Валерий Зеленогорский
Любовь на троих

Часть I
С.С. и Маша

   Сергей Сергеевич – зрелый мужчина за пятьдесят, у которого пока еще ничего не болит, – жил себе и не мучился.
   Спортом не занимался, боролся с весом, но вяло: как только завязывать ботинки становилось трудно, он закрывал рот и не ел неделю, без еды было скучно, но жить можно. Выпивал, как правило, только в пятницу, но иногда и в среду, четверг и понедельник, много не пил, так, двести-триста водочки с пивом было его нормой. По его теории, пить пиво с водкой правильно потому, что пиво дает стремительный результат, выступает как ускоритель, но и выводит алкоголь быстро.
   Работу С.С. не любил, смысла большого в ней не было. Он работал вице-президентом банка по связям с госорганами, то есть его работа была выпивать с чиновниками и коррумпировать их по мере возможностей. Людей этих С.С. знал из прошлой жизни, новое поколение управленцев с ноутбуками было еще циничнее, деньги брали и без застолья, чего время зря тратить, да здоровый образ жизни стал модным.
   Платили ему хорошо, денег хватало, – не олигарх, конечно, но конверт он получал очень пухлый, там всегда лежала «котлета» плюс бонус, соцпакет и карта на представительские расходы. Единственное неудобство – это ежедневные обеды и ужины с нужными людьми, иногда ему казалось, что он стал машиной для переработки деликатесов. Он ненавидел суши и морепродукты, а его клиенты любили за его счет съесть дюжину устриц, омаров и прочих лангустиков. Сам он любил водочку, селедочку, огурец и котлеты.
   С женским полом С.С. был в состоянии полного и мирного сосуществования. Жену любил, но спал в кабинете уже лет девять. Иногда посещал с партнерами сауны, где можно было получить полный пакет услуг и любовь и оплатить это с корпоративной карты. Любви или хотя бы романа он не искал, хлопотно это все. Глядя на своих знакомых, которые путались с молодыми, он видел, что беспокойство и проблемы с этими кисками нарушают гармонию и стабильность сладкой жизни.
   В театры С.С. не ходил, в консерватории тоже, все это было в молодости, тогда он все посмотрел и послушал, а с возрастом стал более избирательным и не давал себя инфицировать глупыми фантазиями. Осталось из старых привычек чтение книжек, которых стало много и которые стали совершенно доступными. Раз-два в месяц он заезжал в кафе-магазин О.Г.И., покупал десять новинок и тем занимал свою духовную плоть. Телевизор почти не смотрел, кроме новостей, – по старой привычке не пропустить очередную гадость государства. Остальное в ящике его смешило: рейтинги, ток-шоу, реклама портили аппетит даже здоровому человеку. Мог посмотреть фильм типа «Крепкий орешек», и все, Ларсов фон Триеров и Вуди Алленов не понимал. Из новых привычек появилась лишь страсть поиграть в автоматы, но только по маленькой, однако иногда мог завестись и просрать немало. В игре была какая-то другая реальность и некая замена оргазма, который уже приходил реже и реже, – видимо, причинное место перекатилось в голову.
   Легкие романы у С.С. случались, его любимым контингентом были секретарши его руководителей. Отношения с ними складывались легко, они все любили дорогие рестораны, куда их не водили кавалеры, и мелкие подарки (трусы «Ла Перла», например, с последующей примеркой или новый мобильный). Размышляя о том, почему же секретарши становятся для него легкой добычей, он пришел к выводу, что, используя их по назначению, он получал как бы дополнительный бонус в виде того, что он таким способом имел еще и начальников своих. Пустячок, а приятно.
   В какой-то поездке в очередной филиал он познакомился в ресторане с девушкой Машей, пришедшей на день рождения подруги по фирме, торговавшей металлом. Платили им хорошо, девушки были материально независимы и за стол могли заплатить сами. С.С. не скучал, он любил один посидеть за выпивкой без разговоров, и сам себе он был интересен. Машу он приметил сразу, было в ней что-то яркое, хотя это был не его тип. Ему нравились невысокие брюнетки с большой грудью и попой стульчиком. Маша была рыжеволосой, без груди, со спортивной фигурой, с тяжелыми ногами, накачанными ездой на велосипеде или катанием на коньках. Смотрела она прямо, без кокетства и ужимок, выпивала аккуратно, пластика ее рук радовала естественностью, и отсутствие выпендрежа в одежде и косметике говорило о том, что девушка психически здорова и не закомплексована. Ресторан был приличным, музыканты играли крепко и пели весь набор русского шансона с энтузиазмом. С.С. танцевать не любил, живот и потеря квалификации лет двадцать назад не поднимали его от стола уже много лет. Выглядеть, как Богатырев в фильме «Родня», ему не хотелось, и он решил совершить поступок, который поразил его своей неожиданностью. Он решил спеть со сцены песню Лозы «Плот», – слова он знал смолоду, а петь он умел и знал это.
   В студенческой молодости, на практике, он солировал в эстрадном оркестре «Волны», пел «Червону руту» и «Эти глаза напротив…» и был звездой целой швейной фабрики. После первого выступления главный экономист вызвал его в кабинет и посоветовал ему бросить экономику и пойти в артисты за всесоюзной славой. С.С. был человеком требовательным к искусству и решил не засорять своим голосом культурную пашню. Быстро договорившись с музыкантами, он запел и заметил, что Маша обернулась и слушала, широко раскрыв глаза. После первой песни пришел успех, видимо, страсть прорвалась наружу, по просьбе гостей С.С. спел для Маши «Листья желтые» и «Таганку» и понял, что у него есть свой зритель. Через десять минут объявили белый танец, и С.С. загадал, что, если Маша его пригласит (а он этого страстно хочет), он бросится в пляс, несмотря ни на что. Он знал за собой силу внушения – для того чтобы свершилось, нужно закрыть глаза и сконцентрироваться, повторяя про себя: «Я желаю этого». Он зажмурился и ощутил на своем плече чью-то мягкую руку, и голос с легкой хрипотцой позвал его в круг, он открыл глаза и увидел ее рядом, и запах ее был ему сладостен и приятен. Сам танец он не помнил, только чувствовал ее крепкие и нежные объятия. Он вспотел, нес какую-то чепуху, она почему-то смеялась, запрокидывая голову, шея ее была вся в красных пятнах, волнение ее он чувствовал всеми своими органами. Слияние двух лун произошло одномоментно. Танго закончилось, компания Маши переезжала в ночной клуб добавить огня, С.С. попрощался с девушкой, телефон не взял, утром он уезжал в Москву, а пригласить в номер не решился, боялся отказа, самолюбия смолоду было ему не занимать. В самолете он почувствовал, что ему жалко терять это знакомство, но отыграть назад уже было нельзя. На следующий день после приезда он заметил, что Маша не выходит из головы, все гуляет в его мозгах. С.С. был человеком решительным и решил ее найти в чужом городе, имея в арсенале только ее имя и род занятий. Двадцать телефонных звонков – и вот телефон Маши на столе. Короткий перекур, и голос Маши в трубке. Быстро напомнив ей вчерашний танец, он почувствовал, что она удивлена его звонку и омерзения у нее он не вызывает. Десять минут разговора с Машей убедили С.С., что надо развивать успех. Он звонил ей каждый день, несколько раз в день, иногда после водочки пел ей в трубку песни, в общем, вел себя не по возрасту и зрелому уму. Через свою структуру он передал девушке мобильный телефон для спецконтактов в любое время. Он убедил Машу прилететь к нему на выходные, и она согласилась без условий. Встретил С.С. ее в Шереметьево и повез в дорогой пансионат, где все было богато – азербайджанский ампир, так он назвал этот стиль. Люстры муранского стекла, золотая сантехника и много псевдоантиквариата… Ресторан там был советского типа, но готовили чисто и без фокусов. Была царская баня, русская, турецкая и японская в бочках.
   С.С. к встрече подготовился, купив в «Дикой орхидее» три комплекта белья «Вулфорд»; объяснил продавцу размер лифчика на глазок и не ошибся. Приехал в пансионат, где его знали как друга директора. Номер был двухкомнатный, с двумя кроватями и общей гостиной, С.С. давал этим понять, что секс не главная его цель, хотя подарок говорил об обратном. Вот такой дуализм с фрейдистской подоплекой.
   Сразу пошли обедать, в ресторане был малый зал для VIP-персон, там иногда бывал премьер-министр, который после бани любил здесь пообедать в кругу соратников. Официанты были все из местных, жили в пансионате, работой дорожили и обслуживали старательно. Выучки у них не было, да и не требовал никто – не царя принимаем. У премьера была любимая официантка Таня с шикарной золотой фиксой из золотоподобного металла, она была бойкая, смеялась всем тупым шуткам начальников, юбку носила короткую, размер ее тела был 52–54, ей кто-то много лет назад сказал, что у нее красивые ноги, она не забывает об этом уже лет сорок.
   Встретила она С.С. душевно, как старого знакомого, глазом не моргнув на молодую спутницу – выучка была советская, видела она всяких и мальчиков и девочек, семью кормить надо и молчать в тряпочку. Обед шел хорошо, Маша ела с аппетитом, С.С. после водочки шутил, рассказывал истории про артистов, с которыми был знаком, ничего не выясняя у Маши про ее жизнь, – в общем, было тепло и душевно.
   После обеда вернулись в номер, где без всякой неловкости каждый лег на свою кровать, и С.С. понял, что этого ему совсем не хочется.
   Вечером была запланированная баня, что слегка взволновало С.С. – все-таки баня, не оперный театр, надо будет раздеться, а фигурой своей С.С. был всегда недоволен. Но все прошло неплохо, без происшествий, С.С. обратил внимание, что Маша не рассматривает его с подозрением, а наоборот, ей, кажется, нравится, как выглядят бывшие борцы. После бани в номер принесли ужин, пили, много смеялись, С.С. рассказал о себе, почти не скрывая ничего, Маша тоже простодушно поведала о маме, папе и кавалере Пете, который подле нее уже четыре года, она привыкла к нему, но не любит, иногда спит с ним без особого удовольствия, замуж не хочет. С.С. после бани и ужина захотелось спать, и они разошлись по комнатам. С.С. не спал, он не знал, как совладать со своим волнением и определенным желанием. Не придумав ничего умнее, он позвонил ей на мобильный, и они проговорили довольно долго. С.С. решил, что пора дарить подарки, и занес Маше в спальню коробки с бельем, она лежала, закрыв глаза. Вернувшись к себе, он курил и блаженно улыбался. Закемарил и проснулся от света торшера, в тени которого стояла Маша в шикарном прикиде и улыбалась. Вид ее поразил С.С., и он почувствовал, что организм правильно отреагировал на увиденное. Он встал и попытался обнять Машу, но она смущенно увернулась, поблагодарила и юркнула к себе. Давить на все педали С.С. не стал и вскоре заснул сном праведника. Утром после пьянки он всегда был мрачным, неразговорчивым и долго входил в ритм дня. Маша спала, накрывшись с головой, безмятежно, одеяло немного сползло. С.С. увидел ее крепкий зад и ногу, она была гладкой, без растительности, с крупной ступней, тщательно обработанной в салоне. Долго стоял под душем, долго брился, делал это очень старательно, он всегда немного ленился заниматься собой; у них с женой была примета: если С.С. начинал более тщательно следить за собой – значит, появлялся интерес, так было у них в период романа, так и осталось до сих пор. С.С. вставал всегда рано, Маша спала до одиннадцати – он ее не будил.
   Проснувшись, она вела себя очень естественно, не смущалась своей ненакрахмаленности, быстро приняла душ и вышла в халате на завтрак. Через пару часов она уезжала – решили завтракать в номере. Маша пила чай, не болтала, С.С. тоже молчал, смело гладил ее по голове – вот и вся эротика романтической встречи. Она уехала, С.С. вернулся домой, заперся в кабинете и стал ждать, когда она приземлится и можно будет услышать ее голос, – картинка с ее лицом в голове не проходила, видео было, а звука не было. Прошел уже час после прилета – телефон молчал, два часа – телефон молчал, он стал лихорадочно звонить в аэропорт, со страхом думая об ужасном. Но самолет успешно прилетел, он позвонил ей домой, дома ответили, что ее нет, будет завтра. Телефон молчал, всю ночь он не спал, рисовал страшные картины, дождавшись утра, позвонил ей на работу, услышал ее голос и вместо облегчения начал орать. На том конце провода были не готовы к такому повороту и после небольшой паузы ответили громко и отчетливо: «Пошел ты на хуй, чего орешь». Это его как-то успокоило. После сумбурных объяснений выяснилось, что была у подруги, телефон забыла включить, а отзвонить забыла, была в ней, оказывается, юношеская нечуткость. С.С. еще попытал Машу, в голову ударила ревность, о которой он уже давно подзабыл. Поехал на работу, поболтался и решил выехать в выходные с Машей в Будапешт. Визы не надо, еда хорошая, почти Европа. Опять позвонил Маше – предложил, ей понравилось, она в Будапеште не была.
   В пятницу вечером они встретились в Шереметьево, быстро прошли формальности, С.С. выпил пару рюмок, Маша купила какое-то говно в дьюти-фри. В самолете сидели рядом для близости, и близость была школьной. Он трогал ее – она тоже была сплошное электричество. Гостиница была хорошей, кровать одна, быстрый совместный душ, и уже без всяких прелюдий естественно произошло то, чего оба они страстно желали. Потом началось путешествие по большому кругу. Ресторан на Дунае, суп-гуляш в железном котелке, гусиная печень и много-много водки, потом казино, где Маша, как ребенок, ставила, ставила с восторгом и явным удовольствием. Она орала на дилеров, била копытами, С.С. смотрел на нее, радостную и возбужденную, и был счастлив. В середине ночи парочка вышла на улицу и, погуляв немного по набережной, решила слегка добавить. Выбор мест был невелик, и в первой же подворотне подвернулся найт-клуб, оказавшийся приличным стрип-баром с комнатами. Албанцы-секьюрити на входе были слегка удивлены новыми визитерами. Сюда с девушками, как правило, не ходили. Но С.С. было все равно: он был в кураже – редкое состояние, не случавшееся у него уже много лет. Не глядя на меню, что было ошибкой, уселись рядом с подиумом, где на шесте плясали наши бывшие соотечественницы с Украины, Рязани, Молдовы. Маша положила ноги на стол и пила шампанское. Подошла администратор, старая блядь из портовых, и попросила ее снять ноги со стола. На что резонно получила ответ: показывать пизду можно, а ноги нельзя – где смысл? Спорить смысла не было, и им предложили выйти, чтобы не мешать группе индусов наслаждаться прекрасным. Маша своим поведением отвлекала гостей и наносила удар бизнесу. Счет С.С. приятно поразил – стоимость выпивки была астрономической, пришлось платить. В пять часов утра уставшие, но довольные, они вернулись домой, замертво упали в постель без сил.
   Силы вернулись в семь часов утра, и С.С. нежно и бережно свершил задуманное еще в стрип-клубе. Он встал, ушел в город, было тихо, у вокзала он выпил кофе с булочками, восхитительно вкусными и свежими, зашел на рынок, купил фрукты и букет желтых роз, ровно 21 штуку. Вернулся в номер, оставил это и пошел в бассейн для бодрости. Часов в десять он вернулся, Маша открыла глаза, увидела цветы и фрукты, и радость ее захлестнула сердце С.С. Потом был еще целый божественный день и еще одна ночь, они не разлучались, были рядом все сутки, вернулись в Москву и разъехались по домам. Через несколько дней Маша позвонила С.С. и сообщила, что приезжает в Москву на выставку и десять дней будет здесь. Новость была оглушительной, предвкушая встречу, С.С. спланировал все по-взрослому, снял номер в «Паласе» на десять дней, а дома сообщил о длительной поездке в составе делегации банка. Собрал вещи и переехал в «Палас», где зажил с Машей на полную катушку. Днем она была на выставке, зато вечером и ночами она принадлежала ему. Он радостно делился с ней всем, чем мог и умел. Кормил ее всегда в новых местах, покупал ей книги – она в этом плане была стерильна, – два раза посылал в театры на модные постановки, в Большой и Ленком, ходил с ней в кино, в караоке-бар, и каждый день в казино, где оба радовались, выигрывая, и бесились, если оставались в проигрыше. Много лежали, узнавая друг друга. С.С. чувствовал себя хорошо, и секс, получаемый в таком количестве, только его окрылял. Все было так хорошо, что становилось страшно от такого счастья.
   За день до отъезда С.С. не пошел на работу и ждал в гостинице свою девочку с легким нетерпением; чтобы время шло быстрее, он спустился в ресторан слегка выпить и скоротать время. В холле он наткнулся на знакомую секретаршу, перешедшую в другую контору. Воспоминания о ней остались приятными, и он позвал ее перекусить в ресторан – она всегда любила покушать даже про запас, выбирала долго, хотела всего и много. Выпивая с ней и болтая ни о чем, он неожиданно напился и потерял бдительность. Телефон звонил, он не слышал, телефон брала бывшая знакомая и из вредности говорила Маше, что С.С. занят, подойти не может. Сколько длилось это, С.С. не помнил, когда он пошел отлить, он заметил в холле Машу, которая с хмурым лицом пила чай и смотрела на него бешеными глазами. Она, оказывается, наблюдала за ним и этой сукой, но подойти не желала. Он что-то объяснял ей, говорил, что эта баба ему никто, но голова его работала не очень. Он вернулся к столу, чтобы рассчитаться, но как-то завяз за столом, телефон звонил, тварь опять говорила Маше неприятные слова, все шло не так. В конце концов Маша подошла к столу, взяла С.С. за рукав и стала уводить его в номер. В номере он заснул по пьяной привычке, и когда проснулся в два часа ночи, он увидел Машу, которая пила вино и плакала. Он не любил плачущих женщин и начал орать на нее, что она дура, что та тварь ему никто, что он любит ее и ее подозрения глупы, и если она не понимает его души, то пусть валит откуда пришла. Маша быстро собрала вещи и пошла к двери на выход, С.С. не удерживал ее. Она ушла, он лег спать, а когда проснулся, с ужасом понял, что он сделал, стал звонить, телефон не отвечал. Той же ночью С.С. покинул пустой номер и вернулся домой с подарками, купленными по дороге из гостиницы. Заперся у себя в кабинете и звонил, звонил, но абонент был недоступен. Весь день телефон Маши молчал, и только вечером раздался звонок, и родной голос сказал: «Это я»; С.С. стал говорить срывающимся голосом, что он мудак, что все не так, что он скучает и готов приехать к ней хоть сейчас. Что-то растаяло в воздухе, и погода в их совместном мире наладилась, как бывает после грозы или страшного ливня. Она тоже ругала себя за несдержанность, но это было уже не важно. Они перезванивались ежечасно, шептали друг другу слова на птичьем языке, понятном только им, строили планы новогодних праздников. С.С. сдуру пообещал Маше поехать с ней в горы на лыжах, которые он не признавал, а уехать не смог, дома его бы не поняли. Обещать было, конечно, глупо. Он с трудом объяснил, что поехать не может, а придумает что-нибудь потом на Старый Новый год. Маша решила планов не менять – поехать с подругой на неделю в горы, а потом уже по программе, нарисованной С.С. Перед Новым годом в аэропорту Шереметьево он подарил ей подарки и стал ждать ее возвращения. Она звонила ему, отчитывалась, как провела день, целовала его в трубку. Потом была какая-то суета, дел не было, играл в автоматы, выпил, поехал домой и позвонил Маше. Что-то в ее голосе ему сильно не понравилось, это была Маша, но не наша. Разговор был коротким и очень скованным, как бы под контролем. Он позвонил еще раз и стал говорить, требуя объяснений. То, что он услышал, убило его. Маша зомбированным металлическим голосом сказала ему, что больше они не встречаются, она встретила человека, он предложил ей выйти за него замуж, уехать в Италию, и это будет хороший выход для всех. С.С., не веря своим ушам, стал орать, что она тварь, что она не может с ним так поступать, что это невыносимо, но голос на той стороне был холодным и непробиваемым. Водитель, который вез С.С., решил его утешить и сказал, что «все они бляди». Они приехали к дому, С.С. был растерян, черная туча была в его голове, он все звонил, орал, выбирал самые отвратительные и мерзкие слова, плакал. Они договорились, что она выключит телефон, и он, пожелав ей счастья, пошел домой. Жены дома не было, она была на даче. С.С. выпил с ходу бутылку любимого «Русского стандарта» – без пива, без закуски, и сидел молча за столом, и набирал, набирал Машин номер, абонент был недоступен. Он попытался объяснить себе, почему все так круто изменилось, почему его любимая девочка так с ним поступила, но никаких разумных объяснений не было. Мир для него потерял цвет, он не спал уже сутки, уезжал из дома, играл, ходил в притон, где девушка, которая должна была своей любовью вылечить его от боли, слушала его бред про дрянь, которая бросила его, зачеркнула его жизнь, убила его. Приезжая домой под утро, он опять пил, звонил, звонил, звонил. Разговаривал о своем горе он со всеми – дилерами, барменами, официантами, нищими, старыми любовницами, они звонили ей со своих телефонов, посылали ей сообщения – телефон молчал. На третьи сутки он решил найти отель, где она должна была жить, – где конкретно, он не знал, ночью приехал в интернет-кафе и стал изучать все места, где катаются на лыжах в Турции, – к удивлению, их оказалось немало, поиски были безрезультатными, и тогда он решил привлечь детективов. В пять часов утра он позвонил в детективное бюро, голос человека, поднявшего трубку, его воодушевил, он быстро рассказал о своей проблеме, человек сказал, что ждет его в десять утра. До десяти утра было еще часа три, дома находиться было невозможно, и С.С. решил пойти пешком, рассчитав, что ходу туда часа два. Мороз был градусов двадцать, шапки у С.С. не было, он давным-давно ездил на машине, но помехой это не стало. Голова горела, как духовка, он шел по ночной Москве, никого не боялся. Шел, шел и звонил, звонил. Дождался десяти утра у дверей конторы агентства. Подъехал старый «Мерседес», оттуда вышел человек в дубленке и ондатровой шапке одного года выпуска с «Мерседесом». По выправке пенсионера было видно, что он из органов. С.С. зашел, охранник проверил его ручным прибором, отобрал мобильный телефон и пригласил в кабинет. Кабинетик был стремный: портрет Сталина, плакат висел «Не болтай!», пишущая машинка и лампа для допросов, – такие лампы использовали во времена «дела врачей». Экс-полковник проверил паспорт, и С.С. в очередной раз изложил свою «одиссею». Он хотел, чтобы он нашел Машу в Турции по своим каналам и дал информацию, где и с кем она. Полковник расспрашивал, но в основном о С.С., и не описывал план розыскных мероприятий. Через десять минут он осведомился у С.С., готов ли тот подписать договор, С.С. ответил утвердительно. Курить он не разрешал, и С.С. попросился выйти на воздух и покурить. После перекура его опять обыскал охранник, и совещание продолжилось. Заплатив первый взнос (полторы тысячи долларов), С.С. понял, что полковник ничего не найдет, и с договором в руках вышел на морозную улицу с полным неверием в широко раскинутую сеть русской резидентуры. До формального приезда Маши остались сутки, нужно было что-то делать, но что, уму непостижимо. С.С. позвонил своей старинной подружке и с воем и воплями расписал ей свое горе, она его выслушала, поохала, попросила в долг долларов восемьсот, быстро приехала за ними, целовала С.С. и плакала вместе с ним минут пять, и уехала дальше в свою счастливую жизнь. С.С. решил пойти в Сандуновскую баню вернуть себе человеческий облик, для чего пригласил профессиональную массажистку тайской национальности – такие уже появились на русском рынке вместе со служанками-филиппинками и английскими нянями. Тайка была маленькая, коротконогая, она не знала русского, и это было прекрасно, поскольку по-английски С.С. мог заказывать только еду, такси и кока-колу. В бане тайка помыла С.С., как мама в корыте в раннем детстве, побрила трехдневную щетину, долго делала усмиряющий гнев массаж, потом за умеренный бонус сотворила минет с одновременным массажем предстательной железы. Для С.С. это было неожиданностью, но сейчас новое ощущение было не ко времени. Потом они долго пили и ели, т. е. пил и ел С.С., тайка сидела на корточках и меняла тарелки. До прилета Маши оставалось три часа. С.С. опять напился, рассказывал тайке страдания, она слушала и, казалось, очень сочувствовала ему всем своим тайским сердцем. Потом, наговорившись, он заснул под руками нежной тайки и проснулся от звонка мобильного телефона, звонила Маша. С.С. весь задрожал и ответить сразу не смог. Он боялся, а вдруг она перестанет звонить и выключит его, но сделать с собой ничего не получалось, она звонила, С.С. молчал, на двадцатый раз, собравшись с духом, он нажал «Сенд», хриплый неметаллический голос сказал: «Привет». С.С. не смог ответить, онемев и остолбенев одновременно. Маша что-то говорила ему, что хочет его увидеть, соскучилась, любит его, поняла, что ошибалась. Голос у С.С. пропал, он боялся и не верил, что это все о нем, что она обращается к нему, что это не сон, и тут его прорвало, он начал орать в трубку, что она тварь, блядь поганая, и много-много другого, весь груз четырехдневного бреда был выстрелен в трубку, вся боль, ненависть, обида – все было в этом монологе в течение десяти минут. Телефон был выключен, мосты были взорваны, обратной дороги не было. Тайка испуганно жалась в углу, не понимая, что случилось с таким добрым господином. С.С. пошел в душ, где круговые струи должны были успокоить его взорвавшееся сердце. Выпив до этого уже немало, он споткнулся и разбил себе о кафель голову и на некоторое время потерял сознание. Тайка услышала грохот, забежала в душ, увидела С.С. в крови и заверещала, как кузнечик. Приложив мокрое полотенце, она пыталась остановить кровь, понимая, что, если этот белый господин крякнется здесь, в душе, ее вышлют из России, и все ее братья и сестры подохнут с голоду в их тайской деревне возле Пхукета. Но господин, слава богу, открыл глаза и стал судорожно искать телефон. Телефон не пострадал, он опять зазвонил, и Маша с твердой решимостью требовала свидания и продолжала плакать. Голос С.С. ей не понравился, от распухшего носа и выпитого дикция была нарушена, и все последующие переговоры вела тайка, благо Маша знала английский прилично. Она быстро выяснила, что произошло, они обсудили схему лечения и место пребывания тела С.С. Следующий раунд переговоров прошел так же драматично, С.С. орал на Машу, Маша плакала и хотела увидеть его хотя бы на пять минут. Тайка собрала свои манатки, одела С.С., заклеила его нос пластырем. С.С. дал ей пятьсот долларов за моральный ущерб, тайка посмотрела купюры на свет и поняла, что можно будет построить три хижины для семьи и купить мотороллер другу, которого она любила и надеялась женить на себе. С.С. ехал в Шереметьево со злобной решимостью убить эту тварь сразу без объяснений; подъезжая к Шереметьево, он заехал за цветами, чтобы сразу совместить убийство и похороны. Ехали долго, телефон не выключали, выяснение подробностей ее блядского поведения было обстоятельным. Размер члена этого наследного макаронника был самой безобидной подробностью его исследования. Маша говорила, что он ей не понравился, вино заказывал неправильное, шутил скучно, много волос на теле, он весь был какой-то шерстяной. На вопрос С.С. «А какого хуя тогда в койку прыгаешь с гиббоном, тварь?» ответа не было. «Видимо, закодировал, сука рваная», – сказала Маша. «Вот я сейчас приеду и раскодирую тебя, поганка, на всю жизнь запомнишь!»
   В Шереметьево у табло стояла его солнце, луна, день и ночь, свет в окне в спортивном костюме, бледная как мел, его девочка. Увидев его с разбитой мордой, она побежала к нему, спотыкаясь и плача, он подхватил ее, они обнялись, целуя друг друга. Потом вышли на улицу и начали второй акт. Во втором акте начало было таким: он отдал ей букет ее любимых желтых роз, а потом сразу ударил по роже, сильно и больно. Она не отстранилась, приняла удар как наказание заслуженное. С.С. потух, сдулся, сгорбился и сразу стал старым, с черными кругами под глазами, сбитый летчик – вот так выглядел наш герой. Через сорок минут он понес ее сумку и лыжи, она с красной щекой и желтыми розами плелась сзади. Сил уже не было ни на что. Перед спецконтролем они молча попрощались. С.С. поехал домой, жена была дома, тихо стрекотала стиральная машина. Он поговорил с ней о пустяках, лег в супружескую кровать, поцеловал жену в плечо и понял, что та жизнь уже кончилась, а в этой жизни еще будет много и всякого.

Не случилось

   Может быть, правда жизни предполагала бы смерть героя, но жизнь богаче вымысла. В реальности отношения сложились совсем иначе. Ровно на следующий день после отлета Маши в свой город С.С. встал утром с супружеского ложа и стал готовиться к новой жизни, пригласил жену на обед в ресторан «Ле дюк», который она любила. Выпили. С.С., как всегда, выпив лишнее, плакал в голос, пугал жену, сознавая, что это только пьяные слезы, для релаксации. После обеда возникло ощущение пустоты. Непреодолимое желание позвонить Маше, усугубленное выпитым, усилилось, и, набрав заветный номер, он услышал, что хотел.
   Ответили ему сразу, после осторожных вопросов о делах все опять взорвалось в воздухе, всплыли претензии по поводу прежних художеств; когда ярость прошла, с трудом пришлось признать, что страсть его не только усилилась, но стала нестерпимой. Приехать к С.С. Маша не могла по работе. С.С. понял, что надо уехать к ней и быть рядом. Взяв отпуск, он улетел на следующий день, сказав, что дней на десять. Встречались молча, с тревогой и радостью, провели выходные замечательно. Маша каталась на лыжах, С.С. лежал в номере и перемалывал в мельнице своей головы все прошедшие черные дни, злился, доставал Машу унижающими подробностями о своих приключениях в ее отсутствие и целовал ее, стараясь сделать ей больно. Проклиная себя за низость, залез в ее сумку, впился в записную книжку, прочитал все записи, нашел телефоны каких-то мужчин и приготовился к допросу третьей степени. Маша пришла с горы, и С.С., выпив для храбрости, стал пытать ее, кто тот, кто этот. Чем безобиднее были ее ответы, тем большая ярость топила его в желании убить ее. Она плакала и просила его оставить ее в покое, но в конце концов опять был мордобой без тяжелых телесных повреждений, а потом страсть со слезами. Выходные прошли в надрыве и объятиях, и С.С. понял, что уехать не может, что будет жить возле нее. За два дня была снята квартира в старом городе, куплены белье и подушки, телевизор и занавески в ванную. Квартирка была однокомнатной, нежилой, в окна дуло и свистело. С.С. купил скотч и вату и заткнул все щели. Это он научился делать еще в эпоху до стеклопакетов. Маша оказалась неважной хозяйкой. Приходила с работы, они пили дома водку с вареной колбасой, которую жарил сам С.С. Он и мыл посуду, так как тарелок было две, стол в кухне был колченогий, табуретки врезались в голое тело, ели и пили тут же в комнате на коробке от «Сони-Тринитрон», купленного для досуга. На коробке все сервировалось, в пластиковой посуде из соседнего супермаркета. Было холодно, обогреватель тепла давал мало, выпив, накрывались тремя пледами, смотрели телевизор, обнявшись, и все были счастливы. Утром Маша уходила в свою фирму, С.С. проводил свой досуг с рюмкой и телевизором, показывающим три программы, и ждал ее. Днем ходил в магазин, докупал еду и водку и думал, что вот и сбылось его желание, они рядом, он просыпается с ней и засыпает с ней, так будет всегда. Домой он звонил исправно, узнавал новости и опять нырял в свою любовь, под плед к девочке своей, сладкой и желанной.
   Прожив неделю в этом ритме, С.С. стал чувствовать, что этот спартанский быт утомляет его; еда на ящике из-под телевизора, незакрывающаяся дверь туалета, щели в окнах и одуряющий запах масляного обогревателя стали раздражать, как нарыв в паху в период его созревания.
   Маша была беззаботна, приходила, ела, ложилась к нему, и так каждый день. Трусов и носков у С.С. было достаточно, так что до стирки его исподнего пока не доходило. С.С. это было невыносимо. Чем меньше чистого белья оставалось в шкафу, тем с большей ясностью он понимал, что жить с ней не получится по причинам совершенно очевидным.
   Ресурс его счастливой жизни был исчерпан однажды вечером. Мело весь день, а к вечеру задул ветер, который вырвал все нехитрые затычки в окнах, и в комнате загулял такой холод, что находиться в ней было нестерпимо. С.С. бросился на окно с пледом, пытаясь противостоять стихии. Маша не шевельнулась помочь ему, забралась под одеяло с головой. После того как окно было забито пледом, теплей не стало. С.С. дрожал и крутился, к утру ветер стих, стало теплее, и к С.С. пришло понимание, что любовное ложе тихо плывет к скале, если не принять мер, катастрофа неминуема, он окажется на острове и будет Робинзоном, полным мудаком со своей Пятницей.
   Ночью он позвонил жене, она не испугалась, поговорили, С.С. много внимания уделил погоде в доме, спросил, тепло ли, чем очень удивил жену. В доме их было тепло, водитель вчера был на рынке, сын хорошо ест, не болеет, все хорошо.
   Утром Маша ушла продавать металл, смеялась, вспоминая, как С.С. бросался на окно, закрывая собой щели, в общем, ничего не заметила.
   Днем С.С. позвонили с работы и попросили принять руководителя банка, приезжающего в город на семинар по проблемам инвестиций. С.С. сделал несколько звонков, организовал программу пребывания. Руководитель любил глубинку, здесь он выглядел и красивее и умнее, его пригласили местные власти. Разместились на дачах крайкома партии в добротных домиках с евроремонтом. Вечером была баня с местными авторитетами, членами Думы и прочими представителями региона.
   С.С. предупредил Машу, что ночевать не будет, и поехал встречать руководителя в аэропорт. Все было по первому разряду, машины к трапу, мигалки, сопровождение. Быстро в душ, и вот уже в бане весь цвет региона, и руководитель со свитой, и С.С. Местные подготовили сюрприз, были приглашены две группы поддержки. Первая группа – члены женского клуба «Досуг», девушки взрослые, от 30 до 40 лет. Это были малообеспеченные учительницы или социальные работники, уставшие от безденежья и отсутствия мужчин. Они собирались в клубе «Найди свой путь», где их знакомили за тысячу рублей с заезжими орлами. Эти яркие встречи им нравились, приезжие были лучше местных – почти принцы. Бедные золушки осознавали недолговечность романов, но надежду не теряли, да и повеселиться и поесть вкусно удавалось редко. Местная власть видела в таких встречах особый смысл – что-то вроде адресной помощи малообеспеченным.
   Во втором отделении должны были приехать стриптизерши для тех, кто любит погорячее.
   На даче крайкома был свой ресторан, но для удивления гостей был приглашен персонал нового французского ресторана, гордости столицы края; там делали фуа-гра из свиной печенки, медальоны из оленины, подавали виноградных улиток и омары. С.С. уточнил у метрдотеля, где они берут улиток и омаров, тот не моргнув глазом ответил: «Из Астрахани». Происхождение этих продуктов было туманным, но никто не отравился, слава богу.
   С.С. этот ресторан был знаком с прошлого раза. Ресторан находился в здании драмтеатра и носил гордое имя «Шекспир», в том же здании находился второй французский ресторан – «Мольер». Они принадлежали разным группировкам, их объединяли высокий сервис и жесткая дисциплина. В первое свое посещение С.С. приехал в июльскую жару и с гостями пришел в «Мольер», понимая, что он более французский, чем «Шекспир».
   Гостей в «Мольере» встречали с душой, заказали все лучшее, особенно удивили С.С. карпаччо из строганины, равиоли на манер уральских пельменей, улитки и фуа-гра, есть которые он не стал, побоялся. Так вот, официанты были во фраках и белых перчатках. Когда С.С. спросил официанта, не жарко ли ему во фраке и перчатках, официант ответил, что это стиль ресторана. С.С. на правах хозяина стола попросил официанта снять перчатки, он смутился и сказал тихо, что он вчера снял во время перекура и получил молотком для отбивания мяса по пальцам за нарушение формы одежды. Снял перчатку, и С.С. увидел черные ногти официанта, по виду как маникюр черным лаком.
   В ресторане «Мольер» должны были накрыть к десяти, но руководитель приехал раньше, в девять уже стучал зубами и хотел есть.
   Местные быстро принесли водки, вывалили на стол сыр, колбасу таежную, майонез и холодную рыбу, дело пошло, и никто не вспоминал о фуа-гра. Девушки из клуба «Найди свой путь» немного нервничали. Всех рассадили «мальчик – девочка». С.С. досталась женщина – психолог для слабослышащих детей, выпускница питерского вуза, в очках, крупная, со страдальческим выражением лица. Она сразу заговорила о том, что любит Москву, была в Ленкоме, мечтает посмотреть Хабенского во МХАТе и погулять по вернисажу в Измайлово, где она купила фальшивую гжель. С.С. намек не понял и налегал на водочку. За столом выделялись два персонажа – зампред крайдумы и руководитель С.С.
   Зампред был талантлив, он раздал всем СД с песнями, которые он записал с оркестром драмтеатра, и сборник собственных стихов о крае.
   Это был их совместный проект с начальником УВД, человеком неординарным. Он тоже был за столом и даже прочитал в тосте четверостишие:

     В крае порядок, солнце в зените;
     Нас не догонишь – мы на коне;
     Боль за народ, нет волоките!
     Мы на Байкале в самой цене.

   Зампред хромал, ходил с палкой с набалдашником, который был украшен резьбой и инкрустацией, сделанной умельцами местной зоны. Ручка палки была стилизована под член слона, и это стало понятно позже.
   Второй персонаж – руководитель С.С. – был раскован, гладил сразу двух учительниц и хотел гладить и зав. городской библиотекой, но не доставал до нее и очень хотел, чтобы она подползла под столом и сделала ему минет прямо здесь. С.С. знал о его пагубной страсти, но помогать не стал, в бане все равны, работать надо.
   Музыка тоже была специальной. Местный начальник здравоохранения любил «Пинк Флойд», а руководитель банка был старым рокером, вот и звучала «Стена» весь вечер. Учительницы не любили «Пинк Флойд», но молчали, понимая, что Сердючка им сегодня не светит. Часам к двенадцати приехала группа стриптизерш, и две группы поддержки вошли в клинч, сообразив, что не всем сегодня достанутся внимание и ласки. Эта схватка придала перцу ужину. Стриптизерши начали танцевать на бортике бассейна, С.С. слышал, как начальник охраны банка доложил руководителю, что девушки проверены, анализы хорошие, после анализов сидели на базе отдыха без несанкционированного доступа.
   Зампред с палкой уже сходил несколько раз в массажный кабинет с учительницами, они возвращались довольные и смотрели на него с нежностью. С.С., который знал, что он перенес инсульт, удивился силе законодателя и представил, что он делал, когда работала и вторая сторона его тела. Поменялась девушка и рядом с С.С., она была еще огромней психолога, уже выпившая, гладила С.С. как куропатку и звала освежиться в бассейн настойчиво и нежно. С.С. быть с ней не хотел, но из деликатности прыгнул в бассейн для бодрости. Туша свалилась на него, и он пошел на дно, закон Архимеда с этой глыбой не работал, вода вскипела вокруг них, и она стала покусывать С.С. за член зубами двухгодовалой косатки, с намерением вместе с членом откусить и ногу. «Челюсти-4» С.С. не понравились, он вынырнул на берег и закрылся с рокером из банка, где они выпили за «Пинк Флойд».
   В бассейне был уже полный разгул, включили лазеры, свет был только внутри бассейна, стриптизерши и учительницы изображали русалок, руководители без трусов – меч-рыбу, и все сверкало и сияло. На бортике бассейна скромно стоял летчик-космонавт из второй сотни и без лампасов, он не котировался, неграмотные девушки не признали в нем героя. С.С. справедливость восстановил, объяснил той, на кого запал космонавт, что человек он заслуженный, и через секунду космонавт без скафандра и трусов был уже в невесомости. Это был его лучший полет.
   Устав от этого фейерверка, С.С. пошел спать, позвонил Маше, она была спокойна и мила, он покурил и заснул. Проснулся он в шесть часов, увидел рядом с собой на кровати косатку из фильма «Челюсти» и похолодел. Ее размеры были оглушительными. Она тоже проснулась и сказала ему, что он был замечательным, последний раз ей так хорошо было в Шарм-эль-Шейхе в 96-м, где с ней был араб из полицейского управления. «Ты – лучше», – сказала ему косатка и захрапела. С.С. быстро оделся и сбежал из номера в холл; через полчаса выплыл его руководитель и спросил, как он провел ночь. Врать было бессмысленно. Он понял, что эта шутка его рук дело. Дотерпев до обеда, С.С. сел в самолет делегации и без вещей, не попрощавшись с Машей, улетел домой, оставив ей все, включая телевизор «Сони-Тринитрон».

Ночь в «Галерее»

   Раньше пределом мечтаний каждого человека, приехавшего в Москву, было сходить на Красную площадь, в Третьяковскую галерею и посетить ГУМ. Теперь в Третьяковскую никто не толпится, а ресторан «Галерея» пользуется гораздо большим успехом, чем Репин, Врубель и Карл Брюллов. Люди сегодня стали духовно богаче, галерея магазинов Третьяковского проезда очень популярна среди тех, кто может себе это позволить, а особенно среди тех, кто об этом мечтает. С.С. в Третьяковский проезд не ходит, т. к. считает себя человеком социально ориентированным, и Меркурий не его звезда. В «Галерею» он попал на экскурсию в пятницу.
   По новому московскому обычаю, когда вы заходите в пустой ресторан, то хостесс – человек, встречающий гостей, спрашивает вас: «Резервировали ли вы стол?» Тупее вопрос, чем этот, в пустом ресторане мог быть только: какого цвета трусы он надел? Этот вопрос для С.С. был очевиден, после «семейных» до перестройки он всегда носит черные боксеры одной марки немецкого производства, русское название фирмы «Хозяин». Пятница – большой съезд гостей в «Галерее», все занято – зал, диваны, двор. На входе С.С. спросили, ждут ли его, оценив его дресс-код на крепкую четверку, он прошел в зал не глядя, сразу оценил: стандартная ситуация новиковского стиля, девушки-охотницы, метро – и гомосексуалы и дядьки с бабками, выбирающие себе перепелку на ужин. «Зал ожидания», как метко заметил один плейбой, недавно разведенный со старой женой и перешедший в разряд завидных женихов Москвы.
   Заказав себе водки с пивом, С.С. понял: эта стоянка не для него и есть здесь он не будет. Принесли счет, С.С. никогда не проверял счета, он знал, сколько чего стоит. Счет за водку и пиво был непомерно большим, официант наглого халдейского типа уточнил, что в счете все правильно: водка, пиво и вино для тех трех девушек за 250$. От такой наглости С.С. просто оторопел: так не поступали даже на Ленинградском вокзале в советское время самые проворные, которые обсчитывали пьяных командированных. С.С. предполагал, что это не повод грузить его только потому, что он незнакомый и пьяный. Вся халдейская рать напряглась и хором извинилась. Впечатление от посещения осталось мерзким, еще раз подтвердилось правило: не было в Москве звездных ресторанов и пока не будет. Попытки есть, но количество бьет класс.
   На следующей неделе в уик-энд С.С., давно обещавший Маше провести выходные вместе, все-таки решился. Маше хотелось в живописное место с художественным уклоном и, конечно, комфортабельное.
   Товарищ С.С., врач-гинеколог в прошлом, а ныне специалист по VIP-туризму для очень богатых, дал наколку, что рядом с усадьбой Абрамцево местный предприниматель построил гостиницу «Галерея» в стиле древнерусского зодчества, слегка смахивающего на стиль Третьяковки.
   Приехав в Абрамцево, поселившись, пошли обедать. Все как всегда – пиво, водка, селедка, воздух свежий, места живописные, рядом усадьба, счастье и радость вокруг. На ужин то же самое, плюс колоритный музыкант сыграл любимые Машины песни – совсем недорого. С утра прогулка в усадьбу. Было еще рано, но милиционеры за сто рублей разрешили прильнуть к культурным истокам до открытия. Миф о величии русского капитализма растаял как мираж. Дома Мамонтова и Аксакова – старые деревянные, без удобств. Хозяева собирали в гости цвет русской живописи, те за еду и ночлег творили шедевры. Выглядела сейчас усадьба бедно, все запущено, но скромность быта людей того времени и их умение достойно, не унижая, помогать и способствовать таланту заслуживают почитания и примера. Посещение Лавры в Сергиевом Посаде Маша запланировала заранее: она поставила несколько свечек за свои тайные ожидания. С.С. в храм не пошел, пьян был с вечера, не хотел своей харей оскорблять прихожан в канун Троицы, курил на улице перед входом. Потом крепко пообедали. В городе был праздник, шла колонна нарядных людей. С.С., выпивший, был раскованным и проходящим мимо колоннам выкрикивал лозунги. Компании сотовой связи и коммуникационных услуг он крикнул: «Долой Интернет, нет зомбированию молодежи». Местному филиалу американской компании со звездным флагом: «Янки, гоу хоум!» – хотя в колонне были все местные посадские люди. В финале парада шла швейная фабрика в бразильских (по представлению местных швей) костюмах, особенно яркой была платформа участка пройм и пуговиц; женщины там были крупные от сидячей работы, но выглядели в бикини неплохо. «Нет сексу и насилию в семье!» – выкрикнул пьяный С.С., и тут же майор, охраняющий порядок, попросил его показать документы. Документы были в порядке, и его выступления как массовые беспорядки зафиксированы не были. Потом играли в автоматы, ели суши, посетили ювелирный магазин, где С.С. купил Маше кольцо, крутое, но не очень дорогое, он давно объяснил ей, что драгоценности ничего не стоят, когда их продаешь, поэтому нужно покупать фуфло и выдавать за фирму. Вернулись с прогулки в гостиницу и пошли в баню. С.С. баню не любил, но пошел – был обещан банщик, который сделает из него нового человека. С.С. давно собирался, но стеснялся доверить себя лечить постороннему человеку, а тем более мужчине. Банщик был настоящий виртуоз, он сделал все так здорово и аккуратно, и С.С. доверился ему как врачу и почувствовал после часовых упражнений себя другим человеком. Маша парилась обстоятельно, С.С. слегка нервничал – она парилась без верха, но банщик был корректен и, со слов Маши, не прикасался к ней. Потом, на заключительном ужине, С.С. был умиротворен, они с Машей много пили, говорили о жизни, С.С. не обещал Маше, что сделает ей ребенка, и она не плакала в очередной раз по этому поводу, видимо, смирившись со своей неосуществимой мечтой. Она потеряла бдительность и не заметила, как выпила большую бутыль красного.
   После ужина они пошли в казино, где удача отвернулась от них, они отчаянно проигрывали, Маша кричала в адрес дилеров, особенно ей не нравилась одна девушка в очках, она выглядела серой мышью, слегка подкусанной старым котом, местным управляющим казино, который драл ее на столе для покера в отсутствие клиентов, которых здесь было мало. Маша выпила еще бутылку, и ее координация напоминала замедленный фильм о слепых, гуляющих по карнизам на фоне индустриального пейзажа. С.С. срочно эвакуировал Машу в номер, где она сразу заснула, но вскоре стала орошать окрестности всем, что она выпила и съела. С.С. знал за ней этот грех, но не уберег из-за увлечения игрой. Маша летала между ванной и спальней, и С.С. только уворачивался от этого цунами. Часам к трем она затихла, оставив на поле боя все халаты, полотенца в красных пятнах, эта мода пить красное в России как-то не приживается. С.С. захотел с пьяной Машей совершить акт, но тело ее не открывалось, инстинктивно ее организм закрыл предусмотрительно все отверстия. С.С. загрустил, спать не хотелось, укрыться нечем – все изгажено вином. Днем в период праздничного подъема С.С. в шутку предложил Маше сыграть вечером в игру: он дает ей 400 долларов, и она сыграет девушку по вызову со всеми вытекающими. Маша обиделась и сказала, что она не проститутка и играть эту роль ради него и за деньги не будет. Она не любила ролевые игры и к сексу относилась серьезно и обстоятельно. И вот финал: ночь, бездыханное тело, ничего не оставалось, как идти в казино сражаться с демонами. Демоны, как всегда, победили, минус 600 долларов, следствие недостаточного полового воспитания нашей молодежи. Утром, проснувшись и быстро собравшись, «пара гнедых, запряженных зарею», покинула «Галерею». А так все хорошо начиналось, сторониться надо искусства, быть ближе к правде жизни. Следующий уик-энд планировался в пансионате «Связист».

