-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Алекс Маркман
|
| Выбор на свободе
-------

Алекс Маркман
Выбор на свободе

   Оперативник неторопливо вытаскивал из его рюкзака вещь за вещью, внимательно изучая каждый предмет. Все, без исключения, было такое барахло, которое не подобрал бы даже самый отчаявшийся нищий. Очередь дошла до потрепанной тетрадки. Оперативник перелистнул несколько страниц, и на его каменном лице брови поползли вверх от удивления. На каждом листе были рисунки, сделанные довольно хорошо, человеком явно талантливым. C пожелтевшей бумаги угрюмо смотрели уголовники, с которыми его подопечный сидел. Их лица, исхлестанные годами лагерного быта, как будто освещались внутренним светом, исходящим из души. У одних это был недобрый огонь злобы и предательства, у других – силы и достоинства. Оперативник хорошо знал их всех, и был немало удивлен, насколько верно была подмечена сущность каждого.
   – Кто рисунки-то рисовал? – спросил оперативник.
   – Я. Кто же еще?
   Оперативник невольно кинул взгляд на его грубые, прокопченные загаром руки.
   – Учился где рисовать, что-ль?
   – Учился. В твоей школе. Все кумовья помогали советом.
   – Да ты не ершись. Я тебя ведь сейчас отпущу на свободу.
   – Где я мог учиться? Здесь впервой и попробовал, что-б время убить.
   – Эх, Николай, Николай – вздохнул оперативник. Он вырвал из тетрадки два рисунка: лицо человека, совсем не похожего на уголовника, и две руки в крепком пожатьи, как это делают люди встречаясь или прощаясь.
   – Эти рисунки я изымаю – сказал оперативник.
   – Для музеев, что-ль? – весело спросил Николай. – Могу по заказу сделать.
   – Вместо того, чтобы денег заработать на освобождение, ты рисунками занимался, да дружбу водил вон с такими. – Оперативник кивнул в сторону изъятого портрета. Потом оглядел барахло, разложенное на столе.
   – Тебе твой друг не передавал ли чего? – спросил оперативник, внимательно наблюдая за выражением лица заключенного. Потом помедлил секунду и махнул рукой. – Все равно не скажешь – пробурчал он, будто отвечая самому себе. – Держись подальше от таких. – Оперативник давал советы равнодушно, без энтузиазма. – Попадешь в беду такую, что не выбраться. Бесполезно, однако, толковать тебе. Забирай свое тряпье и уматывай. Свободен.
   Свободен! Одно слово, как пароль, на границе двух миров! А граница то, всего метров десять – пятнадцать запрещенной полосы, на которую не должна ступать нога человеческая.
   Николай вышел за ворота лагеря и на мгновение застыл, пораженный майской красотой мира Божьего. Лязгнули замки за спиной, как бы давая знак уходить. И Николай двинулся в путь.
   Пройдя около километра, он остановился и оглянулся, прислушиваясь. Зловещий забор с шестью рядами колючей проволоки и путанки скрылся из глаз. Ни впереди, ни сзади, не было ни души, как будто все живое попряталось от него. Он стал внимательно приглядываться к плотной стене леса по правой стороне дороги. Пройдя еще минут десять он заметил на засохшем дереве едва заметную голубую веревку, а под ней начало такой-же неприметной тропы. Оттуда, из чащи, раздался тихий, едва уловимый свист. Николай свернул на тропу и стал продираться в зеленую гущу, раздвигая спутанные ветки и сбрасывая с себя паутину, пауков и мертвых жуков. Свист повторился над самым его ухом. С дерева спрыгнул человек, стриженный и в зэковской робе с биркой на груди, похожий на персонажи из сказок, которыми мамы пугают детей словами: «прийдет бабай, утащит тебя в лес и съест». Он улыбался металлическими, сделанными лагерным умельцем зубами. Передние два зуба были выбиты, и на их месте зияла дыра. Толстый шрам пересекал лоб странным узором: от самого верха левого виска через лоб вниз до правого виска, а там резкой петлей огибал бровь и заканчивался возле уха. Это был именно тот, кого Николай искал, приятель давних лет, с которым они жили в одном поселке до посадки. Леха тянул срок за попытку убийства: нанес три ножевые раны в драке да, по его словам, неудачно: потерпевший, паскуда, выжил и Леха отделался шестью годами лагерей и горечью неудачи.
   – Привет, Леха.
   – Привет, Никола. Ты че запоздал? Того гляди, меня хватятся. Загонят опять в лагерь с безконвойки.
   Леха имел право работать днем вне лагеря, без конвоя, а вечером должен был возвращаться к себе в барак. Такую привилегию этот несостоявшийся убийца получил за хорошее поведение.
   – Кум приговорил, – объяснил Николай. – Все хотел найти, не передал ли мне Ефим чего. Ну, давай передачку-то, пора в расход.
   Леха достал из кармана и протянул ему запечатанное письмо и очки без одного стекла.
   – В следующий раз, если что надо передать, положи вон в то сухое дерево, там дыра есть большая, виш, вон там. А я, если чего надо, тебе там оставлять буду. А Люську увидишь, передай ей, пусть деньги отдаст подобру, паскуда. Передай ей, что если она, курва, деньги истратила, ей не жить на свете. Я тут из-за нее и ее хмыря сижу, а она даже подогрев мне послать не хочет. Ну, ладно с этим. А на счет связи и всяких передач, ты знаешь, на меня можно положиться. – Это была правда. Леху можно было пытать, грозить смертью, он не выдаст, не продаст. Такие все были у Николая друзья. Таков он был и сам.
   Ну, хорош, расход – подытожил Николай. – Скоро ты от меня услышишь.
   Николай вышел из чащи на дорогу и спокойно зашагал по направлению к станции. Ходу было километра три по лесной дороге которая, казалось, была наспех проложена через зеленый рай. Запах весенней земли, залежалой и свежей хвои пьянил так, что кружилась голова. Он оглянулся на ходу – по-прежнему никого. Только деревья шуршали листвой в ласковых порывах легкого, теплого ветра, будто стыдливо сплетничая о нем. А когда ветер затихал, березки переставали шептаться и застывали дремотно, равнодушные ко всему, кроме своих лесных забот. Лешие и злые духи, если они и водились здесь, спрятались в чаще, наблюдая за ним с опаской и любопытством. Он остановился и прислушался. Наступившая тишина зазвенела у него в ушах, иногда прерываясь лесными шорохами или гулким криком филина издалека. – Фу-бу, фу-бу – послышалось из глубины леса. – Ку-ку, ку-ку – был ответ с другого края, и все опять погрузилось в звенящую тишину.
   Николай поправил рюкзак за плечами и отправился в путь. Через час он пришел на вокзал и не спеша осмотрелся. На перроне крошечной станции, в разных концах его, сидели на лавках ожидающие. Как-то странно было видеть людей без надзора конвоя. При его появлении три бабы, повязанные платками, придвинули к себе поближе свой нехитрый скарб. Трудно было ошибиться, откуда он. Лицо, обожженное загаром и ветром, стриженная голова, веселый, но злобный взгляд – каждый спешил отвернуться, чтобы не привлекать его внимания. Разговоры смолкли, только на сей раз вместо шуршания листвы был слышен шопот баб. Они украдкой поглядывали на него и осуждающе качали головами.
   Четверо мужиков, по-видимому из местных работяг, расположились на другом конце перрона. Эти тоже наблюдали за ним с любопытством. В ответ Николай стал их разглядывать открыто и нагло, пытаясь отгадать, нет ли среди них переодетых ментов. Трое работяг отвели взгляды, а четвертый был упрямый, глаз не отводил, показывая, что готов принять любой вызов. Николай ответил ему улыбкой бывшего каторжника: оскал желтых от чифира и курева зубов, и напряженный, хмурый, изучающий взгляд. Мужик резко отвернулся, нервно затянулся и с фальшивым интересом уставился на здание вокзала. В этот момент одна из баб разрядила обстановку пронзительным окриком.
   – Эй, орел залетной, подь-ка сюда. – Обращались явно к нему. Николай обернулся и недоуменно посмотрел на позвавшую его женщину. Лицо у бабы было круглое, деревенское, на котором странным контрастом висел длинный и крючковатый нос. Ее маленькие глазки осуждающе сверкали. Она напоминала бабу-ягу, вышедшую развлечься, чтобы попугать детей, да заплутавшую в дороге.
   – Чего тебе, бабка – миролюбиво откликнулся Николай. – Неча у меня подавать.
   – Кака я тебе бабка – возмутилась женщина. – Мне и пятидесяти нет. А ты вот, орел, подь сюды. Я тебе чего сказать хочу.
   Николай подошел и сел рядом. – Ты бы, милой, чем задираться-то, билет бы купил, – посоветовала она. – Нешто охота, чтобы зацапали тебя контролеры в первый день, как освободился?
   Николай дружелюбно улыбнулся. – У меня в поезде блат, бабка, – наставительно сказал он. – Жана у меня там проводником работает. Нешто я буду последние гроши на билет тратить?
   – Жана, – с упреком повторила баба-яга. – Знам, кака жана. У меня самой вон такой сидит. – И, подумав, осуждающе изрекла свой окончательный вывод: Тюрьма твоя жана.
   Послышался шум приближающегося поезда, и вот он внезапно появился из-за поворота, влетел в тишину полустанка, пыхтя, свистя и стуча колесами на стыках рельс. Потом, наконец, оглушительно чихнул тормозами и остановился.
   – Ничего бабка, прорвемся, – крикнул он ей на прощание и побежал к вагону, на ступеньках которого стояла грудастая крепкая проводница, как безумная размахивая платком. Увидев подбегающего Николая, она торопливо зашла обратно в вагон. Одним прыжком Николай запрыгнул на верхнюю ступеньку и забежал вслед за ней в кабинку проводника. Она быстро закрыла дверь, щелкнула замком, сдавила его шею в тисках своих могучих объятий и стала тихонько, по-бабьи повизгивать, не в силах вымолвить ни слова. Они стояли молча, несколько минут, в объятиях друг друга. Наконец, женщина обмякла, отступила на шаг, жадно осматривая его, как осматривают матери маленьких детей после долгой разлуки и потом, как бы опомнясь, засуетилась.
   – Садись, садись – торопливо забормотала она, раскладывая на откидном столе припасенную еду. – Поешь пока, вот, что в дороге накупила. А дома то всего завались. Ох, вот и погуляем сед-ни. Я настряпала целую гору, водки накупила, да никого не пригласила, давай, думаю, вдвоем вечер проведем, чай давно не были вместе. Вот, счас одиннадцать часов, значит на вокзале будем в три. Дома, стало быть, будем к шести. Ох, Колька, ну и рада же я, прямо извелась тебя ожидаючи.
   Николай оторвал взгляд от ее сияющих счастьем глаз и уставился в окно на проносящуюся мимо зеленую стену леса.
   – Слышь, Катерина, у меня тут дело спешное есть в городе, – сказал он, не то извиняясь, не то оправдываясь. – Отнести мне кое-чаво надо в одно место, мой друг меня просил. Это не долго, ну, часа два, не боле. – Он сделал движение правой рукой, как будто переключал скорости или двигал рычаги. Жена застыла от неожиданности, не отрывая от него испуганный и влюбленный взгляд.
   – Чего это ты затеял, Колинька, в первый-то день? – жалобно заговорила она. – Давай проведем сед-ни весь день вдвоем. Успеются твои дела. Я ведь тебя так ждала.
   – Проведем, проведем вдвоем, – торопливо пообещал он и опять, для убедительности, сделал движение рукой, как бы переключая скорости. – Ты ведь знаешь, друг у меня там остался. Я вот отнесу, что обещал, и сразу домой. Я не долго, часа два. Да, не серчай ты на меня, Катерина, не серчай. Я ведь знаш, как по тебе соскучился? Вот, дома покажу. – Николай передвинул рычаги на самые высокие обороты. – На крышу побежишь, чтобы от меня спрятаться.
   Лицо жены на мгновение осветилось снисходительной улыбкой женщины, готовой к подобным испытаниям судьбы, а потом снова стало озабоченным и испуганным.
   – Поди, опасно это, – без тени сомнения произнесла она. – Да и на што тебе друг еврей? Он еще и из образованных. А ты кто? Два класса и один коридор. Какие вы можете быть друзья?
   – Ты не знаш, какой он друг мне, – строго ответил Николай. – Не знаш, через что мы вместе прошли.
   – Были друзья там, ну а здесь другая жизнь, – не унималась Катя. – Другая жизнь, другие дела. Али я тебе не друг? Али я тебе не жена, что ждала тебя столько? Мы с тобой тоже через многое прошли. Николай снова отвернулся и уставился в окно. Весна вдруг пожухла, сменившись стужей повседневных забот и грошевых конфликтов.
