугу.
– Все, что угодно! – с готовностью ответила она.
– Только обещай не удивляться и ничего не спрашивать. – Рула энергично мотнула головой. – Расскажи вкратце, что произошло здесь за время моего отсутствия.
– В центре?
– Вообще, везде. В жизни, в природе… И сколько лет меня здесь не было?
Рула опешила и уже собралась открыть рот, чтобы задать вопрос…
– Ты обещала ничего не спрашивать, – опередила я ее.
– Со дня вашего исчезновения прошло… много лет, – медленно, как набирающий скорость поезд, начала она, пытаясь собраться. – Больше тридцати… Произошло что-то страшное… Солнце погасло, выпало много снега, он все не таял несколько лет… люди погибали от холода и голода. – Постепенно ее захватил процесс повествования, она заговорила в обычном темпе. Я узнала, что Савик изобрел какое-то особое питание, и это спасло много жизней.
– Достаточно, Рула, спасибо. Лия живет там же?
– Да, проводить вас?
– Нет, не нужно.
Я быстро отправилась к Кукуле. С трепещущим сердцем подошла к ее дому – без зеленого одеяния он выглядел обветшалым. Во дворе, на скамейке, сидела пожилая женщина, рядом возились два малыша.
– Здравствуйте, – обратилась я к ней.
Женщина подняла голову… Кукуля! Моя Кукуля! Это была она, очень постаревшая.
– Кукуля, это ты?.. Не пугайся, я не привидение, – приблизилась я к ней.
Она медленно поднялась, растерянно глядя на меня – то же милое, ясное лицо, поблекшие, но все еще васильковые глаза.
– Ты знаешь что-нибудь о Ларсе?
Такое отчаяние мелькнуло в ее взгляде… Страх камнем повис на языке.
– Он жив? – с усилием выговорила я.
– Жив, – ответила она одними губами.
«Уфф. – Отпустило. – Спасибо тебе».
Я обняла ее:
– Кукуля, родная, как ты?
Она продолжала молчать.
– Ну, приди же в себя – это я. А эти детки – твои внуки?
– Внуки Савика.
– Я знаю про Савика и горжусь им. А Эктор, как он?
– Он умер. У него было слабое здоровье, – монотонно отвечала она.
– Где мне найти Ларса? Ты знаешь?
– Он там, – кивнула она в сторону дома.
– ??
– Я думала, ты погибла… если бы я знала… и он знал… никогда бы… – бессвязно забормотала Кукуля.
– …не понимаю…
– После того, как ты пропала, Ларс весь почернел, будто умер. И я тоже… – продолжала она в смятении. – Мы старались поддержать друг друга, а потом… стали вместе… – Губы ее задрожали, она не смогла закончить.
– Вы с Ларсом вместе?
– Прости, Виолетта, прости. Он любил тебя и любит, и я тоже. Это нас и объединило. Ты все время с нами, в воспоминаниях, – виновато оправдывалась она, плача.
– Столько лет?
– Все эти годы, каждый день. Я, конечно, не его половинка, а Ларс оказался моей… прости… прости…
«Моя милая, простодушная Кукуля».
– Ты универсальная половинка, Кукуля! Я счастлива, что вы вместе, я и мечтать об этом не могла.
– Правда?
– Правда.
Мы стояли, обнявшись, и плакали.
– Я хочу его увидеть.
– Ларс в твоей комнате… он парализован.
Я взлетела на второй этаж, остановилась возле комнаты, пытаясь унять бушующее сердце. Распахнула дверь – ничего не изменилось: то же кресло, тот же стол, за которым я писала ноты. И затылок… На кровати с высоко поднятой спинкой полулежал Ларс с книгой в руках. Я подошла и встала перед ним. Он застыл, продолжая держать книгу, неподвижно глядя в одну точку. А потом пулей, не целясь, попал в меня взглядом – и время повисло в фермате… Мы смотрели друг на друга не отрываясь… «Какой же он красивый! Старость ему к лицу».
Я присела на краешек кровати.
– Ларс, прости меня…
– Я так и знал, – тихо произнес он.
– Я ничего не могу объяснить тебе… и тогда не могла…
– Ве-еточка… – нежно провел рукой по моему лицу, внимательно вглядываясь. Открыл ящик стола, что-то достал, раскрыл ладонь: в ней лежала моя цепочка с кулоном-яблочком.
– Я нашел это в «зоне».
Привлек меня к себе, приподнял волосы – опять это блаженное ощущение мороза по коже – неизменный рефрен на его прикосновения; застегнул цепочку на шее. Затем слегка отстранил ворот своей рубашки – с его крепкой шеи, теряясь в коротких, поседевших завитках на груди, свисала такая же цепочка с кулончиком. Я осторожно прилегла рядом.
– Как я хотел этого! – еле слышно прошептал Ларс.
А мне хотелось умереть. Совсем. Перестать. Не быть. Ни там, ни здесь. Я закрыла глаза, приникла к нему всеми своими фибрами, до растворения границ. И наши атомы, повинуясь притяжению, покинули свои пределы и смешались в новое существо ВЕЛАР. Зыбко покачиваясь, оно начало расти, медленно вытягиваясь… Позвонки расходились все дальше, впуская воздух в раскрывшиеся полости, и выстроились в жемчужную нить. Она растягивалась… растягивалась… и лопнула. Жемчужины рассыпались стаккато.