Инструкция уходящей

   С.С. заболел после всех передряг с милицией, с нервами, после этого все как-то порушилось в один момент. Он не лечился, боль не терпел, но последнее время часто стал чувствовать себя плохо, шумело в голове, раздражение нарастало без причины, доставалось всем – и семье, и Маше, которая сжалась в комок и не понимала, что происходит. Когда человек пьет каждый день, у него каждое утро шумит в голове, понять, что это давление, непросто. Лето было жарким, кондиционер был единственным спасением. Месяц назад, вспоминал С.С., он стал ловить себя на том, что ждет каких-то неприятностей, откуда, какого свойства – было непонятно, но тяжесть предстоящих проблем давила не переставая. С давних пор С.С. чувствовал спинным мозгом предполагаемые неприятности. Повлиять на судьбу никак нельзя, но подготовиться и собраться удавалось почти всегда. В этот раз судьба нанесла уже двойной удар, повышение давления и страх смерти был первой волной этого цунами. Вторая волна накрыла С.С. с головой, Маша стала растворяться в воздухе медленно, но неотвратимо. Он стал замечать, что звонит она реже, приезжает нечасто. Мотивы для невстреч были объективными: семейные обстоятельства и нездоровье. С.С. сам замечал, что перестал держать руку на пульсе, пропускал дни без звонков, Маша тоже пропускала сеансы связи, редкие встречи были недолгими, часто возникали паузы, молчание, отсутствие радости от взглядов, объятий, иногда встречи были просто очень коротки, и даже возникало облегчение от несоответствия встреч желаемой радости прошлого буйства. Дел много, суета, всякое бывает, все устроится, опять накатит, и будет, как всегда, праздник души и тела. Были в прошлом уже планы переезда в Москву, житие рядом. С.С. все тормозил принятие решения, боялся сложностей, проблем. Маша просила поискать квартиру рядом, злилась, нервничала, а потом резко закрыла эту тему и больше к ней не возвращалась. С.С. стал часто грубовато шутить, что стал стар, потерял стержень, пора, девушка, тебе замуж, пора дрейфовать в сторону молодых и здоровых, хватит жить рядом, клевать крохи с чужого стола, и так убедительно он это делал, что Маша стала принимать все за чистую монету, и постепенно эти мысли стали ее собственными. Она и вправду устала жить на сдачу, на объедки, где ее желания, планы, личный интерес в расчет никто не брал, все крутилось вокруг С.С. – ее солнца, ее планеты. Маша устала крутиться в его орбите и стала тормозить. Каплей, раздавившей ее окончательно, стала запланированная поездка на отдых, обсуждавшаяся уже целый год: вот придет лето, семья уедет, руки будут развязаны. Маша облазила весь Интернет, отсмотрела тысячи отелей, пляжей и островов, варианты были хороши, но С.С. лениво отвергал каждый выстраданный маршрут, отработанный во всех тонкостях. Когда наконец решение было принято и осталось подтвердить только бронь и оплату, возникло препятствие в лице семьи: товарищ пригласил на яхту по островам и побережью Италии, отказаться С.С. не мог, Маше путано объяснил, что придется отложить желанную поездку, она в очередной раз утерлась, проплакала две ночи, страшная усталость и боль дали неожиданный результат – через неделю боли и мороки пришло твердое решение прервать этот бесконечный бег за удаляющимся миражом. Виду она не подавала, звонила по инерции, ну а внутри что-то вылетело, с корнем вырвался груз ожидания и зависимого состояния. Она собрала волю, организовала свою неделю жестко и планомерно. Понедельник – шейпинг, вторник – бассейн, среда – баня, четверг – салон и подруга с вином, пятница – воскресенье – дача, семья, воздух, здоровый образ жизни. С.С. в ее жизни не было – формально он был, звонил, звал в гости, Маша отказывала, он не настаивал, жил своей жизнью, утешал себя тем, что все по-старому: Маша у него есть, он в любой момент может дернуть ее, она прискачет, утешит, даст энергию и уедет к себе в свою жизнь, в свои проблемы, в свой мир, где он есть и будет всегда, пока он этого захочет, все простит, стерпит, схавает и утрется. Ни подвоха, ни намека на раздрай он не чувствовал, спинной мозг не сработал, видимо, гибкость была потеряна с возрастом, да и готовиться к краху не всегда охота. Сергей Сергеевич маялся давлением, Маша прилетела на пару дней, пыталась успокоить, но нездоровье и страх не давали радости, хотелось спрятаться, не показывать немощь, ограничения: пить нельзя, играть нельзя, все нельзя, Маша рядом даже раздражала. С.С., не умеющий терпеть, был резок и желчен, говорил гадости, гнал ее: уходи, ищи другого, не люблю, сил нет. Она расстраивалась, не понимая по молодости, что это не правда, а только реакция на страх перед неведомой болезнью и дискомфорт от неприятных ощущений. Слова эти ранили ее, били наотмашь своей жестокостью и несправедливостью, хотелось ответить тоже больно и метко, но совесть не позволяла мучить больного, бесконечно близкого человека. Он долго и длинно конструировал ей новые подходы ее новой жизни без него, с новыми людьми, говорил о ее будущих мужчинах гадости, рвал ей жилы, мучил, становился невыносимым, высмеивал ее и их общее, дорогое ей прошлое, бросал комья грязи в ее недетскую любовь, смеялся над ее слезами, изгалялся над загубленной молодостью, топтал и давил ее радость. Да, сегодня все не так, как когда-то, да, усталость, нет той остроты, но и отчуждения нет, человек родной, сердце болит. Все рушится, жить в маете нельзя, жить рядом нельзя, ребенка нельзя! Что же можно, если все нельзя?! Как пробиться к нему, к тому, которого уже нет, жалко обижать, бить, больной человек, мается, но собственная боль жжет немилосердно! Воскресенье пришло с тяжелой головой и общим облегчением. Маша улетала днем, С.С. лежал с таблеткой под языком и ждал двух вещей – облегчения от лекарств и отъезда Маши. Он понимал, что крепко обидел ее, но сил изменить ситуацию не было. Слова, сказанные в запале, он не помнил, относился к словам он легко, к своим, конечно, – чужие слушал, переживал, долго их мусолил, осмысливал, искал подтекст, интонации, глубинные смыслы и тайные намеки. Свои слова в расчет не брал: ну сказал, ну брякнул не подумав, слова не более чем слова. Поступки, действия – вот что важно, понимать это надо, если мозги есть, а если нет, ну так это не лечится. После отъезда Маши дурное расположение не покидало его, он не звонил ей весь вечер, злился, что она не звонит, не спрашивает, как он. По большому счету участия он не любил, не хотел показывать слабость, к ночи давление прыгнуло, заломило голову так, что он понял, что, может быть, дело закончится плохо. Стал лихорадочно думать, как его не будет, страх как-то ушел, он начал думать о простых делах: на сколько семье хватит денег, кого просить за сына и жену, кто реально выполнит его просьбу, где ключ от сейфа и разные разности. Мыслям о Маше места в этих судорожных размышлениях не было, все перешло в плоскость близкую и понятную. Он понял, что он за нее не отвечает, поручений по ее судьбе отдавать некому. Это не поразило его – просто ясно и четко нарисовалось окно, в котором он не видел ее, нечеткий образ уходил, как облако в черное небо. Утро пришло, а вместе с ним и облегчение и ясность, что это не финал, надо действовать, сделав какие-то дела, и к обеду все стало налаживаться. Был врач, утешил, дал советы и уехал. Дома было тихо, чисто и спокойно. Серьезные проблемы физиологического свойства отодвинули переживания о Маше на периферию, где она была в архиве страстей, вместе со старыми фотографиями. Боль физическая и страх отодвинули отношения, место которым в первом круге, как оказалось, только когда все благополучно рядом. Семья, и только это, было его заботой и болью. С.С. уже вторую неделю болтался дома, пил таблетки и был наедине с собой – семья отдыхала в Турции, им было хорошо, С.С. старался их не беспокоить своим состоянием, но остро чувствовал одиночество. Быть одному было С.С. совсем нестрашно, наоборот, новые ощущения без чужого глаза легче осваивались в его голове, сочувствия он не переносил. Сам по природе своей он был глуховат к чужой боли, прятался от нее, внутренне избегал находиться рядом с несчастьем, верил, что неприятностями и проблемами можно заразиться, как инфекцией. Жена всегда упрекала его за нечуткость и полное безразличие к чужому страданию – не важно, подлинному или мнимому. Сочувствовать он не умел, не хотел и даже злился, когда жена жаловалась ему на свои болячки, был нравственно глух и невнимателен. В то же время мог всплакнуть у телевизора по поводу голода в Йемене или Ботсване.
   К вечеру стало легче, и он позвонил Маше сам, начал тяжело, потом разошелся, шутил, опять отсылал ее в новую жизнь, к сильному мужчине, который будет всегда рядом. Маша слегка сопротивлялась, говорила, что ей никто не нужен, устала очень любить без перспектив, говорила, что больше никогда не откроет дверь в свое сердце, будет жить просто, без затей, страданий и самоотречения. С.С. между прочим, вскользь, спросил, как всегда, любит ли она его, старого ишака. Через паузу со своей жесткой прямолинейностью она со вздохом сказала, что уже нет, но это ничего не значит, будем вместе, пока получается. С.С. остолбенел, и удушье накатило черной волной. Он на секунду потерял сознание, не веря услышанному. Он, как идиот, переспросил, так ли он понял, и еще раз услышал то, что слышать не хотел и не ждал. Он бросил трубку, успев сказать ей, чтобы она пошла на… Десять минут он проглатывал этот подарок, комом застрявший в голове, и не мог переварить его; как это может быть – после всего, после всех передряг, когда все как бы наладилось, – и все под откос, снова черная мгла, и мозг ищет рациональных объяснений. Решил резко подвести черту, закурил и позвонил вновь, собранный и готовый к решительным действиям и словам. Голос Маши был напряженным и дрожащим, она ответила: «Да», и С.С. без подготовки выстрелил речь, содержание которой он помнит до сих пор слово в слово, как бы выбитой на памятнике могильном его высокому чувству. Он сказал: «Извини за грубость, это больше не повторится, не любишь – не надо, тогда и всех причитаний и фальшивых слов не надо, не надо ничего, обойдемся без сострадания, больше не звони, не ищи, переживем как-нибудь. Есть вопросы или комментарии?» Молчание. «Нет? Очень хорошо, успехов в личной жизни». Конец связи. Связи, конечно, конец не пришел, время еще не подошло, с этим надо было что-то делать, надо как-то разобраться, и С.С. начал опять на своей мельнице молоть в муку свои мысли и искать ответ на вопросы, которым нет решения. Это был второй круг ада, в который он вступил после исторических событий зимой двухлетней давности. Телефон он выключил от страха перед желанием позвонить и продолжить выяснение обстоятельств. Спланировал дела на следующую неделю, чтобы отвлечься от новых реалий, зная, что эти штучки не работают, все-таки подготовился к бою, победы в котором ему не достанется никогда.
   Опять, как в прошлый раз, телефон немым укором торчал в кармане и соблазнял новыми звонками, в которых можно было еще и еще раз разжигать пламя ненависти и злобы, добивать близкого человека жестокими словами, правды в этих словах не было, только боль нежеланная. Хотелось позвонить, утешить, узнать, что да как, но рука не поднималась. С.С. ждал ответных действий, слов, слез, утешения, возврата в состояние наличия прежнего трепета и равновесия. Держался он целые сутки, находил себе дела, на телефон смотрел, боялся пропущенных вызовов, их не было, сам не звонил, постоянно крутил в своей мельнице-голове последние слова. «Не любит?» Вот, е.т.м., хорошее дело, а кто право дал, кто разрешил рвать сердце, кто вправе решать твою судьбу своими мерзкими ощущениями? Не имеешь права, сука драная! Злоба душила, но внутренне он понимал, что решение ее не блажь, не желание обидеть, а выстраданная боль, усталость и желание успокоить себя, жить без надрыва, без болезни душевной, спасти себя, наконец, от внутреннего раздрая, тянущегося уже так долго. Отношения двух людей имеют свою логику, они должны чем-то завершиться – браком или разрывом. Есть срок любви, как и всякому процессу. Если нет хорошего финала, как в Голливуде, будет плохой – как в жизни. Цивилизованно заканчиваются отношения в плохом кино и в ток-шоу, а в реальной жизни все грязнее и материалистичнее. Хорошо, если просто дракой, слезами и временной ненавистью. А если дурной сценарий, суицид, кухонный нож или скалкой по голове? Ненависть и отчаяние, пока больше ничего в С.С. не было, хотелось убить и забыть. Страстно хотелось узнать, как она – что чувствует, жалеет ли об утраченном, мучается, желает ли все вернуть, покаяться, попросить униженно, все отыграть назад? Назад! Не выйдет, сука! Сдохнешь в тоске, поймешь, тварь, чего лишилась, ответишь за свою гнусность! Может, тебе еще шубу подарить за примирение? Хуй тебе в морду! Других ищи лохов! Разводи их! Тут больше не обломится, хоре! Злость проходила, С.С. понимал, что его жестокие сценарии – это только боль и реакция на потерю; какие шубы, в них ли дело, за покой и радость меховой фабрики не жалко. Телефон молчал, С.С. сам крепился, не звонил, пьеса еще не сыграна, и в каком она акте играется, он не знал. Терпения хватило на два дня, позвонил на третий день, решительно и нервно придумал крепкий повод – отдать мифический долг. Водитель поехал, отдал, С.С. сидел в ресторане, сжавшись в комок, и ждал реакции на пробитый им первым заговор молчания. Спросил у водителя, как это было, как выглядит, ничего особенного не узнал, позвонил опять, якобы проверить исполнение своего задания. Говорил с Машей холодно, отрывисто, пытался прочитать в родном голосе отношение к себе. Проанализировать ничего не удалось, сеанс был кратким и, кроме напряжения и раздражения, ничего не принес. Злобы и ненависти в нем уже не было, он стал думать, что пересиливать себя ни к чему – зачем возводить барьеры там, где не надо, зачем эти условия необщения, когда жизнь превращается в ад, к черту борьбу самолюбий, ведь родной человек страдает, сам страдаешь, к чему эти детские игры в обиды, когда точно знаешь, что причины для обид есть, человек не железный, не каменный, и предел упругости кончается, устает даже металл, но позвонить и вернуть все назад все равно не получается, самолюбие, е.т.м. Вот так сдохнешь и станешь жертвой бодания с собственным «я», ради чего, для чего – неизвестно. Эти дневные ковыряния в себе только все усугубили. Проиграв опять значительные деньги и не получив ни развлечения, ни радости от игры, С.С. ехал домой, разобранный на запчасти. Настроение ниже нуля, давление зашкаливает, в голове сумятица и, как метроном, стучит одна тема. За пять минут до подъезда дома приходит ясная и четкая схема, которая все ставит на свои места. Какого хера нужно ждать? Надо звонить, говорить и не дрочить на пустом месте! Звонок, ответили сразу, разговор пошел по нормальному руслу, то да се, дела, какие ощущения, трудно ли в новом качестве, то есть без меня, как здоровье. В ответ тоже вопросительные интонации, но осторожно, не переходящие в сферу личного, разговор двух игроков в шахматной партии, где правил нет и результат известен заранее. Оба партнера боятся вступить на скользкий лед соблазна первому сдать позиции, обнажить свой интерес по отношению к другому, раскрыться и поддаться чувству. С.С. первый дал старт, и слова, сметая друг друга, потекли горячей рекой, растапливая лед двухдневного молчания. Он обрушил на голову бедного маленького человека все свои проблемы и горечь, эгоистично перекладывал их и тем самым освобождал себя от этого груза. Легче ему не стало, а Маше стало еще тяжелее, она тоже жила эти два дня, скрипя зубами, и загружала себя ненужными делами, только чтобы не сорваться и не звонить, не увеличивать боль. Конечно, ей хотелось пожалеть своего мужчину, но сил уже не было, усталость не проходила, его было слишком много со всеми его проблемами, хотелось укрыться на время, перебиться, отодвинуться. Она не совсем искренна была, когда говорила, что не любит, но что с ней случилось, она понимала не до конца, разобраться с собой она не желала, плакать по этим поводам было уже невыносимо, она плакала не в момент обиды, а после, через несколько дней, уже не помня, по какому поводу, но это не уменьшало боль, да и не хотелось ее уменьшать, покоя хотелось и поменять что-то в своей жизни – найти новую работу, сделать ремонт, освободиться от пут зависимости даже от любимого человека, который уже не оправдывает душевные инвестиции. Можно было, конечно, прикинуться, соврать, сделать вид, что хорошо, но актрисой Маша была плохой, сыграть заинтересованность и участие органично было нельзя, да и партнер был не из сельского клуба, не обманешь этого мудака притворством. Но решение надо искать. Маша его нашла, взяла путевку и поехала в Черногорию на две недели. С утра С.С. каждый час звонил Маше, разговаривали они тепло, рассказывая друг другу о своих ощущениях в дни молчания. Маша сидела в аэропорту уже три часа, чартер ее откладывали, она сидела в ресторане и бухала, С.С. звонил не переставая и все говорил с ней, постоянно наставляя ее не выступать, она перенервничала за все эти дни, постоянно влипала в какие-то истории, поругалась с соседками за столом, послала их, они вызвали милицию, ее чуть не забрали, потом уже в невменяемом состоянии во время таможни она наехала на сотрудника, шарившего по ее телу в поисках взрывчатки, она оттолкнула его, обвинив в сексуальном домогательстве, чуть-чуть не забрали еще раз. На увещевания С.С. она ответила: не волнуйся, все под контролем. В конце концов, пройдя все контроли, она еще приняла на грудь и опоздала на рейс после шестичасового ожидания. Скандал с представителями турфирмы и авиакомпанией ничего не дал, людей с билетами оказалось больше, чем мест, и те, кто был ближе, попали в самолет, а некоторые независимые и пьющие в кафе, где есть водка и можно курить, остались за бортом. С.С. успокаивал Машу, что это херня, через неделю будет следующий рейс, можно полететь в другое место и т. д. Маша готова была сражаться с деятелями туризма до крови, телефон ее сдох за целый день разговоров, и с восьми часов вечера абонент был недоступен, дома она не появилась, не перезвонила, и С.С. понял: что-то случилось, и начал искать ее во всех местах. Все службы безопасности аэропорта, банка, местного УВД докладывали ему ежечасно, она нигде не появилась и не звонила. С.С. был абсолютно раздавлен и не знал, что и думать. Всю ночь и все утро С.С. был в напряжении, рисовал страшные картины ужасов, происшедших с Машей, утро и день следующего дня он играл в автоматы, дома сидеть было невозможно, каждый звонок стрелял в мозг страхом, и в полдень раздался родной голос невыспавшейся Маши, которая сказала, что заснула насмерть и не смогла позвонить. С.С. не смог ругать ее за бессонную ночь, обрадовался, что она жива, и они поговорили очень тепло, как раньше, с уходами в прошлые радости, с той неизбывной теплотой, которая стала уходить невидным ручейком из чудного озера прошлой любви. С.С. был нежен, сочувствовал Маше. Раньше бы за это внимание, которого так не хватало, она бы ноги ему целовала, но сейчас уже не грело. Усталость, усталость, и больше ничего. Нужно было что-то решать с прерванным отпуском, и С.С. нашел вариант перелета через Москву, чтобы увидеть Машу хотя бы пару часов. Встреча состоялась в маленьком ресторане по дороге в аэропорт. С.С. волновался, с утра он выглядел нехорошо, болел зуб. Пришла Маша, простуженная, с кругами под глазами, они посидели тихо, без всплесков. С.С. заводил разговоры про свои ночные волнения и поиски, Маша извинялась и останавливала его, С.С. проклинал себя, спрашивал ее, любит ли она его, она злилась откровенно и не скрывала, что тема закрыта, хватит этих мудовых рыданий. Дырка в зубе вместе с дыркой в голове от переживаний холодом отзывалась в сердце С.С. Хотелось услышать долгожданные слова, но вымаливать их не было сил, да и гордость не позволяла. С.С. попросил Машу при прощании обнять его покрепче, Маша выполнила его просьбу как-то не очень охотно, как-то неловко, боком, не как раньше, когда она прижималась к нему всем телом. Он спросил ее: что так? Маша ответила: живот болит. Попрощались вроде тепло, но осадок дискомфорта и унижения не проходил, она отстранялась от него, он чувствовал это кожей, нервами, сердцем, он понимал, что это процесс ухода, наступает разъединение. Он понимал это, но смириться с этим никак не хотел, сам давал себе слово, что поможет ей отъехать на безопасное расстояние, отойти, спрятаться в свою раковину, но не мог, не хотел, не верил, что его лишают привычных радостей и устойчивости, по большому счету его смущало только то, что не он бросает, а его бросают, и в этом была, по сути, головная боль, а остальное – «тщета и ловля ветра», как написано в Книге. До встречи С.С. не находил себе места, Маша не звонила, телефон был недоступен, началось опять помешательство и упреки. Вот тварь бесчувственная! Не понимает, что ли? Люди волнуются! Звонил С.С. не переставая, проверил ее номер – все в порядке. Клял ее всеми словами, готовился ответить резко и пригвоздить безжалостно, все кипело внутри, уроки для этой дуры не идут впрок, отзвонил всем, кому можно, не отвлекало. Ровно в восемь звонок, мирный, усталый голос, только прилетели. «Как – только?» – закричал С.С. «Так лету семь часов плюс дорога, вот и все восемь! Ты же не слушаешь никогда до конца», – отвечала Маша. Ух! Слава богу! Жива и здорова, стало тепло, поговорили. С.С. утешился, лег спать, но мысли были только о своем, то есть о ней, и никакой жестокий анализ недостатков – своих и чужих – не давал возможности отбросить от себя эти хлопоты и зажить полноценной жизнью зрелого мужчины, едущего с ярмарки, живущего достойно, уверенно, без терзаний маразматического свойства. В голову пришла картинка, которая немного прояснила состояние, в котором он цепляется за отношения, затухающие, как свечи на ветру, привиделся стол, на котором стоит тарелка с огромными яблоками осенней антоновки, он, голодный и молодой, влетает в дом, хватает огромное яблоко и кусает его наполовину, весь рот в соку, прожевать трудно, но вскоре весь рот полыхает кислотой и радостью, а теперь не укусишь, протезы хрупкие, надо аккуратно, потихоньку, вот так и с Машей: хочется откусить сразу и много, а получается совсем по-другому, поэтому раньше съел яблоко – и забыл, а теперь смотришь, смотришь, а съесть не можешь; надкусить легонько с краю можешь, а сгрызть никак.

Дорогая пропажа

С.С. в тревожном ощущении проснулся, ночью что-то абсолютно внешнее кольнуло его, неотвязно стучало в голове еще неясно оформленное беспокойство, повод для которого открылся только к вечеру, – звонок от неизвестного абонента металлическим голосом сообщил, что пропала Маша, не вернулась с пляжа, и ее вещи нашли на скале. Сестра ее, с которой она раздельно провела день, дернулась в пять утра, когда поняла, что она не загуляла, не бухнула лишнего, а просто с ней что-то случилось. На ресепшн ее вызвал консьерж, там же был полицейский, сестре показали ее вещи, она узнала их и стала плакать, не зная, что и думать. Полицейский с помощью переводчика из бывших русских тупо спрашивал, что и когда они делали с утра, и прочую муру. Вещи нашли на горном склоне, а человека не было. Никто из отдыхающих не заметил ничего ненормального, не слышал криков в воде и на суше, не видел девушку по описанию. Никаких зацепок, никаких крючков. Сестра Маши просмотрела ее телефонную книгу и позвонила С.С., с которым она знакома не была, но знала о его существовании из смутных отрывков его с Машей телефонных разговоров. Она позвонила ему только лишь потому, что ей показалось, что он может что-то прояснить. Домой Маше сестра звонить не стала, боясь напугать родителей. С.С. принял эту новость о пропаже почти спокойно, он был готов к экстриму еще ночью и не понимал, как действовать в этой ситуации: вылететь он не мог, искать в другой стране по телефону – дело долгое. Случилось спонтанное действие, в результате которого Маша исчезла без вещей, без денег, без какой-то связи, и куда – было совершенно непонятно. С.С. спросил сестру, как они расстались утром, какие были Машины планы, и задал другие, менее значащие вопросы. Сестра сбивчиво рассказала С.С., что она поехала на экскурсию на развалины древнего городища, Маша отказалась, сказала, что будет загорать, настроение ее было нормальным, она была спокойна и ничего такого не планировала. В услышанном рассказе С.С. ничего тревожного не услышал, отсутствие Маши он никак объяснить не мог, девушка она была здравомыслящая и даже пьяная не могла сделать ничего непредсказуемого. Видимо, здесь были какие-то внешние спонтанные причины. Целый день С.С. был на взводе, изредка звонил сестре, она ничего нового не знала, только плакала. Прошла ночь. С.С. не спал, курил и мучительно искал мотивы пропажи любимой девушки, и сердце сжималось от боли и отчаяния. На следующее утро позвонила сестра и сказала, что полицейские опять вызывали ее и показывали фотографии разных мужчин восточной внешности, которые могли появиться рядом с ними в прошлые дни, но сестра их не опознала и спросила полицейских, что это за люди. Ей было сказано, что это албанцы, предлагающие русским девушкам работу в западных клубах, а на самом деле это были вербовщики притонов, криминальная публика, пугающая европейцев покруче русских. Они были жестокими беспредельщиками, и слава об их делах гремела во всей Европе. Зная Машу, С.С. понимал, что она на это не подпишется никогда и разговаривать с ними не будет. К вечеру он позвонил сестре, и она сказала ему, что русская пара из другой гостиницы видела, как яхта вошла в бухту, где загорала Маша, – она была в воде в этот момент, – с яхты подъехал скутер с двумя черными мужчинами, они покружились вокруг нее, отрезали ей путь к берегу, хохотали, вдруг один бросился в воду около нее, подпрыгнул, поднял на руки и ловко посадил на скутер.
Маша оказалась на борту яхты, которая с ходу набрала скорость и скрылась из бухты за секунды. Закричать она не успела, да и кричать было некому: в бухте в пределах видимости никого не было. Оглядевшись, она увидела, кроме этих двух, которые ее привезли, еще трех мужиков восточной наружности, они сидели за столом и пили. Говорили они на гортанном языке неместного диалекта, броситься в воду Маша не могла, ее посадили на диван возле стола, и один из них перекрывал ей выход. Они все улыбались, предлагали выпить, но Маша ни к чему не прикасалась и спрашивала то на русском, то на английском. Они смеялись и не отвечали. Мысли Маши спутались, и она никак не могла понять, как и что случилось, что это за люди, чего они хотят от нее и куда они плывут. Она стала дергаться, вырываться, ей просто связали руки полотенцем и продолжали пить и оживленно обсуждали, как ей показалось, ее физические достоинства. Вдруг что-то изменилось в композиции – они резко замолчали, с нижней палубы появился еще один мужик, роскошный плейбой в белоснежных шортах, в майке без рукавов, с огромной цепью на груди, весь татуированный цветными наколками, с тонкой ниточкой усов и бородкой, как у пирата из фильма «Человек-амфибия». Он картинно остановился перед Машей, рассматривая ее с непроницаемым лицом. Он поздоровался с ней на русском. Акцент у него был как у азербайджанцев, которых она видела у себя в городе на рынке. Он начал спрашивать ее, кто она, откуда. Маша отвечала вяло, понимая, что, может быть, удастся договориться с ним. Он развязал ей руки, пригласил за стол, Маша решила выпить и попытаться перевести все в более спокойное русло, как-то соскочить с ситуации, которая накалялась с каждой минутой. Он что-то крикнул, и его люди свалили мухой вниз; на палубе они остались одни. Черт представился, его звали Амир, он коммерсант, отдыхает на своей лодке, бизнес у него большой и разный, заговорил о Москве, где его фирма что-то строила, назвал несколько кабаков и клубов, где он бывал в Москве, вел он себя вполне корректно, но страх не отпускал Машу ни на секунду. Она выпила уже три бокала вина, но хмеля не было, нервное напряжение не спадало. Он стал говорить ей, чтобы она не боялась, что все будет хорошо – она погостит у него на лодке пару дней, и он отвезет ее обратно, если она захочет, а если не захочет, то они поплывут на Сардинию, а потом еще куда-нибудь. Никто ее не обидит. Верилось Маше в это не очень, но она прикинула, что надо попробовать его разжалобить. Маша стала говорить, что она с сестрой, что сестра волнуется, поднимется скандал, ее будут искать, что ей надо завтра вылететь, гнала все подряд, плакала, но он был непреклонен. Они в нейтральных водах, сказал он, она может позвонить, успокоить. Она обрадовалась и попросила позвонить сестре, надеялась сказать ей, что ее украли и пусть она что-то делает. Он телефон не давал, говорил – потом, отдыхай и так далее. Через час он взял ее за руку и повел, как сказал ей, на экскурсию по лодке. Экскурсия началась в его спальне, там и закончилась. Он слегка толкнул ее на огромный сексодром с черным шелковым бельем и стал раздеваться, не глядя на нее. Когда он повернулся к ней во всей своей красе, Маша ужаснулась размеру его кинжала, по виду приближающегося к мечу японского самурая. Он сразу сказал ей, что хочет, чтобы она говорила ему слова любви и кричала, но у нее есть выбор – или так, как он хочет, или вся команда пройдет через нее, как римляне через Карфаген. Маша понимала, что эта команда ее искалечит до конца, выбрала один меч вместо семи кинжалов. Варвар взял ее грубо и жестко, и первое задание – кричать – было нетрудным, она кричала так, что чайки улетели на расстояние невидимое, слова любви не помещались в ее рту, но он резко ударил ее по лицу и требовал выполнения сценария. Режиссер он был хороший, и все у него получилось, он работал с вдохновением, и два часа кошмара Маша помнила всю жизнь во всех подробностях, все места, доступные для вторжения, были использованы жестоко. Ощущение, когда закончилось все, было ужасным, но все когда-то кончается. Он кончил и, не обернувшись, ушел наверх. Маша лежала вся в слезах и не знала, что будет дальше. Вскоре зашел один из подручных, вывел ее на палубу, без слов посадил в маленький катер, и через час они увидели бухту, где ее забрали. Она вышла на берег, повернувшись к морю, прокляла весь их род до тринадцатого колена и побрела в отель на полусогнутых ногах. Сутки, проведенные на яхте, перевернули ее жизнь, но она понимала, что жива, и помолилась сразу всем богам за счастливый исход с тяжелыми последствиями. Она поняла, что жаловаться бесполезно, надо просто ноги уносить из этого адриатического рая. Встретились с сестрой, она ей сказала, что загуляла с местным, а вещи оставила, так как пьяная была в жопу. Полиция, приехавшая сразу, обрадовалась, что проблем нет, и убралась. Маша собрала сумку, попрощалась с сестрой, поехала в аэропорт, села в самолет и позвонила С.С., что нашлась, но детали опустила, договорившись встретиться в Москве по прилете. В самолете Маша выпила два литра вина и плакала, плакала тихо и беззвучно, закрывшись очками и платком. Встретились в аэропорту, до самолета в ее город было два часа, и они уселись в дальнем углу ресторана. Начало разговора было трудным, но С.С. потихоньку вывел ее из ступора, и она в течение часа, захлебываясь и плача, рассказала ему все до изнанки, а он молчал, бледнел, сжимал кулаки и не мог проронить ни слова. Исповедь закончилась, С.С. молчал, гладил Машу по плечам, понимал свое бессилие и начал совсем не с того, с чего надо было начинать. Он стал кричать на нее, что она дура, сама виновата, надо было лежать на пляже гостиницы, не искать тихого места, которое оказалось таким громким, и еще много, много такого, что говорить в этот момент было не нужно. Маша не возражала, смотрела на него безразлично, после исповеди сил в ней не осталось, и она не реагировала на отчаяние человека, который должен был ее просто пожалеть, а он все орал, брызгал слюной, и успокаивать нужно было его, а сил в ней не было никаких. Объявили посадку, Маша ушла. С.С. поехал домой, оглушенный рассказом. Не утешил, не согрел, а добавил боли от собственного бессилия. Маша приехала домой, сходила к врачу, слава богу, ничего плохого не нашли, стала жить с тем, что в ней произошло, ничего другого у нее внутри не было, все исчезло бесследно. С.С. она не звонила, он тоже не звонил, через три недели ее стало тошнить, она пошла к гинекологу, оказалась беременной, сделала аборт, было больно, но не так, как на яхте, чаще стала пить, становилось легче, порновидео с ее участием крутилось в голове постоянно, нынешняя жизнь отделилась от той милой и безмятежной. Надо с этим как-то жить, Маша с этим и жила. А С.С.? Ну что с него возьмешь, не герой.

Он хотел быть собакой, лежащей в метро

С.С. так устал от неопределенности в своих отношениях с Машей, что решил развязать все узлы этого мрака. Посещение психоаналитика дало кое-какую информацию, главное, что понял С.С., – не надо мучить себя сознанием, что он мешает Маше строить жизнь, ворует ее бесценное время на ожидание непонятно чего. Специалист по промыванию мозгов четко сказал, что решение Маши быть около него свободное, и никаких угрызений совести он испытывать не должен, это ее выбор, и плакать тут не о чем. Если вы, сказал доктор С.С., не готовы бросить ее, то и не надо, если готовы, то способ номер два говорит, что надо заменить Машу на Глашу (пусть хуже, не так там гладко, но все-таки энергия будет направлена в другую сторону). Хочешь позвонить Маше, звони Глаше, простая, но очень работающая схема. С.С. стал практически реализовывать советы доктора. Глаша появилась в лице инспектора энергосбыта, которая ранним утром пришла снять показания с электроприборов С.С. и в конце составления отчета измерений сняла показания со всех точек тела С.С., измерив его потенцию с полной отдачей и ответственностью. Экспромт был чудесным, жены дома не было, инспектор, женщина средних лет (бывшая бюджетница, перешедшая в энергетику), была довольна зарплатой и возможностью не тратить целый день в детском саду на муниципальных детей, а искать в течение дня приключения в домах энергопользователей, отдавая им энергию по повышенным тарифам. Легкая проституция на рабочем месте – чем не совпадение личного с интересами корпорации. Новые поклонники часто путали показания своих электроприборов для новых контактов с Глашей и сброса избыточного напряжения. С.С., как человек организованный, перевел Глашу на хозрасчет, решительно повысил свой тариф, и Глаша, постепенно понимая экономическую целесообразность, перестала давать мелким акционерам своей фирмы и полностью отдалась владельцу блокирующего пакета. Две недели С.С., увлеченный новым приобретением, путался с ней, развлекая себя и замещая немудреной любовью свою замороченную, зудящую в голове страсть, тяжелую, как чемодан без ручки, – бросить жалко, а нести невыносимо. Чемодан заменили борсеткой. С.С. никогда не любил ничего носить в руках, а тем более борсетки – этот вид кожгалантереи вызывал у него недоумение, смешанное с отвращением. Люди, несущие толстенькую сумочку под мышкой или в руках, – это было выше его понимания. С.С. все носил в карманах – ключи, деньги, документы. Две недели прошли, Глаша надоела и перешла опять на вольные хлеба. С.С. понял, что психоаналитик был прав, но частично: схема работала, но не до конца. Лежать с девушкой, замещающей любовницу, и при этом для воодушевления представлять ее Машей, – это не замещение, это маразм. Ну ладно – с женой представлять другую, это классика, но представлять девушку, которую любишь, в постели с временной пломбой в здоровом зубе – это очень продвинутое издевательство над собой. Так грустно размышлял С.С., лежа на супружеском ложе без сна, прокручивая свое кино – один и тот же фильм под названием «У самовара я и моя Маша». Фильм был старый, затертый, с царапинами и трещинами, как старое, затертое до основания портмоне, в котором, ты знаешь, нет ничего, кроме забытых использованных трамвайных билетов, но ты ищешь там пятачок, чтобы доехать до счастливой станции, ты думаешь, пятачок завалился за подкладку старого бумажника, нет его там, давно нет, да и станции уже нет – только старое портмоне, где раньше звенели новенькие пятаки. Утро не принесло облегчения, кино крутилось не переставая. С.С. решил не оставаться один, уехал в город, в солнечную осень, которой не помнил в Москве сто лет. Октябрь, солнце, люди еще сидят в открытых кафе, потепление климата чуть изменило людей – больше улыбок, больше компромиссов. С.С. шел на встречу с партнером, который уезжал и должен был отдать долг. Денег было немного, но повод был приятным. Раньше С.С. радовался, получив нечаянные деньги, а теперь нет – отравленный Амуром, он понимал, что деньги хорошо, а личное счастье лучше. Бездарно проиграв деньги, не получив даже капли адреналина, он услышал звонок от друга задушевного, желавшего выпить с ним прямо сейчас, он тоже с утра думал о нем, все совпало. Встреча была через час, и С.С. пошел пешком со Смоленской на Тверскую – расстояние по схеме метро значительное, но он знал выверенные годами маршруты, и через двадцать минут уже сидел в незамысловатом ресторанчике с французским названием и азербайджанской кухней – вкусной и здоровой. В ресторане, слава богу, никого не было – только официанты, сидевшие на самых козырных местах и скучающие без клиентов. Новая московская мода недавних лет не платить зарплату официантам изменила эту среду: как потопаешь – так и полопаешь. Многие топали неплохо и собирали приличные деньги. Люди с рожами, на которых было написано оскорбление необходимостью прислуживать другим, особенно с бывшим высшим образованием, отбракованы жизнью безжалостно. Но гримаса советского сервиса еще встречается в лице наших соотечественников на просторах Америки и Израиля, когда с лицом оскорбленным и печалью в глазах к вам подходит девушка из Одессы или Череповца с филологическим образованием Киевского университета и с дерзкой наглостью сквозь зубы цедит вам гадости, как будто вы виноваты в нарушении мирового порядка и являетесь причиной ее целлюлита и личного несчастья, ей хочется плюнуть вам в рожу или в суп. Здесь таких персонажей не было. Мнимые бакинцы всегда хлопочут, как бабушка в выходной, когда приходят внуки, и, конечно, с благодарностью и поклонением получают честно заработанные чаевые. Еду принесли, приехал друг, выпили, стало чуть легче, посетовали друг другу на давление, на власть преступную и жадную, на безденежье, на то, что не прет в казино, скучно, а жить надо, а вот для чего? Большой вопрос. Этот вопрос всегда открыт, как двери казино. Граммов через пятьсот большой вопрос ушел на свою вечную полку, и тихая беседа двух немолодых людей вошла в иное русло. Нечего читать, сказали в один голос два человека, для которых книги с малых лет были больше, чем занятие для ума. Странное время: тысячи названий лежат в многочисленных магазинах, просторных, светлых, многокилометровые полки манят блеском полиграфии и шелухой внутри. Читать, стало быть, нечего, смотреть тоже нечего, а что делать – многолетняя привычка упиваться словом осталась, а читать нечего, вот и приходится просто упиваться да брюзжать на испытание временем. Все равно встреча была сладкой и давала ощущение, что не все потеряно, что, пока мы живы и есть силы сидеть за столом, говорить о всякой белиберде, видеть отблеск своих мыслей хотя бы в глазах одного человека, ты не так катастрофически одинок, даже при наличии семьи, детей, внуков и прочих. Мрачное настроение слегка развеялось под парами алкоголя и добрых слов друга. С.С. знал, что это временно, что придет ночь – и пауки смятения и отчаяния будут ползать в мозгах до утра, потом спрячутся на время. С.С. вспомнил, что часто наблюдал за пауком скорпионом, жившим в его доме в стеклянном гробу с ландшафтным дизайном от зоомагазина, с водой и прочими удобствами в виде камней, прудика в каменной чашке, кондиционером. Там было красиво, чисто, но пауку, видимо, было так плохо, что он сутками висел вниз головой на верхней крышке своего дома-тюрьмы, и даже когда раз в две недели ему привозили двух тараканов, он не радовался, даже не смотрел на них. Однажды летом он прогрыз сетку старого террариума и сбежал, С.С. не ловил его, все всполошились, он спрятался где-то, приезжал специалист, искал его, приманивал водой, не нашел, сказал, что может укусить, но не смертельно, дал инструкции, как его ловить, и уехал, потом уборщица нашла его под креслом. С.С. накрыл его банкой, перенес в стеклянную тюрьму, террариум поменяли на более крупный, но паук не заметил перемен, опять висит на потолке своей тюрьмы, своей VIP-зоны и пытается прогрызть выход туда, где его нет. Еще триста граммов превратили С.С. в паука из стеклянного рая, где есть все, но нет мотива опуститься на землю. Перевернутая жизнь человека-паука – вот состояние, которое определил, анализируя себя, С.С. К столь грустному выводу С.С. пришел, уже сидя за столом в одиночестве. Друга увезла на дачу жена, чтобы он не проиграл домашние деньги и не влез на какую-нибудь мерзкую бабу, осквернив при этом их высокие отношения. Закончив с выпивкой и самоидентификацией себя как паука, С.С. понял, что помогать людям в роли Бэтмена он не будет, а вот позвонить Маше захотелось так, что, если бы ему велели отрубить за это руку, он бы согласился. Так ему показалось. Если бы реально подошел повар из кухни и показал топор, видимо, это отрезвило бы С.С., но повар в это время пил чай с земляком из Баку, и они плакали, вспоминая благословенные дни на набережной, и проклинали Горбачева и всех его родственников до седьмого колена. С.С. набрал это семизначное заклинание и стал ждать с замиранием сердца. Ждал он недолго, часа два, трубку никто не брал. С.С. слегка озверел, позвонил Маше домой с помощью смышленого официанта, который под суфлерский текст С.С. выяснил, что Маша на дне рождения подруги. Эта бесценная информация была получена у мамы с трудом, так как она не понимала, почему друг Дима из Москвы говорит с жестким кавказским акцентом и утверждает, что работает в Ленинской библиотеке. Телефон подруги мама не дала, и еще час С.С. упражнялся набором ее номера. Как всегда, пьяное воображение рисовало картины оргий с участием людей, блядей и лошадей. Три часа этого видео могли убить слух и зрение любого количества любителей жесткого порно, но С.С. был стойким и все вытерпел. Уже не веря, что контакт будет, он услышал в ответ Машин голос и стал орать на нее так, что все окрестные собаки и прохожие отбежали от него на значительное расстояние. Через пятнадцать минут первого залпа Маша вставила свои пять копеек и сказала, что забыла телефон на работе, а вот теперь заехала и, увидев его звонки, перезванивает. С.С., конечно, не поверил и пересказал ей свое порновидео в тридцатиминутном формате с новыми откровенными сценами, которые пришли ему в голову. Он орал так, что зубы и рот одеревенели, но он орал и орал не переставая. Прошел час мирных переговоров, и война была рядом. Маша не останавливала его, он сказал ей все, что он думает не только о ней, но и о ее маме, бабушке, прабабушке и даже дедушке, которого она никогда не видела, а это уже было хамство. «Не трогай дедушку», – сказала Маша. С.С. оставил дедушку в покое и сказал Маше, что он проклинает день и час их встречи, все, что у них было, все дни без исключения, что она его враг, убивает его медленно, как эсэсовская сучка, мучает его и ни минуты светлой, секунды у них не было, что он виноват перед женой за все то, что было у них, и что ничего хорошего у них не было, только беды, несчастья, неприятности, горе, болезни, мор и голод. Больше придумать клятв и заклинаний он не смог и замолчал. На той стороне тоже молчали. С.С., как интеллигентный человек, предложил возразить ему по существу. Маша молчала, С.С. настойчиво, с легким давлением остатков ненормативной лексики подтолкнул ее к процессу переговоров. Маша начала свое выступление с беседы двухнедельной давности, когда С.С., пьяный после двухдневной поездки в пансионат, позвонил и заявил, что нашел себе новую женщину, которую он любит, она без претензий, ей не надо ребенка, постоянного внимания, ему с ней хорошо и он счастлив. С.С. помнил свой пьяный бред, хотел уколоть побольнее, видимо, удалось, так как две недели телефон молчал. С.С. услышал, что он не дотерпел один день, завтра бы она ему позвонила, но предполагала, что он скажет, что ему хорошо и нечего звонить занятым людям со всякой херней. Но С.С., как всегда, не учел всего, и вот теперь он опять поливает ее дерьмом ни за что. Ей жаль, что все годы ему было так плохо с ней, что он захаркивает все, чем она жила все эти годы, что это единственное, что у нее остается от их любви, – ни ребенка, ни общего дома, ничего, только память о светлом времени, и вот теперь и этого нет. С.С. не мог говорить, устал, всего наехал пару раз, что она сама виновата, не хочет принимать во внимание обстоятельства непреодолимой силы, его нежелание идти на радикальные меры в их отношениях, это только его чрезвычайная ответственность, а не эгоизм. Это уже была старая песня, разговор исчерпал свою драматургию, и они попрощались. Через пять минут С.С. сам набрал номер, спросил, можно ли все повернуть назад, исправить, Маша твердо сказала «нет». С.С. обозвал ее сукой и тварью, она выключила телефон, сказав, что ей завтра на работу, а его пьяный бред достал ее. Последнее, что прохрипел С.С., – что он завтра приедет, убьет эту суку. С.С. ехал домой в такси и набирал Машин номер, он молчал и отвечал металлическим голосом, что абонент недоступен. Странно, но он совершенно явственно представлял себе, что это чистая правда, раньше он никогда этого не чувствовал, но сейчас, видя реакцию Маши на его злые и жестокие слова, он пожалел, что она как-то сумела возвести стену, через которую он не может пробиться. Это мучило и злило его, доводило до исступления, он неохотно, но рационально понимал, что прежней власти над ней у него нет, любви уже той нет, но злость на то, что его бросают, отодвигают, переступают через него, была нестерпима, он мучил, истязал ее словами и своими делами, не щадил ее и думал, что так будет всегда. Нет, ей удалось что-то сделать. Боже мой, неизвестно, какой ценой эта маленькая, хрупкая, не изощренная в битвах между людьми женщина мужественно нашла в себе силы. С.С. было невозможно признать это. Он приехал домой опустошенный и яростный. Молчал, жена спрашивала его, он отвечал невпопад, не слушал, что с английским у сына и почему не звонит мама. Сидел в кухне пьяный, злой, понимающий, что делает все не так, гордился двухнедельным мужеством, когда были силы не звонить, и вот на тебе – срыв и гора дури, завалившая его с головой. Что делать, он не знал, спать не мог, решил ограничить контакт со своим абонентом – телефон был зарегистрирован на его имя, он решил отключить его и тем самым не давать своим эмоциям выхода бесконтрольно. Мера слабенькая, но утешение кое-какое было дано, сна не было, рядом безмятежно спала жена, которая даже не представляла себе, какие бури ходили поблизости. Он представил себе, как будит ее и говорит, что уходит, что любит другую, как ее раньше, без ума, без разума, любит то, что любить не должен, и в ответ слышит, что сын не переживет, что она не сможет жить одна, отвыкла быть одна, принимать решения и т. д. Отвергая этот сценарий, он задумался о себе: а есть ему место среди всех тех, за кого он в ответе, кто ответит, как быть ему, как жить дальше, кого обидеть не так больно, кого выбрать и как с этим жить? Утро не приходило, ночь душила, было страшно, принять какое-то решение было равнозначно приговору. Кто должен погибнуть, кто судья, где в этой жизни справедливость? На грани сна и бессонницы он увидел картинку: в метро на конечной станции на краю платформы лежала огромная собака, бесхозная по виду, она лежала, раскинувшись, и спала под грохот поездов и шаркающих ног и тележек. Все обходили ее – кто-то со страхом, кто-то с осторожностью, боясь наступить на нее, задеть. Никто из прохожих не знал, почему она здесь, не знал ее прошлое, ее будущее, а она спала спокойно и безмятежно, она сделала свой выбор, она что-то оставила в прошлой жизни: хозяина, удобную подстилку и полную чашку костей. Она оставила своих детей, росших уже в других домах, она выбрала свое место, она выбрала свою судьбу на платформе, где проносятся поезда с людьми, которые не могут остановиться, она была прекрасна в своем величественном спокойствии, у нее, возможно, нет будущего, но настоящее было удивительным. С.С. заснул, картина исчезла, он тоже хотел быть собакой, спящей на краю платформы.

Дроби и целое

Классик сказал, что человек представляет собой дробь: знаменатель – это то, что он думает о себе, числитель – что другие думают о нем. Если оставить математику, то в переводе на русский язык это означает, что чем хуже человек думает о себе, тем меньше он целое и больше дробь. С.С. старался всегда думать о себе хуже, чем был на самом деле, однако целое в нем было, может, маленькое, но целое, дробь в нем тоже была, но до молекулярного уровня он не делился, не мог, боялся потерять себя. За последний месяц в его жизни произошли две существенные вещи: он стал хроническим больным, потерял несколько зубов и вместе с ними стойкую зависимость от магии и наваждения. Несколько лет назад, раздробив свое целое на троих: себя, жену и Машу, – он совершенно точно понял, что его равновесие нарушилось, головокружение и полет пьянят и завораживают, но карусель раскручивает тебя, и в конце концов, потеряв координацию и опору, ты начинаешь блевать на этой карусели, оплевывая все, что раньше было важно и необходимо. Никогда С.С. не понимал природу электричества и направление движения электронов, как ни пытался. Сначала он представлял себе отряд энергетических муравьев, несущих свет и тепло, даже во сне он все это видел как сумбур, а не законы природы. Собственную жизнь он пытался описать синусоидой, где пики, взлеты и падения предопределены и фатальны. По прежним опытам он знал, что отношения имеют свою драматургию. Что для тебя сегодня важно, через день не оставляет и следа в памяти, и образ сегодняшнего кумира завтра не более чем мимолетное видение. Понять это можно, забыть нельзя, но химическая реакция прошлых отношений должна закончиться естественным способом, ее не подгонишь ни водкой, ни пулей, ни ночными пьяными слезами, дотянуть до финала, не потерять собственное лицо и не разбить чужое, ранее любимое, вот вопрос вопросов. Незнание будущего ломает сценарий заключительного акта драмы. Если все правильно рассчитать, понять, увидеть знаки, сигналы судьбы, что скоро финал, суметь, плавно сбрасывая обороты, заглушить двигатель и встать на обочине, открыть дверь и уйти пешком в поле, оставив в машине все, чем раньше дорожил – пассажира, путешествие с которым закончилось, груду ненужных вещей, которые были так необходимы в этом путешествии, клочки воспоминаний, обиды, самолюбие, прошлые радости, – все это оставить и уйти, не оборачиваясь, в никуда. Там, может быть, не будет всплесков и бурь, так желаемых недавно. Уйти до времени, когда прошлые радости и счастье будут давить на сегодняшний страх, и раздавят своим грузом, и отравят нынешние дни, и счастьем станет то, что ты просто унес ноги живым. Если ты в это время проявишь слабость, сыграешь с собой в поддавки, попытаешься обмануть себя и решительными действиями все поменять, зажить новой жизнью – это жесточайшая ошибка. Все так желаемое в свое время в настоящем не только не даст радости, а, наоборот, сведет на нет оптимистический сценарий расхождения в разные стороны, это наиболее верный путь, он даст в будущем хотя бы воспоминание, не связанное с яростью, ненавистью, а потом и просто с отвращением к себе, – когда ты, потеряв лицо, сводил счеты с когда-то ненавистным человеком. Все сладкие сказки о цивилизованном и интеллигентном разводе двух по-настоящему любящих или любивших людей – сказки для недоумков, придуманные плохими психологами и писателями, не пережившими и малой доли того, чему выносят приговор. С.С., рассуждая обо всем этом, гордился собой вот уже целый месяц, он звонил редко, один раз пьяный и выливший в течение часа все помои на голову своей Маши, а второй – то же самое, но с меньшим энтузиазмом. Они не виделись уже месяц, С.С. завел роман с женщиной, взрослой и одинокой, которой не нужно было от него ничего, кроме его самого. От него не хотели изменения карьеры, отдыха вместе на пляже Мадагаскара, не хотели розового карапуза и ночных поцелуев по телефону из туалета под шум сливного бачка, от него хотели конкретных встреч в гостиницах, много секса и тихих перерывов между, без слез, признаний, раскаяний и прочих соплей, сопровождающих так называемую любовь. Это были здравые, конструктивные отношения, где каждый соблюдал границы и не посягал на чужую территорию. Отсутствие словесного пыла и слюней по двадцать раз на дню заменила простая телесная радость приятных друг другу людей, где есть уважение, симпатия и страсть, простая, как мычание. Была у С.С. некая неловкость какое-то время, когда химическая реакция прошлого еще бурлила, он иногда вспоминал в постели с одной женщиной другую, невольно сравнивая свои ощущения, но С.С. был просто человек, а не сплав Менделеева с Фрейдом, они давно умерли и посоветовать уже ничего не могли, и приходилось выкручиваться своими средствами. Банальность типа «время лечит» таит в себе глубокий смысл: естественный ход вещей и природные инстинкты действительно гасят костры прошлых лет, и чем дальше ты уходишь в зеленый лес, тем меньше мелькают в глазах тлеющие угли, а потом исчезают и запахи сгоревшего прошлого, новые зеленые побеги на, казалось бы, сгоревшем дереве дают надежду, что ты не в крематории и что еще не одна весна впереди. Умение рвать и не утонуть в разрывах и пропастях – это подвиг, в момент сумасшествия тебе кажется, что все кончено, больше никогда ничего не будет – ни лучшего, ни какого. Все, после этого больше не дай бог вступить на зыбкий песок, из которого ты построишь замок, а бегущая волна у тебя на глазах размоет рукотворное песчаное чудо, и вскоре на песке не остается следа того храма, за который ты готов был жизнь отдать. Если ты вчера умирал десять раз в день, звонил каждую минуту, ощущая микроскопические колебания в настроении сотворенного тобой кумира, беспокоясь каждой переменой в жизни человека, случайно (или специально) забредшего в твою жизнь, участвуя всеми своими чувствами и мыслями в чужой судьбе, то потом и сутками не вспоминал, как оно, это чудо, выглядит, что ест, с кем спит, над чем льет слезы, и это факт, не требующий доказательств. А ты в какой-то момент хотел все бросить, обидеть близких, которые не виноваты, что тебе нужны эмоции, что член твой слабеет, а вместе с тем и разум, что ты качаешь колесо, в котором уже не одна дыра, а ты все качаешь, делая вид, что давление нарастает, но воздух вышел или скоро выйдет. Ты знаешь, что камера кругом дырявая, но пока думаешь, что этого никто не видит и не слышит свист прохудившихся колес, на которых ты едешь в никуда. Наверное, эти колеса еще по инерции проедут какое-то время, но надо остановиться, чтобы не оказаться в пропасти, из которой уже нет пути назад. Остановиться, уйти, не оглядываясь, чтобы не превратиться в соляной столп, как в известной притче. Уйти без сведения счетов, без обвинений и смертных проклятий, не подсчитывая убытки и не посыпая голову пеплом. Все, что было, – было, и никто не виноват, что ночь кончилась, пришел день, сон прошел, завтра новый день, а день все-таки лучше бессонной другой ночи. Свет, и пробуждение, и надежда. Снято! Всем спасибо!

Пустой чемодан воспоминаний

   С.С. теперь жил без Маши: она вышла замуж за какого-то мудака. В редких разговорах она говорила С.С., что ей хорошо с мужем – спокойно и надежно.
   Острая фаза боли и ненависти к ней прошла, но жизнь не налаживалась, многократные попытки увлечься другой женщиной не удавались, пьянство и загулы только усиливали пропасть между той, прошлой и радостной, и нынешней, пустой и муторной, жизнью.
   Иногда казалось, что ничего не было, забылись лицо и звуки, но приходила ночь, и картинки из того кино накручивались на барабан памяти, высвечивая в затаенных закоулках пыльные ворохи не так давно минувших дней. Просто не верилось, что с ним это было, казалось, что крутят старое кино, где он смотрит на себя и не узнает, – так бывает, когда смотришь собственные старые фотографии, знаешь, что это ты, и не веришь глазам своим.
   Много лет назад, когда С.С. было всего тридцать, он ехал в Питер на поезде, и случайный попутчик после водки в ресторане всю ночь в зассанном и холодном тамбуре, задыхаясь и спотыкаясь на каждом слове, рассказывал историю своей любви к чужой жене. Человеку тому было под шестьдесят, и С.С. слушал захватывающую историю и не верил, считая, что у такого старика быть такого не может. И вот теперь, оказавшись в его возрасте, испытывая то же самое, он понял, что и ему сегодня никто не поверит, посчитав фантазиями стареющего Казановы.
   Тогда, в тридцать, ему было неловко за бред пьяного старика. Теперь он понимал, что тот бред, который он сам несет всем подряд в свободные уши, вызывает неловкость и жалость к заблудившемуся в своих терзаниях старому хрену. В глазах людей читалось: «Дедушка, идите домой, воспитывайте внуков! Какая любовь? Побойтесь Бога!»
   С.С. в Бога не верил, в любовь свою верил, но с каждым днем все меньше и меньше. Он чаще обычного начал смотреть на свое лицо и тело, стал замечать сухость и шершавость кожи, дряблость мышц и особенно отсутствующий взгляд. Тело теряло упругость, он сгорбился и потух, как сгоревшая свечка, и чувствовал себя елкой после праздника, выброшенной в коридор, лысой, уже не зеленой, а рыжей, ожидающей, когда ее отнесут на помойку.
   Он всегда гордился своей памятью, хранившей в голове всякую чушь, но сейчас все изменилось, раньше все плохое уходило из мозгов далеко и быстро, теперь же светлые и радостные эпизоды улетучивались, как инертный газ, оставляя только тяжелые раздумья и невеселые мысли.
   Казалось, что уже ничего-ничего не будет, кроме болезней и неприятностей. Он чувствовал себя Карениным из романа Толстого – с той лишь разницей, что под поезд попал он, но выжил.
   Жизнь вокруг текла неспешной рекой: встречались люди, менялись пейзажи и дни, но цвет из жизни ушел, только черно-белые страницы старой книги с выцветшими буквами мелькали перед слезящимися глазами, уже не различающими текст и не понимающими содержание.
   Книга оказалось прочитанной, непонятой, с запахом истлевшей бумаги и оторванным корешком. Наверное, можно было начать новые главы, начать с красной строки и потихоньку, раз за разом, строчка за строчкой писать новый роман с новыми героями, но время еще не отпустило от прежнего сочинения. Старый роман закончился, но еще не встал на полку воспоминаний. Он болтался под руками, мозолил глаза, но читать его смысла не было: ушла интрига, и повороты сюжета никого не трогали, все уже начитались – и герои, и автор. Все бросились в другие романы, к новым героям и новым приключениям. Точка.
   Но каждую ночь бывший герой берет в руки старый роман из пустого чемодана воспоминаний, и листает страницы в кромешной темноте, и плачет, просто плачет под шелест страниц, перебирая их, как четки во время молитвы.