   – Ну, ладно – смягчилась Катя. – Только будь осторожен, Николай. А я пойду работать.
   Николай закурил и в задумчивости уставился в окно на убегающие назад телеграфные столбы.
   Поезд замедлил ход, приближаясь к городу. Кате еще предстояло работать. Он вышел из купе и столкнулся с ней на выходе из тамбура.
   – Возвращайся скорей, не задерживайся, – напутствовала она, не сводя с него восхищенных глаз.
   – Скоро буду дома, – пообещал Николай. Он открыл дверь тамбура и спрыгнул на ходу.
   Обойдя людный перрон, чтобы избежать ненужного внимания, он пересек привокзальную площадь, зашел в трамвай и, чтобы не встречаться ни с кем взглядом, стал смотреть в окно. Когда не встречаешься взглядом, становишься менее приметным. А за окном трамвая жизнь, простая суетливая жизнь проплывала перед ним как самое интересное кино. От вида молодых женщин, одетых в легкие летние платья, кровь ударила в виски. Их было много, и ходили они, как ни в чем ни бывало, как будто не было в мире насильников и убийц, как будто их не подстерегали опасности. Но вот и нужная остановка, пора выходить и настроиться на серьезный лад. Не тут то было. Спрыгнув с трамвая, он увидел молоденькую женщину, склонившуюся над детской коляской. Ух и видок: и без того короткое легкое платье задралось до самых заманчивых высот, обнажив белые стройные ноги и кружева прозрачных трусов. Такое испытание было выше его сил.
   – Хороша жопа-то, – одобрительно сказал он ей, проходя мимо. Женщина резко выпрямилась, как будто от внезапного укола в ягодицу. Николай обернулся и встретился взглядом с парой прелестных и возмущенных карих глаз. Он ответил ей веселой улыбкой, как давний знакомый.
   – Ну, не отвлекайся, следи за ребенком-то, – посоветовал он. – Не с тобой ведь говорил, а с жопой твоей.
   На остановке послышались смешки. Николай поспешил уйти, на секунду пожалев о своей неожиданной беседе с молодой матерью. Он без труда, следуя дотошной инструкции своего друга, нашел нужный дом и подъезд. Войдя внутрь, он стал бесшумно подниматься по лестнице, осторожно ставив ногу на каждую ступеньку. На третьем этаже он остановился перед квартирой, которую искал, и позвонил. Дверь открылась с легким скрипом, и в проеме появился мужчина лет тридцати, высокого роста, худощавый и подтянутый. Черные волосы его беспорядочной челкой свисали на лоб. Первое удивление при виде Николая сменилось испугом в его темных глазах. Однако он быстро овладел собой и спросил: – Вам кого?
   – Вы – Вадим Фридман? – спросил Николай. На этот раз хозяин, открывший дверь, не в силах был справиться с удивлением. Он уставился на Николая, как на говорящую пантеру и утвердительно кивнул.
   – Я от Ефима, – тихо произнес Николай. Человек, которого Николай назвал Вадим Фридман, не медля ни секунды, отступил назад и дал знак пройти. Он быстро захлопнул дверь и протянул руку для знакомства. Николай зажал в тиски своей железной ладони протянутую руку и с удивлением почувствовал ответное пожатие почти равной силы.
   – Проходите, пожалуйста, – пригласил Вадим и провел его в комнату. Николай никогда не бывал в таких квартирах. На полированном столе были разложены красивые голубые салфетки, стулья были мягкие, удобные, видать кто-то серьезный и умный основательно и долго изучал человеческие зады, чтобы смастерить такое. А в серванте были горы посуды, и куда ее столько, целый барак можно было пригласить на обед.
   – Садитесь, – пригласил Вадим. – Не хотите ли чего?
   – Нет, – коротко сказал Николай и протянул Вадиму сломанные очки и письмо. Вадим сразу же письмо вскрыл, сел напротив и стал внимательно читать. В это время дверь смежной комнаты отворилась с едва уловимым скрипом и перед Николаем появилась молодая, стройная женщина. Ее темно русые волосы были коротко подстрижены и тщательно уложены. Она улыбнулась ему без тени замешательства и страха, уверенно протянула для пожатия свою нежную, без единой морщинки ладонь и представилась: – Меня зовут Марина. Я – жена Вадима. Рада вас видеть. Как вас зовут? – Николай вскочил со стула и с галантностью бегемота осторожно сжал ее хрупкую руку, все пять пальцев, в своей медвежьей лапе. Ну и рука у нее была: маленькая, почти детская, теплая и нежная, не то что у Катьки, жилистая и в морщинах от тяжелой работы, стирки и мытья.
   – Николай, – тихо сказал он, оправившись от мимолетного смущения. С такими женщинами он никогда в жизни не здоровался за руку.
   – Останьтесь с нами пообедать, – пригласила Марина. – Познакомимся поближе. – Она говорила неторопливо, слегка растягивая слова, со спокойной улыбкой на лице, как человек, у которого есть много времени и нет никаких забот. Николай отрицательно покачал головой.
   – Не могу. Жана ждать. Сен-ни первый день, как вышел.
   – Вы еще не были дома? – удивилась Марина.
   – Вот, от друга послание надо перво-наперво передать. А потом уж дома пировать будем.
   – Друг Ефима – наш друг, – уверенно сказала Марина. – Я бы хотела с вами еще увидеться.
   – Может, подвернется кака оказия, – неопределенно пообещал Николай. – Чего в жизни не бават.
   Вадим протянул письмо Марине и встал из-за стола. – Что-ж, – сказал он с наигранной веселостью – неплохо бы пройтись. Я вас, Николай, провожу немного. Покажу наш район, здесь красиво, особенно летом. – Марина в недоумении уставилась на него, но Вадим поднял глаза к потолку и улыбнулся ей в ответ.
   – В следующий раз может подольше посидим. Я скоро вернусь, Мариша.
   Николай снова осторожно пожал Марине руку на прощание и последовал за Вадимом. Они молча вышли, спустились вниз и только на улице Вадим заговорил.
   – Наша квартира – не подходящее место для разговора, – обыденным тоном сообщил он. – Все прослушивается. Лучше на улице поговорим.
   – Я знаю, – кивнул Николай. – Меня Ефим предупреждал. Я потому и старался ни че не говорить.
   – Мы сейчас пройдем на вон ту стройку, – Вадим указал рукой на каркасы недостроенных домов в двухстах метрах от дороги. – Там есть одно место, откуда ты видишь все, а тебя – никто. Но я вас, Николай, долго не задержу. Расскажу только вкратце, в чем тут дело.
   – Ты лучше меня на ты называй, – предложил Николай. – Непривычный я к такому обращению.
   – Ефим пишет, – продолжал Вадим – что посылает это письмо, чтобы проверить, как действует канал. Он тебе всецело доверяет, так что если другие люди, передающие почту, надежные, все будет в порядке. Очки он просил починить и постараться передать ему в лагерь. Если он после этого пришлет письмо, проходящее через официальную цензуру, что в очках легче читать, значит, связь нормальная и очки ему передали. А мне нужно сообщить ему кое-что очень важное. – Вадим подошел к стенке кирпичей, с человеческий рост, уложенной буквой П.
   – Вот, отсюда нас не видно – пояснил Вадим. – А напротив – только не законченный подъезд. В следующий раз, если будет необходимость встретиться, лучше это сделать здесь. Я конечно, понимаю, что тебе нет смысла рисковать, достаточно наверное, просидел. Я ни о чем не прошу, это Ефим утверждает, что ты все сделаешь… – Николай слушал рассеянно, казалось, подъезд дома напротив гораздо больше привлекал его внимание. Он вдруг резко встал и, прервав Вадима, сказал: – Погоди-ка, я гляну, чего там внутри. Я счас, ты погоди. – Николай быстрым шагом пересек небольшой пустырь, отделявший их от недостроенного дома, и скрылся в проеме двери. Через минуту он пришел обратно.
   – Там есть вход вниз, в подвал. Прямо под лестницей, слева – комната. Я ведь сам на стройке крановщиком работаю, знаю, как дома строют. Так вот, если какая важность будет встретиться, я тебе позвоню и скажу: давай встретимся на том же месте. Значит здесь, в подвале, в этой комнате. Ну, а время, которо скажу, всегда будет на четыре часа вперед. К примеру, надо встретиться в три часа дня, а я скажу в семь вечера. Понял?
   – Хорошо, – согласился Вадим. – А могу ли я чем-нибудь тебе помочь? Может, тебе денег нужно? Ты не стесняйся.
   Николай нахмурился. – Денег мне не надо, – холодно сказал он. – Я их сам заработаю. А сделать я сделаю все, что могу. Он мне может друг больше, чем тебе. – Николай достал пачку дешевых папирос, но Вадим быстро вытащил из кармана болгарские сигареты. – Давай сначала покурим мои, – предложил он.
   – Богато живешь, однако, – одобрил сигареты Николай. – Ты кем работаш?
   – Еще год назад работал инженером, – усмехнулся Вадим. – А потом, как в Израиль собрались, выгнали с работы. Сейчас грузчиком на складе работаю. Красота! Никаких проблем. И зачем надо было институт заканчивать?
   – Мой отец тоже был анжинер, – сообщил как бы между прочим Николай. На лице у Вадима не появилось ни удивления, ни улыбки. Как будто не было ничего необычного в том, что отец у Николая был анжинер. Он только отвел взгляд и затянулся сигаретным дымом.
   – Не веришь, – без тени сомнения произнес Николай. И, переменив тему, продолжил. – Я тебе тут на бумажке свой адрес записал. – Он достал из кармана и протянул измятый клочек бумаги. – Если зачем понадобиться, приезжай. У меня там дом, ну, хата на курьих ногах. Это надо час на автобусе пилить, до деревни то нашей.
   Вадим достал из внутреннего кармана авторучку и блокнот. – Это мой телефон – сказал он, отрывая листок. – Звони в любое время дня и ночи.
   – Добро, – согласился Николай, пряча листок в карман. – Когда ты починишь очки?
   – Дней через десять.
   – Пойдет. Я позвоню тебе через десять дней.
   – Ты извини меня за любопытство, Николай. За что ты, если не секрет, сидел?
   – Какой тут секрет. Мой прораб на стройке все время наряды приписывал одной блатной бригаде. Он их очень боялся. Ну, пока до меня дело не доходило, мне было плевать. А тут он у меня малость снял и им дал. Дело было после получки и все, как водится, подпили. Я пошел к нему разбираться, а он загрубил чуть, так я ему двинул как следует. Так бы оно обошлось без хипеша, да я приложился лишку и сломал ему челюсть. Его увезли в больницу, там все записали, ну и на меня, понятно, дело завели. Хорошо еще, двумя годами отделался. – Николай затянулся сигаретным дымом и улыбнулся. – Никогда не могу силу свою рассчитать. Либо человека попорчу, либо себе кости на кулаке поврежу. Нельзя мне драться. А так, вообще-то, я никакого отношения к уголовным делам не имею. Никогда не воровал, ничего такого не делал. Хотя много знакомых из шерсти было, ну, из блатных, значит. – И он передвинул невидимый рычаг скоростей.
   – Пора идти, однако, – озабоченно сказал Николай, поднимаясь. Они пожали руки друг другу и разошлись.

   Домой Николай вернулся уже к вечеру. Начинало темнеть, и в домах зажглись огни. Темнота была ему на руку; не хотелось никого видеть в первый день, кроме жены. А уж она и впрямь ждала.
   Не успел он открыть дверь, как она бросилась ему на шею, что-то горячо зашептала, стала целовать и плакать. – Ну, будет, будет, – попробовал Николай успокоить ее. – Счас уж все, дома.
   Катя затихла, застыла, не разжимая объятий. Николай окинул взглядом комнату: все, как было раньше, два года назад, но после квартиры Вадима Фридмана показалось вдруг удручающе убогим. На маленьком пространстве едва помещались стол, четыре стула и железная кровать, и у входа – старый рукомойник с тазом. Но все вокруг было чисто, вымыто, поглажено. А на столе, накрытом блестящей клеенкой, громоздилась всяческая стряпня, да три бутылки водки, ну, словом, все что нужно перво-наперво, когда вернешься после долгой разлуки домой. В раскрытое окно врывался теплый воздух, таинственно играя занавесками.
   – Садись за стол, выпьем за приезд сначала, а потом уж поговорим, – шептала жена, не отлипая. – Многое мне тебе надо сказать.
   – Водка успеется, – тихо откликнулся Николай. – Сначала ты сыми с себя одежу, а уж потом, ежели успеешь, будем говорить.