…От резкого звука я открыла глаза: сквозь приглушенный свет разглядела больничную палату. Медсестра, присев на корточки, что-то подбирала с пола… какие-то белые горошины… Мне было нехорошо, не хватало воздуха – во рту была трубка. Постучала по краю кровати – привлечь внимание, с первого раза не получилось. Собрала остатки сил, попробовала еще раз – медсестра обернулась, я сделала отчаянные глаза.
– Трудно дышать? – подошла она ко мне. – Сейчас я позову врача.
Зашел хирург, вытащил трубку.
«Счастье! Как же ты многолико». Сейчас оно было для меня в большом глотке воздуха.
– Вы прооперированы. Мы удалили кисту. Операция длилась пять часов, прошла успешно. Теперь отдыхайте, – пожелал он, слегка пожав мою руку.
«Спасибо», – хотела сказать я, но голоса не было – из горла вырвался сип.
Я стала все расставлять по порядку: визит в клинику, операция, погружение в себя, рассказ Рулы, встречу с Ларсом, возвращение… Прошло пять часов и тридцать лет…
– Я не имею права, – услышала я.
– Всего несколько минут, – прозвенел голос Бети.
– Я не могу, – уже не так твердо пыталась возразить медсестра.
Ответ Бети я не расслышала, но уже в следующий момент в палату вошла троица в белых халатах: Бетя, Маруля, Роза.
– Деточка моя, ну как же можно? Ничего никому не сказала. Спасибо Ромчику. Мы чуть с ума не сошли, – порхала Бетя вокруг меня, как майский жук, без умолку жужжа. – Как ты нас напугала! Вы когда-нибудь видели, чтобы так выглядели после операции? Природа! – обратилась она к медсестре, выставляя на тумбочку баночки, коробочки.
– Этого нельзя, – безуспешно пыталась унять ее медсестра.
– Ей нельзя – вам останется.
Марэнгл смотрел на меня сверху сочувственно и строго:
– Ты в своем репертуаре даже в такой ситуации.
Но Роза… Это была не моя Роза. Подкрашенная, с распущенными волосами, в узкой юбке выше колен. Она стояла у кровати, и ее крепкие, стройные ляжки маячили прямо перед моими глазами. «Какие же у нее ноги! С чего такая метаморфоза? Она решила так утешить меня или вода все-таки камень точит?»
– Вот. – Роза протянула мне книжку. – Твой любимый Фромм. Хотела подарить на день рождения, но дарю заранее, чтоб ты здесь не скучала.
Я взяла книжку в руки – такой у меня не было, перевернула и… едва не выронила из рук. Это невероятно! С фотографии на обратной стороне обложки смотрел мой великий знакомый – РАЗУМ.
– Это же он! – От волнения чуть не села я на кровати, взяла руку Розы – поцеловала.
– Наконец-то я тебе угодила.
«Еще как угодила!»
– Что у тебя на шее? – склонился ко мне Маруля. – Откуда этот кулон?
– Подарок.
– Подарок? – прочел он по моим губам. – От кого?
– От Эриха Фромма, – просипела я.
– От кого? – переспросил Маруля.
– Папа, она еще не отошла от наркоза, – вполголоса произнесла Роза.
– Все, ей надо отдыхать, прощайтесь, – подошла медсестра. Все по очереди меня поцеловали.
– Сокровище мое, слава богу, все обошлось, – капнула на меня слезой Бетя.
Я закрыла глаза. «Вот оно что…» – попыталась собраться с мыслями, но он опередил меня – высветилась овальная рамка – и в ней долгожданный облик.
– Здравствуй, Виолетта.
– Как долго вы не появлялись!
– Всего несколько часов.
– А будто целая жизнь прошла.
– Она и прошла. Внутри тебя.
– Эрих, так это вы, в вашем облике я общалась со вселенским Разумом? Это потрясающий сюрприз! Вы знаете мое отношение к вам, но я повторюсь, вы глубоко почитаемы и безмерно любимы мною. Но почему вы не представились? Сколько вопросов я бы вам задала!
– Ты задала и получила много ответов.
– Теперь я понимаю, почему так безоговорочно принимала все, что вы говорили.
– Я говорил бы то же самое, представ в любом другом образе.
– И даже в образе… Сталина?
Он кивнул.
– И даже в образе… Гитлера?
Снова кивнул.
– Но вы же… у вас нет точек соприкосновения – одни разногласия.
– Разногласия остались здесь. Там все они растворились в Истине. И хоть я свободен от мук совести за написанное, но многое тем не менее переписал бы.
– Скажите, зачем это было? Чтобы спасти меня?
– Все сошлось в тебе – болезнь, озарение, эпоха. Этап развития внешней цивилизации совпал с этапом твоей внутренней. Уже через год, оказавшись в себе, ты не сможешь адаптироваться – ведь за это время твоя вселенная повзрослеет на 50 000 лет.
– …И возможно, уже будет населена киборгами… Но как мне дальше жить без этого?
– Это – остается в тебе. И с твоей способностью к интенсивности воспоминаний ты сможешь переживать это снова и снова.
– Подозреваю, что и вы оставите меня.
– Сожалею, наша сегодняшняя встреча – последняя.
– Я так и думала… Очень жаль… Именно сейчас, когда я узнала, с кем имею честь и счастье общаться… И вы никогда больше не появитесь?
– Как знать… Если ты опять не забредешь в одну из тайн… Но наше общение продолжится, здесь с тобой мои книги. А там – оно будет вечным.
– Так хочется туда… В добрый путь…
– Не спеши, всему свое время. А на прощание – хочешь еще…
– Снова туда? – встрепенулась было я. – Но… нет… спасибо вам. Там – далеко ушедшая от меня жизнь… и тех, кого я люблю, уже нет…