Одинокий голос человека, или Семь дней ада

   Мужчина бьет женщину. Наверное, это плохо, но причина для этого была – С.С., тогда сорокалетний бизнесмен, женатый человек и отец десятилетнего сына, запутался в своей личной жизни, как в трех пальмах. Роман с девушкой из соседнего офиса зашел в тупик, его все устраивало, дома порядок, с девушкой тоже, но она стала выступать на тему – мол, кто я. «Мы больше времени с тобой, чем с женой, – говорил он, вздыхая и устав отвечать. – Тебе достается все, жене грязные носки и дурное расположение духа». Девушка оказалась настойчивой, и через неделю, когда в любимую пятницу они встретились в гостинице возле офиса, она, в приличном подпитии, призналась, что у нее появился друг, которого подогнала ей мама для просмотра на предмет женитьбы. Мама догадывалась, что ее девочка путается с женатым мужиком, и ей это не нравилось. В молодости у нее это было тоже, и бабушку в юности этот грех не миновал.
   Мама потом не жалела об этом и иногда вспоминала теплые и гладкие руки инженера по технике безопасности с завода «Калибр», где проходила практику на складе противогазов и прочих мер защиты. Там же, на складе, инженер без всяких мер предосторожности сломал маме розовую действительность и скрепил их отношения девичьей кровью. Мама очень хотела помочь дочери, а С.С. слегка подтолкнуть, если он не хочет ее потерять. Комбинация простенькая, но работает уже много веков после перехода от полигамного брака к моногамному (привет Энгельсу, учили когда-то «Происхождение семьи, частной собственности и государства»). С.С. Энгельса не знал, он в период обучения драл на кафедре аспирантку за зачет по истмату и просто в охотку.
   Он встретил новость о сопернике спокойно – верил в себя и, не видя конкурента, не придал этому большого значения, посчитав все бабскими штучками, желанием уязвить его. Его стала раздражать невозможность встречаться, когда ему этого хотелось. Девушка иногда говорила, что сегодня не может – обещала своему мудаку. С.С. даже не мог предположить, что кто-то может отнять у него его солнце, его вселенную. В их отношениях, при всех несходствах и различиях, при всех несовпадениях и пропастях, было нечто, что невозможно объяснить ни логикой, ни здравым смыслом – ничем, кроме одного непреодолимого желания дышать вместе, лежать вместе, говорить каждую минуту всякую чушь или не говорить, просто видеть, просто знать, что она есть – не умная, не тонкая, неуклюжая в словах и поступках. Но только она, и никто из идущих рядом, ни раньше, ни сейчас не дает того, чего хочется до ломоты в суставах, до разрыва аорты, хочется так, что нет сил терпеть, когда говорят: она дрочит тебя, она разводит, она хочет тебя поиметь, ты просто лох, оглянись, посмотри со стороны, ты смешон, не унижайся! Вокруг столько других – глаже, тоньше, благороднее и признательнее. Есть разум все это понять, но нет сил принять, что ее нет рядом, что она в других руках и смеется другому, и ест из чужих рук, просто смотрит в его глаза, а твои плачут, не сдерживаясь, в тени и на людях, и весь мир против тебя. Тебе надо быть сильным и рассудительным, ответственным за других, а ты просто хочешь видеть ее, а не других, и уже водка выливается из горла, и хочется ехать к ней в дом, и грызть того, кто отнял, забрать свое, унести в тихое место, и сжать в объятиях, и заснуть счастливым – не от бессилия и водки, а от покоя и счастья, что ты обрел.
   Все эти слова стучали в голове и были выбиты на горе отчаяния, где каждое слово кровоточило и сплеталось в узлы, развязать которые не было ни сил, ни возможностей. Да, ударил, ударил больно, когда увидел в чужих руках, облитую жадным взглядом врага, готовящегося опоганить то, что принадлежит тебе по праву любви, взять чужое. Ты выбрала врага, хотя два часа назад купалась в моей любви, нежно извивалась в моей постели, строила планы, смеялась и плакала, а потом эта незапланированная встреча, когда ты увидел катастрофу: рухнувший мир, такой стройный, такой нерушимый. Ты выбираешь его. Как, почему это произошло? Куда, в какие пещеры за эти два часа сгинула любовь? Разве так бывает среди людей? Это месть, это боль. Неужели один удар по морде за предательство и подлость может до пустыни выжечь сад непереносимой нежности, нестерпимой жажды каждого мгновения вместе? Почему? Почему? Почему?
   Нет ответа. Потом пьяная черная ночь, утешения проститутки, пытающейся неловкими словами объяснить тебе, что у женщин так бывает – любят одних, живут с другими. Почему нет ответа? Телефон молчит, в голове, как скрижали, звучит: «ПОЧЕМУ?»
   Утро принесло еще больше вопросов. Невнятный разговор из туалета под аккомпанемент сливного бачка ясности не внес. Обвинения, взрывы ненависти, обида залепили глаза синяком от удара. Почему ты выбрала его? Потрясающий по идиотизму ответ лишает разума: «Не знаю». – «Как – не знаю?»
   Разговор до одеревенения языка лишает сил. ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ?
   Два выходных, сущий ад и широкая дискуссия в раскаленной голове – как это может быть?
   Месть, предательство, желание отомстить за нерешительность, за отказ дать возможность родить ребенка. Но как согласиться на это, если не готов любить его? Не готов. Не могу.
   Нет сил.
   До вечера хватает сил напиться в хлам, чтобы не треснула голова и не взорвалось сердце.
   До этого две мудрые консультации у батюшки и психоаналитика дали одинаковый результат: «Никому до вас, мужчина, дела нет, заплатите в кассу и идите с миром, ваши вопросы не имеют ответов». «Ты царь, живи один» – так сказал классик, а как жить – не сказал.
   Вот встреча палача и жертвы. Роли еще не распределены, но пьеса уже играется.
   Сначала осмотр телесных повреждений – ничего страшного. Но видимо, больно, а может быть, и обида жжет сильнее. Сразу, без артподготовки, он привел пьесу к финалу, двухдневное отчаяние прорвало плотину реки гнева, и десяток ударов завершили эту неантичную трагедию. Говорить больше было нечего, пыл иссяк, но жар остался и всю дорогу к дому тяжелым туманом висел в воздухе. Однако финал еще был впереди – ночь в бреду, в голове сценарии: четвертовать, порезать на ремни, съесть, вскрыть мозг и съесть, как доктор Лектор. Потом слезы бессилия, решение сейчас же уехать в Сочи. Отъехать на безопасное расстояние, закружить себя в хаосе морских пучин.
   Самолет в семь, сейчас четыре, стремительный сбор и перемещение то ли в модный клуб, то ли в притон, то ли в клуб одиноких сердец для тех, кому не спится в ночь глухую.
   Сил пить уже нет – только чай и дискуссия с дьяволом, сладко посапывающим, подложив ладошку под щеку, горящую от оплеухи. А как ты хотела, милая? Терпи за грех смертный.
   Поступок, которому нет прощения, – предать. Не покаяться и продолжать – как понять это изуверство, этот садизм? Откуда эта тупоголовость на грани идиотизма – нет раскаяния, просто черная месть. За что? Разве обещал светлый терем, небо в алмазах? Ненависть в родных глазах лишает смысла, зачеркивает прошлое, сияющее, как Эверест.
   Глаз падает на официантку, похожую на Николь Кидман, – внимательную, улыбчивую, честно желающую получить чаевые своим обаянием, а не местом, которое приличным людям не показывают. Взрыв в башке – и река слов обрушивается на бедную голову бедной девушки, которая за так в этой жизни ничего не получила и не получит. Она слушает этого пьяного мужика, пускающего слюни по такому ничтожному поводу – ах, увидел с другим! Но слова утешения говорит правильные: пойми ее, устала ждать, жить вполголоса, а тут такой случай – и рыбку съесть, и любовь поиметь. Смотрит Николь с состраданием, глазки влажные. А может, вот спасительный канат, он вытащит на берег, уравняет ситуацию в постели – она с Т.Крузом, а я с Н.Кидман. А что – красиво!
   Предложение поехать в Сочи ошеломляет, берется пауза – и вот спасительное «да». Фартук летит в угол, администрация потеряла классного специалиста, но общество приобрело психоаналитика для спасения утопающего, гибнущего мужчины, который сейчас счастлив, что есть женщина с сердцем, душой и желанием услышать одинокий голос человека, живущего в аду.
   А потом все двадцать четыре часа С.С. чувствовал заботу и внимание совершенно чужого человека. Ее теплота и естественность поражали его, она не грузила его своими терзаниями, тихо и бережно сопровождала по аду терзаний. Прошли сутки.
   Облегчения они не принесли, но бремя обжигающего солнца уменьшилось в ее тени.
   Вернувшись в Москву, С.С. залег с водкой дома анализировать текущий момент.
   Ответов не было, было желание покончить с этим, понять мотивы, тайные пружины и рычаги, которые крутят на колесе времени новые минуты без нее, без девочки, в которой ничего нет, но есть все, чего нет у других. Хотелось как-то отомстить, унизить, растоптать, обнять, увидеть в ее глазах надежду, что это сон, дурной сон, жуткая фантазия бездарного режиссера.
   В пять часов утра созрел сценарий акта мщения. До приличного звонка в десять ждать не было сил, трубку долго не брали, и только после угрозы по эсэмэс, что он сейчас позвонит на домашний, звонок был принят. На вопрос, уютно ли в наших трусах в чужих руках, последовал ядовитый ответ: «Неплохо». После этого скромничать С.С. не стал и сказал все, что еще не говорил никогда: про нее, про маму и даже бабушку. В конце заявления была просьба все вещи, к которым прикасалось ее тело, собрать в мешок и вынести во двор для публичной акции. Ровно в девять С.С., пьяный, но гладко выбритый, стоял во дворе с бутылкой из-под минеральной воды, полной бензина. Две огромные сумки стояли у подъезда, за ними явно наблюдали. С.С. отнес их в песочницу, облил бензином, и все былое великолепие из шуб, трусов и побрякушек запылало ясным пламенем. С огненными языками улетала в небо его любовь, он чувствовал, что наваждение уходит, открываются глаза, горизонт становится чище.
   Подбежали к песочнице дворники-таджики, зацокали языками: «Жалко добро, хозяин, отдайте нам, домой пошлем, радость будет». – «Не надо, друзья, вам этого, оно отравлено, беда будет». Но они не поверили.

Горький чай отчаяния

   С.С. сидел в ресторане и отмечал юбилей – почти три года он жил без Маши. За эти годы ничего не изменилось – она жила со своим мужем, он со своей женой, все остались при своих, ничья.
   Он сидел за столом и первую рюмку выпил за время, когда счет мог быть другим: он мог бы поставить мат своему браку, потерять пару дорогих фигур, стать из пешки ферзем и выиграть. Но жертвовать своими дорогими фигурами не стал, пожертвовал маленькой дорогой пешечкой, очень ценной фигурой, способной стать королевой на его шахматной доске. Но в эти шахматы он оказался слабым игроком…
   Он выпил и мысленно послал сообщение той, за которую он сегодня пьет один.
   Он всю тысячу дней разговаривает с ней, жалуется на жену, партнеров, плохую погоду и бессонницу. Звонить, как раньше, в пять утра он уже не может – чужая семья у его девочки.
   Он безропотно ждет ее утреннего звонка, когда она едет на работу, а потом и вечернего, и так каждый день.
   В выходные связь прекращается – в субботу и воскресенье звонить нельзя. Он знает это и терпит. Научиться этому было нелегко, невозможно было смириться с таким расписанием. Почему нужно терпеть, когда хочется услышать родной голос, – пустой вопрос, но терпение и труд все перетрут. По такому рецепту С.С. перетер все свои жилы и канаты и научился жить по новому календарю.
   Отношения в удаленном доступе продолжаются до сих пор, разговоры стали спокойнее, когда он ей иногда жалуется на свою половину, у нее очень редко проскальзывает обида: ты ничего не сделал, чтобы было иначе. Этот список выжжен на его сердце каленым железом («Нет ребенка, нет даже собачки…»). Он тогда молчит или с жаром убеждает, что так лучше. Себя он давно убедил, что все произошло правильно. Каждый раз, когда с ним что-то случается, он говорит себе: «Ну вот, а как бы было в другой комбинации?», понимая в глубине души, что жизнь – это не комбинации на разных снарядах, кольцах или коне, это многоборье, и твое копье, посланное в чужое сердце, пробьет его. Это у купидонов стрелы в сердце ничего не разрушают, на то они и купидоны, толстые мальчики. Им все нипочем от картонных стрел, а толстые старые мужчины не должны баловаться колющими предметами, это больно другим…
   Вторую рюмку он выпил тоже за Машу, с благодарностью, что она у него была и есть, что пожертвовала ему кусок своей единственной жизни, простила, живет с ледяным сердцем и никак не оттает, не дает своему сердцу еще раз открыть дверь – боится, что опять нарвется на чужие препятствия, на стену, за которой пустота. Дверь заперта, ключ брошен в реку, можно нырнуть и поискать в темной воде, но нет сил и желания барахтаться в тине и мусоре прошлого.
   За эти три года он виделся с ней всего шесть раз, встречи были короткими и горькими, как горький чай отчаяния, который он пил вместо водки. Они, как правило, долго планировались, часто откладывались из-за нелепых обстоятельств. С.С. раньше нервно ждал, потом перестал ждать. Когда они наконец встречались ненадолго, то возникала дикая напряженность, которую даже алкоголь не брал. Она успокаивала его и уходила с виноватой улыбкой – извинялась, говорила, что ее ждут.
   Сначала он орал: «Кто ждет? Кто имеет право ждать?» – но потом успокаивался, напивался один и шел домой ждать следующей встречи, не приносящей ничего, кроме боли.
   Ежедневные разговоры с Машей проходили по границе «жарко – холодно». Со временем выработался круг тем, которые были запрещены: нельзя было говорить о прежних чувствах, нельзя апеллировать к воспоминаниям – они толкали в прошлое, а оно закрыто железной дверью, за ним забвение. Что умерло, то умерло, как говорят неделикатные люди, для которых чужое чувство – блажь и слабость. Есть и другая точка зрения, но она непопулярна.
   Это танец между огнями, где любое неверное слово обожжет, неверный шаг лизнет языком пламени, и ожог больно напомнит о том, что ушло, растворилось в отчаянии, боли и свинцовой тоске.
   Табу иногда нарушалось – или от дождя, бьющего в окна с утра, или от нечаянного взгляда на туфли, купленные вместе, или просто так, когда на душе почему-то черной вуалью лежит серая мгла. И тогда прорывались какие-то слова из прошлого лексикона, такие простенькие, когда на обычный вопрос «Ну как ты?» открывался шлюз и поток слов о том, что с тобой на самом деле, смывал все шутки, которые уже надоели, которыми пытаешься прикрыться, спрятаться за ними, ответить походя, чтобы скрыть настоящую боль.
   Каждый из них знал, что ничего не умерло, однако возврата в прошлое нет. Его можно было сымитировать, отпустить вожжи, расслабиться, но потом будет больнее. Перетерпев острую боль, достаточно лишь вспомнить о ней, как опять окажешься на зыбком льду, где айсберг всегда смертельно поразит твой личный «Титаник».
   Такую слабость они проявили всего один раз за эти три года, всего один раз наяву. Сколько раз это было во снах и бессонных ночах – не счесть, но кто считает ночные головокружения и терзания на дыбе, куда каждый загоняет себя без посторонней помощи…
   В жаркий июльский день С.С. оказался в Машином городе на встрече с партнерами. Большая компания ужинала на берегу пруда. С делами было покончено, ужин должен был завершить успешные переговоры. Пить на жаре не хотелось, разговаривать тем более, и он отошел от стола и позвонил Маше – просто так. Он всегда звонил после ее работы, и она разговаривала с ним ни о чем, как с подружкой, чтобы быстрее время прошло в пробке.
   Она ответила сразу, и он отчитался за день. Он всегда так делал, ему это было нужно, чтобы в шелухе рутинного разговора найти золотую песчинку, интонацию из прошлого, так согревающую его остывшую душу.
   Он просто так, ритуально, спросил, не хочет ли она его увидеть. Он знал, что она не может, знал, что пятница – это дачный день, святой ритуал для городского обывателя. На дачу не ездят, лишь когда кто-то умер или заболели дети, а так просто не поехать на дачу – немыслимо.
   Она всегда отвечала слегка виноватым и грустным голосом: «Ты же знаешь – дача!»
   Раньше, когда они были вместе, на дачу она ездила только в субботу и всегда возвращалась в воскресенье утром, чтобы побыть с ним.
   Но наступили другие времена, два дня и вечер пятницы входили в список, в котором его не было. Он терпеливо ждал утра понедельника, чтобы час болтать с ней о прошедших выходных, она в понедельник утром всегда была словоохотлива, много говорила и много спрашивала.
   Но в этот раз она сказала: «Заеду на часик» – и положила трубку.
   Он даже не стал ждать – так бывало. Потом раздавался звонок, который ставил крест на желанном, кто-то сверху давал сигнал внешним силам остановить порыв и смахивал черной лапой жалкий росток ожидаемой радости.
   В тот день на небесах был короткий день или корпоратив, и Маша доехала. Он встретил ее и понял, что сегодня их день. Он взял ключ от наемной яхты и пошел на причал.
   Они сидели на палубе и смотрели друг на друга.
   Его била дрожь, уличная жара не могла унять озноб. Она положила на его руку свою сухую ладонь – его всегда удивляла сухость ее рук, никакие кремы не избавляли от этого. Он чувствовал в этой теплой шершавой руке тысячи бархатных волосков.
   Ее прикосновение успокоило его душевный шторм, он стал тише, задышал ровнее и даже стал говорить что-то веселое – ему всегда было трудно рассмешить ее, она не любила анекдоты и приколы, не отвечала на его тупые наезды. Просто ей не нужна была эта пустая болтовня, она не любила разговоры о любви, о том, что ей хорошо, не говорила о своих страхах, не любила болтать – слова ей были не нужны, хватало глаз, рук и голоса. Она умела слышать и слушать, все определила ее масть – рыжая везде, от головы до пят.
   Рыжие – это отдельный мир, их инопланетное происхождение – известный факт, это отдельная раса землян, занесенная с упавшего спутника Земли. Он упал когда-то на Землю, оставив на дне кратера несколько хромосом, которые в результате биологической эволюции дали побочное явление в процессе трансгенных мутаций. При взгляде на нее становилось понятно, что обезьяной здесь и не пахло – пахло вкусно, головокружительно, не по-человечески, пахло тайной и чудом.
   Этот наукообразный бред он вспомнил в тот день от нервов, когда-то она просила выяснить, почему рыжие такие, не похожие на других. Он поленился посмотреть в источники и придумал весь этот бред, чтобы развлечь ее, но особенность в модели поведения и сознания в ней была отдельная, не похожая на женщин других мастей и рас.
   Они еще полчаса посидели, взявшись за руки, его уже искали за столом, но он не брал трубку, потом она сказала: «Пора» – и уехала домой, но С.С. не расстроился. Почему это с ним случилось, он понял позже.
   Через час она позвонила и сказала, что дома спокойно, никого нет, если он хочет, можно увидеться еще. Он бросил гостей и полетел в город, все пятничные пробки раздвигались, как воды Иордана. Он бы заставил водителя взлететь, если бы неземные силы его не услышали. Но они услышали, и он оказался в кафе, где они встречались много лет назад.
   Многое видели и слышали стены этого заведения: те песни, которые он ей пел, и слезы, которые она роняла в бокал, когда он с ней прощался, упреки, которыми они жалили друг друга во время редких ссор, и слова, реки слов. В них он топил ее в периоды маниакальной страсти, он хотел каждый раз сказать ей все и еще чуть больше, каждый раз чувствуя, что потом будет жалеть о несказанном. Оказалось, что правда.
   Сколько дней и месяцев после он взрывался недосказанным, недопетым, несбывшимся, слова намывали песчаные сфинксы укора, дамбы, за которые ему не дано было уплыть.
   Но она приехала, и он стал прежним. Они вместе выпивали, как когда-то. Она ухаживала за ним, как за своим мужчиной, она не забыла, что он любит и как ест, она все помнила, и роль эта была ей не отвратительна.
   Он говорил ей все – все, что хотел, все, что накопилось в нем за все дни молчания. Она несколько раз плакала, он не успокаивал ее. Это не были слезы обиды – два потока слились в одну реку, и их несло, они ломали преграды, возведенные не силами природы, а собственными усилиями, чтобы забыть, извести и вытравить из себя все прежнее, что саднит и ранит.
   Время относительно только у нобелевских лауреатов, а у простых смертных оно абсолютно.
   Оно проходит, и стрелка, добежавшая до отметки «пять», остановила ту ночь, связавшую их на короткий промежуток, – всего одна ночь с развязанными руками и устами.
   Он вырвал из нее все слова, которые она отказывалась ему говорить два года. Эти слова он вырвал из нее, как когда-то пуговицы с платья, которое ему показалось неприличным. Он тогда порвал это платье и сейчас вспоминал об этом со стыдом: ну зачем? Что он желал тогда доказать? Научить? Чему он мог научить и кому это было надо?
   Многое он вспомнил в это утро, возвращаясь домой, – сколько злого и несправедливого он сотворил с ней. Он знал: он неявно искал повод доказать себе, что они не пара, пытался убедить себя, что она ему не подходит. Он понимал свою низость и подлость, но сделать с собой ничего не мог. Решал свои проблемы за счет близкого человека и закрывал глаза на причину, а доставалось ей – ни за что ни про что.
   Он записал слова на жестком диске своего сердца, чтобы потом, в минуту крайнего отчаяния, предъявлять себе, как спасательный жилет на корме своего тонущего корабля. Пока она ехала домой, он звонил ей, они говорили, смеялись, плакали, но утро неумолимо стирало кино, в котором они сыграли свои лучшие роли.

Утро возвращает все вспять

   С.С. вернулся домой усталый и раздавленный. Уже в машине он понял, что кино закончилось, он еще сумеет какое-то время крутить его на медленной скорости, но новых серий или даже эпизодов уже не будет, не будет и закадрового текста, слов, которые она не скажет, – просто ничего больше не будет, ничего…
   Он долго стоял под душем, смывая напряжение прошлой ночи. Душ сделал все, чтобы вода своей энергией поглотила его боль хотя бы на время.
   Он лег спать и проснулся глубоким вечером, когда непонятно, то ли день, то ли ночь.
   Он лежал спокойно, без привычных блужданий по страницам книги, которую читал без Маши уже почти три года.
   Он без нее стал другим – старым, потрепанным мужиком, сидящим дома в одних трусах. Он редко выходил из дома. Водитель быстро почувствовал, кто в доме хозяин, и перестал задавать с вечера привычный за десять лет вопрос: «Куда завтра, шеф?» А шеф не знал, куда завтра и куда послезавтра, не знал, не хотел знать. Спал и ел, иногда выпивал один дома, просто так, как бобыль. Жена первое время смотрела на него удивленно – она не привыкла за много лет видеть его дома, и даже иногда, когда его морда надоедала ей до смерти, говорила в сердцах: «Хоть бы ты сходил куда со своей бражкой!» – имея в виду его компанию почтенных дружков-мудаков, хватающих последние плоды на засыхающих деревьях, которые они посадили давно. Дома они тоже построили давно, и дети их давно уже выросли. Он смотрел на нее удивленно: когда его неделями не бывало дома и он летал в другом измерении, она говорила: «Когда же ты уймешься? Береги себя! Ты нам нужен!» И вот он здесь, послушный, как мягкая игрушка-мишка на диване, а так тоже плохо. Всем плохо. Кому же хорошо?
   В период острой фазы раздрая он оказался за столом в бане с уважаемыми людьми, он был в состоянии, когда молчать невыносимо. Он и поехал туда, чтобы среди людей отвлечь себя от нестерпимой боли. Тайный мотив все-таки был – туда ходили два мужика, у которых были романы с девушками: не интрижки, а настоящие романы из разряда «последняя любовь». Он хотел косвенно получить совет – типа как дела, какие перспективы?
   Оказалось, что отмечают день рождения запутавшегося в сетях внебрачной любви фигуранта, который в первом тосте встал и с гордостью и удовольствием объявил:
   – Я ушел от жены, живу со своей девушкой, она беременна, пожелайте мне удачи. – И сел под взрыв эмоций.
   Часть тех, кто никогда не уйдет, почувствовали себя оплеванными. Кто же сам признается, что кишка тонка и очко не железное? Только двое, включая С.С., аплодировали и завидовали решимости и воле. Он нашел в себе смелость и слова для бывшей жены, избежал фальшивых суицидов и укора в глазах детей, он решил: это его жизнь, и другой не будет, и шанса полюбить больше не будет.
   Вторую жизнь ему подарило небо, и он взял, не отвернулся, не отбросил руку судьбы – поцеловал и пошел своей дорогой…
   С.С. остро почувствовал, что он не потянет, не сможет. Он встал с пятнами на лице и сказал:
   – Всегда есть те, кто сам выбирает. Это не вопрос денег или условий – это характер. Человек выбрал судьбу, я – нет, я горжусь и завидую.
   Все захлопали – те, кто сможет, и те, кто никогда даже об этом не подумает, просто выпили – ведь в бане это первое дело.
   После этого дня и началось его затворничество, и тихий сон поверженного льва, выпавшего из прайда и уступившего свою самку новому вожаку. «Все правильно, – утешал он себя. – Природа сильнее человека».
   Самое большое разочарование он испытал, когда рухнул миф об особости и отдельности его с Машей случая. Когда ему говорили: «Ты мудак», – он смеялся: «Ну ладно, это у вас так, а у нас особый случай, у вас нет таланта любить, вам не повезло». А когда у него закончилось так же, как у дяди Пети с тетей Зиной (мордобоем и словами, после которых точка невозврата), он все про себя понял: «Ты не орел, не герой, и место твое на продавленном диване с кроссвордом и чаем с липовым медом».
   Еще год его звали на новые игры, он попытался пару раз и перестал – надоело. Но товарищи решили его спасти. Они предлагали испробованных и брошенных девушек, спаивали его, чтобы он сдвинулся с мертвой точки, которая стала точкой замерзания.
   Он иногда, поддавшись их напору, гарцевал с ними, но чужими девушками брезговал. Прошлое щитом стояло между ним и остальными, они говорили ему: «Да плюнь ты, она никто, скажи спасибо, что эта жаба отскочила, это уже не твоя головная боль, пусть ее новый хорек про нее думает, мы тебе таких вагон подгоним, только мигни».
   Он пробовал, но не мог, не получалось. Он не отвечал им, просто глупо улыбался – ну как объяснить тем, кто не знает, что ты на шестом десятке каждый день ждешь звонка от человека, который уже давно не твой, а ты ждешь, чтобы просто услышать чуть хриплый, до боли родной голос, который скажет просто: «Привет».

Машин взгляд со стороны на руины непостроенного дома

   Она ехала домой и говорила с ним, добирала, как пловец, в свои легкие последний кислород перед всплытием. Толща прошлых дней давила на нее и тянула на дно.
   Она тоже барахтается в этом омуте столько же дней. Трудно плыть в соляной кислоте – шутка из старого анекдота была очень точной, она описывала Машино состояние.
   Приехав домой, она тихо проскользнула в свою комнату, где мирно спал ее благоверный. Он возник на руинах прошлого, она приняла его внимание в тяжелые дни, когда они бодались с С.С., выясняя, кто круче и больнее ужалит. Эта борьба самолюбий все поломала.
   С.С. ничего не хотел делать для нее, не хотел обременять свое безмятежное бытие, у него все было хорошо: дом, ребенок, будущее. У нее в сухом остатке – только слезы и пустота в зажатом кулаке.
   Она всегда хотела жить с ним рядом, на одной улице, жить с его ребенком. Но он даже собачки не купил, смеялся: «Зачем тебе собачка? Я твоя собачка, люби меня».
   Но он был совсем не ласковой собачкой. Он был псом, иногда свиньей, отодвигающей ее на второй план. Она и не претендовала на первый, но что-то он должен был делать для нее, хоть малую малость. Ничего он не делал и еще злился, понимая, что не прав.
   Когда она, заливаясь от отчаяния вином и слезами, бессонными ночами танцевала в каких-то клубах, мальчик всегда был под рукой, он был рядом и не мешал, но всегда отвозил домой и давал некую устойчивость и равенство с другим, с тем, у которого семья, – ну и у нее семья. Это равенство положений душу не успокаивало, но баланс создавало, и она держала его рядом для баланса, не для утешения. Так и привыкла, и теперь живет с ним неплохо, даже находит в нем определенные достоинства.
   Так за пять лет надоело решать свои проблемы! Сил, конечно, хватало, но если можно хотя бы часть передать другому, почувствовать, что ты кому-то нужна, и не важно, есть любовь или нет. Нет – так будет, а не будет – тоже ничего.
   Она знала теперь, что важно: важно спать нормально, не взрывать себе мозг мыслями о том, кого нет, не ждать месяцами мифических поездок на выходные, не быть актрисой второго плана даже в талантливом фильме с плохим финалом.
   Спокойная, размеренная жизнь с нормальным человеком – нежадным, внимательным, с которым хорошо поехать в выходные на велосипедах и на даче провести два дня с семьей, где все всех любят, а не мотают нервы своими фантазиями.
   Она наелась своей любовью по самую макушку, получила за нее столько отрицательных бонусов, что хотела жить спокойно и понятно, быть рядом с предсказуемым человеком, который не подведет и будет всегда с тобой, когда он нужен, и не сбежит домой по свистку, что залили соседей и надо что-то делать. Ты сидишь за накрытым столом с любимым мужчиной, и уже разлито вино, а он срывается и летит через всю Москву исполнять роль сантехника-мужа, который должен, а ты остаешься за пустым столом и выпиваешь лишнего вина за тех, кому никто ничего не должен. Не должен!
   Зависти и ненависти к той, которая им владела, не было. «Ну, если так случилось, что ему со мной гораздо лучше, да и он не раз сам говорил, так, может быть, надо поделить его, не разорвать, а поделить, просто договориться». Он не раз рассказывал ей свою сон-мечту: вот стоит дом, большой, рядом другой, поменьше, на лавочке сидит он, ровно посередине. Их дети гуляют вместе во дворе, а он сидит на теплой лавочке, и все прекрасно. Иногда он поест в одном доме, а зовут уже в другой, он приходит туда, сытый, и ест, чтобы не обидеть, но не хвалит, – и все, только такие неприятности. Этот мусульманский рай снился ему не раз, но сказка-сон не сбылась и не могла быть реализована – слишком хороший конец.
   Она тоже не верила, что так бывает, но возможны варианты – в этом она была уверена.
   Она никогда не подставляла его, никогда, даже когда одиночество было нестерпимо, не звонила ему в неурочное время, не звонила его жене, чтобы сказать что-нибудь побольнее, даже в принципе не допускала сделать нечто подобное. Даже не держала мысли о том, чтобы заявить о своих правах, не ходила к гадалкам, не ворожила и не привораживала.
   Правда, несколько раз за пять лет она с горькой обиды за его шашни с разными сучками жестоко отомстила с другими, чужими мужиками – просто так, без сердца. Она всегда делала это без сердца, считая, что спьяну женщине раздвинуть ноги не проблема. Это вообще ничего не значит – было и сплыло, без далеко идущих последствий.
   Сделала она это от боли, чтобы и он пожарился на той сковородке, как она, находя его в притонах пьяного и растерзанного. Он, вроде неглупый человек, совершенно бесхитростно и тупо рассказывал ей, что случилось в командировке нырнуть под чужое одеяло. Она не понимала, зачем он это делает, а потом догадалась: он, несмотря на возраст, был мальчишкой, глупым мальчишкой с седой башкой.
   Обидно было, что жене он об этом не болтал, считал опасным и неудобным, а девушке своей мечты – здрасьте-пожалуйста, вывалим наше дерьмо на голову, как свидетельство своей настоящей любви.
   Она никогда бы не пришла в ресторан и не стала на глазах его семьи устраивать театр с битьем посуды и морд, хотя иногда очень хотелось, если быть честной до конца.
   Она ждала его звонков – просто так, просто узнать, как он, просто успокоить, когда на него находила хандра. Часто самой хотелось что-то спросить, посоветоваться.
   Иногда он вновь начинал орать, просто обижал жесткими словами и пошлыми замечаниями по поводу ее новой личной жизни. Тогда она отвечала резко, чего раньше себе не позволяла, не могла, чувствовала его пресс, а теперь, освобожденная от постоянной зависимости и его настроения, могла и не спускала.
   Наваждение проходило, она отвечала резко, и он отступал: знала кошка, чье мясо съела. Он, сука, съел ее годы, схрумкал и даже не чихнул.
   Но злость была только в ответ, когда он переходил грань, за которой была боль. Было ли ей хорошо в те годы? Ну конечно, все, что было с ней в те годы – огромное время радости, ночных звонков, длинных разговоров и взглядов, и рук, совместного времени и общего дела, – все было, и его не зачеркнешь, не сожжешь в печке, как старое пальто, перед отъездом на всю жизнь в Африку. Время, их время, когда все еще было хорошо, не спрячешь в чулан, не продашь – слишком высокая цена, да и покупателей нет на чужие воспоминания.
   Вот уже три часа после ночной встречи она не спала, сидела на кухне со свежей бутылкой вина и пила мелкими глотками горькое вино нахлынувших воспоминаний.
   Она понимала, что прошедшая ночь – это срыв. Еще она сорвалась на Новый год, когда к утру осталась одна за пустым столом и позвонила ему, чтобы сказать, что он для нее был, есть и будет всё.
   Если бы не вино и новогоднее утро, она бы не дала воли своему сердцу, она натренировала его в жестоких схватках со своими слабостями, но она все же женщина, а не терминатор с железной начинкой, она позвонила.
   Он взял трубку сразу, просто боялся разбудить домашних, стал шептать сдавленным голосом, что все хорошо, что рад, но говорить не может, а ей хотелось так много сказать – все, что накопилось за годы молчания. Молчания ведь не было, но слова, которые она складывала в чулан отчаяния, рвались на волю, однако абонент был недоступен. Вмешались, как всегда, иные силы: в его комнату вошла жена, и Маша слышала, как он заблеял, словно козлик, что никто не звонил, это радио.
   А она слышала все по его телефону, засунутому под подушку.
   Она ушла на кухню и стала из горла пить вино и говорить себе все, что предназначалось другому, она говорила ему, что ей плохо, что сил терпеть совсем мало. Она хотела сказать, что ничего не забыла, что ей трудно, она не рожает ребенка, потому что не уверена, что ему будет хорошо на этом свете, и еще много чего она хотела сказать, но он, тот, кто должен был быть отцом ее ребенка, лежал под подушкой, дрожа от страха. А как на него рассчитывать, если он не может поговорить с ней о том, что разрывает ее на части?..
   Она вспомнила то, что не пускала в голову, даже когда свет ей был особенно не мил: когда, поняв, что их отношения замерли на точке ни туда ни сюда, она решила родить от него ребенка.
   Это немыслимо трудное решение она приняла зрело и осознанно.
   Она никогда особенно не желала детей, собственный опыт убедил ее, что дети не всегда радость, она видела, как родители по разным причинам мучаются со своими чадами, дети иногда совсем не ангелы, благодарности от них не дождешься. Но она решила так завершить свою любовь – если нельзя взять своего мужчину полностью, то пусть часть его останется с ней навсегда, пусть маленький человек с его глазами, руками и походкой будет с ней ежесекундно, ежедневно, без выходных и ночей, когда он должен быть в своем доме.
   В один из чудесных дней, когда им удалось фантастическим образом оказаться на берегу океана всего на два выходных, они гуляли, и она, запинаясь от волнения, сказала ему, что хочет ребенка, их ребенка, плод, который соединит их навеки.
   Боже мой! Как он испугался, как, заикаясь, стал объяснять, что это сложно, трудно растить ребенка одной – а вдруг заболеет и т. д.
   Он так разнервничался, что его пришлось пожалеть, хотя самой было ужасно. Он побоялся проблем и моральных неудобств – конечно, у него уже был сын, он даже не хотел думать, что у него будет еще один, их общий, ребенок. Ну это для нас не новость, его эгоизм в их отношениях всегда убивал ее.
   После того дня в ней что-то сломалось – она поняла, что ей здесь рассчитывать не на что, он будет жить, как ему удобно, а ей надо самой думать о своей жизни, как всегда, самой. Она знала, что сумеет, она всю жизнь рассчитывала на себя. Один раз впала в иллюзию, что вот человек, который изменит ее жизнь. Ни хера подобного. Она сделала еще три глотка и поставила бутылку на пол. Праздник закончился, не начавшись.
   Она пошла в душ – нужно было смыть открывшиеся раны, нахлынувшие ниоткуда, липкие и страшные. Они были невидимы, но очень жгли. Надо было успокоиться и уснуть, а проснувшись, опять закрыть на все замки двери в прошлое, куда лучше не возвращаться, чтобы не сойти с ума.
   Потом от него пришло сообщение с поздравлением и просьба перейти на эсэмэс для конспирации.
   Она легла в постель к своему мальчику (он тихо сопел, не зная, какие молнии бьют у него над головой) и два часа, пока не онемели пальцы, пыталась во второй раз переписать на клавишах телефона, сыграть свой плач Ярославны, но во второй раз не скажешь и не споешь то, что рвалось наружу в нужное время. Потом он позвонил, она спряталась в туалете, и он еще полчаса плакал и горевал, потом они плакали вместе, потом в туалет стали стучать члены семьи, и все закончилось.
   Новый год вступил в свои права. Это был третий год, когда они жили врозь и в то же время вместе.

Над схваткой

   Жена С.С. (далее ЖСС) была в неведении о том, какие штормы бьются о ее семейный берег. О муже своем она знала больше, чем он мог предположить даже в страшных снах, и не ждала от него такого цунами, думала, что к пятидесяти годам он сидит на берегу, на чугунном якоре семейных уз.
   Двадцать лет вместе – немаленький срок, даже на воле. Их брачная лодка прошла такие омуты и мели, что она не боялась крушения в житейском море-океане.
   Она тоже была когда-то жертвой его нешуточной страсти, даже развелась с мужем – не из-за романа с С.С., а просто он за три года утомил своим занудством.
   Она сама ушла, чтобы себя не убить от тоски или его не грохнуть сонного, ушла, чтобы не нагрешить и не поломать свою и его жизни. Вышло только наполовину. Она никогда не жалела, что бросила его, а он, поменяв много разных женщин, все еще пытается ее искать, но ей это не надо, даже ради любопытства.
   Служебный роман с С.С. забросил ее в солнечные дали, и она сгорела, как бабочка, в один день. Завертелась их карусель на целых три года, она его из дома не тащила, в конце концов он сам ушел, и она прожила с ним всего две недели, полные любви и счастья. Потом прежняя жена задергала его, придумывая, что на нее кто-то нападает, или дочка заболела, или кран потек. Он нервничал, ходил к брошенной жене сторожить мифического насильника.
   Потом ЖСС однажды сказала ему: «Может, ты вернешься? Ты там ночуешь, ешь. Неужели ты не понимаешь, что она путает тебя, ворует нашу радость, мстит за то, что тебе стало хорошо?» Он понял и перестал ходить к бывшей по вздорным поводам.
   Ходить перестал, но радость объединения была, конечно, отравлена. Больше никогда ей не было так хорошо, как на первой съемной квартире, где из мебели стояли старый диван и одна табуретка на кухне. Потом были другие квартиры, другие страны, апартаменты на берегах морей и океанов, но так, как в те две недели, – никогда. Он тогда пел и обнимал ее ночью все время, им было не тесно на старой кушетке, а потом не хватало места на огромном аэродроме-кровати в новой квартире.
   Она никогда не проверяла его карманы и трусы, не нюхала рубашки и не слушала его телефонные переговоры. В первые годы они иногда дрались, когда он пьяный мог взять за локоть какую-нибудь сучку-журналистку или ущипнуть официантку в пьяном веселье.
   Бились насмерть, вырывая глаза и пуговицы, а потом мирились в жарких объятиях. Иногда он не ночевал дома, придумывая истории про мифические аресты и ночи в обезьянниках. Что он делал в командировках и поездках, она догадывалась, но меньше знаешь…
   Однажды она поняла, что проспала целый кусок его жизни, где он нешуточно залетел в чужой скворечник. Не просто залетел, а может быть, собирается вить параллельное гнездо и даже отложить яйца. Яйца надо было вернуть на место или разбить, чтобы неповадно было.
   Почему-то вспомнилась история, которой она когда-то не придала значения.
   В какое-то лето она уехала отдыхать с ребенком на море, он, как всегда, не поехал: «Работы много, не хочу, сойду с ума». Она давно его не трогала на эту тему – заставишь, потом говна не оберешься от нытья: жарко, холодно… Отравить может своим воем водоемы и нашлет грозу, даже снег может пойти в Африке, если он чего не захочет.
   Приехала – все хорошо, а долг супружеский не исполняет, не пьет, какой-то подавленный. Ну, пришлось его расколоть. Мялся, а потом показал свой член черного цвета, даже баклажанно-синего. Что за дела? Страшно смотреть. А он, невинно глядя в глаза, поведал, что дверью в офисе ударило, от ветра дверь хлопнула и попала, куда не надо. Слушала она эту песню и думала: «Это ж как надо встать перед дверью, чтобы такое членовредительство свершилось? Какая же сука ему хвост прищемила? Как это можно сделать? Ну точно не дверью. Может, протезом зубным, или плоскогубцами, или губами с пирсингом».
   Тогда поверила, а зря.
   Она позвонила ему как-то вечером в пятницу – самый опасный день недели для семейного счастья. В этот день все самцы считают, что можно пострелять по чужим тарелочкам и стрельнуть утку или другую бесхозную курицу, быстро поджарить и прийти домой сытым и пьяным.
   Звонок ее был безобидным – просто напомнить, что есть еще семья. Он ответил собранно, коротко и не пьяно, что скоро будет дома, но телефон не отключил, и она услышала такое, что привело ее в ступор.
   С.С., ее уже неблаговерный, журчал с придыханиями, и такие слова с ласкательными суффиксами, каких она не слышала от него никогда, и жарко дышал. ЖСС с удовольствием прослушала двадцать минут эту радиопостановку и стала ждать, когда Ромео придет в отчий дом.
   После долгого прощания и коротких проводов он зашел в дом. От него пахло снегом – видимо, у подъезда умылся, чтобы унять волнение и избавиться от запаха чужих духов.
   «Явился не запылился, сука лживая. С ходу бить его нельзя, испугаю ребенка. Понаблюдаю пока за этим животным. Пусть пока попасется на воле, старый козел. Есть отказался – видимо, нажрался со своей в ресторане. Они в ресторанах питаются, а нам дома сидеть надо, детей воспитывать. Посмотрим, тварь, как запоешь, когда сын заснет».
   Он ушел к себе в комнату и захрапел – устал от шашней, от слов и дел своих мерзких.
   Пока ребенок шуршал, она села за стол и потихоньку выпила, пытаясь понять, далеко ли он на старости лет заехал в поисках своей судьбы.
   В доме стало тихо, в бутылке осталась только звенящая пустота – она выпила все, чтобы было чем плакать. Совершенно непонятно, что с ним делать. Убить? Но он спит. Как убить человека, который не узнает даже, за что? Потом сын. Как быть с ним? Решила отложить до утра, пока муж проснется, тогда его пьяной и подлой роже пощады не будет.
   Она не спала всю ночь, курила, заходила к нему и ребенку. В доме стояла сонная тишина, такой покой был разлит в воздухе. Дом дышал тихой радостью завтрашнего дня, но все может рухнуть в одно мгновение. Один удар разрушит все – прошлую жизнь и будущее сына, который не поймет и не простит ей никогда.
   Его подлое сиятельство проснулось в десять. Он зашел на кухню, поцеловал ее в плечо, она дернулась брезгливо и стряхнула его руку. Он ничего не понял, ушел в ванную и намывался там целых полчаса – еще один довод, что у него кто-то есть. Она и раньше замечала, что иногда он начинал чрезмерно за собой следить, требовал новые трусы и брился два раза в день, потом успокаивался и бродил по дому с небритой рожей и в трусах даже с дыркой.
   Когда он вошел после душа, она собралась нанести свой выстраданный удар, но он опередил: стал требовать завтрак, потом куда-то звонил по работе – не будешь убивать человека, который разговаривает с клиентом. А потом он срочно уехал неотомщенный, потом два раза позвонил совсем невиноватым голосом, потом сказал, что в следующую субботу они идут в новый французский ресторан на фестиваль фуа-гра. Она обожала фуа-гра и поняла, что до субботы придется его терпеть, а потом, в воскресенье, ее ничего не остановит.
   Вечером он приехал не поздно, сели ужинать, он что-то рассказывал довольно смешно и занятно, она не заметила, как стала смеяться.
   Потом они пили чай, и услышанное по телефону как-то отступило, да и он вел себя совсем естественно – не каялся, не ломал комедию, в сердце колом стояли его пьяные чмокания и слова, обращенные не к ней. Она знала, что он не признается, будет стоять, как двадцать восемь панфиловцев. Ладно, подумала ЖСС, подождем, он все равно долго не сможет. Ее он тоже когда-то любил, а потом перестал. Скоро перестанет, и все станет на свои места. Надо купить ему новых трусов и носков, чтобы не позорился.
   Постскриптум постфактум:
   В обычный день он по привычке ждал звонка от Маши. Она не позвонила, телефон ее молчал, молчал он вечером и на следующий день. На работе ему ответили, что ее нет и будет она не скоро.
   Маша попала в больницу по женским делам и звонить не могла, даже не хотела разговаривать из больницы, надеясь, что позвонит, когда все закончится.
   С.С. попытался ее найти, но телефон молчал. Он попросил свою знакомую позвонить ей домой и представиться подружкой из Питера. Ее долго расспрашивали, что и как, и сказали просто, что ее нет и не скоро будет, обещали передать, что ей звонили.
   Она болела целый месяц. Прицепились разные болячки, звонить никому она не стала.
   Потом пришлось уйти с работы, нужно было отдохнуть. Она решила после больницы родить ребенка, врачи сказали, что пора, потом будет сложнее. Телефон остался на прежней работе, звонить С.С. и объясняться не хотелось, не хотелось говорить о беременности и болезнях. «Потом», – решила она и сосредоточилась на своих новых ощущениях.
   Новая жизнь с другим человеком внутри изменила ее радикально – произошло переключение с внешнего вовнутрь. Совсем другие мысли овладели ею.
   Она ходила в сквер гулять, все лето жила на даче и читала книжки по уходу за ребенком и воспитанию его во внутриутробном периоде. Она его и воспитывала, не отвлекаясь на все остальное. Прошлая жизнь отступила, а новая, совсем неизведанная, билась в ней ножками и ручками.
   Потом она родила и утонула в заботах и кутерьме купаний, кормлений и прогулок. Очнулась она только через два года, когда ребенок встал твердо на ноги и стал уже большим человеком. Мальчик, ее мальчик стал единственным мужчиной в ее жизни, и других ей было не нужно – ни старых, ни новых. Он занял весь пьедестал, был на первом, втором и третьем местах.
   Она оказалась сумасшедшей мамашей, никого к нему не подпускала, впилась в него, и все остальное перестало для нее существовать.
   Весь следующий год она прожила на даче и переехала в город, только когда мальчику исполнилось три года.
   С.С. редко вспоминал о ней, иногда даже удивлялся – а может, ничего и не было? Забылись детали и подробности, африканские страсти и придуманные им нелепые сценарии того, как бы могло быть, если…
   Он даже поймал себя на том, что не помнит лица той, которая ворвалась когда-то в его жизнь сияющей молнией, ударила его и парализовала на долгие пять лет.
   Он давно жил спокойно и скучно и был доволен своей неяркой, почти растительной жизнью.
   Когда к нему приехала заграничная внучка, которую он никогда не видел, он поехал с ней в парк Горького исполнять роль дедушки.
   Девочка бегала по площади, гоняла голубей, С.С. стоял рядом и наблюдал, как его кровь мечется среди наглых птиц, и беспокоился, чтобы она не упала.
   Вдруг к ней присоединился мальчик, такой же отчаянный охотник за птицами. С.С. напрягся, забеспокоился – не помешает ли он его девочке?
   Они долго играли вполне мирно, но в какой-то момент, неловко столкнувшись, упали. С.С. вернулся на землю и побежал ее спасать. Слева от него бежала женщина поднимать своего мальчика. Она обогнала неловкого С.С., быстро подняла обоих детей и что-то говорила им, успокаивая.
   Когда она повернулась к нему, он оторопел – это была Маша, мальчик был ее сыном.
   Она побледнела и, взяв детей за руки, подошла к С.С. Разговора не получилось – какие-то мычания и улыбки. Ты в Москве? Приехали навестить родственников мужа. Надолго? Послезавтра уезжаем. Дети побежали опять играть, а они смотрели на них, и каждый думал о том, чего не случилось.
   Потом внучка подбежала и сказала громко, как привыкла в своей стране, что хочет писать, и С.С. пошел исполнять естественное желание ребенка.
   Больше они с Машей не виделись…