   Она разделась быстро, как солдат, и стояла обнаженная, дожидаясь его. Николай торопливо раздевался, не отводя глаз от нее. Вот она, полногрудая, с крутыми бедрами, толстыми ногами, узкой талией и светлым треугольником шелковых волос внизу живота, такая баба и нужна была ему. Он схватил ее в объятия и плюхнулся с ней на кровать. Жена извивалась под ним, как безумная, и даже тихонько стонала, чего раньше с ней никогда не случалось, видать, и в самом деле соскучилась, заждалась. И мир вокруг завертелся в безумной пляске, закружился, под звуки райских мелодий ее стонов. Это продолжалось не долго: он вдруг забился в конвульсиях горячей, бешенной судороги и затих. С минуту они лежали молча, тяжело дыша. Николай было пошевелился, чтобы встать, но Катя сильнее сжала его в своих объятиях. – Не уходи, – шепнула она. – Некуда спешить. – А потом вдруг обмякла, разбросала в стороны руки и ноги и закрыла глаза. Отдышавшись, как после долгого бега, Николай встал и подошел к столу.
   – Теперь можно и выпить, – удовлетворенно сказал он. – Присоединяйся, давай. Да не хватай одежи-то, кто тебе позволит сидеть одетой? Послезавтра оденешься. – Катя довольно улыбнулась. Ей и самой, видать, хотелось повертеться перед ним без одежд.

   Катя каждое утро отрывала листок из дешевого календаря, висевшего на гвозде, прибитом к стене. На этих листках она записывала даты своих смен и дежурств. На одном из этих листков был записан день и для него – десятый день после встречи с Вадимом, когда очки должны быть готовы. А дни, такие радостные поначалу, стали падать, как пожелтевшие осенние листья, отжившие свой короткий век. Вечерние пьянки с друзьями не доставляли больше удовольствия, а утреннее похмелье отравляло настроение до вечера. На десятый день Катя оторвала очередной листок и положила на стол перед тем, как подать завтрак.
   – Ты просил отметить день, когда тебе надо по делам твоего друга хлопотать, – сказала она мимоходом, расставляя на столе тарелки. Николай утвердительно кивнул и промолчал. Катя тоже молчала, надеясь, что он что-нибудь скажет и, не дождавшись, продолжала.
   – Может, одумаешься, Николай? – осторожно продолжала она. – Как-никак только вышел. Или у тебя своей жизни нет? Или тебе со мной плохо?
   – Ладно тебе, Катерина, – отмахнулся Николай. – Опять за старое.
   – Опять, опять, – начала горячиться Катя. – Когда друзья дороже собственной жены, как же быть то? У тебя что, своей жизни что-ли нет? – Катя взглянула на него и осеклась. Когда Николай смотрит так рассерженно, лучше уступить. Через некоторое время Николай сам прервал тягостное молчание.
   – Не сердись, Катерина, но не могу я иначе. Понимаешь ты, не могу, хоть режь меня. Да это и недолго продлиться, вот сделаю две-три ходки, и все. Обещаю.
   – Обещаешь?
   – Да.
   – Обещай, что будешь осторожен.
   – Обещаю, Катерина. Сделаю все, что могу, что-б все прошло гладко. Я все продумал. Сегодня, если получу что, отвезу к Лехе, а там уж не скоро это понадобится.
   На этом их утренняя беседа закончилась После полудня Николай сел в автобус и оправился в город. Поездка заняла больше часа, в течение которого Николай неторопливо обдумывал свои дальнейшие планы, рассеянно уставившись на проплывающий за окном пейзаж. Выйдя на конечной остановке, он сразу же подошел к телефонной будке и набрал номер Вадима. В трубке щелкнуло и мужской голос произнес: – Алло.
   – Вадим?
   – Привет, – отозвался Вадим, сразу же узнав его голос.
   – Неплохо бы встретиться сегодня.
   – Давай.
   – Как ты, свободен в десять вечера? Не поздно?
   Вадим задержался с ответом на долю секунды. – Нет, не поздно.
   – Тогда приходи. Помнишь, куда?
   – Помню. Прийду, – ответил Вадим, и Николай повесил трубку. На стройку он пришел в половине шестого, чтобы убедиться, что все рабочие ушли и никого поблизости нет. Зайдя в недостроенный подъезд он спустился вниз и, ступая по беспорядочно набросанному щебню и мусору, ощупью добрался к той комнате под лестницей, куда должен был прийти Вадим. Когда глаза привыкли к полутьме, он нашел два строительных блока, положил на них валявшуюся поблизости доску и сел, прислушиваясь. Ни звука не доносилось ни снаружи, ни изнутри здания. Пошел дождь и крупные капли зашуршали по земле все чаще и чаще, пока не слились в сплошной шорох и плеск. К шелесту дождя вскоре примешался хруст шагов по щебню, рассыпанному на полу в подъезде. В проеме появились две фигуры. Они стали осторожно продвигаться вниз по лестнице, пытаясь нащупать в полутьме перила и стену. Вадим и Марина спускались молча, опасаясь споткнуться о разбросанные кирпичи и мусор.
   – Дай мне руку, – послышался голос Вадима – здесь ни черта не видно.
   – Не нужно, – ответила Марина – я сама.
   «Ну вот, бабу за собой тащит», огорченно подумал Николай. А когда они подошли почти вплотную, он нарочито громко сказал: – Не бо-ись, ступай смелее! – Вадим вздрогнул от неожиданности, а Марина остановилась и спокойно уставилась в темноту, пытаясь его разглядеть. Потом улыбнулась и протянула руку для пожатия. – Я и не видела, что мы к вам так близко, – сказала она. – А когда глаза привыкают, не кажется так темно.
   – Ну и баба, – одобрительно отметил про себя Николай. – Крепкая баба, а так не скажешь.
   – Здравствуй, – протянул ему руку Вадим. – Как ты, привыкаешь уже к свободе?
   – К хорошему быстро привыкаш, – философски заметил Николай. – Как у тебя? Есть чего передать?
   Вадим протянул ему бумажный пакет. – Здесь находятся новые очки с теми же диоптриями какие были на старых стеклах. А также письмо и пятьдесят рублей. – Николай взял пакет и положил его за пазуху.
   – Кстати, Николай, тебе на первых порах необходимы деньги, возьми вот от меня немного… – предложил Вадим, протягивая ему второй пакет.
   – Я всегда жил на свои, – сурово сказал Николай. – Если хочешь со мной дело иметь, не предлагай никогда денег.
   – Извините, – мягко вмешалась Марина. – Мы ведь хотим, как лучше. Мы вам очень благодарны. Вы нам согласны помочь, в то время как вам наши дела совершенно чужды.
   – Это верно, – смягчился Николай. – Мне ваши дела до лампочки. Я ведь русский. Я если и делаю чего, так для своего друга. А для него я сделаю все, что могу. Он бы для меня тоже сделал, что мог.
   – Как только я получу от Ефима весточку, что все в порядке, я тебе сообщу, Николай. Как бы лучше это сделать? – спросил Вадим.
   – А ты приезжай ко мне в гости, – предложил Николай. – Я всегда вечерами дома.
   – Вы и меня приглашаете? – лукаво спросила Марина.
   – Приходи, – согласился Николай. – Катьке будет с кем болтать. Катька, значит – жана моя. Хорошая баба, вот увидишь. Ну, хорош, я выйду первым, а вы – немного погодя.
   Николай вышел из подъезда, огляделся по сторонам и, убедившись что никого вокруг нет, направился к автобусной остановке. Он поехал сразу же на вокзал, не заезжая домой, чтобы поспеть на поезд. Все обошлось довольно легко.
   По приезде на станцию он внимательно осмотрелся, но не обнаружил ничего подозрительного. А по дороге, ведущей к лагерю, пришлось, правда, несколько раз нырнуть в лес, чтобы спрятаться от проезжающих машин, но это он предвидел. Он без труда нашел голубую ленту, ведущую на тропу, положил пакет в условленное с Лехой место и отправился в обратный путь без особых опасений. Когда нет на тебе никаких улик, все гораздо проще. Даже если кто и обнаружит его здесь, ну и что? Не пойман, не вор.
   Николай благополучно проделал обратный путь до поселка и вышел на конечной автобусной остановке, почти напротив своего дома. Невдалеке, возле одного из убогих домов стояла трехтонка с открытым капотом, под которым кто-то старательно возился. Николай подошел близко к человеку, чинившему машину, и некоторое время молча наблюдал за его работой.
   – Давай пособлю, Генка, – неожиданно сказал он. Генка не испугался, не вздрогнул: он неторопливо выпрямился и, увидев Николая, радостно улыбнулся.
   – Привет, Никола. Чего это ты не заходил? Думаешь, выскочил из лагеря так задаваться можно?
   – Не серчай, Генка. Все времени не было.
   – Ну и зря. А у нас тут дела разворачиваются, будь здоров. – Генка был известен своими связями с ворами. Он был коротко стрижен и носил челку, как будто недавно освободился из тюрьмы. Этот парень был всегда очень осторожен в рискованных делах и никому не рассказывал то, что нужно скрывать. Всегда спокойный, холодный и расчетливый, он внушал доверие и уважение тем, кто с ним имел дело.
   – Ты ведь знаешь, я этими делами не занимаюсь, – сказал Николай.
   – А сейчас, из тюрьмы? Всем, кто раз там побывал, одна дорога: обратно. Сам знаешь.
   – Посмотрим, – уклонился от обсуждения Николай. – Я, гляжу, шофером стал? И в одеже такой, как работяга.
   – Это маскхалат. Я сейчас на стройке шофером работаю. Всех подмазал, конечно, они мне разрешают машину у дома держать. Много левого груза приходится перевозить. Хочешь присоединиться? Мне нужен напарник. В дороге чего не случается, надо иногда быстро чинить машину, а никого толкового у нас нет. Хочешь? За рейс заработаешь столько, сколько за месяц на своем кране. – В ответ Николай неопределенно пожал плечами.
   – Я вот чего хотел тебя спросить. Не мог бы ты мне дать машину, когда понадобиться, съездить кое-куда? – Спросил он. Генка внимательно, понимающе посмотрел ему в глаза.
   – Сам, стало быть, хочешь работать. Бери, конечно, если свободна. Приходи, когда надо, договоримся.
   – Недавно, я слышал, тут Люська ошивалась около твоей хаты. Пела, значит. Она часто здесь бывает?
   – Частенько, на выпивку бесплатную ходит, да потрахаться. Хош причаститься?
   – Не-е. Просто Леха просил с ей поговорить. На что мне такая швабра.
   – Заходи как нибудь по вечеру, она почти всегда здесь, на каждой пьянке. Ты ее видел, как пришел?
   – Нет. А что?
   – Лахудра стала, жирная, как баба на самоваре. Заезженная, как вот эта трехтонка после дальнего рейса. Я к ней раз год назад приложился, а сейчас бы по приговору прокурора не стал. Ну, разве что по пьянке поставить раком, а потом смыться, пока не оглянулась.
   – Потолковать с ней надо.
   – Чего с ней толковать? Все время пьяная, толку никакого. К тому же, я подозреваю, что она стучит. Наверняка ее менты захомутали. Будь осторожен с этой биксой. Ты, однако, приходи, когда надо.
   – Добро, Генка. Скоро увидимся.
   Лехино поручение было не из приятных. Вся история его сумасшедшей любви была известна Николаю в мельчайших подробностях. Более того, Николай знал много того, чего Леха не знал да, быть может, и не хотел знать.
   Все в их поселке знали голубоглазую проказницу Люську, предмет вожделения и снов местных парней. Уже в шестнадцать лет она выглядела сформировавшейся женщиной, высокая, с большой, упругой грудью и крутыми бедрами, которыми она умело раскачивала на ходу. Она очень хорошо пела: всех чаровал ее необыкновенно красивый голос. Люська выступала на всех местных концертах или пела на гулянках по вечерам, купаясь в лучах славы и обожания на зависть своих сверстниц. Очень рано она сошлась с одним из местных парней. Жениться им не разрешили, поскольку она была несовершеннолетняя, семнадцати лет от роду. Пришел день, когда ее парня призвали в армию. Ночь перед отправкой они провели вместе. Жених, по словам Люськи, рыдал, умолял ее хранить верность до его возвращения. Люська в верности поклялась, и на третий день после отъезда жениха сошлась с Лехой. Лехе в это время было двадцать пять лет. И хоть он и не сидел ни разу в тюрьме, но был он уже вор со стажем, видавшим виды и водившим дружбу с городскими бандами. Пьяный угар легких денег вскружил Люське голову, увлек ее всю без остатка. Леха быстро приобщил ее к своему ремеслу. Они часто исчезали в недрах города, вдалеке от поселка, и там Люська знакомилась с мужчинами, узнавала их адрес и время, когда квартира оставалась без присмотра. Она назначала с жертвой свидание, обещая блаженство любви. Ее задача была задержать ухажера всего на час. В это время Леха выходил на работу: используя большой набор отмычек, он легко открывал любой замок, и с тщательностью дотошного бухгалтера отбирал самые ценные вещи. От любой кражи он оставлял часть денег и отдавал их на хранение Люське: он знал, что рано или поздно настанут тяжелые времена. Что поделаешь? Даже отпетые бандиты бывают ослеплены любовью. А тяжелые времена наступили быстрее, чем он ожидал. Люськин жених приехал из армии в отпуск, никого не предупредив. Он первым делом справился о Люське, и его друзья и родные дали ему полный отчет. Он сразу же направился к ней и быстро ее нашел около небольшого сквера, в группе развязных парней и девиц. Увидев жениха, она испуганно дернулась, намереваясь бежать, а потом передумала и бросилась ему на шею, как будто на радостях. Потом схватила его за руку и повела подальше от людских глаз. Она клялась в любви, плакала, раскаялась в связи с Лехой, уверяла, что Леха угрозой смерти заставил ее спать с ним и она не знает, как от него избавиться.
   Новости в поселке разносятся быстро; Леха появился неожиданно, как будто спрыгнул с ладони волшебника, весь дрожа от гнева и ревности. Увидев Люську, в слезах, с размазанной краской ресниц, он опустил руку в карман и спросил ее, в чем дело. Люська быстро сообразила, что нужно любой ценой выпутываться из западни.
   – Это он ко мне пристает, – пожаловалась она Лехе, указывая на своего бывшего жениха. Солдат на секунду застыл от неожиданности. Леха вытащил из кармана нож, но солдат не побежал. Началась жестокая драка двух парней, потерявших разум от любви и ревности. Дрались молча, чтобы не привлекать внимания зевак. Каждый пытался убить другого как можно скорее. У солдата появилась кровь от ножевых ран, но он не отступал, пытаясь схватить Леху за руку, державшую нож. Ему это наконец удалось. Леха сделал попытку вырваться из его железных тисков, дернулся в сторону и налетел на гвоздь на заборе, распоров себе лоб от виска до виска и дальше, до уха. Тут Люськины нервы не выдержали. Увидев ужасную кровавую маску на лехином лице, она завизжала и понеслась домой. На крики сбежался народ. Леху обезоружили и сдали в милицию. У солдата были три ножевые раны, очень легкие, не опасные. Он быстро поправился и уехал обратно в часть, а Леха попал тюрьму на шесть лет. Милиция давно за ним охотилась, да не было повода арестовать. Николай был отправлен в тот же лагерь, что и Леха, только несколько лет спустя. Много он не рассказывал о Люське, да Леха и не просил. Он и так все понимал. Его единственной заботой были деньги. По его словам он доверил Люське тридцать тысяч рублей, огромное состояние, а Люська не передала ему в лагерь ни копейки. Николай не сомневался, что Леха ее убьет, если Люська деньги не отдаст. А ему предстояло сообщить ей, что Леха требует деньги отдать, иначе…

   Прийдя домой он улыбнулся Кате в ответ на ее встревоженный и вопросительный взгляд. – Все нормально, Кать – успокоил он ее. – Меня ведь голыми руками не возьмешь. Ты не беспокойся, я все продумал. А завтра я пойду устраиваться на работу. Хватит пьянки мне. Неплохо бы и тебе найти что-нибудь другое, чтобы не ездить. Счас, когда я дома, какой понт тебе уезжать от меня?

   Яркие краски первых впечатлений неизбежно тускнеют, если события, их породившие, повторяются много раз. Даже любовь и свобода принимаются, как само собой разумеющиеся, и только когда их теряешь, начинаешь понимать, что нет ничего дороже и прекраснее. В первую неделю после возвращения Николай вновь знакомился с тем, что называется жизненной рутиной: с друзьями, утренней тишиной в своем доме, вкусной едой и женой под боком. Но вот, быстро надоели пьянки с друзьями, жизнь заставила снова идти на стройку работать на кране, и серая пелена каждодневной рутины наползла на волшебную картину первых дней свободы. Он перестал искать, как прежде, утехи в пьянках. Гораздо больше по душе ему стало новое занятие; рисовать вечерами, разговаривая только с образами, порожденными фантазией. Он рисовал по памяти то, что запомнилось больше всего, и тошнотная лагерная жизнь оживала на бумаге как другой, интересный мир, в котором была своя романтика и душа. Он часто отвлекался от этой темы и рисовал женщин. Ему нравилось их раздевать или украшать нелепыми одеждами, ничего существенно не прикрывающими, а только подчеркивающими наготу. В один из вечеров, когда Катя осталась дома после дальнего рейса, он срисовал из журнала известную актрису, не оставив на ней ничего из тщательно подобранных для фотографии одежд. Накрывая на стол Катя, вдруг увидела его рисунок, сделанный с явным старанием, от души, и подперла бока кулаками, встав в воинственную позу.
   – Гляди-ко, – гневно сказала она и ткнула актрису пальцем в живот, – о чем мечтает, подлец. Актрису ему голую подавай. Только с лагеря вернулся, а уже жена ему не в масть. Ах ты, кобель неуемный. А ну, порви-ка ее, чтоб не было в доме этого срама!
   Николай ничего не ответил, взял чистый лист бумаги и, положив поверх рисунка актрисы, принялся за другой. Катя продолжала бушевать, накрывая на стол и возмущенно гремя посудой. Если верить ее словам, то хуже его человека на свете не сыскать. Он обвинялся во всех грехах, включая самый страшный – попытке изменить ей, Катерине, его законной жене. А когда стол уже был почти накрыт, она подошла посмотреть, что на этот раз натворил отъявленный негодяй, и замерла от неожиданного зрелища. На рисунке была она, Катя, обнаженная, в черных длинных чулках выше колен и темном шарфе, свисавшем до пупа между грудей.
   – Вот видишь, Кать, я и тебя голой рисую, – примирительно сказал он. – Завтра поеду в город и такие же чулки тебе куплю, чтобы наряднее была.
   – Ах ты, нехристь! – гневно закричала Катя, и вцепилась ему в уши. – Как ты смеешь, оборотень!
   Николай как мог, защищал свои уши, ослабев от смеха. Катя была искренне возмущена. В этот момент раздался стук в дверь, в результате чего расправа над его ушами была перенесена на будущее.
   – Спрячь рисунки, охальник, – зловещим шепотом скомандовала Катя, сделав ужасные глаза. – Спрячь давай, счас.
   – Иди, открывай, а я унесу все в чулан – пообещал Николай. – Кто это может быть? – удивился он, складывая рисунки. – Никого, вроде, не ждем.
   Катя открыла засов и отступила шаг назад, растерянная, с любопытством рассматривая незнакомых людей. Николай вышел из чулана и радостно хмыкнул.
   – Милости просим, проходите! – пригласил он, протягивая руку. В дом вошли Вадим и Марина, как старые приятели.
   – Во, Катерина, познакомься, это Вадим и Марина, – гордо представил вошедших Николай. Он никак не ожидал, что Вадим прийдет с женой, хоть она и напрашивалась. – Да, вы уж извините за обстановку, – обратился он к вошедшим, – не обзавелись большим хозяйством то. Счас Катерина сварганит, что бог послал.
   – Не беспокойтесь. – Марина сделала успокаивающий жест рукой и села без приглашения за стол, как у себя дома. – Да вы, Катя, не старайтесь. Мы ведь просто навестить пришли.
   Вадим поставил на стол две бутылки водки. Катя принесла четыре стакана и расставила на столе.
   – Я не пью алкоголь, – сказала Марина. – Это вы, мужчины, можете употреблять эту гадость.
   – Ну, что-ж – согласился Николай, сразу поняв, что Марина не из тех, кого можно уговорить. – Катька за двух баб может выпить, и даже то, что останется после мужиков.
   – Ты, убогий! – закричала на него Катя, – чего ты там напраслину городишь? – Она возмущенно загрохотала посудой, стараясь как можно быстрее закончить сервировку.
   Николай улыбнулся и наполнил до краев два граненных стакана. – За встречу, – предложил он. – Для разогреву.
   – За встречу, – поднял Вадим стакан в ответ. Мужчины выпили. Марина встала и принялась помогать Кате, не взирая на ее отчаянные протесты.
   – Получил весточку? – спросил Николай, хватая с поднесенной тарелки соленый огурец.
   – Получил, – ответил Вадим, переводя дыхание. По всей видимости, такие дозы были для него непривычны. – Ефим все получил и все понял. Сейчас осталось только дождаться ответа от него по твоим каналам, и это в последний раз. – Николай кивнул в знак согласия и снова разлил водку по стаканам.
   – Может еще по одной тяпнем, вдогонку, а потом покурим? – предложил Николай.
   – Можно, – согласился Вадим. – Только ты меня на автобус на спине понесешь.
   – Я могу вас обоих унести, да Катерину впридачу, – успокоил его Николай. Мужчины снова выпили и закурили, на минуту погрузившись в молчание. В это время женщины, как старые подруги, заканчивали сервировку стола и болтали без умолку.
   – Я буду с тобой откровенен, Николай, – заговорил Вадим первым. – Доставить ответ от него – дело очень опасное. Мне не хотелось бы подвергать тебя риску. Ты подумай. Тебе это вроде бы и не зачем.
   – Все там опасно, – неопределенно ответил Николай. – А почему ты меня предупреждаш? Али я сам не знаю? – Николай сделал движение правой рукой, передвигая невидимые рычаги.
   – Я лучше расскажу тебе, в чем дело, – продолжал Вадим, глубоко затягиваясь сигаретным дымом, – а ты уж сам решай. – Он на секунду замешкался. – У Ефима была печатная машинка, на которой было напечатано много материалов. Когда его арестовали, машинку не нашли. Сейчас еще кое-кого арестовали с литературой, напечатанной на этой машинке. Это старые материалы, не новые, но эту машинку сейчас будут искать с удвоенной силой. Ефиму дали три года за хранение литературы. Ефим не успел сказать, куда он ее спрятал, известно только, что место очень не надежное, может быть даже в его квартире, где он жил с матерью. Если машинку найдут и докажут, что Ефим на ней печатал, не миновать ему второго суда и, быть может, еще пяти – десяти лет лагерей. В этом письме, в завуалированной форме, я прошу его передать, где находиться эта машинка. Если ему удасться ответ передать, можно будет многое предотвратить. Этих, из ГБ, обмануть трудно. Это просто какое-то чудо, что они не нашли ее. – Женщины перестали болтать и стали прислушиваться к разговору.
   – А если у матери, почему ты не пойдешь к ней и не заберешь? Пусть она и отдаст.
   Вадим снисходительно улыбнулся. – Мы не знаем точно места. Она и сама не знает, что у нее в доме машинка, если, конечно, эта машинка там. Мамаша у него – старый коммунист. Сука, преданная партии. Она может продать и его самого, и его друзей. К тому же она помнит расправы старого времени и боится их животным страхом, логика на нее не действует, как не действует она на большинство людей этого поколения. Конечно, с ее помощью всё было бы намного проще.
   – А когда письмо от него получишь, на этом конец? – спросил Николай. – Ничего больше не надо?
   – Это основное, – подтвердил Вадим. – Ефим, видимо, думает, что спрятал ее надежно. Во всяком случае, ничего не упомянул в первом письме, а может побоялся из осторожности. А тебе он ничего об этом не рассказывал?
   – Ничего, – ответил Николай. – Мы много этих его дел не обсуждали. – Он раскрыл вторую бутылку.
   – Мы, однако, защищали друг-друга, – внезапно переменил он тему разговора. – Помню, один блатной мне подлянку сделал. А на Ефима он натравил две свои шестерки. – Николай опять переключил свои невидимые рычаги – И до того он мне на мозоль наступил, что решил я его ночью заделать наглухо.
   – Решил что? – переспросила Марина, присаживаясь к столу к мужчинам.
   – Ну, прикончить его, значит. В рабочей зоне нашел тонкий стальной штырь, толщиной с отвертку, сантиметров тридцать, заточил его остро на одном конце и пронес в жилую зону. Думал, ночью подожду его у толчка, он всегда хоть раз ночью в уборную ходил, я это знал. Я хотел ему прямо в сердце штырь засадить, мне говорили, если в сердце попасть, то и крови нет. Я б его труп в толчок и опустил, не скоро-б его нашли.
   – Как же это может быть без крови? – тихо спросила Катя.
   – Если попадешь в сердце, – спокойно, в своей ленивой манере заговорила Марина, – давление сразу падает до нуля и кровообращение останавливается. Нужно только попасть точно в сердце, и тогда почти наверняка крови не будет.
   Николай повернулся к ней всем телом, не скрывая удивления. – А ты откудав это знаш? – Спросил он. – Нешто убивала кого?