Часть II
Бедная Лиза

   Лиза всегда красила губы, когда ходила со своим пуделем в парк. За картошкой или в сберкассу она губы не красила, считала, что ее и так там узнают, а с пуделем всегда, это ей заменяло прогулки с виртуальным мужчиной, которых в ее жизни не было уже пятнадцать лет.
   Муж ушел, не попрощавшись, как в песне, позабыл не только футляр, но и все вещи, включая грязные трусы и носки, которые он переодел перед уходом.
   Он ушел в день зарплаты и даже не оставил своему ребенку на завтраки в школе, ушел к карлице из театра оперетты, где она заведовала бутафорским цехом.
   До тридцати пяти муж был нормальным, работал инженером, подрабатывал в детском саду, где их дочка по этой причине получила место, исполнял супружеский долг – лениво, но регулярно, она его любила, как умела, и считала, что ей повезло.
   В 91-м году все смешалось в ее доме и в стране, муж открыл в себе талант вокалиста и стал ходить к педагогу по вокалу и мечтал петь в Большом, хотя бы в хоре, с работы ушел, сказал, что его призвание петь, а не корпеть над схемами, которые сушат его талант.
   У него была бабушкина квартира на Самотеке, и он сдавал ее одному иностранцу из Израиля, который жил в ней, не желая платить в гостинице бешеные деньги, и эти сто долларов тогда были в пять раз больше его зарплаты в НИИ сверхточных станков, и даже хватало на занятия по вокалу у старой карги, которая сосала еще у Шаляпина, она учила его, и хвалила его, и даже пила с ним чай из треснувших чашек с медом, и засоряла ему голову историями из жизни Карузо и Козловского.
   Лиза не понимала, с какого рожна он пожелал петь, никаких предпосылок к этому не наблюдалось, в родне одни конюхи, а тут фрак купил, яйца пьет каждое утро вместо водки, и все время кутает горло, и молчит дома, типа связки бережет.
   На самом деле думает только о своем хобби, а о семье думать перестал, весь в искусстве, пластинки слушает, ноты пыхтит и пишет, совсем трекнулся, решила Лиза, но пока помалкивала, до поры до времени.
   Дочь забросил напрочь, она подростком тогда была, ей папа нужен был тогда, она его боготворила, но он целый день пел и пропел ребенка.
   Она в пятнадцать лет, ему назло, с одним студентом замутила, да так лихо, что за год приобрела все вредные привычки, пила, дома не ночевала, стала курить и посылала маму и папу в разные половые места, и свои места стала предоставлять для несанкционированного доступа всем желающим.
   А потом он ушел, и в доме поселилась ночь, черная беспросветная ночь безысходности, денег не было, дочь увидела, что мать сходит с ума, взяла себя в руки, и они уже вдвоем стали жить в предлагаемых обстоятельствах, сделали ремонт, дочь стала работать и как-то жизнь наладилась без любви и без папы.
   Пятьдесят лет не конец, если не считать свою жизнь загубленной и каждый день не писать в анкетах – «молодая спортивная женщина без материальных претензий желает встретить человека для создания семьи», а потом ждать предложений от дрочеров всех возрастов встретиться на ее территории для спонтанного секса, а потом плакать всю ночь, оскорбленной и растоптанной чужими подлыми словами, типа куда лезешь, старая коза, или еще похуже. Если этого не делать, то жить можно.
   Жить можно и в тюрьме и в концлагере, но если не впадать в крайности, то в каждой жизни кроме тепла, света и продуктов иногда необходимо получить крохотную дозу радости, не от водки, не от порошка, а от противоположного пола.
   Только не от мальчика, взятого напрокат, не от сантехника, торопливо трахающего тебя, нет, от легкого касания руки, ласкового взгляда, понимающего тебя, и каких-нибудь нелепых слов, «зая», «котик» и «мася», нужны милые благоглупости, в которых не признаешься ни подруге, ни дочке, никому.
   Тяжело каждую ночь просыпаться от ушата холодного одиночества, секс здесь ни при чем, не в нем все дело, радости не хватает, как витамина весной.
   Неделя за неделей проходят твои дни, и если ты нужна только пуделю, то плохи твои дела, так она ритуально говорила себе, но без отчаяния, а так, как заключенный на пожизненный срок отмечает неделю за неделей, понимая, что календарь здесь ни при чем.
   В какой-то по счету вторник она пошла в поликлинику, еще с вечера ломило голову, но она напилась таблеток, температуры не было, и она пошла, понимая, что там она заболеет еще сильнее от бесплатного обслуживания, но она пошла, зная, что с такой головой в школе она не выдержит четыре урока.
   В очереди сидеть не пришлось, помогла знакомый врач, дети которой учились у нее в классе, она быстро провела ее в кабинет и все быстро выписала и дала больничный до конца недели.
   Но уйти сразу не удалось, врач сказала сдать кровь, для полной уверенности, и она пошла в лабораторию и села в очередь, маленькую, но длинную.
   Старухи с банками своей мочи и плохими венами терпеливо ждали, они всегда ждали, и их терпению предела не было, они собирались еще пожить, и поликлиника заменяла им клуб по интересам, досуговый центр и место встречи, которое им изменить нельзя.
   Она с бабками не разговаривала, смотрела в пол, но когда над ней нависла тень, она подняла голову и увидела его.
   Это был еще крепкий пенсионер, но не из жалких и бедствующих вдовцов, а вполне еще боевой мужик достойного вида, не мятый, не жеваный, а просто мужик, у которого еще есть жизненные ориентиры и доход, не связанный с социальными программами. Что он делает в бесплатной поликлинике для доживающих свой век старух и бедных бюджетников, было непонятно.
   Он спросил, кто последний, и сел рядом, он пах вкусным одеколоном, он был чисто выбрит, и в ботинках его отражалось, как в плазме, настоящее солнце…
   Сидел он спокойно, не дергался, глаза не закатывал, не бросал в воздух слова о кровавом режиме, съедающем жизнь стариков, которые положили здоровье на алтарь отечеству.
   Было видно, что терпеть он привык и повидал в жизни всякое, она стала придумывать ему биографию.
   Так она делала всегда в транспорте, когда ехала на работу, читать она в дороге не могла, на тетрадках посадила глаза за тридцать лет в школе, и эта игра, в выдуманных ею людей давала силы доехать полтора часа до школы в новом районе, где она учила балбесов, которые приезжали в школу на машинах, а она шла от метро на своих уже весьма усталых двоих.
   Но придумывать ничего не пришлось, он несколько раз посмотрел на нее очень внимательно и спросил, как она себя чувствует. Она очень пожалела в этот момент, что не накрасила губы и не надела дубленку, которую ей передарила дочь, посчитав, что ей пора уже носить шубу, она была в старой куртке, в старых джинсах и сапогах со сломанным замком, голова с утра так болела, что наряжаться сил никаких не было.
   У нее даже застучали зубы от волнения, ее уже много лет никто не спрашивал, как она себя чувствует, что она думает, только дочь, живущая своей семьей, ритуально звонила и спрашивала, но она не хотела ее расстраивать и всегда говорила, что ей хорошо.
   Она, удивляясь сама себе, стала ему говорить о том, что так давно в ней спало.
   О своих сомнениях и страхах, о ночных кошмарах и утреннем холоде, о слезах на подушке, льющихся без повода, о том, что в ней произошло и как сломался замок на сундуке, где хранились ее печали.
   Этот странный собеседник одним словом отбросил тяжеленную крышку сундука, и из нее посыпались, как из старого клада, монеты чистой печали, чеканенные за последний десяток лет.
   Он внимательно слушал, как на сеансе гипноза, не перебивал, он не испугался ее словесного извержения, он слушал, и она освобождалась от скрытого в себе.
   Ей стало так легко, как бывало лишь в детстве, в том старом дворе, где она прыгала через скакалку в кругу подружек.
   Она была первой в этом упражнении, и ей казалось, что она парит над землей, и за спиной у нее ветер, который унесет на остров, где она встретит принца из сказки в потрепанной книжке братьев Гримм.
   А потом она испугалась этого потока, ей показалось, что она выглядит старой дурой, распустившей хвост перед незнакомым человеком, ей стало неудобно, даже стыдно, что она не совладала с собой, и она встала и попыталась уйти бочком по темной лестнице.
   Убежать не удалось, мужчина крепко взял ее под локоть, мягко остановил, он извинился, что заставил ее нервничать, и попросил не уходить, довести лечение до конца, она послушно вернулась на место, как-то быстро очередь поредела, она сдала кровь, он мгновенно зашел после нее, сдал какие-то анализы, и они вместе вышли в парк и пошли по аллее.
   Они немного помолчали, неловкость от ее горьких слов не исчезала и тогда, когда он сам попросил слова, вот так, взял и попросил.
   Он сказал, что его зовут Кирилл, что он сидит в соседнем подъезде с больной матерью, сказал, что он вдовец, вот уже пять лет, но веры не теряет и у него еще много дел на этом свете. Они шли через парк, старый и заброшенный, местная власть ничего не делала в нем, дорожки, когда-то уложенные асфальтом, были разбиты, и лужи в них стояли с марта по декабрь.
   Деревья росли сами по себе, не замечая заботу местного самоуправления, их никто не обрезал, не убирал старые сучья, но в этой заброшенности была чудная милость, в парке было спокойно и хорошо. Лиза знала все его уголки, она с собакой исследовала его, и не было дерева, которое они не пометили. Они просто шли по сухой листве, и он говорил, и она слушала совершенно ей незнакомого человека и не боялась его.
   Она не была простодушной дурой, она все знала про брачных аферистов, про мошенников, желающих захапать квадратные метры, об этом все время говорили по телевизору и даже показывали таких молодцов, отечественных и иностранных, да и опыт ее виртуальных знакомств тоже не пропал даром.
   Но тут все барьеры рухнули, вся стройная защита личного пространства сломалась, как изгородь из кустарника на ее даче, он вошел в ее калитку, и она не успела закрыть ее от непрошеного гостя, гость оказался долгожданным и желанным.
   В ней взмыли качели, вверх – вниз, и в голове закружился хоровод, и она даже на секунду потеряла сознание (или ей так показалось), но он подхватил ее и больше руку не отпускал. Вел он бережно, как больную, и ей хотелось стать больной, и она уже стала больной, – как ОРЗ, болит один день, а потом неделю можно не ходить на работу, и целых пять дней лежать барыней, и переделать кучу дел, до которых руки не доходят.
   Кирилл начал говорить, сам, без наводящих вопросов, он посчитал, что спонтанный водопад ее слов требует ответной искренности, человеком он был немногословным, всю жизнь он говорил мало, работа по военному ведомству не предрасполагала к болтовне, он усвоил с давних пор, что болтун – находка для шпиона, но тут случай был особенным, его жена погибла под колесами пьяного грузовика, и он уже пять лет молчал, как камень.
   Взрослая дочь жила в Питере со своей семьей, виделись они редко, его молчание изредка нарушалось, когда он раз в неделю ездил к матери в дом рядом с Лизой, но мать заболела, врачи сказали, что жить ей несколько дней, он забрал ее из больницы и теперь просто живет рядом с ней, пытаясь утолить ее боли, которые стали нестерпимыми. У него, слава богу, есть деньги на сильные средства, но, когда мама приходит в себя, он держит ее за руку, тихо, как детстве, когда она еще водила его в детский сад, возле одиннадцатого дома. Лиза знала этот сад, она сама водила туда свою дочь, и немецкую школу, где он учился, она тоже знала, но пути их не пересекались, так бывает. Создатель знает, кого, когда и с кем пересекать, ее время наступило лишь сейчас, раньше ей достался другой мужчина, он нужен был для разминки, для осознания своего пути. Она не сетовала на свою судьбу. Ее бабушка говорила перед смертью, что довольна своей жизнью с дедушкой, которого не любила, она была из купцов, и дом у них был на Никольской, и выезд, а потом пришли матросы и зарубили папу и дворника, который пытался защитить хозяина, зарубили обоих на черной лестнице, убили бы всех, но один из матросов сказал «хватит» и стал приходить в дом с пайком и дровами, и бабушка потом вышла за него, и прожила с ним всю жизнь, и родила ему Лизину маму, и даже маленькая Лиза запомнила его, совсем не страшного. Так бывает, говорила бабка, надо жить, другой судьбы нам не будет, и даже плакала по убийце своего отца, по папеньке, как она говорила, и два портрета лежали у нее на тумбочке вместе с лекарствами, муж – убийца папеньки – и папин портрет в мундире инженера-путейца.
   Где был Создатель, который все видит? Очевидно, есть мертвые зоны у камер на его всевидящем сервере.
   Она все это вспомнила, пока он говорил по мобильнику с кем-то по делу, лицо его стало в тот момент другим, собранным и резким, ему что-то докладывали, он был недоволен, и она даже испугалась его такого, но он закончил, и они опять двинулись по аллее.
   Он продолжил свою одиссею. Ей очень нравилось, как Кирилл жалеет маму, ей не досталось такой близости с собственной матерью, не случилось.
   Мама ее недолго жила с ней, она уехала с папой в Сибирь на заработки, родители приезжали редко, зарабатывали на квартиру, потом на мебель, потом на «Волгу» с оленем на радиаторе, и она даже не успела их толком полюбить.
   Мама вернулась из Сибири одна и совсем недолго порадовалась накопленным своим горбом достатком, заболела, слегла и умерла в больнице в субботу, когда врачи отмечали День медработника, сердце ее остановилось, и два пьяных кардиолога так и не доползли до ее палаты на шестом этаже. Пьяные были и сестры, и дежурные врачи, все были пьяные, дело замяли, уволили старшую медсестру, и Лиза осталась сиротой на попечении бабушки.
   Она плохо помнила свою юность: две школы, плавание, кружок поэзии в Доме пионеров, бабушка держала ее в узде, шаг влево, шаг вправо, поход с подружкой после школы в ГУМ посмотреть на импортные купальники приравнивался к побегу.
   Так она добрела до выпускного, где потеряла девственность на детской площадке в домике с петушком на крыше. Одноклассник, который провыбирался с хорошенькими, их расхватали более ловкие, остался на бобах, и на сдачу взял Лизу и осчастливил ее своей нехитрой любовью. Лиза пришла утром, бабушка через две двери все поняла, но трогать не стала, положила спать, а уж потом в обед начала нюренбергский процесс.
   Ей не пришлось собирать доказательства, все было наглядно – смятое платье и засосы на шее, и без пыток Лиза рассказала все, что испытала в день, когда ушла со школьного двора на детскую площадку, эту песню они пели в актовом зале под слезы матерей и цинично-умилительные речи педколлектива, она пела хорошо, голос ее звенел в высших сферах, она желала взрослой жизни, она хотела краситься косметикой из «Ванды» на улице Полянка, не носить гольфы, белые блузки и юбки до середины щиколотки, она мечтала купить себе два лифчика не в «Детском мире», капроновые колготки и трусики, настоящие трусики «неделька» с ягодкой, а не панталоны, которые заставляла ее носить бабушка даже в июле, она желала сидеть на камне на набережной у Театра эстрады и есть мороженое «Лакомка» вместо противного супа из пакетов и капустных котлет, запивая все это морковным соком, который бабушка считала очень полезным.
   Бабушка все выяснила, взяла ее трусы и пошла к мальчику вершить правосудие. Она не зря прожила свой век с матросом из органов, и она знала, как разговаривать с контрой.
   Контра открыл с заспанно-пьяной рожей, не понимая, отступил назад, под напором железной бабушки, он сперва получил по роже трусами, а уж потом она приступила к очной ставке с ними же, она бросила их ему под нос на полированный стол карельской березы, дом был богатым, дед-адвокат неплохо подготовил внука к будущей жизни, и этот внук теперь сидел ошалелый и не знал, как ему быть.
   У него выбора не было, как у Гамлета. Бабушка сразу сказала, что он сядет, и ему никто не поможет, даже если все евреи-адвокаты Москвы соберут свой кагал.
   «Тебе конец, – сказала ему член партии с 1925 года, вдова политкаторжанина, героя Гражданской войны и ветерана Великой Отечественной, – ты попал под поезд, мальчик, и дни свои закончишь не в МГУ, куда вы уже занесли немалые деньги, а в зоне, где тебя сделают петухом, пе-ту-хом, ты будешь ку-ка-ре-кать и какать кровью десять лет, а потом еще десять жить на 101-м километре».
   Это было за год до Олимпиады, и все уже слышали, что город первой Олимпиады будут чистить от всякого элемента, позорящего советского человека, бабушка знала, куда бить, и мальчик заплакал, человек он был гадкий, но впечатлительный, он не желал быть ни курочкой, а особенно петушком, но спасение пришло внезапно, как ветер, распахивающий окна перед грозой, в комнате появилась его мама, Стелла Матвеевна, заведующая стоматологией на улице братьев Весниных, женщина сильная и решительная.
   Она сразу поняла, что ее Мишеньке грозит беда, она чувствовала, что беда пришла в образе этой старой бляди, которая на всех школьных собраниях сидела, поджав свои желчные губы, и мешала своими советами родительскому комитету собирать деньги на все необходимое. Эта старуха говорила со сталью в голосе, что Родина делает все для наших детей, и не будем их растлевать вашими пошлыми штучками, с ней не спорили, ее побаивались все, но только не Стелла Матвеевна. Она все поняла и своей грудью, совсем немаленькой, заслонила детеныша от дикой бабки и отправила его на кухню выпить кока-колы (в стране этот напиток появится только через год, но у стоматолога с репутацией этот напиток пили уже как продукт не первой необходимости, – когда он заканчивался, Стелла звонила одному мужику с двумя сложными мостами, и он сам привозил с базы, которой руководил).
   Стелла провела мозговую атаку, значит, так, с ней надо по-хорошему, она танк, его надо остановить. Давайте сядем за стол, мягко сказала она бабушке Лизы, и поговорим как интеллигентные люди.
   – Что случилось? – с придыханием сказала Стелла Матвеевна, она все уже поняла, просто решила взять паузу.
   – Ваш ублюдок испортил мою внучку, в грубой и извращенной форме, – отчеканила бабушка, сжигая все мосты на примирение.
   Стелла Матвеевна притворно вздохнула:
   – А вы уверены, что это сделал наш мальчик, может, девочка была пьяненькой, может, она перепутала насильника, наш Миша на это не способен, у него была травма, у него опущение яичка, у нас есть справка, хотите полюбопытствовать? – И она сделала движение к шифоньеру.
   Бабушка остановила ее решительно, жестом, который красноречиво звучал бы, если бы эта женщина понимала язык жестов, жест значил следующее: «Вы тварь, уважаемая, я не знаю ничего про яички вашего сына, но сделал это он, и мы оторвем его яйца или посадим, вам ясно, блядь нерусская?»
   Но она так не сказала, она сказала спокойно, холодно и взвешенно: девочка не врет, у нас есть свидетель, Елисеевы из третьей квартиры, они шли в гараж и видели вашего Мишеньку, вылезающего из домика на детской площадке в распахнутых брюках с полным комплектом яиц, которые он продемонстрировал двум доцентам МГУ, ведь они будут принимать вашего урода в университет, если его не посадят наши славные органы.
   Стелла Матвеевна даже заерзала от такого аргумента, закручинилась и поняла, что эта чертова бабушка – крепкий орешек, и расколоть его можно будет кругленькой суммой, а вот какой, тут есть смысл поторговаться, и она начала издалека:
   – Наши дети, что мы без них, я понимаю, вам больно, но ломать мальчику жизнь тоже жестоко. Ну, сядет он за изнасилование, вашей внучке легче будет? Шлейф за ней потянется плохой, а ей замуж выходить, жизнь строить. Думаю, надо договориться, чтобы всем было хорошо.
   Она выпалила свою речь и стала ждать, когда эта старая блядь решит, сколько стоит целка ее внучки.
   Бабушка поняла, что первый раунд за ней, тут надо дожимать, но потом решила не торопиться и врубила по врагу из всех орудий:
   – Если вы думаете, что вы всех можете купить, то вы глубоко ошибаетесь. Мы бились за советскую власть не для того, чтобы вы своим торгашескими лапами поганили наши святые идеалы – закон, справедливость и порядок. Вот вам мой приговор, а потом встретимся в суде, он, как вы знаете, у нас гуманный, десять не дадут, но шесть я гарантирую, мы тоже не сироты, связи имеем.
   И она решительно двинулась к двери, прихватив трусы внучки с оставшимися на них следами генного материала.
   Стелла Матвеевна взвилась коршуном, а потом одумалась и бросилась в ноги к опасной старухе, понимая, что теперь она будет диктовать условия унизительного мира со всеми репарациями и контрибуциями.
   Бабушка поняла, что клиент готов, она мягко отстранила поверженного врага и шагнула за дверь, за дверью она услышала дикий вой самки, у которой забирают детеныша.
   Бабушка зашла в магазин, купила торт «Сказка», лимонаду и шоколадок «Аленка», денег не жалела, она понимала, что скоро золотой дождь прольется на них с внучкой, она бросила кошелек в сумку и проверила на ощупь трусы выпускницы, которые теперь стали флагом пиратского корабля, торпедировавшего фрегат с золотыми слитками. В квартире было тихо, внучка спала без задних ног и передних рук, сон сморил вчерашнюю девственницу, на ее лице было блаженство, дверь во взрослую жизнь она уже распахнула, – пока во сне, но будущего своего она не знала.
   Бабушка поставила чайник, села на кухне и почувствовала, что очень устала, она и правда уже устала жить, бороться за внучку, которую надо довести до ума, а потом спокойно умереть. Через день к ним в дверь позвонили, адвокат семьи насильника-растлителя вошел, сел на продавленный диван и сказал бабушке одну фразу: «Ваши условия?»
   Бабушка решила больше не давить и объявила ультиматум: студенческий билет МГУ, протезирование и лечение зубов пожизненно, шуба-котик, австрийские сапоги и две путевки в Ялту в Дом актера на август. Адвокат для согласования попросил «звонок другу», и там, на другой стороне провода, приняли все, кроме МГУ.
   Предложили пединститут имени Ленина, любой факультет, бабушка даже не стала будить Лизу и все решила сама.
   Бабушка написала бумагу, что претензий не имеет, отдала трусы и пошла будить внучку – красавицу, комсомолку и уже студентку.
   В действительность Лизу вернул голос мужчины своей мечты – Кирилла, он окликнул ее, она встала с детских качелей на площадке, где ее настигло далекое прошлое. Она потом никогда не вспомнила того мальчика, его маму и даже не считала обидой то, что с ней произошло тогда. За прошедшие годы эта история стала мелким и незначительным эпизодом, но она тогда в первый раз побывала на море, и в Доме актера за ней ухаживал культовый актер Владимир Конкин, «Шарапов» и «Павка Корчагин» в одном флаконе, он был красив, как молодой фавн, со стрижкой, как у Мирей Матье, и даже бабушка, железная леди, благосклонно относилась к его ухаживаниям.
   Кирилл скупо заметил, что ему надо домой, сейчас придет медсестра делать укол маме, и попросил телефон, она быстро набрала свой номер на его аппарате и позвонила себе, связь была установлена.
   Лиза добралась домой и сразу легла, устала смертельно, но не от болезни, а от громадного события, которое свалило ее с ног, легла она на кровать, а сна не было, ее била нервная дрожь, в голове сверкали молнии, и она встала и стала мыть полы, работа по дому всегда усмиряла ее, она разошлась так, что помыла люстру – титаническое дело, которое она давно планировала, люстра была старая, хрусталь в бронзе, единственная вещь, переехавшая в эту квартиру с Никольской, из бабушкиного родового гнезда, осколок дореволюционного быта ее растерзанной родни.
   В люстре было пара сотен висюлек, и она драила их два часа и чуть не упала, стоять с поднятыми руками было тяжко, и она устала так, что заснула мертвецким сном, проснулась она только глубоким вечером от звонка, подниматься не хотелось, она, бывало, и не отвечала на мобильный, перестала считать с некоторых пор каждый звонок судьбоносным, только звонок от дочери мог бросить ее к телефону, но это был другой звонок – это звонил Кирилл.
   Голос его по телефону был другим, он напомнил интонациями артиста Лаврова, Кирилл был даже похож на артиста Кирилла Лаврова, только не времен «Мастера и Маргариты», когда из него уже исчез воздух, а той поры, когда он играл Сергея Королева в фильме про освоение космоса, название она забыла, он там был красивым и влюбленным не только в небо, но и в конкретную бабу.
   Голос в трубке зарокотал, и она даже встала, он сказал, что мама уже заснула, теперь до утра, дай бог ей силы, она проспит без боли, но медсестра, видевшая много онкобольных, покачала головой и сказала, что счет идет на часы. «Два-три дня, мужчина, – сказала она, – готовьтесь к худшему».
   Он говорил об этом спокойно, но ей стало его жутко жалко, так жалко, что она чуть не заплакала, – она, успевшая за свою жизнь похоронить немало близких, научившаяся относиться к смерти просто и естественно, в данный момент ощутила боль за другого человека.
   Слов утешения она не говорила, знала, что таких слов нет, ритуальные слова «держитесь, все там будем» она считала неуместными и глупыми, человек сам знает, как терпеть свою боль, и чужие слова ему не нужны.
   Он предложил пройтись перед сном, а она испугалась, – голова не вымыта, вид после сна хуже некуда, и она отказалась, не захотела предстать перед мужчиной замарашкой, он не настаивал, он просто попросил ее, если она не против, поговорить с ним, она с радостью сказала «да».

   Он сказал: «Мы прервались в парке, я хочу рассказать, кто я, мне хочется рассказать вам все, без купюр, кроме военной тайны, которой обладаю, я понял, что вы не шпионка и не подосланы мне спецслужбами». Она засмеялась, вспомнив, что еще ее ждет две горы сочинений, которые ей к понедельнику надо посмотреть и прочитать.
   Первая тетрадка, которую она успела посмотреть, ее повергла в трепет, она последние годы читает с ужасом школьные сочинения.
   Самый читающий народ в мире – это мифология, которую эксплуатируют те, кому советский строй представляется нирваной. В той тетрадке она прочитала про Онегина, который был мудаком, которому надо было заказать Ленского, а не валить его своими руками однозначно, и про Татьяну, у которой «непонятки» с сестрой Ольгой. Она закрыла тетрадь и стала ждать голос Кирилла, который отошел, услышав стон матери.
   Кирилл взял трубку, и она замерла, превратившись в слух, чтобы не пропустить ни одного его слова.
   Он только начал говорить, но резко бросил трубку, она услышала ужасный крик и поняла, что сейчас там совсем не до нее, не до разговоров, там жизнь уходит из матери, которая бросает сына на вечные времена.

   Каждый раз, когда она получала зарплату, она вспоминала про остров Флорес, входящий в группу Малых Зондских островов, вблизи Индонезии. Она знала о нем все, его длину и ширину, активность вулканов, знала и про гигантские цветы, и про коморского варана, каждый месяц, в ночь перед походом в бухгалтерию, в ее голове горела неоном вывеска «Остров Флорес», и это место манило ее пять лет.

   Узнала она об этом чудесном месте в санатории имени Артема, по Ленинградской дороге. Лиза сидела за столом с женщиной, которая пять лет прожила в Индонезии, где ее муж работал сантехником в посольстве, и два раза они ездили на остров Флорес на майские праздники.
   Соседка по столу давно уже была на пенсии, больше никогда нигде не была, и те пять лет в Индонезии были ее Эдемом, она так страстно рассказывала об острове Флорес, что Лизе он стал сниться, но только раз в месяц, в ночь перед зарплатой.
   Лиза была в Турции, в Египте и даже плавала на круизном теплоходе по Средиземному морю, все это ей подарила дочь, жившая с мужем и внучкой как барыня.
   Дочка жалела ее, давно настаивала, чтобы она перестала тянуть хомут в школе, но Лиза не желала сидеть дома и сходить с ума от полного одиночества, в школе было противно, она ненавидела учеников за тупость, за глумление над учителями, коллеги-учителя были запуганы, директор был немножко богат, и кроме себя, любимого, его мало что интересовало.
   Когда вам пятьдесят, то мечтать вроде даже неприлично, ученики считают, что ты ископаемое, мужчины давно перешли на 90–60 – 90, замужние женщины по уши в детях и заботах, как стреножить своих жеребцов, стремящихся попастись на чужих лужайках, где посочней зелень глаз. На тех лужайках изгибы искусственных тел со стекающими выпуклостями и впадинами успешно обманывают зрителя, а ты со своим естественным, вполне еще молодым спортивным телом, лицом без морщин и сердцем, ждущим любви, жмешься по углам, заранее уступая молодым, прущим на каждую упавшую с семейного воза особь. А тебе падали не надо, в очередь становиться за теми, кого выпрет законная, тоже не хочется, хочется своего, не приведи господи чужого, не дай бог осиротить чужих детей и оставить у разбитого корыта «старуху», которая, как от золотой рыбки, так и от своего «условного» старика уже ничего не ждет, просто не желает потерять завоеванное когда-то право просто дожить в комплекте с тем, кому она отдала молодость, душу, шелковистость кожи, ну вообще все, что было и уплыло в реке времени.
   Лиза хорошо помнила, что с тех пор, когда ее муж ушел и оставил ее еще совсем молодой, с дочкой на руках, прошло уже 22 года. Его она уже и не помнит даже, а чего его помнить; не богатырь он был, не гигант большего секса, стихов не читал, свет сверхновой звезды от него не исходил, – так, мелкий амбициозный мудачок, заблудившийся в своих желаниях. Обида была, Лиза ее запомнила, но не на него, обида была за дочь, которая приходила из школы мрачная 23 февраля, когда задавали сделать подарок папе – защитнику Отечества. Обида была за себя, она из-за его ухода долго мучила себя, искала в себе изъяны; мучилась ночами, ощупывая грудь, ноги, плоский живот, проверяла круглость попы, все было при ней, а не удержала, ушел к карлице, старше нее, обещавшей, что алмаз таланта его огранит, и в хор Большого театра поставит в первый ряд, и сделает из него тенора, как Паварроти.
   Не сделала она из него тенора, сотворила из него тварь пьяную и безвольную, он стал похож на Лучано только животом, поиграла жаба с ним перед своей родней: «Вот видите, суки, у меня тоже муж есть, а вы думали, что мне, кривой и горбатой, ничего не достанется, а вот вам, я еще рожу, а вы сдохнете все».
   Но никто не сдох от зависти к ней, она не родила, в хор не определила, выперла его через год на Самотеку, в бабушкины однокомнатные хоромы, где он сдает девушкам угол за уборку и секс, – место для двух раскладушек двум близняшкам из Сыктывкара.
   Они учатся по классу скрипки в Гнесинке, а по ночам они играют без трусов в дуэте «вибратто» цыганские напевы в казино и игровых залах, где пьяные мужики проигрывают свои пьяные деньги, изображая купцов, плейбоев и орлов.
   Все это ей рассказала дочь, а той подруга, живущая с бывшим на одной лестничной площадке, дочка смеялась, рассказывая о причудах папеньки, а Лизе было стыдно за человека, с которым она много лет делила стол и дом.
   С такими мыслями она пролежала до утра, и только в шесть часов забылась в зыбком сне, ожидая будильника, но позвонили раньше, звонил телефон, и голос, который она узнает сразу, сказал одну фразу: «Мама умерла».
   Ее подбросило, она попыталась что-то сказать, но он спокойно остановил ее, сказал, что помощь не нужна, что похороны через день, в деревне под Дмитровом, где мама наказала ее похоронить, потом он сказал, что позвонит, в его дверь кто-то звонил, она услышала голоса, приехала труповозка.
   Лиза опять легла, у нее дрожали ноги, ее бил крупный озноб, а голова раскалилась сковородкой с забытыми котлетами, она хотела лежать в кровати не шелохнувшись, но зазвонил будильник, и она, как раб на галерах, поплелась в ванну, по дороге на кухне включила чайник и вошла в привычный круг, пока еще живая.
   Сожалеть и скорбеть по чужому человеку невозможно, Лиза знала за собой этот грех, – она была немного нравственно глуха, похоронив свою мать, а потом и бабушку, она заметила, что к смерти своих близких отнеслась удивительно спокойно.
   Она соблюдала ритуал, спокойно отдавала распоряжения, прикладывала к сухим глазам мокрый платок, на гроб не бросалась, не выла, просто она ясно понимала, что близких уже нет, физически нет, и все, что было у нее с ними, закончилось.
   Только тихая грусть налетала внезапно, оставшимися в душе осколками памяти, они связывали ее с ушедшими, на кладбище она ходила только в поминальные дни, с памятниками не разговаривала, убирала могилки, приносила цветы и быстро уходила в мир живых. Ее долго беспокоила ее собственная душевная черствость, она даже сходила в церковь и поговорила со священником, не грех ли ее беспамятство, но он оказался умным человеком и сказал, что сидеть на кладбище ненормально, и пусть она помнит своих, и зарывать себя в могилу вместе мертвыми близкими не надо.
   Через два дня Кирилл неожиданно позвонил поздно ночью и сказал, что он едет на три дня в Сибирь в командировку, а вернувшись, он уже никуда торопиться не будет, он взял отпуск, и они уедут далеко-далеко, и все у них будет замечательно.
   Утром в новостях она увидела его в сюжете, где какие-то начальники стояли на трибуне и смотрели на военные учения, где показывали новую технику, он стоял во втором ряду, в военной куртке, сильный, красивый, с запавшими от бессонницы глазами.
   Он защищал глаза рукой, вглядываясь куда-то очень далеко, она почувствовала, что он смотрит прямо на нее, и она инстинктивно поправила халат, села поприличнее, а потом поняла, что в ее поведении есть признаки шизофрении.
   Она стала смотреть сериал, где опять кого-то спасали плохие артисты, играющие хороших и душевных врачей.
   Она всегда смотрела вечером телевизор, читать она не могла, начитавшись тетрадей своих учеников, она ничего другого после этого уже читать не желала, да и новые книжки, которые ей попадались на глаза в магазинах, ее раздражали крикливостью обложек и тупостью содержания, – как словесник, она сразу видела непроходимую авторскую тупость, скверный язык и полное отсутствие внятной пунктуации. Женские романы, где льются ручьи слез и даются тупорылые советы о том, что жизнь только начинается в сорок, в пятьдесят и в сто сорок, ее смешили, менты и красавцы из прокуратуры в непримиримой борьбе с преступниками ее не трогали.
   Такой фантастики она никогда не смотрела и не читала книг, написанных бедными учительницами про любовь, которой у них никогда не было.
   Канал «Культура», который всегда хвалят интеллигентные люди, ей казался замшелой библиотекой, где пахнет прелью старых книг, съеденных жучком.
   Она смотрела про врачей, про страны по «национальной географии», и про биографии великих людей по Би-би-си, и, конечно, новости, чтобы не проснуться утром в стране, где власть захватили киборги, или не пропустить, что на далеких островах ее мечты произошел катаклизм.
   На следующий день она привычно поплелась в школу, но рано уйти не удалось, хитрожопый директор назначил собрание педколлектива, где долго объяснял, что мы, учителя, должны проголосовать за государство, которое дает нам, бюджетникам, работу и зарплату, он человек был хороший, но был плутоват и страшный государственник, слушать его было противно, но он прозрачно намекнул и все поняли, что нужно голосовать за правящую партию, все съели эту подлянку.
   Только физик пробовал бухтеть, он считал себя либералом, но директор мягко намекнул, что пьющий физик в образцовой школе – это нонсенс, и он заткнулся, у него была вторая жена, маленький ребенок и возможность быть рядом с учениками, которых он готовил в институт, эта возможность была его маслом к хлебу насущному.
   Потом она перлась домой с тремя пересадками, ничего не готовила себе, погуляла с собакой – единственным другом и прилегла смотреть про врачей, где нейрохирург разрывался между женой и медсестрой без лифчика, но в кружевных трусах.
   Она задремала на месте, когда медсестра надевала трусы, и проснулась, когда началась программа «Вести». Первой новостью была авиакатастрофа в Сибири, где разбился вертолет с губернатором и кучей других начальников, у нее что-то дрогнуло под сердцем, она напряглась и прильнула к экрану.
   Корреспондент что-то бормотал, на фоне разбитого военного вертолета он что-то трещал про учения, а потом показали парадные фотографии погибших, седьмым показали фотографию Кирилла, он был каким-то начальником в Росвооружении.
   Конец сюжета она смотрела стоя, впившись в экран, а потом упала, как срубленное дерево, упала так, что разбила голову о край стола, ей было небольно, она умерла в тот момент, когда поняла, что его больше нет, в ее голове был один вопрос «За ЧТО?».
   Как мог ОН, всевидящий и любящий, лишить ее последней надежды на крохотную долю счастья, которую, как ей казалось, она заслужила полной мерой, неужели ОН не увидел, что это ее шанс прожить остаток своей жизни со своим человеком.
   Она толком и не узнала его, она просто не успела узнать его, но она сразу почувствовала, что он свой, у каждого человека есть инструмент, определяющий, свой перед тобой или чужой.
   Несчастье тем, кто не слушает себя, закрывает глаза, по расчету или под тяжестью обстоятельств соглашается быть с чужим, – никогда ничего хорошего с чужим не будет, она по себе знала, но ОН молчит, никогда не вмешивается в человеческий выбор, свободная воля или принуждение – забота самого человека.
   Иногда ОН дает прямые знаки, которые невозможно не увидеть, и в этот раз ОН дал ей знак, еще там, в поликлинике, когда она пришла сдавать кровь, а сейчас ОН безжалостно и жестоко забрал у нее все.
   Лиза лежала на полу в позе подстреленного человека, так выкладывают убитых в ментовских сериалах, с подвернутой ногой, в неестественной позе человека с картонным ножом в груди.
   Она была жива, но сердце ее замерло, ей казалось, что она умерла, просто она не чувствовала своего тела, своего пульса, тока крови, у нее даже не шумело в голове от удара, дыхание ее было сдавленным, она хрипела, а потом в глазах померкло, и она потеряла сознание.
   У нее звонил телефон, в дверь кто-то стучал, она слышала все это, как сквозь вату, а потом затрещала дверь и в комнату вбежала соседка с врачами и мужиками из МЧС.
   Ей сделали укол, а потом ее стали забирать в больницу, она вяло сопротивлялась, соседка наклонилась над ней и сказала, что она испугалась, услышав дикий вой из-за двери, потом долгие крики, потом что-то упало, и она стала звонить, а уж потом вызвала врачей и МЧС.
   У Лизы случился инсульт, ее отвезли в клинику, дверь закрыла кое-как соседка, она и позвонила дочери, которая уже вечером сидела у нее в палате.
   Ребенок был испуган, Лизу почти отпустило, инсульт не подтвердился, но в голове шумело и хотелось просто спать и лежать лицом к стене.
   Она лежала так сутками, как Иван Ильич из рассказа Толстого, когда умирал, она всегда любила этот рассказ и только сейчас поняла, какой великий старик жил в Ясной Поляне, как точно он описал состояние человека, который не желает жить.
   Дочь ходила каждый день, пришли две учительницы из школы, принесли дежурные апельсины, поохали, в их глазах она прочитала: слава богу, что не мы здесь лежим, – и они убежали в здоровую жизнь, чтобы не заразиться больничной инфекцией. Здоровые и больные – это два мира, и между ними Иордан, так показалось Лизе.
   На следующий день к ней пришли неожиданные посетители: два ее ученика, мальчик и девочка, она знала их, они не выделялись из ее выпускного класса, так, середнячки, они, правда, никогда ее не мучили, сидели на последней парте и держались за руки.
   Девочка была очкастой, некрасивой, немодной на фоне разодетой урлы приподнявшихся родителей, а мальчик как раз был из «новых», папа его рулил в Департаменте земельных дел и был крупным латифундистом в Одинцовском районе, но, как добросовестный чиновник, в частную школу ребенка не отдал, только каждое лето посылал в языковые лагеря в Лондон или Цюрих, не желал ему будущего в своем отечестве. Мальчик был хороший, папины деньги не считал своими, выглядел чисто и принципиально выходил у метро из машины, которая возила его в школу.
   Он вошли к ней в палату с цветами и пакетами, и у Лизы защемило сердце и зачесались от слез глаза, она не ожидала от своих учеников какого-то участия, давно отчаялась получить отдачу за свой труд, а тут такое.
   Девочка бросилась ей на шею, они обе заплакали, мальчик смущенно топтался у дверей с букетиком фиолетовых гиацинтов, ее удивило, что они угадали ее любимые цветы, которые она иногда покупала себе с зарплаты.
   Девочка гладила ее по спине и щекам, шептала милый бред, и ей так стало хорошо, что на секунды боль отступила.
   Она почувствовала, что очень устала, поблагодарила, и ребята ушли, милые, симпатичные дети, упоенные своим первым чувством и надеждой, что мир станет лучше, если в нем будет править любовь.

   Через неделю Лизу выписали из больницы, по большому счету все обошлось, а вот в душе ее был полный раздрай, она никогда не требовала для себя манны небесной, ей никогда не хотелось влюбиться в Гая Риччи или в де Ниро.
   Есть такие женщины, которые смотрят на известных мужчин и думают, что он в ней нашел, имея в виду какую-нибудь Мадонну или другую звездную женщину, чем я не хороша, что у меня не так.
   Лиза хорошо знала, что у нее не так, а что так, она понимала про себя все, и ей хотелось не знаменитого, а своего, законного, даже толстого, даже плешивого, но чтобы он сидел на этом диване, и каждый раз, порхая из ванны или кухни, она натыкалась на него взглядом и говорила на ходу какие-то глупости про Пугачеву и Галкина, про то, как им не стыдно, а он бы не отвечал, молчал, ковырялся в носу, смотрел футбол, просто находился в ее поле зрения – один на всем на белом свете.
   Через несколько дней приехала дочь с шампанским и тортиком, сказала «мама, надо жить» и выложила на стол лощеный конверт, в нем оказался тур Лиссабон – Мадейра.
   Лиза даже не посмотрела, не было никакого желания куда-то ехать, не до красот ей было в этот момент, дочка не настаивала, просто поставила ее перед фактом.
   Они посидели, попили чаю, просто поговорили ни о чем, и дочь заторопилась к своим.
   У молодых всегда куча дел, Лиза это понимала и никогда не насиловала дочь словами о недостатке внимания.
   Когда дочь ушла, она прилегла и стала смотреть телевизор. Царил Андрей Малахов, в тот вечер он мирил мужа с женой, который убил ее маму в пьяном бреду. Мама умерла не сразу после удара топором по голове, и поэтому следователи посчитали, что это не убийство, а тяжкие телесные повреждения в состоянии аффекта.
   И вот теперь этот ублюдок мялся на гостевом диване и лил слезы и не понимал, за что его все ругают, он говорит, что любил маму, но так вышло, он не хотел.
   Андрюше его признания было мало, он желал узнать, а не было ли у него с мамой чегой-то такого, что послужило бы поводом, дочка глядела на ведущего с ужасом.
   Неужели он сейчас покажет видео, где ее покойница-мама соблазняет ее благоверного, и она не ошиблась, соседка, неравнодушная к чужому горю, через минуту дала показания, что мама соблазняла мужа в отсутствие дочки под страхом лишить ее сожителя регистрации, и он, поддавшись шантажу, исполнял ее гнусные желания, не выдержал и убил.
   И вот такое показывают людям, пришедшим с работы.
   Лиза недоумевала, она никак не могла понять, какую цель преследуют граждане из телевизора, вываливая на головы зрителей каждый вечер всякую нечисть, все худшее, что есть в человеческой природе, кто эти враги народа, целенаправленно доказывающие всем, что мы дрянь, дерьмо и ублюдки.
   Лиза с остервенением выключила телевизор, легла и закрыла глаза, сна не было, откуда-то навалилось страшное отчаяние, за прошедшие недели в ней явно произошла катастрофа, ее корабль тонул, кингстоны отчаяния открылись, и образовалась огромная течь, из глаз брызнули реки слез, и она завыла, дико, страшно, надрывая душу.
   Создатель дал ей ум, а чувственности недодал, так, для баланса, и она проиграла своих мужчин молоденьким соскам, выгружающимся ежедневно на всех вокзалах и автостанциях.
   Те, кто был с ней из одной детской, нашли себе женщин попроще и поразнузданней, опасаясь Лизиного взгляда, который видел их холодок в позвоночнике и слабости зарытые, как им казалось, глубоко, – мужчины ловко камуфлируют свои страхи в литые торсы и хорошие костюмы.
   Она видела, как опытный рентгенолог, клетки, в которых они томились.
   С таким зрением трудно жить, и мужчины таких боятся, и живут со своими «марьиваннами», и параллельно гадят с невзыскательным генофондом, с теми, кто терпит их и говорит им то, что они хотят услышать.
   Она спокойно могла пережить Новый год, но седьмого марта, когда каждый дядя Ваня бредет с пластмассовым тюльпанчиком в пирамидке из плексигласа, ей хотелось повеситься. Не из-за цветов, я сама могу сделать себе любой подарок, но где мой кусок личной жизни, кто получил его на добавку.
   Я знаю, что в тех домах тоже нет любви, я знаю, что там тоже исполняют плохие пьесы про семейную жизнь, и я им не завидую, но моя клетка пуста, и если в ней сегодня нет льва, то я согласна даже на пугливого козлика, из которого я сделаю носорога.
   Но все козлики на чужих пастбищах превратились в козлов, а козлов нам не надо.
   Ей стало стыдно за свои мысли, она встала, пошла в ванную, приняла контрастный душ, налила себе чаю и взяла со стола лощеный конверт. Она открыла его: Лиссабон – Мадейра, через три дня ей надо было выезжать, все встало на свои места, она поняла, что ее остров Флорес утонул вместе с Кириллом, упавшим в сибирскую тайгу.
   Ей судьба подарила другой остров.

Часть III
С.С. и Катя

   Когда-то, в юности мятежной, С.С. запоем читал Ремарка, все романы. Париж, например, он сначала узнал по Ремарку, а потом, оказавшись в великом городе, почувствовал, как душа Парижа вибрирует в унисон с его собственной душой, и его ощущения совпали с ощущениями сумрачного немца, хотя С.С. был совсем не ариец. Когда же пришел черед романа «Ночь в Лиссабоне», он был уже влюблен в Ремарка по уши. Единственная любовь мужчины к мужчине, которую он допускал для себя, – это любовь читателя к автору.
   Это роман, как знают те, кто его читал, о времени Второй мировой войны и о том, как сотни тысяч беженцев со всей Европы хлынули в нейтральную Португалию и ждали в городе Порту кораблей, чтобы плыть от нацистов и их союзников в Америку.
   Через пятьдесят лет после чтения Ремарка С.С. попал в Лиссабон.
   Лиссабон довольно скромный городишко, это вам не блистательный королевский Мадрид, который его покорил сразу, за один день, С.С. понимал, что время потомков конкистадоров и испанских грандов прошло, но у них в руках когда-то было полмира, а это никогда не забывается.
   В столицах старых империй и после крушения империи остаются следы былого величия, памятники завоевателям заморских территорий стоят на площадях и напоминают о прежней славе.
   Выходцы из покоренных народов заполняют сегодня города метрополий и живут в них своей особой жизнью, считая, что империя им всегда должна, даже если она добровольно дала им свободу, – как дети считают, что мать, родившая их, обязана им по гроб жизни.
   Все империи оказались поверженными, все. Великие империи, все они сегодня – эллины, римляне, португальцы и испанцы, – все сидят на своей попе и вспоминают о былом величии. У России та же болезнь, великая империя, включавшая Польшу и Финляндию, дважды рушилась, сначала в семнадцатом, а потом в девяносто первом, тогда же и окончательно растеряла завоеванные народы. До сих пор многие льют слезы по имперскому прошлому, это глупо, ход времени не остановить, так рассуждают старые импотенты, поминающие былые победы над прекрасным полом.
   Вот такие мысли бродили в голове у С.С., когда на террасе кафе «Мануэлла» у стены музея Прадо он пил водку с оливками.
   Сам он в музей не пошел, тем более что там была выставка Эрмитажа, который он прошагал в туманной юности и понял, что столько прекрасного ему не переварить, переизбыток искусства лишает собственную жизнь плоти настоящих переживаний. Красотки с полотен и герои со вздыбленными мышцами ничего общего с реальной жизнью не имеют, а только мешают радоваться своему хлипкому телу, и душевные терзания собственного несовершенства в сравнении с выдуманными отравляют сладостные минуты собственного опыта.
   Еще мальчиком он разглядывал альбомы из серии «Музеи мира» и знал наизусть и экспозиции музеев Ватикана, и шедевры Мюнхенской пинакотеки.
   А уже потом, когда открылись ворота в свободный мир, он бросился осваивать «парижи», «флоренции», «лондоны» и понял для себя, что подлинники великих мастеров в интерьерах музейных дворцов не вызывают того волнения и трепета, которые он испытывал в детстве, листая альбомы.
   Такое бывает с юношами, грезящими в воспаленных снах о недоступных девах, а когда наступают практические упражнения, то все выходит грубо, вульгарно и очень обыденно.
   Краски воображения ярче радуги, а реальность грубовата и блекла, он почти перестал любить живопись, особенно распиаренную и попсовую, если кто-то при нем говорил, что ему нравятся импрессионисты, Шагал и Дали, он переставал уважать этого человека: Шагала и Дали нужно было любить в семнадцать лет, а не рассуждать о них в пятьдесят с юношеским блеском в глазах.
   Он ждал свою даму, бегающую в сей момент с фотиком и щелкающую шедевры, чтобы потом показывать на работе таким же дурам, которые будут ахать, глядя на Веласкеса, как на сапоги с миланской распродажи.
   У его спутницы, кроме молодости, других достоинств не было, она пристала к нему на какой-то презентации какого-то коньяка, куда С.С. приперся не по своей воле, банк, где он служил вице-президентом по пиару и рекламе, спонсировал для имиджа дорогой коньяк, и С.С. должен был там быть по обязанности.
   Коньяк он не пил, люди вокруг ему были все известны, как три копейки, девушками он давно не интересовался, после потери последней любви, которую не удержал, закрыл тему и даже дома перестал исполнять супружеский долг, ссылаясь на нездоровье.
   Он уже собирался уходить, когда кто-то сзади тронул его за локоть, он подумал, что какой-то мудак из старинных знакомых желает затянуть с ним пустой разговор про ля-ля-тополя, «путин – бабы оборзели – надо валить», и напрягся, но рука была женской, и он повернулся.
   Перед ним оказалась девушка – не модель, не блядь в поисках спонсора, а вполне пристойная тридцатилетняя женщина, по виду журналистка, но не работающая в штате, типа фрилансер какого-то глянцевого журнала, из тех, кто не любит рано вставать и ходить ко времени.
   Одета она была неброско, не в тренде, но достойно, без архитектурных излишеств в виде цацек в ушах и на пальцах с фальшивыми бриллиантами…
   Два огромных серебряных кольца и браслет на запястье должны были показать наблюдателю, что девушка она культурная, самодостаточная и на хлеб себе зарабатывает головой, а не половым органом.
   Она представилась Катей из журнала «КОКОС», он такого журнала не знал, их развелось, как вшей в тифозном бараке, кто читает эту хрень, он тоже не понимал, круг почитателей-читателей был так же мал, как партия большевиков, сломавшая шею царскому режиму.
   Такие журналы читают только рекламодатели, редакция и инвесторы, которые ежемесячно выкладывают свои кровные и хотят знать, а что это за говно, которое каждый месяц требует денег.
   Катя улыбнулась всеми своими белыми зубами и скороговоркой пробубнила, что мечтает взять у него интервью о благотворительности, это модный тренд, и их журнал внедряет в русскую жизнь мысль о том, что помогать слабым благородно и модно.
   С.С. не слушал, он смотрел ей в промежность, обтянутую легенсами так выпукло и зримо, что он даже представил это место без покровов, и в нем что-то сильно напряглось, да так сильно, что невидимое стало видимым, и он покраснел, как мальчик на дискотеке, который первый раз увидел стриптиз, когда мимо носа летят трусы и лифчики и показывают то, что попы называют срамными местами.
   Он за жизнь дал пару сотен интервью и уже пару лет отказывал всем, ему надоело отвечать на тупые вопросы о своих пристрастиях, тупые вопросы – тупые ответы, пустое колебание воздуха, ну тут он твердо решил, что ей даст, и ответит даже, как его называет жена в период коитуса.
   Они договорились на вторник пообедать, и С.С. все выходные дни находился в крайнем возбуждении, в хорошем смысле этого слова, два дня тянулись медленно, в субботу он сжал время ожидания до минимума бутылкой водки и обедом, обильным на холодные и горячие закуски.
   Потом он спал пьяным сном и храпел по-молодецки, а потом ночью смотрел четыре часа «Клан Сопрано» в двадцать пятый раз.
   Ему всегда хотелось понять жизненную логику бандитов; как они объясняют себе, своим женам и детям, что можно убивать других для того, чтобы семья могла поменять дом, машину и оплатить частную школу и университет.
   С.С. не понимал, как можно носить окровавленные кольца и ездить на машине, отобранной за мифические долги у почтенного отца семейства.
   В таких фильмах талантливые авторы, как правило, богобоязненные евреи, нанятые бандитствующими продюсерами, пытаются влезть в шкуру воров и убийц и создать миф, что это не банальный садизм, а просто другого выхода не было, – разве законопослушно заработаешь на шикарную жизнь.
   На третьем часу кино он заснул и не увидел, как артист Джон Гандольфини безжалостно убил своего друга Леву за связь с мусорами.
   В его сне мелькнула Катя на пляже, почему-то в Майями, и он увидел ее в купальнике, и побежал догонять, но, как всегда во сне, не догнал.
   В воскресенье он читал рассказы Шукшина и удивлялся, что даже через тридцать лет герои его по-прежнему интересны и волнуют, ощущения от его прозы стали даже отчетливее и ярче. Так он и пролежал воскресенье с книжкой, то засыпая, то пробуждаясь на приемы рассольника, который хорошо излечивал раны, нанесенные организму чрезмерным употребления С2Н5ОН.
   Суматошный понедельник проскочил одним мгновением, и утром во вторник он стал чистить перья, брился долго, так тщательно бреют только покойника, которому все смотрят в лицо в гробу, пытаясь запомнить на всю оставшуюся жизнь, потом стоял в душе, мечтательно предвкушая встречу с женщиной, разбудившей в нем спящий инстинкт, два раза отказался надеть предложенную женой рубашку, она даже удивилась, полагая, что, видимо, он идет в Кремль за наградой, и даже начистила ему новые туфли, в которых отразились все люстры.
   Все утро до обеда он маялся, отгонял от себя сотрудников, лезущих к нему с вопросами, не имеющими ответов, делали они это намеренно, просто для того, чтобы продемонстрировать боссу свое рвение, а уж потом, при случае, попросить повышения.
   Он сам знал, кто чего стоит из его своры работничков, и на такие цыганские прихваты не велся.
   С двенадцати дня, когда до встречи оставалось два часа, его вызвал хозяин, которому нечего было делать, и затеял разговор об общих знакомых и бабах, два раза пили чай и перетирали разные темы про всякую хрень, но без пятнадцати два С.С. встал и, сославшись на встречу, пошел на выход, сел в машину и поехал в ресторан.
   Рестораном он условно называл «Хинкальную № 1», их сеть развилась по всей Москве, победное шествие грузинской кухни задвинуло сети «Елки-палки», «Ростиксы» и прочие едальни псевдоевропейской кухни эконом-класса.
   У хинкальных было одно преимущество – там готовили лишь то, что умели делать, и на кухне там стояли толстые тетки из Гори, Кутаиси и Поти, принесенные в Москву войной 080808, когда доблестная российская армия дала по зубам грузинскому агрессору, вступившись за якобы своих граждан в Южной Осетии и Абхазии. Нелепая, никому не нужная война подняла с мест, оккупированных армией, людей, чье место займут другие, а они приехали в Москву делать хинкали, пхали и чахохбили русским людям, готовить им домашнюю еду, которую они всегда готовили дома. Теперь эти ресторанчики стали для них и домом, и местом работы, и кусочком потерянной родины, там было скромно, вкусно и недорого, продукты были свежими, ведь дома никто не готовит, чтобы отравить или сэкономить.
   В семь минут после двух впорхнула девушка Катя и села напротив, сияя глазами и чуть запекшимися губами с легкими следами помады холодного персикового цвета.
   На ней были легинсы антрацитового цвета, в них она в первую встречу и обожгла глаза С.С., шелковая туника с принтом девушки, похожей одновременно на Катю и актрису Мэриэл Стрип, сверху все заканчивалось кожаной короткой курткой бежевого цвета, на спине висел рюкзак из плотной разноцветной ткани.
   Она достала из него диктофон, приняла серьезную позу и сделала лицо Опры Уинфри перед интервью с президентом Америки.
   С.С. искренне любовался женщиной, сидящей напротив, он мягко рукой накрыл диктофон и сказал, что ответит на все вопросы, но не под запись, они будут есть, и его чавканье на записи ему не понравится, давайте обедать и говорить без протокола, твердо изрек С.С., она смутилась немного, но потом улыбнулась и согласилась, она целый день моталась по городу, не завтракала и проголодалась, а на столе столько вкусной еды, что она истекала слюнями, как ее ротвейлер перед миской.
   Он налил ей вина и себе рюмочку водки, и сказал что-то невыразимо приятное в духе грузинского тамады из фильма «Кавказская пленница»
   Они стали есть, девушка мела, как солдат после наряда, ела пхали, сулугуни, закусывала все это кинзой и еще какой-то травкой, имени которой он не знал и поэтому никогда не ел.
   Он всегда ел только то, что знал, никаких гадов, никаких змей, акульих плавников в рот не брал, он ел простую русскую еду и восточную кухню народов СССР, все, к чему привык с детских лет.
   Когда появились все эти заморские чудеса, у него не появилось желания даже пробовать это, он знал, что еда – это завтрашнее говно, и поэтому относился к еде, как потребитель энергии, которую она несет; никаких гастрономических изысков в виде сопливых устриц или кролика, фаршированного яйцами каймана, ему даже видеть не хотелось, а не то что пробовать. Пока она метала в себя, как в паровозную топку, гору еды, он вспомнил, как он перестал есть зелень.
   Он когда-то был в тундре и сидел в яранге оленевода, там его угощали свежей тушей только что убитого оленя, мясо с кровью ела вся семья, отрезали свежие куски с сочащейся кровью и ели все, а самый маленький ел печень и почки, – сердце, кстати, никто не ел, его бросили собакам.
   Хозяин объяснил, что сердце есть нельзя, это грех, С.С. подумал, а чем сердце хуже печени, но не спросил, постеснялся лезть в душу неуклюжими вопросами варвара.
   С.С. свежее мясо есть не стал, но одну вещь он решил уточнить и спросил, не дикость ли есть свежее мясо, как дикие звери. Оленевод удивился, тут нет никакой дикости, просто олень дает все: шкуру, рога копыта, мясо для пополнения сил, а в сыром мясе есть все, чтобы не болеть, ведь в тундре нет поликлиник, во все времена эвенки ели оленя, он источник жизни, и без него человеку тундры смерть.
   А вот вы на равнине едите траву, овощи и корнеплоды, как копытные, значит, вы тоже как свиньи или коровы, есть оленя предпочтительнее, чем траву, как корова.
   С.С. тогда понял в той яранге, что эвенкийский мудрец дал ему урок цивилизованности разных народов.
   Если северные народы перестанут жить так, как привыкли, то они исчезнут, ведь советская власть пыталась изменить кочевой уклад, забирала детей в школы и интернаты, дети болели в городе, тосковали по родителям, а потом теряли почву под ногами и обрастали пороками городской цивилизации.
   Тогда же С.С. понял, что обитатели саванны из племени массаев, без трусов и с копьем, счастливее и свободнее менеджера по продаже чипсов в съемной хате в Новогиреево, с кредитом на «Форд Фокус» и на стиральную машину с фронтальной загрузкой.
   Съели харчо, покурили, а потом принесли тарелку с хинкали, с тонким тестом, перченным фаршем с луком и бульоном внутри, который нужно было всасывать в себя, надкусывая в строго определенном месте, чтобы жир не тек на пальцы, она не умела, и он с удовольствием показал, как надо правильно потреблять эту вкуснятину, она смешно оттопыривала губы, впиваясь в плоть изящного, как луковки башен Василия Блаженного, хинкали.
   Они почти не говорили, болтать за столом во время еды не надо, всему свое время, а то все остынет и никакого кайфа уже не получишь.
   Но обед закончился, подали чай, и тогда началась дуэль, где соперники, прощупывая друг друга, пытаются выведать максимально возможную информацию, не задавая вопросов в лоб, заходят в нужные файлы как бы невзначай, чуть сбоку, сохраняя на лице крайнюю незаинтересованность.
   Он был опытнее в этих играх, и за двадцать минут разведки боем он узнал много.
   Она живет одна, после трех лет неудачного брака, сама себя обеспечивает, любит разные занятия, от йоги до курсов личностного роста, была в церкви Хаббарда, увлекалась нацболами, а особенно Лимоновым, любит Сорокина и Пелевина, читает модные книжки западных писателей на английском, ценит Буковски и Поланека и кино Ханеке, Тарантино, Альмадовара и Джармуша, неглупая девушка, с хорошими манерами, не такая, как все нынешние соски-львицы, считающие, что продать свою девственность или молодость надо подороже, пока не завяли сиськи и не лег тяжким бременем целлюлит на мягкие места.
   Он вспомнил свою Машу из прежней жизни, из той жизни, которая скрылась за крутым поворотом, того времени уже не вернуть, тому времени пришел кирдык, он уже привык, что ее нет, то есть она жива и здорова, и замужем, и у нее ребенок, но до этого ему уже нет дела, пять лет он выжигал из себя воспоминания, и на душе осталась пустыня, ни капли воды, та жизнь ушла в песок.
   Он встряхнул головой, сбрасывая наваждение, и девушка напротив заметила его отсутствие и тихо молчала, инстинктивно понимая, что он сейчас не здесь, а где-то там, в далеком прошлом, которое уже не ранит, но саднит фантомной болью, как отрезанная нога у ветерана былых сражений, чему она свидетелем не была и никогда не будет.
   Он закурил, она налила ему свежего чаю, и он вернулся из пустыни, где осталась его любовь, занесенная барханами забвения.
   Сравнивать было нечего, девушка напротив была ярче, умнее и, наверно, нежнее и тоньше душевно организована, он решил про себя, что попробует нырнуть в бездну, последний раз попробовать искус холодных губ и ощутить прелесть обладания молодым телом женщины, которую, как ему кажется, он уже удивил. У него были деньги, он был нежадным, он мог себе позволить потратить пару тысяч на свое собственное удовольствие и заодно порадовать девушку местом, куда она на свои не скоро сможет выбраться.
   Утром ему пришло письмо от персонального менеджера по отдыху, она сообщала, что подобрала ему чудное место на берегу океана; там он сможет на две недели отодвинуть ранние холода, зарядить себя солнцем на долгие три месяца русской зимы, которая своей темнотой, стылым ветром и кашей под ногами может свести с ума любого.
   Это место называлось остров Мадейра, и он решил поехать с ней и получить в одном пакете хорошую погоду и радость от любви, которую он построит с Катей на атлантическом берегу.
   Он никогда не бывал на Мадейре, ему не нравился берег океана – слишком мощно и пугающе он выглядел, он был когда-то в Биаррице и там, в пристанище серфингистов, даже не гулял по берегу, высокие волны и отсутствие штиля не давали усмирения собственных волн, бушующих в нем при видимом покое, этот покой давался ему нелегко, многие годы он тренировал в себе сдержанность, не хотел, чтобы по его лицу окружающие читали, как в открытой книге. Он много бился над этим, и только к сорока годам научился непроницаемости посмертной маски.
   Ему нравилось внутри себя, снаружи он себя никогда не любил, даже мальчиком он себе никогда не нравился, хотя потом, когда он стал старше, ему говорили обе тещи, разглядывая его немногочисленные фотографии, что он очень даже ничего. Он же не терпел своих фотографий и всю жизнь избегал фиксировать свое изображение на века, не понимал и позже повальное сумасшествие остальных граждан, старающихся запечатлеть каждый поворот своей головы.
   Он даже опасался фотосъемки, боялся, что его жизненная энергия улетает вместе с щелчком камеры, он когда-то размышлял об этой своей реакции и решил, что виновата доля иудейской крови: евреи не любят фотографироваться, считая, что в этом есть нечто от поклонения идолам.
   Он мог бы поехать в Турцию и Египет, Марокко или Тунис, ну в крайнем случае в Израиль, это было ближе, но там везде что-то происходило, а ему не хотелось видеть революцию даже с позиции наблюдателя, ему категорически не нравилось, когда народные массы, поднявшиеся с колен, пытаются изменить порядок вещей, то есть имеют право войти в любой дом и взять то, что понравится. Он не любил, когда на улицах бегают люди, не важно, какой они ориентации, от них всех исходила опасность, он боялся потерять стабильность устроенной жизни, он не был глупым человеком и понимал, что никакого равенства и справедливости нет нигде, и те, кто не успел устроиться на ветке и свить собственное гнездо, будут всегда пытаться выбросить ваши яйца из вашего гнезда.
   Каждый раз, когда он видел «несогласных», удивлялся их упертости, они выходили, их били, но они, утерши красные сопли, опять выходили, и их опять винтили.
   С.С., глядя на них, всегда злился и не жалел их, ему казалось, что это бездельники, которые хотят все взять и поделить.
   Когда-то, разводясь с первой женой, он ушел и все оставил, но желал взять только книги, которые собирал много лет, и это было его единственным ценным имуществом, и он забрал свою часть, но не все, кое-что осталось, и он пожелал забрать их после года отсутствия в бывшей квартире, и тогда он услышал от жены фразу, которую запомнил навсегда. Раздел имущества произведен, сказала оскорбленная жена, и он утерся.
   Он считал, что, если постоянно менять собственников, то толку не будет.
   Так возникла Мадейра, и С.С. после чая с пахлавой сказал Кате:
   – А давайте съездим на Мадейру, побудем на солнце, запишем интервью, я приглашаю. Приставать не буду, если вы не захотите, у нас будут разные комнаты…
   Катя смутилась, она никогда не ездила в такой роли с мужчиной. Когда это делали другие, она их не осуждала, но, считая себя женщиной с убеждениями, не собиралась обменивать свою молодость и красоту на вещи или даже на путешествия, которые ей не по карману. Она выросла без отца, он ушел сразу, как она родилась, о причинах разрыва мама ей никогда не говорила, и она не спрашивала, и когда ее доставали в детстве дети и взрослые с вопросом, где ее папа, говорила просто и без запинки, сидит в тюрьме за убийство, и тема была закрыта, те, кто спрашивал, просто давились вопросами.
   Было время в ее юности, когда она хотела увидеть отца и даже предприняла робкие усилия найти концы, оказалось, что он живет в Австралии с китаянкой из Гонконга, и ее желтые братья и сестры на фотографии обнимают усатого мужчину, совсем на нее не похожего, он ей ответил один раз.
   В письме была одна фотографии и несколько слов о том, что в жизни всякое бывает и не стоит жалеть о том, что нам неподвластно. Чужой мужик, из чужой жизни, который дал ей когда-то жизнь, больше ее не интересовал, голос крови ее не звал, и она потом не хотела больше участвовать в сериале «девочка ищет отца».
   Да и мама считала, что не надо сидеть у окна и ждать того, чей след растаял в тумане.
   У матери была какая-то личная жизнь, бесконечный роман с другом-одноклассником, который из семьи не ушел, а много лет раздваивается под пилой на две части и никакой трагедии не делает из того, что спит с одной, а любит другую. Маме тоже нравилось, что он живет в своем доме, она не желала видеть его каждый день, раз или два в неделю они встречались, им было хорошо, сопли и терзания закончились давно, и осталась только радость от общения, не отягощенного общей крышей и усталостью от бесконечного присутствия на одной жилплощади двух разных людей, связанных одной цепью.
   Все это прошелестело в ее голове, пока он отвечал на звонок, говорил он нервно, видимо, ответ на свой вопрос он ждал, а она, искусственно затягивая свое решение, нырнула в старые файлы своей жизни, решила там поискать ответы.
   Она прекрасно понимала, почему из далекого далека выплыл ее папочка, С.С. был ровесником ее отца, его слова разгорячили ее, мужчины в таком возрасте притягивали ее, она гнала от себя эти желания, девушка она была позитивная, понимала, что такие отношения сродни инцесту, спать с отцом недопустимо, но отца все равно не было, а значит, не было и возможности, а тут все сложилось, ее потянуло к этому мужику, совсем не герою ее романа. За плечами был неудачный брак с одноклассником, слюнтяем и наглецом, с которым она промучилась три года, пытаясь сложить подобие дома. Он даже шалаш не желал строить, на охоту не ходил, мамонта не приносил, лежал на диване и играл на гитаре блюзы собственного сочинения. Он играл в какой-то группе имени Би Би Кинга, с ним еще вместе были два мудака, считающих себя блюзменами.
   Кроме них, так никто не считал, и они играли бесплатно каждую неделю в каком-то клубе в Ногинске за еду, потому что хозяин пивного бара считал, что для уровня ему не хватает такой музыки, до частной собственности он работал на складе химреактивов, где научился варить какую-то дурь, и доходы от нее позволили ему сколотить первоначальный капитал, и он купил себе этот бар, стал ходить в церковь, и женился на сироте, и вступил в «Единую Россию».
   Она делала для своего единственного все, даже месила для него тесто вручную и пекла ему домашний хлеб. бегала ему за пивом, глубокой ночью по полю снежному, и все ждала, что он встанет с печи, как Илья Муромец, и станет богатырем.
   Он не встал, так и был говном и непризнанным гением с вечным нытьем и жалобами на всех, он даже не щадил больших рокеров, видимо, он тайно считал, что БГ, Майк и Шевчук мешают ему пробиться на музыкальный олимп.
   Она прозрела после трех лет в один день, когда пришла домой, нагруженная кошелками, а он устроил ей скандал, почему ее долго нет, у него закончились сигареты.
   Он стал орать, что она блядь, недостойная жить с ним, он кричал ей, что она виновата в его творческом застое и что она не Кортни Лав и ему не умереть, как Курту Кобейну.
   Он еще два часа визжал, обвиняя ее, но точка невозврата наступила, когда он гадко намекнул ей, что у него на нее не стоит, и в этом все дело, а она собрала вещи и уехала к маме, а он остался в своей берлоге, видимо, сдох уже, подумала она, но закрыть этот файл не успела, мужик вернулся, и она встала в стойку.
   – Ну, – бодренько промурлыкал С.С., – что мы решили? Нырнем в бездну Атлантического океана, наполним ветром парус нашей яхты, Ассоль?
   – Я не Ассоль, я Катя, у меня есть дела, и я не могу с бухты-барахты лететь на край света, да и как вы себе это представляете? Вдруг окажется, что вы храпите, ругаетесь матом во время секса, вдруг вы, не дай бог, скрытый мазохист или, не дай бог, вампир? И еще. Я не могу позволить себе удовольствие, которое мне не по карману, вы это понимаете?
   С.С. слушал напряженно, но ответил четко и по пунктам:
   – Да! Я храплю, ругаюсь матом, но не в постели, я нормален в сексе, и никакие ролевые игры с эсэсовской атрибутикой мне не требуются. А вы что, твердо решили, что мы будем спать вместе? Разве это так обязательно? Я так не думаю.
   Кате стало неловко, она поняла, что заигралась в раскованную журналистку, и решила отъехать от опасной темы.
   – Вы извините меня, я не хотела вас обидеть, но я правда не понимаю, как все будет.
   С.С. улыбнулся, подошел к Кате на расстояние вытянутой руки и сказал важно и значительно:
   – Мой банк очень заинтересован в сотрудничестве с вашим изданием, мы нанимаем вас на две недели для поездки в регион нашего нового проекта на Апеннинском полуострове, мы едем, вы пишете материал, и мы его оплачиваем. Какой гонорар вы бы желали получить за десятиполосный материал на правах рекламы?
   Катя обалдела, о таком счастье она даже не могла мечтать, банк из первой десятки хочет сделать с ней материал, редактор обосрется от радости и наконец возьмет ее в штат, и она сможет жить более-менее стабильно. Она решила не демонстрировать свою радость, так ее учили на семинаре личностного роста, там много чему учили коучи-неучи, которые, прочитав полторы книги по маркетингу, собирают по Москве идиотов, потерявших работу, и втирают им, за их последние деньги, методы достижения успеха, которого сами не достигли. Там еще много было всякой лабуды, на этих собраниях лузеров, в церкви Хаббарда было честнее, там брали деньги сразу и ничего не обещали, просто классически ебали голову тем, кто страстно этого хотел.
   Она встала из-за стола, сделала решительное лицо, сымитировала на своем телефоне полученную себе смс и стала прощаться, С.С. тоже встал, взял девушку за руку, рука была теплой и чуть влажной, он рассмотрел ногти, линию жизни, всем остался доволен и церемонно поцеловал руку, согнувшись в поясе, но не так, как целуют все, а в открытую ладонь, примерно в то место, где доктора зажимают запястье при измерении пульса.
   Делать это он стал только после девяносто четвертого года, когда в Театре эстрады он сидел в жюри вместе с народным артистом СССР Борисом Бруновым, модным конферансье еще советских времен. С.С., когда целовал руку «мисс Москвы», потянул ее к своим губам, а Брунов потом сказал: если вы желаете быть джентльменом, то сами сгибайтесь к женской руке, его тогда это слегка задело, но он усвоил это правило.
   Они попрощались и разъехались каждый в свою жизнь, но при этом оба поняли, что следующая встреча неизбежна, как программа «Время».
   С.С. ехал на работу в прекрасном настроении, он остался доволен собой, он радовался, что не потерял квалификацию во время вынужденного простоя, и его рыбка клюнула наживку и вроде заглотила крючок неплохо, он даже явственно видел крючок на ее пухлой губке в уголке рта, рыбка не знала, что попалась, но он уже ее аккуратно водил своим удилищем и скоро собирался подсечь и бросить на дно своей лодки.
   Рыбка на своей кредитной «Мазде» летела в редакцию, она светилась, как меч джедая.
   Она летела почти по встречной, торопясь обрушить новость на старого пидора – главного редактора, который умышленно играл Казанову, чтобы никто не подозревал, что главной страстью его были военные из нижних чинов.
   Он входил в попечительские советы нескольких воинских частей, и там отцы-командиры сдавали ему в лизинг невольных пленников, которых он брал к себе домой, как спаситель от дедовщины, и кормил их, и отмывал их, и жалел у себя в пентхаузе в доме «Плутарх», где метр стоил дороже среднего типа БМП. Солдаты не понимали его щедрости, но свой долг исполняли, и некоторые даже с удовольствием.
   Она слушала по радио песню про белые обои, про черную посуду, про то, что нас в хрущевке двое, и не знаем, кто мы и откуда, она любила эту песню, у нее такое было недолго с одним парнем, которого она случайно встретила на курсах «сальсы», где заполняла свой досуг во времена, когда она, расставаясь с очередным своим бездуховным донором гормонов после бара «Водка» или «Маяк», проводила египетские ночи у себя в Никулино или у него.
   Так бывало не каждые выходные, но пару раз в месяц выходило, и она не сильно парилась, спокойно напивалась, а потом бездумно падала в койку, а потом стирала телефон из памяти и смывала в душе чужие руки, которые ее ласкали.
   Но однажды ей стало тоскливо от спортивного секса и пятничного угара, и она ушла в транс тоски и печали оттого, что все говно плывет в ее сторону. Она пошла на йогу, и там красивый, сильный мужик взял ее за талию, и они поплыли, и выплыли в его хрущевке, которую он снимал на «Семеновской», и залегли с ним на целую неделю в постель, они в ней жили, она бегала раз в два дня, голая, в старом плаще, за едой, водкой и сигаретами, и меры им было мало, оказалось, для счастья не надо яхты, замка и сумки «Биркин», надо рядом чувствовать человека, мужчину.
   Он был смешной, он пел ночью ей похабные песни, рисовал на ней акварелью слова, которые она должна отгадывать, они смотрели телик без звука и смеялись во время программы «Время», он мыл ее в ванне, расчесывал волосы, как кукле Барби, дул смешно в ухо в обед, когда она просыпалась. Что это была за неделя, она так и не поняла, но ровно через неделю он получил смс, что все устаканилось, что он может выходить из тени, и он исчез, исчез резко, как сигареты под утро, исчез, испарился, не оставив после себя никаких концов, она даже не знала его телефон, до сих пор телефон был не нужен, любимый был под рукой, и если она хотела ему что-то сказать, она просто говорила, и он слышал.
   Она его не искала, она поняла, что он дан ей был ровно на неделю, не больше, для нее его ресурс был исчерпан, у него еще было много дел в своей жизни, а может быть, он был из службы, которая состоит из таких волонтеров, спасающих женщин от безнадежности, – ну разве можно после такой недели запить или повеситься.
   Она стряхнула с себя наваждение, зеленый свет включили, пидарасы с мигалками проехали, и она полетела дальше.
   С.С. ехал по набережной в офис, на Лужнецкой его настиг звонок. Он взглянул на абонента, звонил старинный товарищ, из тех, чьи звонки священны, есть такие звонки, которые надо принимать, даже если тебе через минуту сделают анестезию в зубном кабинете, звонил товарищ, ближе родственников, товарищ, который последние двадцать лет слушает его вой и стоны по любому поводу, их связывает только любовь, не деньги, не бабы, не общая пьянка, когда все хорошо, ему можно позвонить с другого конца света, пьяному до соплей, и сказать в три часа ночи, что тебе плохо или очень хорошо, и он проснется и прервет половой акт или разговор с партнером про бабки и будет слушать твой пьяный бред про то, как тебе не дала секретарша в поездке на Гоа, если ты даже дал ей повышение прямо перед выездом, и вот ты стоишь на пляже с бутылкой, пьешь и полчаса рассказываешь ему, какая она тварь, как она не понимает твою тонкую душу, почему ее на скутере увез какой-то урод на дискотеку в соседнее кафе, где дуют траву одни подонки, сдавшие квартиру в Москве и здесь, на берегу океана, изображают из себя белых сагибов.
   А друг не спит, говорит с тобой и утешает, и требует, чтобы ты уволил эту сучку, и заклинает не сходить с ума и вернуться в Москву, где он найдет тебе таких баб, которые тебе даже не снились.
   Он не врал, это дело у него было поставлено на поток, два агентства досуга работало на него, шерстя генофонд столицы, чтобы утолить его жажду по новым барышням, его ценили, он был вип-клиентом, и за последние десять лет прошел неводом всю крупную рыбу, он был классическим подкаблучником, но только с 20.00 часов, бизнес у него был устойчивый, он сдавал под офисы три дома в центре и собирал в свой невод неплохой улов, и все рабочее время посвящал любви, он считал свою страсть миссией и подвигом, он неплохо знал демографию и превышение количества женщин над мужской частью столицы использовал в свою пользу, он считал свою деятельность гуманитарной, он гармонизировал природу межличностных отношений и давал тем, у кого был дефицит общения, свою любовь и нежность.
   Когда у С.С. увели прежнюю любовь, он заболел, и друг много раз предлагал ему вылечить подобное подобным, он говорил ему, бери любую из моей конюшни, люди проверенные, не подведут, с моей рекомендацией сделают все не больно, с местной анестезией, и вернешься к нормальной жизни, но С.С. отказывался, не мог забыть старую любовь, друг намекал, что прерываться нельзя, что это нужно по медицинским показаниям, но С.С. не мог, ежик с дятлом гнездо не совьет.
   Но однажды тоска набежала волной грозовой, и он поддался, но согласился лишь на элегическую встречу, никакого секса, только духовное общение и легкие закуски.
   Друг сказал, не пожалеешь, преподаватель консерватории, сама духовность, по-большому не ходит, парит, как Плисецкая на пенсии.
   Назначили день, С.С. коротко поговорил по телефону с психотерапевтом и поехал к ней на дачу исцеляться.

   Приехал он к семи часам на дачу к Регине (так звали целительницу) минута в минуту.
   Домик скромный, но участок старый, из удобств только колодец и биотуалет, цветочки вялые, акация и жимолость всякая, и дуб, как у Льва Николаевича в «Войне и мире», прудик маленький с лесенкой – не левитановский, но милый, терраска бедненькая, но абажур есть, и пианино марки «Беккер», и все, в спальне не был, в шкафах не рылся, но атмосфера в домике духовная, книги и фото незнакомых людей, быт второй половины XX века, когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли.
   Регина оказалась женщина яркая, размер 48, рост в кровати 165 см, ничего лишнего спереди, легкая тяжесть зада даже умилила, она оказалась весьма винтажной: платье крепдешиновое, серебряные кольца в избытке, браслеты при движении позвякивают, как набор инструментов у сантехника, мила, никаких следов ботокса и лимфодренажа, ненакрашенная и совсем не страшная.
   Стиль – естество и натуральность, манеры – достойная скромность и гордая бедность.
   Цветы приняла благосклонно, вино не оценила, при виде водки проявила живой интерес, тогда С.С. достал походный холодильник и моментально накрыл водочный стол, перечислять не буду, все знают, что он вопрос знал неплохо.
   Сели, по три рюмки пили молча, потом закусили неплохо, и можно было начинать обмен энергиями, но что-то мешало, он заметил, что она нервничает, видимо, ей нужно было махнуть еще, он сделал еще два подхода, и мадам после двухсот граммов захотела самодеятельности.
   Прожевав капустку и белый грибочек, она подошла к «Беккеру», и он услышал «Инвенции» Баха, это он уже слышал тридцать шесть лет назад, когда был первый раз женат на пианистке.
   Его жена играла эти инвенции двадцать часов в сутки и делала всегда в одном месте одну и ту же ошибку.
   Его, человека со слухом, эта ошибка ранила и оскорбляла, и они развелись. С тех пор женщины, играющие на музыкальных инструментах, были занесены в черный список, остались в репертуаре только без слуха и без голоса, с отсутствием такта и ритма.
   Инвенции, к счастью, закончились, и он достал из своего походного холодильника плов и кебабчики, выпили за все хорошее.
   С.С. боялся, что она начнет читать стихи, и стал налегать на водочку, мадам не отставала, но речь ее стала менее связной, и она бестактно спросила, а не женат ли он.
   С.С. скрывать было нечего, помыслы его были чисты, как первый снег, и он ответил утвердительно, не забыв при этом упомянуть двух своих детей и пару германских внучек от первого брака с пианисткой.
   Потом неожиданно она спросила, какое у него давление и сахар, и он опять удивился ее наблюдательности, выпили еще, и пришлось достать вторую фигуру полулитрового исполнения, она даже бровью не повела, сильная штучка.
   Краем пьяного глаза С.С. заметил на этажерке с книгами самоучитель по стриптизу, несколько удивился ее выбору, она сказала, что племянница оставила на прошлой неделе.
   С.С. объявил антракт, они прошли к прудику, не искупаться ли нам, игриво сказала она, я без купальных трусов, скромно заметил С.С., а давайте без трусов, нервно предложила Регина. Это уже другой формат встречи, и он решил, что трусы снимать не будет.
   Она мгновенно сбросила одежду и рыбкой нырнула, сверкнув крупноватой задницей, у С.С. в голове моментально заиграла песня «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду, на том пруду…».
   Лебедь поплавала и выпорхнула из воды, он, как истинный джентльмен, отвернулся, но успел разглядеть дракончика у нее на копчике.
   Они вернулись в дом, и она сказала: «Будем пить чай, милый?»
   В вопросе ничего опасного не было, но смутила интонация, таким тоном предлагают не чай, а совсем другое.
   С собой из спальни она принесла какую-то конструкцию, оказалось, что это шест для стриптиза, и С.С. понял: сейчас что-то случится.
   Зазвучал Джо Кокер, и понеслось. Все, что он видел до этого в «Доллсе» и «Театро», было детским садом, мадам давала мастер-класс. Откуда у нее такие навыки, было непонятно, талант был налицо, в смысле на все тело, она была в своей стихии, но С.С. не поддавался искушению, и, когда она приблизилась к нему и спросила, не хочет ли он приват, он скромно ответил, что у него нет столько денег.
   А потом он позорно бежал до машины, а за ним без белья летела фурия с проклятиями и обсценной лексикой, последнее, что он услышал, были слова «на хуй» и «пидарас».
   Все это пронеслось у него в башке вместе с кортежем, в котором ехало значительное лицо, подгоняемое ветром ненависти с трех улиц, запруженных машинами. Те, летящие по пустым проспектам, честно не понимали, что нужно этим хомякам, ноющим о каких-то пробках в столице нашей Родины. Не было машин, им было плохо, сели в машины, тоже нехорошо, твари неблагодарные, говно народ достался нам, если бы нам немцы достались, да наши размеры и ресурсы российские, мы бы горы свернули, а так…
   Так, казалось С.С., думают за стенкой с зубцами люди, облеченные высокой миссией пасти народы, но внутри себя он понимал, да не думают они так, им просто похую чужие неудобства, скажите спасибо, что не вешаем.
   Он отогнал оппозиционные мысли на безопасное расстояние, понимая, что при другой власти он не только бы не ездил на Мадейру, а пер бы сейчас пешком в ботинках фабрики «Скороход», а на обед купил бы беляши с котятами и радовался тринадцатой зарплате, на которую ему бы купили магнитофон «Яуза», а жене две шкурки ложного соболя из соседских котов для освежения зимнего пальто, которому пора было уже на помойку.

Первый коготь сомнения

   Он стал думать, а правильно ли он делает, собираясь в сомнительное путешествие, стоит ли ему еще раз пробовать на слабо свою нервную систему, после Маши он уже встал на путь исправления, зажил жизнью домашнего животного, стал ценить простые радости семейной тины: хорошая еда, тихие вечера с просмотром телепрограмм, сначала «Пусть говорят», потом «Глухарь», немного фейсбука на ночь, и баиньки под радио «Свобода», прикидывающееся иногда «Маяком». Да, такая жизнь довольно пресная, да, в ней нет перца, но перец и сахар ему нельзя, секс противопоказан сосудам, организм сам знает, когда надо собирать камни в печень и почки. Может, не надо ломать выстраданный порядок?
   Много еще доводов привел ему внутренний голос, он советовал издалека: ты сошел с пробега, хватит, – но С.С. стал приводить себе контраргументы.
   Чаплин, Джорж Лукас, много мужиков до седых волос играли на этом поле, многие даже родили детей после семидесяти, а он в шестьдесят хочет сложить крылья и рухнуть в мягкую постель доживать свою единственную жизнь, он еще належится в ней, когда придет час, а пока он решил попробовать, так говорил Джек Николсон в его любимом фильме «Пролетая над гнездом кукушки», ведь попробовать он собирался на Мадейре, а не в дурдоме закрытого типа. Он скомандовал водителю: «Жми», – и они полетели.
   Катя вышла из редакции окрыленная, старый пидор – главред даже ее поцеловал, хоть почти никогда этого с женщинами не делал, похвалил, обещал аванс и дал ей телефон с безлимитным трафиком за счет редакции.
   Она села в машину и стала лихорадочно думать, что ей надо много новых вещей: купальник, белье, босоножки, и тут ей позвонили и из приемной С.С. и вежливо предложили сообщить, куда привезти конверт с гонораром, она даже затормозила от такой скорости принимаемых решений в банке.
   Она сказала, что если не трудно, то ей было бы удобно в кафе в ЦУМе, на том конце провода уважительно ответили, что курьер уже выехал.
   Она была полна радостью, все так складывалось, одно к одному, и она резко повернула и полетела к Большому навстречу конверту.
   На втором этаже ЦУМа, в кафе, она решила выпить чаю за пятьсот рублей, народ здесь сидел с пакетами дорогих брендов, в основном мужики, которые привели своих телок юзать их карты, пока телки бегали по этажам, мужики пили чай, сторожили покупки и болтали по телефонам со своим офисами, где крепостные ковали им бабло, еще была пара столов продавщиц, пьющих кофе за свои в свой кофе-брейк, они жадно смотрели на этих дураков-мужиков, желая понять, как этим телкам удалось их запутать, они были не хуже тех, кто сейчас носился по этажам, они бы не носились, они точно знают, что брать, но так не бывает, одни знают, что покупать, а у других деньги.
   Катя смотрела с любопытством на эту публику: кто были эти люди, они как-то пересекались, но орбиты у них были разные, и тут зазвонил ее телефон, веселый голос парня в дверях и в телефоне звучал, как эхо, «это был он, моего сердца почтальон», малец достал конверт из своей сумки, отдал его Кате и ушел походкой пеликана.
   На ощупь в конверте было не две бумажки, она открыла его аккуратно и одним глазком заглянула, там были бабки, настоящие зеленые, на вид пара штук, оказалось три с половиной и визитка С.С., а на визитке было написано от руки: «Это не аванс, это командировочные и суточные».
   Катя обомлела, это что же он желает получить от нее за такие деньжищи, коготь сомнения зацарапал ее сердце.

Второй коготь сомнения

   Она знала, что чудес не бывает, бывает, но только в сказках, ей показалось, что она попала не в ту сказку, было желание деньги вернуть и остаться старухой у разбитого корыта, три желания от этого старого карася могли плохо кончиться, она дернулась к телефону, но остановилась, он пригласил на работу, это официальная поездка, возьму себе отдельный номер втихаря, если будет лезть, уйду к себе, ей стало легче после принятого решения, и она полетела, как все, за шмотками для отдыха.
   Она все купила, дорогое и очень дорогое, и еще новые ресницы и кучу косметики на первом этаже, и даже не пожалела на золотые босоножки, в которых ходят в «Бистро» и ресторан «Золотой» неустроенные проститутки и бывшие жены с Рублевки, оприходовавшие своих мужей и ждущие новых доноров счастливой жизни.
   Она выходила уже из магазина и шла к машине, когда из длинного «Мерседеса» в открытое окно расслабленный кокаином плейбой сказал ей фразу, которую она прежде не слышала:
   – Малыш! Сомкнем слизистые!
   Она поняла непристойность элегантного предложения и ответила ему: «Я не по этим гайкам» – в машине тупо заржали, и «мерин» рванул с места.
   Коготь сомнения уехал в свою лапу, и ей стало легко и весело, она сама засмеялась посреди улицы, да так громко, что две школьницы даже отпрянули, и одна из них, глядя на нее и на ее пакеты, сказала с завистью: «Дура».
   С.С. ехал домой после встречи с Катей, собой он остался доволен, предстоящее путешествие будоражило его, в машине по либеральному радио шла реклама средства мужской силы, реклама была тупой и унизительной, какой-то хрен, здоровый, как бык, нервно-бодрым голосом говорил, что после «золотого конька» жизнь его наладилась, и в конце он ненатурально заржал, как жеребец, вот такой креативчик продавали местные умельцы по продвижению товара, используя чужую слабость.
   С.С. никогда не пользовался никакими стимулирующими средствами, пример был наглядный в его жизни; его один начальник крякнулся в Бангкоке от виагры на молодом трансвестите, случился скандал, семья плакала, взрослые дети отводили глаза на панихиде и не давали внукам целовать дедушку.
   В некрологе написали, что он погиб, защищая экономические интересы Родины, и за бабки пробили ему посмертно орден Мужества, что, по сути, было верно…
   С.С. такое даже в голову не приходило, да и перспективка оказаться со спущенными штанами и синим лицом на снимке в таблоиде тоже не улыбалась, но перерыв в этой сфере случился значительным, и он стал психовать, а вдруг его КПД упал до эффективности паровоза, что тогда, он лицо терять не желал, он вспомнил, что на улице 1905 года он всегда ездит мимо клиники семейного здоровья, и спонтанно решил поговорить с врачом, просто поговорить, все цивилизованные люди постоянно обращаются к специалистам. У С.С. был молодой товарищ, который каждую неделю сдавал анализы, мониторил отходы жизнедеятельности и был на постоянной связи с морским госпиталем в Стокгольме и американской клиникой в Париже.
   Стоило ему почувствовать, что его кольнуло в жопу, он сразу звонил двум врачам, докладывал им свои симптомы и ждал ответа, а уж потом звонил одному зашифрованному узбеку, который, как Ванга, принимал решение.
   Лет товарищу было всего сорок, и он боялся, что не сумеет потратить награбленное у государства раньше ста двадцати лет, так он себе решил и отступать не собирался, у него было в запасе две почки, три сердца и тазобедренный сустав молодой молдаванки, живущей у него на дальней даче.
   Он понимал, что женский таз ему ни к чему, но она подписалась, если что, а чего добру пропадать. Запасные части товарища хранились в Косово и каждый год обновлялись, так что чувствовал он себя спокойно.
   С.С. иногда спрашивал молодого друга, а чего так здоровье бережешь, один раз живем, ну не будет тебя, ну так хуй с ним, а молодой говорил: «Дикость ваша, дядя, от серости, наука так далеко шагнула, что скоро вечно жить будем», а С.С. казалось, что вечно – это чересчур, он вечно не желал, он любил перемены.
   Выехали на 1905 года, и С.С. дал команду водителю остановиться, он перешел улицу, не желал, чтобы водитель понял цель его визита. Дверь мягко щелкнула, и он зашел в миленький предбанник, где на стойке стояла свеженькая медсестра с ножками Д. Робертс и глазами М. Белуччи, все в ней было первой свежести, и, кроме месячных, у нее других неприятностей в жизни не было.
   – Чего желаете? – с интонацией девушки из сауны спросила она.
   – Я желаю доктора, – мрачным голосом ответил С.С., отрезая ей маневр использовать его в качестве томатного спонсора.
   Она слегка огорчилась, ей всегда хотелось опередить доктора и увести пациента в дальние дали и самой лечить такого старикашку, до самой его смерти.
   С.С. посмотрел вокруг; на стенах висели счастливые фотографии звезд Голливуда с раздутыми мышцами и в маленьких трусиках, лысые мужики с пивными животами обнимали красоток на фоне кроваток с толстощекими младенцами, он понял, что попал не в ту сказку, развернулся и пошел прочь в свою жизнь, понимая, что главное для него – опора на собственные силы.
   Когда он подъезжал к дому, опять засвербило, чувство неуверенности окрепло, и он решил зайти в аптеку и взять препарат, исключительно для страховки, машину он отпустил, решил пройтись, побыть, так сказать, рядом с налогоплательщиками.
   В аптеке было пустынно, старики до обеда купили себе лекарства со скидкой, а наркоманы и алкаши еще не проснулись со вчерашнего.
   Он не знал, какой ему нужен отдел, но методом исключения пришел к выводу, что ему ближе отдел с презервативами, все-таки средство для одного места, решил он, в окошке сидела девица и читала про Скарлетт О’Хара. С.С. стоял и не решался спросить, девушка оторвалась и спросила: «Что вам, мужчина?» С.С. подумал, что начало хорошее.
   Он так замешкался, как когда-то в юности, когда не мог купить себе гондонов, девушка смотрела на него терпеливо, так смотрят на отъехавших башкой пенсионеров, забывших рецепт. С.С. выдавил из себя про «золотой конек», девушка посмотрела на него внимательно, хмыкнула и пошла искать.
   Уборщица, его ровесница, терла полы в центре зала, потом она, проползая со шваброй около него, сказала ему с жалостью: «Милок, зачем тебе эта химия, ты полстаканчика прими перед делом, и все у тебя получится», – при этом она ему задорно подмигнула.
   Он оторопел от совета, ему стало неловко, он вышел из аптеки и решил купить себе сигарет.
   Он встал в очередь, перед ним стоял мальчик, на вид лет одиннадцати, малыш топтался возле ларька, ему, видимо, не хватало на колу. С.С. всегда давал мелочь в таких ситуациях детям и бомжам, но теперь перестал, эпидемия педофилии захлестнула, папы перестали целовать своих дочек, дедушки – внучек, и любая тварь могла указать на тебя как на охотника до детских прелестей, С.С. насилия не терпел в любых формах, но охота на людей ему решительно не нравилась, он дождался своей законной очереди, купил сигарет и пошел домой в крайнем раздражении.
   Дома было тихо, семья уехала на дачу, С.С. принял душ, после он долго стоял перед зеркалом, рассматривал свое тело с пристрастием, картина была безрадостной, вялые мышцы, седые волосы на груди, он стал думать, как же он будет раздеваться с новой женщиной.
   Кем он предстанет перед ней – летящим грифоном с золотыми крыльями или старой плешивой сволочью, которая, упершись в удивленный глаз молодой женщины, скрывающей из деликатности свое разочарование, сгорит от стыда оплывшей свечкой.
   Грустные мысли С.С. прервал звонок из глубокого прошлого – звонила старинная подружка, уехавшая с его студенческим другом двадцать лет назад в Силиконовую долину за счастьем на чужом берегу.
   Месяц назад она прислала С.С. нервное письмо и сообщила, что она развелась и купила себе вибратор.
   Такое радикальное замещение своего товарища на безжизненный прибор вызвало в нем живейший интерес исследователя.
   С.С. сам не с первой попытки сделал зачетный прыжок в семейную жизнь и знал, что такое жить с одной женой двадцать лет и при этом не точить каждую ночь в окаменевшем черепе меч возмездия.
   Но ночь уходит, утром дети идут в школу, и чай на столе, и не так уж страшны ночные кошмары, да и зрелище отделенной от тела головы, прежде любимой, за границами твоей эстетики.
   С.С. знал, что подружка недавно приехала в Москву на могилу родителей, и к звонку ее был готов, они быстро поболтали и договорились через час встретиться в славном месте под названием «Венский бар».
   Это было недалеко, на Малой Грузинской, где она жили с мужем до отъезда, С.С. это место было знакомо, он не раз там симпатично выпивал с приятными людьми, случайные люди там бывали редко, никто не хамил и не пел песен Стаса Михайлова и прочей сволочи, там разговаривали, пили и ели приличные люди под заботливым глазом хозяйки, женщины милой и любящей гостей. С.С. отвлекся от осмотра своего неспортивного тела, прикрыл его дорогими тряпками, стало лучше, и пошел на встречу с прошлым.

   Преодолеть преграду в десять лет непросто, но два стакана со скоростью света сокращают расстояние и между незнакомыми людьми, а тут подруга юности.
   С.С. ее не торопил, хоть был жаждой томим, желал допросить, почему у них за океаном все так радикально, ну бывает, оступился человек, перепутал, так сказать, и заснул ненароком на чужой подушке, но почему так решительно?

   Заокеанская подруга откинулась на диванчике и, открыв ящик семейных скелетов, стала их вываливать С.С. на голову.
   Он (муж), оказывается, перестал с ней спать.
   Она водила его к семейному психоаналитику, возила к индейцам, которые учили еще самого Кастанеду, ничего не помогло, она следила за ним с помощью одного рейнджера на пенсии, никаких порочащих связей, он не объяснял, он считал, что все нормально, и только ссылался на свою церковь, которая гласит, что любовь прекрасна только зачатием, а секс для радости грех, дети у них были большие, жили они отдельно, а других детей она уже не хотела.
   Еще один стакан из настоящего заставил ее нырнуть в прошлое; она стала вспоминать, как он бился за нее двадцать пять лет назад.
   Тогда, в стройотряде, он методично целый месяц искал дорогу к ее сердцу и трусам, и когда она уступила его напору, он пришел в сарай, где жили мальчики, и орал, как раненый марал, размахивая ее трусами над головой.

   С.С. подумал, Создатель неплохо модерирует бытие, любовь для этой пары ОН отпустил полной мерой, у него для них осталось немало, дети выросли, дом выплачен, и будущее со страховкой даже от налета русских ракет кажется безоблачным, но только этого мало, как поет народная артистка УССР София Ротару.
   С.С. услышал только одну сторону, его далекий товарищ на связь не выходил, ничего об этом не поведал, он уже живет в осознанном настоящем, а она все еще пытается вернуть то, что уплывает за горизонт.
   Они попрощались, С.С. ушел.
   Осень. Прохладное утро. Небо как будто в тумане. Не уходи, пел далекий голос старенькую песенку, которую они все когда-то пели на заре туманной юности, пели и даже не думали, что она когда-нибудь сбудется…
   Он пришел домой, лег и стал звонить Кате…
   Разговор был о сущих пустяках, так бывает только с малознакомыми людьми, темы прыгали, как блохи по старому дивану.
   С.С. одеяло на себя не тянул, после того как он стал хорошо питаться, он вообще спал без одеяла, у него не было теплого пальто и шапки-ушанки, когда он стал ездить на машине.
   Все это случилось незаметно и естественно, он быстро забыл про стужу и метель, он перестал потеть летом, ныряя из-под домашнего кондиционера в искусственную прохладу авто или офиса, у него изменился обмен веществ, и только сердечная мышца и предстательная железа работали неподконтрольно ему, и это было здорово, так как он не желал программировать свои сердечные дела и половые связи, – это уж как Создателю будет угодно, а он с радостью подчинится любому своему влечению.
   Он отвлекся на свои мысли, и Катя замолчала, почувствовала, что он улетел в другие дали.
   С.С. очнулся и подключился к ее передатчику и стал ловить каждое слово.
   Он давал Кате проявить себя максимально, она трещала без умолку, вспоминала свое детство, отрочество и юность, С.С. смеялся, почти натурально, он знал, что такая реакция поощряет рассказчика, а сам, исподволь, выведывал в этом сумбуре ценные песчинки из пустопорожних эмоций, которые только ночью может позволить себе человек.
   В какой-то момент он почувствовал, что она говорит с ним не как с мужчиной, а как с папой, который приехал с Северного полюса, и дочь торопится рассказать ему про все сразу: про оценки, подружек, плюшевых медведей, про соседского Ваську, который не дает ей прохода.
   Это ему решительно не понравилось, и он стал смущать ее, спрашивать, как она, одета или раздета, Катя легко поддалась этой игре и стала говорить голосом женщины из секса по телефону. С.С. тоже включился в игру, они заехали в этой теме в такие омуты, что он вспомнил свой первый опыт такого разговора на заре перестройки, когда однажды из любопытства позвонил по заветному телефону и наговорил на сто долларов с одной бедной бюджетницей про такое, что запомнил на всю жизнь.
   Близкие люди, живущие вместе, при всем отсутствии барьеров, не могут до конца избавиться от зажима – мораль, нравственность, пуританское советское воспитание не позволяют словами сказать близкому человеку о нескромных желаниях.
   Раньше это было связано с отсутствием жилплощади, когда в одной комнате спали три поколения, и никакие силы не могли заставить граждан предаваться греху в хорошем смысле этого слова.
   Если делать – молча, с горем пополам – люди пытались, то говорить об этом у многих язык не поворачивался, ну как приличной женщине, матери и домохозяйке сказать, что ты хочешь, чтобы она полаяла в процессе, какую надо иметь совесть, чтобы предложить такое.
   А многим хотелось, и тогда они шли в баню или притон (это стало возможным после девяносто первого года), или звонили в «секс по телефону».
   Там безропотные секс-надомницы исполняли великим могучим языком пьяные фантазии абонентов, которым в пять утра хочется скакать в колеснице, запряженной четверкой майоров МВД, или услышать «иго-го» в исполнении бывшего конструктора 1-й категории завода ракетных двигателей на заслуженной крохотной пенсии, выполняющей этот трюк высшего пилотажа.
   Сколько маньяков остановили эти милые труженицы языка и микрофона, сколько идиотов и просто на голову больных были успокоены молдаванками, украинками и девушками из глубинки, разряжавшими их ярость и ненависть, утолявшими их слабость.
   Поэт Орлов, великий и ужасный, всегда говорил: «Я согласен читать, слушать и смотреть любую хрень, называемую творчеством, лишь бы эти творцы не давили детей в лесополосе».
   С.С. проснулся рано, пока он брился, на ТВ шла утренняя проповедь, С.С. ритуалов не любил, в церковь не ходил.
   Не нравились ему эти толстые мужики в золоченых облачениях, с постным выражением на лоснящихся мордах.
   Не верил он их показной святости и совсем не аскетичной жизни в миру, их главный в телевизоре распинался о добре и зле и пытался всячески убедить зрителей, что есть правда и кривда.
   Главный был неплохой артист, но видно было, что после исполнения роли пастыря он с удовольствием займется мирскими делами, он явно не верит в загробную жизнь, и с огромным усердием строит земной рай для себя на грешной земле, и не собирается ждать божьей милости.
   А в последнее время эти ловкие люди стали его раздражать своей ползучей энергией лезть во все щели частной жизни граждан и пытаться учить всех, как жить, что носить, и просто за…ли своими кадилами, освящая все: авто, магазины сантехники и даже боевое оружие, которое будет убивать. Их стало очень много, и они обнаглели настолько, что стали говорить, что неверующий человек – скотина и животное, они опять дождутся, как когда-то, сто лет назад, и народ поставит их на место, жизнь не храм и каждый день не наисповедуешься.
   Он вышел во двор, утро было солнечным, летним утром кажется, что жизнь пойдет по новой колее, и даже статистика гласит, что летом народ меньше убивает друг дружку, чем в лютый мороз.
   Во дворе было много людей в оранжевых робах, они стали частью пейзажа.
   С их приходом все изменилось, все стало вокруг голубым и зеленым, как поется в советском кинохите, – чисто, нарядно и пахнет цветами, а не помойкой, как в прежние времена.
   С утра до ночи они метут, скребут, красят под руководством двух теток из дэза, а раньше тетки стояли во дворе вдвоем, в наброшенных на плечи телогрейках, и пинали одинокого дворника, который ничего не успевал.
   Теперь у них в арсенале армия рабов, и у них на плечах уже норковые безрукавки и кольца на каждом толстом пальце.
   «Робы» довольны, тетки довольны, жители радуются кардинальным переменам в дворовом пространстве, только что-то очень грустно смотрит дворник Фархад, он сидит на корточках, уронив голову в руки. С.С. с ним знаком, дворник теперь спит на его диване, который они вдвоем с С.С. вынесли из квартиры год назад. Еще Фархад смотрит на стареньком ДВД С.С. индийские фильмы и читает книги, которые С.С. после прочтения женой выбрасывает пачками на помойку.
   У дворника красивые руки пианиста, безупречный русский язык выпускника русской гимназии в Фергане и лицо Авиценны с портрета в «Детской энциклопедии».
   Он ветеринарный врач и приехал спасать свою многочисленную родню, оставшуюся на родине.
   Он день работает, потом едет на велосипеде в свой подвал и лежит там, в комнате без неба, до утра, слушая в телефоне родную речь и шум базара.
   Ему тридцать лет, он не женат, дома у него пять сестер и больная мама, и ему в Москве плохо.
   Оказалось, что они с С.С. еще и родственники.
   С.С. рассказал ему, что мама его с бабушкой в войну жили в Фергане, Средняя Азия тогда миллионы русских и нерусских и приютила, обогрела, накормила и спасла.
   С.С. помнил даже улицу, где жили его родственники, мама всегда в свой день рождения пила третий тост за какую-то Биби-ханум, которая положила на свою единственную кровать в своей хибаре его бабушку и беременную старшим братом маму.
   Фархад услышал, что ему рассказал С.С., и спросил, а на какой улице жила мама. С.С. помнил, что это было на улице Коммунистов, так было написано на единственной фотокарточке, оставшейся с того времени, единственное свидетельство, что у С.С. была бабушка, которую он не знал.
   Фархад посмотрел карточку и спокойно сказал, что рядом с мамой и бабушкой на снимке его прабабушка, которая умерла в прошлом году, прожив 92 года.
   Каждый день, студеной зимой и жарким летом, он метет и отскребывает окурки и плевки во дворе, он не желает захватить этот город, он не врывается в дом, чтобы что-то украсть и изнасиловать соседских детей, он работает за то, что дадут ему толстые тетки в норковых безрукавках.
   Он разделит эти небольшие деньги на две неравные части и большую пошлет своей маме, и его семья в Фергане продержится до следующего перевода, потом он поедет на вокзал к ташкентскому поезду и передаст маме лекарство, понюхает запах дынь и кишмиша и на пару минут окунется в туман своей родины, он скоро уедет, сестры выучатся, и он уедет и женится, так он мечтает, С.С. слышал это своими ушами.
   Ему часто бывает стыдно за нас всех.
   Они приехали спастись, как мама и бабушка, они не хотят лечь на наши кровати и есть наш хлеб, они просто приехали заработать, чтобы не умереть.
   С.С. любит фильм «Брат», но одна реплика ему категорически не нравится, когда главный герой говорит: «Не брат ты мне, гнида черножопая», – он надолго запомнил премьеру этого фильма, где сидела вся кинематографическая элита, и после этой фразы зал разразился аплодисментами, достойные люди продемонстрировали свой подлинный интернационализм, как гопники из Бирюлева, а когда зажгли свет, все стали приличными людьми, и только Марлен Хуциев, сидевший недалеко от С.С., смотрел в никуда грустными глазами.
   С.С. нравился Сергей Бодров, и он потом подумал, что ему не надо было играть эту роль, может быть, он избежал бы жуткой смерти в ущелье.
   Благодарность – это бумеранг, и не надо брезгливо поджимать губы, проходя мимо сидящих на корточках людей. Внуки спасенных родителей не должны помыкать внуками спасителей.
   С.С. подошел к Фархаду и сказал: «Что, плохо, брат?»
   Фархад поднял глаза, грусть из них исчезла, как капли летнего дождя, он сложил лодочкой руки на своей груди и ответил: «Спасибо, брат».
   Они оба, смущенные театральностью сцены, разошлись в разные стороны.