   – Я – вра-ач, – растягивая слова, неторопливо ответила Марина. – Врачь-хирург. – Она помедлила немного, улыбаясь. – Я однажды препарировала труп с отверткой в сердце. – Николай невольно кинул взгляд на ее холеные, нежные маленькие руки. Потом посмотрел ей в глаза – они были, как обычно, спокойные и дружелюбные. Так держатся сильные, уверенные в себе мужики.
   – А что было дальше? – поинтересовался Вадим. Он заметно пьянел, расхлябанно вертел головой, с рассеянным любопытством разглядывая сидящих, как будто впервые их увидел.
   – Там недалеко была куча бревен. Я лег на землю рядом, меня ни с вышек, ни откуда не было видно. Долго пролежал так, а потом гляжу, кто-то вышел из барака и идет к толчку. Когда он поближе подошел, я разглядел его. Это был Ефим. Он остановился, стал вокруг себя все оглядывать, а потом тихо так, почти шепотом, позвал: – Никола, ты здесь? – Я тоже шепотом позвал его к себе. Он меня услышал и подошел. – Кумовья в обходе заметили, что тебя нет, – он говорит. – Ищут тебя. А тот хмырь, видать, догадался, что ты его убить хочешь. Он, видать, тебя и заложил. Ты лучше брось эту мысль, Никола. Не стоит из-за него еще срок сидеть. – Я встал, штырь у меня в руке, он заметил и говорит: Ну-ка, отдай мне эту штуку, Никола. Я все-равно не дам тебе его убить. – И тут мы оба заметили, что трое идут в нашу сторону. Это были кумовья, они шли меня искать. Ефим вырвал у меня штырь и говорит: беги вон туда, да медленно, чтобы они тебя заметили. – Я все понял и побежал, да не шибко торопился. А Ефим побежал в другую сторону, да побойчее. Кумовья вначале бросились ко мне, а потом один из них заметил, что кто-то бежит за соседний барак. Он побежал за Ефимом, да опоздал. Меня поймали сразу, стали обыскивать на месте, а я гляжу, Ефим выбегает из-за барака с другой стороны, да тоже, не торопясь. Его повели в надзорку обыскивать, а он идет мимо нас, улыбается. Я потом узнал, что когда он забежал за барак, он воткнул в землю штырь в том месте, где земля была мягкая, ногой прижал, штырь весь вошел в землю, нужно было бы всю зону перекопать, чтобы найти его. Куда им! Ну, потормошили нас до утра, потом отстали.
   – А если бы со штырем поймали? – спросил Вадим.
   – У-у, могли бы срок намотать – покачал головой Николай. – Мне, по крайности, БУР бы дали, ну, а Ефиму не миновать было еще срок. Сильно он из-за меня рисковал.
   В комнате наступила тишина. Из вечерней темноты в открытое окно ворвались две бабочки и с негодующим жужжанием стали биться о горячую лампочку. С улицы донесся беззаботный женский смех и звук гитары. Красивый, слегка хрипловатый женский голос радостно заливался мудрой частушкой:

     Все бы пела, все бы пела
     Все бы весели-ло-ся
     Все бы под низом лежала
     Все бы шевели-ло-ся

   – Никак Люська поет? – спросил Николай Катю, удивленно подняв брови.
   – Люська, кто же еще? – отозвалась Катя. – Вишь, пьет каждый день да гуляет, уж каждый ее уложил, кто хотел. Ты, поди, ее голос не узнал, что-ль?
   – Узнал. Да раньше голос то у нее чистый был.
   – Пьет с утра до вечера, вот и хрипеть стала, – пояснила Катя. – Каждый день как будто последний день живет. А поет все еще хорошо, стерва.
   – Допоется, – уверенно кивнул головой Николай. Он поднялся и пошел в чулан, откуда вернулся с бумагой и карандашом, сел на другой край стола, рядом с Катей, и принялся рисовать, изредка посматривая на гостей.
   – Стало-быть, вы – врач? – обратилась Катя к Марине. Она снова перешла на «Вы», разглядывая Марину с восхищением. Ей за всю жизнь ни разу не довелось сидеть в обществе образованных людей.
   – А муж у нее – грузчик на складе, – вмешался в разговор Вадим.
   – Да, быстро он переквалифицировался, – похвалила его Марина. – Из главного инженера проекта стал грузчиком. – И, повернувшись к Кате, добавила: – Он, по всей видимости, очень хороший грузчик, мой муж. Видела ли ты, Катя, где еврея-грузчика? О нем, кстати, очень хорошо отзываются на складе как рабочие, так и начальство. Я горжусь им, он хороший грузчик, правда ведь, Вадим? Он и пьет с ними наравне.
   – Никогда не видела раньше еврея-грузчика, – простодушно призналась Катя, не отрывая от Вадима по детски удивленных глаз. Вадим и Николай взорвались от смеха, дрыгая ногами и раскачиваясь. Даже невозмутимая Марина не в силах была остановить конвульсии хохота.
   – Надо выпить с грузчиком по этому поводу, – бросив карандаш на стол предложил Николай и схватил бутылку. – Когда еще, Катерина, будет у нас возможность выпить с евреем-грузчиком! Соображай. А я гляжу, ты не ешь, не пьешь, баба, давай, присоединяйся, не-ча хлопотать.
   – А ты вот, неучь, – обиженно упрекнула его Катя. Она не понимала, что происходит и почему все смеются. – Сам то кто? Крановщик. Подумаешь. У меня и то образование больше. Я семь классов закончила. – Она оглядела гостей, каждого по очереди, переполненная гордостью, пытаясь определить, какое впечатление произвели ее слова.
   – У меня отец-то был анжинер, – наставительно ответил Николай и снова принялся за рисунок. – Да арестовали его как врага народа, когда мне всего год был. А то бы, кто знат, может и я бы был анжинер. А вот когда моя мать померла, мне шесть лет тогда было, меня в детдом забрали. Потом с малолетства на заводе работал. А как выучился на крановщика, так с тех пор им и работаю. – Николай оторвался от рисунка и переключил невидимый рычаг скоростей, как будто демонстрируя свою профессию. Он встретился глазами с Катей и поправился: – Ну, скажем, с перерывом, а в общем все время на кране работаю.
   – Да, я тут среди вас в меньшинстве, – с пьяной глубокомысленностью заметил Вадим, приняв серьезный вид. – Я здесь один еврей, и один грузчик. Вот уеду в Израиль, и перестану быть и евреем, и грузчиком.
   – Как? – удивилась Катя, внимательно разглядывая Марину. – А вы разве не…
   – Нет, я не еврейка, – подтвердила Марина ее догадку. – Я – русская.
   – И вы тоже хотите уехать? – продолжала удивляться Катя.
   – Да. И надеюсь, настанут времена, когда человек будет свободен в своем выборе: захочет – уедет за границу, захочет – приедет обратно.
   – Это будет чудесно, – заплетающимся языком вмешался Вадим. – Человек захочет – уедет, захочет – не приедет. Дайте грузчикам свободу выбора. Грузчики не хуже нормальных людей понимают, что свобода – это осознанная необходимость. Еще Гегель проповедовал свободу грузчикам, забыл, правда, на какой странице это было написано. Прийдет время и ученые признают, что грузчик – это первая древнейшая профессия, древнее, чем проституция. Человечеству с древних времен приходилось переносить вещи с одного места на другое. А при коммунизме перенос старых вещей с одного места на другое станет основным занятием населения, ибо новых вещей мы производить не будем. – Он поднял стакан водки и с пафосом крикнул: – Свободу грузчикам!
   – Ты пьян, мой любимый муж, – снисходительно, с нежностью сказала Марина, легко потрепав Вадима за волосы. – Пора идти домой. Да и автобусы вскоре перестанут ходить.
   Вадим покорно поднялся.
   – Подумай, прежде чем соглашаться, – перейдя на серьезный тон обратился он к Николаю. – Очень опасно.
   – А тебе не опасно? – спросил Николай.
   – Не так, как тебе. Если меня арестуют, много будет протестов за границей. Еврейские организации, и все такое. Много неприятностей для властей. А тебя некому защитить. С тобой они могут сделать, что хотят. Ты ведь русский.
   – Как уж будет, – махнул рукой Николай. – Така судьба. – Он протянул рисунок Марине. У Марины глаза широко раскрылись от изумления и восхищения. Вадим и Катя поспешили к ней посмотреть. На рисунке была Марина, в средневековых латах на руках и груди. Ниже была только очень короткая юбка, показывающая соблазнительные ноги в туфлях на высоком каблуке. В левой руке она держала маленький щит, а в правой – большой меч. Рука, державшая меч, была не пропорционально маленькой, слишком женской для оружия. Лицо было поразительно похоже на оригинал: но взгляд был, как у воина, бесстрашный и угрожающий. Марина перевела взгляд на Николая, внимательно разглядывая его, как будто в первый раз увидела.
   – Спасибо, Николай, – сказала она и протянула ему руку. – У тебя огромный талант, поверь мне, я всю жизнь увлекалась искусством. Я сохраню этот рисунок до конца дней своих.
   – Кстати, – спохватился Вадим, ухватив Николая за рукав, чтобы не упасть. – Забыл тебе кое-что сообщить.
   – Тогда, – вмешалась Катя, – пусть мужики толкуют, а мы поговорим с Мариной по женским делам. Можно, Марина, я вас кое о чем спрошу? -
   – Разумеется, – охотно откликнулась Марина и обняла Катю за плечи. Они уселись рядом, придвинули головы друг к другу, как заговорщики, что-то с интересом обсуждая.
   – Так вот, – продолжал Вадим, – на случай, если тебя приведут в КГБ. Они могут тебя допрашивать целый день, но не имеют права оставить на ночь. У них сейчас нет своих тюрем. Настали другие времена. А чтобы посадить тебя в тюрьму, им нужно состряпать формальное обвинение и передать дело в милицию. Сейчас не так просто.
   – Почему? – удивился Николай. Нешто боятся чего?
   – Боятся самих себя больше, чем других, – пояснил Вадим. – Когда была возможность судить по политическим мотивам, все что нужно было сделать – это доказать, что человек что-то сказал. И где ты думаешь было больше всего доносов? Среди правящей клики. Потому что там собиралось самое отребье, а они то уж не стеснялись в выборе средств для расправ друг с другом. Поэтому партийная клика, чтобы защитить себя от самих себя, взяла каждое политическое дело, или любое дело от КГБ, под свой довольно строгий контроль. И это причина того, что сейчас сравнительно мало судов по делам КГБ. Но попадаться к ним под микроскоп не стоит, у них все еще огромная власть. Так что лучше прикидываться дурачком, если попадешься им на зубы. Очень опасная свора.
   – А если ты попадешься?
   – Я – другое дело. Мне есть из-за чего рисковать.
   – Если чего, должен я говорить, что тебя не знаю? – спросил Николай. Вадим отрицательно покачал головой. – Если уж начнут допрашивать, то потому, что точно знают, что к чему. Говори, что привет передал от друга, вот и подружились. Хотя, все это бесполезно. Не знаю толком, что и посоветовать. Лучше, конечно, поскорее все закончить и не попадаться им на зубы. Он повернулся к женщинам.
   – Марина, пора идти. Продолжишь беседу со мной.
   – И в самом деле, – отозвалась Марина, поднимаясь. – Мы еще успеем с тобой поговорить, Катя. До встречи. – Она протиснулась между мужчин и вышла. Вадим последовал за ней, пьяно махнув рукой на прощание. Как только дверь закрылась за ними, Катя резко отвернулась и закрыла лицо руками.
   – Ты чего это, Катерина? – спросил Николай, обняв ее за плечи.
   – Думаешь, я дура и не понимаю ничего? – с горечью сказала она. – Гляди, как ты ее нарисовал от пупка вниз. Понравилась, стало быть. Не то, что я, большая деревенская баба. Вон, гляди у нее руки какие. Небось, ни разу в жизни мокрой тряпки не держала.
   – Не дури, Катерина, – спокойно возразил он. – Для меня она как баба – ни што. Я бы с такой тонкой никогда не лег в постелю. Мне нужно, чтоб было за что подержаться. Вот такая, как ты. Милее тебя для меня никого нет.
   – Вот, все вы здесь, кроме меня, чего-то стоите. Они – люди образованные, а ты вдруг, откуда ни возьмись, рисовать стал хорошо. Одна я среди вас, деревня, как пугало толстое из огорода пришла. Ни к селу, ни к городу. – Она снова закрыла лицо руками.
   – Выпила что-ль лишку? – спросил Николай. – Аль крановщик для тебя – слишком высоко?
   Она порывисто обняла его. – Ах, Колинька, как я тебя люблю. А ты вот, ради них, готов снова в ад идти, и меня опять одну оставить…
   Николай ничего не ответил. Он сидел не шевелясь в ее объятиях, прижавшись к ее щеке.
   – После того, как в последний раз аборт делала, – продолжала она, не разжимая рук, – я никак не беременела. А поверишь, сейчас уже две недели прошло, как месячные должны быть. Вот, принесу тебе пацана, или девочку. А тебя дома не будет. В тюрьме будешь сидеть.
   Николай вырвался из ее объятий, оглядел всю внимательно, погладил ей живот.
   – Чего раньше-то не говорила? – укоризненно спросил он.
   – Сама не верила, – оправдывалась она, – все думала, задержка. А сейчас знаю, в самом деле. Вот, тошнит все время, есть ничего не могу. И Марина говорит, точно, беременна.
   – А-а, вон о чем вы толковали, – догадался Николай.
   – Обещала в хорошую больницу устроить, однако, – продолжала Катя. – Говорит, что сама присмотрит, а то там в род доме плохо с простым то людом обращаются. А я вот за тебя боюсь больше, чем за ребенка нашего.
   – Ну, будет на сегодня, – устало отозвался Николай. – Утро вечера мудренее.

   Николай не стал откладывать дела своего друга и на следующий же день отправился к лагерю.
   По дороге к автобусной станции он остановился возле генкиной хаты, подошел к трехтонке и положил руку на капот. Чуть теплый, машина, значит, не так давно стоит. Он открыл дверь избы и зашел в сени. За другой дверью, ведущую в комнату, слышался шум голосов, сливавшийся в монотонный гул, прерывавшийся всплесками женского визга и грубым смехом. Николай открыл дверь и вошел в комнату. При его появлении гул прекратился, и только один словоохотливый рассказчик, сидевший ко входу спиной, не унимался.
   – Мы с Петырой гоним на мотике, – радостно гоготал он – а тут две биксы идут. Когда мимо проезжали, я как рванул у нее сумку, так она брык, с ног долой. А я оглянулся, машу ей сумочкой и кричу: Спасибо, тетенька! – Раздались слабые смешки. В комнате был полумрак, который усиливался от густого тумана табачного дыма. На столе, между хаотично расставленными бутылками водки, в беспорядке были разбросаны консервы и хлеб. За столом сидело больше десятка людей, мужчин и женщин, уже изрядно пьяных.
   – Эй, это же Никола, – послышался генкин голос. Никола, давай сюда! Давай, глотни!
   Генка поднялся из за стола, слегка качаясь и, подойдя, крепко пожал ему руку. – Садись, давай. – Компания потеснилась, освобождая ему место. Здесь уважали отсидевших в тюрьме, а уж то, что он был оттуда недавно, было сразу видно.
   – Никола! – раздался женский голос на другом конце стола, – тебя и не узнала сразу. – Это была Люська, Николай сразу же ее узнал. Она располнела, ее круглое, опухшее лицо не сохранило и следа былой привлекательности. Густо намазанные ресницы и губы придавали ей вид куклы, сделанной под вид больной привокзальной шлюхи.
   – Тебя тоже не узнать, – откликнулся Николай.
   – Годы, что поделаешь, – без уныния ответила Люська. – Как там Леха сидит?
   – Погоди немного, счас расскажу, дай дух перевести.
   – Давай, выпей малость, – не унимался Генка, поднося ему стакан с водкой. – Хош бабу? Быстро сообразим.
   – Не надо – сказал Николай, переключая невидимые рычаги. Он выпил предложенный стакан и украдкой взглянул на Люську. Она была явно испугана его появлением. Ее глаза бегали, как капли ртути, казалось, в поисках выхода из этого дома. Вскоре разговор компании переключился на обычный пьяный треп и Николай решил воспользоваться моментом.
   – Надолго машина у тебя, Генка? – тихо спросил он хозяина.
   – До утра.
   – Мне, может, сегодня попозже понадобиться в город скатать. Не займешь ли?
   – Ну, какие дела, Никола, – сказал Генка, хлопнув его по спине. – Бери, конечно, ключ в зажигании будет. Только вот если ГАИ остановит, сам выпутывайся.
   – Хорошо. Увидимся тогда сен-ни вечером или завтра. А сейчас я пойду. Мне еще надо с Люськой потолковать. – Николай пожал Генке руку и подошел к Люське.
   – Слышь, Люська, мне потолковать с тобой немного надо. Пойдем в сени, там тихо.
   – А ты здесь и толкуй, – ответила Люська. – Чем здесь плохо? – Она уставилась на него широко открытыми, испуганными глазами.
   – Да, ты че бои-с-си то, – успокоил ее Николай. – Я ведь тебе кое-чего скажу и все тут. Мне нет до вас никакого дела. – Люська секунду поколебалась, потом вышла из-за стола и последовала за ним. Притихшая компания посмотрела им вслед, и гул их пьяной беседы снова возобновился как только дверь за ними закрылась.
   – Слышь, Люська, Леха просит тебя ему немного денег подкинуть, – сказал он, с удивлением оглядывая ее располневшую фигуру. Живот ее выдавался вперед безобразной складкой, как у бесформенной старухи. Ее круглое, как у деревянной матрешки лицо раздулось как у неизлечимо больного. Годы беспробудного пьянства оставили на нем тяжелый след.
   – В лагере без подогрева тяжело, – продолжал Николай. – Ты имей совесть, Люська, передай ему хоть немного.
   – Откуда я ему денег возьму? – фальшиво возмутилась Люська, воровато отводя глаза в сторону. – Че я, ему должна, что ли?
   – А то поди нет. Он говорит что оставил у тебя тридцать тысяч.
   – Врет он все! – горячо возразила Люська. – Ничего он мне не оставлял, ни копейки. Он что, послал тебя убить меня?
   – Ты не дури, дура. Мне-то которо дело? Я вот может смогу ему сегодня передать чего. Если бы ты дала ему немного денег, я бы передал.
   – А как ты ему передашь? – заинтересованно спросила Люська.
   – Это не твое дело. Ты денег дашь, али нет?
   – А не дам, так ты убьешь меня?
   – Кончай ты, дура, убьешь да убьешь. На кой хрен ты мне нужна, убивать еще тебя. Вот, Леха прийдет, с ним и разбираться будешь.
   – А тебе обязательно сегодня?
   – А когда ты хочешь? – спросил Николай, подозрительно приглядываясь к ней. Люська заметила его взгляд.
   – Да я так. У меня ни копейки денег нет. Так ему и передай, ничего я ему не должна. – Она придвинулась к Николаю поближе и с похотливой улыбкой стала пытаться просунуть свою ладонь ему за ремень в штаны. Николай грубо ее оттолкнул.
   – Ладно тебе, шлюха, – сказал он. – Вот, погоди, прийдет Леха, дашь ему полный отчет. А сейчас иди. – Люська торопливо скрылась за дверью. Николай вышел из дома, еше раз внимательно осмотрел грузовик и пошагал на автобусную остановку. Автобус тащился до города больше часа и Николай успел продумать все не торопясь. На вокзале он купил билет в обе стороны, и на две остановки дальше той, где выходить. Стараясь, как всегда, быть неприметным, он сел в углу у окна и стал осторожно рассматривать пассажиров. Никто из них не вызывал подозрений, да и не могло быть никого, кто бы за ним следил. Только Катя знала куда он собирался ехать. Незадолго до прибытия Николай вышел в тамбур.
   Поезд медленно приближался к безлюдной станции, дремотно застывшей в холодных лучах заходящего солнца. Маленькие окна вокзала горели красным закатом, как будто подавали непонятный сигнал потерявшемуся путнику. Выходить на безлюдную платформу было опасно. Николай спрыгнул с другой стороны поезда задолго до полной остановки, перебежал железнодорожную насыпь и скрылся в зарослях. Поезд простоял две минуты и натруженно пыхтя тронулся, передавая, как азбуку Морзе, лязг буферов от первого вагона к последнему. Наступила таежная тишина, наполненная писком мошкары, жадной до крови. Отмахиваться от них было бесполезно; они облепили лицо и руки, забрались под одежду, безжалостно впиваясь и разрывая кожу. Николай простоял несколько минут, как в пыточной камере, пока не убедился, что станция не под наблюдением. Потом выскочил из зарослей, быстрым шагом пересек перрон и побежал по дороге к лагерю, часто оглядываясь. На душе у него было неспокойно. И хоть не было никого вокруг, а казалось, кто-то невидимый преследует его, не отставая ни на шаг. Проезжающих машин он не боялся: их шум можно было услышать издалека и спрятаться в лесу. Гораздо хуже повстречать пешехода. Шаги трудно услышать, когда сам идешь, а идущий наверняка будет или из лагерной охраны или из примыкающего к лагерю поселка. И тогда наверняка никуда не уйти от погони.
   Времени у него было только час. Последний поезд, в котором сегодня работала Катя, должен остановиться у станции ровно в девять вечера. Еще будет светло, солнце летом без охоты уходит на ночной покой. Трудно при свете скрыться от наблюдающих глаз.
   А солнце стало уже погружаться за верхушки деревьев, и на дорогу наползли предзакатные тени. Видимость ухудшилась и он перешел с бега на шаг, напряженно вглядываясь в густую листву в поисках голубой ленты. Ее и при ярком то свете не легко обнаружить. Удача улыбнулась ему на этот раз: он заметил начало тропы, остановился и пригляделся внимательнее. Голубая лента почти полностью скрылась в разросшейся густой листве. Николай шагнул в лесную темноту, раздвигая ветки и смахивая со щек кровавую массу раздавленных комаров и паутину. В дереве, указанном Лехой, на самом дне прогнившего ствола, он нащупал конверт и вытащил его наружу. Плотно запечатанный, он не был никому адресован. На нем не было никаких надписей: ни имени получателя, ни адреса, ничего. Николай положил его во внутренний карман. С этого момента дальнейший путь становился по настоящему опасным. Николай вышел на дорогу и направился к станции короткими перебежками, останавливаясь и прислушиваясь. В одну из таких остановок он услышал звук приближающейся машины. Не медля, он прыгнул в чащу и скрылся в густой, переплетенной паутиной листве. Грузовая машина, совсем не груженная, пронеслась в направление лагеря, как сумасшедшая грохоча на ухабах. Он не успел заметить тех, кто сидел в кабине. Ничего подозрительного в этом грузовике не было, за исключением скорости: куда было так торопиться, чтобы ломать машину на ухабах? А, впрочем, отчаянных шоферюг полно на свете. Может, ничего в этом подозрительного и нет. Как только машина скрылась за поворотом, Николай выскочил на дорогу и продолжил свой путь перебежками. Недалеко от станции опять послышался шум мотора и снова пришлось ему прятаться в лесу. Это была та же самая машина.
   К станции он добрался минут за пятнадцать до прихода поезда и снова спрятался в зарослях, внимательно разглядывая ожидающих. Никто из них не вызывал подозрений: обычный рабочий люд, скучный и неприметный, с серыми, не запоминающимися лицами. Они даже не глазели по сторонам: казалось ничто, кроме поезда, их не интересовало после изнурительного рабочего дня. И все же Николай предпочел оставаться в укрытии, несмотря на свирепые пытки мошкары.
   Поезд пришел во-время, и ожидающие быстро погрузились в вагоны со своими вещами. Перрон опустел. Раздался свисток и состав тронулся, издав протяжный, заунывный гудок. В этот момент Николай выбежал из укрытия, догнал последний вагон, запрыгнул на подножку и заскочил в тамбур. Он был уверен, что его никто не видел. Он также был уверен, что погоня началась. Это чувство шло откуда-то изнутри, как тошнотворный комок подкатило к горлу, не оставляя никаких сомнений. Он быстрым шагом пересек вагон, вышел в другой тамбур, пересек следующий вагон, не глядя по сторонам. В третьем вагоне, в конце его, должна была быть Катя. Все произошло в доли секунды. Он поровнялся с купэ проводника. Дверь была открыта. Николай, не останавливаясь, резким движением бросил конверт прямо в руки ожидавшей его Кати. Ее лицо на мгновение осветилось радостью, которая сменилась испугом. Она поняла, что происходит, и быстро спрятала конверт на груди. Николай прошел мимо, прямо в следующий тамбур, а оттуда в следующий вагон. Он спешил пройти как можно дальше, подальше от Кати. Через несколько вагонов он увидел, что западня закрылась. У выхода из очередного вагона его остановили двое.
   – Проверка билетов, – объявил ему один контролеров, совсем не похожий на контролера. – Ваши билеты. – Николай оглянулся. Сзади приближались еще двое, мужчина и женщина. Он их сразу узнал: это были одни из ожидающих на перроне, те самые, на которых взгляду не за что было зацепиться. Только сейчас в глазах их был стальной блеск профессиональных преследователей. Николай молча достал из бокового кармана обратный билет, и протянул контролерам. Один из них взял билеты и стал внимательно их изучать. Тем временем мужчина и женщина подошли к нему вплотную.