Скелет в шкафу Кати

   Как только у Кати появлялся шанс изменить свою личную жизнь на что-то стоящее, сразу появлялся этот скот. Этой муторной связи было три года, первый год она даже жила с ним в его мрачной келье на «Новокузнецкой».
   Там он неловко изображал художника и поэта, а на самом деле он был дрянь, пустой стакан, захватанный, жирными лапами, скотина из породы, которая ловко использует демографическую ситуацию, где десяти миллионам женщин в России не хватает любви, ну нет в родной стране столько свободных членов для положительных реакций недолюбленной части населения.
   Он был из тех мужчин, которых скрывают.
   С ними не ходят на дни рождения к знакомым, их не показывают родственникам, и даже в телефоне их шифруют под мастера по компьютерам.
   Его номер с сатанинскими тремя шестерками на конце всегда пугал ее, а он хвастался, что этот номер ему сделала одна девушка из сотовой компании и подарила на день рождения.
   Он ходил в костюме индейца, говорил, что учился у Кастанеды, и еще много чего он говорит несчастным дурам всех возрастов, перед тем как утром попросить на такси, – так просит проститутка, даже если она накануне получила гонорар, за который можно долететь до Вены.
   Он не был альфонсом в классическом смысле, он был идейным побирушкой, считал, что деньги зло, но только те, которые нужно зарабатывать самому, а чужие деньги он принимал снисходительно и как бы с отвращением. Когда они жили вместе, она заметила, что он никогда не платит, – то карты у него заблокированы, то бумажник украли, причин не платить было больше, чем написанных им стихов.
   Стихи его никто не покупал, слушать не желал, и только бабы-дуры, которые его жалели, слушали его бред между половыми актами, когда он курил в постели и ронял пепел на дорогое белье.
   Он еще писал на огромных холстах разную хуйню из переделанных русских народных пословиц, типа «на безрыбье и жопа соловей» или «на бесптичье и хуй водопровод», это он считал шедеврами актуального искусства и даже выставлялся в двух галереях своих наперсниц, женщин духовно богатых, но страшно одиноких.
   Они даже нашли двух критиков, шведа и немку, которые написали о нем заметки, но славы он не снискал, хотел стать собакой, как Кулик, но миру вторая собака была не нужна, а исполнить роль кота он не мог, аллергия была у него на котов.
   Деньги у него были, он когда-то управлял отделением крупного банка в провинции, украл кредит вместе с подельниками и сбежал в Москву скрываться от органов, но так глубоко зашифровался, что жил за счет женщин, а свои кровные держал до поры, когда пройдет срок давности по данному уголовному делу.
   Он возникал у нее раз-два в месяц, плел очередную историю про бандитов, которые его удерживали, мылся, ел, пил, потом спал с ней впопыхах и исчезал утром, не забыв попросить немного денег.
   Кате было стыдно за свою слабость, он уходил, она плакала, искала мучительно ответ, почему ей нравится быть жертвой, она искала причину своего мазохизма, зачем этот странный человек зашел в ее жизнь, где корень ее болезненной страсти приближать к себе всякое говно, плывущее к ее берегу.

   В обед она проснулась, солнце пробилось сквозь балконную дверь, и легкая занавеска пузырилась парусом, она представила яхту в океане, где она скоро будет лежать на раскаленной верхней палубе, и капитан принесет ей ледяной мохито, капитан будет в белоснежных шортах, босиком и с улыбкой печального Малковича, она не любила голливудских карликов типа Круза и Питта, она любила взрослых мужчин, неспортивных, как Вуди Ален, и С.С. был из этой породы, и тут в дверь позвонили, грубо, решительно и надоедливо.
   Она никого не ждала, но шкурой своей она почувствовала, что пришел ее скелет, он всегда приходит синхронно переменам в ее жизни, он звонил, она не открывала, он звонил опять, потом начал стучать ногой в дверь, потом зазвонил телефон, она увидела три шестерки и выключила телефон.
   Он видел открытую балконную дверь, он знал все ее привычки, она всегда запирала все окна и двери, когда уходила.
   С верхнего этажа спустился мужик с бойцовой собакой и сказал, что сейчас вызовет милицию, собачка грозно рычала, и скот сбежал вниз, поджав драный хвост.
   Он еще с полчаса мотался под ее окном, не мог смириться с потерей добычи, а потом набрал какой-то телефон и уехал к очередной жертве демографии.
   Катя пошла в душ и долго смывала следы фантомной грязи скотского общения, ее душа пела, она не уступила, один шаг к освобождению был сделан.
   Через три дня она уезжала, и дел у нее еще осталось много.

Невидимый лев

   С.С. сел в машину, водитель, как всегда, попытался обсудить новости, которые он часами слушал на «Эхе» и у Доренко, он был полон информационным дерьмом и желал вывалить его на голову умиротворенного С.С., но С.С. был строг и непреклонен.
   Он не переносил это ебучее радио, где самоутверждаются люди, которых дома слушать не желают даже те, кому они приносят свою зарплату.
   С.С. считал, что нормальный человек разговаривает только с теми, кого видит и слышит, нести всем подряд с утра до ночи всякую пургу считал болезнью, а публичную демонстрацию своих душевных надрывов и испускание ядовитых газов в пространство считал экологическим преступлением.
   Он коротко сказал водиле: «Рули, ебаный политолог» – и закрыл глаза.
   С.С. давно заметил, что, когда он закрывает глаза, к нему приходит невидимый лев, и он знает его, это его страх перед будущим.
   Он не сошел с ума, всадники Апокалипсиса не скачут у него в голове, и он не смотрит передачи о конце света.
   Просто ежедневная суета часто вводит его в ступор, вот ты живешь, закон не нарушаешь, заповеди соблюдаешь (не всегда и не все, кто не без греха), а беспокойство постоянно пронизывает холодным ветром.
   Оглядываешься по сторонам, ищешь причины, вроде никто не ждет за углом с дубиной справедливости, ан нет, только расслабишься, тут же какая-то гадость шасть – и ты уже не счастливый гражданин с усредненными пороками, а преступник, укравший у родины закон и порядок.
   Эта постоянная собранность, заточенность на агрессию утомляет, отравляет мгновения единственной жизни.
   Покой и безмятежность наступают только за границей, где не страшно ночью гулять у моря, и, если специально не искать притоны и очень злачные места, такая жизнь может показаться раем.
   Выдержать постоянный рай можно, только если ты умер, а если нет, то терпеть это можно две недели. Его предел был – неделя без капли нашего повседневного яда, без толики ада, когда ты проклинаешь все и всех, а потом приходишь домой, и покой ощущается счастьем, а его много не бывает. В своем доме он считает себя неуязвимым, но только днем, ночью приходит невидимый лев.
   Еще утром все было хорошо, он шлялся по дому в трусах и в одном носке, варил себе макароны, представлял себя то Габеном, то Делоном (ему нравились оба), но он знал про себя все, он знал, что он никакой не лев.
   Он зайка, маленький серый зайка с седыми яйцами, но он им был только наедине с собой, а днем, при людях, он раздувался до льва, и рычал, и махал лапой, и даже пытался нападать на других особей, без клыков и рогов…
   А дома он сдувался, и превращался в зайку, и очень любил мыть посуду, хотя есть машина и домработница, и еще он любил готовить себе, хотя жена презирала его за это, считая, что мужчине не место на кухне.
   – Ты скоро шторы будешь гладить, мужчина должен зарабатывать, а не варить гречневую кашу, – шипит она с отвращением, когда он в воскресенье мешает себе кашку, под бубнеж Урганта с его постоянно вымученной веселостью, мальчик он способный, но такое веселье нон-стоп может закончиться депрессией.
   Машину качнуло, он резко подался вперед и открыл глаза.
   Невидимый лев уйдет за холм, но вернется ночью, когда мгла окутает город, а Ваня уедет на очередной корпоратив, смеяться за очень большие деньги.
   С.С. надо собраться и сыграть очередную роль, ведь он не артист, он человек, играющий в день сто ролей и сам себе режиссер и сценарист, и получает он в конце не всегда аплодисменты, может быть, отхватит даже люлей и под стук собственных копыт покинет сцену, где проходит его жизнь.
   С.С. увидел ворота родной дачи и включил насос самооценки, ему три часа необходимо было побыть львом, отцом и супругом и дать всем домашним (включая персонал и братьев наших меньших) уверенность в завтрашнем дне.
   Он сам такой уверенности не имел, как быть уверенным в завтрашнем дне, если ты не знаешь, чем закончится сегодняшний.

Так оно и вышло

   Воскресный обед в семье прошел на высшем уровне, в нем приняли участие следующие персонажи: тихая, почти воздушная лань – жена, порхавшая над ним, как пчела, она опыляла его нектаром из пяти смен блюд, и сын с невесткой, которые смотрели ему в рот, ожидая очередного подаяния в виде крупной зеленой котлеты на новое авто, и время от времени засылали внучку на колени дедушке для размягчения сердца.
   Девочка была удивительно хороша, он щипал и нюхал ее кудряшки и терял сознание, слева свой теплый язык совала собака, надеясь на свою законную кость, припрятанную до времени в багажнике.
   С.С. сладко жмурился, все было безмятежно, и только чавканье двоюродного брата жены, заехавшего попросить денег на операцию, слегка раздражало, он терпел, он давно терпит ее родственников, считающих, что он должен поделиться с ними своим счастьем.
   С.С. все понимал, родственники – святое, но почему он должен каждый месяц удовлетворять все растущие потребности людей, которые не желают жить на свои?
   Ну зачем племяннику юзаная трешка «БМВ» в Туле, если он может ездить на новой «десятке» в свой институт, который С.С. оплачивает уже шестой год.
   Этому барану надо было бы пойти в армию, и там его бы научили, почем фунт лиха, но все бросились ему в ноги, и теперь племянник изображает плейбоя и посылает подальше свою мать, когда она его будит на учебу.
   С женой он это не обсуждал, она всегда плакала, когда просила для них, а однажды призналась, что боится.
   Если не дашь, то проклянут, наведут порчу или сглазят внучку, С.С. тогда чуть не побил свою дуру, он не терпел мракобесия, но решил не обострять, и давал родне, но все равно они его считали жлобом, обокравшим родину.
   После чая с белой черешней и арбуза он встал, раздал всем братьям и сестрам по серьгам, все обрадовались, у всех стало легко на душе после облегчения карманов С.С., но только собака облизала его за кость, брошенную ей в чашку, остальные углубились в приятное занятие пересчета купюр, сравнивая результат с ожиданием.
   Он сел в машину и сразу набрал Катю, ему до смерти захотелось услышать ее голос и немедленно увидеть ее, захотелось так сильно, что засосало под ложечкой, он помнил это ощущение, когда мальчиком бежал из школы домой после хоккея и умирал с голоду, и в одежде ел со сковородки макароны, а на полу оставались грязные подтеки от сапог, но ел, ел и ел, а потом, отвалившись от сковородки, пил компот, спасая свой организм от обезвоживания после беготни по морозу с палкой, отдаленно напоминающей клюшку. С.С. скучал по этому голоду, сколько раз, придя в ресторан, он ловил себя на мысли, что не знает, чем еще удивить свой постоянно сытый желудок, чувство голода во всем напрочь пропало, исчезло, а вместе с ним и острота желаний была похоронена в сытой жизни, когда не понимаешь, что съесть, с кем лечь и чем занять голову, которая все уже раскидала по разным кейсам, как теперь стали говорить люди с отсутствующими желаниями.
   Катя ответила, ему показалось, что она обрадовалась, он надулся львом, и специальным, бархатным голосом предложил выпить кофе, она не стала говорить, что у нее встречи и ужин в итальянском посольстве, просто согласилась, он растаял, бархат его лопнул, как старая обивка, и он взвизгнул в конце фразы, как Никита Михалков, она согласилась без предварительных условий, сказала, что стирает и убирается, но через час будет как штык, штык нежно воткнулся в мягкое тело С.С. и небольно поранил его в душу, такой сладкий мазохизм ему нравился.
   Он приехал чуть раньше, сел за стол в дальнем углу, он безошибочно выбирал столы в ресторанах, это всегда были суперзарезевированные столы, на них пожизненно стояли таблички, часто это были столы хозяина или акционеров, и его всегда это удивляло.
   Почему самые лучшие столы занимают хозяева, такая тупость была только в России, но он знал пару приемов, когда самые последние твари из хостесс подчинялись ему, он знал слова, и у него всегда в кармане была пара бумажек, которые ломали принципы заведения.
   Стол был отличным, вдали от остальных, с отличным обзором и защищенной спиной, и всегда лицом ко входу, этому его научил один бандит, с которым он дружил по производственной необходимости, – его, правда, потом убили, не в ресторане, а в собственной постели, где он лежал без трусов с пятью пулями в сильном теле, – это С.С. потом увидел в новостях и не пожалел его, око за око, зуб за зуб, тот парень сам заработал такой финал.
   Она пришла, и безошибочно пришла к нему за стол, у нее тоже, видимо, был навигатор на лучшие места, выглядела она замечательно, как студентка с лекции, сейчас и правда не поймешь, кому двадцать пять, а кому пятьдесят, ее тридцать днем были похожи на двадцать, и она была невыразимо хороша. С.С. подобрал живот и встал навстречу.
   Они сели, подскочил липкий халдей, то ли мальчик, то ли девочка, – он еще издалека смониторил эту парочку и понял: тут может обломиться.
   Эта новая порода халдеев выпестовалась недавно, они не официанты, они из других, они могут только облизывать и разводить на дорогое вино, у них нет достоинства французов, которые выглядят в своих смокингах как потомки обедневшего дворянства, у них нет изящества седых сеньоров в ресторанах на виа Венето, которые так подают, что хочется встать и уступить им место, глядя на их поступь и горделивую осанку.
   Наши шустрят, а не подают, наши лицемерно лебезят, и до сих пор есть опасность, что они могут плюнуть вам в фуа-гра, и еще они бесстыдно ждут чаевые, намекая на свои титанические усилия.
   Вот такой фрукт подлетел к столу и присел бабочкой, как во «Фрайдисе».
   – Ты встань, милый, мы не дети, слушай. – С.С. быстро сделал заказ и сказал в конце «липкому», чтобы старался, возможны чаевые. И малый понял и мухой полетел к бару, на его черном переднике сзади висел скрипичный ключ, вместо булавки-застежки. С.С. хотел объяснить ему, что значит на теле мужчины такой знак, но не стал, в стране наступила толерантность, и теперь каждый дрочит как хочет.
   Скоро халдей все принес, а потом сказал: «У нас акция «Подвешенный кофе». Вы, наверно, знаете, помогаем малоимущим, сколько чашек включить в ваш счет?»
   С.С. занимался благотворительностью в банке и знал об этом и согласился на две чашки, пусть кто-то порадуется за мой счет, и вспомнил свой обед на даче, где его родственники неплохо его подвесили на бабки.
   Он только открыл рот, чтобы выпить за Катю, и увидел входящего в зал мужика, потрепанного, в лоснящихся от старости штанах, они не виделись двадцать лет, но он его узнал.
   Это был его однокашник по студенческой поре, они не дружили, С.С. ни с кем не дружил взасос, он в детства обжегся с одним мальчиком в пятом классе.
   С.С. бегал за ним, заглядывал ему в глаза, старался собой заинтересовать его, он даже отдал ему тогда коллекцию марок колоний.
   Якобы друг принимал от него самое дорогое, как подачки, а после каникул, в шестом, пришел к ним в класс новый мальчик, его папа мог доставать любые марки и книги, и С.С. дана была отставка, и его бывший друг пересел на другую парту, и они оба смотрели на С.С. как на дурачка, и смеялись над его ушами, походкой, а на переменах глумились над ним, как говорят сейчас молодые люди с неразвитой душой.
   Вот с тех пор С.С. замкнул свое сердце для дружб ненужных и никогда больше к себе никого не подпускал, обходился собственными силами, он знал, что его проблемы – его личное дело и рассчитывать можно только на собственные силы.
   Он всегда умел общаться с людьми, производить впечатление, наводить мосты, ему поверяли чужие тайны, хотя он этого не любил. Чужие тайны, чужие неприятности его раздражали, ему было проще пожалеть тетку в телевизоре, которую обокрали, поплакать о ребенке, у которого нет ботинок, и только семья была его страхом и болью, он не любил чужих детей, он не мог ими восхищаться, он своими не восторгался, у него был просто животный страх, но только за своих, и женщин он жалел и сочувствовал, пока любил, а когда уставал и любовь испарялась, как вода на горячей плите, он уже их не видел, он раздражался их страхами и болезнями, с любовью уходило все: и жалость, и нежность.
   Однокашник тяжело сел за стол, его посадили за фикус, чтобы он не отсвечивал своей бедностью и непотребным видом, ему принесли чашку кофе, но по нему было видно, что он желает чего покрепче.
   Когда-то С.С. с ним работал в банке, они рвались наверх и шли ноздря в ноздрю, его бывший товарищ даже вырвался вперед, женившись на дочке одного перца из мэрии, его сразу стали двигать, и он сразу стал умнее, опытнее и значительнее.
   С.С. не завидовал, он понимал механизмы, они не изменились даже при русском капитализме, он не верил в социальные лифты, у него в доме не было лифта, и он ходил кататься на лифте в генеральский дом под видом сборщика макулатуры, но он верил, что час его придет.
   И он пришел – на новогоднем корпоративе. Дело это было новое, и все желали выпить на халяву, и посмотреть на звезд, и представить себя крутым, для которого скачет эта свора народных и заслуженных.
   Все пришли с женами, С.С. тогда был свободен – ну не совсем, он жил с одной дамой из салона красоты, ее красота и удобное расположение жилища устраивали его, они обменивались энергиями по пятницам, гормон играл до обеда в субботу, и партнеры расходились до следующего раунда.
   С.С. сидел с менеджерами второго корпоративного круга, а однокашник с женой уже на подиуме с первым кругом, ему уже положен был двенадцатилетний виски, а С.С. жрал стаканами «Джонни Уокер», щипал даму из кредитного управления все смелее и глубже, она поощряла весьма элегантно, не выпускала из рук нефритовый стержень С.С. (так она называла член товарища по работе).
   Когда Леонтьев запел свой хит «Каждый хочет любви, и невесту, и друга», С.С. встал, освободился от железной хватки кредитного управления и пошел справить свою уже немалую нужду.
   Освободив тело от ядов и шлаков, он шел в зал и столкнулся с девушкой, хорошенькой, пьяной до бровей, она ровно держала шею, как балерина, – видимо, содержимое при другой позе плескалось бы уже на дорогих коврах элитного заведения.
   Он решил дождаться легкой добычи и осмотрелся по сторонам, за богатой шторой стояли ящики от аппаратуры, и он смекнул, что место подходящее.
   Девушка вышла, слегка бледная, в ней стало меньше жидкости, но алкалоиды еще не расщепились, и она плыла без сознания, С.С. увлек ее, как Полония, за портьеру, и вонзил свой кинжал в бездыханное тело, как принц Датский. Потом оттолкнул ее и исчез в складках местности.
   Девушка ничего не поняла, поправила платье, край которого она заправила в колготки и в таком виде двинулась в объятья супруга, проход ее в непотребном виде был замечен широкой общественностью и развеселил публику покруче Галкина, который выеживался на сцене.
   Пара исчезла из-за стола, а утром стало известно, что муж наварил жене пару бланшей, а папа жены оскорбился и попер хулигана из дома в Серебряном Бору, через неделю его выперли из банка, и С.С. перешел в первый корпоративный круг.
   Ему сперва было неудобно перед парнем, он даже хотел с ним объясниться, но потом передумал, вина его была косвенной, да и не знал он, что его жертва чужая жена, да и смотреть надо внимательно за своим имуществом, дела у него пошли вверх стремительно, и С.С. потерял товарища из виду. На сборищах однокашников говорили, что он сбился с пути, пьет и доброго слова не стоит.
   Настроение С.С. резко испортилось, он подозвал официанта, молниеносно рассчитался и пулей вылетел из кафе, Катя ничего не поняла, она даже стала думать, чем она расстроила его, С.С. пробубнил, что его вызывают на работу и он позвонит вечером.
   Прошлое настигло С.С., и ему стало почему-то больно.
   С.С., садясь в машину, шваркнул дверью так, что водила понял, что шеф в крайней степени раздражения, радио он не включал, вопросы, о том, что делать с Сирией, не задавал, даже не спросил, куда ехать, боясь нарваться на пятиэтажный мат, его это никогда не смущало, он вез его домой. Что делать дома, С.С. не знал и, увидев кинотеатр, приказал резко остановить, он решил сходить в кино. Он лет пятнадцать не ходил в кинотеатры, там ему было нечего делать, кино его интересовало мало, за всю жизнь он посмотрел, наверно, тысячу фильмов, помнил пятьдесят, нравилось двадцать, в кино его ничего не возбуждало, ему мешали другие люди, они ели попкорн, запах которого он не переносил, смеялись не в тех местах, и особенно отвратительны ему были комментарии отдельных зрителей, желающих развеселить своих друзей-товарищей.
   Фильм он не выбирал, взял на ближайший сеанс, и сразу пошел в зал, народу было мало, он сел не на свое место, так ему всегда нравилось, раньше он даже снимал ботинки, но однажды он попал перед поездом в кинотеатр «Перекоп» у трех вокзалов.
   Времени перед поездом оказалось неприлично много, а на улице трещал мороз, и он тоже пошел в кино; зал был непривычно полон, но люди все были какие-то мятые, и даже слегка побитые, в засаленной одежде, и очень неприятно пахли.
   Сеанс был утренним, для пенсионеров, за условные десять рублей, так власть в лихие девяностые социально поддерживала своих стариков. В туалете было не протолкнуться, там брились, мылись, стирали исподнее и даже стригли друг друга все бедолаги, для которых этот кинотеатр был временным пристанищем после холодной ночи, на вокзал их не пускали, и они в очаге культуры получали компенсацию тепла, недоданного обществом.
   Когда выключили свет, весь зал снял свои опорки, бывшие когда-то обувью, и захрапел еще раньше, чем прошла реклама, воздух стал полон чарующих запахов: кровь, пот и слезы, вот такой букет заполнил атмосферу, все смешалось под потолком храма культуры, и С.С. позорно бежал на мороз, понимая, что такой химической атаки ему не выдержать.
   Теперь в кино все было иначе, хай-тек, попкорн и звук, который разбудил бы даже глухого, мягкое кресло обняло и убаюкало, в зале благоухало, социальные язвы зажили, и никакому бомжу даже в голову не придет заглянуть в мультиплекс погреться, билет стоит две бутылки водки или восемь флаконов боярышника, да и охрана – это вам не бабушка, наваляют еще на парковке невкусному кинолюбителю.
   Кино началось, рядом на соседние кресла упали мальчик и девочка, подростки сели на свои места, и С.С. с досадой подумал, что зал пустой, чего жаться, сядь на пустой ряд и шарься по-всякому.
   Дети мысли читать не умели, да и дела им не было до какого-то хмыря, сидевшего рядом, им нужна была темнота, которой они ждали с жутким волнением.
   Сразу они стали шуршать и трогать друг дружку за разные места, пыхтеть, сопеть, целоваться и пытаться сделать друг с дружкой что-то очень рискованное, они шептались, вздыхали и хрюкали от смеха, на время затихали в сладкой истоме, потом долго ерзали, и С.С. подумал, что это никогда не кончится.
   На экране показывали затмение, медленно и страшно, луна наползала на солнце под изводящую душу музыку, все это происходило в глазах ненормальной женщины в белом свадебном платье.
   С.С. такое странное начало уже утомило, рядом дети собирались на его глазах совершить свой первый половой акт, женщина в свадебном платье была в полном затмении и к жениху не торопилась.
   С.С. почувствовал, что его плющит сокрушительное ожидание происходящего на экране, дама не желала бежать навстречу своему счастью, затмение не заканчивалось, луне еще предстояло девять минут покрывать красное солнце.
   На соседних креслах вроде все случилось, их затмению пришел конец, они лежали обессиленные и счастливые, девочка положила голову на плечо мальчику, он даже не дышал, он гладил ее по голове и целовал ее пальчики, и тогда С.С. встал и пошел на выход. Он с ужасом понял, что никогда у него такого затмения больше не будет. На экране все еще продолжалось безумие, он вышел на яркий свет и увидел рекламу фильма, который он не досмотрел, название было оптимистическим: «Меланхолия».
   Настроение стало еще хуже, он знал, что искусство хорошо в гомеопатических дозах, передозировка опасна, тем более сейчас, в новые времена, когда любой мудак может взять камеру и снимать свою жену, собаку и Колю из соседнего подъезда, потом нехитрым монтажом все это под музыку из сети свести и сделать кино, и стать лауреатом одного из двух тысяч фестивалей, на которые приглашают всех и каждого.
   Каждый имеет право на свое высказывание, искусством стало все: ритмичное покашливание в микрофон, соло на заднем проходе на фоне клипа Киркорова, сам Киркоров, назначивший себя королем несуществующей эстрады… И такого искусства стало очень много, технические средства в айпадах и айфонах позволяют создавать свою реальность, и всегда найдется сотня и даже тысяча идиотов, которые напишут тебе комментарии, что ты гений.
   Так же пишутся стихи и романы, которые выкладывают в Интернете, и там вы можете стать звездой, вот от такого искусства надо бежать как можно дальше, отрефлексировать свое пребывание на этом свете стало эпидемией, – ну живет человек, ну чего каждый шаг свой снимать на камеру, вот я на верблюде, а вот мой котик, а вот жена без трусов на даче, смотрите, мы на яхте, а вот закат в Череповце, где я живу и не парюсь, Тагил рулит, ну рулит твой Тагил, а нам надо это знать, с такими мыслями С.С. ехал домой. Настроение было вконец испорчено.
   Он приехал домой, достал водки и докторской колбасы, хлебушек, потом подумал, махнул на себя рукой и выдавил в тарелку горку майонеза, который не должен был есть даже по приговору суда. Сел за стол и налил первую, колбаска с майонезом заполнила его, он ел, обливаясь слюнями, вторая не заставила его долго ждать, и пошло-поехало, в телевизоре какая-то размалеванная под клоунессу баба пела песню со словами, которых С.С. так не хватало. То, что было, все уплыло, отболело и заныло, все таким дерьмом заплыло, – конец строчки он придумал параллельно сам, водка сделало свое дело, все уплыло, но только мальчик рядом в кресле в кино не выходил из головы.
   Он так был счастлив, этой мальчик, своей первой любовью, и он еще не знает, что будет потом иначе. С.С. хорошо знал, как бывает иначе, но мальчик этого не знает, пусть он не узнает этого никогда, пусть у него все будет по-другому.
   Третий куплет он уже не пел с этой дурой из телевизора, он побрел на диван, исправлять молодецким сном свою неудавшуюся сегодня жизнь, он верил, что завтра будет лучше, чем вчера.
   Ночью С.С., естественно, проснулся. Организм понял, что если его сейчас не разбудить, то он не справится с такой концентрацией яда.
   Организм был умнее своего хозяина и как мог уже полвека управлял его нездоровыми инстинктами. Организм не понимал, зачем платить сумасшедшую страховку, делать обследование два раза в год – и пить водку с колбасой и майонезом.
   Какой смысл пить таблетки, а своей же рукой убивать свой Организм всем, что ему категорически запрещено, Организм сходил с ума, он видел, что хозяин не идиот, его не пытают, не насилуют вредными ингредиентами, сам человек, своими руками забивает гвозди в свой гроб.
   У Организма был свой интерес, ему нравилось жить на этом свете, здесь ему было классно; свежий воздух, хорошее питание, путешествие и любовь, а он это особенно ценил, когда все его силы, до последнего нейрона, в едином порыве, вырываются на финишную прямую и рвут финишную ленточку экстаза.
   Но хозяин последнее время совсем захирел, не желает вырабатывать эндорфины, лишает, так сказать, гормона счастья свои внутренние органы и тем самым усугубляет свое положение. Вот недавно вроде бы все пошло на лад, девушка появилась хорошая, есть неплохие перспективы пережить Организму счастливые минуты, так ты отдохни, верни себе хорошую форму, порежимь, перестань жрать всякую мерзость, дай Организму отдыха, поспи подольше, поплавай, нет, зачем, будем водку трескать с колбасой, курить по две пачки, хотя давно уже ему сказали, никаких сигарет, в сосудах черт знает что, но его не проймешь, чистый шахид, взрывает в себе бомбу за бомбой, вот и живи с таким в одном теле, а что делать, делать нечего, другого тела ему не положено.
   Организм знал и другие тела, слышал от других ночами темными, когда они говорят с другими и там такое услышишь, не дай бог, люди с собой такое делают, вот так послушаешь других и вздохнешь с облегчением, ну мой-то дурак, ну хоть не пьет самогон и наркоту не жрет, вот и приходится терпеть и ждать, когда его вразумит кто-нибудь или что-нибудь.

   Весь день С.С. лежал в постели, вчерашние потрясения выбили его из привычного ритма, он был отравлен и знал, что тело будет мстить, так и случилось, он бродил по дому, пил чай, брился, пытался заесть вчерашнее супом и кефиром, ничего не помогало, но главное было не в животе, главное было в голове.
   Он точно знал, что то, чего ему хочется, ему уже нельзя, по-хорошему ему надо угомониться, перестать желать ощущений, которые требуют других сил, он прекрасно понимал, что ему уже поздно.
   Он так многого не успел, он не успел пожить для себя, всегда были причины, вот решим с квартирой, вот дети малые, вот карьера и так далее, а себе позволить безумство и отчаянную глупость времени не было.
   Он не был монахом, у него не раз была любовь, но полного безумства он не испытал, или прошлое безумство было так давно, что следы его затерялись в ворохе ежедневной суеты.
   Он всегда был пропитан ожиданием чуда, какое оно, он четко не представлял, оно было неосязаемо, но оно в нем жило, как эмбрион зарождающийся жизни. Он лежал на смятой постели, в коконе этого ожидания, и первый раз ощутил его почти физически.
   Ожидание – сокрушительное чувство, ты ждешь чуда, сначала в мае, а потом уже в сентябре ты понимаешь, что и в марте ничего не произойдет, а потом зима, и ты все переносишь на апрель, совершенно точно понимая, что ничего, чего ты так хотел, не будет, просто не может быть, но ты ждешь его, а его просто нет в природе, но ты ждешь его, год за годом, а оно не приходит.
   Просто оно уехало на экватор, где тебя никто не ждет, ты там был, там ничего нет из того, чего хочется всем нам зимой. Там всегда тепло, светло и мухи… но С.С. отлично запомнил, как звездной ночью один островитянин сказал ему, что он хочет сбежать на материк, ему кажется, что на материке он станет счастливым, и С.С. его не переубеждал.
   Он совершил над собой усилие, встал, принял душ и ушел в город, день был теплым, молодые девушки у фонтанов обнимали молодых сильных мужчин, город был полон шепота и шелеста, люди любили, плакали и смеялись.
   Картина весенней Москвы после зимнего забвения была прекрасна, люди выбрались из нор, где томились от зимней стужи, сняли сапоги и шубы, мир людей из грязно-серого стал цветным и зеленым.
   Сегодня Кате водитель С.С. привез паспорт и остальные документы на поездку, у нее уже два дня как был собран чемодан, и она уже в своей голове уехала, но оставалось еще два томительных дня.
   Редкие разговоры с этим странным мужчиной в последнюю неделю заставляли ее нервничать, он был ей непонятен, она иногда с трудом настраивалась на его волну и не различала, когда он шутит, а когда говорит серьезно.
   Ей всегда трудно было начинать отношения, даже маленькие приключения в каких-то пьяных барах и клубах, она почти всегда знала, чем закончится любое приключение, иногда наваливалась такая тоска от неопределенности своей жизни, и тогда Катя начинала выпивать дома одна, но после второй бутылки в ней открывался кран, и тогда ее энергия хлестала, как прорванная батарея под утро, она летела в злачное место и плясала, не видя никого, и кто-то ей всегда предлагал в такие часы слиться в экстазе.
   Иногда такое случалось, но она в этом не участвовала, просто отдавалась чужой воле, она когда-то поняла, что для нее раздвинуть ноги ничего не стоит, если это не человек, к которому ты испытываешь чувство, а так, гормон радости должен жить в человеке, независимо от средства доставки.
   Она никогда не продолжала такие спонтанные отношения, и были случаи, когда люди, встретившие ее в такие часы, страшно удивлялись, почему она их не узнает. Она плавно съезжала со скользкой темы, оставляя партнеров в недоумении, а потом она прочитала в одном журнале, что есть такая порода женщин, для которых нет сакральности в проникновении без чувства, так себя ощущают проститутки, защищая свой мозг от насилия.
   Она считала до этого, что это дефект ее личности, а узнав причину, перестала съедать себя по этому поводу, ведь есть люди без обоняния, дальтоники, без абсолютного слуха – и ничего, никто не вешается и не умирает от отсутствия свойств, которых им не дала природа.
   Она пила уже вторую бутылку, и ее жесткая конструкция, заточенная на повседневную самодисциплину, рушилась на глазах, но она не хотела перед поездкой идти по привычной схеме, срываться и плясать в угаре до утра в случайном притоне, а потом оказаться в туалете в руках кого попало.
   Она прилегла, надеясь просто заснуть и проснуться опять в клетке обузданных желаний.
   Сон не шел, она включила ноутбук и увидела, что в Сети бродит толпа неприкаянных. Оказывается, в бессонном мире много неспящих душ. Они смотрят кино, перебирают фотки, свои и чужие, пьют вино и много курят, они все время заняты и тверды в своих убеждениях, и все, что у них есть, сделано своей головой и своими руками, но они не спят, даже если страшно устали, и все потому, что рядом нет близкой души, и причина их вынужденного одиночества – не высокомерие, не желание иметь рядом только нечто совершенное и первоклассное, совсем нет, они просто не могут переступить через себя, сказать себе, ну чем тебе не хорош тот или этот, да нет, он хорош, и она замечательна, но это чужое, это не мое, их с детства учили чужое не брать, не читать чужих писем, не шарить по чужим карманам, и поэтому им сложно найти близкое и подобное, но им хочется бесподобного, как в чудесном кино, которое они любят, как в книгах, которые фильтруют возможное из невозможного.
   Не то, не мое, из другой сказки, разум и смирение ответа не дают, вот поэтому они не спят, следуют за тенями придуманных когда-то героев, которые по улицам не ходят и не заходят в кафе, где они сидят бессонными ночами.
   Она попробовала вступить в разговоры тех, кто не спит, с ходу ничего не получилось, да и как найти ту волну с чужими людьми, если они сами не могут найти себе место.
   Она резко встала и полетела в круговерть звуков, нерастраченных энергий в поисках гормона радости, эндорфинов, как называют их ученые, спящие всегда дома.
   С.С. тоже не спал в эту ночь, что-то мучило его, он набрал Катю, она что-то нервно ему говорила, вокруг был как-то шум, орала музыка, слышались пьяные голоса и крики людей, которые были на пороге к звериному облику.
   Ему стало страшно неприятно, что его женщина, на пороге прекрасного путешествия, отрывается в злачном месте глубокой ночью в пьяном виде, а возможное продолжение этого вызвало в его голове небольшой ядерный взрыв.
   Он знал за собой грех немотивированной ревности, его воображение всегда рисовало картины с ужасными подробностями, где люди, к которым он был неравнодушен в этот момент, совершают невыносимое.
   Он прилег, сна не было ни в одном глазу, самолюбие не позволяло перезвонить и спросить прямо, что происходит.
   Он стал писать сценарии оргий, которым предается его пассия в данный момент, нет такого режиссера, который бы утолил его фантазии, такие минуты он ненавидел больше всего, но в какой-то момент он понял, что если он не остановится, его попытка попробовать в последний раз просто рухнет, – он сам себя накрутит.
   Он пошел в кухню, взял из холодильника антидепрессант и стал водкой вытеснять свои отрицательные эмоции. Боль постепенно притуплялась, и мозг двинул в бой последние аргументы.
   Никто не знает, как заканчиваются отношения, все помнят, как все начиналось: взгляд, прикосновение, столбняк первого удара сердца, когда ты видишь ту, что переворачивает твою жизнь.
   Но, когда все еще хорошо, когда в каждой встрече еще звенит натянутой струной каждый нерв, вдруг ниоткуда в кадре оказывается сбитый каблук, заусеница на любимой руке, просто неловкое движение при объятии.
   Локоть ее попадает в солнечное сплетение, и на миг не хватает воздуха, и меркнет свет в твоих глазах, а потом через минуту все проходит и снова воцаряется счастье, и радость встречи затмевает неуклюжее движение той, которую еще любишь.
   И уже потом, когда похмелье свидания проходит, что-то начинает жужжать в ушах, царапать в горле, как перед простудой, и ты гонишь от себя раздражение, отводишь от себя чуть родившуюся злость за небрежное слово, ранящее резко, за смешок в не самое веселое время, за пустяк, который стал поводом для титанической ссоры из ничего.
   Раньше ты бы даже не заметил этой соринки в ее глазах, утопил бы ее в реке поцелуев, а теперь не так.
   Теперь ты жаждешь разобраться, разложить до атомов хрупкую конструкцию, кристаллическую основу отношений, а она не терпит такого насилия, она может рухнуть от такого исследования кувалдой обидных слов, взглядов полной злобы, за пустяк, за тяжелый чемодан бессмысленных вещей, за часовое ожидание в супермаркете, за чрезмерно короткую юбку, которая еще вчера очень нравилась.
   Песчинка разрушения еще на пике горы, она невесома и не может поколебать гнездо, слепленное вашей любовью, но налетает дикий ветер, и наночастица ненависти становится первым булыжником, слетающим вниз с горы, которую вы вместе покорили, и вот уже другие камни рушатся вниз, сбивая все построенное за долгие годы.
   Все сносит поток, гнездо, уважение, вместе прожитые радости, пережитые беды, все проносится с пылью, и через мгновение все лежит у основания горы, с мусором старых вещей, скелетов, выброшенных из старых ненужных шкафов, все обнажилось, вылезло изо всех антресолей, где их бережно сложили, чтобы не тревожить явь, прекрасную и томительно сладкую.
   Уже никто не помнит дрожания рук при первом объятии, трепета первых прикосновений, сухости горячих, как пустыня, губ и долгих разговоров о пустяках по телефону целыми ночами.
   Когда это было, уже невозможно вспомнить, кажется, что никогда не было ночей без снов, садовых скамеек, купаний в морях и океанах, закатов и прохладных простыней в скромных комнатах придорожных отелей, завтраков в постели, перетекающих плавно в обед, а потом, после дневного сна, неожиданно оказывающихся ужином, в котором было много вина, много любви и мало слов, слова все только портят, а потом наступала ночь.
   Там потоки слов перетекали из ушей в уши, там были всякие охи-вздохи, признания в детских глупостях, рассказы о детских страхах, слезы, брызнувшие от жалости, смывали потаенные страдания, где каждый говорил то, в чем самому себе признаться был не в силах долгие годы.
   Сколько таких светлых ночей растаяло с утренним солнцем, сколько отчаяния и печали, прожитых не вместе, унесли эти ночи полного погружения друг в друга.
   Казалось тогда, что после таких очистительных бурь, когда ничего тайного и стыдного уже не осталось ни капли, когда две души сделали максимум шагов друг к другу, и одно тело проникло в другое, как два металла в опытах по диффузии, и их уже не возьмет никакая «болгарка», возникла трещинка, маленькая, невидимая даже под микроскопом, хорошо различающим легкие сомнения.
   Ее происхождение похоже на раковую клетку, она возникает в здоровом теле из ничего, объективно человек еще здоров, ни один анализ не определит очаг поражения, но больная клетка уже тихо и подло захватывает здоровые.
   Вы играете в волейбол, ходите на рынок, моете ноги и просто живете, не ведая, что вы на пороге огромной беды, которой пренебречь нельзя.
   Ее не оставишь, как старые вещи при переезде в новую квартиру, ее нельзя сдать в банк на ответственное хранение, нельзя обмануть, поменять на деньги, она неистребима, и только скорость разрушения может быть разной, но тут у каждого свое счастье, а финал один – смерть.
   Он не раз видел смерть любви, более страшного зрелища он бы и врагу не пожелал.
   Агония бывает разной; вялотекущие агонии не менее разрушительны, чем вспышки, когда в лесу возникает верховой огонь. Страшнее напалма агония любви в парах, где один уже давно сгорел до черных костей, а другой не видит обуглившие останки и еще тормошит их, пытается оживить то, что уже давно не дышит, останки уже смердят, а у этой кучи сидит живой, ослепленный человек и пытается вернуть к жизни то, чего нет…
   С.С. понял только под утро, что его томило последние дни, он боялся отношений с Катей.
   Он боялся, смертельно боялся этой поездки, которая может изменить его жизнь.

Часть IV
Онлайн

   Лиза собиралась на вокзал, чемодан был на старте, ловкий такой чемоданчик, который сам едет и не вынуждает женщину оглядываться по сторонам в поисках сильной руки, подхватившей бы поклажу, а не надо, у нас колесики, и мы сами можем, едем куда хотим.
   Она вчера весь день провела в салоне, все подкрасила, заточила когти на всех лапах, обернулась шоколадом, распрямила косы и стала похожа на Мэриэл Стрип, так сказал мальчик-визажист, тонкий и гибкий, как лыжная палка.
   Через пять минут надо было выходить, но два вопроса торчали в голове, как два гвоздя: надо ли взять красную помаду и надеть ли новые трусы?
   С помадой она не церемонилась, бросила ее в косметичку совершенно безотчетно, а вот с трусами вышла заминка.
   Напялить на себя новые трусы в дорогу она считала совершенно лишним и непрактичным, но в этот раз что-то смущало.
   Лиза знала, что эта часть туалета всегда ей давала знак, что в пути возможны чудесные превращения, новые трусы не дадут упасть в грязь лицом, она быстро переоделась и сразу почувствовала себя в строю, уверенно, и в образе путешествующей вдовы, стремящейся на океан в поисках утешения среди волн и черных скал.
   Она посмотрела в окно, такси уже стояло, она подобрала несуществующий живот, посмотрела на себя в зеркало, задержав дыхание после вздоха, и вышла, назад дороги не было.
   С.С. ехал в Домодедово, дорога была пуста, пуста была его голова, после ночи, когда он изводил себя мыслями и страхами, он был пуст, как сосуд на складе прошлого урожая, старое вино уже выпили, а до нового урожая надо еще дожить, а что нальют в тебя, одному Богу известно.
   Он не спал, но за городом его укачало, и ему приснилось, что он дарит шелковое платье неизвестной девушке, а когда она его примеривала, он увидел на ее лодыжке шрам от лыжной палки, который она получила от его неловкого движения на горе в Сант-Морице пять лет назад.
   Он вспомнил ее, он даже вспомнил, что он ей дарил, вспомнил шрам, но не вспомнил лица.
   Уже показались огни аэропорта, он резко понял, что не хочет лететь, не желает новых шрамов.
   Он скомандовал водителю развернуться, они проехали пару километров до разворота и тут он понял, что боится фиаско, что вдруг что-то пойдет не по сценарию, и тут раздался звонок, и Катя свежим утренним голосом доложила, что села в авиаэкспресс, и у нее все хорошо, и она будет ждать его на стойке, и в конце шепотом сказала: «Целую».
   Это теперь ничего не значащее выражение, которое употребляют мужчины, женщины, дети и даже судьи и начальники исправительных учреждений, ужалило его ухо.
   Он почувствовал жар, оцифрованный поцелуй достиг его носорожьей морды, и он понял, что она заклеймила его, как галерного раба, и он будет прикован к ней две недели, а если она и бросит его на берегу океана, то так и будет.
   Он сказал водителю «в аэропорт» и закрыл глаза, страх истлел, как луна на утреннем небе, он летел, он знал, что это гибельный полет, но остановить его было уже невозможно.

   В экспрессе народу было мало.
   Лиза села у окошка по ходу поезда, напротив села девушка, было видно, что она едет на отдых, в ней чувствовалось волнение перед путешествием, на ее лице было написано, что она летит не одна, что она полна ожиданием новых ощущений.
   Потом она кому-то позвонила, таким специальным голосом, которыми говорят кинозвезды в блокбастерах, они говорят так загадочно и туманно, чтобы член встал даже у самого чахоточного бухгалтера, вот таким голосом она промурлыкала свой месседж и, видимо, достигла цели. После того как она добавила игрушечным голосом «Целую», Лиза сразу представила гамадрила на другом конце провода, который встал в стойку. Поезд уже приехал, фантазии нужно теперь оставить, нужно быть собранной и осмотрительной, рот не разевать, а то сопрут документы и карточку, и останешься на стойке, а в стойку станут эти козы, которые знают, что шептать чужим мужикам.
   На стойке было подозрительно тихо, Лиза подала распечатку, женщина с платком цвета флага Португалии на шее уткнулась в монитор компьютера и через минуту сказала, что рейс отложен на неопределенное время, она сказала это с тихим сочувствием, но от этого досады меньше не стало. Лиза отошла в сторону, за ней на стойке уже стояли «голубки»: девушка из поезда и сизый голубь лет пятидесяти с гаком. Лиза его отсканировала и стала привычно, как в метро, сочинять ему биографию.
   Он был еще крепкий коррупционер первого корпоративного круга, у него было мало вещей, небольшая сумка, и все, он был из тех людей, которые в любом путешествии не страшатся потери багажа, такие люди знают, что всегда в состоянии приобрести все, что им надо, в любой части света, где есть дьюти-фри. Мужик был квадратного исполнения, с полузакрытыми глазами, с крупными формами, но с маленькими ручками, он внешне был спокоен, даже казался ленивым и немного усталым кабаном, который много знает про эту жизнь.
   Ей было видно, что весь этот образ он слепил сам, за долгие годы борьбы со своими страхами и комплексами, этот гигантский труд он ловко упрятал в свою манеру, которую она обозначила для себя как «невидимый лев».
   Он твердо стоял на своих ногах, говорил мало, не кокетничал со спутницей, слушал ее стрекот, так большое животное на лугу гоняет хвостом насекомых, лениво и не раздражаясь.
   Лиза продолжала следить за ним, с девушкой ей было все ясно, она еще в поезде вынесла ей приговор, а вот спутник ее интересовал, она хотела понять его мотивы. Почему вполне адекватный человек, с положением и, естественно, с семьей бросается на свежее мясо, если дело только в сексе, то это она могла понять, потому что старая самка имеет другие мотивации, ей надо пристроить детенышей, создать им щит, для нее самец выполнил свою функцию и ушел на второй план.
   Тут, видимо, другое; дядя, кажется, страдает, он желает шорохов и вздохов, он желает слов, трелей соловьиных, признаний, «ты такой сильный, у меня такого никогда не было, как я буду жить без тебя с другими, ты испортил меня своими заботами» и т. д. и т. п.
   А дядя будет надувать свой парус и плыть в своих фантазиях после обеда на лежаке, а она в это время будет шариться с его карточкой и пытаться за отведенные ей два часа на шопинг убить сразу и много брендовых зайцев. Лизе в какой-то момент даже стыдно стало за такие мысли, она раньше никогда не замечала за собой такой яростной зависти, какое ей дело до какого-то мужика, до его маленьких радостей и до девочки, желающей праздника, который ей пока не по карману.
   Мужик платит за молодость, она продает единственное, что у нее есть, торг вполне уместен, и не надо изображать святошу и осуждать.
   Ей в свое время ничего такого не предлагали, только декан один раз в институте предложил поехать в пансионат «Лесные дали», но бабушка сказала, что приличной девушке ехать за город с женатым козлом стыдно.
   Она отвернулась, и тут объявили, что их рейс приглашают проехать в гостиницу, и она ушла к стойке, где раздавали ваучеры.
   Будем жить свою жизнь, решила она и повезла свой чемодан, полный ненужных вещей и прошлых печалей.
   Краем глаза она заметила, что «голубки» остались на месте и не дергались, у них, видимо, были другие планы.

   Он думал недолго, пощелкал на своем телефоне, потом решительно пошел к стойке испанских авиалиний, и через пять минут они зарегистрировались на Мадрид, он не желал отсрочек, он желал двигаться любой ценой, да и цена оказалась для него вполне достаточной, чтобы не сидеть и не ждать милости от погоды.
   Он уже хотел покинуть родину, оставить за бортом свои заботы, беспокойство последних дней, окунуться в затеи, забавы, нырнуть, как герой фильма «Любовь и голуби», из родной избы в Черное море.
   Через час объявили посадку на Мадрид, и как только самолет оторвался от полосы, он стал смотреть на свою спутницу, как кот на сметану. Откуда-то вынырнули забытые слова и желания, мастерство не пропьешь, он хлопнул в ладоши, тут же нарисовался любезный стюард первого класса с улыбкой человека, который может дать в жопу при определенных обстоятельствах:
   – Чего желаете?
   – Неси, сынок, все хорошее, возможны чаевые, – так твердо и решительно С.С. говорил, лишь когда на его тарелочке появлялась новая мишень.
   Он незаметно ослабил брючный ремень, снял ботинки и приготовился.

   «Любезный» постарался, привез тележку с алкоголем, Катя выбрала себе шампанское, С.С. водку, два контейнера с едой вызвали привкус пластмассы во рту и были отвергнуты С.С. решительно.
   С.С. только открыл рот для мотивации стюарда, как Катя нырнула в пакет, стоявший у ее ног, и достала нечто.
   Она ловко открыла крышку контейнера, и оттуда ударил запах настоящей еды: в одном гнезде лежали малосольные помидоры и огурцы, в другом – бастурма, нарезанная тонко, отдельно лежали люляшки в лаваше, и два соуса, зеленый и красный «ткемали». Такого С.С. не ожидал, слюни и слезы полились одновременно…
   Она купила все это вчера, вспомнила, как он ее кормил в первую встречу, она вспомнила, что он ел, и все повторила.
   За ним давно так не ухаживали, она наливала, вытирала ему и руки и жирный рот, убирала в пакет мусор, и смотрела при этом во все глаза, и шептала в ухо милую дребедень о том, что он хороший, хвалила его аппетит, хлопала по колену, закидывала голову и смеялась его не самым умным шуткам, перелезала через него, касаясь его невинно, но жарко. Вернулась из туалета в короткой теннисной юбке, без лифчика и с красной помадой. На второе она подала ему кебабчики с тушеными овощами, свои освободившиеся сиськи и игрушечный голос, который включился у ней после второй бутылки, она мурлыкала ему в уши дурацкие песни советских композиторов, щипала его за щеку, стала звать шарпеем и хватать его за шею своими заточенными на хищника коготками.
   С.С. был ошеломлен ее напором в сочетании с водкой и любимой едой, он поплыл, как старый морж в опасное плавание, он дураком выглядеть не хотел, подыгрывать чужой игре не желал, но скрывать свое удовольствие тоже не считал нужным.
   Ему показалось, что она не играет, человеком он считал себя довольно проницательным, в театр по молодости ходил часто и даже имел роман с актрисой академического театра, которая его кое-чему научила про охи-вздохи.
   Тут он игры не заметил или не захотел заметить, поддался обаянию молодого крепкого тела, зеленых глаз и прочих штучек, сисек-писек.
   Он давно не увлекался, его бронепоезд стоял на заброшенной станции, но пар был, да и водка внушает застоявшемуся в стойле коню, что пора на луг, попастись с молодой кобылкой.
   Он силой воли своей отогнал животноводческие ассоциации, ему они не нравились, все-таки он считал себя приличным человеком и даже любовь не исключал в своем душевном ассортименте.
   Он стал ее поглаживать по спине, нежно, с электрическим током на кончиках своих пальцев, он еще в юности заметил в себе особую концентрацию; если ему нравилась девушка, то ток возникал, он тек по жилам, как направленное движение электронов, если нет, то он знал, что фазы не будет, свет не блеснет, не задрожит стрелка на приборе, измеряющая потенциал, и тогда лучше не тереть свою эбонитовую палочку в поисках энергии. Только разность потенциалов давала разряд. Тут явно электроны рвались к источнику.
   Он стал изучать новый объект, тактильно он был более оснащен, глаза уже боялись, руки еще помнили, какими должны быть горы и долины на женском глобусе.
   В первом классе никого не было, половину пути они ели и пили, «любезный» принес пледы и подушки и дал глазами С.С. сигнал, что он придет только по вызову.
   С.С. не понравилось, что у него появился соучастник, он не желал, чтобы какой-то хлюст решал за него, да еще давал сигнал «Выходи, дядя, на оперативный простор, клиент созрел».
   Катя была довольно пьяна, она знала за собой такие минуты, в таком состоянии она могла спокойно зайти в туалет с любым, она никогда не считала, что секс – это что-то, могла и делала и никогда не жалела, но здесь был особый случай, мужик ей нравился, путешествие тоже, и она не хотела торопить поезд, она хотела, чтобы он сам решил и сделал, и она ждала.
   С.С. не желал быть посмешищем в глазах экипажа, он и не думал заниматься экстремальным сексом, он хотел просто поцеловать Катю, но не мог, красная помада горела на ее губах, как знак «кирпич» на дороге.
   Он не мог сказать ей: «Сотри помаду», а тем более самому взять салфетку и сделать так, посчитал это неудобным, хотя раньше с ним такое бывало.
   Он даже однажды вытер девушке губы своим носком, в пьяном угаре студенческого общежития, и все смеялись, кроме его жертвы, он это запомнил и даже с проститутками вел себя корректно, а тут – ну совсем никак.
   Он просто сказал ей: давай поспим, целый день на ногах будем.
   Она послушно ушла на другие кресла, укрылась пледом и мигом заснула, положив под щеку ладошку, ей было столько же лет, как и его дочери, и у него на секунду защемило сердце, всего на секунду.
   Плед съехал с нее и открыл попку, нежную невинную попку, тугую, как футбольный мяч, ему стало неловко, он поднял плед и укрыл ее, подоткнув края в прорези, так он делал своей дочери, когда они вместе летали на море.