   – Извините, гражданин, – сказала женщина, показывая ему красную книжку – мы сотрудники уголовного розыска. У нас есть приказ вас задержать, в поезде совершено преступление. Пройдемте в кабину главного проводника.
   – Какое еще тут преступление? – спросил Николай. – Чего ты выдумываш?
   – Давайте не будем обсуждать, – строго сказала женщина. – Вот, выясним все, и отпустим вас, если не виновны. В ваших же интересах чтобы все быстрей кончилось.
   Николай пожал плечами и молча последовал за сотрудниками. Они привели его в кабину старшего проводника, посадили к окну за откидывающейся стол, а сами сели напротив. Николай уставился в окно, пытаясь привести в порядок свои мысли. Они не стали его обыскивать и допрашивать. Никаких вопросов и объяснений. Никаких угроз. Ни слова о Кате. Ни слова о лехиной передаче. Может, в самом деле, какая ошибка? Нет, однако. Это была погоня за ним, с самого начала. Почему тогда не взяли его там, где он доставал письмо? Николай перевел взгляд на сидевших напротив. Женщина пожала плечами, как будто отвечала на его немой вопрос, а потом сказала: – Мы только выполняем свои обязанности. Это не наше дело разбираться или обвинять вас в чем либо. Но вы не беспокойтесь. С вами разберутся и отпустят, если вы не виновны. А на станции, пожалуйста, следуйте вместе с нами до места назначения. Видите, мы не одеваем на вас наручников, даже не арестовываем вас формально. Так что, пожалуйста, ведите себя спокойно. Понимаете, о чем я говорю? – Николай кивнул головой и снова уставился за окно.
   Поезд, наконец, прибыл на конечную станцию и сотрудники поднялись с мест. Николай молча поднялся и пошел к выходу, сжатый с двух сторон сопровождающими. Они провели его через людный вокзал, пересекли привокзальную площадь и подвели к легковой машине.
   Возле машины стояло четверо мужчин, все в возрасте примерно от тридцати до сорока лет, рослые, атлетического сложения, уверенные в себе, в своей физической силе и власти. Увидев Николая и его сопровождающих они прекратили веселый разговор, улыбки на их лицах сменились агрессивными масками людей, у которых основное занятие – применять власть и пугать. Мужчина со слегка раскосыми глазами открыл заднюю дверь машины и властным, угрожающим жестом приказал Николаю садиться. Николай нехотя повиновался, и уже садясь в машину почувствовал нетерпеливый, грубый толчок: мужчины торопились начать работать. Тот, со слегка раскосыми глазами, последовал вслед за ним, еще раз грубо толкнув, с другого бока его прижал лысеющий со лба блондин, двое других запрыгнули на передние сидения и машина тронулась с места, визжа шинами, как будто шофер спешил на очень важное дело. Николай почувствовал на себе взгляд соседа слева. Он повернул голову и увидел угрожающее лицо со слегка раскосыми, злыми как у рыси глазами. Весь вид его соседа излучал энергию, злую силу и решительность. Такие ожидают от своих жертв только одного: испуг, покорность и мольбу о милосердии. Его сосед никак не ожидал увидеть в глазах своей жертвы бешенную ненависть и желание разорвать, убить на месте, не задумываясь ни на миг о последствиях. Николай продолжал смотреть на него неподвижным, каменным взглядом убийцы. Животным инстинктам, не разумом, раскосый почувствовал, что это может произойти сейчас, в любую секунду. Таких бешенных он, вероятно, ранее не встречал. Он бросил быстрый взгляд на руки Николая, без спасительных наручников, на огромные ладони, сжатые до бела в стальные кулаки. Даже в наступающих сумерках было заметно как раскосый начал краснеть, от шеи вверх, к тщательно выбритым щекам. Тот, что сидел на переднем пассажирском сидении, оглянулся и моментально оценил ситуацию.
   – Сидите спокойно, Николай Захарович, – холодно сказал он. – Мы из Комитета Государственной Безопасности. Вот, выясним кое-что, и отпустим вас. Не делайте необдуманных поступков.
   Николай обмяк и уставился вперед, на кусок дороги, освещаемый фарами. «Вот оно что. Ясно теперь, что ищут письмо, а может и что-нибудь еще, связанное с Ефимом. Ну и дела! Четверо встречают, как будто кого важного застукали».
   Машина подъехала к мрачному серому зданию и остановилась у широкой лестницы, ведущей к большим, как ворота, дверям. Его провели мимо вахтера, потом по длинному коридору с множеством дверей. В здании не было никого, кроме этих четверых, или, во всяком случае, так казалось.
   Его втолкнули в одну из комнат, где их ждали еще трое. Лысеющий блондин слегка кивнул головой и в ту же секунду к Николаю подошел один из ожидающих. – Руки в стороны, – скомандовал он. – Обыск. – Это было Николаю не в новинку. Он расставил руки в стороны и улыбнулся. Сотрудник стал спешно обыскивать его, шаря по всему телу руками, выворачивая карманы и кидая каждую найденную вещь на стол. Работал он с потрясающей скоростью, как будто ему были выделены считанные секунды. Он даже снял с Николая ботинки и носки, не теряя надежды найти хоть что-нибудь. Носки Николая убили в нем последнюю надежду на открытие: он выпрямился, слегка развел руками и тихо сказал лысеющему блондину: – Это все. – Как по команде, ожидавшая их троица удалилась.
   – Соберите свои вещи, – как ни в чем не бывало обратился к нему лысеющий блондин. – И проходите, садитесь. А носки и ботинки оставьте, потом оденете.
   Николай нарочито медленно собрал со стола свои вещи, украдкой осматриваясь. В просторной, мрачной комнате размещались два стола, расположенные справа и слева от маленького окна с надежными решетками. У каждого стола стояли два стула, один напротив другого. С потолка уныло свисала тусклая лампочка, едва освещая комнату желтым, болезненным светом. Кроме этого в комнате не было ничего: ни мебели, ни книг, ни телефона, ни карандаша, ни клочка бумаги. С улицы не доносилось ни звука. Сгустившиеся сумерки за окном зажгли вечерние огни, огни встреч, веселья и ночных радостей. Катька, наверное, готовит ужин, не теряя надежды увидеть его сегодня. Лысеющий блондин сел у стены, за стол расположенный слева от окна, и приглашающим жестом указал Николаю на стул напротив.
   – Садитесь-же, Николай Захарович, – вполне дружелюбно повторил он. – Чувствуйте себя свободно. Мы вас пригласили на беседу, не больше. А вы смотрите на нас, как на врагов. Вот, побеседуем, и отпустим вас. – На строгом, длинном лице его появилось подобие улыбки.
   – Меня зовут Александр Дмитриевич, – продолжал он, не дождавшись от Николая никакой реакции. – А вот мой коллега – он кивнул головой в сторону человека со слегка раскосыми глазами – его зовут Григорий Петрович. – Григорий Петрович коротко, презрительно кивнул, придвинул стул от другого стола и сел рядом, справа от Николая.
   – Скажите, – по-прежнему дружелюбно продолжал Александр Дмитриевич – куда вы подевали письмо от своего друга? – Николай помедлил с ответом. Стало быть, до Кати не добрались. Не было времени у них собрать и связать все факты.
   – Которо письмо? – ответил он вопросом на вопрос. – Не знаю, о чем вы говорите.
   – Я говорю о письме, которое вам передал ваш друг Алексей. Вы его сегодня забрали.
   – Не знаю никакого письма, – угрюмо ответил Николай. Леху, видать, хотели забить досмерти, соображал он, иначе бы Леха не раскололся. В лагере кумовья знают, как намотать душу на кулак.
   – А вот Алексей, ваш друг, все нам рассказал, – продолжал все так же монотонно Александр Дмитриевич. – Вы ведь были недалеко от лагеря сегодня. Оттуда и возвращались на поезде. А Алексей, он хороший гражданин, все рассказал добровольно, как и полагается советскому человеку. Вы тоже хороший советский человек, и должны нам помочь. Мы не желаем вам зла. А мы, в свою очередь, тоже вам можем помочь в чем нибудь. – Николай ясно представил себе как Леха, хороший советский человек, добровольно все рассказал. Он понял, через что ему предстоит сейчас пройти. Просто так эти не отпустят.
   – Я не был возле лагеря, – возразил Николай. – А что на поезде, – продолжал он, не отрывая глаз от дружелюбного лица Александра Дмитриевича, – так я был у одной биксы своей, она живет за три остановки дальше от лагеря. Вот, поглядите на билеты, докудова куплены. – Николай опустил руку в карман, намереваясь вытащить билет, но тут вмешался Григорий Петрович.
   – Что ты тут нам яйца крутишь, – раздраженно сказал он. – Нам ведь сообщили, куда ты едешь, и зачем. – Николай сообразил, что произошло. Люська решила заложить обоих, таким образом избавиться и от долгов и от Лехиной мести. И от него, на всякий случай.
   – Не нужно мне ваших билетов, Николай Захарович, – все так же миролюбиво продолжал разговор Александр Дмитриевич. У этих двоих все было разыграно по нотам. Один был добрый и хороший, а другой злодей. Хороший пытался завоевать расположение Николая, защитить его от злодея. – Мы действительно знаем, за чем вы ездили к лагерю, – продолжал миролюбиво Александр Дмитриевич. – И не стоит вам запираться. Кому вы помогаете? Врагам народа. Предателям. Вы думаете, они вам друзья? Да им плевать на вас. А ваш друг, вот он освободиться, уедет в Израиль, и забудет про вас. На кой ляд вы ему нужны? – Николай ничего не ответил. Двое сотрудников разглядывали его внимательно, не торопясь, как будто обдумывая, что делать дальше.
   – Подумайте, Николай Захарович, какой у вас другой выбор? Думаете, вам сотрудничество с врагами народа сойдет с рук? Не будете нам помогать – будете сидеть в лагерях до конца дней своих. Никому из них до вас дела не будет. – Николай продолжал молчать. Не имело смысла им отвечать или спорить. Справа от него Григорий Петрович нетерпеливо заерзал на стуле.
   – Сколько ты от них денег получил? – спросил он зло. – За сколько продался?
   – Сколько получил, все мои, – спокойно ответил Николай. Григорий Петрович придвинулся еще ближе и сжал правую руку в кулак. Николай повернул к нему голову, холодно рассматривая сеть красных сосудов на потемневших белках его ненавидящих глаз. Николай всегда отвечал злобой на злобу, ненавистью на ненависть. Следуя больше инстинкту чем разуму, он сложил руки на груди, как это делают люди в глубокой задумчивости, или во время неторопливой беседы. Ладонь правой руки под левой подмышкой сжалась в кулак, левая рука под правым локтем, обманчиво расслаблена.
   – Ведь ты же русский человек – оскалив зубы прорычал Григорий Петрович. – Что же ты жидам продаешься? Ты русский или нет? А?
   – Я – русский, – спокойно ответил Николай, не отводя взгляда. – А ты? Ты русский? Григорий Петрович показал свою удаль во всей красе. Он нанес удар правой, ожидая большого эффекта. Николай успел отклониться и удар получился смазанный, почти по воздуху, только губу немного рассек. Правая рука Николая вылетела из подмышки со сжатым кулаком. В размах включились мышцы плеча, правой лопатки и спины. Он нанес удар тыльной стороной кулака, наотмашь, с разворотом. Григорий Петрович вылетел со стула и со стуком растянулся на полу, но быстро вскочил и с гримасой страха и гнева на лице метнулся к выходу, что-то панически крича. Он распахнул дверь и выбежал в коридор, откуда на его крик в комнату тут же ворвались трое. Они набросились на Николая, закрутили руки назад и в стороны и прижали грудью к столу. Послышался какой-то странный звук, похожий на свист, и Николай почувствовал ужасающе болезненный удар по спине, нанесенный то ли шомполом, то ли тонкой, негнущейся проволокой. Он не мог сдержать крик: такой боли он никогда не испытывал. Последовал еще удар, и еще, и еще, и каждый раз у него вырывался животный крик, он ничего не мог с собой поделать. Подавить крик было невозможно. От каждого удара лопалась кожа и боль жестокой волной окатывала все тело, с головы до ног, вызывая судороги. Но вот удары прекратились, его отпустили и он сполз на пол, и не в силах сдержать стоны, подполз к стене, сел и посмотрел вверх. Тусклая лампочка освещала пятерых мужчин со спины, мешая разглядеть лица.
   – Ты у меня иначе сейчас заговоришь, – послышался дрожащий голос Григория Петровича. – Не таким рога обламывали. Где письмо, паскуда? – Николай грубо выругался, направив его в то место, где он бы искать письмо не стал. В ответ его стали пинать, и хоть били они крепко, а все равно не так больно, как железным прутом, такую боль он мог вынести без стонов.