   В гостинице рядом с аэропортом Лиза поселилась в симпатичном номерке, приняла душ и прилегла, она не сетовала на остановку, она привыкла относиться к препятствиям в своей жизни с пониманием и не злилась.
   Какой смысл биться головой о стену, если рок ведет тебя куда положено, через четыре часа ей позвонили, она позавтракала, и их увезли, быстро прошли все контроли и полетели.
   В самолете было мало народу, рядом с ней в двух креслах было пусто, и она неплохо провела время в пути с книжкой Прилепина.
   Лиза видела этого лысого парня с хитрыми глазами, который пишет про неизвестную ей породу людей: охранников, омоновцев, девушек, сидящих в окошках ларьков, мужиков, знающих жизнь на своих «Газелях» и «Нивах».
   Их всех объединяли дикая злость и зависть ко всем этим зажравшимся москвичам, которым они что-то продавали, которых они возили, охраняли и строили им бани: автор считал, что это – настоящий народ, а все эти умники, ленивые жопы, которым досталась другая жизнь без борьбы, за так, по праву родства и прописки, достойны жалости и осмеяния.
   Лизе эти люди были не близки, она насмотрелась на них каждый день в метро и совсем их не боготворила, как полагал автор.
   Да и он сам был совсем из другого теста, но играл то ли в Максима Горького, то ли в Лескова, описывая мир другой России, она знала, что нет другой России, она одна, и те, кто сталкивает одних людей с другими, делает черное дело.
   Книжка скрасила дорогу, и на том спасибо, подумала Лиза, будет что рассказать в новом учебном году своим дебилам о современной литературе.
   Все эти Букеры-шмукеры, у Гоголя и Платонова не было никаких Ленинских премий, национальных бестселлеров, а литература была. Ну ладно, подумала она и отбросила книгу, проверила сумку и легла на нее, как на подушку.
   В дороге она всегда была собранна, клювом не щелкала, на всю жизнь запомнила, как в десять лет ехала с бабушкой и мамой в Анапу на поезде.
   В Харькове к ним в купе подсел капитан дальнего плавания, в белом кителе с золотыми пуговицами, и с кортиком, и с усами, он сразу дал Лизе шоколадку, уступил маме нижнюю и полку и стал рассказывать о морях-океанах, мама побежала в туалет краситься, надела крепдешиновое платье и босоножки.
   У них тогда с папой уже было не совсем ладно, мама знала, что он подгуливает в своих командировках с грязными бабами, так говорила мама бабушке, не считая, что при ребенке делать это было совсем необязательно. Лиза папу помнила плохо, но он единственный разрешил ей взять кота с улицы, она его отмыла и на даче сидела с ним на качелях и летала, запустив в его рыжие бока свои пальчики, кот был единственным другом ее детства, и кот понимал, что он – единственное родное существо у нее на свете.
   Детей Лиза не любила, они платили ей тем же, ей нравился кот, она его любила как родного, человеку не надо много любви, так считала Лиза, но она необходима, чтобы человек не стал скотом.
   Немного любви от любимого человека, если нет человека, то и кот сойдет, так она думала в детстве, но потом, когда выросли сиськи, оказалось, что Вася с соседней дачи с немецкой овчаркой тоже нравится, но он на нее не смотрел, у него была большая собака и троюродная сестра, которую он учил плавать в пруду. Он поддерживал двумя руками в двух очень нескромных местах, сестра радовалась, картинно била по воде, а потом Лиза видела, как она спокойно плывет без всякой поддержки, ей тогда бабушка упорно не покупала закрытый купальник, считая, что ей рано еще, и она перестала в то лето ходить на пруд, ей было стыдно, да и на Васю с этой дурой тоже было смотреть противно.
   Так же противно ей было смотреть на маму, желающую понравиться этому капитану, стыдно было и жалко папу, а бабушке нравилось, что приличный человек в кои-то веки заинтересовался ее дурой-дочерью.
   Папу бабушка не любила, считала быдлом и дрянью, и называла брак ее дочери с ним мезальянсом, Лиза тогда не знала ничего про мезальянс, но понимала, что таким словом она обзывает папу, она его и хуже называла, говном собачьим, похотливым животным и дрянью подмосковной.
   Капитан взмывал все выше и выше, мама таяла, как эскимо, и, когда он позвал маму в ресторан, она вспыхнула пунцово и даже не стала картинно отказываться, он пригласил всех, но бабушка осталась сторожить вещи, а Лиза пошла с удовольствием, она еще никогда не была в ресторане, да и присмотреть за мамой тоже не мешало, посчитал умный ребенок.
   В ресторане все пело и плясало, их посадила за стол пышная официантка, ослепленная золотом погон и кортиком, опасным и острым, она трясла боками и фальшиво улыбалась, быстро взяла заказ, и скоро на столе появилась еда, водка, лимонад для Лизы и сладенькое вино для мамы, они ели борщ в металлических мисках, потом бифштекс с яйцом, а потом мороженое и компот. Мама смеялась, капитан говорил ей сложноподчиненные комплекты, Лиза ничего не понимала в этих словах, но чувствовала, что маме это безумно нравится, он хватал ее за бока, и она смеялась так, что Лиза была полна удивления, такой веселой она ее никогда не видела.
   Обед закончился, капитан полез в карман, ничего там не нашел, нежно глядя на маму, он сказал, что деньги у него остались в чемодане, изобразил движение метнуться обратно в вагон, но мама смущенно остановила его и заплатила из своего толстенького кошелька, где были все деньги на отдых.
   Они вернулись в вагон, бабушка уже спала, Лизу уложили спать на верхнюю полку, а там внизу уже шуршало и трещало, потом все затихло, а утром Лиза проснулась от бабушкиного крика, она трясла маму и ругала ее проституткой, рядом лежала раскрытая сумка, кошелька там не было.
   Потом мама плакала, чемодан капитана, заброшенный на верхнюю полку, оказался забитым старыми журналами «Коммунист», и до станции назначения они ехали в гробовой тишине.
   Путевки в дом отдыха были в чемодане, у бабушки в лифчике оказались какие-то деньги, и как-то обошлось в тот раз, но урок Лиза получила основательный. Она усвоила тогда, что форма – страшная сила обольщения, а любовь – это всегда содержание.
   Они прилетели, за окном было двадцать пять градусов, и она ступила на трап.

   Пора начинать путешествие в пятке апеннинского сапога, – так, ей показалось, выглядит Португалия на карте Европы, но она ошиблась, это были Пиренеи…

   Куколка проснулась, когда самолет шаркнул колесами по полосе, она потянулась и захлопала ресницами, как Белоснежка в мультике.
   С.С. смотрел на нее с явным удовольствием, он смотрел на нее глазами мужчины, а не отца, никакого инцеста в его голове не бродило, он был охотником, и в поле зрения была дичь, и все его эндорфины выстроились в ряд, желая попасть в ее капкан.
   Он знал, что сейчас не его время, сейчас не каждый охотник знает, где сидит фазан, все стреляют по ком попало, много крови, много раненых птиц, а охотники все палят и палят, объявили прибытие, и они с Катей вышли под душное испанское небо.
   Испанские таксисты, как потомки грандов и завоевателей, английского не признают, они больше похожи на сочинских, с ключами, которыми они крутят, как тореадоры мулатой, но про вокзал Аточа помнят все, взрывы еще не забыты, как у нас «Норд-Ост» и Беслан, вокзал стоит как новенький, но рана не зажила.
   На вокзале они оставили вещи и взяли билет на ночной поезд Мадрид – Лиссабон, такой испанский ответ «Восточному экспрессу», и пошли по бульвару к Ботаническому саду, рядом с которым музей Прадо. С.С. решил показать Кате Мадрид с этого места, посчитав, что культурной девушке лучше начинать познавать столицу бывшей империи с Веласкеса, а не с комнаты в отеле, где бы она увидела только худые ноги С.С. и толстый живот с отдышкой.
   С.С. в музей не пошел, сел в бар на прохладной веранде и попивал водочку с хамоном и оливками.
   Через пару часов Катя вышла, переполненная искусством по самое не могу, С.С. утолил ее жажду холодным беленьким вином и назначил следующий пункт культурной программы. Обзорная по городу на автобусе с местами на крыше показалась ему уместной, таскаться по жаре по открыточным видам ему было лениво.
   Путешествовать надо в шестнадцать лет, с рюкзачком и свежим взглядом, спать под мостом или на вокзале, ножками своими протоптать улицы, вот тогда есть ощущение города, а в пятьдесят глаз уже не тот, сердце стучит и ноги гудят, как трубы в старом доме. На крыше было хорошо, Катя слушала гида, щелкала фотиком, С.С. такого не понимал, все давно отснято, смотри глазами, снимай мозгом, кому ты покажешь потом свои фотки, желание зафиксировать себя на фоне руин и исторических развалин он считал бестактным, так же он относился к съемкам с хищниками, обдолбанными димедролом.
   Ну вот ты стоишь на фото в руинах Колизея, и что, ебаный гладиатор, ты стал Цезарем, Сенекой, на хера тебе такие ассоциации? Он вспомнил, как был с женой в Риме и она потащила его под потолок Святого Петра, он упирался, не хотел и был прав, под крышей собора ему стало плохо, когда он посмотрел вниз, он чуть не блеванул и представил, что ему будет за осквернение папского престола. Жена увидела его, белого, как простынь, и свела вниз, потом он понял, почему ему стало плохо: нельзя ходить по чужим храмам, они отвергают иноверцев.
   Тогда вдобавок ко всему на площади перед собором их развел местный мошенник, красава-лжефотограф, который снимал на пустой аппарат и просил заполнить бумажку с адресом для пересылки снимков, жена старательно заполняла адрес, С.С. было смешно, когда мошенник очень просил заполнить графу «индекс», жена индекс не помнила и позвонила в Москву.
   Стоило это шоу двадцать евро, и чувачок, видимо, неплохо имел на простофилях.
   Шикарный Мадрид проплывал перед глазами, С.С. видел его не первый раз, почему-то вспомнилась Москва со своими новостройками времен лужковского кватроченто, С.С. только в этот раз понял, что улица Горького и Арбат никогда не станут Гран Виа, даже если нефть будет стоить тысячу долларов за баррель, да и Собянин не больно похож на короля Альфонсо.
   Экскурсия заканчивалась, Катя была счастлива, она держала С.С. за руку, пару раз даже чмокнула его, два отмороженных шведа, молодая пара, он и он, даже сняли их на камеру, это было чересчур, и С.С. невежливо показал им фак и сказал свое любимое «Хьюмен райс», и они отвернулись. Он с этими «правами человека» проехал много стран, и в его туристическом английском это были главные слова: на таможне, в публичном доме с наглым персоналом, в шотландском баре, где он чуть не огреб за свой нездешний вид, как показалось подвыпившим аборигенам.
   Потом он повел ее просто гулять в сторону от центра, по дороге им встретилось две манифестации, сирийцы протестовали против Асада, аккуратно так кричали хором около часа, потом они свернулись, и пошли анархисты в сопровождении полиции и дворников. Те тоже поорали против капитализма, свернули свои требования у назначенного места и разошлись, никакого напряжения у тех и других не наблюдалось, никто никого не вязал, а в Испании тридцать пять лет правил диктатор и была гражданская война, но вот люди нашли силы не жрать друг друга, видимо, им хватает войны между «Реалом» и «Барсой», и слава богу.
   Все это они наблюдали из переулка в районе галерей и арт-салонов, в воскресенье они не работают, и в районе было тихо, ресторанчик был маленький, для жителей квартала, но еда там была, и хозяин был внимательный, и понимал, кто перед ним, романтик, сказал он на непонятно каком языке, и принес хамон, суп из хвостов, и креветки в васаби, свежие, как пяточки у грудничков.
   Он опять пил водку, ей хозяин принес риоха, они сидели на веранде, вечер уже наступил, зажгли фонари, и казалось, что это совсем не Мадрид, так могло быть и в Риме, и в Челябинске, и в на обочине трассы «Дон» в каком-нибудь армянском кафе, в зарослях пластмассового винограда, он понял, что ему хорошо с собой и этой девушкой, и совершенно неважно место действия и декорации, бычьи хвосты или сладкий армянский борщ, какая разница человеку, когда у него в душе равновесие.
   Они дошли пешком до вокзала, взяли вещи и поехали на другой.
   Поезд Мадрид – Лиссабон отправляется с Чамартин.

   Ее встречала девушка с биркой турфирмы, девушку звали Чара, русская эмигрантка из солнечной Киргизии, она ее и привезла в отель на площадь с конной статуей единственного португальца, ставшего королем Испании, девушка попрощалась и сказала, что завтра будет обзорная по городу.
   По местному времени было около семи, и Лиза собиралась выйти в город, осмотреть свой периметр и понюхать среду обитания.
   Номер ей понравился, доча не поскупилась, сделала маме достойный подарок. Из окна видна была видна королевская площадь, она вспомнила вид из окна своего дома: три башни ТЭЦ, заброшенная железнодорожная ветка КБ имени Лавочкина, по которой раньше возили самолеты, теперь там была заросшая бурьяном колея, в центре Москвы, у станции метро «Беговая».

   Часик она повозилась с вещами, потом двинула в город.
   Все было весьма помпезно, но присутствовала серьезная тема руин, все дворцы и дома были, мягко говоря, в запущенном состоянии, не так, как в Москве, ни тебе стеклопакетов, мраморных цоколей, и никаких охранников, ни одного ЧОПовца, даже стало как-то неуютно.
   Она оббежала близлежащий квартал и села в кафе, чтобы город сам показывал себя на расстоянии вытянутой руки.
   Время ужина уже наступило, все кафе заполнялись туристами, в основном это были группы разноязычных стариков из золотого миллиарда, они путешествуют по всему свету за совсем маленькие деньги.
   Они набирают впечатления перед смертью, после многолетней пахоты на пенсию и страховку, дом уже выплачен, дети успели состариться, и осталось еще счастливое время, когда можно пожить для себя, чтобы потом, на том свете, было что вспомнить и не скучать.
   Местный народ тоже был заметен в этой праздной толпе чужестранцев, люди они на вид были мирные, довольно разноцветные, в них была кровь народов, покоренных в эпоху географических открытий.
   Сегодня Португалия – задворки Европы, но португальцы знали и другие времена, когда они владели половиной мира, бывшее величие не испортило их характер, как некоторых Лизиных соотечественников, они приняли свою судьбу.
   Как и многие потомки рухнувших империй, они пили, много курили, щипали своих детей, заигрывали с женщинами, взоры их не омрачало, казалось, ничего.
   Да, они, наверно, не так богаты, но удручающей картины Лиза не замечала, в воздухе не была разлита мрачная всепоглощающая злость, которая не оставляла ее ни на минуту в родной Москве.
   Она решила послать дочке эсэмэс, и на экране открылось три фото, которые она поставила себе на телефон, это была внучка, дочь и мужчина, которого уже нет на свете, он не дошел до нее несколько шагов, застрял в вечности, оставил ее на пороге так долго лелеемой удачи, его уже нет, сибирская тайга взяла его в свои лапы, у нее защипало в глазах, но она сдержалась, она умела терпеть, терпение – единственное слово, которое она написала бы на своем фамильном гербе, если бы он у нее был.
   Подошел официант, немолодой черный дядька, видимо, родом из Анголы, и, чуть коверкая русские слова, спросил, что бы она желала, Лиза удивилась, на ее груди не было двуглавого орла и букв «СССР» тоже не было, но опытный глаз сразу вычислил ее безошибочно, она заказала себе мадейру и кофе, и он ушел походкой Майкла Джексона, если бы тот дожил до пенсии.
   Лиза критично осмотрела себя, на ней все было как на всех, но есть особая печать, клеймо, которое светится на твоем лбу, неоновой рекламой горит надпись «Советский человек», нам она не видна, но иностранцам прибор «свой-чужой» дает безошибочный сигнал, этот сигнал принял и еще один персонаж, к ее столу подплыл мужик, смуглый, но явно не местный, он вежливо так, с подмигиванием спросил: «Отдыхаете?» Лиза не удивилась, к ней всегда плыло одно говно, он представился, назвал себя Марко, из города Бельцы, живет здесь на ПМЖ, очень скучает по родине и готов за небольшое вознаграждение стать ее гидом по ночному Лиссабону.
   Скучающая туристка представилась ему удачной клиенткой, и он даже сказал спасибо своему молдавскому богу, который занес ее сюда.
   Он стоял у ее стола, а потом, не ожидая приглашения, плюхнулся в кресло и стал ждать, пока дама назначит ему цену.
   Ему было тридцать, он строил в Лиссабоне стадион перед чемпионатом две тысячи десятого года, им дали всем ПМЖ, но класть кирпичи ему не нравилось.
   Ему нравилось пить, курить траву, а потом и ею торговать, тогда ему дали год, а потом выпустили, и он остался на улице и нашел способ зарабатывать секс-туризмом, отлавливая одиноких теть, которым не хватало гормонов. Если учесть, что нормальные девушки голодранцу не сильно давали, это был и хлеб и удовольствие.
   Лиза попросила его оставить ее в покое, но он не уходил, она стала крутить головой в поисках помощи, и она пришла в лице черного официанта, он мигом оценил диспозицию и сказал ему резко и членораздельно «Гой ту зе нахуй», это было так неожиданно, такой речевой оборот был редок даже на просторах родины, а тут, на краю географии, услышать такое показалось песней, парень исчез, его, видимо, здесь знали, а ей он принес за беспокойство еще рюмку, кусок торта и местного лимонада, похожего на тархун. Лиза, как словесник, стала думать, с какого берега прилетела в уши эта фраза, она не успела додумать до конца логическую цепочку, как рядом упала компания из славного города Днепропетровска, с пакетами из бутиков на соседней авениде, местной улицы люксовой продукции, они были крепкими и веселыми, и весь мир, как им казалось, был у их ног.
   Ее черный брат подлетел к ним с уважением и крикнул почти без акцента: «Привет, пацаны», – пацаны ответили, и его черная ладонь пролетела пращой по всем ладоням-лопатам братанов.
   Лиза рассчиталась, решила, что связей с соотечественниками с нее хватит, и пошла в отель, ждать светлого завтра.
   Она пришла в номер, зашла в душ и под теплым дождем вспомнила, как пару лет назад она сидела в кафе с немытой головой, усталая и после работы.

   К ней подсел симпатичный мужчина, он явно был в ней заинтересован, он мило шутил, не звал случайную встречу превратить в египетскую ночь, они выпили, ей стало замечательно, как бывает очень редко.
   Ну бывают такие вечера, когда совпадают знаки зодиака, он был Телец, у нее была Венера в седьмом доме, она в какой-то момент решила совершить неприличный поступок и пригласить к себе на продолжение банкета, но, вспомнив, что у нее отключили воду, отказалась от этой безумной затеи, они еще посидели, он взял ее телефон, но не позвонил, может, не захотел продолжать отношения с женщиной с немытой головой, жалко ей тогда стало себя, да и родная власть всегда помогала, оберегала от случайных связей народные массы. Шелест тропического душа ее успокоил, снял дорожную усталость, она легла в кровать и под сериал «Глухарь», который и здесь догнал ее с помощью спутника, заснула…

   На перроне было пусто, с воскресенья на понедельник охотников ехать в Лиссабон не обнаружилось, лишь еще одна пара маячила невдалеке.
   С.С. подумал: вот и свершилось, целый поезд везет меня с девушкой в Лиссабон, нанять джет теперь любой прокурор может, а вот поезд арендовать – это даже круче, чем де Ниро в фильме «Крестный отец», снявший целый ресторан. Он волновался как подросток, так он дрожал всего один раз, когда ехал в четырнадцать, в общем вагоне поезда, к девочке на дневное свидание.
   Поезд был старый, он не знал, как опустить полку, и всю ночь просидел в ногах мужика в вонючих сапогах.
   Когда он приехал утром на встречу, его шатало, у девочки заболел живот, и мама ее не отпустила, он день прошлялся по городу и ночью уехал опять сидя, клевал носом в ногах у какой-то бабы, которая везла на рынок мешок поросят.
   Вот такие запахи и звуки прошлого накрыли его на перроне люксового поезда, он очень боялся, что это ему помешает, так и случилось, у него заболел живот. У него был с собой пакет скорой помощи, заботливо собранный женой, но рыться в сумке он не стал, посчитал неудобным, стал пыхтеть до бурачного цвета своей и так красномордой рожи.
   Двери открылись, стюард женского пола в шинели от «Прадо» и в шляпке от хуй знает кого и в белых перчатках отворила дверь мягко, с улыбкой хостесс из рая.
   Она была так рада, что не придется ехать одной, видимо, она боялась, начитавшись Агаты Кристи, она взяла их вещи и потащила ловко, как татары на Казанском.
   В купе было миленько, не так, как в «Восточном экспрессе», не в стиле арт-деко, без позолоченных ручек и палисандрового дерева и иранских ковров – пластик, ковролин, энергосберегающие лампочки, недорого и функционально.

   Две полки друг над другом, туалет и душ, куча всяких тапочек, шапочек, кремов для ног и даже щипчики выдергивать волосы из носа и расческа для бровей…
   Катя с ней обо всем потрещала, узнала, что ужин рядом в соседнем вагоне, и стала читать меню, С.С. убивал разразивший его метаболизм. Он вышел из купе, опасаясь извержения, не хотелось вплетать свои неорганизованные звуки в симфонию Сибелиуса, звучащую из колонок нежно и сладостно.
   Когда он вернулся, Катя была уже в тунике с принтом «Пис» на английском и «Да» на русском, это слегка озадачило С.С., она увидела его удивление и сказала: «А что, прикольно, правда?»
   Было прикольно, и даже живот на секунду стих, и тут она его совсем добила:
   – Ты подожди, пожалуйста, я покакаю, что-то живот крутит! – и открыла дверь в заветный уголок.
   Он был смущен такой непосредственностью, а потом подумал, что это нормально, что молодые уже освободились от ханжеской морали, он вспомнил себя, как не мог пописать в юности при девочке, ходил красный, как рак, сжимая коленями свой крантик, сколько глупых условностей ушло, сколько они от них натерпелись.
   Ему сразу стало легче, ожидание стало осмысленнее, финал близился. Он вышел из купе, позвонил домой, всех проверил, он так делал всегда, не мог жить для себя, пока не проверит, как дома, это было его железным правилом.
   Но опять грянула газовая атака, и он влетел в купе пулей, Катя уже мазалась кремом, и он без объяснений влетел орлом и сел, полный счастья, и оно наступило, предполагаемый оргазм показался ему жалкой пародией, это был катарсис, настоящий катарсис, как в античной трагедии.
   – С облегчением, – сказала Катя на голубом глазу, С.С. даже покоробила ее святая простота, он хотел сделать ей замечание, а потом передумал, не его дело воспитывать, его дело любить, вот такую, тупоголовую, но невыразимо прекрасную.
   Сколько раз он общался с тонкими всепонимающими женщинами, тактичными, с двумя верхними образованиями, глядя на которых казалось, что они по-большому не ходят.
   Они всегда знали, как лечь, чтобы складка на талии не попадала в угол зрения любовника, которые сами зажигали тебе сигарету, не стучали дверью в ванну и тихо уходили в холод и в зной из его среды обитания, не обижались потом, и не звонили, и не выясняли отношений, не писали писем о нежелательной беременности, не просили денег, не беспокоили семью, замечательные, милые фарфоровые чашечки с сеточкой, чуть треснувшие от частого употребления.
   Но! С ними никогда не было неистовой звериной страсти – когда вещи от дверей до кровати лежали кровавым следом, с хрипом и воем, с разодранной сбруей, растерзанной от нетерпения, такое у него было только с девушками глупыми и низкого происхождения, не обученными в манерных школах бабушками из хороших домов и гувернершами из питерских осколков бывшего Петербурга, только с ними, буфетчицами, горничными, поломойками и официантками, он получал природное и дикое, когда его естество взмывало и делало его приматом, в хорошем смысле этого слова.
   Он курил, и такие мысли бродили в нем, под мягкий шелест экспресса, везущего его на последние полевые испытания.

   В ресторане все было чудесно, тут создатели поезда решили не мелочиться, все выглядело богато, настоящие столы, кресла и скатерти с монограммами, посуда и приборы, все как в приличном кабаке, где-нибудь в гостинице на четыре звезды.
   Два официанта бросились на них, больше никого не было, и всю свою энергию и заботу они желали отдать этой паре.
   Катя пила вино, крутила в руках свои волосы, была оживленной, ей нравилось движение, вчера Мадрид, завтра Лиссабон, она читала раньше про такое, ей нравилось чувствовать себя дамой, за которой ухаживают, предвосхищают твои желания.
   Она хотела сказать тост с благодарностью ему, потом сбилась, перегнулась через стол и поцеловала его в лоб неловко, но с чувством, слов у нее не нашлось, и она выразилась в этом жесте. В нем было все, о ней никто никогда не заботился, во всех ее отношениях она всегда была мотором, она тащила своих уродов сама, пытаясь с ними соорудить подобие праздника, но они просто потребляли ее для утоления своей жажды, во всем, в сексе, в еде, они относились к ней как к источнику мелких подачек, мучили ее своим несовершенством, обвиняли ее, считая причиной своих неудач.
   С С.С. все было по-иному, он желал ее, он хотел ее радовать, он смотрел на нее с восхищением и давал покой и уверенность, что жизнь может быть иной, и в ней есть другой смысл.
   С.С. не пил, ему не хотелось, он смотрел на нее, видел ее кошачью грацию, не придуманную и натренированную в школе гейш, в ней была природная и естественная игра плоти, когда женщина чувствует, что она нравится, что ей ничем не надо платить за свое место рядом с мужчиной.
   Ей позволено купаться в любви, делать что угодно, говорить что угодно и не слышать в ответ поучений, что так приличные девушки не ведут, ей так надоело быть приличной, держать спину и лицо, говорить умные вещи, производить впечатление, она сидела в кресле с ногами, пила вино, смеялась, просто так, от животной радости, от того, что вкусное вино, и салат, и ждала рыбу, которую сам повар пришел разделать у их стола.
   А потом она ела рыбу, разобранную до последней косточки, и ей так было вкусно, что она захлебывалась до слюней.
   Ей захотелось рассказать ему о том, что ее мучит последние годы, почему ей не везет с мужиками, – по понятиям, такие разговоры с новыми партнерами не ведут, ну нельзя рассказывать о своих поражениях на пороге новых отношений, ни один учебник по личностному росту такого не рекомендует, надо быть успешной, прошлого нет.
   А ей захотелось рассказать ему, и она рассказала, про все. Он не перебивал, он слушал, он не любил чужих тайн, чужие тайны обязывают к участию. Чужие тайны заражают чужими неприятностями, он сторонился неприятностей, он не смотрел даже новости, где кого-то убивали, насиловали, когда показывали больных и несчастных, он закрывал глаза, но тут он был захвачен чужой исповедью.
   Ничего такого, чего он раньше не знал, он не услышал, но то, что это говорила девушка, к которой он сумел привязаться за последнее время, его тронуло, ему хотелось ее обнять, пожалеть, подуть ей в ушко и сказать: «У кошки боли, у собаки боли, а у Кати не боли».
   Он не сделал, не сказал, не хотел показаться смешным, ей этого было не надо, она все выговорила, как в бреду, освободилась от яда, который травил ее, и ей стало легче.
   Потом она ела десерт и ягоды, наелась, как слон, и он почувствовал, что ужин удался.
   Они вернулись в купе, все было готово, постели манили свежестью и запахом лаванды, С.С. лег первый, он устал, Катя почистила зубы, пожурчала и улеглась, бодро проскакав по лестнице на вторую полку.
   Она вскоре заснула, С.С. почувствовал ее ровное дыхание, ее рука упала с полки и С.С. даже погладил ее матовые пальчики, потом встал, положил ее ручку вдоль тела и подоткнул одеяло, он так делал своей дочери, он сделал это машинально, и ему стало неудобно за свой жест.
   Он лег и стал считать своих баранов, их было так много, что он устал. Столько баранов, сколько он видел в жизни, не дадут заснуть даже через месяц, и тогда он решил написать письмо на вторую полку, он не смог ей сказать в глаза, что в нем играло, и он решил изложить их буквами на телефоне.

   «Катя!
   То, что я услышал от тебя сегодня, не дает мне спать.
   Есть минуты, когда чужой человек, которого ты раньше не знал и его не было в твой жизни, начинает занимать в ней огромное место.
   Ты находишься надо мной всего в одном шаге, но этот шаг я могу преодолеть, лишь перепрыгнув через самого себя.
   Я в школе прыгал только на 95 сантиметров, выше мне никогда не удавалось, а Валерий Брумель в то же время прыгал на 2.28, у каждого своя высота.
   Я совсем по-другому себя сегодня чувствую.
   Мне кажется, что я стою перед лифтом, который меня должен доставить туда, куда я стремился долгие годы.
   Во мне распахнулись все запоры и железные стены, которые я возводил, охраняя свое сердце, я берег свой покой, защищался своей семьей, положением, самолюбием и страхом открыть все шлюзы.
   Лифт приехал, но кабины с верхом и низом нет, есть бездна, которая меня манит, там нет света, там неведомая дыра, она может унести меня со скоростью падающего тела на жесткие фермы конструкции, а может бросить в твои объятия, если удача будет на моей стороне.
   Я впервые в жизни не хочу переделывать тебя под себя, так я делал раньше, так мне было удобнее.
   Но теперь я желаю тебя всю, с твоими глупостями, с дурацкими представлениями о счастье и несчастье, с тупыми песнями по утрам, с топотом ног и с диким смехом по любому поводу, который я не переношу.
   Я честно не знаю, как поступить; отдаться потоку, который меня несет, или сыграть маленькую пьеску-путешествие, не отдавая сердца.
   У тебя впереди своя жизнь, в ней должен быть мужчина, который вернет тебе все, что ты заслуживаешь, но я не уверен, что это я, мой поезд уже в огне, и мне кажется, что тебе гореть рано…»

   Телефон выпал из его руки, долгожданный сон пришел, и он захрапел, как грузчик после трудного дня.
   Катя проснулась рано, сушняк после вчерашнего дал сигнал, она села в кресло и стала пить воду, она чуть не наступила на телефон, она его подняла. Экран засветился, и она увидела, что там написано.
   Она бы никогда не стала читать чужой телефон, но письмо было адресовано ей, и она его прочитала.
   Ей стало смешно, какой наивный дядька, подумала она, чего он так парится, как будет, так и будет, кто знает нашу судьбу.
   Он села на корточки перед ним и стала смотреть на него, у него в носу торчало два волосика, седых и совершенно лишних, она взяла щипчики и ловко дернула их одним движением.
   С.С. подпрыгнул с ошалевшими глазами, он не понял, что с ним сделали, он только увидел Катю в сантиметрах от своего лица, и ему стало неприятно, что она видит его небритым и заспанным, она засмеялась и убежала в душ.
   Потом они завтракали, поезд уже был на подходе к Лиссабону, и С.С. понял, что готов рухнуть в бездну.

   С.С. с Катей приехали в отель, и им объявили, что через полчаса экскурсия. Они вышли на улицу, было еще рано, люди толпились только в одном месте, рядом в доме был центр социальной помощи, и пара десятков старух с палками и на электрических тележках ждала помощи от государства, картина не была такой отвратительной, как на трех вокзалах в Москве, люди были бедные, но не страшные. Просто старики и старухи, не попавшие в золотой миллиард.
   Приехал микроавтобус с гордой надписью «Русский мир», и они поехали, экскурсовод стала бросать в них свои накопленные знания, и С.С. загрустил, она трещала, как Тина Канделаки, девушка тоже гордилась своим скорострельным русским и хорошо выучила текст. Она знала каждый дом, каждую башню и, видимо, считала особым шиком не замолкать ни на минуту.
   Проехав пять кварталов, они остановились, ожидался еще один пассажир. С.С. курил и оглядывался по сторонам, тема руин звучала во всем городском пейзаже, конечно, развалин не наблюдалось, но милая запущенность пышного прошлого бросалась в глаза.
   Пассажир вошел в автобус, им оказалась женщина.
   Она назвалась Лизой и, естественно, узнала «голубков», потерянных в Домодедово. С.С. буркнул нечто неразборчивое, а Катя, как девушка простодушная, подала ручку, и все познакомились.
   Их путь лежал на мыс Рока, что Року делать на краю Европы, С.С. не понимал, бросаться с отвесной скалы или плыть в нейтральные воды он не собирался, он приготовился терпеть, но рядом была девушка, которой все было интересно.
   Она слушала бубнеж экскурсовода, задавала вопросы по ходу, ее интересовали странные вещи: вес пушек в крепостях на атлантическом берегу, средняя зарплата проституток на лиссабонской Ривьере, аренда студии на сезон на шикарном Кашкае и Эшториле.
   Дорога вдоль океана действительно была приятной для глаза, десятки километров роскошных пляжей, милые городки на побережье с богатыми вилами в мавританском стиле, теннисные корты, поля гольфа, рестораны на любой вкус, и все так спокойно, устойчиво и комфортно. С.С. здесь нравилось больше, чем на раскрученном каннском берегу, где поезд ходит по пляжу, и дорога там же, и кажется, что машины едут по твоей голове.
   Океан дает размер, с берега разницы нет, у моря тоже нет горизонта, энергия океана чувствуется на берегу не высотой волн и не кинжальной опасностью скал, мощь океана поглощает тебя, даже в штиль. Они ехали по всей этой красоте, гид бубнила про каждую кочку и удивляла своей энергией, Катя вертелась, старалась все увидеть и услышать, успевала шептать в ухо С.С. благоглупости, прижиматься к нему, задирать коленки на сиденье, открывать голый живот, пить воду, фотографировать и даже что-то черкать в своем блокноте.
   Лиза сидела впереди, смотрела на дорогу, все слышала и ненароком наблюдала за голубками.
   Ее удивляла эта парочка, зрелый, адекватный мужчина – так она оценила его по повадкам и спокойным манерам, позволяет какой-то бабочке-капустнице вертеть им и нести бред, который слушать было невыносимо.
   Неужели свежие сиськи и тугая попка могут так пленить нормального человека? Но секс длится минуты, ну пускай часы (у особо одаренных), но в промежутках надо еще жить. Говорить, слушать, – и как это все балансируется, она не могла понять.
   Дорога пошла вверх, и скоро показался конец материка.
   На стоянке все вышли, дамы пошли в музей Рока, очень тупым показался ему этот поход, и он пошел к обрыву, чтобы почувствовать его гибельность, приличная ограда ограничивала желание идиотов покинуть этот мир, в понедельник народа не было, и рок считал себя выходным и берег силы для более хлебных дней.
   С.С. пошел в сувенирную лавочку, полную подарочного вина и памятных знаков о пребывании, он не собирался ничего покупать, а вот водочки хряпнуть с устатку желал и хряпнул, за барной стойкой стоял крепкий мужик и странно улыбался, ну так бывает, когда бармен что-то знает про тебя, а ты не знаешь, так и вышло.
   Когда он выпил, тот сказал простым человеческим голосом: «Ну что, брат, отпустило?» Сказал он это по-русски без акцента и с глубоким пониманием.
   Он представился, рассказал, что он понтийский грек, родом из Ялты, был барменом в «Ореанде», в конце девяностого уехал по греческой линии, жил в Салониках, а потом попал в Лиссабон и застрял здесь на двадцать лет.
   После водки рок отступил, и С.С. решил порадовать свою куколку, бармен ему налил шампанского, и он вышел на берег, чтобы встретить ее, ему даже пришлось немножко подбежать. Но он успел, и куколка на обрыве залпировала божественную влагу и осталась очень довольна. Лиза наблюдала за этой сценой со стороны и немного посочувствовала ветерану сексуальных игр, выглядел он забавно, если сказать точнее – глуповато.
   Она пошла в лавку поискать себе сувениров, и там ее встретил хозяин, проявил внимание и все показал, она все выбрала, а потом вспомнила, что хотела прогуляться по городу, и решила с покупками повременить, хозяин понял ее замешательство и предложил вечером привезти в гостиницу ее груз, и она согласилась, без беспокойства.
   Еще полчаса они были на краю, Катя загорала без лифчика на газоне, С.С. лежал рядом, ему было неудобно и жарко, но он терпел.
   Водитель автобуса, бывший украинский националист, протирал пыльное транспортное средство, и слово «Русский» у него было грязнее слова «мир», ему было противно драить неприятное слово.
   Дальше двинулись в Синтру, в древнюю резиденцию короля, С.С. во Дворец не пошел, сел на площади и устроил себе обед силами местных рестораторов, обед получился королевским, он начал пробовать португальскую кухню, незамысловатую, но вполне съедобную, пока Катя гуляла, он составил меню, и она подошла, когда все стали приносить.
   Лиза прошлась по городу, есть она не хотела, купила себе каштанов. Ей давно хотелось пожевать этот романтический продукт, черный малый жарил их в какой-то бочке и подал ей кулек, она съела один и поняла, что ей они напоминают желуди, которые они жарили на даче у бабушки, чудо растаяло, подножный корм ей не понравился.
   Потом они ехали назад, гид выключила свой звук. С.С. дремал после обильной трапезы, Катя лежала у него на плече, и в какой-то момент у него занемела рука, но руку он не убрал, посчитал неудобным, хотя сидеть в такой позе было неловко, но были и преимущества, он чувствовал ее обмякшее тело на своей груди и радовался, как дурачок.

   Но радоваться было рано, при подъезде к Лиссабону куколка встрепенулась, два вина в ней стали играть не по правилам, и она попросила остановиться.
   Справив малую нужду на заднее колесо автобуса, она приятно удивила жителей Пиренейского полуострова, ее голый зад затормозил десяток автомобилей, она вернулась в салон, заправив свою юбку в трусы, все было мило, непринужденно, но почему-то стало неловко. А потом она запела, С.С. видел эту певицу, она пела хорошо, но его куколка пела плохо, так плохо, что даже в платных караоке-барах таких солистов исключают из плей-листов.
   Три раза она спела первую строчку «На большом воздушном шаре, апельсинового цвета» – это было смешно, она не могла переключиться на другие слова песни, ее заело, как в старой пластинке, следующие семь раз было прикольненько, а потом просто стыдно, С.С. мягко и нежно взял ее ухо и змеинно прошептал: «Заткни пасть», – вино, видимо, булькнуло в другую сторону, и она услышала и петь перестала.
   Возникла пауза, неловкая, как в плохом кино, нужна была реплика, и она прозвучала.
   С.С. смущенным голосом, обращенным к Лизе, сказал: «Простите ее, девушка гуляет».
   Лиза твердым голосом словесника старших классов ответила: «Нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок?»
   С.С. смутился, он знал этот стишок и оценил шпильку женщины, которую считал бессловесной мышью.
   Певица очнулась, услышала, что говорят о ней, выдохнула из себя:
   – Тетя! Вы поаккуратней, нас не надо лечить!
   У нее еще были в репертуаре слова, но С.С. закрыл ей рот и прекратил обмен мнениями.
   Следующая остановка спасла хрупкий славянский мир, музей крепостных орудий ждал посетителей, но С.С. решил остановить путешествие, сказал гиду, что они доберутся сами, и повел Катю в кафе на пляже. С.С. заставил Катю залезть в воду, она послушно пошла, поплавала, взгляд ее прояснился, через двадцать минут он опять погнал ее в воду, и еще, потом пару раз она восстанавливала разность температур, потом положил ее на лежак, укрыл полотенцем, и она заснула.
   Он лежал на лежаке и смотрел на океан, он был раздражен, он не понимал, почему он должен заниматься воспитанием взрослого человека, которому в детстве что-то недодали.
   Он сам был не графского происхождения, он тоже мог выпить, раньше много, сейчас поменьше, но держать себя в руках и не причинять беспокойство другим людям было его правилом.
   Он не любил пьяных женщин, даже в молодости, когда вино помогало достичь желаемого, он этого не любил, ему казалось, что женщина прекрасна в своей собственной дурости и добавлять ее содержание инородными препаратами совсем необязательно.
   Странно, но здесь, на берегу океана, он вспомнил свою маму, ее давно уже не было на свете, а он часто чувствует, что ему ее не хватает, многие женщины, с которыми он жил, были красивыми и грамотными, у них были определенные достоинства, но ни одна из них не вызывала в нем столько смирения, жалости и непреодолимого чувства вины.
   Она прожила страшную жизнь, не выучилась толком из-за войны, пахала на всю семью, недолюбленная папой, она жила только его заботами, он пришел раненым, сразу после его возвращения с фронта она его жалела и считала своим четвертым ребенком.
   У нее не было ни одного свободного дня для себя, для своих болезней, она не ездила в отпуск, не брала отгулов, лишь один раз она поехала в Гурзуф по профсоюзной путевке на 24 дня, но вернулась через десять дней, узнав, что С.С. простыл в пионерлагере.
   У нее не было платьев и шуб, колечек и других женских штучек, и только единственная фотография на набережной осталась ему на память.
   Там она стоит в шелковом платье, с лакированной сумкой, одолженной у соседки, в дурацкой шляпке-таблетке, с виноватой улыбкой женщины, позволившей себе бросить детей и мужа без заботы.
   Ему было очень жаль, что она не дожила до времени, когда он мог бы посадить ее в красном углу и дать ей все, что она заслужила, он знал таких счастливых, успевших дать своим мамам приличное лечение, новые зубы и покой где-нибудь у теплого моря.
   Странным было еще то, что он не помнил ее молодой, она же была молодой; она умерла молодой, но он молодой ее не помнил.
   Время было какое-то старое и тухлое, на блеклых фотографиях люди в тридцать выглядят как старые пни, ему сегодня столько же, как маме в год смерти, он не сидит на пеньке и не ждет пенсии, он считает себя еще ого-ого, ну не ого-ого-ого, но вполне бодрячком, лежит на океане и ждет, когда проснется его объект вожделения.
   Объект стал ворочаться, потом открыл глаза, совсем невиноватые, и попросил пить, да так жалобно, надув губки, как маленькая, так просыпаются хорошие девочки на даче после дневного сна.
   А дедушка был готов, он три минуты назад заказал ей мохито и угадал ее желание, она жадно пила, как кузнец после жаркой печи, капли сбегали по ее подбородку и падали на грудь, и там и пропадали.
   Она еще немного повалялась, потом сходила в воду, тут же сняла купальник, не оглядываясь по сторонам, и сказала, что готова к новым приключениям.

   Лиза вернулась в отель, день получился ярким, она много повидала, прошлась по магазинам, ноги слегка гудели, но силы еще остались, она собиралась слегка отдохнуть и выйти в город, завтра она улетала на Мадейру, и больше в Лиссабон она не попадет.
   В холле отеля ее окликнули, она даже не повернулась, взяла свой ключ и пошла к лифту, встретить своих знакомых она здесь не могла и посчитала, что это другая Лиза кому-то понадобилась.
   Кто-то мягко взял ее за локоть, она обернулась и увидела рокового бармена с океанского обрыва.
   Он был парадно одет, в руках его был плотный пакет, в нем приятно позвякивало.
   – Я Марко, – вежливо сказал мужчина, – вы были сегодня в моей лавке, и я привез ваше вино.
   Она тогда в лавке подумала, что он шутит, но оказывается, не шутил, он приехал и поставил ее в неловкое положение.
   Он протянул пакет с вином, она брать не хотела, он настаивал, она решила не выкобениваться и взяла, достала кошелек, он замахал руками, она толкала ему деньги, на них стали смотреть незнакомые люди, и даже швейцар стал продвигаться к ним для восстановления закона и справедливости.
   Тогда он сказал:
   – Давайте выпьем кофе и будем в расчете.
   Ей стало смешно, она согласилась, и через десять минут она спустилась вниз в платье, шпильках и с губами цвета спелой сливы.
   Он уверенно привел ее в хитрый кабачок в переулке за углом, там были в основном местные, и они сели за стол.
   Он спросил, что она ела из местной кухни, и она честно ответила, что ничего не успела, и тогда он сказал ей: «Доверьтесь мне, я проведу вас в этой рай, вы не пожалеете».
   Никаких намеков в его словах она не почувствовала, посчитала, что имеет право поужинать с мужчиной, да и заплатить она могла за себя, и она расслабилась.
   Его здесь знали, он почти не отличался от местных, и он быстро что-то им наговорил, и через секунду принесли вино и воду.
   Он сказал, что он не Марко, а Марат, так его звали в Ялте, он стоял барменом в лучшем кабаке и кое-что в этой жизни понимал, он был уверен в себе, он и тут не пропал, но жизнь не сложилась.
   Пять лет назад у него умерла жена, сын уехал учиться в Швецию и приезжать в деревенскую Португалию не хочет.
   У него есть бизнес, дом в пригороде Лиссабона, но тоска и пустота в огромном доме его задавила.
   Здесь тепло, океан, нет ментов и бандитов, здесь можно радоваться, но радость где-то бродит у чужих ворот.
   Они пили вино, холодное португальское вино, не хуже итальянского, не так раскрученное, без этих легенд про космический свет, нисходящий на виноградники Прованса, без всякой туфты, которую гонят сомелье, чтобы впарить рядовое вино лохам, не отличающим сухое от мокрого, он нервничал, много курил, и тут принесли еду.
   – Это картплана, – он показал на черный казан, в котором томилась рыба. Она заметила, что ему приносили показать разную рыбу, он быстро выбрал, и вот результат.
   – Это не уха, это нечто другое, там лук, овощи, они томятся с рыбой на открытом огне, я думаю, что вам понравится, – сказал он мягко и улыбнулся своими глазами, похожими на крупные маслины.
   Это было правда очень вкусно, простая еда, без архитектурных излишеств французов, где каждая веточка и кусочек филе декорируется какими-то фантиками, плевками соуса из сладких ягод или фруктов, которые нужно есть разве на десерт.
   Пока она ела, он молчал, он сам ел плохо, нервничал и опять много курил.
   Потом они пили мадейру, потом херес и кофе, ей было хорошо, напряжение прошлых недель прошло, боль куда-то отступила, «путешествие лечит», говорили в старину, так она читала у Гоголя о Риме; пряный воздух, одуряющие цветы, гул океана в ушах из дневной экскурсии закружили ее, и она почувствовала, что о таком состоянии она мечтала в зимней Москве, где слякоть и мерзлое говно под ногами девять месяцев в году.
   Хорошо быть хорошей и доброй, когда тебя не швыряет в метро бегущая толпа злых неустроенных людей, когда двери в метро не летят в твою голову пращой и каждую минуту и на работе, и в местах общего пользования без маски зверя не выживешь.
   Оказывается, и это не главное, одиночество убивает всех, бедных и богатых, на солнечном берегу и в штольнях Заполярного круга, нет мира и под оливами.
   Она стряхнула с себя наваждение и стала слушать нервный монолог нового знакомого.
   – Я вижу, что вы тоже не очень сияете от счастья, я много лет работал в баре и знаю, когда людям хорошо и плохо, вы простите меня за мою бестактность, но я буду говорить прямо и откровенно, тут так не принято, тут культ личного пространства, его охраняют, как яйца Кащея.
   Но я скажу прямо, я хочу, чтобы вы приехали ко мне в гости на Рождество, я хочу попробовать с вами построить отношения, мы взрослые люди, у нас с вами осталось не так много шансов, подумайте, мне кажется, в моем предложении что-то есть.
   Я вас не тороплю, я не хочу кавалерийских атак, я хочу попробовать, у меня для этого есть все, кроме человека, которого мне очень не хватает.
   Он выдохнул, сник, этот спич стоил ему многого, он покорно ждал ее ответа.
   Лиза много ночей в прошлой жизни ждала такого признания, сколько раз ей грезились такие картинные встречи, со свечами и омарами, в королевских замках и в альпийских шале, она не была дурочкой, но считала, что хотя бы раз в жизни каждая женщина имеет право побыть Золушкой, даже если Золушке осталось пять лет до пенсии. Она растерялась, она не хотела обижать хорошего человека, он был искренен, в его предложении не было ничего неприличного, но слов не находилось.
   Он понял, взял счет, и они пошли в гостиницу, перед входом он дал ей карточку с контактами и сказал одну фразу:
   – Не торопись. Подумай.

   Лиза вернулась в номер, предложение ее потрясло, она не собиралась бежать к малознакомому человеку сломя голову, но ясность и трогательность предложения заставили взглянуть на свою сегодняшнюю жизнь по-другому.
   Она понимала, что одним махом решаются многие ее проблемы, можно будет забыть про эту гребаную школу, гребаных учеников и их гребаных родителей, она устала сеять в них разумное, потому что их безумие перекрывало ее души прекрасные порывы. Потом, здесь тепло, и не будет беспросветной зимы и осени совсем не золотой, можно будет пожить, в конце концов, для себя, зажить барыней, когда не надо задумываться, где взять деньги, тебе все подадут, за тебя все принесут, уберут и еще спасибо скажут.
   Все так, но чужой человек вторгается в твою собственную жизнь, не на два часа в ресторане, а на 24 часа, со своими тараканами, привычками, ногтями и волосами в раковине; да, в большом доме можно разделить места общего пользования, не толкаться жопами на пятиметровой кухне, когда всем надо в одно время жрать, мыться и стирать носовые платки, все можно избежать, кроме одного – придется переступить свою, пускай неказистую, но налаженную жизнь, одинокую, иногда даже горькую, с холодом в ногах, но свободную и за стальной дверью, где никто не скажет, что тебе делать и когда выносить мусор и мыть посуду.
   Она заснула, вставать было рано, и она оставила свои мысли в черном чулане полежать до светлого дня.
   В другом отеле спать не ложились, решили погулять по ночному городу и испить португальскую ночь до дна.
   После ужина в особо отмеченном в путеводителе для солидных господ ресторане Катя спросила С.С., есть ли в городе казино. С.С. удивился, он не думал, что она играет, в Москве играть было нельзя, а представить Катю в наемном самолете, летящей в Ригу или Минск подвигать фишки было невозможно.
   Он тему знал, немало когда-то оставил в «Шангриле» и «Голден Пэласе» зеленых «котлет», был в его жизни такой период, когда он увлекся добычей адреналина таким затратным способом.
   Пару лет он висел на этом крючке, сутками не вылезал из-за стола, а потом очнулся, почувствовал себя дураком, которого юзают крутые дяди, он знал хозяев, они посмеивались, видя его за столом, и даже говорили: «Иди к нам, поедим, поговорим, ну зачем ты тратишь время, его не вернешь», но про деньги не говорили, не по понятиям.
   Хочешь пить – пей, убивать себя наркотой – твое дело, выбор ваш, ставки сделаны, ставок больше нет.
   С.С. понимал, как многие попали в этот блуд, у многих сроду денег не было, а тут золото, канделябры, сукно зеленое, и каждое говно начинает чувствовать себя пиковой дамой.
   Катя сказала, что хочет посмотреть, как кипят страсти, она видела фильм «Казино» и мечтала, как она войдет в зал, независимая, красивая и гордая, и сядет за стол, и бросит фишку в десять тысяч долларов в виде золотой шоколадки, и поставит только на «зеро».
   Ей нравилось «зеро», потому что в ее жизни пока лишь оно только и было, а потом закрутится колесо фортуны, и шарик, прыгая и дребезжа, ринется в лунку с ее заветной цифрой, и крупье, похожий на графа, поставит такую штучку на ее цифру, и все.
   Она выиграет 360 000 долларов, купит себе квартиру в Митино и избавится от унижения и стыда за мучительное ожидание, когда умрет бабушка.
   С.С. начал смеяться ее бесхитростной мечте выиграть у казино, в казино выигрывают хозяева и акционеры, но отказать в маленькой радости своей куколке постоять рядом с мечтой он не мог, они вызвали машину и поехали.
   Казино было большим, но совсем не шикарным, оно больше напоминало торговый центр; никакого шика, никаких арабский шейхов, никаких техасских миллиардеров, много туристов из стран тоталитарных демократий, много китайцев из континентального Китая: азартных, злых, сдержанно переживающих свои пагубные страсти.
   С.С. видел их по всему миру, они играли на недорогих столах, всегда целыми компаниями, доставали деньги из носков, били вам по рукам, тяжелые ребята, живущие под гнетом китайской компартии, теперь они другие, у них появились бабки, они пользуются люксовыми товарами и азартны до безумия.
   Никакого дресс-кода не было, никаких смокингов и открытых платьев – развлекательный центр для очень среднего класса, но очень большой.
   У Кати все зачесалось от волнения, когда он подвел ее к рулеточному столу, он дал ей пятьсот долларов и стал сбоку, оттеснив для нее место у трех китайцев и одного безнадежного местного, который играл по одному евро, а хотел выиграть миллион.
   Катя стала ставить; десять раз поставила на зеро и десять раз проиграла, а потом стала ставить на красное и тот же результат, она недоуменно смотрела на стол и на С.С. и не могла понять, почему удача взяла обеденный перерыв, она же пришла с конкретной целью, она передала наверх свой месседж, но там не услышали или посчитали, что ей еще рано выигрывать, она еще мало проиграла.
   То же самое было с ней и в карты, и на автоматах, ничего и нигде. С.С. посмеивался, он все знал про эти штучки, но не мешал ей получить бесценный урок за пятьсот долларов, ей будет полезно, алчность надо убивать на корню, ждать удачи в таком месте безнравственно, сюда можно ходить тем, кто тяжело заработал и хочет просто развлечься, а охотникам за сокровищами надо нырять в океан или искать золото «Титаника».
   Ему ее не было жалко, но смотрел он на нее с удовольствием и думал лишь о том, как спрятать свой временный зуб, который закрывает дырку в рту.
   У него были дорогие импланты, но за три недели до отъезда один из них стал терять цвет, и он пошел в свою клинику, его врач был на стажировке в Лондоне, и его послали к новому, новый врач был немец, клиника из респектабельных, по московским меркам, немец показался ловким, вынул старый имплант, вставил новый.
   Через три дня у С.С. поднялась температура, он был в это время в командировке в Париже, и ему посоветовали хорошую клинику, врач-француз сделал снимки и стал крутить головой, оказалось, что этот фашист просверлил ему челюсть до мозга, и если бы не его тревога, он мог бы даже потерять глаз от воспаления, француз сказал: «Вы счастливый человек, вы отсудите у клиники миллионы».
   Но все оказалось совсем не так, когда он прилетел и пришел в клинику с французскими снимками, ему вежливо так сказали, мы очень сожалеем, но врач уже не работает, и мы можем вам вернуть только деньги за оказанную услугу.

   Он напряг юристов и службу безопасности, они пробили поляну, и оказалось, что врач лишен лицензии в Германии, и теперь его уже надо искать в Киеве или в горах Колумбии.
   Так вот, ему поставили временный штифт и на ночь рекомендовали его снимать, а вот куда прятать его в общей ванной, С.С. не понимал, не хотел выглядеть идиотом со вставными частями тела.
   Было пять часов утра, девушка наигралась, и они поехали в гостиницу, спать было бессмысленно. Катя ушла в номер, а С.С. зашел в соседний бар рядом с мясной лавкой, в которую уже привезли товар, он пил чай и смотрел, как черные ребята в робах выгружают розовые туши, не мороженые, а охлажденные, коробки с мелкой живностью и прочие мясные деликатесы, в их движениях были слаженность и точность, ни одного лишнего жеста и никакой злобы на свою неудачную судьбу, просто люди работали ночью, они шутили, подначивали друг друга, он такого в России не видел.
   Он вспомнил свою дворничиху на старой квартире, которая мела у них во дворе, у нее делалось лицо убийцы, она ненавидела весь мир, она считала, что все эти суки, которые в это время спят со своими суками, – ее личные враги, она ненавидела даже своих детей, которые хотели жрать каждый день, она ненавидела все потому, что она должна мести, а не быть принцессой Дианой.
   Ей однажды С.С. предложил подметать у своего гаража за отдельные деньги, но она ответила ему ярко и образно, «засунь свои деньги себе в жопу», повернулась своим костлявым задом и пошла в говнодавах, в которых еще до сих пор ходят русские зэки.
   Фуры уехали, чай закончился, он встал и пошел выносить вещи, пора было ехать в аэропорт.

   Прилетели на Мадейру, на тонкую полоску вдоль океана, потом ехали по тоннелям сквозь гору, которую когда-то океан выплюнул на свой берег, цвет горы черный, вулканическая лава, здесь когда-то был исполинский катаклизм, а теперь покой на много веков, чудесная погода круглый год, пальмы и цветы, райское местечко.
   Здесь проводят свой досуг старые англичане, сухие поджарые джентльмены и их жены, напоминающие персонажей Теккерея, многие живут по полгода в своих апартаментах, и они задают тон этому курорту.
   Здесь распорядок устроен сто лет назад: завтрак, пешеходные прогулки вдоль океана, тут этот вид экологического туризма называют «левады».
   Это пешие прогулки разной сложности, горные, вдоль каналов и ручьев.
   Потом отдых, а уж потом ужин на Променаде, в сотнях ресторанчиков на любой вкус, обязательно на террасе с видом на океан, ужин начинается на закате, обслуживающий персонал – полный интернационал, в каждом ресторане есть бывший русский – хохол, таджик, молдаванин или узбек.
   Главные хиты местной кухни – все из рыбы, и шашлыки на вертелах из лаврового дерева, много гадов и морепродуктов, всего много, недорого, и очень симпатичное обслуживание, без российской навязчивости и нескрываемого хамства.
   Вот с такого ресторанчика на марине С.С. начал жить на Мадейре. Они заселялись в номер, раскладывали вещи, потом сидели на балконе, выпивали зеленое местное вино с фруктами, посланное администрацией вип-клиенту.
   Номер был большой: две спальни, салон между ними с огромной террасой с видом на океан, так они просидели до вечера.
   Катя на время ушла в бассейн, С.С. остался, побродил по сети, узнал, что сегодня Ночь музеев, так и заснул на террасе, наступила сиеста. Во сне он посетил музей имени себя.
   Народу там было мало, честно сказать, он был один.
   Осмотрев всю экспозицию, он остался доволен, в разделе пятидесятых годов нашлись шорты, которые он потерял в походе на другой берег реки, и устное воспоминание одноклассницы, как он шел в трикотажных трусах через парк, сгорая от стыда. В шестидесятых он нашел между страницами книги «Три товарища» засушенный поцелуй Куликовой из седьмого «Б», вырванный у нее обманом и легким насилием, там же нашелся лифчик А. – первый трофей – аксессуар женской сбруи, который круто изменил его жизнь.
   На удивление, вернулась из небытия ондатровая шапка, которую у него сняли в шестнадцать лет, на первом свидании с роковой женщиной из другой школы, ее друг ударил его по левой скуле, а правую он уже подставить не мог, улетел в сугроб, оторвавшись от земли, шапка в тот момент улетела в другое измерение, и вот она вернулась и заняла свое место в экспозиции его поражений…
   В годы застоя экспонатов почти нет, но зато есть фото с какими-то людьми, которых он сегодня не помнит, и единственный автограф, который он взял у группы «Ореро», чтобы угодить одной девочке, оказавшейся в конце концов законченной дурой с большими сиськами.
   Строго по ранжиру стоят несбывшиеся надежды, удивила трудовая книжка, в которой десяток благодарностей за доблестный труд, две грамоты: одна за второй класс, вторая за третье место в шахматно-шашечном турнире младших отрядов, и значок ударника коммунистического труда, и пионерский галстук с обкусанными концами.
   Вот и все экспонаты, которые он увидел, он вышел из музея, решил позже вернуться в запасники, где он надеялся найти более яркие свидетельства своей, как он считал, вполне счастливой жизни, он понял, что гордиться ему нечем, держать себя в руках нет смысла, и он может себе позволить что-нибудь неправедное.
   Если его потомки найдут эти свидетельства через пятьсот лет, они удивятся скудности жизни своих пращуров, никаких ратных подвигов, ни славы, и он сам в глазах потомков предстанет чем-то вроде личинки ручейника…
   Кто-то трепал его по плечу, это Катя вернулась из бассейна, он открыл глаза, вкусная Катя трясла мокрой головой и смеялась, С.С. вспомнил свой сон, притянул Катю к себе и поцеловал крепко и смачно прямо в холодные губы, ему понравилось, но она хотела есть и стала собираться на Променад.

   Она десять раз выбегала к нему в разных нарядах, она была увлечена и не замечала, что времени уже прошло больше часа, и тогда С.С. остановил ее фэшн-шоу, и они наконец вышли.
   Она сама взяла его под руку, С.С. было немного неловко, он отвык от такого тесного контакта, кругом были супружеские пары стариков с артритными коленями, с гречкой на всех частях тела, морщинистые и жилистые, они шествовали по Променаду, высматривая в меню, чем они себя должны удивить.
   С.С. привел Катю в марину, там была стоянка лодок, и вид с пирса на уходящее солнце был не под силу никакому Кэмерону и Триеру, ни в 3Д, ни в 5Е. Солнце багровым шаром уходило греть другую сторону Земли и завораживало своей огромностью и космическим величием. С.С. был равнодушен к природе, но такой красота не могла даже его, прожженного циника, не пленить…
   Они прошли через коридор аквариумов с мириадами рыб, сзади семенил мэтр с лазерной указкой и показывал, им, из чего можно сложить картоплану, это такой микс из рыб, который является коронкой на Мадейре.
   С.С. лохом не был, он всегда готовился к новой стране и не ленился почитать о месте, где он будет находиться.

   Они сели, Катя села лицом к Променаду, чтобы глазеть на разноцветную толпу, а С.С. людям предпочел океан.
   Все располагало к благостному вкушению, но он немного нервничал. Предполагаемая ночь обещала сплетенье ног, сплетенье рук, судьбы сплетенье, как сказал классик, вот поэтому С.С. и беспокоился, боялся оказаться связанным. (Это батя так шутит, сказал он себе.)
   Он замечал за собой еще с юности, что он проигрывает будущее, которое должно было с ним случиться, так он отсекал плохие сценарии, готовил пути отхода, чтобы не пострадало самолюбие, много чего он себе любил напридумывать, а потом поступал так, что все его планы оставались за бортом прогнозов.
   Он потом, став старше, узнал, что у леворуких людей особый мир в голове, два полушария ведут постоянно дискуссию по любому вопросу, и это не шизофрения, так природа захотела.
   Они мирно сидели, выпивали, почти не болтали, бывает такое даже между малознакомыми людьми, если контакт установлен на нейронном уровне, он даже слышал, что бывает нейронный секс, когда люди, только глядя на друг друга, выделяют эндорфины.
   Они сидели допоздна, а потом тихо пошли к себе на гору в отель, и там их ждал еще один Эверест, непокоренный и манящий.

   В номере они почти не разговаривали, разошлись по своим норкам, С.С. даже обрадовался, что не надо сегодня изображать Тинто Брасса и играть роль самца в дикой стае.
   Он устал за день, Катиной энергии ему хватило и без этого, и он вел себя как старый самец из анекдота, который стоит на холме рядом с молодым.
   Молодой лось все рвется в долину, где пасется стадо косуль, и бросается на отбившихся от стада особей.
   Старый самец небольно бьет его копытом, удерживая от суетливых движений, давая понять, что их время еще не пришло, все начнется, когда косули отяжелеют после водопоя, и тогда…
   Его косуля-красуля через минуты уже спала, он видел это через открытую дверь в ее спальню.
   Он тоже лег, пощелкал пультом, по русскому каналу шло ток-шоу «Детектор лжи». У одной женщины заболел ребенок, на операцию не было денег, и тогда она пошла на передачу. После пятого вопроса бабушка упала в студии с инсультом, после десятого брат-наркоман сел на иглу, а на девятнадцатом вопросе на миллион «Был ли у нее секс с шефом в извращенной форме», она не выдержала и сказала неправду. Денег у нее нет, мужа нет, с работы уволили, и только два изувера и пидараса остались довольны – это Андрей Малахов и Константин Эрнст.
   С.С. зло щелкнул пультом и выключил гадость.
   Ну почему самый высокий рейтинг и самый пристальный интерес вызывает дурное в человеке, почему, недоумевал С.С., отвратительное и мерзкое так притягательно, ведь есть вещи, которые человек должен скрывать, прятать в дальние углы свою нечистоплотность, подлость, но всегда найдутся люди, считающие себя приличными, которые подкупом, шантажом и даже прямыми угрозами будут вытаскивать это на свет божий и демонстрировать миру порок во всей красе, не для осуждения, не для воспитания, а так просто, чтобы доказать себе, вот они какие мерзкие и грязные, а я, со своим маленьким грешком долбить детей в жопу, могу спать спокойно.
   Вот в таком расположении духа С.С. заснул. Рано утром его непонятно от чего подбросило, он почувствовал, что все эндорфины, спящие в нем во время вынужденного простоя, рвались наружу.
   С.С. решил не торопиться, сходил пожурчал, но гормоны не испугались наводнения и восстали, и тогда С.С. на кошачьих лапах (как ему казалось) ворвался в соседнюю спальню, где спала его дичь.
   Он лег рядом, потом скользнул под одеяло, дичь проснулась, открылась его взору, и он, как лев, одним ударом завалил ее.
   Дичь приняла его в бессознательном состоянии, не открывая глаз, но он чувствовал, что она знает, кто в ней, он был доволен собой, все его страхи, сомнения и тревоги отлетели, он был львом, он взял свою вершину и мог трубить об этом на пике горы.
   Он рычал и даже хрюкал, он был зверем.
   Покинув добычу, он вернулся к себе и лег, равновесие и блаженство переполняли его, сам он был пуст, как полковой барабан после битвы.
   Даже весной, в буйстве зелени, при двадцати с плюсом, можно быть несчастным, некрасивым, лысым и очень грустным, а можно в трескучий мороз лежать на снегу, таким же некрасивым и лысым, и смотреть в небо, если ты вышел из дома, где тебе сказали минуту назад, что ты лучше всех или, во всяком случае, не хуже Анатолия из третьей квартиры, вот так причудливо и странно он себя чувствовал, он вскоре заснул, как ему в детстве говорила мама, как пшеницу продавши.
   В это же время, на другом конце острова проснулась Лиза, она не хотела видеть сон, в котором главную роль играл С.С.
   Сон был кровожадным, Лиза в нем была Юдифью, отрубившей голову военачальнику ассирийского царя и спасшей этим подвигом народ Иудеи.
   Евреи Лизе были безразличны, она знала, какие они люди, у нее даже были знакомые из этого племени, один учитель математики Рома в их школе сошел с ума, но его быстро забыли, у нас всех забывают, кроме Пугачевой и Галкина, жизнь которых освещают в хрониках как жизнь великих людей.
   Лизе до сих пор было стыдно, когда она видела Примадонну в глубоко пенсионном возрасте, сообщающую всему миру, какое сильнейшее половое влечение она испытала, увидев Максимку. Есть вещи, которые нельзя освещать, их надо держать в темном чулане своего прошлого.
   Все это Лиза думала на своем балконе, выходящем на океан, но главным вопросом этой ночи был чужой мужик С.С., впершийся в ее сон в костюме Олоферна, что он делал в моем сне, думала она, зачем он привел ее в свой шатер, где в свете факелов и дрожащих огнем жаровен она, как Юдифь, отрубила ему голову.
   Она не страдала мракобесием, снов не толковала, не знала, что значит во сне кровь или говно, но этот сон, в котором было и то и это, ее очень беспокоил.

   Лизе нравилось, как она отдыхает, она не пропустила ни одной экскурсии, обследовала все левады на острове, совсем не скучала, ее одиночество было прекрасным, как в песне Дольского про мудака-эгоцентрика, который убеждает себя, в том, что ему одному прекраснее всех любвей:

     Твоих речей виолончель
     во мне всегда звучит, не гаснет…
     С тобою быть – вот жизни цель,
     но одиночество прекрасней…

   Этот С.С. не выходил из ее головы, она даже после дурацкой ночи почему-то думала о нем.
   У Лизы в смутные дни была скверная привычка примеривать на себя чужих мужчин, даже тех, кто женат; она стыдилась и ругала себя за эти глупости, но ничего поделать с собой не могла, иногда она видела в чужих парах явный диссонанс.
   Она не понимала, как такой достойный, на ее взгляд, мужик живет с какой-нибудь дикой дурой, расплывшейся, как баба на чайнике, а он ее терпит и даже говорит ей, что любит.
   В школе она видела родителей учеников, там тоже были дикие пары, приличные и вполне независимые женщины жили с такими ублюдками, с которыми она на одном километре даже бы не загорала. Тайна и мотивы, по которым люди объединяются в пары, ее занимали, ее собственный опыт мало что давал для полноценного заключения, она была молодой дурой, когда ее бывший муж приплыл к ее берегу, потом он отплыл, и она так и не поняла, что это было. Она редко видела гармонию в чужих отношениях, она знала таких людей, но число их было ничтожно мало.
   В основном это были связи, державшиеся на общей нужде, на нехватке квадратных метров, на боязни, чтобы не жалели за глаза и не обзывали одиночками.
   Она пила кофе на террасе в отеле, она никогда дома так не завтракала, да и когда было барыней рассиживаться, бежать надо было, всегда бежать, задрав хвост.
   Графов и принцев в ее отеле не было, но она видела этих английских старперов, для которых такая размеренная жизнь норма, а не редкое приключение раз в три года, да и то если ты успел в стране победившего рынка ухватить кусок пожирнее или если повезло с дочерью, как ей.
   Через день нужно было уезжать, и Лиза решила поехать на гору в мегамолл, прикупить подарков, наверху было дешевле, чем в центре, и она, закончив завтрак, пошла на автобус.
   Катя проснулась в девять, вокруг было тихо, ночное приключение ее не испугало, совсем наоборот, все встало на свои места.
   Ей даже стало спокойнее, ее спутник несколько ночей в путешествии пренебрегал ею, и она даже стала нервничать, – может, он считает ее с легким дефектом, а когда все случилось почти в ее бессознательном состоянии, все устаканилось.
   Охотник должен выслеживать, дичь – бежать и падать после выстрела.
   Катя была признательна С.С., она оценила его внимание, его заботу и ловкое ухаживание, он ей не читал морали, не учил жить, был просто внимательным, ей и этого казалось много. Полюбить его она не могла, у нее не было такого инструмента, она могла обожать, таять, тонуть в радостном сексе, но распахнуть себя до боли в сердце, прыгнуть с горы на острые скалы, закрыв глаза, погибнуть с гибельным восторгом в море безответного чувства – не могла или еще не пришло ее время.
   Миллиарды живут без этого, это не нога или рука, с этим пороком душевной неразвитости жить можно, она это видела в своей семье, в чужих домах, у других мальчиков и девочек, ей даже казалось, что любовь выдумали писатели и поэты, чтобы усмирять свои неразделенные страсти.
   Чем больше поэту не дают, тем лучше у него рифма, закон сохранения энергии, маньяк идет в лес, а поэт сходит с ума и рождает бессмертные строчки о том, что горит в его голове.
   Нормальному человеку, у которого все органы работают, никакого искусства не надо, он сам произведение природы, в нем все совершенно, и никакой Чехов его не улучшит.

   Так она считала, но вслух не говорила, дурой выглядеть не хотела, да и люди не любят таких слишком самоуверенных и, по их мнению, высокомерных.
   Простота правит миром, а красоту теперь продают в каждом супермаркете и торговом центре.
   Она собиралась сегодня прикупить себе пару-тройку вещичек и стала собираться с песней на устах, со своим хитом «На большом воздушном шаре, апельсинового цвета…».
   С.С. этого не слышал, он завтракал внизу один, все дни, пока они были на острове, он делал это один, Катя дрыхла, и он даже был этим доволен.
   Утро было всегда его временем, он долго заводил свои моторы, медленно включал свои системы, – как самолет, сначала приборы, потом двигатель, долго ехал по дорожкам, и только потом, на взлетной полосе, он включал форсаж, отбрасывал шасси и уходил на высоту нового дня.
   Ему утром был нужен фитнес мозга, зарядку он делал только в армии, и то только пять дней, пока его не назначили писарем в штаб.
   Он пил уже третью чашку чая, курил и смотрел на пару за соседним столом.
   Мужчина был глубоким инвалидом в коляске, с ним была жена, крохотная женщина, почти дюймовочка, она парила над ним, ловко с ним управлялась, она смотрела на него нежно, ее лицо не было злым и утомленным, какие он видел у нянек в доме инвалидов, когда в детстве они с бабушкой ездили к ее брату в госпиталь ветеранов войны, где брат жил в глубокой старости.
   Эти няньки обращались со стариками хуже фашистов, и он помнил слезы этого старика, беспомощного и жалкого.
   С.С. представил себя в таком жутком состоянии и подумал, кто из его женщин стал бы с ним так возиться, Вспомнив всех своих жен и девушек, с которыми имел долгоиграющие отношения, он никого не нашел, представил Катю, толкающую его в коляске, и засмеялся. Он знал, что он об этом давно подумал и заплатил в тучные годы в один хитрый хоспис в ЮАР, где за большие деньги умирают, как в раю, сотни предусмотрительных людей, не надеющихся на своих родственников или просто не желающих отравлять жизнь своим детям и внукам своей беспомощностью.
   Катя вошла в ресторан, одетая весьма легкомысленно, ее заметили, и С.С. слегка загордился, что это его добыча, – рано умирать, мы еще повоюем, сказал он себе, принимая ее поцелуй в свежевыбритую щеку.
   Она вела себя так, словно ночью между ними ничего не произошло, и он оценил ее деликатность, она поела и попила, как птичка, и они поехали на гору, в мегамолл.

   На вершине горы обитают слуги господ, живущих на берегу, там нет отелей и апартаментов, там живут свободные граждане автономной территории Португалии Мадейра. Там много частных домов, скромных кафе и магазинчиков, и публика заметно отличается от отдыхающих, фланирующих по Променаду и в районе Лидо.
   На самом верху был огромный торговый центр, куда устремились женщины, С.С. остался у входа, на маленькой площади, на которой было все, что нужно для жизни.
   Банк ему был не нужен, сувениры тоже, он никогда ими не интересовался, ему достаточно было дьюти-фри, где он покупал когда-то игрушки детям и белье для девушек, которых любил.
   За один евро он пил чай в тени, он готов был час ждать девушку, и она это знала, ждать он не любил, но тут случай был особый, девушка подарила ему забытые эмоции, а за это надо платить. Последний раз он пил чай в России на встрече в «Ритц-Карлтон» за 800 рублей, то есть за 20 евро. Он давно привык, что в его стране все через жопу, но иногда даже его такие цены ставили в тупик, единственный раз он зауважал соотечественников, когда после реконструкции ресторана «Прага», где прошла его студенческая юность, новые хозяева открыли банкетный зал, где брали 1000 долларов с человека инклюзив, но даже люди, отнимавшие у других людей собственность, не стали туда ходить, – считать себя лохами кому же приятно…
   Слегка парило, он провел по голове и почувствовал, что вспотел, и ему резко захотелось постричь гриву, так с ним бывало всегда, он стригся спонтанно, никогда не резервировал время, у него не было своего мастера, он мог постричься в дорогущем салоне, в бане или на вокзале, он когда-то понял, что все мастера отличаются лишь ценой, и ножницы в их руках совсем ни при чем.
   Тут он увидел вывеску салона и решительно вошел. В зале никого не было, лишь одна девушка со щеткой мела пол, она была португалкой и, похоже, кроме слова «кока-кола» и «фак» никогда ничего не слышала. С.С. решительно сел в кресло, знаками показал, что ему надо, и закрыл глаза. Девушка начала стричь, когда он понял, что она не очень твердо держит ножницы, было уже поздно, на его голове пролегли рвы и неровные борозды, он остановил мастерицу и стал ей показывать на изувеченную голову, она испугалась и выбежала на площадь, где пили кофе ее старшие товарищи.
   Две дивные фифы впорхнули в салон, посмотрели на голову С.С. и застыли с ужасом в глазах, потом они затрещали на своем наречии, и С.С. понял, что его стригла ученица-уборщица, которая до него стригла овец и щипала кур в далекой горной деревне, где нет даже телевизора.
   Потом они уже вдвоем пытались исправить его прическу, а точнее, то, что от нее осталось. Скандалить он не стал, подумал, что судьба дает знак: он стал бараном, он до этого был Овен, а теперь стриженый баран, в ту же ночь все подтвердилось.
   Он купил в соседнем бюро путешествий бейсболку с логотипом «Ибица зовет», сел опять в кафе и еще не понял, что бейсболка – это вторая метка судьбы.
   Рядом с ним в кафе оказалась женщина, по ощущению знакомая, он уперся в нее взглядом и пытался провернуть свой сервер, на котором были тысячи людей, и он ее вспомнил; это была их попутчица по путешествию.
   Он кивнул ей, она его тоже узнала, молчать было неловко, и он из вежливости стал ее расспрашивать, как она отдыхает.
   Она отвечала малозначительно, возникали длинные паузы, и С.С. пожалел, что зацепил ее, разговаривать через стол было неудобно, и он сделал вид, что ему пришла эсэмэс.
   НО… она ему действительно пришла. «Ты – гондон», номер был незнакомый, но настроение улучшилось, это с ним было не в первый раз.
   Однажды ему пришла эсэмэс такого содержания – «Я хочу целовать твои соски», он был дома, содержание озадачило, он тогда ни с кем не романил, номер был незнакомый, да и подпись была «Коля».
   Ему стало неловко, и он даже надел майку, потом пришла другая, через минуты – «помоги, не могу кончить», этого он стерпеть не мог и послал в ответ: «я не Жанна, я Сергей».
   На другой стороне провода человек оказался находчивым и в ответ прислал следующее: «мне без разницы», продолжать было бессмысленно, и С.С. занес имя дрочера в черный список.
   Попутчица пила свой кофе, и пару вопросов он прочел в ее глазах, он дал понять, что готов к продолжению, и что-то вякнул, попутчица напомнила ему, что она Лиза, и стала его спрашивать:
   – А где ваша Катя? Нырнула в закрома, еще не все взяла за жизнь с папиком?
   Такой грубости С.С. не ожидал, но молчать не собирался:
   – А чем вам Катя не угодила? Мы же извинились тогда и посчитали инцидент исчерпанным, – он сказал это предельно вежливо.
   – Да нет, девушка она хорошая, признаков шизофрении и красной волчанки я не заметила, падежи не путает, смеется хорошо, но вот зачем она вам, я пока не поняла.
   Такой кинжальный ответ С.С. не ожидал.
   А дамочка с зубами, подумал он. И, похоже, даже с яйцами!
   Он взял свою чашку и пересел к Лизе, пора было начинать второй раунд, первый раунд он проиграл ввиду явного преимущества противника.

   – А у вас, видимо, все тип-топ, муж, дети, полная гармония, симфония, так сказать, души и тела, вы ему на ночь Платонова читаете, он как вас зовет в пароксизме страсти: Мася, киса, мура? Нет, я думаю, зая, не так ли? – С.С. остался собой доволен.
   Лиза аж вздрогнула от наглости козлоногого сатира.
   – Я женщина простая, с государства мзду не беру, живу трудом своим, а мужа нет, умер мой муж, от отчаяния, что такие, как вы, страну захватили. Дети есть, дочка, как ваша Катя, которую вы окормляете. А скажите мне, любезный, что-то вы красный какой-то, вам провериться надо, анализы надо сдать. Не жалеете вы себя, крякнетесь, не дай бог, а жене потом синенького привезут с фотками, как вы с голой жопой лежите. Ей-то, небось, наврали, что на конференцию по инвестициям поехали.
   У С.С. аж руки зачесались, так его давно уже не прикладывали.
   Он собрался в стальной кулак, но тут у него зазвонил телефон, ответить нужно было обязательно, звонил шеф.
   – Мы грекам проебали, и как теперь жить? – Вопрос был очень важным, но он ответил эсэмэс: «Мы страну проебали, и ничего».
   Начальник остался довольным, из Москвы прилетел смайлик и короткий ответ: «Ты в страшной форме».
   С.С. решил закончить бой нокаутом.
   Он так вежливенько сказал:
   – Вы, наверно, воцерковленная женщина, в Бога верите, к исповеди ходите, заповеди знаете, не прелюбодействуете, тело и дух в чистоте держите, я правильно думаю?
   Лиза решила не терпеть этого хама и сказала:
   – После того как вы из церкви сделали прачечную для черных душ своих, мне там делать нечего. Отмываете себя под звон колоколов, отлитых из слез и крови бедных людей. Да и когда мне было в церковь ходить, пахать мне надо, а не со свечкой стоять, я со своей душой договорюсь без посредников.
   – А вы к нам идите, к сатанистам, у нас экзаменов нет. – И С.С. засмеялся, так гаденько и с видимым удовольствием.

   Лиза сидела в диком напряжении, слова, брошенные ей в лицо, были очень резкими, так с ней никто не разговаривал, она вспомнила даже Мережковского и его книгу «Грядущий хам». Вот он и пришел.
   – Может быть, у меня нет симфонии, но ваши этюды с молоденькими далеки от полифонического звучания, мне это больше напоминает животноводство. И только не надо мне говорить, что у вас миссия, что это ваша матрица, вы просто старый козел на своей делянке, забитой свежей «капустой», благодетель вы наш. Смотрите не лопните, может, пронесет.
   На поле боя появилась Катя, сияющая и ослепительная, обе руки оттягивали пакеты с обновками, она подлетела к С.С., поцеловала его в обе щеки и с удивлением посмотрела на Лизу, как на муху, севшую на ее варенье.
   С.С. остался доволен, он посчитал, что бой выигран нокаутом, он поставил на место эту старую грымзу, такие только небо коптят, пусть давится своей злостью, подумал он о прошедшем разговоре, а мы еще увидим звезды в бананово-лимонном Сингапуре.
   Пара гнедых, запряженных зарею, села в машину и уехала вниз, оставив за собой покоренную вершину.
   Лиза осталась оплеванная и сердитая, зачем я влезла в это говно, с досадой подумала она, горбатого могила исправит, но на душе остались осадок и раздражение.

   С.С. ловил взгляд водителя такси, который всю дорогу косил в зеркало заднего вида на ослепительную Катю, она раскинулась на заднем сиденье, все ее прелести были видны водителю, как гинекологу, он еле сдерживался, С.С. видел его взгляд, и ему, как ни странно, было приятно. Он чувствовал зависть молодого самца, который не скрывал своего удивления, зачем такой красивой девушке проводить время со старым козлом.
   У них оставался последний вечер, утром они улетали в Москву, праздник заканчивался, и С.С. хотел поставить точку с фейерверками и танцами, провести последний вечер и ночь так, чтобы потом, колючей зимой, согревать себя этим воспоминанием.
   Его страхи и опасения перед отъездом оказались несостоятельными, он вошел в ту же реку второй раз и опроверг сраного греческого философа, который утверждал обратное, он, наверно, был пидором, этот грек, они все, эти античные умники, были пидорами, а я нормальный мужчина, и в мой парус еще дует попутный ветер…
   С.С. понимал, что такой пафос ему не свойствен, но иногда можно позволить некоторое благодушие, ему вправду было замечательно, он когда-то определил для себя, что такое счастье. Это краткий миг между двумя несчастьями, но тут был исключительный случай, симфония случилась, и он неожиданно притянул Катю к себе, поцеловал ее в голову, прямо в ухо, смачно и громко, она аж вздрогнула, чуть не оглохла, но засмеялась с явным удовольствием.
   Ей по-настоящему понравилось путешествие, все было здорово, мужик оказался нормальным, она никогда так не была спокойна, она не думала о деньгах, билетах, о том, сколько стоит вино и хватит ли заплатить по счету в ресторане.
   Она просто ОТДЫХАЛА, а с ней такое было нечасто, можно сказать, что никогда не было в ее единственной жизни, окруженной идиотами, которым она была и мамкой и нянькой.
   Лиза собрала чемодан и тоже решила устроить себе прощальный ужин с местом, где она была счастлива. Если бы не тот неприятный разговор с самовлюбленным павлином С.С., который ее расстроил, все было бы чудесно, и так неожиданно чудесно после сокрушительного удара судьбы, когда ее робкая надежда на личную жизнь упала камнем об землю. Кирилл погиб, ушел туда, откуда нет возврата, и она даже не была у него на кладбище, не смогла, слишком свежая была рана, а теперь она решила, вернувшись в Москву, сразу же сходить и помянуть его. А сегодня она сядет лицом к океану и выпьет с ним, как с живым, он никогда не позволил бы никому обидеть ее – и это самое горькое, что она чувствовала в данный момент.
   Она надела платье, каблуки, и пошла на террасу, и села за столик на двоих лицом к закату.
   Пока Катя ходила в салон навести последний марафет, С.С. сидел на балконе и был переполнен гормоном радости, он чувствовал себя, как будто в нем лопались пузырьки шампанского, он не любил этот напиток, но ощущение было именно таким.
   Он немного выпивал и закусывал сардинами и оливками, водка давала ему дымку в голове, так бывает на разогретой солнцем полянке, когда ты лежишь на траве и смотришь в небо, и представляешь себя облаком, которое постоянно меняет форму, и ты летишь по воле высоких ветров без цели и навигации, и эта свобода лететь куда угодно дает ощущение полета.
   Катя наконец пришла, в короткой плиссированной юбке и майке без рукавов она выглядела немножко проституткой, но С.С. был доволен, они пошли пешком в Лидо, в ресторан возле Ботанического сада, с фонтанами и каменными львами, изрыгающими водопады.
   Они ели рыбный суп, здесь он был лучше, чем буйабес, и даже лучше ухи в трех водах и с пятью рыбами, которой С.С. едал немало.
   Он решил ей сказать тост, серьезный и памятный.
   – Дорогая Катя! – начал он немного торжественно. – Я не хотел, скажу тебе честно, менять свою жизнь, я давно закончил игры с девушками на свежем воздухе, мне нравилось жить тихим домашним животным, у которого на календаре зачеркнуты все даты крестиком, но ты разбудила мой спящий вулкан, и именно здесь, где мы сидим, на этом берегу из остывшей лавы, я скажу тебе спасибо за все. За глаза твои карие, за улыбку шикарную, за слова и мысли и ночи, полные огня. Завтра все кончится, и на другом берегу нас ждет другая жизнь, но эту неделю я не забуду.
   Катя была смущена, ей было приятно слушать такие слова, ей такие никогда не говорили, она встала и поцеловала С.С., за соседним столом два седых джентльмена зааплодировали.
   Потом они еще что-то ели вкусное из даров моря, потом Катя пила мадейру и херес, и можно было уже уходить, они рассчитались и вызвали такси, и уже в машине Катя сказала ему, что видела чудный барчик и она хочет выпить пару коктейльчиков. С.С. уже не хотел никакой движухи, но он уступил, пошел навстречу молодежи, мать ее.

   В баре было немного людей, несколько столов с молодыми туристами, которые мало пили и громко смеялись, у стойки стояли два черных парня из местных, которые всегда толкутся в таких местах, высматривая легкую добычу, у них явно была трава, они иногда лениво танцевали, делали они это здорово, как бы лениво поводили бедрами с природной грацией, у них вместо мозга внутри башки стояла драммашина, и они чувствовали ритм любой мелодии каждым суставом.
   С.С. сел с Катей у фонтана в небольшом алькове из местного камня, их было почти не видно, С.С. пить уже не хотел, но Кате он взял вина и уже стал замечать, что скоро оно начнет литься у нее из ушей, она отпила большой глоток и пошла танцевать в центр танцпола, из бара к ней подтянулись двое из ларца, и началось.
   Парни касались ее бедрами, подначивали ее своими жестами, она чувствовала их неплохо, включилась в эту игру, и вот уже они стали вращать ее, закручивали ее в штопор и раскручивали так, что она падала в руки то одного, то другого, ее короткая юбка развевалась, обнажая ноги до трусов, которые были так малы, что казались незаметными.
   С.С. какое-то время смотрел с удовольствием на этот пир плоти, потом стал нервничать, потом злиться, а потом заказал водки и стал терпеть, пока его рыбка поиграет со щуками.
   Потом один из них закурил и косяк пошел по кругу, и он видел, что Катя спокойно взяла в рот сигарету из чужого рта, С.С. даже передернуло, она почти не смотрела на него, ему даже показалось, что она уже позабыла о его существовании, музыка лилась без перерыва, кайф дал ей дополнительную энергию, да и партнеры не отпускали ее, загоняя ритм жестами диджею, который, видимо, был их дружком.
   Туристы ушли, все эта вакханалия длилась уже больше часа, Катя даже не присела за стол, клубилась в безбашенном танце, косяк летал изо рта в рот, у троицы наступила нирвана, и С.С. понял, что сейчас у него лопнет голова или сердце от отчаяния, ревности, злости и растерянности. Он не мог ее окликнуть, он не мог взять ее за руку, он не мог остановить это безумие; самолюбия в нем было больше, чем ревности, и он принял решение.
   Последней каплей на его весах стал ее поход в туалет, количество влаги, потребленное ею, просилось наружу, и она нетвердой походкой двинулась за шторку, где было обозначено сразу два значка, мальчик и девочка, так и случилось, его девочка зашла за шторку, а за ней нырнул один из двух мальчиков, цель его была написана на его лице, он явно был антиглобалистом и боролся с глобальным потеплением и капитализмом оригинальным способом, он трахал молодых путешественниц на глазах спонсоров и тем самым оправдывал свое место под солнцем. Вы взяли у нас все, думают они, ну а мы возьмем у вас ваши игрушки, и это будет наш асимметричный ответ на несправедливое устройство мира. Что происходило за шторкой, ему стало понятно через пять минут, когда пара вернулась, взявшись за руки, мальчик сделал характерный жест своему партнеру, дав ему понять, что он отпил амброзии из этого сосуда.
   Ритм стал нарастать, Катю опять закрутил этот танцевальный смерч, маленькая юбочка взлетела до пояса, и С.С. увидел, что задняя веревочка стрингов слегка отодвинута с положенного места, ровно настолько, чтобы совершить проникновение.
   Он не стал ждать, когда они уже вдвоем станцуют с ней в туалете па-де-труа, взял водку со стола и пошел, даже не оглянувшись, за воротами бара что-то в нем щелкнуло, он вернулся и подошел к танцующей Кате и спросил, не желает ли она пойти домой, она никак не отреагировала, улыбнулась как-то виновато и продолжила свой гибельный танец, С.С. понял, что в ее измерении его нет.
   С.С. двинулся на берег, на черный берег пляжа Формоза, – таким странным японским именем назывался муниципальный пляж, – в это время там не было ни души.
   Возле черной скалы, уходящей в воду, он сел на ящик, видимо, украденный какой-то парочкой, достал свою водку и начал тризну по своему печально закончившему возвращению в мир плотских утех.
   У него было неплохое воображение, и он ясно представлял, что сейчас происходит с его новой подругой, боль разрывала ему мозг, он закрыл глаза, стараясь выключить видео, в котором она исполняла роль жертвы, но эта роль ей нравилась, количество алкоголя и косяк позволили преодолеть сверхзвуковой барьер, и она улетела в свою саванну, где трое животных при полной луне отдаются друг другу, и вдруг он завыл, дико, страшно, как старый лев, на которого махнул лапой молодой самец, а он не ответил, поджал хвост, сбежал с холма и стал невидимым. Теперь он уже не лев, и прайд пойдет за другим, и Катя не его добыча, он выл, пил водку из горла и в какой-то момент почувствовал, что его вой изменил тональность, он стал присвистывать, он пробежал языком по всей челюсти и обнаружил, что его временный зуб на стальном крючке исчез.
   Дырка на фасаде его добила окончательно, его в удаленном доступе унизили, выбили ему зуб, он понимал, что зуб где-то под ногами, он стал на четвереньки и стал его искать, найти его в крупном черном песке с мелкими камушками было невозможно.
   С.С. и представить себе не мог, как он завтра появится в аэропорту с жуткой дыркой, как Катя будет смеяться над ним, старым и беззубым, он заплакал, зарыдал, а потом запел откуда-то вынырнувшую глупую песенку вот с такими словами:

     Все, что было, все, что ныло,
     все давным-давно уплыло…
     Все, что млело и болело,
     отвалилось, посинело…
     И теперь проблемы эти
     не волнуют дядю Петю!

   И он стал орать ее во всю глотку, раз за разом, все громче и громче, иногда он опять выл, а потом пил, а потом искал свой зуб, он хотел найти его и повесить себе на грудь, как иногда делают туземцы в память о победе над каким-нибудь поверженным врагом.
   Раньше он бы точно выбил Кате пару зубов, но сегодня был не его день, не его ночь, и он опять завыл, вспомнив бар, где его обокрали и убили два молокососа с литыми торсами и с косичками на головах, как у горгоны медузы.
   Он еще отхлебнул, потом запел, это безумие на пустом берегу длилось уже бесконечно, и его никому невозможно было остановить.
   Но такой человек нашелся.
   Лизе не спалось, она всегда перед дорогой нервничала, она чудесно посидела на террасе, немного выпила, перебирая четки своих дней, они на ощупь не отличались друг от друга, но только она знала с закрытыми глазами, где черная, а где белая, белых бусинок было отчаянно мало, но за это она их и любила, за малость и редкость счастливых минут. Итогом она осталась довольна, не так мало оказалось их, просто в череде дней считать было некогда, а вот здесь все сошлось, копеечка в копеечку, она была в плюсе, так ей казалось.
   Она спустилась на берег и решила встретить рассвет и восходящее солнце, она прошла не более пятидесяти шагов, как услышал сначала вой, потом пьяную песню на родном русском языке, кто-то пел – нет, орал, и сомнения не было, что это наш, советский человек, которому не спится в ночь глухую.
   Когда она подошла поближе, она страшно удивилась: ее дневной мучитель, пьяный и растерзанный, сидел на поломанном ящике с бутылкой в руках и выл про то, что у него что-то было и уплыло. Сначала Лиза подумала, что Катя утонула пьяная и он плачет о потере, однако потом С.С. стал на четвереньки и стал что-то искать.
   У Лизы был телефон с фонариком, и она осветила ему место, где он рылся, он причитал о каком-то зубе, как Кощей о яйце, в котором была его сила, он не нашел, сел, задыхаясь, на ящик, и опять стал выть. Лиза мягко и спокойно попыталась выяснить, что с ним случилось. С.С. понял, что, если он сейчас не расскажет все, он лопнет от переполнявшего его отчаяния, получит инсульт и останется на этом берегу навсегда.
   И из него полилось, как из прорвавшейся трубы, он быстрее лазерного принтера рассказал все свои злоключения: и про бар, и про трусы, и про свои страхи, и много такого, что не рассказывают даже незнакомым людям перед казнью, не рассказывают даже сотрудникам славных органов, которые обещают посадить на бутылку.
   Лиза оторопела от этого фонтана ужасов, он говорил, перебивая себя, торопился, но потом устал, сдулся, как шарик после дня рождения, выдохнул из себя отравленный воздух, голова его упала на грудь, и казалось, что он заснул.
   Лиза огляделась вокруг, слегка рассвело, и она стала методично, как археолог, искать потерянную силу С.С. и через пару минут нашла заветный зубик под углом ящика, на котором восседал бывший герой-любовник и ударник капиталистического труда.
   Он сидел на своем троне, грязный, пьяный, с пьяными слезами на лице, и Лизе стало безумно жалко этого человека, живущего не в своем времени.
   Ему надо сидеть на даче, рыбу ловить с мужиками, жарить шашлык, смотреть футбол, а не бегать по молоденьким с валидолом под языком.
   Она его растолкала, подала ему зуб, С.С. как-то щелкнул в глубине рта, и его лицо приобрело прежние формы. Она его подняла и повела к себе в номер.
   До выезда в аэропорт оставалось два часа, когда Лиза приволокла к себе С.С., она раздела его до трусов, положила его на свою девичью постель и пошла в ванну приводить его вещи в порядок, дело это было ей привычным, хотя она уже двадцать лет не стирала мужские вещи.
   Руки дело знали, и через полчаса все это уже висело на горячей трубе, потом она на балконе чистила его кроссовки, незаметно встало солнце, красный шар двигался на нее, и она заметила на нем вопросительный знак, к кому относился этот знак, она так и не поняла, вечные вопросы не имеют ответов.
   За полчаса до выезда Лиза разбудила заложника своих желаний, он не понял, где он, слегка испугался, увидев ее, но потом, видимо, вспомнил, что было вчера, и натянул одеяло сначала до подбородка, а потом и совсем накрылся с головой. Лиза сдернула с него одеяло, так она делала с дочкой, когда та не хотела идти в школу.
   Мужик слегка ошалел и прикрыл седую грудь руками, пора ехать, сказала она ему строго и ушла на балкон, чтобы он совсем не сошел с ума, потом хлопнула дверь в ванной, потом он плескался, как тюлень, и вышел во всем чистом, с мокрыми волосами, она сделала ему крепкого чаю, он пил жадно и молча, но отводил глаза.
   Лиза позвонила гиду и попросила заехать в отель к С.С. и забрать его сумку. С.С. с благодарностью кивнул ей, он не хотел видеть то, что там осталось.
   Катя сидела на разоренной кровати, она только вернулась из бара, где ее два веселых гуся уговорили продолжить движуху на Ибице, один из них танцевал там в одном шоу, и они ждали ее в лобби-баре, пока она собирала вещи, о С.С. она не думала, она понимала, что оказалась свиньей, обидела хорошего человека, но он тоже фрукт, бросил ее в объятия чужих людей, не проследил, не защитил, не отстоял свою добычу.
   Она собрала его вещи и написала на карточке «прости», больше ничего она не придумала и пошла к лифту, в коридоре она встретила гида, та спросила, летит ли она домой, но Катя сказала ей: «У меня другие планы» – и показала на бейсболку с надписью «Ибица форевэ».
   В аэропорту было тихо, С.С. колбасило по полной программе, и он купил себе в дорогу бутылку, и еще на вылете сделал пару глотков, которые скорректировали его мироощущение, он был благодарен этой женщине, спасшей его от отчаяния, он вычеркнул Катю из памяти, одним кликом отправил в «корзину», он стер ее. Ему не было жалко потраченных сил и денег, она дала ему урок, вывод из которого – «не по Сеньке шапка, ты уже не играешь в высшей лиге». Он понял, что это так, и подумал горько, что будет доигрывать во втором дивизионе.
   Объявили посадку, он сел в бизнес-класс, позвал стюарда, и через минуту Лиза сидела рядом на месте Кати, произошла замена в ходе матча, исход которого пока неизвестен…

Послесловие

   С.С. с Лизой ехали в Москву, в полете он спал, уронив голову на плечо Лизы, у нее даже занемела шея, но она держала крупную голову С.С. на своем плече, в полете она долго думала о том, как причудливы извивы судьбы, за последний год в ее жизни многое изменилось, потрясения и потери свалились на нее, как лавина, но она радовалась, что застой в ее жизни закончился и, может быть, ее ждут другие времена, где не будет холодных ночей, одиноких ужинов и тяжелых снов.
   Когда они приехали в ее двор, С.С. сам открыл багажник, достал ее чемодан и покатил его к ее подъезду, у дверей он смущенно поцеловал ее в щеку, дал ей свою визитку и сказал: «Звони всегда, я твой должник». Лиза смутилась, открыла дверь своим ключом и, не прощаясь, ушла в черный проем давно не ремонтированного подъезда. В квартире было чисто, на столе стояли торт и маленький букет гиацинтов с одуряющим запахом, дочь-умница заезжала и все организовала, ей стало тепло, она не была сиротой, и это в данный момент было самым главным.
   Она выглянула во двор, С.С. курил возле машины, он увидел свет в ее окне и помахал наугад, потом хлопнула дверь, и машина увезла ее курортное увлечение в свою жизнь, где ей места не было, потом она долго пила чай и уже собиралась лечь, и тут зазвонил телефон, голос Марко с далекого мыса Рока сообщил ей, что приедет к ней на Рождество, если она будет не против, она была не против.
   С.С. ехал домой, но потом скомандовал ехать на дачу, почему-то захотелось увидеть семью, закружиться в кутерьме детей и внуков, задарить всех подарками, отвесить всем поцелуев и искупать себя в любви тех, которые никогда не предадут и не отпустят на все четыре стороны, так и случилось.
   Когда машина въехала на участок, из всех щелей посыпались дети, внуки, собаки, повар, садовник, венчала картину женщина, с которой он создал весь этот мир, она скромно стояла на крыльце и ждала, когда он останется один, и просто сказала ему: «Как хорошо, что ты приехал, у нас сегодня твои любимые котлетки, я как знала, что ты приедешь сегодня», – они прошли в дом, внуки потрошили подарки, он сидел на кухне, старый и совсем не герой, тут не надо было втягивать живот, быть искрометным и забавным, тут он был своим, до последней молекулы известным и родным.
   Утром он уехал в город и хотел день провести один, включить себя в старую жизнь и запустить механизм возвращения в то время, которым он жил до последнего путешествия в реку, которое он совершил наперекор античному философу. Он сделал это, но река в конце концов отторгла его, намекнула довольно жестко, что войти стоит рубль, а выход такой, что никаких денег не хватит, так и случилось.
   Через несколько дней позвонил главный редактор журнала «Кокос», откуда родом была девушка Катя, и долго извинялся за ее незрелое поведение, он сообщил, что они отказались от ее услуг и он может прислать штатную журналистку, готовую сделать профессиональное интервью. С.С. отказался, решил, что хватит экспериментов.
   Тот же главный в конце разговора сообщил, что Катя вернулась с Ибицы, он считает, что с ней там случилось нечто нехорошее, подробностей он не знает, да и не желает знать.
   Катя вернулась из Ибицы через два дня, она улетела туда под кайфом, и два ее друга-танцора привезли ее в какой-то дом, где еще человек двадцать плясали с утра до ночи, дурь летала над домом, как смог, все почти не спали, а если падали возле бассейна, то пары образовывались спонтанно, как мухи, слипались на время, а потом расползались в другие пары, Катя была в какой-то коме, она ничего не понимала, но на третье утро она очнулась, ее как будто ударили по лбу, она собрала вещи и улетела, даже не попрощавшись с новыми друзьями, которые ее даже слегка ограбили. Она приехала в аэропорт, и у нее даже не было на воду и сигареты, всю дорогу она спала и проснулась только в Москве.
   Два дня она спала, пила только воду, а на третий день позвонила в редакцию и сказала, что материал она не сделала, и ее послали идти лесом, денег за прошлый месяц не заплатили и пригрозили, если она будет спорить, судиться, ее ославят и она вообще никуда не устроится. Она хотела позвонить С.С., извиниться и объяснить, что она не свинья, что так сложились звезды и она очень огорчена тем, что так вышло, но рука позвонить не поднялась, и она стала готовиться к дауншифтингу на Гоа, так ей посоветовала подруга-литературовед, которая круто изменила свою жизнь, прожив там полгода.
   Подруга была с ней со школьных лет на правах второй красивой в их паре, у них были общие мальчики, они предлагали себя парой, если не нравилась одна, то вторая на контрасте подбирала раненую добычу.
   После школы они ненадолго расстались, а когда встретились вновь, у каждой за спиной был неудачный пробный брак и куча личных проблем.
   Литературовед проанализировала свои неудачи и радикально изменила жизнь, покрасилась в экстремальный цвет, похудела на 20 кг и пошла работать в тюрьму психологом, а по вечерам работала в брутальном клубе официанткой, – официантки в этом заведении белье не носили.
   Когда Катя ввалилась к ней в клуб после двенадцати, там стоял дикий угар, ее подруга с голым залом шныряла между столов, разносила водку в чайниках, ее хлопали по заду распаленные мужики, и Кате показалось, что литературоведу, знавшей психологию творчества, это очень нравилось, у нее был роман с охранником, и они трахались в кулерной во время технологических кофе-брейков, она казалась сбалансированной и счастливой. После закрытия они сидели в баре, и Катя выплевывала свои страданья на голову подруги, она рассказала ей все до мельчайших деталей, включая кокаин и свальный грех в неизвестном доме.
   Подруга-литературовед начала ее лечить, объяснять ее мотивировки, у тебя комплекс жертвы, все мужики чувствуют это и делают с тобой все, что захотят, ты знаешь это, ты боишься этого и спасаешься от этого вином и экстремальными выходками, ты хочешь разорвать дорогие тебе отношения до того, как тебя поработит твое чувство.
   Ты должна уехать, разорвать цепь, которая тебя держит, езжай на Гоа, купи скутер, и там, на берегу океана, ты найдешь покой и волю.
   Квартиру я у тебя сниму, вот для этого кабанчика, она показала на стриженного под ноль мужика, мучительно похожего на писателя Прилепина, который уже много лет обманывает читателей брутальной внешностью и кольцами с черепами на пальцах.
   Катя поняла, что подруга права, и ушла готовиться в путешествие к просветлению на пляжах Южного Гоа.
   С.С. зажил прежней жизнью, монотонной и неброской, сердце его почти не билось, размеренный образ жизни и здоровый сон наладили его самочувствие, и он был доволен, иногда он звонил Лизе, просто так, как товарищу, с которым ты был когда-то в разведке, они болтали, иногда смеялись, Лиза собиралась выехать на пробный брак к Марко, их встреча на Рождество позволила ей убедиться в серьезности его намерений, и она решила, что зиму проживет в Португалии, а там будет видно.
   Гром грянул в апреле, он был дома один, жена была на даче, он уже собирался спать, но раздался звонок, номер был из далекого прошлого, это был звонок от Маши, девушки пятилетней давности, роман с ней чуть не довел С.С. до суицида, он не хотел брать трубку, но любопытство победило.
   Звонила Маша, подшофе, ее хриплый голос он узнал бы, если бы она даже молчала, она сказала: «Верни мне мою украденную тобой жизнь, верни мне недоданные кольца, тугую попку, свежее дыхание, трели соловья, шелест, горящие взгляды и слова, и улыбки, и трепет, верни мне прошлое, которое отравляет мое настоящее, я не могу никого любить, ты испортил мне жизнь, ты развратил меня своим вниманием, экстримом, сумасшедшими ночами, горящими свечами, играми и забавами, которые до сих пор крутят меня в бешеной круговерти». Она замолчала, тяжело дыша.
   С.С. обмяк, давление подскочило, он ждал этого звонка долгие пять лет, он каждую ночь играл с собой в игру, что он будет делать, если она позвонит, и вот это случилось, и он не знает, что ответить, он выдавил из себя только: «Ты где?» – «У твоего подъезда, блядь», – и он в шортах и в тапочках побежал на выход, все вернулось на круги своя…

Валерий Зеленогорский Любовь на троих

Часть I С.С. и Маша