   – Хватит, – послышался неторопливый голос Александра Дмитриевича, и работники прекратили месить его ногами. – Посадите его за стол, – скомандовал тот же голос. Его схватили с двух сторон, подняли подмышки и усадили на прежнее место. Григорий Петрович сел опять справа от него, немного подальше, чем в первый раз. – Надумал что, боксер? – спросил он. Может, повежливее сейчас будешь разговаривать?
   – Буду, – устало ответил Николай. – Давай только говорить один на один. Ну хоть на пять минут. – В комнате наступила тишина, угрожающая тишина готовящейся расправы.
   – Ну, хорошо, – прервал молчание Александр Дмитриевич в своей неторопливой манере и переглянулся с Григорием Петровичем. – Я вижу, ты парень упрямый. Мы тебя оставим тут минут на пять одного, и ты подумай. Дадим тебе последний шанс. А не захочешь ничего говорить – ну, что-ж, это твое право. У нас демократическая страна, никого нельзя заставить говорить. Только вот садись за тот стол, хорошо? И к стенке, не сюда. – Николай неохотно повиновался и перешел к столу напротив. Спина сильно болела, рубаха под легкой курткой прилипла к коже от крови. Сотрудники вышли молча и закрыли за собой дверь. В комнате появился какой-то странный запах. Все тело было как сплошная рана, каждое движение причиняло боль. Его тошнило, мысли путались. Вскоре дверь открылась и человек, появившейся на пороге, скомандовал: – Выходи. Побыстрей. Возьми свои носки и ботинки, там оденешься.
   Николай с трудом встал, опираясь на стол руками, подхватил ботинки и вышел в коридор. Сотрудник торопливо захлопнул дверь, подождал, пока он оденет обувь, и потом снова скомандовал: Следуй за мной.
   Николая вывели на улицу и посадили в ту же машину, на которой привезли с вокзала. Ехали молча. Почему-то стали болезненно чесаться ноги, голова кружилась, нестерпимо болела спина. Николай почувствовал, что засыпает, но вот машина остановилась и властный голос опять скомандовал: – Выходи. – Николай вышел из машины в темноту, захлопнул за собой дверь и огляделся. К своему удивлению он обнаружил, что стоит напротив своего дома. Не оборачиваясь он побрел вперед, с трудом переставляя ноги. Сзади послышался натруженный рев мотора, машина взвизгнула шинами и унеслась по своим спешным делам. Жизнь в поселке, казалось, вернулась в свое привычное русло. Невдалеке играл аккордеон, и красивый женский голос, слегка хрипловатый, заливал притихший поселок нежными звуками и плачем души о несбывшемся счастье и не сложившейся судьбе.

     Стою на полустаночке
     В цветастом полушалочке
     А ми-мо про-ле-тают поезда
     А годы, как метелица
     Все чередою стелятся
     Где-ж вы мои весенние года
     Где-ж вы-ы, мои весенние года

   Люськина веселая пьяная жизнь не останавливалась ни на секунду. – Недолго тебе осталось петь, – устало прошептал Николай, как будто обращаясь к ней. – Прийдет Леха, и никто больше не услышит песен твоих. И никто тебя не защитит, ни КГБ, ни милиция.
   Окно в доме было освещено изнутри. Катя, конечно, не спит и ждет его. Она открыла дверь сразу же, при первом стуке, как будто караулила его приход.
   – Что с тобой? – встревоженно спросила она, внимательно его оглядывая. Губы ее затряслись и она сжала его голову в своих ладонях.
   – Что с тобой? – плача повторила она. – Отвечай!
   Николай безразлично махнул рукой, устало повалился на кровать и задрал штанину.
   – Гляди, что сделали со мной, паскуды, – безучастно сказал он. Катя сжала руки над головой, закричала жалобно. Она склонилась над ним, пытаясь рассмотреть пораженные места.
   – Что же это такое? – закричала она сквозь рыдания. – Что это такое? А? Чем это сделали?
   – Кончай кричать, – равнодушно сказал Николай. – Ты лучше вот что сделай. Погаси свет, и открой форточку.
   – Зачем?
   – Делай, что тебе говорят, потом объясню, – раздраженно сказал он. Катя послушно выключила свет и открыла форточку, беспрерывно всхлипывая.
   – Зачем тебе нужно свет потушить?
   – Там эта стерва, Люська, поет. Слышишь? Нужно подождать, пока эта сука пропоется и пойдет трахаться с кем нибудь. Это она меня заложила. Если-б не она, все бы обошлось.
   – А как она знала?
   – Да я тут ее у Генки застал. Передал от Лехи, что он велит ей деньги отдать. Ну и сказал, что могу передать сен-ни. Она, видать, и заложила.
   – А для чего тебе нужно дождать, чтобы она ушла?
   – Нужно на генкиной машине подъехать, чтобы Вадиму письмо передать. Где письмо то?
   – Передать? Сегодня? – в ужасе вскрикнула Катя.
   – Конечно, сегодня, – спокойно ответил Николай. – А когда же еще? Сегодня они все уже спать пошли. Никто ни за кем сегодня уж следить не будет. Сегодня самый случай передать, другого может не представится. Давай письмо.
   – Ты уверен? – плача спросила Катя, протягивая ему конверт. Куда ты в таком виде поедешь? Давай, я с тобой поеду.
   – Не. Рисковать, так одному. А у тебя там в животе еще кто-то есть. Да ты не плачь, Кать. Все образуется. Вот увидишь. Дай мне только другую рубаху, а то эта вся в крови. Да не реви ты, как белуга, ну! И так тошно.
   Николай поднялся и стал молча переодевать рубаху. На улице смолк аккордеон и с ним и люськина песня. Мимо окон прошла веселящаяся компания, что то возбужденно обсуждая.
   – Я пошел, Кать. Прийду и все расскажу. Да ты не волнуйся, ну, и не серчай.
   – Не нужна я тебе, – продолжала всхлипывать Катя. – Чужие люди тебе дороже, чем я и твой ребенок.
   – Не понимаешь ты ничего. Не могу я иначе. Нельзя иначе, понимаешь? Ну, да что тебе объяснять. Ладно, приеду назад, поговорим.
   Николай вышел из дома и огляделся. Улица была пуста и свет во всех окнах погас. Он бесшумно подошел к генкиной трехтонке, еще раз огляделся, открыл дверь, сел за руль, включил мотор и, превозмогая тошноту и слабость, тронулся в путь. В тяжелом, полуобморочном состоянии он добрался до города, остановился у ближайшего телефонного автомата и позвонил. На третий звонок трубка щелкнула и сонный мужской голос тревожно произнес: – Алло.
   – Надо встретиться сен-ни – сказал Николай и посмотрел на часы. Два часа ночи. До стройки еще езды минут двадцать.
   – Давай, – коротко ответил Вадим.
   – Я приеду к тебе часов в семь утра, чтобы на работу после успеть. Потолковать надо.
   – Хорошо, приходи – согласился Вадим и положил трубку.
   Николай снова сел в машину и, мотая головой из стороны в сторону, чтобы не заснуть, поехал на стройку. На улицах не было ни прохожих, ни машин. Это было время крепкого сна и даже самые отчаянные гуляки уже успокоились и расползлись по домам. Николай остановил машину недалеко от места встречи и вышел, превозмогая слабость. Луна ярко освещала заброшенную стройку, отбрасывая странные, ночные тени. В зловещей тишине далеко разносился звук его шагов, но тут уж ничего нельзя было поделать; как осторожно ни ступай, а гравий и щебенка все равно шуршат и кряхтят под ногами. Николай зашел в недостроенный подъезд, наощупь добрался до комнаты под лестницей и, найдя скамейку, сел и тут же заснул, несмотря на чесучую боль в ногах и зуд на спине. Очнулся он при звуке шагов и открыл глаза. Кто то спускался вниз, освещая фонарем дорогу. Яркий свет ударил его по глазам и Николай зажмурился, прикрываясь ладонью. Желтый луч метнулся в сторону и уперся в потолок. В его отраженном свете Николай увидел Вадима и Марину.
   – Что с тобой? – тревожно спросила Марина, напряженно вглядываясь в полутьму. И, не дождавшись ответа, нетерпеливо повторила: – Что с тобой, Николай? Отвечай!
   Николай достал из-за пазухи конверт и протянул в темноту.
   – Сначала прочти это и сожги, а потом поговорим, – хрипло сказал он. Вадим взял конверт, торопливо, неловко разорвал его, развернул письмо и направил на него луч фонаря. Письмо, как видно, было очень коротким, потому что Вадим тут же достал спички и поджег бумагу.
   – Так я и предполагал, – пробормотал он. – Машинка у его матери, он указал, где. Нужно завтра же навестить ее под каким-нибудь предлогом и украсть машинку.
   – Что с тобой, Николай? – снова повторила Марина, направив на него свет фонаря. Николай задрал штанины до колен, обнажив ноги в язвах. Марина вскрикнула.
   – Что это? – слабым голосом, испуганно спросил Вадим. – Откуда это?
   – Меня в КГБ обрабатывали, – усмехнулся Николай. – Сначала всю спину располосовали, а потом вот это как то сделали.
   – Что же они такое сделали! – дрожащим, рыдающим голосом проговорила Марина. – Это напоминает мне действие какого-то газа, применяемого в военных действиях. Как они могут так делать?
   – Ну, вот, бабские слезы, – презрительно сказал Николай. – Убери фонарь-то. – Он опустил штанины. Марина снова направила свет фонаря в потолок.
   – Расскажи подробно, как это произошло, – попросил Вадим.
   – Нет времени, – сказал Николай. – Я должен отдать машину до рассвета. Пора мне в обратную дорогу.
   – Мы не можем тебя так отпустить, – решительно заявила Марина. Голос ее внезапно стал твердый и властный, без тени плаксивых нот. – Тебя нужно срочно отвести в больницу. У меня есть хорошие связи на скорой помощи и в больницах, я все организую.
   – Думай, что говоришь, – посоветовал Николай, поднимаясь. – Отсюда, что-ль, повезешь меня? Да и машину нужно вернуть.
   – Вот что мы сделаем, – решила Марина. – Ты поезжай домой, а я к тебе приеду на скорой помощи. Сколько тебе до дому добираться?
   – Примерно час.
   – Поезжай. Я буду у тебя через полтора часа. Хорошо?
   – Добро. Я счас выйду первый, а вы здесь оставайтесь. Как услышите звук мотора, ну, стало быть, все в порядке, можно выходить. А счас, освети мне лестницу.
   Николай вышел из подъезда и огляделся. На стройке по-прежнему была тишина, и только лунные тени вырисовывали причудливые фигуры на земле. Николай пересек строительную площадку, сел в машину и включил мотор. Машина понеслась, подскакивая на жестких рессорах и прыгая на ухабах. Домой он добрался уже к рассвету. Катя встретила его одетая – не ложилась спать, не до сна ей было.
   – Как? – тревожно спросила она.
   – Все сделано, Катька – сказал он, падая на кровать. – Последний раз, как обещал. Марина сказала, что на скорой приедет, заберет меня. В больницу по блату положит.
   – Ты веришь ей?
   – Бог ее знает. Сказала, что приедет… – Он не успел докончить фразу. Послышался звук подъезжающей машины и потом стук в дверь. На стенных часах стрелки уныло показывали половина пятого утра. Катя отворила дверь и отступила на шаг. В дом вошли Марина и мужчина лет сорока, в белом халате.
   – Покажите ноги, – угрюмо сказал врач, подходя к кровати, на которой лежал Николай, и осторожно поднял ему штанины. Минуту он хмуро изучали язвы, потом переглянулся с Мариной и коротко кивнул.
   – Мы сейчас увезем тебя в больницу, – сказала Марина. Ее голос был, как обычно, спокойный, немного ленивый. – Когда мы тебя оформим, мы устроим вокруг тебя круглосуточное дежурство, на всякий случай. А Катю я привезу попозже. Ладно Катя?
   – А нельзя ли сейчас? – жалобно попросила Катя. Слезы без остановки катились из ее глаз, но она сдерживала рыдания.
   – Нет, нельзя, моя дорогая, – погладила ее Марина. – Но ты не беспокойся. Все будет хорошо. Ты его завтра увидишь. А через неделю он уже будет дома. И мы его не оставим на произвол судьбы ни при каких обстоятельствах.
   Николай поднялся, отстранив руку врача, предлагавшего помощь. Он обнял Катю и прижался к ее мокрой щеке.
   – Ты лучше побереги себя, Катька, – шепнул он ей на ухо. – Ты мне должна пацана родить. Мне с пацаном как то будет сподручнее. – Катя улыбнулась сквозь слезы, утвердительно кивнула и поцеловала его на прощание.

Алекс Маркман Выбор на свободе

Алекс Маркман
Выбор на свободе